Автор: Артамонов С.Д.
Теги: литература литературоведение литература v-xviii в средневековая литература
ISBN: 5-09-007999-4
Год: 1997
Текст
w
f
X
С.Д.Артамонов
ЛИТЕРАТУРЫ
ЛИТЕРАТУРА
СРЕДНИХ
веков'
Л
® ПРОСВЕЩЕНИЕ
' ^т
1
:fi
I
i
С. Д. АРТАМОНОВ
СОРОК ВЕКОВ
МИРОВОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
В ЧЕТЫРЕХ КНИГАХ
КНИГА
2
ЛИТЕРАТУРА
СРЕДНИХ
ВЕКОВ
Москва «Просвещение» 1997
УДК 820/89(100—87) .0
ББК J83.3(0)4
А 86
Художники В. М. Варлашин, И. В. Данилевич
Артамонов С. Д.
А86 Сорок веков мировой литературы. В 4 кн. Кн. 2. Литература средних
веков.— М.: Просвещение, 1997.—224 с: ил.— ISBN 5-09-007999-4.
Вторая книга доктора филологических наук, профессора С. Д. Артамонова из серии
«Сорок веков мировой литературы» посвящена явлениям, происходившим в мировой куль-
туре в средние века (V—XIV вв.). Автор рассказывает читателям о мифологическом
эпосе (эдды, саги), о литературе арабского Востока, о европейской средневековой лите-
ратуре (поэзии трубадуров, рыцарском романе), о «Божественной комедии» Данте и т. д.
Учебное издание
Артамонов Сергей Дмитриевич
СОРОК ВЕКОВ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
В четырех книгах
Книга 2
ЛИТЕРАТУРА СРЕДНИХ ВЕКОВ
Заведующий редакцией В. П. Журавлев
Редактор Е. П. Пронина
Художественный редактор А. П. Присекина
Технический редактор Л. М. Абрамова
Корректоры Л. А. Ермолина, И. Н. Панкова
Налоговая льгота — Общероссийский класси-
фикатор продукции ОК 005-93—953000. Изд.
лиц. № 010001 от 10.10.96. Подписано к печати
с диапозитивов 31.10.96. Формат 70Х90'/и>-
Бумага офсетная № 1. Гарнитура «Тайме».
Печать офсетная. Усл. печ. л. 16,38 + 0,36 форз.
Усл. кр.-отт. 67,58. Уч.-изд. л. 16,34 + 0,48 форз.
Тираж 30 000 экз. Заказ № 5922.
Ордена Трудового Красного Знамени изда-
тельство «Просвещение» Государственного ко-
митета Российской Федерации по печати.
127521, Москва, 3-й проезд Марьиной рощи, 41.
Смоленский полиграфический комбинат Госу-
дарственного комитета Российской Федерации
по печати. 214020, г. Смоленск, ул. Смолья-
нинова, 1.
ISBN 5-09-007999-4(2)
ISBN 5-09-007998-6
© Издательство «Просвещение», 1997
Все права защищены
ОТ АВТОРА
Подлинные бессмертные произведения искусства остаются до-
ступными и доставляют наслаждение всем временам и народам.
Однако для полного понимания их также и чужими народами и ве-
ками требуется обширный аппарат географических, исторических
и даже философских пояснений и сведений.
Фридрих Гегель
Как было бы славно не обращаться
к комментариям, к научным поясне-
ниям, а просто брать в руки произведе-
ние старинного автора и наслаждаться
стихом, прозаической строкой, игрой
фантазии писателя, его умом и талан-
том. Фридрих Гегель, высказывание
которого я привел в эпиграфе, справед-
ливо писал еще в прошлом веке, что
«художественные произведения дол-
жны создаваться не для изучения... они
должны быть понятны и служить пред-
метом наслаждения непосредственно,
сами по себе».
Повторяю, это было бы прекрасно,
но время проложило между читателем
и автором подчас не только столетия,
но тысячелетия, и то, что было полно
красок для его современников, подер-
нулось плотной пеленой, или, как гово-
рил пушкинский Пимен в драме «Борис
Годунов»,— «пылью веков» («И пыль
веков от хартий отряхнув...»).
Вот эту «пыль веков» нужно отряхнуть от великих произведений далеко-
го прошлого, чтобы увидеть их как бы в первозданном виде,— и не для изу-
чения только, но и как предмет глубокого эстетического наслаждения.
Для этого нужны и комментарии, и научные пояснения. Необходимо
представить себе обстановку, в которой жили ушедшие поколения, оставив-
шие нам свои литературные шедевры — исторические события, философские
и религиозные воззрения, систему их духовных ценностей, нравственных
принципов.
Отдельные эпохи накладывают особый отпечаток на все, что создавалось
умом и руками их поколений. Специалисты иногда одним взглядом опреде-
ляют время изготовления какого-нибудь кубка, извлеченного из древнего за-
хоронения. Даже среди наших современников мы угадываем индивидуаль-
ность человека по его одежде, в общем схожей с одеждой всех, по жесту, ре-
чи. Один старый романтик, мечтатель, влюбленный в искусство, в драме
Островского «Таланты и поклонники» говорит о себе: «Моя душа сложена
1*
3
из тонких парфюмов». Одной фразой драматург обозначил своеобразие, не-
повторимость личности, ее непохожесть на всех других. Никто другой так
сказать о себе не мог бы.
То же относится и к историческим эпохам, и к народам. И на них лежит
печать своеобразия.
В Ватикане ныне хранится скульптура IV века, изображающая Христа.
Как не похожа она на изображение Бога в средние века! Там он страждет.
Художник показывает его изможденное тело или распятое на кресте, или
уже умершее, снимаемое с креста. Главное- в идее страдания. Здесь же
перед нами кудрявый мальчик, несущий на руках барашка. Он в короткой
тунике, в сандалиях, зашнурованных до колен. Лицо просветлено улыбкой,
взгляд мечтательно задумчив. Римская империя уже приняла христианство,
но дух античности еще жив. Мир античной мифологии с ее культом жизни
и красоты еще владеет душой недавнего язычника.
Две эпохи, у каждой свой колорит.
В древности люди не стыдились своего тела. Художники изображали их
подчас совершенно обнаженными. В средние века в странах Европы люди
закрывали свое тело от шеи до пят, и это было связано с особым взглядом
на человека в то время, с понятием греховности человеческой плоти. В Ан-
глии в годы революции XVII века стали даже покрывать античные скульпту-
ры, показывающие прекрасное обнаженное человеческое тело, гипсовой оде-
ждой. И это тоже примета эпохи.
История человечества развивалась не всегда постепенно. Иногда внезап-
ные взрывы человеческих воль разрушали привычное и многовековое спо-
койствие общества. Рушились традиции, происходили грандиозные социаль-
ные катаклизмы. Народы переходили в новый этап своего исторического су-
ществования.
Такой исторический взрыв произошел при переходе античного общества
в Средневековье, столь же радикальное изменение образа жизни произошло
и с арабским Востоком после принятия ислама.
ЧЕЛОВЕК И ТРАДИЦИЯ
Привычка свыше нам дана,
Замена счастию она.
А. С. Пушкин
Привычка — милая и родная повторяемость наших каждодневных дей-
ствий, постоянство окружающих нас предметов, которые мы подчас и не за-
мечаем. Но стоит им исчезнуть, и мы вдруг ощущаем утрату чего-то нам до-
рогого. Дурное проходит, не закрепляется, хорошее остается в памяти и со-
знании, со временем превращается в традицию.
Традиция — слово латинское (traditio). В переводе на русский означает —
«передача», то, что переходит от отца к сыну. Одно поколение передает дру-
гому свой образ жизни, обычаи, свою нравственную и эстетическую культу-
РУ-
4
Привычка, свойственная человеку, рождает в обществе добрую, иногда
злую традицию (погребение вместе с умершим его близких родственников
или слуг — одна из страшных традиций древних народов).
Традиция — феномен постоянства, мощный фактор стабильности обще-
ства, она объединяет народ, связывает поколения на протяжении столетий,
а то и тысячелетий. Традиции входят в понятие «родина», они проявляются
в образе жизни народа, в его привычках, вкусах, в искусстве, в религии.
Если бы мы сейчас, в наши дни оказались, например, в маленькой стране,
зажатой между двумя гигантами — Индией и Китаем, у побережья Индий-
ского океана,— в Бирме, нас поразило бы богатство ее многочисленных буд-
дийских храмов. Тонны золота, драгоценные камни использованы для укра-
шения монументальных пагод, а народ крайне беден.
На улицах множество монахов. Они несут в народ идеи древнейшего ос-
нователя религии. Человек по имени Сиддхартха Гаутама или Шакья Муни
(«отшельник из племени шакья»), жил на рубеже VII и VI столетий до н.э.
Человек-легенда. Человек, ставший богом. Ему строят храмы-пагоды. Тра-
тят несметные богатства, и это при народной нищете. И так уже двадцать
шесть веков!
Из поколения в поколение передается религиозное почитание когда-то
жившей личности и той нравственной философии, с которой связывают его
имя. Обычаи, исторически сложившиеся, всеми принятые нормы поведения,
ставшие общественной моралью, нравственные ценности, всеми почитае-
мые, переходящие от одного поколения к другому,— вот что составляет
фонд традиций и в сущности жизненный и духовный фонд наций.
Ломка традиций всегда болезненна. Нарушается стабильность всего об-
щественного устройства, «ведь государство,— как справедливо писал в XVI
веке Монтень,— можно в некотором отношении уподобить строению, сло-
женному из отдельных, связанных между собою частей, вследствие чего
нельзя хоть немного поколебать даже одну среди них без того, чтобы это
не отразилось на целом».
Дольше всего живут эстетические ценности в силу своего огромного эмо-
ционального воздействия на человека.
Эту великую силу традиции мы будем постоянно учитывать в нашем об-
зоре всемирной литературы. Она объединяет народ, она является залогом
его национальной индивидуальности, она пронизывает всю его культуру,
подчас на сотни лет, на тысячелетия. Закрепляют ее и древние мудрецы —
Конфуций, Лао-Цзы, Будда, Заратуштра, ставшие легендарными, или
поэты — Гомер, Вергилий и др.
Какие бы катаклизмы ни происходили у нас за время после Пушкина, его
нравственный и эстетический мир живет в нас с первых детских впечатлений
и во многом определяет нас самих. Это — уже традиция, и благая традиция.
ЧЕЛОВЕК И ФАНАТИЗМ
Какое докучное и болезненное заблуждение мнить себя столь
мудрым, что даже не допускать мысли о возможности кому-либо
другому думать совсем иначе.
Мишель М о н т е н ь
Эту мысль высказал французский фи-
лософ еще в XVI столетии. Нетерпи-
мость к чужому мнению — тоже, к со-
жалению, присуща человеку, а иногда
и всему обществу. Оно, это чувство,
очень опасно, ибо заставляет людей со-
вершать чудовищные жестокости по
отношению к инакомыслящим. От него
происходит фанатизм, это — брат не-
терпимости.
Даже в наши дни мы наблюдаем
поистине разгул фанатических страстей
в мире. Достаточно только предста-
вить себе жизнь в современном Ливане
или в Индии, где каждый день люди,
исповедующие разные религии, уби-
вают друг друга. Каждый день льется
человеческая кровь, каждый день раз-
рываются бомбы и снаряды, сея пани-
ку, разрушения и гибель.
Религиозный фанатизм известен
с давних времен. В Ветхом завете,
к примеру, рассказывается нижесле-
дующая история — потрясающая по своему трагизму картина жестокости
и стойкости одновременно.
«Случилось также, что были схвачены семь братьев с матерью и при-
нуждаемы царем есть недозволенное свиное мясо, бывши терзаемы бичами
и жилами.
Один из них, приняв на себя ответ, сказал: «...Мы готовы лучше умереть,
нежели преступить отеческие законы».
Тогда царь, озлобившись, приказал разжечь сковороды и котлы...
Когда умер первый, вывели на поругание второго и, содравши с головы
кожу с волосами, спрашивали, будет ли он есть, прежде нежели будут му-
чить по частям его тело.
Он же, отвечая на отечественном языке, сказал: «Нет». Поэтому и он при-
нял мучение таким же образом, как первый. И так все остальные. Смущен-
ный царь обратился к матери погибших юношей и стал убеждать ее поща-
дить последнего, самого молодого. Пусть она скажет ему, чтобы сберег
себя.
6
После многих его убеждений она согласилась уговорить сына.
Наклонившись же к нему и посмеиваясь жестокому мучителю, она так
говорила на отечественном языке: «Сын! Сжалься надо мною, которая де-
вять месяцев носила тебя во чреве, три года питала тебя молоком, вскорми-
ла и вырастила и воспитала тебя. Не страшись этого убийцы, но будь до-
стойным братьев своих и прими смерть!..»
Тогда разгневанный царь поступил с ним еще жесточе, нежели с прочи-
ми...
После сыновей скончалась и мать».
Как видим, чудовищная жестокость и основа ее нетерпимость. Царь
Антиох мучит и казнит людей, желая приобщить их к собственному образу
мышления. Ему необходимо сломить волю своих жертв, заставить их отка-
заться от убеждений, принять его убеждения.
Нас потрясает величие духа, проявленное жертвами. Они не уронили
своего человеческого достоинства. Прекрасна их стойкость, презрение к му-
кам. Но нас охватывает и море грусти: как много страданий! Семь юных
жизней!
Фанатизм древности! Но и в наши цивилизованные времена его не мень-
ше. Жестокость почти всегда рядом с фанатизмом. Это его сестра, его тень,
его двойник. Какие бы прекрасные мечты ни воспаряли фанатизм, он немед-
ленно потянет за собой жестокость.
Однако часто, очень часто, сопоставляя жертву с тем, во имя чего она со-
вершалась, мы не можем не думать о том, сколько сил, сколько прекрасных
человеческих жизней бросалось во имя ложных понятий, нелепых предрас-
судков, рожденных невежеством и дикостью. Нельзя здесь не привести из
книги Монтеня описания чудовищных жестокостей фанатизма:
«Это наводит на мысль о весьма странном мнении, будто бы небесам
и природе можно угодить кровопролитием и человекоубийством, как это
признавалось всеми религиями. Еще на памяти наших отцов Мурад (Мурад
II, турецкий султан, правивший в 1421 —1451 годах. При нем были захвачены
гурками Балканские страны.— С. А.), захватив Истм, принес в жертву душе
своего отца шестьсот молодых греков с тем, чтобы их кровь смыла и искупи-
ла грехи покойного. И в новых землях, открытых уже в наше время, столь
чистых и девственных по сравнению с нашими, подобный обычай имеет пов-
семестное распространение: все идолы захлебываются в человеческой крови,
причем нередки примеры невообразимой жестокости. Жертв поджаривают
живыми и наполовину изжаренными вытаскивают из жаровни, чтобы вы-
рвать у них сердце и внутренности. У других, в том числе даже у женщин,
сдирают заживо кожу и этой окровавленной кожей накрываются сами
и облачают в нее других. И мы встречаем у этих народов не меньше, чем
у нас, примеров твердости и мужества. Ибо эти несчастные— старики, жен-
щины, дети, предназначенные в жертву,— за несколько дней перед священно-
действием обходят, собирая милостыню, дома, дабы принести ее в дар при
своем жертвоприношении, и являются на бойню пляшущие и поющие вме-
сте с сопровождающей их толпой» («Опыты», кн. I, гл. XXX).
Немало фанатизма и жестокостей найдем мы и в жизни средневековых
народов. Наиболее уродливую форму фанатизма выразило движение фла-
7
геллантов — бичующихся — одно из крайних проявлений фанатизма. Желая
как бы повторить страдания Христа и тем приобщиться к его святости, они
всячески истязали себя. Позднее некоторых из них приобщили к лику
святых.
Первым из них был святой Парадульф, житель франкского королевства
в VIII столетии. Он просил бичевать себя, добровольно идя на жестокие
страдания, и сам себя бичевал. В X веке то же проделывал с собой и своими
монахами настоятель монастыря святой Ромуальд. В XI появился и теоре-
тик флагеллантства Петр Дамиани (1006—1072), призывавший к умерщвле-
нию плоти, подражанию Христу. В XIII—XIV веках флагеллантство превра-
тилось прямо-таки в своеобразную духовную эпидемию, религиозный
экстремизм. Даже папы римские воспротивились такому исступленному
благочестию. В 1349 году папа Климент VI объявил флагеллантов еретика-
ми. Но еще долго толпы самобичующихся продолжали оглашать своими
криками улицы средневековых городов. В XVI веке французская королева
Екатерина Медичи покровительствовала им, а ее сын король Генрих III сам
однажды принял участие в их шествиях.
Фанатизм проявляется не только в сфере религиозных разногласий, но
и в национальных и политических, и много принес бед человечеству, да
и продолжает еще править бал и в наши дни. Противоядие ему —
скептическая мысль, она охлаждает пыл страстей и вносит в жизнь ту разум-
ность, которой часто людям не хватает в их поступках.
В 1415 году, по решению Собора в Констанце, был сожжен на костре на-
циональный герой Чехии Ян Гус. Это был образованнейший и гуманнейший
человек, ректор Пражского университета (Карлова), резко критиковавший
католический Рим за профанацию идей раннего христианства, один из орга-
низаторов народного движения за независимость страны. Как рассказывает
легенда, во время подготовки к этому жестокому акту казни к столбу, к ко-
торому был привязан Ян Гус, подошла старушка с вязанкой хвороста, что-
бы подбросить его в костер. Она хотела внести свою лепту в наказание
«грешника». Ян Гус горько улыбнулся и произнес знаменитую, ставшую
крылатой фразу: «Sancta simlicitas!» («Святая простота»). Он умирал за бед-
няков и обездоленных, как эта старушка.
История — это вечное обновление.
Фукидид
КОНЕЦ
АНТИЧНОЙ
ЦИВИЛИЗАЦИИ
Рим был разрушен потому, что все пароды сразу напали па него
и растерзали его па части.
Шарль Монтескье
Могучая Римская империя пала в V ве-
ке, а вместе с ней ушел в прошлое и весь
античный мир.
Казалось, что Римскому государ-
ству не будет конца. Римляне строили
свои дворцы и храмы не на века, а на
тысячелетия, и многие их постройки
действительно простояли тысячелетия
и ныне, в руинах, дивят нас своей гран-
диозностью и великолепием. Римляне
назвали свою столицу «Вечным горо-
дом». В ходу был гордый девиз «Все
дороги ведут в Рим».
И вот в 476 году последний римский
император Ромул Августул был ни-
звергнут предводителем германских
(наемных) войск Одоакром, и империя
перестала существовать.
Этому предшествовала долгая пора
угасания экономических и социальных
сил государства. Его подточили изну-
три система рабовладения и недоволь-
ство огромных провинций, свободное
население которых испытывало тяжесть налогов и поборов. Об этих
внутренних недугах римского общества достаточно красноречиво рассказы-
вают авторы, жившие в те времена. В сочинении, которое датируется 450 го-
дом, христианский священник Сальвиан писал о жителях римских провин-
ций: «...они подобны пленникам под игом врагов: терпят мучения... в душе
хотят свободы, а терпят величайшее рабство... А чего другого могут желать
несчастные, которые непрерывно должны несли губительное бремя плате-
жей налогов... которые покидают дома, чтобы не подвергаться мучениям
в своих домах, стремятся к изгнанию, чтобы не терпеть мучений? Для них
враги более снисходительны, чем сборщики налогов, и действительность до-
казывает это: они бегут к неприятелю, чтобы избегнуть тяжести взимания
налогов».
«Где в другом месте и у других народов, кроме как у римлян, существуют
подобные бедствия?
10
Франки не знают этого преступления, гунны свободны от них, нет ничего
подобного ни у вандалов, ни у готов».
Пользуясь внутренними распрями в Римской империи, недовольством
беднейших слоев свободного населения и многочисленных рабов, герман-
ские племена все дальше и дальше проникали в пределы государства. Рим,
столь могучий когда-то, ослабевал. Враги теснили его со всех сторон. Как
писал римский автор Аммиан Марцеллин в IV веке, они находили поддерж-
ку среди самого населения римского государства: «Не говоря уже о при-
рожденной дерзости, большой помощью являлось для них то, что со дня на
день присоединялось к ним множество земляков из тех, кого продали в раб-
ство купцы, или тех, кто в первые дни перехода на римскую землю, мучимые
голодом, продавали себя за глоток скверного вина или за жалкий кусок хле-
ба.
К ним присоединилось много работников золотых приисков, которые не
могли сносить тяжести оброков».
Гордые, воинственные римляне, утратив боевой дух, оказались осажден-
ными в своих городах, а за пределами их когда-то могучей империи скапли-
вались вражеские силы, готовые устремиться к богатой добыче, почти уже не
охраняемой внутренними войсками. Между тем многочисленные племена
и народы пришли в движение на огромной территории от Дальнего Востока
до берегов Дуная и, будто обретя избыточную энергию, снялись с обжитых
мест и двинулись в новые неведомые края. Их манили сказочные богатства
Римской империи, ухоженные долгим трудом плодородные земли, цветущие
города.
В истории это получило наименование Великого переселения народов.
Началось с причерноморских степей. С севера пришли готы и потеснили
жившие здесь племена. С востока двинулись на Европу кочевники-гунны.
Это было не просто воинство, совершившее грабительский поход, как это
часто бывало в те времена,— переселялся целый народ. На повозках они вез-
ли домашний скарб и свои семьи.
Приземистые, широкоскулые, с безбородыми лицами, с приплюснутым
носом, в грубых одеждах из невыделанных шкур, евшие сырое мясо, они од-
ним своим диковинным видом устрашали аборигенов. На маленьких лошад-
ках они передвигались быстро, нападали внезапно, в бою были подвижны
и неуловимы. Неустрашимые и жестокие, подвижные, быстрые в передвиже-
нии, они легко меняли свои позиции и наводили ужас на местное население.
В 375 году гунны разбили готов, объединившихся в союз с местными пле-
менами под предводительством Германариха. Пришлось готам просить
римлян впустить их в пределы империи. Римляне разрешили поселиться им
в пределах дунайских долин. Это решение стало роковым для римлян. Они
надеялись, что германцы будут охранять их границы, но, доведенные до от-
чаяния голодом и притеснениями римских чиновников, германцы восстали
и в союзе с внутренними врагами империи (рабами) начали огнем и мечом
пролагать себе дорогу на запад.
Византийский автор V века рисует впечатляющие картины бедствий Ри-
ма. В 410 году его осадили войска германского племени под водительством
Алариха I. Римляне отправили своих послов к Алариху, прося о мире, но
11
и грозя, что будут бороться в случае неудачи переговоров. «Густую траву
легче косить, чем редкую»,— ответил Аларих. Произнеся эти слова, Аларих
разразился громким смехом по адресу послов. Когда же дело дошло до
переговоров о мире, Аларих прибегнул к словам, превосходящим всякую
меру варварской, заносчивости. Он сказал, что снимет осаду не иначе и не
раньше, пока не заберет себе все имеющееся в Риме золото и серебро, а кро-
ме того, и всю домашнюю утварь, которую он нашел бы в городе, и кроме
того, рабов из варваров.
Один из послов спросил его: что же он в конце концов оставит тем, кото-
рые живут в городе Риме?
«Жизнь»,— ответил Аларих.
Римлянам пришлось уплатить 5000 фунтов золота, 30 000 фунтов сере-
бра, 444 000 шелковых туник, 3000 окрашенных в пурпур овечьих шкур, 3000
фунтов перцу. Как пишет тот же автор, римлянам пришлось расплавить зо-
лотые и серебряные статуи богов, в их числе статую «Виртус» («сила», «му-
жество»). «По уничтожению ее, разумеется, исчезли и вся та сила и муже-
ство, которые еще оставались у римлян»,— заключает автор. Примечатель-
но его добавление: «Что же касается находившихся в Риме рабов, то почти
все они изо дня в день бежали из города и присоединялись к варварам».
Аларих отвел свои войска, но вскоре снова осадил Рим и на этот раз взял
его и подверг жесточайшему разрушению и разграблению.
Между тем гунны, разлившись на два русла, на севере дошли до Парижа,
на юге овладели северной частью Италии.
Орды Аттилы в 452 году подошли к стенам Рима, но в город не вошли,
взяв огромную дань1.
Колоритна фигура этого человека, оставившего глубокий след в памяти
народов Западной Европы. Мы не знаем, когда он родился, но знаем, что
умер он в 453 году, во время похода в Северную Италию, будучи на вершине
своей недоброй воинской славы, умер ночью в постели, которую с ним раз-
деляла пятнадцатилетняя наложница.
Готский историк Иордан уже в VI веке так описал его внешний облик:
«Человек, пришедший в мир в годы столкновений рас, ставший ужасом на-
родов», «с надменным видом, с быстрыми подвижными глазами, всеми
своими движениями изобличая гордыню и кичливую силу своей власти.
1 В 70-х годах нашего века в Австрии, в до-
лине Лафницталь вспыхнула «золотая лихо-
радка». Кто-то пустил слух, что, согласно
древним хроникам, где-то там когда-то, по
приказу Аттилы, были выкопаны колодцы и
в них захоронены награбленные богатства.
Кладоискатели бросились на поиск «золота
Аттилы». Такова комическая сторона связи
времен. В древности и Нерон мечтал найти
в пещерах Карфагена сокровища царицы Ди-
доны, воспетой Вергилием в «Энеиде».
12
Любя войну, он тем не менее был осторожен и взвешивал все наперед.
Маленького роста, с широкой грудью, огромной головой, маленькими глаз-
ками, редкой бородой, стоящими дыбом волосами, коротким курносым но-
сом, смуглой кожей, он всей своей внешностью выдавал свое происхожде-
ние... При крайней дикости своего облика, он проявлял тонкость ума, хит-
рость и лицемерие».
Все бродило в Римской империи. Восставали рабы и присоединялись
к завоевателям. Государство рушилось, территория его сокращалась.
«Римлянам пришлось спокойно взирать, как Аттила покорил все северные
племена; он распространил свою державу от Дуная до Рейна, разрушил все
укрепления и все сооружения, построенные у этих рек, и наложил дань на обе
империи»1,— писал французский просветитель XVIII века Шарль Мон-
тескье в своей знаменитой книге «Размышления о причинах величия и паде-
ния римлян». «Мы с грустным любопытством,—пишет далее Монтескье,—
следим за судьбой Рима среди стольких несчастий. Он, так сказать, остался
без защиты; он мог быть легко взят измором; большая протяженность его
стен была причиной того, что их было очень трудно охранять. Так как он
был расположен на равнине, то его можно было легко взять приступом».
Римляне впали в уныние, в панику, никто не верил в избавление от бед,
и спорили лишь о том, кто виноват в слабости государства: приверженцы
старой языческой религии указывали на христиан, а христиане кивали на
язычников.
Спасаясь от гуннов, римская знать устремилась к лагуне северо-
западного побережья Адриатики, где на многочисленных островках юти-
лись крошечные поселения рыбаков. Там основала она знаменитую и пре-
красную впоследствии Венецию, город-государство. Вода, окружающая го-
род, спасла его. Город на воде! (118 островов, 160 каналов, 400 мостов.) Вряд
ли жизнь в нем была удобна, но он был недоступен для завоевателей. Через
несколько веков ремесла и активная торговля превратили Венецию в жемчу-
жину Италии. Роскошные дворцы, у фундаментов которых плещется вода,
изящные, ярко расписанные гондолы привлекают ныне в Венецию толпы ту-
ристов со всего света. Шекспир две свои пьесы посвятил Венеции («Венециан-
ский купец» и «Отелло»).
Нельзя не вспомнить здесь чудесные поэтические строки Байрона из зна-
менитой поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда», принесшей английско-
му поэту всемирную славу:
Венецию любил я с детских дней.
Она была моей души кумиром.
Гунны внесли всеобщее смятение в Европе и побудили германцев дви-
нуться на Рим, что ускорило гибель античного мира.
1 Римская империя к тому времени раз-
делилась на две части Восточную со столи-
цей Константинополь и Западную во главе
с Римом (395 год).
13
К концу V века вся Западная Европа и Северная Африка были захвачены
варварскими племенами. Цивилизация вступила в новую стадию.
Такова вкратце историческая картина. Культурное наследие кельтов и
германцев и остатки в значительной степени разрушенной античной культу-
ры составили то странное сочетание различных элементов, которое создало
средневековую культуру Западной Европы в целом, особый тип ее.
Все изменилось с падением Римской империи. Античная цивилизация
с богатством ее духовной и материальной культуры была отвергнута, храмы
разрушены или переданы под христианские базилики, книги сожжены. Мир
духовных ценностей, пленявший воображение античного человека, был
предан проклятию. Осуждению были подвергнуты прежде всего культ кра-
соты, радости земной жизни во имя умерщвления плоти, аскетизма и культа
загробной жизни.
Между литературой Средневековья и античного мира пролегает целая
пропасть. В сущности, это две различные цивилизации. Вся система нрав-
ственных ценностей, понятий добра и зла переместилась. То, что раньше
считалось благом, стало именоваться злом.
* * *
Отец, неужели и его надо сжечь? Он древней и восхитительной ра-
боты, и цена его во сто крат больше, чем вес золота.
Анатоль Франс
Так выражает свое сожаление о насильственном уничтожении несметных
сокровищ античности танцовщица Таис в те самые времена, о которых мы
ведем речь. Ей непонятен фанатизм христианских проповедников, которые
проклинают несравненную красоту, созданную руками великих мастеров.
Как мучительно расставались с античной высокой культурой даже те, кто
искренне и даже исступленно приняли христианство, свидетельствуют неко-
торые документы, дошедшие до нас с той далекой поры. Признания Иерони-
ма (347—420), канонизированного католической церковью: «...я отсек от
себя ради царствия небесного дом, родителей, сестру, близких и, что было
еще труднее, привычку к изысканному столу... но от библиотеки, которую
я собрал себе в Риме ценою великих трудов и затрат, я никак не смог отка-
заться. И вот я, злосчастный, постился, чтобы читать Цицерона. После еже-
нощных молитвенных бодрствований, после рыданий, исторгаемых из са-
мых недр груди моей памятью о совершенных грехах, руки мои раскрывали
Плавта! Если же я понуждал себя читать пророков, меня отталкивал необра-
ботанный язык».
Кто же разрушил античную цивилизацию, иначе говоря, весь комплекс
материальных и духовных ценностей, накопленных народами Средиземно-
морского бассейна? В известной степени варвары, то есть иноземные наро-
ды, вторгшиеся в пределы Римской империи и подвергшие Рим, этот вечный
14
город, как гордо именовали его римляне, разгрому и опустошению. Слова
«вандалы», «вандализм», которые мы произносим по поводу всяких бессмы-
сленных, диких и жестоких разрушителей и разрушений, родились в 455 го-
ду, когда германское племя вандалов, захватив Галлию, Испанию, Север-
ную Африку, Сицилию, Сардинию, Корсику, овладело Римом и не оставило
в нем камня на камне, круша и уничтожая все, что попадало под руку.
Но, как это ни парадоксально звучит, уничтожающий удар по античной
культуре нанесли сами народы, населявшие обширную Римскую империю.
Варвары, разрушая и уничтожая римские города, не могли тем не менее
не питать известного уважения к тем, кто создал огромные и величественные
постройки, дворцы, храмы, мосты, оборонительные сооружения, и, конечно,
не прочь были бы перенять их умение, их знания и, значит, их образ жизни,
их культуру. И не будь внутри римского общества тех самых тенденций, ко-
торые привели государство к упадку, может быть, после колоссальной
встряски установилось бы новое общество, которое, вобрав в себя элементы
культуры варваров, продолжило бы цивилизацию античности, что в конце
концов и произошло, но через целое тысячелетие (V--XV века).
В 313 году н.э. император Константин I утвердил христианство в каче-
стве государственной религии. До этого приверженцы этой религии были го-
нимы, они отправляли свои литургии в строгой тайне в катакомбах. Исто-
рия сохранила немало эпизодов зверств и жестокостеи, чинимых властями
по отношению к христианам.
Религия возникла в I веке н. э. Это была религия рабов. В ней обездолен-
ный римский раб находил для себя иллюзорное утешение. «Ты страдаешь,—
говорили ему,— но твое страдание на земле искупится вечным блаженством
на небесах, в раю. Твои же мучители подвергнутся после смерти таким пыт-
кам и истязаниям в аду, какие никакое человеческое воображение предста-
вить себе не может. Потому утешься и не посягай пока на власть цезарей,
помни заповедь Христа: «Богу Богово, цезарю цезарево!»
Французский писатель Анатоль Франс в романе «Таис» рассказал о вре-
менах и нравах поздней античности, рассказал проникновенно, ярко. Приве-
ду сцену разрушения прекрасных произведений искусства по приказу служи-
теля новой тогда, христианской церкви:
«— Повинуйтесь! — сказал монах...
Таис повиновалась. Индусы, стоя на коленях, раздували тлеющие голо-
вешки, а негры бросали в костер ларцы из черного дерева, кедра и слоновой
кости; ларцы приоткрывались, и из них сыпались венки, гирлянды и оже-
релья. Вдруг огонь, таившийся в дровах, вспыхнул, захрипел, как чудовищ-
ный зверь, и почти невидимые языки пламени стали жадно пожирать драго-
ценную пищу. Тут слуги осмелели и заработали более рьяно; они весело та-
щили драгоценные ковры; затканные серебром покрывала, пестрые занаве-
си. Они вприпрыжку несли тяжелые столы, кресла, толстые подушки, ложа
с золотыми перекладинами. Три рослых эфиопа прибежали с раскрашенны-
ми статуями нимф, в том числе с той, в которую юноши влюблялись как
в смертную, казалось, будто большие обезьяны похитили женщин. Но когда
статуи выпадали из рук этих чудовищ и восхитительные нагие тела разбива-
лись о каменную мостовую, вдруг послышался стон.
15
В это мгновение показалась Таис... Вслед за ней шел садовник; он нес
в руках статуэтку Эрота из слоновой кости...
Таис знаком велела ему остановиться, подошла к Пафнутию и, указывая
на малютку-бога, сказала:
— Если он погибнет, это будет непоправимо, ибо никогда в мире не поя-
вится мастер, который бы мог изваять такого Эрота». Анатоль Франс, напи-
савший эти страницы, не выдумывал. Так было на самом деле.
В XIII веке появилась книга под названием «Золотая легенда». Ее соста-
вил епископ Генуи Жак Воражин. Два увесистых тома, вобравших множе-
ство народных легенд о жизни святых, возникших в первые века христиан-
ства и потом переходивших из поколения к поколению. Одна деталь из ле-
генды о святом Себастьяне весьма наглядно свидетельствует о целенаправ-
ленном разрушении сокровищ античной культуры.
Правитель Рима просил Себастьяна излечить его от недуга. Себастьян
потребовал разрешения разбить «языческих идолов», тех прекрасных эро-
тов, амуров, афродит, венер и других олимпийских богов, скульптурные изо-
бражения которых с таким совершенством создавали античные мастера. Та-
кое разрешение было дано. Более двухсот таких «идолов» было уничтожено.
Но Себастьян заподозрил, что где-то в доме вельможи запрятаны еще про-
изведения языческого искусства. Действительно, в одной из комнат находи-
лись картины. Стоимость их была огромна. «Пока они у вас, вы будете
больны»,— заявил Себастьян. Вельможа согласился их уничтожить, но сын
его заколебался: «Уничтожить такое сокровище!» (римляне понимали, с чем
они расстаются!), но ради здоровья отца уступил, оговорив условие, что
если отец не выздоровеет, то и Себастьян и его товарищ будут тут же сожже-
ны в печах.
Уничтожение сокровищ состоялось. Появился ангел, заявивший, что Го-
сподь Бог дарует вельможе здоровье. Тот, обретя силы, бросился целовать
ноги ангела, но это было отклонено по той причине, что вельможа не был
крещен. Последовало крещение самого хозяина дома, его сына и еще четы-
рех слуг.
Рассказ трогательно наивен, можно представить, как умилялись, читая
его, первые христиане и современники генуэзского епископа. Мы же с
грустью наблюдаем, как неразумно и чудовищно уничтожались гениальней-
шие творения рук человеческих.
Император Феодосии Великий (346—395) — так его именовала христиан-
ская традиция в благодарность за то, что он окончательно утвердил церковь
Христа и беспощадно уничтожал еретиков — приказал сжечь храм Сераписа
в Александрии и богатейшую Александрийскую библиотеку *, запретил
Олимпийские игры как бесовские, языческие.
1 Это было лучшее собрание книг в ан- ные античности, хранившие и собиравшие
тичном мире, и гибель ее великая утрата книги со всего тогдашнего культурного мира,
для человечества. Она насчитывала более 700 В нее вошла и знаменитая Пергамская би-
тысяч свитков. Произведения греческих авто- блиотека. Огромную ценность представляли
ров и в переводах книги авторов восточных обширные комментарии ученых-библиогра-
литератур. В ней работали крупнейшие уче- фов.
16
Так античность прощалась с античностью. Все старое предавалось про-
клятию. На смену шло новое общество, одухотворенное новой философией,
новой религией, и ради этой новой религии уничтожалась религия старая,
освященная поэзией Гомера и олимпийскими мифами. Глубокие умы уга-
сающей античности понимали происходящее и скорбно готовились к гибели.
Послушаем этих мудрецов, так живо описанных Анатолем Франсом в ро-
мане «Таис»:
«Гермодор. По непреложным признакам легко заключить, что мир
скоро погрузится во мрак и варварство. Нам суждено, Люций, присутство-
вать при страшной агонии цивилизации. Из всех услад, которые доставляли
нам разум, наука, добродетель, у нас осталась только одна — жестокая ра-
дость быть свидетелями собственного умирания.
Котта. Голод, который изнуряет народ, и дерзкие набеги варваров,
разумеется, грозные бичи. Но с помощью хорошего флота, хорошей армии
и хороших финансов...
Гермодор. К чему обольщаться? Умирающая империя — легкая до-
быча для варваров. Города, созданные эллинским гением и римским трудо-
любием, скоро будут разграблены пьяными дикарями. Не останется на зе-
мле ни искусства, ни философии. Образы богов будут повержены в святили-
щах и душах. Наступит ночь разума и кончина мира».
Анатоль Франс — писатель и ученый, прекрасно знавший историю, лю-
бивший античную культуру с ее гуманистическими идеалами, не мог не печа-
литься об утрате многих бесценных ее творений. Его роман «Таис» раскры-
вает с потрясающим драматизмом смену эпох — переход от античности
к Средневековью. В наши дни это выглядит взрывом. Современники, види-
мо, так этого не ощущали, ибо агония Римской империи продолжалась в те-
чение нескольких веков.
j
* * *
Как изменился мир! Будто бури и смерчи пронеслись по странам Европы,
разметали, разнесли древние строения, изменили жизнь людей, их нравы, их
вкусы, их идеалы. Как бы ни были крепки прекрасные древнегреческие
и древнеримские храмы и дворцы, они погибли, оставив нам лишь стройные
колонны, устремленные в небо и поражающие нас изысканностью форм.
Как бы ни были прекрасны античные статуи из мрамора и бронзы, они были
повреждены, разбиты, погребены под землей на долгие годы, на долгие века.
И разрушали их, как было уже сказано, иногда потомки тех самых мастеров,
которые прилагали свой труд и свой гений для их созидания.
Разрушали их и пришельцы — варвары и наиболее свирепые из них —
вандалы. Они уничтожали строения, сжигали их, соскабливали бесценные
фрески, отбивали лепнину на стенах — подчас бессмысленно, из непонятной
ненависти к тому, что не умели, не могли создать сами, будто мстя велико-
лепным творениям рук и ума человеческого. За это они снискали себе вечную
2 С.Д. Артамонов
17
недобрую славу. Слово «вандал» ныне произносится с выражением ужаса
и гнева ].
Однако, как бы жестоки ни были варвары, главными разрушителями ан-
тичной культуры были сами народы Великой Римской империи.
Удивительный, непостижимый парадокс человеческой истории! Культу-
ра как бы уставала от самой себя, однажды как бы вдруг ощущала, что на-
доела себе, и резко, грубо, безоглядно и отчаянно отказывалась от всего то-
го, что составляло ее прежнюю духовную основу — ее нравственные и эсте-
тические идеалы, ее художественные ценности.
Многие ученые-историки, философы, писатели размышляли над этим
историческим парадоксом.
Восток не претерпел крушения, которому подвергалась цивилизация Гре-
ции и Рима. Он шел своей дорогой, меняясь постепенно, верный давним тра-
дициям.
* * *
История Востока, конечно, не была идиллической. Во II веке в Китае
перестала существовать империя Хань. Государство разделилось на три ча-
сти (Троецарствие). В III—VI веках, в эпоху Великого переселения народов,
толпы кочевников хлынули на его земли. Трагическая пора — беспрестанные
войны, разруха, эпидемии, внутренние междоусобные распри, и лишь в VI
веке приходит некоторое успокоение. Пришельцы-кочевники (гунны) посте-
пенно слились с основным населением, усвоив культуру и язык Китая. Поли-
тический строй остался тем же — неограниченная власть монарха. Сохрани-
лись старые религиозные верования — конфуцианство, даосизм. Из Индии
проник буддизм.
Не растеряла свои традиции и Индия. Правда, первоначальный брахма-
низм несколько видоизменился в соседстве с буддизмом и вылился в ин-
дуизм. На историческую арену вышли новые государства — Корея, Япония,
Вьетнам, Кампучия, Индонезия, но пока они еще не претендовали на место
в мировой культуре.
На такое место стали претендовать страны Среднего и Ближнего Восто-
ка, заявил о себе Иран.
Аравийский полуостров, страна кочевий бедуинов, неожиданно и победо-
носно вышел на мировую арену вместе с новорожденной религией —
исламом. Появились на Востоке новые города Дамаск, Багдад (основан
в 762 году). Древнейший город Дамаск с 661 по 750 год был столицей хали-
фата Омейядов, он разросся, украсился дворцами и мусульманскими храма-
1 Вандалы небольшое германское
племя, захватившее в 455 голу Рим и в течение
14 дней беспощадно уничтожавшее все худо-
жественные ценности города.
18
ми. Византийская базилика города, перестроенная, стала мечетью, красотой
и великолепием затмившей многие постройки такого типа.
Между тем Запад претерпел поистине революцию, ломал все традиции,
решительно, в странной эйфории отказываясь от всего, чему недавно
ревностно поклонялся, что любил, ценил и холил, и начал создавать новые
духовные ценности, новые идеалы, подчас диаметрально противоположные
прежним.
Обо всем этом пойдет речь в книге.
* * *
История шла вперед. Но лучше ли стал мир?
За человечеством упорно и неотступно следовали пороки: жестокость,
злоба, корысть, и никак не приходил желанный и благой покой. История со-
вершалась в сумятице насилий и кровавых битв. Человечество никак не уме-
ло наладить разумный порядок вещей, к новому оно всегда шло через разру-
шения, через трагедии.
Была утрачена огромная, богатейшая античная культура, созданная та-
лантливейшим народом. Чем-то она уже не удовлетворяла новое сознание,
и от нее отказались легко, без сожаления, отбросили, как надоевшую иг-
рушку.
Однако отказываясь от одного, люди в своих духовных поисках приобре-
тали другое, они, подчас бессознательно, отрешались от национальной
замкнутости, областничества и впервые почувствовали себя человечеством.
Стали возникать мировые религии. Буддизм, возникший в Индии, широко
распространился по Востоку, проникнув в Китай, Японию, в страны Сред-
ней Азии, и превратился в одну из мировых религий.
Мировой религией стало христианство и позднее ислам. Основатель од-
ной из новых религий Манихей, или Мани, в III веке претендовал на мировое
значение своей миссии. Он заявил: «...прежние веры были в одной стране и на
одном языке. Лишь моя вера для каждой страны и для всех языков, и до
самых дальних стран дойдет мое учение» («Шапуракан»).
Это была общая тенденция. Манихейцы включали в число предшествен-
ников своего религиозного учителя пророков Ветхого и Нового заветов Би-
блии Адама, Ноя, Авраама и Иисуса, и персидского Заратуштру, и индий-
ского Будду, то есть как бы объединяли религии, и, что примечательно,
издавна разделенные Восток и Запад в этих мировых религиях как бы пода-
вали друг другу руки. И тем не менее оставалась религиозная нетерпимость,
подчас доходившая до фанатической исступленности, до дикой жестокости.
Христианин не принимал иудея или магометанина, те не принимали хри-
стиан, хотя пророки этих религий оказывались рядом и нравственные прин-
ципы этих религий обретали своеобразное родство.
Эта тяга к мировым религиям, как бы снимавшая национальные прегра-
ды, возникла еще в эллинистический период после походов Александра Ма-
кедонского.
Мысль человеческая в Древнем мире больше обращалась к основам ми-
2*
19
роздания. Ее интересовали вопросы космического характера —
происхождение мира, жизни, место человека в мироздании. Теперь она
обратилась непосредственно к человеку, его личным проблемам, к его месту
не в космосе, а в обществе. Две греческие философские системы —
эпикуреизм и стоицизм, возникшие в Греции в эллинистическую эпоху, отве-
тили на эту потребность нового мышления, но это были не религии, это бы-
ли философские учения. Новые религии, пришедшие на смену старым, язы-
ческим, обратились непосредственно к человеку.
Итак, Средневековье. Средние века.
Однако почему «средние»? Между
чем и чем середина? Термин, как видим,
странный. Он возник в XVI столетии,
когда в ряде стран Западной Европы
(Италии, Германии, Франции, Англии,
Испании) развернулось мощное движе-
ние за возвращение идеалов антично-
сти, отвергнутых христианством. Ко-
рифеи этого идейного движения (про-
заики, поэты, художники, скульпторы,
архитекторы, лучшие умы, таланты)
назвали его Ренессансом (Возрожде-
нием), а время, отделявшее их от антич-
ности, Средними веками, эпохой ум-
ственного застоя, «темной ночью».
Так появился термин «Средние ве-
ка». Он, конечно, условен и больше
относится к Западу, ибо Восток не раз-
рушал культуру своей древности, не от-
казывался от традиций, ничего не ло-
мал и не разрушал, как это делал Запад при переходе к христианству, а по-
степенно ее видоизменял. Поэтому понятие «Средние века» вряд ли верно
для Востока. Тем не менее термин как-то привился в историографии и Во-
стока1, правда не всеми историками принимаем.
Ныне мы произносим это слово «Средневековье» без особых эмоций.
В эпоху Ренессанса оно звучало сердито, бранно, как анафема, как проклятие
уходящей исторической поре.
«То было темное время, тогда еще чувствовалось пагубное и зловредное
влияние готов, истреблявших всю изящную словесность»,— писал в первой
1 КонралН.И. «Средние века» в исто-
рической науке. М., 1955.
20
половине XVI века французский ав-
тор Франсуа Рабле («Гаргантюа
и Пантагрюэль»).
«Средневековье развивалось на
совершенно примитивной основе.
Оно стерло с лица земли древнюю
цивилизацию, древнюю философию,
политику и юриспруденцию, чтобы
начать во всем с самого начала.
Единственно, что оно заимствовало
от погибшего древнего мира, было
христианство и несколько полураз-
рушенных, утративших свою преж-
нюю цивилизацию городов» 1.
Французский писатель XIX века
Шатобриан сравнил Средневековье
с произведением «мощного, но рас-
строенного воображения», он усмо-
трел в нем множество несовмести-
мых элементов, будто здание его
складывалось из тысячи обломков
былых цивилизаций. Народы и пле-
мена, пришедшие на смену антично- Памятник Эразму де Нарми (крупному фео-
му обществу, не ТОЛЬКО УСВОИЛИ Далу) в Падуе работы Донателло.
религию позднего Рима — хрис-
тианство, но и сохранили свои пле-
менные обычаи. Отсюда и разнородность элементов культуры европейского
Средневековья.
После падения античного рабовладельческого общества в странах Запад-
ной Европы постепенно сложились иные общественные отношения. Истори-
ки называют это феодализмом. Сам термин произошел от слова «феод».
Крупные сеньоры не платили своим вассалам жалованья, она наделяли их
землей — феодом, за что вассал должен был нести определенные повинности
(воинские и др.), иначе говоря, служить своему покровителю. Образовалась
целая иерархия подчиненности и зависимости сеньоров и вассалов.
Многочисленный крестьянский люд кормил все общество. У него были
свои общинные земли, которые постепенно захватывались феодалами. Кре-
стьян закрепляли за землей без права ее покинуть или перейти к другому се-
ньору. Первоначально свободный хлебопашец становился холопом, кре-
постным, полурабом. Его положение было несколько лучше положения ан-
тичного раба, но достаточно безотрадным. Гнет и бесправие вызывали ча-
стые вспышки гнева крестьян. Они бунтовали. Восстания иногда охватывали
обширные районы, но всегда кончались разгромом восставших.
1 М арке К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7.
С. 360.
21
ХРИСТИАНСТВО
Придите ко мне все страждущие и обремененные, и я успокою вас.
Библия. Новый завет. Евангелие от Иоанна. Гл. 28 1
Представьте себе античного раба, обез-
доленного, отчаявшегося что-либо из-
менить в своей беспросветной судьбе
и услыхавшего такой призыв. Он по-
шел бы за таким человеком на край све-
та. К тому же этот человек был самим
Богом, как уверяли раба, Богом в обли-
ке человека, Богом, пришедшим на зе-
млю, чтобы спасти людей, пострадать
за них, испытать самые страшные, са-
мые оскорбительные мучения и при-
нять позорную казнь, которой подвер-
гались только рабы или люди, опустив-
шиеся и совершившие тягчайшие пре-
ступления. Принять казнь через распя-
^^^^^^^^^■иии» тие на кресте.
Он, этот благородный Бог, обещал
утешение, избавление от земных стра-
даний и вечное блаженство в царстве
своего Отца, в Царстве Небесном.
И за это от раба ничего не требовалось. Надо было только уверовать
в него, в Бога,— только поверить! Поверить, если это даже покажется неве-
роятным, невозможным, непостижимым («Блаженны не увидевшие, но уве-
ровавшие».— Евангелие от Иоанна, гл. 20, 29).
И люди верили, ибо так благородна была проповедь и так хотелось ве-
рить. Верить, что такое возможно, пусть даже в мечте, пусть даже в иллю-
зии. В реальном мире было столько зла, жестокостей и так мало милосер-
дия!
Рабы античности! С каким восторгом мы взираем на тот давно отзвучав-
ший мир, создавший столько прекрасных творений человеческого гения.
Восхищаясь этим миром, мы часто забываем о рабах, о том, что этот пре-
красный мир, каким он представляется нам из нашего исторического далека,
строился на страданиях рабов. Обратимся к свидетельству очевидца.
1 Вес цитаты из Библии приведены но
изданию: Библш или книги Священного писа-
ния Ветхого и Нового завета в русском пере-
воде с параллельными местами. 3-е изд.,
вновь просмотренное. СПб., 1897.
22
Примерно за тридцать— сорок А. Иванов. Явление Мессии народу. Так худо
ЛСГ ДО Рождения Христа, а С ЭТОЙ да- жник XIX века представил себе первые дни
ТЫ начинается наше летосчисление, христианства в их противоречиях и драматиз-
греческий историк Диодор писал ме.
в своей «Исторической библиотеке»:
«Был некто Дамофил из Энны, весь-
ма богатый и надменный человек. Владея большим количесгвом земли
и многочисленными стадами, он старался превзойти живших в Сицилии
римлян не только роскошью, но и числом рабов и бесчеловечной жестоко-
стью в обращении с ними... Грубый и невоспитанный, он обладал бескон-
трольной властью и огромным богатством... покупая большое количество
рабов, он обращался с ними жестоко, накладывал клеймо раскаленным же-
лезом на тела тех, кто были рождены свободными на своей родине, но испы-
тали плен и рабскую судьбу. Одних он отправлял скованными на общие
работы, других назначал пастухами, но не давал им ни одежды, ни достаточ-
ной пищи. Не проходило дня, когда Дамофил в своем самоуправстве и жес-
токости не истязал бы несколько из своих слуг за самые пустые провинно-
сти. Жена его Мегаллида, наслаждаясь изысканными наказаниями, не менее
жестоко относилась к своим служанкам и приставленным к ним рабам. И из-
23
за оскорблений и мучительства
обоих рабы озверели на своих гос-
под и решили, что ничего более худ-
шего по сравнению с тем, что они
испытывают, с ними не случится...»
Диодор был интеллигентен и,
хотя жил в мире рабства, понимал,
что жестокость бесчеловечна, что
так не должно быть среди людей. Но
это понимали немногие в его дни,
рабы были обездолены не только
в юридически-правовом, но и нрав-
}£**bk^ *' Ч Щ&ЯЯВШ^ ственном плане и подчас ценились
/ ^***VYi ^«ilHBpvC меньше скота.
V V ^^вчИЕЗ^ Рабы восставали, восстания по-
^<Шш|||^ ^(ИвЬЯг^а* давляли жестоко и беспощадно, ра-
' *' бы сбегали, их ловили, убивали, ра-
спинали на кресте, и не было страда-
ниям конца. И это длилось веками.
Через пять столетий после Диодора
другой античный автор — Орозий
сообщал, что «в Минтурнах 450 ра-
бов были распяты», что «консул Пи-
зон завоевал город Мамерций, где
истребил 8000 беглых рабов; тех же,
кого он мог захватить живыми, ра-
спял на кресте. Его преемник, консул
Рутилий, завоевал Тавромений и Эн-
ну, крепчайшие убежища беглых. Го-
ворят, что тогда было умерщвлено
более 20000 рабов» и т.д. Такова картина.
Часто рабы жили и умирали в серебряных рудниках, никогда не подни-
маясь наверх. Иные господа держали в домашних резервуарах кровожадных
мурен и бросали им на растерзание провинившихся рабов. И этим обездо-
ленным, презираемым, замордованным людям, которые и сами себя пере-
ставали уважать, странный проповедник, явившийся из какого-то дальнего
селения, совсем еще молодой (Христос начал проповедовать в тридцать лет),
стал говорить: «Вы — свет мира», «Блаженны нищие, ибо их есть Царство
Небесное», «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», «Блаженны алчущие
и жаждущие правды, ибо они насытятся», «Радуйтесь и веселитесь, ибо вели-
ка ваша награда на небесах».
Какой же бедняк, нищий, раб устоит против такой возвышающей его
проповеди? И не устояли и пошли за Ним, и христианство стало одной из
трех мировых религий и вот уже двадцать веков живет.
Лицо раба в картине А. Иванова. Ироническая
улыбка раба как бы говорит: «Бойтесь, силь-
ные мира сего: идет наш Спаситель!»
МУДРЕЦ ИЗ НАЗАРЕТА
...грешник ли он, не знаю; одно знаю,
что я был слеп, а теперь вижу.
. Евангелие от Иоанна
Над городом висел полдневный душный зной,
И раскаленное дыхание пустыни,
Пройдя по улицам дорогою сквозной,
Казалось, плавило собора купол синий.
В тени олив, на каменной ступени,
Сложив у ног суму и посох свой,
Сидел Христос, и с дальних поселений
К нему стекался люд простой:
Люд обездоленный, исполненный страданий,
Телесных и душевных мук...
— Спаси меня, мудрец из Назарета,
Я слеп, я жалок, я убог,
Очам моим верни сиянье света,
Ты можешь все, ведь ты...
Ты — Бог!
Так у стен Иерусалима, у берегов Иордана рождалась новая религия. Пер-
воначально это была гонимая, презираемая «иудейская секта» в восточных
провинциях Римской империи, потом, через несколько столетий, мировая
религия — христианство, религия рабов, обездоленных и несчастных.
НОВЫЙ ЗАВЕТ
Новый завет — вторая книга, вошед-
шая в канонический текст христиан-
ства — Священное писание, иначе го-
воря, в собрание книг, известных нам
под названием Библия. Она включает
в себя четыре Евангелия (от Матфея,
Марка, Луки и Иоанна), Деяния апо-
столов, учеников Христа, Послания
и мрачное, до сих пор пугающее чита-
телей Откровение Иоанна Богослова,
или Апокалипсис.
В 364 году на Лаодикийском цер-
ковном соборе, своеобразном конгрес-
се христианских священнослужителей
высших рангов, текст Нового завета
был утвержден в качестве обязательно-
го и неукоснительного канона.
Ученые, занимающиеся историей христианства, полагают, что Евангелия
написаны примерно через 40 70 лет после смерти Иисуса, что их авторы не
обязательно Матфей, Марк, Лука и Иоанн, что первоначально из уст в уста
передавались легенды о нем, которые потом были записаны, принимать их
за достоверный документ нельзя, что текст Евангелий полон недоказуемых
фактов. Однако полностью отрицать евангелический рассказ о Христе тоже
нельзя. Археологические раскопки и документы из той эпохи многое подт-
верждают. Так, в 1961 году была обнаружена надпись в Кесарии, свидетель-
ствующая о том, что Пилат — отнюдь не вымышленное лицо, что он дей-
ствительно был римским прокуратором в Иудее, как раз в те годы, когда
жил и был казнен Христос.
В 1947 году были случайно найдены у берегов Мертвого моря в одной из
пещер рукописи (документы одной из иудейских религиозных общин), из ко-
торых следует, что идеи, проповедуемые Христом, ожидание Мессии, изба-
вителя человечества от социальных бед, уже проповедовались задолго до
христианства. Однако что же это за личность —Иисус Христос?
Его историю рассказывают Евангелия (в переводе с греческого это озна-
чает благая весть), авторы их — его ученики и сподвижники Матфей,
Марк, Лука и самый младший из них и самый любимый Христом — Иоанн.
Умирая на кресте, он препоручил его Своей Матери. «Иисус, увидев Матерь
и ученика тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: «Жено! се
сын Твой». Потом говорит ученику: «се Матерь твоя!» И с этого времени сей
взял Ее к себе».
Все четыре Евангелия написаны просто, людьми, видимо, некнижными,
без всяких ораторских ухищрений, скупым языком деревенских плотников,
рыбаков, и это внушает доверие в подлинность событий. Только, пожалуй,
Евангелие от Иоанна несколько грешит книжностью, правда в начальных
строках. Может быть, по нему прошлась редакторская рука какого-нибудь
философа или ритора, вряд ли особенно искусных. Третий абзац Евангелия
никак не претендует на красоту слога: «Все через Него начало быть, и без Не-
го ни что не начало быть, что начало быть».
Все четыре Евангелия достаточно сходны и даже композиционно одина-
ковы. Довольно скупая справка о рождении и детстве Христа, далее рассказ
о творимых Им чудесах, Его изречениях, притчах, свидетельствующих о Его
бесспорном уме, независимом и смелом, жалких возражениях книжников,
фарисеев, приверженцев старой религии (ныне мы назвали бы их догматика-
ми, привыкшими мыслить стереотипами), потом драматичное описание Его
казни и последующего воскресения.
В Новом завете немало житейских историй, повествующих обычно ради
определенных назиданий. Их обычно рассказывает Христос. Они просто-
душны и добры, от них исходит обаятельная душевность и нравственная
чистота. Человечество запомнило их.
В Евангелии от Луки рассказывается притча о блудном сыне. Милая,
трогательная история о неразумном парне, который, растратив свою часть
наследства, оказался в крайней нищете и решил возвратиться к отцу. В руби-
ще, отвергаемый и презираемый всеми, он предстал перед отцом. Но обра-
26
тимся к самому евангельскому тексту. Он немногословен, этот текст, но уди-
вительно верен правде жизни:
Пойду к отцу моему и скажу ему:
Отче! Я согрешил против неба и пред тобою,
и уж недостоин называться сыном твоим;
прими меня в число наемников твоих.
Встал и пошел к отцу своему. И когда
он был еще далеко, увидел его отец его
и сжалился и, побежав, пал ему на шею
и целовал его.
Эту сцену запечатлел на полотне великий Рембрандт.
Множество изречений из Библии, в том числе из Нового завета, вошло
в наш речевой обиход. Мы пользуемся ими в различных случаях
жизни как эталоном мудрости. Не так давно с нетерпимостью и ожесточе-
нием мы в наших политических дебатах повторяли из Евангелия от Луки:
«Кто не со мною, тот против меня». За этой фразой следовали подчас жесто-
кие меры к инакомыслящим, а между тем у того же Луки есть иное изрече-
ние, полное снисходительной гуманности и доброты: «Кто не против вас,
тот за вас».
Жаль, что мы не пользовались этим добрым изречением.
* * *
Ученые спорят о том, был ли Иисус Христос реальной личностью или
это плод фантазии — миф, легенда. Греческий писатель II века Лукиан сооб-
щает, что «христиане до сих пор чтят своего распятого мудреца».
В то время христиане представляли собой незначительную общину, ка-
ких тогда было немало. Вполне возможно, что существовал такой человек.
Многие факты его биографии нисколько не противоречат реальности. Ко-
нечно, как всегда, подобные истории обрастают небылицами, легендами.
Даже в наши дни возникают самые невероятные легенды вокруг знаменитых
и популярных личностей.
Насмешливые люди называют Христа «самым влиятельным человеком
в истории», ибо на протяжении двух тысяч лет к Его имени и к Его личности
приковано внимание большей части человечества. Даже наше летосчисление
связывают с днем Его рождения.
В VI веке католический монах по имени Дионисий Малый предложил ис-
числять время с того года, когда родился в Вифлееме этот человек.
Христианская хронология разработана с большой тщательностью. Точ-
кой отсчета служило сотворение мира. Христос родился в 5199 году, после
того как был сотворен мир, в 2957 году после всемирного потопа, когда все
твари земные погибли, кроме семьи праведного Ноя и тех живых существ,
которых он взял в свой ковчег. Царь Давид, от которого Христос ведет свое
происхождение, короновался на царство до него в 1032 году. Рождение Хри-
27
И. Крамской. Христос в пустыне.
ста пришлось на 194-ю Олимпиаду, на 752-й год от основания Рима, на 42-й
год правления Октавиана Августа.
Ныне большинство стран мира ведут летосчисление от рождения Хри-
ста, даты событий, предшествующих ему, дают обычно с пометкой до Р. X.
или до н.э.
В Евангелии от Луки, а оно считается самым древним и, следовательно,
самым приближенным ко времени жизни Христа, сказано, что Он начал
свою проповедническую деятельность в возрасте тридцати лет, это было на
15-м году правления римского императора Тиберия.
28
Не все сходится с датировкой в различных Евангелиях. Матфей Сооб-
щает, что Иисус родился при иудейском царе Ироде, за четыре года до смер-
ти последнего, а это произошло в 4 году до н. э. Как подсчитали историки,
15-й год правления Тиберия относится к 26 году. Получается, что Иисус ро-
дился за 4 года до н. э., иначе говоря, наше современное летосчисление начи-
нается с того года, когда Младенцу было уже 4 года.
Не сразу в Европе все народы приняли такое летосчисление, оно было
введено в большинстве стран в XVI столетии.
Что же рассказывают евангелисты о Христе?
Родился Он в Вифлееме, в небольшом селении южнее Иерусалима. Ныне
городок называется Бейт-Лахм. Иосиф и Мария —родители Христа —
оказались там в связи с тем, что в стране происходила перепись населения
и всем надлежало быть на местах своего рождения. Иосиф происходил из
Вифлеема, где родился и легендарный израильско-иудейский царь Давид (X
век до н. э.). Иосиф, плотник из Назарета, был из рода Давидова.
Примечательная деталь: основателям христианства необходимо было
как-то связать Новый завет с Ветхим и тем придать авторитет новому вероу-
чению. Так, видимо, возникла версия о родословной Христа, связавшая его
с Давидом. Впрочем, поскольку Иосиф не был отцом Христа, ибо Мария ро-
дила его от непорочного зачатия, то связь Христа с Давидом выглядит непо-
нятной. От Давида до Христа авторы Нового завета насчитали 44 поколе-
ния.
Давид — один из поэтичнейших персонажей Ветхого завета. Пастушок из
Вифлеема, «разумный в речах и видный собой», был замечен Богом (Яхве)
и ему была предначертана особая судьба. В Первой книге Царств так изла-
гается рассказ о Давиде: он был меньшим, восьмым сыном горожанина Иес-
сея. Прибывший в Вифлеем Самуил, с заданием от самого Бога помазать
на будущее царство этого самого пастушка, совершил над ним этот
обряд.
«И сказал Самуил Иессею: все ли дети здесь? И отвечал Иессей: есть еще
меньший; он пасет скот. И сказал Самуил Иессею: пошли и возьми его...
И послал Иессей, и привели его. Он был белокур, с красивыми глазами
и приятным лицом...»
Царь Саул страдал, видимо, какой-то психической болезнью («возмущал
его злой дух»). Чтобы избавить царя от гнета дум и печалей, послали за Да-
видом, который и пел хорошо, и играл на гуслях.
«И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, и от-
раднее становилось Саулу, и дух злой отступал от него». Именно такого Да-
вида-подростка изобразил в бронзе итальянский скульптор Донателло
(1386—1466).
