ЛМЕРИКЙНЦЫ:
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ОПЫТ
THE /MERia NS THE DEMOCRATIC EXPERIENCE
BYDXNIEL J.BOORSTIN
ДЭНИЕИ БУРСТИН лмериюнцы: ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ОПЫТ
Перевод с английского Под общей редакцией и с комментариями кандидата филологических наук В. Т. ОЛЕЙНИКА
МОСКВА Издательская группа «ПРОГРЕСС» «Литера» 1993
ББК 63.3 (7 США) Б 91
Художник ВЛ. КОРОЛЬКОВ
Редактор СОЛДАТКИНА
БурстинД.
Б 91 Американцы: Демократический опыт: Пер. с англ. /Под общ, ред. и с коммент. В.Т. Олейника. — М.: Изд. группа «Прогресс» — «Литера», 1993. — 832 с.; 1 л. ил.
Трехтомный труд американского историка и публициста Дэниела Бурстина «Американцы» (с соответствующими подзаголовками—«Колониальный опыт», «Национальный опыт» и «Демократический опыт») представляет собой классическое исследование истории становления американской цивилизации — от времени высадки первых европейских переселенцев и до середины XX века. Говоря словами автора, это картина того, что «американская цивилизация сделала с американцами и для американцев». Наряду с рассказом о формировании американской нации, национального характера, языка, культуры и государственности труд Д.Бурстина содержит массу малоизвестной информации о создании американского национального богатства, возникновении массового производства общедоступных товаров, средств транспорта и т. д.
Б
4703040400—005 006(01)—93
КБ—35—97—93
ББК 63.3 (7 США)
Издание осуществлено при содействии
Информационного агентства США (USIA)
ISBN 0-394-48724-9 (амер.)
ISBN 5-01-002603-1
ISBN 5-01-002604-Х
© Copyright, 1973, by Daniel J.Boorstin
© Перевод на русский язык, комментарии, художественное оформление издательская группа «Прогресс», 1993
ПРЕДИСЛОВИЕ
К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
В XX веке история распорядилась так, что судьбы американцев и русских — людей различного жизненного опыта, живущих на противоположных сторонах земного шара, — переплелись довольно тесно. Нас объединяет революционная традиция. Полтора столетия назад классик в области критики американской культуры иностранец Алексис Токвиль увидел русских и американцев, «неожиданно занимающих свои места среди лидирующих наций», идущих «легко и стремительно вперед по пути, которому не видно конца». Он с уверенностью предрекал, что каждый из наших двух народов «по какому-то тайному замыслу Провидения» будет «однажды держать в своих руках судьбу половины мира».
Теперь-то мы знаем, что такая ноша никому не по силам. Но остается непостижимая связь между русским и американским жизненным опытом. Вероятно, во многом будущее мира будет зависеть от нашей способности понимать друг друга. А понять народ без знания его истории невозможно.
До недавнего времени русским читателям была доступна лишь официальная советская версия американской истории. Американцы, напротив, имели преимущество знакомиться как с официальными взглядами советской науки на историю России, так и со взглядами бесчисленных наблюдателей со стороны. Теперь перед читателями вашей страны откроется наконец возможность по-новому взглянуть на историю Америки.
5
Я счастлив, что в России будут читать мою историю американского опыта. Эти тома, результат двадцатипятилетних исследований и размышлений, во многом излагают мою собственную точку зрения. Я отбирал темы, на мой взгляд, наиболее ярко характеризующие американский опыт, а также те, какие сам считал интересными. Советский Союз и Соединенные Штаты объединили свои усилия в исследовании космического пространства. Теперь русские читатели имеют возможность вместе с американцами исследовать прошлое и заново открывать друг друга.
Дэниел Бурстин
Посвящается
РУФИ
Американская жизнь—сильнейший растворитель.
Джордж Сантаяна
ПЕРЕМЕНЫ
В 1868 году, когда завершалось строительство первой трансконтинентальной железной дороги, Чарлз Фрэнсис Адамс-младший предсказал грядущие перемены в американской жизни:
«Это огромная непредсказуемая сила... неожиданно обрушившаяся на человечество, оказывающая на него всевозможные влияния, социальные, моральные и политические; ввергающая нас в пучину невиданных проблем, требующих немедленного решения; уничтожающая старое, когда новое еще не в состоянии прийти ему на смену; сталкивающая нации, когда национальная вражда еще не начала искореняться; предлагающая нам историю, полную изломанных судеб и богатую драматическими событиями. Все же, с удивительной жестокостью эры материальных ценностей, мы редко рассматриваем эту силу иначе, чем механизм для извлечения прибыли и экономии времени... очень немногие из тех, кто наивно считает, что руководит ею, перестали думать о ней... как о самом потрясающем и далеко идущем средстве социальных изменений, когда-либо бывшем благословением или проклятием для человечества...
Возможно, если бы существующее общество когда-нибудь составило себе труд обозреть перемены, которые ему уже пришлось претерпеть, оно бы меньше поражалось революциям, что постоянно вспыхивают и должны вспыхивать на его пути; возможно также, оно бы более охотно признало неизбежное и отказалось от бесполезных попыток заставить совершенно новый мир подчиняться принципам и правилам ушедшей цивилизации».
8
Веку после Гражданской войны суждено было стать Революционной Эпохой — эпохой бесчисленных, едва заметных революций, которые совершались не в залах законодательных собраний и не на полях сражений или баррикадах, но в домах, на фермах и фабриках, в школах и магазинах, на земле и в воздухе, — столь мало заметных, потому что они происходили слишком стремительно, потому что они затрагивали американцев повсеместно и ежедневно. Не только вся страна, но и сама общественная практика американцев, самый смысл человеческого сообщества, времени и пространства, настоящего и будущего вновь и вновь подвергались изменениям; американцы, где бы они ни жили, открывали для себя новое, демократическое общество.
Книга первая
ВЕЗДЕСУЩИЕ СООБЩЕСТВА
Когда туда попадешь, увидишь, что там нет ничего оттуда.
Гертруда Стайн
Американцы обрели друг друга. Новая цивилизация нашла новые способы объединения людей — все реже с помощью убеждений или веры, традиций или территории, а чаще — с помощью общих усилий и общего опыта, организации повседневной жизни, характера самосознания. Теперь американцев больше объединяли их желания, чем их надежды, их объединяло то, что они делали и что они покупали, и то, как они всему учились. Их объединяли новые имена, которые они давали тому, чему хотели, и тому, чем владели, и себе самим. Для этих вездесущих сообществ не были преградой ни время, ни пространство, они могли принять всякого, без усилий с его стороны, иногда даже без его ведома. Людей разделяли не места жительства и не исторические корни, но предметы и представления, которые могли бы возникнуть где угодно и существовать везде. Теперь американцы жили не на полуисследованном континенте гор, рек и карьеров, а на новом континенте категорий. Им было сказано (и они верили), что именно к этим сообществам они принадлежат.
Часть первая
ПРЕДПРИИМЧИВЫЕ ЛЮДИ
Большую часть времени мы были одинокими искателями приключений на великой земле, новой и свежей, как весеннее утро, и мы были свободны и пылали отвагой.
Чарлз Гуднайт
Дельцы — благодетели нашей расы.
Ф.Т.Барнем
Чтобы жить вне закона, нужно быть честным.
Боб Дилан
Годы после Гражданской войны, когда континент еще не был до конца исследован, стали раздольем для предприимчивых людей. Они отправлялись на поиски того, о чем другие и представления не имели. Предприимчивые люди делали что-то из ничего, они добывали мясо в пустыне, находили нефть в скалах и приносили свет миллионам. Они открывали новые ресурсы, а там, где, казалось, нечего было открывать, изобретали новые способы получать прибыль с тех, кто пытался изобретать и открывать. Адвокатами, которые в Старом Свете были стойкой опорой традициям, становились предприимчивые люди, извлекавшие прибыль из чужих надежд, из успехов и разочарований коренных жителей и приезжих. Даже федерализм стал источником прибыли, на нем зарабатывали и адвокаты, и владельцы гостиниц, и бармены, благодаря ему строились невиданные новые города. Высокая нравственность американцев, даже их благородное желание запретить порок сами становились средством
11
обогащения, вели к созданию новых предприятий, накапливающих состояние для тех, кто удовлетворял противозаконные потребности. По всему континенту — в пустыне, под землей, в скалах, в городской суете — появлялись поразительные новые возможности.
1
<30ЛОТО РАСТЕТ ИЗ ЗЕМЛИ»
Американцам удалось стать величайшими потребителями мяса в мире. В Старом Свете говядина подавалась к столу лордов и богачей. Для остальных это был праздничный подарок. Но миллионы американцев стали питаться, как лорды, благодаря усилиям своих предприимчивых земляков на еще не полностью нанесенном на карту Западе.
Западное сочетание пустыни, несъедобных кормов и непригодных для рынка диких животных открыло человеку загадочный и заманчивый путь к богатству. Им не замедлили последовать западные скотоводы и ковбои. Их огромная удача заключалась в возможности использовать явно непригодную, никому не принадлежавшую землю. «Есть золото, которое уходит под землю, — заявил Калифорнийский Джо, проводник в богатых золотом Северной и Южной Дакотах в 1870-х, — но еще больше золота растет из земли». Жителям Запада потребовалось время, чтобы найти это золото. Но когда они его нашли, началась новая золотая лихорадка. Эта лихорадка преобразовала почти весь Запад, сформировала американский стол и создала самые выдающиеся американские обычаи и героев фольклора, ковбоя в том числе.
Никто не знает точно, как все это началось. Как гласит легенда, когда-то перед концом Гражданской войны снежная буря застигла правительственный караван тяжело нагруженных буйволов, двигавшийся через северные равнины Восточного Вайоминга. Погонщик, которому пришлось бросить караван, вернулся весной посмотреть, что стало с грузом. Вместо ожидаемых скелетов он нашел своих буйволов живыми, тучными и здоровыми. Как они выжили?
Ответ заключался в естественном богатстве, которое несведущие американцы топтали ногами, спеша преодолеть Великую американскую равнину и достичь земель, которые порой оказы
12
вались бесплодными. На восточных территориях США скот кормили культурными травами. При достаточном количестве осадков они хорошо произрастали, а затем, скошенные и убранные, высыхали и становились питательным сеном для зимних кормов. Но на засушливых пастбищах Великого Запада эта обычная кормовая трава — мятлик — часто гибла от засухи. Разводить скот в тех местах казалось делом рискованным, даже безнадежным.
Кто бы мог вообразить сказочную траву, которой не нужно дождя, а скот может всю зиму ею кормиться? Но удивительные дикие травы Запада были именно такими. Они обладали необычайно благоприятными свойствами и качественно превосходили травы, которые выращивали скотоводы на Востоке. Эти травы назывались по-разному: «бизонова трава», бутелоуа, или мески-товая трава, и они не только не страдали от засухи, а наоборот, сохранялись благодаря отсутствию летних и осенних дождей. Они не были сочными, как культурные травы Востока, их стебли были короткими и жесткими. Их не нужно было сушить в амбарах, они высыхали прямо на земле, где росли. Высыхая таким образом, они сохраняли аромат и питательность всю зиму. Скот сам добывал себе пропитание, оставаясь под открытым небом, и тучнел на этом Богом данном сене. И сами же животные из года в год помогали новым всходам, втаптывая семена в землю, которую орошали тающие зимние снега и редкие весенние дожди. На сухом летнем воздухе травы сохли так же, как сохнут культурные травы, убранные в сараи.
Зимой снежные заносы, тающие от теплого дыхания животных, расширяли естественные пастбища, которые летом сокращались из-за отсутствия воды. Даже тогда, когда глубокий снег покрывал поля бутелоуа, на пастбищах Запада было что «пощипать» — росли низкие кустики травы. Белая полынь (Eurotia lanata), иногда называемая «зимним кормом», как и другие виды полыни, обладала замечательными качествами, поскольку мороз делал ее еще питательней.
Да и скот на Западе имел собственные удивительные достоинства. Порода техасских лонгхорнов началась в Испании. Их предков разводили испанские путешественники и миссионеры, выращивали на мясо и для корриды. К началу XVIII века одичали тысячи отбившихся от стада голов скота. Когда в 1830 году множество поселенцев Соединенных Штатов пришли в мексиканскую провинцию Техас, они обнаружили крупные стада одичавших коров без клейма и без каких-либо опознавательных знаков. Чтобы стать обладателем стада лонгхорнов, достаточно было быть хорошим охотником. Техасцы, забыв, что коровы про
13
исходят из Испании, стали считать их местными дикими животными, с которыми «и оленю не сравниться».
Исследуя в 1857 году после войны с Мексикой южные границы Техаса, серьезный военный ученый майор Уильям Эмори сообщал, что «охота на диких лошадей и коров—обычное занятие жителей Ларедо и других поселений на Рио-Гранде». Но такая охота не детская забава. Дикие коровы Техаса, которых ошибочно считали ручными, по мнению опытного охотника, были «в пятьдесят раз опаснее для пешего охотника, чем самый неистовый буйвол». После освобождения Техаса такие животные водились по всему штату. Благодаря этим коровам и возникли ковбои.
Редко дикое животное настолько определяло жизнь цивилизованного народа. Мы с недоверием читаем, что буйволы властвовали над жизнью индейцев в прериях, однако техасские лонгхорны обладали такой же властью над тысячами американцев Запада. Как объяснил Дж. Фрэнк Доуби, одним из следствий этого был образ «американского всадника» не «в каске воина, а в ковбойских сапогах». У американского ковбоя была особая гордость, и дерзость, и самонадеянность. Техасский лонгхорн заставлял ковбоя садиться верхом и оставаться в седле, от лонгхорна зависел ритм его жизни. То, что было «дикого» на Диком Западе, по большей части происходило от техасского лонгхорна.
Была поговорка, что «в Техасе скот живет для человека, а в остальных странах человек живет для скота». Для крестьян Старого Света было обычным холить свою скотину и в плохую погоду пускать животных на ночь в дом. «Породистая» шортхорнская корова из восточных штатов, по мнению ковбоев, была испорчена цивилизацией. «Лиши ее привычного крова да выпусти в степь, и она окажется столь же беспомощной, как герцогиня, брошенная на необитаемом острове». А поскольку лонгхорны сохранили способность диких животных самим находить себе пропитание, скотоводы Запада были избавлены от необходимости о них заботиться. Их длинные, острые рога были не простым украшением, поскольку самки знали, как ими пользоваться против волков и других зверей, нападавших на телят. Лонгхорны любили воду и были искусны в ее обнаружении. Пасясь в одиночестве или небольшими группами, они не нуждались в большом водоеме, как любое кочующее стадо. Если несколько коров кочевали вместе с телятами, у них была своя собственная система охраны. Две коровы стояли на страже против волков, а остальные совершали далекое путешествие к воде и, возвращаясь, поили молоком своих телят.
14
Обоняние диких лонгхорнов помогало самкам выращивать потомство. Чуткий, как у гончей, нос мог различать жизнь и смерть. Опытный ковбой, погоняющий стадо во время отчаянных поисков воды, предпочитал следовать за вожаком. Говорили, что лонгхорны за пятнадцать миль чувствовали запах дождя. Рассказывали даже, что ковбои, доверявшие стаду, после сорокамильного перехода бывали вознаграждены видом одинокого дальнего озера или потаенного ручейка.
Искусство, с которым лонгхорны добывали пищу, стало легендой. Вопреки распространенному мнению, лонгхорны не могли своими раздвоенными копытами откапывать траву из-под снега или льда, но зимой они были изобретательны и неутомимы в поисках другой пищи. Лонгхорны обладали удивительной способностью находить корм над головой. Рассказывали даже небылицу о высохшей коровьей шкуре (с костями), висевшей высоко на дереве. «Ну и прожорливые у меня коровы, — якобы объяснял хозяин. — Только весна наступит, моя лонгхорнская голубушка уже лезет, как белка, на вяз пощипать почки, вот случайно и повесилась». Но совершенно достоверно, что коровы техасской породы задирали передние ноги на тополиные ветви, чтобы дотянуться до молодых побегов и листьев, а при помощи рогов притягивали к земле длинные соцветия «испанского меча». Они могли кормиться одной опунцией, а там, где не было травы, они, как олени, питались побегами деревьев и кустарников. Они должны были обладать шеей, гибкой, как у козы, крепкими зубами и желудком, чтобы пережевывать и переваривать любую пищу, даже иглы кактусов и чапарель, и вместе с тем, как барометры, угадывать приближение бури.
Коровы техасской породы, которым суждено было сделать стольких людей богатыми, приучились кормиться «воздухом и ландшафтом». Именно огромные свободные и открытые пространства Запада сделали этих коров источником богатства. В этой поросшей кустарником, бедной водой местности, протянувшейся на тысячи миль к северу от Рио-Гранде, для пастбищ необходимы были не десятки или сотни, а сотни тысяч акров земли. Лонгхорнам нужен был огромный Техас.
Богатства скотоводов создавались на «общественных землях». Иногда называя свою страну «Божьей землей», скотоводы неохотно признавали себя арендаторами. Как и строители железных дорог, они считали, что получили даром от государства права на пользование этой землей. Но если владельцы железных дорог получали только определенные территории вдоль
15
принадлежащего им участка пути, то скотоводы требовали права на пользование целым Западом. Они сделали его своим, повсюду пася свой скот. «Бесплатная трава» была основой их жизни и источником их существования. «Восточные фермеры решили отказаться от разведения скота, — объяснял генерал Джеймс Брисбин в 1881 году в своей работе «Мясное благоденствие, или Как стать богатым в прериях». — Они не выдерживают конкуренции с производителями мяса на равнинах, потому что пастбища стоят им 50,75 или 100 долларов за акр, и необходимо еще заготовлять сено на зиму, а на Западе пастбища не имеют рыночной стоимости, и коровы пасутся всю зиму—дикие травы высыхают на корню, и стада тучнеют даже в январе, феврале и марте». Брисбин не мог понять, «почему люди остаются на перенаселенном Востоке», когда на Западе богатства только и ждут, чтобы за ними пришли.
Выпас скота на открытых пастбищах был, казалось, создан для тех, кто хочет преуспеть. Сказания Запада посвящены герою сообразительному и предприимчивому, сочетающему крепкое телосложение с сильным характером, — первому атлетического сложения кумиру Америки. Совместивший в себе Дейвида Крокетта и Горацио Элджера, он не смог бы разбогатеть, не обладай он способностью увертываться от стрел индейцев, многие дни подряд не слезать с седла и готовностью помериться силой с любым пришельцем.
А если он был таким разносторонним человеком, как Джон Уэсли Айлифф, значит, становился и пастухом, и пионером, и основателем города. Айлифф родился в 1831 году на процветающей ферме в Огайо и посещал огайский Уэслиэн, только что основанный муниципальный колледж, — одно из многих перспективных небольших заведений, созданных в надежде, что растущие города обеспечат им будущее. Когда в 1856 году его отец предложил ему 7500 долларов, чтобы он, как водится, обосновался на ферме в Огайо, молодой Айлифф отказался и (так рассказывали) попросил всего каких-то 500 долларов, чтобы начать свое дело на Западе. Встретившись в апреле 1857 года с несколькими друзьями в Восточном Кщхзасе, он задержался там, чтобы помочь заложить новый город, который был впоследствии назван Огайо-Сити. Для первого здания лесоматериалы везли из Канзас-Сити — сначала была, конечно же, построена двухэтажная гостиница. Айлифф, собрав деньги по подписке, построил первый магазин, потом приобрел немного
16
земли. В те времена Канзас страдал от ран, получаемых в процессе борьбы с рабством. Убийство было обычным средством как сторонников, так и противников рабства, стремящихся не допустить, чтобы еще не зарегистрированный штат попал в руки врага.
Осенью 1858 года до Канзаса дошли слухи о найденном в Колорадо золоте. К началу 1859 года Айлифф продал все свое канзасское имущество, купил караван быков и провизию и бросился вслед за остальными золотоискателями в Пайкс-Пик. Там, взяв двух компаньонов, он открыл магазин у реки Черри-Крик. К началу мая одиннадцать тысяч фургонов двигались через прерии в сторону Денвера. Когда они подъезжали к окрестностям Пайкс-Пика вдоль реки Саут-Платт, они оставляли свое имущество, чтобы налегке перебраться через крутой перевал. Многие продавали своих быков или временно отдавали их в пользование на новые ранчо. «Ранчо для крупного рогатого скота!» — объявила газета «Роки маунтинс ньюс» от 23 апреля 1859 года. «Наше ранчо расположено на реке Саут-Платт в трех милях ниже по течению от места слияния с нею притока Черри-Крик, где мы построили большой и надежный загон, в котором будет запираться весь доверенный нам скот. Плата: 1 доллар за каждую голову скота в месяц». Владельцы таких ранчо пасли скот в прериях, зная по опыту предыдущей зимы, что животные проживут зиму на дикорастущих травах. Айлифф и его компаньоны покупали у обозов, прибывающих в Денвер, измученный рабочий скот, откармливали его на бесплатной траве прерий и с большой прибылью для себя продавали мясо золотоискателям, в мясные лавки и караванам, отправляющимся дальше на Запад.
Когда в 1861 году была создана Территория Колорадо, Айлифф перенес свою деятельность севернее, в окрестности уже преуспевавшего города Денвера. Там, на северных берегах реки Саут-Платт, он открыл крупное дело по откорму для продажи измученного дорогой скота, от которого переселенцы были только рады избавиться. «Большинство этих животных, — вспоминал один из друзей Айлиффа, — стерли себе копыта на песчаных дорогах, и хозяева вынуждены были продать их владельцам ранчо, или обменять, или просто оставить. По мере того как увеличивался приток переселенцев, появлялось все больше скота и все больше ранчо, и обмен «стертыми копытами» стал прибыльным делом для владельцев ранчо, поскольку на хорошей траве бык быстро приходил в себя, и, как только он становился пригодным для работы, его обменивали на дру
17
гого со стертыми копытами, продавали или использовали в работе». Потом Айлифф и некоторые другие приобрели коров и быков и стали разводить собственные стада.
Если вы хорошо ориентировались на огромном пространстве пастбищ и могли собрать отряд ковбоев, ваши расходы были невелики, а прибыли могли быть очень высокими. В вашем распоряжении бесплатные пастбища и круглый год корма. Загоны строились из подручных материалов и ничего не стоили, их строили из самана или жердей, которые собирали по берегам речушек. Несколько ковбоев, получавших 30 — 40 долларов в месяц, — вот и вся потребность в рабочей силе. Убойный скот продавался на вес. Животные, откормленные на диких травах прерий, могли прибавить четверть своего веса за несколько месяцев.
Конечно, бывали и потери: некоторые владельцы ранчо каждую зиму теряли почти треть своего стада. Но хороший хозяин мог сократить потери, и Айлиффу удалось снизить свои убытки до 5 процентов за зиму. Индейцы тоже были постоянной серьезной угрозой. Когда в 1861 году Айлифф завел стадо, у него, к счастью, была своя собственная разведывательная служба, которую осуществлял живший по соседству торговец мехом. Этот торговец благодаря своим родственным связям (он был женат сразу на обеих сестрах-близнецах, дочерях вождя племени огла-лас Быстрой Птицы) мог предупреждать Айлиффа о готовящихся нападениях индейцев. В 1862 году, когда участились набеги индейцев в Вайоминге, главный почтмейстер закрыл там почтовый путь и перевел его на берега реки Саут-Платт. Айлиффу это принесло новые прибыли.
Айлифф не одним способом наживался на индейской угрозе. Он сделал небольшое состояние, поставляя мясо на отдаленные заставы федеральным войскам, сражающимся с индейцами. Затем, когда в этом районе установилось спокойствие и индейцы были сосланы в резервации, он продолжал продавать мясо федеральным войскам для содержания индейцев.
Когда появились железные дороги, для реализации западного скота неожиданно открылся восточный рынок. Мясо было необходимо и для того, чтобы построить железные дороги на Западе. Когда перед концом Гражданской войны генерал Гренвилл Додж, главный дорожный инженер, решил, что Союзная тихоокеанская железная дорога не будет проходить возле Денвера через Бертоуд-Пас, а пройдет через Вайоминг, начался быстрый подъем города Шайенна. К ноябрю 1867 года большая часть населения Джулсберга (Колорадо) переехала на платформах в Шайенн. Предусмотрительный Айлифф сме
18
ло подписал контракты на поставку тысяч голов скота строительным отрядам железной дороги и войскам, охранявшим их от индейцев.
Где Айлифф собирался взять столько быков и как было доставить их до места назначения? Ему нужна была помощь другого предприимчивого западного дельца. Скотоводы-прогонщики так же определяли развитие скотоводства на Западе, как строители железных дорог — развитие восточной промышленности. Воспользовавшись уникальными возможностями, которые предлагала незаселенная, неогороженная Америка, они гнали убойный скот к самому месту продажи. Это приносило большие барыши, поскольку быки, купленные по цене 3 или 4 доллара за голову, на Севере продавались по 35 — 40 долларов.
Люди, которые могли организовать дальние переходы, получали большие деньги. Одним из таких людей оказался Чарлз Гуднайт, и Айлифф дал ему возможность заработать. Гуднайт родился в Иллинойсе в 1836 году, но с 1845 года жил в Техасе; после Гражданской войны он начал перегонять скот на Север. В 1868 году Гуднайт согласился доставить стадо техасских коров общей стоимостью 40 000 долларов на стойбище Айлиффа в окрестностях Шайенна. Поскольку дороги туда не строили и железной, конечно, тоже не было, Гуднайт вместе со своим компаньоном Оливером Ловингом проложил свою собственную прогонную дорогу. Дорога Гуднайта — Ловинга начиналась на севере Центрального Техаса, около Далласа, проходила через долину реки Пекос, далее на север через восточные части штатов Нью-Мексико и Колорадо и заканчивалась вблизи Союзной тихоокеанской железной дороги в Южном Вайоминге. Гуднайт пригнал скот, и Айлифф получил большую прибыль: часть животных он продал местным мясникам и железнодорожным бригадам, а остальных отправил на платформах торговцам отдаленного Чикаго.
Чтобы доставить в Вайоминг эту первую партию техасского скота, три тысячи голов на расстояние восемьсот миль, требовалось не меньше сноровки, чем для управления океанским лайнером, плывущим через Атлантику в изменчивую погоду. Конечно, животные двигались своим ходом, но направляла их опытная рука.
Отряд ковбоев формировал стадо длиной в целую милю, не давал животным сбиться в густую, неуправляемую кучу или вытянуться в нескончаемую цепочку. Впереди ехали два самых
19
опытных ковбоя (называемых «разводчиками»), которые управляли стадом, гоня его по пути, указанному главой отряда. Замыкали шествие трое надежных ребят, чьей задачей было «следить за слабыми животными — теми, кто плелся в хвосте. Поскольку скорость стада определяли самые медлительные, в обязанность этих ковбоев входило держать передних животных на расстоянии, чтобы они не мешали слабым передвигаться. Это называлось “держать края”». Остальные ковбои располагались по бокам, «тисками», чтобы не дать стаду рассыпаться и регулировать его ширину. Люди менялись, передвигаясь спереди назад и обратно вперед (чем ближе к краю, тем легче работа), чтобы распределить нагрузку между собой и лошадьми; ковбои сообщались знаками, которые в основном переняли у индейцев из прерий.
Необходим был немалый опыт, чтобы регулировать скорость движения стада. «Гурт двигался либо медленно, либо быстро в зависимости от расстояния, на котором боковые ковбои находились от оси (середины пути). Поэтому, когда нам нужно было совершить длинный перегон между местами водопоя, люди ехали ближе к оси. В обычных условиях стадо было от пятидесяти до шестидесяти футов шириной, это расстояние зависело от величины пути, который нам предстояло пройти до очередной остановки. Когда мы сужали ряды, это называлось «поприжать» их. Десять футов была минимальная ширина, иначе образовывались бреши, и животные переходили на бег, чтобы заполнить пустые места. Впереди «разводчики» их сдерживали, так как нельзя было позволять им бежать. Гнали стадо месяц или два, животные становились смирнее, и уже надо было ехать немного ближе, чтобы достигнуть тех же результатов». Лошадей (называемых «ремуда») брали в достаточном количестве, чтобы их можно было менять, всех их гнал гуртоправ прямо впереди стада. В отряде была походная кухня с провизией и утварью, повар должен был быстро гнать ее вперед на следующее место стоянки, чтобы успеть приготовить еду до прихода стада.
Ночью, делая обход, сторожевые принимались петь и свистеть, как объяснял бывалый ковбой Энди Адамс, «чтобы спящее стадо знало, что друзья, а не враги охраняют его сон». Если стадо хорошо убаюкано, его не так тянет разбежаться. Эти песни назывались ковбойскими псалмами, потому что их мелодии возникали из детских воспоминаний о церковном пении. Но в ковбойских псалмах рассказывалось о подвигах на знаменитых скачках и родео, звучали ласкательные прозвища или проклятия в адрес животных, повторялись рекламные призывы с банок из-
20
под кофе или просто сыпались ругательства вперемежку с невнятными восклицаниями.
Помимо индейцев, огромную опасность представляли животные, неожиданно бросавшиеся врассыпную. И не было ничего более пугающего, чем такое внезапное бегство ночью, когда трехтысячное стадо, еще минуту тому назад спокойно дремавшее на земле, вдруг вскакивало и превращалось в ревущую тучу. Животные носились по кругу, обычно слева направо, а ковбой, вверив лошади свою жизнь, вместе с остальными начинал рискованный охватывающий маневр. Продолжая гонять скот по кругу, ковбои старались сжимать кольцо теснее и теснее, пока стадо не превращалось в плотный «жернов» и не останавливалось. Если ковбоям не удавалось заставить стадо вертеться, все было потеряно. Животные рассыпались как искры, исчезая в ночи. Даже самые стойкие ковбои признавались, что испытавший такое ночное бегство побывал в аду. «Жар от стремительного движения стада стоял невероятный, — вспоминал Гуднайт, — а запах, поднимавшийся от лязгающих рогов и копыт, был почти невыносим. Иногда в прохладную погоду с подветренной стороны движущегося стада было изнурительно жарко, и опытный глава отряда всегда старался, чтобы животные шли на некотором расстоянии друг от друга, это было спасением от возможной потери в весе, физической слабости и других следствий воздействия перегрева. Жар от животных, видимо, притягивал электричество, особенно когда коровы потели, и я видел, как после грозы были обожжены лица людей, ехавших со стадом, как будто на них полыхнуло огнем из печи'». Ковбои скакали наугад ночью, не имея возможности рассмотреть норы степных собачек, овраги и обрывы, которые были опасными даже при свете дня.
Порой, проведя недели в пути, люди становились такими же нервными, как животные, и необходима была твердая рука, чтобы предотвратить беду. Разводчики и хозяин, по словам Гуднайта, «отвечали за жизнь своих людей, охраняя их, насколько это было возможно, не только от индейцев, но, случалось, и друг от друга». Гуднайт завел правило перед дорогой «заключать соглашение, определив обязанности каждого. В соответствии с основным положением соглашения, ковбой, застреливший другого, представал перед общим судом и в случае своей виновности должен был быть тут же повешен». Поскольку для достижения успеха были необходимы трезвость и порядок, такие гуртовщики, как Гуднайт, запрещали в дороге спиртное, азартные игры и даже сквернословие.
21
Чарлз ГУднайт достиг славы и богатства, тысячами голов перегоняя скот на Север. В1877 году он, объединившись с ирландцем Джоном Джорджем Эдэром, построил себе ранчо «Дж.Э.», которое вскоре насчитывало сотню тысяч голов скота и миллион акров земли. Он основал первое общество скотоводов для борьбы с угоном скота в' пограничных районах Техаса. Он придумал новое оснащение для прогонной дороги и для ранчо — оригинальную конструкцию стремени, которое не выворачивалось, новый вид лассо, безопасное дамское седло. Стремясь улучшить породу техасских лонгхорнов, он скрещивал их с восточными херефордами и шортхорнами, а также скрестил комолого ангусского быка с буйволом и получил новую породу, названную «каттало».
Когда умерла его первая жена, с которой они прожили вместе пятьдесят пять лет, ГУднайт в девяносто один год женился вторично и успел родить ребенка, прежде чем скончался в 1929 году в возрасте девяноста трек лет. Но больше всего на свете он любил жизнь прогонщика и гуртовщика. «Что бы там ни было, а годы, проведенные в дороге, были счастливейшими в моей жизни. Конечно, я сталкивался с опасностями и лишениями, которые требовали бесконечного терпения и мужества, но когда все удавалось, не было жизни прекрасней».
Ковбойские города—побочный продукт торговли скотом на Западе — были таким же американским явлением, как и сами ковбои. Чтобы построить ковбойский город, надо было иметь богатое воображение. Одним из людей, в полной мере обладавших таким воображением, был Джозеф Маккой. В «Исторических очерках по торговле скотом на Западе и на Юго-Западе» (1874) Маккой оставил живое свидетельство своего опыта, отдающее скотным двором и полное свойственного Западу оптимистического юмора. Он родился в Центральном Иллинойсе, отец его был фермером из Виргинии, мать — родом из Кентукки. Он отправился в Техас в 1867 году юношей, «горячо желающим сделать что-нибудь в равной мере полезное и ему самому, и человечеству». Как ГУднайт и другие, он был поражен огромными стадами в Техасе и гораздо более высокой ценой на скот на Севере и решил найти способ доставлять скот на продажу. Он изобрел не новый путь, а скорее новое направление деятельности. Почему было не устроить скотопригонный двор на одной из северных железных дорог, «где на равных могли бы встретиться и гуртовщик с Юга, и покупатель с Севера и где им были не опас
22
ны банды воров и мошенников». Здесь хуртовщик мог всегда отказаться от невыгодной сделки, поскольку отсюда он мог отправить скот на Восток. Маккой предполагал, что многотысячное стадо, собранное вместе, заставит проснуться какой-нибудь сонный канзасский городишко и сослужит ему хорошую службу.
Это была не совсем уж новая идея. В 1866 году отважные техасцы перегоняли скот на Север в Седейлию, штат Миссури, на тихоокеанской железной дороге. Почти четверть миллиона голов техасского скота прибыло сюда в том году. Тогда требовалась немалая смелость, чтобы перегонять скот через Юго-Восточный Канзас или Юго-Западный Миссури. Техасские прогонщики сталкивались на своем пути с суровыми местными жителями, которые не хотели, чтобы скот топтал их посевы, и боялись, что от него может заразиться их собственный скот. Воры под покровом ночи вспугивали стадо, а потом предлагали свои услуги в поисках и возвращали животных по 5 долларов за голову. Животные, добиравшиеся до места продажи, были такими исхудавшими от испытанных лишений, что заработать на них было трудно.
«Мало в жизни занятий, — вспоминал Джозеф Маккой, — при которых благополучие держится на таком тонком волоске, как у прогонщика. На самом деле прогонщик так же беспомощен, как ребенок, поскольку стоит ему сделать один неправильный шаг или одно неверное движение, и он потеряет свое стадо, в котором заключены все его земные владения. Никто не понимал этого так хорошо, как бандитские шайки, ежегодно наводнявшие скотопрогонную дорогу из Техаса в Седейлию, штат Миссури. Если гуртовщик имел наготове деньги и ему удавалось побеседовать с главарем шайки, было нетрудно обеспечить безопасный прогон стада, но стоило это очень дорого, и немногие гуртовщики шли на то, чтобы купить признание своих законных прав, у них не было таких денег». В том же 1866 году Джеймс Даферти, юноша, которому не было еще и двадцати лет, перегонял из Техаса тысячу голов своего скота в надежде выгодно продать их в Сент-Луисе. В своих мемуарах Маккой рассказывает о том, что испытал Даферти:
Вскоре после того, как он пересек границу штата Миссури, его приятные мечты о блестящем будущем и ожидающей его кругленькой сумме были прерваны появлением шумной вооруженной и организованной банды, которая его остановила. На своем недолгом веку он еще никогда не встречал двуногих, подобных этим добровольным ангелам-хранителям. Они были одеты в грубые домотканые штаны и охотничьи рубахи, в нижние рубашки из грубейшей пряжи, грубые самодельные ботинки из воловьей кожи, которые, видимо, мастерили с помощью плотничьего
23
топора и рубанка. На каждом была нахлобучена енотовая шапка, очень древнего вида, конечно же, самодельная. Можно к этому добавить десятка два физиономий, похожих на морды оран1утангов, на которых была печать самого низкого человеческого отребья, одержимого только одной всепоглощающей страстью — любовью к неочищенному виски ужасного качества. Молодому Даферти было сказано, что «эти твои быки уж отсюда ни на дюйм. Нет, с-э-эр». Даферти пытался договориться с ними спокойно, но это было то же самое, что читать проповедь крокодилу. Как только они поняли, что гуртовщик еще молод и наверняка неопытен, они тут же окружили его, и когда часть из них бессовестно и грубо напала на его товарища, полдюжины мерзких скотов стащили юношу с седла, разоружили, крепко привязали к дереву его собственной веревкой и стали самым зверским образом хлестать пекановым прутом.
