Избранные повести и рассказы Т.6 - Пантелеев Л., Слуцкис М., Василенко И.

До свидания, Ночка!
Бандиты хотят меня зарубить

Автор: Пантелеев Л. Слуцкис М. Василенко И.

Теги: рассказы детская литература русская литература повести детгиз серия библиотека пионера пионерия

Год: 1963

Похожие

Мои товарищи. Когда я был вожатым. Избранные повести и рассказы. Том 1

Библиотека пионера. Избранные повести и рассказы Т.8

Избранные повести и рассказы. Том 3. Библиотека пионера

Избранные повести и рассказы. Том 9. Библиотека пионера

Текст

лет
СЕСОЮЗ НОЙ
ИОН ЕРСКОЙ
ОРГАНИЗАЦИИ
ВИЛЕНИНА

ПИОНЕРА
ИЗБРАННЫЕ
ПОВЕСТИ
И РАССКАЗЫ
VI
Г О С УДА РСТ0ЕННОЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Министерства
ПросвященияРСФСР
1963

Л. ПАНТЕЛЕЕВ
Честное слово
Рассказы
М.СЛУЦКИС
Добрый дом
Повесть
И. ВАСИЛЕНКО
Звездочка
Повести и рассказы
м О С К В А

Л. ПАНТЕЛЕЕВ
ЧЕСТНОЕ
СЛОВО

НОЧКА
Хозяйка
Мне двенадцать лет было. Подружки мои еще в куклы
играли да через веревочку прыгали, а уж я хозяйкой была.
Сама и белье стирала, и по воду ходила, и кухарила, и полы
мыла, и хлебы пекла...
Нелегко было, только я не жаловалась.
Мама у нас умерла. Папа второй год с белыми воевал.
Жили мы вдвоем с братом. Ему уж тогда пятнадцатый год
пошел, он в комсомоле состоял. А меня в комсомол не брали.
Г оворят — маленькая.
А мне обидно было. Какая же я, помилуйте, маленькая,
когда я не только обед сготовить или что, — я даже корову
доить не боялась.
Ночка
Корова у нас была хорошая, красивая, во всем городе та¬
кой второй не сыскать. Сама вся черная, как ворона, и только
на лбу белая звездочка. Зато и юличка у нее была подходя¬
щая — Ночка.
7

Это еще мама ее так назвала, еще теленочком. Я, может,
за это и любила ее так, нашу Ночку, что она мамина воспи¬
танница была.
Ухаживала я за ней — сил не жалела.
Бывало, встану чуть свет, сама не поем, а Ночке воды со¬
грею, сена натаскаю. «Ешь, — говорю, — Ноченька, поправ¬
ляйся». Потом доить сяду.
А как подою, Васю разбужу и скорей гоню Ночку в стадо.
А для меня это самое милое дело — корову в стадо гонять.
Бывало, меня соседки просят:
— Верочка, возьми и нашу заодно.
— А что ж, — говорю, — давайте!
Прихвачу штуки три-четыре, мне еще веселее.
Иду, кричу;
— Гоп! Гоп!
А коровы мычат, стучат, колокольчиками брякают.
Так через весь город и топаем.
А потом — река. А на реке — мост.
Мы через мост идем.
«Туп! Туп! Туп!»
А потом уж луга пошли. А за лугами лес. Ну, тут и про¬
щаемся.
Я, правда, никогда сразу из леса не уходила. Утром в лесу
хорошо. Другой раз возьму с собой шить или починить что-
нибудь и сижу себе, ковыряюсь до самого обеда. А расси¬
дишься если, так и уходить не хочется.
Бандиты
Правда, меня пугали, будто в лесу бандиты орудуют.
Только я сначала не верила. Мало что девочки брешут. Но
потом и Вася мне однажды говорит:
— Ходи осторожнее. В заречных, — говорит, — хуторах
действительно орудуют...
А потом уж и по всему городу слухи пошли о бандитах.
Такие о них ужасы рассказывали, будто они и живых в
землю закапывают, и маленьких детей режут, а даже кошкам
и собакам и тем пощады не дают.
А у нас в городе в то время никакого войска не было.
И некому было его защищать. Одни комсомольцы остались
вроде Васи нашего. Им на всякий случай оружие выдали.
И Вася мой тоже какой-то наган завалящий получил. Но
только на них не Аадеялись. Какие же это защитники — маль¬
чишки желторотые!
8

Все ожидали, что вот-вот Красная Армия подойдет. Бо-
гунская дивизия тогда подступала от Киева.
Эту дивизию у нас в городе все ночью и днем ждали. А я
больше всех ждала. Потому что в одном из полков этой ди¬
визии служил наш папа.
А уж я о нем так соскучилась, так соскучилась, что и
сказать не могу. Бывало, ночью проснусь, лежу и слушаю:
не идут ли, не слышно ли? А потом в подушку забьюсь и
плачу тихонько, чтобы Вася не услышал. А то ведь, если
услышит, задразнится. Он и так меня плаксой называл. А я —
ничего не скажут—любила поплакать.
Однажды
Дело осенью было. Я уж давно с хозяйством управилась,
обед сготовила, на стол накрыла, — сижу, дожидаюсь Васю.
А Васи моего чего-то все нет и нет. А мне уж за Ночкой по¬
ра — уж доить время.
Вдруг слышу: за окном где-то — бах! бах!
Я думала, это бочки с водой по улице катятся.
А потом, как еще раз бабахнуло. «Нет, — думаю, — это не
бочки... Это, пожалуй, скорее всего с винтовок стреляют».
«Ох, — думаю, — не папина ли это дивизия подходит?»
Только подумала, слышу: в сенях со всего размаха дверь
как хлопнет. Вася вбегает.
Сам бледный, рубаха на шее расстегнута, козырек набок
свернулся.
Я испугалась даже. На скамеечку даже присела.
— Что, — говорю, — Васенька? Что такое? Что с тобой?
А он на меня дико так посмотрел и говорит:
— Банда идет!
— Какая банда?
— Такая вот... Соколовского атамана банда. С Богуслав¬
ского хутора хлопчик сейчас прискакал. Богуславку сожгли,
сюда идут.
— Ой, — говорю, — что ж это будет?
— Ничего не будет, — говорит Вася. — Защищаться бу¬
дем. Я за наганом пришел. У нас в комитете сбор.
Я не подумала, вскочила. Говорю:
— Я тоже пойду.
Рассердился Вася.
— Ну да! — говорит. — Только тебя там и ждали, Матре¬
на Ивановна!..
Обиделась я, еле слезы сдержала. Но не сказала ему ни¬
чего, отвернулась.
9

А Вася каган из-под подушки достал, почистил, подул на
него зачем-то, сунул за пояс и побежал.
А я посидела, подождала, да и за ним следом.
В комитете
Прибегаю в комитет, а там уж народу — не протолкаться.
Там комсомольцам — мальчишкам и девчонкам — оружие вы¬
дают. Кому — наган, кому — винтовку, а кому — только один
штык от винтовки.
Я потолкалась да и тоже в очередь стала.
Подошла очередь, я говорю:
— Дайте и мне.
Оттолкнули меня. Говорят:
— Иди, не мешай!
Я говорю:
— Дайте, пожалуйста! Я ж тоже хочу город защищать.
— Иди, — говорят, — не путайся.
Я говорю:
— Вы думаете, я маленькая? Я же не маленькая. Я —
сильная. Во, посмотрите, какие мускулы у меня...
Тогда этот паренек, который оружие выдавал, говорит:
— Ну, на, попробуй.
И винтовку мне подает.
Я винтовку взяла — и чуть на пол не села. Действительно,
хоть мускулы у меня и крепкие, а тяжело.
Я говорю:
— Вы мне дайте — знаете, бывают такие маленькие... ка-
рабинчики, что ли...
— Эва, — говорит, — чего! Может, тебе еще игрушечный
пугач выдать? Иди, не задерживай, некогда...
Подслушала разговор
Я в сторону отошла, слышу: ребята судачат о чем-то.
— Мост, — говорят, — сейчас взрывать будут.
Все говорят:
— Правильно! Пусть через реку сунутся — без моста-то.
А один говорит:
— А что толку-то? Мост! Они, если захотят, и по плотине
у Стахеевской мельницы переберутся.
— Ну, это положим. Кто им, интересно, покажет эту пло¬
тину! О ней ведь и в городе не каждый знает.
10

Дайте и мне! Я тоже хочу город защищать...

Я сразу и не поняла, о чем они там говорят. Какой мост?
Почему взрывать? А потом, как вспомнила, что у нас в городе
всего один мост, — догадалась. Значит, они хотят бандитов от
города отрезать. Ведь если моста не будет, им сюда не по¬
пасть.
«Ловко, — думаю, — молодцы ребята! Хоть и мальчишки, а
ничего, соображают...»
Подумала так, и вдруг меня за плечо кого-то как схватит.
Оглянулась — Вася.
— Ты что? — говорит. — Тебе кто позволил?
Я хоть и не боялась его ни капельки, а все-таки, испуга¬
лась.
— Я, — говорю, — не зачем-нибудь пришла. Я просто так,
поглядеть.
— А ну, домой сию же минуту!
Рассердился.
— Мне,;—говорит, — перед отцом за тебя отвечать!
— Да? — говорю. — А за тебя, интересно, кому отвечать?
— Еще рассусоливать?! Пигалица!.. Марш!!
Ну, я спорить не стала больше, поглядела на него как сле¬
дует и пошла.
Взрыв
До угла не успела дойти — как бахнет! В ушах зазвенело.
И даже в глазах темно стало.
Оглянулась — все небо черное. И сразу на улице дымом
запахло.
Я думаю:
«Что это? Откуда?»
А потом вспомнила:
«Мост!»
Очень мне захотелось на реку побежать поглядеть, как это
взорванный мост гореть будет. Но не пошла.
«Нет, — думаю. — Надо и правда домой спешить. А то я
даже и дверь на замок не закрыла. Да и поздно уж: пора за
Ночкой в стадо бежать...»
Подумала так и похолодела.
— Ой, батюшки! Милые мои! Ночка-то! Ночка-то ведь
моя — за рекой?!
«Что же мне делать? —думаю. — Миленькие!..»
У меня даже слезы из глаз брызнули.
Закричала я тут как сумасшедшая:
— Ноченька моя! Ночка!
И побежала к реке.
12

Мост горит
Я думала, может, еще проскочить успею.
Да нет, где уж тут проскочишь... Еще издали, за две ули¬
цы, слышно было, как трещали в огне сухие сосновые балки.
Люди бежали к реке с баграми. Наверное, не знали, в чем
дело. Думали, что пожар.
А на берегу уж весь город собрался. Я еле протискалась.
Все шумят, кричат — радуются, что бандитов обманули.
А я стою, как дура, и плачу.
Тут уж и думать нечего было, чтобы на ту сторону про¬
биться. Из-за дыма да из-за огня даже не видно было, что на
той стороне делается.
Вдруг мне послышалось, будто на том берегу теленочек
закричал. А потом колокольцы как будто звякнули. Потом
слышу: коровы мычат.
А уж в толпе кто-то кричит:
— Стадо идет! Стадо идет! Куда они? Гоните их! Ведь
сгорят! Живые сгорят...
А я хоть и на цыпочки встала и шею вытянула, а никако¬
го стада не вижу. Только дым и огонь вижу и только слышу
все ближе и ближе: «Му-у-у-у! М-у-у! М-у-у-у!»
Да так жалобно, так печально, что и не хочешь плакать,
а заплачешь.
Плотина
«Ну, — думаю, — пропала моя Ноченька».
И тут я вспомнила о Стахеевской мельнице.
«А что? — думаю. — Попробовать разве?»
Я даже не подумала о том, что Стахеевская мельница да¬
леко, что туда полчаса бежать надо.
«Ничего, — думаю. — Как-нибудь добегу. Через плотину
переберусь, корову найду и обратно. Бандиты еще и подойти
не успеют».
Но до мельницы мне добежать не пришлось.
Только я из толпы выбралась, не успела на дорогу выйти,
вижу — навстречу Вася идет. А с ним еще человек пять комсо¬
мольцев.
Вася и рта раскрыть не успел, а уж я ему говорю:
— Не ругайся, Васенька! У нас беда.
— Что такое?
— Ночка у нас на той стороне осталась.
Он побледнел. Потом говорит:
— Плевать. Ничего с ней не будет.
Я говорю:
13

— Как это так ничего не будет? А если ее подстрелят?
— Ну и пусть, — говорит, — подстрелят. Не в этом сча¬
стье... Беги домой. Сейчас у нас тут стрельба начнется. Бан¬
диты подходят.
Тут я не выдержала и говорю:
— Нет, ты как хочешь, Васька, я домой не пойду. Я луч¬
ше к Стахеевской мельнице побегу.
— Это зачем еще? — говорит.
А один комсомолец языком прищелкнул и говорит:
— Опоздала, девочка!
— Как это — опоздала?
— Да так. Опоздала трошки. Наши ребята только что по¬
бежали плотину взрывать.
Дядя Федор
Что же мне делать было? Домой бежать? Нет, не могла я
домой бежать — ноги не шли.
На берегу уж никого не осталось, все куда-то попрятались.
Только я одна сидела у самой воды и смотрела на тот берег.
А мост все еще горел. И вода вокруг него была красная,
огненная, блестящая. Пар над водой клубился. Что-то шипе¬
ло, ломалось, трещало... И мне все чудилось, что на той сто¬
роне коровы мычат. А может быть, и не чудилось, может быть,
они и правда мычали.
Вдруг где-то близко-близко захлопали по воде весла.
Я голову подняла, вижу: лодка плывет. А в лодке знако¬
мый старик — дядя Федор, охотник.
Он меня тоже заметил, положил весла и кричит:
— Эй! Кто там? На берегу! Тетенька!
А я и ответить не могу. Отвернулась и поскорей слезы
глотаю.
Тогда он ю берегу пристал, поглядел и узнал меня.
— О! — говорит. — Тетенька-то знакомая. Ты чего ревешь,
тетка?
Ну, я ему все рассказала — сквозь слезы-то. Он помолчал,
веслом поиграл и говорит:
— Жалко корову.
Потом еще подумал, в затылке почесал, крякнул и говорит:
— Э, была не была! Давай садись поскорей в лодку. По¬
едем твою буренушку спасать...
У меня сразу и слезы высохли. Я сама лодку от берега от¬
пихнула, на ходу вскочила; дядя Федор ударил по воде вес¬
лами, и наша лодочка на всех парах полетела на тот берег.
14

Успеем или не успеем?
Я все думала:
«Успеем или не успеем?»
И всё на тот берег поглядывала. А там у самого берега
очень густой кустарник рос. И вот, я помню, думаю:
«Если мы там, у этих кустов, пристанем,—это хорошо. Там
можно и лодку спрятать и самим притаиться, если надо будет».
Дядя Федор изо всех сил веслами работал. А мне все ка¬
залось — тихо плывем. Я, помню, даже подгоняла его:
— Дядя Федор, давай нажмем! Дядя Федор, поскорей,
пожалуйста...
А он только покряхтывал да головой кивал: дескать, лад¬
но, не торопись, успеем...
Вот уж до того берега совсем близко осталось. Вот уж
травой запахло. Уж листики на кустах видно стало.
Я на носу сидела. Мне не стерпелось, я встала; думаю —
сейчас соскочу на берег. Уже и место себе глазами выбираю
посуше.
Вдруг что-то как хрустнет. Я думала — это днище о песок
задело. А потом слышу:
— Стой! Кто такие?
Глянула, а в кустах на берегу—люди.
Дядя Федор лодку с разгону как повернет. Зубами как
заскрипит.
— Садись, — говорит, — девка! Живо! Назад!
А я — не знаю, что со мной сталось, откуда у меня храб¬
рость взялась. «Нет, — думаю,—уж коли так случилось, назад
не поеду».
Взяла да и прыгнула в воду.
И — бегом к берегу.
А уж над головой у меня пули свистят. Одна, другая,
третья.
Оглянулась, вижу: дядя Федор далеко. Саженей двадцать
уж отмахал. Лодка у него, как моторная, бежит. Пена во¬
круг. А весла над головой так и мелькают, так и мелькают,
будто крылышки стрекозиные...
Допрос
Я когда в воду прыгала, мне не страшно было. А как уви¬
дела этих бандитов — ноги затряслись.
Их там немного было: человек пять или шесть. Но я хоть
15

и раньше о них слыхала, а все-таки не думала, что эти бан¬
диты такие страшенные.
Все они с ног до головы оружием обвешаны: бомбами,
кинжалами, револьверами. Одеты не по-военному, а как-то
чудно, будто на маскарад вырядились. Кто в офицерской ши¬
нели, кто в бушлате, кто в шубе овчинной. У одного на голове
фуражка без козырька, у другого — папаха, у третьего — эта¬
кий, как у нас говорят, бриль соломенный. У одного — косын¬
ка шелковая в полосочку, а еще у одного — так целая дам¬
ская шляпа с пером и с вуалькой.
У меня голова завертелась, когда я на них посмотрела.
Мне бы бежать надо, пока они там в дядю Федю стреля¬
ли. А я не могу. Ноги не двигаются. Стою по колено в воде и
смотрю, как наша лодочка от бандитов удирает.
Дядя Федор так и ушел от них невредимый.
Рассердились бандиты. Плюнули. Заругались. И сразу на
меня накинулись.
— Ты кто, — говорят, — такая? Тебе что здесь требуется?
А я забубнила чего-то, заплакала. Потом говорю:
*— Я, дяденьки, за Ночкой приехала.
— Ты зачем врешь? — говорят. — За какой дочкой? Какая
у тебя может быть дочка?
Я говорю:
— Да не за дочкой, а за Ночкой. Это корова у нас так на¬
зывается...
Который в шляпе с пером, приставил к моему носу наган
и говорит:
— А это вот нюхала? А ну, говори правду, а не то зараз
дух вышибу...
И так наганом нажал, что носу больно стало.
Я еще громче заплакала и говорю:
— Я вам правду сказала.
—1 Нет, ты не правду говоришь! Ты врешь! Отвечай: кто
тебя сюда послал?
Я говорю:
— Никто меня не посылал. Я за коровой приехала. Пу¬
стите меня, пожалуйста, у меня корова с утра недоенная
ходит.
Они друг на дружку посмотрели, головой покачали и го¬
ворят:
— Ловко придумано. Ничего не скажешь...
А потом, этот, который в шляпе, взял меня за плечо, сда¬
вил его со всей силы и говорит:
— А ну, пошли к атаману. Разберемся...

Коровы
Я всю дорогу плакала. Да так еще плакала, так орала, что
даже бандиты не вытерпели. Один какой-то с бородой, в бриле
соломенном, остановился и говорит:
— Тьфу! Не могу. Все уши заложило от ее крика.
Тут и другие остановились. Говорят:
— А ну ее! Таскаться с ней... Может, она, и верно, за коро¬
вой приехала!
А тот, который в шляпе, ногой топнул и говорит:
— Бросьте! Знаем мы, какие тут у них коровы. Никаких
тут коров нема! Тут...
И только сказал «тут», будто назло ему, где-то впереди
как загудит:
«Му-у-у-у-у!..»
Я сразу очухалась и плакать перестала.
Вижу: навстречу нам из лесу на лужок выходят коровы.
Впереди — белая, за ней — пегая, потом еще какие-то, а по¬
том— кто вы думаете? А потом вижу — Ноченька, красавица
наша идет!
Я как закричу:
— Вот она! Вот она, моя корова! Видите, черная, которая
с беленькой звездочкой!
И бежать уж хотела. А бандит в шляпе схватил меня за
плечо и говорит:
— Стой!
Потом говорит:
— Вот я тебе что скажу. Это твоя корова? Да? Так ты ее
позови. Кликни. Если она отзовется, если пойдет, значит,
правда. А если не пойдет, значит, неправда, значит, ты бре¬
шешь, значит, ты — красный разведчик.
Испытание
Я обрадовалась. Говорю:
— Ладно!
А сама думаю:
«А вдруг не пойдет Ночка? Вдруг не откликнется?» Ведь
все-таки, сами понимаете, это корова, а не собака...
Вздохнула я тихонечко и говорю:
— Ноченька! Ночка!..
Она — хоть бы что. Даже головы не повернула. Идет, не
спешит, травку жует.
Тогда я погромче говорю:
2 Библиотека пионера, том VI
17

— Ночь, Ночь, Ноченька!
Вижу — Ноченька голову подняла, губами шевелит, будто
воздух нюхает. А потом в мою сторону посмотрела и пошла.
А я — к ней навстречу.
За шею схватила — и целовать. И опять чуть не плачу.
— Ноченька ты моя, Ноченька! — говорю. — Бедная ты
моя, бедная! Вымечко-то у тебя как разбухло. Пить ты, на¬
верное, хочешь, бедняжечка!..
А Ночка меня узнала, трется об меня и локоть мне своим
шершавым языком лижет.
Тут уж, конечно, бандитам пришлось поверить, что я за
коровой приехала, а не за чем-нибудь. Даже этот, который в
дамской шляпе, и тот поверил.
— Ну что ж, — говорит. — Твое счастье. Шут с тобой! За¬
бирай свою дочку или бочку — и катись отсюдова.
А я думаю:
«Куда ж мне катиться?»
Потом думаю:
— Ясно—;куда. К Стахеевской мельнице. Сейчас, как они
только уйдут, я потихонечку по кустикам да по залескам и по¬
гоню мою Ночку к плотине. Может, успею еще. Может, еще
наши ребята, на счастье, не взорвут ее к тому времени...»
Атаман Соколовский
Но и тут мне не повезло.
Только мы с бандитами разговор кончили, не успели по¬
прощаться, слышу: копыта стучат. Вижу: из лесу на лужайку
всадники скачут.
Мои бандиты, как увидели их, испугались чего-то, поблед¬
нели.
— А ну, — говорят, — ребята, сторонись! Атаман едет!
А он, атаман этот, к ним подскакал, плеткой взмахнул и
кричит:
— Вы чего тут треплетесь?.. Варнаки!..
Сам он усатый, в папахе, седло у него шелком вышито, а
на боку целых две сабли — одна с золотой рукояткой, а дру¬
гая— с серебряной.
Бандиты, я вижу, еще больше испугались, потемнели все
и говорят:
— Да ты не ругайся, Соколовский. Чего там. Мы же в
разведке тут.
А он их не слушает. Кричит:
— Какая разведка? Какие вы к черту разведчики? По¬
18

ка вы тут баклуши бьете, красные черти мост успели спа¬
лить!..
Бандиты ему говорят:
— Мы же не виноваты.
А он им:
— Не виноваты?!
Раскраснелся весь, зубами залязгал.
— Я вот, — говорит, — вас всех сейчас постреляю за та¬
кое дело...
Потом он меня увидел и говорит:
— А это кто такая?
— А это, — говорят, — девочка. За коровой пришла.
Он еще больше покраснел, даже позеленел и говорит.
— Видали? Красные там оборону готовят, мосты жгут, а
они тут, черти, с грудными младенцами проклажаются!
Я не обиделась, правда, что он меня грудным младенцем
назвал, но только думаю — надо сматывать удочки. А то, гля¬
дишь, и тебе попадет от такого бешеного.
Их уж там полная лужайка набилась, этих бандитов. Кто;
на коне, кто пеший... Коляска еще какая-то приехала.
Шумят, орут, ругаются на чем свет стоит.
Я думаю:
«Ну, до свидания. Я пошла».
Подняла какую-то хворостинку, огляделась и под шумок
погнала свою Ночку в кусты.
„Кирпичом по голове"
До кустов не дошла — слышу за спиной:
— Эй, дивчина!..
Оглянулась — вижу: ко мне атаман подъезжает.
У меня сердце захолонуло: «Что еще?*—думаю.;—Этак,—
я думаю, — с вами и через час до плотины не доберешься».
А он на меня зверем посмотрел и говорит:
— Ты тутошняя?
Я говорю:
1— Да, тутошняя.
Тогда он пониже ко мне нагнулся, по сторонам посмотрел
и говорит:
— Скажи, далёко отсюда будет Стахеевская мельница?
У меня сразу и хворостинка на землю полетела. Меня буд¬
то кирпичом по голове стукнули. Даже губы затряслись. Я го¬
ворю:
19

— Какая мельница? Не знаю я никакой мельницы. Ника¬
кой мельницы тут нет.
А он:
— Как это — нет? Ты зачем брешешь? Нам же хорошо
известно, что тут где-то есть мельница и около мельницы —
плотина.
У меня в голове мысли, как колесики в часах, завертелись.
Я думаю:
«Как же это? Откуда они узнали? Ведь если они, раньше
чем плотину взорвут, до нее доберутся, это ж — городу крыш¬
ка. Это же значит, что они у нас всех перережут. Вы посмот¬
рите их сколько! Вона — у них и пулемет, и второй пулемет из
коляски торчит... А у наших мальчишек — только ружья да
наганы заржавленные...»
Я думаю:
«Нет, нет. Надо что-то такое придумать. Надо их обя¬
зательно задержать, обмануть. Давай, — думаю, — покажу им
не в ту сторону. Пускай-ка побегают. Пока они там разберут¬
ся, пока догадаются, а уж от плотины одни щепочки оста¬
нутся!»
Все это я в одну секунду обдумала.
Атаман говорит:
— Ну что? Вспомнила?
А я перед ним дурочкой представилась и говорю:
— A-а! Это вы про плотину спрашиваете? Так это ж да¬
леко. Это — в ту сторону. Это — за мостом...
Он говорит:
— А ну, проводи нас.
Не в ту сторону
Уж этого я никак не ожидала.
«Вот, — думаю, — влипла, девочка!»
Ну, сами подумайте, что мне делать было?
Отказываться? Попробуй откажись — он тебя так плеткой
погладит, что от шкуры ничего не останется. А если не отка¬
жусь— тоже хорошего мало. Куда ж их вести? Не в ту сто¬
рону? Так они тебя после в куски разорвут, из пулемета за¬
стрелят.
Да, ничего не скажу, испугалась я в эту минуту. Даже по¬
думала: не сказать ли им правду?
А потом, как вспомнила, что в городе одни мальчишки да
женщины остались, стыдно мне стало.
20

«Э, — думаю. — Ладно! Чего там! Уж коли назвалась груз¬
дем— полезай в кузов».
Думаю:
«Так и быть! Поведу их не в ту сторону»,
В лесу
А уж Соколовский командует:
— Построиться!..
Вот они все построились кое-как — конные на коней поза-
лезли, пешие ремни на винтовках подтянули, и вся эта банда,
вся орава двинулась за мной следом.
Впереди у нас, за самого главного командира, Ночка моя
выступает. За ней — я с хворостинкой. Со мной рядом — ата¬
ман Соколовский на кауром коне, а за ним следом — его
есаулы, помощники, и вся шайка.
Идут они как попало: где у них конные, где пешие — не
разберешь. Атаман на них кричит. Сами они ругаются. И на
меня тоже все время покрикивают.
— Эй, — говорят, — босоногая! Чего спишь? Гони свою
тварь, а то сейчас ее на говядину пустим...
А я не спешу, не тороплюсь. Думаю: «Куда мне спешить?
Пока я веду вас, голубчики, ничего вы со мной не сделаете.
А вот потом что будет — это дело другое...»
«Ох, — думаю, — лучше об этом сейчас и не думать...»
Пугаю бандитов
Я только об одном думаю, скоро ли взрыв-то будет? «Что
же они, — думаю, — черти, копаются там?» Ведь рано ли,
поздно ли бандиты очухаются, вернутся. Тогда уж поздно бу¬
дет плотину взрывать. Неужели они, косолапые, до сих пор до
мельницы не могли добраться?
А уж мы из лесу вышли. Опять по реке идем.
Над рекой туман. Уж темнеть стало. В городе, на той сто¬
роне, желтые огоньки замигали. И я как увидела эти огонь¬
ки — мне до того худо стало, до того невесело, так мне домой
захотелось, что прямо хоть в воду кидайся...
Я даже плакать опять потихоньку принялась.
Мне и себя-то до смерти жалко. И Ночку жалко. Бедняж¬
ка за день набегалась, нагулялась, — теперь еле бредет, еле
ногами переступает...
Да и бандиты, я вижу, тоже чего-то приуныли маленько.
Атаман уж сердиться стал. То и дело спрашивает:
21

— Ну что? Скоро ли?
Я говорю:
— Скоро. Скоро.
Он говорит:
— Да знаешь ли ты, где плотина-то? Может, ты путаешь
чего-нибудь?
Я говорю:
— Нет, не путаю.
— Ты сама-то была на мельнице? Какая она — плотина?
Широкая?
Я говорю:
*— Очень широкая.
— Тачанка, пройдет?
— Нет, — говорю, — тачанка, пожалуй, не пройдет.
Это я нарочно сказала. Я думала, может, они испугаются
и не поедут дальше, если тачанка-то у них не пройдет. Но, ви¬
жу— нет, не испугались. Едут.
Они меня по дороге много о чем расспрашивали. И сколь¬
ко в городе красных, и какие части, и много ли у них при себе
оружия. А я хоть и знаю, что мало, а говорю:
— Ох, до чего много! И винтовки, и пулеметы, и револь¬
веры.
Они только посмеиваются.
— Да ну? — говорят. — Неужели не врешь? Неужели да¬
же револьверы?
Я говорю:
— А что вы думаете? Даже пушка есть. Я своими глазами
видела: у самой плотины стоит. Вот такая пушища — с коле¬
сами.
Думаю:
«Может быть, они хоть пушки-то испугаются». Нет. Опять
смеются.
— Ну что ж, — говорят. — Пойдем побачим, що це за
пушка с колесами...
Наконец грохнуло
А потом и смеяться перестали. Не до смеху им.
Только и слышу:
— Ну что? Скоро ли мельница?
А я им только одно говорю:
— Скоро. Скоро. Успеете.
А сама думаю:
«До коих же пор я им головы морочить буду? Ведь этак, —
думаю, — пожалуй, я могу их до самого синего моря довести».
22

И только подумала — слышу:
«Бах! Трах! Трах!»
Три раза подряд как грохнет.
«Ну,—думаю,—слава тебе, господи,—плотину взорвали...»
А бандиты остановились, перепугались. Кричат:
— Що це таке?
— Что такое?
Лошади у них все в одну кучу сбились. Зафыркали, захри¬
пели. Коляска куда-то в канаву въехала. Такой шум поднял¬
ся — хоть уши пальцами затыкай.
Атаман Соколовский наган из кобуры выхватил. Кричит:
— Эй, вы!.. Тихо там! Не наводи панику...
Потом ко мне повернулся и говорит:
— А я думал — ты врешь.
Я думаю:
«Ну что ж. Правильно. Вру. А в чем дело?»
А он уже не мне, а своим есаулам говорит:
— А ведь девчонка-то правду сказала. И верно, оказы¬
вается, семидюймовка у них.
Я думаю:
«Какая семидюймовка?»
Посмотрела за реку. А там в эту минуту что-то как вспых¬
нет, как ухнет.
И почти сразу же где-то совсем рядом, в кустах за моей
спиной, взорвался орудийный снаряд.
Меня даже воздухом в сторону откинуло.
Под обстрелом
Я помню, еще успела подумать:
«Что такое? Так, значит, это не плотина была? Значит,
это из пушек стреляют? Откуда же, — думаю, — пушки у
наших?»
Но тут меня чуть не задавили. Бандиты от страха прямо
с ума спятили. Такой у них поднялся галдеж, такая свалка,
что и рассказать не могу.
Атаман Соколовский кричит:
— Стой! Стрелять буду!
А они и не слушают его — гонят куда попало. Коляска у
них трещит. Лошади спотыкаются, падают...
Ночка моя, бедняжка, мычит, мечется между ними. А они
и внимания не обращают, дуют себе напролом.
А тут еще, как нарочно, пулемет затрещал из-за реки. Так
23

уж тут и сам Соколовский не выдержал. Стегнул коня, крик¬
нул: «За мной!» — и вперед ходу.
И мы с моей Ночкой тоже бежать припустились. Только
мы не вперед, а в кусты.
До свидания, Ночка!
Я думаю:
«Откуда же пушки взялись? Ведь не было! Ни одной не
было».
И вдруг мне как будто подсказал кто-то:
«Так это же папа! Папина дивизия подошла!»
У меня даже голова закружилась, как только я подумала
об этом.
«Ну конечно же, — думаю, — папина дивизия в город при¬
шла. Потому и плотину, наверно, не взрывали. Теперь их там
много, теперь им бояться нечего... Теперь уж небось бандитам
не поздоровится...»
И вдруг я вспомнила, что ведь бандиты уходят, что ведь я
сама увела их подальше от города...
Меня будто крапивой стегнули...
«Что же я наделала? Дура! Ведь их потом не найдешь.
Ведь они, если в лес уйдут, их полгода потом ловить при¬
дется!»
А уж из города, вижу, и стрелять перестали. Думают, на¬
верно: ушли бандиты...
«Как же, — думаю, — их задержать? Что бы такое приду¬
мать?»
И придумала все-таки.
— А ну, — говорю, — Ноченька, до свидания, беги-ка ты
домой одна.
Подхлестнула ее хворостинкой, а сама повернулась — и бе¬
гом, догонять бандитов.
Бандиты хотят меня зарубить
Они еще далеко не успели уйти.
Чего у них там случилось, не знаю, только вижу: стоят,
окружили атамана своего, кричат, руками размахивают.
Я еще до них добежать не успела, а уж атаман как будто
ждал меня:
— Вот, — говорит, — она! Здесь она!
Потом говорит:
— Ну! Где же плотина-то?
А я задрожала вся, руки перед ним ладошками сложила и
говорю:
24

— Ой, дяденьки, миленькие!.. Вы только не сердитесь, не
ругайтесь...
— Ну, что еще, — говорит, — такое?
— А я, — говорю, — ошиблась маленько. Плотина-то ведь
в той стороне.
— Как, — говорит, — в той стороне?
— Да так, — говорю. — Вы уж давеча больно громко ора¬
ли на меня. Я с перепугу-то все и перепутала.
Он свою серебряную саблю выхватил и говорит:
— Ты что?!
Потом говорит:
— На обман взяла? Издеваешься над нами?
Тут из толпы этот, в шляпе который, выскочил и говорит:
— Рубай ее, атаман! А ну, рубай ее, красную гадину!
Тут и другие, слышу, тоже кричат:
— Обманщица!
— Обдурила нас!
— Застрелить ее надо!
— Стреляй в нее, атаман!
Я думаю:
«Ну что ж! Сейчас застрелят».
Зажмурилась даже. Потом говорю:
— Я ж не нарочно.
И заплакала.
Атаман меня за плечо схватил, в глаза посмотрел и го¬
ворит:
— Так, значит, ты говоришь плотина—там, в той стороне?
— Там, — говорю. — Вот честное слово — там.
Он говорит.
— А ну, становись на колени.
Я не подумала — стала.
— Перекрестись, — говорит.
Я и перекрестилась.
Тогда он саблю обратно вложил, по рукоятке ладошкой
похлопал и говорит:
— Если обманешь, сам на месте тебя вот этой саблей за¬
рублю.
Потом на коня вскочил и кричит:
— Эй вы, черти окаянные, поворачивай!.. Конные вперед,
переменным аллюром — за мной!..
Гикнул, свистнул и вдруг коня придержал, нагнулся, схва¬
тил меня под мышки — и и себе в седло.
— А ну, — говорит, — показывай нам дорогу.
Потом еще раз свистнул, лошадь рванула, и я чуть из сед¬
ла не вылетела.

Назад в город
Я даже кричать не могла. Я будто вся деревянная стала.
Лошади в холку вцепилась, зажмурилась и глаз не разжи¬
маю.
А меня так и кидает, так и подкидывает.
Соколовский орет:
— Гей! За мной! Вперед! Не отставай!..
Сзади свистят, улюлюкают, плетки щелкают, копыта
стучат.
Я глаза приоткрыла, вижу: мы уже лесом несемся.
Над головой только темные ветки мелькают.
Я думаю:
«Куда же мы едем? В город? Ведь там же красные. Ведь
папина дивизия пришла. А может быть, — думаю, — и не при¬
шла никакая? Может быть, я дурака сваляла? Может быть,
я в безоружный город бандитов веду?»
Подумала об этом, и даже холодно стало, будто мне снегу
за шиворот насыпали.
Встреча
Но до города мы так и не доехали. Не успели. Только, я
помню, мы с бандитами из лесу выскочили — у меня над голо¬
вой что-то как засвистит.
И не успела я голову наклонить, а уж слышу — Соколов¬
ский кричит:
— Стой!..
Лошадь под ним на дыбы взвилась. Удилами зазвенела.
Задние на него налетели. Все смешались.
А уж где-то впереди слышу:
— Ура-а! Ура-а! Ура-а-а!
Я лошадь за шею обхватила, высунулась и вижу: бегут нам
навстречу люди. И хоть они и далеко еще, а уж вижу, что это
не просто люди, а военные: в шинелях, с винтовками со шты¬
ками... И столько их там бежит, что и сосчитать нельзя. А впе¬
реди на коне командир скачет и наганом над головой разма¬
хивает...
Я его еще и разглядеть не успела, а уж у меня дух захва¬
тило и сердце в груди заколотилось.
Я, как угорь какой-нибудь, из седла выскользнула, на зем¬
лю спрыгнула — и бегом навстречу...
— Папа! — кричу. — Папочка! Папка!
26

А за спиной слышу:
— Стой! Гадина!
Оглянулась — несется ко мне атаман Соколовский.
Весь изогнулся, чуть из седла не валится. Лицо у него
злое. Глаза горят. Оскалился.
— Стой! — кричит.
И вижу, саблю надо мной поднимает.
Я съежилась. Присела. Потом у меня что-то в ушах затре¬
щало. Что-то грохнуло. Ноги у меня подкосились. И я память
потеряла.
Золотая сабля
Очнулась — кто-то мне голову гладит.
А голове больно. В голове шумит.
Где-то как будто стреляют. Где-то «ура» кричат.
А я даже и вспомнить не могу, что со мной, где я... Носом
поглубже дохнула: папоротником пахнет. Глаза приоткрыла —
что такое? Кто это надо мной?
Я даже головой замотала.
— Уйди! — говорю.
Страшно мне стало.
А потом посмотрела получше и узнала: Ноченька это, ко¬
рова наша... Нагнулась ко мне, сопит и тепленьким своим
языком плечо мне вылизывает.
Я у нее, помню, спрашиваю:
— Ноченька! Милая! Где это мы с тобой? А?
А потом голову повыше подняла и вижу: поляна или опуш¬
ка лесная. Луна светит. Елочка растет. Около елочки конь
какой-то гуляет, уздечкой звенит. А рядом со мной вижу: ле¬
жит человек. Лежит на спине, руки раскинул. На правой руке
кровь. А в руке сабля с золотой рукояткой.
Я тут и вспомнила все. И Соколовского — атамана—-
узнала.
Думаю:
«Вот оно что. Значит, не убил ты меня? Значит, самого
убили!..»
А голове больно-пребольно. Прямо трещит голова.
Встать хотела — не могу. Все крутится, качается, будто я
целый час на одной ножке вертелась.
Легла я и голову уронила.
Вдруг, будто сквозь сон, слышу, кричат:
— Вот она!
Я опять голову через силу подняла, вижу: люди бегут на
27

Ноченька нагнулась ко мне, сопит и тепленьким своим языком плечо мне
вылизывает.
<Uj.j

полянку. Впереди Вася, братишка, бежит. За ним дядя Фе¬
дор, охотник. А за ними с конем в поводу — папа!
Я только «папа, миленький» и успела сказать. А уж он ме¬
ня на руки подхватил, обнимает, целует и в лоб, и в нос, и в
глаза, и куда попало...
— Живая? — говорит.
— Живая, — говорю.
— Ну и молодец. Нам больше ничего и не надо.
А что дальше было, я уж не помню. Потому что я опять
память потеряла. И как меня в город везли — не знаю. Гово¬
рят, меня папа сам на своем коне довез. А Вася и дядя Фе¬
дор будто бы сзади бежали...
Выросла
Ну, а дальше и рассказывать нечего.
Бандитов, конечно, всех переловили. В тюрьму посадили.
Мост новый построили.
А я только три денька всего и повалялась в постели.
У меня ведь ничего страшного не было. Ведь Соколовский
меня зарубить не успел. Папа, когда увидел, что он на меня
с саблей летит, выстрелил и пробил ему руку. Сабля только
тупым концом и ударила меня по затылку. Зато у меня до сих
пор лысинка на этом месте осталась на память.
А я лежала — не жаловалась. Чего мне жаловаться? Со
мной ведь папа рядом сидел!
Правда, нам с папой даже и поговорить как следует не
дали. Уж столько народу, столько людей меня навещать в эти
дни приходило, что даже неловко было.
Все они на меня глядели, удивлялись: вот, дескать, храб¬
рая какая девочка — бандитов не испугалась!
А я хоть и молчала, а сама думаю:
«А вы почем знаете, что не испугалась? Еще как испуга-
лась-то».
Папа у нас неделю только и погостил. А потом опять вое¬
вать уехал.
А через день или через два меня в комсомол приняли.
Как-то вечером возвращаюсь с Ночкой из стада — вижу:
ребята идут. Комсомольцы. И с ними наш Вася.
Увидели меня — честь отдают.
— Здорово, — говорят, — товарищ военный инвалид. Мы
к вам.
Я говорю:
— Ну что ж, милости просим.
29

Привела, усадила, спрашиваю:
— В чем дело?
— Дело, — говорят, — такое. В комсомол хочешь?
А я хоть и обрадовалась до полусмерти, а сама и виду не
подаю. Отвернулась даже. Говорю:
— Я же — маленькая...
Тут Вася мой подскочил, кулаком по столу ударил и го¬
ворит:
— Ну, ну! Не фасонь! Ты! Матрена Ивановна! Маленькая,
да удаленькая...
Ребята смеются...
— Правильно, — говорят. — Об чем разговор? Пиши заяв<
ление.
Тогда я подумала и говорю:
— Ну хорошо, ладно. Вот с коровой управлюсь и сяду
писать...
А сама думаю:
«Чего мне писать? У меня уж всё написано и переписано».
У меня ведь заявление-то месяца три уж под подушкой
лежало. Уж и пожелтело небось... Все дожидалось, пока я вы¬
расту.

ЗЕЛЕНЫЕ БЕРЕТЫ
Я никогда не был пионером, хотя по возрасту вполне мог
не один год, а даже несколько лет носить красный галстук.
И, мало того что я сам не состоял в пионерской организации,
какое-то время я считал всех юных пионеров своими смер¬
тельными врагами.
Вот как это получилось.
В то лето Шкида почему-то не поехала на дачу. Все лето
мы томились в городе.
Помню знойный июньский день, послеобеденный час, когда
все окна во всех классах и спальнях настежь распахнуты и
все-таки в помещениях нечем дышать. Озверелые от жары
шкидцы, те, что за «хорошее» поведение оставлены без отпус¬
ков и прогулок, слоняются из комнаты в комнату, пытаются
читать, лениво перекидываются в карты и на чем свет стоит ру¬
гают халдеев, по чьей милости они сидят в этот душный сол¬
нечный день взаперти.
Эх, хоть бы дождь пошел, хоть бы гром загремел, что ли!..
И вдругчто такое? Кажется, и в самом деле гром? Нет,
это не гром. Но за окнами что-то рокочет, погромыхивает,
приближается... Постойте, братцы, да это же барабан!.. Ба¬
рабанная дробь! Откуда? Что? Почему?
31

И тут мы слышим в соседней комнате, в столовой, чей-то
ликующий голос:
— Ребята! Ребята! Зёкайте! Бойскауты идут!
Мы кинулись к окнам. Облепили подоконники.
По Петергофскому проспекту — от Обводного канала к
Фонтанке — не очень четким строевым шагом двигались под
барабанную дробь человек тридцать мальчиков и девочек, в
белых рубашках, в синих коротких штанах и юбках и с крас¬
ными галстуками на шее. Под мышками они держали (как
держат охотники ружья — «дулом вниз») «посохи» — длин¬
ные круглые палки, с какими еще недавно по петроградским
улицам разгуливали бойскауты. Только начальник этих ребят,
длинноногий парень с бритой наголо головой, был без посоха,
да маленький барабанщик, шагавший впереди всех, да знаме¬
носец, выступавший за ним следом. На красном бархатном
полотнище знамени мы разглядели слова:
ЗАВОДА «КРАСНАЯ БАВАРИЯ».
Конечно, любоваться этим зрелищем молча шкидцы не мог¬
ли. Не успел барабан приблизиться к нашим окнам, как кто-
то из старшеклассников оглушительно свистнул. Из соседнего
окна закричали:
— Дю!..
— Дю! Дю! — подхватили на всех шести подоконниках.
Белые рубахи продолжали свой мерный шаг, только ма¬
ленький барабанщик, оглушенный разбойничьим свистом,
вздрогнул, споткнулся и испуганно взглянул на наши окна.
*— Эй, ты! Отставной козы барабанщик! — загоготали
шкидцы. — Гляди, бубен свой потеряешь!
— Эй вы, голоногие!
— Гогочки!
— Голоштанники!
— Бойскауты недорезанные!..
Но тут за спиной у себя мы услыхали гневный окрик:
— Это что за безобразие?! Сию же минуту вон с подо¬
конников!
В дверях класса, грозно поблескивая стеклами пенсне, сто¬
ял Викниксор. Однако на этот раз ни этот блеск, ни сердитый
голос нашего президента не произвели на нас сильного впе¬
чатления.
— Виктор Николаевич! — позвал Янкель. — Идите сюда,
посмотрите! Бойскауты идут!
Недоверчиво усмехнувшись, Викниксор подошел, ребята
посторонились, и он, наклонившись, выглянул на улицу.
32

— Полно вам, какие это бойскауты! — сказал он. — Это
не скауты, это юные пионеры.
Для многих из нас это было совсем новое, неслыханное
слово.
Барабан стучал все тише и глуше, отряд голоногих прибли¬
жался уже, вероятно, к Калинкину мосту, а мы обступили
Викниксора и наперебой расспрашивали его: что это за но¬
вость такая — юные пионеры?
— Юные пионеры — это недавно созданная детская ком¬
мунистическая организация, — говорил Викниксор. — Пио¬
нер— это значит: следопыт, первооткрыватель, разведчик...
Если вы не забыли Фенимора Купера, объяснять вам не надо...
Нет, мы, конечно, не забыли Фенимора Купера. Но Купер
тут был ни при чем. И бойскауты тоже. Мы поняли, что эти
ребята, над которыми мы только что так дико смеялись и
вслед которым так неистово улюлюкали, — наши, советские
ребята. Стало ли нам стыдно, не скажу, но помню только,
что нам самим страшно захотелось повязаться галстуками и
с палками в руках пройтись по улицам.
И вот за ужином, когда, набив животы пшенной кашей,
мы допивали жиденькое, без молока и без сахара какао, встал
Колька Цыган и попросил слова.
— Виктор Николаевич, — сказал он, — а нельзя ли и у нас
тоже организовать отряд, юных пионеров?
Викниксор нахмурился и зашагал по столовой.
— Нет, ребята, — сказал он после паузы, — у нас нельзя.
— Почему?
— А потому, что школа у нас, как вы знаете, тюремного
или, точнее сказать, полутюремного типа...
— Ага!.. Понятно! Рылом не вышли! — крикнул кто-то за
столом четвертого отделения.
Викниксор повернулся и поискал глазами виновного.
— Еонин, выйди из столовой, — сказал он.
— За что? — взъерепенился Япончик.
— Выйди из столовой, — повторил Викниксор.
— За что, я спрашиваю!
— За грубость.
— За какую грубость?! Я же, Виктор Николаевич, не про
вас сказал «рылом не вышли». Это не вы, это мы рылом не
вышли.
— Еонин, имеешь замечание в «Летописи», — так же не¬
возмутимо объявил завшколой и, обращаясь к воспитанникам,
продолжал: — Нет, ребята, как я уже объяснил вам, мы, к со¬
жалению, не имеем права основать у себя в школе ни комсо¬
мольскую организацию, ни пионерскую...
33

На эту тему, как, впрочем, и на всякую другую, Викниксор
мог говорить часами. Он долго растолковывал нам, почему
мы, бывшие правонарушители, беспризорники, хулиганы, под¬
жигатели и бродяги, не имеем права состоять даже в детской
политической организации. Но мы не слушали Викниксора.
Нам было неинтересно.
«Ладно, — думали мы. — Чего там. Нельзя так нельзя—-
не привыкать. Мало ли чего не разрешено делать нам, труд¬
новоспитуемым шкетам. Жили без галстуков, проживем без
них и дальше...»
Все мы быстро успокоились, и только Японец, которому и
в самом деле влепили замечание в «Летопись», еще больше
озлился и на халдеев и на пионеров. Стоило ему теперь уви¬
деть из окна или на прогулке парнишку с красным галстуком,
как Японец терял остатки самообладания и накидывался на
юного пионера со всем пылом, на какой только был способен.
Врать не буду = часто и мы не отставали от нашего товари¬
ща. Может быть, тут играла роль зависть, то, что мы «рылом
не вышли», а может быть, просто мы были в то время сорван¬
цами, которые только и ждут случая, чтобы затеять драку или
перебранку.
Однажды в воскресенье мы отправились всей школой на
прогулку в Екатерингоф. Не знаю, что там сейчас, а в наше
время это был довольно большой и довольно паршивый, гряз¬
ный и запущенный парк. Через парк протекала речонка Ека-
терингофка, а подальше было что-то вроде увеселительного
сада с маленьким ресторанчиком и с дощатой эстрадой, где
по вечерам выступали борцы, куплетисты, фокусники и жон¬
глеры. Днем эстрада не работала, сад был открыт для всех
желающих, и мы, помню, всегда устремлялись в первую оче¬
редь именно туда, потому что в саду, на его посыпанных жел¬
тым песочком дорожках, в любое время дня и ночи можно бы¬
ло разжиться приличным окурком.
Но на этот раз нас ожидало в саду нечто куда более инте¬
ресное, чем недокуренные нэпманские «Сафо» и «Зефир» № 6.
Неподалеку от входа, под открытым небом, за столиком буфе¬
та сидел и пил пиво могучего сложения усатый человек в про¬
сторном чесучовом костюме. Увидев этого богатыря, мы замер¬
ли. Кому из нас не приходилось видеть его — если не в кино,
не в цирке и не на эстраде, то хотя бы на афишах и фотогра¬
фиях! Да, сомнений не было: перед нами сидел «русский бо¬
гатырь» Иван Поддубный, чемпион России по борьбе и подня¬
тию тяжестей.
Окружив столик, мы застыли в благоговейном молчании.
А он не смотрел на нас — привык, вероятно, к тому, что на него
34

постоянно глазеют, — отхлебывал из кружки пиво и лениво
заедал его моченым горохом.
Помню, мы обратили внимание, что железный стул, на ко¬
тором сидел Поддубный, дюйма на четыре ушел в песок и про¬
должает туда погружаться.
— Весь уйдет, — прошептал одноглазый Мамочка.
-— Не... весь не уйдет, — так же шепотом ответил Купец.
Завязывалось интересное пари. Но состояться ему было не
суждено. Именно в эту минуту мы услыхали у себя за спиной
душераздирающий вопль, оглянулись и увидели первокласс¬
ника Якушку, который со всех ног мчался от садовой калитки
по направлению к нам. Он бежал, нелепо размахивая руками,
и тоненьким голосом кричал:
— Ребята! Ребята! Скорей! Бегите! Пионеры Япончика
бьют!..
Мы ахнули, переглянулись и, забыв Ивана Поддубного, с
диким боевым кличем кинулись туда, куда указывал нам путь
маленький Яковлев.
Он привел нас на берег Екатерингофки. И мы увидели та¬
кое, что заставило нас заскрипеть зубами.
Тщедушный Япончик катался по траве в обнимку с таким
же тщедушным пареньком в пионерской форме, а несколько
других пионеров кидались к нему, пытаясь оттащить его или
ударить. Нам некогда было рассматривать, что там происхо¬
дит, кто прав и кто виноват.
Раздался трубный голос Купца:
— Сволочи! Наших бить?!
И, зарычав, мы ринулись на выручку Японца.
Позже мы узнали, как было дело. Придя вместе со всеми
в Екатерингоф, Японец в сад не пошел, а свернул в сторону
и направился в свои любимые места — на берег речушки, где
под сенью серебристой разлапистой ивы, среди пыльных лопу¬
хов и облетелых одуванчиков так славно всегда мечталось и
думалось. За поясом у Японца были припрятаны книга и тет¬
радка, он рассчитывал посидеть, почитать, посочинять стихи...
И вдруг он приходит и видит, что на его месте, у той самой
плакучей ивы, где он столько раз сидел и мечтал, стоит, вытя¬
нувшись, как солдат, и приставив к ноге, как ружье, посох, ка¬
кой-то карапет с пионерским галстуком.
Япошка остановился и вперил в пионера гневный гипноти¬
ческий взгляд. Это не подействовало, тот продолжал стоять,
как истукан.
Тогда Японец спросил, что ему здесь надо.
Пионер не только не ответил, но и бровью не повел. Потом-
то выяснилось, что у них тут происходила какая-то военная
35

игра и этот парень стоял на часах, а часовому, как известно,
разговаривать с посторонними не полагается. Но Японец знать
этого не мог. В первую минуту он опешил, потом рассвирепел,
а потом, увидев, что перед ним стоит не человек, а статуя,
осмелел и стал задевать пионера. После он клялся нам, будто
не трогал этого парня, а только «словесно пикировал» его. Но
мы-то хорошо знали остроту Япошкиного языка и понимали,
каково было пионеру от этой пикировки.
Одним словом, дело кончилось тем, что пионер слушал-слу-
шал, терпел-терпел и наконец не вытерпел, оглянулся и без
лишних слов хряснул Японца своим посохом по шее.
Японец не отличался ни силой, ни храбростью, драться не
умел и не любил, но тут то ли пионерский посох оказался че-
чесчур крепким, то ли противник выглядел не таким уж страш¬
ным, только Японец не стал раздумывать, кинулся на малень¬
кого часового, сбил его с ног и стал дубасить своими жидень¬
кими кулачками. Пионер по мере сил отвечал на удары. До
последней минуты этот мужественный человек помнил, по-ви¬
димому, что он часовой, и дрался молча. Но, когда Японец
подобрался к его шее и стал душить его, часовой не выдержал,
поднял голову и стал звать на помощь. Примчались другие
пионеры, кинулись их разнимать. На шум прибежал гулявший
поблизости Якушка. Через минуту появились мы.
Не знаю, чем бы все кончилось и какие размеры приняло
бы это екатерингофское побоище, если бы на горизонте не воз¬
ник длинноногий пионерский вожак. Мы услыхали трель его
футбольного свистка и тут же увидели, как он мчится к реке
на своих длинных, как у страуса, ногах.
— Ша! Ша! — кричал он, размахивая длинными руками.—
Ребята, ша! Что тут происходит? Ша, я говорю!!
Пионеры оторвались от нападающих шкидцев, сбились в
кучу.
— Костя, Костя, мы не виноваты, — загорланили они напе¬
ребой.— Это приютские на нас напали...
— Что-о-о? — закричал он и повернулся — не к нам, а к
своим пионерам. — Какие еще «приютские»? Что за выраже¬
ние— «приютские»? Вы что, где — при капитализме живете?
А ну, ребята, отсёкните, — повернулся он к нам. — Живо!..
Кому я сказал? Чтобы ноги вашей здесь не было...
Мы поняли его и почему-то беспрекословно послушались:
повернулись и зашагали прочь.
И тут мы увидели нашу воспитательницу Элланлюм. Из-за
кустов выглядывало ее красное, распаренное и разгневанное
лицо. Как выяснилось, она все или почти все видела.
Хороши! — сказала она, когда мы приблизились к ку¬
36

стам. — Нечего сказать, хороши! Фу! Стыд! Позор! Несмывае¬
мый позор на весь район! Разве с вами можно ходить в пуб¬
личные места? С вами только на необитаемый остров можно
ходить!
И, приказав нам построиться, Элланлюм объявила:
— А ну, быстро в школу! Обо всем будет доложено Викто¬
ру Николаевичу.
Мало того что мы должны были раньше времени прервать
прогулку, не собрав ни одного окурка, не доглядев Поддубно-
го и не насладившись другими прелестями Екатерингофа, нам
еще, оказывается, грозил крупный разговор с Викниксором.
Всю дорогу мы ворчали на Японца. А он виновато усмехал¬
ся, шмыгал носом и дрожащим от волнения голосом пытался
объяснить нам, что он не виноват, что он только «словесно пи¬
кировал», а драться и не думал с этим голоногим...
Не знаю, что случилось: то ли Элланлюм не доложила все-
таки заведующему о драке, то ли Викниксор из каких-то выс¬
ших педагогических соображений решил не давать этому делу
дальнейшего хода, только крупный разговор между нами так
и не состоялся.
Зато состоялся другой разговор. После ужина Японец ра¬
зыскал Пантелеева и Янкеля. Уединившись в верхней уборной,
сламщики 1 посиживали там и курили на двоих один «чина¬
рик».
— Ребята, — обратился к ним Японец каким-то необыкно¬
венным, торжественным голосом, — у меня к вам серьезный
разговор.
— Вали, — ответил несколько удивленный Янкель.
— Нет, только не здесь.
— А что? Тайна?
— Да. Разговор конфиденциальный. Давайте пройдем в
Белый зал, там, кажется, сейчас никого нет.
Заинтригованные сламщики сделали по последней затяж¬
ке, заплевали окурок и спустились вслед за Японцем вниз.
В дверях Белого зала Японец оглянулся и сказал:
— Только предупреждаю: не трепаться.
В самом дальнем углу зала он еще раз оглянулся, посмот¬
рел даже для чего-то на потолок и только после всех этих мер
предосторожности сказал:
— Вот какая у меня идея! Я много думал и пришел к та¬
кому решению: если мы не имеем права легально организовать
у себя комсомольскую или пионерскую ячейку, значит...
1 С л а м а — так назывался у беспризорных союз, заключавшийся меж¬
ду двумя друзьями. Сламщики должны были всем делиться между собой,
защищать друг друга и помогать друг другу в беде.
37

— Значит? — насторожился Янкель.
— Самая элементарная логика подсказывает, что, если
нельзя легальную, значит, нам остается основать нелегальную.
— Что — нелегальную? — не понял Пантелеев.
— Нелегальную организацию.
— Какую организацию?
— Юношескую... коммунистическую...
Шкидцы переглянулись. Хмыкнули. Улыбнулись. Идея явно
понравилась.
— А нам по шапке не дадут? — сказал, подумав, Янкель.
— А у тебя что, такая уж роскошная шапка? От нас зави¬
сит, чтобы организация была хорошо законспирирована...
При таких обстоятельствах родился Юнком, подпольная
организация Юных Коммунаров. Это событие давно уже во¬
шло в историю республики Шкид, о нем поведано миру на
других страницах, и повторяться я не буду.
Напомню только, что при вступлении в организацию каж¬
дый новый член должен был давать клятву, обязываясь мол¬
чать и не выдавать товарищей. Принимали в организацию не
всех. Прежде чем быть принятым, нужно было пройти серьез¬
ное испытание.
Несколько раз в неделю собирались юнкомовцы где-нибудь
в развалинах старого флигеля или в заброшенной швейцар¬
ской под парадной лестницей и при жидком свете свечного
огарка вели конспиративные занятия. В подпольных кружках
мы изучали историю Коммунистической партии и междуна¬
родного революционного движения. Изучали историю Комсо¬
мола. Начали даже изучать политическую экономию.
Лекции нам читал самый начитанный из нас—Жорка Япо¬
нец, и, говоря по правде, часто мы слушали его гораздо вни¬
мательнее, чем некоторых наших педагогов.
Мы были счастливы. Мы ходили по земле, преисполненные
гордости от сознания, что за плечами у нас — страшная, вол¬
нующая тайна.
Когда под окнами нашего класса проходил теперь под
барабанную дробь пионерский отряд с завода «Красная Бава¬
рия» или с «Путиловца», мы не свистели, не смеялись, не улю¬
люкали. Мы молча сверху вниз (и не только потому, что смот¬
рели из окон, а они шагали по улице) взирали на них, пере¬
глядывались и снисходительно ухмылялись.
«Топайте, топайте, братишечки, — думали мы. — Наводите,
пожалуйста, сколько угодно фасона вашими галстуками и па¬
лочками. У вас, милые детки, это все игра, забава, а у нас...»
«Эх, знали.бы они!» — думали мы. И, по правде сказать,
нам очень хотелось, чтобы они знали. Но пионеры, конечно, до
38

поры до времени знать ничего не могли, хотя, как выяснилось
потом, очень хорошо помнили о нашем существовании.
А выяснилось это таким образом. Однажды вечером не¬
сколько старшеклассников — Янкель, Купец, Пантелеев и Ма¬
мочка,— получив разрешение дежурного воспитателя, отпра¬
вились в кино. Не успела эта четверка выйти на улицу и не
успел дворник Мефтахудын закрыть за ними железные ворота,
как с противоположной стороны Курляндской улицы ребят
окликнули:
— Эй, достоевские!
Навстречу шкидцам шли два паренька и одна девчонка в
пионерских галстуках. Шкидцы переглянулись и нерешительно
двинулись им навстречу.
На середине мостовой те и другие сошлись.
— Мы к вам, — сказала девчонка.
;— Мерси! Бонжур! Силь ву пле, — ответил Янкель, галант¬
но раскланиваясь и шаркая босой ногой.
— Чем мы заслужили такую честь? =—пробасил Купец, то¬
же делая какой-то мушкетерский жест.
— Ладно, бросьте трепаться, — сказала пионерка. Она
была чуть постарше и чуть повыше своих спутников. — Мы
пришли по делу, — сказала она. — Только к вам очень трудно
попасть. Стоим уж минут сорок.
— У вас все равно как... — начал один из пионеров, самый
маленький, с белобрысым хохолком.
Но девчонка так ловко и так сильно пырнула его в бок, что
он ёкнул и осекся. Мы поняли, о чем хотел сказать белобры¬
сый: будто у нас как в тюрьме.
— Да, вы правы, сэр, — повернулся к нему Янкель.—К нам
попасть нелегко. У нас привилегированное закрытое учебное
заведение. Вроде Кембриджа или Оксфорда. Слыхали о таких?
— Ребята, мы к вам не шутки шутить пришли, а по делу,—=
сердито сказала девчонка. — Вы можете говорить по-челове¬
чески?
— О, миледи, сделайте одолжение! — воскликнул Янкель.
— Тогда слушайте! Мы хотим взять над вами шефство и
помочь вам организовать в вашем интернате пионерскую дру¬
жину.
Трепливое настроение сразу оставило шкидцев.
— Шефство? — переспросил Янкель, поскребывая в затыл¬
ке.— Гм. Да. Эго интересно. Но, между прочим, у нас уже есть
шефы — Торговый порт.
— Да? А пионеры? Почему же вам шефы не помогли орга¬
низовать пионерскую дружину? Мы лично вам с удовольстви¬
ем поможем.
39

— Мерси! Бонжур! Силь ву пле, — ответил Янкель, шаркая босой ногой.

Что мы могли сказать этой девчонке? Что мы не имеем пра¬
ва состоять в детской политической организации? Что мы—
малолетние преступники? Что у нас детдом с полутюремным
режимом?
И тут нас выручил Мамочка. Вообще-то он, конечно, совер¬
шил преступление. Он нарушил или вот-вот готов был нару¬
шить клятву.
— Спасибо, цыпочка! — пропищал он, игриво подмигивая
пионерке своим единственным глазом. — Спасибо... У нас уже
есть.
Шкидцы похолодели. Все взгляды устремились на Мамочку.
— Что у вас есть? — не поняла пионерка.
— Что надо, то и есть, — так же кокетливо ответил Ма¬
мочка.
— Пионерская организация? Дружина?
Мамочка метнул растерянный взгляд на товарищей. Но
сейчас на него смотрели не товарищи, а три хищных зверя.
— Я спрашиваю: у вас что—пионерсмя организация есть?
— Ага, — с трудом выдавил из себя Мамочка. — Вроде.
Шкидцы заволновались.
— Ребята, пошли, опаздываем, — сказал Янкель.
И, помахав пионерам рукой, он первый зашагал в сторону
Петергофского проспекта.
За углом шкидцы остановились. Купец грозно откашлялся.
— Ну, Мамочка, — сказал он после зловещей паузы,—
имеешь.
— За что? — пролепетал Мамочка. — Я же ничего не ска¬
зал. Я только сказал «вроде»...
Обсудив на ходу этот вопрос, мы решили, что Мамочка за¬
служил пощаду. Ведь, в конце концов, он и в самом деле спас
нас, выручил из очень трудного положения. А кроме того, мы
очень спешили в кино. И, посовещавшись, мы решили проявить
на этот раз снисхождение и простили Мамочку.
А дня через два наша подпольная организация самым глу¬
пым образом провалилась. Дворник Мефтахудын, обходя
поздно вечером школьную территорию, заметил в развалинах
флигеля бледный дрожащий огонек, услышал доносившиеся
из-под лестницы глухие голоса и, решив, что в развалинах
ночуют бандиты, со всех ног кинулся за помощью к Вик-
никсору.
Таким образом вся наша маленькая организация была за¬
хвачена на месте. Ни одному подпольщику не удалось
скрыться.
Мы ждали жестокой расправы. Но расправы не последова¬
ло. Тщательно обдумав этот вопрос и обсудив его на педагоги*
41

ческом совете, Викниксор разрешил нашей организации ле¬
гальное существование.
И вот наш Юнком из темного подполья вышел на солнеч¬
ный свет...
Мы получили помещение — комнату, где находился раньше
школьный музей. У нас появилась своя газета. Число членов
Юнкома стало расти. Были утверждены новый устав и новая
программа. Был избран центральный комитет. Открылась юн-
комовская читальня.
Единственное, чего мы не имели, — это формы. Даже гал¬
стуков или значков каких-нибудь у нас не было.
Но вот как-то вечером, когда мы кончали ужинать, в сто¬
ловую бодрым и даже молодцеватым шагом вошел Викниксор.
Уже по одному виду его можно было догадаться, что он соби¬
рается сообщить нам нечто весьма приятное. Так оно и оказа¬
лось. Походив по столовой и потрогав несколько раз мочку
уха, Викниксор остановился, внушительно кашлянул и тор¬
жественно объявил:
— Ребята! Могу вас порадовать. Мне удалось раздобыть
для вас через губернский отдел народного образования два¬
дцать пар брюк и почти столько же беретов.
— Каких?
— Куда?
— В кино?
— В какое? — загалдели шкидцы.
— Не билетов, а беретов,—с благодушной улыбкой попра¬
вил нас Викниксор. — Бархатных беретов с ленточками...
И главное — представьте себе! — оказалось, что эти ленточки
наших национальных цветов!
Мы дружно закричали «ура», хотя далеко не все поняли,
о каких ленточках и о каких национальных цветах говорит наш
президент.
— Виктор Николаевич, — сказал, поднимаясь, Янкель, — а
какие это наши национальные цвета?
— Эх, Черных, Черных, как тебе не совестно, братец! —
добродушно ухмыльнулся Викниксор.—Неужели ты не знаешь
своего национального флага? Цвета подсолнуха: черный и
оранжевый!
Мы были заинтригованы. Поднялся невероятный галдеж.
Шкидцы в один голос требовали, чтобы им показали эти бере¬
ты с национальными ленточками цвета подсолнуха.
Улыбаясь, Викниксор поднял руку.
— Хорошо,—сказал он.—Дежурный, поднимись, пожалуй¬
ста, наверх и попроси у кастелянши от моего имени один берет.
Через две минуты дежурный вернулся, и мы получили воз¬
42

можность воочию лицезреть этот оригинальный головной убор.
Темно-зеленый бархатный или плюшевый берет с мохнатым
помпончиком на макушке был действительно украшен сбоку
двумя короткими георгиевскими ленточками.
Шкидцы молча и даже с некоторым страхом разглядыва¬
ли и ощупывали это удивительное произведение швейного ис¬
кусства, неизвестно как и откуда попавшее на склад губнар-
оба. После того как берет побывал на всех четырех столах и
снова очутился в руках Викниксора, тот сказал:
— Таких беретов мне удалось, к сожалению, получить
только семнадцать штук. На всех, увы, не хватит. Я прикинул,
каким образом распределить их между вами, и пришел к та¬
кому решению... Право носить береты мы предоставим лучшим
из лучших, нашим передовым, нашему авангарду — членам
Юнкома.
На этот раз никто не кричал «ура», даже юнкомовцы поче¬
му-то молчали, и никто не смотрел на них с завистью. Только
какой-то новичок из второго отделения, обидевшись на Вик¬
никсора, крикнул:
— А мы что, рыжие?
— Нет, Петраков, — ласково сказал Викниксор,—ты не
рыжий. Но ты еще не заслужил чести состоять в организации
Юных Коммунаров. Добивайся этого, и в один прекрасный
день ты тоже получишь право носить форму.
Это слово заставило многих из нас вздрогнуть и насторо¬
житься.
— Виктор Николаевич, — поднялся над столом Купец, — а
что, разве это обязательно?
— Что обязательно?
— Носить эти беретики?
— Да, Офенбах... разумеется... как и всякую другую
форму.
Мы ясно представили себе Купца в этом детском головном
уборчике с розовым помпоном на макушке, и нам стало не по
себе. У многих из нас появились дурные предчувствия. И пред¬
чувствия эти, увы, очень скоро оправдались.
В тот же вечер Купец подошел к Янкелю и Японцу, обсуж¬
давшим очередной номер юнкомовской газеты, и сказал:
— Вот что, робя... Вычеркивайте меня.
— Откуда? Что? Почему?
— Из Юнкома. Я выхожу, выписываюсь...
Напрасно мы уговаривали его: решение его было непоко¬
лебимо. Купец навсегда был утрачен для нашей организации.
Остальные держались более или менее стойко.
Я говорю «более или менее», потому что ходить по улицам
43

в этих гамлетовских головных уборах и в самом деле требова¬
ло немалой стойкости и геройства. Особенно если учесть, что
ситцевые брюки, которые раздобыл для нас Викниксор, ока¬
зались самых фантастических расцветок: голубые, светло-зе¬
леные, канареечно-желтые...
Куда там пионерам с их короткими штанами и кумачовыми
галстуками! К пионерам в городе скоро привыкли. Одни смот¬
рели на них с гордостью и любовью, другие — с затаенной не¬
навистью. Что касается юнкомовцев, то к их форме население
Петрограда привыкнуть не могло. Не было случая, чтобы че¬
ловек шел по улице и, повстречавшись с юнкомовцем, не
вздрогнул, не оглянулся и не сказал ему вслед что-нибудь вро¬
де: «Эва как вырядился, дурак!» или: «Ну и чучело с помпон¬
чиком!..»
Когда мы шли строем, было еще туда-сюда — в строю мы
были солдатами, мы чувствовали локоть соседа, — идти же в
одиночку было нестерпимой пыткой.
И не все эту пытку выдерживали.
Не выдержал ее, между прочим, и одноглазый Мамочка.
Вот что случилось однажды в субботний вечер.
Три шкидца, три юнкомовца, три члена центрального коми¬
тета— Янкель, Японец и Пантелеев, получив отпускные сви¬
детельства, бодро и весело шагали по Петергофскому проспек¬
ту в сторону центра. Несколько опередив их, на другой стороне
улицы шел Мамочка. Шел он тоже довольно быстро и тоже
был в юнкомовском берете, но берет ему попался, как назло,
очень большой, плоский, так что щупленький Мамочка был
похож издали на какую-то сыроежку или поганку. Кто-то из
юнкомовцев увидел его, ребята посмеялись, поострили не¬
множко на Мамочкин счет и снова увлеклись беседой. Но тут
Янкель, бросив рассеянный взгляд на противоположный тро¬
туар, вдруг остановился и воскликнул:
— Ребята, постойте, а где же Мамочка?
Только что Мамочка был, и его не стало. Не было его ни
впереди, ни сзади, ни слева, ни справа. Среди бела дня чело¬
век растворился, провалился сквозь землю, превратился в не¬
видимку.
С разинутыми ртами шкидцы стояли на краю тротуара и
смотрели. И тут их разинутые рты еще больше округлились.
Ребята увидели Мамочку. Он вышел из какого-то подъезда,
воровато оглянулся и быстро зашагал, почти побежал к трам¬
вайной остановке. На стриженной под машинку Мамочкиной
голове чернел узелок всегдашней его повязки. Берета на го¬
лове не было. Он явно перекочевал или в карман, или за
пазуху.
44

Юнкомовцы мрачно переглянулись.
— Хорош гусь! — сквозь зубы проговорил Японец.
— Ах ты, ренегат паршивый! — воскликнул Янкель.
Не сговариваясь, юнкомовцы ринулись за своим слабоха¬
рактерным товарищем, но он, словно ожидая или предчувствуя
погоню, прибавил шагу, и не успели шкидцы окликнуть его,
как Мамочка вскочил на колбасу только что тронувшегося
трамвая и был таков.
Откровенно говоря, мы не имели права слишком строго су¬
дить его. В душе каждый из нас хорошо понимал Мамочку.
Но мы были руководители, вожди, и мы не вправе были про¬
щать трусость и малодушие.
— Судить! — воскликнул Янкель.
— Исключить! — изрек Японец.
Третьему оставалось требовать разве что гильотины или
расстрела.
Во всяком случае, в понедельник утром, по возвращении из
отпуска, Мамочку ожидали весьма малоприятные вещи. Но в
понедельник Мамочка в Шкиде не появился. Не вернулся он и
во вторник. А в среду после обеда Викниксору позвонили по
телефону из районного отделения милиции и сообщили, что его
воспитанник Федоров Константин находится на излечении в
хирургическом отделении Александровской городской боль¬
ницы.
Взяв с собой двух старшеклассников, Викниксор сразу же
поехал в больницу.
Мамочка лежал без сознания. Против обыкновения, повяз¬
ка на его голове была не черная, а белая. Остренький Мамоч-
кин носик еще больше заострился, губы запеклись.
У Мамочкиной постели сидел и писал что-то в блокноте ра¬
ботник милиции. Из-под белого халата выглядывали черная
кожаная тужурка и деревянная кобура маузера.
Когда мы узнали, что в субботу вечером Мамочку, избито¬
го до бесчувствия, привезли в больницу с Покровского рынка,
нам стало не по себе. За что могли избить на рынке тринадца¬
тилетнего приютского парня? По опыту мы знали, что только
за воровство. Недаром в те годы окрестная шпана распевала
песню:
На Английском у Покровки
Стоят бабы, две торговки,
И ругают напропад
Достоевских всех ребят...
Да, немало соблазнов таил в себе в те годы рынок, и нема¬
ло было случаев, когда шкидцы, особенно новички, попадались
на таких некрасивых занятиях, как бесплатное угощение оре-
45

хами, яблоками, конфетами и т. п. Но—юнкомовед?! Авангард
школы...
— Нет, нет, — успокоил Викниксора сотрудник милиции,—
ни о каком воровстве и речи быть не может...
То, что случилось с Мамочкой на Покровском рынке, по¬
лучило тогда в городе довольно широкую огласку. Была даже
статья в одной из петроградских газет, кажется, в «Смене».
Держа путь на Малую Подьяческую, где проживал его
старший семейный брат, Мамочка проходил через Покровку.
Пошел он прямо через рынок, наверное, для того, чтобы сокра¬
тить путь. В этот день брат обещал повести его в цирк, и Ма¬
мочка боялся опоздать.
Рынок уже закрывался, народ расходился, торговцы скла¬
дывали свои лари и навесы.
И тут Мамочка увидел такое, что заставило его мигом за¬
быть и о цирке, и о брате, и обо всем на свете.
Три молодых нэпмана, три красномордых подвыпивших
мясника, обступили большой решетчатый ларь, в каких обыч¬
но торговцы держат арбузы, капусту или живую домашнюю
птицу, и с диким пьяным хохотом тыкали в этот ящик палка¬
ми и растрепанной дворницкой метлой.
— А ну говори, сопляк! — рычал один из них, самый крас¬
нощекий, высокий, в рыжем, замаранном кровью фар¬
туке.— Говори... повторяй за мной: «Я индюккрасные
сопли».
Мамочка подошел ближе и с ужасом увидел, что в ящике,
скорчившись, в неудобном положении сидит маленький бело¬
брысый паренек в изодранной белой рубахе и в сбитом на сто¬
рону красном галстуке. В этом пацане Мамочка без труда
узнал одного из тех, кто приходил в Шкиду брать над нами
шефство.
— А ну повторяй! — наседали на мальчика рыночники.—*
Повторяй, тебе говорят: «Я индюк — красные сопли... отре¬
каюсь...»
— Отпустите меня! Я же опаздываю! — сдерживая слезы,
из последних сил просил мальчик.
— Отрекайся, паскуда, хуже будет! А ну!..
И грязная метла снова полезла в лицо мальчику.
Мамочка не мог больше спокойно смотреть.
— Вы что делаете, гады?! — закричал он, кидаясь к
мясникам.
Торговцы оглянулись и вытаращили глаза.
*— А это еще что за козявка?
— Вы что, я говорю, измываетесь над парнем? Думаете,
большие, так можно?!
46

— Вы что делаете, гады?! — закричал Мамочка, кидаясь к мясникам.

— Ах ты, лягуха безглазая!—зарычал детина в фартуке.—
Ты что, тоже в ящик захотел? А ну давай лезь за компа¬
нию!
И он протянул свою толстую волосатую руку, чтобы схва¬
тить Мамочку за шиворот. Но Мамочка был не из таких. Он
успел больно укусить мясника за руку, отскочил в сторону,
развернулся и изо всех сил лягнул своего противника босой
пяткой в живот.
Дальнейшего, как говорится, Мамочка не запомнил.
Три дюжих мясника-ярославда избили его так, что на нем
живого места не осталось. В больницу Мамочку привезли по¬
чти без пульса. И в течение суток врачи не знали, выживет он
или нет.
Никаких документов при Мамочке не нашли. Только на
третий день агент угрозыска, изучая Мамочкину одежду, об¬
наружил в кармане ярко-желтых штанов зеленый бархатный
берет, а в подкладке этого берета — сложенное в восемь раз
удостоверение, из коего следовало, что Федоров Константин,
13 лет, воспитанник петроградской Школы социально-индиви¬
дуального воспитания им. Ф. М. Достоевского, направляется
в домашний отпуск до 9 часов утра 14 августа 1922 года.
Спасибо докторам и сиделкам Александровской городской
больницы. Они выходили Мамочку, спасли ему жизнь.
Признаться, я совсем не помню, как и когда Мамочка вер¬
нулся в Шкиду. Кажется, после больницы он несколько недель
провел дома, у брата. Не помню я также, что сделали с мяс¬
никами. Знаю, что их судили и осудили. Но как и на сколько—•
врать не хочу, не запомнил. Сказать по правде, нам тогда бы¬
ло не до этого: Юнком переживал смутные времена, начались
раздоры в Комитете и история с Мамочкой как-то сама собой
отошла на задний план.
Но вот что мне хорошо запомнилось.
Славный сентябрьский денек. В классе четвертого отделе¬
ния идет урок древней истории. Поскрипывая своими стары¬
ми, порыжелыми сапожками, Викниксор расхаживает по клас¬
су и с упоением повествует о немеркнущих подвигах спартан¬
ских воинов. Среди нас находится и Мамочка. Он сидит на
своем обычном месте, на Камчатке. Место это Мамочка упор¬
но обороняет уже не первый год. Сколько ни уговаривают его
халдеи пересесть поближе, он отказывается, уверяет, что на
задней парте ему лучше видно. Но что ему лучше видно, об
этом он, конечно, умалчивает. Все дело в том, что Мамочка —*
заядлый картежник...
48

День солнечный, мягкий. За раскрытыми окнами позвани¬
вают трамваи, громыхают тяжелые качки ломовиков, цокают
копыта, с противоположного тротуара доносятся выкрики тор¬
говок семечками... Для нас все эти шумы сливаются в один
однообразный рокот.
Но вот в эту скучную музыку улицы врывается что-то но¬
вое. Постойте, да это же, кажется, гром гремит! Нет, это не
гром, это стучит барабан. Да, да, барабанная дробь. Она
все ближе, ближе, она уже совсем близко, и вот, перекрывая
барабан, на всю улицу, на весь город запел пионерский
горн.
Нам уже не сиделось и не слушалось. С мольбой мы уста¬
вились на Викниксора:
— Виктор Николаевич, можно?
Викниксор походил по классу, потрогал мочку уха, похму-
рился, пожевал губами.
— Можно, — сказал он.
Мы бросились к окнам, облепили, как мухи, подокон¬
ники.
По улице от Обводного канала в сторону Калинкина моста
шли пионеры. Это был тот же, знакомый нам отряд с за¬
вода «Красная Бавария», но теперь пионеров стало гораздо
больше.
Барабан выстукивал четкую дробь, ребята по-солдатски
отбивали шаг, пел, заливался серебряный горн, и пламенно,
огненно горело над головами юных пионеров вишневое поло¬
тнище знамени.
На этот раз мы лежали совсем тихо.
А пионеры поравнялись с нашими окнами, и вдруг их дол¬
говязый вожатый забежал немножко вперед, повернулся ли¬
цом к отряду и взмахнул рукой. Барабан и горн одновремен¬
но смолкли, и все пионеры — а их было уже человек сто — ра¬
зом повернули голову в нашу сторону и, не сбивая шага, три
раза подряд громко и дружно прокричали:
— Ур-ра!
— Ур-ра!
— Ур-ра!!
Ошеломленные, мы застыли на своих подоконниках.
И тут Янкель оглянулся и сказал:
— Мамочка, дитя мое, а ведь ты знаешь — эти овации от¬
носятся к твоей особе.
Мамочка удивился, покраснел, вытянул шею и вдруг узнал
в барабанщике, который все еще держал палочки поднятыми
над барабаном, того самого белобрысого паренька с Покров¬
ского рынка. Не знаю, что почувствовал в эту минуту Ма-
^ Библиотека пионера, том VI
49

мочка. Но он понял, вероятно, что от него ждут какого-то
отклика. И, покраснев еще гуще, он свесился вниз и крик¬
нул своим писклявым, хриплым, не окрепшим после болезни
голосом:
— Эй ты, голоногий, бубен потеряешь!..
После кое-кто уверял, что Мамочка дурак. Нет, дураком
он, пожалуй, не был. Просто он был настоящий шкидец, не
умел нежничать и не нашел никакого другого способа выра¬
зить свои чувства.

НОВЕНЬКАЯ
На улицах еще не совсем рассвело, и синие лампочки еще
горели у подъездов и над воротами домов, а Володька Бессо¬
нов уже бежал в школу. Бежал он очень быстро — во-первых,
потому, что на улице было холодно: говорят, что таких моро¬
зов, как в этом, 1940 году, в Ленинграде не было уже сто лет;
а во-вторых, Володьке очень хотелось самым первым явиться
сегодня в класс. Вообще-то он не был особенно прилежным и
выдающимся мальчиком. В другое время он, пожалуй, и опоз¬
дать не постеснялся бы. А тут, в первый день после каникул,
было почему-то здорово интересно прийти именно первым и
потом на каждом шагу и где только можно говорить: «А вы
знаете, я сегодня первый пришел!..»
Он даже не остановился, чтобы посмотреть на огромные,
выкрашенные в белую краску танки, которые, покачиваясь и
оглушительно громыхая, проходили в это время по улице. Да
это было и не очень-то интересно, — танков теперь в городе
было, пожалуй, побольше, чем трамваев.
51

На одну минуту только остановился Володька на углу —
послушать радио. Передавали оперативную сводку штаба Ле¬
нинградского военного округа. Но и тут ничего интересного не
было сегодня: поиски разведчиков и на отдельных участках
фронта ружейно-пулеметная и артиллерийская перестрелка...
В раздевалке тоже еще горела синяя лампочка. Старая ня¬
нюшка дремала, положив голову на деревянный прилавок,
около пустых вешалок.
— Здрасти, нянечка! — заорал Володька, кидая свой порт¬
фель на прилавок.
Старуха испуганно вскочила и захлопала глазами.
— С добрым утром вас! Хорошего аппетита! — затарато¬
рил Володька, снимая пальто и галоши. — Что? Не ждали?
А я ведь, вы знаете, первый пришел!!!
— А вот и врешь, балаболка, — сказала старуха, потяги¬
ваясь и зевая.
Володька оглянулся и увидел на соседней вешалке малень¬
кое девичье пальто с белым, кошачьим или заячьим, воротни¬
ком.
«Эх, надо же! — подумал он с досадой. — Какая-то фыфра
обскакала на полкилометра...»
Он попытался по виду определить, чье это пальто. Но что-
то не мог вспомнить, чтобы у какой-нибудь девочки в их клас¬
се было пальто с заячьим воротником.
«Значит, это из другого класса девчонка, — подумал он.—
Ну, а в чужом классе не считается. Все равно я первый».
И, пожелав нянюшке «спокойной ночи», он подхватил свой
портфель и поскакал наверх.
...В классе за одной из первых парт сидела девочка. Это
была какая-то совсем незнакомая девочка — маленькая, ху¬
денькая, с двумя белокурыми косичками и с зелеными банти¬
ками на них. Увидев девочку, Володька подумал, что он ошиб¬
ся и заскочил не в свой класс. Он даже попятился обратно к
двери. Но тут он увидел, что класс этот никакой не чужой, а
его собственный, четвертый класс: вон на стене висит рыжий
кенгуру с поднятыми лапами, вон коллекция бабочек в ящике
за стеклом, вон его собственная, Володькина, парта.
— С добрым утром! — сказал Володька девочке. Хоро¬
шего аппетита. Как вы сюда попали?
— Я — новенькая, — сказала девочка очень тихо.
— Ну? — удивился Володька. — А почему зимой? А чего ж
ты так рано?
Девочка ничего не сказала и пожала плечами.
— Может быть, ты не в тот класс пришла? — сказал Во¬
лодька.
52

— Нет, в этот, — сказала девочка. — В четвертый «Б».
Володька подумал, почесал затылок и сказал:
— Чур, я тебя- первый увидел.
Он прошел к своей парте, внимательно осмотрел ее, потро¬
гал для чего-то крышку — все было в порядке, и крышка от¬
крывалась и закрывалась как полагается.
В это время в класс вошли две девочки. Володька захлоп¬
нул парту и закричал:
— Кумачева, Шмулинская! Здравствуйте! С добрым ут¬
ром! У нас новенькая!.. Я ее первый увидел...
Девочки остановились и тоже с удивлением посмотрели на
новенькую.
— Правда? Новенькая?
— Да, — сказала девочка.
— А почему ты зимой? А как тебя зовут?
— Морозова, — сказала девочка.
Тут появилось еще несколько человек. Потом еще. И всем
Володька объявлял:
— Ребята! У нас новенькая. Ее зовут Морозова. Я ее пер¬
вый увидел.
Новенькую обступили. Стали разглядывать, расспраши¬
вать. Сколько ей лет? И как ее зовут? И почему она зимой по¬
ступает в школу?
— Я не тутэшняя — потому, — сказала девочка.
— Что значит «не тутэшняя»? Ты что — не русская?
— Нет, русская. Только я с Украины приихала.
— С какой? С Западной?
— Нет. С Восточной, — сказала девочка.
Отвечала она очень тихо и коротко и, хотя не смущалась
нисколько, была какая-то грустная, рассеянная, и все время
казалось, что ей хочется вздохнуть.
— Морозова, хочешь, давай будем сидеть со мной?—пред¬
ложила ей Лиза Кумачева. — У меня место свободное.
— Давай, все равно, — сказала новенькая и пересела на
Лизину парту.
В этот день почти весь класс явился раньше, чем обычно.
Каникулы в этом году тянулись почему-то необыкновенно дол¬
го и томительно.
Ребята не виделись всего две недели, но за это время у
каждого накопилось новостей больше, чем в другое время за
все лето.
Волька Михайлов ездил с отцом в Терийоки, видел взо¬
рванные и сожженные белофиннами дома и слышал—правда,
издалека — настоящие артиллерийские выстрелы. У Любы
Казанцевой бандиты ограбили сестру, сняли с нее меховую жа¬
53

кетку, когда она возвращалась вечером домой с фабрики.
У Жоржика Семенова ушел добровольцем на войну с бело¬
финнами брат, известный лыжник и футболист. А у Володьки
Бессонова хотя своих новостей и не было, зато он своими уша¬
ми слышал, как в очереди одна старуха говорила другой, буд~
то своими глазами видела, как в Парголове около кладбища
постовой милиционер сбил из нагана финский бомбардиров¬
щик...
Володьке не поверили, знали, что он балаболка, но все-таки
дали ему поврать, потому что все-таки это было интересно и
потому еще, что он очень смешно об этом рассказывал.
Заговорившись, ребята забыли о новенькой и не заметили,
как прошло время. А за окнами уже совсем рассвело, и вот в
коридоре зазвенел звонок, зазвенел как-то особенно — громко
и торжественно.
Ребята быстрее, чем обычно, расселись по партам.
В это время в класс вбежала запыхавшаяся длинноногая
Вера Макарова.
*— Ребята! — закричала она. — Вы знаете... Новость!..
— Что? Что такое? Какая? — закричали вокруг.
— Вы знаете... у нас... у нас... новенькая...
— Ха! — захохотали ребята. — Новость! Давно без тебя
знаем...
— Новенькая учительница, — сказала Вера.
— Учительница?!
— Ага. Вместо Элеоноры Матвеевны будет. Ой, вы бы ви¬
дели!— Вера всплеснула своими длинными руками. — Хоро¬
шенькая... Молоденькая... Глаза голубые, а волосы...
Ей не пришлось дорисовывать портрет новой учительницы.
Открылась дверь, и на пороге появилась она сама — действи¬
тельно очень молодая, голубоглазая, с двумя золотистыми ко¬
сами, заплетенными, как венок, вокруг головы.
Ребята поднялись ей навстречу, и в тишине какая-то девоч¬
ка громко прошептала своей соседке:
-— Ой, и правда какая хорошенькая!..
Учительница чуть заметно улыбнулась, подошла к своему
столику, положила портфель и сказала:
— Здравствуйте, ребята. Вот вы какие! А мне говорили,
что вы маленькие. Садитесь, пожалуйста.
Ребята сели. Учительница прошлась по классу, останови¬
лась, опять улыбнулась и сказала:
— Ну, давайте познакомимся. Меня зовут Елизавета Ива¬
новна. А вас?
Ребята засмеялись. Учительница прошла к столу и раскры¬
ла журнал.
54

— О, да вас тут много. Ну, давайте все-таки знакомиться.
Антонова — кто это?
— Я! — сказала Вера Антонова, поднимаясь.
— Ну, расскажи мне немножко о себе, — сказала учитель¬
ница, присаживаясь к столу. — Как тебя зовут? Кто твои папа
и мама? Где ты живешь? Как ты учишься?
— Учусь — ничего, хорошо, — сказала Вера.
Ребята зафыркали.
— Ну, садись, — усмехнулась учительница. — Поживем —
увидим. Следующий — Баринова!
— Я!
— А тебя как зовут?
Баринова сказала, что ее зовут Тамара, что живет она в
соседнем доме, что мама у нее буфетчица, а папа умер, когда
она еще была маленькая.
Пока она это рассказывала, Володька Бессонов нетерпели¬
во ерзал на своей парте. Он знал, что его фамилия — следую¬
щая, и не мог дождаться очереди.
Не успела учительница вызвать его, как он вскочил и за¬
тараторил:
— Меня зовут Володя. Мне одиннадцать лет. Мой папа —
парикмахер. Я живу угол Обводного канала и Боровой. У ме¬
ня есть собака Тузик...
— Тихо, тихо, — улыбнулась учительница. — Ладно, са¬
дись, хватит, о Тузике ты мне после расскажешь. А то я с тво¬
ими товарищами не успею познакомиться.
Так она постепенно, по алфавиту, опросила полкласса. На¬
конец подошла очередь новенькой.
— Морозова! — выкликнула учительница.
Со всех сторон закричали:
— Это новенькая! Елизавета Ивановна, она новенькая.
Она сегодня первый раз.
Учительница внимательно посмотрела на маленькую,
худенькую девочку, поднявшуюся из-за своей парты, и ска¬
зала:
— Ах, вот как...
— Елизавета Ивановна! — закричал Володька Бессонов,
поднимая руку.
— Ну что? — сказала учительница.
— Елизавета Ивановна, эта девочка новенькая. Ее зовут
Морозова. Я ее сегодня первый увидел...
— Да, да, — сказала Елизавета Ивановна. — Мы уже слы¬
шали об этом. Ну, что ж, Морозова, — обратилась она к но¬
венькой,— расскажи и ты нам о себе. Это будет интересно не
только мне, но и твоим новым товарищам.
55

Новенькая тяжело вздохнула и посмотрела куда-то в сто¬
рону, в угол.
— Меня зовут Валя, — сказала она. — Мне будет скоро
двенадцать лет. Я родилась у Киеви и все время там жила —
с папой и с мамой. А потом...
Тут она запнулась и совсем тихо, одними губами, сказала:
— Потом мой папа....
Что-то мешало ей говорить.
Учительница вышла из-за стола.
— Хорошо, Морозова, — сказала она, — хватит. Ты после
расскажешь.
Но было уже поздно. У новенькой задрожали губы, она
повалилась на парту и громко, на весь класс, заплакала.
Ребята повскакали со своих мест.
— Что с тобой? Морозова! — крикнула учительница.
Новенькая не отвечала. Она уткнулась лицом в сложенные
на парте руки и делала все, чтобы сдержать слезы, но, как ни
старалась, как ни сжимала зубы, слезы всё текли и текли, и
плакала она все громче и все безутешнее.
Учительница подошла к ней и положила руку ей на плечо.
Ну, Морозова, — сказала она, — милая, ну, успокойся...
— Елизавета Ивановна, может быть, она больная? — ска¬
зала ей Лиза Кумачева.
Нет, — ответила учительница.
Лиза взглянула на нее и увидела, что учительница стоит,
закусив губу, и что глаза у нее стали мутные, и что она тяже¬
ло и порывисто дышит.
Морозова... не надо, — сказала она и погладила новень¬
кую по голове.
В это время за стеной зазвенел звонок, и учительница, ни
слова не сказав, повернулась, подошла к своему столу, взяла
портфель и быстро вышла из класса.
Новенькую со всех сторон окружили. Стали ее теребить,
уговаривать, успокаивать. Кто-то побежал в коридор за во¬
дой, и когда она, стуча зубами, сделала несколько глотков из
жестяной кружки, она успокоилась немножко и даже сказала
«спасибо» тому, кто ей принес воду.
— Морозова, ты что? Что с тобой? — спрашивали вокруг.
Новенькая не отвечала, всхлипывала, глотала слезы.
— Да что с тобой? — не отставали ребята, наседая со всех
сторон на парту.
— Ребята, уйдите! — отталкивала их Лиза Кумачева.—1
Ну как вам не стыдно! Мало ли... может быть, у нее кто-ни¬
будь умер.
Эти слова подействовали и на ребят и на новенькую. Но¬
55

венькая опять повалилась лицом на парту и еще громче за¬
плакала, а ребята смутились, замолчали и стали понемногу
расходиться.
Когда после звонка Елизавета Ивановна снова появилась
в классе, Морозова уже не всхлипывала, только изредка шмы¬
гала носом и сжимала в руке маленький, промокший до по¬
следней ниточки платок.
Учительница ей ничего больше не сказала и сразу же при¬
ступила к уроку.
Вместе со всем классом новенькая писала диктовку. Со¬
бирая тетради, Елизавета Ивановна остановилась около ее
парты и негромко спросила:
— Ну как, Морозова?
— Хорошо, — пробурчала новенькая.
— Может быть, тебе лучше все-таки пойти домой?
— Нет, — сказала Морозова и отвернулась.
Больше за весь день Елизавета Ивановна к ней не обра¬
щалась и не вызывала ее ни на русском, ни на арифметике.
Товарищи тоже оставили ее в покое. В конце концов, что тут
такого особенно интересного в том, что маленькая девочка
заплакала на уроке? О ней просто забыли. Только Лиза Ку¬
мачева почти каждую минуту спрашивала у нее, как она себя
чувствует, и новенькая или говорила ей «спасибо», или ничего
не отвечала, а только кивала головой.
Кое-как досидела она до конца уроков, и не успел отзве¬
неть последний звонок, как она торопливо собрала свои книж¬
ки и тетради, затянула их ремешком и побежала к выходу.
У вешалки, постукивая номерком о прилавок, уже стоял
Володька Бессонов.
— Вы знаете, нянечка, — говорил он, — у нас в классе но¬
венькая. Ее зовут Морозова. Она с Украины приехала. С Во¬
сточной... Вот она! — сказал он, увидев Морозову. Потом по¬
смотрел на нее, сморщил нос и сказал:—Что, плакса-вакса,
не удалось обскакать? Я все-таки первый ухожу. Да-с...
Новенькая взглянула на него с удивлением, а он прищелк¬
нул языком, повернулся на каблуках и стал натягивать паль¬
то,—как-то по-особенному, всовывая руки в оба рукава сразу.
Из-за Володьки новенькой не удалось уйти незамеченной
из школы. Пока она одевалась, в раздевалке набился народ.
Застегивая на ходу коротенькое пальтецо с белым заячьим
воротником, она вышла на улицу. Почти следом за ней выбе¬
жала на улицу Лиза Кумачева.
— Морозова, тебе в какую сторону? — сказала она.
— Мне — сюда, — показала налево новенькая.
— Ой, по пути, значит, — сказала Лиза, хотя идти ей нуж¬
57

но было совсем в другую сторону. Просто ей очень хотелось
поговорить с новенькой.
— Ты на какой улице живешь?—спросила она, когда они
дошли до угла.
— А что? — спросила новенькая.
— Ничего... Просто так.
■— На Кузнечном,—сказала новенькая и зашагала быстрее.
Лиза еле-еле поспевала за ней.
Ей очень хотелось как следует расспросить новенькую, но
она не знала, с чего начать.
— Правда, Елизавета Ивановна хорошенькая? — сказа¬
ла она.
Новенькая помолчала и спросила:
— Это какая Елизавета Ивановна? Учительница?
— Да. Правда, она чудная?
— Ничего, — пожала плечами новенькая.
Здесь на улице в своем легком пальтишке она казалась еще
меньше, чем в классе. Нос и все лицо у нее на морозе страшно
покраснели. Лиза решила, что лучше всего заговорить для на¬
чала о погоде.
— У вас что — на Украине — теплее или холоднее? — ска¬
зала она.
— Трохи теплей, — сказала новенькая. Вдруг она убавила
шаг, посмотрела на свою спутницу и сказала: — Скажи, это
очень глупо, що я так ревела сегодня у классе?
— Ну, почему? — пожала плечами Лиза. — У нас тоже де¬
вочки плачут... А ты почему плакала, что у тебя случилось, а?
Она думала почему-то, что новенькая ей не ответит. Но та
посмотрела на Лизу и сказала:
— У меня папа пропал.
Лиза даже остановилась от удивления.
— Как — пропал? — сказала она.
— Он — летчик, — сказала новенькая.
— А где он — в Киеве пропал?
— Нет, здесь — на фронте...
Лиза открыла рот.
— Он что у тебя — на войне?
— Ну да, конечно, — сказала новенькая, и Лиза, посмот¬
рев на нее, увидела, что у нее в глазах опять блестят слезы.
— А как же он пропал?
— Ну, как вообще на войне пропадают. Улетел, и никто
не знает, що с ним. Одиннадцать дней от него писем не было.
— Может быть, некогда ему? — неуверенно сказала Лиза.
— Ему и всегда некогда, — сказала новенькая. — А он все-
таки в декабре оттуда восемь листиков прислал...
58

“ Да,—сказала Лиза и покачала головой. — А вы когда,
давно из Киева приехали?
— Мы сразу, вместе с ним приихали, як только война на¬
чалась— на третий день.
— И мама твоя приехала?
— Конечно.
—- Ох, наверное, она тоже волнуется! — сказала Лиза.—
Плачет, наверное, да?
— Нет, — сказала новенькая. — Моя мама умиет не пла¬
кать.
Она посмотрела на Лизу, сквозь слезы усмехнулась и
сказала:
— А я вот не умею...
Лиза хотела сказать ей что-нибудь хорошее, теплое, утеши¬
тельное, но в эту минуту новенькая остановилась, протянула
ей руку и сказала:
— Ну, до свиданья, теперь я одна пойду.
— Почему? — удивилась Лиза. — Это ж еще не Кузнеч¬
ный. Я тебя провожу.
— Нет, нет, — сказала новенькая и, торопливо пожав Ли¬
зину руку, побежала дальше одна.
Лиза видела, как она свернула за угол — в Кузнечный пе¬
реулок. Из любопытства Лиза тоже дошла до угла, но, когда
она заглянула в переулок — новенькой там уже не было.
* * *
На следующее утро Валя Морозова пришла в школу очень
поздно, перед самым звонком. Когда она появилась в классе,
там сразу стало очень тихо, хотя за минуту до этого стоял та¬
кой гвалт, что в окнах звенели стекла, а мертвые бабочки в
классной коллекции шевелили крылышками, как живые. По
тому, как участливо и жалостливо все на нее посмотрели, но¬
венькая поняла, что Лиза Кумачева уже успела рассказать о
вчерашнем их разговоре на улице. Она покраснела, смутилась,
пробормотала «здравствуйте», и весь класс, как один человек,
ответил ей:
— Здравствуй, Морозова!
Ребятам, конечно, было очень интересно узнать, что у нее
слышно нового и нет ли известий от отца, но никто не спросил
у нее об этом, и только Лиза Кумачева, когда новенькая усе¬
лась рядом с ней за парту, негромко сказала:
— Что, нет?
Морозова покачала головой и глубоко вздохнула.
За ночь она еще больше осунулась и похудела, но, как и
вчера, жиденькие белокурые косички ее были тщательно
59

заплетены, и в каждой из них болтался зеленый шелковый
бантик.
Когда зазвенел звонок, к парте, где сидели Морозова и
Кумачева, подошел Володька Бессонов.
— Здравствуй, Морозова. С добрым утром,— сказал он.—
Сегодня погода хорошая. Двадцать два градуса только. А вче¬
ра двадцать девять было.
— Да, — сказала Морозова.
Володька постоял, помолчал, почесал затылок и сказал:
1— А что, интересно, Киев большой город?
— Большой.
— Больше Ленинграда?
— Меньше.
— Интересно, — сказал Володька, помотав головой.
Потом он еще помолчал и сказал:
■— А как, интересно, будет по-украински собака? А?
— А что? — сказала Морозова. — Так и будет—собака.
— Гм, — сказал Володька.
Потом он вдруг тяжело вздохнул, покраснел, посопел но¬
сом и сказал:
— Ты... это... как его... не сердись, что я тебя вчера плак-
сой-ваксой назвал.
Новенькая улыбнулась и ничего не ответила. А Володька
еще раз шмыгнул носом и отправился к своей парте. Через
минуту Морозова услышала его звонкий, захлебывающийся
голос:
— Ребята, вы знаете, как по-украински будет собака? Не
знаете? А я знаю...
— Ну как же, интересно, будет по-украински собака?
Володька оглянулся. В дверях, с портфелем под мышкой,
стояла Елизавета Ивановна, новая учительница.
— Собака — собака и будет, Елизавета Ивановна, — ска¬
зал Володька, поднимаясь вместе с другими навстречу учи¬
тельнице.
— Ах, вот как? — улыбнулась учительница. — А я думала,
как-нибудь поинтереснее. Здравствуйте, товарищи. Садитесь,
пожалуйста.
Она положила на столик портфель, поправила на затылке
волосы и опять улыбнулась:
— Ну, как поживают наши уроки?
— Ничего, Елизавета Ивановна, спасибо. Живы-здоро-
вы! — закричал Володька.
— А это мы сейчас увидим, — сказала учительница, рас¬
крывая классный журнал.
Взгляд ее пробежал по списку учеников. Все, кто не очень
еэ

уверенно чувствовали себя в этот день в арифметике,-^съежи¬
лись и насторожились, только Володька Бессонов нетерпеливо
подпрыгивал на своей задней парте, мечтая, как видно, что
его и тут вызовут первым.
— Морозова — к доске! — сказала учительница.
Почему-то по классу пробежал ропот. Всем показалось,
наверное, что это не очень-то хорошо, что вызывают Морозо¬
ву. Можно было бы сегодня ее и не беспокоить.
— Отвечать можешь?—спросила у новенькой учительни¬
ца. — Уроки выучила?
— Выучила. Могу, — чуть слышно ответила Морозова и
пошла к доске.
Отвечала она урок очень плохо, путалась и сбивалась, и
Елизавета Ивановна несколько раз обращалась за помощью
к другим. И все-таки не отпускала ее и держала у доски, хотя
все видели, что новенькая еле стоит на ногах, и что мел у нее
в руке дрожит, и цифры на доске прыгают и не хотят стоять
прямо.
Лиза Кумачева готова была расплакаться. Она не могла
спокойно смотреть, как бедная Валя Морозова в десятый раз
выписывает на доске неправильное решение, стирает его и
пишет снова, и опять стирает, и опять пишет. А Елизавета
Ивановна смотрит на нее, качает головой и говорит:
— Нет, неправильно. Опять неправильно.
«Ах, — думала Лиза. — Если бы Елизавета Ивановна зна¬
ла! Если б она знала, как тяжело сейчас Вале! Она бы отпу¬
стила ее. Она бы не стала ее мучить».
Ей хотелось вскочить и закричать:
«Елизавета Ивановна! Хватит! Довольно!..»
Наконец новенькой удалось написать правильное решение.
Учительница отпустила ее и поставила в журнале отметку.
— Теперь попросим к доске Бессонова, — сказала она.
— Так и знал! — закричал Володька, вылезая из-за своей
парты.
— А уроки ты знаешь? — спросила учительница. — Задачи
решил? Не трудно было?
— Хе! Легче пуха и пера,—сказал Володька, подходя к до¬
ске.— Я, вы знаете, за десять минут все восемь штук решил.
Елизавета Ивановна дала ему задачу на это же правило.
Володька взял мел и задумался. Так он думал минут пять, по
меньшей мере. Он вертел в пальцах огрызок мела, писал в
уголке доски какие-то маленькие цифры, стирал их, чесал
нос, чесал затылок.
— Ну, как же? — не выдержала наконец Елизавета Ива¬
новна.
61

“ Минуточку, — сказал Володька. — Минуточку... я сей¬
час... Как же это?
— Садись, Бессонов, сказала учительница.
Володька положил мел и, ни слова не говоря, вернулся на
свое место.
— Видали! — обратился он к ребятам. Каких-нибудь
пять минуток у доски постоял и;—целую двойку заработал.
Да, да, — сказала Елизавета Ивановна, оторвавшись
от журнала. — Одним словом—легче пуха и пера...
Ребята долго смеялись над Володькой. Смеялась и Елиза¬
вета Ивановна, и сам Володька. И даже новенькая улыба¬
лась, но видно было, что ей не смешно, что улыбается она
только из вежливости, за компанию, а на самом деле ей не
смеяться, а плакать хочется... И, взглянув на нее, Лиза Кума¬
чева поняла это и первая перестала смеяться.
В перемену несколько девочек собрались в коридоре у ки¬
пяточного бака.
=— Вы знаете, девочки, — сказала Лиза Кумачева, я хо¬
чу поговорить с Елизаветой Ивановной. Надо ей рассказать
про новенькую... Чтобы она с ней не так строго. Ведь она не
знает, что у Морозовой такое несчастье.
— Пойдемте поговорим с ней,—предложила Шмулинская.
И девочки гурьбой побежали в учительскую.
В учительской рыжая Марья Васильевна, из четвертого
«А», разговаривала по телефону.
— Да, да... хорошо... да, — кричала она в телефонную
трубку и, кивая, как утка, головой, без конца повторяла:—
Да... да... да... да... да... да...
— Вам что, ребята? — сказала она, оторвавшись на мину¬
ту от трубки.
— Елизаветы Ивановны тут нет? — спросили девочки.
Учительница показала головой на соседнюю комнату.
— Елизавета Ивановна! — крикнула она. — Вас ребята
спрашивают.
Елизавета Ивановна стояла у окна. Когда Кумачева и дру¬
гие вошли в комнату, она быстро повернулась, подошла к сто¬
лу и склонилась над грудой тетрадок.
— Да? — сказала она, и девочки увидели, что она тороп¬
ливо вытирает платком глаза.
От неожиданности они застряли в дверях.
— Что вы хотели? — сказала она, внимательно перелисты¬
вая тетрадку и что-то разглядывая там.
— Елизавета Ивановна, — сказала, выступая вперед, Ли¬
за.— Мы хотели... это... мы хотели поговорить относительно
Вали Морозовой.
62

^ Ну? Что? — сказала учительница и, оторвавшись от тет¬
радки, внимательно посмотрела на девочек.
« Вы знаете, ^ сказала Лиза, — ведь у нее отец...
— Да, да, девочки, — перебила ее Елизавета Ивановна.—
Я знаю об этом. Морозова очень страдает. И это хорошо, что
вы о ней заботитесь. Не надо только показывать, что вы ее
жалеете и что она несчастнее других. Она очень слабая, бо¬
лезненная... в августе у нее был дифтерит. Надо, чтобы она
поменьше думала о своем горе. Сейчас о своем много думать
нельзя не время. Ведь у нас, милые мои, самое ценное, са¬
мое дорогое в опасности — наша Родина. А что касается Ва¬
ли “будем надеяться, что отец ее жив.
Сказав это, она опять склонилась над тетрадкой.
— Елизавета Ивановна, “ сказала, засопев, Шмулин¬
ская, а вы почему плачете?
— Да, да, =— сказали, окружив учительницу, остальные де¬
вочки.— Что с вами, Елизавета Ивановна?
— Я? — повернулась к ним учительница. — Да что с ва¬
ми, голубушки! Я не плачу. Это вам показалось. Это, навер¬
ное, с мороза у меня глаза заслезились. И потом — здесь так
накурено...
Она помахала рукой около своего лица.
Шмулинская понюхала воздух. В учительской табаком не
пахло. Пахло сургучом, чернилами, чем угодно — только не
табаком.
В коридоре затрещал звонок.
— Ну, шагом марш, — весело сказала Елизавета Иванов¬
на и распахнула дверь.
В коридоре девочки остановились и переглянулись.
<=> Плакала, — сказала Макарова.
— Ну, факт, что плакала,1— сказала Шмулинская. “
И не накурено ни чуточки. Я даже воздух понюхала...
— Вы знаете, девочки,— сказала, подумав, Лиза.— Я ду¬
маю, что у нее тоже какое-нибудь несчастье...
После этого Елизавету Ивановну никогда больше не
видели с заплаканными глазами. И в классе, на уроках,
она всегда была веселая, много шутила, смеялась, а в
большую перемену даже играла с ребятами во дворе в
снежки.
К Морозовой она относилась так же, как и к остальным
ребятам, задавала ей на дом не меньше, чем другим, и отмет¬
ки ставила без всякой поблажки.
Училась Морозова неровно, то отвечала на «отлично», то
вдруг подряд получала несколько «плохо». И все понимали,
что это не потому, что она лентяйка или неспособная, а пото¬
63

му, что, наверное, дома она вчера весь вечер проплакала и ма¬
ма ее, наверное, плакала, и — где ж тут заниматься?
А в классе Морозову тоже никогда больше не видели пла¬
чущей. Может быть, это потому, что никто никогда не загова¬
ривал с ней об ее отце, даже самые любопытные девочки, да¬
же Лиза Кумачева. Да и что было спрашивать? Если бы отец
ее вдруг нашелся, она бы и сама, наверное, сказала, да и го¬
ворить не надо — по глазам было бы видно.
Только один раз Морозова не выдержала. Это было в на¬
чале февраля. В школе собирали подарки для посылки бой¬
цам на фронт. После уроков, уже в сумерках, собрались ребя¬
та в классе, шили мешочки, набивали их конфетами, яблоками
и папиросами. Валя Морозова тоже работала вместе со всеми.
И вот тут, когда она зашивала один из мешочков, она за¬
плакала. И несколько слезинок капнуло на этот парусиновый
мешок. И все это увидели и поняли, что, наверное, в эту мину¬
ту Валя подумала об отце. Но никто ей ничего не сказал.
И скоро она перестала плакать.
А на другой день Морозова не пришла в школу. Всегда
она приходила одной из первых, а тут уже прозвенел звонок,
и все расселись по своим местам, и уже Елизавета Ивановна
показалась в дверях, а ее все не было.
Учительница, как всегда весело и приветливо, поздоро¬
валась с классом, села за столик и принялась перелистывать
журнал.
Елизавета Ивановна, — крикнула ей с места Лиза Ку¬
мачева.— Вы знаете, почему-то Морозовой нет...
Учительница оторвалась от журнала.
— Морозова сегодня не придет, — сказала она.
— Как — не придет? Почему не придет?—послышалось со
всех сторон.
— Морозова заболела, — сказала Елизавета Ивановна.
— А что? Откуда вы знаете? Что, разве мама ее прихо¬
дила?
— Да, — сказала Елизавета Ивановна, — приходила
мама.
— Елизавета Ивановна! — закричал Володька Бессо¬
нов.— Может быть, у нее отец нашелся?!.
— Нет, — покачала головой Елизавета Ивановна. И сра¬
зу же заглянула в журнал, захлопнула его и сказала: — Бари¬
нову Тамару прошу к доске.

Ч* V
На другой день Морозова тоже не пришла. Лиза Кумачева
и еще несколько девочек решили после уроков пойти ее наве¬
стить. В большую перемену они подошли в коридоре к учи¬
тельнице и сказали, что хотели бы навестить больную Морозо¬
ву, нельзя ли узнать ее адрес.
Елизавета Ивановна подумала минутку и сказала:
— Нет, девочки... У Морозовой, кажется, ангина, а это
опасно. Не стоит к ней ходить.
И, ничего больше не сказав, пошла в учительскую.
А следующий день был выходной.
Накануне Лиза Кумачева очень долго провозилась с уро¬
ками, легла позже всех и собиралась как следует поспать —
часов до десяти или до одиннадцати. Но было еще совсем
темно, когда ее разбудил оглушительный звонок на кухне.
В полусне она слышала, как мать открывает дверь, потом
услышала какой-то знакомый голос и не сразу могла сообра¬
зить, чей это голос.
Захлебываясь и проглатывая слова, кто-то громко гово¬
рил на кухне:
— У нас в классе есть девочка. Она с Украины приехала.
Ее зовут Морозова...
«Что такое? — подумала Лиза. — Что случилось?»
Второпях она натянула задом наперед платье, сунула ноги
в валенки и выбежала на кухню.
Размахивая руками, Володька Бессонов что-то объяснял
Лизиной маме.
— Бессонов! — окликнула его Лиза.
Володька даже не сказал «с добрым утром».
— Кумачева, — кинулся он к Лизе, — ты не знаешь, как у
Морозовой отца зовут?
— Нет, — сказала Лиза. — А что такое?
— Он не капитан?
— Не знаю. А что? В чем дело?
Володька прищелкнул языком, покачал головой.
— Плохо, если не капитан, — сказал он.
— Да что такое? — чуть не закричала Лиза.
— Понимаешь, — сказал Володька. — У меня есть собака.
Ее зовут Тузик. Я ее каждый выходной вожу гулять. Утром.
— Какой Тузик? — ничего не понимая, спросила Лиза.
— Тузик. Собака. Ну, не в этом дело. Одним словом, я ее
повел гулять. А на улице радио. И передают Указ. Понима¬
ешь? О награждениях бойцов и командиров. Я слушаю и
вдруг слышу: за проявленную доблесть и так далее присвоить
65

звание Героя Советского Союза командиру эскадрильи капи¬
тану Морозову Ивану... и какое-то отчество, я только не разо¬
брал, трудное какое-то.
« Командиру эскадрильи? Правда? сказала Лиза.
— Вот в том-то и дело... Я думаю, может, это он? Ведь он
летчик?
— Ну да. Ну конечно, — сказала Лиза. — Ой, как бы
узнать, как его зовут?
— Я ж тебе говорю “Иван зовут... забыл только отчест¬
во... Фик-тилис-тович, кажется.
— Филимонович, может быть? — сказала Лизина мама.
— Нет,— сказал Володька, *—Фиктилистович.
^ А может, это не он? — сказала Лиза.
— А вы к этой —к Морозовой, сбегайте, — посоветовала
мать.«— Чего ж лучше-то. Вот и узнаете.
е— Я ж ее адреса не знаю, — чуть не плача, сказала
Лиза.
Как? “ испугался Володька. — Не ври! Не знаешь, где
она живет?
— Нет, — сказала Лиза. — Знаю только, что в Кузнечном
переулке, в первом или во втором доме от угла.
— Эх, — сказал Володька. — А я-то, дурак, бежал, даже
Тузика на улице бросил. Я думал, ты знаешь. Ведь вы же
подруги...
Знаю только, что на Кузнечном, — растерянно повто¬
рила Лиза.
— На Кузнечном? — подумав, переспросил Володька.—
Говоришь, второй дом от угла?
— Да. Второй или первый. Или, может быть, третий...
— Может быть, двадцать третий? — рассердился Володь¬
ка. — А ну, одевайся. Побежали. Может, найдем...
Через десять минут они уже были в Кузнечном переулке.
— Под воротами есть такие доски, — говорил Володька.--*
Деревянные. Там написано, где какой жилец живет. Будем
искать Морозовых.
Они обошли пять или шесть домов, проглядели все доски,
и нигде Морозовых не было.
Володька уже стал ругаться и говорить, что, наверное,
Лиза путает что-нибудь и что напрасно он оставил на улице
Тузика...
Он уже хотел на все плюнуть и бежать разыскивать своего
Тузика, как вдруг Лиза схватила его за руку.
— Бессонов, смотри, — сказала она, — Елизавета Иванов¬
на идет.
Володька посмотрел и увидел, что по улице действительно
66

идет Елизавета Ивановна, их классная воспитательница. Они
побежали ей навстречу и так разлетелись, что чуть не сбили
ее с ног.
— Елизавета Ивановна, здравствуйте, с добрым утром! —
заговорили они в один голос.
Учительница испуганно попятилась.
— Здравствуйте, ребята, — сказала она.
— Елизавета Ивановна, — не дав ей опомниться, загово¬
рил Володька, — вы не знаете случайно, где Валя Морозова
живет?
— А что такое? — спросила учительница.
— Ой, вы бы знали, — сказала Лиза. — Нам, прямо я ска¬
зать не могу, до чего ее нужно видеть!..
— Елизавета Ивановна! Вы же знаете, наверное?—ска¬
зал Володька.
— Да, — сказала, подумав, учительница. — Знаю. Морозо¬
ва здесь, вот в этом кирпичном доме живет.
— И квартиру знаете?
— И квартиру знаю, — сказала учительница. — А в чем
дело?
—* Вы понимаете, Елизавета Ивановна, — сказала Ли¬
за. — У нее, кажется, отец нашелся.
— У кого? — сказала учительница.
— У Вали!
И тут ребята увидели, что Елизавета Ивановна побледнела
как снег и губы у нее задергались — не то она хочет смеяться,
не то плакать.
— Что? — сказала она. — Что вы говорите?
Ребята, путаясь и перебивая друг друга, рассказали ей о
том, что передавали сегодня утром по радио.
Когда дело дошло до отчества капитана Морозова, Во¬
лодька опять застрял.
— Филикт, — начал он. Или Феликст...
— Феоктистович, — сказала учительница.
— Правильно! Во-во! — закричал Володька. — Феоктели-
стович! Елизавета Ивановна, а откуда вы знаете?..
Учительница закрыла рукой глаза.
— Идемте, *-= сказала она. — Идемте скорей к Моро¬
зовой.
И она побежала так быстро, что ребята едва успевали за
ней, а прохожие останавливались и смотрели ей вслед.
— Сюда, — сказала она ребятам и свернула в ворота
большого кирпичного дома, второго от угла.
— Ну, что? Я тебе говорила, — сказала Володьке
Лиза.
67

— Елизавета Ивановна, — сказал Володька. — Мы уже
тут были. Тут никаких Морозовых нет.
*— Идемте, идемте, ребята, — сказала Елизавета Иванов¬
на, не останавливаясь.
— Елизавета Ивановна, ведь правда? — сказала Лиза, ко¬
гда они уже поднимались по черной лестнице. — Ведь, может,
это и в самом деле Валин отец?
— Да, милая, — сказала Елизавета Ивановна. — Это он,
Иван Феоктистович Морозов, капитан, командир эскадрильи.
Это Валин отец.
На площадке четвертого этажа учительница остановилась,
вынула из сумочки ключ и открыла этим ключом французский
замок. Ребята не успели удивиться, как она распахнула дверь
и сказала:
— Пожалуйста, милости просим.
В коридоре было темно.
— Осторожно, — сказала Елизавета Ивановна. — Здесь
сундук.
И, хотя она это сказала, Володька все-таки успел
наткнуться на этот сундук. От неожиданности он вскрик¬
нул.
— Мама, это ты? — послышался за дверью тоненький го¬
лосок, и ребята узнали голос Вали Морозовой.
— Я, — сказала Елизавета Ивановна, распахнув дверь.
:— Что ты так скоро? Уже достала?
— Нет, доченька, — сказала Елизавета Ивановна. — Я не
достала газету. Но зато посмотри, какую я тебе привела заме¬
чательную живую газету...
Валя Морозова лежала в постели. Приподнявшись над по¬
душкой, она испуганно и смущенно смотрела на Володьку и
Лизу, которые, не менее смущенные и не менее испуганные,
застряли в дверях.
Минуту Валя смотрела на них, потом вдруг вскрикнула и
юркнула с головой под одеяло.
Елизавета Ивановна подбежала к ее кровати и стала стя¬
гивать с нее одеяло.
=— Вылезай, вылезай! — сказала она. — Хватит нам пря¬
таться. Горевали мы в одиночку, а радоваться будем вме¬
сте...
И она так громко засмеялась, что Валя не выдержала и
высунулась из-под одеяла.
— Что? — сказала она.
Елизавета Ивановна опустилась на колени около ее кро¬
вати и обняла девочку:
— Валечка! Папа жив! — сказала она.
68

Валечка! Папа жив!

Несколько секунд Валя внимательно смотрела на нее, по¬
том уронила голову в подушку и тихо заплакала.
А когда она оторвалась от подушки, ребята увидели, что
она уже не плачет, а смеется. И тут, когда она засмеялась, и
Володька и Лиза в первый раз заметили, что она очень хоро¬
шенькая и что у нее белые зубы и очень красивые золотистые
волосы, а самое главное, что она как две капли воды похожа
на Елизавету Ивановну.
Ребята удивились, хотя ничего удивительного, конечно, в
этом не было.

НА ЯЛИКЕ
Большая широкобокая лодка подходила к нашему берегу.
Набитая до отказа, сидела она очень низко в воде, шла мед¬
ленно, одолевая течение, и было видно, как туго и трудно по¬
гружаются в воду весла и с каким облегчением выскальзы¬
вают они из нее, сверкая на солнце и рассыпая вокруг себя
тысячи и тысячи брызг.
Я сидел на большом теплом и шершавом камне у самой во¬
ды, и мне было так хорошо, что не хотелось ни двигаться, ни
оглядываться, и я даже рад был, что лодка еще далеко и что,
значит, можно еще несколько минут посидеть и подумать...
О чем? Да ни о чем особенном, а только о том, как хорошо
сидеть, какое милое небо над головой, как чудесно пахнет во¬
дой, ракушками, смоленым деревом...
Я уже давно не был за городом, и все меня сейчас по-на¬
стоящему радовало: и чахлый одуванчик, притаившийся под
пыльным зонтиком лопуха, и легкий, чуть слышный плеск нев¬
ской волны, и белая бабочка, то и дело мелькавшая то тут, то
там в ясном и прозрачном воздухе. И разве можно было в эту
минуту поверить, что идет война, что фронт совсем рядом, что
он тут вот, за этими крышами и трубами, откуда изо дня в
день летят в наш осажденный город немецкие бомбардиров¬
щики и дальнобойные бризантные снаряды? Нет, я не хотел
думать об этом, да и не мог думать, так хорошо мне было в
этот солнечный июльский день.
71

* * *
А на маленькой пристаньке, куда должна была причалить
лодка, уже набился народ. Ялик подходил к берегу, и, чтобы
не потерять очереди, я тоже прошел на эти животрепещущие
дощатые мостки и смешался с толпой ожидающих. Это были
всё женщины, всё больше пожилые работницы.
Некоторые из них уже перекликались и переговаривались
с теми, кто сидел в лодке. Там тоже были почти одни женщи¬
ны, а из нашего брата только несколько командиров, один
военный моряк да сам перевозчик, человек в неуклюжем бре¬
зентовом плаще с капюшоном. Я видел пока только его спину
и руки в широких рукавах, которые ловко, хотя и не без натуги,
работали веслами. Лодку относило течением, но все-таки с каж¬
дым взмахом весел она все ближе и ближе подходила к бе¬
регу.
— Матвей Капитоныч, поторопись! — закричал кто-то из
ожидающих.
Гребец ничего не ответил. Подводя лодку к мосткам, он
чуть-чуть повернул голову, и тут я увидел его лицо. Это был
мальчик лет одиннадцати-двенадцати, а может быть, и моло¬
же. Лицо у него было худенькое, серьезное, строгое, темное от
загара, только бровки были смешные, детские, совершенно
выцветшие, белые, да из-под широкого козырька огромной
боцманской фуражки с якорем на околыше падали на запотев¬
ший лоб такие же белобрысые, соломенные, давно не стрижен¬
ные волосы.
По тому, как тепло и дружно приветствовали его у нас на
пристани женщины, было видно, что мальчик не случайно и
не в первый раз сидит на веслах.
— Капитану привет! — зашумели женщины.
— Мотенька, давай, давай сюда! Заждались мы тебя.
— Мотенька, поспеши, опаздываем!
— Матвей Капитоныч, здравствуй!
— Отойди, не мешай, бабы! — вместо ответа закричал он
каким-то хриплым, простуженным баском, и в эту минуту лод¬
ка ударилась о стенку причала, качнулась и заскрипела.
Мальчик зацепил веслом за кромку мостков, кто-то из воен¬
ных спрыгнул на пристань и помог ему причалить лодку.
Началась выгрузка пассажиров и посадка новых.
Маленький перевозчик выглядел очень усталым, с лица его
катил пот, но он очень спокойно, без всякого раздражения,
сурово и повелительно распоряжался посадкой.
— Эй, тетка! — покрикивал он. — Вот ты, с противогазом
которая. Садись с левого борта. А ты, с котелком, — туда...
72

Тихо... Осторожно. Без паники. Раз, два, три, четыре, пять,
шесть, семь...
Он сосчитал, сбился и еще раз пересчитал, сколько людей
в лодке.
— Довольно. Хватит! За остальными после приеду.
Оттолкнувшись веслом от пристани, он подобрал свой бре¬
зентовый балахон, уселся и стал собирать двугривенные за
перевоз.
Я, помню, дал ему рубль и сказал, что сдачи не надо. Он
шмыгнул носом, усмехнулся, отсчитал восемь гривен, подал
их мне вместе с квитанцией и сказал:
— Если у вас лишние, так положите их лучше в сберкассу.
Потом пересчитал собранные деньги, вытащил из кармана
большой старомодный кожаный кошель, ссыпал туда монеты,
защелкнул кошель, спрятал его в карман, уселся поудобнее,
поплевал на руки и взялся за весла.
Большая, тяжелая лодка, сорвавшись с места, легко и сво¬
бодно пошла вниз по течению.
И вот, не успели мы как следует разместиться на своих
скамейках, не успел наш ялик отойти и на сотню метров от
берега, случилось то, чего, казалось бы, уж никак нельзя было
ожидать в этот солнечный, безмятежно спокойный летний день.
Я сидел на корме. Передо мной лежала река, а за нею —
Каменный остров, над которым все выше и выше поднималось
утреннее солнце. Густая зеленая грива висела над низким от¬
логим берегом. Сквозь яркую свежую листву виднелись отсю¬
да какие-то домики, какая-то беседка с белыми круглыми ко¬
лоннами, а за ними... Но нет, там ничего не было и не могло
быть. Мирная жизнь спокойно, как река, текла на этой цвету¬
щей земле. Легкий дымок клубился над пестрыми дачными до¬
миками. Чешуйчатые рыбачьи сети сушились, растянутые на
берегу. Белая чайка летала. И было очень тихо. И в лодке у
нас тоже почему-то стало тише, только весла мерно стучали
в уключинах да за бортом так же мерно и неторопливо пле¬
скалась вода.
И вдруг в эту счастливую, безмятежную тишину ворвался
издалека звук, похожий на отдаленный гром. Легким гулом
он прошел по реке. И тотчас же в каждом из нас что-то ёкнуло
и привычно насторожилось. А какая-то женщина, правда не.
очень испуганно и не очень громко, вскрикнула и сказала:
— Ой, что это, бабоньки?
В эту минуту второй, более сильный удар размашистым от¬
звуком прокатился по реке. Все посмотрели на мальчика, ко-
73

торый, кажется, один во всей лодке не обратил никакого вни¬
мания на этот подозрительный грохот и продолжал спокойно
грести.
— Мотенька, что это? — спросили у него.
— Ну что! — сказал он, не поворачивая головы. — Ничего
особенного. Зенитки.
Голос у него был какой-то скучный и даже грустный, и я
невольно посмотрел на него. Сейчас он показался мне почему-
то еще моложе, в нем было что-то совсем детское, младенче¬
ское: уши под большим картузом смешно оттопыривались в
стороны, на загорелых щеках проступал легкий белый пушок,
из-под широкого и жесткого, как хомут, капюшона торчала
тонкая, цыплячья шейка.
А в чистом, безоблачном небе уже бушевала гроза. Теперь
уже и мне было ясно, что где-то на подступах, на фортах, а
может быть, и ближе, работают наши зенитные установки. Как
видно, вражеским самолетам удалось пробиться сквозь пер¬
вую линию огня, и теперь они уже летели к городу. Канонада
усиливалась, приближалась. Всё новые и новые батареи всту¬
пали в дело, и скоро отдельные залпы стали неразличимы,—
обгоняя друг друга, они сливались в один сплошной гул.
— Летит! Летит! Поглядите-ка! — закричали вдруг у нас
в лодке.
Я посмотрел и ничего не увидел. Только мягкие, пушистые
дымчатые клубочки таяли то тут, то там в ясном и высоком
небе. Но сквозь гром зенитного огня я расслышал знакомый
прерывистый рокот немецкого мотора. Гребец наш тоже мель¬
ком, искоса посмотрел на небо.
— Ага. Разведчик, — сказал он пренебрежительно.
И я даже улыбнулся, как это он быстро, с одного маха, на¬
шел самолет и с какой точностью определил, что самолет этот
не какой-нибудь, а именно разведчик. Я хотел было попросить
его показать мне, где он увидел этого разведчика, но тут буд¬
то огромной кувалдой ударило меня по барабанным перепон¬
кам, я невольно зажмурился, услышал, как закричали жен¬
щины, и изо всех сил вцепился в холодный влажный борт лод¬
ки, чтобы не полететь в воду.
* * *
Это открыли огонь зенитные батареи на Каменном острове.
Уж думалось, что дальше некуда: и так уж земля и небо дро¬
жали от этого грома и грохота, а тут вдруг оказалось, что всё
это были пустяки, что до сих пор было даже очень тихо и что
только теперь-то и началась настоящая музыка воздушного
боя.
74

Только теперь-то и началась настоящая музыка воздушного боя.

Ничего не скажу — было страшно. Особенно, когда в во¬
ду— и спереди и сзади, и справа и слева от лодки — начали
падать осколки.
Мне приходилось уже не раз бывать под обстрелом, но
всегда это случалось со мной на земле, на суше. Там, если ря¬
дом и упадет Осколок, его не видно. А тут, падая с шипеньем
в воду, эти осколки поднимали за собой целые столбы воды.
Это было красиво, похоже на то, как играют дельфины в теп¬
лых морях, — но если бы это действительно были дельфины!..
Женщины в нашей лодке уже не кричали. Перепуганные,
они сбились в кучу, съежились, пригнули как можно ниже го¬
ловы. А многие из них даже легли на дно лодки и защищали
себя руками, как будто можно рукой уберечь себя от тяжело¬
го и раскаленного куска металла. Но ведь известно, что в та¬
кие минуты человек не умеет рассуждать. Признаться, мне то¬
же хотелось нагнуться, зажмуриться, спрятать голову.
Но я не мог сделать этого.
Передо мной сидел мальчик. Ни на один миг он не оставил
весел. Так же уверенно и легко вел он свое маленькое судно,
и на лице его я не мог прочесть ни страха, ни волнения. Он
только посматривал изредка то направо, то налево, то на небо,
потом переводил взгляд на своих пассажиров — и усмехался.
Да, усмехался. Мне даже стыдно стало, я даже покраснел, ко¬
гда увидел эту улыбку на его губах.
«Неужели он не боится? — подумал я. — Неужели ему не
страшно? Неужто не хочется ему бросить весла, зажмуриться,
спрятаться под скамейку?.. А впрочем, он еще маленький,—
подумалось мне. — Он еще не понимает, что такое смерть, по¬
этому небось и улыбается так беспечно и снисходительно».
Канонада еще не кончилась, когда мы пристали к берегу.
Не нужно было никого подгонять. Через полминуты лодка бы¬
ла уже пустая. Под дождем осколков, совсем как это бывает
под настоящим проливным дождем, женщины бежали на бе¬
рег и прятались под густыми шапками приземистых дубков и
столетних лип.
Я вышел из лодки последним. Мальчик возился у причала,
затягивая какой-то сложный морской узел.
— Послушай! — сказал я ему. — Чего ты копаешься тут?
Ведь, посмотри, осколки летят...
— Чего? — переспросил он, подняв на секунду голову и
посмотрев на меня не очень любезно.
— Я говорю: храбрый ты, как я погляжу. Ведь страшно
все-таки. Неужели ты не боишься?
В это время тяжелый осколок с тупым звоном ударился о
самую кромку мостков.
76

А ну, проходите! — закричал на меня мальчик. — Нечего
тут...
— Ишь ты какой! — сказал я с усмешкой и зашагал к бе¬
регу. Я был обижен и решил, что не стоит и думать об этом
глупом мальчишке.
Но, выйдя на дорогу, я все-таки не выдержал и оглянулся.
Мальчика на пристани уже не было. Я поискал его глазами.
Он стоял на берегу, под навесом какого-то склада или сарая.
Весла свои он тоже притащил сюда и поставил рядом.
«Ага, — подумал я с некоторым злорадством. — Все-таки,
значит, немножко побаиваешься, голубчик!..» Но, по правде
сказать, мне все еще было немножко стыдно, что маленький
маль,чик оказался храбрее меня. Может быть, поэтому я не
стал прятаться под деревьями, а сразу свернул на боковую до¬
рожку и отправился разыскивать Н-скую зенитную батарею.
* * *
Дела, которые привели меня на Каменный остров, к зенит¬
чикам, отняли у меня часа полтора-два. Обратно в город меня
обещали «подкинуть» на штабной машине, прибытие которой
ожидали с минуты на минуту.
В ожидании машины от нечего делать я беседовал с коман¬
диром батареи о всякой всячине и, между прочим, рассказал о
том, как сложно я к ним добирался, и о том, как наш ялик
попал в осколочный дождь.
Командир батар‘еи, пожилой застенчивый лейтенант из за¬
пасных, почему-то вдруг очень смутился и даже покраснел.
— Да, да... — сказал он, вытирая платком лицо. — К сожа¬
лению, наши снаряды летают не только вверх, но и вниз. Но
что же поделаешь! Это как раз те щепки, которые летят, когда
лес рубят. Но все-таки неприятно. Очень неприятно. Ведь бы¬
вают жертвы, свои люди гибнут. Вот как раз недели три тому
назад тут перевозчика осколком убило.
Я, помню, даже вздрогнул, когда услышал это.
— Как перевозчика? — сказал я. — Где? Какого?
— Да вот тут как раз, на Неве, где вы переезжали. Хоро*
ший человек был. Сорок два года работал на перевозе. И отец
у него, говорят, тоже на яликах подвизался. И дед.
— А сейчас там какой-то мальчик, — сказал я.
— Ха! — улыбнулся лейтенант.—Ну как же! Мотя! Матвей
Капитоныч! Адмирал Нахимов мы его зовем. Это сынишка
того перевозчика, который погиб.
— Как! — сказал я. — Того самого, который от осколка?..
— Ну да. Именно. Того Капитоном звали, а этого Матвей
Капитонович. Тоже матрос бывалый. Лет ему — не сосчитать
77

как мало, а работает — сами видели,— со взрослыми потя¬
гаться может. И притом, что бы ни было, всегда на посту: и
днем и ночью, и в дождь и в бурю...
— И под осколками, — сказал я.
— Да, и под осколками. Этого уж тут не избежишь! Оско¬
лочные осадки выпадают у нас, пожалуй, почаще, чем обыч¬
ные, метеорологические...
Лейтенант мне еще что-то говорил, что-то рассказывал, но
я плохо слушал его. Почему-то мне вдруг страшно захотелось
еще раз увидеть Мотю.
— Послушайте, товарищ лейтенант, — сказал я поднима¬
ясь.— Знаете, что-то ваша машина застряла. А у меня време¬
ни в обрез. Я, пожалуй, пойду.
— А как же вы? — удивился лейтенант.
— Ну что ж, — сказал я. —Придется опять на ялике.
* * *
Когда я пришел к перевозу, ялик еще только-только отва¬
ливал от противоположного берега. Опять он был переполнен
пассажирами, и опять низкие бортики его еле-еле выглядыва¬
ли из воды, но так же легко, спокойно и уверенно работали
весла и вели его наискось по течению, поблескивая на солнце
и оставляя в воздухе светлую радужную пыль. А солнце стоя¬
ло уже высоко, припекало, и было очень тихо, даже как-то
особенно тихо, как всегда бывает летом после хорошего про¬
ливного дождя.
На пристани еще никого не было, я сидел один на скамееч¬
ке, поглядывая на воду и на приближающуюся лодку, и на
этот раз мне уже не хотелось, чтобы она шла подольше, — на¬
оборот, я ждал ее с нетерпением. А лодка как будто чуяла это
мое желание, шла очень быстро, и скоро в толпе пассажиров я
уже мог разглядеть белый парусиновый балахон и боцман¬
скую фуражку гребца.
«И днем и ночью, и в дождь и бурю», — вспомнил я слова
лейтенанта.
И вдруг я очень живо и очень ясно представил себе, как
здесь вот, на этом самом месте, в такой же, наверно, погожий,
солнечный денек, на этой же самой лодке, с этими же веслами
в руках погиб на своем рабочем посту отец этого мальчика.
Я отчетливо представил во всех подробностях, как это случи¬
лось. Как привезли старого перевозчика к берегу, как выбе¬
жали навстречу его жена и дети, и вот этот мальчик тоже,—>
и какое это было горе, и как страшно стало, как потемнело у
мальчика в глазах, когда какая-то чужая старуха всхлипнула,
перекрестилась и сказала:
78

— Царство небесное. Помер...
И вот не прошло и месяца, а этот мальчик сидит на этой
'лодке и работает теми же веслами, которые выпали тогда из
рук его отца.
«Как же он может? —- подумал я. — Как может этот ма¬
ленький человек держать в руках эти страшные весла? Как
может он спокойно сидеть на скамейке, на которой еще небось
не высохла кровь его отца? Ведь, казалось бы, он на всю
жизнь должен был проникнуться смертельным ужасом и к
этой заклятой работе, и к этой лодке, и к веслам, и к черной
невской воде. Даже отдаленный орудийный выстрел должен
был пугать его и холодить жестокой тоской его маленькое
сердце. А ведь он улыбался. Вы подумайте только — он улы¬
бался давеча, когда земля и небо дрожали от залпов зенитных
орудий!..»
Но тут мои размышления были прерваны. Веселый женский
голос звонко и раскатисто, на всю реку, прокричал за моей
спиной:
— Матвей Капитоныч, поторопи-ись!..
Пока я сидел и раздумывал, на пристани уже скопилась
порядочная толпа ожидающих. Опять тут было очень много
женщин-работниц, было несколько военных, две или три де¬
вушки-дружинницы и молодой военный врач.
Лодка уже подходила к мосткам. Повторилось то же, что
было давеча на том берегу. Ялик ударился о стенку причала и
заскрипел. Женщины и на берегу и в лодке загалдели, нача¬
лась посадка, и мальчик, стоя в лодке и придерживаясь вес¬
лом за бортик мостков, не повышая голоса, серьезно и делови¬
то командовал своими пассажирами. Мне показалось, что за
эти два часа он еще больше осунулся и похудел. Темное от
загара и от усталости лицо его блестело, он тяжело дышал.
Балахон свой он расстегнул, распахнул ворот рубашки, и от¬
туда выглядывала полоска незагорелой кожи. Когда я входил
в лодку, он посмотрел на меня, улыбнулся, показав на секун¬
ду маленькие белые зубы, и сказал:
Что? Уж обратно?
— Да. Обратно, =—ответил я и почему-то очень обрадовал¬
ся и тому, что он меня узнал, и тому, что заговорил со мной
и даже улыбнулся мне.
Усаживаясь, я постарался занять место поближе к нему.
Это удалось мне. Правда, пришлось кого-то не очень вежливо
оттолкнуть, но, когда мальчик сел на свое капитанское место,
оказалось, что мы сидим лицом к лицу.
Выполнив обязанности кассира, собрав двугривенные, пе¬
ресчитав их и спрятав, Мотя взялся за весла.
79

— Только не шуметь, бабы! — строго прикрикнул он на
своих пассажирок.
Те слегка притихли, а мальчик уселся поудобнее, поплевал
на руки, и весла размеренно заскрипели в уключинах, и вода
так же размеренно заплескалась за бортом.
Мне очень хотелось заговорить с мальчиком. Но, сам не
знаю почему, я немножко робел и не находил, с чего начать
разговор. Улыбаясь, я смотрел на его серьезное, сосредоточен¬
ное лицо и на смешные детские бровки, на которых поблески¬
вали редкие светлые волосики. Внезапно он взглянул на меня,
поймал мою улыбку и сказал:
— Вы чего смеетесь?
— Я не смеюсь, — сказал я немножко даже испуганно. —
С чего ты взял, что я смеюсь? Просто я любуюсь, как ты ловко
работаешь.
— Как это — ловко? Обыкновенно работаю.
— Ого! — сказал я, покачав головой. — А ты, адмирал На¬
химов, я погляжу, дядя сердитый...
Он опять, но на этот раз, как мне показалось, с некоторым
любопытством взглянул на меня и сказал:
— А вы откуда знаете, что я — адмирал Нахимов?
— Ну, мало ли? Слухом земля полнится.
— Что, на батареях были?
— Да, на батареях.
— А! Тогда понятно.
— Что тебе понятно?
Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли вообще рассу¬
соливать со мной, и наконец ответил:
— Командиры меня так дразнят: адмиралом. Я ведь их
тут всех обслуживаю: и зенитчиков, и летчиков, и моряков, и
из госпиталей которые...
— Да, брат, работки у тебя, как видно, хватает, — сказал
я. — Устаешь здорово небось? А?
Он ничего не сказал, только пожал плечами. Что работки
ему хватает и что устает он зверски, было и без того видно.
Лодка опять шла наперекор течению, и весла с трудом, как в
густую черную глину, погружались в воду.
— Послушай, Матвей Капитоныч, — сказал я, помолчав,—
скажи, пожалуйста, откровенно, по совести: неужто тебе даве¬
ча не страшно было?
— Это когда? Где? — удивился он.
— Ну, давеча, когда зенитки работали.
Он усмехнулся и с каким-то не то что удивлением, а, по¬
жалуй, даже с сожалением посмотрел на меня.
80

— Вы бы ночью сегодня поглядели, что было. Вот это да!—
сказал он.
— А разве ты ночью тоже работал?
— Я дежурил. У нас тут на Деревообделочном он зажига¬
лок набросал целый воз. Так мы тушили.
— Кто «мы»?
— Ну, кто? Ребята.
— Так ты что — и не спал сегодня?
— Нет, спал немного.
— А ведь у вас тут частенько это бывает.
— Что? Бомбежки-то? Конечно, часто. У нас тут вокруг
батареи. Осколки как начнут сыпаться, только беги.
— Да, — сказал я, — а ты, я вижу, все-таки не бежишь.
— А мне бежать некуда, — сказал он, усмехнувшись.
*— Ну, а ведь честно-то, по совести, — боязно все-таки?
Он опять подумал и как-то очень хорошо, просто и спокой¬
но сказал:
— Бойся не бойся, а уж если попадет, так попадет. Легче
ведь не будет, если бояться?
— Это конечно, — улыбнулся я. — Легче не будет.
Мне все хотелось задать ему один вопрос, но как-то язык
не поворачивался. Наконец я решился:
— А что, Мотя, это правда, что у тебя тут недавно отец
погиб?
Мне показалось, что на одно мгновение весла дрогнули в
его руках.
— Ага, — сказал он хрипло и отвернулся в сторону.
— Его что — осколком?
— Да.
— Вот видишь...
Я не договорил. Но, как видно, он понял, о чем я хотел ска¬
зать. Целую минуту он молчал, налегая на весла. Потом, так
же не глядя на меня, а куда-то в сторону, хриплым, басови¬
тым и, как мне показалось, даже не своим голосом сказал:
— Воды бояться — в море не бывать.
— Хорошо сказано. Ну, а все-таки — разве ты об этом не
думал? Если и тебя этак же?
— Что меня?
— Осколком.
— Тьфу, тьфу, — сказал он, сердито посмотрев на меня, и
как-то лихо и замысловато, как старый бывалый матрос, плю¬
нул через левое плечо.
Потом, заметив, что я улыбаюсь, не выдержал, сам улыб¬
нулся и сказал:
— Ну что ж! Конечно, могут. Всякое бывает. Могут и
4 Библиотека пионера, том VI 3J

убить. Тогда что ж... Тогда, значит, придется Маньке за весла
садиться.
— Какой Маньке?
— Ну какой! Сестренке. Она, вы не думайте, она хоть и
маленькая, а силы-то у нее побольше, чем у другого пацана.
На спинке Неву переплывает туда и обратно.
Беседуя со мной, Мотя ни на минуту не оставлял управле¬
ния лодкой. Она уже миновала середину реки и теперь, отно¬
симая течением в сторону, шла наискось к правому, высокому
берегу. А там уже поблескивали кое-где стекла в сереньких
дощатых домиках, из-за дранковых, толевых и железных крыш
выглядывали ч'ахлые пыльные деревца, а над ними без конца
и без края расстилалось бесцветное бледно-голубое, как бы
разбавленное молоком, северное небо.
И опять на маленькой пристани уже толпился народ, уже
слышен был шум голосов, и уже кто-то кричал что-то и махал
нам рукой.
— Мотя-а-а! — расслышал я и, вглядевшись, увидел, что
это кричит маленькая девочка в белом платочке и в каком-то
бесцветном, длинном, как у цыганки, платье.
— Мотя-а-а!—причала она, надрываясь и чуть ли не со
слезами в голосе. — Живей! Чего ты копаешься там?..
Мотя и головы не повернул. Только подводя лодку к мост¬
кам, он поглядел на девочку и спокойно сказал:
— Чего орешь?
Девочка была действительно совсем маленькая, босая, с
таким же, как у Моти, загорелым лицом и с такими же смеш¬
ными, выцветшими, белесыми бровками.
— Обедать иди! — загорячилась она.;— Мама ждет, ждет!..
Уж горох весь выкипел.
И в лодке и на пристани засмеялись. А Мотя неторопливо
причалил ялик, дождался, пока сойдут на берег все пассажи¬
ры, и только тогда повернулся к девочке и ответил ей:
— Ладно. Иду. Принимай вахту.
— Это что? — спросил я у него. — Это Манька и есть?
— Ага. Манька и есть. Вот она у нас какая! — улыбнулся
он, и в голосе его я услышал не только очень теплую нежность,
но и настоящую гордость.
— Славная девочка,—сказал я и хотел сказать еще что-то.
Но славная девочка так дерзко и сердито на меня посмот¬
рела и так ужасно сморщила при этом свой маленький загоре¬
лый, облупившийся нос, что я проглотил все слова, какие вер¬
телись у меня на языке. А она шмыгнула носом, повернулась
на босой ноге и, подобрав подол своего цыганского платья,
ловко прыгнула в лодку.
82

Мотя неторопливо причалил ялик, дождался, пока сойдут все пассажиры,
повернулся к девочке и сказал ей: — Принимай вахту.

— Эх, бабы, бабы!.. Не шуметь! Без паники! — закричала
она хриплым, простуженным баском, совсем как Мотя.
«И, наверное, совсем как покойный отец», — подумалось
мне.
Я попрощался с Мотей, протянул ему руку.
— Ладно. До свиданьица, — сказал он не очень вниматель¬
но и подал мне свою маленькую, крепкую, шершавую и мозо¬
листую руку.
Поднявшись по лесенке наверх, на набережную, я огля¬
нулся.
Мотя в своем длинном и широком балахоне и в огромных
рыбацких сапогах, удаляясь от пристани, шел уже по узень¬
кой песчаной отмели, слегка наклонив голову и по-матросски
покачиваясь на ходу.
А ялик уже отчалил от берега. Маленькая девочка сидела
на веслах, ловко работала ими, и весла в ее руках весело по^
блескивали на солнце и рассыпали вокруг себя тысячи и ты¬
сячи брызг.

ГВАРДИИ РЯДОВОЙ
Каждый вечер, когда часы на Кремлевской башне вызва¬
нивают первую четверть десятого часа, когда на всех других
часах — маленьких и больших, ручных и карманных, домаш¬
них, уличных и железнодорожных — черная стрелка показы¬
вает 21 час 15 минут, по всей нашей армии, во всех ее частях
и подразделениях подается команда:
— Выходи строиться на вечернюю поверку!
Если на дворе лето, в Москве уже темно в этот час, на се¬
вере— белая ночь, на юге — ночь черная и небо от края до
края усыпано яркими звездами. Но и под светлым и под тем¬
ным небом, и на севере и на юге, на западе и на востоке оди¬
наково звонко, четко и торжественно звучат слова старинного
воинского церемониала. И где бы ни застала бойца эта ве¬
черняя команда — в казарме ли, на привале в лесу или в ла¬
гере на учебном сборе, — через минуту он уже стоит в строю,
подтянутый, подобранный, на своем обычном месте: тот, что
повыше, на правом фланге, тот, что пониже, — на левом.
Появляются офицеры, старшина подает команду «смир.но»,
и строй застывает, вытянутый в линеечку. «Приступите к по¬
верке», — негромко говорит старший офицер... И, ответив:
«Есть приступить к поверке», — старшина роты делает шаг
85

вперед, раскрывает ротную послужную книгу и начинает пе¬
рекличку:
— Абдулаев!
— Я-а!
— Аверин!
— Я!
— Василевский!
— Я-а-а!..
Множество голосов — громких и приглушенных, грубых и
нежных, мужественных и по-мальчишески звонких — откли¬
каются в эту минуту по всей нашей огромной стране, от Кав¬
казских гор до Баренцева моря: на исходе дня русская армия
подсчитывает и пересчитывает грозные свои ряды.
...Вот и в той роте, где служил Саша Матросов, тоже про¬
исходит эта вечерняя поверка.
Оправляя на ходу выцветшую полевую гимнастерку, вы¬
шел из палатки командир роты старший лейтенант Хрусталев.
Рота уже построена. Две шеренги ровной покатой лесенкой
вытянулись на опушке леса.
— Смир-рно! — командует старшина, хотя люди и без того
стоят не шелохнувшись.
В руках у старшины толстая прошнурованная книга.
— Приступите к поверке, — говорит офицер.
— Есть приступить к поверке.
Старшина раскрывает книгу. Раскрывает медленно и тор¬
жественно. И так же торжественно и неторопливо выкликает
первую по списку фамилию:
— Герой Советского Союза гвардии красноармеец Матро¬
сов!
Но где же Матросов? Нет его ни на правом, ни на левом
фланге. Все знают, что его нет, никто не думает, что он от¬
кликнется, отзовется, и все-таки старшина вызывает его и
ждет ответа.
— Герой Советского Союза гвардии красноармеец Матро¬
сов Александр Матвеевич погиб смертью храбрых в боях с не¬
мецко-фашистскими захватчиками, — отвечает правофланго¬
вый Бардабаев.
Изо дня в день, из вечера в вечер откликается он за Матро¬
сова, и все-таки каждый раз не может этот высокий, статный
и широкоплечий парень превозмочь волнение в голосе своем.
Тишина. Люди молчат. Губы у всех плотно сжаты. И не
только у Бардабаева, у многих других влажно поблескивают
глаза под сурово насупленными бровями.
Старшина перевернул страницу.
— Андронников!
86

— Я-a!
— Глузик!
— Я!..
— Демешко!..
— Я!
— Иллиевский!..
— Я!
— Копылов!..
— Я!
— Князев!..
...Перекличка окончена. Старшина закрыл книгу, одернул
привычным движением гимнастерку, повернулся на каблуке—
и четким, печатающим строевым шагом почти подбегает к
командиру роты.
— Товарищ гвардии старший лейтенант! — говорит он,
прикладывая руку к пилотке и тотчас опуская ее. — Во вве¬
ренной вам роте вечерняя поверка произведена. По списку
числится в роте сто два человека. Шесть человек в санчасти,
восемь в нарядах, незаконно отсутствующих нет, в строю во¬
семьдесят семь человек. Герой Советского Союза гвардии
красноармеец Матросов погиб смертью храбрых в боях с не¬
мецко-фашистскими оккупантами.
И опять тишина. Слышно, как пролетает птица. Или как
дождь барабанит по оконному карнизу. Или — зимний ветер
шумит в вершинах деревьев.
Офицер подносит руку к козырьку фуражки.
— Вольно! Распустить роту, — говорит он.
Старшина делает шаг назад, поворачивается лицом к
строю и звонко повторяет команду:
— Вольно! Разойдись!..
Люди расходятся. У каждого свое дело, свои заботы в этот
поздний, послеповерочный час. Нужно успеть перед сном по¬
чистить винтовку или автомат, написать письмо, пришить пу¬
говицу к шинели, покурить...
Но, занимаясь своим делом, люди нет-нет, да и вспомнят
о Матросове. Его нет, и все-таки он с ними; он мертв и тра¬
ва на его могиле успела не один раз вырасти и завянуть, а
думают и говорят о нем, как о живом.
Имя Матросова навеки записано в послужной книге гвар¬
дейской роты. Это значит, что дух героя и в самом деле бес¬
смертен.
Но какой же подвиг совершил Александр Матросов? За
что такая честь имени его и памяти?
Послушайте краткую повесть о доблести молодого русско¬
го солдата.
87

1
В густом сосновом лесу, который на картах и на планах
именуется Большим Ломоватым бором, перед самым рас¬
светом батальон получил приказ стать на привал.
Это был очень удачный и своевременный приказ. Люди не
спали два дня. Два дня шли они через этот Ломоватый бор,
в обход неприятельских позиций, проваливаясь по колено в
снег, шли ночью и днем, с такими коротенькими передышка¬
ми, что не только поспать, а случалось, и папироску докурить
некогда было.
И вот наконец привал. Никто не подумал о том, чтобы по¬
есть или напиться чаю, многие даже курить не стали: кто где
был, тот там и повалился в снег и заснул-захрапел богатыр¬
ским фронтовым сном.
И Саша Матросов тоже собирался поспать. Этой минуты он
просто дождаться не мог—до того его шатало и клонило ко сну.
Он вытоптал себе под деревом небольшую ямку, положил
в изголовье ранец и уже лег, уже пристроился поудобнее, уже
втянул руки поглубже в рукава шинели, и уже веки его слад¬
ко смыкались, когда он услышал над головой знакомый, слег¬
ка приглушенный голос:
— Комсомольцы!..
«Зовут комсомольцев», — сквозь полудрему подумал Са¬
ша. И на одно мгновение он крепко, по-настоящему заснул.
Но что-то как будто толкнуло его — он тут же проснулся и
открыл глаза: «Фу, черт! Ведь это же меня зовут!»
Три месяца на войне — очень много. За это время Саша из
мальчика превратился в мужчину: он научился бриться, успел
побывать в пехотном училище, стал отличным стрелком-
автоматчиком, прошел со своим подразделением десятки и
сотни километров, участвовал в нескольких боях и сражениях,
потерял немало друзей и еще больше врагов уложил из свое¬
го ППШ. Он много чего испытал и, казалось, ко всему при¬
вык. Но вот уже три месяца прошло с тех пор, как носит он
на груди, в секретном карманчике гимнастерки маленькую
светло-серую книжечку с силуэтом Ленина на обложке, а все
как-то не может привыкнуть к тому, что он уже не просто
Саша, не просто курсант или боец гвардейского подразделе¬
ния, а комсомолец Саша Матросов.
— Комсомольцы! Эй! — стараясь кричать не слишком
громко, чтобы не разбудить спящих, повторил тот же голос.
— Ну что? — с трудом приподняв голову, ответил Саша.—
Я —комсомолец.
Было еще очень рано, и в предрассветной полумгле он
не сразу узнал ротного комсорга лейтенанта Брякина.
88

— Это ты, Матросов?
— Я.
— Давай, старик, поднимайся, буди ребят. Собрание со¬
зываем.
— Есть, товарищ лейтенант, — пробормотал Саша и, сде¬
лав усилие, оторвал голову от ранца и сел. Голова у него
кружилась.
— Давай живенько, — повторил лейтенант. — Через три
минуты чтобы все были у штаба.
— Есть, — повторил Саша, сделал еще усилие, вскочил и
почувствовал, как все у него внутри заныло и захрустело.
Лейтенант скрылся за деревьями. Саша потянулся и гром¬
ко, на весь лес, зевнул.
— А, черт! — сказал он.
Ему не понравилось, что его разбудили. А кроме того, он
не очень-то любил всякие собрания и заседания. Может быть,
потому, что он не умел говорить, не умел выступать. Сказать
речь — ничего страшнее не было для него на свете. А собра¬
ния для того и созываются, чтобы на них говорили. И он, ко^-
торый никогда ни в чем ни от кого не отставал, чувствовал
себя на собраниях, как рыба на песке, потому что не мог как
следует, как нужно было и как хотелось высказать все, что
было у него на душе и на языке. Он всегда со стыдом и с оби¬
дой вспоминал о том, как на комсомольском собрании, перед
тем как ему выдали светло-серую книжечку, он рассказывал
товарищам свою биографию. Собственно, сказал он то, что и
нужно было сказать: что он сирота, бывший беспризорный,
что воспитывался он в детских домах и в уфимской трудовой
колонии, что лет ему восемнадцать, что учился он там-то и
там-то... И, хотя никто над ним не смеялся и приняли его еди¬
ногласно, без единого возражения, он чувствовал, что сказал
совсем не то, что он какую-то ерунду рассказал, потому что
главное вовсе не в том, что он где-то работал и где-то учился...
А в чем это главное, об этом он, пожалуй, даже и близкому
другу не мог бы рассказать.
Разбудить ребят было не так-то просто. Однако через две
минуты человек тридцать комсомольцев, поеживаясь и по¬
скрипывая подмерзшими валенками, уже подходили к распо¬
ложению штаба.
2
На небольшой прогалинке у наспех раскинутой палатки
бледно мигал на голубом утреннем снегу фонарь «летучая
мышь». У фонаря сидел на корточках Брякин и, положив на
89

колено полевую сумку, торопливо писал в блокноте огрызком
карандаша, который с трудом удерживала его рука в серой
грубошерстной перчатке.
Комсомольцы откозыряли.
-- Здравствуйте, товарищи, сказал Брякин. Придержи¬
вая сумку, он привстал, ответил на приветствие и снова при¬
сел на корточки. — Присаживайтесь. Сейчас старший лейте¬
нант выйдет — откроем.
А в чем дело, товарищ лейтенант?
По какому такому поводу -собрание ни свет ни
заря?
Лейтенант не отвечал, продолжал писать.
— Мать честная! — хлопнул себя по лбу Миша Бардаба-
ев, Сашин дружок. — Ведь мы же, ребятки, сегодня именин¬
ники! Я спросонок и забыл совсем... Сегодня ж двадцать тре¬
тье февраля — день Красной Армии!
— Точно, — сказал лейтенант.
Он кончил писать, спрятал карандашный огрызок в сумку,
застегнул ее и поднялся.
— Да, дорогие товарищи, — сказал он, — Бардабаев, хоть
и спросонок, а не ошибся: сегодня действительно день рожде¬
ния нашей матери — Красной Армии! И по этому случаю нам
с вами предстоит, между прочим, сделать ей нынче хороший
подарочек.
Из палатки вышел командир роты Артюхов и с ним не¬
сколько молодых офицеров. Артюхов курил и держал в руке
какую-то бумагу.
— Сидите, сидите, товарищи! — обратился он к тем комсо¬
мольцам, которые уже успели присесть.
Брякин подошел к нему и что-то сказал. Артюхов кивнул,
несколько раз глубоко затянулся, бросил окурок и мельком
взглянул на часы.
— Так вот, товарищи комсомольцы, — сказал он, как буд¬
то продолжая прерванный разговор. — Получен боевой при¬
каз: через двадцать минут рота выступает для выполнения
важной оперативной задачи...
Он еще раз посмотрел на часы. Комсомольцы молчали.
Саша Матросов нагнулся и щепкой счищал с валенка снег.
Лейтенант Брякин, широко расставив ноги, стоял за спиной
командира, поглядывал на ребят и медленно закручивал в
трубочку свой блокнот.
— Предстоит горячее дело, — продолжал Артюхов. —»
И вот, как всегда, прежде чем дать приказ к выступлению, мы
собрали вас, передовых людей роты, чтобы познакомить с ха¬
рактером предстоящей операции.
90

Артюхов предложил бойцам и офицерам подойти ближе,
расстегнул сумку, вытащил оттуда карту и объяснил, в чем
состоит боевая задача, поставленная перед ротой. Предстоит
пройти Ломоватый бор, выйти на открытую местность и с бо
ем занять деревню Чернушки. Вот она! Вот Ломоватый бор,
вот здесь его западная граница, здесь небольшая гривка, за
ней овраг, за оврагом деревня. Деревня эта на данном участ¬
ке является опорным пунктом немецкой обороны. По донесе¬
ниям разведки, в Чернушках не очень большой гарнизон. Если
действовать быстро и решительно, можно обеспечить успех с
малым количеством жертв. Все дело в быстроте, в молниенос¬
ном развитии боевых действий. Это основное условие задачи
и нужно довести до каждого бойца.
— Дело за вами, товарищи комсомольцы! — Артюхов ото¬
шел в сторону, присел на пенек и полез в карман за папиро
сами.
— Разрешите, товарищ старший лейтенант? <— обратился
к нему Брякин.
Артюхов кивнул.
— Товарищи, — сказал Брякин, немного волнуясь и про¬
должая крутить свой блокнот,— не в первый раз мы соби¬
раемся с вами вот так, как собрались сейчас вокруг нашего
командира, чтобы выслушать его приказ, который по сущест¬
ву является приказом нашей Родины. Нужно ли нам с вами
напоминать, что мы, комсомольцы, вместе с нашими старши¬
ми братьями коммунистами являемся передовой частью, аван ¬
гардом нашей армии и что для нас приказ Родины — это свя¬
щенный приказ! Э, да, впрочем, что говорить... — Брякин
улыбнулся и сунул свой блокнот за пазуху полушубка. —
Товарищи, времени мало, уже занимается заря. Скоро в бой,
Разговаривать долго некогда. Задачу нам товарищ старший
лейтенант объяснил: через час, самое большее через полтора,
мы должны будем овладеть опорным пунктом противника, де¬
ревней Чернушки. Что мы овладеем ею, никто из нас не со¬
мневается. Эта маленькая деревня с таким безобидными даже
смешным названием — русская деревня, и в этом все дело.
Как бы она ни была мала и ничтожна, она стоит на русской
земле, и немцам на этой земле делать нечего. Им здесь нет
места! Это наша земля. Была, есть и будет. И через час мы
это докажем им. Не правда ли, орлы?
Брякин еще раз широко улыбнулся.
— Правильно! Правда! Докажем по всем правилам! —
ответили ему из темноты взволнованные голоса.
Кое-кто, по старой гражданской привычке, захлопал в ла¬
доши.
91

Командир роты поднялся со своего пенька, подождал ми¬
нуту и спросил:
— Ну, кто еще хочет сказать?
— Матросов! — крикнул кто-то.
Саша сердито оглянулся. Ну да, конечно! Матросов! Все¬
гда Матросов. Как будто у него другого дела нет, как высту¬
пать на собраниях.
Артюхов поискал глазами Матросова и приветливо кивнул
ему.
— А ну, Сашук, давай скажи нам, что ты думаешь.
Что он думает? Как будто это так просто и легко расска¬
зать, о чем ой сейчас думает!
Он думает сейчас... Но нет, он даже не думает, потому что
думают словами, а у него и слов под рукой подходящих нет.
Он чувствует всем сердцем и всем существом своим, что
больше всего на свете, больше собственной жизни он любит
свою советскую землю, свою страну, свою Родину.
Всякий раз, когда упоминают при нем название этой де¬
ревни — Чернушки, он испытывает нежность, какую испыты¬
вал только в детстве, когда засыпал на руках у матери, поло¬
жив голову ей на плечо. С нежностью думает он об этих
людях, о своих братьях по крови, которые томятся там, за гу¬
стыми зарослями Ломоватого бора, за безыменным оврагом,
в маленькой русской деревушке, захваченной и терзаемой уже
полтора года фашистским зверьем.
Но разве об этом скажешь? Разве повернется язык сказать
все это вслух?
А ребята подталкивают его. Со всех сторон кричат:
— Матросов! Давай, давай! Не стесняйся!..
Саша вздыхает и яростно чешет затылок.
— Есть, — говорит он и делает решительный шаг вперед.
— Гвардии красноармеец Матросов... — обращается он,
как положено по уставу, к старшему офицеру. Потом опять
вздыхает, и рука его опять сама собой тянется к затылку. —■
Гм... Товарищи комсомольцы и вообще присутствующие... За¬
веряю вас... что я... в общем, буду бить врага как полагается,
пока рука автомат держит. Ну, в общем... понятно, одним сло¬
вом.
— Понятно! — отвечают товарищи.
Ему кажется, что ребята смеются над ним, хлопая в ладо¬
ши. Чтобы не покраснеть и не показать смущение, он усме¬
хается и, ни на кого не глядя, отходит в сторону.
Выступали после него другие комсомольцы, и многие гово¬
рили то же самое и тоже не очень складно и не очень краси¬
во, но почему-то никто не краснел и не смущался. А Саша
92

стоял, прислонившись к дереву, смотрел себе под ноги, напря¬
женно думал, шевелил бровями и не замечал, с какой неж¬
ностью, с какой отцовской гордостью и любовью поглядывает
на него, восседая на своем пеньке, командир роты.
А старшина уже складывал командирскую палатку. Уже
слышалась во взводах команда: «Подъем!» В морозных по¬
темках глухо звучали голоса, мелькали огоньки...
Комсомольцы разошлись по взводам. Через несколько ми¬
нут рота построилась, и усталые, невыспавшиеся люди снова
зашагали в ту сторону, куда вели их карта, компас и боевой
приказ.
В
Дороги не было — шли разомкнутым строем. До рассве
та оставалось немного, нужно было спешить, и люди, превоз¬
могая усталость, нажимали, ускоряли шаг; отстающие, спо¬
тыкаясь и падая, проваливаясь в снег, бегом догоняли ко
лонну.
Матросов и Бардабаев шли в голове колонны, и достава¬
лось им поэтому больше, чем другим: все-таки сзади идут уже
по проторенной дорожке, а перед ними нетронутая целина, гу¬
стой снег, сугробы в человеческий рост. Бардабаев — тот па
рень высокий, он вообще правофланговый, ему на роду напи¬
сано ходить впереди строя. А как попал сюда Саша, человек
небольшой, среднего роста? Но так уж всегда бывает: как-то
само собой выносит его всегда вперед, особенно перед боем.
А в лесу хорошо. Еще зима, еще покусывает носы и щеки
ядреный морозец, еще по-зимнему хрустит снег под ногами,
но что-то неуловимое уже говорит о приближении весны.
Легкий смолистый запах действует опьяняюще. Жалко, что
нельзя петь: с песней идти легче. Как всегда, перед боем гово¬
рят о пустяках.
— Валенок, черт полосатый! — говорит Бардабаев.
— Что?
— Прорыв на всем фронте... Обсоюзка сопрела. Снегу, я
думаю, килограммов десять набилось!
— Ничего, — говорит Саша, — вот погоди, Чернушку возь¬
мем— пакли достанешь, заткнешь. Это самое верное дело —
пакля.
— «Верное дело»! — ворчит Бардабаев.— Еще раньше эту
Чернушку надо взять.
Саша молчит. Молчит и Бардабаев. Оба думают об одном
и том же.
— Возьмем? — говорит наконец Бардабаев.
93

—- Возьмем, — отвечает Саша.
— А если опоздаем? Если, скажем, ихние танки подойдут?
— А зачем нам опаздывать? — говорит Саша. — Опазды¬
вать — к черту. А если уж опоздаем, если действительно тан¬
ки подойдут — ну что ж...
Он перебрасывает на ремне автомат и, искоса посмотрев
на товарища, негромко говорит:
— За себя, Мишка, я отвечаю. С гранатой под танк бро¬
шусь, а врага не пропущу.
— Гм... *— качает головой Бардабаев. — Это легко ска¬
зать— под танк!
— Да нет, — улыбается Саша, ты знаешь, и сказать то¬
же не легко.
— Все-таки легче.
— Кому как...
— Э, смотри, какой белячок проскочил!
— Заяц? Где?
— Вон — за елочкой. Нет, уж теперь не видно... Н-да, лег*
ко сказать. А ты знаешь, ты сегодня хорошо на собрании вы¬
ступал.
— Иди ты к черту! — говорит Саша.
— Нет, правда. Может, какой знаменитый оратор и более
интересно выступает, а все-таки...
Саша хотел выругаться покрепче, но тут его окликнули из
задних рядов:
— Матросов! К старшему лейтенанту!
Артюхов шагал на левом фланге второго взвода. Саша по¬
дождал, пока он приблизится, сделал шаг вперед и приложил
руку к козырьку ушанки.
— Ну как, Саша? — улыбнулся Артюхов.
— А что? — сказал Саша, тоже улыбаясь.Хорошо, то¬
варищ старший лейтенант!
Не останавливаясь, командир взял его за локоть. Они по¬
шли рядом.
— Н-да, сказал Артюхов. — А у меня к вам, товарищ
гвардии красноармеец Матросов, между прочим, предложе¬
ние есть.
Саша насторожился и искоса посмотрел на командира.
— В ординарцы ко мне пойдете?
Саша вспыхнул и сам почувствовал, как загорелись у него
уши и щеки.
— Хочешь?
— Точно, товарищ старший лейтенант. Хочу.
— Ну, будешь ординарцем. Не отставай теперь от меня.
Настроение, значит, хорошее?
94

Сашу как-то само собой выносит всегда вперед,
особенно перед боем.