Дальше открылись и воинские таланты Давида. Он все еще пас овец, но
услышал он похвальбу филистимлянина Голиафа и поношения его и решил
сразиться с ним. Царь пожалел его («ты еще юноша, а он воин»), но настоял
Давид. Тогда царь одел его в царские одежды, на голову его возложил мед-
ный шлем и дал ему броню. Вифлеемскому пастушку непривычны были
и пышные одежды и снаряжение, все это он сбросил с себя, выбрал в ручье
несколько каменьев, взял пращу и так выступил против Голиафа.
29
Библейский рассказ картинен: «И
взглянул Филистимлянин и, увидев
Давида, с презрением посмотрел на
него, ибо он был молод, белокур
и красив лицом. И сказал Филисти-
млянин Давиду: что ты идешь на
меня с палкой (и с камнями)...» Но
именно камнем, пущенным из пра-
щи, убил Голиафа Давид и мечом
отрубил ему голову и положил ее
к ногам царя Саула. Так стал Давид
воином и начальником войск, своей
славой и победами порой пугая по-
дозрительного царя.
Таким, победителем Голиафа,
изобразил его Микеланджело в сво-
ей знаменитой мраморной скульп-
туре, спокойным, удовлетворенным
своей победой, но без злорадства
и торжества.
История Давида не раз привлека-
ла к себе великих художников. Кара-
ваджо показал его на своем полотне
держащим отрубленную голову Го-
лиафа (1600—1610), а великий Ре-
мбрандт запечатлел эпизод проща-
ния с Давидом сына Саула Ионафа-
на. Библейский автор ярко живопи-
сал трогательную привязанность
царского сына к юному герою.
Лорснцо Бернины. Давид. Дружба эта была восторженной,
романтической. Когда погиб Иона-
фан, Давид искренно оплакал его:
«Скорблю о тебе, брат мой, Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь
твоя была для меня превыше любви женской».
Саул ненавидел Давида, завидовал его славе, боялся, что тот отнимет
у него трон, не раз задумывал убить его, о чем предупредил Давида обожав-
ший его Ионафан, сын Саула. Гонимый, вынужденный в конце концов скрыть-
ся в государстве филистимлян, народного героя которых (Голиафа) он
когда-то убил, Давид несколько раз оказывался в такой ситуации, что мог
убить Саула, но всегда благородно отпускал его. Когда он узнал о гибели
Саула, то горе свое выразил самым убедительным образом («Тогда схватил
Давид одежды свои и разодрал их»).
Читая Библию, не раз убеждаешься в том, что легенды ее записывались
разными людьми и факты не всегда совпадают в разных источниках. Те же,
кто потом собирал их в одну книгу, не считали себя вправе что-либо менять
в них. Так, история гибели Саула в Первой и Второй книгах Царств изложе-
30
на по-разному: в Первой книге Саул сам убивает себя, видя поражение своей
армии, во Второй — он просит убить его, и это сделал некий отрок.
«Тогда он сказал мне: подойди ко мне и убей меня, ибо тоска смертная
объяла меня, душа моя все еще во мне... И я подошел к нему и убил его...
Тогда Давид сказал ему: как не побоялся ты поднять руку, чтобы убить по-
мазанника Господня? И призвал Давид одного из отроков и сказал ему: по-
дойди и убей его. И тот убил его, и он умер».
Далее Давид «повелел научить» израильтян скорбным погребальным
песням. Удивительно выразительны и красноречивы эти величальные
и скорбные песни, которыми все народы провожали своих умерших в по-
следний путь. Не только люди, но и природа должна была скорбеть о них.
«Горы Гелуйские! Да не сойдет ни роса, ни дождь на вас, и да не будет на
вас полей с плодами, ибо там повержен щит сильных, щит Саула... Саул
и Ионафан, любезные и согласные в жизни, не разлучились и в смерти своей:
быстрее орлов, сильнее львов они были.
Дочери Израильские, плачьте о Сауле, который одевал вас в багряницу
с украшениями и доставлял на одежды ваши золотые уборы».
Давид, царствовавший после Саула, много сражался, брал приступом
крепости и города и безжалостно уничтожал и побежденных и их дома. Же-
стокость тех времен изображалась ветхозаветными авторами как нечто
обычное и нормальное, но в Паралипоменоне (летописи) есть все-таки лю-
бопытная деталь: Бог не разрешил Давиду строить в Иерусалиме храм: «не
строй дома имени моему, потому что ты человек воинственный и проливал
кровь». Всегда жила в человечестве идея милосердия, даже в далекие време-
на дикости и варварства.
От этого Давида и ведет свой род, как сказано, Иосиф, житель Назарета,
нареченный отец Иисуса Христа, которого в Новом завете часто называют
сыном Давида. Как случилось, что бедный плотник маленького городка ока-
зался потомком царского рода, из Библии понять трудно. Но простой горо-
жанин мало заботился об этом, да во времена Средневековья, когда Библия
еще не переводилась на национальные языки, он и не читал ее. Богослужение
в католических церквах совершалось по-латыни, которую простой народ не
знал.
Имя Давида было очень популярно, и церковь не скупилась на заказы ху-
дожникам, скульпторам на создание его «портрета».
Гениальным скульптурным изображением библейского героя стал Давид
Микеланджело.
ХРИСТОС
И ФАНАТИЗМ
...Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо
иго Мое благо, и бремя Мое легко.
Библия. Новый швет-
Евангелие от Матфея. /'./• Ч
Мы знаем из истории христианской
церкви, какой страшной нетерпимо-
стью отличались ее служители, сколько
пролили крови они, защищая идеи Хри-
ста, а между тем этот бедняк из Назаре-
та отвергал насилие, был непритязатель-
но добр. По крайней мере, таким он
предстает нам из его жизнеописания
в Евангелиях, и все его учение проник-
нуто мягкой гуманностью. Поистине,
иго Его — благо и бремя Его легко.
Петр однажды спросил Его, сколько
раз можно прощать человека, не до се-
ми ли раз? «И семь и семидежды
семь»,— ответил Христос. Он готов
^^^^f J простить самых страшных преступни-
■"'::^^1 ^г Аш ков'лишь бы они покаялись, то есть са-
^^Щ Ш ^ ми осудили прегрешения и отказались
* в дальнейшем их совершать.
Все должно быть проникнуто любо-
вью, добрым чувством. Без любви, без
мысли о благе человека никакие акции
не могут, не должны быть признаны
достойными. Эту идею, согласную со
всем тем, что проповедовал мудрец из Назарета, провозглашает апостол
Павел в своем послании к коринфянам:
«Если я говорю на языках людей и ангелов, а любви не имею, я медь зве-
нящая или кимвал бряцающий. Если я имею пророческий дар, и проник во
все тайны, и обладаю полнотой познания и веры, так что могу двигать гора-
ми, а любви не имею, я ничто. Если я раздам все достояние мое, и предам
мое тело сожжению, а любви не имею, то все это напрасно. Любовь велико-
душна, милосердна, любовь независтлива, любовь не превозносится, не гор-
дится, не бесчинствует, не ищет своей выгоды, не раздражается, не мыслит
зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; она все покрывает, всему ве-
рит, на все надеется, все переносит».
Прекрасная, высоконравственная программа жизни, поведения человека,
отвергающая всякое тщеславие, побуждающая иногда даже совершать ге-
роические поступки, отвергающая всякое насилие даже во имя добра, отвер-
32
гающая нетерпимость и фанатизм! Добрая, не любующаяся собой, непритя-
зательная гуманность — вот к чему звал тот странный проповедник из бед-
ной семьи деревенского плотника, возвестивший миру новую философию.
Обаяние идей Христа или тех, кто создал о Нем прекрасный миф и вло-
жил в его уста эти идеи, не угасает в течение почти двух тысячелетий. Не обя-
зательно быть религиозным человеком, чтобы понять их благотворное
нравственное воздействие на людей. Убежденный атеист Белинский писал
о Нем: «Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства
и мученичеством запечатлел, утвердил истину Своего учения. И оно только
до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь...»
ХРИСТИАНСТВО
И АСКЕТИЗМ
Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя,
и если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от
себя.
Библия. Евангелие от Матфея. Гл. 5
Странная, противоречащая всему строю мышления проповедника из На-
зарета, «кроткого и смиренного сердцем», как Сам Он о Себе говорит, нетер-
пимая и жестокая позиция. Не поздняя ли это вставка неумного жреца, не
понявшего, не уяснившего сущности проповедей Христа?
Откуда это ожесточение, насилие над собой, над своей природой?
Аскетизм! Слово греческое (аскетис — упражнение), первоначально, ви-
димо, применялось к тем людям, которых мы ныне называем спортсмена-
ми. Каждодневные усиленные упражнения, тренировка физических сил ради
достижения спортивных рекордов. Для древнего человека, когда физическая
сила была особенно необходима для выживания во враждебном или не всег-
да благоприятном для него мире природы и видового коллектива, это был
не только залог здоровья, но и самой жизни.
Тренировки требовали и определенной силы воли. Это было и постоян-
ное испытание, огромный, не всегда приятный труд. Таким образом трени-
ровалась и воля. Надо было преодолевать себя, свою лень, свою тягу к при-
ятным ощущениям, переламывать себя. Так формировался и дух человека,
укреплялись его духовные силы. Аскетис—упражнение становилось уже
формой духовного самоутверждения. Так, надо полагать, возникло то
странное явление, которое было названо аскетизмом.
Древний грек, древний римлянин считали, что здоровье и красота состав-
ляют великое благо человека. Средневековому человеку христианские про-
поведники внушали, что Богу угодны прежде всего страждущие — нищие,
бедствующие, калеки.
Конечно, обыкновенный человек, не фанатик, все-таки стремился к тем
жизненным ценностям, которые выработал античный его предок, но считал
3 С. Д. А рта мо
33
А. Иванов. Иоанн-крсститсль. Предтеча, прел- Педро де Мена. Святой Франциек. Испания,
сказавший Христа, крестивший его, суровый Толедо. Типичный образ средневекового мо-
обличитсль пороков. Художник ярко показал наха-аскета.
основную черту его характера страстность
натуры в прекрасном одухотворенном лице.
это своим великим грехом и потому прибегал к покаяниям, к замаливанию
своих грехов, страшился посмертного наказания, вечных страданий в аду.
Самоутверждение превратилось в дикое, противоестественное самоистя-
зание. Аскетизм не был изобретением Средневековья, но в Средневековье,
и особенно под влиянием христианской религии, он принял чудовищные
формы. Древность знает случаи, когда противоречие между чувством друж-
бы и физическим влечением к возлюбленной приятеля заставляло молодых
людей оскоплять себя (дабы соблазн не побеждал законов дружбы).
Спартанцы, воспитывая чувство воли молодых людей, прибегали к их
физическим истязаниям, попросту говоря, зверски избивали их, иногда заби-
вали насмерть. Истязание плоти было распространено и в Индии.
Отшельничество становилось одной из форм аскетизма. Основатель буд-
дизма Шакья My ни сознательно ушел от соблазнов жизни, ограничил себя
во всем. Муни значит молчальник. В древности возник такой странный
институт, как монашество (от греч. монастерион — уединенное жилище).
34
МОНАСТЫРИ Ьсть па море пустынный .монастырь
Из камня белого, золотоглавый.
Он озарен немеркнущею славой.
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь...
В тот золотой и белый монастырь!
Ник о. шй Г у м и лев
Одна из примечательных черт Средне-
вековья— монастыри. Их возникло
огромное множество во всех странах
христианского вероисповедания. Мона-
стыри женские, монастыри мужские.
Разделение полов обязательно. Воздер-
жание от плотского общения — не-
укоснительное требование аскетизма.
Помнили заповедь Христа: «Кто смо-
трит на женщину с вожделением, уже
прелюбодействует с нею» (Евангелие
от Матфея).
Даже «вожделеть» запрещалось.
Отсюда мучительная борьба аскетов
с искушениями. Мировая литература
отразила эти страдания несчастных фа-
натиков— всевозможные неврозы, гал-
люцинации. Есть в ней поистине шеде-
вры философски окрашенной художе-
ственной прозы. Назову «Искушение
святого Антония» Флобера, «Таис» Анатоля Франса.
Иногда уходили в монастырь, чтобы удалиться от «мирской суеты»
и жить в мире иллюзий, отрешенности от «мира лукавого», как этого хотел
Николай Гумилев, мечтая о «золотом и белом монастыре», чтоб «смотреть
на ширь воды и неба ширь». Поэта ждала трагическая судьба, и печальная
его мечта о «на море пустынном монастыре» понятна, стихи звучат пророче-
ски.
Не о том ли писал и Пушкин?
Твой монастырь за облаками.
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный, над горами
Далекий вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью.
Подняться к вольной вышине!
Туда б, в заоблачную келью,
В соседство Бога скрыться мне!..
3*
35
Один из романов Бальзака («Герцогиня де Ланже») открывается поэтиче-
ским описанием такого монастыря, куда после несчастной любви удалилась
его героиня. Приведу первые строки романа: «В испанском городе, на одном
из островов Средиземного моря, стоит монастырь Босоногих кармелиток,
где суровый устав ордена, основанного святой Терезой, и весь распорядок,
введенный этой замечательной женщиной, сохранились в своей первона-
чальной строгости... Нерушимая суровость монастырской жизни прослави-
ла эту обитель во всем католическом мире. Привлеченные строгой чистотой
устава, туда стекались из отдаленных мест Европы скорбящие женщины, ко-
торые, порвав земные узы, возжаждали этого медленного самоубийства
в лоне Божьем. И в самом деле, не было монастыря, более способствующего
тому полному отрешению от мирских соблазнов, которого требует монаше-
ское житие. А ведь на континенте существует немало обителей, великолепно
расположенных в соответствии с их назначением. Одни скрыты в глубине уе-
диненных долин, другие гнездятся на скалистых вершинах или висят над
краем пропасти. Повсюду человек стремился к поэзии бесконечности, к тор-
жественному ужасу безмолвия, повсюду он хотел быть ближе к Богу...»
Свой роман Бальзак посвятил Ференцу Листу, великому композитору
и пианисту.
Само посвящение этому человеку романа о трагической любви и гигант-
ской тени креста, упавшей на эту трагическую любовь,— знаменательно.
Мы знаем личную драму венгерского композитора. Всю жизнь любил одну
женщину, трижды, любимый ею, пытался на ней жениться. Трижды на пути
двух любящих существ вставали непреодолимые препятствия. Наконец, все
преграды сломаны, впереди ясное будущее, вожделенное счастье, но... опасе-
ния возлюбленной: не сам ли Бог противится их воссоединению, ведь столь-
ко раз он их разлучал. Не будем искушать судьбу! Снова разлука и теперь
уж навсегда. И великий композитор — в сутане монаха.
Монашество, лишение себя самых больших радостей жизни — само по
себе противоестественно. Человеку, надевшему на себя эти добровольные
цепи, часто молодому и физически здоровому, приходилось испытывать не-
вероятные муки искушений. Писатели не могли пройти мимо этой психоло-
гической темы. Литература знает прекрасные произведения, посвящен-
ные ей.
Основателем монашества считается по праву отшельник Антоний. Он
прожил 105 лет (251—356). Католическая церковь канонизировала его. День
этого святого 17 января.
Личность этого человека не раз привлекала к себе интерес художников,
писателей. Сложилась легенда о невероятных искушениях, которым якобы
подвергал его дьявол. Эта психологическая сторона и привлекала к нему лю-
дей искусства. Известна картина нидерландского живописца Босха (1460
1516) «Искушение святого Антония», а также француза Жака Калло (1592
1635). В картинах того и другого художника — фантасмагорическое сплете-
ние реальных и бредовых видений.
В XIX веке Гюстав Флобер написал роман о знаменитом пустыннике, по
жанру, пожалуй, более похожий на драму — с монологами, разговорами, ав-
торскими ремарками. Перед читателем предстают боги мировых религий
36
X*
Ршптер фон Турм. Рисунок в рукописи XIV
века. Под рисунком подпись: «О знатной па-
ни, которая, причесываясь, так перед зерка-
лом встала, что в зеркале черта увидала».
(См.: Иллюстрированная энциклопедия мо-
ды. Прага, 1987.)
и самые невероятные существа, тер-
зающие св. Антония. Писатель не
раз возвращался к своему герою. Ви-
димо, тема в психологическом и фи-
лософском плане его очень волно-
вала.
Вот как он представлял себе
обстановку, в которой жил отшельник: «Фиваида. Вершина горы, площадка,
закругленная полумесяцем, замыкается большими камнями.
Хижина отшельника — в глубине. Она сделана из глины и тростника,
с плоской крышей, без двери. Внутри виднеются кувшин и черный хлеб; пос-
редине, на деревянной подставке, большая книга; на земле тут и там волокна
плетенья, две-три циновки, корзина, нож. В десяти шагах от хижины воткнут
в землю высокий крест, а на другом краю площадки склоняется над пропа-
37
стью старая, искривленная пальма, ибо гора срезана отвесно, и Нил обра-
зует как бы озеро у подножья утеса.
Святой Антоний, с длинной бородой, длинными волосами и в тунике из
козьей шкуры, сидит, скрестив ноги, собираясь плести циновки».
Писатель представляет себе, как жил этот человек, покинувший общество
людей с их страстями и поселившийся в полном одиночестве на лоне приро-
ды. Идиллическая жизнь. Перед рассветом отшельник приступал к молитве,
потом спускался к реке за водой, возвращался с бурдюком на плечах. Пел
гимны Богу. Затем убирал хижину, плел циновки, корзины. И снова обра-
щался к молитве, ощущая благостное состояние, будто «поток милосердия
изливался с высоты небес» к нему в душу.
Когда он покидал родной дом, чтобы предаться отшельничеству, его по-
рицали. «Мать поникла замертво, сестра издали делала мне знаки, чтобы
я вернулся; а та, Аммонария —дитя, что встречал я каждый вечер у водоема,
когда она пригоняла буйволов,— плакала. Она бежала за мной. Браслеты на
ее ногах блестели в пыли, а туника, распахнувшись на бедрах, развевалась по
ветру».
Так совершалось тогда отречение от мира и начиналось долгое самоистя-
зание. Вера совершает чудеса, и это мучительство становилось для экзальти-
рованных особ счастьем.
Фанатик и аскет Савонарола, сжигаемый в 1498 году на костре во Фло-
ренции, считал себя отмеченным Богом и умирал в блаженстве духа, претер-
певая страдания физические.
Само возникновение аскетизма, а монашество и предполагает аскетиче-
скую жизнь, связано со всей философией христианства. Впрочем, монастыри
стали широко распространенным явлением и в буддийской религии. И пер-
вым индийским отшельником был сам Шакья Муни принц Гаутама —
Будда.
Здесь мы должны отметить важную черту христианского религиозного
мировоззрения. Оно отвергло жизненные ценности античности культ кра-
соты человека. Сама жизнь земная расценивалась лишь как краткий миг
испытаний перед вечной загробной жизнью. Поэтому все, что украшает зем-
ную жизнь— физическое здоровье, физическая красота,— ввергает человека
в соблазн греха и должно быть отвергнуто, осуждено, как сатанинские чары.
Однако, как говорил один из героев шекспировских комедий, «мир дол-
жен быть населен», и христианская церковь очень внимательно относилась
к святости семейного очага. Супружеская любовь сдержанная, в какой-то
мере целомудренная — почиталась священной. Церковь призывала обере-
гать ее как и семейный мир, хранить супружескую верность, уважение детей
к старшим и пр. Всякое пресечение деторождения церковь осуждала и осу-
ждает как великий грех.
ФИЗИЧЕСКАЯ
КРАСОТА ЧЕЛОВЕКА
Какое множество прекрасных лиц!
Как род людской красив!
Вильям Шекспир
Это говорит Миранда в пьесе «Буря»,
последней, «прощальной» пьесе ан-
глийского драматурга. С этой востор-
женной и, пожалуй, печальной фразой
простились бы мы с миром древно-
сти—древними Индией, Египтом, Гре-
цией, Римом и другими странами и на-
родами. Древний мир славил физиче-
скую красоту человека. Красота — это
здоровье, гармония, физическое совер-
шенство. «Ты красив, Энкиду, ты подо-
бен Богу!» — восклицает Шамхат в са-
мой древней поэме мира «Гильгамеш».
Красоту человека воспевал древний
египтянин. В немногих дошедших до
нас лирических стихах Древнего Египта
мы услышим эти гимны красоте: «Во-
лосы ее чернее мрака ночи», «Зубы вы-
ровнены лучше, чем зерна». Прекрасны
боги Исида и ее супруг Осирис — юный
бог смерти и возрождения.
Живительные воды Нила питали
землю и человека Египта. Нил, по
представлениям древнего египтянина,
давал не только жизнь, но и красоту: «Всем сердцем стремишься ты умно-
жить прекрасное».
Красоту человека славили и древние иудеи. Необыкновенно красива Су-
ламифь в «Песни песней» в Ветхом завете Библии.
В индийском эпосе «Рамаяна» красота Ситы, супруги Рамы, описывается
со всем пылом чувственной страсти:
О дева с округлыми бедрами, сладостным станом,
С обличием, как плод наливной, бархатистым, румяным,
С чарующим смехом, с грудями, прижатыми тесно
Друг к дружке, что жемчуг отборный.
Что касается Древней Греции, то там был создан поистине культ физиче-
ской красоты человека. Она воспевалась в поэзии, она воплощалась в мра-
море знаменитыми скульпторами. «Фидий,— как говорил Бальзак,
перевел Гомера на музыку мрамора».
39
И так было во всем древнем мире, литературу которого мы обозрели
в первой книге '.
Но все переменилось в культуре той эпохи, которую историки называют
Средневековьем. Правда, это относится больше к культуре Запада.
* * *
Христос сказал: «Убогие блаженны.
Завидел рок слепцов, калек и нищих,
Я их возьму в надзвездные селенья,
Я сделаю их рыцарями неба
И назову славнейшими из славных...»
Николай Г у м и лев
Русское слово «убогий» понимается как наименование калеки, физически
неполноценного, нищего, скудного, увечного и т. п., но ведь — «у Бога!». Та-
ковы истоки слова. Иначе говоря, под особым присмотром Бога, его попече-
нием. Могло ли такое быть в блещущей красотой и солнцем античности? Со-
хранилась легенда, что знаменитая Фрина в Древней Греции добилась
оправдания на суде по обвинению в безбожии тем, что разделась и предста-
ла перед судьями обнаженной. Судьи рассудили, что женщина такой совер-
шенной красоты не может быть противницей богов, которые дали ей эту не-
сравненную красоту.
В русском языке есть еще одно колоритное слово: «блаженный». Оно то-
же дается человеку, физически и умственно ущербному — юродивому, ду-
рачку. Собор на Красной площади Москвы назвали собором Василия Бла-
женного—юродивого Василия, похороненного на том месте. Но и это сло-
во— от «блага». Умственное и физическое несовершенство — благо, ибо оно
оказывается угодно Богу. И народ с уважением относился к этим ущербным
людям, к их несвязной, путаной, порой бессмысленной речи, в которой он
искал особый смысл, идущий как бы от Бога.
А. С. Пушкин в трагедии «Борис Годунов» одну из значительных сцен
посвятил юродивому:
(Входит юродивый в .железной шапке, обвешанный веригами, окруженный мальчишками.)
Мальчишки
Николка, Николка железный колпак! трррр...
Старуха
Отвяжитесь, бесенята, от блаженного. - Помолись, Николка, за меня грешную.
1 Артамонов С.Д. Литература древ-
него мира. М.. 1988.
40
Дай, дай, дай копеечку.
Вот тебе копеечка; помяни же меня
Юродивый
Старуха
Юродивый (садите.ч па зелию и поет)
Месяц светит,
Котенок плачет.
Юродивый, вставай.
Богу помолися!
В наши времена Диогена, живущего в бочке, назвали бы юродивым, бла-
женным, но это был философ, мудрец, осудивший цивилизацию. «Блажен-
ные» в Средневековье были в полном смысле дурачками, но именно их на-
звали «счастливыми» (блаженными). И это было связано с новой религией,
новой философией.
Красота же теперь, наоборот, обрела роковые черты, как несчастье челове-
ка. И такое отношение к физическому совершенству установилось надолго.
Вспомним пьесу А. Н. Островского
«Гроза». В ней есть сцена весьма при-
мечательная. Полусумасшедшая ста-
руха видит Катерину и с хохотом за-
клинает ее: «Видишь, какая красавица!
Ха, ха, ха! Красавица! А ты молись
Богу, чтоб отнял красоту-то! Красота-
то ведь погибель наша! Себя погу-
бишь, людей соблазнишь, вот тогда
и радуйся красоте-то своей. Много,
много в грех введешь... В омут лучше
с красотой-то».
Островский не выдумывал. Он
воссоздавал жизнь. Люди с детства
усваивают определенные нравствен-
ные принципы, по ним строят свою
жизнь, передают эти принципы
своим детям, те — своим, и так уста-
навливается традиция, а у истоков ее
подчас стоит личность.
Идейные сдвиги в обществе про-
исходят подчас резко, решительно
вызывая социальные катаклизмы,
разрушая старую систему взглядов,
иногда бурно, разрушительно, кро-
ваво. Такая идейная революция про-
изошла В первые века нашей эры Святой Михаил, взвешивающий души. Черт
вместе с падением Древнего Рима ждет свою жертву, чтобы унести ее в ад. Фраг-
И всего анТИЧНОГО Общества И ВОЗНИ- мент алтаря XIII века. Испания.
кновением христианства.
Франс Флорис. Страшный суд. Ангел уносит Каждый человек В обществе В це-
в рай душу праведницы. Грешники низвер- ЛОМ не МОЖет существовать без
гаются в бездну. нравственных принципов. Вопрос «в
чем смысл жизни?» не праздный во-
прос. Без ответа на него человек ра-
стерян, ему не на что опереться. За ответом обращается к идеологии, уже вы-
бранной обществом, и обычно, не мудрствуя лукаво, принимает эту идеоло-
гию и по ней обустраивает свою жизнь. Лишь отдельные беспокойные умы
сомневаются, ищут новые пути, создают свою философию, стремятся вну-
шить ее другим. Это своеобразные пророки духа, провозвестники новых
идей и нового образа жизни. Общество подчас сопротивляется, казнит этих
беспокойных людей, но в конце концов, если эти новые идеи были рождены
какими-то реалиями, подхватывает их, всецело отдается им и даже начинает
преследовать людей «вчерашних», тех, кто упорно отстаивает старое.
Так происходило с христианством. Один из теоретиков христианства
Блаженный Августин (354—430), потрясенный разрушением гордого и про-
цветавшего Рима войсками Алариха в 410 году, написал сочинение «О Граде
Божьем», призывая своих современников отказаться от всего того, что они
42
Питер Брейгель Старший. Триумф смерти.
Смерть представлялась воображению средне-
векового европейца в виде скелета с косой
в руке, в саване, иногда с клочьями гнилого
тела на костях, иногда верхом на лошади.
Триумф смерти, пляска смерти как торжество
смерти над жизнью излюбленные темы
Средневековья.
Иеропим Босх. Операция от ума. Мадрид.
Прадо. В Средневековье подозрительно отно-
сились к мысли: она порождает сомнения, ве-
дет к греху.
любили, чему поклонялись, и принять новое, сулящее им иное, чем прежде,
блаженство.
Все те идейные, нравственные принципы, которыми руководствовались
до того, исходили, по учению Августина, из любви человека к себе, любви,
доведенной до презрения к Богу. Отсюда исходили все пороки людей, все не-
сносное их существование, их погоня за чувственными наслаждениями, их
обожание красоты. Таков «Град Земной», по символике Августина. Этот
Град разрушен Аларихом, и отходную ему спел этот талантливый богослов.
На смену «Граду Земному», иначе говоря, античному мировоззрению и
античному образу жизни, должен утвердиться «Град Божий». В нем должна
царить любовь к Богу, доведенная до презрения человека к себе.
43
«Град Божий» — это христианство. По учению Августина, человек дол-
жен отказаться от красоты, от наслаждений, все отдавая Богу, нищенствуя,
истязая себя, смотреть на жизнь земную как на испытание и ждать и на-
деяться на вечное блаженство в жизни иной, вечной. Так возникла идея аске-
тизма. Этому не учили Евангелия. Этому учили первые церковники, пропо-
ведники христианства.
В сцене с юродивым у Пушкина и в сцене с сумасшедшей старухой
у Островского — отзвуки этих идей, которые были приняты народами и ве-
ками питали умы христиан. Красота физическая вызывала подозрение в гре-
ховности красивого человека. Тело человека казалось источником всяких
греховных вожделений.
Вспоминается сцена из трагедии Шекспира «Отелло». Отелло ревнует
свою жену, он верит всему, что наговорил ему злобный клеветник Яго. Он
груб, беспощаден к Дездемоне, которую недавно боготворил:
Отелло
Дай мне руку.
Какая влажная!
Дездемона
Ее пока
Ни годы, ни заботы не сушили.
О т е л л о
Такая влажность несомненный знак
Уступчивости и любвеобилья.
Горячая, горячая рука
И влажная. Такую руку надо
Смирять молитвой, строгостью, постом
И умерщвленьсм плоти. В ней есть дьявол.
Он бесится и выделяет пот.
(Влажные руки, по понятиям времен Шекспира,- признак чувствен-
ности.)
Как это далеко от идеалов античности! Интересны в этой связи суждения
В. Г. Белинского. Он писал: «Грек боготворил природу, прозревая веяния ее
духа в ее прекрасных формах; Средние века были царством духа, объявивше-
го войну природе. Кроме климатических причин, строгость в одежде была
в Средние века первым условием целомудрия, нагота оскорбляла его. Грек
в наготе видел только изящную природу, а идея красоты уже сама собою от-
страняла в его глазах идею о низком и постыдном... Понятия грека об отно-
шениях обоих полов выходили из понятия о красоте, созданной для насла-
ждения, но наслаждения целомудренного. Стыдливость подруги возвышала
для него прелесть и цену наслаждения».
ИДЕАЛЫ
ХРИСТИАНСКОГО
СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
(ДУШЕВНАЯ
КРАСОТА
ЧЕЛОВЕКА)
Пусть я, грешньш, приму кару за то, что преступаю порог Твоего
храма, не принося Тебе красоты душевной, которую Ты требуешь
у меня.
Византийские легенды
ЙЫЬл ^^л ^Ъ+ЛтЗШ Пятый век. Римская империя уже пала.
Щ^ш^Яг ^ПжЪ Христианство восторжествовало. Ан-
ШшшЖ j^ ж |пА 1^ тичность с ее культом красоты, жизнен-
/BW^^Vwu ных наслажДений ушла в прошлое. Что
gt ~J/M ^Л^ ■ же ПРИШЛ0 ей на смену? Что заполнило
ИЕ fj^K ^ЯёЛ fl теперь ум, воображение, сердце челове-
^^ 1^Иш 'n^ Ч ка? Поиск душевной красоты, как сви-
1 ^г ^И I детельствует наш эпиграф, взятый из
L ^^ш ^^И J византийской повести, написанной
l^^^p я^Кя в конце ^ века, пятнадцать веков до
А ^ Я Красоту души прославляли и
И^^В М в древности, народы Древней Греции
Щ^^Ш ^^Н^Н и ДРевнего мира. Они славили силу ду-
Ш ШШШШ ха, умение преодолевать страдания, но
цЛШ ради земных целей, ради родины, ради
чести. Римляне высоко ценили доб-
лесть (виртус), гражданские чувства,
особенно в период Республики. Имена
Муция Сцеволы, братьев Гракхов, их
матери Корнелии, двух Катонов про-
износились с трепетом сердечным,
и жизнь их служила вечным примером
для римской молодежи. Но страдать во
имя служения Богу, истязать себя ради загробного блаженства они бы не
стали. Они отнеслись бы к этому как к странной, нелепой фантазии, проти-
воестественной в самой своей основе.
Теперь, при христианстве, все изменилось. Страдание стало притягатель-
ным. Люди сами, по собственной доброй воле истязали себя, изводили голо-
дом, отказывались от всех благ мира, искали смерти, скорейшего воссоеди-
нения с Христом. Откроем византийскую повесть VI века «Жизнь и деяния
блаженного Симеона Столпника». Юноша, наивный и восторженный, слу-
шает наставление благочестивого старца: «Воздержание — это спасение ду-
ши, указующее путь к свету и вводящее в царство небесное».
Во времена Цицерона он, пожалуй, стал бы Муцием Сцеволой и муже-
ственно сжег бы правую руку на медленном огне, чтобы доказать неприяге-
45
Иероним Босх. Сад наслаждений. Рай. Ад. Триптих. Мадрид. Прадо.
лю, как стойки римские воины, как верны они слову, как бесстрашны в борь-
бе за родину. Теперь он отдает свою молодость, свои физические силы, свою
жизнь ради иной «красоты душевной» — верности Богу.
Ради этого он изобретает для себя самые невообразимые, самые мучи-
тельные терзания. Так, он обвязал себя веревкой, она врезалась в его кожу.
Тело стало загнивать, распространять неприятный запах. Забеспокоились
его товарищи но монастырю. «Разденьте его, чтобы нам посмотреть, откуда
оно, это злосмрадие». Как ни старались, не смогли они раздеть его, потому
что гиматий приклеился к загноившейся плоти. Три дня монахи не переста-
вали кропить святого теплой водой с елеем и тогда только с великой мукой
сумели раздеть его, и то так, что вместе с гиматием содрали сгнившее мясо...
А святой Симеон воскликнул: «Уступите, почтенные мои братья, дайте так
умереть мне, псу смердящему... ибо я — море прегрешений». А монахи и ар-
химандрит плакали, глядя на ту его неисцелимую язву. И архимандрит спра-
шивает его: «Тебе еще нет восемнадцати годов, какие же у тебя грехи?»
Легенда легендой, но такое бывало и в реальной жизни. Спуститесь в ка-
46
гакомбы Киево-Печерской лавры,
вы увидите там несколько пещер,
в которые замуровывали отдельных
монахов, оставляя лишь маленькое
окошечко для приема воды и пищи.
Это делалось по просьбе самих му-
чеников. Рассказывают, что больше
пяти лет никто не выдерживал —
сходили с ума или просили их осво-
бодить.
Такова была душевная красота
христианского мира, пришедшая на
смену культу физической красоты
античности. Нельзя отказать этим
мученикам в душевном благород-
стве. Родилось такое понятие, как
милосердие, и это во имя Христа.
Что-то странное, никогда не слы-
ханное, парадоксальное слышали
люди в проповеди этого бледного,
худого, изможденного человека,
в глазах которого горел огонь веры
в какую-то ему только ведомую
истину.
Как можно любить врагов, как
можно благоволить тем, кто вас не-
навидит? Это немыслимо, это невоз-
можно. Но проповедник настаивает:
«отнимающему у тебя верхнюю оде-
жду не препятствуй взять и руба-
шку». Что-то притягательное есть
в этой безумной проповеди, какое-то
неизъяснимое нравственное обаяние.
Нет радости в том, что вы отве-
чаете любовью на любовь другого
человека. Нет радости в том, чтобы
одаривать тех, кто одарил вас. Так поступали всегда и везде. Но любить не-
навидящего вас, одарять тех, кто отнимал у вас, дарить, не ожидая благо-
дарности, творить доброе, не получая и не желая вознаграждения,— в этом
счастье, в этом блаженство.
Будьте милосердны! Будьте добры, и все вам воздастся.
И Христос еще и еще раз взывает:
Тайная
Берлин.
вечеря. Часть алтарного триптиха.
Не сулите, и не сулимы булетс;
Не осужлайте, и не булете осуждены;
Прощайте, и прощены будете.
(Евангелие от Луки)
47
Это новое нравственное учение не изменило мир. По-прежнему лилась
кровь, по-прежнему совершались жестокости, шли войны, но человеческая
история знала немало исключительных примеров добра и милосердного са-
мопожертвования. Не так давно пошла на смерть в фашистском концлагере
вместо другой добровольно русская женщина, монахиня Мать Мария,
которая следовала этому призыву древнего проповедника из Назарета. Все-
му миру известна действующая на поприще милосердия монахиня Мать
Тереза.
Проповеди Христа просты и непритязательны. Они обращены не к кни-
жникам, а к простому люду. Часто это незатейливые притчи, в которые вло-
жены благородные нравственные идеи.
Лев Толстой, а ему дорог был этот призыв Христа к милосердию, расска-
зал о нравственном преображении одного из героев романа «Анна Карени-
на». Суровый, холодный чиновник, высокомерный, недобрый, мстительный,
узнает о неверности жены. Его больше всего беспокоит скандал и пересуды
той среды, в которой он живет, суд светской злоречивой молвы. Он оттор-
гает от себя жену, не понимая ее, ненавидя, презирая.
Но во время ее болезни он неожиданно для себя постигает какие-то неве-
домые ему до того истины. Его посещают новые чувства — он увидел в своей
жене страдающую женщину и готов простить ее и ощутил радость этого но-
вого для него чувства. Толстой пишет: «Душевное расстройство Алексея
Александровича все усиливалось и дошло теперь до такой степени, что он
уже перестал бороться с ним; он вдруг почувствовал, что то, что он считал
душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, дав-
шее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье. Он не думал, что
тот христианский закон, которому он всю жизнь свою хотел следовать...
предписывал ему прощать и любить своих врагов; но радостное чувство,
чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу. Он стоял на коле-
нях и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту,
рыдал как ребенок».
Порыв, конечно, вскоре прошел. Алексей Александрович Каренин не мог
себя переделать, и великий художник Толстой разоблачил фальшь самой ду-
ши этого человека. «Это не человек, это министерская машина», говорит
о нем хорошо знавшая его Анна, его супруга.
Два тысячелетия сопровождают жизнь европейских народов, принявших
христианство, идеи милосердия, но часто к этим идеям примешивались
ложь, лицемерие, а подчас за идеями милосердия скрывалась самая непо-
требная жестокость. Достаточно вспомнить колоритную фигуру Иудушки
Головлева из романа Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы», который,
крестясь и евангельски благолепствуя, совершал самые черные дела. О том
же писал и Горький, живописуя злоключения своей юности: «И нередко я ви-
дел, что люди милосердны и любвеобильны только на словах» («Мои уни-
верситеты»).
ИДЕЯ
МИЛОСЕРДИЯ
Вы слышали, что сказано: око за око, и зуб за зуб.
Ветхий завет. (Исход, 21, 24)
А я говорю вам: не противься злому, но кто ударит тебя в правую
щеку твою, обрати к нему и другую...
Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего, и ненавидь
врага твоего.
Л Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинаю-
щих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижаю-
щих вас...
Евангелие от Матфея.— Гл. 5
Мы не знаем, произносил ли когда-
нибудь человек по имени Иисус свою
так называемую Нагорную проповедь
(«Увидев народ, Он взошел на гору...
И Он, отверзши уста свои, учил их, го-
воря...»), но приведенные в эпиграфе
слова поражают свой парадоксальной
новизной. Никто и никогда еще так
решительно и так убежденно не отвер-
гал давно установленные, всеми приня-
тые и утвердившиеся в сознании наро-
дов и отдельных лиц нравственные при-
нципы.
Всегда и везде считалось правиль-
ным и справедливым противопостав-
лять силе силу, насилие насилию, пре-
ступлению наказание. Все законодате-
ли мира считали это справедливым.
Око за око, зуб за зуб!
Христос здесь отвергает тот закон,
который провозглашен был Ветхим за-
ветом, священной книгой иудеев, к ко-
торым по рождению принадлежал Он.
Ведь там было сказано: «Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб: как он
сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать» (Левит, 24,
20. То же — Исход, 21, 24. То же — Второзаконие, 19, 21).
Как видим, в разных местах Ветхого завета настойчиво повторяется одно
и то же. Насилие должно быть наказуемо.
Новый завет устами Христа отвергает этот принцип, между тем обе ча-
4 С. Д. Артамонов
49
жп
сти Библии (Ветхий и Новый завет)
являются каноническими, священны-
ми книгами христиан. Удивительно,
как христиане этого не заметили.
Что же предложил этот человек,
обратившийся к толпе с Нагорной
речью где-то в далекой Палестине
около двух тысяч лет тому назад?
Он заявил, что отвечать побоями на
побои нельзя, что врага нужно побе-
дить любовью, что насилие ради
возмездия порождает новое наси-
лие— и так без конца.
История знает такое страшное
явление, как кровная месть — род-
ственнику вменялось в обязанность
мстить тем, кто убил члена его се-
мьи, рода. Брат мстил за брата, сын
за отца. Иногда истреблялись целые
роды. Враждовали семьи, враждо-
вали роды. Подчас это переходило
из поколения в поколение. Шекспир
показал в пьесе «Ромео и Джу-
льетта» одну из таких трагедий. Тра-
диции вендетты (кровной мести) не
изжиты в некоторых местах и в наши
дни.
* * *
Нельзя смешивать благородные
идеи, проповедуемые Христом, с тем,
как использовала эти идеи христиан-
ская церковь. Справедливо писал Бе-
линский: «...смысл учения Христова
открыт философским движением
прошлого века (XVIII века.— С. А.).
И вот почему какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки потушивший
в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа,
плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все Ваши (Белинский обра-
щался к Гоголю.— С. А.) попы, архиереи, митрополиты и патриархи, во-
сточные и западные».
С того момента, когда христианство было официально признано госу-
дарственной религией римским императором Константином I (313 г.), хри-
стианская церковь сформировалась как государственное учреждение со
своим «аппаратом», то есть с главой церкви папой с резиденцией в Риме
и позднее патриархом с резиденцией в восточной части империи, Константи-
Сожжение Яна Гуса в 1415 году. Из книги
«Литомержицкий сборник духовных песнопе-
ний». XVI век.
50
нополе (Византии), иерархической лестницей церковных чиновников —
епископов, архиереев, митрополитов, архимандритов, священников и т.д.
Христиане из гонимых превратились в ряде случаев в гонителей, пресле-
дователей приверженцев иной веры или тех, кто так или иначе отклонялся от
христианской ортодоксии.
Проповедь первоначальных христиан, призывавших ко всеобщему равен-
ству, к жизни без излишеств и роскоши, клеймивших гордыню, часто забы-
валась, и прежде всего самими церковниками.
Были, конечно, среди них и честно служившие идеалам религии, но слово
из песни не выбросишь.
ХРИСТИАНСТВО
И ИСКУССТВО
— Я полагаю, что если Христос сведен па степень исторического
лица, то лучше было бы Иванову и избрать другую историческую
тему, свежую, нетронутую.
— Но если это величайшая тема, которая представляется искус-
ству?
— Если поискать, то найдутся и другие. Но дело в том, что
искусство не терпит спора и рассуждений. А при картине Иванова
для верующего и неверующего является вопрос: Бог это или не Бог?
Лев Толстой
Спор этот ведется в мастерской худо-
жника, куда привел писатель героев
своего романа: Вронского, Анну и со-
провождавшего их Голенищева. На
картине изображен Христос и римский
прокуратор Пилат, осудивший его на
казнь по требованию иудейских бого-
словов.
В сцене, описанной в романе Тол-
стого, много значительного. Здесь от-
ражены не только эстетические, но
и философские воззрения великого рус-
ского писателя. Анна с ее чуткой, вос-
приимчивой душой поняла главное
в картине художника: «Как удивитель-
но выражение Христа! — сказала
она...— Видно, что ему жалко Пилата».
«Жалко Пилата!» Христос, осу-
жденный на казнь, жалеет своего пала-
ча! Удивительный психологический па-
радокс! Но в этом вся философия новой
4*
51
Джотто. Поцелуй Иуды.
религии, провозглашенной когда-то
проповедником из Назарета.
Наблюдение Анны взволновало
художника. Она угадала главное.
«В выражении Христа должно быть
и выражение жалости, потому что
в нем есть выражение любви, не-
земного спокойствия, готовности
к смерти и сознание тщеты слов. Раз-
умеется, есть выражение чиновника
в Пилате и жалости в Христе, так как
один олицетворение плотской, дру-
гой духовной жизни. Все это и мно-
гое другое промелькнуло в мысли
Михайлова. И опять лицо его про-
сияло».
Описывая картину своего вымы-
шленного художника, Толстой, ко-
нечно, соотносил ее со знаменитой
фреской Леонардо да Винчи «Тайная
вечеря». Там Христос объявляет
своим ученикам, что завтра один из
них предаст его. Художника волно-
вал один вопрос, что должно бы при
пом выражать лицо Христа. Гнев,
презрение или жалость? Неземное
спокойствие и жалость. Толстой вер-
но ПОНЯЛ ИТалЬЯНСКОГО художника. М Нестеров. Явление отроку Варфоломею.
Именно такое выражение лица у
Христа в знаменитой фреске.
Как полагал Толстой, тема Христа «это величайшая тема, которая
представляется искусству».
Самые прославленные художники мира обращались к этой теме. Их вол-
повала нравственная сущность проповеди Христа и Его личная судьба,
столь трагичная и столь значительная в философском плане.
В разговоре, который ведется в мастерской художника, речь идет о карти-
не великого русского художника Александра Андреевича Иванова «Явление
Мессии народу». Он писал ее в Италии, писал в течение многих лег. То, что
в ней Христос «сведен на степень исторического лица», как утверждается
в романе Толстого, понятно и естественно. В XIX веке религиозная сторона
Евангелий уже не могла интересовать интеллигенцию Европы, знакомую
с идеями (агеисгическими) французских просветителей предшесгвуютего
сголегия (Волыера, Дидро и др.). Нравственная же сторона волновала ее
чрезвычайно. А. А. Иванов в сущности изложил на своем полотне историче-
скую версию жизни Христа, изобразив «реального человека на реальной зе-
мле». Фигуре Христа придана, однако, невесомость, легкость, будто ноги
его не онираюгся на гвердь земную, а лишь слегка касаюгся ее. В пестрой
53
толпе на берегу Иордана ярко выделяется фигура Иоанна Крестителя, его
страстное лицо фанатика, горящие верой глаза и рука в резком жесте, ука-
зующая на идущего Христа. Раб с торжествующей насмешкой (берегитесь
теперь, тираны и угнетатели, идет ваш судья!), где-то на втором плане рим-
ские воины с пиками, обнаженные люди, принявшие крещение в водах Иор-
дана, уверовавшие, колеблющиеся, сомневающиеся — все, как надо пола-
гать, происходило в реальной жизни далекой истории, и две фигуры, выхо-
дящие из воды: дряхлого старца, опирающегося на палку, и цветущего моло-
достью и здоровьем юноши — как символ вечной смены молодости и старо-
сти, жизни и смерти, подкрепляют философию реальности.
В русском искусстве XIX века тема Христа была очень популярна.
* * *
Оценивая то, что ушло вместе с Древним миром, и то, что пришло ему на
смену, мы должны с необходимостью заключить, что однозначного ре-
шения о приоритете той или иной культуры нет. Нельзя сказать, что челове-
чество только потеряло, что только лишилось огромной, богатейшей антич-
ной культуры, созданной талантливейшим народом. Отказываясь от одно-
го, оно приобретало другое.
Народы как бы сбрасывали с себя областничество, национальную зам-
кнутость и впервые почувствовали себя Человечеством. Отвергалась нацио-
нальная, религиозная обособленность, стали создаваться мировые религии.
Буддизм, возникший в Индии, широко распространялся по Востоку, прони-
кнув в Китай, Японию, в страны Средней Азии, превратившись в одну из ми-
ровых религий. Мировой религией стало христианство и позднее ислам.
Однако самым главным эпохальным философско-нравственным движе-
нием, возникшим еще в недрах Древнего мира, стало христианство. Оно
прокляло Древний мир, его религии, его нравственный кодекс, его культуру.
Оно провозгласило новые идеи, новую нравственность, новый образ жизни.
В центре этой новой религии был человек, я бы даже сказал — отдельная че-
ловеческая личность.
Любопытны в этой связи инвективы Ивана Грозного в адрес античности,
содержащиеся в его знаменитом первом послании Курбскому: «эллины по-
читали богов в зависимости от страстей своих», «они вместо Бога чтили свои
тайные страсти» «и иные многие сквернейшие языческие деяния, ибо за поро-
ки свои они богами были признаны, за блуд и ярость, несдержанность и по-
хотные желания. И если кто из них какою страстию был одержим, то по это-
му пороку и бога себе избирал, в которого и веровал: Геракла как бога блу-
да, Крона — ненависти и вражды, Арея — ярости и убийства, Диониса —
музыки и плясок, и другие по порокам своим почитались за богов».
Иван IV приводит при этом обширное извлечение из проповедей Григо-
рия Богослова, из которых, надо полагать, и получил сведения об античных
богах.
«И не только то зло, что люди, сотворенные для добрых дел на славу
и хвалу Творцу и насколько возможно уподобившиеся Богу, предались всяче-
54
Андрей Рублев. Архангел Михаил. Около 1400 Русские иконы. Борис и Глеб. Начало XIV ве-
то да. ка.
ским порокам, процветающим на горести, пожирающим душу человека, но
и то, что богов признали помощниками в страстях, так что не только невин-
ными почитаются прегрешения, но и божественными мнятся, имея прибежи-
щем своим предмет поклонения» 1.
Удивительно, что этот жестокий человек, проливший немало человече-
ской крови, видимо, со всей искренностью полагал, что человек «сотворен
для добрых дел».
1 Переписка Ивана Грозного с Андреем
Курбским. Л., 1979. С. 145.
55
ЛИТЕРАТУРА ВИЗАНТИИ
Отказавшись от язычества античности
и приняв христианство как идеологию
нового общества, народы бывшей Рим-
ской империи стали создавать свою,
иную культуру, на западе — начав поч-
ти с нуля, на востоке — сохраняя
обломки прежней античной цивилиза-
ции и приспосабливая их к новому ми-
ру ценностей.
Как мы помним, Древняя Римская
империя была огромной, ее простран-
ства простирались от Гибралтара на
западе до Кавказа ни востоке. В 395 го-
ду она распалась на две части —
западную с Римом во главе и восточ-
ную, столицей которой стал когда-то
маленький поселок Византии, превра-
тившийся в пышный город Константи-
нополь. Ныне он носит турецкое имя
Стамбул (на Руси его звали Царьгра-
дом).
Западная часть империи распалась
на множество малых государств, кото-
рые то собирались снова в большие территориальные объединения (Импе-
рия Карла Великого в последней четверти VIII — начале IX века), то распа-
дались.
Восточная часть империи сумела сохранить единую государственность
на всей своей территории, а она включала в себя Египет, Палестину, Малую
Азию и черноморское побережье Колхиды (нынешнего Кавказа), Балкан-
ский полуостров и острова Эгейского моря. Такова была первоначально Ви-
зантия. Жители ее называли себя ромеями и считали свою страну «вторым
Римом» — хранительницей былой славы Рима.
История Византии складывалась сложно. Со всех сторон теснили ее вра-
ги, алчущие ее богатств. Последним взлетом ее славы и ее могущества было
время правления императора Юстиниана I. Он максимально расширил ее
границы, но уже в 630 году арабы оторвали от нее Египет.
В конце концов территория Византии свелась к землям Балканского по-
луострова и Малой Азии.
Византия приняла христианство, когда была еще в составе Римской им-
перии, но после разделения ее на восточную и западную части начались цер-
ковные разногласия, которые в 1054 году привели к окончательному раско-
лу. В западной части установился католицизм (греч. католикос вселенский,
всеобщий), в восточной — православие. Церкви не примирились до сих пор.
В 1204 году крестоносцы-христиане (о них будет речь впереди) Западной
56
Европы захватили Византию и на части ее территории основали Латинскую
империю. Она была ликвидирована примерно через шестьдесят лет Михаи-
лом VIII.
От Византии восприняла христианство Россия. Великий князь киевский
Владимир провел акт крещения Руси в 988 году. Византийские иконы, визан-
тийская книжность широкой волной хлынули в русские города, прежде все-
го, конечно, в Киев и Новгород.
После падения Константинополя, а это произошло в 1453 году под уда-
рами турецких войск, Византия как государство перестала существовать,
и Москва назвала себя «третьим Римом», приняв историческую эстафету
православия. «Москва — третий Рим, а четвертому не бывать!» — гордо
заявляли русские священнослужители.
Культура Византии складывалась под идеологическим воздействием
христианского вероучения. Нигде религия так не влияла на культуру, как
в Византии. Все было пронизано ею. В самом начале, после официального
признания христианства государственной религией, старая греческая культу-
ра подверглась проклятиям и осуждению. Была уничтожена значительная
часть знаменитой Александрийской библиотеки (IV век). В 529 году была за-
крыта философская школа в Афинах. Старые культурные центры (Афины,
Александрия) уцелели, но значительно потускнели. Высшая образованность
сосредоточилась в Константинополе. В 425 году там открылась христиан-
ская высшая школа. Новая религия требовала пропагандистских сил, науч-
ных обоснований. Но наука стала утрачивать одну позицию за другой. В VI
веке монах Косьма Индикоплов («открыватель Индии») пишет книгу «Хри-
стианская топография», в которой начисто отвергает несовершенную, но все
же более близкую к истине картину космоса, созданную в античности (систе-
му Птолемея), и представляет Землю как плоский четырехугольник, окру-
женный океаном, с раем на небесах.
Однако полностью с античностью Византия не порвала. Население ее го-
ворило на греческом языке, правда, уже значительно видоизменившемся
сравнительно с языком древности. Не иссякал интерес к античным авторам,
к античной истории. Историческая картина мира представала, конечно, в до-
вольно фантастическом виде. Такова, к примеру, Хроника Георгия Амарто-
ла, столь популярная и у нас на Руси (IX век) с яркой христианской тенден-
циозностью и с широким использованием сочинений богословов и даже гре-
ческих авторов (Плутарха, Платона).
В X веке по приказу императора Константина VI Багрянородного созда-
ется историческая энциклопедия, нечто вроде исторической хрестоматии
с фрагментами из сочинений древних историков и писателей («Библион»).
В XI веке философ и филолог Михаил Псел изучал Гомера, писал коммента-
рии к комедиям Менандра.
Византийская поэзия в основном состоит из церковных гимнов. Большим
мастером этого жанра был сириец Роман Сладкопевец (VI век).
Большую часть византийской прозы составляют жития отшельников
святых (Патерики), но писались и романы о любви, романы авантюрные.
Большой популярностью пользовался роман об Александре Македонском
с серией приключений, но не без христианской символики.
57
Византийское искусство несет на себе печать иного мировоззрения и ино-
го эстетического идеала сравнительно с античным временем. Художник от-
казался от идеала гармонично развитого человека и усмотрел и в мире, и
в личности дисгармонию, диспропорцию, он отвернулся от красоты телес-
ной и проникся уважением к духовному началу. В византийских иконах мы
ощущаем эту тягу мастера к духовности, к отрешенности от мира, в иконе
мы видим прежде всего глаза изображенного в ней Бога или святого —
огромные скорбные глаза как зеркало души.
В житиях святых мы находим ту же тягу к духовности. Писатель показы-
вает маленького человека с немощным тщедушным телом, но с несокруши-
мой волей. В борьбе плоти и духа побеждает дух, и писатель славит эту
победу.
Византийская культура не дала миру ни одного значительного автора, ни
одного имени, способного занять место рядом с прославленными мастера-
ми западноевропейской средневековой культуры, но она сохранила что-то
от античности, тлеющий уголек от когда-то яркого костра. После падения
Константинополя она перенесла его в Европу (Ренессанс).
* * *
Еще одно маленькое добавление к теме: у нас хранится икона Владимир-
ской божьей матери. Она создана в Константинополе в первой половине XII
века. Переданная России, она вошла в жизнь народа и связана со многими
значительными событиями русской истории. Икона прекрасна. Вот как ее
описывает специалист: «...представлена мать с младенцем: она — в скорбной
обреченности принести сына в жертву, он — в серьезной готовности всту-
пить на тернистый путь.
Они одни во всем мире и тянутся в безысходном своем одиночестве друг
к другу: мать — склоняя голову к сыну, сын — устремляя к ней недетски серь-
езные глаза. Благородный лик богоматери кажется почти бесплотным,
нос и губы едва намечены, только глаза — огромные печальные глаза —
смотрят на младенца, на зрителя, на все человечество, и трагедия матери
становится общечеловеческой трагедией. Краски кажутся густыми и суме-
речными, господствуют темные, коричневато-зеленые тона, и из них лик
младенца выступает светлым, контрастирующим с ликом матери. Направ-
ленная на то, чтобы возвысить человека до божественного созерцания, такая
икона, как Владимирская божья матерь, рождала у зрителя ощущение бе-
зысходной скорбности земного бытия» (Каждан А. П. «Византийская куль-
тура»).
НОВЫЕ НАРОДЫ В МИРОВОЙ КУЛЬТУРЕ
I л
/' I
rv~
**%£
г
ч?»>, ^L jtj^
i^B --э ^^S
A«E A w^. Й&ЧКГО
Сьшы Э/ш/ш показались,
как гряда скал на прибрежье.
Из кельтских сказаний
НОВЫЕ
НАРОДЫ
Почти все народы древности разрабатывали своею жизнию ниву
развития человеческого духа,—разумеется, один больше, другой
меньше, и потому история, поэзия, цивилизация каждого из них
имеет свою относительную важность.
В. Г. Белинский
Ушел античный мир. Страны Среди-
земного моря замолкли, и на арену ми-
ровой цивилизации вышли новые наро-
ды. Взглянем на карту Европы древно-
сти. Античные народы, жившие по бе-
регам благодатного Средиземного
моря, почти не знали, что делается за
пределами Балкан, Пиренеев, Альп.
Для них это была обширная, неведо-
мая, не вызывающая особого интереса
территория варварских народов, язык
которых они не знали и не хотели
знать, и само презрительное наимено-
вание «варвары», которое они дали им,
возникло, вероятно, от уничижительно-
го звукоподражания непонятному го-
вору: «бар-бар».
Там, где ныне Франция, жили пле-
мена, которых греки называли кельта-
ми, а римляне галлами. Часть их засе-
лила и земли британских островов.Ны-
не их прямые потомки сохранили язы-
ковые основы в бретонском, валлий-
ском (Англия, Уэльс), ирландском наречиях. К востоку от кельтов жили
германские племена, а еще восточнее — славяне, в степях Восточной Евро-
пы— скифы и позднее — сарматы.
Постепенно устанавливались торговые и иные связи их с античным ми-
ром. Римляне, стремясь к захвату земель, проникли в Галлию, а потом и
в Британию. Началась романизация этих земель. С германскими племенами
было сложнее: начиная с III столетия они сами стали теснить Римскую импе-
рию, а там началось Великое переселение народов (IV—V века), охватившее
огромную территорию.
Итак, еще в I тысячелетии до н. э. на западе Европы жили многочислен-
ные племена, именовавшиеся кельтами. Это было их общее название. В от-
дельности же каждая их племенная группировка носила свое имя. В совре-
менной Англии жили бритты (отсюда — Британия), на территории нынеш-
60
ней Франции — галлы (отсюда — Гал-
лия), восточнее их — белги (отсю-
да— Бельгия), гельветы (отсюда —
Гельвеция). Так называли Швейца-
рию римляне. На почтовых марках
Швейцарии вы и ныне найдете это
старинное латинское наименование
страны. Между Рейном и Эльбой
жили германские племена, которые
постоянно теснили кельтов. Между
кельтами и германцами временами
шли войны, временами — торговля
и культурное общение, что нашло
свое отражение в их древнейших поэ-
тических памятниках.
Германские племена, жившие ме-
жду Дунаем и Рейном, у Северного
моря, на юге Скандинавии, состав-
ляли одну этническую группу, но де-
лились на множество племен. Свевы,
готы, бургунды, херуски, англы, сак-
сы, маркоманны и др.
Римляне не раз сталкивались
с ними, а в 9 году н. э. херуски во гла-
ве с Арминием нанесли поражение
в Тевтобурском лесу римскому пол-
ководцу Вару. Немцы до сих пор по-
минают эту свою победу как вели-
чайшее событие своей истории.
Германские племена в конце кон-
цов покорили кельтов и заняли тер-
риторию нынешней Франции (племя
франков), Англии (англы, саксы), за-
хватили Скандинавские страны.
f"j0fe$u * - х
Голова чудовища, пожирателя людей. Кельт-
ское божество.
От кельтских племен почти ниче
го не сохранилось из области их ду-
ховной жизни, кроме имен богов,
героев. Позднее они вошли в поэтические сказания рыцарской литературы.
Имена короля Артура, волшебника Мерлина, Тристана и Изольды связаны
так или иначе с древнейшими источниками кельтской мифологии и эпиче-
ских сказаний.
В XVIII столетии поэт Макферсон в гениальных пастишах привлек вни-
мание всего мира к имени Оссиана («Песни Оссиана»).
Кельты и германцы жили еще родовым строем. Род представлял собой
61
как бы государство в миниатюре. Родственные отношения считались
священными. Древних поэтов и их слушателей привлекали всегда, как, впро-
чем, привлекают и сейчас, яркие драматические ситуации, трагические кол-
лизии и острые конфликты.
В те далекие времена территория, которую занимали германские племе-
на, представляла совсем иную картину, чем в наши дни. Леса, леса и только
леса. Густые, почти непроходимые. Для греков и римлян они были неведо-
мы, казались непригодными для жизни, там были непроходимые болота,
морозные зимы — все это было так непохоже на озаренные солнцем теплые
края Средиземноморья. Готов даже называли «жителями лесов».
Из германских племен особо выделились готы. К западу от Днепра —
вестготы, к востоку от него — остготы, а далее на восток шли уже славяне,
сарматы, скифы.
СКАНДИНАВСКИЙ ЭПОС
Во второй половине IX века германцы,
захватив огромные площади на конти-
ненте, начали овладевать территорией
Исландии. В течение последующего ве-
ка шло это освоение новых земель. Не-
приветливые, холодные края. Холод-
ное море, отвесные скалы, часто хму-
рое небо. Суровые люди, суровая
жизнь, суровая мораль.
Часть этих моральных наставлений
дошла до нас в виде изречений главно-
го бога скандинавов Одина («Изрече-
ния высокого»).
Подозрительность, осторожность —
таковы рекомендации бога:
«Прежде чем войдешь в дом, при-
смотрись ко всем входам: не скрыва-
ется ли где враг».
«Дня не хвали раньше вечера, жену
раньше ее смерти, оружия пока не ис-
пробовано, девушки—пока не заму-
жем, лед похвали — если выдержал, пи-
во когда выпито».
Скальды — скандинавские поэты из
среды дружинников, складывают саги, подобно ирландцам. Собрание этих
саг дошло до нас в виде двух Эдд (слово неясное) — Старшей Эдды и Млад-
шей. Старшая Эдда состоит из стихотворных сказаний. Младшая — из про-
заических.
62
Песни Эдды повествуют о скандинавских богах — асах. Главный из них
Один. Первоначально это был бог войны. Потом он становится верховным
богом. Живет он в Валгалле — «чертоге мертвых». У него в подчинении валь-
кирии, воинственные девы. Во время сражений они летают невидимые над
полем боя и уносят в Валгаллу героически погибших воинов. Поэтому вои-
ны-германцы сражались отчаянно, ведь, умирая, они уносились в страну
богов, и смерть казалась счастьем.
Бог Один одноглаз. Один свой глаз от отдал великану Мимиру, за это
получил от него способность видеть будущее.
Второй по значению после Одина —бог грозы и плодородия Тор. У него
рыжая борода, в его ведении — земледелие. Его оружие — огромный камен-
ный молот, каким он поражает врагов. Он защищает людей от великанов
и чудовищ.
Третий бог Локи —бог зловредный. Он зол и проказлив и часто несносно
досаждает богам. Локи и великанша Ангрбода породили хозяйку царства
мертвых Хель и мирового змея Ермундгада.
Супруга Одина — богиня Фригга, богиня любви и семейного очага. Кро-
ме богов, существуют духи — карлики (альбы и дверги). Они живут под зем-
лей, владеют ее недрами, всеми подземными богатствами и при всем
том — большие искусники-кузнецы. А где-то за морями обитают великаны.
Кроме Валгаллы, имеется еще царство мертвых Нифльхейм — это царство
великанши Хель. Картина происхождения мира мрачна: бог Один разбудил
от смертного сна пророчицу Вольсунгу, и она начинает вещать о прошлом
и будущем.
Как был создан мир? Этот вопрос интересовал и германцев, как и все на-
роды мира, и они тоже создали свою модель мироздания. В начале всего су-
щего стоял великан Имир. Следующее за великанами поколение — боги.
Они убили Имира. Из тела его возник мир. Кровь великана образовала реки,
озера, моря. Мясо его стало землей, мозг — облаками, череп — небесным
сводом, кости — горами.
На земле растет огромное дерево, то — древо жизни Иггдрасиль. У кор-
ней этого дерева течет источник мудрости Урдр. Там же находится прекрас-
ный дворец. В нем живут Норны — богини судьбы. Каждому человеку они
определяют его жизненный удел.
Впечатляюща картина гибели богов, которую предсказывает пророчица:
коварный Локи убивает сына Одина, бога света Бальдру.
Это происходит так: Бальдру снится сон, предвещающий ему смерть, он
рассказывает о сне своей матери Фригге. Тогда мать его берет клятву со всех
предметов мира, что они не повредят ему. Все поклялись. Только омелу за-
была предупредить мать Бальдру. И это стало роковым для бога света.