Остальные бандиты разгоняли стадо.
Случаи, подобные этому, побудили Маккоя искать гораздо западнее место для скотопригонного двора на железной дороге — настолько западнее, чтобы гуртовщики могли перегонять свои стада, не проходя через заселенные районы Арканзаса и Миссури. Он начал с того, что попытался заинтересовать и торговцев в маленьких городках вдоль железных дорог — Канзасской тихоокеанской и дороги в Санта-Фе, — и самих железнодорожных служащих. Президент канзасского участка тихоокеанской дороги одарил его скептической улыбкой и заверил в том, что не вложит ни доллара в это предприятие. Затем Маккой обратился к президенту Миссурийской тихоокеанской дороги, той ветки, которая вела в Сент-Луис. Президент принял его так напыщенно и высокомерно, что Маккой (по его собственным словам) «вышел из кабинета, ломая себе голову о неисповедимых целях Иеговы, создавшего такого великого человека и допустившего, чтобы он оставался на земле, вместо того, чтобы поставить его управлять всем миром». Но неутомимый Маккой все-таки договорился об определенной сумме отчислений с железнодорожной компанией «Ханнибал Сент-Джозеф», которая владела веткой, соединяющей Канзас-Сити с Чикаго. Потом он решил выбрать наиболее подходящий городок у Канзасской тихоокеанской дороги, где можно построить скотные дворы и приспособления для загрузки большого поголовья скота. Это должно было привлечь прогонщиков из Техаса и, таким образом, убедить железные дороги, что перевозка скота — дело прибыльное.
Он предложил свой проект городской верхушке в Джанк-шен-Сити, Соломон-Сити и в Селайне, и везде, по его рассказу, на него смотрели «как на чудовище, несущее чуму и другие бедствия». Но он не сдался. «В 1867 году Эйбилин был мертвым местом — крошечный поселок, насчитывающий дюжину
24
бревенчатых хижин, низких, маленьких, невзрачных, у четырех из пяти крыши были из глины — действительно, во всем городишке была только одна кровля. Вся деловая жизнь поселка протекала в двух маленьких помещениях, простых бревенчатых хижинах, и, конечно же, нельзя было обойтись без салуна, который тоже располагался в бревенчатой хижине». Владелец салуна — единственный достойный внимания человек в поселке — был известен в округе своими степными собачками, которых разводил для продажи в качестве сувениров туристам с Востока. Как объяснял Маккой, он выбрал Эйбилин, «потому что местность была незаселенная, воды было вдоволь, вокруг росли прекрасные травы, и весь этот район приспособлен для содержания скота. И это была самая крайняя точка на Востоке, где можно было разместить хороший пересылочный пункт для торговли скотом».
За два месяца Маккой превратил поселок Эйбилин в хорошо оснащенный центр торговли скотом, со скотопригонным двором, способным принять три тысячи голов скота, двумя огромными весами Фэрбенкса, сараем, конторой и, конечно, «добротной трехэтажной гостиницей». Затем Маккой отправил своего рекламного агента в Южный Канзас и на индейскую территорию, «дав ему задание рассказывать об Эйбилине всем прогонщикам блуждающих гуртов (а все гурты были блуждающими, потому что им некуда было идти)». Агент Маккоя проехал на своем пони двести миль на юго-запад от Джанк-шен-Сити, переправился через реку Арканзас вблизи современного города Уичито, затем дальше, в земли индейцев, и обратно на Восток, пока не нашел следы гуртов. «Он догнал гурт и сообщил владельцу новость, бесконечно для него важную, а именно: что существует место, куда он может беспрепятственно пригнать скот и там продать его или целым и невредимым отправить на другие рынки. Для гуртовщика это была радостная новость, потому что страх нападения и ожидание беды были его неотступным злым духом во сне и наяву. Это было просто невероятно, неужели нашелся кто-то, готовый встретить техасского гуртовщика чем-то иным, а не насилием и проклятьями?»
Техасские гурты повернули на Эйбилин. 5 сентября 1867 года первая партия скота — двадцать платформ — была отправлена из Эйбилина (который два месяца назад был лишь деревушкой в прериях), и скотоводы Иллинойса собрались под специально сооруженными навесами, чтобы отметить это событие выпивкой, закуской, песнями и пространными речами. К кон
25
цу декабря через Эйбилин прошло уже тридцать пять тысяч голов скота, а через несколько лет товарооборот достиг десяти миллионов. Помимо желанного морального удовлетворения в деле, которое он действительно оставил «для потомков», Маккой немало на этом заработал. Когда он выбрал Эйбилин центром своей деятельности, то заплатил 2400 долларов за всю местную землю (480 акров). Управляющие Канзасской тихоокеанской железной дорогой обязались выплачивать ему восьмую часть стоимости перевозки каждого вагона скота. К концу второго года железная дорога уже была должна Маккою 200 000 долларов. Компания отказалась выполнять свои обязательства, потому что, как они теперь объясняли, они никогда не ожидали, что из этого предприятия на самом деле что-нибудь получится. Но энтузиазма Маккоя это не ослабило. Он стал мэром Эйбили-на и — надо было быть таким поборником своего дела — подготовил к переписи 1890 года столь благоприятный отчет о развитии торговли скотом, что это привлекло в зону его влияния огромные капиталы.
Эйбилин был только одним из удачных примеров расцвета поселений американских нуворишей. Некоторые, например Додж-Сити, который именовал себя «королем ковбойских городов», «самым плутовским городком в Америке», со временем были прославлены в рассказах и песнях, в кино и телепередачах. Но существовали и другие: Шайлер, Форт-Кирни, Норт-Платт, Огаллала и Сидней в штате Небраска; Пайн-Блафе, Грин-Май л с-Сити, Гленд айв и Хелена в Монтане. Некоторым из них было суждено стать новым типом городов-призраков. Часть преуспела вовсе не по воле своих основателей. В 1870 — 1880-х годах время их великого расцвета было еще впереди.
2
ОБЫЧАИ ОТКРЫТЫХ ПАСТБИЩ
Наличие свободных пастбищ и дарового скота неизбежно вело не только к конкуренции между предпринимателями, но и к их сотрудничеству между собой. В одиночку скотоводством было не прокормиться. Мы романтизируем «одинокого ковбоя», который общается со своей лошадью, с природой и с самим собой. Но одинокому ковбою было так же трудно добиться успеха на Западе, как переселенцу в одиночку переплыть океан или стремящемуся на Запад без посторонней помощи пересечь континент. Сама природа вынуждала людей полагаться друг на
26
друга и изобретать в своей среде новые обычаи, чтобы разобраться, что кому принадлежит, и научиться уважать чужую собственность.
Скотопрогонная дорога снова объединила отдельных американцев, которые еще недавно сражались друг против друга во время Гражданской войны. «Мятежник, — писал Энди Адамс в своем «Дневнике ковбоя», — был надежным товарищем в суровой жизни на дороге, он уже шестой раз прогонял гурт». Только через год оба ковбоя узнали, что были в разных лагерях в период «недавней передряги», но к тому времени слово «мятежник» стало просто дружеским прозвищем. В таких небольших центрах, как Эйбилин, южане и северяне выказывали достаточно уважения друг к другу, чтобы не препятствовать деловому успеху. В 1874 году, когда на Востоке еще не утихли страсти, вызванные реконструкцией Юга, Джозеф Маккой сообщал, что многотысячные сделки заключались устно и выполнялись досконально. «Ведь если бы это было не так, ковбоям приходилось бы испытывать огромные трудности в торговле скотом и в прогоне гуртов через западные земли... Торговля скотом на Западе стала достаточно сильным средством, способствующим улучшению отношений между северянами и техасцами, поскольку наступило время, когда им нужно было торговать друг с другом. Сегодня взаимные чувства людей очень изменились к лучшему по сравнению с тем, что было шесть лет назад». Там, на Западе, где не было установленных законов, люди так не страдали от политики, как на более цивилизованном Востоке.
Запад был подходящим местом для тех, кто спасался от закона, но там нельзя было спастись от общественных обязанностей. Во время прогона гуртов на Север — из Техаса к железной дороге в Эйбилине или Додж-Сити — ковбои жили в условиях почти военного режима. Неосторожный ковбой в «головном отряде» или спящий часовой мог погубить и стадо и прогонщиков. Каждый должен был сдерживать свои чувства, скрывать свою неприязнь к другим и подчиняться строгому закону дороги, иначе его могли вздернуть, или просто бросить, или отправить одного за сотни миль неизвестно куда.
Перегон скота на Север был, конечно, самым длительным и наиболее организованным из всех совместных действий ковбоев. Но далеко не единственным. Каждый год проводилось еще одно общественное мероприятие, что-то типа ковбойского собрания, которое определяло характер будущей совместной деятельно
27
сти. Торговля скотом на Западе была бы невозможна без общей веры в собственную символику и желания соблюдать собственные обряды. Причиной тому были особые условия американского Запада и новая форма владения: дикий скот, пойманный и выращенный на дикой траве, которая росла на бесхозной земле.
Без помощи правового закона владельцы ранчо поделили пастбища между собой; это был неофициальный раздел, его нельзя было защитить в суде, и скотовладельцы следили за его соблюдением сами. В дни расцвета скотоводства — первые двадцать лет после Гражданской войны—каждый пас свой скот на той части пастбищ, которую сам закрепил за собой. В лучшем случае каждое пастбище начиналось от русла реки и тянулось до середины водораздела, откуда начиналось чужое владение. Пастбища были открытыми, и это означало, что они не загораживались, потому что чисто формально принадлежали всем. Эти пастбища Великой равнины измерялись не в акрах, а в квадратных милях. Владелец каждого ранчо пытался удержать свой скот в пределах захваченной им территории, посылая своих ковбоев «объезжать границы» с соседним ранчо. Эти объездчики располагались по двое на отдаленных пограничных станах и охраняли границы ранчо, загоняя хозяйский скот внутрь владений, а соседский скот прогоняя за их пределы. Но на обширных неогороженных пастбищах скот все-таки смешивался. Нужно было найти способ разделять животных перед тем, как гнать на продажу.
Условия открытых пастбищ сделали необходимым загон скота. Время раздела животных между владельцами стад превратилось в праздник приплода, когда каждый хозяин выяснял, насколько увеличилось его стадо. Степень важности этих двух операций — сбора приплода и загона скота, — конечно, зависела от места и времени. В ранний период освоения засушливого Юго-Запада, когда ранчо располагались далеко друг от друга и когда их владельцы определяли границу своей земли по руслу одной из рек, размер приплода определялся во время загона скота. Тогда и загон скота был делом относительно несложным. Владельцы двух соседних ранчо договаривались друг с другом о времени перегона в условленное место всего пасущегося на их землях скота. Но и такой загон скота требовал, конечно, определенных усилий и каждый раз многомильных переездов в седле по пересеченной местности, но он не требовал тщательной организации, поскольку в нем участвовали немногие.
Великий загон скота — общий обычай времен бесплатной травы на Великой равнине — был делом особым. На открытых
28
пастбищах смешался скот десятков владельцев, и раздел был необходим. В связи с этим весенний загон скота требовал серьезной организации. Скотоводческая ассоциация штата или территории разделяла пастбища на участки, в каждом из которых должны были проводиться загоны скота. В этой жаркой работе участвовали отряды, сформированные каждым заинтересованным скотовладельцем; каждое ранчо посылало ковбоев в количестве, соответствующем размеру своего стада. Эти люди, собравшись вместе, подчинялись старшему по загону, бригадиру, избираемому всеми ковбоями участка, что зачастую был до сорока миль в ширину и до ста в длину. Ковбои разбивались на отряды с командирами во главе и объезжали участок, сгоняя в одно место весь попадающийся на пути скот — набиралось до нескольких тысяч голов. В небольшой долине все ковбои вместе делали свое дело, отделяя коров и телят от стада и выжигая на телятах клеймо их матерей. Скот, носящий клеймо владельца отдаленного ранчо, ковбои также отделяли от стада, чтобы потом «выпустить их» — погнать в сторону этого ранчо.
Гоняясь за коровами и телятами по оврагам и холмам, лошади уставали даже быстрее, чем люди, и каждый ковбой приводил с собой восемь или десять лошадей. Во время загона скота ковбой должен был твердо держаться в седле, проезжая сотни миль на резвой лошади, шальной от запаха весны и вида дикой природы. Он должен был уметь обращаться с сотнями голов скота и с каждым животным отдельно. Он должен был усидеть на скачущей во весь опор полудикой лошади, набрасывая лассо на быстроногого теленка. Так же каютурниры были развлечением средневековых рыцарей, соревнования по загону скота стали развлечением скотоводов.
Сначала загон скота назывался «родео». Это название произошло от испанского rodear, что означало «окружать», поскольку ковбои должны были окружить и согнать вместе весь пасущийся скот. Лишь гораздо позже, когда не стало открытых пастбищ, искусство загона скота уже демонстрировалось перед публикой, и родео превратилось в увеселительное зрелище. Теперь родео — всего лишь игра в загон скота, где сила, красота и умение отдаются на потребу зевакам, в то время как раньше, в золотую пору открытых пастбищ, оценить его могли только сами ковбои.
Хотя весенний загон скота проводился для сбора приплода, он также являлся обрядом утверждения владения. Его кульминацией считалось клеймение — выжигание метки владельца на шкуре каждого новорожденного теленка. Когда весь скот
29
был собран вместе, верховой ковбой искусно отделял каждую корову с телятами от остального стада. Потом набрасывал лассо на теленка и подтаскивал его к клеймовщикам, стоящим наготове около огня. В жаровне лежало несколько раскаленных железных клейм, на каждом была метка одного из хозяйств, участвующих в загоне. Клеймовщики смотрели, чье клеймо стоит на корове, принесшей этого теленка, и вытаскивали соответствующее клеймо из жаровни. Запах и шипение телячьей шкуры и вопль теленка возвещали, что чье-то стадо увеличилось на одну голову. «Учетчик» с карандашом в руке записывал количество скота, получившего клеймо каждого владельца, и на основании этих записей скотовладельцы определяли свой доход.
Если весной проходил «телячий загон», то осенью был еще один, обычно называемый «мясным». Теперь нужно было отделить матерых тучных животных, чтобы перегнать их на отгрузочную станцию и получить деньги. В июле и августе для скотоводов тоже была страдная пора. Но когда ковбои вспоминали азарт и волнение, охватывающие их при загоне скота, обычно на память приходила весна и куча прыгающих и мычащих телят.
Те, кто создал из ковбоя героический идеал, считают загон скота высшим символом ковбойской справедливости. Жизнь ковбоя — это годы между его первым и последним загонами скота. И обычаи загона свидетельствуют о тщательной заботе, чтобы каждый получил свое. Если на корове было не одно клеймо или по клейму было трудно определить владельца, ее приплод не клеймился вовсе. Он считался принадлежащим всей ассоциации—таким образом покрывались общие расходы. Если теленку по ошибке выжигали чужое клеймо, то его меняли на другого теленка, которому ставили нужное. Если в стадо попадала корова с дальнего ранчо, ее выпускали, гнали в сторону соответствующего хозяйства. Весь этот обряд осуществлялся для того, чтобы открыто, официально и справедливо определить прирост стада каждого скотовладельца, отделяя его приплод от перемешавшихся на открытых пастбищах стад.
Чтобы не беспокоиться за собственный скот, бродивший по ничейной земле, скотоводы установили особый набор знаков, выжигаемых на шкурах животных. Они считали свою собственность защищенной этими самодельными свидетельствами законности прав. Когда люди и животные были в дороге, вдали от
30
судов и адвокатов, было мало пользы от бумаг. Кто бы захотел хранить их и где можно было их сохранить надежно?
Лучше было сделать самих животных законным свидетельством прав их владельцев. Тогда, куда бы хозяин ни гнал гурт, он всегда мог подтвердить, что это его скот.
Способность опытных скотоводов толковать метки на корове с несколькими клеймами ничем не уступала буквоедству чиновников канцелярского отделения лондонского суда. Ковбои так искусно и умело разбирались в клеймах, как любое человеческое объединение в своих самых священных символах. Клейма были ковбойской иконографией. Конечно, каждый мог различить свои клейма и метки, но требовались знания, опыт и умение, чтобы определить, кому принадлежит животное, носящее несколько клейм.
Свое первое клеймо на шкуре теленок получал во время загона скота при помощи раскаленного куска железа с нанесенной на него меткой. Но скот клеймили и другими способами, и в другое время. Походным инструментом был просто прямой покер, который использовался как карандаш для нанесения любой метки, которая и называлась «походным клеймом». На штемпельный инструмент, напоминающий печать, наносилось определенное клеймо и ставилось одним ударом. Клейма были разных размеров, но обычно не меньше двух дюймов в длину и четырех в ширину и не больше семи дюймов в любом измерении. Клеймо, конечно же, увеличивалось в размере с ростом животного, так что если на теленке длина клейма была три дюйма, то она могла через несколько лет увеличиться до двенадцати. Скотоводы, выяснив, что слишком большие клейма в неудачных местах сокращали стоимость шкуры, клеймили только бедра, лопатки и шею.
Изображение на клейме выбирал сам владелец в соответствии со своим воображением и выдумкой, но считаясь с тем, что уже придумали другие. Сначала существовала лишь неофициальная договоренность о принадлежности клейм, но в 1880-х годах штаты и территории выпустили официальные реестры клейм. В этих реестрах давались изображения клейм, определялись места, где они должны стоять, указывались сопутствующие метки (например, «ушные», то есть отрезанное левое или правое ухо или оба уха, или надрезанный подгрудок). Владелец мог по своему усмотрению составить любую комбинацию из букв, цифр или закорючек, но поскольку однажды данное клеймо было маркой его ранчо, оно оставалось навсегда. Вначале скотовладельцы просто использовали свои инициалы, инициа-
31
лы жен и детей или названия ранчо, но когда были зарегистрированы уже сотни различных клейм, среди них стали появляться необычные, причудливые и загадочные обозначения. Например, один скотовладелец взял себе клеймо «ДМ», которое, по его словам, обозначало, что его ранчо находится в «двадцати милях» от салуна.
Но в этом деле было не до особенных причуд, ведь главное заключалось в том, чтобы вор не смог легко изменить клеймо. Например, букву С легко было переделать на О или на ноль, а буква I превращалась в десятки разных букв или в цифру 1, если за ней ставилась другая цифра. Разные хитрости в изображении, например размещение букв вперемежку или в ряд или короткий горизонтальный значок в конце, усложняли возможность подделки.
Те, кто занимался кражей скота, выработали приемы изменения клейм. Если такому вору удавалось устроиться клеймовщиком во время загона скота, он мог незаметно для других поставить на некоторых телятах «слепое клеймо». «Слепым клеймом» было незарегистрированное, никому не принадлежавшее клеймо, изобретенное самим мошенником. Собственноручно выжигая клейма, он лишь слегка касался шкуры железом, и клеймо вскоре исчезало. Впоследствии при удобном случае он клеймил теленка своим зарегистрированным клеймом и заявлял, что это животное принадлежит ему. Еще проще было поставить «тонкое клеймо» — любое слаборазличимое клеймо, поверх которого мошенник затем ставил свою метку.
Специальный язык, которым описывались клейма, был очень запутанным, чтение описаний вслух превратилось в занятие, требующее специальной подготовки. И как каждый скотовладелец решал сам, как произносится его имя, так определял он и порядок описания своего клейма. Однако было несколько общепризнанных правил. Так, «А 2» называлось «Большим А 2». Буква, написанная вверх ногами или перевернутая набок, называлась «Лентяйка»; поэтому «Лентяйка М» с чертой внизу называлась «Лентяйка М с перекладиной». Одна дуга, огибающая букву, называлась «Четверть круга». Круг, перечеркнутый вертикальной линией, назывался «Пряжка». А например, буква «W», изображенная волнистыми линиями, называлась «Вьющееся W». Две вогнутые дуги с обеих сторон буквы или цифры (скажем, 7) делали из нее «7 вразлет». Богатый запас терминов — «плюха», «чудо-юдо», «свинарник», — которые новичку казались жаргоном, для посвященного скотовода имел вполне определенное значение. «Ковбойский язык очень легко понять, — отметил
32
один ковбой. — Нужно просто заранее знать, что хочет сказать твой собеседник, и не обращать внимания на его слова». Клеймам придавалось мистическое значение, как гербам, и они часто становились темой разнообразного фольклора. Возьмем, например, основное клеймо ранчо великого Кинга — «Вьющееся W». Никто точно не знает, когда капитан Ричард Кинг впервые заклеймил этим клеймом свой скот, но скорее всего он начал им пользоваться в 1867 году, а в 1869-м оно было официально зарегистрировано в округе Нуэсес в Техасе. Хотя специальным термином, которым оно называлось на языке клейм, было «Вьющееся W», многие предпочитали более поэтическое испанское название, употребляемое местными мексиканцами, — Viborita, или «Змейка». Такое изображение вьющейся рептилии (подразумевающее1Си1бабо! — «Не наступай на меня!») должно было не подпускать близко воров и правонарушителей. Более прозаическое объяснение уходит корнями в те времена, когда в 1862 году капитан Кинг купил стадо у некоего Уильяма Манна и стал обладателем трех клейм, одним из которых было «Вьющееся М». Чтобы сделать из него свое собственное клеймо, Кинг просто его перевернул.
Подобное клеймо имело немалые преимущества: между линиями оставались свободные промежутки, линии не пересекались (а на углублениях в точках пересечений могли завестись личинки, и после заживания эти места расплывались), клеймо было очень легко изобразить с помощью походного инструмента (если под рукой не было штемпельного клейма), и в то же время волнистые линии изменить было очень трудно. К тому же клеймо было на удивление простым и красивым.
Таким образом, толкование коровьей шкуры с множеством клейм требовало такого же знания специального языка, как и толкование земельных грамот. Клеймо могло указывать не только на определенного владельца, но и на вид торговых операций, которые совершались с определенным животным, и толковый ковбой на основании всех обозначений мог проследить историю жизни этого животного. Конечно, первое клеймо, клеймо первоначального владельца было поставлено теленку во время его первого загона. Но часто было трудно определить, какое клеймо поставлено первым. На корове могло также стоять «продажное клеймо» или «торговое клеймо», другой вариант клейма первоначального владельца, означающий, что животное отобрано для продажи. Потом, конечно, ставилось клеймо нового владельца. Те животные, которые были в прогоне, вероятно, имели «торговое клеймо», выжигаемое перед дорогой, чтобы отличить коров
2-379
33
одного стада от других, встречающихся в пути. Для борьбы с воровством, в соответствии с законами Техаса, на шее каждого животного ставилось еще «окружное клеймо» (в каждом округе — свое). И в этом случае, если вор не имел своего клейма, зарегистрированного в том же округе, что и первоначальный владелец, то ему приходилось изменять по крайней мере два клейма на каждом украденном животном.
Опытный ковбой при помощи реестров мог многое узнать о корове, никому не задавая вопросов. Он мог сказать, в каком округе Техаса корова появилась на свет, мог узнать, скольких хозяев она сменила, кто они были и где находились их хозяйства, он мог определить, прогоняли корову на Север или везли по железной дороге. Одна из любимых шуток на Западе звучала так: «Нечего взять с твари, зато уж есть что почитать».
На Западе очень многие проблемы возникали из-за тех тварей, на которых почитать было нечего. Обычно их называли «мейврики», т. е. «белые вороны». Происхождение этого прозвища связано с именем Сэмюела Мейврика (1803 — 1870), техасского скотовладельца, который по непонятным причинам не клеймил своих телят. Одни считают, что он был просто ленивым и нерадивым хозяином, другие думают, что он хотел, чтобы весь неклейменый скот считался его собственностью. Как бы там ни было, название «мейврик» стало означать любого незаклейменного теленка, которого находили одного, без матери. В самом начале развития в Техасе торговли скотом такой теленок, без сомнения, принадлежал тому, кто его нашел и первым поставил свое клеймо. Но по более позднему обычаю скотовод мог заклеймить «мейврика», только если он обнаружил животное на своем пастбище. Было очень трудно противостоять искушению создавать «мейвриков», и никто не знает, сколько их было создано на «фабриках мейвриков». На далеких пастбищах не слишком совестливый ковбой, имея шестизарядный револьвер, мог очень быстро превратить чью-нибудь собственность в свой «мейврик» — достаточно было просто убить у теленка мать.
Загон скота, как всеобщий обряд, должен был уберечь ковбоя от подобных искушений. Обычно скот клеймили в присутствии ковбоев с разных ранчо. Наверное, воры все же чаще изменяли клейма на взрослых животных, чем использрвали «мейвриков». Среди новых ремесел американского Запада немногие были настолько развиты, как мастерство «клеймописцев» (называемых еще «клеймописаками» или «клеймомараками»). В отличие от копиистов, подделывающих живопись или древности, клеймо-
34
писец был оптовиком. Несмотря на то что даже за одну обнаруженную подделку полагалась смертная казнь и прибыль от каждого фальсифицированного клейма была небольшой, расторопный и умелый клеймописец мог быстро обработать целое стадо, и все эти животные очень скоро распродавались на мясо или разводились по разным пастбищам.
Изобличающим орудием, скотоводческим эквивалентом лома или инструмента взломщика, было «походное клеймо», простой прямой покер, с помощью которого можно было нанести на шкуру животного любой рисунок. Этот инструмент был настолько подозрительным, что в 1870-е годы Техас и другие штаты, наконец, просто запретили его использование. При всем при этом «походное клеймо» было очень тяжелым и неудобным орудием для всадника, и у опытных мошенников имелись поэтому другие инструменты. Любой нагретый кусок металла, даже сломанная подкова, годился для того, чтобы замарать одно клеймо и превратить его в другое. Любимым инструментом мастеров по подделке клейм был кусок проволоки или телеграфного провода — он был легким, и спрятать его было нетрудно. Свернутую проволоку можно было засунуть в карман, в то же время из нее получалось любое клеймо, она была достаточно тонкой, чтобы поместиться в зажившие шрамы того клейма, которое требовалось переделать.
Искусный мошенник не только знал, как сделать из одного клейма другое, но и в какое время за это дело браться. После загона скота, когда на шкурах многих животных были свежие шрамы, труднее всего было заметить несколько добавленных линий. Выжигая свое клеймо через положенный на шкуру животного мокрый кусок шерсти или оленьей шкуры, мошенник добивался полного соответствия поставленных им знаков законным клеймам, выжженным раньше. Клеймописцы настолько овладели своим мастерством, что шкура живого животного уже не могла служить доказательством их преступлений. В некоторых штатах было установлено, чтобы мясники по требованию представляли шкуры забитых животных. У мясника могли быть большие неприятности, если на шкуре было обнаружено что-то иное, чем должным образом поставленное клеймо законного продавца.
Скотоводы и ковбои обычно относились к клейму с таким почтением, как будто это было не только клеймо, но и тотем, и семейная реликвия. Именно клейма давали названия различным ранчо, и ковбои относили себя к тому или иному клейму: «Я — это G с ободком и перекладиной».
2*
35
3
ЛИЧНЫЕ ВОЙНЫ ЗА ОБЩЕСТВЕННУЮ СОБСТВЕННОСТЬ
Хотя «закон открытого пастбища» — периодичность загонов скота и учение о клеймах — был ясным и понятным, ответы на некоторые важнейшие вопросы были крайне неопределенными. Поскольку корм скоту давала земля, она и была основным источником благосостояния ковбоя. Но у кого были права на эту землю? Права пасти на ней скот? Эти вопросы, которые в Старом Свете регулировались многовековыми обычаями, древними свидетельствами и длительным молчаливым согласием общественности, на американском Западе были поставлены вновь. Причиной непорядков, свойственных скотоводческому Западу, вовсе не был отказ людей соблюдать десять заповедей или подчиняться простым принципам справедливости. Здесь дело было не в нечестности, а в нечеткости.
Заинтересованные и несведущие наблюдатели, принадлежавшие к более устоявшимся сообществам, попросту считали, что наивные американцы поделили весь мир на «хороших малых» и «скверных малых». Провинциальные американцы с восточного побережья были готовы признать эту шутку за истину. Но нет ничего менее похожего на правду. Особенность этики предприимчивых людей заключалась совсем не в том, чтобы проводить черту между «хорошими» и «скверными». Совсем наоборот. Этим как раз занималась традиционная этика, а над этикой предприимчивых людей довлела неопределенность в жизни Нового Света.
Эта неопределенность будто вредными испарениями отравляла моральные принципы и правовые нормы скотоводческого Запада. В ней корень непрекращающихся этических и юридических проблем американцев. А возникла она из самих возможностей, открывшихся на Западе, из ранее не существовавших материальных ресурсов и не имевших аналогов форм собственности. Многие из тогдашних яростных битв, которые вдали от места действия считались столкновениями между «законом» и «беззаконием», на самом деле имели совершенно другой характер. Если смотреть изнутри, и среди правых, и среди виноватых существовал раскол. Из этой неопределенности и родился новейший, западный тип гражданской войны.
Запутанность ситуации нигде не проявилась так ярко, как в 1892 году в так называемой «войне в округе Джонсон» в Вайо
36
минге. Нашумевшая вражда между скотоводами Запада и пришедшими позднее овцеводами родилась в основном из столкновений между различными нуждами разных пород скота. Подобное этому происходило и в Западной Европе в период «огораживания», но «война в округе Джонсон» была новым явлением. В нем полностью видна вся нечеткость этики Запада, смешение законных и незаконных действий, честности и воровства в какой-то невиданный винегрет. Причины этой войны корнями уходят во времена скотоводческого бума на Великой равнине, который особенно ощущался около 1883 года. Книга Брисбина «Мясное благоденствие, или Как стать богатым в прериях» вместе с другими книгами и бесчисленными рассказами и легендами привлекли на Запад миллионы фунтов стерлингов из Англии и Шотландии и тысячи переселенцев из восточных штатов. «Переселенцу на Запад совершенно неважно, где осесть, главное туда попасть, и вскоре он уже будет гораздо богаче, чем был бы на Востоке», — убеждал Брисбин. Через несколько лет пастбища были переполнены скотом и туда устремилось множество людей. Британские скотовладельческие корпорации сообщали о стремительно растущих прибылях, составлявших чуть ли не треть их капиталовложений. Иностранные дельцы думали, что свободные пастбища Запада могут принять сколько угодно скота. Но местные скотоводы лучше знали, как обстоят дела.
Боясь вытаптывания пастбищ и истощения земли и не доверяя сотням мелких дельцов, у которых не было собственных зарегистрированных клейм и которые посему были вряд ли расположены уважать чужие клейма, коренные скотоводы объединялись. Задачей их ассоциаций, конечно, была защита скота, носившего их клейма. Но защищали они также и широкие права скотоводов на участки принадлежавших государству открытых пастбищ, которые, без всяких юридических оснований, считали своими. К лету 1885 года стали падать цены на скот. Растущие расходы на огораживание и крупные взносы в фонды ассоциаций усугубляли проблемы открытых пастбищ, переполненных скотом из-за безрассудства зарубежных инвеститоров. К тому же землю захватывали овцеводы, чьи овцы выщипывали траву с корнем, и фермеры, которым домашний скот был жизненно необходим.
Беды скотоводов достигли своего предела после двух гибельных зим. Убийственные морозы 1885 — 1886 и невиданные снежные бураны 1886 — 1887 годов явились страшным бедствием. Самые глубокие в истории Запада сугробы покрыли пастбища, а жестокие ветры сгоняли умирающих с голоду животных в
37
кучи около изгородей или сталкивали их в овраги. И без того тяжелое положение стало совсем ужасным после заявления президента Гровера Кливленда, сделанного в соответствии с решением конгресса, которым президент был уполномочен уничтожать незаконно построенные на государственной земле изгороди. Распорядившись вывести скот из резерваций, президент послал федеральные войска под командованием генерала Шеридана для контроля за исполнением своего приказа. Когда в начале тяжелой зимы центральные власти ликвидировали частные изгороди на государственных землях в районе Шайенн — Арапахо, на переполненном пастбище прибавилось еще двести тысяч голов скота. «Улучшение» породы исконных техасских лонгхорнов путем скрещивания их с совсем одомашненными породами восточного скота сделало животных мясистее, но лишило их выносливости, силы и инстинкта самосохранения, свойственных чистокровным лонгхорнам. Снег превратил пастбища в бойню. Весной они были завалены скелетами. Еще долгие годы обглоданные ивовые ветви и стволы будут свидетельствовать об отчаянных усилиях животных спастись зимой от голодной смерти.
Опытные скотоводы Вайоминга, задавленные грузом падающих цен и растущей враждебности со стороны новых поселенцев на земле, которую они считали только своей, не знали, куда обратиться за помощью. Раньше их оплотом была Ассоциация животноводов Вайоминга. Ассоциация, еще один образец американского догосударственного сообщества, при ее основании в 1873 году насчитывала всего десять членов, владеющих вместе почти двадцатью тысячами голов скота. Но за последующие двенадцать лет в ассоциацию вошли скотоводы штатов Колорадо и Небраска и территорий Монтана и Дакота, и она стала насчитывать четыреста членов, владеющих примерно двумя миллионами голов скота. На всем огромном пространстве Запада, почти равном по территории Западной Европе, ассоциация создавала и вводила в силу свои собственные законы — правила клеймения, загонов и прогонов скота, — и больше здесь не было никакой реальной власти. «Мейврики» должны были клеймиться клеймом ассоциации и продаваться, чтобы вырученные средства шли на возмещение ее расходов. Запрещалось клеймить неопознанный скот в период между 15 февраля и весенним загоном. На крупных рынках и грузовых железнодорожных станциях присутствовали инспекторы ассоциации, чьей обязанностью было обнаруживать краденый скот, носящий зарегистрированные клейма членов ассоциации. Такие животные возвращались сво
38
им законным владельцам, а если это оказывалось слишком далеко, представители ассоциации продавали скот и возвращали владельцам выручку. Законы ассоциации и создали право открытых пастбищ.
В соответствии с общим правом Англии, собственность на землю четко отличалась от любой другой собственности: «недвижимость» (земля и другое имущество, связанное с землей или носящее подобный характер) отличалась от «движимости» (личного имущества). Это различие было необходимым в перенаселенной доброй старой Англии, где владение землей являлось основой основ и любое землевладение было точно установлено с древних времен. Средневековый феодализм, когда создавалось английское общее право, был одновременно и основой государства, и основой земельной собственности. Обладать участком земли означало располагать частицей государственной власти. Но большая часть земель на великом американском Западе на практике не имела ни владельцев, ни государственных управляющих. Нельзя было определить, чья это корова, даже зная, на чьей земле она пасется. Ведь земля принадлежала всем. Нельзя было определить, чья это корова, даже зная, под чьей опекой она находится, поскольку на бездорожных пастбищах животные тысячами бродили без присмотра.
Старые приметы не подходили для американского Запада. Было совершенно недостаточно, использовав терминологию общего права, назвать скот «движимостью». Скот на пастбищах был передвижным имуществом, самодвижущимся имуществом, которое могло само о себе позаботиться и не затеряться в бездорожном пространстве. Такая форма собственности весьма подходила подвижным американцам. Скот кормился в движении, отыскивая скудные былинки бутелоуа; в движении же животные приносили барыши своим владельцам, сами передвигаясь по ничейной земле в сторону рынков и железных дорог.