— Очень даже хорошее.
— А ребята как?
— Ребята —орлы!
— Жить будем?
— Будем.
— Курить желаешь?
— От «Казбека» не откажусь*
От хорошей, крепкой папиросы у Матросова закружи¬
лась голова. Опять ему захотелось петь. Придерживая рукой
автомат, он шел теперь легким широким шагом, стара¬
ясь идти так, чтобы и Артюхову оставалось место на тро¬
пинке.
— Товарищ старший лейтенант, — сказал он вдруг, не
глядя на командира, — можно вам один вопрос задать?
— Давай.
— У вас кто-нибудь из родных- есть?
— Ну как же... Слава богу, у меня семья, да и не малень¬
кая.
— А у меня вот никого...
— Да, я знаю, — сказал Артюхов. — Это грустно, конечно.
— Нет, — сказал Саша.
— Нет?
Саша подумал и помотал головой.
— Раньше я, вы знаете, действительно грустил и скучал.
И на фронт ехал — тоже паршиво было: никто не провожает,
никто не жалеет. А теперь я как-то по-другому чувствую.
Как будто я не сирота. Как будто, в общем, у меня семья... да
еще побольше вашей.
«Опять я не то говорю», — подумал он с досадой.
— Непонятно небось? — сказал он усмехнувшись.
Неожиданно Артюхов взял его за руку и крепко сжал ее.
— Нет, Сашук, — сказал он, — очень даже понятно.
Только я думаю, что эта большая семья у тебя всегда была,
только ты не замечал ее. Это называется — Родина.
— Да, — сказал Саша.
В лесу уже рассвело. Солнце еще не показалось, но уже
поблескивал снег на верхушках деревьев, и уже нежно розо¬
вела тонкая кожица на молодых соснах. А снег под ногами из
голубого превратился в белый, а потом стал розоветь — и чем
дальше, тем гуще и нежнее становился этот трепетный розо¬
вый оттенок.
«Ах, как хорошо, — думал Саша, — какой славный день
впереди! И как это вообще здорово и замечательно — жить на
свете!»
Артюхов посмотрел на часы.
96

— Бросай курить, — сказал он и сам первый бросил и при¬
тушил валенком папиросу.
— Приехали? — сказал Саша.
— Да, кажется, приехали, — уже другим, серьезным н
озабоченным тоном ответил Артюхов.— Рота, стой!—негром¬
ко скомандовал он.
— Стой! Стой! — понеслось по растянувшимся рядам ко¬
лонны.
Нагнувшись и расстегивая на ходу кобуру, Артюхов побе¬
жал к голове колонны, и следом за ним, тоже пригнувшись
и на ходу снимая с плеча автомат, побежал Саша Матросов.
4
Артюхов стоял за деревом и проглядывал местность. За
его плечом, с автоматом, взятым на изготовку, стоял Саша
Матросов.
После двухдневных блужданий в тесных потемках леса
картина, которая открылась теперь их взору, казалась осле¬
пительно яркой и необъятной.
Золотисто поблескивая, лежала перед ними широкая
снежная поляна. Нафталиновый февральский наст был гладко
укатан — никаких следов на нем, только черные кустики боя¬
рышника и можжевельника выглядывали кое-где из-под
снежного покрова. С запада поляну замыкал небольшой
островок мелкорослого леса, как бы оторвавшийся от огром¬
ного материка Ломоватого бора. Эта зелено-синяя гривка
скрывала за собой упомянутый в приказе и указанный на
карте овраг. За кромкой леса сразу же открывался вид на за¬
падный скат лощины, по которой растрепанной ленточкой ви¬
лась зимняя дорога. В каком-то месте дорога пропадала, и
там, где она пропадала, из-за снежной гряды выглядывали
черные треугольники крыш и клубился легкий розовато-серый
дымок. Это были Чернушки.
— Вот они, эти Чернушки, — показал рукой Саша.
Глаза его не могли оторваться от этого уютного, домашне¬
го дымка, который неторопливо плыл над кровлями малень¬
кой русской деревушки.
Артюхов ничего не сказал, отметил что-то на карте и спря¬
тал ее в планшет.
— Пошли, — сказал он.
Саша старался не отставать от Артюхова. Как всегда пе¬
ред боем, лицо его пылало, на щеках выступил румянец. В го¬
лубых глазах играл задорный мальчишеский огонек. Он огля¬
нулся, увидел Бардабаева, Воробьева, Копылова и других
97

ребят. Великан Бардабаев, отдуваясь, тащил на плече тяже¬
лую цинку с патронами.
— Что, Миша? —= окликнул его Матросов. — Валеночек
не подведет?
Бардабаев хмыкнул, перекинул цинку и что-то пробормо¬
тал под нос.
— Пожалуй, и без валенок жарко будет, — усмехнулся
Копылов.
— Ну что ж, — сказал Саша, — жарко будет — валенки
скинем, босиком в атаку пойдем. Воевать так воевать...
Заметив, что отстал от Артюхова, он кивнул товарищам и
побежал, прижимая к животу автомат.
Почти вся рота была уже на опушке.
И тут произошло то, чего никто не мог ожидать. Даже
Саша, который уже не раз бывал под огнем, не сразу понял,
что именно случилось.
Над ухом у него прозвучал знакомый жалобный свист, во¬
круг защелкало, застучало, и на глазах у него от большой,
толстой пихты с треском отлетела лохматая светлая щепка.
— Ложись! — услыхал он сдавленный голос Артюхова,
увидел, как один за другим попадали в снег его товарищи, и
сам повалился на бок, вовремя перехватив автомат.
— Назад! — крикнул Артюхов и тоже залег.
Люди ползли назад и прятались за деревьями.
Саша пополз к Артюхову. Командир роты лежал за дере¬
вом вместе с лейтенантом Брякиным и командиром первого
взвода. У взводного была поцарапана пулей кисть руки; он
сосал ее и сплевывал на снег кровь.
— Дзот, чтобы их черти взяли!.. — прохрипел Артюхов и,
яростно скомкав, отбросил в сторону коробку с папиросами,
за которой машинально полез в карман.
— И не один, а целых три дзота, товарищ старший лей¬
тенант!крикнул Саша; он показал рукой в сторону малень¬
кого леска, замыкавшего поляну.
В эту минуту у них за спиной, над вершинами Ломовато-
го бора, показалось солнце, и трепетный свет февральской за¬
ри залил поляну.
— Вон, вон, видите? — показал Саша.
Теперь, на солнце, лесистый островок казался ближе, чем
раньше. Вглядевшись, можно было различить отдельные
деревья, а присмотревшись внимательнее, можно было уста¬
новить и местонахождение вражеских огневых точек. Пуле¬
меты молчали, но солнце выдавало их — белые тесаные рамы
деревянных амбразур проступали даже сквозь густую сеть
маскировки.
98

— Ах, шут подери, да ведь это ж целая лесная кре¬
пость! — сказал лейтенант Брякин.
—- Н-да, — сказал Артюхов. — Расход непредвиденный.
Однако оставить Чернушки на нашей совести мы не можем.
Обойти дзоты г—- не выйдет: поляна у них тут пристреляна,
как видно, до последней пяди. Придется штурмовать с фрон¬
та... Саша, — повернулся он к Матросову, — лейтенантов Гу¬
бина и Донского —ко мне!
Саша разыскал и привел к Артюхову командиров второго
и четвертого взводов. Артюхов объяснил им свой план: взводы
Донского и Губина решительным штурмом блокируют флан¬
говые дзоты. Остальные берут на себя задачу подавить цент¬
ральный, по-видимому самый мощный.
—: Работа предстоит нелегкая,—сказал Артюхов.—Но вы¬
полнить ее нужно быстро, иначе вся операция пойдет прахом.
Командиры вернулись к своим подразделениям, и через ми¬
нуту громкое, раскатистое «ура!», залповый огонь и ответная
дробь немецких пулеметов возвестили о том, что штурм лес¬
ной крепости начался.
5
Артюхов любил Сашу, ему приятно было видеть возле себя
этого скромного голубоглазого, с прозрачным, чистым и от¬
крытым взглядом молодого солдата. Сам того не замечая, он
уже давно относился к нему не просто как начальник к подчи¬
ненному, а с какой-то скупой и суровой отцовской нежностью,
думал о нем, как о старшем сыне своем, гордился его успеха¬
ми и тревожился, когда малейшая беда грозила Саше. И, мо¬
жет быть, назначая Матросова своим ординарцем, он сделал
это не только потому, что Саша был ловкий и расторопный
боец, но и потому, что ему хотелось, чтобы этот милый, полю¬
бившийся ему парень находился рядом. Но для Саши это бы¬
ло странно и непривычно — находиться на поле боя и не уча¬
ствовать в бою. До сих пор во всех боевых схватках он всегда
был на первом месте, он шел в атаку, не думая об опасности,
увлекая своим бесстрашием товарищей, и, может быть, поэто¬
му за все три месяца своей боевой жизни он ни разу не был ни
ранен, ни контужен.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет, —
любил он часто напевать, хотя порядочного голоса у него не
было и в ротных запевалах он никогда не числился.
Правда, и сейчас Саша не сидел без дела: он помогал
командиру следить за перипетиями боя, собирал донесения,
99

передавал приказания, ползал, бегал, пробирался в самые
опасные, рискованные места. Но это была не та работа, к ко¬
торой он привык, и руки у него чесались и тянулись к затвору
автомата. Через десять минут он уже не выдержал и попросил
у Артюхова разрешения пойти драться в рядах своего взвода.
Но командир не отпустил его.
— Будь около меня, — сказал он сердито. — И не рыпайся.
Здесь ты мне нужнее...
Уже в самом начале боя Артюхову стало ясно, что взять
штурмом эту лесную крепость — дело очень трудное. Правда,
боковые, фланговые дзоты были довольно быстро блокирова¬
ны и выведены ,из строя бойцами Губина и Донского, оба эти
дзота молчали, зато центральный — самый отдаленный и са¬
мый мощный — вел такой яростный пулеметный огонь, что не
только подойти, но и просто показаться на поляне не было ни¬
какой возможности.
Несколько раз гвардейцы бросались в атаку и каждый раз
вынуждены были откатываться, оставляя на поле боя убитых
и раненых. На глазах у Саши погиб его товарищ по взводу
комсомолец Анощенко. Тяжело ранен был лейтенант Брякин.
Саша видел, как его оттаскивали в сторону Бардабаев и Во¬
робьев. Саше показалось, что лейтенант уже мертв — такое
бледное, неживое лицо было у комсорга.
— Товарищ лейтенант! — дрогнувшим от волнения голосом
крикнул Саша.
Брякин открыл глаза, узнал его, кивнул и пошевелил гу¬
бами.
— По-комсомольски... по-комсомольски...---прохрипел он.
И, хотя за словами этими ничего больше не последовало, Саша
понял, что комсорг хочет сказать: по-комсомольски нужно
драться, а если понадобится -- и умирать
Перестрелка продолжалась. И с той и с другой стороны не
жалели патронов, но смысла в этой ожесточенной перепалке
никакого не было.
А время шло. Исчислялось оно минутами и секундами, но
в этой обстановке даже ничтожная доля секунды могла ре¬
шить исход дела, минутное промедление грозило катастрофой
наступающим. Артюхов это понимал. Он понимал, что неприя¬
тель не сидит сложа руки в своей засаде, что гарнизон Черну¬
шек уже поднят на ноги и что где-нибудь дежурный немецкий
телефонист, усатый «гефрейтер», уже принимает шифрован¬
ную телефонограмму с просьбой о помощи и подкреплении.
— Неважнецкие наши дела, Саша! — громко сказал Ар¬
тюхов. Он старался говорить бодро и весело, но у него плохо
получалось это.
100

«Неужели не успеем? -— подумал Саша. — Неужели придет¬
ся отходить?»
От одной этой мысли у него сердце сжалось.
— Товарищ старший лейтенант, — сказал он, дотронув¬
шись до руки Артюхова, — знаете что? Скомандуйте еще раз
в атаку! Ей-богу, скомандуйте! Вот увидите, дружно пойдем.
И я пойду... я впереди пойду.
— Я знаю, что ты впереди пойдешь, — ласково усмехнулся
Артюхов.
— Так дайте же приказ!
— Погоди, — сказал Артюхов и рукой показал, чтобы Са¬
ша сел.
Что же делать? Поднять, людей и повести их в атаку? Но
это значит наверняка погубить всю роту и не добиться ника¬
ких результатов.
— Вот что, — сказал командир роты, — давай проберемся
поближе к этой сволочи, посмотрим, что она из себя представ¬
ляет.
Они поползли. Из дзота их не видели, зато с опушки Ло-
моватого бора десятки внимательных и настороженных глаз
следили за их передвижением.
Ползли они по-пластунски, прячась за кочками и бугорка¬
ми, ползли медленно, с передышками и забирая все время не¬
сколько вправо.
— Стой! — скомандовал наконец Артюхов.
Они притаились за кустом можжевельника.
Саша осторожно высунул голову.
Вражеский дзот был совсем близко: каких-нибудь сто —
сто двадцать шагов отделяли их теперь от немцев. Отсюда хо¬
рошо было видно, как из амбразуры дзота рвется наружу ко¬
роткая пепельно-рыжая струя огня.
На одну минуту Саша представил себе фашистских пуле
метчиков, которые, съежившись и полусогнувшись, сидят в по¬
лутемной пещере этого лесного дзота. Представить их себе
ему не стоило большого труда — он немало перевидал на сво¬
ем веку этих двуногих зверей в зеленых потрепанных и об¬
мызганных шинелях, красноносых, сопливых, бесконечно омер¬
зительных, злых, по-собачьи лающих и по-собачьи скалящих
зубы.
Как это бывало с ним уже много раз, при одной мысли о
близости немцев ярость и гнев охватили Сашу. Как смеют они
здесь торчать? Кто им дал право? Ведь это наша земля! И лес
этот наш, и деревня за ним, над которой по-прежнему вьется
легкий неторопливый дымок, это наша деревня.
Он вспомнил Брякина. Жив ли он? Неужели кровь его не
101

будет отомщена? Неужели фашисты заставят их отойти? Нет,
черта с два! Гвардейцы не отступают. Комсомольцы не отсту¬
пают. Русские не отступают. Будем драться!
Руки его сжимали автомат. Сердце стучало. Он ждал, что
Артюхов даст приказ: «В атаку!» Но командир, подумав и
оценив обстановку, дал ему другое приказание:
— Шесть автоматчиков — ко мне!
— Есть шесть автоматчиков! — ответил Саша и тем же пу¬
тем, прячась за кочками и бугорками, пополз к Ломоватому
бору.
6
Желающих было много — он сам выбрал шесть человек.
Все это были комсомольцы, его товарищи по взводу.
Эту шестерку он привел к Артюхову. Артюхов отобрал
трех.
— Задача такая, — сказал он, — подползите как можно
ближе к дзоту — и из автоматов по амбразуре. Понятно?
— Есть, — ответили автоматчики. — Из автоматов по ам¬
бразуре. Понятно.
Им не удалось проползти и десятка шагов, как их замети¬
ли. Клинок огня резко повернул вправо, короткая очередь —
и все три автоматчика остались лежать на снегу.
Артюхов подозвал остальных.
^— Задача понятна?
— Есть, — ответили комсомольцы. — По амбразуре из ав¬
томатов.
— Ползите немного правее. Живо!
Среди этих трех был Копылов, Сашин товарищ по учили¬
щу. Он первый выбрался на открытую поляну. До амбразуры
оставалось шагов пятнадцать — двадцать. Копылов вскочил,
поднял автомат и упал, сраженный пулеметной очередью. То¬
варищи его на минуту застыли, потом медленно поползли впе¬
ред. Один из них успел подняться, пробежал несколько шагов
и выпустил, не глядя, короткую очередь в сторону дзота. Пу¬
лемет лениво повернул вправо и как бы нехотя скосил его.
Поднялся и товарищ его — и тоже упал, сраженный на месте.
Артюхов снял шапку. Потемневшее лицо его было покрыто
испариной.
— Что же делать? — подумал он вслух.
— Товарищ старший лейтенант, — сказал Саша,— те¬
перь— я.
— Что «ты»?
— Я пойду.
Артюхов взглянул на него и понял, что сказать «нет» он не
102

может, что Саша сам уже все решил — лицо его было спокой¬
но: никакого румянца, никакой лихорадки в глазах. Так спо¬
коен бывает человек, приступающий к делу, которое он давно
обдумал и к которому хорошо приготовился.
— Задачу свою понимаешь? — спросил у него Артюхов.
— Задачу понимаю, да, — сказал Саша.
— Ну, иди, — сказал Артюхов.
Он хотел обнять Сашу, но не обнял, а только положил руку
ему на плечо и, слегка оттолкнув его от себя, повторил:
— Иди.
Саша выглянул из-за куста. В лесной крепости продолжал
стучать пулемет. Струйка огня неторопливо двигалась справа
налево и слева направо. Дождавшись, когда она еще раз по¬
вернет влево, Саша вскочил и, сделав несколько легких широ¬
ких прыжков, повалился на бок и, сунув под мышку автомат,
пополз — зажмурившись, разгребая снег, работая, как пловец,
локтями, коленями, всем телом... Холодный снег обжигал ему
щеку. Он слышал, как за спиной его, на опушке Ломоватого
бора, гулко щелкают разрывные пули; это значило, что его не
видят. Если бы видели, щелканье пуль было бы громче и бли¬
же и свист их не был бы слышен. А пули на все голоса свисте¬
ли у него над головой; под перекрестным огнем он мог угады¬
вать, какие свои, какие чужие.
О чем он думал в эти короткие секунды своего последнего
пути по родной земле? Никто не скажет нам, о чем он тогда
думал. Но автоматчик Копылов, который не был убит на¬
смерть, который еще жил, еще дышал, еще боролся с туманом,
застилавшим его глаза, — он видел сквозь этот туман Сашу
Матросова, который, проползая мимо, повернул к нему свое
не по-мальчишески суровое, сосредоточенное лицо и вдруг
улыбнулся ему, Копылову, и вдруг сказал негромким и каким-
то уже не своим, свободным, легким, из самого сердца идущим
голосом:
— По-комсомольски... по-комсомольски...
Видели Сашу и товарищи его со своих позиций на опушке
Ломоватого бора. Крепко сжав зубы и до боли сжимая кула¬
ки, следил за каждым его движением командир роты Артюхов.
Саша хитрил. В те минуты, когда клинок огня поворачивал
вправо, он переставал двигаться и замирал, распластанный на
снегу. И пулеметчик, принимая его за одного из убитых, не
замечал его и проходил мимо со своей смертельной очередью.
Убитых лежало на снегу много — пересчитывать их немцу не
приходило в голову.
Выждав минуту, Саша полз дальше.
Таким образом он подобрался вплотную к дзоту. Направ¬
103

ление он взял правильное—амбразура была слева; он уже
слышал сладковатый запах пороховой гари и чувствовал го¬
рячую близость раскаленного пулемета.
Те, кто с тревогой и затаив дыхание следили за ним с
опушки Ломоватого бора, видели, как Саша медленно при¬
поднялся, вскинул автомат и дал резкую короткую очередь по
амбразуре. Облако желтого дыма вырвалось из амбразуры,
громовой удар потряс землю и закачал вершины деревьев —
это Сашины пули угодили в мину или в ящик с боеприпасами.
И сразу же наступила тишина, такая неожиданная, оглу¬
шающая тишина, что многие не тотчас поняли, что случилось.
Вражеский пулемет молчал.
Не дожидаясь команды, бойцы дружно поднялись в рост;
многие уже рванулись вперед и с криком «ура», беспорядочно
стреляя, пробежали десяток-другой шагов в сторону дзота.
И вдруг пулемет ожил.
Он застучал лихорадочно, торопливо, захлебываясь. И лю¬
ди, которые были уже совсем близко от цели, опять повали¬
лись в снег и, пятясь, поползли в сторону леса, а многие оста¬
лись лежать на снегу, чтобы никогда больше не встать.
И тут все, кто мог видеть, увидели, как Саша Матросов
выбежал из своего укрытия и с криком: «А, сволочь!» — ки¬
нулся к вражескому дзоту. Товарищи видели, как на бегу он
повернулся, припал на левую ногу и всей силой тела своего
навалился на амбразуру.
Пулемет захлебнулся.
— Вперед! — прозвучал металлический голос Артюхова.
Первым вскочил по команде Миша Бардабаев.
— Товарищи! — крикнул он. И никто не узнал его голоса.
И сам он его не узнал. Слезы и гнев, ярость и гордость за дру¬
га душили его. Он рванул на себе ворот гимнастерки. — Това¬
рищи! За Родину,'за нашего Сашку, за комсомольца Матросо¬
ва — вперед! Ура-а!..
Через минуту, груда земли и деревянных обломков — все,
что осталось от лесной крепости, — лежала за спиной гвар¬
дейцев. А через десять минут уже кипел горячий бой на под¬
ступах к Чернушкам, и солнце стояло еще совсем низко, когда
над этой маленькой русской деревушкой был водружен флаг
страны, за свободу, славу и честь которой отдал свою жизнь
комсомолец Александр Матросов.
* * *
19 июня 1943 года Михаил Иванович Калинин подписал
указ «О присвоении звания Героя Советского Союза красно¬
армейцу Матросову».
104

На Сашиной могиле зацветали в это время скромные поле¬
вые цветы. Он лежал здесь, возле деревни Чернушки, а рота
его шла на запад и была уже далеко, но Сашино имя не было
вычеркнуто из списков роты, и на вечерних поверках его по-
прежнему выкликали, как живого, и Миша Бардабаев откли¬
кался за него, потому что он был Сашин друг и потому что
стоял первый с правого фланга.
Вечером в роту принесли газету. Состоялся летучий ми¬
тинг. На митинге выступали бойцы и офицеры. Сашины това¬
рищи, начальники и соратники, вспоминали, какой он был,
что говорил и чем был заметен. Но мало кто мог припомнить
что-нибудь особенное и замечательное, о чем говорил Саша.
Только Бардабаев вспомнил и рассказал, как в день боя под
Чернушками в Ломоватом бору заспорили они с Сашей, легко
ли живому броситься под вражеский танк, и как Саша сказал:
«Не легко, а если надо, брошусь».
...Все лето полк находился на передовых; вместе со всей
армией он шел с боями на запад...
За ратные подвиги, за доблесть и мужество, проявленные
в этих боях, полк заслужил величайшую честь: 8 сентября
1943 года приказом верховного главнокомандующего 254-му
гвардейскому полку было присвоено имя Александра Матро¬
сова.
Имя простого русского парня, бывшего беспризорного, ря¬
дового солдата, украсило полковое знамя.
Принимая присягу, молодые гвардейцы опускаются на одно
колено и, припадая губами к алому шелку знамени, говорят:
— Будем и мы такими! Будем смелыми и бесстрашными,
честными и мужественными — как тот, чье святое имя золотом
вышито на полотнище этого боевого стяга.
С этой клятвой матросовцы, вместе со всей нашей армией,
освободили советскую землю от фашистских захватчиков.
С этой же клятвой они пойдут, если надо будет, в последний,
решительный бой за свободу, славу и счастье своего народа
и своей Родины.

МАРИНКА
С Маринкой мы познакомились незадолго до войны на па¬
радной лестнице. Я открывал французским ключом дверь, а
она в это время, возвращаясь с прогулки, проходила мимо, вся
раскрасневшаяся, утомленная и разгоряченная игрой. Куклу
свою она тащила за руку, и кукла ее, безжизненно повиснув,
также выражала крайнюю степень усталости и утомления.
Я поклонился и сказал:
— Здравствуйте, красавица.
Девочка посмотрела на меня, ничего не ответила, засопела
и стала медленно и неуклюже пятиться по лестнице наверх,
одной рукой придерживаясь за перила, а другой волоча за со¬
бой несчастную куклу. На площадке она сделала передышку,
еще раз испуганно посмотрела на меня сверху вниз, облегчен¬
но вздохнула, повернулась и, стуча каблучками, побежала
наверх.
После этого я много раз видел ее из окна во дворе или на
106

улице среди других детей. То тут, то там мелькал ее красный
сарафанчик и звенел звонкий, иногда даже чересчур звонкий
и капризный голосок.
Она была и в самом деле очень красива: черноволосая,
курчавая, большеглазая, — еще немножко, и можно было бы
сказать про нее: вылитая кукла. Но от полного сходства с
фарфоровой куклой ее спасали живые глаза и живой, непод¬
дельный, играющий на щеках румянец: такой румянец не на¬
ведешь никакой краской, про такие лица обычно говорят:
кровь с молоком.
Война помогла нам познакомиться ближе. Осенью, когда
начались бомбежки, в моей квартире открылось что-то вроде
филиала бомбоубежища. В настоящем убежище было недо¬
статочно удобно и просторно, а я жил в первом этаже, и, хотя
гарантировать своим гостям полную безопасность, я, конеч¬
но, не мог, площади у меня было достаточно, и вот по вечерам
у меня стало собираться обширное общество -- главным обра¬
зом, дети с мамами, бабушками и дедушками.
Тут мы и закрепили наше знакомство с Маринкой. Я узнал,
что ей шесть лет, что живет она с мамой и с бабушкой, что
папа ее на войне, что читать она не умеет, но зато знает наи¬
зусть много стихов, что у нее шесть кукол и один мишка, что
шоколад она предпочитает другим лакомствам, а «булочки за
40» (то есть сорокакопеечные венские булки) —простой фран¬
цузской...
Правда, все это я узнал не сразу и не все от самой Ма ¬
ринки, а больше от ее бабушки, которая, как и все бабушки на
свете, души не чаяла в единственной внучке и делала все, что¬
бы избаловать ее и испортить. Однако девочка была сделана
из крепкого материала и порче не поддавалась, хотя в харак¬
тере ее уже сказывалось и то, что она «единственная», и то,
что она проводит очень много времени со взрослыми. Застен¬
чивость и развязность, ребенок и резонер сочетались в ней
очень сложно, а иногда и комично. То она молчит, дичится,
жмется к бабушке, а то вдруг наберется храбрости и затара¬
торит так, что не остановишь. При этом даже в тех случаях,
когда она обращалась ко мне, она смотрела на бабушку, как
бы ища у нее защиты, помощи и одобрения.
Между прочим, от бабушки я узнал, что Маринка ко всему
прочему еще и артистка — поет и танцует.
Я попросил ее спеть. Она отвернулась и замотала головой.
— Ну, если не хочешь петь, может быть, спляшешь?
Нет, и плясать не хочет.
— Ну, пожалуйста, — сказал я. — Ну, чего ты боишься?
— Я не боюсь, я стесняюсь, — сказала она, посмотрев на
107

Девочка стала медленно пятиться по лестнице...

бабушку, и так же, не глядя на меня, храбро добавила: —
Я ничего не боюсь. Я только немцев боюсь.
Я стал выяснять, с чего же это она вдруг боится немцев.
Оказалось, что о немцах она имеет очень смутное представ¬
ление. Немцы для нее в то время были еще чем-то вроде
трубочистов или волков, которые рыщут в лесу и обижают
маленьких и наивных красных шапочек. То, что происходило
вокруг — грохот канонады за стеной, внезапный отъезд отца,
исчезновение шоколада и «булочек за 40», даже самое пребы¬
вание ночью в чужой квартире, — все это в то время еще очень
плохо связывалось в ее сознании с понятием «немец». И страх
был не настоящий, а тот, знакомый каждому из нас детский
страх, который вызывают в ребенке сказочные чудовища—;
всякие бабы-яги, вурдалаки и бармалеи...
Я, помню, спросил у Маринки, что бы она стала делать,
если бы в комнату вдруг вошел немец.
— Я бы его стулом, — сказала она.
— А если стул сломается?
— Тогда я его зонтиком. А если зонтик сломается — я его
лампой. А если лампа разобьется'—я его калошей...
Она перечислила, кажется, все вещи, какие попались ей
на глаза. Это была увлекательная словесная игра, в которой
немцу уделялась очень скромная и пассивная роль—ми
шени.
Было это в августе или в сентябре 1941 года.
Потом обстоятельства нас разлучили, и следующая наша
встреча с Маринкой произошла уже в январе нового, 1942 года.
Много перемен произошло за это время. Давно уже пере¬
стали собираться в моей квартире ночные гости. Да и казен¬
ные, общественные убежища тоже к этому времени опустели.,
Город уже давно превратился в передовую линию фронта,
смерть стала здесь явлением обычным и привычным, и все
меньше находилось охотников прятаться от нее под сводами
кочегарок и подвалов.
Полярная ночь и полярная стужа стояли в ленинградских
квартирах. Сквозь заколоченные фанерой окна не проникал
дневной свет, но ветер и мороз оказались ловчее, они всегда
находили для себя лазейки. На подоконниках лежал снег, он
не таял даже в те часы, когда в комнате удавалось затопить
«буржуйку».
Маринка уже два месяца лежала в постели.
Убогая фитюлька нещадно коптила, я не сразу разглядел,
где что. Сгорбленная старушка, в которой я с трудом узнал
Маринкину бабушку, трясущимися руками схватила меня за
руку, заплакала, потащила в угол, где на огромной кровати
109

под грудой одеял и одежды теплилась маленькая Маринкина
жизнь.
— Мариночка, ты посмотри, кто пришел к нам. Деточка,
ты открой глазки, посмотри...
Маринка открыла глаза, узнала меня, хотела улыбнуться,
но не вышло: не хватило силенок.
— Дядя... — сказала она.
Я сел у ее изголовья. Говорить я не мог. Я смотрел на ее
смертельно бледное личико, на тоненькие, как ветки, ручки,
лежавшие поверх одеяла, на заострившийся носик, на огром¬
ные ввалившиеся глаза и не мог поверить, что это все, что
осталось от Маринки, от девочки, про которую говорили:
«кровь с молоком», от этой жизнерадостной, пышущей здоро¬
вьем резвушки.
Казалось, ничего детского не осталось в чертах ее лица.
Угрюмо смотрела она куда-то в сторону — туда, где на за¬
коптелых, некогда голубых обоях колыхалась витиеватая тень
от дымящейся коптилки.
Я принес ей подарок-—жалкий и убогий гостинец: кусок
конопляной дуранды, завернутый, красоты ради, в тонкую па¬
пиросную бумагу. Больно было смотреть, как просияла она,
с каким жадным хрустом впились ее мышиные зубки в камен¬
ную твердь этого лошадиного лакомства.
Воспитанная по всем правилам девочка, она даже забыла
сказать мне «спасибо»; только расправившись наполовину с
дурандой, она вспомнила о бабушке, предложила и ей кусо¬
чек. А подобрав последние крошки и облизав бумагу, она
вспомнила и обо мне:—молча посмотрела на меня и холодной
ручкой дотронулась до моей руки.
— Бабушка, — сказала она. Голос у нее был хриплый,
простуженный. — Бабушка, правда, как жалко, что, когда мы
немножко больше кушали, я не сплясала дяде?
Бабушка не ответила.
-— А теперь что, не можешь? — спросил я.
Она покачала головой:
— Нет.
Бабушка опустилась на стул, заплакала.
=— Боже мой, боже мой! — сказала она. — Когда это все
кончится только?!
Тут произошло нечто неожиданное. Маринка резко повер¬
нулась, подняла голову над подушкой и со слезами в голосе
закричала:
— Ах, бабушка, замолчи, ты мне надоела!.. «Когда это
кончится»?! Вот всех немцев перебьют, тогда и кончится...
110

Силенки изменили ей. Она снова упала на подушку.
Бабушка продолжала плакать. Я помолчал и спросил:
— А ты немцев все еще боишься, Маринка?
— Нет, не боюсь, — сказала она.
Пытаясь возобновить наш старый шуточный разговор, я
сказал ей:
— А что ты станешь делать, если, скажем, немец вдруг
войдет в твою комнату?
Она задумалась. Глубокие, недетские морщинки сбежа¬
лись к ее переносице. Казалось, она трезво рассчитывает свои
силы: стула ей теперь не поднять, до лампы не дотянуться,
полена во всем доме днем с огнем не найдешь.
Наконец она ответила мне. Я не расслышал. Я только ви¬
дел, как блеснули при этом ее маленькие крепкие зубки.
— Что? — переспросил я.
— Я его укушу, — сказала Маринка.
И зубы ее еще раз блеснули, и сказано это было так, что,
честное слово, я не позавидовал бы тому немцу, который
отважился бы войти в эту холодную, закоптевшую, как виг¬
вам, комнату.
Я погладил Маринкину руку и сказал:
Он не придет, Маринка...
Много могил мы вырубили за эту зиму в промерзшей ле¬
нинградской земле. Многих и многих недосчитались мы по
весне.
А Маринка — выжила.
Я видел ее весной сорок второго года. Во дворе на солныш¬
ке играла она с подругами... Это была очень скромная, тихая
и благопристойная игра. И это были еще не дети, а детские
тени. Но уже чуть-чуть разрумянились их бледные личики, и
некоторые из них уже прыгали на одной ножке, а это очень
трудно — держаться на одной ноге, — тот, кто пережил ленин¬
градскую зиму, поймет и оценит это.
Увидев меня, Маринка бросилась мне навстречу.
— Дядя, — сказала она, обнимая меня, — какой вы седой,
какой вы старый...
Мы поговорили с ней, поделились последними новостями.
Оба мы по-настоящему радовались, что видим друг друга,
какими ни на есть худыми и бледными, но живыми. Ведь не
всякому выпала эта радость.
Когда мы уже простились, Маринка снова окликнула
меня.
— Дядя, — сказала она, смущенно улыбаясь, — знаете что,
хотите, я вам спляшу?
— Ого! — сказал я. — Ты уже можешь плясать?
ill

— Да! Немножко могу. Но только не здесь. Пойдемте
знаете куда? На задний двор, около помойки...
— Нет, Мариночка, не надо,— сказал я.— Побереги си¬
ленки— они тебе еще пригодятся. А спляшешь ты мне знаешь
когда? Когда мы доживем с тобой до победы, когда разобьем
фашистов.
— А это скоро?
Я сказал:
— Да, скоро.
И, сказав это, я почувствовал, что беру на себя очень боль¬
шое обязательство. Это была уже не игра — это была присяга.

ДОЛОРЕС
Я видел эту девочку изо дня в день в течение целого меся¬
ца. Дело было в самом начале войны, и этим, наверное, объ¬
ясняется, почему я не познакомился с ней, хотя познакомиться
было очень просто — стоило лишь перейти улицу.
Это была причуда — одна из многих, от которых меня и
подобных мне излечила война. Наблюдая за девочкой, я по¬
степенно и незаметно сочинил ее биографию, я придумал ей
не только характер, но даже имя и фамилию. Мне казалось,
что фамилия у нее должна быть простая, русская — Иванова
или Петухова, а имя непременно испанское — Терсита, Ма¬
рианна или Долорес. Настоящего же имени ее я так и не узнал,
и видел я ее только издали — из окна моей комнаты — иногда
по нескольку раз в день, иногда всего один раз, а иногда она
и вовсе не появлялась: это зависело от того, сколько раз объ¬
являлась в городе воздушная тревога.
Прохладный августовский день. За окном улица, одна из
больших ленинградских магистралей. В эту улицу, как раз
против моего окна, упирается переулок. На углу, где когда-то
помещалась пивная, расположился теперь штаб местной ПВО.
5 Библиотека пионера, том VI
ИЗ

Вход с угла. Никакой вывески или указателя — несколько ка¬
менных ступеней, простая дверь, совсем недавно, перед Пер¬
вым маем, окрашенная...
Жизнь улицы течет мирно и обыденно. Только некоторые
мелочи напоминают о том, что где-то далеко, за сотни кило¬
метров отсюда, идет война.
Вот у подъезда, на скамеечке, благообразная старушка в
старомодной кружевной наколке вяжет или вышивает что-то.
Левая-рука у нее перехвачена красной повязкой, на боку сум¬
ка с противогазом.
Вот осторожно, как бы на цыпочках, проехал автобус с
красными крестами на кузове.
Красноармейцы в выцветших за лето гимнастерках — мед¬
ленно и торжественно, словно какого-то диковинного слона,—
провели по улице огромную тушу аэростата.
За углом заливается радио — что-то веселое, бравурное и
безмятежное.
И вдруг эта беспечная песня обрывается на полуслове. Что-
то хрипнуло в репродукторе, секундная пауза — и дикий, на¬
дрывный рев сирены оглашает воздух. Механический голос
объявляет:
— Внимание! Внимание!..
И не успел механический человек закончить то, что ему
надлежит сказать — из раза в раз одно и то же, — улица пре¬
ображается. Останавливаются трамваи, авто. В переулке у
дощатого забора прячется под желтеющей кроной старого пе¬
тербургского тополя маленький, пятнистый, как леопардова
шкура, пикап. Откуда-то, словно из-под земли, появляются
женщины с красными повязками. Старушка в наколке суетит¬
ся, торопливо складывает недовязанный чулок, — на смену ей
приходят более молодые товарки.
Минута — и улица пустеет, вымирает и замирает.
И именно в этот момент, когда последний прохожий скры¬
вается в подъезде или под аркой ворот, на улице появляется
эта девочка.
Я никогда не видел, чтобы она бегала. Она идет очень бы¬
стро, легким и широким спортивным шагом, слегка подавшись
вперед стройным и еще не оформившимся корпусом.
Сколько ей лет? Четырнадцать, тринадцать, может быть,
меньше.
Она белокурая и, наверное, голубоглазая, но лицо у нее
суровое, серьезное, даже сердитое. Волосы стрижены в кру¬
жок и ничем не покрыты. Она в вязаной кофточке, из которой
уже выросла. Колени голые, чулки, как у альпинистки, замо¬
таны под резинку ниже колен.
114

Застегивая на ходу кожаную сумку, снова летит вперед
милая моя Долорес Петухова.

Девочка эта связистка, она разносит последние донесения
районного штаба и службы ВНОС; об этом нетрудно дога¬
даться, когда видишь ее ежедневно за одним и тем же делом.
Ни одной потерянной секунды. Четкость и экономия во всех
движениях. Переходя переулок, девочка расстегивает сумку,
вроде тех, в которых разносят телеграммы. Взлетая (а не
взбегая) по лесенке, она вынимает из сумки пакет. Скрывает¬
ся в штабе, через десять секунд появляется на лесенке, на хо¬
ду застегивает сумку и тем же ровным и легким спортивным
шагом быстро переходит переулок в обратном направлении.
Если тревога серьезная, затягивается, девочка с сумкой
появляется перед моим окном несколько раз.
Бухают зенитки, с окраин доносятся громовые разрывы
фугасок — девочка будто не замечает этого. Может быть, толь¬
ко некоторую усталость чувствуешь в ее походке, в том, как
она на ходу откидывает назад светлую прядь с запотевшего
лба.
Двенадцать легких широких шагов через переулок, две'или
три каменные ступени, дверь захлопнулась, дверь снова рас¬
крылась, и, застегивая на ходу кожаную сумку, снова летит
вперед милая моя Долорес Петухова.
Потом наступил сентябрь. На подступах к городу, уже сов¬
сем близко, шли бои. На улицах строились баррикады. Враг
подошел к воротам города, он забрасывал нас снарядами,
бомбами и листовками, в которых со свойственной ему наг¬
лостью и самоуверенностью называл наше сопротивление без¬
надежным и предлагал сдаваться...
Полтора месяца я не был дома. Но девочку, которую я на¬
зывал Долорес, я не забывал. Каждая воздушная тревога, где
бы она меня ни заставала, напоминала мне о маленькой моей
землячке, и первая тревога, разбудившая меня дома, тоже за¬
ставила меня вспомнить прежде всего о ней.
Полуодетый, боясь пропустить ее появление, я прошел к
окну. Был тусклый осенний день. Улица уже опустела. Моло¬
денький милиционер с карабином за плечом и с плоским ме¬
таллическим шлемом у пояса загонял последних пешеходов в
подъезд углового дома.
Я с напряжением ждал: сейчас появится Долорес. Сейчас
я увижу ее, вот-вот она покажется на фоне дощатого забора,
где на большом, уже выцветшем плакате рабочий с винтовкой
наперевес говорит своим товарищам и братьям:
«Не пропустим врага!!!»
Девочки не было. Прошло еще две минуты. К подъезду
штаба, изо всех сил работая педалями, подкатил велосипе¬
дист— долговязый мальчик в сиреневой футболке. Он бросил
П8

велосипед у входа и, расстегивая на ходу кожаную сумку, то¬
ропливо взбежал по ступенькам в штаб. Через минуту он вер¬
нулся, сел на машину и уехал.
В этот день было еще несколько тревог. Долорес не появ¬
лялась. Ее место занял мальчик в сиреневой футболке. У него
было очень симпатичное, мужественное, открытое лицо, и он
очень хорошо, по всем правилам тренинга, ездил на велосипе¬
де, но, помню, я смотрел на него с неприязнью.
На другой день вечером я зашел в штаб. Там было очень
много женщин, и все они были с красными повязками. Было
очень шумно. Меня не сразу поняли, о какой девочке я спра¬
шиваю. Ведь ее звали не Долорес и фамилия у нее была дру¬
гая, а не Петухова. А как ее зовут по-настоящему, я не знал.
Впрочем, этого никто не знал и в штабе. Она была одна из
многих, которые добровольно, по призыву ленинградского
комсомола пошли на оборонную работу — в санитарные дру¬
жины, в истребительные батальоны, в команды связи. Но судь¬
ба девочки была этим женщинам известна: прямое попадание.
Здесь, совсем близко, за углом, когда она бежала с очеред¬
ной телефонограммой. Бомба разорвала ее на куски, — так что
и хоронить было нечего.
У женщин были сухие глаза, к этому времени они уже раз¬
учились плакать.
Я не мог сомневаться в достоверности их рассказа: две или
три из них видели своими глазами — то, что осталось от Доло¬
рес.
И все-таки я не поверил им.
За год я насмотрелся всякого: я шагал по трупам и через
трупы, я видел искромсанное, растерзанное и поруганное че¬
ловеческое тело. Но представить себе убитой, мертвой или да¬
же просто неподвижной эту девочку я не мог и не могу. Про¬
бую представить и не выходит. Зажмурю глаза и вижу ееп?-
ред собой — легкую, светловолосую, стройную, маленькую и
мужественную, всегда устремленную вперед и только вперед.

ГЛАВНЫЙ ИНЖЕНЕР
Лейтенант Фридрих Буш, летчик германской разведыва¬
тельной авиации, и новодеревенский школьник Леша Михай¬
лов в один и тот лее день получили награды: лейтенант Буш—
железный крест, а Леша Михайлов — медаль «За оборону
Ленинграда».
Как сказано было в приказе германского командования,
летчик Буш представлялся к награде «за отличную разведы¬
вательную деятельность над позициями противника у Ленин¬
града, в результате чего были обнаружены и уничтожены
12 зенитных установок русских». А Леша Михайлов получил
свою медаль как раз за то, что помог немецким самолетам
обнаружить эти двенадцать батарей...
Вы, я вижу, удивлены. У вас глаза на лоб полезли. Вы ду¬
маете небось, что это ошибка или опечатка. Что ж, выходит,
значит, что Леша Михайлов — предатель? Почему же тогда
он получил советскую награду, а не какой-нибудь тоже мед¬
ный или оловянный немецкий крест?
А между тем никакой ошибки тут нет. Леша Михайлов по¬
лучил свою награду по заслугам. А вот за что получил ее лей¬
118

тенант Фридрих Буш — это дело темное. Хотя, если разобрать¬
ся, может быть, он и в самом деле неплохо выполнил свою
боевую задачу. Ведь он действительно обнаружил на подсту¬
пах к Ленинграду двенадцать зенитных батарей. Правда, без
помощи Леши Михайлова и других ребят он черта бы с два
обнаружил. А хотя...
Ну да, впрочем, так вы все равно ничего не поймете. Надо
все рассказать по порядку.
4* Ф Ф
Леша Михайлов жил, как я уже сказал, в Новой Деревне.
Около их дома, за огородами, был пруд. На том берегу пруда
в небольшой рощице стояла зенитная батарея. Почти каждую
ночь, когда с финской стороны летели на Ленинград немецкие
бомбардировщики, батарея открывала огонь. Конечно, не одна
батарея. Их там вокруг было много. От этого огня в михайлов¬
ском доме, как и в других, соседних домах, давно уже не оста¬
лось ни одного стекла — окна были заколочены досками или
фанерой или заткнуты подушками. Зато уж и немцам, конеч¬
но, тоже доставалось от этого огня!..
Батарея была хорошо замаскирована. В обычное время,
когда она помалкивала, не работала, ее не только с воздуха,
но и с земли не разглядеть было. Но, конечно, это только
взрослые не могли разглядеть. А от ребят разве что-нибудь
скроешь? Ребята еще давно, еще в самом начале войны, когда
только появилась у них эта батарея, всё, что им нужно было,
разнюхали, разведали и знали теперь батарею, наверное, не
хуже самих зенитчиков. Знали и сколько там орудий, и како¬
го они калибра, и сколько у орудий прислуги, и кто командир,
и где снаряды лежат, и как заряжают, и как стреляют, и как
команду подают.
Работала батарея только по ночам. Наутро после налета
бомбардировщиков почти всякий раз прилетал в деревню ма¬
ленький, легкий, похожий на стрекозу немецкий самолет-раз¬
ведчик «Хеншель-126». Иногда он по полчаса и больше кру¬
жил над деревней, выискивая и вынюхивая расположение рус¬
ских зениток.
Но батареи молчали. И «Хеншель-126», повертевшись и по¬
крутившись, улетал восвояси.
Сначала ребята удивлялись:
— Чего ж они не стреляют? Ведь он же прямо совсем на
куриной высоте летит! Его с одного выстрела подбить можно!..
Один раз они даже не выдержали и закричали через колю¬
чую проволоку командиру батареи, который в это время как
раз разглядывал в бинокль вражеского разведчика:
119

— Товарищ старший лейтенант! Чего ж вы смотрите!
Хлопните его из второго орудия. В самый раз будет.
Командир оторвался от бинокля и с удивлением посмотрел
на ребят.
— Это что такое? — крикнул он строго. — Вы как сюда
попали?!
Ребята переглянулись, и Леша Михайлов за всех ответил:
— Мы так... потихоньку... Замаскировались.
— Ах, вот как? Замаскировались? Ну, так и я вот тоже —
маскируюсь. Понятно?
— Ага. Понятно, — сказал, подумав, Леша. — Чтобы, зна¬
чит, не обнаружили и не засекли?
— Во-во, — сказал командир. —А вообще, пошли вон от¬
сюда! Разве не знаете, чго сюда нельзя ходить?
— Знаем, — ответили ребята. — Да мы не ходим, мы пол¬
заем.
— Ну, и ползите обратно.
Дня через три, вечером, на батарее была объявлена боевая
тревога. Не успел отзвенеть сигнал, как ребята уже сидели
на своем обычном месте — в кустах на берегу пруда. Кто-то из
батарейцев их заметил и сказал командиру.
— Ах, вот как? — закричал командир, узнав Лешу Михай¬
лова.— Опять это ты? Ну, погоди, попадись ты мне!..
Леша и товарищи его убежали, но и после, конечно, под¬
глядывали за батарейцами, только стали немного осторожнее.
А в ноябре месяце, перед самыми праздниками, случилась
эта самая история, за которую Леша Михайлов с товарищами
чуть не угодил в трибунал.
Ну да, впрочем, не будем забегать вперед. Будем и дальше
рассказывать по порядку.
* * *
Выдался как-то очень хороший зимний денек. Снегу насы¬
пало — ни пройти, ни проехать. После школы выбежали ребя¬
та на улицу гулять. Стали играть в снежки. Поиграли немно¬
го— надоело. Кто-то предложил лепить снежную бабу. А Ле¬
ша Михайлов подумал и говорит:
— Нет, ребята, давайте лучше не бабу, а давайте — знаете
что? — построим снежную крепость. Или батарею зенитную?
С блиндажом и со всем, что полагается.
Затея ребятам понравилась, и вот на пруду, за михайлов¬
скими огородами, по соседству с настоящей зенитной батареей
началось строительство игрушечной, снежной и ледяной огне¬
вой точки.
Работали ребята весь день — до вечера. Катали снежные
120

комья, возводили стены, брустверы, орудийные площадки...
И получилось у них здорово. Все как настоящее. Даже пушку
соорудили, и пушка у них была не какая-нибудь, а самая
всамделишная — зенитная, из какого-то старого дышла или
оглобли, и даже вертелась, и можно было из нее прицели¬
ваться.
Это было в субботу. На следующий день ребята с утра до¬
страивали свою крепость, когда над их головами в безоблач¬
ном зимнем небе появился старый новодеревенский знакомый
«Хеншель-126». На этот раз он прилетел очень кстати. Играть
стало еще интереснее.
— Воздух! — закричал Коська Мухин, маленький, веснуш¬
чатый пацан, по прозвищу «Муха».
— Тревога! — закричал Леша Михайлов. — Товарищи бой¬
цы, по местам!
Он первый подбежал к игрушечной пушке и стал наводить
ее на настоящий вражеский самолет.
— По фашистским стервятникам — огонь! — скомандовал
он и сам ответил за свою пушку: — Бах! Бах!
— Бам-ба-ра-рах! — хором подхватили ребята.
А разведчик, как всегда, повертелся, покрутился и, стре¬
коча своим стрекозиным моторчиком, улетел в сторону
фронта.
Ребята еще немного поиграли, потом разошлись.
Лешу Михайлова позвали домой обедать. Он с удоволь¬
ствием уплетал мятый вареный картофель с соевым маслом и
уже собирался попросить у матери добавочки и даже протя¬
нул для этого миску, как вдруг миска вылетела у него из рук.
Оглушительный удар, а за ним второй и третий прогремели,
как ему показалось, над самой его головой. Стены михайлов¬
ского дома заходили ходуном, посыпалась штукатурка, на
кухне что-то упало и со звоном покатилось. Лешина сестренка
Вера диким голосом закричала и заплакала. За нею заплака¬
ла Лешина бабушка.
— Бомбят! Бомбят! — кричал кто-то на улице.
Там уже работали зенитки, стучал пулемет, и где-то высо¬
ко в небе приглушенно гудели моторы немецких пикиров¬
щиков.
— А ну живо лезьте в подполье! — скомандовала Лешина
мать, отодвигая стол и поднимая тяжелую крышку люка.
Бабушка, а за нею Лешины сестры и младший брат полез¬
ли в подвал, а сам Леша, пользуясь суматохой, сорвал со сте¬
ны шапку и юркнул в сени.
Во дворе он чуть не столкнулся с Коськой Мухиным. Муха
едва дышал, лицо у него было бледное, губы дрожали.
121

— По фашистским стервятникам — огонь!...

— Ой, Лешка!забормотал он, испуганно оглядываясь и
шмыгая носом. — Ты знаешь... беда какая...
— Что? Какая беда?
Муха не мог отдышаться.
— Ты знаешь, ведь это... в.едь это ж нашу батарею сейчас
бомбили!..
— Ну да! Не ври! — сказал, побледнев, Леша.
— Ей-богу, своими глазами видел. Две бомбы... прямое по¬
падание... и обе в нашу батарею. Одни щепочки остались.
— Сам видел, говоришь?
— Говорю ж тебе: своими глазами видел. Мы с Валькой
Вдовиным за водой ходили, увидали—и сразу туда. Я убежал,
а он...
— Что?! — закричал Леша и с силой схватил товарища за
плечо.
— Его... его на батарею увели. На настоящую, — сказал
Муха и, опустив голову, заплакал.
Немецкие самолеты разбомбили игрушечную крепость и
улетели. На батареях прозвучал отбой воздушной тревоги, по¬
немногу успокоилось все и в самой деревне, а Валька Вдовин
все еще не возвращался домой.
Леша Михайлов несколько раз бегал к Валькиной матери.
Он успокаивал ее, говорил, что видел Вальку «своими глаза¬
ми», что он жив, что его пригласили в гости зенитчики и уго¬
щают его там, наверно, чаем или галетами.
Но сам Леша не мог успокоиться.
«Ведь это ж я виноват, — думал он. — Это я все выдумал
с этой дурацкой крепостью. А Валька даже не строил ее. Он
только сегодня утром из Ленинграда приехал...»
Он уже собирался пойти на батарею и сказать, что это он
виноват, а не Валька, когда в дверь постучали и в комнату
ввалился сам Валька Вдовин.
— Ага, ты дома, — сказал он, останавливаясь в дверях.
— Дома, дома, заходи, — обрадовался Леша.
— Да нет... я на минутку... я не буду,—пробормотал Валь¬
ка. — Кто-нибудь у вас есть?
— Нет, никого нет. Бабушка спит, а мама в очередь ушла.
Заходи, не бойся.
— Лешка, — сказал Вдовин, не глядя на Лешу. — Тебя,
наверное, в трибунал отправят. Судить будут.
— Меня? — сказал Леша. — А откуда ж узнали, что это я?
— Откуда узнали? А это я на тебя сказал.
— Ты?!
123

— Да, я, — повторил Валька и посмотрел Леше в глаза.
Я сначала отпирался. Говорю: знать ничего не знаю. А потом
командир батареи говорит: «Это, наверное, такой чернявень¬
кий, с полосатым шарфом... Михайлов его, кажется, зовут?»
Ну, я и сказал: «Да, говорю, Михайлов». И адрес твой спро¬
сил— я тоже сказал.
Леша стоял, опустив голову.
— Так, — выговорил он наконец.—Значит, и адрес сказал?
— Да. И адрес сказал.
— Ну, и правильно, — сказал Леша. — Я бы все равно сам
пошел на батарею. Я уже собирался даже.
— Значит, ты не сердишься?
Леша посмотрел на товарища и усмехнулся.
— Чудак. Нет, конечно.
Валька схватил его за руку.
— Знаешь что? — сказал он.—А может быть, тебе убежать
лучше?
— И не подумаю, — сказал Леша.
Потом он взглянул на Вальку, не выдержал и тяжело
вздохнул.
— Как ты думаешь—расстреляют? — сказал он.
Валька, подумав немного, пожал плечами.
— Может быть, и не расстреляют, — ответил он не очень
уверенно.
* * *
До вечера Леша Михайлов ходил сам не свой. Прибегали
ребята, звали его гулять — он не пошел. Уроков он не учил,
отказался от ужина и раньше, чем обычно, улегся спать. Но
как ни старался, как ни ворочался с одного бока на другой,
заснуть он не мог. Не то чтобы он очень боялся чего-нибудь.
Нет, Леша был, как говорится, не из трусливого десятка. Но
все-таки, как вы сами понимаете, положение у него было не
веселое. Тем более, что он чувствовал себя действительно ви¬
новатым. А мысль о том, что судить его будут в Военном три¬
бунале, как какого-нибудь шпиона или предателя, совсем уби¬
вала его.
«Может быть, и в самом деле лучше убежать? — думал
он. — Проберусь как-нибудь на фронт или к партизанам, на¬
вру чего-нибудь, скажу, что мне скоро тринадцать лет будет,
может, меня и возьмут. Пойду куда-нибудь в разведку и по¬
гибну... как полагается... а после в газетах напишут или, мо¬
жет быть, объявят Героем Советского Союза...»
Но убежать Леша не успел. Перед самым рассветом он за¬
былся и задремал. А в половине восьмого, раньше чем обычно,
его разбудила мать.
124

— Леша! Лешенька! — говорила она испуганным голо¬
сом.— Проснись! Сыночек!
— Чего? — забормотал Леша, дрыгая спросонок ногой.
— Вставай скорее. За тобой приехали, тебя спрашивают.
Леша одним махом сбросил с себя одеяло и сел в постели.
— Приехали? Из трибунала? — сказал он.
— Из какого трибунала? Не знаю, военный какой-то при¬
ехал. На мотоциклете.
«Эх, не успел убежать», — подумал Леша.
Застегивая на ходу рубашку и затягивая ремешок на жи¬
воте, он вышел на кухню.
У печки стоял высокий красноармеец в полушубке и в ко¬
жаном шоферском шлеме. Он сушил перед печкой свои мехо¬
вые рукавицы. От них шел пар.
Увидев Лешу, красноармеец как будто слегка удивился.
Наверное, он думал, что Леша немного постарше.
— Михайлов Алексей — это вы будете? — сказал он.
— Я, — сказал Леша.
— Одевайтесь. Я за вами. Вот у меня повестка на вас.
— Ой, батюшки-светы, куда это вы его? — испугалась Ле¬
шина мать.
— А это, мамаша, военная тайна, — усмехнулся красноар¬
меец.— Если вызывают — значит, заслужил.
У Леши не попадали в рукава руки, когда он натягивал
свое пальтишко. Мать хотела ему помочь. Он отстранил ее.
— Ладно, мама. Оставь. Я сам, — сказал он и почувство¬
вал, что зубы у него все-таки слегка стучат и голос дрожит.—
Взять с собой что-нибудь можно? Или не надо? — спросил он,
посмотрев на красноармейца.
Тот опять усмехнулся и ничего не сказал, а только покачал
головой.
— Поехали, — сказал он, надевая свои меховые рукавицы.
Леша попрощался с матерью и пошел к выходу.
На улице у ворот стоял ярко-красный трофейный мотоцикл
с приставной коляской-лодочкой.
Еще вчера утром с каким удовольствием, с каким фасоном
прокатился бы Леша Михайлов на виду у всей деревни в этой
шикарной трехколесной машине! А сейчас он с трудом, еле
волоча ноги, забрался в коляску и сразу же поднял воротник
и спрятал лицо: еще, не дай бог, увидит кто-нибудь из сосе¬
дей...
Красноармеец сел рядом в седло и одним ударом ноги за¬
вел мотор. Мотоцикл задрожал, зафукал, застучал и, сорвав¬
шись с места, помчался, взметая снежные хлопья и подпрыги¬
вая на ухабах, по знакомой деревенской улице.
125

:!: * *
Ехали они очень недолго. Леша и оглянуться не успел, как
машина застопорила и остановилась у ворот двухэтажного ка¬
менного дома. У ворот стоял часовой.
Леша огляделся и узнал этот дом. Когда-то здесь был дет¬
ский сад.
«Это на Островах, — сообразил он. -—Вот он, оказывается,
где трибунал-то помещается...»
— Вылезай, Алексей Михайлов. Пошли,—сказал ему крас¬
ноармеец.
«Ох, только бы не заплакать», — подумал Леша, вылезая
из кабинки и направляясь к воротам.
Часовой попросил у них пропуск.
— К полковнику Шмелеву, — сказал Лешин сопровождаю¬
щий и показал повестку.
Часовой открыл калитку и пропустил их.
В большой накуренной комнате, где когда-то помещалась,
наверное, столовая детского сада, было сейчас очень много
военных. Были тут и летчики, и зенитчики, и моряки с бере¬
говой обороны. Были и красноармейцы, и офицеры. Кто
сидел, кто стоял, прислонившись к стене, кто расхаживал по
комнате.
— Погоди минутку, я сейчас, — сказал Леше его спутник
и скрылся за большой белой дверью.
Через минуту он вернулся.
— Посиди, отдохни, тебя вызовут, — сказал он и ушел.
Леша присел на краешке скамейки и стал ждать.
Вдруг белая дверь открылась, и из нее вышел Лешин зна¬
комый— тот самый старший лейтенант, командир новодере¬
венской батареи. Он увидел Лешу, узнал его, но ничего не ска¬
зал, нахмурился и пошел к выходу.
А Леша даже привстал от волнения. Он даже не сразу рас¬
слышал, что его зовут.
— Михайлов! Михайлов! Кто Михайлов? — говорили во¬
круг.
*— Я Михайлов! — закричал Леша.
— Что ж ты не откликаешься? — сердито сказал ему мо¬
лоденький лейтенант в блестящих, как зеркало, сапогах. Он
стоял в дверях с какими-то папками и списками и уже целую
минуту выкликал Лешину фамилию.
— Пройдите к полковнику, — сказал он, открывая белую
дверь.
«Только бы не заплакать»,—еще раз подумал Леша и, ста¬
раясь держаться прямо, по-военному, шагнул через порог.
126

ф * *
Пожилой, стриженный ежиком полковник сидел за боль¬
шим столом и перелистывал какие-то бумаги.
Михайлов? — спросил он, не глядя на Лешу.
— Да, — ответил Леша.
Полковник поднял глаза и тоже как будто удивился, что
Леша такой маленький и тщедушный.
— Н-да, —сказал он, разглядывая его из-под густых и
мохнатых, как у медведя, бровей. — Вот ты какой, оказывает¬
ся. А ну-ка подойди ближе.
Леша подошел к столу. Полковник смотрел на него строго,
и седые медвежьи брови его все ближе и ближе сдвигались к
переносице.
— Так, значит, это ты построил снежную крепость или
блиндаж, или что там... которую давеча разбомбили «мессе¬
ры»?
Да... я, — прохрипел Леша и почувствовал, что еще ми¬
нута— и слезы помешают ему говорить. — Только ведь мы не
нарочно, товарищ полковник, — прибавил он, стараясь глядеть
полковнику прямо в глаза. —Мы ведь играли...
Ах, вот как? Играли?
— Ага, — прошептал Леша.
»— Кто это «мы»?
Ну, кто? Ребята, одним словом.
— А кто зачинщик? Кто выдумал все это? Под чьим руко¬
водством строили?
— Я выдумал. Под моим, — ответил Леша, опуская голову.
И тут он не выдержал — слезы прорвались оттуда, где они до
сих пор прятались, и заклокотали у него в горле.— Товарищ
полковник... пожалуйста... простите меня, — пролепетал он.—
Я больше не буду...
— Это что — не будешь?
Играть не буду.
— Вот тебе и на! — усмехнулся полковник. — Как же это
можно — не играть?
— Ну... вообще... блиндажей не буду строить.
Не будешь? Самым серьезным образом не будешь?
Самым серьезным. Вот ей-богу! Хоть провалиться,—
сказал Леша.
— Н-да, — сказал полковник. — Ну, а если мы тебя попро¬
сим?
— Что попросите?
— Да вот что-нибудь построить в этом же роде. Крепость,
или блиндаж, или дзот какой-нибудь.
Леша поднял глаза. Полковник смотрел на него по-преж¬
127

нему серьезно, не улыбаясь, только брови его разошлись от
переносицы и под ними открылись ясные, немного усталые и
воспаленные от долгой бессонницы глаза.
— Видишь ли, дорогой товарищ, какая история, — сказал
он. — Оказывается, что в военное время даже играть надо
осторожно. Вот построили вы, например, батарею. Отлично,
вероятно, построили, если неприятель ее за настоящую при¬
нял. Но построили вы ее где? Рядом с настоящей боевой дей¬
ствующей зенитной батареей. Это тебе известно?
— Известно, да, — чуть слышно проговорил Леша.
— А ведь рядом не только батарея. Тут и невоенные объ¬
екты — жилые дома, живые люди.
— Товарищ полковник! — чуть не плача, перебил его Ле¬
ша.— Да разве ж я не понимаю?!
— Понимаешь, да поздно, — строго сказал полковник.—
Задним умом живешь.
— Правильно. Задним,^- вздохнув, согласился Леша.
— А между тем* — продолжал полковник, — такие фаль¬
шивые, что ли, сооружения, как ваша крепость, нам, военным
людям, очень и очень нужны. Они называются у нас ложны¬
ми объектами. Чтобы замаскировать настоящий объект,
отвести противнику глаза и натянуть ему нос, где-нибудь в
стороне строятся поддельные, декоративные, похожие на на¬
стоящие и все-таки не настоящие укрепления и сооружения:
блиндажи, окопы, ангары, огневые точки, батареи и — всё,
чего, одним словом, душа пожелает.
Леша давно уже проглотил слезы и слушал полковника с
таким вниманием, что даже рот открыл.
— Понятно тебе? — сказал полковник.
— Ага. Понятно, кивнул Леша.
— Так вот, товарищ Михайлов, не согласитесь ли вы по¬
строить нам штучек пягь-шесть таких ложных объектов?
— Это кто? Это я? — чуть не закричал Леша.
— Да. В общем, ты и товарищи твои.
Леша смотрел на полковника и не понимал, шутит он или
кет.
— А из чего строить? Из снега? — сказал он.
— А это уж как вам хочется. Лучше всего из снега, ко¬
нечно. Во-первых, материал дешевый. А во-вторых, кто же
лучше ребят со снегом умеет работать?
— Точно! — согласился Леша.
— Ну, так как же? — сказал полковник.
— Ну что ж, — ответил Леша, для важности почесав в
затылке. — Можно, конечно. Только вот боюсь, что, по¬
жалуй...
128

Никто не знал, что немцы бомбят снег. А ребята хранили военную тайну
свято, как полагается.

— Что еще за «пожалуй»?
— Оглобель, боюсь, не хватит.
— Каких оглобель?
— Ну, которые вместо пушек. У нас ведь понарошку было:
зенитки у нас не было, так мы оглоблю вместо нее...
— Понятно, сказал полковник. — Ну, что ж, товарищ
Михайлов, оглобель уж мы вам как-нибудь раздобудем. За
оглоблями дело не станет.
— Тогда все в порядке, — сказал Леша. — Приказано
строить.
Они еще немножко поговорили, и через десять минут крас¬
ный штабной мотоцикл уже мчал Лешу Михайлова обратно
домой.
¥ Ф Ф
А что было дальше, я вам в подробностях рассказать не
могу. Где и как строились ложные объекты, это, как вы сами
понимаете, очень большая военная тайна. Могу только ска¬
зать, что строили их вместе с Лешей Михайловым и Коська
Мухин, по прозвищу Муха, и Валька Вдовин, и другие ново¬
деревенские ребята. Но Леша Михайлов был у них главным
инженером. И в штабе, куда он теперь частенько заглядывал
за указаниями и за инструкциями, его так и называли: «Ин¬
женер 1-го ранга Алексей Михайлов».
Работали ребята, в общем, на славу; иногда, если нужно
было, и по ночам работали, забывали пить и есть, не жалели
ни сна, ни времени своего, но в школу все-таки бегали, не про¬
пускали, и Леша Михайлов даже умудрился в эти дни полу¬
чить «отлично» по русскому письменному.
А «Хеншель-126» теперь уже не летал в Новую Деревню,
а летал туда, где возникали одна за другой новые зенитные
точки. Следом за ним прилетали тяжелые «мессеры» и «фокке-
вульфы» и, не жалея боеприпасов, бомбили снежные блинда¬
жи и деревянные орудия. А ребята сидели в это время дома
или в убежище, прислушивались к далеким разрывам фуга¬
сок, переглядывались и посмеивались. И взрослые не понима¬
ли, чего они смеются, и сердились. Ведь никто не знал, что
немцы бомбят снег. А ребята хранили военную тайну свято,
как полагается.
Иногда, если немцы не замечали батарею и долго ее не
бомбили, ребятам приходилось достраивать или даже пере¬
страивать ее. Но таких было немного — две или три, а на
остальные немцы «клевали», как рыба клюет на хорошую при¬
манку.
В тот день, .когда фашистские самолеты разбомбили две¬
надцатую по счету снежную батарею, Лешу Михайлова с то-
130

варищами вызвали в Ленинград, в штаб фронта. Их принял
командующий фронтом. Из его рук Леша Михайлов получил
медаль, а товарищи его почетные грамоты, в которых было
сказано, что они отличились на обороне города Ленина, «вы¬
полняя специальное задание командования».
В этот же день лейтенант Фридрих Буш, командир разве¬
дывательного самолета «Хеншель-126», получил железный
крест. Об этом писали немецкие фашистские газеты. Видели
мы там и фотографию этого «отважного» летчика. До чего же,
вы знаете, глупое, самодовольное и счастливое лицо у этого
прославленного героя...
Где-то он теперь, этот Фридрих Буш?
А Леша Михайлов жив, здоров, по-прежнему живет в Но¬
вой Деревне и учится уже в восьмом классе.

ПЕРВЫЙ ПОДВИГ
Полковник Мережанов, командир гвардейской дивизии, ка¬
валер орденов Отечественной войны, Кутузова и Александра
Невского, а с недавних пор еще и Герой Советского Союза, в
боях под Сандомиром был тяжело ранен и лежал на излече¬
нии в Н-ском тыловом госпитале. Я приехал туда, чтобы пи¬
сать о нем книгу. Полковник уже выздоравливал, ему разре¬
шено было ходить, и он много и с удовольствием ходил, опи¬
раясь на суковатую палку, собирал ягоды и грибы, удил рыбу
и даже пробовал играть на бильярде. Со мной он был очень
вежлив и предупредителен, но боюсь, что особенной радости
мой приезд ему не доставил. Как и все по-настоящему силь¬
ные и мужественные люди, Мережанов был скромен и нераз¬
говорчив; пуще смерти не любил он рассказывать о себе, а я
с утра до ночи заставлял его говорить, и говорить именно о
себе, о своих подвигах и переживаниях.
Пока он ловил в реке Шар-Иорка окуньков и ершей, я вы¬
уживал из него подробности его боевой биографии. Он в лес
по грибы — и я за ним. Он сядет отдохнуть в гамаке или в ка¬
чалке— и я пристраиваюсь рядом.
В конце концов мне удалось собрать очень много материа¬
ла, и мне казалось, что вся жизнь Мережанова — от детских
лет до той минуты, когда он прочел в «Известиях» указ опри-
132

своении ему звания Героя, — уже действительно собрана и
лежит у меня.в портфеле, в четырех потрепанных и мелко ис¬
писанных записных книжках.
Только один факт в его биографии оставался для меня за¬
гадочным. У Мережанова было очень хорошее, умное карегла¬
зое русское лицо. Это лицо я бы не побоялся, пожалуй, на¬
звать и красивым, если бы не безобразил его глубокий рубце¬
ватый шрам, след пулевого ранения, тянувшийся через всю
левую щеку, от уха до краешка верхней губы. Я знал, что Ме¬
режанов был одиннадцать раз ранен, но о том, что он был
ранен в лицо, он никогда мне не рассказывал, и в истории его
болезни, с которой я познакомился в кабинете начальника
госпиталя, я тоже не нашел никакого упоминания о таком ра¬
нении.
Однажды вечером, когда мы сидели с Мережановым в са¬
ду— он в гамаке, а я возле него на пенечке, — я, как бы не¬
взначай, между делом, задал ему вопрос:
— Скажите, полковник, я давно хотел спросить: откуда у
вас эта царапина на щеке?
— Где? Какая? — спросил он, потрогав щеку, и вдруг на¬
щупал рубец, понял, о чем я спрашиваю, помрачнел и как-то
слишком поспешно и даже сердито, не глядя на меня, пробор¬
мотал:—Пустяки... Никакого отношения к вашей теме не име¬
ет. Дело далекого прошлого... И, опершись на палку, он вы¬
брался из гамака и сказал: — Идемте спать. Уже поздно.
Больше я не решался его расспрашивать. Бывает же у вся¬
кого такое, о чем неприятно и не хочется говорить. «Ничего
не поделаешь», — решил я. Тем более, что через несколько
дней я должен был уезжать. И ведь надо же было так слу¬
читься, что именно в этот день, буквально за две минуты до
отъезда, мне посчастливилось узнать тайну этого мережанов-
ского шрама.
* * *
Вместе со мной уезжали из госпиталя два молодых офице¬
ра, фронтовики Брем и Костомаров. Еще с вечера мы попро¬
щались с товарищами и врачами, а утром чуть свет подня¬
лись, уложили вещи и вышли на шоссе, поджидая машину,
которая должна была доставить нас на пароходную пристань.
Накинув на плечи серую больничную курточку, вышел нас
проводить и полковник Мережанов.
Солнца еще не было видно, еще лежала роса на траве, но
вершины деревьев уже розовели и обещали хороший, ясный и
спокойный августовский день.
Машина долго не шла. Мы сложили наши вещи у дороги
и сами расположились тут же маленьким лагерем. Мережа-
133

нов, по обыкновению, молчал; он лежал в стороне, покусывая
какой-то цветок или травинку; я тоже молчал, зато молодые
попутчики мои были возбуждены, много смеялись и говорили
громко и наперебой.
За дорогой, в небольшой рощице, позвякивая колокольчи¬
ками, бродило колхозное стадо. Мальчик-пастух, которого я
и раньше встречал в окрестностях госпиталя, то и дело высо¬
вывал из-за кустов свою белобрысую голову и поглядывал в
нашу сторону. Видно было, что ему хочется подойти к нам и
заговорить, да не хватает храбрости. Но все-таки он подби¬
рался все ближе и ближе, наконец вышел на дорогу, постоял,
посмотрел, сдёлал еще два-три шага, неловко поздоровался и,
не дожидаясь приглашения, сел у края дороги, подогнув под
себя босые ноги и положив рядом свой длинный пастушеский
кнут. Минуту он сидел молча, разглядывая ордена и медали
моих спутников и не очень внимательно прислушиваясь к их
разговорам, потом вдруг тяжело вздохнул, покраснел и сказал:
— Я извиняюсь, товарищи военные... Можно вопросик за¬
дать?
— Какой вопросик? Можно, — ответили ему.
— В общем... я вот что хотел, — проговорил он, волнуясь,
шмыгая носом и еще более краснея. — Я уже давно думал, с
кем бы мне посоветоваться... Не скажете ли вы мне, товари¬
щи, как бы мне... ну, одним словом, — подвиг совершить?
Трудно было удержаться от смеха. Все мы громко и от
души расхохотались. А мальчик еще больше смутился, до то¬
го, что слезы у него на глазах показались, и сказал:
— Да нет, вы не думайте, я ведь это серьезно.
— А тебе что — так уж обязательно хочется совершить по¬
двиг?
— Ага, — кивнул он. — Обязательно.
— Ну, так за чем же дело стало?
— А вот за тем и стало, что никакой возможности нет в
моем положении подвиг совершить. Сами подумайте: где ж
его тут у нас совершишь? Фронт от нас далеко: километров, я
думаю, тыщи две. Полюсов — тоже нет. Хоть бы граница ка¬
кая-нибудь была — и той нету.
— Глупости, мой дорогой, — сказал лейтенант Брем.—
Чтобы совершить подвиг, вовсе не обязательно ездить на
фронт или открывать полюсы. В любом деле можно проявить
и отвагу и мужество и принести пользу Родине,
— Да, это конечно, — рассеянно кивнул мальчик, — это я
читал...
Слова лейтенанта его нисколько не утешили. Обо всем
этом он уже слыхал небось много раз и от учительницы, и от
134

матери, и в книжках читал... И все это были для него пустые
слова. А ему, наверное, и в самом деле до смерти хотелось со¬
вершить какой-нибудь громкий и небывалый подвиг.
— Ну что ж, — сказал он, подбирая свой кнут и подни¬
маясь.— Ладно... Пойду... Простите, коли так, что побеспо¬
коил...
Он постоял, помолчал, почесал в затылке и уже другим го¬
лосом, более весело и развязно, сказал:
— Может, тогда хоть папиросочкой угостите? А?
Кто-то из нас, засмеявшись, дал ему папиросу. И прику¬
рить тоже дал. И при этом, конечно, как это всегда бывает,
не удержался, чтобы не сказать:
— Маленький такой, а куришь! Ай-яй-яй!..
— Эвона! — сказал мальчик басом, выпуская из ноздрей
дым и морщась от крепкого табаку. — Я уж, вы знаете, чет¬
вертый год курю.
— Ну и дурак! Нашел, чем хвастать. Вредно ведь.
— Ну да! — усмехнулся он. — Это только так говорят, что
вредно. А сами небось все курите. Военные вообще все ку¬
рят.
— Да? Ты думаешь? А вот я, представь себе, не курю.
Это сказал Мережанов. Он действительно не курил и даже
табачного дыма не выносил.
Мальчик мельком, небрежно посмотрел на его серую кур¬
точку и сказал:
— Ну так что ж. Ведь вы же зато не военный...
Опять мы расхохотались. Пришлось объяснить мальчику,
кто такой Мережанов. Но оказалось, что он лучше нас знает,
кто такой Мережанов.
— Нет, верно? — воскликнул он, и заблестевшие глаза его
так и впились в полковника. — Это вы?!
— Я, — с улыбкой отвечал Мережанов.
— Это вы прошлый год на бочках через Днепр переплы¬
ли? Помните?
— Ну как же, помню немножко, — сказал Мережанов.
— А под Житомиром это вы два батальона немецкой пехо¬
ты окружили?
— Э, брат, да ты, я вижу, какой-то вроде колдуна. Все-то
ты знаешь. Ничего от тебя не скроешь. Ну тебя! — махнул ру¬
кой полковник.
Мальчик опять присел на корточки и во все глаза смотрел
на знаменитого человека, о котором он небось и в газетах чи¬
тал и по радио слушал.
— А почему же вы не курите, товарищ Мережанов? —
спросил он.
135

— Почему не курю? Не хочу, потому и не курю.
— И раньше никогда не курили?
Полковник не сразу ответил. Мне показалось, что лицо его
помрачнело. Внезапно он сел, как будто собираясь рассказы¬
вать что-то, посмотрел на мальчика и спросил:
— Тебе сколько лет?
— Одиннадцать.
— Нуда, правильно, — сказал Мережанов. — И я тоже
начал дымить приблизительно в этом же возрасте. И дымил,
представь себе, как паровоз, двадцать три года подряд.
— А потом?
— А потом взял и бросил.
— Доктор небось велел?
— Нет, доктора тут вовсе ни при чем. Конечно, курение
приносит вред и легким, и печени, и селезенке. Все это истин¬
ная правда. Но если бы дело было только в одной какой-ни¬
будь там печенке, может быть, и не стоило бы бросать курить.
А я убежден, что военному человеку вообще курить не следу¬
ет. Особенно летчику, разведчику, пограничнику...
Мережанов помолчал, посмотрел на маленького пастушон¬
ка, который неловко затягивался и неловко пускал из ноздрей
дым, и сказал:
— Ладно. Так и быть. Слушай. Расскажу тебе, чего со
мной табак наделал. И вам, товарищи офицеры, тоже полезно
будет послушать.
* *
В тридцать шестом году служил я в пограничных войсках.
Был я тогда лейтенант и состоял в должности заместителя на¬
чальника погранзаставы. На какой границе и где — это не¬
важно. Только скажу вам, что места эти отчаянно глухие. Лес
да болото, и ничего больше. В лесах этих водилось очень
много дичи, еще больше комаров, а зато людей там было
очень немного. И люди эти были по преимуществу староверы,
или, как их называли когда-то, раскольники. Народ, между
нами говоря, весьма положительный, трудолюбивый, непью¬
щий и некурящий. Ну, насчет выпивки не поручусь: может, и
выпивают слегка. А вот что касается курения — это нет. Ку¬
рение у них почитается за высший грех. Табак они даже не
табаком, а «зельем» именуют. А зелье, по-старославянски,
означает «яд». Жили они, эти староверы, в то время как-то на
отшибе, на хуторах, с остальным населением не якшались, мо¬
лились в своих молельнях, ели и пили из своей посуды. Ну, да
ведь это, как говорится, дело их совести. Были, конечно, среди
них и кулаки и другие враждебные элементы, но тех давно
уже попросили об выходе... А в 'остальном, я говорю, народ
136

был подходящий, трудовой, и жили мы с ними, в общем, в ми¬
ре и согласии.
И только один человек на всем нашем участке был у нас на
подозрении. Это была одна женщина, по фамилии Бобылева.
У нее двоюродный брат, некто Филонов, раскулаченный, в
тридцать первом году бежал за границу. Там его очень бы¬
стро завербовала немецкая военная разведка, и за три года
он несколько раз переходил нашу государственную границу.
Это был очень ловкий и очень опасный враг. В 1935 году он
среди бела дня застрелил из обреза учительницу Скворцову.
Наверное, вы помните этот случай. Не помните? Ну ладно,
я напомню. Учительница эта была коммунистка и депутат
Совета. У Филонова с нею были какие-то старые счеты: она
его когда-то раскулачивала и писала о нем в областную газе¬
ту. Так вот, этот Филонов, я говорю, среди бела дня пришел
в деревню; в школе в это время шли занятия, и учительница
что-то писала ребятам на доске. Он распахнул окно, выпу¬
стил в упор всю обойму — и поминай как звали.
Его ловили, устраивали на него целые облавы, — он, как
угорь, сквозь пальцы у нас проскальзывал.
И вот однажды мы получаем агентурные сведения, что
Филонов опять собирается перейти границу, что идет он с
очень важным и ответственным заданием в Москву и что у
него явка на одном из хуторов в нашем районе.
Между прочим, в то время я еще не знал, что Бобылева —
родственница Филонова. Пограничник я был молодой, на за¬
ставе служил первый год. Но у меня уже и тогда были серь¬
езные основания посматривать на эту женщину с подозре¬
нием.
Бобылева жила на хуторе одна. Это была уже очень дрях¬
лая старуха. Она ни с кем не видалась, никуда не ходила.
И мы о ней до поры, до времени ничего дурного не думали. Но
один раз, возвращаясь из лесу с какого-то задания, я зашел
к ней на хутор напиться воды. Поила она меня из особого
стакана, из которого сама не пила. Такая посуда, для посто¬
ронних, у них называется «поганой». Стакан этот был завер¬
нут в старую скомканную газету. Случайно я взглянул на эти
бумажные ошметки и увидел, что газета эта... ну, одним сло¬
вом, не наша, иностранная. Спросил старуху, откуда у нее.
Говорит: «Не помню, кажется, в лесу нашла». В общем, это
звучало правдоподобно. В деревне, как вы знаете, бумагой,
даже каждым клочком ее, дорожат. А найти иностранную га¬
зету в лесу, где ходит всякая сволочь, в наших местах нетруд¬
но. Все-таки я сообщил о своем «открытии» нача^нику. Он
тоже решил, что пустяки. Однако за этой Бобылевой мы
137

стали с тех пор послеживать. Правда, ничего особенного не
выследили, но подозрение как-никак осталось.
А когда мы получили сведения, что у Филонова явка на
нашем участке, и когда я узнал, что Бобылева — родственни¬
ца Филонова, для меня вся картина сразу же стала ясной.
Правда, в этом случае мне помогло еще одно маленькое об¬
стоятельство, о котором я не имею права рассказывать. Но
факт тот, что я пришел к точному и определенному заключе¬
нию, что Филонов после перехода границы должен будет
остановиться на хуторе у Бобылевой. И тут я, как говорится,
угадал с точностью до одной сотой миллиметра...
^ * ❖
Я доложил о своих соображениях начальнику. Тот сооб¬
щил в штаб отряда. Меня вызвали в город, и там я получил
задание — на свой страх и риск провести эту серьезную и от¬
ветственную операцию по поимке Филонова. Для меня это
был экзамен на боевую воинскую зрелость. Не люблю хва¬
стать, но должен сказать, что операция эта была разработана
у нас по всем правилам искусства.
Накануне вечером, то есть накануне того дня, когда ожи¬
далось появление Филонова, мы вызвали Евдокию Бобылеву
на заставу, и там, уж не помню под каким благовидным пред¬
логом, ее задержали. А тем временем на хуторе у нее произве¬
ли обыск... Ничего такого умопомрачительного не нашли: ни
оружия, ни взрывчатых веществ, ни карт каких-нибудь. Но и
того, что было найдено, оказалось достаточным, чтобы нас не
мучила совесть, будто бы мы ни за что, ни про что потрево¬
жили на ночь глядя бедную одинокую старушку. Нашли мы у
нее там отрез заграничного, правда очень дешевенького, сит¬
ца, баночку, тоже заграничного, лекарства от ревматизма и,
самое главное, нашли профсоюзный билет на имя Василия
Федоровича Пыжова. А мы знали, что под этой фамилией в
позапрошлом году Филонов приходил в Советский Союз.
Попросили объяснений у Бобылевой. Старуха поломалась,
поломалась, а потом расплакалась, раскудахталась и вынуж¬
дена была признаться, что Филонов, ее двоюродный братель¬
ник, действительно бывал у нее не один раз, что последний
раз он был у нее в прошлом месяце и что вскорости опять
обещал прийти и обещал принести ей вязальных иголок и
цветной шерсти.
Этих гостинцев она, разумеется, не получила: в этот же ве¬
чер ее взяли под замок.
А нам теперь оставалось только не прозевать Филонова.
И вот тут-то мы, как говорится, и...
138

— Товарищ полковник, машина идет, =—перебил Мережа-
нова лейтенант Брем.
— Что? Где? Какая машина? — закричал маленький па¬
стушонок.
Он уже увлекся рассказом Мережанова. Глаза у него бле¬
стели, сидел он, как на пружинках, и, стоило полковнику за¬
думаться или замедлить рассказ, как он уже начинал ерзать
и подпрыгивать, словно его муравьи кусали. Теперь он вско¬
чил и с неподдельным ужасом смотрел туда, где в облаке ро¬
зовеющей на утреннем солнце пыли и в самом деле шла, при¬
ближаясь к нам, высокая грузовая машина.
Но оказалось, что это не наша машина.
С тяжким веселым грохотом она промчалась мимо. На
огромной светло-зеленой горе капустных кочанов сидели, об¬
нявшись, две девушки и громко, стараясь перекричать гро¬
хот мотора, пели. Проезжая мимо, они запели еще громче,
потом закричали что-то, и одна из них долго махала рукой,
пока машина не скрылась за поворотом.
Мальчик облегченно вздохнул, засмеялся и поспешно при¬
строился на своем прежнем месте, у ног Мережанова.
— Ну, ну, а дальше чего? затеребил он полковника.
Но Мережанов опять задумался. Казалось, он не видел ни
нас, ни мальчика, ни веселого шумного вихря, который про¬
мчался мимо.
— Н-да... — проговорил он наконец, тряхнув головой.
Оставалось, я говорю, ловить Филонова. Перед нами стояла,
казалось бы, не очень сложная задача: поймать зверя в за¬
падне, которую он сам себе устроил. Ну что ж, я сделал все,
что требовалось для этого. На всем участке, где нужно и
можно было, я расставил усиленные пикеты пограничников.
Я связался по телефону с соседними заставами. Там тоже бы¬
ла усилена охрана участков. На себя же я взял самую серьез¬
ную и ответственную часть задачи. Я решил сам лично сесть
в засаду на бобылевском хуторе.
Пошел я туда без лишнего шума, никому, кроме началь¬
ника, об этом не сообщил и взял с собой одного только чело¬
века. Это был сержант Алиханов, азербайджанец, чудесный
парень, необыкновенный смельчак, у которого на счету было
более двадцати задержаний. Это значит, что он сам лично
задержал и обезвредил больше двадцати врагов нашей Ро¬
дины.
Мы оба хорошо выспались, встали задолго до рассвета,
часа в два ночи, плотно позавтракали и пошли на хутор.
Я хорошо помню эту ночь. Моросил дождь. Для Филонова
это было, конечно, очень кстати, потому что дождь, как вы
139

знаете, и следы смывает, и шорохи скрадывает. А погранични¬
кам, наоборот, в такую погоду работать не приведи господи...
Ну, да ведь мы собрались ловить его не на улице.
Нам тоже это было на руку, что следов не оставалось.
В избе у Бобылевой еще с вечера был наведен полный по¬
рядок. Никаких следов обыска. Наоборот, все как полагается.
В углу перед иконой лампадка теплится. На полу половички
разостланы. У входа ведро с водой, на столе — кринка с мо¬
локом, и ситечко лежит, как будто старуха ушла на погреб
и вот-вот- вернется.
Одним словом, нужно было садиться и ждать гостя. Мы
так и сделали.
Н» Ф Н®
Я сел за пологом возле печки, где у старухи стояла по¬
стель и висела одежда. Это было очень удобное для маскиров¬
ки и для наблюдения место. А мой напарник устроился в про¬
тивоположном углу, около двери. Там стоял такой небольшой
черненький шкафчик, или, как у них это называется, «гор¬
ка»,—для посуды и для хозяйственной утвари. От дверей
Алиханов был отгорожен, а я его видел, и он меня тоже мог
видеть, потому что полог был с этой стороны слегка раздви¬
нут...
Ну вот. Что ж тут рассказывать? Сели и сидим. Оружие в
руках держим. Сидим как положено. А положено в таких слу¬
чаях сидеть молча, не шевелиться, не двигаться, не кашлять,
не сморкаться, а если можно, так и не дышать. Занятие, ко¬
нечно, скучное, да только что ж, нам не привыкать.
Сидим час, другой, третий... На дворе уж последние пету¬
хи пропели. Уж светать начинает. Тогда у нас, между про¬
чим, на границе такое правило было, что в пограничных по¬
селках окна, выходящие на западную сторону, должны были
с наступлением темноты закрываться ставнями. Так вот уж
сквозь эти ставни мы видим, как на дворе божий день зани¬
мается.
Еще сколько-то часов проходит. Мы сидим. Не шевелимся.
Не дышим. И такая, вы знаете, тишинища вокруг, что даже
в ушах звенит. Только слышно, как тараканы где-то за печкой
путешествуют, как дождь за окном шумит и как лампадка в
углу перед спасом нерукотворным потрескивает.
Сначала я каждые пять минут на часы поглядывал. А по¬
том запретил себе. Дал зарок: если раньше, чем через час, по¬
гляжу, значит, никуда не годится, значит, выходит, что я
тряпка и у меня никакой воли нет.
Но и часы бегут, как минуты. Не успеешь поглядеть: час,
еще час, еще один-.
но

— Ну, ну, а дальше чего? - затеребил мальчик полковника.

Закусили мы перед уходом, как я уже говорил, довольно
плотно, а все-таки уж опять и есть начинает хотеться. А еще
больше курить хочется. Я и по себе чувствую, и особенно мне
Алиханова жалко. Погляжу на его толстый армянский нос,
как он уныло повис, и прямо, вы не поверите, плакать хочется.
«Эх, — думаю, — братец ты мой Алиханов, затянуться бы те¬
бе сейчас один хороший разок «беломорчиком», небось момен¬
тально бы твой нос прежний боевой вид принял». А он как
будто, вы знаете, мысли мои услышал. Вдруг вижу, зашеве¬
лился и рукой мне какие-то знаки делает.
Что?
Вижу — сует палец в рот. Потом руку к сердцу приложил,
глаза, как сумасшедший, выкатил и головой мотает. Дескать,
умираю, терпенья нет, до чего курить охота.
А я что ж? Говорю: нет! Головой качаю. Нельзя, дескать.
А сам думаю: а что, в самом деле?.. Разве и правда вы¬
курить одну штучку на двоих? Никакой ведь опасности в этом
нету. Окна ставнями закрыты, не видно... А то этак и в самом
деле можно с ума сойти. Без курева у курящего человека и
голова плохо работает.
Одним словом, стал себя всячески убеждать, что покурить
необходимо, что вреда от этого нет, что запрещение курить на
посту — одна проформа. Это, дескать, на воле, в лесу или на
открытой местности там действительно недопустимо, а
здесь...
И все-таки я довольно долго боролся с этим дьявольским
искушением. Я терпел сам и Алиханова заставлял терпеть. Но
тут произошло одно маленькое происшествие, одна сущая ме¬
лочь, которая, собственно, нас и погубила.
* * *
Короче говоря, перед иконой погасла лампадка. Она уже
давно не горела, а так, как говорится, на ладан дышала. Мас¬
ло в ней выгорело, и вот наступила минута, когда она зами¬
гала, замигала, вспыхнула напоследок ярким светом, и сразу
же в комнате наступила полная тьма. Только сквозь ставни в
комнату пробивались жиденькие лучики. Но и они с каждым
часом становились всё бледнее и бледнее: на улице темнело,
шел дождь.
Теперь уж я не мог и во времени ориентироваться. Снача¬
ла еще кое-как разбирался, пока не так темно было. А потом
и часы мои оказались бесполезными.
В темноте, как вы знаете, еще труднее сидеть в засаде.
Только очутившись в полном, непроницаемом мраке, ты на¬
чинаешь понимать, как, собственно, много у тебя было раз¬
142

влечений, пока не померк свет, пока хотя бы мигала и осве¬
щала избу вот такая убогая лампадка. Можно было смотреть
на Алиханова. Можно было следить за тараканом, который
безуспешно пытался форсировать какую-то щель в обоях на
стене. Можно было, наконец, рассматривать вещи и думать
о каждой из них: как она сюда попала, кто ее мастерил, и так
далее.
А от этого, от того, чю нет никаких развлечений, время
идет в темноте еще медленнее. И голова как-то тяжелеет.
И курить еще больше хочется.
Было уже совсем темно, когда я решил посмотреть на
часы.
Нужно было зажечь спичку. Конечно, я сделал это с пред¬
осторожностями. Мало того что я находился за пологом, я
залез еще под кровать. И там в самом укромном уголке, за¬
крываясь руками и полами шинели, я зажег спичку. Посмот¬
рел на часы. И вы знаете, даже испугался: было уже восемь
часов вечера. Следовательно, выходило, что мы просидели с
Алихановым в засаде уже семнадцать с половиной часов!
Спичка моя погасла, и я хотел уже выбираться из-под кро¬
вати — вдруг слышу в темноте этакий робкий, жалобный и
необыкновенно хриплый от долгого бездействия голос Али¬
ханова:
— Товарищ лейтенант... Оставьте!
Я не сразу сообразил, что это он меня покурит^ просит
оставить. Значит, он все-таки заметил огонек, видел, как я за¬
жигаю спичку, и решил, что я закуриваю.
Может быть, вы мне не поверите, скажете, что я лицемерю
и себя оправдываю, но вот честное слово, мне до смерти
Алиханова жалко стало. Я думаю, человек ждет, надеется, уж
у него все жилки от нетерпения трясутся, а я ему что, фигу
покажу? Нет, думаю, это не по-товарищески, не по-солдат¬
ски... Э, думаю, в конце концов—чепуха, одну штучку можно...
Вынул «Беломор», зажег с теми же предосторожностями
еще одну спичку и закурил.
Покурил, накачался дымом и стучу Алиханову на услов¬
ном языке, каким мы в засадах между собой переговариваем¬
ся: дескать, иди ко мне!.. Он ждать себя не заставил, без тру¬
да меня разыскал, заполз под кровать и докурил мою папи¬
росу.
Никогда не забуду, с каким наслаждением он крякал и
покашливал... Эх, Алиханов, Алиханов... Не думал я тогда,
что эта папироса — последняя в его жизни.
Полковник тяжело вздохнул, подумал немного и покачал
головой.
143

— Н-да... Алиханов, я говорю, покурил, затоптал как сле¬
дует свой окурок, ни слова не сказал, только вздохнул с об¬
легчением и вернулся к себе, за свой шкафик.
И вот опять потекли бесконечные й томительные часы и
минуты.
Прошло, вероятно, еще пять или шесть часов. Уж не буду
рассказывать, какие меня за это время мысли одолевали.
Одним словом, дело дошло до того, что я решил плюнуть
и уходить из засады. Конечно, обидно было, а что же поде¬
лаешь? Бывают и не такие неудачи в жизни.
Я дал себе срок: сосчитаю до пяти тысяч и, если ничего не
случится, уйду.
Стал потихоньку считать: раз, два, три... пять... десять...
пятнадцать... двадцать...
И вот, представьте, не успел и до одной тысячи сосчи¬
тать— слышу во дворе: хлоп! Калитка стукнула.
Я сразу и со счета сбился. И спать мне моментально рас¬
хотелось. И голова сразу ясная, как стеклышко, стала.
Слышу, мой Алиханов затвор у своей винтовки легонько
потянул — значит, и он тоже услышал.
Сидим, и уж на этот раз и в самом деле дышать боимся.
Одними ушами работаем. Слышим, идет кто-то. Остановился.
На крыльцо поднимается. Распахнул дверь, вошел, одну толь¬
ко секунду у порога постоял, и вдруг в темноте: бах! бах!..
Пять винтовочных выстрелов. Я как раз в этот момент голову
нагнул, к прыжку приготовился, меня по щеке полоснуло...
И я даже выстрелить не успел — слышу, дверь уж опять
хлопнула.
Все-таки я успел выбежать за ворота и выпустил наугад в
темноту несколько пуль. Но это уж так, для очистки совести.
Никакого смысла в этом уже не было: Филонова и след про¬
стыл.
Ловили его всю ночь. Весь лес прочесали. Все закоулочки
обыскали. И не нашли. Как говорится, в воду, подлец, канул.
— А что Алиханов? — перебил полковника мальчик.
— Алиханов был убит наповал, — ответил полковник.
И не только я, но и остальные заметили, как дрогнул его го¬
лос. — Когда мы вернулись на хутор, он уже не дышал. Как
видно, этот смелый парень после первого выстрела Филонова
еще успел выскочить из своего укрытия, потому что тело его
нашли не за шкафом, а посредине избы. Он и мертвый крепко
держал свою винтовку, и палец его лежал на спусковом
крючке — по-видимому, он приготовился стрелять в тот мо¬
мент, когда его настигла шальная филоновокая пуля.
— Послушайте, товарищ полковник, так в чем же дело?
144

Чем же вы себя демаскировали? Почему Филонов так уверен¬
но стрелял? Что он, шум или шорох какой-нибудь услы¬
шал?
— Какой шум? Я же вам говорю, что мы сидели как мерт¬
вые. И никаких шорохов, кроме тараканьих шагов, он услы¬
шать не мог. А в чем было дело — это уж после, месяца через
полтора, выяснилось. Филонов, как и следовало ожидать, в
конце концов засыпался. Где-то в глубоком тылу он был аре¬
стован и на допросе дал показания, в том числе и по данному
случаю.
Я тогда только что из госпиталя вышел. Меня вызвали в
город, к начальству, и там я имел не очень большое удоволь¬
ствие познакомиться с этими филоновскими показаниями.
В этих показаниях все выглядело очень просто, даже, я
вам скажу, до обидного просто. Оказалось, что нас погубило
не что иное, как табачное зелье. Филонов по происхождению
был тоже из староверов. Он и сам не курил, и нюх у него на
этот счет был очень острый. Когда он вошел со двора в избу,
стоило ему только повести ноздрями, и он сразу же понял, что
дело неладно. Сразу же, как говорится, оценил обстановку и
сделал выводы. Вот и все.
Конечно, за эту историю я получил, от начальства очень
строгий выговор. Да только что ж выговор? Я и сам себя рас¬
пекал не жалеючи. Я был сердит на себя, как никогда в жиз¬
ни. Ведь мало того, что я Филонова из рук выпустил, — я сво¬
его человека погубил. Ведь Алиханов-то мертвый, и его не
вернешь!
Подумайте только — дикость какая! Из-за какого-то зелья,
из-за какой-то дурацкой сушеной травки погиб человек.
Я шел тогда из штаба отряда на станцию, чтобы ехать
обратно на заставу. Переходил через какой-то мост. И тут, на
мосту, я и пришел к этому решению. Я вынул из кармана па¬
пиросы и бросил их в воду. И с тех пор, как говорится, ша!
Восемь лет уж прошло, и за эти восемь лет я ни одной штуч¬
ки не выкурил.
— И не хочется? — с интересом спросил мальчик.
— Ну, братец ты мой, =— усмехнулся Мережанов, — хочет¬
ся или не хочется — это военная тайна. Ничего не скажу, пер¬
вое время трудно было. Особенно, если принять во внимание,
что я в таких расстроенных чувствах находился. Но зато я
считаю, что это был мой первый и по-настоящему серьезный
подвиг.
Полковник улыбнулся и положил руку мальчику на плечо.
— Вот, милый друг Ваня, — сказал он. — Если уж тебе
действительно так хочется совершить подвиг — пожалуйста.
0 Библиотека пионера, том VI
.145

Бери с меня пример: бросай курить. Для начала будет не¬
плохо.
Д-да, конечно, — сказал мальчик, и я заметил, как он
смущенно спрятал за спину папиросный окурок, который за
минуту до этого прикуривал у лейтенанта Брема. Внезапно
он насторожился и навострил уши. =— Машина идет! <— объ¬
явил он.
На этот раз это была наша машина: маленький, тесный,
как колыбель, «виллис» с открытым верхом.
Мы с трудом разместили наши пожитки в этом игрушеч¬
ном автомобильчике, попрощались с Мережановым и с маль¬
чиком, сели и поехали.
У поворота я оглянулся.
Мережанов, высокий и широкоплечий, стоял, опираясь на
суковатую палку. Немного поодаль стоял мальчик-пастух.
Я видел, как он за спиной Мережанова затянулся, пустил
дым, потом посмотрел на окурок, поплевал на него и бросил.
Мережанов что-то крикнул нам раскатистым басом и по¬
махал рукой.
Потом машина свернула направо, и оба они скрылись из
наших глаз.
Я долго думал о Мережанове, обо всем, что он нам рас¬
сказал сегодня, и об этом мальчике тоже.
Я не знаю, навсегда ли он бросил курить или только оку¬
рок бросил. Но, если он действительно бросил эту дурную
привычку, он сделал очень большое дело. Мережанов, конеч¬
но, правду сказал: не в легких и не в печенке дело. А дело в
том, что если мальчик сегодня сумел побороть в себе эту ма¬
ленькую страстишку, кто знает, какие подвиги, громкие и вы¬
сокие, он совершит впереди. Он и на полюсе, если нужно,
побывает, и на бочке Днепр переплывет, и на горячем коне по¬
скачет впереди полков и дивизий,— и мало ли других слав¬
ных дел на пути у каждого мальчика!..
Я думал о нем, и мне казалось, что я уже вижу на его гру¬
ди золотую звезду Героя.
А маленькая наша машина, подпрыгивая, катилась по
шоссе. И навстречу нам уже тянуло прохладой от большой и
широкой реки, по которой нам предстояло плыть.

ИНДИАН ЧУБАТЫЙ
Когда у Володьки Минаева умерла мать, и отец его, вер¬
нувшийся с фронта, ушел плотничать за четыре километра, в
Мичуринский питомник, учительница Елизавета Степановна
уговорила мальчика остаться в школе. Чем он ей так понра¬
вился — трудно сказать. Прилежанием Володька не отличал¬
ся, учился то вверх, то под гору, любил и пошалить и подрать¬
ся, а главное — был такой врун, выдумщик и балаболка, ка¬
ких не только в Федосьине, но, пожалуй, и во всем Старолом-
ском районе от века не бывало.
Что-что, а уж насчет вранья он действительно был первый
мастер. То вдруг придет и скажет, что к ним в гости приехал
из Москвы дядя-генерал. То выдумает, будто отец его нашел в
лесу золотой топор, за который в музее давали десять тысяч
рублей. То сам принесет в класс какой-нибудь камешек или
кусок глины и объявит, что это не простой камень и не простая
глина, а фосфорические; они будто бы по ночам светятся, на¬
до только умеючи на них глядеть — через копченое стекло.
Ребята посмеивались над Володькой, считали его чудаком.
147

С усмешкой поглядывали на него и взрослые. И в колхозе и в
школе все почему-то звали его Индиан Чубатый. Откуда это
пошло, кто и когда первый его так назвал, неизвестно; только
прозвище это быстро к Володьке прилепилось: было в нем дей¬
ствительно что-то и петушиное и голубиное вместе...
И только учительница никогда не смеялась над Володькой,
терпеливо тащила мальчика из класса в класс и не отпустила
его из школы даже тогда, когда они с отцом оставили колхоз
и переселились в Мичуринский питомник. Из этого питомника
Володька и бегал день за днем на своих быстрых петушиных
ножках в федосьинскую начальную школу. Год бегал, а осе¬
нью второго года, когда учился он уже в последнем, четвер¬
том классе, случилась с ним эта история, которая переломала
ему все косточки и из которой вышел он, как Еруслан Лазаре¬
вич в сказке, совсем другим человеком.
* * *
Один раз осенью, в начале октября, Володька не сделал
домашнего задания по арифметике. Учительница на уроке вы¬
звала его и спросила, почему он не сделал этого задания. Во¬
лодька спокойно мог сказать правду: накануне они с отцом
дотемна пилили дрова. Но он почему-то правды не сказал, а
тяжело вздохнул, посмотрел под ноги и слабым жалобным
голосом выдавил из себя:
— У меня, Елизавета Степановна, жар. Я, вы знаете, да¬
же бредил сегодня ночью.
— Вот как? У тебя, что ж, температура?
— Ага, — прохрипел Володька.
— Сколько же у тебя?
И Володька, не покраснев и ни одной секундочки не поду¬
мав, ляпнул:
— Сорок два с лишним.
Учительница посмотрела на него, нахмурилась и ничего не
сказала. А после урока вызвала мальчика в учительскую, по¬
садила на стул и велела дать руку. Володька испугался, но
все-таки руку протянул. Учительница нащупала у него на ру¬
ке жилку, помолчала, пошевелила губами, потом, отпустив
Володькину руку, печально посмотрела на мальчика и ска¬
зала:
— Зачем ты, Минаев, так часто.врешь?
*— Не знаю, Елизавета Степановна, — ответил Володька,
опуская голову. — У меня как-то само это получается. Скучно,
если говорить правду...
— Глупости!—рассердилась учительница. — Скучно!
Просто у тебя язык не тем местом привешен. Ты почему, ска¬
148

жи мне, пожалуйста, вчера задачек не сделал? В волейбол не¬
бось играл?
— Нет. Не играл, — сказал Володька.
— А почему?
— Скучно было... Неохота.
— Ах, вот как? Неохота? Скучно?!
Володьке показалось, что учительница сейчас закричит на
него или затопает ногами. Но она не закричала и не затопала,
а сказала совсем спокойно, даже спокойнее прежнего:
— Не всегда, Володя, мы делаем то, что нам хочется.
У всякого человека есть обязанности. И, если мы честно, по
мере наших сил выполняем эти обязанности, нам не может
быть скучно.
Учительница посмотрела на мальчика, усмехнулась и по¬
качала головой.
— Ах, Минаев, Минаев, — сказала она. — И верно, ты у
нас чубатый какой-то. Ну, иди в класс. Пока не сделаешь всех
задачек, домой не пойдешь. Понял?
— Есть, Елизавета Степановна. Понял. Спасибо, — ска¬
зал Володька и побежал в класс.
Ребята уже разошлись. Он сел за парту и, посвистывая,
стал раскладывать свои тетрадки и листочки с заданием.
«Ничего, это мы быстро, — думал он, перечитывая усло¬
вия задач. — Восемь штучек только. Это мы в полчаса оття¬
паем». Он уже сделал две задачи из восьми заданных, когда
услышал за окном на улице густой хриплый голос:
— Бутылки, банки, кости, тряпки покупаю! Мослы по¬
купаю!..
Володьке, конечно, захотелось посмотреть, кто это кричит.
Он открыл окно и высунулся наружу.
Высокий дядя с черной, как у цыгана, бородой катил по
улице дребезжащую, похожую на сундук тачку и, задирая по-
бычьи голову, на всю деревню орал:
— Бутылки, банки покупаю. Кости покупаю! Старые са¬
поги, войлок покупаю!,.
— Дяденька! — окликнул его из окна Володька. — А вы
почем кости покупаете?
— А у тебя что, есть разве? — сказал, останавливаясь,
утильщик.
— У меня есть, только дома. Вы после в Мичуринский по¬
селок не пойдете?
— Буду, — сказал бородач.
— Зайдите тогда, пожалуйста, к;нам, в тринадцатый дом,
около пожарного сарая.
— А у тебя что, много их?
149

— Это чего? Костей-то? Много. Пуда три, наверное.
— Ладно, зайду, посмотрим...
— Нет, вы сначала скажите, почем вы платить будете?
— Не бойся, не обману. Если товар хороший, по двугри¬
венному за кило посчитаю...
Утильщик поплевал на руки и покатил свой сундук даль¬
ше, а Володька— Володька не мог уже больше заниматься.
Он забыл и о сукнах, и о бассейнах, и о встречных поездах,
которые идут от пункта А в пункт Б... Теперь он мог думать
только о костях.
Он выдрал из тетради листок, окунул в чернильницу перо
и стал торопливо подсчитывать:
— В пуде шестнадцать кило. Шестнадцать на три—сорок
восемь. И еще на двадцать... Видали?! Это ж почти десять
рублей! Целый капитал! За эти деньги можно, пожалуй, голу¬
бя купить, а если умеючи, так и не одного, а парочку...
И он так ясно представил себе двух маленьких сизых тур-
манчиков, которые, ласкаясь и расправляя перышки, сидят
у него на гребне крыши, что даже губами зачмокал и забор¬
мотал что-то вроде: «гуль-гуль-гуль»... Но тут его взял страх:
а что, если утильщик приедет, а его дома не будет? Это что
же, значит, прощай, голуби? Нет, нужно скорей кончать.
Он снова разложил тетради. Но теперь никакая арифмети¬
ка уже не лезла в голову. В голове были только голуби.
Он прошел в соседний класс, выглянул из окна во двор.
На дверях кирпичного домика, где жила Елизавета Степанов¬
на, висел замок — наверное, учительница ушла на огород ко¬
пать картошку.
«Э, ладно, — подумал Володька, возвращаясь в класс и
кое-как запихивая в сумку свои книги и тетради. — Что же я,
в самом деле, ждать ее буду, что ли? Сделаю задачки дома, а
завтра скажу, будто сидел, сидел и не дождался».
И, чтобы не терять времени, он перемахнул через подокон¬
ник на улицу и через десять минут уже бежал по федосьин-
ским задворкам, размахивая своей холщовой сумкой и не ду¬
мая о том, какие новые беды и напасти ждут его впереди.
j|: 4-
Отца не было. Володька воспользовался этим и облазил
весь дом. На чердаке, в кладовке, на помойной яме, в холод¬
ной подклети он насбирал килограмма два старых, сухих и
легких, как прошлогодний тростник, мослов.
С голубями ничего как будто не получалось. Два кило¬
грамма — это всего сорок копеек, а за сорок копеек и воробья
небось не купишь.
150

«Ничего... постепенно поднакопим», — утешая себя, думал
Володька.
До вечера он ждал бородатого утильщика, побаиваясь не¬
множко, что тот заругается, когда увидит, что костей так ма¬
ло. Он уже придумал, как будет врать: будто костей у него
оказалось четыре с лишним пуда, будто он честно ждал, но
тут приехал другой утильщик и купил, выпросил у него эти
кости, заплатив по сто рублей за пуд.
Врать ему, однако, не понадобилось — утильщик не при¬
ехал.
За всеми этими делами Володька совсем забыл про сукна
и бассейны. И только вечером, за ужином, когда отец, по
обыкновению, спросил у него, выучил ли он уроки, Володька
вспомнил, что ему еще нужно решить шесть задачек.
Не допив чая, он вытащил из сумки задачник и тетрадки и
сел заниматься. С грехом пополам одолел он первую задачу
про яблоки, которые делили между собой четыре брата и не¬
известно сколько сестер. Оказалось, что сестер было еще боль¬
ше — целых шесть.
Володьке надо было сразу переходить к следующей зада¬
че — про самолет и поезд, которые в один и тот же час отбы¬
ли из пункта А в пункт Б, но он почему-то все продолжал ду¬
мать про этих братьев и сестер: вот небось весело жить в та¬
ком большом семействе! Ведь это, подумать только, — целых
десять ребят в доме!..
«В один и тот же час из пункта А в пункт Б отбывают са¬
молет и поезд. Самолет летит со средней скоростью 365 кило¬
метров в час, поезд за это же время проходит...»
Глаза у Володьки слипались. Перо само собой выписыва¬
ло вместо цифр какие-то закорючки с хвостиками.
«Значит, постойте, что же выходит? Поезд летит со сред¬
ней скоростью... Тьфу. Самолет летит, а не поезд... Куда же он
летит? И какой самолет—большой или маленький? Вот наса¬
жать бы туда всех десять братьев и сестер! Вот небось весело
было бы... А потом все на парашютах — прыг, прыг —вниз».
На полях задачника Володька нарисовал самолет и де¬
сять маленьких парашютиков. Потом изобразил другой само¬
лет— фашистский. Потом подрисовал внизу пушку, из кото¬
рой палят по фашистскому самолету. Потом голова его упала
на задачник...
Когда он очнулся, за окном было так тихо и так темно, как
бывает только ночью в деревне.
«Наверное, часа два уже», — подумал Володька и зевнул
при этом так сладко и так широко, что даже под ложечкой у
него закололо.
151

«Э, ладно, — подумал он, поднимаясь и сгребая в кучу
свои учебники и тетради. — Все равно ничего не выйдет у ме¬
ня — только даром мучить себя буду. Утречком пораньше
встану и сделаю».
Конечно, ничего другого ему не оставалось делать. Но все-
таки это был еще один маленький шаг на том гибельном пу¬
ти, по которому несла Володьку весь день его непутевая го¬
лова.
* * *
Разбудил Володьку отец.
— Эй, спящая красавица, вставай, зиму проспишь!..
Володька открыл глаза, повернулся, посмотрел и ахнул. За
окном, в синеватых утренних потемках, неслышно и нетороп¬
ливо падал легкий, белый, пушистый, первый в этом году сне¬
жок. И такой чистой свежестью повеяло от этого раннего сне¬
гопада, так живо представилась Володьке вся прелесть насту¬
пающей зимы и все предстоящие зимние радости — и лыжи, и
коньки, и катание с гор, и елки, и снежки, и снежные бабы с
чугунами на головах и с метелками под мышкой, что он
даже взвизгнул от восторга, скинул с себя одеяло и через ми¬
нуту уже стоял в сенях у рукомойника, шумно плескался и
напевал что-то такое, чего и сам не мог бы пересказать
словами.
Но, когда, растирая полотенцем лицо, он вернулся в ком¬
нату и увидел на столе, у окна, свою холщовую сумку и сби¬
тые в кучу учебники и тетрадки, от хорошего настроения его
сразу ничего не осталось. Он вспомнил, что до школы ему
нужно решить еще целых пять задач.
— Батя, сколько время? — крикнул он.
— Восемь без четверти, — с набитым ртом ответил из
кухни отец.
«Ничего, еще успею, — с облегчением подумал Володь¬
ка. — Минут двадцать еще в запасе есть. А там бегом по
снежку как припущу — в самый раз успею».
Голова у него была ясная. Он вспомнил задачу про само¬
лет и поезд и, не заглядывая в учебник, понял, как она ре¬
шается: 365 разделить на пять— получится, сколько проходит
за час поезд. А там помножить на пятнадцать — вот и вый¬
дет расстояние.
Отец уже сидел за столом, завтракал. На столе дымился
котелок с вареным картофелем и шипел, поблескивая, боль¬
шой медный чайник.
Володька поздоровался, присел у краешка стола и тоже
потянулся за картошками.
— Ты что же это, Соня Ивановна? — нахмурился отец.
152

— Уроков очень много, — вздохнул Володька. — Я вчера
до трех часов ночи занимался.
Отец посмотрел на него и вдруг, подавившись картофели¬
ной, откинулся на спинку стула.
— Э! Погоди! Постой! — воскликнул он. — Что это у тебя?
— Где? Что? — не понял Володька.
— Да на лбу.
Отец хлопнул себя по коленке и громко захохотал.
— Братцы мои! Да это кто же тебе штемпелей-то на лбу
понаставил?
=— Каких штемпелей?
Володька пощупал лоб, ничего не нащупал, вскочил и под¬
бежал к зеркалу. Действительно, весь лоб у него был густо
изгвожден какими-то синими и лиловыми крестиками, палоч¬
ками и кружками.
— Что это? — повторил отец.
— Не знаю, — с испугом ответил Володька.
— Как это не знаешь? Что ж это тебя, черти, что ли, во
сне разрисовали? А ну, иди умойся, живо!
Минут пять тер Володька серым хозяйственным мылом
лоб. Наконец, когда лоб у него запылал, как будто его горчи¬
цей смазали, он выглянул в комнату.
— Отмылось?
— Да, да, отмылось, дожидайся, — рассердился отец.—Ты
что, в самом деле, клоун какой-нибудь — людей смешить со¬
брался?
— Я же не виноват, что не отмывается, — захныкал Во¬
лодька.— Что же мне, кожу сдирать?
— Если мыло не берет, возьми кирпичом потри, которым
посуду чистим.
И еще пять минут надраивал Володька лоб красным тол¬
ченым кирпичом.
Отец ушел на работу. Проходя мимо Володьки со своим
плотничьим ящиком под мышкой, он сказал:
— Как следует, как следует. С песочком...
— Я же в школу опаздываю, — чуть не плача, прокричал
Володька.
— Ничего, не бойся, если рысцой побежишь, успеешь...
И, конечно, успел бы Володька, если бы не эти проклятые
задачи.
«Ничего, — думал он, вытирая полотенцем лицо.—Опоздаю
немножко... Скажу, что дрова с отцом пилили или, еще лучше,
будто снег перед домом разгребали. Будто нас ночью под са¬
мую крышу снегом занесло. А задачки эти мы в два счета от¬
тяпаем».
153

Но и на этот раз не удалось Володьке «оттяпать» задачек.
С мокрой еще головой, с полотенцем на шее он присел к
столу, отыскал листочек с заданием, торопливо перелистал
учебник — и чуть не полетел со стула.
Обе страницы учебника, именно те, где были напечатаны
заданные на сегодня задачи, во многих местах были заляпаны
жирными темно-лиловыми чернилами.
Только тут Володька сообразил, какие «черти» наставили
ему на лбу крестиков и кружков. Это были те самые парашю-
тики и самолетики, которые нынче ночью он рисовал на полях
задачника и которые так неудачно промакнул своим чубатым
лбом.
«Что же мне делать?» — подумал Володька, схватившись
руками за голову.
Разобрать что-нибудь в условиях задач было совершенно
невозможно — лиловые пятна, как нарочно, стояли в самых
нужных местах.
А за окном тем временем совсем рассвело. Снег уже пере¬
стал падать. Показалось солнышко.
Володька посидел, подумал, оделся, уложил в сумку учеб¬
ники и тетрадки, запер на ключ квартиру и побежал в школу.
* * *
Да, на это у него хватило ума.
«Ну что ж, — думал он, — не убьет ведь меня Елизавета
Степановна?!»
И, конечно, она бы его не убила, если бы пришел он к звон¬
ку или с маленьким опозданием в класс, снял бы в дверях
свою серую в клеточку кепку, поклонился бы как полагается
и сказал: «Простите меня, пожалуйста, уважаемая Елизавета
Степановна, я не послушался вас вчера, не сделал задачек,
убежал из школы и дома проканителился — вместо задачек
костями занимался... Накажите меня, если я заслужил того, а
я вам к завтрему вместо восьми — двадцать восемь задач
решу!..»
Ну, что бы, в самом деле, учительница сделала с ним? Ну,
обругала бы его, распекла бы его на все корки, в крайнем слу¬
чае двойку по поведению влепила бы. А скорее всего простила
бы ему за то, что он правду сказал.
Но в том и беда, что Володька не любил и не умел говорить
правду. Выходя на улицу, он уже обдумывал, как бы ему по¬
лучше и поинтереснее соврать учительнице.
«Скажу, что болен был... будто у меня грипп или, скажем,
скарлатина. Хотя нет, с этим не выйдет... Опять небось пульс
будет мерять. Лучше, пожалуй, сказать, что не я, а отец болен.
154

Будто меня вчера экстренно вызвали из школы в совхоз, когда
я задачки решал»...
А впрочем, Володька не очень-то задумывался о том, что с
ним будет. Такой славный выдался денек, так весело, празд¬
нично белел и похрустывал под ногами молодой, чистый сне¬
жок, так аппетитно, вкусно, по-зимнему пахло на улицах ды¬
мом, что и думать не хотелось о школе, о занятиях, о скучном,
по-осеннему темном классе, где пахнет чернилами и мелом, где
жужжат под потолком последние мухи и где ждут Володьку
одни неприятности.
И все-таки он бежал, торопился, хотя вокруг было очень
много соблазнов: хотелось и снег попробовать — вкусный ли
он и лепятся ли из него снежки, и прокатиться по замерзшей
за ночь лужице или хотя бы пробить каблуком молодой тон¬
кий ледок, и поинтересоваться, чем торгуют нынче в ларьке, с
окна которого толстая продавщица в коротеньком бёлом ха¬
лате в это время как раз снимала ставень.
Только на одну минутку остановился Володька на мосту у
запруды--посмотреть, хорошо ли застыла вода в речке.
И вот эта-то одна минута и погубила его.
Не успел он кинуть с моста камень и убедиться, что вода
застыла неважно, так как камень насквозь пробил лед, как
откуда-то, как черт из бутылки, вынырнул маленький Митюха
Кунин, сын директорского шофера.
— Эй, Индиан!—закричал он. — Ты почему не в школе?
Володьке бы надо сказать, что он опаздывает, и бежать
дальше, а он оглянулся, прищурившись посмотрел на Митюху
и, совсем не думая о том, что говорит, сказал:
— Я уже был.
— Как — был?
— А так, очень просто.
— Вы что — не занимаетесь?
— Ага, не занимаемся. У нас скарлатина.
Митюха с испугом посмотрел на Володьку и даже попятил¬
ся от него.
5-^ Ой, ты тогда не подходи ко мне!
— Ничего, не бойся, — важно сказал Володька. — Я могу
подходить. Мне укол сделали.
Он подошел ближе к Митюхе, нагнул голову и приподнял
козырек своей клетчатой кепки.
— Видал?
— Ой, господи! — ужаснулся Митюха. — Так прямо в лоб
и кололи?
— Ага.
*— Больно было?
155

— Тебя бы так.
Митюха со страхом и уважением посмотрел на Володьку
и сказал:
— Знаешь чего? Пойдем тогда смотреть, как саперы мины
взрывают.
— Это где?
— Ну, где? Что ты, не знаешь? На Конёвьем поле! Там же
каждый день саперы работают.
Митюхе, конечно, — тому было хорошо: он учился в посел¬
ковой семилетке, да еще во вторую смену. Ему в самый раз
было ходить смотреть, как саперы мины взрывают. А Володь¬
ка... Впрочем, Володька ни о чем больше не думал.
— А что ж, — сказал он, напяливая на лоб кепку. — Давай,
пошли...
Вообще-то, конечно, это очень интересно — посмотреть, как
настоящие мины взрываются.
* * *
Все утро они таскались с Митюхой за саперами, перепол¬
зая по-пластунски из канавы в канаву и стараясь, чтобы их
не заметили, потому что ходить по Конёвьему полю было стро¬
го запрещено.
Самое обидное, что ни одной мины в этот день саперы не
нашли и никаких взрывов не было.
К двум часам Митюха побежал в школу, а Володька, по¬
бродив по лесу, постоял еще на мосту у мельницы, кинул в
воду еще два или три камня, замерз и поплелся домой.
Часа полтора он оттирал кирпичом и отмывал мылом лоб,
но так и не отмыл — маленькие пятнышки все-таки на лбу
остались. Потом попробовал стереть чернильные пятна в учеб¬
нике: извел весь ластик и тоже ничего не вышло, только про¬
тер в двух местах бумагу. Расстроившись, он лег с ногами на
кровать и минут двадцать лежал, разглядывая потолок и ду¬
мая о том, какой он несчастный и незадачливый человек.
«Почему это у меня так получается?» — думал он.
«Язык не тем местом привешен», — вспомнил он слова учи¬
тельницы.
Не поленившись, он встал, прошел к зеркалу и долго стоял
с разинутым ртом и вертел во все стороны голову, стараясь
рассмотреть, как это у него не так привешен язык. Оказалось,
что язык висит правильно, как и у других людей.
Проголодавшись, он съел кусок хлеба, несколько картошек
и помидорину. Потом вспомнил, что скоро придет отец, схва¬
тил ведра и побежал за водой.
На улице, против их дома, работали монтеры, вешали на
156

столбах электрические провода. Не добежав до колодца, Во¬
лодька остановился и стал смотреть, как ловко лазают по
столбам рабочие, у которых к ногам были привязаны особые
железные когти.
«Эх, мне бы этакие!» — подумал Володька и уже хотел по¬
дойти и спросить, где и почем продаются такие когти, как
вдруг увидел отца.
Отец, как всегда с работы, шел веселый, посвистывая и
размахивая своим бренчащим ящичком.
«Ничего, ругаться, наверное, не будет», — подумал Во¬
лодька и, подхватив ведра, со всех ног кинулся навстречу
отцу.
— За водой бегу! — еще издали крикнул он, хотя и без
того было видно, что бежит он не за пряниками и не за колес¬
ной мазью.
— А поздно ты, брат, — сказал, останавливаясь, отец.
— Да, «поздно»! — обиделся Володька. — Только что при¬
шел. Два урока лишних было.
Когда, расплескав половину воды, он вернулся домой, отец
возился на кухне, разжигал примус.
— Ну, как дела, четвероклассник? — спросил он.
Володька поставил ведра, вздохнул, потупился и скромно
ответил:
— Да так. Ничего. Пятерочку по письменному русскому
получил.
* * *
На другой день Володька опять не пошел в школу. Все утро
проторчали они с Митюхой Куниным на Конёвьем поле, вы¬
мазались, проголодались, промочили ноги. Кончилось тем, что
солдаты заметили их и прогнали да еще пригрозили отправить
куда следует.
День опять выдался непогожий, за ночь наволокло туч,
снег растаял, от вчерашней зимы ничего не осталось.
Месить на улице грязь было неинтересно. До обеда ребята
сидели у Куниных, играли в шашки, причем Володька все вре¬
мя проигрывал, сердился и кричал на Митюху, что тот портач
и не умеет играть.
Потом Митюха пообедал, оделся и ушел в школу. Надо
было уходить и Володьке, но идти ему не хотелось: на дворе
хлестал дождь, а ботинки у него и без того были насквозь
мокрые.
Болтая зазябшими ногами, он сидел на табуретке у плиты
в тесной кунинской кухне, смотрел, как Митюхина мать сти¬
рает в железном корыте белье, и рассказывал ей, что у них
в школе скарлатина, что две девочки уже померли, а один
157

мальчик, по фамилии Спичкин, вот-вот умрет, если за ним не
успеют прислать санитарный самолет, который уже вызвали
по радио из Рязани.
Митюхина мать ни одному Володькиному слову не верила,
но все-таки из вежливости прислушивалась, вздыхала и, ти¬
ская в корыте белье, жалостно приговаривала:
— О господи, страсти какие!..
Володька видел, конечно, что мешает и надоел ей, помнил,
что скоро вернется отец и что нужно еще успеть сходить за во¬
дой и за хлебом, и все-таки не уходил, сидел, пересаживался
с табурета на табурет и продолжал городить всякую небы¬
вальщину.
Наконец Митюхина мать не выдержала и спросила, не по¬
ра ли ему идти обедать. От голода у Володьки давно уже сво¬
дило челюсти, но он храбро помотал головой и ответил:
— Да нет, не хочется что-то... Я ведь, вы знаете, тетя Ню-
ша, только что перед вами целых пол-арбуза съел!..
И он завел было длинный рассказ про необыкновенный
двухпудовый арбуз, который отец его получил в премию от
самого директора, но посмотрел на Митюхину мать, вздохнул
и взялся за шапку.
Минут пять он стоял на кунинском крыльце, слушал, как
стучит дождь о железную крышу, и думал о том, какой он не¬
счастный человек: даже погреться как следует не дадут, гонят,
как собаку бездомную...
И как раз, когда он подумал об этом, в кунинский сад за¬
бежала с улицы маленькая, похожая на лисенка собака. Во¬
лодька даже испугался, когда увидел перед собой это жалкое
рыжее существо.
— А ну, пошла! — закричал он, нагибаясь и делая вид, что
берет с земли камень или палку.
Собака не испугалась, отбежала в сторону, присела и ста¬
ла ждать, что будет дальше.
Пш-шла! Кому говорят?!— еще громче закричал Во¬
лодька, сбежал с крыльца и, схватив с земли кусок кирпича,
кинулся за собакой.
Собака заметалась по саду, нашла выход и юркнула в ка¬
литку.
Володька погнался за ней, в калитке споткнулся о какую-
то доску или корень, еще больше обозлился, размахнулся кир¬
пичом—и вдруг увидел учительницу Елизавету Степановну.
sjc ijc
Учительница шла по другой стороне улицы. Когда Володь¬
ка закричал на собаку, она оглянулась. Но Володька успел
158

вовремя отскочить и спрятаться за деревом. Учительница по¬
стояла, посмотрела и пошла дальше.
«К нам идет, — подумал Володька и почувствовал, как хо¬
лодная струйка пробежала у него по спине — от затылка к
пояснице. — Ох, так и есть... За угол свернула!»
Он добежал до конца улицы и осторожно, как вор, выгля¬
нул из-за угла забора. Елизавета Степановна уже стояла у
крыльца их дома и, поставив ногу на ступеньку, счищала па¬
лочкой грязь с ботинка.
Володька смотрел на нее и чувствовал, как от страха, от
жалости к себе и от ненависти к учительнице у него пересы¬
хает горло и начинают дергаться губы.
«Тоже! — думал он. — Еще учительница называется!.. За
четыре километра по грязи притащилась ябедничать! Делать
ей больше нечего...»
И все-таки маленькая надежда на чудо еще теплилась в его
душе. А вдруг учительница почистит ботинки, постоит, отдох¬
нет и пойдет дальше?...
Но нет, чуда не получилось. Учительница дочистила ботин¬
ки, вытерла платком руки и стала подниматься на крыльцо.
На одну секундочку мелькнула где-то в закоулках Володь¬
киной головы мысль: а что, если побежать опередить учитель¬
ницу, не дать ей слова сказать, а самому первому встать и по¬
виниться во всем: дескать, да, виноват, обманул и вас, Елиза¬
вета Степановна, и тебя, батя... Поругайте меня, накажите
как полагается, а я прятаться не хочу, я не трус, я не какой-
нибудь, а пионер, советский школьник.
Конечно, так ему и следовало поступить. Но он только по¬
думал об этом, а сделать не сделал.
«Нет, — сказал он себе. — Уж теперь поздно».
В это время откуда-то из-за пожарного сарая опять выско¬
чила рыжая собачонка. Заметив, что в руке у него все еще за¬
жат грязный кирпичный огрызок, Володька размахнулся и изо
всей силы пустил этим кирпичом — да не по собаке, а себе под
ноги, по дождевой луже.
— Вот! Так и надо,— сказал он, морщась и вытирая за¬
брызганное и заляпанное грязью лицо. Потом постоял, поду¬
мал, повернулся и зашагал к мельнице.
* * *
Спешить ему было как будто и некуда теперь, а все-таки
шел он почему-то очень быстро. Только у продуктового ларь¬
ка он слегка замедлил шаги и даже приостановился на минут¬
ку— очень уж вкусно пахнуло оттуда печеным хлебом, кол¬
басой, селедками, обсыпными сахарными подушечками...
159

«Эх, жалко, кости не продал еще!» — со вздохом подумал
Володька.
Под мостом, на деревянном тычке, прилежно висела пове¬
шенная там еще утром холщовая Володькина сумка. Он де¬
ловито пощупал ее — не подмочил ли ее дождь, — потом сунул
в сумку руку и пошарил — не завалялась ли, на счастье, где-
нибудь между книгами корочка или кусок сахару?
В это время над головой у него послышался какой-то жа¬
лобный визг. Он испуганно посмотрел наверх, ничего не уви¬
дел и поспешил выбраться наружу.
На берегу, у обочины дороги, сидела и ждала его, сирот¬
ливо поскуливая, рыжая собака.
— Ведь вот подлая тварь! — рассердился Володька. —
И чего ты, скажи, пожалуйста, ко мне прилепилась?! А ну,
убирайся!..
Он опять замахнулся на собаку сумкой.
Собака отбежала в сторону и опять присела.
Володька пошел по дороге, отошел шагов двадцать и
оглянулся. Собака бежала за ним, помахивая, как ни в чем не
бывало, пушистым хвостиком.
Володька хотел еще раз закричать на нее, но в эту минуту
опять одуряюще-сладко дохнуло на него колбасой, хлебом,
копчеными селедками. Г олова у него закружилась, в животе за¬
бурчало. Не думая о том, что он делает, он подошел к ларьку,
привстал на цыпочки и тоненьким, не своим голосом сказал:
— Тетенька, у вас огрызочка какого-нибудь не найдется —
собаке?
— Какой собаке?
— А вот... песик у меня.
Толстуха-ларечница с усилиями высунулась из окошка.
Маленькая тощая собачонка сидела у Володькиных ног и,
закинув остренькую морду, уныло, без всякой надежды, смо¬
трела на колбасу, баранки и прочую снедь, висевшую над го¬
ловой продавщицы.
— Да как же тебе не стыдно, мальчик! Ты, наверное, со¬
всем не кормишь своего песика? — воскликнула продавщица.
— Да! «Кормишь»! — мрачно усмехнулся Володька.—
Разве ее накормишь, обжору!
— Ну, на, на, возьми, пожалуйста, — заторопилась лареч¬
ница, поискала в хлебных обрезках и протянула Володьке по¬
рядочную горбушку черного хлеба.
Он отошел от ларька, воровато оглянулся и, отщипывая на
ходу кусочки, стал торопливо есть. Собака молча бежала ря¬
дом, так же безнадежно заглядывая ему в лицо. Володька
почувствовал что-то вроде стыда.
160

__ Разве ее накормишь- обжору!

— На, ешь, брюхо ненасытное, — сказал он и, отломив,
кинул собаке половину хлеба.
На дворе уже сгущались сумерки. Опять заморосил скуч¬
ный осенний дождик.
«Куда ж мне идти?» — подумал Володька.
За спиной его, на мосту, затарахтела телега. Володька
сошел с дороги, пропустил ее. На телеге стояли большие би¬
доны с конопляным маслом. Знакомый федосьинский мужик,
накинув на голову рогожный мешок, боком сидел на передке,
раскуривал папиросу.
— Со школы? — крикнул он, узнав Володьку.
— А то откуда же еще? — мрачно ответил Володька.
Телега прогромыхала, оставив в воздухе сладковатый за¬
пах конопляного масла.
«На мельницу пойти, что ли?» — подумал Володька и
вспомнил, как в прошлом году они ходили сюда с учительни¬
цей на экскурсию. Ох, как давно это было! И как хорошо,
шумно, светло, весело было тогда... Они всё обсмотрели: и
где хлеб мелют, и где масло из конопляных семечек давят...
Но приятнее всего было вспомнить сейчас, как принесли им
тогда каравай хлеба, нарезали его, роздали ребятам и позво¬
лили им «макать» — окунать свежий хлеб в только что выдав¬
ленное, еще теплое, душистое, горьковато-сладкое масло...
От этих воспоминаний у Володьки даже слюнки побежали.
«Пойду... схожу, — решил он. — Может, и мне помакать
позволят».
На всякий случай он даже не стал доедать, а сунул в кар¬
ман маленькую, величиной с мизинец, корочку хлеба.
Но на мельницу его не пустили.
Оглушенный шумом, который стоял на мельничном дворе,
с трудом протиснувшись между людей, машин, подвод, бочек,
мешков и бидонов, он сунулся к проходной конторе, и здесь
его остановил старик сторож:
— Ты куда, герой?
— На мельницу, — сказал Володька.
— По какому делу? К кому?
Володьке неудобно было сказать, что он идет макать хлеб
в масло.
— Ни к кому. Так просто, — сказал он.
— А ну, поворачивай оглобли...
Володька хотел поспорить, хотел попросить как следует,
хотел даже соврать что-нибудь, но в это время над головой
его раздался хриплый окрик:
— Эй, мелюзга, с дороги!
Володька отскочил в сторону. Высокий дядя, согнувшись
162

в три погибели, тащил на спине огромный, пятипудовый куль
с мукой. Пропустив его, Володька опять было сунулся к сто¬
рожке, но тут снова кто-то заорал на него:
— Эй, пистолет, не вертись под ногами!..
И громадная бочка, выкатившись из пр-оходной, чуть не
столкнулась с Володькиным лбом.
Володька обиделся, постоял, посмотрел, плюнул и отошел
от конторки.
С полчаса он толкался без всякого дела по двору. Дождь
загнал его под навес, где сидели, дожидаясь очереди, человек
двадцать подводчиков. Володька присел на корточки и стал
слушать, о чем говорят мужики. Но оказалось, что говорят
они о вещах, не интересных ему, — о том, что лето в этом го¬
ду было отличное, что урожай собрали повсюду неплохой...
Хвалились, у кого какие достатки, много ли получают на тру¬
додень, где чего строят или думают строить.
Володьке опять захотелось есть. Он вспомнил, что в кар¬
мане у него лежит корочка, достал ее, положил в рот и, чтобы
продлить.удовольствие, стал потихоньку сосать. Какой-то уса¬
тый старик долго, внимательно смотрел на него, потом улыб¬
нулся Володьке, подмигнул и спросил:
— Скусно?
Володька смутился, покраснел и промычал:
— Ага. Вкусно.
— Конфетка небось?
— Ну, да... Буду я конфетки есть!..
— А что? Неужто не любишь?
Володька пососал корочку, прищурился, причмокнул язы¬
ком и сказал:
— Шоколад-то небось вкуснее...
Разговоры под навесом смолкли, все взгляды обратились
к Володьке.
— Это с каких же ты, суслик, доходов шоколадом пи¬
таешься?— строго спросил у него одноглазый парень с сереб¬
ряным орденом Славы на замасленной солдатской стеганке.
— А вот и с таких, — ответил Володька, неопределенно
улыбаясь. — У меня, может, доходов-то побольше, чем у вас...
— Ой ли?
— Неужели побольше?
— Ишь ты, посмотрите, миллионер какой! — раздались
насмешливые голоса.
— Позволь, позволь,—опять сказал одноглазый.Какие
же у тебя, суслик, могут быть доходы? Ты что, работаешь?
Учишься?
— Да. Учусь.
163

— Стипендию получаешь?
— Нет.
— Так откуда же у тебя деньги?
— У отца небось украл, — сказал кто-то за Володькиной
спиной.
Володька резко повернулся, и от возмущения даже голос
у него охрип.
— Да? Украл? Ох, вы!.. Подите спросите... Если хотите
знать, он мне сам намеднись полсотни подарил.
— Да ну? Это с какой же стати он полсотнями-то бро¬
сается?
— Бывает, братцы, бывает, — сказал, улыбаясь, усатый
старик. — Бывает, что отцы ребят балуют. Ну, мало ли... Пя¬
терку парень со школы принес — вот и получай награду. Вер¬
но ведь? — обратился он к Володьке.
— «Пятерку»! — презрительно поморщился Володька.—
Если отцу за каждую пятерку деньги платить, так у него не¬
бось и денег не хватит.
— А ты что же, значит, — прямо шестерками получаешь?
— Не получал, а может, еще и получу.
И чувствуя, что нелегкая уже понесла его и что остано¬
виться нет уже никакой возможности, он стал врать, какой он
замечательный ученик и как его все любят и уважают — и в
колхозе, и в школе, и в пионерском отряде. Вот задали им,
например, на днях восемь задачек. Другие ребята и восьми
не могут сделать, а он, Володька, посидел, подумал и вместо
восьми двадцать восемь решил! Учительница даже специально,
ходила в РОНО, чтобы позволили ему вместо пятерки шестер¬
ку поставить, да там не позволили: говорят, надо в Москву
писать, самому министру.
— Ох-хо-хо! — загремело под толевым навесом. — Это кто
же такой? Ты чей будешь, парень?
— Да это ж Чубатый, — раздался из темноты молодой
насмешливый голос. — Наш, федосьинский бывший... А ну,
Чубатый, давай поври там еще чего-нибудь.
— А ну его, болтуна, — перебил одноглазый парень и опять
заговорил: о том, что у них в артели строится гидростанция,
что к Новому году в домах будет свет, а на будущий год, мо¬
жет, и своя мельница и маслобойня заработают...
Володька попробовал слушать, но язык у него чесался,
ему хотелось не слушать, а говорить самому. И он стал впол¬
голоса рассказывать усатому старику, который один еще про¬
должал слушать его, какое он, Володька, нашел выгодное и
полезное дело: собирает старые кости и сдает их в утиль¬
сырье...
164

— Да, это дело доброе, — согласился старик. — Это ведь и
государству польза. И много уже собрал?
Володька сказал, что пока еще не так много: десять пудов
только. Но и то ведь неплохо: девяносто восемь рублей за¬
платили.
— Ну? — удивился старик. — Чего же так дорого?
— А у меня потому что кость особенная.
— Какая же она может быть особенная?
— Хэ! — усмехнулся Володька. — А вот вы приходите ко
мне — сами увидите...
Во дворе уже темнело. Дождь не переставая стучал по то¬
левой крыше, но людей под навесом становилось всё меньше
и меньше: то одного, то другого подводчика вызывали на
мельницу. Наконец Володька остался вдвоем с усатым стари¬
ком. Старик разложил на коленях ситцевый в черную крапин¬
ку платок, достал из-за пазухи большой рыжий огурец,
краюху домашнего деревенского хлеба и головку чесноку,
перекрестился и стал ужинать. Отворачиваясь, чтобы не
слышать раздражающего запаха чеснока и не глядеть на
соблазнительную краюху, Володька продолжал болтать вся¬
кий вздор, а сам против воли все косился на хлеб и на огурец
и с сожалением думал, что напрасно он сказал давеча про
шоколад. Теперь неудобно огурца попросить. А старик бы
дал, он добрый...
— В воскресенье батька мой в Рязань ездил, — лениво
хвалился Володька, глотая слюну и чувствуя во рту против¬
ный, кислый вкус горелой ржаной корки. — В Рязань, я го¬
ворю, батька мой ездил. Я ему денег дал... Он себе шляпу
купил, а мне — фотоаппарат и когти железные...
Старик слушал Володьку молча, похрупывая огурцом
и глядя куда-то в сторону. Но тут он перестал жевать, нахму¬
рился и посмотрел на мальчика.
— Какие когти? — сказал он.
— Ну, какие... Обыкновенные. Железные. Знаете, на кото¬
рых монтеры на столбы лазают?
— Ну, знаю. Монтеры лазают. А тебе они зачем?
— Как — зачем? Ну, мало ли... Белок можно ловить.
И, перебивая самого себя, Володька стал рассказывать,
какой он замечательный охотник, какую великолепную ли¬
сицу он подстрелил нынче осенью и какое удивительное,
трехствольное ружье видел он у своего дяди-генерала в
Москве.
Старик доел огурец, остатки хлеба и сала завернул в пла¬
ток, спрятал узелок за пазуху и поднялся.
— Н-да, — сказал он. — Ружье, говоришь? Трехствольное?
165

У генерала? Ну, ты меня извиняй. Я пойду. Лошадь надо пой¬
ти посмотреть.
И, не дослушав Володьку, он вышел из-под навеса. Во¬
лодька посмотрел ему вслед, прилег на оставленный кем-то
мучной мешок и только хотел обидеться и подумать: какой он
несчастный и одинокий человек, как вдруг старик снова за¬
глянул под навес.
— Эх, парень, парень, — сказал он, покачав головой.—
Пустой ты человек, вот что я тебе скажу...
Володька привстал на коленки и с испугом смотрел на ста¬
рика: чего это с ним?..
— Пустая ты, я говорю, личность, — повторил старик. —
Балаболка ты. В голове у тебя... знаешь...
И старый колхозник вздохнул и посмотрел на мальчика с
таким видом, словно хотел сказать: и черт не разберет, бра¬
тец, что у тебя в голове.
— А ну, дай мешок, — сказал он. — Пойду лошадь кормить.
И, выдернув из-под Володьки мешок, старик ушел.
На улице уже совсем стемнело, когда Володька вышел с
мельничного двора.
Поеживаясь, дошел он до запруды и посвистел. Никто не
откликнулся. Даже собака убежала.
«Пойду домой, — решил Володька. — Шут с ним, пускай
убивают».
И, решившись на такой подвиг, он храбро зашагал по на¬
правлению к дому.
Еще издали он увидел вещи, которые заставили его рази¬
нуть рот.
Во-первых, на улице, перед их домом, горел электрический
фонарь! Еще вчера никакого фонаря здесь не было. Ведь вче¬
ра еще монтеры только провода вешали. А сегодня на улице
было так светло, что хоть книжки читай.
Конечно, в другое время Володька порадовался бы такому
великому событию. А сейчас... Нет, уж сейчас лучше бы и не
было этого фонаря, потому что при ярком, ослепительном све¬
те его Володька увидел, что перед крыльцом их дома стоит
двухколесная черная, похожая на сундук тачка. Он сразу уга¬
дал, что это значит.
«Только этого и недоставало!» — подумал он, чувствуя, как
опять по спине его побежала электрическая струйка.
С бородатым утильщиком он столкнулся в дверях. Отец
провожал его, выпуская на крыльцо, и, почесывая затылок,
глуховатым смущенным голосом говорил:
— Уж ты извици, хозяин. Я сам понимаю. Да ведь что ж
поделаешь. Такой уж он у меня индюк уродился.
166

— Да ладно. Чего там. Бывает, — басом отвечал утиль¬
щик.— А вот он, кажись, и сам,— сказал он, увидев Володь¬
ку. — Здорово, купец!..
Володька попятился, хотел сделать вид, что не узнаёт
утильщика, поднял брови и открыл рот, чтобы спросить что-
то* но отец не дал ему слова сказать.
— Ты что же это, а? — сказал он, надвигаясь на Володь¬
ку.— Ты что ж это, я говорю, заставляешь рабочего человека
попусту ноги трепать?!
— Какие ноги? Какого человека? — удивился Володька.
— Ладно, — перебил его отец. — Комедию ломать после
будешь. Ты какие это, скажи, пожалуйста, кости выдумал
продавать?
— Ничего не понимаю. То ноги, то кости... Какие кости? —
сказал Володька, но посмотрел на отца и понял, что даром
время терять незачем, — все равно не отвертишься. — Ах, ко¬
сти,— забормотал он. —А кости... кости я...
— А ну, — сказал отец и мотнул головой в сторону двери.
Володька почему-то на цыпочках прошел в комнату и, не
раздеваясь, присел к столу. На столе лежали хлеб, нарезан¬
ная кусками селедка и луковица. Отколупнув кусок хлеба,
Володька обмакнул его в селедочный рассол и стал есть. Го¬
лова его тем временем лихорадочно работала. Наспех, тороп¬
ливо придумывал он план спасения. «Скажу, например, что
меня бандиты связали... или что я клятву дал... или что я бо¬
лен и не хочу идти товарищей заражать».
Придумать, однако, он ничего не успел. В комнату вошел
отец.
— Закусываешь? — сказал он негромко.
Володька подавился, вскочил, сдернул с головы кепку.
Отец подошел ближе и, сдерживаясь, стискивая зубы, ска¬
зал:
— Так, значит, пятерочку по письменному русскому полу¬
чил?
Володька захлопал глазами, открыл рот да так с открытым
ртом и опустился на табуретку.
— А ну, встань, когда с тобой разговаривают! — закричал
отец. — Хорош, нечего сказать!.. Все люди работают, у всех
на уме дело, а он... Ну, что ты теперь, скажи, пожалуйста, де¬
лать будешь? По нынешним временам тебя, такого, и в пасту¬
хи не возьмут... И верно, чубатый какой-то... Его учат, на него
деньги государство тратит... Учительница вон давеча наве¬
щать его приходила — думала, болен. А он, оказывается, сам
себе выходной устроил! Ты где это, я спрашиваю, таскался
два дня?
167

Володька опустил голову и забормотал что-то насчет
больного товарища, у постели которого он должен был неот¬
ступно сидеть, но отец не стал слушать его.
— Молчи! Не ври лучше, — закричал он. — Бездельник!
Пустомеля! А ну, снимай штаны сию же минуту!..
И, сдернув с гвоздя свой старый солдатский ремень, отец,
не задумываясь, выпорол Володьку.
А выпоров его, он слегка успокоился и сказал:
— Завтра с утра пойдешь в школу и извинишься перед
учительницей. Да не как-нибудь, не бал-бал-бал, а честно, от¬
кровенно, по-большевистски... Слышишь, что я говорю?
Володька слушал, конечно, но ничего не ответил. Он ле¬
жал на своей постели, уткнувшись лицом в мокрую от слез
подушку, и, отчаянно шмыгая носом, думал:
«Утоплюсь лучше, а не пойду...»
* * *
Спал Володька плохо, всю ночь видел во сне мельницу, на
которой его почему-то должны были смолоть в муку, то и дело
ворочался, всхлипывал, даже кричал несколько раз, а утром
проснулся с тяжелой, как чурбан, головой и опять первым де¬
лом подумал, что лучше утопится или даст руку себе отру¬
бить, чем пойдет извиняться к учительнице.
А за окном, как нарочно, как в насмешку над Володьки¬
ным несчастьем, празднично, по-летнему светило солнце.
Бывают в октябре и даже в начале ноября такие денечки,
когда лето, которое по календарю уже давно кончилось, вдруг
неожиданно и ненадолго возвращается на землю, как будто
проверить, все ли здесь, на земле, в порядке, не забыло ли, не
оставило ли оно здесь что-нибудь?.. На земле, конечно, все в
полном порядке: и снег уже кое-где лежал, и заморозки были,
и урожай весь собран и лежит в колхозных закромах, а солн¬
це все-таки целый день сторожем ходит по голубому чистому
небу, неярко светит, нежарко печет и золотит, красит все, что
не успело увянуть и догореть — в лесах, в садах, на пажитях
и в огородах.
Вот именно такой славный денек, Володьке на смех, и вы¬
дался сегодня.
Встал Володька мрачный, по привычке, не думая ни о чем,
проделал все, что положено ему было делать: кое-как напялил
на себя невычищенную, грязную одежду, кое-как, нехотя по¬
плескался под рукомойником, с отвращением расчесал перед
зеркалом свой кудлатый петушиный вихор, собрал учебники,
запихал в сумку кусок хлеба и несколько картошек, потом по¬
думал и сунул туда же тупой обеденный нож.
168

«Ладно, пригодится», — сказал он себе, хотя и сам не знал,
зачем ему может пригодиться тупой ножик.
Отец уже давно встал, отзавтракал и теперь работал во
дворе.
Володька хотел уйти незамеченным, не попрощавшись, но
услышал, как тюкает за окном отцовский топорик, подумал,
что, может, видятся они с отцом в последний раз, пожалел и
себя и отца и нарочно пошел напрямик через двор, а не через
крылечко.
— Ну, что? Собрался? — встретил его отец.
— Собрался, — угрюмо ответил Володька.
Отец оглядел его с головы до ног и, рассердившись, всадил
свой топор в бревно, которое подтесывал.
— Ты что, в школу идешь? — сказал он. — Или ворон пу¬
гать собрался?
Володька стоял, опустив голову, и грязным носком ботин¬
ка ковырял золотистую сосновую щепку.
— Я говорю: ты что, в мусорщики записался? А ну, иди
почистись, в порядок себя приведи... Кажется, еще в школь¬
никах пока числишься...
Володька покорно вернулся домой, почистил щеткой
штаны, поплевал на ботинки и той же щеткой почистил и бо¬
тинки.
Отец вошел в комнату, бросил в угол топор, посмотрел на
мальчика и повеселевшим голосом сказал:
— Ну, вот... Хоть на человека более или менее стал по¬
хож. Так не забудь, что я говорю... Как следует, по-солдатски,
по-большевистски: виноват, дескать, признаю свою ошибку,
извините меня... Слышишь?
— Слышу, — буркнул Володька, а сам про себя подумал:
«Ладно, дожидайся, пойду я тебе извиняться».
Подтягивая на ходу длинную лямку своей холщовой сум¬
ки, он вышел на улицу.
Солнце ослепило его. Он зажмурился и, сдерживая вздох,
невольно подумал:
«Ох, ну и денечек же!»
Хорошо, ничего не скажешь, идти в такой славный денек
в школу или из школы, с работы или на работу, если на душе
у тебя легко, если совесть твоя чиста и если все у тебя в по¬
рядке. А если на душе у тебя скребут кошки, а на совести ле¬
жит камень в полтора центнера весом — нет, лучше бы не
было ни солнца, ни ясного неба, ни воробьиного щебета. Луч¬
ше уж пусть ночь будет, и луна не светит.
«Куда ж мне идти?» — задумался Володька. И, подумав,
решил, как в сказке: «Пойду куда глаза глядят».
169

А так как глаза его глядели в это время налево, то он и
пошел налево.
И вот, не успел он сделать и двадцати шагов, как навстре¬
чу ему откуда-то из-под ворот выскочила вчерашняя рыжая
собака.
Узнав мальчика, с радостным дружелюбным лаем кину¬
лась она ему на грудь и, не успей Володька оттолкнуть ее,
она непременно лизнула бы его в щеку.
— Уйди! — закричал Володька, замахиваясь на собаку
сумкой. — Еще чего выдумала! А ну, кому говорят! Пошла
домой!
И изо всей силы он ударил собаку своей плотно набитой
сумкой.
Собака жалобно взвизгнула и юркнула в подворотню.
И тут Володька вдруг вспомнил, что у собаки никакого
дома нет, что это бродячая, безродная собака.
«Такая же, значит, как и я, безнадзорная», — подумал он
и вдруг почувствовал что-то вроде нежности к этой малень¬
кой бездомной дворняжке. Ему стало жаль ее.
— Эй... как тебя... Шарик! — позвал он.
Собака не отзывалась. Он посвистел ей. Собака высунула
из-под ворот лисью мордочку и выжидающе смотрела: де¬
скать, зачем зовешь? По-хорошему или опять драться будешь?
— За мной!.. Шарик! — крикнул Володька и пошел не
оглядываясь.
«Побежит или не побежит?» — думал он, и теперь ему
страшно хотелось, чтобы собака побежала.
Свернув за угол, он сделал несколько шагов и, не останав¬
ливаясь, оглянулся.
Собака мелкой рысцой трусила за ним, помахивая пуши¬
стым хвостиком.
— За мной! — крикнул он и хлопнул себя по ляжке.
В несколько прыжков собака догнала его, подскочила и
лизнула в руку.
— Вот дура, — сказал он, усмехаясь и вытирая руку о
штанину.
И, наверное, собака поняла, что сказал он это в шутку, без
злобы. Так же беззлобно она несколько раз тявкнула на него,
перебежала на другую сторону и лизнула Володьку в другую
руку.
— Ладно, идем. Нечего тебе, — сказал он и опять тяжело
вздохнул, потому что шел он куда глаза глядят, а очень плохо
идти куда глаза глядят, если перед глазами этими нет ника¬
кой цели.

ф * *
Ларечница уже открыла свой универмаг и развешивала
над прилавком колбасы и баранки. Проходя мимо, Володька
нарочно ускорил шаги и отвернулся. Собака же, наоборот,
оживилась, хвостик ее заюлил, и, догнав мальчика, она не¬
сколько раз заглянула ему в глаза, как бы спрашивая: «Ты
что, разве забыл? Здесь же очень вкусный хлеб дают».
— А ну ее, — сердито сказал Володька. — У нас свой хлеб
есть. Даже лучше еще.
Так же не останавливаясь, проскочил он мимо ворот мель¬
ницы, откуда в это время выезжали груженные мешками под¬
воды.
Не задерживаясь, прошел он мимо плетня яблоневого пи¬
томника, за которым дымились костры, перекликались моло¬
дые голоса и мелькали цветастые платочки работниц...
За питомником поселок кончался, начинались поля. Здесь
было еще просторнее, еще синее было небо над головой, еще
ярче блестело солнце в не подсохших с вечера лужах, звонче и
голосистее гомонили птицы в придорожных кустах.
Шарик был счастлив. Еще бы! Может быть, первый раз в
жизни сегодня этот бездомный пес гулял, а не просто бегал.
Первый раз в жизни он чувствовал рядом с собой хозяина, а
не просто человека, готового в любую минуту ударить его,
прогнать и обругать. По всему видно было, что Шарик
наслаждается. Он занимался своими собачьими делами —
носился за птицами, обнюхивал чьи-то следы на дороге, оста¬
навливался у столбиков и пеньков, а сам то и дело оглядывал¬
ся, не выпускал из виду Володьку и смотрел на него счастли¬
выми, умильными и преданными глазами.
Дорога поднималась в гору. Слева от шоссе, на склоне
пригорка, раскинулось старое, заброшенное кладбище. Сквозь
голые ветви деревьев синела колокольня деревянной кладби¬
щенской церкви, ярко алел рядом с нею, пылая на солнце, вы¬
сокий красавец клен, кружились вороны над ним.
Свернув с дороги, Володька прошел на кладбище. Минут
двадцать таскался он по колено в крапиве между могильных
холмов, читал полустертые надписи на крестах, постоял у де¬
ревянной церкви и даже попробовал отодрать доску, которой
была заколочена церковная дверь, но доски не отодрал, а
только занозил палец.
Присев в стороне, у какой-то могилки, он долго и нетороп¬
ливо выкусывал из пальца занозу. Шарик побегал, пошумел
в кустах и тоже примостился рядом. Внимательно наблюдая
за тем, что делает Володька, он в то же время смущенно косил
глаза, вздыхал и приглядывался к Володькиной сумке.
171

— Ну что? Опять есть захотел? — сказал Володька, заме¬
тив этот многозначительный взгляд.
Он расстегнул сумку и кинул собаке хлеба и картошек. По¬
пробовал он и сам поесть, но аппетита у него не было, хлеб
казался сухим, картошка — чересчур сладкой.
Когда он застегивал сумку, над головой его что-то засту¬
чало. Вздрогнув, он поднял голову. На тоненькой стройной
сосне, прилепившись к стволу ее, сидела небольшая темно-се¬
рая птичка с красным животиком и с остреньким черным хво¬
стом. Крепким долотом-клювом она деловито долбила золо¬
тисто-красную кору дерева.
Шарик вскочил, ощерился, забегал вокруг дерева, громко
залаял. Не обращая внимания на этот шум, дятел продолжал
работать.
«Как плотник все равно», — подумал Володька, неволь¬
но любуясь птицей. И вспомнил отца, который вот так же
деловито стучит своим топором, обтесывая бревно или
доску.
Ему стало скучно.
Шарик все еще лаял, бегая вокруг дерева.
— Да хватит тебе! — закричал на него Володька.
Шарик на мгновение умолк, посмотрел на мальчика и, ре¬
шив, вероятно, что тот приказывает ему лаять еще громче,
начал уже не лаять, а выть.
— А ну, пошли... — сказал Володька и, поднявшись, заша¬
гал в сторону от дерева.
Шарик сразу же замолчал, напоследок тявкнул разок —
уже не на птицу, а так, для прочистки голоса, — и побежал
за Володькой.
— Ну и дурак же ты, пес! — скучным голосом говорил ему
Володька, блуждая вместе с собакой по узеньким тропинкам
кладбища. — Ну, чего ты, скажи, пожалуйста, несознательное
животное, бренчишь? Птица, можно сказать, делом занимает¬
ся, пользу человеку приносит, червяков и микробов из дерева
извлекает, а ты — бал-бал-бал... Индюк ты, балаболка, вот
что я тебе скажу.
Собака хоть и не понимала Володьку, а все-таки бежала
за ним с пристыженным, виноватым видом.
У самого выхода с кладбища, где не было уже ни крестов,
ни деревьев и где лишь неровность почвы напоминала о том,
что когда-то и здесь были могилы, под каблуком у Володьки
что-то стукнуло. Сначала ему показалось, что это просто ка¬
мень, но, наклонившись и посмотрев, он увидел, что это не
простой камень,- а полуразвалившаяся, треснувшая пополам
надгробная плита. Присев на корточки и счистив щепкой зем-
172

лю и мелкий лишайчатый мох, которым заросли выбитые на
плите буквы, Володька с усилиями прочел:
Подъ симъ камнемъ
погребено тЪло
крестьянина дер. Федосьино
Е В С Е В 1 Я ИВАНОВИЧА
КУЗНЕЦОВА
Скончался 1877 года марта 1-аго дня.
Жит1я его было 100 лЪтъ.
— Во, гляди! — сказал Володька Шарику с таким видом,
словно это не Евсевий Кузнецов, а он сам, Володька Минаев,
дожил до ста лет и лежит под этим камнем.
«А что ж, — подумал он, — ведь и я могу дожить до такого
возраста».
И подсчитав, что сто лет ему исполнится в 2037 году, по¬
чувствовал, как закружилась у него голова. Как будто он по
воздуху пролетел эти бесконечно долгие будущие годы.
Он попробовал представить, какой будет в это время жизнь
на земле.
«Небось уж полный коммунизм к этому времени по¬
строят... Все будут счастливые, образованные... Лодырей не
будет. Всюду электричество, кино, троллейбусы...»
Будущее представлялось ему довольно смутно и неопреде¬
ленно, но он знал, что это будет хорошая, счастливая жизнь,
и дожить до нее ему очень хотелось.
«Ну и что ж, — думал он. — И доживу. Ничего особенно¬
го... А вот Шарик — этот, пожалуй, не доживет. Нет, Шарик,
ты, брат, и не надейся. Не доживешь! Да и что тебе, дармо¬
еду, делать сто лет?! Ты ж у меня индюк, балаболка. Ты от
одной скуки раньше времени околеешь».
Шарик сидел с понурым видом и пристально смотрел на
каменное надгробие, как будто тоже задумался о будущем, о
судьбе, о жизни и смерти своей.
Вдруг он вскочил, насторожился, навострил уши. Из-под
каменной плиты выбежала маленькая золотисто-серая ящери¬
ца. Сверкнув на солнце глянцевитой своей чешуйкой, она
скользнула в траву. Шарик зарычал, подскочил, кинулся во¬
рошить траву, рыть лапами землю.
— Во! Нашел себе дело, урод, — усмехнулся Володька.—
А ну, за мной! — крикнул он и, подхватив сумку, быстро за¬
шагал, а потом и побежал с пригорка вниз.
Шарик оставил ящерицу и с громким радостным лаем ки¬
нулся за ним следом.
173

* * *
Ветер свистел у Володьки в ушах, тяжелая сумка колоти¬
ла его под коленки, земля комьями вылетала из-под его ног.
— За мной, дармоед... проживем мы сотню лет! — крикнул
он, пробежал еще несколько шагов и остановился. — Ой, что
это? — сказал он, испуганно захлопав глазами. — Никак я
стихотворение сочинил? А ведь и верно — стихотворение по¬
лучилось!.. И, сам удивляясь таланту, который он в себе от¬
крыл, он стал на ходу быстро бормотать: — Жил на свете...
жил на свете дармоед... Прожил он уже... Прожил ровно он
сто лет... Жил на свете дармоед, прожил ровно он сто лет...
Дальше неполучалось, как ни старался Володька.
«Ничего, и так сойдет, — решил он. — Прочту ребятам, так
небось не поверят. Скажут — у Пушкина списал...»
Но тут он вспомнил, что ребят он уже не увидит больше,
и опять ему стало скучно.
А дорога снова бежала в гору. Высоко поднялось и солн¬
це, было почти жарко. По-летнему кричали птицы в кустах.
По-летнему стрекотали кузнечики. Знойно и тоже совсем по-
летнему жужжал высоко в небе самолет.
На склоне пригорка дорога развилкой разбегалась на сто¬
роны. Внизу без конца и без края лежали федосьинские поля.
Сухо блестела на солнце вспаханная земля, ярко, зеркально
сверкала голубая лента речки Тумахи, а за ней, на том бере¬
гу, виднелись постройки Федосьина: приземистый куличик
бывшей федосьинской церкви, серебристые толстые столбы
силосных башен, голубое здание школы и кирпичный домик
учительницы рядом с нею.
На школьном дворе было пусто.
«Небось еще на большую переменку не звонили», — поду¬
мал Володька, посмотрев на солнце. И, прищурившись, он не¬
вольно представил себе свой (теперь уже не свой, а «бывший
свой») четвертый класс. Вон там, за этими тремя окнами, в
одном из которых поблескивает на солнце открытая форточ¬
ка, сидят сейчас его товарищи. Кто-нибудь стоит у доски, пи¬
шет мелом... Или учительница диктовку делает, а ребята
склонились над партами, сопят, скрипят перьями...
Уютно, по-домашнему жужжит под потолком осенняя му¬
ха. Ласково смотрит со стены широколицый дедушка Крылов.
Пахнет чернилами, мелом. Свежий осенний ветерок шелестит
белыми бумажными занавесками на окнах.
Представил Володька и свое, первое от окошка место, пу¬
стое, никем не занятое сейчас. Представил свою парту с выре¬
занными на крышке буквами «В. М.» и с полустертой, старой,
неизвестно кем и когда сделанной надписью «Смерть фашиз¬
174

му!». Вспомнилось ему все это, и тяжелый вздох чуть не вы¬
рвался из его груди. Но тут же он устыдился своей слабости
и вслух громко сказал:
— Действительно!.. Очень интересно в такой день за
книжками сидеть!..
И, кликнув собаку, он повернулся и пошел налево, по той
дороге, которая вела из Федосьина в лес.
Навстречу ему из леса ехали подводы с дровами. Баба на
последнем возу улыбнулась Володьке и спросила:
— Что рано так из школы?
Володька нахмурился, сжал зубы и ничего не ответил.
— Глухой, что ли? — оглянувшись, крикнула баба.
«Пусть, — подумал Володька. — Пусть и она издевается.
Пусть глухим называет».
В лесу было холодно, пасмурно, пахло сыростью, прелым
листом. Кое-где еще лежал снег, а из-под снега выглядывали
зеленые листики земляники с жухлыми, посиневшими от хо¬
лода ягодами, ярко алели на снегу крупные гроздья брусники,
никли побитые морозом синие сыроежки, тесно жались в кучи
розовые лисички.
Под кустом гонобобеля Володька нашел огромный белый
гриб, мягкотелый, расплывшийся, но почти не червивый. Ми¬
нут десять он таскал его в руке, потом вспомнил, что показать
гриб некому, и, рассердившись, кинул его, разбил о толстое
дерево.
По заброшенной лесной дороге вышел он в какое-то незна¬
комое ему место. На опушке он долго смотрел, как учат во¬
роны летать своих птенцов. Малыши летали неловко, не во¬
время и неуклюже взмахивали крыльями, большие терпеливо
показывали им, и с каждым разом воронята слетали с дерева
всё лучше, увереннее, красивее. Кажется, даже Шарику по¬
нравилось, как они летают, потому что он перестал лаять, си¬
дел и с интересом смотрел.
Свернув с дороги, Володька прошел обобранным карто¬
фельным полем, вышел к какому-то ручью, напился вместе с
Шариком холодной ключевой воды и, перейдя по камушкам
ручей, задумался, куда идти дальше...
Где-то в стороне, за кустами, пыхтел трактор. Володька
пошел на этот звук, но, чем дальше он шел, тем дальше ухо¬
дил и трактор. Володька останавливался, прислушивался. Ему
казалось, что трактор совсем рядом — вот здесь, за этим ку¬
стом или за этим холмиком. Он продирался сквозь кусты, под¬
нимался на холмик, — трактора и тут не было. А мощный
двигатель его продолжал хлопотливо постукивать где-то со¬
всем близко.
175

«Что он, заколдованный, что ли?» — думал Володька.
Кончилось тем, что он забрел куда-то в низину, промочил
ноги и должен был свернуть в сторону.
В небольшой березовой роще паслось колхозное стадо.
В стороне, под деревом, лежал и читал книжку незнакомый
Володьке мальчик-пастух в брезентовом балахоне и в лет-
чицкой, с голубым околышем фуражке.
Шарик погнался за коровой, залаял. Пастух оторвался от
книги, поднял голову и, защищаясь рукой от солнца, внима¬
тельно смотрел на Шарика и на Володьку.
— Эй, пионер, сколько время сейчас, не знаешь? — крик¬
нул он.
— Не знаю, — буркнул Володька. — Потом подумал и, не¬
известно зачем, сказал: — Пять без четверти.
— Ты что, сбрендил? — засмеялся пастух.
— Это кто сбрендил? — сказал Володька, сжимая кулаки.
«Дать ему, что ли?» — подумал он. Но посмотрел, увидел
в руке у пастуха длинный веревочный кнут и решил не связы¬
ваться.
— А ну, пошли, Шарик! — крикнул он и, оглянувшись, по¬
дарил пастушонка на прощание уничтожающим взглядом.
«Тоже! — думал он, еще не остыв от негодования. — Ле¬
жит, почитывает... Юрисконсульт какой! А общественное ста¬
до, между прочим, без присмотра гуляет. В болото корова
залезет — вот тебе и сбрендил!»
Не удержавшись, он еще раз оглянулся. Пастух уже ле¬
жал под деревом и, уткнувшись носом в книгу, читал.
И вдруг Володька почувствовал острую зависть к этому
веселому парню. Лежит. Читает. Все у него в порядке.
Полезным делом занимается — общественных коров над¬
зирает.
«А меня, по нынешним временам, и в пастухи не возь¬
мут», — подумал Володька, вспомнив вчерашние слова отца.
Подбежал к нему Шарик, присел, завилял хвостом и, слов¬
но сочувствуя мальчику, жалобно заскулил.
— А ну тебя! — рассердился Володька.
Шарик вздохнул и побежал дальше.
Опять перед ними журчал ручей. Опять они пили студеную
воду. Опять — Володька по камешкам, а Шарик прямо по во¬
де — перешли ручей.
В лесу Володька поел брусники и гонобобеля. На солнеч¬
ной полянке начал было собирать цветы — бледные, поникшие
ромашки с ярко-желтыми сердцевинками, сморщенные коло¬
кольчики, выцветшие лиловатые васильки... Потом вспомнил,
что цветы девать некуда, и бросил их.
176

Опять они вышли на проезжую дорогу.
Навстречу шли две женщины. Одна из них вела за руку
маленькую девочку, бледненькую, больную наверное, с забин¬
тованной головой.
Шарик побежал, залаял. Девочка испугалась, заплакала,
ухватилась за материну юбку.
— Не бойся, не кусит! — крикнул Володька. И басом, по-
хозяйски закричал на собаку: — Шар, на место!
Догнав Шарика, он схватил его за шкирку, пригнул к
земле.
— Проходи, не бойся, — покровительственно сказал он де¬
вочке.
Семеня маленькими быстрыми ножками, девочка испуган¬
но выглядывала из-за юбки матери.
— Смотри, какой мальчик умненький, — успокаивала ее
женщина. — Вон он какой храбрый, ничего не боится!
«Да, храбрый, — подумал Володька. — Трус я, а не храб¬
рый».
И сам удивился, как это ему пришла в голову такая
мысль.
Стараясь не думать об этом, он пошел дальше, сделал еще
несколько шагов, поднял голову и еще больше удивился, сно¬
ва увидев перед собой колокольню, трубы и крыши Фе¬
досьина.
«Что за шут?! — подумал он, останавливаясь. — Шел в
другую сторону, а пришел опять к Федосьину! Черти меня, что
ли, за нос водят?»
Узнал он и дорогу, по которой сейчас шел. Именно по этой
дороге бегал он каждый день из совхоза в школу. Вот мостик,
сразу же за мостиком будут столбик и березка, а у столбика
и у березки выходит на дорогу тропинка, которая на целых
четыре минуты сокращает путь в школу.
Выгнув кренделем хвост, Шарик бежал далеко впереди,
поминутно останавливаясь и оглядываясь, как будто звал
мальчика за собой. Вот он перебежал мостик, остановился у
столбика, понюхал что-то и, не задерживаясь, свернул на тро¬
пинку.
«Что это? — удивился Володька.—Никак, он меня в школу
зовет! — И вдруг понял: — Так ведь он же, дурак, по моим
следам бежит!.. Ну, ясно! Ведь все-таки как-никак я полтора
года по этой дорожке бегал. Наверное, раз тыщу отмахал ту¬
да и обратно...»
— Шар! Назад! —закричал Володька.
Шарик на бегу повернул голову, что-то протявкал и побе¬
жал дальше — к Федосьину.
7 Библиотека пионера, том VI 177

— Назад! Кому говорят? — разозлился Володька и, под¬
хватив сумку, кинулся за собакой.
С радостным визгом Шарик пустился бежать еще шибче.
— Ну и беги, дурак, — сказал, запыхавшись и останавли¬
ваясь, Володька. — Кланяйся там... Скажи, Индиан Чубатый
велел привет передавать...
Ну тут что-то кольнуло его. Как, подумалось ему, неужто
и в самом деле он никогда больше не увидит ни Федосьина,
ни школы, ни товарищей своих? Никогда не сядет за парту,
не станет у доски, не возьмет мел в руку?.. Не выбежит в пе¬
ременку во двор, не погоняет с товарищами в футбол, не по¬
дерется даже ни с кем?
«А что? — подумал он. — Сходить, разве, что ли, для смеха
последний разок? Приду, скажу: до свиданьица, так и так, по¬
прощаться пришел, в Москву уезжаю, в Нахимовское... Вот
небось Елизавета-то Степановна нос вытянет!»
Шарик сидел и ждал Володьку на мостике через Тумаху.
Володька хотел разбранить его за непослушание, но у Шари¬
ка был такой усталый и такой довольный вид, что Володька
не стал его ругать, а только сказал:
— Погоди, бродяга, в другой раз я тебя на веревке буду
водить. Избаловался, крокодил!..
В Федосьино Володька пришел как раз в полдень, когда в
школе была большая перемена.
Во дворе и на улице бегали и возились ребята. Увидев Ша¬
рика, девочки завизжали и кинулись врассыпную.
Кто-то закричал:
— Ребята! Ура! Индиан пришел!
Ни с кем не здороваясь, Володька прошел через толпу ре¬
бят и остановился у школьного крыльца.
Все смотрели на него.
— Минаев, ты почему это столько долго в школу не хо¬
дил? — спросил у него третьеклассник Спичкин.
Володька посмотрел через голову Спичкина, прищурился и
лениво ответил:
— Значит, уж не твоего, братец, ума дело, почему не хо¬
дил. Учительница здесь?
— Елизавета Степановна? Здесь. А тебе зачем?
— Так просто. Насчет погоды зашел поговорить.
И, сунув руки в карманы, заложив ногу за ногу, Володька
прислонился к столбику крыльца и засвистел что-то сквозь
зубы.
.'«Эх, жалко, папиросочки нет, закурить бы», — подумал он,
представляя себя со стороны и любуясь собственным герой¬
ством.
178

В это время со двора на улицу вышла Елизавета Степа¬
новна. Увидев Володьку, она удивилась, подняла брови и.
сказала:
— А это кто такой? Ах, это Минаев пришел? Тебе что
здесь надо, голубчик?
Не вынимая рук из карманов, Володька попробовал сде¬
лать презрительное и независимое лицо, хотел сказать, что
ему ничего не нужно, просто пришел с ребятами попрощаться,
но, пока он изображал на лице презрительное выражение,
прошла, наверное, целая минута.
— Я тебя спрашиваю: зачем ты сюда пришел? — громче
и строже повторила учительница.
И Володька, неожиданно для самого себя, жиденьким, жа¬
лобным, дребезжащим голосом ответил:
— Ни за чем. Так просто... Посмотреть.
— Что посмотреть? Тебе смотреть здесь абсолютно нечего.
Можешь идти домой.
— Как?! Почему домой? Зачем домой?
И тут Володька с ужасом понял, что все, о чем он только
что думал и чего опасался, — все это не шутки, не пустые сло¬
ва, что он действительно никогда, никогда больше не войдет
в свой четвертый класс, не увидит своей парты, не посмеет да¬
же назвать себя школьником. Он опустил голову, и глаза его,
заволакиваясь слезами, забегали по земле, уставились на ка¬
мешек, похожий на собачью голову, перескочили на елочку
тракторного следа, задержались на секунду на собственных,
Володькиных, грязных башмаках и наконец остановились на
ботинках учительницы. Это были простенькие, старые, стоп¬
танные, много раз латанные и тщательно начищенные гута¬
лином баретки. И тут Володька вдруг вспомнил, как шла
третьего дня учительница под дождем по поселковой улице,
когда он с камнем в руке стоял за деревом у калитки кунин-
ского сада.
«Вот в этих бареточках... четыре километра по грязи тащи¬
лась... из-за моей дурости», — подумал он, и голос его задро¬
жал, когда он воскликнул:
— Елизавета Степановна!..
— Постой, — остановила его учительница. — Ты с кем раз¬
говариваешь?
— Я? Я с вами разговариваю.
— А почему же ты, скажи, пожалуйста, стоишь в шапке,
когда обращаешься к своей учительнице?
Володька сдернул с головы кепку и, захлебываясь, не сты¬
дясь своих слез, не стыдясь товарищей и тех слов, которые са¬
ми собой слетали сейчас с его языка, заговорил:
179

— Елизавета Степановна... Уважаемая... Пожалуйста!
Простите меня... Я лодырь. Я виноватый во всем. Я... честно,
по-большевистски... Я никогда, вот увидите, никогда больше,
никогда не буду...
Ребята толпились вокруг и смотрели. Учительница тоже
внимательно смотрела на Володьку, слушала и молчала.
— Ты правду говоришь, Минаев? — спросила она на¬
конец.
Володька хотел сказать: «Да, правду», но покраснел, опу¬
стил еще ниже голову и, грустно усмехнувшись, сказал:
— Ведь все равно вы мне не поверите.
— Не знйю, — улыбнулась учительница, — может быть, и
поверю.
На школьном дворике зазвенел звонок.
— А ну, ребята, по классам! — крикнула Елизавета Степа¬
новна. И, повернувшись к Володьке, сказала: — Можешь и ты
идти, Минаев.
— Куда? — испугался Володька.
— Ну, как же ты думаешь: куда? В свой класс, на свое
место, к своим делам и обязанностям. Ты понял меня?
От радости у Володьки перехватило дыхание. Он быстро
надел кепку, так же быстро сорвал ее с головы и неизвестно
зачем опять нахлобучил ее на свою чубатую голову.
— Есть, Елизавета Степановна! — воскликнул он. — По¬
нял, Елизавета Степановна!.. Спасибо, Елизавета Степа¬
новна!..
И, подхватив свою сумку, он вместе с остальными ребята¬
ми побежал к воротам. Шарик, который до тех пор не подавал
никаких признаков жизни, вдруг отчаянно залаял и тоже ри¬
нулся в кучу малу. Поднялся визг. За спиной у себя Володька
услышал сердитый окрик Елизаветы Степановны:
— Ребята! Постойте! Что за безобразие?! Это чья собака?
«Ну, попадет сейчас, — подумал Володька. — Скажу, что
не моя, что просто привязалась неизвестно откуда...»
— Я спрашиваю: это чья собака? — повторила учитель¬
ница.
— Это... это моя, Елизавета Степановна, — сказал Во¬
лодька.
— Твоя? — удивилась учительница. — Что-то я не помню,
чтобы у вас в доме была собака. Давно она у тебя?
Володька хотел уже по привычке соврать, хотел сказать,
что собаку ему привез из Германии, еще щенком, дядя его,
генерал-лейтенант, и что он, Володька, сам вырастил и воспи¬
тал ее, но вместо этого, ю удивлению своему, и, может быть,
первый раз в жизни он сказал правду.
180

— Нет, — сказал он. — Не очень давно. В общем, с сего¬
дня только... — И, заметив, что учительница все еще сердится,
он торопливо добавил: — Ничего, Елизавета Степановна!.. Вы
не бойтесь. Я в школу ее не пущу. Она посидит подождет. Она
у меня, вы знаете, умная!
Через пять минут Володька уже сидел в классе, на своем
старом месте, за четвертой от учительского стола партой, на
черной полированной доске которой по-прежнему желтели
знакомые буквы «В. М.» и отливала всеми цветами радуги
чернильная лиловая надпись: «Смерть фашизму!»
В классе было тихо. В открытую форточку над Володьки¬
ной головой дул осенний ветерок. Шевелилась фестончатая
бумажная занавеска. И в тишине тонким басом гудела под
потолком последняя осенняя муха.
Учительница делала диктовку. Володька писал, торопился,
от хорошего настроения ставил где надо и не надо запятые,
а сам то и дело косил глаза и поглядывал за окно, где в па¬
лисаднике, под облетевшим тополем, сидел и ждал его Ша¬
рик.
На морде собаки было написано счастье.
«Уж очень ты, брат, щуплая, — по-хозяйски озабоченно
думал Володька. — Ничего... ладно... откормим постепенно».
А учительница ходила по классу, останавливалась, смот¬
рела на потолок, как будто читая там что-то, и, постукивая
карандашом по тетрадке, негромко и с удовольствием выго¬
варивала:
— Роняет лес багряный свой убор... Роняет лес...

ТРУС
Дело было в Крыму. Один приезжий мальчик пошел на
море ловить удочкой рыбу. А там был очень высокий, крутой,
скользкий берег. Мальчик начал спускаться, потом посмотрел
вниз, увидел под собой огромные острые камни и испугался.
Остановился и с места не может сдвинуться. Ни назад, ни
вниз. Вцепился в какой-то колючий кустик, сидит на корточ¬
ках и дышать боится.
А внизу, в море, в это время колхозник-рыбак ловил рыбу.
И с ним в лодке была девочка, его дочка. Она все видела и
поняла, что мальчик трусит. Она стала смеяться и показывать
на него пальцем.
Мальчику было стыдно, но он ничего не мог с собой сде¬
лать. Он только стал притворяться, будто сидит просто так
и будто ему очень жарко. Он даже снял шляпу и стал ею ма¬
хать около своего носа.
Вдруг подул ветер, вырвал у мальчика из рук удочку и
бросил ее вниз.
Мальчику было жаль удочки, он попробовал ползти вниз,
но опять у него ничего не вышло.
182

А девочка все это видела. Она сказала отцу, тот посмот¬
рел наверх и что-то сказал ей.
Вдруг девочка спрыгнула в воду и зашагала к берегу. Взя¬
ла удочку и пошла обратно к лодке.
Мальчик так рассердился, что забыл все на свете, и ку¬
барем покатился вниз.
— Эй! Отдавай! Это моя удочка! — закричал он и схватил
девочку за руку.
— На, возьми, пожалуйста, — сказала девочка. — Мне
твоя удочка не нужна. Я нарочно ее взяла, чтобы ты слез
вниз.
Мальчик удивился и говорит:
— А ты почем знала, что я слезу?
— А это мне папа сказал. Он говорит: «Если трус, то, на¬
верно, и жадина».