Коварный и злой Локи сделал копье из омелы и дал его слепому богу
Ходру, и тот, не ведая о том, становится убийцей светлого бога, руку слепца
направляет все тот же Локи. И далее начинается самое страшное: чудовища,
безобразные и огромные, идут на мир. Локи подводит корабль смерти, ми-
ровой змей опоясывает Землю. Волк Фремир пожирает Одина. Тот погибает
от змея, Земля сгорает, и вместе с ней гибнут все люди, что жили в кровавых
распрях. Обо всем этом рассказывается в сагах Старшей Эдды. Там же най-
63
дем мы и первые сказания о нибелунгах («Сага о вольсунгах»). В одной из
саг бог Локи насмешничает и поносит богов («Словесная брань Локи»).
Древние никак не уважали своих богов, они их боялись, приносили им
жертвы, иногда и человеческие,— жертвы неуважаемым, кровожадным бо-
гам,— как своеобразную дань тем, кто сильнее.
* * *
От древнейших времен, от народов, которые после падения античного
мира выйдут на мировую историческую и культурную арену, дойдут до нас
ирландские саги и скандинавские Эдды. В них — эстетический мир народов,
еще пребывавших в общинно-родовых отношениях, их религиозные пред-
ставления, их жизненная философия.
Как далек этот духовный мир древнего кельта или древнего германца от
духовного мира древнего грека! Лазурное море, яркое солнце, красота на-
полняют сказания, иногда и очень трагические, древнего грека. Мир кельтов
и скандинавов мрачен. Боги их злы, коварны, жестоки, часто уродливы.
Мрачна природа —туманы, ночные духи, холодные неприступные скалы.
«Как мрачные тени осени проносятся над холмами, покрытыми травой, так
угрюмы, мрачны и быстры, один за другим, проходят вожди звучных лесов
Лохлина. Король высокий, как олень Морвена, стройно продвигался перед
ними. Его блестящий щит у его бока сверкал, как ночью пламя на вереске,
когда мир молчалив и темен и путник видит духов, играющих в этом луче.
Туманно мерцают вершины окружающих холмов и неясно виднеются их ду-
бы. Ветер с взволнованного моря рассеял опустившийся туман. Сыны Эрина
показались, как гряда скал на прибрежье, когда моряки в бурный ветер дро-
жат у незнакомых берегов».
Такую мрачную картину рисует нам древний кельтский поэт. Холодно
и неуютно в этом мире — холодное море, враждебные незнакомые берега.
Так было в действительности, и поэзия не могла не отразить реальности.
Кельтский эпос пору своего расцвета пережил, видимо, в III—VIII веках,
преимущественно в Ирландии, которую кельты захватили еще в VI веке
до н. э. Первоначально его создавали, хранили в памяти и передавали по-
томкам друиды (жрецы и поэты), потом их сменили барды. Они слагали ли-
рические песни в честь героев, воинов, предводителей боевых дружин.
Поэтическое искусство ценилось народом. Существовали даже школы бар-
дов— своеобразные «поэтические академии», где собирались изустные про-
изведения, сохранялись и изучались.
Филиды (жрецы) занимались высокой, эпической поэзией, и для них су-
ществовали школы. Словом, словесное искусство имело ритуальное значе-
ние. Слушатель с благоговением вникал в поэтические сказания, для него это
было как бы общение с богами.
Формой эпических сказаний служили саги — небольшие, первоначально
прозаические, потом стихотворные произведения. Слово «сага» вошло в ми-
ровой поэтический обиход.
64
* * *
И дивны эти неземные лица.
Чьи кудри —снег, чьи очи дыры в ад,
С чьих щек, изрытых бурями, струится.
Как борода седая, водопад.
Ник о. шй Г у м и лев
Ирландские саги! Суровая и мрачная поэзия, полная силы и мощи как
в природе, так и в людях, она рассказывала о богатырях, колдунах, оборот-
нях, но и, конечно, о благородных народных героях. На территории нынеш-
него Ольстера сформировался цикл эпических сказаний уладских племен,
в центре его — герой Кухулин. Он — благороден, отзывчив, защищает са-
моотверженно свою родину, помогает слабым и великодушен к врагам. При
всем этом он чрезвычайно силен. Как видим, у всех народов в их эпических
сказаниях действует благородный герой, воплощая в себе нравственные
идеалы народа. Он всегда — образец для подражания.
Мать Кухулина— сестра короля, отец — бог света. Когда ему исполни-
лось пять лет, он мог сразиться с пятьюдесятью сверстниками, в шесть лет
убил чудовищного пса, в семнадцать один выступает против иноземцев, ко-
торые узнали, что соплеменники Кухулина поражены трехмесячным сном,
околдованные королевой Медб. Ему помогает бог Луг, превратившись в мо-
лодого воина. Желает ему помочь и фея Морриган, но он не принимает эту
помощь, чем вызывает гнев феи: обратившись коровой, она нападает на не-
го. Воспитание Кухулина связано с чудодейственными силами. Его обучает
колдунья Скатах, магический кузнец. Во всех спортивных состязаниях пер-
венство остается за Кухулином. Посетив Шотландию, Кухулин сошелся
с одной девушкой-богатыршей. Сын, родившийся от этой связи, достигнув
совершеннолетия, пошел искать отца. Отец и сын встретились, но, не узнав
друг друга, сразились, и Кухулин убил сына.
Стиль повествования саг суров, торжествен и мрачен. Приведу несколько
фрагментов: «Кухулин сидел у стен Туры под звучно шелестящим деревом;
его копье было прислонено к скале, его щит лежал на траве близ него. В то
время, как он думал о могучем Каирбаре, герое, убитом в битве, пришел
разведчик с берегов океана, Моран, сын Фихила.
«Вставай, Кухулин,— сказал юноша,— вставай: я вижу корабли севера.
Многочисленны, вождь народа, враги наши!»
«Моран,— возразил голубоокий вождь, — ты всегда дрожишь, сын Фихи-
ла! Твой страх увеличил число врагов. Это Фингал, король пустынь, идет
с помощью к зеленому Эрику потоков».
«Я видел их вождя,— сказал Моран,—он велик, как блестящая скала.
Копье его — разбитая молнией сосна, щит — восходящая луна. Он сидел на
берегу, подобно облаку тумана на безмолвном холме. Многочисленны,
вождь героев, сказал я, многочисленны наши руки битв...»
Кухулин горд, знает свою силу и гордо похваляется ею. Автор саги не ви-
дит в этом ничего зазорного и, пожалуй, любуется этой богатырской пох-
5 С. Д. Артамонов
65
Умирающий Кухулин. Он привязан к камен-
ному столбу, роняет меч, на плече у него
богиня войны в образе ворона. Современная
скульптура в Дувшие.
вальбой: «Как шум прибоя на скале,
заговорил он: «Кто, подобный мне,
может явиться в этой стране? Герои
не могут устоять в моем присут-
ствии— они повергаются на землю
моей рукой».
Три недостатка было у великого
героя Кухулина, отмечает поэт, он
был слишком молод, слишком смел,
слишком прекрасен. Древний поэт
полагал, что ничего не должно быть
слишком, даже достоинств. Или, мо-
жет быть, это была тонкая ирония
древнего мудреца?
В кельтских сагах отразились
и религиозные представления ула-
дов, а в них, в религиозных мифах,
их мечты. Они верили в страну бла-
женства («кельтский Элизиум»), где
живут женщины, красота которых
необыкновенна, где люди не знают
страданий и старости. Кухулин по-
бывал в этой стране.
Героична и трагична смерть Ку-
хулина. Его враги знали, что убить
героя можно только при помощи его
собственного копья, и сам Кухулин
знал это. Враги потребовали у него
его копье, угрожая спеть песни, позо-
рящие его род. Это было страшнее
страшного. Честь рода была священ-
на для каждого его члена, и лучше
было умереть, чем опозорить свой
род. Такова была неукоснительная
мораль тех суровых и героических
дней. И Кухулин подчинился, отдал
копье, и был убит.
С V века на территорию нынешней Великобритании начинают проникать
германские племена англов, саксов, готов. Постепенно в войнах с аборигена-
ми, бриттами они отвоевывают землю и прочно поселяются в стране. Про-
цесс этого заселения занял примерно век.
Англосаксы имели, конечно, своих поэтов. Это были профессиональные
певцы и слагатели песен из среды дружинников. Народные певцы называ-
лись глеоманами.
66
Англосаксы оставили о себе память и эпическим сказанием, «Поэмой
о Беовульфе».
Поэма сложена была, вероятно, в начале X века. Колорит ее довольно
мрачен. Где-то на севере Европейского континента действуют сказочные
персонажи эпоса: фантастические чудовища, огнедышащие драконы. В Да-
нии, во владениях короля Хротгара стало появляться таинственное чудови-
ще по имени Грендель. Жил он в соседнем болоте и ночью являлся в сады
короля и похищал лучших дружинников. Витязь одного шведского королев-
ства Беовульф прослышал о том и прибыл на корабле к берегам Дании, что-
бы сразиться с чудовищем. И вот встреча. С подробностями рисуется битва.
Смертельно раненное чудовище уползает в свое болото и там издыхает. Но
на следующую ночь является разъяренная мать Гренделя и, пользуясь тем,
что Беовульф отдыхает, губит многих дружинников короля. Тогда наутро
Беовульф спускается в болото и там убивает ее магическим мечом, который
он нашел во дворце чудовищ. Они, конечно, хоть и жили в болоте, но там
был у них роскошный дворец. Благодарный король устраивает богатый пир
в честь героя. Беовульф возвращается к себе.
Во второй части поэмы Беовульф уже старик. У него взрослые сыновья.
Давно уже он сам правит королевством. И вот теперь и к нему повадилось
чудовище — огнедышащий дракон. Беовульф сражается с ним, убивает его,
но и сам погибает от нанесенной ему раны с ядовитой слюной животного.
Поэма кончается описанием похорон Беовульфа и тризны дружинников на
могильном холме.
И здесь, как и в эпосе всех народов мира, прославлялся идеальный герой,
его храбрость, его благородство.
В Младшей Эдде, прозаической, меньше сказочного элемента, фантазия
уступает реальному историческому повествованию. Любопытна «Сага
о Ньяле». Ньяль — мудрый, убеленный сединою старец. Он миролюбив
и доброжелателен ко всем. Он знает все законы и уважаем всеми. Но есть
у Ньяля и враги. Однажды они нападают на его дом и сжигают старца вме-
сте с его семьей и домом. Дальше рисуется страшная картина мести. Род-
ственник Ньяля безжалостно и кроваво расправляется с убийцами.
Мрачен и суров был мир, окружающий жителя севера Европы. Труден
был его бой с природой за каждый день жизни, за выживание; всюду ждали
его опасности, потому так мрачен был и мир его фантазии, так непривле-
кательны были его боги, и картина гибели богов так близка нынешним на-
шим настроениям в век атомных бомб и экологических катастроф.
Гибель Богов! Мы иногда бездумно вмешиваемся в дела Природы, наше-
го великого вседержителя, и часто не подозреваем того, что, подобно ковар-
ному Локи, убиваем Бога света.
5*
ХРИСТИАНИЗАЦИЯ
ГЕРМАНСКИХ ПЛЕМЕН
Поскольку варварские народы, овла-
девшие Римской империей и образовав-
шие в Западной Европе новые государ-
ства, питали, как я уже сказал, извест-
ное уважение к культуре Рима, они вос-
приняли ее, но в том ее состоянии, в ка-
ком она была после принятия хри-
стианства. Иначе говоря, они отказа-
лись от своих племенных богов и уверо-
вали в Бога христианского.
Григорий Турский (540—594), епи-
скоп города Тура, выходец из старой
галло-римской знати, получивший бле-
стящее образование в духе еще сохра-
нившихся культурных традиций Рима,
но уже полностью отдавшийся идеям
новой религии, в своей книге «История
франков», в которой он описал собы-
тия его дней и предшествующих лет,
так рассказал о принятии христианства
франками: «Священник, призвав ко-
роля (Хлодвига.— С. А.), начал тайно
внушать ему, чтобы уверовал в истин-
ного Бога, творца неба и земли, и от-
верг идолов, которые ни ему, ни другим не могут принести пользы. Тот же
в ответ сказал: «Я охотно послушался бы тебя, святейший отец, но препят-
ствие в том, что народ, который следует за мной, не потерпит, чтобы были
оставлены его боги; все же пойду и поговорю с ним, согласно твоему слову».
И вот, когда он сошелся со своими, то весь народ, при содействии могуще-
ства Божия, в один голос воскликнул: «Отвергаем смертных богов, благоче-
стивый король, и готовы следовать Богу бессмертному...» Король просил
первосвященника окрестить его первым... И когда вошел в купель, епископ
изрек: «Склони выю... поклоняйся тому, что сжигал, и сжигай то, чему по-
клонялся».
Григорий Турский нарисовал идиллическую картину принятия франками
христианства. Но так ли мирно это происходило в действительности? Прин-
цип «сжигай то, чему поклонялся» был целиком принят на вооружение. Сжи-
гали не только то, чему поклонялись, но и все, не согласное с новой рели-
гией, всех иноверцев, всех, не желавших принять ее.
На этот счет имеется много ужасающих свидетельств. В исландских сагах
рассказывается о том, как происходила христианизация северных стран
Европы. Саги, которые записали христианские монахи или верующие нор-
вежцы и исландцы, вполне могут быть приняты за исторические докумен-
68
ты, точно отразившие реальную действительность тех времен. Король Нор-
вегии Олав Трюгвасон и император Оттон воевали, как сообщает сага, про-
тив датского короля. «Всюду, где они проходили, они велели людям крестить-
ся, и тогда они не грабили их. Большинство к своему благу принимали кре-
щение, а тех, которые не хотели его принять, они убивали». Всех, кто не со-
глашался принять христианство, ждала мучительная смерть. «Увидев, как
Хроальд упорствует в своей вере (язычестве.— С. А.), король велел повесить
его на высокой виселице, и так тот умер».
АРАБЫ
Великие исторические повороты сопровождались переменами в ре-
лигии...
Ф. Энгельс
Аравийский полуостров. Средиземно-
морский бассейн. Рядом Азия, уходя-
щая на тысячи километров на восток,
в Индию, Китай, к которым тянется
таинственный, опасный шелковый
путь. Рядом, на западе — Африка
с древнейшими государствами, с древ-
нейшей, сказочно богатой культурой.
Когда-то и здесь, в Аравии, особенно
в северо-западной части, существовали
сильные государства. Одно из них —
Набатейское царство, но в 106 году
царство покорили римляне и образова-
ли провинцию Аравия. В 524—526 го-
дах Южная Аравия подверглась напа-
дению эфиопов. Через пятьдесят лет
арабам удалось сбросить с себя иго
эфиопов, но теперь пришли наместники
персидского шаха.
Города, некогда процветающие,
превратились в груды развалин. «Ара-
биа феликс» (счастливая Аравия), как
называли ее древние римляне,—
оскудела, обнищала.
По стране бродили кочевники, бедуины, возя с собой на горбах верблю-
дов незатейливый скарб.
Только на западе полуострова еще жил активной жизнью город Мекка.
В нем находился храм Кааба (от «куб») с черным священным камнем. В нем
обосновалось племя курейшитов.
Четыре раза в году здесь устраивались ярмарки, съезжались со всего по-
луострова и по караванному пути приезжали купцы из Месопотамии. Ныне
там проходит великолепная автомобильная дорога в современный Ирак.
69
В храме Кааба хранились 360 божеств различных арабских племен. В оази-
сах оседлые племена возделывали злаки, собирали плоды финиковых пальм.
Рабов было немного, но они были.
Поэты в касыдах воспевают кочевую жизнь, в меланхолических стихах
рассказывают о том, как печально встретить на пути место прежнего бе-
дуинского становища, где когда-то он, бедуин, певец, автор касыды, встре-
тил возлюбленную, какое счастье он испытал тогда и как больно теперь
вспоминать об этом. Взгляд поэта переходит на коня или верблюда, своего
верного спутника, и, увлекшись, он начинает с восторгом говорить о нем,
хвалить его осанку, легкий бег, его верность и выносливость. От коня или
верблюда он переходит к описанию природы, рисует картины вечернего по-
коя, свет луны или смятение бури, смерча. Так доходи i он до прославления
своего племени, его героических деяний и т.д.
Человек всегда поэт, его влечет красота мира, красота природы. «Ка-
кая ночь! Звезды ее как будто привязаны льняными веревками к твердой ска-
ле».
Или: «У моего коня бока газели, а ноги, как у страуса. Его бег легок, как
поступь волка, а галоп — скок лисенка». Непритязательная, но вдохновенная
и чистая в своем простодушии поэзия!
В ходе времен и перемен многое утеряно. Еще в VIII веке арабский автор,
ученый-филолог Абу-Амра ибн Аль-Аля писал: «До нас дошла только нич-
тожная доля того, что создали арабы...»
Ислам перевернул жизнь арабов. Новая религия принесла им поистине
непостижимое обновление. Загадку этого трудно объяснить, но от нее нику-
да не уйти. Она есть.
Академик И. Ю. Крачковский, крупнейший специалист по исламу и пере-
водчик на русский язык Корана, писал: «Хотя арабы появляются на истори-
ческой арене с исламом, но уже века за полтора до этого чувствуется в их
среде заметное политическое и духовное брожение. Оно отражается, с одной
стороны, в повышенном интересе к религиозным вопросам, подготовляю-
щим постепенно почву для ислама. С другой стороны, такое отражение мо-
жно наблюдать в несомненном расцвете поэзии за этот период».
КОРАН В пещере тайной в день гонень.ч
Читал я сладостный Коран,
Внезапно ангел утешенья.
Влетев, принес мне талисман.
Его таинственная сила...
Слова святые начертила.
Л. С. Пушкин
В дни изгнания в Михайловском в 1824—1825 годах Пушкин создал цикл
стихов «Подражание Корану». Он читал Коран в переводе Веревкина на рус-
ский язык и Савари — на французский. «Я тружусь во славу Корана и напи-
сал кое-что»,— шутливо сообщал он брату.
70
Пушкину, конечно, был известен отзыв Вольтера о Магомете и Коране.
Французский просветитель, всю жизнь боровшийся с религиозным фанатиз-
мом, видел в исламе прежде всего эту его сторону, а именно — религиозную
нетерпимость. Перу Вольтера принадлежит, как известно, трагедия «Маго-
мет, или Пророк», направленная, в сущности, против всех церквей и всех ре-
лигий мира. Вольтер писал прусскому королю Фридриху II: «...всего лишь
погонщик верблюдов, который взбунтовал народ в своем городишке, навер-
бовал себе последователей среди несчастных корейшитов (жителей Мекки.—
С. //.), внушив им, будто его удостоил беседы архангел Гавриил, и хвалился,
что бог уносил его на небо и там вручил ему сию непонятную книгу (Ко-
ран.— С. А.), каждой строкой своей приводящую в содрогание здравый
смысл».
Все было, конечно, гораздо сложнее и серьезнее, чем это представил вели-
кий французский насмешник. В отличие от Вольтера Наполеон чрезвычайно
возвысил личность Магомета, он назвал его «великим человеком, изменив-
шим лицо мира», «Магомет, который поверг старых богов, разрушил храмы
идолопоклонников целого полумира, признанный в Константинополе, в Де-
ли, Кипре, в Марокко... Надо еще объяснить, как, какими чудесами удалось
в такой короткий срок покорить мир за 50—60 лет. И кем же? Кочевниками
пустынь, малочисленными, невежественными, не подготовленными к войне,
без дисциплины, без системы и против цивилизованного мира, обладавшего
богатыми средствами. Фанатизмом этого не объяснишь, да и для этого ну-
жно было время, а у Магомета его было всего лишь 13 лет».
Действительно, в VII веке на Ближнем Востоке произошло нечто необыч-
ное. В начале века по Аравийскому полуострову кочевали бедуины со свои-
ми стадами, на окраинах полуострова сформировались небольшие княже-
ства. Можно представить себе и бедность быта тогдашних жителей аравий-
ских городов и всей вообще культуры арабов.
Но вот появился человек по имени Мухаммед (европейцы назвали его
Магометом), рано потерявший родителей, рано познавший нужду, в детстве
пасший скот. Само занятие располагало к созерцанию и раздумию. Видимо,
он как-то познакомился со священными книгами иудеев (Ветхий завет)
и христиан (Новый завет). Богатое поэтическое воображение создало в его
сознании новую картину мира, и, подобно иудейскому Моисею, он через ар-
хангела Гавриила (как известно, библейский персонаж) получил от бога (Ал-
лаха) Коран и стал его пророком.
В житейском плане пока ничего сверхъестественного с Магометом не
происходило. Бедняк, он нанялся в приказчики к богатой купчихе, а потом
в возрасте 24 лет женился на своей сорокалетней хозяйке. Все, как видим,
обыденно. Перед нами судьба многих подобных бедолаг на всем земном
шаре.
Магомет (Мухаммед) увлекся проповедничеством. Убежденность и вели-
колепный дар речи делали свое дело. Его слушали, не всегда все понимали,
но поддавались эмоциональной власти его речей. И за ним пошли. Меккан-
ская власть забеспокоилась, ей чудилась неведомая опасность и в новше-
ствах, проповедуемых новоявленным пророком, и в самом чудо-
проповеднике. Магомет с частью своих сторонников ушел в Медину, там
71
жили земледельцы, народ спокойный и доверчивый. Потом этот переход
Магомета в Медину стал началом мусульманского летосчисления (622 г.).
Так началось поистине триумфальное шествие новой религии по Аравий-
скому полуострову. К 630 году почти весь полуостров был во власти идей
Магомета.
Магомет умер в 632 году, но дело, им начатое, с триумфом продолжа-
лось, и ныне ислам превратился в одну из трех мировых могущественных ре-
лигий, и Коран почитаем ныне чуть ли не третью человечества. VII—VIII ве-
ка—время завоевания пространства для ислама. Огнем и мечом проклады-
вал он себе дорогу к новым землям и новым народам. К концу VIII века под
властью арабского халифата оказались Сирия, Палестина, Месопотамия,
Иран, Египет и вся Северная Африка, Пиренейский полуостров, страны
Средней Азии, Северо-Западная Индия, Армения, Азербайджан, Грузия,
словом от Гибралтара до границ Китая.
* * *
Араб... составляет единое целое с окружающей его природой,
и лишь тогда, когда мы его берем вместе с его небом, его звездами,
его знойной пустыней, его шатрами и лошадьми, мы получаем воз-
можность понять его.
Фридрих Гегель
Философ прав, только так мы можем понять душу любого народа, и если
говорить об арабах, то надо начинать с Корана.
Коран — книга священная, книга молитвенная. Приверженцы ислама на-
ходят в ней не только поучения, наставления о том, как надо вести себя, что
ценить, что отвергать, но и молитвы, славящие таинственного и совершен-
ного во всех своих качествах Аллаха. Мы не найдем в книге строгой логики,
не все ясно и понятно в ней. Смысл подчас темен, как часто это бывает в ре-
лигиозном тексте. Вера обращается к чувству человека, поэтому речь дол-
жна быть загадочной и эмоциональной. Это своеобразная поэзия, выражаю-
щая смутные мысли, смутные чувства.
Книга разбивается на главки (Суры). Всего их 114. Некоторые из них со-
всем маленькие, в несколько строк, другие — в несколько страниц. Почти все
они начинаются со слов: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного!»
Милостивый! Милосердный! Чувства гуманности приписываются Богу.
«Если вы подсчитаете милости Аллаха, то не сочтете их. Поистине, Аллах
прощающ, милосерд»,— говорится в Суре 16.
Когда создавался Коран, а он имеет точные даты создания — 610—632
годы, в регионе действовали три религии — иудейская (Ветхий завет), хри-
стианская (обе книги Библии) и языческая, та, которую исповедовали арабы
до ислама. Мухаммед знал, конечно, обе книги Библии и немало заимство-
вал из них, больше, пожалуй, из Ветхого завета. Мы найдем в Коране знако-
мые нам библейские имена Адама, Ноя, Авраама (Ибрагима) и пр., мы най-
72
дем в нем ветхозаветные истории, как, например, историю об Иосифе Пре-
красном (Сура 12, которая так и называется «Иусуф»).
Ислам, а ныне это одна из трех мировых религий наряду с христианством
и буддизмом, исходит из общих для всех религий принципов —
безграничной веры и безграничной покорности Богу. Само слово «ислам»
означает в переводе «покорность». Аллах един, и нет, кроме Него, другого
Бога, Он добр, мудр, всемогущ. Мир — Его создание («Он — Тот, кто сотво-
рил небеса и землю... слово Его — истина» *).
Коран отвергает языческое многобожие («Я обратил лицо свое к Тому,
кто сотворил небеса и землю, поклоняясь Ему чисто, и я — не из многобо-
жников», Сура 6). Магомет якобы получил Коран прямо от Бога, через пос-
редство архангела Гавриила, персонажа из Нового завета, потому книга свя-
щенна, каждая ее строка, каждая ее буква (подсчитано— 114 сур, 2236 сти-
хов, 77 934 слова, 323 621 буква).
Мы найдем в Коране и историю о непорочном зачатии новозаветной Ма-
рией Иисуса.
«Она сказала: «Как может быть у меня мальчик? Меня не касался чело-
век, и не была я распутницей».
Он сказал: «Так повелел твой Господь...»
И понесла Она...» Далее уже об Иисусе.
Он сказал: «Я — раб Аллаха. Он дал мне писание и сделал меня проро-
ком. И сделал меня благословенным, где бы я ни был, и заповедал мне мо-
литву и милостыню, пока я живу. И благость к моей родительнице, и не сде-
лал меня тираном, несчастным. И мир мне в тот день, как я родился, и
в день, когда я умру, и в день, когда буду воскрешен живым!»
Это — Иса, сын Марйам... (Сура 19).
Как видим, вся евангельская история Христа изложена здесь лаконичным
стихом Корана. Иисус здесь только пророк.
Как и в Евангелиях, Коран провозглашает в качестве обязательного
условия истинной религиозности — веру2. Христос говорил: «Уверуешь
и спасешься», ту же самую идею проповедует и создатель Корана.
1 Все цитаты из Корана приведены по
изданию: Коран/Пер. и коммент. И. Ю. Крач-
ковского. М., 1963.
2 В бумагах Гете, в его пометках и запи-
сях порой попадаются любопытнейшие на-
блюдения. Читая Библию, он записал опреде-
ление понятия веры. «Вера — любовь к незри-
мому. Полагаться на невозможное, невероят-
ное» (из первой книги Самуила). Увы, мы при-
бегаем к вере, когда нет знания, а безумно хо-
чется его иметь и именно таким хотели бы,
чтобы оно было. Это и есть — полагаться на
невозможное, невероятное.
73
Ислам, строя свое учение на опыте иудеев и христиан, избег некоторых
трудно постижимых и объяснимых теологических постулатов, которые сму-
щали скептические умы среди христиан и не раз приводили к длительным
и кровопролитным войнам из-за так называемых ересей. В Коране нет поня-
тия богочеловека. Вся история рождения Иисуса, Бога в облике человека, его
жизненная история (страдания, казнь на кресте) показались создателю
Священного писания недостойными понятия «Бог».
Бог, по Корану, «не рожден и не рождал». Другое дело пророк, каким
был Иисус и сам Магомет.
Не принял ислам и понятия «троица», тоже вызывавшего в истории хри-
стианства немало споров.
Нравственная программа ислама значительно отличается от христиан-
ской. Непорочное зачатие в Евангелиях имеет принципиальное значение, со-
итие мужчины и женщины рассматривается как нечто греховное, и если до-
пускается, то в супружестве при единой жене. Ислам в данном случае доста-
точно либерален — он допускает многоженство: «...женитесь на тех, кто при-
ятны вам, женщинах и двух, и трех, и четырех. А если боитесь, что будете
несправедливы, то — на одной или на тех, которыми овладели ваши десни-
цы» (Сура 4).
Христианские Евангелия устами Христа проповедуют непротивление злу
насилием. Коран оставляет древний закон мести в силе.
«И предписали Мы им... что душа — за душу, и око — за око, и нос —
за нос, и ухо — за ухо, и зуб — за зуб, и раны — отмщение» (Сура 5).
В Коране найдем мы и христианских ангелов, и учение об аде и рае, и де-
монов зла (шайтанов), и сатану (Иблиса).
«Войдите же во врата геенны,—для вечного пребывания там! Скверно
пребывание возгордящихся!» Это ад. К слову сказать, геенна огненная —
свалка близ Иерусалима, чадящая от возгорания нечистот и вошедшая как
символ ада в библейские образы.
О рае сказано более обстоятельно:
«И скажут богобоязненным: «Что такое ниспослал вам Господь?» Они
скажут: «Благо!» Для тех, кто делал добро в этом мире,— добро. А жилище
будущее — лучше, и прекрасно обиталище боящихся! — сады вечности, в ко-
торые войдут они, внизу которых текут реки; там для них то, что они поже-
лают. Так воздает Аллах богобоязненным,— тем, кого упокояют ангелы
благими! Они говорят: «Мир вам! Войдите в рай за то, что вы совершили»
(Сура 16).
Идея загробного возмездия за содеянное на земле присутствует и в тексте
Корана. Мы явно ощущаем христианские евангелические образы страшного
суда. Они перекочевали из священной книги христиан (Новый завет)
в священную книгу магометан:
Во имя Аллаха милостивого и милосердного!
Когда сотрясется земля своим сотрясеньем,
И изведает земля свои ноши,
И скажет человек: «Что с нею?»
В тот день расскажет она свои вести,
Потому что Господь твой внушит ей.
74
В тот день выйдут люди толпами, чтобы им показаны
были их деяния;
И кто сделал на вес пылинки добра, увидит его,
И кто сделал на вес пылинки зла, увидит его
(Сура 99).
«Вес пылинки!» Право, выразителен язык древнего проповедника.
В Суре 2 говорится: «Эта книга не ведает сомнений. Это наставление бла-
гочестивых, полагающих истинными тайны веры, соблюдающих часы мо-
лебствий и подающих милостыню из того, что дано им нами; они веруют
в откровение, какое было ниспослано пророкам до тебя, и владеют обетова-
ниями грядущей жизни; ими руководит Господь, и они будут счастливы
и блаженны. Что до неверных, тем безразлично, будешь ли ты усовещать их
или не будешь; все равно они не уверуют. Бог запечатал сердца их и уши.
Мрак покрывает лицо их, тяжкая кара постигнет их».
Коран больше обращался к человеческому сердцу, чем к его разуму. Ин-
теллект требует логики, сердце — эмоций, и чем туманнее речь проповедни-
ка, чем больше в ней смутных образов, восклицаний, метафор, далеких по
смыслу сопоставлений, чем в ней больше магии звуков, так сказать речевой
эйфории, тем сильнее она действует на слушателя, завораживая его, подчи-
няя воле проповедника. Приведу для примера часть Суры 81:
Во имя Аллаха милостивого и милосердного!
Когда солнце будет скручено,
и когда звезды облетят,
и когда горы сдвинутся с мест,
и когда десять месяцев беременные верблюдицы
будут без присмотра,
и когда животные соберутся,
и когда моря перельются,
и когда души соединятся,
и когда зарытая живьем будет спрошена,
за какой грех она была убита,
и когда свитки развернутся,
и когда небо будет сдернуто,
и когда ад будет разожжен,
и когда рай будет приближен,
узнает душа, что она приготовила.
Но нет! Клянусь движущимися обратно,
текущими и скрывающимися,
и ночью, когда она темнеет,
и зарей, когда она дышит!
Мы слышим страстную речь, в воображении встают картины странные
и будоражащие — сдвигаются горы, скручивается солнце, летят в безумном
смятении звезды, вспучиваются и выходят из берегов моря, возгорается ад,
в диком смятении сбегаются животные, и тут же заживо зарытая в землю
75
женщина (так наказывали тогда за прелюбодеяния). Страстная речь пропо-
ведника множит и множит эти смутные и странные видения.
В бумагах академика И. Ю. Крачковского, как было уже сказано, пере-
водчика Корана на русский язык, сохранились такие конспективные записи:
«поэт, а не мыслитель. Мужество Аллаха — ощупью и нервно, а не логиче-
ски... Свободная обработка материала еврейско-христианского и арабско-
го».
Гете, а он много занимался литературой Востока и Кораном, писал
о поэтической стороне этой книги: «Стиль Корана, сообразно содержанию
его и цели, суров, ужасен, величествен, местами подлинно возвышен... и по-
тому никому не след дивиться производимому этой книгой действию. Отче-
го подлинными почитателями своими и признается книгой не рукотворной,
но существующей от века, как сам Господь Бог».
Чтение Корана отразилось и в творчестве Пушкина. В подражание Кора-
ну он написал несколько чудесных стихов:
Клянусь четой и нечетой,
Клянусь мечом и правой битвой,
Клянуся утренней звездой,
Клянусь вечернею молитвой.
Пушкин при этом комментирует: «В других местах Корана Аллах кляне-
тся копытами кобылиц, плодами смоковницы, свободою Мекки, добродете-
лью и пороками, ангелами и человеком и пр. Странный сей риторический
оборот встречается в Коране поминутно».
В стихах Пушкина изложены космогонические представления арабов, как
они выражены в Коране. Бог — творец всего сущего. Бог единый, всемогу-
щий:
Зажег ты солнце во вселенной,
Да светит небу и земле...
Творцу молитесь; он могучий:
Он правит ветром; в знойный день
На небо насылает тучи;
Дает земле древесну тень.
В Коране звучат и мрачные мысли о конце света и о суетной гордыне че-
ловека: «Когда небо раскололось, и когда звезды осыпались, и когда моря
перелились, и когда могилы перевернулись, узнала душа твоя, что она уго-
товила... О человек, что соблазняет тебя в Господе твоем щедром, который
сотворил тебя, выровнял и соразмерил..!» (Сура 83-я)
ИСЛАМ
И ИСКУССТВО
Нет Аллаха, кроме Аллаха, и Магомет пророк его.
Исламская молитва
Каждый мусульманин каждодневно
повторяет эту магическую фразу с тре-
петом душевным, веря в то, что судьба
его предопределена свыше, что суще-
ствует вечная загробная жизнь, что всех
правоверных ждет вечное блаженство
и самые изысканные чувственные радо-
сти.
Всё — от воли Аллаха. «Ты обога-
щаешь, кого хочешь, и делаешь бедны-
ми, кого хочешь, и унижаешь, кого хо-
чешь. Нет Господа, кроме Тебя!»
Такую молитву, обращенную к Бо-
гу, читаем мы в собрании арабских ска-
зок «Тысячи и одной ночи» (537-я
ночь).
Аллах! Но каков Он? — об этом
нельзя даже помышлять. Он вечен и из-
вечен, то есть никогда не был рожден
и никогда не умрет. Он един. «И сказал
Аллах: «Не берите двух богов; ведь
Бог — только один, и Меня бойтесь!»
(Сура 16).
Аллах милостив и милосерд, но Его нельзя представить ни в каком чув-
ственном пластическом образе. Потому ни один живописец, скульптор не
осмеливался изобразить Его на полотне или в камне. Более того, Магомет
запрещал художнику изображать даже человека или животное, и то, что так
ярко и пышно расцвело в искусстве народов, исповедовавших христианство,
в искусстве Запада, было совершенно неизвестно искусству исламского Во-
стока... Огромная и невосполнимая потеря.
Однако искусство нашло себе применение. Вдохновение художников
обратилось к архитектуре, к игре линий и красок и здесь достигло великого
совершенства. Причудливые, строго симметричные рисунки орнаментов по-
ражают нас изысканной, утонченной красотой.
Иногда — это геометрические фигуры, иногда узоры из растительных за-
витков. Их стали называть арабесками. Иногда они образуют начертанные
изречения из Корана или из поэтических произведений. Стены мечетей или
богатых сералей покрыты глазурованными плитками с яркой окраской.
Изящные зубчатые арки украшают ниши, окна, тонкие колонны придают
интерьерам легкость и воздушность. Голубой и золотистые цвета особенно
любимы в искусстве ислама. Все зовет к радости и наслаждению.
77
Искусство ислама. Молитвенная ниша,
гол. Иран. Тончайшая вязь из камня.
1226
Такова же поэзия и проза наро-
дов, принявших ислам. Роскошь эпи-
тетов, сравнений, метафор, пыш-
ность поэтических гипербол создают
впечатление праздничной неповсед-
невности того, что описывается в га-
зелях, касыдах и поэмах. Однако ре-
альный мир в них подчас как-то
исчезает, теряется, будто и в поэзии
сохраняется этот странный запрет
живописать личность во плоти. Сло-
жилась особая система эпитетов
и сравнений, подчас нивелирующих,
подводящих под общий шаблон всех
красавиц или красавцев: глаза
томные, взгляд — стрела, брови —
изогнутый лук.
Взгляд турчанки стрела,
брови томные выгнуты луком.
Боже мой! Но откуда у ней этот лук
и стрела?
Я плененный орел, я сижу в тгой клетке
железной.
(Саади)
Лексика Корана подчас прогля-
дывает и в поэзии:
Я солнцем, луною, престолом, венцом
Клянусь...
(Фирдоуси)
Проходят века, но поэтические традиции живут. У Алишера Навои (вто-
рая половина XV века) мы находим те же образы, сравнения, метафоры:
«Затмился полумесяц перед ней, увидев полумесяцы бровей. Аллах, что ду-
ги-брови наводил, ей на ланиту каплю уронил; и в восхищенье родинкой зо-
вет ту мускусную каплю небосвод... Подобен солнцу лик ее лица, очерченно-
го циркулем творца» и пр. и пр.
Восхищение женщиной доведено поистине до экстаза. Поэтическое опи-
сание традиционно, но в нем нет холодного риторизма, оно воспламенено
чувством; в красоте человеческой расцветает красота мира во всей пышно-
сти и роскоши красок.
«СКАЗКИ
ШАХРАЗАДЫ»
Среди великолепных памятников устного народного творчества
«Скачки Шахразады» являются памятником самым монумен-
тальным.
М. Горький
Шахразада! Кто эта прелестная жен-
щина Востока, которая сумела смяг-
чить жестокое сердце царя Шахрияра,
убивавшего каждое утро всех ночных
своих наложниц? Дочь везира, добро-
вольно пошедшая замуж за этого
сурового и безжалостного человека,
чтобы избавить других от неминуемой
гибели. Она пошла на хитрость: каж-
дую ночь рассказывала она царю
увлекательную сказку, но не до конца,
чтобы продолжить ее на следующую
ночь и тем сохранить для себя еще
один день жизни. Так длилась тысяча
и одна ночь. Шахразада родила царю
троих сыновей (великое счастье для
отца!). И царь в конце концов
воскликнул: «...я раскаялся в убиении
чужих дочерей. Я увидел, что она
благородна, чиста, целомудренна и не-
порочна, и Аллах наделил меня от нее
тремя сыновьями. Да будет же хва-
ла Аллаху за это великое благо-
деяние».
Мусульманин сурово относился к женщине. Она никогда не была рав-
ной мужчине. Это подчиненное ее положение всегда подчеркивалось в самом
семейном домострое араба. Женщина создана для наслаждения мужчины.
Коран специально оговаривает это: «Мужья стоят над женами за то, что Ал-
лах дал одним преимущество перед другими» (Сура 4).
Здесь, в этом обаятельном образе Шахразады авторы Сказок воздали
должное арабской женщине, отдали ей дань уважения, одновременно они
выразили свое представление о том, какой должна быть идеальная женщи-
на — целомудренна, чиста, благородна и богобоязненна.
Однако в Сказках реальной женщине немало достается от авторов: ее
лукавству, хитрости и особенно сластолюбию и супружеской неверности.
Собрание Сказок обширно. В последнем русском издании в переводах
М. А. Салье они занимают восемь томов убористого текста — тысяча и одна
сказка.
79
Лев, осел и лиса. Персонажи популярной на
Востоке книги «Калила и Димна». Персидская
рукопись. 1410 год.
Они жили первоначально в уст-
ных пересказах на обширном про-
странстве Индии, Ирана, Египта.
Сборники этих сказок существовали,
видимо, еще в прошлом тысячеле-
тии. Упоминания о них прослежи-
ваются еще в X столетии как о факте
общеизвестном. Древнейшие их спи-
ски относятся к XI—XII векам. Не-
которые из них, написанные буквами
древнееврейского алфавита, хра-
нятся у нас в Публичной библиотеке
им. Салтыкова-Щедрина в Ленин-
граде.
Европа узнала о Сказках в начале
XVIII века, с 1704 года, со времени
их издания на французском языке
в переводах Галлана. Это издание
имелось в библиотеке А. С. Пушкина.
Текст Сказок открывается торжественным восхвалением Аллаха. Вели-
чественно и патетично, подобно богослужению:
«Слава Аллаху, Господу миров! Привет и благословение господину по-
сланных, господину и владыке нашему Мухаммеду! Аллах да благословит
его и да приветствует благословением и приветом вечным, длящимся до суд-
ного дня!»
Исламское вероучение в основе своей оптимистично и зовет верующих
в Аллаха к наслаждениям и радостям мира. Не случайно авторы Сказок на-
зывают смерть «разрушительницей наслаждения».
Сказки полны юмора, веселого жизнелюбия. Подчас они грубоваты и да-
же скабрезны, в духе тех анекдотов и шуток, которые можно услышать на
восточном базаре. В них царят полнейшая раскованность выражений и чув-
ственность, но с той наивной естественностью и простодушием, которые из-
бавляют их от порнографической непристойности.
Весь мир читает сейчас Сказки Шахразады. Некоторые из них нам извест-
ны по экранизациям («Багдадский вор» — американский фильм, «Седьмое
путешествие Синдбада», сделанный там же, и «Волшебная лампа Алади-
на» — у нас).
Внимательный читатель найдет в Сказках приметы исторических эпох.
В одной из сказок рассказывается о любви смуглого араба и христианки с бе-
лым лицом из Европы. Христианка с белым лицом, попав в плен к арабам,
стала невольницей, но, полюбив купца-араба, приняла ислам, отказалась от
мужа, рыцаря, и вышла замуж за смуглого араба, родив ему много детей.
Сказка явно из времен крестовых походов.
В другой сказке рассказывается о девушке-христианке, полюбившей ара-
ба, вызволившей его из плена и перешедшей на сторону арабов. Патриотиче-
ская и религиозная тенденциозность авторов Сказок очевидна.
Немало в Сказках поучений, политических деклараций, в сущности пов-
80
семестных, приличествующих всем народам и всем временам: «Будь спра-
ведлив, правосуден, смиренен и исполняй веления Аллаха великого» — такое
наставление дается царям (929-я ночь).
Иногда наш читательский взор останавливается на знакомых нам по дру-
гим источникам довольно невеселых сентенциях: «Есть три вещи лучше трех
других: день смерти лучше дня рождения, живой пес лучше мертвого льва,
и могила лучше бедности» (538-я ночь). Все это — из печального опыта чело-
вечества. Подобные сентенции интернациональны и, пожалуй, вневременны.
Найдем мы в Сказках мысли и о социальных проблемах, высказанные
вскользь, мимоходом, что тоже интернационально и вневременно:
Все люди возникли из капли одной,
Другому я равен, и тот мне подобен,
Но все же меж нами различие есть,
Мы столь же различны, как вина и уксус.
Таковы размышления в стихах о вечных проблемах равенства и одновре-
менно неравенства людей.
Строги и жестоки нравственные законы. Вот маленькая картинка из
области нравов: «А если кто-нибудь сотворит с кем-нибудь блуд, каково бы-
вает дело?..— Когда это бывает установлено, женщину изгоняют в город де-
вушек, а если она понесла после блуда, ее оставляют, пока она не родит де-
вочку, их изгоняют вместе, и девочку называют блудницей, и она остается
девушкой, пока не умрет. А если новорожденный — мальчик, его берут к ца-
рю... и он его убивает» (945-я ночь).
Мы узнаем из Сказок, как обучали и воспитывали арабских детей.
Курс наук простолюдинов был, конечно, довольно узок, мальчики и де-
вочки учились отдельно: «И мать стала обучать свою дочь, а отец обучал сы-
на, пока дети не запомнили Коран и не научились письму, счету, наукам
и вежеству от отца и от матери, так что не нуждались в учителе». Как видим,
в круг наук входят: религия, ее нравственные основы, письмо и счет. Но вот
что нас сейчас заставляет призадуматься — это наука «вежество» (964-я
ночь). В современных наших школах этого нет. Что значит «вежество»? Нау-
ка жить с людьми, быть вежливым, тактичным в обхождении, уважать стар-
ших. Быть опрятным, неназойливым, не докучать людям ни грубой речью,
ни обилием жестов, ни несносным панибратством. Тут же даются и примеры
«вежества»: «Он проявил вежливость и пожелал присутствующим мира
и призвал на них благословение» (538-я ночь). Потому в речи персонажей
Сказок, в их обращениях к другим всегда слышится приятная нотка уваже-
ния: «И халиф подошел к нему и спросил: «О старец, каково твое ремесло?»
И старец ответил: «О господин мой, я рыбак...» (19-я ночь) и т.д.
Ярко и возвышенно авторы Сказок прославляют восточные города —
Багдад, Самарканд, Дамаск, Каир.
Путешественники говорят, что нет на земле города прекраснее, чем Каир
с его Нилом. «Кто не видел Каира, не видел мира,— сказал мой отец. Его
земля —золото, и его Нил — диво; женщины его — гурии, и дома в нем —
дворцы, а воздух там ровный, и благоуханье его превосходит и смущает
6 С. Д. Артамонов
81
алоэ. Да и как не быть таким Каиру, когда Каир — это бесь мир...» (28-я
ночь).
Особой известностью пользуется та часть Сказок, которая посвящена
описаниям семи путешествий Синдбада-морехода. Увлекательный мир чу-
дес, диковинных стран, диковинных обычаев, приключения, несчастия и бе-
ды Синдбада и удачливость его, счастливые избавления от самых ужасных
испытаний очаровывали средневекового слушателя или читателя.
Образ отважного купца, совершившего эти путешествия, взят, конечно,
из жизни. Немало таких отчаянных людей пускалось на поиски неизведан-
ных еще белых пятен Земли и в древние времена.
Случается, что промелькнет в Сказках реминисценция из далекой до-
исламской истории аравийского народа, эпохи становления ислама и борьбы
его с идолопоклонством язычества: «Идолы — это камни, и не повредит мне
их гнев, и не поможет мне их милость» (983-я ночь).
Сочен, красочен и философичен язык Сказок: «О обманщица, ты жа-
ждешь его, как Иблис жаждал рая». (Иблис — сатана, падший ангел, и утра-
та им райского блаженства может быть в глазах чувственного араба упо-
доблена жажде женщины, ждущей своего возлюбленного.) Или другая фра-
за: «Успокой свою душу и прохлади глаза». Представляешь себе темпера-
ментного, с горящими глазами, пылкого аравийца; или: «Он подобен ветви
ивы, растущей на холме шафрана».
Сказки обычно лаконичны и, пожалуй, несколько скуповаты в изобрази-
тельных средствах. Все внимание рассказчика сосредоточивается на собы-
тийной стороне произведения. Не таковы «Сказки Шахразады». Они красоч-
ны и роскошны подобно дорогим коврам. В них и патетика, и лиризм, иног-
да гимн природе, счастью. Приведу довольно пространную выписку из тек-
ста произведения: «...носильщик положил свою ношу на скамейку, чтобы от-
дохнуть и подышать воздухом, и на него повеяло из ворот нежным ветерком
и благоуханным запахом, и носильщик наслаждался этим, присев на край
скамейки, и слышал из этого помещения звуки струн лютни, и голоса, приво-
дившие в волнение, и декламацию разных стихов с ясным смыслом, и вни-
мал пению птиц, которые перекликались и прославляли Аллаха великого
разными голосами, на всевозможных языках, и были то горлинки, персид-
ские соловьи, дрозды, обыкновенные соловьи, лесные голуби и певчие куро-
патки.
И носильщик удивился в душе и пришел в великий восторг... И он поднял
взор к небу и воскликнул: «Слава тебе, о Господи, о Творец, о Промыслитель,
Ты наделяешь кого хочешь без счета! О Боже, я прошу у Тебя прощения во
всех грехах и раскаиваюсь перед Тобой в моих недостатках... Слава Тебе!..
Нет Господа, кроме Тебя! Как велик Твой сан, и как сильна Твоя власть,
и как прекрасно Твое управление!»
«Сказки Шахразады» — поистине жемчужина арабской литературы.
ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС
СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Средневековая литература в своем выс-
шем эстетическом выражении пред-
ставлена героическим эпосом —
«Слово о полку Игореве», «Песнь о Ро-
ланде», «Песнь о нибелунгах», «Шах-
наме» Фирдоуси, а также богатейшей
рыцарской поэзией, в которой слились
Запад и Восток. Лирика трубадуров,
романы труверов, лирика Саади, Хафи-
за, Омара Хайяма, поэма «Витязь в ти-
гровой шкуре» Шота Руставели, поэмы
Низами.
На христианском Западе возникла
и литература церковная, произведения
благочестивых клириков, служителей
культа, которые в темных кельях мона-
стырей при свете лампады слагали не-
мудреные легенды о чудесах, творимых
святыми, о чудодейственных иконах,
о видениях, которые являлись хри-
стианским праведникам. На Руси в XII
веке широко читалось «Хождение Бого-
родицы по мукам» — яркое и пугающее
описание картин ада. Высшим заверше-
нием этого типа литературы стала знаменитая поэма Данте «Божественная
комедия».
Кроме этих благочестивых литературных творений, ходили в народе гру-
боватые новеллы, слагаемые торговым и ремесленным людом городов. Во
Франции эти новеллы называли фаблио (побасенка), в Германии —
шванками. Это были насмешливые повествования о каком-нибудь незадач-
ливом мужичке, обманутом чертом (горожане-ремесленники свысока смо-
трели на неотесанного мужика-селянина), о каком-нибудь корыстном попи-
ке. Иногда насмешка поднималась и до дворца и крупных вельмож. Ярким
образцом городской сатирической поэзии была средневековая «Поэма о Ли-
се», рассказывавшая о хитреце и негоднике Лисе, от проделок которого стра-
дал мелкий люд (куры, зайцы). Поэма осмеивала под видом зверей и дворян,
и вельмож (медведь Брён), и духовенство, вплоть до папы римского.
Право, хочется назвать XII век в истории мировой культуры веком ге-
ниальным. В это время создаются лучшие произведения поэзии —
героические сказания о Роланде, Зихфриде, Сиде Кампеадоре, о нашем рус-
ском князе Игоре. В это время пышным цветом расцветает рыцарская лите-
ратура. Обогащенная связями с Востоком в его арабо-иранском культурном
84
соцветии, она выдвигает на мировую арену на юге Франции, в Провансе,—
трубадуров, на ее севере — труверов, в Германии миннезингеров (певцов
любви). Роман безвестных авторов «Тристан и Изольда» и поэма «Витязь
в тигровой шкуре» грузинского поэта Шота Руставели, кажется, особенно
ярко представляют эту часть мировой культуры.
Начнем с героических сказаний.
«ПЕСНЬ О РОЛАНДЕ»
Король наш Kap.i, великий император,
Провоевал сечь лет в стране испанской.
Весь шот горный край до моря занял.
Взял приступом все города и замки,
Поверг их стены и разрушил башни.
Пе сдали только Сарагосу мавры.
Марсилий-нехристь там царит всевластно,
Чтит Магомета, Аполлона славит.
Но не уйдет он от Господней кары.
А ой!
«Песнь о Роланде»
Знаменитая «Песнь о Роланде» дошла до нас в рукописи середины XII ве-
ка. Найдена она была случайно в библиотеке университета в Оксфорде и
впервые опубликована в Париже в 1837 году. С этого времени началось ее
триумфальное шествие по странам мира. Ее издают и переиздают в перево-
дах и в оригинале, изучают в университетах, пишут о ней статьи и книги.
Приведенные в эпиграфе строки требуют пояснения. Карл — лицо исто-
рическое. Король германского племени франков (само слово «король» про-
изошло от его имени). Путем завоеваний, битв, походов основал огромное
государство, включавшее в себя земли современной Италии, Франции, Гер-
мании. В 800 году назвал себя императором. В историю он вошел иод име-
нем Карла Великого.
Событие, о котором рассказывается в поэме, произошло в 778 году. Кар-
лу тогда было тридцать шесть лет. В поэме он уже убеленный сединами глу-
бокий старец двухсот лет от роду. Эта деталь знаменательна: поэма имела
общенародную аудиторию и отражала общенародные представления об
идеальном государе — он должен быть мудр и стар.
Уже с первых стихов поэмы перед нами предстают два враждующих ми-
ра: христианский, представителем которого является Карл, наделенный все-
ми положительными качествами, и Марсилий-нехристь, властитель ма-
вров, иноверцев, а потому, конечно, персонаж крайне отрицательный. Глав-
ной его виной является то, что он «чтит Магомета, Аполлена славит». Как
видим, представление автора поэмы о магометанстве самое поверхностное,
как и об античной мифологии. Бог искусств и солнечного света Аполлон, так
много давший воображению древнего грека и древнего римлянина, забыт.
85
Средневековые рыцари в полном воинском
облачении.
Имя его искажено, он соседствует
с Магометом. Античная культура, бо-
гатая, роскошная, погребена, и лишь
слабое эхо ее доносится иногда до
слуха народов Западной Европы.
Противники Карла и его воинов
называли жителей Мавритании, по цвету их кожи (маурос — темный). Исто-
рически это арабы, захватившие в 711 718 годах Испанию и основавшие
в ней несколько государств. В их междоусобные войны вмешался в 778 году
франкский король, осадил Сарагосу, но города не взял и вынужден был вер-
нуться восвояси. На обратном нуги в Ронсевальском ущелье арьергард его
войск попал в засаду. Мавры и местные жители горных районов, баски, пере-
били отряд, которым командовал племянник Карла Хруогланд, маркграф
Бретани. Вот все, что известно науке об этом событии, что сохранили для
истории старинные хроники и историк Карла Великого Эгинхард, автор кни-
ги «Жизнь Карла» (829 836).
Многие исторические события, большего масштаба и большей историче-
ской важности, чем описанное в «Песни о Роланде», остались за пределами
памяти народной, забылись, затерялись в ходе времен, между тем как факты
не столь уж значительные, если рассматривать их «с космических» историче-
ских высот, неожиданно ярко и многоиланово высвечиваются, и свет их
преодолевает века, а иногда и тысячелетия. Вряд ли Троянская война, опи-
санная Гомером, была так уж грандиозна. Были, конечно, события и пова-
жнее. Но человечество помнит и как бы воочию видит то, что происходило
у невысокого холма под названием Ида и небольшой речушки иод назва-
нием Скамандр. В чем же разгадка этого странного обстоятельства? Здесь
вступает в свои права искусство.
Стоит поэту своим волшебным словом обозначить далекое или близкое
событие, и оно обретает вечную жизнь. В смене дней, в непрестанном движе-
нии времени оно как бы останавливается, застывает, сохраняя при этом всю
свежесть первозданное™. Запечатленное мгновение! Так дошли до нас и жи-
вут с нами герои поэм Гомера, так дошла до нас трагедия, разыгравшаяся
двенадцать веков тому назад в Ронсевальском ущелье, так живо и поэтично
Средневековые воинские доспехи. Шлем XI
века, меч XIV века.
мавры. Кто они? Древние греки так
86
рисуются нашему воображению были восьмисотлетней давности, запечат-
ленные «Словом о полку Игореве».
«Песнь о Роланде» заканчивается словами: «Турольд умолк». Турольд?
Автор поэмы? Переписчик? Человек, собравший воедино поэтические сказа-
ния о несчастной судьбе молодого Роланда, ходившие в народе? Никто это-
го не знает. Только один раз было названо это имя в конце поэмы и нигде
больше не повторялось. Так и ушел или, вернее, пришел в вечность этот ни-
кому не ведомый человек, как виденье, как бледный призрак, оставив нам
свою душу — чувства, мысли, идеалы, которыми жили, надо полагать, его
соотечественники и современники.
Поэма сугубо тенденциозна, то есть автор не просто рассказчик, но и пре-
жде всего пропагандист, поставивший своей целью прославить дело хри-
стианской церкви и патриотизм французов. Имя христианского Бога по-
стоянно вплетается в суровую вязь рассказа. Без него не обходится ни один
шаг, ни один жест и Карла, и Роланда, и всех христианских воинов. Бог по-
могает Карлу продлить, вопреки всем законам природы, день, чтобы дать
ему возможность и время победить и покарать врага, Бог постоянно настав-
ляет его в ратных походах и является как бы инициатором завоеваний Кар-
лом новых земель.
Любопытна в этой связи концовка поэмы. После того как было поконче-
но и с изменником Ганелоном, обрекшим Роланда на гибель от рук мавров,
наказаны сами мавры, словом, когда он, Карл, «и гнев излил, и сердце успо-
коил», и отошел к мирному сну, является к нему посланник Бога и дает новое
задание:
«Карл, собирай без промедленья войско
И в Бирскую страну иди походом,
В Энф, город короля Вивьена стольный.
Языческою ратью он обложен.
Ждут христиане от тебя подмоги».
Но на войну идти король не хочет.
Он молвит: «Боже, сколь мой жребий горек!»
Рвет бороду седую, плачет скорбно...
Достоинство поэмы заключено в лирически окрашенных идеях родины,
героизма, нравственной стойкости. Франция всегда сопровождается эпите-
том «милая», «нежная». Роланд и его воины постоянно помнят о том, что
они дети Франции, ее защитники, ее полномочные представители. И эти,
я бы сказал, чувства гражданской ответственности окрыляют их, вдохнов-
ляют на подвиги:
Да не постигнет Францию позор!
Друзья, за нами правый бой! Вперед!
Гибель Роланда и его отряда была предрешена. Виновен предатель Гане-
лон. Обиженный на Роланда, он, чтобы отомстить ему, решился на чудо-
вищное злодеяние, предал его врагу, не думая о том, что предает он и свою
87
«милую Францию». Сказалось своеволие феодалов, сурово осужденное ав-
тором поэмы. Народ всегда резко срамил междоусобицы князей, их своеко-
рыстие, пренебрежение к интересам государства. Фигура Ганелона —
наглядное олицетворение этого гибельного для страны предательства.
Княжеские усобицы терзали и нашу Русь в XII веке и тоже сурово осужда-
лись автором «Слова о полку Игореве».
Но и на Роланде лежит вина. Трагическая вина! Он молод, пылок, само-
надеян. Он предан родине, «милой Франции». За нее готов и жизнь отдать.
Но слава, честолюбие туманят его взор, не позволяют видеть очевидное. От-
ряд окружен, враги наседают. Мудрый его товарищ Оливье торопит его про-
трубить в рог, позвать на помощь. Еще не поздно. Можно еще предотвра-
тить катастрофу:
«О друг Роланд, скорей трубите в рог.
На перевале Карл услышит зов.
Ручаюсь вам. он войско повернет».
Роланд ему в ответ: «Не дай Господь!
Пускай не скажет обо мне никто.
Что от испуга позабыл я долг.
Не посрамлю я никогда свой род».
И сражение состоялось. Автор поэмы долго, обстоятельно, с натурали-
стическими подробностями описывал ход боя. Не раз ему отказывало чув-
ство меры: так хотелось принизить «нехристей-мавров» и возвысить милых
его сердцу французов. (Пять французов убивают четыре тысячи мавров. Их,
л их мавров, насчитывается триста четыреста тысяч. Голова Роланда рас-
сечена, из черепа вытекает мозг, но он все еще сражается и т.д. и т.п.)
Наконец Роланд прозревает и берег свой рог. Теперь Оливье его останав-
ливает: поздно!
То никак не к чести.
Я к вам вшвал. по внять вы не хотели.
При всей своей дружеской привязанности к Роланду Оливье не может про-
стить ему поражения и даже заверяет, что. коль выживет, никогда не позво-
лит своей сестре Альде (нареченной невесте Роланда) стать его женой.
Вы всему виною.
Ьым, смелым мало бьпь разумным должно.
И лучше меру чнагъ. чем сумасбродить.
Франпушв noi уоила ваша юрдость.
Здесь, конечно, и голос самого автора поэмы. Судит он самонадеянного
пылкою юношу, но судом добрым, отеческим. Да, он, конечно, виновен,
-лот юный воин, по ведь kik прекрасна его отвага, гак благороден его по-
рыв оiдать жизнь за родину. Как рассудить спор двух друзей?
Размен Оливье. Роланд отважен.
11 доолсеп.ю один дрмому равен.
сХсХ
И он мирит их:
Архиепископ спор услышал их.
Златые шпоры в скакуна вонзил.
Подъехал и с упреком говорит:
«Роланд и Оливье, друзья мои.
Пусть вас Господь от ссоры сохранит!
Никто уже не может нас спасти...»
И друзья гибнут. Гибнет весь отряд Роланда. В последний момент он все-
таки протрубил в рог. Карл услышал призыв и вернулся. Мавры были раз-
биты, но Карл был безутешен. Много раз он терял сознание от горя, плакал.
Оставшиеся в живых мавры приняли христианство, среди них сама Брами-
монда, супруга сарацинского короля Марсилия. Как же было поэту-клирику
таким финалом не прославить своего Бога.
Исторические и географические познания поэта были невелики. Он что-
то слыхал об античных поэтах Вергилии и Гомере, знает, что жили они ког-
да-то очень давно, их имена занес на страницы своей поэмы:
Там был эмиром Балиган седой.
Вергилия с Гомером старше он.
Этот «ровесник» Гомера и Вергилия собирает великое войско на выручку
Марсилию. «Языческие полчища несметны». Кто же в них? Армяне и угличи,
авары, нубийцы, сербы, прусы, «орды диких печенегов»,.славяне и русы. Всех
их автор «Песни о Роланде» зачислил в стан язычников. Все они терпят пора-
жение от войск Карла. Христианская вера торжествует, а идолы Аполлена
и Магомета терпят великое поругание от своих же адептов:
Стоял там Аполлон, их идол, в гроге.
Они к нему 6eryi. его понося г:
«За что ты, злобный бог. нас опоюрил
И короля на поруганьс бросил?
Ты верных слуг вознаграждаешь плохо».
Они сорвали с идола корону.
Потом его подвесили к колонне.
Потом свалили и топтали долго.
Пока он не распался на кусочки...
А Магомет повален в ров глубокий.
Его там псы грызут и свиньи гложут.
Поэма дошла до нас в списках XII века, но создавалась она, видимо, за-
долго до того. Русы, так называет автор поэмы жителей Руси, приняли, как
известно, христианство в конце X века. В XII веке француз не мог ие знать,
что па Руси исповедуют христианство. Дочь киевского князя Ярослава Муд-
рого Анна Ярославна, или Анна Русская, как ее называю! французы, была
замужем за французским королем Генрихом I и даже после его смерти одно
время правила государством в годы малолетства своею сына Филиппа I.
89
А жила она в XI столетии, точнее, в годы 1024—1075. Это должен был бы
знать французский поэт XII века. Впрочем, трудно сейчас судить о степени
образованности жителей Европы той поры, о связях одних народов с други-
ми. От Сены до Днепра путь неблизкий, а для тех времен и трудный, опас-
ный.
«ПЕСНЬ
О НИБЕЛУНГАХ»
Полны чудес сказанья давно минувших дней
Про громкие деянья былых богатырей.
«Песнь о нибе.гунгах»
Это — первые строки знаменитой ге-
роической поэмы, рожденной где-то
в XIII столетии, волновавшей вообра-
жение средневекового немца в течение
трех веков, а потом начисто забытой
вплоть до XVIII столетия. Извлеченная
из архивов и показанная Фридриху II,
королю Пруссии в годы, когда Европа
высокомерно третировала Средневеко-
вье, она получила пренебрежительную
оценку монарха как произведение вар-
варское, не достойное цивилизован-
ных вкусов новых времен, и снова была
предана забвению. Но уже 2 апреля
1829 года Эккерман записал в своих
«Разговорах с Гете» высказывание
поэта: «...„Нибелунги" такая же клас-
сика, как и Гомер, тут и там здоровье
и ясный разум».
Сохранилось более тридцати ее спи-
сков на пергаменте и бумаге, что гово-
рит о большой ее популярности в XIII,
XIV, XV веках. Впервые опубликован-
ная типографским способом в 1757 го-
ду, она стала достоянием широких кругов читателей и ныне внесена в круг
лучших эпических поэм мира. Научная литература о ней необозрима.
Древний автор, не оставивший своего имени, назвал ее песнью. На песнь
в нашем нынешнем понятии этого слова она никак не похожа: в ней 39 глав
(авантюр) и более 10 тысяч стихов. Первоначально, однако, она, вероятно,
состояла из коротких стихотворных сказов с ассонансной рифмой и пелась
под аккомпанемент музыкального инструмента.