Ассоциация животноводов Вайоминга сама была совершенным олицетворением свойственной Америке двусмысленности. Ведь она придавала не предусмотренному законом присвоению пастбищ крупными скотовладельцами характер закона, а вполне законному присвоению земли мелкими скотовладельцами и первыми фермерами — характер противозаконных действий. Члены ассоциации первыми пришли на Запад, и они смотрели на других пришельцев как на врагов, вытеснявших их с земель, как на разносчиков беззакония и беспорядков. Если строго сле
39
довать букве закона, первые поселенцы не обладали никакими особыми правами на пастбища по сравнению со всеми остальными, но они применяли созданную ими норму, которая давала больше прав тем, кто пришел раньше. Одно лишь увеличение количества владельцев и то затрудняло определение принадлежности каждого клейма и возможность отличить одно клеймо от другого. К концу 1891 года только в Вайоминге было уже пять тысяч различных клейм, и их количество постоянно росло. А число клейм, зарегистрированных в 1889 году в Монтане, — шесть тысяч — к 1892 году почти удвоилось.
Если чье-то маленькое стадо очень быстро увеличивалось, что-то было нечисто. Каждый знал, что незаконное использование инструмента для клеймения было скорейшим способом получить собственное стадо. Как гласила поговорка, «кто скор на руку, у того и стадо больше». Некоторые из крупных скотовладельцев или их наемных работников именно таким путем приобрели свои огромные стада. Зная все хитрости ремесла и помня прошлые годы, они были не очень-то доверчивы. Их ассоциация, самостоятельно присвоив себе функции законной власти, не собиралась вникать в такие тонкости, как отличие честного скотовода, имеющего небольшое стадо, от вора, которому пока удалось украсть только несколько коров. Было всегда спокойнее подозревать незнакомых людей, скот которых носил неузнаваемые клейма. Для чего же существовали реестры клейм и ассоциации скотоводов, как не для того, чтобы оказывать честным людям помощь в защите их собственности и не допускать мошенничества и обмана? В 1888 году ослабленная катастрофическими снежными буранами 1886 — 1887 годов ассоциация передала большую часть своих полномочий новому Совету животноводческих представителей, созданному законодательными органами Вайоминга. Но совет оказался неспособным к деятельности, которую и ассоциация больше не в состоянии была вести.
К весне 1891 года на пастбищах Вайоминга царила анархия. Ассоциация стала слишком слабой, а органы управления нового штата Вайоминг (принятого в состав Соединенных Штатов 10 июля 1890 года) были еще недостаточно сильны, чтобы управлять. Похитители скота и фабрики «мейвриков» были повсюду, а большие стада старых, коренных < скотовладельцев теперь стали мишенью нового залпа популистской пропаганды. «Люди, которые до сего года сохраняли заслуженное ими доброе имя, — писала шайеннская газета «Дейли лидер» 25 июля 1891 года, — открыто занялись грабежом на государст
40
венных пастбищах... Все их соседи и знакомые прекрасно осведомлены об этом факте и часто не только закрывают глаза на подобные занятия, но и приветствуют их... Некоторые крупные скотовладельческие компании попытались привлечь преступников к ответу. В некоторых случаях большое жюри отказывалось предъявлять обвинение; в других признавало подсудимого невиновным при наличии самых неопровержимых и убедительных доказательств, какие когда-либо представлялись суду». Если похитители скота воровали, то фермеры убивали. Тогдашние законы предписывали фермерам обносить свою землю изгородью, чтобы преградить путь чужому скоту, но немало фермеров предпочитало экономить на стоимости изгороди, впускать животных на свою землю и одним-двумя выстрелами обеспечивать себя на зиму мясом. Хотя крупные скотовладельцы настаивали, что Бог и Природа повелели их земле не быть «землей бедняков», федеральные земельные законы все еще ограничивали владения новых поселенцев 160 акрами, слишком маленькой территорией, чтобы ее обработка и орошение могли приносить прибыль.
Оказавшись в обороне, ассоциация, ее основной состав, перешла в контрнаступление. Осенью 1891 года она подготовила список клейм, принадлежавших похитителям скота, и приняла все меры, чтобы прекратить продажу на рынке животных, носящих эти клейма. Она конфисковала и продала весь этот скот, а выручку употребила на общие нужды. В ноябре 1891 года в округе Джонсон на севере Центрального Вайоминга были застрелены из засады два человека, подозреваемых в краже скота. Местное общественное мнение приписало преступление двум крупным скотовладельческим компаниям, и так было положено начало «войне в округе Джонсон».
Весной 1892 года мелкие животноводы, бросая вызов ассоциации и Животноводческому совету, который являлся ее представителем, объявили, что проведут загон скота на месяц раньше установленного срока. По местному обычаю это было действием, из ряда вон выходящим, поскольку свидетельствовало о намерении ставить свои клейма по собственному усмотрению на любых животных. Крупные скотовладельцы решили, что час настал. Если они не смогут возродить уважение к созданным ими законам открытых пастбищ, они потеряют все. Они решили в назидание другим наказать жителей округа Джонсон, которые, по их словам, были двух сортов: «скотоводы, которые попутно воровали скот, и воры, которые попутно занимались скотоводством». Одним запоминающимся событи
41
ем они хотели заставить смириться непокорных и восстановить закон открытых пастбищ. Штаб-квартира ассоциации в шай-еннском клубе была любимым местом времяпрепровождения крупных дельцов — английских баронетов, приехавших за романтикой и высокими прибылями, искателей приключений с Востока, из лучших семей Бостона, Филадельфии и Нью-Йорка, выбившихся из низов будущих скотоводческих королей и даже некоторых литераторов. Оуэн Уистер, который закончил Гарвардский университет в 1882 году, приезжал сюда собирать материал для своих книг «Лин Маклин» и «Виргинец» и других историй о земле скотоводов.
Ассоциация создала военный фонд, по слухам, составивший 100 000 долларов, из единичных пожертвований в тысячу долларов. Члены ассоциации тайно организовали вооруженный отряд, объединивший около пятидесяти человек. Двадцать шесть из них были завербованы Томом Смитом, бывшим скотоводческим сыскным агентом, которого судили за убийство, когда он работал в Вайоминге, и который был шерифом в Техасе. Тем, кто присоединился к отряду из техасских округов Парис и Ламар, ой обещал платить ежедневно по 5 долларов, не считая расходов, к тому же 3000 долларов страховки при несчастных случаях и 50 долларов премии за каждого убитого. Несколько членов отряда были ранее помощниками начальников полиции и уж должны были кое-что знать о деятельности правоохранительных органов в Соединенных Штатах. Всем им было сказано, что они будут сражаться с бандитами в округе Джонсон в Вайоминге. Одним из самых любопытных людей в отряде был Д.Брукс, известный под прозвищем Крошка из Техаса, единственный из всех, кому участие в «войне в округе Джонсон» стоило жизни. Через год Крошка из Техаса был повешен в форте Смит в Арканзасе, и не за преступления в Вайоминге, а за убийство своей жены, которая пилила его за участие в нападении. Перед виселицей он объявил, что никогда бы не отправился в Вайоминг, если бы знал, что за люди живут в округе Джонсон.
Участники операции сели в Денвере на специальный поезд, куда были также погружены оседланные лошади, фургоны и походное снаряжение. Когда поезд прибыл в Шайенн, шторы на окнах пассажирского вагона были плотно задвинуты, и тайна операции не была раскрыта. В расположенном по соседству федеральном форте отряд получил одеяла и другое снаряжение. 6 апреля 1892 года поезд прибыл в Каспер, на конечную станцию железной дороги. После выгрузки к отряду присоеди
42
нились члены ассоциации из Вайоминга и завербованные ими люди. С ними были также корреспондент чикагской газеты «Геральд» и врач, чтобы лечить их раны, а скорее раны противника. Они сели на коней и отправились в центр округа Джонсон, маленькое местечко Буффало, известное как оплот похитителей скота. Сговор с губернатором Вайоминга гарантировал невмешательство Национальной гвардии штата. Перед выходом из Каспера отряд принял меры предосторожности, перерезав телеграфные провода, чтобы там, на Севере, зря не беспокоились.
По пути в Буффало они приняли за похитителей скота и убили двух человек, ютившихся в глухой хижине. Одного застрелили из засады, когда он шел по воду, потом сожгли его хижину и застрелили второго, когда тот пытался бежать. Задержка отряда в пути из-за этого небольшого дельца позволила жителям округа Джонсон вовремя узнать о готовящемся нападении. 10 апреля на подступах к местечку Буффало отряд неожиданно для себя столкнулся с вооруженными жителями округа Джонсон. Вместо того чтобы напасть на местечко и уничтожить рассадник воровства, отряд быстро повернул назад и укрылся в двенадцати милях от Буффало за крепкими стенами ранчо «ТА», принадлежавшего доктору Харрису. Там они и провели следующую ночь.
Вооруженные жители в количестве двухсот человек атаковали отряд на ранчо «ТА» и тем подтвердили самые худшие опасения его членов, что Вайоминг полностью погряз в беззаконии. Теперь они, стоявшие на страже закона, оказались в осаде. Но дом владельца ранчо стал надежным временным убежищем, если учесть, что у нападавших жителей округа не было пушки, а командующий соседним фортом Маккинни отказался предоставить ее им в распоряжение. Используя захваченные фургоны, граждане округа соорудили движущийся бруствер, названный «скребком», чтобы подойти к укрепленному ранчо достаточно близко и использовать свой мощный запас динамита. Скребок уже двигался к цели, но в самый последний момент появились три федеральные кавалерийские роты. Исполняющий обязанности губернатора Вайоминга, большой друг ассоциации, добился, чтобы президент Бенджамин Гаррисон послал эти войска из форта Маккинни «для восстановления законности и порядка в округе Джонсон». Попросту говоря, это означало, что главным скотовладельцам Вайоминга необходимо было вмешательство регулярных войск Соединенных Штатов, чтобы избежать расправы со стороны
43
разгневанных жителей. Осажденные «стражи порядка» благополучно сдались командующему федеральными войсками, который доставил их в Шайенн, где они были размещены в форте Рассел под надзором федерального прокурора округа.
Сорок шесть человек сложили оружие. Из них половину составляли наемные убийцы из Техаса, остальные были уважаемыми гражданами Вайоминга, в их числе бывший президент Ассоциации животноводов, представитель Животноводческого совета, помощник начальника полиции, по крайней мере один выпускник Гарварда и другие не менее почтенные люди. Президент Соединенных Штатов послал федеральные войска с миссией милосердия, чтобы спасти самых значительных людей Запада от местных правоохранительных органов.
Участников нападения даже не судили. В конечном счете их передали властям округа Джонсон, но было ясно, что судить их там не будут. Тем временем президент Гаррисон выступил со специальной декларацией, требующей, чтобы все граждане Вайоминга прекратили препятствовать осуществлению законов Соединенных Штатов. Свидетели убийства двух человек, совершенного отрядом на пути в Буффало, были арестованы за продажу виски индейцам, и их никто уже больше не видел. Когда выяснилось, что округ Джонсон не располагает средствами для ведения длительного процесса против сорока с лишним человек, окружной суд в Шайенне выпустил заключенных под их собственное поручительство. Стрельбы было много, но «война в округе Джонсон» принесла только три жертвы: двух человек убили нападавшие, еще не достигнув места своего назначения, и Крошка из Техаса был казнен за убийство, лишь косвенно связанное с этой войной.
Это была одна из многих войн, в которых обе стороны потерпели поражение. Крупным скотовладельцам не удалось ни вновь утвердить свои законы и порядки на открытых пастбищах, ни прогнать мелких скотоводов и селян. С другой стороны, жители округа Джонсон — и мелкие скотоводы, и мелкие фермеры — не одержали настоящей победы. Республиканский партийный аппарат, тесно связанный с теми, кто совершил нападение, и с интересами крупных скотовладельцев вообще, после двухлетнего перерыва вновь пришел к власти. Более того, были пресечены всякие попытки сделать достоянием гласности истинную историю нападения, явно не делавшую чести крупным скотовладельцам. Когда Эйса Шинн Мерсер (предприимчивый основатель «Норд-Вест лайвсток джорнэл») в 1894 году написал и опубликовал документаль
44
ный очерк о событиях под названием «Шайка из прерий, или Нападение скотоводов на Вайоминг в 1892 году: позор всех времен и народов», его запретили судебным предписанием, и все экземпляры номера были конфискованы и сожжены. Несколько газет каким-то чудом избежали огня, но печатные формы были уничтожены. Мерсера обвинили в рассылке непристойностей по почте, и ему пришлось закрыть типографию. Сотрудникам ассоциации даже удалось изъять авторские экземпляры из Библиотеки конгресса. Давать правдивую информацию о нападении скотоводов на округ Джонсон долгое время оставалось делом рискованным. Только через полвека Джек Шефер осмелился рассказать обо всем в своем романе «Шейн» (1949) и в его экранизации. Ни до, ни после силы закона не были настолько перемешаны с силами беззакония. Даже сейчас, оглядываясь назад, непросто определить, кто за кого выступал.
4
ПРЕСТУПНЫЕ ШЕРИФЫ И ЧЕСТНЫЕ ГОЛОВОРЕЗЫ
Этика предприимчивых людей породила эпоху «хороших бандитов» и «плохих законников». В то время как шерифы и начальники полиции были на службе у похитителей скота и скотоводческих королей, бандиты и линчеватели давали клятвы «служить закону». Благородство предприимчивого человека заключалось в его готовности пойти до конца, если надо было отомстить за друга, защитить свой скот или завладеть богатством. Это было время добрых приятелей, товарищей и «соучастников», а также скорых и смертельных врагов. Гораздо легче было отличить друга от врага, определить, с кем можно было иметь дело, чем понять, на чьей стороне «закон».
Поскольку все носили оружие и в цене была способность опередить противника, меткость стала критерием мужественности. С ранних колониальных времен особенности жизни в дикой местности и угроза нападений индейцев сделали огнестрельное оружие предметом первой необходимости для американцев. Право носить оружие было провозглашено в конституции.
Шестизарядный револьвер, приемное дитя Запада, здесь впервые стал служить портативным скорострельным магазинным оружием, делающим «охрану закона» доступной любому
45
стрелку. Усовершенствование шестизарядного револьвера было вызвано особыми нуждами техасских скотоводов на безлесной Великой равнине. Находясь под постоянной угрозой со стороны команчей, поселенцы, в начале XIX века пришедшие из Соединенных Штатов в Техас, оказались в крайне невыгодном положении. Обычно встречи с индейцами происходили в седле. Но ловкий индеец успевал проскакать триста метров и выпустить двести стрел, пока техасец перезаряжал свое ружье. Даже если техасец доходил до того, что вдобавок к винтовке брал с собой пару тяжелых однозарядных пистолетов, все равно он мог сделать только три выстрела, а после был вынужден перезаряжать оружие. К тому же винтовка вовсе не годилась для стрельбы на скаку.
Когда шестнадцатилетний матрос из Коннектикута Сэмюел Кольт во время долгого плавания в Сингапур вырезал из дерева свою первую модель револьвера, вряд ли он думал о нуждах первых поселенцев Техаса. Через два года Кольт послал описание револьвера в патентное бюро в Вашингтоне. Используя новую технологию взаимозаменяемых частей, компания Кольта стала изготавливать его револьвер, но правительство Соединенных Штатов отказалось его покупать, не очень-то раскупали его и частные лица на Востоке.
Новый шестизарядный револьвер пришелся очень по вкусу в новой республике Техас. Действительно, там он пользовался таким спросом, что сам Кольт назвал свою первую массовую модель «Техас». Капитан техасских рейнджеров Сэмюел Уокер даже ездил в Нью-Йорк предлагать Кольту некоторые усовершенствования. Поэтому новая модель Кольта, достаточно тяжелая, чтобы в ближнем бою можно было использовать приклад, и с легкостью перезаряжающаяся, была названа «Уокер». Похоже, что даже название «шестизарядный» было придумано техасскими рейнджерами. «Это единственное оружие, — утверждал один из офицеров, — которое дает возможность бывалому западному колонисту справиться с конным индейцем в характерной для него схватке... ваш шестизарядный карабин — это оружие, сделавшее имя техасского рейнджера грозным предостережением для местных индейцев». Наверное, впервые шестизарядный карабин был использован в конном бою в 1840 году под Педерналес, где всего пятнадцать рейнджеров одержали верх над почти семьюдесятью команчами.
Но на Востоке спрос на кольт был так невелик, что компания по его производству обанкротилась в 1842 году. Армия Соединенных Штатов все еще не могла оценить это оружие.
46
Когда в 1845 году началась война с Мексикой, техасские рейнджеры первое время использовали свои собственные карабины, но потом потребовали, чтобы правительство Соединенных Штатов снабдило их кольтами. Сэмюел Кольт, который в тот момент не имел ни одного карабина даже в качестве образца, вновь открыл производство. «Он сделал замечательное оружие, — рассказывает Уолтер Прескотт Уэбб, увлеченный исследователь истории Великой равнины, — оно проложило себе путь от его двери до техасских рейнджеров в прериях, и люди должны были теперь усеять этот путь золотом». Мексиканская война сделала шестизарядный карабин типичным оружием американского Запада и Юго-Запада.
Многие скотоводы и ковбои, оказавшиеся на Западе в конце 1860-х и в 1870-е годы, во время Гражданской войны освоили все виды огнестрельного оружия. Самая кровавая война века приучила их к близости смерти и к запаху крови. Как подобный опыт получил развитие в среде предприимчивых людей Запада, хорошо видно на примере удивительной судьбы Бешеного Билла Хикока. Мальчишкой Джеймс Батлер Хикок любил охотиться и слыл лучшим стрелком в Северном Иллинойсе. В 1855 году, когда ему было всего восемнадцать, он вступил в добровольческий отряд, сражавшийся за непризнание рабства в истекающем кровью Канзасе. Некоторое время он служил констеблем в каком-то местечке, потом устроился править дилижансом по дороге в Санта-Фе, что дало ему возможность еще раз проверить свои бойцовские качества. Однажды он убил медведя длинным охотничьим ножом. В 1861 году на Орегонской дороге он столкнулся с печально знаменитой бандой Макканлеса. Во время Гражданской войны он был разведчиком и лазутчиком армии Соединенных Штатов, эта служба была полна приключений и опасностей, и он имел возможность совершенствоваться в стрельбе. На центральной площади в Спрингфилде, штат Миссури, он убил своего бывшего друга, с которым вместе служил в разведке, потому что тот перешел на сторону конфедератов. Потом, после войны, будучи заместителем начальника полиции на обширной территории в районе Форт-Райли, он приобрел известность, разыскивая ворованное и убивая бандитов. А когда он был начальником полиции в нескольких неспокойных канзасских ковбойских городках, в том числе и в Эйбилине, он чаще хватался за оружие, чем самый отчаянный головорез, и, наконец,
47
число застреленных им один на один стало больше, чем у кого бы то ни было из его современников. Он стал известным гастролером, разъезжая по стране с Биллом Буйволом в 1872 — 1873 годах. Через три года он вернулся в одно из своих прежних пристанищ, местечко Дедвуд на территории Дакоты, и был застрелен в затылок местным жителем, которого в тот день обыграл в карты. Ему было всего тридцать девять лет. Местный суд оправдал убийцу.
После того как Бешеный Билл был похоронен в Дедвуде, надгробный памятник и ограда были по кусочкам растасканы местными жителями на память о столь великом убийце. Никто не знает точно, скольких он застрелил в открытом единоборстве; некоторые считают, что чуть ли не восемьдесят пять человек, но уж что не меньше тридцати, это точно. И застрелив столько народу, он ни разу не был привлечен к суду даже за непредумышленное убийство. Большую часть своей активной жизни Бешеный Билл Хикок носил эмблему служителя закона. Однако мучительное сомнение вызывают многие совершенные им убийства, потому что в случаях, не до конца ясных, он предпочитал сначала стрелять, а уж потом расследовать. Поклонники обычаев Запада называли Бешеного Билла «величайшим злодеем, когда-либо жившим на земле». По словам генерала Кастера, «пеший ли, верхом ли, он был прекраснейшим образцом физического совершенства, каким только может обладать мужчина. Он был начисто лишен всего показного. Он никогда не говорил о себе, если его не спрашивали. Его влияние в среде поселенцев Запада было безграничным, его слово было законом. Бешеного Билла уж никак нельзя было назвать забиякой, но лишь он сам мог перечислить все те столкновения, в которых принимал участие». Если готовность лишить человека жизни при малейшем, еще не доказанном подозрении считать качеством, присущим бандиту, то Бешеный Билл, конечно, им и был. В то же время, если готовность рисковать своей жизнью во имя закона и правды — это свойство добрых граждан, Бешеный Билл был одним из них.
«Головорезами» обычно называли на Западе тех злодеев, чья деятельность не была прикрыта эмблемой служителя закона. Но в мире скотоводов вряд ли нашлось бы несколько известных бандитов, которые ни разу не носили эмблему служителя закона и не рисковали своими жизнями во имя того, что некоторые их соотечественники называли законом и порядком. За широко распространенным восхищением «мужественностью» скорых на руку головорезов таилось неотступное подозрение, что сами го
48
ловорезы (может быть, даже чаще, чем их противники) защищали справедливость. «Эти «плохие люди», то есть профессиональные бойцы и убийцы, — писал после поездки на Запад в 1888 году Теодор Рузвельт, — конечно, другого сорта (чем обычные преступники, конокрады или разбойники с большой дороги), очень многие из них по-своему совершенно честные люди. Конечно, они и совершают почти все убийства в пограничных поселениях, но не стоит забывать, что их жертвы обычно достойны своей участи». Некоторые рассматривали головорезов как просто участников распространенных в древности судебных поединков, но на современный американский лад. «Каждый обладал неотъемлемым правом на собственную защиту. Не было нужды обращаться к закону, — писал Эмерсон Хаф, который сам был тому свидетелем, — закон был бессилен. Насколько быстро мог вдруг вспыхнуть человек, вперед выбрасывалась рука, и вот уже сверкало пламя, как раньше, бывало, сверкало острие шпаги. Падала жертва, сжимая в руках оружие, замешкавшись лишь на секунду. Закон оправдывал убийцу. Его действия признавались «самообороной». «Честная игра», — говорили соотечественники, хотя и начинали держаться с ним сдержаннее и обращались к нему реже».
Было ли это еще одним свидетельством, что американцы по праву первенства решали, на чьей стороне закон и справедливость? Неписаный закон, суровый и непреклонный в консервативном обществе старого Юга, в другой форме, но воцарился и на свободных просторах Запада. Но если на Юге можно было ориентироваться на традиции, установленные «лучшими», и никто не осмеливался поставить их под сомнение, то на Западе «лучших» не было. Там «неписаный закон» был совершенно непредсказуемым и неясным, поскольку каждый определял его сам для себя. Именно в царстве приобретенного богатства—золота, серебра и скота — и процветали те самые необычные американские бандиты. Хотя «головорез» в идеале, конечно, не убивал только ради денег, на заре американского Запада большинство головорезов были замешаны или в той или иной мере находились под подозрением в «незаконном» присвоении имущества.
Неожиданные тонкости, знаменитые противоречия этики предприимчивых людей отразились в деятельности всех известных головорезов ковбойской земли. Мы можем основательно их изучить на примере одного из них, достигшего наивысшей сла
49
вы, — Крошки Билли. Уильям Бонни (его настоящее имя) родился в 1859 году в Нью-Йорке и мальчиком переехал с родителями на Запад. Отец его умер в Канзасе, и мать переселилась в Колорадо, а потом в Нью-Мексико. Его некогда друг и соратник, а потом убийца и биограф шериф Пат Гарретт описывал Билли в молодости:
Отчаянный, бесстрашный и безрассудный, он был щедрым, благородным, открытым и мужественным человеком. Его любили люди всех возрастов и сословий, особенно им восхищались дряхлые старики и беспомощные дети. Для них он был заступником и защитником, благодетелем, правой рукой. Никогда он не обращался к женщине, особенно к женщине пожилой, не сняв шляпы, и если ее одеяние или внешний вид выдавали бедность, чудно сияло лицо Билли, выражая пылкое сочувствие и сострадание, и он предлагал помощь или давал совет. Ни разу в жизни не отказал он ребенку, если надо было перенести его через канаву или помочь ему донести тяжелую ношу... Билли любил свою мать. Он любил и почитал ее больше всего на свете.
Говорили, что двенадцатилетний Билли зарезал человека, оскорбившего его мать.
Первым серьезным делом Билли было столкновение в резервации с тремя миролюбивыми индейцами племени апачей. Билли и его приятель пытались убедить их расстаться со своими лошадьми. Вот как сам Билли (в пересказе Гарретта) описывает это приключение:
Тут за нами дело не стало. Вот они прямо перед нами — двенадцать замечательных лошадок, пять или шесть седел, хорошенький запас одеял, да в придачу пять лошадей, нагруженных шкурами. И тут же три кровожадных дикаря, купающихся во всей этой роскоши и отказывающихся поделиться с двумя свободными по рождению белыми американскими гражданами, которые еле ноги волочат от голода. Выбора не было — добычу нужно было отобрать, а поскольку один живой индеец мог через два часа послать сотню по нашему следу, а мертвый индеец, наверное, отправился бы по другому маршруту, мы приняли решение. Через три минуты три «добрых индейчика» уже валялись на земле, а мы с лошадками и поклажей смылись. И никакой борьбы. Тише не сработаешь.
После многочисленных приключений в Старой и Новой Мексике на счету Билли было еще с десяток убийств. Видимо, благодаря этому он и получил работу, когда приехал в 1877 году в долину реки Пекос.
В то время на юге штата Нью-Мексико назревал конфликт, так называемая «война в округе Линкольн», .которой суждено было стать самой кровопролитной из всех скотоводческих войн. Что касалось готовности обеих сторон использовать наемников и обращаться за помощью к силам закона, эта война мало чем отличалась от недавней «войны в округе Джонсон» в Вайоминге.
50
Однако противостояли друг другу здесь не крупные и мелкие скотовладельцы. Скорее, тут столкнулись две почти равносильные группировки богатых владельцев больших стад, каждая из которых использовала все существующие средства, чтобы обеспечить себе контракты на поставку мяса в государственные учреждения и индейские резервации. Обе фракции обвиняли друг друга в нечестности и краже скота. Сегодня видно, что, наверное, правы были обе. Вскоре все местные скотоводы были вынуждены встать на ту или иную сторону. В конце зимы 1877 года, когда Крошка Билли начал работать на ранчо Дж. Танстолла на реке Феликс в округе Линкольн, вражда зашла так далеко, что было возбуждено крупное судебное дело, а в ответ на это фракция противников, возглавляемая Лоуренсом Мерфи, отправила помощника шерифа с отрядом своих людей на захват принадлежавшего Танстоллу скота. В руках у Мерфи были местные обозы и финансы всего района. 18 февраля 1878 года люди Мерфи убили Танстолла в присутствии его управляющего и Крошки Билли. Давно зреющий конфликт в округе Линкольн перерос в открытую войну.
Это определило намерение Крошки Билли навсегда посвятить себя исполнению одной цели — отомстить убийцам своего друга Танстолла. Управляющий Танстолла был приведен к присяге как «специальный представитель» Максуина, главы группировки противников Мерфи, он и собрал человек десять, включая Крошку Билли, чтобы осуществить свою месть. Билли не раз возглавлял отряд в последовавших за этим событием схватках. Он и шестеро соучастников подстерегли и застрелили шерифа округа Линкольн и его помощника, которые были сторонниками Мерфи. Потом Билли и другие люди Максуина встали на свой собственный путь защиты закона. Пользуясь полученными от мирового судьи полномочиями по розыску краденых лошадей, они убили еще одного из людей Мерфи. Борьба достигла своей высшей точки, когда новый шериф округа Линкольн, тоже орудие в руках Мерфи, послал за федеральными войсками и кавалерийский отряд попытался арестовать Максуина и его сторонников. Они отказались сдаться, и отряд Мерфи поджег дом Максуина, однако всем, кроме двоих, удалось скрыться в ночи. «Войне в округе Линкольн» конца не предвиделось, пока генерал Льюис Уоллес (герой Гражданской войны, впоследствии автор романа «Бен Гур*)» получив специальные полномочия от президента Гаррисона, в августе не прибыл в Нью-Мексико в качестве нового губернатора. Он принес мир на юг Нью-Мексико, но не смог наказать виновников всех преступ
51
лений минувшего года. Кто-то предложил повесить всех до одного жителей округа Линкольн, чтобы каждый получил по заслугам. Но после многих предъявленных обвинений судебные дела были прекращены, что показало неспособность официального правосудия справиться с проблемами общества, жившего в соответствии с моралью предприимчивых людей.
Хотя было убито более шестидесяти человек, единственным привлеченным к ответственности за убийство в «войне в округе Линкольн» был Крошка Билли. Губернатор Уоллес вызвал его к себе и, в присутствии свидетелей, попросил сложить оружие и предстать перед судом, обещав помилование, если Билли будет признан виновным. Некоторые сомневались в правдивости губернаторского слова и боялись, что из Билли хотят сделать козла отпущения. «В судах этой страны я не найду правосудия, — так передавали слова Билли, отказавшегося предстать перед судом. —Я слишком далеко зашел».
Крошка Билли снова продолжил свои отчаянные приключения. Он уже настолько привык к увлекательной жизни профессионального убийцы, что не мог смириться с участью простого ковбоя, объезжавшего пастбища и загонявшего скот. С десятком прежних приятелей разъезжал он по округе, воруя скот, убивая старых врагов и находя новых, которых подозревал в желании отомстить за уже совершенные им убийства. Отважный Пат Гарретт, новоизбранный шериф округа Линкольн, схватил Крошку Билли и добился его осуждения за давнее убийство шерифа Брейди. Но Крошку не успели повесить — он прикончил своих охранников и совершил еще один дерзкий побег. Только через два месяца Гарретт вновь выследил Крошку Билли и застрелил его под покровом ночи, когда тот входил в дом своего друга.
Теодор Рузвельт был так восхищен Гарреттом, что назначил его сборщиком таможенных пошлин в Эль-Пасо, но вскоре лишил Гарретта своего расположения, узнав, что тот мошенничает. Сам Гарретт был тоже застрелен одним из своих собственных арендаторов. Убийца на суде заявил, что он оборонялся, и присяжные признали его невиновным, несмотря на то что Гарретт был застрелен в затылок и умер, не сняв перчатки с руки, в которой обычно держал револьвер. Скотовладельцы всей округи долго вспоминали пикник с жаренным на вертелах мясом, который преуспевающие владельцы ранчо устроили в честь оправдания убийцы Гарретта.
Портретную галерею «хороших злодеев» и «плохих праведников» — преступных шерифов и честных бандитов — можно
52
продолжать до бесконечности. В ней можно найти все аспекты добра и зла в бессчетном количестве сочетаний. Нельзя обойти молчанием и предприимчивых людей с приисков, таких, как Генри Пламмер, которого иногда называли «рыцарь-головорез». Будучи главарем разбойничьей шайки, он на самом деле служил в полиции, потом, переодевшись, дерзко присоединился к банде линчевателей, которые за ним охотились. Его назначение шерифом Соединенных Штатов подоспело, когда он уже стоял под виселицей. Конечно, в этих местах встречались и такие, как Бун Хелм, который, казалось, и не слышал о совести (однажды в пути, умирая от голода, он съел своего товарища) и никогда не искал защиты у закона.
Наряду с личностями, которыми владели подлинные страсти и противоречия, чья внутренняя непредсказуемость отражала непредсказуемые перспективы американского ландшафта, возник герой попроще, во многом детище телеграфа, новоявленной процветающей прессы, жаждущей сенсаций. Он был «фальшивым» головорезом — «длинноволосой дешевкой», как окрестил его исследователь ковбойской истории Эмерсон Хаф, «поддельным злодеем... созданным Западом для восточного потребителя... Истинный человек Запада, трезвый и хладнокровный, всегда испытывал презрение к подражателю, тому, кто не был по-настоящему «плохим», а только хотел им казаться». Это был «типичный ковбой» XX века. Но тот, кто действительно следовал морали предприимчивых, чувствовал себя по-новому свободным, человеком под открытым небом, который не мог до конца забыть, что общество пыталось его уничтожить. А придуманный западный бандит просто перенес на Запад преступные замашки старого общества.
Ковбой, похититель скота, скотовладельческий магнат — западный шериф и западный бандит — все они были созданы свободной землей и открытыми пастбищами. Всех прельщали новые неизведанные возможности и искушения. Те, кто когда-то жил за счет диких буйволов, принимали дикий скот как должное. Когда исчезли открытые пастбища, были воздвигнуты заборы из колючей проволоки, Запад стал распродаваться и сдаваться в аренду, что положило конец многим возможностям и искушениям, как и галерее персонажей периода расцвета скотоводства. Хотя где-то в горах, таящих подземные сокровища, а позже и в городах могли остаться им подобные, но преступный Шериф и честный головорез навсегда исчезли из жизни скотовладельцев. Ушли эти люди с двойной моралью и двойными законами, но этика предприимчивости их пережила.
53
5 ДОБЫВАЯ НЕФТЬ
Рост состоятельности предприимчивых людей Запада, от низших слоев к верхним, был тесно связан с открытием глубоко под землей нефти, явившейся своего рода золотом. Но тогда как мир скотоводов обогатил американский фольклор и народные песни, добыча нефти не увеличила существенным образом числа героев фольклора. И все же открытие нефти, изобретение новых способов подачи ее на поверхность, организация методики ее добычи, транспортировки и доставки на рынок — все это имело много общего с достижениями скотоводства.
Использование природной нефти для медицинских целей издавна практиковалось в Америке. Индейцы из племени Сенека, когда обнаруживали на глади озер и ручьев черную субстанцию, обычно извлекали ее следующим образом: клали на поверхность воды одеяло, впитывавшее нефть, а затем отжимали его в сосуд. В конце XVIII века нефть уже была предметом торговли с индейцами. Когда революционные войска генерала Бенджамина Линкольна в 1783 году шагали через Западную Пенсильванию, он позволил солдатам остановиться у ручья, где они собирали плавающую нефть и прикладывали к суставам. «Это приносило большое облегчение и немедленно снимало ревматические недомогания, которыми страдали многие из них. Солдаты без опаски пили воду прямо из открытых водоемов — и она оказывалась легким слабительным».
В те годы соль обыкновенно добывали из колодцев, содержавших соленую воду, подвергавшуюся затем выпариванию. В конце 1830-х годов некоторые доходные колодцы оказались испорчены черным маслянистым веществом, обнаруживавшимся вместе с солью после выпаривания солевого раствора. Некие предприимчивые бизнесмены в Кентукки приобрели один из этих «испорченных» соляных колодцев, основали Американскую компанию по добыче медицинской нефти и стали производить в качестве почти универсального лекарства расфасованную в бутылках «американскую нефть». Когда в 1840-х годах Сэмюел Кир, предприимчивый сын владельца соляной фабрики, унаследовал колодцы своего отца в Западной Пенсильвании, ему также досаждало черное маслянистое вещество, и он подумывал о том, чтобы прекратить использование колодцев. Однако после того, как его жена заболела чахоткой и док
54
тор прописал «американскую нефть», Кир заметил, что покупаемая им в бутылках жидкость была такой же, как и та, которая портила его колодцы. Когда в 1846 году нефть в его соляные колодцы стала прибывать действительно в больших количествах, он занялся производством из нее лекарств.
Кир издавал листки, содержавшие заверенные подписями свидетельства различных людей относительно замечательных свойств «петролеума, или сырой нефти». «Естественное целебное средство! Добывается из колодца в округе Аллегейни, штат Пенсильвания. На глубине четырехсот футов под землей!» Нефть, утверждал он, обладает «замечательной целебной силой» при лечении ревматизма, хронического кашля, лихорадки, зубной боли, мозолей, невралгии, геморроя, расстройства мочеиспускания, нарушения пищеварения и заболеваний печени. Один из его листков был напечатан как государственный банкнот с цифрой 400 на видном месте, обозначавшей глубину, на которой добывали чудесное природное средство, банкнот был подписан С.Киром и сопровожден следующей датировкой: «В 1848 году после Рождества Христова обнаружена при добыче соленой воды — в 1849 году открыты замечательные целебные свойства». Кир посылал торговцев в фургонах, украшенных золочеными изображениями доброго самаритянина, помогающего под пальмовым деревом претерпевающим муки страдальцам, — и эти торговцы скрашивали монотонность сельской жизни своим «медицинским представлением». До 1858 года Кир уже продал почти четверть миллиона бутылок в полпинты с замечательной нефтью по цене доллар за бутылку. Но высокая стоимость рекламы и распространения наряду с увеличением объема добычи нефти (во много раз превосходившего любые из возможных медицинских потребностей) побудили Кира искать другие пути применения своего продукта. Какими они могли бы быть?