ЧЕСТНОЕ СЛОВО
Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут это¬
го маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама.
В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо.
Я только помню, что нос у него был в веснушках и что шта¬
нишки у него были коротенькие и держались не на ремешке,
а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи
и застегиваются где-то на животе.
Как-то летом я зашел в садик — я не знаю, как он назы¬
вается,— на Васильевском острове, около белой церкви. Была
у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не
заметил, как наступил вечер.
Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем
трудно, я захлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.
Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за
деревьями звенел колокольчик сторожа.
Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я
остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за ку¬
стами, кто-то плачет.
Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте не¬
большой каменный домик, какие бывают во всех городских
садах: какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял
маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову,
громко и безутешно плакал.
184

Я подошел и окликнул его:
— Эй, что с тобой, мальчик?
Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голо¬
ву, посмотрел на меня и сказал:
— Ничего.
— Как это — ничего? Тебя кто обидел?
— Никто.
— Так чего ж ты плачешь?
Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех
слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.
— Давай, пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно,
уже сад закрывается.
И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно
отдернул руку и сказал:
— Не могу.
— Что не можешь?
— Идти не могу.
— Как? Почему? Что с тобой?
— Ничего, — сказал мальчик.
— Ты что, нездоров?
— Нет, — сказал он, — здоров.
— Так почему ж ты идти не можешь?
— Я часовой, — сказал он.
— Как — часовой? Какой часовой?
— Ну, что вы, не понимаете? Мы играем.
— Да с кем же ты играешь?
Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:
— Не знаю.
Тут я, признаться, подумал, что, наверное, мальчик все-
таки болен и что у него голова не в порядке.
— Послушай, —сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же
это так? Играешь и не знаешь с кем?
— Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке си¬
дел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хо¬
чешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне
говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик — он маршал
был... Он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой
склад — в этой будке. А ты будешь часовой... Стой здесь, пока
я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай
честное слово, что не уйдешь».
— Ну?
— Ну, я и сказал: «Честное слово, не уйду».
— Ну и что?
— Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.
— Так,—улыбнулся я.—А давно они тебя сюда поставили?
185

— Еще светло было.
— Так где же они?
Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:
— Я думаю, они ушли.
— Как — ушли?
— Забыли.
— Так чего ж ты тогда стоишь?
— Я честное слово сказал...
Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал,
что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав.
Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случи¬
лось,— хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.
— Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же
ты будешь делать?
— Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.
Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог
сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые по¬
ставили его на караул, взяли с него честное слово, а сами убе¬
жали домой? Да где же их сейчас найдешь, этих мальчишек?..
Они уж небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.
А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось...
— Ты, наверное, есть хочешь? — спросил я у него.
— Да, — сказал он, — хочу.
— Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой по¬
ужинай, а я пока за тебя постою тут.
— Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?
— Почему же нельзя?
— Вы же не военный.
Я почесал затылок и сказал:
— Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя
снять с караула. Это может сделать только военный, только
начальник...
И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я по¬
думал, что если освободить мальчика от честного слова, снять
его с караула может только военный, так в чем же дело? На¬
до, значит, идти искать военного.
Я ничего не сказал мальчику, только предупредил: «Подо¬
жди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу...
Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в
самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой коло¬
кольчик.
Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо ка-
кой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но,
как назло, ни один военный не показывался на улице.
Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то
186

черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные мо¬
ряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а маль¬
чишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в
очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и желез¬
нодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту
минуту ни к чему.
Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как
вдруг увидел за углом, на трамвайной остановке, защитную
командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем.
Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обра¬
довался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке.
И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит
трамвай и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с
остальной публикой собирается протискиваться в вагон. За¬
пыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:
— Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ
майор!
Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:
— В чем дело?
— Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около
каменной будки, на часах стоит мальчик... Он не может уйти,
он дал честное слово... Он очень маленький... Он плачет...
Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испу¬
гом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня го¬
лова не в порядке.
— При чем же тут я? — сказал он.
Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.
Но, когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело,
он не стал раздумывать и сразу сказал:
— Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не ска¬
зали?
Когда мы подошли к саду, сторож каю раз вешал на во¬
ротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, ска¬
зал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором по¬
бежали в глубину сада.
В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик
стоял на том же месте, где я его оставил, и опять, но на этот
раз очень тихо, плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, да¬
же вскрикнул от радости, а я сказал:
— Ну, вот, я привел начальника.
Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вы¬
тянулся и стал на несколько сантиметров выше.
— Товарищ караульный, — сказал ему командир. — Какое
вы носите звание?
— Я сержант, — сказал мальчик.
187

— Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам
пост.
Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:
— А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звез¬
дочек...
— Я майор, — сказал командир.
И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку
своей серенькой кепки и сказал:
— Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.
И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не вы¬
держали и расхохотались.
И мальчик* тоже весело и с облегчением засмеялся.
Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопну¬
ли ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.
Майор протянул мальчику руку.
— Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя
выйдет настоящий воин. До свидания.
Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свидания».
А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять под¬
ходит его трамвай, побежал к остановке.
Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.
— Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.
— Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик'.
Я посмотрел на. его маленький веснушчатый нос и поду¬
мал, что ему действительно нечего бояться. Мальчик, у кото¬
рого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается
темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более
страшных вещей.
А когда он вырастет... Еще неизвестно, кем он будет, ко¬
гда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это
будет настоящий человек.
Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познако¬
мился с этим мальчиком.
И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

М. СЛУЦКИС
ДОБРЫЙ
ДОМ
Повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
1
Первым о прибытии новичков узнал Дзикас-мичуринец.
Ведь Дзикас не просто какой-нибудь любитель-огородник, вы¬
ращивающий на чахлой грядке несколько морковинок, под¬
солнух да капусту, а мичуринец высокого полета, человек с
богатой фантазией. Воображение Дзикаса занимали и птицы
в небе, и всевозможные букашки, которые копошатся в дре¬
весной коре, и юркие рыбы в прозрачной речной глубине —
словом, все, что шевелится, ныряет, дышит. Все новое, неви¬
данное, неизученное.
А произошло это вот как.
Под вечер Дзикас-мичуринец, не говоря никому ни слова,
собрался на большую реку, что несет свои воды в неведомую
даль. Опасаясь, как бы его не заметили, он шел не дорогой,
191

а пробирался огородами и садами. Кирпичный завод с высо¬
ченной черной трубой он обошел с особой осторожностью.
Заводские рабочие проявляли большой интерес к детдому.
Застав кого-нибудь из воспитанников, у глиняной ямы или у
навеса, под которым сохли аккуратно сложенные еще мягкие
кирпичи, они всё допытывались, сытно ли кормят ребят, не
бьют ли, какие стихотворения детдомовцы знают наизусть.
Дзикас-мичуринец целыми днями занимался изучением
природы, и у него совсем не было времени зазубривать стихи.
Да еще летом!
Проникая в тайны природы, он однажды нечаянно попал
в огород технолога этого самого кирпичного завода. На одной
грядке, возле забора, Дзикас обнаружил неизвестное расте¬
ние. На его зеленых листьях, точно на ладонях, белела какая-
то кашица. Дзикас видел, как женщины на базаре продают
масло, завернутое в листья лопуха. Не масло ли это? Надо бы
попробовать. Так он всегда поступает. «Масло», однако, ока¬
залось очень невкусным, а стало быть, с научной точки зре¬
ния оно не представляло никакого интереса. Лишь впослед¬
ствии Дзикас выяснил, что это была цветная капуста.
Нет, у мичуринца не было ни малейшего желания повстре¬
чаться с технологом.
На этот раз Дзикас совершенно секретно направлялся на
ловлю раков.
Он родился и рос в городе, где раки, сколько ему ни дово¬
дилось их видеть, всегда были красные, как огонь. Стоило за¬
глянуть в прикрытую тряпицей корзину на базаре или осто¬
рожно приоткрыть дверь пивной, и можно было увидеть их
целые кучи. И ни одного белого, синего или зеленого рака —
все красные и только вареные. А ног сколько, а клешни ка¬
кие! И не шевелятся, не копошатся!
Ребята рассказывали, что в реке раки темно-зеленые и пя¬
тятся задом.
...Ветра не было, река текла спокойно, мелкие волны с ти¬
хим плеском набегали на отмель. С противоположного берега,
пологого и лесистого, поднимался туман.
Дзикас бродил подле самого бережка, где еще было видно
дно и едва колыхалась нагретая солнцем вода.
Стояла тишина, только в траве стрекотали кузнечики.
Вдруг что-то холодное ткнулось в ногу Дзикаса. Мелькнул
красный плавник. Мальчик вздрогнул. Не рак ли это норовит
ущипнуть его своими клешнями? Поборов испуг, Дзикас засу¬
чил штаны и попытался войти в воду поглубже, но одна шта¬
192

нина спустилась и намокла. С каждым шагом вода угрожаю¬
ще темнела.
Пятясь от этой страшной темной глубины — как бы не за¬
тянула!— Дзикас снова очутился на отмели.
Говорят, раки водятся под камнями. А здесь, в реке, как
назло, камней и в помине нет. Будь тут хоть один камешек,
уж Дзикас сумел бы выковырнуть рака, пускай у того хоть
сотня клешней!
Вместе с туманом, скользившим по воде, издалека при¬
плыл протяжный гудок: у-у-у-у!..
Дзикасу очень хотелось, чтобы этот звук означал что-ни¬
будь необычайное. Ну, скажем,, рассекая своим могучим хво¬
стом реку, мимо проплывает кит. Почему это киты водятся
только в морях и океанах?..
У-у-у-у! — доносится еще протяжнее и громче. Оттуда, где
река, казалось, кончается, упираясь в зеленые луга, прибли¬
жался пароход. Да, пароход. Белый пароход, настоящий па¬
роход!
Дзикас уже забыл о том, что где-то на белом свете в да¬
леких океанах бездонную пучину бороздят киты. Посередине
реки он видит большой пароход, шлепающий колесами по во¬
де. На белом борту чернеют неразборчивые издали буквы. Из
трубы густыми клубами валит дым, а над самой водой светят¬
ся круглые окошки, и кажется, вот-вот их затопит водой и они
погаснут. На палубе толпится народ.
Дзикас подскочил на месте и, помахав рукой, во все горло
закричал:
— Валё!1
Грохот машин, сотрясавший корпус парохода, затих, вода
у самого его носа вспенилась. Как бы призадумавшись, плыть
ли дальше или оставаться здесь, пароход остановился и затем
медленно начал сворачивать к берегу.
Послышалась отрывистая команда. Так же отрывисто на
нее отозвалось несколько голосов, и Дзикас внезапно увидел,
что от борта отчалила лодка. Весла поднялись и тотчас же
дружно погрузились в воду.
Лодка приближалась. Дзикас пятился назад. Ноги, каза¬
лось, вот-вот унесут его отсюда на крутой берег, однако острое
любопытство боролось в нем со страхом и малодушием. Мол¬
ниеносно он перебрал в уме все возможности: капитан при¬
казал проучить его за дерзкое «валё»; на пароходе не хватило
топлива; кто-то собирается высадить на берег шпионов, за¬
сланных врагом.
'Валё (литовск.) —Ура!
193

Постойте-ка, да ведь в лодке ребята!
Ребят Дзикас разглядел раньше, чем нос лодки шур¬
ша врезался в песок. Ребята! И знакомый дяденька в шляпе.
А не инспектор ли это районо? Он ведь и Дзикаса привез
в Веверселяйский детдом. Только не на пароходе, а на ло¬
шадях.
Дзикас хорошо помнит, как одна лошадь всю дорогу раз¬
махивала перед его глазами хвостом, связанным в толстый
жгут; сиденье все время кренилось на один бок; инспектор
расселся во всю его ширину, а Дзикас едва держался на са¬
мом краешке...
Гребцы, оказывается, одеты совсем не по-матросски.
Ребята, конечно, новички. Сразу видать, из какого они те¬
ста! Один большой, как новый председатель детсовета йонас
Дегутис, другой совсем крохотный, в нахлобученной на глаза
шапке и с узелком в руках. Дзикасу стало даже чуть-чуть
досадно, что пароход остановился не из-за него, что вместо
шпионов в лодке восседает с портфелем на коленях инспектор
районо. Ну что ж, зато пароход привез новичков, и Дзикас
первый узнал об этом! Новички в детдоме — это всегда целое
событие. Было бы неплохо перекинуться с ними одним-другим
словечком, узнать, откуда они, кто такие. Но это опасно: влип¬
нешь, чего доброго. Инспектор еще нажалуется, что Дзикас
шатался без разрешения по берегу, хотя он вовсе и не шатал¬
ся, а ловил раков.
Пароход .поплыл дальше — с вырывающимися из трубы
искрами, со светящимися окошками, с подвешенной на корме
лодкой и с капитаном в стеклянной будке.
Далеко впереди, точно волчий глаз, мерцал красный огонек
бакена.
Дзикас со всех ног помчался к детдому.
2
Ужин был в самом разгаре.
В столовой — длинной комнате со множеством окон под
самым потолком — громко стучали ложки, ребята шмыгали
носами, а в воздухе стоял аппетитный запах. Старшие усердно
опустошали большие тарелки, малыши — «дошколята», как
они сами себя называли, — тарелки поменьше, но ни те, ни
другие не отставали друг от друга.
Дежурный по кухне Коля Чукаев носился из столовой в
кухню, из кухни — в столовую с оттягивавшим руку ведром.
С поварихой Аполлонией, которую все звали тетушкой Палё-
194

не, он отлично уживался, и тарелки ребят во время его дежур¬
ства наполнялись по нескольку раз.
— А чтоб вам пусто было!.. Вот обжоры! — бормотал он
себе под нос, переставляя с места на место полведра густого
молочного супа.
Колин помощник, Казис Бейнорюс, прозванный Поваром
за его пристрастие к кухонной работе и частым дежурствам
в столовой, ловко орудовал половником.
— Куда нос суешь? — строго окликнул он широкогрудого
и длинноносого Пятраса Каркаускаса.— Третий раз уже тебе
доливаю!
— Еще капельку! Ну налей, все уже добавку получили,—
приставал Каркаускас.— Вон сколько еще осталось на до¬
нышке!
— Хлеб ешь! Краюху, как доброму пахарю, тебе откроил!
— Тише, ребята! — время от времени останавливала их
воспитательница Эльзе Банёните.
На кирпичном заводе сегодня танцы, и она с нетерпением
дожидалась окончания своего дежурства.
За столом Пятрас до хлеба с маслом и не дотронется. За¬
то в спальне, когда все улягутся, он с наслаждением начнет
уписывать бутерброд. Другому и крошки не даст, сам будет
жевать целый час, суя в рот по маленькому кусочку.
— Хоть ложечку еще!
Каркаускас умоляюще уставился своими телячьими гла¬
зами на Казиса, но тот тверд как кремень. Каркаускаса и слу¬
шать не хочет, а все подливает и подливает дошколятам в их
вылизанные тарелки. Малыши, все стриженые, в бархатных
курточках, болтают под столом ногами, не достающими до
пола. Мелькают латунные пряжки на красных башмачках, за
которые старшие прозвали их аистятами.
— Поглядите-ка, аистята как клюют!..
— Аистята — славные ребята!..
Кто-то из «больших», наевшись за день моркови на про¬
полке огорода, пододвинул свою тарелку Витялису, всеобще¬
му любимцу. Витялис, нисколько не смутившись, распустил
ремень, стягивающий его раздувшийся живот, и принялся за
новую порцию. Черноглазая Лизяле1 Левинайте, в шутку
прозванная «Сердитая Лиза», пробасила: «Дайте и мне!» Ре¬
бята загоготали, и только Каркаускас, потерявший уже на¬
дежду получить еще одну порцию, сидел насупившись, одним
глазом следя за добавками.
Под конец Коля все-таки сжалился над ним, сердито
1 Лизяле — ласкательное от «Лиза»..
195

ворча, что все тут обжоры и что на дежурстве собьешься с
ног, «будто рикша какой-нибудь при капитализме», он взял у
Повара ведро и навалил Пятрасу самой гущи.
— Добился-таки своего! — пробурчал Повар.
— Хлеб только не уноси в спальню — накрошишь. Убор¬
щица жаловалась воспитательнице.
— Не унесу, не бойся. Я уже все слопал.
— Врет! — пискнул было Витялис, но, заметив под столом
ногу, готовую его брыкнуть, опасливо прикусил язык.
— А где Дзикас? — вдруг хватился Коля.
За столом Дзикаса не было видно, а половник уже скреб
по самому дну ведра.
Встревожилась и Банёните. Пока все не поужинают и не
улягутся, ей нельзя будет уйти. Куда же этот Дзикас запро¬
пастился?
— Ребята, кто видел Дзикаса?
Одни еще орудовали ложками, другие поднимались из-за
стола, а малыши уже парами семенили к дверям.
— Ну, живо, Повар, тащи мою порцию, пока кухню не за¬
крыли,— устало сказал Коля своему помощнику, — Дзикасу
оставишь.
Не было еще такого случая, чтобы во время Колиного де¬
журства кто-нибудь из ребят остался голодным.
Вдруг со двора донесся визг:
— Новички-и-и! Новички приехали!
Воспитательница Банёните тряхнула кудрями, прислуша¬
лась и усмехнулась:
— Дзикас!.. Нашелся, проказник этакий!
— Новички-и-и! На пароходе приплыли!
Новички? Да еще на пароходе? Любопытно!
С шумом, с гамом, толкаясь в дверях, дети высыпали во
двор.
— Ребята, вымойте хорошенько ноги! — кричала им вслед
Банёните.
Однако никто ее не слушал.
Только малыши во главе с Витялисом и Сердитой Лизой
гуськом потянулись к рукомойникам.
3
— Товарищ директор, товарищ директор! — волновалась
замдиректора Стонюте. — Что тут делается?! Не предупре¬
дили, ничего не сообщили, куда же мы теперь денем этих не¬
счастных детишек? Ни одного свободного места!
196

Директор детдома Алексас Левянис просматривал меню
на завтра и не отозвался.
Стонюте с негодованием поглядывала на инспектора, при¬
везшего новичков, — тихого, спокойного, изрядно облысевше¬
го человека. Тот смущенно потирал руки.
— Виноваты, — оправдывался он глухим, хриплым голо¬
сом. — Уж как-нибудь, пожалуйста, устройте. В другой раз
обязательно предупредим... Обещаю.
Банёните, вырядившаяся в ослепительно синее платье с
белыми пуговицами, стояла в дверях и улыбалась.
Светлые, почти белые волосы мелкими завитками падали
на ее выпуклый лоб. Она совсем не загорела, словно целыми
днями пряталась от солнца. На самом же деле Банёните успе¬
вала повсюду: и на Неман выкупаться сбегает, и с ребятиш¬
ками в огороде покопается, и в «классы» и в баскетбол по¬
играет. Всегда с улыбкой на лице, с веселыми синими глаза¬
ми, она выглядела шестнадцатилетней девочкой, хотя неделю
назад отпраздновала свой двадцать второй день рождения.
— Есть-чему радоваться! — рассердилась на нее Стонюте.
— А чего расстраиваться, товарищ замдиректора? — весе¬
ло отозвалась Банёните.
— Это не-до-пу-стимо!— не отставала от инспектора Сто-
июте. — В какое положение вы нас ставите? Постели не при¬
готовлены, одежда не выстирана, баня не затоплена...
Она бы еще долго перечисляла, как положено по всем пра¬
вилам принимать детей, но ее прервал Левянис:
— Ничего. Разместим... Найдите-ка мне Дегутиса.
Ребята, толпясь у дверей канцелярии, уже кричали:
— Дегутиса зовут!
— Где председатель? К директору!
Вместе со своим верным другом Альгисом Гайгаласом,
членом детсовета, йонас Дегутис распределял дежурства в
пионерской комнате. Услышав крик, мальчики беспокойно пе¬
реглянулись. Дело в том, что недавно выбранный детсовет
еще не освоился со своими новыми правами и обязанностя¬
ми. Каждый день приходилось браться за новую работу. Иной
раз совет присваивал себе слишком большие права.
Вот, например, на днях члены детсовета оборвали вишни
с единственного в усадьбе вишневого деревца. Собрались, об¬
судили и порешили съесть вишни. На всех воспитанников этой
горсточки все равно не хватило бы... А сколько шуму было
из-за пригоршни ягод! Стонюте, сама чуть не плача, несколь¬
ко дней подряд совестила и попрекала ребят...
Наспех перебрав в уме все последние события, йонас вы¬
лез из-за стола...
197

— Мы кай будто ничего такого не натворили?.. А? — ска¬
зал он, поворачиваясь к Альгису.
Альгис обычно во всем соглашался с йонасом. Его доб¬
рое, светлое лицо — синие глаза, тонкий нос, чуть великова¬
тый рот — улыбалось. Всем своим видом он как бы заверял:
«Что бы ни было, а на меня, брат, можешь положиться».
Собрав со стола списки дежурных, Альгис заковылял сле¬
дом за йонасом. Одно плечо у него так и ходило вверх и вниз,
как будто он на каждом шагу поднимал какую-то тяжесть.
А ребята уже махали им руками:
— Йонас, быстрей!
— К директору! К Левянису!
Директор редко вызывал к себе воспитанников. Чувствуя
на себе любопытные, почтительные взгляды, йонас нарочно
не торопился. Сознание того, что он теперь уже не рядовой
воспитанник, а председатель детсовета, с которым советуется
сам Левянис, наполняло его гордостью и постепенно переси¬
ливало робость.
Прежде, в ту пору еще, когда йонас только приехал сюда,
в детдоме был другой директор, Дригас, тучный мужчина с
багровой шеей. Он ходил всегда в старомодном, полинявшем
дождевике, некогда зеленого цвета.
Между собой ребята подсмеивались над ним и называли
сметоновцем 1:
«Вон сметоновец к Сюдикасам на пиво шпарит».
«Сметоновец в наш амбар потопал... Нагребет там мучки
для своих боровов!»
Двух свиней Дригас держал на откорме как раз в той ком¬
натушке, где сейчас ютится Левянис.
Нынешний директор появился в детдоме неожиданно. При¬
был он сюда пароходом — пристани в Веверселяй тогда еще
не было — и добрался до берега на лодке. Высокий седоватый
человек средних лет, подняв полы своей солдатской шинели,
вылез из лодки, потом закинул за спину вещевой мешок. Из¬
далека, видать, прибыл.
Дригас, повстречавшись неподалеку от детдома с незна¬
комцем, велел ему свернуть в сторону. «Нечего, мол, здесь
всяким шататься!» Сам-то Дригас ехал верхом на Принце, а
приезжему указал кнутом на непролазную грязь размытой
дороги.
Человек в солдатской шинели усмехнулся и осведомился,
чья это лошадь, не из Веверселяйского ли детского дома, куда
он назначен директором.
1 От фамилии бывшего президента буржуазной Литвы — Сметона.
198

Сметоновец растерялся, побагровел еще пуще и принялся
извиняться.
Напялив свой тесный, старомодный дождевик, выкатился
Дригас из детдома, грозясь добиться правды и отомстить. Ве¬
село похрюкивали свиньи сметоновца, переведенные в общий
детдомовский хлев.
Темной ночью кто-то пытался вломиться в свинарник. Но¬
вый директор поднял на ноги рабочих подсобного хозяйства.
Злоумышленники едва сами унесли ноги.
Вскоре после этого кто-то стрелял в Левяниса, когда тот
однажды в сумерки возвращался из района. Поговаривали,
что в районе орудует шайка бандитов, что в шайку эту по¬
дался и Дригас...
Стоя в канцелярии, йонас весь ушел в воспоминания и
даже не заметил разгневанную Стонюте.
— Дегутис! Как ты стоишь перед старшими?
йонас вынул руку из кармана пиджака и вытянулся. Спас
его Альгис, который еще с порога звонко поздоровался со
всеми.
Замдиректора, смягчившись, улыбнулась.
— Подите сюда, ребята, — подозвал мальчиков к столу
директор.
Над его спокойными, строгими глазами дрогнули густые,
сросшиеся брови. Пожав обоим руки — так он всегда здоро¬
вался со старшими воспитанниками, — Левянис подал йона-
су большой синий конверт:
— Личные дела вновь прибывших.
йонас вертел в руках конверт, не решаясь заглянуть в бу¬
маги.
— С сегодняшнего дня мы заведем новый порядок. Вы са¬
ми будете принимать новичков в свою семью. Созывай, Де¬
гутис, совет.
йонас взглянул на Альгиса, высунувшегося из-за его спи¬
ны. На дворе взвизгнула Юрате Давайните, секретарь совета:
в сутолоке, видно, кто-то дернул ее за косы.
— Можно... — решил йонас, все еще не соображая, зачем
понадобилось созывать детсовет.
— Позаботитесь о ребятах, — продолжал директор. — Ре¬
шайте сами, как и где разместить... Ну, и все остальное. Сло¬
вом, будьте хозяевами в своем доме.
— Товарищ директор, товарищ директор... — зашептала
Стонюте. В ее широко раскрытых глазах застыли удивление,
обида, беспомощность.
— Дегутис и Гайгалас — комсомольцы, — решительно ска¬
зал директор. — Коля тоже не маленький уже...
199

— Но они ведь все-таки дети, — нерешительно вставил
инспектор.
— Да, да, они дети! — оживилась Стонюте, обрадовав¬
шись неожиданной поддержке. — На днях вы сами видели,
что они натворили.
Директор строго взглянул на Стонюте.
— Товарищ заместитель!.. — остановил он ее, повысив
голос.
— Молчу, молчу...
йонас нахмурился и исподлобья следил за мечущейся по
комнате Стонюте. На дворе стоял теплый вечер, а она зябко
куталась в белый шерстяной платок. История с вишнями была
йонасу неприятна, и он досадовал: сколько раз еще Стонюте
будет их попрекать?
Воспитательница внезапно остановилась, положила руки
на спинку стула; руки ее дрожали, по всему видно было, что
ей хочется говорить, спорить.
— Где же логика? — не стерпела она. — Дети, не устояв¬
шие перед горсткой вишен, будут решать судьбу других де¬
тей!
— Я говорил с Юстасом, — уже несколько мягче сказал
директор, пытаясь убедить ее. — Пионервожатый согласен со
мной.
Это именно и задело Стонюте за живое. Подумаешь,
Юстас! Почти такой же подросток, как Дегутис. А Левянис с
ним советуется, считается с кем угодно, только не с ней, ста¬
рой, опытной воспитательницей.
— Опасно, очень опасно... — повторяла она унылым, пла¬
чущим голосом.
Охваченная каким-то озорным весельем, Эльзе Банёните
тряхнула вдруг светлой кудрявой головой и восторженно вы¬
палила:
— Нет, замечательно придумали! Мне это нравится. Не
бойтесь, Дегутис с Гайгаласом не хуже нашего справятся.
4
Когда члены детсовета вошли в бухгалтерию, новички за
столом с усердием налегали на кашу. Малышу, которого Дзи¬
кас видел в лодке в нахлобученной на самые глаза шапке, на
вид можно было дать не больше шести лет. Он вертел боль¬
шой головой, покрытой золотистым пушком, и надувал тол¬
стые щеки. Его испуганные глазенки беспокойно забегали по
лицам вошедших: ничего хорошего он, как видно, от них не
200

ожидал. Он сразу же перестал есть, и с его поднесенной ко
рту ложки на грудь шлепалась каша. Старший был парень
лет пятнадцати, бледный, с длинными темными волосами и
тонким носом с горбинкой. Окинув членов совета острым, по¬
дозрительным взглядом, он продолжал уплетать кашу, креп¬
ко сжимая ложку в очень тонких белых пальцах. Опорожнив
свою тарелку, он пододвинул к себе тарелку малыша и вмиг
справился с его порцией.
— Стоящая вещь! — буркнул он, ни к кому не обращаясь.
— У нас хорошо кормят, — не без гордости заметил Коля
Чукаев.
— Целый день не жравши — дохлую кошку и ту слопа¬
ешь,— отозвался новичок, ладонью утирая губы.
Коля переглянулся с Дегутисом. Застенчиво улыбавший¬
ся Альгис вдруг вспомнил, что нужно затопить баню. Никто
не умел поддать пару лучше Гайгаласа.
— Так натопим баньку — с чертей кожа слезет!
Альгис слышал эти слова еще от отца и повторял их вся¬
кий раз, когда в детдоме собирались мыться.
Он тоже был большой любитель попариться на самой верх¬
ней полке и всласть похлестать себя веником. Это, должно
быть, оттого, что за годы детства он вдоволь назябся, нахо¬
лодался, бегая за чужим стадом. Выскочит из парной прямо
во двор, и кажется ему, будто он меньше хромает. После бани
во всем теле, в ногах такая легкость, что хоть летать впору!
— Не шибко старайся, хромой, — презрительно бросил но¬
вичок и зевнул. — Мою шкуру и без тебя попарили... Лучше
бы дал закурить. — Он похлопал себя по карманам. — Эх,
портсигар, черт, потерял!..
Гайгалас оторопело нырнул за спину йонаса.
— Ступай, Альгис, затопи баню! — громко сказал
йонас. — И возвращайся сюда.
Гайгалас поспешно заковылял к двери.
— Ты чего его обзываешь? — обиделся за друга Коля.—
Ума у тебя не хватает, что ли?
Коля, ростом намного меньше новичка, воинственно напи¬
рал на него.
йонаса тоже возмутило вызывающее поведение этого вер¬
зилы. Презрительно брошенное слово «хромой» задело его не
меньше, чем Колю Чукаева. Не впервые Альгису приходится
сносить такое. Другой бы на его месте сам за себя постоял,
но Альгис хоть и силен, да уж очень добродушен... У йонаса
так и чесались руки проучить этого задиру. Однако он хоро¬
шо помнил и слова Левяниса, и опасения Стонюте. Он только
отстранил Колю рукой:
201

— Брось, Чукаев. Мы, что, на детсовет или так себе, ду¬
рака валять собрались?
Новичок делал вид, будто ничего не слышит и не видит,
однако сунул руки в карманы брюк и сжал кулаки. Решив,
что старшие сейчас начнут драться, малыш боязливо отсту¬
пал в угол. Коля не унимался:
— Откуда только ты взялся такой? Советская власть об¬
ломает тебе рога, вот увидишь!
— А ну вас всех!.. — выругался новичок и остервенело
сплюнул. Оглянувшись на малыша, он бросил повелитель¬
но:— Эй ты, плакса, подай-ка сюда гармошку! Пускай поза¬
бавятся!
Малыш с большой неохотой вытащил из кармана губную
гармошку и дрожащими ручонками протянул ее старшему
новичку.
Гармошка принадлежала вовсе не этому парню — она бы¬
ла самым драгоценным сокровищем малыша, йонас сразу
догадался, что дело обстоит именно так.
— Гармошка-то чья? — спросил он.
Старший новичок поднес гармошку к губам. Вырвался
высокий дребезжащий звук.
— Моя. А что?
— Его? — обратился йонас к малышу.
Тот подтвердил едва слышно:
— Ага...
— Не понимаю, что у нас: заседание или буза какая-то? —-
запротестовала до сих пор молчавшая Юрате. — Как же мне
протоколировать?
— Обойдемся без писанины, — отмахнулся йонас.
— Как это — обойдемся? Без протокола решение совета
недействительно, — не соглашалась Юрате.
— Да уж ладно, пиши...
Юрате вырвала из блокнота листок бумаги, заточила и
без того острый карандаш, который неизменно торчал из кар¬
машка ее спортивной куртки.
— Ну, хватит дурака валять! — решительно сказал йонас,
раскрывая синюю папку. — Надо познакомиться... Как твоя
фамилия? — спросил он малыша.
Тот, как бы спрашивая разрешения, бросил пугливый
взгляд на старшего новичка и пролепетал:
— Даунорис Вацис.
— А твоя? — повернулся Йонас к старшему.
— Панпудрицкис\
1 Панпудрицкис — шуточная фамилия.
202

— Запиши, Юрате.
Юрате прыснула раз, другой; казалось, у нее вот-вот лоп¬
нут щеки.
Смех, разбиравший обычно серьезно настроенную Юрате,
несколько смутил йонаса. Смеялся и сам новичок; его острые
серые глаза смотрели насмешливо и презрительно.
И, как назло, в соседней комнате поскрипывали новые по¬
ловицы: кто-то там медленно расхаживал, останавливаясь у
окна. Совсем как директор Левянис. За дощатой переборкой
слышно ведь каждое слово. Разумеется, Левянису любопытно
знать, как этот наглый парень водит детсовет за нос.
Густо покраснев, йонас крякнул и начал листать личное
дело новичка.
— Шлеве Викторас... — пробормотал он.
Не скрывая больше своей неприязни к новичку и жела¬
ния тут же отплатить ему за издевательства, он настойчиво
продолжал опрос:
— Год рождения? Занятие родителей?
Шлеве прикинулся глухим, а затем уселся на подоконник
и свесил ноги. Юрате возмутилась:
— Как он смеет так оскорблять должностных лиц!
йонас прекратил опрос. Медленно, строка за строкой, вчи¬
тывался он в дело, словно желая вникнуть в каждое слово и
повторяя вслух каждую фразу. Трудное прошлое новичка воз¬
буждало жалость. Но как-то не верилось, что здесь написано
про этого самого Шлеве.
Из справки, отпечатанной на машинке, детсовет узнал, что
Викторас Шлеве — круглый сирота. В годы войны его при¬
ютила какая-то женщина неопределенной профессии...
— Не иначе, как спекулянтка, — пробормотал Коля.
Шлеве презрительно процедил:
— Эх ты, блоха приютская!
Уняв Колю, йонас продолжал знакомиться с дальнейшей
судьбой Шлеве. Жизнь на улице после смерти женщины,
приютившей его...
— В каком классе думаешь учиться? — спросила Юрате.
— В первом, барышня. А что? — нагло глянув на девоч¬
ку, ответил Шлеве.
Юрате обиженно поджала губы.
Викторас сполз с подоконника и непринужденно направил¬
ся в угол, куда забился его маленький спутник.
Вацюкас1 заслонился шапкой и срывающимся голосом
крикнул:
1 Вацюкас — уменьшительное, ласкательное ог «Вацис».
203

— Не дерись!
Шлеве окинул малыша безразличным взглядом, но тот, не
находя уголка, куда бы укрыться, весь извивался, как гусе¬
ница. С шумом распахнулась дверь, и в комнату вошел Аль¬
гис, раскрасневшийся, измазанный сажей.
— Вот как! Стало быть, маленького обижаешь? — не стер¬
пел йонас, теперь только окончательно поняв, что за человек
этот Шлеве.
Викторас быстро повернулся, щелкнул каблуками. Со
злой улыбкой он сжал в кармане кулак, но вытащить руку
так и не успел: йонас схватил его за кисть.
— Череп раскрою! — пригрозил Шлеве, все еще улыбаясь.
— Каков молодчик! Колька, выворачивай его карманы!
Альгис, сюда!
На пол со звоном упал финский нож.
Юрате взвизгнула.
В карманах у Шлеве нашли еще трубку, спички, кусок ме¬
ла, расческу.
— Пырну финкой! Посмотришь, пырну! — прохрипел он.
Дегутис и Шлеве стояли друг против друга, разъяренные,
готовые схватиться. Шлеве был выше ростом, но уже в плечах
и в груди. Однако как ни пожирал он йонаса полным ненави¬
сти взглядом, страха в глазах врага не было.
— Да уймитесь вы, что это, в самом деле! Вода в бане уже
горячая, — пытался угомонить их Альгис.
Рука Шлеве затекла в цепких пальцах йонаса.
— Отпусти по-хорошему... Пожалеешь!
йонас еще крепче сжал руку новичка и, отчеканивая каж¬
дое слово, произнес:
— Здесь тебе не улица и не базар... Наших порядков тебе
не нарушить! А напакостишь — шею свернем!
йонас разжал пальцы.
Шлеве тряхнул рукой, огляделся, словно затравленный
зверь, и опустился на стул.
— Посмотрим еще!.. Скоро баня-то будет? Ведите... Эй,
плакса, соскучился по своей гармошке? На, лови!
Глава вторая
1
Ни ласковые слова воспитательницы дошкольников Пад-
варетите, ни ее хитроумные приманки не могли покорить серд¬
це Вацюкаса. В- одной руке он сжимал свою губную гармош¬
ку, а другой упорно цеплялся за йонаса.
204

— Мужчин он больше любит... — чуть-чуть обиженно ска¬
зала Падваретите, отнимая свою широкую ладонь от мокрых,
блестящих волос малыша.
— Я потом вам принесу его, — пообещал йонас, который
чувствовал себя как-то неловко перед воспитательницей млад¬
шей группы.
Йонас вынес из бани завернутого в одеяло Вацюкаса.
Малыш, тепленький, точно пышка, только что вынутая
из печи, прижался к нему всем тельцем. В щеку йонаса упи¬
рался маленький, пахнущий мылом носик.
— Не бойся, будешь спать со мной, ладно? — растроганно
принялся уговаривать йонас малыша.
Вацюкас засопел, очень довольный своим новым старшим
другом. Однако в большой и мягкой постели он снова испу¬
гался.
— Я никуда не уйду, — успокоил его йонас. — Буду с
тобой.
— А ты сильней того... Шлеве?
— Я здесь самый сильный.
Малыш’ улыбнулся, показывая свои белые неровные зуб¬
ки, и заснул.
Дождавшись, когда послышится мерное посапыванье,
йонас поднялся с кровати. Со звоном скрипнули пружины, и
длинные слипшиеся ресницы Вацюкаса вздрогнули.
В глаза ему ударил свет лампы, он увидел перед собой бе¬
лый потолок, спинку железной кровати — большой, незнако¬
мый, чужой дом.
— Мама! — закричал вдруг Вацюкас, охваченный ужасом.
Потом ему привиделась большая река. Волны, мягкие, как
пух, теплые и сильные, как руки матери, мерно укачивали его.
о
Утихший детдом погрузился в сон. Занавески на окнах
колыхал свежий ночной ветерок. За прудом, на некошеной
лужайке, пофыркивал Принц.
Йонас долго ворочался с боку на бок и не мог уснуть.
Слишком много волнений пережил он за этот день. А тут еще
этот крик Вацюкаса: «Мама!»
Перед глазами вставали картины далекого детства.
Вот мать стоит у печи с кочергой в руках. Вся она освеще¬
на пламенем — лицо, шея, руки. В печи задорно бушует огонь;
точно взрываясь, трещат дрова, а кочерга, как живая, борет¬
ся с пламенем. И что за добрые чудеса творились в огромной
205

печи, занимавшей половину избы! Она дышала приятным жа¬
ром, распространяла сладкий запах пышного ситного хлеба.
«Печечка шлет тебе», — раздавался над ним голос мате¬
ри, и в кровать йонаса, еще дымясь, катилась маленькая
пышка.
В такие минуты мать совсем не походила на ту женщину,
что, закутавшись в старый платок, целыми днями таскала вед¬
ра, громыхала в клети, с хворостиной в руках выгоняла из
огорода чужую скотину. К вечеру, наработавшись, намаяв¬
шись за день, она в голос причитала. Все тело у нее ломило:
болели руки, ноги, голова. Больше всего йонас боялся, как
бы мать не умерла.
Думать о матери ему и сладко и горестно.
Вспоминает он дорогу в Веверселяйский детдом. И воспо¬
минания эти такие ясные, отчетливые. Память восстанавли¬
вает все до мельчайших подробностей, словно это было толь¬
ко вчера.
...Они шагали за медленно катившейся телегой—дядя
Каспарас, бабушка Казе и он. Пыльная бесконечная дорога
извивалась меж полей и лугов, то взбегая на пригорок, то
вдруг стремительно ныряя в низину.
Родная деревня йонаса давно уже скрылась за лесом...
Когда они, подталкивая телегу, выбрались из глубокого
оврага, перед ними вдруг вырос ветряк.
Сколько раз йонас, бывало, трясся с отцом в полупорож-
ней телеге на мельницу с одним-двумя мешками зерна!
И каждый раз мальчик пытался разгадать чудо: никем как
будто не управляемые тяжелые каменные жернова (их не
поднял бы даже силач дядя Каспарас) сами крутятся; как в
мешок белыми, молочными струйками стекает мука. Мель¬
ник, горбатый старый Тадас, оглохший от постоянного грохо¬
та жерновов, кричал ему в самое ухо:
— Что, нравится? Хочешь, йонялис1, на крыле верхом
прокатиться? Заброшу, как щепку.
Тут отец всегда вступался за боязливо пятившегося от
мельника сына:
— Не пугай мальчонку. Видишь ведь--боится...
В полутемной полной мышей мельнице йонукаса разбира¬
ли страх и любопытство.
Распрощавшись с горбатым Тадасом и взвалив полегчав¬
шие мешки на телегу, отец хмуро говорил:
— Ну вот, последнее зерно смололи...
И светлую радость йонукаса, навеянную огромными
1 Йонялис, Йонука с—уменьшительное, ласкательное от «йонас».
206

крыльями и грохочущими жерновами, задувало, как ветром.
Он уже с малых лет знал, что значит «последнее». Клеть чи¬
ста, ее словно метлой подмели. И мышь зернышка не найдет.
Когда нарежут последний хлеб, отцу придется тащиться к ку¬
лачке Венцкене за полмешком ржи или гарнцем гороха. По
целым дням отец тогда не показывался дома. Трудился он с
раннего утра на той дальней усадьбе, где дома каменные, а
скотина словно точеная. Мать тоже норовила хоть что-нибудь
заработать у богатых соседей, и Ионасу приходилось самому
управляться со всеми домашними делами: хозяйничать, стря¬
пать, присматривать за Генюкасом. Придет он, бывало, из
школы, сунет ноги в клумпы'1,—и только успевай поворачи¬
ваться.
— Что, сынок, нос повесил? — перекрывая грохот телеги,
говорил отец, стараясь приободрить Йонаса. — До лета как-
нибудь продержимся, а там дела в гору пойдут. Помяни мое
слово!
Вы-соко в небе уже мерцали звезды, когда они возвраща¬
лись на телеге домой. Поля заливал густой белый туман —
словно безбрежное, спокойное озеро... йонукас зябко кутался
в теплый отцовский тулуп, отдававший кислым запахом пота.
Под .мирное пофыркиванье лошади и убаюкивающий стук
колес веки его слипались, и, казалось, не успел он еще при¬
слониться к плечу отца, как уже скрипят выросшие перед ни¬
ми ворота. Продираешь глаза и, еще не очнувшись, слышишь
над ухом ласковый шепот матери:
— Замерз небось, птенчик... — И сердитый упрек отцу: —
И надо было ребенка таскать за собой!..
Шагая за телегой с дядей Каспарасом и бабушкой Казе,
йонас с болью в сердце чувствовал, как далеко позади
остаются безвозвратно исчезающие родные места. Уезжает
он, возможно, навсегда. Далеко-далеко, среди лугов и пере¬
лесков, остался и отчий дом. Родители схоронены на высоком
холме, под тенистыми кленами; ранней весной бабушка Казе
насадила там пионов...
Перед глазами мальчика раскрывался большой, диковин¬
ный мир. Со всех сторон обступал он его, врывался в созна¬
ние, хотя йонасу ничего не хотелось ни видеть, ни слышать.
Словно огромная волшебная коса ходила впереди, снося на
своем пути все, что скрывало пугающую ширь и даль. Даже
с отцом Йонасу не пришлось столько перевидать. Дядя Кас-
J К л у м п ы — деревянные башмаки.
207

парас, который сейчас крепко держит в руках вожжи, и доб¬
рая бабушка Казе скоро уедут обратно. Останутся они одни
с Генюкасом... Малыш, весь утонувший в сене, еще мало что
понимал. Он без умолку тараторил, смеялся, тыкал пальцем
в проплывавшее мимо облачко, в пролетавшую птицу.
— Садись, йонас, кобылка свезет... Но-о-о!
— Ничего, дядя... Я лучше пешком.
Дорога снова поднималась в гору.
Измученная жарой и оводами, рыжая кобылка с трудом
одолевала крутой подъем. Генюкас размахивал руками, под¬
гоняя лошаденку, и пенял дяде Каспарасу:
— Ну и кляча! Задай-ка ты ей!
Дядя Каспарас утирал пот с высокого морщинистого лба
и приговаривал:
— Ты на нее не сердись, Генюкас, не сердись... Старушка
ведь... Наладим колхоз, таких рысаков заведем — как ветер!
Колеса, наскочив на булыжник, откатились было назад, но
дядя Каспарас ловко подпер телегу плечом.
Взобравшись на гору, он вернулся к разговору, который
все никак не мог закончить:
— Ты, йонас, теперь самый старший... Вот... Генюкасу все¬
го только шесть годков, не очень-то он соображает. Все папу
с мамой из гостей ждет.... Вот...
Дядя Каспарас, не договорив, задумался, йонас ничего ему
не ответил.
— А где же бабушка? — спохватился вдруг Генюкас.
— И правда, куда это она девалась? — удивился и дядя
Каспарас.
— Там, под горой... г— показал Йонас. — На перекрестке.
Внизу, у дорожного столба, пестрели две косынки. Та, что
потемнее, — бабушкина. Старушка размахивала белым узел¬
ком, словно собиралась бросить его в канаву.
— Всем раззвонит! — недовольно пробормотал Йонас и,
обернувшись, крикнул: — Ба-буш-ка! Ско-рей!
— Такой уж у них нрав, у женщин,— подтвердил Каспарас.
С пригорка хорошо было видно, как бабушка Казе, при
строив свой узелок у столба, что-то оживленно рассказывала
другой женщине. Она торопилась выговориться до конца. Но
вот бабушка попрощалась, не выложив, видать, и половины
того, что у нее было на душе, и пустилась вдогонку за теле¬
гой. Разок-другой она еще обернулась и прокричала что-то
своей собеседнице. Легкие облачка пыли, казалось, путались
у старушки з ногах и мешали ей идти. Наконец бабушка на¬
гнала телегу; по лбу ее струился пот, веки покраснели.
«Ревела», — подумал Йонас, но бабушке ничего не сказал'.
208

— Опять куму повстречала? — спросил дядя Каспарас,
подмигнув Р1онасу. — Много их у тебя...
— Добрый человек все равно что кума, — ответила ба¬
бушка обидчиво, почуяв в словах Каспараса насмешку. Она
затянула концы косынки, посмотрела на уснувшего Генюкаса
и завела свое: — Сиротиночки вы мои...
Вдруг дядя Каспарас повеселел:
— Ну, вот мы и прикатили в тестево именьице!
Лошаденка остановилась, словно только и дожидалась
этого возгласа. Проснувшийся Генюкас испуганно таращил
глазенки, но, убедившись, что сидит в телеге, успокоился и
даже рассмеялся: он очень любил кататься.
йонас увидел далеко-далеко уходящую низину. В низине,
сверкая на солнце, словно расплавленное серебро, широко
разлилась большая река.
— Неман, гляди, — ткнул кнутовищем дядя Каспарас.—
Ты ведь и не видал еще... А воды-то, воды-то!.. А силища ка¬
кая!..
Солнце стояло высоко над головой, сильно припекая и
заливая весь холм и долину струящимся светом. Лучи снопа¬
ми отражались в реке, точно в огромном изогнутом зеркале,
и брызгали во все стороны — даже глазам было больно. Вда¬
ли, где, тая в дрожащем мареве, река делала поворот, пока¬
залось черное пятнышко; оттуда донесся протяжный гудок, и
эхо его гулко прокатилось по долине реки.
— Пароход, — догадался Йонас, и в груди его'что-то ра¬
достно защекотало. За рекой длинной вереницей тянулись
крыши домов. Раньше Веверселяй называли селом; по рас¬
сказам дяди, там бывали большие базары. Каменные домики
утопали в зелени садов и огородов. На правой окраине села
краснели глиняные карьеры и кирпичный завод, на левой вы¬
силось деревянное здание школы и костел. А дальше, не более
чем в километре от реки, над густыми принеманскими лесами
вздымался сине-зеленый холм, окутанный легкой дымкой.
Издали виднелся белый дом бывшей помещичьей усадьбы,
6-лестела его железная крыша. Защищая ладонью глаза от
солнца, на этот холм смотрела и бабушка. Ее морщинистое
лицо еще больше сморщилось, и она часто заморгала. Веки ее
были красны, как плавники плотвы. Там, на холме, — детдом,
который в их деревне называют приютом.
йонасу стало жаль и бабушку и себя. Ничто уже его не
радовало.
К реке подъехали молча.
Рыжая кобылка пощипывала сочную траву. Дядя Каспа¬
рас отвел йонаса в сторону и долго молчал, не находя слов.
g Библиотека пнонера, том VI
209

На лбу Йонаса залегла складка, он молча смотрел себе
под ноги.
— Так вот, говорю, запомни, йонас, на всю жизнь запом¬
ни!— промолвил наконец дядя Каспарас, разрубая воздух
большой рукой. — Запомни!
— Запомню, дядя...
...Никогда не забудет Йонас дождливого, ветреного вече¬
ра, когда отец вернулся из местечка. Он поел, снял промокшие
сапоги, развернул помятую газету. Отец был весел, поддраз¬
нивал мать, говорил, что отдаст в колхоз и последнюю коро¬
ву, если только возьмут. Генюкас в ту пору гостил у бабуш¬
ки, и отец сказал, что без малыша в доме как-то пусто.
Вдруг постучались в дверь, и в избу ввалились бородатые
вооруженные люди.
— Дегутис Юозас? — сразу же спросил один из них, высо¬
кий, в немецкой фуражке, надвинутой на злые глаза.
— Дегутис... — сказал отец, вставая.—А вы кто такие бу¬
дете?
— Садись! Руки вверх! Молчать!
Мать побледнела, стала белее печи, к которой прижалась
в испуге... Из груди ее вырвался стон. Отец бросил на нее
строгий укоризненный взгляд.
— За колхоз агитируешь? Коммунист?
— Член партии... Есть и буду! А вы бандиты, выродки про¬
клятые!..
В избе раздался грохот, точно гром прогремел. Отец схва¬
тился за голову и рухнул на пол. По лбу его бежала красная
струйка. Не своим голосом завопила мать, бросаясь к отцу:
— Убили! Уби...
Перед глазами йонаса заходили черные круги, и он про¬
валился куда-то, словно камень в колодец.
Очнулся он в закуте. Все тело ныло. Молнией вспыхнули
воспоминания: крик матери, кровь... Что с отцом, что с ма¬
терью? Он хотел вскочить, бежать в избу, но в руки и ноги
больно врезались веревки.
— Отец! Отец!.. — позвал он.
Никто не отзывался.
— Мама! Ты жива, мамочка?
йонасу послышалось, будто кто-то стонет. Он еще раз за¬
кричал что было сил.
— Жива... жива... — донесся слабый, еле внятный голос
матери.
— Так подойди же, мама, развяжи мне руки... Больно!
210

— Не могу... Мне грудь прострелили...
Мать лежала, распростертая у порога дома. Она так обес¬
силела, что не могла даже шевельнуться.
— Кричи, йонялис... Может, услышат добрые люди.
До самого рассвета йонас звал на помощь. Он охрип, за¬
дыхался от боли и жажды. В двух шагах от него мирно по¬
фыркивала корова. С первыми лучами солнца во двор прибе¬
жали люди. По следам бандитов пошли народные защитники1.
Можно ли это забыть? Разве мыслимо забыть, как страш¬
но мучилась мать с простреленным легким?
Не помогли врачи, не помогли и заботливые, ловкие руки
бабушки Казе, не помогли ее травы и доброе сердце.
Пускай дядя Каспарас не сомневается — йонас никогда
этого не забудет!
Отец сказал: «Член партии... есть и буду...»
— Вот, вот... — повторял дядя Каспарас, взволнованно
ероша свои седые волосы.
К берегу причалила лодка. Лодочник плеснул веслом, как
бы приглашая садиться, йонас ухватился за широкий рукав
Каспараса и прошептал:
— Я лучше у вас останусь. Не хочу в детдом... Я буду ра¬
ботать, дядя.
У дяди была куча своих детишек. Одеть, прокормить та¬
кую ораву стоило немалых трудов. А тут еще два лишних
рта — нет, это ему не под силу! йонас подумал об этом, и ему
стало совестно.
Шершавые пальцы Каспараса скользнули по его плечу:
— А мне-то что? Живи хоть и у нас... Ведь я тебе только
добра желаю. Генюкас еще мал. Учиться надобно и тебе и
ему... Потом спасибо скажешь советской власти за детдом...
А колхоз не забудет детей Юозаса Дегутиса!
Глава третья
1
Узнав, что на заседании детсовета новичка обыскивали,
Стонюте побежала к директору.
Левянис рано утром умчался в район на грузовике кир-
1 Народными защитниками называли в Литве отряды по борьбе с бан
дитизмом в послевоенные годы.
211

личного завода. Тетушке Палёне наказал обеда ему не остав¬
лять, так как он вернется поздно.
«Разве я не говорила? Заварил кашу детсовет, — проноси¬
лись в голове Стонюте тревожные мысли. — На детей поло¬
жились! Да их самих еще воспитывать надо. Что теперь бу¬
дет, что будет?!»
Она хотела разыскать Дегутиса и хорошенько отругать, но
во дворе йонаса не было видно, да к тому же в канцелярии
ее ожидала целая кипа бумаг. Все равно от Дегутиса ничего
не добьешься — замкнутый, упрямый, хотя, пожалуй, и умнее
других. Куда.приятнее просидеть полдня с пером и линейкой
в руках, переложив все прочие обязанности на воспитатель¬
ниц. Порядки, заведенные Левянисом, уже немало потрепали
Стонюте нервы.
«А вдруг новичок удрал!» — ужаснулась она, заглянув в
изолятор и не найдя там Виктораса.
В парке пионервожатый Юстас Светикас, окруженный
гурьбой воспитанников, чинил велосипед.
Ловко орудовали его сильные загорелые руки. Юстас даже
летом выделялся своим загаром среди ребят, тоже обычно
загоравших дочерна. Один из детдомовцев держал на весу
колесо, другой крутил педаль, третий накладывал резиновую
заплату.
Увидав Светикаса, как всегда окруженного детворой, Сто¬
нюте рассердилась. Ему-то и дела нет, что натворили его лю¬
бимчики Дегутис и Чукаев. Он небось не станет бегать за
каждым высунув язык. Воспитанники сами к нему придут...
Стонюте поймала себя на завистливых мыслях, и это разозли¬
ло ее еще больше.
Как только она подошла, ребята притихли. Взвизгнул под
отверткой неподатливый винтик.
«Цовый велосипед не может себе купить!» — с раздраже¬
нием подумала Стонюте, забывая, что она вообще терпеть не
может велосипедов: в детстве ее сбил велосипедом сын апте¬
каря.
— Может, ты, Светикас, знаешь, где новичок? — спросила
Стонюте, задержавшись на минутку.
Юстас в это время выпрямлял спицу. Он поднял голову
и пожал плечами.
На его худощавом лице с глубоко сидящими серыми гла¬
зами мелькнула улыбка человека, погруженного в любимое
занятие.
«Не может даже как следует ответить старшей!»
Но тут вперед выскочил Вайткус. Подобострастно загля¬
212

дывая воспитательнице в глаза, он вызвался немедленно же
разыскать Шлеве.
— Хорошо, — согласилась Стонюте, подозрительно огля¬
дывая Вайткуса. Вытянутая, похожая на грушу голова, пока¬
тые, точно придавленные плечи, широкие ступни кривых, бо¬
сых ног... Неказист паренек... — А где ты рубашку в дегте
вымазал?
Вайткус, прозванный в детдоме Кротом, любил шнырять и
рыскать по всем углам и закоулкам. Не было такого подвала
или чердака, где бы он не побывал. Однажды Вайткус угодил
в высохший колодец и всю ночь проторчал в темной, сырой
яме.
Два дня назад он и Генюкас, братишка председателя дет¬
совета Дегутиса, выловили в Немане бревно. И, хотя Вайт¬
кус сам вымазался, вину он свалил на младшего. «Это Геню¬
кас меня... Когда купались...»
Стонюте не нравился угодливый и вместе с тем вороватый
взгляд Вайткуса.
— Ладно уж... Только, пожалуйста, побыстрей!
Вайткус носился по всему детдому. Он залетел даже на
кухню; там как раз мыли пол, и девочки окатили его водой.
— Где же, наконец, Шлеве? — накинулась на Вайткуса
Стонюте.
— Меня облили водой, товарищ замдиректора... — плакси¬
вым голосом начал было Вайткус.
— Так тебе и надо! Не суй нос куда не следует... — У нее
чуть не сорвалось с языка: «Крот». — Значит, не нашел
Шлеве?
— Грязной водой облили... А Шлеве нигде нет. — Тихо, как
заговорщик, Вайткус добавил:—Может,, он уже удрал... Го¬
ворят, финку у него нашли.
2
Викторас Шлеве проснулся рано. Сквозь листву деревьев
струился мягкий желтоватый свет. Чирикали птицы. Какую-
то искусную певунью он никак не мог распознать. Откинув
одеяло, Шлеве на цыпочках подбежал к окну. Птичка умолк¬
ла. Викторас переливчато засвистел и нахмурился: нет, пере¬
дразнить никак не удается.
Деревья, солнце, вольный ветер и птицы напомнили Вик-
торасу свободу улиц, с которых он пришел, дороги, которыми
он странствовал. Добраться до реки — сущий пустяк, и ки¬
лометра, пожалуй, не будет. У берега — множество наскоро
привязанных лодок.
213

Он потер кисть правой руки — синие следы пальцев еще
не исчезли.
«Поживем — увидим, чья возьмет!..» — зло усмехнулся он,
зарываясь в подушку.
Утром, когда все уже встали, Дегутис заглянул в изолятор.
— Ну, как спалось на новом месте? — спросил он, ста¬
раясь говорить совсем спокойно.
— Что, может, еще разок обыщешь? Обыскивай!
Викторас швырнул на пол подушку, вывернул карманы
своих новых, чуть коротковатых штанов.
Мальчики обменялись недружелюбными, угрюмыми взгля¬
дами. йонасу; не спавшему почти всю ночь и подавленному
тяжелыми воспоминаниями, хотелось бросить прямо в лицо
новичку, что именно вот такие, как он, и действуют на руку
врагам советской власти. А Викторас снова дал себе зарок,
что не успокоится до тех пор, пока не обломает Дегутису
рога. За ними с любопытством наблюдали ребята, облепив¬
шие окно со двора.
Едва Дегутис закрыл дверь изолятора, как к нему подо¬
шел Юстас и взял его под руку.
— Не надо было так, йонас, — сказал он, искренне сокру¬
шаясь.— Человек только первый день в детдоме, а ты...
— А чего этот пан нос задирает? Чего он петушится? —
горячился йонас. — На улице ему лучше жилось, что ли?
— А ты уж и забыл, каким сам был в первый-то день?
— Я — это другое дело, — возразил йонас.
Юстас, хоть он и старший, хоть и член пленума райкома
комсомола, но с ним можно поспорить.
— Братишку в другую группу отдавать не хотел, — напом¬
нил Юстас. — Ухватился за него, вырывал из рук Стонюте.
Что, забыл?
Нет, у йонаса хорошая память. Не забыл он и своего пер¬
вого дня в Веверселяй. Детдом казался ему тогда похожим на
большой базар, где все движется, шумит, суетится. Того и гля¬
ди, раздавят, затопчут в такой толчее. Но больше всего он
боялся за Генюкаса. На того уже со всех сторон налетели ре¬
бятишки, тормошат, дергают, тискают. «Отпустишь ручон¬
ку,— мелькнуло в голове йонаса, — и Генюкаса сразу же
сшибут с ног, сомнут».
Потому-то йонас и воспитательницам не доверял братиш¬
ку, все тащил его в угол, подальше от всей этой кутерьмы.
А тот упирается, не идет, рев поднял — уж очень понравилась
ему толпа чисто одетых ребят, сутолока, просторный двор...
— Все равно это не то, — не уступал йонас. — Терпеть не
могу, когда всякие враги, спекулянты...
214

— Какие такие спекулянты?
— Ну, Шлеве.
— Стыдись! — рассердился Юстас. — Ты не виноват, что
у тебя нет родителей, и Шлеве не виноват.
— Мой отец был коммунист! Его бандиты убили... И я хо¬
чу, как отец...
— Ты хочешь стать коммунистом? Тогда будь справедлив.
— Я и так справедлив.
Оставшись один, Викторас хорошенько осмотрел изолятор.
В носу щекотало от едва уловимого аптечного запаха. Отво¬
рив дверь в другую комнату, он увидел потягивавшегося в
кровати Вацюкаса. Малыша ночью перенесли сюда. Подойдя
к мальчику, Викторас щелкнул его по лбу:
— Пореви у меня в другой раз, плакса!.. Прихлопну, как
таракана.
...Вайткус сразу догадался, что Шлеве будет в детдоме са¬
мым сильным, и решил заблаговременно к нему подладиться.
Пробравшись в изолятор, он дал пинка Вацюкасу. Дрожа от
страха, тот залез под кровать.
—г Нашел тоже на ком когти точить! — закричал Викторас
и, подскочив к Вайткусу, хлопнул его самого по лбу.
— А я знаю, куда Дегутис твою финку сунул, — сказал
Вайткус, не моргнув даже глазом, хотя ему было здорово
больно.
— Видел? — спросил Шлеве, и его острые глаза будто
насквозь пронзили оробевшего Вайткуса.
— Видел... Чтоб мне с места не сойти, чтоб мне язык от¬
кусить!.. Во... — Он провел рукой по горлу. Это должно было
означать: зарежь меня, если вру.
— Куда же он ее запрятал?
Вайткус повертел своей сильно смахивающей на грушу го¬
ловой: не слышит ли их кто.
— В пионерской комнате, в шкафу... — зашептал он.—
Редколлегия там свой архив держит. Я в щелочку подглядел.
Шкафчик-то не запирается. Не веришь — во! — И он снова
провел рукой по горлу. — Хочешь покажу?
Подобострастный взгляд Вайткуса не понравился Викто-
расу.
— Иди ты ко всем чертям, слизняк! — выругался он, снова
хлопнув Вайткуса по голове. — Я сам...
— В шкафчике... Не заперт... — бормотал Вайткус.
Викторас вышел во двор. Ребята выстраивались на утрен¬
нюю физзарядку.
215

«Финка не пропадет», — решил он, усевшись на каменной
ступеньке. Делая вид, что смотрит на верхушки деревьев,
Викторас тем временем пытливо следил за всем, что происхо¬
дит вокруг.
Неровные ряды воспитанников покачивались, раздаваясь в
обе стороны; нестройно и невпопад поднимался лес рук. Край¬
ний справа, толстый, щекастый мальчуган, повалился на бок.
— Раз-два, раз-два!
Толстяк никак не мог подняться..
Викторас усмехнулся.
— Эй, новичок, иди к нам поразмяться! — крикнул ему
Юстас, проделывавший упражнения перед строем.
Викторас безразлично махнул рукой.
Жиденький газон посреди площадки ему тоже не понра¬
вился. Не понравилось ему и то, как, расстроив ряды, дети
вприпрыжку побежали к железным умывальникам, как гурь¬
бой с криком ввалились в столовую.
Есть Викторасу принесли в изолятор. Почуяв запах греч¬
невой каши, он пренебрежительно оттолкнул черпак:
— Сам шамай!
— Что? — переспросил, не поняв, Казис Бейнорюс.
— Сам жри, говорю!
Повар удивился. Этот случай необходимо было отметить в
дневнике, куда ежедневно тщательно заносились важнейшие
события, происходившие в столовой.
Вацюкасу завтрак понесли сразу несколько ребят: сам
йонас Дегутис и Повар в сопровождении Вайткуса и Серди¬
той Лизы.
Вацюкас ел кашу, громко чавкая. Малыши, прибежавшие
познакомиться с новичком, то и дело заглядывали в его та¬
релку. Когда Вацюкасу навалили еще каши, дошколята тоже
разохотились.
— Хватит, хватит, лопнете! Придется еще нести к портно¬
му животы зашивать, — пошутил Повар. — Лучше новенького
угощайте.
Дегутис поддержал Повара кивком головы. Викторасу
опять показалось, что йонас выказывает такую заботу о Ва-
цюкасе, желая подчеркнуть свое враждебное отношение к
нему.
3
Галдели мальчики, визжали девчата. Весело лая, прыгала
недавно приблудившаяся собачонка Мурза.
Дети расходились на работу: кто в огород, кто в лес по
216

грибы, по ягоды. Виктораса не звали, да он все равно ни на
какую работу не пошел бы.
Из окон свежепокрашенной кухни вырывался пар. Слыш¬
но было, как повариха командует своими подручными:
— Как нож держишь!.. Не бросайте в ведро нечищеную
картошку — самим же есть придется!
Вместе с клубами пара из кухни вылетела девчушка в ста¬
ром поварихином халате. Наголо остриженная голова повя¬
зана куском марли. Девочка бойко качнула ведро с помоями
и выплеснула его мимо выгребной ямы.
Закудахтала, заметалась облитая курица.
— Дура! Чуть меня не окатила! — возмутился Викторас.
Девчушка сморщила тоненький, как стручок, носик и за¬
махнулась пустым ведром. Несколько грязных капель угоди¬
ло Викторасу в щеку.
— Я вас всех тут поразгоняю! — взъелся он на девочку, но
та прошмыгнула, как мышка, и исчезла.
Двор опустел. Викторас уже собирался осмотреться на но¬
вом месте, где ему придется теперь жить, как вдруг перед
ним вырос Дзикас — руки выпачканы в земле, колени гряз¬
ные.
—. Доброе утро! Я тебя вчера первый увидел.
— А ты кто будешь?
— Я — Дзикас-мичуринец!
— Это что же, кличка у тебя такая?
— Почему — кличка? Фамилия такая у меня! Я простой
работой не занимаюсь. Провожу агромичуринские селекцион¬
но-биологические опыты... Идем со мной, — сразу же предло¬
жил новичку Дзикас. Он считал своим почетным долгом всех
вновь прибывших воспитанников вербовать в мичуринцы.
Викторас, впервые услышав подобное, удивился:
— Ты, никак, спятил! Говори человеческим языком!
— Сам ты спятил, — снисходительно улыбнулся Дзикас.—
Из капусты будем делать морковь, из моркови — капусту!
Или, — тут он нахмурил лоб, — эксперименты с лягушками...
— Послушай-ка, лягушачья лапа, убирайся, пока я теби
башку не отвинтил! — огрызнулся Викторас.
Дзикас отбежал в сторону, перелез через забор и оттуда
крикнул:
— Обожди, еще будешь клянчить у меня селекционно-сор¬
товые яблоки! Ты не знаешь, какие мы мичуринские вишни с
детсоветом собрали!
Оставшись один, Викторас с любопытством огляделся.
Когда-то здесь, видно, было имение. Об этом свидетель¬
ствовал большой белый дом с колоннами, с широкой камен-
217

ной лестницей, большие кирпичные хозяйственные постройки,
разбросанные довольно далеко друг от друга. Вокруг зелене¬
ли деревья и кусты, а бывший помещичий дом, через окна ко¬
торого можно было разглядеть и белые койки, и длинные
столы, и стулья, и зал со сценой, окружала живая изгородь
из желтой акации.
На запад от белого дома тянулось какое-то обветшалое
длинное деревянное строение. Одна сторона его была обли¬
цована новыми досками, но оно от этого нисколько не пове¬
селело, и еще безнадежнее выглядела его трухлявая, замше¬
лая вторая половина. Под окнами играл ребенок, купались в
пыли курицы. И не стоило больших трудов догадаться, что
раньше это было жилье дворовых. Теперь здесь, как видно,
поселились служащие. За хмурым, невзрачным строением зе¬
ленели огороды, утыканные тоненькими, словно кнутовища,
фруктовыми деревцами. Сплошь закрывая грядки, искрилась
росой ботва свеклы; в междурядьях торчали темно-зеленые
арбузы; пестрели красные и белые маки. А там, далеко-да¬
леко за детдомовской усадьбой, белел большак, и Викторас
на мгновение забыл про помещичий дом. При виде дороги,
которая вилась и тонула в яровых, у него заныло сердце.
«Успею... Посмотрим еще...» — утешил себя Викторас и по¬
вернул назад.
По лужайкам то здесь, то там проносились шумной гурь¬
бой ребята и так же внезапно куда-то исчезали. Казалось, не¬
где было спрятаться от их крика.
Было еще рано, но солнце уже изрядно припекало. Стол¬
бы ворот с облупившейся штукатуркой, окованные железом
двери амбара, каждая пядь земли напоминала здесь старый,
непонятный мир, другую жизнь, уступившую место новой, ко¬
торую Викторас также не знал и не понимал.
Восточная сторона усадьбы переходила в огромный парк.
Переплетались вершинами дубы, липы, вязы, ели. Ноги коло¬
ла хвоя, сосновые шишки; а то вдруг нежная травка защеко¬
чет пятки; то здесь, то там кренится набок подгнивший бере¬
зовик. Широкая, подметенная, словно пол, аллея вела к пру¬
ду. По аллее, нахохлившись, разгуливали скворцы. В затяну¬
той ряской воде плескались белые утки. Викторас никогда еще
не видел белых уток.
Он подошел к обрывистому берегу, и в нос ему вдруг уда¬
рило запахом лесной прели. Парк кончился. Стоит только
захотеть — одним прыжком очутишься в самой чащобе, куда
едва-едва пробивается солнечный луч. Спрячешься здесь — и
никто тебя не найдет и не станет приставать со всякой чепу^
хой, хоть целый день валяйся во мху.
218

Внизу под ногами что-то чуть слышно журчит.
Ручеек!
Хотя Викторасу и не хотелось пить, он нагнулся и, захле¬
бываясь, стал глотать студеную воду.
— Не пей! В ручье ребята весной котенка утопили!—
услышал он девичий голос.
— Ай-яй-яй! Что теперь будет! Только что кошкин хвост
проглотил! — с усмешкой отозвался Викторас, оглянувшись на
непрошеную советчицу.
На берегу стояла девочка лет четырнадцати-пятнадцати,
высокая, стройная. Оттого ли, что Викторас стоял на коленях,
но она показалась ему выше, чем была на самом деле. Ему
бросились в глаза ее тонкое белое лицо и иссиня-черные во¬
лосы, заплетенные в толстую, как вязка лука, косу.
— Покоя не дают! — проворчал он, вставая. — Всюду их
полно!
Сморщив свой прямой носик, девочка выпалила:
— Я тебе мешаю? Это ты мне мешаешь!
— Скажите пожалуйста! А ты что здесь делаешь? Бабо¬
чек ловишь?
Викторас за словом в карман не лез, но, сказать по че¬
сти, он никогда не сердился на девочек, так каю считал их су¬
ществами, недостойными даже внимания.
— А тебе что за дело? — вспылила девочка.
Теперь только Викторас разглядел в руках у нее рисоваль¬
ную тетрадь в оранжевой обложке.
— Ну, уж показывай свою мазню! — сказал он, зевнув.
Девочка отступила на шаг, еще крепче сжимая в руке тет¬
радь.
— Художница!.. Ломается еще! Фу ты! Заплати мне — и
то не взгляну.
И Викторас тут же рывком выхватил у нее тетрадь.
У девочки даже губы побелели от обиды.
— Нахал! — процедила она сквозь зубы.
Ее черные продолговатые глаза блеснули, словно она хо¬
тела уничтожить его взглядом.
— Я-то нахалу это точно, а ты вот рисовать не умеешь,—
спокойно заметил он, нисколько не смущенный ее грозным
видом и продолжая перелистывать тетрадь. — Разве каштаны
похожи на яблоки? А это что за штуковина? Ага, ваза! Кра¬
ски ничего, хороши...
Скупая похвала этого грубияна почему-то была приятна
девочке.
— А сирень в вазе тебе нравится? — спросила она уже не
так строго.
219

Цветы занимали в ее светлом мире много места. Она лю¬
била их выращивать, любила рвать, украшать ими комнату,
даже кухню, где цветы быстро увядали. К увядшим цветам
она испытывала жалость, а едва только распустившиеся,
наоборот, восхищали и радовали ее.
— Сирень никуда не годится! — поморщился Викторас, то¬
ропливо листая тетрадь.
— Посмотрим еще, как ты рисуешь! — сказала девочка,
не в силах скрыть досаду.
— Тоже мне занятие! Бумагу зря переводить, — махнул
рукой Викторас.
— А ты..* у тебя есть родители? — внезапно спросила де¬
вочка.
— Родители? — Викторас расхохотался и швырнул ей тет¬
радь.
— Чего... чего ты смеешься?
— К чему еще эти глупые вопросы — есть или нет?
— Ты не сердись, — тихо сказала девочка.
— Чудачка! Было бы на кого сердиться!
Девочка перебросила тяжелую косу на спину и с гордо¬
стью объявила:
— А у меня есть родители!
— Так почему же ты в приюте?
— Детдом — не приют.
— Один черт!— Викторас презрительно свистнул и захо¬
хотал.
— Не смейся! — строго прикрикнула девочка. — Я не
знаю, где мои родители, но я их разыщу... Да они сами меня
разыщут. Вот увидишь!
«Разыщут, как же... А почему же до сих пор не разыска¬
ли?»— так и вертелся у Виктораса на языке ядовитый вопрос.
Но он промолчал. Ему даже стало чуточку жаль «чудачку».
Хотелось еще расспросить ее, очень ли большой Веверселяй-
ский лес, но в это время вдруг затрещали кусты и на берег
высыпала детвора. Впереди ребят бежала Стонюте.
— Здесь он, а я... — задыхалась она, обмахиваясь плат¬
ком и вытаращив глаза на Виктораса, точно на какое-то чудо,
точно на потерянную и вновь обретенную драгоценность.
— Чего вам от меня надо? — огрызнулся Викторас.—
Ступайте вы все к чертям!
— йонас, йонас, он здесь! — кричала Стонюте Дегутису.
йонас стоял в кустах и в замешательстве смотрел на ре¬
бят. Он совсем не ожидал застать Люду Ясайтите в обществе
Шлеве...

Глава четвертая
1
Прижавшись лицом к стеклу, Вайткус ждал, когда в кух¬
не погасят свет.
— Пора!
Викторас сбросил с себя одеяло, на цыпочках подбежал к
окну.
— И я с тобой, — прошептал Вайткус.
— Мне помощники не нужны. Влипнешь еще с таким олу¬
хом!..— бросил ему Викторас и пригрозил: — Слышишь, не
смей таскаться за мной!
Юркнув за клумбу с астрами, он оглянулся. Дом, где жи¬
вут воспитательницы, весь темный, только окна блестят в све¬
те луны. Тишина, кругом ни шороха.
Но вот по большаку прогромыхал грузовик.
И снова вспомнился ему мир, в котором гудят паровозы и
пылят дороги, по которым так славно идти пешком или
ехать.... И эти картины прошлого заставили Виктораса пото¬
ропиться.
Окно в пионерскую комнату открылось без труда.
Длинные столы, заваленные газетами, стулья, картины —
все это ему уже знакомо. А вот и шкафчик в углу.
Викторас засунул руку, нащупал рулон бумаги, бутылоч¬
ки, треугольники.
Схватив какую-то жестяную коробку, он осторожно вы¬
тащил ее и стал с любопытством рассматривать при лунном
свете. На серой металлической крышке ничего не написано.
Повертев коробку в руках, Викторас попробовал ее открыть.
Крышка подалась.
Пальцы нащупали слабо белеющие чашечки с красками.
Викторас начал их ковырять, нюхать, попробовал даже на
вкус, лизнув кончиком языка.
Настоящие краски! Акварельные краски!
Тут же была засохшая, растрепанная кисточка. Викторас
смочил кисточку слюной, провел ею по ладони.
Не этими ли красками Дегутис расписывает приказы сво¬
его детсовета?
Викторас усмехнулся.
Ладони его так и жгло: краски, величайшее сокровище, по
которому он, сам того не подозревая, стосковался всей душой!
Долго не думая, он сунул находку за пазуху, потуже затя¬
нул ремень, чтобы коробка не выпала, и одним прыжком очу¬
тился во дворе.
221

Вайткус еще не спал — дожидался Виктораса.
— Нашел нож?
— Какой нож?
Про финку Викторас даже забыл. Кажется, ее там вовсе
и не было. Ну, это неважно. Главное—краски!
Вайткус обиженно отвернулся к стене. Он так старался,
искал эту финку, а Викторасу она, оказывается, вовсе и не
нужна.
— Проболтаешься — смотри у меня! — погрозил Викто¬
рам
2
Коробку с акварельными красками пионервожатый Юстас
Светикас купил еще весной. Накануне Первого мая он пода¬
рил краски йонасу Дегутису. Ему, конечно, больше подошла
бы готовальня, но готовален в универмаге не оказалось, йо¬
нас долго вертел в руках жестяную коробку, не зная, куда
ее девать. Поймав загоревшийся взгляд Люды Ясайтите, он с
облегчением вздохнул и поставил краски перед ней на подо¬
конник. Люда смутилась, прошептала: «Не надо», но все же
подарок приняла с радостью и благодарностью. Люда обычно
делала виньетки для стенгазеты, разрисовывала объявления,
раскрашивала пригласительные билеты.
И вот однажды утром, решив нарисовать рамку из василь¬
ков для «Правил внутреннего распорядка», Люда хватилась
подаренных ей красок. Она искала повсюду, даже в спальне,
но их нигде не было. Потеряв чуть ли не полдня, огорченная
девочка отправилась к ручью — на свое любимое местечко.
Викторас сидел там же, где Люда увидела его в первый
раз, и водил кисточкой по плотной рисовальной бумаге. А ря¬
дом, на листе лопуха, лежали ее акварельные краски! Короб¬
ка была раскрыта, красок — белой, синей и черной — в чашеч¬
ках порядком поубавилось.
— А, здравствуй! — сказал Викторас, не поворачивая го¬
ловы; его кудрявые волосы были растрепаны, глаза блестели.
— Ты... украл мои краски?! — спросила Люда ледяным то¬
ном. Ее взгляд выражал и негодование, и гадливость.
— Зачем же красть? — невозмутимо ответил Викторас,
мазнув кисточкой по губам. — Взял, и все тут. — Другим кон¬
цом кисточки он теперь лениво ерошил себе волосы.
— Ведь краски не твои.
— Не мои...
Едва обозначившаяся улыбка, делавшая его лицо не таким
хмурым и суровым, исчезла.
222

— Ты... украл мои краски? — спросила Люда ледяным тоном.

— На, бери свои игрушки и убирайся подобру-поздоро¬
ву! — глухо произнес он.
Люда прикусила губу и, нагнувшись, вырвала у него из
рук бумагу.
— Отдай! — вскипел Викторас.
Люда отскочила в сторону и, стоя к нему спиной, стала
разглядывать рисунок, готовая в случае чего убежать.
— Ой, ой, девочки! — заойкала она вслух, хотя никого из
девочек поблизости не было. — Это ты? Ты нарисовал?
— Что, живот разболелся от каши? — насмешливо спро¬
сил Викторас.
Но Люда не слышала, она продолжала говорить сама с
собой:
— А ручеек темный-претемный и глубокий какой!..
То, что рисовал Викторас, совсем не походило на ее цветы.
Люда смотрела то на воду, то на рисунок, и ручей пока¬
зался ей сейчас каким-то новым. Сто раз уже видела она его
и никогда еще не находила в нем такой красоты.
Одно только не нравилось Люде в рисунке: ветка с по¬
желтевшими листьями, что плыла по воде. Девочка никак не
могла понять, к чему здесь эта ветка:
— Нет, ты объясни.
Люда сосредоточенно ждала ответа.
— Захотелось, вот и мазнул рыжей краской... — не морг¬
нув глазом, бросил Викторас.
Люда прикрыла пальцем ветку и, словно отгадав трудную
загадку, рассмеялась. Без ветки — как это ни странно — ру¬
чеек перестал течь, исчезла глубина.
— Возьми себе краски! Насовсем! Ты будешь знаменитым
художником!
— Говорю: забирай свои игрушки!
— Нет, нет. Ты умеешь рисовать по-настоящему. Тебе они
нужней.
— Ничего я не умею! — заорал Викторас.—Чего ты прице¬
пилась, как репей! Отстань от меня! Потом еще растрезвонишь
всем... Отдавай бумагу!
— Нет, не отдам! — И, отскочив в сторону, девочка взо¬
бралась на берег.
3
Люда теперь зачастила к ручью — все смотрела, как Вик¬
торас рисует. Сидеть смирно она не умела: каждый мазок его
кисти заставлял девочку то вскочить с места, то вскрикнуть,
то еще как-нибудь выразить свое восхищение.
224

Викторас перекочевал было с красками в лес, но Люда
разыскала его и там. Мало-помалу он привык к «чудачке», как
он ее называл. Иной раз он с деланной суровостью подшучи¬
вал над Людой, но ему не хотелось, чтобы она уходила. В ее
присутствии рука как-то увереннее водила кистью.
— Попробуй только проболтаться! — говорил он, и в его
голосе звучала угроза.
Насмешки Виктораса раздражали и злили Люду. Как-то
раз она вспылила и пообещала «всем рассказать», однако
продолжала хранить его тайну и не проговорилась о ней да¬
же йонасу. Она радовалась каждому новому рисунку Викто¬
раса, гордилась, что он только ей одной доверяет.
В детдоме среди воспитанников Викторас держался совсем
иначе. Люде досадно было смотреть, как он слоняется без де¬
ла, грубит воспитательницам, ругается. Она никак не могла
понять, почему Викторасу обязательно нужно мимоходом
толкнуть Вацюкаса или подставить ножку Гайгаласу. Если
Люда пыталась вступиться за малышей, он осыпал ее бранью,
так что она от стыда вся заливалась краской. Неужели он не
помнит, как еще утром показывал ей свои рисунки?
Беспокоила Люду и вражда между Шлеве и йонасом Де-
гутисом. Мальчики просто не выносили друг друга. Стоило
только заговорить о Дегутисе, Викторас так и вскипал. В та¬
кие минуты Люда злилась на Шлеве, потому что с йонасом
ее связывала давняя дружба.
В стенгазете появилась заметка: «О лентяе и тунеядце».
Имя лентяя не было названо, но всем было ясно, что речь
идет о Шлеве. Сорванная на следующий же день с доски, за¬
метка бесследно исчезла.
Об этом событии сразу же стало известно детсовету. Про¬
несся слух, что Шлеве будут прорабатывать на собрании.
4
йонас в пионерской комнате читал «Комсомольскую прав¬
ду». Увидев вошедшую Люду, он покраснел. Вспыхнула и
Люда.
Уже с прошлой зимы ребята, особенно девочки, посмеива¬
лись, что Люда и Йонас влюблены друг в друга. Они вместе
ходили в школу и вместе возвращались, хотя учились в раз¬
ных классах. Однажды бабушка прислала Йонасу теплые ва¬
режки. В тот день как раз заболела математичка, и занятия
у Йонаса окончились раньше. Притаившись за углом школы,
он целый час дожидался Люды. Сторожиха, пронырливая ста¬
225

рушонка, то и дело бегала в свинарник к больному поросен¬
ку и всякий раз ухмылялась при виде продрогшего насквозь
семиклассника. Йонас смущенно шагал взад и вперед, потом
спрятался за сложенные неподалеку дрова. Наконец, засте¬
гивая на ходу пальто, во двор выбежала Люда. Он дернул ее
за рукав:
— Возьми, надень, они теплые!
Люда обрадованно взглянула на Йонаса, тут же натяну¬
ла на руки вторую пару варежек и прижала руки к щекам.
Йонас радовался еще больше Люды и, довольный, брел по
обочине дороги, украдкой дыша на окоченевшие пальцы. Лю¬
да вдруг сообразила, в чем дело. Он начал было клясться, что
терпеть не может толстых варежек, но Люда не поверила и
бросила варежки в сугроб. Потом они договорились — стали
надевать варежки по очереди: он — от березки до кирпичного
завода, она — от завода до почты, потом опять он...
— Хочешь, всегда будем ходить в школу вместе? — пред¬
ложила Люда.
— Ладно, — согласился Йонас.
В воздухе запахло весной. Прошумели первые дожди. По
дороге в школу теперь приходилось прыгать через бурлящие
потоки, брести по талому снегу, йонас с сожалением вспоми¬
нал о тех днях, когда его варежки согревали руки Люды.
йонасу с Людой хотелось чаще встречаться, но на виду у
всех они стеснялись и, только оставшись вдвоем, могли наго¬
вориться вволю, йонас заботился о Люде, оберегал от не¬
приятностей. А Люда гордилась своим другом — такой он
серьезный и разумный, с ним даже старшие говорят как с
равным...
— Вы... будете обсуждать Виктораса? — спросила она
йонаса, не глядя ему в глаза.
йонас уткнулся в газету. Он никак не мог забыть, как Лю¬
да с Викторасом стояли рядом на берегу ручья... Быстро же
она сдружилась с этим чужаком, который неизвестно откуда
и взялся.
— Еще не знаю... Посмотрим... — ответил он уклончиво.
— Нет, знаешь. Ведь ты председатель! Зачем же лгать?
Ведь будете обсуждать!
— Ну, будем...
— Не надо, не надо! — взволнованно сказала Люда. — Он
такой... — Она чуть было не проговорилась о его рисунках.
йонас ждал, не скажет ли Люда еще что-нибудь, но она
замолчала.
?26

— Ну, какой? Настоящая, прямо тебе скажу, кулацкая
душонка. — йонас старался говорить спокойно. — Пролез в
наш детдом, как кулак в колхоз, и вредит, где только может.
Люда знала другого Виктораса — не того, о котором так
зло, с таким пристрастием, как ей казалось, судит Йонас.
— Ты бессердечный! Воображаешь, раз председатель...—
начала она. И, уже взявшись за ручку двери, добавила со сле¬
зами:— Вот найду родителей — ни минуты больше здесь не
останусь!
Люда захлопнула за собой дверь, йонас окликнул ее, но
девочка не отозвалась.
Долго он не мог забыть ее жестокий, с горечью брошенный
упрек. На душе у Йонаса было прескверно и, за что бы он в
этот день ни брался, все валилось из рук.
Не понимал йонас той легкости, с какой Люда доверилась
новому, незнакомому человеку. Если бы Альгис или Коля по¬
ступили так, как сегодня Люда, он бы обиделся и перестал с
ними дружить. Но Люде он почему-то все прощал.
— Ну как, будем с Виктораса спесь сбивать? — повстре¬
чавшись с ним, спросила Юрате, очень любившая всякие за¬
седания.
Р1онас раздраженно ответил:
— За руку ведь не поймали! Посмотрим еще... Поспе¬
шишь— людей насмешишь.
Глава п я man
1
В спальне мальчиков едва светился красный ночник. Ка¬
залось, вот-вот он погаснет и густой осенний мрак хлынет в
окна, затопит большую комнату.
Ночная няня, высокая, рыжеволосая, просунула в дверь
голову и сонно спросила:
— Все?
Через минуту в коридоре снова послышалось знакомое
шарканье ног. Не открывая двери, няня повторила свое неиз¬
менное: «Спите!»
— Братцы! Рыжая уже приземлилась!—обрадовался
Каркаускас и задрал ноги оглоблями. — Фокус-покус!
— А ты что, с ней свиней пас? — крикнул Андрюс Тараш-
ка, председатель совета отряда и отличник учебы. — Сам ты.
рыжий, как Мурза.
227

— Ка-ак тресну! — пригрозил ему Каркаускас.
— А ну, попробуй!
— И тресну. Косточек не соберешь, зубрила несчастный!
— А ты пионер или так себе, неорганизованный тип? —
приподнялся на локте Тарашка.
— Пионер. Ну и что? Думаешь, у пионера силенок не хва¬
тит?
— На сборе поговорим о твоей силе!
От сбора Каркаускас не ждал ничего хорошего — слишком
уж много «грехов» накопилось у него за лето. Он только бурк¬
нул что-то невнятное в ответ.
— Заткнись ты там! — рявкнул Викторас.
И задранные кверху ноги Каркаускаса сразу же опустились.
От натопленной печи дышало жаром. Викторас сбросил с
себя одеяло. Среди множества впечатлений, вихрем проносив¬
шихся в его голове, всплывало белое лицо девочки с иссиня-
черной косой. Порядок, существовавший в этом доме и сковы¬
вавший его по рукам и ногам, ненавистный председатель дет¬
совета Дегутис, подлиза Вайткус — все это было понятно и
ясно. Но Люда? Ее трудно было разгадать. Она была совсем
другая, не похожа на остальных «приютских». А как взволно¬
ванно шептала она тогда, разглядывая его рисунок: «Это ты?
Ты нарисовал?» Всякий раз, когда Люда с нескрываемым вос¬
хищением отзывалась о его способностях, он испытывал чув¬
ство, похожее на гордость.
И тут же в сердце Виктораса закралось подозрение. Во¬
сторженные отзывы Люды показались ему вдруг притвор¬
ством, фальшивой игрой, как и поведение всех тех, кто ста¬
рался его сломить, уравнять с этими стрижеными паиньками.
«Ластится, как кошка! Хитро задумано! Тоже, вишь, пе¬
ревоспитать меня хочет! Мало мне тут этих воспитательниц!»
Викторас вдруг насторожился, прислушался, словно и
здесь, в спальне, ему грозила опасность.
В углу сладко почмокивал во сне губами Орадаускас. Вы¬
сунув из-под одеяла нос, Каркаускас шепнул Викторасу:
— Огня дадим?
«Дать огня» означало зажечь под носом у спящего спичку.
— По шее получишь, крючконосый!—пригрозил Викторас,
хотя Орадаускаса ему нисколько не было жаль.
Ребята теперь все больше льнули к Шлеве и не так уж
охотно слушались Дегутиса. Даже на такую проделку необхо¬
димо было его, Виктораса, согласие.
Втихомолку он следил за Каркаускасом; ему даже хоте¬
лось, чтобы тот з.аартачился. Был бы хороший повод утвер¬
дить свою власть.
228

У окна вполголоса о чем-то спорили повар Бейнорюс и
кроликовод Ритис Ляуданскис. Один утверждал, что во время
завтрака над картофельным полем пролетел ястреб, другой —
что это был орел.
С птиц разговор переметнулся на самолеты.
— Видели, ребята, истребитель сегодня? — обратился ко
всем Ляуданскис. — Давным-давно пронесся, а рев только по¬
том из-за облаков: риу-у, риу-у, риу-у...
— Реактивный, ясно!
— Наш, советский! Аэродром тут поблизости.
— Тоже знатоки нашлись! Тут военная тайна, а они язы¬
ком треплют! — пристыдил товарищей Тарашка.
Однако Тарашку никто не считал авторитетом в авиацион¬
ных и военных делах, поэтому беседа не прекратилась.
— У реактивного крылья как плавники. А звезды-то ка¬
кие большущие! Видали?
— Дошкольникам расскажи! Успел ты эти звезды разгля¬
деть, как же! Он быстрее звука летит.
— Наши все со звездами. А что, может, скажешь — нет?
Этого уж никто не подумал оспаривать.
— А недавно какой-то чужой военный самолет советскую
границу нарушил! — выпалил Ляуданскис. — В газетах пи¬
сали...
— Саданули ему по хвосту, а он — кувырк! Кто об этом
не знает!
— Нашим это не впервой! — горячился Ляуданскис. — По-
крышкин в Отечественную войну две сотни «асов» сбил.
Нашлись из малышей и такие, что утверждали, будто По-
крышкин сбил не две сотни, а целую тысячу.
— Поскорее бы пробежали эти пять лет! — вздохнул Ляу¬
данскис, натягивая одеяло на худенькие плечи. — А там —
сразу же в летную школу!
— А кроликов своих куда денешь? — заметил кто-то язви¬
тельно. — В самолет с кроликами не пускают.
Ребята зафыркали от смеха. Каркаускас залез под кро¬
вать Ляуданскиса и вытащил оттуда клетку. В клетке был
кролик.
— Не трогай Повилюкаса, он болен! У него температу¬
ра!— закричал Ляуданскис, вскочив с кровати, и потянул к
себе клетку.
Просунув руку сквозь прутья, он погладил зверька, забыв
уже об авиации. Он очень любил давать кроликам человече¬
ские имена.
— А ну-ка, выноси клетку, живо! Только грязь в спальне
разводишь! — прикрикнул Тарашка.
229

— Не выноси, не надо! —подал голос Викторас.
— Воздух портит, — не уступал Тарашка. — Что здесь,
хлев?
Викторас рявкнул:
— Как вышвырну тебя в коридор — будешь знать, хлев
или не хлев!
Мальчики присмирели. Тарашка тоже перестал ворчать.
Большинство ребят уже испытали на себе кулаки новичка.
— Скажите-ка, а мы сегодня ужинали или нет? — начал
после неловкого молчания Каркаускас, ковыряя в своем длин¬
ном носу.
Повар рассердился. За ужином он три раза наваливал
Каркаускасу каши.
— Лопаешь, как циклоп!
— Сам ты циклоп! — огрызнулся Каркаускас, хоть и не
знал, что означает это слово.
— Постыдился бы! — укорял его Повар, одним глазом сле¬
дя, не сердится ли Шлеве. — Полведра каши умолотил!
— А ну, расскажи, Повар, что мы в прошлом году в этот
день ели, — попросил Ритис.
Все навострили уши.
Повар вытащил книжечку в замусоленном переплете.
— Стойте-ка, в прошлом году.... в этот день, — бормотал
он, листая книжку. — Нашел. — Дернув себя за подбородок,
Бейнорюс кашлянул в кулак и торжественно начал: — «На
завтрак — хлеб, масло, картошка в мундире, кусочек марино¬
ванной селедки. У Семашки болел живот, поэтому его кар¬
тошку съел Каркаускас».
Ничуть не смутившись, Каркаускас похлопал себя по жи¬
воту.
— «На обед, — все больше входя в роль, нараспев тянул
Бейнорюс, — карто-фельный су-уп и котле-еты...»
Ребята подхватили:
— «...и котле-еты...»
Повар подпрыгнул, как мяч, и очутился на тумбочке.
Срывающимся голоском он пропел все меню ужина:
— «Каша... фасо-оль с горо-охом. Горо-ошек с фасо-олью...
Го-ро-ше-чек с фасо-олькой».
И все хором: «фасолька» и «горошек». В одном конце
спальни ревели: «горо-ошек», в другом — «фасо-оль-ка».
Вдруг Викторас тревожно спросил:
— А совет наш где? Никого из них еще нет.
Бейнорюс соскочил с тумбочки и спрятал свою книжку.
— И Крота тоже нет.
— Ой, и Стонкуса кровать пустая...
230

2
В то время как в спальне мальчиков от смеха дрожали
стекла, под открытым небом шло внеочередное заседание дет¬
совета.
— Юрате я не оповестил, — сказал Коля Чукаев. Он при¬
шел прямо из мастерской, где монтировал радиооборудо¬
вание.
— Ну и ладно. Без нее обойдемся, — отозвался йонас.—
Протоколировать не будем.
Альгис Гайгалас спустился с откоса последним. В его под¬
нятой руке высоко над головой покачивался фонарь с закоп¬
ченным стеклом. Мигающий тусклый свет падал на вытоптан¬
ную траву, на сердитое лицо Дегутиса, на две съежившиеся,
прижавшиеся к стволу сосны фигуры.
— Убавь свет, Альгис, — распорядился йонас. — Еще за¬
метят нас.
Альгис прикрутил фитиль.
— Вот так. Накрыл бы еще шапкой.
Над головами что-то прошуршало — вроде летучая мышь
пронеслась. В парке, где-то у Немана, кричала сова.
Один из мальчуганов, что стояли прислонившись к сосне,
тяжело вздохнул.
— Ты, Стонкус, и не думай нас разжалобить! — незлобиво
заметил Коля. — Нечего вздыхать.
— Отпустите, я больше не буду, — плаксиво протянул
Стонкус. — Ну, отпустите же...
Вайткус молча царапал осколком стекла кору дерева.
Слышно было только: черр, черр, черр...
— Начнем, что ли? — спросил йонас, обращаясь к сове¬
ту.— Ну, рассказывайте все как было! — приказал он Вайтку-
су и Стонкусу.
— Ничего я не знаю, — жалобно всхлипнул Стонкус. — От¬
пустите. Не буду... Больше не буду...
Коля презрительно бросил:
— Успеешь еще нареветься...
— Не порть дерево! — прикрикнул на Вайткуса Альгис
Гайгалас. — Брось стекляшку!
— Не зря тебя Кротом прозвали: тебе бы только носом
землю рыть! — не стерпел йонас и добавил: — Заговорите вы
наконец или придется вам языки развязать?
— Ладно... Я...
— Выкладывай все как было.
— Все как было, — согласился Стонкус.
Переросток Стонкус ходил еще только в третий класс. Не
231

был он ни воришкой, ни отъявленным хулиганом. Беда толь¬
ко, что его легко подбить на любую затею — как на хорошую,
так и на дурную.
— Вся группа работала у рва, а мы с Вайткусом — на дру¬
гом конце... Сахарную свеклу копали, что возле усадьбы Ур-
бонисов... Ну, стало накрапывать... Вайткус мне и говорит,—
при этом Стонкус повернулся к Вайткусу, но в темноте не
смог разглядеть его лицо: — «Промокнем, вымажемся... Давай
отнесем куртки к Урбонисам».
— Нет, это не я, это Стонкус сказал! — запротестовал
Вайткус.
— Как — не ты? — удивился Стонкус, не ожидавший та¬
кого предательства. — Я не глухой, кажется, слышал...
— Это он выдумал! Честное слово, выдумал! — пытался
оправдаться Вайткус.
Но Стонкус, уже не обращая на него внимания, продол¬
жал:
— Сначала я и не думал идти, а потом согласился. Курт¬
ку каждому жаль. Когда дождь перестал, Вайткус и говорит:
«Пойдем теперь заберем куртки».
Тем временем Вайткус оживился. Его занемевшая шея
отошла, и голова завертелась во все стороны. Сунув руки в
карманы, он поудобнее прислонился к дереву. Пока Стонкус
вытаскивает из себя слова, точно огурцыЛю дна кадки, он
наверняка придумает, как лучше выкрутиться. Оконча¬
тельно уверовав в счастливый исход, он даже отважился
съязвить:
— Смотрите, смотрите: врет и не краснеет! Даже смех
берет!
— Я ему говорю: «Ведь только что отнесли... С работы бу¬
дем возвращаться и заберем». А он заладил: идем да идем.
А туг, видим, колхозник жнивье запахивает. Я гадаю: кто бы
это? Полушубок вроде знакомый. Смотрю — Вайткус остано¬
вился, огляделся по сторонам и ну в кустах шарить. Гляжу —
камнем выкатывается что-то белое. Вайткус хвать туго наби¬
тый мешочек! — Стонкус снова обернулся к Вайткусу. — Я и
говорю ему: «Положи обратно, это того дядьки, что пашет».
Дойдя до самого главного, Стонкус остановился и пере¬
вел дыхание. Опять послышалось назойливое «черр, черр».
— Язык проглотил, что ли? — нетерпеливо бросил йонас
и прикрикнул на Вайткуса: — Перестань ты наконец чиркать!
— Ну, Вайткус развязал мешок, запустил руку. Вижу —
вытаскивает ломоть сала, хлеб, два' огурца. Я и говорю: «Че¬
ловек на полдник себе приготовил». А Вайткус притаился за
кустом, грызет огурец, а другой мне сует. Ну, я тоже откусил.
232

Никаких огурцов я не брал. Чтоб у меня руки отсох¬
ли! — отпирался Вайткус.
— Брал! Брал! — крикнул Стонкус. Тут слова так и по¬
сыпались из него: — Сначала огурцы съели, потом хлеб. Еще
пить тебе захотелось. А сало ты за пазуху сунул. Я сам видел.
Что, скажешь, неправда?
— Я, если хотите знать, сала и вовсе есть не могу. Душа
не принимает, — гордо заявил Вайткус.
— А дальше? — И по голосу йонаса оба дружка поняли,
что им несдобровать.
— Вот и все... — заключил Стонкус и добавил: — Потом
Вайткус насыпал в мешочек земли и засунул его обратно в
кусты... Что, может, неправда?
А перепуганный Вайткус все еще жужжал, как комар:
— Да-да-да, да-да-да, выдумки все это, одни вы¬
думки...
— Как детсовет расценивает этот гнусный поступок Вайт¬
куса и Стонкуса? — строго спросил йонас.—Может, похва¬
лить их?
Добряк Гайгалас смекнул, к чему йонас клонит, и, чтобы
оттянуть время, спросил:
— А сообщил-то об этом кто?
— Сам бригадир Урбонис. Мне перед ним краснеть при¬
шлось,— сказал йонас. — Он думал директору жаловаться, я
еле упросил его. «Только, говорит, вы уж сами разберитесь».
Вот мы и разберемся!
— Факт налицо! — решительно заявил Коля. — Настоящая
контрреволюция!
— Еды вам, что ли, не хватает? — укорял Альгис. — Если
в чем нужда, надо сказать!
— Выходит, кулачье всякое верно про нас толкует!—дро¬
жащим от гнева голосом произнес йонас, все ближе и ближе
подступая к Вайткусу. — Мы, стало быть, воры, детдом наш —
воровской притон?
— Нет, нет, ой, нет!.. — взмолился Вайткус, прикрывая ру¬
ками голову.
йонас расстегнул пряжку, со свистом взвился ремень...
3
Утро.
Тетушка Палёне высунулась из окошка, чтобы узнать, как
понравился ребятам ее омлет, приготовленный по новому ре¬
цепту.
Мимо пробежала воспитательница Эльзе Банёните. Пыш¬
233

ные волосы ее развевались, новенький синий халат распах¬
нулся.
— Заходи, и тебе дам полакомиться! — окликнула ее пова¬
риха, подмигнув.
— Что вы, тетушка Палёне, что вы!
— Не бойся, яиц у меня хватает, иной раз еще и детдому
одалживаю. Рябая да обе пеструшки несутся что ни день. —
Взглянув на воспитательницу, повариха испугалась. — Что,
милая, не едят ребятки? — и схватила Эльзе за отвороты ха¬
лата.
— Не едят...'—послышался вздох.
— Невкусно! Неужто пересолила?
За все долгие годы работы тетушки Палёне никто еще не
пенял ей за стряпню.
— Вкусно, вкусно! И сахару вдоволь и соли... — рассеянно
сказала Банёните. — Но дети чем-то расстроены. Кажется,
Шлеве там орудует... Ох, уж этот Шлеве!
Вскоре в столовую вихрем влетела замдиректора Стонюте.
Пришел и Левянис, нахмурив мохнатые брови.
Из столовой не доносилось обычного перезвона ложек, та¬
релок, никто не требовал добавки, не кричал: «Ему-то уже
второй раз!» Ребята, что принялись за еду, ели тихо, стара¬
лись громко не чавкать. Уткнув носы в тарелки, старшие маль¬
чики словно выжидали чего-то. Успевшие уже позавтракать,
девочки стояли у стены под окнами. Каркаускас, глядя на
Шлеве, тоже перестал было жевать, но, не выдержав, нет-нет,
да отщипывал украдкой хлеб.
Дежурная Гарялите хлопотала возле малышей, которые
тихо и чинно доедали омлет. За их столом до еды не дотронул¬
ся один только Вацюкас. Взгляд Шлеве точно сковывал его.
Сердитая Лиза, вздыхая, поглядывала на его неначатую та¬
релку.
— Почему не едите?—строго спросил директор, обращаясь
к старшим.
— Сыты... Отъелись небось на государственных хлебах!—
проворчал Коля Чукаев.
— Молчи! — одернул его Дегутис и беспокойно посмотрел
на дверь.
В столовую вплыла тетушка Палёне. Всегда такая бой¬
кая, энергичная, сейчас она выглядела испуганной и, види¬
мо, все еще не понимала, почему ее омлет стынет в та¬
релках.
От постоянных хлопот на кухне, у жаркой плиты, широкое
лицо ее стало медно-красным; некогда черные густые брови
были опалены, от ресниц не осталось и следа.
234

С тетушкой Палёне йонаса связывала давнишняя сердеч¬
ная дружба. Сдружились они сразу же, как только йонас пе¬
реступил порог детдома. Тогда как раз в главном жилом зда¬
нии шел ремонт, и ему с Генюкасом несколько недель при¬
шлось ночевать у поварихи. Домик на самой окраине деревни
весь утопал в зелени. На потрескавшиеся стены карабкались
бобы, под окнами цвели георгины, настурции. А в самом до¬
мике по углам были развешаны пучки трав, они наполняли
дом запахом полей и лугов. Эти травы и тщательно выскоб¬
ленный пол до боли напоминали йонасу родной дом.
На стене, против его постели, рано утром начинали играть
отсветы огня, и вкусные запахи щекотали ноздри. Братишке
совсем не хотелось уходить от тетушки Палёне — так ему
пришлись по вкусу ее угощения.
По воскресеньям йонас и теперь еще навещал тетушку
Палёне; зимой нарубит ей дров, весною вскопает огород. Если
надо было вычистить выгребную яму или залить цементом
щель в кухонном полу, тетушка Палёне никогда не обраща¬
лась к завхозу, йонас это сделает лучше всех.
Оглядевшись, председатель детсовета увидел своего бра¬
тишку. Генюкас скатывал хлебные шарики и стрелял ими в
девочек.
— Ешь, говорю! — прошипел йонас, перегнувшись к нему.
Генюкас притворился, что не расслышал. И с виду и по ха¬
рактеру он настолько не походил на йонаса, что никто и не
вспоминал об их родстве. Непоседа Генюкас вечно носился
сломя голову. Расквасит парнишка себе нос или загонит под
ноготь занозу — и то не уймется. Он сдружился с Вайткусом,
который был намного старше его, и из-за этой дружбы чуть
было не остался на второй год во втором классе.
Чувство жалости к расстроенной и подавленной тетушке
Палёне, возмущение Генюкасом заставили йонаса подняться
с места.
— Это Шлеве агитирует... Пускай он и скажет, почему ре¬
бята не едят, произнес Дегутис, стараясь говорить как мож¬
но спокойнее.
— Сам ты всех взбаламутил да еще ябедничаешь! — с ме¬
ста отозвался Викторас.
Замдиректора Стонюте нервно глянула на часики и своим
скрипучим голосом распорядилась:
— Немедленно кончайте есть! Слышите? В школу опоздае¬
те. Я запишу каждого, кто не ест!
Старшие даже не шевельнулись, и Стонюте принялась
горько сетовать:
235

— Вы меня поедом едите! Сил моих больше нет с вами!..
Директор протянул руку, словно собираясь взять ее за ло¬
коть:
— Ничего, ничего... Сейчас Викторас нам расскажет, что
здесь происходит.
— И расскажу! — сказал Викторас, отодвигая тарелку.—
Какое Дегутис имеет право драться? Прошлой ночью детсовет
отстегал ремнями Стонкуса и Вайткуса. За что?
Послышался ропот:
— За что?
— Здесь не исправиловка!
— В чем онй провинились?
Воспользовавшись общим замешательством, Каркаускас,
проглотив большой кусок омлета, закричал:
— Ни в чем! Ни в чем! Отобрать у детсовета ремни!
— Замолчите!.. — повысил голос директор. — Вы дрались,
йонас?
— Мне вот три раза досталось пряжкой, — хныча, пожало¬
вался Вайткус.
— Да! — упрямо уставясь в пол, признался Йонас.
— Кто вам разрешил?
— Детсовет. Надо было, и постановили.
— Я тоже член детсовета! — вскипела Юрате. — А меня
спросили?
Каркаускас показал Юрате язык. Девочек-начальниц он
недолюбливал.
Как бы не расслышав, директор спросил:
— Стало быть, детсовет постановил? А за что, скажи-ка?..
— За воровство! — выпалил йонас.
Все умолкли. Теребя воротничок своей серой вязаной коф¬
ты, Стонюте прошептала:
— Что здесь творится? Что здесь, скажите на милость, тво¬
рится?
— Полдник у колхозника украли! — упрямо продолжал
йонас. — Подкараулили, когда человек пахал, и сожрали.
А в мешок его земли насыпали... У Вайткуса ломоть сала
нашли...
Настроение сразу же переменилось. Девочки вслух возму¬
щались. «Стачечникам» тоже стало как-то не по себе: зря всту¬
пились они за Вайткуса. Викторас терял самых надежных
своих сторонников.
— Если уж руки чешутся, пускай друг друга лупят! — за¬
кричал он, поднимаясь из-за стола, и, расталкивая по дороге
стулья, направился к двери.
В сущности, ему не было никакого дела ни до Вайткуса,
236

ни до Стонкуса. Его бесило, что детсовет хотел всеми верхо¬
водить в детдоме, всех обуздать. «Запугать хотят!.. Не выго¬
рит!»
Вполголоса перекинувшись несколькими словами со своей
заместительницей, Левянис коротко произнес:
— Детсовет — ко мне!
йонас решительно переступил порог кабинета директора,
готовый постоять за правду. Коля, выпятив грудь и гордо за¬
кинув голову, пробирался сквозь толпу ребят к двери. Один
только Альгис прохромал с виноватым лицом, словно изви¬
нялся перед всеми.
Будничным, наскучившим голосом замдиректора Стонюте
торопила ребят:
— В школу! В школу опоздаете...
...Члены детсовета, и в первую очередь Альгис, признали,
что поступили неправильно. Один только йонас молчал.
«За дело отлупили... — размышлял он, не слушая директо¬
ра.— А это их Шлеве сагитировал. Кому же еще учить воро¬
вать, как не ему? Его бы самого накрыть с поличным да так
вздуть, чтобы на всю жизнь запомнил. А там пускай с предсе¬
дательства снимают».
Глава шестая
1
Ясным сентябрьским днем Люда торопится в школу, бе¬
жит, едва касаясь ногами земли, словно за.лето у нее выросли
крылья. Раскраснеется вся, глаза горят, тяжелая коса с впле¬
тенной шелковой лентой так и колотится о спину.
Откуда взялась эта блестящая черная шелковая лента, ко¬
торая вызывает такую зависть у девочек? Ведь кастелянша
всем выдала прошлогодние, вылинявшие.
Новая лента — это маленькая девичья тайна. Воспитатель¬
ница Эльзе Банёните недавно ездила в город и купила ее в са¬
мом большом универмаге.
— Только Стонюте не проговорись, а то задаст она нам
перцу, — предупредила Банёните, разбирая целый ворох поку¬
пок.— И не хвастай ни перед кем.
Хвастай не хвастай — черный шелк сам бросается в глаза
всем девочкам. Не думайте, Люда все видит и слышит. Слы¬
шит она, как Юрате, тайком смотрясь в осколок зеркала и пе¬
ресчитывая свои даже осенью не исчезающие веснушки, шеп¬
чет Гарялите:
237

— Наша Людка-то, гляди, как расфуфырилась. Барышню
из себя корчит!
В словах Юрате, в ее взгляде насмешка. Ну и что ж? Что
тут плохого — быть красиво одетой, причесанной, ходить в
тщательно выглаженном форменном платье с накрахмален¬
ным белым воротничком? Воспитательница Банёните всегда
твердит: «Девочка должна быть нарядной».
Люде нравятся эти первые после каникул дни занятий, ко¬
гда и платье новенькое и ботинки еще не изношены, со скри¬
пом; когда, забежав в цветник, можно нарвать со своей клум¬
бы пестрых и желтых георгинов. А когда отцветают георгины,
Люда делает букеты из красных и синих астр.
— Живей! Живей! нетерпеливо подгоняет она мальчи¬
ков по дороге в школу.
Жаль только хромого Альгиса, а то она вихрем понеслась
бы... йонас, если захочет, догонит.
Люда беспечно размахивает своим новеньким желтым
портфелем и улыбается солнцу, свежему ветерку, что прохла¬
дой ласкает щеки.
Славно влететь в класс с настоящим кожаным портфелем,
будто ты не воспитанница детдома, а дочка учительницы!
2
Йонас поднялся рано. Собрался было полистать учебник
немецкого языка, но взгляд его приковали к себе ботинки Ри-
тиса Ляуданскиса. Из-под кровати выглядывали загнутые
кверху, испачканные в навозе носки ботинок.
— Что? Где? —Ритис никак не мог нашарить вечно спол¬
завшее одеяло.
Йонас сунул ботинки ему под самый нос:
— На, нюхай!
— А-а-а!.. Кроликов поздно кормил. На ферме такая те¬
мень. Просишь, просишь Кольку, чтобы электричество провел,
никак не допросишься... Сам теперь видишь, до чего нужен
свет!
При виде ботинок Ритиса председатель детсовета впал в
уныние. Как лыко, расползается осенью обувь.
Под кроватью Вайткуса стояли новехонькие коричневые
полуботинки на микропоре. А башмаков его, изрядно истертых
ходулями, на которых Вайткус постоянно путешествовал по
грязи, не было видно.
«Выменял!» — подумал Йонас со злостью.
Он терпеть не .мог этой укоренившейся в детдоме «менял-
ки». От нее всегда страдали тихие и слабые.
238

Хуже всего с обувью у Генюкаса. Не зря он прячет свои
ботинки бог знает куда.
йонас отогнул оттопырившийся конец матраца. Ботинки
Генюкаса лежали аккуратно завернутые в газету. Подошва на
левом ботинке едва держалась на нескольких гвоздиках.
— Ничего себе, постарался... Как же ты в школу пойдешь,
Генюкас?
— Не бойся, поскачу! Один ботинок ведь совсем еще це¬
лый.
— Только и дела, что тебе ботинки чинить!.. - упрекнул
его йонас.
— Можешь не чинить! — огрызнулся Генюкас. — Мне и эти
хороши!
В другом конце дома, в полуподвале, помещалась мастер¬
ская. Благодаря стараниям Левяниса там все прибавлялось
различных слесарных, столярных и прочих инструментов. Не¬
смотря на ранний час, в мастерской уже трудился Коля Чу-
каев. На перевернутом ящике потрескивал изготовленный им
самим маленький ламповый приемник.
— Видишь? Работа Генюкаса, — сказал йонас, показывая
дырявый ботинок. — А ведь недавно только купили...
— Люмпен-пролетарские, — равнодушно отозвался Коля и
приложил ухо к приемнику.
йонас рылся в ящике с инструментом, торопясь прибить
подошву еще до завтрака, но, как назло, долго не находил ни
молотка, ни гвоздей.
— Нет... Не может быть!.. — неожиданно воскликнул Ко¬
ля, выключая приемник.
— Не может быть? А что, сам разве не видишь? — сердито
сказал йонас, стукнув молотком. — Из-за этого растяпы я
еще в школу опоздаю. Ну, в последний раз ему чиню!
В другой раз Коля произнес бы целую речь о сознательном
отношении к социалистической собственности, но тут он по¬
вторял:
— Не может быть... нет...
И йонас, подойдя к нему поближе, увидел, что друг его
взволнован не на шутку.
— Что с тобой, Коля?
— Что за чертовщина! Видишь ли, мне показалось... Нет,
я просто не знаю, что и думать... Включил радио, слушаю по¬
следние известия... Лампы слабые, звукоочистителя нет, шум,
треск... А тут вдруг... — Видя, что йонас собирается его пере¬
бить, он торопливо спросил: — Фамилия Люды — Ясайтите?
йонаса удивил этот вопрос:
Ясайтите... Будто не знаешь!
239

— А ее матери — Ясайтене?
Странное поведение приятеля, его вопросы вызывали в йо-
насе неясную тревогу.
— Да отвечай же! — нетерпеливо наседал на него Коля.
— Ясайтене, наверное.
— А имя?
— Не знаю! — сердито ответил йонас.
Настойчивость Коли мешала ему сосредоточиться. Люда
не раз при нем упоминала имя матери, но теперь он никак не
мог его припомнить.
— Как же она тебе не говорила, когда всем уши прожуж¬
жала про своих родителей! — нахмурившись, сказал Коля.—
Вспомни-ка!
— Хоть убей, не помню.
— А перед войной Люда жила в Вильнюсе? Да? — не да¬
вал ему опомниться Коля.
— Она и сама-то навряд ли знает... В документах сказано,
что в Каунасе.
— В Каунасе? Плохо!
Коля замолчал, уставившись на блестевшую в стене шляп¬
ку гвоздя.
— Что — плохо? Да говори же!
йонас встряхнул Колю за плечи, чувствуя, что закравшая¬
ся в его сердце тревога все усиливается.
— Понимаешь, только включил радио, слышу — из-за это-
го треска слышно-то плохо, — диктор называет фамилию
Ясайтене... И Вильнюс упомянул. Больше ничего.
Коля почти с ненавистью посмотрел на свое неказистое,
хрипящее детище, которым он раньше так гордился.
— Проклятый приемник! А как ты думаешь, — снова обер¬
нулся он к растревоженному йонасу, — могли они переселить¬
ся из Каунаса в Вильнюс?
— Кто?
— Да родители Люды! Целый час уже тебе втолковываю!
— Родители Люды?.. — медленно повторил йонас. Только
теперь дошел до него смысл этих слов.
— Бежим скорее, скажем... — бросился к двери Коля.
Йонас ринулся за Колей, но вдруг его одолели сомнения.
— Мы ведь еще ничего толком не знаем. Куда ты понесся?
— Да ты же сам сказал...
— Ничего я не сказал, — пытался образумить приятеля
йонас. — Мало ли таких фамилий—Ясайтене! В нашей дерев¬
не Дегутисов целых пять было.
йонас говорил дело. Колю самого уже взяло сомнение. Бе¬
жать к Люде он раздумал:
240

— Наговорим, нашумим, а потом нас еще обвинят...
йонас от всей души желал Люде счастья, чтобы она без
зависти смотрела на тех, у кого есть родители, чтобы не вздра¬
гивала при слове «мама». И, хотя надежда была очень слабая,
ему страстно хотелось тут же поделиться ею с Людой.
— Хорошо было бы, Коля, а? Людина мама вдруг приез¬
жает на пароходе... или на грузовике...
— Понятно, хорошо было бы! Но скажи-ка, что нам де¬
лать? Ты председатель — ты и решай.
Коля снова ушел в свою работу и, казалось, совсем поза¬
был о взволновавшем его событии.
— «Председатель, председатель»!.. — бормотал йонас.—
Председатель тоже не о двух головах. Что ты, что я — один
толк. Пошли к Юстасу!
Выслушав новость, пионервожатый и сам разволновался,
закрыл дверь пионерской комнаты.
— Пока что никому ни гугу! Понятно? Люде тяжело бу¬
дет пережить, если...
Юстасу и самому не хотелось выговорить это злосчастное
«не подтвердится».
Друзья в знак согласия кивнули головой.
— Обдумаем, обмозгуем, — успокаивал их Юстас. — С то¬
варищем Левянисом посоветуемся, что предпринять... Да, чуть
было не забыл: мы устраиваем сбор «Александр Матросов».
Присоединитесь, а?
Спокойный и такой обыденный тон пионервожатого, да к
тому еще это приглашение участвовать в сборе даже как-то
разочаровали мальчиков, йонас, расстроенный, собрался бы¬
ло уходить. Юстас видел, что ребята недовольны.
— Мы с вами комсомольцы, не так ли? Напишем в ЦК
комсомола. Там нам наверняка помогут.
...В спальне остался один только Генюкас. Он перевернулся
на другой бок, потом на спину. На брата он и не думал сер¬
диться,— Генюкас был не прочь поваляться в постели. Однако
спать ему не хотелось и было скучновато.
Высоко, под самым потолком, он разглядел паука, подтя¬
гивавшегося на шелковистой, колыхающейся паутинке.
Схватив целый ботинок, мальчуган запустил им в потолок.
На койки посыпалась известка.
3
Только двое воспитанников Веверселяйского детдома были
посвящены в важную тайну, и, хотя им очень не терпелось от¬
крыть ее Люде, оба молчали.
0 Библиотека пионера, том VI
241

Коля старался пореже встречаться с Людой. Это ему уда¬
валось без особого труда: он по горло был занят своим радио¬
узлом.
Другое дело йонас. Забот и хлопот хватало, правда, и у
него: и школа (а успехи его были не ахти какие) и председа¬
тельство в детсовете. Но ему труднее, чем Коле, было избе¬
гать Люду: по утрам ведь они всегда вместе ходили в школу.
Люда неслась впереди, время от времени подгоняя его и
Альгиса. Мальчики же, отстав, обычно обсуждали различные
хозяйственные дела. А в этих хозяйственных делах у Гайгала-
са недостатка не было.
— Отава эт'им летом густо поднялась. Вдвое больше нако¬
сили,— начинает разговор Альгис.
— Что и говорить, кормов нам хватит, — замечает йонас.
— Хватит-то хватит, — соглашается Альгис и тут же де¬
лает оговорку: — Но, если разбазаривать по горсточке да по
охапочке, трудно придется весной...
— Кто ж это наше сено так разбазаривает? — возражает
Йонас.
— Да все... Хотя бы тот же Ритис. Каждый день целыми
охапками таскает.
— Ну, кроликов тоже кормить надо.
— Надо. Но Ляуданскис уж чересчур расходится. Поло¬
вину сена раскидает по всему сараю. Всюду у него набросано:
на полу, на дровах, на клетках...
йонасу хозяйственность Гайгаласа по душе, но он из упор¬
ства продолжает спорить:
— Ничего, ничего. На лугах вон какие стога.
— А ты привези-ка их, — не унимается Гайгалас. — Попро¬
буй привезти, пока не установится санный путь!
Он с жаром доказывает, что привезти сено не шутка. У од¬
них саней еще с прошлой зимы поломана оглобля.
Но вообще-то между друзьями нет никаких разногласий—
оба они люди хозяйственные. Эти их разговоры обычно пре¬
рывает Люда.
— Что это вы всё про сено? Слушать тошно! — сердится
она. — Такое утро чудесное, а они... Чучела вы этакие!..
Альгису досадно, что прерван важный разговор, но он не
сердится, так как вообще не умеет сердиться.
Р1онас же только рад случаю. Ведь они уже в сотый раз
обсуждают одно и то же. Лучше бы помолчать, полюбоваться,
как над крышами вьется дымок, как, разбрызгивая копытами
грязь, несется откормленная кобылка, развозящая почту.
Становится все холоднее. С реки тянет густой туман. По
утрам заморозки.
242

— Дайте, я продавлю, я... — радуется Люда, совсем как
первоклассница прыгая по лужам, подернутым тонким лед¬
ком.
А как брызнет осколками лед, ей и жалко. Словно она ко¬
го-то обидела.
Альгис степенно замечает:
— Будет еще этого льда вдоволь. Палкой бей —не разо^
бьешь. Смотри, боты еще порвешь!
Тут же, за кирпичным заводом, в маленьком домике с крас¬
ной крышей, желтыми ставнями и застекленным крылечком
живет Людина учительница, руководитель седьмого класса
Садунене. Дочь ее, Аушра, сидит с Людой за одной партой.
Проходя мимо этого уютного домика, Люда всегда украдкой
заглядывает в окна. Ее все восхищает здесь: легкие зеленые
занавески, большущие, во все окно, фикусы...
Изредка Аушра приглашает ее к себе в гости, и эти дни
для Люды — настоящий праздник.
— Вот хорошо Аушре! — мечтательно вздыхает она.—Жи¬
вет вместе с матерью. И какая же она счастливая, эта Аушра!
Люда не завидует Аушре — они близкие подружки, но
только ей самой уж очень хочется иметь маму и жить с ней
в таком же вот домике.
По дороге в школу йонас едва сдерживает себя, чтобы не
проговориться. Его так и подмывает сказать ей, что... Ну, сло¬
вом, рассказать, как он пошел с ботинком Генюкаса в мастер¬
скую, как Коля слушал радио, как...
— Люда! Знаешь что, Люда?..
— Что?
йонас не находит нужных слов и тут же, подавив волне¬
ние, вспоминает свое обещание.
— Ничего... Я так только... Хотел сказать, у меня с немец¬
ким плохо... — выворачивается он.—-Эти проклятые артиклии
дер, ди, дас...
Люда, хоть она и классом ниже, так и сыплет примерами
с артиклями, а он в уме прикидывает: «Юстас отослал письмо
второго числа... Значит, прошло уже две недели. Может, ско¬
ро придет ответ?»
4
Повесив в шкаф строгий черный костюм, Садунене надела
домашнее платье с широкими рукавами, сунула ноги в удоб¬
ные мягкие туфли. В приоткрытую дверь доносилась песенка
чайника.
— Ну, я пойду...
243

В который раз уже Люда поднимается с дивана. А сейчас
ей вдруг показалось, что под окнами ходит ее подружка Ал-
дона. Ох, и надоела же ей эта дружба! Сколько ни проси, ни
моли — Алдона не отстает! Прямо на шею вешается. И не пой¬
мешь, что ей надо. Мало ли в детдоме других девочек?
— Да что это ты? Ну посиди еще, — уговаривает ее Ауш¬
ра, силой усаживая на мягкий диван. — Поужинаешь с нами.
Мама, скоро ужин?
— Скоро, скоро, доченька.
— Людка нехорошая, хочет уходить!
— Сейчас, сейчас... Нам с Аушрой скучно, — говорит учи¬
тельница, распахнув белую дверь. — Посидела бы ты еще с
нами, Людут.
— Правда, скучно, — подтверждает Аушра.
«С матерью — и скучно? Да еще в таком уютном домике?—
недоумевает Люда. — Аушра, наверное, это так, нарочно го¬
ворит».
— Воспитательница будет недовольна, — возражает она,
хотя в глубине души ей очень хочется еще хоть немного по¬
быть в этой теплой, светлой комнатке.
— Мама, слышишь, что она говорит? Ее в детдоме ругать
будут... — докладывает Аушра, таща Люду к шкафу. — Я по¬
кажу тебе мое новое платье, — прибавляет она шепотом.
— Не беспокойся, Люда! Я сама скажу Стонюте, что за¬
держала тебя, — успокаивает учительница, переворачивая
что-то ножом на шипящей сковородке.
— Мне совестно... — шепчет Люда роющейся в шкафу
Аушре.
— Слышишь, мама, ей совестно!
Люда густо краснеет, бросает укоризненный взгляд на
Аушру, девочку с хорошеньким круглым личиком, с озорными
серыми глазами и маленькими капризными губками. Будь она
выше ростом и худее, ее не отличить бы от матери.
Весело мурлыкая что-то про себя, Аушра раздвигает ве¬
шалки с платьями матери, отпуская при этом критические за¬
мечания по поводу каждого из них:
— Это синее в белую полоску было бы ничего себе, только
рукава... Ну кто теперь носит вшивные рукава! Теперь только
японки. Желтое так себе, на каждый день... Какой клё-ош, по¬
смотри только!
У Люды рябит в глазах от всех этих платьев, все они ка¬
жутся ей и необычайно нарядными и модными: ведь это пла¬
тья. ее учительницы! Ее смущает, что Аушра так громко кри¬
тикует их. Ведь все, что принадлежит матери, — красиво, хо¬
рошо и изящно.
244

•— Что ты, товарищ учительница рассердится!
— Опять! Уже в школе навязло в зубах: «товарищ учи¬
тельница» да «товарищ учительница»! — морщится Аушра.
— Аушра, брось рыться в шкафу! — остановила ее мать,
внося ужин. — Тоже мне модница!
Аушра не обращает внимания на слова матери и не от¬
пускает от себя Люду, которой все больше становилось не по
себе.
— Я Люде свое новое платье показываю.
Новое платье, сшитое Аушре ко дню рождения,— легкое
и прозрачное, как облачко. Светло-синий шелк весь усыпан
серебристой пыльцой; кажется, дунь только — и платье уле¬
тит.
— Нравится? — с гордостью спрашивает Аушра.
— Очень!
Люда не завидовала платью подруги. Аушра жила совсем
в ином мире — это был мир, в котором царила добрая фея,
по имени Мама, и поэтому все вокруг объято ласковым светом
и теплом. Платье, подаренное Аушре ко дню рождения, тоже
было частицей этого недоступного для Люды доброго мира.
И миру этому нельзя завидовать, можно только любоваться
им, страстно мечтая увидеть на месте учительницы другую,
свою маму...
Потом они ужинали, пили чай. Люде было не до еды. Она
сыта этим теплом, своими чувствами, мыслями. Если бы ее
кто-нибудь спросил, что она ела, она, пожалуй, и не смогла
бы ответить. В памяти у нее осталась играющая разноцветны¬
ми огоньками хрустальная вазочка с вишневым вареньем. Не
вкус варенья, а именно эта игра красок запомнилась ей.
В таком же лучезарном сиянии рисовался воображению
Люды ее будущий дом, о котором она так мечтала.
После ужина Аушра не стала мыть посуду.
— От этого руки становятся некрасивые, — сказала она.—
Картошку я тоже не люблю чистить: от картошки руки чер¬
неют.
Люда вызвалась помочь Садунене.
Посуду мыла учительница. Люда стояла с полотенцем у
жарко натопленной плиты и принимала из рук Садунене вы¬
мытые стаканы и тарелки. Если зажмуриться, можно вообра¬
зить, что тарелку опускает в воду мама, что она, Люда, помо¬
гает своей маме, что, беря в руки тарелку или стакан, она при¬
касается к нежным маминым пальцам.
«Как Аушра может так вести себя?.. Если бы у меня была
мама, — думала Люда, — я бы ей ничего не позволяла делать:
ни дрова рубить, ни печку топить, ни полы мыть».
245

— Торопишься? Не беспокойся, я завтра обязательно по¬
звоню Стонюте, — говорила Садунене, глядя на нее своими со¬
всем не строгими глазами и поглаживая ее тяжелую косу. —
Ну, мы ждем тебя в другой раз.
Аушра наблюдала за матерью и Людой без тени ревности.
Быть может, одна только толстая черная коса Люды и вызы¬
вала в ней зависть. У Аушры косы не было. И она мечтала
подстричь волосы, как на обложке одного журнала, по послед¬
ней моде — «юность мира». Но пока не окончишь школу—а
когда еще это будет! — мама не позволит.
Позолоченные часы на комоде тикали быстро, так быстро,
как ни одни часы в мире. Люде казалось, что она только-толь¬
ко вошла сюда, только поставила портфель подле дивана с вы¬
шитыми подушками, а уже и лампу зажгли, и в комнате стало
светло, и вещи все заблестели, а оконные стекла потемнели,
словно их плотно закрыли ставнями.
— Я пошла... Спасибо...
— Сделаешь алгебру, приходи завтра в школу пораньше...
Дашь мне списать, — сказала Аушра, провожая подругу.
— Твоя мама ведь учительница, — удивилась Люда.—Как
же ты можешь списывать?!
Аушра вздохнула:
— Все мне это говорят...
Девочки поцеловались на прощание.
Обернувшись, Люда увидела ровные полосы света, падаю¬
щие из окон, услышала нежные звуки музыки. Аушра, навер¬
ное, включила радио.
«Неужели Аушра не любит свою мать?» — подумала Лю¬
да. Понимая, что поступает дурно, она притаилась за столбом.
Сквозь фикусы было видно, как мать и дочь, взявшись за ру¬
ки, кружатся вокруг стола.
Аушра прыгала от восторга, учительница весело смеялась.
Люде стало нестерпимо стыдно. Задержавшись у учительни¬
цы, она, несомненно, отняла у матери с дочерью те редкие
драгоценные часы досуга, которые им выпадало провести вме¬
сте. Не потому ли Аушра сегодня так капризничала?
Зеленоватое вечернее небо было усыпано звездами, а сре¬
ди них кренился набок месяц. Под ногами поскрипывал снег,
с хрустом ломался ледок в санном следу.
Проходя пустынной детдомовской усадьбой, Люда за
деревьями разглядела Дзикаса. Он стоял на льду, тонким
слоем затянувшем пруд, и, опустив голову, глядел себе под
ноги.
— Провалишься! Что ты делаешь? — испугалась Люда.—
Здесь и утонуть недолго.
246

Дзикаса она любила больше других ребят и считала своим
долгом опекать его.
— Опыт: пробую лед! — живо отозвался Дзикас.
— Проломится, дурачок! — уговаривала парнишку Люда,
таща его за собой на берег.
— Лед твердый. Смотри, какой твердый! — упирался
Дзикас.
Он сорвал с головы заячью шапку и, размахнувшись,
швырнул ее на середину пруда.
Шапка, проехавшись по льду, докатилась до противопо¬
ложного берега.
— Очень прочный лед!.. Первоклассный лед! — твердил
Дзикас.
Люда обежала вокруг пруда, принесла шапку и нахлобу¬
чила ее Дзикасу на самые глаза.
— Я ничего не вижу, пусти! — взмолился мальчик, прыгая
по льду, который начал, уже потрескивать под его ногами.
Дзикас испугался и, сразу же забыв о своих опытах, уце¬
пился за Людин рукав. Девочка вытащила исследователя на
берег.
Не поднимая на нее глаз, Дзикас закоченевшими пальцами
застегивал распахнувшееся пальто.
— Юргялис, скажи-ка, Юргялис... — заговорила Люда,
уводя Дзикаса подальше от пруда.
Дзикас удивился и навострил уши. Никто в детдоме не на¬
зывал его по имени. Он и сам уже забыл свое настоящее имя.
— Юргялис, тебе хотелось бы иметь родителей?
Дзикас ничего не знал о своих родителях. Он был подки¬
дыш. Поразмыслив, он вдруг прыснул со смеху.
— Не хотел бы? Почему?
— А на что они мне?
— Как — на что? Родители!.. С родителями хорошо!
— Хорошо?.. — снова прыснул Дзикас. — Знаем мы, как
хорошо. Вон Петрюкаса Ганусаускаса из нашего класса спро¬
си. Родители никуда его не пускают, корову заставляют пасти.
Ни в футбол поиграть, ни на коньках покататься...
Люда попыталась было растолковать ему, что родители все
хорошие, что плохих родителей не бывает, но разве Дзикаса
переубедишь?..
— А Галаунису родители всё никак нового галстука не ку¬
пят. Галаунису хочется, как всем, в белой рубашке ходить и
с новым галстуком... Зна-аю, — Дзикас вдруг забасил, — мне
небось изучать природу родители тоже не дали бы. Теперь,
стоит только захотеть, и валяй сколько влезет, а с родителя¬
ми... Нет, не хочу!
247

Смуглый от роду Дзикас и зимой и летом выглядел изряд¬
но загоревшим на солнце. Его, как говорила тетушка Палёне,
точно луковой шелухой выкрасили. На худом, сейчас бледном
в свете луны лице мальчика вспыхивали озорными огоньками
живые смышленые глаза. Он словно был погружен в исследо¬
вание какой-то тайны природы, и его правая бровь высоко под¬
нялась, почти исчезая под спадающей из-под шапки прядыо
прямых, жестких волос. Люда невольно залюбовалась его за¬
думчивым, выразительным личиком.
Бедный, бедный этот Дзикас! Он даже не подозревает, ка¬
кое счастье иметь родителей! Люда смотрела на него с ис¬
кренним сожалением.
В спальне девочек к натопленной печке жались несколько
маленьких воспитанниц.
— А где остальные? — спросила Люда, снимая пальто.
Отозвалась Бируте, водившая пальчиком по странице хре¬
стоматии «Родное слово»:
— На репетиции. Новые песни разучивают.
— На репетиции?
Как это она запамятовала, что сегодня хор? Теперь ведь
так часто репетируют. Руководитель хора опять будет недово¬
лен. Люда поняла, что поступила нехорошо, и совсем приуныла.
— Девочки! Какой этот наш руководитель смешной! — за¬
кричала вдруг с порога Гарялите, по-мальчишески острижен¬
ная и шустрая, как мальчишка. — Настоящая заячья губа.
Вместе с девочками в комнату ворвались возгласы, смех,
отрывки из новой песни «Празднует вся страна...»
— А, Людка! Где это ты прохлаждалась? — окликнула ее
Гарялите, раскрасневшаяся от пения и от мороза. — Руково¬
дитель хора по тебе соскучился.
Люда ничего не ответила, разгладила пальцами помятую
салфетку на тумбочке и углубилась в раскрытую тетрадь.
— Смотрите-ка, Людка с нами даже разговаривать не хо¬
чет!— пропищала Гарялите.
— Людка только с учительскими дочками водится, — бро¬
сила косоглазая Алдона, прозванная Сокровищем. Это прозви¬
ще осталось за ней с первой же репетиции, когда руководи¬
тель хора восторженно отозвался о ее голосе: «Настоящее со¬
кровище! Такой альт — это просто сокровище!»
— А тебе-то что? — откликнулась Люда. — Злишься, что
Аушра с тобой не дружит? А мне вы не можете запретить...
Юрате, свято чтившая звание члена детсовета, попыталась
перевести разговор в другое русло.
248

— Дисциплина одинакова, для всех, — серьезно сказала
она. — На репетиции должны ходить все. Ты ведь знала...
— Совсем позабыла. Как-то вылетело из головы.
— Интересно, чем это ее голова забита, — вполголоса за¬
метила Алдона.
— Кто это разговаривает в таком тоне? — повысила голос
Юрате. — Это ты, Сокровище?
— А ты меня тоже не обзывай! — рассердилась Алдона.—
И поведение Людки надо было бы обсудить на собрании.
Алдона сжала тонкие губы, ее раскосые глаза смотрели
грозно, на смуглом лице отчетливо выступили скулы. В ней
боролись возмущение и сочувствие Люде, которую она люби¬
ла, как родную сестру.
— Обсуждайте, я не боюсь, — сказала Люда, бледнея.—
Все равно я долго жить с вами не буду. Вот только разыщу
родителей и уеду.
Гарялите прыснула:
— Дегутис разве разрешит ее обсуждать!
Девочки захихикали:
— Тоже вбила себе в голову! Да мы тебя и не держим!
— Маменькина дочка!
— Для нее наш детдом — чужой!
Юрате тоже хотелось пожурить Люду за то, что она бродит
точно во сне, не уважает коллектив. Но, чувствуя свою ответ¬
ственность за все, что здесь происходит, она скомандовала:
— Девчата, тише!
Люда тихонько всхлипывала, зарывшись в подушку.
Алдона с еще более грозным видом принялась совестить
подруг, словно это не она только что больше всех допекала
Люду:
— Набросились, как ведьмы! Никого вам не жаль!
И потому, что Люда была чуточку виновата и сознавала
это, и потому, что подруги единодушно осудили ее, она, как
бы в отместку, старалась припомнить все вечера, проведен¬
ные у Аушры, каждую мелочь в этом чудесном, уютном доми¬
ке. Мокрыми от слез глазами она обвела спальню. Здесь она
каждый вечер ложилась спать и каждое утро вставала. Кру¬
гом всё те же белые, скучные стены. Не радовали ее теперь
и развешанные над койками рукоделия девочек, хотя сама она
очень любила вышивать. Не радовали и белые тумбочки, укра¬
шенные вырезанными из цветной бумаги салфетками; жалки¬
ми показались вязаные занавески, которыми так гордились
девочки. Как не похожа была эта спальня на дом ее мечты!..
Весь этот спор между подругами слышала Эльзе Банёните,
стоявшая в коридоре. Как ни хотелось молодой воспитатель-
249

нице войти в спальню и взять под защиту свою любимицу, она
все-таки выдержала характер. То, что происходило в спальне,
было для нее ново и непонятно. В этом следовало хорошенько
разобраться.
...В окнах канцелярии еще горел свет. Замдиректора Сто¬
нюте что-то писала.
— Список дежурных составляете? — спросила Эльзе.
— Нет, список еще днем закончила. Письмо пишу... бра¬
ту.— Стонюте сделала движение, как бы норовя локтем при¬
крыть письмо.
У Эльзе как-то сразу отпала охота делиться с нею чем бы
то ни было, и она помрачнела.
Глава седьмая,
1
Преподавательница немецкого языка, высокая, сутулова¬
тая женщина с серьгами в ушах, диктовала отчетливо и быст¬
ро. Предложения были трудные, чуть ли не каждое второе сло¬
во— сложное, как Jungkommuniste-n 1 или Literaturgeschichte2.
У йонаса на лбу проступила испарина, точно он дрова колол,
Он успевал написать только половину длиннющего слова. Рас¬
хаживая между партами, учительница остановилась подле
йонаса и бросила взгляд в его тетрадь. «Drukerei» 3, — прочла
она и дернула себя за серьгу. Это движение означало, что де¬
ла плохи. Между «и» и «к» не хватало «с».
— Ausgezeichnet!4 — иронически сказала учительница, но
йонас и сам сознавал, что его письменная работа никуда не
годится. Строгий взгляд «немки» скользил по странице, всюду
подмечая ошибки.
Учительница перестала диктовать. Наступившая тишина
подавляла йонаса. Он промакнул влажный лист и закрыл тет¬
радь.
— Genosse Degutis! Du bist doch Jungkommunist!5 — уко¬
ризненно бросила преподавательница и направилась к доске.
В классе началось движение, послышался шепот, подозри¬
тельный шелест тетрадей. На своих уроках преподавательница
1 Комсомольцы.
2 История литературы.
3 Типография.
4 Отлично.
5 Товарищ Дегутис! Ты ведь комсомолец!
250

объяснялась по-немецки; из того, что она говорила, йонас по¬
нимал далеко не все. Однако на этот раз ее слова, среди кото¬
рых были и ненавистные составные, звучали в ушах яснее ли¬
товских.
— Не унывай! — утешал его на переменке Альгис, про¬
слышавший от восьмиклассников про неудачу друга. — По
устному получишь тройку — и в конце четверти тройку выве¬
дут. Тройка, что ни говори, не двойка.
Сам Альгис, несмотря на свой высокий рост и довольно-
таки солидный возраст, учился еще только в пятом классе.
Учеба ему давалась нелегко, и поэтому он искренне сочувство¬
вал другу.
йонас не слушал Альгиса. Нахмурившись, он твердил:
— Учительница права, не говори... Плохой я комсомолец,
плохой председатель, вот и всё.
Неудача с письменной была последней каплей, переполнив¬
шей сердце йонаса. И вдруг со дна его души поднялось все:
враждебное чувство к Шлеве, которого все так щадят и кото¬
рому во всем потакают, недовольство собой, Генюкасом. Его
раздражала и Люда, неизвестно почему сдружившаяся с Вик-
торасом.
«Не поговорить ли с Левянисом?» — подумал он и, отдав
Альгису книги, направился в канцелярию, йонас никогда не
был ни особенно замкнутым, ни нелюдимым, но он редко komv
открывал свое сердце. Рано лишившись отца, он постоянно
чувствовал, как не хватает ему отцовской заботы. И, сам стес¬
няясь этого чувства, он старался казаться старше, взрослее.
Сердце колотилось в груди, словно вот-вот выскочит, йо¬
нас подбирал слова, с которых он начнет разговор. Надо так
все объяснить Левянису, чтобы тот сразу же освободил его от
председательства.
Внезапно открылась дверь, и из канцелярии вышел чем-то
озабоченный Юстас Светикас. Он повернул велосипед, стояв¬
ший у крыльца, и, вскочив на него, помчался к большаку.
йонаса встретила заплаканная, с красными глазами зам¬
директора Стонюте. Она пристально посмотрела на Дегутиса,
но, казалось, не узнала его. Прижав руки к груди и едва ше¬
веля побелевшими губами, Стонюте повторяла измученно:
— Что здесь творится? С ума можно сойти!
Левянис не заметил йонаса; не отрываясь от телефона, он
то и дело крутил ручку.
— Кому это вы? — внезапно оживилась Стонюте.
:— Кому? Уполномоченному милиции! — раздраженно ото¬
звался Левянис, с грохотом опуская трубку. — Сами-то ведь
не найдем...
251

=— Дожили! Не звоните лучше, уж как-нибудь своими си¬
лами... Приедет милиция, начнутся допросы, расследование...
— Так как же прикажете поступить? — холодно сказал
директор. — Сами-то мы, пожалуй, ничего не сможем сде¬
лать... Прозевали!..
Сердитые слова Левяниса Стонюте пропустила мимо ушей.
Сегодня упреки так и сыпались на нее. Слабым голосом, слов¬
но только что поднявшись после тяжелой болезни, Стонюте
проговорила:
— Утром еще был, сама видела... Подошла к нему, шарфик
поправила, спросила, почему он такой грустный... «Поиграй,
говорю, с ребятишками». — «Не хочу!» И вот тебе — исчез Ва¬
цюкас, как в воду канул.
— Шарфики-то вы замечаете! — безжалостно попрекнул
Левянис. — Детей — вот кого вы не видите!
Бледные щеки Стонюте пошли красными пятнами.
— Я больше не в силах. Прошу вас, увольте меня! Одних
тут избивают, другие сами бегут...
— Теперь не время, потом обо всем этом поговорим.
С этими словами директор отвернулся и снова принялся
вертеть ручку телефона:
— Сбежал... Да, да... Шести лет...
Стонюте махнула рукой и поспешно вышла из комнаты.
Товарищ Левянис! — робко окликнул йонас.
— Дегутис, ты? Чего тебе?
йонас мял в руках шапку, оглядывался на приотворенную
дверь в бухгалтерию, где щелкали на счетах. Все было ясно—
сбежал Вацюкас из дошкольной группы. Перед глазами
мелькнула светлая головка мальчугана, одной рукой обнимав¬
шего его за шею, другой сжимавшего мокрую от слюны губ¬
ную гармошку...
— Ну, что ты стоишь столбом? — окликнул его Левянис.
йонас и не подумал обидеться. От этого окрика у него
словно отошли затекшие суставы, полегчало на сердце. Все
так и осталось неразрешенным, невыясненным: учительница,
должно быть, в эту минуту выводит жирную двойку в его тет¬
ради. Однако сейчас его ждут более важные, неотложные дела.
По пустынным осенним полям, кое-где уже запорошенным
первым снегом, блуждает Вацюкас. Его надо немедленно ра¬
зыскать. А это и есть самое главное.
Размашистым шагом йонас вошел в рабочую комнату
мальчиков.
— Ребята! — крикнул он. — Пошли искать Вацюкаса!'
252

Один только Шлеве, сидевший с книгой на коленях, не ше¬
вельнулся. Он лениво зевнул и снова погрузился в чтение. Дет¬
домовский двор ожил: всюду снуют, носятся ребята.
Воспитательница малышей Падваретите увела своих пере¬
пуганных питомцев в комнату для игр. Там, в тепле, она с ре¬
бятишками строила замки и плотины, время от времени тре¬
вожно поглядывая на темнеющие окна. Потом она показыва¬
ла, как делать бумажные цветы. Нарезая разноцветную бума¬
гу, ее большие руки дрожали. Утром она пошла в деревню к
больной матери, а вернувшись, уже не застала Вацюкаса.
2
Вацюкас улепетывал все дальше и дальше.
Выскользнув из дому, он спустился большаком, мимо кир¬
пичного завода, к реке. Потоптавшись на берегу, осмотрелся,
приложил к глазам руку козырьком и стал вглядываться — не
видать ли парохода, на котором он летом приехал сюда. Нет,
парохода не было видно.
Сизая по-осеннему река еще не стала, однако пароходы
уже не ходили, и Вацюкас понапрасну выжидал на берегу.
Взбираясь по крутому откосу, он увидел страшного старика
в тулупе.
— Беги, беги отсюда, малыш, — сказал дед, чихая. — Нос
отморозишь!
Дважды Вацюкасу напоминать не надо было. Таких боро¬
дачей, да еще в огромных тулупах, Вацюкас обходил за вер¬
сту. Кто же не знает, что под тулупом они прячут мешок?
Не дожидаясь, покуда его схватят и засунут в мешок, Ва¬
цюкас задал стрекача. Бежал он куда глаза глядят, бежал,
пока не споткнулся обо что-то твердое.
Над головой шумели деревья, много деревьев — целый лес,
как ему показалось...
Открыв сначала один глаз, Вацюкас увидел, что споткнул¬
ся об узловатый корень. Надо поостеречься, как бы эта тол¬
стенная жила не превратилась в ползучую змею.
Но корень не шевелился. На земле переплеталось множест¬
во таких же бурых, скрюченных жил, и Вацюкас решил, что
никакой опасности тут ему не грозит.
Лес кончился так же внезапно, как и вырос на пути.
У Вацюкаса даже появилась какая-то легкость в ногах.
Теперь уже не надо больше опасаться змей и волков.
Подмерзшая неровная дорожка виляла по пригоркам и
ложбинам. Спускаться по косогору, хоть валенки и сколь¬
253

зят, — одно удовольствие, но взбираться на гору приходилось
иной раз и на четвереньках.
Вацюкас утирал пот и, тяжело дыша, упорно преодолевал
все преграды.
Сквозь тучи, обложившие небо, проступило бледно-желтое
солнце. Оно походило на жирный блин, испеченный тетушкой
Палёне, и даже не слепило глаза — смотри на него сколько
хочешь. Вацюкас сразу повеселел. Он заметил вдруг на чер¬
ной пашне зеленый осколок. Хорошо бы выковырнуть его. Но
не тут-то было: пальцы застыли, а горлышко бутылки накреп¬
ко вмерзло в ком земли.
Ногам в валенках было жарко, от морозца раскраснелось
лицо, толстый ломоть хлеба оттопыривал карман.
— Буду идти, идти и дойду так до самого своего дома, —-
весело приговаривал Вацюкас.
Он миновал подернутую инеем зеленую озимь, огромную
черную пашню и очень удивился, что дома все нет и нет.
Перед глазами неприветливо простирался вытоптанный,
закоченевший луг, и у Вацюкаса окончательно исчезли всякие
сомнения: «Там, за лугом, тетин дом, наверняка за этим лу¬
гом!»
Мама Вацюкаса умерла, но у него есть тетя. Когда умерла
мама, тетя очень плакала. У тети варенья — полно. Хочешь—
на хлеб мажь, хочешь — огурец в него макай или прямо лож¬
кой ешь. А здесь и вкус-то варенья забудешь — так мало его
дают. Тетя рано не поднимает и вечером спать никогда не го¬
нит. Никто там не толкается, не дерется. Если б не большу¬
щая, с добрую горошину, бородавка на кончике тетиного но¬
са, ее можно было бы очень любить. Но теперь Вацюкас и не
вспомнил про эту горошину и все только озирался, ища глаза¬
ми тетин дом. Когда в теплый летний день его посадили
на пароход, он немного соснул. Плыли они недолго и, каза¬
лось, совсем недалеко. Всего только разок-другой прогудела
труба.
Убежать из детдома Вацюкас решил еще утром, когда Сер¬
дитая Лиза выловила из его манной каши все изюминки.
Вацюкас, разозлившись, ущипнул ее, а Лиза, вытаращив
свои глазищи, дала ему ложкой по носу.
Перепалка не прекратилась и после завтрака. Лизе помо¬
гал Витялис, пыряя Вацюкаса дулом деревянного ружья.
В комнате для игр Вацюкас не нашел своей губной гар¬
мошки.
К нему подскочил верзила Вайткус, вытащил гармошку
из-за пазухи и стал в нее дуть, а Вацюкасу строго-настрого
велел молчать.
254

Этого верзилы Вацюкас очень боялся. С первого же дня
тот не давал ему покоя, все подговаривал Лизу и Вацюкаса
драться.
— Наябедничаешь всыплю! — грозился Вайткус каж¬
дый раз.
То же самое повторил он и сегодня утром, засовывая гар¬
мошку Вацюкаса себе в карман.
— Отдавай гармошку, а не то скажу!.. — взвизгнул Ва¬
цюкас.
— Шлеве тебя ножом зарежет! — пригрозил Вайткус. —
Вот так он тебя зарежет, — и провел рукой по горлу.
Вацюкас вспомнил все это, и у него мурашки по коже за¬
бегали. А что, если Шлеве как раз теперь точит нож и вот-вот
его догонит? Хоть бы скорей показался дом!
Пока светило солнце, идти было хорошо. Но екоро оно
будто растаяло.
С громким карканьем пролетела ворона.
Зарядил снег. Побелела дорога, побелели поля, побелел и
сам Вацюкас. Сначала все это ему нравилось. Мальчик сле¬
пил снежок и стал лизать его, как сахар. Но снег тут же рас¬
таял, и только ледяная водичка побежала между пальцами.
Ни машин, ни телег не было видно. Вацюкас ежился от
студеного ветра; снегом запорошило ему глаза.
— Эй! Эй! — крикнул он и, сам испугавшись своего голо¬
са, присел у обочины рва.
Никто не отозвался, только еще злее завыл ветер, взвих¬
ривая снег. Вацюкасу захотелось есть. Он вспомнил, что в
кармане у него хлеб.
Только он принялся его вытаскивать, как где-то поблизо¬
сти залаяла собака. Вацюкас зажал в руке ломоть и насто¬
рожился.
На дорогу выкатился кудлатый черный пес и зарычал,
оскалив белые зубы.
Вацюкас пошарил рукой в снегу и, не найдя камня, запу¬
стил в собаку ломтем хлеба.
Пес завилял хвостом, схватил хлеб и исчез в метели.
Лай донесся уже издалека, откуда-то слева, где маячили
высокие деревья. Собачонку ласково журила какая-то жен¬
щина.
— Эй! Эй! — снова закричал Вацюкас.
Скрипнул журавель колодца, потом послышался мужской
голос, затем снова вынырнул пес. Громыхая ведром, бежала
женщина в платке, за ней следом — мужчина.
— Ребенок!.. Замерз, никак! — испуганно вскрикнула
женщина и уронила ведро.
255

3
Беглеца отправили в детдом на следующее утро.
Закутанный в огромный тулуп, утопая по самые плечи в
соломе, Вацюкас высовывался оттуда, как аистенок из гнез¬
да, глазея на знакомые уже окрестности.
Поля и луга, казавшиеся ему вчера бесконечными, они
сегодня проехали очень быстро.
Вот сосняк, в котором он спрятался от злого старика.
А вон толщенные бурые жилы — корневища. Он и теперь еще
не вполне уверен: а вдруг они возьмут да оживут!
Лесочек был совсем небольшой, сосны высокие, редкие.
Сквозь них еще ясно виден дом с блестящей железной кры¬
шей, колодец. В этом доме живет добрая тетя, ничуть не хуже
тети Вацюкаса. Она напоила его парным молоком, высыпала
на лавку целый подол яблок. Ночью Вацюкас проснулся —
ему приснился страшный сон, — но, увидев, что эта самая
женщина сидит у него в ногах, он успокоился.
Радушный дом, где даже злой черный пес лизал ему щеки
своим розовым языком, Вацюкас оставлял неохотно. Уехать
он решился лишь потому, что новая тетя вдруг куда-то исчез¬
ла, словно она ему только во сне приснилась, а чужого дяди с
усами он побаивался.
— Мариона ушла молотить, — пояснил усатый дядя.
Увидев телегу с лошадью, Вацюкас немного повеселел.
Кругом прыгали воробьи, клевали зерно куры. К морде лоша¬
ди был подвешен мешок. Лошадь моргала большими выпук¬
лыми глазами, а в мешке что-то похрустывало.
На телегу Вацюкаса усадил брат бригадира Урбониса,
Винцас. На вид он не намного старше Виктораса. Сняв с мор¬
ды лошади торбу, Винцас дал Вацюкасу подержать кнут.
По дороге молодой возница больше разговаривал с ло¬
шадью, чем с Вацюкасом.
— Но-о-о, дохлая! — закричал он, поравнявшись с первы¬
ми домиками Веверселяй.
Лошадь пробежала еще немного и опять остановилась.
— Вот кляча! Без кнута ни с места!
Кончик ремня просвистел над самым носом Вацюкаса.
Мальчика швырнуло назад, и он обеими руками ухватился за
грядки телеги.
— Столько овса ухлопал зря! — сокрушался Винцас.
Наконец возница, как видно, устал. Лишь изредка он в
сердцах сплевывал: дело-то ему поручили серьезнейшее, а
приличной лошади дать не могли. Тащись теперь на такой
кляче! Совестно' даже встречным на глаза попадаться!
256

В детдоме его каждый последний малыш знает, — в прошлом
году он ведь вместе с ихними старшими в седьмой класс хо¬
дил. То ли дело влететь на племенной — на Эрялисе 1 или Жу-
ведре!..2
Вытащив из кармана блестящую коробочку — такую Ва¬
цюкас видал и.у Шлеве, — Винцас сунул в рот сигаретку.
Что ж, он ведь больше не ученик, он разъезжает на кол¬
хозных лошадях; телега и упряжь — колхозный инвентарь —
тоже на его ответственности. А главное — он везет беглеца.
Там, в детдоме, он скажет свое слово: «Таково, значит, ваше
социалистическое отношение, а? Обижаете маленьких, безза¬
щитных? У нас на ферме за телятами и то лучше смотрят».
У ворот детдома толпилась детвора. Винцас, издали зави¬
дев воспитательниц, тут же выплюнул сигарету. Мысли в го¬
лове спутались... Не так-то легко будет произнести эти самые
грозные слова.
— Теперь уж недалеко, — сказал Винцас, хлопнув Вацю¬
каса по плечу.
Увидев детдом, Вацюкас так и обмер. Там Шлеве, Вайт¬
кус, Сердитая Лиза, там дерутся, отнимают гармошку... Хоте¬
лось назад, к новой тете, которую зовут Мариона.
Он все глубже зарывался в солому, и, когда телега подъ¬
езжала к воротам, из нее торчала только рыжая мерлушковая
ушанка.
— Эге, голубчик, ты, стало быть, не из храбрых... — протя¬
нул Винцас. — Где это видано, чтобы мальчик, точно котенок,
к чужим ластился? К своим иди... А мозги я им вправлю, не
будут больше тебя обижать!
Детвора с криком обступила телегу. Винцас строго отго¬
нял всех, особенно девочек, наперебой тискавших в объятиях
брыкающегося, посиневшего от страха Вацюкаса.
— Знать вас не знаю! Мне в колхозе так велели: передай,
мол, самому директору в руки. Ему и вручу!
Чья-то ловкая рука вытащила у Винцаса из-за голенища
кнут. Гневно оглядевшись по сторонам и не находя виновни¬
ка, он пригрозил:
— Колхозный инвентарь! Попробуйте-ка, черти, куда-ни¬
будь засунуть!
Ритис изловчился и вырвал у лошади из хвоста волос. На¬
матывая его себе на палец, он осведомился:
— А конский волос — это тоже колхозный инвентарь?
— Огрею, смотри, ремнем!
1 Э р я л и с (литовск.) — орел, орленок.
2 Жуведра (литовск.) — чайка.
257

«— Штаны еще потеряешь. Опять убыток колхозу!
Подоспевший Коля утихомирил задир. Они немного при¬
смирели и только на почтительном расстоянии показывали
Винцасу язык.
Все еще сидя на телеге, Вацюкас прижимал к щеке свою
гармошку. Он и сам не заметил, кто ее сунул ему в руку.
Боязливо обходя лошадь, к телеге, запыхавшись, подбежа¬
ла Лиза с Витялисом. Сердитая Лиза собралась угостить Ва¬
цюкаса оставшимися у нее с обеда конфетами, а Витялис свои
уже съел. Тут-то и разгорелся спор.
— Дай мне одну конфетку, а я ему дам! — упрашивал Ви¬
тялис.
А свои зачем съел?
— Вкусные очень... Дай, а? Я тебе ружье дам подержать.
6— Да, а потом сразу и заберешь, знаю тебя...
— Ну и не давай, не надо! Я ружье ему отдам...
Возле канцелярии прибывших дожидались старшие вос¬
питанники.
— Здорово! — крикнул Винцас, весь просияв, и, сдвинув
на затылок ушанку, изо всех сил хлопнул йонаса по плечу.
— Здорово! *— обрадовался йонас, тряся руку приятелю.
Давненько они уже не видались и сейчас окидывали друг
друга любопытными, оценивающими взглядами.
— Как живешь?
Винцас сверкнул глазами, хотел было щелкнуть кнутом, но
не нащупал его за голенищем.
— Знаменито!
В свой седьмой класс больше уже не вернешься?
— И не подумаю.
— Потолкуем еще как-нибудь...
— Заходи! Брат недавно тебя вспоминал... Ну, принимай¬
те инвентарь, =— спохватился Винцас.
йонас помог беглецу выкарабкаться из телеги. Вацю¬
кас глядел исподлобья. Весь в соломе, он топорщился, как
ежик.
— Это ты, Урбонис, нашел Вацюкаса? — спросила Юрате.
— Подумать только, куда забрел! — удивлялся Альгис.—
А мы туда, мы сюда кидаемся...
— Невестка наша, Мариона, пошла в хлев корову доить,
слышит — кричит кто-то... Собачонка и привела ее к оврагу.
— К оврагу? — испуганно высунулась вперед Юрате.
— Да. Сидит в овражке, закоченел весь. Руки красные,
слезы так и катятся...
Винцас почувствовал, что рассказ его производит большое
впечатление, и, переменив тон, строго добавил:
258

•— Порядки у вас замечательные, нечего сказать! Малень¬
ких обижаете. А чем они виноваты, малыши-то?
— Что ты нам тут нотации читаешь? — запальчиво сказал
Коля. — Мы и сами разберемся.
— Кто это — мы? — не уступал Винцас.
— Детсовет!
— Перед всем колхозом осрамились! — заключил Винцас,
гордый тем, что говорит от имени всего колхоза.
— Брось спорить, Колька! — вмешался йонас. — Мы, ко¬
нечно, виноваты. Плохо работаем, нечего оправдываться.
А в сердце у него все больше закипала злоба против Вик¬
тораса Шлеве: «Это его рук дело, не иначе. Все разыскивали,
один только он ухмылялся».
Альгис Гайгалас попытался взять беглеца на руки. Тот не
давался.
йонаса Вацюкас не дичился, но на расспросы все же не
отвечал.
— Почему ты сбежал, а? Признавайся!., Я никому не
скажу.
— Нашел время следствие вести! — услыхал йонас голос
директора и замолчал.
Прибежала Стонюте. С минуту она стояла, словно окаме¬
нев, потом кинулась к воспитательнице Падваретите, вытря¬
хивавшей Вацюкаса из тулупа. Подняв беглеца на руки, Сто¬
нюте осыпала его поцелуями:
— Птичка моя, крошечка, золотко ты мое...
Дети ни разу еще не видели замдиректора такой взволно¬
ванной. Она никогда не гладила, не целовала воспитанников,
И ласковых слов таких из ее уст тоже никто еще не слыхал,
— Миленький ты мой, радость моя... — бормотала Сто¬
нюте.
Губы ее побледнели, веки были красные, припухшие; по
всему видно было, что она всю ночь не спала.
Глава восьмая
1
Укладывая вещи, Стонюте то и дело заглядывала в чи¬
танное и перечитанное письмо брата, которое она уже заучи¬
ла наизусть.
Письмо Алоизаса было отечески теплым и сердечным. Оно
совсем не походило на другие, наспех написанные письма,
которые она изредка получала от него. Размашистым почер¬
259

ком он обычно набрасывал три-четыре строки, разгонял
подпись на всю страницу — вот и все письмо. А потом надол¬
го забывал сестру.
Алоизас строил алебастровый завод, затем работал на
верфях. Каким-то образом он, хотя сам не был ни рыбаком,
ни моряком, ходил с рыбаками в море на лов сельди. В пла¬
вании у него открылась старая, еще со времен войны, рана, и
он уволился. Проболев несколько недель, Алоизас, однако, не
вытерпел и поступил на работу в крупный совхоз.
Поняв, видимо, что его чувствительную сестру раздражают
эти небрежные, размашистые строчки, он на сей раз поста¬
рался писать мелко и четко.
«Дорогая Веруте! — обращался Алоизас к сестре (давно
ее так никто не называл!). — Всю жизнь мы были вдали друг
от друга. Приезжай, поселишься в просторной, светлой ком¬
нате, окнами прямо в сад. Сад большой, старый, вроде парка.
Яблоки и груши мы посылаем в Москву. Для ребят наших от¬
крываем детсад. Если захочешь, сможешь работать заведую¬
щей. Только поначалу, дорогая сестрица, и не думай брать¬
ся за работу — будешь отдыхать, бездельничать, читать
книги...»
Стонюте закрыла глаза и так и застыла посреди комнаты.
Она уже видела старый цветущий сад с извилистыми дорож¬
ками, с соломенным шалашом. Во дворе, то есть в саду, никто
не дерется, никто не выбивает стекол. Двойки, драки, бегле¬
цы — все это останется здесь, в детдоме, где ее уже не будет...
В дверь постучали. Стонюте зажала в руке письмо, слов¬
но опасаясь, как бы его не отняли.
Вбежала Эльзе Банёните, как всегда веселая, жизнерадо¬
стная.
— А... Эльзе! Уезжаю вот... — Стонюте показала письмо.
Эльзе уже слышала эту новость. Она только спросила:
— Насовсем? Больше не вернетесь?
— Не вернусь.
— А что же случилось? — Эльзе в недоумении тряхнула
своими светлыми кудрями. Ей очень хотелось понять, почему
Стонюте оставляет детдом.
— Не справляюсь... — хрипло, сдавленным голосом про¬
говорила Стонюте, прижимая письмо к своей увядшей ще¬
ке. — Не могу... Нервы не выдерживают, понимаешь?
Эльзе обняла ее.
— Это вы из-за детей? Из-за Вацюкаса, этого красноно¬
сого беглеца? Ох, и устрою же я баню старшим!
— Ребят не брани! — сказала Стонюте. — Ничего не гово¬
ри им про меня.
260

Замдиректора всегда поражалась воспитательнице Эльзе,
которая была намного моложе ее. Стонюте подчас даже зави¬
довала ей, только-только окончившей пединститут. Все у Эль¬
зе получалось как-то.легко, точно у девочки, прыгающей через
скакалку, и работа спорилась. Жизнерадостностью своей и
весельем она заражала даже взрослых. Всем доставляло удо¬
вольствие слушать ее, разговаривать с ней. Поругает, покри¬
тикует кого надо, но бессонница из-за этого ее не мучает, и
назавтра она снова со всеми в ладах.
— Что ж, и правда дети безжалостны, — сказала Эльзе
и призадумалась, словно пытаясь разгадать какую-то слож¬
ную загадку. — Они требуют от нас не меньше, чем от ро¬
дителей.
— Куда больше! — воскликнула Стонюте. — Но родите¬
лям легче, пойми.
— Да, пожалуй, — согласилась Эльзе и постаралась пере¬
вести разговор на другое.
Она привыкла к тому, что замдиректора всегда строга,
придирчива, даже ворчлива, и сейчас надломленный голос
Стонюте, ее беспомощно опущенные руки ошеломили ее.
Стонюте тщательно разгладила письмо и, несколько ожи¬
вившись, сказала:
— Я ведь к брату еду. Ты и не знаешь, какой у меня брат!..
О, он такой хороший!..
Братом своим Стонюте прикрывалась, точно щитом. Эльзе
стало жаль этой неудачливой женщины. Нелегко ей, должно
быть, оставлять любимую работу, детдом, для которого она не
щадила своих сил. Стонюте ведь была в свое время учитель¬
ницей Эльзе. К советам Стонюте Эльзе прислушивалась, на
ее ошибках училась. Настоящих невзгод Эльзе еще не испы¬
тала. Правда, пионервожатый Юстас не обращает на нее
никакого внимания. Всех воспитательниц, даже тех, кто на¬
много старше его, даже повариху, даже прачку, Юстас назы¬
вает по имени, только к ней он обращается подчеркнуто сухо:
«Товарищ Банёните».
Все эти огорчения показались Эльзе сейчас совсем незна¬
чительными. Мир ее был шумен и весел, в нем и без Юстаса
хватало света. Другое дело — Стонюте...
Эльзе на минутку прижала Стонюте к себе и, не найдя
нужных слов, выбежала.
Заглянув в открытый чемодан с давно уже не запираю¬
щимися ржавыми замками, Стонюте принялась запихивать в
него белье, книги, пузырьки с одеколоном.
И снова, как бы ненароком, взяла в руки письмо, стала пе¬
речитывать с того места, на котором застала ее Эльзе.
261

«Довольно мы уже скитались по свету, оторванные друг
от друга. Отныне будем жить и работать вместе...»
Опять стук в дверь.
Робко, с большим белым свертком вошел Казюкас Бейно¬
рюс.
— Тетушка Палёне прислала, — сказал Повар, украдкой
оглядываясь по сторонам.
В комнате Стонюте всегда царили чистота и порядок; она
вся была заставлена цветами, пол устлан дорожками. Вхо¬
дя в комнату, все должны были долго обтирать о половичок
ноги. На этот раз здесь был настоящий кавардак: на полу ва¬
лялись какие-то обрезки материи, спичечные коробки, со стен
свисали лоскутья обоев.
Стол, стулья, кровать — все сдвинуто с места, с окон сня¬
ты занавески; в комнату льется ослепительный свет.
— Ничего мне не надо, — недовольно сказала Стонюте. —
Говорила же я, кажется!..
— Коржики на дорогу, вкусные, — протягивая ей сверток,
настаивал Казюкас. — Это из собственной муки тетушки Па¬
лёне, честное слово!..
Стонюте поморщилась.
Повар оставил подарок у двери и тихо шмыгнул из ком¬
наты.
— Возьми сверток! Слышишь? — догнал его сердитый
окрик Стонюте.
Однако он не вернулся.
Вдруг в комнате захрипел репродуктор, и голос Коли Чу-
каева, явно подражавшего вильнюсскому диктору, произ¬
нес:
— Внимание! Внимание! Говорит радиоузел Веверселяй-
ского детдома. Волна... — Послышались неясно произносимые
цифры. — Совет пионерской дружины приглашает всех на
торжественный сбор.
На радиоузле у включенного микрофона, как видно, шел
какой-то спор. Диктор что-то шептал, доносился приглушен¬
ный голос Юрате:
— Ну скажи же... Почему не говоришь?..
— Заместитель директора товарищ Стонюте уезжает, —■
невзирая на ожесточенное шиканье Коли, прорвался вдруг го¬
лос Юрате. — Приходите все попрощаться... Проработаем,
кто не придет!
-— Дура! — вспылил Коля, позабыв про микрофон.— Одна
только порча техники!
Репродуктор опять захрипел и умолк.
Стонюте горько усмехнулась.
262

2
Замдиректора Стонюте спешила попрощаться с выстроив¬
шейся дружиной.
Торопливо шагая через парк, она неожиданно столкнулась
с новичком Викторасом Шлеве.
Углубившись в свои мысли, Стонюте и не заметила, как
Шлеве спрятал в кулак папиросу.
— Как живешь, Викторас?— остановила она его, стараясь
говорить бодро, однако голос ее дрожал и глаза беспокойно
бегали.
— Файно1 живу! — буркнул Шлеве, пряча руку за спину.
Стонюте собралась уже было побранить воспитанника за
эти словечки, но воздержалась.
— Веди себя прилично, Викторас. Слушайся воспитатель¬
ниц, — унылым голосом наставляла она Шлеве, глядевшего
куда-то мимо нее, на серые ветви березы.
На верхушке дерева каркала ворона.
— Они ведь тебе добра желают. Потом сам пожалеешь,
да уже поздно будет, смотри!
Говоря это, она не замечала, как из-за спины Виктораса
поднималась тонкая белая струйка дыма.
«По-ойдет теперь каркать! — с досадой подумал Викто¬
рас. — Одна папироса была и та...»
Папироса обжигала пальцы, но он не гасил ее, надеясь,
что Стонюте перестанет наконец читать свои нравоучения и
оставит его в покое.
— Почему бы тебе в будущем, скажем, не стать инжене¬
ром? Учиться только надо прилежно...
Стонюте еще долго и нудно расхваливала профессию ин¬
женера.
Викторас уже больше не смотрел на ворону, на голые вет¬
ви березы. В нем закипала злоба. От папиросы оставался все¬
го лишь «бычок».
— Вот я и уезжаю, — снова донесся до него ее монотон¬
ный, раздражающий голос.
Викторас двумя пальцами сжал окурок, бросил, придавил
его башмаком и с ненавистью процедил:
— Ну и уезжай! Чем скорее, тем лучше!
— А!..
У Стонюте потемнело в глазах, она прислонилась к дере¬
ву и стояла так, пока к ней снова не вернулись силы.
Горнисты наперебой зазывали пионеров в зал, на торже-
1 Жаргон, испорченное немецкое «fein»; здесь — в смысле «отлично».
263

ственный сбор. Но Стонюте, как бы не слыша их, повернула
назад.
Навстречу ей шел директор Левянис. У него был празд¬
ничный вид, он приготовил для нее теплые слова прощания.
Стонюте обошла его, точно дерево, и, задыхаясь, стала взби¬
раться наверх, в свою комнату.
3
Стонюте не согласилась, чтобы ее отвезли на станцию.
Альгис Гайгалас, недовольный, распряг лошадь и затолк¬
нул сани в сарай.
— Машина кирпичного завода пойдет — довезут, — бро¬
сила ему Стонюте.
До завода ее провожали йонас и Люда.
Стонюте шагала молчаливая, сосредоточенная, йонас ви¬
дел, что она все оглядывается на остающийся позади детдом.
Видно, тяжело ей прощаться с Веверселяй, где она так долго
проработала. Ждет ли ее удача в другом месте? Когда она
говорит: «Я еду к брату... Мой брат хороший», голос ее дро¬
жит.
Люда взволнованна, но мысли ее совсем не печальны: вос¬
питательница Стонюте едет к брату. Как хорошо, что у нее
есть брат, к которому можно уехать навсегда! Там б.ольшой-
большой сад: яблоки, груши, сливы... Конечно, жаль, что Сто¬
нюте покидает их, но ведь она уезжает не в новый детдом —
она едет к родному брату... И почему это у всех людей есть
родители, братья, только у нее, у Люды, нет?!
— Тяжело вам, ребята? Дайте я понесу, — сказала Стоню¬
те, нагнав их.
Да ничуть не тяжело,—запротестовал йонас и не от¬
дал чемодан. — Вы в пути и без того устанете.
Шофер кирпичного завода, парень в кожаной куртке и ко¬
жаной кепке, наливал в бак бензин. Пришлось подождать.
Технолог — тот самый, у которого Дзикас летом проводил
«опыты» с цветной капустой, — пригласил их в контору. Сто¬
нюте поблагодарила и отказалась. Они стояли у заледеневшей
водокачки. Стонюте глядела в ту сторону, где между верхуш¬
ками деревьев виднелась красная крыша детдома.
Люда вцепилась в ее руку, йонасу хотелось чем-нибудь
ободрить воспитательницу на прощанье. «Девочкам хоро¬
шо,— думал он, — поцелуются, приласкаются — это для них
сущие пустяки».
Как и остальным воспитанникам детдома, Йонасу редко
264

перепадало от Стонюте ласковое слово или улыбка. Всюду
она видела только непорядки, козни воспитанников, подозре¬
вала их во всевозможных грехах, йонас частенько спорил с
ней, оправдываясь и защищая товарищей. Теперь он почувст¬
вовал себя как бы виноватым перед Стонюте.
Утирая глаза уголком носового платка, Стонюте говорила:
— Приглядывайте друг за другом, дети...
Люда бросила взгляд на йонаса и отвернулась.
йонас покраснел — он уже окончательно перестал сомне¬
ваться в том, что Стонюте совсем неплохой человек. Он толь¬
ко злился на самого себя, что не приметил этого раньше, что
ни разу не помог Стонюте как следует. Неожиданно он ска¬
зал:
— Не уезжайте! Вот увидите, теперь совсем по-другому
пойдет...
Люда повела плечами:
— Ну что ты!.. Воспитательница ведь к брату едет! Там
большущий сад...
— Да, да... — глубоко вздохнув, согласилась Стонюте. —
Они фрукты в Москву отсылают. Мой брат хороший... Но я
очень рада, что вы теперь по-другому будете вести себя...
В голосе Стонюте радости не было, но Люда слышала
лишь голос своего сердца, своей заветной мечты. Может ли
человеку улыбнуться большее счастье?!
В кузов машины погрузили черепицу, вкатили цинковую
бочку, поставили два ящика. Парню в кожаной куртке при¬
шлось порядком помучиться, покуда он завел остывший мотор.
— Пожалуйста, садитесь, товарищ воспитательница, —
сказал он, широко распахнув дверцу кабины.
Стонюте улыбнулась посиневшими губами, однако сесть в
кабину отказалась. Шофер помог воспитательнице взобрать¬
ся в кузов и накинул ей на ноги полушубок.
Машина тронулась.
Стонюте замахала перчаткой, не отрывая глаз от ворот
кирпичного завода, от своих старших воспитанников, которых
она в глубине души, быть может, любила больше всех.
Грузовик взобрался на гору и вскоре исчез из виду.
Люда, улыбаясь, смахивала обильные слезы, и трудно бы¬
ло понять, были это слезы радости или печали.
йонас, как и всегда, когда он оставался наедине с Людой,
несколько оробел.
— Как ты думаешь, завтра она уже будет дома? — с не¬
скрываемой завистью спросила Люда.
— Если поспеет на дизель, то еще этой ночью.
— А быстрее доехать нельзя?
265

— Можно. Самолетом. Только туда самолеты не летают.
— А я бы полетела... Я бы полетела! — вырвалось у Лю¬
ды. — Узнала бы, что мама жива, — ни минутки бы не дожи¬
далась... Пешком бы пошла.
— И всех... оставила бы? — угрюмо спросил йонас.— Дет¬
дома тебе нисколечко не жаль?
— Что мне все, что мне детдом? — не унималась Люда,
сурово уставясь перед собой большими черными глазами.
Слова Люды задели йонаса. Детдом он любил. Это ведь
его единственный дом, другого у него не было, другого он и
не желал. И хотя йонас мечтал о том времени, когда он смо¬
жет взяться за настоящую, мужскую работу, хотя его дони¬
мал в школе немецкий язык, но сейчас он готов был сцепить¬
ся со всяким, кто осмелился бы вымолвить непочтительное
слово о детдоме.
йонас обычно не спорил с Людой, но на этот раз он не
смолчал:
— Люда, как тебе только не совестно!
Когда они вернулись домой, их ожидала необычайная но¬
вость. Такая новость, от которой могло разорваться сердце:
у Люды нашлась мать!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
1
По синеющим снежным полям несутся одноконные сани.
Колхозный жеребец Эрялис норовист: то выгнет широкую
лоснящуюся шею, тряхнет длинной белой гривой и понесет —
даже дух захватывает, даже искры летят от вмерзших в зем¬
лю камней, — то вдруг поплетется понурившись, словно уста¬
лая, только что выпряженная из плуга кляча, и тут уж не по¬
могут никакие окрики.
— Пррокати! Но-но! Прокати, любезный! — уговаривает
его Винцас.
Пареньку впервые доверили Эрялиса. Не так уж часто во¬
спитанники Веверселяйского детдома находят своих родите¬
лей. Пускай же счастливая Люда проследует на станцию, как
королевна. Никто, по крайней мере, не станет упрекать колхоз
«Лайме» за то, что он, мол, не позаботился о детдомовцах.
А «королевна» с белыми, заиндевевшими бровями, укутан¬
ная в огромный тулуп, недовольно морщилась:
— Пешком и то скорее дошла бы, чем на такой лошади!..
Летела бы Люда на самолете — все равно ей казалось бы,
что и это недостаточно быстро.
267

— А где ты, сорока, лучших лошадей видала? — обиделся
Винцас. — Это не конь, а вихрь!
— «Вихрь»!.. Едва плетется!
-— Скажешь тоже!.. Видела, как мы мельника обогнали?
Мельника они уже давным-давно оставили позади, но сей¬
час застряли в жиденьком лесочке и никак не могут из него
выбраться. Те сани, с мешками, казалось Люде, обогнал не
Эрялис, а она сама. Она так торопилась домой!
— Прокати, но-но-но! — нетерпеливо понукал Винцас, дер¬
гая вожжи.
Стоит только председателю колхоза или брату Винцаса
шепнуть «прокати», и Эрялис уже несется весь в мыле. А Вин¬
цаса — кричи не кричи — не слушается.
Эрялис бежал мелкой рысцой, под полозьями надоедливо
поскрипывал свежий снежок.
— Конюх Пранцкус, чтоб ему пусто было, только портит
Эрялиса! — рассуждал Винцас. — Молодая лошадь — все
одно что малое дитя: не научишь ходить — будет вот этак
ползать... Но-о-о!
Думая совсем о другом, Люда не слушала Винцаса. Поко¬
сившись на свою привередливую спутницу, он тут же попра¬
вился:
— Ну, Эрялиса, правда, не испортишь, как ни старайся...
На базаре в Шакяй председателю за него четыре давали...
— Четыре километра до станции? Что, уже подъезжаем?
Да? — как бы очнувшись от сна, переспросила Люда.
— До станции? Вот тебе на! Один — про синицу, другой—
про куницу. Четыре до Паренёняй будет... А станция еще да¬
леко.
— А... — с сожалением протянула Люда.
— Я не километры считаю, а тысячи, — пояснил Винцас.—
За Эрялиса, говорю, четыре давали...
Испугавшись куста, Эрялис рванул и пустился вскачь.
Винцас одобрительно крякнул, хлопнул огромными мехо¬
выми рукавицами и весь подался вперед. Казалось, его так и
срывало с облучка. Но вскоре жеребец снова замедлил шаг.
Каркали низко над головой пролетавшие вороны: карр, карр,
карр...
По левую сторону дороги из реденького лесочка вынырну¬
ло длинное кирпичное здание.
— Паренёняй? — встрепенулась Люда.
— Паренёняй. Наши эмтээсовские склады... Мастерские
дальше, за перелеском, — показал рукой Винцас.
— А!..
Люда даже бровью не повела, а Винцас, как зачарован¬
268

ный, не мог оторвать глаз от мастерских. Словно к песне,
прислушивался он к грохоту железа, доносившемуся издали,
к покашливанию мотора и взволнованно говорил:
— К посевной пять новых тракторов пригонят. И все
«СХТЗ». Скоро и я трактористом буду! Этим летом прицеп¬
щику помогал. Придется, должно быть, в посевную и самому
на тракторе помотаться...
— Вот и почта нагоняет нас, — перебила его Люда.
Едва только они выбрались из Веверселяй, их оставил по¬
зади зоотехник. Грузный мужчина в тулупе, с посиневшим от
холода лицом, насмешливо приложил руку к шапке и умчался
дальше. Только снег на дороге завихрился. А теперь еще поч¬
та хочет утереть Винцасу нос. Так и дребезжит вдогонку ко¬
локольчик!
Дрожащей рукой Винцас вытащил из. соломы кнут. Брат
не узнает, а Люда сядет в вагон — и поминай как звали.
Кнут щелкнул в воздухе, точно выстрел. Эрялис задрал
голову, выдохнул из ноздрей струю пара и рванул сани. Бе¬
лый хвост его снежным вихрем взметнулся перед самым но¬
сом Винцаса. Возница словно врос в солому и, кряхтя, изо
всех сил натягивал вожжи. Люда вскрикнула от неожиданно¬
сти; мимо пролетали столбы, их было так много, словно они
поддерживали не белые, разбухшие от инея телефонные прово¬
да, а подпирали внезапно навалившееся на голову серое небо.
Снежной крупкой кололо замерзшие щеки. Надо было
крепко держаться, чтобы не закружилась голова, чтобы не
вылететь. В сердце у Люды клокотал восторг. Она смотрела
на съежившегося, повисшего на натянутых, как струны, вож¬
жах Винцаса и без удержу хохотала, захлебываясь пронзи¬
тельным, режущим ветром.
— Прокати, Эрялюк1, прокати! — бессмысленно повторя¬
ла она, любуясь скачущим жеребцом.
Как легко и высоко вскидывает он ноги, как озорно и гор¬
деливо задирает свою красивую голову!
Не сон ли это?
Пылающими пальцами Люда протерла запорошенные сне¬
гом глаза. Она ли это сидит в летящих санях? Нет, нет, это не
сон! Вот уже все ближе и ближе железнодорожная станция,
все ближе дом, о котором она так мечтала.
— Ой-ой, убьет! — не своим голосом закричал Винцас, пы¬
таясь подняться на ноги.
«...бьет» — отозвалось у Люды в ушах, и тонкий голос
Винцаса показался ей таким смешным.
1 Эрялюк — уменьшительное, ласкательное от «Эрялис».
269

Однако в следующее же мгновение она сама увидела гро¬
зящую опасность.
«Убьет! — мелькнуло в голове. — Не увижу мамы!»
По самой середине дороги медленно полз огромный трак¬
тор.
Винцас то по-хорошему уговаривал Эрялиса, то кричал,
ругался.
Сани вдруг подняло на воздух, ударило обо что-то твердое
и швырнуло в сугроб.
Когда Люда поняла, что она еще жива, жеребец уже сто¬
ял, весь дрожа, в кювете, увязнув по брюхо в снегу; с морды
клочьями падала желтая пена.
Тракторист, подняв огромный кулак, сердито кричал
им что-то.
— Сам виноват... Загородил дорогу... — дрожащим голо¬
сом отозвался побледневший Винцас.
Тракторист еще раз погрозил кулаком, и тут только Вин¬
цас узнал Алексаса Бирутиса, лучшего тракториста МТС.
— Ну и наделал я себе бед! Ну и наделал бед! — застонал
Винцас, хлопнув себя рукавицей по лбу.
Люда была рада, что осталась в живых. Она ощупывала
руки, ноги, голову. Ведь ее могло искалечить, убить!
Быстро забыв про грозившую опасность, она повелительно
крикнула:
— Езжай! Чего же ты ждешь?
Винцас ответил не сразу:
— Успеешь... Дай коню отдышаться.
Бирутис не выходил у него из головы. Целый год уже Вин¬
цас мечтал попасть в его тракторную бригаду. Из-за этого-то
и школу бросил. И надо же было сегодня так оплошать! Точ¬
но мальчишка какой-нибудь, с лошадью не управился! Хоте¬
лось найти сочувствие у Люды, но та, по глазам видно, не
поймет. Что ей до чужой беды! Она-то счастлива — к матери
едет!
Винцас осторожно обошел фыркающего жеребца, похло¬
пал его по дымящемуся крупу.
— Не бойся, Эрялис, не бойся, — уговаривал он его, как
ребенка. — Это был такой же конь, как ты, только железный...
— Славный конь твой Эрялис! — похвалила Люда, расти¬
рая ушибленный локоть.
— Огонь, а не жеребец! — несколько смягчившись, ото¬
звался Винцас.
Однако он все еще медлил. Долго возился около выбив¬
шейся из упряжи лошади, пока отпустил постромки, снял
хомут.
270

— Что ты делаешь? — испуганно спросила Люда. — Мы
ведь на поезд опоздаем!
— Поспеешь!.. Пусть только лошадь выберется из сугро¬
ба... Сани в два счета вытащим.
— Ах, быстрее бы!
Усевшись в сани, Люда вдруг почувствовала усталость.
В дорогу она собралась рано утром, всю ночь не смыкала
глаз — да разве кто-нибудь на ее месте уснул бы! — потом
надо было еще позавтракать, хотя кусок и не лез в горло.
А когда она перецеловалась со всеми девочками, пришлось
еще долго дожидаться лошади. Дзикас торчал на дереве, как
грач, и докладывал, кто в какую сторону движется по дороге.
Проехала машина с кирпичом, проскрипели сани, груженные
сеном; только обещанные колхозные розвальни все никак не
показывались. А как выехали — опять всякие заминки. Сна¬
чала погналась за ними тетушка Палёне с теплыми булочка¬
ми. Теперь вот из сугроба целых полчаса не выкарабкаются!
Ах, зажмуриться бы и, раскрыв глаза, очутиться уже дома!
Бесконечно тянулись и уплывали куда-то голубые поля.
На западе просочилось багровое солнце и тут же растаяло в
груде облаков. И вдруг вся равнина ожила, словно только и
дожидалась перед сном блеклой улыбки солнца; вот вы¬
порхнула сойка, зашумела, зашептала толщенная, в два об¬
хвата, береза; поодаль, у маленького, выглядывавшего, слов¬
но кочка из-под снега, домика, загалдели ребятишки, прова¬
ливаясь в сугробах.
Но что для Люды эта тихая, пронизывающая сердце кра¬
сота!
Там, где ее родители, должно быть, иные люди, иные де¬
ревья, иные птицы...
По улицам станционного поселка Эрялис бежал уже весе¬
лой, мерной рысцой, рассеивая пасмурное настроение Вин¬
цаса.
2
Голубой, со светящимися окнами дизельный поезд стоял
на станции три минуты. Накинув на Эрялиса попону, Винцас
побежал сдавать в багаж Людины вещи.
— Ну и тяжесть! — удивился Винцас.
Чемодан для Люды смастерили ребята: из дощечек его
сколотил Гайгалас, замок вставил Коля. Один замок этот
весил столько, что казалось, весь чемодан набит железом.
Прозвучал звонок, дизель отозвался тонким свистком, и
Винцас второпях сунул своей подопечной багажную квитан¬
271

цию и помятый конверт, который во что бы то ни стало просил
отдать ей йонас Дегутис.
Голубые вагоны заскользили вдоль перрона, по низенько¬
му заиндевевшему забору пробежали светлые четырехуголь¬
ники. Вскоре поезд уже грохотал за складами, за домиком
стрелочника.
Огоньки меркли и исчезали вдалеке. Винцас поднял во¬
ротник полушубка и не то с радостью, не то с сожалением
громко сказал:
— Укатила...
В станционном буфете он на собственные, заработанные
деньги выпил кружку пива, осмотрелся в зале, нет ли попут¬
чиков, и пошел к Эрялису.
А Люду поезд уносил вдаль, в большой город, в новую, не¬
ведомую жизнь...
Она вошла в просторный коридор, устланный мягкой ков¬
ровой дорожкой. В вагоне было светло, как в ясный солнеч¬
ный день, и каждая вещица в нем так и* сверкала: сверкали
зеркала и голубые стены в тисненых узорах, сверкали никели¬
рованные ручки и стеклянные двери. Как в сказке!
Легкое покачивание, похожие на светляков мелькающие
огни полустанков — все говорило Люде о том, что поезд не¬
сется с необычайной быстротой. О такой быстроте она и меч¬
тала, сидя в санях.
Окруженная блеском, ощущая внутренний жар, от которо¬
го горели шея и лицо, Люда с удивлением оглядывалась по
сторонам.
В окнах стояла кромешная тьма, и от этого еще веселей
было в вагоне, веселей на душе. В ярком свете лица людей
казались красивыми и какими-то праздничными.
Утонув в мягком диване, Люда расстегнула серый ворот¬
ник своего нового пальто, сняла вязаную узорчатую шапочку.
В голову всё лезли глупые мысли: в дороге она могла убить¬
ся, была на волосок от смерти; готовясь к отъезду, могла за¬
болеть. Но теперь уже никакие опасности ей не страшны! Она
радостно улыбнулась.
Напротив нее сидел маленький, живой старичок с лукавы¬
ми, глубоко сидящими глазами.
— Веселые проводы были, а? — спросил он смеясь.
Вокруг его глаз сплеталось множество морщинок, и глаза
тогда почти совсем исчезали. Седенький, весь в черном, очень
напоминающий веверселяйского аптекаря, он понравился
Люде.
— Ой, нет!.. Я ведь к своей маме еду!
Когда Люда говорила, в ее черных, узкого разреза глазах
272

вспыхивали радостные огоньки. Не по летам рослая, она
длинными, тонкими пальцами поглаживала свою отливающую
темным блеском косу; каждый ее жест — поворот головы, дви¬
жение рук — был полон девичьей прелести и обаяния. Люда
уже не была малюткой, для которой мать — это вся жизнь,
весь мир. Однако она произносила слово «мать» с трепетом
стосковавшегося по материнской ласке ребенка. «Мать, мама,
мамочка!»
Опьяненная счастьем, Люда и не заметила, что ее слушает
все купе. Ее соседка, моложавая женщина, в венке светлых
кос, спрятала зеркальце и уставилась на нее. Молодой воен¬
ный, старший лейтенант, машинально взял папироску из про¬
тянутого ему товарищем портсигара и закурил.
— Вагон для некурящих, — предупредил старичок.
Военный, не спуская с Люды глаз, послушно загасил папи¬
росу и бросил ее в пепельницу.
В приоткрытых дверях купе его товарищ, тоже молодой
лейтенант, ерошил рукой светлые, коротко остриженные воло¬
сы и все повторял:
— Вот так случай! Только на войне так бывает...
— Извините, не только на войне, — возразил ему старичок
и снова обратился к девочке: — Ну, ну...
К дверям из соседнего купе подошли еще два лейтенанта,
оба в новых, с иголочки, кителях. Погоны их сверкали золо¬
том, поскрипывали новехонькие портупеи. Офицеры напере¬
бой угощали Люду шоколадом, грецкими орехами.
— Не надо... Спасибо... — отказывалась она от угощения.
Но орехи так и сыпались в ее карманы.
Весть о том, что в Вильнюс едет воспитанница детдома,
отыскавшая своих родителей, быстро облетела весь вагон.
Незнакомые люди заговаривали с Людой, улыбались ей. Сло¬
ва не доходили до ее сознания, она только видела вокруг себя
радостные лица — в них отражалось ее счастье.
Изредка, словно доносимые порывом ветра, до нее долета¬
ли фразы:
— Счастливая случайность, товарищи!
— Вот и у меня есть знакомая семья. Семья самая обык¬
новенная: отец, мать...
— Под счастливой звездой родилась, прямо скажу...
«Это я, Люда, родилась под счастливой звездой!» И у нее
сильнее колотилось сердце.
В этом сверкающем вагоне Люда чувствовала себя как
Снегурочка из замечательной сказки или как Золушка из дру¬
гой, тоже очень хорошей сказки. Разве этот великолепный по¬
езд создан не для нее! Разве он не везет ее к маме! Разве эти
jq Библиотека пионера, том VI 273

добрые люди собрались здесь не для того, чтобы порадовать¬
ся ее счастью!
Насыпая в карманы пальто орехи, Люда нащупала кон¬
верт. «Люде Ясайтите», — было написано на нем рукой йона¬
са. Не вскрывая письма, она сунула его обратно. Ах, если бы
йонас, Викторас, Юрате и все-все видели этот блеск, окру¬
жающий ее по дороге домой!..
“■ Что же ты, девочка, будешь теперь делать? — спросил
старичок.
— Учиться буду!
м Маму очень будешь любить?
— Что вы! Я ее и теперь уже очень, очень люблю... Больше
всех на свете.
— А не заглянешь ли ты как-нибудь ко мне в гости?
— Обязательно загляну! — не подумав, выпалила Люда.
Старичок порылся в желтом портфеле и подал ей карточку.
«Профессор Адомас Норкус, Агуону, 3», — прочла Люда и
смутилась. Как же это она «заглянет» к профессору?
Пролетали станционные огоньки, гудели встречные паро¬
возы, в темноте походившие на огнедышащих чудовищ.
«Домой, домой, домой!» выстукивали колеса.
3
Эрялис совсем прозяб на станции, и, едва только Винцас
опустился на солому, конь понес рысью. Сани здорово подбра¬
сывало на ухабах. Домой колхозный возница вернулся весь в
ссадинах, с расквашенным носом.
— Отдал письмо? — спросил его Йонас на другой день.
— Отдал! — сердито ответил Винцас, ощупывая свой при¬
пухший нос.
— Ну, и что она?
— Да так, ни то ни се.
— Ничего?
— Ничего!.. А что она тебе скажет, задавака этакая! За¬
пихнула в карман, и дело с концом.
йонас вздохнул.
— Заговорит она, как же! — сердился Винцас. — Не по¬
прощалась даже по-человечески... А я из-за нее перед Бирути-
сом осрамился. Эх!
И Винцас со всеми подробностями рассказал, как он из
желания угодить Люде стегнул Эрялиса кнутом, а тот понес
как бешеный.
Неожиданное известие о Людиных родителях взбудоражи¬
274

ло весь детдом. Ребята снаряжали Люду в путь-дорогу. Не
остался в стороне, понятно, и Ионас. А когда Люда уехала, он
затосковал. Жизнь в детдоме по-прежнему била ключом, но
теперь в ней чего-то не хватало. Старшие девочки исподтишка
подтрунивали над йонасом«что и говорить, влюблен по
уши! Он же едва удерживался, чтобы не обругать их. Люда
должна была уехать, и он поступил бы так же на ее месте.
И все-таки йонас терзался. Она подружилась с Шлеве, не за¬
хотела прочитать его письмо, а там, в сущности, и читать-то
нечего было: «Будь счастлива, напиши, если не поленишь¬
ся...» Будет ли она в городе вспоминать Веверселяй? Забудет
наверняка! Еще не покинув детдом, еще только в ожидании
счастливого дня, она уже не слышала и не видела ничего.,,
— Напишешь, Люда, как пойдет у тебя жизнь? е— допыты¬
вался он не раз.
Но ее мысли были заняты совсем другим.
— Как ты думаешь, мама в красивом доме живет? Дом,
должно быть, с балконами?
— С балконами, — соглашался он, так как и сам мог пред¬
ставить себе Люду только в красивом доме.
— А ты знаешь, кем я буду?
— Учительницей, должно быть.
— Ха-ха!.. Артисткой!
Судьба Люды поистине была чудесной. Казалось, теперь
она достигнет всего, чего только пожелает.
В семьях бывает ведь так: брат обожает сестру, сестра
брата. Любимую сестру брат балует, оберегает от всех бед,
доверяет ей сокровенные тайны, которые нельзя поведать ро¬
дителям. Любимой сестрой йонаса в большой детдомовской
семье была Люда. Она уехала, и теперь вечерами за ужином
так грустно было не слышать ее голоса, ее смеха...
йонас вспомнил вдруг про своего братишку Генюкаса и
почувствовал угрызения совести: он не заботился, не присмат¬
ривал за ним, а в последнее время как-то и вовсе забыл про
него. А если и интересовался малышом, то больше как предсе¬
датель, оберегавший свой авторитет, свою честь.
На дворе снег валил хлопьями. Свежей пеленой покрыва¬
лись проторенные дорожки, исчерченный коньками лед на
пруду. Вытоптав вокруг себя снег, младший Дегутис бараба¬
нил палкой по бочке и жадно обсасывал ледяную сосульку.
Завидев брата, он тут же выплюнул лакомство.
йонас зачем-то заглянул в черный зев бочки, подумал не¬
много и спросил:
— Не замерз?
=— Нет,
275

— А учишься как, хорошо?
— Угу...
— Помочь не нужно?
Генюкас мотнул головой.
— Палец зажил?
— Да.
Руки Генюкаса были как лед. Р1онас разогнул его пальцы.
— В другой раз будь осторожней!
— Ладно.
Допрос окончен, самое время улизнуть. Так, по крайней
мере, казалось ,Генюкасу.
— Постой! — крикнул йонас, схватив его за полу, и доба¬
вил:— Не терпится, когда старший брат с тобой говорит?
Генюкас буркнул:
— Спешу!
— Куда это?
— Не твое дело.
Друзей Генюкас выбирал себе, не спрашивая брата, и все
его тянуло к сорвиголовам. У йонаса мелькнула мысль о
Викторасе: не Шлеве ли сманивает братишку? Однако ему са¬
мому эта мысль показалась смешной.
— Ну, смотри!.. Не любишь ты брата!
йонас и сам не заметил, как Генюкас подрос. Лицо маль¬
чугана вытянулось, на носу обозначилась горбинка... Весь в
отца...
— На, погрызи, — смягчаясь, сказал йонас и сунул Геню-
касу в руку моченое яблоко, оставшееся от обеда.
Генюкас надкусил яблоко, с наслаждением слизнул ка¬
пающий сок. Вмиг справившись с яблоком, он, нетерпеливо
переминаясь с ноги на ногу, оглядывался по сторонам.
— Ну, беги уж, беги! — бросил ему йонас.
Генюкас подпрыгнул, прокатился по ледяной дорожке,
упал, со смехом поднялся и был таков.
В каких-нибудь десяти шагах, около большой трухлявой
липы, копошился неугомонный Дзикас. Поодаль ребятишки
лепили снежную бабу.
Все лето в горячих, ловких руках Дзикаса бились, трепе¬
тали живые существа — пойманная плотва, схваченная над
водой стрекоза, вывалившийся из гнезда галчонок. Даже тра¬
ва, пока она еще зеленеет нескошенная, и та была для Дзика¬
са живой. А теперь все застыло, побелело, вымерло. Реку и
пруд сковал лед. Заснули рыбы и лягушки. Птицы стали ред¬
костью, как листья на деревьях поздней осенью. Червяки и
разные букашки накрепко вмерзли в землю. Чем же прика¬
жете Дзикасу заняться?
276

— Изучаешь, Дзикас?
— Одно мучение! Летом тут такая уйма всяких жучков ко¬
пошилась, думал — под кору залезли... Нет и под корой.
— Так, может, и ты в теплые края переселишься? Там те¬
перь полно этого добра, — пошутил йонас и вдруг уныло до¬
бавил: — Люда вот уехала... Через несколько лет и знать нас,
должно быть, не захочет.
Дзикас сразу и не сообразил, почему это йонас вдруг
вспомнил про Люду и при чем тут он, Дзикас. А сообразив
наконец, разразился потоком горячих слов:
— Не захочет? Почему не захочет? Компания наша ей не
подойдет, что ли?
— Может, и не подойдет. Людина мать, наверное, артист¬
ка какая-нибудь... Может, и Люда артисткой сделается. А ар¬
тистки, они...
— Знаю! — перебил его Дзикас, и его глаза озорно забле¬
стели.— Они, видно, как наша дантистка: в большущих шля¬
пах разгуливают!
— Болтунишка ты, болтунишка!.. — сказал йонас и сам
вдруг устыдился: нашел тоже с кем делиться!
— А вот и не болтунишка! — надулся Дзикас. Полы его
пальто распахнулись, точно крылья: пуговиц днем с огнем ни
одной не найдешь. — Со мной Люда будет дружить! Я сам
ведь буду знаменитым исследователем, может, даже профес¬
сором! Подумаешь, важность какая — артистка!
Мечты йонаса не заходили так далеко. Его увлекало
лишь то, что было возможно и достижимо. Дзикас, конечно,
прав. Подумаешь, артистка! И он, йонас, может, трактори¬
стом или председателем колхоза будет. Узнают тогда про не¬
го и Люда, и ее мать, и ее новые друзья...
— Ловите! Ангорский кролик, Альфонсюкас сбежал! —
послышался пронзительный вопль Ритиса Ляуданскиса.
В парк выкатился живой голубой комочек и приник к сне¬
гу. Ребята разглядели пугливые стеклянные глазки, розовую
мордочку.
Дзикас весь просиял. Он скинул с себя пальто и, держа
его на вытянутых руках, бросился на беглеца. Промахнув¬
шись, угодил носом в снег. Улепетывающего Альфонсюкаса со
всех сторон, словно гончие собаки, окружили ребята.
4
...Этой волшебной сказке не было конца. Люда стояла на
высоком, просторном перроне, на который из всех выходов
устремлялся народ; люди обгоняли друг друга, таща чемоданы,
277

узлы. То и дело прибывали и отходили поезда, маневрирова¬
ли паровозы.
Люду не оставляли внимательные офицеры. Они называли
ей каждый вновь прибывающий или отъезжающий поезд.
•— Это московский!
— А вон тот — в Ленинград, через Ригу.
Со второго пути на Львов отправляется. Видишь?
Да, вижу, — с учтивой улыбкой отвечала Люда.
Трудно было представить себе, как необъятна Советская
страна, сколько в ней дорог и поездов. И, если бы не было
этих дорог, этих поездов, разве смогла бы она приехать к сво¬
ей маме?
Один из офицеров подхватил Людин чемодан и все сето¬
вал: сундук с приданым очень уж, мол, тяжелый. Второй
офицер тащил узел.
— Мы вас проводим, — предложили они. — Улица, куда
вам нужно,—за Зеленым мостом.
*— Да я сама, сама дойду... — твердила Люда, хотя в об¬
ществе этих военных чувствовала себя как-то смелее.
Когда они садились в автобус, откуда-то вынырнул про¬
фессор.
— Давайте-ка мне Люду сюда, молодые люди! — И с эти¬
ми словами он отобрал у лейтенантов чемодан и узел. — За
мной машина приехала. Довезу ее до самого дома.
Профессор взял Люду за руку, как маленькую непослуш¬
ную девочку, и потянул за собой к коричневой блестящей
«Победе».
Высокие, нарядные дома, яркие цветные огни реклам, свер¬
кающие витрины, тихое шуршание машин по асфальту,
легкие, пляшущие в свете фонарей снежинки — разве это
не та самая сказка, в которой она, Люда, была королев¬
ной?
«Которое окно здесь мое? В какое смотрит мама?» — спра¬
шивала себя Люда, прижавшись к стеклу машины, не зная,
куда и глядеть.
Да, наконец, не все ли ей равно, какой это дом, какой
этаж, какое окно?
Матери она не написала, когда приедет: хотела обрадо¬
вать, ошеломить. Теперь Люда уже пожалела об этом. Мать
увидела бы, каким роскошным поездом приехала ее дочь, на
какой великолепной машине она мчится по улицам Вильнюса,
с какими отличными людьми познакомилась.
Они проехали мост.
— Ах, что за красота! — шепнула Люда, любуясь набе¬
режной реки.
278

— Красивый город, — согласился профессор. — Молодеет
наш древний Вильнюс!
Машина вдруг замедлила ход и остановилась в узенькой
улочке за мостом, перед серым двухэтажным домом,
— Пять «А»? осведомился шофер.
У Люды по спине пробежали мурашки. Схватив свои ве¬
щи, она бросилась к воротам. Над ними висела ржавая таб¬
личка с номером, освещенная лампочкой. «Победа» заурчала
и унеслась.
Люда кинулась в первую попавшуюся дверь в коридоре.
Еле переводя дыхание, она постучалась, готовая бросить ве¬
щи наземь и упасть в теплые объятия... Никто не отозвался,
не слышно было шагов. Тогда она нетерпеливо стукнула ку¬
лаком раз, другой, третий.
За дверью послышался шорох. На пороге показался юно¬
ша, держа в руке открытую книгу.
— Ясайтене?.. Я недавно только сюда переехал. Всех
жильцов еще не знаю...
Запинаясь от волнения, Люда рассказала, что приехала к
матери из детдома.
— К матери? Найдем! Обязательно найдем!
Он хотел было взять ее вещи, но Люда не выпускала из
рук ни чемодана, ни узла.
— Переночуешь у моей тетки. Где же ты ночью Ясайтене
разыскивать будешь? А завтра мы ее во что бы то ни стало
найдем!
Неужели ее, Людиной, матери здесь нет, неужели все, все
напрасно?! Лучше бы она погибла по дороге, когда Эрялис
налетел на трактор!..
— Не огорчайся! Завтра мы весь город вверх ногами пе¬
ревернем, а разыщем! — Юноша ободряюще улыбнулся.
В это время в противоположном конце коридора приот¬
крылась дверь и в щелочку выглянула какая-то женщина.
— Что? Кого надо? — спросила она.
Живые черты лица матери давно уже успели изгладиться
в памяти Люды, и вместо них возникли новые, облагорожен¬
ные воображением.
В коридоре было темновато, только с улицы через стек¬
лянную дверь падал свет фонаря. Однако, не разглядев даже
в потемках лица этой женщины, Люда всем своим существом
ощутила, что перед ней стоит она, ее мать!
— Мамочка! — закричала девочка, протягивая руки.—
Это я... Люда!