Шли годы, века. События, так или иначе запечатленные в этих сказах,
уходили в прошлое, шпильманы, исполнявшие их, что-то добавляли, что-то
исключали, на что-то начинали глядеть иными глазами, в результате к концу
90
XII века или к самому началу XIII,
сложенная из отдельных песен в ог-
ромное эпическое сказание, она
включала в себя и картину придвор-
ных нравов западноевропейских фео-
далов XII века, и смутные реминис-
ценции далекой древности. В них
угадываются события Великого
переселения народов IV—V веков,
нашествие кочевников из Азии во
главе с Аттилой, предводителем гун-
нов. Грозный, наводивший когда-то
ужас на народы Римской империи
Аттила превратился в «Песни о ни-
белунгах» в доброго, безвольного
Этцеля. Так обелили его восемь ве-
ков, прошедших со времени его
смерти в 453 году. Но само имя его
в несколько измененной форме со-
хранилось.
Земли, на которых происходят
события, описываемые в поэме или
упоминаемые в ней, достаточно об-
ширны. Это Саксония и Швабия на
правом берегу Рейна, это Австрия,
Бавария, Тюрингия, это широкое
плато Шпессарт, нынешняя земля
Рейнальд-Пфальц, это Дания, остров
Исландия — королевство героини
поэмы Брюнхильды, Франкония,
область между Рейном и Майном,
это Рона, река во Франции, это Нидерланды — владение короля Зигмунда,
отца Зихфрида, а потом и самого Зихфрида, это Венгрия и даже Киевская
земля.
Германские племена, создавшие первые версии сказания, расселились
широко по Западной Европе, связи между ними не всегда сохранялись,
и главные герои поэмы Зихфрид, Кримхильда, Гунтер, Брюнхильда и др.
перекочевали в исландские саги под теми или иными именами.
Но оставим эту интересную и весьма не простую тему ученым-
специалистам и обратимся к самой поэме, напечатанной у нас в переводе
с немецкого Ю. Б. Корнеева 1.
Мы попадаем в мир придворных празднеств, рыцарских турниров, ро-
скошных придворных туалетов, прекрасных дам, молодости и красоты. Та-
ков внешний облик господствующих сословий феодального общества XII
Георгий Победоносец. Новгородская школа.
XIV век. Популярная в Средневековье фигура
святого воина. На иконе изображен воин.
1 Песнь о нибелунгах. Л., 1972.
91
Средневековая миниатюра. Сцена из жизни
двора. Венчание знагных особ. Роман об
Александре Македонском. (И.июстраци.ч.)
столетия, каким его представил
древний шпильман. Не забыты и
христианские храмы, но религия
здесь как предмет быта, традицион-
ный ритуал, не более:
Пошли оруженосцы и рыцари в собор.
Служили, как ведется со стародавних пор,
Юнцы мужам и старцам на тгих торжествах.
Все ожидали празднества с веселием в сердцах.
Простой народ как антураж. Он любопытствует, дивится, выражает вос-
хищение или скорбь, но не играет какой-либо активной роли в событиях:
Пока во славу Божью обедня в храме шла.
'Годна простого люда па площади росла.
Народ валил стеною: не всякому опять
Чип посвященья в рыцари придется увидать.
92
Посвящают в рыцари юного Зихфрида. Он — королевич. Родители его —
нидерландский властитель Зигмунд и Зиглинда — не чают в нем души. Да
и всем окружающим он люб. Он смел и уже гремит о нем слава, его всюду
хвалят:
Был так высок он духом и так пригож лицом,
Что не одной красавице пришлось вздыхать по нем.
Отметим здесь три обстоятельства, весьма примечательных для понима-
ния идеалов той поры.
Первое качество, ценимое в Зихфриде,— это высота его духа. Под по-
следним понимались смелость, отвага, нравственная стойкость.
Второе — его молодость и пригожесть. И то и другое ценилось всегда, во
все времена и у всех народов. Старость всегда взирала на молодых людей
с восхищением и малой толикой зависти, вздыхая о той поре, когда сама бы-
ла такой же.
Третий момент, на что, конечно, нужно обратить внимание,— в качестве
судей мужской красоты указаны здесь женщины — вздыхающие красавицы.
Это уже признак иной, придворной среды. Клерикалы, а они тоже создавали
в Средневековье свою культуру, никогда бы не сослались на мнения женщин.
Итак, Зихфрид — главный герой «Песни о нибелунгах», первой ее части.
Во второй на авансцену выйдет его супруга, прекрасная Кримхильда, пре-
вратившаяся из робкой, застенчивой, простодушной и доверчивой девы в хи-
трую и жестокую мстительницу. Но пока она еще для нас юная дева, не знав-
шая любви и даже не желающая ее познать:
«Нет, матушка, не надо о муже толковать.
Хочу, любви не зная, я век провековать».
Вечная тема, вечное заблуждение! Эту девическую грезу русские воспели
в прелестном романсе «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Мату-
шка открывает дочери вечную истину: без любимого не будет счастья, прой-
дут годы, «прискучат забавушки, стоскуешься ты». В древнем германском
эпосе за семь веков до того такой же разговор происходил в старинном горо-
де Вормсе между прекрасной Кримхильдой и королевой Утой, ее матерью:
«Не зарекайся, дочка, так Ута ей в ответ,
Без милого супруга на свете счастья нет.
Познать любовь, Кримхильда, придет и твой черед,
Коль витязя пригожего Господь тебе пошлет».
И Господь послал ей этого пригожего витязя. То был Зихфрид, «вольный
сокол», что приснился ей однажды. Но сон предвещал уже и беду: сокола за-
клевали два орла. Поэт не хочет оставить читателя в неведении о грядущих
судьбах своих героев, и хоть картина, рисуемая им в начале повествования,
ослепительно празднична, грозные предзнаменования нет-нет и затумани-
вают ее.
93
Юн Зихфрид, но уже повидал немало стран и совершил немало подвигов.
Здесь мы уже вступаем в область сказки. Подвиги Зихфрида полны чудес. Он
убил страшного дракона и омылся в его крови. Тело его стало неуязвимым,
и только одно место осталось не омытым кровью лесного чудовища, сзади,
под левой лопаткой, как раз напротив сердца: листок упал на это место,
и кровь дракона не омыла этот маленький кусочек кожи юноши. Эта случай-
ность стала роковой для Зихфрида, но это позднее, а пока же он, ни о чем не
подозревая, счастливыми глазами смотрит на мир и ждет от него ослепи-
тельных чудес.
Однажды Зихфрид совершал прогулку на своем боевом коне, один, без
свиты. Поднявшись на гору, он увидел толпу нибелунгов. Их возглавляли
два брата — Шильбунг и Нибелунг. Они делили сокровища, что были зары-
ты в горе. Спорили братья, ссорились, дело шло к кровавой развязке, но,
увидев Зихфрида, они избрали его третейским судьей. Пусть-де рассудит по
справедливости. А клад был велик:
Там камней драгоценных была такая груда.
Что их на ста подводах не увезли б оттуда,
А золота, пожалуй, и более того.
Таков был клад, и витязю пришлось делить его.
И этот клад тоже стал роковым в судьбе Зихфрида и его будущей жены
Кримхильды. Люди давно заметили, что корысть, неуемная жажда богатств
уродует человеческие души, заставляет человека забывать о родстве, друж-
бе, любви. Золото становится страшным проклятьем для тех, кто ослеплен
его манящим блеском.
Братья остались недовольны дележом Зихфрида. Завязалась ссора, две-
надцать великанов, охранявших братьев-королей, набросились на юного ви-
тязя, но он, подняв свой добрый меч Бальмунг, убил их всех, а вслед за ними
и семьсот других воинов и самих двух братьев-королей. За своих сюзеренов
вступился карлик Альбрих, но и его одолел юноша, отнял у него плащ-
невидимку, велел запрятать сокровище в потайную пещеру, а покоренного
Альбриха оставил стеречь его.
Таковы чудесные, полные сверхъестественных сил деяния молодого ви-
тязя. Это была сказка. Вряд ли кто и в дни создания поэмы верил в такие чу-
деса, но это было красиво, это далеко уносило от суровой и будничной ре-
альности и тешило воображение.
Сказка как жанр возникла позднее эпических сказаний. Истоки ее —
мифы, но уже тогда, когда мифы потеряли свою религиозную основу и стали
предметом поэтического воображения. Миф для древнего человека был ре-
альностью, никаких сомнений у древнего грека, к примеру, не возникало
в реальности личности Ахилла, но средневековый слагатель рыцарского ро-
мана знал, что его герой и все его похождения — плод фантазии.
В «Песни о нибелунгах» историческая реальность, дошедшая до XII века
в легендах, соединилась с вымыслом, рыцарским романом, наполнилась
сказочным элементом, который воспринимался уже как изящная фантазия.
Мы видим в поэме синтез двух эстетических систем — легенды с историче-
ской основой и сказки-вымысла.
94
Молодой герой задумал жениться. Дело обычное и естественное. Родите-
ли не прочь, да вот беда — невесту он выбрал в далекой (по тем временам)
Бургундии, а бургунды надменны и воинственны, внушают страх престаре-
лым родителям героя.
Вечная и прекрасная забота старших о молодом поколении: как сохра-
нить, как уберечь юных и беспечных чад от грозных сил реального мира,
всегда враждебно подстерегающего неопытные души!
Заплакала Зиглинда, узнав про сватовство.
Так боязно ей стало за сына своего,
А вдруг уже не будет ему пути назад?
Вдруг жизни люди Гунтера ее дитя лишат?
Зихфрид, конечно, нисколько не думает об опасности. Скорее, он даже хотел
бы встретить на пути к счастью преграды, препятствия. Так много в нем энер-
гии и молодых сил. В молодом задоре он готов взять невесту силой, «если не
отдадут добром» ее братья, а вместе с нею и земли бургундов.
Старик отец «нахмурил брови» —опасны эти речи. Что если молва доне-
сет их до ушей Гунтера?
Зихфрид ни разу еще не видел Кримхильды. Любовь его заочна. Он верит
славе: о ее красоте слагают легенды. Видимо, для тех времен этого было до-
статочно.
Сборы кончились. Поэт не забыл сказать, что королева Ута вместе с при-
глашенными ею дамами день и ночь шила сыну и его свите богатую одежду,
отец же снабдил их ратными доспехами. Наконец, к великому восхищению
всего двора, воины Зихфрида и он сам
...ловко сели на скакунов лихих.
Отделкой золотою сверкнула сбруя их.
Собой гордиться было к лицу таким бойцам.
Однако в праздничную картину нет-нет и ворвется тяжкое предчувствие
грядущих бед. Поэт заранее предупреждает слушателя и читателя о трагиче-
ской судьбе героя. Потому праздник молодости и красоты приобретает ще-
мящую остроту трагедийности.
Зихфрид смел, отважен, но и дерзок, самонадеян, подчас ведет себя вызы-
вающе, будто ищет поводов для ссор и поединков, как забияка. Отец предла-
гает ему взять с собой войско, он берет лишь двенадцать ратников. Прибыв
в Вормс, на приветливые слова короля Гунтера отвечает дерзостью:
Я спрашивать не стану, согласны вы иль нет,
А с вами бой затею и, если верх возьму,
Все ваши земли с замками у вас поотниму.
Реакцию бургундов нетрудно представить, все, конечно, возмущены —
ссора, перебранка, воины хватаются за мечи, вот-вот начнется бой, прольет-
ся кровь, но благоразумный Гунтер идет на мировую, гнев Зихфрида сти-
95
хает. Гости находят радушный прием. Турниры, ратные игры веселят двор.
Во всем, конечно, отличается Зихфрид, всех он побеждает в спортивных со-
стязаниях, а по вечерам, когда «учтивой» беседой занимает «прекрасных
дам», то становится предметом их особого внимания:
Те глаз не отводили от гостя своего-
Такою страстью искренней дышала речь его.
Автор любуется своим героем. Он все готов ему простить — и дерзость,
и мальчишеское забиячество.
Впрочем, не будем забывать о времени. Это ведь феодализм, пора «ку-
лачного права», по меткому выражению Маркса, когда все решал меч, и Зих-
фрид действовал по праву сильного, что вполне укладывалось в нравствен-
ные представления тех времен.
Однако главная задача автора «Песни» — рассказать о любви Зихфрида
и Кримхильды. Пока они еще не встретились. Правда, Кримхильда наблю-
дает за ним из окна замка, ибо «он так хорош собой, что чувства нежные бу-
дил он в женщине любой». Зихфрид о том не подозревает и томится в ожида-
нии встречи с ней. Но рано еще. Не пришло время. Автору нужно еще пока-
зать достоинство героя, чтобы еще и еще раз продемонстрировать его сме-
лость, отвагу, силу, молодечество.
Бургундию осадили войска саксов и датчан. Сорок тысяч вражеских
войск. Зихфрид вызвался с тысячью бойцов сразиться с ними. Автор с упое-
нием, с восторгом описывает перипетии боя. Здесь его стихия:
Кругом кипела схватка, звенела сталь мечей.
Полки бросались в сечу все злей и горячей.
Славно сражаются бургунды, но лучше всех, конечно, их гость —
прекрасный Зихфрид. И победа одержана. Много полегло на поле боя сак-
сов и датчан, много знатных ратников попало в плен, но с ними обхождение
рыцарское: им дана свобода под честное слово не отлучаться из страны без
особого на то позволения. Пленники, а среди них два короля, благодарят по-
бедителей за «обращенье мягкое и ласковый прием».
Ну а что же с влюбленными? Как развиваются события их сердец? Ка-
жется, дошел черед и до любви. Гунтер, старший брат Кримхильды и ко-
роль бургундов, решил по случаю победы устроить пышный праздник. Ко-
ролева-мать Ута одаряет богатым платьем челядь. Открываются сундуки,
достаются или шьются заново роскошные одежды, и праздник начинается
торжественным выходом к гостям несравненной красавицы Кримхильды.
Она — «как луч зари багряной из мрачных облаков». Ее сопровождают сто
девушек и придворных дам, само собой разумеется, «в одежде дорогой». Все
они хороши собой, но...
Как меркнут звезды ночью в сиянии луны,
Когда она на землю взирает с вышины,
Так дева затмевала толпу своих подруг.
96
Кримхильда хороша, но не уступает ей в пригожести и гость бургундов,
отважный нидерландец, сын Зигмунда, Зихфрид. Влюбленный в своих моло-
дых героев автор буквально плетет им венок из самых восторженных по-
хвал:
У Зигмунда на диво пригожий сын возрос.
Картиной он казался, которую нанес
Художник на пергамент искусною рукой.
Мир не видал еще красы и статности такой.
Так состоялась встреча молодых людей. Теперь начинается новая стра-
ница истории Зихфрида, его участие в сватовстве брата Кримхильды короля
Гунтера, пожелавшего жениться на заморской красавице Брюнхильде. Сия
последняя живет на отдаленном острове и правит королевством. Остров
этот — Исландия. Страна льдов — так надо перевести это слово. Суровая,
снежная, крутым плоскогорьем возвышающаяся над морем, она поздно бы-
ла заселена людьми, выходцами из Ирландии, Шотландии, Норвегии, Да-
нии. Отважные и сильные люди могли обосноваться в ней, разводить скот
и кое-какие огородные культуры, но хлебные злаки приходилось завозить
издалека. Ни земля, ни климат не позволяли выращивать их дома. Жителей
было немного. В те времена, к которым относится повествование «Песни»,
их было не более 25 тысяч, да и теперь их численность едва достигает 75 ты-
сяч.
Каких-либо описаний этой страны мы не найдем в «Песни». Сказано
лишь, что это остров да море кругом. Но правит им необыкновенная женщи-
на, богатырша, как бы олицетворяя суровое мужество тех, кто отважился
жить в этом ледяном царстве.
Нельзя сказать, чтобы воины восхищались такими качествами Брюн-
хильды, как ее воинственность, ее мужская богатырская сила, и даже мрач-
ный Хаген, который потом станет самым верным ее слугой, смущен и обес-
куражен: «Вы в дьяволицу сущую, король мой, влюблены»,— говорит он
Гунтеру, а потом и спутникам короля: «Король влюбился зря: в мужья ей
нужно дьявола, а не богатыря».
Женщина не должна быть сильной, слабость, скромность, застенчи-
вость— вот самые прекрасные ее украшения. Так полагали средневековые
рыцари, служившие дамам своего сердца. Как выигрывает по сравнению
с ней в первой части «Песни» Кримхильда, олицетворяющая чистую жен-
ственность.
Образ Брюнхильды невольно вызывает воспоминания о многих сказа-
ниях древних народов о женщинах-воительницах, обычно живущих об-
особленно от мужчин и ненавидящих их. Древние греки создали миф об ама-
зонках. Они жили где-то у бере'гов Меотиды (Азовского моря) или в Малой
Азии. Иногда они временно сходились с мужчинами, чтобы иметь потом-
ство, родившихся девочек оставляли себе, мальчиков же убивали. Греческие
герои Беллерофонт, Геракл, Ахилл сражались с ними. Ахилл убил амазонку
Пентесилею (она помогала троянцам). Странное их поведение, их женская
привлекательность волновали воображение. Лучшие греческие скульпторы
Фидий, Поликлет воспевали их красоту в мраморе. До нас дошли мрамор-
7 С. Д. Артамонов
97
Средневековая миниатюра. Покорение Вави- НЫе КОПИИ С греческих скульптур,
лона. Роман об Александре Македонском. Одна ИЗ НИХ запечатлела прелестный
Античные сюжеты в образах современников облик раненой амазонки. Скульпту-
рыцарских походов. ра хранится в Капитолийском музее
в Риме. Полное печали лицо, уходя-
щие из тела жизненные силы. Деву-
шка еще стоит, но вот-вот, кажется, подкосятся колени, и она тихо
опустится на землю с последним, предсмертным вздохом. В мифах об ама-
зонках запечатлелось и удивление и восхищение мужчин женщинами-
воительницами.
С Брюнхильдой вступает в состязание Зихфрид. Надев плащ-невидимку,
он за Гунтера выполняет все условия Брюнхильды (Гунтер лишь имитирует
требуемые движения) — бросает огромный камень, прыжком догоняет его
и метко действует копьем. Брюнхильда побеждена. Она, конечно, недоволь-
на («от гнева лик красавицы зардел...»), но, пожалуй, не своим поражением,
а победой явно не симпатичного ей Гунтера. Автор «Песни» без нажима, мо-
жет быть, полагаясь на проницательность читателя, намекнул на одно об-
стоятельство: когда Гунтер с компанией предстал перед исландской короле-
вой, она обратилась с улыбкой, конечно, благосклонной, к молодому нидер-
ландскому герою Зихфриду — иначе говоря, Брюнхильда хотела бы видеть
98
в нем претендента на ее руку. «Приветствую вас, Зихфрид, в моем родном
краю». На что Зихфрид не без иронии отвечает ей:
Передо мною первым такую речь держа,
Ко мне не по заслугам добры вы, госпожа.
Мой господин — пред вами, и вам при нем не след
К его вассалу скромному свой обращать привет.
Здесь начало трагедии. Брюнхильда обманулась в своих надеждах. Она
любит Зихфрида, и тем более теперь ей ненавистен Гунтер. Она горда и не
показывает своей досады, но мщение ее впереди. Однако автор, который по-
стоянно разъясняет читателю все мотивы поведения своих персонажей, даже
тогда, когда в таких разъяснениях нет необходимости, ибо и так все ясно,
здесь явно недогадлив. Понимает ли он психологическую подоплеку собы-
тий?
Однако последуем за его рассказом. Брюнхильда и компания Гунтера
прибывают в Вормс. Играются свадьбы двух пар: Гунтера — Брюнхильды,
Зихфрида — Кримхильды. Вторая пара счастлива, первая... Здесь происхо-
дит конфуз. Молодая жена Гунтера связывает своего супруга крепким поя-
сом и подвешивает на крюк, дабы не докучал он ей своими домоганиями.
Автор рисует довольно смешную сцену, но нисколько не смеется над
Гунтером, а, пожалуй, даже сочувствует ему:
Как ни сопротивлялся униженный супруг,
Он был на крюк настенный подвешен, словно тюк,
Чтоб сон жены тревожить объятьями не смел.
Лишь чудом в эту ночь король остался жив и цел.
Недавний повелитель теперь молил, дрожа:
«С меня тугие путы снимите, госпожа...»
Но не сумел мольбами Брюнхильду тронуть он.
Его жена спокойно вкушала сладкий сон,
Пока опочивальню рассвет не озарил
И Гунтер на своем крюке не выбился из сил.
Снова Зихфриду пришлось помочь королю усмирить супругу-
богатыршу, что он и делает, накинув на себя плащ-невидимку и под видом
Гунтера проникнув в ее спальню. Древние охотно верили в чудеса. Наука де-
лала первые робкие шаги, а перед человеком представали сонмы загадок
природы. Как их разгадать? Как преодолеть непонятные, но реальные зако-
ны мира природы? И тогда фантазия рисовала сказочный, эфемерный мир
сверхъестественных возможностей, магическую силу приобретали вещи, же-
сты, слова. Достаточно было сказать: «Сезам, откройся!» — и разверзается
вход в потаенное, глазам предстают несметные сокровища. Достаточно бы-
ло Зихфриду омыться в крови дракона, и тело его становилось неуязвимым.
Достаточно было коварной супруге библейского Самсона Далиле отрезать
его волосы, и вся его огромная физическая сила исчезла. То же произошло
с Брюнхильдой. Зихфрид снял с ее руки магическое кольцо, и она преврати-
7*
99
лась в обыкновенную слабую женщину. Гунтер нашел ее примиренной и по-
корной.
Но не дано было ей остаться в неведении. Тайна раскрылась. Королевы
поссорились. Поводом послужило женское тщеславие. Поспорили у входа
в храм: кому войти первой? Одна заявила, что она — королева и первенство
за ней. Вторая — что муж ее не вассал, что он никогда не был ничьим слугой,
что он отважней и знатней Гунтера и пр. и пр. И, наконец, уже в пылу пере-
бранки Кримхильда прибегает к последнему аргументу, показав своей со-
пернице ее кольцо и пояс, которые когда-то Зихфрид унес из ее спальни в ка-
честве победного трофея и подарил ей, Кримхильде.
Так началась трагедия. Брюнхильда не могла забыть оскорбления. За-
висть к Кримхильде, к ее счастью, ревность (Брюнхильда не перестала лю-
бить Зихфрида), ненависть к сопернице — все это теперь слилось в единое
жгучее желание отомстить и Кримхильде, и Зихфриду.
И ее волю вершит мрачный, злобный Хаген. Составляется заговор про-
тив молодого героя, хитрый, коварный, трусливый: убить не на поединке, не
в честном сражении, а предательски, когда тот ничего не подозревает. Автор
«Песни» великолепно рисует характеры. Они не однозначны. Не все сразу
поддерживают идею убийства. Гунтер поначалу смущен: ведь столько
доброго для него сделал Зихфрид. Нет, нет! Ни в коем случае! Но уже через
минуту: «А как убить его?» Он уже согласен. Согласен и младший его брат
Гизельхер, который до того возмущенно заявлял:
Ужель заплатит жизнью прославленный герой
За то, что вздорят женщины по пустякам порой?
Душой заговора становится Хаген. Что движет им? Почему гак упорно,
так ожесточенно ненавидит он Зихфрида? Только ли здесь вассальная вер-
ность? Скорее, зависть, ненависть к чужеземцу, который превосходит всех
силой, отвагой и нравственными достоинствами. Автор не говорит прямо об
этом, но это явствует из его рассказа.
Из всех бургундов Хаген, пожалуй, самый умный, прозорливый и самый
злобный. Он понимает, что сразить Зихфрида в открытую нельзя, значит,
надо прибегнуть к хитрости, и он обращается к самой Кримхильде. Наив-
ная, ничего не подозревающая женщина доверяет ему тайну своего супруга,
указывает и даже вышивает крестом то место на его одежде, где было уязви-
мо его тело. Так решила она судьбу самого дорогого ей существа.
Днем, во время охоты, когда Зихфрид наклонился к ручью, чтобы на-
питься, Хаген сзади вонзил ему копье как раз в то место, которое было
отмечено злополучным крестом.
Сбежались рыцари к умирающему герою. Стал проливать слезы и Гун-
тер, но истекающий кровью Зихфрид промолвил: «Слезы о злодействе льет
сам виновник зла».
Удивителен рассказ средневекового автора, его умение рисовать челове-
ческие характеры, тонкое проникновение в психологию людей.
Менялись времена, менялись нравственные представления людей, но,
кажется, никогда не было большего преступления в глазах всех, чем преда -
100
гельство. Оно всегда воспринималось как что-то чудовищное, как предель-
ная мера несправедливости.
Предательское убийство Зихфрида еще больше возвысило его в глазах
читателя. Гибель «идеального героя» Средневековья!
Он безупречен физически и нравственно, он сам — великая драгоценность
мира. Какой же мерой измерить глубину бесчеловечия и зла, проявленную
его убийцами? Здесь — кульминация трагедии, рассказанной средневековым
шпильманом. Нет сомнения, что она потрясала современников поэта и, ко-
нечно, создавала тот нравственный, психологический эффект, который древ-
негреческий философ Аристотель назвал «катарсисом» — нравственным
очищением путем страха и сострадания.
Автор «Песни» не остановится на этом. Он расскажет подробно и обстоя-
тельно о мести Кримхильды. Она будет ужасна, эта месть. Разъяренная жен-
щина зальет морем крови своих сородичей, так коварно воспользовавшихся
ее доверчивостью, но и сама погибнет и не вызовет у нас сочувствия: не мо-
жет человек в мести, даже справедливой и оправданной, доходить до оже-
сточения и бесчеловечности.
ДРЕВНИЕ
СЛАВЯНЕ
Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос
у них очень белый, или золотистый, или не совсем черный... Они по-
читают реки и нимф, и всяческие божества, приносят .жертвы
всем им и при помощи этих .жертв производят гадания.
Прокопий Ке с арийский. Война с готами (553 год)
Таким видел славян этот византийский
историк, оставивший нам бесценные и,
к сожалению, редчайшие сведения о на-
ших далеких предках. Прокопий рас-
сказал нам и о жизни Византии в VI ве-
ке, нравах двора. Секретарь полковод-
ца Велизария, хорошо знавший заку-
лисную сторону политики, он в другой
своей книге («Тайная история») нарисо-
вал яркий, весьма непривлекательный
портрет императора Юстиниана.
Славяне в те дни только-только на-
чинали заявлять о себе на мировой аре-
не и жили еще своей обособленной
культурой, далекой от достижений ан-
тичной цивилизации. Они прикоснутся
к ней значительно позднее, уже после
принятия христианства.
Их представления о мире отражены
в наивных мифах о богах, связанных
непосредственно с природой. Общую
101
картину пантеона славян мы вряд ли сейчас можем себе представить, леген-
ды, мифы потеряны, забыты. Осталось лишь несколько имен древних сла-
вянских богов.
Русские сказки донесли до нас поэтическую прелесть этих древних пред-
ставлений наших предков, они и ныне окрашивают поэзией наше детство: ле-
шие, домовые, русалки, водяные, Баба-яга, чудо-юдо, Кащей Бессмертный
и др. Многие нравственные принципы представали воображению древнего
человека в персонифицированном виде: Горе-злосчастие, Правда, Кривда.
Даже смерть выступала в виде скелета в саване и с косой в руке. Слово «чур»,
которое ныне употребляется в выражении «Чур меня!», было именем бога.
Высшим божеством почитался у древних славян Перун — бог грозы. Он
живет на вершине горы. Его враг Велес. Коварный злой бог. Он похищает
скот, людей, бог-оборотень, способный превратиться и в зверя, и в человека.
Перун сражается с ним и, когда побеждает, на землю опускается живитель-
ный и благодатный дождь, дающий жизнь посевам. Слово «бог» (видимо, от
«богатый») часто связано с именем божества: Дажьбог, Стрибог. В мире ми-
фов действуют кикиморы, упыри, соловьи-разбойники, дивы, Змей Горы-
ныч, ветры Ярилы, бог весны Лель и т.д.
Числовые наименования приобретают иногда тоже божественное значе-
ние; если, например, чет несет в себе положительное начало, то нечет явно
отрицательное и т.д.
С IX века ничинают проникать к славянам идеи христианства. Княгиня
Ольга, побывавшая в Византии, приняла христианство, была там крещена.
Ее сын, князь Святослав, похоронил мать по христианскому обычаю, но сам
остался язычником, приверженцем старых славянских богов. Христианство,
как известно, установил сын его, князь Владимир, в 988 году. В русских ле-
тописях сохранились красочные рассказы о полных драматизма последних
днях язычества на Руси:
«И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за
теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми
усами, затем Хорста, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь. И прино-
сил им жертвы, называя их богами, и приводил к ним своих сыновей и доче-
рей, а жертвы эти шли бесам и оскверняли землю своими приношениями.
И осквернялась земля русская и холм тот».
Летописец, уже христианин, недобрым словом поминает этих языческих
богов.
От имени князя Владимира в Новгород едет посадником Добрыня. Лето-
писец по этому поводу пишет: «Придя в Новгород, Добрыня поставил куми-
ра над рекою Волховом, и приносили ему жертвы новгородцы как богу».
Суровы обычаи древних славян, суровы их боги, чтобы умилостивить
или отблагодарить, нужны жертвы и жертвы человеческие. Летопись расска-
зывает об одном драматическом эпизоде.
Владимир вернулся после удачного военного похода на племя ятвагов.
Надо было по обычаю отпраздновать победу и отблагодарить богов.
«...Сказали старцы и бояре: «Бросим жребий на отроков и девиц, на кого па-
дет он, того и зарежем в жертву богам». Был тогда варяг один, и двор его
стоял там, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Влади-
102
мир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую ве-
ру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий...
И посланные к нему, придя, сказали: «На сына твоего пал жребий, избрали
его себе боги, чтобы мы принесли его в жертву богам».— «Не боги это,
а простое дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не гово-
рят, но сделаны человеческими руками из дерева. Не дам сына своего!» —
«Дай сына своего, да принесем его богам».— «Если они боги, то пусть при-
шлют одного из богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете их
требы?»
Кликнули, и подсекли под ним сени, и так убили их».
Летописец, рассказав об этом, сокрушался: «Ведь были тогда люди невеж-
ды и нехристи. Дьявол же радовался тому».
Вскоре Владимир переменил веру, посадник его Добрыня сбросил вче-
рашние кумиры в Волхов, а на месте казни варяга и его сына воздвигнул цер-
ковь святой Богородицы стараниями князя Владимира, теперь уже христиа-
нина.
Однако прежние боги не сразу ушли из памяти народной. Вера в них уже
в виде суеверий продолжала жить.
Старые языческие боги символизировали силы природы и как-то слились
в поэтическом воображении народа с этими силами. Они составили тот эсте-
тический арсенал поэтических образов, которым пользовались поэты. Мно-
го найдем мы их в «Слове о полку Игореве», ими полны древние народные
песни, русские сказки. Даже отдельные русские слова ведут свое начало от
названия старинных языческих богов, например: «лелеять» — от бога весны
Леля. В белорусском языке употребительное бранное выражение: «Кабе
цебя пярун треснув!» (бог Перун).
Народные приметы, связанные с временами года, приуроченные к ним
обряды также относят нас к далекой языческой старине славянских народов.
Их записал в XIX веке В. И. Даль. Они чрезвычайно выразительны и метки
по речевому складу, с немалой долей юмора. Вот несколько записей из Ме-
сяцеслова: 1 января.— Начало года, зиме середка. Васильев день. Гадания.
Варят кашу, обсыпают зерном. Коли первый день в году веселый, то и год
будет таков. 4-е.— Последние святочные гадания. Гоняют черта из деревни.
5-е.— Крещенский вечер. Крещенский снег собирают для беления холстов,
также от разных недугов. 6-е.— В богоявленскую ночь, перед утреней, небо
открывается. Снег хлопьями — к урожаю, ясный день — к неурожаю. Звезди-
стая ночь на богоявление — урожай на горох и ягоды. 18-е.— Афанасия ло-
моноса. Афанасия — береги нос. Морозы... Апрель, 5-е.— Святой Федул теп-
лячком подул. На Федула растворяй оконницу... и пр. и пр.
«слово
О ПОЛКУ
ИГОРЕВЕ»
«Синю о полку Игорсве» возвышается уединенным памятником
в пустыне древней словесности.
А. С. Пушкин
Уединенный памятник! Пустыня нашей
древней словесности! Какие слова!
И сказаны они самым великим нашим
поэтом, суждения которого, освещен-
ные обаянием его авторитета, становят-
ся, право, канонической истиной.
Что же прежде всего поражает нас
в «Слове о полку Игореве»? Почему
оно (единственное!) возвышается над
всем остальным литературным насле-
дием, дошедшим до нас от эпохи созда-
ния? Почему все остальное в сравнении
с ним было названо Пушкиным «пу-
стыней», ведь в те же дни писалась
Ипатьевская летопись — образец высо-
кой политической и нравственной куль-
туры?
С полной ответственностью можно
сказать, что ничего столь же высокого
и прекрасного в русской поэзии у нас не
было вплоть до Пушкина. (Не было
или не сохранилось!) Одно-
единственное на шесть веков! Столь же
прекрасное, как и лучшие создания Пуш-
кина,— и это в XII веке! Можно голько дивиться такому чуду. Но чудес не
бывает. Не могло «Слово» быть единственным, не могло возникнуть на го-
лом месте. Видимо, оно стояло в ряду равных ему имевшихся, но утерянных
потом художественных ценностей русской старины, может быть, превосхо-
дило их и было вершиной высокой эстетической культуры всего народа. Так
или иначе, но должна была существовать эстетическая атмосфера, в которой
могло бы возникнуть такое произведение. Я подчеркиваю, эстетическая ат-
мосфера, ибо речь идет о художественной стороне литературного памятни-
ка, или об «эстетической части творения» как говорил в подобных случаях
А. С. Грибоедов.
Мы вступаем здесь в мир чувств. Греческое слово «эстетикос» означает
«воспринимаемое чувствами».
Конечно, эстетическое чудо «Слова о полку Игореве» можно объяснить
талантом, гениальностью автора поэмы, но как бы ни был одарен поэт, он
104
не мог творить вне тех эстетических норм, которыми жило и действовало его
время.
Возникает вопрос: что же случилось с нашей древней поэзией? Почему со-
хранилось только одно произведение, сохранилось случайно, в единствен-
ном экземпляре, и, не будь этого единственного случая, мы вообще ничего не
знали бы о великолепном, полном обаяния эстетическом мире предков.
Несколько общеизвестных фактов: «„Песнь о полку Игореве" найдена бы-
ла в библиотеке графа А. Ив. Мусина-Пушкина и издана в 1800 году. Ру-
копись сгорела в 1812 году. Знатоки, видевшие ее, сказывают, что почерк ее
был полуустав XV века».
Эту справку писал А. С. Пушкин. Прибавим, что упомянутый граф Алек-
сей Иванович Мусин-Пушкин был екатерининский вельможа, богач, прези-
дент Академии художеств и при всем том увлеченный искатель российских
древностей, археолог и историк, собравший в своей библиотеке редчайшие
и неизвестные тогда еще науке рукописные памятники нашей отечественной
культуры. Дом его сгорел во время пожара в Москве, а вместе с ним и его
богатейшая библиотека. По счастью, сохранился аккуратно переписанный
с подлинника экземпляр «Слова» для Екатерины II, которая, надо отдать ей
должное, внимательно читала русские летописи и очень интересовалась рус-
ской стариной. Удалось, кроме того, напечатать бесценный документ типо-
графским способом. Что касается полуустава, которым было написано
«Слово» в дошедшей до нас рукописи, то это довольно небрежное начерта-
ние букв, часто с сокращениями, текст писался слитно, без разделения на
слова. Писцы XV века торопились, переходили уже к скорописи. Раньше,
в XIII-XIV веках, писали уставом, то есть тщательно, медленно, соблюдая
красоту почерка, поистине священнодействуя над каждой буквой.
Переписчик графа, а потом и типографские наборщики не все поняли, не
все верно перенесли в копию и задали большую работу будущим коммента-
торам. Многие места «Слова» до сих пор остаются темными и вряд ли ког-
да-нибудь полностью прояснятся.
Поход Игоря на половцев в 1185 году- факт исторический. О том оста-
вили свидетельства летописи. Ипатьевская- с сочувствием, Лаврентьев-
ская —-с некоторой долей сарказма.
Любопытно сопоставить рассказ летописный и рассказ поэтический, при-
рода поэзии «Слова» выявится со всей очевидностью.
РАССКАЗ в лпо время великий князь Святослав Всеволодович отправился в Ка-
летописный ранее и собирал в Верхних землях воинов, намереваясь на все лето ид-
ти на половцев к Дону. Когда уже на обратном пути оказался Свято-
слав у Новгорода-Северского, то услышал о братьях своих, что по-
шли они втайне от него на половцев, и был он этим очень раздосадо-
ван.
Ипатьевская . /стопись
Таково начало трагедии Игоря Святославовича, удельного князя Новго-
род-Северского и его трагическая вина. Слова «втайне» и «очень раздосадо-
ван» не летописные. Это перевод на наш современный язык. В оригинале
105
фраза летописца звучит колоритно и певуче: «и слыша о братьи своей, оже
шли суть на иоловци, утаившиеся его, и не любо бысть ему». Далее летопи-
сец сообщает, что в Чернигове Святослав узнает о пленении князя. Теперь
уже не досада, а горе охватывает его. Он «вздохнул тяжело и сказал утирая
слезы: «О дорогая моя братия, и сыновья, и мужи земли Русской! Даровал
мне Бог победу над погаными, а вы, не удержав пыла молодости, отворили
ворота на Русскую землю. Воля Господня да будет во всем! И как я только
что досадовал на Игоря, так теперь оплакиваю его, брата своего». Иначе го-
воря, зачем не дождался Игорь его, Святослава, великого князя киевского и
главу всей Руси? Зачем поспешил?.. О эти горячие головы! Сколько бед от их
неразумия, самонадеянности, беспечного молодечества!
Но ведь родные они, и как не пожалеть их, когда они попадают в беду.
Перевод на нашу современную речь летописного текста не передает арома-
та давно минувших дней, простосердечной красоты и задушевности пове-
ствования летописца. Обратимся к оригиналу: «Святослав же, то слышав
и вельми вздохнув, утер слез своих и рече: «О, люба моя братия, и сынове
и муже земле русской! Дал ми Бог иритомити поганыя, но не воздержа уно-
сти (юности.— С. А.) отвориша ворота на Русьскую землю. Воля Господня
да будет о всем! Да како жальми бояшеть на Игоря, тако ныне жалую болми
по Игоре, брате моемь».
Заметим: в летописи Святослав ссылается на «волю Господню», в поэме
мы этого не найдем.
Слова в ходе времен меняют свою эмоциональную окраску. Слово «при-
томити», вложенное летописцем в уста Святослава, в наши дни исчезло из
употребления и воспринимается уже как ушедшее из лексикона, но еще по-
нятно по смыслу. Однако что-то доброе, миролюбиво-ласковое исходит от
него. Ведь совсем недавно слышали мы в народной речи: «ноженьки мои
притомились» или «конь мой ретивый притомился».
Почему же оно, это слово, в речи Святослава и в таком явно противоре-
чащем ему контексте? Не сказалась ли здесь та всепрощающая гуманность,
которая всегда отличала народ и проявилась здесь по отношению к виновни-
ку бед, может быть, неосознанно в самой лексике?
Неудачный поход Игоря принес много страданий русским людям. Как
пишет летописец, «поганые же половцы, победив Игоря с братией, немало
возгордились и собрали всех людей своих, чтобы пойти на Русскую землю».
Они осадили Переяславль. Князь Владимир Глебович, храбрый и сильный,
вышел навстречу им. Не все из дружины его последовали за ним. Иные убоя-
лись, и только тогда, когда увидели они, что тяжело ранен князь, «выскочи-
ли из города и выручили князя своего, раненного тремя копьями». Сожгли
половцы и город Путивль.
Летописец пишет о знамении, которое предвещало неудачу,— затмение
солнца. Такое затмение в тот день действительно было (1 мая 1185 г.), что
подтверждают современные астрономы.
Предупреждали князя и воины его: «Княже! Се есть не на добро знамение
се». Но не остановился Игорь.
Картина битвы и пленения Игоря рассказана ярко и выразительно. Она
полна динамики и драматизма:
106
«Когда же занялся рассвет субботнего дня, то начали подходить полки
половецкие, словно лес. И не знали князья русские, кому из них против кого
ехать — так много было половцев. И сказал Игорь: «Вот думаю, что собрали
мы на себя всю землю Половецкую...» И тогда, посоветовавшись, все со-
шли с коней, решив, сражаясь, дойти до реки Донца, ибо говорили: «Если по-
скачем-спасемся сами, а простых людей оставим, а это будет нам перед
Богом грех: предав их, уйдем. Но либо умрем, либо все вместе живы оста-
немся». И сказав так, сошли с коней и двинулись с боем. Тогда по Божьей во-
ле ранили Игоря в руку, и омертвела его левая рука. И опечалились все
в полку его: был у них воевода, и ранили его прежде других. И так ожесто-
ченно сражались весь день до вечера, и многие были ранены и убиты в рус-
ских полках».
На рассвете в воскресенье бежали с поля боя воины из кочевого племени
ковуев, подчиненные черниговскому князю. Игорь, увидев это, погнался за
ними, чтобы вернуть, но безуспешно. Между тем он слишком отдалился от
своих, заметил это и поспешил обратно. «Когда уже приблизился Игорь к
своим полкам, половцы, помчавшись ему наперерез, захватили его на рас-
стоянии одного перестрела от воинов его. И уже схваченный, Игорь увидел
брата своего Всеволода, ожесточенно борющегося, и молил он у Бога смер-
ти, чтобы не увидеть гибели брата своего. Всеволод же так яростно бился,
что и орудия ему не хватало». (Приведем частичку подлинного текста: «Дер-
жим же Игорь виде брата своего Всеволода крепко борющася, и проси души
своей смерти, яко дабы не видил падения брата своего. Всеволод же толма
бившеся, яко и оружья в руку его не доста».)
Летописец, отвлекаясь от рассказа, предается печали, говоря, что в во-
скресный день, а это было пасхальное воскресенье, вместо радости и празд-
ничного веселия пришло на реку на Каялу (ученые не знают, о какой реке
идет речь) великое горе.
Летописи писались в монастырях и без имени Бога тогда там обойтись,
конечно, не могли. Летописный Игорь свое поражение относит за счет гнева
Бога и собственные прегрешения ставит себе в вину. Его грехи — причина его
несчастий. Оказывается, он жестоко обходился с людьми, когда брал и рус-
ские города, а такие случаи бывали в те времена, когда удельные князья вой-
ной друг на друга шли. Летописец вкладывает в уста Игоря выразительный
монолог, и, думается, не случайно: он (летописец) знал, что княжеские усоби-
цы немало принесли бед единой и неделимой Руси, а идея единой и недели-
мой Руси крепко держалась в сознании народа. «Воскликнул тогда, говорят,
Игорь: «Воспоминал я о грехах своих перед Господом Богом моим, что не-
мало убийств и кровопролития совершил на земле христианской: как не по-
щадил я христиан, а предал разграблению город Глебов у Переяславля. Тог-
да немало бед испытали безвинные христиане: разлучаемы были отцы с деть-
ми своими, брат с братом, друг с другом своим, жены с мужьями своими,
дочери с матерями своими, подруга с подругой своею. И все были в смяте-
нии: тогда были полон и скорбь, живые мертвым завидовали, а мертвые ра-
довались, что они, как святые мученики, в огне очистились от скверны этой
жизни. Старцев пинали, юные страдали от жестоких и немилосердных побоев
(«лютые и немилостивыя раны подъяша»), мужей убивали и рассекали, жен-
107
шин оскверняли. И это все сделал я,— воскликнул Игорь,— и не достоин
я остаться жить!» («И та вся створивъ азъ,— рече Игорь,— не достойно мы
бяшеть жити».)
Историки не установили, что это за город Глебов, о котором говорит
здесь Игорь, но такое, видимо, было, иначе покаянной речи он бы не произ-
носил.
Рассказанный летописцем эпизод из биографии Игоря (расправа с жите-
лями города Глебова) чрезвычайно снижает образ князя. Летописец, правда,
приведя сетования свои героя, особого значения им не придал, разве что
иллюстрировал ими христианский догмат о грехе и возмездии. Эстетических
задач он перед собой не ставил. Автор же «Слова», создавший художествен-
ное произведение, если и знал об этом факте из жизни Игоря, а он, надо по-
лагать, знал, вряд ли им воспользовался бы в своей поэме, ибо его задача
была эстетически, то есть художественными средствами, оправдать князя,
но об этом — речь впереди.
Летописец далее рассказывает о судьбе Игоря в плену: «Половцы же,
словно стыдясь доблести его, не чинили ему никакого зла... не ограничивали
его свободы: куда хотел туда и ездил и с ястребом охотился». Он же, Игорь,
«держаше мысль высоку своея уности, замышляя бежати в Русь».
Запись Ипатьевской летописи заканчивается светлым рассказом о побеге
князя из плена. «И шел Игорь пешком до города Донца (где-то около ны-
нешнего Харькова.— С. А.) одиннадцать дней, а оттуда — в свой Новгород
(Новгород-Северский, столица его княжества.— С. А.), и все обрадовались
ему.
Из Новгорода отправился он к брату своему Ярославу в Чернигов, прося
помочь ему в обороне Посемья (побережье реки Сейм, входившее в состав
княжества.— С. А.).
Обрадовался Игорю Ярослав и обещал помочь. Оттуда направился
Игорь в Киев, к великому князю Святославу, и рад был Игорю Святослав,
а также и Рюрик, сват его».
(«Игорь же оттоль еха ко Киеву, к великому князю Святославу, и рад
бысть ему Святослав, такъже и Рюрикъ, сват его».)
Летопись писалась по свежим следам, потому так точен и подробен ее
рассказ и при этом взволнован, эмоционален и чрезвычайно живописен. Мы,
кажется, видим воочию порывистого Игоря; мудрого и доброго Святослава,
князя киевского; осторожного Ярослава, князя черниговского; бесстрашного
Всеволода, князя курского; отважного Владимира Глебовича, князя пере-
яславского. Мы видим картины битв, слышим крики нападающих и стоны
раненых.
Искусство летописной прозы свидетельствует также о высоте духовной
культуры Руси времен создания «Слова».
Летопись писали в тиши, в уединении — для памяти грядущих поколе-
ний, чтоб не забылись важные события, не порвалась нить истории, а без
истории нет народа. Летопись не читали всенародно. Она хранилась в мона-
стырских библиотеках как драгоценное сокровище, подобное государствен-
ным актам. Она, в сущности, выполняла роль государственного архива.
Факты и некоторые детали в летописном повествовании и в «Слове» со-
108
впадают, что естественно, ибо оба произведения писались в одно и то же
время, сразу же после события. Но «Слово» — создание поэта. Здесь иные за-
дачи, иные художественные средства, иные краски.
РАССКАЗ ПОЭТИЧЕСКИЙ
Автор «Слова» начинает с торжественного обращения к слушателям: «не
славно ли нам, братья, вам послушать, а нам сложить и спеть песнь-повесть
о трудном, тяжелом, печальном походе Игоря Святославовича».
Сочинение, как видим, рассчитано на обширную аудиторию. Его нужно
читать вслух, а может быть и петь, но никак не в церкви, ибо песнь эта сли-
шком мирская, слишком еще языческая по духу, но образной системе.
Тема и главный герой сразу же намечены. Событие известно слушателям.
Нет необходимости в последовательном повествовании, от автора требуется
лишь искусство, ведь он поэт. Послушать его, горючей слезой залиться над
несчастьями русской земли, восхититься храбростью и беззаветной предан-
ностью родине Игоря и его брата «буй тур Всеволода», поразмышлять о судь-
бах Руси и причинах ее бед — вот что ждали слушатели от певца, и он спел
свою чудную песнь. Песню, которую музыканты назвали бы симфонией,
в которой основная музыкальная тема, подобно могучей реке, то сливается
в общий поток, то разветвляется на отдельные притоки и ручьи, чтобы снова
слиться и снова нести свои полные воды.
Поэт сразу же ставит перед собой и эстетические задачи: сложить по-
весть-песнь «старыми словесы», иначе говоря, традиционно (древние люди
не любили новшеств). При этом он заверяет слушателей, что не будет в его
«Слове» поэтического вымысла, что станет слагать он свою песнь «по были-
нам», «а не по замышлению Бояна», то есть говорить о том, что было на са-
мом деле, что было «былью».
Поэт не может не отдать дань восхищения своим предшественникам,
и особенно Бояну, «соловью старого времени». И с каким восторгом он это
делает!
Боянъ бо в^щий,
ащс кому хотяшс пЬснь творити,
то растЪкашеся мыслию по древу,
ctpbiMb вълкомь по земли,
шизымъ орломъ пол облакы...
Мы ничего не знаем о Бояне. Надо полагать, что жил он примерно за сто
лет до автора «Слова», ибо помнил «первых времен усобицы». Автор «Сло-
ва» скромно стушевывается перед ним, своим гениальным предшественни-
ком, который
...своя в1">щиа пръсты
на живая струны въекладаше;
они же сами княземъ славу рокотаху.
109
Он, автор «Слова», пытается представить себе, как Боян спел бы эту пес-
ню об Игоре и его походе. Он, верно, начал бы так:
Не буря соколы занесе
чресъ поля широкая.
А может быть, Боян избрал бы другое начало, столь же выразительное
и поэтическое:
Комони ржуть за Сулою
звенить слава въ Кыевь;
трубы трубять въ Новьградь
стоять стязи въ Путивль!
Боян, Боян! Велесов внук, вещий Боян! Тебе бы надо было воспеть Игоря
и его воинов.
Абы ты сиа плъкы ущскоталъ,
скача, славию, по мыслену древу,
летая умомъ подъ облакы...
А. С. Пушкин усомнился в искренности автора «Слова». Он усмотрел
в выспренних похвалах Бояну иронию, а в приведенных «цитатах» ложную
патетику, которую сам он не терпел («Если не ошибаюсь, ирония пробива-
ется сквозь пышную похвалу»). Трудно спорить с великим поэтом, чутко уга-
дывавшим истину, оценившим в своем древнем собрате черты подлинной ге-
ниальности и как бы приобщившим его к собственному пониманию вещей.
(«Должно признаться, что это живое и быстрое описание стоит иносказаний
соловья (Бояна.— С. А.) старого времени».)
Если автор «Слова» действительно потешался над своим предшественни-
ком, а не восхищался им от души, если прав Пушкин, то автор «Слова» пред-
станет перед нами со скептической улыбкой, а это так будет гармонировать
с аристократической светскостью его поэмы и языческим равнодушием
к христианской (господствовавшей) церкви.
Сомнение Пушкина, однако, никто не разделил, поэтому примем обще-
принятую точку зрения, поверим, что древний поэт искренне славит Бояна,
что, возвышая Бояна, он тем самым возвышал и своего героя, как бы гово-
рил, что только слогом великого мастера можно и должно воспевать его.
Но Бояна нет, и потому: «Почнемъ же, братие, повьсть сию...» Теперь все
внимание поэта обращено на своего героя, что укрепил свой ум, свою мысль
сознанием стоящей перед ним задачи, наполнился ратного духа и сердце свое
заострил мужеством («поостри сердца своего мужествомъ»). Поэт мета-
форически сравнивает сердце воина с копьем, которое нужно перед боем зао-
стрять.
Храбр князь, отважен и добрый патриот, но пылок, самонадеян, не соиз-
меряет своих сил с обстоятельствами. Древний человек верил предзнамено-
ваниям, и случившееся тогда затмение солнца выглядело для него грозным
110
предупреждением. Казалось, что вся природа восстала против похода, кри-
ком кричала: куда ты, безумец! Остановись! Тебя ждет гибель!
Солнце ему тъмою путь заступаше;
нощь стонущи ему грозою птичь убуди,
свист звЪрин въста...
Сам Див (вещая птица) кличет с верхушки дерева, сзывает вражеские полчи-
ща с «земли незнаемой», обращаясь к
Влезс, (Волга. С. А.)
и Поморию, (побережье Азовского моря.—С. А.)
и Посулию, (левое побережье Днепра. С. А.)
и Сурожу, (Судак в Крыму. С. А.)
и Корсуню, (Херсонсс близ нынешнего Севастополя. С. А.)
и теб"ь, Тьмутороканьский блъванъ! (неизвестный памятник. С. А.)
Поэт как бы нагнетает угрожающие знаки природы и делает это с боль-
шим, я бы сказал, профессиональным мастерством: тревожный троекрат-
ный каданс начальных слов стиха — Солнце, Ночь, Свист (я пользуюсь стро-
фикой, предложенной академиком Д. С. Лихачевым), внутристиховой ка-
данс («ему заступаеши, ...ему грозою») и это многократное повторение «и»
(«и Поморию, и Посулию...»), эмоционально тревожная лексика (ночь стонет,
тьма застилает, свист звериный) — все поэтические средства применены
здесь, чтобы создать ощущение трагизма минуты, предвестия грозной опас-
ности, неотвратимой беды.
Можно представить себе реакцию слушателей, современников поэта, их
страх и трепет, ведь для них это не метафорическое иносказание, а живая
правда, реальность.
Зачем бы князю не остановиться, зачем бы не повернуть свои полки
обратно, ведь само небо предупреждает его о несчастье? Так рассуждал тог-
да современник события, в том числе и летописец, и автор «Слова». Летопи-
сец прямо указывает, что воины князя высказали ему, князю, свои опасения.
В летописи князь ответил, что никто доподлинно не ведает воли Бога, и на-
стоял на походе, в «Слове» он признается в своем неудержимом желании
сразиться с половцами, погибнуть или победить:
Хоту бо, рече, копие приломити
конецъ поля Половецкого;
Сь вами, русици, хоту главу свою приложити,
а либо испити шеломомъ Дону.
Выражения «приломить копье» (вступить в бой), «приложить свою гла-
ву» (погибнуть), «испить шеломом Дону» (победить, в данном случае поко-
рить Задонщину) были традиционными поэтическими метафорами, но при-
знаемся, что они, эти метафорические выражения, полны эстетической кра-
соты и, я бы сказал, какой-то внутренней деликатности. Торжественна и ве-
111
личава речь Игоря. Может быть, в действительности он обращался к дружи-
не проще, лаконичным словом приказа: «На коней и к Дону!» или: «По ко-
о-ням!», как это принято в наши дни в воинских командах. В «Слове» он го-
ворит языком поэтическим. Это не команда, а призыв, вдохновенный и эсте-
тически окрашенный.
И рсчс Игорь
к дружине своей:
«Братие и дружино!
Луце жъ бы потяту быти (погибнуть. С. А.),
неже полонсну быти;
а всядемъ, братие,
на свои бръзыс комони,
да позримъ
синего Дону».
Воинская команда просится в песню, ей необходима музыка, мелодия,
впрочем, она уже сама содержит в себе мелодию.
Итак, Игорь не послушал предупреждения неба. Летописец мягко пожу-
рил его за это: «молоденек!» Автор «Слова» на такую смелость не решился:
с князьями спорить опасно. Но укор князю он все-таки бросил, скорее наме-
ком:
Спала князю умь
похоти
и жалость ему знаменном заступи
искусити Дону Великаго...
Иначе говоря, страсть подавила разум, и желание испытать судьбу заста-
вило пренебречь даже «предзнаменованием».
К Игорю присоединился брат его Всеволод. Мы уже знакомы с ним по
летописному рассказу. Там он прекрасен — сильный, дерзки отважный, он
беззаветно предан родине. Мы помним его в сумятице боя, окруженного
врагами, отражающего удары, которые сыплются на него со всех сторон.
И здесь, в «Слове», он такой же, он- «буй тур», зубр с исполинской силой.
В полках Всеволода такие же добрые воины, как и он сам:
А мои ти куряни евьдоми кьмети:
подъ трубами повити,
подъ шеломы възлЪльяни,
конспъ копия въекръмлени,
пути им вьдоми,
яругы имъ знасми,
луци у нихъ напряжени,
тули отворени,
сабли изъострсни,
сами скачють, акы сьрыи влъци въ поль,
ищучи себе чти, а князю славь.
112
Иначе говоря, мои куряне знают, как драться, приучены к тому с детства,
пеленали их под трубные звуки, лелеяли под шлемами, кормили с копья, сра-
женья им ведомы, трудности походной жизни (яругы — овраги) знакомы, лу-
ки их натянуты, колчаны наготове (отворены), сабли заточены. Вот они: ска-
чут как серые волки в поле... Картина выразительна чрезвычайно.
Игоря и Всеволода связывает нежная братская любовь. Отважные вои-
ны, закаленные в схватках и, надо полагать, огрубевшие в них, они тем не
менее способны на самые тонкие чувства. «Игорь ждет мила брата Всеволо-
да»,— пишет автор «Слова», и когда повстречались они, Всеволод с востор-
женной любовью обращается к нему:
Одинъ братъ,
одинъ свьтъ светлый
ты, Игорю!
оба есвЪ Святьславличя!
В летописи нет этой сцены, но автору «Слова» необходимо было просла-
вить своего героя, создать вокруг него атмосферу всеобщей приязни. Здесь
он устами Всеволода внушает нам добрые чувства к нему: «свет светлый!»
Мы невольно покоряемся магии этой характеристики. Русские люди в бы-
лые времена любили подобные усилительные эпитеты, которых мы ныне из-
бегаем, считая плеоназмами, а между тем они, доходя иногда до нас из дали
веков в песне или поэтической речи, волнуют нас: «темень темная», «день-
деньской», «даль далекая», «горе горькое», «думу думати» и т. д. В. Г. Бе-
линский, прочитав однажды в чьем-то переводе из Шекспира выражение «с не-
покрытым, открытым лицом», был восхищен. А ведь это сущая тавтология!
И тем не менее нельзя не согласиться с критиком. Поистине магия поэзии не-
исповедима!
Многие выражения «Слова», может быть, и традиционны для древней
поэзии, но, думается, несли в себе постоянную и всегда действующую на
сердце эмоциональную насыщенность. Можно было и в XII веке сказать
«Игорь поеха» (поехал), но поэт изъяснился иначе:
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень
и поьха по чистому полю.
И «чистое поле» и «злат стремень» — застывшие речевые обороты, но
ведь полны обаяния и создают вокруг имени князя как бы нимб поэзии
и красоты, и они нужны автору «Слова», ибо его задача — воспеть своего по-
ложительного героя, задача эстетическая.
Колоритен в «Слове» образ Святослава, князя киевского. Он двоюрод-
ный брат Игоря и Всеволода, но он старший и по возрасту и по чину, он ве-
ликий князь. Перед нами предстает мудрый, убеленный сединой старец. Все
остальные младшие князья для него что дети неразумные, но любит он их,
как любят отцы и блудных сыновей. И досадует, и печалится, и горько се-
тует. Добрый и благородный Святослав! Недавно он разгромил войска Ко-
бяка. Тут он был грозным. Великою грозою пошел он на полки хана:
8. С. Д. Артамонов
Наступи на землю Половецкую,
Притопта хлъми и яругы (овраги. С. А.),
Взмути рькы и озеры.
Иссуши потоки и болота.
Л поганаго Кобяка изь луку моря (отсюда у Пушкина Лукоморье. С А.),
отъ жельзных великых плъковъ половцкыхъ,
яко вихрь, выторжс.
И далеко разнеслась по миру слава о победе его, и немцы, и венецианцы,
и греки на далеком Западе заговорили о нем. Как же не славить его русскому
певцу, как же не лелеять имя его?
Мы видим Святослава в домашней обстановке «в Киеве на горах». Здесь
он совсем не грозен. Утром, проснувшись, он рассказывает о своем сне («му-
тенъ сонъ видь»), будто накрыли его черной попоной на кровати тисовой, нали-
ли синего вина, с горем смешанного, насыпали из пустых колчанов жемчуг
на грудь и баюкали его («ньгують мя»). А доски на тереме златоверхом без
конька лежат. Всю ночь вороны каркали, потом отлетели к синему морю.
Страшен сон! Черной попоной покойников накрывали, крыша без конька
смерть предвещала, галочий гомон недоброе сулил.
И тут сообщают Святославу, что два сокола (так поэтически называет
автор «Слова» князей Игоря и Всеволода) слетели со своих золотых престо-
лов «поискати града Тьмутороканя», да были закованы «въ путины жельзны».
Два солнца померкли, а с ними и два молодых месяца, Олег и Святослав,
младшие князья. Поражение Игоря подвигло ханов к «великому буйству».
«На ръць на Каяль тьма свъть покрыла», и, будто выводок леопардов, разбе-
жались по русской земле половцы.
Тогда великый Святъславъ
Изрони злато слово
слезами смьшсно
и рсче:
«О мои сыновчя, Игорю и Всеволоде!»
Мы знаем, что не был Святослав отцом Игоря и Всеволода, но автор
«Слова», всей силой души желавший объединения Руси под рукою старшего
(киевского князя), делает его таковым: пусть-де все князья уделов соберутся
под высокую (отцовскую) руку киевского князя и забудут вражду и усобицы.
Потому Святослав, олицетворявший в глазах поэта эту идею, и наделен им
таким обаянием.
Печально, полно отеческой укоризны «златое слово» Святослава. Рано
пошли они, Игорь и Всеволод, с мечом на половецкую землю, ища личной
славы. Пусть храбрые у них сердца, из твердой стали выкованы и в мужес гве
закалены, но какую беду принесли они!
И начинает Святослав скликать князей на священную битву «за землю
Русскую, за раны Игоревы». Не произносил такой речи Святослав да вряд ли
сумел бы ее произнести, его устами обращался автор «Слова» ко всему рус-
скому народу, ко всей Руси, разделенной на удельные княжества, разобщен-
114
ной, разрозненной, в неспокойной, часто враждующей княжеской «семье.
В этой речи и хвала, и укор князьям.
Перед нами уже не просто поэт, создавший великолепный панегирик
Игорю, перед нами политик, историк, общественный деятель, вобравший
в свою умную, талантливую голову все политические проблемы времени.
«Великий князь Всеволод! — взывает он устами Святослава.— Где же твои
войска, где сила твоя? Ведь ты можешь веслами Волгу расплескать, а Дон
шлемами вычерпать. Ты, буйный Рюрич и Давыд! Галицкий Осмомысл
Ярослав!»
Высоко сьдиши
на своем златокованньмъ столь,
подперъ горы Угорскыи
своими железьными плъки,
шетупивъ королсви путь,
затворив Дунаю ворота...
Осмомысл! Ученые до сих пор не докопались до высокого смысла этого
слова. Что означает оно? Нигде в другом каком-нибудь тексте той поры так
галицкого князя Ярослава не называют. То ли потому дана ему такая оцен-
ка, что умен был очень князь (восемь умов стоил), то ли потому, что восемь
языков знал,— не ведомо. Но так его оценил автор «Слова».
На дочери Ярослава Галицкого был женат князь Игорь, уж кому-кому,
а ему-то в первую очередь надо было выступить и спасти зятя, но об этом не
обмолвился поэт, не за зятя должен идти в бой Ярослав, а за представителя
Руси, за землю русскую.
А ты, буй Романс и Мстиславе...
Продолжает сзывать Святослав князей на великий бой с половцами. Но
знает поэт, не соберутся князья вместе, не пойдут единым строем на врага.
Вспоминая времена первых князей и давние годы, когда под единой рукой
была Русь и никто не смел угрожать ей, он с иронией обращается с князьям-
современникам: внуки Ярослава и Всеслава! Склоните ваши стяги, опустите
зазубренные мечи, не про вас слава дедов ваших, вы первые зачинщики раз-
доров, вы своими крамолами начали наводить врагов на землю русскую.
«О, стонати Русской земли...»
Вспоминает поэт и времена деда Игоря, князя Олега Святославича, кото-
рого он называет Гориславичем, одного из зачинщиков усобиц. Тяжелые
были тогда времена. Век человеческий сокращался, гибли люди до времени,
пустели поля (редко пахари покрикивали), лишь вороны с карканьем летали
по округе, деля трупы.
А погани с всех стран прихождаху с победами
на землю Русскую.
Беспокойство поэта было оправданным. Русь стояла перед грозной опасно-
стью, у ее границ уже собирались полчища татаро-монгольских племен, кото-
8*
115
рые через несколько десятилетий нагрянут на ее земли, уничтожая все на
своем пути. Разрушению подвергнутся и стольный град Киев, и Чернигов,
следа не останется от Рязани, которая возродится позднее уже на другом ме-
сте, в пятидесяти верстах от прежнего, и Русь надолго покорится пришель-
цам. Только «Господин великий Новгород» избегнет общей участи русских
городов. Непроходимые леса и болота задержат пришельцев, измотают их
силы и заставят повернуть вспять.
Справедливо писал Маркс: «Суть поэмы — призыв русских князей к еди-
нению как раз перед нашествием... монгольских полчищ».
Были среди князей героические личности, которые в одиночку шли
на врага, но печальна была их судьба. Поэт поминает здесь имя Изяслава:
Един же Изяслав, сын Васильков,
Позвони своими острыми мечи
О шеломы литовскыя...
Да и полег со своим войском на кровавой траве...
Дружину твою, княже.
Птиц крилы приоде,
А звери кровь полизаша.
И не было с несчастным князем ни брага его Брячеслава, ни брага Всево-
лода.