Рост американских городов, появление сотен новых фабрик, распространение железных дорог задолго до 1850 года, разумеется, увеличили потребность в лучшем освещении. Однако в американских домах оно претерпело очень мало изменений к лучшему по сравнению с прежними временами. На протяжении колониального периода дома освещались сальными свечами или лампадой, подобной тем, что использовались в Древнем Риме, и представлявшей собой миску с рыбьим жиром или маслом — животным или растительным, — где фитильком служил кусок ветоши. Некоторые использовали топленый свиной жир, но чтобы он оставался мягким и мог гореть, под ним приходилось жечь
55
древесный уголь. Превосходное горючее получали при переработке жира кашалотов, место обитания которых не могли обнаружить до 1712 года, из их спермацета выходили отменные свечи, которые, однако, были дорогостоящими. В 1830 году Исайя Дженнингс из Нью-Йорка получил патент на новое вещество под названием «камфин» — дважды очищенный скипидарный спирт, который оказался отличным лампадным горючим. Но хотя камфин горел ярким пламенем, он тоже стоил дорого, имел неприятный запах и, кроме того, был взрывоопасен.
В 1830 —1850 годы казалось, что единственной надеждой на удешевление освещения в Соединенных Штатах является более широкое использование газа. В 1840-х годах американские производители газа стали применять усовершенствованную британскую технологию производства светильного газа из угля. Но затраты на подачу газа по трубам к потребителю оставались столь высоки, что до середины столетия газовое освещение представлялось возможным только в городах и только в общественных местах или в домах богатых людей.
В 1854 году канадский врач Эйбрехем Геснер запатентовал процесс переработки смолистого минерала, месторождение которого находилось в Нью-Брансуике и Новой Шотландии; из этого минерала получался светильный газ и маслянистое вещество, которое Геснер назвал «керосином» (от греческого слова «keros», обозначавшего воск, и с окончанием «ин» — поскольку вещество напоминало камфин). Хотя по сравнению с камфином керосин и был дешевле, но обладал неприятным запахом, и Гес-неру так и не удалось сделать на нем состояние. Однако он вновь пробудил надежду найти светильный газ из добываемых в Америке полезных ископаемых.
Между тем в Бостоне в 1852 году некоторые предприниматели в области фармацевтики в поисках лучших смазывающих веществ стали производить «угольную нефть», перерабатываемую из битумного угля. Они обнаружили, что новое вещество является не только хорошей смазкой, но может еще и хорошо гореть в лампе и при этом не дает неприятного запаха. К 1859 году сырая нефть из битумного угля под коммерческим названием «керосин» начала использоваться в домах американцев. Свиное сало, китовый жир и жир кашалотов росли в цене, камфин из-за своей взрывоопасности приобрел плохую редутацию. Было известно, что при производстве угольной нефти уголь можно заменить петролеумом. До конца 1859 года были проданы почти два миллиона ламп на угольной нефти, однако до того идеала, когда американцы могли бы иметь «лампу в каждой комнате»,
56
оставалось еще далеко. Сырья для производства нефти из битумного угля по-прежнему не хватало, а стоимость производства светильного масла из животного и растительного жиров была слишком высока.
В середине лета 1854 года Джордж Бисселл, выпускник Дартмутского университета (1845), во время посещения кампуса, где когда-то провел студенческие годы, случайно заметил бутылку с нефтью, оставленную для одного из работавших там преподавателей врачом, который привез ее из нефтяного месторождения в Тайтесвилле, Западная Пенсильвания. Содержимое бутылки возбудило его любопытство, усиленное, возможно, чтением брошюр Кира, прославлявших лечебные свойства природной нефти. Еще не зная, что делать с этим веществом, Бисселл решил заняться разработкой тех самых источников, откуда была взята содержавшаяся в бутылке нефть. Совместно с партнером они основали Пенсильванскую нефтяную компанию Нью-Йорка (первую в Америке корпорацию по добыче нефти из-под земли), действуя с оптимизмом, довели ее капитал до полумиллиона долларов, купили за 5 тысяч долларов 100 акров казавшейся им перспективной с точки зрения получения нефти земли и приобрели права на ее добычу еще на 12 тысячах акров. Нефть предполагалось добывать только известными тогда методами: из естественно бьющих нефтяных источников, собирая ее с поверхности речек или же делая ямы или углубления в земле, чтобы увеличить приток нефти там, где ее уже обнаружили ранее.
Вскоре расходы на сбор свободно плавающей нефти превысили доходы компании от ее продажи для медицинских целей. Тогда компания обратилась за помощью к экспертам. Профессору из Йельского университета Бенджамину Силлимэну-млад-шему была поручена целая серия экспериментов с нефтью, добываемой Пенсильванской нефтяной компанией, чтобы определить, для чего она может быть пригодна. Доклад Силлимэна заказчикам, составленный в 1855 году (один из первых в Америке примеров заказного исследования в области промышленности — за него заплатили 526,08 доллара), был исполнен оптимизма. В нем сообщалось, что нефть обладает прекрасными смазывающими свойствами и «по химическому составу идентична светильному газу в жидком виде». «Лампа, в которой используется эта полученная из нефти жидкость, давала не меньше света, чем любая известная ранее... нефть расходова
57
лась более экономно, а свет был ровнее, чем при сгорании камфина, и горел в течение двенадцати часов без заметного угасания и без дыма».
Многообещающие выводы Силлимэна, однако, по-прежнему относились только к одному извлекаемому в скудных количествах продукту—природной нефти, просачивающейся естественным путем на поверхность земли. Идея бурить глубокие скважины в земле специально с целью добычи нефти, а затем выкачивать ее на поверхность если кому ранее и приходила в голову, то, по-видимому, казалась недостаточно реальной, чтобы оправдать какие-либо капиталовложения. Мы не знаем, кому первому пришла мысль «бурить» землю, чтобы получить нефть. Это мог быть Бисселл, прочитавший брошюру Кира, где панацеей от всех хворей была названа нефть, обнаруженная на глубине 400 футов ниже поверхности земли «в 1848 году после Рождества Христова... при добыче соленой воды». Или, может быть, это был банкир из Нью-Хейвена Джеймс Таунсенд, ставший преемником Силлимэна на посту президента Пенсильванской нефтяной компании. «Чтобы нефть появлялась из земли?! Чтобы выкачивать нефть из земли, как воду?! — воскликнул, обращаясь к нему, его друг. — Чепуха! Ты сумасшедший». В 1858 году реакция большинства американцев была бы именно такой.
Каковы бы ни были их соображения по поводу того, как использовать нефть, вкладчики Пенсильванской нефтяной компании решили в любом случае предпринять шаги с целью подтвердить свое юридическое право собственности на землю в Тайтесвилле, где сырая нефть пузырями всплывала на поверхность ручья, а также изучить вопрос, каким еще образом можно использовать это вещество. В 1857 году по до сих пор непонятным причинам они наняли человека, который был не юристом и не преуспевающим бизнесменом, а скитающимся странником, прежде железнодорожным проводником, остановившимся тогда в ныо-хейвенском отеле. Эдвин Дрейк работал когда-то и продавцом на пароходе, совершавшем рейсы между Буффало и Детройтом, и в гостинице города Текумсе, штат Мичиган, и в магазинах тканей в Нь'ю-Хейвене и Нью-Йорке, но, закончив только обычную школу, он не получил специального технического образования и не имел навыков по части бурения. Казалось, основным доводом в пользу кандидатуры Дрейка на работу было его железнодорожное удостоверение, которое он сохранил как бывший служащий и которое давало ему возможность бесплатно добраться до Тайтесвилла.
58
Когда в декабре 1857 года Дрейк прибыл туда, то обнаружил (согласно его собственному описанию) «население в количестве 125 человек, отсутствие церквей, две гостиницы». Урегулировав юридические дела компании с местным населением, он посетил место, где на поверхность пруда просачивалась знаменитая медицинская нефть, известная в этих краях как «мазь мустанга». Он наблюдал трудоемкий процесс сбора нефти при помощи одеяла, которое расстилали на поверхности пруда и затем отжимали в специальную емкость. Именно тогда и на том самом месте, как впоследствии рассказывал Дрейк, его осенило. «Ему пришла мысль, что внизу в земле или в скалах есть бассейн или источник нефти и... он принял тогда решение выкопать колодец». «Через десять минут после моего прихода на место с д-ром Брюером я сделал вывод, что ее можно получать в больших количествах путем бурения, как и соленую воду. Я также решил, что именно мне следует сделать это». Широко распространенным в этих краях и даже среди ученых, к которым обращался за консультацией Дрейк, было мнение, что «нефть является жидкостью, вытекающей каплями из угля, залегающего в ближних холмах, что для ее добычи бесполезно бурить землю и что единственный способ ее собрать — это отрыть траншеи, где она бы скапливалась». Но Дрейк не мог взять в толк, почему нефть оказывается под ручьем, «если стекает с горы, ведь она настолько легче воды, что просто невероятно ее самопроизвольное погружение».
Не располагая достаточно весомыми доводами специалистов, чтобы убедиться в невозможности бурения колодца для добычи нефти, Дрейк в своих действиях руководствовался интуицией. Новая идея «бурения» для добычи нефти теперь полностью захватила его. Он не знал, действительно ли сырая нефть, даже если ее можно получать в больших количествах, превосходит другие вещества в качестве смазки или средства для освещения. Он не имел представления относительно того, каким образом и кому можно продавать нефть. Но его воображение было глубоко взволновано этим новым веществом, которое ВДРУГ да могло бы принести кому-нибудь состояние. Так почему бы не попробовать добывать его? Дрейк стал президентом собственной Сенекской нефтяной компании, арендовав землю у Пенсильванской. Он намеревался получать двенадцать центов с каждого добытого им галлона нефти. Поскольку в договоре об аренде не было ни слова о «бурении», похоже, Дрейк тогда держал свои сокровенные планы про себя.
Между тем он посетил соляные колодцы, чтобы посмотреть, как их пробурили, и найти опытного бурового мастера, который
59
на деле продемонстрировал свое умение успешно бурить соляные колодцы. Поскольку бурение для добычи нефти считалось сумасшествием, ему было сложно договориться с компетентным бурильщиком. Первый бурильщик, с которым он заключил контракт, попросту не пришел и впоследствии объяснял, что принял Дрейка за сумасшедшего, «считал, что легче всего избавиться от него, заключив с ним договор и сделав вид, что действительно собираешься прийти».
В конце концов Дрейк нашел Уильяма Смита (Дядю Билли), которой был не только опытным бурильщиком соляных колодцев (добывавшим соль для отца Сэмюела Кира), но и умелым кузнецом, знавшим, как делаются орудия для бурения. Дядя Билли начал бурить со своими двумя сыновьями в июне 1859 года. При соледобыче в те времена было принято вырывать яму до скального основания, обносить ее внутреннюю поверхность ряжем, а затем вставлять туда железную трубку для бурения. Но когда Дядя Билли попробовал сделать то же самое с колодцем Дрейка, вода заполнила отрытую им яму задолго до того, как он достиг скального основания. В результате был испытан новаторский метод, заключавшийся в том, чтобы пропускать трубку на всю глубину. Пройдя скальное основание на глубине 32 фута, он продолжал бурение, продвигаясь только на 3 фута в день. К субботе 27 ав1уста 1859 года проделанная Дядей Билли скважина достигла глубины 69,5 фута, и (как всегда предписывал Дрейк) бурение было приостановлено на выходной. Через день Дядя Билли Смит пошел посмотреть на колодец и, к своему удивлению, обнаружил его наполненным маслянистым веществом. «Что это такое?» — спросил Дрейк. И Дядя Билли Смит ответил: «Это твое состояние!»
При всем том, что маслянистое вещество в скважине быстро развеяло мнение о Дрейке как о сумасшедшем, делать деньги при помощи колодца оказалось далеко не так легко. Нефть в колодце не прибывала, и ее надо было выкачивать насосом, но, поскольку Дрейк не предусмотрел заранее, куда ее разливать, пришлось использовать бочки из-под виски, корыта и все, что попадалось под руку. Однажды в октябре Дядя Билли взял лампу, чтобы посмотреть вниз в скважину, — и все сооружение воспламенилось. Но Дрейк отстроил заново буровую вышку и насос, и вскоре охотники за состоянием стали,съезжаться к нему со всех сторон. Он покинул нефтяные края и обосновался на Уолл-стрит, где стал маклером по продаже нефтяных акций и разорился. Чтобы спасти «изобретателя» нефтяной скважины от нищеты, законодательные органы Пенсильвании все же дали
60
ему пенсию в размере 1500 долларов в год, но в 1880 году, когда уже были известны многие составившие состояние на торговле нефтью, Дрейк умер в безвестности.
Нефтяная лихорадка, порожденная Дрейком и другими предприимчивыми дельцами, привела к возникновению еще одного типа новых городов. Карта крайнего северо-западного района Пенсильвании вскоре оказалась испещрена их названиями — Ойл-Сити, Олеополис и Петролеум-Сентр. Эти города, как и многие другие, были построены на нефти или на надежде найти ее, а в ряде случаев — на по-настоящему богатых месторождениях. Нефтяные города процветали за счет вспомогательных промыслов, таких, как производство нефтяных коллекторов, вышек, насосов, сдача нефтяных участков в аренду, обеспечение питанием, жильем, одеждой и развлечениями тысяч нефтедобытчиков.
Мы можем составить представление об их вспыхивавшей, подобно метеориту, фортуне на примере городка Питхоул. Весной 1864 года удачливый «нефтеискатель» с помощью волшебной палочки в виде орехового прута обнаружил на территории фермы, занимавшей участок по обе стороны речки Питхоул, огромное по стоимости месторождение нефти. К 7 января 1865 года первый из пробуренных там колодцев давал ежедневно 250 баррелей нефти. Тысячи исполненных надежд людей — демобилизованных солдат, недавно участвовавших в Гражданской войне, вкладчиков, желавших потратить обесцененные инфляцией банкноты, бродяг, скитальцев и искателей приключений—нагрянули в Питхоул. Когда из второго колодца фонтаном забила нефть, нефтяная лихорадка превратилась в маниакальную страсть. К концу июня четыре нефтеносных колодца в Питхоуле давали более 2000 баррелей в день, что составляло третью часть всей добываемой в Пенсильвании нефти. Место, которое за шесть месяцев до этого было всего лишь удаленной фермой, стало оживленным центром торговли. Три тысячи погонщиков гоняли свои упряжки, нагруженные бочонками с нефтью, туда и обратно от колодцев к речным судам и к другим точкам отправки грузов. Стандартной единицей измерения участия в эксплуатации скважины была одна шестнадцатая доля, которая продавалась обычно за несколько тысяч долларов. Нефтяная ассоциация рабочих реки Питхоул покупала долю в эксплуатации скважин и продавала десятидолларовые акции тем, у кого на большее не хватало средств. Переняв уловки мошенников Запада, «соливших» свои алмазные копи привезенными откуда-нибудь алмазными осколками, чтобы поймать на удочку не подозревавших подвоха про
61
стаков, некоторые бурильщики в стремлении избежать опасности пустой скважины «подправляли» свои колодцы очень просто: наливали ночью в скважину ведра нефти, чтобы на следующее утро привлечь покупателей.
Множество открытых нефтяных колодцев, рассредоточенных по Северо-Западной Пенсильвании, ежедневно давали сотни галлонов нефти. Где можно было хранить такое большое количество? Как перевезти к рынку сбыта? Чтобы найти сырую нефть и добыть ее, понадобилось несколько предприимчивых рисковых людей, не жалеющих ни времени, ни денег и не боящихся насмешек соседей. Но чтобы перевозить нефть через широкие просторы Америки, необходимы были совместные усилия целых сообществ людей. Нефтяной промысел, как и разведение скота, по-своему заставлял людей сплачиваться.
Одним из наиболее показательных таких дел был «наплыв воды». Задача заключалась в том, чтобы всей общиной сделать судоходными небольшие мелкие речки, протекавшие через богатую нефтью местность. Многие нефтеносные скважины в те ранние годы были сосредоточены около реки Ойл-Крик, но на протяжении большей части года в ней было недостаточно воды, чтобы пройти баржам, груженным бочками с предназначенной на продажу нефтью. Нефтедобытчики вынуждены были везти свои бочки на повозках на большие расстояния до железной дороги. Водный транспорт сокращал путь и был значительно дешевле, поэтому работавшие в этом районе нефтедобытчики изобрели свой собственный способ совместными усилиями сделать свои речки судоходными.
Наплыв воды требовал долгой подготовки, тесного взаимодействия, точного расчета по времени и умелого управления судами. Вот как он был описан руководителем этого мероприятия на Ойл-Крике 24 января 1863 года:
Наплыв воды — это временный подъем ее уровня в реке, чтобы пропустить суда, плоты, бревна и т.п. Вода поднимается достаточно высоко, и это позволяет пройти судам, груженным пятьюстами, а в ряде случаев семьюстами бочками с нефтью. Обычно в каждый наплыв воды попадают от ста пятидесяти до двухсот пятидесяти судов. Он длится от одного до двух часов при спуске воды с семи — семнадцати плотин на основных притоках Ойл-Крика таким образом, что эти воды встречаются и образуют большой поток, который несет на себе до большой реки от семи до тридцати тысяч бочонков нефти.
В ходе подготовки требовалось, чтобы нефтедобытчики вверх по течению договорились и совместными усилиями по
62
строили многочисленные плотины для накопления воды в преддверии запланированного ответственного момента. На это могли уходить недели. Плотины специально строились так, чтобы их заградительные дамбы могли быть быстро сняты.
Пик работы наступал, когда приходила пора спускать воду. Тогда, в точно выверенный момент, плотины, начиная с участка вверх по течению, последовательно открывались, высвобождая такой неожиданно мощный единый поток, что он мог на несколько минут поднять уровень реки на всем ее протяжении. На судах задолго готовились к этому моменту. Загрузившись бочками с нефтью, судоводители с нетерпением ожидали «потока, который погонит их к столь желанной гавани в устье реки. В ожидаемое время наплыва воды судоводители стоят наготове, чтобы вовремя отдать швартовы. Прохладный порывистый ветер является первым признаком, а вскоре вслед за ним накатывает вихрящийся поток». Необходимо было точно определить нужный момент, чтобы не отчалить слишком быстро и не подвергнуться риску оказаться впереди потока, но требовалось и умелое управление судном, чтобы следовать носом вперед, пройти узкие места и миновать быки мостов. Удачливый судоводитель быстро довозил свой груз до верфи в Ойл-Сити, где, не теряя времени, готовился к более легкому плаванию по реке Аллегейни до Питтсбурга и до рынка сбыта.
Нефтяной город своим видом напоминал город скотоводов после прибытия большого стада, перегонявшегося из Техаса. Руководитель наплыва воды рассказывал:
Вечером после наплыва воды наш город весьма оживлен. Грузоотправители заняты тем, что расплачиваются с судоводителями, жители прибрежных поселков запасаются всем необходимым для жизни, и всё в движении и в деловой суматохе. Повсюду видны люди, сплошь заляпанные маслянистым веществом. Наши гостиницы забиты до отказа этими грязными людьми, обеспечивающими светом мир. Нефть является единственным предметом разговоров, и воздух наполнен ее специфическим сладковатым ароматом.
Нефть открывала фантастические новые возможности, и человек, воспользовавшийся ими, был предпринимателем грандиозного масштаба. Его звали Джон Рокфеллер. Поскольку он стал частью легенды об урбанизированной автомобильной Америке, мы иногда забываем, что Рокфеллер схватил за хвост птицу славы, богатства и власти еще в далекие дни керосиновой лампы, когда даже сам керосин был новшеством. Так же как предприимчивые животноводы и отважные перегонщики скота
63
вроде Айлиффа, Гуднайта и Маккоя, Рокфеллер нашел способ получать свой товар, перевозить его на дальние расстояния и поставлять миру.
Когда Дрейк сделал свое удачное открытие в Тайтесвилле, в глуши Западной Пенсильвании, Джон Рокфеллер был молодым человеком двадцати лет в Кливленде, штат Огайо, всего лишь примерно в сотне миль оттуда. Он уже чрезвычайно преуспел для своего возраста, поскольку в тот год ему вместе с его партнером предстояло получить почти полмиллиона долларов на сделках по зерну, мясу и другим поставляемым Западом продуктам. Они были на подъеме деловой активности, пик которой пришелся на Гражданскую войну.
Осенью 1859 года в Кливленд дошли слухи, что некто в Западной Пенсильвании пробурил скважину нового типа, которая дает ежедневно более чем 300 галлонов нефти, продающейся по пятидесяти центов за галлон. Это известие вызвало нечто вроде золотой лихорадки в миниатюре, бросившей в нефтеносные районы Пенсильвании толпы людей, и среди них — некоторых знакомых Рокфеллеру кливлендских бизнесменов. Оттуда доходили фантастические рассказы о людях, делавших состояние в мгновение ока: фермерах, на участках которых оказалось много нефти, удачливых дельцах, сдающих в аренду скважины, деревенском кузнеце, который «пробил» скважину в высохшем соляном колодце и стал получать по 25 бочек нефти (31 — 42 галлона в каждой) в день и превратил свою деревню в процветающий город. Страшные истории о необъяснимых взрывах нитроглицерина, применявшегося для «торпедирования» иссякающих колодцев, и о непрекращающихся пожарах на нефтяных скважинах подхлестывали всеобщее возбуждение. Однако к ноябрю 1860 года новое черное полезное ископаемое уже не было ходовым товаром на рынке. Нефть продолжала хлестать из скважин, и, поскольку для ее хранения не было места, река Аллегейни потемнела от переполнявшихся колодцев. Цена на нефть упала.
Рокфеллер, быть может, и сам ездил к нефтяным месторождениям, чтобы увидеть, что происходит. Но даже и из Кливленда ему было видно, что на нефти не только делают состояние, но столь же часто и разоряются. Сотни баррелей нефти доставлялись в города. И однако никто не мог придумать, как заставить ее служить людям, надеющимся получить «лампу в каждую комнату». Как превратить сырую нефть в стабильный предмет торговли?
Рокфеллер увидел в хаосе конкурентной борьбы развивавшегося Запада свой шанс. Города соперничали в области ком
64
мерции, строительства железных дорог и в привлечении новых жителей. Вновь построенные железные дороги — в обеспечении транспортных потребностей городов и с готовностью хватались за любой новый товар, который нужно было перевозить. Сам Кливленд, который впервые появился на карте в качестве поселка только в 1814 году, процветал за счет судоходства, начавшегося после завершения в 1827 году строительства первого участка канала Огайо — Эри. Ставший городом в 1836 году, Кливленд в 1854-м присоединил к себе соперничавший с ним город Огайо-Сити. В период Гражданской войны новая Атлантическая и великозападная железная дорога, связанная с железнодорожной магистралью Эри, соединяла Кливленд с нефтеносными районами и стала крупнейшей в стране магистралью по транспортировке нефти. Вдоль путей следования в Кливленд создавались нефтеперерабатывающие заводы, где сырую нефть превращали в шедшие на продажу машинное масло и керосин для ламп. К 1863 году Рокфеллер стал совладельцем нефтеперерабатывающего завода, а в 1865-м (в возрасте двадцати шести лет) выкупил долю одного из своих партнеров за 75 200 долларов. К концу года его нефтеперерабатывающий завод давал продукции на 1 200 000 долларов (при производственной мощности 505 баррелей в день) — вдвое больше любого другого в регионе.
Перепроизводство и депрессия 1867 — 1868 годов привели к снижению цен и ликвидации многих меньших по размеру нефтеперерабатывающих заводов, однако предприятие Рокфеллера выжило. Железные дороги в тот период вели более интенсивную, чем когда-либо прежде, конкурентную борьбу за перевозку товаров уцелевших компаний. Транспортные тарифы не публиковались, и железные дороги предоставляли «особые» тарифы всем своим клиентам. Рокфеллер прекрасно умел играть на соперничестве железных дорог, добиваясь при этом преимуществ для своего предприятия. Он основал собственные бондарные фабрики для производства бочек, приобрел в собственность леса, обеспечивавшие их деревом, производил собственные химикаты для очистки нефти, приобрел суда и железнодорожные вагоны для перевозки своей продукции и в то же самое время следил за каждым центом, который тратил. Он отыскал новые рынки для сопутствующей продукции и воспользовался большим объемом своих перевозок (обещая перевозить ежедневно шестьдесят вагонов очищенной нефти по железнодорожной сети Нью-Йорк — Сентрал — Лейк-Шор), чтобы добиться наименьших тарифов.
3-379
65
Но колебания цен на нефть из-за неожиданного открытия новых месторождений привели, по словам Рокфеллера, к «разрушительной конкуренции». Чтобы получить контроль над рынком, он создал большую корпорацию и назвал ее «Стандард ойл оф Огайо». К 1872 году его компания производила по 10 000 баррелей керосина в день — больше, чем где бы то ни было еще в данной отрасли. И тогда он занялся трубопроводным делом, что в перспективе было чрезвычайно важно для укрепления его монополии. По его настоянию один из работающих на него химиков разработал процесс очистки дешевой сернистой нефти из Огайо и, таким образом, открыл совершенно новый источник получения товарной продукции. К 1890 году он расширил свою систему сбыта и использовал парк вагонов-цистерн для доставки керосина компании «Стандард» прямо к потребителю. По мере того как диапазон деятельности компании расширялся, их пустые пятигаллонные банки стали служить домохозяйкам в незатейливых домишках и лачугах на всех континентах. «Нефть для ламп из Китая» производилась фирмой «Стандард».
В вопросах общественного мнения Рокфеллер разбирался хуже, чем в переговорах о тарифах и в условиях конкурентной борьбы. Он выражал удивление по поводу нападок на себя, когда основанием для них служили документально подтвержденные факты, как это было в случае со статьей Генри Демареста Ллойда «История великой монополии», опубликованной в «Ат-лантик мансли» в 1881 году. Он также высказывал недоумение в связи с проходившими в законодательных органах слушаниями по вопросу о трестах. Однако последние легли в основу антитрестовского закона Шермана 1890 года. Когда компания «Стандард ойл траст» в 1892 году была по указанию верховного суда Огайо распущена, адвокаты Рокфеллера сумели победить в схватке, и вновь развернутая ими «кампания поддержки» дала возможность Рокфеллеру остаться на коне.
Объединение «Стандард ойл» было одним из достижений века в области организации. Цена на нефть даже уменьшилась в период расцвета монополии «Стандард ойл». Но возможно, она бы еще больше уменьшилась без «Стандард ойл»? Безжалостная тактика Рокфеллера по отношению к конкурентам — угрозы, запугивание, готовность применить силу, использовать шпионов (и даже, как поговаривали, убийц)’— стала типичным образчиком изменившихся нравов века.
Рокфеллер был истинным американцем, поскольку делал бизнес на таинственном новом природном ископаемом, о происхождении которого и запасах ничего не было известно. Он по
66
строил свое состояние в характерных для Запада условиях неопределенности. Наиболее примечательной и наиболее соответствующей духу Нового Света чертой Рокфеллера была не дерзость, с которой он преступал дозволенные-границы обычной порядочности или общепринятой деловой этики. Его методы несли на себе отчетливый отпечаток представлявшейся соблазном для других морально-политической двойственности, беспрецедентно расцветшей в Америке. Лучшие адвокаты его времени, люди высочайшей юридической этики, были наняты Рокфеллером с целью разработки его в высшей степени сомнительных методов. Доверительная форма собственности, называемая «трест»*, ставшая печально известным инструментом его безжалостной политики, была одним из старейших достижений английского права, изобретенным много веков назад в кулуарах нравственного суда лорд-канцлера и для «судов справедливости», которым всегда была свойственна озабоченность вопросами совести. Когда трестом воспользовались в определенных целях, что вызвало негодование в общественном сознании, то это только еще раз подчеркнуло двусмысленность, освящавшую и омрачавшую бурное развитие Запада, объединившую его худшие и лучшие стороны.
Джон Рокфеллер был американским Сесилом Родсом, но в случае с Соединенными Штатами имперское мышление было направлено против своих же людей. Безжалостное равнодушие Родса к жителям африканских колоний питалось благочестивой верой в «англосаксонскую» расу. Равнодушие Рокфеллера к его конкурентам-американцам питалось баптистским благочестием. Между тем в Англии викторианские моральные устои остались незамутненными. Разве Африка не была землей «туземцев»? И как насчет «бремени белого человека»?
Поскольку американская империя создавалась внутри расширяющейся национальной территории, американцы каким-то образом интегрировали колониальную двойственность взглядов в систему широко распространенных убеждений. Мораль предприимчивых людей — мораль нарушающих закон шерифов и честных головорезов — привлекала свежим взглядом на вещи и заряжала энергией. Она легко распространялась с Запада на Восток, подобно другим новым тенденциям Америки. Историки слишком долго были в плену разговоров о «движении на Запад». Американская цивилизация была в равной мере продуктом
От англ, «trust» — доверие.
3*
67
«движения на Восток»: от крайностей Запада в направлении респектабельного восточного истеблишмента—к взглядам и критериям неопределенности, чем обусловливалось многое из того, что Америка имела предложить миру.
Безжалостный филантроп, не дававший и двадцатицентовой монеты более слабому конкуренту, Рокфеллер каким-то образом считал себя попечителем бедных повсюду. Во времена, породившие Бешеного Билла Хикока и Крошку Билли, он являлся колоссом морально-юридической двойственности. Самый богатый человек эпохи, он был одновременно одним из наиболее заметных аскетов того времени. Отойдя от дел в «Стандард ойл», Рокфеллер (за десять лет до того сделавший пожертвование в фонд нового Чикагского университета) основал Рокфеллеровский институт медицинских исследований (1901 ); Комитет по всеобщему образованию (1902), который победил на Юге нематоду и помог осуществить реформу медицинского образования в Америке; Фонд Рокфеллера (1913), призванный «содействовать благосостоянию человечества во всем мире»; предпринял наступление на желтую лихорадку в Латинской Америке и создал систему медицинского образования в Китае. К концу жизни Рокфеллера его благотворительные пожертвования превысили полмиллиарда долларов.
6
РАСПРОСТРАНЕННАЯ КАТЕГОРИЯ ПРЕДПРИИМЧИВЫХ ЛЮДЕЙ: ЮРИСТЫ
Взаимоотношения между более и менее развитыми районами мира повсюду дают плодотворную почву для деятельности юристов. В крупном городе, являющемся центром законодательной и организационной активности, источником капитала, знаний и технологии, гарантирующей власть и прибыль с отдаленных земель, всегда имеются разнообразные, хорошо оплачиваемые виды деятельности, требующие юридических навыков. Стремительный рост числа американских юристов в колониальный период частично объяснялся потребностями вновь создававшихся колониальных предприятий и расширявшимися, новыми по своему характеру взаимоотношениями с правительством в английской метрополии. В последние десятилетия XIX и в начале XX века в Лондоне и Париже много полных планов и надежд молодых колонистов из Африки, Азии и Австралии изучали юриспруденцию, чтобы подготовиться и потом у себя на
68
родине занять посты, дающие деньги и власть. По мере продвижения стран по пути независимости и роста антиколониальных движений те же юристы, воспитанные в духе имперских отношений, стали составителями конституций, создателями государственности и политическими лидерами новых государств.
У американского Запада в XIX веке сложились такие отношения с крупными городами вдоль Атлантического побережья, которые были во многом схожи с отношениями между британскими колониями, такими, как Австралия, и столицей метрополии Лондоном. В Монтану, Вайоминг, Колорадо и другие штаты скотоводческого и богатого природными ресурсами Запада тоже нужно было привлекать новый инвестиционный капитал из расположенных за тысячи миль крупных восточных городов. И это открывало широкие перспективы для предприимчивых юристов, которые получали новую возможность в качестве своей основной или дополнительной работы заниматься тем, что было необходимо для содействия развитию бизнеса, а также организационной деятельностью или сбором необходимой информации.
В империях Старого Света предприимчивость и специальные знания юристов перекачивались из метрополии в новые страны и, таким образом, изымались из национальных ресурсов. В Соединенных Штатах федеральная система формирующегося богатого континента сохраняла потенциал этих честолюбивых людей внутри страны и позволяла им в условиях быстро меняющейся конъюнктуры свободно находить новые сферу и место приложения своим усилиям.
На протяжении века после Гражданской войны развивающийся Запад был тем местом, где молодые люди могли рассчитывать быстро сделать карьеру в области бизнеса и политики, если имели надлежащие навыки или достаточно нахальства, чтобы называть себя юристами. Вкладчики из восточных районов страны нанимали в маленьких городках Запада местных юристов, чтобы те консультировали их относительно возможности сделать в этих местах деньги на разведении скота, добыче руды или строительстве железных дорог. А имея в своем распоряжении капитал из восточных районов, молодой юрист мог за счет предоставления услуг нажить на Западе состояние. Он мог содействовать превращению поселков в города, а сам стать богатым или по крайней мере приобрести влияние, необходимое Для получения голосов на выборах.
69
Братья Уолкотты (потомки поселенцев Новой Англии колониальных времен) были тому прекрасным примером. Эдвард Оливер Уолкотт, сын приходского священника в маленьком городке на западе Массачусетса, в шестнадцатилетнем возрасте рядовым прошел Гражданскую войну. Он обучался в Йельском колледже, в 1875 году получил степень бакалавра права в Гарвардской школе права и затем приехал к своему брату Генри, который поселился в поселке Блэкхок, штат Колорадо. После недолгого периода преподавания в местной школе Уолкотт переехал в более перспективный город Джорджтаун, расположенный к западу от Денвера и являвшийся административным центром округа Клир-Крик. Там он начал заниматься юридической практикой. Он освоил особые тонкости юриспруденции в области добычи полезных ископаемых, важные для будущих вкладчиков из восточных районов США. Через год (в 1876 году— именно тогда Колорадо стал штатом) его избрали прокурором округа и города; его работа в качестве общественного обвинителя привлекла внимание, и два года спустя он был избран в сенат Колорадо. Переехав в 1879 году в Денвер, Уолкотт стал играть весомую роль в политике Республиканской партии и в 1889 году, а затем в 1895-м вновь сумел добиться избрания в Сенат Соединенных Штатов (тогда выборы еще осуществлялись законодательными органами штатов). К этому времени фирма Уолкоттов стала официальным юридическим консультантом железной дороги Денвер — Рио-Гранде и других крупных корпораций. Сам Уолкотт начинал играть значительную роль в национальной политике, будучи одним из первых, кто выступал за развитие добычи и промышленного использования серебра. В то же время его брат Генри, сделавший состояние, сотрудничая с Колорадской металлургической и горнодобывающей компанией и Колорадской топливной и чугунолитейной компанией, был наконец назначен президентом Колорадской телефонной компании.
По мере того как Колорадо успешно развивался, консультации и содействие братьев Уолкотт становились все более ценными для осторожных вкладчиков из восточных районов США, находившихся от вожделенного источника богатства на расстоянии в две тысячи миль. Президент нью-йоркской страховой компании «Эквитабл лайф ашуранс сэсайети» Генри Хайд был одним из тех, кто просил их составлять регулярные доклады о «том, что говорят в сфере политики и бизнеса». «Я больше чем когда-либо верю в будущее этого города, — сказал Генри Уолкотт в 1895 году.—В Денвер приехали жить подходящие люди, и у нас нет соперника на несколько тысяч миль в любом направ
70
лении». Вскоре Хайд вложил деньги в фонды страховой компании в Денвере, чтобы помочь построить там два первых небоскреба. Но Уолкотты отнюдь не всегда были столь оптимистичны. Со свойственной им проницательностью они не советовали Хайду покупать Первый национальный банк Денвера, поскольку располагали закрытой информацией о том, что администрация банка «слишком доверяла заявлениям, которые ей делали клиенты», и через несколько лет оказалось, что эти опасения были оправданны.