Глава вторая
1
Не успела еще Эльзе Банёните осушить слезы после про¬
водов Стонюте, а затем и Люды, как неожиданно для себя
оказалась в должности замдиректора. Прочитав на доске
объявлений приказ Левяниса, она даже прослезилась, опла¬
кивая свои беззаботные деньки, хотя директор уже говорил
с ней о новом назначении. Потом огляделась вокруг, увидела
убеленный инёем парк, следы детских ног на сверкающем сне¬
гу... Жизнь ничуть не изменилась — тот же парк, обросший
шишками льда колодец, тщательно подметенный каток.
А она? Она тоже не изменилась... Но что же делать, если на
нее вдруг найдет охота веселиться, смеяться, танцевать? Да и
сейчас вот, стоит ей только сквозь слезы взглянуть на искря¬
щийся снег, и сразу же одолевает соблазн понестись сломя
голову на лыжах с откоса, разворошить глубокие сугробы,
взбудоражить покой серебристых полей. В голову всё лезут
мысли о Юстасе... Хоть разок покататься бы с ним вместе на
лыжах!
«Эх ты, замдиректора, — с горечью упрекнула себя Эль¬
зе, — чем у тебя голова набита! О работе лучше подумай... Ох,
и наплачешься ты еще, попрыгунья!»
Она нахмурила брови, пошевелила ими, совсем как дирек¬
тор, и едва удержалась, чтобы не прыснуть со смеху. Куда
уж ее бровям до выразительных мохнатых бровей Левяниса!
Потом плотно сжала губы и попыталась степенным шагом
пройтись по коридору.
— Поздравляю!.. — услыхала она вдруг голос Юстаса.
Эльзе смутилась: не заметил ли. он ее гримас, не разгадал
ли ребяческих мыслей?
— Поздравляю с высоким постом, — произнес он. — Я ви¬
жу, вы. и не рады вовсе, товарищ Банёните?
— Благодарю вас, товарищ Светикас... А чего мне радо¬
ваться?
— Вы же так любите всякие неожиданности.
Девушку разобрала досада. Не насмешливых слов ожида¬
ла она в такой важный и грустный для нее день.
— Поможем, товарищ замдиректора, поможем, — покро¬
вительственным тоном продолжал Юстас, словно она была
пионеркой его дружины, которую только что избрали звенье¬
вой. — Мало-помалу воз и двинется.
В голосе Юстаса, быть может, и не было иронии, быть
280

может, у него вошло уже в привычку именно так разговари¬
вать с пионерами, но Эльзе рассердилась.
— Спасибо! Напрасно стараетесь, товарищ Светикас...
Я уж сама как-нибудь, без твоей помощи! — выпалила она,
нечаянно сказав ему «ты». — Позаботься лучше о своей дру¬
жине!
— Ого, у тебя уже совсем замдиректорский тон!
Эльзе задорно тряхнула завитками своих светлых волос.
С таким обворожительным достоинством откинуть голову
умела только она одна. Постукивая каблучками, Эльзе пошла
вверх по лестнице. Но частый стук каблуков опять-таки выда¬
вал ее досаду, недовольство, решимость что-то преодолеть,
поставить на своем. У кабинета директора Эльзе останови¬
лась. Никак не могла придумать, что бы такое сказать Левя-
нису. И внезапно ее поразила мысль, ничего общего не имею¬
щая ни с ее назначением, ни с директором. «Я ведь ему сказала
«ты», и он мне сказал «ты»!» В ушах у нее все еще звучало
это «ты», впервые вырвавшееся у Юстаса, и она пожалела,
что так внезапно оборвала разговор. Но, совладав с нахлы¬
нувшими чувствами, Эльзе перегнулась через перила и язви¬
тельно, как ей показалось, бросила:
— Ты бы лучше велел своим пионерам галстуки пости¬
рать... Новый год уже на носу!
Самое главное — Эльзе опять сказала ему «ты». От радо¬
сти у нее дрожал голос.
— А я бы тебе посоветовал не забивать свою светлую го¬
ловку моими делами! — пальнул Юстас в ответ. (Эльзе пока¬
залось, что и его голос дрогнул.) — У тебя и своих за глаза
хватит!
«Ты! Ты!»— трепетало сердце, и на душе было так хорошо,
так радостно! Новые обязанности уже не страшили ее. Каза¬
лось, опять они с Юстасом, совсем как обычно, обменялись
колкостями, но сердцем она уловила нечто совсем другое.
В кабинет директора Эльзе вошла взволнованная, с сияю¬
щими от счастья глазами:
— Я пришла...
Левянис крепко пожал ей руку. Такой замдиректора давно
уже нужен был детдому — бодрый, жизнерадостный.
— Может быть, хотите взять себе несколько дней отпуска,
товарищ Банёните?
— Нет, нет! Работу дайте мне, товарищ директор, работу!
Скажите только, с чего начинать.
А работы ни ждать, ни искать за горами не приходилось.
Вторая четверть приближалась к концу. Воспитательницы
подгоняли отстающих. В послеобеденные часы из всех углов,
281

словно из аистовых гнезд, неслась трескотня. Кто заучивал
стихи, кто повторял историю, кто над умножением и делени¬
ем обламывал карандаши. Заманчиво поблескивал голубыми
искорками обтачиваемый ветром лед на пруду; Но о нем надо
было позабыть — хоть на недельку-другую. И только малыши,
уцепившись ручонками за полы воспитательницы Падварети-
те, боязливо скользили по самой кромке. С раннего утра и до
позднего вечера у Эльзе ни покоя, ни отдыха: приказывай, на¬
ставляй, требуй! Скажешь, растолкуешь, но успокаиваться на
том нельзя — сама присмотри, подтолкни. Работа работу по¬
гоняет: заседания, графики, беготня в школу. Больше всего
хлопот с учебой. Дорог каждый день, каждый урок: промельк¬
нет — и не вернешь. Эльзе выручала улыбка, смех, заражав¬
ший детей, поднимавший в них настроение, желание работать,
подтянуться. Наиболее упорных, закоренелых лентяев новая
замдиректора не щадила.
— Не можешь, не можешь выучить географию! — наседа¬
ла она на Ляуданскиса-кроликовода.
— У меня горы с реками путаются...
— Почему у тебя кролики не путаются? У них клички не
легче... Придется отдать кроликов кому-нибудь другому.
— Ну и отдавайте!
Эльзе не собиралась выполнить свою угрозу, но слово ска¬
зано — назад не вернешь.
— Дзикас! — окликнула она знатного мичуринца.:—Ты
примешь кроличью ферму!
Дзикас выхватил из рук Ляуданскиса ключи и понесся к
крольчатнику.
Начал он там хозяйничать широко, не скупясь. Если при¬
тащит сена — то целый ворох, если ведро воды принесет —
то полное, через край льется. А зерна сыпал в клетки без вся¬
кой меры — нужно или не нужно. Он зазывал ребят полюбо¬
ваться на свое хозяйство, не запрещал и поднимать кроликов
за уши или перетаскивать их из клетки в клетку.
У Ляуданскиса сердце разрывалось на части от такого
варварского обхождения с его любимыми питомцами.
— Что ты делаешь, дурак! — кричал он, бегая за Дзика-
сом по пятам. — Угробишь всех до единого!
— Сам ты дурак! Я по-научному!
Убирать за кроликами Д?икасу было лень. Клетки и то не
чистил. Пройдется только для виду метлой возле дверцы, и
все. Вскоре в питомнике набралось столько грязи, что сам
кроликовод стал увязать в ней. Кролики отощали, пооблезли,
одни только уши торчат.
Со слезами на глазах Ляуданскис умолял Банёните:
282

— Передохнут ведь... Неужели вам не жалко?
Эльзе, разумеется, было жаль. Жаль расстроенного Рити-
са, жаль кроликов. Но вот она тряхнет головой, на лоб спа¬
дает колечко волос, и Ляуданскису ясно: не смилостивится,
пока не выучишь географию.
— Все до одного околеют... — пытался еще Ритис разжа¬
лобить Банёните.
— А ты географию выучи! Тогда и не околеют. Опять при¬
мешь крольчатник.
И Ляуданскис старался вовсю. Прибежав в школу, он
наизусть так и сыпал названиями гор и рек Европы. Чтобы
география больше не угрожала жизни кроликов, он «перекре¬
стил» их всех. Теперь в питомнике прыгал черный, как уголь,
Шпицберген, пышный, белоснежный Эльбрус, голубой Рейн —
целая географическая карта!
Изредка детдом взбудораживало какое-нибудь из ряда вон
выходящее событие. Вот, например, на место Стонюте при¬
была новая воспитательница. В тот день ребята только о ней
и шептались: не злая ли, не ябеда ли? Ябед здесь особенно
не терпели. От комнаты Стонюте новая воспитательница от¬
казалась и поселилась в домике уборщицы, под горой. Это
задело детей, привыкших видеть воспитательниц в детдоме и
в рабочее время и после работы. Для них вообще не сущест¬
вовало рабочих или нерабочих часов — жизнь взрослых долж¬
на была тесно переплетаться с их жизнью. Медлительная по¬
ходка новой воспитательницы, ее тихий, приглушенный голос
и крепко сжатые губы детдомовцам сразу же не понрави¬
лись.
Разговаривает, а глаза ее жалостливо улыбаются, она на¬
зывает детей «сиротками», «сиротинками».
«А ты помнишь свою мамочку, сиротинка?..»
«Ой, носового платка нет у сиротки... Как же это так?»
«Ты вежливо попроси портниху, сиротинка, — она тебе и
пришьет пуговичку».
На следующий же день новую воспитательницу принялись
передразнивать. Только она бесшумно проскользнет мимо ре¬
бят — и уже слышится:
«Я сиротинка! А ты? Ха-ха-ха...»
«Ха-ха! Помолчи лучше, еще услышит!..»
Вскоре новая воспитательница все-таки услыхала. Она
остановилась и глухим голосом приказала не успевшей спря¬
таться Гарялите:
— После уроков вымоешь пол в спальне у мальчиков. Не
поленись уж, сиротка.
От неожиданности Гарялите даже присела и, опустив свою
283

коротко стриженную голову, побежала на кухню за горячей
водой.
Шептаться за спиной новой воспитательницы дети пере¬
стали, но и она теперь реже называла их сиротками.
Коля Чукаев клялся, что сам слышал, как директор Ле¬
вянис распекал «новую» за «сироток»: «Категорически за¬
прещаю!» И от себя уже Коля добавил:
— Политическая ошибка, факт! Какие же мы сироты?!
Первое время ребят смешила несколько необычная фами¬
лия новой воспитательницы: Гирлаукайтите1.
Людину койку в спальне девочек заняла новая воспитан¬
ница. Ее привез из района детдомовский завхоз — вместе с
мешками гречневой крупы и бочонком масла. Она выбралась
из саней замерзшая, с посиневшим носом. Дети окружили ее,
притиснули к стене склада:
— Как тебя звать?
— Из Каунаса? Из Варены?
— В каком классе? В пятом? В шестом?
Новенькая, девочка лет двенадцати, была закутана в
огромный платок. На вопросы она не отвечала.
— Немая! — взвизгнул Каркаускас, сверля пальцем мешок
с крупой. — Каши на всю зиму хватит — ура! А новенькая —
немая!
Девочка подула на закоченевшие пальцы и тихо сказала:
— Муй ойцец умарл 2.
— Проше пани! — воскликнул Вайткус, содрав с головы
шапку, и прямо-таки ошарашил всех своим знанием польско¬
го языка. — Едэм-седэм... Пшек!3
Новенькая заправила выбившуюся прядь волос и, откинув
голову, насколько позволял ей толстый клетчатый платок, вы¬
сунула язык.
— Но-но-но! — прикрикнул на нее Вайткус, угрожающе
замахнувшись шапкой.
— Не забывай, Вайткус, что ты пионер! — напомнила ему
Юрате.
Девочка улыбнулась посиневшими губами и опять пока¬
зала язык.
— Сама задирается! Не видите разве?
Красный, как индюк, Вайткус прыгал вокруг новенькой и
все норовил ее ударить. К нему подскочила косоглазая Алдо¬
на, схватила его одной рукой за ворот, а другой с треском
хлопнула по спине.
1 По значению примерно — «Лесополева».
2 Мой отец умер (польск.).
3 Бессмысленное подражание польскому языку.
284

— Дразнила ты! Нашел над кем насмехаться! Срамишь
только наш детдом! — сердилась Алдона, готовая всыпать ему
еще раз.
— Но-но-но! Смотри, и тебе достанется! Сокровище!
Выкатив глаза, Вайткус пятился назад. Мужская честь
толкала его в бой, но выйти из схватки победителем он не
надеялся, а на сочувствие других ребят на этот раз, как вид¬
но, рассчитывать тоже не приходилось.
— Убирайся отсюда, убирайся, покуда я тебе уши не на¬
драла! — наступала на него Алдона.
Вайткус отбежал в сторону и пригрозил:
— Запищишь еще у меня, Сокровище! Обожди!
Эльзе не слышала всей этой перепалки между Алдоной и
Вайткусом. Когда она прибежала на шум, Вайткуса уже не
было. Эльзе застала только Алдону, необычайно взволнован¬
ную, с красными пятнами на скуластом лице. Ребята, обсту¬
пив Банёните, наперебой рассказывали, как Алдона заступи¬
лась за новенькую. А сама.Алдона то улыбалась, то морщи¬
лась, как от зубной боли, и почему-то не решалась взять
новенькую за руку. Эльзе уловила ее растерянный, молящий
взгляд, так не вяжущийся со всем ее суровым видом, и в
то же мгновение вспомнила спор в спальне девочек: тогда она
впервые узнала, как горячо и ревниво Алдона любит
Люду.
В детдоме никак не удастся побыть в одиночестве, как бы
тебе этого ни хотелось. Вечно ты среди беспокойной, шумли¬
вой толпы, которая тормошит тебя, не давая киснуть, ску¬
чать, хандрить. Сколько ни насчитаешь в детдоме девочек —
все они Алдонины подруги! Стало быть, и Алдона со всеми в
дружбе. Однако Алдона не довольствуется просто дружбой.
Не то чтобы она скучала с подругами и тосковала по одино¬
честву, — здоровая, голосистая певунья, грубоватая и резкая
на вид, она испытывала неодолимую потребность кого-нибудь
опекать, окружать лаской, баловать. После отъезда Люды она
ощущала пустоту, которую ей необходимо было как-то за¬
полнить.
Не разумом, а, скорее, женским чутьем Эльзе отгадала это
и в душе восхищалась любвеобильным сердцем Алдоны.
Подойдя, она сунула ей в руку .замерзшую ручонку но¬
венькой и сказала:
— Веди же ее скорей. А то еще простудится.
А взгляд ее, лаская обеих девочек, как бы говорил: «Будь¬
те добрыми подругами, добрыми сестрами...»
Алдона обняла девочку за плечи и повела ее в дом.
— Ты этого брехуна не бойся... — заговорила Алдона,
285

когда они очутились в теплой комнате. — По-литовски гово¬
ришь?.. А как тебя звать?
— Говорю... Только плохо... Я — Ядвига, Ядзе... — сказа¬
ла, улыбнувшись, девочка и прерывисто вздохнула, словно она
только что долго и горько плакала.
— А я — Алдона... Будем вместе в хоре петь, ладно?
— Алдона... — повторила новенькая, еле шевеля губами;
в тепле ее губы порозовели и не казались уже такими тон¬
кими.
2
Да, работа у Эльзе спорилась. И недолго думая, надеясь
лишь на собственные силы, она смело принялась за Викто¬
раса.
Ребята с ним уже почти свыклись и считали его своим, а
самые отъявленные сорванцы открыто восхищались его сме¬
лостью и дерзостью.
Новичок не испугался детсовета; он не боялся даже в при¬
сутствии воспитательниц придавить носком ботинка дымя¬
щийся окурок. Человек, имеющий смелость так вести себя,
несомненно, очень силен. Не будет ли он, пожалуй, сильнее
самого Дегутиса или Гайгаласа? Больше всего на детей по¬
действовала забастовка в столовой. И пострадал-то ведь за
нее не Викторас, как можно было ожидать, а детсовет. Це¬
лых два часа продержал их у себя в кабинете директор. Вы¬
шли все красные, как бураки. Как бы там ни было, а охоту
драться ремнями у них отбили.
Наиболее рьяными почитателями Шлеве стали Вайткус с
Каркаускасом да еще несколько мальчуганов, всегда готовых
примазаться к тому, у кого рука потяжелей. Склонялись на
сторону Шлеве и Ляуданскис с Бейнорюсом; открыто они к
его сторонникам не присоединялись, но и не чурались их.
Сам Викторас на своих почитателей поглядывал свысока,
с нескрываемым презрением, однако услугами их пользовался
охотно. Он делал вид, будто не замечает, что они и в спальне
за него подметут, и на кухне подежурят, и выполнят все дру¬
гие работы по дому.
Осмелевшие почитатели Шлеве уже и сами пытались
выкидывать разные коленца: то пустят волчком по столу тарел¬
ку, то, забравшись в глухой уголок парка, закурят скручен¬
ную из моха цигарку, то потопят в умывалке мыло. Молча¬
ливое, но упорное сопротивление Шлеве детдомовским поряд¬
кам оказывало разлагающее действие на разных неслухов и
лентяев, усложняло работу детсовета.
286

«Ведь должна же у мальчика к чему-нибудь лежать ду¬
ша!— размышляла Эльзе. =—Он вовсе не туп, нет... Чем-то он
все же интересуется, что-то должно его привлекать».
Одно время Эльзе уже казалось, что она разгадала Вик¬
тораса.
Как-то раз в спальне, когда все улеглись, Викторас стал
рассказывать историю про слепого музыканта. Рассказывал
гладко и складно, как по книге, йонас лежал, повернувшись
к нему спиной, притворяясь, что это его ни капельки не инте¬
ресует, на самом же деле и он слушал.
В спальне стояла такая тишина, что слышно было, как
в дымоходе завывает ветер. Стоило кому-нибудь кашлянуть
или скрипнуть матрацем, как на него все накидывались с ши¬
каньем. Повесть о слепом благородном мальчике Петрике, о
его дружбе с простым скотником йохимом захватила всех.
«Смотри-ка, каков наш баламут!» — подумал Йонас.
Артистические способности у других всегда поражали его,
хотя на таких людей он смотрел чуть-чуть свысока, больше
всего в жизни ценя серьезный, повседневный труд.
Когда Викторас остановился, чтобы передохнуть, со всех
строн посыпалось:
— Еще, Викторас! Еще!
— Что было дальше? Петрик еще играл?
— А что с Эвелиной, как она? Вышла за него?
Но как неожиданно Викторас начал свой рассказ, так же
внезапно он его и прервал. Никакие просьбы не помогли.
Прослышав об этом от йонаса, Эльзе вся загорелась. «Он,
оказывается, любит литературу! Быть может, мечтает стать
писателем. Надо поговорить с ним о книгах, о любимых ге¬
роях...»
На другой вечер мальчики, все, как один, улеглись без по¬
нуканий. Словно коса прошлась — ни одного не осталось на
ногах. И не потому, что замдиректора Банёните заглянула в
спальню. Затаив дыхание все ждали продолжения истории
и мысленно перенеслись уже в большой и такой необычный
мир слепого музыканта. Но Викторас зевнул, потянулся и, по¬
валившись на спину, захрапел.
Тут же и Вайткус с Каркаускасом принялись из озорства
чихать да кашлять, а потом загудели, словно майские жуки.
Сам же Викторас спал как убитый, откинув одну руку в сто¬
рону, другую подложив под бок, и лишь на его губах играла
едва заметная ехидная улыбка. «Что, поймала?» — как бы го¬
ворила она, издеваясь над всеми стараниями Эльзе.
Но Эльзе Банёните была упряма, она и сама не подозрева¬
ла, что может с такой настойчивостью добиваться своего.
287

...Вечерело. Под горой копошились несколько ребят. Они
везли на санках хлеб из пекарни.
— Белого получили? — кричали им сверху.
— За-вар-но-го! — отзывались возчики, с натугой налегая
на лямку, точно настоящие лошади.
Хлеб ребята всегда встречали целой оравой. Особенно лю¬
били они заварной. Обычно санки, подталкиваемые множест¬
вом рук, вмиг взлетали наверх. Но сегодня это никак не уда¬
валось. Склон горы обледенел, ребята то и дело падали, цеп¬
лялись за санки; из-под холстины вывалились две буханки, за
ними еще две и покатились вниз, как камни.
Викторас лениво наблюдал, как внизу, догоняя кативший¬
ся хлеб, кувыркались в снегу ребятишки.
— Помог бы! — крикнула Эльзе, пробегая мимо и под¬
толкнув его плечом.
Она соскользнула вниз, застегивая на ходу полушубок, на¬
кричала на возчиков и сама схватилась за веревку.
С помощью Эльзе ребята кое-как втащили хлеб на гору.
Сбивая с валенок снег, Эльзе бросила Викторасу:
— Скучаешь?
— Веселюсь!
Эльзе сообразила, что не с того начала; помолчав, она сно¬
ва заговорила:
— Слушай, Викторас! А не хотелось бы тебе попутешест¬
вовать? Поедем на зимние каникулы в Вильнюс, а? Или в Ри¬
гу! Какие мосты там на Даугаве! — И она по-мальчишески
присвистнула.
Викторас окинул Эльзе подозрительным взглядом. В его
острых серых глазах мелькнуло нечто похожее на любопыт¬
ство. Но слова, которые он произнес, были грубы, как всегда:
— Не приценивайся! Меня не купишь...
— И не думаю! — вспылила Эльзе.
— Так и не приставай! Я ведь не пионервожатый...
У Эльзе даже дыхание перехватило. Словно Шлеве сда¬
вил ей горло своими белыми длинными пальцами. Руки не
слушались ее, они судорожно сжимались. Эльзе едва удер¬
жалась, чтобы не ударить по этому наглому лицу — так, что¬
бы вспыхнули бледные щеки Виктораса, чтобы брызнули сле¬
зы из его бесстыжих глаз!
— Дурной ты человек, Викторас!.. — сказала она и, не¬
ловко повернувшись, ушла, пряча в воротник дрожащий под¬
бородок.
Теперь уже Эльзе не приходилось нарочно морщить лоб,
как тогда, когда она готовилась к своим новым ответствен¬
ным обязанностям. Сама жизнь хмурила ей брови, заставляла
288

глубоко призадумываться. Чистая душа Эльзе возмутилась.
Как он посмел! Ведь он уже не маленький. Если хорошенько
вникнуть, она, Эльзе, такая же бездомная, бесприютная, как
и он. Только в своей комнатке она и может голову прикло¬
нить. С самого начала работы она не виделась с братьями,
сестрами. У нее нет времени и подумать о них, она совсем
отошла от своих близких, забыла про них. И вот — награда!
Потом Эльзе долго думала, и ни одного зазорного, тем¬
ного пятнышка она не нашла ни в своем сердце, ни в мыслях
о Юстасе. Она даже улыбнулась и смелее огляделась вокруг.
— Товарищ замдиректора!
Своей грузной, с развальцем, походкой к ней подошла вос¬
питательница Вероника Падваретите. Весь день они не ви¬
делись. Дообеденные часы Эльзе провела в школе, а вернув¬
шись, не застала малышей. Дошкольники гостили на кирпич¬
ном заводе, в детском саду. Вероника широким движением
по-мужски протянула большую, натруженную руку. Эльзина
маленькая рука едва обхватила ее.
— Имя мое позабыла, Верут? 1 — с упреком в голосе ска¬
зала Эльзе, все еще расстроенная.
— Неловко как-то... — призналась Вероника, разводя ру*
ками. — Ты ведь теперь замдиректора!.. Прямо не знаю, как
и быть...
— Случилось что-нибудь?
— Вацюкас с Витялисом опять подрались. Один другому
по носу — бац, бац...
— А Лиза, конечно, помогала?
— Лиза? Та их шапки стерегла.
— Ох, озорница!
— Ну, Вацюкас отлупил Витялиса — он-то ведь посиль¬
нее, — а сам зажмурился и кричит: «Не останусь здесь! К те¬
те Марионе хочу!»
— Опять?
— Витялис кубики схватил, а Вацюкас не дает. Тут Ви~
тялис начал хвастать, что ему, мол, Дед Мороз скоро дудку
принесет. «А мне что?» — «А тебе — шишку на лоб!» Ну и сце¬
пились. Я вот боюсь, — робко призналась Вероника, — не сбе¬
жал бы опять Вацюкас. Не знаю прямо, что делать.
— Придет Дед Мороз — устроим большой праздник для
всех, для всех!.. — Эльзе обняла Веронику. — Не удерет боль¬
ше Вацюкас. Да и другим станет легче, веселее.
Как это ей раньше в голову не пришло? Слишком мало
здесь, в детдоме, радости, веселья. Да, слишком мало!
1 Верут — сокращенное, шутливо-ласкательное от ^Вероника».
289

Эльзе вдруг чмокнула удивленную Веронику в круглую
прохладную щеку и убежала.
Банёните торопилась к Левянису, мысленно уже представ¬
ляя себе разряженных ребятишек, пляшущих вокруг свер¬
кающей огнями елки, пестрый дождь конфетти, затейливые
маски и груды сластей на столах. Каркаускаса надо будет
нарядить Пантагрюэлем, йонаса и Виктораса — рыцарями,
ведь они уже почти взрослые. Коля будет изображать импе¬
риализм— ствол пушки и мешок денег. Дзикас — Буратино.
Да, Буратино, с длинным, как журавлиный клюв, носом.
В
Альгис несколько раз обошел вокруг высоченной, разла¬
пистой ели. Осмотрел ее вблизи; прищурившись, окинул взгля¬
дом издали: не кривая ли, не жидкая ли, не поломаны ли вет¬
ки. Словно торговал ее у скупого крестьянина.
Наконец сторговался. Снял рукавицы, поплевал на ладо¬
ни и с размаху рубанул топором.
— Тащите!.. Только осторожнее, осторожнее!.. — крикнул
он ребятам. — Ветви, смотрите, не обломайте!
По глубокому снегу он направился к саням.
До самых сумерек ребята с елкой проторчали в лесу. Елку
надо было доставить тайком. Песик Мурза совсем замерз и
жалобно тявкал, подгоняя терпеливого Принца.
Словно громадный, оживший весной муравейник, заше¬
велился, закопошился детдом. Вооружившись метлами, тряп¬
ками, уборщицы вместе со старшими воспитанниками выби¬
вали пыль, мели и скребли по всем углам. Окруженная
девочками портниха собирала в сборки марлю, нарезала цвет¬
ную бумагу. На кухне гремели и стучали ножи, сечки, шипело
зажариваемое в духовке мясо, булькал кисель. Запахи, один
другого вкуснее, так и щекотали ноздри.
Бейнорюс выскочил во двор освежиться. Халат распах¬
нулся, рубашка выбилась из штанов, белый колпак сполз на
ухо. Жадно дыша, он расстегнул ворот рубашки, утер рука¬
вом лицо. Хоть голышом ходи — такая в кухне жарища!
— Селедку жарить или мариновать будете? А, Повар? —
наскочил на Бейнорюса Каркаускас. С самого утра он терся
возле кухни, успел заодно и в саже вымазаться.
Бейнорюс смотрит на Каркаускаса такими глазами, слов¬
но тот весь воздух проглотит и не оставит ему надышаться.
290

Но Каркаускас всегда сумеет подольститься, подладиться.
Точно кот, будет ходить вокруг и мурлыкать, пока не смягчит
сердце Бейнорюса.
— «Селедка, селедка»! Заладил тоже! Селедка — это
ерунда. Вот что мы подадим, — и Бейнорюс начинает заги¬
бать пальцы: =—пирожки с мясом — раз, блинчики с маком —
два, пирог...
— Казис, Казис! Куда ты запропастился? — раздается
громовой голос тетушки Палёне. — Все котлы у меня убегут!
Огонь зальет!
В мастерской тоже кипит работа. Взяв себе в помощники
Андрюса Тарашку и Стонкуса, Коля мастерит игрушки. Из
проволоки заготовляет скелеты для зайцев, петухов и павли¬
нов. Андрюс обматывает их ватой, а Стонкус покрывает крах¬
мальным клеем.
Коле жаль катушки первосортной проволоки, тающей пря¬
мо на глазах.
— Сколько у нас каркасов? — спрашивает он озабоченно,
стараясь отламывать куски проволоки покороче.
— Каких каркасов? — удивляется Стонкус, впервые услы¬
хав это слово.
— Ну, скелетов.
— Тридцать. Четыре поломались...
— Еще десять штук сделаем... Сверх нормы, вздыхает
Коля.
Два дня подряд Альгис Гайгалас, веселый и довольный,
топил баню. Малыши мазались чем попало — углем, черни¬
лами,— лишь бы было что смывать.
Старшие девочки сбивались стайками, о чем-то перешеп¬
тывались, секретничали. От работы старались как можно ско¬
рее увильнуть; глянь — а их уже и в помине нет, словно сквозь
землю провалились. Посыльные тетушки Палёне и замдирек¬
тора Банёните с ног собьются, пока всех разыщут. А застают
их перед зеркалом или за глаженьем; иная так наляжет на
утюг, что даже подстилка дымится. Мальчики уже успели по¬
щеголять в праздничной одежде, а девочки только еще выби¬
рают себе платья. У одной бант не держится, у другой перед¬
ник коротковат — упрашивает воспитательницу обменять,
третьей кто-то ботинок оттоптал. Немало слез пролилось, пока
все принарядились, прихорошились.
Один только Вайткус без обновки — двойки подвели.
Схватив кусок мела с доброе яйцо, он пачкает девочкам
платья. Щеголих спас йонас — отнял у Вайткуса мел и натер
ему уши снегом. Все эти торжественные приготовления каза¬
лись Дегутису несерьезным, нестоящим делом, но одежда —
291

имущество ценное, ее следует беречь. Того и гляди, поначалу
испачкают, а потом и порвут.
«Ах, уж эти мне девчонки!» — досадовала и в то же время
радовалась в душе Эльзе, забегая на минутку и девочкам. Го¬
лова шла кругом от тысячи разных забот, а все же она не
могла удержаться — то бант завяжет, то складку разгладит,
то передник расправит. А у самой ни минутки времени нет к
портнихе заскочить. Она ведь тоже шьет себе новое платье. Да
и как же повсюду поспеть, когда елка еще не убрана, когда
Юстас и завхоз из района еще не вернулись с подарками?
4
Словно с неба свалилась елка, разубранная в серебро и
золото. Восторженный крик вырвался у детворы при виде всей
этой роскоши. На ветвях сверкают, переливаются разноцвет¬
ные шары, покачивается золотая паутина, поблескивают
оплетающие всю елку серебряные цепи, потрескивают пест¬
рые свечи, и запах тающего воска перемешивается с горько¬
ватым душком паленой хвои.
Важно кланяются павлины, распустив свои пышные хво¬
сты; вытягивают длиннющие шеи жирафы; разевают клювики
только что вылупившиеся птенцы. •
На нижних ветках, где украшений и игрушек поменьше,
примостилась сова, да не одна, а со своими совятами.
Тоненькую и прямую верхушку елки увенчивает большая
красная звезда, окаймленная бисером. Она совсем как те, что
сияют в темно-синем небе, только еще больше и красивее.
Малыши и вовсе остолбенели. Вацюкас бочком придви¬
гается к елке.
— Что, красиво? — спрашивает воспитательница Падваре-
тите.
Вацюкас боится слово вымолвить, только качает головой
и часто моргает. Весь этот блеск ослепляет его. Откуда такое
множество шаров, зверюшек, птиц?
Падваретите тормошат со всех сторон. Поднимешь на руки
одного, вся орава пристает.
— Да обожди же минутку...
— Не буду, не хочу ждать! — упирается Вацюкас.
— Эльзе! — зовет на помощь растерявшаяся воспитатель¬
ница.
— А, беглец! Давай-ка его сюда!
Банёните ловит Вацюкаса и отводит его в сторону.
Захваченные .волшебным зрелищем, все смеются, кричат,
берутся за руки, кружатся в нескончаемом хороводе.
292

Вацюкас сжимает руку Эльзе и подтаскивает ее все бли¬
же к елке:
— Хочу потрогать...
Эльзе мотает головой, а ее светлые локоны щекочут ему
щеку.
— Только тронь — а она вся и рассыплется.
— Не надо! Не хочу! — кричит Вацюкас.
Он верит Эльзе: шары и звезды улетят в окно, разобьются
о стекла, растают в воздухе...
Словно свечки, горят глаза детворы. Множество жарких
огоньков! Эльзе еще и еще раз наклоняется к» своему малень¬
кому другу, обеими ручонками ухватившемуся за ее руку. Она
хочет почувствовать жар этих огоньков. В самое сердце про¬
никают они...
Вот пестрым дождем посыпалось конфетти, и перед гла¬
зами у Эльзе пронеслись неясные видения: Стонюте с ледяным
лицом, Люда в санях... Как далеко они теперь!
— А где же Дед Мороз? Почему Дед Мороз не идет? —
прервал ее раздумье Вацюкас.
— Сейчас придет! — спохватилась Эльзе. — Он уже ста¬
ренький, не может быстро ходить.
В голове у Вацюкаса один вопрос перегоняет другой. Где
живет добрый дед? Почему его называют Морозом? Мешок
у него величиной с дом или такой, каю колодец?
И вдруг совсем внезапно грянул барабанный бой, разда¬
лись звуки горна. Все взгляды обратились к боковым дверям,
у которых толпились колхозники с шапками в руках. В ком¬
нату ввалились какие-то странные существа: не то люди, не
то звери, не то вроде птиц. Одни в звериных шкурах, другие
крыльями машут, третьи прыгают, задрав хвосты — они их,
каю палки, в руках держат. А у одного и вовсе головы нет,
вместо головы торчит длинная труба.
— Страшно!.. — тихо пролепетал Вацюкас, весь съежив¬
шись.
— Не бойся! Они добрые... Это свита Деда Мороза.
Тут подскочил какой-то человечек — мальчишка не маль¬
чишка, девчонка не девчонка, — завернутый в пестрое одеяло,
длинным носом поводит.
— Здорово, Вацюк! — заговорил он, вращая глазами.—
Я — Буратино, деревянный человечек! Не видел ли ты случай¬
но Карабаса Барабаса, кота Базилио, лисы Алисы? Сейчас
мы разделаемся с этим Барабасом!
От его слов Вацюкаса мороз по коже подрал. Но Банё¬
ните— что бы вы думали? — хвать Буратино за нос и повер¬
нула его спиной ю Вацюкасу.
293

— Беги отсюда, Буратино! Ищи в другом месте своего
Карабаса Барабаса!
Вацюкас призадумался. Кто такой этот Барабас? И поче¬
му деревянный человечек задумал разделаться с ним? Кто этот
кот Базилио и лиса Алиса? И на что этому Буратино такой
длинный и острый нос? По комнате топотал мишка косола¬
пый, скакал куцый зайка, а кота с лисой нигде не видать
было.
Вот тебе на! Деревянный человечек оторвал себе нос и
пытается прилепить его кому-то... Не Дзикас ли это? Да где
там! Не мог же у Дзикаса за день вырасти такой нос — длин¬
нющий, как хлебный нож!
А потом, как-то совсем неожиданно, ввалился белый-пре-
белый дед с веселым, румяным лицом, длинной бородой и
большим, с целую гору, мешком за спиной.
— Ой, тяжко! — стонал дед, чуть прихрамывая. — Ой, не
донести! Замерз!
Детвора обступила его со всех сторон. Не ледяной ли он?
А то растает еще, чего доброго, посреди зала — и подарков
раздать не успеет.
Дед, как видно, всех хорошо знал по имени.
— Не хватай, Каркаускас! По рукам получишь! Кто всю¬
ду последний — к подаркам первый подходи!.. А-а-а! Лизяле!
Не будешь больше дуться да ссориться?
И посыпались из мешка чудеса-расчудеса: куклы, лошад¬
ки, гармошки, книжки с картинками, варежки... Тут и ленты,
и платочки, и альбомчики, и глиняные свистульки, и цветные
карандаши... Только поспевай хватать!
У Вацюкаса зарябило в глазах. Что же ему Дед Мороз по¬
дарит? Он протянул дрожащую ручонку и зажмурился.
Свита Деда Мороза горстями раздавала сладости. А сам
Дед Мороз тем временем растаял в серебристой мгле, оставив
Вацюкасу заводной автомобильчик. Хорошо еще, что дед
успел раздать подарки!
— Больше не убежишь, а? — слышит Вацюкас шепот
Эльзе.
Вацюкас усердно мотает головой, словно на него напал
целый рой пчел.
Заваленные подарками, посасывая леденцы, малыши от¬
правились спать. Сердитая Лиза засунула в рот сразу три
ириски; так и уснула с полным ртом.
Юстас открыл крышку пианино.
Вальс!
Как только в притихший зал хлынула музыка, от стены of-
делилась сперва одна, затем другая пара. Кружились сначала
294

по углам, не смея выплыть на середину навощенного паркета.
Танцевали девочки с девочками, мальчики с мальчиками. Эль¬
зе разделяла танцующих, подталкивала мальчиков к девоч¬
кам, звала их поближе к елке. Вскоре танцоры осмелели, по¬
шли в круг пара за парой. Юрате, Гарялите и еще несколько
девочек кружатся легко, так и порхают по залу. Как стара¬
тельно они выделывают каждое па, сколько изящества в каж¬
дом движении! Сразу видно, какие из них вырастут танцорши.
Мальчики — тем танцы даются труднее. Они топчутся
невпопад, поставят одну ногу, с трудом подтянут другую, за¬
качаются — вот-вот упадут. Кажется, будто ноги у них дере^
вянные. Но лица все равно развеселые — и они, мол, танцуют!
Старшие мальчики толпятся у дверей, приглядываются. Но
постепенно и их кучка начинает редеть. Нацелившись, смель*
чаки разделяют пары девочек. Танцоры осмелели, в зале ста¬
новится все теснее, и взрослым приходится все больше пода¬
ваться в сторону.
Эльзе так и не удалось нарядить старших мальчиков ры¬
царями.
Викторас и йонас наотрез отказались надеть голубые пла¬
щи и деревянные мечи. Однако сейчас и они взбудоражены.
На лицах растерянность, они не знают, как вести себя в этой
веселой, праздничной толчее.
— Викторас, пошли танцевать! Слышишь: «Голубой Ду¬
най»!
Слова Эльзе настигают Виктораса врасплох. На свою на¬
рядную, веселую воспитательницу, с искорками смеха в гла¬
зах, он смотрит слегка прищурившись, скрывая некоторое
смущение. Голос Банёните дружелюбный, в нем не слышится
ни скрытой злобы, ни вражды. А ведь тогда она здорово раз¬
обиделась!
— Еще что вздумаешь! — проворчал он.
Эльзе подходит к йонасу, хватает его за руки и тащит за
собой.
— Да я ведь не умею, — упирается он.
— Научишься. Ну, раз-два-три, раз-два-три...
Ноги у йонаса разъезжаются на паркете, как у одноднев¬
ного теленка. Новый пиджак топорщится, лезет на затылок,
воротник тесен, йонас кажется себе таким неуклюжим и та¬
ким большим — на целую голову выше Банёните.
— Научишься, не горюй! Видишь, малыши и те пля¬
шут,— подбадривает его Эльзе.
йонас ничего не видит и не слышит. То на него кто-нибудь
наскочит, то он сам толкнет кого-нибудь. Шагу не ступит, что¬
бы не отдавить воспитательнице ногу. Он ждет не дождется
295

конца этой мучительной прогулки по паркету, а Банёните все
быстрее кружится вокруг него, неподвижного, как истукан.
— Люблю «Голубой Дунай»! Как услышу — так в глазах
все и закружится! Хорошо танцевать!
йонас весь в поту, он едва держится на ногах.
Накружившись, натолкавшись досыта, Эльзе со смехом
отпускает его.
— Ну и танцуешь же ты! — не то с похвалой, не то в на¬
смешку говорит, подходя к нему, Коля.
— А что? — Йонас еще не пришел в себя.
— Танцуешь, говорю... — Коле становится вдруг жаль
друга, и он умолкает.
И стыдно йонасу, и зло его разбирает. Но откуда-то из са¬
мой глубины души поднимается какое-то неизведанное еще
радостное чувство.
Вытирая пот, йонас смотрит на кружащиеся пары, и все
теперь кажется ему и понятнее и естественнее. Ведь он тоже
танцевал! И в самом деле, какой веселый Новый год!..
Глава третья
1
Женщина втащила Люду в тесную кухоньку. На низкой
кафельной плите стоял огромный бак для кипячения белья;
в раковине под краном высилась целая гора немытой посуды;
у ножки стола терся полосатый кот. Слабый свет электриче¬
ской лампочки, падавший из-под жестяной тарелки абажура,
освещал женщину — узковатые черные красивые глаза, пря¬
мой нос с горбинкой, бледные щеки, полную шею. Вокруг глаз
и рта — морщинки, волнистые волосы старательно причесаны.
Люда ждала, протянув, как слепая, вперед руки. Женщи¬
на внесла ее чемодан и узел. Ставя в угол вещи, она еще раз
искоса окинула Люду внимательным взглядом, как бы желая
в последний раз в чем-то удостовериться. Громко вздохнув,
она медленно подошла к девочке, взяла ее за голову холодны¬
ми, пахнущими мылом руками, привлекла к себе и снова
горько вздохнула:
— Девочка моя! Погибшая моя, умершая моя доченька!..
Людяле1 моя!..
1 Людяле — уменьшительное, ласкательное от «Люда».
296

Исчезли все сомнения. Она! Мама!
Припухшие веки матери почти совсем прикрыли большие
глаза, из узеньких щелок ручьями потекли слезы.
Они стояли, обнявшись, посреди заставленной кухни —
мать и дочь, отыскавшие друг друга после долгой, долгой раз*
луки. Они плакали, вздыхали, обнимались. Высвободив руку,
Люда дрожащими пальцами гладила волосы матери.
— Жива, жива моя доченька! Сто раз я тебя оплакивала,
хоронила, — причитала мать. — Накажи меня бог, не надея¬
лась увидеть живой.
— А я надеялась, мама, я. надеялась... Я знала, что ты жи¬
ва,— задыхаясь от счастья, шептала Люда, уткнувшись ли¬
цом в грудь матери. — Надо мной все смеялись... А я все
равно... верила! — И она подняла на мать заплаканные, пол¬
ные любви глаза. — Мама, мамуля, мамочка... — повторяла
она, целуя матери руки, упиваясь волшебным звучанием это¬
го слова.
— Доченька ты моя, дорогая...
Умолкнув, Люда следила за движением губ матери. Слова
лились теплым потоком, заполняя грудь, согревая все ее су¬
щество!
— Какая же ты большая, доченька! Какая красавица!
— Мама, а отец где? — спросила вдруг Люда, сияющими
глазами оглядывая кухню.
Мать опустила голову и, как бы спохватившись, сказала:
— В комнату пойдем, в комнату. Боже ты мой, ведь до¬
ченька моя нашлась! Такая гостья!.. Устала, наверно, малень¬
кая! Устала?
У Люды екнуло сердце. Она схватила руку матери:
— Отец умер, мамочка?
Не отводя глаз от серой, местами облупившейся стены,
мать глухо произнесла:
— Умер твой отец... В войну погиб, вечная ему память...
Люда горько заплакала. Ей стало жаль отца. Но ее
мать — мечта ее жизни — жива! Она стоит тут же, рядом, Лю¬
да чувствует ее дыхание, запах ее волос, ее рук... Мечтая о
родном доме, Люда не представляла себе отца. Все заслонил
образ матери. Отца она совсем не помнила и не тосковала по
нем. Матери ведь тоже нелегко без отца, но она не плачет...
— Я не плачу, мама, — глотая слезы, сказала Люда.—
Будем жить вдвоем.
Вдруг распахнулась дверь и в кухню вбежал хорошенький
мальчуган лет шести.
— Что это вы тут ревете? — насмешливо спросил он. При¬
сутствие Люды, как видно, нисколько его не смутило.
297

— Альбину»1, марш в комнату! — крикнула мать, покрас¬
нев. — Ремня задам!
Ремень, как видно, был Альбинукасу не в новинку. Он
схватил кота и принялся его тискать.
Совсем другим уже, упавшим голосом мать сказала:,
— Это твой братец, Люда...
— Есть давай, мам! — топнув ногой, крикнул Альбинукас.
— Отрежь себе хлеба.
— Не хочу хлеба! Дай булки!
— Мама! — воскликнула Люда, хорошенько не поняв ее
слов.
Мать дала Альбинукасу шлепка и втолкнула его в комна¬
ту. В щелку двери Люда разглядела в углу белую кроватку.
В ней потягивался белокурый малыш.
— Мама! — крикнула с порога Люда.
— Что? Ах, ты ведь еще не знаешь...
— У меня отчим, да? — Люда не спускала с матери остро*
го, вопрошающего взгляда.
Мать, сложив на груди руки, внимательно следила за до¬
черью.
— Что поделаешь... Жить-то как-нибудь надо было, — не¬
уверенно ответила она. — С голоду не станешь помирать. Не¬
куда было приткнуться...
— Где он, твой... муж?
Выговорить это слово Люде было все равно что камень
проглотить. Ее даже в жар бросило.
— Не бойся, он хороший... — бормотала мать в замеша¬
тельстве.— Да он еще не скоро вернется... В командировке...
Люда вздохнула. Хоть сейчас не надо будет встречаться с
этим чужим человеком.
— Ах, да ведь ты, доченька, устала. Садись, садись же!
Как доехала? Садись, я сейчас чайку вскипячу.
Мать заметалась по комнате. То стул отодвинет, то сме¬
тет со стола крошки, то уберет засаленную бумагу, а сама все
поглядывает на дочь.
Люда стояла, точно связанная по рукам и ногам, и тихо,
безучастно повторяла:
— Я вовсе не устала, мама... Да ты не хлопочи так, мама...
Я хорошо, очень хорошо доехала, мама...
Мать сняла с Люды пальто («Ах, какое красивое, новое
пальто!»), затем вязаную, в узорах, шапочку («Чистая анго¬
ра!»), затем синюю вязаную кофточку с оленями («Ах, что за
роскошь! Сотни две, должно быть, стоит!»)
1 Альб и ну к, Альбинукас — уменьшительное, ласкательное от
«Альбинас».
298

Расхвалила мать и Людино платье, и даже валенки с ка¬
лошами, не забыв и про чемодан и про узелок. Альбинукас
уже вертелся вокруг пожитков приезжей тети.
— Ну, чего прилип? — прикрикнула на него мать.
А Люда все еще никак не могла прийти в себя, словно она
не у себя дома, словно не она только чго повесила здесь паль¬
то. Как трудно войти в новый дом! Перед ней поблескивал
прибранный и вытертый угол стола, она сжимала руками
спинку стула, но что-то мешало ей сесть. В груди покалывал
холодок, слезы подступали к горлу, а взгляд беспокойно бегал
по стенам, по заиндевевшим окнам. И хотелось не отрываясь
смотреть на усталое, немолодое, но все еще красивое лицо
матери. Однако его заслоняли другие лица. Мать принадле¬
жала не ей одной. Она принадлежала и ей, и этим малень¬
ким детям — ее новым братьям, и тому чужому человеку, ее
отчиму, — всем им принадлежала мать. На минутку детские
голоса притихли, и Люда слышала только биение своего серд¬
ца. Истосковавшееся по материнскому теплу, оно не хотело
делиться ни с кем. «Моя, моя мать! Не отдам ее никому!»
Потряхивая белокурой большой головой, в кроватке пры¬
гал малыш. Заглядевшись на свет, он запутался в пеленках
и упал.
Люда подошла, посадила его. Малыш сморщил носик,
раскрыл рот и пухлой ручонкой ухватился за ее палец. Испу¬
гавшись, Люда отдернула руку. Но чем-то неуловимо милым
этот ребенок подкупал ее.
— Римутис мокрый... Но его только что переодели, пускай
потерпит, — тоном заправской няньки сказал Альбинукас.
Малыш наклонил свою большую, как подсолнух, голову и
засопел.
С серьезным видом осуждая своего братишку, Альбину¬
кас продолжал:
— И сколько его мама ни учит, все в штаны делает! Бес¬
стыдник!
Слово «мама» в устах этого смышленого мальчугана при¬
чиняло Люде боль, вызывало в ней ревность. «Моя, моя мать!
Не хочу братьев, не хочу отчима!» Люда внезапно отверну¬
лась от кроватки, словно случайной заботой об этом ребенке
она против своего желания признала его права на мать, ко¬
торая принадлежит ей одной. Римутис опять сморщил носик,
теперь уже с явным намерением зареветь, и тут же разразился
громким плачем. Альбинукас подбоченился, покачал головой
и, встав на табуретку, стащил с веревки сухие штанишки.
Подойдя к кроватке, он перевернул Римутиса, как снопик; тот
еще больше разорался. Люда смотрела, смотрела и, не
299

вытерпев, отняла у Альбинукаса штанишки. Она переодевала
ребенка, держа его перед собой на вытянутых, словно дере¬
вяшки, руках — как бы не подумали, что она его ласкает. Ри¬
мутис перестал кричать, схватил ее палец и потянул в рот.
Вошла мать с дымящимся чайником. Она нарезала хлеб,
колбасу. Ставя на стол сахарницу, украдкой глянула на дочь,
хлопотавшую подле Римутиса. Едва заметной улыбкой она
не то извинялась перед этой большой девочкой, почти девуш¬
кой, так внезапно и нежданно вторгшейся в ее жизнь, не то
одобряла ее первые шаги в этом доме. Люда сразу же уловила
смысл этой улыбки, и острое и в то же время нежное чувство
жалости к матери взяло верх над всеми другими. Прошло все¬
го лишь одно мгновение, но и матери и дочери оно показалось
бесконечным.
— Привыкнешь... Альбинукас — сорвиголова. А так оба
они хорошие... Хорошие дети... — выдавила мать слово за
словом.
— Хорошие, — повторила Люда, проглотив подступившие
к горлу слезы.
Об отчиме она не обмолвилась больше ни словом. Молча¬
ла и мать, усаживая дочку за стол. Теперь Люда вдруг вспом¬
нила про свои вещи, сложенные в углу, и побежала к ним. Она
радовалась, что сама сможет угостить домашних привезен¬
ными гостинцами. Вещи не успели еще обогреться в комнате,
от них шел приятный холодок, и Люде живо вспомнилось все
ее путешествие во всех подробностях и со всеми приключе¬
ниями. Еще только вчера вечером все эти припасы заботливо
упаковывали и перевязывали в детдоме.
Люда вытряхнула- из мешочка сдобные булочки тетушки
Палёне, достала банку с маслом, мясные консервы, высыпала
яблоки.
— И это все из приюта? Даже не верится... — протянула
мать, вертя в руках банку, консервов.
Склонившись над узлом, Люда тихо сказала:
— Веверселяй не приют, мама, а детдом...
— Ну конечно, конечно, детдом. Да какой уж там.для них,
бедненьких, дом! — вздохнула мать. — Незавидная их доля...
Люда ничего не ответила. Поймав нетерпеливый взгляд
Альбинукаса, она протянула ему булочку. Тот схватил ее
обеими руками и, прищурив смышленые глаза, покачивал
головой. И не ясно было, что его так поразило: Люда или лос¬
нящаяся, пахучая корочка булки.
— Разве он съест такую большую? — укоризненно сказала
мать. — Обгрызет, обгрызет и бросит. Глаза у него только за¬
видущие...
300

Не ясно было, что так поразило Альбинукаса: Люда или лоснящаяся,
пахучая корочка булки.

— А вот и съем, всю съем! — упирался Альбинукас. —■
С чаем я пяток таких слопаю! Пусть она только даст!
Мать открывала банку с консервами и, как бы невзначай,
заметила:
— Кто это «она»? Люда — твоя сестра.
Альбинукасу безразлично. Пускай будет сестра. Он запу¬
стил свои неровные зубы в мягкую сдобу, а лицо его так и
расплылось от удовольствия:
— С корицей!
Понюхал и снова покачал головой.
Люда невольно рассмеялась.
Римутис уже спал, закинув кулачки кверху.
Альбинукас съел булочку и потянулся к орехам. На бу¬
фете тикали круглые часы; у ног, вытянув шею, мурлыкал
кот. Шел пар от горячего чая. По углам большой комнаты
залегли мягкие тени. За печкой, на вешалке, прижавшись к
меховой шубке матери, висело Людино пальто. Она, Люда,
у себя дома. Вот мать! Вот ее красивая, белая рука с золо¬
тыми часиками! Откуда-то налетели, нахлынули стихи люби¬
мой поэтессы, те самые, что так любили декламировать в дет¬
доме. Не спуская глаз с матери, Люда прошептала:
Хлынут осенью дожди,
Пожелтеет сад —
Ты под яблонею жди
В пасмурный закат К
Мать вытерла губы, прижала отстающую крышку кон¬
сервной банки и спросила:
— Что это ты говоришь, доченька?
— Это стихи, мама.
— A-а, должно быть, из новых. Я их не знаю... А ты вы-
росла-то как. Не нагляжусь просто на тебя... Какая большая
вернулась...
Взгляд матери неторопливо прошелся по лицу, по фигур¬
ке дочери. Он был уже более живой, теплый, и Люде каза¬
лось теперь, что мать молодая и красивая, что морщинки у
глаз и вокруг рта проступают, только когда она смеется.
— Я люблю тебя, мама... — шептала Люда.
Слова эти она громко не может выговорить и, должно
быть, никогда не сможет. Мать принадлежит не ей одной, хотя
в эту минуту она смотрит только на нее.
— Ну и засиделись мы!.. Уже третий час, — зевнув, ска¬
зала мать и поднялась. — Спать пора.
Она достала из шкафа чистые, как первый ледок, просты-
1 Из стихотворения С. Нерис «Я вернусь» (Перевод К. Арсеньевой).
302

ни, свежую наволочку. Мягкий шелест взбиваемой ее руками
постели наполнял комнату уютом. И казалось, будто они дав¬
ным-давно живут вместе и эти мирные, обыденные шорохи
никогда не прекращались.
Люда юркнула под одеяло, натянула на себя пахнущую
морозцем простыню и затаив дыхание с нетерпением стала до¬
жидаться матери. Вот она прошла по комнате, хлебнула остыв¬
шего чаю, вот расчесывает свои черные волнистые волосы...
В окно с улицы падает электрический свет. Доносится ров¬
ное дыхание детей. Люда прижимается к плечу матери и шеп¬
чет, шепчет... Бурным ручьем рвется из ее сердца любовь.
К матери ей не надо привыкать. Все эти годы мать жила в
ее сердце, в ее мечтах. Новая обстановка, не похожая на ту,
которую рисовало ей воображение, братья, отчим — все это
напугало ее, но сейчас, тесно прижимаясь к матери, она уже
ничего не боится. Всеми силами души дожидаясь этого дня,
этой минуты, Люда не думала о том, желанна ли она, любима
ли. О чем в эту минуту думает мать, что она чувствует — все
это девочку не волновало. Мать ее любит, любит! Она крепко
обхватила руками шею матери и, лежа так, гнала от себя тре¬
вожные мысли, закрадывавшиеся в ее сознание. Она сегодня
с матерью, и завтра будет с нею, и послезавтра—и всю жизнь!
Так и льются слова дочери, словно кровь из открытой ра¬
ны. Горячие объятия ее тонких рук пробуждают в матери дав¬
но забытые ощущения, воскрешают умершие чувства. Если бы
Люда умела читать мысли взрослых, она поняла бы, что мать
оплакивает свое прошлое, отголоски этого прошлого. Чистые
слезы дочери как бы просветляли и ее взор.
Наконец Люда выплакалась, выговорилась, излила свое
сердце и, усталая, умолкла. Внезапно наступившая тишина
встревожила мать.
— Спи же, усни, — сказала она, перекладывая голову до¬
чери на подушке. — Мягко ли тебе?
— Я не хочу спать, мама.
В раннем детстве Люда всегда засыпала, поджав ноги.
Холодные ее коленки коснулись ног матери, и у той что-то
теплое зашевелилось в груди. Женщина вытерла навернув¬
шуюся слезу рукавом рубашки и застыла в ожидании чего-то.
— Как погиб отец? Ты не знаешь, мама?
— На фронте, — пересилив себя, ответила та.
— На фронте?! — воскликнула Люда. — Он сражался про¬
тив фашистов? Наш отец герой, мама!
— Ох, и глупенькая же ты! — сказала мать. — Если б не
этот наш герой, мы бы столько не натерпелись. Сам ведь по¬
лез в это пекло! О нас и не подумал.
303

Люда приподнялась на локте:
— Не говори так, мама! Ведь ты не всерьез это говоришь?
Ведь не всерьез?
Мать испугал изменившийся вдруг, строгий тон дочери.
Она торопливо поправилась:
— Что ты! Я любила отца и все еще люблю его. Мало ли
чего скажешь сгоряча. Нервы всё!
Матери стало не по себе. Не зная, как расположить к себе
девочку, она принялась рассказывать о первых днях войны.
Как безумная металась она по дорогам, расспрашивала лю¬
дей, чуть ли не к придорожным столбам готова была обра¬
титься за помощью... Налетевшие самолеты всех раскидали,
половину эшелона разнесло в щепы. Горы трупов, повсюду
раненые, а девочки нет как нет. Жизнь опостылела женщине*
поэтому она и вернулась в Каунас.
— А потом, мама, после войны?
Голос матери снова утратил твердость, хотя она по-преж¬
нему крепко прижимала ю себе Люду.
— Искала, повсюду искала... Уж и надежду потеряла те¬
бя найти.
— В комсомол надо было обратиться! — горячо заговори¬
ла Люда. — Там обо всех детях знали... Меня солдаты подо¬
брали и отвезли в детдом. Я всю войну прожила там. А по¬
том — в Веверселяй.
— Обращалась и туда...
— А когда ты узнала про меня, очень обрадовалась?
— Что ты спрашиваешь, Людут? Как маленькая!
Мать целовала дочь. Та плакала, но мысль, что мать сра¬
зу же не приехала за ней в Веверселяй, не давала ей покоя.
Как это она раньше об этом не подумала?
Все больше и больше накапливалось недомолвок.
— А школа близко отсюда, мама? — спросила Люда, гля¬
дя на мать сквозь сладко слипающиеся ресницы. — Я уже три
дня пропустила.
— Близко, близко... Только к чему так торопиться? Дай
мне нарадоваться на тебя.
Уснула Люда, так и не осознав толком, что с ней произо¬
шло. Она едва только приоткрыла дверь в новую жизнь. Кто
знает, будет ли эта жизнь похожа на мечту ее детства?
2
Девочка крепко проспала всю ночь, поджав, как в раннем
детстве, ноги и стиснув руку матери.
Разбудили Люду не гам, не суета, от которых она каждое
304

утро просыпалась в просторной спальне девочек. Не успела
Люда очнуться, как ее подняли на ноги необычные звуки. Гу¬
дели фабричные сирены, словно норовя перекричать одна дру¬
гую, грохотали проносящиеся мимо, машины. В окна просачи¬
вался белесый свет. На улице еще с трудом можно было
различить прохожего, а город жил уже полной жизнью. На¬
против, на столбе, подмигивала после бессонной ночи электри¬
ческая лампочка. Но теперь она была уже не нужна, и, едва
только Люда об этом подумала, как лампочка погасла. Это
странное совпадение развеселило девочку. Словно она была в
тайном сговоре с еще незнакомым ей городом. Люда вскочила
с кровати, подбежала к окну. Привыкшее к тишине полей ухо
девочки жадно ловило каждый звук. А звуки эти сливались в
один глухой, переливчатый рокот и радостно будоражили
сердце. Так и хотелось распахнуть окно и вместе с утренним
холодком впитать в себя волнующее дыхание дня.
На противоположной стороне улицы, заслоняя вид на го¬
род, тянулись двухэтажные дома. Однако и в этих домах бы¬
ло для Люды какое-то очарование: каменные стены их и во¬
досточные трубы тоже ведь были частью большого города и
потому тоже были ей милы, а по нарастающему шуму и по
вчерашним впечатлениям Люда уже рисовала в своем вооб¬
ражении весь город. Босая, в одной рубашке, чуть поеживаясь
от холода, она радовалась и видимому и невидимому городу,
в котором ей отныне суждено было жить. Занималось утро
зимнего дня, суля Люде нечто очень хорошее, нечто неведо¬
мое и неиспытанное. И это «нечто» не могло не быть связан¬
ным с великой переменой в ее жизни, с ее матерью.
Заплакал проснувшийся Римутис. Люда обернулась и гла¬
зами, в которых еще не угасли отсветы города, окинула все
вокруг. Вот он, дом ее мечты! В спальне стояли две деревян¬
ные кровати и кроватка для малыща. В столовой какое-то
растение затемняло единственное большое окно; в кадке под
ним валялись окурки, бумажки. На изогнутые спинки стульев
вокруг стола была в беспорядке навалена одежда и всякая
всячина. С буфета глядела гипсовая собачка со щелкой в
спине. На посеревшей от пыли этажерке не видно было ни
одной книги. Зато на верхней полке было наставлено мно¬
жество разных флаконов, пузырьков.
Боковая комната, в которую Люда вчера только загляну¬
ла, казалась более нарядной. С потолка свисала деревян¬
ная люстра с желтыми плафонами; посреди комнаты тускло
поблескивал маленький столик, возле которого стояли два
мягких, довольно уже потрепанных кресла. Окна были зана¬
вешены покупными шторами, а полстены занимала картина:
J 1 Библиотека пионера, том VI
305

олень с задранной головой и вокруг него злые собаки. Но и
эта комната, которую Люда с гордостью назвала «гостиной»,
была неопрятна и почему-то тоже не мила ей: на столике тол¬
стый слой пылр, картина под треснувшим стеклом...
В сердце Люды закралась тоска. Ей вдруг взгрустнулось,
она сама не знала почему. Быть может, здесь не хватало про¬
стора и скромной белизны детдома... Не успела Люда подойти
к хнычущему Римутису, как со двора с грохотом влетел Аль¬
бинукас с ржавой подковой в покрасневших от холода руках.
Он нашел подкову во дворе, на свалке: у соседей Амбряви-
чюсов недавно ночевали колхозники.
Ведь это ее братишка! От его пылающих щек, от покрас¬
невших рук в комнате стало как-то светлее и уютнее. Он слов¬
но принес с улицы частицу того, чем Люда только что любо¬
валась. Она ласково улыбнулась ему.
— Яблоки у тебя еще есть? — спросил он вдруг и глянул в
угол.
Людиного узла там уже не было.
— Заперла, — разочарованно проговорил мальчик. — Она
всегда еду в буфет прячет.
— Кто... запер? Что ты болтаешь? — не поняла Люда.
— Мама заперла.
Люда растерянно развела руками.
На кухне шумел примус, гремела посуда.
Мать! Там хлопочет ее мать...
Мысль о том, что за тонкой переборкой мать готовит ей
завтрак, мигом рассеяла гнетущее настроение. Девочке захо¬
телось поскорее увидеть ее за повседневной работой. Забыв об
Альбинукасе, она бросилась было к двери, но вдруг остано¬
вилась, перекинула косу через плечо и, поборов в себе ро¬
бость, нажала ручку.
— Ты могла бы еще немного поспать, — сказала мать
улыбнувшись. — Рано встаешь... Отдохнула хоть немного?
Словно теплым, ласковым ветром повеяло от этих слов.
О, она слишком долго спала! Ведь давно уже рассвело!..
В детдоме петух тетушки Палёне не давал ей долго спать, под¬
нимая, бывало, даже среди ночи. А другие девочки продол¬
жали преспокойно сопеть. Так к постели прилипнут, что и не
оторвать, как губы от железа в мороз.
При дневном свете мать выглядела несколько старше. Ще¬
ки ее были бледны, в черных волнистых волосах поблескива¬
ли белые нити. Но Люде она сейчас понравилась больше, чем
вчера. Мать все делала медленно, неторопливо. Голос у нее
был довольно низкий, но звучный, она отчетливо произносила
слова. Брала ли она тарелку или наливала воду из крана,
306

движения ее были машинальны — наверное, она думала о
чем-то другом, должно быть, о ней, о Люде. Улыбнулась мать
всего лишь один раз и не губами, а морщинками вокруг рта.
Люда прижалась к матери и на минуту закрыла глаза. По¬
том осторожно, заботливо взяла у нее из рук тряпку:
— Я вымою посуду. Ты отдохни, мама. Хорошо?
— Да ты же с дороги... устала...
— Какое там устала! Так весело было ехать...
Мать уступила, отошла в сторону, тяжело опустилась на
стул, не сводя с дочери глаз. Люда работала быстро и лов¬
ко. Видно было, что к домашней работе ей не привыкать. Она
налила горячей воды в таз, поставила на примус кастрюлю с
холодной водой. Двигалась проворно, ничего не задевая, как
будто она в этой кухне и выросла.
— Так будет хорошо? — спрашивала Люда.
— Хорошо. Много ли здесь умения требуется!
Прополоскав горячей водой кувшин из-под молока, умыв¬
шись и стряхнув с волос капельки воды, Люда оглянулась на
мать. Она смотрела и ждала, чтобы мать порадовалась ее
расторопности, как радовалась, бывало, тетушка Палёне. Но
мать, словно позабыв, что к ней приехала дочь, даже не гля¬
нула в ее сторону. Взяв в руки зеркало и выпятив нижнюю
губу, она мазала ее красной помадой.
— Кончила уже? — спросила она. — Ну и ладно.
В
Жизнь складывалась не совсем так, как об этом мечтала
Люда, но она цепко хваталась за свое счастье.
Жить вместе с матерью, видеть ее ежедневно, слышать,
как она говорит, смотреть, как расчесывает волосы, помогать
ей — разве это не счастье?
С утра до вечера Люда возится в комнатах и на кухне.
Умывает, кормит детей, убирает сор, вытирает пыль, обме¬
тает паутину. Хлопочет у плиты, варит, памятуя наставления
тетушки Палёне, обед, готовит ужин. Из всех углов вытаски¬
вает грязное белье, тряпки и стирает, стирает до ломоты в ру¬
ках. Потом выносит дымящийся ворох во двор, развешивает...
Подмерзшее, звенящее, как жесть, белье она досушивает в
кухне, гладит.
Напевая про себя—с песней работа лучше спорится, — она
чинит, латает детские рубашонки, штанишки, штопает матери
чулки. Искусно штопать чулки ее научила Банёните: «Выра¬
стешь— пригодится. Девочка должна быть аккуратной».
307

Люда выходила и зачахшее деревце, залитое спитым чаем
и кофейной гущей. Она вымыла листья, разрыхлила закаме¬
невшую, растрескавшуюся землю, полила. И сама потом не
могла нарадоваться темно-зеленому глянцу листьев.
И, казалось, вокруг рассеивается туман, исчезают беспо¬
рядок, грязь. Побелела в кухне раковина, заблестели медные
ручки дверей, порозовели детские щечки.
— Что, хорошо, мама? Чисто? — спрашивала она.
А мать, казалось, и не замечала стараний дочери. Своими
красивыми руками, которые Люда так любила, она брала с
плиты кастрюлю и ставила ее на чистый, прибранный стол.
Придя из города, бросала куда попало перчатки, шляпу,
шарф. Люда молча подсовывала под кастрюлю старую газету,
вешала шляпу на место.
Достаточно было бы одного ласкового слова матери, одоб¬
рительного кивка головы, улыбки — и, стирая или таская на
руках Римутиса, Люда уже не ощущала бы боли в спине. Для
своих новых братьев она стала больше чем сестрой — второй
и гораздо более заботливой матерью. Римутис тянулся теперь
только к ней, орал и топал ножками, пока она не брала его на
руки. Когда сестра щекотала, тискала его, он заливался счаст¬
ливым смехом; укачивала его — и он безмятежно засыпал.
Непоседа Альбинукас шнырял по улицам — там он чувство¬
вал себя как рыба в воде; к вечеру он возвращался всегда с
какой-нибудь новостью: у моста подвесили огромные, с кочан
капусты, фонари; на соседней улице трактор с ковшом вгры¬
зается в замерзшую землю, за рекою расположился цирк...
У Люды перед глазами мелькали картины ночного города,
сверкающие огнями улицы, толпы народа. Она еще никуда не
выходила, почти ничего не видела. Мать работала в большом
мануфактурном магазине. Люде очень хотелось сходить ко¬
гда-нибудь в этот магазин и увидеть мать, окруженную не¬
терпеливыми покупателями. Но та всегда отговаривала ее:
далеко, мол, и ни разу не взяла ее с собой. Только Альбину¬
кас, делясь своими впечатлениями, поддерживал ее связь с
жизнью, от которой она сама теперь отгородилась.
— А кино какое сегодня показывают! — заканчивал он
обычно свой рассказ.
Люде как-то захотелось его порадовать. Она вспомнила,
что привезла с собой мелкие деньги, — Эльзе сунула на про¬
щание. Люда вывернула карманы пальто, но денег не нашла.
— Потеряла... Вот разиня!.. А то сходил бы в кино.
— Вовсе и нет, не потеряла! — утешил ее Альбинукас.—
Мама вынула и положила в свой кошелек.
— Ну и ладно, — сказала Люда, через силу стараясь со¬
303

хранить бодрый тон. — Мы бы с тобой, Альбинук, их зря по¬
тратили, а мама купит что-нибудь нужное.
Конечно, квартира, хлеб, масло — в городе на все это мно¬
го уходит. И все же эта глупая история с деньгами на весь
день испортила девочке настроение. Она трудилась, как и все¬
гда, окружая мать нежной заботой, бесчисленными мелкими
услугами. Наводя глянец на ботинки матери, поднося ей та¬
релку супа, Люда так и сияла. Ведь она помогает маме!
Сбиваясь с ног от нескончаемой беготни, в постоянных
хлопотах и заботах о братишках, о матери, Люда ни на минуту
не переставала думать о школе. А если и не думала, школа
все равно жила в ней годами привитой привычкой, неодолимой
потребностью. По утрам в ушах у нее звенел звонок, торопив¬
ший вставать, умываться, собирать книги. Чистя картошку,
она глянет на часы да так и замрет с ножом в руках и очист¬
ками на коленях: теперь как раз кончается четвертый урок!
Оттаяли окна. Люда могла уже различать бегущих в шко¬
лу ребят и мысленно была вместе с ними, в новой школе. Ка¬
кая она, эта школа? Большая? Красивая? От мыслей о новом
классе, о новых подругах замирало сердце, как в ожидании
наступающего праздника.
Мать про школу сначала и слышать не хотела:
— Не успела еще дома ноги обогреть. Отдохни! Не убе¬
жит твоя школа...
Потом она сама обещала зайти в школу, переговорить с
директором, но на следующий день смущенно оправдывалась:
забыла!
— Столько забот — голова идет кругом!
Люда тихонько вздыхала:
— Ладно, мама. Но завтра обязательно... Не забудешь?
Школа! Ни о чем Люда не могла больше думать. И вот
однажды вечером она решила обойтись без помощи матери:
сама разыщет школу, поговорит с директором и матери не
надо будет терять время. Ложась спать, девочка пристегнула
к отвороту пальто комсомольский значок, врученный ей всего
лишь несколько месяцев назад.
Глава четвертая
1
Поднявшись утром, Люда не нашла своего выходного
платья. Всезнающий Альбинукас сообщил, что платье унесла
мать. Он сам видел, как она завертывала его в газету.
309

Унесла... унесла... Зачем матери понадобилось ее выход¬
ное платье? Правда, еще на днях мать говорила, что плохо
вшиты рукава... Ага! Она, должно быть, отнесла платье к
портнихе. Но почему же тайком, не сказав ей ни слова?
Люду терзали сомнения, и за что бы она в тот день ни
бралась, во всем ее постигала неудача. Молоко убежало, кар¬
тошка пригорела, наполнив гарью всю кухню. Римутис рас¬
шиб себе лоб об угол комода. Он даже не заплакал, но Люда
сердито накричала на него. Никогда еще Римутис не раздра¬
жал ее так, как сегодня. Она всегда охотно нянчилась с ним,
ее смешили его уморительные гримасы, забавляли маленькие
хитрости. А сейчас он раздражал ее, и она не в силах была
даже поднять его.
Скрестив на груди руки, точно усталая пожилая женщина,
Люда долго стояла у окна и потухшими глазами смотрела на
пустой двор. Она словно отдыхала, хотя стол был весь зава¬
лен немытой посудой, нечищеными кастрюлями... Постепен¬
но остывали жар, рвение, с которыми она как одержимая с
первых же дней принялась наводить чистоту и порядок. Ни¬
кто не замечал, не ценил ее трудов, и впервые они стали ей в
тягость.
Постойте! А может быть, мать хочет ее обрадовать и ве¬
чером принесет перешитое платье?.. Разве могут веверселяй-
ские портнихи сравниться с вильнюсскими! Завтра она встанет
рано-ранёхонько, наденет красивое платье и пойдет в школу...
Люда замечталась.
Какая она, эта школа? Какие они, эти еще незнакомые ее
будущие подруги?
Дня сейчас и не видно. На дворе вьюга так и метет. С утра
до ночи не гасят света. Пока Люда управится на кухне, при¬
берет в комнате, уже и совсем темно.
Сейчас придет мать!
Шаги ее Люда узнавала на слух, она различала их даже
тогда, когда мать возвращалась не одна, а с кем-нибудь из
своих знакомых. Римутис надрывается от крика, примус шу¬
мит, в соседней квартире громко играет радио, но Люда все
равно услышит милые ее сердцу шаги и поспешит открыть.
Сколько бы раз на день ни приходила мать, ее всегда
встречало взволнованно бьющееся, верное сердце. В этих
вспышках радости Люда, казалось, искала спасения от такой
монотонной, такой обыденной жизни. А ведь раньше в мечтах
о матери их жизнь вдвоем представлялась ей нескончаемым
праздником.
А сегодня мать сама отперла дверь. И как это Люда не
услыхала? Девочка стояла посреди комнаты, наматывая на
310

палец кончик косы. Словно ожидая чуда, она следила за тем,
как мать кладет на кровать какой-то сверток, вешает пальто.
— Альбинукаса нет?—спросила она, приглаживая мокрые
от снега волосы.
Что в этом свертке? Ну разумеется, ее платье!
— И где только этот мальчишка целыми днями шляет¬
ся? — говорила мать, не глядя на дочь и, видимо, не ожидая
ответа. — Одна беда с этими детьми!..
Устыдившись своей подозрительности и густо покраснев,
Люда не сразу бросилась к матери. Перекинула через плечо
косу и, опустив глаза, в которых заблестели слезы, робко по¬
дошла к ней.
Разрумянившаяся с мороза, с мокрыми и потому казавши¬
мися еще чернее волосами мать выглядела намного моложе и
красивее. В такие минуты ее голос, ее смех звучали бодрее и
радостнее и от нее можно было ожидать самой нежной улыб¬
ки и самых ласковых слов. И хотя слов этих красивые уста не
произносили, у Люды они все равно звучали в ушах.
— Принесла рижского хлеба, вынь-ка, — вдруг вспомнила
мать. — Ты, может, еще и не ела? Для тебя специально купи¬
ла. А людей в магазине! После работы не пробьешься. Не
знаю только, есть ли у нас сахар...
Хлеб не обрадовал Люду, не интересовал ее и сахар.
— Видела «капрон», твой номер. Надо будет купить,—
сказала мать и посмотрела на сумку, словно в ней лежали
чулки.
Люда смутилась. Слова матери обрадовали ее. Ободренная
этим обещанием, она лукаво ткнула пальцем в сверток и спро¬
сила:
— А здесь, мама, что?
Совсем другим голосом, как бы торопясь куда-то, мать
пробормотала:
— Платье...
— Мое?
— А чье же?
— Я так и думала, мама! — радостно воскликнула Лю¬
да. — Ты сама отнесла к портнихе?
Она развернула пакет и остолбенела: разве это ее платье?
Мать занялась Римутисом: поправила ему подушку, под¬
вернула одеяло. Но, наклонившись над кроваткой, она при¬
стально следила за дочерью.
— Ну, что ж ты молчишь? Чего надулась? — вспыхнула
она, сердито укачивая Римутиса.
Тот проснулся, закашлялся.
— Мама, а куда же ты дела платье, что я привезла? Как
311

же я в школу пойду? —с недоумением и страхом в голосе
спросила Люда.
Мать усадила Римутиса, выпрямилась и вдруг закричала:
— Хватит! Отстань ты от меня со своей школой! «Школа,
школа»!.. Ты уже не маленькая! О работе лучше подумала
бы! Я в твои годы уже работала...
— Я и работаю! — вырвалось у Люды.
— Ну и работай! Приспичило учиться! Хоть один год по¬
дождала бы... Пока Римутис подрастет, — продолжала кри¬
чать мать.
— Так зачем же ты меня обманывала? — ужаснулась Лю¬
да и схватилась за голову. — Завтра да послезавтра, завтра
да послезавтра... Я сама пойду!
— Иди, иди! Мы ведь тебе чужие... Выросла бессердечной,
не любишь своих близких!
— Я... бессердечная?
Люда не верила своим ушам.
Мать тем временем продолжала:
— Лучшего платья и не жди! В приюте небось голышом
бегала, а у родной матери, если чуть подешевле — сразу не
годится ей. Принцесса тоже выискалась, подумаешь!
У матери, бывало, и раньше вырывалось резкое слово. Но
теперь эти злые слова лились безудержно мутным потоком,
оскверняя что-то очень хорошее и нежное. Хотелось подбе¬
жать и зажать ей рукой рот!..
— Молчи, мама! Молчи! — беззвучно шептала Люда,
съежившись, согнувшись, словно под градом камней.
Вся дрожа, она широко раскрытыми глазами смотрела в
перекошенное злобой лицо, напрасно отыскивая в нем доро¬
гие, любимые черты. Все, что так крепко привязывало ее к
матери — добрый взгляд, улыбка, ласковый голос, — все это
куда-то исчезло, сгинуло. Может быть, мать никогда и не улы¬
балась, не говорила ей добрых слов, не ласкала ее? Что-то
враждебное, недоброе таилось в этом доме и раньше. Но как
может так говорить, так смотреть на дочку ее, Людина, мать!
У Люды похолодели руки и ноги, озноб пошел по всему
телу, сковал грудь.
«Мать... Где моя мать? Какая мать?» Мысли путались у
нее в голове.
Мать взяла поношенное, в больших пестрых цветах платье,
осмотрела его на свет, пригладила складки и повесила на
спинку стула. С каким-то злорадством она сказала:
— Голой ходить не будешь... А твое выходное, то, что из
приюта, я продала... Вот оно, вот! — и швырнула на стол
деньги.
312

В той огромной семье, в которой Люда выросла, не все¬
гда считались с желаниями и прихотями воспитанников, но
такого унизительного подчинения чужой воле, такого безза¬
стенчивого насилия она никогда еще не испытывала.
— Хорошо... Мне ничего не надо, — глухим, безучастным
голосом сказала она, как будто ничего не произошло, и вы¬
шла в кухню.
Мать, задыхаясь, догнала ее, схватила за плечи и повер¬
нула к себе лицом. Люда стояла, откинув голову, одной рукой
ухватившись за дверь, другую прижав к груди. Гневный
взгляд матери встретился с ее черными, непроницаемыми гла¬
зами; над ними, словно крылья ласточки, трепетали густые
брови. Мать была тут же, рядом, но она была далеко, как
никогда. Ее раскрасневшиеся, трясущиеся щеки, перекошен¬
ный рот не страшили Люду.
И вдруг в лице матери что-то дрогнуло, она часто замор¬
гала и, вынув из кармана платок, прижала его к глазам:
— Доченька!.. Бей, колоти меня!.. Я скверная мать... За
квартиру нечем было заплатить... Ведь ты же любишь меня?
Любишь свою маму?
Мать наклонилась к девочке и погладила ее по плечу. Лю¬
да вздрогнула, но не шевельнулась. Только отвела руку от
груди и крепко прижала ее к бедру.
Мать разразилась слезами. И жаловалась сквозь слезы:
трудно живется, надо привыкать к простой еде, к дешевой
одежде... Она не хотела — бог ей свидетель! — не хотела оби¬
деть свою оплаканную, чудом возвращенную ей дочку, язы¬
ком чего только не сболтнешь, но материнское сердце не ка¬
мень. Отчим ее бросил с двумя детьми. Она солгала, что он
в командировке... С другой сошелся, негодяй...
Люда не знала, сколько мать зарабатывает, расходов по
дому она тоже не подсчитывала, но эти горькие жалобы, эти
вздохи не вязались в ее представлении с нарядным серым ко¬
стюмом, золотыми часиками, с пестрыми платочками и про¬
чими мелкими, но дорогими вещицами.
Мать еще долго причитала, но Люда ничего не слышала,
ей запали в душу только слова об отчиме.
Стало легче дышать, ожили затекшие суставы.
Значит, его не будет... Как хорошо, что его не будет! За
все это время Люда ни словом не обмолвилась об отчиме, но
мысли о нем мучили ее, не давали покоя. Даже в хорошие
минуты, когда мать бывала так сердечна, так внимательна к
ней, Люда боялась отчима. Она ожидала его возвращения, как
какого-то несчастья.
Девочка не в состоянии была скрыть свое ликование, оно
313

так и рвалось наружу из ее оживших, лучистых глаз. Мать до¬
гадалась о причине этой радости, но не подала виду и про¬
должала горько сетовать на свою судьбу. Потом только Люда
начала смутно понимать, что ее счастье — это несчастье ма¬
тери. Мать, конечно, любила отчима. Охваченная острым
чувством жалости, Люда взяла белую руку матери с лаки¬
рованными ногтями и поцеловала.
Раздеваясь перед сном, обе молчали.
Забравшись под одеяло, Люда стала снова переживать
все, что сегодня произошло. С необычайной четкостью, как
выкрик на реке, в ушах у нее звучал каждый упрек матери,
каждый ее ответ. И снова леденели руки и ноги. И то, что
отчим не вернется, уже не казалось таким большим счастьем...
До сих пор сердце девочки было заполнено матерью, а те¬
перь в нем образовалась зияющая пустота. Она все еще лю¬
бит свою мать, но любовь эта уже не такая светлая, самозаб¬
венная. Пламя угасло, угли покрылись золой.
2
Мать исподлобья следила за каждым движением Люды, и
ее взгляд, скользивший по лицу дочери, выражал удовлетво¬
рение: чувствительность дочери, ее какие-то неземные, как ей
казалось, мечтания и безмерная гордость как будто внезап¬
но улетучились.
Сначала мать упрекала себя за ту поспешность, с кото¬
рой она принялась ломать характер девочки, но сейчас она
об этом уже нисколько не жалела: давно бы так! Чем скорее
обломаешь козочке рога, тем козочке лучше... Сама же потом
будет благодарить. Попрыгала, побрыкалась и утихомири¬
лась. Неделя уже прошла, а она в школу и не просится.
Управляясь по дому, Люда уже не ощущала прежней лег¬
кости в руках. Случалось, уставится глазами в одну точку —
чашка из рук и выпадет или блюдце, и она спокойно соберет
черепки, выбросит в мусорную яму. А раньше сколько слез
было бы пролито!.. Римутис сейчас досиня накричится, пока
дозовется сестренки. Но матери такое ее поведение больше
по душе. А то эти вечные хлопоты дочери, эти непрекращаю-
щиеся уборки просто пугали ее. Неизвестно было, что еще
затеет эта чистюля...
Однако, полагая, что ей удалось сломить дочь, мать оши¬
балась.
Люда теперь.мало говорила с ней, да и то больше по хо¬
зяйству, на вопросы отвечала коротко: «да» или «нет».' Альби-
314

нукас, словно почуяв неладное, держался теперь подальше от
дома. Впорхнет, к-ак ласточка, схватит корку хлеба и снова
выпорхнет. В доме царила тишина, которую не в силах были
нарушить ни тоненький голосок Римутиса, ни шаги матери.
Люда ходила словно оглохшая — такая тишь окружала ее.
Впервые она поняла, что тоскует по звонкой, голосистой жиз¬
ни детдома, по веселой детдомовской суете и несмолкаемому
топоту ног. Ее воображению рисовался застывший в утренних
сумерках заснеженный парк, ребята, бегущие в школу, про¬
топтанные белые аллеи и дорожка, ведущая к большаку.
Дуновение прошлого радовало Люду, согревало, рассеи¬
вало тишину, глухой стеной отгородившую ее от мира.
Мать курила папиросу за папиросой, кидая окурки по
всем углам. Альбинукас подхватывал их и засовывал в спи¬
чечную коробку.
Окурки мальчуган относил своим старшим приятелям, ко¬
торые скручивали из остатков табака цигарки.
«Пускай их!» — думала про себя Люда, но все-таки каж¬
дый раз спорила с братом, вырывала у него из рук спичечную
коробку...
Однажды рассерженный Альбинукас расцарапал ей щеку.
— Кто это тебя так разукрасил? — спросил мать.
— Кот... — солгала Люда.
— Выбросить его надо бы. Но тогда мышей кто ловить
будет? Нынче утром, смотрю, сыр весь изгрызли...
О сыре, колбасе мать больше заботилась, чем о собствен¬
ных детях. Люда сердилась, хотя и решила про себя на все
махнуть рукой. Сознание своей правоты было сильнее ее
самой.
В
Напрасно Люда отворачивалась от окон, заслонялась ла-
донями от света, проникающего сквозь все щели. Все светлее
становился зимний день, солнце все более щедро разбрасыва¬
ло свои лучи.
Каждое утро еще затемно на лестнице раздавались тороп¬
ливые шаги соседа. У их дверей он останавливался, хлопал
себя по кожаной куртке и кричал во все горло:
— Завтрак-то ведь опять позабыл, чтобы ему пусто было!
Если там, наверху, его не слышали, он кричал еще гром¬
че и топал по ступенькам так, что в кухне Ясайтене звенела
посуда. Вслед за этим с лестницы доносился невообразимый
грохот, словно целый табун лошадей вырывался из конюшен.
Это дети несли отцу бутерброды.
315

— Марш в окопы, лапы отморозите! — гремел отец.
Тут дети разражались таким хохотом, что и впрямь ка¬
залось, кони ржут.
Наигравшись, нагоготавшись вдоволь, дети исчезали в
дверях квартиры и, очевидно, залезали в «окопы», то есть в
еще не остывшие постельки. Людина мать затыкала уши и
не отрывала рук от головы, даже когда все затихало. А Люде
хотелось, чтобы вся эта веселая кутерьма повторилась снача¬
ла. Отвернувшись от ворчащей матери, она улыбалась.
Услышав впервые голос соседа, Люда представила себе,
что это богатырь, подпирающий головой потолок и еле про¬
тискивающийся в дверь. Даже и теперь, столкнувшись с ним
несколько раз днем, она не могла отделаться от мысли, что
подобный шум может поднимать не один, а по меньшей мере
двое или трое людей. Разве может так грохотать этот малень¬
кий, лысый человечек с рыжими усами?
Мать терпеть не могла ни этого соседа с громоподобным
голосом, ни всего его шумного семейства. Она иначе и не на¬
зывала их, как «нищая братия Амбрявичюсов». И каждый
раз у Люды на щеках вспыхивал румянец, ей как бы стано¬
вилось неловко за мать перед этим человеком и его большой,
дружной семьей.
Дом Амбрявичюсов был открыт для всех. Соседи забегали
к ним то за топором, то за мясорубкой, за капустой — в по¬
гребе у них стояли две огромные бочки с квашениной.
Амбрявичюсу шел уже пятый десяток. Жена его была не¬
много моложе, хоть и не такая живая, как он. Во дворе она
показывалась редко — болезнь сердца не позволяла ей под¬
ниматься по лестнице. Полная, моложавая еще, с мелкими
чертами лица, с тоненькой косичкой, венком обвивавшей го¬
лову, она очень нравилась Люде. Амбрявичене сама и сти¬
рала, и мыла, и кормила детей, поэтому вокруг нее, как вокруг
пчелиной матки, целый день жужжал рой маленьких Амбря¬
вичюсов. Как-то утром Люда, обласканная ее серыми глаза¬
ми, едва удержалась, чтобы не заговорить. Однажды на чер¬
даке кто-то перевесил ее белье на другую, солнечную, сторону.
У чердачного оконца белье, как летом, все пропиталось солн¬
цем. Не Амбрявичене ли перевесила белье? «Когда-нибудь я
отблагодарю ее!» — решила про себя Люда и долго не могла
забыть эту добрую услугу.
Чаще всего Люда встречала невестку Амбрявичюсов — со¬
всем еще молоденькую, проворную женщину, почти девочку.
Она то неслась вниз по лестнице, то взлетала вверх, то, выбе¬
жав на площадку, перевешивалась через перила. Стоило вни¬
зу раздаться какому-нибудь шороху, наверху сразу же
316

распахивалась дверь и высовывалась белокурая, коротко стри¬
женная головка молоденькой невестки. «Почтальон еще не
приходил? Писем не приносил?» — спрашивала она рассеянно,
поглядывая на входную дверь. Маленькие Амбрявичюсы не
считали невестку взрослой и называли ее попросту «Ирка».
Ирена отличалась от них разве только тем, что глаза у нее
частенько бывали заплаканы. Старший сын Амбрявичюсов
ушел в армию сразу же после женитьбы. Она все плакала и
плакала. Плакала, дожидаясь от него весточки; плакала от
радости, читая письмо.
Люда очень хорошо понимала Ирену, так как и сама все
ждала почтальона — не напишет ли ей кто?
Каждый член этой большой, шумливой семьи интересовал
Люду по-своему, но больше всех — Миле Амбрявичюте. Вы¬
глядела она Людиной однолеткой. Белобрысая, как и все де¬
ти Амбрявичюсов, курносая, коренастая, Миле ходила враз¬
валку... Одевалась она совсем как мальчишка: шапку-ушанку
носила набекрень, лыжные штаны заправляла в сапожки.
Огромный раздутый портфель она, перегнувшись набок, та¬
щила с трудом, точно ведро воды. Уставившись вперед, смор¬
щив нос, она шагала, нисколько не интересуясь тем, что про¬
исходит на улице. Весь ее вид как бы говорил: «Ничем меня
не удивишь, все мне давно известно!»
Когда Миле возвращалась из школы, ее тотчас же обсту¬
пали братишки и сестренки. Они с криком вырывали у нее из
рук портфель, расстегивали его, вытаскивали линейки, тре¬
угольники, какие-то тюбики. Неторопливо, шлепая одного-
другого по рукам, Миле отбирала свое имущество и басистым,
совсем как у отца, голосом говорила:
— Гляньте, какие у вас сосульки под носом!
Миле ходила в школу, о которой Люда так страстно меч¬
тала и от которой была так неожиданно оторвана. Милин лоб
со следами химического карандаша, потрепанный портфель и
весь ее независимый вид болезненно напоминали Люде ее
прежнюю жизнь. Против воли она завидовала Миле, очень хо¬
тела поговорить с ней, расспросить про школу, про комсомол.
В детдоме Люда привыкла быть на виду, даже и не стремясь
к этому. Девочки льнули к ней, всячески старались угодить,
гордились ее дружбой. Теперь же ей самой нужно было за¬
искивать: подкараулив Миле где-нибудь подальше от дома,
остановить ее, взглянуть на ее озабоченно наморщенный лоб,
подыскать первое, трудное слово.
Когда Люда выбегала во двор за дровами или с ведром
помоев, за ней следили любопытные взгляды соседей. На нее
смотрели из-за дверей, из оттаявших глазков на окнах, ей
317

улыбались. Встретившись с кем-нибудь из соседей на лестни¬
це или у сарая, она опускала глаза и с бьющимся сердцем
убегала в дом. Ей очень хотелось завести новое знакомство,
но она боялась. Точно она испачкалась чем-то и все видят, ка¬
кая она грязная. Люда вся тряслась при мысли, что ее спро¬
сят про мать, про школу: что, как, почему?
Что она могла им ответить?
Глава пятая
1
Закадычным другом Дзикаса был Петрюкас Ганусаускас.
Все удивлялись: «Дзикас — сорвиголова, а дружит с таким
тихоней». Помимо всего, Петрюкас еще вечно опаздывает в
школу. Сорванцы, бывало, дождаться его не могут. «Пришел!
Пришел!» — зашумит класс, словно бор. Ганусаускасу как
будто льстит такое внимание к его особе. Потоптавшись в
дверях и задевая за парты, он неторопливо пробирается на
свое место. Но не всегда ему сходит это с рук. Иногда учи¬
тельница велит ему постоять за дверью.
В начале учебного года никто не хотел сидеть рядом с Пет-
рюкасом. Римас Сюдикас прозвал его «вонючим луком». Все
ходили нюхать Петрюкаса, трусливо съежившегося на скамей¬
ке. Он и вправду ел лук. Дзикасу стало жаль Петрюкаса, и он
перетащил его на свою парту. Дзикас тоже считал, что лук
очень полезен для здоровья — «чистейший витамин», но на
всякий случай все-таки посоветовал:
— Знаешь, ешь ты его лучше по воскресеньям, а в школу
яблоки принеси.
Теперь Петрюкас, идя в школу, накладывает полный ра¬
нец яблок. За это Дзикас дает ему свои книги. Так они и сдру¬
жились.
Совсем недавно учительница начала уговаривать Петрю¬
каса вступить в пионеры; даже на звеньевой сбор однажды
его пригласила. Но, сколько ни убеждала она упрямца, так и
не смогла убедить. Председатель совета отряда, сын масте¬
ра кирпичного завода Пранукас Алишаускас, набросился
на Дзикаса: как это, мол, Дзикас, сам старый пионер и
звеньевой, терпит за своей партой политически отсталого
человека.
И Дзикас начал оправдываться: он вовсе не в этой дружи¬
не звеньевым! А в детдоме у них все пионеры.
На агитационную работу в чужой дружине у Дзикаса и
318

впрямь не хватало времени. У Алишаускаса, например, не воз¬
никает никаких вопросов, когда он узнаёт, что на севере ездят
на собаках и оленях. Другое дело — Дзикас. Его тут же за¬
хлестывают волнующие мысли. Как быстрее: на собаках или
на оленях? Что едят олени: овес или сено? А что будет, если
запрячь его Мурзу в салазки дошкольников? Дрожа от нетер¬
пения, Дзикас дожидается конца уроков, когда можно будет
испытать такое новшество.
Загорится, взбудоражится Дзикас так, что учительнице
трудно его унять.
— Почему в Веверселяй не бывает землетрясений?
— Почему сталь плавят не в котлах, а в печах? Из печи
она ведь может убежать?
— Почему домашние гуси не летают?
Учительница недовольна. Вопросы Дзикаса смешат весь
класс. Однажды она даже пообещала снизить ему отметку за
поведение. Но в глазах Дзикаса было такое искреннее удивле¬
ние и любопытство, что учительница только улыбнулась и ве¬
лела подойти после уроков, тогда она ему все объяснит.
К трескучей болтовне Дзикаса, в которой небо мешалось
с землей, Петрюкас всегда прислушивался с благоговением и
чуть ли не со страхом. У него даже сердце екнуло, когда Дзи¬
кас, вспомнив упреки Пранукаса, начал его «агитировать».
Грызя румяное яблоко Петрюкаса, Дзикас вдруг повели¬
тельно произнес:
— Пиши заявление!
— Какое заявление? не сразу сообразил Петрюкас.
— Ну, чтобы в пионеры приняли!
Петрюкас испугался, а когда он пугается, с ним просто бе¬
да: слово из него, как занозу, не вытащишь.
Вспомнив, что при вступлении в пионеры заявление не тре¬
буется, Дзикас тут же поправился:
— Можешь и не писать... — И вдруг крикнул: — Ступай!
Петрюкас неловко поднялся со скамьи.
— Садись! - крикнул опять Дзикас.— В пионеры, говорю,
ступай! Разиня!
— В пионеры? — Петрюкас оглянулся, ища поддержки.
Дзикас громко начал считать до трех. Если Петрюкас не
скажет «да», он с ним по-другому заговорит!
А Петрюкас вращал глазами — и ни звука.
—- Огонь! — закричал Дзикас, замахав кулаком перед са¬
мым носом приятеля. — Вон с моей парты!
Дрожащими руками Петрюкас принялся складывать свои
пожитки.
— Убирайся к империалистам! — все больше распалялся
319

Дзикас, сталкивая его со скамьи. — Там пузатые буржуи на
неграх верхом ездят... Там нет пионеров!
Кто-кто, но уж Дзикас не допустит, чтобы к нему прима¬
зался не пионер. Пусть хоть самый страшный враг подвернет¬
ся, Дзикас и с ним справится.
Петрюкас взял единственную свою книжку, разгладил из¬
мятые тетради. Долго он ползал под партой, все искал зака¬
тившийся куда-то карандаш. То ли он и впрямь не находил
его, то ли нарочно медлил. Дзикасу надоела эта возня. Но он
тут же вспомнил, как Петрюкас вздыхал, когда учительница
читала им про негритянского мальчика Джека, и сердце его
вдруг преисполнилось жалости.
— Сиди уж...
Почуяв какую-то перемену в тоне приятеля, Петрюкас вы¬
давил из себя:
— Мама не велит... Сам бы я давно уж...
Тут Дзикас набросился на мать Петрюкаса и на всех ма¬
терей вообще. Они день и ночь только и придумывают, как бы
испортить жизнь человеку. В пионеры, видишь ли, не велит!
В мичуринцы не велит! Сам бы Дзикас ни за что не хотел
иметь матери. Он ведь не Люда Ясайтите!
Возражать Дзикасу боязно, согласиться — язык не повора¬
чивается, хотя в словах приятеля есть доля правды. И Петрю¬
кас снова молчит.
— Ладно, сам пойду поговорю с твоей матерью, — решил
Дзикас.
До избы Петрюкаса расстояние порядочное, а оттуда, пока
дойдешь до детдома, целый карман семечек успеешь сгрызть.
Каркаускас предупредил Дзикаса:
— Эй ты, мичуринец! Будешь без обеда — не оставит тебе
Повар супа... Посмотрим, что ты запоешь на пустой желудок!
Дзикасу тут же почудился запах дымящегося супа; в жи¬
воте у него забурчало, но он уже повернулся спиной к детдому
и перекинул через плечо ранец. К тому же о его намерении
прослышали и другие. Поэтому, проглотив слюну, он реши¬
тельным шагом направился к Ганусаускасам.
Петрюкас еле волочил ноги, будто уж так набегался за
день. И что это Дзикас надумал, чего он из кожи лезет? На¬
горит от матери им обоим!
То наступая Дзикасу на пятки, то забегая вперед, Петрю¬
кас безуспешно пытался отговорить товарища. Не отставал и
Римас Сюдикас, всю дорогу вертелся вокруг них как угоре¬
лый. Вот представление будет! Ну и всыплет же Ганусаускене
320

Петрюкасу! Достанется и Дзикасу! Предвкушал удовольствие
и еще кое-кто из ребят. Всем было очень любопытно, как это
Дзикас будет «агитировать» Ганусаускене.
Пока позади еще виднелась школа, Дзикас был полон от¬
ваги. Однако, как только она скрылась за деревьями, как
только снег посинел от теней наступающего вечера, у него ста¬
ло тревожно на душе. За спиной сопит Петрюкас. Не перестает
бесноваться Римас Сюдикас. Вдруг Дзикас остановился.
Обернувшись к Сюдикасу и трусливо семенившим за ним
дружкам, он воинственно воскликнул:
— Мы ей скажем... скажем!.. В нашем классе почти все
пионеры! Ни одного фашиста!.. Не так разве?
Подбодрив этим Петрюкаса, а заодно и самого себя, Дзи¬
кас двинулся дальше.
Вскоре они свернули с дороги и шли теперь тропинкой,
местами занесенной снегом, местами обледенелой. Вдали про¬
стирались поля, а за ними чернел лес.
Кругом ни живой души. Но кто это там бредет сгорбив¬
шись?
«Может... это сумасшедший?» — мелькнуло у Дзикаса в го¬
лове, и на спине проступил холодный пот. Никого на свете он
так не боялся, как умалишенных. А как раз тут, говорят, бро¬
дит какой-то тронутый.
— Видишь? — побледнев, показал он Петрюкасу.
— Что?
— Вон там... Навстречу кто-то идет...
Петрюкас только теперь разглядел человека.
Дзикас зашептал:
— На помешанного похож... Согнулся в три погибели...
Как ты думаешь, не сумасшедший ли? А?
Петрюкасу фигура эта показалась как будто знакомой.
Ясно, это была женщина. Встречная женщина чем-то напо¬
минала Петрюкасу его тетю, которая, как сновидение, как сол¬
нечный луч, заглянула к ним прошлой зимой. Родная сестра
матери, но как не похожа она на мать! Совсем еще молодая,
высокая, красивая. Мама все в костел гонит, запрещает дру¬
жить с пионерами, не любит кино, а Касте (ее имя Касте!)
только подсмеивается над предрассудками матери. Называет
его, Петрюкаса, пионером! На отвороте ее синего жакета бле¬
стит медаль. Касте была партизанкой! Она все хвалила Пет¬
рюкаса, сжимая его руку в своих, говорила, что он смышле¬
ный, прилежный, что, когда он вырастет, у него обязательно
будет много медалей и орденов. Она чуть было не увезла его
с собой, да мать не пустила: «У безбожников и мальчик без¬
божником вырастет. Не дам!»
321

Касте прогостила у них недолго. Петрюкас до сих пор еще
не может забыть всего, что она рассказывала, как потихонь¬
ку, чтобы мать не услышала, пообещала: «В другой раз обя¬
зательно увезу!»
Петрюкас тайком мечтает об этом счастливом дне. Хотя
тетя живет неподалеку, Петрюкасу представляется, что там
совсем другой, волшебный мир, в котором всегда светит солн¬
це. И дорога к тете кажется дальней, гораздо более дальней,
чем дорога на север, где, как рассказывает Дзикас, ездят на
оленях. Эти мечты и помогают Петрюкасу переносить все не¬
взгоды.
— Стой! Может, это тетя приехала? — бормочет он и с
бьющимся сердцем дожидается женщину на дороге.
■— Тетя? Твоя тетя? — взволнованно подхватывает Дзикас.
Только ему одному известна тайна Петрюкаса.
Но женщина эта, оказывается, ни умалишенная, ни парти¬
занка Касте, а всего-навсего колхозный почтальон Вероника.
Ребятам даже не удается заглянуть к ней в сумку--она несет
телеграмму.
Дзикас, разумеется, тоже обрадовался бы, повстречав'не¬
ожиданно партизанку Касте. Он ведь так любит солдат и
партизан!
Жил бы Дзикас на севере, где с пушками охотятся на
тюленей, он, конечно, сразу бы запряг дюжину оленей и
столько же собак и вмиг доставил бы Петрюкаса к тете
Касте.
— Касте, думаешь, такая же плакса, как ты? — сурово
промолвил Дзикас.
«А какая же она на самом деле, эта Касте?» Не успел еще
Дзикас задаться таким вопросом, как в голове у него одна за
другой возникли картины.
...Темная ночь. Партизанский отряд пробирается через
оцепленный фашистами лес... Вот кто-то сапогом задел за про¬
волоку... Сразу же забренчали, загремели подвешенные кон¬
сервные банки, железки, в небе повисли ослепительные пу¬
зырьки ракет... И вот уже застрочил пулемет... Партизаны
залегли. Тогда поднялась девушка и швырнула связку гранат
в самую гущу фашистов... Это Касте! Фашисты мечутся в ужа¬
се. Им кажется, что весь лес объят пламенем. «Путь свободен!
Вперед!» — кричит Касте.
— А дальше что было? спросил Петрюкас.
— Дальше?
Дзикас молчит. Постойте, где же он видел эту девушку-
героя? Она ведь очень похожа на Марите Мельникайте... А мо¬
жет быть, Касте и есть Марите Мельникайте? Но тут Дзикас
322

вспоминает, что отважная партизанка Мельникайте погибла,
хотя сам он и очень сомневается в этом.
Петрюкас слушал Дзикаса с разинутым ртом. Слушал и
верил каждому его слову. Когда приятель умолк, он окинул
взором тоскливое снежное поле. Угасал тусклый зимний день.
Скоро зажгут огни... И постепенно картины военной жизни
тоже стали тускнеть, дым от взрывов — рассеиваться,.. Пет¬
рюкас уже все меньше и меньше верил сказке, но она ему нра¬
вилась, ибо сам он такой ни за что бы не сочинил...
Около самого дома, загадочно глядевшего заледенелыми
окошками, Дзикас остановился. «Что мне сказать, когда вой¬
ду?» =— думал он с опаской. Расписывая только что партизан¬
ский бой, Дзикас весь горел и ничего не боялся. Теперь же он
успел остыть. А что, как Ганусаускене схватит метлу и при¬
мется его колотить?
— Ты первый входи, — сказал он вполголоса Петрюкасу.
Петрюкас заупрямился:
— Боюсь! Сам иди...
— Вот и пойду, и не побоюсь... Павлик Морозов не побоял¬
ся своего отца, и кулаков, и бандитов! А ты — самый настоя¬
щий трус!
Дзикас набирает полную грудь воздуха и храбро распахи¬
вает дверь. В избе опрятно, уютно. Вкусно пахнет чем-то
кисленьким. Мать Петрюкаса стоит спиной к двери и месит
тесто.
— Явился? И все с темнотой... Где же ты шатаешься? Сбе¬
гай задай корове сечки... Отец придет, напоит.
— Я... я... — тоненьким голоском начал Дзикас, —^ из дет¬
дома... Насчет Петрюкаса...
Морщась, словно у нее свело шею, Ганусаускене повернула
голову:
— А я-то и не приметила гостя! Из приюта? Сиротка?
Ошарашенный ее словами, Дзикас попытался объяснить:
— Я... насчет Петрюкаса... У нас все, кроме Петрюкаса...
— Что — Петрюкас? — испугалась Ганусаускене и выдер¬
нула одну руку из квашни.
— Он — не пионер... Вот что! — выпалил Дзикас.
Ганусаускене усмехнулась и, взяв ложку, тщательно со¬
скребла с рук тесто. На всякий случай отступив поближе к
порогу, Дзикас напряженно обдумывал, как бы пояснее рас¬
толковать ей про пионеров. А в руках Ганусаускене уже за¬
желтел сушеный сыр, запестрела тарелочка. Запах меда сразу
же заполнил всю избу.
«Любопытно, для кого это готовится угощение?» Этот во¬
прос нарушил ход мыслей Дзикаса, но он отвернулся от устав¬
323

ленного яствами стола. Однако и отвернувшись, он слышал,
как из зеленого пузатого кувшина с бульканьем льется в ста¬
кан молоко.
— Ну, чего же ты стоишь? Подходи поближе к столу.
В детдоме небось не каждый день молоко получаешь?
Угощения Дзикас не ждал. Он стоял остолбенев, не ре¬
шаясь шевельнуться.
Большая мягкая рука матери Петрюкаса стащила у него
с головы заячью шапку, легонько хлопнула по спине.
— Вот только хлеб у нас кончился. А сырок вкусный. От¬
ведай...
У Дзикаса не хватает сил противиться — так ласкова рука,
подталкивающая его к столу, так щекочет в носу, так текут
слюнки от запаха меда.
И вот отважный «агитатор» уже уплетает мед, грызет твер¬
дый сыр, запивая его сладким молоком. Преодолевая залив¬
шую сердце сладость, он еще лепечет что-то о Петрюкасе, ко¬
торый не вступает в пионеры, но Ганусаускене только улы¬
бается и все потчует:
— Ешь, ешь, сиротка... Когда испечем свежего хлебца,
приходи опять. Не хватает его иной раз...
И только прощаясь с хозяевами, Дзикас вспомнил, зачем
он приходил. Из глаз у него брызнули слезы. Он прошмыгнул
мимо оторопевшего Петрюкаса и со всех ног пустился бежать,
словно за ним гналась целая вражеская армия.
Сильно колотилось сердце, уши горели от стыда. Только
сейчас он сообразил, до чего осрамился. Точно какой-нибудь
Каркаускас, он продался за кусок сыра.
Ну уж нет, пионер Дзикас этого так не оставит.
Пусть сегодня он сплоховал, но завтра или послезавтра...
Хорошо было бы ночью выкрасть Петрюкаса и на самом рез¬
вом колхозном рысаке отвезти к тете Касте! Мать будет его
искать, метаться и наконец придет к нему, Дзикасу: «Ты же
пионер, помоги отыскать Петрюкаса!»—«А помните,—спросит
он грозно, — как вы пионера медом соблазняли?» — «Не сер¬
дитесь, товарищ пионер Дзикас! — взмолится она, обливаясь
слезами. — Пущу, пущу Петрюкаса в пионеры!..»
Так размышлял Дзикас, сгорая от стыда и раскаяния. Од¬
нако все его планы мести рушились, как только он вспоминал
о мягкой руке Ганусаускене, подталкивавшей его к столу. Ни¬
как он не мог позабыть эту руку.
Наконец Дзикас решил, что главный виновник его позо¬
ра— Петрюкас. Почему он сам не вступает в пионеры? Поче¬
му сам не агитирует свою мать? Если б не Петрюкас, Дзикас
и в глаза не видел бы этого зеленого пузатого кувшина и
324

пестрой тарелки. А если бы не видел, так и не попробовал бы
угощения и не за что ему сейчас было бы так ругать себя.
Дзикас готов был даже заподозрить Петрюкаса в том, что
тот нарочно заманил его к себе домой.
2
Петрюкаса Дзикас больше не агитировал. Тот потихоньку
перебрался к Римасу Сюдикасу.
Однако Петрюкас не был рад новому соседству. Римас —
мальчишка плутоватый, и ведать не ведаешь, что у него на
уме. Тайком он частенько рылся в ранце Петрюкаса. Брать,
правда, ничего не брал, но, высмотрев там что-нибудь себе по
вкусу, тут же приставал—давай меняться. И так уж пове¬
лось у них, что за хорошее, новое перо Петрюкас в обмен по¬
лучал ржавое и расплюснутое; за цветной, еще не очиненный
карандаш — огрызок химического.
— Американский карандаш! — божился Римас. — Не по¬
жалеешь, первый сорт!
Если верить Римасу, то крючок для удочки у него порту¬
гальский, пряжка для ремня — голландская, коньки — нор¬
вежские.
— Вот тут написано, — тычет он пальцем в неразборчивые
буквы.
Видя, что Петрюкас далеко не в восторге от его «перво¬
сортного» товара, он заносчиво добавляет:
— Много ты понимаешь! Мой отец заведующим коопера¬
тивом был!
Однажды Римас закурил папиросу и, кашляя, давясь ды¬
мом, пояснил ребятам:
— Турецкий табак. Крепкий до чертиков! За одну затяж¬
ку—десять копеек.
Скоро Римас прибрал к рукам все имущество Петрюкаса.
Так и уплыли его цветные карандаши, и свисток, и перочин¬
ный ножик. Петрюкас и пикнуть не смел — совсем оседлал его
Сюдикас.
Однажды Римас и вовсе взобрался Петрюкасу на спину и
давай каблуками пришпоривать его по бокам:
— До доски и обратно!
Петрюкас стряхнул было его, но уже на следующий день
позволил ездить на себе верхом.
Он теперь частенько с грустью поглядывал в сторону Дзи¬
каса.
Дзикас же избегал его, даже из школы перестал вместе с
325

ним ходить: то нарочно забежит вперед, то вдруг остановится.
Петрюкас — трах — и наскочит на него. Поднимет упавшую с
головы шапку и снова за ним по пятам.
— Чего тебе от меня надо, меняльщик? — обозлился как-
то Дзикас.
— Вышел бы ты из пионеров! — взмолился Петрюкас.—
Выйдешь, а?
— На тебе! Мало того, что сам не вступает, еще других от¬
говаривает! За такую вражескую агитацию обязательно надо
шкуру спустить!
Дзикас замахнулся было, но круглое личико Петрюкаса,
его карие глаза были такими несчастными, что рука сама со¬
бой опустилась.
— Выходи из пионеров! — не отставал Петрюкас. = Кле¬
бонас1 говорил, что все пионеры в аду гореть будут.
г— Клебонас? — удивился Дзикас. — А откуда он меня
знает?
Он про всех пионеров говорил... Все пионеры в ад по¬
падут!
— А что это такое —■ ад? — заинтересовался Дзикас.
?= Ад и есть ад, — пояснил Петрюкас. — Римас Сюдикас
велел никому не болтать. Тебе особенно наказывал не гово¬
рить. Ты, мол, самый заядлый коммунист в классе.
— Я? Ну конечно! — Дзикас поправил галстук.—Подай
только мне империалиста!
И все же Дзикас не мог представить себе ада, в который
ему предстояло попасть. Не разделял он и страхов Петрюка¬
са, когда тот рассказывал про этот чудной ад.
— Ад — это такое место... Там над огнем подвешены гро¬
мадные котлы. В них смола варится...—бормотал Петрюкас.—
Черти хватают грешников и окунают их в кипящую смолу...
— Черти?
— Ну, как их... Бесы. Люцифер у них старший, с рогами
и с хвостом...
“ А кто такие грешники?
— Да там воры разные... И которые в бога не верят, боль¬
шевики и пионеры... Клебонас говорил...
— Черти только в сказках бывают,— не соглашался Дзикас.
— В сказках ненастоящие... В аду куда страшнее!
— И пионеров, говоришь, в этот котел? — в раздумье спро¬
сил Дзикас.—Ну, с пионерами-то им, пожалуй, не справиться!
Дзикас дошел до ворот детдома и в нерешительности оста¬
новился. Ад не выходил у него из головы.
1 Клебонас (литовск.) — священник, настоятель костела.
326

«Наврал все», — решил он.
За крупяным супом он снова вспомнил диковинные слова
Петрюкаса. Они не давали ему покоя и в рабочей комнате, где
он решал задачи. Ребята шалили, дрались за спиной воспи¬
тательницы, только Дзикаса не привлекало их озорство.
А что, если и в самом деле где-нибудь есть ад и в нем для
Дзикаса приготовлен котел с кипящей смолой?..
Смеркалось. Поглядишь в темно-синие окна, и уже совсем
нетрудно поверить в то, во что никак не верится днем.
Дзикас придвинулся поближе к новой воспитательнице,
ласково заглянул ей в глаза.
— Что тебе, Дзикас? Задачи не понимаешь? — спросила
Гирлаукайтите и погладила его по голове. — Ты хороший
мальчик, я тебе сейчас помогу.
— Товарищ воспитательница, а есть на свете ад? — шепо¬
том вымолвил Дзикас.
— Что? Что ты тут болтаешь? — всполошилась воспита¬
тельница, хватая его за руку и озираясь по сторонам.Кто
тебе про ад рассказал?
— Да так... В школе слышал... Ребята говорили...
— Ах, ребята...
Гирлаукайтите уже улыбалась, все еще двумя пальцами
держа Дзикаса за подбородок.
— Ты еще маленький, — произнесла она наконец слаща¬
вым голоском. — Позже все поймешь, когда вырастешь...
Слова воспитательницы Дзикаса не успокоили. И вообще,
точно с первоклассником говорит!
Пионервожатый Юстас тоже спросил, кто рассказал Дзи¬
касу про ад. Однако ада он не испугался, как Гирлаукайтите,
а только усмехнулся. Посмотрел на мрачного и сосредоточен¬
ного Дзикаса и опять усмехнулся.
— Никакого ада нет! — наконец серьезно заявил Юстас.
— И чертей тоже нет?
— Нет.
Дзикас и раньше не боялся всяких там рогатых да хво¬
статых (сейчас он в этом не сомневался), но от уверенных
слов Юстаса у него как-то полегчало на сердце.
— И котлов с кипящей смолой? — на всякий случай спро¬
сил он.
— Нет, Дзикас, нет! И бог и черти — это всё выдумки. Для
чего, спросишь? А чтобы людям голову морочить. Те, кто гро¬
зит нам богом и чертом, хотят, чтобы паны опять трудовому
люду на шею сели!
Дзикас и себя причислял к трудовому люду, поэтому пус¬
кай Юстас не думает, что его так-то легко одурачить.
327

— Советская Армия не пустит панов!—с гордостью заявил
он. — Я не боюсь!
— Правильно, врагов мы не боимся, — согласился
Юстас. — Только ротозейничать все-таки нельзя.
— Я и не ротозейничаю! — выпалил Дзикас. — Честное
пионерское! Завтра же отколочу Ганусаускаса! Пусть знает,
как над пионерами насмехаться!
— Петрюкас тут ни при чем. Лучше бы ты с ним помирил¬
ся да про пионеров ему рассказал.
Дзикас решил вечером все хорошенько обмозговать, но,
как нарочно, заснул, едва коснувшись головой подушки. При¬
снилась ему битва с чертями. Черти горланят, кидают в не¬
го гранаты, а он так и дубасит их палкой. Летят обрубки хво¬
стов, трещат, обламываются рога, черти отступают по всему
фронту и жалобно блеют, как бараны: «Товарищ Дзикас,
сжалься! Не убивай!» — «Я вам не товарищ, вам Ганусаускас
товарищ!» — в ярости кричит он и приказывает открыть огонь
из подоспевших «катюш». Бум! Бум! Бум!
— Завтрак! Завтрак! — кричит кто-то над самым ухом
Дзикаса.
— Вставай, у-у-у! Вставай, у-у-у!
Сквозь сон он брыкает кого-то и вскакивает с кровати.
В школу Дзикас шагает в превосходном настроении. Ранец
болтается у бедра, как полевая сумка. Петрюкас уже пришел.
Дзикас хватает его за плечи и тащит в коридор. Они останав¬
ливаются у окна.
— Не бойся, — успокаивает Дзикас товарища, — я тебя те¬
перь по-другому агитировать буду. Драться не стану. Вот ты
говорил, что я попаду в ад?
— Говорил. Ты не молишься, в костел не ходишь...
— Так почему же Юстас, директор Левянис и все наши
учителя не попадают в ад? Они ведь тоже не ходят в костел.
— Попадут и они, как умрут... И ты тоже... после смерти.
Дзикас в некотором замешательстве. Он совершенно уве¬
рен, что никогда не умрет. Не умрет и Юстас. Он такой си¬
лач: Неман три раза подряд переплывает. Левянис — тот и на
фронте и в партизанах не погиб, хоть у него много шрамов
от ран.
Поразмыслив немного, Дзикас выпаливает наконец самое
главное, то, что так веселит и радует его:
— Ада никогда не было и нет!
Петрюкас таращит на него глаза.
— Нет? И чертей нет и котлов? Ты, может, скажешь еще:
и бога нет? — нерешительно спрашивает Петрюкас.
Вот и нет! — не моргнув глазом, отрубает Дзикас.
328

Петрюкасу досадно, что Дзикас такой умный и ничего не
боится. Он смотрит в окно и ломает голову над тем, как бы
половчее срезать Дзикаса. Он долго думает, уткнувшись но¬
сом в стекло, и Дзикас уже решает, что окончательно склонил
его на свою сторону.
— По-твоему, выходит, что и костела нет? — надумал на¬
конец Петрюкас и сам поразился: до чего же хитрая мысль
пришла ему в голову!
Дзикасу очень хочется, чтобы и костела не было, но высо¬
кую костельную башню, упирающуюся в самое небо, как на¬
зло, хорошо видно из коридорного окна.
— Ну, костел есть, так что тут такого? Великое дело! В го¬
родах еще и не такие высоченные дома! А бога и ада все равно
нет!
— Клебонас другое говорит. И мама тоже...
Дзикас хмурит лоб и повторяет слова Юстаса про панов,
которые хотят опять сесть на шею трудовым людям.
— Панов ведь нынче нету, — возражает Петрюкас.
— А Дригаса забыл? Как он детдомовскими продуктами
свиней кормил? И как в Левяниса стреляли? Про империали¬
стов тоже небось позабыл? Сам ведь нюни распустил, когда
учительница про негритенка Джека читала...
— Мать вот... — начал было Петрюкас.
Но Дзикас не дал ему договорить:
— Эх, ты! Все мать да мать!.. Твоя мать отсталая, вот что]
Звонок прервал их споры.
В классе Дзикас озирался, как победитель. Он едва сдер¬
живал душивший его восторг. Ему хотелось перед всем клас¬
сом высмеять Петрюкаса.
В этот день Дзикас с Петрюкасом снова вместе шагали
домой.
— Если ты никому не скажешь, я тебе покажу одну шту¬
ку,— опасливо оглядевшись, шепнул Петрюкас.
— Ты меня не оскорбляй! — рассердился Дзикас. — Что я,
баба — болтать!
Петрюкас порылся в сумке и осторожно вытащил потре¬
панную книжку без переплета.
Такой затасканной книжонки с пожелтевшими, пропах¬
шими плесенью страницами Дзикасу еще не доводилось
видеть.
— Где ты раздобыл этакую? — презрительно бросил он.
— Клебонас дал почитать, — таинственно ответил Петрю¬
кас. — В этой вот книжке все и написано про ад и про бога.
Дзикас повертел, полистал, брезгливо понюхал книжонку
и, громко чихнув, вернул ее Петрюкасу:
329

— Тьфу! Это ненастоящая книга! Настоящие книги новые,
в обложках, с картинками.
Из рук Петрюкаса было выбито последнее оружие.
По дороге он все оглядывался, все посматривал на костель¬
ную колокольню и на кружившее вокруг нее воронье. Смотрел
и завидовал Дзикасу — тот не боится ни бога, ни матери, ни
клебонаса.
Одно счастье, что существует на свете партизанка Касте.
Глава шестая
1
;— Рапорт отдан! — салютуя, отчеканивает Юрате, старо¬
ста седьмой группы.
— Рапорт принят, — бормочет Андрюс Тарашка.
Сегодня он старший дежурный по детдому. Подняв к носу
руку и растопырив коротенькие, похожие на морковки, паль¬
цы, он будто щупает воздух.
Юрате поворачивается и, явно щеголяя своей строевой вы¬
правкой, уходит. Она шагает, прямая, как струнка, звонко по¬
стукивает каблучками и вся так и рдеет от удовольствия, слов¬
но вишня на солнце.
— Глядите, аршин проглотила! — внятным шепотом от¬
пускает кто-то ей вдогонку.
Юрате даже бровью не поведет.
— Эй, тише вы там! — кричит Тарашка, не разобравшись,
из какого это угла.
Дежурный поворачивается к первой группе, но его всего
кренит на сторону, и, едва удержавшись на ногах, он машет
всей пятерней. Таким же радушным, многообещающим же¬
стом он, бывало, летом зазывал к своей грядке полюбоваться
помидорами. Ребята, точно от щекотки, прыскают со смеху.
За это вот «эй», за походку вперевалку, за неумение держать
строй ему уже не раз влетало от Юстаса.
— Ну, быстрей!.. Да идите же, идите!.. — подгоняет он
малышей, нагнувшись и загребая руками, точно цыплят в ре¬
шето собирает.
Первая группа зашумела, и из нее, словно горошинка из
стручка, выкатилась Сердитая Лиза. Она выступает с серьез¬
ным видом, надув щеки, сморщив носик.
— В глуппе четылнадцать человек, четылнадцать...
— «Четылнадцать»! — передразнивает тот же голос, что
проводил на место Юрате.
ззо

В рядах мальчиков опять хихиканье. Самого Тарашку
разбирает смех. Уставившись на лозунг: «Чистота — залог
здоровья!», он боится раскрыть рот, чтобы не расхохотаться
вовсю.
— Лаполт... Лаполт... — картавит Лизяле.
Не кончив, она вскидывает глаза на дежурного, показыва¬
ет ему язык и убегает.
— Ворона! — кричит ей вслед Витялис. — Не умеешь ра¬
портовать!
Лизяле, сердито оглянувшись, уже готова вцепиться Витя-
лису в волосы, но ее пальчики сжимает теплая, заботливая
рука воспитательницы Падваретите.
Тарашка повернулся было, чтобы рапортовать председа¬
телю детсовета, но, споткнувшись о выступающий квадратик
паркета, чуть не растянулся. Он нудно докладывает, сколько
в изоляторе больных, сколько не явилось на поверку.
Вечерние поверки бывают по субботам, после ужина. Одни
дожидаются их с нетерпением, другие — с опаской. Уже в пят¬
ницу дети гадают, кому завтра радоваться, а кому плакать.
Летом воспитанники выстраиваются во дворе, зимой — в зале.
Перед строем объявляют благодарность за хорошую учебу, за
работу, за чистоту, раздают награды победителям в спортив¬
ных состязаниях. Шалунов, двоечников вызывают на середину
зала, и они при всех должны отчитываться. Легко сказать:
отчитываться! Попробуй-ка постой посреди зала всем на по¬
смешище!.. Уж лучше бы наказали по-настоящему. И все же
даже самые закоренелые лоботрясы без понуканий являлись
на линейку. Каждый надеялся отделаться как-нибудь полег¬
че— неужто воспитательницы так всё и замечают? Может,
вызовут кого-нибудь другого, не его. А в таком сборище, стоя
плечом к плечу, можно и поозорничать и потолкаться.
Один только Викторас не переносил этих субботних лине¬
ек. Бесцельное, как ему казалось, стояние, нехитрые увертки
ребят и наставления воспитательниц были ему невтерпеж.
Дисциплина, тяготившая его с первых дней, тут проявлялась
с особой резкостью и совершенно подавляла его. Сначала он
на поверки вообще не являлся. Воспитательницы и упрашива¬
ли, и приказывали, и грозились наказать. Наконец это всем
надоело, и его оставили в покое, про него как бы забыли. Но
безразличие, окружавшее теперь Виктораса, раздражало его
еще больше, чем все эти нравоучения и наставления. И вот
уже на которой линейке в рядах мальчиков чернеет его кудря¬
вая голова. Длинный, чуть ли не на голову выше остальных,
он высится над рядами, точно кол в заборе. С соседями по
строю Викторас не общается. Слегка прищурившись, смотрит
331

он вперед, безучастный ко всем их радостям и горестям, рав¬
нодушный и к тем, кто ругает, и к тем, кого ругают.
— Всё?—спросил йонас.
=— А что еще? — испугался дежурный.
— Сейчас услышишь, — утешил его йонас и, отпустив, по¬
шел рапортовать пионервожатому Юстасу.
В коридоре раздались чьи-то робкие шаги. Все взоры об¬
ратились к двери. Едва приоткрыв ее, в узкую щелку просу¬
нул голову Генюкас. С минуту он озирался, потом протиснул¬
ся в дверь и, вытянув шейку, уставился на йонаса. йонас
уловил беспокойный блеск его светлых глаз и окинул бра¬
тишку пристальным взглядом. От этого взгляда младшего
Дегутиса обдало холодом. Генюкас чувствовал себя как ябло¬
ко на нижней ветке, которое каждый может сорвать.
— Беги на свое место! — приказал Юстас.
Генюкас словно только и ждал этого, юркнул в ряды, рас¬
толкал соседей, получил сдачи и застыл в строю.
Тем временем Юстас говорил о школьных делах, похвалил
отличников учебы Давайните, Тарашку, третьеклассника Ора-
даускаса. Двоек на сей раз набралось немного, но зато двоеч¬
ники проявляли небывалое упорство. Вызванные на середину
зала, они выходить не торопились, ждали, пока товарищи
подтолкнут. А выйдя наконец из рядов, шли понурившись,
едва волоча ноги, притихшие, словно немые.
=— Почему ты, Стонкус, не учишься? — допытывается
Юстас.
Молчание.
— Может быть, тебе что-нибудь мешает? Может, ты чего
не понимаешь?
— Все понимаю.
— Так почему же ты по арифметике двойки, как шерсть с
барана, стрижешь?
Стонкус долго скребет носком ботинка паркет, раскачи¬
вается и наконец бросает:
— Учительница придирается.
Тут Эльзе Банёните не стерпела:
— Я вчера была в школе, видела твою письменную. Ты да¬
же и не попытался решить задачу — переписал условие, а
дальше ни с места. А где не надо, о, там ты прыткий! И по¬
шуметь и потрепать языком умеешь! На весь класс! Совсем
не тот мальчик. Вот если бы ты задачи так решал!
— Ну, так как же, Стонкус? — снова заговорил Юстас. —
Ты ведь уже не маленький. Хоть сказал бы что-нибудь в
свое оправдание. Каркаускасу, смотри, не терпится вы¬
ступить.
332

Каркаускас замотал головой, словно его схватили под
уздцы.
По лицу Стонкуса видно, что он охотнее согласился бы сно¬
ва решать ту злосчастную задачу, чем еще несколько минут
париться здесь. А Каркаускас, хоть и молчит, чувствует себя
совсем неплохо. Привычка: его каждую субботу на середину
зала таскают.
— Ну ладно, Стонкус, — решает Юстас, — на этот раз по¬
жалеем тебя. Только смотри больше детдом не срами... Ведь
у нас существует учебная комиссия. Почему же ты к ней не
обратился за помощью? — поворачивается пионервожатый к
Каркаускасу.
Каркаускас ворчит:
— Да ее никогда не найдешь, этой комиссии!
— Так-то ты ее искал!
— Поймал было у колодца, а Орадаускас сбежал.
Грянул смех. Дети кричали:
— Как это ты еще Лизу не попросил помочь?
— У Орадаускаса? У третьеклассника!
Весело смеется и сам Каркаускас. Вот так штуку выкинул!
Однако ребятам все это скоро наскучило, надоели увертки
двоечников. Они принялись шуметь, задирать друг друга.
Девочки все громче и громче выражали свое недовольство.
Из-за мальчишек им в этот вечер ни вышивать, ни вязать не
придется.
— Тут йонас еще хочет кое-что добавить, — объявил
Юстас.
— Я коротко... Мальчики уже знают... — не сразу начал
йонас. Он окинул взглядом ряды мальчиков и вытащил из
кармана пружину. =— Поомотрите-ка сами!
В последнее время кровати Тарашки, Чукаева да и самого
Дегутиса стали жалостно поскрипывать. Первым хватился
Коля. Закатав тюфяк, он обнаружил в сетке кровати большую
дыру — кто-то вытащил пружины. Озорники насадили их на
палки и хлестали друг друга, как кнутами. Несколько таких
кнутов очутилось в школе, где их выменивали на орехи.
— Кто это сделал? Кто? — допытывалась Банёните.
— Пусть сами признаются, — сказал Юстас.
Никто и не шевельнулся. Скуку как рукой сняло. Все жда¬
ли, что будет дальше.
— Поди сюда, Генюкас, — подозвал йонас брата.
Генюкас, нахохлившись, сделал к нему шаг.
— Ты портил сетку?
— Да...
— А кто еще вытаскивает пружины?
ззз

=— Не скажу.
йонас посмотрел на оттопыренные уши братишки и едва
удержался, чтобы не потянуть его хорошенько за ухо,
— Вайткус, поди сюда!
?— Честное слово, не я! Честное...
йонас с брезгливым чувством смотрел на него.
— Ведь Коля тебя видел... Будешь еще отпираться!.
— Я только смотрел, а он подумал, что...
— Лучше не ври. Все равно никто не поверит, — спокойно
предупредил йонас.
Вайткус, убедившись, что ему не вывернуться, признался.
Сообщников 'Своих, однако, ни он, ни Генюкас не выдали.
^— А кто велел вам кровати портить? — йонас продолжал
допрашивать братишку и Вайткуса, но глаза его искали Шле¬
ве и, найдя, так и впились в него.
Викторас стоял, засунув руки в карманы, слегка откинув¬
шись назад, и торжествовал. Он наслаждался своей победой,
пусть небольшой, но все же радостной. Бледное лицо его по¬
крылось легким румянцем, тонкие губы кривила вызывающая
ухмылка.
«Ну, чего ж ты не приберешь меня к рукам? — словно го¬
ворил весь его вид. — А я что хочу, то и делаю с твоим бра¬
тишкой!»
2
— Пойдем-ка потолкуем! — сердито окликнул Генюкаса
йонас, когда все разошлись после поверки, и притворил за со¬
бой дверь.
— Да-а, драться будешь...
— Перестань хныкать! Ну!
— Не пойду...
— Кому говорю! — повысил голос йонас и подошел вплот¬
ную к брату.
Он схватил Генюкаса за шиворот, но тот вдруг пригнулся,
вырвался и улизнул.
— Все равно не убежишь! — кричал ему вслед йонас. Его
разбирала досада, что и на этот раз братишку не удастся
проучить. Берегись! — добавил он и бросился вдогонку.
Генюкас вмиг исчез из виду, но вот показался опять. Трус¬
ливо оглядываясь, он скачками перебегал от дерева к дереву,
заметая следы, йонас издали видел его оттопыренные уши.
Пока старший брат соображал, как бы пересечь беглецу до¬
рогу, Генюкас пустился во весь дух по прямой как стрела
аллее.
334

Расстояние между ними с минуты на минуту таяло. Заты¬
лок мальчугана уже обжигало дыхание брата. Вот Генюкас
снова увернулся, выскользнул из его рук, кинулся в сторону
и побежал по обледеневшей тропинке к колодцу. Ионас кри¬
чал, грозился, что никогда его не простит.
Колодец высился ледяной глыбой. Генюкас колесом кру¬
жил вокруг сруба, но все не падал, словно держался за неви¬
димую веревку, йонас скользил, спотыкался, готовый пере¬
прыгнуть через колодец. Потом вдруг повернул в обратную
сторону, норовя поймать брата таким манером. Но и Генюкас
не зевал: он тоже повернул назад. Оба сопели, фыркали, не
спуская друг с друга глаз. «Не вывернешься, чертенок!» —
словно говорил взгляд Йонаса. «Не поддамся!» — отвечали
глазенки малыша.
Перед всем строем так унизить старшего брата! И ведь
уже не раз и не два! Объясняйся с ним издали знаками, как
с глухонемым, терпи из-за него всякие издевки, выслушивай
оханье воспитательниц: «Ах, уж этот Генюкас!» А теперь вот
удирает, лопоухий, и, хоть тресни, не поймаешь его, не разо¬
трешь в руках, как ржаной колос!
йонаса охватило такое бешенство, что даже в глазах у не¬
го зарябило. Вот он уже догнал было брата, но, как назло, по¬
скользнувшись, растянулся во весь рост; снова вскочил, но
вместо Генюкаса перед ним стояла тетушка Палёне и покачи¬
вала головой. Подбоченившись одной рукой, она другой, слов¬
но наседка крылом, прикрывала Генюкаса. йонас растерянно
приглаживал волосы, он никак не мог понять, каким образом
здесь очутилась повариха.
— Вот оно как! Девять волков за одной овцой! — сказала
она, натягивая на плечи сползающий платок. — Постыдился
бы обижать меньшого брата! Что бы мальчонка ни сделал,
всё тебе не угодит!
Генюкас вывернулся из-под крылышка тетушки Палёне.
Он не был охотник до женских ласк. Показав брату язык, он
снова пустился к дому, где, как-никак, было спокойнее. Иона-
са одолело тяжелое, щемящее чувство стыда.
— У тебя, видать, ум за разум зашел? Палкой никого не
научишь... Одни вы с ним остались, сиротки, — стыдила его
тетушка Палёне, покачивая большой седой головой.
Что-то сдавило горло йонасу. Стало жаль и братишку и
себя. Он повернулся и медленно пошел прочь.
Однако и в спальне он не переставал донимать сам себя.
К чувству жалости примешивалась досада. Наглая ухмылка
Шлеве, как заноза, входила все глубже и глубже в его серд¬
це. Да, это дело рук Шлеве! Это он принудил Генюкаса
335

портить койки... Нарочно подбивает его на дурное — из мести,
силу свою показать хочет. «Не дам Генюкаса, не дам!» — по¬
вторял йонас, как в тот памятный день, когда он вырывал
братишку из рук воспитательницы.
йонас, конечно, любил младшего брата. Он помнил, как
Генюкас, совсем еще крохотный, ползал на четвереньках.
В детдоме эти братские чувства несколько поостыли, хотя
йонас и не забывал о лежащей на нем ответственности. Ни у
него, ни у Генюкаса в Веверселяй не было недостатка в забот¬
ливых друзьях. Все здесь были братья и сестры. Словно са¬
женец на плодородной почве, йонас, впитывая в себя свет,
сам рос и ввысь и вширь, тянулся ветвями к солнцу. Рядом с
ним вытянулся и Генюкас, согреваемый тем же теплом, лелее¬
мый теми же руками. Но рос он совсем не похожим на брата.
Прошлое, еще живое и тягостное для йонаса, для Генюкаса
было уже сказкой...
Альгис Гайгалас уже лежал в постели.
йонас тронул его колено.
— Спишь?
<— Лег... Нога чего-то болит.
— Нога? А сестре сказал? — забеспокоился Йонас.
— Ну вот еще, из-за каждого пустяка! Пройдет. Ушибся
днем, когда с дровами возился. Сучковатые, черти, попались!
Эти «черти» в устах Альгиса, всегда такого кроткого и мяг¬
кого, говорили о том, что ему нездоровится.
— Надо бы к сестре обратиться... Может, лекарства како¬
го-нибудь даст или разотрет... Сходить, что ли? — предложил
йонас.
— Посиди лучше. Я не девчонка. Полежу вот укрыв¬
шись, в тепле, а завтра разойдусь, и пройдет. Не впервой!
йонас отогнул краешек простыни и осторожно присел.
— Смотрю вот и думаю, — попробовал он утешить дру¬
га,— хоть и побаливает у тебя нога, а все лучше, чем дере¬
вянная.
Альгис усмехнулся:
— А мне сдается, она даже крепче здоровой. Подумай
только: целую неделю ведь выдержала, раздробленная-то!
Альгис был круглым сиротой. До того как попасть в дет¬
дом, он работал у кулака, будто родственник. На молотьбе
ему покалечило ногу. Хозяин испугался суда, запихнул маль¬
чонку в чулан. И Альгис без присмотра, без лечения прова¬
лялся там целую неделю. Хозяйка время от времени вливала
ему в горло какую-то настойку и перевязывала ногу. Сначала
336

он кричал не своим голосом, потом нога онемела, и он пере¬
стал ощущать боль. Неизвестно, чем бы все это кончилось,
если бы мальчик случайно не услыхал разговор хозяев в се¬
нях: «Ну как он там? Долго еще протянет?» — «Притих, сла¬
ва богу! Зашли бы они, когда он орал, пропали бы мы то¬
гда!»— «Ты ему молока не давай. Скорее подохнет». Ночью
Альгис — сам уже не помнит как — выполз из чулана, и его
нашли под забором без чувств.
— Жизнь у нас обоих схожая, — сказал Йонас. — Меня
тоже доконать хотели... Потому-то мы, наверно, и ладим так...
Да и поговорить есть о чем...
йонас откашлялся и гордым взглядом окинул лежавших в
постелях ребят. Альгис взбил подушку и уселся на кровати.
Его сильные, натруженные руки и открытая грудь отливали
загаром, как летом. На верхней губе и щеках поблескивал
уже светлый пушок.
— Странные мысли иной раз приходят на ум, — сказал
Альгис, пожимая плечами, и его добрые синие глаза смотрели
с удивлением. — Когда я в людях жил, то вроде сам себе
хлеб зарабатывал... Разве не правда? А теперь на всем гото¬
вом... Все тебе под нос подают, будто... — он долго искал под¬
ходящее слово, — будто ты снова маленький. А тебе, йонас,
так не кажется? Да нет, ты другое дело, — спохватился он. —
Ты из одного дома в другой...
йонас и сам задумывался над этим, только никогда вслух
своих сомнений не высказывал. И правда, сейчас он уже не
маленький. У него силы хватает — этакие бревна на плечах
носит. Осенью, когда распределяли одежду, на него не лез
уже его прошлогодний костюм, йонасу и Альгису шили в ар¬
тели на заказ.
— Думал и я об этом. Как же не думать...
— И ты? — обрадовался Альгис. — Хлопнешь этак себя по
больной ноге и поразмыслишь, что дальше будем делать, как
из детдома выйдем... И сам, ей-богу, не знаю... Увижу — па¬
шут люди, мне это по душе. Бревна обтесывают — тоже любо,
воду возят — опять-таки нравится. Да и остаться работать в
детдоме чем худо? Ребят я люблю... А ты что скажешь?
У йонаса тоже душа радовалась при виде добрых, ржу¬
щих на выпасе коней, его глаз тоже тешила распаханная жир¬
ная целина. Но он не представлял себя ни рабочим подсобно¬
го хозяйства, ни конюхом, ни сторожем. Он мечтал о другом.
Однако он даже не обмолвился Альгису, куда уносили его
мечты. По сравнению со скромными помыслами Альгиса Гай-
галаса он, казалось ему, залетал слишком высоко: собирался
стать трактористом или председателем колхоза.
]2 Библиотека пионера, том VI
337

— А что, как нога моя когда-нибудь возьмет да забасту¬
ет? вдруг спросил самого себя Альгис.
йонас шутя повалил его на подушку и замахнулся кула¬
ком:
— Чепуху городишь! Разве ты один на свете?! Наш Левя¬
нис вот... Да и мы...
Альгис, довольный, улыбнулся во весь свой широкий рот:
— Я пошутил... Неужто, думаешь, боюсь? Не у кулаков
ведь живу!.. Но вот за какое ремесло взяться, ума не прило¬
жу. А ведь скоро уже семнадцатый пойдет...
—• Ты еще учишься, — успокаивал его Йонас.
Что с того? В пятом сижу, вроде пугала для малышей.
На алгебре они, как осиновые листья, за моей спиной дрожат,
благо есть за кого спрятаться!..
На дворе послышался веселый лай Мурзы, заржала ло¬
шадь. Донесся знакомый голос:
— Ку-уда? Тпр-р-р!..
— Слышишь? Левянис приехал! — обрадовался Альгис и
сбросил с себя одеяло. Забыв про больную ногу, он стал вто¬
ропях одеваться. — Замерз, видно... Шутка ли — этакую даль
отмахать! Пойду помогу распрягать.
— Куда ты — в такой мороз!— поднявшись с кровати, ска¬
зал Йонас. Я сам распрягу.^А ты, как я погляжу, все же ко¬
нюхом будешь.
=— Лошадей я люблю. И ходить за ними не ленюсь, со¬
гласился Альгис, заворачиваясь в одеяло. — А вы там смотри¬
те, Принца потного не опоите.
— Будто и не знаю, — отозвался йонас у дверей.
Во дворе его обдало холодом. Он захлебнулся морозным
воздухом, словно куском льда поперхнулся. Ссутулился, сунул
руки в рукава и вприпрыжку побежал к конюшне. Было свет¬
ло, как днем. Сияла полная луна, сверкали звезды. И Млеч¬
ный Путь, и Медведица — как на ладони. Мороз все сковал
вокруг, все превратил в камень. До чего ни дотронешься —•
все хрустит, трещит. Одна только тень, догонявшая йонаса,
не успела еще закоченеть. Сани уже были у служебных по.-
строек. Поблескивал свежий санный след. Фыркала лошадь,
окутанная паром, около саней хлопотал директор в длинном
тулупе; уже издали белели его заиндевевшие брови, нависая,
точно приклеенные клочки ваты. По дорожке из канцелярии
семенил, размахивая фонарем, завхоз.
— Добрый вечер, товарищ директор! поздоровался
Р1онас, перепрыгнув через кустарник.
—. Дегутис! Бегаешь полуголый!.. Я и сам распрягу. Все
равно замерз...
338

йонас ловко разнуздал коня, отвязал оглобли, снял хомут,
потрепал по шее Принца да еще со смаком хлопнул его по
крупу. В конюшню конь пошел охотно — за день он поряд¬
ком набегался.
йонас взялся было за сани.
— Оставь, завхоз втащит... Ну и устали мы с Принцем!—:
говорил директор. — А в гостях заночевать не хотелось... Ну,
как вы здесь? Радовались небось, что меня нет?..
— Ребята еще вчера вас дожидались.
— Оно и видно, что дожидались,— усмехнулся Левянис,—
со сна еще тепленьких поднял.
В последнее время Левянис все чаще выезжал в колхозы.
От детдома его отрывали лекции, различные хозяйственные
дела. Ребята гордились, что без их директора, а зачастую и-
без пионервожатого Юстаса колхозы не могут обойтись. С не¬
терпением дожидались воспитанники их возвращения. Днем
они уже издали узнавали Принца, гурьбой высыпали навстре¬
чу с криком: «Едет! Едет!» — и облепляли сани, точно осы
сладкое яблоко.
Закоченевшими пальцами Левянис поднял воротник йона¬
са и сказал:
— Поищи-ка под сиденьем мешочек... Нашел? Ну, так
айда греться!
У дверей комнаты директора йонас протянул было мешо¬
чек, но Левянис поманил йонаса за собой.
Директор снял длинный тулуп, развязал шарф, повесил
шапку, провел пальцами по бровям. Так неторопливо, акку¬
ратно всегда раздевался и отец йонаса.
Комната Левяниса была маленькая, тесная - сразу и не
поймешь, как в ней умещаются письменный стол, кровать,
шкаф и множество книг. Простота и порядок, царившие в этой
скромной комнатке, всегда поражали йонаса. Он и сам меч¬
тал быть таким же аккуратным, старательным и простым, как
Левянис.
5— Забирает морозец, брат, забирает! подышав на руки,
сказал Левянис и открыл дверцы печки; там уже были заго¬
товлены дрова. — Ну что ж, затопим, — предложил он, пове¬
селев.
Разжечь дрова ему все не удавалось. Спички выпадали из
закоченевших пальцев, в холодной комнате плавал дым.
— Давайте я...
йонас взял со стола финский нож, привезенный Левянисом
еще с фронта, нащепал лучины. Щепки он колодцем наложил
в печь, в точности как тетушка Палёне. Из дверцы выбилось
пламя, и вскоре в печке весело затрещало.
339

— Ловко ты это! — похвалил Левянис, грея руки у огня.
йонас отошел к столу. Директор еще подумает: вот навяз¬
чивый какой.
— Надо бы погреться, — сказал Левянис, роясь в шкаф¬
чике.
— Мы-то поужинали, — поторопился сообщить йонас,
испугавшись, как бы директор не стал его угощать.
— Деревенской колбаски, сыра с тмином привез... По до¬
роге морозом хватило, должно быть. Вот и поужинаем на
славу!
— Да я совсем не голоден, — попытался отказаться
йонас.
Левянис шагал из угла в угол и говорил:
— Ну и мороз! Заборы трещат! Постройки «Красного Ок¬
тября», понимаешь, разбросаны... Фермы от правления за три¬
девять земель. Корма опять-таки за морями-океанами. На¬
мерзся, что и говорить! Да и по вас соскучился.
Вскипел чайник. Левянис тем же финским ножом наре¬
зал толстыми ломтями хлеб, колбасу.
— Так как же вы здесь живете? Все здоровы? — спросил
он, раскладывая колбасу на тарелке.
— У нас тут все по-старому... — начал было йонас.
Но директор велел и ему садиться за стол.
— Коровники в «Красном Октябре» плохие, скот замерза¬
ет. Со средствами у них тоже туговато. Спрашиваю председа¬
теля, почему у государства взаймы не берет, а он мне: «Одол¬
жить-то одолжат, но вернуть тоже попросят».
Председателя соседнего колхоза йонас знал.
— Их председатель — человек хозяйственный, — осторож¬
но высказал он свое мнение. — Як нему присмотрелся, когда
нам дрова возили.
— А вот коровников не строит. Захожу в один хлев — из-
под низу холодом так и тянет. Щели — добрый пес пролезет.
Навоз замерз. Коровы кашляют, смотреть жалко.
— Почему же они не починят? — возмутился йонас. —
Хоть бы тем же навозом изнутри щели позатыкали... А что же
они осенью смотрели? Могли ведь доски сменить, землей за¬
сыпать. Все не задувало бы...
— Вот тебе и хозяйственный человек!—улыбнулся директор.
— Ну, уж если и этого не сделали, не иначе как враги там
засели! — вскипел йонас.
— Постой, постой, — перебил его Левянис. — Не суди так
строго. За коровами простая женщина ходит. Я с ней долго
беседовал. Она и сама не знает, что делать. Я ей вот тоже
посоветовал изнутри щели забить.
340

— А мне сдается — враги, — не уступал йонас. — Коровы-
то ведь и ей принадлежат!
— В том-то и беда, что она этого не понимает.
Колхозные дела были Р1онасу близки и понятны — он знал
толк в сельском хозяйстве, сам частенько помогал в бригаде
Урбониса. Может, директор и прав, но в душе йонас никак
не мог с ним согласиться. Людей он резко делил на друзей и
на врагов, на хороших и дурных.
— С Викторасом Шлеве вы все еще не в ладах? — неожи¬
данно перевел разговор Левянис.
йонас вдруг вспомнил удивленное лицо тетушки Палёне.
На него снова нахлынуло чувство стыда, и опять мелькнула
мысль, что Шлеве — виновник всех его неудач.
— Скоро потолок над вами прорубать придется, как над
тем бобовым стеблем — помнишь сказку? — а вы все за ум не
беретесь...
— Врать не хочу, товарищ директор, — помолчав немного,
ответил йонас, — прямо скажу: не терплю я Шлеве... Он враг!
— Викторас? Чей враг? Твой?
— В первую очередь — детдома...
йонас не досказал, но Левянис понял его мысль, йонас
считал Шлеве врагом советской власти.
— О чем это я толковал? Да, об этой коровнице. — Левя¬
нис нахмурил брови. — Она, как мы уже говорили, не враг.
Верно? Похоже, и наш Викторас...
йонас упорно молчал.
— Я думал о вас в дороге. В пути много свободного вре¬
мени. — Директор улыбнулся доброй, отеческой улыбкой. —
Все передумаешь...
На прощание директор снова заговорил о Викторасе. Не¬
лады между старшими воспитанниками — дурной пример для
младших. Викторас — восприимчивый, впечатлительный и не
такой уж плохой малый. Его можно перевоспитать, йонас дол¬
жен себя перебороть.
3
Утро было пасмурное, облачное. Сквозь серую завесу ту¬
мана светились окна школы.
йонас быстро шагал по накатанной санями, скользкой до¬
роге. Они собрались в школу вместе с Альгисом, но тот
не поспевал за ним. Альгис уже в середине зимы вдруг почу¬
ял весну и все останавливался, озираясь по сторонам; по¬
дойдет к дереву, закусит зубами варежку и начнет ковы¬
рять кору.
341

Была самая горячая пора. Ребята торопились в школу.
Они, словно льдины в ледоход, наскакивали друг на друга,
толкались, протискиваясь в ворота, в двери. В раздевалке
йонас вдруг натолкнулся на Виктораса. Тот сразу же шарах¬
нулся от него и, громко насвистывая, пошел к своему классу,
йонас стоял как вкопанный. Все утро он размышлял о при¬
мирении. Он уже и сам было поверил, что ему совсем нетруд¬
но будет протянуть Викторасу руку. Но горка крута — вряд
ли на нее взберешься.
«Нет, не могу», — решил йонас про себя.
На уроке он был рассеян, сидел, навалясь на парту, и не
думал даже о' том, что его каждую минуту могут вызвать.
Вместо химических формул он несколько раз написал фами¬
лию Шлеве; припомнил первый день приезда Виктораса, пер¬
вое столкновение, стычку в столовой... Нет, прав, конечно, он,
йонас.
От Шлеве его отталкивало и другое. Об этом он никому не
решился бы рассказать. Даже Альгису. Трудно забыть во¬
сторженный тон Люды, когда она говорила о Викторасе, за¬
щищала его... И если он, йонас, когда-либо первым подаст
руку Шлеве, то лишь потому, что этого ждут от него воспи¬
тательницы и сам директор Левянис.
Во время перемены йонаса позвала в учительскую класс¬
ная руководительница Садунене. Увидя у нее в руках белый
конверт, йонас так и замер: «Наверное, от Люды!..»
Учительница сунула йонасу в руки ппсьмо и сказала:
— Люда написала моей Аушре. Секретов в письме нет.
Все вы можете прочитать.
В учительскую со всех сторон со стопками тетрадей, с кар¬
тами и наглядными пособиями торопились учителя. Садунене
о чем-то заговорила с завучем, йонас мял в руках письмо, не
смея прочесть его тут же.
■— Что же ты? — улыбнувшись, спросила Садунене. —*
Можешь взять письмо с собой. Ну, ступай.
Не поблагодарив даже, йонас, пятясь, выскользнул из
учительской. Сжимая письмо в руке, словно кто-то покушал¬
ся отнять его, он со всех ног бросился в раздевалку и забрал¬
ся в самый дальний угол.
Буквы дрожали и прыгали у него перед глазами. Может
быть, оттого, что письмо было написано на неразлинованной
бумаге... йонас прочел его вслух, но ничего не понял.
Доехала хорошо... Живет хорошо... Пусть Аушра сходит
в детдом и потом все ей напишет... И снова о том, что она
счастлива, самая счастливая на свете. Ни в чем у нее нет
недостатка, и ничего ей не нужно... В конце опять просьба:
342

пусть зайдет в детдом и узнает, как живут Эльзе Банёните,
Алдона, Юрате, Дзикас, Йонас...
«И про меня вспомнила!» — обрадовался йонас.
Он огляделся. Раздевалка увешана множеством пальто,
облеплена шапками, словно мохом. Йонаса потянуло к свету.
В окна врывалось солнце. С письмом в руках он раз-другой
прошелся по коридору, вытащил гребешок, причесал свои же¬
сткие, непокорные вихры. Он искал, с кем бы поделиться но¬
востью, готов был обратиться к любому малышу — так рас¬
пирало его желание поговорить о Люде. Беседуя о сво¬
их делах, расхаживали старшеклассники. Вот, перекрывая
сильным, звонким альтом голоса подруг, проплыла Алдона.
Йонас переждал, пока она обойдет круг, и протянул ей
письмо.
— От Люды, да? — прошептала она испуганно.
Письмо она взяла осторожно, как бы опасаясь, что оно
разобьется. Торопливо пробежав глазами страничку, задержа¬
лась на каком-то слове в самом конце, оторвалась от него
всего лишь на одно мгновение, вскинув на йонаса загорев¬
шиеся глаза, и снова принялась читать. Между другими име¬
нами было и ее имя...
—^ Дай по-человечески прочитать, — бросила она йонасу,
словно тот ее торопил.—Не тебя одного это касается... Аушре
сама могу отдать.
— Сейчас звонок...
— Обожди! — сердито оборвала его Алдона. — А почему
Люда про свою новую школу ничего не пишет? Учится она
или не учится, неясно.
— Ясно, учится! — буркнул йонас.
— Откуда тебе это ясно? Ведь не написано? И об отце ни
слова. Может, у нее нет отца?
— А я почем знаю? — начал сердиться йонас, почувство¬
вав какую-то неуверенность. Он как будто теперь только
вспомнил, что письмо ведь адресовано не ему, не детдому, а
Аушре Садунайте.
Словно отгадав его мысли, Алдона в раздумье сказала:
— А детдом все же забыть не может... В двух местах даже
просит Аушру наведаться... Так почему же она не пишет пря¬
мо нам?
— Дай письмо! — не стерпел йонас.
Алдона и его заразила своей тревогой.
— Не ори так, услышат!
йонас вырвал у нее письмо и, аккуратно сложив, сунул в
карман. Собираясь уже домой, он показал письмо Альгису.
Гайгаласа Людино письмо нисколько не удивило и не сму¬
343

тило. Он повертел его в руках, взвесил на ладони, разглядел
дату отправки и сказал:
— Такой уж сегодня день. Будто гостей ждем. Вот и до¬
ждались.
йонас молчал.
Ученики расходились из школы в разные стороны. Одни
шли дорогой, другие шагали прямо по насту, гладкому, как
стол. Колхоз «Красный Октябрь» своих ребятишек развозил
на лошадях. На дровни их набилось столько, что хоть жердью
придавливай, как сено на возу.
Самая большая ватага ребят направлялась в детдом. Ва¬
тага эта раздваивалась, и сразу было видно: большая ее часть
шла за йонасом, меньшая — за Викторасом. Изредка обе
они сталкивались, как две волны, но, не сливаясь, снова от¬
катывались назад. Иной из малышей, трусливо оглядев¬
шись, как заяц, перемахнет во вражеский стан, пробежит
несколько шагов и, глядишь, опять увязался хвостиком за
своими.
И как же все удивились, когда сам йонас, оставив товари¬
щей, твердым шагом нагнал Шлеве!
— Здорово! — сказал он, когда они поравнялись.
— Ага! — буркнул Викторас, сунул в рот соломинку* по¬
жевал и выплюнул.
Они шли молча, плечо к плечу.
«Глупо как-то... Надо же с чего-то начинать!» — соображал
йонас.
—.У тебя... как с немецким? — надумал он наконец.—
У меня неважно...
Викторас не отвечал. Словно провалившись внезапно в бо¬
лото, йонас остановился, оглянулся, ища тропинки. Как же
теперь выбраться? Говорил он Левянису, что не стоит... А мо¬
жет быть, он не с того начал?
Викторас тоже остановился, как бы выжидая.
йонас сунул руку в карман и нащупал письмо. Людино
письмо... Ведь и Шлеве дружил с нею... Позже он и сам не мог
понять, почему ему в эту минуту захотелось показать письмо.
Дрожащими пальцами он развернул его и протянул Викто¬
расу:
— Люда написала... Может, тебе интересно?
Шлеве взглянул на йонаса, тоже протянул руку, но вдруг
отдернул ее и письма не взял. Листок, кружась, опустился на
снег. Громко, так, чтобы все услышали, Викторас крикнул:
— Черт бы побрал и тебя и твою симпатию!
Как он сказ.ал? «Симпатию»!.. Кажется, это вовсе не
плохое, не оскорбительное слово, много раз слышанное,
344

— Люда написала... Может, тебе интересно?