Един же изрони жемчюжну душу
Из храбра тела
Чрез злато ожерелье.
Изяслав, князь полоцкий, в летописи не упомянут. Мы ничего о нем не
знаем, но его трагический облик так впечатляюще ярок в «Слове».
Поэзия «Слова» здесь на уровне самого высокого эстетического совер-
шенства. Сколько нежности, гуманной чуткости в нарисованной картине ги-
бели воинов. В «Слове» воины не убиты, не раздавлены копытами коней, не
лежат в предсмертных судорогах, как это было, наверное, в действительно-
сти и как постарался бы их изобразить наш современник, пег, их прикры-
ли, «приодели» птичьи крылья. И князь Изяслав не убит, не лежит с пугаю-
щей маской смерти на лице, он эстегически прекрасен в этом последнем акте
бытия. Он изронил «жемчужную душу» свою из храброго тела, изронил че-
рез «золотое ожерелье».
Что это? Идеализация действительности, украшение прозаической реаль-
ности? Нисколько! Я бы даже не назвал это романтической приподнято-
стью. Реализм здесь никак не ущемлен, но автор «Слова» — поэт, он творит
произведения искусства и безупречен в эстетической части творения.
Итак, широкие просторы южных степей. Вольготно живут там кочевые
племена, совершают набеги на русские селения и города, грабят, жгут, уво-
дят в плен и продают потом в рабство захваченных горожан или получают
за них богатый выкуп. И нет покоя от них русским землям. И вот теперь про-
тив них князь Игорь и его соратники.
116
Ночь. Автор «Слова» будто с высокого холма обозревает русский боевой
лагерь, высокой думой своей овевает он безмятежно спящее войско. Все ти-
хо, но завтра бой. Что-то он сулит? Нет, не должно ему погибнуть, не доста-
нутся они тебе в добычу, черный ворон, и не тебе, поганый половчанин, одо-
леть их,— размышляет поэт.
Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо,
далече залетело!
Не было оно обиде порождено
ни соколу,
ни кречету,
ни тебе, черный ворон,
поганый половчане!
Но ощущение трагизма не оставляет нас, ведь
Гзак бежит серым волком,
Кончак ему след править к Дону великому.
Два половецких хана идут на Ольгово гнездо (полки Игоря и Всеволода,
внуков Олега). И уж рассвет, и близок час великой схватки, и природа неспо-
койна, грозны ее предзнаменования:
Кровавые зори свет поведают,
черные тучя с моря идут,
хотят прикрыти 4 солнца (Игоря, Всеволода и
их сыновей. С. /4.),
а в них трепещут синий млнии.
Быть грому великому...
И снова обращение к родине: «О, Руская земля! уже за шеломянем еси!»
Далеко... Не может она помочь, вызволить из беды, спасти от неминуемого
поражения. А половцы между тем идут и от Дона, и от моря и со всех сторон
обступают русские полки. Земля гудит, мутнеют реки, и пыль поднимается
над полями. Завязался жаркий бой. Теперь на передний план выходит Всево-
лод. Мы помним его по Ипатьевской летописи. И там он ярко (художествен-
но) обрисован. Здесь же он буй тур, яр тур, носится он, как гроза, по полю,
сверкая золотым шлемом своим, и куда поскачет, там лягут половецкие го-
ловы, да и как ему быть иным, ведь ради этого боя он оставил и град свой
стольный, и милые своей прекрасной Глебовны «свычаи и обычаи». И честь
и жизнь свою положил на дело победы.
...Летят стрелы каленыя,
гримлют сабли о шеломы,
трещат копиа харалужныя (каленой стали. С. А.)
в поле незнаеме,
среди земли Половепкыи...
И уже черная земля под копытами костьми покрылась и кровью полита.
Здесь поэт как бы останавливается и начинает новую главу своего повество-
вания. До нашего слуха доносятся знакомые с детства речевые обороты, ко-
торые и ныне можно услышать в говоре наших деревенских бабушек где-
нибудь на Рязанщине:
Чи ми шумить,
Чи ми звенить
далече рано пред зорями?
Это князь Игорь идет на подмогу своему брату. И снова жаркий бой. Бьют-
ся день, бьются другой, и полегли стяги Игоревы. Разлучились братья на
берегу быстрой Каялы. «Тут Игорь князь выседе из седла злата, в седло
кощиево» (пересел из золотого княжеского седла в рабское), попал в
плен.
Мы знаем, что Россия великим щитом встала на пути в Западную Европу
татаро-монгольских орд Чингисхана и Батыя в XIII веке, но мы не знаем или
знаем очень плохо, что она была щитом и раньше, сдерживая натиск коче-
вых племен на Запад. Об этом сообщает нам автор «Слова». Оказывается,
победа, одержанная Святославом, князем киевским, над половцами за год
до похода Игоря, и поражение последнего имели огромное международное
значение. Победа первого радовала народы Запада и вселяла надежды на
мирную жизнь, поражение второго беспокоило их, тревожило. Потому сла-
вили они Святослава и корили Игоря:
Ту немци и венедици (венецианцы.— С.А.)Ч
ту грсци и морава
поют славу Святославу,
кают князя Игоря...
Поэт рассказывает о великой скорби Руси («Тоска разлияся по Руской зе-
мли»), о плаче жен и матерей погибших и вообще всех русских женщин. Он
воспроизводит плач и причитания, какие можно и сейчас услышать в дале-
ких деревнях на похоронах. Строгий этикет нашего времени не допускает слиш-
ком сильного выражения эмоций, мы переносим свои трагедии молча, сдер-
живая порывы своей души. Тогда предавались горю бурно и даже сложились
на эти случаи особые обороты речи, отшлифованные веками. Они, как и по-
стоянные эпитеты в древней поэзии, не были бездумными трафаретами,
а как бы застывшей лирикой скорби, вобравшей в себя никогда не старею-
щую красоту чувств.
Автор «Слова» воспроизводит эти поэтические плачи, и мы не можем не
дивиться им, не восхищаться ими, их волнующей поэзией.
Уже нам своих милых ладь
ни мыслию смыслити,
ни думаю сдумати,
ни очами съглядати...
118
Самая поэтическая часть «Слова» — плач Ярославны, жены Игоря. Плач —
особый лирический жанр. Пожалуй, это даже что-то ритуальное, созданное
народом, и, конечно, женщинами, ибо на их плечи больше ложилось печалей
мирских всегда, во все времена. Женщина не могла поднять меч, бросить
в недруга копье, натянуть тетиву лука и пустить в него стрелу, ей оставалось
только плакать, и она создала поэзию плача, причитание, лирическую
и скорбную песнь души. Автору «Слова» не раз, конечно, приходилось слы-
шать эти плачи-жалобы, плачи-стоны, в которых изливалось неизбывное че-
ловеческое горе, и он в своей поэме воссоздал их со всей силой своего
редкостного дарования.
Многие русские поэты перелагали плач Ярославны на современный сти-
хотворный лад, и Жуковский, и его современник Козлов, и совсем недавно
Заболоцкий, но, думается, никто не достиг совершенства оригинала. Сколько
ласки и нежности изливает в своем плаче-песне Ярославна! Все воины Игоря
для нее — «лады» !, и господин ветер-ветрило для нее ласков и нежен, он не
носит корабли по безбрежному морю, не бросает их на волны, а «лелеет» их,
как нежная мать. Она обращается затем к «господину Днепру Словутичу»
и его просит «взлелеять», принести ей Игоря («ладу мою»), чтобы не лила
она больше слез о нем. И к «господину» солнцу взывает она, просит не опа-
лять воинов Игоря жгучими лучами, не мучить их жаждой. А так ведь и бы-
ло в действительности. В Лаврентьевской летописи записано: «Изнемогли от
безводия и кони и сами, в жаре и в муках».
Светлое и тресветлое слънце!
Всем тепло и красно еси:
чему, господине, простре горючую свою лучю
на лады вой?
Последняя часть «Слова» возвращает нас к Игорю. Плен, побег, радость
русских городов. Рассказ лаконичен до предела. Поэт будто устал, не хочет
говорить о том, что всем известно, бросает отдельные слова. Не будь лето-
писной записи, мы не смогли бы всего понять. Только прочитав драматиче-
ский рассказ Ипатьевской летописи о том, как бежал князь из плена, мы мо-
жем приблизительно расшифровать телеграфную скоропись «Слова» на
этом участке текста. Летопись сообщает, что нашелся некий человек, родом
половчанин, по имени Лавор (в «Слове» он — Овлур), который надоумил
князя бежать и помог ему. Когда половцы, охранявшие князя, напились ку-
мыса и веселились, он, князь, тихо вышел из шатра, перебрался через реку,
где ждал его с конем Лавор (Овлур), а далее они 11 дней шли пешком до
Донца, а потом и до Новгород-Северского.
Летопись не сообщает, почему князю пришлось идти мешком, разъясне-
ние мы находим уже в «Слове» — «оба ведь надорвали своих борзых коней».
1 В. Даль в Толковом словаре дает такое
объяснение: «милый, сердечный, возлюблен-
ный».
119
По законам поэзии, автор «Слова» избегает сухой информативности дело-
вой прозы. Он — поэт и мыслит образами: «Игорь соколом полетел», «Ов-
лур волком побежал», «стряхивая собою студеную росу».
СУД НАД ИГОРЕМ
Игорь в поэме осужден...
Б. А. Рыбаков
Автор «Слова» поминает многих князей, некоторых скороговоркой,
иных с прозрачной иронией (Всеслава), иных восторженно и нежно. Он лю-
буется отвагой и силой буй тур Всеволода, почтительно и тепло пишет
о Святославе киевском, нежно и трагедийно о неизвестном истории Изясла-
ве. Но главный герой его поэмы — Игорь.
Как же он все-таки относится к своему герою?
Академик Б. А. Рыбаков полагает, что отрицательно.
«Игорь в поэме осужден: его клянет вся католическая и православная
Европа, из-за него печаль и туга нависли над русской землей, из-за него
поэту приходится вспоминать самые черные времена прошедшего столетия,
когда пахари не пахали пашен, а только вороны летали над полями... Источни-
ком тогдашних зол назван родной дед Игоря и Святослава — Олег «Гори-
славич». И если поэт все же подчеркивает мужество Игоря, его личную отва-
гу, рыцарственность, то это не потому, что он воспевает Игоря, а потому,
что он как бы выгораживает его, хочет всех князей примирить с тем князем,
на земле которого бесчинствуют победители половцы» *.
Однако так ли это? Автор приведенной цитаты подходит к «Слову о пол-
ку Игореве» как к историческому документу и смотрит на Игоря глазами
историка. Между тем это произведение искусства, и оценку героя этого про-
изведения следует искать в эстетической части.
Не всегда суждение автора художественного произведения высказывае-
тся «открытым текстом». Чаще всего оно выражено в эмоциональном на-
строе, в окраске эпитетов, сравнений, метафор — во всей образной системе.
Уж одно то, что, к примеру, поэт называет душу Изяслава жемчужной,
указывает на его отношение к нему.
Если же обозреть все богатство метафорического языка поэта, применен-
ного к Игорю, то никаких сомнений в его самых горячих симпатиях к своему
герою не останется.
Все полнится в поэме именем Игоря и постоянно связывается с именем
Руси. Рефрен «За раны Игоревы, За землю Русскую!». Плач Ярославны
самая поэтическая часть поэмы. И наконец светлый финал — возвращение
Игоря и всеобщее ликование:
1 Рыбаков Б. А. Из истории культуры
Древней Руси. М.. 1984. С. 124.
120
«...Солнце свыится на небссЬ.
Игорь князь въ Руской земли»:
дьвицы поютъ на Дунай,
въются голоси чрезъ море до Киева...
«Слава Игорю Свягъславличю».
Поэт, конечно, знал, что Игорь не мог участвовать в походе Святослава
в 1184 году — помешала распутица. Но ведь о нем, об Игоре, могли поду-
мать, что струсил, убоялся, уклонился под благовидным предлогом. И от
одной этой мысли князь готов был, очертя голову, броситься навстречу не-
отвратимой гибели. Он отправляется в поход с небольшими силами.
Теперь новое препятствие — затмение солнца, знамение. Все силы неба
и земли, кажется, встали против него. Но повернуть назад — значит снова
выглядеть трусом, и он, отметая все советы и предостережения, идет вперед.
Да, он своим поражением открыл ворота Руси, но разве он этого хотел?
И если есть на нем вина, то вина невольная. Роковая ошибка, роковое заблу-
ждение— результат самонадеянного молодечества. Но оно так проститель-
но, так свойственно молодости, неосмотрительности, неопытности.
Поэт порицает Игоря за самонадеянность и это порицание вкладывает
в «златое слово, со слезами смешанное» Святослава, великого князя киев-
ского. Но, как и Святослав, он любит своего героя. Здесь можно провести
параллель с героем «Песни о Роланде», созданной во Франции в том же XII
веке. Разве Роланд не виновен в гибели своего войска, когда, понадеявшись
на собственные силы, не последовал совету своего друга позвать на помощь
Карла? Разве не проявил он тогда мальчишескую самонадеянность? И автор
«Песни» хорошо это понимал. Сравнивая двух друзей, пылкого Роланда
и осторожного Оливье, автор песни заключает: «Роланд отважен, но Оливье
разумен». И это был отеческий укор молодому герою, не больше. Ро-
ланд—трагический герой с трагической виной, как и его литературный
двойник русский князь Игорь.
Здесь можно вспомнить и Ахилла, главного героя «Илиады» Гомера.
Разве не порицает его поэт? Разве не противопоставляет он жестокой воин-
ской дерзости Ахилла мужественную гражданскую отвагу Гектора? Но если
во всех этих случаях и есть суд автора над своими молодыми героями, то это
суд иной. Да, Ахилл, Роланд, Игорь не безупречны, но они прекрасны даже
в своих человеческих слабостях, ибо, кроме этих слабостей, у них есть нечто
неизмеримо большее — человеческое величие.
«СЛОВО»— Приступая к изучению нашей словесности, мы хоте.ш бы обра-
ПРОИЗВЕДЕНИЕ титься назад и взглянуть с любопытством и благоговением на ее
Q В ETC КОЕ старинные памятники, сравнить их с тюю бездною поэм, роман-
сов, иронических и любовных, простодушных и сатирических, кои-
ми наводнены европейские литературы средних веков...
А. С. Пушкин
Как было уже сказано, XII XIII века поистине гениальное время
в европейской литературе. «Песнь о Роланде», «Песнь о нибелунгах», «Песнь
о моем Сиде», пышное цветение поэзии трубадуров на юге Франции, в Про-
121
вансе, рыцарский роман, веселые насмешливые фаблио — сколько прекрас-
нейших произведений!
Большая лирическая, патетическая, повествовательная, сатирическая,
словом, многожанровая литература. Повторюсь, но снова и снова недоуме-
ваю, почему «Слово о полку Игореве», справедливо отнесенное человече-
ством к лучшим созданиям европейской цивилизации, почему оно оказалось
одиноким парусом в безбрежном море. Трудно представить себе произведе-
ние такого масштаба в единственном числе, на голом месте, в «темной сте-
пи», без литературного окружения, без литературной среды, без поэтической
атмосферы, которую создают не только большие мастера, но и малые.
Верится мне, что такая атмосфера была. Само появление гениальной
поэмы в те далекие годы свидетельствует о том, что какая-то предваритель-
ная работа (может быть, лучше сказать, подготовительная) была уже прове-
дена обществом, что уже имелись поэтические традиции. Да об этом прямо
говорит и автор «Слова». У него были предшественники, и один из них Боян.
В «Слове» явно обнаруживаются традиционные поэтические формы: за-
чин («Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы...» старыми
словесы, иначе говоря, в традиционных формах), славицы («Слава Игорю
Святославичу, буй туру Всеволоду...»), плач (Ярославна рано плачет в Пу-
тивле... «О ветре, ветрило!») с его чудесными певучими повторами. Да и вся
поэма, названная «Словом», принадлежит к определенному жанру, бытовав-
шему в литературе. Жанры, как известно, возникают тогда, когда имеются
уже установившиеся их признаки, а значит, и конкретные их носители —
литературные произведения.
Однако если существовала на Руси большая литература, то куда же она
подевалась? А куда подевались бесценные сокровища материальной культу-
ры (храмы, дарохранительницы, скульптуры, изящные мраморные портики,
театр, гимнасий, палестра) древних Дельф в Греции? Куда подевались
книги знаменитой Александрийской библиотеки? Ответ: время, грабежи за-
воевателей, «пыль веков», «трава забвенья». Да, да,— и грабежи, и пыль ве-
ков, и трава забвенья — все это было, но главное, что решило печальную су-
дьбу этого прелестного уголка Древней Греции, распоряжение византий-
ского императора Феодосия I в 390 году об уничтожении языческих храмов.
Фанатики в те же годы разрушили в Александрии храм Сераписа и сожгли
большую часть знаменитой библиотеки средоточия книжной культуры
всего античного мира.
Говорят, что рукописи не горят. Горят, и очень даже горят. Стихи ге-
ниальных греческих поэтов Алкея и Сапфо дожили до XI века. Шестнад-
цать веков хранили их. А в XI веке почти все они были сожжены византий-
скими монахами.
Принятие на Руси христианства создало в обществе совершенно иную ду-
ховную атмосферу. Справедливо писал В. Г. Белинский, что «христианство,
естественно, произвело в славянских племенам дух безусловного отрицания
прежней языческой их национальности... памятники языческой поэзии были
забыты и не вверялись букве. Оттого до нас не дошло не только никаких пе-
сен языческого периода Руси, но мы даже не имеем почти никакого понятия
о славянской мифологии... «Слово о полку Игореве» этот прекрасный па-
122
мятник уже полуязыческой поэзии, дошло до нас в единственном и притом
искаженном списке. Сколько же памятников народной поэзии погибло со-
всем!»
Кто же уничтожил ту богатую светскую литературу Древней Руси, в атмо-
сфере которой создавалось «Слово о полку Игореве»? Имена конкретных ви-
новников история не сохранила. Духовная жизнь после вторжения ордынцев
в Россию замерла. Правда, «в безмолвии монастырей иноки вели свою бес-
прерывную летопись»,— пишет Пушкин,— и «духовенство, пощаженное
удивительною сметливостью татар, одно — в течение двух мрачных столе-
тий—питало бледные искры византийской образованности».
От XII века дошла до нас довольно богатая литература, созданная и со-
храненная в монастырях. Она носит ярко выраженный клерикальный харак-
тер. Русское духовенство нельзя обвинить в отсутствии патриотизма.
Священнослужители понимали, какую опасность несет Руси раздроблен-
ность княжеств и постоянные усобицы. Поэтому идея единения князей так
или иначе представлена в дошедших до нас литературных памятниках той
поры.
«Одумайтесь, князья, вы, что старшей братии своей противитесь, рать
воздвигаете и поганых на братью свою призываете, — пока не обличил вас
Бог на Страшном своем суде!» — увещевал автор «Слова о князьях» устрои-
телей и виновников тогдашних неурядиц. Это была, видимо, проповедь, на-
писанная и произнесенная во второй половине XII века. Как видим, в пропо-
веди устрашающим судьей поставлен христианский Бог. И так почти во всех
текстах той поры. Может создаться впечатление, что христианство всецело
овладело сознанием народа. Между тем «Слово о полку Игореве» —произве-
дение явно светское.
Во всем тексте поэмы ни разу не упомянуто имя христианского Бога.
Только дважды говорится о св. Софии в Полоцке и в Киеве. Но это названия
церквей. Присутствие христианского Бога никак не ощущается в тексте
поэмы, а языческие боги славян постоянно у него на примете: и Велес, и
Дажьбог, и Хорис, и мифический Див (вещая птица), и олицетворение оби-
ды, скорби (Карна, Жля). Поэт нигде не ссылается на христианских пропо-
ведников, имена которых, конечно, знал. Между тем литературные тексты,
дошедшие до нас с того времени, сплошь пестрят их именами. В «Слове
о князьях» названы и евангелист Иоанн, и апостол Павел, и епископ Феок-
тист и т.д. Так же и в других писаниях тех дней.
Словом, поэма является памятником светской культуры XII века, и это
чрезвычайно важно с исторической точки зрения, ибо дает нам представле-
ние о неофициальной стороне духовной жизни народа.
Мы мало знаем о быте и верованиях славян до того, как они приняли
христианство. Некоторые весьма скудные сведения о них можно найти у ви-
зантийских историков.
Традиции живут долго, и многое из того, что волновало славян в дни
Прокопия Кесарийского, сохранилось до XII века. Надо иметь в виду, что
христианство возникло в пору глубочайшего кризиса античной цивилиза-
ции, явилось плодом ее декаданса. Молодые народы, принявшие новую ре-
лигию, были далеки по уровню своих представлений от идей и довольно аб-
123
страктных форм ее вероучения. Древние славяне были еще очень близки
к природе. Она давала их воображению поэтические образы, которые связы-
вались не только с религиозными представлениями, но и с их эстетическими
потребностями. Так было со всеми древними народами в пору созидания ци-
вилизации. Поэту, автору «Слова» были роднее связанные с природой пла-
стические образы языческой религии древних славян, чем суровые аллегории
христианства. Отсюда такое богатство красочных зрительных и звучащих
метафор, сравнений в его поэме. Реки, степи, холмы, море, крики вещих птиц
наполняют «Слово», мы их видим, слышим, они участники событий. И тут
же сказочные Дивы и девы-лебеди, и великий синий Дон и Русская земля, что
осталась где-то позади, «за шеломянем», и постоянный щемящий сердце ре-
френ «О, Руская земля! уже за шеломянем еси!».Это ведь обращение, разго-
вор с родиной. Она не абстрактное понятие, она — живое существо, с кото-
рым можно говорить, как и пить шеломом чистую воду из синего Дона, ве-
ликой реки русской.
Автор «Слова» приобщает и нас к событиям; мы видим мир его глазами,
мы ощущаем этот мир его сердцем. Кто знает, может быть, он сам был од-
ним из воинов полка Игорева, очевидцем и участником, уж очень жива и зри-
ма его картина.
Вот пала ночь на войско князя. Она тиха и безмятежна, эта ночь, но по-
кой ее мрачен, что-то грозящее смутно угадывается в ней:
Длго ночь мръкнет.
Заря свет запала,
мгла поля покрыла.
Щекот славий успе,
говор галичь убуди.
Как хороши эти ритмические кадансы мужественной речи поэмы, будто
строевой шаг закаленных в боях сильных и отважных воинов, русичей, что
перегородили своими «чрвлеными щитами» огромные пространства, «ищу-
чи себе чти, а князю — славы».
Светская культура, которую представляет «Слово», была слишком еще
языческой и потому всячески изгонялась из читательского обихода монаха-
ми и другими служителями христианского культа.
Памятник клерикальной культуры Руси, дошедший до нас из XII века,
«Хождение Богородицы по мукам» (нечто подобное «Аду» Данте) в числе
страшных грехов называет приверженность к дохристианским верованиям
Руси: «...и разверзся ад, и увидела Богородица мучающихся в аду, и было тут
множество мужей и жен, и вопили они. И спросила Благодатная архистрати-
га: «Кто это такие?»
И ответил архистратиг: «Это те, что не веровали в Отца и Сына и Свято-
го Духа, забыли Бога и веровали в то, что сотворил нам Бог для трудов на-
ших, прозвав это богами: солнце и месяц, землю и воду, и зверей и гадов, все
это те люди сделали из камней,— Траяна, Хорса, Белеса, Перуна в богов
превратили, и были одержимы злым бесом, и веровали и до сих пор во мраке
злом находятся, потому так здесь мучаются».
124
Между тем автор «Слова» свободно и смело обращается к этим языче-
ским богам и называет славян внуками Дажьбога или Стрибога («Стрибожи
внуци»).
КТО АВТОР «СЛОВА»?
Кто он, этот загадочный человек XII столетия, воспевший с такой чудес-
ной силой событие своих дней и гордо умолчавший о себе? А ведь оставляли
иные мастера и в те далекие годы на каком-нибудь предмете своего изготов-
ления собственные имена. Этого не сделал автор «Слова», между тем имена
своих предшественников на поэтическом поприще назвал и окружил их орео-
лом самых восторженных эпитетов.
Совсем недавно академик Б. А. Рыбаков выдвинул интересную гипотезу.
Он назвал автором «Слова» киевского летописца, современника Игоря, не-
коего Петра Бориславича, боярина, киевского тысяцкого. Аргументация
ученого весьма убедительна, его гипотезу поддержали другие исследовате-
ли, но думается все-таки, что ставить точку еще рано. Заключить, что «поиск
закончен», как это сделал Б. А. Рыбаков, вряд ли возможно. Подождем не-
оспоримых свидетельств. Впрочем, если они и обнаружатся, то вряд ли мы
успокоимся. Откроется новое поле разысканий. Что за личность этот Петр
Бориславич? Как жил? Когда? Где? и пр. и пр.
Однако если нельзя еще с абсолютной точностью назвать имя автора
«Слова», то его духовный портрет представить себе можно. Достаточно
обратиться к эстетической стороне произведения. Это был по духу своему
совершенно светский человек, достаточно равнодушный к вопросам веры, во
всяком случае не удостоивший особым вниманием христианского Бога.
Только по двум, трем эпизодическим упоминаниям можно догадаться, что
действие происходило в христианскую эпоху.
Автор «Слова», видимо, не принадлежал к духовной братии. Это был,
конечно, воин, и воин высокого ранга, человек тонкого ума и широкой обра-
зованности. Поражает глубина его исторического видения.
Он знает о временах римского императора Траяна («были вечи Трояни»),
временах оживленных торговых связей Древнего Рима со славянами, а это
происходило более восьми веков до него, он знает (и знает прекрасно!) исто-
рию Руси близкого к нему времени, о первых столкновениях с половцами
(1068 г.). Он окидывает взором как бы с высоты всю территорию Древней Ру-
си, неоглядные степные просторы, откуда кочевники, не привыкшие сози-
дать и накапливать богатство, совершали набеги на оседлых — в данном
случае на русские города, грабили и сжигали их, и «тоска разлияся по Руской
земли...». Он поминает времена Великого переселения народов (IV — V вв.),
нашествие на Европу гуннов («великое буйство подаста хинови»). Его исто-
рический взор перекидывается к временам столкновения славян с готами, со-
общает малоизвестные или вовсе не известные науке эпизоды истории («Се
бо готьскыя крысныя девы воспеша на брезе синему морю звоня русским
златом, поют время Бусово, лелеют мест Шароканю»).
Историки ломают головы над этими именами. Академик Шахматов по-
125
лагал, что Бус — это царь славянского племени антов Бооз, потерпевший по-
ражение от готов. В летописи упоминается имя Шароканя, предводителя го-
тов, сражавшихся в конце XI — начале XII века со славянами.
Он, автор «Слова», простирает свой взор и далеко за пределы Руси и со-
общает о том, как благотворны были победы русских над кочевниками для
западных стран: «Ту (тут) немци и венедици (венецианцы), ту греци и морава
поют славу Святославу». Он знает до деталей обширную и разветвленную
родословную русских князей и позволяет себе подняться над их княжеским
титулом, внушавшим страх и трепет обыкновенным смертным, и судить их
судом политика.
Его политическое зрение особенно поражает нас. Ум, тонкое понимание
исторического значения, прекрасная историческая ориентация отличают
этого поистине выдающегося человека древности.
А. С. Пушкин указал на источник книжной культуры Древней Руси —
«византийскую образованность». Автор «Слова» был вне этой книжной куль-
туры. Он, надо полагать, достаточно презирал витийство книжное, в долгом
терпении и с оглядкой на византийские образцы сработанное. Его поэма от-
ражает эстетический мир светской культуры, оперирующей еще поэтиче-
скими образами недавнего языческого прошлого. Она — плод порыва, твор-
ческого вдохновения, создалась, может быть, в несколько дней, без плана,
без продуманной композиции, но вдохновенно, бурно, под впечатлением не-
давних событий, под натиском давно обуревавших его дум и забот о судьбах
родины. А краски, выразительные средства пришли сами собой, рожденные
пылким воображением, талантом, великолепным знанием народного языка.
Поэт не выискивал жемчужин речи, он ими играл, вольготно и расточитель-
но рассыпая их по полю своей поэмы.
* * *
«Слово о полку Игореве», случайно сохранившееся, случайно найденное,
оказало глубокое влияние на всю русскую культуру XIX — XX веков. Оно
связало нас с далекими предками, донесло до нас нравственное, эстетическое
обаяние прошлого, прекрасную душу нашего народа.
Композитор А. П. Бородин яркими романтическими красками чудесной
музыки воссоздал «Слово» в опере, дав ему новую жизнь.
Наши академические оперные театры воссоздают в музыке, в танцах,
в красках и линиях декораций далекую, пусть, конечно, идеализированную,
но чарующую нас страницу русской истории.
РЫЦАРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Во имя Бога (in nomine Domini!). Никогда я не искала в тебе
ничего, кроме тебя самого... Клянусь Богом, что если бы Август,
властитель целой вселенной, счел меня достойной быть его женой
и поверг бы к моим ногам свою власть над миром, я все-таки пред-
почла бы твою любовь... Да и кто, какая .женщина или девушка не
горела желанием видеть тебя, когда ты являлся на улицах? Ты
отлично владел теми дарами, которые ценятся .женщинами,
прелестью разговора и изяществом пения! Стихи, которые ты,
шутя, сочинял в часы отдыха от философских занятий, сделали
мое имя известным во многих странах, и если бы ты очутился
в аду, я с радостью последовала бы за тобой.
«Письма Элоизы и Абеляра»
Так писала Элоиза своему учителю
и возлюбленному, знаменитому фило-
софу и поэту Пьеру Абеляру. Их пере-
писка (1132—1135 гг.) была переведена
с латинского на французский язык
и стала излюбленным чтением уже
в XII веке наравне с рыцарскими рома-
нами. Трагическая судьба двух влюб-
ленных волновала читателей еще боль-
ше потому, что все знали, что это не
красивая выдумка, а реальная правда
жизни.
Пьер Абеляр был, конечно, замеча-
тельной личностью, на его лекции съез-
жались тогда толпы студентов со всех
стран Западной Европы. Католическая
церковь не жаловала его, его сочинения
запрещались. Он описал свои злоклю-
чения в книге «История моих бед-
ствий».
Приведенный отрывок из письма
Элоизы может быть эпиграфом ко всей
рыцарской литературе Средневековья,
главной темой которой была любовь.
Это не был отказ от аскетизма христианства, как видим, письмо начинается
с обращения к Богу: «Во имя Бога», но какие-то сдвиги в сознании верующих
произошли. Энгельс объяснял это влиянием арабской культуры с ее гедониче-
ской направленностью: «У романских народов стало все более и более укре-
пляться перешедшее от арабов и питавшееся новооткрытой греческой фило-
софией жизнерадостное свободомыслие».
128
КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ
Нельзя не сказать здесь о бурных событиях XII—XIII веков. Речь пойдет
о крестовых походах.
Случилось так, что Византия, теснимая печенегами и турками-
сельджуками, обратилась за помощью к братьям-христианам на Западе. По-
слы византийского императора Алексея I Комнина стали обивать пороги го-
сударей Западной Европы и папы римского Урбана II, прося защиты от не-
верных. Западная католическая Европа свысока поглядывала на восточную
часть некогда обширной Римской империи, однако помнила, что восточная
церковь (византийская) во главе с ее православным патриархом все-таки
близка ей, и откликнулась.
Колыбель христианства — Палестина находилась тогда в руках мусуль-
ман, и «гроб Господень» (места, освященные именем Иисуса Христа) в Иеру-
салиме тоже. Это воспринималось христианами как величайшая историче-
ская несправедливость. К тому же до слуха европейца доходили толки о ска-
зочных богатствах тамошних мест, роскоши владык и плодородии земель.
Поэтому, когда Урбан II в ноябре 1095 года заявил во французском городе
Клермоне, что нужно освободить «гроб Господень», вырвать его из кощун-
ственных рук мусульман, гул восторга и энтузиазма огласил тогда широкую
площадь города, где папа держал речь. Папа сообщил при этом, что все бед-
няки обретут там великие богатства: «Те, кто здесь горестны и бедны, там
будут радостны и богаты», и что если кому доведется погибнуть, то снимут-
ся с него все грехи и душа его непременно попадет в рай.
Бездомная голытьба, которой нечего было терять, не заставила себя уго-
варивать. Спешно стали нашивать на свою одежду белый крест — знак
чистоты помыслов и принадлежности к крестоносцам. За ними последовали
крепостные крестьяне, мечтавшие избавиться от гнета своих господ и полу-
чить плодородные земли. Постине безумие охватило всех. Петр Пустынник,
монах Амьенский, устремляя горящие глаза к небу, исступленно и красноре-
чиво призывал народ к походу, к святому паломничеству.
И в 1096 году, не дожидаясь того, когда соберутся и экипируются основ-
ные силы, многотысячные толпы бедняков крестьян и бездомных авантюри-
стов с дубинками, с топорами, косами двинулись в безвестный поход, ведо-
мые Петром Пустынником и рыцарем Вальтером Голяком.
Можно заранее предугадать последствия: без провианта, без оружия, они
стали наполнять дороги и селения и, чтобы как-то пропитаться, грабили на-
селение, творили всякие бесчинства. Подойдя к воротам Константинополя,
порастеряв значительную часть своего воинства, они одним своим видом
перепугали византийского императора, который поспешил переправить их
на другую сторону пролива.
Кончилось все это, конечно, печально. В октябре 1096 года сельджуки хи-
тростью заманили простодушных вояк в засаду и без труда всех перебили.
Рыцари поступили более осмотрительно. Тщательно подготовились, хо-
рошо вооружились, с большим запасом денег и продовольствия и сильным
и организованным войском отправились в далекую Палестину «освобо-
ждать гроб Господень». Во главе их были крупные феодалы: герцог Годфруа
9 С. Д. Артамонов
129
Бульонский, князь Боэмунд Тарентский, граф Раймунд Тулузский, герцог
Роберт Норманский, граф Этьен де Блуа, граф Роберт II Фландрский и др.
Мы не будем входить в детали, в подробное описание всех походов, они
продолжались около двух столетий — с 1096 года до 1270-го, волнами насту-
пая на земли Ближнего Востока. В них участвовали короли — Филипп II Ав-
густ, Ричард Львиное Сердце, Людовик IX. Возникали и распадались цар-
ства.
Страницы этой истории обагрены кровью. Однако так и не удалось кре-
стоносцам закрепиться на захваченных землях. Господствуя, они жили,
в сущности, во вражеском окружении, в постоянном страхе за свои владения,
за свою жизнь. Местное население не приняло их.
Чтобы давать отпор частым вылазкам враждебного населения, они
создали особые военизированные монашеские ордена. Это было грозное
и беспощадное войско, далекое от незлобивости и смирения Христа, хотя да-
же в одежде они символизировали свою приверженность к его миролюбиво-
му учению — на белый плащ они нашивали красный (тамплиеры) или чер-
ный (рыцари тевтоны) крест. Под плащами были латы. Во главе каждого ор-
дена стояли великие магистры, утверждавшие строжайшую дисциплину.
Но и этим воинам-монахам пришлось в конце концов вернуться восвоя-
си— тамплиерам во Францию, тевтонам в Прибалтику, где они основали
свое государство вместе с орденом меченосцев.
* * *
Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.
Между тем как палладины
Ввстречу трепетным врагам
По равнинам Палестины
Мчались, именуя дам,
"Lumen velum saneta rosa" («Свет небес-
ный святая роза». С. А.)
Восклицал всех громче он,
И гнала его угроза
Мусульман со всех сторон.
А. С. Пушкт
Пушкин нарисовал здесь трогатель-
ную картину влюбленности просто
душного рыцаря в Деву Марию, посвя-
тившего этой своей любви все сво*
нехитрые помыслы и пылкие подвиги
130
Были такие во времена Средневековья, в те дни, когда возникло своеоб-
разное сословие рыцарство (от ritter- всадник). Время расцвета рыцар-
ства XII XIV века.
Представим себе вооруженного конника: на нем железный шлем с подви-
жным забралом. На турнирах и в бою его опускали. Грудь и шею его при-
крывают металлические латы, под ними кольчуга. Плечи и ноги прикрыты
также металлом, перчатки закрыты жестью. В руках копье или меч. Воору-
жение настолько тяжелое, что часто, упав, рыцарь, облаченный во все это, не
мог уже встать и становился добычей своего более ловкого или сильного
противника. Кони тоже были защищены железными латами.
Возникновение рыцарства было вызвано, как и всё в мире, практически-
ми задачами. Норманны (викинги) и арабы сражались на конях, и пешее на-
родное ополчение, которое обычно созывалось для отражения вражеских на-
бегов, уступало в силе и маневренности конной армии. Тогда и появилась
тяжеловооруженная конница, возникла корпорация рыцарства. Она рекру-
тировалась из привилегированного сословия, формировалась при каком-
нибудь крупном феодале, владельце замка.
Все разряды феодальных владельцев от крупных сеньоров до простых
бронированных всадников — составляли одну корпорацию благородных
воинов, почетным титулом которых было звание рыцаря.
У них выработался свой идеал, свое понятие о чести: благородный воин
должен оберегать слабого, держать слово, быть верным своему сеньору, по-
могать церкви, быть бесстрашным, никогда не давать себя в обиду, оказы-
вать уважение женщине. Этот кодекс чести среди рыцарства, а потом и вооб-
ще дворянства, был, конечно, великим достижением в нравственном форми-
ровании общества. Человек берег собственное достоинство, не позволял
унижать себя и совершать какие-либо нечестные поступки. Пусть в реальной
жизни не всегда это соблюдалось, но уж одно то, что этому присягали, само
по себе прекрасно.
Будущего рыцаря отдавали с 7 лет на службу ко двору сеньора. Мальчик
служил пажом. С 15 лет он становился конюшим, оруженосцем рыцаря-
покровителя и следовал за ним повсюду, в битве стоял рядом с конем ры-
царя или держал запасного коня, подавал запасное оружие или вместе с ры-
царем сражался с противником. Посвящение в рыцари совершали в особо
торжественной обстановке. Накануне посвящаемый постился, исповедо-
вался и причащался. При этом он менял платья различного цвета, что озна-
чало приобретение качеств и добродетелей истинного воина. Весь этот ри-
туал, конечно, чрезвычайно сильно действовал на юные души, а если учесть,
что все это совершалось под эгидой церкви и религии, то психологический
эффект ритуала возрастал многократно.
Возник ярко зрелищный вид борьбы-соревнования — турниры, требовав-
шие и силы, и отваги, и ловкости от состязавшихся.
В рыцарские добродетели входило умение держать себя в обществе, ры-
цари учились при дворе сеньора светскому обхождению, куртуазии. Особен-
но прославились блестящим обществом дворы Гильома Аквитанского, Ген-
риха Гордого и Филиппа Швабского. Возникло поклонение женщине, ры-
царский культ женщины, служение даме.
у*
131
ЛИРИКА ПРОВАНСА
Раньше и полнее рыцарская культура сложилась во Франции, там же она
приобрела классическую форму. Первый очаг ее — Прованс. После распада
империи Карла Великого в IX веке юг Франции стал, политически независи-
мым государством. Через какое-то время и язык жителей Прованса стал от-
личаться от языка французского. На этом прованском языке и явилась миру
богатейшая лирика трубадуров. Зазвучали чисто светские, земные гимны
любви, радости жизни, на авансцену вышла личность.
Героический эпос Средневековья, как мы помним, в его лучших произве-
дениях содержал в себе гражданские идеалы. Самоотверженное служение ро-
дине, забвение личных интересов — вот основные идейные стержни героиче-
ских поэм. Преобладающей темой поэзии трубадуров была любовь. Изы-
сканные, утонченные чувства, нежные песнопения под аккомпанемент лютни
или арфы уносили слушателей далеко от реальной и довольно суровой дей-
ствительности в идеальный мир сказки. В сущности, поэзия и ее изящные вы-
думки были предметов роскоши.
На юге Франции, на побережье Средиземного моря возникло богатейшее
государство — Прованс. Название пошло от латинского слова «провинция».
Так именовал эту землю когда-то Древний Рим, присоединив ее к своим вла-
дениям.
Оживленное место торговли, благодатный климат, плодородные зе-
мли — все это позволило создать поистине райский уголок, полный жизнен-
ных благ.
Искусство всегда признак благосостояния народа, и при дворах владе-
тельных персон Прованса собралась многочисленная толпа великолепных
поэтов. Их назвали трубадурами (творцами образов — тропов, греч. tropos).
Среди них были и крупные феодалы, и простые рыцари. В стихах и музыке
спешили они выразить любовь к прекрасной даме.
Каждый изощрялся в искусстве стихосложения. То это была меланхолич-
ная серена, вечерняя песня с обращением к возлюбленной, то идиллическая
пастораль (пасторела), то альба, утренняя песня о расставании влюбленных.
Иногда из-под пера рыцаря-трубадура выходила грозная сирвента — нечто
вроде политической публицистики. Наиболее известен из авторов сирвент
трубадур Бертран де Борн, суровый воин, участвовавший в междоусобной
распре Генриха II Плантагенета с сыновьями (XII в.). Данте поместил его,
держащим свою голову в окровавленной руке, в ад.
Писали трубадуры и тенсоны. Стихотворение предполагало спор двух
лиц о каком-нибудь вопросе любви. Обязательна была особая рифмовка.
Каждому предоставлялась одна строфа. Рифмы строф должны были быть
одинаковыми.
Мастерство провансальской лирики и сложно, и тонко. Разнообразны
изысканные, виртуозные ее формы. В дошедших до нас образцах поэзии тру-
бадуров насчитывается до тысячи различных стихотворных размеров. Все-
возможные акростихи, разное построение строф, система внешних и вну-
тренних рифм — все это составляло предмет особых забот трубадуров.
Поэты считали необходимым для каждого своего стихотворения создавать
132
новую, еще никем не примененную метрическую систему. Трубадур сочинял
к стихам также и мелодию, причем новую для каждого поэтического сочине-
ния.
Пушкин писал о провансальской поэзии: «Когда в XII веке под небом по-
луденной Франции отозвалась рифма в провансальском наречии, ухо ей
обрадовалось: трубадуры стали играть ею, придумывать для нее всевозмож-
ные изменения стихов, окружили ее самыми затруднительными формами».
Лучшее время трубадуров — последняя четверть XII и первая четверть
XIII века. Это была благодатная пора. Один из наиболее сильных поэтов
Бертран де Вентадорн воспевал любовь как величайшее благо жизни, даро-
ванное людям, воспевал весну, природу, солнце. Он признавался в одной из
своих канцон: «Поэзия имеет для меня цену лишь тогда, когда она исходит
из глубины сердца, но это возможно лишь тогда, когда в сердце царит со-
вершенная любовь. Вот почему мои песни выше всех других песен, ибо лю-
бовь заполняет все мое существо — рот, глаза, сердце и чувства».
Бертран де Вентадорн вышел из низов, был воспитан при дворе виконта
де Вентадорна. Сначала он воспевал жену своего сеньора, потом английскую
королеву Элеонору, при дворе которой он одно время жил.
Другой трубадур этого периода Пейре Видаль известен как остроумный
весельчак, бахвал, экстравагантный хвастун. «Я один взял в плен сто рыца-
рей, а у ста других отнял доспехи; я заставил плакать сто дам, а ста другим
доставил радость и веселье»,— распевал Видаль. Его стихи покоряют легко-
стью языка, свежестью образов, веселым озорством и задором.
Все, однако, кончилось печально. На юге Франции в Лангедоке и Аквита-
нии возникла ересь. Ими было полно Средневековье. Эта ересь получила
наименование «альбигойской» (от названия города Альба). Альбигойцы вы-
ступили с критикой католической церкви и ее сановников, называя ее «до-
мом лжи», «синагогой злодеев» и пр.
Папа объявил крестовый поход в 1207 году, и двадцать лет длилась вой-
на, приведшая к разорению и разграблению богатого и цветущего края.
В Провансе была учреждена инквизиция. Она истребила дух свободной мы-
сли. Жизнерадостные любовные песни замолкли. Трубадуры разбрелись по
свету. Пейре Карденаль в публицистических сирвентах обличал католиче-
скую церковь и фанатиков во главе с Симоном де Монфор, которые разгро-
мили прекрасный край. Трубадуры или погибли, или покинули Прованс,
перебравшись в Италию, Францию, Англию, Сицилию.
Так закончился роскошный век провансальской лирики.
На смену трубадурам пришли труверы во Франции и миннезингеры (пев-
цы любви) в Германии. Теперь уже не лирические стихи с их веселой игрой
с поэтическим словом стали занимать новых поэтов, а большие стихотвор-
ные поэмы (рыцарские романы) с увлекательной авантюрной вязью собы-
тий.
ТРУВЕРЫ
Когда я возвращался из Прованса, сердце мое взволновалось .жела-
нием петь, тогда я приблизился к Франции, где живет та, кото-
рую я не могу забыть.
Тибо Ш а м п a it с кий
Тибо Шампанский (1201 —1253)
аристократ, сын графа, внук короля
Наварры, усвоив науку песен трубаду-
ров, несет ее во Францию.
Центр рыцарской поэзии переме-
щается из порушенного Прованса на
север, во Францию, в Германию, и на
юг, в Сицилию. По-прежнему предмет
ее — любовь. Воспевает ее и Тибо Шам-
панский. В конце жизни и он склонился
к суровой религиозности, замаливая
грехи молодости и составляя благоче-
стивые сирвенты против мирских поро-
ков.
Странное это было время —
Средневековье. Суровое время. Чело-
век жил под страхом вечных мук в по-
тустороннем мире. Мало ему было ре-
альных бед, которые подстерегали его
повсюду, он еще придумывал себе муки
в посмертном существовании. Религия
ему говорила, что он может облегчить
эти свои грядущие муки, если постра-
дает здесь, в этом мире, и человек
добровольно накладывал на себя вериги всяких тягот, ограничений-
отказывался от любви, подчас невинных радостей, уходил в монастыри,
в узкие и темные кельи, предавался посту.
Но природа, а она даровала человеку жизнь для радостей, брала свое,
и человек в те дни, как и мы сейчас, не мог отказать себе в удовольствии лю-
бить прекрасное. И молодой Тибо Шампанский оставил нам несколько де-
сятков любовных песен своей молодости.
Как бы ни был религиозен простой народ, и он искал редких в его тяже-
лой трудовой жизни радостей. Весной деревенская молодежь в дни празд-
неств с упоением предавалась пению и пляскам. Как бы сурово ни клеймили
всевозможные постановления церковных соборов «дьявольские постыдные
песни, распеваемые в деревнях женщинами», «позорные забавы и бесстыд-
ные любовные песни», «нечестивые женские хоровые песни» и пр., народ пел,
танцевал, любил. В романских странах и ныне празднуют приход весны, со-
бирают в лесу зеленые ветви, украшают ими «майскую королеву», водят хо-
роводы, воспевая радость, весну, любовь.
134
Конечно, поэтический отклик находили в песнях и печали, в которых ни-
когда не было недостатка. В народных песнях чаще всего это были жалобы
на несчастную любовь, на тяжелую женскую долю — песни о злом ревнивом
муже, о ненавистной свекрови. Эти песни пели в долгие зимние вечера во
время ткачества или вышивания.
В рыцарской лирике, утонченной, изысканной, было много от игры, вир-
туозного и холодного версификаторства, народная лирика была проста
и искренна.
В XIII—XIV веках рыцарские романы заполонили Западную Европу.
Первенство держала Франция. Слагателей этих романов называли трувера-
ми (слово, близкое этимологически провансальскому «трубадур»).
* * *
В досужий час читали мы однажды
О Ланче/юте сладостный рассказ.
Одни мы были, был беспечен каждый.
Над книгой взоры встретились не раз,
И мы бледнели с тайным содроганьем;
Но дальше повесть победила нас.
Чуть мы прочли о том, как он с лобзаньем
Прильнул к улыбке сладостного рта,
Тот, с кем навек я связана терзаньем,
Поцеловал, дрожа, мои уста.
Д а н т е
Итальянский поэт в своей «Божественной комедии» рассказал о трагиче-
ской и грешной любви Франчески да Римини и Паоло Малатеста.
Событие произошло, когда поэту было около двадцати лет. В Равенне
молодая жена некрасивого, хромого Джанчото Малатеста была уличена
в связи с его младшим братом Паоло. Разъяренный супруг убил обоих. Дан-
те знал об этой трагической истории. Последние годы своей жизни, в изгна-
нии он провел у племянника этой Франчески сеньора Равенны Гвидо Новел-
ло да Полента.
Поэт поместил их во второй круг ада, где в вечном вихре кружились сла-
дострастники. В аду, выслушав рассказ Франчески, поэт, потрясенный, поте-
рял сознание. В этом — оценка самого факта. Данте, осуждая прелюбодея-
ние с позиций христианской этики, по-человечески жалел влюбленных. Исто-
рии Франчески да Римини посвящено в поэме несколько строк, но какой ре-
зонанс получили они в культуре европейских народов! Сколько мастеров
искусства отозвалось на них! Кто не знает у нас симфонии Петра Чайковско-
го «Франческа да Римини»?! Музыка полна страстной динамики, как бы сим-
волизируя и вихрь страстей и адский вихрь, в котором обречены вечно носить-
ся несчастные влюбленные. Стихи из поэмы Данте, приведенные в эпигра-
фе, важны еще и с историко-литературной стороны. Влюбленные читали
«сладостный рассказ о Ланчелоте».
135
Спорт в Средневековье. Миниатюра XV века.
Рыцарский роман! Удивительный парадокс: в годы войн, разбоев, грубо-
сти нравов в странах Западной Европы расцвел нежный цветок изысканной
куртуазности и пленительной своей душевной чистотой рыцарской литера-
туры: лирическая поэзия трубадуров Прованса и романы труверов и минне-
зингеров.
Рыцарский роман увлек тогдашнего читателя. Интерес к нему был повсе-
местным. Знаменитый герой Сервантеса Дон Кихот даже помешался на ры-
царских романах. Но заметим: они увлекли его не тягой к приключениям,
а страстью защищать угнетенных, обездоленных, служить даме своего серд-
ца подвигами во имя добра и трепетно, платонически ее любить. В романе
Сервантеса это дано в обрамлении доброго юмора, что вызвало позднее на-
падки поэтов-романтиков на писателя, осмеявшего, как заявляли они, энту-
зиазм и красоту идеалов.
Романов было так много, что впоследствии ученым пришлось их класси-
фицировать по группам, по тематике — романы античного цикла, бретон-
ского, византийского и пр. Чтобы представить себе все богатство художе-
ственной фантазии старинных мастеров, совершим краткий экскурс в эту
область средневековой культуры.
Очень популярен был роман об Александре Македонском. Этот человек
136
при жизни своей поразил воображение современников и дал пищу для
огромного количества легенд после своей смерти.
Еще в античности ходил по рукам очерк похождений героя, составленный
якобы другом и соратником его Калисфеном. Ученые разобрались в поддел-
ке. Неизвестный автор II века сочинил жизнеописание Александра и припи-
сал его Калисфену. В IV веке его перевели с греческого на латинский язык, и
с той поры он стал гулять по свету. Существовали и другие повествования об
античном герое («Путь Александра Великого в рай» и пр.).
Во второй половине XII века французские авторы (называют Ламбера ле
Тора и Александра Парижского) воспользовались этими старинными пове-
ствованиями и изложили парными рифмованными стихами по двенадцать
слогов в каждом сюжете романа. Двенадцатисложный стих с той поры стал
называться александрийским.
Роман, конечно, полон всяческих фантастических авантюр. Александр
блестящий рыцарь. Сам ветхозаветный Соломон посвятил его в рыцари, он
дарит ему щит, а царица амазонок — меч. Еще в детстве обуздал он коня Бу-
цефала странное существо, помесь слона и верблюда. Феи подарили ему
две рубашки — одна защищает от холода, вторая от ран. У Александра раз-
ные глаза — один голубой, как у дракона, второй — черный, как у грифа.
Много чудес встречает герой на своем пути: людей с песьими головами,
лес, где вместо цветов весной вырастают прекрасные девушки. В стеклянной
бочке он спускается в морские глубины, в клетке, несомой грифами, подни-
мается в небеса, движимый желаньем все увидеть, все познать. В конце кон-
цов он приходит к древу луны и солнца, и оно предсказывает ему смерть.
Существовали романы об Энее, о дочерях Эдипа Антигоне и Йемене,
о гибели Трои. Все это через призму средневекового христианского миро-
воззрения и при довольно слабом представлении об истории и культуре ан-
тичности. Античные герои предстают в костюмах средневековых рыцарей,
античные девы и жены — в одеждах средневековых дам.
В романах бретонского цикла действуют рыцари Круглого Стола, кото-
рые собирались при дворе легендарного короля Артура, рассказывая о своих
приключениях, о сражениях во славу прекрасной Же^иевры, супруги Арту-
ра. Там же и знаменитый в Средневековье волшебник Мерлин.
Все эти романы светлы, красочны, авантюрны и изысканны. В них изобра-
жались утонченные нравы, благородные порывы, куртуазное вежество.
В сущности это лучезарные мечтания средневекового европейца о красоте,
тот особый мир любви, добра и красоты, который грезился ему в атмосфере
его мрачной реальной жизни.
Рыцарских романов было много, очень много, но ни один из них не до-
шел до нас полностью. Французский ученый Бедье реконструировал один из
них, составив его из достаточно больших сохранившихся фрагментов.
Это—роман о Тристане и Изольде, о котором пойдет речь впереди.
Наиболее известен из авторов — Кретьен де Труа, придворный поэт Ма-
рии Шампанской. Она была дочерью Элеоноры Аквитанской, воспетой про-
вансальским трубадуром Бернаром де Вентадором. Элеонора много содей-
ствовала привлечению трубадуров к английскому двору. Эту свою любовь
к рыцарской поэзии она передала и своей дочери Марии Шампанской.
137
Утопии Средневековья. Александр Македон- Нельзя не упомянуть Здесь имени
ский у источника вечной юности. Миниатюра ПОЭТесСЫ Марии Французской. В
XV века. 1165—1175 годах она написала две-
надцать прелестных стихотворных
новелл, жанр этот назывался «лэ»,
так, видимо, древние кельты именовали свои не дошедшие до нас поэмы.
Мария жила при английском дворе, слышала, как она сообщает сама, много
кельтских лэ и решила перевести их на французский язык, чтобы познако-
мить французов с их красотой и поэтичностью. Мария Французская, бес-
спорно, умнейшая и образованнейшая женщина своего времени. Талант ее
несомненен. Глубоко человечные, задушевные по всему своему тону, ее лэ
волнуют и современного читателя.
Вот сюжет одной из новелл: некий король, не желая никому отдавать
свою дочь в замужество, объявил, что только тому достанется она, кто на
руках донесет ее до вершины высокой горы. Один юноша исполнил волю ко-
роля, но, донеся девушку до вершины, упал мертвым. С тех пор гора стала
называться «Горою двух влюбленных».
Гете говорил о новеллах Марии Французской: «отдаленность времени
делает для нас их аромат еще прелестнее и милее».
В конце XII века зарождается рыцарская поэзия в Германии. Поэты на-
зывают себя миннезингерами, «поэтами любви» (от нем. minne — любовь).
Стихи их проще по форме; нет изощренной рифмовки, усложненных стихо-
творных размеров. Наиболее известен из миннезингеров Вальтер фон дер Фо-
гельвейде (1170—1230).
Много легенд породило имя миннезингера Тангейзера (1205—1270).
138
;л-*4
1 4vc-
О нем писали позднее и Гофман и
Генрих Гейне. Ему посвятил свою
оперу композитор Рихард Вагнер
(«Тангейзер»).
Тангейзер писал танцевальные
песни, жил бурно и авантюрно, со-
вершил путешествие в Палестину.
О нем рассказывали самые невероят-
ные истории, будто он жил на Горе
Венеры и наслаждался любовью бо-
гини. Это, конечно, было его страш-
ным грехом, и, раскаявшись, он
обратился к самому папе римскому
за отпущением греха. Тот возмущен-
но заявил: «Как этот посох в моей
руке не зацветет, так не будет тебе
прощения на этой земле».
Но посох зацвел. Сам Бог благо-
словил рыцарскую любовь. Мы ви-
дим здесь ироническую улыбку сред-
невекового скептика. Рассмотрим
теперь более обстоятельно самый
популярный в XII—XIII веках рыцар-
ский роман «Тристан и Изольда».
Утопии Средневековья. Александр в стране
блаженства и безголовых людей. Миниатюра
\ Г пека.
Амос Кассиоли. Франческа да Римини и Пао-
ло после чтения рыцарского романа о Ланче-
лоте.
139
«ТРИСТАН И ИЗОЛЬДА»
Всем, кто любил и вожделел.
Вкушал блаженство и скорбел,
Безумствовал и ревновал...
Тома. «Роман о Тристане»
Им, этим людям, посвящал свой сти-
хотворный роман Тома. Кто он, когда
жил, когда писал, никто уже не знает.
Фрагменты этого произведения дошли
до нас в манускриптах XIII столетия.
Такой же роман о Тристане написал
и второй автор, по имени Беруль, от ко-
торого дошла до нас рукопись в един-
ственном экземпляре без начала и кон-
ца и тоже от XIII века. Тристану посвя-
тила свою прелестную поэму-балладу
(лэ) «Жимолость» известная поэтесса
Мария Французская.
Роман о Тристане принадлежит так-
же перу немецкого поэта Готфрида
Страсбургского. В XIII веке писали ро-
ман о Тристане и в прозе, писали во
Франции, Англии, Италии, Германии,
писали вплоть до XVI века. Каждый ав-
тор вносил в повествование свои дета-
ли. Видимо, существовал какой-то пер-
воисточник, поразивший воображение
европейцев XII столетия, надолго за-
помнившийся им. Все названные авто-
ры так или иначе ссылаются на него, а Готфрид Страсбургский даже цити-
рует его по-французски. Чтобы представить, как звучали стихи в оригинале,
приведем их в русском начертании:
Изо ма дрю. Изо м'ами,
Ан ву ма мор, an ву ма ви
(«Изольда, моя милая Изольда, моя подруга, в вас моя смерть, в вас моя
жизнь»).
Стихи читали и пели, источая слезы у слушателей, что вызывало осужде-
ние у блюстителей христианской ортодоксии, полагавших, что призывать
к состраданию надо не к рыцарям и их возлюбленным, а к Христу. Некий
ученый прелат ворчал: «Рассказывают о самых жестоких несправедливостях
и притеснениях, чинимых по отношению к Артуру, Говену и Тристану; не-
кую сказку об этом разносят гистрионы, которые, как говорят, обращали
к состраданию сердца слушающих и доводили их до слез».
140
К XII столетию в западноевропейских странах наметились уже четкие со-
словные границы, отделившие верхушку общества, сюзерена и его вассалоб
(короля и его баронов), от простолюдинов — крестьян, ремесленников-
горожан, рядовых воинов. Как было уже сказано, в этом элитарном кругу
сформировалась своя особая культура, резко и сознательно отличаемая от
того, чем жил простой народ.
Рыцарь должен быть благороден, сражаться только с достойным себя,
обладать «вежеством», то есть отличаться от простолюдинов культурой по-
ведения— быть почтительным, приятным в речи и манерах, уметь танце-
вать, петь, может быть, слагать стихи и «служить» даме, исполнять ее капри-
зы, иногда даже идя на риск.
Приведем несколько фраз из рыцарских романов тех дней, которые не-
сколько идеализированно, но, однако, достаточно точно рисовали придвор-
ные нравы и обычаи: «Приблизившись к королю, Канелангрес и его товари-
щи обращаются к нему с искусным и почтительным приветствием... Молодой
человек скромно и с достоинством назвал королю свое имя и прибавил,
что... хотел бы пожить при его знаменитом дворе для собственного удоволь-
ствия, а также для того, чтобы научиться учтивому и благородному обхо-
ждению». Или: «Юноши, посвященные накануне в рыцари, упражнялись на
лугу в прекрасном искусстве турнира. Они сражались друг с другом честно
и открыто, вызывая восхищение и любовь прекрасных девушек и благород-
ных дам...» Все это и называлось «вежеством» и составляло прелесть жизни
привилегированных сословий тех времен в странах Западной Европы.
Молодым людям, полным энергии и тяги к приключениям, нравилось
исполнять капризы избранных ими «дам сердца», рисковать своей жизнью.
В сущности, все рыцарские романы на этом и были построены, и, как извест-
но, благородный безумец Дон Кихот, начитавшись их, тоже совершал свои
подвиги ради прекрасной Дульцинеи. Это была идеальная сторона жизни,
может быть, мечта, иллюзия, которой издавна человек украшал будни дей-
ствительности. Поэты преображали эти прекрасные мечты в прекрасные ли-
тературные образы, а из литературы они подчас переходили в самое жизнь
как предмет подражения. Любопытны в этой связи записки одного итальян-
ца XIV столетия, эпизод из его жизни, который без какого-либо сказочного
элемента, вполне реально и вполне драматично был описан им:
«...Я влюбился в одну даму, пленившую меня своим видом и речами: ее
звали монна Джемма, и она была женой Якопо, сына мессера Риньери Ка-
виччули, и дочерью Джованни Тебальдини. Случилось, что в то время, когда
она ехала из одного монастыря в Пинти, я проезжал мимо, и ее родители
пригласили меня к завтраку, я принял приглашение. И так произошло, что
мне удалось поговорить с ней в стороне от других, хотя и в присутствии мно-
г их, я подобающим образом сказал ей: «Я всецело Ваш и полностью вверяю
себя Вам».— «Если ты мой, будешь ли повиноваться мне, если я что-то тебе
прикажу?»—ответила она, смеясь. «Испытайте и прикажите», сказал я.
И в ответ она сказала: «Тогда из любви ко мне поезжайте в Рим!»
Надо сказать, что Италия тогда представляла сплошное поле сражения.
Проехать в Рим, а он находился в состоянии войны с Флоренцией, ради ка-
приза дамы было просто безумием, и если бы флорентиец был обнаружен
141
там, ему просто отрубили бы голову как вражескому лазутчику. Но это не
остановило нашего пылкого итальянца. Он пишет далее: «Я вернулся домой
и на следующий же день отправился в путь верхом на коне, с одним слугой,
не сказав дома, куда я еду. И поехал я в Сьену и оттуда в Перуджу, Тоди,
Сполето, Терни, Нарни и Орти, где находились войска флорентийской лиги,
которые сражались с Римом. И мессер Биндо Бондельмонти со своим отря-
дом однажды ночью в самом деле помог мне, по моей просьбе, пробраться
в Рим и там провел в дом одного римлянина, своего тайного друга, где
я прожил несколько дней, а затем тот римлянин по имени Кола Ченчо до-
стал мне пропуск на восемь дней; я пробыл в Риме шесть дней, и тот же Кола
провел меня до замка Орсини; вернулся я в Орти и оттуда тем же путем воз-
вратился во Флоренцию; путь туда и обратно, включая пребывание в Риме,
занял месяц. Вернувшись, я послал одну женщину к указанной монне Джем-
ме, чтобы сообщить ей, что я ей повиновался и прочее. Она же ответила, что
не предполагала, что я такой сумасшедший, чтобы из-за слов, которые она
мне сказала в шутку, подвергать себя таким опасностям и прочее. Все это
произошло в 1377 году».
Прибавлю от себя, что это был флорентиец Бонаккорсо Питти, и было
ему тогда 23 года от роду 1
Так жизнь и литература переплетались, составляя единое нравственное
и эстетическое целое. Прекрасные рыцари, прекрасные дамы, великаны и чу-
довища, с которыми сражались рыцари, описание турниров и пр. и пр.— все
это набрасывало на самое жизнь своеобразный розовый флер. «Жил в Бре-
тани юноша, прекрасный собой, наделенный замечательными достоинства-
ми, владевший крепостями и замками, искушенный во многих искусствах,
доблестный, стойкий и мужественный рыцарь, мудрый и осмотрительный
в своих поступках, проницательный и рассудительный, превзошедший умом
и талантом всех, кто жил тогда в этом государстве, и звали этого рыцаря...»,
и далее можно было назвать любое имя — Ланселота, рыцаря озера, или
Парсифаля, или Лоэнгрина, заставить его полюбить прекрасную знатную
даму и отправить его в странствия в поисках приключений, описать с деся-
ток встреч его с чудовищами, сражения и поединки, и — роман готов. Ничего
большего от него никто не ждал, но чтение его приятно услаждало вообра-
жение.
Я привел здесь начальные строки «Саги Тристама и Исонды», «записан-
ной по-норвежски... по указу и распоряжению достойного господина, короля
Хакона...». Хакон IV — норвежский король, правивший с 1217 года и, види-
мо, живо интересовавшийся литературой Франции, откуда шли тогда ры-
царские романы. Записал сагу ученый-монах по имени Роберто. Герой этого
произведения — уже названный нами Тристан. Само имя уже предрекает его
судьбу: tristan — по-французски «печальный».
Как уже было сказано, роман имеет много версий и дошел до нас во вто-
ричных вариантах. Мария Французская прямо об этом говорит:
1 Бонаккорсо Питти. Хроника. Л.,
1972. С. 31 32.