Потребность получить, находясь на расстоянии, надежную информацию финансового характера породила еще одно американское предприятие, сделавшее информацию своим товаром. После биржевой паники 1837 года предприимчивый управляющий кредитами нью-йоркского перекупщика обнаружил, что многие оптовые торговцы Нью-Йорка нуждаются в достоверной информации относительно степени надежности владельцев магазинов, желающих приобрести их товары. Он подозревал, что они будут с готовностью вносить плату за регулярную информацию о кредитоспособности соответствующих лиц. Этим человеком был Льюис Тэппен, родом из Новой Англии, выходец из кальвинистской семьи. К 1849 году Коммерческое агентство Тэппена, как называлась его фирма, определявшая уровень кредитоспособности, принесло столько денег, что Тэппен смог уйти в отставку и посвятить себя участию в аболиционистском движении, принесшем ему славу. В то самое время Р. Дан, двадцатичетырехлетний, самостоятельно пробившийся в жизни торговец, приехал в Нью-Йорк, где стал работать на Коммерческое агентство Тэппена. Благодаря организаторскому таланту Дана это предприятие превратилось в общенациональное, и к 1859 году он уже был единственным владельцем фирмы, известной под названием «Р.Г. Дан энд компани».
В 1861 году, когда началась Гражданская война, у Дана были конторы по всей стране, включая Юг. И после войны его компания делала большие деньги на обеспечении корпораций, становившихся все в большей степени общенациональными, нужной им надежной информацией о находящихся далеко покупателях. Дан нанимал молодых адвокатов в небольших городах далеко на Западе для конфиденциального расследования состояния дел в местном бизнесе. Он уделял одинаково много внимания сбору информации как относительно кредитоспособности хозяина ба-Ра под названием «Услада шахтера» в Саут-Пасс-Сити, штат Вайоминг, так и относительно владельца крупнейшего универсального магазина в Денвере. Рассчитанная на длительный срок
71
программа, которую Дан предлагал клиентам, включала подробную информацию о кредитоспособности бизнесменов в различных регионах: в 1872 году речь шла об Индейской территории (позднее Оклахома), в 1873 году—о Южной и Центральной Калифорнии.
Было непросто организовать общеконтинентальную сеть работников, которые могли бы выведывать секреты небольших городков и в то же время не испытывать соблазна представить в лучшем свете финансовое положение своих друзей. «32 года, — сообщалось в одном таком типичном докладе относительно молодого юриста-бизнесмена, — довольно хороший юрист, но имеет плохую репутацию, и однажды ему угрожало судебное расследование, в настоящее время приостановленное». Другой доклад свидетельствовал: «Благопристоен, хотя живет соответственно своему доходу и вряд ли является очень платежеспособным». Принадлежавшие Дану конторы были среди первых, где использовались пишущие машинки. Дан вообще был пионером в применении новой техники. К 1893 году он имел уже собственную типографию и издавал «Данз ревью» — еженедельную сводку о состоянии дел в области бизнеса. По мере того как американский бизнес распространялся по свету, Дан открывал конторы в Европе, Австралии и Африке. Он умер в 1900 году, но его фирма продолжала существовать. В 1933-м, слившись с компанией, основанной в 1849 году предприимчивым юристом-бизнесменом из Цинциннати Джоном Брэдстри-том, она превратилась в известную в XX веке фирму «Дан энд Брэдстрит».
Бизнесцены из восточной части страны, осваивавшие малоизвестные регионы Запада, нуждались в советниках и помощниках, сведущих в законах и обычаях Монтаны, Вайоминга и Юты. Компании по строительству железных дорог нанимали «местных советников» из населения, проживавшего вдоль железных дорог западных районов. Один юрист из Тельюрайда — небольшого городка в Колорадо — ведал делами, связанными с добычей руды, богатой семьи Ливерморов из Бостона. Другие давали консультации состоятельным клиентам в Чикаго, Нью-Йорке и Филадельфии. Удаленность и обширные просторы Запада, в изобилии порождавшие обманщиков и мошенников от горного дела, открывали также возможность и честному молодому человеку приобрести доверие (а иногда и разжиться капиталом) влиятельных промышленников из вос
72
точной части страны. Это было время организаторов — людей, преуспевавших за счет того, что они изобретали новые пути преобразования небольших предприятий в более доходные крупные объединения. В широко раскинувшейся стране юрист стремился узнать, как это можно (или нельзя) сделать. Если же он был умен, честолюбив и энергичен, такая осведомленность могла принести ему капитал.
Строительство и эксплуатация железных дорог порождали огромное количество вопросов по поводу собственности, связанных и с земельным правом, и с привилегиями граждан, и с юридическими нормами, регулирующими общественные перевозки, и с правом государства на принудительное отчуждение частной собственности. Поэтому компании, осуществлявшие железнодорожное строительство, нуждались в юристах. Железнодорожные сети расширялись за счет того, что к ним по одной добавлялись новые линии, и постепенно охватывали все новые территории и штаты со своей собственной юрисдикцией. Это было замечательное время для юриста-организатора.
Одним из наиболее блестящих таких юристов был Джеймс Фредерик Джой, приехавший в Детройт в 1837 году — в тот самый год, когда Мичиган был принят в федерацию в качестве штата. Закончив Дартмутский колледж и незадолго до этого основанную Гарвардскую школу права, он был чрезвычайно хорошо подготовлен к тому, чтобы воспользоваться возможностями момента. Новый штат Мичиган только что ассигновал 5 миллионов долларов в качестве займа на строительство трех железных дорог, которые должны были пройти через территорию штата. Однако биржевая паника 1837 года произошла раньше, чем был достигнут прогресс, и помешала делу. Джой убедил политиков продать эти железные дороги частным вкладчикам, а затем уговорил нескольких нью-йоркских и бостонских бизнесменов сложиться и за 2 миллиона долларов приобрести Мичиганскую центральную железную дорогу. В 1850 году он содействовал тому, чтобы линия была продолжена на запад до Чикаго, проведя переговоры с иллинойской компанией об использовании ее рельсовых путей — при этом в Спрингфилде он прибег к помощи молодого адвоката по имени Авраам Линкольн. И от Чикаго двинулся дальше на Запад. В 1854 году, используя либеральное законодательство штата Иллинойс, он добился слияния четырех небольших железнодорожных компаний в одну — «Чикаго, Берлингтон энд Куинси», само название которой служило рекламой распрост
73
ранения железных дорог Джоя на запад в Айову. Улучив удобный момент во время биржевой паники 1857 года, Джой приобрел по очень дешевой цене еще одну железную дорогу, которой от федеральных властей было только что передано во владение 350 000 акров земли.
К 1873 году железные дороги Джоя достигли Кирни в Центральной Небраске, где они соединились с линиями Союзной тихоокеанской железной дороги, доходившими на самом западе до океана. Затем Джой двинулся на юг в направлении Мексиканского залива, добавляя к своей сети одну маленькую железнодорожную ветку за другой и получая при этом от штатов существенные новые льготы для расширения своей деятельности, а от федеральной казны — новые земли. Чтобы связать свои железнодорожные ветки, он основал компании по прокладке путей. Он также стал пионером в деле строительства мостов. Основным недостатком его берлингтонской ветки между Чикаго и Канзас-Сити было отсутствие моста через Миссисипи. В 1868 году он создал компанию специально с целью строительства моста у Куинси и, не посчитавшись с мнением тех, кто критиковал его проект за дороговизну, истратил на него полтора миллиона долларов. Оборот берлингтонского отделения в следующем году удвоился. Затем он приступил к строительству в районе Канзас-Сити первого постоянного моста через Миссури. Когда Джой сложил с себя полномочия президента берлингтонского отделения, его сменил на этом посту другой юрист, начинавший карьеру в качестве атторнея Мичиганской центральной железной дороги.
Одним из наиболее изобретательных юристов-организаторов был Сэмюел Додд, которому посчастливилось родиться в маленьком городке в Западной Пенсильвании близ первого из открытых месторождений нефти. В 1859 году, когда Дрейк обнаружил нефть, молодой Додд только что приобрел право адвокатской практики, после того как получил степень в Джефферсоновском колледже и в течение двух лет проработал в своем родном Франклине помощником адвоката. Увидев, что для расширения нефтяного бизнеса потребуется разработка его правовой основы, он стал специалистом по акционерному праву, в то время как другие провинциальные юристы еще, может быть, и не слышали ни о чем подобном. Именно Додд способствовал развитию трестов. Он трансформировал привычный атрибут английского права — справедливость в служащий Рокфеллеру инструмент слияния бизнеса, а затем, когда начались нападки на тресты, — в качестве доверенного
74
лица Рокфеллера и основного консультанта «Стандард ойл компани» — изобрел такой феномен, как «компания-держатель»*.
Потребности американцев в новых подходах к исследованию и использованию природных богатств континента, хаотичные поиски путей к богатству давали жизнь тысячам новых технологий, машин, приспособлений. В то время как сам изобретатель мог быть одиноким, нелюдимым гением, рядом обычно находился кто-нибудь, кто видел возможность сделать состояние на использовании его идей. Эти расчетливые свидетели часто были юристами. Вряд ли в период после Гражданской войны было хотя бы одно изобретение, которое не стало бы предметом ожесточенной юридической борьбы. В то время как многие сражения велись из-за патентов, проблемы патентного права неизбежно переплетались с техническими тонкостями договорного и акционерного права, налогообложения и всевозможными правами и обязанностями, атрибутами общего права, которые в свою очередь запутывались из-за «межштатной торговли», конфликта юрисдикций и других таинств конституции.
Состав действующих лиц в американских патентных драмах менялся, однако сюжет оставался на диво одинаковым. Обычно несколько человек более или менее одновременно придумывали новое устройство или технологию. Каждый из них хотел сохранить в своем распоряжении или в распоряжении лиц, приобретших зарегистрированный им патент, все доходы от производства. Между тем на сцене, как правило, появлялось множество бизнесменов, которым удавалось приобрести частичные юридические права конкурирующих «первоначальных» изобретателей. И потом, конечно, каждый из тех, кто «усовершенствовал» изобретение, настаивал, что именно его нововведение было единственно значимым. Юридические баталии длились десятилетиями, но вне зависимости от того, какой изобретатель или бизнесмен одерживал верх, войну всегда выигрывали юристы. В конечном счете они оказывались не только со значительными суммами вознаграждения, но и с отличным знанием как прав, так и уязвимых мест компании, что нередко позволяло им в дальнейшем контролировать фирму. Начиная лоцманами, они заканчивали капитанами.
Компания, владеющая контрольными пакетами акций других компаний.
75
Сюжет подобных историй повторялся вновь и вновь с таким привычным постоянством, что это выглядело бы даже скучно, если бы действующие лица не были столь яркими, надежды — столь радужными, ставки — огромными, а результаты — беспрецедентными. Ходили рассказы о деле, связанном со швейной машинкой («Элиас Хау-младший против Айзека Меррита Зингера и других»), о деле с жаткой («Сайрус Маккормик против Оубеда Хасси и других»; здесь использовались юридические таланты Уильяма Сьюарда, Эдвина Стэнтона, Джуды Бенджамина, Роско Конклинга и Авраама Линкольна) и о многих других юридических баталиях, связанных с появлением колючей проволоки, телефона («Александр Грэм Белл против Элиши Грея, Томаса Алвы Эдисона, Эмиля Берлинера и других») и патефона. Когда несколько изобретателей одновременно трудились над усовершенствованием изобретения и лучшие из юристов уже считали выгодным для себя заниматься сколачиванием противостоящих группировок, это как раз говорило о своевременности изобретения. Значение любого нового устройства, видоизменяющего жизнь американцев, могло быть приблизительно измерено мобилизованной им суммарной энергией юристов. Поэтому неудивительно, что, хотя столетие после Гражданской войны оставило в истории мало классических судебных дел и не так много выдающихся американских судей, тот же период породил чрезвычайно много богатых и знаменитых американских адвокатов.
Ни одно из юридических сражений не было столь длительным или столь напряженным, как «автомобильная баталия». Центральной фигурой этого сражения был человек, который, умело сочетая технические знания и уловки в использовании юридической процедуры, имел решающее влияние в области производства автомобилей в ранние годы формирования этой отрасли промышленности, но имя его никогда не было широко известно. Джордж Болдуин Селден был человеком с инженерными наклонностями и способностями изобретателя, которые оказались в нем подчинены единой цели. Его отец, преуспевающий и волевой юрист из Рочестера, штат Нью-Йорк, служил судьей в апелляционном суде штата и вице-губернатором и был преисполнен решимости сделать из сына адвоката. После короткого пребывания в федеральной армии молодой Селден изучал классические дисциплины в Йельском университете, посещал Шеффилдскую научную школу и затем, следуя желанию отца, стал работать помощником в его юридической конторе. По словам Селдена, услышанный им случайный разговор его
76
отца с одним из клиентов о возможности создания машины на собственном ходу стал причиной возникновения идефикса его жизни.
К 1871 году он получил право на юридическую деятельность й несколько лет спустя в качестве юриста — специалиста по патентам открыл свою собственную юридическую контору. Его клиентом был Джордж Истмен, и в Рочестере Селден подготовил его заявку на получение патента на процесс нанесения желатина на сухие фотографические пластины, положивший начало созданию целлулоидной пленки и производству фильмов. Между тем в свободное от основной работы время в мастерской в подвале своего дома Селден собственноручно конструировал различные устройства. Он сделал приспособление, позволявшее присоединить резиновые шины к колесам, запатентовал новый станок для производства ободов для бочек и сконструировал печатную машинку. Но его основной страстью была самодвижущаяся машина. «Дорожные локомотивы», некоторые из которых были на ходу в начале 1870-х годов, представляли собой паровые котлы на колесах. Хотя они и весили три тонны, их можно было использовать для работы на ферме. Прибегнув к помощи рочестерского конструктора, Селден попытался усовершенствовать двигатель облегченного веса. К1873 году, когда ему было только двадцать семь лет, он пришел к решению, что для его целей требуется совершенно иной источник энергии. Он намеревался, как сообщал другу, «осуществить революцию в передвижении на машинах по обычным дорогам, и... изобретение займет место в истории промышленности, аналогичное тому, которое занимают изобретатели парового двигателя, локомотива, волокноотделителя и телеграфа».
И тогда Селден начал экспериментировать с двигателем внутреннего сгорания. Самые ранние из таких двигателей, уже использовавшиеся к 1870-м годам в Европе, были стационарными и работали от труб, присоединенных к городской газовой системе. Когда в 1876 году Селден со своим партнером приехал на организованную в честь столетия независимости США Филадельфийскую выставку, чтобы продемонстрировать там свой запатентованный станок для бритья и станок для изготовления ободов для бочек, он внимательно изучал различные представленные там двигатели. Наиболее подходящим для целей Селдена казался двигатель Брэйтона, разработанный жившим в Бостоне англичанином. В отличие от других, работавших на светильном газе, поступавшем по трубам к рабочему механизму, двигатель Брэйтона работал на сырой нефти. Но эта машина бы
77
ла невероятно громоздкой: при 1160 фунтах веса она вырабатывала 1,4 лошадиной силы (828,5 фунта веса машины на одну лошадиную силу мощности двигателя). Селден придумал возможность реконструировать эту машину, чтобы уменьшить вес двигателя и сделать его источником питания для легкого дорожного транспортного средства. К 1878 году он сделал двигатель, весящий 370 фунтов и вырабатывавший 2 лошадиные силы (только 185 фунтов веса машины на одну лошадиную силу мощности двигателя).
Начиная с этого времени Селден переключил всю свою энергию с усилий по улучшению этого перевозочного средства на попытки добиться максимальной юридической защиты существовавшего, по его представлениям, права получать доход от всех будущих само движущихся машин. В 1879 году вместо того, чтобы представить в Патентное бюро Соединенных Штатов действующую модель, как предписывалось правилами, Селден предложил модель, дававшую представление лишь «в общем виде об основных особенностях изобретения», и уделил основное внимание его словесному описанию. Это было сделано с расчетом, поскольку, хотя право на юридическую защиту действовало с момента первой заявки на патент (в случае с Селденом это было 8 мая 1879 года), истечение семнадцати летнего срока действия права на патент исчислялось от даты выдачи патента. Поэтому Селден подал заявку на патент как можно раньше, но предусмотрительно затянул на как можно более долгий срок фактическое его получение. Между тем он пользовался правом изобретателя вносить поправки в сделанную заявку и привносил в первоначальную конструкцию все усовершенствования, возможность которых приходила ему в голову позднее.
Таким образом, Селден мудро избежал опасности отдать свою идею на растерзание проектировщикам и производителям действующих моделей и не отдавал, пока производство оснащенных двигателем машин не стало казаться выгодным. Только 5 ноября 1895 года, через шестнадцать лет после подачи Селденом заявки на патент, Патентное бюро США выписало-таки ему патент за номером 549160 на «дорожную машину». Эта длительная проволочка сохраняла прерогативы Селдена до тех пор, пока финансовые магнаты не оказались готовы вкладывать свой капитал в производство «дорожных машин». Таким образом, заключает исследователь истории селденских патентов Уильям Гринлиф, «изобретатель, которого могли бы чтить как славного пионера автодела, превратился в фигуру, олицетворяющую хищника в засаде».
78
Однако ожидание Селдена было вознаграждено. В1899 году, по-прежнему сохраняя прерогативы на каждую машину, он продал патентные права группе финансистов. Они в следующем году успешно провели дело в суде по поводу посягательства на прерогативы, связанные с патентом Селдена. После судебного разбирательства в 1903 году десять ведущих компаний, производивших автомобили, создали, объединившись, Ассоциацию производителей лицензионных автомобилей и купили право на использование селденского патента за 1,25 процента розничной цены каждого из продающихся автомобилей. Уже через несколько лет Селден получал доход почти от каждой машины, производившейся в Соединенных Штатах.
Вызов Селдену был брошен не бизнесменами, которые, казалось, вполне готовы были платить ему дань, пока могли получать свою долю доходов. Права Селдена оспорил другой изобретатель, не обладавший специальными юридическими знаниями, но выступавший с надежно защищавшей его позиции кондового моралиста. Генри Форд обратился к владельцам селденского патента с заявкой о предоставлении ему лицензии на производство автомобилей — такой, которую они обычно выдавали. Они отказали ему на том, помимо прочего, основании, что предприятие Форда, занимавшееся только «сборкой» произведенных другими частей автомобиля, не являлось настоящим «производителем» и посему никоим образом не было правомочным получать лицензию, выдававшуюся только лишь производителям. Форд, укрепившийся в своей популистской ненависти к монополиям, все равно приступил к производству своего автомобиля, который, как он сказал, был «плодом его собственного ума, и ни один человек на земле не вправе получать никакого навара с данной конкретной машины». У него уже зародилась идея недорогого автомобиля, который могли бы купить миллионы людей.
В 1903 году группа Селдена начала судебное дело против Форда по обвинению его в нарушении патентного права. И только восемь лет спустя Апелляционный суд США урегулировал данный вопрос. Заметной вехой в развитии событий стало замечательное по тщательности юридического обоснования решение, вынесенное судьей Уолтером Чедуиком Нойесом и ослабившее напряженность судебного дела, грозившего перерасти в самую дорогостоящую тяжбу в американской истории. Патент Селдена, заявил суд, является действительным. Однако в пояснении судьи Нойеса — обнаружившего отличную осведомленность в автомобильном производстве, с которым он
79
не поленился ради такого случая ознакомиться, — прозвучало, что Форд не нарушил определенных патентом прав. Патент Селдена распространялся только на автомобили, сконструированные на основе двухтактного двигателя Брэйтона, в то время как в машинах Форда (как и почти во всех других, производящихся в то время) использовались варианты существенно отличавшегося четырехтактного двигателя Отто. Против Селдена было использовано его же оружие. Судья продемонстрировал, каким образом Селден мог набирать очки и все же проиграть игру в целом.
К тому времени, как в 1911 году было принято это постановление суда, до истечения срока действия патента Селдена оставалось всего несколько месяцев. Все выплаты ему тотчас же прекратились. Когда Селден сам попробовал заняться производством автомобилей, дело у него не пошло. И последнее, что сказал семидесятисемилетний Селден в 1922 году на своем смертном одре, было: «Моральная победа осталась за мной».
А це кто иной, как Генри Форд, стал поборником той точки зрения, что все патенты безнравственны. В самом деле, любил повторять Форд, «под солнцем очень мало нового». Когда в 1918 году он боролся за избрание в Сенат Соединенных Штатов, он заявлял о своем намерении отменить все законы о патентах. «Они не... стимулируют деятельность изобретателей — это устаревшее представление. Но они наносят урон потребителю и являются тяжелым бременем для промышленного производства». «Я получил 300 или 400 патентов в различных странах, — развивал он свою мысль в 1921 году. — Ия ручаюсь вам, что в нашей машине нет ничего нового».
Длительная баталия сама по себе была победой для юристов с обеих сторон. Общая сумма выплат за использование запатентованного изобретения вследствие иска Селдена составила около 5,8 миллиона долларов. Однако, за вычетом различного рода расходов и комиссионных в связи с производством, организацией, продажей и юридической консультацией, лишь малая толика этих денег — а именно 200 000 долларов — просочилась через сита многочисленных соглашений о создании корпораций и партнерства и осела в карманах самого Селдена Заработки адвокатов из поддерживавшей Селдена Ассоциации производителей лицензионных автомобилей в первые три года судебного процесса против Форда составили 225 000 долларов и примерно столько же в последующие пять лет. Форд заплатил своим адвокатам около 250 000 долларов. И при этом, кстати, поскольку данное судеб
80
ное дело в течение многих лет освещалось на первых страницах газет, юристы имели бесценную рекламу и становились известными, некоторые сделали политическую карьеру.
За сто лет после Гражданской войны американские юристы приобрели нового рода власть. При том, что плата за услуги адвокатам никогда не являлась мерилом их влияния, доходы юристов в XX веке значительно выросли. В 1929 году — первом году, относительно которого есть статистические данные министерства торговли, — на услуги юристов было истрачено 689 миллионов долларов. В 1968 году соответствующая цифра достигла 5,2 миллиарда. За каждый год сумма, выплаченная в качестве вознаграждений юристам, составляла около двух третей годовых затрат частных лиц на удовлетворение религиозных потребностей и мероприятия по социальному обеспечению. «Это почти невероятно, — отмечал Мартин Мейер в своем популярном очерке о юристах, — но тем не менее правда, что никто не знает хотя бы приблизительно, что делается за деньги».
При постоянно расширявшихся возможностях юристов неудивительно, что число их в Америке беспрецедентно возросло. А чтобы подготовить квалифицированных специалистов, которые могли бы воспользоваться этими возможностями, пышным цветом расцвел еще один новый американский институт — школы права. Ни в одной другой из современных стран не было точного аналога этому феномену. В Англии даже с наступлением XX столетия обучение юристов отдавалось на откуп либо небольшим находившимся в Лондоне самопопол-няющимся аристократическим гильдиям, либо последним курсам аристократических университетов, готовящим специалистов по общей программе «юриспруденция» (считавшейся несложной и потому часто выбиравшейся студентами). В Америке даже в колониальные времена имелись признаки того, что монопольное положение гильдий постепенно расшатывалось. В середине XIX века — с заселением Запада, основанием новых штатов, строительством каналов и железных дорог, созданием современной промышленности — особые возможности, открывавшиеся в Америке для юридической деятельности, вызвали к жизни американские школы права. Последние стали щедро финансируемыми, специализированными заведениями, предназначенными для выпускников высших Учебных заведений и обучающими профессии юриста.
81
Подсчитано, что в 1833 году количество студентов, обучавшихся по той или иной программе в школе права, составляло около 150 человек. Первоначально, и это неудивительно, юридическое обучение практиковалось в Новой Англии, где дух предпринимательства, близость к английским первоосновам и наличие Гарвардского колледжа и многих его просвещенных попечителей подготовили для этого соответствующую почву.
Гарвардская школа права постепенно сформировалась в первые десятилетия XIX века, после того как в 1816 году там был назначен первый профессор права. К 1860 году в Соединенных Штатах при университетах уже была 21 школа права, в 12 из них по-прежнему необходимо было заниматься только один год. Затем в практику вошли новые нормы обучения, связанные с тем, что в 1876 году в Гарварде срок обучения был продлен до трех лет и для поступавших стало обязательным либо предварительное окончание колледжа, либо трехгодичное обучение в Гарварде. Количество школ права возросло с 51 в 1880 году до 102 в 1900-м и до 190 в 1938 году. Эти учебные заведения все увеличивали набор обучающихся и к 1970 году ежегодно присуждали более 18 000 степеней в области права.
Большие изменения общенационального масштаба произошли в американском юридическом образовании после 1870 года. Образ мышления в духе общего права, усовершенствованный и применявшийся в Массачусетсе верховным судьей Ле-мюелом Шоу, а также другими судьями в различных регионах страны, основывался главным образом на законотворчестве судьи, при котором древние традиции и эзотерические выражения гибко интерпретировались в зависимости от потребностей наступающей эпохи железных дорог. Раньше среди юристов, сделавших успешную карьеру и приобретших на этом поприще общенациональную славу, были такие люди, как Руфус Чоут, Роберт Хейн, Дэниел Уэбстер и Джуда Бенджамин, известные своим ораторским мастерством, глубоким знанием вопросов, связанных с конституцией, умелым ведением дел в таких традиционных областях, как заключение сделок и земельное право. Джеймс Кент, Джозеф Стори и Натан Дейн считались специалистами в области законотворчества, поскольку толковали и разъясняли в своих юридических трактатах принципы права.
После Гражданской войны сформировались такие, специфичные для Америки, условия, когда борьба за успех для честолюбивых молодых людей, мечтающих о юридической карьере, зависела не столько от углубленного изучения основополагающих юридических принципов, сколько от внимания к деталям,
82
учета новых нюансов факта и способности договариваться и устраивать дела. Теперь закон представлялся не столько кладезем принципов, полноту смысла которых надлежало раскрыть, сколько своего рода набором инструментов, способы применения которых могли быть обнаружены в стенах учебных классов только в том случае, если каким-то образом классную комнату удавалось превратить в лабораторию по изучению жизненных ситуаций. Тогда обучающийся мог наблюдать, как и для каких целей инструменты права применялись в реальной действительности.
Новый подход к юридическому образованию, являвшийся отражением решительно прокладывавшего себе дорогу нового, американского применения права, был нововведением ректора Гарвардской школы права Кристофа Колумба Лэнгделла. Он был выдвинут на этот пост в 1870 году новым президентом Гарвардского университета Чарлзом Элиотом, который, будучи по профессии химиком, благосклонно относился к новому, практическому подходу к праву. В основу реформы Лэнгделла лег метод обучения «по судебным делам», который был предельно прост. Студентам, от которых раньше требовалось чтение трактатов об «общих принципах» права, теперь излагали реальные судебные дела, где эти принципы были применены. Место традиционного трактата занял новый тип практического учебника права — сборник судебных дел. Первым таким учебником была собственная книга Лэнгделла «Из судебной практики применения контрактного права» (1871). В сборниках судебных дел были собраны примеры действительно имевших место ситуаций, в которых применялись те или иные юридические принципы. Внимание обучающихся, таким образом, обращалось на детали происшедших фактов и в целом на социальный контекст, в котором данное конкретное дело возникало. Задача заключалась в том, чтобы не просто познакомить изучающего право с основополагающими юридическими концепциями, но и в еще большей степени, как объяснил Лэнгделл, в том, чтобы его «искусство владения ими позволило ему применять их в вечной путанице человеческих дел с неизменной легкостью и уверенностью». К 1910 году большинство американских школ права приняли на вооружение метод обучения, основанный на анализе случаев из судебной практики. В английских школах права, в соответствии с прежней традицией общего права, продолжали использоваться учебные пособия старого образца. Хотя обучение юристов с годами приобрело новые черты академичности и значительности, студенты тем не менее быстро осваивали широкие и приме
83
нимые практически знания о реальных юридических случаях. Право, бывшее когда-то метафизикой, стало общественной наукой.
«Город, который не может прокормить одного юриста, — гласит старая американская пословица, — всегда может прокормить двух». Из тех возможностей, которые были открыты американской цивилизацией за столетие после Гражданской войны, самые удивительные оказались у юристов. Возрастающее количество законодательных органов (к 1959 году помимо конгресса имелось сто законодательных органов штатов), распространяющиеся регуляционные конторы и множащиеся суды — федеральные, штатов и муниципальные — обеспечивали юристам страны возможности для применения своих сил, поле деятельности и вознаграждение. К 1970 году в Соединенных Штатах имелось примерно десять тысяч судей и треть миллиона юристов.
7 ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ПЛОДОВ ФЕДЕРАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ: РАЗВОДЫ И АЗАРТНЫЕ ИГРЫ
В недрах самой федеральной системы были сокрыты значительные возможности делать деньги. Таким же новым явлением, как и процветающая на свободной территории торговля скотом или добыча нефти — когда бурили скалы, чтобы добраться до жидкого полезного ископаемого, зажигавшего фаянсовые светильники и обогащавшего бизнесменов в Кливленде и Нью-Йорке, — была и оживленная конкуренция предприимчивых людей в сфере законодательства.
Наиболее захватывающие непредсказуемые возможности открывались в Неваде. Один из самых больших штатов (с территорией на 2500 квадратных миль больше, чем штаты Мэн, Нью-Джерси, Вермонт, Коннектикут, Массачусетс, Мэриленд, Делавэр, Западная Виргиния, Нью-Гэмпшир и Род-Айленд, вместе взятые), Невада на протяжении большей части своей истории имела наименьшую численность населения. И если в 1940 году, по общенациональной переписи Соединенных Штатов, в Неваде проживало только 110 247 человек, то и в 1970 году там все еще была самая низкая плотность населения из всех штатов, за исключением Аляски. Невада не была отгорожена никакими естественными границами, кроме реки Колорадо, которая на протяжении ста миль течет вдоль крайней юго-восточной тер
84
ритории штата и озера Тахо двадцати миль в длину на юго-западе. Это был огромный, произвольно отрезанный кусок земли правильных геометрических очертаний, для обособления которого с точки зрения географии не было видимых оснований.
Настоящее объяснение протяженности и размеров Невады было связано с тем, что скрыто под землей. Край, ставший впоследствии штатом Невада, был приобретен в 1848 году у Мексики и двумя годами позже стал частью новой, управлявшейся мормонами территории Юта. Когда в 1859 году в районе Вирги-ния-Сити на крайнем западном участке территории Юта была открыта богатая Комстокская серебряная жила, вновь прибывшие старатели, не доверяя «мормонской администрации, обратились с соответствующей петицией в конгресс — ив 1861 году была создана территория Невада. Многие жители этой территории не хотели статуса штата, так как считали, что это повлечет за собой увеличение налогов. Однако президент Авраам Линкольн нуждался в поддержке со стороны нового штата, который мог добавить два голоса в сенат и один — в палату представителей. Стремясь получить достаточное количество голосов в конгрессе, чтобы добиться принятия тринадцатой поправки к конституции, Линкольн сказал как отрезал, что «речь идет о трех голосах или о вводе новых войск». Кроме того, на предстоявших президентских выборах 1864 года новый штат Невада мог добавить три голоса (почти наверняка в пользу Линкольна) в коллегию выборщиков. Билль, в соответствии с которым Невада получала статус штата, был подписан Линкольном 31 октября 1864 года, за неделю до выборов. С обычной для них изобретательностью по части эвфемизмов жители Невады окрестили себя «штатом, рожденным от баталий».
В действительности же создание штата Невада произошло не в результате борьбы за свободу и не в развитие какой-либо традиционной тенденции или же для фиксации природных рубежей, а явилось порождением политики и погони за серебром. В течение примерно двадцати лет, пока разрабатывалась Комстокская жила, штат держался на довольно высоком уровне благосостояния. Но это преуспеяние не носило демократического характера. В Калифорнии люди, приезжавшие, чтобы сделать себе состояние, если им везло, находили золото в речках, где лоток и тяжелый труд давали человеку шанс. В Неваде, напротив, серебро было спрятано глубоко в горных породах, в самом сердце пустыни. Требовались большие суммы капитала и тяжелое Дорогостоящее оборудование, чтобы извлечь руду из скалы и за
85
тем перевезти туда, где ее можно было обогатить. С самого начала необходимы были огромные подъемные устройства, насосы, дробильные установки и буры.
В великой драме Комстокской жилы вы не найдете правосудия, вершимого самими жителями поселка старателей, не встретите бородатых охотников за богатством и дерзких захватчиков чужих серебряных участков. Серебро Невады не было вознаграждением нищим старателям за их тяжелый труд, но добычей богатых банкиров и бизнесменов, в основном из Сан-Франциско, которые методично черпали прибыль из невадских месторождений. В течение двадцати лет после 1859 года было извлечено серебра и золота на сумму около 500 миллионов долларов. Со времени ее открытия и до середины 1880-х годов Комстокская жила давала ежегодно около половины добываемого в Соединенных Штатах серебра.
А затем Комсток, возникший как комета на небосклоне американского горного дела, прекратил свое существование почти бесследно. В Тонопе и других районах штата были обнаружены другие месторождения золота и серебра, но они были несопоставимо беднее в сравнении с Комстоком. Банкиры и бизнесмены Сан-Франциско отправились обратно в Калифорнию со своими невадскими доходами. В 1880 — 1903 годах, когда население других горных штатов умножилось втрое, число жителей Невады сократилось с 65 000 до 45 000. О Неваде стали говорить как о местности, которую следует пересечь, чтобы попасть из Огдена, штат Юта, в Калифорнию. Предпринимались определенные усилия, чтобы способствовать развитию там фермерского хрзяйства и скотоводства. Южно-Тихоокеанская железная дорога, правление которой было заинтересовано в привлечении новых поселенцев, издавала радужные рекламные листки («Новая Невада: эпоха ирригации и возможностей»), однако они очень мало кого убеждали. Журналисты на востоке Америки стали называть Неваду «гнилым местечком» страны. И задавались вопросом, не подлежит ли район, когда-то принятый в федерацию на правах штата, лишению этих прав в связи с тем, что там теперь не проживает достаточного количества населения.
Но это только показывало, как мало они понимают в специфике Запада. Конец серебряного века Невады был началом новой Невады. Чем меньше в штате проживает народа, тем большую долю получает каждый от благ «суверенитета». Политическая жизнь Невады в начале XX столетия, как отмечает Джилмен Острэндер, напоминала по духу собрание обитателей
86
небольшого городка. Используя это преимущество, жители Невады продемонстрировали, как предприимчивость и изобретательность жителей могли даже статус штата превратить в новый источник доходов.
С точки зрения истории федеральной системы, конечно же, не было ничего нового в том, что малый по размерам или по численности населения штат использовал свой суверенитет с целью добиться непропорционально большого влияния. Мэриленд, оставаясь до 1781 года вне рамок американской конфедерации, заставил Виргинию отказаться в пользу всей страны от своих притязаний на обширный район северо-запада. А Род-Айленд не присоединился к конституционной конвенции 1787 года в надежде, что его тактика воздержавшегося усилит его позиции на переговорах. Но в XX веке малые размеры штата давали ему преимущество иного рода. И не только в том, что касается непропорционально весомого влияния в национальных органах. Для реализации этого нового преимущества требовались мобильное население и быстрый, недорогой транспорт.
Первая попытка законодательных органов Невады обойти другие суверенные штаты была предпринята в 1903 году, с введением нового закона о предпринимательских объединениях. Новые, неопределенно сформулированные предписания были призваны привлечь бизнесменов и побудить их основывать свои компании в Неваде, поскольку там отменялся ежегодный налог на деятельность корпораций, а кроме того, не предусматривалось докучливого надзора за выпуском облигаций и предпринимательской деятельностью. Но другие штаты быстро свели на нет эти преимущества, приняв аналогичные правила, а некоторые, как, например, Калифорния, сделали попытку поставить своих соперников вне закона, приняв запрет на продажу любой корпорацией своих фондов в пределах Калифорнии, если только ею предварительно не были соблюдены жесткие требования данного штата.
Первая реальная возможность выгодной с точки зрения конкуренции деятельности в области юриспруденции была найдена Невадой в менее прозаической отрасли права, а именно в области разводов. Это была сфера издавна существовавших противоречий, где другие специфические преимущества Невады могли дать простор ее юридической изобретательности и предприимчивости и тем принести ей наибольшую пользу.