читанное... Однако, произнесенное с таким презрительным
подергиванием губ, оно прозвучало отвратительно, гадко.
Подавшись всем телом вперед, йонас потребовал:
— Повтори-ка, повтори еще раз!
Но не успел Викторас раскрыть рот, как удар кулаком
сшиб его с ног, и он навзничь упал в снег.
Ребята притихли, словно сраженные громом. Девочки
взвизгнули и бросились врассыпную.
Викторас вскрикнул, тут же, как на пружинах, вскочил на
ноги и ударил йонаса кулаком в грудь, йонас схватил его
за руки. Они рбжигали друг друга взглядами, полными нена¬
висти. Внезапно Викторас, изловчившись, подставил йонасу
ножку, тот пошатнулся и упал.
— Это нечестно! Ножку нельзя подставлять! — загалдели
мальчишки. — Так никто не дерется!
Но Викторасу ненадолго удалось удержаться наверху.
Вскоре йонас подмял его под себя.
Алдона толкала остолбеневшего Гайгаласа:
— Чего глаза выпучил! Разнимай их, разнимай!
Гайгалас одним прыжком очутился между дерущимися.
Пока Альгис, Коля и Алдона оттаскивали йонаса, Викторас
снизу пнул его в грудь, йонас высвободил левую руку и наот¬
машь ударил его по лицу. У Виктораса брызнула из носа кровь.
Вокруг них волчком вертелся маленький Дегутис. Он
брыкал Виктораса ногами, горстями сыпал ему в глаза снег.
Генюкас искал какой-нибудь тяжелый предмет, но, как назло,
под руку ничего не попадалось. Тогда он, схватив чернильни¬
цу, запустил ею в Шлеве, но промахнулся.
— йонас! йонас! — вопил Генюкас не своим голосом.
Коля оттащил его в сторону, йонас стоял с растрепанны¬
ми волосами и ощупывал ухо. Однако он не ощущал боли ни в
ухе, ни в ушибленной груди.
Белое, как снег, лицо Виктораса, перепуганные дети, за¬
плаканная Алдона — все вертелось огненным колесом.
— Задал гадине! — произнес йонас, но в голосе его не бы¬
ло торжества.
Он взял услужливо подсунутый кем-то портфель и повер¬
нул назад. Ребята пытались его задержать, но напрасно. Ге¬
нюкас, плача, хватал брата за руки.
—■ Ступай прочь! — закричал на него йонас, но, увидав
распухшее от слез лицо брата, отвернулся.
— Не пойду, никуда не пойду! — все еще всхлипывал Ге¬
нюкас.
— На, неси мои книги. Я сейчас вернусь.
Уходя, он слышал за собой тихий плач брата. Вскоре
346

йонас добрался до реки. Извилистая, почерневшая тропинка
убегала на противоположный берег. На той стороне кто-то
прорубал лед. Под ударами топора он звенел, как стекло,—
такая тишь стояла вокруг.
йонас вошел в лесок. Дорогу развезло, ноги скользили, а
по обочинам снегу было еще по колено. На елке прыгала бел¬
ка и кидала пригоршнями снег, точно муку, йонас брел вдоль
рва, увязая в сугробах, и, лишь когда лесок начал редеть,
сообразил, что идет к Урбонисам.
Мужчин он дома не застал. Не было и Марионы. Сидя по¬
среди комнаты над мешком, мать Винцаса просеивала зерно.
“ Почем я знаю, где они! — сердито ответила она на его
расспросы. — Шатаются по этим бригадам! И Повилас и сно¬
ха. Порядка нету...
йонас еще не пришел в себя после драки. В голове у него
шумело. Через силу он спросил:
*— Винцас тоже на работе?
— Ускакал тут же после завтрака. В эмтээс или куда там
ему понадобилось...
— Стало быть, Винцаса уже в трактористы приняли?
А я почем знаю?
— Ну, я пойду, — разочарованно протянул йонас.
— Такую даль плелся. Присел бы хоть. Давно уже не на¬
ведывался... Понеслись высунувши язык! Зерно веют, что ли,—
говорила она, вытирая передником и без того чистую ска¬
мью. — Вей не вей — как не было у нас ничего, так и не будет!
Мать Винцаса была чем-то недовольна. Раньше она всегда
хвалила колхоз. В колхозе они только и зажили. Их семью все
уважали за трудолюбие.
Ведь нынче по два кило дали?
— Какое там зерно! Отсевки одни! — махнула старуха ру¬
кой. ^-Повилас с Марионой маются. Винцас туда же по своей
воле запрягся, и всё никак не разживемся. Повилас даже яйца
на базар нести запретил. «Работаю, говорит, как вол “поесть
надо сытнее». И то правда: на голодный желудок и работа не
спорится. Откуда деньги-то брать? Вот Ганусаускасы, сосе¬
ди,— при этом она ткнула пальцем в окно, за которым видне¬
лась покосившаяся избенка, — не работают, а живут в достат¬
ке. Курице голову скрутят — на базар, рыбку поймают —на
базар. За полбутылки леснику—дерево в лесу свалят и то де¬
нежки выколачивают.
йонас поглядывал в окно, не возвращаются ли мужчины,
но никто не появлялся.
— И чего это я разворчалась? Снесу вот, размелю, и будет
у нас хлеб пеклеванный, словно солнышко ясное, — совсем
347

неожиданно повеселев, заключила старушка. — А может, сит¬
ничка отведаешь?
— Спасибо. Не хочется.
— Ну, как знаешь. А мне пора, — спохватилась бабушка и
оттащила мешок к стене. — Заболталась тут, а в курятнике,
должно, перья так и летят. Мы поругаемся с завфермой, а пти¬
ца терпи!
«И зачем я сюда пришел? — сердился на себя йонас.—Все
работают, трудятся...»
И впервые он почувствовал, что сбился с прямой дороги, по
которой шел до сих пор, не сворачивая и не оглядываясь по
сторонам.
Глава седьмая
1
Лицо Виктораса горело. Красные пятна долго не сходили.
Кулаки Дегутиса еще, казалось, продолжали молотить его...
Но эти удары ранили не лицо, а что-то беспомощно вздраги¬
вающее у него внутри.
Викторасом овладела ненависть. Нет, он не поддастся, не
уступит. Он отомстит! Берегись, Дегутис! Берегись, детдом!
Детдом и Дегутис были для него теперь неотделимы друг от
друга.
Он горстями загребал снег и жадно глотал его большими
комками. Затем, вожжой пустив сквозь зубы плевок, глубже
нахлобучил шапку и побрел дальше.
Под горой, по обе стороны дороги, виднелись разбросанные
кирпичные домики заводских рабочих. На одном дворе пропел
рябой петух. Открылась дверь стеклянного крылечка, кто-то
высунул голову:
— Ого-го! Ты как сюда попал? С неба, что ли, свалился?
А кто это тебе чайник так раскроил? Не приютчики ли?
На каменных ступеньках стоял долговязый парень с испи¬
тым лицом. Он пригладил свои торчащие рыжие волосы и по¬
махал рукой.
«Сюдикас!..» — вспомнил Викторас.
— Не узнаешь? Черт тебя побери! — дружелюбно улыб¬
нулся тот, показывая желтые зубы. — А здорово тебя распи¬
сали... Видать, и здесь есть удалые молодцы.
Викторас обтер с лица кровь:
— Иди ты к черту!
— Ну, не петушись, — миролюбиво сказал Сюдикас. — Не
плюй в колодец, пригодится воды напиться!
348

Скрипнула калитка, задребезжало оконное стекло крылеч¬
ка. Через полутемный коридор, пропахший кислыми огурца¬
ми, Викторас прошел в довольно светлую и просторную ком¬
нату.
2
Самого раннего детства Викторас не помнит. Не помнит он
ни отца, ни братьев, ни сестер. Точно сквозь туман, изредка
проступит неясная, поблекшая картина: грозно темнеющая ре¬
ка, руки женщины, крепко прижимающие его к груди, медлен¬
но проплывающий мост... Сколько Викторас ни роется в своей
памяти, больше ничего вспомнить не может. Не знает он, как
называлась эта река, где она текла, куда исчезла женщина,
с такой любовью прижимавшая его к груди. Видно, плылиони
не на пароходе, а попросту переправлялись через реку на па¬
роме. Кто эта женщина с ярко-красными бусами? Его мать?..
Кажется, впереди белела еще тоненькая полоска отмели, но
ни берега, ни себя с этой женщиной на берегу он уже не ви¬
дит.
Все другие воспоминания не имели уже ничего общего с
этой рекой, с паромом, с таинственной женщиной. А может
быть, все это ему только пригрезилось?
...Раннее утро. В окно льется розовый свет и ложится ру¬
мянцем на стены, на вещи. А там, за окном, раскидав по небу
голые, длинные-предлинные, как щупальца, ветки, огромное
дерево тает в.алом пламени. Вдруг все пожелтело, и сквозь
верхушку дерева в комнату глянуло солнце. Викторюкаса 1
словно выбросило из теплой постели и потянуло к окну. С это¬
го дня он как бы прозрел :— все помнит. Две тетины комнатки
и дощатый коровник казались ему тогда очень просторными,
обнесенный забором огород—целым миром, а единственное
дерево, которое он видел в то утро, — большим садом. Огород
и «сад» выходили на улицу — в еще более обширный мир, ко¬
торый он вскоре и узнал.
Это была кривая улочка предместья, петлявшая, как русло
высохшей речушки. По обе ее стороны тянулись покосившиеся
деревянные домики, а на самой середине весной и осенью раз¬
ливались огромные лужи; летом лужи высыхали, и по этой
мягонькой высохшей грязи бегали ребятишки, поднимая целые
тучи пыли. Мальчишки хватали выскочившего из ворот Викто¬
рюкаса и, повалив наземь, катили, как бочонок, к заросшему
крапивой забору. Его растерянная улыбка вызывала веселый
1 Викторюкас — уменьшительное, ласкательное от «Викторас».
349

смех, и из-за одной только этой жалкой улыбки — плакать он
никогда не плакал — его еще и еще раз спускали под гору,
как бревно'. Забывая про зуд в руках и ногах, он на следую¬
щий день снова лез к веселой ватаге ребят. И снова его ката¬
ли. С криком выбегала тетя и разгоняла озорников. Но тут же
выскакивали соседки и принимались ругать тетю, а пуще всего
этого ее «подкидыша», «подзаборника», который, мол, выра¬
стет вором и разбойником.
Играя как-то в песке, Викторюкас нашел чайную ложечку.
Обрадовавшись, он принес ее домой показать тете. Тут как
раз к ним зашла соседка. Она вырвала у мальчика из рук
ложку и с руганью убежала. С того дня, что бы ни пропало
у соседей, во всем подозревали Виктораса.
В школу — это было в сорок втором — за Викторасом по¬
следовали те же обидные прозвища. Его толкали, тузили, как
на улице. Никто не хотел сидеть с ним за одной партой. Учил¬
ся он хорошо, учитель говорил, что у него светлая голова, но
дети не переставали преследовать сироту.
Виктораса и его тетю кормили огород и корова Буренка.
С ранней весны и до самых заморозков тетя продавала овощи
и каждое утро разносила по соседям молоко. Частенько и Вик¬
торас таскал то в один, то в другой дом большой эмалирован¬
ный кувшин с молоком. Его пускали только на кухню и нико¬
гда не оставляли одного. Если у хозяйки не бывало при себе
денег, она вызывала из комнат домашних. Виктораса остере¬
гались, как вора. Он это отлично понимал и ненавидел со¬
седей.
Ранней весной, когда по обочинам пробивалась первая
травка, Викторас выводил из хлева корову. Для него не было
большего наслаждения, как лазить по крутым откосам или ле¬
жать на солнце. Здесь никто не обижал, не преследовал его,
здесь он был сам себе хозяин. Какая безмятежная ширь, какое
раздолье! Слоняйся, где хочешь, делай, что душе угодно,—•
редко когда встретишь человека. А если и попадется кто, тот
тоже гоняет хворостинкой корову или козу. Лежа на спине,
Викторас слушал щебет птиц, не отрываясь провожал взгля¬
дом парящего в лазурной выси жаворонка, выжидая, когда
гот камнем ринется вниз. Или, взобравшись на вяз и усевшись
там, как властелин на троне, он перекидывал невидимый мост
через реку, заслоненную от него огородами и садами, и гля¬
дел, глядел вдаль, пока не зарябит в глазах, пока досыта не
наглядится. А краски, краски какие! Сколько всевозмож¬
ных оттенков! Одна и та же река — и серая, и серебристая, и
темно-бурая... Небо синее, облака белые или позолоченные...
А вот прямо на солнце набегает одинокое облачко. Оно еще
350

совсем маленькое и похоже на комочек белой шерсти, но тут
же на глазах оно вырастает и превращается в коня с разве¬
вающейся гривой. Тень облака изодранным полотнищем по¬
крывает кусты, обсыпает золой свежие норки кротов. Но вот
конь уже ускакал, и кругом снова все зазеленело, зажелтело!
С берега Викторас возвращался, точно отведав каких-то
необычайно вкусных лакомств, будто обласканный каким-то
очень добрым человеком. Шагал по дороге домой, а сердце
было до краев полно счастья. Он ко всем приставал со своими
рассказами про облако, обратившееся в коня, и про другие
чудеса. Но слушатели улыбались, называли его дурачком.
Лучше бы уж его вываляли в крапиве! И вот все, что Викторас
видел и слышал, он стал охотнее поверять песку, стенам, бу¬
маге: с увлечением рисовал палочкой, мелом, цветными каран¬
дашами.
Близких сердцу людей у Виктораса было немного. Горячо
и самозабвенно он любил только свою тетю (в действительно¬
сти она ему вовсе и не приходилась родной теткой). Еще со¬
всем маленьким он обещал ей золотые горы. Мелом Викторас
рисовал на полу дом, который он ей построит, когда вырастет.
Вокруг будет цвести сад, журчать ручеек, а в ручейке будут
нырять золотые рыбки. С тетей Викторасу было хорошо, хотя
он и рано понял, что слаба она и не в силах его защитить. Тетя
любовно наставляла его: нужно, мол, быть покорным, всем
уступать, терпеливо сносить обиды и насмешки. Эти жалост¬
ные слова и теплые слезы тети глубоко запали ему в душу. Од¬
нако, орошаемые тетиными слезами, в душе его пробивались
совсем иные ростки. Мальчик решил никому не прощать,
мстить всем своим и тетиным обидчикам.
Когда к Литве подходила Советская Армия, Викторасу шел
уже десятый год. Налетали советские самолеты, по ночам до¬
носился грохот орудий. Вылезая из подвалов, где они прята¬
лись вместе со взрослыми, дети радостно шептались про со¬
ветских солдат. С бьющимся сердцем прислушивался к дыха¬
нию фронта и Викторас. Он еще никогда не видел настоящей
войны и беспокойно дожидался ее. Он не мог усидеть в сосед¬
нем подвале и бежал на главную улицу предместья. Спрятав¬
шись, он поглядывал из-за угла за готовившимися удирать
фашистами. Они тащили орудия, грузили машины. На одном
из перекрестков фашисты заложили мины.
Ранним летним утром Виктораса разбудил 'глухой рокот.
Мальчик вырвался из дрожащих тетиных рук и пулей понесся
к заминированному перекрестку. Не видно было ни немцев, ни
советских солдат. Изредка только далекие сильные взрывы
сотрясали окна опустевших домов. Вдруг до Виктораса доле¬
351

тел грохот и лязг. Прямиком к перекрестку несся огромный
светло-зеленый танк. Викторас выбежал на середину улицы и
стал размахивать руками. Его голос заглушал скрежет гусе¬
ниц. Танк остановился, из башни высунулся высокий военный,
весь в копоти, словно трубочист. Он понял все без слов.
Танк окружила толпа людей, появившихся словно из-под
земли. Они обнимались с танкистами, осыпали их цветами.
Высокий военный схватил Виктораса под мышки, поцеловал
его и поднял на броню танка.
— Смотри, какой он, этот Викторюкас тетушки Лингене!—
с уважением произнес старый рабочий, что жил на их улице.
И этот пропахший дымом поцелуй военного и слова рабо¬
чего словно подбросили Виктораса в поднебесье. Каким не¬
скончаемо длинным был тот день, полный счастья! Викторас
носился по улицам, еще не остывшим после молниеносного
победного боя, заговаривал с солдатами, выпрашивал звез¬
дочки. Он не понимал, не мог еще понять всего великого зна¬
чения событий, но впервые почувствовал себя свободным, сча¬
стливым: никто не унижал, не оскорблял его. Если его и отго¬
няли, то лишь потому, что невдалеке еще рвались снаряды.
Однако этот счастливейший в жизни Виктораса день за¬
кончился большим несчастьем. Повздыхав над сорвиголовой
Викторюкасом, осмелела и сама тетя. Буренка уже несколько
дней стояла в хлеву, жалостно мычала и просилась наружу.
Тетушка прислушалась, огляделась и погнала корову к реке.
Домой она не вернулась: с того берега начали отстреливаться
фашисты, и ее убйло осколком.
В тот же вечер соседи Армонасы прибрали к рукам тетин
скарб, а заодно и Виктораса. Армонене, новая опекунша маль¬
чика, перед войной держала киоск, торговала лимонадом и
конфетами. Армонас работал жестянщиком в какой-то мастер¬
ской. В сорок первом, с приходом оккупантов, Армонасы, как
и другие мелкие собственники, занялись спекуляцией. Армо¬
нас из краденой оцинкованной жести мастерил подойники, би¬
доны, а жена отвозила их в деревню и выменивала на сало,
масло, муку. Однажды Армонаса с листами жести задержал
гестаповец. Армонас перепугался насмерть, решил было, что
его арестуют. А немец только попросил огня и ушел восвояси.
Добравшись до дому, Армонас вырыл в огороде яму и схоро¬
нил в ней свою жесть. С тех пор он притих, присмирел, начал
всего бояться.
Оборотистая и предприимчивая Армонене одна содержала
всю семью. После освобождения города она продолжала про¬
мышлять по-прежнему. Набив мешок всевозможным, неиз¬
вестно какими путями раздобытым товаром, она разъезжала
352

по деревням. И целыми неделями, месяцами о ней не было
слуха. Дети грызлись из-за куска хлеба. Старший, Альбертас,
поколачивал и объедал других. Младшие, Рокас и Данас, по¬
хожие друг на друга, как близнецы, старшего побаивались, но
между собой заводили потасовку. Данас любил пустить слезу.
Все больше норовя укусить исподтишка, он был мастер при¬
творяться. Рокас, твердолобый увалень, ни в чем не уступал
братьям и кусался не хуже Данаса. На Виктораса же напада¬
ли все скопом. Еще раньше, когда он жил у тети, дети Армо-
насов дразнили его и потешались над ним. Теперь они дали
волю языку и кулакам. Кто бы из них чего ни натворил — про¬
лил, разбил, опрокинул, — всю вину обязательно валили на
Виктораса. Мальчишки торжествовали, когда им удавалось
согнать его с плюшевого кресла, спихнуть с теплой печки. А он
терпел, стиснув зубы, и не смел отстаивать свои права, ибо
никаких прав у него и не было. С возвращением хозяйки об¬
становка в доме на короткое время менялась. Вся семья, по¬
забыв грызню, набрасывалась на узелки. Армонене сразу же
затапливала плиту, комнаты наполнялись запахом жареной
свинины. Сбегались соседки. Сам Армонас с горящими от жад¬
ности глазами взвешивал лук, отмеривал стаканами фасоль.
Один только Викторас не участвовал в этом пиршестве. Он не
осмеливался даже близко подойти к столу, уставленному яст¬
вами. Никто и не замечал его. Он был здесь чужим. Мальчики
грызли сухой сыр, обсасывали косточки из студня и швыряли
ими в Виктораса.
Кладовка, однако, быстро пустела. Остатки продуктов Ар¬
монене держала уже под замком. Однажды Альбертас, подо¬
брав ключ, стащил из кладовки яйцо. То ли яйца были все
пересчитаны, то ли мечены, но мать сразу же хватилась про¬
пажи. Попрекала она своих домашних этим яйцом с утра до
вечера и с вечера до утра. Вспоминала, сколько за яйца было
переплачено, сколько по дороге разбилось, сколько зря съеде¬
но. И все не спускала глаз с Виктораса. Но что яйцо! А все про¬
чее добро, ее кровью и потом приобретенное: хлеб, масло, мя¬
со? «А тетина корова, подушки, мебель, — едва владея собой,
чуть не выкрикнул Викторас, — не вы, что ли, все это съели?»
Мальчики отпирались и тоже кивали на него. «Подкидыш, кто
же еще!»—так и говорили их глаза. Виктораса душила ярость,
он не сдержался: «Я! Да, я! Что вы мне сделаете?!»
Армонене обдала его руганью, словно помоями. Она вце¬
пилась в густые волосы Виктораса, повалила его на пол. Сы¬
новья принялись искать старый ремень отца. Викторас даже
не застонал. Не плакал и тогда, когда поднялся с полу. Но он
ухитрился залезть в кладовку и перебил там все яйца. Когда
353

его стегали ремнем вторично — теперь уже сам Армонас,—
он брыкался, кусался, орал, грозясь отплатить за все. И он
платил!
Прошло несколько лет. Викторас очерствел, огрубел. Как
и раньше, он содрогался от каждой издевки, от каждого удара
кулаком, но теперь уже не вздыхал горестно. Его осыпали бра¬
нью--и он платил тем же. Его обманывали — и он обманы¬
вал. Научился вырывать у других изо рта кусок повкуснее.
Украв ломоть сыра, огрызки совал в карман Данасу или Ро-
кас.у, а потом злорадствовал, когда те корчились в цепких ру¬
ках матери.
Но сынки* Армонасов тоже не оставались в долгу, метили
в самое уязвимое место. Они рвали рисунки Виктораса, лома¬
ли, крошили его цветные карандаши. Или же усядутся, бы¬
вало, вокруг него будто с самыми лучшими намерениями,
смотрят, как он рисует, нахвалиться не могут и вдруг выхва¬
тят у него из рук лист бумаги. Визжа от удовольствия, они
обливали его работу чернилами или же выкалывали людям
на рисунках глаза, пририсовывали бороды.
Викторас теперь не доверял никому. С Армонасами он
враждовал, чужих сторонился, дружбы ни с кем не заводил.
Ему казалось, что все норовят его обидеть, унизить.
Чем дальше, тем хуже шли дела Армонасов. Все меньше
выпадало у них сытых дней. Армонас и не думал устраивать¬
ся на работу. Тайком воровал у жены деньги и пропивал их.
Армонене все чаще жаловалась на сердце. И вот однажды ее
хватил удар. Смерть эта потрясла Виктораса, быть может,
еще больше, чем потеря тети. Тетю он любил, и даже иска¬
женное смертью лицо ее не пугало его — она была своей, близ¬
кой. Теперь же, охваченный ужасом, он смотрел на неподвиж¬
ную, застывшую как камень, чужую ему Армонене. В день
похорон Викторас сбежал, словно спасаясь от самой смерти.
До сумерек он проторчал над любимым обрывом. Перед его
широко раскрытыми глазами стояло окаменелое, жуткое ли¬
цо покойницы.
В доме теперь все пошло прахом. Детей уже никто не гнал
в школу, никто не поджидал их по вечерам. Они слонялись
по улицам, иной раз не возвращались домой даже на ночь.
Наперегонки с отцом они таскали материнские вещи и сбыва¬
ли их на базаре. Дом окончательно пришел в запустение.
Виктораса сначала что-то еще удерживало, но потом и он
пустился во все тяжкие. Бродил по рынкам, терся в магази¬
нах. Разбазарив и пропив все вещи, Армонас поступил сто¬
рожем на железнодорожные склады. На квартиру пустил
жильца. Тогда-то у Армонасов и поселился Вилюе Сюдикас.
354

Переступив порог дома, Сюдикас сразу же захватил са¬
мый светлый угол. Поставив чемодан, вынул из него вешалки,
щетку для ботинок. Под семейной фотографией Армонасов
повесил свою фуражку ремесленника. В руке у него блеснуло
круглое дамское зеркальце.
— Ну что ж, будем жить... — сказал он, подмигнув и по-
хозяйски оглядевшись.
И в самом деле, Сюдикас жил, да еще как жил! Каждый
день он ел колбасу, ветчину, толсто намазывал хлеб маслом,
пил сладкий чай. В его кармане шелестели деньги. Он любил
их пересчитывать, послюнив палец. Викторас искоса наблю¬
дал за жильцом. Подпустил он его к себе не сразу. До еды
его не дотрагивался, пока наконец голод не заставил позабыть
гордость. Жуя колбасу, они разговорились. Сюдикаса выбро¬
сили из ремесленного училища, когда в кружке самодеятель¬
ности пропала гармонь. Он этому только рад. Теперь он зажил
по-барски. И Викторас может устроиться, если у него на пле¬
чах голова, а не горшок.
И оказалось, что у Виктораса была на плечах голова... Те¬
перь они вместе с Сюдикасом вертелись около склада, обне¬
сенного высоким забором. В условленное время из-за забора
им перебрасывали небольшие свертки. Работа была неслож¬
ной. Приходилось только всегда быть начеку, не зевая хватать
сверток и тут же передавать его в другие руки.
Вскоре Викторас перезнакомился со всей шайкой подрост¬
ков. Жилось им, как ему казалось, привольно — не стесняли
их ни родители, ни школа. Они курили, сквернословили, но¬
сили при себе ножи. Среди них он был новичком, но его ува¬
жали за руки: несколькими штрихами он мог набросать взлох¬
маченную голову, и ребята сразу же узнавали себя. Они не
сидели на одном месте, кочевали из города в город. Побывали
даже в Калининграде, в Клайпеде. В Гируляй Викторас впер¬
вые увидел море. Дул резкий осенний ветер. Окоченевшие от
холода товарищи залезли в пустой киоск с заколоченными
окнами, а он, стуча зубами, стоял на сыром песке как зача¬
рованный. Никогда еще не видел он такого простора, такой
шири и мощи! Ему хотелось и плакать и смеяться. А волны,
огромные, свинцовые, всё накатывались со страшным гро¬
хотом, все наползала на берег пена их разбивавшихся хреб¬
тов. Ветер швырял в лицо соленые брызги... Из Гируляй Вик¬
торас увез в памяти свинцовые краски и величественный шум
волн.
Зимой шайка распалась. Было холодно и голодно. Викто¬
рас вернулся домой. Вилюе Сюдикас продолжал жить сытно
и весело. Он уже отгородил себе отдельную комнатку; на
355

подоконнике блестело большое, без рамы зеркало. Скитальца
он снова великодушно принял под свое покровительство.
Однажды Виктораса со свертком задержал милиционер.
В милиции его долго допрашивали. Сидя в пустой комнате, он
по памяти набросал карикатуру на следователя. Вошедший
лейтенант внимательно рассмотрел ее, потом, повертев в ру¬
ках рисунок, расхохотался: «Ты, видать, в художественной
школе учился?»
...И так Викторас очутился в Веверселяйском детдоме.
В
Вилюе Сюдикас забарабанил пальцами по столу и свист¬
нул. Из соседней комнаты, шаркая ногами, вышла высокая
пожилая женщина. Круглое, ссохшееся личико как-то не вя¬
залось ни с ростом ее, ни с широкими, мужскими плечами.
— Будет тебе! Беду еще насвистишь. Все не как у людей...
Ее низкий, шипящий голос поразительно напоминал голос
Вилюса, хотя они нисколько не походили друг на друга.
«Мать», — подумал Викторас.
— Воды дай. Охладим мальчонку, — приказал сын. — Ну,
живее...
Сюдикене подошла поближе, внимательно оглядела Вик¬
тораса со всех сторон и равнодушно покачала головой:
— Приютчик, по одежде видать... Подумать только —
головорезов в приютах этих растят.
Вилюе велел Викторасу умыться. Сам он стоял у него за
спиной и услужливо держал в руках полотенце. Оглядев нос
Виктораса, Сюдикас сплюнул:
— Ни одной ссадины, а крови — как из поросенка! Неж¬
ного же ты, видать, склада!
— Убегу куда-нибудь! — глухо сказал Викторас. — Ну их
всех к чертям!
Сюдикас расхохотался:
— Никуда ты не убежишь. Не те нынче времена... Кончи¬
лись пироги да пышки... Думаешь, я бы вернулся в эту дыру?
Он сморщил нос, выпятил губы. Только теперь Викторас
заметил у него на шее зеленый галстук. За истекший без ма¬
лого год Вилюе сильно изменился.
— Все равно убегу! — пробормотал Викторас.
— Испугался? — дружески похлопывая его по плечу, го¬
ворил Вилюе. — И кого? Приютчиков! Не вешай только носа!..
Мы их приберем к рукам! И здесь заживем на славу!

Глава восьмая
1
Люда мыла полы. Раскрасневшись, подоткнув подол юбки,
она терла щеткой пол в комнате, когда в их квартиру вошли
две незнакомые женщины.
— Здравствуйте!—поздоровалась одна из них, в кожанке,
высокая, с продолговатым лицом и крючковатым носом; из-
под зеленой поношенной шляпки выбивались рыжие, чуть ли
не красные волосы.
— Здравствуй, здравствуй, голубка! — присоединилась к
ней вторая, кругленькая, маленькая, втиснутая в меховую те¬
лячью шубку.
Она уже успела оглядеться в кухне, сунуть нос в комнату,
и, улыбнувшись девочке, как старой знакомой, спросила:
— Пони1 Ясайтене, никак, дома нет?
Люда растерялась от неожиданности. Она оправила юбку
и стала вытирать мокрый пол.
— У нас тут такой беспорядок,—извинилась она, отжимая
тряпку в ведро. — Даже сесть негде...
Обе гостьи, точно сговорившись, посмотрели на свои ноги,
все в снегу, и в один голос пропели:
— Не беспокойся, голубка, не беспокойся! Мы и в кухне
посидим.
В присутствии посторонних работа у Люды не спорилась.
Взяв стулья, женщины уселись на самых краешках. Гостьи
поставили возле себя кожаные сумки и переглянулись.
— Ты кто же такая будешь? Прислуга? Я ей давно гово¬
рила, чтобы наняла себе какую-нибудь девчонку.
— Что? — не поняв, переспросила Люда.
— Да вот, говорю, полы моешь, — пояснила толстушка,
улыбаясь и часто моргая глазами. — Ты, никак, у Оны в при¬
слугах?
Тряпка выпала у Люды из рук. С минуту она смотрела на
этих женщин, прямо-таки сгоравших от любопытства, затем
с достоинством вымолвила:
— Я ее дочка!
— Ах да, говорила она, говорила. Помнишь?—нисколько
не смутившись, обратилась та, что в шляпке, к своей под¬
ружке.
Толстушка помнила, как же ей не помнить. Она добавила:
— То-то, говорю, наконец помощницы дождалась. Опять
1 По ня (литовск.) —госпожа.
357

же и за детьми присмотрит... И не чужая к тому же... А то с
чужими знаешь ведь нынче как... Не сговоришься.
Люда повернулась к гостьям спиной.
Поношенная шляпа пригнулась к телячьей шубке. Пожи¬
рая глазами девочку, женщины о чем-то зашушукались.
— Вот оно как!.. — протянула та, что в кожанке.
— То-то и оно! — громко подхватила толстушка.
Теперь уже ясно было, что гостьи вовсе не торопятся уби¬
раться восвояси. Усевшись поудобнее, толстушка расстегнула
пальто. А Люда все ближе к ним плескала воду, скребла пол
ножом. Молча перенесла ведро в кухню и заходила щеткой
возле самых ног женщины в кожанке. Та вскочила, схватилась
за свою сумку.
Теперь только Люда вспомнила, что мать, уходя, оставила
портфель и велела отдать его женщине в коричневой шубке.
Она принесла портфель и, не глядя на женщин, холодно
сказала:
— Мама, должно быть, вернется не скоро...
Тут поднялась и вторая. Ее маленькие масляные глазки
как бы говорили: «И до чего же тяжело уйти, так ничего и не
разведав!» Она пятилась к двери, словно ее тащили под мыш¬
ки, и все кивала головой и улыбалась, будто радуясь новому
знакомству.
«Шляются всякие!..» — с досадой подумала Люда.
Задеть ее было нетрудно. И слов не нужно — достаточно
одной кривой усмешки.
А как эти женщины смотрели на нее! За служанку при¬
няли... Но это не страшно... А кто же она в самом деле? Нигде
не учится, каждый может над ней посмеяться.
Как только ее мать с такими нахалками водится?
И тут же кольнула еще более досадная мысль: а почему
мать никому про нее не рассказывает, не радуется найденной
дочери? Когда Люда узнала, что ее мать жива, она не могла
совладать с радостью — делилась ею со всеми. Все только и
говорили: «У Люды Ясайтите нашлась мать!»
В просохшем уголке тихонько копошился Альбинукас.
Присев на корточки, он чинил поломанный автомобиль. Гостьи
его ничуть не удивили — он даже ни разу не взглянул на них.
— Альбинас, — сказала Люда, наклонившись к нему,—
ты их знаешь?
— Не знаю! Никого я не знаю! Дай мне булки с вареньем,
пока мама не пришла.
Люда вынула из шкафчика булку и, взобравшись на та¬
буретку, достала варенье.
— Ты знаешь этих женщин? — повторила она.
358

— «Женщины, женщины»!.. Какие это женщины? Бабы, а
не женщины! Одна — кожаная, другая — шерстяная... Мама
их так и называет.
— А почему она их так называет? — улыбнувшись, спроси¬
ла Люда.
Альбинукас ничего не ответил. Продолжая разбирать свой
игрушечный автомобиль, он вдруг вспомнил:
— А к нам и дяди приходят. Они водку пьют. И мне то¬
же дают. Вот весело!
— Тебе... водку? И мама позволяет?
— Позволяет. И сама пьет. Только вино...
— Не болтай чепуху! Сейчас же замолчи! — топнула на
него ногой Люда.
Альбинукас, никогда еще не видавший сестру такой рас¬
серженной, выскочил во двор.
Он уже горланит на улице, а у Люды все еще не выходят
из головы слова брата. Кажется, вот уже забылась в работе,
но вдруг вздрогнет, испугается, сама не зная чего.
Она не верила болтовне братишки и никому бы, пожалуй,
не поверила, если бы ей наговорили на мать, но остался на
душе какой-то горький осадок, и слезы сами навертывались
на глаза.
Расстроенная и подавленная, Люда вышла во двор.
2
С синеющей совсем по-летнему высоты сыплются снежные
блестки. Они кувыркаются в воздухе, колышутся и сверкают.
Яркий свет слепит глаза, но самого солнца не видно. Кажет¬
ся, оно раскололось, ударившись о городские башни, и раз¬
лилось ясным желтым озером. В каждую щелочку проникают,
просачиваются его лучи, и то тут, то там по стенам, по снегу
расползаются желтые лоскутья. Город весь рябит, купаясь в
веселом свете, и даже замерзшие мутные лужи посреди двора
тускло поблескивают.
Люда зажмурилась. Словно кто-то нежно, едва ощутимо
коснулся ее щеки кончиками теплых пальцев...
Это солнце!
Наконец-то оно вырвалось на безоблачный простор и те¬
перь низвергалось на землю потоками света.
В такой погожий день, вспомнилось Люде, в детдоме все
проветривается. Выволакивают на снег постели. Под деревья¬
ми, точно разноцветные ульи, пестреют красные, синие по¬
душки без наволочек. Заборы трещат под тяжестью разве¬

шанных одеял. Нещадно выбивают, выколачивают палками
растянувшиеся по снегу полосатые тюфяки. Ребята валяются
на них, словно в мягкой мураве, ходят на головах. Банёните
носится в синих лыжных штанах, в щегольском полушубке
нараспашку и унимает расходившихся мальчуганов. С оже¬
сточением, наотмашь колотит свой тюфяк Алдона, даже снег
взвихрился вокруг. Покончив со своим, она берется за чужой
тюфяк. Альгис расхаживает по ожившему парку с мотком су¬
ровых ниток и огромной иглой. От его заботливого взгляда не
укроется ни одна прореха в тюфяке. А йонас...
Люда стала припоминать, что в этот день в прошлом году
делал йонас. Разве это можно забыть? Разве можно забыть,
как она растянулась на тюфяке, хохоча без удержу, и велела
йонасу везти ее? Как сначала йонасу было невдомек, чего
она от него хочет, а потом, сообразив наконец, он сильно сму¬
тился. Но все же послушался. Он всегда уступал ей! Она не¬
терпеливо настаивала, и он, оглянувшись, не видит ли кто,
неловко запрягся. Схватив сломанный ветром гибкий прутик,
она хлестнула йонаса по спине. Он не рассердился и, словно
только и дожидаясь этого, рванулся, побежал, свернул в сто¬
рону и понесся с откоса прямо к пруду. Ой, как он бежал!
Мотая головой, закусив, как настоящая лошадь, воображае¬
мые удила, он брыкался, раскидывал ногами снег, ржал так,
что весь парк гудел. А она хохотала, погоняла его, похлесты¬
вая прутиком снег, кусты, лед на пруду... В глазах молнией
сверкало солнце. Она не запомнит другой такой веселой про¬
гулки.
Чьи-то торопливые шаги прервали Людины воспоминания.
Она схватила ведро, вытряхнула и повернула назад. Дорогу
ей загородил внезапно выросший перед ней молодой человек—
тот самый, который первым встретил ее в этом доме. Его свет¬
лые вихрастые волосы, как и тогда, стояли торчком, словно
копна ржи, а тонкие губы, казалось, никогда не смыкались, не
прятали белозубую улыбку. Он уставился на Люду круглыми
карими глазами, полный решимости во что бы то ни стало за¬
держать ее.
— Когда же это ты, Люда, с работой управишься? — весе¬
ло спросил он и закашлялся, захлебнувшись холодным воз¬
духом: он выбежал во двор в одной рубашке и вязаной без¬
рукавке. — Знаешь, а ведь я тебя давно уже, как кот мышку,
подстерегаю... И все поймать не могу! Но теперь уж ты не
увернешься!
Он поежился и расставил руки, как бы собираясь заклю¬
чить ее в объятия. Люда посторонилась, хотя он, понятно,
только шутил и не думал даже ее ловить.
360

— Ко мне к первому постучалась, а теперь и знать не хо¬
чешь! — сказал он и снова закашлялся.
Люда вся дрожала. Потрепанный мужской пиджак дохо¬
дил ей до колен. Лоснилась засаленная подкладка длинных
засученных рукавов, ноги посинели—до чего же они казались
тонкими в материнских стоптанных туфлях на высоких каб¬
луках! И только белизна лица, непроницаемые, глубокие, как
колодец, глаза и толстая коса напоминали ту самую девочку,
которую Клямас Андриконис увидел впервые несколько меся¬
цев назад.
— Теперь уж не улизнешь! Пойдем к нам.
— Нет, нет, не могу, — отнекивалась Люда, стараясь не
глядеть ему в глаза. — Римутис проснется, начнет плакать...
— Прихватим с собой и Римутиса! Почему бы ему не от¬
ведать тетиного печенья?
Он схватился за дужку ведра. Люда не отпускала. Так они
вместе и вошли в квартиру.
— О! — удивился сосед. — Как у тебя чисто, опрятно!
Не смеется ли он? Он ведь такой необыкновенный чело¬
век— художник! В мусорной яме Люда не раз находила ском¬
канные листы бумаги. Чего только не было на них нарисова¬
но! Старики, дети, девочки, вазы с цветами... Художник — это
ведь все равно что писатель. В детдом однажды приезжали
писатели. Эльзе принарядила Люду, сама заплела ей косу,
повязала шелковый галстук и повела на беседу с гостями.
Юстас рассердился тогда на Эльзе, но та не обратила внима¬
ния. «Люда из всех воспитанниц самая подходящая, — сказа¬
ла она, — и красивая, и общительная, и, кроме того, отлични¬
ца». Стоило только кому-нибудь приехать, ее сразу же
выставляли вперед. «Какие красивые у вас девочки!» — сказал
тогда один из писателей, а Эльзе, довольная, ответила: «Ка¬
ковы мамаши, таковы и дочки!»
Ах, если б Андриконис знал ее тогда!
Только теперь Люда увидела себя, словно в зеркале.
Неужели это она, всегда такая нарядная, чистенькая, акку¬
ратная, Эльзина любимица? Отвороты пиджака застегнуты у
самого подбородка большой ржавой булавкой, туфли спадают
с ног, стучат, точно клумпы1, ноги забрызганы грязью.
Отвернувшись, Люда с мясом вырвала булавку. И, хотя
все в доме было уже прибрано, она снова принялась за убор¬
ку. Переставляя без толку кастрюли, посуду в шкафчике, она
старалась скрыть замешательство, душевную боль.
А художник тем временем склонился над Римутисом,
1 Деревянные башмаки (литовск.).
361

ползавшим без штанишек по кроватке. Гость причмокивал гу¬
бами, высовывал язык, дергал себя за уши. Римутис с разину¬
тым ртом следил за проворными руками художника, затем
сам высунул кончик языка, пухлыми ручонками похлопал себя
по носу. Долго еще пришлось его ублажать, пока он позволил
взять себя на руки.
— Куда вы его несете? — испугалась Люда, видя, что
художник зашагал с ребенком к дверям.
— Римутис в гости просится.
— Не надо, не надо! — умоляла Люда. — Он вас испач¬
кает... Обождите!
Она подбежала, надела на Римутиса штанишки, заверну¬
ла его в одеяло.
— А у меня есть собака! Большая собака — гав-гав!—до¬
носилось из коридора. — Гав-гав!
3
Прижавшись к дверям, Люда ловила каждый звук в квар¬
тире художника. Пробыв так долго в одиночестве, почти не
видя людей, сейчас она не могла устоять перед соблазном. Ее
так тянуло к Андриконису и его тете! Да и что тут плохого?
Ведь она долго не задержится: возьмет с собой Римутиса и
скоро вернется.
Скинув пиджак, Люда надела блузку, которую мать еще
не успела продать, переплела растрепавшуюся косу. В спешке
она раскраснелась и долго охлаждала щеки, прижавшись к
оконному стеклу.
Соседскую дверь Люда отворила с бьющимся сердцем.
Мать не похвалила бы ее за такое дело. Художника Кляма-
са она обзывала «маляром», а его тетю Валерию — «старой
дурой».
Мать раздражало радио соседей, не выключавшееся по
целым дням, веселое насвистывание Клямаса, но больше все¬
го ее злило, когда тетя Валерия принималась петь. Пела она
тоненьким голоском, протяжно, с придыханиями. Самые весе¬
лые песни у нее получались какими-то грустными, зауныв¬
ными.
...Римутис ползал по широкому дивану, покрытому ков¬
ром, и крошил печенье. Здесь ему очень нравилось. Худож¬
ник усадил Люду в плетеное кресло. Она присела неловко, на
самый краешек, — устроиться поудобнее так и не посмела. Да
и с руками одна беда: то положит их на колени, то спрячет
за спину — просто некуда девать.
362

— Тетенька, напои гостей чаем! Печенья принеси, того
вкусного, если осталось, да варенья не забудь! — крикнул
Клямас.
— А как же без варенья-то? — отозвалась из белой ку¬
хоньки тетя Валерия. — Там, в детдоме, им такие лакомства
небось не часто перепадали.
Слова старушки нисколько не задели Люду: тон у нее был
совсем другой, чем у матери.
Люда продолжала сидеть все в той же неудобной позе и
даже не почувствовала, как у нее затекла нога. Она озира¬
лась по сторонам и не могла налюбоваться на картины, кото¬
рыми были увешаны все стены, на рисунки, статуэтки. По
углам были навалены книги, стояли гипсовые головы. На
низеньком круглом столике Люда увидела фигуру обна¬
женной женщины, сконфузилась и больше в ту сторону не
смотрела.
— Несу! Уже несу! — послышалось из кухни.
Люда вскочила и бросилась к двери. Андриконис схватил
ее и усадил на место.
Тетя Валерия вбежала в комнату с угощением. Она ловко
поставила поднос на стул, сняла с плеча белую скатерть и
накрыла стол. Маленькая, худенькая, с белым, как ее перед¬
ник, личиком, старушка казалась легкой, словно перышко.
Она вытерла руки и, ласково улыбаясь, посадила к себе на
колени Римутиса. В комнате стало уютно. Люда почувствова¬
ла себя смелее, перекинула через плечо косу.
— Зачем же ты прячешь такую красу? — заметила ста¬
рушка и сразу же заговорила о разных вещах.
Она и рассказывала, и расспрашивала, и все не могла по¬
нять, как это в детдоме столько детей .живут без родителей.
У Люды тоже развязался язык. Ведь она уже так давно ни с
кем толком не разговаривала!..
Тетя Валерия и Люда сидели рядышком, тихо беседуя, а
Клямас примостился в уголке на диване. Он делал какие-то
наброски в толстой тетради, поминутно поглядывая на девоч¬
ку и ероша волосы. Даже губы сейчас он сжимал поплотнее,
спрятав белые зубы. Хитро улыбнувшись, старушка чуть-чуть
отодвинулась. Теперь она смотрела на Люду не только с лю¬
бовью, но и с почтением. Ее Клямукас1 не каждую ведь ста¬
нет рисовать.
Все испортил злополучный свист Клямаса. Люда оберну¬
лась, увидела, что ее рисуют, и закрыла лицо руками.
— Меня нельзя рисовать, — сказала она.
1 Клямукас — ласкательное от «Клямас».
363

Андриконис бросил карандаш и, по-видимому еще не
собравшись с мыслями, рассеянно проговорил:
— Не буду рисовать, не бойся... Какой уж из меня худож¬
ник!
— У нас в детдоме тоже был художник, — сказала Лю¬
да,— Викторас Шлеве. Своих рисунков он никому не пока¬
зывал, только, мне изредка... Когда рисует, он хороший та¬
кой, а так вообще злой, грубый... А нарисует, бывало, так,
что...
Она внезапно перевела взгляд на портрет в простой де¬
ревянной рамке — девушка с копной золотистых волос. «Ка¬
кая красивая! Должно быть, его невеста», — подумала Люда
и поспешно добавила:
— Конечно, Викторас не умел так, как вы...
Люда еще раз украдкой взглянула на девушку, которая
улыбалась с портрета, вся залитая солнцем; даже веснушки
на ее лице были видны. Теперь невеста Клямаса не казалась
ей уже такой красивой и мысли Люды снова вернулись к
Викторасу. Она любила ручеек возле детдома, лес, поросшие
малиной откосы, спускающиеся к ручейку, и не могла их пред¬
ставить без Виктораса. Как он там теперь живет? Может, пе¬
рестал уже воевать с йонасом? Вот ему бы побывать у Андри-
кониса! Столько здесь рисунков, картин!..
В это время широко распахнулась дверь, и в комнату вва¬
лилась Миле. В лыжном костюме, на голове — шапка-ушанка.
— Здорово, таблица Менделеева! — крикнул Андриконис
и слегка хлопнул Миле по плечу.
Та нисколько не смутилась и, изловчившись, угостила его
тумаком в бок. Художник схватился за сердце и рухнул на
диван, как срубленное дерево.
— Я погибаю, но творения мои останутся в веках! — изрек
он замогильным голосом.
Миле поудобнее откинулась в плетеном кресле, вытянула
ноги и насмешливо процедила:
— Умирает выдающаяся личность! Исторический мо¬
мент — обратите внимание!
Люда поглядывала то на художника, то на Миле, не сооб¬
ражая, что тут происходит. Ее озабоченный вид заставил их
расхохотаться.
— Познакомься, Люда, с этой взрывчаткой, — сказал Кля¬
мас, усаживаясь и все еще держась за бок. — Восходящая
звезда на химическом небосклоне!
Миле лениво приподнялась и протянула Люде руку, по¬
крытую какими-то желтыми и синими пятнами.
— Я вижу, ты здесь сидишь, как в заколдованном замке...
364

Не его ли мазня тебя так заворожила? — И она кивнула на
картины. — Может, он и тебя уже пытался увековечить? А ты
не давайся: он не умеет рисовать. Я окончательно в нем
разочаровалась.
Миле говорила спокойно, растягивая слова, — как видно,
ее нисколько не взволновало новое знакомство.
А у Люды дрожала рука, когда она протягивала ее Миле.
— Мне давно уже хотелось с тобой познакомиться, — при¬
зналась она тихо.
— Так чего ж не познакомилась? — грубовато сказала та.
Андриконис подошел сзади и сорвал у Миле с головы
шапку:
— Гляжу, откуда это у нее такая прыть? А оказывается,
у химички голова запарилась! Как называется такая реакция?
— Уф! И правда легче стало, — вздохнула Миле, проводя
рукой по вспотевшему лбу. — Ты на меня, Люда, не сердись.
Я не такая знаменитость, как этот маляр, но зато товарищ на¬
дежный. Нам не трудно будет сдружиться: почти что в одной
квартире живем...
Она бросила Люде теплый, по-девичьи нежный взгляд, ко¬
торый так не вязался со всем ее независимым, мальчишеским
видом и грубоватой речью.
У Люды от этого взгляда растаяло всякое недоверие. Го¬
рящими черными глазами она жадно смотрела Миле в лицо,
ласкала взглядом ее серые глаза, вздернутый нос, светлые
приглаженные волосы.
— Смотри не проглоти меня! Науке ущерб... — усмехну¬
лась Миле, но усмешка была ласковая, дружелюбная.
— Я хочу спросить тебя, — не удержалась Люда,=— ты в
седьмом классе учишься?
— В седьмом.
— Как хорошо! А в вашем классе есть комсомольская
группа?
— Есть, как же не быть. Я сама комсомолка. Хотя у нас
еще много и несовершеннолетних.
— А учителя хорошие? Письменных много бывает? Худо¬
жественный кружок есть?.. — засыпала Люда новую подругу
вопросами.
Миле едва успевала отвечать.
— Ты уж извини, — прервала она Люду. — Слышишь?
Гвардия меня разыскивает... До завтра. Ладно?
Стриженые головы «гвардейцев» уже просовывались в
дверь. Несколько рожиц расплывались, приплюснутые к
стеклу.

4
В тот же день вечером мать сказала, что уезжает в коман¬
дировку. Люда не расстроилась, не огорчилась, даже не спро¬
сила, куда мать едет и надолго ли. Ее мыслями и мечтами це¬
ликом завладела новая подруга.
В мечтах о матери Люда тосковала не только по материн¬
ской ласке и заботе. Мать всегда была с нею во всех ее дет¬
ских помыслах, была ее верной подругой. Потому-то Люда
раньше пренебрегала дружбой с другими девочками.
А Людцну мать пугала эта, как ей казалось, чрезмерная
привязанность дочери. Сама того не замечая, Люда начала
многое скрывать от матери. Все, что было хорошего, светлого
в ее сердце, она таила под спудом, прятала и берегла, как
пчела ячейку сот. Поэтому она ни словом не обмолвилась ей
про художника и про Миле.
«У меня есть подруга! Она так много знает, такая само¬
стоятельная... Художник, и тот с ней дружит... Интересно, есть
ли у нее еще подруги? Когда мама уедет, мы сможем чаще
встречаться, разговаривать. Миле сказала: «До завтра».
О, скорее бы наступило это завтра!»
Она и сама не могла понять, откуда вдруг взялось это
нежное чувство к почти совсем незнакомой девочке. Люда
ничего от нее не требовала, ничего не ждала, она только ра¬
довалась тому, что нашла ее, что сможет с ней видеться, го¬
ворить.
Люде трудно было дождаться обещанного «завтра». Нако¬
нец, после долгой-долгой ночи занялся день. Мать уехала ра¬
но, не разбудив дочери. Люда вскочила с кровати бодрая,
веселая. Она даже запела после стольких дней молчания.
Приникнув к окну, она долгим теплым взглядом проводи¬
ла Миле в школу. И вместе с «гвардией» Амбрявичюсов с не¬
терпением дожидалась ее возвращения.
Встретились девочки вечером, опять у Клямаса Андрико-
ниса. Они еще больше понравились друг другу, хоть Люде и
казались странными мальчишеские повадки Миле, а Миле—■
Людины «телячьи нежности».
— Ну, хватит тебе бездельничать! — сказала Миле, толк¬
нув Люду, как вчера художника. — Собирайся в школу! Сего¬
дня я соизволила говорить о тебе с завучем.
У Люды загорелись глаза и так зарделись щеки, что Ми¬
ле, вообще-то не слишком ценившая красоту, невольно залю¬
бовалась ею.
— Тебе, Людка, повезло: будешь сидеть за одной партой
с ее сиятельством чемпионом по алгебре и химии!
366

Она отставила левую ногу и приложила руку к ушанке —
с ней она и сегодня не расставалась.
— Ее сиятельство — это я! Ха-ха-ха!..
— Как! Я... в школу? Ты... я... — никак не могла сообра¬
зить Люда.
— Ну конечно же, ты! Я ведь уже учусь.
—- Но... как же так? Дети... одни... — бормотала Люда,
расстроенная, потому что сейчас придется признаться, что
мать не пустит ее.
На минутку Миле словно вылезла из своего твердого чере¬
пашьего панциря. Из-под шапки глянули добрые, как у ее
матери, глаза. Растолковывать много ей и не надо было: она
все знала, все понимала.
Наутро «гвардия» Амбрявичюсов в полном составе с кри¬
ком прибежала будить Люду. Укачивая Римутиса, она только
безнадежно махнула рукой.
Миле ворвалась в комнату, достала мыло, полотенце и
низким отцовским баском распорядилась:
— Через пять минут чтоб ты мне блестела, как этот ваш
чайник!
— Альбинукас еще куда ни шло... Но Римутис! — вздох¬
нула Люда.
Однако, оказывается, еще не все семейство Амбрявичюсов
собралось провожать Люду. Нагрянула еще Ирена с такой
поспешностью, словно бежала встречать почтальона. Не про¬
ронив ни слова, она схватила Римутиса и в сопровождении
всей «гвардии» унеслась.
Наверху кричали, смеялись, радовались маленькому гостю.
— Поторапливайся! Первый урок — химия! — подгоняла
Миле. — А химичка, знаешь, строгая!
...Люда снова шагала в школу.
Занималось зимнее утро. Земля, словно согретая изнутри,
оттаивала и без солнца. Зазвенела капель. Под ногами хлюпа¬
ла снежная жижа, а на реке совсем не по времени тронулся лед.
Сейчас Люда не летела уже на крыльях, как когда-то в
Веверселяй. Толстую, сверкающую на солнце косу, оттяги¬
вающую голову назад, она упрятала под пальто, хотя, по ста¬
рой привычке, и вплела в нее ленту... Не раз она удивлялась:
«Как давно уже я у матери!» Каждый зря прожитый день ка¬
зался теперь девочке годом.
Всю дорогу она не могла отделаться от странного ощуще¬
ния, что рукава ее пальто коротки; без конца натягивала их,
хотя рукава, как и в прошлом году, доставали до кисти. Из-
под пальто выбилась каемка некрасивого цветастого платья,
однако Люде теперь было не до этого.
367

По тротуару вприпрыжку бежали ученики. Чирикая, как
ожившие весной воробьи, они толкались, шалили, делились
вчерашними приключениями. Они напомнили Люде ее безза¬
ботные дни в Веверселяй. Тогда она с легким сердцем ходила
в школу, по привычке и без труда выполняя обязанности,
установленные кем-то испокон веков. И училась хорошо. Не
потому, конечно, что понимала, зачем это нужно, — она гор¬
дилась своими способностями, своим крылатым воображени¬
ем, ей хотелось всюду быть первой, радовать и удивлять стар¬
ших. Вспоминая все это, Люда горько усмехнулась: сейчас
без школы она уже не могла бы жить.
Девочку несло в густом потоке людей, но она не терялась
в нем — твердо знала, куда и зачем идет. Ее путь больше не
расходился с путями всех этих людей, спешащих на работу.
Сердце ее было переполнено опьяняющим ощущением свобо¬
ды. После стольких дней, проведенных в затворничестве, без
людей, она шла теперь с высоко поднятой головой, не боясь
презрительных взглядов. Полной грудью Люда вдыхала го¬
родской воздух, словно -почуяв в нем запах веверселяйских
полей и лугов... «А мать, что скажет мать?..»
Но Люда уже не боялась. Она сдвинула черные как уголь
брови, и они грозно сошлись над ее устремленными вперед,
как-то сразу повзрослевшими глазами.
Люда шла в школу, как на бой.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
1
Весеннее небо хмурится. То дождь польет, то вдруг снег
зарядит. На дворе слякоть, грязь. Парк весь почернел, набух.
Покачиваются перекинутые через лужи доски; пробежишь по
ним — брызги во все стороны так» и разлетятся. Кое-где на де¬
ревьях уже белеют новые скворечни. Пока что в них хо¬
зяйничают воробьи. Колхозные ребятишки уверяют, что виде¬
ли чибисов. Мол, давно уже прилетели, облюбовали местечки
для гнезд, только не кричат еще «жи-вы», «жи-вы».
Взъерошенные, словно едва оперившиеся петушки, ребя¬
тишки выбегают на реку, оглашая криком берега. Неман еще
тих, только дорожки, ремнями перетянувшие его ледяную
спину, потрескались, расплылись. Однажды, когда дети воз¬
вращались из школы, провалился воз с сеном. Сбежались
люди с баграми и едва вытащили на лед дрожащую кобылу
с обезумевшими от страха глазами. Было ясно: река не сего¬
дня-завтра тронется.
В детдомовский двор один за другим тянутся возы с хво¬
ростом. Казалось, огромные, свисающие с телег веники раз¬
метают мутные лужи. Но только проедет воз, как снова набе-
]3 Библиотека пионера, том VI
369

гает в рытвину вода и снова шлепает по луже копыто, вязнет
в грязи колесо. Фыркают лошади, кричат возчики, с треском
валится сбрасываемый в кучу хворост. На каждый новый
ворох тут же налетают дети. Забравшись наверх, они галдят,
качаются на упругих ветвях. Быстро растаскивают сучья по
всему двору, заносят их в комнаты, хлева, даже в крольчат¬
ник. Повсюду стоит треск, грохот.
Но вот появляется Эльзе Банёните. Она машет рукой, и
дети, вмиг присмирев, оставляют хворост в покое.
Двор притих. Подбирая по дороге разбросанные сучья,
прошел йонас Дегутис. Поглядел на ясное небо и, обойдя ку¬
чи хвороста, направился в кухню за топором. Он внимательно
осмотрел острие — не притупилось ли, нет ли зазубрин. По¬
том долго катал колоду туда-сюда, да все было не с руки.
Пристроившись наконец, вытащил толстый сук и занес топор.
Солнце блеснуло и отпрянуло от заточенного лезвия. Удары —
один, другой, третий... Остро запахло корой, и запах ольхи
сразу же перемешался с запахом березы, ели.
В защищенном от ветра закоулке пригревало солнце. То¬
пор подпрыгивал, словно живой. Сучья потолще йонас бро¬
сал в кучу, более тонкие складывал вязанками. На лбу про¬
ступила первая капелька пота. Йонас выпрямился, вытер ли¬
цо рукавом и сам себе улыбнулся. Работать бы вот так да
работать, больше ему ничего и не хотелось!
Уже которую неделю йонас больше не председатель дет¬
совета. На комсомольском собрании ему вынесли строгий вы¬
говор. Он и сам ждал этого наказания. Думал, станет легче,
однако сознание вины по-прежнему угнетало его. Шлеве он
ненавидел нисколько не меньше, но только не хотелось вспо¬
минать его такого — всего в крови.
До сих пор жизнь йонаса шла ровно, как борозда у доб¬
рого пахаря. Но вот неожиданно борозда пошла вкось. Вос¬
питательницы и товарищи не попрекали его, они вели себя
так, словно ничего и не произошло. Однако драка эта как бы
провела в его жизни черту, отделившую Йонаса от друзей.
Мысли о будущем, прежде такие отчетливые и ясные, теперь
тонули в тумане, йонас тянулся к делу, как голодный к хле¬
бу, иначе ему было невмоготу. Вместе с рабочими подсобного
хозяйства он вырубал на реке лед, свозил его в погреба, по¬
том сколачивал новые ясли для лошадей, обтесывал колья для
забора, йонаса влекло к ребятам, к общественным делам, ко¬
торых немало в огромной детдомовской семье, но он чувство¬
вал себя отрезанным ломтем и никак уже не мог приноро¬
виться к товарищам. Утешал и успокаивал его только звон
пилы, стук топора.
370

йонас довольным взглядом окинул гору хвороста. Работы
здесь по горло, целый месяц руби — не перерубишь.
К нему прямиком из бани ковылял Альгис. Одет он был
еще по-зимнему — в меховой шапке и варежках.
— Все трудишься? Ну и красота же эти твои вязанки! —
сказал Альгис. — А я вот — ни два ни полтора... Хлопот — как»
мошкары, не оберешься!..
Альгис теперь был председателем детсовета, и дела у него
шли неважно, йонас видел это. Нужно или не нужно, Альгис
с каждым пустяком бегал к директору, к заместителю, хоть
и робел перед ними. Ребята любили его за доброту, за мяг¬
кость, но не слушались. Пронюхали, что Альгис учится шить,
и давай над ним подтрунивать, обзывать его «портняжкой», а
он и не отпирался, показывал всем исколотые иглой пальцы.
Йонас молчал.
Как бы извиняясь, Альгис добавил:
— Какой уж из меня председатель! У тебя так ладно все
получалось... Навязала мне Банёните, и никаких...
— Ты дела принимай поскорее, — нахмурившись, сказал
йонас. — Целый месяц уже прошел.
— Пускай пока у тебя побудут. Не знаю прямо, с чего и
начинать.
— Не знаешь вот, а суешься тоже! — вырвалось у йона¬
са. — Кто на собрании больше всех меня критиковал?
Он всадил топор в колоду, одернул на себе свитер. Альгис
жалостно заморгал глазами...
2
Летом и осенью Йонас с пустыми руками в лес не ходит и
оттуда тоже с пустыми руками не возвращается. То у него
мешок закинут за спину, то топор торчит за поясом, то кор¬
зинка на руке болтается. В большом детдомовском хозяйстве
все сгодится: и ягоды, и грибы, и веники. Особенно веников
этих никак не напасешься.
йонас всегда первым открывал ягодные места, не трону¬
тый еще орешник; он охотно водил туда за собой ватагу ре¬
бят. Как славно бывало возвращаться из лесу увешанным
вениками или с полным ведром ягод в затекшей руке! Заодно
и кукушку можно было послушать и на дятла поглядеть.
Сейчас йонас брел по лесу без всякой цели.
Дождь размыл снег и оставил за собой теплый туман.
Капельки россыпью поблескивали на каждой ветке.
Сквозь сосны и ели розоватым облачком просвечивали
371

березы. Лоскутьями расползался под ногами ноздреватый
снег, хлюпала вода.
На верхушках сосен каркали вороны. Точно так же они
каркали весной в деревне Айтвару, на тополях перед избой
Дегутисов. Сразу же Йонасу вспомнились родные места.
Изредка он получал от дяди Каспараса письма. На отчетном
собрании дядю выбрали председателем. Он уже и в Вильнюсе
побывал, на курсах учился. Бабушка Казе выращивает телят.
В последнем письме и ему про дом напомнили. Неподалеку
десятилетку открыли, мог бы он и там заканчивать учебу.
А потом поскррее в счетоводы или в заведующие избой-чи¬
тальней выходил бы. Нынче колхозу нужны люди с образова¬
нием.
И правда, хорошо было бы вернуться в свою родную де¬
ревню. Они с Генюкасом поселились бы в отцовской избе. Те¬
перь там бабушка обосновалась. Во дворе, у самых ворот,
врос в землю огромный валун. Отец любил, бывало, на нем
посидеть, покурить. Кто знает, на месте ли еще этот камень?
А какие обещания он за все эти годы мысленно давал от¬
цу? Что он сказал тогда дяде Каспарасу, на берегу Немана?
Нет! Когда-нибудь он вернется в Айтвару, обязательно вер¬
нется, но только не теперь — не с выговором, не учеником и
не на хлеба к родным... И от мысли, что теперь он ни за что,
даже на один денек, не может показаться в Айтвару, йонасу
становилось тяжело, хоть плачь.
С веток падали капли, а густой туман, окутавший стволы
деревьев, казалось, впитывал в себя все краски и звуки леса.
Глухо отзывался случайно задетый ботинком пень или корень.
Если хорошенько вслушаться, то вокруг все шуршало, шеле¬
стело, дышало. В корневищах, в комлях деревьев бродила
жизнь, она рвалась наружу. Сердце йонаса будоражили неяс¬
ные ощущения, непонятная тоска, ожидание чего-то. Тропин¬
ка уходила в самую чащу небольшого ельника. Разлапистые,
чернявые елочки точно воткнуты в вату: снег здесь, совсем
как зимой, лежит еще толстым, рыхлым слоем. Неожиданно
из ельника донесся голос Эльзе Банёните.
«И чего это она забралась сюда? Неужто за хвоей пришла
с ребятишками?»
Нет, замдиректора одна, без ребят. Их всегда слышно
издали.
Однако Эльзе была не совсем одна. Вскоре послышался
голос Юстаса.
йонас хотел незаметно исчезнуть. Лучше не попадаться им
на глаза, а то начнутся расспросы: что он тут делает, почему
уроков не готовит. Он осторожно шагнул назад — под ногой
372

что-то хрустнуло. Йонас прижался к елке и ждал, пока Эльзе
с Юстасом уйдут.
Эльзе говорила звонко и весело, как обычно, а Юстас —
каким-то приглушенным, сдавленным голосом, даже и не
узнаешь.
— Точно в воду канули... Придется, как малышам, при¬
вязывать...
— Да ну их в болото, эти варежки! Пускай у меня из
зарплаты вычтут...
— Если будешь так разбрасываться, скоро и вовсе без
зарплаты останешься! — усмехнулась Эльзе. — А ребят в лес
водила я — у меня и вычтут...
йонас вышел из-за дерева. «Ищут варежки Тарашки... Вот
растяпа, сам найти не может!» Он глянул в ту сторону, отку¬
да только что доносились голоса. Эльзе и Юстас стояли на
небольшой полянке, очень близко друг от друга. Оба в паль¬
то нараспашку, без шапок. Юстас держал Эльзе за руки.
— Ох, и холодные же у тебя руки! — произнес он все тем
же незнакомым голосом.
Йонас не мог понять, почему это вдруг он, застеснявшись,
отвернулся. Каждое их слово отдавалось в ушах, как треск
сухой ветки, йонасу хотелось ничего не видеть, не слышать.
Он боялся: вдруг его заметят!.. Врос в землю, как пень, не в
силах двинуться с места.
— Нет, мне совсем не холодно, — выговорила Эльзе как-
то по-ребячески робко.
Юстас потянул к себе Эльзины руки, прижался к ним ще¬
кой.
Что делать? Бежать — услышат. А ведь это нечестно —
стоять вот так и подсматривать...
— А по мне, теперь самое лучшее время, — опять звонко
заговорила Эльзе. — Я так люблю запах прелого листа! А ты,
Юстас? Так и хочется побегать по чуть только просохшим тро¬
пинкам!.. Просто сказать не могу, что со мной делается!
— И я... Не знаю, что со мной делается.
— А что? — встрепенулась Эльзе.
— Вот поймаю тебя, посажу вон на то лохматое облачко,
и любуйся оттуда миром!
Эльзе рассмеялась:
— Ну-ну, посмей только!
йонас невольно тоже поднял глаза и увидел высоко в небе
алевшее облачко. Больше он ни разу не глянул на Эльзе и
Юстаса. Но ведь уши-то не заткнешь — слышно каждое сло¬
во, каждый шорох. А в словах их таилось нечто очень важ¬
ное и значительное, йонас не представлял себе, как говорят
373

между собой влюбленные, но сейчас он ясно осознал: Юстас
и Эльзе любят друг друга... В честной душе йонаса стыдли¬
вость боролась с острым, до сих пор еще не изведанным любо¬
пытством.
Молодые воспитатели теребили свисавшие ветки, броса¬
лись шишками, переговаривались так* громко, что лес звенел.
Их возгласы, смех, как эхо, отзывались в груди йонаса.
Юстас сказал, что в красивых синих глазах Эльзе он ви¬
дит свое отражение.
Эльзе тихо засмеялась. И она видит себя в его совсем не
красивых рыжих глазищах.
Юстас потянулся и сорвал ветку орешника, усыпанную се¬
режками.
йонас не верил своим ушам. Неужели это та самая замди¬
ректора, тот самый пионервожатый? Какие-то они странные.
Ну, совсем как дети!.. Нет, пожалуй, какие-то новые, необыч¬
ные...
— А что, как нас заметят, Юстас? — вдруг тревожно спро¬
сила Эльзе. Она пригладила волосы и пугливо огляделась.
йонас таю и замер.
— Глупенькая! Пускай видят, пускай все знают, как мы
счастливы! — на весь лес закричал Юстас.
Взявшись за руки, Юстас и Эльзе ушли. Они шагали не
прячась, громко разговаривая, смеясь, словно возвещая всему
миру: смотрите, слушайте — мы любим друг друга! У йонаса
отлегло от сердца. Обычно не слишком проворный, он со всех
ног пустился бежать. Остановившись на прогалине, перевел
дыхание. Часто стучало сердце, кружилась голова. Широко
раскрытыми глазами он смотрел вокруг. Парк замер в ро¬
зоватой вечерней дымке, поблескивала красная крыша дет¬
дома. Весь мир — и тот, что был перед глазами, и тот, что
лишь смутно рисовался йонасу, — внезапно засиял ярким,
манящим светом.
В
Ни с того ни с сего йонас начал стесняться девочек. Осо¬
бенно же неловко он чувствовал себя в присутствии Эльзе
Банёните. При встрече с ней краснел; разговаривая, не под¬
нимал глаз.
В вестибюле у входа в зал йонас однажды бросил взгляд
в большое зеркало, но на расстоянии лица своего не разгля¬
дел. Тогда, косясь на дверь, он подошел поближе. Сколько
раз он проходил здесь и ни разу не удосужился взглянуть на
себя. Да и нужды-то не было: если у тебя чернильное пятно
374

или сажа на лице, ребята тут же пальцем укажут, а волосы
йонас чаще всего приглаживал пятерней.
Рассмотрев себя в зеркале, йонас немного смутился: уж
больно неказистым показался он себе. Лбище огромный, в ка¬
ких-то буграх, русые волосы совсем как конская грива, на
макушке торчит хохолок, подбородок квадратный да еще с
ямочкой, и правда будто желобок, чтобы жир стекал, как по¬
смеивалась, бывало, бабушка Казе.
И всё тот вечер в лесу!
Что бы йонас ни делал, куда бы ни шел, он все думал о
Люде. Но совсем не так, как раньше, когда они надевали по-
переменке одну пару варежек. Теперь он и не посмел бы взять
ее руку. Может, даже и взглянуть на нее не решился бы, как
не решается теперь поднять глаза на Эльзе Банёните. И пись¬
ма не написал бы, как тогда, перед Людиным отъездом.
Девочку с черными как уголь глазами и толстой, непо¬
слушной косой йонас каждый раз представлял себе по-иному.
Вот она держит книгу в белых руках и читает. Читает и улы¬
бается. Вот, нахмурив густые брови, долго смотрит в одну
точку. Можешь заговаривать с ней сколько хочешь, из нее и
слова не вытянешь. Вот она нарвала букет цветов и смеется,
смеется...
В детдоме, в школе, в колхозе не было ни одной девочки,
которая походила бы на нее.
Вскоре после того как Люда уехала, йонас разговорился
с Дзикасом. Дзикас метил в профессора, но йонас тоже со¬
бирался всех удивить. Теперь самое время начинать. Он пой¬
дет в МТС, поступит на работу. Свою первую зарплату он
пошлет Люде. Ведь неизвестно, как она там в городе устрои¬
лась.
Да где уж там! Разве Люда примет от него подарок?
Здесь, в детдоме, она конфету или пирожное и то ни за что
не хотела у него брать.
От одних этих мыслей йонасу становилось так грустно,
словно в руках у него уже был возвращенный перевод.
В МТС, однако, он собрался не мешкая. Сам не знал, от¬
куда столько прыти взялось. Правда, он пообещал раскутать
на лето яблони в саду, да так и не успел и поручил это дело
Тарашке. Подладившись к тетушке Палёне, раздобыл горя¬
чих углей, выгладил себе брюки. Долго начищал ботинки, по¬
плевывая на засохшую ваксу. Застегнулся на все пуговицы,
затянул ремень, выбил о забор зимнюю шапку.
По большаку то в одну, то в другую сторону хлюпали по
слякоти телеги, разбрызгивая грязь. Канавы были переполне¬
ны водой. Ботинки в один миг запачкались, брюки снизу
375

намокли. Выбрав местечко посуше, йонас хотел было почи¬
ститься, но тут его нагнал знакомый колхозник на телеге.
— Ты куда это, йонас? — заговорил он.
— В эмтээс, — гордо ответил Дегутис, перебираясь через
дорогу к телеге.
— Подвез бы тебя, да сейчас не по пути. Ты от экскурсии
отстал, что ли?
— Какая там экскурсия!.. На работу иду.
— Как —на работу? — удивился колхозник. — В детдоме
больше не держат?
— Держат, как же не держат, — чуть смутившись, ответил
йонас и добавил: — Не век же в детдоме торчать. Надо ко¬
гда-нибудь и за дело приниматься...
В детдоме о его намерении не знал никто — ни Левянис, ни
товарищи, йонас невольно обернулся, ища глазами детдом,
но Веверселяй уже скрылся из виду. Только едва-едва белели
вдалеке знакомые березы. Сердце сжалось, словно он на¬
всегда прощался с детдомом.
— Весной работы хватает, — сказал колхозник. — Примут
тебя...
— Должны принять!
Колхозник дернул вожжи. Попрощавшись, йонас свернул
на боковую дорожку и прибавил шагу. Теперь он уже оконча¬
тельно уверовал в то, что его обязательно примут.
День был ветреный, солнечный. Земля намокла, почерне¬
ла, стояла самая оттепель. На окраине эмтээсовской усадьбы,
прямо над цистернами, парил жаворонок. Несло бензином,
оттаявшей землей, навозом. Из одной цистерны просачива¬
лась жидкость; земля вокруг поблескивала жирными
подтеками.
От мастерских, ссутулившись, брел какой-то лысый чело¬
век. На нем был ватник, большущие сапоги с задранными
кверху носками.
— Добрый день! — первым поздоровался йонас. — Дирек¬
тор у себя?
— А что ты ему скажешь, кавалер? — отозвался человек,
насмешливо прищурившись.
— Дело у меня к нему, — уклончиво ответил Йонас, не ре¬
шаясь довериться, и ткнул в стенку цистерны. — Бак, видать,
дырявый. Течь дал...
Человек, близоруко щурясь, глянул на Йонаса и, ничего не
сказав, присел на корточки возле цистерны. Он долго ощупы¬
вал днище и, нагнувшись почти вплотную, словно обнюхивая
бак, искал пробоину. Потом поднялся, соскоблил щепкой со
штанов грязь и протянул:
376

1— И правда, смотри, течь...
Ионас осмелел:
— А вам, скажите, трактористы случайно не требуются?
Человек порылся в карманах, вытащил большой пестрый
носовой платок и вытер покрасневшие глаза.
— Ростом-то ты удался, но для нас, пожалуй, силенок еще
маловато...
— Мне уже шестнадцатый, — хмурясь, произнес Ионас. —
У вас и не такие работают... знаю.
— Есть тут у нас один такой малолеток, — усмехнулся
человек. — Из Веверселяй... Может, знаешь? Заходи-ка вон
туда, в кузницу, где-нибудь между гайками его и найдешь.
— Я как раз к нему и иду! — обрадовался Ионас, не уло¬
вив язвительной насмешки этого маленького, колючего, как
ерш, человека.
Одна сторона эмтээсовской усадьбы примыкала ю пригор-
ку, другая спускалась в трясину, поросшую кустарником и
деревьями. Во дворе была непролазная грязь. Настоящее ме¬
сиво.
«Тракторы испытывали», — сообразил Ионас. Словно в
подтверждение его догадки, меж деревьев загромыхал трак¬
тор. Он полз медленно, таща на буксире второй, поменьше.
В кузнице кипела работа. Измазанного, в саже, потного
паренька Ионас еле узнал.
— Урбонис, на минутку! — окликнул он его с порога.
Винцас оглянулся на дверь, увидел йонаса, но вышел не
сразу. Сдвинув на затылок шапку с козырьком, он вытер руки
о старые братнины штаны и протянул Йонасу три пальца.
— Ух, жарища! — вздохнул он. — Ремонт затянули. Во¬
зимся с этими тракторами, конца-краю не видать. Только по¬
чиним, и опять — трах!
— Эти вот?—показал йонас на машины, связанные тросом.
Не глянув даже в ту сторону, Винцас кивнул:
— Кадров не хватает. Квалификация слабая. Да и запча¬
стей не досылают, бюрократы!..
— Какие бюрократы?
— Да министерские... Может, уже курить пробуешь?
Достав из кармана штанов портсигар, Винцас нажал кноп¬
ку сбитым в кровь, посиневшим пальцем. Крышка отскочила.
йонас отрицательно мотнул головой. Винцас снисходитель¬
но улыбнулся и закурил.
Смотри, как тут Винцас наловчился! Этакими словами
сыплет, во. всем разбирается. Наверняка не из последних
здесь...
— Бригады вот уже несколько дней, как в колхозы выеха¬
377

ли, — важно продолжал Винцас. — На взгорках, где посуше,
пахать начнут. Я бы тоже с Бирутисом в «Красный Октябрь»
укатил. Там наших во как балуют!.. Кормят соответственно.
Да вот ремонтникам на подмогу поставили. Ну, только кон¬
чим, сразу же махну к Бирутису.
йонасу и работа ремонтников была по душе. Он открыл
было рот, но Винцас, окинув его подозрительным взглядом,
не дал говорить:
— Мы с Бирутисом, знаешь, дружим на славу. Давеча
пиво вместе тянули!
— С самим Бирутисом?
— А что? Я и с директором могу!
— С директором? — недоверчиво переспросил йонас.
— Да, только мне самому неохота... Нелюдимый он какой-
то, компании не признает. — Вдруг Винцас насторожился.—^
А ты, йонас, чего ради сюда притопал? Левянис послал за
чем-нибудь?
— Ия хочу здесь работать, — признался йонас, рассчи¬
тывая на поддержку друга. — Не маленький ведь, хватит уже
даром хлеб есть.
Винцас продолжал пытливо смотреть на него, видимо, до¬
жидаясь более подробных объяснений, йонас покраснел. Ему
казалось, все знают, что он старается не ради одного себя.
— А как же школа? — строго спросил Винцас.
— Не пойду больше...
— Ну, это ты брось! — оборвал его Урбонис. — С образо¬
ванием здесь, брат, строго. Заедят на собраниях.
— А ты? — рассердился Йонас. — Чем ты лучше меня?
Я-то хоть семь окончил...
— Я — другое дело! Я...
Вдруг Винцас надвинул на глаза шапку и, пугливо шеп¬
нув: «Директор!..», шмыгнул в кузницу, йонас подтянулся,
поднял голову и остолбенел: перед ним стоял тот самый че¬
ловек, с которым он повстречался у склада горючего. В горле
у йонаса пересохло, даже ноги подкосились.
Директор первый заговорил с ним, как со старым знако¬
мым:
— Ну, повидался с приятелем? Нахвастал небось, наврал
тебе с три короба? Всю зиму воевал парнишка и с братом, и
с Бирутисом, и со мной. Море слёз пролил... Вот мы и сжали¬
лись: приняли его в кузницу.
йонас молчал.
— И чего это вам родительский хлеб не по вкусу? — сказал
директор, поглаживая свою круглую, бритую голову.
— Я из детдома....
378

— У вас там кто, Левянис директором? Знаю, знаю...
Учишься?
— В восьмом классе.
— А родителей что, совсем у тебя нет?
— Бандиты убили...
Оба помолчали.
— Плохо в детдоме живется?
— Почему же? Совсем не плохо! Но надо и о будущем
подумать.
Директор как-то странно усмехнулся, и йонасу снова ста¬
ло не по себе, как давеча при разговоре с Винцасом. Словно
все они знали про него и про Люду.
— Если у тебя в школе сидеть не хватает терпения, так и
здесь не хватит! — сердито бросил директор, повернувшись
боком и готовясь уходить.
— Хватит, не беспокойтесь! — йонас шагнул было за
ним. — Бог весть каких знаний в школе все равно не набрать¬
ся, а работы я не боюсь!
По дороге в МТС все казалось ему ясным и простым. Он
станет трактористом, затем выйдет в передовики, затем...
встретится с Людой... А как же теперь? Нет, ни за что нельзя
сдаваться!
— Вы должны меня принять! — настаивал он.
Директор замедлил шаг. Подойдя вплотную, он заглянул
йонасу в глаза, только что руками не пощупал.
— За что, скажи-ка, убили твоего отца?
— Коммунистом был...
Тем же строгим тоном директор произнес:
— Так, стало быть, ты сын коммуниста... Беглецов и не¬
учей, дружок, нам не нужно! Ступай-ка домой да заканчивай
восьмой класс. А осенью, ежели Левянис позволит да у тебя
охота не пройдет, приму.
— Я по вечерам учиться могу, окончу и так!
— Насидишься еще по вечерам, покуда полную среднюю
окончишь, — незлобиво, примирительно сказал директор. —
Папы с мамой ведь у тебя нет. Стало быть, и институт при¬
дется кончать, работая на производстве. Насидишься еще!
4
Солнце уже клонилось к закату. Ветер утих, холодком под¬
сушило землю, ноги не увязали в грязи.
Вот уже издали видны большие деревья. Кто-то просвер¬
лил кору одной из берез, из раны стекал сок.
379

Навстречу йонасу выбежала Мурза. Она прыгала вокруг
него, лизала ему руки.
Сквозь деревья светилось кухонное окно. Тетушка Палёне
рано зажигает свет. Она не любит работать впотьмах.
У изолятора галдела детвора.
И раньше по вечерам светилось кухонное окно, шумели ре¬
бята, но тогда йонас не замечал всего этого. Теперь же он
не мог наглядеться, наслушаться. Он робко шагал боковыми
аллеями, остерегаясь встретить кого-нибудь из старших.
В крольчатнике ласково ворковал с кроликами Ляуданскис.
йонас позавидовал ему. И надо же было, чтобы все так взба¬
ламутилось! Ведь и он бы мог спокойно закончить этот долгий
весенний день, хлопоча около яблонь. А теперь вот прячется,
как бездомный бродяга, как чужак... Ушел из дому, никому
не оказавшись, ни с кем не посоветовавшись. Совестно теперь
будет глядеть Левянису в глаза. Да не только теперь. Сколь¬
ко времени уже, как он к детдому повернулся спиной!.. А ведь
один как перст не проживешь. Вот хотя бы и сегодня! В МТС
он договорился—лучше и не надо: осенью начнет работать, по
вечерам сможет учиться. Директор даже про институт упомя¬
нул. Ну, это, пожалуй, уж чересчур, а впрочем, — кто знает...
Может, и Люда в том же институте будет учиться... Ведь это
большое счастье! А вот когда приходится его от всех прятать,
тогда и счастье не в счастье. Словно оно краденое...
Шум у изолятора не прекращался, йонаса так и потянуло
туда.
Окруженный малышами, в изоляторе разглагольствовал
Каркаускас. Он совал палец в бутылку с зеленой жидкостью
и мазал себе лоб.
— И мне дай!
— И мне!
Долго упрашивать не приходилось, так как и сам Каркау¬
скас охотнее размалевывал других ребят. Кому под носом
мазнет, кому щеку разукрасит. Смех, визг, галдеж. Стонкус
расписал всего себя, как индеец, и объявил, что он вождь
племени апачей. «Пациентов» Каркаускаса невозможно было
узнать. Зелены были все — и те, кого нужно было смазать
зеленкой, и те, кто пришел сюда на перевязку, и те, ко¬
му полагалась порция рыбьего жира. Все это произошло
как-то само собой, лишь только медсестра побежала к теле¬
фону.
— Что вы делаете, олухи? С ума спятили! — закричал
подоспевший Альгис.
Подбежав к Каркаускасу, он хотел было выхватить бутыл¬
ку, но тот передал ее Вайткусу, Вайткус — Орадаускасу, Ора-
380

даускас же снова возвратил бутылку Каркаускасу, Альгис
бросался от одного ю другому, а вокруг него, словно зеленые
лягушата, скакала детвора.
— Я вас, озорники! Я вас! — выходил из себя Альгис.
Но никто его не боялся. Кто-то даже плеснул на него той
же жидкостью, и сейчас у самого председателя щека зелене¬
ла, как капустный лист.
Вытирая лицо, Альгис еще больше размазал зеленку.
Каждый божий день ребята так бесновались. В свое время
они немало попортили йонасу крови, но сейчас при виде всего
этого у него стало радостно на душе, словно рукой сняло гне¬
тущую тяжесть, йонас, не выдержав, протиснулся в самую
середину.
— Уймитесь вы! Уж и на людей не похожи! — смеясь, кри¬
чал он.
Ребята окружили йонаса веселой гурьбой. Давно он не
возился с ними. Ему тут же отдали бутылку с зеленкой и на¬
перебой стали докладывать о событиях дня. Все они поминали
Вацюкаса и его тетю. Оказывается, приезжала тетя Вацюка¬
са и собиралась поить его гематогеном. А Вацюкас не захотел
пить из темной бутылки. Шуму сколько было!
— Живо умойтесь, пока сестра не видела! — сказал йонас.
— Командовать еще не отвык!.. — буркнул Вайткус, пря¬
чась за спины ребят.
йонас услыхал, но не рассердился. Мальчики покорно по¬
бежали умываться.
Альгис не мог нарадоваться, что йонас снова повеселел.
— Завтра после уроков картошку будем перебирать...
Присмотришь, а?
йонас пожал Альгису руку, отвел в сторонку и, глядя в его
добрые глаза, сказал:
— Давненько мы с тобой не толковали по душам. А столь¬
ко всего накопилось!.. После ужина приходи в пионерскую
комнату.
Глава вторая
1
В Веверселяй перед Дзикасом открылся новый мир.
В большом городе, который уже порядком изгладился в
его памяти, он не видел ни скворечников, ни вишен в цвету с
жужжащими над ними пчелами, ни настоящих, живых аистов,
таю смешно торчащих на принеманских лугах; широких, бес¬
381

крайних — больше самой большой городской площади—по¬
лей здесь не заслоняли высокие каменные дома. И деревья
здесь никто не обстригал, не запрещал по ним лазить. Растут
они ввысь и вширь, даже полежать на них можно, если свить
себе гнездо меж ветвей.
Дзикас хмелел от волнующего разлива зелени, от ласкаю¬
щего, теплого ветерка, от солнца, подсушивающего дорожки и
тропинки.
Лес, поля, река частенько выманивали Дзикаса из дома.
Глядишь, он уже скачет, как кузнечик, по зеленому лугу, по¬
забыв про обед, про наставления воспитательниц. Улыбается
солнцу, вылезшему из облаков, улыбается встречному челове¬
ку. Человек заговорит с ним. И как не заговорить с этаким
пострелом?
Рано начинает Дзикас свои путешествия!
Вот и этой весной он первым набрел в лесном овражке на
фиалки. Синели эти фиалки на самом солнцепеке, как веселые
озерки. Дзикас так и набросился на них. Нарвал целую
горсть, набрал полную шапку, а все равно сколько еще оста¬
лось! Но пока он донес их до дому, крепко сжимая в потной
руке, фиалки завяли. Встретив возле самого дома кроликово¬
да Ляуданскиса, Дзикас с таинственным видом сунул ему
шапку. Кроликовод взял горстку увядших глазков и предло¬
жил скормить их своим четвероногим. Уж лучше бы он растоп¬
тал фиалки!
Дзикас жужжал, как комар, рассказывая про разные чуде¬
са. Наконец он уговорил воспитательницу Падваретите отпра¬
виться в лес за фиалками. Да не в одиночку, а со всеми до¬
школьниками.
— Может, это очень далеко? Дети устанут? — забеспокои¬
лась воспитательница.
— Не бойтесь, всего несколько шагов, — уверял ее Дзи¬
кас. — За парком, за мостиком — и уже!
Дзикас шагал во главе группы. В руках он нес длинную
палку, а на палке болталась его шапка. За ним шествовала
знаменитая тройка: Сердитая Лиза, Вацюкас-беглец и Виту-
кас со своим деревянным ружьем. Они и дорогой сводили не¬
скончаемые счеты: ссорились, мирились, выменивали друг у
друга все что угодно. За ними, взявшись за руки, парами се¬
менили малыши, закутанные еще по-зимнему.
Воспитательница Падваретите не спускала с них глаз. То
затянет развязавшийся шарфик, то поправит чулок, то своими
жесткими, безжалостными пальцами вытрет нос.
Вот уже и парк миновали, и мостик, а фиалок все нет каю
нет.
382

Вдруг дорогу пересекла канавка, переполненная мутной
водой. Темно-бурый поток бурлил и пенился.
— Лечка, смотлите, лечка!—донесся из хвоста шествия
тоненький голосок.
— Может, это Неман? — спросила Сердитая Лиза, загля¬
девшись.
— Остановка! — крикнул Дзикас, подняв руку.
Малыши ждали с разинутыми ртами, что станет делать их
хитроумный вожак. А он вонзил палку в землю, обеими рука¬
ми схватил Лизу под мышки и переправил ее на другой берег
«реки». Не дались ему только Витукас с Вацюкасом — они
сами перепрыгнули через канаву.
Поодаль блеснула огромная, совсем как озеро, лужа. Вяз¬
кая грязь засасывала калоши ребятишек. Воспитательница то
и дело вытаскивала их и сердилась. Лиза отстала и, высунув
кончик языка, слюной принялась отмывать ботинки. Дзикас
не унывал и все подбадривал других: вон между деревьями
засинело что-то, правда, правда! Он большой, он хорошо ви¬
дит! Скоро и они все разглядят.
Ребята останавливались, дожидались отстающих.
— Фу, какая твоя тетя некрасивая! — вспомнил вдруг Ви¬
тукас.
— А я ее совсем и не люблю, — заявил Вацюкас.—В дру¬
гой раз и вовсе не подпущу к себе.
Через минутку Вацюкас, завистливо потрогав ремешок
ружья Витукаса, попросил:
— Дай мне поносить...
— Не дам! — Витукас обеими руками сжал ружье. На его
смуглом личике сердито сверкнули большие глаза.
— Пришли! Ура! — закричал Дзикас, не давая разгореть¬
ся ссоре между дружками-приятелями.
Под кустами из-под груды прошлогодних листьев тяну¬
лись кверху глазки фиалок. По две, по три, они, совсем как
дошкольники, выползали из овражка.
Дзикас носился по лесу, приглядывая за малышами, что¬
бы далеко не забрели. С ними просто беда — цветов и тех
рвать не умеют. Кто отщипывает только венчики, кто срывает
одни листья. Дзикас терпеливо всем показывал, как нужно
рвать. Потом сам сорвал листок» фиалки побольше, свернул,
сунул в него несколько цветков и протянул Падваретите. Тут
и всем захотелось приласкаться к воспитательнице, ей совали
цветы в руки, в волосы.
— А в городе фиалки на улице продают, — сообщил Дзи¬
кас.— Дашь рубль, а тебе — букетик. Дашь букетик, а тебе —
рубль.
383

Но такую торговлю Дзикас не одобрял. В лесу ведь пол¬
но фиалок. Рви сколько душе угодно! А на деньги и кроме
цветов есть что покупать. Ну, скажем, подзорную трубу или
компас. Без них иной раз никак не обойтись.
Вацюкас рвал фиалки пригоршнями и думал об империа¬
листах. Сегодня воспитательница рассказывала, что импе¬
риалисты очень скверные люди. Они отнимают у рабочих весь
хлеб, все молоко выпивают. Должно быть, потому-то у ми¬
стера Твистера брюхо такое большое. Он избивает негритят,
стегает их ремнем. Почем знать, может быть, и Вайткус тоже
империалист? Он и гармошку у Вацюкаса отобрал, а на
празднике полпряника откусил. Надо бы расспросить хоро¬
шенько самого Дзикаса.
— Империалисты живут далеко-далеко, — пояснил ему
Дзикас. — А Вайткус наш человек.
— Так почему же он дерется?
— Ничего, отлупим его — пройдет охота драться!
— А у этих империалистов ружья большие? — поразмыс¬
лив, спросил Вацюкас.
— У кого? У империалистов? Ну и что ж, что большие!
Наши, советские, больше. И солдаты наши храбрей.
Над лесом, в глубине синего неба, высоко-высоко блеснул
самолет.
— Вон наши советские самолеты! — задрав голову, пока¬
зал Дзикас. — Они охраняют нас. Империалисты от них за сто
километров удирают.
Дзикас размахивал руками и все рассказывал про само¬
леты, в которых, честно говоря, и сам толком не разбирался.
В тот день в детдоме повсюду синели фиалки: на столах,
подоконниках, даже в петлице у Левяниса.
Когда Дзикас вел малышей за фиалками, он был, как и
они, одет еще по-зимнему: в теплом пальто, в заячьей шапке.
Правда, шел он в пальто нараспашку, а ушанка его согревала
конец палки. Стоит только выдаться первому теплому денеч¬
ку, как Дзикас, подобно детдомовскому Принцу, начнет обле¬
зать. То варежки куда-то забросит, то шарфик, а шапку и
вовсе потеряет. Ему и тяжело, и жарко, и воротник тесен...
Дзикас то и дело пьет воду да пот утирает.
Вот по большаку спешат в школу колхозные ребятишки.
Они идут целой гурьбой и, завидев детдомовскую ватагу,
орут уже издали:
— Эй, вы! Босиком-то не бегаете еще? А мы уже-е-е!.. Вот
легко-то! — топоча, как жеребята, кричат они.
И этот возглас растравляет сердца детдомовцев.
Промерзшая земля еще не совсем отошла, но уже чавкает
384

под ногами. Сверкают красные пятки на зависть детдомов¬
цам: им-то медсестра еще запрещает бегать босиком. А зем¬
ля с каждым днем все больше прогревается, подсыхает.
Башмаки становятся тяжелыми, как гири, ногу не под¬
нять.
Дзикас не может удержаться. Бросив ранец, он расшнуро¬
вывает и снимает ботинки.
Молодая травка нежно щекочет горячие пятки. Дзикас
подпрыгивает, притопывает, словно испытывая упругость зем¬
ли, и пускается во весь дух.
— Вот легко-то! Ура! — кричит он, не чуя под ногами ост¬
рых камешков.
Кусты, Неман, школа — только поднажми! — сами на тебя
бегут. Словно крылья у тебя выросли, так и поднимают, так
и несут.
Другие ребята норовят обогнать Дзикаса, но куда там —
только ветру за ним угнаться. Петрюкас трусит следом, под¬
держивая спадающие штаны.
— Вот легко-то! Ура! — кричит Дзикас и машет отстав¬
шим ребятам, робко пробующим босыми ногами землю.
...И несется, несется целый эскадрон босых всадников,
сбросивших ботинки, а вместе с ботинками и все зимние тя¬
готы.
о
По колхозным полям уже давно ползают тракторы. Вме¬
сте с Петрюкасом Дзикас бежит поглядеть, как пашут. Пет¬
рюкас любит поартачиться, поспорить, но поглазеть на трак¬
торы его тянет не меньше, чем Дзикаса.
Вздыбленная земля ходит черными волнами, ей и конца-
краю не видать. А по свежим бороздам, нахохлившись, расха¬
живают разные птицы: и скворцы, и вороны, и даже один-
другой аист. Червяков на всех хватит. Скрежещут гусеницы
трактора, тучами носится дым, пыль стоит столбом. Жарко и
душно. По ту сторону реки тоже слышится рокот: видно,
тракторы за ночь туда перебросили, и теперь они кроят зем¬
лю на том берегу. Дзикас вспотел, словно он сам пашет и
сеет. Ему уже не хочется больше быть ни мичуринцем, ни се¬
лекционером. Трактористом — лучше всего!
Но скоро Дзикасу надоедают и тракторы. Вот если бы
тут же поднялись всходы, зазеленели яровые и сразу же вы¬
росли булки! А то жди целое лето! А лето только-только на¬
чинается.
По детдомовскому двору, по расчищенным аллеям парка
385

вразвалку разгуливают породистые гусыни. Они кладут боль¬
шие белые яйца. Каркаускас, правда, не считает, что яйца
эти такие уж большие. Он хвастает, что может съесть их пя¬
ток зараз.
Дзикас теперь носится за гусынями и все ждет, когда они
начнут высиживать гусят. Тетушка Палёне наказала ему
собирать яйца и присматривать, чтобы птица не склевала
рассаду. Но попробуй-ка собери эти яйца, когда гусыни кла¬
дут их где попало — в хлеву, в малиннике, под забором. По
убеждению Дзикаса, гусь — птица глупая, но не очень-то
злая. Только старый гусак выходит из себя, норовя ущипнуть
кого-нибудь, даже шею к самой земле пригнул!
Но вот однажды, переваливаясь, подошла бесхвостая гу¬
сыня и схватила Дзикаса за штаны. А он храбро бесхвостую
за голову — и трах об землю!
Давясь от смеха, тетушка Палёне кричит из кухонного
окна:
— Что ты делаешь? Она теперь яйца начнет выливать!
Вылить она, правда, не вылила, но вдруг потеряла яйцо.
Как камешек, покатилось оно Дзикасу под ноги. Дзикас ис¬
пугался не на шутку. Думал, что гусыня тут же околеет,
однако бесхвостая, к великой его радости, погоготав с гуса¬
ком, вперевалочку отправилась к пруду.
Дзикас поднял яйцо. А оно-то совсем еще тепленькое. Ми-
чуринец повертел его в руках, посмотрел на солнце. Потом
поболтал им у самого уха. Неужто из такого вот и вылупится
мягонький, как пышка, гусенок? А может быть, он и теперь
уже там сидит?
Из столовой повалила детвора.
— Ребята, смотрите! Дзикас яйцо снес! — кричал Кар¬
каускас.
— Эй, Дзикас, трудно яйца нести? — кричали со всех сто¬
рон.
А Каркаускас, что-то пожевывая одним уголком рта, стал
упрашивать:
— Снеси еще одно... Ну снеси же!
— Сейчас, — пообещал Дзикас.
Насмешки ужасно разозлили его. Он посмотрел на ухмы¬
ляющегося Каркаускаса, размахнулся — и бац его яйцом по
лбу. Желток разлился по лицу Каркаускаса, с подбородка
стекал белок.
— Глаз выбил, глаз! — вопил Каркаускас.
— Ага! — торжествовал Дзикас. — Ты же обещал целый
пяток* съесть, а теперь и с одним не справишься.
386

в
Теплый, погожий денек выманил людей из домов. Копа¬
лись на своих огородах и колхозницы и служащие кирпичного
завода. На участке детдомовского подсобного хозяйства ло¬
шади с натугой тащили плуги. В свободное от занятий время
пахал и Альгис.
Ну, уж если Альгису под силу ходить за плугом, то для
Дзикаса, со здоровой ногой, это сущие пустяки. Дзикас ухва¬
тился за ручки плуга и погнал лошадь. Лемех выскакивал из
борозды, кренился набок и наконец повалил самого пахаря.
Поднявшись на ноги, Дзикас попытался еще раз взяться за
пахоту, но только отбил себе руки. Разве он виноват, что на
огородах за зиму повырастали этакие горбы? Тогда он решил
водить лошадь. Но Принц так сильно мотал головой, обдавал
затылок таким горячим дыханьем, что Дзикас с перепугу бро¬
сил поводья. Еще укусит своими желтыми зубами.
— Что будете сеять, что сажать? — допытывался Дзикас
у Альгиса.
— Овес для лошадей. Видишь, как они без овса отоща¬
ли... А еще капусту, морковь.
— Только и всего?
— Нет, не только. Кормовую свеклу, огурцы еще...
— А баклажаны, а цветную капусту, арбузы, чумизу, пе¬
рец?
— Еще чего придумаешь!.. Но-о-о!— подстегнул Альгис
лошадь.
Нечего тут Дзикасу делать, коли подсобное хозяйство ве¬
дется так безграмотно. Морковь да свекла, лук да бобы! Как
им не надоест? Из года в год все одно и то же.
Дзикас ждет. Побыстрее бы вспахали мичуринский ого¬
род! На испытательном участке он покажет, на что способен
настоящий мичуринец. Из картошки он вырастит, помидоры
или такое растение, которому и названия не придумаешь.
Плоды будут огромные, величиной с кочан капусты, а сладо¬
сти необыкновенной. Ну конечно, нужно будет попросить Ко¬
лю, чтобы смастерили подпорки, — одним колышком такое
растение не подопрешь.
Однако получить в нынешнем году участок на мичурин¬
ском огороде оказалось не так-то просто. Посевы планируют¬
ся. Мичуринцев разбивают на бригады и звенья. Детсовет
хочет знать, что и как каждый мичуринец будет выращивать.
Дзикас долго объяснял детсовету, что он намерен сеять,
сажать, но никто его так и не понял. Баклажаны, чумиза, соя
и еще какое-то растение с окончанием «хинак» — все, что так
387

заманчиво звучит для Дзикаса, для детсовета только пустой
звук, глупая болтовня. Так прямо и выразился Коля Чукаев.
Замыслы Дзикаса раскритиковали в пух и прах. Ему, точ¬
но какому-нибудь Тарашке, предложили выращивать горох и
морковь. Советовали еще поинтересоваться щавелем, будто и
без Дзикаса на лугах мало этого щавеля! Даже из-за поми¬
доров у членов детсовета возникли разногласия. Кое-кто по¬
смел усомниться, справится ли Дзикас с помидорами, так как
их требуется часто поливать.
Хорошо еще, что он о своем новом растении не прогово¬
рился, а то бы,ему и вовсе участка не отвели.
Впервые выйдя с граблями на испытательный участок,
Дзикас окинул высокомерным взглядом трудившихся там
товарищей. Их возня ему очень не понравилась. Тоже мичу¬
ринцы, с позволения сказать! Особенно его возмущали дев¬
чонки— никакой рационализации! Руками вылавливают
каждую щепочку, каждый камешек, пальцами растирают ко¬
мочки земли... И уж наглаживают они эти грядки, словно
свои шелковые ленты. Работать этак — только зря время те¬
рять! Дзикас вскопал грядку, хватил лопатой по одному-дру¬
гому комку, что покрупнее, и засыпал семена морковки. Вооб-
ще-то морковь он не очень ценил.
Оглядевшись, не видит ли кто, Дзикас вытащил из кар¬
мана узелок. Развязал его зубами, подул, помешал пальцем.
И каких только семян там не было! Всю зиму он собирал
их, как белка орехи. Выклянчивал у Тарашки, занимал у
Петрюкаса, выменивал в школе. В узелке все семена пере¬
мешались, и он уже не мог отличить редьки от редиски, крас¬
ной свеклы — от сахарной.
Пестрели здесь и совсем неизвестные семена. Этими Дзи¬
кас особенно дорожил. Он кинул одну горстку, другую и засы¬
пал лунки землей. Вокруг своего участка понатыкал ольховых
веток и на фанерной дощечке крупными буквами написал:
«Экстрасилекция Дзикаса-мичуринца.
Ходить и совать нос запрещается!
Кто только попробует, получит яйцом по носу!»
Сосед Дзикаса по участку, серьезный мичуринец Андрюс
Тарашка, пожаловался воспитательнице Гирлаукайтите, ру¬
ководившей работами: «рационализированный» сев Дзикаса
его встревожил, а кроме того, подтаскивая ольховые ветки к
своему участку, Дзикас затоптал его грядку.
Воспитательница, перечеркнув «и» в слове «силекция»,
написала сверху «е», а ограду велела немедленно снести.
Посеять Дзикас посеял, от соседей отгородился, и теперь
388

оставалось только дожидаться, когда из семян редьки и ре¬
диски, а особенно из тех неизвестных, вырастет новый се¬
лекционный сорт овощей величиной с кочан капусты. Но вот
тут-то и начались мучения Дзикаса. Несколько раз на день он
бегает в огород. Присядет на корточки и пальцами ковыряет—
ищет всходы.
Однажды под вечер, когда дети посыпали песком дорож¬
ки в парке, послышался дикий крик Дзикаса.
— Уже! Вы-ра-стил! — орал он, размахивая руками.—
Идите все сюда, посмотрите! Настоящая сахарная морковка!
Сбежались дети, подоспели воспитательница Гирлаукай¬
тите, Юстас. Окружив мичуринца, они расспрашивали, что
случилось.
Дзикас всех повел в самый конец огорода и вытащил из
земли длинный, толстый корень.
— Селекционная! — пояснил он. — Сахарная морковь выс¬
шего сорта... Я ее вырастил! Не верите? За три дня вырастил!
— Да это ведь хрен! Хрен! — разразились хохотом де¬
ти. — Хрен!
На Дзикаса жалко было смотреть.
«Брошу я совсем это огородничество! — размышлял он,
вконец расстроившись. — Посмотрим, как они без меня будут
селекционировать!»
Несколько дней Дзикаса преследовал запах злосчастного
хрена. Страсть к помидорам и болгарскому перцу совсем
уже улетучилась. Да и что тут возиться с этими овощами!
Не лучше ли выращивать цветы! Тогда он каждый день смо¬
жет подносить учительнице душистый букет, украсит пионер¬
скую комнату, засыплет цветами чемпионов различных спар¬
такиад.
В прошлом году Дзикас, правда, пытался выращивать
цветы, но ничего путного из этого не вышло. Конечно же, не
по его вине...
Гоняясь за воробышком, он, помнится, залез в цветник.
А там и ветерок не дунет. Солнышко припекает, жужжат раз¬
ные жучки, пчелы. А пахнет-то как! Дзикас и сам не заметил,
как заснул. И приснились ему чудесные цветы с электриче¬
скими лампочками вместо венчиков и самоцветными лепест¬
ками. Эти цветы не только светились — они и разговаривали
и пели. И в то самое мгновение, когда Дзикас начал уже по¬
нимать их язык, в цветник забежала Люда. Она страшно
рассердилась и несколько раз хлестнула его прутиком по
икрам. Напрасно Дзикас уверял разгневанную Люду, что он
пришел только поучиться цветоводству.
Нет уж, пускай лучше девчонки в цветнике копаются!
389

4
Дзикас уже вволю набегался босиком, излазил болота и
рвы, наелся щавеля и заячьей капусты. Лицо его обгорело на
солнце, нос покраснел и облупился.
Весело Дзикасу живется! Синева неба, дуновение ветер¬
ка, теплые короткие дожди — все его радует.
Вот глядится Дзикас в светлую воду ручья. На чуть колы¬
шущейся глади он видит свое отражение и хитро подмиги¬
вает. Когда надоедает смотреть в воду и строить рожи, шле¬
пает палкой по воде и следит, как брызгами разлетаются ма¬
люсенькие радуги, — кажется, вот-вот рукой поймаешь.
Ручей впадает в Неман, Неман — в море, и, швырнув в
воду кусок коры, Дзикас уже мечтает о краснозвездных крей¬
серах и подводных лодках...
Дзикасу хочется, чтобы все видели то, что видит он.
«Идите все сюда-а-а!» То он зовет посмотреть на муравей¬
ник, то добывать из пруда лягушачью икру. Даже учитель¬
ница поддалась на его уговоры и согласилась повести весь
класс на прогулку вдоль Немана, а потом, переправившись на
пароме через реку, подняться на курган.
Древний курган!.. Дзикас, кажется, слышит отголоски
далеких сражений. В ушах стоит железный скрежет рыцар¬
ских доспехов, предсмертное ржание коней, перед глазами
мелькают знамена великого князя и длинные секиры новго¬
родцев.
Однако Дзикасу так и не довелось принять участие в этом
замечательном походе. Помешал страшный жук-носорог.
Ах ты, злосчастный жук! Попробуй-ка еще разок стать
Дзикасу поперек дороги — живым не уйдешь!..
Первым, пожалуй, на этого жука набрел третьеклассник
Орадаускас.
Почти каждое утро простыня Орадаускаса украшала дро¬
вяной сарай. Не помогали ни селедка, ни присмотр ночной ня¬
ни. Усевшись на куче щепок, он ждал, когда просохнет про¬
стыня, и печально размышлял о своей подмоченной репутации.
Сидит этак Орадаускас, дожидаясь солнышка, и вдруг ви¬
дит— в опилках копошится странный такой жук. Большу¬
щий, коричневый, а блестит, как только что освободившийся
от колючей кожуры каштан. На твердом панцире торчит не
то шгык, не то изогнутый рог. Но это звериное оружие Ора¬
даускас не успел хорошенько разглядеть, так как у самых
ног заметил других таких же зверей и страшно перепугался.
В сарай тут же сбежалась вся детвора. Нашлись смель¬
чаки— они поддели жуков палочками и перевернули их на
390

спину. Жуки барахтались, перебирали лапками и поводили
усами-. А когда одному из них под рог засунули спичку, жук
зажал ее и потащил за собой. Генюкас Дегутис надумал за¬
прячь жуков. Вскоре они были связаны ниткой и четверками
построены в ряд.
— Но-о-о! Тяните, волы! — покрикивал уже и Орадаус¬
кас на свою четверку.
— Нет, это фашистские самоходки, что в кино показыва¬
ли,— заспорил Генюкас. — Глядите, какие пушки на спинах
пристроены.
— Пушки! Зенитные пушки! В небо глядят!'
— Это вот.Гитлер, — порешили ребята, показывая на са¬
мого большого жука.
— Гитлер капут! — с криком ворвался Вайткус.
Он занес было ногу, готовясь придавить жука тяжелым
ботинком. Вечно он любил пугать малышей.
— Где Гитлер? Какой Гитлер? — расспрашивал прибе¬
жавший Дзикас.
Дети наперебой стали рассказывать ему о невиданных
жуках и о странном их поведении. У них есть крылья, да ка¬
кие еще! Но они не летают.
— Соберите-ка их всех в одно место. Немедленно! — при¬
казал не на шутку встревоженный Дзикас. — Это колорадские
жуки! Точно! — решительно заявил он после некоторого раз¬
думья.
Теперь и все перепугались, так как слыхали про колорад¬
ских жуков.
Жуки копошились, согнанные в кучу. Дзикас осторожно
обошел их кругом, сжимая в руке палку и поводя бровями.
Он видел уже, наверно, перед собой захваченную в плен
армию империалистов. Однако, хоть это и пленные, они все-
таки представляют кое-какую опасность. Только зазеваешь¬
ся— они и разбегутся! Поэтому Дзикас приказал зорко сте¬
речь жуков.
Трудно сказать, что бы Дзикас стал делать дальше, если
бы сюда случайно не забрела учительница Валентина.
— Доброе утро! — учтиво поздоровались дети.
— Товарищ учительница, товарищ учительница! — весь
сияя, кричал Дзикас. — Я колорадских жуков поймал! Здрав¬
ствуйте, товарищ учительница!
— Это я поймал, а не он, — робко вмешался Орадаускас.
— Мы поймали, — поправился Дзикас.
Учительница посмотрела на жуков и рассмеялась:
— Дзикас, Дзикас, и вечно ты всё путаешь!..
Дзикаса точно палкой по голове ударили.
391

— Да, он всегда путает, — согласились дети.
— Я ведь показывала вам в классе плакат, — продолжа¬
ла учительница. — Колорадский жук, который уничтожает
картошку, — полосатый, маленький и без рога... Ты, Пятрас,
помнишь? — обратилась она к Каркаускасу.
— Помню! Помню! — с готовностью подтвердил Кар¬
каускас, хотя он ровно ничего не помнил.
— А этот... Что это за жук? — пробормотал Дзикас, не
глядя на учительницу.
— Этот жук называется носорогом, — ответила учитель¬
ница.— Картошке от него никакой опасности не грозит.
— А почему носорог не летает? — осмелев, спросил Ора¬
даускас.
— Он по ночам летает.
Дзикас уже готовился втихомолку шмыгнуть в кусты, как
вдруг Валентина позвала его. Идти рядом с учительницей —
большая честь, но на этот раз Дзикас охотно бы от нее отка¬
зался. Дети шагали следом, вытянув шеи, как гусята. Тогда-то
Валентина и сказала, что не возьмет Дзикаса с собой на курган,
но он все еще надеялся, что она отменит свое решение.
Но, как назло, Дзикас в этот же день схватил двойку по
арифметике. Начал было оправдываться, но строгий взгляд
учительницы заставил его прикусить язык.
А в учительской Валентина высказала ему много горьких
слов. Слова эти долго не давали мальчику покоя. Если он на¬
стоящий патриот детдома, школы, Советской Родины, то
прежде всего должен хорошо учиться. Да, да, хорошо учиться
и ничего не путать! Как же он, Дзикас, будет служить в Со¬
ветской Армии, когда вырастет? Ему велят сделать поворот
направо, а он повернется налево, ему велят почистить вин¬
товку, а он вычистит котелок. А если вдруг враг нападет,
Дзикас еще, чего доброго, забросает его картошкой вместо
гранат. Вот он жука-носорога принял за колорадского жука,
а случится ему увидеть настоящего колорадского жука, он
оставит его в живых. Что он, Дзикас, может на это возразить?
Дзикасу стало жарко, у него стучало в висках. Особенно
его задели опасения учительницы по поводу его будущей
службы в Советской Армии. Будьте уверены, уж он не оши¬
бется: и гранату вовремя бросит, и из самой большой «ка¬
тюши» пальнет.
Дзикас пулей вылетел из учительской. Домой он шел злю¬
щий, как шершень. Сбросил шапку с головы Орадаускас а,
Вайткусу подставил ножку. Ничего, учительница скоро убе¬
дится, какой он зоркий и бдительный, какой он славный пат¬
риот Советской страны!
392

Глава третья
1
По детдомовскому двору, закусив затейливую, с чертовой
головой трубку, вразвалку расхаживал Вилюе Сюдикас. Из
верхнего кармашка его полосатого пиджака высовывался
большой, как лист лопуха, платок «фантазия». Дым вился
из трубки колечками, и Вилюе небрежным движением нани¬
зывал их на мундштук, как баранки. На трубку и ее хозяина
глазели несколько мальчуганов. Нагнав Алдону, несшую кор¬
зину с картошкой, гость пустил ей в лицо струю дыма и под¬
мигнул.
— Хулиган! — крикнула Алдона, густо покраснев.
Сюдикас вежливо поклонился:
— Извиняюсь, барышня. Я вас обидел?
В угоду Сюдикасу, Вайткус запустил камнем в Алдонину
корзину. Вилюса Сюдикаса, недавно возвратившегося из
Каунаса, воспитанники знали хорошо. Они учились вместе с
Римасом, а тот им уши прожужжал рассказами о своем бра¬
те. Брат его не то летчик, не то большой начальник с окладом
в тысячу рублей. В прошлом году брат подарил Римасу почти
совсем новый велосипед. Когда Римасу надоедало разъезжать
на велосипеде, он давал его другим покататься. Только три
шкуры драл за это катанье: дашь резинку или новую тетрадь,
а он еще вдобавок перо требует.
Во двор вошел Юстас. Увидев чужого, он вежливо спро¬
сил:
— Вы, извините, к кому?
Сюдикас вынул изо рта трубку, разогнал дым.
— А ты кто такой будешь? — вызывающе отозвался он.
— Ну, я, скажем, пионервожатый, — ответил Юстас, с лю¬
бопытством оглядывая незваного гостя. — А знаете ли вы, что
посторонним по детдомовской территории расхаживать вос¬
прещается?
— Напиши на воротах!
— Написано.
— Вот оно что! А я, видишь ли, не через ворота пришел.
И Сюдикас повернулся к пионервожатому спиной. Огля¬
нувшись, он увидел Виктораса, сидевшего на ступеньке.
— Пошли гулять! Такой романтический вечер...
— Потрудись поискать себе товарищей в другом месте, —
сказал Юстас. — Викторас с тобой не пойдет.
— А ты что, за милиционера здесь? Еще как пойдет!..—
отрезал Сюдикас и позвал снова: — Вставай, Викторас!
393

Викторас сидел, прислонившись к закрытой половинке
двери, и грелся в лучах вечернего солнца. Ему было лень да¬
же ногой шевельнуть. Если бы пионервожатый не вмешался,
он бы и вправду не тронулся с места. Дождавшись, пока Ви¬
люе подойдет поближе, он, зевая, поднялся и попросил за¬
курить.
С папироской в зубах Викторас протолкался через гурьбу
детей, не удостоив даже взглядом покрасневшего от воз¬
мущения Юстаса. Сюдикас осклабился, нагло глянул в
глаза пионервожатому и вразвалку последовал за Викто-
расом.
Молча они побрели к ручью. Пахло молодыми березками,
черной ольхой. В кустах посвистывали дрозды. Людей не бы¬
ло слышно.
Сюдикас остановился на прогалине.
— Ну и жизнь у тебя! — сказал он, покачав головой.—
А этого вашего начальника я еще проучу. Как только время
выберу.
Викторас вдыхал насыщенный лесными запахами сырой
воздух и слушал щебет птиц.
— Ну, раздобыл? — не вытерпел Сюдикас. — Уже кото¬
рый день тебя дожидаюсь! Дельце тут есть, только капитал
никак не наскребу...
— Думаешь, так легко?
— Не прибедняйся, ты парень ловкий, я тебя знаю! —
сказал Сюдикас, похлопав Виктораса по плечу, и оперся на
него локтем.
— Ну, не опирайся, я тебе не кол! — огрызнулся Викто¬
рас, стряхивая с себя руку Сюдикаса.
— Видать, раздобыл уже, — заискивающе хихикнул Сю¬
дикас, — потому такой злой! Ну, уж показывай, показывай!
Они стояли в пяти шагах от толстенной трухлявой липы.
Викторас покосился на черневшее дупло, и Сюдикас сразу
же все сообразил:
— Чисто сработано!
Подойдя к липе, Викторас сунул руку в дупло и вытащил
белый сверток. Сюдикас схватил его, помял, развернул.
— Полотенце, — разочарованно протянул он. — Много ли
за него возьмешь? — И, запихивая полотенце за пазуху, про¬
шипел: — И больше... ничего?
— Ничего.
— А ну-ка, поройся, поройся еще... По глазам вижу, что
есть.
Викторас долго не вытаскивал из дупла руки, нарочно
дразня сгоравшего от нетерпения Сюдикаса.
394

— Что-то ничего не нашарю... Неужто кто-нибудь уже на¬
скочил?
— Ищи, ищи...
— Полотенца небось не взяли, черти! Схватили, что по¬
лучше.
— Тоже нашел куда прятать! У самой дороги... Каждый
дурак найдет.
— Вот тебе на! Только что совсем по-другому пел. А ку¬
да было девать? В карман не запихнешь, под кровать не су¬
нешь.
— Да и здесь не место. Парняги-то ваши небось все дыры
облазили. Всё гнезда ищут.
Сюдикас обозлился, сунулся к дуплу, тяжело дыша над
самым ухом Виктораса.
— Есть! — закричал Викторас, оттолкнув его плечом.
— Готовальня? — спросил Сюдикас, впившись глазами
в черный футляр. — Давай-ка посмотрим, что там внутри.
Схватив футляр, он тут же открыл его, ковырнул ногтем,
вынул циркуль:
— Неполный комплект... Рейсфедер испорчен. В ремес¬
ленном намучился я с такой готовальней! Немного за нее
возьмешь.
Викторас процедил сквозь зубы:
— Давай обратно, если не нравится. Мне начхать, сколь¬
ко ты за нее возьмешь!
— Не жирно, не жирно, — продолжал Сюдикас, засовы¬
вая готовальню в карман. — Вот если бы ботинки, как в тот
раз... Со склада бы стащил что-нибудь!
Он застегнул пиджак, похлопал себя по карманам, огля¬
делся, не идет ли кто, и готов был уже улизнуть.
— Долго так не поворуешь, — хмуро произнес Викто¬
рас. — Застукают.
— Не будь бабой! — нетерпеливо бросил Сюдикас.
...Таскать вещи из детдома Викторас начал после драки
с Йонасом. Поначалу он готов был размозжить врагу череп,
разорвать его на куски. «В исправиловку тебе захотелось?
В кутузку?» — охладил его пыл Сюдикас и посоветовал
мстить исподтишка. Со злорадством Викторас следил, как
воспитательницы искали пропавшие ботинки, допрашивали,
выпытывали у ребят; те хныкали, отпирались, подозревали
друг друга. Каждая пропажа ведь бьет больнее, чем удар
кулаком. Несколько раз брались и за Виктораса, но ничего не
добились. Одних подозрений мало — за руку не поймали!
Улица, голод научили Виктораса воровать. Поэтому он увер¬
тывался без особого труда. Воровство, как зараза, начало
395

распространяться и среди других ребят: стали исчезать ве¬
щи, до которых он, Викторас, и пальцем не дотронулся. Это-
то и было его местью йонасу и всему детдому.
И вдруг Дегутиса выбросили из детсовета, чуть не исклю¬
чили из комсомола. И кто же? Да те же воспитательницы, те
же его дружки. Теперь он уже не торчит больше на вечерней
поверке посреди зала, не видно его ни перед строем, ни при
распределении работ; на собраниях он молчит.
Что и говорить, падение Дегутиса обрадовало Виктораса.
И впервые в голове у него мелькнула мысль, что детдом и
йонас — это, быть может, не одно и то же... Воровать Вик¬
торас перестал, но с детдомом не примирился и решил бе¬
жать. Сюдикас теперь уже его не отговаривал, а сам горячо
поддерживал. Все равно Виктораса здесь долго держать не
будут, запихнут осенью в какое-нибудь ремесленное училище
или ФЗО. Сюдикас даже вызвался в попутчики Викторасу:
ему тоже, мол, здесь надоело до чертиков, проветриться захо¬
телось. «Только с пустыми руками далеко не уедешь, — твер¬
дил Сюдикас, — деньжата требуются». ФЗО или ремесленное
училище нисколько не прельщали Виктораса, не влекло его
и никакое другое занятие. И все же по чем-то тосковала ду¬
ша, а по чем — он и сам не знал. Изредка вспоминалось Вик¬
торасу, как хохотал тот следователь милиции, рассматривая
карикатуру на себя, вспоминались восторженные отзывы Лю¬
ды. Мысли свои, туманные и неясные, Викторас никому не
решался поведать. Они не были связаны ни с Веверселяй, ни
с детдомом, и поэтому он легко согласился на предложение
Вилюса. Окончательно Сюдикас убедил его, сказав: «Одна
твоя сотенка у меня уже отложена. За ботинки, за то да се...
Во! — И Сюдикас пошелестел перед его носом сторублевкой
и снова спрятал ее в карман. — Еще сотню-другую сдерем и
укатим в Среднюю Азию или на Дальний Восток!»
И сейчас Викторас воровал себе «на дорогу».
— Ну, пока...
Сюдикас снова огляделся и пошел.
— Постой!—остановил его Викторас. — Сколько же у
меня всего?
— Ш-ш-ш!.. Не ори! — цыкнул Сюдикас. — Около двух
будет.
— Так мало?.. — разочарованно протянул Викторас.
— А сколько же ты хочешь за такую дрянь? Готовальня
вот и та без рейсфедера...
— Тогда папирос хотя бы дал!
— Да на, на, мне не жалко. Я думал, у тебя еще есть...
Ну, раз выкурил, получай еще... Может, на танцы со мной
396

пойдешь, на кирпичный завод? А?.. С девчонками познаком¬
лю. Есть там красотки. Я уже приглядел себе.
Викторас ничего не ответил. Он смотрел на крутой берег
ручья. Там, немного повыше, за липой, он когда-то рисовал,
а чудная девочка сидела рядом и смотрела...
2
Солнце уже закатилось, стало прохладнее. Дети шумной
гурьбой побежали в столовую на ужин. Викторас стоял в каш¬
тановой аллее и дожидался, сам не зная чего. Потом заслы¬
шал голоса возвращавшихся из столовой ребят и подумал:
«Пора и мне...» Но не скоро еще тронулся с места.
Из кустов вылезла темная фигурка.
— Берегись, Юстас тебя поджидает! — предупредил его
знакомый вкрадчивый голос.
В темноте светилась облезлая, в плешинах, голова Вайтку¬
са. Викторас щелкнул его по лбу. Вайткус ответил смешком,
хоть лоб его здорово горел.
— Можешь еще разок, — сказал он. — Я и десяток вы¬
держу.
В детдоме крепкий лоб ценился не меньше, чем сильные
пальцы старших ребят.
—г А за то, что я предупредил, дашь папироску, а? — клян¬
чил Вайткус.
— Уйди с глаз, шакал! — рассердился Викторас.
С Юстасом, правда, лучше не встречаться, но гордость не
позволяла Викторасу прятаться. Пионервожатый расхаживал
по спортивной площадке, вокруг белели вчера только вбитые
скамейки.
— Можешь начинать свою проповедь, я уже здесь, — ска¬
зал Викторас, подходя к нему.
Юстас и вправду собирался прочитать ему нравоучение.
Хотел было нахмуриться, но не мог удержаться от смеха.
— Ладно, обойдемся и без проповеди.
Он сел,-хлопнул ладонью по скамейке. Это означало: са¬
дись, поговорим, как мужчина с мужчиной. Викторас глянул
на скамью, но не двинулся с места.
— Боишься меня? — спросил Юстас.
— Я-то?
Викторас сел, прислонился к дереву, закинул ногу на
ногу. Нащупав в кармане папиросы, подумал: «Не заку¬
рить ли?»
Может, затянемся? — опередил его пионервожатый.
397

Викторас смутился. Не придумав, что ответить, он отвер¬
нулся и сплюнул.
— Не сердись, я пошутил... — сказал Юстас и уже совсем
по-дружески признался: — Не пойму я тебя, Шлеве. Что ты за
человек?
Человек как человек! буркнул Викторас.
Ему нравилось, что его не понимают.
Легко сказать — человек! Но к чему этот человек стре¬
мится? Что у него на уме? К чему душа лежит, а к чему —
нет?..
=— К проповедям, например, душа не лежит, — перебил его
Викторас.
Слова пионервожатого все-таки задели в нем какую-то
струнку. Быть может, это были те затаенные, смутные мечты...
Однако с Юстасом нужно быть начеку. Возьмет вдруг да спро¬
сит про готовальню.
— Это я-то проповеди читаю? *— с обидой в голосе спросил
Юстас.
В кустах сирени чирикнула птица.
— Слышишь? s— прошептал он.
Раньше Юстас был совершенно равнодушен к природе. Он
любил переплывать Неман, упражнялся на брусьях так, что
просто земля ходила ходуном. Солнце ли, дождь ли —он все¬
гда был бодр и весел. Юстас учил пионеров маршировать,
ориентируясь по азимуту, разжигать в дождь костер, масте¬
рить из сучьев санитарные носилки. Но он никогда не слушал
пения птиц, не чуял запаха земли, не различал и множества
красок, оттенков. Любовь вдруг открыла ему глаза, обострила
слух. Пестрой, звонкой и пахучей казалась ему теперь земля.
— Слышишь? — вполголоса повторил он. — Чудесная нын¬
че весна!..
— Ну и что? — равнодушно отозвался Викторас.
Юстас поразил его. Что-то новое, незнакомое таилось в
словах пионервожатого. Викторасу захотелось узнать, о чем
теперь думает Юстас, почему он сегодня не такой, как всегда.
А может быть, он только прикидывается?
Юстас вздохнул:
— «Что» да «почему»!.. А я ни о чем и не спрашиваю. Мне
и так хорошо! Жизнь нужно любить, человече!
Нет, кажется, пионервожатый говорит искренне. Но все же
подозрительность не давала Викторасу раскрыть рот.
Воспитанников Юстас никогда не утешал, не жалел. Он и
сам рос без родителей, с трудом прокладывая себе дорогу; вот
и теперь он учится на заочном отделении пединститута, зани¬
мается по ночам. Юстас старался воспитывать ребят мужест¬
398

венными, уверенными в себе. Жалостью тут не поможешь. Но
нынче против воли ему стало жалко этого способного, умного
малого, порядком уже искалеченного жизнью.
— Черт бы тебя побрал, Шлеве!—воскликнул он, стараясь
скрыть волнение. — Ты ни рыба ни мясо... Такой молодой еще,
а сердца-то у тебя уже и нет!
Викторас вскочил.
— Куда ты? Давай еще потолкуем.
Хватит. Наслушался!
Знаешь что? Перестал бы ты дружить с этим Сюдика-
сом, — в сердцах сказал Юстас, раздосадованный своей неуда¬
чей.—Не туда он тебя тянет, куда нужно!
— Не беспокойся! Не твое это дело!
Сунув руки в карманы и насвистывая, Викторас направил¬
ся в спальню. Юстас остался на скамье. «Нет, он неиспра¬
вим!— размышлял пионервожатый. Но что же делать?»
Напротив, в доме служащих, вспыхнуло окно. Эльзино ок¬
но! Юстас поднялся, подошел поближе, огляделся, не следит
ли кто. Сквозь занавеску ничего не было видно, даже тени.
Юстас простоял так, пока не погас свет. Позади послышались
шаги. Он повернулся и пошел домой.
Комната Юстаса — на втором этаже, над спальней маль¬
чиков. У стены —деревянная кровать, посреди — стол, два сту¬
ла; на гвозде — прикрытый газетой выходной костюм, рядом
с ним *= охотничье ружье... Юстас присел на подоконник. Ру¬
кой можно было достать до березы. Он глядел в темноту и жа¬
лел, что окно выходит не в парк и что отсюда не видно Эльзи¬
ного окна.
3
Пионервожатый проснулся рано. Вспомнил, что ему при¬
снилась Эльзе. Во дворе весело шумела береза, чирикали во¬
робьи. Голубое небо предвещало погожий день.
Внизу было тихо. Дети еще спали. Юстас, уцепившись за
притолоку, подтянулся несколько раз, схватил полотенце и
сбежал по лестнице, оставив дверь раскрытой настежь.
На кухне уже хлопотала тетушка Палёне, оттуда вкусно
пахло кофе. Работницы подсобного хозяйства спешили на
огород.
«Какое чудесное сегодня утро!» — подумал Юстас. Но ведь
и вчера и позавчера он вставал с той же мыслью. Он усмех¬
нулся и прибавил шагу. У колодца Эльзе качала воду. Ее губы
припухли со сна, глаза еще щурились от света.
— С добрым утром! — обрадовавшись, закричал он.
399

Ш-ш-ш!.. Ребят разбудишь! — Эльзе прижала палец к
его губам.
Юстас схватил ее за руку.
— Пусти! Бегу умываться, — смеялась Эльзе, вырывая
руку.
— Ты и неумытая хороша!
— Не смотри на меня так... А то ведро уроню.
Эльзе опустила глаза. Юстас взял у нее ведро и понес, на¬
рочно расплескивая воду по усыпанной гравием дорожке.
В комнате у Эльзе Юстас ни разу еще не был. На крыльце
она схватила ведро и преградила ему дорогу.
— Комната еще не убрана. Обожди немного, — сказала
она робко.
Ждать пришлось долго. Но вот в окне наконец показались
светлые локоны. Не дожидаясь приглашения, он вошел.
В комнате было уютно. Вот-вот должно было заглянуть
сюда поднявшееся солнце. Горшочки с цветами, маленькие
гипсовые статуэтки, вышитые подушечки—все удивляло Юста¬
са, будто он никогда не видел таких безделушек. Эльзе чув¬
ствовала себя неловко. Не вовремя напросился он в гости;
следовало бы вымыть пол, застелить стол свежей скатертью...
— Вот, смотри. — Эльзе взяла со стола какой-то листок.
Юстас видел только ее лицо и даже не глянул на бумагу.
— Тарашка вчера принес. Нашел у Виктораса под кой¬
кой,— сказала Эльзе.
Юстас взял бумагу и хотел было отложить на подоконник,
как вдруг перед ним мелькнули краски. Рисунок! Акварель!
Неужели это нарисовал Викторас?
Нет, это невероятно! Викторас грубый, черствый, а в рисун¬
ке столько души... Какие чистые, спокойные краски, какое на¬
строение!
Всё с большим волнением Юстас рассматривал акварель.
То же волнение, ту же несмелую надежду он прочел в глазах
Эльзе. Не с робостью она теперь смотрела на него, а чего-то
настойчиво требовала.
— Пойдем! Покажем Левянису! — сказал он, хватая Эльзе
за руку, и потащил ее во двор.
— Что ты делаешь? Пусти... Дети увидят... — бормотала
она смущенно, но руки не отняла.
А директор смотрел не столько на акварель, сколько на са¬
мих воспитателей. Словно прочитав в их взволнованных лицах
что-то очень важное, он постучал по столу карандашом и ве¬
село произнес:
— Чей это рисунок? Разумеется, Виктораса!
Лохматые брови Левяниса вздрагивали от доброго, долго
400

14
— Чей это рисунок? Разумеется, Виктораса!

сдерживаемого смеха, морщинки его строгого лица на мгно¬
вение разгладились.
Хорошо! Очень хорошо! — повторял он, теплым взгля¬
дом лаская Юстаса и Эльзе, словно они-то и были причиной
его радости.— А где же Викторас? Поговорить надо с ним.—
Левянис снова стал строгим, требовательным директором.
Ослепительно сверкало солнце, блестел недавно одевшийся
листвою парк. Из всех дверей выскакивали дети и бежали в
школу. У стен приткнулись малыши и с наслаждением обли¬
зывали хлеб с медом: на дворе куда вкуснее. Со всех сторон
Юстасу и Эльзе кричали: «Доброе утро!» Большой любитель
здороваться, кроликовод Ляуданскис ухитрился трижды забе¬
жать навстречу воспитателям и трижды их приветствовать. На
четвертый раз он запутался и пожелал доброго вечера.
— Виктораса не видали? — спрашивала Эльзе.
Отвечали все наперебой — и те, кто видел, и кто не видел.
Одни говорили — у колодца, другие — в столовой. А третьи,
второпях повязывая галстуки, кричали:
— Там, товарищ воспитательница!
— Вон там, товарищ вожатый!
— Ладно, ладно, — не успевал поворачивать во все сторо¬
ны голову Юстас. — Так позовите же его сюда!
Звать побежали гурьбой.
Зажав под мышкой две толстые тетради, Викторас тоже
спешил в школу. Юстаса и Эльзе он приметил еще издали, но,
подняв курчавую голову, слегка прищурился, норовя пройти
мимо, словно и не знает их. Нарочно не вынул рук из карманов.
Юстас схватил его за отвороты пиджака.
— Твой? — взволнованно спросил он, сунув ему под нос
рисунок.
Викторас протянул было руку, но тут же опять опустил ее
в карман.
:— Нет, не мой...
— Признайся, да признайся же... — ласково уговаривала
его Эльзе, готовая все, все ему простить.
Юстас допытывался:
Не твой?
— Нет.
^ Ну и отлично! Я так и думал, что не твой!
По лицу Виктораса пробежала тень. Он сжал губы, попра¬
вил под мышкой тетради и торопливо пошел дальше.
— Опять ускользнул,—вздохнула Эльзе.
— На этот раз поймаем!
— Я точно чувствовала, — мечтательно произнесла Эль¬
зе.— В нем что-то есть... — И, помолчав, добавила: — Мне так
402

хочется, чтобы из наших ребят выросли большие люди.... Вик¬
торас Шлеве, к примеру, — знаменитый художник. Хорошо
было бы, а?
— Конечно, Эльзе.
— А узнают ли когда-нибудь, кто были воспитатели этого
знаменитого художника? Ну вот, что это мы с тобой...
— Если мы и в самом деле будем его воспитателями...
— А что, разве мы не воспитываем его? Если бы ты знал,
сколько я из-за него натерпелась! Но я сама виновата...
— Ты берешь на себя вину за всех... А Викторас на этот
раз не улизнет. Я уже придумал кое-что...
Глава четвертая
1
Если пройти белой песчаной тропинкой вдоль Немана, той
самой тропинкой, что, взлетая на пригорок и тут же исчезая в
ложбине, вьется по правому берегу, а затем, миновав порос¬
ший ивняком, ежевикой и диким хмелем островок, обогнуть
пойму, увешанную рыбацкими сетями, то очутишься у невы¬
сокого холма. Взобраться на холм нетрудно, можно взбежать
без передышки. Там, на холме, меж берез вьются зигзаги ста¬
рых траншей; они успели почти совсем сровняться с землей, и
летом в этих неглубоких ложбинах буйно цветет белый клевер.
А на лысой верхушке холма лежит бурый камень — скромный
памятник воинам, павшим на этой безыменной высоте. Под
красноармейской звездой высечены имена. Многие из них
трудно и выговорить, а читать приходится по слогам, однако
имена эти хорошо известны, любимы и на этом и на том берегу
реки.
Холм хоть и невысок, но с него открывается глазу необъят¬
ный простор: и широко раскинувшийся Неман, и синие сосно¬
вые леса, и зеленые луга. А если верить Дзикасу, оттуда мож¬
но увидеть куда больше. По его словам, стоит только забрать¬
ся наверх — и весь мир как на ладони.
2
— На братскую могилу пойдем! На братскую могилу!
И все уже побросали работу — не до занятий теперь. На
кухне погасла плита, в рассаду забрались кролики. По класс¬
403

ным комнатам гуляет сквозняк, перелистывая открытые тетра¬
ди и книги. Озабоченно шныряют малыши и те, кто послабее
здоровьем: их обычно оставляют дома. А о лентяях и говорить
нечего: дергают Юстаса за полы, путаются под ногами — толь¬
ко бы их взяли с собой! Клянутся быть во сто крат прилежнее,
вдвое больше выучить.
Андрюс Тарашка вынес знамя дружины, благоговейно рас¬
правил его и обеими руками взялся за древко. Он стоит так,
откинув голову и глядя в небо, — делает вид, будто и не заме¬
чает Ляуданскиса и Гарялите, готовых тоже схватиться за
древко.
— А нам-то и вовсе не дашь? — не выдержал Ритис.
— Вожатый и нас к знамени приставил! — пропищала Га¬
рялите.
— Ну зачем всем троим? Один донесу.
Юстас обошел ряды, осмотрел ребят. У всех галстуки рде¬
ют, как маки. Кто же захочет остаться дома из-за помятого
или запачканного чернилами галстука!
Среди старших, стоявших во главе отряда с лопатами на
плечах, затесался Витялис. Одной рукой ухватился за Колины
штаны, в другой сжимает свое ружье.
— Ты куда это собрался? — удивленно спросил Юстас.
Витялис нахмурился и покраснел.
— На могилу, — ответил за него Коля.
— А что скажут другие малыши? Беги, Витялис, к воспи¬
тательнице!
Витялис шмыгнул носом и пролепетал:
— Я не малыш...
— Его отец на войне погиб... знаешь ведь, — напомнил
Коля.
— Знаю, знаю. Да ведь дорога-то дальняя... Намучаемся
мы с этим героем.
йонас заглянул в заблестевшие слезинками глаза Витя-
лиса и улыбнулся:
— Пусти, Юстас... Мы его понесем, если устанет.
— В охапку, как сноп, сгребем и зашагаем, — прибавил
Альгис.
Юстас смягчился:
— А Падваретите знает?
— Да уж пускай идет! — отозвалась Падваретите, тороп¬
ливо подходя к старшим. — Плачет. Что с ним поделаешь!
Она сунула в карман Витялиса большущий носовой пла¬
ток, погладила мальчугана по голове и шепнула Коле что-то
на ухо.
«— Ну, пошли, пошли! — торопили девочки.
404

Орадаускас повесил на грудь барабан и поднял палочки.
Не было еще такого похода, в котором бы он не участвовал.
А все благодаря своим незаурядным способностям барабан¬
щика. Малыши с завистью поглядывали на него.
Не дожидаясь команды, ребяга зашагали на месте, насту¬
пая друг другу на пятки.
— Девочки, ведро захватили? — в который уже раз спра¬
шивала воспитательница Гирлаукайтите.
— Есть! Есть!
Над головами сверкнуло новенькое оцинкованное ведро,
блеснули два эмалированных кувшина.
— Шагом... — начал было Юстас, но, заметив на ступень¬
ках дома Шлеве, оборвал команду. — Викторас, давай с нами!
Викторас не отозвался. Разглядев во главе отряда йонаса,
он решил не идти. Почему-то ему стало грустно и досадно,
словно его чем-то обидели. Перед глазами у него, как живой,
стоял тот военный — танкист, что в памятный летний день по¬
целовал его на уличном перекрестке. Ласковое прикосновение
его загрубелых рук Викторас ощущал и посейчас. Окинув
взглядом опустевший двор, он снова уставился на отряд. Зна¬
мя развевалось уже за воротами.
Отряд шагал быстро.
Отстающих не дожидались, да таких почти и не было. До¬
рожки уже подсохли, однако, перебираясь через ложбины,
пришлось еще помесить грязь.
Ритис Ляуданскис показывал всем, как забавно брызжет
эта грязь между пальцами ног. Несколько ребятишек забрели
поглубже; вылезли они из теплого месива в сапожках с бле¬
стящими голенищами, однако сегодня никто не кричал им:
«Где купили? В универмаге?»
Подле колхозных усадеб на них кидались собаки, глазела
детвора. Из сеней, из огородов, приложив козырьком руки к
глазам, выглядывали колхозники. Этой весной они впервые
видели пионеров в походе. Собакам воспитанники потихоньку
грозили кулаками, а тем, что позлее, совали в самую морду
палку; на ребятишек же поглядывали свысока. Тех особенно
привлекал Орадаускас с барабаном.
Витялис совсем не держался строя: то гарцевал впереди
колонны, то юлой вертелся возле барабанщика или знаменос¬
цев. Пробиваясь через кусты, он поддел ногой пустое гнездо.
Однако уже на полдороге малыш взял Колю за руку, а потом
отдал ему и свое ружье. Вскоре он и вовсе выбился из сил,
сопел, спотыкался, но все-таки шагал и не жаловался. Стар¬
шие перемигнулись, и Коля, схватив его под мышки, подсадил
йонасу на плечо.
405

Давно уже они прошли островок, уже и пойма со следами
больших и маленьких ног белела далеко позади. Знаменосцы
уже трижды успели смениться. Воспитательница Гирлаукай¬
тите тащила большую корзину рассады, и, сколько ни просили
ее девочки, она не выпускала корзины из рук.
Ребята притихли, все искали глазами холм. Вот-вот он по¬
кажется...
Впереди уже темнели сосны, а между ними проглядывали
белые стволы берез. Малыши обрадовались:
— Уже! Пришли!
— Ия вижу!
— И я!
На холм взбирались молча, с серьезными лицами. Девочки
не ловили пестрых мотыльков, мальчики тоже присмирели, не
бросались, как обычно, в окопы. Все остановились у камня.
Был солнечный, тихий час пополудни. Разгоряченные лица
ласкал ветерок. Внизу шелковисто поблескивали нежные ли¬
стья берез. А еще ниже поля, луга и кустарники сливались в
одну сплошную пеструю ткань без конца и без края. Сколько
света вокруг! И не верилось как-то, что не всем дано это ви¬
деть...
Коля взял у Тарашки знамя, воткнул древко в поросшую
бурьяном землю. Золотая бахрома коснулась бурого камня с
высеченными именами солдат. Коля застыл у знамени; на лоб
его упала светлая прядь волос. Колин отец пал под Берли¬
ном— гвардии капитан заживо сгорел в танке... Его сын меч¬
тает стать военным инженером-конструктором.
Коля стоял, напряженно вытянувшись, как солдат на по¬
сту, даже прядь волос потемнела от пота.
Чукаева сменил йонас Дегутис. Его отец погиб не на фрон¬
те, а в борьбе с кулаками и буржуазными националистами.
Но разве и его отец не солдат? Не разжимая сомкнутых губ,
йонас повторял про себя слова, которые он шептал над моги¬
лой отца. «Я буду достоин тебя, отец, — говорил он, — и вас,
дорогие воины!» Глаза его слегка затуманило, он видел только
бурый камень.
В почетный караул рвался и Дзикас. Он все боялся, что
ему может и не выпасть такая честь. О своей семье он ровно
ничего не знал, но вдруг стал уверять всех, что его отец — Ге¬
рой Советского Союза. И, когда он наконец стал у знамени и
его горячего лба коснулся прохладный шелк, он совсем рас¬
трогался. Так же вот и у его могилы когда-нибудь соберутся
пионеры. Ведь он, Дзикас, наверняка будет героем, а каждому
герою обязательно сооружают памятник. А его бюст отольют
из бронзы, как памятник генералу Черняховскому...
406

Потом воспитанники разбрелись по всему холму. Старшие
ребята вырезали и сносили в одно место дерн. Девочки раз¬
рыхляли землю, делали грядки.
— Цветы рядами будем сажать? — спрашивала Гарялите.
— Пожалуй, рядами, — согласилась воспитательница.
— Нет, давайте так, чтобы выглядело, как букет!
— И так можно...
— Нет, нет, лучше сделаем звезду!
— Правда, звезда лучше...
— А в середине зеленую руту посадим, да?
Гирлаукайтите сегодня не узнавала своей воспитанницы.
Всегда шустрая, говорливая, Гарялите, бывало, другому и
слова вымолвить не даст, а сейчас какая она тихая и задум¬
чивая! Воспитательница огляделась — ребят сегодня словно
подменили. Мальчики молча расчищали верхушку холма, уби¬
рали ветки, сучья, каждую щепочку относили подальше. Толь¬
ко попросишь сходить за водой — со всех сторон уже тянутся
руки. Дзикас и тот сегодня какой-то подтянутый, не носится
в поисках разных чудес. А маленький Орадаускас, найдя в
окопах заржавевшую гильзу, ей первой принес показать на¬
ходку.
У памятника стояла Ядзе и, водя пальцем, читала:
— «Старший лейтенант Внуков... Гвардии рядовой Аукш-
ти-кальнис... Гвардии рядовой Немет-жи-нов... Рядовой Джа-
баев...».
Воспитательница обняла Ядзе за плечи, помогла ей прочи¬
тать надписи и прошептала:
— Внуков — русский... Аукштикальнис — литовец... Немет-
жинов, должно быть, казах... Тут сыны всех народов... Пони¬
маешь?— Ей и самой казалось, что сегодня она многое нача¬
ла понимать.
3
Отряд вернулся на закате. За ужином да и после ужина в
спальне только и было разговоров, что о павших воинах.
К мальчикам заглянул Левянис. Ребята не отпускали его,
просили рассказать про войну.
— Уж не знаю, о чем и рассказывать, — пожав плечами,
сказал Левянис и присел на койку Йонаса.—Вы уже обо всем
слыхали.
— Про Сталинград! — напомнил Тарашка.
— Тоже сказал! Директор ведь не был под Сталинградом.
Он воевал под Москвой, а потом — в литовском соединении, —
пристыдил его Коля.
407

— Тогда про литовское соединение.
— Да я рассказывал уже. Забыли?
— Еще, еще раз! — послышались голоса.— Все равно ин¬
тересно!
Директор уселся поудобнее, и все приготовились слушать.
— Это было в тысяча девятьсот сорок третьем году, — на¬
чал он. — Нас, окончивших специальную школу, посадили на
самолеты...
— С парашютами? — спросил было Тарашка.
Но со всех сторон на него зашикали, и он натянул на голо¬
ву одеяло.
— С парашютами, — улыбнулся Левянис. — Итак, в пол¬
ночь линию фронта пересекли два транспортных самолета.
Около Витебска мы попали под сильный зенитный обстрел.
Некоторое время мы еще хорошо слышали друг друга: само¬
леты поддерживали связь. Был приказ разойтись только в
случае большой опасности.
— А как... поддерживали связь? — не стерпел Тарашка.
— Да не мешай же, не маленький ведь!.. — прикрикнул на
него йонас.
— По радио связь поддерживали... А приземлиться долж¬
ны были все в одном пункте одновременно — в Литве,
значит...
— Может, в Веверселяй? — вставил Ляуданскис.
Директор покачал головой:
— Так вот, вдруг связь прервалась. Радисту не удалось
уже принять ни одного сигнала... Мы ныряли из облака в об¬
лако. Штурман утверждал, что идем правильно, по курсу...—
Левянис глубоко вздохнул. — Больше мы своих товарищей так
и не увидели. Хорошие были ребята! Многие воевали с самого
сорок первого...
— Погибли? — послышались встревоженные голоса.
— Наверно... В том самолете был и мой сын...
— Ваш сын? У вас был сын? — заволновались мальчики.
йонас видел, как побледнело лицо Левяниса, как дрогнули
его густые брови.
— Он только что получил звание младшего лейтенанта.
Девятнадцати лет... Да... Наконец прилетели на место. Один
за другим выпрыгнули из самолета. Пришлось выкупаться в
болоте. Сверху снег, а снизу холодная тюря. Ни бункеров, ни
избенки, где бы обогреться... Собственно говоря, мы удобств
и не ждали. А задание перед нами было поставлено нелегкое:
в совершенно незнакомом месте нужно было сколотить пар¬
тизанский отряд, Нас было всего пятнадцать. Осмотрелись, за¬
рылись в землю. За несколько дней мы вдоль и поперек исхо¬
408

дили болото в поисках товарищей из второго транспорта, но
и следа их не нашли, даже клочка от парашюта. Потом, по¬
знакомившись уже с местными жителями, услышали разные
толки. Будто немцы настигли парашютистов и перебили всех
до одного, будто самолет сгорел в воздухе... А как они на са¬
мом деле погибли, этого мы так и не узнали. Ну, да плакать
некогда было, требовалось выполнять задание.
— Отомстили за погибших товарищей? — вырвалось у
Коли.
— Погоди... В те времена по лесам разный люд шатался:
и переодетые гестаповцы, и так, всякий трусливый народ. При¬
ползут невесть откуда, а комсомольский билет суют или дру¬
гой какой-нибудь советский документ. Может, он в гестапо
изготовлен, этот документ. Один говорит — из плена удрал,
другой — из тюрьмы, третий — от работ прячется... Иных тут
же разоблачали и расстреливали на месте.
— А как вы разоблачали шпионов? — спросил Альгис.
— Проверяли через местные подпольные организации.
А главное, в деле испытывали.. Храбрый, за спины товарищей
не прячется, последним куском хлеба делится — стало быть,
наш человек, советский.
Ребята ждали рассказа про ночные налеты, про взрывы на
железной дороге, но Левянис, как будто нарочно, избегал го¬
ворить об этом.
— Приводят как-то раз в землянку молодого паренька.
Высокий, стройный — любо поглядеть. Наш патруль его из
трясины вытащил, а то засосало бы. «Кто такой?» — «Комсо¬
молец».— «Билет есть?» Распорол намокшую полу шинелиш-
ки, подает. «Рабочий, говорит, убежал из фашистской тюрь¬
мы». Партизаны на слово не поверили: из тюрьмы, мол, а сам
розовенький, как поросенок. Поглядел я на руки — верно, на¬
труженные. Видать, что рабочий человек. Посоветовались мы
с комиссаром и оставили его в отряде. А он плачет, просится:
дайте мне, товарищи, винтовку, я, мол, покажу гитлеровцам,
где раки зимуют!
Орадаускаса рассмешили «раки». Но в него кто-то запу¬
стил полотенцем.
— И правда, паренек оказался отважный. Незаменимый
разведчик, отличный подрывник. А в бою — всё на ногах, во
весь рост, взлохмаченный, грудь нараспашку. Матросскую
тельняшку где-то выменял, издали его видно. И пуля его не
брала... Натерпелись мы тогда и холода и голода. Другие хо¬
дят хмурые, улыбки не увидишь, весь отряд одной самокрут¬
кой затягивается, а он все весел и бодр. Только вот... — Левя¬
нис платком вытер со лба испарину. — Только вот в отряде
409

всякие толки пошли. Будто он в фашистском застенке совет¬
ских людей пытал, будто советских парашютистов расстрели¬
вал... Правда, как он парашютистов расстреливал, никто не
видал, а про застенок подтвердили два бойца. Люди верные,
хотя и не коммунисты...
Комиссар у нас был строгий, крутой. Тогда он как раз ле¬
жал раненый. Услыхав про все, он даже зубами скрипнул:
«Расстрелять предателя Родины, как собаку!» Юноша поблед¬
нел, но смело защищался: «Нет на мне никакой вины. Посы¬
лайте на самое опасное задание, хоть в пекло, — пойду!» Тя¬
желое время переживал тогда наш отряд. После неудачной
вылазки нас окружили, и, пробиваясь из окружения, мы поте¬
ряли многих товарищей. Не хватало боеприпасов, провианта,
перевязочных материалов. Люди ожесточились, в каждой не¬
удаче обвиняли предателя. Как только установили связь с
Большой землей — наш-то радиопередатчик некоторое время
бездействовал, — я сообщил о создавшемся положении в
штаб: так и так, мол, что делать? Через некоторое время мне
отвечают: «Поступайте по своему усмотрению». Вот и решай:
враг он или нет?
Начали мы за ним следить. В разведку больше не пускали,
охрану нести — тоже. Никто с ним не разговаривал, дымком
не делился. Точно с прокаженным — всё издали да искоса.
И вот однажды он исчез.
— Предатель, значит... — пробежал по комнате шепот.
— Словом, как в воду канул. Бойцы обозлены, комиссар
мне все грозит. А я почему-то все еще верил, что он вернется
или что его, может, убили. Однако трупа его мы нигде не иа-
шли, следов он тоже никаких не оставил. Каким же преступни¬
ком я чувствовал себя, как ругал за мягкотелость, за излиш¬
нюю доверчивость. Предателя, кровного врага приютил!.. Мо¬
жет быть, это он где-нибудь неподалеку расстреливал наших
товарищей, моего сына... От таких мыслей никуда не денешь¬
ся— они страшнее вражеской пули... И сколько еще прольется
крови из-за этого гнусного предателя! Если бы он снова по¬
явился, я бы на месте его прикончил!..
Несколько успокоившись, Левянис продолжал:
— Мы в спешном порядке покинули лагерь: ожидали «го¬
стей». Как же предателю не привести сюда фашистов? Одна¬
ко, как ни странно, никто не показывался. Оставленные связ¬
ные доносили, что вокруг лагеря ни живой души. Вскоре при¬
шла радостная весть. В уездном городе кто-то средь бела дня
убил начальника карательного отряда оккупантов. Связные
донесли, как это случилось. Крестьянам было приказано везти
сено в конюшни к немцам. Около конюшен все время вертелся
410

сам майор. Несколько офицеров стояли поодаль. И вот в воро¬
тах показался воз сена. Из сторожевой будки сразу же вы¬
скочили солдаты и сунули в сено штыки — проверить, нет ли
чего. Вдруг один солдат вскрикнул, но вторично вонзить штык
он уже не успел. Раздался выстрел. Из сена выскочил человек,
припал к земле и очередью из автомата скосил майора и од¬
ного лейтенанта. Фашисты искололи его штыками и уже мерт¬
вому изрешетили пулями спину. Потом на площади повесили
его истерзанное тело. Храбреца никто не опознал.
Этого убийства мы фашистам не простили. Они получили
свое сполна... Не знаю почему, но меня все еще мучила мысль
о бесследно пропавшем бойце. Думал я о нем день и ночь.
С помощью местных жителей мы раскопали яму, в которую
оккупанты сваливали трупы повешенных...
— И нашли его... в яме? — ужаснулись слушатели.
— Да... Опознали без труда. По изодранной и окровавлен¬
ной матросской тельняшке... Вот и всё, — закончил Левянис и
поднялся.
— А что было дальше? —: зашумели ребята.
— Спите. Завтра вам рано в школу... Потом подошел к нам
фронт, мы соединились с регулярными частями армии... Ну,
спите теперь...
Поздно уснули в этот вечер воспитанники. А позже всех
йонас. Не давала ему сомкнуть глаза лютая ненависть к вра¬
гам, от руки которых погибло так много хороших советских
людей. И вместе с тем его не оставляла мысль: «Выходит, что
директор и в меня метил». Приподнявшись на постели, йонас
старался в темноте разглядеть лицо спящего Шлеве...
Глава пятая
1
Петрюкас прислуживал в костеле. Читал в обедню молит¬
вы по-латыни, тоненьким голоском подтягивая зычному песно¬
пению клебонаса. Носил требник, чашу со святой водой, зво¬
нил в колокольчик. Клебонас размахивал кропилом и, как
назло, все попадал Петрюкасу в глаза. У того даже слезы вы¬
ступали, приходилось вытирать их рукавом. Мать зорко сле¬
дила за сыном и после богослужения внушала ему:
— Божий дом не сарай! Нашел тоже время сопли ути¬
рать!..
Раньше, когда Петрюкас только приступал к своим новым
411

обязанностям в костеле, его привлекал золоченый алтарь, он
любил смотреть на пестро раскрашенные, окруженные золоты¬
ми лучами лики святых, на дрожащее пламя толстых и тонких
свечей. Теперь же, когда он вдоволь настоялся на коленках,
когда изо дня в день зажигал и гасил множество свечей, все
это ему порядком приелось.
А до чего же тоскливо хоронить покойников! Особенно если
это знакомые, из их колхоза... Хорошо еще, если родня не
слишком жалобно причитает. С непокрытой головой, тщатель¬
но причесанный, наглаженный, Петрюкас выступает впереди
процессии. Крест нелегок, руки дрожат. Петрюкас всегда пер¬
вым входит с крестом на кладбище, хотя ему и очень не хочет¬
ся, чтобы человека засыпали землей. Ведь так жутко в сырой
земле, без солнца!
Причуды матери, все эти ее выдумки — беда для Петрюка¬
са, да и только! Служа богу, он, видите ли, не будет шататься
без дела, скверны всякой не наберется, вырастет благочести¬
вым человеком. При виде сына, прислуживающего у алтаря в
белом кружевном облачении, она так и млела от счастья. Не
раз смахивала слезу умиления. Много ли по нынешним-то вре¬
менам найдется в Веверселяй таких счастливых матерей!
В самый разгар работы на огородах надо было готовиться
к экзаменам. А экономка клебонаса, как нарочно, только за¬
видит Петрюкаса, сразу же на огород гонит. Он теперь чаще
на коленках между грядками ползал, чем вокруг алтаря.
Зато клебонас обещал купить ему новую посеребренную
гармонь. Петрюкас, пыхтя и отдуваясь, таскал на коромысле
воду и все думал о гармони. Он будет играть на ней и зара¬
ботает много денег, куда больше, чем братья Сюдикасы.
«Все равно ученый из тебя не выйдет», — вспоминал он
слова матери. «Ладно, буду музыкантом».
Как только пробилась первая травка, пришлось пасти ко¬
ров. Погонит Петрюкас свою корову, а по дороге и ксендзову
прихватит.
Запыхавшись, иной раз с занозой в ноге, прихрамывая,
влетает он в школу, а урок уже начался.
— Где ты был, Петрюк? Почти каждый день опаздыва¬
ешь!— сердилась учительница Валентина, заглядывая в жур¬
нал.
Отметки у Петрюкаса были неважные.
Но мать велела держать язык за зубами, вот Петрюкас и
молчал, понурив голову.
— Он коленками пол в костеле начищает! — кричали дети.
Валентина несколько раз заходила к Ганусаускасам. Роди¬
тели хоть и соглашались, что мальчик и впрямь устает, но в
412

клебонию 1 все-таки продолжали его посылать. А с пионерами
и вовсе запретили водиться. Повязав красные галстуки, пио¬
неры шагают, трубят в горн, украшают могилу павших воинов.
Смотри на них и лопайся от зависти! А с Римасом Сюдикасом
Петрюкас не очень-то ладит, хоть мать и велела только с ним
дружить.
Правда, за последнее время и в клебонии стало как-то ве¬
селее. Петрюкас уже не один. По вечерам, кроме Римаса, при¬
бегают еще двое-трое ребят из третьего и даже из четвер¬
того классов. Галаунис с Гоштаутасом — пионеры, но в клебо¬
нию оба приходят без галстуков. Ксендз их не бранит, адом не
грозится, только иной раз в шутку индюками обзовет. Так он
всех пионеров окрестил — галстуки, мол, красные, как бородки
у индюков.
Ксендза дожидаются на кухне. Там всегда жарко и пахнет
разной вкусной снедью. Ребята хохочут, балуются. Римасу не
сидится на месте, он шныряет по всем углам. Стоит только
экономке выйти, как он ловко открывает дверцы шкафа и сует
палец в клубничное варенье. А если экономка вдруг вернется
или заглянет сам ксендз, Римас, скривившись, принимается со¬
сать палец — занозу, мол, загнал.
Клебонас обучал их катехизису и другим непонятным и не
менее скучным предметам. Жития святых и те скоро надоели.
Все святые один в одного — только молились да голодали. Вот
если бы про войну...
Единственная утеха для ребят —мятные леденцы и старый
граммофон с громадной трубой. Музыки, правда, почти
не слышно — в трубе что-то хрипит, завывает, ну, да и так
ладно.
Грызя мятные леденцы, вовсе не трудно возомнить себя
счастливее всех пионеров. На сборах ни Гоштаутаса, ни Гала-
униса небось ни разу конфетами не угощали. А ведь, навер¬
ное, не найдешь ни одного пионера, который отказался бы от
конфет.
Клебонас вертелся возле хрипящего граммофона, напевал
себе что-то под нос и сулил детям золотые горы.
— Тебе, индюк, что? — хихикал он, умильно поглядывая на
Галауниса. — Велосипед? Получишь, получишь! Римасу кар¬
манный фонарь куплю... Такому молодцу без «прожектора»
никак нельзя.
При этом распределении будущих подарков поднимался та¬
кой гам, что и граммофона не слыхать.
— Обождите, обождите, ангелочки мои, — утихомиривал
1 Клебония (литовск.) — настоятельский дом, усадьба.
413

их клебонас, складывая руки и усаживаясь на мягкий плю¬
шевый диван. — Посмотрим еще, как-то вы молитвы заучили...
Римасу, однако, этого было мало. Он уже наперед дого¬
варивался с Петрюкасом, чтобы тот уступил ему гармонь, обе¬
щанную клебонасом.
Петрюкас не соглашался. Все лето гонял корову, зимой зяб
в костеле — и на тебе, отдавай ему гармошку!
— Фигу получишь!
— А я отниму!
— А я отцу пожалуюсь...
!— Ха!.. — Римас осклабился и похлопал себя по оттопы¬
ренному карману; там зазвенела мелочь. — Твой отец у моего
вот где!
В словах Римаса заключалась горькая правда. Поймает
отец в Немане рыбу—и несет ее к Сюдикасам, наколет дров—
и опять же к ним. Накосит сена в овраге, набьет полную ко¬
шелку— и снова туда плетется. Когда Сюдикасы дом строи¬
ли, отец помогал им кирпич «собирать». За все это они ему
деньги платят. Отец ворчит, сам себя проклинает, а как-то раз,
напившись, даже хотел изорвать деньги.
Петрюкас глотал обиду и зарекался, что не даст Римасу
даже потрогать гармонь.
2
С Дзикасом Петрюкасу уже несколько раз случалось ссо¬
риться. Посбивают друг у друга с головы шапки и сцепятся
не на шутку.
Богохульные речи и насмешки Дзикаса нагоняли на Пет¬
рюкаса страх, а прислуживание Петрюкаса в костеле и у кле-
бонаса выводило Дзикаса из себя. И все же они друг без дру¬
га долго обойтись не могли.
Петрюкас жадно слушал товарища, когда тот рассказывал
про партизанку Касте, тетю Петрюкаса, про ее подвиги.
А прославленному мичуринцу Дзикасу тоже нужна была
помощь Петрюкаса. Дзикас ткнет пальцем в какую-нибудь
травку или цветок, а товарищ ему подскажет — и как назы¬
вается, и когда цветет, и когда семенится.
Вот Дзикас видит тмин в цвету. Если б не Петрюкас, он бы
так и не узнал, что в этих белых зонтиках созревают зерныш¬
ки, которые потом так вкусно пахнут в хлебе.
Новое, впервые увиденное растение Дзикас не только об¬
нюхает, но и попробует на вкус. Однажды он чуть не прогло¬
тил цветок белены.
— Брось, взбесишься! — крикнул Петрюкас и, подскочив,
414

вырвал у него из рук стебелек. — Свяжут тебя веревками, как
старуху Аугене!
Иной раз Петрюкас отваживался даже подшутить над сво¬
им невежественным приятелем.
— Скажи-ка, Дзикас, сколько у свиньи окороков?
— Восемь! — не моргнув глазом, отвечает Дзикас.
— А ног сколько? =— с ехидной улыбочкой продолжает до¬
прос Петрюкас.
— Четыре.
— То-то же, четыре... А свиней с четырьмя ногами да восе¬
мью окороками я еще не видал.
— Ты еще много чего не видал... А я вот видел: у бригади¬
ра Урбониса полный чердак окороков!
Громко смеяться Петрюкас не умеет, в груди у него только
тихо клокочет смех.
Когда сеять, когда жать, когда поднимать пары, Петрюкас
знает не хуже самого бригадира Урбониса. Так, по крайней
мере, кажется Дзикасу. Потому-то он и решился позвать его
на свой опытный участок.
Таких участков на детдомовском мичуринском огороде
было много.
Петрюкас озирался по сторонам. Ему нравились аккурат¬
ные грядки, разные знакомые и незнакомые растения. Все во¬
круг пышно зеленело. Петрюкас сейчас еще больше пожалел,
что он не пионер, не мичуринец.
Дзикас пояснял нехотя, второпях:
— Баклажан... На севере растет... Будто и не знаешь!
— Ага!
— Соя... Из нее сыр выжимают...
Растение, из которого делают сыр, поразило Петрюкаса, но
и тут Дзикас не потрудился сообщить более точные сведения.
У этого растения, которое, по словам Дзикаса, называется
соей, на дощечке белела надпись: «Чумиза китайская».
Вот тебе и сыр!
На участке самого Дзикаса тоже было на что поглядеть.
Чахлые помидоры затесались между ячменем, бобы глушила
трава, морковь росла между грядками.
Но нигде не видно было того поразительного, странного
растения, которым всю зиму хвастал Дзикас: ни «картофель¬
ных помидоров», ни «морковной капусты». Ровно ничего!
Дзикас не унывал:
— Больно ты скорый! Осенью увидишь.
— Выполол бы ты хоть ячмень, — вздохнув, посоветовал
Петрюкас. — Смотри, сколько тут его проросло, только поми¬
доры глушит.
415

Совсем уже чахлые помидоры они тоже вырвали.
Дзикас с грустью оглядел свою опустошенную плантацию.
Взгляд его скользнул по участку соседа, Тарашки.
— Тарашкины помидоры надо бы разредить, — решил он
вдруг. — Видишь, как густо растут?
— Красота!—похвалил Петрюкас.
Дзикас перемахнул через ольховую изгородь, нагнулся, вы¬
дернул несколько кустиков помидоров и тут же — шмыг назад.
Очутившись за оградой своего королевства, он вырыл руками
лунки, воткнул в них помидоры и примял вокруг землю.
Что ты,делаешь? — испугался Петрюкас.
У Тарашки их много. Хватит ему! Разредил малость...
-- Не примутся...
Вот и примутся. Я по-научному!
— Так полил бы хоть.
— И завтра успею.
Оба дружка пустились под гору, шлепая босыми ногами по
теплой, притихшей на ночь земле. Расставаясь, Петрюкас
обратился к Дзикасу за помощью: не заступится ли Дзикас
за него, если Римас Сюдикас попытается отнять у него
гармонь?
— Гармонь? У тебя есть гармонь? — обрадовался Дзи¬
кас.— Научи и меня играть. А кто тебе купил?
Петрюкас молчал. Не так-то легко рассказать пионеру
Дзикасу про свои сделки с клебонасом.
— Тетя Касте прислала? — гадал Дзикас.
— Что ты!.. Никакой гармони у меня вовсе и нету... Кле¬
бонас только обещал купить.
Слова эти Дзикаса потрясли.
Не Петрюкас ли рассказывал, что бабки разные приносят
клебонасу яйца, масло? Да и сам он задарма полол у ксендза
огород, пас его корову.
— Купит он тебе, как же, держи карман! — махнув рукой,
сказал Дзикас. — Смотри, как бы он все ваши яйца и масло
не слопал!
— Купит, вот увидишь! — стоял на своем Петрюкас.—Он
нас леденцами угощает. Галаунису велосипед подарит, а Гош-
таутасу — компас.
— Гоштаутасу, Галаунису? — вытаращил глаза Дзикас.—
А им-то за что? Они ведь пионеры! — Дзикас схватил Петрю¬
каса за рубаху и ну трясти его. — Говори, за что?!
— Да я нарочно... Пошутил... — бормотал Петрюкас.—От¬
стань!..
— Нет, на этот раз не спущу тебе, костельная крыса!—-
шипел Дзикас.
416

Еще совсем недавно клебонас запугивал пионеров адом, а
теперь почему-то не скупится им на подарки! Петрюкасу на¬
верняка известна какая-нибудь важная тайна.
— Не скажешь? Не скажешь? Мы тебя к империалистам
спровадим! — не унимался Дзикас, наступая на Петрюкаса и
норовя побольнее пихнуть его плечом.
Угрозы Дзикаса не предвещали ничего хорошего. А глав¬
ное— дружба расстроится, некому будет заступаться за Пет¬
рюкаса, утешать его. Римас тогда совсем его заест. Что де¬
лать?
Дзикас отпустил Петрюкаса и пригрозил:
— Ладно, не говори!.. Возьму и напишу про тебя тете
Касте!
— Тете Касте! — испугался Петрюкас. — Не надо, не пи¬
ши... Я... Побожись только, что не выболтаешь... Ну: во имя
отца и сына и святого духа... — торжественно начал он.
— Хватит! — рассердился Дзикас. — Ты что, со мной или
с даваткой 1 разговариваешь? Честное пионерское!
— Пусть будет пионерское, — уступил Петрюкас. — Только
уж, пожалуйста, не проболтайся никому... Клебонас подгова¬
ривает Галауниса и Гоштаутаса выйти из пионеров... Учит их
молитвам...
— Да ведь они пионеры! — удивлялся Дзикас. — Как же
они молятся?
— В клебонию они без галстуков приходят.
— Без галстуков? Молятся? =—не верил своим ушам Дзи¬
кас.
Торопясь и запинаясь, Петрюкас рассказывал:
— Велел... велел заявление писать... Гоштаутас боится, а
клебонас... клебонас говорит: «Не бойся, индюк, заявление по¬
дашь учительнице, когда каникулы начнутся... Ничего тебе
пионеры и не сделают...» А Гоштаутас все равно боится. То¬
гда... тогда клебонас сказал, что он сам отдаст заявление учи¬
тельнице.
В первую минуту Дзикас был готов побежать и отлупить
предателей, запятнавших честь пионерского галстука.
— Никому не проговорись... Ты ведь обещал, а? Обе¬
щал?— взмолился Петрюкас.
Дзикас уже не слышал мольбы товарища. Он всегда меч¬
тал о великих тайнах, о подвигах. И вот она, жуткая тайна!
Ее горячее дыхание обжигало ему лицо.
1 Д а в а т к а (литовск.) — женщина, посвятившая себя служению богу.

3
Уже не так звонко пели, перекликаясь, птицы; притаившись
в своих гнездах, они зорко оберегали их от разорителей.
Жеребята, ягнята, совсем еще недавно такие маленькие и
смешные, словно живые игрушки, покрылись жесткой шерст¬
кой и не резвились больше на колхозных лугах. Это были уже
маленькие лошадки и маленькие хитрые барашки.
Неудержимо надвигались экзамены. Было радостно и
страшно, но впереди сияло горячее, зеленое лето, суля детям
много веселых дней на неманских берегах...
Дзикас по природе своей не был скрытным. Все, что ему
становилось известно, что он узнавал, все это само собой рва¬
лось из него наружу бурным словесным потоком. Но теперь
он задался целью сам, своими собственными силами, рас¬
крыть коварные замыслы врага и повергнуть его в прах.
В точности, как тот отважный партизан в матросской тель¬
няшке.
Дзикас завидовал героям, их подвигам на полях сражений,
среди грохота орудий и завывания мин. Он видел себя летя¬
щим в атаку на чапаевском скакуне, рубящим врага сверкаю¬
щей буденовской саблей, прижавшимся к пулемету, как те
двадцать шесть под Москвой... Вот он водружает полковое
знамя над вражеской крепостью, как советские воины над
рейхстагом, и в то же мгновение, сраженный пулей, падает под
развернутым шелковым полотнищем. Плачут воины, плачет
Юстас, плачет партизанка Касте, только он один спокойно
улыбается и просит не проливать слез. Дзикас простит всех,
даже учительницу Валентину, и никто больше не будет гово¬
рить, что он не любит детдома, что он недисциплинированный,
что он все путает.
Все это страшно трогательно, и Дзикас уже готов бежать
к Юстасу или Валентине. Но его пугает мысль, что тайна сра¬
зу откроется и перестанет быть тайной.
Нет, ни в коем случае нельзя проговориться! Час, о кото¬
ром он мечтал, стоя тогда у памятника павшим воинам, уже
совсем близок!..
А Петрюкас горько упрекал себя за то, что проболтался.
С тревогой в сердце он дожидался страшной развязки. Он ви¬
дел, как на школьном дворе Дзикас подходил к пучеглазому
толстяку Галаунису и, сжимая кулаки, пытливо оглядывал его.
Подбегая к веснушчатому Гоштаутасу, Дзикас едва сдержи¬
вал себя, чтобы не схватить его за аккуратно повязанный гал¬
стук.
«Такой сморчок, а против советской власти идет!» — думал
Дзикас. «А может, Петрюкас все это наврал?» — приходило
418

ему иной раз в голову. Уж очень Галаунис с Гоштаутасом не
походили на врагов.
Дзикас все-таки решил их выследить.
Кирпичная громада костела крутой горой высилась над
округой. Над остроконечной башней кружили стрижи. Низ¬
кие, окованные железом двери вели, казалось, в таинственную
пещеру. Дзикас топтался у костельных дверей, но войти не
решался. А что, если клебонас его поймает? Странный этот
дом! В самый жаркий день из него вырывается такой холод,
как из детдомовского ледника.
Петрюкас не хотел идти с Дзикасом в костел. Дзикас
отъявленный безбожник, а кроме того, неизвестно, что он там
еще выкинет.
— Ладно, через ризницу пройдем... — уступил он наконец.
Шумели липы, под ногами скрипел гравий. Дорожка вела
к коричневым деревянным дверям.
— Скорей, а то заметят тебя.
Сильно стучало сердце, немели спина, ноги. Сейчас рас¬
кроется тайна! А Петрюкас все подгонял:
— Дальше, дальше...
Они вошли в узкую и высокую полутемную комнату. Сте¬
ны были уставлены большими шкафами со множеством две¬
рец.
— Так это и есть... ризница? — шепотом спросил Дзикас, с
любопытством озираясь вокруг.
Да, тут пономарь хозяйничает...
Пономаря Дзикас не раз уже видел. Мимо детдома изред¬
ка плелся, размахивая палкой, маленький лысый человечек.
В углу ризницы стояли какие-то странные флаги. Это были
не советские веселые флаги, что развеваются по праздникам.
Флаги эти были старые, грязные, изъеденные молью. Среди
них мрачно выделялись черные полотнища, вышитые сереб¬
ром. Дзикасу они показались очень похожими на рыцарские
знамена, которые он знал по книгам.
— С черными покойников хоронят, — пояснил Петрюкас.
И у Дзикаса сразу же отпала охота их разглядывать.
Под полом что-то взвизгнуло, точно кто железом прошелся
по стеклу. Дзикас похолодел. Покойники! Он вздрогнул и по¬
пятился к порогу.
— Крысы, — успокоил его Петрюкас. — Здесь иной раз та¬
кие бегают, как телята!
Унимая дрожь в ногах, Петрюкас все же решился ознако¬
мить своего дружка со всеми достопримечательностями ризни¬
цы. Как-никак он мог кое-чем хвастнуть перед Дзикасом, ров¬
но ничего не смыслившим в костельных делах.
419

Присев на корточки, он достал из нижнего ящика шкафа
кропило и, обмакнув в воду, помахал им. Дзикас подскочил:
— Брызгаешься всякой дрянью!
— Никакая это не дрянь, это вода чистая, да еще освящен¬
ная.
Петрюкас, как хозяин, выдвигал скрипучие, битком наби¬
тые ящики. В одном из них блеснула серебряная чаша. Дзи¬
касу захотелось ее осмотреть, и он протянул руку.
— Нельзя! — остановил Петрюкас, ударив его по руке.—
Голыми руками нельзя. Даже ксендз полотенцем берет.
В обедню из нее, видно, пьют...
— А я возьму! — смеясь, настаивал Дзикас.
Он нагнулся и обеими руками схватил чашу, словно птичку
поймал.
Петрюкас только ахнул.
— Видишь, можно и голыми руками, — искушал его Дзи¬
кас.— Возьми-ка и ты!
Для Дзикаса все было легко и просто, а у Петрюкаса от
одной такой мысли мурашки по спине забегали. Он несколько
раз пытался дотронуться до чаши, но всякий раз, точно об¬
жегшись, отдергивал руку. Правда, в последнее время Петрю¬
кас уже не так рьяно выполнял свои обязанности в костеле:
пробегая мимо алтаря, он не припадал на колено; входя в ко¬
стел, не крестился. Но чаша!..
Внезапно Дзикас подтолкнул его под локоть, и пальцы
Петрюкаса коснулись холодного серебра...
Руки, ноги целы, язык не прирос к нёбу. Пальцы крепко
сжимают чашу, и Петрюкас смотрит на Дзикаса, ожидая по¬
хвалы.
Одному только Дзикасу удавалось высечь в душе Петрю¬
каса светлую искорку. Петрюкас и сам не мог понять, почему
в обществе Дзикаса ему всегда хочется прыгать, кувыркать¬
ся, кричать. Ничто тогда не сковывает его:, ни узкий пиджак,
ни большие, спадающие с ног клумпы, ни боязнь возмездия.
Петрюкас подбежал к шкафу. Дзикас — за ним. Они теперь
вдвоем выдвигали тяжелые ящики, из которых клубами под¬
нималась пыль. В носу щекотало от нафталина. Чихая и фыр¬
кая, мальчики выбрасывали на пол стихари, покровы, длинные
странные одеяния, вышитые серебром и золотом. Дзикас вы¬
тащил зеленую бархатную шапку, глубокую и вместительную,
как горшок, и нахлобучил ее Петрюкасу на голову. Напялив
на себя стихари, подпоясавшись орарями, они прыгали и пля¬
сали, наступая друг другу на полы и помирая со смеху. Пет¬
рюкас уже помышлял зажечь кадило. Дымящееся кадило,
наверно, понравилось бы его приятелю. Дзикас сожалел о том,
420

Дзикас размахивал над головой медным подсвечником.