142
И в книгах прочитала я,
И от людей слыхала я.
Как королева и Тристан
Страдали от любовных ран...
Все эти версии тщательно изучены. Ученые мира немало поработали,
чтобы собрать их, прокомментировать, высказать по поводу их более или
менее остроумные гипотезы. У нас издали их в сборнике «Легенда о Триста-
не и Изольде», подготовленном и прокомментированном А. Д. Михайло-
вым (М., 1976).
В XIX веке французский ученый Жозеф Бедье составил из различных
фрагментов романа нечто целое, представил современному читателю поэти-
ческий пересказ, достаточно талантливо сделанный, с которым нынешний
читатель знакомится весьма охотно.
Посмотрим на роман как на документ эпохи и на Тристана как на поло-
жительного героя этой эпохи. Тристан, конечно, представитель своего сосло-
вия. Он рыцарь, королевский сын, аристократ и несет в себе достоинства, це-
нимые его сословием, но образ его, конечно, был мил сердцу простой кре-
стьянки, если до нее доходил рассказ о его злоключениях.
В истории Тристана много от рыцарского романа: здесь и драконы,
и черные рыцари, и турниры, и сражения. В некоторых его вариантах появ-
ляется волшебник Мерлин и король Артур, излюбленные персонажи так на-
зываемого цикла «рыцарей Круглого Стола», но что-то иное ощущается
в его стержневой сюжетной основе. Это никак не роман для развлечения.
Большая и щемящая жизненная правда исходит от него.
Первое, что отличает «Роман о Тристане» от всех других рыцарских ро-
манов, это то, что его герои никак не похожи на тех «розовых» (безупречных
и идеальных) витязей, какие обычно действуют в этих прелестных, хоть
и развлекательных созданиях средневековой поэзии. Тристан и его возлюб-
ленная Изольда—грешники в свете христианской, да и современной мора-
ли. Это понимали уже тогда и, хоть не умели противиться очарованию вол-
нующей сказки, все-таки осуждали поведение главных ее персонажей.
Французский поэт XII века Кретьен де Труа заставляет героиню своего
романа «Клижес» заявить: «...о любви Изольды и Тристана... рассказывают
такие ужасные вещи, что я даже стыжусь их повторить».
Да и в самом романе (в некоторых его версиях) слышатся порой осу-
ждающие ноты. Поэт Беруль вводит в свой роман эпизод с отшельником.
Тот порицает Тристана и Изольду и, конечно, ссылается на козни дьявола:
О дочь моя, к творцу вселенной
С молитвой вознесись смиренной,
Гони врага людского прочь.
Но тут же поэт нравственно очищает своих героев: не они виновны
в своей неукротимой страсти:
Ломая руки и рыдая,
К ногам Огрина припадая,
143
Изольда молит о прощенье.
«Не мы виновны в прегрешенье:
Бесовский яд сжигает нас,
Испитый вместе в черный час».
Ей вторит Тристан:
Я так люблю Изольду, отче,
Что жить в разлуке с ней нет мочи...
Отбросим все чудеса, которыми расцвечена история Тристана, оставим
лишь основной конфликт. В нем правда жизни. Молодой человек, племян-
ник короля, отправляется в другую страну сватать своему сюзерену невесту,
успешно совершает свою миссию и везет ее по морю к родным берегам. Он
юн и красив, красива, молода и она. Море и солнце, лазурное без облачка не-
бо, и два юных существа. Вспыхнувшее чувство. Любовь. Средневековый че-
ловек ко всему этому, конечно, примешает приворотное зелье и тем оправ-
дает влюбленных. Так и есть. Отправляя Изольду в путь к старому королю
в жены, мать ее дает любовный напиток со строгим наказом служанке, что-
бы дала его испить молодоженам перед брачной ночью, дабы навсегда они
прилепились друг к другу душою. Но расслабляющая жара, нестерпимая
жажда, и два юных существа по ошибке выпивают этот злосчастный напи-
ток. Теперь уже ничто не может помешать их любви, ни Бог, взирающий
с христианских небес на дела людские, ни мораль людей, ни жизненные не-
взгоды. Они во власти страсти. Истории этой страсти, трагедии молодых
людей и посвящен роман.
Вспомним, что это XII век, что это Западная Европа, что это безраздель-
ное господство христианской идеологии, идеалы монашеского подвижниче-
ства, умерщвления плоти, аскетизма. Почти в те же годы Данте в пятой пес-
ни «Ада» рассказал о такой же трагедии Франчески да Римини и молодого
Паоло. Там был замешан рыцарский роман. Его читали молодые люди, муж-
няя жена Франческа и ее деверь. Рыцарь Ланселот, как повествовал автор
романа, целовал прекрасную даму. Пример заразителен, поцеловались и ге-
рои поэмы Данте. И потом... роман «они уж больше не читали».
Данте скупо наметил основные вехи трагедии двух грешников. Краткий
миг любви и вечное страдание в адских вихрях. Трагедия молодых людей
потрясла поэта: он потерял сознание. Трагедия Тристана и Изольды так же
волновала читателей XII столетия. В разных версиях романа по-разному
представлены его герои. В некоторых из них король Карл, дядя Тристана,
доверчив, добр, и, не найдись среди его окружения злые доносчики, он, мо-
жет быть, никогда бы и не догадался об измене жены. Принять крутые меры
к влюбленным заставляют Карла его вассалы — бароны. Королевская
власть в те времена еще не утвердилась, феодалы держались вольготно,
а иногда и надменно по отношению к верховной власти. Влюбленных долж-
ны сжечь на костре. Тристана уже ведут на место казни, но на пути малень-
кая церквушка. Рыцарь просит развязать ему руки, чтобы в последний раз
помолиться Богу:
144
Вот он свободен от веревок,
В движеньях снова спор и ловок,
Ни мига не теряя зря,
Несется мимо алтаря
И из окна, с отвесной кручи
Кидается, затем, что лучше
Разбиться насмерть, чем живьем
Сгореть при скопище таком.
Но буйный ветер налетает,
Его одежду раздувает,
Несет на камень плоский плавно —
Спасен от смерти рыцарь славный.
Тристан спасен. Вмешались силы небесные. Суровый страж христианской
морали, сам Господь Бог выручил его из беды («...спастись помог Тристану
милосердный Бог»,— сообщает своему читателю поэт Беруль).
Казнь должна свершиться и над Изольдой. Поэт красочно описывает
торжественно-мрачный ритуал. В Средневековье казни совершались пышно
и всенародно:
Ведут Изольду на сожженье.
В народе ропот и смущенье.
Кто плачет, кто кричит, хуля
Предателей и короля.
Стоит она перед толпою,
Одета в узкое, тугое
Из шелка серго и блио,
Расшито золотом оно;
Густые волосы до пят,
В них золотом шнуры блестят.
Так дивен стан ее и лик,
Что не жалеть ее в тот миг
Мог лишь злодей закоренелый.
О, как впились веревки в тело!
Как видим, влюбленным сочувствует не только Бог, но и народ и автор, не-
даром же он так ярко живописал страдания Изольды и ее красоту. К нрав-
ственным чувствам прибавляются здесь эстетические (сочувствие, сострада-
ние и восхищение красотой).
Однако «закоренелые злодеи» нашлись. Это некий прокаженный, увеч-
ный, «в струпьях, в черном гное». Он подает королю страшный совет — «за
грех великий покарать» не огнем, не костром, а ложем с прокаженными.
Автор не скупится на краски, чтобы изобразить толпу изуродованных бо-
лезнью людей:
...один без ног,
Другой без рук, а третий скрючен
И, как пузырь, четвертый вспучен,
В трещотки бьют, сипят, гундосят
И скопом милостыню просят.
10 С. Д. Артамонов
145
Толпы прокаженных, наводящие ужас на людей своим видом,— обычное
явление Средневековья. Больниц для них еще не существовало. Их изгоняли
из городов и сел. Они носили погремушки, чтобы издали предупреждать
о своем приближении. Обычно им оставляли пищу и уходили подальше.
Всякие контакты с прокаженными были опасны, грозили заражением, и лю-
ди боялись этого. И вот теперь королю предлагали отдать Изольду в нало-
жницы прокаженным. Это было страшнее смерти, страшнее любой казни.
Чтобы читатель ощутил весь ужас происходящего, автор пространной ре-
чью прокаженного сопоставляет два образа жизни — царский и нищенский,
предельно обнажая и без того понятный контраст:
Король, будь ласков к прокаженным
И дай им всем Изольду в жены.
Мы любострастием полны.
Но женами обделены
Им прокаженные не гожи,
Лохмотья в гное слиплись с кожей.
Изольде был с тобою рай,
Носила шелк и горностай,
В хоромах мраморных жила
И вина сладкие пила.
А коли мы ее возьмем,
Да в наши норы приведем,
Да нашу утварь ей покажем,
Да на тряпье с ней вместе ляжем,
И хлебово в обед дадим,
Что мы с охотою едим... И т.д. и т.д.
Но Изольду, которую уже повели с собой прокаженные, спас Тристан. Прав-
да, в схватку с ними ему было вступить зазорно, это не рыцарское дело, но
подоспел его воспитатель Говернал. Он-то и сразился с толпой калек и убил
главного и наиболее зловредного из них— Ивена. Поэт торопится заверить
читателя, что Тристан никак не участвовал в сражении с прокаженным: «Не
верьте низкому обману... выдумывать такое — стыд! Не мог столь досто-
славный рыцарь поганой кровью обагриться».
Вариант «Романа о Тристане», принадлежащий перу Беруля, пожалуй,
наиболее близок к реальности. Он, конечно, тоже вторичен. Поэт использо-
вал уже ходивший или ходившие в списках тексты иных авторов. О том сви-
детельствуют его признания: «Беруль читал об этом сам», или: «Про то я
в книге прочитал», или: «Правдивый есть о том рассказ, Беруль читал о нем
не раз». Поэт вполне реалистично рисует несладкую жизнь влюбленных
в лесу — шалаш, охоту на оленей ради пропитания, истлевшее от времени
платье и все бытовые невзгоды. Вместе с тем проникновенно рассказывает
он и о красоте окружающей природы и о поэзии самой любви:
И вот как любящие спят:
Рукою правою Тристан
146
Изольдин обнимает стан.
Их бестревожный сон счастлив.
Все тихо, ветр угомонился,
К Изольде солнца луч пробился,
И к лику белому приник,
И засверкал, как льдинка, лик.
Они вкушают мирный отдых,
Не помышляя о невзгодах.
В лесу безлюдье...
Так их застал однажды Карл. Но на этот раз спали они в одежде, между
ними лежал меч. Их безгрешная поза умилила короля, он тихо удалился, не
нарушая их покоя. Беруль отнюдь не ограничивается идиллией любви или
картиной внешних неудобств жизни влюбленных, он пишет и об их нрав-
ственных терзаниях. Изольда мучается тем, что ее любимый терпит лише-
ния из-за нее. Тристан изводит себя угрызениями совести, что поступил не-
честно по отношению к своему дяде, отняв у него жену, что вверг любимую
женщину в нищету и пр. К тому же действие любовного напитка стало осла-
бевать. (Оно было рассчитано на три года. Скептики XX века объяснили бы
это весьма прозаически: с милым жить хоть в шалаше, конечно, можно, но
не долго. Люди тех времен были романтичнее: они верили в сверхъестествен-
ные силы и вносили поэтический элемент в прозу жизни.)
В конце концов влюбленные обратились за помощью к отшельнику
Огрину, и добрейший старик, отложив в сторону «святую книгу», которую
читал с великим усердием, и взглянув на раскаявшихся грешников, пролил
слезу умиления. Возблагодарив Господа Бога за то, что Тот сподобил его
вернуть на праведный путь две заблудшие души, он немедленно берет перо,
бумагу и под диктовку Тристана (самому рыцарю писать не подобало — для
этого есть писцы) строчит покаянное письмо королю. Рыцарь лишь прило-
жил свою печать и своей рукой поставил vale! (будь здоров!). В Средневеко-
вье, как и во времена Онегина, так заканчивали письма.
Изольда прощена, возвращена во дворец, Тристан удален в изгнание. Бе-
руль прибавляет к своей истории еще несколько эпизодов, овеянных поэзией
трагедии двух его героев. Конец романа утерян. Воспользуемся другими
версиями, чтобы узнать, чем же кончились злоключения влюбленных.
Готфрид Страсбургский. Его роман о Тристане тоже без конца и без нача-
ла. Поэт не озабочен требованиями реальности и к истории своих героев от-
носится, скорее, с некоторой иронией. Все это сказка, и будем к ней относи-
ться, как к сказке — красивой, изящной, развлекающей нас. Таков взгляд
поэта. Изольда? Почему она ушла от короля к Тристану? Вы что, не знаете
женщин? Им подавай все запретное:
Попы нам любят повторять,
Что плохо поступила Ева,
Сорвавши плод запретный с древа...
И до сих пор все дщери Евы
Едят посевы с ее древа.
10*
147
Невзгоды в лесу, несладкая жизнь в шалаше, в лишениях? Полноте. У них
все есть: и прекрасный дворец, и многочисленная челядь:
Три липы с кроною густой,
Колодец с ключевой водой,
Трава зеленая, цветы,
Ручей, бегущий с высоты,
Пернатых звонкая семья
От зяблика до соловья,
Хохлатый жаворонок, чиж,
Синица, иволга и стриж,—
Все пели — всяк на свой мотив,
Усердствуя наперерыв.
И заливались соловьи
На этом празднике любви.
Словом — праздник любви. Трагедия? Ее нет в нашей истории, и не бу-
дем отягчать свои души ненужным состраданием. Любовь прекрасна уже
тем, что существует, что увлекает нас далеко от проторенных путей, вдаль
от посторонних глаз, заводит в дебри, в лесную глушь, выйти из которой не
найдется сил.
Я это знаю. Я там был.
Я тоже прежде, в старину
Был у своей любви в плену...—
повествует с шутливой веселостью этот средневековый жуир, далекий от
христианской аскезы и, пожалуй, от того, что в те времена называлось пьета
(благочестие). В других версиях романа о Тристане имеется эпизод с женить-
бой рыцаря. После того как Изольда вернулась к мужу, Тристан, мучимый
тоской по возлюбленной и ревностью, желая вытравить из своей груди яд
любви, решил жениться. Сестра его друга носила имя Изольда, была хоро-
ша собой, и он ей сделал предложение. В первую же брачную ночь он понял,
что совершил непоправимую ошибку: любить жену он не мог, как ни ста-
рался. Не найдя успокоения себе, он теперь принес несчастье и другой Изоль-
де. Нравственные страдания его удвоились. Великое горе испытала и Изоль-
да первая, узнав о его измене. Так два несчастных существа боролись с судь-
бой. Чувство их было неугасимо. Тристан тяжко заболел. Излечить его мо-
гла только Изольда первая. Она спешит к нему, но море то штормит и ме-
шает кораблю пристать к берегу, то в безветрие держит корабль в своем пле-
ну. Ждет Тристан прибытия возлюбленной. Вот показался ослепительно бе-
лый парус вдали, он уже совсем недалеко, но ревнивая супруга, Изольда вто-
рая, обманула мужа: черный-де парус на корабле. Недобрый это знак. Зна-
чит, нет на корабле Изольды, значит, забыла она его. И Тристан умирает.
Изольда опоздала. Она прибыла, когда тело ее милого было уже бездыхан-
но, и не пережила его. Похоронили их по разным сторонам церкви. Так по-
желала жена Тристана. Но из их могил выросли деревья, и верхушки их со-
единились над куполом церкви и переплелись. Автор этой версии («Сага
148
Тристама и Исонды») вложил в уста «грешницы» Изольды молитву к Богу.
Она произносит имя библейской грешницы, с которой, судя по всему, срав-
нивает автор свою героиню. «Ты помог Марии Магдалине...»,— обращается
она к Христу.
Богобоязненный монах испрашивал у своих читателей снисхождения
к своим героям: они, конечно, грешны, но простим их, как простил Бог ра-
спутницу Марию из Магдалы.
Легенда о Тристане и Изольде волновала средневекового читателя и на-
шла широкое распространение в странах Западной Европы. Популярность
ее объясняется жизненностью основного конфликта. Человеческие чувства
вступают в противоречие с общественной моралью. Отсюда трагедия.
* * *
Все человечество, будь оно на Востоке или на Западе, может
соединиться узами божественной любви, поскольку мы все волны
одного моря.
Марк Тоби 1
Как бы далеки друг от друга ни были
культуры Запада и Востока, контакты
между ними так или иначе происходи-
ли. В VIII веке арабы (мавры) проникли
в Испанию, захватили часть ее террито-
рии, надолго воцарились в ней. Испан-
цы методично и упорно их оттесняли,
отвоевывая свои земли (реконкиста —
отвоевание), но долгое совместное
проживание не могло не отразиться на
культурах того и другого народа.
В период крестовых походов произо-
шла новая встреча двух культур в тех
же трагических обстоятельствах (вой-
ны, завоевания, кровь, жестокости).
Европейцы, оказавшиеся в странах
Ближнего Востока, были очарованы
сказочными богатствами восточных
владык. Им и не снилась такая ро-
скошь. Европейские суровые замки бы-
ли, надо сказать, мало пригодны для
комфортной жизни: холодные камен-
ные стены, каменные витые лестницы,
1 Тоби Марк (1890- 1976) — известный
американский художник.
149
большой зал иногда служил и конюшней. Рыцари прямо въезжали в него, ча-
сто тут же на полу располагались для ночлега. Да и помыться в них было не-
где. Словом, быт был весьма примитивен и непритязателен.
Во дворцах же восточных вельмож царила неслыханная роскошь. Арабы,
приняв от греков и римлян эстафету культуры, намного опередили и техни-
чески, и в плане гуманитарных знаний народы Европы. К тому же мусуль-
манская религия отнюдь не запрещала чувственные наслаждения и вообще
радости жизни. Их философии жизни был чужд аскетизм, который исповедо-
вали европейские христиане.
Под влиянием арабского Востока европейские монархи и аристократия
стали перестраивать свой быт. Оставляя простому народу идею аскетизма,
средневековые европейские дворяне позволяли себе то самое мусульманское
свободомыслие, которое обнаружил Маркс в действиях сицилийского ко-
роля Фридриха II Гоффенштауфена.
При дворе этого короля образовался круг поэтов. Лучшему из них Валь-
теру фон дер Фогельвейду он подарил небольшое поместье, подражая Окта-
виану Августу и Меценату.
Вальтер не обошел своим стихом крестовые походы, благословляя их,
писал гневные поэтические инвективы против папы римского, с которым
враждовал король (папа отлучил его от церкви), но главные краски с его
поэтической палитры ложились на картины любви:
В чужих краях нередко я блуждал,
Но увлечен чарующею силой,
Я никогда нигде не забывал
Ни дев, ни жен своей отчизны милой.
К чему мне лгать? В сердечной глубине
Носил я образ женщины немецкой —
И был всегда он мил и дорог мне
Своею непорочностию детской...
О край родной! Могилой будь ты мне:
Тебя прекрасней нет во всей вселенной.
Поэзия Востока во времена Средневековья окрылена подобными же чув-
ствами. Лирические стихи западноевропейских трубадуров, труверов, мин-
незингеров и восточных лириков Саади, Хафиза и других, рыцарские поэмы-
романы и произведения Фирдоуси, Низами, Навои в сущности едины в своем
стремлении воспеть и возвысить любовь. В эротической поэзии Востока бы-
ло столько же рыцарства, столько же обожания женщины, сколько и в поэ-
зии Запада. Объединяет их и дух восторженного приятия жизни. Они поэти-
зировали и радости и страдания влюбленных.
Арабские завоевания, как было уже сказано, далеко раздвинули географи-
ческие границы ислама. Народы Испании, Ближнего Востока, Средней Азии,
Кавказа оказались в сфере его влияния. Вместе с исламом пришел к этим на-
родам и арабский язык, вначале вводимый завоевателями насильно.
В VIII — IX веках он стал языком межплеменного, интернационального об-
щения. Этому способствовала уже высокая к тому времени культура арабов,
150
обогащенная культурой античности, которую недавно дикие бедуины вос-
принимали с особым энтузиазмом.
Простой народ, однако, оставался верен своему родному языку. Араб-
ский язык как литературный стал достоянием культурной элиты. Любопыт-
ны в этой связи сетования одного благочестивого христианина, испанца
IX века, жителя Кордовы Альваро: «Мои единоверцы любят читать поэмы
и различные сочинения арабов... Все молодые христиане, которые выделя-
ются своим талантом, знают только арабский язык и арабскую литературу,
они читают и изучают с величайшим рвением арабские книги; они состав-
ляют себе за большие деньги огромные библиотеки и повсюду заявляют, что
эта литература восхитительна... Какое горе!» 1
Антиарабское движение в завоеванных странах привело к тому, что нача-
ла создаваться национальная литература на языке фарси. Персидский
язык в качестве литературного уже использовался в IX—XV веках на обшир-
ной территории Средней Азии, Ирана, Афганистана, Азербайджана, частич-
но Турции и Северной Индии. Был сохранен, однако, ислам и арабская гра-
фика для письменности.
Культурными центрами стали Самарканд, Бухара, Балх, Мерв. Ныне от
когда-то цветущего Мерва остались лишь развалины на территории в 70
квадратных километров.
Ислам в этом обширном регионе остался, но древнейшая культура пер-
сов, философия Заратуштры, магические песнопения «Авесты» (гаты) из глу-
бины веков несли свои послания новой культуре персоязычных народов.
Поэтому совершим небольшой экскурс в иранские древности.
Однако прежде совершим небольшой экскурс в эпоху, к нам более близ-
кую. В начале XIX века в странах Европы возник небывалый интерес к сред-
невековью. Во Франции, Германии, Англии и в известной степени в России
пошла мода на нравы рыцарских времен, рыцарские замки. Средневековьем
буквально бредили. Вальтер Скотт наводнил литературу историческими ро-
манами о временах средневековья. Вслед за ним устремились другие рома-
нисты. Светские маскарады наполнились нарядами и масками, скопирован-
ными с одежд далеких дней. Вальтер Скотт строит себе замок, подобный
тем, которые когда-то возводили владетельные феодалы, он наполняет их
соответствующим реквизитом. Русский царь Николай I с увлечением кол-
лекционирует рыцарские доспехи и сам охотно позирует художнику в желез-
ной броне стародавних дней. Русский вельможа, граф Воронцов строит на
берегу Черного моря в Алупке роскошный дворец в стиле средневековых
замков.
Увлечение охватило и поэзию. Немецкие, английские поэты пишут бал-
лады о замках, таинственных призраках в облике рыцарей, стилизуя свои
поэтические сказания под традиции рыцарской поэзии. Однако, как ни
странно, их коллеги, жившие за несколько столетий до них, и в невеселые,
аскетические дни были более веселы и жизнерадостны. Их герои всегда вы-
ходили победителями в борьбе с черными силами, и любовь, воспеваемая
1 Яковлев Е. Г. Искусство и мировые
религии. М., 1985. С. 204.
151
ими, была радостна и светла. У поэтов же XIX века эти когда-то светлые ле-
генды покроются таинственным и недобрым мраком. Теперь рыцарей под-
стерегают неотвратимые беды, не помогают ни молитвы, ни покаяния.
В русской поэзии большую дань этому мрачному, темно-роман-
тическому увлечению отдаст В. А. Жуковский своими прекрасными перево-
дами или вольными переложениями немецких и английских образцов. Для
примера приведу несколько извлечений из поэзии русского автора.
В 1824 году Жуковский напечатал свой перевод баллады Вальтера Скот-
та «Замок Смальгольм» (у английского поэта — «Канун святого Джона»).
Страшная кровавая история рассказана в балладе. Суровый барон
Смальгольм узнал об измене своей молодой жены. Встав до рассвета и осед-
лав коня, он отправился к своему сопернику, встретился с ним и убил его.
Возвратившись через три дня и ничего не сказав жене, он спрашивает пажа,
как вела себя в его отсутствии его супруга.
— Три ночи она ходила к маяку и говорила с темным рыцарем. В по-
следний раз она звала рыцаря к себе в опочивальню, говоря, что мужа не бу-
дет и они смогут вместе провести ночь. Рыцарь говорил, что он «не властен
прийти», но она настаивала.
Оказывается, неверная жена говорила с призраком уже убитого и похоро-
ненного любовника. Но, поскольку она звала его, он явился к ней ночью,
когда спал ее супруг, грозный барон Смальгольм. Дама еще не знает, что
перед ней призрак, и лишь обеспокоена тем, что может проснуться муж:
«Воротись, удалися»,— она говорит.
«Я к свиданью тобой приглашен;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит:
Не страшись, не услышит нас он.
Я во мраке ночном потаенным врагом
На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
Поминают — и труп мой зарыт...
И надолго во мгле на пустынной скале,
Где маяк, я бродить осужден.
Таинственные, потусторонние силы вмешиваются в судьбы людей и су-
рово наказывают их за прелюбодеяния, за пороки, а то и просто преследуют
их неотвратимой бедой. Так отозвались в душах поэтов XIX века образы
рыцарской литературы средневековья.
Уж ХЧШМЁ :*. V3L.
ЛИТЕРАТУРА ИРАНА И СРЕДНЕЙ АЗИИ
...думайте добрые мысли,
говорите добрые слова,
совершайте добрые дела...
Заратуштра
* * *
Всюду башни, дворцы из порфировых скал,
Вкруг фонтаны и пальмы на страже,
Это солнце на глади воздушных зеркал
Пишет кистью лучистой миражи.
Николай Гумилев
Представим себе доисторический Иран
и его жителей. Прежде всего их верова-
ния, ибо в них запечатлены философ-
ские, нравственные и эстетические обос-
нования всего жизненного уклада на-
родов. Они поклоняются солнцу и ог-
ню, оберегают природу, ими руководит
священная боязнь загрязнить воду, воз-
дух, землю. Все в природе священно.
Приведу поистине лирическое описание
немецким поэтом Гете пантеистическо-
го характера религиозных представле-
ний древних иранцев: «На созерцании
природы основывалось богопочитание
древних парсов (персов, иранцев.—
С.А.). Поклоняясь Творцу, они обра-
щали взор в сторону восходящего
Солнца, всем очевидного велико-
лепнейшего из явлений. Там, верилось
им, созерцали они воздвигнутый пре-
стол Господень, в окружении сверкаю-
щих искр — ангелов. Славу Божию
в возвышающих душу служении ему
каждый мог лицезреть, и самый малый
из малых. Из хижины выходит бедняк, воин — из шатра, и вот уже отправле-
на проникновеннейшая из функций.
Новорожденных святили в огненной купели солнечных лучей, и весь день
напролет и во всю свою жизнь видел перс, что неотступно сопутствует ему,
во всех его деяниях и поступках, изначальное светило. Луна, звезды разгоня-
ли мрак ночи, недостижимые, как и оно, достояние беспредельности. Огонь
же всегда был рядом, он грел, освещал по способности своей. Творить мо-
литву в присутствии местоблюстителя сего, склоняться пред бесконечно
прочувствованным — все это становится благовоспринятой обязанностью
благочестия. Что может быть опрятнее светлого восшествия Солнца, и с той
же опрятностью следовало разводить и сберегать огонь, дабы пребывал он
священным, солнцеподобным. Кажется, Зороастр первым превратил драго-
ценную чистую религию Природы в обстоятельный ритуал». Но здесь уже
обратимся к истории.
154
В 538 году до н. э. пал Вавилон, и вся Малая Азия признала владычество
персидского царя Кира. Через 17 лет после этого сын Кира Камбиз овладел
Египтом. Огромное рабовладельческое государство Персия под главен-
ством неограниченных деспотов Ахеменидов существовало более двухсот
лет (550—336 гг. до н.э.). В это время расцветает и персидское искусство.
Широко раскинувшаяся держава имеет несколько крупных администра-
тивных и культурных центров с грандиозными архитектурными постройка-
ми— Экбатана в Мидии, Сузы в Эламе, Пасаргады — в древнейших городах
Ирана. Царь Дарий и затем его сын Ксеркс отстраивают новую столицу го-
сударства — Персеполь.
От всех этих гордых и пышных царских резиденций почти ничего не оста-
лось. В Экбатане найдены лишь туловище льва да несколько обломков от
колонн, которые ныне хранятся в Париже, в Лувре. Раскопки в Персеполе
значительных находок не дали, однако то, что найдено, позволяет в какой-то
мере представить своеобразие древнеиранского искусства. Многое шло от
культуры народов, населявших долины Нила и Двуречья, кое-что отмечено
уже печатью тонкого эстетического гения древнего грека. Персидские цари
охотно привлекают для своих построек мастеров-иноземцев.
Дворец Ксеркса в Персеполе, как он предстает нашему воображению по
реконструкции, был легким, изящным, ажурным, напоминая при своих гран-
диозных размерах произведение ювелирного искусства. В нем нет мрачного
величия египетских построек, нет и той ясной гармонии линий, пропорций,
сохраняющих в безыскусственной простоте вечную и непреходящую красо-
ту, что увидим потом в архитектуре эллинов — здесь одно чувство охваты-
вает вас — ощущение расточительной роскоши, чуждой всякой мысли о по-
льзе. В этом — своеобразие придворного древнеиранского искусства, но оно
не лишено и своей прелести.
О литературе иранцев этого периода мы почти ничего не знаем. В распо-
ряжении науки имеется «Авеста», произведение, создававшееся в течение
столетий.
Подобно тому как горы обнаруживают в своих геологических пластах сле-
ды различных исторических эпох, так и этот памятник иранской культуры
содержит в себе множество исторических наслоений и деформаций, которые
не всегда поддаются точному определению и учету. Само название «Авеста»
близко к названию древнеиндийских «Вед», и оба близки к русским словам
«ведать», «вести»1. Очевидно, первоначально оба памятника мыслились
1 Это сходство нс случайно: ученые-
лингвисты установили родство многих язы-
ков, исходящих из одного праязыка, следы ко-
торого теряются в глубокой древности.
К группе родственных языков (их назвали ин-
доевропейскими) относятся индийский, иран-
ский, греческий, латинский, славянский и др.
Родство тго довольно наглядно просматри-
вается в общих корнях и в некоторых чертах
самой языковой системы.
155
как собрание старинных народных преданий, «ведать» которые должен был
каждый: в них хранился свод всех познаний древних иранцев или древних
индийцев. Это были своеобразные энциклопедии мудрости — морально-
философской, художественной и религиозной, ибо в древности наука,
философия и искусство почти всегда облекались в форму религиозного
сознания.
Из 21 книги «Авесты», собранных и канонизированных при Сасанидах
(VI в.), сохранилось только 4, и только одна из этих четырех — полностью
(«Вендидат»— заклинания против злых духов). Ядро «Авесты» и самую
древнюю часть ее составляют «Гаты» (песнопения). Они были собраны при
Ахеменидах (Ксеркс, 486—465 гг. до н.э.). Самая древняя рукопись «Аве-
сты», дошедшая до нас, относится к 1278 году до н.э.
«Авеста» — священная книга иранцев, подобно Библии у иудеев и хри-
стиан. Автором «Авесты» иранцы считают Заратустру, или Заратуштру (гре-
ки называли его Зороастром). В науке нет единого мнения о реальности этой
личности.
Имя Заратуштра упоминают древние авторы, греки и римляне (Геродот,
Ксенофонт, Платон, Плиний, Плутарх). Он жил якобы в 660—583 годах
до н. э. Родился в Западном Иране, отец его был родом из «страны нефтяных
колодцев» (где-то в современном Азербайджане). Сонм легенд окружает са-
мо имя Заратуштры: его рождению радовалась сама природа, деревья и реки
пели гимны, демоны, объятые страхом, бежали в подземелье. Ребенок,
выйдя из чрева матери, громко рассмеялся. Плиний рассказывал, что мозг
в голове мальчика бился, рука, положенная на его голову, отскакивала от
его ударов. Демоны стремились погубить младенца, бросали в огонь, под
ноги стада быков, лошадей, на съедение волчице, но всегда он чудом спа-
сался. В 15 лет (совершеннолетие) он стал невредим от посягательства демо-
нов, а в 20 лет «оставил мирские желания и вступил на путь праведника»,
жил в пустыне, беседовал с Ахурой-Мазда, размышлял, готовил свое учение.
В 30 лет он приобщился к божественной мудрости, начал проповедовать
свое учение, странствовал. Иранский автор XIII века Ибн-аль-Атир так опи-
сывал скитания Заратуштры: «Тогда он отправился в Индию и передал ее
(«Авесту».— С.А.) тамошним государям. Потом он пошел к китайцам и
к туркам, но ни те ни другие не захотели принять его. Они выгнали его из
своих земель. Он направился в Фергану, но царь ее хотел убить его. Он бе-
жал...»
Как и все проповедники, Заратуштра обращался к простому люду и при-
зывал к сочувствию беднякам. «Что всего полезнее для души?» — спросили
его. «Питать бедного, давать корм скоту, подкладывать дрова в огонь»,—
ответил он. Идея добра, гуманности всегда питала народные массы, самые
беднейшие ее слои. К народу можно было идти только с идеей добра. Добру
учил и Заратуштра: «Ахура-Мазда вещал смертному и смертной: Вы —
люди, вы предки мира, вы сотворены мной совершенными в духе благоче-
стия; исполняйте же от всего сердца долг закона, думайте добрые мысли, го-
ворите добрые слова, совершайте добрые дела и не служите бесам».
Все несчастья людей он относил к деятельности бесов. Они повинны во
всем дурном. Люди слабы, легко поддаются соблазнам.
156
Учение Заратуштры идеалистично в своей основе. Он полагал, что «сна-
чала сотворена душа, а потом для нее создано тело, в которое она вложе-
на...». Подобное же толкование мы найдем и в христианстве. Идеи кочуют.
Проповедники различных религий питают друг друга. Душа вложена в тело,
«чтобы возбуждать тело к деятельности, потому что только для деятельно-
сти оно и создано»,— говорит Ахура-Мазда — главный бог иранцев.
Заратуштра успокаивал своих слушателей светлой мечтой о воскрешении
после смерти, о победе светлого начала: «...под землю уйдут бесы, мертвые
восстанут, жизнь вернется в тела, и они сохранят дыхание».
Однако человек недоверчив, ему нужны и доказательства, он сомнева-
ется. Так ли?
Спросил Заратуштра Ахуру-Мазда: «Как восстанет тело, когда его раз-
веял ветер и унесла вода, и как произойдет воскрешение?» И ответил Ахура-
Мазда: «Если, благодаря мне, небо возникло из драгоценного камня и дер-
жится без колонн, духовно опираясь на далеко льющийся свет; если, благо-
даря мне, возникла земля, которая стала носительницей материальной жи-
зни, и нет другого хранителя миротворения, кроме нее; если, благодаря мне,
солнце, месяц, звезды поднялись на твердь небесную; если, благодаря мне,
зерно устроено так, что, будучи брошено в землю, оно вырастает и с избыт-
ком возвращает себя; если, благодаря мне, в растениях и других предметах
живет огонь, которого никто не возжигал, если сын создается и получает
образ во чреве матери и всем частям тела, коже, костям, крови, ноге, глазу
и уху придается свой особый вид... если все это в отдельности создано мною
так, то неужели это не труднее, чем совершить воскрешение мертвых? При
воскрешении мертвых не помогут ли они мне сами, а когда я их создавал, их
еще не было! Заметь же, я сделал все это, когда ничего не было, неужели мне
не воссоздать того, что уже существовало? Ибо в это время будут потребо-
ваны назад от духовной земли кости и от воды кровь, от деревьев волосы, от
огня дыхание: все то, что было взято у них при первоначальном создании».
Как видим, у каждой материальной вещи был свой духовный прароди-
тель, и при воскрешении у него будет изъято для нового материального вос-
создания то, что бралось уже раньше: от «духовной» земли — кости, от «ду-
ховной» воды — кровь и т.д.
Мечта человека уносила его не только в вечную и блаженную жизнь, где
нет печалей, но и в сторону, где нет и не может быть злых и бесчестных лю-
дей, в страну людей идеальных. Для этого все, уходящие в эту блаженную
страну, должны пройти через очистительные огни. Христианство изобрело
для этого специальную территорию — Чистилище. Задолго до христианства
о том же проповедовал Заратуштра: все восставшие из мертвых подверг-
нутся очистительному огню, праведники это воспримут с наслаждением, ибо
огонь только омоет их, подобно водам теплого моря, нечестивцы испытают
страшные муки, но, пройдя через них, они очистятся, и все люди обретут веч-
ную жизнь и вечное счастье. Злые же силы исчезнут. Так Ахура-Мазда завер-
шит дело творения.
Можно представить себе, как благоговейно слушали люди подобные
проповеди, как радостно сверкали их глаза — ведь им обещалось вечное бла-
женство, а жизнь реальная так была отягощена страданиями! Ныне религия
157
зороастризма почти исчезла, немногочисленные последователи ее живут
в Индии и еще меньшее число их в самом Иране.
Кто же был, однако, Заратуштра? В любой легенде всегда лежит реаль-
ный факт. Надо полагать, что существовал все-таки человек, имя которого
обросло самыми фантастическими легендами. Видимо, это был талантли-
вый проповедник, одаренный поэтическим воображением, познавший силу
слова и умевший пользоваться им. В одной из гат поется:
Мазда, Заратуштре дай
Слово чудодейственное то,
Что поможет наконец,
И идет Спитамид Заратуштра,
Тиштрайя, блестящий, сверкающий.
На озеро Ворукаша
В образе белого коня,
Прекрасного, златоухого,
С золотой уздой.
А навстречу ему выбегает дэв Апоша
В образе черной лошади.
Лысой, с лысыми ушами,
Лысой, с лысой шеей,
Лысой, с тощим хвостом,
Тощей, безобразием пугающей.
Вступают они в рукопашную.
О Спитамид Заратуштра,
Тиштрайя, блестящий, сверкающий,
И дэв Апоша
Бьются они, Заратуштра,
И побеждает его, одолевает его
Тиштрайя, блестящий, сверкающий.
Деление мира на два начала, свойственное почти всем религиям мира,
в иранском мифотворчестве особенно резко обозначено. Из этого исходит
и отношение к иноверцам, фанатическая нетерпимость к ним, инозем-
цы—противники бога Добра, они сторонники бога Зла, их наставляют злые
дэвы, их надо убивать.Кроме этих двух божеств, иранцы ввели в свой пан-
теон много других божеств: Арта бог огня и всеобщего благоустройства,
Вохуман — бог скотоводов, Мирта бог солнца и др.
В поэтических гатах Заратуштры запечатлен пытливый ум человека, же-
лающего познать глубочайшие истины мира и бытия. Жрецы, канонизиро-
вавшие и догматизировавшие древние поэтические тексты, приспособившие
их к целям, весьма утилитарным, а именно к закабалению душ, не могли вы-
травить дух вечного искания знаний:
Спрашиваю тебя, скажи мне правду, о Ахура!
Как будут основы наилучшей жизни?
И спрашиваю тебя, открой мне правду, о Ахура!
158
Кто был изначально отцом Арты при зарождении его?
Кто проложил путь солнцу и звездам?
И спрашиваю тебя, открой мне всю правду, о Ахура!
Торжественные и величавые вопросы, повторы, звучащие как аккомпане-
мент («и спрашиваю тебя»), создавали, надо полагать, настрой благогове-
ния среди верующих иранцев, вызывали душевный трепет. В религиозный
текст, в прославление божества врывается вполне земной, вполне реальный
поэтический гимн красоте человеческой, и канонические молитвы становятся
лирической поэзией:
Всякий может увидеть ее,
Ардвисуру Анахиту,
В образе прекрасной девушки,
Сильной, стройной,
Прямой, высоко подпоясанной,
Знатного рода, именитого,
В нарядном плаще
С обильными складками, златопрядном...
Красуется она серьгами.
В арсенале художественно-изобразительных средств древней поэзии чуть
ли не главное место занимала гипербола. Человеку хотелось верить в чудо.
Его силы в борьбе со стихией были невелики, и он прибегал к воображению,
а оно рисовало ему сверхъестественные возможности. И он проникался ве-
рой в чудо. Победа над силами зла вселяла уверенность в себя и оптимизм.
Реальная жизнь казалась краше в свете воображаемых чудес.
Иран процветал при Сасанидах, династия которых правила с III века до
арабских завоеваний. Господствующей религией был зороастризм. О Зара-
туштре помнили, но догматы зороастрийской церкви далеко отходили от
тех поучений легендарного проповедника, которые вошли в «Авесту». По-
клонялись силам природы — солнцу, огню, звездам. Страна покрылась мно-
жеством храмов. В них совершались ритуальные богослужения, читали тек-
сты «Авесты», пели религиозные гимны. В храмах горел неугасимый
огонь — предмет поклонения. Вырос огромный штат священнослужителей,
жрецов. Их называли хербадами, маобадами.
Правили страной шахиншахи (цари царей) — представители семьи Саса-
нидов после Ардашира I, который объявил себя в 226 году правителем госу-
дарства.
Иран был богатой и сильной страной. Он не раз вступал в единоборство
с Римом. Так было до начала VII века, когда на историческую арену вышли
обретшие новую религию, еще невежественные, но воинственные арабы.
Историю их походов, их завоеваний оставим историку. Воспользуемся лишь
конечными итогами этих завоеваний.
В VIII веке арабский халифат превратился в могущественную державу,
включавшую в свой состав огромную территорию. Для управления им по-
требовалось разделить его административно на пять наместничеств. Первое
включало Иран, Ирак, Хорасан, Среднюю Азию, Восточную Аравию. Вто-
159
рое — Йемен, Центральную Аравию. Третье — Армению, Азербайджан, во-
сточную часть Малой Азии. Четвертое — Египет, Ливию, Триполи. Пятое —
Западную Африку, Испанию.
Арабы, захватившие эти территории, подверглись сами культурному
влиянию завоеванных народов, однако, насильственно арабизируя эти наро-
ды, значительно изменили их жизнь. Прежде всего это касалось религии.
Арабы принесли с собой ислам. Возникла особая арабо-иранская культура.
Историк литературы останавливается в странном затруднении, описывая
культуру Востока после возникновения ислама. Народы в результате завое-
ваний, завершенных как-то внезапно, победоносно и дерзко выходцами из
Аравии, вчерашними бедуинами, оказались как бы в одном котле —
ассирийцы, финикийцы, египтяне, греки, персы, евреи, арабы, жители Кав-
каза и Средней Азии и даже далекой Индии. Все они так или иначе усвоили
арабский язык и священную книгу арабов Коран. Арабская и персидская
культуры слились так тесно, что трудно подчас разделить их.
Каждый народ вносил из своей национальной культуры что-то свое в эту
новую арабоязычную культуру. Сами завоеватели как-то стушевались перед
несметными культурными богатствами подчиненных ими народов. С пол-
ным основанием можно сказать, что в мировом масштабе эстафету общече-
ловеческой цивилизации нес этот странный, но мощный конгломерат наро-
дов.
Началось, однако, с того, что завоеватели-арабы стали безжалостно
уничтожать культуру покоренных народов. Рассуждали так: все истинное
и ценное содержится уже в Коране, что чуждо Корану, то вредно, что близко
Корану, то бесполезно, ибо повторяет уже сказанное. Завоеватели стали на-
сильственно навязывать покоренным и свой арабский язык. Частично они
преуспели в этом, но иранцы в конце концов отстояли и свой язык, и свою
культуру.
Арабы вскоре оценили духовные ценности покоренных народов и в ка-
кой-то степени подчинились их благотворному влиянию.
Сейчас трудно полностью разграничить арабскую и иранскую культуры,
определить, что принадлежит одним, что другим.
Парадоксально, завоеватели-арабы, с их строгой воинской дисциплиной,
строгой дисциплиной быта и всего государственного устройства, создали
искусство нежное, воздушное, прозрачное и легкое, искусство капризной
фантазии художника, претендующей только на изящество, только на изы-
сканность. Будто воины, вернувшиеся из дальних, трудных, кровавых похо-
дов, желали только одного — забыть о них, возлечь на мягкие диваны, на ро-
скошные ковры, отдаться сладкой лени под нежные звуки музыкальных ин-
струментов, пения и вдыхать обольстительный, пьянящий аромат лести
поэтов, зовущих к наслаждению и любви.
Немецкий поэт Гете, создавший «Западно-Восточный диван», чутко уло-
вил это своеобразие восточной поэзии Средневековья. «Эти игры легкомы-
сленного воображения, вольно снующего между реальностью и немысли-
мым, излагающего невероятное как истину и несомненность, в высшей сте-
пени отвечали восточной чувственности — изнеженному покою и уютному
безделью. Легкие, колышащиеся воздушные создания...»
160
РУДАКИ
(АБУ АБДАЛЛАХ ДЖАФАР)
В прохладе сладостных фонтанов
И стен, обрызганных кругом,
Поэт, бывало, тешил ханов
Стихов гремучим жемчугом.
На нити праздного веселья
Низал он хитрою рукой
Прозрачной лести ожерелья
И четки мудрости златой.
А. С. Пушкин
1 •♦•*•*
В кишлаке Панджрудак в Таджикской
республике построен пышный мавзо-
лей. Среди гор и зеленых кущ стоит он,
распространяя вокруг ощущение бла-
гостной тишины и вечного покоя.
В этих местах когда-то (860—941 гг.)
жил Рудаки, поэт-слепец, собиравший
старинные песни и сам слагавший их.
При правителях Бухары он возглавлял
многочисленный штат придворных
поэтов-панегиристов, тешивших уши
шаха пышными славицами. Он был
тогда богат и знаменит и взыскан ла-
ской всесильных деспотов. Но капри-
зная воля владык непредсказуема, и од-
нажды он оказался в опале, был сослан
и умер, видимо, здесь, в этом чудесном
краю нынешнего Таджикистана, в ни-
* щете и забвении. Молва донесла до нас
у* ^>ЯИ| легенду о том, что он оставил 130 тыс.
двустиший. Дошло до нас немного: од-
на касыда и фрагменты перевода
с арабского поэмы «Калила и Димна»
да «Ода на старость».
Рудаки писал на языке фарси, или, как еще называют этот староперсид-
ский язык,— дари. Что можно сказать о поэзии Рудаки? Лучшей ее характе-
ристикой могут служить чудесные, как всегда, стихи А. С. Пушкина, с удиви-
тельным проникновением постигавшего дух чуждых ему эпох, стихи, кото-
рые мы поместили в эпиграфе. Рудаки в своих стихах славит вино как источ-
ник радости. Это странно, ведь ислам запрещает всякие хмельные возлия-
ния. Позднее тема вина найдет страстного энтузиаста и в Омаре Хайяме.
Здесь сказались, пожалуй, старые персидские традиции. Еще греческий
историк Геродот в V веке до н. э. описал обычай персов решать серьезные де-
11 С Д. Артамонов
161
ла во время обильного застолья: «...за вином они обычно обсуждают самые
важные дела. Решение, принятое на таком совещании, на следующий день
хозяин дома, где они находятся, еще раз предлагает (на утверждение) гостям
уже в трезвом виде. Если они и в трезвом виде одобряют это решение, то вы-
полняют. И наоборот: решение, принятое в трезвом виде, они еще раз обсу-
ждают во хмелю».
Рудаки склонен к философским раздумьям о скоротечности жизни,
о бренности всего сущего. Эти раздумья покрыты легкой дымкой печали,
особенно в годы старости!
Годы весны сменились годами суровой зимы.
Дай посох! Настало время для посоха и сумы.
Однако главная тема — любовь и радости жизни: «Радостно жить с чер-
ноокими, радостно!»
ФИРДОУСИ
Вся земля наполнится молвою обо мне, я не умру, я жив, я по-
сеял семена слов.
Фирдоуси
2»
Есть городок в современном Афгани-
стане недалеко от Кабула, по дороге
в Кандагар. Называется он Газна (Га-
зни). Когда-то он был столицей могу-
щественного государства. В его владе-
ния входили Хорезм, Пенджаб, Хора-
сан, земли к востоку от Бухары. То бы-
ло самое сильное и богатое государ-
ство в Средней Азии. Правили им Га-
зневиды, наиболее известным из этой
династии был Махмуд (998—1030),
султан воинственный и жестокий. В те
же годы жил и творил знаменитый
Фирдоуси. Точных дат рождения
и смерти поэта наука не знает — где-то
в середине X века родился, умер в Хора-
сане в первые три десятилетия XI.
Легенда рассказывает, что Махмуд
не принял сначала поднесенную ему
поэтом «Книгу царей» («Шах-наме»),
считая ее еретической по отношению
к исламу, и поэт, удалившись в Хора-
сан, якобы написал на него сатиру.
Махмуд же по прошествии некоторого
162
времени по достоинству оценил поэму и послал автору ее богатые подарки,
но было уже поздно — поэт скончался.
То было время, когда в народе зрели антиарабские настроения, и Фир-
доуси обращается к истории Ирана, создает огромную героическую эпопею
пятидесяти царств, потому и названа его поэма «Книгой царей». Перед нами
мир мифов, легенд от сотворения мира до исторических времен. Оживают
образы древней иранской религиозной системы, рисуется резкое противопо-
ставление начал добра и зла в духе древнего зороастризма.
В поэме действуют демоны, дивы, бог зла Ахриман. На стороне добра
богатыри, они сражаются с демонами, они сильнее их. Тиран Зоххак, царь-
змей, пожирающий юношей, его враждующие между собой сыновья Иран
и Туран. История совершается в вечной сумятице добра и зла. Сторону зла,
конечно, занимают арабы и византийцы — враги исторического Ирана. Все
это в иносказаниях.
Светлыми красками окрашены идеальные герои — принц Сиявуш, Жам-
шид, Кей-Хосров (имеется в виду Хосров I Ануширван).
Фирдоуси — поэт высокого философского мышления. С первых же сти-
хов мы в сфере космических проблем — нет справедливости в человеческом
обществе, нет ее и в законах вселенной, и первый пример космической не-
справедливости— феномен смерти.
Поэма открывается славицей разуму, «оку души». Разум — «венец мироз-
дания», он познает «образ и суть», говоря нашим языком,— содержание
и форму. «Око души» (разум) познает добро и зло при помощи трех своих
служителей — слуха, зрения и речи.
Поэт-мудрец полон уважения к знаниям и зовет своих читателей к не-
успокоенному стремлению постигать мир. «Познания вечного жаждой то-
мись», а «предела знаниям нет»,— тут же утверждает он.
С первых же строк поэмы мы в сфере вечных вопросов, волновавших че-
ловечество изначально. Что такое добро или зло в космических масштабах
мироздания? Вот палящий вихрь взметнул раскаленные пески пустыни и сор-
вал еще недозрелый плод с ветки. Каким законом судить этот вихрь? Как
назвать эту акцию вихря — злом или добром? А смерть? Она ведь —закон
вселенной, пред ним равны всё и все. Что же это за закон? Зачем он? Понятие
справедливости теряет свое значение перед страшной роковой неизбеж-
ностью.
Ты правый суд зовешь, но где же он?
Что беззаконьс, если смерть закон.
И человечество в бессилии стоит перед этой загадкой, всеми силами стре-
мится проникнуть в тайны мира, но...
Что разум о тайне смерти знает?
Познанья путь завеса преграждает.
Стремится мысль к вратам заветным тем,
Но дверь не открывалась ни пред кем.
11* 163
Казнь Маздака и его приверженцев. Миниа-
тюра в рукописи поэмы «Шах-наме». 1333
год. Фрагмент. Тема социальных утопий
Средневековья. Маздак уговаривал царя Ко-
бада ввести в стране равноправие в распреде-
лении благ. Наследник престола Ануширван
и ученые страны убеждают царя не делать
этого, ибо это приведет к подрыву государ-
ственных основ. В миниатюре изображены
приверженцы Маздака, зарытыми в землю
вниз головой, а сам он повешенным. Так от-
вергнута была идея имущественного равен-
ства.
Понятия о справедливости обще-
человеческие. Как и у других наро-
дов, славится Правда, за нее отдают:
«Богатство, дом, рабынь красивых».
Приметы времени — повсюду: на-
града за правду, но какая? — рабынь
красивых. Рабынь? Мы в Средневе-
ковье, на Востоке. Рабство еще вхо-
дит в понятие справедливости.
Ложь сравнивается с кривой стре-
лой, а такая никогда не попадает
в цель:
Стреле не подобает кривизна,
Кривая в цель не попадет она.
Зачатие и рождение прекрасного
Сухраба, героя поэмы Фирдоуси, ко-
нечно же, необыкновенно. Ведь это
сказка, ослепительная и полная кра-
соты, как и сама поэма. Великий бо-
гатырь Рустам заночевал у шаха Са-
мангала. Ночью прокралась к нему
в спальню дочь шаха и обратилась
к нему со смелой в девических устах
речью:
Прошу я дай мне сына
Такого же, как сам ты, исполина.
Еще никто не видел ее лица, кроме слуг и отца. Была она безгрешна те-
лом и мудра душой, а прелестям ее не было числа. Фирдоуси — поэт Восто-
ка— ценитель женской красоты, не скупился на краски. Он называет ее лу-
ной, солнцем дня, неземной пери. Брови ее — два согнутых лука, косы — два
аркана, губы — что цвет рубина, а зубы — подобны жемчугу. Ее щеки пыла-
ли, как розы, блистали ушные мочки, а в них драгоценные серьги сверкали
в свете лунном, и не было в мире стройнее стана. Это была звезда любви.
Рустам подивился: «Кто ты? Как зовут тебя? Зачем здесь, ночью тем-
ной». И девушка призналась ему, что давно уже прослышала о нем. Молва
идет, что перед его могучей рукой трепещут львы, и тигры, и морские киты,
что само небо стонет под его мечом; когда он разит в бою противника, то,
«рыдая, плачут кровью облака». От такого человека хотела она иметь сына,
потому и пришла. И Рустам полюбил ее, став ее мужем «по вере, по обычаям
старинным», испросив ее руки у шаха Самангала, счастливого от такого
славного союза.
164
Так состоялось зачатие Сухраба. Рустам же не может долго нежиться се-
мейным уютом, его мир — степное раздолье, страсти борьбы и битв, охота
на онагров. Покинул он царские покои, оставив только молодой жене свой
талисман, чтобы передала она сыну, когда он родится. Да отличится он «му-
жеством и благородством», да будет «мил он солнцу»!
И нельзя ему быть иным. Если красота Тахлины, его матери, заключа-
лась в прелести, в очаровании всего ее облика, то у Рустама единственно воз-
можная красота мужчины — несравненная физическая сила («Он сердцем
лев, слону подобен силой»).
Поэт часто называет его «слоновотелым», подчеркивая необычные раз-
меры его тела. Рисуя сцену охоты Рустама, он рассказывает, как богатырь,
чтоб утолить свой голод, зажарил на костре онагра (дикого осла) и, ра-
зорвав, съел его всего.
Под стать Рустаму был и его конь Рахша (в переводе — огненный, свер-
кающий). Когда однажды Рустам заснул в чистом поле, предоставив коню
вольно пастись на лужайке, проезжавшие тюркские всадники прельстились
красотой и силой коня, но могучий Рахша не дал просто похитить себя:
Когда арканы тюрков увидал,
Рахш, словно лютый зверь, на них напал,
И голову он оторвал зубами
У одного, а двух убил ногами.
Нам не всегда близка, да к тому же в переводе, образная система Фирдоу-
си. Эпитеты кажутся выспренними, похвалы чрезмерными, порицания преу-
величенными. Времена переменились. За тысячелетие, отделяющее нас, тре-
звых реалистов XX века, от поэта, порядком поостыли наши сердца. Но не-
вольно и нас увлекает бурный темперамент восточного поэта, экспрессия,
динамика картин и поистине водопады чувств. Все дышит энергией, она бьет
бурлящим потоком.
Вот одна из выразительных картин поэмы. Воинственная дева спешит на
помощь своему брату:
Услышала дочь Гождехема о том,
Что сдался Хеджир, побежденный врагом,
И вздрогнула дева, как смерть побледнев,
Вздох тяжкий исторгли обида и гнев.
Душа ратоборца была ей дана,
Молва прославляла ее издавна...
В шафран обратились тюльпаны ланит —
Такой за Хеджира терзал ее стыд.
Исполнясь отваги в решительный час,
В доспехи воителя вмиг облачась,
Запрятала косы в румийский шелом,
Завязки кольчуги скрепила узлом,
Кушак затянула, как муж на войне;
Покинув твердыню, на вихре-коне
Несется отважная Гордаферид,
165
И клич ее грозный над полем гремит:
«Где, витязи, где предводитель у вас?
Кто полный отваги воитель у вас?
Кто, равный чудовищам глуби речной,
Захочет помериться силой со мной?»
Картина ее сражения с героем Сухрабом еще ярче. Разъяренная дева сме-
тает все на своем пути, но одолеть Сухраба не может:
Однако сражаться ей дольше невмочь;
Коня повернула и ринулась прочь.
Боец буйным бегом дракона-коня,
Ты скажешь, сиянье похитил у дня;
Пыль черную к небу взметая столбом,
Летит, настигает, срывает шелом...
И вдруг по кольчуге скользнула коса;
Как солнце девичья сверкнула краса.
И видит он: дева пред ним, не боец,
Не шлем бы носить ей — царицы венец...
Воитель заносит летучий аркан,
И схвачен мгновенно красавицы стан.
«Теперь не уйдешь! — закричал он.—Войны
Тебе ли искать, с этим ликом луны?
Добычи такой не ловил я досель.
Не вырвешься, бьешься напрасно, газель!»
Оставим Сухраба и его юную пленницу, она еще сумеет его провести, бу-
дет смеяться и издеваться над простодушным воином, поверившим ей на
слово и отпустившим ее. И мы любуемся красотой, отвагой и жизненной
энергией юной турчанки.
Поэму Фирдоуси в прошлом столетии перевел на русский язык В. А. Жу-
ковский. Он многое изменил в ней, перевел ее, как он признавался сам, «не
только вольно, но и своевольно». Она выглядит несколько модернизирован-
ной, может быть, поэтому производит на нас особенно сильное впечатление.
Жуковского больше интересовали те места в поэме, где выявлялся драма-
тизм чувств. Такова трагическая коллизия сражения Рустама и Сухраба
(у Жуковского Рустема и Зораба).
Рустам только тогда узнал, что сражался с родным сыном, когда ничего
нельзя было уже изменить: сын был мертв и безмерно было горе отца.
«Смотри, Иран! Рустем своей рукою
Здесь за тебя убил родного сына» —
Так говорил Рустем, и голос
Его не трепетал; и были сухи
Его глаза, и был он страшно тих.
Тогда они увидели в крови
Простертого героя молодого:
Еще за час цветущий, как весна.
166
Прекрасный, как живая роза,
И полный силы, как орел,—
Теперь он перед их очами
Лежал безгласно недвижим,
Покрытый бледностию смерти.
НИЗАМИ Жизни той, что цвела на разостланном Богом ковре,
Вновь не стало. Смотри: сколько смен в этой вечной игре!
Низа м и
Вечная игра времени! Вечные смены!
Невольно вспоминаются эти слова
древнего поэта, когда смотришь на
руины, что недалеко от города Ганджа
в Азербайджане. Когда-то, восемь ве-
ков назад, здесь шумела иная жизнь,
звучала тюркская, персидская, араб-
ская речь, кричали зазывалы на базаре
и жили люди, руками которых и были
положены эти камни, сохранившиеся
в развалинах. В этих местах жил тогда
знаменитый Низами Ганджеви (Абу
Муххаммед Ильяс ибн Юсуф). О нем
и пойдет речь (1141—1209).
Низами редко отлучался и почти
всю жизнь провел в родном городе. Не-
мало бед испытал этот город: в конце
XII века страшное землетрясение почти
полностью разрушило его, а потом,
уже после смерти Низами, полчища
Чингисхана прошли по его улицам,
предавая все огню и мечу. И ныне здесь
камни, пыль, бурьян. Современный
Ганджа раскинулся несколько в сторо-
не.
Наука знает о Низами немного. Есть сведения, что он был женат на тюр-
чанке-рабыне, очень ее любил. Надо полагать, что бывал он кратковременно
при дворах восточных владык, посвящал им отдельные свои произведения,
получал за это какие-то милости и неизменно возвращался в свою родную
Ганджу, предпочитая блеску дворцов свое скромное жилище и независимое
положение поэта и мыслителя.
Низами писал лирические стихи, но главные его творения — поэмы. Их
пять («пятерица» — хамсе): «Сокровищница тайн», «Хосров и Ширин»,
«Лейли и Меджнун», «Семь красавиц», «Искандер-наме».
Открывая этот драгоценный венок поэм, мы оказываемся в многоцвет-
ном и роскошном мире.
167
Вся образная система Низами обращена к золоту, серебру, жемчугу,
изумрудам, рубинам, к садам Эдема — к розам, алоэ, благоуханной амбре:
«После золота дня вечер стелет багряную розу», «В рубаху небес залатал
уже солнца лоскут». Метафоры, сравнения, эпитеты, подобно восточному
ковру, ярки, многоцветны:
Я проснулся, и солнце, свой меч на дороге зари
Поднимая, промолвило: «Небо, мне дверь отвори!»
И от пламени солнца, узрев эти рдяные розы,
На айвана ковер пролил я бесконечные слезы.
В небе облако встало, омыло оно с высоты
Ткань, скрывавшую солнце,— душистых деревьев листы.
Если поэт обращается к Аллаху, то его хвала и мольба так же роскошна:
«Если ты месяц, дай хоть тоненький лучик любви, если розой расцвел, нас
в божественный сад позови». Иногда это — довольно сложный философский
тезис, вплетенный в образную ткань стиха: «Тень твоя мотыльком на свечу
твоей сути стремится».
Низами постоянно славит Аллаха и его пророка Магомета. Его стихи,
подобно сурам Корана, полны благоговения перед ними и походят на риту-
альные моления:
Мир тобою спасен, во грехе пребывавший от века,
По твоей благодати священною сделалась Мекка.
Из всех поэм Низами возьмем одну для обстоятельного рассмотрения —
прелестную сказку о любви «Лейли и Меджнун». Она пришла к Низами
издалека, с Аравийского полуострова, рожденная еще, видимо, в доислам-
ские времена.
Низами обстоятелен: прежде чем приступить к рассказу, он посылает
стихотворную хвалу Аллаху, потом заказчику поэмы Ахситану, потом его
сыну, затем обращается с назидательной речью к собственному сыну, на-
ставляя его «не расставаться с честью», «не оскорблять чужого благоче-
стия», наконец — поклон предкам и только тогда начинает повествование.
«В краю арабов жил» шейх амиритов (одно из племен). Он долго ждал
сына, и наконец его желания сбылись. Так начинается этот рассказ. Сына на-
звали Кейс, но люди, судьба потом ему дадут другое имя. Мальчик —
«тюльпан в венке фиалковых кудрей» увидел девочку по имени Лейли, заме-
тила его и она. Девочка, конечно, прекрасна:
Румянец, родинки, сурьма очей —
Все станет завтра звездами ночей.
«Завтра» это пришло, Кейс превратился к цветущего юношу, Лейли
в красавицу девушку:
И многие всем сердцем засмотрелись
На девственную утреннюю прелесть.
168
Любовь как болезнь поразила молодого Кейса. Все это заметили, и так
как проявлял он ее довольно бурно, то начали смеяться над юным безумцем.
Кейс действительно был похож на безумца в своей неистовой страсти. Тайно
вздыхала по нему и Лейли. В конце концов Кейса прозвали безумцем, мед-
жнуном. По-арабски слово «меджнун» означало «одержимый джинном»,
злым бесом.
Все ринулись за ним оравой шумной,
Кричали вслед: «Меджнун, Меджнун, безумный!»
Отец Кейса решил, что только женитьба может спасти его сына, и отпра-
вился со сватовством к родителям Лейли.
Встретили его с почетом, из шатров вышли навстречу ему знатные арабы
и их слуги. Арабы живут еще патриархально, жилищем им служат разбор-
ные шатры, удобные для кочевой жизни в песках пустыни.
Не пожелал отец Лейли отдать свою дочь замуж за Кейса, уж очень стра-
нен он в своей любви, пусть поостынет, тогда можно будет и решать дело.
Горе охватило юношу. Как околдованный бродил он и днем и ночью по
окрестностям и оглашал пустыню жалобами на свою несчастную судьбу:
Звезда моя! Луна моя младая,
Одной болезнью дикой обладая,
Я потому и болен, что люблю
Тебя одну, луну мою.
Тогда отец везет его в Мекку к храму Каабы. Может быть, молитва
и священный камень избавят его от страшной напасти.
«Схватись же за кольцо священной Каабы,
Молись, чтобы мученья отвлекли,
Чтоб исцелить бессмысленную плоть
И боль душевной смуты побороть»,—
Надо сказать, для мусульманина очень важно посетить Мекку, где, по
преданию, родился Магомет,— совершить обряд хаджжа. В городе на
священной земле не должен он ни стричься, ни бриться, ни курить и даже ни
умываться. В белом бурнусе обязан он был семь раз обойти Каабу против
часовой стрелки, дотронуться и поцеловать «черный камень» и до захода сол-
нца молиться в долине Арафат, потом семь раз пробежать между священ-
ными холмами, возвратиться в мечеть Аль-Харам, где ему должны отрезать
часть волос и тем завершить обряд. После этого паломник получает право
прибавлять к своему имени титул «хаджи» и пользоваться всеобщим почи-
танием в мусульманском мире.