87
Разумеется, брак, развод, безбрачие и раньше (задолго до Генриха VIII!) были предметом борьбы между соперничающими юрисдикциями. «И значит, нет больше двоих, а есть лишь одна плоть, — сказал Иисус. — То, что соединил Господь, ни один человек да не разъединит» (Евангелие от Матфея, 19, 6). Римская католическая церковь включала брак в семь святых таинств. Как вечный мистический союз между Христом и его Церковью, так и законный брак между мужчиной и женщиной не мог быть расторгнут. Церковь, таким образом, по существу, не признавала развод вовсе. То, что называлось разводом (divortium a vinculo), было в действительности аннулированием брака и теоретически могло осуществиться только вследствие его несостоятельности (например, при импотенции или юридически существующем предыдущем браке), из-за которой предполагавшийся брак фактически не имел места. То, что следующие канонам юристы называли divortium a mensa et thoro (отчуждением от постели и стола), было только лишь раздельным проживанием по решению суда и не означало разрешения на повторный брак. Имевшиеся злоупотребления в решении церковью вопросов брака были когда-то одним из аргументов в пользу протестантской Реформации. Мартин Лютер утверждал, что брак является не священным таинством, а «мирским, принадлежащим видимому миру явлением, связанным с женой и детьми, домом и бытом и другими делами, которые относятся к сфере государства и все полностью постижимы рассудком». Поэтому правила брака и развода «должны быть оставлены на рассмотрение юристов и входить в светское законодательство».
Пуритане Новой Англии восприняли новые идеи Лютера в отношении брака так серьезно, что не только ввели требование оформлять брак в гражданском магистрате, но и в 1647 году фактически запретили читать свадебную проповедь. Они опасались влияния папского представления о браке как святом таинстве. Однако к концу XVII века верховный суд Массачусетса чувствовал себя в данном вопросе достаточно уверенно, чтобы позволить как священникам, так и мировым судьям совершать обряд бракосочетания. За колониальный период колонии Новой Англии приняли свои собственные законы о разводе. Южные колонии взяли за образец английское право, однако в результате оказались в тупике, поскольку церковные суды у них отсутствовали. В центральных колониях королевские чиновники воспротивились попыткам принять закон о разводе. В то время как перечень возможных оснований для развода оставался строго определенным и кажется, по современным американским мер
88
кам, жестким, тем не менее он был, как правило, гораздо более широким, чем в Англии. В конце XVIII века и особенно в 1770-х годах британское правительство в качестве одной из мер, нацеленных на усиление контроля над колониями, объявило незаконными (в частности, в своих инструкциях королевским губернаторам от 24 ноября 1773 года) колониальные акты «относительно развода лиц, соединенных вместе в священном браке». Этот шаг следует рассматривать как один из малых источников раздражения, побуждавших рассерженных мужей и жен Америки бороться за независимость.
С завоеванием независимости было подтверждено право каждого штата по своему усмотрению принимать закон о разводе. Дух времени, приверженность свободе и ненависть к любой тирании, всколыхнувшие в некоторых частях страны движение за ликвидацию рабства чернокожего населения, побудили других выступать против домашней тирании и принести освобождение тем (как сказано в одном памфлете, написанном в 1788 году), «кто зачастую соединен вместе в наихудшем из всех возможных союзов... освобождение несчастному мужу, находящемуся под башмаком у жены, или забитой, обижаемой, презираемой жене... Они не только приговорены, как преступники, к своему наказанию, но их наказание должно длиться до самой смерти».
Между Революцией и Гражданской войной большинство штатов либерализовали свое законодательство в области развода. Если брать ситуацию в целом, то новые штаты, созданные в северо-западной части первоначальной территории США, были либеральнее, тогда как штаты, расположенные вдоль побережья Атлантики, отличались более жестким законодательством, причем особенно жесткими были законы в Нью-Йорке и Южной Каролине. Почти во всех штатах происходил процесс упорядочивания и стандартизации бракоразводной процедуры. К 1867 году тридцать три из имевшихся тогда тридцати семи штатов законодательно отменили оформление развода через легислатуру штата. Это был важный шаг на пути к демократизации развода, поскольку ранее «частный акт» законодательного органа штата был инструментом, при помощи которого состоятельные и влиятельные граждане получали особые привилегии при разводе. Но оставалось множество различных предписаний на сей счет, так как в рамках федеральной системы брак и развод оставались прерогативой штатов.
Именно федеральная система породила практику «миграционного» развода. Состоящий в браке человек, который находил
89
законы своего собственного штата неудобными для себя, временно переезжал в другой штат, чтобы получить развод там. До Гражданской войны неудачно женившиеся жители восточной части США ехали освободиться от брачных оков на Запад: в Огайо, Индиану, Иллинойс. «Нас затопила толпа обижаемых и обижающих, раздражительных, сладострастных, экстравагантных, не подходящих друг другу мужей и жен, как раковину при засоре затопляет грязная вода всего дома», — писала в 1858 году газета «Индиана дейли джорнэл». Хорейс Грили с неодобрением рассказывал о том, как известный житель Нью-Йорка поехал в Индиану, получил развод к ужину «и в течение вечера женился на своей новой возлюбленной, прибывшей туда специально для этого и остановившейся в том же отеле. Вскоре они отправились домой, не нуждаясь более в услугах штата Индиана; а по прибытии он представил свою новую жену ее ошеломленной предшественнице, которой все это сообщил и предложил собирать вещи и убираться восвояси, поскольку в этом доме места для нее больше нет. И она ушла». В 1873 году легислатура Индианы ввела в действие новый жесткий закон, покончивший с миграционным бракоразводным бизнесом штата. Но Чикаго все еще пользовался печальной известностью центра разводов, а бракоразводный бизнес, как и другие виды предпринимательской деятельности, вместе с населением стал передвигаться на Запад. Ходили рассказы про то, как специально созванное собрание рудокопов в Айдахо могло услужить кому-нибудь из своих, торжественно расторгнув его брак.
Среди благ, которыми соблазняли западные штаты, были расплывчатые формулировки допустимых оснований для разводов. Некоторые штаты фактически ввели в действие всеобъемлющую формулировку, допускающую любую причину, которую суд сочтет подходящей. Таким же важным фактором в конкуренции в области миграционного бракоразводного бизнеса были неопределенно сформулированные, почти не существующие требования в отношении необходимости проживания на территории штата. На Западе, куда почти все приехали относительно недавно, избирателями нужно было считать всех недавно прибывших, рассматривая их как правомочных постоянных жителей. Те, кто создавал новые города, были заинтересованы в привлечении населения и очень быстро делали вновь прибывших полноправными «постоянными жителями». Территории и штаты, требовавшие лишь короткого срока проживания для получения избирательного права, находили это условие подходящим и по другим причинам.
90
Территория Дакота с трехмесячным цензом оседлости еще до 1880 года привлекала желающих получить развод жителей из восточных районов США. Северная Дакота и Южная Дакота, которые обе были приняты в федерацию в качестве штатов в 1889 году, сохранили этот гостеприимный ценз оседлости и таким образом заложили основы для процветания у себя бракоразводного бизнеса. Владельцы отелей и содержатели салунов, торговцы и, конечно, адвокаты — все получали доходы от щедрых визитеров, приезжавших с тем, чтобы проделать кратчайший путь от несчастья к блаженству. «Дурная слава, которой пользуется Южная Дакота, — хвалился местный адвокат, — не приносит нам никакого вреда. Она дает нам рекламу за рубежом и способствует поступлению сюда тысяч долларов, причем не только в качестве оплаты за бракоразводные дела, но и в виде капиталовложений». За монополию в этом перспективном новом бизнесе между городами Су-Фолс и Янктон началась напряженная конкурентная борьба. Су-Фолс, в котором уже имелось два колледжа, располагал также юристом тридцати трех лет — «как раз в том пылком и восприимчивом возрасте, когда женское горе вызывает в мужчине наибольшее сострадание. Во всех судебных делах, рассматривавшихся судьей Эйкенсом, где в качестве обиженной стороны выступала представительница прекрасного пола, слушание велось с нежнейшей симпатией и деликатнейшим вниманием к ее интересам». В Янктоне был лишь один колледж, зато там имелся новый отель, который рекламировался в элегантной брошюре, рассылавшейся в сотнях экземпляров представителям светского общества Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии.
Обе Дакоты также вели между собой конкурентную борьбу за привлечение бракоразводного бизнеса. Когда глава епархии Су-Фолса 1 января 1893 года в своей новогодней проповеди произнес иеремиаду против «фактического многоженства», кото-рое-де получается в случае быстрого повторного брака после развода, и начал в столице штата кампанию за принятие в Южной Дакоте более строгих законов о разводе, владелец отеля из Фарго, штат Северная Дакота, как рассказывали, присоединился к этой кампании в надежде на то, что законы в Южной Дакоте будут более строгими и это подкрепит бракоразводный бизнес в Северной Дакоте. Но уже через несколько лет обе Дакоты повысили ценз оседлости до одного года и таким образом выбыли из конкуренции.
Такой порядок событий — первоначальный период либерального законодательства в области разводов, за которым
91
следовали скандалы, консервативная кампания с требованием реформы законодательства и ужесточение законов, подрывавших бракоразводный бизнес, — повторялся везде на Западе. В первые годы XX века, помимо Северной и Южной Дакоты, некоторые другие западные территории и штаты (включая Оклахому, Вайоминг, Техас, Небраску, Айдахо и Неваду) рассматривали производство разводов в качестве одного из ведущих направлений местного предпринимательства.
Гибкое законодательство в области разводов было всего лишь естественным в рамках федеральной системы дополнением к жестким законам о разводе Нью-Йорка и Южной Каролины. Бракоразводные фабрики Невады процветали за счет «высокой нравственности» Нью-Йорка. Нью-Йорку, кроме того, было легче сохранить свое лицемерное целомудрие (и, следовательно, сложнее изменить свои законы) и потому, что у его состоятельных жителей всегда имелась альтернатива в виде поездки в Рено.
В штате Невада разводы фактически стали основной движущей силой в экономике. И если там в большей степени, чем где-либо еще, летопись разводов была приправлена скандалами и романтическими историями, то она также являлась свидетельством предприимчивого, соревновательного духа поселений людей, обустраивавших Запад.
Вплоть до начала XX века количество разводов, произведенных в Неваде, было сравнительно небольшим, поскольку среди проживавших в штате было относительно мало женщин, а Невада еще не установила диктуемые соображениями конкурентной борьбы льготные условия для приехавших с целью развестись. Первый шумный развод в Неваде состоялся в 1900 году, когда английский аристократ граф Расселл, выполнив требовавшееся условие относительно шестимесячного срока проживания, получил развод по-невадски и быстро женился на другой женщине, которую взял с собой обратно в Англию. Там его первая жена, утверждая, что полученный в Неваде развод не является действительным, обратилась в суд по поводу «измены» мужа для получения развода в соответствии с английскими законами. Граф Расселл был обвинен в двоеженстве, предан суду пэров палаты лордов, осужден и в конечном итоге заточен в лондонский Тауэр. Такая реклама невадских разводов была несколько двусмысленной, но по крайней мере способствовала распространению информации о краткости
92
существующего в Неваде ценза оседлости и гибкости ее законов о разводе.
Первая «благоприятная» информация, способствовавшая развитию бракоразводного бизнеса в Неваде, появилась в газетах в 1906 году, когда основной новостью дня стала история несчастной Лоры Кори, которую развод в Неваде освободил от t изменявшего ей мужа. Уильям Кори был промышленником, занимавшимся сталелитейным делом и добившимся успеха своими собственными силами. От фабричного рабочего в Брэддоке, штат Пенсильвания, он к тридцати семи годам проделал путь до президента компании «Юнайтед Стейтс стил корпорейпш». Коллеги характеризовали его как «льдышку в том, что касается бизнеса». Однако за пределами своей конторы он проявлял значительно больше теплоты и без липших церемоний бросил свою жену и семью ради привлекательной актрисы оперетты Мейбл Джилмен. Тогда его жена, дочь бедного шахтера, на которой он женился в ранней молодости, отправилась в Рено, чтобы получить развод. Через девять месяцев после развода Кори женился на мисс Джилмен. Пресса была вне себя от праведного негодования в связи с поступком Кори, но превозносила законы Невады как защиту для пострадавшей невинности.
Бракоразводный бизнес Невады процветал, хотя и не всегда во благо невинно обиженного. Юристы Невады публиковали в газетах восточных районов США рекламные объявления о том, что шестимесячный срок проживания, предписываемый их штатом, является кратчайшим в стране. Они описывали, как много легко доказуемых поводов к разводу принимаются в Неваде, объясняли, каким удобством является отсутствие требования о предоставлении подтверждений изложенных фактов, и напоминали читателям, что в Неваде не существует запрета на немедленный повторный брак. По меньшей мере один из юристов за публикацию подобной рекламы был кратковременно отстранен от практики верховным судом Невады. Однако число бракоразводных процессов росло, и это давало широкие финансовые выгоды штату. В 1910 году (когда количество разводов в Неваде составляло триста в год) начался знакомый нам цикл реформ. Под давлением духовенства, а затем партии прогрессистов легислатура штата повысила ценз оседлости с шести месяцев до года. Однако юристы, торговцы, бармены, владельцы отелей и представители другого бизнеса немедленно заявили свой протест. Губернатор-республиканец, подписавший новый закон о разводах, наряду с некоторыми членами легислатуры штата, его поддержавшими, проиграл в 1914 году на выборах. В 1915 году
93
на ближайшей сессии легислатуры штата, проводившейся раз в два года, этот закон был отменен и восстановлен шестимесячный ценз оседлости. Бракоразводный бизнес быстро возродился, чему удачно способствовал широко освещавшийся визит королевы кино Мэри Пикфорд, приехавшей в Неваду, чтобы развестись со своим первым мужем и получить возможность выйти замуж за Дугласа Фэрбенкса.
У Невады по-прежнему имелись конкуренты, и законодательные органы штата оставались настороже. В 1927 году, опасаясь растущей угрозы со стороны Франции и Мексики, а также учитывая прошедший слух, что Вайоминг может снизить ценз оседлости до трех месяцев, легислатура Невады приняла закон, предписывавший всего трехмесячное проживание на территории штата. Затем опять в 1931 году, когда прошел слух, что Айдахо и Арканзас готовятся ввести трехмесячный ценз оседлости, невадские законодательные органы спешно сократили ценз оседлости до шести недель.
«Опять грядут дни золотой лихорадки. Попробуйте не упустить свой шанс», — гласил заголовок газеты «Невада стейт джорнэл». Как отмечает историк Нелсон Блейк, все это вело еще к большей неразберихе между бракоразводным бизнесом и бизнесом, связанным с туристским обслуживанием. Часто люди приезжали не с целью развестись и поселиться в штате на требуемое законом время, тратя при этом деньги на развлечения, а чтобы повеселиться, и попутно обнаруживали, что не мешало бы и развестись. Становилось затруднительным различить жаждущих веселья каникуляров и несчастных, добивавшихся развода. Все они тратили деньги в Неваде. В начале 1920-х годов, когда еще был в силе шестимесячный ценз оседлости, в Неваде производилось около тысячи разводов в год; когда же ценз оседлости был сокращен до трех месяцев, ежегодное число разводов достигло в 1928 году 2 500, а в результате принятия в 1931 году закона о шестинедельном цензе оседлости соответствующая цифра в том году подскочила до 5 260. В тяжелые времена депрессии спрос на разводы по-невадски, как и на другие предметы роскоши, сократился. Однако экономический подъем в период второй мировой войны вызвал новый бум: в 1943 году в Неваде было зарегистрировано 11 000 разводов, а тремя годами позже—20 500. В1950-е годы ежегодное число разводов в Неваде сократилось до 10 000.
Невада смягчила также и свое законодательство о браке. В 1940 году, уже после того, как Калифорния выдвинула требование предварительно сдавать анализ крови и ждать после
94
подачи заявления три дня, в Неваде по-прежнему оформляли (по словам Джилмена Острандера) «моментальный брак, круглосуточно». Это приносило новый урожай скороспелых молодоженов.
Туризм тоже подогревал дух оживленной конкуренции. Почти все разводы в течение ряда десятилетий оформлялись в Рено, который специально развивался таким образом, чтобы принимать приезжающих за разводом. Из 5260 разводов, произведенных в Неваде в 1931 году, 4745 были оформлены в Рено. Но настоящий успех города был еще впереди. Лас-Вегас, который до 1911 года даже не был зарегистрирован как город, всего лишь через двадцать лет имел многочисленные светящиеся неоновыми вывесками ночные клубы с ослепительными танцовщицами кордебалета, комедиантами и высокооплачиваемыми знаменитостями сцены и экрана. «Получить развод — это только половина удовольствия». Приезжавшие за разводом из Лос-Анджелеса и других мест скоро убедились, что гораздо веселее было расслабиться и приятно провести время в Лас-Вегасе. К концу 1950-х годов там оформлялась почти половина всех регистрировавшихся в штате разводов. В течение двух десятилетий после 1950 года ежегодное число разводов на тысячу жителей в Неваде было примерно в десять, а количество браков — в двадцать раз больше, чем в среднем по стране. Уровень разводов в Неваде в пять раз превышал соответствующий показатель любого из ее ближайших конкурентов (Флориды, Оклахомы, Техаса, Аризоны, Айдахо, Вайоминга и Аляски); браков же в Неваде заключалось в десять раз больше, чем у ближайшей ее соперницы Южной Каролины.
Разводы были не единственным в сфере предпринимательства побочным продуктом федеральной системы. Другим были азартные игры. И в этой области такой малонаселенный штат, как Невада, также имел все необходимое для успеха. Некоторые историки отмечают, что вся история Невады была не чем иным, как одной долгой азартной игрой. Менее метафоричное объяснение этому феномену заключается в специфике функционирования федеральной системы и в осторожности законодателей других штатов. Лошадиные бега, в силу традиции, обычно не подпадали под запреты общеправового характера, перенесенные из Англии и делавшие содержание обычного игорного дома уголовно наказуемым нарушением общественного порядка. В Нью-Йорке, например, в 1887 году специаль-
95
ным постановлением разрешалось делать ставки на бегах. Однако в начале XX столетия в некоторых штатах в связи с появлением «буки» (от «букмекер»; впервые использование этого американизма было зафиксировано в 1909 году) и другими злоупотреблениями бега были закрыты. Затем, в конце 1920-х и начале 1930-х годов, легализованная система механического подсчета ставок, делаемых на бегах (упростившегося с появлением в 1933 году полностью электрифицированного «тотализатора»), в которой для оформления ставок использовались билетные автоматы, придала бегам особую популярность. И все же легализация азартных игр оставалась жестко лимитированной: обычно не разрешалось делать денежные ставки где-либо, помимо ипподромов, и игорные дома для широкой публики оставались под запретом. Штаты в законодательном порядке запрещали машины для азартных игр и либо строго контролировали, либо закрывали залы для игры в преферанс и другие карточные игры, всевозможные игральные автоматы и устройства. Из-за существовавшей возможности делать ставки во время бокса одни штаты запретили этот вид спорта, а другие поставили его под контроль общественности.
Когда в 1931 году в Неваде началась депрессия, спрос на разводы сократился и широко распространились опасения, что другие штаты могут либерализовать свое законодательство в области разводов. Жители Невады предполагали, что просто сокращения требуемого для получения развода срока проживания до шести недель может оказаться недостаточно для обеспечения восстановления экономической активности. Однако традицию подпольного игорного бизнеса, установившуюся в те дни, когда азартные игры были под запретом, было трудно преодолеть. Поскольку азартные игры, пока они оставались противозаконными, были сугубо личным делом, отсутствовала апробированная методика того, как содействовать развитию этого дела и организовать рекламу только что легализованных игорных домов. Новые законы Невады открыли двери для предприимчивых людей нового типа.
Одним из таких первооткрывателей был Реймонд Смит. Не имея опыта профессионального игрока, Смит, воспитывавший двух сыновей, приехал в период Великой депрессии в Рено из Калифорнии в поисках работы. Когда-то он работал в качестве зазывалы на карнавалах и теперь использовал свой природный дар организатора, чтобы превратить азартные игры в популярное публичное развлечение. В то время как подпольные игорные дома выживали благодаря тому, что их деятельность не афиши
96
ровалась, Смит понял, что успех легализованного игорного дела будет зависеть от рекламы. С того дня, как он открыл свое первое маленькое казино на Виргиния-стрит в Рено, он начал рекламную кампанию, кульминацией которой стали тысячи рекламных щитов, расставленных вдоль автострад страны. Так он превратил «Хэролдс-клаб» (названный так по имени его сына Хэролда) в общенациональную марку. Он убедил робких и подозрительных представителей американского среднего класса по всей стране, что они могут также доверять «Хэролдс-клабу», как доверяют другой продукции и услугам, имеющим общенациональную рекламу.
В короткий срок Реймонду Смиту (чья карьера прелестно отображена в книге Джилмена Острандера) удалось демократизировать игорное дело, «как Генри Форд демократизировал автомобиль». До начала деятельности Смита игорные казино преуспевали за счет «high rollers» (экстравагантных покорителей Миссисипи и героев американского фольклора) — игравших по-крупному профессиональных игроков. Доход или убыток казино мог зависеть от того, как лягут карты или упадут кости. Реймонд Смит изменил все это. Уменьшив размер ставок и расширив таким образом круг своих посетителей, он стремился создать в игорном бизнесе нечто аналогичное тому, что представляли из себя дешевые магазины Вулворта. «Хэролдс-клаб» столь же отличался от казино старого типа, как магазин дешевых товаров от элитарного специализированного магазина.
Чтобы привлечь обескровленных депрессией клиентов, Смит придумал рулетку, где играли на центы, а также другие хитроумные нововведения типа мышиной рулетки, в которой настоящая живая мышка выбирала выигрышный номер. Затем он установил ряды игральных автоматов, выманивавших пяти-, десяти- и двадцатипятицентовые монеты у людей, которые даже не знали правил игры в покер или кости. (Двадцать лет спустя игральный автомат был прозван в Америке «одноруким бандитом».) Чтобы женщины чувствовали себя как дома и чтобы привлечь их к игральным столам, он нанимал женщин на работу в качестве банкометов и подставных лиц, делающих для привлечения публики первую ставку в игре. Это были женщины, недавно прошедшие через моментальные бракоразводные процессы или будущие вероятные их участницы. Приветливые женщины-банкометы получали инструкции играть в соответствии с определенными правилами, установленными в данном игорном доме, и поэтому никогда не вступали в интеллектуальное противоборство с игроками. В их обязанности входило давать советы, как
4-379
97
играть, неопытным игрокам. Смит даже обеспечивал нянек, присматривавших за детьми, чтобы матерям, когда они развлекались в «Хэролдс-клабе», не приходилось оставлять своих крошек без присмотра в мотелях.
Совершенно в соответствии с обычаями растущих городов Реймонд Смит стал известным местным филантропом. Он построил для посетителей своих заведений музей Западной Америки и предоставлял нуждавшимся студентам стипендии для обучения в Университете Невады. Посетителям «Хэролдс-кла-ба», которые не вняли предостережению Смита делать ставки только в пределах той суммы, которую они могут позволить себе проиграть, Смит даже давал немного денег взаймы, чтобы помочь вернуться домой. «Хэролдс-клаб» был первым заведением такого рода—за ним последовали остальные. Успешно процветал «Невада-клаб», а затем возник «Хэррас-клаб» (названный по имени его владельца Уильяма Хэрры, не преминувшего воспользоваться путаницей из-за схожего звучания названий) и многие другие.
Игорное дело в Неваде процветало как специфически приграничный феномен — граничащий с противозаконным и обусловленный близостью границы с другими штатами. Ни один из игорных центров Невады не находился в глубине штата. Расположенный на западе штата Рено был в какой-нибудь дюжине миль от границы с Калифорнией. Лас-Вегас, в юго-восточной оконечности штата, находился близко к Калифорнии, Аризоне и Юте, а по озеру Тахо фактически проходила юго-западная граница Невады с Калифорнией. Поселок Лас-Вегас, приобретенный железнодорожной компанией еще в 1903 году, обслуживал строительство неподалеку от дамбы Гувера и был подготовлен к игорному буму, вызванному новыми законами Невады 1931 года. Он имел то преимущество перед Рено, что к нему было легче добраться на автомобиле из Лос-Анджелеса, Сан-Диего и других быстро растущих городов Южной Калифорнии. После второй мировой войны Лас-Вегас ввел новый обычай. Если Рено предлагал приезжим игрокам автоматы с пяти- и десятицентовыми ставками, то в Лас-Вегасе распахнули двери новые великолепные универсальные игорные центры. Под Лас-Вегасом возникло новое роскошное развлекательно-игорное заведение. Оно разместилось на «Полосе»—улице в новом, не входящем в состав города районе, получившем характерное для периода роста городов название «Парадиз». Всего за десятилетие там появился
98
мириад первоклассных, сверкающих хромом заведений, совмещавших в себе гостиницу, мотель, ночной клуб и казино и носивших горделиво-хвастливые, экстравагантно-романтические названия: «Гостиница пустыни», «Сахара», «Плавучий театр», «Ройал Невада», «Ривьера», «Мулен-Руж», «Звездная пыль», «Мартиник», «Тропикана», «Вегас-Плаза», «Касабланка», «Сан-Суси». Даже наиболее скромные из этих гостиниц стоили 5 миллионов долларов. Привлекая приезжих из Голливуда, находившегося всего в двухстах пятидесяти милях, они вступали в соревнование за более громкое название, способное привлечь постояльцев с толстыми кошельками. К1955 году было подсчитано, что ежегодно в районе Лас-Вегаса тратилось 20 миллионов долларов на развлечения, в избытке предлагавшиеся завсегдатаям игорных заведений.
А затем в 1950-е годы настало время озера Тахо. Игорное дело в этом районе было начато Уильямом Хэррой из Рено, который приобрел особенно лакомый участок невадской земли, непосредственно прилегающий к калифорнийской границе. Расположенные там казино обещали стать чрезвычайно притягательными для игроков из Северной Калифорнии. Обнаружив, что необходимость совершать пятичасовое путешествие автомобилем от Сан-Франциско до его казино удерживает его посетителей от однодневных поездок, Хэрра решил открыть собственную автобусную линию. За советом он обратился в Стэнфордский исследовательский институт, который за вознаграждение в 16 000 долларов предоставил в его распоряжение «Исследование факторов, влияющих на расписание движения автобусов», а также несколько ценных выводов по поводу потенциальной клиентуры казино. Институт предсказывал, что его наиболее вероятный клиент — это человек «пожилой, с низким социальным статусом, неженатый, скорее снимающий жилье, чем домовладелец, и без машины... нетипичный представитель всего населения». Тогда Хэрра нацелил свою рекламную кампанию на привлечение такой клиентуры в маленьких городках вокруг Сан-Франциско. Он сделал все возможное, чтобы облегчить поездку до казино, чтобы посетители были довольны своим пребыванием там и продолжали тратить деньги. Когда другие последовали примеру Хэрры, побережье озера Тахо превратилось в мощного конкурента Рено и Лас-Вегасу.
После второй мировой войны Невада стала прибежищем не только для игроков, но и для людей, объявленных вне закона в Других штатах. В 1946 году за 7 миллионов долларов рэкетир
99
4*
Сигел, по прозвищу Рехнувшийся, который контролировал использование на местах телеграфной службы Аль Капоне, передававшей информацию о бегах, построил отель «Фламинго» на «Полосе» в Лас-Вегасе. Уже через год Сигел был убит гангстерами из соперничающей группировки, и началось сражение гангстерских банд за контроль над Невадой. В выступлениях на слушаниях в конгрессе, посвященных организованной преступности, сенатор Эстес Кефовер вскрыл наличие преступной сети, контролировавшей новое доходное направление предпринимательской деятельности штата. Штат ужесточил законодательство, касающееся выдачи лицензий владельцам казино, однако законы Невады не могли воспрепятствовать деятельности гангстеров.
В то время как лица, осужденные ранее за совершенные преступления и бежавшие от возмездия и дурной славы, стекались в Неваду, что являлось еще одним побочным продуктом федеральной системы, растущее население штата создавало множество новых проблем. В озеро Тахо, на границе штата, два новых казино ежедневно сбрасывали примерно полмиллиона галлонов канализационных отходов. Первоначально граждане Невады пытались избавиться от избыточных нечистот путем их переработки и последующего рассеивания над деревьями. Но из-за стока в озеро чистые до того воды Тахо стали окрашиваться в грязно-зеленый цвет и появились водоросли, мешавшие купанию. Тогда было сочгено более удобным и экономически целесообразным сбрасывать подвергшиеся обработке нечистоты по сточным трубам непосредственно в Тахо. Загрязненные воды текли за пределы границ штата — и жителей соседней Калифорнии предупреждали о недопустимости «пить, ловить рыбу, плавать или же входить в эту воду». Калифорнийцы, таким образом, расплачивались за федеральное устройство государства.
В далеком Вашингтоне, округ Колумбия, малонаселенная Невада имела благодаря федеральной системе еще и другое, легко предсказуемое преимущество. Сенаторы из Невады стали играть непропорционально большую роль в законодательных органах страны, поскольку в сенате штаты типа Невады, обладая формальным равенством, фактически находились в привилегированном положении. Сенаторы от «малых» штатов, как правило, были более уверены в переизбрании на свой пост и поэтому с большей эффективностью могли добиваться же
100
лаемого в сенате. Поскольку они представляли интересы меньшего числа крупных экономических корпораций, им было удобнее отдавать свои голоса в обмен на действительно нужное их избирателям. А пропорционально населению их штатов они обычно имели в своем распоряжении относительно большие суммы финансирования из федеральной казны по сравнению с другими сенаторами. В Неваде после 1889 года немногие из сенаторов потерпели поражение в выборах на новый срок. В результате действующей в сенате системы старейшин сенаторы от Невады имели тогда значительные, а иногда и решающие позиции во влиятельных комитетах. Сенатор из Невады Пэт Маккарен как старейшина стал председателем комитета сената по судебным делам, а сенатор из Невады Кей Питтмен — председателем комитета по международным делам. Эти выборные представители наименее населенного штата без липшего шума меняли баланс сил в представительной системе. Американцы могли устремляться в города, однако конституция продолжала поддерживать новые источники богатства и влияния и влиятельные голоса в федеральных органах в интересах нового Запада.
8 ПРЕСТУПНОСТЬ КАК ИНСТИТУТ УСЛУГ
«Высокий уровень беззакония, — отмечал в 1931 году Уолтер Липпманн, — держится потому, что американцы желают делать многое из того, что хотели бы также запретить». Это замечание, которое вполне могло быть сделано в Соединенных Штатах практически в любое время после Гражданской войны, явилось откликом на доклад Национальной комиссии по соблюдению законности, созданной президентом Гербертом Гувером. Комиссии было поручено проанализировать всю федеральную систему наблюдения за исполнением законов, и в частности исследовать проблему реализации на практике восемнадцатой поправки к конституции, в соответствии с которой были запрещены производство, продажа и перевозка алкогольных напитков. Проработав девятнадцать месяцев и истратив полмиллиона Долларов из федеральной казны, представительная комиссия, которую возглавлял бывший генеральный атторней Джордж Уикершем, 19 января 1931 года представила свой доклад. Интерес общественности был сфокусирован на выводах комиссии по поводу сухого закона.
101
Каковы бы ни были сильные стороны доклада Уикершема в отстаивании необходимости реформировать деятельность правоохранительных органов и исправительных учреждений, он замечательно точно воспроизвел тогдашнее состояние общенационального замешательства. Комиссия (десятью голосами против одного) высказалась против отмены восемнадцатой поправки. Но ее члены представили информацию о том, что недовольство общественности и прибыли нелегальных торговцев спиртным сделали невозможной реализацию сухого закона. Члены комиссии облегчили свои души, подготовив каждый свой доклад с собственными уклончивыми выводами и двусмысленными рекомендациями. Газета Сан-Франциско «Кроникл» назвала это «точным отражением общественного настроя». Президент Гувер заявил, что согласен с комиссией, и это побудило Хейвуда Брауна заметить, что у президента налицо «явное намерение соединить Антиалкогольную лигу и Республиканскую партию, сохранив худшие черты каждой из них». Наилучшим образом этот опыт был обобщен в стихотворении Франклина Адамса «Доклад Уикершема», опубликованном в нью-йоркской газете «Уорлд»:
Сухой закон—ужасный фарс. Мы—за него.
Не отвратит от рюмки нас. Мы—за него.
Для всякой нечисти хорош, Цена его запретам—грош, В наш край принес разврат и ложь, И все-таки мы за него.
Но это был не первый случай, когда американцы нашли способ, теша себя запрещением порока, в то же время получать от него прибыль и удовольствие.
Желание американцев играть в азартные игры было сопоставимо только с их желанием поставить их под запрет. Они любили нравоучительные остроты Элберта Хаббарда, который отмечал, что «единственным человеком, зарабатывающим деньги после бегов*, является тот, кто делает это при помощи метлы и совка». Но элемент игры присутствовал во всей американской жизни, и потому трудно было отличить человека, который тщательно пла-
Здесь возможна игра слов. «Following the races» означает одновременно и «после бегов» и «следя (наблюдая) за бегами».
102
нирует собственную жизнь, от того, кто побеждает, делая рискованную ставку — на плодородие неизвестной земли, на пригодность новых полезных ископаемых, на перспективность еще не построенных железных дорог и незаселенных городов.
Здесь, как и в Европе, были известны профессиональные игроки, которые обладали большим состоянием. Элегантный Кэнфилд по прозвищу Дик* построил в Нью-Йорке по соседству с фешенебельным рестораном «Делмонико» игорный дом, украшенный произведениями искусства, помог превратить Саратов в «американское Монте-Карло» и умер респектабельным миллионером-филантропом. Но что сделало азартные игры специфически американским феноменом, так это существовавшая только в Америке возможность превратить нелегальные занятия в большой общенациональный бизнес. Этому способствовал ряд условий: федеральная система с путаным разнообразием законоположений различных штатов — причем юрисдикция каждого из них была ограничена местными рамками; наличие национального правительства, чьи полномочия были столь лимитированы, что оно вынуждено было использовать в качестве дополнения к гражданскому кодексу контроль над «торговлей между штатами» и право облагать налогами; продолжающееся пополнение страны новыми американцами, энергичными и честолюбивыми, исповедующими разные религии, не знающими и не желающими знать местные нравственные устои; национальная традиция предоставления каждому многообещающих возможностей, но в условиях, когда, казалось, все стоящее и дозволенное законом уже было захвачено приехавшими ранее; мобильное общество с быстро меняющейся социальной структурой, где общественное положение можно было купить за деньги; обширный континент с оперативными средствами связи и передвижения и наличием множества уголков, где можно было укрыться. Но важнее всего была национальная традиция, дававшая возможность заниматься организаторской деятельностью и подталкивавшая к ней. Моралистические и нереалистические законы, как объяснял Уолтер Липпманн, создавали для подпольного мира собственный эффективный протекционный тариф. Результатом явилось возникновение в XX веке сети, быть может, наиболее преуспевающих подпольных предприятий из всех, которые когда-либо существовали в современном мире.
«Дик» (dick) означает на сленге «детектив», «сыщик».
103
Задолго до того, как жители Невады решили изменить свои законы, чтобы можно было легально наживаться на желании других играть, предприимчивые люди в других местах превратили азартные игры в доходный бизнес. Они также стремились к тому, чтобы привлечь посетителей со всей страны.
Центр национальных предприятий, строящих железные дороги и делающих мясные консервы, Чикаго стал также центром нового игорного бизнеса. Монт Теннес, которому предстояло стать самым крупным дельцом игорного бизнеса в стране до первой мировой войны, скромно начинал в Чикаго. Официально являясь бизнесменом, занимающимся продажей недвижимости, и владельцем компании по производству кассовых аппаратов, он достиг успеха благодаря своему организаторскому таланту. К 1904 году Теннес владел несколькими салунами, магазином сигар на Норд-Кларк-стрит, 123, и конюшней скаковых лошадей и был уже известен в игорном мире как «король северного Чикаго». В его заведения примерно раз в неделю совершались рейды полиции, но они быстро открывались вновь. Время от времени Теннес объявлял, что отстраняется от дел, и одна газета назвала это «повторяющейся для услады полиции лебединой песней». Война между соперничавшими игорными «синдикатами» (американский неологизм, в этом значении тогда только входивший в употребление) началась в 1907 году с шести взрывов бомб. «Я живу под прицелом, — говорил Теннес в интервью чикагской газете «Ивнинг америкэн». — За мою жизнь назначена цена, и меня могут убить скорее, нежели испанского короля Альфонса». В конце войны Теннес утвердился в качестве национального короля игорного бизнеса.