что не нашел в ризнице копья, и размахивал над головой мед¬
ным подсвечником.
Вдруг Петрюкас глянул в окно и застыл на месте:
Идет!
Небрежно поддавая ногой круглый камешек, к клебонии
приближался Римас Сюдикас.
Друзья быстро скинули с себя стихари и бросились запи¬
хивать все назад в ящики.
В калитку клебонии проворно, как мыши, юркнули Галау-
нис и Гоштаутас. Галстуков на них и вправду не было.
Через некоторое время на цыпочках просеменил сюда же
Каркаускас. Он два раза постучал кулаком в калитку, и та
отворилась.
Появление Каркаускаса и вовсе ошарашило Дзикаса, рас¬
строило все его планы. Пока он тут забавлялся, пробравшись
в ризницу, вражеская рука тянулась уже к самому детдому.
Сегодня клебонас сманил Каркаускаса, завтра он перетащит
весь отряд, а послезавтра... То, что должно было произой¬
ти послезавтра, было так страшно, что Дзикас даже зажму¬
рился.
Что делать? Может, уже поздно спасать детдом и школу?
Может, уже все пионеры сбросили галстуки и прячут в карма¬
нах заявления о выходе из пионеров?
Дзикас вихрем понесся к детдому.
Нет, как видно, не все еще было потеряно. Детдомовский
парк купался в лучах вечернего солнца. Из кухни неслись
вкусные запахи. На протянутых между деревьями веревках
сушилось белье. Вацюкас кидал в пруд камешки. Другие до¬
школьники, рассевшись на траве вокруг воспитательницы Пад¬
варетите, с разинутыми ртами слушали сказку. Девочки тру¬
дились на огороде, издали пламенели их красные галстуки. Из
открытых окон пионерской комнаты звенели голоса. Ребята
играли в шахматы. У шахматистов на шее тоже были повяза¬
ны красные пионерские галстуки.
Нет, еще не поздно!
4
Ни о чем не подозревая, виновник всей этой суматохи Кар¬
каускас с любопытством сунул нос в пионерскую комнату.
— Каркаускас пришел, Каркаускас!
■— Предатель! Костельная крыса!
— Клебонасу ручку чмокал! Что, сладкая?
Крик прямо-таки оглушил Каркаускаса. Он хотел было
улизнуть, но Андрюс Тарашка схватил его за руку.
422

— А ну-ка, объяснимся... Куда торопишься? — приговари¬
вал он, таща Каркаускаса в комнату.
Дзикас, взобравшись на стул, разглагольствовал:
— Три раза постучал... Сам клебонас открыл. «А, господин
Каркаускас, хайль Гитлер!» А Каркаускас ему ручку — чмок
и спрашивает: «Что, уже все фашисты в сборе?» — «Все, все,
господин Каркаускас». — «Так подайте мне их сюда, пойдем
с пионеров галстуки срывать!» Не верите? Я-то не испугался,
Петрюкас только напугался до смерти. А перед этим мы сами
надели длинные платья и сами были ксендзами.
Дзикас твердо верил в то, о чем рассказывал. Ему и
впрямь казалось, что он слышал разговор клебонаса с Карка-
ускасом, видел, как Каркаускас поцеловал ксендзу руку.
Поднялся шум, смех. Дети не понимали, говорит Дзикас
правду или шутит.
— Не болтай ерунду! — рассердился Тарашка.
— Путает, опять все путает! — галдели ребята.
Торопясь домой, Дзикас ничуть не сомневался, что ему по¬
верят. Насмешливые выкрики ребят его ошеломили.
— Я путаю?-—опешив, бормотал он. — Это я... путаю?
Каркаускас, окруженный густой толпой ребят, даже и не
пытался бежать.
— Врет! Я ничего не знаю... — твердил он. — Отпустите...
— Был в клебонии? Говори! — напирал Тарашка.
— Что—в клебонии?.. В какой клебонии?
— Был, был! — не стерпел Дзикас.
— А где твой галстук? — приходя на помощь Тарашке,
вставил Бейнорюс.
Теперь только и остальные заметили, что Каркаускас без
галстука.
— Где галстук?
— В классе у него был, мы видели!
— Выстирать отдал... — уставившись в одну точку, хмуро
ответил Каркаускас.
— Глядите, кончик торчит! — завизжал Орадаускас.
Воспользовавшись тем, что Каркаускас сейчас ничего не
сможет ему сделать, он подскочил и вытащил у него из кар¬
мана галстук.
— И Гоштаутас! И Галаунис! Им обоим клебонас велел
без галстуков ходить! — орал Дзикас.
Дела Каркаускаса приняли явно худой оборот. Человек,
который носит галстук в кармане, не возбуждает большого до¬
верия. Да и в каком виде был этот галстук! Помятый, выма¬
занный в чернилах, концы свернулись в трубочку...
Тарашка, аккуратно одетый, в выутюженных брюках,
423

в белой, свежей рубашке, брезгливо, двумя пальцами, поднял
галстук Каркаускаса.
Тот упорно стоял на своем:
— Не был я там! Пустите!..
Честная душа Дзикаса возмутилась. Сжав кулаки, он на¬
бросился на Каркаускаса. Пока их разнимали, Каркаускас
успел расквасить ему нос. Дзикас ладонью утирал кровь, все
норовя брыкнуть своего здоровенного противника, и запаль¬
чиво повторял:
— Ты что думаешь, победил меня? Мне это не в новинку...
И от солнца из носу кровь может идти! Но я из тебя вышибу
ксендзовское угощение, вот увидишь!
Во время схватки у Каркаускаса вылезла из штанов руба¬
ха, и на пол шлепнулся толстый ломоть булки. Орадаускас
схватил его и показал 'Гарашке.
Комната гудела. Санитарка Гарялите хлопотала подле
Дзикаса. Множество кулаков тянулось проучить Каркаускаса.
— Уймитесь вы наконец! — успокаивал всех Тарашка.—
Пусть он скажет, откуда у него эта булка.
— Тетушка Палёне дала... — робко произнес Каркаускас.
Повар отщипнул кусочек, пожевал и с видом знатока за¬
явил:
— Сколько масла, яиц положено! Во рту тает!.. Сразу ви¬
дать — ксендзовская!
— Да видел я, как он жевал... — добавил Орадаускас.
— Продался за кусок булки!
— Предатель!
— Костельная крыса! Пусть на коленях в костеле ползает!
Нам не нужно таких!
Дзикас, зажимая пальцами нос, собирался уже произнести
новую речь, как вдруг отворилась дверь и вошел Юстас.
— Что случилось? Почему у Дзикаса нос в крови? — стро¬
го спросил он.
Ребята кричали хором, и ничего нельзя было разобрать.
Юстас заткнул уши и велел всем замолчать.
Гарялите принесла миску с водой. Юстас обмакнул платок
и приложил его к носу Дзикаса. Кровь перестала капать.
— Ну как, лучше теперь?
— Мне и так нисколько не было больно! — воинственно
кричал Дзикас, с ненавистью глядя на побледневшего Карка¬
ускаса.
— Успокойся и расскажи все толком... Только без выду¬
мок, пожалуйста. Все по порядку и не преувеличивай.
Дзикас понемногу успокоился и начал свой рассказ. Ко¬
нечно, жалко было так просто раскрыть тайну и отказаться от
424

намерения самому разоблачить врага. Однако Юстас слушал
так внимательно и казался таким озабоченным, что Дзикас,
рассказывая, все больше распалялся.
— Это правда, Каркаускас? — временами перебивал его
Юстас и, получая в ответ чуть слышное «да», кивком головы
предлагал продолжать. — Что вы делали у клебонаса?
— Он учил нас молитвам, — тихим, безучастным голосом
отвечал Каркаускас. — Еще на граммофоне играл...
— Тебе он тоже велел выйти из пионеров?
— Мне еще нет... Булку мне экономка дала... А Гоштаута-
са и Галауниса он уговаривал...
— Кто тебя повел туда в первый раз?
— Римас Сюдикас... Гармонь, говорил, получишь... Он и
других звал...
— А разве я не говорил! — снова начал горячиться Дзи¬
кас.— Гармонь и Петрюкасу обещали. А Каркаускас — пре¬
датель!
5
— Ты куда? — удивленно остановила Юстаса Банёните.
— К Валентине.
— Так поздно? Что — срочное дело? — В голосе Эльзе едва
уловимо прозвучала ревность.
Юстас сжал ее руку и без улыбки сказал:
— Очень срочное, скоро все узнаешь.
Валентина проверяла ученические тетради. Лампа бросала
бледный свет в садик перед домом. В открытое окно комнаты
заглядывали вишневые ветки.
— Что случилось?
Озабоченное лицо Юстаса встревожило учительницу. Тет¬
радь соскользнула на пол. Опережая Юстаса, Валентина не¬
ловко подняла тетрадь.
— Экзамены на носу, — сказала она, — а некоторые уче¬
ники начали хуже писать...
Валентина учительствовала первый год. Ей казалось, что
вся ее работа в классе текла спокойно, как ручеек. Вода оги¬
бала камни и тихо бежала по своему руслу. Новость Юстаса
ошеломила ее. Она почему-то закрыла и снова открыла окно.
— Что же делать? — растерянно повторяла Валентина.
— Надо хорошенько подумать, — вслух размышлял Юс¬
тас.— Ребят, видите ли, сманивают! Гармошкой, сдобной бул¬
кой...
— В этом я виновата, я...—твердила Валентина. Она схва¬
тила жакет, накинула на плечи. — Я побегу.
425

— Куда?
— К ученикам, к родителям. Поговорю, выясню.
— Я бы посоветовал сначала к учительнице Садунене
сходить: она местная, ее все хорошо знают, уважают... А наши
комсомольцы помогут вам.
6
Вскоре состоялся общий сбор двух дружин — школьной и
детдомовской.
Дзикас стоял с гордым видом, выпятив грудь, подняв руку
над головой. Пальцы его немного дрожали. Знамена дружин
развевались на ветру; в лучах солнца пестрели белые рубаш¬
ки и красные галстуки пионеров.
Как хорошо, что, совершив подвиг —да, это ведь настоя¬
щий подвиг! — Дзикас остался жив и невредим! Раньше, меч¬
тая о подвиге, он уже видел себя сраженным, покрытым бое¬
выми знаменами.
Но нет, хорошо остаться в живых!
И в эту минуту ему стало страшно жаль Павлика Морозо¬
ва, и партизана в матросской тельняшке, и всех тех, кто пал в
борьбе с врагами Советской Родины и уже никогда больше не
откроет глаз.
Сейчас вожатый скажет:
«За дело Ленина будь готов!»
А он, Дзикас, ответит:
«Всегда готов!»
Однако вожатый почему-то этих слов не произнес. Похва¬
лив сначала Дзикаса за бдительность, он тут же принялся
распекать его вовсю. Как Дзикас смел забраться в костел,
рыться там и разбрасывать по полу костельную утварь? Что
теперь скажут люди о детдомовских пионерах? Разве пионе¬
ры— какие-нибудь хулиганы?
У Дзикаса потемнело в глазах. Лучше бы он лежал мерт¬
вый и ничего не слышал, не видел бы укоризненного взгляда
учительницы Валентины.
Небо по-прежнему синее, солнце светит и припекает; во¬
круг, куда ни кинешь взгляд, светло, зелено, только у Дзикаса
в глазах все черным-черно...
Так проходят долгие-долгие минуты. Но вот из самого,
должно быть, беспокойного уголка в сердце Дзикаса начинает
пробиваться какой-то росточек. Что это? Дзикас и сам еще
не знает. Да ведь это новая надежда!
Когда-нибудь он все-таки совершит подвиг. Непременно!
426

Глава шестая
1
Викторас не слышал гудка парохода. Он очнулся от пинка
в бок.
— Сворачивай, гадюка, вправо! — прохрипел Сюдикас.—
Лодку опрокинет! Ты плавать умеешь?
— Я-то умею, — отозвался Викторас, насмешливо глядя в
глаза Вилюсу.
Сюдикаса раздражает его задор. Сам он едва держится на
воде и даже в крепко сколоченной лодке чувствует себя не
вполне уверенно.
— А этого не хочешь попробовать? — Он сунул Викторасу
под нос кулак.
Пыхтя и шлепая по воде плицами, проплыл маленький бе¬
лый буксир. Волна качнула лодку, другая, набежав, перека¬
тила через борт. Вилюе выругался и поджал под себя ноги.
— Правь к берегу,—приказал он, несколько успокоившись.
—- Зачем?
— Саснаускас выедет бакены зажигать... Еще увидит... Вон
там его избенка.
Туман густел, противоположный берег тонул во мраке, ре¬
ка тоже была совсем черная — не различишь ее во мгле, и
лишь поодаль вода слабо поблескивала.
Лодка врезалась в заросли. Зашелестел ракитник.
— Слишком близко, — сказал Вилюе. — На мель наско¬
чим...
— Греби сам.
Викторас бросил весла. Они растопырились, как огромные
плавники, потом прижались к широким, точно вздутым, бокам
лодки. Вода журчала и плескалась у бортов. Вилюе, широко
расставив ноги, ступил шаг, но, потеряв равновесие, шлеп¬
нулся в лужу на дне лодки.
— Это ты нарочно, гадина!—= в сердцах выругался он и
стал отжимать намокшие штаны.
— Сам виноват...
— Доставай-ка лучше жестянку да вычерпывай воду.
Они плыли молча. Монотонно поскрипывали весла. Чер¬
палка скребла по дну лодки, с плеском лилась за борт вода.
На небе в просветах между белесыми облаками зажглись
две-три звезды.
— Все будет шито-крыто! — весело сказал Вилюе.— Вы¬
потрошим, как миленьких!
Темнота придавала ему храбрости, и он бодро налегал на
весла, откидываясь назад всем своим длинным туловищем.
427

Викторас думал о чем-то своем. Река всегда влекла и ма¬
нила его, в особенности по вечерам, когда спадал ветер.
В лунные ночи он не раз выскакивал из окна спальни и, гони¬
мый радостным нетерпением, сломя голову несся к реке. Вода
отливала серебром, таинственный лесистый берег высился
крутой горой; казалось, и Виктораса самого сейчас унесет этот
стремительный мерцающий поток. Если бы не вечные причи¬
тания ночной няни, Викторас так и торчал бы на берегу, как
коростель во ржи, до самого утра.
Сейчас, в безлунную ночь, померкшая, не переливающаяся
серебром река уже не манила Виктораса. Эта ночная затея
постепенно утратила для него всякую прелесть, и все больше
раздражал его Вилюе, самодовольно покрякивавший, точно
лягушка в болоте.
— А неизвестно еще, — поддразнил он Сюдикаса, — может,
и не все будет шито-крыто.
— Не бреши. У меня всегда все гладко сходит. И ты не
бойся. За моей спиной — как за каменной стеной.
Хриплый, будто навеки осипший голос Сюдикаса дребез¬
жал, как у старика.
— Меня-то успокаиваешь, а у самого небось душа в пятках.
— Заткнись! — угрожающе сказал Вилюе.
Викторас не отозвался.
Молчание угнетало Сюдикаса. Он ерзал по скамейке,
фыркал.
— Тебя в комсомол не агитируют, а? — спросил он, дотро¬
нувшись до колена Виктораса босой ногой.
— Прибери-ка свою лапищу! — огрызнулся Викторас.—
Много ты смыслишь в комсомоле!
— Как увижу комсомольца, руки так и чешутся в морду
заехать... — проворчал Вилюе. — Из-за них меня из ремеслен¬
ного вытурили.
— Так почему же не заедешь?
— Кто заработает — получит по заслугам. С Сюдикасом
шутки плохи! Финка в бок—и шабаш! А ты в комсомол пе
иди, — продолжал Вилюе. — Что тебе в нем проку? Дыры в
кармане и значок на лацкане! Глянь-ка на меня: сыт, пьян,
сам себе пан... и с барышнями кручу. Кто мне может запре¬
тить?— Тут Сюдикасу пришла в голову идея, от которой ему
стало еще веселей. — Слышь? Айда послезавтра на вечеринку!
Девиц боишься? Не надо их бояться. Они не кусаются...
Хе-хе-хе... Там ведь не какой-нибудь маскарад, а просто клуб-
читальня «Лайме» 1 танцы устраивает. Пошли?
Л а й м е (литовск.) — счастье.
428

— Чего мне бояться? Пошли так пошли,—согласился Вик¬
торас.
Постоянные насмешки Сюдикаса все больше задевали его
самолюбие. Он сердился, огрызался, но не уступал. Долго он
прикидывался равнодушным, и сам не заметил, как в сердце
вкралось любопытство: каково там, на этих танцах, на вече¬
ринках этих?
Грубые шутки Вилюса то отталкивали его, то притягивали:
хотелось самому испытать, изведать то, о чем говорил Сюди¬
кас.
— Молодец!
Вилюе захихикал, наклонился вперед, опять пнул прияте¬
ля большой мокрой ногой. Викторасу нестерпимо захотелось
тут же отказаться от вечеринки, но он почему-то хвастливо
сказал:
— И пойду! Вот увидишь, пойду!
— Ш-ш-ш!.. — испугался Вилюе. — Потише ты! На воде
далеко слышно... Заметит еще какой-нибудь дьявол...
На них надвигалась черная стена. Вода запенилась, за¬
бурлила.
— Остров?
— Ага!.. Добрались наконец! — вздохнул с облегчением
Вилюе.
Остров оказался очень большим. Там и сям белели гряды
нанесенного водой песку.
— Сейчас, сейчас, обождите, братцы!.. Сейчас!.. — взвол¬
нованно зашептал Вилюе и перегнулся через борт.
Кругом ни живой души.
Оба приятеля тяжело и громко дышали. Виктораса увлек¬
ла таинственность их предприятия. По всему телу пробежал
холодок. Он готов был тут же прыгнуть в черное, быстрое те¬
чение.
— Уже... — услышал он и вздрогнул.
Вилюе стоял, широко расставив ноги, и веслом шарил в
воде. Вода вдруг вскипела, и из нее вынырнули сети.
Тащи их, черт побери! — взвизгнул Вилюе. — Хватай!
Викторас схватил намокшие, скользкие веревки, увитые
какими-то водорослями. Водоросли мазнули его по губам; они
были противно слизкие и пахли илом.
— Есть... Вот так щучка! Юркая-то какая! — хрипел Ви¬
люе.
Рыба отправилась к нему под скамью. За ней посыпались
и помельче и покрупнее; блестя чешуей, они скользили, как
льдинки, извивались и били хвостами. Руки Вилюса тоже бле¬
стели от чешуи.
429

— И земля и воды —народное достояние... Я ведь тоже
того... в ремесленном учился! Что, может, не так?—потешал¬
ся Вилюе. — Разве одному только бригадиру Урбонису рыбка
нужна? Выдумал тоже... Землю всю захватил. Так мало ему
еще...
— Сети, значит, колхозные? Почему не сказал?
— А тебе-то не все равно? Кому удача — тому и придача.
В руке Вилюса сверкнул нож, и он с размаху резанул по
сетям.
Викторас схватил его за плечи:
— Не режь! Дурак!
Лодка сильно накренилась. Сеть выскользнула из рук Ви¬
люса и погрузилась в воду.
— Папашу моего совсем затравили... Колхоз все прокуро¬
ром грозится, — ворчал в темноте Вилюе. — Сожрать готовы
человека... Ух, и ненавижу я их!
Викторас вдруг понял, что они совершили что-то очень
дурное, низкое и непоправимое. Людей, шныряющих по база¬
рам с мешками и корзинами, он не любил и в городе, пожи¬
вившись иной раз за их счет, не испытывал никаких угрызе¬
ний совести. Но колхоз, колхозное имущество — это дело дру¬
гое, быть может, то же, что советская власть, а с нею Викторас
не был в ссоре, считал ее своей.
— Чего нос повесил? Говорю, сойдет.., Треть добычи полу¬
чишь,— пообещал Вилюе. — Лодка-то не твоя!
— Подавись ты своей лодкой и своей третью!..
— Ну, дело твое...
Вилюе не скрывал радости, что вся добыча достанется ему
одному.
Грести против течения было нелегко. Плыли молча, бояз¬
ливо озираясь по сторонам.
2
Вилюе уже добрый час гонял мать по избе: то одно ему по¬
дай, то другое. Он вертелся перед мутным, пятнистым от сы¬
рости зеркалом и смачивал свои жесткие рыжие волосы на¬
стоем чая.
— Рубашку! Ботинки! — командовал он. — Какие я тебе
говорил?
— Какие есть, такие и даю, — вздыхала Сюдикене. — И не
совестно тебе родную мать этак!..
— Телесного цвета подай!
— На, на, заткни свою глотку!
— Пуговица на одной нитке держится...
430

— А раньше чего не сказал? — оправдывалась мать, ища
в шкатулке нитку с иголкой. — Пришью—зубами не оторвешь.
— Лучше б язык себе пришила!
— Молчу уж, молчу! Поговори-ка с таким сыночком^-он
тебя словом, как дубиной, огреет.
С грехом пополам Вилюсу удалось наконец пригладить
короткие волосы и сделать посередине пробор. В ожидании
брюк он брал с тарелки сырые яйца и, проколов дырочку,
выпивал яйцо, аккуратно складывая скорлупу в другую
тарелку.
— Одна докторша посоветовала, — объяснил он Виктора¬
су.— Голос-то у меня неважнецкий, так она велела сырыми
яйцами связки смазывать.
Рецептов на все случаи он знал немало: чем закусывать,
чтоб не пьянеть, что пожевать, чтобы запаху не было...
Вошла мать с выутюженными брюками.
— Что ты мне суешь? — взъелся Вилюе, повертев их в ру¬
ках.— Что это за складка? К чертям! Загладь-ка еще раз!
Папаша Сюдикас возился у окна со старыми стенными ча¬
сами.
— Сидит, с места не поднимется! — набросилась на него
жена. — Задал бы хоть раз этому разбойнику!
— Задавай сама, — отозвался, не оборачиваясь, отец,—
коли сдачи получить не боишься.
Вилюе швырнул матери брюки. Они упали под стол. Сюди-
кене кинулась их поднимать, ползая на коленях по полу.
6— Бесстыдник, свинья! Углей у меня больше нет!.. Мать,
точно собаку, гоняет...
ь— Ничего, с натуги не лопнешь!
Сюдикене бросила взгляд на сына, и губы у нее задрожали.
Ее глаза, обычно хитрые и хищные, смотрели теперь как-то
жалостно, растерянно. Викторасу стало не по себе. Он дернул
Вилюса за рукав:
Я во дворе подожду.
— Постой, я быстренько.
Был погожий голубой вечер с розовым закатом, с запаха¬
ми росистых лугов.
Брат Вилюса, Римас, сидел возле колодца и, морщась от
боли, прикладывал сырую землю к распухшим, покрасневшим
ногам.
— Кто это тебя так отделал?— поинтересовался Викторас.
— Думал, серебро, а оказалось — стекляшка! — жалобно
протянул Римас, еле сдерживая слезы.
— Что за серебро?
В крапиве, вижу, блестит, хотел посмотреть... Ого, если
431

бы деньги — мои были бы! Я на дороге недавно целых три руб¬
ля нашел.
— Стибрил, должно быть! — сердито сказал Викторас,
смотря мальчику в глаза. — У матери небось?
Римас усмехнулся, хотя кожа на ногах все еще горела и
зудела. Облизнув сухие, тонкие губы, он предложил:
— Купи трубку! Английская, последней моды!
— Покажи, — невольно соблазнившись, сказал Викторас.
— А деньги?
— Откуда мне их взять?
— Рыбкой-то ведь поделились. Думаешь, я не знаю? —
расхохотался Римас, все еще прикладывая землю к икрам.
Смех у него был неприятный, как у всех Сюдикасов, хотя
и не такой сиплый. Викторас схватил Римаса за ворот рубаш¬
ки и тряхнул хорошенько. Рубашка вылезла из трусов, на зем¬
лю посыпались деревянные прищепки для белья.
— Где стащил? — спросил он, не отпуская Римаса.
— В детдоме, — откровенно признался тот. — Там много
этого добра!
— А кто тебе позволил?
— Это ведь ничьи. Из приюта можно.
Викторасу живо вспомнилось, как Альгис Гайгалас с Ко¬
лей выстругивали эти прищепки. Альгис сильно порезал руку.
Носил ее на повязке и укачивал, как младенца.
— Ах, можно, говоришь, можно?! — Викторас еще сильнее
тряхнул воришку. — Отдавай все до одной!
Римас медлил, думая, что его только нарочно пугают.
— Ну! — тихо, с угрозой произнес Викторас.
Пришлось отдать все прищепки,
— Мне пятерку за них отвалили бы! — хныкал Римас.—
Ты небось больше сдерешь... Хоть бы рублик не пожалел...
— Жалуйся Вилюсу, — отмахнулся от него Викторас.
Римас усмехнулся.
— Хитрый какой! На жалобах далеко не уедешь, надо го¬
лову иметь на плечах! — крикнул он, улепетывая.
— Куда ж ты бежишь, не поевши? — высунулась из окна
мать.
— Дела! — отозвался Римас уже у ворот.
— Дела, вишь... — улыбнулась Сюдикене, и лицо ее прояс¬
нилось, беспомощности уже как не бывало.
Когда Вилюе, вырядившись, выфрантившись, вышел во
двор, у Виктораса уже совсем пропало настроение идти на ве¬
черинку. После их ночной вылазки все как-то поблекло, по¬
тускнело, вроде того зеркала, что стояло в углу.
— Боишься? — осклабился Вилюе.— Девок испугался.
432

■— Не хочется... В другой раз...
— Сегодня вечеринка — во! — Вилюе поднял пожелтевший
от табака большой палец. — Духовой оркестр! Со всего района
слетятся красотки.
— Да, но...
Викторас не мог высказать всего, что было у него на душе.
— Не бойся, я кое-что припас для храбрости... Ты чего топ¬
чешься, как старик? Пошли!
Вилюе был оживлен. Глаза его блестели, щеки раскрасне¬
лись. Даже его желтая рубашка и зеленый галстук сулили, ка¬
залось, что-то новое, необычное...
— Давай для храбрости, — сдался Викторас и покраснел.
Вилюе хлебнул первым. Отмерив пальцем, протянул бутыл¬
ку Викторасу:
— Ровно половину оставил.
Водка обожгла нёбо. Подавив в себе робость, не позволяв¬
шую взглянуть Сюдикасу в глаза, Викторас глотал, пока в бу¬
тылке не осталось ни капли.
— Стекло смотри не отгрызи! — рассмеялся Вилюе, хлоп¬
нув его по плечу. — Бросай, пустая... Эге, глушишь, как за¬
правский пьяница!
Викторас посмотрел на пустую бутылку и сам удивился:
неужели он столько выпил?
Грудь Виктораса обдало горячей волной. Ноги стали точ¬
но длиннее; легкие, как соломинки, они несли его, не касаясь
земли.
— Меня, так и знай, все уважают... Боятся... Я городской,
в лаптях не ходил! — хвастал Вилюе.
Викторас видел его то впереди себя, то сбоку. Еле ворочая
языком, Викторас бормотал:
— Врешь... И всегда врал...
— Это я вру? Я, так и знай, только с самыми красивыми
девушками танцую.
Викторас, все еще дивясь поразительной легкости в ногах,
повторял:
— Врешь, врешь...
— Не трепись... Не знаешь разве Сюдикаса! Колхозники
меня за версту обходят. Где ни повернусь — всюду пусто...
— Пусто, — эхом отозвался Викторас.
Щеки его горели; от вечерней прохлады, казалось, лицо
еще больше пылало.
Среди зелени акаций, кленов и рябины празднично алела
иерепичная крыша клуба-читальни. Во время оккупации в
этом красивом, просторном доме со стеклянной верандой про¬
живал фашистский прихвостень — лесничий.
15 Библиотека пионера, том VI 433

Только что закончилась лекция. Из дверей повалил народ—
и стар и млад. Подле прислоненных к стене велосипедов вер¬
телась детвора. Несколько велосипедов было разукрашено ро¬
машками, красным клевером. Какой-то белоголовый мальчу¬
ган с серьезным видом общипывал лепестки.
— Чего отстаешь?.. Иди за мной, — шепнул Сюдикас.
Из зала, убранного плакатами и успевшими уже завянуть
полевыми цветами, пахнуло жаром. В углу в ряд сидели музы¬
канты с трубами на коленях. Какой-то паренек, забравшись
на подоконник, перебирал лады гармони. Девушки жались
вдоль стен, перешептывались и хихикали.
— Дядя Аугустинас, дядя Пятрас, играйте же! — не тер¬
пелось какому-то пареньку.
Голова у Виктораса шла кругом. В первое мгновение ему
вообразилось, что придется танцевать с усатым дядей Аугу-
стинасом или с дядей Пятрасом. «Куда же он денет трубу?»—
никак не мог он понять.
— Танцевать-то умеешь? — хрипел ему в ухо Вилюе.
— Нет.
— Ну, все равно. Хватай вон ту курносую. А я с ее подруж¬
кой. Мне больше по вкусу полненькие.
— Мне... тоже... — бормотал Викторас; язык уже совсем не
слушался его.
Напротив, в простенке между окнами, шушукались две де¬
вушки: одна рослая, полная, с толстой русой косой, другая
тоненькая, стройная, с пестрым платочком на плечах.
Грянула музыка. Со двора нахлынула молодежь. Сначала
народ как-то стеснялся, но вот закружились пара за парой.
У Виктораса все вертелось перед глазами — окна, потолок.
— Конфеты у тебя есть? — спросил Вилюе.
— Не хочу конфет,;—брезгливо поморщился Викторас.—
Я... мужчина.
— Дурак! — выругался Вилюе и насыпал ему в карман ле¬
денцов.— Девчата любят... Угостишь конфеткой — сердечко-
то и растает.
Сюдикас подмигнул девушке с косой и, выбрав подходя¬
щий момент, подошел к ней. Викторас последовал за ним.
Кругом все кружилось, шумело. Вилюе щелкнул каблуками
и, обхватив девушку, пустился в самую гущу танцующих. Вик¬
торас тоже попытался лихо поклониться, но, споткнувшись о
чью-то ногу, чуть не растянулся.
Неясно, словно сквозь туман, он различал перед собой бе¬
лое лицо тоненькой девушки, ее нахмуренные брови. Не мог
он только понять, почему девушка не хочет танцевать с ним.
Порылся в карманах — на пол посыпались леденцы.
434

— Конфеты растерял, мальчик! — услышал он звонкий го¬
лос.— Постой, я помогу собрать.
— Помоги...
Девушка нагнулась, собрала леденцы и положила ему в
карман.
— Нет, ты ешь, — пробормотал Викторас.Тогда полю¬
бишь меня.
Девушка расхохоталась, даже шелковый платочек сполз у
нее с плеч. Тут только Викторас сообразил, что это уже взрос¬
лая девушка, намного старше его.
Вдруг она перестала смеяться:
— Да ты, никак, пьян? Не молочком ли опился?
— Тьфу, молоко! Я водку пью! — возмутился Викторас.
Он с гневом поднял глаза, но перед ним белела стена —
девушка уже кружилась с высоким юношей в синей спортив¬
ной куртке; оба смотрели на него и смеялись.
Викторас очутился в самой толчее. Его толкали, бранили,
он хотел пробраться к свободной скамейке, но никак не мог.
— У мальчика голова закружилась, — снова услышал он
голос девушки.
Кто-то крепко схватил его под руку и повел. Викторасу по¬
казалось, что с ним танцуют, но он не испытывал при этом
ни малейшего удовольствия; только глазел по сторонам и
улыбался.
— Ну что, лучше теперь?
Он сидел на скамейке, возле музыкантов. Те больше не иг¬
рали. Викторас вытряхнул из кармана слипшиеся леденцы:
пускай музыканты играют! Они, видно, послушались и гряну¬
ли польку.
Внезапно музыка оборвалась, раздались крики, визг. Слов¬
но через закопченное стекло, Викторас увидел Вилюса. Перед
Сюдикасом стояла девушка с толстой косой и всхлипывала.
Вилюе, весь красный, с растрепанными волосами, потирал
щеку.
— Я ей покажу драться! <—кричал он сипло: не помогли,,
видно, и сырые яйца.
— Он пьяный, пьяный!.. — повторяла девушка.
Размахивая пятидесятирублевкой, Вилюе вопил:
— Эй, музыканты, играйте! Я плачу!
Пускай играют, пускай играют. Он, Викторас, тоже не по¬
скупится. У него есть деньги!
Тут поднялась суматоха, пошли в ход ноги, руки-—мно¬
жество рук. Парни подталкивали Сюдикаса к двери.
— Чего тут церемониться с кулацким сынком!.. Всыпать
ему! — говорили те, кто погорячей.
435

=— Вилюе, постой! И я! — испуганно крикнул Викторас.
Все обернулись к приятелю Сюдикаса. Викторас поднялся
со скамьи и снова чуть не упал. Вокруг стоял хохот, галдеж,
даже пожилые колхозники пришли со двора. Викторас разра¬
зился бранью.
— Оставьте мальчика... И не стыдно вам? — строго сказа¬
ла подоспевшая на помощь новая знакомая Виктораса.
Он уцепился за ее локоть и, шатаясь, пошел через зал.
Во дворе, у колодца, Викторасу стало немного лучше.
Юноша в синей куртке вытащил ведро воды, девушка смачи¬
вала белый носовой платок и прикладывала ко лбу Виктораса.
— Мне плохо! — жалобно стонал он.
Но вот туман понемногу рассеялся, ему полегчало. Он уви¬
дел большие, освещенные окна, тоненькую девушку с мокрым
носовым платком в руках... И он сам здесь же, растрепанный,
грязный!
— Умойся! — велела девушка.
Викторас зачерпнул руками воды, смочил горячие щеки.
— Ты чей будешь, мальчик? — спросила она. В ее голосе
не было ни тени насмешки. — Проводить тебя до дому?
Чтобы скрыть смущение и жгучий стыд, Викторас принял¬
ся было ругаться. Но девушка не испугалась, она молча жда¬
ла, пока он успокоится.
Викторас не смел поднять на девушку глаз. Ее укоризнен¬
ный и в то же время сочувственный взгляд проникал ему в
душу.
Он бежал в темноту, едва волоча ослабевшие, непослуш¬
ные ноги, противный самому себе — с распухшими губами, в
загаженном костюме.
Поскорее, поскорее бы скрыться!
3
Двери детдома были на запоре. Пришлось лезть в сарай.
Зарывшись в солому, Викторас тут же уснул. Когда он очнул¬
ся, в щели проникал слабый предутренний свет.
Вверху, под стропилами, свил гнездо королек. Он то и дело
вылетал через щель под крышей наружу и тут же возвращал¬
ся. Птичка щебетала без умолку и сыпала Викторасу в глаза
соломинки, перышки.
Викторас еще глубже зарылся в солому.
Солнце стояло уже высоко, когда скрипнула дверь и в са¬
рай заглянул Левянис.
—: Что ты тут делаешь? Вставай! — приказал он спокойно.
436

Викторас вылез из соломы, потянулся.
— Ничего... спал.
Он ерошил и без того растрепанные волосы, блуждая
взглядом по запыленным балкам. Встретиться глазами с Ле-
вянисом у него не хватало смелости.
— Где ты так вымазался? — подойдя ближе, спросил ди¬
ректор.
— На вечеринке был.
Левянис молча теребил солому, и нельзя было разгадать, о
чем он думает. Его невозмутимое спокойствие подавляло и в
то же время бесило Виктораса; хотелось ошарашить, вывести
из себя директора какой-нибудь грубой выходкой, выругаться,
как можно больнее оскорбить его.
— Водку пил... Вывалялся, как свинья... Что, уже донесли?
Наказывайте! Чего ждете?
Левянис свернул пучок соломы и дружески, без тени раз¬
дражения предложил:
— Давай пиджак почищу.
Викторас удивился и смолчал.
— Как же ты покажешься в таком виде? — продолжал Ле¬
вянис. — У нас гости.
— Какие гости? подняв глаза, спросил Викторас, хотя
ему было все равно, кто приехал.
— Художник один...
Художник? Настоящий художник, который пишет карти¬
ны? Не может быть!.. Однако улыбка на лице директора гово¬
рила о том, что это правда. И так захотелось побежать, хоть
издали посмотреть на необыкновенного гостя, на художника!
Неосознанные мечты Виктораса тоже были забрызганы
грязью. До сих пор никто еще не касался грязными руками
самого светлого, чистого, что было в нем. Викторас бережно
хранил все это не только от других, но и от самого себя. А те¬
перь он же и осквернил свою мечту.
— Этот художник со всеми, даже с малышами, разговари¬
вает как равный, — рассказывал директор, вычищая пиджак
воспитанника.
Викторас подождал, пока Левянис принес воды, послушно
умылся и причесал волосы. Случайно нащупал в кармане
слипшиеся леденцы. На мгновение закружилась голова, как
на танцах. Когда он стал надевать пиджак, в кармане брякну¬
ли прищепки. Викторас бросил их наземь.
— Хорошо, что нашел, — заметил Левянис. — А то прачка
бегала, всюду искала.
Викторасу показалось, что Левянис притворяется, а на са¬
мом деле подозревает его в воровстве.
437

— Будете прорабатывать? Ну и прорабатывайте на здо¬
ровье! — Викторас сердито сплюнул.
И все-таки в эту минуту пожилой уже, с густой проседью
Левянис чем-то напоминал ему ту вчерашнюю стройную де¬
вушку: и его и ее глазами на Виктораса смотрела новая, боль¬
шая жизнь и мощно влекла его к себе.
Глава седьмая
1
Мать поднялась рано. Стараясь не разбудить детей, вытер¬
ла пол мокрой тряпкой, погладила Альбинукасу рубашку.
Лучи солнца падали прямо на кровать. Люда раскрыла
глаза, ей почудилось, что мать стоит у окна и разглядывает ее
платье. Когда она еще раз посмотрела туда, матери уже не
было. На кухне гремела посуда. Люду охватило вдруг теплое,
радостное чувство, какого она давно уже не испытывала. Она
все еще не теряла надежды, что в один прекрасный день рас¬
сеется сумрак, царивший в этом доме, и начнется счастливая
жизнь — пусть и не совсем такая, о какой она мечтала.
Люде вдруг захотелось посмотреть в лицо матери, загля¬
нуть ей в глаза.
— Мама! — позвала она.
В кухне со звоном упала на пол ложка.
— Чего тебе? — как-то испуганно отозвалась мать.
—- Наши часы не отстают?
— Нет, не отстают. — Вытирая мокрые руки, мать остано¬
вилась в дверях. — Это я раньше времени поднялась, дочень¬
ка. Не спится мне... Все о вас думаю.
Она виновато улыбнулась и присела на край кровати.
— Не знаю даже, чем я вас сегодня кормить буду, — ска¬
зала она печально. — И за квартиру не плачено, и свет могут
выключить...
Услыхав про еду, соскочил с кровати Альбинукас и открыл
дверцы шкафчика.
— Полбуханки хлеба еще есть! — обрадовался он. — Одно
яйцо, три большие луковицы...
Мать покачала головой:
— Три луковицы... Дожили!
— Ничего, что-нибудь да сготовим. Макароны еще есть, —
успокоила ее Люда, поднявшись с кровати. — Скоро ведь зар¬
плата...
438

— Что эти несколько сотен! Долгов вдвое больше... Не
знаю, не знаю прямо, как и быть...
Обыскали все уголки, вывернули карманы. Найдя две трех¬
рублевки и собрав кучку мелочи, мать бросила деньги на стол.
Двугривенный со звоном закатился под кровать. Люда, тре¬
вожно следившая за каждым движением матери, вздрогнула
от этого жалобного звона.
— Голова просто кругом идет! — жаловалась мать. — Ку¬
пила когда-то себе шерсти на юбку... Может, продадим?
Люда не понимала, что происходит. Ведь недавно еще мать
говорила, что заказала новую шляпу. А сейчас упомянула о
каком-то отрезе. Но разве могли бы так лгать эти красивые,
без слез плачущие глаза и эти бледные, дрожащие губы?
В кухне было чисто, блестел вымытый стол. На полке до¬
нышком кверху стоял эмалированный кувшин.
— Молока сегодня не принесли? — удивилась Люда, и
вдруг ей стало жаль маленького Римутиса, жаль матери —
такой озабоченной и беспомощной. — Не продавай юбку, ма¬
мочка! У меня есть ненужные книги. Лучше их продадим.
— Глупенькая ты!... Большая, а еще такая глупенькая.
Кто же их купит? В киосках, в книжных лавках полно этого
добра.
Посмотрев на часы, мать дрожащими руками нарезала то¬
ненькими ломтиками хлеб, посыпала сахаром и разложила
в глубокой тарелке. Сама она до еды не дотронулась. Отпер¬
ла чемодан в синем чехле, достала отрез на юбку. Разверну¬
ла, разгладила.
— Тебе, Людут, придется снести... В школу, правда, сего¬
дня опоздаешь, но что делать? Мне — на работу, сама зна¬
ешь. Только дешевле чем за три сотни не отдавай. Насчет це¬
ны я уже договорилась. Улица Агуону, три. Найдешь?
«Агуону, три. Агуону, три...» — вертелось в голове, но Лю¬
да так и не могла припомнить, была ли она уже там или толь¬
ко слышала название этой улицы. Она взяла отрез, любуясь
сизым отливом шерсти, и только сейчас сообразила, что это
ей придется продавать материю. В замешательстве отдернула
было руку, но, взглянув на пустой кувшин, на посыпанный са¬
харным песком хлеб, решительно поднялась.
— Никуда не убегай, Альбинукас, присматривай за Риму-
тисом, ладно? Я принесу денег.
— А на кино дашь?
— Дам, дам.
Зажав сверток под мышкой, Люда торопливо вышла.
Мостовая и тротуары были еще влажны, словно их протер¬
ли мокрой тряпкой. Безлюдные улицы дышали прохладой.
439

Рабочие давно уже на работе, ученики — в школе, только
одна-другая женщина с кошелкой спешит на базар. Воркуя, по
тротуару разгуливают голуби. Люда обошла пеструю стайку;
по дороге в школу они с Миле всегда кормили их крошками.
Голуби захлопали крыльями и поднялись в воздух. Проводив
их рассеянным взглядом, Люда пошла медленнее — она боя¬
лась большой, оживленной улицы, куда ей сейчас придется
свернуть. Казалось, все люди знают, зачем она идет, что несет
под мышкой.
В новой школе Люду поначалу к доске не вызывали, не
спрашивали даже с места. На уроках она сидела тихо, смир¬
но, не перешептывалась с соседками по парте, на переменах
не гуляла по залитым солнцем и очень шумным коридорам.
В школе и после занятий не замирала жизнь: то собрание,
то кружок; в одном зале физкультурники тренируются, в дру¬
гом хор репетирует. Миле записала подругу в секцию шахма¬
тистов и в химический кружок, но Люда ни разу там еще не
побывала. У нее была одна цель: во что бы то ни стало до¬
гнать подруг. С тревогой прислушивалась она, как складно
отвечают урок ее новые одноклассницы. Нет, она так не смо¬
жет...
Мать как будто примирилась со школой, только стала с
особой придирчивостью следить за чистотой в доме. Проведет
пальцем по комоду и покачает головой, глянет в мутное окон¬
ное стекло и вздохнет. Или вслух начнет соображать, не пора
ли стирать белье: в кладовой уже целый ворох накопился.
Каждый такой намек больно задевал Люду. Она и без пону¬
каний все делала. Руки ее сами тянулись к домашней работе.
После трудного дня глянет, бывало, Люда на будильник, а
уже десятый, одиннадцатый час. А когда наконец сядет за
книги, голова тяжелая, точно свинцом налита. Но нередко и
эти урванные для уроков часы у нее отнимал Римутис: про¬
снется вдруг среди ночи и приходится Люде, с книгой в руке,
укачивать братишку. «Нервный ребенок, — как бы про себя,
говорила мать. — Растет без присмотра». А случалось, что
Люда и по хозяйству рано управится и Римутис крепко спит, а
в голову все равно ничего не лезет. Читает она, читает, а сама
думает о чем-то другом: о детдоме, о йонасе... Сколько Люда
не повторяет уроки, сколько ей Миле ни объясняет, на другой
день она уже почти ничего не помнит и сама себе удивляется:
какая же она стала бестолковая!
Первая двойка потрясла девочку. Два дня она не ходила в
школу, на третий ее вытащила Миле.
440

Мутные ручейки вдоль тротуаров, зазеленевшие скверы,
распустившиеся почки на липах пугали ее, напоминали о ве¬
сенних экзаменах. Но и эту тревогу она переборола в себе...
«Ведь я так много пропустила... А отчаиваться не надо!..»
И сейчас она рассуждала сама с собой: «Ну, опоздаю сего¬
дня, но зато дома все наладится».
Вот она уже смело шагает по большой, людной улице, не
боится больше прохожих. Странно как: не пошла в школу, но
это почти совсем ее не трогает. В Веверселяй она бы, навер¬
ное, горько плакала.
Только одна мысль не дает Люде покоя: «А что, если по¬
встречаюсь вдруг с учителем или с кем-нибудь из девочек?»
И только она это подумала, как услышала позади:
— Люда, постой!
Миле!.. Через улицу, не обращая внимания на пронзитель¬
ные свистки милиционера, перебегала Миле. С тротуара она
махнула рукой милиционеру и, запыхавшись, сказала:
— Знакомый! Смотри, еще смеется... А ты опаздываешь!
— Ты ведь тоже опаздываешь! — бросила ей Люда, ста¬
раясь скрыть замешательство.
— Я? — удивилась Миле. — Ну конечно, но по уважитель¬
ным причинам. Макет доменной печи искала. «Гвардейцы»
мои стащили. — Посмотрев на свои часики, Миле покачала го¬
ловой.— Первый урок скоро кончится. А ты почему без книг?
Люда, сама не своя, пробормотала:
— Мать... заболела. Я в аптеку бегу...
— Серьезно заболела?
— Серьезно...
— А врач был?
— Был.
— Ия пойду с тобой! — решила Миле. — Классной руко¬
водительнице потом все объясним.
Сердито, даже резко Люда остановила подругу:
— Я одна схожу и... никому ни слова! Слышишь?
— Гордячка ты, вот что! — обиделась Миле. — Все девоч¬
ки это говорят. Беда мне с тобой...
— Мне сюда, — перебила ее Люда и быстро свернула в
первый попавшийся переулок.
— Людка, постой! Слышишь?
Но Люда не остановилась.
«Разве я гордячка? — подумала она с горечью. — Я просто
лгунья!»
И тут же ей вспомнилось другое...
...Мать никогда широко не отворяет дверь. В тот раз она
тоже разговаривала через щелку.
441

— Извините, — донеслось из коридора. — Здесь живет Лю¬
да Ясайтите?
— Здесь, здесь.
— Я руководительница седьмого класса «Б». Можно
войти?
— Ах, учительница! Пожалуйте, пожалуйте!
Мать отошла от двери, пропуская учительницу в кухню.
Люда стояла у плиты и половником мешала в большой ка¬
стрюле. Навалившись на стол, Альбинукас следил за каждым
движением сестры. Он ждал и дождаться не мог, когда из
студня выберут косточки. Обсасывать их куда вкуснее, чем
есть самый студень.
«Учительница!.. Ох, а я такая замарашка!» Люда совсем
растерялась. Но учительница, улыбнувшись, похвалила девоч¬
ку за хозяйственность.
Рассыпаясь в извинениях, мать повела гостью в комнату и
притворила дверь. Люда наспех почистила кастрюли, хотела
переодеться, привести себя в порядок, но вдруг ее охватила
тревога: «Зачем пришла учительница? Должно быть, за пись¬
менную по алгебре опять двойка».
— Людут, поди сюда! Людут! — позвала из комнаты мать.
Люда уже не помнила, когда мать к ней так нежно обра¬
щалась.
Учительница сидела у стола и рылась в набитом тетрадя¬
ми портфеле. Она, наверно, искала ее письменную. Люда роб¬
ко остановилась у двери. Учительница подняла голову. Каш¬
тановые волосы вились над ее высоким лбом, колечками па¬
дали на виски. Она редко смеялась, но и сердитой ученики ее
никогда не видели. Улыбнувшись, она сказала:
— Как вкусно пахнет студень!
Римутис, усевшись на полу, рвал на клочки газету. Комна¬
та вдруг показалась Люде такой неопрятной, неуютной. Она
отняла у братишки газету, посадила его в кроватку.
— Уроки ты уже приготовила? — спросила учительница.
Мать быстро обернулась и подмигнула дочери. Люда по¬
бледнела, словно она уже солгала, и поспешно ответила:
— Нет, товарищ учительница.
— Видишь, как нехорошо! — вмешалась мать. — Сколько
раз тебе нужно говорить: поела — и садись за книги!
Люда никому никогда не жаловалась на мать, и даже те¬
перь, ошеломленная ее ложью, она не проронила ни слова...
— Уже темнеет, — вставая, сказала учительница. — Уроки
лучше готовить засветло...
— Я быстренько. Только чайник поставлю... — пробормо¬
тала девочка.
442

— И без тебя есть кому поставить, — махнув рукой, ска¬
зала мать. — По какому предмету тебе, Людут, больше всего
задано? Ты, кажется, говорила, по алгебре?..
— И химию и физику необходимо подогнать,— вмешалась
учительница. — Алгебры завтра не будет.
— Ах да, химия, химия. Совсем из головы вон!
Люда, как во сне, прислушивалась к этому разговору. Ни¬
когда мать не интересовалась ее делами в школе. Девочка
переводила глаза с озабоченной учительницы на мать. Так и
хотелось крикнуть: «Не верьте вы ей!»
Учительница спросила, где мать работает.
— В магазине... Возвращаюсь поздно, усталая, не всегда
и время есть в Людины тетрадки заглянуть. Теперь-то уж бу¬
ду присматривать, буду следить.
Подумав, учительница сказала:
*— Люду не следует чересчур перегружать. Она столько
пропустила... Да к тому же экзамены близко. Мне говорили,
что она все по хозяйству занята. Это правда?
— Что вы! Уроки на первом месте. Я и сама управляюсь.
Какое уж там хозяйство!..
«Миле разболтала!» — сердито подумала Люда и громко
сказала:
— Я сама виновата!..
‘— Надо что-нибудь предпринять, — перебила ее учитель¬
ница. — По письменным у Люды плохо. Она может остаться
на второй год.
Мать, вздохнув, скрестила на груди руки:
.— И чему ее там учили, в детдоме! Ума не приложу.
— Кажется, ваша дочь окончила шесть классов на одни
пятерки!
— Ну, знаете, деревня... Какая уж цена этим пятеркам!
— Я не вижу разницы... — холодно заметила учительни¬
ца— Может быть, проводишь меня? — обратилась она к
Люде.
— Иди, иди, свежим воздухом подышишь, — сказала мать,
пронизывая ее предостерегающим взглядом. И шепнула на
ухо: — Попридержи язык!
На улице было еще светло, к вечеру не похолодало.
Вдоль белеющих тротуаров широко раскинулись одевшие¬
ся молодой листвой деревья. Зимой они стояли совсем непри¬
метные. Люди не спеша прохаживались по улице, любовались
молодыми липами, тихим, безоблачным небом. Оживленно
жестикулируя, бежали девочки в кино на последний сеанс.
— Прости меня, — прервала молчание учительница. —
Я хочу тебя спросить: ты... счастлива с матерью?
443

;— Да, товарищ учительница.
— А по детдому не скучаешь?
— Не скучаю.
— А они тебе пишут?
— Пишут... — И, поймав себя на лжи, Люда поправи¬
лась: — Нет, не пишут... Я сама им не написала.
— Успела уже всех перезабыть?
— Нет, я не забыла...
— Может быть, ты с ними рассталась не в ладах?
Люда отрицательно мотнула головой:
— Мне трудно все это вам объяснить.
Учительница попрощалась с Людой. Она зашагала мед¬
ленно, совсем как в классе между партами, и вдруг у Люды
перед глазами возник образ Садунене. Однако и веверселяй-
ской учительнице она не смогла бы высказать всю свою
боль...
2
Из одной узенькой улочки Люда попала на другую, еще
Солее узкую, тут и телега еле проедет; потом в скверик с пере¬
копанным черноземом, где пока еще ничего не росло.
Поодаль тракторы сносили развалины, люди собирали
кирпич и грузили его на машины.
Улица Агуону — на другом конце города. Дом номер три
Люда нашла без труда, разыскала и квартиру.
Поднимаясь по темной лестнице, она никак не могла при¬
думать, что бы сказать входя, и, главное, как заговорить о
деньгах. А что, если начнут торговаться? Ведь мать сказала:
«Не меньше чем за три сотни»... За дверью послышался
шорох. Люда опрометью бросилась вниз по лестнице. Останови¬
лась на другой стороне улицы, у железной ограды, и с бью¬
щимся сердцем ждала, не выйдет ли кто. На втором этаже от¬
ворилось окно, из него высунулась рука с тряпкой. Люда за¬
жала под мышкой сверток и пустилась бежать все дальше и
дальше от этого дома, словно за ней кто-то гнался. Окно еще
долго поблескивало на солнце. Люде, притаившейся за киос¬
ком фруктовых вод, казалось, что его никогда не кончат мыть.
На панели две маленькие девочки играли в «классы» —
перепрыгнут нарисованный мелом квадрат и откусят кусок
булки с вареньем. Глядя на этих девочек, Люда вспомнила пу¬
стой дом, Альбинукаса с Римутисом и впервые задумалась
над тем, почему все это так.
«Я, я виновата. Не надо было наперекор всему рваться в
школу. Лучше бы поступила на фабрику. Маме нелегко всех
прокормить. А что будет дальше?»
444

Сейчас Люда уже во всем обвиняла только себя. Желая
хоть чем-нибудь искупить свою вину, она со всех ног кинулась
к дому номер три. Взлетев по лестнице, она дрожащим паль¬
цем нажала кнопку звонка и не отпускала до тех пор, пока
дверь не отворилась.
В проходе стояла немолодая седоватая женщина в шел¬
ковом халате. Она окинула гостью неприветливым взгля¬
дом.
— Вы к кому?
— Меня мама прислала, — произнесла Люда, протягивая
сверток.
— Ага, ага, помню... Заходи-ка, — подобрев, сказала хо¬
зяйка.
Зажмурившись, едва ступая непослушными ногами, Люда
перешагнула порог, словно в пропасть бросилась. По улице
промчалась пожарная машина, и ее вой донесся точно с того
света.
В комнате стояли пианино, диван и маленький сверкаю¬
щий, как стекло, полированный столик; вокруг него были рас¬
ставлены мягкие кресла.
— Ну что за красавица! — всплеснув руками, воскликнула
женщина, не сводя с девочки глаз. ■— Какой взгляд, какие во¬
лосы! Настоящая Кармен! Кармен, сошедшая со сцены!
— Я... я... мама прислала... — бормотала Люда, скользя по
блестящему паркету.
— Садись-ка сюда,—сказала хозяйка и пододвинула крес¬
ло.— Ты принесла что-нибудь?
— Да...
— Покажи-ка... Подойдем к окну, там светлее.
Люда все еще держала сверток. Она разжала пальцы, и
сверток упал на паркет. Хозяйка быстро подняла его, развер¬
нула и примерила на себя:
— Это на юбку, да?
— На юбку.
— А ты не знаешь, милая, может быть, у матери найдется
такой же материал, но только коричневого цвета? В магази¬
нах был, но мне уже не досталось. Раньше у нее бывали от¬
резы разной расцветки...
— Нет, вы, наверное, ошиблись. Мама не торгует отре¬
зами... Просто сейчас нам... — Люда чуть было не проговори¬
лась, что сейчас они очень нуждаются в деньгах.
— Ну-ну, ладно, ладно, плутовка ты! Мы ведь с твоей
мамой добрые знакомые... А сколько просите?
Ответить, казалось, было так просто, но женщине при¬
шлось еще и еще раз повторить вопрос.
445

— Триста, —еле выговорила девочка. В горле у нее пе¬
ресохло.
— Ого! — удивилась хозяйка и, схватив отрез, вышла в
другую комнату.
Минуту спустя до Люды донесся ее возмущенный шепот:
— Неслыханная дороговизна! И дерут же эти спекулянты!
Спекулянты? Кто это спекулянты? Мать? Она, Люда?
Девочка огляделась, как бы ища выхода из западни. Най¬
дя глазами завешенную тяжелыми портьерами дверь, Люда
готова была броситься в коридор, но тут как раз вошла хо¬
зяйка, да к тому же и не одна. Люда так и обомлела: перед
ней стоял... профессор! Тот самый, с которым она приехала в
Вильнюс. «Агуону, три!..» Вот когда она впервые услышала
этот адрес! Профессор звал ее к себе в гости. Тот же лукавый
взгляд, те же веночки морщинок...
Профессор даже не заговорил с Людой; прищурившись, он
только разок посмотрел ей в глаза и, взяв со стола книгу, ти¬
хо вышел. Должно быть, не узнал.
— Забери же свой отрез, девочка! — бросила женщина ей
вдогонку.
3
На улице у Люды подкосились ноги, руки не слушались ее,
сверток выскользнул из рук. Маленькие девочки, все еще
игравшие в «классы», подняли пакет и подали ей.
«Вот и побывала в гостях у профессора!..» — вертелась в
голове одна-единственная мысль.
Люда еле переставляла ноги; она выбирала улицы, где
поменьше народу. Длинная и широкая, но не слишком людная
улица вывела ее в сосновую рощу. Среди редких сосен козы
пощипывали свежую травку, на расчищенных дорожках по¬
скрипывали белые и синие детские коляски. Здесь, как в на¬
стоящем лесу, на земле валялись шишки, торчали замшелые
пни и пробивались ростки молодых сосен. Но спрятаться от
людей и здесь было невозможно. Полная тишина охватила де¬
вочку только на самом берегу Нериса. Через реку тянулся
длинный, пустынный мост. На противоположном берегу круто
поднимались откосы, белели песчаные обрывы, зеленели по¬
росшие деревьями и кустарником холмы. Люда бросилась на
траву.
Шумели верхушки сосен. Горячий, сухой ветер трепал во¬
лосы. У ног Люды копошились крылатые муравьи. На дороге
завихрилась пыль и понеслась к воде. «Будет дождь», — по¬
думала девочка и огляделась вокруг. Небо заволокло тучами,
446

вода стала бурой. На самой середине реки плыла одинокая
лодка. В ней, сгорбившись, неподвижно сидел человек.
И вдруг Люда почувствовала себя такой маленькой и слабой
в этом огромном мире... И всеми покинутой. Услышит ли этот
человек в лодке, если она громко заплачет? В поисках родной,
близкой души Люда унеслась мыслями в старый, с такой лег¬
костью покинутый ею дом. Теперь от нее отвернулась бы и
Эльзе Банёните, которая всегда так баловала ее, и добрый,
терпеливый Ионас... Ведь он так ненавидит врагов советского
строя.
А спекулянты — разве это не те же враги?.. Ах, почему у
нее мать не такая, как у Миле, у Аушры?
Люда уткнулась лицом в траву и пролежала так долго¬
долго. Когда она подняла отяжелевшую голову, небо на за¬
паде грозно чернело. Ветер улегся, в кустах на все лады ще¬
бетали птицы. Было душно даже у воды.
Люда вскочила на ноги.
Чего ей здесь ждать? Надо поскорее бежать домой, все
выяснить, все разузнать! Может быть, это неправда? Может
быть, мать ее не...
А что, если все, решительно все, подтвердится?
В сумеречном парке больше не видно было белых и голу¬
бых колясок. Люда бежала домой.
Прильнув к оконному стеклу, Альбинукас смотрел в тем¬
ное небо. Тучи изредка вспыхивали молниями, но раскатов
грома еще не было слышно.
Когда вошла сестра, мальчик даже не обернулся.
— Где мама? — задыхаясь, спросила Люда, прижав к
груди сверток.
В это мгновение тучи прорезала огненная нить. Спустя не¬
которое время прокатился глухой рокот.
— Мы с Римутисом целый день у Амбрявичюсов сидели,—
оживленно заговорил вдруг Альбинукас, провожая глазами
тележку мороженщика на улице; тот торопился спрятаться от
дождя. — Мы сырники со сметаной ели. Потом с ребятами по
двору бегали. Ирка велела идти домой. Сказала, мама скоро
придет, ругаться будет. Было еще светло, когда мы вернулись.
А тут — ни мамы, ни тебя. Где это ты пропадала?
На столе все еще стояла тарелка с намокшим от сахара
хлебом. Целый день у Люды во рту не было ни крошки. Она
протянула было руку к хлебу, но тотчас же отдернула ее. Села
на стул, не выпуская из рук свертка; бумага давно уже про¬
рвалась, сквозь дыры видна была серая шерсть. «Чего я
447

ношусь с этим отрезом?» — подумала Люда. Она заметила
видневшийся из-под кровати уголок чемодана. Синий чехол
был расстегнут — мать, видимо, забыла запереть чемодан. Лю¬
да вытащила его, осторожно подняла крышку и отшатнулась.
Вместительный чемодан был до отказа набит тканями. Пе¬
ред широко раскрытыми от ужаса глазами девочки запестре¬
ли коричневые, синие, серые отрезы.
Люда сунула руку в чемодан, словно в горячие угли. Она
рылась, выворачивала, выбрасывала на пол куски материи.
Вот они, отрезы, украденные у государства: шерсть, шелк,
трикотаж!
На самом низу лежали две толстые пачки денег. И не
трешницы, которые утром дрожащими руками достала отку¬
да-то мать, нет — новенькие, хрустящие сторублевки. Люда
никогда еще не видела такой уймы денег.
— Ах, вот оно что! — вырвалось у нее. — Значит, это прав¬
да? Чистейшая правда!..
Альбинукас предупредил:
— Достанется тебе от мамы! Что ты делаешь?
Где-то далеко прогремел гром, и долго еще доносились его
глухие раскаты. На дворе шумел дождь, ручьями омывая
оконные стекла.
Вдруг широко распахнулась дверь, и вошла мать.
Увидев дочь, склонившуюся над чемоданом, она приглади¬
ла намокшие волосы и как ни в чем не бывало спросила:
— Продала отрез на юбку?.. А кто эго здесь рылся? Аль¬
бинукас?
Люда неловко поднялась. Комнату словно заволокло ту¬
маном. В тумане тонула фигура матери, и только лицо ее от¬
четливо белело. Но вот и оно стало отступать, таять. Люда
вся подалась вперед, как бы готовясь погнаться за кем-то, и,
глядя на мать горящими от ненависти глазами, крикнула:
— Спекулянтка!
— Продала? Отдавай деньги! — пронзительно закричала
мать и, оттолкнув дочь, кинулась к чемодану.
Люда схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Туман
рассеялся, теперь она все ясно видела. Стоя на коленях, мать
поспешно запихивала в чемодан отрезы. Потом налегла на
крышку, но никак не могла запереть.
— Не продала и не продам! Я не спекулянтка!..
Люда швырнула на пол сверток, который носила весь день,
словно камень на шее. Хотела растоптать его, но сил не хватило.
Мать ногой затолкнула чемодан под кровать, подбежала
вплотную к дочери. Лицо ее все пошло красными пятнами,
губы побелели.
448

— Ах, вот как! — взвизгнула она, занося кулаки. — Пияв¬
ка ты! Дармоедка! Звереныша мне вырастили в этом приюте!
Родную мать готова задушить собственными руками... На,
пей мою кровь! — Она хватала себя за пухлую белую шею. —
Из грязи вытащила ее! Человеком хотела сделать... Дура
я, дура последняя! Ведь в первый же день я поняла, что
звереныша впустила к себе в дом... Где это видано, чтобы
мать от дочери пряталась? Вырву, вырву я у тебя ядовитое
жало!
Мать уже не кричала, она хрипела, обдавая горячим дыха¬
нием окаменевшее лицо дочери:
— Честным трудом теперь не проживешь... Нет!.. И ты бу¬
дешь жить по-моему... Слышишь? А станешь мне помогать,
все у тебя будет, все!.. Скоро уже барышня... Разодену, как
куклу...
Люда медленно отступала к стене.
— Ты мне не мать, — повторяла она. — Ты отвратитель¬
ная спекулянтка, притворщица!
Мать бросилась к ней и, замахнувшись, изо всех сил уда¬
рила дочь по лицу. Люда покачнулась, но не упала. Она при¬
жала дрожащую руку к щеке:
— Спекулянтка!.. Ненавижу тебя!..
Хлопнула дверь. Шаги девочки быстро растаяли в шуме
дождя.
Глава восьмая
1
Скоро уже две недели, как в детдоме гостит художник
Клямас Андриконис.
Появился он неожиданно, словно из-под земли вырос. Ре¬
бята в то утро играли в знаменитый «клёк». На порядочном
расстоянии от черты, за которой толкались с десяток игроков,
одна на другой лежали небольшие чурки. В эти-то чурки и ме¬
тили игроки. Но попасть в них палкой еще мало — надо как
можно дальше раскидать чурки, а затем, быстро подобрав
свои палки, снов.а вернуться на место, за черту. Собирать и
складывать чурки должен был самый слабый игрок. Каждую
со свистом пролетавшую в воздухе палку провожали воз¬
гласы:
— Клё-ок!
И вот в самый разгар игры, когда вся команда броси¬
лась за палками, раздался голос:
449

— Рипку1 забиваете? Примите же и меня!
Ребята уставились на незнакомого человека с перекину¬
тым через плечо серым плащом. Их поразила его зеленая
шляпа, коричневый кожаный чемодан. Возле ног в желтых
полуботинках стоял ящик неизвестного назначения.
Мальчики лукаво перемигнулись. Играть в «клёк» пробо¬
вали уже и кладовщик, и директор, и даже бригадир Урбо-
нис, который пришел как-то звать ребят на подмогу в кол¬
хоз; палки их обычно застревали в кустах сирени или, уда¬
рившись о дерево, отлетали в крапиву.
Незнакомец взвесил на ладони узловатую палку Тарашки,
выбранную из множества услужливо подсунутых ему, и раз¬
махнулся. Палка ударилась оземь у самой цели и, подскочив,
перемахнула через чурки.
— Шляпа! Шляпа! Промазал! — закричали мальчики, то¬
пая ногами и свистя.
Человек нахлобучил свою зеленую шляпу на голову Вайт¬
кусу и размахнулся еще раз. Чурки разлетелись, как щепки.
*— А ну-ка, еще разок поставьте! — сказал незнакомец и
метнул палку снизу вверх, даже не целясь.
Мастерским ударом чурки разнесло в разные стороны:
одна угодила в дровяной склад, другая упала в траву у само¬
го пруда. По неписаным правилам игры это называлось «по¬
пасть в дрова», «попасть в рыбу».
Когда чурки подлетели высоко в воздух, раздался востор¬
женный возглас ребят:
— Свечка! Свечка!
«Свечка» — это была вершина искусства игры «клёк».
Вытерев со лба пот, незнакомец взял у Вайткуса шляпу и
подмигнул ребятам:
— Мы еще потягаемся! А теперь позовите-ка пионервожа¬
того Светикаса.
Юстаса он обхватил так, словно собирался повалить его
наземь. Юстас не поддавался — он, в свою очередь, стиснул
гостя сильными руками и даже оторвал его от земли.
— Клямас!
— Юстас!
— Не возгордился, приехал!
— А чего мне гордиться?
— Как же... Ты ведь теперь знаменитый художник!
— Брось, брось! Не смейся! А ты все еще с этими дикаря¬
ми воюешь?
Мальчики и не подумали обижаться. Неужели в детдоме
1 Р и п к а (литовск.) — игра вроде городков.
450

будет жить настоящий художник?! Да еще такой, для которо¬
го «дать свечку» — раз плюнуть!
Отпустив Юстаса, Клямас Андриконис обернулся к ре¬
бятам:
— А лодка есть у вас?
— Есть! Есть!
— В волейбол играете?
— Как же, играем!
— А КОрМЯТ ХОРОШО:*
— Хорошо!
Насчет кормежки подтвердил даже Каркаускас, который
не очень-то был доволен порциями тетушки Палёне.
Вскоре к главному зданию детдома направилась странная
процессия. Впереди шагал пионервожатый, рядом с художни¬
ком. Гость успел уже скинуть пиджак и засучить рукава си¬
ней рубашки. Чемодан и ящик ребята вырывали друг у друга.
Не могли они поделить и остальное имущество. Менее напори¬
стые рады были, если им удавалось хотя бы дотронуться до
вещей художника.
Так Клямас Андриконис поселился в детдоме. Где бы толь¬
ко он ни показывался, его тотчас же тесным кольцом обступа¬
ли ребята. С трудом отрывали они глаза от ловких, умелых
рук художника. Рисовал он и углем, и мелом, и огрызком ка¬
рандаша, и обыкновенным пером, рисовал и на большом ли¬
сте бумаги и на бересте.
Из камешков, разбросанных повсюду, он тут же, на гла¬
зах у всех, составлял картинки: из белых получались всадни¬
ки, замки; из розоватых и серо-зеленых — букеты цветов,
фабрики с огромными красными трубами. Попросишь — он и
пионера изобразит с горном у рта.
«Горнист!»—узнают дети. Затруби он, и то, кажется, ни¬
кто не удивился бы. И до чего же этот пионер походил на кро¬
ликовода Ляуданскиса, трубящего в горн!
Но вот художник встанет, почистит коленки и веселым
взглядом обведет зачарованную толпу ребят. Наберет горсть
камешков и начнет их пускать по воде пруда. А ребята уже
подносят ему самые отборные плоские голыши:
— Возьмите. Этот вот гладкий, хорошо будет прыгать.
— Нате кругленький.
— Осенью у нас много каштанов — вот постреляем!
Ни на минуту не оставляли ребята художника одного. Да¬
же когда шли на работу, тащили за собой.
— Нарисуйте нас, как мы работаем, — попросили они
однажды.
— Да ну вас, дармоеды! — пристыдил их Андриконис.
451

Детдомовцы немного смутились, но тут же кто-то возразил:
— Мы государственные! Мы вовсе не дармоеды.
— Ишь ты, какие «государственные»! А когда вырастете,
будете защищать свое государство?
— Будем! — воинственно закричали мальчики.
И тут же схватили палки и давай стрелять кто с колена,
кто растянувшись в траве — пиф-паф, пу-пу, тра-та, бум...
Придавив камнем блокнот, чтобы ветер не унес листы,
художник сгреб Юстаса в охапку, и оба они повалились в
траву. Крепко сцепившись руками, Клямас и Юстас катились
прямо в пруд.
— Танк, танк! — завизжали дети.
И сразу же вслед за первым поползли грозные колонны
танков; острые камни, крапива — все им нипочем. Один, объ¬
явив себя «тигром», с разбегу залетел в крапиву. Однако
советские танки «Т-34» не могло остановить это естественное
препятствие, — преследуя «фашиста», они храбро ворвались в
крапиву.
— Одежда, одежда-то во что превратится! — всплеснула
-руками прибежавшая Банёните. — Так-то вы огороды пропа¬
лываете?!
Пристыженные заместителем директора, художник и Юс¬
тас вместе со всеми «танкистами» тут же с усердием прини¬
маются за прополку. Работа кипит вовсю, земля дымится.
Однако танковый бой не выходит у ребят из головы. Как бы
выгадать время да сразиться еще разок!
Между грядками, по правую сторону от художника, в поте
лица трудится Дзикас. Он орудует огромной мотыгой, снося
без разбору все, что попадется под руку, и лишь для виду
оставляя кое-где за собой пучки зелени.
— Эй, ты, ослеп, что ли? Этак ни одной свеколки не оста¬
нется! — окрикнул его художник, потянув за кушак.
— Вы горожанин, — отрезал Дзикас, продолжая орудо¬
вать мотыгой, — а я мичуринец! Свеклы, что ли, не отличу?
Сколько я этого винегрета за свою жизнь переел!
На краю огорода девочки разрежают морковь. Двигаясь
вдоль грядок, они не спускают с художника глаз. Украдкой
причесываются, перевязывают друг другу банты. Из рук в ру¬
ки ходит зеркальце. Хочется им, чтобы художник их нарисо¬
вал. Вчера из-за этого они и с тетушкой Палёне рассорились.
Юрате надумала выгладить платье; другие увидали — тоже
разохотились; вот и выгребли из плиты весь жар. Огонь по¬
тух, тетушка Палёне запоздала с ужином. Дошкольники едят,
а у самих глаза слипаются. Ну и бранилась же повариха!..
Хорошо еще, что художник не слышал.
452

Морковь уже разредили, свеклу пропололи. Ребята напе¬
регонки бегут к колодцу умываться. Вместе со всеми брыз¬
гается и художник.
День уже клонится к вечеру, но никто не спешит расхо¬
диться.
— Девочки, подите-ка сюда, — подзывает Андриконис
воспитанниц, шепчущихся поодаль.
И они вместе с мальчиками шумной гурьбой обступают
художника и впиваются в него глазами. Какую из них он бу¬
дет рисовать?
— Споем-ка что-нибудь, ребята!
Девочки немного огорчены, но петь они любят.
— Сокровище, запевай! — И они выталкивают вперед Ал-
дону.
Алдона знает себе цену. Без нее даже самую простую пе¬
сенку трудно спеть. Она долго заставляет себя упрашивать,
ломается, никак не может выбрать песню — ждет, пока сам
гость подскажет какую.
Художник расставляет хор по росту — маленьких впереди,
больших сзади — и, размахивая руками, дирижирует. Чем
дальше, тем громче и смелее звучит песня; и сам дирижер,
войдя в азарт, запрокидывает голову и долго-долго выводит
«о-о-о». У девочек уже не хватает дыхания, уже и старшие
мальчики набирают воздух, но они не сдаются, так же запро
кидывают головы и тянут, тянут...
Возле канцелярии сидят на скамейке и слушают воспита¬
тельницы и рабочие подсобного хозяйства. Из кухонного окна
высунулась тетушка Палёне; в руках у нее блестит разлива¬
тельная ложка: скоро ужин.
Вдруг Андриконис обрывает песню и раскланивается перед
публикой.
— А теперь послушаем соло — декламацию. На сцене
артистка театра Веверселяйского детдома... Ну, кто? Скорее
же, публика в нетерпении!
— Сердитая Лиза, Сердитая Лиза! кричат малыши.
— Артистка Сердитая Лиза, — объявляет художник.
Прошу!
Лиза вытаскивает изо рта обсосанный леденец, зажимает
его в руке и, глотая слова, начинает сыпать:
Стужа окна побелила,
Даже солнышко застыло...
Не докончив строфы, она прячет лицо на груди у Падваре¬
тите.
453

Теперь уже от охотников декламировать нет отбоя. А «вол¬
чьего квасу» 1 будущие артисты не хотят?
Как же не хотеть! Ребята только потрут покрасневшие уши
и опять набиваются.
Такого веселого, общительного гостя воспитанники не
припомнят.
Все свои вещи художник уже показал ребятам, только де¬
ревянного ящика еще не открывал. А ящик этот давно не дает
им покоя. Какие только разговоры про него не идут! Одни
строят догадки — в ящике, мол, сложены разные игры: рич-
рач, шахматы и шашки. Другие говорят, что в нем граммофон¬
ные пластинки. Иные уверяют, что видели там цветные каран¬
даши.
Дзикас, однако, подозревал, что в ящике этом живые змеи.
Андриконис наматывает их на руку, как индийский факир.
Этот вот сюрприз он и готовит им на прощание.
Секрет раскрылся совсем неожиданно.
Как-то раз ящик очутился на табуретке, в двух шагах от
пруда. Он был раскрыт, внутри поблескивало множество тю¬
биков. Совсем такие же, как с зубной пастой.
Художник вынимал их и надавливал — на четырехуголь¬
ную дощечку с дыркой выползала то красная, то белая змей¬
ка. Потом Андриконис кисточкой смешивал змейки, и получа¬
лись всевозможные краски — и небесного цвета, и травяного,
и цвета воды...
Дзикас сунул нос в ящик, вымазал себе щеку и, разочаро¬
ванный, отошел в сторону.
Так я и знал, — сказал он, а про себя подумал, что не
худо бы этими красками расписать дощечку на испытательном
участке.
Целыми днями простаивал теперь художник у этого чудно¬
го ящика. Позабыл он про песни, про веселые игры. От ребят
отмахивался, как от мошкары. Он почти ничего не ел. Пере¬
кусит чего-нибудь всухомятку — и снова за свое. Дети уж на¬
чали опасаться, не заболел ли их гость. Но в детдоме больные
едят, пожалуй, еще больше здоровых. Им дополнительно и
масло и сахар выписывают. Стало быть, если мало ешь, это
еще не означает, что ты болен.
Сначала никто не мог понять, что за картину пишет худож¬
ник: может, море, а может, облака. Но под конец даже Витя¬
лис отгадал. Он ткнул дулом своего ружья в холст и сказал
Вацюкасу:
— Смотри, вон это я стою!
1 Д ать «волчьего квасу» — нарвать уши.
454

...Вода в пруду такая прозрачная, чистая — хоть пей. На
берегу расположились дошкольники. Воспитательница Падва¬
ретите рассказывает им сказку...
2
Взвалив на плечи весла, Андриконис спускался к реке. Жа¬
ра спала. Старые липы, выстроившиеся по обе стороны доро¬
ги, бросали легкие, всё удлиняющиеся тени. Полегшая за день
придорожная трава начала оживать. Пройдя домик технолога
кирпичного завода, художник остановился, поправил на плече
весло. Ему показалось, что кто-то идет за ним следом. Андри¬
конис насторожился, прислушался... Никого! И он двинулся
дальше.
...В тишине угасающего дня громко заскрипели весла. Ми¬
мо проплывали песчаные отмели, на них — перевернутые вверх
дном черные лодки, кое-где у берега вскипала вода, ополаски¬
вая вылезающие наружу корни деревьев. Андриконис обогнул
мостки, далеко выступавшие в воду. Прачек уже не было, но
с мокрых досок еще стекала мыльная пена. Ветерок принес
едва уловимый запах сена. В ложбинке, спрятавшейся за оль¬
шаником, сохла, как видно, скошенная трава. Возле пестрого
домика бакенщика над костром висел котелок. Горьковатый
дымок смешивался с крепким запахом воды и рыбы.
У Андрикониса звенело в ушах. Он так привык к озорной
детворе с ее резвыми играми и шумным весельем, что тишина
поражала и даже чуть-чуть подавляла его. Мог ли молодой
художник думать, что именно в Веверселяй он по-настоящему
найдет себя. Пригласили его, собственно, в помощь как ху¬
дожника, как друга, а он совсем позабыл про свои обязанно¬
сти и все откладывает день отъезда. Он приехал сюда не
столько из-за Виктораса, сколько ради Люды. Очень хотелось
ему повидать детдом, в котором выросла эта замечательная
девочка.
Никого он за эти несколько дней не обучил, а Викторас
Шлеве и за версту не подпускает его к себе. И все-таки жизнь
Андрикониса переплелась как-то с жизнью ребят, он сдружил¬
ся с ними, как с равными. В Люде его поражала, восхищала
чистота чувств, несгибаемая прямота характера, а главное —
редкостная ее правдивость. А здесь он убедился в том, что ни¬
какие невзгоды не сломят ни йонаса, ни Альгиса, ни Алдону...
Глаза, с таким пытливым вниманием следившие за каждым
движением его кисти, были устремлены в жизнь. Сколько
глаз — столько же различных характеров, стремлений, чаяний.
За вдумчивым взглядом старших воспитанников, за неисчер¬
455

паемой изобретательностью малышей и загадочной, веселой
улыбкой Дзикаса таились черты нового человека. И это стре¬
мительное желание тут же проникнуть во все тайны Вселенной,
эта душевная чистота и ясность здешних ребят заражали Анд¬
рикониса. Вот тема, вот герои, которых он искал! Этой темы,
пожалуй, хватит на всю жизнь. Она бессмертна, как сама
жизнь... «Становление человека...— размышлял Клямас, отда¬
ваясь нахлынувшим на него мыслям. — Разве может быть что-
нибудь прекраснее этого! Хорошо бы через несколько лет по¬
встречать йонаса, или Дзикаса, или Виктораса».
В йонасе, даже в Дзикасе Андриконис не сомневался. Со¬
всем нетрудно было представить себе йонаса, повзрослевшего,
возмужавшего, в выходном костюме, при галстуке или в ра¬
бочей спецовке. Дзикаса он видел по-разному, но всегда неиз¬
менно счастливым. Тот и самую простую работу превратит во
что-нибудь необычайное... Только будущее Виктораса никак
не мог себе представить художник. Не раз он уже ловил на
себе его острый взгляд, но ничего не мог прочесть в нем — ни
чаяний, ни стремлений. И все же этот угрюмый подросток при¬
влекал его тем внутренним, скрытым горением, которым были
полны его смелые беглые зарисовки, присланные Юстасом.
Андриконис бросил весла — лодку течением медленно сно¬
сило на середину реки. Левый, обрывистый берег круто взды¬
мался над водой. Лучи солнца заливали багрянцем испещрен¬
ные ласточкиными гнездами кручи. На лугу блеяли овцы, из¬
далека доносились гудки буксира, женщина протяжно звала
кого-то ужинать.
Лодка причалила к острову. Вспугнутые чайки поднялись
в воздух и закружили над водой. Вытащив лодку на берег,
Андриконис облюбовал себе местечко для ночлега, собрал хво¬
росту, огляделся, где бы лучше закинуть удочки.
Вдруг он насторожился. С реки донеслись всплески воды,
какие-то клокочущие звуки, точно кто-то захлебывался.
Бросив удочки, Андриконис побежал к воде.
В пяти-шести метрах от берега тонул человек.
Клямас в несколько взмахов подплыл к утопающему. Он
попытался схватить его, но тот руками обвил его шею и потя¬
нул за собой вглубь. Борясь с быстрым течением, Андриконис
тащил тонущего на отмель. Выбившись из сил, он сам уже на¬
чал захлебываться, когда ноги его коснулись дна. От волне¬
ния он не сразу узнал спасенного.
— Ты, Викторас? — испуганно крикнул Клямас, еще не
придя в себя и не соображая, что же, собственно, произошло.
Виктораса тряс озноб. Не справившись со слабостью, он
рухнул на песок.
456

— Холодно!.. — простонал он, улыбнувшись посиневшими
губами.
— Что ж ты не кричал?—с досадой говорил Андриконис,
тряся его изо всех сил. — Пошел бы ко дну, как миленький!
Викторас не ответил. Дрогнули сжатые губы, но... ни звука.
И что он мог сказать, мокрый и жалкий, как котенок? С мину¬
ту он бессознательно смотрел в суровое лицо своего спасителя,
потом откинул мокрую, слипшуюся прядь волос и отвернулся.
За все время, что Андриконис гостил в детдоме, Викторас
не находил покоя. Тайком он следил за каждым шагом худож¬
ника, за каждым движением его кисти. Он пугливо прятался
от него, вздрагивал, заслышав его голос, смех. Словно солнеч¬
ный луч ворвался в его жизнь вместе с этим человеком, осве¬
тил неясные, путаные мысли, туманные мечты о будущем.
Стремления, в которых Викторас раньше не отдавал себе от¬
чета, теперь захватили его с опьяняющей силой. Он страстно
хотел стать художником... Да, художником — таким, как Анд¬
риконис! Андриконис казался ему чистым и светлым воплоще¬
нием его мечты об искусстве, о живописи. И этот созданный
им же самим идеал в образе молодого художника заставлял
Виктораса чувствовать себя еще более ничтожным. Он недо¬
стоин был даже приблизиться к этому человеку... Андрикони¬
са Викторас ревновал ко всем: к йонасу, к Дзикасу, даже к
дошкольникам. Им ничто не мешало подойти к нему, говорить
с ним; усадив ребят, художник принимался их рисовать.
Как это ни странно, единственным близким Викторасу чело¬
веком стала Падваретите. С воспитательницей малышей он и
раньше не враждовал — он попросту не замечал ее. Но вот
Подваретите, так же как и Викторас, стала избегать художни¬
ка, прятаться от него. Заслышав густой баритон Андрикониса,
она вздрагивала, при разговоре с ним всегда прятала за спину
свои большие руки. Как-то раз Викторас слушал, как нараспев
и складно она рассказывает малышам сказку; сказка в ее
устах звучала почти как песня. История была незамыслова¬
тая— про зайку, построившего домик, и про лису-плутовку.
И вдруг невдалеке послышалось насвистывание Андрикониса.
Воспитательница запнулась и не могла больше произнести ни
слова. Малыши дергали ее за руки, чуть не с плачем упраши¬
вали досказать сказку... И, когда Викторас смотрел на карти¬
ну, написанную художником, на которой была изображена и
Падваретите, он не мог оторвать взгляда от ее робких рук.
Они лежали на коленях, как живые; казалось, вот-вот возьмут
и спрячутся за спиной. А в серых глазах воспитательницы он
прочел другую сказку, совсем не похожую на ту, которую' она
рассказывала детям. И что-то неизъяснимое сближало, связы¬
457

вало Виктораса с воспитательницей. Теперь он часто вертелся
среди малышей.
Заглянув однажды утром в спальню дошкольников, Викто¬
рас сразу понял, что Андриконис собрался уже покинуть дет¬
дом,— такой несчастной и подавленной была Падваретите.
К ней на цыпочках тянулся Вацюкас, что-то ей растолковывал,
а она, словно окаменев, стояла у окна и не слушала его. Испу¬
гался и Викторас. Он решил во что бы то ни стало поговорить
с художником...
Викторас сидел на песке, поджав под себя ноги. Андрико¬
нис подгреб хворосту, чиркнул спичкой и, нагибаясь к костру,
спокойно заметил:
— Ну, придвигайся поближе к огню... Кажется, твоя аква¬
рель, что Юстас прислал, тут со мной, в кармане пиджака.
Викторас дрожащими руками уперся в сыпучий песок, под¬
нял голову. В его широко раскрытых глазах загорелись
огоньки.
— Подсаживайся к огню, вот сюда, — дружески повторил
художник.
Всю ночь они не сомкнули глаз. Весело потрескивал костер.
Люди, искусство, жизнь в детдоме — все это волновало Андри¬
кониса. Он размышлял вслух, высказывал свои суждения, спо¬
рил. Викторас едва поспевал следить за ходом его мыслей.
Он желал только одного: чтобы эта волшебная ночь никогда
не кончилась. Он будет художником, таким же, как Андрико¬
нис? Да разве это мыслимо? Но вот Андриконис опять и опягь
повторяет, что у него несомненный талант...
Кануло куда-то трудное, постыдное прошлое, словно его
вовсе и не было. Викторасу вспоминалось только хорошее,
светлое: откосы у Немана в глухом предместье, танки на ули¬
це, шум моря, восторженный шепот Люды: «И это ты нарисо¬
вал?» Слов не хватало высказать все, что накопилось в душе,
да он и не искал их. Ему хотелось самому как можно больше
услышать, узнать, постичь.
Перед восходом Викторас задремал. Открыв глаза, он ис¬
пуганно вскочил на ноги. Уже светало. Над рекой медленно
рассеивался волнистый туман. В воздухе парила чайка; во¬
круг нее, словно пушистые перышки, кружили птенцы.
Викторас сразу даже не сообразил, где он. Быть может,
это сон и художника здесь вовсе и не было? Но вот рядом
просвистела в воздухе леска. Андриконис, стоя но колени в
воде, весело возвестил:
— Сейчас взойдет солнце!
458

Глава девятая
1
Блокноты художника раздулись, от карандашей остались
одни огрызки. На листы ватмана перекочевал весь детдом,
начиная с тетушки Палёне и кончая Сердитой Лизой. Самая
пора складывать вещи и ехать домой. Ящик с красками, по
поводу которого было столько споров и догадок, Андриконис
подарил Викторасу. И все же пожитков набралось столько,
что и не снести. Игроки в «клёк» торжественно преподнесли
художнику целую вязанку искусно вырезанных палок, девочки
вышили портрет Горького, а Ляуданскис всучил парочку кро¬
ликов. Попробуй-ка откажись!
Гость уже не развлекал ребят своими веселыми шутками
и рисунками, он больше гулял с Викторасом или играл с до¬
школьниками. Воспитательнице Падваретите не удавалось до¬
сказать им ни одной сказки.
В последний вечер директор созвал всех воспитателей.
Андриконис хотел сообщить им что-то важное.
С волнением слушали они рассказ художника о Люде и ее
матери. Перед глазами проходила нелегкая жизнь их бывшей
воспитанницы.
— Почему вы сразу не рассказали? — перебила его Эль¬
зе. — В первый же день?
— Я дал девочке слово, что буду молчать. Люда гордая...
Ну, да я и сам хотел сначала здесь оглядеться.
— Долго же вы оглядывались! — заметила Эльзе, сердито
тряхнув головой. Она отвернулась к окну и украдкой смахнула
слезинку.
— Товарищ Банёните, не мешайте! — остановил ее дирек¬
тор.—Давайте выслушаем до конца.
— ...Дождь лил, как из ведра. Я как раз делал какие-то
наброски для журнала. Сильный стук в двери Амбрявичюсов
я, конечно, услышал, но не обратил на него внимания.
Часа через два к нам ворвалась Миле Амбрявичюте и, не
говоря ни слова, потащила меня во двор. Оказалось, она бе¬
жала домой с кружка и увидела у реки на скамейке Люду.
На ее расспросы Люда не отвечала, домой идти отказалась
наотрез.
Мы нашли девочку на том же месте, насквозь промокшую,
дрожащую от холода, со слипшимися волосами. Она сидела,
облокотясь на спинку скамейки и опустив голову на руку; от
дождя и не думала прятаться. Мне показалось, что Люда нас
не узнала. Я осторожно тронул ее за плечо, стал уговаривать
пойти с нами. Попробовал пошутить, что она теперь некра¬
459

сивая, такую бы я ни за что не стал рисовать. Люда не слу¬
шала, упиралась: нет, нет, она ни за что не вернется до¬
мой. Переждет до утра, а там пойдет искать работу на фаб¬
рике.
Я приложил руку к ее лбу — горячий. Не мешкая, мы оста¬
новили такси и увезли Люду домой почти в бесчувственном
состоянии.
Я думал взять девочку к себе — лучше моей тетки никто ее
не выходит, — но во дворе нас уже всем семейством дожида¬
лись Амбрявичюсы. Тут и сама Амбрявичене, и Ирена, и вся
их гвардия — народ напористый! Мне и слова сказать не да¬
ли. У них постоянно в доме полно чужих людей: то шофер ка¬
кой-нибудь, то колхозник на курсы приехал. Ну, а для Люды
уж всегда местечко найдется. Позвали врача. Он не слишком
напугал нас, прописал лекарства, обещал вскоре опять зайти.
Но месяц-другой девочке придется полежать... Всю ночь Люда
бредила, не узнавала людей. Рано утром с плачем прибежала
Ясайтене... «Я сейчас же возьму свою дочь», — заявила она и
уже подошла было к постели. Люда подняла глаза, вскрикну¬
ла и закрыла руками лицо. Уж на что Амбрявичене тихая жен¬
щина, к тому же с больным сердцем, но тут и она не стерпела.
Распахнула дверь и предложила Людиной матери убираться.
Больше та не показывалась. Наняла домработницу и строго-
настрого запретила ей пускать детей к Амбрявичюсам.
Каждое утро до нас доносились крики и угрозы. Людина
мать обещала отомстить и дочери и ее заступникам, а глав¬
ное— нам с Миле.
Пролежала Люда целый месяц, осунулась, похудела. Об
экзаменах, разумеется, не могло быть и речи. Девочку можно
было узнать только по взгляду ее черных глаз и по волосам...
И в бреду и потом, выздоравливая, она только о детдоме и го¬
ворила. Вот тогда-то я с вами и познакомился, сидя возле
больной. Исходил с ней ваш парк, лес... И, когда Юстас напи¬
сал мне, я тут же решил ехать к вам.
Вчера я получил от Миле письмо. Люда уже поправилась.
Готовится осенью вместе с Иреной поступить на фабрику, обе
подали заявления в вечернюю школу. Они теперь большие
друзья. Миле даже ревнует... Сейчас Амбрявичюс собирается
послать Люду к своему брату в колхоз. Там она окрепнет, све¬
жего молока попьет.
— А мы что, хуже того колхозника, что ли?! — горячо за¬
протестовала Эльзе.
На другой день Андриконис уехал.

2
Полустанок кишел детворой. Детдомовцы то и дело загля¬
дывали в дверь дежурного, толкали почтовую тележку, караб¬
кались на стог сена под жестяным навесом. Более смелые бе¬
гали к семафору, прыгая через шпалы и кучки щебня.
— Да они ведь под поезд попадут! йонас, Коля, верните
их! — кричит Эльзе.
Сердиться, однако, Банёните сегодня не может. В ее сумоч¬
ке лежит телеграмма Андрикониса: «Едет дневным, первый ва¬
гон, встречайте». В детдоме настоящий праздник: возвращает¬
ся Люда Ясайтите! Где-то далеко грохочет поезд, мимо окон
мелькают перелески, стога на полях. А в вагоне у окна стоит
Люда... Какая она теперь? Конечно, это уже не та длинноно¬
гая шустрая девочка, которая три года назад вприпрыжку ве¬
ла Эльзе в канцелярию. Люде уже шестнадцать лет. И воз¬
вращается она не из туристской поездки, не со спартакиады.
Как страшно: у нее есть мать — и у нее нет матери!.. Чувство
гордости наполняет грудь Банёните: ее, Эльзина, воспитанни¬
ца не сдалась, ее не сломили невзгоды, она возвращается,
преодолев все препятствия! В детдоме растут хорошие люди —
честные, гордые, смелые... Быть их воспитателем, советчиком,
старшим другом — разве можно желать большего счастья?
По небу плывут редкие облака, начинает накрапывать
дождь. Эльзе не терпится, она то и дело поглядывает на часы.
Под ногами поскрипывает гравий, он намок, потемнел. Дети
спрятались от дождя под навес, где стоит бачок с питьевой
водой, и им сразу же захотелось пить. Облепив оцинкованный
бак, они, гремя цепью, на которой висит кружка, обливают
друг друга водой.
Вдоль длинной, узкой полосы огородов прохаживается
йонас.
«Люда возвращается! Люда!»—звучит у него в ушах. Мок¬
рая земля комьями облепила начищенные до блеска башма¬
ки; намокли волосы, пиджак. Но йонас не обращает внимания
на дождь.
«Люда возвращается!»
Семафор, кажется, никогда не откроют. На столе у дежур¬
ного по станции то и дело трещит телефон. Дежурный маши¬
нальным движением руки неторопливо снимает трубку. Стре¬
лочник уже давно перевел стрелку и теперь свертывает само¬
крутку.
...йонас ждал поезда и боялся его. Привыкший все хоро¬
шенько обдумывать, взвешивать, он не мог сейчас собраться
с мыслями. А мысли, стремительные и неясные, путались в
461

голове: как заговорить с Людой, как посмотреть ей в глаза?
Ведь она такая... Какая же? Йонас и сам не знал какая.
В мечтах он вознес ее высоко-высоко на гору, а сам стоял у
подножия. И он взволнованно повторял: «Возвращается, воз¬
вращается, возвращается!..» Такая светлая радость уже давно
не заполняла его сердце. И весь мир вокруг...
Отогнав детей от бака, Эльзе побежала за Йонасом, взяла
его под руку.
— Еще больше часа осталось, — вздохнула она.
После памятного вечера в ельнике йонас не мог спокойно
говорить с Банёните. Вся она светилась каким-то ей одной ве¬
домым счастьем, и голос ее звучал все так же, как тогда в ле¬
су, когда Юстас хотел посадить ее на облачко...
Молча они вошли в станционный скверик, молча уселись
под грушей.
— Ты уже твердо договорился в эмтээс?
— Левянис ездил туда... Говорят, примут.
—* А где думаешь жить?
— В общежитии. В октябре закончат ремонт.
Эльзе с явным удовлетворением оглядывала своего широ¬
коплечего воспитанника. А он как будто нарочно прятал от
нее лицо. Губы его крепко сжаты, между бровями вздрагивает
складка. Брюки Йонаса тщательно вычищены, выглажены и
надеты навыпуск, а не заправлены в носки, как у других дет¬
домовских подростков.
!— А покидать детдом тебе не жаль?
йонас молча разгребал носком ботинка ореховую скор¬
лупу. Кто-то щелкал орехи и насорил под лавкой.
— Жаль... Как же не жаль! Тут все наши ребята, отве¬
тил он после тяжелого молчания.
— Ну конечно, только ребята! — сказала Эльзе с обидой.—
Воспитателей-то вы быстро забываете. Надоедаем мы вам,
докучаем своими замечаниями, наставлениями.
— Что вы, товарищ воспитательница!
йонас собирался еще сказать, что Левяниса, Юстаса, ее и
тетушку Палёне он никогда не забудет, но в эту минуту на
перрон высыпала детвора.
Мимо пропыхтел паровоз, таща за собой платформы с
песком.
— Сейчас и наш придет... — сказала Эльзе. — Так не за¬
будешь?
— Никогда!
Эльзе вдруг улыбнулась и всплеснула руками:
— Идем под навес, Йонас, а то как же ты Люде на глаза
покажешься? От складки на брюках и следа не останется.
462

Брюки снизу и правда намокли, растопырились, лацканы
пиджака обвисли.
— Да ладно, не бойся, ты и так хорош! — успокоила его
Эльзе.
И как Йонас ни вертел головой, от смеющихся глаз воспи¬
тательницы ему некуда было спрятаться.
На горизонте показалась черная точка. Еще за семафором,
на повороте, развернулся весь состав, издали похожий па
огромного червяка. Над полями прокатился протяжный
гудок; вскоре послышался перестук колес, донеслось пыхте¬
нье. Скверик заволокло клубами пара. Эльзе побежала на
перрон.
— Смотрите, не останавливается! — закричала Алдона.
Ляуданскис схватился за поручни, вскочил на ступеньки
вагона. Проводница хлопнула его по плечу флажком. Кроли¬
ковод осклабился и сунул ей целую пригоршню старых биле¬
тов. У дверей первого вагона толпились мальчики и девочки
с цветами, тесным кольцом окружив Банёните. Поверх их го¬
лов Йонас видел высаживающихся пассажиров — всё незна¬
комые лица; мелькали шапки, косынки, чемоданы, узлы. Вот
в дверях, подняв над головой корзинку, показалась черново¬
лосая девушка. Нет, это не Люда! У Люды одна толстая коса,
а у этой две тоненькие... И голову не так держит и локтями
людей расталкивает.
Вместе с хлынувшими в вагон пассажирами в дверь про¬
тискивалась и Алдона.
•— Куда? — оттолкнула ее проводница. — Поезд сейчас
отойдет.
Алдона замахала огромным букетом, точно цветы заменя¬
ли билет да и вообще давали ей неограниченные права.
— Мы ждем нашу воспитанницу, — обратилась к грозной
проводнице Банёните. — Из Веверселяйского детдома. Не ска¬
жете ли, товарищ...
Проводница поправила на голове черный берет и нехотя
ответила:
— Ехала тут такая девочка. Кажется, в ваш детдом... Да
ее сразу же за Вильнюсом сняла с поезда милиция. Мать, го¬
ворят, обокрала.
Эльзе побледнела:
— Да что вы! Не может этого быть!
Дети кричали:
— Врет! Врет!
— Неправда! Люда не воровка!
Вернулись разведчики, уже успевшие облазить все вагоны,
и тоже принялись кричать вместе со всеми.
463

Раздался гудок. Поезд тронулся. Подняв флажок, провод¬
ница что-то.кричала Эльзе, но слова ее тонули в крике детей.
— Обождите! Обождите минутку!
Эльзе бежала за первым вагоном, надеясь еще что-нибудь
разузнать. Алдона, размахнувшись, швырнула букет на рель¬
сы и горько заплакала. По шпалам рассыпались белые и крас¬
ные флоксы, огненные настурции.
Ионас и сам не заметил, как очутился среди ребят. В два-
три прыжка он обогнал Эльзе, побежал за последним вагоном,
но запыхался и отстал. «Милиция... Люда... — не умещалось
у него в голове.^—Какая милиция? Как она могла задержать
Люду?»
А в нескольких шагах спор разгорался все ожесточеннее.
Веверселяйцы доискивались правды, винили проводницу во
лжи, на чем свет стоит поносили Людину маму. Среди них не
нашлось ни одного, кого бы не оскорбило это гнусное обвине¬
ние. Тень клеветы ложилась ведь не только на Люду, а на
всех, на всех, даже на самых маленьких, оставшихся дома
дожидаться, даже на тетушку Палёне, которая, ничего не по¬
дозревая, готовила праздничный обед.
— Товарищ замдиректора, товарищ замдиректора!.. — пе¬
рекрывал все голоса альт Алдоны.
Дети окружили Банёните. Она стояла, прислонившись к
опрокинутой почтовой тележке, мокрая косынка сползла с го¬
ловы на плечи, плаЩ распахнулся; по щеке катилась дожде¬
вая капля, очень похожая на слезу.
— Разрешите, товарищ замдиректора, я поеду, — сказал
Йонас.
— Куда? — удивилась Эльзе.
— В Вильнюс.
Прямой и суровый взгляд йонаса как бы обвинял Банёни¬
те. Молча она открыла сумочку, вынула носовой платок, пере¬
считала деньги. Поправив рукой волосы, спокойно распоряди¬
лась:
— Возвращайтесь, дети, сейчас же домой. Ты, йонас, то¬
же... Все расскажите Левянису. А я еду в Вильнюс.
Дождь перестал, южный край неба прояснился. Светлая
полоска становилась все шире и шире; вот и солнце выгляну¬
ло, начало припекать. Низко над землей носились ласточки.
Потрескивал, выпрямляясь на солнце, густой ячмень. По ту
сторону дороги, в клевере, паслись коровы; пастух, погляды¬
вая на небо, стаскивал с головы промокший мешок.
йонасу не хотелось возвращаться со всеми. Он пошел пеш¬
ком. В ушах все еще грохотал поезд, не привезший Люду. Тот
что произошло с девочкой, уже не удивляло йонаса — чего же
464

еще можно ждать от спекулянтки, от врага? Советская власть
накажет преступницу, в этом он не сомневался, но как тяжело
теперь Люде... Она может умереть со стыда....
Пораженный этой страшной мыслью, йонас остановился.
На краю рва сидел чернявый парень, уставившись вперед
большими, печальными глазами. «Викторас!» — узнал йонас
своего врага и, перейдя на другую сторону дороги, еще раз по¬
косился на него. Шлеве сидел, прислонясь к телеграфному
столбу и обмахиваясь, березовой веткой. Такая же ветка попа¬
лась йонасу под ноги, а на середине дороги лежала сломан¬
ная молодая березка. Как видно, возвращаясь домой на гру¬
зовике, дети побросали зелень, которой они так любовно раз¬
украсили с вечера машину. «Как он здесь очутился, Викторас?
На станцию вместе с ребятами он ведь не ездил, — соображал
йонас, отходя от телеграфного столба. — Стало быть, пешком
приплелся... Но не все ли равно...»
Проходя перелеском, йонас почувствовал вдруг острую
боль в ноге. Чем дальше, тем больше жгло пятку. Он присел
было на бугорке, чтобы разуться, но вспомнил про Виктораса
и, стиснув зубы, заковылял дальше. Идти, однако, становилось
невмоготу, йонас свернул с дороги в лесок и опустился на
бруснику, красневшую во мху. От прикосновения сырого мха
боль в натертой до крови пятке немного унялась.
И все-таки то, что в этот час он не один бредет по дороге,
что тут же, рядом, грустит другой человек, как-то успокаива¬
ло, ободряло его. Но в сердце ныли воспоминания, от которых
он и теперь не мог отделаться: Люда с Викторасом у ручья...
Может быть, Викторас нужен Люде больше, чем он? Может
быть, она теперь будет дружить только с Викторасом?
Лесной просеки йонасу за кустами не было видно, поэтому
Виктораса он разглядел не сразу, узнал только долетевшую до
него любимую песенку Андрикониса. В гуще ольшаника раз-
другой мелькнула высокая фигура... Викторас шел понурив¬
шись, руки его не были, как обычно, засунуты в карманы, и
насвистывал он эту песенку грустно, совсем не так, как Кля¬
мас.
Парило. Видимо, снова собирался дождь, йонас связал
ботинки и поднялся с помятой брусники.
Викторас не успел еще уйти далеко вперед. Он обернулся,
заметил Йонаса, но шагу не прибавил.
Так и шли они до самого Веверселяй — босиком, переки¬
нув через плечо ботинки, не нагоняя, но и не отставая друг
ог друга.
У обоих из головы не выходила Люда, обоим она была до¬
рога, хоть и каждому по-своему.
J0 Библиотека пионера, том VI. 465

3
Люда не помнила, как она выбралась из вагона, как сту*
пила на неровную землю, как потом шла по рельсам. Заты¬
лок обжигали презрительные, злобные взгляды, в голове шу¬
мело так, словно она ударилась лбом о дверной косяк, ноги
подкашивались. Влезая за милиционером в пригородный по¬
езд, который должен был доставить ее обратно в Вильнюс,
она споткнулась, упала на колени. Узелок вывалился из рук.
— Прикидывается! Прикидывается! Очки втирает!..—
кричала ей вслед рябая женщина, высунувшись из окна ва¬
гона.
В вагоне она, теребя сползавший с головы платок, не от¬
ставала от Люды, допытываясь, куда та едет, чем занимают¬
ся ее родители; даже булочкой угощала. И сейчас в отместку
неразговорчивой девчонке женщина разглагольствовала с пе¬
ной у рта:
— Ноги, вишь, у воровки подкосились!.. Руки бы такой
отрубить! С лица невинная овечка, а и не заметишь, как кар¬
маны обчистит! Слава богу, денег у меня при себе не было...
— Припрячь, мать, подальше кошелек, их тут целая шай¬
ка орудует, — раздался насмешливый голос.
Женщина отскочила от окна, словно ее кто кочергой отта¬
щил.
Оба поезда тронулись — один в Вильнюс, другой в Вевер¬
селяй...
Ни жива ни мертва, поджав под скамейку ноги, Люда си¬
дела, забившись в уголок. Как сквозь огненную завесу, раз¬
личала она вереницу машин на переезде, пригородные сады,
слышала грохот проносившихся мимо поездов. Иногда ей ка¬
залось, что она едет в Веверселяй, что задержали вовсе не ее,
а какую-то другую девочку и что она, если только захочет,
сможет выйти в коридор. Она встала — дверь заслонил синий
мундир с двумя рядами блестящих пуговиц.
На вокзале в Вильнюсе Люду встретила пестрая, шумная
толпа, которая когда-то так ошеломила ее, только что сошед¬
шую с дизеля. Милиционер взял у нее узелок и, ведя через
туннель, предупредил:
— Не вздумай бежать. Все равно не удастся. Знаем мы
таких птичек перелетных!
От страха и обиды Люда совсем обессилела. На лестницу
она взбиралась, словно на стог сена, — ступеньки были как
будто мягкие, скользкие, не за что было ухватиться.
Милиционер, подозрительно поглядев на девочку, взял ее
за локоть:
466

— А ну-ка, не притворяйся. Живее шевелись.
Настороженно встретили Люду огромные окна вокзально¬
го здания, а когда она вышла на площадь, ее оглушила да¬
вящая, как немой укор, тишина. В городе ее, казалось, узна¬
вал и клеймил презрением каждый дом, каждый прохожий.
Давно ли она, как королевна, неслась по этим улицам в
блестящей «Победе»? А теперь ее ведут, как преступницу, как
«птичку перелетную»... У милиционера на ремне висит ре¬
вольвер; он почему-то еще не вынул его из кобуры. Несколь¬
ко лет назад через Веверселяй гнали бандита, убившего
крестьянку из соседней деревни. По бокам его тоже шли ми¬
лиционеры, с винтовками наперевес. И сейчас все смотрят на
нее такими же глазами, как тогда смотрели на бандита...
И как это она еще идет, дышит, как не умерла?
Она, Люда, арестована!.. Арестована советской милици¬
ей, которой так боятся бандиты, спекулянты!
Остановились у серого двухэтажного здания.
— На второй этаж! Налево!
Коридор был светлый, с большими окнами, но Люда во¬
шла в него, как в какое-то подземелье. Сейчас звякнут клю¬
чи, и она уже никогда больше не увидит света. Кончено... Ее
не выпустят отсюда...
— Товарищ начальник, я привел гражданку...
— Так, слушаю.
— Обвиняется в воровстве.
Лицо милиционера вдруг расплылось и завертелось в
огненном колесе, которое то расширялось, то суживалось,
мелькая перед глазами.
В большой, светлой комнате Люда пришла в себя. За
письменным столом сидел молодой лейтенант милиции и го¬
ворил по телефону. Свободной рукой он приглаживал корот¬
ко стриженные светлые волосы. Со стены на Люду смотрели
чьи-то строгие, но по-отечески добрые глаза. «Феликс Дзер¬
жинский!»— узнала она. В детдоме Люда когда-то сама вы¬
резала из журнала его фотографию и вклеила в альбом «Ге¬
рои революции».
— Садись, — указал ей следователь на жесткий, потертый
стул.
Люда села.
Безучастным, сухим голосом он спрашивал фамилию, имя,
год рождения.
Едва шевеля губами, Люда отвечала:
— Ясайтите... тридцать шестого года рождения... Отец
погиб на фронте...
467,

Внезапно лейтенант перегнулся через стол и ткнул в нее
пальцем:
— Все равно, Ясайтите, нам все известно. Ты украла!
Признаешься, тебе же лучше будет. Ну?
Слова следователя ударили Люду больно, как рука мате¬
ри. Но так же, как та тяжелая рука, они не сломили ее, а все¬
лили новые силы для борьбы. Как он смеет?! Нет, она не
позволит! Ей нечего бояться!
— Я ничего не брала! Ни-че-го!
— Куда ты дела пятьсот рублей? При обыске не обнару¬
жено,— продолжал следователь, машинально чертя что-то
на бумаге.
— Я все сказала. Вы, кажется, слышали? — отрезала
Люда.
Лейтенант нахмурился, помахал перед ней исписанным
листом бумаги:
— Вот здесь письменное заявление твоей матери. Твоя
мать отложила пятьсот рублей... Пять сотенных билетов. Со¬
биралась купить теплое одеяло. Деньги лежали в верхнем
ящике комода... Ну, признаешься?
«Какая клевета! Какая низость!»
Глядя лейтенанту прямо в глаза, Люда спокойно сказала:
— О ком вы говорите? Она мне не мать. У меня нет ма¬
тери...
— Не вывернешься! — бросил лейтенант.
Люду всю передернуло, она вскочила со стула. Упрямо
сжав губы, девочка уже не отвечала на вопросы следователя;
его слова барабанили в ушах, как дождь по крыше.
Вдруг, найдя что-то среди бумаг, лейтенант перестал
сверлить Люду глазами, сгреб со стола исписанные листы и
совсем уже другим, спокойным и сдержанным тоном спросил:
— Ты, значит, комсомолка?
— Мой билет на столе.
— Не сердись. И я комсомолец. Сама понимаешь, надо
выяснить. Заявление поступило. Не чужая же — мать...
— Она мне чужая! — в сердцах прервала его Люда.
— Ладно, ладно... Выясним! Обещаю. Имей капельку
терпения.
Люду увели в другую комнату. Под самым потолком
тускло горела лампочка. Лейтенант положил на скамью бу¬
терброд с колбасой и затворил за собой дверь.
...Уличный шум сливался с перестуком колес. Поезда,
поезда... Казалось, весь век только и ездила она в них... Вот
поезд везет Люду в Веверселяй... Но этот не голубой и не
сверкает весь; на скамейке напротив не смеется похожий на
468

аптекаря старичок, не поскрипывают новенькие портупеи
офицеров. Люди входят и выходят с мешками, корзинами,
бидонами; над головами висит густой табачный дым. Вагон
совсем обыкновенный и такой же шумный, как детдом... А вот
и другой — неуютный и жуткий.. Он мчится во тьме без огней,
словно слепой... В нем нет никого, одна только Люда... И на
нее направлен револьвер...
Разбудил девочку знакомый грохочущий голос. Амбря-
вичюс, наскакивая на лейтенанта милиции, размахивал пе¬
ред ним какой-то бумагой. В коридоре громко переговарива¬
лись его жена, Ирена и Миле. В первое мгновение Люда
подумала, что они пришли с ней проститься. Сейчас ее, на¬
верное, отправят в тюрьму.
— Поймите же, к нам поступило заявление... Ясайтите
отказывается давать показания, — объяснял лейтенант, явно
ошарашенный громоподобным голосом Амбрявичюса и не¬
ожиданным вторжением всех этих людей.
— Такую девочку допрашивать?! — бушевал Амбрявичюс.
— Мы примем меры, привлечем ее мать к ответственности
за клевету! — заверил его лейтенант.
— Давно бы! — буркнул Амбрявичюс, выводя Люду в ко¬
ридор, где ее с нетерпением ожидали друзья.
Они едва не задушили ее в своих объятиях.
4
Грузовик несся полным ходом, не встречая по дороге ни
пеших, ни проезжих. Солнце еще не успело подняться, на лу¬
гах сверкала тяжелая, холодная роса. Ледяной ветер рвал
с головы платок, трепал волосы.
Оттого ли, что Люда уехала из Веверселяй еще в начале
зимы или уж очень она стосковалась, но сейчас все здесь по¬
ражало ее и трогало. Вот она узнала то самое место, где
Эрялис тогда вывалил их из саней; вот из-за перелеска по¬
казалась МТС, прижавшаяся к самому краю болота; вот ча¬
совым на посту стоит развесистая, могучая береза, окружен¬
ная молодой порослью. А вот те тоненькие деревца, которые
зимой и не приметишь...
Уже и лес проплыл мимо и сжатое поле ячменя. Вдали
блеснуло одно, другое окно... Детдом! Люду подбросило на
груде мешков. Эльзе забарабанила в крышу кабинки.
Вещей у них не было, если не считать глобуса, подарен¬
ного Андриконисом. Эльзе рассчиталась с шофером, взяла
Люду за руку — рука была холодная и дрожала.
469

По ту сторону дороги щипала отаву сивая лошадь.
— Неужели это Принц?
— У нас тут все по-старому, — промолвила Банёните.—
Просто за лето он отъелся... Альгис его балует.
Принц все еще верно служил детдому. Он терпеливо вы¬
гибал спину, когда на нее взбирался кто-нибудь из малышей,
возил для кухни и прачечной воду, доставлял продукты.
Однако воспитанники не довольствовались удобной спиной и
крепкими ногами Принца. Летом они повыдергали у несчаст¬
ного из. хвоста все волосы для лесок. Он и теперь помахивал
каким-то тощим пучком волос вместо настоящего хвоста.
Надо рвом, по которому весной в Неман неслись мутные
воды, белел заново отремонтированный мостик. Босые ноги
ребятишек редко касались его — им бы только вброд перейти
да по грязи пошлепать. Ходили по мостику обычно взрослые
и гости. Под ногами у Люды жалобно скрипнула доска.
«Вот и я будто гость», — больно кольнуло ее.
Эльзе не терпелось, она торопила и Люду.
На этот раз никто ее не встречал. Утро было прохладное,
по земле стелился туман. В парке стояла тишина. Отцвели
уже вязы и каштаны, липы давно отдали свой аромат; за¬
краснелась рябина, которую Люда когда-то сажала вместе
с ребятами. Запахло грибами, и от этого запаха, казалось,
стало теплее. У самой дорожки из моха выглядывала рыжая
шапочка сыроежки.
— Ребята вычистили, рыбу пустили, — весело сообщила
Эльзе, когда они подошли к пруду. — Будут у нас свои ка¬
раси!
Зеркально гладкая поверхность пруда вдруг подернулась
рябью: это Эльзе бросила в воду каштан.
Всплеск воды испугал Люду. Казалось, детдом никогда
раньше не окружала такая тишина. Люда остановилась,
прильнула к Эльзе.
— Не бойся, — шепнула Банёните, крепко прижимая Лю¬
ду к себе. — Идем ко мне. Помоемся, обогреемся. Девочки
еще сЪят.
— Я погуляю по парку.
’— Хорошо, погуляй. Только не простудись, смотри.
Белый дом с колоннами так и манил к себе. Крайние
окна — спальня девочек. Летом дом побелили, но ласточки¬
ных гнезд под крышей и окнами так и не тронули. Люда живо
представила себе, как дети, поддев на стебелек метлицы
муху, из рук кормили птенцов. Она подошла к окнам спальни,
но заглянуть внутрь не решилась и снова вернулась в парк.
На площадке высилась врытая в землю мачта. Все лето,
470

когда детдом живет лагерной жизнью, здесь по утрам под¬
нимают, а вечером спускают флаг. В кустах сирени, немного
поодаль, виднелся уже изрядно разъехавшийся, обветшалый
шалаш. Часовые не услышали ее шагов — значит, спят.
Люда нагнулась, потеребила конец веревки. Давно уже
она не дотрагивалась до пионерского флага! А ведь и ей до¬
водилось поднимать его ввысь.
Кусты раздвинулись. Словно застигнутая на месте пре¬
ступления, Люда замерла.
Викторас?!
Неужели это он, Викторас, с палкой и красной повязкой
часового на рукаве? Раньше его губы не умели улыбаться,
насмешливые глаза ничему не удивлялись.
— Люда!.. Откуда ты? — И палка выпала у него из рук.
— Я приехала...
Викторас первым повстречался ей здесь, в ее старом до¬
ме, и потому она торопливо добавила:
— ...навестить вас... Я и в городе могу остаться. Там та¬
кие хорошие люди!
На бледном, осунувшемся лице девочки горели черные
глаза, казавшиеся теперь еще больше. Гордый блеск этих
глаз был хорошо знаком Викторасу.
— Что ты, Люда... Мы тебя не отпустим!
И снова Люде показалось странным, как просто Викторас,
всегда презиравший детдом, произносит сейчас это «мы».
Эльзе всю дорогу твердила: ее ждут, ее любят, а она-то все
думала, что воспитательница нарочно ее успокаивает, уте¬
шает. Сомнений не рассеяли и слова Виктораса, но все же
у нее стало легче на душе.
— А я знала, что ты будешь большим человеком, — ска¬
зала Люда, накручивая, по старой привычке, на палец кон¬
чик косы. — Какое счастье быть художником!
Викторас все еще не пришел в себя от неожиданности. Да
разве она уезжала? Разве не стояла она рядом с ним, когда
он вместе с Андриконисом писал акварелью в парке, а ребя¬
та, обступив их, глазели с разинутыми ртами? Никогда не
переставало звучать у него в ушах: «И это ты, ты нари¬
совал?»
Где-то хлопнула дверь, в кухне взвизгнул на точильном
бруске нож. Вот-вот прозвучит горн, проснутся дети, и
начнется шумный, большой день...
— Все тебя ждут... — сказал Викторас, но Люда уже не
слушала его. Она боязливо поглядывала по сторонам. Каж¬
дый новый звук и радовал и тревожил ее.
Тем временем из шалаша высунулась сначала одна, потом
471

другая босая нога; затем показалась и вся фигурка — в зим¬
нем пальто до пят и клетчатом платке вокруг шеи. Прежде
всего Люда узнала платок —теплый платок тетушки Палёне!
— Викторас, знамя крадут! — шепнула фигура, не откры¬
вая глаз. — Слышишь?
— Глаза продери, совенок! — усмехнулся Викторас.—
Эх ты, часовой! Скоро уже завтрак.
— Генюкас! — удивленно воскликнула Люда.
— Угу... — подтвердил часовой. — Так ты пешком при¬
шла? А где йонас? Он так тебя ждал... Побегу сказать.
— Обожди, — растерянно остановила его Люда. — Я сама
всех разыщу.
Викторас поднял палку и смущенно вертел ее в руках.
К спальне девочек Люда подбежала запыхавшись. Сердце
сильно колотилось от волнения. Прежде чем войти, она долго
сжимала расшатанную ручку двери... Но вот за ее спиной
послышались чьи-то шаги, и Люда, рванув дверь, переступила
порог. Точно маковое зернышко, покатилась в угол малышка,
что-то искавшая под койкой. Одни девочки уже заплетали
косы, другие еще только потягивались, сладко зевали, еле
отрываясь от постели.
Споткнувшись о сбившуюся дорожку, Люда остановилась.
Спальня замерла.
Дрожащими руками Люда схватилась за спинку койки,
огляделась, но лиц так и не могла различить. Железная спин¬
ка кровати леденила руки, грудь.
— Девочки!.. Людка! — раздался радостный, полный
удивления вопль Алдоны.
И сразу же Люду оглушили неимоверный визг и крик. Со
стороны могло показаться, что летучая мышь вцепилась ко¬
му-то в волосы. Сбившись в кучу, девочки живой копной рас¬
качивались посреди комнаты из стороны в сторону. Голые
теплые руки сжимали, душили; поцелуи сыпались куда по¬
пало: в нос, уши, глаза. Слились в одно возгласы, вопросы и
ответы — ни понять, ни расслышать. Люда уловила только
низкий голос Алдоны:
— Вот твоя кровать, Людка.
Между окнами стояла ее свежезастланная койка. На тум¬
бочке в глиняной вазочке — астры. Как будто она только
вчера уехала.
Люда высвободилась из объятий подруг. Девочки не спу¬
скали с нее глаз.
Всего лишь несколько шагов отделяли Люду от койки, но
сделать эти шаги едва хватило сил. Словно заново прошла
она свой нелегкий путь в давящем, кошмарном сне.
472

Тяжело и неловко Люда опустилась на край койки. Как
бы все еще не веря, что она снова в детдомовской спальне,
пощупала шершавое одеяло, погладила подушку, вышитую
синими розами, — это она же и вышивала, еще в четвертом
классе. «Но разве бывают синие розы?»
И когда Люда подняла большие, полные тоски глаза, в
которых сквозь дымку печали светилась решимость начать
жизнь заново, изо всех углов послышались всхлипывания.
— Девочки... Какие вы... хорошие, девочки!
Это были первые ее слова, произнесенные в спальне.
Сбежались воспитательницы. Уцепившись за Падварети¬
те, прискакали дошкольники, ввалились гурьбой мальчики.
— Где она? Где Люда?
Увидев мальчиков, девочки снова подняли шум. Испуган¬
но взвизгивая, они залезали в постели, укрывались одеялами,
платьями, кидались подушками; иные, застигнутые врасплох,
и вовсе запрятались под койки.
Глава десятая
1
С самого утра не умолкает скрип телег. Колеса исполосо¬
вали мягкие дорожки парка; задетая невзначай березка по¬
сыпает землю увядшими листьями; мальчики, взобравшись
на мешки с зерном, наперебой понукают лошадей:
— Но-о-о!
— Тащи, кляча!
— Рысак, вперед!
По разгоряченным лицам возчиков хлещут свисающие
ветви деревьев. Покуривая трубки и беседуя, рядом с теле¬
гами шагают колхозники. Нужно присматривать за ребята¬
ми, а иной раз и прикрикнуть: один завернуть не умеет, дру¬
гой слишком вожжи натягивает. Освободившееся местечко на
мешках сразу же занимают те, кто терпеливо всю дорогу тру¬
сил следом. Между телегами с лаем носится Мурза.
Громадный амбар из красного кирпича, куда колхоз
«Лайме» ежегодно свозит зерно, тоже осаждает детвора.
Здесь для ребят самое раздолье. Воспитательницы не в силах
отогнать их от телег и весов; малыши рвут траву, теребят в
сарае сено и подносят лошадям. Ручонки хоть и несмело, но
тянутся погладить конскую морду. И что за мягкие у лошади
Губы — чистый бархат! Старшие ребята пытаются даже та¬
скать мешки; воспитательницы и колхозники не возражают.
473

Но тяжелая ноша по силам разве только Альгису с йонасом.
Взвалив мешок на спину, Альгис несет его, согнувшись, рас¬
качиваясь из стороны в сторону и пыхтя. Потом долго отду¬
вается— сил-то у него достаточно, да вот нога мешает, йонас
не спеша ставит мешок на край телеги, глубоко втягивает в
себя воздух и, взвалив мешок на плечи, несет его, не сгибаясь
под тяжестью, твердым, размеренным шагом. И как же ему
не стараться, когда под липой с книгой в руках сидит Люда!
Колхозники похлопывают его по плечу, хвалят:
— Ай да молодец! Этакие мешки таскает! Хозяйственный,
сразу видать...
— Его отец колхозы организовывал! Бандиты убили! — с
гордостью сообщают дети.
Люда не может нарадоваться этой шумной, веселой суто¬
локе. Странно щекочут сердце девочки похвалы, расточаемые
йонасу. Словно это ее хвалят. Какой он сильный, какой лов¬
кий! А ведь год назад ему бы и не поднять мешок.
Подошел Левянис, тоже поплевал на ладони. Банёните да¬
же рассердилась:
— Да что вы, товарищ директор! После таких ранений —
мешки таскать!.. И ты, йонас, брось! Надорваться хочешь?
Юстас подшучивает:
— А меня-то тебе и не жаль вовсе?
— Да разве с таким носорогом что-нибудь может слу¬
читься!
«Носорог» рассмешил ребят, и они стали придумывать
друг другу разные прозвища. Эльзе незаметно исчезла между
телегами, а вместе с ней — и веселое настроение Люды.
А что, как йонас споткнется — мешки ведь тяжелые,—
сломает себе ногу или руку?.. Люда следит, как он, пошаты¬
ваясь под тяжестью мешка, переходит с солнечной площадки
под навес амбара, и ее бросает то в жар, то в холод. Вот на
полдороге йонас наступил на какой-то подвернувшийся под
ногу сучок и споткнулся. Люда испуганно вскрикнула:
— йонас!
— Что? — отозвался он, сбрасывая мешок.
Прядь волос упала ему на глаза, с виска стекала грязная
струйка пота.
Люда перекидывала с плеча на плечо тяжелую косу.
— Ничего... Я только хотела сказать... хотела сказать...
У тебя рубашка к спине прилипла...
На порожние телеги шумной гурьбой забрались ребятиш¬
ки и, беспрестанно погоняя лошадей, понеслись на колхозный
ток. А в амбаре обильным дождем шумело ссыпаемое зерно,
щелкали счеты. Бригадир Урбонис, довольный, говорил:
474

— Умолотная нынче рожь! Добрый будет хлеб!
Как это ни странно, но после возвращения Люды йонас
еще не поговорил с ней по душам. Поведение девочки удив¬
ляло и смущало его. Она не плакала, не жаловалась и не
сторонилась ребят. Конечно, хорошо, что Люда такая, но ему
было бы легче, если бы он хоть раз услышал вырвавшийся у
нее вздох. Он бы знал тогда, что сказать ей, как утешить...
Подойти к ней, дотронуться до ее руки, сказать, как он то¬
сковал, ждал ее, йонас не мог еще и потому, что не понимал
дружбы Люды с Викторасом. Не раз он видел, как они бесе¬
дуют у ручья или рассматривают рисунки, и, заслышав Лю¬
дин звонкий голос, йонас чувствовал, как сердце его сжи¬
мает какая-то жалкая неуверенность.
йонас выпрямился, но ступал тяжело, как будто мешок
все еще давил его плечи. Пощупал рукой спину. Рубашка
была суха. Смутившись еще больше и не зная, что сказать,
он улыбнулся.
Через голову йонаса Люда увидела выходившего из ам¬
бара бригадира и шепнула:
— Я... сегодня вечером к учительнице пойду...
Прежде чем йонас сообразил, что это она и его зовет по¬
гулять, Люда уже исчезла. Она убежала в самую чащу пар¬
ка, где никто не мог услышать ее бьющегося сердца.
— Так что, товарищ Дегутис, — заговорил Урбонис, вы¬
тирая шапкой лоб с залысинами, — набьем, в некотором ро¬
де, полную житницу зерна, только держись!
Разыскивая глазами Люду, йонас ответил не сразу.
— Кулаки вой поднимали, голод предсказывали, — весело
продолжал бригадир. — Подавятся они нашей рожью!
— Подавятся!.. — не совсем соображая, что говорит, под¬
твердил йонас. — А как там Винцас у вас?
— Обтешут его, в некотором роде, и выйдет из него чело¬
век... И ты туда же, слыхал.
— Собираюсь.
— До зарезу нужны нам механизаторы. Дельные люди
нужны, не ветрогоны...
Среди деревьев мелькнуло светлое платье Люды.
— Поступай, не сомневайся, — сказал Урбонис, ткнув
Йонаса в грудь козырьком шапки. — Работать умеешь, а как
Винцасу сальца отвалим, то и тебе шкварка перепадет. Моей
Марионе полюбились ваши ребята, особенно этот беглец, Ва-
цюкас... Мне так больше Дзикас по душе... Где он, этот хо¬
рек? На днях мы с Марионой, в некоротом роде, поспорили...
Урбанису шел уже тридцать второй год, но женился он не
так давно. Свою молодую жену любил крепко, расхваливал
475

ее всем и всякому. Детей у них не было, и они собирались
усыновить кого-нибудь из детдома.
Вдруг бригадир прищурил один глаз, как бы прицели¬
ваясь, и спросил:
— Что это там за белка прыгает?
— Что? А... Должно быть, Люда.
— Должно быть, в некотором роде... — рассмеялся Урбо¬
нис и опять ткнул йонаса в грудь.
Тот невольно тоже рассмеялся.
— Пока в эмтээс еще не ушел, Йонук, мы тебя да и всех
ребят еще разок на подмогу позовем, — уже совсем серьезно
и даже как-то торжественно начал бригадир. — Картошка,
сахарная свекла — сам понимаешь... Да, еще хочу сказать:
хлеб мы у вас оставляем.
йонас кивнул — ему все ясно и без слов.
В эту минуту он гордился детдомом, его дружбой с кол¬
хозами, за которые отдал жизнь его отец. Скоро и он будет
пахать земли колхоза «Лайме». Ого, какие еще борозды бу¬
дет прокладывать!
— Не бойтесь, дядя Урбонис! Мы' дом охраняем! — по¬
слышался вдруг тоненький голосок Дзикаса. — Ночью как-то
бешеная собака забежала — так часовые отогнали!
Урбонис дернул себя за ус, осмотрелся вокруг, но Дзикаса
не разглядел.
— Вон, смотрите: в сирени палатка, — донеслось откуда-
то сверху. — Дзот! Чуть что — трах-тарарах!
— А ну-ка, выгляни, стрелок! Покажись, в некотором ро¬
де! — крикнул Урбонис.
— Слезай на землю! — приказал йонас забравшемуся на
дерево Дзикасу. — Все равно голую ногу вижу... Слезай!
— Не могу-у-у! Я уже охраняю! Только ружья у меня
нет... — пропищал Дзикас. — Дядя Урбонис, а дядя Урбонис!
Может, у вас в колхозе есть автоматы?
2
Домик учительницы Садунене почти не изменился, разве
только поблекла немного зеленая краска. Под окнами пока¬
чивались красные, еще не тронутые заморозками георгины,
сквозь занавески виднелись фикусы. Сверкали стеклянные
двери прихожей, словно только что протертые заботливой
рукой. В большой комнате всё еще стояли позолоченные ча¬
сы— самые быстрые часы в мире, как казалось когда-то
Люде.
476

— Людка! Путешественница! — воскликнула Аушра, ки¬
даясь ей на шею и осыпая поцелуями. — Никуда больше не
уедешь? Я так рада, так рада! И завидую же я тебе: в сто¬
лице пожила!.. — Маленькая мягкая ладошка зажала Люде
рот. — Нет, нет, не говори! Каких только опер, наверное, не
насмотрелась! А я вот картинки в журналах разглядываю да
вздыхаю... Прожектора горят, оркестр играет, а на сцене он:
«Я вас люблю, люблю безмерно!» Посидеть бы разок в пар¬
тере, в первом ряду!
Вдруг Аушра присела, ткнула пальцем в Людины туфли:
— Красота какая! В Вильнюсе купила?
— Детдом дал, — холодно ответила Люда и огляделась.
Тот же диван, на котором она когда-то сидела и мечтала...
И стулья на старом месте. На буфете ни пылинки. Мебель
красивая и удобная, но ее блеск больше не радует глаз, не
дурманит голову. Вещи как вещи.
— Где учительница?
— В школе. С малярами воюет — ремонт, видишь ли, ни¬
как не закончат. И чего ей путаться в эти дела?..
«Неужели и я такой была?» — подумала Люда, глядя на
круглое личико подруги с озорными серыми глазками.
— Слушай, Аушра, — строго прервала она ее. — И тебе не
стыдно? Ведь ты уже не маленькая. Как ты смеешь так о
своей матери говорить? И вообще...
— Людка, ты меня просто ошарашила. Что с тобой ста¬
лось?— попробовала отшутиться Аушра.
Люда оттолкнула руку подруги:
— Я вполне серьезно. Кое-чему я научилась за это вре¬
мя... Повидала людей... У тебя ветер в голове. Как бы ты одна
прожила? Пропала бы!
Аушра вытаращила глаза, разинула рот. Неизвестно, что
ее так поразило: Людины слова или сама Люда. Она попяти¬
лась, ногой нащупала диван и, не спуская с подруги глаз, села.
— Мне самой больно, слышишь? Мне очень больно! —
вдруг заговорила она, всхлипывая. — Я и сама чувствую, ка¬
кая я ветреная... Легче вот этого листочка бумаги. — И она
подняла с полу бумажку, скомкала ее и снова бросила.—
А как я огорчаю маму!.. Что мне делать? Но я стараюсь пе¬
ревоспитать себя, я хочу быть хорошей... Я борюсь со своими
слабостями, поверь мне! А бороться трудно, ох, как трудно!..
Думаешь, я не знаю, как ты жила в городе? Ты героиня...
Да, да!
От слез покраснел ее носик, намок белый шелковый ворот¬
ничок.
— Если... если ты еще будешь дружить со мной... я не
477

стою этого, конечно... но я хочу сказать тебе самое главное...
Да, да. Я не завидую больше, что у тебя коса, не думай...
Твоему уму — вот чему я завидую! Когда ты вернулась, мама
сказала: «Люда мне дороже родной дочери... Родной до¬
чери!»
Люда с удивлением слушала непрерывный поток слов, и
ей становилось и грустно и радостно. Порою забывалось, что
Аушра — ее сверстница, хотелось вытереть ей глаза, нос.
А когда та, выплакавшись, притихла, Люда подняла ее с ди¬
вана и шутливо сказала:
— А ты поборолась бы покрепче с собой!
Аушра оживилась и принялась рассказывать все веверсе-
ляйские новости. Девочки, занятые болтовней, и не услыша¬
ли, как вошла Садунене. Синий костюм учительницы, ее туф¬
ли были в известке, руки — красные от кирпича. Люда вско¬
чила, обняла учительницу, крепко прижалась к ней. Садунене
молча гладила Людину голову.
Сидя верхом на стуле, Аушра смотрела в окно.
— Ш-ш-ш!.. — Она приложила руку к губам. — Зайца
спугнете!
— Какого зайца? — обернувшись, спросила учительница.
— Дегутис вокруг дома шныряет. Дожидается, видно, ко-
го-то. Любопытно!
У Люды даже шея покраснела.
— Аушра, Аушра, — покачав головой, сказала Садуне¬
не. — Опять?.. Обожди, Людут, я хочу угостить тебя...
Украдкой от матери Аушра шепнула:
— Когда в школе вечер будет, приведи и Дегутиса.
— йонас не умеет танцевать..
— Так научи этого медведя... А мне ваш Викторас нра¬
вится. У него такая роскошная шевелюра! И глаза бездон¬
ные. Он ведь не обыкновенный — художник!
Люда нахмурила брови, и Аушра грустно вздохнула —
вспомнила, что не поборола еще своих слабостей. Весь вечер
она просидела серьезная, подперев подбородок рукой.
— Я очень рада, что ты вернулась, — сказала Садунене.—
Опять у нас будет отличница.
— Что вы, товарищ учительница!.. Наверное, вы не
знаете...
— Все, все знаю. Но ты способная, прилежная...
— ...и умная! — вставила Аушра.
— Сдашь экзамены за седьмой и догонишь восьми¬
классниц.
— А если не удастся?
— Удастся. Самый трудный экзамен ты уже выдержала.
476

3
— Ой, скорее! Учительница тебя заметила.
йонас оглянулся — в окне чернела чья-то тень.
— Бежим. Какой же ты увалень!
И Люда тащит его, ухватив за полу пиджака. Она бежит
легко, почти неслышно, перепрыгивая через лужицы. А тя¬
желые башмаки йонаса так и бухают. Загородит дорогу пле¬
тень— они уже и застряли, попадется лужа — брызги так во
все стороны и летят.
В смущении йонас отдирал приставший к брюкам репей¬
ник, а Люду почему-то разбирал смех. Она вспомнила при¬
глашение Аушры.
Но скоро Люда притихла, пугливо стала оглядываться,
словно и правда за ними кто-то гнался. Кругом ни живой ду¬
ши. Шумят склонившиеся над рекой деревья. Внизу, под но¬
гами, журчит вода. Все больше сгущаются синие сумерки,
полные тревоги и тайны.
— йонас...
— Что?
Шепотом произнесенные слова не рассеяли тишины — она
все сильней звенела в ушах, подталкивала их друг к другу.
В широкой руке йонаса дрожала маленькая Людина ладош¬
ка; на щеке он ощущал ее теплое дыхание.
Людина рука такая легкая, да и вся она — словно пери¬
стое облачко. Кажется, вот-вот растает и умчится с дунове¬
нием ветерка. Как хорошо, что на свете есть Люда! Как хо¬
рошо, что она вернулась!
йонас переживал одно из тех светлых, незабываемых
мгновений, когда неизвестно откуда и как сами собой прихо¬
дят стихи, звучит музыка. Самые тайные его мечты и мысли
выдавал разве что тихий плеск воды, трепетный шелест
листьев. Но слова, сорвавшиеся с непослушного языка, сму¬
тили его самого:
— Вода, должно быть, не очень холодная... Надо будет
завтра выкупаться.
В это же мгновение маленькая ручка выскользнула из его
руки. Люда печально смотрела на воду, а он, смущенный,
переступал с ноги на ногу, не понимая, чем она недовольна.
Но разве Люда недовольна? Она и сама не знала, почему
отвернулась. Быть может, она ждала других слов — необык¬
новенных, волшебных, которые открыли бы ее переполненное
сердце.
Внезапно она села на землю, разулась и вошла в воду.
— Правда, — воскликнула она радостно, — вода как
479

нагретая! — Люда зачерпнула руками воду, плеснула на не¬
го. — Полезай и ты.
йонас снял ботинки, попробовал босой ногой воду — здо¬
рово щиплет!
— Не бойся! — подзадоривала его Люда. — Теплая-пре-
теплая. Каюте варежки, что ты мне тогда подарил.
И правда, вода словно вдруг потеплела, и Йонас засучил
штаны.
Река ожила от веселых, звонких голосов. Люда брызга¬
лась, смеялась, йонас заслонял лицо руками и степенно уго¬
варивал:
— Не заходи так глубоко... утонешь!
— Вот и пойду, вот и утону. Тебе все равно меня не
жаль... На, на, напейся.
Люда стала еще сильнее плескаться. Но йонас не испу¬
гался белого вихря брызг. Он тащил Люду на берег, крепко
сжимая ее руку.
— Больно, пусти!
— Не пущу. С тобой все равно что с маленькой. Неизвест¬
но, куда забредешь.
— Ах, неизвестно?
Люда вырвала руку, повела было плечом, но гордый ого¬
нек, вспыхнувший в ее больших глазах, тут же угас. С мок¬
рого подола капала вода.
йонас почти с ненавистью взглянул на свои большие ру¬
ки, которые только что тащили Люду на берег. Вот он и опять
сделал что-то не так... А ведь давал себе зарок беречь ее, за¬
щищать! Он робко дотронулся до ее вздрагивающего пле¬
ча, сокрушенно пробормотал:
— Ты не сердись. Я ведь не нарочно...
Люда внезапно обернулась:
— Что ты, йонас!.. Я уже не маленькая, и жалеть меня
вовсе не следует... Теперь я сильная, очень сильная! А по¬
мнишь, какая я была?
— Помню, — глухо произнес Йонас. — Как же не по¬
мнить?
— Банёните тебе не рассказывала? За мной... гналась ми¬
лиция. Мы с тобой читали Толстого, рассказ «После бала».
И я шла, как тот солдат, которого с обеих сторон били палка¬
ми... Не бойся, меня не били, нет... Но взгляды людей! Дума¬
ла, умру... Меня, комсомолку... ведет наша милиция!.. Пред¬
ставляешь? Теперь уж я ничего не боюсь.
— Правда все равно победила! — громко и сурово произ¬
нес йонас. — У нас правые всегда побеждают. Мы ведь не в
капиталистической стране живем...
480

— Теперь и я все понимаю,.. А раньше была как слепая...
Людей не замечала... Любила только тех, кто меня баловал...
Да, да!
Ионас, как бы желая ее остановить, поднял руку:
— Что ты, Люда! Ты зря наговариваешь на себя...
— Молчи, йонас! Я должна тебе все сказать. Я позна¬
комилась в городе с такими прекрасными людьми! Это они
помогли мне. И вы все помогли мне, хотя были далеко. И ты
помог... Теперь и я умею любить и ненавидеть... А знаешь, кем
я мечтаю стать? — сказала Люда, выпрямившись. — Воспи¬
тательницей! Я буду воспитывать детей смелыми и гордыми...
Как ты думаешь: смогу я... буду я хорошей воспитательни¬
цей?
Из облаков вылез месяц. Землю залил таинственный беле¬
сый свет.
— Ты хорошая... самая хорошая на свете! — услышала
Люда шепот.
Он ли это сказал? Журчит вода, покачиваются склонив¬
шиеся ветви ракит, а он, йонас, стоит как каменный и не спу¬
скает с нее глаз.
— Что ты сказал? — дрожащим голосом спросила Люда.
— Ничего... Я красиво говорить не умею... А ты вся дро¬
жишь, промокла насквозь. Простудишься, смотри.
Испугавшись, как бы Люда и впрямь не захворала,
йонас снял пиджак, хотел накинуть ей на плечи, но пуговица
запуталась у Люды в волосах, и он еле высвободил ее дрожа¬
щими пальцами. Люда вскрикнула, скорее от радости, чем от
боли, и, откинув голову, сказала:
— Я знала, что так будет...
В замешательстве йонас поднял с земли ее туфли, вы¬
тряхнул из них песок, подал ей.
Пусть Люда только позволит — он будет ее оберегать, за¬
ботиться о ней, как только сумеет. Он уже не маленький, ни¬
кто не свяжет его теперь, как овцу, и не бросит в хлев, как
тогда бандиты...
Обратный путь оказался удивительно коротким.
— Иди вперед, — шепнул йонас. — Нас могут увидеть.
И эти слова тоже прозвучали как музыка — в них была
заключена их первая тайна...
С бьющимся сердцем йонас следил за мелькающей меж
деревьев тенью Люды. Он почему-то свернул к хлеву, потро¬
гал засов. Подойдя к колодцу, закрыл крышку, потянул за
веревку. На кухне еще горел свет, время от времени его за¬
слоняла огромная тень. «Пусть тетушка Палёне видит, что я
здесь», — подумал он.
481

Свой ужин он нашел на плите, в глиняной миске. Тетушка
Палёне чистила котлы.
— Во дворе возился, — сказал йонас, уткнувшись носом
в миску.
— Очень мне интересно, где вы шатаетесь! — отозвалась
повариха. — Подогревай ужин по десять раз!
Кусок не лез в горло, казалось, он так и застрянет там.
В груди клокотала радость. Никогда йонас еще не испыты¬
вал такого счастья.
— Чего ж это ты без соуса? Стараешься, из кожи лезешь,
а вам все не угодишь!
Теперь только йонас заметил блюдце с желтой подлив¬
кой.
Чтобы успокоить тетушку Палёне, он залпом выпил все
блюдце и сказал:
— Кто это последним по воду ходил? Крышка колодца
была открыта. Нанесет туда всякого сору.
Повариха покосилась на него:
— Дров бы в печь наложил, раз уж такой заботливый.
Обрадовавшись, что больше не надо есть, йонас выбе¬
жал во двор, притащил чуть ли не полштабеля дров, наложил
полную плиту.
— Может, еще чего-нибудь надо?
— Ишь прыти-то сколько! — протянула повариха. — Мо¬
жет, и котлы заодно вычистишь? Сам-то небось прискакал ко
мне, а Люда, поди, не евши ляжет.
— Что? Что это вы, тетушка, говорите?
— Молчу уж, молчу. Только не гуляйте вы голодные до
полуночи, ужинать вовремя приходите, а то... — погрозила те¬
тушка Палёне, и ее широкое красное лицо расплылось в
улыбке. — Смотри ты мне, Люду от книг не отрывай. Ей те¬
перь учиться надо.
...Девочки прикинулись спящими, хотя по-настоящему по¬
сапывали только самые маленькие. Уж очень все были оза¬
бочены, куда девалась Люда. В спальне было светло, в окна
заглядывал месяц. То в одном, то в другом углу раздавался
шепот, скрип койки. Люда разделась совсем тихонько. Кто-то
из девочек не выдержал:
— Где это ты так поздно гуляла?
И сразу же посыпалось:
— Воспитательница тебя спрашивала.
— Почему у тебя платье мокрое? Ведь дождя вроде не
было...
— К учительнице ходила, — смущенно ответила Люда.—
Мне придется теперь много работать... очень много...
482

— йонас тоже не ужинал! — во всеуслышание объявила
Гарялите.
Даже спросонья Юрате не забывала о своих обязанно¬
стях секретаря детсовета. Зевая, она сонным голосом сделала
замечание:
— Гарялите, не ори! Нарушаешь распорядок дня... Спите,
девочки.
— Дня?! Приснилось тебе?--не унималась Гарялите.—
Уже полночь.
Алдона пошарила под койкой и поставила Люде на тум¬
бочку завернутый в полотенце ужин:
— Ешь...
— Не хочу. Я сыта.
— Знаю, — печально сказала Алдона. — Влюбленным не
до еды.
— Откуда ты знаешь? — испугалась Люда.
— А я что, романов не читала?
Люда натянула на голову одеяло. Сердце часто-часто би¬
лось и словно перекатывалось слева направо и потом опять
справа налево. Казалось, самой ее, Люды, вовсе и не было,
осталось одно лишь опьяненное сердце. Просто невероятно!
Она ли это облила костюм йонаса, он ли закутал ее в свой
пиджак? И земля, и Неман, и небо —все пело кругом. Ах, ка¬
кая это была чудесная песня! Хоть бы еще раз услышать ее!
«Ты иди вперед... нас могут увидеть...» Почему он так сказал?
Люда чуяла сердцем, догадывалась, почему, но как хорошо
было беседовать с самой собой, теряться в догадках, меч¬
тать!
Она присела на койке, распустила волосы.
— Не спишь? — обрадовалась Алдона. — Тебе очень к ли¬
цу распущенные волосы.
— Жесткие, как прутья, — отозвалась Люда, втайне ожи¬
дая, что подруга заспорит, станет убеждать ее, что она очень
красива.
— Ведь все влюбленные красивы... Взять хоть замдирек¬
тора Банёните — какая она хорошенькая, беленькая, как у
нее волосы вьются!.. А я вот некрасивая, — вздохнула Алдо¬
на.— Может, была бы еще ничего себе, да вот косая... А ты
настоящая красавица. Я-то в красоте разбираюсь.
— Иди ко мне, — позвала ее Люда.
Не забыв хорошенько укрыть Ядзе, которая во сне всегда
сбрасывала с себя одеяло, Алдона юркнула к Люде в по¬
стель.
— Я все тебя дожидалась, — шепнула она. — Все в окно
выглядывала...
4(33

— Глупенькая... Я так счастлива!
Люда обняла подругу, поджала ноги, закрыла глаза.
Светил месяц, тихо-тихо катила река свои воды, и сквозь
ее журчащий рокот звучали слова: «Ты хорошая... самая хо¬
рошая на свете».
Глава одиннадцатая
1
Порыжели опустевшие поля. Густой туман рассеивался
лишь к полудню, а то и до самого вечера стлался по земле.
Проносились косые, злющие дожди. Над пашнями и лугами,
над лесом и свинцовой рекой раздавался тоскливый крик гу¬
сей, улетавших в теплые края.
Три недели воспитанники детдома не учились: убирали в
колхозе лен, копали картошку. С треском полыхали костры:
это дети жгли картофельную ботву. На студеном ветру за¬
мерзали носы, уши; мальчики выгребали из золы полусырую
картошку и утешались тем, что хоть и холодно, а все же еще
не зима.
йонас и Альгис шли за плугом, девочки, закутанные, точ¬
но старухи, в платки, подбирали за ними картошку, мальчи¬
ки свозили ее в погреба.
В последний раз Петрюкас Ганусаускас видел детдомов¬
цев, когда они собирали шиповник. Следы их ног быстро раз¬
мыло дождем. Грустно и тоскливо стало Петрюкасу одному
на принеманских просторах.
Коров только две — их Буренка и Марге Сюдикасов. Бу¬
ренку можно было и в стадо пустить, да мать не захотела.
Корова, мол, резвая, на общем выгоне не напасется. А о Мар¬
ге Петрюкасу и заботы мало — пускай хоть околеет, ему-то
что? Да вот бегай за ними, за коровами, мерзни день-день-
ской!
Вместе с отчаянным щелканьем бича слышалось:
— Куда полезли? Как хлестну — морды распухнут!
Прочь, прочь, обжоры окаянные!..
Этак и смелей и веселее как-то.
Набегался он за скотиной и у болота, и по обочинам рвов,
и на опушке леса. Всюду уже все повыщипано, повылизано,
коровы тычут, тычут мордами, пока хоть немного насытятся.
Не полежат, не пожуют жвачку. Перекочевал Петрюкас на
берег Немана, но и там хоть шаром покати.
Колхозный пастух, спасибо, показал брод. Петрюкас по¬
484

гнал коров на остров. Трава там густая — наедайся до отва¬
ла. Коровы теперь преспокойно пасутся до самого вечера.
Раз-другой пришлось и Петрюкасу лезть в студеную воду,
потом они сами пошли. С высокого берега весь остров как на
ладони. Теперь Петрюкасу уже нет нужды так много бегать,
зато намерзнется он за день изрядно. Свернется где-нибудь
за кустом, обмотает красные, все в трещинах ноги мешком и
мечтает. О чем? Да обо всем. Поболтать не с кем. С коро¬
вами не поговоришь.
Хорошо, если бы коровы могли наедаться сразу на три
дня! Такую мысль однажды подал ему Дзикас. А еще лучше,
если бы ударили морозы и луга запорошило снегом. А там —
и весна скоро. И длиннющая же нынче осень!.. Буренка тоже
стосковалась по теплу. По утрам не рвется уже из хлева, как
летом, предпочитает жевать ботву в своем стойле.
А лучше всего, если бы Петрюкасу позволили вступить в
пионеры и купили ему галстук. Он уже присмотрел себе в
витрине, когда ездил на базар. Цена не бог весть какая. По¬
ка что обойдется без белой рубашки — зимой можно галстук
на синюю повязать, а то и прямо на фуфайку.
А может быть, в один прекрасный день приедет вдруг те¬
тя Касте? Ведь он уже больше не «костельная крыса», не
прислуживает больше ксендзу. Вот только чужую корову все
еще пасет...
И Петрюкас погружается в свои мечты, словно в чан с
теплой водой, в котором его купали ребенком.
Со скуки он наломал ивовых прутьев и принялся плести
корзину. Сырой и холодный ветер пронизывал насквозь, ру¬
ки сразу же закоченели. Петрюкас забрался было под дере¬
во— накапало за воротник. Оглянулся в поисках пня, но
и тот затянуло слизистой влагой. Попрыгав на месте, он
пробежался до опушки леса и обратно. И так несколько
раз, пока не согрелся немного; потом снова принялся за
работу.
После обеда прибежал на луг Дзикас:
— Все еще пасешь? Учительница меня спрашивала, по¬
чему ты в школу не ходишь. Будто я виноват!.. А где твои
коровы? На острове? Как они переходят?.. А почему же ты
здесь?
— Вода больно холодная.
— Садись корове на спину и переплывай. Позови-ка их
сюда, попробуем.
— Корова не лошадь. Кто же на корове верхом ездит?
— У нас не ездят, а в других странах ездят... А что ты тут
плетешь? Вершу?
485

— Нет, корзинку для картошки.
Петрюкас пожаловался, что ему скучно. Попасет еще до
воскресенья, а потом, может, опять в школу.
Дзикас не знал, что такое скука, но другу посочувствовал
от всего сердца.
— Хочешь, книжку дам почитать?
— Дай. Только чтоб понятная была, — согласился Пет¬
рюкас, покосившись на изрядно потрепанный ранец приятеля.
Дзикас читал разные книги, и все ему было понятно. Так
он, по крайней мере, сам утверждал. Раздобудет книжку с
приключениями — и отлично. Попадется в руки брошюра по
астрономии — и ту проглотит. К счастью, на этот раз у него
оказался «Сын полка».
Петрюкас вытер руки о штаны и осторожно взял книгу:
— Интересная?
— Спрашиваешь еще! Про войну!
На тропинке змеей вытянулся длинный, туго сплетенный
бич... Перехватив взгляд товарища, Петрюкас засунул книгу
за пазуху и, подняв бич, щелкнул им перед самым носом Дзи¬
каса. По речной долине прокатился выстрел, за ним второй,
третий.
— Как начну палить, — прихвастнул Петрюкас, — прямо
как из ружья!
— Дай-ка мне. Ненадолго. Завтра же отдам, — попросил
Дзикас.
— На что он тебе понадобился?
Дзикас собирался поразить всех в детдоме этим бичом, но
не решился в этом признаться. Поэтому он гордо выпалил:
— Военная тайна!
— Смотри не потеряй только... — уступил Петрюкас.—
А щелкать-то умеешь?
— Пустяки! Я и из настоящего ружья могу...
Дзикас выхватил из рук Петрюкаса бич, замахнулся, но
конец веревки больно обвился вокруг его же ног.
Ну и попотел же он, пока научился щелкать так же, как
Петрюкас!
2
У дровяного сарая трудился над чем-то Викторас. Увидев
бежавшего по двору Вацюкаса, он остановил его:
— Как ты выфрантился, Вацюк!
Тот, как и все ходившие в школу воспитанники, был в си¬
нем лыжном костюме. В руке он сжимал новенький желтый
пенал.
486

— Где твоя гармошка? Потерял?
— Не потерял. Дошкольникам подарил. Сердитой Лизе.
Она еще не скоро в школу пойдет. А такой пенал только у
меня одного и есть.
— Покажи-ка!
Вацюкас пытался отодвинуть крышку, но ему это не уда¬
валось. Викторас повертел пенал в руках, открыл его, вы¬
нул ручку, перья, красную резинку и снова положил все на
место:
— Неплохой, неплохой у меня пенал!
Вацюкас заспорил:
— Мой! Отдай!
— Был твой.
Пенал желтел в поднятой руке Виктораса, как сотовый
мед, и с недосягаемой высоты манил к себе первоклассника.
Не спуская глаз со своей драгоценности, он протянул:
— Знаю, ты нарочно меня дразнишь.
— Нарочно? Распрощаешься со своим сокровищем, тогда
будешь знать.
На круглом личике Вацюкаса мелькнула несмелая
улыбка:
— Я тебя не боюсь. Ты ведь теперь хороший.
Викторас отдал пенал и, схватив Вацюкаса под мышки,
подбросил его:
— Беги, а то обед остынет.
Вацюкас дал стрекача, довольный, что все обошлось так
благополучно.
Долгим, испытующим взглядом Викторас окинул белый
дом с колоннами и исчез в кустах, за которыми виднелись
поля.
— Нет... никогда... никогда!.. — бормотал он, удаляясь от
дома.
3
Как только Дзикас ускакал, щелкая бичом, Петрюкас вы¬
тащил книгу и сразу же позабыл и товарища, и коров, и весь
этот продрогший, дождливый мир.
Перелистывая страницу за страницей, он и не заметил, как
стемнело. По черной воде прибрели коровы. Шершавым, как
терка, языком Буренка лизнула Петрюкасу ноги. Он нехотя
поднялся, запрятал в кусты недоконченную корзину. Дома по
вечерам еще не зажигают огня, читать не дадут. Эх, скорее
бы поесть, завалиться в кровать, а там уже и утро!
Утешив себя этой мыслью, Петрюкас хлестнул Марге пру¬
487

том. Корова затрусила домой. Вдалеке уже белела косынка
вышедшей им навстречу Сюдикене...
Вскоре Петрюкас добрался до дому. Открыв хлев, он
услышал фырканье лошади. У них лошадь? Наверно, завтра
рано утром укатят на базар. Может, и его с собой возьмут?
Петрюкас очень любил ездить. Когда глаза привыкли к тем¬
ноте, он разглядел не одну, а целых две лошади. Повеселев,
мальчик вышел во двор. В сарае стояла пароконная телега.
— Откуда эти лошади, отец? — с криком вбежал он в
дом. — На базар поедем?
— Поедем, не поедем, не твое дело! — буркнул отец.
— Как же не поедем? А лошади зачем и телега?
Отец сердито прикрикнул:
— Не ори, не в лесу! А ты, мать, дай этому бесенку по¬
есть и гони спать. Чтоб не путался под ногами.
— Не ругался бы ты. Мальчонка за день набегался за ко¬
ровами,— сказала мать, подойдя к печке.
Запахло борщом, черным хлебом.
— Поедете?.. Возьмите и меня с собой, — шепнул Петрю¬
кас матери.
Она только вздохнула, прижала м себе сына и пододвину¬
ла ему тарелку.
Странным все это показалось Петрюкасу. Отец, всегда та¬
кой спокойный и незлобивый, бранится, а мать молчит.
Обычно Петрюкас засыпал быстро — и молитвы не успе¬
вал прочитать. Утонув в мягкой подушке, он сразу же по¬
гружался в сон. Наутро его не добудишься. Но сегодня Пет¬
рюкасу не спится. Лежит он на спине с открытыми глазами,
перебирает в голове все события дня, приход Дзикаса. Инте¬
ресно, зачем это ему бич понадобился? Не дают Петрюкасу
покоя и лошади. В темноте он не разглядел масти. Больше
всего ему нравились вороные или в яблоках.
Под одеялом он отогрелся, ожили руки, ноги. Подошел
отец, наклонился над ним.
— Спит? — спросила мать таким голосом, точно он, Пет¬
рюкас, был болен.
— Спит как будто...
Петрюкас и впрямь притворился спящим. Ага! Сами куда-
то собираются, а его не берут... Не выгорит! Приоткрыв один
глаз, он следил за тем, что станут делать родители. Мать все
поглядывает во двор, припадая то к одному, то к другому
окну. Отец сидит, облокотившись о стол и потирая поросшие
щетиной щеки, точно он бриться надумал.
— Не надо тебе ездить, отец... Ребенка пожалей! — вдруг
всхлипнула мать.
488

«Ага, не хочет меня одного оставлять!» — обрадовался
Петрюкас и чуть не выдал себя.
Отец вздрогнул, огляделся по сторонам:
— При чем тут мальчик?
— Как это — при чем? Тяжело у меня на сердце, чую бе¬
ду... Останется мальчишка сиротой... Боже всевышний!..
Отец молча постучал кнутовищем по скамье:
— Сговорились ведь, как же теперь...
Мать причитала уже в голос:
— А ты сходи к ним — откажись. Не хочу, скажи, беды на
свою голову... Не хочу!
— Уж и лошади во дворе... Как же так?
Мать вытерла передником слезы и сердито бросила:
— «Лошади, лошади»!.. О нас бы подумал!..
— Заладила! А кто меня в это пекло толкал, как не ты? —
закричал отец. — Эти твои Сюдикасы вечно у нас поперек
горла стоят!
— Ш-ш-ш! Не ори! В голове у тебя, никак, помутилось? —
остановила его мать, с тревогой глянув в угол, где стояла кро¬
вать.— Я, я у тебя всегда во всем виновата!.. Раньше, быва¬
ло, дровец им отвезешь, рыбы... а тут...
Петрюкаса охватила тревога. Почему мать плачет? Да и
в руке у отца кнут дрожит... Куда это он собирается ехать?
Должно быть, тут кроется что-то неладное, страшное, если
мать так отговаривает.
Стояла гнетущая тишина. Казалось, кто-то выстудил ком¬
нату, все в ней спутал, разворотил. Родители больше не раз¬
говаривали, но и спать, видно, не собирались. Отец, пригорю¬
нившись, уныло покачивал головой. Мать зажгла лампу, по¬
ставила на край стола, и тотчас на стене закачалась
лохматая тень от покачивающейся головы отца.
Может, час, может, два, а может, и целых четыре никто в
доме не спал и никто не проронил ни слова. Мать — у окна,
отец — за столом, Петрюкас — в кровати.
Вдруг в окно постучались.
Мать вскочила, перекрестилась.
Отец выронил из рук кнут. Поднимая его с полу, он кив¬
нул матери, чтобы отворила.
В избу вошли двое мужчин. Одного из них Петрюкас сра¬
зу же узнал — Вилюе Сюдикас! Другого он тоже где-то ви¬
дел.
Надвинув на глаза кожаную фуражку и подняв воротник,
тот прятал лицо.
— Пора уже! —сказал незнакомец, ни к кому не обра¬
щаясь.
489

— Побыстрей, побыстрей!—торопил и Сюдикас своим
сиплым голосом.
Отец встал, тяжело оперся руками о стол.
— Не могу... Делайте что хотите... не могу, — прогово¬
рил он.
— Оставьте нас, оставьте нас в покое! — с мольбой про¬
тянула руки мать. — Что вам надо от нас, несчастных?
— Дядя Юргис, да ну же, дядя Юргис... — принялся уго¬
варивать Сюдикас, пока незнакомец, коренастый, точно обте¬
санная колода, мужчина выглядывал в окно. — Все будет
шито-крыто. На дворе хоть глаз выколи. Думаешь, я бы риско¬
вал своей головой?.. Двери уже будут взломаны... На приют-
чиков всю вину свалят... Ха-ха-ха!.. Ну, пошли, пошли, дядя!
От этого смеха по спине Петрюкаса забегали мурашки.
Ведь они собираются кого-то ограбить. Отец должен править
лошадьми... А потом обвинят воспитанников детдома.
Незнакомец отвернулся от окна. Засунув руки в карманы,
он тяжелым шагом подошел к столу.
— Слушай, Ганусаускас, мы шуток не любим! Поедешь
или нет? — Он вытащил из кармана руку, и у самой груди по¬
бледневшего отца блеснул револьвер.
Подбежала мать, заслонила отца, взмолилась:
— Пожалейте вы его, бога ради... Пожалейте!
Петрюкас раскрыл рот, хотел крикнуть, но страх сдавил
ему горло.
Дрожащей рукой отец отвел револьвер и сказал:
— Ну что ж, понулис1, иду уж, иду...
Человек спрятал револьвер и процедил сквозь зубы:
— Несколько граммов свинца для тебя всегда найдется.
Попробуешь увиливать — пристрелим, как собаку... И ты, Га¬
нусаускене, язык прикуси, а то обрежем...
— По-хорошему договорились, чего уж... Пора, пора! —
торопил Сюдикас, но и его голос, как показалось Петрюкасу,
чуть дрожал.
Все вышли. Словно тоже испугавшись, в лампе, потрески¬
вая, угасал фитиль.
Петрюкас лежал почти без чувств, весь в холодном поту.
На дворе отец запрягал лошадей. Коней он любил, всегда
разговаривал с ними, как с людьми. Теперь же чертыхался,
туго затягивал постромки. Вот заскрипела телега, зацокали
копыта, колесо задело угол дома... Укатили!.. Вся беда в том,
что он, Петрюкас, не пионер. Был бы он пионером, знал бы,
что теперь делать...
1 Понулис—ласкательное от «поцас» — господин; здесь — со злой
иронией.
490

И, как всегда в трудную минуту, перед глазами встал
Дзикас. Он! Только он может посоветовать, помочь!.. У че¬
ловека, уехавшего с отцом, револьвер, у Дзикаса — всего-на¬
всего щелкающий бич, но с Дзикасом ничего не страшно! Со¬
всем не страшно! Нисколько не страшно!
Придя немного в себя, Петрюкас сполз с кровати и, стуча
зубами, оделся. Покуда они доберутся дорогой, он опередит
их напрямик тропинками.
Мать, закрыв ворота, долго стояла еще на пороге, шепча
молитвы.
— Петрюк! Где ты, Петрюк? — плакала она, заламывая
руки. — Сиротинушка ты моя!.. Иди ко мне, иди ко мне...
Полные неизъяснимой боли слова матери обрадовали,
ободрили Петрюкаса: значит, мать его любит, по-настоящему
любит.
Он выбежал во двор и помчался во весь дух — легко и бы¬
стро, как дикая козочка.
4
Пронзительным ветром, казалось, несло и Виктораса.
Ветер то подхватит его и погонит вперед, то толкнет назад.
Завидев издали пешего или конного, Викторас сворачивал с
дороги и шел через пашни, луга. Стаями носились взъерошен¬
ные вороны, и надоедливое их карканье наполняло сердце
тоской и жутью.
Вчера вечером его остановил Сюдикас. Викторас шел из
клуба-читальни, где он писал декорации для «Калиновой
рощи».
— Письмецо мое получил?
— Получил.
— Дело есть.
— А мне-то что?
— Чего фасонишь, черт побери! Когда тебе Дегутис харю
расквасил, ко мне небось прибежал? В городе тебя выручал,
здесь выручал-...
— Я тебя не просил.
Сюдикас, по старой привычке, похлопал его по плечу:
— Не задавайся, маляр! Знаю тебя, горяч, а так малый
неплохой. Денег тебе надо? Есть тут одно фартовое дельце.
Не придется больше тебе хлебать приютскую тюрю.
Викторасу тошно было смотреть на эту мерзкую рожу.
Как мог он столько времени дружить с ним, прислушиваться
к его советам, идти у него на поводу?
— Работенка нетрудная, — не встречая возражений,
491

нашептывал Сюдикас, — одни пустяки... Пошарим в амбаре...
А там полным-полно. Есть добрые ребята, лошадей раздобу¬
дем... Денег выручим кучу, хоть завались.
— Какой амбар? — Викторас даже попятился от Сюди¬
каса.
— Не строй из себя овечки! Да тот большой, в который у
вас «Лайме» зерно ссыпает.
Сжимая кулаки, Викторас закричал:
— Прочь от меня! Ненавижу! Гад вонючий!
— Ша, парняга, не шуми. Сам-то не лучше пахнешь. По¬
надобится— и тебя понюхают... Про ботинки детдомовские
забыл?
— .Плевать я хотел!
— А одеяло?
— Ты сам его с забора стащил.
Вилюе усмехнулся:
— А я скажу, что это ты. Поверят!
— Говори, что хочешь говори, гадина! — вскипел Викто¬
рас, все ближе подступая к Вилюсу.
— А про готовальню, про полотенца забыл?
— Отработаю, все детдому верну.
— А колхозные сети? — ехидно добавил Сюдикас.
Плечи Виктораса поникли, руки опустились.
— Я не резал их, — проговорил он слабым, дрожащим го¬
лосом, — и доли своей не брал.
— Все равно, дурак! Прокурор не станет тебе в зубы смо¬
треть. Не выкрутишься! Исправиловка — и «прощай, цветочек
нежный». Левянис тоже с тобой не станет церемониться, ко¬
гда все узнает.
— Левянис?
У Виктораса гудело в голове. Сюдикас говорил про какие-
то условные знаки, назначал время, но он ничего не слышал.
Значит, он еще не вырвался, не ушел от старой, постыд¬
ной жизни, не выбрался из этой липкой грязи. Мутными гла¬
зами Сюдикаса на него в упор смотрело прошлое, которое он
ненавидел всей душой. Оно снова ожило и приползло, словно
исхлестанная кнутом змея. Конец мечтам, конец всему!
Поднять руку на детдом, который открыл ему двери в но¬
вую, светлую жизнь? Поднять руку на эту жизнь?!
Нет, никогда! Он не поддастся больше этим мерзким, под¬
лым людям!
Всю ночь юноша не смыкал глаз, и, когда Альгис встрево¬
жился, не заболел ли он, Викторас только сердито выругался.
Решение ускорил Вацюкас. Вместе с этим большеголовым
мальчуганом он впервые ступил на веверселяйскую землю, в
492

этот прекрасный, неведомый ему дотоле мир. Радуясь своему
новому пеналу, этот чистенький, бойкий ученичок доверчиво
сказал: «Ты ведь теперь хороший». И глазами Вацюкаса к
нему в душу заглянул детдом.
Но Викторас не решился предупредить, что готовится пре*
ступление, побоялся выдать и себя. Ведь и он долгое время
позорил, бесчестил детдом, всячески вредил ему. Теперь он
сознавал, как это было низко, постыдно... Все до одного будут
возмущены, содрогнутся от негодования, узнав про его гряз¬
ные проделки: и Андриконис, и Левянис, и Юстас, и Люда...
Презрение этих людей казалось ему страшнее смерти. Лучше
навеки распрощаться с Веверселяй. Лишь бы его не поминали
лихом. А если его осудят, он этого уже не услышит, не уви¬
дит.
И Викторас бежал из Веверселяй. Куда? Куда глаза гля¬
дят.
Темнело. По небу летели разорванные тучи, время от вре¬
мени накрапывал дождь, словно над головой кто-то тряс
мокрую ветку.
Сколько он мечтал когда-то о путях-дорогах, опоясываю¬
щих землю, о широких, беспредельных и бескрайных просто¬
рах!.. Вот тебе и пути и просторы! Завтра, быть может, небо
прояснится и ты будешь шагать по осенним пустынным по¬
лям, по бронзово-желтому лесу. А послезавтра опять что-ни¬
будь новое, незнакомое, неизведанное... Но отчего же не кру¬
жится от счастья голова, отчего такая тяжесть в ногах? Чем
так подкупил, привязал его к себе покинутый дом? Уж, во
всяком случае, не лаской, не теплым углом, не куском хлеба.
Нет. Там в нем впервые разглядели человека, не посмеялись
над ним, а поверили в него, в то, что он станет художником!..
Если б не этот дом, он никогда бы не встретил Андрикониса.
А как все радовались каждой его новой работе! Как горди¬
лись им, показывая его картины колхозникам, гостям из
района! «Наш художник»!
Мысли о детдоме не давали покоя. Викторас остановился,
прислонился к телеграфному столбу. По левую сторону до¬
роги чернело какое-то длинное строение без окон. Оттуда
доносился надрывный собачий вой. Сырость и холод пронизы¬
вали до мозга костей... А в детдоме сейчас уже горит свет.
И вместе со светом по всем комнатам разливается какой-то
особый, теплый уют... А ужин!.. А веселая возня в спальне
перед сном!.. Левянис обходит все комнаты... В методическом
кабинете занимается Люда... Его, Виктораса, должно быть,
еще не успели хватиться... Сам Левянис попросил его помочь
участникам колхозной самодеятельности. Спектакль должен
493

состояться через несколько дней, и с декорациями Викторас
всегда возился до поздней ночи.
Совсем не так Викторас покидал когда-то дом Армонасов.
Тогда он оторвался легко, как прихваченный морозцем ли¬
сток. У Армонасов он ничего не оставил, ничего и не вынес
от них. Ушел без сожаления, радуясь свободе...
Борясь с ветром, Викторас продвигался все дальше и
дальше, но детдом, казалось, не отставал от него ни на шаг,
следовал всюду за ним. Веселые огоньки все еще мелькали
перед глазами, и даже беспокойный шелест молодого берез¬
няка напоминал шум старого детдомовского парка.
Темень стояла непроглядная. О такой-то кромешной тьме
и говорил Сюдикас... Вот-вот он со всей сворой нагрянет на
заснувший детдом. Людям, поднявшим его, Виктораса, из
грязи, грозит страшная опасность. «А я спасаю свою шкуру,
как самый последний трус!» — внезапно пронзила его мысль.
Он должен сейчас же предостеречь, заявить, не задумываясь
над тем, что с ним самим будет завтра. Пускай его завтра
назовут вором и негодяем, пусть выгонят вон, арестуют.
Не будешь человеком — не станешь и художником, ничем
не станешь!
Одним прыжком Викторас очутился у придорожного
столба, на котором значились километры. В Веверселяй он
уже не успеет вернуться. До района ближе. Хоть бы машина
какая-нибудь подвернулась! Но по дороге не скользили от¬
светы автомобильных фар, не видно было огоньков и вдали.
5
Целый час уже Орадаускасу надо было сходить по нуж¬
де, но он стеснялся попросить няню, сам же выйти на двор
боялся. Он терпеливо ждал, пока кто-нибудь проснется, и, не
дождавшись, решился разбудить Дзикаса.
— Дзикас... послушай-ка, Дзикас, — умоляюще зашеп¬
тал он.
— Спи. Тебе приснилось. Это вовсе не я... — попытался
увернуться тот.
Но Орадаускаса не перехитришь. Он натянул штаны, су¬
нул ноги в ботинки и заявил:
— Проводи меня. А то скажу няне, что ты палки под тю¬
фяком держишь...
Дзикас страшно возмутился, вытащил бич и чуть было
не огрел им Орадаускаса:
Да разве это палка? Вот я покажу тебе, как ябедничать!
494

— Проводил бы... — захныкал Орадаускас.
И Дзикас сжалился над ним.
Ночная няня как раз прошлепала к девочкам. Зевая и
поеживаясь, Дзикас выскользнул в коридор и, крадучись
вдоль стен, пробрался к дверям. Нащупав большой ключ,
торчавший в замке, он повернул его. Пахнуло прохладой и
сыростью.
Подумав немного, Дзикас вернулся, достал с вешалки
пальто. Орадаускас тоже накинул пальто.
Дождь перестал. На темно-синем небе гнались одна за
другой тучи, в просветах между ними поблескивали редкие
звездочки. Кто это сказал, что звезды сосчитать невозмож¬
но? Если бы у Дзикаса сейчас не было другого на уме и если
бы он не боялся няни, которая каждую минуту может снова
появиться в коридоре, он-то уж сосчитал бы!
Парк был полон таинственных шорохов. Дом, где жили
воспитатели, и амбар утопали во мраке. На пороге Дзикас
огляделся, прислушался и позвал Орадаускаса.
Орадаускас боялся темноты, даже Дзикасу было как-то
не по себе, но он был зол, что его разбудили, и в отместку от¬
вел товарища подальше.
Было уже самое время вернуться, как вдруг Дзикас
заявил:
— Да ну тебя! Ступай один домой. Я остаюсь.
— Мне страшно одному...
— А мне-то что? Я, имей в виду, на дежурство спешу. Не
лезь.
— И я с тобой, — не отставал Орадаускас.
Пришлось уступить.
Когда именно Дзикасу-мичуринцу взбрело на ум тайком
стать на часы, неизвестно. Быть может, еще тогда, когда он
подслушал разговор бригадира Урбониса с йонасом; быть
может, у реки, когда они вместе с Петрюкасом щелкали би¬
чом; возможно, в ту самую минуту, когда он, разбуженный,
заглянул в черные окна... Да сам-то Дзикас разве знал когда-
нибудь, что он предпримет через минуту, какая затея увлечет
его!
Часовым разрешалось брать в шалаш зимнее пальто и по¬
душку. Дзикас и не подумал прихватить с собой подушку.
Во-первых, никто его в часовые не назначал, во-вторых, со¬
ветские воины стоят на часах только с винтовкой и патрон¬
ташем. А кроме того, наберешь кучу вещей — нянька, того и
гляди,спохватится.
На облупившейся мачте давно уже не развевался красный
флаг. Пионеры не охраняли его теперь по ночам. В потре¬
495

панный ветром шалаш повадились куры; тетушка Палёне
вчера набрала там целый пятою яиц. Дзикас с Орадаускасом
тоже стали шарить впотьмах, но ни одного яйца не нащупали.
На стриженую голову Орадаускаса упала капля. Было тут же
решено заделать прохудившуюся крышу. Дзикас притащил
охапку сена, заткнул щели, и в шалаше как будто потеплело.
— Юстас-то спит? — прошептал Орадаускас. Глаза у не¬
го блестели, как у совенка.
— Конечно, спит.
— А Левянис?
— Окно не светится — значит, тоже.
Орадаускас вздохнул, придвинулся ближе.
— Боишься? — Дзикас оттолкнул дрожащее плечо това¬
рища.— А я так ничего не боюсь! Все как днем, только
темно.
— То-то и есть, что темно.
— А днем иной раз еще страшнее бывает, — продолжал
Дзикас. — На днях идем мы с Петрюкасом лесом. Гляжу —
змея дорогу переползает. Окружить нас хочет. Петрюкас по¬
бледнел, а я не испугался, схватил палку, замахнулся — и
трах!
— Пополам?
— Змея-то метра три будет. Гремучая! Как зашипит, юак
зашипит!
Орадаускас поджал ноги, обхватив руками коленки. Как
хорошо теперь в постели! Лучше уж прослыть мокрицей, чем
этак дрожать со страху в холодной, сырой конуре.
Не было для Дзиюаса большего удовольствия, чем рас¬
сказывать про всякие приключения, в которых быль меша¬
лась с небылицей. Но вдруг он вспомнил нечто куда более
важное.
— Пропали мы... С головой пропали!
Орадаускас вздрогнул. Он все еще думал о змее.
— НЗ — неприкосновенный запас! Мясные консервы, су¬
хари! Понял? У каждого солдата имеется НЗ. А что, как враг
нас окружит, перережет коммуникации?
— Лесные яблоки годятся? — спросил Орадаускас.—
Днем насобирал... А кто нас... окружит?
Дзикас опорожнил карманы товарища, высыпал яблоки в
шапку. Яблоки были твердые и кислые, от них сводило че¬
люсти. Но какой ни какой, а все же НЗ.
— Кто окружит, спрашиваешь? Да мало ли кто...
— Змеи?
— Чепуху мелешь! Будто не знаешь: фашисты, бандиты!
В Левяниса как стреляли, помнишь?
496

— Помню... Пойдем лучше в спальню.
— Тебе холодно?
— Нет...
— Выйду-ка осмотрюсь немного... Обожди минутку.
Орадаускас ни за что не согласился остаться один. Они
вместе обошли колодец, потоптались у хлева, послушали,
как жуют лошади. В шалаше Дзикаса опять осенило:
— Какие же мы часовые без пароля! Видел в кино? «Огу¬
рец — Репа», «Земля — Месяц».
Орадаускас зевнул. Голову так и клонило к мягкому
сену...
А Дзикас все больше входил в роль часового, обязанного
зорко стеречь весь детдом.
— Придумал! — воскликнул он, ткнув своего сонного
друга. — «Мельникайте — Касте!», «Касте — Мельникайте!»
А ну-ка, повтори!
От полученного в бок толчка Орадаускас повалился на се¬
но и тут же стал сладко посапывать. Сквозь сон он натянул
пальто на голову — высунулись неприкрытые ноги. Недоволь¬
но бормоча что-то про себя, Дзикас накинул на него и свое
пальто. Пускай дрыхнет! Он, Дзикас, обойдется без помощ¬
ников! С бичом в руке он пополз к выходу.
Ветер утих. Выпрямились деревья, неподвижно застыли
кусты. Держа бич, точно заряженное ружье, Дзикас напра¬
вился к кухне. Там хлеб, мясо, маринованные селедки. Что
ребята станут есть, если все это добро выкрадут? А амбар?
Ведь в нем все колхозное зерно! Пока он тут топчется, зло¬
умышленники могут залезть в амбар... Стоя возле амбара,
он думал о кухне, под окнами кухни ему не давали покоя
мысли об амбаре. Однако бегать туда и сюда ему наконец
тоже надоело — никакой рационализации! И вдруг ему при¬
шло на ум: несколько дней назад сушили белье и забыли
убрать веревки. Что, если один конец веревки привязать к
двери амбара, затем протянуть ее до кухни и оттуда — к ша¬
лашу, а на веревку навешать разные банки, жестянки? Так
поступал Тимур. Так поступали на войне.
Недолго думая Дзикас принялся за дело. Немало он по¬
трудился, пока отвязал веревки, протянутые довольно высоко
между деревьями. Всего остального он насобирал вдоволь.
Натаскал со свалки консервных банок, кусков проволоки.
Альгис уже давно собирался отвезти весь этот лом на стан¬
цию. Хорошо, что не отвез еще.
Вскоре вся оборонительная система была готова — целая
паутина. Подвешивая последнюю жестянку, Дзикас порезал
себе палец. Выступившая капелька крови наполнила его
J7 Библиотека пионера, том V7!
497

чувством гордости. Он вообразил себя раненым. Но настоя¬
щий солдат, даже истекая кровью, не оставляет поста.
Спокойный и довольный собой, Дзикас вернулся в шалаш.
Усевшись у выхода так, чтобы видеть и кухню и амбар, он
и сам не заметил, как вздремнул. И вот чудится ему, что ле¬
жит он на ничейной земле. Он вовсе и не Дзикас, нет, он —
китайский доброволец, прибывший на помощь корейцам.
Кругом, словно кроты, в землю зарылись лисынмановские
солдаты. Но он обнаруживает все их тайные огневые точки,
склады напалмовых бомб и сообщает своим по радио. Огонь!..
Огонь!.. Потом Дзикасу вдруг почудилось, что он едет в поез¬
де: сидит на скамье и мерно покачивается, а мимо окон все
тянется и тянется детдомовский парк...
Внезапно он очнулся и сразу все вспомнил. Ведь он часо¬
вой и не имеет права спать.
Дзикас высунулся наружу. Ему показалось, что брякнули
жестянки! Ага, еще раз! Неужели начинается атака неприя¬
теля? Дзикас наспех повторил в уме пароль и поспешил к
амбару. Притаившись за деревом, он увидел человека, возив¬
шегося у дверей. Человек этот до того походил на завхоза,
что Дзикас, нисколько не сомневаясь, щелкнул кнутом и
крикнул:
— Стой! Пароль!! Руки вверх!
Большущая рука тотчас же зажала ему рот, швырнула
его наземь; грудь больно придавило колено. Сквозь растопы¬
ренные пальцы этой ручищи Дзикас разглядел потное лицо
со свисающими на лоб волосами.
Изловчившись, Дзикас впился в эту руку зубами. Сразу
же грудь сдавила острая боль, в глазах вспыхнул зеленый
огонь.
Дзикас терял сознание, ему казалось, что кто-то отнял у
него воздух. Однако, задыхаясь, чуть не ослепнув от боли,
он все же узнал навалившегося на него человека: «Сюдикас...
в амбар... ломится...» Пока он не двигался, боль в голове и
груди утихала, но то, что должно было произойти со всем дет¬
домом, было куда страшнее боли, и Дзикас встрепенулся, за¬
бился в последней отчаянной попытке высвободиться; его рот
выскользнул из удушающих тисков.
— А-а-а!.. — вырвался слабый крик.
— Что делать? Что делать?—растерянно хрипел Сюдикас.
— Услышат... Чего возишься? — злобно прошипел человек
у амбара.
Сюдикас нащупал в кармане нож, которым когда-то изре¬
зал колхозные сети, и замахнулся.
Дзикас глубоко вздохнул —как перед сном, когда, набе¬
498

гавшись за день, он удобно разваливался в мягкой, теплой
постели...
Остекленевшими от ужаса глазами бандит смотрел на
свою затихшую жертву. Нож выпал у него из рук. Он не слы¬
шал больше понуканий и ругани своего спутника. Ноги слов¬
но приросли к земле. Опомнившись, он увидел мальчика, бе¬
жавшего по аллее с криком: «Дзикас, Дзикас, где ты?» Потом
его ослепил яркий свет автомобильных фар. Над самым ухом
прозвучали выстрелы. Словно рои пчел из ульев, в парк вы¬
сыпали люди.
— Дригас... Это все Дригас... Я не виноват... — бормотал
Сюдикас заплетающимся языком, падая на колени и закры¬
вая руками лицо. — Пожалейте, простите!..
6
Вилюса Сюдикаса и еще одного бандита арестовали тут
же, на месте преступления. Не нашли только Дригаса. Его
поймали уже на рассвете в густом, как 'щетка, кустарнике.
Обросший бородой, весь грязный, он понуро плелся со свя¬
занными руками. На дворе бандита плотно окружила густая
толпа. Коля выковырнул большой камень и, пока милиционе¬
ры всячески унимали разъяренных ребят, запустил им бан¬
диту в спину.
«Дригас! Сметоновец!» — вмиг разлетелось по всему до¬
му, и вверх поднялись десятки рук, сжатых в кулаки. Если
бы не вооруженная охрана, Дригаса разорвали бы в клочья.
К грузовику вместе с арестованными повели и отца Пет¬
рюкаса. Пока бандиты возились у дверей амбара, он сбежал,
бросив лошадей. Проблуждав по лесу, старый Ганусаускас
вернулся и чистосердечно признался во всем, что ему было
известно. И теперь, влезая на грузовик, он в толпе детей раз¬
глядел Петрюкаса, всего в слезах.
— Дайте попрощаться!.. Сын!.. — взмолился он.
Друг против друга, на расстоянии шага, стояли отец и
сын. Отец протянул свою корявую, жилистую руку, которая
столько раз любовно гладила сына по голове, которая еще
прошлой весной выстрогала ему дудочку, а зимой для него
же сколотила салазки с загнутым передком.
— Что ты наделал, отец! Что ты наделал! — плача, повто¬
рял Петрюкас.
И Ганусаускас весь поник, словно переломился пополам.
Под шум и крик в машину уселись конвойные. От толпы
ребят отделился высокий юноша с непокрытой головой. Его
одежда была забрызгана грязью, черные волосы слипались
499

клочьями. Он шел, пошатываясь, засунув руки в карманы,
стараясь высоко держать голтэву. На болезненно подергиваю¬
щемся лице горели ненавистью серые глаза. Казалось, он
прячет в кармане нож и готов тут же изрезать, исполосовать
убийц. Все притихли, по толпе пробежал шепот:
— Викторас, Викторас...
Бандиты беспокойно зашевелились. Сюдикас попытался
оттолкнуться от борта, но ему мешали связанные руки и упи¬
равшиеся в спину колени Дригаса. Челюсть его отвисла, бе¬
лесые, мутные глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
Викторас медленно вытащил из кармана руку. В руке у
него ничего не'было. Он ухватился за борт машины и, тяжело
дыша, обернулся. На него горящими глазами смотрел йонас;
к йонасу, словно поддерживая его, прижалась Люда; в кучку
сбились Альгис, Коля, Тарашка — суровые, хмурые лица.
Надорванным, хриплым голосом Викторас крикнул им:
— И я!.. Мое место рядом с этими!..
Капитан, тот самый, которому Викторас успел сообщить о
готовящемся преступлении, подошел и оторвал его руку от
борта машины.
— Поезжайте быстрее! — крикнул он шоферу.
Викторас рванулся за машиной, словно еще надеясь до¬
гнать, но было уже поздно. Он стоял и смотрел в ту сторону,
откуда доносилось все затихающее урчание машины, и его
красивая голова все ниже опускалась на грудь.
Глава двенадцатая
...Гроб с телом Дзикаса был установлен в зале детдома.
В последний раз надели на него белоснежную рубашку, по¬
вязали огненно-красный галстук. И было до жути странно,
что рука его, покоящаяся на груди, уже не поднимется для
пионерского салюта. Застывшие, словно вылитые из воска,
чистенькие руки... А ведь вечно они были в ссадинах и цара¬
пинах, исколотые иглами, ежа, колючками чертополоха, изре¬
занные осколками стекла и черные, точно он сейчас только
копал картошку.
Смерть почти не изменила лица Дзикаса, только между
бровями залегла глубокая складка, как будто юный мичури¬
нец задумался над новой загадкой природы...
Неужели же .он никогда больше не будет удивлять всех
своими затеями, не поднимется уже, чтобы вихрем носиться
500

по полям и лугам? А ведь столько медных желудей рассыпано
под дубами, так чудесно алеет на лесных прогалинах калина,
так плавно покачиваются паутинки от дуновения ветерка!..
Гроб утопал в венках. Цветов становилось все больше и
больше. Менялся почетный караул, пионеры салютовали сво¬
ему мужественному товарищу. Они стояли с торжественными,
строгими лицами, а из глаз их текли слезы и, словно капли
росы, падали на гору цветов.
От гроба не отходила семья Ганусаускасов. Отца отпу¬
стили на следующее утро. Он пришел из района прямо в дет¬
дом и, нервно тиская в руках шапку, остановился в дверях
зала. Ганусаускене зажгла на подоконнике свечку и беззвуч¬
но шептала молитвы. Время от времени она разворачивала
платочек и пыталась сунуть Петрюкасу пышку. Тот отталки¬
вал от себя еду. Ему все еще не верилось, что Дзикаса боль¬
ше нет. Так и хотелось шепнуть ему на ухо: «Дзикас, я сплел
вершу. Пойдем рыбачить».
Совсем как с живым, прощалась с Дзикасом тетушка Па¬
лёне. Сядет у изголовья, покачает, покачает седой головой и
снова встанет, погладит его по волосам, поправит галстук или
переставит горшок с цветами. Она вслух поминала все бо¬
лезни, которыми переболел Дзикас, все кушанья: и те, что
он любил, и те, что в рот не брал.
— Редкостный мальчик был, — повторяла она.
Учительница Валентина привела всех своих учеников.
В парте у Дзикаса она нашла спичечную коробку с семенами
конопли; хотела положить ее вместо цветов, но никак не мог¬
ла разжать пальцы.
Под вечер в зал вошел Викторас. Не остановившись у гро¬
ба, он твердым шагом свернул к сцене, приставил лесенку и
повесил портрет Дзикаса.
И вот со стены весело глянул в зал мальчуган со светлой,
чуть озорной улыбкой на губах, с блестящими, смышлеными
глазами.
Дзикас!
Каждая черточка его лица — искорки в глазах, изгиб бро¬
вей, уголки рта — все дышало жизнью, впитывало в себя свет
и звуки.
Ведь это же Дзикас-мичуринец, Дзикас — выдумщик и
затейник! Он влез в эту рамку и как бы утешает оттуда всех:
«Ну что же вы плачете? Разве я могу когда-нибудь уме¬
реть?»
...Хоронили погибшего пионера на другой день. Всю ночь
дул пронзительный ветер, а утром небо снова синело, точно
выметенное; белые облака бродили лишь по южному краю.
501

Дзикас, как стебелек хмеля, тянулся к солнцу, и оно теперь,
не скупясь, посылало ему свои чуть теплые лучи.
Тихая и большая расстилалась земля. Совсем как летом,
сверкал на солнце Неман. Скорбным багрянцем был залит лес,
кое-где нежно зеленела пробившаяся озимь, серели пашни.
Безмолвный поток людей плыл вдоль реки. Гроб возвы¬
шался на плечах Левяниса, Юстаса, Урбониса, йонаса и
Альгиса. Девочки несли тяжелые венки. За гробом шли кол¬
хозники, воспитательницы, ученики, рабочие кирпичного за¬
вода... На солнце блестели трубы военного оркестра. Солдаты
приехали с аэродрома. Это оттуда поднимались самолеты,
что, кувыркаясь в поднебесье, так радовали Дзикаса...
Оркестр играл траурный марш, которым провожают в по¬
следний путь солдата, павшего в бою. Торжественные, скорб¬
ные звуки поплыли над долиной, как плач, как проклятие
врагу, как слава герою.
Процессия поднялась на верхушку холма, того самого хол¬
ма, откуда, по словам Дзикаса, весь мир виден как на ладо¬
ни... Здесь похоронены советские воины, освободившие от
врага литовское село Веверселяй. Еще совсем недавно Дзи¬
кас украшал их могилы. И так же тогда шумели деревья, так
же сверкал внизу Неман.
Светлым, как и этот солнечный день, был песок на холме...
У открытой могилы стал Левянис. С тяжелым сердцем, опла¬
кивающим второго сына, он заговорил сдержанно, как старый
солдат у гроба своего товарища по оружию. Его поношенная
шинель распахнулась, на груди поблескивали медали.
— ...Юргялис был настоящим пионером! Живой ум и го¬
рячее сердце... Проклятые звери... Вылезли они из своих нор,
убили его, но он навеки останется в наших сердцах... Он будет
жить, как Павлик Морозов, как Марите Мельникайте, кото¬
рых он так любил. Мы отомстим за смерть славного пионера!
Не останется на нашей земле ни одного врага, нигде не най¬
дет он ни приюта, ни куска хлеба, ни сострадания... А мы
будем жить, будем расти и крепнуть! Мы продлим горячую,
беспокойную жизнь Дзикаса своим трудом, своей жизнью.
Отныне каждый из нас должен мечтать и дерзать за себя и
за него! Клянемся, друзья!
— Клянемся! — отозвались воспитанники.
— Клянусь! — горячо произнесла Люда.
—■ Клянусь! — повторил йонас, поведя широкими, силь¬
ными плечами.
— Клянусь! — едва слышно выговорил Викторас. Громко
произнести это слово он не смог.
В последний раз заиграл оркестр. На гроб упали первые
502

горсти песка, и звук этот, надрывающий душу, слился с пла¬
чем детей, с рыданиями женщин.
На холме выросла свежая могила — еще одна рядом с ты¬
сячами могил, в которых покоятся павшие за Советскую
Отчизну бойцы.
Спи же спокойно, любимый наш друг, славный пионер
Дзикас! Пусть никогда не зарастет тропа к твоей могиле!
Эпилог
Итак, дорогой читатель, мы с тобой перелистываем по¬
следние страницы повести. Полюбились ли тебе ее герои или
нет, но я люблю их всем сердцем, и мне жаль с ними расста¬
ваться.
Птицы быстро покидают родное гнездо. Едва успеют под¬
расти— и уже тесно становится им, уже манит их синяя
глубь небес, влекут бесконечные дали, огромный, кипучий
мир. Пришло время им взвиться в воздух и, мощно взмахнув
крыльями, подставить грудь мятежным ветрам. Радостно
смотреть на их смелый, стремительный полет!
Взлетай же, взлетай выше, юность!
...Первым покинул детдом Альгис Гайгалас. В районе от¬
крылась швейная фабрика, там он будет обучаться портняж¬
ному ремеслу. Его добрые синие глаза светились радостью,
когда он получал в детдомовской канцелярии свои докумен¬
ты. На прощанье он накормил Принца, на котором столько
лет возил воду, дрова; не раз и одной попоной укрывался с
ним от непогоды. Кто теперь будет его, милого, кормить и
поить? К грузовику Альгис приковылял запыхавшись, с ис¬
пачканными в навозе ботинками. Люда заботливо отряхнула
его рубашку от приставшего сена.
— Я сам... не надо... — бормотал он, не зная, куда девать
букет: впервые в жизни ему подарили цветы.
А когда Коля Чукаев вручил ему что-то завернутое в бу¬
магу, он окончательно смутился. Волнуясь, Альгис развернул
пакет. Это был ботинок со специальным высоким каблуком.
— Меньше хромать будешь... Факт! — сказал Коля.
На следующий год и он отправится в техникум.
Альгис уже сидел на грузовике, когда из умывальной до¬
неслось:
— Куда же это Альгис исчез? Ни капельки воды!
Это был голос воспитательницы Стонюте. Той самой Сто¬
нюте, которая в прошлом году ушла из Веверселяй. Она вер¬
нулась, прочитав в газете о смерти воспитанника Юргиса
503

Дзикаса. Долго просидела она у могильного холмика, скло¬
нившись над свежими, еще не успевшими завянуть венками.
И оттуда пришла в детдом.
Альгис часто заморгал, точно в глаза ему попал песок.
Как сквозь дымку, он увидел Стонюте, которая, спохватив¬
шись, выбежала во двор и махала ему платком... Увидел
белый дом с колоннами... За машиной бежали Вацюкас с Витя-
лисом. А вот из-за поворота в аллее показалась голова Прин¬
ца; сидя верхом на бочке, шевелил вожжами Стонкус... Аль¬
гис хотел было крикнуть, чтобы он чересчур не натягивал
вожжи, но лошадь уже скрылась за густой вязью ветвей.
йонас Дегутис собрался в путь на другой день. Хотя до
Паренёнской МТС было рукой подать, он распрощался со
всеми, как будто уезжал в дальние края. С вечера подстригся,
попарился в бане. Одевшись во все новое, заглянул к Урбо-
нисам, к учительнице Садунене, к комсомольцам кирпичного
завода. Поблагодарил старших за все, дал последние настав¬
ления ребятам: яблони нужно укутать, клубнику прикрыть
навозом, в мастерской законопатить окна... Всего этого он сам
сделать не успел. У Левяниса йонас засиделся. Разговорились
о работе, о трудностях, о том, как нужно с людьми жить. Чем-
то неуловимым директор напоминал ему отца... Нет, йонас и
раньше не страшился самостоятельной жизни, но все же те¬
перь он чувствовал себя как-то увереннее.
Он только сердился, к чему ему столько вещей и продук¬
тов надавали, — сам заработает. А тут еще Тарашка при¬
стал и все совал ему свою почти совсем неношенную вязаную
безрукавку в обмен за его, уже потрепанную и растянутую.
Вещи щупал и оценивал Генюкас, точно они были его соб¬
ственные. Он радовался, что теперь у него будет два дома:
один в Веверселяй, другой у брата в МТС.
йонаса провожал весь детдом. Здесь он и сам рос, и
других ребят вырастить помогал. И уходил он не куда-нибудь
в школу, а на настоящую, серьезную работу. Даже Петрю¬
кас Ганусаускас прибежал, повязав свой большой, еще не
испачканный пионерский галстук. Видя, как ребята вешаются
йонасу на шею, как они показывают ему свои мускулы, и
Вайткус захотел приласкаться. Он не знал только как.
— Дай щелчка на память! — попросил он, подставив лоб.
йонас улыбнулся, согнул большой палец и щелкнул Вайт¬
куса по лбу, точно деревянной ложкой.
У того даже слезы брызнули.
— Угу!.. А то без тебя да без Виктораса, как уйдет, и вкус
щелчков позабудешь, — искренне сокрушался он, растирая по¬
красневший лоб..
504

Оставалось только попрощаться с Викторасом. Ненависти
к нему Ионас давно уже не питал. Правда, какие-то не до
конца распутанные узелки все еще стесняли его, но он реши¬
тельно вошел в пионерскую комнату. Викторас сидел, углу¬
бившись в чтение. Увидев йонаса, он встал и захлопнул книгу.
Ионас плотно затворил дверь, словно боясь, как бы их не
услышали. Пока он соображал, с чего начать, Викторас как-
то поспешно и преувеличенно громко спросил:
— Уже? Уходишь?
— Со всеми попрощался. Мне ведь недалеко... Тут, под
боком.
— А мне дальше...
Виктораса направляли в Каунасское художественное учи¬
лище. Об этом позаботился Андриконис.
— Ну конечно...
Разговор не клеился.
— Люда вот экзамены сдает, — проговорил Р1онас, и ему
стало как-то совсем неловко.
Оба вспомнили давнюю вражду, драку по дороге из
школы. Викторас поднялся из-за стола, подошел к йонасу и
протянул ему руку, словно желая скорее прекратить разговор.
Крепкое, мужское рукопожатие растопило лед. Юноши
посмотрели друг другу в глаза.
— Помнишь, как мы со станции возвращались? — снова
заговорил йонас. — И как ты за грузовик цеплялся. Вот то¬
гда-то я и узнал твое сердце...
Викторас ответил, не выпуская дружеской руки:
— Мы еще встретимся... А теперь... что тебе сказать?..
И они расстались с мыслью о новой встрече, которая не
будет похожа на ту, первую.
...йонас шагает по дороге с чемоданом в руке. Остальные
вещи привезут. Гурьба провожающих все больше редеет. По¬
вернув назад, они долго еще машут ему руками. И сколько
рук, братских рук — как деревьев в лесу!.. Уже и дом скрылся
из виду и парк кончился, а эти руки все еще шлют ему про¬
щальный привет.
Останавливаются Юстас и Эльзе. Несколько дней назад
они поженились. Юстас сжимает йонаса в своих объятиях.
Эльзе хочет поцеловать его в лоб, но никак не дотянется, и
Ионас неловко наклоняет голову.
— Неужели ты и вправду нас покидаешь, йонас?
Нет, Эльзе не печалится. Только на этот раз ей почему-то
не удается лихо тряхнуть своими пышными кудрями.
Йонас опять поднимает тяжелый чемодан. Сосредоточен¬
ная и грустная, рядом шагает Люда. Наконец-то они одни...
505

5— Не спеши так, — просит Люда, замедляя шаг.
— Видишь, вся выпачкалась... — говорит Ионас и оста¬
навливается под березой.
Над головами их покачиваются голые ветви.
Люда равнодушно смотрит на свои забрызганные грязью
чулки.
— Ну и что?
— Ничего.
йонасу хочется о чем-то спросить, но он не решается и
носком ботинка возит в размытой колее.
— Ты... будешь ждать меня?
Люда молчит.
— Ну, года три-четыре... Будешь ждать? — хмурясь, вы¬
давливает из себя йонас.
Люда не понимает: почему три-четыре года? Ведь они ча¬
сто будут встречаться! Может, йонас и в Веверселяй будет
пахать... Не задумал ли он ехать куда-нибудь дальше!
А догадавшись, она вся заливается краской. Словно чья-
то невидимая рука толкает ее к йонасу, и она прикасается
своими робкими, горячими губами к его губам.
Люда бежит назад, в Веверселяй. Тяжелая, черная коса
бьется о ее спину, как когда-то по дороге в школу. Только в
косе не блестит уже шелковый бант: все свои ленты она раз¬
дарила маленьким подругам...
И если бы при прощании с детдомом в сердце йонаса
вкралась какая-нибудь неуверенность, какие-либо сомнения,
то их рассеял бы этот поцелуй.
...йонас вступает в свое будущее, устремляется в видимые
и невидимые еще дали. В сердце, на губах своих он уносит
тепло родного дома, а над головой его простирается беско¬
нечное, бескрайное ясное небо Родины.
Вся Советская Родина — добрый дом для ее сыновей.
Спасибо тебе, Родина!