Меджнун не захотел молить Аллаха об избавлении от любовного недуга,
как заставлял его отец, наоборот, он просил Бога еще больше усилить его
боль:
Велят мне исцелиться от любви,
Уж лучше бы сказали: не живи!
169
Меджнун и Лейли в пустыне. Из рукописи Хос-.
роу Цех леей. Конец XV века.
И Меджнун стал поэтом, дни и ночи скитался он в пустыне один и слагал
стихи о возлюбленной. Вскоре эти стихи стали пересказывать в народе. Имя
прекрасной Лейли зазвучало у всех на устах, что обеспокоило ее отца: это же
позор и для девушки и для всей ее семьи.
Много страданий выпадает на долю бедного обреченного Меджнуна. Он
совсем отдаляется от людей, питается травой, дружит с дикими зверями,
и они охраняют его. Однажды ему приносят письмо от Лейли. Из этого по-
слания, украшенного всеми цветами восточного красноречия, приведем
лишь несколько строк, простых и задушевных:
Где ты теперь? Чем занят? Чем храним?
Чем увлечен? А я тобой одним.
Твой каждый волосок моя святыня,
Твоя стоянка и твоя пустыня
Они мой сад, цветущий без конца.
Лейли насильно отдают замуж, но, покорившись воле отца, она не позво-
ляет мужу дотронуться до себя. Муж молча страдает и вскоре умирает от то-
ски. Лейли в трауре, но думает только о Меджнуне. Низами вполне реали-
стично рисует чувства Лейли: вот она решилась на встречу с любимым, про-
сит привести его, но, когда он приходит, она отказывается выйти к нему.
И снова страдания двух любящих душ.
Низами. Из иллюстраций художника Л. Бру-
ни.
170
Отец Меджнуна, почувствовав приближение смерти, решил отыскать сы-
на. Находит его и едва узнает:
Пред ним нагое высохшее тело,—
Зверь со звериной шкурою на бедрах,—
Таким был этот одичалый отрок.
Не упросил старик сына вернуться домой и жить, как все живут. Скорбно
вздыхая, он простился с ним навсегда.
Приходила к Меджнуну и мать. Нежно лаская его и проливая слезы, го-
ворила ему, что жизнь коротка, что нельзя ее тратить на «пустую мечту»:
А ты, бессонный, в рубище худом,
В ущелье диком, в логове змеином,
Считаешь жизнь людскую веком длинным,—
А между тем она короче дня.
Не вернулся Меджнун. Умирают и отец, и мать его, а вскоре и прекрас-
ная Лейли. На ее могилу пришел Меджнун и на могиле возлюбленной скон-
чался. Звери долго охраняли его холодное, безжизненное тело, пока не истле-
ло оно. Потом пришли люди и кости его положили в могилу Лейли. Стали
приходить на кладбище влюбленные, ища забвения и успокоения от любви.
Такова эта чудесная сказка, сложенная первоначально арабскими кочев-
никами во всей наивности и простоте. Низами, поэт, искушенный в науке
стихотворства, расцветил ее красками роскошной, изысканной поэтической
образности. Вряд ли простодушный бедуин, перегонявший стада по Аравий-
скому полуострову, мог бы так учено и утонченно выражаться, как, напри-
мер:
Алхимик-солнце эликсиром утра
Природу всю позолотило мудро.
Низами заполнил печальную повесть о двух влюбленных философскими
размышлениями о жизни и смерти. Поэт был уже стар, когда слагал свои
стихи, и невольно мысль его обращалась к феномену смерти, к пониманию
жизни как высшей ценности: «Да будет жизнь твоей единой целью».
В размышлениях Низами о жизни много грусти. Мир несовершенен,
и мудр тот, кто не приходит от этого в отчаяние:
Наш мир — вертеп. Кто ищет в нем покоя,
Пусть не дружит с печалью и тоскою,
Пусть, как луна, свершит круговорот,
Как молния, родится и умрет...
Летят века, шальные мчатся кони,
Вчитайся в длинный свиток их погони.
Прошли огнепоклонники, как сон.
Кто из ушедших в список занесен?
Где племена, зарытые в пустыне?
171
Все уходит, все исчезает, и память о прошедшем покрывается «травой заб-
венья» (А. С. Пушкин).
Кончается поэма сном друга Меджнуна Зейда. Он видит сон: райский сад
и в нем два ангела. То Лейли и Меджнун. Они вкушают райское блаженство.
Печальный поэт полагает, что только там, в потустороннем мире, человек
может обрести истинное счастье.
Ислам запрещает художникам воспроизводить человека. Поэтому ни
портретная живопись, ни скульптура не нашли себе места в искусстве наро-
дов, исповедующих эту религию. В мечетях вы не найдете ни картин, ни ста-
туй. Объяснение этого в том, что, изображая живые существа, художник как
бы брал на себя миссию Бога, создавшего эти существа, а такое недопусти-
мо. Однако страстная, темпераментная натура араба, перса, тюрка вырази-
ла себя в искусстве поэтическом и музыкальном. Историк Р. И. Грубер спра-
ведливо писал о музыке исламских народов, что в ней живет «величайшая
страстность, нередко переходящая в стихийную чувственность, стремление
к выразительной передаче всех изгибов эмоционального строя любящей, то-
скующей, страдающей, восторженной личности. Это — глубокая заинтере-
сованность во внутреннем мире переживаний... Это — погоня за пряным,
изысканным, чувственным наслаждением».
Все это можно отнести и к поэме Низами. Некоторое украшательство,
пышность всей аранжировки поэмы, основной мотив человеческого поведе-
ния выдержан в верной психологической тональности. История Лейли
и Меджнуна кажется необычной, почти невозможной, но в нее веришь даже
в наши рационалистические времена расчета и прагматизма.
ОМАР Не нападай на небосвод, ибо на пути разума он в тысячу раз беспо-
ХАИ Я IVI мощнее тебя.
Омар Хайям
Ученый, астроном, математик, автор книги «Алгебра», которую в XIX
веке перевели и издали во Франции, он был одновременно и лирическим
поэтом. Исламское духовенство с подозрением относилось к его философ-
скому вольнодумию и, как гласит легенда, запретило хоронить его на му-
сульманском кладбище.
Строки, приведенные в эпиграфе, примечательны по своему философско-
му смыслу: интеллект сильнее мироздания. Наши дни подтверждают это:
мощные экологические катастрофы, вызванные деятельностью человека,
уже потрясают нашу планету.
Если перелистать сейчас собрание лирических стихов Хайяма, а писал он
рубай (лирические четверостишия), то без труда отметить можно, что поэт
обладал поистине бунтарским характером:
Если бы у меня была власть, как у Бога,
Я сокрушил бы этот небосвод
И заново создал бы другое небо,
Чтобы благородный легко достигал желаний сердца.
172
Бунтарски выглядит в поэзии Хайяма и его вызывающе подчеркнутое
прославление вина. Вино запрещено Кораном, и тем не менее чуть ли не каж-
дое четверостишие поэта посвящено вину и сладости опьянения. Радость,
любовь, безудержное ликование жизнью — вот основной мотив поэтическо-
го творчества Хайяма.
Ученые, однако, сомневаются в том, что все рубай, а их насчитывается
около 400, принадлежат ему. Бесспорными признаны из них 50—60.
В жесткие рамки четверостишия (рубай) Омар Хайям умел вкладывать
глубочайшее содержание. Как ученый и философ он, конечно, и стихи свои
пронизывал философией.
Удивителен его взгляд на человека. Поэт смотрел на него как бы с косми-
ческих высот и восхищался им и славил его. Человек — царь природы, царь
Вселенной, самое прекрасное и бесценное ее создание:
Мы — цель и вершина всей Вселенной,
Мы — наилучшая краса юдоли бренной,
Коль мирозданья круг есть некое кольцо,
В нем, без сомненья, мы — камень драгоценный.
СААДИ
«Зачем, Саади, ты так много поешь о любви?»—мне сказали.
Не я, а поток поколений несметных поет о любимой.
Саади
На одной из площадей современного
Шираза стоит беломраморная фигура
согбенного старца в чалме и плаще дер-
виша. Это — памятник великому Са-
ади, воздвигнутый в 1952 году. Там же,
в Ширазе, находится и усыпальница
поэта, когда-то скромное подворье на
окраине города, где жил и умер он,—
ныне это изящная колоннада, увенчан-
ная куполом. Вдали — пологие холмы
на фоне чистого южного неба. Тишина
и покой окрестных мест внушают чув-
ство отрешенности от треволнений ми-
ра и мысли о вечных ценностях жизни.
Саади — утонченный интеллигент
Востока. Он родился в Ширазе, в семье
священнослужителя, с детства приоб-
щаясь к духовным интересам. В юности
он слушает лекции знаменитых бого-
словов Багдада, затем отправляется
в Мекку поклониться Каабе, черному
священному камню, и потом уходит
173
в широкий мир — в течение двадцати лет с посохом дервиша обходит страны
мусульманского Востока — от Индии до Северной Африки.
В зрелом возрасте, узнав мир, людей, став поэтом и мудрецом, возвра-
щается в родной Шираз, вручает местному правителю свою книгу «Бустан»,
а потом и «Цветущий сад» поэзии «Гулистан» и остается в родном городе до
конца своих дней, успокоенный и умудренный большим жизненным опытом
и долгими рызмышлениями,— без претензий на богатство, сторонясь при-
дворной жизни с ее блеском и опасностями. Шираз избежал разрушений
и разбоя орд Чингисхана. Правители края предпочитали откупаться богатой
данью, и, обойденный завоевателями, город стал прекрасным оазисом
в опустошенном монголами Иране. К нему потянулись высокие интеллек-
туальные силы страны.
XIII век. Ему, этому веку принадлежит Саади, подлинное имя которого
звучит с азиатской чопорностью и широтой — Муслихаддин Абу Мухаммед
Абдаллах ибн Мушрифаддин. Его поэзия народна, она вобрала в себя и бы-
товые наблюдения, и выводы холодного ума, и сердечный жар любви. Люб-
ви чувственной, не похожей на ту холодную бестелесность, которая известна
нам в поэтических экзерсисах европейских авторов Средневековья.
Раскроем книгу «Бустан». Она начинается, как сура в Коране, с обраще-
ния к Аллаху, «милостивому и милосердному».
Во имя Вечного, чей храм — наш свет,
И ведайте — другого Бога нет!
Хвала Богу, а в нем весь мир для Саади. Бог этот не жесток. Он мило-
серд, Он принимает раскаяние, но не выносит жестокости.
И льется милостей Его поток
По всей земле — на запад, на восток.
Как хороша эта гуманная мечта людей о добре, справедливости, равен-
стве! Как хороши все эти нравственные ценности, которые люди и выразите-
ли их чувств, поэты, всегда приписывали Богу!
И все живет в лучах Его любви:
Мы — люди, птицы, пчелы, муравьи.
Далее идет восхваление пророка Магомета. Излагается жизненная исто-
рия Магомета, его обездоленное детство:
Хоть в мире сиротой он бедным рос,
Но в мир он мудрость высшую принес,—
и триумфальные победы ислама, завоевание стран и покорение народов:
Когда он веры правой вынул меч,
Сумел он месяц пополам рассечь.
174
Имеется в виду мусульманский полумесяц, символ благочестия, подобный
христианскому кресту.
Лишь прозвучало благовестья слово,
Как в бурю, рухнул кров и трон Хосрова.
Стихи относят нас к VII столетию. Легенда рассказывает, что в час рожде-
ния Магомета в Ктесифоне, столице Ирана, рухнул царский дворец Хосрова
Ануширвана (531—579). Исторические события тех лет выглядят несколько
иначе. Последние Сасаниды еще действуют, и Хосров Ануширван вошел
в историю с наименованием Великий. В начале VII века в войнах с Византией
персидские войска одерживают ряд внушительных побед. Были захвачены
Дамаск, Иерусалим, Антиохия, но вскоре все рухнуло. Государство агонизиро-
вало, один шах сменял другого в результате дворцовых переворотов.
В 633—642 годах часть территории страны была захвачена арабами. В 661 году
Иран вошел в состав арабского халифата.
Именно на эту эпоху намекает Саади: рождение Магомета уже предвеща-
ло крушение идолов зороастризма. Книга Саади не лишена дидактизма. Это
своеобразное наставление царям:
Будь благороден, мудр. Добром и хлебом
Дари людей, ведь одарен ты небом.
Никто не вечен в мире все уйдет,
Но вечно имя доброе живет.
Маленькие назидательные новеллы, притчи, изложенные стихами, при-
влекали современников Саади. В поэзии тогда искали не только красоты
слова, но и мудрости, уроков жизни. Не в том ли состояло обаяние Корана
с его широкой программой бытия социума. Иногда в стихотворных расска-
зах Саади видится его собственная жизнь. Не о себе ли он повествует в ниже-
следующих строках?
Раз из Омана прибыл человек,
Он обошел весь мир за долгий век.
Таджиков, тюрков и руми встречал он,
Все, что узнал у них, запоминал он.
Руми, которых упоминает здесь Саади,—византийцы, жители Малой
Азии. Но продолжим цитату:
Всю жизнь он странником бездомным был,
Но в странствиях он мудрость накопил.
Он был, как дуб, могучий, но при этом
Не красовался ни листвой, ни цветом,
Убог и нищ, лишь разумом богат.
Халат его был в тысяче заплат.
Томимый голодом, изнемогал он,
И от жары и жажды высыхал он...
175
Так жил Саади. Не нужно, конечно, представлять его себе этаким все-
знающим ментором, поучающим своего читателя и слушателя. Это был че-
ловек с плотью и кровью, с жарким сердцем, часто озорным и бесшабаш-
ным, с чашей вина, с влюбленным взглядом.
Я влюблен в эти звуки, в это сердце
мне ранящий стон.
Я беспечен, и день мой проплывает неясно,
как сон.
Ночи... Ночи бессонные в ожиданье моей светлоокой.
Саади! Мы знаем его с детства по двустишию Пушкина: «Одних уж нет,
а те — далече, как Сади некогда сказал». Он сказал это, вернувшись после
долгих странствий в родные края, где уже не стало многих из тех, кто видел
его юность:
Цвет юности моей давно увял,
Я жизнь свою беспечно растерял.
На молодость, что красотой богата,
Любуюсь. Сам я был таким когда-то.
Как роза цвел, был телом, как хрусталь,
Смотрю — и в сердце тихая печаль.
Пора мне скоро к вечному покою...
Я сед, как хлопок, стан согбен дугою.
А эти плечи были так сильны,
А кудри были, словно ночь, черны.
Два ряда жемчугов во рту имел я.
Зубов двойной оградою владел я.
Но выпали они, о властелин,
Как кирпичи заброшенных руин.
И я с тоской на молодость взираю
И жизнь утраченную вспоминаю.
Молодость и старость! Вечные сожаления, вечные печали!
Тысячелетия отделяют Саади от греческого поэта Анакреона, а чувства
те же:
Поредели, побелели
Кудри, честь главы моей,
Зубы в деснах ослабели,
И погас огонь очей.
А. С. Пушкин.
ХАФИЗ
Вот строки из
Хафиз, или Гафиз — крупнейший поэт
Востока, поэт-лирик. Он прожил дол-
гую жизнь в своем родном Ширазе, ко-
торый, кажется, никогда не покидал. В
юности он поразил своих соотече-
ственников великолепным знанием Ко-
рана. Он знал его наизусть. Его звали
Шамседдин Мухаммед, но слава при-
своила ему другое имя — Знающий Ко-
ран наизусть, что на языке фарси звуча-
ло как Хафиз. Этот псевдоним и закре-
пился за поэтом. Ныне в Таджикистане
слово «хафиз» стало уже синонимом
поэта вообще.
Хафиз — певец любви и всех жиз-
ненных радостей. Его называют еще
певцом вина и хмеля. Думаю, что вино
и хмель — иносказание в стихах поэта.
Вино запрещено Кораном, но хмель
любви, безумство любви воспевал еще
великий Фирдоуси.
Излюбленный жанр поэта — тра-
диционные для поэзии Ирана газели —
короткие лирические стихи 1.
Хафиза в переводе Ильи Сельвинского:
Хмельная, опьяненная, луной озарена,
В шелках полурасстегнутых и с чашею вина.
(Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ.)
Хохочущая, шумная, пришла ко мне она.
Пришла и села, милая, у ложа моего:
«Ты спишь, о мой возлюбленный? Взгляни-ка: я пьяна!»
Нектар ли то божественный? Простой ли ручеек,
В котором безысходная тоска разведена?
Об этом ты не спрашивай, о мудрый мой Хафиз:
Вино да косы женские вот мира глубина.
1 Удивительна распространенность и жиз-
нестойкость этого поэтического жанра. Газе-
ли писали арабы (газали), персы, таджики, уз-
беки, азербайджанцы, некоторые народы
в Индии и Пакистане. Стихотворение обычно
состоит из 5 12 двустиший (бейтов) с особой
рифмовкой.
12 С. Д. Артамонов
177
Хафиз воспевает свой Шираз. «Сады в окрестностях Шираза, и лепет
речки поутру», красавицу, уста которой «роняют сахар». Она постоянно ма-
нит его своим колдовским очарованием:
О любовь моя! ты мне открыла крушение мира,—
Жизнь тебе отдаю, но свой лик мне открой поскорее.
Конечно, здесь много поэтических преувеличений, гиперболических срав-
нений в духе традиционной иранской литературы, но страсть, темперамент
влюбленного запечатлен с большой и убедительной силой.
Ты казнить меня знак полаешь, опуская реснипы.
Особенно прекрасен образный мир поэта — сравнения, метафоры. «Ве-
тер... тучи свивает чалмой», «с красных ланит тюльпана светлая каплет ро-
са», «Храни, Хафиз, динары мыслей! Мошенник — городской меняла вмиг
обменяет золотые на кучу стертых медяков» и т. д.
Трудно описать лирические чувства, трудно описать лирические стихи, их
нужно просто читать, вдыхая аромат слов, слушая музыку звучащего слова,
и проникаться виденьем мира поэта. Мир Хафиза светел. Поэт не знал рос-
коши царских дворцов, кровом его бывало, как сам он пишет, облако или
тень кипариса, но мир хорош и без того.
Изнеженный, чувственный, роскошный стих Хафиза оценил А. С. Пу-
шкин. Чуткой душой он уловил, я бы сказал, поэтическую константу восточ-
ного творца и в духе этой константы написал, возвратясь из путешествия
в Арзрум, свое чудесное стихотворение, которое назвал: «Из Гафиза (Лагерь
при Евфрате)»:
Не пленяйся бранной славой,
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
Знаю, смерть тебя не встретит;
Азраил, среди мечей
Красоту твою заметит
И пощада будет ей!
Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда!
Европа поздно узнала Хафиза. Первым человеком, указавшим ей на не-
сравненную прелесть восточной поэзии, и в частности Хафиза, был немец-
кий поэт Гете (в своей книге «Западно-Восточный диван»). У нас его больше
знают и понимают таджики, сохранившие основы языка фарси, и узбеки.
178
ШОТА
РУСТАВЕЛИ
Мы в стихах Мое) Хоиаи Амирини ули/ем.
Прочитав «Абдул-Мессию», дань Шавтели воздаем.
Ди.шргети ne.i Тмогваи, сожигаемый огнем,
Tapuj.ia Pу сшиве.ш, горько п.ищущий о нем.
Шоши Р х сшиве ли
Великий грузинский поэт отдает здесь дань своим предшественникам. Он
вежлив, почтителен. Он не возвышается над ними, он рядом с ними, идет
вслед за ними. Шавтели, Мосэ Хонели, Тмогвели! Кто они? Конкретных све-
дений о них нет. О произведениях их спорят. Академик Н. Я. Марр относит
их гворчество к панегерическому жанру. Мое) Хонели собрал и привел
в единство старинные народные ле-
генды об Амирани, Шавтели в поэме
«Абдул-Мессия» создал поэтиче-
скую славицу царю Давиду Строите-
лю. Поэт Саргис Тмогвели воспевал
героя-витязя Диларгега. Кое-какие
отрывки из их произведений дошли
до нас. (От последнего вообще ни-
чего.) Современником Шота Руста-
вели был и поэт Чахрухадзе, которо-
го он не упомянул. Чахрухадзе про-
славил царицу Тамару в самых пате-
тических стихах.
Сведения, как видим, весьма скуд-
ные, но они говорят о том, что чудес-
ная поэма Шота Руставели не возни-
кла на голом месте, что ей предше-
ствовала уже большая литературная
традиция и достаточно высокая об-
щая культура грузинского народа.
Народным эпическим героем на-
рода с давних времен был Амирани.
Амирани, но народной легенде,
сын солнца. Подобно греческому
Прометею, он друг людей. Он ос-
вободил их от злых демонов, дэвов,
чудовищ, дал людям огонь, научил
их обрабатывать металлы. Боги
приковали его к скале. Археологи
находят при раскопках свидетель-
12*
Шота Руставели. Художник С. Кибу.iodic.
179
ство бытования мифа об Амирани еще в I тысячелетии до н. э. Записано бо-
лее ста сказаний о нем.
Грузия, славным сыном которой был Шота Руставели, одна из первых,
после Византии, приняла христианство (в первой половине IV века). Терри-
ториально она была близка к странам, принявшим ислам, однако связанная
религиозными идеями с Византией, духовно тяготела к последней.
XII век в истории Грузии — век государственной стабильности и процве-
тания. Два имени из царствующей династии как бы обрамляют его. Это
царь Давид, прозванный Строителем (1089—1125), и его правнучка, знаме-
нитая царица Тамара.
Тогда затихли внутренние распри (обычно это были раздоры князьков-
феодалов, как это происходило и в других странах феодальной эпохи), за-
тихли под рукой сильных и умных правителей. Ослабилось давление внеш-
них сил. Ушли в прошлое времена арабских завоеваний. Постепенно царь
Давид потеснил сельджуков *, вытеснив их из Тбилиси и Рустави. Монголо-
татары придут позднее (1235—1240 гг.). Словом, это был сравнительно не-
долгий, но счастливый период в истории Грузии, когда мир и экономическое
процветание позволило пышно расцвести культуре и искусству.
Влияние Византии сказалось в том, что в основном письменная литерату-
ра исходила из религиозных текстов. В монастырях интенсивно развивалась
переводческая деятельность. Переводились произведения с греческого, араб-
ского, еврейского (иврита). Развернулось строительство храмов, крепостей,
Особой известностью пользовался тогда Афонский Иверский монастырь.
В Гелати была основана высшая школа — академия, руины ее и ныне еще на-
поминают о славной истории Грузии. Тогда же наладились торговые и ди-
пломатические связи с иностранными государствами. Первым мужем Тама-
ры был сын русского князя Андрея Боголюбского Юрий. Были построены
караванные дороги, водные каналы, водопроводы, мосты.
В XII столетии появилась и пышно расцвела светская литература. Целый
ряд блестящих имен появился на поэтическом фоне страны, и в их со-
звездье— Шота Руставели.
1 Сельджуки — до X века кочевые году византийский император Роман IV Дио-
племена, близкие к туркменам. Название свое ген потерпел жестокое поражение в войне с
они получили по имени царствующей дина- сельджуками в Армении),
стии, родоначальником которой был знаме- Однако государство это просуществова-
нитый военачальник Сельджук. В XI веке во- ло недолго, оно окончило свои дни в середине
зникло в результате кровопролитных завоева- XII века, распавшись на отдельные эмираты,
ний Сельджукское государство, поглотившее Мир будет длиться недолго; примерно через
Иран, Ирак, Азербайджан, земли Закавказья. столетие начнутся завоевания Чингисхана
Это было в те дни сильное и грозное государ- и Батыя. Неспокойно жили и, увы, живут на-
ство, угрожавшее и самой Византии. (В 1071 роды.
180
* * *
Я воспел лишь плоть земную,
красоту ее влечений.
Ill oma Р у став е л и
Признание поэта озадачивает: воспевать плоть земную в эпоху аскетиче-
ского христианства было, прямо надо сказать, отступничеством от литера-
турных традиций, а они шли от христианской Византии. Грузинская интел-
лигенция той поры питалась еще византийскими «житиями святых» и мисти-
ческими учениями философов-идеалистов. Подобно тому как Данте возвел
веком позднее свою Беатриче к небесам рая, так предшественник Шота Ру-
ставели поэт Шавтели в своих дифирамбах царице Тамаре обратился к обра-
зам христианской мифологии:
...устроился Суд, и Троица
Там соберется на судилище;
Вздыбится море, гром на просторе,
Выжжет все горе искр страшилище;
Бешено, грубо грянут все трубы,
Душам закрывши вход в святилище;
Спустишься с неба, как святилище.
Это, конечно, дерзко возводить
смертную царицу до самой Богоро-
дицы и давать ей право спасать
грешников, быть «их спасением», но
поэтические образы берутся из тра-
диционного арсенала христианского
мифотворчества.
В поэме Шота Руставели мы ни-
чего подобного не найдем. Он пол-
ностью поэт светский и смело воспе-
вает «красоту влечений плоти».
Второе, и прямо надо признать,
удивительное качество поэмы Шота
Руставели — это ее безграничная ре-
лигиозная терпимость. Вспомним,
что в его дни во Франции слагались
стихи во славу Карла Великого,
уловлявшего в лоно христианской
церкви целые народы («Песнь о Ро-
ланде»—поход на сарацинов).
В поэме Шота Руставели главная
тема — любовь и дружба. Но кто же
дружит? Индиец Тариэль и араб Ав-
тандил. Дружба их случайна, но они
преданы друг другу бесконечно и
чтят закон дружбы неукоснитель-
Иллюстрация к поэме Руставели «Витязь в ти-
гровой шкуре». Рукопись XVII века. Грузия.
181
но. Христианин Шота воспел араба Автандила, иноверца, со всем пылом
своей души:
знатный витязь аравийский, полководец Автандил,
или:
Автандил небесноликий был отрадою для взора:
Под шатром ресниц тяжелых он таил очей озера.
Христианского поэта нисколько не смущает преданность человека какой-
нибудь иной, чем его, вере.
Мы торговцы из Багдада, люди веры Магомета,
Не берем мы в рот хмельного, помним правила запрета.
И его герой Автандил молится своему Богу, нисколько не шокируя этим
своего друга Тариэля («Взяв Коран, прославил Бога я молитвою святой»).
* * *
Месх безвестный из Ру стаей.
Шота Руставели
Так скромно писал о себе поэт. Мир хорошо знает его поэму «Витязь
в тигровой шкуре», но мало что знает о ее создателе. Сохранились свидете-
льства о том, что он принимал участие как живописец в реставрационных
работах грузинского монастыря св. Креста в Иерусалиме.
В архивах монастыря сохранилась запись о поэте. На одной из колонн,
как полагают специалисты, он изображен во весь рост и в роскошной одежде
вельможи. В 1875 году художник А. С. Райнишвили написал его предпола-
гаемый портрет. Пожалуй, он похож и внешне на героев своей поэмы. Тон-
кие черты лица, задумчивый взгляд прекрасных печальных глаз, тонкий
прямой нос, тонкие стрелы бровей, красивая кудрявая бородка обрамляет
овальное лицо, одухотворенное и совсем еще молодое. Весь облик изящен
и аристократичен.
Годы жизни его неизвестны. Если судить по его стихам, посвященным
царице Тамаре (1184—1213) и ее супругу Давиду Сослани, поэт жил на рубе-
же XII-XIII веков. Имя его говорит о том, что он выходец из Рустави, види-
мо, принадлежал к местной знати, а может быть, был и владельцем тамош-
него замка.
В Грузии сохранилось множество легенд о Руставели, свидетельствую-
щих о поистине благоговейном отношении народа к своему национальному
поэту. Вот запись одной из них: «В царствование Тамары, по случаю оконча-
ния Руставели дивной поэмы «Барсова шкура», был устроен на нынешнем
182
Дудибийском поле турнир, на который собрались лучшие витязи Грузии,
храбрейшие воины, наездники, музыканты, поэты.
Царица, окруженная блестящей свитой кавалеров и дам, сидела на возвы-
шенном месте под богатым, вышитым золотыми звездами, балдахином.
Начались состязания в верховой езде, метании копий, в борьбе, в игре на
разных инструментах. Руставели был героем дня, не только потому, что тур-
нир был устроен в честь его поэмы, но и потому, что он отличился в джиги-
товке как лучший наездник, и в игре на тари, которой поразил всех, в особен-
ности царицу и придворных дам...» (Мегрелидзе И. В. Народные преда-
ния о Шота Руставели —М., Л, 1938.—С.9—10).
В легендах рассказывается о неудачной женитьбе поэта, о том, что любил
он простую девушку, его заставили обвенчаться с другой, знатной, что жена
изменила ему со слугой и это вынудило его уйти в монастырь и т.д.
Москва воздвигла ему бронзовый памятник в сквере на Большой Грузин-
ской улице, где когда-то колонией жили грузины, приглашенные в конце
XVIII века в Россию.
Итак, мы мало имеем сведений о жизни этого замечательного человека,
но он — поэт и многое рассказал о себе в своих стихах. Мы угадываем его
личность по отдельным, случайно брошенным словам, эпитетам, оценкам
поступков людей, нам внятен его духовный, нравственный мир. Обратимся
к этим деталям, чтобы выявить духовный мир поэта.
Он, конечно, образован. Читал греческих авторов, читал философа Плато-
на («Я дерзну слова Платона привести как образец»). Иногда, не называя
имен греческих авторов, он полемизирует с ними.
Он, конечно, благороден и не станет глумиться над поверженным вра-
гом: «Униженье беззащитных недостойно храбреца». Он с удовлетворением
сообщает, что после сражения «витязь раненых не тронул, обнаружив со-
страданье».
Он порицает скупость, видит в этом проявление глупости: «скупость —
признак скудоумья»,— и постоянно подчеркивает щедрость своих героев, их
равнодушие к богатству. На этот счет у него есть пространное рассуждение
в стихах:
Нет тому на свете счастья, кто живет во имя злата.
Жадный щелкает зубами от восхода до заката:
Все ему, бедняге, мнится, будто денег маловато,
И душа его во прахе погибает без возврата.
Поэту дороги в людях черты порядочности: «Верный друг не бросит дру-
га, если тот попал в беду». Так рассуждает он сам, так полагают и так дей-
ствуют его герои: «Пусть погибну ради друга».
* * *
С.швны.х витязей подобных в мире нет
у.же давно.
Шота Руставели
Витязи! — Мы в стране рыцарских романов. Знал ли о них грузинский
поэт, читал ли? О том нет никаких свидетельств. Но его Тариэль похож весь-
ма на какого-нибудь томного печальника Тристана или Ланчелота. У рыца-
рей высокий кодекс чести —быть отважным, быть справедливым, идти на
помощь слабым и прежде всего быть влюбленным.
В поэме Шота Руставели три друга — Тариэль, Автандил и Фридон. Они
не одного рода-племени, не друзья детства, и встреча их случайна и поначалу
не предвещала ничего хорошего.
Поэма начинается с описания таинственного всадника. Он одинок, он
мрачен и прекрасен. Кто он? Никто ответить на это не может. Когда пыта-
ются у него спросить, он не отвечает и, погруженный в себя, просто не слы-
шит докучных вопросов, не замечает людей. Это раздражает. Пытаются на-
стойчиво добиться у него ответа — он прибегает к оружию и грозно отгоняет
от себя любопытных и уезжает куда-то, одинокий, печальный.
Это оскорбляет аравийского правителя Ростевана и его дочь Тинатин.
Тогда военачальник аравийский Автандил, влюбленный в царскую дочь Ти-
натин, решается узнать тайну загадочного всадника и отправляется на пои-
ски.
Однажды он напал на его след. Рабыня загадочного всадника рассказы-
вает Автандилу его печальную историю и знакомит двух отважных воинов.
Загадочный и тоскующий витязь — это витязь в тигровой шкуре, Тариэль.
Не зло общественной жизни, не желание славы, не погоня за подвигами
ради этой славы гонит из дома Тариэля, а безумная и несчастная любовь.
Его возлюбленная, ослепительно прекрасная Нестан-Дареджан похищена,
где она — никто не знает, и Тариэль, не в силах вынести разлуку, уходит в го-
ры, в леса, живет в пещере, охотится на диких зверей, носит на себе шкуру
убитого им тигра и тоскует по возлюбленной. Узнав печальную историю Та-
риэля, Автандил проникается к нему сочувствием, ведь и сам он так же силь-
но и безумно влюблен в Тинатин.
Автандил ради своего случайного друга решил найти прекрасную Нес-
тан Дареджан. Он рискует потерять свою Тинатин, вызвать гнев своего по-
велителя Ростевана и даже погибнуть, все же отправляется на поиски возлю-
бленной своего друга, чтобы избавить его от тоски. Его приключениям пос-
вящены все авантюрные страницы поэмы.
По пути он помогает второму другу - Фридону возвратить владения,
отнятые у него его коварным и жестоким дядей. Знакомство с Фридоном то-
же произошло случайно, но превратилось в горячую дружбу... Все три друга
бескорыстны, честны и верно служат высокому кодексу чести: «Меджнур
меджнура любит — это общий наш устав», иначе говоря, влюбленный по-
184
могает влюбленному. Кончается все, как и во всех сказках такого рода,
счастливой свадьбой. Тариэль с помощью друга находит свою Нестан-
Дареджан, Автандил женится на Тинатин.
Жили они счастливо, часто встречаясь друг с другом, и в их царствах
установилось всеобщее благоденствие, злые были повержены, бедные и не-
счастные обласканы и благоустроены:
Были преданы друг другу три державные собрата:
Часто все они встречались, победивши супостата.
Милосердные дела их всюду сыпались, как снег.
Нарушители их воли исчезали без возврата.
Вдов, сирот они кормили, престарелых и калек.
Усмирен был в их владеньях недостойный человек,
И на пастбище с козою волк не ссорился вовек.
Ну а затем, как водится в нашем прекрасном, в нашем опасном, в нашем
богатом и нашем бедном мире:
Пронеслась их жизнь земная, как ночное сновиденье,
И ушли они из мира...
Такова эта прелестная поэма-сказка, сложенная где-то в горах Кавказа
семь веков до нас.
Много в поэме скорбных философских сентенций: «Все грядущее — от Бо-
га», «жизнь — мгновенье ока», «жизнь земная - только краткое дыханье».
Мысли о неизбежности судьбы: «Ведь кого судьба захочет, все равно при-
кончит сразу». «О судьба, куда ты клонишь?» — жалуется герой поэмы Та-
риэль. Мысли о равенстве всех перед смертью: «Всех со временем покроет
саван скорби неминучей».
Смерть сквозь горы и ущелья прилетит в одно мгновенье.
Храбрецов она и трусов всех возьмет без промедленья.
Лучше славная кончина, чем постыдное спасенье,
так пишет Автандил в своем завещании, уходя в опасный путь на розыски
своего друга Тариэля. И это нравственная позиция самого поэта.
В поэме Шота Руставели найдем мы и мотивы высокой гражданственно-
сти, ответственности личности перед обществом: «Будь защитником народа
и родного очага», «Пусть изменник вероломный не мечтает о пощаде». Он,
конечно, предан монархической идее. Как и его современники, поэт возводит
в степень героизма смерть за государя. У многих народов существовало по-
верье, что гибель на поле боя открывает двери рая. И у Шота Руставели най-
дем мы эту веру: «Те, кто пал за государя, к небесам вознесены».
Вместе с этой идеей служения государю уживается щемящее желание сво-
боды. Гордый, тоскующий Тариэль, потеряв возлюбленную, обрекает себя
на одинокое скитание. Одиночество! Но и свобода! «Пусть я буду жить в пу-
стыне, лишь бы жить без принужденья».
185
Вместе с идеей подчинения воле
монарха живет в душе поэта и пре-
красная утопическая мечта о всеоб-
щем благоденствии и мире, идеаль-
ном царстве всеобщей гармонии, все-
го живого царства природы, когда да-
же «на пастбище с козою волк не ссо-
рился вовек».
Шота Руставели — философ. Он
размышляет о вселенной. Он полон
уважения к науке. Он рассуждает:
«Знанья мудрых приобщают нас
к гармонии миров». Он любуется
Человеком, венцом природы. В че-
ловеке— образ Бога: «Ты, в котором
виден образ Созидателя вселенной».
Поэт славит жизнь, славит красоту
человека, красоту природы.
Описывая несказанную красоту
своих героев, он, в сущности, поет
гимн всему космосу: «Не ему ли хор
созвездий служит в бездне миро-
зданья?»— Это о солнце. Но оно —
рядом с его героями: «Солнце, видя
их печали, затуманивало лик».
Нам, скептикам XX века, привыкшим к будничным картинам быта, суро-
вого, подчас серого, описания грузинского поэта кажутся слишком ослепи-
тельными, слишком неправдоподобными, мы видим в них лишь восточную
панегирическую патетику. Но взор поэта устремляется ко всему мирозда-
нию. А разве мы не наполняемся восторгом даже перед самой ничтожной
букашкой? Так совершенен ее организм! Взгляните в глаза человека — ведь
это чудо! Стоит нам философски обозреть окружающее нас, и мы — в стране
чудес. И нам уже не покажутся преувеличением все восторженные эпитеты,
сравнения, образы древнего поэта.
Посмотрим на эти восторженные картины поэмы именно с философских
позиций:
Древние фрески Грузии. Допрос святого Геор-
гия Диоклетианом. XIV век. Римский импера-
тор Диоклетиан (284—305) известен как гони-
тель христиан. Георгий, правитель Каппадо-
кии, был замучен в 303 году.
В изумрудном одеянье, средь ковров, любимых ею,
Мне напомнила царевна станом стройную лилею...
Был красив, как луч светила, молодой царевны лик
это о возлюбленной Нестан-Дареджан.
Или:
Ты прообраз солнца, что восходит над землею
это о Тариэле.
186
Далее о его друге Автандиле:
Взволновался и на розы слез исторгнул жемчуга,
И, с ресниц его слетая, вдруг повеяла пурга.
Так сошлись они, два брата, недоступных для врага.
Поэзия Шота Руставели народна по существу, ибо затрагивает глубин-
ные чувства народа, славит те нравственные принципы, которые всегда скре-
пляли общество. Но по форме она придворна, аристократична, царственна,
изысканна. Поэма, как хрустальная ваза, сверкает и переливается всеми кра-
сками. Всюду роскошь: ковры, золото, рубины, изумруды:
Был рубинами украшен паланкин ее высокий.
Перед башней, средь деревьев, водоем сиял глубокий...
Здесь курильницы курились, арфы слышался напев.
Подумать, где же простой крестьянин-грузин, читатель поэмы, мог ви-
деть такую роскошь? Но поэма его увлекала даже этой своей образностью.
Роскошь царская — как ослепительная мечта. Парадоксально, но простолю-
дин и хотел, чтобы именно так жили его государи. В этом была и его, про-
столюдина, гордость.
Найдем мы в поэме Шота Руставели и традиционные сетования на веч-
ные печали человечества, жалобы о том, что мир полон зла и неистребимы
несчастья людей: «Мир, изменчивый и лживый, непрестанно сеет зло», «Зло
не стоит удивленья; горю нечего дивиться, удивляться нужно счастью» и т. д.
В поэме нашли свое отражение и тогдашние представления о мирозда-
нии. В клятве Нестан-Дареджан вечно любить Тариэля содержится ссылка
на вечные «конструкции» вселенной: «Девяти небес лишая, пусть сожжет
меня геенна». Мы увидим эти «девять небес» у Данте, в «Божественной ко-
медии». По этим небесам поднимаются Данте и Беатриче к Всевышнему.
Данте писал на столетие позднее грузинского поэта. Тогда полагали, что не-
беса неподвижны, а звезды как бы прокалывают их твердую поверхность
и вся эта махина небес, солнца, звезд вращается вокруг Земли.
Однако превыше всего, слаще всего — любовь, и ей посвящает поэт свое
произведение. Улыбка возлюбленной всегда прекрасна («Ряд сияющий жем-
чужин приоткрылся предо мною»). Тинатин, возлюбленная Автандила,
«словно райское алоэ над долиною Евфрата». «Есть ли что на свете слаще
созерцания любимой».
Шота Руставели упоен красотой мира, человека, он славит радость, на-
слаждения и самое сладкое из них — любовь. Поэт разъясняет, что это лю-
бовь чувственная, наслаждение тела. Так, Автандил обращается к своему
Богу:
Создал Ты законы сердца, породив для нас любовь.
Не исторгни семя страсти, мне посеянное в кровь.
Но вместе с тем особо оговаривает, что такая любовь никак не может опу-
скаться до грубой похоти. В настоящей любви присутствует частичка Бога.
187
В поэме говорится о гимне, который так и начинается: «Любовь нас возвы-
шает». Любовь окрыляет, возвышает человека («Возвышает человека лишь
любовь»). Она влечет человека к красоте, а красота венчает все.
Напомним, что автор «Песни о Роланде» прославил храбрость и гра-
жданские, патриотические чувства своих героев, но лишь мельком обмол-
вился о невесте Роланда, едва наметил ее бледный силуэт, сообщив, что пре-
лестная Альда поникла, как цветок, узнав о гибели своего жениха, а ведь
«Песнь о Роланде» и «Витязь в тигровой шкуре» создавались в одни и те же
годы, в конце XII века.
В чем же причина такой разницы? Наступило время рыцарского романа,
который черпал идеи и краски и в византийском приключенческом повество-
вании, и в насыщенной гедонизмом арабо-иранской поэзии. Здесь уже повея-
ло ветром Ренессанса, могучим духовным расцветом народов Европы, от-
крывших для себя заново Гомера и Аристотеля и воспринявших культуру
опередивших их народов центрального и ближнего Востока.
Здесь нельзя не сослаться на справедливое суждение Фридриха Энгельса:
«У романских народов стало все более и более укрепляться перешедшее от
арабов и питавшееся новооткрытой греческой философией жизнерадостное
свободомыслие».
Именно это «жизнерадостное свободомыслие» мы и найдем в поэме Шо-
та Руставели. Более того, грузинский поэт пошел дальше своих западноевро-
пейских коллег, авторов многочисленных повествований о рыцарях Кругло-
го Стола, короле Артуре, Ланчелоте, Тристане и Изольде и пр. Я бы сказал,
что он был образованнее их и придал своей поэме, а она является своеобраз-
ным рыцарским романом Грузии, большую философскую глубину.
Перевод поэтического текста стихами другого языка всегда неточен.
В этом беда всех поэтов мира: их произведения в сущности непереводимы.
Прозаический перевод ближе к оригиналу в выражении его мысли. Одно
очень важное место поэмы мы позволим себе привести в прозаическом пере-
воде академика Марра. Это -письмо Нестан-Дареджан, находящейся в не-
воле, своему возлюбленному Тариэлю. Она уже не верит в свое освобожде-
ние и решается покончить жизнь самоубийством, броситься со скалы. Она
пишет Тариэлю: «Молись за меня Богу! Он избавит меня от страданий в ми-
ре и слияния с огнем, водою, землею и воздухом. Пусть даст он мне крылья;
я взлечу и достигну своего желания, я буду день и ночь созерцать свер-
канье лучей солнца... Солнце не может быть без тебя, так как ты — его час-
тица... Там (у солнца) увижу я тебя, уподоблю тебя ему, и ты осветишь омра-
ченное мое сердце, и если жизнь моя была горька, то да будет мне сладка
смерть... И не тяжка мне смерть, раз душу свою я вручаю тебе».
Такова сила любви. Поэт придал своей сказке философскую окраску
и слил ее с космосом. Академик Ш. И. Нуцубидзе справедливо указал на
родство поэмы своего соотечественника с Ренессансом. Литературе Ренес-
санса будет посвящена наша следующая книга.
* * *
Я в грузинских пересказах эту повесть разыскал и в стихах чекан-
пых переплавил без изъяна.
Шота Руставели
Поэт сам указывает на источник повествовательной части своего про-
изведения — грузинские пересказы каких-то иранских повествований. Мы
легко найдем следы арабо-иранских традиций.
Все приключения Автандила, отправившегося в далекое и опасное путе-
шествие, полны картин и образов арабских сказок из «Тысячи и одной ночи»:
купцы-мореплаватели, пираты, грабящие купцов, неверная жена визиря Фа-
тьма и ее чудовищный любовник Чогнагир, колдуны, чародеи каджи, что
«поднимают ураганы, топят лодки, корабли, по морям умеют бегать»,— все
это из арсенала сказок Шахразады. Поэт пошел даже на то, что заставил
своего героя Автандила, рыцарски преданного идеальной любви к Тинатин,
изменить возлюбленной и снизойти к страсти Фатьмы, правда, ради друга,
чтобы узнать местопребывание Нестан-Дареджан.
Читая некоторые строки поэмы, мы как бы возвращаемся к Синдбаду-
мореходу с его странствиями и приключениями:
Я по морю из Египта направлялся к дальним странам,
Нагрузив корабль богатый дивным шелком чужестранным,
Но пираты наше судно протаранили тараном.
Что касается гимна любви, безумия любви — то это уже от иранского Во-
стока. Здесь чувствуется дыхание Низами, иранского поэта. На память при-
ходят Хосров и Ширин, Меджнун и Лейли, прославленные герои Низами.
И образная система в поэме Шота Руставели влечет нас к традициям персид-
ской поэзии: «Снежный иней красил старца, роза юношу венчала», или:
«Храбр, как лев, лицо,— как солнце, стан, как дерево алоэ», или: «Для чего
безумцу роза, если с нею он в разлуке?» и т. д.
Шота Руставели придал этому восточному бисеру высокопарных сравне-
ний философское звучание, как, впрочем, и Низами в своих поэмах, и этим
как бы вывел их из трафаретов традиций, что, конечно, важно и примеча-
тельно.
* * *
Шота Руставели крыльями своей поэзии как бы касается славных тради-
ций восточной литературы и рыцарской поэзии Запада. Это фигура очень
значительная, вряд ли достаточно оцененная современниками, даже соотече-
ственниками. Народ его безоговорочно принял, но официальные круги
с опаской отнеслись к гедонистической философии автора «Витязя в тигро-
вой шкуре». Известно, что в XVIII веке глава грузинской церкви каталикос
Антоний распорядился собрать и уничтожить первые печатные экземпляры
поэмы (1712).
189
Возникает вопрос: знал ли Руставели поэмы Низами, знал ли Низами
что-либо о Руставели? Они были современниками, да и территориально не
так уж далеко были отделены друг от друга.
Алишер Навои, живший почти на три столетия позднее и Руставели и Ни-
зами, нигде не упоминает первого и не устает повторять имя второго. Навои
называет его «царем поэтов».
Поэты Востока считали за честь обращаться к сюжетам поэм Низами и
к именам его героев, повторяя на свой лад уже пропетые им мотивы. Пять
известных поэм Низами повторил в Индии Амир Хосров Дехлеви
(1253—1325), затем Абдурахман Джами (1414—1492). Они писали на языке
персов (фарси). Алишер Навои (1441 —1501) пользовался двумя языками
фарси и староузбекским (тюрки). Он сложил свои поэмы на староузбекском.
Навои постоянно с восторгом, благоговением соотносит свою поэзию
с именами Низами и своего современника Джами.
Так говорил правдивый Низами,
Так подтвердил и в наши дни Джами...
или: Великий наш учитель Низами,
Как он писал! С него пример возьми.
В венок для Низами он вплетает и имя Хосрова Дехлеви:
И тюрк с индийским прозвищем Хосров
Мир покорил гремящим войском слов.
О Руставели ни намека, и грузинский поэт не называет имен своих восточных
собратьев. Тому, надо полагать, причиной был языковой барьер. Вряд ли он
знал что-либо о Провансе и его трубадурах, однако мы найдем много об-
щего у того и других, и это общее — тема любви. У Руставели она выглядит
философичнее и серьезнее. Трубадуры чаще сводили стихи к игре, веселой,
непритязательной. Это был как бы поэтический ритуал: поэт — обязательно
рыцарь, обязательно влюблен в прекрасную даму, и эта дама чаще всего же-
на патрона, хозяйка замка.
Руставели свои суждения о любви возвел в чувство, возвышающее, возве-
личивающее человека. Для него это главный элемент жизни, и здесь он бли-
же к поэтам Востока.
XII век. Как богат он: героический эпос («Слово о полку Игореве»,
«Песнь о Роланде», «Песнь о нибелунгах»), любовная лирика рыцарства
(чуть позднее рыцарский роман), роскошная поэзия Низами, «Витязь в ти-
гровой шкуре» Руставели! Восток еще продолжит триумфальное шествие ли-
рической поэзии, Запад умолкнет вплоть до Данте, а там в Западной Европе
начнется Возрождение, расцвет всей духовной культуры, но о ней речь пой-
дет уже в следующей книге.
В картинах сумрачного Ада
Мне видится двадцатый век,
Страстей жестокая эстрада
В смятенье событийных вех.
СРЕДНЕВЕКОВАЯ
ИТАЛИЯ
Сыны Авзонии счастливой
Уже поют мотив игривый,
Его невольно затвердив...
А. С. П уш к ин
||1||(■ Пушкин писал эти прелестные стихи,
вспоминая жизнь свою в Одессе, знаме-
нитый одесский оперный театр, кото-
. ^^^^^^^^■^■^Н Ры" и ныне являет собой лучший обра-
| ^шГаНИВИпГ^ зец архитектурного искусства. Тогда
( ЧП*^ там шли опеРы Россини «Севильский
I * цирюльник», «Сорока-воровка».
Авзония! Древнее наименование
Италии по названию авзонов, одного
из племен, когда-то населявших Апен-
нинский полуостров.
Удивительная страна! Пережив на-
шествия иноземных захватчиков, набе-
ги грабителей, разрушавших ее величе-
ственные постройки, часто униженная
и, кажется, совсем уж уничтоженная,
она никак не покидала мировую исто-
рическую арену и дивила человечество
новыми и новыми духовными богат-
ствами. Между тем как великая, гени-
альная Греция молчала со времен Фео-
досия, приказавшего разрушить ее хра-
мы и уничтожить ее библиотеки, и даже
ее преемница Византия, сохранившая ее образованность среди невежества
и дикости, наступивших в Западной Европе после падения Древнего Рима,
ничего существенного не дала цивилизованному миру.
Италия же дала великого Данте, лучшего поэта своего века Петрарку, пи-
сателя Боккаччо, несравненную плеяду поэтов и писателей эпохи Ренессанса.
Она дала миру гениальных живописцев: Джотто, Рафаэля, Тициана, Леонар-
до да Винчи, гениальных скульпторов и архитекторов: Микеланджело, Бра-
манте, Палладио и десятки имен, самых блистательных в мире. И в новые
времена она породила истинных гигантов: Россини, Беллини, Верди, велико-
лепных певцов: Карузо, Марио Ланци!
Откуда брались эти титанические силы? Поистине, «сыны Авзонии счаст-
ливой», той страны, «где неба своды сияют в блеске голубом, где тень олив
легла на воды», как писал Пушкин. Но обо всем этом величии Италии пой-
дет речь впереди. Здесь же поговорим о ее раннем Средневековье.
FLORENZA
192
* * *
Мы оставили в первой книге на-
шего обзора мировой литературы
Древнюю Римскую империю, точнее
ее западную часть, в V веке. Как
складывалась ее судьба на протяже-
нии последующих столетий? Прямо
надо сказать, неспокойно. Как было
уже сказано, в 410 году рабы Рима,—
а это были в основном выходцы из
германских племен, и их было не ме-
нее 40 тысяч,— открыли ворота веч-
ного города войскам Алариха, и го-
род был разграблен. Целое столетие
германские племена не давали покоя
италийцам, совершая походы на их
города и частично оседая в стране.
Столица официально переместилась
в город Византии в Малой Азии, по-
том названный Константинополем.
Константин впервые назвал запад-
ные области империи Италией, при-
равняв ее ПО Статусу К ПРОВИНЦИИ. ДаНТС Алигь<фи. Старинная рукопись в Би-
Сами же ИТаЛИЙЦЫ прОДОЛЖаЛИ на- ипотеке Ржкардиат во Флоренции.
зывать себя романиями, а страну
свою Романией.
Предводитель германских племен Одоакр — он и подчиненные ему вой-
ска состояли на службе у Рима в качестве наемников — низложил последнего
римского императора в 476 году и расселил часть своих воинов на землях,
отобранных у местных жителей.
Затем явился новый завоеватель — Теодорих с остготами, проделав то
же самое, а именно расселение своих людей на землях Италии. 65 лет жили
пришельцы на захваченных землях, но не прижились и в конце концов были
изгнаны при помощи греков (византийцев).
В 568 году появились лангобарды и основали свое государство. В 774 году
Карл Великий разгромил их, но они не покинули страну и постепенно ра-
створились в народе. Карл Великий основал Священную Римскую империю,
в которую вошли земли нынешних Франции, Германии и Италии. С его
смертью она развалилась.
В течение ста лет Италией правили франки, до того момента, когда в 887
году франкский король Карл III Толстый был низложен.
Все перечисленные завоеватели шли с севера и оседали в основном на се-
вере страны. Но и на юге не было покоя.
В 827 году пришли арабы-сарацины, осев в Сицилии. В XI столетии яви-
лись норманны из Франции, где они успели освоить культуру этой страны.
Возникло Норманнское королевство со столицей Палермо, бывшей столи-
цей арабо-сарацинского государства. Потом на смену им пришли из Бава-
13. С. Д. Артамонов
193
рии Гогенштауфены, императоры
Священной Римской империи
(Фридрих Барбаросса), основавшие
Сицилийское королевство. Его внук
Фридрих II потерял трон в борьбе
с северными итальянскими города-
ми, пытаясь подчинить их себе. Но
на смену Гогенштауфенам пришли
представители Анжуйской (Фран-
ция) и Арагонской (Испания) дина-
стий. Такова неспокойная история
Италии, родины Данте.
Коренное население Апеннинско-
го полуострова сохранило свой этни-
ческий облик несмотря на все эти
вторжения и временные, иногда до-
вольно продолжительные «стоянки»
пришельцев. Классический латин-
ский язык со временем претерпел из-
менения. Уличный разговорный
язык все более отдалялся от книжно-
го литературного латинского языка.
Амос Кассшкш. Гвельфы и гибеллины на ули- Еще какое-ТО время МОЖНО было
не Флоренции. услышать на улицах Рима латин-
скую речь в устах образованной ча-
сти населения, но и она, интелли-
генция Рима, перешла на народный, романский язык.
Изменились формы языка, его лексика. Подчас это была своеобразная
демократизация лексики. Латинское Domus (дом) уступил место Casa (изба,
хата). Слово «домус» звучало напыщенно как «жилище», «палаты», а в горо-
де уже не было прежних богачей.
На народном итальянском языке какое-то время еще стыдились писать
литературные произведения серьезные авторы, дабы не уронить своего до-
стоинства, но в XII веке уже нашлись смелые люди, которые не постеснялись
перейти на язык улицы и в поэзии. Сначала в Сицилии при дворе Фрид-
риха II, а это был большой меценат и покровитель искусства. (При его дворе
сформировался круг интересных поэтов эпохи, влились в него и беглецы из
Прованса во время альбигойской войны, трубадуры).
Центром культурной жизни Италии стали Болонья с ее университетом
и Флоренция. «Гениальный поэтический Данте разрешил наконец проблему
языковой народной нормы, закрепленной вслед за ним Петраркой в поэзии,
Боккаччо в поэзии и прозе. В основу нормы легла речь культурного фло-
рентийца», писал крупнейший наш ученый, знаток истории итальянского
языка академик В. Ф. Шишмарев.
После несколько грубоватых, тяжеловесных, с длинными одиннадцати-
сложными слогами стихов, какие писались в Болонье, при тамошнем уни-
верситете, одним из авторов которых был Гвиттоне д'Ареццо, появились
194
поэты, обратившиеся к укороченной поэтической строке и к известной усло-
жненности поэтического языка, подражая провансальским трубадурам. Сре-
ди трубадуров были сторонники так называемого «закрытого стиха», поэзии
для немногих, для «знатоков».
Итальянские поэты, подражавшие трубадурам, назвали новое направле-
ние в поэзии «новым сладостным стилем». Среди них были друзья Данте Чи-
но де Пистойля, Гвидо Кавальканти и старший из них Гвидо Гвиницелли. Мо-
лодой Данте примкнул к ним. В одной из своих канцон он прославил
и поэтическую усложненность стиха, и красоту его гармонического строя:
Канцона, будут редко сниться мне,
Те, кто тобою могут насладиться, -
Столь труден, столь возвышен твой язык.
Но коль тебе придется повстречаться
С тем, кто твоим стремленьям чужд вполне,
Утешься,— пусть он в тайну не проник,
Скажи ему, являя новый лик,
Покорный гармоническому строю:
«О, полюбуйся хоть моей красою!»
Следуя за провансальскими трубадурами, итальянские поэты «нового
сладостного стиля» полагали, что писать нужно только о любви. При этом
сказался и аристократизм поэзии: она не для всех, а только для душ возвы-
шенных, способных постичь тонкости чувств, для сердец благородных. Сло-
во «благородный» мы ныне понимаем несколько иначе — как синоним нрав-
ственного совершенства. Данте и его современники в это слово вкладывали
и частичку социальной элитарности («рожденный во благе», иначе говоря,
принадлежащий к господствующему сословию). К простолюдину эпитет
«благородный» не прилагался. Не всякий, конечно, «рожденный во благе»
имел и благородное сердце, а только тот, кто возвышался до понимания во-
звышенных чувств, то есть идеальной любви. Любовь и благородное сердце
нерасторжимы. Гвидо Гвиницелли по этому поводу писал: «Всегда любовь
находит убежище в благородном сердце, как птица в зелени леса. Природа
не сотворила любовь прежде, чем благородное сердце, ни благородное серд-
це прежде любви. И как свету солнца свойствен жар, так в свете благородно-
го сердца возникает пламя Амора (любви.— С. А.). Если же свет солнца па-
дает на грязь, грязь остается презренной, а солнце не теряет своих лучей».
В сфере этих идей создавалась книга Данте «Новая жизнь». В какой-то
степени она не лишена и заданности, то есть являет собой поэтическое упра-
жнение на тему любви. Потому так тщательно оттачивал поэт каждый свой
стих, потому в своих комментариях так старательно разъяснял свой стиль
недогадливому читателю. Поэтические тонкости его при этом достаточно
учены. Научная эрудиция обязательна для поэта времен Данте.
13*
ЮНЫЙ ДАНТЕ
Зорю бьют. Из рук моих
Ветхий Данте выпадает.
На устах последний стих
Недочитанный затих...
Дух далече улетает.
А. С. Пушкин
vita
NOVA
Ветхий Данте! Доживи он до дней Пу-
шкина, ему было бы за пятьсот лет. Не-
давно мир отметил его семисотлетие.
Почтенный возраст. Но он умер в воз-
расте пятидесяти шести лет по дороге
из Венеции в Равенну, где-то между бе-
регами Адрии и болотами реки По
в ночь с 13 на 14 сентября 1321 года от
малярии. Умер, скитаясь, изгнанный из
родной Флоренции, скорбный, в вечной
тоске по родным местам, где родился,
провел детские и юные годы, где впе-
рвые увидел свою незабвенную Беатри-
че.
Ты будешь знать, как горестен устам
Чужой ломоть, как трудно на чужбине
Сходить и восходить по ступеням.
Он похоронен в Равенне. Его тело
положили в греческий мраморный сар-
кофаг, сохранившийся с античных вре-
мен. Примерно через сто пятьдесят лет
после этого архитектор Пьетро Ломбардо возвел над ним мавзолей, кото-
рый и ныне возвышается в Равенне, привлекая толпы туристов со всего све-
та, благоговейно склоняющихся перед великой тенью.
Много раз Флоренция добивалась возвращения дорогих останков в свои
стены, но Равенна не позволяла прикоснуться к ним потомкам тех, кто при
жизни поэта запрещал ему под страхом смерти въезд в его родной город над
тихой рекой Арно.
Говорят, что до сих пор в городе Вероне живут потомки Данте от его сы-
на Пьетро по женской линии, а предки его уходят далеко в глубь истории.
По отцовской линии прапрадед Каччагвида был посвящен в рыцари импера-
тором Конрадом III (1138—1152). Доблестный воин участвовал в крестовом
походе и был убит в бою с мусульманами. Жена Каччагвиды, родом из Лом-
бардии, из семьи Альдигьери да Фонтана, имя свое передала сыну, от кото-
рого через поколения оно перешло к Данте (Алигьери).
196
Почему так жестоко обошлись горожане Флоренции со своим соотече-
ственником, ставшим потом гордостью Италии? Причина тому политиче-
ские страсти. В городе, а тогда он являл собой целое государство — малую
купеческую республику, шла борьба между богатыми («жирными») и бедня-
ками («тощими»). Сейчас трудно разобраться в логике событий далекой
древности.
В «Божественной комедии» есть такие строки:
Дом, ставший корнем ваших бел,
Принесший вам погибель, в злобе правой,
И разрушенье бестревожных лет.
Имеется в виду ссора между двумя семьями Флоренции Уберти и Буон-
дельмонти. В 1215 году один из рода последних отказался жениться на деву-
шке из семьи Амидеи, к которой сватался раньше и получил согласие. Он же-
нился на другой. Тогда оскорбленные родственники девушки убили его где-
то у древней статуи Марса, что у Старого моста. И потянулась кровавая це-
почка вендетты. Око за око, зуб за зуб. Город в конце концов разделился на
гвельфов (Буондельмонти) и гибеллинов (Уберти). Примешались политиче-
ские страсти и все вытекающие отсюда последствия.
Типичная для тех времен история.
Итак, споры, раздоры. Партия гибеллинов (аристократов) против партии
гвельфов (простонародья). Гибеллины побеждены, изгнаны. Власть в руках
гвельфов. Вчерашние аристократы, чтобы получить политические права, за-
писываются в ремесленные цехи, чаще всего в «интеллигентные». В цех апте-
карей записан и молодой потомок Каччагвиды. Но в партии гвельфов бро-
жение. Две группы — белые (вчерашние гибеллины), черные (доподлинные
гвельфы). И снова драки, убийства. Во время народных празднеств 1300 года
в солнечный день всеобщее веселье прервалось побоищем, диким, кровавым.
За ним одна стычка за другой. Политическая борьба. В ход идут орудия
смерти. Вмешиваются внешние силы — папа римский Бонифаций VIII
и французский принц Карл Валуа. Пожары, грабежи, насилия и потоки кро-
ви. Белые побеждены. Торжествуют черные. Данте, а он занимал одну из вы-
соких выборных должностей при правлении белых, подвергается репрес-
сиям. Дом его сжигают *, сам же он становится изгнанником и больше ни-
когда уже не возвратится к берегам родного Арно.
1 В наши дни на том же месте «дом Дан-
те» был отстроен заново. От дней поэта со-
хранилась «Каштановая башня», где заседал
в его время Городской совет (Синьория), со-
стоящий из старшин ремесленных цехов, при-
оров, одним из которых был одно время
и Данте. Туристам показывают также церковь
Сан Мартино, где, по преданию, Данте вен-
чался.
197
Позднее он поймет, что только объединенная Италия, а тогда она дели-
лась на множество карликовых княжеств, находившихся в постоянных раз-
дорах друг с другом, принесет покой и благоденствие его народу.
Но все это найдем мы в его поздних сочинениях — великой эпопее Сред-
невековья «Божественной комедии», трактатах «Пир», «Монархия» и др.
Здесь же нас интересует молодой Данте, автор первых сонетов и лирическо-
го повествования «Новая жизнь».
Трудно определить ее жанр. Это не роман и не повесть, скорее собрание
сонетов и канцон, и в них — исповедь сердца. Проза перемежается стихами.
К стихам прилагаются тут же комментарии самого автора. Они в наши дни
кажутся досадными, несколько наивными, будто автор не верит в силы чита-
теля и разъясняет ему то, что и так ясно. Но примем во внимание семи-
сотлетнюю давность произведения, вкусы, эстетические понятия тех дней.
Впрочем, поэт, настойчиво разъясняя каждый сонет («Этот сонет имеет
три части, в первом я говорю...» и т. д.), хочет вместе с тем, чтобы его
лирические признания были доступны лишь людям возвышенных представ-
лений. Только к ним обращал он свою книгу: «...я и так страшусь, что
слишком многим я открыл ее смысл... и что она прозвучала для слишком
многих ушей».
В юношеской книге Данте идеи и образы христианской религии почти не
ощущаются. В отличие от поэмы «Божественная комедия», написанной
позднее, она вполне светская книга. Конечно, поэт, надо полагать, нисколь-
ко не отходил от мировоззрения своих современников и соотечественников,
искренне верил в то, во что верили они, а может быть даже и в большее, как
натура мечтательная и артистическая, но здесь, в книге о любви, он воспе-
вает Амора, бога любви, изобретенного поэтами. Этот Амор не похож на
того шаловливого, веселого, проказливого мальчугана с крылышками и лу-
ком, колчаном со стрелами, которыми он поражал своих жертв, даже самих
богов, каким представляли себе Амура древние греки и древние римляне.