Воспользовавшись при создании своих игорных заведений идеей организации сети однотипных магазинов одной фирмы, он вскоре в одном лишь Чикаго располагал тридцатью точками в салунах и бильярдных залах. Он преуспевал за счет организованного контроля за телеграфной службой, поставлявшей ежедневно информацию о ходе бегов на ипподромах в различных районах страны. Получение новостей с бегов было жизненно необходимым для операций букмекера, поскольку это давало ему информацию о самых последних событиях на скаковом круге, помогало делать собственные ставки и позволяло быстро и точно произвести расчет с клиентами в соответствии со сделанными ими ставками. Теннес платил фирме «Пэйн телеграф сервис оф Цинциннати» 300 долларов в день за право исключительного контроля над этой службой в Чикаго; он использовал оружие, динамит, а иногда и саму полицию, чтобы
104
убедить игроков пользоваться его услугами. Затем, чтобы обеспечить более надежную информацию со скакового круга, он со значительным риском для себя основал свою собственную общенациональную информационную фирму «Дженерал ньюс сервис». Теннес предупреждал, что конкуренты попытаются нанести урон его делу, подстраивая успех «не тем победителям». С помощью трех наиболее влиятельных членов муниципалитета Чикаго — Хинки Динк Кенны, Джимми Куинна по прозвищу Горячая Печка и Гуляки Гроугена — ему удалось избежать расследования своей деятельности. Пытаясь удовлетворить сторонников реформ, шеф чикагской полиции Джон Макуини объявил о начале мощной кампании по борьбе полиции против игральных автоматов, в которых «дети проигрывают свои гроши за конфетку», и против игры в кости на выпивку и сигары. Тем временем Комиссия по торговле между штатами приняла решение, что передача информации о результатах бегов не противоречит закону.
В1923 году Теннес, насколько известно, получал чистого дохода 364 000 долларов в год от своих двухсот букмекерских точек в одном лишь Чикаго. Хотя периодически, после очередной кампании реформ или рассчитанного на внешний эффект рейда, полиция и заявляла, что прикрыла его операции, Теннес не уставал повторять, что он-де только лишь невинный распространитель спортивных новостей, — и сам никогда не подвергался аресту. Что в конце концов вынудило Теннеса примерно в 1928 году отойти от дел, так это не действия полиции, а усиление мощной гангстерской группировки Капоне.
Теннес был только одним Из впечатляющей плеяды предприимчивых людей на новых американских «рубежах» — рубежах беззакония. Эти люди процветали за счет того, что продавали американцам нечто такое, что последние хотели запретить в законодательном порядке. В 1910 году конгресс принял Акт Мэнна (окрещенный «актом о перевозке белых рабов»), который запрещал перевозку женщин из одного штата в другой с противными нравственности целями. В 1913 году Верховный суд признал этот акт конституционным на том основании, что обеспечение законодательного запрета проституции надлежащим образом «вписывалось» в осуществление федерального контроля за «торговлей между штатами». Однако пятью годами позже, в 1918 году, Верховный суд, при рассмотрении дела Хаммера против Дэйгенхарта, постановил, что контроль за продукцией детского труда лежит за рамками федеральной юрисдикции над торговлей.
105
Между тем Большой Джим Колозимо зарабатывал себе славу и состояние, обращая проституцию в Чикаго в большой бизнес. Когда в 1920 году он был убит конкурентами, его более чем пышные похороны свидетельствовали об общей признательности этому человеку за его деяния. Архиепископ Джордж Манделайн отказался похоронить Колозимо в соответствии с католическим обрядом, однако священник тактично пояснил, что «нельзя исходить из того, что если кто-нибудь является гангстером или торгует запрещенными товарами, это уже само по себе служит основанием отказать ему в христианском погребении. Каждый случай следует рассматривать особо». Пять тысяч участников траурной церемонии были, как писала чикагская газета «Трибюн», свидетелями «процессии, равной той, которая двигалась за катафалком Цезаря... чтобы отдать дань памяти человеку, более десятилетия бывшего признанным властелином подпольного мира Чикаго». Среди тех, кто выполнял почетную миссию, шествуя за гробом, были трое судей, восемь членов магистрата, помощник атторнея штата, два конгрессмена, ведущие исполнители оперной труппы Чикаго — все они шли рядом с игроками и теми, кто в прошлом или настоящем имел отношение к бизнесу, созданному Колозимо на проституции.
Величайшие возможности для подпольного бизнеса, естественно, открылись с провозглашением сухого закона. 18 декабря 1917 года конгресс одобрил и представил на рассмотрение штатов поправку к конституции, запрещающую «производство, продажу и перевозку алкогольных напитков внутри страны, их импорт или же экспорт из Соединенных Штатов или любой другой территории, подпадающей под их юрисдикцию в том, что касается напитков». Ратифицированная требуемым числом штатов 29 января 1919 года в качестве восемнадцатой поправки к конституции, она вступила в силу годом позже. Только Коннектикут и Род-Айленд не ратифицировали ее. Чтобы ввести эту поправку в действие, конгресс издал акт от 28 октября 1919 года, текст которого был составлен конгрессменом Эндрю Волстедом из Миннесоты — штата, где преобладало сельское население. Акт Вол-стеда считал «алкогольным напитком» любой напиток, содержащий более одного процента алкоголя, и уполномочил налоговую инспекцию министерства финансов следить за проведением закона в жизнь. Чтобы закон еще лучше служил
106
своей высокой цели, конгрессмен Волстед вскоре предложил принять еще один акт, в соответствии с которым запрещалось продавать пиво больным по рецептам врача.
Историки спорят, каковы были основные силы, обусловившие принятие восемнадцатой поправки. Голосование в легислатурах сорока шести штатов, ратифицировавших ее, показало, что в верхних палатах около 85, а в нижних около 78 процентов их членов выступили в пользу принятия данного закона. К 1917 году, еще даже до того, как поправка вступила в силу, в двадцати трех штатах в той или иной форме в пределах всего штата была запрещена продажа спиртных напитков, а в тринадцати был введен полный запрет на спиртное. В числе объяснений, почему прошел сухой закон, следует упомянуть наблюдавшиеся в течение длительного времени злоупотребления со стороны держателей и завсегдатаев салунов, характерную для военного времени озабоченность сохранением зерна для питания, продиктованное шовинистическими чувствами недоброжелательство против американцев немецкого происхождения, первенствовавших в пивоварении и перегонке пшеницы на водку, и непропорционально большое политическое влияние Антиалкогольной лиги в Период, когда большинство мужчин находилось на службе в армии. Самым же существенным был горячечный моралистский дух, навеянный войной за то, чтобы сделать мир безопасным для демократии. Но каковы бы ни были причины общенационального запрета на алкогольные напитки, вряд ли могут быть сомнения в оценке его последствий. Он вызвал самый сильный разгул преступности за всю историю Америки, а может быть, и всего современного мира.
«Запрещение» — общее слово, которое могло бы использоваться для характеристики обширных разделов американского законодательства, — теперь стало обозначать именно запрещение алкогольных напитков. Партию за запрещение спиртного, все еще существующую во второй половине XX века, иногда называют старейшей среди американских «третьих» партий, и поэтому она символична даже еще в большей мере, чем к тому стремились ее основатели. Ни один другой законодательный акт, включая даже Закон о беглых рабах, не породил столь широкой противозаконной деятельности и не стал играть столь важной роли в президентской политике, поскольку никакой из принимавшихся ранее законов федерального правительства не затрагивал так близко интересов многих американцев и не нарушал так бесцеремонно их повседневных обычаев, привычек и желаний.
107
Чтобы понять причины, почему с помощью сухого закона не удалось поставить заслон тому, на что он наложил официальный запрет, лучше всего проследить за историей английского языка в Америке. Никакое законодательство не могло помешать американцам говорить о том, что их интересовало больше всего, — и их речь демонстрировала обычную свою выразительность. Слово «пьяный» в академическом «Словаре американского сленга» (1960) Гаролда Уэнтворта и Стюарта Берга Флекснера имело 331 жаргонный синоним — больше, чем обозначение любого другого вида деятельности, состояния или понятия, включая половые акты. Некоторые выражения (такие, как «half-seas over» или «oiled»*) возникли еще в колониальные времена. Другие вошли в употребление в период первоначального привыкания к новой жизни различных групп иммигрантов, когда, как объясняют Уэнтворт и Флекснер, «значительное число людей пристрастилось к виски, стремясь таким путем компенсировать чувство отчужденности по отношению к себе, которое они ощущали в незнакомой стране». Однако большая часть слов, означающих «пьяный», возникла или получила распространение в период действия сухого закона.
Тогда же язык американцев обогащался, тоже в значительной мере вследствие сухого закона, целым словарем преступного жаргона. Слово «gangster» (гангстер), к примеру, которое в последние годы XIX столетия вошло в употребление для пренебрежительного прозвища бесчестных политиканов, вступавших в преступный сговор, в том значении устарело, и к 1925 году им называли преступников. Старое добропорядочное английское слово «шо11» (девка), которое первоначально значило просто «девушка» или «подружка», в этом значении уже не употреблялось и в эпоху сухого закона стало означать «сообщница гангстера». Выражение «to take someone for a ride» (прокатить кого-либо**) в эти годы было связано с новым «обычаем» американского преступного мира пользоваться автомобилем.
Автомобиль был также необходим для каждодневных операций хорошо организованных преступников на новых «рубежах» — рубежах города. Гангстеры зачастую были лучше оснащены, чем правоохранительные учреждения, вынужденные
Синонимы слова «пьяный».
В значении «убить».
108
действовать в рамках ограниченных бюджетов и убеждать органы общественного управления в обоснованности своих запросов. Автомобиль дал гангстерам эпохи сухого закона «средство оторваться от преследования», воспользовавшись которым они могли ускользнуть от полиции, расправиться со своими врагами и быстро перебраться в зону другой юрисдикции, где преследующая их полиция не имела никакой власти. Автомобиль сделал и их покупателей более мобильными, и это позволило рассредоточить незаконную деятельность по удаленным придорожным закусочным или, когда это было удобнее, сконцентрировать игорные заведения, публичные дома и подпольные притоны, торгующие спиртным, в пригородах вроде чикагского Сисеро. Трудно себе представить, каким образом подпольные торговцы пивом и спиртным могли успешно вести дела, полагаясь на медленно движущуюся повозку с лошадью или на железнодорожные пути, с которых, как ни старайся, в другую сторону не свернешь. Для их целей идеально подходил грузовик. И потребовалось определенное время, прежде чем радио все же дало какое-то преимущество полиции. Когда радиостанция Дабл-ю-джи-эн впервые начала обслуживать полицию, звук передавался и по частотам, использовавшимся для общественного радиовещания, и это означало, что имевшие хорошее оборудование гангстеры часто получали информацию одновременно с полицией. На дворе уже был 1930 год, когда полиция стала для радиопередачи пользоваться специальными устройствами.
Заметной фигурой в преступном мире в эпоху сухого закона был, конечно, Аль Капоне. Но он был только одним из череды великанов незаконного предпринимательства — Теннес, Коло-зимо, его последователь Джон Торрио и сам Капоне. Каждый из них перенимал и совершенствовал организационную методику своего предшественника. К тому времени, как Капоне в 1920 году прибыл в Чикаго из трущоб Нью-Йорка, там существовала собственная гангстерская традиция со своими обычаями и укоренившимися связями. Задача Капоне состояла не столько в том, чтобы изобретать новое, сколько в том, чтобы развивать, усовершенствовать и организовывать то, что существовало до него. И он выполнял ее чрезвычайно компетентно.
В1925 году Аль Капоне занял место Джона Торрио, возглавлявшего организованную преступность в Чикаго в течение пяти лет после убийства Колозимо. Организация Капоне отличалась от некоторых других чикагских банд (по замечательному своей
109
недосказанностью выражению социолога Джона Ландеско) «тем, что она не выросла из мальчишеской компании квартала. Группировка Капоне была создана для делового административного руководства заведениями, созданными для проституции, игры и выпивки». Через два года Капоне занимал доминирующие позиции среди тех, кто руководил заведениями, обеспечивавшими жителей Чикаго незаконными услугами и товарами, которые они готовы были оплачивать. Предпочитая не рисковать собственным капиталом, Капоне позволял другим быть владельцами подпольных магазинов по продаже спиртного, публичных домов и игорных казино. Вместо этого он выработал свою доходную систему «защиты» — систему шантажа, приносившего ему регулярный доход от этих предприятий в обмен на гарантию, что их не тронут во время полицейских рейдов, при поджогах, взрывах или убийствах, организованных его собственной или соперничавшими с ним гангстерскими группировками. Чтобы обеспечить эту систему защиты, Капоне пришлось подыскать, обучить и объединить в группы большое число верных ему людей, обладавших соответствующими навыками. Богатые клиенты могли получать от него лучшие импортные спиртные напитки, поскольку он создал общенациональную организацию, которая ввозила контрабандный товар из Канады, портов на Атлантическом побережье и с Кубы. Для обеспечения функционирования своей системы Капоне нуждался в налаженном сотрудничестве с чиновниками правоохранительных органов. Люди Капоне носили при себе револьверы, полученные с разрешения «дружественно настроенных» судей, а Капоне контролировал выборы в Сисеро—своей пригородной штаб-квартире близ Чикаго. Мэр Чикаго Большой Билл Томпсон в свое время помог Капоне заложить основу всех его предприятий. В конце 1920-х годов некоторые политические деятели национального масштаба, как поговаривали, заручались поддержкой Капоне при проведении федеральных выборов.
Продолжая практику своих предшественников, Аль Капоне старался оставаться «чистым», то есть избегал любых действий, которые могли служить юридически доказуемым свидетельством его причастности к актам шантажа, похищениям людей в корыстных целях или убийствам, совершавшимся его подчиненными. Но дела Капоне и методы, которыми он добивался своего процветания, ни для кого не являлись секретом. «Рокфеллер двадцати тысяч антиволстедовских заправочных станций» (как охарактеризовал его один биограф) к 1929 году был обладателем по крайней мере 20 миллионов долларов, од
но
нако измерить власть, которой он располагал, было невозможно. Сам Капоне настаивал, что он всего лишь очередной предприниматель, использующий особые американские возможности. «Я делаю деньги, удовлетворяя общественный спрос. Если я нарушаю закон, то мои клиенты, среди которых сотни лучших людей Чикаго, так же виноваты, как и я. Единственная разница между нами заключается в том, что я продаю, а они покупают. Все называют меня рэкетиром. Я же называю себя бизнесменом. Когда я продаю спиртное, это противозаконное действие. Когда же мои клиенты подают его на серебряном подносе на Приозерной набережной, это гостеприимство». Сторонники реформы думали, что поставки спиртного могут быть прекращены без уменьшения спроса, однако Капоне знал, что именно вследствие существующих нравов и обычаев в его распоряжении оказались те возможности, которые он использовал. После того как в 1929 году он отошел от дел и поселился во Флориде, его наконец осудили и посадили в тюрьму за уклонение от уплаты федеральных налогов с дохода. Приговоренный к одиннадцати годам заключения, он был освобожден в 1939 году по причине плохого состояния здоровья и умер во Флориде в 1947 году.
Значительный рост организованной преступности в XX веке является лишь еще одним эпизодом в саге о беспокойных новых американцах, искавших пути увеличить свое состояние и преуспеть в обществе. В списке наиболее удачливых организаторов преступности как общественного института услуг было удивительно много недавних иммигрантов из Италии. Теннес, Коло-зимо, Торрио и Капоне — все они родились в Италии и были привезены в Америку в раннем возрасте. Несмотря на сильную антииммигрантскую и антиитальянскую настроенность бесконечных конгрессовских исследований и объемистых докладов по делам, связанным с иммиграцией начала XX века, не было убедительного доказательства, что какая-либо из иммигрантских групп имела криминальные наклонности. Тот факт, что итальянцы в начале и середине XX века занимали видное положение в мире организованной преступности, больше говорит не о самих итальянских иммигрантах, а о той ситуации, в которой они оказывались, приехав в Америку. Они составили последнюю из крупнейших групп иммигрантов, прибывших на американские берега. Поэтому, указывает социолог Дэниел Белл, и обнаружили, что прямые и более респектабельные тропы, ведущие к успеху, уже были заняты теми, кто прибыл раньше.
111
Большинство итальянских иммигрантов в конце XX века были крестьянами, имевшими мало навыков, которые помогли бы им преуспеть в городском, индустриальном мире. Как отмечал Джэкоб Риис, в американское общество итальянцы «вошли как бы со дна». Даже внутри католической церкви, где они составляли значительную часть прихожан, у них было мало возможностей занять руководящее положение. В 1960 году, когда американцы итальянского происхождения составляли шестую часть американских католиков, среди ста католических епископов не было ни одного американца итальянского происхождения, как не было выходца из Италии и среди двадцати одного католического архиепископа. Во главе епархии американской католической церкви были американцы ирландского происхождения, приехавшие в большом числе за полвека до итальянцев.
В связи с этим представителям итальянской общины, как отмечал Белл, пришлось искать для себя возможности преуспеть на нехоженых тропах, пускаясь в предприятия, которыми до них никто не занимался и которые не требовали ни капитала, ни специального образования. Достигнутый некоторыми из них успех в поставке запрещенной продукции и услуг объяснялся их решимостью найти на этой земле возможность преуспеть, которой они на протяжении жизни целых поколений были лишены у себя на родине в Старом Свете. Жалоба Аль Капоне имела под собой историческое основание: «Как же, я пытался заняться законным предпринимательством два или три раза, но они меня до этого не допустили».
Историки сталкивались с искушением упрощать проблему, проводя аналогию между секретными террористическими организациями Сицилии — мафией, которая первоначально была основана для защиты бедных и угнетаемых крестьян-арендаторов от безжалостных землевладельцев, и гангстерскими группировками, орудовавшими в американских городах. Хотя транслировавшиеся по телевидению слушания сенатора Эстеса Кефовера в комитете по борьбе с преступностью и имели целью доказать существование национальной и международной мафии, но в основном это было эффектное телевизионное шоу с избранием сенатора Кефовера на пост вице-президента.
Существование мафии стало более четко различимым и более реальным, чем когда-либо прежде, после второй мировой войны. Рассказывали, например, что со вторжением союзных войск на Сицилию в июле 1943 года Счастливчик Лучиано (который, как считали, был в то время главой мафии в Соединенных Штатах и отсиживал срок наказания в тюрьме от тридцати
112
до пятидесяти лет по шестидесяти двум пунктам обвинения, связанным с насильственным принуждением к проституции), уроженец Леркара-Фридди, деревни, стоявшей на пути продвижения союзных войск к Палермо, участвовал в составлении планов сотрудничества с сицилийской мафией, чтобы помочь вторжению союзных войск. Офицеры разведки ВМС, дававшие показания в 1945 году в ходе слушаний в суде об условном досрочном освобождении Лучиано, отказались подтвердить эту версию, однако к 1946 году Лучиано был освобожден и вернулся в Италию, где жил в отеле Палермо в соседнем номере с Доном Кало, признанным главой сицилийской мафии. Насколько он мог содействовать совершенствованию деятельности сицилийской мафии, исходя из уроков, почерпнутых на передовых рубежах противозаконных операций в Новом Свете, мы так никогда и не узнаем.
Опыт сицилийской мафии, может статься, был без лишних хитростей трансплантирован в Америку, точно также как за столетие до этого ирландские иммигранты приспособили приемы организации борьбы против английских угнетателей-землевладельцев к новым политическим реалиям американских городов. Некоторые черты итальянской жизни — тесные семейные связи и сильное ощущение чего-то вроде родовой общности клана среди жителей определенных частей Италии — сыграли свою роль в успехе преступных организаций в некоторых американских городах. То, что люди Капоне, сплоченные чувством преданности клану, были готовы умереть за него, давало ему большое преимущество перед гангстерскими группировками, объединенными только совместной борьбой за деньги. Могущественным конкурентом группировки Капоне в конце 1920-х годов в Чикаго была банда О’Бэниона, среди руководителей которой (помимо ирландца О’Бэниона) были еврей, итальянец, поляк и представители других национальностей. Этническая сбалансированность могла бы добавить вес списку кандидатов на выборах, но отнюдь не усиливала группировку преступников. Положение и влияние гангстерской группы в большей степени зависели от личных связей, а не от того, насколько местные жители симпатизируют ей, — и банда О’Бэниона в конечном итоге проиграла.
Американские гангстеры, еще совсем недавно приехавшие простыми крестьянами, становились богатыми бизнесменами, от которых зависело, кто станет мэром города. И они быстро занимали свое место в многокрасочном американском фольклоре, рассказывающем об авантюрах хватких людей. Как раньше в хо
113
ду были истории о шерифах и головорезах, действовавших на западных рубежах продвижения белых поселенцев, так в XX веке американские режиссеры находили своих героев в городах— в историях о благородных, находчивых, честолюбивых гангстерах и коррумпированных, тупых, ленивых полицейских.
Нерешительность американцев, не спешивших отказаться от своих добродетельных запретов, нашла отражение в мудром нежелании кандидата на пост президента Франклина Делано Рузвельта занять в ходе кампании 1932 года твердую позицию в пользу отмены сухого закона. Однако депрессия, безработица и потребность в рабочих местах на разрешенных законом вино-водочных заводах сделали морализм слишком дорогим удовольствием. В феврале 1933 года конгресс одобрил резолюцию с требованием принять поправку к конституции, отменяющую сухой закон. Менее чем через год двадцать первая поправка к конституции была принята необходимым числом штатов и алкогольные напитки были разрешены.
Но и после того, как вся страна в целом отменила общенациональный запрет на алкогольные напитки, отдельные штаты сохранили в силе свои собственные законы, запрещающие спиртное. Даже в 1959 году в двух штатах—Оклахоме и Миссисипи — алкогольные напитки были по-прежнему под запретом. В апреле этого же года в Оклахоме разыгрались события, напоминавшие аллегорическое воплощение всей истории Америки. Готовился референдум по вопросу об изменении конституции штата с целью узаконить спиртное. И вот в последние часы перед тем, как гражданам Оклахомы прийти к урнам, подпольные торговцы спиртным (нашедшие в Оклахоме последнее прибежище, где можно было по-прежнему процветать) вместе с протестантскими священниками ночь напролет молились — и безрезультатно, — чтобы сухой закон не был отменен. В Миссисипи закон, уполномочивший местные органы власти принимать решение о продаже спиртных напитков, был принят только в 1966 году. Таким образом, этот штат стал последним отказавшимся от роскоши запрещать то, чего хотят его граждане.
После отмены сухого закона самые перспективные из созданных законодательством возможностей в области предпринимательства были связаны уже не со спиртными напитками. Уличная проституция, являвшаяся в конце Х1Х.века богатым источником незаконного предпринимательства, тоже теряла свою коммерческую перспективность. Телефон, облегчивший возможность нарушать запреты сухого закона, привел также к появлению высокооплачиваемых «девушек по вызову» (call girl —
114
американизм, вошедший в употребление в середине XX века) и сделал их менее бросающимися в глаза, а следовательно, и менее вероятным их арест. В то же время гибкие законы о налогах оставляли возможность списать деньги, получаемые за услуги, по статье «развлечение посетителей». Изменившиеся нормы сексуального поведения, становившиеся все более свободными, и новые достижения медицины, уменьшавшие риск от случайных половых контактов, делали услуги в сфере секса столь доступными, что их стало сложнее продать. Как жаловался Александр Вуллкотт, проституция, как и актерское ремесло, «портилась из-за того, что ею занялись любители».
Прибыли от запрещенных законом азартных игр, однако, с годами возрастали. К концу 1960-х годов знающие люди единодушно утверждали, что это был многомиллиардный бизнес и, вероятно, самый крупный источник дохода для организованной преступности. В 1967 году президентская Комиссия по соблюдению законности установила, что прибыли от запрещенных законом азартных игр за год составили что-нибудь между 7 и 50 миллиардами долларов.
К середине века организованная преступность успешно изменила направление своей деятельности, занявшись вместо незаконной продажи алкогольных напитков торговлей наркотиками. Если в дни сухого закона подпольные торговцы спиртным стремились удовлетворить уже существовавшую потребность, то, когда организованная преступность занялась наркотиками, она делала все возможное также и для того, чтобы стимулировать спрос на них. Это, в свою очередь, создавало качественно новые проблемы, не имевшие прецедента в американской истории.
Часть вторая
ПОТРЕБИТЕЛЬСКИЕ СООБЩЕСТВА
Потому что вы видите, что самое главное сегодня — это хождение по магазинам. В прошлом, если человек был несчастлив, не знал, что с собой делать, он шел в церковь, начинал революцию — что-то. А если вы сегодня чувствуете себя несчастным? Не можете догадаться? В чем спасение? Идите в магазин.
Соломон, пьеса А. Миллера «Цена»
Папа, а что рекламирует луна?
Карл Сэндберг «Да, народ»
В стране сложились нечетко оформленные сообщества, в основе которых было то, что и как люди потребляли. Древние гильдии мастеров, товарищества по сохранению секретов мастерства и традиций изготовления различных изделий — мушкетов, сукна, подков, колясок и мебели — были вытеснены более крупными и открытыми товариществами потребителей. Как никогда ранее, люди пользовались одинаковыми или близкими по качеству предметами. На смену товариществам, основанным на мастерстве, пришла демократия кошелька.
Ни одно из преобразований в Америке не было столь замечательным, как этот новый американский способ превращения вещей из предметов собственности и объектов зависти в общественные движущие силы. Изменился сам характер приобретения вещей и пользования ими. Почти все предметы — от шляп, костюмов и обуви до продуктов питания—стали символами и средствами существования новых сообществ. Теперь людей оценивали исходя из того, что они потребляли, а не по их убеждениям. В прошлом все, чем владел человек, было уни
116
кальным, единственным в своем роде. В новом мире уникальность предмета, за исключением драгоценностей и произведений искусства, стала казаться чем-то странным, вызывающим подозрение. Если какие-то предметы, имеющие одинаковый дизайн и одну и ту же торговую марку, широко использовались многими людьми, то это было подтверждением их ценности.
Было создано множество обществ потребителей. Люди, никогда ранее не видевшие и не знавшие друг друга, объединялись лишь потому, что пользовались совершенно одинаковыми предметами, настолько одинаковыми, что не различались даже владельцами. Эти потребительские сообщества создавались чрезвычайно быстро; в них отсутствовала какая-либо идеологическая основа; они были демократичными, открытыми, неопределенными, легко изменяющимися по составу и структуре. Возникающие сообщества способствовали созданию все возрастающего числа новых потребительских сообществ. Это были искусственные образования, подверженные изменениям, они так же быстро распадались, как и появлялись на свет. Никогда ранее столько людей не были связаны друг с другом таким огромным количеством вещей.
9
ДЕМОКРАТИЧНОСТЬ ОДЕЖДЫ
В середине XIX века европейцы, путешествовавшие по Соединенным Штатам, были поражены еще одной американской особенностью. Уже в XVIII веке они отмечали, что в Америке чрезвычайно трудно определить принадлежность к той или иной социальной группе по тому, как американцы разговаривали. Они указывали, что даже на Юге речь хозяина и слуги была отмечена гораздо большей схожестью, чем речь у представителей аналогичных социальных групп в Англии. Точно так же в XIX веке путешественники из Европы обнаружили странную схожесть в одежде американцев.
В Америке было гораздо труднее, нежели в Англии, определить принадлежность человека к тому или иному классу по тому, как он одевался. Томас Коллидж Грэттен, британский консул в Бостоне в начале 1840-х годов, жаловался на существовавшее в Америке социальное равенство. Он находил девушек-служанок «чрезмерно разодетыми», что, по его мнению, было «следствием дурного американского вкуса, и их едва можно было отличить от господ». Венгерский политик Франц Палски, пу
117
тешествуя по стране в 1852 году, также обратил внимание на отсутствие существенных различий в одежде, присущих Старому Свету. В Европе вы могли бы встретить «сельскую девушку, одетую в яркий корсет, чепчик, украшенный множеством оборок, с яркими лентами в косах; венгерского крестьянина в белой полотняной рубахе и богатой овчине; словака в плотно облегающей куртке с яркими жёлтыми пуговицами; фермера в высоких сапогах и венгерской шляпе; пожилых женщин в черных кружевных чепцах, сшитых в старинном национальном стиле; и никто, кроме молоденьких дворянок, не носил французских шляпок и модных платьев». Он жаловался, что в Нью-Йорке не встретил «ни одного костюма, характерного для той или иной социальной группы». Именно того, что «больше всего поражало иностранца в Восточной Европе и было связано с занятиями и обычаями, унаследованными от старых времен». Неудивительно, что один из английских снобов — купец У.Е.Бакстер, побывавший в США в 1853 — 1854 годах, — чрезвычайно рассердился, когда увидел простых рабочих, столь чрезмерно разодетых с точки зрения англичанина. «Вы встречаете людей в поездах и на палубах пароходов, наряженных в костюмы из лучшего черного сукна и белые жилеты, словно они направляются на бал. Простые рабочие, выполняющие самую грязную работу, разодеты в щегольские черные костюмы... Только фермеры носят простое грубое платье... Людям еще предстоит усвоить, что та или иная одежда предназначена для определенной работы, а не для демонстрации, что грязный черный костюм являет собой самое жалкое зрелище, что щегольство в костюме, не отвечающем вашим средствам и роду занятий, не является признаком элегантности».
К концу XIX века американский демократизм в одежде стал вызывать еще большее удивление у иностранцев. Манера одеваться стала принадлежностью сообществ, средством вовлечения иммигрантов в новую жизнь. Мужчины, чьи предки привыкли носить крестьянские лохмотья или кожаные фартуки ремесленников, теперь могли показать своим демократическим костюмом, что они не хуже других людей или не сильно от них отличаются. Если согласно пословице, пришедшей из Старого Света, «одежда делает человека», то в Новом Свете новая манера одеваться помогала создавать образ нового человека.
В XX веке Америка станет индустриальной страной, в которой люди будут лучше всех и практически одинаково одеты.
118
Трудно представить, чтобы такое могло случиться, если бы не изобрели швейную машину.
Швейная машина, как и система взаимозаменяемости деталей, не была изобретена в Америке. В 1770 году в Англии Томас Сейнт получил патент на швейную машину для кожи. В 1830 году Бартелеми Тимонье, изобретательный французский портной, получил патент на усовершенствованную им швейную машину. Когда же восемьдесят новых швейных машин стали использовать для пошива французской армейской формы, парижские портные, обеспокоенные угрозой своей будущей практике, разбили эти машины и изгнали Тимонье из города.
Создателем первой швейной машины в Америке был Уолтер Хант. Он был настоящим изобретателем, для которого интересен был лишь творческий процесс, и его совершенно не интересовала такая проза, как практическое использование изобретений. Именно поэтому имя этого гениального изобретателя не упоминается в исторических справочниках. К числу его изобретений относятся следующие: льнопрядильная машина, ножеточка, сучильная машина для шерсти, печь (как утверждают некоторые, первая), работающая на каменном угле, машина, делающая гвозди, приспособление для колки льда, велосипед, револьвер, магазинная винтовка, металлические патроны, конусообразные пули, парафиновые свечи, машины для уборки улиц, настольная лампа, бумажные воротнички. Как вспоминал чертежник, делавший чертежи и рисунки к его многочисленным изобретениям, Хант почти мгновенно изобрел безопасную булавку, чтобы получить за это деньги для уплаты долга в 15 долларов. В течение трех часов он сделал модель из старого куска провода и продал авторские права за400 долларов.
В начале 1830-х годов в своей мастерской на Амос-стрит в Нью-Йорке Хант собрал несколько швейных машин. Хотя по конструкции они были еще далеки от настоящих швейных машин: шили только по прямой, требовали через каждые несколько дюймов остановки, — но содержали основные элементы, которые в будущем были использованы другими изобретателями, сделавшими на этом состояние. Новая, революционная идея Ханта заключалась в изобретении специальной иглы, которая приводилась в движение вращающейся рукояткой, и челнока, куда продевалась вторая нитка. Их взаимодействие позволило получить настоящую машинную строчку. Это изобретение Ханта было блестящей идеей, плодом его необыкновенного воображения, которое освободило будущих изобретателей от соблазна подражания движениям руки швеи. Но у Ханта не было ни де
119
нег, ни организаторского таланта, чтобы нажить капитал на использовании своих идей.
А другие это сделали. Швейная машина стала источником богатства для многих изобретателей и псевдоизобретателей, адвокатов, агентов, торговцев и бизнесменов. К1850 году основными фигурами в борьбе, разгоревшейся вокруг швейной машины, стали Элиас Хау-младший и Айзек Меррит Зингер. Они вели борьбу не только за капитал, но и за честь называться истинным изобретателем швейной машины.
Элиас Хау родился в штате Массачусетс в 1819 году, был сыном фермера. В двадцать дет он работал наемным рабочим-механиком у бостонского мастера, который делал научные приборы. Интерес к швейной машине был разбужен у него самими клиентами, которые хотели усовершенствовать вязальную машину. Спустя несколько лет, когда у Хау уже была жена и трое детей и он в отчаянии искал источник дополнительного дохода к девятидолларовой зарплате в неделю, он решил попробовать сколотить капитал на швейной машине. После нескольких неудачных попыток он в 1844 году использовал вариант со швейной иглой и челноком, по аналогии с ткацким станком. К апрелю 1845 года он уже мог строчить на своей машине. В 1846 году Хау получил патент.
Чтобы убедить людей в том, что его машина действительно может шить, Хау приехал с ней в Бостон на швейную фабрику в Куинси-Холле, поставил машину прямо на улице и заявил, что прострочит любой шов по заказу. В течение двух недель он удивлял посетителей тем, что делал 250 стежков в минуту, в семь раз больше, чем при работе вручную. Он вызвал на состязание пять лучших швей. Опытный портной, которого он пригласил в качестве судьи, объявил о его победе и сказал, что «работа машины чрезвычайно аккуратна и прочна».
Но и эти демонстрации преимущества швейной машины не убедили людей в необходимости покупать машины Хау. Одни утверждали, что она еще несовершенна, так как на ней нельзя сшить вещь целиком. Другие боялись, что из-за нее портные и швеи останутся без работы. Но более всего люди были обескуражены высокой стоимостью швейной машины — 300 долларов. Хау решил попытать счастья в Англии. Когда его брат Эмейса отвез швейную машину в Лондон, то там она привлекла внимание владельца мастерской по изготовлению корсетов и он купил ее за бесценок. Затем уговорил Элиаса Хау приехать в Лондон и переделать машину для нужд корсетного производства. Хау закончил работу через восемь месяцев. Однако за это время анг
120
лийский заказчик (который оказался злодеем, подобным тем, какие описаны в романах Диккенса) его разорил. В 1849 году он, пережив смерть жены (на ее похороны он был вынужден занять черный костюм) и потеряв все свое имущество во время кораблекрушения, вернулся в Нью-Йорк нищим.
Пока Хау отсутствовал, швейная машина стала предметом всеобщего любопытства. Ее возили по западным районам Нью-Йорка и демонстрировали как диковинку. «Швейная машина янки» показывалась за входную плату в 12,5 цента. Дамы приносили домой образцы швов и показывали своим друзьям. Неизвестные Хау люди делали и продавали швейные машины большими партиями. При этом они использовали запатентованные им детали. Чтобы отстоять свои авторские права, он отправился в Англию за своей швейной машиной и отданными в заклад бумагами патентного бюро.
Хау предупредил нарушителей и предложил им купить у него патент. Все, кроме одного, согласились. Но этот один сумел повести за собой остальных, и Хау пришлось обратиться в суд. Для этого нужны были деньги, и он сумел достать их у массачусетского адвоката в обмен на закладную под ферму своего отца.
Разворачивались решающие индустриальные сражения века в Америке. Они носили аллегорический характер, и действующие лица, участвовавшие в них, повторялись с монотонной регулярностью: состязались «первые изобретатели» и «предприимчивые адвокаты». В результате этой драматической борьбы было положено начало массовому производству продукции и сложилось новое потребительское сообщество. Продолжительные сенсационные судебные баталии давали богатый материал для газет. Возрос интерес потребителей к швейным машинам, везде обсуждались замечательные преимущества нового изобретения.