И. ВАСИЛЕНКО
ЗВЁЗДОЧКА
Пове с ти
и рассказы

ЗВЕЗДОЧКА
1. Каверзная девчонка
Все было, как всегда: вахтер отстучал по рельсу отбой,
в комнате № 7 ребята сложили брюки и гимнастерки на
тумбочки и укрылись байковыми одеялами, Степа Хмара
пробежал в чулках к двери и выключил свет, а Сеня Чесно-
ков рассказал новый случай из своей необыкновенной жиз¬
ни — о том, как он в ленинградской школе решил ужасно
трудную задачу по арифметике, как учитель пришел в восторг
и поставил ему отметку «шесть». И, как всегда, Сеню разоб¬
лачил придирчивый Степа Хмара. Он сказал: «В те времена
отметки ставили не числами, а словами, например: «плохо»,
«хорошо», «отлично». Сеня, конечно, почесал в затылке и
молча полез под одеяло. Тут бы Паше Сычову повернуться,
как всегда, на правый бок, легонько вздохнуть и закрыть
глаза. Но вот уже рядом посапывает во сне Степа Хмара,
вот стихли где-то далеко в коридоре шаги дежурного по
509

училищу, мастера Ивана Вакуловича — такие определенные,
четкие, какие бывают только у вернувшихся из армии, а Па¬
ша все ворочался и не спал — не спал, кажется, впервые за
весь год и девять месяцев, проведенные в ремесленном учи¬
лище...
Сегодня он, не помня себя, толкнул эту девчонку. Просто
лопнуло терпение.
Все время она смеялась над ним, придумывала обидные
прозвища. Паша и сейчас помнил первое с ней столкновение,
будто было то вчера.
Одетый уже в черную со светлыми пуговицами новую
шинель, скованный в движениях, стоял он тогда в клубном
зале и ошеломленно смотрел на деревянный щит. На щите
блестели какие-то замысловатые металлические предметы.
Вот этот, например, похож на пистолет. Под ним на полоске
белой бумаги выведена тушью надпись: «Косой клуп. Работа
учеников Толкунова и Ващенко». А эта штука смахивает на
бутылку. Только разве металлические бутылки бывают? Да
и надпись под ней мудреная: «Тавотный шприц». Что такое
тавотный шприц? Зачем нужна такая штука? А ведь ученик
Куракин, который ее делал, это знает отлично. На короткое
время Паше стало страшно: и Куракин, и Ващенко, и Панош-
кин, и все, чьи фамилии он читал на белых листках под раз¬
ными металлическими диковинками, представились ему людь¬
ми необыкновенно смекалистыми и ловкими. А он, Паша, это¬
му делу не научится никогда. Но тут же заговорила гордость.
Не урод же он, в самом-то деле! В школе учился хорошо,
дома по хозяйству справлялся. Такой же, как другие. И отто¬
го, что эти металлические вещи были такие красивые, что от
них, чудо как гладко отшлифованных, будто исходило тихое
сияние, Паше до холодка в сердце захотелось и самому на¬
учиться их делать.
Кто-то дернул его за рукав. Паша неохотно оторвался от
доски и повернул голову. Рядом стояла девочка-подросток в
такой же, как и на Паше, шинели, тонкая, темноволосая, с
блестящими черными глазами на смуглом узком лице. Она
озабоченно спросила:
— Ты всегда такой?
— Какой? — не понял Паша.
— А вот такой. — Девочка полуоткрыла рот и с глупейшим
видом уставилась на доску.
— Иди ты!.. — рассердился Паша.
Он хотел уйти, но девочка загородила ему дорогу1
— Тебя откуда привезли? Из какой деревни?
— Ну, из Лукьяновки.
510

Она подумала и решительно сказала:
— Ты на теленка похож.
Через несколько дней учеников повели на заводской двор.
Там, в железном ломе, еще валялись части станков, разби¬
тых фашистскими фугасками. Надо было выбрать все, что
могло пригодиться для учебных мастерских. Раньше Паша
видел завод только издали. Теперь, оказавшись среди огром¬
ных корпусов, из которых доносились глухое гуденье, тяжкое
уханье, скрежет и звон железа, он растерянно озирался и
жался к ребятам, боясь от них отстать. И тут, как нарочно,
из-за серого со стеклянной крышей здания выехал и покатил
по рельсам... дом. Паша тихонько охнул и попятился. Дом
был как дом: деревянный, с окном, с дверью, с крышей и
даже с трубой. Но то, что он сам двигался и что от него к
небу поднимался огромный хобот с крюком на конце, делало
его похожим на сказочное чудовище.
Дом остановился, повернулся вокруг себя, и хобот стал
медленно опускаться к земле. Крюк зацепил какую-то чугун¬
ную громадину и поднял в воздух.
— Беги! — вдруг раздался у самого уха Паши звонкий
крик.
Паша метнулся в сторону и запрыгал через бревна, ржа¬
вые куски железа и бочонки с известью.
Остановил его смех. Опять эта черноглазая девчонка! Это
она крикнула, это ее шутки. Стоит под самым хоботом и
смеется, показывая мелкие белые зубы.
И еще вспомнил Паша, как разыграла она его однажды
перед уроком.
Подошла и спросила:
— Ты на кого учишься — на токаря или на слесаря?
>— На токаря, — сказал Паша.
— Ия тоже. Вам Петр Федорович уже показывал ста¬
нок?
Нет. Завтра покажет.
— И нам завтра. Да я станок и без того знаю. Мой дядя
был токарь. Хочешь, я расскажу тебе про станок?
Паша подумал, что будет не худо, если он узнает о станке
кое-что заранее.
— Ладно, — согласился он, — рассказывай.
И она ловко переплела правду с небылицей.
— Во-первых, — сказала она, — станок обслуживают две
бабки: одна очень старая и совсем неподвижная, а другая
Помоложе и страшно вертлявая. С бабками надо ладить, а
то они тебе жизни не дадут. Есть на станке салазки. Надоест
работать — садись и катайся. Главное, остерегайся кулачков.
511

У станка их целых три. Как что сделал не так, сейчас тебя
кулачком по лбу — раз!
У девочки было серьезное лицо, но, как и при первой
встрече, Паше показалось, что в глазах у нее смех.
— Ну, это ты... — начал он недоверчиво.
— Не веришь? — перебила она и, схватив за рукав про¬
бегавшего мимо ученика старого набора, крикнула: — Чебо¬
тарев, есть на токарном станке кулачки?
— Целых три, — сказал тот и побежал дальше.
— Ну что? Будешь теперь мне верить?
Вечером, перед сном, Паша рассказал о бабках и кулач¬
ках своему соседу по койке. Слушая, Степа Хмара изумленно
таращил глаза, а потом посоветовал:
— Никому не рассказывай, слышишь? Засмеют.
На другой день преподаватель спецтехнологии Петр Федо¬
рович повел группу в кабинет, где стоял токарный станок.
И Паша узнал, что кулачки — это металлические приспособ¬
ления, которыми зажимают в патроне деталь, а бабки и са¬
лазки — части станка.
Было это давно, в первые дни жизни Паши в училище,
когда он робел перед всем новым и непонятным. Потом ро¬
бость прошла. Через шесть месяцев он уже имел по всем
предметам четверки, через девять сравнялся с отличниками,
а к концу года стал первым учеником токарных групп.
Все теперь изменилось в представлениях Паши: дом с хо¬
ботом уже не казался сказочным чудовищем, а был просто
железнодорожным подъемным краном; Сергей Никитович
Кондарев, которому подчинялись все мастера училища, был
уже не «страшный мастер», а просто старший мастер; два¬
дцать четыре горластых подростка составляли уже не сборище
забияк, от которых можно было ждать какой угодно выходки,
а крепко сколоченную 5-ю группу токарей-универсалов, слав¬
ных ребят, ни чуточки не страшных.
Все — мастер группы Денис Денисович, преподаватели,
ребята — ценили и уважали Пашу, уважали за ровный, спо¬
койный характер, за добросовестность в каждом деле, за
вдумчивые, точные ответы на уроках. И только беспокойная
Маруся Родникова из 3-й группы девочек-токарей, казалось,
не признавала в Паше никаких достоинств и по-прежнему
донимала его разными каверзами и шуточками. Хоть бы
сама училась как следует, а то сегодня ответит лучше
всех, а завтра такое скажет, что учитель только головой
покачает!
Паша терпел, терпел и наконец вышел из себя...
Вот что случилось сегодня.
512

Шел Паша в перемену по двору, а навстречу ему Родни¬
кова. Поравнялась, ласково поздоровалась и спрашивает:
— Паша, что такое шток?
— Шток? Ну, это, коротко сказать, основание поршня.
— А как его делают? Раз, два — ив дамки или посте¬
пенно и аккуратно?
Паша почувствовал, как у него задрожали губы. Несколь¬
ко дней назад, выступая на комсомольском собрании, он ска¬
зал: «Все надо делать постепенно и аккуратно, а не так, как
думают некоторые: раз, два — ив дамки». Маруська подхва¬
тила и стала дразнить. Обиднее всего, что кое-кто из ребят
тоже ухмыльнулся. И вот — опять дразнится. Паша нагнул
голову и сумрачно сказал:
— Ты лучше это оставь, слышишь? А то...
Она сделала комически испуганное лицо, но вдруг прыс¬
нула, прищурилась и протянула:
— Теле-е-ночек!..
И тут Паша толкнул ее плечом. Она хотела что-то ска¬
зать, но только сжала кулачки и, повернувшись, пошла прочь.
Паша растерянно смотрел ей в спину.
— Ты понял, что я сказал? — услышал он. — Зайди после
урока в комитет.
В нескольких шагах стоял Михайлов. Таким ледяным то¬
ном он с Пашей не говорил никогда. В скуластом лице ком¬
сорга училища — суровость, в глазах — недоумение.
Через час Паша был в комитетской комнате. Там уже
сидела Родникова. При виде Паши она отвернулась. Михай¬
лов пересел со своего деревянного кресла на стул (он всегда
так делал, если хотел говорить по душам, чтоб даже стол
не разъединял его с собеседником) и показал на стул рядом.
Холодного выражения уже не было, он смотрел, как всегда,
приветливо и внимательно. Только тень озадаченности остава¬
лась еще на лице.
— Ну, я чуть не затеял дела! Все из-за этой проклятой
контузии... Со зрением у меня неважно. Иной раз такое по¬
чудится!.. Понимаешь, увидел я тебя сегодня во дворе с Ма-
русей, и мне показалось, будто ты... ударил ее. «Вот тебе и
плюс! — думаю. — Образцовый группорг, лучший ученик —
и такое хулиганство». Вызвал Марусю, спрашиваю: «За что
он тебя ударил?» А она мне: «Что вы! Мы силой мерились».
И Михайлов весело засмеялся.
Паша сидел, не смея поднять глаз. Вышел он из комнаты,
ничего не сказав.
И вот теперь все думает, вспоминает. На том собрании,
где он говорил, что все надо делать постепенно и аккуратно,
513

он еще сказал так: «Надо, чтоб комсомолец каждый день
получал какой-нибудь плюс. Например, чтоб прочитал полез¬
ную книгу или еще что-нибудь хорошее сделал. Сегодня ма¬
ленький плюс, завтра маленький плюс, послезавтра малень¬
кий плюс — и как-никак получится много». Ему хлопали в
ладоши. А оно вот какой получился сегодня плюс! Такой
плюс, что все спят, а он ворочается...
2. Еще одна неприятность
Беда, говорят, не приходит одна. Через три дня, когда
Паша все еще размышлял, сказать или не сказать Михай¬
лову, что он, первый ученик и группорг, все-таки Марусю
толкнул, случилась новая неприятность: исчез Мюн. А Мюн —
из одной с Пашей группы. Вот тебе и образцовый группорг,
у которого комсомольцы дезертируют из училища!
Собственно, никакого Мюна не было, а был просто Сеня
Чесноков. За неисправимую страсть к выдумкам ребята про¬
звали его бароном Мюнхаузеном, но потом сжалились, ба¬
рона совсем из прозвища выбросили, а Мюнхаузена сокра¬
тили до «Мюна».
Явился Сеня Чесноков в училище спустя месяц после набо¬
ра, прямо из Москвы, с путевкой от Министерства трудовых
резервов. Был он худой, загорелый, с синими, как у девушки,
глазами, важный. С левой стороны на выцветшей военной гим¬
настерке позвякивали три медали.
Прежде чем отправиться к директору, он сел в училищном
сквере на садовую скамейку и внимательно, по-хозяйски,
посмотрел на ремесленников.
— Ну, как вам тут? — спросил он строго. — Хорошо кор¬
мят? В баню водят? Мыло выдают?
— А как же! — сказали ребята. — Выдают.
— А табак? Исправно получаете?
— Устава не знаешь, — снисходительно ответил Степа
Хмара. — Ремесленникам курить не положено.
— И правильно, — одобрил прибывший, — не курите, ре¬
бята. Пагубная привычка. У нас в эскадроне один казак
приучил свою лошадь махорку смолить. Как эскадрон в ата¬
ку, так он сейчас в зубы цигарку. Фашисты увидят, что
у лошади из ноздрей дым прет, — и сейчас же на землю: аж
синие делались от страха. Ну, а для мирного положения та¬
кая лошадь уже не годилась. Везет, везет телегу — и станет.
Он кнутом ее и всякими словами... Стоит, хоть ты что,
покуда он не вытащит кисет и не скрутит ей цигарку. А заку¬
514

рит — опять пойдет. Так он и продал ее. Разве ж на лошадь
табаку напасешься!..
Потрясенные, ремесленники молчали.
Первым пришел в себя скептик Хмара.
— Врешь! — сказал он. — Где это видано, чтоб лошади
курили!
Прибывший даже не взглянул на него. Молча вынул из
нагрудного кармана помятую папироску, расправил ее между
пальцами и чиркнул зажигалкой.
— Ну, покурим в последний раз. Не положено, значит, и
спорить не об чем.
— Да ты зачем сюда пришел? — спросили сразу несколько
голосов.
Прибывший удивленно поднял синие глаза:
— Как — зачем? Прибыл оформляться в рабочий класс.
Вот докурю и пойду к директору. Где он тут у вас?
Вечером Сеня Чесноков лежал в комнате № 7 и расска¬
зывал притихшим ребятам свою биографию. Жил он в
Ленинграде у тетки, во время блокады голодал. Когда
наши пошли в наступление, пристал к саперам, потом пере¬
бросился к кавалеристам. Часто ходил в разведку.
— Чего же ты к нам пришел? — спросил Гриша Протупе¬
ев, который всегда мечтал о Суворовском училище. — Тебе
же прямая дорога в суворовцы.
— У суворовцев тоже хорошо, но, понимаешь, меня сюда
потянуло.
Сеня Чесноков оказался парень хоть куда: проворный,
компанейский, веселый. Быстро организовал фехтовальный
кружок, душевно играл на баяне, а «барыню» танцевал с
такими вывертами, что все от смеха покатывались. Никто
лучше его не заправлял койку и не начищал до такого сияния
ботинки, пуговицы и бляху на ремне. О международных де¬
лах судил, как о своих собственных. И не было бы лучше
его комсомольца в училище, если б не одна особенность: ни
с того ни с сего возьмет и расскажет какую-нибудь историю,
до того невероятную, что ребята от изумления первое время
лишались дара слова.
И вот этот Сеня Чесноков, когда до окончания училища
оставалось всего четыре месяца, вдруг исчез.
Случилось это так.
Однажды в училище донеслось из сквера гортанное пение.
Время было послеобеденное, свободное. Ребята высыпали
в сквер. Перед зданием стоял подросток в пестрых лохмоть¬
ях. Огненные глаза с блестящими белками, коричневая кожа
лица, на ворохе вьющихся иссиня-черных волос — маленькая
515

розовая кепочка. В руках он держал гитару с огромным крас¬
ным бантом на грифе, а у ног его сидел пес волкодав с ре¬
пейником в бурой клочковатой шерсти и с досадой смотрел
куда-то в сторону маленькими, как у медведя, глазами.
Живописный подросток поклонился на три стороны и на ло¬
маном русском языке сказал:
— Начинаем интересный представлений. Гриша, ходи!
И заиграл марш.
Пес не спеша поднялся на задние лапы и с мрачным ви¬
дом зашагал по скверу.
— Правый! — крикнул оборвыш.
Пес.что-то проворчал и с досадой повернул направо.
— Левый!
Пес повернул налево. Но вдруг сел и ожесточенно заскреб
лапой за ухом.
— Ходи! Ходи! — кричал оборвыш, пиная пса ногой.
Пес бросил чесаться и упрямо прижался к земле.
— Не хочет! — огорченно сказал оборвыш. — Ничего, он
сычас другой сделает, он сычас скажет «мама».
Оборвыш нагнулся, сжал собаке пальцами челюсти и
наступил ей на хвост.
— Магму!.. — вырвалось из закрытой пасти собаки.
По скверу прокатился смех.
Паша вдруг вспомнил, что однажды Сеня Чесноков, засы¬
пая после отбоя, сонно сказал: «А я знал собаку, которая
умела говорить «мама». Степа Хмара немедленно стал дока¬
зывать, что таких собак не существует, так как «речь у собак
нечленораздельная», но Сеня уже спал.
Едва Паша об этом вспомнил, как раздался крик:
— Петро!
От здания бежал Сеня. Оборвыш заморгал и в испуге
попятился. Сеня подскочил, схватил его в объятия так, что
с головы оборвыша слетела розовая кепка, повернулся, стре¬
мительно прижал к себе собачью морду и опять обнял маль¬
чика.
Ребята, раскрыв рты, с изумлением смотрели на эту встре¬
чу. Маруся Родникова от удовольствия хлопала в ладоши.
Конечно, всем было интересно поскорее узнать, откуда у
Сени такое знакомство, почему он так радуется, а бродяга,
наоборот, в испуге пятится от него. Но Сеня на этот раз был
немногословен.
— Однополчанин, — важно отвечал он на все расспросы.
«Артиста» и его собаку накормили. Засунув в карман
остаток хлеба с сыром, он боком стал выбираться из толпы,
явно обнаруживая желание поскорее улизнуть от своего
516

Живописный подросток поклонился на три стороны.., и заиграл марш.

«однополчанина». Не тут-то было: Сеня крепко взял его под
руку и пошел провожать.
С ними увязалась и Маруся.
Только вечером, после отбоя, когда все разделись и улег¬
лись в постели, Сеня рассказал про оборвыша с собакой.
Оказалось, что Петро — бессарабский цыган. В Яссах он
явился в эскадрон и до слез насмешил бойцов своим аттрак¬
ционом. «Э, — подумал Сеня, — такого хорошо использовать
в разведке». И с разрешения командира уговорил Петро
остаться при эскадроне. Прослышав, что в Советском Союзе
каждый гражданин может сделаться ветеринарным врачом
(к врачам Петро имел непонятное пристрастие) и даже ди¬
ректором универмага, Петро после войны поехал с Сеней в
Москву. В вагоне, не доезжая Киева, он вздумал проверить,
правильно ли то, что ему говорили, и спросил одного лейте¬
нанта. Лейтенант сказал: «Не только директором универма¬
га — министром каждый может сделаться. Только надо хоро¬
шо учиться и честно работать». Петро задумался и думал
до самой ночи: ни работать, ни учиться он не привык.
А ночью вышел с Гришей на какой-то станции и больше не
вернулся.
— Понимаете, — закончил Сеня, — дал я ему свои часы
поносить. Так он, уходя, и часы унес. То ли забыл снять,
то ли сознательно... А часы были флотские, непроницаемые.
Ох, и часы ж!
— Э-э, — сказали ребята, — потому он и пятился от тебя!
— Продукт капитализма, — заключил глубокомысленно
Степа Хмара.
На другой день Паша заметил, что Сеня все шепчется с
Родниковой. У обоих был вид заговорщиков. Они шептались
и в коридоре, и в учебной мастерской, и в столовой перед
обедом. Потом их видели у трамвайной остановки. Сеня
вскочил в трамвай, а Маруся помахала ему рукой.
А вечером, когда все общежитейцы (так называли себя
ученики, жившие в общежитии) выстроились в клубном зале
на вечернюю поверку и дежурный комендант, читая список,
выкрикнул фамилию Сени, никто не откликнулся.
— Староста? — нетерпеливо сказал комендант.
Степа Хмара встрепенулся и запоздало доложил:
— Ученик пятой группы Чесноков Семен отсутствует по
неизвестной причине.
Отсутствует по неизвестной причине! Какой удар по
5-й группе, которая до сих пор шла в соревновании впереди
всех групп училища! Вместе со своей группой Паша маши¬
нально поднимался по цементным ступенькам в спальню и
518

почти не разбирал, что говорил ему Степа Хмара. А Степа
Хмара шептал:
— Понимаешь, он однажды сам выболтал, что бродяжни¬
чал с цыганом и собакой целый месяц. Это потом от него
цыган сбежал, а раньше они вместе ходили по разным горо¬
дам и деревням. Ходили, ходили, потом Сенька сказал: «Хва¬
тит. Надо учиться!» Цыган взял и удрал от него. Понимаешь
теперь, в чем дело?
— Не понимаю, — удрученно сказал Паша.
— Да о чем ты думаешь? — рассердился Степа Хмара. —
Тут же просто: Сенька увидел цыгана и опять пошел бро¬
дяжничать с ним. Потянуло, понимаешь?
— Ты что болтаешь! — испугался Паша и даже остано¬
вился на ступеньке, отчего и вся группа остановилась позади
и затопала на месте. — Он сейчас вернется. Может, на трам¬
вай не попал...
— Да, вернется! — скривил губы Степа. — Как бы не так!
Кто раз побродяжничает, того всегда тянуть будет. А тут
еще Маруська Родникова подбивать стала. Я сам слышал,
как она говорила: «Счастливый тебе путь! Шагай, не сомне¬
вайся».
— Маруська? — Паша сжал кулаки.
— Ну да. Она же сумасшедшая. А может, с расчетом.
Пусть, мол, в пятой группе незаконная отлучка будет, тогда
знамя передадут третьей группе. Ты знаешь, какая она само¬
любивая, Маруська эта!
3. Коляска
Утром только и говорили что об исчезновении Мюна.
Паша ходил сумрачный. От злобы на Родникову у него
даже в груди было тяжело. И все думал, как поскладнее
рассказать Михайлову, чтобы тот понял все сразу и сразу
же дал Маруське взбучку. Да что взбучку! За такое дело
прямо надо комсомольский билет отобрать.
— Товарищ Михайлов, — начал Паша, войдя в комитет¬
скую, — это все Родникова, это все от нее идет...
— Правильно, от нее, — весело подхватил Михайлов. —
Молодец девочка!
Паша оторопело уставился на комсорга', а тот сунул ему
в руку какую-то мелко исписанную бумажку и так же весело
продолжал:
— Вот хорошо, что ты зашел! Разыщи Сашу Городищева
из седьмой группы слесарей и поезжай с ним в Дом инвали¬
519

дов. Тут адрес написан. Разузнайте все и доложите на коми¬
тете. Это дело такое, что откладывать нельзя, сам пони¬
маешь.
С чего он взял, что Паша сам понимает? Паша не пони¬
мал ничего и так смотрел на Михайлова, что тот даже уди¬
вился:
— Экое у тебя сегодня лицо... мудреное!
Взяв бумажку, Паша вышел. Бумажка оказалась заявле¬
нием. Написано оно было сумбурно, видимо наспех. Где-то в
Доме инвалидов третью неделю лежит старый рабочий. «Бю¬
рократы» и «волокитчики» до сих пор не сделали для него
коляску, а без коляски ему не сдвинуться с места. Подписано
заявление было Марусей Родниковой.
Городищева Паша нашел в комнате изобретателя, расска¬
зал ему о поручении Михайлова, и они поехали в город.
Странный этот Саша Городищев! Высокий, худой, конопа¬
тый, он всегда глядит поверх голов ребят и о чем-то думает.
В строю он сбивается с шага, задевает своими журавлиными
ногами переднего, а тот ругается. И очень рассеянный. «О чем
он всегда думает? — старался догадаться Паша. — Наверно,
о своих конструкциях». В школе Саша учился на пятерки и
мечтал поступить в техникум, сделаться конструктором. Война
лишила его отца и старших братьев. Остались больная мать
да младшая сестренка. Техникум — дело долгое, а семье без
кормильца пришлось туго. «Ничего, — сказал себе Саша, —
сначала сделаюсь слесарем, а техникум и заочно пройду».
И поступил в ремесленное училище.
Ехали ребята по окраине, мимо беленьких домиков с ку¬
дрявыми садами во дворах, мимо кладбища, такого ярко-зе¬
леного, что хотелось выпрыгнуть из трамвая и походить по
уютным аллеям, усыпанным красным гравием, мимо кирпич¬
ной, напудренной мучной пылью мельницы.
Когда трамвай, пронзительно заскрежетав на повороте,
свернул к центру, Саша поднял голову и тревожно спросил:
— Куда это мы едем?
— Как — куда? — удивился Паша. — В Дом инвалидов.
— А зачем?
— Да я же тебе говорил! — с досадой сказал Паша и
опять принялся объяснять, куда и зачем послал их Михайлов.
— А, правильно, — вспомнил Саша, — ты говорил. Ну что
же, это мы все разберем и всыпем кому следует, — закончил
он с неожиданной воинственностью.
На одной из улиц, где по обе стороны шумели высокие
тополя, ребята разыскали двухэтажное здание с лепными
фигурами зверей на фасаде и вошли во двор. Пожилая сани¬
520

тарка в халате с любопытством оглядела их и уверенно ска*
зала:
= Это к Науменкову, к Глебу Ивановичу.
— К Науменкову, — подтвердил Паша. — А вы почему
знаете?
— Девочка тут одна была, вот в такой же форме, как на
вас, — с молоточками. Ох? и бедовая же! Говорила, говорила
с Глебом Ивановичем, а потом — к директору. Кулачки сжа¬
ла, глазки блестят. «Это, говорит, безобразие, это, говорит,
невнимание к рабочему классу! Вы ответите!» Пойдемте, я
проведу вас в палату.
У раскрытого окна лежал на кровати седой, коротко
остриженный человек и напряженно всматривался в вошед¬
ших. Вдруг складки на его лбу разошлись и все лицо про¬
светлело.
— Ремесленники? — глуховатым басом проговорил он. —
Вот так Маруся! Пообещалл —и сделала. Это она вас при¬
слала? Садитесь, товарищи.
И так было сказано это «товарищи», будто в комнате
стояли не ученики-подростки, а взрослые, с солидным стажем
рабочие.
Ребята осторожно придвинули табуретки и сели, косясь
на кровать: под простыней, где должны вырисовываться но¬
ги, было гладко и пусто.
— Точнее сказать, нас комсомольский комитет прислал, —
поправил Паша. — А Родникова только заявление написала.
— Вот-вот, — кивнул мужчина, — я и говорю. Ну и бой¬
кая же девочка!
— Как же она про вас узнала? — поинтересовался Саша.
— А просто. Она тут близко живет, мимо ходит. Загля¬
нула раз в окошко и говорит: «Дедушка, вам, верно, скучно
лежать?» — «Скучно, говорю, детка». — «А вы бы пошли по¬
гуляли^. — «Пошел бы, говорю, да ходилок у меня нету». —
«А вы на колясочке. Знаете, есть такие коляски, что их руками
двигают!» — «А чтоб на колясочке, говорю, надо две руки
иметь, а у меня только одна». Села она на подоконник и все
расспросила: и кто я, и где работал, и как со мной эта беда
случилась. Потом и говорит: «Ваш директор, наверно, бездуш¬
ная личность, бюрократ и волокитчик, раз он до сих пор не
заказал вам подходящую колясочку». — «Да, говорю, по¬
трошки есть в нем всего этого добра. А главное, две руки надо
иметь». — «Ничего, отвечает, мы вам изобретем такую коля¬
сочку, что вы и с одной рукой поедете. Подумаешь, какой
сложный агрегат!»
Саша, сидевший до сих пор неподвижно, вдруг заерзал.
521

— Это... это, наверно, надо так, — шепотом проговорил
он, — взять ведущую ось и насадить на нее шестерню, а по¬
том... Или нет... Лучше взять...
И засопел, прищурив один глаз, а другим нацелившись в
угол комнаты.
Вечером заседал комсомольский комитет. На заседании
был и мастер 5-й группы Денис Денисович, широкогрудый,
массивный старик с круглым лицом, и даже директор учили¬
ща Семен Ильич. Была, конечно, и Маруся. Забившись в
угол, она следила оттуда беспокойными глазами за всеми,
кто брал слово, и на ее подвижном лице попеременно отража¬
лось выражение лица каждого из говоривших.
Паша аккуратно записал в тетрадь все, что разузнал с
Сашей в Доме инвалидов, и теперь ждал, когда дойдет оче¬
редь до его вопроса. Смутное чувство разлада не оставляло
его с утра. Он думал, что все расскажет Михайлову про Ма-
русю и ее на комитете за все взгреют, в особенности же за
Мюна. А тут получалось что-то совсем другое. Пожалуй, ее
сегодня даже хвалить будут.
Михайлов сказал:
— Следующий вопрос — о коляске для рабочего-инвалида.
Докладывай, Сычов.
Паша встал и, держа перед собою тетрадь, не торопясь,
толково, обстоятельно рассказал, что случилось с Глебом
Ивановичем и в чем он теперь больше всего нуждается. Глеб
Иванович — старый токарь Харьковского паровозостроитель¬
ного завода. Фашистская бомба лишила его семьи и сделала
калекой. Из Харькова его эвакуировали сюда и положили в
больницу, а из больницы — в Дом инвалидов. Человеку хо¬
чется видеть жизнь, а видит он только стены палаты да од¬
них и тех же людей — своих соседей. Директор Дома инва¬
лидов говорит, что коляска с двумя рычагами у него есть, но
Глебу Ивановичу она не подходит. А сделать такую коляску,
которой можно управлять одной рукой, будто бы никто не
берется.
— Следовательно?.. — спросил Семен Ильич.
— Что — следовательно? — не понял Паша.
— Ах, ну что за человек! — раздался вдруг из угла воз¬
мущенный голос Маруси. — Ему подсказывают, а он не по¬
нимает. Следовательно, коляску должны сделать мы — вот
и все.
Проект коляски поручили разработать активистам комна¬
ты юного изобретателя под руководством Дениса Денисовича.
522

Сейчас же после заседания мастер вызвал Сашу Городищева,
Костю Безуглого и Ваню Заднепровского — прославленных
изобретателей училища. Хитрый Денис Денисович только
поставил перед ними задачу да указал, в каком направлении
«шевелить мозгами», — все остальное должны были сделать
ребята сами. По случаю экстренности задания им даже раз¬
решили работать после отбоя. Ребята немедленно отправились
в комнату изобретателя. Ваня Заднепровский, самый малень¬
кий по росту ученик, незадолго до этого прочитавший «Лев¬
шу» Лескова, смеясь предложил запереть дверь и занавесить
окна, как сделали это тульские оружейники, когда подковы¬
вали английскую блоху. Но Костя Безуглый, который плохо
понимал шутки, сказал:
— Чего это ради! И без того жарко.
Некоторое время ребята сидели молча, склонившись над
своими тетрадями. Только слышно было, как сопит Саша Го-
родищев. Первым поднял голову Костя Безуглый.
— Готово, — сказал он, подошел к доске и стал чертить.—
Вот это ось. Это шестерня. На шестерню накидывается цепь.
Что она делает? Она проходит через ролики и набрасывает на
шестерню ручки, которые сидят на валу. Понятно? Дальше...
Рукоятка вращается вокруг оси вала. Что этим достигается?
Этим достигается движение коляски вперед. А вращая руко-
ятку вокруг передней вилки, мы достигнем поворота передне^
го колеса... Всё. Просто и хорошо. — Он небрежно бросил мел
и похлопал себя по широкому лбу. — Вот голова!
— Просто? — уставился на него Ваня Заднепровский. —
Вот это — просто? Ты бы еще сюда мотор приспособил!
Саша, который смотрел на доску одним глазом (другой он
всегда прищуривал, когда усиленно думал), решительно
сказал:
— Не пойдет.
И опять склонился над своей тетрадью.
— Почему это «не пойдет»? — обидчиво оттопырил Костя
губу, над которой уже темнел пушок.
— Сейчас, — отозвался Саша. Он что-то дописал в своей
тетради, посопел и опять поднял голову. — Потому, что будет
цепь соскакивать. При такой конструкции цепь должна быть
эластичной и всегда натянутой, а этого тут не достичь.
— Не достичь? — задорно сказал Костя и так нагнул голо¬
ву, будто хотел боднуть Сашу. — Это почему?
— Подумай, — буркнул тот.
Костя повернулся к доске, постоял и, конфузливо замор¬
гав глазами, вернулся к своей тетради.
Некоторое время в комнате стояла тишина, нарушаемая
523

только шелестом переворачиваемых листов тетрадей да Са¬
шиным сопеньем.
— Есть! — крикнул Ваня Заднепровский и бросил каран¬
даш на стол. — Сейчас я вам изображу. Тут уж без зацепоч¬
ки. Смотрите.
Но не успел он закончить на доске чертеж, как Костя вос¬
кликнул:
— Что? Передача при помощи конических шестерен? Не
пойдет!
И вдребезги раскритиковал проект Вани.
Утром ребята взяли увольнительные записки и отправи¬
лись в город. В, Собесе им дали адреса шести инвалидов, у
которых были коляски. Инвалиды оказались народом непо¬
седливым: один уехал на базар за картошкой, другой — на
речку, удить лещей, третий отправился к приятелю в гости.
Ребята долго рыскали, пока нашли их. Но из всех колясок
только одна оказалась для однорукого, да и та двигалась
не при помощи рычага, а при помощи огромного рыжего
дога.
Вечером они опять засели в своей комнате.
Теперь уже все училище знало, над чем работают изобре¬
татели— длинный Саша Городищев, широколобый Костя
Безуглый и «мальчик с пальчик» Ваня Заднепровский. Ред¬
коллегия выпустила экстренный номер «Смены» с портретом
Глеба Ивановича, очень хорошо нарисованным Марусей, и у
витрины с газетой-не таяла толпа учеников. Не таяла она и
у дверей комнаты изобретателя: каждому интересно было по¬
смотреть хоть в замочную скважину, как стараются ребята,
будто в комнате и впрямь сидели тульские оружейники и
подковывали блоху. Заглядывая, ребята отпихивали друг дру¬
га, поднимали возню, пока Маруся Родникова не стала у
дверей стражем. Но ей и самой смертельно хотелось загля¬
нуть в щелочку и хоть по выражению лиц догадаться, как идут
дела.
В десять часов, когда все ученики отправились вниз на
вечернюю поверку и в коридоре наступила тишина, из-за две¬
ри к Марусе донесся голос Саши:
— Вот как будет правильно! А ну, Костя, скажи, какие
бывают передачи?
Тогда, больше уже не сдерживая себя, Маруся открыла
дверь и впилась взглядом в Сашу.
— Известно, — обидчиво оттопырил Костя губу. — Чего
спрашиваешь!
— А ты все-таки скажи.
— Ну, цепная, ну, канатная, ну, колесная...
524

— Еще.
— Ну, при помощи цилиндрических и конических шесте¬
рен...
— Еще.
— Реечная, — нетерпеливо подсказал Ваня.
— Во! — Саша поднялся и зашагал журавлем к доске. —
Как задача ставится? Ставится так: у коляски должен быть
один рычаг и ручка. Что мы делаем? Мы на стержень ручки
глухо крепим шестеренку. Шестеренка входит в сцепление с
рейкой. Рейка превращает движение вращательное в посту¬
пательное...
Но тут Ваня сорвался с табуретки и не своим голосом
закричал:
— А обратным поступательным движением рычага мы до¬
биваемся вращения...
И все трое в один голос:
— ...ведущей оси!
Маруся даже подпрыгнула:
— Нашли? Ой, мальчики, ну скажите: нашли?
Только сейчас ее заметили. Ваня заложил руки в карманы
и, напыжившись как воробей, повел плечом:
—: И что эти токари всегда суют нос не в свое дело!
Коляску делали с азартом, всем училищем. Когда распре¬
делили работу и оказалось, что на долю электриков ничего
не досталось, они пошли к Михайлову жаловаться. Пришлось
часть работы взять у слесарей и передать электрикам.
В воскресенье из училища вышли двадцать юношей и де¬
вушек в парадных костюмах — по два делегата от каждой
группы — и, отбивая шаг, двинулись к городу. На улице, где
шумели тополя, они остановились у старинного дома. Там, у
ворот, под охраной Маруси тускло поблескивала черным ла¬
ком коляска. В коляске лежали свежие газеты и журналы,
горкой поднимались какие-то кулечки. Грудным, чуть глухо¬
ватым голосом Костя Безуглый затянул:
Мы страны трудовые резервы,
Мы надежда грядущих времен.
Тот в работе, по-нашему, первый,
Кто искусен, учен и умен.
Двадцать человек дружно подхватили:
РУ — орудуют юные руки,
РУ — рубанком, резцом и сверлом.
Кто не любит труда и науки,
Тот не будет владеть ремеслом.
525

И колонна строевым шагом двинулась во двор.
В палате ремесленники пытались расположиться в поряд¬
ке, но было тесно, и все сгрудились между кроватями. Чтобы
поставить перед Глебом Ивановичем коляску, пришлось ото¬
двинуть к стене тумбочку.
Старичок прижал единственную руку к груди и, потрясен¬
ный, бледный, молча смотрел на ремесленников. Губы его
вздрагивали.
Сжатый со всех сторон товарищами, Саша протиснулся
вперед, перешагнул через коляску и вынул из нагрудного кар¬
мана голубенький билетик.
— Глеб Иванович... — начал он ломким голосом и испу¬
ганно оглянулся. Но опасаться не было причин: сзади с бу¬
мажкой в руке стоял Ваня Заднепровский, готовый в любой
момент подсказать, если б оратор сбился. — Глеб Ивано¬
вич... — повторил Саша уже более решительно, кашлянул в
кулак и с неожиданными для товарищей басистыми нотками
в голосе без запинки проговорил все до конца: — Вы прора¬
ботали сорок три года за станком, вы пострадали от фашиз¬
ма, лишились родной семьи. Мы, ваши младшие братья, а
вернее сказать, ваши дети, всем училищем решили взять над
вами шефство. Теперь мы вроде вашей семьи. Чтоб вы могли
ездить, куда вам захочется, и все видеть, даже, к примеру,
отправиться к речке Ветлянке лещей удить, мы изготовили
вам всем училищем коляску собственной конструкции. Не
сомневайтесь: работа прочная, все равно как по государ¬
ственному заказу. Просим вас принять от нас подарки: са¬
хар, пряники, литературу. Еще просим приехать к нам на со-,
брание и на вечер самодеятельности.
И Саша протянул Глебу Ивановичу пригласительный
билетик.
Глеб Иванович поднял руку, но рука задрожала, и билет
упал ему на грудь.
— Детушки... родные... — только и мог он проговорить.
4. Маруся что-то о Сене знает
Пока ремесленники делали коляску, об исчезновении Сени
Чеснокова почти никто из них не вспомнил. Но вот коляска
построена, наступили обыкновенные дни, и опять пошли о
Сене толки, пересуды, догадки. Почему ушел? Куда? Зачем?
Может, и правда, что его сманил цыганенок? А может, он
просто раздумал стать рабочим и подался к матросам? Он не
раз хвастался, что переплывет все моря.
526

Паша слушал все эти разговоры и еще более досадовал
на Марусю. Какого потеряли парня! Но тут же он ловил се¬
бя на мысли, что именно эта девчонка нашла Глеба Ивано¬
вича и подняла все училище на хорошее дело. И, как всегда,
когда Паша сталкивался с каким-нибудь противоречием, ко¬
торого не мог объяснить, им овладевало тяжелое недоумение,
как бывало, когда сделанный точно по чертежу валик поче¬
му-то не входил в шестерню. А тут еще развесили в коридо¬
рах плакаты, напоминавшие, что сегодня состоится конкурс-
конференция на лучшую группу токарей и лучшего в учили¬
ще токаря. Сеня всегда давал на таких конкурсах точные
ответы. Теперь Сени не было, и у 5-й группы уменьшатся шан¬
сы на победу. «И чего я тогда не сказал Михайлову! — упрек¬
нул себя Паша. — А теперь, когда она так отличилась перед
всем училищем, даже неловко говорить про нее худое».
Из состояния нерешительности его вывел сам Михайлов.
Увидев Пашу в коридоре, комсорг что-то вспомнил и хмуро
спросил:
— Что это там говорит твой Хмара? Будто Родникова
подбила... А ну-ка, зайди ко мне.
«Вот как оно само собой получилось! — с облегчением
подумал Паша, шагая вслед за Михайловым по длинному
коридору в комитетскую. — Теперь все скажу».
— Садись, — показал Михайлов на табуретку.
И по тому, что сам он сел не рядом, а в свое деревянное
скрипучее кресло, как бы отгородившись столом, Паша ре¬
шил, что комсорг им недоволен.
— Что там болтают в вашей группе о Марусе? Сами не
уберегли Чеснокова, а на девушку сваливают!
Паша думал, что расскажет Михайлову все точно так, как
готовился рассказать прошлый раз: последовательно, обстоя¬
тельно, не торопясь, но отчужденный и в то же время требо¬
вательный взгляд комсорга и в особенности его недовольный
тон смешали все заготовленные слова.
— Товарищ Михайлов, — запинаясь, проговорил он, — вы
не знаете... Я ее тогда толкнул... Она вам неправду сказала.
А Хмара — он собственными глазами... он сам слышал, как
Родникова сказала Сене: «Поезжай, счастливого тебе пути».
Хмара...
— Подожди, подожди, — остановил Пашу Михайлов, гля¬
дя на него с живейшим интересом. — Так ты ее тогда все-та¬
ки толкнул?
— Толкнул.
— Но за что же?
— За то, что она всегда меня задевала, разыгрывала.
527

Я терпел, терпел, а она все задевает, все задевает... — Паша
густо покраснел, даже слезы показались на глазах. — Что я
ей дался!
— Странно, — пожал Михайлов плечами. Он поднялся,
обошел стол и сел рядом с Пашей. И от этого к Паше сразу
вернулось самообладание. — Очень странно, — повторил Ми¬
хайлов. — Как же она задевала? Ну-ка, расскажи.
И Паша, вздохнув раз-другой, рассказал о всех своих
столкновениях с Родниковой. Михайлов слушал внимательно,
с серьезным лицом, но глаза его нет-нет да и засветятся
улыбкой.
— Экая каверзная девчонка! — сказал он, и Паша не по¬
нял, чего было больше в его голосе — возмущения или до¬
бродушия. — Вот мы ее сейчас допросим. — Он открыл дверь
в коридор и крикнул пробегавшей мимо ученице: — Прокофье¬
ва, позови ко мне Родникову!
Увидя у комсорга Пашу, Маруся неопределенно усмехну¬
лась.
— Садись, — сказал Михайлов, опять переходя к своему
креслу. Видно было, что он хотел казаться строгим. — Что
же это ты ведешь себя с Пашей не по-товарищески? Зачем
ты его преследуешь?
— Уже нажаловался! — презрительно прищурилась Ма¬
руся.
— Не нажаловался, а просто рассказал, — поправил Ми¬
хайлов.
— И пошутить с ним нельзя!
— Так надо же знать шуткам меру.
Маруся комически вздохнула:
— Ну ладно, не буду. — Но вдруг вспыхнула и строго
сдвинула черные шнурочки бровей. — А чего ж он такой!
— Какой? — с любопытством спросил Михайлов.
— То ходил рот раскрывши, а теперь... Ну, не знаю ка¬
кой, только я таких не люблю. — Маруся придала своему ли¬
цу благоразумное выражение и передразнила: — «Сегодня ма¬
ленький плюсик, завтра маленький плюсик...»
— А у тебя как? — покраснел от обиды Паша. — На про¬
шлой неделе по технологии — пятерка, а вчера по резьбе —
двойка. Это правильно?
Маруся пренебрежительно фыркнула:
— Подумаешь, трудное дело — резьба! Подучу — и тоже
пятерку получу.
— Слышите, товарищ Михайлов, слышите? — вскочил с
табуретки Паша. — Вот она всегда так!
— Слышу, — огорченно кивнул комсорг. — Придется,
528

Маруся, с тобой обстоятельно поговорить. Но это не все. Рас¬
скажи-ка, что ты знаешь о Чеснокове. Почему он исчез?
Маруся жалобно взглянула на Михайлова и по-детски
вздохнула:
— Ой, товарищ Михайлов, я сама только о нем и думаю!
Может, его цыган утопил...
— Что?! — откинулся Михайлов на спинку кресла. Неко¬
торое время он молча смотрел на девушку, потом решитель¬
но сказал: — Значит, ты что-то знаешь... Павел, можешь идти.
5. Возвращение
Кончился обед. Вместительная столовая опустела и отто¬
го стала казаться еще обширнее. Оставалось в ней только с
десяток учеников. Они торопливо расставляли столы в три
длинных ряда. Остальные ученики столпились в коридоре.
Здесь слышались шутки, смех. Но порозовевшие лица и блеск
глаз выдавали волнение. Сейчас начнется техническая кон¬
ференция-конкурс, сейчас здесь разместятся четыре группы,
и та из них, которая наберет очков больше всех, получит лиш¬
ний шанс на победу в соревновании. Но этого мало: сегодня
выяснится, кто из девяноста шести учеников токарной спе¬
циальности подготовлен лучше всех.
В конце коридора наступила вдруг тишина: там появились
две черные классные доски и медленно поплыли к столовой. На
досках красивыми, четкими буквами выведены белые ровные
строки — десять вопросов, на которые придется отвечать каж¬
дому участнику конкурса. Все впились глазами в доски. Но
как прочесть, когда предусмотрительный Петр Федорович пе¬
ревернул их на осях и все буквы опрокинулись вверх ногами!
Доски установили в столовой. Минута томительного ожи¬
дания — и вот уже Петр Федорович, стоя на пороге, выкрики¬
вает фамилии — по одной от каждой группы. Вызванная чет¬
верка садится за отведенный ей стол и тотчас устремляет
глаза на доску. Нет, не прочесть, хоть ты что!
Паша повернулся к окну. Зачем смотреть на доску! Если
предмет знаешь, ’ значит, ответишь; а не знаешь, ничто не
поможет.
— Маруся, как живешь? — донесся до него сквозь все
усиливающийся гул девичий голос.
Между столами пробиралась к своему месту Родникова.
Глаза у нее были опущены, будто она недавно плакала.
— Лучше всех — никто не завидует, — не оборачиваясь,
проронила она.
18 Библиотека пионера, том VI 529.

— Самойлов! Кириченко! Козулина! — выкрикнул Петр
Федорович.
— А четвертый? А четвертый? — заволновались в кори¬
доре.
— Четвертый? — Петр Федорович нагнул голову, чтобы
поверх очков посмотреть на столпившихся у входа учени¬
ков. — Четвертый — Чесноков. Но его же нет?
Вошли два мальчика и одна девочка и сели за стол. От¬
того, что четвертая сторона стола пустовала, стол казался за
что-то наказанным.
Наконец заняла свое место последняя четверка. Петр
Федорович пошёл к доскам. Между досками, за длинным сто¬
лом, празднично покрытым алой скатертью, уже сидели Се¬
мен Ильич, Денис Денисович и преподаватели. Петр Федоро¬
вич немного помедлил, будто наслаждался напряженной ти¬
шиной, окинул поверх очков все три длинных ряда столов и
перевернул доску.
— А-ах! — пронеслось из конца в конец.
— Товарищи учащиеся, напоминаю, пусть каждый напи¬
шет на своем листе фамилию и номер группы, иначе... — го¬
ворил Петр Федорович.
Но взоры всех были уже прикованы к доске, и вся огром¬
ная комната гудела: все читали вопросы. Петр Федорович
безнадежно махнул рукой и перевернул вторую доску.
«В каких случаях при нарезании резьбы подсчитывают
сменные шестерни к токарному станку?» — медленно прочитал
Паша. Он подумал и, сказав про себя: «Знаю», стал читать
второй вопрос. Так, не торопясь, спокойно, прочитал он все
десять вопросов и на все десять сказал: «Знаю». Теперь все
дело было в том, чтобы написать как можно складнее и об¬
стоятельнее. Главное, не надо начинать писать, пока в голо¬
ве не сложится полный и окончательный ответ, иначе обяза¬
тельно будут помарки. Ну, а как остальные из 5-й группы?
Ответит ли Степа Хмара? В учебных мастерских он не из
последних: точно выполняет все указания мастера. А в тео¬
рии слабоват. Паша поворачивает голову, чтобы взглядом
разыскать Степу и по выражению его лица догадаться, очень
ли трудно бедняге, но в глаза бросается лицо смуглое, тон¬
кое; к столу свисает черная коса. Маруся смотрит на доску,
как заколдованная. Она что-то шепчет. Вот она улыбнулась,
и лицо сразу просветлело, будто на него упал солнечный зай¬
чик. Секунда — и опять на ее лице напряжение. «Чего я на нее
смотрю?— с досадой на себя подумал Паша.— Сманила куда-
то нашего Сеню — и радуется. Эх, не вытянуть нам теперь!»
Он невольно повернулся к столу, где должен был сидеть
530

Чесноков и где так сиротливо стоял пустой табурет. Но то,
что он увидел, привело его в полное недоумение: прикрывая
лицо рукавом, пригибаясь и всячески стараясь быть незаме¬
ченным, между столами пробирался какой-то ученик. Он кон¬
фузливо стянул с головы фуражку и припал к столу, за кото¬
рым оставалось одно свободное место. Девочка и двое маль¬
чиков, сидевшие за этим столом, оторопело воззрились на него.
— Тсс!.. — прошипел им странный ученик.
Вдруг кто-то испуганно сказал:
— Мю-ун! Сеня Чесноков!
Все в комнате встрепенулись. Семен Ильич глянул в сто¬
рону, куда, вытягивая шеи, смотрели все девяносто пять уче¬
ников, и нахмурился. Заметив на себе взгляд директора, Се¬
ня вздохнул, поднялся, одернул гимнастерку и строевым
шагом, как когда-то подходил в эскадроне к командиру, подо¬
шел к директору.
— Вы? — грозно спросил Семен Ильич.
— Я, — бледнея,.сказал Сеня.
Минута прошла в молчании. Даже слышно было, как ды¬
шат ученики.
— Что же теперь с вами делать? — сказал Семен Ильич.
Губы у Сени дрогнули.
— Семен Ильич, — проговорил он жалобно, — делайте что
хотите, только разрешите сейчас остаться здесь! Я тринадцать
километров бежал без передышки, чтоб успеть на конферен¬
цию...
— Хорошо, — сказал директор. — Садитесь и пишите.
Только пойдите сначала умойтесь. Вы весь в пыли.
— Есть пойти умыться!—четко отозвался Сеня и заша¬
гал к двери.
За ним пошел и директор. Когда он подошел к выходу,
кто-то, вероятно глядевший в щелочку, широко распахнул
перед ним дверь, и все увидели, как в глубину коридора от¬
скочил смуглый подросток в широченных штанах и зеленом
жилете.
Через несколько минут Сеня опять вошел в комнату и как
ни в чем не бывало уселся за стол.
— Вернулся, — с облегчением прошептал Паша. — Вер-
нулся-таки!
Он взглянул на Родникову, ожидая увидеть ее расстроен¬
ной и смущенной. Но Маруся так и сияла вся.
Два часа спустя, когда ребята вернулись в комнату № 7,
они увидели, что здесь поставлена еще одна кровать, а на
кровати, раскинув руки, крепко спит мальчишка с шоколад¬
ным лицом.
531

— Братцы! — приседая от изумления, сказал Степа Хма¬
ра. — Цыган! Тот самый.
— Тот самый, — подтвердили остальные. — Только стри¬
женый и умытый.
Сеня по-хозяйски осмотрел кровать, для чего даже обошел
вокруг нее, подобрал и спрятал под простыню свесившуюся
руку цыганенка и важно представил:
— Ученик будущего набора Петро. Острижен по распоря¬
жению самого директора. Кудлатый пес Гриша грызет во
дворе кости и сторожит кухню.
В комнату набилось полно ребят. Хлопали Сеню по спине
и требовали:
— Рассказывай, Мюн ты этакий, все рассказывай!
— Только без брехни, Мюн, — предупредил Степа Хмара.
Все смотрели на Сеню жадными глазами.
— Ну, проводил я тогда цыгана до остановки, — начал
он, удобно усевшись на стул. — Стоим мы, ждем трамвая.
Петро на меня смотрит, как гусь на молнию: боится, нет ли
у меня того на уме, чтобы свести его в милицию. Подходит
трамвай. Он в трамвай. Забился между людьми и головы не
высовывает, чтоб хоть кивнуть мне на прощанье. Даже про
Гришу забыл. Так, подлец, и уехал. Гриша, конечно, взвыл —
и за трамваем. А мы с Марусей посмеялись и пошли назад.
Вдруг Маруся остановилась и спрашивает: «А ты не врешь,
что вы в одном полку служили?» — «Ну вот, говорю, стану я
врать!» — «Та-ак, — говорит Маруся ядовито, — отлично, луч¬
ше не придумаешь. Служили в одном полку, теперь ты в
рабочий класс поднимаешься, а он собак по базарам водит!
Красиво». — «А что же, говорю, я могу сделать?» — «Как
«что»? Посоветуй ему бросить эти глупости, пусть на работу
поступает или к нам в ремесленное зачисляется». — «Да,
говорю, такому посоветуешь!» Сказал так, а сам думаю:
«А правда некрасиво». Утром Маруся подходит ко мне и го¬
ворит: «И сколько еще в мальчишках свинства сидит — ужас!
Даже в некоторых, которые с медалями ходят». — «Да что
ты, говорю, ко мне пристала? Где я его теперь буду искать,
дуроломного?» А она мне: «А еще в разведчиках служил! На
базаре — вот где». А только я уже и сам видел, что потерял
покой. О чем бы ни думал — перед глазами этот черт стоит
в розовой кепке. Взял после обеда увольнительную записку —
и на базар. Разве я предполагал, что оно так получится?
Я думал, вернусь через час, много — два.
— Я ж так и говорил, что тебя Маруська сбила! — хва¬
стливо сказал Хмара.
Нет, Степочка, она меня не сбила, сбился я сам. Вот
532

слушай... Обошел я весь базар — нету. Стал расспрашивать
людей, приметы описал. «Как же, говорят, видели! А куда
делся, не заметили». Ну, во мне разведчик и заговорил. Чтобы
я да не нашел! «А ну-ка, расспрошу ребят. Не может того
быть, чтоб ребята не приметили такую фигуру».
— Факт! — подтвердили слушатели.
— Через несколько минут я уже точно знал весь марш¬
рут Петра с Гришей. Вокзал — вот куда они направились.
Конечно, я — в трамвай и тоже на вокзал. Вбегаю на перрон,
спрашиваю носильщика: «Был, дяденька, тут цыган с соба¬
кой?» — «Был, говорит, к поезду пошел». А посадка, по¬
нимаете, уже закончилась, и паровоз аж дрожит весь —
вот-вот тронется. Я в вагон — нету. В другой — нету. Вдруг
гудок. Тут бы мне выскочить, а я в третий, в четвертый, в пя¬
тый... Ну, и поехал. Под полом колеса стучат, в окнах теле¬
графные столбы мелькают, а я бегаю из вагона в вагон, под
лавки да на верхние полки заглядываю. Вдруг вижу — сидит
в углу знакомая рожа, жует, каналья, колбасу и Гришке
шкурки бросает. Глянул на меня, да как выпучит глаза, как
рванется с лавки — и ходу. Я за ним, он от меня. Переско¬
чил через чей-то мешок, перевернул корзину с картошкой.
Тут поезд замедлил ход. Он из вагона как сиганет в кучу
песка! Гришка «гав!»--и за ним. Я — за Гришкой. Упал на
песок, лежу и думаю: «Жив или не жив? Жив или не жив?»
И, понимаете, пока я так гадал, они сбежали...
— Растяпа! — сказал Ваня Заднепровский.
Сеня вздохнул и продолжал:
— И вот пошел я их искать. Только нападу на след —
глядь, след и оборвется. Искусно маскировались, жулики.
Брожу я так из деревни в деревню, а у самого сердце ноет:
в среду конкурс-конференция. Неужто не вернусь до среды?
И без того третья группа наступает нам на пятки. Эх, подве¬
ду ребят! И вот вижу — стог сена, а на сене Гришка лежит.
Заметил меня, узнал и залаял. Стог, конечно, зашевелился,
и из сена живым манером вылез мой приятель. «Эй, кричит,
не подходи!» Стали мы один от другого на соответствующую
дистанцию и начали тонкий разговор. Он мне: «Нету у меня
твоих часов. Не подходи: убью». А я ему: «Мне на часы пле¬
вать. Мне ты нужен». Он: «Все равно не дамся». И вот,
братцы, вынимает он из штанов огромный разбойничий ножик,
оскаливает свои волчьи зубы и прет прямо на меня. Я, конечно,
делаю прыжок влево и — трах! — кулаком в правый фланг.
Он — брык в сено. Тут я на него навалился и...
— Зачем врешь? — вдруг прервал Сеню гортанный го¬
лос. — Это я — трах, а ты — брык!
533

Поднявшись на локтях, с кровати на Сеню смотрел цыган
и укоризненно качал головой.
В комнате грянул хохот.
— Гм! — произнес Сеня, часто моргая. — Я думал, ты
спишь... Может, и наоборот... Разве все запомнишь...
— И нож не был. Был палка.
— Да, точно, — согласился Сеня, — палка. Теперь и я при¬
поминаю.
Остальное он рассказал уже без выдумок. Сидя под сто¬
гом сена, он так горячо убеждал Петра бросить бродяжничать
и поступить в ремесленное училище, что тот наконец согла¬
сился. Последний разговор был такой:
— А кто за меня будет деньги в школу платить?
— Никто. Даже наоборот, школа сама будет тебе на
книжку класть деньги за работу в учебной мастерской.
— А кто мне будет кушать давать?
— Тебя будет школа кормить.
А кто мне купит фуражку с молоточком, брюки, гим¬
настерку, шинель с голубым кантом?
— Тебе выдаст наша кастелянша даром.
— Э, — сказал Петр, цепляясь за соломинку, — а куда
Гриша один пойдет?
— Грише мы построим будку. Он будет жить при учили¬
ще и стеречь наше добро.
Петр встал и стряхнул с себя сено.
— Идем, — сказал он решительно. — Ты хороший това¬
рищ.
6. Не взгрели никого
То, что Сеня привел сироту-цыгана, Паше понравилось.
Но Сеня самовольно отсутствовал. «Это какой же пример для
остальных! — думал Паша. — А еще в армии служил».
Утром, когда все училище построилось, как обычно, на ли¬
нейку, прочитали приказ директора. В приказе говорилось,
что учащийся Чесноков Семен, имея разрешение отлучиться
на два часа, вернулся только через восемь суток. Этим он
грубо нарушил дисциплину, и за это ему объявляется строгий
выговор. Выслушав приказ, Паша сказал про себя: «Пра¬
вильно», — и даже почувствовал какое-то облегчение.
В тот же день Пашу, Сеню и Марусю вызвали к дирек¬
тору.
— Ну, дадут взбучку! — сказал Паша, направляясь с Се¬
ней к директорскому кабинету. — Тебе — за отлучку, Родни¬
ковой — за то, что подбила тебя, а мне — как группоргу.
534

И правильно: раз случилось такое в моей группе, я и отве¬
чаю.
— Не должно быть, — мотнул головой Сеня. — Выговор я,
конечно, заслужил, а взбучку — за что же? Хватит и вы¬
говора.
— Это как же? — удивился Паша.
— А так. Что я, для себя старался? Нет, сейчас, я ду¬
маю, разговор будет другой. — И, обратясь к Родниковой, ко¬
торая уже ждала их у дверей кабинета, спросил: — Правда,
Маруся?
— Правда! — с готовностью подтвердила девушка, хотя ни
одного слова из их разговора не слышала.
«Вот чудаки!» — подумал снисходительно Паша, вполне
уверенный, что будет именно так, как он говорит.
Прежде чем постучать в дверь, Паша и Сеня одернули
гимнастерки, а Маруся поправила волосы. В кабинете все
натерто, отлакировано, отполировано: сияют паркет, стекла
окон, письменный стол, образцы ученических работ на стенах.
Семен Ильич, не поднимая склоненной над какой-то диа¬
граммой головы, показал рукой ученикам на стулья. Они сели,
держась прямо и глядя неотрывно на директора. Семен Иль¬
ич склонился еще ниже, подчеркнул что-то карандашом, ото¬
двинул диаграмму и медленно поднял голову. И — странное
дело! — Паша не увидел в его лице ни строгости, ни раздра¬
жения, ни даже сухости. Лицо было деловито-озабоченное —
и только.
— Давайте-ка, товарищи комсомольцы, подумаем, — ска¬
зал он медленно, — как нам лучше решить задачу. Сегодня я
опять разговаривал с этим вашим Петром. Он увязался со
мной в учебные мастерские, все ощупывал руками, даже ню¬
хал, и, кажется, уже считает себя учеником РУ. Но ведь он ма¬
лограмотный. Он знает только то, чему его успели обучить меж¬
ду боями в армии. Принять его с такой подготовкой невозмож¬
но. Правда, до очередного набора еще шесть месяцев...
— О-о-о!.. — вырвалось у Маруси. — Да за шесть месяцев
чего не сделаешь!
— А что ж сделаешь за шесть месяцев?— посмотрел на нее
директор.
Маруся вскочила:
— Семен Ильич, да я одна обучу его за шесть месяцев —
вот поверьте мне!
— Одна? — с ревнивой ноткой в голосе сказал Сеня. —
Как бы не так! Я его привел, а она хочет одна... Нет, Семен
Ильич, чему другому — не ручаюсь, а арифметике я его обу¬
чить смогу.
535

— А вы что скажете, Сычов? — Директор перевел на Па¬
шу глаза, блеснувшие неожиданно молодо и весело.
Паша встал и с минуту помолчал обдумывая.
— Я считаю, неверно это, Семен Ильич, — начал он не
спеша. — Нам осталось учиться меньше четырех месяцев. Раз¬
ве можно учить других, когда у самих экзамены на носу?
Теперь ни о чем другом думать нельзя, кроме как об этом!
А то других выучим, сами провалимся. Это — раз. А дру¬
гое — то, что мы скоро пойдем на практику в заводские цеха.
— Вот он всегда такой! — опять вскочила Маруся. — Эх!..
Она не договорила (а сказать хотела, наверное, что-то
злое, обидное) и села спиной к Паше.
— Так как же, Сычов, поступить с этим Петром? — Весе¬
лость в глазах Семена Ильича угасла. — Может, отпустить его
на все четыре стороны?
Паша опять подумал:
— Жалко его, Семен Ильич! Он сирота. И учиться хочет.
Я думаю, пусть с ним занимаются настоящие учителя. Они ж
его лучше подготовят, чем Чесноков или, скажем, Родникова.
На то ж они и учителя.
Семен Ильич внимательно и, казалось, немного грустно
смотрел на Пашу.
— Да, — сказал он с оттенком сожаления, — все, что вы
говорите, Сычов, правильно и разумно. Все правильно. Что ж!
Так и сделаем. Тем более, что наши преподаватели уже сами
предложили свои услуги. — Он встал, подошел к Сене и по¬
ложил ему руку на плечо. — Ну что, Чесноков, объявили вам
мой приказ?
— Так точно! — радостно крикнул Сеня, будто приказ тот
был не о выговоре, а о премировании.
— Идите, — сказал Семен Ильич. — Сейчас откроем со¬
брание. Идите, все будет хорошо. — И у самой двери доба¬
вил:— А Петру все-таки помогайте, кто как может. Так он
всегда будет чувствовать около себя товарищей.
Ученики вышли.
— Вот, — засмеялся Сеня, закрывая тихонько за собою
дверь (он был несказанно доволен), — а ты говорил, взгреет!
Разве он не понимает? Он, брат, все понимает. Ну, а что
учителя с этим делом лучше справятся, это, конечно, пра¬
вильно.
Да, Паша в этом оказался прав, и директор согласился с
ним, а не с Сеней и Марусей. Но почему же все-таки Семен
Ильич смотрел на них так радостно, когда они говорили глу¬
пости, а его, Пашу, слушал со скучным лицом?

7. Чье будет знамя?
Клубный зал был переполнен. Собирали только токарей,
но пришли и фрезеровщики, и слесари-инструментальщикч, и
литейщики, и кузнецы. Всем было интересно узнать, удержит
ли прославленная 5-я группа первенство или знамя отберут
девушки, которые обогнали уже две группы ребят и идут
дальше.
Только избрали президиум, как Ваня Заднепровский, все
время выглядывавший в окно, крикнул:
— Едет! — и опрометью бросился к выходу.
Вытянув шеи, ребята глядели в окна. По асфальтовой до¬
роге катилась маленькая лакированная коляска. Двигая ры¬
чаг от себя и к себе, в ней сидел Глеб Иванович. Вокруг
коляски суетились Саша Городищев и Костя Безуглый: кон¬
структоры наблюдали свою машину в действии. И в зале
грянуло такое «ура», что казалось — двери распахнулись сами
под напором этого дружного крика.
— Предлагаю избрать Глеба Ивановича в президиум! —
звонко выкрикнула Маруся.
Десятки рук подхватили коляску, подняли и понесли на
подмостки.
Наконец все успокоились. Михайлов, держа в руке целую
кипу исписанной бумаги, поднялся на трибуну. Выражение
его скуластого лица явно говорило: «Ну, держись, ребята!»
По рядам пробежал нервный смешок. Ох, уж этот Михайлов!
Слушая его, все заранее решают, что первенство — за 5-й
группой. Вдруг он так повернет свою речь, такую преподне¬
сет «мелочь» из жизни этой группы, что каждый мысленно
махнет рукой и скажет: «Ну, прощайся, 5-я группа, со знаме¬
нем!» А немного времени спустя опять уже ни у кого не
остается сомнений, что знамя 5-я группа не отдаст никому.
Начал он с того, как работали группы в учебных мастер¬
ских.
Все четыре группы токарей изготовляли «планетарку».
Работа над этой деталью к токарному патрону не очень хит¬
рая, но требует точности: ведь от планетарки зависит, чтоб
все кулачки шли к центру патрона с одной и той же скоро¬
стью. 5-я группа, равномерно наращивая темпы, сначала обо¬
гнала четвертую, потом вторую и пошла рядом с девушками.
— Заметьте, — поднял Михайлов вверх палец, —: все ра¬
ботали без брака, аккуратно. Тут девушки поднажали и в
прошлую пятницу, можете себе представить, сделали семьде¬
сят девять деталей, обогнав за один день пятую группу на... —
Михайлов сделал паузу и, насладившись видом вытянувших¬
537

ся в ожидании лиц, небрежно сказал: — ...на двадцать четыре
детали...
В зале бурно зааплодировали.
Докладчик подождал, пока опять наступила тишина, и с
невинным видом закончил:
— ...из коих девятнадцать пошли в брак.
Теперь уже не аплодисменты, а такой хохот прокатился по
залу, будто штукатурка обрушилась на пол со стен.
— Теперь поговорим о чистоте и опрятности, — продол¬
жал Михайлов. — Год назад пришлось мне побывать в Ново¬
черкасске, в Суворовском училище. Братишку навещал. Вот
уж где чистота] Коечки заправлены гладко, туго, без единой
складочки, без единого бугорка. Выстроились, как на параде.
Башмаки на воспитанниках до такого блеска начищены, что
хоть гляди в них вместо зеркала. Если командир на утреннем
смотре заметил, что у воспитанника ногти подстрижены плохо
или бляха на поясе потускнела, сейчас же вызовет из строя
и при всех замечание сделает. А чтоб кто-нибудь зубы почи¬
стить забыл, этого совсем не бывает. И вот, скажу я вам пря¬
мо, зависть меня взяла. Почему же, думаю, у нас еще этого
нет? Мы готовим пополнение рабочего класса. Рабочий класс
задает тон всей нашей жизни. Слышите? Тон всей нашей
жизни! Так пусть же будут наши молодые рабочие во всех
смыслах на самой высокой точке. Правильно я говорю?
— Правильно! — сотней голосов ответил зал.
Михайлов улыбнулся:
— Ну, теперь я больше суворовцам не завидую. А может,
и нахимовцам нет причин завидовать: чистота у нас, можно
сказать, морская. И, что всего приятнее отметить, застрель¬
щиками такой идеальной чистоты стали сами учащиеся, имен¬
но комсомольская группа номер пять, а в ней — комсомолец
Семен Чесноков.
Едва Михайлов произнес это имя, как раздались такие
аплодисменты, что он зажал ладонями уши и замотал го¬
ловой.
— Тише, тише! —• просил Михайлов. — Я же только хотел
сказать, что теперь смело можно суворовцев пригласить к себе
в гости. Краснеть не придется.
Но это вызвало только новый взрыв аплодисментов.
— Кому же отдать первенство в чистоте и опрятности? —-
интригующе прищурился докладчик. — Скажу так: у маль¬
чиков чистота строгая, а у девочек она нарядная. Но это ж
так и должно быть, и тут невозможно одно другому предпо¬
честь. Замечу только, что в погоне за нарядностью девочки
забывают иной раз кое о чем, для всех нас важном и доро¬
538

гом. Вот пример. Стали делать наши девочки из красного
шелка розочки и пришпиливать их себе на берет. Красиво
получается, против ничего не скажешь. Но иная так небреж¬
но это сделает, что полностью закроет цветком свой герб —
молоточек и гаечный ключ. Да ведь этим гербом мы гордим¬
ся! И одно дело показать его в цветке, а другое — спрятать
под цветком. Правильно я говорю?
— Правильно! — ответил зал голосами одних ребят.
Девушки пристыженно молчали.
— Ну, заключение комиссии я скажу потом, а сейчас
Петр Федорович сообщит о результатах конференции-кон¬
курса.
— У-у-уф! — вздохнул зал.
Петр Федорович и на собрании говорил так же, как в
своем кабинете спецтехнологии: спокойно, размеренно, сжато.
Лишнее слово он считал таким же нарушением принципа эко¬
номии, как лишнюю операцию в технологическом процессе.
Взойдя ка трибуну, он без всякого предисловия зачитал
итоги конкурса по группам.
Лучшие ответы дали 3-я и 5-я группы. Но хотя эти груп¬
пы получили по одинаковому числу очков, есть разница в
характере их ответов: 5-я группа отвечала более подробно,
3-я же — более четко. Может быть, 3-я группа вышла бы в
этом конкурсе даже на первое место, если б не досадные
срывы у некоторых учениц.
— Вот, например, — сказал Петр Федорович, — одна уче¬
ница, вместо того чтобы написать: «Резьба Витворта отли¬
чается от метрической резьбы углом профиля и шагом», на¬
писала: «Резьба метрическая нарезается на стальных изде¬
лиях, а Витворта — на чугунных».
По залу прошел иронический смешок. Послышались вы¬
крики:
— Кто? Кто?
— Так ответила очень способная девочка, которая на
остальные девять вопросов дала прекрасные ответы: верные,
четкие, сжатые. И если бы не такой неожиданно нелепый
ответ, свидетельствующий о том, что эта ученица на уроках
бывает невнимательна, а в учебнике не все дочитывает до
конца, она завоевала бы в конкурсе первое место.
Невольно головы ремесленников повернулись в сторону
Маруси. Она сидела с опущенными уголками губ, не отрывая
глаз от пола, пристыженная, смущенная.
— Теперь же, — продолжал Петр Федорович, — первое
место занял ученик, давший на все десять вопросов верные
и исчерпывающие ответы. Ученик этот... — Петр Федорович
539

поднял голову и, поблескивая очками, с улыбкой оглядел зал:
там все уже приготовились встретить имя победителя друж¬
ными хлопками, — ...Павел Сычов.
Паша чуть вздрогнул. Кругом оглушительно хлопали.
Паша знал, что все на него смотрят, и сидел потупясь.
А на трибуне уже опять стоял Михайлов.
— Такого сочетания еще не бывало, — говорил он. — При-
шлось-таки нам поработать. Взять производственные показа¬
тели. Девушки перегнали пятую группу — это плюс. Но до¬
пустили брак — это их минус. У пятой группы темпы приро¬
ста были меньше, чем у девушек, — это ее минус. Но она
работала без брака — это плюс. И какого б мы раздела со¬
ревнования ни касались, везде сталкивались с очень слож¬
ным положением.
Комсорг взглянул на скамью, где расположилась 5-я
группа.
— Конечно, следовало бы проучить пятую группу. Есть
за ней один грех, немалый грех. Кто напомнит?
В зале никто не отозвался.
— Так-таки никто не помнит?
Михайлов подождал, но ученики смотрели на него невин¬
ными глазами и молчали.
— Староста пятой группы Хмара Степан! — вызвал Ми¬
хайлов. — Можете вы ответить?
Степа встал и зашарил глазами по потолку, делая вид,
что усиленно думает. Потом вздохнул и развел руками:
— Нет, товарищ Михайлов, не припомню.
Кто-то, не выдержав, прыснул.
— А за что Чесноков получил выговор? — нахмурился
Михайлов.
— Ах, это? — «удивился» Степа. — Так ведь есть слух,
что Семен Ильич готовит ему благодарность за Петра. А минус
и плюс взаимно уничтожаются.
От хохота все затряслись.
— Ну дипломаты! — покачал комсорг головой и оглянул¬
ся на директора, который, подсев к коляске, тихонько бесе¬
довал с Глебом Ивановичем. — Что им сказать, Семен Ильич?
Директор только руками развел.
— Так вот, товарищи, — приняв официальный вид, закон¬
чил докладчик, — комиссия решила так: знамя, которое пока
держит пятая группа, сейчас не присуждать никому, а дать
время всем четырем группам показать себя на производ¬
стве. — Михайлов смотрел строго, почти сурово. — Скоро вы
впервые станете за станки в цехах настоящего завода и бу¬
дете выполнять важнейший государственный заказ. Там каж¬
540

дый из вас сможет полностью проявить свои знания и способ¬
ности, свой характер, свою сноровку. Желаем вам таких
успехов, чтоб у каждого рабочего нашего завода делалось
при виде вас светло и радостно на душе, чтоб каждый мог
сказать: «Вот это действительно пополнение, с которым мож¬
но шагать все дальше и дальше».
Такого решения комиссии никто не ожидал, и, когда до¬
кладчик сошел с трибуны, в зале некоторое время растерян¬
но молчали. Первым отозвался староста 4-й группы токарей
Женя Петухов, изумлявший всех своим ранним басом.
— Правильно! — сказал он гулко, как в бочку. — В на¬
шей группе тоже не последние люди.
— Факт! — подхватили ребята из 4-й группы и захлопали
своему старосте.
От 4-й группы задор перекинулся ко 2-й. Послышались
возгласы:
— Все только пятая да третья! Вот подождите, мы вам
покажем!
— Показали уже! — закричали девушки. — Черепахи!
— Бракоделы! — тотчас последовал ответ.
— Э, — сказал председатель, — это уже перебранка. Надо
просить слова и выходить на трибуну. Ну, кто первый?
В зале вскинулись десятки рук.
8. Гудок
В тот день, закрывая собрание, Семен Ильич сказал:
— Через два дня заводской гудок будет уже гудеть и
для вас.
Заводской гудок. Из всех впечатлений, нахлынувших на
Пашу в день его приезда в ремесленное училище, может
быть, самым сильным был этот гудок. Паша сидел тогда в
садике, окружавшем четырехэтажное здание училища, и
смотрел на завод. Он был нескончаемо огромен, но его свет¬
ло-серые корпуса выглядели легкими, точно их сделали из
посеребренной фанеры. Вдруг послышался тяжкий, ровный
гул, который заглушил собою все звуки и от которого все
задрожало мелкой, частой дрожью. Когда наконец гул умолк,
Паше почудилось, что все вокруг оглохло и онемело.
И вот теперь этот гудок будет поднимать Пашу и его
товарищей с постели и властно звать на завод, как зовет
он всех рабочих...
Паша сидел у Михайлова, когда Маруся ворвалась в
комнату и выпалила:
541

— Товарищ Михайлов, наша группа решила выйти завтра
гудку навстречу!
— Как это «выйти гудку навстречу»? — не понял Михай¬
лов. — Говори с расстановкой.
— Есть с расстановкой! — засмеялась Маруся. — Значит,
так: встать пораньше — раз, принарядиться и выйти в сквер—
два, там ждать — три, а когда гудок загудит, с песней дви¬
нуться к заводу — четыре.
— Гм... — сказал Михайлов, — это здорово! Но почему
только ваша группа? Всем надо так... Правда, Паша?
— Всем! — подхватила Маруся, даже не подождав, что
скажет Паша. — С музыкой, правильно?
— Правильно.
— С цветами! — не унималась Маруся.
— Ну, насчет цветов — не знаю, — улыбнулся Михай¬
лов. — Пожалуй, девушкам можно и с цветами. А мальчикам
лучше строже.
Утром следующего дня, только солнце позолотило вер¬
хушки деревьев и загорелось на стеклянных крышах завод¬
ских корпусов, вдоль училищного, здания выстроились семь
взводов девушек и юношей. Паша стоял впереди, под знаме¬
нем училища, рядом с лучшим учеником-слесарем Сашей
Городищевым. Между ними и колонной учащихся замер учи¬
лищный оркестр, готовый по первому взмаху руки своего
дирижера — маленького Вани Заднепровского — грянуть во
все медные трубы. Семен Ильич отодвинул рукав кителя и
склонился над часами.
— Одна минута, — негромко сказал Михайлов, стоявший
рядом с ним.
Но услышали все, даже самые крайние в строю, и по все¬
му строю прошел легкий трепет. Паша крепче сжал древко
знамени. Ваня Заднепровский поднялся на носки и впился
глазами в свой оркестр.
Безотчетно улыбаясь, оглянулась на девочек Маруся.
И вот, в глубине завода, где-то между крышами, зародил¬
ся низкий клокочущий звук, будто там проснулся великан,
трет кулачищами глаза и сонно что-то бормочет. Бормотал-
бормотал — и вдруг, увидев солнце, запел таким густым ра¬
достно-призывным басом, что около училища затрепетали на
липах листья.
Ваня вскинул обе руки, точно хотел взлететь на небо,
рубанул ими воздух, и из всех труб оркестра навстречу гудку
грянул «Марш трудовых резервов». Сотни ног одновременно
ударили о бетон. Всколыхнувшись, колонна двинулась к шос¬
се, что широкой лентой стлалась к заводу.
542

Утренний ветерок развевал красное шелковое полотнище,
и Паше казалось, что знамя рвется к заводу и влечет за
собой всю колонну.
Однако почему же закрыты ворота? Паша тревожно огля¬
нулся на директора, но Семен Ильич шел спокойный, уверен¬
ный, торжественный.
В ту же минуту чугунные ворота дрогнули, медленно по¬
дались назад, и перед колонной открылся широкий вход в
завод. У входа показался вахтер — седоусый, загорелый
человек в солдатской гимнастерке со следами споротых погон
на плечах. Он посторонился, вытянулся и поднял руку к
пилотке.
— Прямо! — крикнул Денис Денисович, с удивительным
для своей тучноватой фигуры проворством забегая вперед.
Ксглонна прошла под высоким сводом ворот, свернула
к светло-серому зданию и влилась в него. Было оно внутри
огромно, как стадион, и почти пусто: ни станков, ни рабочих.
Только посредине возвышалась какая-то машина — ярко-крас¬
ная, причудливая, похожая в пустоте этого гигантского цеха
на корабль в море. Около машины стояло несколько человек.
Один из них, одетый в темно-синий костюм, высокий, с седы¬
ми висками, повернулся к колонне и, пока она приближалась,
внимательно всматривался в нее серыми, глубоко сидящими
глазами. Взгляд был испытующий, почти суровый. Да и все
в этом человеке, как показалось Паше, было строгое, требо¬
вательное.
К нему подошел Семен Ильич, о чем-то заговорил. Чело¬
век слушал молча, глядя и на директора училища такими же
строгими глазами. Вдруг он спросил: «Как, как?» Когда
Семен Ильич ответил, человек улыбнулся. И от этой улыбки
лицо его неожиданно стало простым и добрым.
Ученики со всех сторон окружили машину. Семен Ильич
сказал:
— Товарищи учащиеся, сейчас главный инженер завода
Валерий Викторович Марков объяснит вам вашу задачу.
— Ох! — вырвалось у Маруси.
Но никто этого не заметил, и, так же как она, все впи¬
лись любопытными, жадными глазами в инженера. Так вот
он какой, Марков!
Сколько раз они слышали на уроках о его замечательных
технических приспособлениях! Сколько технологических про¬
цессов, рассчитанных на десятки операций, он просто и смело
сводил к пяти-шести, и деталь, на обработку которой трати¬
лись часы, обрабатывалась за несколько минут!
Валерий Викторович опять оглядел ребят и сказал:
543

— Вы пришли с музыкой? Это хорошо. Но здесь есть и
своя музыка, музыка творческого труда. Вы услышите ее,
когда придет время. Я вижу у девушек в руках цветы. И здесь
цветут цветы. Металлическая стружка причудливо вьется и
окрашивается в бледно-желтый, оранжевый, фиолетовый цвета.
Этот цвет называется цветом побежалости: он меняется от
быстроты бега металла. Бег вперед, к дням, когда зацветет
вся земля, — вот о чем говорят наши упругие цветы.
Валерий Викторович слегка отступил и окинул машину
придирчивым взглядом.
Она стояла яркая, блестящая, настороженная..,
— Полюбуйтесь этим первенцем нашего завода, этим
степным кораблем. Перед вами самоходный комбайн, вол¬
шебник, чудо-богатырь колхозных полей. Он идет по степи,
покачиваясь на ходу, как корабль, и на ходу косит, молотит,
очищает зерно. Золотым потоком оно льется из этого кораб¬
ля. Нет на нем матросов. Только один человек управляет им.
Но работает он за тысячу человек. И вот эту чудесную ма¬
шину будете делать вы.
— Мы?!
У одних это восклицание вырвалось со страхом, у дру¬
гих — с изумлением, у третьих — с радостью. А Маруся даже
в ладоши хлопнула.
— Да, вы, — серьезно подтвердил Валерий Викторович.—
Но не одни, конечно, а вместе со всеми рабочими завода.
В этой машине четыре тысячи сто семьдесят пять деталей.
Хватит тут дела и токарям, и слесарям-инструменталыцикам,
и шлифовальщикам, и литейщикам, и фрезеровщикам — всем
хватит.
Валерий Викторович быстрым и точным движением руки
снял с боковой стороны комбайна верхний покров. Обнажи¬
лись какие-то плоскости, стержни, шестерни.
— Давайте заглянем внутрь.
Он коротко и просто объяснил устройство машины.
— А теперь скажите, какая тут деталь повторяется много
раз?
— Звездочка! Звездочка! — закричали со всех сторон.
— Правильно, звездочка, передающая движение с вала на
вал. Это очень важная деталь, к тому же она нужна в огром¬
ном количестве. Ее-то вы, ученики токарной специальности,
и будете делать. Завод должен выпустить к уборке урожая
пятьсот таких машин. Если вы отстанете, придется перебрасы¬
вать на эту деталь заводских рабочих, а у нас лишних рук нет,
все на счету. Но что-то по глазам незаметно, чтобы вы могли
отстать.
544

Ремесленники несмело заулыбались. Кто-то из девочек
задорно крикнул:
— А если перегоним?
Валерий Викторович улыбнулся:
— Никто вас не осудит... — но тут же опять сделался
серьезным и строго посмотрел на девочек. — Стране нужны
не пятьсот комбайнов, а десятки тысяч. И их наш завод даст.
Вы увидите, какое пойдет соревнование, когда завод присту¬
пит к серийному выпуску. Сами рабочие и новые приспособ¬
ления создадут и технологические процессы упростят. Но вам
соревноваться со взрослыми рабочими нелегко: у них есть
навыки, отличное знание своих станков, инструментов, мате¬
риала. Все это вам придется здесь приобретать. Учитесь.
Валерий Викторович объяснил, что будут делать ученики
других специальностей, и повернулся к мастерам:
— А теперь прошу развести учащихся по цехам. Через
пять минут будет последний гудок. Каждого из учеников он
должен застать у рабочего места. Желаю вам бодрости и
настойчивости в труде!
Он дружески кивнул, пожал Семену Ильичу руку и, про¬
вожаемый восхищенными взглядами ремесленников, пошел
из цеха.
9. Дип-200
В механическом цехе будущие токари столпились около
Дениса Денисовича и мастера группы девушек Ивана Ваку-
ловича. Ученики жались друг к другу, с любопытством и ро¬
бостью озирались вокруг. Денис Денисович понимающе
оглядел их и добродушно усмехнулся:
— Ну, ну, осмотритесь! А мы пока что с Иваном Ваку-
ловичем попланируем. Только не разбредайтесь.
Паша прислонил знамя к колонне, подпиравшей крышу
цеха. После сумерек тамбура, через который он прошел
сюда, ему показалось, что в цехе было даже светлее, чем на
улице. Свет лился и с боков и сверху, через стеклянную кры¬
шу. От такого обилия света хотелось зажмуриться.
Вдаль уходили строгие шеренги матово-серых станков со
сверкающими рукоятками. Шума почти не было, слышалось
только стрекочущее гуденье. Оно настраивало на задумчиво¬
сосредоточенный лад. И, так как в цехе никто не расхаживал
и не сидел без дела, Паше стало даже не по себе: вот стоит
он, опустив руки, и глазеет.
Да и как на эти станки не поглазеть! Теперь о станках,
которые стоят в учебных мастерских, и вспоминать не хоте¬
545

лось. Недаром же их Родникова обозвала однажды «коза¬
ми». Какие они жалкие в сравнении с этими красавцами! Вот,
например, у самого входа в цех застыл в своей металличе¬
ской массивности тускло-серебристый великан.
Чем дальше уходили станки в глубь цеха, тем они стано¬
вились меньше, а у задней стены они были такими крохот¬
ными, что, казалось, их можно унести под мышкой. Но даже
эти малышки выглядели более сложными, чем станки, на
которых до сих пор учились ребята.
Стараясь шагать неслышно, Паша на цыпочках подошел
ближе и заглянул через плечо пожилого рабочего: на станке-
лилипуте, горя золотым отливом, вращалась какая-то мини¬
атюрная деталь из латуни. Тут же на тумбочке лежали уже
готовые детали — такие же крошки, как и та, что вертелась
на станке.
За стеклянной конторкой мастера высились сверлильные
станки. Их было всего пять, и выглядели они строго подтяну¬
тыми, как командиры. Еще дальше расположились станки с
витыми, спиральными фрезами. Двигая резцами взад и впе¬
ред, точно обгоняя друг друга, торопливо строгали металл
суетливые «шепинги». Рядом с ними не торопясь, снисходи¬
тельно двигали свои столы два больших строгальных станка,
но вдруг спохватывались, точно обжигались, и быстро отдер¬
гивали столы назад.
Вот это цех! — ошеломленно сказал Сеня Чесноков, вы¬
нимая платок, чтобы вытереть выступивший на лбу пот.
С платком из кармана выскочила скомканная бумажка и
упала на пол. И так чист был этот гладкий, блестящий пол,
что Сеня торопливо наступил на бумажку ногой, нагнулся и
незаметно поднял ее, смущенно озираясь.
Подошел Иван Вакулович и отвел девушек к соседним
станкам.
Денис Денисович остался с ребятами. Все смотрели на не¬
го с нетерпением и робостью, ожидая, что он тотчас же поста¬
вит их к станкам. Но Денис Денисович уселся на опрокину¬
тый ящик и принялся выспрашивать, разрешается ли изме¬
рять скобой деталь на ходу, что может случиться, если
оставить ключ в патроне, — словом, все то из техники безопас¬
ности, что ребята отлично усвоили от него еще в учебных
мастерских.
Только убедившись, что ничего не забыто, Денис Денисо¬
вич сказал:
— Что ж, приступим...
И, найдя взглядом Пашу, прищурил свои светло-голубые
глаза.
546

— Сычов!.. Первым Сычова поведет! — зашептали, дога¬
дываясь, ребята.
— Да, первым Сычова, — веско сказал Денис Денисо¬
вич. — А что, неправильно?
— Правильно! — весело, без зависти отозвалась вся груп¬
па. — Иди, Паша! Шагай!
Чуть вздрагивая от дружеских шлепков по спине, Паша
вышел из группы и пошел между рядами станков за масте¬
ром.
— Это что за гвардия? — не отрываясь от станка, только
чуть скосив глаза на Дениса Денисовича, спросил рабочий в
стальных очках.
— Токари, — совершенно серьезно сказал мастер.
По хлебу?
Ирония была добродушная, но Денис Денисович почув¬
ствовал укол, засопел и прошел молча.
«Неужели этот?» — подумал Паша, видя, что Денис Дени¬
сович остановился около новенького, аккуратного станка.
В его матовую поверхность была вделана табличка со множе¬
ством белых цифр и линий, изображавших какую-то диаграм¬
му. Под табличкой в глаза бросились две яркие кнопки: одна
зеленая, с надписью «пуск», другая красная, с надписью
«стоп».
— Что за станок? — строго, как на экзамене, спросил Де¬
нис Денисович.
— ДИП-200, — подумав, ответил Паша.
— Правильно, ДИП-200, — с достоинством подтвердил
Денис Денисович. — Наш, отечественный. «ДИП» значит
«догнать и перегнать». Так на нем и надо работать, понятно?
— Понятно, — сказал Паша и, отвечая на свои мысли, до¬
бавил: — Сразу не перегонишь. Учиться надо.
— Ясное дело, — кивнул Денис Денисович. — Вот и нач¬
нем.
Он сам настроил станок, показал в действии его части и
ушел, оставив Паше рыжий плотный листок с коричневыми
линиями.
В правом углу чертежа, рядом с его номером, стояло:
«Звездочка самоходного комбайна».
Не торопясь, основательно Паша прочел первую операцию,
потом полуприкрыл глаза и наизусть повторил ее, стараясь
мысленно представить, как она будет выглядеть уже не на
чертеже, а в натуре. Убедившись, что операция проста и ни¬
каких затруднений как будто не вызовет, он так же основа¬
тельно продумал вторую, потом третью, четвертую... По ме¬
ре того как он изучал чертеж, на душе делалось все спокой¬
547

нее и все более крепла уверенность, что со звездочкой ом
справится.
Вот и последняя операция, шестая: прорезка канавки и
снятие радиусов на фланце. Нечто подобное он делал уже
раньше. Итак, все шесть операций прочитаны, несколько раз
мысленно повторены, и ни одна не вызвала сомнений. И Па¬
ше захотелось сейчас же приняться за работу.
Но раньше надо было обзавестись резцом, штангелем,
гаечным ключом, сверлом, а около кладовой уже собралось
много ремесленников. Паша тоже стал в очередь. Переми¬
наясь с ноги на ногу, он хозяйски все время поглядывал на
свой ДИП: как бы кто из ребят не подошел к станку и не
стал баловаться.
Кладовщик выдал все инструменты и две стальные поков-
ки. Поковки были круглые, тяжелые, рыжие от ржавчины, и
Паша с удовольствием подумал, что из этих рыжих кусков
он собственными руками сделает светлые, блестящие звез¬
дочки.
«Главное, не спешить», — сдерживал он сам себя, устанав¬
ливая поковку в патроне станка. Паша прочно зажал резец и
повернулся в сторону, где стоял, что-то объясняя ребятам,
Денис Денисович. Мастер заметил его взгляд, подошел,
попробовал пошатать поковку и резец и, убедившись, что
все держится крепко, кивнул головой. Паша нажал зеленую
кнопку. Тотчас мотор загудел, патрон завертелся — и из-под
резца, закручиваясь спиралью, взвилась первая стружка.
Там, где поверхность поковки была только что грязно-ры¬
жей, неприглядной, сверкнула полоска чистого, светлого ме¬
талла.
Паша поднял голову. В нескольких шагах от него, стоя за
таким же ДИПом и радостно смеясь, ему махала рукой Ма¬
руся: на ее станке быстро вертелась уже обточенная поковка
и так сияла, будто радовалась вместе с девушкой.
10. Вызов
О звездочке говорили на технических совещаниях у глав¬
ного инженера, она глядела с красочных плакатов, о ней пе¬
чатались заметки в заводской многотиражке.
Первую звездочку Паша снял со станка за пятнадцать ми¬
нут до конца смены. Блестящую, еще теплую, приятно давя¬
щую на ладонь, он бережно понес ее.
Пока контролер придирчиво обмерял деталь, Паша смот¬
рел на его короткие, быстро бегающие пальцы со спокойной,
548

сосредоточенной уверенностью. Если бы контролер вдруг ска¬
зал, что деталь не годна, что в ней есть перекос или другой
какой порок, Паша был бы до крайности озадачен — с такой
тщательностью он следовал чертежу. Но брака не было.
Контролер отодвинул звездочку в сторону, сделал на ли¬
стке бумаги отметку и молча, будто был недоволен, что не
удалось придраться, кивнул головой.
На другой день Паша изготовил четыре звездочки. Это
было в два с лишним раза меньше нормы взрослого рабоче¬
го, но Пашу это не смутило: хотя на первую звездочку у него
в этот день ушло больше двух часов, зато на последнюю
только час с четвертью. Он видел ясно, на чем терял время,
подсчитал, как будет сберегать его в дальнейшем, и, склонив¬
шись над тумбочкой, принялся писать обязательство. Писал,
обдумывая каждое слово и аккуратно выводя буквы:
«Я, Павел Никитович Сычов, ученик 5-й группы токарей,
обязуюсь быть дисциплинированным, точно выполнять указа¬
ния мастера и во всем следовать чертежу. Еще обязуюсь не
делать брака, каждый день наращивать выработку и довести
ее к концу практики до десяти звездочек в день. Вызываю
соревноваться со мной товарища...»
Минутку Паша колебался и даже искоса поглядел в сто¬
рону Родниковой. Она что-то пристально рассматривала.. Прядь
черных волос выбилась из-под берета и висит над самой де¬
талью, а деталь-то ведь вертится. Ну, долго ли до беды!..
«Нет!» — твердо сказал про себя Паша и решительно дописал:
«...Чеснокова Семена».
На длинной доске показателей, только что выкрашенной и
отлакированной, уже белели листки с вызовами. Паша при¬
колол свой листок и с ревнивым интересом стал читать, кто и
какие берет обязательства. Вот Коля Овчинников вызывает
Федю Беспалова и обязуется давать по восьми звездочек. Вот
Вася Кукин вызывает Катю Зинченко. Ох, и хитрый этот Ва¬
ся! Обязуется давать только по семи штук, а сам наверняка
даст восемь, а то и все девять. Вот знакомый почерк Сте¬
пы Хмары — буквы нагнулись так, будто кланяются. Моло¬
дец Степа! Обещает к концу практики дать десять звез¬
дочек. А это кто так размашисто написал? Э, да это ж Род-
ннкова!
Но тут Паша делает шаг вперед и, не моргая, смотрит на
крупно выведенное число. Что тако-о-е? Она вызывает его?
Обещает дать двенадцать деталей? Да ведь это сто двадцать
процентов нормы взрослого рабочего!
Около доски собрались ребята. Читают вслух, смотрят с
любопытством на Пашу, ждут. Паша молчит. Нельзя такой
549

вызов принимать. А не принять — ребята решат, что сдрейфил.
Уж и сейчас в их взглядах Паше чудится скрытая ухмылка.
Кто-то сует Паше карандаш. Это чтоб Паша написал на
листке Родниковой свое согласие.
Конечно, под такими взглядами любой вызов примешь, а
потом сам же себя дураком обзовешь.
— Подожди, — отстранил Паша руку с карандашом, —
это же чепуха. Мы зачем сюда пришли? Учиться? А она ера*
зу рекорд хочет ставить. Я на это не согласен. Понятно?
— Ясное дело чепуха! — подхватил Степа Хмара. — Не
пиши, Паша. Чего ей потакать!
— О чем шумит народ? Чего не поделили? — энергично
раздвигая толпу плечами, протиснулся к доске Сеня. — Ой,
братцы, какой я сегодня сон видел! Будто длинный Саша
Городищев изобрел ракету для межпланетного перелета.
И вот взяли мы курс на Марс — я, Саша и Маруся Родни¬
кова. Летим, аж душа замирает...
— Да ну тебя! — отмахнулся Степа Хмара. — Ты лучше
почитай, что твоя Родникова выдумала. Вот, смотри.
— Где? — с самым доброжелательным любопытством
спросил Сеня. — Вот это? — Он быстро прочитал и с завистью
сказал: — Вот здорово! Молодец!
— Молодец? — возмущенно посмотрел на него Паша. —
Да это ж хвастовство!
— А что? Ты думаешь, много? — Сеня прикрыл глаза и
мысленно подсчитал. — Да, — с огорчением согласился он, —
многовато! Ну, десять — куда ни шло. Одиннадцать даже.
А двенадцать — это она перехватила.
— И я говорю — десять, — довольный, что Сеня с ним
согласился, сказал Паша уже спокойнее. — Вот, — показал он
на свой листок, — читай и подписывай.
Сеня прочитал, вынул машинально из нагрудного кармана
автоматическую ручку и так же машинально расписался. Ду¬
мал он, очевидно, о другом.
— Да, многовато! — повторил он и совершенно неожидан¬
но закончил: — Однако ничего невозможного нет.
— А нет, так и соревнуйся с ней! — хмуро сказал Паша,
чувствуя, как в нем опять поднимается раздражение.
— Она меня не вызывает, она к тебе, Пашенька, тяготе¬
ние имеет, — то ли с завистью, то ли с издевкой проговорил
Сеня и как-то странно посмотрел Паше в глаза.
И Паша, сам не зная почему, вдруг смутился. Чувствуя,
как жарко стало щекам, он повернулся и с досадой на себя,
на Сеню и в особенности на эту девчонку, которая не дает
ему спокойно жить, поплелся к своему станку.
550

11. „Изобретательница66
За первую неделю работы на заводе Паша сдал контро¬
леру тридцать деталей.
— Я, Денис Денисович, недодал одну звездочку, — сказал
он потупясь. — Вчера вместо семи сделал шесть.
— А сегодня?
— Сегодня все восемь, как наметил раньше.
— Что же с вами вчера случилось? — улыбнулся мастер.
— Со мной ничего. Я б сделал, как и намечал, все семь,
да поковка подвела: оказалась с трещиной.
— Ну, это ж не ваша вина. Ничего, Сычов, не огорчай¬
тесь: все равно вы сдали больше всех.
Паша действительно шел впереди всех. Только Сеня сдал
столько же звездочек, сколько и он — даже брак у них был
равный: по одной звездочке, — но в то время как Сеня «запо¬
рол» свою звездочку по неосмотрительности, брак у Паши
вышел по вине кузнецов. Более солидный был у Паши и
темп движения: начиная с третьего дня он за каждую смену
прибавлял по одной детали. Сеня же то топтался на одном
месте, то делал скачок и за один день наверстывал упущен¬
ное. Видимо, он чего-то доискивался, но боялся дать себе во¬
лю и сорваться.
В обеденный перерыв ребята сходились у доски показа¬
телей, читали аккуратно выведенные числа и пророчили побе¬
ду то Паше, когда Сеня отставал, то Сене, когда тот делал
резкий скачок. Соревнование охватило всех ребят, и если ни¬
кто не мечтал опередить Пашу и Сеню, зато никто не хотел и
очень уж отстать от них. Отставали на одну, в редких случа¬
ях на две детали за смену, и вся группа с каждым днем по¬
сылала в сборочный цех все больше и больше новеньких
блестящих звездочек.
У девочек первое время были какие-то неполадки, потом
все наладилось, и они ровно пошли вверх. Но тот интервал,
который образовался между ними и 5-й группой, не сокра¬
щался. Мимо доски показателей девочки проходили с
опущенными глазами и на колкие словечки мальчишек не от¬
вечали. Только иногда, выведенные из терпения, грозились:
«Подождите, мы вам еще покажем!» — и, не желая слушать,
что им кричали в ответ, убегали. Они храбрились, но все
чаще поглядывали с невысказанным вопросом на Ивана Ваку-
ловича.
Это был очень примечательный человек. Молчаливый, по
виду даже угрюмый, он до войны славился на заводе как
искуснейший токарь-универсал. С войны он вернулся со
551

скрюченными пальцами на правой руке. Его хотели послать
в отдел рабочего снабжения, но он упрямо просился в цех.
Поладил на том, что пошел в ремесленное училище мастером.
Война сделала Ивана Вакуловича еще более замкнутым, но
это не мешало девочкам чувствовать его руководство. Они
понимали его с полуфразы, с полуслова, по едва уловимому
жесту. Один его взгляд, выражавший упрек- или одобрение,
оказывал часто большее действие, чем могла бы произвести
пространная нотация или многословная похвала. Только в
часы, когда он обдумывал свои новые приспособления и, глу¬
хой ко всему, что делалось вокруг, склонялся над верстаком
или чертил что-то левой рукой в своей клеенчатой тетрадке,
девочки чувствовали себя осиротелыми. Зато сколько было
радости, когда он поднимал наконец голову и оглядывал их
загадочно-лукавым взглядом! Он не просто «возвращался» м
своим ученицам, он возвращался с новым изобретением.
Однажды он придумал режущий инструмент, похожий на
машинку для заточки карандашей, но только с четырьмя но¬
жами. В то время все ученики-токари делали слесарные бо¬
родки. Применив изобретение своего мастера, девочки за
один день обогнали зазнавшихся мальчишек на шестьдесят
семь процентов. Правда, через несколько дней приспособле¬
ние Ивана Вакуловича стало достоянием всего училища, и
мальчики быстро сравнялись с девочками, но девочки еще
долго ликовали и дразнили ребят.
Вот и теперь: отстав от 5-й группы, девочки все чаще по¬
глядывали на своего мастера в тайной надежде, не изобретет
ли он какое-нибудь приспособление, которое сразу бы про¬
двинуло их вперед.
С надеждой, сменявшейся тревогой, посматривали они на
первую ученицу своей группы — Марусю Родникову. А ту
прямо лихорадило в работе. Она то сдавала контролеру
столько звездочек, сколько не давал даже Паша, но из них
чуть не треть оказывалась браком, то целый день возилась
только с одной звездочкой, да так, не доделав, и бросала ее.
Задумавшись, она иной раз даже не замечала, как «бьет» —
дрожит — на станке поковка. Подходил Иван Вакулович и
строго смотрел на небрежно закрепленную деталь. Маруся
спохватывалась, подводила к вертящейся поковке мелок и по¬
правляла ее в патроне, а час спустя опять смотрела перед
собой невидящими глазами и не слышала, как скрежещет не¬
правильно заточенный резец.
— Это что? — сказал однажды Иван Вакулович и серди¬
то повертел мизинцем в ухе, будто хотел освободиться от не¬
переносимого звука.
552

— Я задумалась, — смутилась Маруся.
— Порча резца, трата времени, возможность травмы...—■
По мере перечисления Иван Вакулович загибал один палец
за другим. — Куда ж это годится, а?
— Иван Вакулович, — жалобно, но с лукавинкой в глазах
протянула Маруся, — вы же тоже задумываетесь, когда изо¬
бретаете!
— Что? — Мастер поднял удивленно брови. — Чем же ты
занимаешься?
— Я... — Маруся запнулась. — Я тут одно приспособление
хотела сделать, Иван Вакулович, а оно не получилось...—
Она обиженно потянула носом. — Даже не знаю, почему...
А если б получилось, мы по двенадцати звездочек делали бы
за смену, честное слово! А теперь... — лицо ее приняло оза¬
боченное выражение, — теперь, Иван Вакулович, я хочу сра¬
зу два резца закрепить. Только вот не знаю, как лучше: чтоб
один брал первую стружку, а другой вторую или чтоб они
шли параллельно — один от начала поковки, а другой с сере¬
дины. Как еы посоветуете, Иван Вакулович, а?
Иван Вакулович хмурился, но в глазах строгости не
было.
— Ты это сейчас брось, — сказал он негромко, чтоб слы¬
шала только Маруся. — Да, брось, — настойчиво повторил
он. — Ты технологический процесс знаешь? И делай все так.
А душу, — перешел он на шепот, — покуда сожми. Развивай
в себе ловкость, понимаешь? Развивай и развивай. Осваивай
станок, чтоб узнать всю его силу, все повадки. Экономь время
в каждом движении. А как дальше экономить уже будет не
на чем, ну тогда душу отпусти. Тогда изобретай. Вот тебе мой
совет. И не только совет, а прямо-таки приказание. Слы¬
шишь?
— Слышу, — не поднимая глаз, пролепетала Маруся; рес¬
ницы ее вздрагивали.
— Да, прямо-таки приказание! — строго повторил Иван
Вакулович, сам удивляясь своему многословию.
Он медленно, будто сомневался, достаточно ли крепко все
высказал, отошел.
Маруся проводила его взглядом, прерывисто, как обижен¬
ный ребенок, вздохнула и упрямо закусила губу.
Паша обтачивал хвостовик звездочки, когда услышал, что
поблизости мотор вдруг запел басом. «Ого! — подумал Па¬
ша, не отрывая глаз от резца. — На чьем же это станке?»
Некоторое время звук продолжался, потом что-то щелкну¬
ло, будто лопнула пружина, и сейчас же послышался лег¬
кий вскрик. Паша вскинул голову: как-то странно перегнув¬
553

шись, с побледневшим лицом, на пол медленно валилась
Маруся.
Паша рванулся и подхватил девочку в тот момент, когда,
падая, она вот-вот готова была удариться головой об острый
угол станка.
12. Решение
После гудка комсомольцы собрались в клубном зале и
долго с жаром говорили о первых днях работы на заводе.
Всем было приятно знать, что приток звездочек позволил
сборочному цеху работать бесперебойно. Когда ученики стро¬
ем возвращались с завода в училище, им пересек путь же¬
лезнодорожный состав: на платформах стояли новенькие,
сверкавшие свежей краской комбайны. И все почувствовали
прилив такой гордости, будто плывущие к далеким степным
просторам корабли были полностью делом их рук. Только се¬
годняшний случай с Родниковой омрачал их радость.
Как это случилось, с обычной своей точностью и кратко¬
стью рассказал Иван Вакулович. Чтоб ускорить обточку хво¬
стовика, Маруся пустила в ход сразу два резца, но не учла
усиленного давления на деталь. Деталь вырвалась и угодила
Марусе в плечо. Травма небольшая, простой ушиб, но Маруся
испугалась и потеряла сознание.
— Где она? Где она сейчас? — чуть не со слезами допы¬
тывались девушки.
— Ничего опасного, — успокаивал их Семен Ильич, сам
встревоженный всем происшедшим. — Посидит два-три дня
дома с компрессами и вернется умней, чем была. А вот пого¬
ворить нам сейчас есть о чем, очень серьезно надо поговорить.
Говорили и Семен Ильич, и Денис Денисович, и Михайлов,
и даже те комсомольцы, которые не очень-то горазды были
выступать на собраниях.
Паша старался с одинаковым вниманием слушать и то,
что говорил директор, и то, что с трудом выдавливал из себя
сильно заикающийся постоянный оратор всех собраний Витя
Семушкин. Но, как никогда раньше, слова почти не доходили
до его сознания, что-то бередило его душу и не давало со¬
средоточиться. Он хотел тоже попросить слова и обстоятельно
раскритиковать Родникову, а заодно и Сеню Чеснокова. Но
когда он принимался мысленно строить свою речь, получа¬
лось так, будто он не Марусю критикует, а сам в чем-то
оправдывается.
— Сычов, ты будешь говорить?
Из президиума на него смотрел Михайлов и ждал. Смот¬
554

рели и Семен Ильич и Денис Денисович. Повернули к нему
голову и все ребята.
Паша встал. Девушки ему зааплодировали. Это за то, что
он спас Марусю. Ребята одобрительно загудели. Сеня, сидев¬
ший позади, дружески похлопал его по спине.
Опустив глаза, Паша медленно пошел к трибуне. Но не
дошел и остановился.
— Что же ты? — удивился Михайлов.
— Я... — Паша запнулся. — Я лучше потом...
И умолк.
— Ну, как хочешь, — понимающе сказал Михайлов, отпу¬
ская его кивком головы.
После собрания был вечер самодеятельности.
Паша выбрался из густо набитого зала и по пустынным
коридорам прошел в свою комнату. Ему хотелось побыть од¬
ному. Но в комнате сидел Петро. Стриженый, он уже не ка¬
зался таким необыкновенным, как прежде. Зажав ладонями
уши, чтоб не слышать доносившегося из клуба пения и не
поддаться соблазну побежать туда, он безостановочно твер¬
дил:
— У гуся на голове два глаза, у гуся на голове два
глаза...
— Ты что бубнишь? — спросил Паша.
Петро перестал качаться, черные глаза оторопело устави¬
лись на Пашу. Вдруг цыганенок хватил себя руками по коле¬
ням и весело захохотал, показав крупные, ослепительно бе¬
лые зубы:
— Заучился! Совсем заучился!
— А ты отдохни, — посоветовал Паша. — Пойди вниз, сы¬
грай на гитаре.
Петро отчаянно затряс головой:
— Ныльзя. Завтра знаешь какой день? Завтра шабаш-
день. Маруся придет, проверять будет. Все будет проверять,
за всю неделю. Хорошо учил — хвалить будет, плохо учил —
ругать будет.
— Не придет! — с неожиданной для себя горечью сказал
Паша. — Она больна.
— Больна? — испуганно глянул цыганенок. — Ай-ай-ай!..
Такая хорошая девочка! — Он беспомощно оглянулся и со¬
всем по-детски сказал: — Кто теперь проверять будет, а? Ты
не хочешь, Сеня песни поет. Совсем некому проверять.
— Нет, почему же... — смутившись, пробормотал Паша.—
Это ты напрасно. Давай твои книжки...
555

Когда час спустя в комнату заглянул Семен Ильич, он
увидел Пашу и цыганенка сидящими рядом у стола. Петро,
высунув кончик языка, писал, а Паша следил за его пером и
подбадривал:
— Ну, правильно. А ты сомневался!.. Теперь пиши общий
знаменатель. Правильно.
Заметив директора, ребята встали.
— Вы, Сычов, тоже с ним занимаетесь? — спросил Семен
Ильич.
В голосе его Паше послышалось удивление.
— Да... То есть нет... Я Родникову заменяю, — потупив¬
шись, пробормотал Паша.
Семен Ильич подошел ближе, положил ему руку на плечо.
— Семен Ильич, — поднял Паша на директора повлаж¬
невшие глаза, — разрешите мне завтра отлучиться. У меня
весь вечер... — он запнулся, опять потупился и еле слышно
прошептал: — ...сердце болит.
— В город? Ну что ж, — живо отозвался Семен Ильич,—
поезжай. Я скажу коменданту.
Он пошел к двери, но на пороге обернулся и опять сказал:
— Поезжай. Это хорошо.
13. Серьезный разговор
В воскресенье, перед вечером, все ребята высыпали на
футбольную площадку. Общежитие опустело. Паша тщатель¬
но почистил костюм и с увольнительной запиской в нагруд¬
ном кармане отправился в город.
На зеленой Черемушкиной улице он нашел нужный номер
и остановился перед маленьким домиком под черепичной за¬
мшевшей крышей. На подоконниках, за вымытыми до сияния
стеклами, цвела герань. Паша вспомнил вот такой же ста¬
ренький домик в своей родной Лукьяновке, спаленной фаши¬
стами, и ему стало грустно. Он постоял, вздохнул и негромко
позвякал щеколдой. Калитку открыл высокий, худой ста¬
рик с бронзовым лицом и черными живыми глазами. И по
этим глазам Паша сразу догадался, что перед ним Марусин
отец.
— Еще один, — сказал старик, оглядывая Пашу с веселым
любопытством. — Целый день гости. Вот повезло Мане!
— Здравствуйте. — Паша приподнял фуражку. — А разве
наши уже приходили?
— Ого! Трое девчат—раз, Саша-изобретатель — два, Се¬
ня с медалями — три. А тебя как звать?
556

— Павел.
— А, Па-аша! — дружелюбно протянул старик. — Первый
токарь. Слыхал, как* же! Вот ты какой... Ну, заходи, заходи!
Паша подумал: «От кого же он слыхал? От Маруси? Так
она меня только ругает».
Дворик был крохотный, и Паша сразу заметил, что глав¬
ное здесь — сад, который со всех сторон подступал к дому,
протягивая в окна свои мохнатые ветки.
— Там ока, — показал старик на курчавые абрикосовые
деревья. — Туди иди.
Припадая ка одну ногу, он ушел в дом.
Маруся стояла между деревьями, у садового столика, и
широко открытыми глазами смотрела на Пашу. В синем до¬
машнем платье, в тапочках на босых ногах, она показалась
ему хрупкой, маленькой.
Он неуверенно подошел и тихо сказал:
— Здравствуй...
— Здравствуй, — так же тихо ответила она, но вдруг
вспыхнула и порывисто протянула руку.
Минутку они стояли друг против друга, не зная, что ска¬
зать.
— Хочешь абрикос? — неожиданно спросила она и вспры¬
гнула на стол, но, подняв руку, чтобы притянуть ветку, болез¬
ненно поморщилась.
— Брось, — сказал Паша. — Тебе ж больно.
— И пусть больно! — Она сдвинула брови и на короткое
время опять сделалась такой же упрямой и ершистой, какой
бывала в училище.
Желтые, еще не совсем созревшие абрикосы падали на
стол, подпрыгивали и скатывались на землю. Паша едва
успевал подбирать.
— Довольно! — кричал он. — Уже полная фуражка.
— Ничего, ребятам понесешь! — смеялась Маруся и на¬
рочно, чтоб помучить его, забрасывала абрикосы подальше.
Потом они сидели один против другого за столом и погля¬
дывали друг на друга: она — с улыбкой на похудевшем за
одни сутки лице, он — с опасливой мыслью, как бы она не
рассердилась, если он начнет задуманный разговор.
— Знаешь, я никому ключа от патрона не даю, — начал
он осторожно. — Ребята иной раз просят, а я не даю.
— Почему? — не поняла она.
— А так. Ему дай, он передаст другому, другой— треть¬
ему. А потом ходи и ищи. Время и уходит зря.
— Как же не дать, если он свой затерял? — удивилась
Маруся.
557

— А пусть не теряет. У каждого должен быть ключ на
месте. Ты думаешь, я ему помогу, если дам? Каю бы не так!
Он привыкнет и будет всегда побираться, и у себя и у других
время красть. — Паша помолчал и хитровато прищурился. —
Ты сколько затачиваешь резцов? Небось один?
— Один.
— Вот то-то и оно. А надо два. Один в работу, а другой
в ящик. Пусть про запас лежит. Первый затупится — сразу же
закрепляй другой, запасный. А то надо к точилу идти. Ты не
шути, на этом тоже время сберегается.
— Да... — раздумчиво согласилась Маруся. — Только не¬
множечко. Совсем чуточку.
— Ага, чуточку! — придирчиво сказал Паша. — Там чуточ¬
ку да тут чуточку — его как-никак и наберется в смену на
лишнюю звездочку. А как же! Обязательно! — Он опять по¬
молчал и исподлобья глянул на Марусю. — Ты думаешь, я не
видел, как у тебя инструменты на тумбочке лежат? Как по¬
пало. А у каждого инструмента должно быть свое место, чтоб
брать его не глядя.
— Ну, сколько на этом сэкономишь! — слабо возразила
Маруся.
— Да сколько бы ни сэкономила, а коли сэкономила—■
оно и хорошо. Как ты не понимаешь! — В голосе Паши даже
послышалась обида. — Тут же все одно к одному. Раз во всем
такая точность и аккуратность, значит, и рука ловчее дей¬
ствует и глаз зорче видит. Вот скажи: если поковка «бьет»,
можешь ты перекрепить ее без мелка или без рейсмуса?
Маруся подумала.
— Нет, — решительно качнула она головой, — не смогу.
— Вот то-то и оно, — усмехнулся Паша. — А я могу. Рань¬
ше не мог, а теперь могу. Почему? Потому, что натренировал
в себе точность и аккуратность. Это разве не экономия — по¬
ковку на глаз перекрепить?
— Экономия, — согласилась Маруся. Она подумала и с
уважением повторила: — Да, это экономия.
— Вот видишь, — подхватил Паша уже с торжеством.—
А ты что-то там изобретаешь. Ну, чего тут изобретать! Дали
тебе чертеж, и выполняй все точно. Ты думаешь, технолог,
что разрабатывает технологические процессы, глупее нас
с тобой или меньше знает? Он, поди, техникум кончил, а то
и целый институт...
— Подожди, — сдвигая брови, перебила Маруся, — а ко¬
ляска? Разве Саша не изобрел коляску?
Паша хмыкнул:
>— Изобрел! Ты' думаешь, Денис Денисович не знал, как
558

эту коляску сделать? Знал, Это он для развития у ребят сме¬
калки такую задачу задал. А технологический процесс звез¬
дочки разрабатывал технолог для государственного заказа, а
не для упражнений, понятно? Тут уж все до тонкости про¬
думано. Чего же тут изобретать!
— Вот видишь, какой ты, вот видишь! — стукнула Маруся
кулаком по столу. В голосе ее были слезы. — Только и твер¬
дишь: потихоньку да полегоньку, точно да аккуратно, куда
там нам до технологов! А ты видел моего отца — вот что тебе
калитку открыл? Кто он: ученый? техник? инженер? Рабочий
он — вот кто! А льет столько стали...
— Ну? — удивился Паша. — Я думал, он инвалид.
— Да, «инвали-ид»! — язвительно протянула Маруся.—
Все бы такие инвалиды были! Он свою пятилетку за два года
выполнить обещал. Или Глеб Иванович. Тоже рабочий.
А сколько у него всяких изобретений!
— Какой это Глеб Иванович? — не сразу вспомнил Паша.
— Забыл? Дедушка, которому мы коляску сделали. Ты не
знаешь, я каждый день к нему забегаю. Он рассказывает, а я
пишу. А дома переписываю. Вон сколько уже написала,—
кивнула Маруся на стол, где, как еще раньше заметил Паша,
лежала толстенная тетрадь.
Паша придвинул ее и полистал. На первой странице было
выведено: «Записки старого токаря». А ниже — помельче:
«Посвящаю славному пополнению рабочего класса, моим до¬
рогим шефам».
— Это про что ж? — спросил Паша, с любопытством раз¬
глядывая чертежи и записи.
— Это про разные приспособления, какие он делал. Про
упрощение технологических процессов. Вот. А ты говоришь!
— Так он же сорок лет работал на заводе! — воскликнул
Паша. — А твой отец, наверное, и того больше.
— Опять! — всплеснула руками Маруся. — Ну, что ты за
человек! Посмотри, как сейчас все накаляются. Каждый хочет
свое задание перевыполнить, время обогнать. А ты — как ля¬
гушка в жаркий день.
— Это как же так? — не понял Паша. — Почему «ля¬
гушка»?
— А так, — засмеялась Маруся. — Лягушка всегда холод¬
ная, даже когда кругом жара. Ну, не лягушка, так арифмо¬
метр, что в нашей бухгалтерии стоит\ Все подсчитывает точ¬
но и аккуратно, а души в нем нету.
Кровь отхлынула у Паши от лица. Опустив голову, он
молчал.
—> Ты обиделся? — спохватилась Маруся.
559

У Паши только дрогнули ресницы.
— Паша!..
Паша молчал.
Она подождала и кончиками пальцев тихонько коснулась
его руки:
— Не сердись. Я, наверно, дура или злая. Я тебя всегда
обижаю. Не сердись. Ну, Паша!
Нет, так с ннм она никогда не разговаривала. У Паши да¬
же в горле защекотало.
— Ты не знаешь... — поднял он наконец глаза.
— Чего? — осторожно спросила она, не отрывая взгляда
от его серых, всегда спокойных глаз, в которых так неожи¬
данно блеснула сейчас влага.
— Не знаешь, как тяжело голыми руками землю обраба¬
тывать. Перед войной были у нас в Лукьяновке и тракторы
и прицепные комбайны. А при фашистах все сгинуло. Дед мой
как увидел, что опять к старому повернулось дело, взял ка-
менюку да той каменюкой и двинул коменданта по черепу.
Убить не убил (очень слабый был старик, совсем древний),
а на виселице жизнь кончил. Весной подошли наши и погна¬
ли фашистов. В селе только бабы остались да дети. Вот тут
и хозяйничай. И коров впрягали в плуги и сами впрягались.
Всю землю потом полили.
— И ты? — шепнула Маруся.
Паша удивленно вскинул на нее глаза.
— А то как же! Принуждать никто не принуждал, а по
доброй воле работали ребята и младше меня... — Он помол¬
чал и улыбнулся. — А вчера как увидел я эшелон с новеньки¬
ми комбайнами, так сердце у меня и запрыгало. Может, по¬
думал, и в нашу Лукьяновку какой завезут. И так мне стало
жалко, что ты не видела, как плывут эти корабли!
— Почему жалко? — перегнувшись через стол, спросила
Маруся. — Почему, а?
Паша заколебался:
— Вот не знаю, как лучше высказать... Ну, хоть так: ес¬
ли б ты понимала, что это за машины такие — комбайны, ка¬
кое они колхозникам облегчение несут, ты бы эти игрушки
бросила, а взялась бы за звездочки по-серьезному. Вот так
я понимаю, хоть тебе, может, и обидно это слушать.
Подперев ладонями подбородок, Маруся пристально смо¬
трела на Пашу.
— Нет, — решительно качнула она головой, — это не иг¬
рушки! Напрасно ты так подумал. Я очень хорошо понимаю,
что такое для всех комбайн. Очень хорошо! Потому и хотела
найти приспособление. Я мечтала, что с этим приспособлени¬
560

ем ремесленники наделают звездочек больше, чем их висит
на небе. Только, видно, я не в отца пошла... — Она вздохну¬
ла. — Ну что ж! Буду сберегать время по кусочку, буду за¬
тачивать резец про запас, класть инструменты каждый на
свое место и никому не давать ключ от патрона. Так, Па¬
ша, а?
В голосе ее послышались слезы.
— Так, — серьезно подтвердил Паша.
— Ну, так и так. И не буду я сидеть дома ни одного
дня — завтра ж пойду на завод. — Она закрыла глаза.—
Только до чего же стыдно будет перед всеми! «Вот, скажут,
изобретательница явилась. Качайте ее!»
— Об этом ты не думай! — горячо воскликнул Паша.—
Дразнить никто не станет. Как-никак мы комсомольцы. Се¬
мен Ильич даже на собрании предупреждал, чтоб кто-нибудь
не вздумал посмеяться. Да если кто и вздумает, мы ему сразу
охоту отобьем. — Он встал, очень довольный, что все так
кончилось. — Ну, я пойду, а то как бы не опоздать. Увольни¬
тельная у меня до двадцати часов. Так, значит, придешь
завтра?
— Приду, — кивнула Маруся, глядя с улыбкой, как акку¬
ратно рассовывает он по карманам абрикосы. — Приду и бу¬
ду делать все по-твоему. «Как-никак» ты хороший парень,
честное слово! — Она взяла его под руку. — Я провожу тебя,
хочешь?
14. Митинг
Девушки встретили Марусю в вестибюле училища и так
бросились к ней, будто не видели ее целый месяц. Они жа¬
лись к ней и все спрашивали, где болит. Лицо у Маруси осу¬
нулось и побледнело. Она растерянно озиралась вокруг, роб¬
ко улыбалась. В это время сквозь толпу девушек к ней про¬
тиснулся Петро. В руке у него была целая охапка полевых
цветов. Прижав другую руку к сердцу, он картинно расклз*
нялся и протянул Марусе цветы.
— Как! — возмутились девушки. — Все цветы — ей од¬
ной?! Ну нет, у нас так не водится.
Кто-то ударил Петра снизу по руке. Пестрый ворох взле¬
тел вверх и розово-синим дождем посыпался всем на головы.
Через минуту с берета каждой девушки уже кивал полевой
цветок.
Маруся вернулась в цех не то что присмиревшая, а какая-
то смягченная, будто она и впрямь перенесла тяжелую бо¬
лезнь. Даже в движениях ее и голосе не стало той резкости,
J9 Библиотека пионера, том VI 561

которая делала ее похожей на мальчишку. Она почти не от¬
рывала глаз от станка и только иногда, поднявшись на нос¬
ки, пристально смотрела на Пашу. Заметив на себе ее взгляд,
он останавливал мотор и шел к ней.
— Что ты? — спрашивал Паша.
— Посмотри, — просила она, — перекос не получится?
Он всматривался в вертящуюся деталь и, сказав: «Нет,
ничего», спешил к своему станку. Но тут же возвращался и
взглядом показывал на ключ, лежавший между суппортом и
передней бабкой.
— Ах! — тихонько вскрикивала Маруся.
Схватив ключ, она перекладывала его на тумбочку.
— Подумай, — шептал укоризненно Павел, — что может
получиться. На деталь навернется много стружки, стружка за¬
хватит ключ и бросит тебе в лицо.
— Не буду, — обещала она.
В этот день Маруся сделала семь звездочек. Она уже за¬
жала в патрон восьмую поковку, но взглянула на часы и на¬
чала убирать со станины стружки. Тщательно вычистила свой
станок, смазала и вытерла паклей. Потом опять поднялась на
носки и глазами спросила у Паши: «Правильно?» — «Пра¬
вильно»,— сказал он ей так же глазами и показал на ручку
своего станка: ручка сияла зеркальным блеском. «Пони¬
маю», — ответила улыбкой Маруся. Она достала из тумбочки
коробку с мелким наждачным порошк-ом и принялась начи¬
щать рукоятки.
Прошло только две недели, и о случае с Марусей прочно
забыли. Уже через десять дней она догнала Пашу и шла ря¬
дом с ним. Паша сдал девять звездочек. В тот же день столь¬
ко же сдала и Маруся. Выжав из каждой операции по
нескольку минут и сократив до предела переходы от одной
операции к другой, Паша снял наконец обещанные десять де¬
талей. Но, разогнувшись и взглянув на Марусю, чтоб опове¬
стить ее о своей победе, он увидел, что она показывает ему
десять пальцев и радостно смеется.
Девушки, беря с Маруси пример, поднажали и догнали
5-ю группу. Проходя мимо ребят, они уже не отворачивались,
а смотрели прямо, вызывающе.
Денис Денисович ходил в приподнятом настроении. Встре¬
тив в цехе Ивана Вакуловича, он взял его под руку и, не
скрывая радости, сказал:
— А что, Вакулович, мы все-таки здорово подмогли заво¬
ду! Вот тебе и ученики! Поверь моему слову, пройдет неде¬
ля — и о звездочках перестанут тревожиться.
562

Паша останавливал мотор и шел к Марусе.

— Перестанут, если будем давать на двадцать пять про¬
центов больше, — косясь куда-то в сторону, пробормотал
Иван Вакулович.
— На двадцать пять? — Денис Денисович поднял свои
бледно-голубые, выцветшие глаза к потолку, что-то мысленно
подсчитал и без особого огорчения сказал: — Ну, на двадцать
пять процентов мы поднять не сможем. Самое большее — про¬
центов на восемь. Да и то, если все подтянутся до уров¬
ня моего Паши Сычова и твоей Маруси Родниковой. А этим
двум уже выше не подняться. Для учеников это предел. Пра¬
вильно?
Иван Вакулович неопределенно хмыкнул. Денис Денисо¬
вич подозрительно взглянул на него и, точно пуская пробный
шар, с деланной небрежностью проговорил:
— Разве что-нибудь новенькое введем... — И опять испы¬
тующе посмотрел на Ивана Вакуловича.
— Однако надо идти, — сказал Иван Вакулович.
— Подожди, — загородил ему дорогу Денис Денисович. —
За твоей группой все-таки должок остался. Это сейчас она
вровень идет с моими краснознаменными хлопцами, а пона¬
чалу ты здорово отставал. Похоже, Вакулович, что знамя
опять останется за нами.
Иван Вакулович опять хмыкнул и молча пошел к своей
группе.
Как-то в конце смены от станка к станку побежала весть,
что после работы весь завод соберется в сборочный цех на
какой-то необыкновенный митинг. Ученики заволновались.
Пока Денис Денисович выяснял по телефону, допустят ли их
на митинг, в цех вместе с председателем заводского комитета
вошло трое мужчин. Один был бритый, другой с усами, тре¬
тий с сивой бородой. Они ходили от станка к станку и за
руку здоровались с ремесленниками.
— Вот они, детушки родные, дубочки наши! — частил бо¬
родатый. От него пахло свежим сеном и пшеничным хле¬
бом.— Великими мастерами поделаются, отцов превзойдут.
А как же! Непременно! А девушки! Это же только в сказках
про таких рассказывается. Я к тому станку и подойти боюсь,
а она орудует около него, как моя жинка около печки.
На митинг ремесленники пришли в строю, со своим знаме¬
нем. Расступившись, так что в густой толпе образовался ши¬
рокий проход, рабочие пропустили их к самой трибуне. Три¬
буной служил только что собранный комбайн, еще пахнущий
свежей краской*. Ремесленники старались придать своим ли¬
цам такое выражение, будто участвовать в рабочих собраниях
564

было для них делом самым обыкновенным, но их так и рас¬
пирало от гордости.
Митинг проходил бурно, с короткими, но огненными реча¬
ми, с всплесками аплодисментов, с перекатами «ура». На ком¬
байн взбирались делегаты от колхозов, приехавшие из разных
областей, и благодарили рабочих за «чудо-машины». Под¬
нялся и старик с сивой бородой. Он уже не частил, а говорил
медленно, хитро щуря глаза:
— Товарищи рабочие, всем колхозом прошу: подкиньте
сверх задания малость комбайнов. Ну, скажем, так: один
комбайн давайте от задания, другой — от души, один от за¬
дания, другой — от души. А сколько оно процентов получится,
нехай то Чертиль подсчитает.
Кругом хохотали, выкрикивали: «Сбавь, дедушка, трош¬
ки!» Но когда после колхозников на комбайн стали взбирать¬
ся рабочие и зачитывать цеховые, бригадные и индивидуаль¬
ные обязательства, дед только сладко щурился да бормотал:
— А что ж! То на то и выходит, как я и просил. Право
слово.
Денис Денисович протиснулся к Ивану Вакуловичу и за¬
шептал:
— Слушай, что же оно получается, Вакулович, а? Сколько
же теперь потребуется звездочек? Как бы не пришлось заво¬
ду перебрасывать к нам рабочих. Вот будет скандал!
— А где они, лишние у завода рабочие? — зло сказал
Иван Вакулович.
— Я и говорю. Ну, положение!
Денис Денисович заморгал и озабоченно отошел к своей
группе.
15. Сеня больше не Мюн
На другой после митинга день Сеня Чесноков, придя в
цех, положил на тумбочку одиннадцать поковок.
Сначала он проделал на каждой из них первую операцию,
потом вторую, потом третью. И так до шестой. За несколько
минут до гудка он подбросил еще горячую звездочку вверх,
подхватил ее и победно крикнул:
— Одиннадцать!
Кто-то недоверчиво сказал:
— Врешь, Мюн.
Но подбежал Денис Денисович, проверил и обрадованно
потер руки.
— Хорошо, — шепнул он. — Я всегда говорил, что из Чес-
нокова выйдет толк.
565

Изготовление деталей партиями, конечно, не было но¬
востью: опытные токари так и работали. Но Денис Денисович
до сих пор опасался, как бы ребята при таком способе не на¬
делали брака. Опыт Сени его подбодрил. «Эх, — сказал он
про себя, — рискну!» И велел всей группе изготовлять звез¬
дочки партиями.
На следующий день ребята так были заняты освоением
«метода Чеснокова», так боялись «запороть» деталь, что даже
не слышали, какими странными голосами пели моторы на
станках девочек.
Только Паша поднимал иногда голову и с недоумением
прислушивался. Что они, эти девочки, балуются, что ли? Вот
мотор загудел басом. Ему в ответ откликнулся баритон. А вот
из разных рядов запели бас, баритон и тенор. Нет, все-таки
у девчат плохая дисциплина.
Денис Денисович ходил от станка к станку, придирчиво
проверял, давал советы и наглядно показывал, как лучше те¬
перь складывать на тумбочки детали, чтобы их и считать бы¬
ло легко и легко отличать обработанные от еще не закончен¬
ных.
За четверть часа до гудка он опять обошел все станки.
Только трое учеников не закончили свои партии, остальные
уже стояли со звездочками в очереди у дверей контрольно¬
технического отдела.
После гудка вся группа собралась у доски показателей.
Настроение у всех было боевое.
Денис Денисович сделал несколько технических замеча¬
ний, потер руки и улыбнулся:
— Ну, могу сказать, учились мы недаром. Сегодня группа
доказала свою зрелость. Сегодня мы сделали... — Он взял мел
и аккуратно вывел на доске: «247».
— Двести сорок семь!— хором прочла группа.— Ай да мы!
— Да, двести сорок семь, — горделиво поднял Денис Де¬
нисович голову и в такой позе на минутку застыл, будто его
фотографировали. — Это, товарищи ученики, на целых девять
процентов больше, чем вчера. Вот что значат правильная вы¬
учка и сознательность! На первом месте, ясное дело, наши
всегдашние передовики — Сычов Павел и Чесноков Семен: по
одиннадцати штук дали, дорогуши. Честь им и слава. Будем
и дальше нажимать. Оно, конечно, шагать так, как шагнули
сегодня, не придется. Но возможности еще не все исчерпаны.
Вот, например, Синченко Николай: выработал он сегодня де¬
вять звездочек, а если постарается, то выработает десять, а то
и все одиннадцать. Главное, точность движений, ловкость ру¬
ки, автоматизм. Пусть каждый даст по одиннадцати звездо¬
566

чек, вот оно двести шестьдесят четыре звездочки и получится
в смену. Да примерно столько же даст группа девушек, да
четвертая группа, да... — Тут Денис Денисович неожиданно
поморщился и вздохнул. — Оно, конечно, этого не хватит! —
сказал он упавшим голосом. — Завод взял такие темпы,
что...
— Товарищи, братцы!.. — вдруг раздался взволнованный
голос, и в середину группы врезался Сеня Чесноков.
Денис Денисович поднялся и сдвинул короткие рыжие
брови.
— Это что ж такое? — строго спросил он. — Вы где были?
— Денис Денисович, не ругайте меня... — задыхаясь, ска¬
зал Сеня и так прижал руку к груди, точно боялся, что выско¬
чит сердце. — Я сейчас такое скажу, что мне опять не пове¬
рят... Скажут: «Мюн»... А какой я Мюн! Разве Мюн комбай¬
ны делал?
— Говорите, — разрешил Денис Денисович.
— Говори! — крикнула вся группа.
— Я скажу, только пусть они, Денис Денисович, больше
меня Мюном не зовут...
Сеня обвел всю группу радостно изумленными глазами и,
делая частые остановки, проговорил:
— Сейчас... Маруся Родникова... сдала контролеру... шест¬
надцать звездочек... А все девчата... триста тридцать две...
— Что? — прошептал Денис Денисович. — Что ты сказал?
Раскрыв рты, все онемело глядели на Сеню.
— Как же это может быть? — ошеломленно пробормотал
Паша. — Этого не может быть...
— Как? — хвастливо воскликнул Сеня, будто это не Мару¬
ся оставила далеко позади себя всех товарищей, а он сам.—
Очень просто! Она сократила технологический процесс с ше¬
сти до четырех операций. Ше-естнадцать звездочек! Тебе и во
сне столько не приснится. Сдала и убежала!
Денис Денисович смотрел на ребят с веселым юмором.
— Да-а, событие! Я так и предчувствовал, что заводу они
готовят подарок, а нам удар. Вырвали-таки знамя! — Он вос¬
хищенно покрутил головой. — Ну Маруся! Что сделала, а?
Да теперь мы звездочками весь завод закидаем!
16. Опять на Чер ему пленной
И первый раз в своей жизни Паша Сычов нарушил ди¬
сциплину. Не взяв увольнительной записки, даже никому ни¬
чего не сказав, он прямо с завода, как был в промасленной
567

рабочей гимнастерке, помчался на Черемушкину улицу. Он
не помнил, как протиснулся в битком набитый трамвай, как,
стоя на одной ноге, проехал через весь город и как открыл
знакомую калитку. Все перепуталось в его пылавшей голове,
но одна мысль повторялась с болезненной настойчивостью:
«Кого ж я учил!.. Кого ж я учил!..»
Через дворик он влетел в сад и вдруг остановился, неожи¬
данно увидев перед собой Петра. Тот стоял на дорожке и что-
то бормотал.
— Слушай, — бросился он к Паше, видимо очень обрадо¬
ванный его появлением, — скажи, что такое, а? Понимаешь,
я сижу в комнате, учу книжку. Очень хорошо учу, все пони¬
маю, аж голова трещит. Посмотрел на улицу, а внизу Маруся
бежит. Я прыгнул в окно и тоже побежал. Я кричал: «Подож¬
ди, проверь, я все выучил: подлежащий, сказуемый!» Посмо¬
трел, а глаза у Маруси красные... Я сказал: «Кто тебя оби¬
дел? Я голову ему оторву!» А она схватила меня за уши и
поцеловала прямо в нос.
Паша растерянно озирался:
— Где ж она, а? Где ж она?
— Там, — показал Петро на дом. — Умывается. Сейчас
придет.
— Ты с кем там разговариваешь? — донесся со двора го¬
лос Маруси.
Она быстро вошла в сад, раздвинула ветки, чтобы лучше
видеть, и, узнав Пашу, подбежала к нему:
— Я знала, что ты придешь! Я уверена была. Вот моло¬
дец!
Она стояла перед Пашей с блестящими глазами, с ру¬
мянцем на смуглых щеках, счастливая, праздничная, лас¬
ковая.
— Ты... я... — бормотал Паша, чувствуя, как пылает его
лицо. Он отчаянно махнул рукой. — Твоя взяла!.. Ну что ж!
Ну и смейся!
Улыбка сбежала с губ Маруси.
— Подожди, — тихо сказала она, следя, сколько сразу
разных чувств отражалось на взволнованном лице Паши.—
Подожди. Я не понимаю, почему ты так говоришь: «Твоя взя¬
ла». Не моя, а наша взяла! Наша с тобой.
— Что? — недоверчиво посмотрел на нее Паша. — Это как
же?.. Ну нет...
— Нет, да! — Маруся крепко взяла его за руку и подвела
к скамье. — Садись, я расскажу. Садись и ты, Петро, и слу¬
шай. Когда-нибудь, может, и ты заплачешь от радости. Да,
наша! — настойчиво повторила она, садясь рядом с Пашей и
5G8

не выпуская его руки. — Почему меня тогда ушибло? Потому,
что я плохо знала свой станок. Вот он и рассердился, что я
не хотела узнать его как следует. А когда я стала обходиться
с ним, как ты, Паша, он тоже ко мне переменился. Спасибо
тебе.
— Перестал драться? — обрадовался Петро.
— Перестал, мы с ним подружились. Я его так узнала,
так узнала! Мне даже казалось, что он вот-вот заговорит со
мной... И я опять стала думать, как бы сократить работу над
звездочкой. До того много думала, что даже во сне мне все
это снилось. Понимаешь, Паша, каждый день я пишу под дик¬
товку Глеба Ивановича, и он каждый день говорит: «Пиши и
подчеркивай: технолог разрабатывает технологический про¬
цесс применительно к средним условиям». Слышишь, Паша, к
средним! Я спросила себя: почему мы сперва сверлим
деталь меньшим сверлом, а потом рассверливаем большим?
А если сразу сверлить большим сверлом? Станок не потянет?
Может, какой другой и не потянет, а мой ДИП потянет. И еще
я так подумала: почему, когда мы обтачиваем хвостовик, не
протачиваем сразу и торец? Ну зачем мы лишний раз зажи¬
маем деталь в патроне? Ну зачем, Паша? Скажешь, чтоб не
получился перекос? А может, на моем ДИПе не получит¬
ся. Думала я, думала, да всё Ивану Вакуловичу и расска¬
зала.
— А он что? — живо спросил Паша.
— А он мне: «Подержи еще свою душу в зажиме. Не то¬
ропись. А я тем временем обмозгую. Кажется, мысль твоя
правильная». У меня даже дух зашелся от радости. Подумай:
сам Иван Вакулович сказал, что мысль правильная! И вот он
думает, а я сжала душу и жду. А тут этот митинг. Иван Ваку¬
лович даже побледнел весь, когда услышал, какие на себя
обязательства рабочие берут. Кончился митинг, он мне и го¬
ворит: «Ну, Маруся, звездочка наша, пойдем пробовать твой
проект. Больше ждать невозможно».
Вернулись мы в наш цех, а там ни души: все домой ушли.
Зажала я поковку, закрепила большое сверло и стою жду.
Только слышу, как сердце колотится да в висках стучит. Иван
Вакулович все проверил и говорит: «Пускай». Я как нажала
кнопку, так от нее будто электричество через меня пробежа¬
ло. А станок: гу-у-у!.. Басом! Стою я ни жива ни мертва. Да¬
же глаза закрыла. «Нет, — говорит Иван Вакулович, — тут
уж надо глядеть в оба». И вот снял он деталь, осмотрел и
тихонько засмеялся — так все хорошо вышло. Попробовал
Иван Вакулович на другом ДИПе — и на другом вышло. Он
на третьем — и на третьем тоже. Повернулся он ко мне и
569

опять засмеялся. «Ступай, говорит, домой да не забудь
Глебу Ивановичу привет передать, старичку твоему расчудес¬
ному». Вот как оно все получилось... Ты доволен, Паша? А я
так до сих пор прийти в себя не могу. Все кажется, что это
мне снится.
Паша не ответил. Уставясь на дупло яблони, он беззвучно
шевелил губами.
Петро посмотрел на него и с опаской отодвинулся. За¬
беспокоилась и Маруся.
— Ты что, а? — испуганно спросила она Пашу.
Он повернулся к ней и со странным выражением лица, ка¬
кого Маруся никогда у него не видела, хрипло сказал:
— А ведь я дам завтра... восемнадцать звездочек... Боль¬
ше твоего...
— Что? — тихо спросила Маруся. — Что ты сказал?
— Да, восемнадцать, — уже твердо и решительно повто¬
рил он. — Раз так, значит, можно венец звездочки предвари¬
тельно не обтачивать...
— ...а обточить его сразу! — радостно подхватила Маруся.
Она крепко схватила его за руки и, сияя счастливыми гла¬
зами, сказала:
— Наконец-то!.. Теперь мы не поссоримся больше ни¬
когда!

ГОРДИЕВ УЗЕЛ
I
Болезнь подкралась незаметно, как вор, и, освоившись,
повела себя, как хозяин.
Как-то Олег забыл дома тетрадь. На большой перемене
побежал домой и бегом же вернулся в школу. В классе он
почувствовал необычную усталость, но не придал этому значе¬
ния. В другой раз усталость овладела им уже не после бега,
а после спокойной прогулки с группой одноклассников в ду¬
бовую рощу. Вероятно, он и теперь не обратил бы на это вни¬
мание, если бы усталость была обычная — здоровая
усталость, которая приятна. Олег любил это чувство, когда
лежишь, бывало, на траве, смотришь в небо и лениво перебра¬
сываешься с приятелями словами. Но на этот раз в теле было
какое-то болезненно-неясное ощущение: оно вызывало смут¬
ную тревогу, желание сбросить с себя что-то прилипшее, как
571

паутина. Когда ребята затеяли игру в лапту, он неохотно под¬
нялся с поваленного дерева и тоже стал бегать, но скоро вер¬
нулся и опять сел.
— Ты что, Олежка, нездоров? — спросила Тая.
— Нет, так что-то... не хочется.
Домой он возвратился вялый, неразговорчивый. За обедом
съел полтарелки супу, отодвинул, принялся за котлету и тоже
не доел.
Некоторое время после этого Олег чувствовал себя как
всегда. Но однажды он проснулся от странного ощущения,
будто на грудь ему положили согревающий компресс. Он
сбросил одеяло и сейчас же ощутил на груди и плечах какую-
то неприятную влажность. «Что это?» — подумал он и провел
рукой по рубашке. Олег опять заснул, а утром даже не вспом¬
нил об этом. Через два дня случай повторился. Олег не встре¬
вожился. Мало ли что бывает. К тому же шла подготовка к
празднованию Первого мая: тут и стенгазета, и драмкружок,
и склейка воздушного шара. И Олег с обычным увлечением
отдался праздничной суете.
В самый день Первого мая, как только школьная колонна
прошла мимо трибуны, Олег опять почувствовал усталость.
Ему хотелось остаться на улице, где гремели оркестры, колы¬
хались знамена, пели и танцевали прямо на мостовой, где
было так ярко, шумно и красочно, но сильнее его тянуло лечь
в постель.
Дома его ожидал празднично убранный стол. Отец вер¬
нулся с демонстрации с двумя товарищами, к маме пришла
ее давняя подруга. Олега встретили шумно и радостно и тот¬
час же усадили с собой. На столе, среди других закусок, были
и поджаренная на сковородке украинская колбаса, и марино¬
ванные баклажаны с чесноком, и сардинки «Маяк». Мама зна¬
ла, как любил все это Олег, и ни о чем не забыла. Но запах
баклажанов ему показался неприятным, а колбаса слишком
жирной и сытной. Чтобы никого не тревожить, он сказал, что
уже ел у школьного товарища Жени, и перешел в соседнюю
комнату. Там он лег на диван и задремал. По спине ходил
озноб.
Проснулся Олег от чьих-то торопливых прикосновений к
его лбу, щекам и рукам.
— Олег, ты заболел! — сказала мама.
В ее голосе, в испуганном, напряженном взгляде по-,
чувствовалось нетерпеливое желание услышать: «Нет, я
здоров».
Он приподнялся, но вдруг щелкнул зубами и задрожал от
озноба.
572

Когда на следующий день приехал врач, температура уже
спала.
Доктор слушал, прикладываясь ухом к трубке, а отец и
мама стояли в стороне и смотрели ему в лицо.
— Малярия? — подсказывающе спросил отец, когда док¬
тор стал прощупывать селезенку.
— Будем надеяться, что малярия, — сказал доктор вы¬
прямляясь.
Олег увидел, что отец как-то странно улыбнулся, каю
будто улыбкой этой хотел что-то предупредить или ото¬
гнать.
— А что же... еще может быть?
— Ну, не всегда определишь сразу. В легких у него не¬
большие хрипы. Проверить надо.
Провожая доктора, отец сказал:
— Ведь он у меня все-таки здоровый паренек... Неужели
вы допускаете...
Доктор пожал плечами.
Если бы не легкая слабость, Олег чувствовал бы себя
вполне здоровым. Он не сомневался, что озноб был чистой
случайностью. Только уступая требованиям отца, он согла¬
сился на всякие анализы.
Прийти за результатами он должен был на следующий
день, но кончились майские праздники, начались занятия,
а он все никак не мог собраться. Получив наконец листок,
он сунул его в книгу и вспомнил о нем, только когда подхо¬
дил к дому. На сером листочке стояли малопонятные
слова: консистенция, эластические волокна, эпителий. В
графе «В. К.» было написано от руки: «От 17 до 28 в поле
зрения».
Олег опять положил листок в книгу.
«В. К.», — подумал он. — Что бы это значило? А может
быть, это не В, а латинское Б?»
И в тот же момент он вспомнил имя немецкого ученого,
открывшего туберкулезные бациллы: «Бациллы Коха!»
Он остановился, стараясь собраться с мыслями, затем по¬
вернулся и быстро пошел в лабораторию.
— Скажите, что значат эти буквы? — спросил он женщи¬
ну, выдавшую ему листок.
— Покажите доктору, — сказала она уклончиво.
— Но вы же знаете, — настойчиво повторил Олег. — Это
туберкулезные бациллы, да?
— Да.
На мгновение перехватило дыхание...
Женщина опять сказала:
573

— Вы покажите доктору. Мы не можем объясняться по
этим вопросам.
Олег пошел к выходу.
В голове его все путалось, но одна мысль выделялась чет¬
ко и законченно: «В лётную школу теперь не примут».
Олег перешел улицу, сел на скамью и несколько минут
смотрел на вывеску. Он машинально складывал буквы, дочи¬
тывал до конца и опять начинал сначала. Не было ни озноба,
ни жара, и ничего не болело. Но когда он поднялся, чтобы
идти домой, вдруг впервые почувствовал себя тяжело боль¬
ным.
Дома он положил на стол перед отцом листок и небрежно
сказал:
— Тут что-то такое нашли... Кажется, туберкулезные ба¬
циллы...
И остановился, пораженный тем, как явственно выступили
желтые веснушки на побледневшем лице отца.
— Папа, — сказал он с внезапно подступившей к само¬
му сердцу жалостью к отцу, — ну чего ты! Ведь это же из¬
лечимо!
II
Кто не мечтает о поездке в Крым! Кого не привлекают
рассказы о солнце, о виноградниках, о кипарисах!
Из окна автобуса Олег смотрел на ярко-красные розы,
свисавшие прямо с серых камней изгородей, на море, вдруг
открывшееся перед глазами. Как бы все это радовало и при¬
влекало, если бы ехать здесь здоровым вместе с Таей и Же¬
ней! А теперь эта красота сжимает сердце. Вот хотя бы эти
кипарисы: высокие, темные, неподвижные, они всюду, точ¬
но символ печали для всех тех, кто едет сюда со своим не¬
дугом.
От Ялты шоссе пошло вверх. Спустя немного автобус
въехал в сосновый лес. И сразу все вокруг наполнилось зву¬
ками: казалось, что каждая птица, прячась в зеленых иглах
хвои, хочет во что бы то ни стало пересвистать, перещелкать,
перепищать всех своих подруг. По лицам едущих в автобусе
пробежало оживление. Улыбнулся и Олег. Сухонький стари¬
чок, что сидел рядом, поощрительно кивнул головой:
— Вот так-то лучше! А то глядишь, как день ненастный.
Проплыло небольшое строение с вывеской «Почта», затем
еще несколько двухэтажных домиков, и, резко замедлив ход,
наклонив всех пассажиров вперед, автобус остановился у
большого здания.
574

— Приехали, — сказал старичок. — Вылезай, друг-това¬
рищ!
Молодая женщина в белом халате выжидательно стояла,
пока приехавшие разбирали свои чемоданы, затем пошла
вниз по дорожке, усыпанной мелкими, гладкими камешками.
Растянувшись цепочкой, все молча следовали за нею.
— Ты хоть скажи, сестрица, куда ведешь-то? — не выдер¬
жал старичок.
Все засмеялись:
— Аль сдрейфил, дед?
Засмеялась и женщина.
В приемной опять умолкли.
Когда очередь дошла до Олега, дежурный врач с сомнени¬
ем взглянул на него и сказал:
— Это ведь санаторий для взрослых.
— Я знаю, — почему-то смутился Олег. — Меня в детский
санаторий не могли послать, мне уже пятнадцать.
Врач кивнул головой:
— Сверстников вам не найдется здесь. Скучать не будете?
— Постараюсь, — ответил Олег.
Но он знал, что скучать будет сильно.
Потом всех повели в душевую.
— Ох-хо-хо! — вздохнул старичок, глядя на Олега. — Ни¬
кого не щадят кохи — ни молодых, ни старых.
Из душевой все вышли одетыми в синие пижамы с сире¬
невыми застежками.
Оглядывая себя, старичок недоумевал:
— Не пойму, в каком я звании. На первый взгляд, вроде
французского генерала.
— А я все думаю, где я тебя, папаша, раньше видел,—
сказал белокурый парень. — Теперь вот вспомнил: в старом
журнале, в «Ниве». Там твой портрет на первой странице от¬
печатан.
*— Не может быть... — Старичок недоверчиво взглянул на
парня.
— Ну как «не может быть»! Факт! Еще надпись внизу:
«Генерал Фош, французский главнокомандующий».
— А, это верно, — согласился старичок. — Теперь и я
тебя припомнил: ты у меня в какой-то роте кашеваром
служил.
«Как странно, — подумал Олег, поднимаясь вместе с дру¬
гими по мраморной с розовыми прожилками лестнице во вто¬
рой этаж, — смеются, шутят... Как здоровые».
Старичок дернул его за рукав и зашептал:
— Просись в одну палату со мной — веселей будет! Кар-
575

пушкин моя фамилия, Василий Мартынович. Так и говори:
желаю с Карпушкиным.
Олегу показалось, что коридор, в который они вошли, не
имеет конца. Посредине коридор выдвигался наружу в форме
трехгранного фонаря, а через его хрустальные стекла воздух
среди елей казался густым, точно свежая, чистая вода.
Карпушкина и Олега вселили в восемнадцатую палату, где
накануне освободились две кровати. На третьей кровати ле¬
жал черноволосый мужчина с блестящими глазами.
— Пожалуйста, товарищ, — сказал он с заметным кавказ¬
ским акцентом. — Ложись, отдыхай. Лечиться приехал?
— Да, малость подремонтироваться надо. — Карпушкин
огляделся. — Ничего, комната подходящая. Тут мы, Коля, за¬
живем, как у бога за пазухой.
Олег удивленно взглянул.
— Меня Олегом зовут, — сказал он.
— Олегом? А я было подумал — Коля. Ну, Олег так Олег.
Главное, жить тут будем отлично, это по всему видать.
Комната была небольшая и чистая, точно ее только сейчас
выбелили. Стояли тумбочки у кроватей, стулья и стол с вазой
цветов. Через высокую застекленную дверь и два окна вли¬
вался белый ровный свет.
— Это что ж тут? — сказал Карпушкин, перешагнув через
порог, и даже присвистнул от удовольствия. — Да-а!
Подошел и Олег.
Дверь выходила на длинную, протянувшуюся вдоль всего
здания террасу. Ее стены и круглые колонны были тщательно
оштукатурены и побелены; при солнечном свете казалось, буд¬
то в них вкраплены алмазные пылинки. Впереди* сквозь ветви
сосен, синело море, а правее поднималась к небу вершина
Ай-Петри с редкими соснами на крутых склонах.
— Гляди, — Карпушкин показал пальцем, — вон до той
сосны, что прямо из скалы растет, верных пять километров
будет, а видна так, что хоть каждую ветку рисуй. Отчего это?
— Воздух чистый, — сказал Олег.
— Правильно, воздух чистый. Не воздух, а хрусталь.
Они вернулись в палату.
— Вас как зовут? — спросил Карпушкин соседа.
— Акопов, Сергей Манукович.
— А меня Васильем Мартынычем. Это вот — Олег. Будем
знакомы. Кормят хорошо?
— Только и умеют делать, что кормить, больше ничего не
умеют, — ответил тот, твердо выговаривая букву «е» и недо¬
вольно поблескивая глазами.
— Не должно быть, — уверенно сказал Карпушкин.
576

-— Сам увидишь. В колокол позвонил — накормил, потом
опять позвонил — накормил. Целый день звонит — уши болят.
— Гм... колоколом, значит, лечат?
— Не знаю. Вот придет доктор, так ему и скажу: «Почему
не делаешь вдувание? Другим делаешь, а мне не делаешь»,
— A-а, вот оно что! — сказал Карпушкин. — Значит, не в
пропорцию тебе это дело, не иначе.
Где-то вблизи раздались частые, звонкие удары колокола.
— Тьфу! — сплюнул Акопов. — Опять зовет.
Он сердито сбросил простыню и начал одеваться.
— Пойдем, Олег, подкрепимся, — обрадовался Карпуш¬
кин, — а потом соснем с дороги. Веди нас, Сергей Манукович.
По той же лестнице сошли вниз в огромный зал со мно¬
жеством столов. Низенькая пухлая сестра-хозяйка пошла им
навстречу.
— Нас, хозяюшка, всех троих за один бы стол. —
попросил Василий Мартыныч, — чтобы нам и тут быть
вместе.
Хозяйка улыбнулась и повела их к столу у самого окна.
Акопов ел сердито, точно был зол и на борщ и на жаркое.
Глядя на Акопова, ел и Олег.
«Что это? — подумал он. — Неужели я выздоравливаю?»
Давящее чувство, будто и море, и цветы, и солнечный
блеск существуют только для других, растаяло и исчезло.
Он облегченно вздохнул и с любопытством посмотрел в окно
на зеленую, только что политую траву газона, в которой ал¬
мазами горели капли воды.
Внезапно появилась надежда вернуться домой скоро и со¬
всем здоровым. Эта надежда наполнила все его существо
дремотной теплотой. Он пришел в палату, разделся и с на¬
слаждением лег в чистую, чуть прохладную от полотняных
простынь постель. Перед закрытыми глазами откуда-то вы¬
ступил высокий темный кипарис и, медленно проплыв по ду¬
ге, скрылся; на смену ему появилась чугунная узорчатая ре¬
шетка, вправленная в стену из серого камня. Потом отплыла
и решетка, а стена, постепенно снижаясь, сровнялась с шоссе.
Олег хотел посмотреть, куда это ушла решетка, но голова
бессильно опустилась на какой-то тюк с ватой и не поднима¬
лась...
Проснулся он оттого, что кто-то осторожно, но настойчиво
тормошил его за плечо.
— Что такое? — спросил Олег, глядя на стоявшего у кро¬
вати Карпушкина.
— Стонешь ты и стонешь. Может, думаю, снится что не¬
хорошее, дай разбужу. И то спишь столько. Сестра приходила
577

температуру мерить. Видит — спишь ты, так и ушла. Мы по¬
ужинали, а ты все спишь. А теперь вот стонать начал. Или
болит что?
— Холодно, — сказал Олег.
Он приподнялся, чтобы натянуть одеяло, и задрожал.
— Э-э,— протянул Карпушкин, — а я-то думал, в кино
пойдем.
Ill
Всю ночь Олег промучился, разматывая черный шнур, ко¬
торый запутался в клубок. Олег с трудом ослаблял узел и
высвобождал нитку, но едва начинал тянуть ее, как она внут¬
ри клубка чем-то захватывалась, и весь клубок, сжимаясь,
запутывался еще сильнее... И тогда в груди нарастала смут¬
ная тоска, а все тело наполнялось тяжелым томлением, от
которого хотелось стонать. Вот, кажется, узел развязы¬
вается, клубок начинает разматываться и грудь дышит легко
и свободно.
«Как хорошо!» — думает Олег, но клубок снова запуты¬
вается, и опять нарастает тоска.
Несколько раз ночью приходила дежурная сестра. Она
наклонялась над Олегом и, если он открывал глаза, спраши¬
вала:
— Хочешь пить?
Он жадно пил клюквенный морс, с облегчением переводил
дыхание и закрывал глаза.
К утру температура стала спадать. Открыв глаза, Олег в
растворенную дверь увидел побелевшее небо, на котором
четко вырисовывалась вершина сосны.
«Теперь я засну», — подумал он, точно для спокойного
сна не хватало именно этого бледного неба и темно-зеленой
сосны.
Завтрак ему принесли в палату, но есть не хотелось.
В сопровождении сестры вошел плотный рыжеволосый че¬
ловек в белом халате. Он наклонился к Олегу:
— Давайте-ка послушаем вас. — Потом сказал выпрямля¬
ясь:— Лежите пока. Отдохнете, тогда под рентгеном посмот¬
рим.— Заметив печальный взгляд Олега, он добавил: — Ни¬
чего, поправитесь, с дороги это часто бывает, — и пригладил
Олегу волосы.
— Яков Абрамович, — сердито сказал Акопов, — скоро
ехать надо, а вдувание не делают. Почему?
— Ах, Акопов, я же вам говорил! Самое лучшее для вас
вдувание — это вот! — Доктор округло провел рукой в воз¬
578

духе. — Дышите, кушайте, спите — и будете здоровы. А ехать
вам еще не скоро.
— Только и умеет делать, что по голове гладить! — ворч¬
ливо сказал Акопов, когда доктор вышел из палаты.
Он повернулся на бок и через минуту уже спал, сладко
похрапывая.
Задремал и Карпушкин, не выпуская из руки какую-то
веточку, которую он принес с собой в палату.
Врачебный обход кончился, и внизу, где цвели в клумбах
цветы и стояли под деревьями скамьи, все усиливались говор,
смех. Слышалось покашливание больных. Но в палате было
тихо. Олег смотрел на стену, где в дубовой рамке висела кар¬
тина, и старался понять, что изображают эти голые деревья,
пни и красный отблеск в лужице воды — позднюю осень или
начало весны? Ни о чем другом думать не хотелось. В сосед¬
ней палате кто-то кашлянул и умолк, а секунду спустя не
переводя дыхания зашелся в долгом, клокочущем кашле.
И Олег вдруг ясно, всем существом своим почувствовал, что
над ним стряслась тяжелая беда.
Он привстал на постели и с неприязнью оглядел спящих
соседей, стены, тумбочки. Как ни хороша была комната, но
кровати, выкрашенные белой краской, и отсутствие тех мело¬
чей, которые бывают в любой жилой комнате, ясно говорили,
что это место, где лечат больных.
«Зачем я здесь? — с тоской подумал Олег. — Зачем?»
Ему страстно захотелось сейчас же сбросить с себя про¬
стыню, надеть обычный костюм и вернуться в Ялту, а там
сесть на теплоход и через трое суток сойти на своей родной
пристани, заваленной рогожными тюками, ящиками, от кото¬
рых пахнет яблоками и свежей стружкой, и целыми горами
товаров, таинственно прикрытых огромными брезентами.
Но он только порывисто вздохнул и опять опустился на
постель.
Ему вспомнились последние минуты перед отходом поез¬
да. Он стоял в вагоне, высунувшись из открытого окна, а ма¬
ма держала его руку и все повторяла: «Олег, ты же пиши,
слышишь!» Отец делал вид, что ничего особенного не слу¬
чилось, и улыбался, но, когда он забывался, улыбка вдруг
исчезала с его губ, и тогда брови его сдвигались, а глаза на¬
пряженно всматривались в лицо Олега. Женя тоже делал вид,
что Олег едет просто так, вроде как в пионерский лагерь
Артек, и поэтому все повторял: «Присылай открытки с вида¬
ми!» Но Тая, как и мама, только смотрела в лицо Олега, и в
ее глазах, всегда таких мягких и теплых, теперь была стро¬
гость. Когда раздался свисток кондуктора, она быстро подо¬
579

шла к окну и, чуть побледнев, без улыбки сказала: «Олег, ты
должен вернуться здоровым!»
«Что-то она делает сейчас? — подумал Олег. — Наверно,
сидит у себя в садике, под большой грушей, за овальным
столиком, одна рука на книге, а другая подпирает подборо¬
док, и смотрит на Женю чуть-чуть исподлобья. А тот стоит
перед нею, разгоряченный собственной речью, и доказывает,
что по Дону в лодке можно отлично подняться и вдвоем,
а в Ленинград незачем теперь ехать: все равно ведь че¬
рез год, по окончании школы, она поедет туда учиться.
Учиться...»
Да, через год они оба поедут учиться — Тая в Ленинград,
в Институт иностранных языков, а Женя в Новочеркасск, в
Индустриальный институт. А вот Олег, который в школе учил¬
ся лучше их, не поедет никуда... Он так был уверен, что будет
учиться в школе военных летчиков!.. Разве можно теперь об
этом мечтать!
Карпушкин что-то пробормотал во сне и, разбудив этим
самого себя, открыл глаза.
— Не спишь? — спросил он вполголоса, чтобы не потрево¬
жить Акопова. — Все думаешь? А думать-то и не о чем. Док¬
тор вполне правильно определил: с дороги это.
— Вы тоже вот с дороги, — неприязненно сказал Олег.
— Я!.. Я, друг-товарищ, с туберкулезом-то моим не раз
мерялся силой. Бывало, опрокинет он меня, а я лягу и думаю:
«Постой, шельмец, я тебе еще покажу себя! Больно рано
победу захотел праздновать». Да как приналягу на него, он и
отступит. Правда, иной раз зазеваюсь — ноги промочу или
еще что, — он сейчас же и напомнит о себе. Тогда опять за
него берусь, к порядку призываю.
— Разве это жизнь? — поморщился Олег.
— А почему же не жизнь? — искренне удивился Карпуш¬
кин.
— Да какая же это жизнь? Сами вы говорите, что нельзя
ноги промочить.
— Ну, это ты того, друг-товарищ... несознательно толку¬
ешь. А без туберкулеза разве человек не бережется всего? Че¬
рез улицу переходишь — гляди, чтобы под машину не попасть;
на дворе мороз — надевай шубу; у станка стоишь — и там не
зевай, чтобы ремнем не задело.
— Звонок был? — вдруг привскочил Акопов на кровати.
— Не было, спи себе, — успокоил его Карпушкин.
Акопов лег, но тотчас опять поднялся:
— Совсем одуреешь тут: все спи и спи. Пойдем, гулять
будем.
580

— Это дело подходящее. Или в кегли. В кегли я тебе,
Сережа, всыплю наверняка; в этом против меня никто не
устоит. А ты, — обратился Карпушкин к Олегу, — спи. Ночь
плохо спал, зато днем поспи. Ты как сейчас себя чувствуешь?
Ничего?
— Ничего.
— Ну, вот видишь. А дальше еще лучше будет.
Они ушли и вернулись только после обеда. У каждого в
руке было по веточке с какими-то маленькими розовыми цве¬
точками.
— Тсс... — шепнул Карпушкин, видя, что Олег лежит с
закрытыми глазами. — Пусть поспит. Измаялся паренек.
Они молча разделись и легли.
Опять позвонили в колокол, возвещая начало «тихого от¬
дыха». Спустя пять минут весь огромный санаторий, заселен¬
ный людьми, как улей пчелами, был тих и неподвижен. Пти¬
цы и те задремали в тени иглистых ветвей. И только с ниж¬
него шоссе, смягченные расстоянием и лесной хвоей, изредка
доносились гудки автомобилей.
Олег открыл глаза и с удивлением огляделся. Вот только
сейчас он стоял у себя дома, во дворе, и, закинув кверху го¬
лову, смотрел, как в небе, в потоке солнечного света, плавали
какие-то белые пушинки. Они медленно оседали на землю и
таяли на булыжниках. Вдруг под крышей сарая из какого-то
отверстия появилась рыжая голова Жени. И тотчас же все
пушинки закружились и бешеным белым вихрем устремились
к крыше. «Олег, Олег, — закричал Женя, — беги, беги скорей!
Снег идет, ты простудишься!» И оттого, что все кругом за¬
лито солнечным светом, а с неба падает снег, стало так тоск¬
ливо, так жутко, будто случилась страшная, непоправимая
беда.
— Проснулся? — шепотом сказал Карпушкин. — Я вот то¬
же полчаса подремал, и готово — выспался. А мы тебе по
веточке принесли, видел? Кто его знает, что оно за дерево
такое, прямо из кручи растет.
Олег открыл глаза и невидяще провел ими по палате. Гу¬
бы его что-то тихо шептали.
— Что? — не расслышал Карпушкин. Он приподнялся на
кровати, слегка подавшись в сторону Олега. — Что говоришь-
то, не пойму?
— Узел... узел... — невнятно пробормотал Олег и опять
закрыл глаза.
— Да-а, вот оно что... — разочарованно протянул Карпуш¬
кин, опускаясь в постель.—А я думал — легче...
581

IV
«Тая, я получил оба твоих письма. Ты спрашиваешь, по-
чему я до сих пор тебе не ответил и буду ли отвечать вообще.
Я не ответил тебе сразу потому, что все ждал... Помнишь, что
ты сказала мне в последнюю минуту на вокзале? Вот я и
хотел в первом же письме написать тебе, что начинаю выздо¬
равливать. Но прошло уже десять дней, а я чувствую себя не
лучше, а хуже. И вот приходится тебе об этом сказать, хотя
и не хотелось. Только ты не говори маме: я об этом своим
не пишу. Прости, Тая, но сейчас я много писать не могу. Пи¬
ши, Тая. Как там ребята?
Олег».
«Олег, сегодня утром почтальон принес твое письмо. Я так
обрадовалась, а потом очень испугалась, когда прочла. Пер¬
вой мыслью было побежать к твоим родным и рассказать. Но
я тут же поняла, что этим тебе не поможешь. Я быстро оде¬
лась и побежала к доктору Панину, — ведь он тебя направлял
в Крым. Я сказала ему, что тебе в Крыму не лучше, а хуже,
и спросила, не нужно ли тебе вернуться домой. Он не сразу
понял, о ком речь идет (вероятно, я говорила очень путано),
а когда понял, то нисколько не встревожился. «Это, — сказал
он, — с легочными больными бывает, когда они меняют
климат. Наоборот, ему надо там подольше пробыть». Теперь
ты понимаешь, почему тебе стало хуже? Впрочем, что же это
я!.. Ведь тебе там уже, наверно, всё объяснили, правда? Ах,
Олег, если бы ты мог видеть, какое у доктора было лицо,
когда я стала упрекать его, зачем он послал тебя в Крым! Он,
наверно, подумал, что к нему сумасшедшая забежала. Милый
Олег, ты не должен тревожиться, это пройдет. Если тебе
очень трудно, то не пиши, пока не станет лучше. Или нет, пи¬
ши, но только коротенькие письма, всего несколько слов, лад¬
но? Иначе я буду тревожиться. Но пиши правду, ничего не
скрывай.
Тая».
«Милый Олег, я рассчитала, что письмо от тебя должно
быть по крайней мере два дня назад. Почему же его нет даже
сегодня? Я не хочу и думать, что тебе все еще плохо. Но если
это так (ведь это не так, правда?), то, пожалуйста, Олег, по¬
проси кого-нибудь написать хоть открыточку.
Тая».
«Олег, от тебя все еще нет письма! Вчера я заходила к
твоей маме. Она показала твою последнюю открытку. Хотя
582

ты в ней пишешь, что все в порядке, но успокоить меня это
не могло, даже, наоборот, еще больше встревожило: слишком
уж коротенькое, скупое письмо. Вероятно, так пишут, когда
тяжело говорить неправду, а правду сказать нельзя. Милый
Олег, я ничего не сказала твоей маме о моих подозрениях,
но я думаю, что ты напрасно скрываешь от родных свое со¬
стояние. Ведь тебе же будет легче, если ты все расскажешь.
Милый Олег, я должна была бы рассердиться на тебя за то,
что ты мне не пишешь, но я не сержусь. Мне только очень,
очень обидно.
Т ая».
«Тая, я не писал тебе все по той же причине. Все ждал, не
станет ли мне легче. Теперь я вижу, что так, пожалуй, ты не
скоро дождешься от меня письма, и решил больше не откла¬
дывать. Но о чем же писать? Здесь много больных, но таких,
как я (их называют лежачими), мало. Не знаю, так ли им
скучно, как мне, или в моем возрасте это особенно тяжело
переносить. Тут и кино, и разные игры, и прогулки, — все-та¬
ки люди стремятся домой, к обычной жизни. Ну, а моя жизнь
проходит бесконечно однообразнее. Доктор никогда не шутит
со мной, как с другими. Он ко мне особенно ласков, и я до¬
гадываюсь, что болезнь моя очень тяжелая. Впрочем, не стоит
об этом.
Мои соседи — Карпушкин, вагоновожатый из нашего Ро¬
стова, и Акопов, швейник из Кутаиси. Оба они каждый день
приносят мне в подарок какой-нибудь цветок, раковину с мор¬
ского берега или просто круглые, обточенные волнами камеш¬
ки. Карпушкин подробно рассказывает, где они были и что
видели. Акопов лежит молча и слушает. Но иногда он подни¬
мает голову и с удивлением смотрит на Карпушкина своими
темно-желтыми глазами. Тогда Карпушкин хмурится, укориз¬
ненно поглядывает на-него и старается незаметно для меня
подмигнуть ему. Раньше я не понимал, что это значит, но по¬
том догадался, что Карпушкин просто присочиняет, чтобы
развлечь меня. Заканчивает он свой рассказ каждый раз но¬
вой историей о полном излечении какого-нибудь больного, на
которого все уже махнули рукой. При этом призывает Ако¬
пова в свидетели и строго на него смотрит.
Ты знаешь, Тая, о чем я мечтал, к чему стремился, поэто¬
му легко можешь представить, как мне тяжело. Спасибо тебе,
что ты не забываешь меня... Вот уже возвращаются с концер¬
та. Я слышу, как внизу то мужской, то женский голос повто¬
ряет бойкую песенку, которая недавно доносилась ко мне с
эстрады. Сейчас войдет Карпушкин и будет рассказывать, что
583

и как исполнялось... Закончит же обязательно словами: «Че¬
пуха! Кабы знал, так и не ходил бы!» Это он специально для
меня, чтобы я не жалел, что не мог там быть. А сам не про¬
пускает ни одного концерта.
Передай, Тая, привет всем ребятам. На днях я получил от
них большое письмо, чуть не весь класс подписался. Слав¬
ные в нашем классе ребята, правда?
Как ты проводишь теперь время? Что читаешь? Когда со¬
бираешься в Ленинград? Пиши, Тая.
Олег».
«Милый, дорогой Олег!
Письмо твое я получила утром и целый день все думала о
тебе. Мои тревоги оказались не напрасны: пока тебе не луч¬
ше. Милый Олег, я все-таки думаю, что это пройдет. Я не
знаю, правдивые истории рассказывает тебе твой милый Кар-
пушкин (какая смешная и добренькая фамилия!) или он их
выдумывает специально для тебя, но я знаю, что многие лю¬
ди болеют тяжело и долго, а потом все-таки выздоравливают.
Вот и сосед наш, студент Пронин: он два года почти не вста¬
вал с постели, а теперь собирается держать государственные
экзамены и ехать на Волгострой. Что же делать, Олег, надо
бороться.
Ты спрашиваешь, как теперь я провожу время. Испытания
кончились, — ребята тебе об этом писали, — и я могу читать
сколько угодно. Но, конечно, я не перестаю упражняться в
языках. Ты знаешь — это моя страсть. На днях я раскопала
Флобера на французском языке и теперь медленно, со слова¬
рем, читаю «Мадам Бовари». Милый Олег, конечно, я писа¬
тельницей не буду, хотя все ребята пророчат это, но если из
меня выйдет хороший переводчик, я буду счастлива. А читаю
я все: и «Танкер Дербент», и «Царя Эдипа», и «Разбойни¬
ков».
Ты, конечно, получаешь письма от Жени и знаешь, что мы
с ним видимся каждый день. Но, о чем мы спорим каждый
день, ты не знаешь.
Когда я поеду в Ленинград? Точно сказать не могу. Воз¬
можно, что в этом году и совсем не поеду. Все будет зависеть
от того, чем кончится наш спор с Женей. Ты видишь, я хочу
тебя немножко поинтриговать...
Милый Олег, ты должен знать, что я всегда буду твоим
самым хорошим и надежным другом...
Но вот уже идет Женя. Сейчас опять начнем спорить.
Оставляю кусочек места для него. Ну, Олег, пока ! Скоро
опять напишу.
Тая».
584

Олег, Тайка упряма, как ослица. Боюсь, что она меня пе¬
респорит, и тогда рушатся все мои планы.
Евгений».
«Милая Тая!
Я знаю, что ты действительно мой самый надежный и хо¬
роший Друг. Скрывать от тебя свои переживания мне трудно,
но и говорить о них не легко. Я боюсь, что ты, как и другие,
будешь уверять меня в том, в чем не уверена сама. А глав¬
ное, я боюсь, что ты осудишь меня за мои мысли. Но все рав¬
но, я скажу тебе все.
Ты, вероятно, знаешь, что одни живут с туберкулезом дол¬
го, почти так же, как и обыкновенные люди, другие умирают
скоро. Так вот, я думаю, что мой организм сопротивляться
болезни не может. Какие бы Карпушкин истории ни расска¬
зывал, я вижу, что к жизни мне не вернуться. Вокруг меня
люди свежеют, полнеют, набираются сил, а я с каждым днем
слабею. Что я должен скоро умереть, видно и по той ласко¬
вости, с какой разговаривают со мной врачи и сестры. Да и
другие больные вмотрят на меня так же. Друг с другом они
разговаривают свободно, друг над другом подшучивают, гром¬
ко смеются, а со мной говорят как-то осторожно, тихо, нико¬
гда не шутят.
Как-то раз кто-то из, больных спросил проходившую по
террасе сестру: «Ну .как, скоро парня на ноги поставите?»
Я не слышал, что ответила сестра, но по тому, как» спросив¬
ший протянул: «Да-а», нетрудно было догадаться о ее ответе.
Тая, я ведь вижу по всему, что мне уже ничто не помогает.
Когда я это понял, мне стало жутко, я не спал ночь, хотел
бежать из санатория. Потом эта острота прошла. Я много ду¬
мал (ведь мне здесь только и остается, что думать) и решил,
что так, пожалуй, лучше. Да, Тая, лучше умереть, чем всю
жизнь ползать с подбитыми крыльями. Ты знаешь всех ребят
нашего класса. Ну кто из них не мечтает (если не вслух, то
тайно) стать героем страны, прославить свою родину? Допу¬
стим, Тая, что мне удалось бы вырваться из когтей смерти.
А дальше что? Как-то Яков Абрамович, наш доктор, читал на
террасе больным лекцию о туберкулезе. Через открытую
дверь мне было слышно все. Больше всего он говорил о режи¬
ме, о том, как должен вести себя больной туберкулезом.
Я только и слышал: «Нельзя», «не рекомендуется», «надо
остерегаться», «недопустимо», «не разрешается». Купаться в
море нельзя, солнца надо остерегаться, в футбол играть за¬
прещено, утомляться недопустимо... Ну как можно мечтать о
героическом подвиге и в то же время остерегаться промочить
585

ноги?.. Можно ли идти в бой с самураями и бояться уто¬
миться?
Ты спрашиваешь, о чем я думаю. Я думаю о том, что все
ребята пойдут вперед, будут жить полной жизнью, я же, ес¬
ли и останусь жить, должен всего бояться, даже солнца. Сто¬
ит ли бороться за такую жизнь? Кому она нужна?
Прости, Тая, я больше не могу писать. Потом, в другое
время, допишу.
Олег».
У
— Зачем лежишь? Не надо так долго болеть! — сердито
говорил Акопов. Ему хотелось высказать Олегу сочувствие,
подбодрить его, но в темных поблескивающих глазах и в го¬
лосе выражалось лишь недоумение и раздражение. — Такой
молодой, совсем молодой, а лежишь. Скучно лежать. Ты,
наверно, не хочешь выздоравливать, да? Вот я: чего хотел,
всегда получал. Хотел, чтобы все говорили: «Акопов — самый
лучший закройщик». Теперь все говорят: «Акопов — самый
лучший закройщик».
Олег знал, что за сердитым тоном и взглядом Акопова нет
ничего, кроме добродушия, и всегда слушал его с улыбкой.
Но теперь он лежал с полузакрытыми глазами: эта ночь бы¬
ла особенно тяжела и сильно ослабила его.
Врачебный обход закончился. Против обыкновения, Кар¬
пушкин не пошел гулять. Он то входил в палату, то выходил
и все делал Акопову таинственные знаки. Вообще за послед¬
нее время он все делал как-то таинственно. Раньше, распеча¬
тав письмо, он говорил: «Ну-ну, почитаем, что сын пишет»,
и читал вслух. С некоторых же пор стали приходить письма,
которые он не только вслух не читал, но даже не распечаты¬
вал в палате, а уходил с ними в лес. Однажды он забыл
письмо на тумбочке, вспомнил о нем на прогулке и бегом
вернулся в палату. Поспешно пряча конверт в карман, он с
таким подозрением взглянул на Олега, что тот даже смутил¬
ся. Накануне Карпушкин получил телеграмму и целый день
хитро подмигивал Акопову.
Войдя в палату, он взял стул, повертел его и сел перед
Олегом с видом циркового фокусника.
— Ну, Олег, друг ты наш товарищ, хочу я тебя развлечь:
скучаешь ты, да и сверстников тут тебе нету. Вот и придумал
я такую аппарат-машинку: как поверну ручку, раскроется
дверь и появится любая личность, которую только пожелаешь
видеть. Ну, заказывай, кого гебе представить. Да ты не смотри
586

так, я обманывать не стану. Кого желаешь видеть? Женю,
друга своего, желаешь?
— Откуда вы его знаете? — удивился Олег.
— А машинка-аппарат на что? — Карпушкин подмиг¬
нул.— Ох, вижу тебя насквозь. Не так Женю хочется пови¬
дать, как Таю. Верно я угадал? Вот то-то и оно! Ну, насчет
Таи я еще подумаю, а теперь...
Он встал, подошел к двери и раскрыл ее:
— Входи уж, чего там!
Олег взглянул на дверь и в изумлении стал медленно при¬
подниматься: в дверях, почти достигая рыжей головой при¬
толоки, стоял длинный Женя и смущенно улыбался. На нем
висел белый халат, доходивший лишь до колен, а так как
ноги были голые, то казалось, что явился Женя в ночной со¬
рочке. Шагнув через порог, он нелепо замахал руками и ра¬
достно закричал:
— Ага! Вот ты где! Думал, не найдем? Да мы тебя на
полюсе достанем! Почему лежишь, а? Вот я тебя сейчас!..—
и, нагнувшись, крепко обнял приятеля.
Торопливо ощупывая плечи Жени, Олег радостно шептал:
— Почему? Откуда? Нет, это как во сне...
— Как «почему»? Я же тебе писал, что Тайка ужасная
упрямица. Вместо Ленинграда она решила бродить по Кры¬
му пешком. И меня уговорила. Пропало мое плавание по
Дону!
— Как?.. Значит, Тая... тоже здесь?
— Ну, факт! Она внизу. Без халата к вам, брат, не пу¬
скают, а ей там халат ищут... Ох, Олег, как же ты...
Женя запнулся.
— Что? Похудел?
— Да, малость сдал...
— Ладно, обо мне потом... Почему вы так* неожиданно?
Почему не написали, что приедете?
— Да ведь Тая писала этому вот... — Женя оглянулся,
но в палате, кроме них двоих, никого уже не было. — Макуш-
кину... или как его... Карпушкину... У них такая переписка
пошла! Он ей о тебе чуть не каждый день писал.
— Как? Разве он ее знает?
— Ты же ей сам о нем писал. Вот когда от тебя долго
письма не было, Тая и написала ему. Он сейчас же ей отве¬
тил. С тех пор и пошло.
Дверь чуть приоткрылась, и в комнату просунулась темно¬
кудрая голова.
— Можно?
Тая улыбалась, но голос выдал ее волнение. Олег молча
587

протянул ей обе руки. Она легко и быстро подошла к постели,
села на краешек и, вложив одну руку в руку Олега, другой
обняла его за шею. И тогда, неожиданно для Олега, у него
вдруг искривились губы.
— Ну, во-от!.. — недовольно протянул Женя, нелепо
взмахнув рукой. Но тут же шмыгнул носом и поспешно отвер¬
нулся.
Через минуту они уже все смеялись.
— Ты понимаешь, мы всё боялись: вдруг экскурсия со¬
рвется,— говорил Женя. — Мы ведь не одни, а в компании с
ростовчанами. Только в Севастополе успокоились, когда сели
на теплоход. Ну, брат, и Крым твой! Ты ведь не знаешь, мы
уже были на Ай-Петри!..
— Ах, Олег, это так замечательно! — перебила Тая. —
Облака внизу, под ногами, а вверху, на чистом небе, солнце..
— А плавать в море так легко!..
— Да, Олег, я ведь тебе не писала, не успела: Катя прыг¬
нула с парашютом. Ты думаешь, с вышки? С самолета! Она
тебе шлет привет. И Зоя тоже.
— Да все ребята шлют привет. А Шурка! Вот молодчина!
Один на веслах проплыл от Ростова до Таганрога.
Так, перебивая друг друга, они то рассказывали новости,
то восторгались крымской природой. И вдруг умолкли, заме¬
тив, как побледнело лицо Олега.
— Что такое, Олег? — встрепенулись оба.
— Ничего. Так просто — устал.
Не выпуская руки Таи, он опустился на подушку и закрыл
глаза. И сразу убежала радость. Растерянные и опечален¬
ные, Женя и Тая молча смотрели ему в лицо, не зная, что
предпринять. Но он опять открыл глаза и иронически улыб¬
нулся:
— Видишь, богатырь какой: чуточку посидел — и голова
закружилась.
— Ты что же, совсем не встаешь? — осторожно спросила
Тая.
— Нет, встаю. Посижу, посижу на террасе — и опять в
постель. — Он помолчал. Затем, сдвинув брови, упрямо ска¬
зал:— К морю хочу. На берег. Два месяца здесь, а ни разу
не был. Не пускают... А какая разница?
— Как это «какая разница»? — строго сказал Женя. — Не
пускают, значит, нельзя. Поправишься, тогда везде побываешь.
А пока мы тебе все расскажем. Ведь мы отсюда опять в Ялту
идем, потом cg всей группой пешком в Никитский сад, а
там — в Гурзуф, по пушкинским местам... В общем, назад,
583

в Ялту, дней через двенадцать вернемся, не раньше. Тогда
только слушай — целый день будем рассказывать.
Женя и Тая пробыли в палате до самого обеда. Олег жад¬
но слушал их рассказы о доме, о школе. Он даже забыл о
своей болезни и громко смеялся, когда Женя представлял в
лицах товарищей и учителей на экзаменах.
Но, когда между стволами сосен последний раз мелькнул
малиновый берет Таи, на Олега сразу надвинулась тоска.
«Вот они только сутки в Крыму, а уж сколько видели, да¬
же на Ай-Петри побывали, а я здесь два месяца — и даже не
был у моря, — тоскливо думал он, идя с террасы в палату.—
Это потому, что они здоровы, а я болен. Но мне не лучше, "а
хуже. Возможно, что здесь я умру, даже наверно здесь умру.
Зачем же беречься? Вот этот, Коркин, что недавно умер в
двенадцатой палате, — он здесь пролежал четыре месяца. Ко¬
гда его привезли, он еще ходил, а последний месяц уже не
поднимался. Так и я — буду беречься, пока не потеряю по¬
следние силы».
Он закрыл глаза, и ему тотчас представилось облитое
солнцем шоссе, кипарисы по бокам, слегка припудренные бе¬
лой пылью, медленно едущая телега. Женя прицепился сзади,
чтобы не видел хозяин, и подмигивает Тае, а Тая возмущенно
говорит: «Женька, слезь, как тебе не стыдно!» Но не выдер¬
живает и, прыгнув, садится рядом. Оба они хохочут. И Олегу
страстно захотелось вот так же свободно шагать по шоссе,
дурачиться, размахивать руками.
«Уйду. Хоть раз посижу на берегу. Уйду — и все тут».
Третьего дня он вместе с Карпушкиным тихонько поднял¬
ся на верхнюю веранду, этажом выше, откуда деревья не ме¬
шали видеть всю ширь моря и белую пену вдоль берега. Оле¬
гу даже казалось, что он слышал рокот прибоя.
«Уйду», — повторил он упрямо.
От этого решения ему сразу стало легче. Еще ничего не
предприняв, он уже с о-паской посмотрел по сторонам. Кар¬
пушкин и Акопов мирно посапывали носами.
«Нет, — подумал Олег, — не сейчас. Сейчас, во время «ти¬
хого отдыха», сразу обратят внимание. Лучше потом, позже»..
Но кончился отдых, а в палате никак не удавалось остать¬
ся одному: несколько раз входила сестра Зоя Ниловна, потом
Карпушкин затеял разговор о Тае, которая его «ну прямо
опленила», а после ужина вернулся Акопое и сел писать до¬
мой письмо.
Уже стемнело, когда Акопов, подув на конверт, чтобы
просохли чернила, надел тюбетейку и пошел из палаты. Олег
медленно поднялся, надел халат и подошел к перилам терра¬
589

сы. Справа, из-за гор, выплывала луна. Внизу, близ здания,
никого. Тишина стояла такая, что было слышно, как где-то в
лесу треснул сучок. Олег вернулся в палату, переоделся в
пижаму и осторожно пошел по коридору к выходу. В горле у
него царапало, но он боялся кашлять, чтобы из дверей дежур¬
ки не выглянула сестра. Кожаные подошвы сандалий сколь¬
зили по мрамору ступенек, кружилась голова и подгибались
ноги. Внизу он должен был ухватиться за ствол дерева и за¬
крыть глаза.
«Не вернуться ли?» — подумал он.
Головокружение прошло, и он тихонько пошел дальше, к
шоссе. Выложенное белым камнем, оно светилось под луной,
а деревья и кусты казались почти черными. Олег прошел до
поворота, сел под большим деревом.
Сквозь листья пробивался лунный свет и фосфорическими
пятнами скользил по земле. Кругом было напряженное мол¬
чание. Казалось, всё, от слабенькой травинки до могучих гор,
затаило дыхание и вслушивается в эту таинственную ночную
тишь. Свистнула где-то птица и, точно испугавшись своего
голоса, умолкла. Глухо застучал внизу мотор, блеснул свет:
громыхая, мимо промчалась темная коробка грузовика. Олег
сидел, прислонившись к дереву, и вслушивался в какой-то да¬
лекий шелест.
«Ах, да это же море!» — подумал Олег.
Он поднялся и уже быстрее пошел вниз. Но едва обогнул
массивный каменистый выступ, как в лицо ему пахнул теплый
влажный ветерок. Олег увидел море раньше, чем ожидал.
Огромное, теряющееся в беспредельности, оно несло свои бе¬
лые гребни к берегу и глухо рокотало. Из-под ноги выскочи¬
ли мелкие камешки и, шурша, покатились вниз. От шоссе к
морю сбегала кривая тропинка. Олег взялся за куст и осто¬
рожно шагнул вниз. Сильнее закружилась голова.
«Не вернуться ли?» — опять подумал Олег.
Ноги его дрожали, все тело покрылось испариной. Но мо¬
ре было так близко! Поминутно закрывая глаза, Олег мед¬
ленно полз вниз, навстречу бьющим о берег волнам. Он кос¬
нулся ногами песка и, прерывисто дыша, сел на камень. Те¬
перь море было у его ног. Огромная волна поднялась вверх и
с грохотом обрушилась на берег. Белая пена, шипя, понеслась
по пологому песчаному берегу. Волна подкатила к ногам
Олега и отхлынула, увлекая за собой гравий, ракушки, кам¬
ни. В ту же минуту о берег ударила другая волна.
Море казалось живым. Оно вздымало свою огромную
грудь и бросало одну волну за другой. Волны с грохотом об¬
рушивались на землю, жадно схватывали камни, отламывали
590

«Не вернуться ли?» — опять подумал Олег.