Прошло около семисот лет. Многое переменилось, ушло, забылось. Поэти-
ческая символика Данте уже никого не волнует. Все приметы его времени
требуют уже пространных пояснений и становятся подчас досадным барьером
на пути современного читателя к сердцу поэта. Попытаемся отвлечься от них,
представим себе молодого Данте в его вневременном человеческом облике,
ведь и семьсот лет тому назад молодой человек мечтал о любви, как мечтает его
сверстник и в наши дни, и семьсот лет тому назад юноша был полон жизнен-
ных сил, энергии, надежд и устремлений к деятельности.
* * *
Музы, рыдать перестаньте,
Грусть в ваших песнях излейте,
Спойте мне песню о Данте
Или сыграйте на флейте.
Николай Г у м и л е в
Каков же был тот молодой человек, который ходил по улицам Флорен-
ции семьсот лет тому назад? Пожалуй, у него были белокурые волосы, ни-
спадавшие до плеч, и голубые глаза. Лицо покрывала бледность, иногда
окрашенная нежным румянцем (в минуты волнения). Он был стыдлив и за-
стенчив. Любил книги, тогда они были рукописными и очень дорогими, ведь
переписать их, рисуя каждую букву, было непросто, надобен был многоднев-
ный, кропотливый труд. Любил уединение, мечтал, иногда плакал. В наши
дни молодые люди тоже плачут, но стыдятся в этом признаться. Тогда поэту
и влюбленному признаться в этом было не зазорно: «Амор рыдает, и рыдать
должны влюбленные...»
Пожалуй, его сверстники были иными: пылкие, скорые на действия по-
томки римских воинов. Надо полагать, его отец, гордясь тем, что ведет свой
род от древнеримской фамилии Элизиев, участвовавших в основании Фло-
ренции, укоризненно глядел на изнеженно-мечтательного сына, желая ви-
деть в нем больше мужской силы и дерзкой отваги. Данте обретет и силу по-
литического борца, и мужественную стойкость, и скорбную суровость, но
это позднее, пока же он робкий, застенчивый, влюбленный юноша: «Увы! Я
смелостью не обладаю». И ко всему этому он — натура артистическая. Его
книга — исповедь художника. Читая ее, мы познаем, как мучителен жизнен-
ный путь истинного поэта, который понимает, что «с лаврового листка
искусства нельзя сорвать хоть один листок, не заплатив за него жизнью», как
писал наш недавний современник, немецкий писатель Томас Манн.
И дело не только в том, что труд художника — радостно-тяжкий труд, не
оставляющий подчас ему ничего для самой жизни, но и сама жизнь художни-
ка, в силу особого склада его натуры,— мучительно тяжкая жизнь. Он все
воспринимает с особой, обостренной чуткостью, с особой, доходящей под-
час до пароксизма нервозностью. Байрон признавался, что, слушая прекрас-
ную музыку, он бывал на грани обморока.
Томас Манн, которого я только что процитировал, в своей знаменитой
повести «Тонио Крёгер» обрисовал внутренний мир артистической натуры,
ее беспокойную устремленность в себя: «Нет на свете более мучительной
проблемы, чем проблема художественного творчества и его воздействия на
человека», «Литература не призвание, а проклятие... Когда ты начинаешь
чувствовать его в себе? Рано, очень рано... ты уже видишь на себе его клеймо,
ощущаешь свою загадочную несхожесть с другими, обычными положитель-
ными людьми... Страшная участь».
Вот эту «загадочную несхожесть с другими» мы постоянно ощущаем
в жизнеописании своего сердца у Данте. Он, конечно, сын своего века. Он —
199
поэт и подчиняется законам своего времени, своей среды. В духе схоластиче-
ской учености образованной элиты своих дней он может сравнить своего
Амора («владыку любви») с центром круга, самой совершенной геометриче-
ской фигурой («Я подобен центру круга, по отношению к которому равно
отстоят все точки окружности...»,— говорит в его книге Амор). И это идет от
сочинения древнегреческого философа Аристотеля «Физика», философа, чи-
таемого и почитаемого в XIII столетии. Аристотель писал: «Круг можно на-
звать совершенным тогда, когда в нем есть точка, равно отстоящая от окру-
жности».
Данте может в духе и вкусах своего времени, рассуждая о любви, пусти-
ться в отвлеченные и, скажу прямо, схоластические умозаключения, вроде
нижеследующего: «Этот сонет делится на две части. В первой я говорю о по-
тенциальном состоянии Амора, а во второй —о том, как это потенциальное
состояние претворяется в действие» и т.д. и т.п. Он создает свою книгу по
принятым в его дни нормам, но он — поэт и поэт истинный, и там, где дру-
гой, играя рифмами и поэтическими тропами, создавал бы красивую бездел-
ку на заданную тему (тему любви), там Данте по-настоящему серьезен. Кни-
га его становится кровоточащей исповедью сердца. Вот несложная история
его любви.
По соседству с ним в его родном городе Флоренции жила девочка, почти
однолеток с ним. Ее звали Беатриче. Так ли в действительности звали девоч-
ку— трудно сказать. Беатриче — значит «дающая блаженство». Не придумал
ли поэт это имя: уж очень оно подходит к его концепции любви. Биографы и
комментаторы Данте разыскали в архивах города сведения о том, что жил
во Флоренции богатый банкир по имени Фолько Портинари, умерший
в 1289 году, что у него была дочь, которую и воспел Данте. Так, по крайней
мере, повествует Боккаччо, первый биограф поэта. Она умерла в 1290 году.
Вот все, что мы знаем о ней.
Данте же сообщает еще меньше, зато много и обширно о своих чувствах.
Он впервые увидел девочку девяти лет от роду. Она была моложе его на не-
сколько месяцев.
Первое неосознанное чувство, но столь сильное, что отдалось «в самой
сокровенной глубине сердца». Она была одета «в благороднейший кроваво-
красный цвет, скромный и благопристойный, украшенная и опоясанная так,
как подобало юному ее возрасту». И Амор завладел сердцем мальчика. «Ча-
сто он приказывал мне отправляться на поиски этого юного ангела; и в от-
роческие годы я уходил, чтобы лицезреть ее. И я видел ее, столь благород-
ную и достойную хвалы во всех ее делах, что, конечно, о ней можно было
сказать словами Гомера: «Она казалась дочерью не смертного, но бога».
Никому мальчик не мог поведать о тех чувствах, которые странно и, по-
жалуй, мучительно волновали его. Это была тайна его жизни, которая за-
ставляла его уединяться, жить «в себе», которая, надо сказать, питала и его
артистическую натуру. Позднее, когда он писал свою исповедь уже юношей,
он сознавал, что чувства, возникшие в нем так рано, вряд ли могут быть по-
няты другими: «...Рассказ о чувствах и поступках столь юных лет может по-
казаться некоторым баснословным...»
Обратимся к нашим дням, к той маленькой и проникновенной повести
200
«Тонио Крёгер», о которой мы уже говорили. Те же чувства к прелестной бе-
локурой девочке питал и маленький Тонио, к некоей Инге Хольм, столь же
обыкновенной, отнюдь не «дочери бога», какой, видимо, была и Беатриче
Портинари, обожествленная чувствительной и артистической душой ма-
ленького флорентийца Данте Алигьери семьсот лет тому назад.
«Ингеборн Хольм! Душа Тонио Крёгера в блаженном самоотречении
принимала в себя твою белокурую, светлую, насмешливую и заурядную ма-
ленькую особу. Не раз стоял он, разгоряченный, в каком-нибудь укромном
уголке, куда едва-едва доносилась музыка, аромат цветов и звон бокалов,
силясь в отдаленном шуме праздника уловить твой звонкий голос, страдал
из-за тебя и был счастлив... Быть счастливым — значит любить, ловить ми-
молетные, быть может, обманчивые мгновения близости к предмету
любви».
Томас Манн, автор повести, конечно, читал Данте, но никакого влияния
история маленького флорентийца не оказала на формирование сюжета
и образа героя этой повести. Подсказала ему и сюжет, и образ героя жизнь!
Проходят века, сменяются поколения, но чувства человеческие остаются. Не
будь этого, мы не могли бы понять наших предков. В какой-то степени мы
их повторяем, как и они, бываем и молоды, и зрелы, и стары, как и они,
влюбляемся, как и они, страдаем от любви и бываем счастливы от того же.
Амор явился. Не забыть мне, нет,
Тот страх и трепет, то очарованье!
Мое, ликуя, сердце он держал
так писал Данте, увлеченный, очарованный любовью.
Минуло девять лет с той поры, когда впервые мальчик увидел прелест-
ный облик Беатриче. Может быть, и не девять лет, а больше или меньше, но
Данте, как и его современники, верил в тайный смысл чисел и, полагая
в своей встрече с поразившей его девочкой божественный промысел, не мог
не отказать себе в удовольствии поразмышлять над предначертанностью со-
бытий. И птолемеевская теория космоса, господствовавшая тогда (по этой
теории центром вселенной считалась Земля, вокруг которой вращалось
Солнце), и христианская Троица (Бог-отец, Бог-сын, Бог — Дух Святой),
и математическая связь тройки с девяткой — все это привлекалось ученым
поэтом к его размышлениям о возлюбленной, которая сама становилась
числом девять, то есть чудом.
«Число три является корнем девяти, так что без помощи иного числа оно
производит девять; ибо очевидно, что трижды три девять. Таким образом,
если три способно творить девять, а творец чудес в самом себе — Троица,
т.е. Отец, Сын и Дух Святой — три в одном, то следует заключить, что эту
даму (Беатриче.— С. А.) сопровождало число девять, дабы все уразумели,
что она сама — девять, то есть чудо, и что корень этого чуда единственно чу-
дотворная Троица».
Простим средневековому поэту эти учено-схоластические рассуждения.
Они в духе его времени, к тому же достаточно смелы для той поры. Как-
никак он отождествляет с божественной Троицей обыкновенную смертную.
Церковники не всегда прощали такую вольность.
201
Амос Кассиоли. Встреча Данте и Беатриче. Итак, прошло девять лет СО ДНЯ
первой встречи. И вот опять перед
взором Данте, теперь уже юноши,
снова предстала Беатриче. Она пред-
стала, «облаченная в одежды ослепительно белого цвета». Цвет чистоты.
Любовь Данте возвышенна и чиста.
На этот раз состоялось некоторое общение. Беатриче заметила юношу,
улыбнулась и поклонилась ему. Это был, надо полагать, простой акт вежли-
вости, движение доброго сердца, но, боже, какую бурю это вызвало в душе
влюбленного: «Проходя, она обратила очи в ту сторону, где я пребывал
в смущении... она столь доброжелательно приветствовала меня, что мне ка-
залось— я вижу все грани блаженства... когда я услышал ее сладостное при-
ветствие... я преисполнился такой радостью, что, как опьяненный, удалился
от людей, уединяясь в одной из моих комнат...» и т.д.
Теперь начинаются настоящие муки любви. Любовь, как пламень, жжет
юношу, он не может избавиться от чудесного образа, который преследует
его всюду, словно наваждение. Все замечают состояние влюбленного. Он
пытается скрыть чувство, ему не удается. Он притворяется влюбленным
в другую, чтобы другие не знали истинного предмета его любви, и это плохо
202
у него получается. Он хочет бежать, но снова и снова и мыслью, и мечтой,
и сновиденьем возвращается к своей Беатриче. И тогда он обращается
к поэзии. Он пишет поистине кровоточащий сонет:
Вес в памяти смущенной умирает
Я вижу вас в сиянии зари,
И в этот миг мне бог любви вещает:
«Беги отсель иль в пламени сгори!»
Лицо мое цвет сердца отражает.
Ищу опоры, потрясен внутри;
И опьяненье трепет порождает,
Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»
И чья душа в бесчувствии застыла,
Тот не поймет подавленный мой крик.
Весь поглощенный любовью, он неловок, смешон в глазах других, даже
в глазах своей Беатриче. Сам понимает это и ничего не может с собой поде-
лать: «Если бы я не лишился моих душевных сил и мог бы ей ответить, я ска-
зал бы ей, что, как только я представлю себе чудесную ее красоту, тотчас же
возникает во мне желание увидеть ее, и оно столь сильно, что убивает
и уничтожает в памяти моей все против нее восстающее». И это «восстаю-
щее» — желание бежать, подавить в себе роковую любовь.
Все это сказал бы юноша прекрасной Беатриче, если бы меньше ее лю-
бил, если бы был, как все, если бы не имел души художника, доводящей его
чувство до гигантских размеров. Да и влечение к поэзии было столь же силь-
ным. Трудно сказать, какое же чувство было сильнее:
«Через некоторое время, когда я проезжал по дороге, по которой проте-
кала быстрая и светлая река (читатель, конечно, помнит, что Флоренция омы-
вается рекой Арно.— С.Л.), меня охватило такое сильное желание слагать
стихи...» Бедный поэт! Бедный влюбленный!
Однажды его друг повел его к знакомым дамам, которые собрались, что-
бы поздравить одну из своих подруг, только что вышедшую замуж. Друг по-
лагал, что доставит удовольствие своему приятелю обществом красивых
женщин. Все было бы хорошо, но среди этих дам оказалась и Беатриче, и это
повергло несчастного юношу в такое смятение, что все дамы, а они, видимо,
знали о его чувствах, не удержались от смеха, смеялась и Беатриче. При-
ятель Данте увел его, не понимая, что случилось с ним. «Я испытал великую
боль... — признавался другу Данте.— Ноги мои находились в той части
жизни, за пределами которой нельзя идти дальше с надеждой возвратиться».
И дальше Данте рассказывает о себе: «И покинув его, я удалился в комнату
слез, в которой, плача и стыдясь самого себя, говорил себе: «Если бы дама
знала мое состояние, я не думаю, чтобы она так насмехалась надо мной, но
сострадание ко мне возникло бы в ее сердце».
Перенесемся опять в наши дни. Та же повесть Томаса Манна. Влюблен-
ный Тонио Крёгер. Он также сильно поглощен своим чувством, также не
умеет владеть собой, и также становится смешным, и также страдает от
своей неловкости. «Неужели и она смеялась над ним, как все остальные? Да,
203
конечно, смеялась... А ведь он спутался (в танце.— С. А.) только потому, что
был всецело поглощен ею».
Чувство двух молодых людей, разделенных веками, горами (Альпы, от-
деляющие Италию от Германии) перекликаются. Повторяются и чувства и,
кажется, сами обстоятельства. В чем же причина? В человеческой сущности
этих чувств, в похожести человеческих натур.
Но вернемся к Данте и Беатриче. Она умерла в 1290 году. Данте исполни-
лось в это время 25 лет. Пожалуй, она была уже замужем, но ни словом об
этом не говорит «Новая жизнь». Видимо, это была настолько больная тема
для поэта, что он о ней умолчал. Беатриче умерла. Недосягаемой она была
для Данте при жизни, теперь, ушедшая из жизни, она как бы приблизилась
к нему. Теперь он мог открыто о ней говорить, не таясь расточать ей самую
возвышенную хвалу. Но скорбь его от этого нисколько не утихла.
Беатриче возвысилась, утратила земные черты, стала мечтой, идеалом
жизни, светочем на скорбном пути поэта. Современники запечатлели его су-
ровый, скорбный облик. «Суровый Дант»,— сказал о нем Пушкин. Иным
его уже никто не видел из современников. Свою юношескую книгу он закон-
чил обещанием еще больше прославить «благороднейшую». Если «жизнь
моя продлится еще несколько лет, я надеюсь сказать о ней то, что никогда
еще не было сказано ни об одной женщине. И пусть душа моя по воле влады-
ки куртуазии вознесется и увидит сияние моей дамы, присноблаженной Беа-
триче, созерцающей в славе своей лик Того, кто благословен во веки веков».
Последние слова Данте произнес по латыни:
qui est per omnia saecula benedictus.
* * *
Данте исполнил свое обещание, он написал великую поэму.
Читая «Новую жизнь» Данте, мы видим его Италию, с ее чистым, про-
зрачным воздухом, с голубым безмятежным небом, где, кажется, может ца-
рить только любовь. Вспомним стихи Пушкина:
...где неба своды
Сияют в блеске голубом.
Где тень олив падет на воды...
Иногда между литературой и жизнью, реальной действительностью ле-
жит целая пропасть. Можно ли представить себе реальную Флоренцию, ког-
да в ней жил молодой Данте, по его книге «Новая жизнь»? Читая ее. мы как
бы созерцаем голубое небо, тихие струи Арно, прелестных дам, шее i иующих
по улицам города, вздыхающих по ним юношей. И никакого зла. никаких
жестокостей, кажется, не было и не могло быть в этой идиллическом стране,
и если были там страдания, то — поэтические страдания любви. А между
тем... раскройте книгу соотечественника Данте Николо Макьявел.ш, живше-
го после него примерно двести лет спустя и написавшего историю своего го-
204
рода («История Флоренции», 1527). Вот несколько выписок из нее, относя-
щихся к дням Данте: «...страсти все разгорались, и вот случилось, что значи-
тельное количество членов рода Черки и рода Донати встретились на одних
похоронах. Между ними началась перебранка, вскоре перешедшая в схватку,
однако пока все ограничилось беспорядком. Когда все разошлись по домам,
Черки решили напасть на Донати и двинулись на них большой толпой, но...
были отброшены и почти все получили ранения. Весь город взялся за ору-
жие». Или: «Во Флоренции было два могущественнейших семейства —
Черки и Донати, отличавшихся благородством происхождения, богатством
и многочисленностью зависящего от них люда». Между ними постоянно
происходили стычки, которые будоражили весь город. Макьявелли пишет:
«Мессер Никколо Черки отправился с толпой друзей в свои загородные
имения... на него напал Симоне, сын мессера Корсо Донати. Схватка про-
изошла жесточайшая, и кончилась она для обеих сторон плачевно, ибо мес-
сер Никколо был в ней убит, а Симоне в ту же ночь скончался от ран. Это
происшествие снова возбудило смятение во всем городе». И т.д.
«БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ»
Единый план «Ада» есть уже плод высо-
кого гения.
А. С П \ш к и и
«Божественная комедия»! Не потому
она «божественная», что в ней поэт со
всей силой религиозного чувства вознес
Всевышнему кумиру восторженную
хвалу. Он был, конечно, искренне пре-
дан идее христианского Бога, но не ему
он посвятил свою поэму, которую
скромно именовал «Комедией», ибо
в ней, в отличие от трагедии, все кончи-
лось благополучно для героя. «Боже-
ственной» ее назвали восхищенные по-
томки в качестве синонима прекрасно-
го.
План поэмы- три части: «Ад»,
«Чистилище», «Рай». В каждой по
тридцать три песни. Число три —
магическое число по христианской
символике. Ад — огромная, уходящая
вглубь воронка, разделенная на девять
кругов. Там мучаются грешники, каж-
дый в соответствии со своим грехом.
205
На самом дне Люцифер. Чистилице — мощная уходящая конусом вверх го-
ра, ее окружает океан. В горе семь ступеней, поднимаясь по ним, грешник ос-
вобождается от грехов.
Рай! Там девять небес. Последнее — Эмпирей.
Во всем — аллегория, расцвеченная воображением поэта, философская
символика.
Свою поэму Данте начинает с аллегорического рассказа о том, что на се-
редине жизненного пути, а это было как раз во время событий в его родной
Флоренции, круто изменивших его судьбу, он заблудился в лесу и перед ним
предстали три страшных зверя— волчица, лев и пантера. Средневековье лю-
било аллегории, а Данте был сыном своего века, любил аллегории и он. Не-
трудно разобраться в поэтической системе его символов. Лес — это жизнь со
всеми ее превратностями, непредвиденными, роковыми, подчас гибельными
для слабых душ, легко поддающихся отчаянию. Звери — это три вековечные
страсти человеческие, подстерегающие те же слабые души, не способные бо-
роться с соблазнами. Лев — властолюбие. Грозное, всегда несправедливое,
оно влечет за собой насилие, гнев, подавление воли другого. Волчица —
корысть, все подавляющая жадность. Она уродует души, искажает чувства,
уничтожает в человеке все благородное и светлое, связывающее его с обще-
ством, и оставляет лишь гипертрофированный, отчужденный от мира и лю-
дей эгоизм. Наконец, пантера. С точки зрения христианской морали, это
опасная, греховная страсть. Она влечет человека к телесным наслаждениям,
а оно, тело,— сосуд всех низменных пороков.
Данте нашел выход. Решением всех жизненных проблем должен зани-
маться разум. Он высший арбитр, он — неусыпный, бдительный страж мо-
ральной стойкости человека. Разум в образе древнего римского поэта Верги-
лия, весьма уважаемого Средневековьем, явился Данте, вывел его из леса
жизненных заблуждений и отправился с ним в путешествие по Аду (галерее
человеческих страстей, чтобы ведомый им поэт узрел все их последствия)
и потом к Чистилищу, дабы, очищенный от пороков, он предстал перед осле-
пительной чистотой своей Беатриче в Раю, а та подвела бы его к предвечно-
му трону Бога, и сей же последний в логике философских символов Данте
олицетворял высшее нравственное совершенство.
В дни Данте и ранее его среди образованной элиты уже крепло уважение
к серьезной науке и знаниям. Король Неаполя и Сицилии Фридрих II Гоген-
штауфен (1194—1250) покровительствовал арабским ученым и слыл потому
великим еретиком. Данте поместил его в шестой круг Ада, где томились ере-
сиархи. Король, видимо, и вправду не особенно доверял сказкам об аде
и весело предавался светским развлечениям. В тот же шестой круг Данте по-
местил и кардинала Оттавио дельи Убальдини, столь яростного привержен-
ца флорентийских гибеллинов, что легенда приписывает ему колоритную
фразу: «Если есть душа, то я погубил ее ради гибеллинов». «Если есть ду-
ша?..» Кардинал явно в этом сомневался, а ведь это был XIII век (кардинал
умер в 1273 году).
Данте был сильной натурой и ценил стойкость духа и в других. Своего
политического противника, гибеллина Фаринату дельи Уберти он поместил
в шестой круг Ада, но каков был этот человек?
206
А он, чело и грудь вздымая властно,
Казалось, Ад с презреньем озирал.
Даже в Аду эта гордая личность не примирилась. Он умер в 1264 году, за
г#од до рождения Данте. Гвельфы его не простили и казнили всех Уберти,
погда они попадали в их руки. Суд папской инквизиции в 1283 году посмерт-
но осудил его как еретика и «подражателя Эпикура». Данте ценил его и как
шатриота Флоренции. Он знал, что, когда тосканские гибеллины, единомы-
шленники Фаринаты, потребовали разрушения города, он решительно вос-
шротивился: «Пусть я буду один, но с мечом в руках встану на его защиту»,—
«аявил он. И в Аду он бросает полную достоинства фразу:
...я был один, когда решали
Флоренцию стереть с лица земли;
Я спас ее при поднятом забрале.
* * *
Данте видит в своем творчестве исполнение великой просветительской
миссии — открывать людям истину. «Счастливец ты, дарящий правду све-
ту!»— говорят ему тени в Аду, и это — самооценка поэта. Он верит в это,
га потому счастлив.
Да узришь снова красоту светил.
Простясь с неозаренными местами!
Тогда, с отрадой вспомянув: «Я был».
Скажи другим...
Рассказывают, что жители Равенны, где провел свои последние годы
поэт, встречая его на улице, говорили друг другу, указывая на него: «Он был
в Аду».
Данте встречает в лесу поэта Вергилия. Это, конечно, тоже философский
символ. Вергилий олицетворяет Разум.
О благородный разум, гений свой
Запечатлей моим повествованьем.
Здесь Данте несколько отходит от средневековых представлений. Христиан-
ская церковь подозрительно относилась к мысли: разум, мысль опасны, они
полны сомнений, сомневаться нельзя и вообще лучше не размышлять,
а только верить.
Причем и тут находится выход. Вергилий ведь язычник, потому он может
проводить Данте лишь по Аду и Чистилищу, а в Рай ему путь запрещен:
Царь горних высей, возбраняя вход
В свой город мне, врагу Его устава.
Тех не впускает, кто со мной идет.
207
В Рай ведет уже не Разум, а вера, по символике Данте,— «Божественна
любовь», а это уже—Беатриче.
Но кто же он, герой поэмы? Это человек, который «возвысился над noi
седневной былью», то есть пожелавший подняться над суетой сует быт;
мелких забот, страстей и взглянуть на человеческую жизнь и на своих с<
братьев-людей, так сказать, с позиций вечности, увидеть за суетой мелоче
главное, большое и непреходящее. Кто же подвигнул поэта на благородны
замысел? Оказывается, прелестная девушка, которую он однажды увидел н
улице Флоренции, чистая, как ангел небесный, улыбнувшаяся в ответ на ег
поклон.
У каждого из нас бывали такие минуты, такие, подчас мимолетные зстр<
чи, которые почему-то остаются в памяти на всю жизнь и нет-нет возникаю
в сознании с необыкновенной остротой, волнуя нас. То же произошло с Дар
те. Но он был поэт, и поэт гениальный, и чувства свои и мысли свои суме
облечь в образы огромной, впечатляющей силы.
В поэме Данте всюду аллегория, Беатриче олицетворяет все самое пр(
красное в человеке: бескорыстие, чистоту помыслов, доброту, все то, что пс
зволило ей оказаться в соседстве с Богоматерью и святой Лючией (санкт
Лючия — несущая свет), пребывать в Раю.
В поэме Данте всюду аллегория, сказали мы, но ведь — реальные людр
реальные чувства, и за философской символикой зримо и впечатляющ
встают перед нами живые люди, среди них реальная и прелестная флорег
тийка по имени Беатриче и реально влюбленный поэт по имени Дант
Алигьери.
Однако вернемся к поэме. Данте задумал огромный труд: обозреть Ai
то есть людей и их жизнь повседневную, со всеми их пороками и заблужде
ниями, обозреть пути спасения (Чистилище) и возвыситься до благородно
мечты, нарисовать прекрасную утопию, сказали бы мы в наше время, что н
языке современников поэта называлось Раем. Он усомнился: по плечу ли ем
эта задача. Но Вергилий, а он ведь — Разум, настаивает и говорит, что зада
ча эта благородна, что Богоматерь,— а в Италии и в дни Данте, и в наш]
дни ее культ наиболее почитаем, ибо она добра, и если Бог судит и карает, т<
она только о всех скорбит, о всех страждущих, и правых, и виноватых, -
Богоматерь, святая Лючия и Беатриче пекутся о нем и послали его, Верги
лия, на помощь ему:
Так что ж? Зачем, зачем ты медлишь ныне?
Зачем постыдной робостью смущен?
Зачем не светел смелою гордыней,
Когда у трех благословенных жен
Ты в небесах обрел слова защиты
И дивный путь тебе предвозвещен?
Таков завет Данте всем сомневающимся на великом пути к познанию
к творчеству, к преодолению величайших трудностей и испытаний! Над<
дерзать! Прочь постыдную робость! Пусть будет смелая гордыня, «светла:
гордыня», ибо это гордыня труда. Труден путь свершений задуманного ве
ликого предприятия, но он прекрасен — этот «длинный путь». И Данте при
208
ступил к созданию своей Комедии (повторяем, по заветам античности на-
зывали всякое произведение со счастливым концом, а ведь путь поэта завер-
шится Раем), к созданию Комедии, которую благодарные потомки назовут
«божественной», но не за религиозный сюжет, а за прелесть стихов и благо-
родство мыслей. Последуем и мы за фантазией поэта.
Песнь первая
Мир мрачен. Это темный лес заблуждений, тщетных порывов, недостой-
ных человека вожделений, страстей. Хочет человек возвыситься, подняться
на «Холм», то есть к высоким помыслам и делам, но на дороге его встают
три «зверя» — честолюбие (лев), желание повелевать, подчинять, господ-
ствовать над другими, сладострастие (пантера), особо осуждаемая в Средне-
вековье чувственная любовь, и, наконец, жадность (волчица), неутолимая
жажда новых и новых богатств. Повествование Данте двупланово: на пер-
вом плане прямой рассказ о заблудившемся в страшном лесу, из которого,
кажется, нет выхода, о чувстве ужаса, охватившем человека, о хищных зве-
рях, которые подстерегают человека, грозя ему гибелью.
Картина естественная и нарисована вполне реалистично. Но за ней, за
этой вполне зримой картиной открывается необъятная даль излюбленного
в Средневековье аллегорического философствования: лес — это жизнь, вол-
чица— скупость и т.д. Судя по описаниям Данте, особенно ужасна волчица
(страсть обогащаться):
Она такая лютая и злая,
Что ненасытно будет голодна,
Вслед за едой еще сильней алкая.
Она многих погубила и еще погубит, но придет «Пес и кончится она».
Данте не уточняет, кто этот Пес, но он придет — обновитель Италии, по-
грязшей в пороках, придет и установит мир справедливости.
Извечная вера человека в конечное торжество добра!
* * *
Огромный размах плана, охваты-
вающего одновременно историю и кри-
тику Общества, анализ его язв и обсу-
ждение его основ, позволяет, мне дума-
ется, дать ему то заглавие, под кото-
рым оно появляется теперь: « Человече-
ская комедия».
Бальзак. Париж, июль 1842 г.
Бальзак объединил все девяносто своих романов под общим названием
«Человеческая комедия». Это грандиозное произведение стало великим
историческим документом жизни общества XIX века. Писатель показал кар-
тину нравов своей эпохи. Нет сомнения, что саму идею такого широкого об-
14. С. Д. Артамонов
209
зора, непредвзятого, объективного и безжалостного по силе правды, дал ему
итальянский поэт Данте. В его поэме увидел Бальзак суровое разоблачение
пороков человеческих и решил как бы глазами Данте взглянуть на совре-
менное общество.
Французский автор ничего не скрывал, как делал это и Данте, не судил,
а только наблюдал и записывал виденное и слышанное, называя себя секрета-
рем общества. Данте, наоборот, страстно осуждал, выносил приговор и каз-
нил. Он показал ад, мучения грешников, но мучения эти были заслуженны-
ми, как он со всей искренностью полагал. Только иногда, уступая жалости,
он проникался сочувствием к несчастным жертвам страстей. Так, он пожа-
лел прекрасную Франческу да Римини и ее возлюбленного Паоло.
Его поэма — широкая панорама неправых деяний человеческих. Среди
мучеников его Ада были сильные колоритные личности, и к ним проникался
невольным уважением поэт, ибо великой силой духа отличался и он, гордо
переносивший бремя бедности и изгнания.
Данте тенденциозен, он борется, он ненавидит и любит со всей силой
чувств, он не хочет и не может быть сторонним наблюдателем и презирает
равнодушных. Когда-то один из наших современников, трагически погиб-
ший, говорил: «Не бойтесь друзей — они могут вас только предать, не бой-
тесь врагов — они могут вас только убить, бойтесь равнодушных, это по их
попустительству творятся в мире все мерзости и преступления».
Именно так, видимо, полагал и Данте. Еще до входа в Ад, ведомый Вер-
гилием, он видит странную толпу кричащих и стонущих людей. Кто они,
за какие прегрешения страдают? Это равнодушные. Они не творили ни
добра, ни зла. Души жалкие, «что прожили, не зная ни славы, ни позора
смертных дел», среди них была даже «ангелов дурная стая». Они не выступи-
ли против Бога, но и не остались ему верны. Их отвергло небо, но и Ад не
принимает, их жизнь нестерпима, но и смерть им недоступна. Они не остави-
ли по себе памяти на земле, они не заслуживают даже порицания:
Они не стоят слов: взгляни и мимо!
Так заключает эту сцену итальянский поэт далекого от нас Средневеко-
вья, времени сурового и фанатичного.
Мрачен Ад, как представил себе его Дате, как представляли его себе со-
временники поэта:
Там вздохи, плач и исступленный крик
Во тьме беззвездной были так велики.
Что поначалу я в слезах поник.
Обрывки всех наречий, ропот дикий.
Слова, в которых боль, и гнев, и страх,
Плссканьс рук, и жалобы, и всклики
Сливались в гул, без времени, в веках...
Французский художник XIX века Гюстав Доре создал потрясающие по
силе воображения иллюстрации к «Божественной комедии». В них — вечный
и безысходный ужас.
210
Христиане Средневековья жили в постоянном страхе перед грядущим
искуплением грехов и не смерти боялись, а того ужаса, который их ждал
там, за чертой жизни. Христианские проповедники изображали терзания
грешников. Художники вторили им. Современник Данте Джотто (в его кра-
сках уже засветились нежные тона Ренессанса, идущего на смену Средневеко-
вью) почел своим долгом изобразить картину ада. То же сделал и Ван Эйк,
позднее и великий Микеланджело в своей знаменитой фреске «Страшный
суд». Голые тела в самых странных позах, звериные лики чертей и самого
Сатаны и грозный негодующий Христос. В сущности, фантазии художника
ничего не нужно было изобретать, реальная жизнь давала мрачный мате-
риал. Деятели инквизиции немало приложили усилий, чтобы создать для
своих жертв земной ад.
Надпись над входом в Ад. Мы часто слышим привычное в нашем рече-
вом обиходе: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» Помните шутливые
пушкинские стихи: «Я знал красавиц недоступных... и, мнится, с ужасом чи-
тал над их бровями надпись ада: оставь надежду навсегда...»
Но в философском произведении итальянского поэта эта надпись над его
Адом невольно приводит нас к глубоким раздумьям. Она не так коротка, эта
надпись, и гласит больше, чем только «оставь надежду...»:
Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.
Отверженные селения. Кто из нас не испытывал ужаса при слове «лепро-
зорий»! Там, в пожизненной изоляции от общества, живут люди, такие же
как мы, с теми же желаниями, мечтами, но обреченные на страшную бо-
лезнь, с сознанием того, что вчерашние друзья, близкие, родные побоятся при-
близиться к ним, подышать одним с ними воздухом, ибо они прокаженные
и к их «отверженному селению» никто не подойдет, и это навсегда. (Оставь
надежду всяк сюда входящий!)
Погибшие поколения. Представьте себе десятки, сотни тысяч лет и крат-
кий срок жизни одного поколения. Сколько их было до нас, таких же жизне-
любивых, как и мы, что-то искавших, к чему-то стремившихся! И где они, их
мысли, их чувства, их стремления и порывы?
Скорбный стих Данте отвлекает нас от суеты бытовых забот и влечет
к вечным проблемам. Но мысли его мрачны.
Вторая фраза надписи над Адом туманна. Мы не все понимаем в ней, но
и она для нас полна значения:
Был правдою мой Зодчий вдохновлен:
И высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворен.
Как это понять? Можно согласиться с тем, что ад—«инферно» по-
итальянски (отсюда русское слово «инфернальный» — адский) — создан
«высшей силой», иначе говоря — Богом. Можно согласиться с тем, что ад соз-
14*
211
дан «полнотой всезнанья». Имеется в виду всезнание Бога, знание наших
прегрешений и уготованных за них наказаний. Но «первая любовь» — что
подразумевал здесь Данте? Как Ад может быть создан любовью, да еще пер-
вой?
Много туманных мест в поэме Данте, но это придает ей еще большее зна-
чение, ибо напрягает наш ум на постижение мыслей, волновавших людей
семь столетий тому назад.
Рассказывают, что однажды на улице Рима Рафаэль и Леонардо да Винчи
обсуждали одно из таких темных мест поэмы Данте. Появился Микеландже-
ло с поэмой в руках, он редко с ней расставался. Леонардо да Винчи обра-
тился к нему с просьбой пояснить слова поэта. Микеланджело, заподозрив
насмешку, вспылил: «Разъясняй ты, ведь ты еще не кончил ни одной своей
работы!» Сдержанный и мягкий Леонардо густо покраснел и опустил глаза.
Он не осмелился спорить с великим и гордым мастером. Мелкие чувства
свойственны и великим людям.
Иные комментаторы видят, однако, в приведенных стихах Данте лишь
примитивную символику христианства — Бог-отец, Бог-сын, Бог — дух
святой. Вряд ли с этим можно согласиться. Поэт придавал христианству, его
вероучению глубокий философский смысл, это-то и отделяет его религиоз-
ное сознание от сознания простых церковных проповедников.
В последней, третьей фразе надписи над Адом говорится о том, что он,
Ад, пребудет вечно и существует издревле, что древнее его лишь «вечные соз-
данья» — звезды и твердь земная. Но для Данте в символике Ада важна
лишь мысль о вечных страданиях человеческих. Они были, они пребудут.
Воспоминания об античности еще живы в среде образованных людей на-
чала XIV века. Не все ушло, не все забылось, и персонажи греческой мифоло-
гии нет-нет и всплывут в памяти новых поколений. Их имена найдем мы и
в поэме Данте.
В его Аду протекают реки, известные нам по древнегреческой мифоло-
гии. Само слово «ад» происходит от греческого «аид» — преисподняя. Ахе-
рон, Стикс, Флегетон. Ахерон (греч.— река скорби) протекает в первом кру-
ге. Стекая вниз, сливается с Тиксом (греч.— ненавистный), там образуется
Стигийское болото. Далее он сливается с рекой Флегетон (греч.— жгучий),
там он наполняется кипящей кровью. В ней насильники, самоубийцы. На
них падает огненный дождь. Еще ниже река, низвергаясь с огромной высоты,
образует ледяное озеро Коцит (греч.— плач).
Вся эта водная стихия образуется из слез критского старца. Умерших че-
рез Ахерон перевозит Харон:
И вот в ладье навстречу нам плывет
Старик, поросший древней сединою,
Крича: «О, горе вам, проклятый род!
Забудьте небо, встретившись со мною!
В моей ладье готовьтесь переплыть
К извечной тьме, и холоду, и зною...»
Нагие души, слабы и легки,
Вняв приговор, не знающий изъятья,
212
Э. Делакруа. Барка Данте.
Стуча зубами, бледны от тоски.
Выкрикивали Господу проклятья,
Хулили род людской, и день, и час,
И край, и семя своего зачатья...
И старый Харон, а облик его ужасен, весь заросший бородой, с огненными
кольцами вокруг глаз, кричит, гонит умерших к лодке, бьет их веслом, торо-
пит, потому что новые и новые толпы грешников прибывают и скорее их на-
до переправить через Ахерон. «Так сев Адама, на беду рожденный», отправ-
лялся в край вечных страданий.
Сурово христианское Средневековье, мрачен сам мир фантазий и художе-
ственных выдумок той поры. Увы, материал поставляла сама действитель-
ность. Наш XX век с его Майданеками, Освенцимами, Треблинками превзо-
шел все картины Дантова Ада.
Кто же мучается в Дантовом Аду? Кого и к каким страданиям пригово-
рил поэт-судья? За какие их прегрешения? Здесь перед нами откроется мир
самого поэта, его пристрастий, его политических и нравственных принци-
пов.
Перед христианами Средневековья стоял вопрос, как относиться к тем
213
великим людям прошлого, которые жили еще до рождения Христа. «Кто
жил до христианского ученья, тот Бога чтил не так...»,— говорит в поэме
Вергилий. Он ведь тоже был язычником. Они не знали крещения и уж по од-
ному этому грешны.
Спасались, по версии Данте, ветхозаветные персонажи: и Авель, и Ной,
и Моисей, и царь Давид. Они теперь пребывают «в горнем свете». Но дру-
гие, хоть и чтимы, остаются среди грешников. Данте поместил их в первый,
достаточно терпимый круг Ада. Среди них Гомер, «превысший из певцов
всех стран». Как видим, всю славную когорту мировых поэтов возглавляет
создатель «Илиады» и «Одиссеи» 1. За ним идет Гораций, «бичевавший нра-
вы». Данте оценил прежде всего сатирический дар римского поэта. Потом
Овидий.
Это странно. Автор «Искусства любви» вряд ли мог импонировать аске-
тическому Средневековью. Но Данте — поэт и, конечно, не мог не оценить
великолепного дара римского певца телесных наслаждений.
Данте и его гид Вергилий увидели замок, опоясанный семью стенами
и окруженный «приветливым родником». Прошли вглубь, и взору открылся
чудесный луг зеленый, а на нем люди с важностью чела, с неторопливым
и спокойным взглядом, со звучной и мелодичной речью.
В этом почти райском уголке пребывали тени славных героев Древней
Греции и Рима. И Данте возликовал душой, увидев среди них и Электру,
и троянцев Гектора и Энея, и даже «хищноокого» Цезаря, друга сражений,
и славного Катона, прославившегося еще в древности своей добродетельной
жизнью, и греческих философов — Сократа, Платона, Демокрита. Здесь бы-
ли Диоген, Фалес с Анаксагором, Зенон и Эмпедокл, и Гераклит, и римские
философы: Сенека, Цицерон, великие ученые Эвклид, Гиппократ, Гален
и даже ученые новых времен Авиценна и Авероис.
Перечисление этих имен примечательно, ибо свидетельствует о преем-
ственности культур. Великие имена не забылись, не затерялись в историче-
ских катаклизмах, их мысли, их познания и открытия все-1аки не канули
в забвенье. Это перечисление имен говорит о большой образованности ита-
льянского поэта, создавшего поистине энциклопедию Средневековья.
1 Здесь сказалось общее укоренившееся
и всеми принятое мнение, что лучшим поэтом
мира является Гомер. Собственное суждение
Данте вряд ли мог иметь. Он не знал греческо-
го языка и не мог читать Гомера в подлинни-
ке, а латинского перевода или перевода на
итальянский язык «Илиады» и «Одиссеи» еще
не существовало.
214
* * *
Наши путники спускаются в круг второй. Здесь неуютно. Здесь вихри
и бури. Кто же здесь страдает?
Оказываются здесь те, кто предавались телесным наслаждениям, кто не
умел разумом смирить зов «земной плоти». Средневековый аскетизм сурово
осуждал такую слабость.
Среди этих сладострастников знакомые нам имена исторических лиц или
литературных персонажей: Семирамида, «древняя царица», «грешная блуд-
ница Клеопатра» и конечно Елена Прекрасная — «тягостных времен винов-
ница», ведь из-за ее сатанинской красоты велась многолетняя Троянская
война. Здесь и Ахилл, великий воин. Он сюда попал за то, что «был любо-
вью побежден». Здесь Парис. Ведь он соблазнил Елену Прекрасную и увез ее
от законного супруга. Здесь и печальный рыцарь Тристан, и наконец —
Франческа да Римини и несчастный Паоло, о которых мы уже говорили. Все
они были «погублены жаждой наслаждений».
Таков был приговор поэта-судьи. Он им, конечно, сочувствовал, но был
поэтом Средневековья — сурового, аскетического христианского Средневе-
ковья.
* * *
В последних кругах Ада томятся самые страшные грешники, насильники,
обманщики, содомиты, преступники против естества. К последним принад-
лежал и учитель Данте Брунето Латини.
Все они в седьмом круге. Брунето Латини предстал в Аду перед своим
бывшим учеником обнаженным, в вечном беге. Увидев его, Данте воскли-
кнул:
Горек мне сейчас
Ваш отчий образ, милый и сердечный,
Того, кто наставлял меня не раз.
В восьмом круге сводники, обольстители, лицемеры, воры, фальшиво-
монетчики, тираны. Среди тиранов поэт поместил и Александра Македон-
ского. Там же Атилла, «когда-то бич земли». Тираны терзаются в кипящем
потоке.
В девятом, самом страшном, находились предатели родины, предатели
друзей. Там первый убийца на земле — Каин. Все они вмерзли в ледяное озе-
ро Коцит. В самом низу трехголовый Люцифер, восставший против Бога.
Люцифер сброшен Богом на Землю. Он был прекрасен когда-то (ведь ан-
гел), но, восстав против Бога и низринутый Им, он превратился в огромное
волосатое чудовище. Своим телом он пропорол Землю, отшатываясь от не-
го, она образовала конусообразную гору — Чистилище.
Люцифер имеет три головы, в каждой из которых — по грешнику, три са-
мых страшных преступника, по решению поэта: Иуда, предавший Христа,
Брут и Кассий, предавшие Юлия Цезаря.
215
Вспомним: Данте — монархист, потому так строго осудил он Брута
и Кассия, посягнувших на монархическую власть, а монархист он потому,
что его родная Италия много страдала от раздробленности. Она была раз-
делена на множество маленьких княжеств, постоянно враждующих между
собой. Это создавало подчас нетерпимую обстановку в стране: нельзя было
спокойно и безопасно проехать из одного княжества в другое. Лилась кровь,
страдали люди:
Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак.
Такие строки, в печали и гневе, посвящает поэт своей родине. И луч-
шие умы в Италии стали склоняться к мысли, что только единый правитель
может установить порядок в объединенной под его началом Италии. Пусть
даже это будет пришелец, иноземный завоеватель. Но то будет меньшим
злом. Таким человеком стал германский император Генрих VII, предприняв-
ший в дни Данте завоевательный поход в Италию. Данте возлагал большие
надежды на этого государя, но во время похода Генрих внезапно скончался,
и все надежды на объединение Италии рухнули. Данте написал сочинение
«Монархия», в котором изложил свои политические взгляды, ратуя за еди-
ного правителя. Позднее, в XVI столетии с подобной политической програм-
мой выступил флорентиец Макиавелли в сочинении «Государь».
Объединению Италии мешали папы римские, заинтересованные в раз-
дробленности страны. Единая Италия могла бы значительно ослабить их
собственную власть. Они прибегали к интригам, к столкновению одних
против других и даже к собственной вооруженной силе, чтобы не допу-
стить объединения страны. Потому Данте очень неодобрительно отно-
сился к папам, видя в них (и справедливо) главных противников Италии.
Одного из них — Николая III — он поместил в восьмой круг Ада. Он
там —
...поверженный во тьму,
Вниз головой и вкопанный, как свая.
* * *
И я второе царство воспою,
Где души обретают очищение
И к вечному восходят бытию.
Первая песнь «Чистилища»
Данте и его гид Вергилий прошли все девять кругов Ада и теперь ока-
зались у подножия огромной горы. Эта гора надежды и спасения. Подни-
маясь по ней, нужно пройти семь поясов, пройдя которые грешники из-
бавляются, вернее, очищаются от семи смертных грехов.
216
Здесь зазвучали иные слова, засветились иные краски. Не стало мрака,
не слышно стонов, исчезло леденящее чувство ужаса. Данте поднял голо-
ву кверху и увидел четыре звезды. Это — символы; четыре добродетели,
ценимые в древности — мудрость, справедливость, мужество и умерен-
ность.
Поэт как бы воспрянул. Природа заулыбалась ему:
Маяк любви, прекрасная планета (планета Венера.— С. А.)
Зажгла восток улыбкою любви.
Пришельцев встречает древний старец. Он полон достоинства. Его се-
дая борода внушает уважение. Священный трепет четырех звезд (упомя-
нутых нами добродетелей) освещает его лицо. «Мне казалось, что блещет
солнце»,— говорит поэт о своих чувствах. Кто же этот старец? Оказыва-
ется, один из деятелей далекого прошлого,— Катон Утический. Когда-то,
узнав, что победил Цезарь, что он узурпировал власть народа, то есть по-
кончил с республиканскими свободами, Катон, непоколебимый сторон-
ник республиканского образа правления, в отчаянии покончил с собой.
И Данте полон к нему почтения. Почему? Ведь недавно он негодовал на
Брута и Кассия, предавших и погубивших этого узурпатора народной
власти, Юлия Цезаря.
Там Данте защищал политические принципы, здесь защищает принци-
пы нравственные. Катон как личность встает перед ним во всем своем
нравственном величии. Идеалы для этого человека выше даже жизни,
и нельзя не преклониться перед ним.
Данте увидел здесь и ангелов, и толпу счастливых душ. К нему подхо-
дит его старый друг, музыкант и певец Каселла. Поэт хочет его обнять,
но — это только бесплотная тень и руки ощущают пустоту. Мы видим
здесь в Данте поэта с тонкой, эстетически богатой душой. Он просит тень
друга остановиться, спеть что-нибудь из того, что пел он когда-то:
О, если ты не отлучен
От дара нежных песен, что, бывало,
Мою тревогу погружали в сон,
Не уходи, не спев одну сначала
Моей душе, которая, в земной
Идущая личине, так устала!
«Любовь, в душе беседуя со мной»,—
Запел он так отрадно, что отрада
И до сих пор звенит во мне струной.
Песнь, которую поет здесь Каселла («Любовь, в душе беседуя со мной»),—
канцона, написанная самим Данте.
Стихи, приведенные здесь, писались в юбилейном году. Это был 1300
год, начало нового столетия. Большие страхи тогда волновали жителей
Западной Европы, ожидали «конца света», «Страшного Суда». К Риму по-
тянулись толпы паломников. Папа объявил отпущение грехов. И здесь
217
в загробном мире, описанном Данте, гоже происходят изменения по слу-
чаю юбилейного года, души умерших слетаются к устью Тибра, и всех,
кто просит ангела, а он перевозит души к берегам Чистилища, взять их
в спасительный челн, он забирает. Это год прощения, своеобразной «ам-
нистии». В другое время они попали бы в лодку Ахерона и в Ад. Данте вы-
сказывает пожелание, чтобы и он после смерти оказался у подножия свет-
лой горы Чистилища.
В поэме сотни имен, это и исторические лица, и мифические имена.
Ныне требуется уже обширный комментарий, чтобы пояснить темные ме-
ста стихотворного текста. Среди исторических лиц, названных в поэме,
чаще всего современники Данте, его друзья, его политические противни-
ки, но много и деятелей далекого прошлого, персонажей греческой и рим-
ской истории.
От каких же грехов освобождается тень, проходя по восходящим поя-
сам Чистилища? У подножия Чистилища — толпы тех, кто был отлучен от
церкви. Данте снисходительно относится к ним, тем более что среди них на-
ходятся противники пап. Таков король Неаполя и Сицилии Манфред.
Он правил с 1258 по 1266 год и погиб в битве. Во время его погребения да-
же воины противной стороны почтили его храбрость горстью земли, бро-
шенной в его могилу. Образовалась целая гора. По велению папы Кли-
мента IV, его останки были вырыты и перенесены за пределы Неаполи-
танского королевства. Данте в поэме призывает «не верить лжи лукавой»,
что Манфред в Аду.
Там же, у подножия Чистилища, и нерадивые, медлительные, осторо-
жные, умерщвленные насильственно. Данте не терпел нерешительности
в действиях, половинчатости решений и компромиссов.
Восходят вверх по Чистилищу гордецы, избавляясь от этого качества.
В гордости упрекал Данте и самого себя, так что к пушкинскому эпитету
«суровый Дант» можно прибавить и «гордый» Дант.
Эта черта, однако, возвышает поэта, он и сам с уважением относился
к гордым людям. Вспомним гордого Фаринату, политического противни-
ка Данте («Он даже ад с презреньем озирал»!).
Там же среди грешников и гневливые. Вспыльчивым был и сам Данте,
о чем рассказывает Боккаччо в своей биографии поэта. Там же зложелате-
льные, завистливые, корыстолюбцы, чревоугодники, расточители и ску-
пые, сладострастники. В дни Данте его современников глубоко взволно-
вал судебный процесс над рыцарями духовного ордена тамплиеров, ско-
пившими сказочные богатства. Они подвергались чудовищным пыткам,
их казнили, сжигая на кострах, отрубая им головы. И все это затеял фран-
цузский король Филипп IV Красивый, чтобы овладеть их богатствами,
и его имя Данте поминает среди имен корыстолюбцев.
Там же и имя знаменитого римского полководца Красса, отличавше-
гося непомерной страстью к собиранию богатств. Он погиб в 53 году до
н. э. в битве против парфян. Рассказывают, что, когда его голову положи-
ли к ногам победителя, парфянского царя Орода, тот приказал влить ему
в рот расплавленное золото, сказав: «Он хотел золота, так пусть же напь-
ется досыта».
218
В среду чревоугодников Данте поместил мифического героя Эрисихтона,
наказанного богиней Церерой, обреченного на голод. Несчастный ничем не
мог насытиться и в конце концов вынужден был пожирать собственное тело.
Так мстила богиня за то, что Эрисихтон срубил ее дуб. Древние римляне
с уважением относились к природе. Их богиня Церера ведала произраста-
нием растений и жестоко наказывала тех, кто бездумно относился к ее подо-
печным лесам, цветам и всему растительному миру.
К сладострастникам Данте причислил не без доброй и снисходительной
улыбки Леандра и Геро. Мы знаем их по древнегреческой легенде и роман-
тической поэме Байрона «Абидосская невеста». Их разделял Геллеспонт.
Леандр жил на азиатском берегу в Абидосе, его возлюбленная Геро — на
европейском, в Сеете. Леандр по ночам переплывал пролив, чтобы обнять
прекрасную Геро.
Итак, пройдя семь поясов Чистилища, где грешники сбрасывают с себя
бремя грехов, Данте и его спутник Вергилий подходят к пределам Рая. Здесь
поэта встречают и святая Лючия, и божественная Беатриче, его путеводная
звезда, и двадцать четыре старца, библейские пророки.
Там же три женщины, олицетворяющие три христианские добродетели:
Вера — она в белой одежде, Надежда она в зеленом платье, и Любовь —
вся в алом:
Три женщины; одна — совсем ала;
Ее в огне с трудом бы распознали,
Другая словно создана была
Из плоти, даже кости, изумрудной;
И третья как недавний снег бела.
Данте подошел к пределам Рая. Но тто был еще не тот небесный Рай, где
пребывает Бог, но Рай земной, откуда были когда-то изгнаны первые люди
Адам и Ева, осмелившиеся нарушить запрет и съесть яблоко познания добра
и зла.
Беатриче на колеснице. Она предстала перед ним «с царственно вознесен-
ной головой» «средь ангельского празднества» в стране, «где обитают сча-
стье и величье». Она укоряет своего паладина, своего рыцаря. Он был неве-
рен ей, «чуть она от жизни отлетела», он, ее покинув, ушел к другим:
Когда я к духу вознеслась от тела
И силой возросла и красотой,
Его душа к любимой охладела.
Речь не идет о неверности в любви. Беатриче — это олицетворенный
идеал, символ всего возвышенного и прекрасного в жизни, и Данте устами
Беатриче корит здесь самого себя, корит за то, что шел иногда «дурной сте-
зей», что устремлялся к «обманным» благам:
Была пора, он находил подмогу
В моем лице; я взором молодым
Вела его на верную дорогу.
219
Но потом, когда не стало Беатри-
че, он, ее рыцарь, утратил прежний
пыл в служении идеалу:
Напрасно я во снах к нему взывала
И наяву, чтоб с ложного следа
Вернуть его: он не скорбел нимало.
Так глубока была его беда...
И чтобы вернуть заблудшего,
Беатриче решила показать ему Ад,
дав ему в спутники Вергилия, дабы
зрелищем умерших во грехе и нав-
сегда погибших в мучениях Ада его
спасти, она «посетила ворота мерт-
вых», жалея его, тоскуя по нем. Пусть
пройдет он через Ад и возвысится
душой, оплакав свои заблуждения
«раскаянья обильными слезами».
Восторженный, восхищенный,
Данте взирал на возлюбленную
своей мечты:
«Блаженная Беатриче» знаменитая картина
английского художника Габриэла Россетти
(1868 г.). Беатриче в дымке мистической эк-
зальтации. Никто из живописцев, кажется, не
проникал так глубоко и вдохновенно в замы-
сел поэта. Николай Гумилев выразил свое
восхищение стихами:
Музы, в сонете-брильянте
Странную тайну отметьте.
Спойте мне песню о Данте
И Габриэле Россетти.
Сто сот желаний, жарче, чем костер,
Вонзили взгляд мой в очи Беатриче...
И она стояла перед ним прекрас-
ная, в белой одежде, как воплощен-
ная чистота душевных помыслов, не-
замутненное™ высшей мудрости,
«гармонией небес осенена». И Данте
в благоговейном восторге воскли-
цает:
О света вечного краса живая!
Я долетел до чудного предела...
Данте. «Рай»
Мы подошли к последней части великой поэмы Данте. Это его лучезар-
ная мечта, это и мечта всех христиан. Поэт не всегда следовал официальной
богословской версии, в его представлениях о Рае много от его собственной
поэтической фантазии, как и в образах Ада и Чистилища.
В его дни космос представляли себе совсем не так, как мы. В центр все-
220
ленной современники Данте ставили Землю. Вокруг нее, по их представле-
ниям, вращаются Солнце, планеты и звезды. Эту систему разработал еще во
II веке древнегреческий астроном Клавдий Птолемей, составивший и пер-
вую карту звездного неба, которой руководствовались тогдашние морепла-
ватели. Настоящее знание движения небесных тел пришло в XVI веке вместе
с открытиями польского ученого Коперника.
По картине, нарисованной Данте в его поэме, Рай представляет собой де-
вять сфер, девять небес: небо Луны, небо Меркурия, небо Венеры, небо Со-
лнца, небо Марса, небо Юпитера, небо Сатурна, восьмое небо — небо Звезд,
девятое небо — Небо кристальное, где находится Перводвигатель, излуча-
тель вечной энергии. Здесь живут ангелы. Где-то там и невещественная, неиз-
меримая, ослепительная Точка, откуда исходит все. Данте «увидел Точку,
лившую такой острейший свет, что вынести нет мочи».
Итальянский поэт был ученейшим человеком своего времени и, конечно,
богословом, ибо наука тогда не отделялась от богословия, он не мог пред-
ставить себе жилища Бога в виде какого-то конкретного чувственного обра-
за, потому и поместил в девятом небе эту излучающую свет и жизнь Точку.
От этой Точки, молвил мой вожатый,-
Зависят небеса и естество.
Наконец завершает эту картину дантовского Рая — Эмпирей. Там —
лучезарный свет, там живут Бог и ангелы и блаженные души. Там все бесте-
лесно, все невещественно. В сущности, и образа Бога узреть нельзя. Это —
мысль Бога, в ее необъятности, бестелесности и всемогуществе.
Данте расцвечивает эту абстрактную картину своей уже чувственной фан-
тазией, он видит Эмпирей как огромную Райскую розу, на лепестках кото-
рой и Дева Мария, и еврейские жены, ветхозаветные Ева, Рахиль, Сарра.
Там же ветхозаветные Давид и Адам и новозаветные Иоанн Креститель
и Иоанн Богослов и др. Первые удостоены Рая, потому что веровали в при-
ход Мессии, вторые — потому что уверовали в уже пришедшего Мессию.
Данте иногда представляет себе ангелов в виде бесчисленных искр от
пламенного неба (Эмпирей в переводе с греческого значит огненный). Их так
много, что сосчитать невозможно. Тут он вспоминает древнюю легенду
о персидском царе и изобретателе шахмат. Последний запросил в качестве
награды пшеничных зерен 264—1 (18 446 744 073 709 551 615).
И все те искры мчались в общем рое,
И множились несметней их огни,
Чем шахматное поле, множась вдвое.
И всю Вселенную Данте представляет себе в вихревом движении, управ-
ляемой высшим существом и связанной с ним через знание и любовь:
Наш свод, влекущий в вихре круговом
Все мирозданье, согласован дружно
С превысшим в знанье и в любви кольцом.
221
Абстракции (Эмпирей, Знание, Высший разум, Любовь) помогали сред-
невековой интеллигенции увязывать религиозные идеи с научными пред-
ставлениями о космосе. Насмешливые люди, конечно, потом осмеяли эти
абстракции, и в речевой обиход вошло выражение «витать в эмпиреях», ина-
че говоря, предаваться возвышенным, но далеким от реальности мечтам.
В Раю, по представлениям Данте, обитали лишь тени людей, их души.
Тело и душу сохраняли лишь Христос и Дева Мария.
Интересны размышления поэта о тех феноменах, которые стали нас осо-
бенно волновать после открытий Эйнштейна,— о Пространстве и Времени.
В весьма туманных стихах (читатели постоянно ломали головы над их раз-
гадкой) он говорит о Движенье, о Времени, о Пространстве.
Приводим эти туманные стихи, как их перевел с итальянского М. Лозин-
ский. (Все цитаты из Данте приведены в его переводе.)
Движение здесь не мерят мерой взятой.
Но все движенья меру в нем берут,
Как десять в половине или в пятой.
Все это сообщает поэту его Беатриче в земном Раю. Как видим, туманно,
сложно для восприятия. Мысль автора, в данном случае философская
мысль, требует работы ума читателя.
* * *
Они .шкуют, эти звери,
А между них, потупн взгляд,
Изгнанник бедный, А.шгьери,
Спитой неспешной сходит в ад.
Нико. шй Г у м и .ie в
Так русский поэт с трагической судьбой писал о своем собрате по жизнен-
ным несчастьям, великом поэте Италии. Ад! И в воображении и в жизни!
Средневековье любило повествования об аде. Фантазия рисовала самые
страшные кар тины загробных мучений. Особых выдумок не требовалось, са-
ма жизнь, реальная, невыдуманная, представляла богатейший материал для
этого. Сам Данте был приговорен горожанами Флоренции к сожжению,
и будь он в это время в городе, приговор был бы приведен в исполнение.
Средневековье было фанатично и нетерпимо: сомнение не допускалось,
в самом мышлении уже чудилась опасность для устоев мироздания. Средне-
вековый человек не знал середины, он или неистово ненавидел, или неистово
любил. Завет: «Избегай чрезмерного!», которым руководствовался древний
грек, был чужд европейцу Средневековья. Нисколько не отличался от своих
современников и Данте.
222
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, мы обозрели литературу Средневековья. Нет, не была она так тус-
кла, так бесплодна, как это представлялось деятелям Ренессанса в XVI сто-
летии и французского Просвещения XVIII века. Человек и в годы безвреме-
нья живет и творит.
Мне довелось побывать в соборе итальянского города Милана, в готиче-
ском соборе. Какая легкость, какая устремленность вверх, к небесам ощуща-
лась в нем! Мысль архитектора улавливала мечту народа и воссоздавала ее
в искусстве. А эти чудные красочные витражи, сквозь которые лился зной-
ный итальянский свет! Мои спутники, прибывшие из северных широт, мол-
чали, притихшие и зачарованные. А ведь это — Средневековье.
Мы стали большими прагматиками и часто окружаем себя предметами
полезными, но не всегда красивыми. Это относится и к архитектуре. Между
тем красота строений, улиц, площадей, общественных зданий властно
влияет на нашу психику, на наши души. Древние были в этом отношении
мудрее нас. Справедливо в прошлом веке писал Гете: «Один благородный
философ говорил о зодчестве как о застывшей музыке... Мы думаем, что мы
лучше всего передадим эту прекрасную мысль, назвав архитектуру отзвучав-
шей мелодией... Звуки отмирают, но гармония останется. Обитатели подоб-
ного города живут и движутся среди вечных мелодий, их деятельность не
впадает в дремоту, и дух не оскудевает. Глаза переймут назначение, права
и обязанности слуха, и горожане даже в будний день будут чувствовать себя
в идеальном мире; без размышлений, не допытываясь причин, они приобщатся
к высшему нравственному и религиозному наслаждению.
Каждый, у кого вошло в привычку посещать собор св. Петра, испытал
аналогичное тому, о чем мы дерзнули здесь заговорить».
Именно это почувствовал я и мои спутники в готическом соборе итальян-
ского города Милана, это было общение как бы с самим небом.
Роскошное искусство Востока, сумрачное вдохновение католического
проповедника, героические фигуры средневековых витязей, рыцарская
доблесть, благородство принципа чести, окрылявшей их! И это —
Средневековье. И все это овеяно чудной поэзией чувств человека.
Нет, мы не бросим слов упрека средневековому человеку: он жил, стра-
дал и созидал, оставив нам несравненное художественное наследие.
СОДЕРЖАНИЕ
ОТ АВТОРА ....
Человек и традиция .
Человек и фанатизм .
НА РУБЕЖЕ ЭПОХ .
Конец античной цивилизации .
Христианство . .
Мудрец из Назарета .
Новый завет . . .
Христос и фанатизм . .
Христианство и аскетизм
Монастыри
Физическая красота человека
Идеалы христианского Средне-
вековья (Душевная красота
человека) . . .
Идея милосердия . . .
Христианство и искусство .
Литература Византии .
НОВЫЕ НАРОДЫ В МИРОВОЙ КУЛЬ-
ТУРЕ
Новые народы . .
Скандинавский эпос ....
Христианизация германских
племен
Арабы
Коран ....
Ислам и искусство .
«Сказки Шахразады» .
ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
«Песнь о Роланде» .
«Песнь о нибелунгах» .
Древние славяне . .
«Слово о полку Игореве» .
10
22
25
32
33
35
39
45
49
51
56
59
60
62
68
69
70
77
79
РЫЦАРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА СРЕДНЕВЕ-
КОВЬЯ .
Крестовые походы .
Лирика Прованса
Труверы ....
«Тристан и Изольда» .
ЛИТЕРАТУРА ИРАНА И СРЕДНЕЙ
АЗИИ
Рудаки (Абу Абдаллах Джа-
фар)
Фирдоуси
Низами
Омар Хайям .
Саади
Хафиз . . .
Шота Руставели .
ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ .
Средневековая Италия
Юный Данте . .
«Божественная комедия»
1
1
1
1
1
1
1
1
1
1
1
1
2
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
2