куски глины и, разбитые, тут же обессиленно расстилались,
а на смену им подходили все новые и новые.
Олег смотрел, потрясенный и очарованный. Он много чи¬
тал о море, но таким его себе не представлял. Когда новая
волна докатилась до его ног, он зачерпнул в горсть пенящую¬
ся воду и обмыл себе лицо, потом прислонился спиной к гли¬
нистой стене обрыва и закрыл глаза. Морской воздух его раз<
морил. Ему захотелось спать. Голова бессильно упала к пле¬
чу. Вдруг оглушительно ударило о берег. Олег вздрогнул и
открыл глаза. Пенистый вал несся на него. Но вода только
коснулась ног и отхлынула. Олег с усилием поднялся с камня.
«Как бы здёсь не уснуть», — подумал он и взглянул на об¬
рыв: тропинка, по которой он спускался, круто взбиралась
вверх, белея камнями.
«А что, если у меня не хватит сил подняться?»
Он заторопился. Хватаясь руками за камни, стал подни¬
маться вверх. Опять застучало сердце, куда-то в стороны по¬
плыли кусты, потемнело в глазах.
«Не надо торопиться», — уговаривал он себя.
Вдруг камень, за который он ухватился, вырвался из зем¬
ли, и Олег медленно пополз вниз. Он в страхе зацарапал ног¬
тями землю, уперся пальцами ног в какой-то выступ, но тело,
ставшее тяжелым, все сползало и сползало. Секунду он еще
сопротивлялся, с отчаянной силой прижимаясь к земле, потом
слабо застонал и покатился вниз.
Упал он тяжело, как мешок, но боли не почувствовал.
Только билось сердце — громко и часто. Некоторое время
Олег лежал неподвижно. И хотя он теперь знал, что ему не
выбраться отсюда, страха больше не было. Этот страх, каза¬
лось, разбился в тот момент, когда тело ударилось о мокрый
песок. Вместо страха пришел стыд и жалость к себе. Он. при¬
жал ладони к лицу и заплакал. Он плакал, а в горле у него
что-то клокотало и переливалось. Он плакал и глотал, а оно
все лилось и лилось, заполняя рот, обливая мокрым теплсм
руки. Сквозь шум и скрежет моря он слышал сверху гортан¬
ный крик: «Олэг!.. Олэг!.. Олэ-эг!..» — и напрягался, чтобы от¬
ветить. Но в горле все клокотало и клокотало. Он хотел под¬
нять голову, но голова не поднималась, хотел приподняться
на руках, но руки скользили в чем-то липком и теплом.
«Конец!» — подумал он и вдруг обрадованно дернулся
всем телом, услышав около себя гневный крик:
— Ты что наделал, глупый мальчишка!
Спустя минуту Акопов выносил уже его на руках к шоссе,
а им навстречу бежали сестра, Карпушкин и двое санитаров
с носилками.
592

Vi
Олег лежал неподвижно. От этого ныло все тело. На грудь
клали пузырь со льдом и вливали что-то в вену. Олег думал,
что смерть уже близка, и все просил послать за Женей и
Таей.
...Акопов уехал. Через три дня уехал и Карпушкин. Про¬
щаясь, он погладил Олегу руку и виноватым голосом сказал:
— А ты все-таки не отчаивайся. Кровь — это ничего, это
дань болезни. Не отчаивайся — и все тут.
Вновь прибывающих больных размещали в других пала¬
тах, и Олег некоторое время оставался один.
Как-то ночью дежурная сестра ввела какого-то мужчину.
— Здесь тяжелобольной, — сказала она шепотом. — Пе¬
респите одну ночь, а утром освобождается место в другой
палате. Там вам спокойнее будет.
Не зажигая огня, мужчина тихонько разделся и лег.
Олег знал, что умирающих обычно изолируют в отдельных
палатах, и теперь подумал: «Значит, это верно — я умираю».
Услышав слабый стон, мужчина приподнял голову и при¬
слушался. Потом встал с постели.
«Сейчас уйдет, — с тоской подумал Олег, — пойдет про¬
сить, чтобы его перевели в другую палату».
Но мужчина шагнул к его кровати и наклонился. В полу¬
мраке Олег увидел прямо над собой большое бритое лицо.
— Не спишь? — сказал мужчина. — Может, дать чего?
Голос был басистый, немного глухой и дружелюбный.
Олег сразу успокоился:
— Нет, спасибо, не надо ничего.
— Ну-ну, — сказал мужчина отходя.
Под ним скрипнула кровать.
— Вы спите, — шепнул Олег, — я стонать больше не буду.
— Чудак! — усмехнулся мужчина. — А хоть бы и посто¬
нал! Эка, беда какая!..
Он зевнул и повернулся на бок, но сейчас же поднял го¬
лову:
— Я иной раз... того... похрапываю. Так ты не церемонь¬
ся — буди меня.
Утром, открыв глаза, Олег увидел, что мужчина сидит на
табуретке спиной к нему. Его круглая большая голова была
вся в мыльной пене. Брился он без зеркала, на ощупь, но
бритва двигалась уверенно и с мягким похрустыванием очи¬
щала кожу от слипшихся в мыле коротких волос.
— Обрежетесь, — шепотом сказал Олег: громко говорить
ему запрещалось.
20 Библиотека пионера, том VI 593

Мужчина обернулся.
— Нет, — сказал он убежденно, У него были полные,
твердые губы, большой нос и спокойные серые глаза. Он дру¬
желюбно посмотрел в лицо Олегу. — Ишь какой у меня мо¬
лодой сосед!
— Вы разве не уйдете отсюда? — спросил Олег.
— А зачем мне уходить? Разве здесь плохо?
— Я тяжелобольной. Таких изолируют.
— Каких «таких»? — спросил мужчина.
— Вот таких... умирающих...
Брови у мужчины поднялись:
— Откуда тебе известно, что умираешь?
— Так, по всему зто видно. Да и доктора, я заметил, ду¬
мают так же.
Мужчина отвернулся, молча пробрил полосу на затылкэ и
вытер бритву о клочок бумаги. Потом, взбивая кисточкой
мыльную пену в стакане, сказал:
— Нету такого врача на свете, который знал бы это на¬
верняка. Нету! Вот я недавно читал: Шопена, когда он забо¬
лел туберкулезом, лечили несколько врачей. Одни говорили,
что он умрет обязательно, другие — что он умирает, третьи —
что он уже умер. А он остался жить. Я не поверил бы
этому, но со мной почти то же было.
Олег молча следил за своим соседом: как тот раскрывал
шифоньерку, тер' мокрым полотенцем бритую голову, ходил
по комнате. Движения и жесты его были неторопливы и как-
то по-особенному спокойны и уверенны.
Целый день новый сосед гулял в окрестностях санатория,
но вечером, когда все ушли в кино, он остался в палате.
— Я сегодня столько наглотался воздуху, что рано спать
захотел, — говорил он, ложась в постель. — Прекрасное, ме¬
сто! Сосны, море, чистый воздух — чего еще! Тут все есть.
Дверь и окна на террасу были распахнуты, и через них в
палату лился лунный свет. Кривым четырехугольником он
падал на пол и задевал часть скатерти на столе, от чего она
казалась голубовато-серебристой.
— Если организм не способен бороться, тогда ничего не
помогает: ни воздух, ни сосны, — шепотом сказал Олег.
Мужчина немного подумал.
— Я очень сомневаюсь, чтобы существовал организм, со¬
вершенно неспособный к сопротивлению. В таком взгляде
есть, мне кажется, что-то мистическое.
— Мистическое? — удивился Олег.
— Да, именно мистическое. Вера в неизбежное, в обречен¬
ность, а отсюда — пассивность, покорность. Я и сам два года
594

с постели не вставал. Правого легкого у меня осталось не
очень-то много. Да и левое пострадало.
Олег повернул голову, и в полумраке мужчина увидел,
что на него устремлены большие темные глаза.
— Вы довольны, что... не умерли? — услышал он шепот.
— Вот так вопрос! — засмеялся мужчина, но смех его был
простой, искренний, не обидный.
Олег торопливо и доверчиво заговорил:
— А я... а я не знаю... Ну что б я стал делать, если б
остался жить? Ведь совсем здоровым я уже никогда не буду.
Мне никогда не летать... И в школу военную меня не примут.
И ни в какую экспедицию не возьмут. Стране нужны силь¬
ные, здоровые, закаленные бойцы. Я мечтал... Вы не будете
смеяться?.. Я мечтал о том, что прославлю родину. А теперь...
Кому и зачем я нужен такой? Я не хочу умирать, я хочу
жить! Я никому об этом не говорю, но я так хочу жить!
Мужчина слегка приподнялся.
— Не спеши, — сказал он мягко. — Времени у нас с тобой
хватит: Я ведь из этой палаты не собираюсь уходить. Тебя
Олегом зовут?
— Да.
— Так вот, Олег, ты сказал сейчас изрядную дичь. Но не¬
что подобное я пережил и сам, хотя и мимолетно. Поэтому я
и не спешу осуждать тебя. Расскажи, как это случилось с то¬
бой. Только не волнуйся. Ты что, летчиком хотел быть?
Олег стал рассказывать. Мужчина слушал молча, и хотя
в полумраке лицо его различалось неясно, Олег знал, что оно
не выражает ни скуки, ни насмешки.
— Так что же тебя угнетает? — спросил мужчина, когда
Олег умолк. — Боязнь смерти или то,- что ты отстал от това¬
рищей, что тебе, так сказать, не летать через полюсы?
— Сперва я испугался, что меня не возьмут в лётную шко¬
лу. Потом я понял, что скоро умру, и тоже испугался. Я и
умирать не хочу и не вижу радости жить всегда больным.
Мужчина помолчал.
— Однако луна подобралась к самому лицу. Так не за¬
снешь.
Он встал, снял полотенце и подошел к двери:
— Да-а, ночь... От такой красоты даже щемит что-то
внутри.
Он засмеялся, накинул полотенце на застекленную дверь,
чтобы заслонить лунный свет, и вернулся к кровати:
— А ты умирать задумал!.. — И опять засмеялся.
Пять минут спустя Олег услышал глубокое и ровное дыха¬
ние. Мужчина спал.
595

«Какой он... — Олег подумал, подыскивая подходящее
слово, — уверенный и... спокойный».
Ночью несколько раз приходила сестра и, слегка удив¬
ленная, прислушивалась к дыханию Олега. Это была первая
ночь, когда он спал спокойно. Даже утром его не разбудили
ни звон колокола, ни доносившийся снаружи гулкий и невнят¬
ный говор из репродуктора. Он весь был во власти сна, в ко¬
тором онемели все боли и затихла беспокойная работа мозга.
Уже все позавтракали и в ожидании врачебного обхода
вернулись в свои палаты, а он все спал. Яков Абрамович во¬
шел вместе с главным врачом и консультантом из тубинсти-
тута, а он все спал. Так они молча постояли около него, пе¬
реглянулись и ушли.
Когда Олег открыл глаза, сосед еще был в палате. Он по¬
звал санитарку и кивнул в сторону Олега:
— Проснулся. Вы бы сестре сказали.
— Зоя Ниловна, — попросил Олег, как только сестра во¬
шла в палату, — дайте мне селедки.
— Селедки?!—удивилась она. Это был первый случай,
когда Олег сам попросил есть. — Сейчас, я сейчас скажу на
кухне, — и торопливо пошла к выходу, точно боясь, что боль¬
ному расхочется.
— А ведь селедки и я бы съел, — сказал мужчина вслед
ей. — Зоя Ниловна, нельзя ли, в нарушение всех правил, и
мне сюда селедочки принести? С луком.
Потом пришел Яков Абрамович. Он выслушал Олега и
позволил ему сидеть в постели.
— И читать можно? — спросил Олег, у которого вместе с
аппетитом появилось желание прочитать интересную книгу.
— Читайте, — разрешил Яков Абрамович, — но не утом¬
ляйтесь. Что-нибудь полегче.
— Я ему дам «Аэлиту», — сказал мужчина. — Вот.
Он положил Олегу на тумбочку книгу и вышел вместе с
Яковом Абрамовичем.
Прошло не больше часа. В момент, когда внимание Олега
было приковано к взлету двух смельчаков на Марс, внизу на¬
ступила странная тишина: ни цокота биллиардных шаров, ни
треска сбиваемых кеглей, ни голо-сов. Затем сразу все загово¬
рили, и от этого ничего нельзя было разобрать. В коридоре,
стуча громко каблуками, кто-то быстро-быстро пробежал.
«Что-то случилось», — подумал Олег.
Он стал прислушиваться. Но внизу опять уже зацокали
биллиардные шары, а в коридоре было тихо, как обычно. Ко¬
гда Олег перестал ждать и снова углубился в книгу, около
двери послышался топот. Дверь раскрылась. Олег поднял
596

<Какой он уверенный и спокойный», — подумал Олег.

голову и от неожиданности подался вперед: поддерживаемый
с двух сторон сестрой и санитаркой, в комнату как-то боком
входил его сосед. Голова его была забинтована, лицо напря¬
жено, губа закушена. Увидев испуг на лице Олега, он негром¬
ко сказал:
— Ничего особенного, — и, превозмогая боль, смущенно
улыбнулся.
VII
Весь день мужчина лежал с закрытыми глазами. Иногда
он скрипел зубами. Когда приходили Яков Абрамович или
Зоя Ниловна И' брали его руку, чтобы прощупать пульс, он
открывал глаза и каждый раз говорил: «Ничего особенного».
Но голос был невнятный, а глаза воспаленные. Олег не знал,
что случилось. На его расспросы Зоя Ниловна отвечала:
— Мы сами точно не знаем. Под лошадь попал.
Утром следующего дня в палату вошла молодая красивая
женщина с грудным ребенком на руках, а за ней мальчик лет
двенадцати. У всех троих были черные большие глаза. Жен¬
щина и мальчик на цыпочках подошли к стульям и сели, пе¬
чально и виновато глядя на забинтованную голову мужчины.
Ребенку в палате не понравилось, лицо его сморщилось, и он
тоненько заплакал. Мужчина открыл глаза, увидел гостей н
бодрым, как будто совсем здоровым голосом сказал:
— Ну как? Все в порядке?
— Все в порядке! — быстро ответил мальчик, а женщина
встала и низко поклонилась.
Потом, уже в присутствии главного врача, сосед Олега
рассказал, весело поглядывая на гостей:
— Вышел я на верхнее шоссе. Смотрю, впереди карапуз
движется. Не знаю, сколько ему — два или три. В руках
ружье с пробкой в жестяном дуле. Идет и пыхтит. Сзади ру¬
башонка из прорехи в штанишках торчит. «Ты зачем, гово¬
рю, тут ходишь? Тут автомобили бегают. Раздавят тебя,
как лягушку». А он на меня ружье направил и этаким басом:
«Как бахну!» Я, конечно, ходу. Дошел до поворота, оглянул¬
ся: мой вояка посредине шоссе уселся и пальцем козявок
давит. Вдруг вижу — лошадь, а на дрогах вот эти трое под¬
прыгивают. Женщина прижала ребенка к груди, кричит, а
мальчик натянул вожжи, все «тпр! тпр!» Куда там! Грива у
лошади развевается, глаза невидящие... Испугалась она че¬
го-то, что ли?
— Машины испугалась, дура! — сказал мальчик.
— И впрямь дура, если машины испугалась... Ну, тут не¬
трудно было догадаться, чем это кончится. Либо на повороте
598

дроги отнесет к краю шоссе и наши пассажиры полетят ку¬
вырком в обрыв, либо лошадь налетит на карапуза с ружь¬
ем,— хоть так, хоть этак, а беды не миновать. Пришлось
броситься вперед и схватить лошадь за узду. Остановить-то
остановил, но на ногах не удержался. За это она меня копы¬
том по голове и стукнула.
Главврач взглянул на Зою Ниловну:
— Этот карапуз — не Вовка ли?
— Конечно, Вовка, — уверенно сказала она. И, обернув¬
шись к мужчине, объяснила: — Это сын нашей служащей. Та¬
кой бродяга! Чуть мать зазевается, он сейчас же за ружье —
и в лес. Все на львов охотится. Заснет где-нибудь под кустом,
а мать по лесу бегает да зовет.
Все улыбнулись.
Молодая женщина поднялась, поставила на тумбочку кор¬
зинку с яблоками и опять поклонилась:
— Кушай, чтоб здоровый был. Как встанешь, приезжай к
нам в колхоз, председатель просил. Хорошим гостем будешь.
— Какую красавицу спасли, а! Ну, товарищ Гореношев,
вам везет. Придись удар чуть ниже — поминай, как звали.
А теперь вот яблочки кушайте. Да-а... А все-таки мы послали
в Ялту за хирургом — пусть посмотрит.
Главврач взглянул на Олега:
— У вас вид бодрее стал. Пора уже начинать поправлять¬
ся, чего там!
Когда все ушли, Олег с недоумением сказал:
— Какая странная у вас фамилия: Гореношев. Совсем,
по-моему, к вам не подходит.
— Не подходит, — подтвердил мужчина.
В комнату вошла санитарка Люба, полная рыжеватая
женщина с постоянно улыбающимися глазами. Она переста¬
вила с места на место графин, оправила скатерть, хотя та и
без того была в порядке, и смущенно обернулась к мужчине:
— Мальчик, что вас в беду ввел, рыженький?
— Рыженький.
— С ружьем?
— С ружьем.
— Вовка! — шепнула она. — Я думала, шутит Зоя Нилов¬
на, ан и вправду он.
Она вышла, а немного спустя вернулась, держа за руку
маленького мальчика с игрушечным ружьем в руке.
— Этот, да?
— A-а, приятель! — весело воскликнул Гореношев. — Вот
и еще раз встретились!
Мальчик посмотрел исподлобья и попятился назад.
599

— Ну, чего ты! — сказала женщина. — Подойди, дай дяде
ручку. Он тебя от лошадки спас, а лошадка его ударила, у
дяди головка болит. Подойди, скажи дяде «спасибо».
Женщина уговаривала, мальчик качал головой и пятился
назад.
— Вот он всегда такой упрямый. Он все понимает, а толь¬
ко упрямый. Ну, пойдем отсюда, когда ты такой, пойдем,
ослик рыженький.
Но мальчик схватился рукой за ножку стола и уже не хо¬
тел уходить. Он топтался на месте в нерешительности, отпи¬
хивал мать, а потом затопал к кровати и протянул свое ружье.
— О-о! — сказал Гореношев с уважением. — Вот это
подарок! Ну спасибо. — И с серьезным видом спрятал ружье
под подушку.
— Подарил?! — воскликнула женщина радостно. Она
схватила мальчика на руки и, глядя ему в лицо счастливыми
глазами, сказала:—Ах, Вовка, Вовка, если бы ты всегда был
таким хорошим, умным мальчиком!
В дверях Вовка обернулся и через плечо матери посмот¬
рел на торчащее из-под подушки дуло: все-таки жалко ружья.
Они ушли, а Олег и Гореношев еще долго молча улыбались.
— Вам не страшно было, когда на вас лошадь неслась? —
спросил Олег.
— Не успел испугаться, некогда было, а то б, наверно,
испугался. Пока она приближалась, я думал, как бы ее по¬
ловчее за узду схватить.
Он помолчал и раздумчиво сказал:
— «Самое большое благо в жизни — сама жизнь». Не
помню, кто это сказал и в каком именно смысле. Но что у нас
жизнь величайшее благо — это верно. И чудеснее всего, что
это величайшее благо, жизнь, у нас, когда надо, отдают с го¬
товностью.
— А если человек еще ничего не сделал и, может быть,
ничего и не сможет сделать, тогда как? — спросил Олег.
— Слушай, — сказал Гореношев, и в голосе его послыша¬
лись суровые нотки. — Болезнь у тебя безусловно опасная.
Это видно по всему. Нечего таиться. Но ты рано лег в дрейф,
рано! Ты мне говорил: «Не смейтесь надо мной, я хотел про¬
славить родину». Нет, над этим не смеются. Это естествен¬
ное желание всей нашей молодежи. Но почему же ты сейчас
отказываешься быть героем? Объяви своей болезни борьбу!
Она хочет уничтожить тебя, а ты постарайся уничтожить ее
и не отступай от этого решения ни на шаг, как бы плохо тебе
ни было. Ее можно победить лишь терпением... Но ведь тер¬
пение— это другая сторона мужества.
600

— Я понимаю, — горячо сказал Олег. — Но как быть, если
организм не способен сопротивляться?
— Да нет такого организма, который совсем не сопротив¬
ляется! Дело только в том, что один организм лучше сопро¬
тивляется, а другой хуже. Твой организм особенно нуждается
в помощи, а ты, вместо того чтобы помогать ему, помогаешь
бациллам бить себя. Ведь и здоровый человек, который каж¬
дый день огорчается, тревожится, которого беспрерывно до¬
нимают мрачные мысли, потеряет аппетит, сон, начинает
худеть, бледнеть.
Гореношев что-то вспомнил и засмеялся:
— Правда, здесь тоже не без исключений. Мой приятель,
агроном один, когда огорчался, то ел невероятно много. По¬
мню, как жена его однажды меня просила: «Пожалуйста, не
сердите его сегодня, иначе он съест все, что есть в доме, а к
нам вечером гости придут»... Мрачность, подавленность,
скорбные мысли — это цепи: они сковывают ту самую сопро¬
тивляемость, без которой действительно победить болезнь
нельзя.
Гореношев провел рукой по лбу:
— Однако голова не на шутку болит. Кость не пробита,
но башка трещит.
— Вы помолчите, — живо отозвался Олег, — вам, навер¬
но, сейчас тоже говорить много нельзя. — Он подумал и с лег¬
ким удивлением сказал: — Как странно! То, что вы говорите,
я как будто знал и раньше, а теперь слушаю как что-то но¬
вое. У меня такое впечатление, будто страшно запыленную
картину протерли мокрой тряпочкой.
Гореношеву понравилось-и самое сравнение, и то, что Олег
так воспринял его мысль.
— Жизнь — чудесная штука, — сказал он потеплевшим
голосом. — А героизм, мужество, большевистское упорство
проявляют не только на самолете и не только с гранатой в
руке. Веди непримиримую борьбу со своей болезнью, не от¬
чаивайся, и если тебе удастся с нею справиться, то и ты вне¬
сешь свою долю, свой кирпичик в грандиозную стройку но¬
вого мира. — Он опять потер лоб. — Не пойму, что с моей
головой, — какая-то особенная боль.
— Может быть, позвонить, чтобы позвали сестру?
Гореношев не успел ответить: раскрылась дверь и на поро¬
ге остановился высокий худой мужчина с серебряной прядью
в черных волосах. Он был в халате, и Олег сначала подумал,
что это новый доктор, но ноги вошедшего были в сапогах, на
воротнике голубели петлички с маленькими серебряными
птичками.
601

«Где я его видел?» — подумал Олег.
Ему казалось, что этого человека он встречал много-много
раз. Гореношев повернул голову, взглянул и стал медленно
подниматься в постели.
— Товарищ полковник, разрешите доложить... — начал он.
Но вошедший не дал ему закончить:
— Нет, товарищ майор, разрешите вам доложить, что вас
сюда прислали, вероятно, лечиться, да, лечиться и все такое,
а не совершать очередные подвиги.
Он быстро подошел к Гореношеву, взял его за плечо и
уложил на подушку.
— Ах, Гриша, Гриша!—любовно сказал он, целуя боль¬
ного в щеку. — Неугомонный какой ты! И все такое!..
— Не понимаю, каким образом ты здесь, Саша? — уди¬
вился и обрадовался тот.
«Бурилов!» — мысленно воскликнул Олег, узнав в вошед¬
шем Героя Советского Союза, портрет которого он видел мно¬
го раз.
— «Каким, каким»! Что ж я, по-твоему, газет не читаю?!
Развернул сегодня «Красный Крым», а там, изволите видеть:
«Самоотверженный поступок товарища Гореношева». Какого
такого, думаю, Гореношева? А инициалы какие? «Г С.». Ну,
думаю, так и есть, он самый. Скорей в машину — и сюда.
И нашего костоправа с собой захватил. У вас ведь тут легоч¬
ники, насчет хирургов бедно.
— Спасибо, Саша!.. Это тем более трогательно, что я уже
давно не ваш...
— Как это не наш? Нет, брат, ты всегда останешься на¬
шим. А если не наш, то почему это самое: «Товарищ полков¬
ник, разрешите доложить»?
— По привычке, Саша, по старой привычке... Увидел те¬
бя — и, как боевой конь при звуке марша...
Не спуская с Бурилова глаз, Олег жадно вслушивался в
разговор старых друзей. Он был рад, что находится в одной
комнате с этим человеком, да еще в момент, когда тот
запросто беседует со своим другом, и немного смущался,
что не может уйти и невольно навязывает им свое при¬
сутствие.
«Но какой простой! — думал он о Бурилове. — И «все та¬
кое» часто повторяет. А знает о нем весь мир...»
— Ты что за лоб все держишься? — спросил полковник
Гореношева. — Сильная боль?
— Не такая уж сильная, а странная...
— Гм... А как у тебя насчет памяти?
— Да вот в этом и дело. Раз десять собирался сегодня
602

попросить сестру достать мне из чемодана тетрадь — и каж¬
дый раз забывал.
— Гм... Положим, это бывает и при простом ушибе. Вре¬
менное ослабление... Посмотрим, что скажет Зимин.
Полковник взглянул на Олега и опять повернулся к Го¬
реношеву:
— А ты все к молодым тянешься?..
— Мой сосед... — начал Гореношев и не кончил: в палату
вкатили лежанку на колесах, и санитарки с Зоей Ниловной во
главе обступили кровать.
— Поедемте, — сказала Зоя Ниловна. — У Якова Абра¬
мовича в кабинете все врачи собрались.
Заметив, что полковник тоже поднялся, она предупредила:
— А вас доктор Зимин просил здесь подождать...
— Ага! Не суйся, значит, не в свое дело. Ладно, здесь так
здесь.
Гореношева увезли. Полковник вышел на террасу, постоял
там и опять вернулся.
— Давно здесь? — спросил он Олега.
— Два месяца.
— Поправляешься?
— Пока нет.
— Да, эта болезнь такая: пока выздоровеешь, поныряешь
и все такое. Терпеть надо. Так ты с Гореношевым, значит?
— Да.
— Ученик или уже работал?
— Ученик. Пожалуйста, расскажите, кто он.
— Гореношев? Кто он? Он бывший летчик.
— Летчик?! — Олег даже приподнялся. — Так он — лет¬
чик?!
— Да. И при этом отличный, написавший прекрасную кни¬
гу, по которой и сейчас учатся наши ребята. То, что он болен
туберкулезом, — это дело врагов. Они подготовили катастро¬
фу в воздухе, и только его исключительное умение спасло ему
жизнь. Но рука осталась неспособной управлять машиной, а
в легких развился туберкулез. А ты думал, кто он?
— Не знаю. Я только был уверен, что он замечательный
человек.
— Он и есть замечательный человек. Налетать чуть не
миллион километров, сродниться с воздухом и все такое, а
потом вдруг навсегда потерять возможность отделиться от
земли — от этого не затанцуешь. А он уже на другой день
после катастрофы телеграфировал мне: «Пришли учебный
план и свои пожелания. Буду писать учебник». И написал.
Да еще какой!
603

— Он теперь не работает? — спросил Олег.
— Он не летает, а не работать он не может. Когда у него
обострился процесс в легких, он уехал в родное село — на
свежий воздух и на парное молоко. И вот получил я как-то
два письма сразу: одно от председателя колхоза, а другое от
самого Григория. Председатель писал: «Наш славный одно¬
сельчанин, а ваш друг находится при последнем дыхании. Со
дня на день ждем кончины». А Григорий писал так: «Воюю с
кохами не на жизнь, а на смерть. Посмотрим, кто кого. Креп¬
ко вцепился в остатки жизни». Зная Григория и все такое, я
поверил не председателю, а ему, и вот, как видишь, не
ошибся.
Распахнулась дверь, и в палату быстро вошел худощавый
пожилой человек в белом халате. Он мельком взглянул на
Олега и в ожидании остановился у стола.
— Ну что? — спросил полковник, подходя к нему. — Со¬
трясение мозга?
— Вероятнее всего. Симптомы красноречивы.
— Он знает?
— Он первый сделал такое предположение.
— Так...
Оба помолчали.
— Думаю, что его надо отсюда увезти в больницу. Там
понаблюдаем и уже тогда решим окончательно. В вашем ли¬
музине сейчас и повезем. Тихонько.
— Хорошо.
Полковник пошел к выходу. В дверях оглянулся и кивнул
Олегу головой, и Олег ясно увидел, что у него по-детски дрог¬
нули губы.
К вечеру у Олега поднялась температура. Он опять раз¬
матывал клубок ниток, томился, скрипел зубами. Но, когда
ему удавалось представить себя плывущим в лодке вместе с
Таей и Гореношевым, делалось легче, будто и впрямь свежий
морской ветер охлаждал его пылающее тело. Температура
держалась два дня и к утру третьего спала.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Яков Абрамович,
подсчитав пульс: частые удары при низкой температуре его
озаботили.
Олег взглянул на доктора и не сразу ответил:
— Не знаю. У меня очень странное состояние.
— А именно?
— Не знаю, — повторил Олег. — То есть я не могу выра¬
зить.
Когда Яков Абрамович поднялся со стула, Олег взял его
за руку и тихо попросил:
601

— Пожалуйста, поддержите меня немного... Мне надо
что-то додумать, а нету сил.
— Мы вам впрыснем камфару, — сказал Яков Абрамо¬
вич.— А «додумывать» сейчас ничего не надо. Наберетесь не¬
много сил, тогда и додумаете. Сейчас же думайте о чем-ни¬
будь приятном, о самом приятном. Можете?
Олег вспомнил, как он представлял себе море, и сказал:
— Хорошо.
Ему впрыснули камфару. Сердце стало биться спокойнее,
ровнее. Он закрыл глаза и опять представил себя в лодке.
Он видел только Таю. Она сидела впереди, облитая солнцем,
и пристально смотрела в даль моря. В волосах ее, как свечеч¬
ки, то вспыхивали, то погасали мягкие огоньки. Гореношева
он не видел, но всем существом своим ощущал его у себя за
спиной, на руле. Лодка мерно поднималась на волнах и опу¬
скалась, как грудь спящего человека.
«Теперь я усну», — подумал Олег.
Он действительно уснул и спал долго. А когда проснулся,
то на одеяле увидел письмо. Зоя Ниловна всегда так делала:
если больной спал, а ему приходило письмо, она клала его на
кровать. Почерк был незнакомый. Олег распечатал конверт и
сразу посмотрел вниз, на подпись. Но подписей было две.
Олег прочитал их, и у него в груди разлилось теплом благо¬
дарное чувство. Письмо было написано карандашом, круп¬
ным, четким почерком:
«Слушай, друг, меня так быстро увезли, что я не успел
даже попрощаться с тобой. Так ты уж не сердись — сам зна¬
ешь, какое со мной дело вышло. Тяжелый, как говорят, слу¬
чай. Но ничего. Если даже среди слепых есть стахановцы, так
может ли быть, чтобы для меня, зрячего, не нашлось подхо¬
дящей работы! Найдется. Не об этом я хотел тебе написать,
о другом. Как-то ночью проснулся я, а ты зубами скрипишь и
все узел какой-то ругаешь. Бредил ты или сон видел — не
знаю. Но только я тогда подумал: «А ведь Александр Маке¬
донский сдрейфил, когда рубанул мечом по гордиеву узлу.
Не так-то легко некоторые узлы развязывать. Но если этот
парень развяжет свой узел, я скажу, что мужества ему у ве¬
ликого полководца не занимать». Жму руку.
Гореношев
И я жму руку и желаю успеха.
Бурилов».
Когда три дня спустя вернулись Тая и Женя, оба они за¬
метили, что в Олеге произошла какая-то перемена. Он так же
был слаб и часто закрывал глаза, еще больше побледнел, но
взгляд стал тверже и упрямее складывались губы. Казалось,
605

он что-то задумал, на что-то решился, но затаил*, не хочет
поделиться даже с друзьями. И обоим казалось, будто за эти
двенадцать дней Олег возмужал.
Когда Женя вышел на террасу, Тая осторожно спросила:
— Ты мне ничего не хочешь сказать?
Олег чуть нахмурился:
— Те письма... ну, в которых я всякие глупости писал...
ты порви. Я не хочу умирать — и не умру.
И сейчас же благодарно улыбнулся, видя, как озарились
глаза Таи.
YIXI
Не было такого дня, когда бы Олег не вел борьбы со сво¬
им недугом. Как и на войне, здесь были и окопные сидения,
и мелкие стычки, и генеральные сражения. Как и на войне,
постоянно изучались сильные и слабые стороны противника,
его замыслы и повадки. Перехитрить врага, провести его, от¬
бить очередную атаку с наименьшими для себя потерями, а
потом и потеснить его — стало для Олега обычным занятием.
Вот враг начинает тихонько царапать в горле. Враг знает,
что кашель нарушает покой легких, мешает их заживлению.
Но нет, Олег не даст себя обмануть. Он пьет маленькими
глотками воду, меняет положение тела, осторожно дышит.
И, «поцарапав», враг уходит. Врагу на руку, чтоб Олег не
ел, — это ослабляет организм, и враг отнимает у Олега аппе¬
тит, наполняет все тело его отвращением к пище. «Хорошо,—
говорит Олег, — но я буду думать о том, как однажды, возвра¬
щаясь с рыбной ловли, я страшно проголодался, как мне не¬
стерпимо хотелось есть и с какой яростью я потом съедал все,
что ни подавала мне мама».
Он думает об этом настойчиво, упорно, он даже читает
чеховскую «Сирену» — и отвращение к пище постепенно ос¬
тавляет его, даже больше — ему иногда хочется есть.
Поднимается температура, все тело в жару, с мучительной
навязчивостью повторяются бредовые образы — и Олег мыс¬
ленно погружает тело в прохладную, прозрачную воду моря.
«Ничего, — говорит он, — ничего. Температура есть показа¬
тель того, что организм сопротивляется. Посмотрим, кто кого».
Температура падает, но враг не ушел — нет, он только пе¬
ременил оружие: все тело покрывается испариной от слабо¬
сти, тошнотно кружится голова, трудно поднять веки.
«Что ж, — говорит Олег, — вот сейчас как раз и уснуть».
И он спит, набираясь сил для новой борьбы.
Труднее всего, когда враг нападает врасплох. Небо чисто,
606

ярко светит солнце, как будто ничто не предвещает перемены
погоды, но незримо понижается атмосферное давление — и
вот уже клокочет в горле Олега кровь. Да, эти дни, сплошь
окрашенные в кровавый цвет, переживать труднее всего.
Главное — не волноваться: от волнения кровь идет сильнее.
Но как удержать отчаянный стук сердца, когда захлебы¬
ваешься в крови и не можешь перевести дыхание?! Вот ко¬
роткая пауза — и ею надо воспользоваться. Надо думать о
чем-нибудь другом, о чем-нибудь сильном, смелом, красивом.
Или чем-нибудь заняться, например составлять интересные
загадки или сочинять стихи... Да, стихи, стихи о прекрасной
весне, которая как-то вернулась к нам, застала всех помоло¬
девшими и навсегда осталась у нас. И Олег подбирает слова
в стихотворный размер, переставляет их, ищет рифму.
Одно из любимых средств врага — бессонница. Но Олег
научился побеждать и ее. Надо только ясно представить себе
чудесные дома из голубого камня и множество серебристо¬
розовых автомобилей, шуршащих по асфальту.
...Однажды Яков Абрамович увидел в руках Олега тол¬
стую книгу.
— Что это? — спросил он.
— «Туберкулез» профессора Мюллера.
— Только не утомляйтесь, — сказал он.
Вслед за этой книгой Олег прочитал другую — «О неви¬
димых врагах человека». Незаметно для себя он увлекся ми¬
кробиологией и требовал у библиотекаря все новых и новых
книг. Он читал об изумительных работах Пастера, Мечникова
и Коха, этих неутомимых охотников за микробами, и восхи¬
щался их ‘настойчивостью, самозабвением и остроумием на¬
учных гипотез. Страстность их ученых споров невольно зара¬
жала и его. Но когда он читал о бесчисленных попытках
убить бациллу Коха впрыскиванием в тело разных химиче¬
ских препаратов, брови его сходились, лицо делалось суро¬
вее: эта микроскопическая палочка, убивающая миллионы
людей, сама от людей прочно защищалась жиристо-восковой
оболочкой. «Не может быть, — думал Олег, — чтобы наука,
открыв тебя, не сумела бы с тобой справиться. Будет время —
и ученые найдут способ разрушить твой панцирь».
С тех пор как Олег решил стать летчиком, он не мог пред¬
ставить себе ни героизма, ни мужества вне этой сферы. Он,
конечно, знал, что мужество проявляется не только в полете,
и никогда не стал бы оспаривать эту истину, но истина эта
представлялась ему какой-то лишенной соков, сухой, пропис¬
ной. Теперь же, когда он читал о работах ученых, об их от¬
крытиях, вырывавших у смеоти миллионы человеческих су¬
607

ществ, ему было и неловко за детскость своих.взглядов и ра¬
достно от сознания, что мир такой большой и разнообразный,
что служить родине можно, даже и не выходя из комнаты.
Дни шли за днями. Иногда Олегу представлялось, что вся
его жизнь до самого санатория была только сном — такими
далекими казались ему и трехоконный дом на зеленой окраи¬
не города, и скворечня во дворе, на самой верхушке акации,
и книжный шкаф с вылинявшим глобусом на нем, и потертый
портфель отца на письменном столе, и школа, и товарищи, и
широкая, бесконечно длинная улица Энгельса с ее вечным
движением и разноцветными огнями реклам.
Из дому часто приходили письма. В них мать, отец и то¬
варищи рассказывали новости, слали приветы, желали здо¬
ровья. Олег прочитывал жадно, но отвечал скупо. Даже Тае
писал коротенькие письма. Он ждал, когда будет лучше, что¬
бы написать им всем настоящую большую и радостную но¬
вость. А что ему будет лучше, в этом он уже не сомневался.
И этот день, когда он с полным правом мог написать та¬
кое письмо, наступил удивительно просто и обычно. Так же
утром кашляли во всех палатах больные, так же терла Ан¬
нушка мокрой тряпкой пол, так же, позвякивая тарелками,
внесла на подносе завтрак Вовкина мама. И так же в сопро¬
вождении Зои Ниловны пришел в час врачебного обхода Яков
Абрамович. Только лицо его, когда он обратился к Олегу, бы¬
ло немножко необычное: добродушно-ласковое и подзадори¬
вающее.
— Если при анализе больше не обнаруживаются эласти¬
ческие волокна, что это значит? — спросил он.
— Это значит: либо анализ сделан небрежно, либо пре¬
кратился распад легких, — без затруднения ответил Олег.
Яков Абрамович засмеялся:
— Ну, вы профессор! — И добавил уже серьезно: — Нет,
анализы у нас делаются тщательно. Значит, верно второе:
распад легких у вас прекратился. В трех анализах подряд во¬
локон нет. Нажимайте дальше.
IX
Через стекло дверей, ставшее матовым, Олег смотрел, как
курились вокруг Ай-Петри тучи. Всю ночь вода шумела и
звенела в желобах, хлюпала и пошлепывала об асфальтовую
дорожку. К утру дождь перестал, но тучи еще носились по
небу, и было неясно — уходят ли они, чтобы очистить небо,
или опять собираются для нового дождя.
608

«Если приедет папа, — подумал Олег, — то так и не уви¬
дит Крыма. В такую погоду разве это Крым!»
И тут же поймал себя на мысли, что и сам он, собствен¬
но, Крыма не видел, хотя и пробыл здесь полгода. Стало не¬
множко грустно. Он отошел от двери. Но взглянул на чемо¬
дан и опять почувствовал, как радостно защемило сердце.
Шесть месяцев стоял этот чемодан где-то там, внизу, в кладо-
еой, терпеливо ожидая, когда хозяин потребует его к себе.
Вчера вечером Аннушка внесла его в палату, и вот он стоит
на стуле, рядом с хозяином, стянутый ремнями, готовый в
путь. Олег ласково провел рукой по гладкой желтой коже.
— Дождался? — сказал он, не в силах сдержать счастли¬
вую улыбку.
Внизу, вероятно на нижнем шоссе, два раза крякнуло ут¬
кой. По гудку Олег узнал большой голубой автобус. «Может
быть, в этом?» — подумал он и, набросив пальто, пошел по
коридору к выходу. Он был еще слаб и ходил медленно. Но
сейчас его так и подмывало сбросить пальто и вприпрыжку
сбежать по лестнице.
«Кто? — думал он, сдерживая шаг. — Вот если бы папа!
Только нет, наверно, Семен Петрович».
Накануне он получил письмо. Там говорилось, что за ним
приедут, но кто именно — Олег не знал. Целые сутки он га¬
дал и наконец решил так: если не папа, то больше некому,
как папиному сослуживцу Семену Петровичу, который часто
ездит в Симферополь по заводским делам. Сойдя вниз, он
уже взялся за ручку двери, но дверь быстро распахнулась
сама. От неожиданности Олег сильно качнулся вперед.
— Держись! — услышал он над самым ухом и тотчас же
оказался в чьих-то объятиях.
Он поднял голову и в изумлении отступил: перед ним
стоял Женя и смеялся.
— Как! Ты?
— Ну, факт! — сказал Женя таким тоном, как будто ина¬
че и быть не могло.
— Подожди... Как же так?.. Ведь до зимних каникул еще
семь дней.
— Чудак!.. Нас же сама школа за тобой и послала, пони¬
маешь?
— Так ты... не один?
— Я еще маленький, чтобы одному ездить так далеко. —
Женя поднялся на носках и ладонью похлопал по притолоке
дверей. — Видишь — не дорос.
— А... кто же с тобой? — спросил Олег с тайной надеждой.
Олег не успел ответить, как шею его обвили две руки и
609

мягкие, чуть влажные от дождевых капель волосы коснулись
его щеки.
— Олег, родной, ты уже на ногах?..
И Тая по-детски потерлась щекой о его плечо.
— Ну вот! — Женя нелепо взмахнул рукой. — Как собере¬
тесь, так и ревете... Прямо невозможно с вами ездить!.. — и,
заморгав, отвернулся к стене.
Немного спустя все они сидели на кожаных диванах голу¬
бого автобуса. Олег и Тая впереди, у самой шоферской ка¬
бинки, Женя тут же, за их спинами. Еще минутка, подойдет
последний пассажир, и автобус двинется.
— Ты дома пробудешь только неделю, — говорила Тая,
торопясь рассказать все новости. — Для тебя уже есть путев¬
ка в Кратовский санаторий, под Москвой. Здесь дожди, а там
сейчас морозы. Там, говорит доктор, ты целыми днями бу¬
дешь лежать на воздухе в меховом мешке. Он говорит: это
ужасно как помогает! А весной уже приедешь совсем...
Женя просунул между их головами свою рыжую голову
и замахал над ними руками.
— А летом — в лодке по Дону! Кра-со-та! Камыш шумит,
вода — как зеркало. Глядишь и не знаешь, идет или не идет
ее величавая ширина.
— Женька, как тебе не стыдно! Ведь это Гоголь о Днепре
так писал!..
— Все равно. Если бы он видел Дон, так и не то еще на¬
писал бы...
Последний пассажир вскочил на подножку. Захлопнулась
дверца. Мелко задрожав, автобус покатил вниз. Опять по¬
плыли прямые, как свечи, стволы деревьев, опять мелькнула
зеленая вывеска почты... И хотя не было слышно свиста птиц,
а по запотевшим стеклам автобуса стекали, как слезы, дож¬
девые капли, Олег не чувствовал и тени той грусти, с какой
он летом въезжал в этот лес. Он оглянулся на Женю, встре¬
тился глазами с Таей и от счастья засмеялся.

ЖИВ АЛЕША!
Когда во дворах Ленинграда не осталось больше ни одно¬
го полена и в каменных домах стало холоднее, чем на улице,
Алеше приснился странный сон. Снилось ему, будто ходит
он из дома в дом, из квартиры в квартиру, постукивает
молоточком по давно остывшим батареям парового отопле¬
ния, и батареи начинают дышать жаром, а жильцы сбра¬
сывают с себя ватные одеяла и шубы и говорят: «Вот это
жизнь!»
Накануне Алеша до поздней ночи сидел над алгебраиче¬
ской задачей. Задача была не очень трудная, но последняя
капля масла в коптилке догорела — решать приходилось в
темноте, мысленно. А тут еще бомбежка: только нащупает
Алеша решение, вдруг — бах-ах! Решение вильнет хвостом
611

и исчезнет. Семь раз налетали фашисты на Васильевский
остров. И все-таки Алеша задачу решил. Зажег спичку, све¬
рил с ответом: точно. Только тогда лег и заснул. И вот при¬
снился этот сон.
Проснувшись, Алеша долго думал, откуда в батареях
бралось тепло и при чем тут молоточек. Потом он вспомнил,
как однажды сказал жившему этажом ниже старичку сле¬
сарю, по фамилии Кандыбич: «Знаете, Кандыбич, надо
использовать вечное движение льдов в Арктике, чтобы полу¬
чать тепло и свет. По моим расчетам, все Северное полушарие
можно отопить, не только Ленинград». Кандыбич тогда отве¬
тил: «Это дело, конечно, нужное. Но только без слесарей
не обойтись. Слесари и токари — всему причина».
Утром пошел Алеша в школу. Шел, тер варежкой ухо и
гадал, решил ли еще кто-нибудь задачу: уж очень трудно
делать в темноте разложение на множители. Алеша свернул
на Большой проспект, потом на Четырнадцатую линию. Там
он немного задержался, глядя, как в сонном еще небе летит
к последней на горизонте звездочке тупоносый истребитель.
Звездочка была похожа на голубую льдинку, она таяла, и
казалось, что самолет спешит долететь к ней раньше, чем
она растает окончательно.
Подойдя к школе, Алеша с недоумением подумал: «Что
это за место такое? В родном городе заблудился». Но кругом
стояли знакомые ребята и смотрели на разбитое здание.
Стена его отвалилась, обнажив все пять этажей, и каждая
комната без передней стены была похожа на декорацию в
театре. С третьего этажа, зацепившись, свисала классная
доска. На ее блестящей плоскости были четко видны белая
окружность, пересеченная хордой, и рой латинских букв с
крестиками и черточками. Алеше стало не по себе. «Не мо¬
жет быть!» — хотел он крикнуть, но увидел директора и по¬
нял, что так оно и есть. Директор был без шапки, его пальто
и руки покрывала кирпичная пыль. Он часто наклонялся,
поднимал с земли далеко отлетевшие куски битого кирпича
и нес их обратно, к зданию. А рядом шла женщина — навер¬
но, жена его — и просила:
— Митя, не надо, брось!.. Митя, не надо...
Алеше стало жалко директора. Он подошел и сбивчиво
сказал:
— Вы, Дмитрий Иванович, не волнуйтесь... Я поступлю
в ремесленное... Я им такие гостинцы приготовлю!.. А война
кончится, мы Арктику приспособим.
В ремесленном училище набор закончился давно, но Але¬
ша сказал, что школу, в которой он учился, разбомбили, и
612

его приняли. Он попал в группу, где мастером был старик
Кандыбич. Когда Алеша вошел в цех, Кандыбич стоял у
верстака, водил коротким пальцем по бумаге и вполголоса
объяснял что-то, а перед ним стояла девочка в комбинезо¬
не, в голубой беретке на золотых волосах и то поднимала се¬
рые внимательные глаза на мастера, то опускала их к чер¬
тежу. Мастер кончил объяснять и неторопливо пошел к дру¬
гому верстаку, но увидел Алешу и остановился:
— Ты как сюда попал?
— К вам зачислен, — весело ответил Алеша. — Снаряды
делать.
— Почему так поздно?
— Знаете, — рассудительно развел руками Алеша, — луч¬
ше поздно, чем никогда.
— Гм!.. Из тебя, кажется, толк выйдет: лицо у тебя смы¬
шленое.
Алеша только повел бровями, как бы говоря: «Вам со
стороны виднее».
— С напильником обращаться умеешь?
После такой похвалы Алеше неловко было сказать «нет»,
и он неопределенно ответил:
— Напильник—. инструмент обыкновенный. Что ж осо¬
бенного?
Мастер порылся в ящике, вынул круглую болванку и
подал Алеше:
— Вот. Попробуй отпилить. А напильник кладовщик даст.
Получив инструмент, Алеща зажал болванку в тиски и
принялся яростно тереть ее напильником.
— Ты, должно 'быть, новенький? — сквозь визг железа
услышал он за спиной девичий голос.
Алеша не обернулся. С небрежной важностью он сказал:
— Я во Дворце пионеров еще и не такое делал. Я...
— А зачем же ты концы в кулаки зажал? Разве напиль¬
ник так держат?
— Кому как сподручней, тот так и держит.
На его руки легли тонкие пальцы и с неожиданной силой
остановили напильник.
— Все держат одинаково. Вот, смотри: большой палец
надо положить сюда, на ручку, а конец придави ладонью
левой руки. Когда тянешь к себе, не нажимай.
— Да знаю!.. — нахмурился Алеша, высвобождая свои
руки из рук непрошеной учительницы.
Он так и не посмотрел на нее. Но когда девочка отошла,
взял напильник, как она показала, и с удивлением отметил
про себя, что работа пошла быстрее.
613

Подошел Кандыбич, посмотрел и сказал:
— Инструмент держишь верно, а вот стоишь неправиль¬
но: стоять надо под углом в сорок пять градусов к вер¬
стаку.
«Ишь ты, верно показала!» — подумал Алеша и украдкой
покосился, ища девочку глазами. Но девочек в цехе было
много: одни, как и Алеша, работали напильником, другие —
ножовкой, а некоторые били молотком по зубилу. Разве
узнаешь, какая из них — она?
Домой Алеша вернулся в сумерки. От усталости закры¬
вались глаза. Хотелось поскорее лечь и укрыться потеплее
с головой. Но еще сильнее хотелось есть, а когда очень хо¬
чется есть, то заснуть трудно.
Мать лежала в постели, укрытая одеялом. Алеша сел у
ее ног.
— Ты? — сказала она слабым голосом. — А хлеба опять
не было. Что ж будешь есть?..
— Обо мне не беспокойся. Мы такой сегодня суп ели!..
Алеша сунул руку в карман и вынул маленький квадра¬
тик хлеба, плотный и черный, как дегтярное мыло.
— Это тебе. А я — спать. Завтра опять на работу чуть
свет.
* * *
Утром следующего дня, едва Алеша принял инструмент,
как противно завыла сирена.
— Начинается! — сказали ребята и нехотя пошли к вы¬
ходу.
По узкой лестнице спустились в подвал. Там было холод¬
но и темно. На стенах стеклярусом блестела изморозь. Чтобы
согреться, ребята затопали ногами.
Кто-то легонько тронул Алешу за плечо:
— Новенький, это ты?
Голос Алеше был знаком.
Он не успел ответить, как страшный грохот рванул ему
уши и сдавил сердце. Земля отделилась от ног, что-то с силой
ударило в бок. Некоторое время Алеша ничего, кроме шеле¬
ста, не слышал. А шелест был такой, будто по стене сыпался
на пол песок: все сыплется и сыплется. Потом чья-то рука
потрогала его лицо, волосы, и тот же приятный голос сказал:
— Это новенький. Его надо на воздух.
— Да ведь он мертвый, — ответил кто-то.
Алеша испугался. Он приподнялся, торопливо ощупал
себя и сказал:
— Неправда, жив я! Только болит у меня что-то...—
и потерял сознание.'
614

Он открыл глаза на носилках, когда его и еще троих
ребят несли по улице мимо мастерских. Сквозь разбитую сте¬
ну он увидел горящие верстаки. Пламя выбивалось наружу,
желтыми языками лизало кирпичи стены. И Алеше стало так
жаль верстаков, будто он провел среди них всю жизнь. Он
закрыл глаза и прошептал:
— Я тебе еще покажу!.. Я покажу тебе!..
Золотоволосая девочка, которая шла рядом с носилка¬
ми, подумала, что он бредит, и низко склонилась к нему.
Но глаза Алеши застилались от боли, и девочку он не
увидел.
* * *
В больнице Алеша пролежал три недели, а когда вышел,
то в городе уже журчали ручьи: это столько снегу скопилось
за зиму.
По дороге домой Алеша сделал крюк, чтобы зайти в реме¬
сленное училище — сказать там, что он уже здоров и завтра
опять придет учиться. Но училище стояло пустое, затоплен¬
ное талой водой. Даже сторожа не было. Алеше стало груст¬
но. Вспомнился певучий голос девочки, и захотелось погово¬
рить с ней: рассказать про Арктикострой и про все то, что
наметил он делать после войны. «Наверно, в другое училище
перевели ребят», — подумал Алеша. Он решил заглянуть ве¬
чером к Кандыбичу, все разузнать и завтра же опять стать
за верстак.
Но дома его ждала новость. Мать, еще более постарев¬
шая с того дня, как была у него последний раз в больнице,
встретила его восклицанием:
— Значит, теперь уедем! А я все боялась, что ты задер¬
жишься.
— Уедем? Куда? — не понял Алеша.
У матери сморщилось лицо и закапали слезы:
— Куда повезут...
Это не входило в расчеты Алеши. Уехать из Ленинграда?
Да притом неизвестно куда? Показалось, что все разом рух¬
нуло: и слесарное дело и Арктикострой. А главное, как же он
теперь отомстит фашистам за разбитую школу и за директора
Дмитрия Ивановича?! Он хотел возражать, спорить, но взгля¬
нул на мать — и опять жалость тронула его сердце: мать
так исхудала, что стала маленькой, как девочка.
* * *
До Финляндского вокзала шли пешком, толкая впереди
себя детскую коляску. В ней когда-то возили маленького
Алешу. Теперь в коляске лежали два узелка и чемодан. Вос¬
615

паленный взгляд матери жадно схватывал все, мимо чего она
шла, — узорные решетки, прямолинейно-строгие дома, поре¬
девшие деревья в парках, — и со всем прощался. Алеша
видел это и как мог ободрял:
— Ну чего ты себя мучаешь! Вернемся еще, ну!
В вагоне говорили, что эшелон этот — последний, что лед
на озере тает и ехать по льду опасно. Мать тревожно вслу¬
шивалась. Но, когда подъехали к озеру и поезд остановился,
все, забыв о страхе, поспешили к грузовым машинам.
Лед действительно таял: до самого горизонта он покрыл¬
ся водой, а в воде отражались блекло-голубое небо и дымки
облаков.
Урча и взметая веера брызг, грузовики помчались вперед.
Оттого, что дороги не было, а колеса тонули в воде, казалось,
будто не на автомобилях ехали, а плыли на катерах.
В передней машине среди узлов сидела какая-то девочка
и смотрела на Алешу. Ветер трепал ее волосы, пытаясь со¬
рвать с головы голубой берет. Иногда девочка улыбалась, и
Алеше казалось, что она улыбается ему.
Так они ехали, смотря друг на друга. «Неужели это
она?» — спрашивал себя Алеша.
Серело, и лицо девочки делалось все более неясным.
Вдруг на машинах люди задвигались, заволновались. На
горизонте, как огромная оса, летел самолет. «Чей? Чей?» —
спрашивали пассажиры друг друга. Женщины крепче при¬
жали детей. За первым самолетом показались еще два, и
вскоре в мерный шум моторов на льду стали вплетаться
воющие звуки с воздуха.
Грузовики метнулись в разные стороны.
Алеша не заметил, откуда пришли наши «ястребки». Он
увидел их над головой в тот момент, когда между машинами
уже начали взметаться вверх страшные смерчи из льда,
воды и ржавого дыма. Алеша раскрыл было рот, чтобы крик¬
нуть нашим летчикам: «Крушите их!» — как перед машиной,
в которой мелькнул голубой берет, вскинулся к небу столб
воды, и машина исчезла.
И сколько потом Алеша ни всматривался, он голубого
берета больше не увидел.
* * *
Поезд шел и шел на юг, подолгу простаивая на больших
и маленьких станциях. А где он наконец остановится совсем,
не знал никто. Так в пути и лето началось.
Много интересного прошло перед глазами Алеши за это
616

Сколько потом Алеша ни всматривался, он голубого берета больше
не увидел.

время. Проезжали даже по таким местам, где ничего не
было, кроме песков и верблюдов. Но Алеше все-таки хоте¬
лось, чтобы путь их поскорее кончился. На остановках он
часто заводил разговоры с местными ребятами, расспраши¬
вал, хороший ли их город и есть ли в городе ремесленное
училище. И везде ребята отвечали ему, что другой такой
город поискать надо, а их ремесленному училищу равного на
свете нет.
За время пути Алеша отвык от грохота войны. Иногда
ему казалось, что войну он видел во сне. Сном казался ему
и тот страшный миг, когда машина с девочкой в голубом
берете исчезла в смерче воды и дыма.
И вдруг — опять грохот...
Было это уже на Кавказе. Алеша сидел у открытой двери
теплушки, свесив ноги к бегущим рельсам. Впереди медленно
плыли горы. Алеша посолил пахнувший травой свежий огу¬
рец и только что намеревался отведать его, как раздался
грохот. Страшная сила сорвала Алешу с места и подняла в
воздух. Больше Алеша ничего не помнил.
Нашел его станичный агроном, старик с лысой головой и
толстым носом. На Алеше лежали доски, щепки, земля. Толь¬
ко голова да ноги выглядывали. Агроном потянул его за
ногу и, когда Алеша открыл глаза, спросил:
— Ты жив?
— Жив, — сказал Алеша.
— А ну, попробуй встать.
Алеша поднялся, прошелся вокруг агронома и опять
сказал:
— Жив. Только в голове шумит.
— Ну, счастье ж твое, что в сено упал.
Два дня Алеша провел на полустанке, все ждал, не при¬
едет ли за ним мать. Он не знал, что его мать тогда же
сильно ушибло и она лежит в вагоне почти без сознания.
Когда солнце зарывалось в густой лес на горе и оттуда брыз¬
гало золотом, Алеша шел полем в станицу, к агроному, и у
него, в холостяцкой квартире, ночевал. Агроном когда-то
учился в Петербурге. Теперь он до поздней ночи не давал
Алеше спать, расспрашивая, стоит ли еще на углу Большой
Пушкарской трехоконный домик с колоннами и слышен ли
звон часов на Невской башне.
Когда Алеша рассказал ему про Арктикострой, он заду¬
мался, потом сказал:
— Это хорошо. Без мечты жить нельзя. — И с улыбкой,
от которой некрасивое лицо его стало трогательным, довер¬
чиво рассказал: — Я двадцать один год над новым сортом
618

пшеницы бился. И вырастил... Ни холода не боится она, ни
жары. Физкультурник, а не пшеница! А хлеб из нее — как
пряник. В этом году мы на семена двенадцать гектаров за¬
сеяли.
На третью ночь до станицы стали доноситься далекие
погромыхивания. Агроном ворочался на скрипучей кровати и
вздыхал. А утром в комнату ворвался нестройный топот.
Алеша выскочил на улицу. По ней, в серой пыли, нескончае¬
мо шло стадо скота. По сторонам его бежали небритые люди,
запыленные и загорелые. Они щелкали длинными кнутами и
хрипло кричали. Агроном стоял на крылечке бледный, с тря¬
сущимся желваком на щеке. Стадо прошло, а в голове Алеши
еще долго отдавался его тяжелый топот и долго еще висела
пыль над станицей.
Алеша побежал на полустанок. Нет, мать не приехала.
Да и вообще там сегодня ничего нельзя было добиться. Але¬
ша опять вернулся в станицу. Он хотел взять у агронома на
дорогу кусок хлеба, попрощаться и поездом доехать до бли¬
жайшего города. Но старика он дома не застал. Соседка
сказала, что агроном, надо думать, пошел на опытное поле.
Алеша решил поискать его там да кстати взглянуть на эту
удивительную пшеницу, из которой выпекается хлеб, как
пряник.
За околицей Алеша увидел неширокую, бурную речку.
По обе стороны ее расстилалось желто-зеленое кукурузное
поле. «Где ж его искать?» — подумал Алеша. Он хотел уже
ступить на перекинутый через речку деревянный мост, как
заметил, что по дороге, в густой пыли, мчится группа всад¬
ников. Гулко простучав копытами по мосту, кони круто завер¬
нули, всадники спешились и с топорами бросились к мосту.
Во все стороны полетели щепки. Мост с грохотом осел в
воду.
— Есть! — сказал бородатый всадник, как видно началь¬
ник, и птицей взлетел на седло.
За ним вскочили на лошадей остальные. Вскоре всю груп¬
пу закрыла пыль.
Алеша так засмотрелся, что не заметил, как к нему по¬
дошел и стал рядом агроном. Лицо старика было спо¬
койно.
Алеша обрадовался:
— Это вы? Я вас искал, искал... Где же ваша пшеница?..
— Пшеница?.. — Агроном протянул Алеше несколько зо¬
лотых колосков, сложенных наподобие букета. — Все. Больше
не осталось ни зернышка.
Старик поднял голову и потянул носом воздух. Потом при¬
619

крыл глаза и так, с закрытыми глазами, остался стоять, без¬
звучно шевеля губами.
— Это дым, — сказал Алеша, заметив за кукурузным по¬
лем сизую пелену. — Вы сожгли ее, да?
Издалека донесся стрекот. На дороге показалось темное
пятно. С каждой секундой стрекот усиливался и пятно росло.
Старик открыл глаза и посмотрел на дорогу. Оставляя за
собою длинную ленту пыли, пятно неслось, как торпеда в мо¬
ре, и вскоре Алеша увидел мотоцикл. За ним показался вто¬
рой, за вторым — третий...
— Фашисты? — спросил Алеша в ужасе.
Старик кивнул головой.
У самой реки стрекот оборвался. Не снимая огромных оч¬
ков, от которых лицо казалось в маске, мотоциклист крикнул:
— Пан, прыг-прыг!
— Что? — не понял агроном.
Фашист показал пальцем на осевший мост.
— Мина есть? Прыг-прыг, пан!
— Пошел к черту, — спокойно сказал агроном. — Прыгай
сам, мерзавец.
Фашист свирепо ощерился, оглянулся на подъезжавших
мотоциклистов и снял автомат.
С неожиданным проворством агроном поднял с земли
круглый гладкий камень и пустил его в фашиста. Крякнув,
тот схватился за голову.
— Ага! — крикнул агроном. — Съел пряник? Я тебя и не
так еще!
— Да бейте ж его, бейте! — закричал Алеша, видя, что
старик заложил руки в карманы и стоит, любуясь меткостью
своего удара.
Пустив в гитлеровца с десяток увесистых камней, агроном
п мальчик побежали в кукурузу.
Загрохотали выстрелы.
— Убили паука! — задыхаясь от радости, крикнул агро¬
ном. — Сорок грехов простится!..
И вдруг взмахнул руками:
— Пшеницу!.. Пшеницу забыл!..
Он бегом вернулся к берегу.
Сквозь стебли кукурузы Алеша видел, как старик рысью
пробежал по открытому месту, нагнулся, схватил пук пшени¬
цы и побежал обратно. Но у самой кукурузы он споткнулся и
плашмя упал. Алеша стал звать его, но старик не поднимал¬
ся. Алеша осторожно подполз ближе. Глаза старика были за¬
крыты, он дышал редко, порывисто. На парусиновом пиджа¬
ке расплывалось тёмно-красное пятно.
020

Алеша схватил старика за руку и изо всех сил потащил в
кукурузу. Старик на мгновение открыл глаза, взглянул на
Алешу, хотел что-то сказать, но не сказал, а только улыбнул¬
ся ему и опять закрыл глаза.
Алеша припал лицом к его плечу и заплакал. Потом вы¬
нул из мертвой руки золотой колос и осторожно пополз
в глубь кукурузы.
Когда ему казалось, что от врагов он был уже далеко, его
что-то тупо и сильно ударило в руку Он оглянулся: никого.
Поднял руку — из нее, как вишневый сок, текла кровь.
Подобрал Алешу казачий дозор. От усталости, жажды и
нестерпимой боли в руке Алеша еле брел. С ранеными бойца¬
ми его отправили на санитарный пункт, а оттуда в полевой
госпиталь. Когда ему отрезали рваные остатки трех пальцев,
он сказал: «Конец. Без меня построят...» Хотел улыбнуться,
но губы не послушались.
Только спустя месяц приехал Алеша в город, где остано¬
вились наконец ленинградцы. Когда он увидел мать, то сна¬
чала подумал, что обознался: волосы ее стали серы, в глазах
застыло страдание. Алешу она считала погибшим.
Изменился и Алеша: веселая уверенность его погасла.
Часто, не зная, куда себя девать и что делать, он ходил
по городу. Город был большой, с шумной толпой на улицах,
но Алеша по-прежнему оставался печальным. Только когда из
раскрытых окон большого кирпичного здания донесся до него
звон железа, жужжанье моторов и задорные ребячьи голоса,
он оживился. Став под окном, долго прислушивался.
На следующий день Алеша опять пришел сюда. И так
каждый день. Он приходил, стоял у окна и слушал.
А потом как-то сразу решил войти. Директора в кабинете
не было, и Алеша пошел его разыскивать. В длинной столо¬
вой, где ребята собрались на обед, ему указали на худоща¬
вого человека с седыми вйсками.
Алеша сказал:
— Я из Ленинграда. Учился там в ремесленном. Вы меня
примете?
Мужчина ответил:
— Примем, отчего же не принять? Здесь уже есть ваши.
Документы с тобой?
И вдруг у самого уха Алеши раздался возглас, мгновенно
перенесший его через все поля, леса, реки и горы в далекий,
родной Ленинград:
— Алеша!.. Ты жив?
621

Алеша в изумлении оглянулся. Девочка в коричневом пла¬
тье! Золотые волосы. В серых глазах радость.
— Ты... та самая?.. — растерянно сказал Алеша.
— Та самая, — сказала девочка.
— Голубой берет?
— Голубой берет.
— Но ведь ты утонула!..
— Неужели? — с испугом воскликнула девочка. — А я и
не заметила!
Все вокруг засмеялись. Сделавшись серьезной, девочка
сказала:
— Я не утонула. Утонул только мой берет. А ехала я с тем
же эшелоном, что и ты. Только я болела и не выходила из
вагона. Так ты, значит, узнал меня?
— Узнал, — сказал Алеша. — Ты часто мне снилась.
— Это хорошо, — серьезно сказала девочка и, обращаясь
к директору, объяснила: — Его выбросило из вагона. На ходу.
И все в эшелоне думали, что он погиб. А он жив. Жив ведь,
Алеша?
Алеша опустил голову. Потом судорожно вздохнул, вынул
из кармана руку и поднял ее.
— Э-э... — протянул директор.
И все, кто стоял около, умолкли и молча смотрели на
руку.
— Не примете, значит? — дрогнувшим голосом спросил
Алеша, чувствуя, как сухо стало у него во рту.
— Пойми, — живо сказал директор, — нельзя. Ну нельзя,
генацвале1, что сделаешь? Если рабочий теряет столько паль¬
цев, он больше не работает: получай пенсию! Нет, тебе нужна
другая профессия, другая, генацвале.
Алеша с отчаянием взглянул на девочку и молча пошел к
выходу.
— Подожди!.. — испуганно крикнула она. — Подожди ми¬
нутку!..—И, порывисто повернувшись к директору, горячо
заговорила: — Ну хорошо, ему слесарем будет трудно — дву¬
мя пальцами молоток не удержишь. Но закрепить на токар¬
ном станке между центрами деталь он сможет? Сможет.
Проверить циркулем размеры обработки сможет? Сможет.
Укрепить в суппорте резец сможет? Сможет. Так чего же еще?
Алеша шагнул к директору и сказал:
— Вы ж поймите! За разбитую школу и за директора
Дмитрия Ивановича я отомстить обещал? Обещал. За агро-
нома-старичка, что вырастил волшебную пшеницу, обещал?
1 Генацвале — мой дорогой.
622

— He примете, значит? — дрогнувшим голосом спросил Алеша.

Обещал. А когда кончится война и комсомольцы на Арктико¬
строй поедут, я что ж, в тылу останусь? Ведь сколько тепла и
света надо дать Ленинграду!..
Никто не знал, кто такие директор Дмитрий Иванович и
старичок агроном, никто также не имел понятия, что такое
Арктикострой, но Алеша говорил так страстно, а измученно¬
му, но непоколебимому Ленинграду так желали все тепла ч
света, что не было вокруг ни одного человека, кто бы не крик¬
нул от всей души:
— Правильно говорит! Правильно!
Директор вздохнул, оглянулся и, найдя в толпе смуглого
седого человека в спецовке, поманил к себе:
— Возьми, Арчил, его в свою группу. Не все пальцы у не¬
го на месте, да что пальцы, если жив человек и бьется в нем
горячее сердце!

ПЛАН ЖИЗНИ
I
Я болел, лежал в постели. Через открытое окно видел
сверкающий на солнце зубец хребта и тосковал о покину¬
тых родных степях.
Вошла хозяйка:
— К вам Ахмат просится. Впустить?
— А кто этот Ахмат?
— Мальчик. Этажом ниже, у тетки живет. Третий раз уже
приходит. Впустить?
— Впустить, конечно, — сказал я.
Он вошел неслышно и остановился у дверей. Немного ску¬
ластый, карие грустные глаза, густые каштановые волосы,
оттеняющие очень белое лицо. На вид лет четырнадцати.
— Садись, — сказал я. — Что скажешь?
— Я так просто. Можно?
— Можно и так просто. Садись.
Он сел на стул у кровати и долго молчал. Потом вытащил
из-под стеганки книжку моих рассказов и повертел в руках.
— Это вы придумали? — Помолчал, вздохнул.—А я вот
21 Библиотека пионера, том VI 625

еще ничего такого не придумал. — Опять помолчал и снисхо¬
дительно улыбнулся. — В нашем классе одна девочка при¬
думала:
«Папа, мама, есть хочу». —
«Кушай, детка». — «Не хочу».
Разве это стихи? Это глупость. Правда? — Он испытующе
осмотрел меня и таинственно сказал: — Я придумал, только в
секрете держу. Прочесть?
— Читай.
И вдруг я услышал:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
Читал он нараспев, с чувством и смотрел при этом в окно,
в синюю даль неба, будто там именно и белел этот парус.
А кончив, строго спросил:
— Хорошо?
— Великолепно! — воскликнул я. — Но зачем ты «приду¬
мываешь» то, что уже когда-то «придумал» Лермонтов?
— Вы зна-аете... — разочарованно протянул он.
И умолк, видимо смущенный. Не поднимая глаз, тихо и
проникновенно сказал:
— Моя бабушка, когда видела красивую козу, думала:
«Это моя коза. Я ее кормлю лебедой. Я пью ее сладкое моло¬
ко и даю его пить моим маленьким внукам». Мой дедушка,
когда видел красивого скакуна, думал: «Это мой скакун.
Я кормлю его тяжелым, как свинцовая дробь, овсом и каж¬
дый день чищу скребницей. Я лучший джигит в Кабарде».
А я, когда читаю красивые стихи, думаю: «Это мои стихи.
Я лучший ашуг, и все радуются, когда я пою». — Он поднял
глаза, и в них я увидел огорчение и упрек. — Разве плохо
мечтать?
Так началось наше знакомство. С этого времени Ахмат
стал моим почти ежедневным гостем. Входил он всегда бес¬
шумно, бархатным шагом, и стоял, угадывая, сплю я или
просто так прикрыл глаза. Иногда о его приходе я узнавал
лишь по дыханию.
— Можно к вам? — спрашивал он робко.
Потом садился у постели и принимался рассказывать.
Говорил обо всем: и что случилось недавно на Пятницком
базаре, и почему кабардинцы живут в долинах, и с каких пор
в селениях Кабарды стали любить украинский борщ. Говорил
626

картинно, свежо, с таким проникновением, будто все это было
его личным достоянием.
Запомнился мне его рассказ, как выкормил он коровьим
молоком и молодой травой маленького «ишека», который
остался без матери. Сделал это Ахмат в подражание комсо¬
мольцам, бравшим шефство над конями. Над Ахматом смея¬
лись, дразнили его, но он продолжал заботливо растить свое¬
го длинноухого подшефного.
Потом этот «ишек» каждый день привозил с горных паст¬
бищ молоко в госпиталь и был любимцем выздоравливающих
бойцов.
Рассказывал Ахмат в таких неуловимых, своеобразных
выражениях, что, слушая, я почти физически ощущал и запах
парного молока, и свежесть молодой травы, и прерывистый,
нетерпеливый рев осленка.
Каждый раз, уходя, Ахмат говорил:
— Времени нет, а то б я придумал рассказ про малайцев.
Почему про малайцев, так я и не узнал.
Как-то он сказал:
— Дайте мне интересную книжку.
На столе у меня лежало школьное издание Короленко
«Слепой музыкант». Ахмат взял книгу и бережно спрятал
под стеганку. И всю неделю не показывался. А когда явился,
вид у него был растерянный и удрученный.
Я удивился:
— Неужели не понравилось?
Он закрыл глаза и покачал головой. Потом вынул из-под
стеганки книгу и поцеловал ее.
— Возьмите, — сказал он тихо.
Сел и с упреком взглянул на меня:
— Зачем вы мне дали ее, а? Зачем? Разве я могу так
придумывать? Его ум — гора, мой ум — песчинка. Его
душа — небо, моя душа — запыленное окошко.
Однажды, когда я немного поправился и мы гуляли в
парке, Ахмат протянул руку в сторону гор и сказал:
— Там живет моя бабушка.
— У тебя есть бабушка? — заинтересовался я.
Ахмат посмотрел с недоумением:
— Вы разве ничего не слыхали о моей бабушке?
— Нет, не слыхал.
— О Татиме Поладовой не слыхали?
— Да нет же, не слыхал. А чем она замечательна?
— Бабушка?!
От удивления, что я ничего не слыхал о его бабушке,
Ахмат даже потерял дар слова. Некоторое время он шел
627

надутый. Потом, снисходя к тому, что человек я в этих краях
новый, сказал:
— Моя бабушка была первой красавицей. Не всякий ее
видел, потому что тогда носили чадру, но те, кто видели, пла¬
кали от счастья. Бабушка подумала: «Зачем лишать людей
счастья?» Она сорвала с себя чадру и бросила в огонь.
И никто не осудил ее. Только мулла, проходя мимо, закрывал
глаза руками: пусть никто не скажет, что он видел женщину
без покрывала и не проклял ее. Но все знали, что он остав¬
лял между пальцами щелочку.
Тема о бабушке оказалась неисчерпаемой. Бабушка была
не только первой красавицей, но и первой в районе грамот¬
ной кабардинкой. Она знала целебные свойства трав от
лихорадки, от сердечных болей, от укусов змеи и многих
людей избавила от тяжелых недугов. У нее был меткий глаз,
твердая рука и отважное сердце. Когда по селу бегала беше¬
ная собака и все в страхе попрятались в домах, она сняла
со стены дедушкино ружье и с одного выстрела убила соба¬
ку. О ее мудрости и красоте сложены песни, а председатель
колхоза, всеми почитаемый человек, ходит к ней за советом.
— Конечно, — грустно сказал Ахмат, — теперь она ста¬
рая.
Мне захотелось увидеть эту женщину, и в первый же вы¬
ходной день я и Ахмат отправились в деревню. Прошли
чудесный нальчикский парк; по гигантским бревнам перебра¬
лись через бурлящую речку, миновали деревянную, всю в
изумрудных пятнах мха мельницу и по крутой тропинке под¬
нялись вверх, к деревне. Дома, прилепленные к скалам, — как
птичьи гнезда. Но школа, сельсовет, сельпо — на ровном ме¬
сте, и от них еще пахнет строительным лесом и краской. Во
все дома тянутся тугие нити проводов.
Ахмат сказал:
— Здесь.
Мы вошли в небольшой дом, довольно ветхий, но забот¬
ливо, по-хозяйски поддерживаемый. Новое здесь вперемешку
со старым: восточные домотканые ковры — и фабричная
мебель, древнее сооружение для помола кукурузы — и пате¬
фон. И всюду — на стенах, на потолке, в углах на полу —
пучки высохших трав, корней, цветов.
— Хорошо! — сказал я, с удовольствием вдыхая аромат
комнаты. — А где же бабушка?
В сенях послышались медленные шаги, дверь раскрылась,
и в комнату вошла высокая, худая женщина. Ее волосы были
совсем седы, но брови — черные и тонкие, как у молодой.
Голову она держала прямо, даже немного приподнятой, гла¬
628

за всматривались со спокойной внимательностью. Ни тогда,
ни после я не мог отдать себе отчет, что придавало ее облику
невыразимую обаятельность, которая заставила меня вос¬
кликнуть:
— Да ведь вы красавица!..
Она чуть наклонила голову, как бы благодаря меня, и с
тихой лаской сказала Ахмату:
— О ком скучаешь, тот на пороге.
По тому, как Ахмат долго не выпускал из своей руки ее
руку, как счастливо улыбался ей, говоря что-то по-кабардин¬
ски, было видно, что бабушку свою он обожает.
Вскоре мы сидели за столом и ели айран (кислое молоко)
с чуреком. Хозяйка рассказывала, как вначале трудно было
одним женщинам справляться с колхозной работой, а я слу¬
шал ее неторопливую, с приятным акцентом речь и думал,
что даже время не могло погасить красоту этой женщины.
Сидела она прямо, не сгибаясь. И в этой осанке, в том, как
держала она голову слегка приподнятой, в спокойствии и
скупости жестов чувствовалась натура гордая и независимая.
Ушел я очарованный. И всю дорогу, пока мы спускались
с Ахматом с горы, я нещадно ругал его:
— Малайские рассказы!.. Какие там малайцы и зачем
придумывать, когда перед тобой готовый образ! Если хочешь
писать, опиши бабушкину жизнь, вот и все!
Ахмат был несказанно доволен впечатлением, какое про¬
извела на меня его бабушка, но писать отказался.
— Это трудно, — сказал он. — Я лучше про малайцев
попробую. Да что! Времени нет!
Я возмутился:
— Ахмат, ты лодырь! Болтать можешь часами, а вот
поработать над рассказом о родной бабушке у тебя времени
нет. Я вижу, с тобой надо поступать решительно. Без рас¬
сказа ко мне не приходи, слышишь? Не впущу.
Остальную дорогу мы прошли почти молча: я — строгий
и недоступный, Ахмат — озадаченный.
Несколько дней он не показывался. Пишет *или просто
боится прийти с пустыми руками? Когда я уже начал упре¬
кать себя, что слишком круто обошелся с мальчиком, он
опять явился. Вошел, как всегда, неслышно.
— Можно к вам?
Я соскучился по нему, но виду не подал и сурово спросил:
— Написал?
Ахмат широко улыбнулся. Он был доволен собой.
— Написал.
— Хорошо написал?
629

Видно было, что Ахмат обожает бабушку.

— О! День писал — не ел, ночь писал — не спал. Все
писал, все писал. Хорошо написал!
— Читай.
Он с готовностью вытащил из-под рубашки тетрадь и сел
на свое обычное место — у кровати. В противоположность
тому, с каким выражением читал он чужое, свое прочел то¬
ропливо, спотыкаясь на каждой фразе, по-ученически. Но
даже при таком чтении все время чувствовались свежесть и
безыскусственность. Только с композицией дело обстояло
плохо. Я сказал:
— Рассказ твой похож на уродца: голова огромная, а
туловище маленькое. Надо еще поработать.
Лицо Ахмата потускнело.
Он слушал, что и как надо переделать, и вздыхал. Ушел
разочарованный.
Я боялся, что рассказ свой он забросит. Но через день
опять услышал за своей спиной:
— Можно к вам?
Рассказ стал лучше, хотя и теперь был кривобок. Ахмат
опять вздыхал и томился, а уходя, сказал с угрозой:
— Хоть год мучайте — не брошу.
Только после седьмой переделки, когда он пришел ко
мне побледневший, с воспаленными глазами, я сказал на¬
конец:
— Теперь можно, пожалуй, нести в редакцию.
— Можно?! — расцвел он и, даже не простившись, выбе¬
жал из комнаты.
Потом, как полагается, для Ахмата потекли дни мучитель¬
ных ожиданий. Он даж.е осунулся в лице. Сидя на стуле, он
тихо, упавшим голосом говорил:
— Не напечатают, нет. Скажут — какой такой писатель!
Совсем мальчик!
И поднимал на меня темные блестящие глаза с затаенной
мольбой...
Но обнадеживать я боялся и неопределенно говорил:
— Что ж, все мы были мальчиками.
Чтобы отвлечься, он принимался рассказывать о чем-ни¬
будь, например — как на уроке географии кто-то повесил
карту вверх ногами и девочка приняла Каспийское море за
Балтийское. А заканчивал так:
— Скажут: зачем про бабушку? Война...
— Что ж, что война, — отвечал я. — Когда ж и писать
о таких бабушках, как не в войну!
Однажды над Нальчиком разразился ураган. Я сидел у
окна и через стекло смотрел, как трепетали каждым листом
631

пригнутые к земле платаны, как все небо покрылось пыльной
мглой.
Вдруг дверь взвизгнула, хлопнула, и что-то с таким гро¬
мыханием промчалось по комнате, будто в нее ураганом
занесло лошадь. Я быстро оглянулся и оторопел: передо
мною был Ахмат, тот самый Ахмат, который входил всегда
бесшумно, как котенок. Но что за вид! Волосы спутанные,
лицо бледное, глаза, как у пьяного.
— Ахмат! — воскликнул я. — Ты испугался урагана?
Он отрицательно качнул головой.
— Так в чем,же дело? Что тебя испугало?
— Меня не испугало, — скорее прошелестел, чем сказал
он. — Меня...
Он не договорил, вынул из кармана сложенный лист га¬
зетной бумаги и, не давая мне, прижал ладонями к груди:
— Вот... Я ждал.. Каждое утро стоял около редакции...
Швейцар выходил и клеил... А сегодня... Сегодня стал швей¬
цар клеить, а ветер вырвал у него, поднял к самому небу и
понес. Я бежал за ней, быстрее ветра бежал... А когда она
падала с неба, я увидел... еще в небе увидел, что... И у меня
потемнело в глазах...
Я осторожно высвободил из его рук газету. Над подвалом
сразу бросился в глаза заголовок: «Бабушка».
Рассказ печатался с продолжениями, из номера в номер,
и эти дни были для Ахмата днями упоения. Он просыпался
с птицами, шел к зданию редакции и там, в сквере, часами
сидел на скамье, дрожа от сладостного ожидания. Ждал он
счастья.
Счастье выносил под мышкой сонный швейцар. Этот мед¬
лительный кабардинец сначала долго мазал деревянный щит
клейстером, потом прикладывал к нему развернутый газетный
лист, потом целую вечность возил по листу ребром руки,
расправляя каждую морщинку. Но и после этого он не ухо¬
дил, а, заслонив спиной Ахматово счастье, крутил цигарку,
пускал из ноздрей расходящиеся книзу, как седые усы запо¬
рожцев, струйки дыма, сплевывал и так внимательно всмат¬
ривался в небо, будто там у него были родственники или
добрые приятели. Теряя терпение, Ахмат тихонько отстранял
кабардинца плечом и впивался в мокрые строчки. А потом
бежал к газетному киоску, и там опять начиналось мучитель¬
ное и' сладостное томление. Когда газета попадала наконец
к нему под рубашку, он вихрем несся ко мне.
— Теперь про дедушку писать буду, — говорил он, бли¬
стая счастливыми глазами.—Вы не слыхали про него? О, это
был такой джигит, такой джигит!
632

Я сказал:
— Теперь ты будешь уроки делать и больше ничего.
Напоминание об уроках сразу сбросило Ахмата с небес.
За последнее время он успел накопить три «плохо». А экза¬
мены были на носу.
— И ко мне приходи пореже. Пока не подтянешься.
Нелегко было мальчику, чей только что напечатанный
рассказ вызвал у всех горячие похвалы, вернуться к решению
уравнений с одним неизвестным. Но, подавив вздох, Ахмат
взялся за учебник. Ко мне он не явился. Только передавал
с хозяйкой записки: «Осталось два «плохо», «Осталось одно
«плохо». Когда принес третью записку, хозяйка сказала:
— Нашел почтальона! Иди сам!
Он приоткрыл дверь и, не переступая порога, сказал:
— Нету больше «плохо». Можно к вам?
День мы провели в парке. Парк был в солнечной дымке.
Дремали голубые ели. От липовой аллеи тянуло запахом
меда. Внизу, за парком, неумолчно журчала речка.
— Вот как тихо!—удивлялся Ахмат. Он прикрыл глаза,
прислушался. — Совсем тихо. Во всем свете.
И вдруг, пораженный возникшей мыслью, вскинул на меня
недоуменные глаза:
— А сейчас стреляют?
— Конечно.
— И убивают?
— Гм!.. И убивают...
Ахмат посмотрел на зеленые горы, за которыми поднима¬
лась цепь снеговых вершин, на небо, на облитые теплом и
светом ели. Его губы шепнули что-то.
— О чем ты, Ахмат?
Он показал рукой на запад:
— Там мой отец. Он защищает эти горы. Потому тут и
тихо так. А я не могу. У меня слабое здоровье.
Что у него слабое здоровье, Ахмат говорил не раз. И все¬
гда сокрушенно. Но только теперь я узнал, что он подразу¬
мевал под этим.
— Я боюсь крови. Курицу режут — я закрываю гла¬
за, бегу, на все натыкаюсь. Мальчишки подерутся, нос
расшибут — подо мной земля ползет. Очень слабое здо¬
ровье.
И неожиданно спросил:
— Вы на меня не сердитесь?
— За что?
— За то, что у меня слабое здоровье.
Однажды, накануне окончания школьных занятий, Ахмат
633

влетел ко мне с такой же стремительностью, как в день, когда
появилась в газете его «Бабушка».
— Еду!.. Еду!.. — кричал он в восторге. — Вот, смотрите*
вот!.. И круглая печать тут, и все!..
Я взял из его руки белый листок бумаги. Это было
командировочное предписание. В нем Ахмат именовался вне¬
штатным сотрудником газеты и ему поручалось писать
очерки.
— Что это значит? — с тревогой спросил я.
Все так же ликуя, Ахмат объяснил. Ученики всю зиму
готовились, чтобы летом помочь колхозам. Как только кон¬
чатся экзамены, все школьники разъедутся по деревням.
Сегодня утром Ахмата вызвали в редакцию, выдали доку¬
мент и деньги и поручили ездить из деревни в деревню, писать
очерки и корреспонденции о работе молодежи.
— Значит, ребята будут работать, а ты — смотреть и пи¬
сать? Так, что ли?
— Так!.. — не замечая яда в моем вопросе, подтвердил он.
Я сказал:
— Ахмат, ты начинаешь с верхоглядства. Иди в колхоз
с ребятами и делай то, что будут делать они: выдергивай
сорняки, коси сено, ломай кукурузу. И думай только о том,
как лучше это сделать. Пусть на твоих ладонях горят мозоли,
пусть ноют твои — слышишь, Ахмат? — твои плечи и ноги.
Спи с ребятами в полевом стане, купайся с ними в реке,—
ни в чем не отделяйся от них. Позже все это отольется в
твоем творчестве чистым золотом. А командировку и деньги
отнеси в редакцию.
Это был ушат холодной воды. Радость исчезла с лица
Ахмата. Он стоял растерянный, потрясенный.
Отнести обратно командировочное удостоверение? Туда,
где ему, мальчику, доверили такое важное дело? Отказаться,
добровольно отказаться от счастья быть сотрудником газеты?
Боясь встретиться со мной глазами, опустив голову, чтобы
скрыть мучительное смущение, он медленно пошел к выходу.
Я мысленно поставил себя на его место — и не нашел
слов для осуждения. Было только грустно.
И я уже не ждал его.
Он пришел на другой день со страдальческим лицом.
Жадно поймав мой взгляд, торопливо сказал:
— Вернул...
Видимо, он хотел улыбнуться, но губы не послушались,
задрожали. Он прислонился к стене и беззвучно запла¬
кал. Я успокаивал его как мог, а он, глотая слезы, гово¬
рил:
634

— Я всегда, всегда буду вас слушаться. Я буду писать
о своем народе. Я знаю, вы хотите мне добра... Я всегда,
всегда буду вас слушаться.
На другой день школьники выехали в колхоз. Я стоял на
балконе, когда их колонна проходила мимо нашего дома.
Впереди несли знамена. Маленький, толстенький барабанщик
с усердием выбивал дробь. Я разыскал взглядом Ахмата. Он
шел с рюкзаком за плечами в середине строя. Как потом
мне сказали, ему, автору «Бабушки», предложили нести зна¬
мя, но он отказался, чтобы ничем не выделяться из среды
других. Поймав на себе мой взгляд, он улыбнулся и по-пио¬
нерски отсалютовал мне. И пока колонна не повернула за
угол, все оглядывался.
II
Наша армия отступала. По Баксанскому шоссе в пыли и
зное двигались грузовики с коричневыми от загара, угрю¬
мыми бойцами. На перекрестках, где раньше стояли мили¬
ционеры, теперь стали регулировщики с красными и желтыми
флажками в руках. Оставляя глубокие отпечатки на асфаль¬
те, дробя его, лязгали тягачи. Там, где еще вчера дворники
тщательно сметали каждый окурок, лежала сенная труха.
Город быстро пустел. Я присоединился к работникам дивизи¬
онной газеты и тоже уехал.
Несколько месяцев я ничего не знал об Ахмате. Кабарда
была занята врагом. Ничего не узнал я об Ахмате и в Наль¬
чике, когда город опять перешел в наши руки; на месте шко¬
лы, где учился Ахмат, громоздилась куча кирпича, а там, где
был наш дом, осталась пустая закоптелая коробка.
При первой возможности я отправился в деревню, где
жила его бабушка. Но бабушкиного домика не нашел. Ду¬
мая, что попал не на ту улицу, я спросил проходившего
мимо мальчика:
— Где дом Татимы Поладовой?
Он показал рукой на какую-то бугристость между двумя
домами, занесенную снегом.
Я поспешил в сельсовет. Пожилой кабардинец, сидевший
за председательским столом, вынул из шкафчика тетрадь и
положил передо мной. Я тотчас узнал почерк Ахмата —
крупные, вроде печатных, буквы, связанные тонкими, как
паутинка, нитями.
Я подсел к окну и не отрываясь прочел всю тетрадь.
Первая ее половина, озаглавленная «Колхоз «Победа»,
была заполнена колонками цифр, заметками для стенной
G35

газеты, описанием прополки и косовицы. Всем сорным травам
Ахмат дал свои названия: «гестаповка», «эсэсовец» и проч.
Дальше, на отдельном листке, было выведено:
«План жизни».
А под заголовком — пункты:
«Прочитать всех великих писателей, какие только были
на земле.
Изучить историю нашего народа лучше всякого профес¬
сора.
Написать роман о кабардинцах вроде «Тихого Дона»,
чтоб все люди на земле — и малайцы, и французы, и чехи —
узнали, какая есть наша республика, и чтоб полюбили ее».
После очень живого описания вечера самодеятельности
под звездным небом шли строчки:
«Сегодня целый день дрожала земля. Над полевым ста¬
ном пролетал самолет. Я сразу догадался, что он фашист¬
ский».
На этом записи чернилами кончались. Дальше, до послед¬
ней строчки, все было написано карандашом.
Я много раз перечитал тетрадку, расспрашивал председа¬
теля сельсовета, товарищей Ахмата, соседей. И вот что я
узнал о мальчике.
Он вернулся в свою деревню, когда там уже были враги.
Перемена в бабушке поразила его. У бабушки раньше был
спокойный, гордый вид. Теперь она ходила с низко опущен¬
ной головой. Он смотрел на нее, и на душе его делалось все
тяжелее и тревожней.
Врагов он почему-то представлял рыжими, а этот, что
поселился у них, черный. Брился он через день, стоя, а Ахма¬
та заставлял держать зеркало. Когда руки мальчика уста¬
вали и зеркало начинало дрожать, черный молча, не меняя
выражения лица, бил Ахмата носком сапога в колени. Спал
черный на* бабушкиной кровати и во сне скрипел зубами.
Наверно, черный — какой-нибудь начальник, потому что дру¬
гие пятеро, которые жили в деревне, приветствовали его
первыми.
Как-то Ахмат стоял у плетня, чистил мундир черного. По
дороге шел другой фашист, с красным лицом и фиолетовыми
жилками на щеках. А тут из дома вышел Ибрагим в новой
шапке. Эту шапку Ахмат видел раньше. Завитушки ворса
на ней — как золотые пчелки. Уже три года лежала она в
сундуке, а мать все не давала ее Ибрагиму, все выжидала,
когда ему исполнится двенадцать лет. И вот Ибрагиму две¬
надцать лет. Он надел шапку и вышел на улицу. Мать смот¬
рела в окно и любовалась Ибрагимом. Вдруг краснолицый
636

остановился и показал пальцем на шапку. Ибрагим снял ее,
поклонился и опять надел. Тогда краснолицый мотнул голо¬
вой и сказал:
— Нет! Шапка надо давайт моя.
Ахмат не расслышал, что сказал Ибрагим: он сказал
очень тихо. Ахмат только видел, как он поднял обе руки к
шапке и стал пятиться, а потом повернулся и побежал. Что-то
хлопнуло так негромко, будто кто палкой ударил по доске.
Ибрагим упал. Ахмат думал, что он упал от страха. Но крас¬
нолицый подошел к Ибрагиму, снял с него шапку и пошел
дальше, а Ибрагим не вставал. Ахмат подбежал к нему и
стал звать и поднимать. И вдруг увидел, что на губах у
Ибрагима красная пена. И под Ахматом сразу поползла
земля.
Однажды приехал голубой автобус. Рядом с шофером
сидел балкарец Танаев. Все знали, что раньше он служил в
«Интуристе» проводником. Теперь, усмехаясь и гордясь, он
рассказал, что пять лет тайно работал на Гитлера. Ахмат
впервые видел живого предателя. И все кабардинцы, что
стояли около автобуса, слушали молча. А когда Танаев рас¬
крыл серебряный портсигар, никто не протянул руки за
папиросой. Он вышел из кабинки и сделал шаг вперед. Тогда
все сделали от него шаг назад. Он нахмурился и больше
ничего не рассказывал.
Фашисты сели в автобус и уехали. Вместе с ними уехал
и Муса Тамиров. Он старше всех в деревне. Он знает каж¬
дую складку в горах. Когда он подходил вместе с красноли¬
цым к автобусу, на улицу, опираясь на палку, вышла бабуш¬
ка. Все перед ней расступились. Она подняла голову и суро¬
во спросила:
— Муса, кому служить идешь?
У Мусы дрогнул закоптелый ус, он выпрямился и гордо
сказал:
— У меня один хозяин.
Кто-то плюнул вслед автобусу.
Фашистов не было три дня. Люди ходили по улицам,
громко разговаривали, смеялись. Будто все спали и всем
снился страшный сон, а потом разом проснулись. Но вот
опять показался голубой автобус. Он развез фашистов по
домам. Куда делся дед Муса, никто не знал. Дочь его
Сура заглядывала в окна автобуса, но там отца ее не
было.
А потом приехали два мотоциклиста. Они велели обло¬
жить дом деда Мусы листьями кукурузы, облили бензином
и подожгли. А Суру и двух ее дочек погнали впереди себя
637

в Нальчик. Дом Мусы саманный, он тлел, а не горел, и по
всей деревне долго стлался смрадный дым.
Через день все узнали, что случилось. Оказалось, что из
шести фашистов, которые стояли в деревне, только трое —
простые солдаты, а черный и еще двое, что жили напро¬
тив, — инженеры. Они ездили в горы искать какой-то нужный
им металл. Танаев знал, где искать его, но для верности
захватил с собой деда Мусу. В горах, на привале, Муса ото¬
звал Танаева в сторонку и заколол его. Мусу фашисты
убили, а металла не нашли.
Ахмат думал о деде Мусе Тамирове. Дед родился в этой
деревне и прожил в ней почти сто лет. И был он обыкновен¬
ный Муса Тамиров, как все старики. Только знал хорошо
горы. Теперь Муса высок, как Эльбрус, и память о нем навсе¬
гда останется чистой и белой, как снега на вершинах гор.
Ахмат спросил бабушку, поставят ли Мусе памятник, когда
придут наши. Бабушка рассердилась и громко, не боясь
потревожить черного, который писал в соседней комнате,
сказала:
— Зачем об этом спрашиваешь? Ручьи стекают в реки,
реки льются в море. Слава Мусы — в славе народа.
Черный заставлял Ахмата точить бритву, чистить сапоги,
выносить и мыть после него ночную посуду. Как-то он вырвал
из головы Ахмата пучок волос, подбросил и рассек в воздухе
бритвой. Такой, объяснил он, бритва должна быть всегда.
И Ахмат часами водил бритвой по ремню. Потом черный уже
каждый раз перед бритьем вырывал волосы у мальчика и
пробовал на них бритву.
Страшную ночь пережил Ахмат. Он проснулся оттого,
что кто-то тормошил его за плечо. Ахмат протянул руку и в
темноте нащупал на плече тонкие пальцы бабушки. Она
обхватила его голову, приблизила к самому уху губы — он
даже чувствовал, как они шевелятся, — и зашептала:
— Ахмат, Ахмат, вставай. Вот мешок. Возьми его и ухо¬
ди. Скорей, Ахмат, скорей! К рассвету ты должен быть
далеко. Иди в Кыз-Бурун, в Кыз-Бурун иди.
— Зачем в Кыз-Бурун? — спросил Ахмат, ничего не пони¬
мая со сна*. — Зачем, бабушка, зачем?..
Но она закрыла его рот ладонью и нетерпеливо прошеп¬
тала:
— Не спрашивай. Потом все узнаешь. Иди не тропой, иди
зарослями. И пусть никто в Кыз-Буруне не знает, что ты был
здесь.
633

Ахмат не помнит, как он вышел из кухни в огород, как
пробрался в лес. Никогда, казалось ему, ночь не была такой
темной. Будто все небо заткано черной шерстью. Даже снег
не белел под ногами. Ахмат поднимался все выше, хватался
руками за стволы деревьев и больно ударялся лицом о высох¬
шие на морозе ветви. Где-то далеко завыл волк, протяжно
и страшно.
«Зачем, зачем бабушка отослала меня? — думал Ахмат.—
Правда, в Кыз-Бурун переехала из Нальчика моя тетка, она
приютит меня, но разве в Кыз-Буруне нет врагов?»
И вдруг догадка осенила Ахмата: бабушка задумала что-
то против фашистов. Она заранее услала его, чтобы враги
заодно не расправились и с ним. И тут он понял, зачем весь
день варила бабушка эти красные ядовитые цветы.
«Да ведь она хочет отравить черного! — чуть не вскрикнул
он. — Она отравит его и пойдет на виселицу!»
Страшное видение встало перед Ахматом. Он повернулся
и побежал назад. Он падал, скатывался вниз, ударялся о
стволы деревьев, потом опять поднимался и опять бежал.
И только тогда заметил, что ночь сменилась утром, когда
вырвался из леса. С взволнованно бьющимся сердцем рас¬
пахнул он дверь в кухню.
Бабушка сидела за столом в черной праздничной кабе.
Лицо ее было строго, бледно и торжественно. На столе,
на черном блестящем подносе, стояли чашки с айраном и
вазочка с медом. Завтрак, последний завтрак черного, был
готов.
При виде Ахмата бабушка медленно поднялась. Лицо ее
стало гневно. Она сказала:
— Как смел ты ослушаться меня!
Что-то теплое подкатило к горлу Ахмата. Он упал на
колени, обхватил бабушкины ноги руками и, давясь рыда¬
ниями, проговорил:
— Бабушка, родная, не губите себя!.. Я люблю вас боль¬
ше всех на свете!..
Несколько суток тело Ахмата горело в огне. Страшные
видения томили его душу. Он часто терял сознание. А когда
приходил в себя, то чувствовал на своем пылающем лбу хо¬
лодную руку бабушки. Он брал эту руку и прикладывал к
своим губам. И жар отходил, и по телу разливался покой.
На ночь бабушка напоила. Ахмата чем-то горьким и души¬
стым. Он уснул и спал до утра. А утром бабушка опять ска¬
зала:
.639

— Завтра ты уйдешь в Кыз-Бурун. Или ты не внук мне.
И Ахмат сказал:
— Пусть так. Завтра я уйду.
Ахмат не знал, сколько времени прошло с того дня.
Он не ушел. Он ходил из дома в дом и всех спрашивал, прав¬
да ли, что случилось, или это только бред его души. Прав¬
да ли, что бабушки нет?
И все думал о плане своей жизни. Вот был большой план,
план всей страны. Вся страна должна была стать, как души¬
стый сад, и у каждого расцветали в душе розы. И не было
добрей людей, чем люди его страны. Но пришли вурдалаки
и гиены. Они стали пить человеческую кровь и грызть живое
человеческое тело. И все в стране взялись за оружие.
А у кого не было его, те просто руками стали душить гиен и
вурдалаков. Так переменился большой план, план всей стра¬
ны. Был план и у Ахмата, план его жизни. С мечтой о нем
Ахмат ложился и вставал. Этот план растерзали гиены...
Вот что случилось в тот день.
Снаряжая Ахмата в дорогу, бабушка вышла, чтобы по¬
просить у кого-то большую иглу (Ахмат порвал в лесу и сте¬
ганку и мешок). Время шло, а бабушка не возвращалась.
Он отправился ее разыскивать. Оказалось, она задержалась
в доме соседки. Ахмат и бабушка вернулись домой. Едва
они вошли в кухню, как на пороге появился черный. Лицо
его было серо от злобы. Коверкая русские слова, он сказал:
— Как смеете вы уходить без разрешения! Мне нужна
была яичница.
Глаза бабушки вспыхнули. Она подняла голову. Забыв,
что фашист ни слова не понимает по-кабардински, она ска¬
зала на родном языке:
— Хозяйка здесь я. Никто не смеет мною помыкать.
Я здесь хозяйка!
Конечно, он не понял, что она сказала, но он видел, с
какой гордостью она говорила, и это показалось ему смеш¬
ным. Он прыснул, схватился за бока и стал хохотать. Потом,
перестав смеяться, шагнул вперед, брезгливо оттопырил губу
и тыльной стороной руки раз за разом ударил бабушку по
щеке. Ахмат видел, как дважды дернулась седая бабушкина
голова, как удивленно взглянули на фашиста ее глаза. Да,
удивленно, потому что бабушку за всю ее жизнь никто не
смел ударить. Вдруг голова ее упала на грудь. Секунду
бабушка стояла неподвижно, потом рухнула на пол. Ахмат
крикнул и бросился к ней. Но черный пинком сапога заста¬
640

вил его встать, показал на кувшин и велел полить ему на
руки. И пока мыл руки, губа его брезгливо оттопыривалась.
Он ушел в соседнюю комнату, а бабушка все лежала
неподвижно. Ахмат опять склонился над ней. И тут он уви¬
дел, что из ноздрей ее стекают на пол две струйки крови.
И опять земля поползла под его ногами, и он полетел в чер¬
ную пропасть. Он не знал, как долго был без сознания, но
когда открыл глаза, то увидел, что бабушка лежит рядом все
так же: с прикрытыми ладонью глазами, будто и мертвой ей
был нестерпим ее позор.
Шатаясь, Ахмат вышел на улицу и стал ходить из дома
в дом. И все говорили:
— Она умерла от позора.
Скоро во дворе собралась толпа. Кабардинцы и кабар¬
динки стояли у дома и молча смотрели в окно. Тогда вышел
черный и погрозил револьвером. Но никто не тронулся с ме¬
ста. А люди всё прибывали и прибывали. И черный спрятал
револьвер и показал рукой, чтоб вошли в дом и вынесли
оттуда тело. И кабардинцы вынесли бабушку из дома. Они
подняли ее над собой на руках и понесли по улице, и каждый
старался хоть пальцем прикоснуться к ее одежде.
И Ахмат тоже шел с толпой и не плакал. Нет, он не
плакал. Он изменил план своей жизни.
Когда я дочитывал тетрадь, я еще не знал, что сталось
с Ахматом. Последняя запись была такая: «Сегодня я сам
вырвал волосы из своей головы. Я попробовал бритву. Она
очень острая». Дальше шла просьба сохранить тетрадь и при
случае передать мне.
Я долго молчал. Потом, собравшись с силами, спросил:
— Что с Ахматом?
Председатель сумрачно ответил:
— Его сожгли. Он зарезал офицера.

СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ
Почти полтора века стояли они на площади. Ранним утром,
когда над серебристо-матовой чешуей моря всплывал огненный
диск, восьмигранная доска чистейшего каррарского мрамора
нежно розовела, точно к ее поверхности приливала алая кровь,
и между тонкими черточками минутных делений начинала дви¬
гаться прозрачная теневая стрелка. Часы оживали с первым
лучом солнца и замирали с последним его лучом.
По солнечным часам гудел фабричный гудок, отходили в
морскую даль пароходы, шли на службу сонные чиновники,
спешили в гимназию стайки юрких гимназистов.
И всегда здесь, на зеленых скамейках, на солнечном при¬
пеке, сидели портовые люди и не торопясь обсуждали между¬
народные дела и цены на пшеницу.
Многие годы по солнечным чарам шла жизнь этого южного
городка, омываемого вечно говорливым морем.
642

Потом к городу протянули из степи проволоки, и горожане
стали сверять свои часы на вокзале, куда время приходило из
самой столицы по гудящим проводам.
А еще полвека спустя за точным временем не надо было
даже выходить из дому: двумя продолжительными и одним
коротким сигналами оно возвещало о себе прямо из эфира на
каждой улице, в каждом доме.
Солнечные часы еще стояли на площади, еще скользила их
теневая стрелка по искристому мрамору, но уже редко кто
мог разобраться в тонком рисунке линий, что густой сеткой
покрывали доску мрамора.
И лишь два человека, каждое утро пересекавшие площадь,
неизменно останавливались у восьмигранного пьедестала мра¬
морной доски.
Один, высокий старик со шрамом на впалой щеке, со скри¬
пучим протезом вместо левой ноги, вынимал из жилетного
кармана массивный хронометр, другой, худощавый мальчик
лет тринадцати, стройный и гибкий, высовывал из рукава ми¬
ниатюрные часики на узком ремешке. Кивнув друг другу, ста¬
рик и мальчик расходились: первый направлялся к голубому,
со стеклянной стеной павильону, над которым повисли в воз¬
духе золоченые часы-реклама, второй бежал к большому ка¬
менному зданию, из окон которого лился на площадь звон
ребячьих голосов.
Казалось, ни в ком уже из горожан, кроме этих двух, не
осталось и следа от прежнего интереса к солнечным часам.
И вдруг он вспыхнул с силой, какой не знали часы в свои са¬
мые счастливые времена.
В город вторглись фашисты, и стрелки огромных круглых
часов, что висели на улицах и площадях, отодвинулись назад.
Вместо привычных сигналов из Москвы горожане услышали
звон из Берлина.
Перевел стрелку своих карманных часов и провизор Лу-
конский, благообразный старик с синими иконописными гла¬
зами, к изумлению граждан ставший вдруг бургомистром.
Но остальные граждане как жили по московскому време¬
ни, так и продолжали жить. Они вспомнили, что астрономиче¬
ское время того меридиана, на котором стоит их город, толь¬
ко на четыре минуты отстает от московского, и, с* презрением
отвернувшись от круглых часов на улицах, пошли сверять
свои часы к мраморной доске.
В придавленном и онемевшем городе место у солнечных
часов стало единственно живым местом: сюда приходили
узнавать свежие новости с «Большой земли», здесь к людям,
упавшим духом, возвращалась надежда.
643

* * *
Германский советник бургомистерства капитан Вилле, по¬
глаживая мизинцем тонкие полоски светло-желтых усов и
мило улыбаясь, сказал на очередном приеме бургомистру:
— Господин Луконский, вы меня огорчаете: одно из ваших
учреждений упорно саботирует распоряжение германских
властей.
Луконский знал, что за подчеркнутой вежливостью всегда
следовали вспышки необузданного гнева, и быстро ответил:
— Назовите, капитан, это учреждение, и я немедленно на¬
кажу виновного.
— Это учреждение — городские солнечные часы: они по¬
казывают московское время.
Приняв слова советника за остроумную шутку, бургомистр
подумал, что хороший тон требует такого же остроумного от¬
вета, и сказал:
— Увы, господин капитан, я не в силах наказать солнце...
Но тотчас осекся, заметив, как вдруг застыло в холодной
неподвижности белое лицо советника.
— Вы говорите вздор, господин бургомистр! — сквозь зубы
процедил советник. — Мы не можем допустить исключение да¬
же для солнца. Извольте принять меры, чтобы солнечные часы
показывали берлинское время.
Он встал, давая понять, что разговор окончен. Огорошен¬
ный бургомистр попятился к двери.
— Конечно, конечно, — бормотал он, — дисциплина прежде
всего... Будьте уверены, я приму все меры.
Только стена отделяла кабинет бургомистра от кабинета
советника, но за этой стеной Луконский менялся неузнаваемо:
спина, сутулая в кабинете советника, здесь величественно вы¬
прямлялась, синие глаза приобретали холодный блеск, в
жидком голосе появлялись басистые нотки. Таким он и сидел
за огромным столом орехового дерева, когда ему доложили о
приходе часовых дел мастера.
Поскрипывая протезом, в кабинет вошел старик со шрамом
на щеке.
Бургомистр оторвал взгляд от бумаг, милостиво кивнул
головой:
— Вы? Отлично! Приятно вновь встретиться с человек9м,
у которого золотые руки. Лет двенадцать назад вы починили
миниатюрные часики моей жены. Они до сих пор идут, как
хронометр. Тогда, помнится, у вас как раз родилась дочь.
— Сын, господин бургомистр,.— сдержанно поправил ма¬
стер.
644

— Виноват, сын. Что он, жив?
— Жив, господин бургомистр.
— Отлично! Превосходно!
Жестом радушного хозяина бургомистр указал на кресло:
— Садитесь, господин Волков. Я пригласил вас, чтобы по¬
говорить об очень интересном деле.
Мастер покосился на кресло, но не сел, а только скрипнул
протезом.
— Я вас слушаю, господин бургомистр.
— Ну-ну, как вам удобнее, приятель, — снисходительно
улыбнулся бургомистр. Он помолчал, как бы что-то прикиды¬
вая в уме, и с благостью в синих глазах спросил: — Ведь это
правда, дружище, что наши солнечные часы мастерил ваш
дед?
— Прадед, господин бургомистр, — опять поправил ма¬
стер.
— Виноват, прадед. Ах, как это великолепно! Но, в таком
случае, вам вся эта солнечная механика должна быть вполне
знакома?
Мастер насторожился.
— Часы делал мой прадед, господин бургомистр, — уклон¬
чиво сказал он.
— Бросьте, бросьте, старина, не скромничайте! — весело
воскликнул бургомистр. — Ведь все знают, что вы каждое утро
сверяете свой хронометр с часами вашего знаменитого предка.
Он обошел вокруг своего массивного стола и вплотную при¬
близился к мастеру:
— Сколько, приятель, вам нужно дней, чтобы солнечные
часы стали показывать берлинское время?
Мастер сделал шаг назад и удивленно взглянул на бурго¬
мистра:
— Вы шутите, господин Луконский?
— Нисколько, мой дорогой, — ласково ответил бурго¬
мистр. — Ведь все мы живем по берлинскому времени. А ско¬
ро по берлинскому времени будет жить весь земной шар. За¬
чем же отставать русским часам?
В глазах старика вспыхнули огоньки:
— Это невежество, господин бургомистр! Русские часы не
отстают от берлинских: они идут впереди берлинских.
Улыбка еще скользила по губам бургомистра, но синие гла¬
за его остекленели.
— Это в каком же смысле, господин часовых дел ма¬
стер?— делая ударение на каждом слоге, проговорил он.
— Во всех смыслах, господин провизор, — не отводя глаз
от глаз бургомистра, твердо ответил мастер.
645

“Так вот ты чем дышишь! — весь скрючившись, проши¬
пел бургомистр в лицо старика. — Ну, тогда с тобой поговорят
в зондеркоманде...
* * *
В небольшой комнате третьего этажа, освещенной коптил¬
кой, на потертом кожаном диване лежал мальчик. Стрелки
десятка стенных часов, наполнявших комнату непрерывным
движением и стуком, показывали второй час. Но мальчик не
спал. Он смотрел в потолок тоскующими глазами и думал.
Позавчера, в такой же поздний час, пришли гестаповцы и уве¬
ли отца.
Сколько несчастья от этих фашистов! Мальчик знает, чего
они хотят от старого мастера. Но отец никогда не согласится,
чтобы солнечные часы его родного города показывали берлин¬
ское время.
В волнении мальчик вскакивает с дивана. И вдруг зами¬
рает, услышав далеко на лестнице знакомые шаги: легкий ше¬
лест подошвы и следующий за ним скрип протеза.
— Отец!—вскрикивает мальчик и, распахнув дверь, несет¬
ся вниз по ступенькам.
Обнявшись, отец и сын поднялись в свою комнату. Но тут
у мальчика сжалось сердце: даже при тусклом свете коптил¬
ки он не смог не заметить, как осунулось и постарело лицо
отца.
Мастер молча медленно опустился на стул и прикрыл
глаза. И оттого, что нос его заострился, а глаза, прикрытые
тонкой пленкой век, казались на похудевшем лице выпуклы¬
ми, он был похож на большую птицу, истерзанную и измучен¬
ную.
От жалости у мальчика задрожали губы. Он опустился на
пол, уткнулся лицом в колени отца и заплакал.
Но вдруг поднял голову и с недоумением и тревогой
спросил:
— Папа, но они тебя все-таки отпустили... Значит... значит,
ты согласился?..
Мастер открыл глаза и с болезненной судорогой на лице
прошептал:
Они грозили убить тебя на моих глазах, если я не со¬
глашусь... И я сказал им, что согласен...
— Но, папа!.. — Мальчик судорожно схватил отца за ру¬
ки.— Папа, ведь легче умереть, чем предать наши часы!.. Не¬
ужели мы хуже всех в нашем роду?!
Не отвечая, мастер жадно смотрел на сына, и в его изму¬
ченных глазах светилась гордость.
646

* * *.
В один летний день, когда солнце сияло особенно ярко,
горожане были ошеломлены неожиданным сообщением бурго-
мистерства, напечатанным крупными буквами в местной га¬
зете.
«В течение 150 лет площадь города украшают солнечные
часы, созданные искусной рукой нашего земляка, талантли¬
вого мастера Тихона Волкова. Ныне его потомки, всем извест¬
ный в городе часовых дел мастер Иван Семенович Волков и
его юный сын Алексей, желая выразить преклонение граждан
нашего города перед Германией фюрера Гитлера, так пере¬
строили солнечные часы своего предка, что они будут впредь
показывать время мировой столицы — города Берлина. Се¬
годня, в двенадцать часов дня, после парада войск в честь
фюрера, юноша Алексей Волков в торжественной обстановке
переведет часы на берлинское время».
В точно назначенный соок солнечные часы были заключе¬
ны в рамку серо-зеленого каре солдат. Позади с зелеными
повязками на рукаве и старыми винтовками за плечами стоя¬
ли полицейские. Никто из граждан на площадь не явился. Но
имена Волковых были на устах у всех' Одни произносили их
с недоумением, другие — с горечью.
Отец и сын стояли, обнявшись, на украшенной зеленью и
черно-красными штандартами трибуне, и их лица были торже¬
ственны и ясны.
По одну сторону Волковых сиял синими глазами бурго¬
мистр, по другую — сдвигал клочковатые брови комендант
города. Он говорил речь, но таким отрывистым и хриплым го¬
лосом, что всем казалось, будто он подает команду.
Комендант кончил, а площадь продолжали сковывать ти¬
шина и неподвижность. Двигалась только огромная секундная
стрелка на серебристом циферблате механических часов, по¬
вешенных над трибуной. Короткими рывками она быстро при¬
ближалась к черной цифре 12. Застыла в воздухе над блестя¬
щими трубами оркестра затянутая в белую перчатку рука ка¬
пельмейстера. Не выпуская левой руки из рук отца, поднял в
воздух правую руку и Алексей Волков: точно в назначенный
момент он опустит ее на шпиль солнечных часов, чтобы сдви¬
нуть его на новое место. Казалось, в ожидании застыл самый
воздух и превратился в стеклянную массу.
И вот только одна черточка отделяет секундную стрелку
от «12».
Старый мастер сказал: «Пора» — и сжал руку сына.
647

Две руки опустились вниз: одна — в белой перчатке, дру¬
гая =— маленькая и загорелая.
Но только раздался первый звук фашистского гимна, как
из солнечных часов взвился к небу огненный смерч.
Страшный грохот потряс город, и всю площадь заволок
ржавый дым.
Когда он рассеялся и испуганные горожане опасливо по¬
дошли к площади, они увидели обгорелые трупы и сизые от
ожогов камни.
Но кусок мраморной доски, сброшенный взрывом на зем¬
лю, был по-прежнему чист и искрился. И на нем, с улыбкой,
обращенной к солнцу, покоилась голова мертвого мальчика.

ГОРСТЬ ЗЕМЛИ
Каждый день, когда солнце пряталось за ветряную мель¬
ницу и оттуда золотило верхушки тополей, маленькая Ната¬
ша увязывала в платок миску с жареной картошкой и шла к
железной дороге. Здесь она садилась на насыпь и ждала.
Прямо перед ней расстилалось поле. По полю, как. большой
жук, полз трактор. За ним черным бархатом тянулась взрых¬
ленная земля. Иногда жук-трактор подползал к самой насыпи
и тут отдыхал. Дядя Тихон, в замасленном комбинезоне, с
медно-красным от солнца лицом, снимал соломенную шляпу,
вытирал ладонью пот со лба и кивал на белевший в траве
узелок:
— Батьке?
Отдохнув, трактор принимался сердито стучать, круто по¬
ворачивался и полз обратно.
За лето поле менялось на глазах Наташи несколько раз.
Сначала оно бывало серое и очень неуютное. Потом, когда
дядя Тихон изъездит его вдоль и поперек, оно делалось чер¬
649

ным и будто лоснилось. А потом покрывалось зеленым ков¬
ром, и сплошной ковер этот тянулся до той сказочной черты,
где хрустальное небо упиралось краями в землю. Когда рожь
созревала, поле, казалось, превращалось в море, а железно¬
дорожная насыпь — в берег.
Наташа думала, что все перемены в поле делались по воле
дяди Тихона, что дядя Тихон есть главный хозяин земли,
а земля ему охотно во всем подчиняется.
Однажды, когда дядя Тихон поехал в Москву и оттуда
вернулся с орденом на груди, он пришел в Наташину школу
и сказал ребятам речь.
— Земля, — говорил он, — сама — чудо, и от нее все чу¬
деса. Даже человек, что хозяином по ней ходит, и тот ею со¬
здан. Кто землю не любит, тот пустой человек, и нет ему
счастья.
Из всех людей, которых Наташа знала, только отец казал¬
ся ей таким же могучим, как дядя Тихон: одним поворотом
ручки он заставлял огромный, пышущий жаром «ФД» мчать¬
ся по блестящим рельсам и катить за собой больше вагонов,
чем в Марьевке было хат. «Ве-зу-у-у-у!..» — на весь свет кри¬
чал паровоз, торопливо стуча колесами и пуская в синее небо
клубы белого, как облака, пара. К Марьевке, где был подъем,
паровоз шел медленно, тяжело дыша и отдуваясь. Тут-то На¬
таша и подбегала к нему. Высунувшись по пояс, отец подхва¬
тывал из рук девочки узелок, а ей бросал бумажный кулечек
с мармеладом, пряниками или халвой.
Потом все переменилось. Наташа уже не знала заранее, ко¬
гда проедет мимо отец, и ждала его на насыпи часами. Да и
домой он стал заглядывать редко. Вместо дяди Тихона на
тракторе теперь сидела марьевская девушка Ганна. А про
дядю Тихона говорили, что водит он уже не трактор, а танк.
Это была война, и вскоре она подошла к самой Марьевке. На¬
таша сидела на насыпи и смотрела на проходящие мимо поез¬
да. Шли и шли эшелоны, а отца все не было. И вдруг Наташа
услышала странные гудки: гул был протяжно-тяжелый; он
хватал ее за сердце. Наташа закрыла глаза, а когда вновь их
открыла, то увидела, что по рельсам идут паровозы — одни
только паровозы, без вагонов. Их было много и шли они друг
за другом, тяжелые, гневные, будто кем-то обиженные. Ната¬
ша так испугалась, что даже не сразу заметила отца. Высу¬
нувшись, он махал ей рукой и что-то кричал.
— Что? — слабо спросила Наташа. Ей казалось, что она
видит страшный сон и не может проснуться.
— Скорей! Скорей лезь сюда! Мы уезжаем!.. Совсем!..
Все еще как во сне, Наташа, подошла к паровозу и пови-
650

ела на лесенке. И только теперь, когда ноги ее больше не при¬
касались к земле, она поняла, что покидает родную деревню.
— Куда же мы, батя? Куда?..
Отец подхватил ее на руки и поставил у окна.
За окном медленно плыло золотое поле. Глядя на него по¬
красневшими глазами, отец торопливо расстегивал синий во¬
рот спецовки, точно он сжимал ему горло. И вдруг, шагнув
к выходу, прыгнул на землю. Когда минуту спустя он опять
поднялся на паровоз, Наташа увидела, что в руке он держит
полную горсть земли. Он высыпал землю в новый платок и за¬
вязал. Потом глянул в окно и бодро сказал:
А Тихон наш — слыхала? — семь танков фашистских
опрокинул. А сам ничего — живой!
5»: * *
На новом месте Наташа сначала сильно тосковала, потом
попривыкла. Только по ночам ей часто снилось родное поле.
А привыкать Наташе было к чему: раньше она жила в бе¬
лой хате с занавесками и геранью на окнах; теперь домом
ей был деревянный длинный барак, где, кроме нее и отца,
жило еще человек двадцать. Раньше, куда ни глянешь, рассти¬
лалась степь да редко-редко поднимались кое-где невысокие
курганы; теперь кругом теснились горы, и белыми пятнами
на них паслись отары овец. Но отец по-прежнему водил
поезд, и по-прежнему маленькая Наташа жарила ему кар¬
тошку.
Так прошло много месяцев. Наташа вытянулась, русые во¬
лосы ее под горным солнцем выцвели, а лицо покрылось ко¬
ричневым загаром.
Однажды ребята из Наташиной школы отправились в под¬
шефный госпиталь. Они пели там, танцевали, читали стихи.
Под звон гитары Наташа спела песню про старый Днипро,
над которым летят журавли.
Среди раненых было много украинцев. Им понравилась
песня. Они шумно хлопали и заставили Наташу спеть эту пес¬
ню еще и еще раз. Когда раскрасневшаяся Наташа шла с
ребятами к выходу, какой-то раненый взял ее за руку и
спросил:
— Ты откуда, дочка?
— Я из Херсона, — сказала Наташа.
— Так-таки из самого Херсона?
— Нет, чуть подальше: из деревни Марьевки.
— Ну, тогда ты Ивана Чупрова дочка, — уверенно сказал
больной.
Наташа удивилась.
651

=— Правда, — сказала она, всматриваясь в лицо ранено¬
го. — А вы ж кто?
И, вдруг узнав, прошептала:
— Дядя Тихон...
Да, это был дядя Тихон. Но как он изменился! Лицо серое,
уши — как из воска, волосы седые.
Он взял Наташу за обе руки, хотел сказать что-то, но лицо
его задрожало и часто-часто застучали зубы. Подбежала гос¬
питальная сестра и вывела его из залы.
На другой день Наташа пришла в госпиталь одна. Дядя
Тихон лежал в постели, укрытый одеялом. Увидя Наташу, он
сказал:
— Вчера понервничал. Ну, больше этого не будет. Са¬
дись.
Всматриваясь в больного, Наташа спросила:
— Что ж оно с вами, дядя Тихон? Белый вы совсем...
Дядя Тихон улыбнулся бескровными губами:
— И сам не знаю. Два раза меня ранило — и два раза воз¬
вращался я в строй. А тут контузило — и никак не оправлюсь.
Все целое — руки, ноги, голова, — а вот сидит внутри хворо¬
ба, и хоть ты ей что!
Он помолчал и, подумав, сказал:
— Наверно, бурьяном заросло. За ним уход нужен, а
так — что ж!
— Что заросло? — не поняла Наташа.
— Да поле наше. Помнишь?
И умолк, строго глядя в потолок.
С этого времени Наташа стала бывать у дяди Тихона ча¬
сто. И о чем бы речь ни шла, он переводил разговор на свое
поле и каждый раз мечтательно говорил:
— Эх, полежать бы на травке, на родной земле!
Наташа опускала ресницы, боясь выдать тайну. А возвра-
тясь домой, нетерпеливо подбегала к подоконнику...
В один осенний день, когда по вспотевшим стеклам уныло
ползли дождевые капли и на душе у дяди Тихона было осо¬
бенно тяжело, Наташа пришла оживленная, веселая.
— Узнайте, что я принесла? — спросила она лукаво.
Платок ее оттопыривался. Дядя Тихон сказал:
— Знаю! Картошку жареную.
Наташа распахнула платок— и дядя Тихон ощутил щемя¬
щий, зелено-радостный дух весны: в руках у Наташи было
чайное блюдце с черной землей, из которой с праздничной ве¬
селостью тянулись кверху зеленые травинки ржи.
— Дядя Тихон, та це ж наша ридна земля!
И Наташа торопливо, захлебываясь от волнения, расска¬
652

зала, как ехали они мимо марьевского поля и как отец захва¬
тил с собой горсть земли.
Дрожащими руками больной схватил блюдце и, приминая
слабые травинки, припал лицом к земле. А Наташа гладила
его стриженую, колючую голову и все уговаривала:
— Вы ж только не волнуйтесь, дядя Тихон, вы ж только не
волнуйтесь...

ПРИКАЗ КОМАНДИРА.
Круглый стол без скатерти. На столе — блюдце с постным
маслом и фитильком на краешке. Робкий свет золотит рыжую
бородку тракториста Нестерчука и тонет в серых волосах
дяди Сережи. Расправляя шершавой ладонью на столе ли¬
сток бумаги в клетку (вырван из Гришуткиной тетради),
дядя тихонько, с хрипотой от сдерживаемого волнения
шепчет:
— Вот тут, в ложбинке, одних только шестиствольных
семь штук, а пулеметы и в избе Гаврюка, и на чердаке мель¬
ницы, и на силосной башне. Вот, видишь? Где крестики — это
пулеметы, а минометы я кружочками обозначил. Картина яс¬
ная. Одно только: как эту картину переслать нашим?
— Да-а, задача!.. — шепчет в ответ Нестерчук и вздыхает.
От вздоха огонек мечется по краю блюдца и коптит.
— Я пойду, — говорит Дарьюшка из темного угла, где
она на ощупь вяжет Гришутке варежки. — Мужчин гитлеров¬
цы ни за что не пропустят, а бабу, может, и не тронут.
— Все едино, — тускло отвечает дядя Сережа. — Они ни
654

мужикам, ни бабам веры не дают. Придется, Никита Петро¬
вич, нам самим пробиваться. Ты — в один конец села, я — в
другой. Может, хоть один прорвется.
У Гришутки сердце стучит так, что в висках отдает. Он
боится, что его и слушать не захотят, а между тем это так
просто.
— Дядя Сережа, — задыхаясь, жарко шепчет он, привстав
с кровати, — вы только послушайте... Только послушайте...
Я от Шилкинского двора пойду... Будто на салазках ката¬
юсь... С горки вниз слечуи по реке. Я же скорей всех добе¬
гу, вот увидите!..
Все поворачивают к нему головы. Думали, спит, а он, ви¬
дишь ты, слушает.
С кровати на дядю Сережу смотрят большие, ставшие
вдруг блестящими глаза.
«Как загорелся!» — думает дядя Сережа с усмешкой.
И предостерегающе говорит:
— Убьют.
— Не убьют, дядя Сережа, — все так же жарко шепчет
Гришутка. — Не убьют: я маленький.
— Они и маленьких убивают!
— Не попадут, дядя Сережа: я быстрый.
Дядя задумывается, смотрит, сощурясь, на огонек и мед-
ленно, как бы про себя, говорит:
— Это надо обмозговать.
— Ты что, очумел? — вскакивает Дарьюшка. — Отца по¬
весили, мать замерзла, так и дитя туда же?!
— А ты не горячись, — спокойно отвечает дядя. — Я го¬
ворю, надо обмозговать, а не так просто...
* * *
Капитан Татишвили отмечал на карте только что полу¬
ченные донесения разведки, когда в избу вошел дежурный.
— Мальчишка тут один до вас домогается. Требует — к
самому главному.
— А ну их!.. — отмахнулся капитан. — Отбоя нет от этих
юных добровольцев.
— Оно так, — усмехнулся дежурный. — Только этот с чем-
то другим. Говорит, из Ивановки он.
— Из Ивановки? — насторожился капитан. — Давно?
— Ночью этой.
— Тогда зови! Зови его сюда!
Но Гришутка уже входил без зова. Не говоря ни слова, он
сел посреди избы прямо на глиняный пол и принялся стаски¬
вать с ноги валенок.
655

— Ты что разуваешься? — удивился капитан. — Баня тебе
тут, что ли?
Гришутка стащил валенок и, доставая из него листок в
клетку, сказал:
— Дис... как ее... дис-ло-кация. Крестик — пулемет, кру¬
жочек — миномет, а квадратики — пушки.
— Кто тебе дал? — бросаясь к бумажке, крикнул капитан.
Гришутка вытер рукавом нос, вздохнул и печально отве¬
тил:
— Дядя Сережа! Его фашисты -убили. А в меня не по¬
пали...
Прошло три месяца. Отгремели орудия у села Ивановки;
бурьяном заросла большая могила фашистов на краю села;
алым пламенем зажглись красные гвоздики на могиле бес¬
страшного партизана, отца Гришутки, а сам Гришутка все
шел и шел со своим батальоном. Не захотел оставаться он в
родной Ивановке, где больше никого из близких не было.
Он пробирался к врагам в тыл и ходил из. деревни в дерев¬
ню, будто в поисках своих родителей.
Гришутку любили, но больше всех привязался к нему сам
командир батальона, капитан Лео Татишвили. Они спали в
одной палатке и ели за одним столом. Командир был с Гри¬
шуткой немногословен и не очень ласков. Нередко, слушая
рассказ Гришутки о том, как он чуть-чуть не попался фрицам
в лапы, капитан говорил:
— Кончено. Хватит. В ближайшем же городе отдам тебя
в детский дом.
Гришутка упрямо качал головой:
— В детский до-ом!..
— Да ведь убьют тебя, чудак!
— Не убьют, — отвечал уверенно Гришутка теми же сло¬
вами, что и дяде Сереже. — Не убьют: я маленький.
— И, кроме того, тебе учиться надо. Ты вот даже как сле¬
дует не знаешь таблицы умножения.
— Ну... — Затрудняясь, что ответить, Гришутка морщил
лоб, но потом находился. — Про таблицу я у лейтенантов
спрошу.
Жили они, как настоящие мужчины: не обнажая своей ду¬
ши. Но каждый знал друг о друге его тайну. Проснувшись
ночью, Гришутка видел, что капитан сидит за столом и что-то
пишет. Пишет, пишет и посмотрит на стол. А на столе, присло¬
ненная к фляжке, стоит фотографическая карточка. Свет
огарка тепло озаряет лицо женщины: тонкий нос с горбинкой
и глаза, прямо в душу смотрящие. Хорошие глаза. К утру
656

карточка исчезала, и Гришутке казалось, что женщину с лас¬
ковыми глазами он видел только во сне.
Знал и капитан, к кому тянулась Гришуткина душа, когда
сон приглушал в ней все наносное и оживлял ее детский мир.
Не раз видел ночью капитан, как, разметавшись в своей по¬
стели, Гришутка открывал затуманенные сном глаза и невнят¬
но звал:
— Мама!..
Однажды Гришутка вернулся с разведки с бледным лицом.
Левый рукав его был в засохшей рыжей крови.
— Ну что, не попадут?! — набросился на него капитан.
Он схватил притихшего мальчика на руки и сам отвез его
на машине в госпиталь.
Через две недели мальчик опять был в своей части, и толь¬
ко сухой блеск в глазах говорил о недавней смертельной опас¬
ности и пережитой боли.
Капитан сказал:
— Завтра ты отправишься с важным поручением.
— Есть! — ответил Гришутка, вытягиваясь по-военному.
Ночью капитан писал что-то, а утром вручил Гришутке
пакет.
— Спрячь это хорошенько. Сейчас тебя отвезут на стан¬
цию. Ты поедешь по железной дороге, разыщешь, кому посы¬
лается этот пакет, и вручишь.
— Есть! — повторил Гришутка.
— Там ты получишь новый приказ и выполнишь его с точ¬
ностью, как подобает военному человеку.
— Есть! — опять сказал Гришутка.
Капитан прошелся по комнате, потом резко повернулся
на каблуках и раздельно, точно отдавая команду, про¬
кричал:
— Командировка длительная! Встретимся не скоро. Но
встретимся. И будем опять вместе!
— Есть! — в последний раз сказал Гришутка, не решаясь
поднять руку к лицу, по которому текли слезы.
В приказе командира он смутно чувствовал что-то такое,
что навсегда разлучит его с батальоном и, может быть, с са¬
мим командиром.
* * *
Ехал Гришутка долго. Из окна вагона он видел и беспре¬
дельные степи, покрытые золотой пшеницей, и темные леса,
и тихие полноводные реки, и голубые просторы моря, и высо¬
кие, сверкающие снеговыми вершинами горы. А до того Гри¬
шутка и не знал, какая она большая и красивая — эта самая
22 Библиотека пионера, том VI (357

родина, ради которой бойцы батальона бросались на железо
и бетон вражеских укреплений.
Только на тринадцатый день приехал Гришутка к городу,
который значился в его командировочном листке. Вышел на
площадь, осмотрелся. Ну и город! Туда и сюда бегают по
рельсам маленькие вагоны, но без паровоза, набитые людь¬
ми. Бесшумно катятся большущие голубые автомобили, за¬
чем-то привязанные вверху к проводам. На маленьком, как
теленок, ослике едет взрослый человек и неистово кричит
что-то.
Гришутка шел по гладкой, как пол, улице; по одну сторо¬
ну ее тянулись великолепные дома, по другую высились серые
дикие скалы.
Найдя дом, указанный на пакете, Гришутка поднялся по
лестнице и постучал в дверь. Вышла женщина, как будто еще
не старая, но уже совсем седая.
— Кетаван здесь живет? — спросил Гришутка.
— Здесь, — ответила женщина, с недоумением рассматри¬
вая маленького запыленного красноармейца со скаткой шине¬
ли через плечо и вещевым мешком за спиной.
— Пакет ему от капитана Татишвили.
Женщина взмахнула руками, будто хотела схватиться за
голову, ахнула и, выхватив из рук Гришутки конверт, убе¬
жала.
Гришутка стоял у раскрытой двери и с досадой думал:
«Они все такие, женщины: не понимают дисциплины. Ведь
ясно было сказано: пакет отдать самому Кетавану. Нет, схва¬
тила и убежала».
Он перешагнул порос и остановился на чистом, блестящем
паркете. В пыльных сапогах идти дальше было неловко.
В соседней комнате кто-то вскрикнул — не то в испуге,
не то удивленно. Распахнулась портьера, и на пороге пока¬
залась высокая, стройная женщина с белым, как из мрамора,
лицом.
— Гришутка!—вскрикнула она, как давно знакомому. —
Так вот ты какой! О, мне Лео всегда писал о тебе!
— А где же Кетаван? — с тревогой за пакет спросил Гри¬
шутка.
— Кетаван? — женшина засмеялась. — Я и есть Кетаван.
Гришутка думал, что Кетаван — мужчина, и с недоверием
взглянул на хозяйку.
— Вот, — сказала она, подавая записку. — Это было в па¬
кете. Для тебя.
«Приказ», — догадался Грцшутка.
Он развернул записку и медленно прочел:
658

«Гришутка, приказываю тебе остаться в доме моей неве¬
сты Кетаван, почитать ее, как мать, и ждать моего возвраще¬
ния. С осени ты поступишь в школу и будешь учиться отлич¬
но, как подобает военному человеку. Когда война кончится и
я вернусь, то лично проверю, как усвоил ты таблицу умноже¬
ния и все другие науки.
Твой отец и командир Лео Татишвили».
Гришутка вспомнил просторы исхоженных полей, друж¬
ную жизнь с красноармейцами в батальоне, громкие и уже
не пугающие раскаты орудий и ему показалось, что стены
комнаты сдвинулись и тесно обступили его со всех сторон.
Угадывая чувства мальчика, Кетаван заговорила:
— Ты не бойся. Мы будем ходить в горы, даже охотиться.
Ведь ты останешься, правда?
И, видя растерянность на лице мальчика, добавила, как
последний довод:
— К тому же — приказ командира. А ты человек военный.
Ну, раздевайся.
Гришутка поднял голову. С белого лица на него смотрели
большие ласковые глаза. Хорошие глаза.
И то, что он увидел в их глубине, со сладкой болью воскре¬
сило в нем самое лучшее, что знал он в жизни: ласку матери.
— Ведь ты не уйдешь, нет? — настойчиво повторяла Ке¬
таван.
— Нет, — тихо сказал Гришутка, подавляя вздох.
И не спеша стал снимать с плеч вещевой мешок.

ИЗО ДНЯ В ДЕНЬ..
Дорогой друг! Перед тобой прошли не только очень разные
судьбы ребят, но и очень разные писатели. Разный у них путь
в жизни, разный писательский почерк. Но что объединило их
под одной обложкой? Что сделало этот том, написанный раз¬
ными людьми, таким единым?
Прежде всего время Великой Отечественной войны, о ко¬
тором написано большинство произведений этого необычного
сборника, и глубокая взволнованность всего написанного. Ведь
все, о чем рассказывают эти разные писатели, они видели и
пережили сами.
Своих героев писатели выдумали. Но как велико искусство
писателя, сумевшего передать в «выдуманном» герое такое
самое главное, такое настоящее, что в них веришь, как в жи¬
вых: о них плачешь, если их ранят, их ругаешь, если они оши¬
баются, им советуешь, если они что-то забыли. Они дороги те¬
бе тем, что ты видишь в них и свои черты.
Их сделал живыми не только большой талант писателя-ху-
дожника, но и огромная любовь к детям, знание жизни. Ведь
весь первый трудный блокадный год Пантелеев прожил в
осажденном Ленинграде. Поэтому так правдив писатель в изо¬
бражении блокадного Ленинграда.
Почему так впечатляюще, взволнованно написана, напри¬
мер, история Олега в предвоенном рассказе И. Василенко
«Гордиев узел»? Да потому, что писатель говорит об очень
660

ему близком, им самим пережитом. Он сам не только страдал
от болезни, но сумел преодолеть ее и снова найти для себя но¬
вое и важное дело в жизни.
М. Слуцкие так хорошо рассказал о детском доме не только
потому, что он талантлив, но и потому, что он сам был детдо¬
мовцем в годы войны.
Значит, за всем этим настоящим и таким «похожим» стоит
не только литературное мастерство, но и большая жизненная
школа, которую прошли многие писатели. Гайдар был воином,
командиром. Василенко — учителем, лектором, профсоюзным
работником. Пантелеев.— пастухом, сапожником, газетчиком,
киномехаником, поваром, а в годы войны — сапером. Но
важнее всего, чтоб настоящий писатель жил тем же, чем
живет его народ, знал и чувствовал его, понимал и знал каж¬
дое событие, каждую человеческую судьбу — как будто это
его судьба, его биография. И чем лучше писатель будет знать
свой народ, его думы, труд, чем лучше он будет знать каждого
человека в отдельности, тем умнее, глубже будут его книги.
Трудно рассказать в нескольких словах о сложном пути
каждого. У всех этот путь разный.
Припомни, как написан рассказ о Герое Советского Союза
Александре Матросове — один из самых значительных воен¬
ных рассказов Пантелеева. Я. Пантелеев один из первых в
художественной литературе раскрыл нам этот образ. Но глав¬
ная заслуга писателя не только в этом, айв том, что он пока¬
зал его по-своему, по-пантелеевски, в то же время ничего не
меняя, не искажая в облике живого Матросова. В чем же это
особенное, пантелеевское?
Обратите внимание, что даже название рассказа внешне
очень обычно — «Гвардии рядовой», а описание самого герои¬
ческого подвига Матросова дано очень кратко, лаконично.
Зато о том, как Саша пристроился спать перед боем, как
не сразу расслышал, что зовут комсомольцев, как слушал при¬
каз командира, — обо всем этом «второстепенном» сказано
подробно. Почему так? Но ведь именно благодаря этим «жи¬
тейским» подробностям ты увидел Сашу живым, очень про¬
стым и очень понятным тебе пареньком, рядовым солдатом. Он
так же, как и ты, сердится, если его будят на рассвете, мучи¬
тельно краснеет и волнуется, прежде чем выступить на собра¬
нии. Вот ты узнал такое, казалось бы, будничное, заурядное о
герое, а он от этого ничуть не стал хуже. Наоборот, он стал
тебе понятней, ближе, дороже. А раз ты полюбил — значит,
поймешь, что такой гвардии рядовой, как Матросов, который
661

умел глубоко чувствовать и верно любить, хотя и не умел гово¬
рить об этом красивыми словами, в такую особую минуту боя
мог поступить именно так.
Но искусство писателя еще и в том, что он не повторяет
себя даже тогда, когда пишет об одном и том же. Рассказ
«Ночка» тоже о подвиге и о войне. Но здесь другая война,
другой герой и другой подвиг. Поэтому написан этот рассказ
иначе. Когда ты читал «Ночку», ты не только боялся за
Верочку, но порой и смеялся. А посмотри, как добро смеется
сам писатель над маленькой Верочкой. Эта девочка — настоя¬
щая героиня. А рассказ назван даже не ее именем, а именем
коровы. Даже о своем страхе (это героиня-то!) она говорит
без утайки. Даже то, что она любила поплакать, говорит
просто, даже чуть-чуть насмешливо, грубовато. Посмотришь—
и кажется, что это зауряднейший человек и героизма-то в ней
ни на капельку, а главная ее доблесть и заслуга в том, что она
даже «корову доить не боялась».
Но ведь это не так. И ты не только смеешься, но и боишься
за Верочку и восхищаешься ею. Почему? Потому, что рядом с
Верочкой незаметно для тебя присутствует и сам автор, кото¬
рый не только смеется, но и гордится своей героиней.
Писатель сумел найти для Верочки именно те слова, мыс¬
ли, жесты и интонации, которые были бы свойственны такой
же самой живой девочке. И вот в этом-то огромный секрет
мастерства писателя, который должен так уметь перевопло¬
титься в своего даже самого маленького героя, чтоб у нас и
мысли не возникло, что все это придумано. И чем больше зна¬
ет писатель жизнь, людей, их язык, чем больше он видел и пе¬
режил сам, тем вернее и глубже он сможет рассказать о са¬
мых разных людях, событиях, явлениях, рассказать о вре¬
мени.
Всмотрись, как написаны ленинградские рассказы Л. Пан¬
телеева. Вот перед тобой немногословный Мотя — герой рас¬
сказа «На ялике». За этим литературным героем не стоит
реальное лицо. Но сколько таких живых Матвеев Капитоны-
чей надо было перевидеть, понять и полюбить, чтобы так
правдиво, так тонко показать этого скромного и настоящего
героя войны!
Пантелеев не пытается подробно описать жизнь Моти, не
говорит высоких слов о том, как он борется, сражается, заме¬
нив отца. Никаких рассуждений и подробностей нет. Есть все¬
го лишь сухое, деловое описание военного города да рассказ
о двух переправах через Неву. Есть очень лаконичное описа¬
ние внешности малейького перевозчика, у которого «из-под
широкого и жесткого, как хомут, капюшона торчала тонень¬
662

кая цыплячья шейка». Но в этих словах кроется очень много;
вы видите, как, по существу, мал и беззащитен этот мальчик,
заменивший отца, как трудно ему ежедневно, без отдыха, даже
в часы обстрела перевозить через Неву самых разных пасса¬
жиров, как невозможно трудно найти слова, чтобы рассказать
о смерти отца. И мальчик молчит. Больше того, он нарочно
хочет казаться грубоватым, бывалым, ко всему привычным и,
конечно, взрослым.
Помнишь, как односложно отвечает он на вопрос о смерти
отца? Так же сдержан, скуп на слова и писатель. Но это ску¬
пость слов, а не скупость чувств. Это — огромное мастерство,
умение отобрать и показать главное, как, например, ту же
«цыплячью шейку» в огромном «жестком, как хомут, капю¬
шоне». А оттого, что приметы взяты самые главные, единст¬
венные для такого рассказа, они вам говорят очень много. Вот
поэтому-то в этом скупом, коротком рассказе об одном из ле¬
нинградских мальчиков виден не один мальчик, а все малень¬
кие ленинградцы, все пионеры военных лет, виден советский
характер.
Вот маленькая Маринка, такая веселая и беззаботная по¬
началу и такая недетски серьезная потом, в долгие дни голода.
Это были страшные дни ленинградской блокады, когда враг
был совсем рядом. Пустыми были дома. По улицам брели
изможденные голодом и страданием люди. В нетопленных
квартирах умирали дети. Каждый день город обстреливали.
Не было света. Не было воды. Но писатель как будто мало
говорит об этом городе, не показывает ни трупов, ни бомбе¬
жек, ни развалин. Все дано очень сдержанно, лаконично,
в ярких, точных, надолго запоминающихся деталях. Вот он
показывает «тоненькие, как ветки», ручки Маринки, вот ее
«холодная и закоптевшая, как вигвам, комната». А вот ты
видишь, как эта лакомка, любившая до войны шоколад и
«булочки за 40», собирает крошки и облизывает бумагу после
съеденной дуранды. Кажется, всего лишь упоминание, одна
только примета военного быта, военного города, но это такая
примета, такая деталь, которую не выдумаешь. Ее мог увидеть
и запомнить только человек, сам бывший там, сам все это
переживший, но сдержанный на проявление чувств, сурово
прячущий свою большую любовь и нежность к родному го¬
роду, к его людям-героям.
Вспомни, как мало, казалось бы, знает писатель о девоч¬
ке, которую он мысленно назвал Долорес Петухова. Он
не знает даже ее настоящего имени. Он видит эту девочку
только через окно. Но как далеко он видит, как много он сумел
сказать об этой незнакомой ему девочке-комсомолке!
663

Как будто ничего особенного не происходит в этих ленин¬
градских рассказах. Ни герои, ни сам автор никак не подчер¬
кивают особого героизма: Маринка просто выжила, Мотя про¬
сто перевозит людей через Неву, Долорес просто под обстре¬
лом носит донесения в соседний штаб. Но ты видишь этот
героизм во всем. Знай, что благодаря таким незаметным
героям, как Матвей Капитоныч, как Долорес Петухова, как
Паша Сычов, война эта названа Великой, Отечественной. Их
подвиг во многом не менее славен, чем подвиг известных
героев. Он в чем-то даже трудней. А главное, что все это,
внешне будничное, обычное, надо делать каждый день. И надо
готовить себя к такому подвигу.
Наверное, очень будничным тебе покажется подвиг пасту¬
шонка, решившего бросить недокуренную папиросу. И это
внешне неприметное, но обнаруживающее подлинно сильный
характер умеет видеть писатель Пантелеев во всем. Даже в
игре ребят все для него серьезно, полно глубокого смысла и
достойно уважения.
Помнишь ты маленького мальчика с веснушчатым носом
из рассказа «Честное слово»? Он так еще мал, что носит «ко¬
ротенькие штанишки, которые держатся даже не на ремешке,
а на лямочках». У него даже имени нет в рассказе. Он просто
маленький мальчик. И уж совсем ничего героического как
будто он не сделал. Это не бой, а игра. Но для такого се¬
милетнего мальчишки это все настоящее, взаправдашнее.
И то, что он часовой, — это в действительности, и то, что сло¬
во дал, — это как военная присяга. А раз все для семилетнего
человека настоящее, значит, он проверяется в игре так
же, как взрослые, — в бою, в труде, в опасности. Не изменил
присяге, не ушел с поста, хоть пост этот пока угол сарая, —
значит, по-настоящему герой, значит, и в большом будешь
таким же верным и смелым. Вот почему с таким огромным
уважением говорит об этом мальчике писатель: «Еще неизве¬
стно, кем он будет, когда вырастет, но, кем бы он ни был,
можно ручаться, что это будет настоящий человек».
Не о войне пишет М. Слуцкие, но и его повесть полна тре¬
вог и горестей того времени: из-за страшной войны потеряла
своих родителей Люда, война и сиротство искалечили жизнь
талантливого Виктораса Шлеве.
М. Слуцкие, в детстве сам много видевший горя, очень
правдив. Он показывает и таких, как мать Люды, — она не
выдержала испытания горем. Она не только не помогла дру¬
гим, но оттолкнула даже родную дочь. Тяжко было Люде,
664

потому что потерять веру в самого дорогого человека, мать,—
это огромное горе.
Но не только война осиротила ребят из Веверселяйского
детдома. Послевоенные годы, о которых пишет М. Слуцкие,
для молодой советской республики Литвы были также очень
трудными. Кроме разрухи и голода войны, был и еще другой
враг — кулаки, сторонники старых буржуазных порядков.
Они прятали семенной хлеб, убивали активистов, убивали и
запугивали крестьян, вступавших в артели. Враги новой жизни
радовались всему плохому, что породила война: сиротству,
спекуляции, бандитизму. По их вине остался калекой добрый
Альгис, от руки кулаков-бандитов погибли отец и мать йонаса,
их жертвой становится и маленький Дзикас.
Необычна эта книга. Она ничем, казалось бы, не похожа
ни на рассказы Пантелеева, ни на рассказы Василенко. Да и
сам писатель еще молод. Если Пантелеев и Василенко были
в годы войны известными писателями, военными корреспон¬
дентами, то Миколас Слуцкие в те годы еще был воспитанни¬
ком детского дома. Он прожил в детдоме все военные годы,
там и окончил среднюю школу, а после окончания войны —
Вильнюсский университет. Тогда же он начал писать.
В своих первых книгах М. Слуцкие рассказал о жизни сво¬
ей родной Латвии, о ее друзьях и врагах, детях и взрослых, о
ее скромной, неброской природе. Прочти его первые книги,
которые тоже выходили в Детгизе в разные годы. Это
«Аисты», «Великая борозда», «Маленький почтальон», «Адо-
мелис — часовой».
У каждого художника свои приемы, свой метод, свой по¬
черк. Как же написан «Добрый дом» М. Слуцкиса? Многим
ребятам повесть кажется вначале немного растянутой. Писа¬
тель долго не говорит о тяжелом детстве Виктораса и как
,будто хочет, чтобы ты сам, без его подсказки, думал, размыш¬
лял, сравнивал. Ты не сразу понимаешь, почему так суров,
непримирим и подозрителен председатель детсовета йонас.
Может быть, ты не сразу понимаешь, зачем так много писатель
говорит о желании Люды найти свою мать.
Но вот то тут, то там ты встречаешь такие, будто мимо¬
ходом оброненные слова: «Малыш, тепленький, точно пышка,
только что вынутая из печи, прижался к нему всем тельцем.
В щеку йонаса упирался -маленький, пахнущий мылом но¬
сик». Так думает и так чувствует йонас, который несет толь¬
ко что вымытого новичка в кровать. Но ведь так думает и
чувствует и сам автор, и тебе тоже передаются его волнение,
его нежность. Или еще подробность: «Первая группа зашуме¬
ла, и из нее, словно горошинка из стручка, выкатилась Сер¬
GG5

дитая Лиза». Да, писатель нежно любит пеструю ребячью
толпу. Ему очень дороги и нужны все эти подробности, которые
поначалу затрудняли чтение, а теперь ты хочешь их перечи¬
тывать.
Так постепенно, по какому-то своему, не сразу тебе видному
плану лепится книга. Она вырастает, как дом. Ты, наверное,
не раз видел, как сначала на бывшем пустыре вырастали гру¬
ды кирпича. Потом откуда-то из-под земли начинали подни¬
маться почему-то неровные стены с какими-то неодинаковыми
проемами. Один проем больше, другой меньше. Ты не сразу
понимал, почему это так и что здесь будет. Но вот здание от¬
страивалось, все, отчетливее проступала вся продуманность,
целесообразность его плана, и ты понимал, что все эти неров¬
ности, пропуски — все это нужно, все это не случайно. На их
месте появлялись окна, двери, все оказывалось не только не
лишним, но обязательным.
Так и в книге М. Слуцкиса оказывается очень нужной
каждая деталь, каждый эпизод. Теперь ты понимаешь, зачем
писателю нужно было так подробно рассказывать о вечере в
доме Аушры: не будь этого вечера, потом труднее было бы по¬
нять разочарование Люды, встретившей мать — спекулянтку
и лгунью.
Вся история Люды, разочарование ее в матери, большая
требовательность девочки, а с ней и автора к людям, даже
очень дорогим и близким, особенно волнует читателя.
Думается, что секрет успеха книг М. Слуцкиса в особой
лиричности повествования, которая характерна его творче¬
ству.
Есть у И. Василенко в одной из повестей такие слова: «Не
было такого дня, когда бы Олег не вел борьбы со своим неду¬
гом. Как и на войне, здесь были и окопные сидения, и мелкие
стычки, и генеральные сражения. Как и на войне, постоянно
изучались сильные и слабые стороны противника, его замыс¬
лы и повадки. Перехитрить врага, провести его, отбить
очередную атаку с наименьшими для себя потерями, а потом
и потеснить его — стало для Олега обычным занятием».
О каком враге, о какой войне говорит писатель? Ведь его
повесть «Гордиев узел» написана до войны и, как ты помнишь,
герой этой повести Олег ни на какой войне никогда не был.
Но почему же эти слова звучат как боевой приказ, как воен¬
ное донесение о дне боевых действий?
А потому, оказывается, что «героизм, мужество, большеви¬
стское упорство проявляют не только на самолете и не толь¬
ко с гранатой в руке». Так говорит как будто бы одновремен¬
666

но с полковником Мережановым из «Первого подвига» еще
один настоящий герой, летчик Гореношев. Впрочем, ты сам
теперь хорошо знаешь об этом. Ведь ты побывал с маленькой
Мариной в ее холодной ленинградской квартире, ты видел,
как перевозил ленинградцев маленький Матвей Капитоныч.
Это они умели бороться без гранат в руках. Но все-таки там
была война.
Здесь ее нет. Есть другой враг — недуг, страшная болезнь,
которая не только разрушает легкие человека, но и испытыва¬
ет его самого на прочность.
Ты помнишь, какими безнадежными, отчаянными были
письма Олега к его другу Тае: «Купаться в море нельзя,
солнца надо остерегаться, в футбол играть запрещено, утом¬
ляться недопустимо... Ну как можно мечтать о героическом
подвиге и в то же время остерегаться промочить ноги?.. Стоит
ли бороться за такую жизнь?»
Оказывается, что стоит. И в таком положении бороться
не только можно, но и нужно. Борьба с недугом для таких,
как Николай Островский, Алексей Мересьев, Прокопий Нек-
тов, — это борьба не только за здоровье, но борьба за место
в строю бойцов за лучшую жизнь на земле. Бороться и здесь
до последнего, не сдаваться — таков пример и приказ большо¬
го друга Олега, настоящего коммуниста и человека Гореноше¬
ва. Грустная у него фамилия, но он нес людям не горе, а
волю, бодрость.
Таким бойцом был ведь и сам И. Д. Василенко. Из-за бо¬
лезни ему пришлось оставить любимый труд учителя и начи¬
нать все сначала в сорок лет.
Первые же литературные произведения И. Василенко по¬
лучили доброе напутственное слово старейшего русского писа¬
теля В. В. Вересаева. С тех пор Василенко много и плодо¬
творно работает — пишет книги для детей.
Ты, наверное, знаешь такие произведения Василенко, как
«Волшебная шкатулка», «Артемка в цирке», «Артемка у гим¬
назистов», «Амфора», «Мышонок», во многом автобиографи¬
ческую повесть «Жизнь и приключения Заморыша». Широко
известна и послевоенная повесть «Звездочка», удостоенная
в 1950 году Государственной премии.
Хоть и о прошлом написана эта книга, но и сейчас тебе она
в чем-то сов.етчик. Мала звездочка, которую делают ребята,
но как горды они своим трудом. И тебе, который только учит¬
ся держать в руках рабочий инструмент, понятна их радость
и гордость сделанным. Научиться чему-то, увидеть результа¬
ты своего труда — большая, ни с чем не сравнимая человече¬
ская радость.
667

Заметил ли ты, как взволнованно, как о чем-то живом на¬
писано о станках, инструментах? Так и хочется самому попро¬
бовать наладить станок, найти разгадку скорости. Вот эта
жадность к делу, к труду—отличительное свойство героев
Василенко. Ты помнишь, как его Артем Загруйко не только
мечтал стать актером цирка, но любил, как и его отец, сапож¬
ничать: ему приятно было починить сапоги старому сторожу
цирка, сшить в подарок нарядные туфельки Лясе. Дело, в ко¬
торое вложен труд, — очень дорогой подарок.
Вспомни, как взволнованно рассказано о труде тракторис¬
та, о его любви к родной земле в рассказе «Горсть земли».
В госпитале тяжело раненный человек думает не столько о
боях, в которых он участвовал, сколько о любимом деле, о
своей горсти земли, ради которой ему хочется встать скорей
с постели. Вот почему, когда писатель говорит о том, как
дядя Тихон «дрожащими руками схватил блюдце и, приминая
слабые травинки, припал лицом к земле», ты без всяких по¬
яснений понимаешь, что для такого человека горсть родной
земли не только память о родном селе, семье, но и память
о любимом, таком ему необходимом труде. Писатель не рас¬
сказал нам, что стало с ним, сумел ли он пересесть с танка
на любимый трактор, но ты веришь, что после этой встречи с
родной землей сил у него неизмеримо прибавилось.
Много написал Иван Дмитриевич, но этот неизменный
мотив гордости трудом, умелыми руками, рабочей сметкой и
сноровкой присутствует во всех его книжках, в том числе и в
рассказах о войне. Это умение так ярко, так «вкусно» рас¬
сказать о труде — отличительное свойство писателя с самых
первых его рассказов.
Из-за тяжелой болезни Василенко не мог пойти на фронт,
но он активно сотрудничал в газетах Закавказского фронта,
получил награду от командования. Он очень хорошо знал тру¬
довой фронт. Знал он и тяжелую, ни с чем не сравнимую
жизнь людей, попавших временно в оккупацию. Вот поэтому
лучшие военные рассказы Василенко не о партизанах, не о бо¬
ях, а о тружениках тыла, о героях оккупированных сел и го¬
родов. Об этом он и рассказал в «Солнечных часах», «Звез¬
дочке», «Плане жизни» и других произведениях, но рассказал
в своей, отличной от других манере.
Если ленинградские рассказы Л. Пантелеева часто невоз¬
можно передать своими словами — так они емки, неповтори¬
мы, то рассказы И. Василенко о войне полны действия. Его
герои ясны с первых строк, и в повествовании о них нет той
сдержанности, которая часто определяет рассказчика-Панте-
леева.
663

Вспомните, как приподнято, романтично говорит Василен¬
ко о подвиге отца и сына Волковых в рассказе «Солнечные
часы». Помните, как рисует он работу дяди Тихона? Ведь, ка¬
залось бы, главное здесь—встреча раненого танкиста с На¬
ташей, случайно встретившей его в эвакуации. И вы ждете,
что прежде всего они станут говорить о войне.
Но весь рассказ — и эта встреча, и начало рассказа, спо¬
койное, мирное, — подчинен другому. Они вспоминают не
бои, а мирное время, распаханное поле, вспоминают радость
труда. Вот писатель подробно рассказывает, как по полю
ползет трактор, похожий на жука, он слышит, как тот «прини¬
мается сердито стучать, круто поворачиваться на поворотах».
Он видит «медно-красное» от солнца лицо дяди Тихона, видит
поле, которое «сначала бывало серое и неуютное. Потом дела¬
лось черным и будто лоснилось. А потом покрывалось зеле¬
ным ковром, и сплошной ковер этот тянулся до сказочной чер¬
ты, где хрустальное небо упиралось краями в землю».
Вот если бы вы представили то же самое, написанное дру¬
гим художником, например Пантелеевым, то наверняка тут
не было бы ни «хрустального неба», ни «зеленого ковра», ни
«сказочной черты», ни сравнений степи с морем. Но у Васи¬
ленко в этом рассказе все красивые, возвышенные слова, при¬
поднятость тона естественны и правомерны. Как у Пантелее¬
ва вас не могла обмануть внешняя скупость слов, мужествен¬
ная сдержанность чувств, преднамеренная экономность языка,
так и у Василенко в лучших его вещах вас не обманывает
щедрость красок, раскованность языка и патетичность тона.
Ведь очень трудно, просто невозможно солгать в искусстве.
Разговор о разных писательских почерках, о разной мане¬
ре письма нужен вовсе не для того, чтобы заставить тебя
одного из художников полюбить больше, а другого — меньше.
Совсем нет. Одному может больше нравиться манера Л. Пан¬
телеева, другому будет ближе Василенко, третьему — Слуц¬
кие. И это совсем не плохо. Просто очень хочется, чтобы ты
смотрел на книгу как на плод большого и очень нелегкого тру¬
да, чтобы ты учился ценить ее не только за то, о чем в ней
написано, но и за то, как она написана, какой след она оста¬
вила в твоем сердце, заставила ли она тебя думать, размыш¬
лять или просто увлекла, а потом быстро забылась.
И Пантелеева, и Слуцкиса, и Василенко объединяет не
только время, о котором они рассказывали каждый по-
своему, не только большая жизненная школа, но и любовь
к людям, к детям, умение их понять и глубокое уважение к
669

миру чувств человека, каким бы небольшим по возрасту
этот человек ни был.
Вот почему мы верим, что многие герои повестей и рас¬
сказов этой книги станут твоими добрыми друзьями, такими
друзьями, к которым можно обратиться за советом в трудную
минуту.
Представь себя в такой же ситуации, как Верочка из рас¬
сказа «Ночка», как Матвей Капитоныч, как Дзикас, Маруся
Родникова. Ведь все очень просто. Матвей Капитоныч никуда
на фронт не убегал, а просто взял выпавшие из отцовых рук
весла и стал изо дня в день возить, как и отец, пассажиров.
А Верочка пошла за любимой коровой Ночкой и повстреча¬
лась с бандитами. А маленький Дзикас умел не только играть
в приключения, но и нашел в себе силы не испугаться и задер¬
жать врагов.
Но почему эти ребята все-таки совершили подвиги? Пото¬
му что они не только мечтали о подвигах, но и были готовы к
ним. А ведь быть готовым — это не только взять автомат,
надеть военную форму и произнести слова присяги. Надо
очень любить свою Родину, свое дело, людей, за которых ты
готов умереть. Но и этого одного мало: надо научиться не
презирать дел будничных, сегодняшних. Надо уметь делиться
с товарищем, не лгать, когда ты не прав, уметь защитить дру¬
га и не считать перед этим, сколько человек против вас. Надо
уметь иногда сделать то, чего тебе не очень хочется, но всем
надо. А ведь с этих будничных мелочей и начинается харак¬
тер, с этого-то и начинается подвиг.
«Тот, кто честен и стоек в мелочах, даже в игре, достойно
будет вести себя и в час более серьезных испытаний», — гово¬
рит Пантелеев.
Не думай, что все подвиги совершены, все враги разбиты.
Нет, и на твою долю осталось еще много дел на нашей земле.
И надо готовить себя к этим делам уже сейчас, готовить не
словом, а делом.
Т. Жарова

СОДЕРЖАНИЕ
Л. Пантелеев
Ночка , , . . * 7
Зеленые береты 31
Новенькая 51
На ялике . . 71
Гвардии рядовой 85
Маринка 106
Долорес ИЗ
Главный инженер 118
Первый подвиг 132
Индиан Чубатый 147
Трус 182
Честное слово 184
М. Слуцкис
Добрый дом « . 189
И. Василенко
Звездочка , . * . , , 507
Гордиев узел , . 571
Жив Алеша! . 611
План жизни ..... 625
Солнечные часы 642
Горсть земли 649
Приказ командира 654
Т. Жарова. Изо дня в день 660

Оформление Н М у нц
Рисунки И. Харкевича
БИБЛИОТЕКА ПИОНЕРА
Пантелеев Алексей Иванович
ЧЕСТНОЕ СЛОВО
Слуцкис Миполас Гецелевич
ДОБРЫЙ ДОМ
Василенко Иван Дмитриевич
ЗВЁЗДОЧКА
Ответственные редакторы
Е. М. П о д к о п а е в а и Ф. А. Д е к т о р
Художественный редактор
Н. Г. Хол одовска я'
Технический редактор
И. П. Данилова
Корректоры
А. Б. Стрельник и Т. Ф. Ю д и ч е в а
Сдано в набор 12/XI 1962 г. Подписано к печати
13/11 1963 г. Формат 60 X 90 1/32. Печ. л. 42 (39,26 уч.-
изд, л.) Тираж 200 000 экз. А01241. Цена 1 р 43 к.
Детгиз. Москва. М. Черкасский пер., 1
* * *
Фабрика детской книги Детгиза
Москва, Сущевский вал, 49. Заказ № 3810.