У Айзека Меррита Зингера, соперника Хау, тоже был талант изобретателя. Однако у него была иная судьба, так как он обладал способностями предпринимателя. Зингер был сыном слесаря. Он родился и вырос в северной части Нью-Йорка. Еще в молодые годы он получил патенты на бурильную машину и станок для обработки камня. Он был также актером и театральным менеджером. Швейную машину он впервые увидел в 1850 году и твердо решил ее усовершенствовать и сделать пригодной для осуществления различных операций. По словам самого Зингера, У него ушло одиннадцать дней и ночей интенсивной работы, когда он почти не ел и не спал, на изготовление модифициро
121
ванного варианта швейной машины. Он сразу же приступил к изготовлению, продаже — прежде всего распространению — своей машины. У швейной машины Зингера было одно преимущество перед моделью Хау — она могла строчить в течение долгого времени. Успех Зингера можно объяснить его талантом в организации рекламы и способностями руководителя, а также целеустремленными действиями по продаже швейных машин миллионам американцев.
Зингер отказался заплатить Хау авторский гонорар. Он заявил, что Хау не был первым изобретателем швейной машины. Зингер попытался доказать в суде, что за четырнадцать лет до того, как Хау в 1846 году получил свой патент, Уолтер Хант сделал рабочую модель швейной машины. Он утверждал, что модель Хау была лишь копией швейной машины Ханта. После длительных поисков Зингеру и его адвокатам удалось найти Уолтера Ханта, а у него на чердаке и части его машины. В 1854 году, после трех лет судебных разбирательств, дело было решено в пользу Хау. Судьи пришли к следующему решению: хотя Хант был на верном пути, он не запатентовал свое изобретение, его модель была несовершенна и непригодна для практического использования. В решении суда было сказано, что, «несмотря на все преимущества, которые общество получило от швейной машины, оно все-таки остается в долгу у м-ра Хау». Судьба Хау резко изменилась. Он получил 15 тысяч долларов от Зингера,, а затем стал получать по 25 долларов с каждой проданной швейной машины.
Но это процветание длилось недолго. Изобретение новых моделей швейных машин вынуждало Хау идти на компромиссы. Чтобы выдерживать конкуренцию на рынке, ему было необходимо модифицировать свою модель, включив в нее детали, запатентованные другими изобретателями. Вскоре три крупных предпринимателя, каждый из которых владел важным патентом, начали судиться друг с другом.
Все эти споры, в которые оказались вовлечены еще шесть крупных предпринимателей, были разрешены созданием в 1856 году объединения изобретателей швейной машины. Все владельцы патентов на основные части швейной машины отказались от своих единоличных патентов ради создания одного общего с сохранением прав каждого на получение своей доли. Перед подписанием договора Хау настоял на том, чтобы по крайней мере двадцать четыре предпринимателя подписали договор. Сам он получал 5 долларов от продажи каждой швейной машины в США и 1 доллар — от проданной за ру
122
бежом. В целом это принесло ему около 2 миллионов долларов. Многочисленные предприниматели, которые выплачивали довольно большие авторские гонорары, начали борьбу за рынок.
К 1871 году выпускалось ежегодно 700 тысяч швейных машин, а всего двадцать лет назад швейную машину как диковинку показывали на ярмарке за 12,5 цента. Она постоянно совершенствовалась. К концу XIX века было выдано около восьми тысяч патентов на швейную машину и детали к ней. Американские предприниматели повсюду распространяли свои машины. Компания Зингера претендовала на создание нового мирового потребительского сообщества. Утверждалось, что к 1879 году три четверти швейных машин было продано именно компанией Зингера. В выпущенной в 1880 году брошюре, нескромно озаглавленной «Вознагражденный гений, или История швейной машины», автор заявлял:
По всем морям плывут корабли со швейными машинами Зингера; по каждой дороге, где только ступала нога цивилизованного человека, шагает его неутомимая спутница, выполняя свою полезную задачу — способствовать объединению людей в великое мировое сообщество. Ее радостный голосок понятен и крепкой немецкой матроне, и хрупкой японской девушке; ее песенка близка и светловолосой русской девушке-крестьянке, и темноглазой мексиканской сеньорите. Ей не нужен переводчик, поет ли она в снегах Канады или в пампасах Парагвая; индийская мать и чикагская девушка шьют сегодня сами; неутомимая ножка светлокожей ирландской Норы приводит в движение швейную машину также, как и желтолицей китайской девушки; таким образом, американские машины, американский интеллект и американские капиталы объединяют всех женщин мира в единую общину сестер, связывают их узами родства.
Предполагалось, что новая машина облегчит тяжелый труд. В 1860 году в женском журнале «Годиз лейдиз бук» с радостью сообщалось, что «швейной машине удалось осуществить то, что не смогли сделать филантропические общества, то, что так тщетно пытались найти религия и поэзия». Однако существуют лишь незначительные свидетельства того, что швейная машина облегчила труд швей, или того, что домохозяйки стали тратить меньше времени на шитье. Джеймс Партон в 1867 году в журнале «Атлантик мансли» спрашивал: «Покажите женщину, которая могла бы сказать, что шитье на машинке отнимает у нее меньше сил и времени, чем раньше, когда ее не было... Как только милая женщина обнаруживает, что она может сделать десять швов за то же время, которое она раньше тратила на один, ею овладевает неудержимая страсть сделать на платье в десять раз больше швов, чем раньше».
123
К 1860-м годам стиль одежды изменился. Также как усовершенствование деревообрабатывающих станков позволило изготовлять мебель, украшенную сложным орнаментом, так и швейная машина позволяла шить платья со всевозможными складками на юбке, с богатой отделкой и вышивкой. Было найдено применение различным деталям к машине: молоточкам, зажимам, шемизеткам, приспособлениям для гофрировки, для получения всевозможных оборок и буфов, отделки тесьмой, для фигурной строчки, простегивания, а также специальному устройству для вышивания с имитацией ручной кенсингтонской вышивки.
Последствия появления швейной машины имели не только эстетическую или гуманитарную стороны. В Америке швейная машина способствовала тому, что изменилась социальная значимость одежды: большее число людей могло носить одежду, которая им подходила, и они могли выглядеть состоятельными женщинами и мужчинами. «Швейная машина, — отмечал Партон, — это одно из средств, с помощью которого рабочий может одеться, как миллионер, а девушки-работницы удовлетворят свою естественную женскую потребность красиво одеваться».
В конце второй половины XIX века в Соединенных Штатах произошла революция в одежде. Ее последствия оказались более далеко идущими, нежели у любой другой революции, имевшей место после появления современной текстильной технологии. Александр Гамильтон в своем «Докладе о промышленной продукции» (1791) отмечал, что четыре пятых одежды американцы шьют сами. Только богатые люди могли заказывать одежду у портного. Поначалу портные переезжали с места на место и выполняли заказы из материала заказчика. Позднее они обосновались в больших городах.
Производство готовой одежды получило развитие только в первой половине XIX века. Поначалу в магазинах можно было купить только самую дешевую одежду. Например, магазины в Нью-Бедфорде, штат Массачусетс, снабжали одеждой моряков, которые только что вернулись из длительного плавания или собирались отплыть вновь. Моряки складывали купленную одежду в специальные сундуки, у которых было свое название — «слопчестс» (оно пришло из старонорвежского языка, где словом «слоп» назывались свободные болтающиеся рубахи и брюки, которые носили моряки). Поэтому одежда, которую они покупали, стала называться «моряцкая роба», а
124
магазины, где она продавалась, «слопшопс» (барахолка). «Слои» стало синонимом готового платья. Дешевая готовая одежда пользовалась большим спросом на Юге, где ее покупали для негров-рабов. Ее так же охотно покупали и в новых городах Запада приезжавшие туда шахтеры, у которых еще не было своего дома.
В XVIII веке в Европе можно было встретить специальные заведения, где обновлялась и продавалась старая одежда. Еще в XIX веке почти вся готовая одежда, которая поступала в продажу, была ношеной. До того как получило развитие швейное производство, бедняки в основном покупали ту одежду, которую сдавали в скупку богатые люди. «В этой стране,—писал английский экономист Нассау Синиор в 1836 году,—бедняки одеты большей частью в старые платья, которые принадлежали их хозяевам». На основе этого факта Синиор построил свою теорию потребления.
В то время продажа и покупка подержанных вещей не были чем-то позорным, и даже сейчас в отсталых странах подержанные вещи являются основным предметом торговли на ярмарках и в дешевых магазинах. В США до Гражданской войны также была распространена торговля старыми вещами, в основном на Юге и Западе. В газетах, например в нью-йоркской «Геральд», публиковались объявления о распродажах.
Долгое время из готовой одежды в достаточном количестве выпускалась лишь рабочая одежда для негров и моряков. Ограниченное производство готовой одежды лишь дополняло индивидуальный пошив. Рост спроса на готовую одежду наблюдался на Юге и Западе, там же и развивалось швейное производство для удовлетворения растущего спроса.
Американская революция в сфере одежды, которая к 1900 году была в самом разгаре, выполнила сразу две задачи. Во-первых, она изменила характер изготовления одежды: на смену одежде, сшитой дома или портным, пришла готовая, сшитая на швейной фабрике. Во-вторых, иным стал стиль ношения одежды: если раньше по одежде можно было судить о классовой принадлежности и роду занятий, то теперь, при демократичном стиле, все были одеты одинаково. На Западе, в шахтерских поселках, во время путешествия в фургоне или на корабле, вы не могли иметь при себе обширный гардероб. В Америке было не так уж много искусных швей и портных, поэтому богачам-американцам было трудно одеваться так же элегантно, как состоятельным англичанам. Новая технология швейной индустрии позволила американцам хорошо одеваться при ограниченных возможностях.
125
К середине XIX века швейная машина стала использоваться на фабриках. Тамбурная строчка, которая могла распуститься в случае разрыва нитки, была заменена машинным швом, который был так же прочен, как и ручной. Усовершенствование приспособлений к швейной машине, таких, например, как устройство для прометывания петель, сделало ее пригодной для различных операций. Новое приспособление для разрезания ткани позволяло разрезать сразу восемнадцать ее слоев. Это облегчало процесс производства заготовок по одной выкройке.
В Гражданскую войну возрос спрос на мужскую одежду. К середине 1861 года нужно было одеть в военную форму сотни тысяч солдат и офицеров, а к концу 1865 года возросла потребность и в гражданской одежде для сотен тысяч демобилизованных солдат. Швейное дело стало популярным и приносило хорошие доходы. Спрос на военную форму способствовал развитию стандартизации. Когда правительственные ведомства отсылали заявки на форму, они, как правило, указывали наиболее ходовые размеры. В результате в швейной промышленности получило распространение изготовление одежды по стандартным выкройкам. В 1880 — 1890 годах общая стоимость продукции предприятий, на которых использовались швейные машины, выросла на 75 процентов, значительно перешагнув сумму в 1 миллиард долларов. Такой прирост был обеспечен в основном за счет производства готовой одежды и обуви, на которые приходилось 90 процентов всей швейной продукции.
Десятки тысяч американцев носили одежду, сшитую на швейных фабриках. Уже в 1832 году были фабрики по пошиву мужских сорочек и изготовлению съемных воротничков. Через несколько лет их производство необычайно выросло. В 1860 — 1870 годах стоимость производимой готовой мужской одежды увеличилась вдвое. В последующее двадцатилетие швейное дело по-прежнему оставалось полем деятельности для энтузиастов. Еще в 1880 году менее половины всей мужской одежды шилось на фабриках. Но в начале XX века почти все мужчины были одеты в готовую одежду. Даже богатые люди, которые раньше шили у портных, теперь покупали одежду в дорогих магазинах. В 1890 году в магазинах продавалась одежда на общую сумму 1,5 миллиарда долларов. В США фабрики скупали три четверти всей производимой шерстяной ткани.
В цифры, приводимые Александром Гамильтоном, были внесены коррективы. Теперь, согласно самым точным данным, девять десятых мужского населения в США носили готовую
126
одежду. Уильям Браунинг, один из пионеров швейной промышленности, не без хвастовства заявлял в 1895 году: «Постепенно удалось преодолеть первоначально существовавшее предубеждение против готовой одежды. Мужчины, которые думали, что никогда не оденут сшитую на фабрике одежду, что это якобы унизило бы их достоинство, вскоре увидели, что готовая одежда ни по фасону, ни по качеству материала не уступала вещам, сшитым вручную профессиональным портным... Фабричное производство открывало широкие возможности для повышения качества продукции». В США и Англии готовая одежда вошла в обиход под специальным названием, которое дословно с английского переводится как «сними меня с вешалки», и первоначально была дешевой одеждой для бедняков. С повышением качества одежды, продаваемой в магазине, потребовались и новые термины. В начале XX века одежда, сшитая на фабрике, стала называться «готовая к ношению», вместо прежнего названия «сшитая из заготовок». В новом определении акцент делался не на то, кто и как шил одежду, а на ее предназначение.
Не только костюмы и пальто, но практически все, что носили люди — шляпы, кепки, рубашки, нижнее белье, носки и обувь, — все шилось на фабриках и покупалось в магазинах. До середины XIX века готовая обувь, которую можно было купить в магазине, не имела различия между правым и левым ботинком. Она так и называлась «стрейтс», что значит «прямые». Когда на фабриках начали шить разные туфли на левую и правую ногу и обувное производство приобрело необычайно широкий размах, произошла «молчаливая революция» в обувной промышленности. Так об этом и сообщалось в статистическом докладе в 1860 году. Два года спустя Гордон Маккей, промышленник из Массачусетса, приспособил швейную машину для пришивания к ботинку подошвы. Это усовершенствование позволило удовлетворить растущую потребность армии в обуви. После Гражданской войны рабочие покупали фабричную обувь. Однако средние и богатые американцы стали покупать фабричную обувь только через несколько десятилетий, когда фабрики стали выпускать обувь более высокого качества, что могло удовлетворить их вкусы.
Так случилось, что на развитие швейной промышленности оказывали влияние иммигранты, приехавшие в США за последнюю четверть XIX века. Среди людей, приехавших из Германии, России, Польши, Италии, было много портных. В первое десятилетие XX века в США приехали четыреста тысяч
127
евреев, из них более половины имели профессии, так или иначе связанные со швейной иглой. В то же самое время многие жены и дети иммигрантов из Европы пошли работать на швейные фабрики, так как для этого не требовалось высокой квалификации.
Одним из постыдных побочных явлений, связанных с развитием швейной промышленности, стала «потогонная система» (впервые употребление этого американизма было зарегистрировано около 1892 года). На швейных фабриках женщины и дети за изнурительный и продолжительный труд получали ничтожную плату. Тем не менее в швейной промышленности с ее сравнительно небольшими предприятиями и недорогой техникой рабочему было значительно легче стать предпринимателем. Новая швейная индустрия самым непредвиденным образом оказывалась проводником демократии. «Большинство одевается в фабричную одежду, а не шьет на заказ у портного, — отмечал один из пионеров торговли одеждой в США в конце XIX века. — Если уровень жизни определяется тем, как люди одеваются, то Америка занимает ведущее место среди цивилизованных стран. Мы не только в изобилии обеспечили дешевой одеждой все классы общества, но и позволили всем одеваться так, как это необходимо для того, чтобы чувствовать себя членом свободного демократического общества».
Готовая одежда в короткий срок американизировала иммигрантов. Когда Давид Левинский, герой романа Эйбрехема Кагана, написанного на идише, приехал из России в Нью-Йорк в 1885 году, его благодетель, желая поскорее сделать его американцем, повел по магазинам. Он купил ему одежду, шляпу, нижнее белье, носовые платки (которые последний приобрел впервые в жизни), воротнички, туфли и галстук. «Он потратил на меня кучу денег. По мере того как мы переходили из магазина в магазин, он все время приговаривал: “Теперь ты не будешь похож на иммигранта”, или: “В этом ты будешь выглядеть американцем”». Ничто не могло так быстро и безболезненно сделать иностранца своим в новой стране.
10
ТОРГОВЫЕ ЦЕНТРЫ
В период между Гражданской войной и началом XX века в крупных американских городах, а также в новых растущих городах, которые в будущем обещали стать развитыми промышлен-
128
ними центрами, стали появляться большие и величественные здания — торговые центры. В Нью-Йорке это были магазины А. Стюарта, Лорда и Тейлора, Арнольда Констебля, Р. Мейси; в Филадельфии — Джона Уэнемейкера; в Бостоне — Джордана Марша; в Чикаго — Филда, Лейтера и К0 (позднее Маршалла Филда и К0), а также чикагская ярмарка. Даже в сравнительно небольших городах были свои впечатляющие торговые палаты — Лазаруса в Колумбусе (штат Огайо), Хадсона в Детройте и т. д.
Новые дворцы, получившие название «универмаг», находились в центре городов. В универмаге велась розничная торговля, оборот которой был весьма значительным. В нем можно было приобрести женскую и детскую одежду, домашнюю утварь, галантерейные товары, мебель. Ассортимент товаров определялся и обеспечивался руководителями различных секций, но общее руководство универмагом было централизованным. Хотя универмаг впервые появился не в Америке, именно здесь он обрел свою законченную форму. Накануне вступления в XX век слово «универмаг» стало одним из наиболее распространенных американизмов.
Новые грандиозные торговые центры пришли на смену старым маленьким и патриархальным магазинам точно так же, как огромные американские отели заменили гостиницы Старого Света. Универсальные магазины и отели были своего рода символами веры в будущее растущих сообществ. С появлением большого универмага у жителей новых американских городов развивалось чувство собственного достоинства и важности, хождение в магазины и покупка товаров становились привычным явлением — свидетельством зарождения новых общественных отношений в новой Америке.
Александр Терни Стюарт, выходец из Северной Ирландии, приехал в Нью-Йорк, когда ему было семнадцать лет, и занялся продажей галантерейных товаров. Но лишь через пятнадцать лет, в 1846 году, он построил большой магазин на углу Бродвея и Чемберс-стрит, отделанный мрамором, — «Марбл драй-гудз палас». Как и все остальные универмаги, появившиеся в то время, он постепенно достраивался и в результате занял целый квартал на Бродвее, протянувшись на двести футов вдоль Сити-Холл-парка. В 1862 году Стюарту было уже тесно на Бродвее, и магазин переехал на новое место в восьмиэтажное здание, правда, уже не отделанное мрамором. Этот мага
129
5-379
зин, известный как «Стюарте каст-айрон палас», считался самым большим в мире по розничной продаже товаров.
Новые универмаги в отличие от изысканных, дорогих магазинов Старого Света были похожими на дворцы, доступными для всех, таили много соблазнов. С помощью железного литья и стальных конструкций стало гораздо проще украшать фасады зданий, делая внутри высокие потолки и широкие, просторные прилавки для демонстрации товаров. Особенно красивым и впечатляющим по своей отделке из чугуна выглядел пятиэтажный магазин Е.Ховута, построенный в 1857 году на пересечении Бродвея и Брум-стрит в Нью-Йорке по проекту Дэниела Бэджера, одного из инициаторов внедрения в строительство металлических конструкций. Сложные украшения фасадов венецианских палаццо можно было довольно легко воспроизвести в металле. Элегантные формы колонн, сводов и окон этих дворцов, заимствованные у венецианских мастеров, украшали здания со всех сторон, а архитектурные стили могли быть соединены в любом сочетании.
Широкие возможности использования чугунного литья при строительстве универмагов привлекали внимание известного изобретателя Джеймса Богардеса. (Он был автором многих изобретений, например «не нуждающегося в заточке» механического карандаша в металлическом корпусе, усовершенствованных часов с боем, машины для изготовления почтовых марок и усовершенствованной специальной мельницы для получения свинцовой краски.) Он восторженно заявлял, что металлоконструкции позволят строить здания высотой до десяти миль. Богардес будет использовать такие свойства литого каркаса, как легкость, большая площадь открытой поверхности, гибкость, возможность быстрой сборки. Это были те же качества, которыми тридцать лет назад внимание американцев привлек круглый каркас.
Кульминацией нового «железного века» стало строительство по проекту Богардеса «Каст-айрон паласа» для А. Стюарта между Девятой и Десятой улицами. Это было тогда самое большое здание из металла, если вообще не самое большое здание подобного типа. Снаружи отлитые металлические панели были выкрашены под камень; неоднократно повторялся архитектурный прием сочетания колонн и балок. От этого здание казалось величественным и богато украшенным. Полы каждого этажа играли роль несущих опор для наружных стен — структурный принцип, сделавший возможным строительство небоскребов. Тонкие стены первого этажа позволяли соору
130
дить просторный и открытый вестибюль, стройные металлические колонны не закрывали перспективы с каждого этажа здания, виден был весь богатый ассортимент разнообразных по форме, цвету, описанию товаров, какие трудно было даже вообразить себе, не говоря уже о том, чтобы купить. Можно было также видеть толпы покупателей, продавцов и просто любопытных, пришедших поглазеть на товары. В центре шикарного первого этажа возвышалась грандиозная лестница с огромной ротондой, освещенной солнечным светом, который проникал сквозь стеклянный купол над ней, как бы подчеркивая великолепие этого торгового дворца с высокими потолками; по лестнице спускались и поднимались тысячи, десятки и сотни тысяч дам и господ, для которых это все предназначалось.
Традиционная элегантность большой лестницы была дополнена приятным новшеством — лифтом, который облегчал посещение верхних этажей. По воле случая в лифте неожиданно сближались разные люди, у которых была одна цель. До этого лифт использовался при погрузках и экспериментально в отелях для подъема посетителей. Но универмаги предоставили возможность каждому подняться на лифте.
Главной проблемой было совместить скорость и безопасность. В старых грузовых лифтах кабина уравновешивалась поршнем, который опускался под землю на глубину, равную высоте здания. Скорость его движения была чрезвычайно медленной. Чтобы двигаться быстрее, требовалось использовать систему блоков, что приводило к увеличению амортизации тросов, держащих кабину. Возрастала опасность ее падения. Элиша Грейвс Отис, талантливый изобретатель из Новой Англии, выросший на ферме отца в штате Вермонт, придумал специальное устройство для предотвращения несчастных случаев. Он установил храповики на стенах шахты и снабдил стены кабины зубьями. Трос, поднимавший кабину, не позволял соприкасаться зубьям и храповикам. Но как только натяжение троса ослабевало, зубья соприкасались с храповиками на стенах шахты и кабина останавливалась. Отис сам показал публике свое изобретение в 1854 году на выставке в «Кристал паласе» в Нью-Йорке. Он поднялся на лифте, демонстративно обрезал трос, и кабина, в которой он находился, благополучно остановилась.
Впервые лифты со страхующим устройством Отиса были установлены в 1857 году в универсальном магазине Ховута. Опытные образцы пассажирских лифтов устанавливались в
5*
131
отелях с 1833 года. В 1859 году они были установлены в отеле на Пятой авеню. Бесплатное удовольствие покататься на лифте получили и посетители магазина «Стробридж и Клозьер» в Филадельфии. В 1861 году Отис получил патент на паровой лифт. Во время проведения парижской выставки 1889 года на Эйфелевой башне, окончание строительства которой было приурочено к открытию выставки, были установлены три гидравлических лифта (один из них был сделан Отисом). Они поднимали посетителей наверх за семь минут. Но еще более скоростными были лифты, работавшие на электричестве, которые появились в том же году. Вскоре такие лифты перевозили покупателей в магазинах Мейси и Уэнемейкера.
В новом мире потребителей не менее важная роль была отведена стеклу. До появления электрических осветительных приборов огромные здания освещались только светом, проникающим сквозь большие окна. Но по крайней мере до середины XIX века процесс изготовления больших стекол был трудоемким, и поэтому они были чрезвычайно дороги. Зеркальное стекло (plate-glass — слово, вошедшее в английский язык в 1727 году) — то есть лист гладкого и ровного стекла, которое могло быть использовано для изготовления зеркал и оконных стекол, — первоначально вырезалось из необработанного листа стекла, которое затем шлифовалось и полировалось. Первоначально грубые листы стекла выдувались, поэтому их величина была не более 50 на 3 дюйма. Затем, в начале XVIII века, французы научились отливать листовое стекло. В 1839 году один англичанин упростил процесс устранения неровностей на стекле. После дальнейших усовершенствований листовое стекло стали изготовлять с помощью вращающихся цилиндров, оно могло иметь любые размеры и было таким же прозрачным, как и старое зеркальное стекло.
Огромные окна в сочетании с легким металлическим каркасом зданий совершенно преобразили первый этаж универмагов. Теперь окна первого этажа не только пропускали солнечный свет, но и демонстрировали всевозможные товары, за что в середине XIX века получили новое название «шоу-уиндоуз» — витрины. Сами магазины, их оборудование и продававшиеся там товары стали новой мощной формой рекламы. Впервые в полном объеме общественные материальные ценности были представлены на всеобщее обозрение. Новым демократическим, популярным способом проведения досуга стало рассматривание витрин магазинов — «уиндоу-шоппинг». Кра
132
сота и удобство архитектуры здания, притягательность торговых залов оценивались по числу посетителей.
Толпы горожан были привлечены в центр города двумя новинками, которые появились и получили развитие в США после Гражданской войны. Одна из них облегчала путь в торговые центры; другая сообщала последние торговые новости, возбуждая любопытство и желание посетить магазины.
До второй половины XIX века в Америке не было общественного транспорта. Простые американцы отправлялись за покупками в магазины, которые были расположены недалеко от дома, на расстоянии не более двух миль, куда можно было дойти пешком. Городские торговцы черпали свою клиентуру в основном из числа этих американцев, живущих неподалеку. Только зажиточные семьи имели коляски и могли ездить за покупками, как и люди, приехавшие издалека. Такое положение с транспортом позволяет лучше понять и объяснить возникновение и существование общин, объединявших людей, живущих по соседству. Вся жизнь человека, в том числе и то, что он покупал или продавал, была на виду у его соседей, с большинством из которых он был близко знаком. В общину соседей входили люди, ходившие пешком. Они встречались на улице, приветствовали друг друга, беседовали у входов в свои дома.
Все коренным образом изменилось с появлением трамвая. До него существовали омнибус (своего рода городской дилижанс, в котором могло разместиться всего несколько пассажиров; проезд на нем стоил довольно дорого, ходил он нерегулярно и чрезвычайно медленно, особенно по мощеной мостовой или по грязи) и паровоз на железной дороге. Скорость паровоза была выше. Но люди боялись шума, дыма и горячей золы от локомотива. Кроме того, он не мог часто останавливаться. Первым эффективным видом городского транспорта стали поезда, которые тянули лошади. Поездка в таких вагонах была удобной, так как рельсы были ровными, можно было остановить поезд на любом углу. Мы настолько привыкли к городскому общественному транспорту, что забываем, какую революцию произвел первый дешевый городской транспорт.
Транспортная революция произошла сразу во многих городах. Наиболее типична история Бостона, замечательно рассказанная Сэмом Уорнером-младшим. В 1850 году собственно ^Род Бостон от своего центра Сити-Холла занимал террито
133
рию с радиусом в две мили и был чрезвычайно перенаселен. Благодаря железной дороге (правда, вагоны тянули лошади) к 1872 году радиус города увеличился на полмили. К 1887 году его протяженность увеличилась еще на полторы мили, то есть радиус Бостона стал вдвое больше по сравнению с 1850 годом, а его площадь фактически увеличилась в четыре раза. Когда в 1890-х годах появился работавший на электричестве трамвай, его скорость была вдвое больше, чем у старого, который тянула лошадь, и он мог перевозить в три раза больше пассажиров. С его внедрением общественный транспорт стал обслуживать новые районы города протяженностью еще в две мили. Теперь расстояние от Сити-Холла достигло шести миль.
Прибыли, которые давал новый вид транспорта, а также энтузиазм создателей трамвая и дельцов из пригорода, которые вкладывали деньги в это дело, значительно ускорили распространение общественного транспорта. Первая трамвайная линия в Большом Бостоне, по которой ходил один трамвай от Гарвард-сквер в Кембридже до Юнион-сквер в Сомервилле, приносила такие большие прибыли, что в это дело стали вкладывать капиталы и другие предприниматели. На первый взгляд может показаться, что проложить рельсы по уже готовой дороге — дело довольно несложное. Торговцы недвижимостью, купившие землю на окраине города, были заинтересованы в соединении трамвайными линиями с центром города. В свое время предприниматели в новых строящихся городах хотели, чтобы через эти районы прошла железная дорога. Энергичный бизнесмен Генри Уитни, пароходный магнат, в 1887 году контролировал все трамвайные пути в Бостоне, привлекал жителей города стабильной, в пять центов стоимостью поездкой и бесплатной пересадкой.
Между тем предприниматели, которые выступали за монополизацию трамвайного транспорта, делали акцент на «моральном влиянии» трамвайных путей. Наконец-то, утверждали они, рабочий, вынужденный жить в многоквартирном доме перенаселенного центра города, мог купить участок, построить себе дом и наслаждаться жизнью в зеленом пригороде. Быстрое распространение трамвайного транспорта привело к началу борьбы за выборные должности в городских органах власти. Неотъемлемой частью политической жизни городов стали схватки за монопольные права, которые Линкольн Стеффенс назвал «Позором городов» (1904). Независимо от того, какие цели преследовали предприниматели, в результате население городов увеличивалось.
134
Трамвайные пути имели определенное направление. Пассажир не мог изменить его. Почти в любом городе трамвай вез его прежде всего в центр, где располагались величественные дворцы универмагов.
Одновременно с централизующим влиянием общественного транспорта, который привозил в магазин все больше горожан, появился новый источник влияния на умы и желания людей:
ежедневные газеты, выпускаемые огромным тиражом в основном в больших городах. Универмаги, оплачивая свою рекламу в газетах, тем самым способствовали успеху их деятельности и по
могали им сохранять материальную независимость, а следовательно, и свободу от политических партий. Торговые центры, как и другие поставщики рекламы, косвенно способствовали формированию беспристрастной американской прессы, в то время как во Франции, Италии и других странах газеты четко выражали партийные интересы. Городские газеты рекламой помогали универмагам привлекать большое число покупателей. Точно так же, как развитие пригорода в конце XIX века связано с историей трамвайного транспорта, расцвет торговых центров неотделим от развития печатной рекламы. Пионеры в торговле были пионерами в искусстве и теории рекламы.
Р.Мейси, как и Ричард Уоррен Сиере, пионер в сфере «товары — почтой», смело и энергично занимался рекламой задолго до того, как она стала неотъемлемой частью деятельности торговцев. Мейси использовал метод повтора, сочинял плохие стихи, соединял сотни крошечных буковок (полиграфический шрифт в 5 V2 пункта) для того, чтобы сделать «звезду Мейси» или составить более крупные буквы, так как другой шрифт в то время в газетах не использовался. Начиная с 1858 года он отва
жился оставлять большие полосы под объявления на страницах дорогих газет и часто давал рекламные объявления, одновременно помещая их в 4—5 газетах, чтобы обойти своих консервативных конкурентов. Джон Уэнемейкер из Филадельфии был еще одним энергичным лидером в рекламе. Он начал свою деятельность в 1879 году, поместив в своей газете целую страницу объявлений. В течение десяти лет подобные объявления публи-
ковались ретулярно. Другие магазины последовали примеру тех, кто пользовался рекламой, и газеты, издававшиеся в крупных го-
родах, отовсюду получали прибыли. В 1909 году, когда в Нью-Йорке Уэнемейкер начал ежедневно публиковать свои объявления в вечерних газетах, они сразу же опередели дневные
135
по рекламе. В Чикаго магнатом газетной рекламы стал Маршалл Филд. Фирма «Братья Мэндел» оказалась в центре внимания, когда заключила контракт с чикагской газетой «Трибюн» на подготовку рекламных объявлений шесть раз в неделю в течение всего 1902 года за годовую плату в 100 тысяч долларов.
К началу XX века универмаги стали опорой в деятельности ежедневных газет во всех больших городах страны. По мере того как увеличивался тираж газет, они в свою очередь становились опорой торговых центров, помогали завлекать в магазины сотни тысяч покупателей. Городские газеты стали «трамваями ума». Они как бы ставили на рельсы мысли и желания десятков тысяч людей новых городов и направляли их в центры, где они быстро вовлекались в братство новых потребительских сообществ.
Универмаги во Франции, как отмечал Эмиль Золя, сделали «роскошь атрибутом демократии». Мы забыли, каким революционным был новый принцип свободного доступа для всех граждан. В прошлом на ярмарках и базарах торговцы сами показывали свой товар проходящей толпе. Товары, которые предлагались, были знакомыми, привычными, использовались для удовлетворения повседневных нужд. Любой прохожий мог рассматривать фрукты и овощи, куски говядины или свинины, кухонную утварь, корзины и отрезы сукна. Дорогие ткани и мебель находились во внутренних помещениях, и их показывали только серьезным покупателям, которые могли позволить себе дорогие покупки. В крупнейших городах мира на дверях дорогих магазинов были специальные вывески и эмблемы. Эти магазины гордились своей исключительностью, они вывешивали герб той знатной семьи, которую снабжали товарами. Дешевые товары они, как правило, не выставляли. Менее дорогие магазины тоже имели специализацию, дешевых готовых товаров в них продавалось немного. В конце XVIII века у слова «шоп» (магазин) появилось новое, глагольное значение. Люди «отправлялись делать покупки», «покупать», то есть они шли в магазины посмотреть, что есть в продаже. Однако рядовые граждане могли прожить жизнь, так и не увидев всех тех роскошных товаров, которые были им не по карману.
Универмаги коренным образом изменила положение дел. Теперь толпы людей свободно бродили среди красивых открытых прилавков со всевозможными товарами. Совсем не обязательной была принадлежность к «избранным», чтобы иметь возможность взглянуть на дорогие вещи. Любой человек мог
136
войти в универмаг, посмотреть и подержать в руках самые элегантные товары. При этом новом, демократическом порядке любой человек мог быть покупателем. Высокий уровень жизни в противовес богатству избранных стал фактом общественного бытия. Точно так же хождение в магазин и приобретение товаров стали широко распространенным общественным явлением. В универмаге, равно как и в отеле, границы между личной и общественной видами деятельности стирались.
Городской покупатель теперь мог свободно бродить среди всевозможных товаров. В скором времени фермер так же свободно будет просматривать полученный по почте каталог. Архитекторы создавали проекты, которые обеспечивали саморекламу товарам, составлявшим как бы постоянную экспозицию для настоящих и будущих покупателей. В прошлом продавалось в основном сырье, и покупатели заказывали нужные им вещи из выставленных на прилавках материалов. Но мир готовых вещей стал миром покупателей. Обувь, одежда и мебель были соблазном для людских толп. В торговых центрах все пробуждало желание купить что-нибудь, торговцы надеялись, что, предлагая новые товары, они хотя бы частично предугадают желания покупателей или заставят их купить то, о чем они даже не мечтали.
Иными, более скрытыми путями рынок был унифицирован и стал демократичным. Новым, самым важным явлением, на которое поначалу мало кто обращал внимание, было установление твердой цены, проведение единой ценовой политики в больших универсальных магазинах. Старая практика, все еще использовавшаяся на базарах в различных странах, заключалась в том, что продавец и покупатель торговались. При этом цена товара зависела от социального положения покупателя, его нужд и желания приобрести конкретную вещь. Некоторые торговцы ставили цену на каждой вещи (знаками, понятными только им), а затем запрашивали у покупателя самую высокую цену. Отказ торговаться расценивался как проявление скупости и необщительности, делавших жизнь менее интересной. Цена на один и тот же товар поэтому зависела от каждого конкретного покупателя.
Неудивительно, что рьяных поборников равноправия не устраивала рыночная практика колеблющихся цен. Джордж Фокс, основатель движения английских квакеров, еще в 1653 году убеждал своих сторонников отказаться от этой практики и призывал купцов устанавливать твердую, нормальную цену для каждого вида товара. Как и некоторые другие квакерские принципы, этот многим казался странным, но давал положительные результаты на практике. Как объяснял Фокс, многие покупате
137
ли, которые сами плохо умели торговаться, могли быть уверены, что «они могут послать даже ребенка в любой из (квакерских) магазинов».
Прогресс в проведении политики установления твердых цен был медленным, но универсальные магазины быстро внедряли эту практику. Уже в 1852 году в Париже в магазине «Бон марше», в одном из первых, были установлены твердые цены. Эта политика была неизбежной для больших американских магазинов. В 1862 году в магазине Стюарта штат составлял около двух тысяч человек. Многие из них имели низкую заработную плату, и владелец магазина не знал их в лицо. Поэтому он не мог доверить решение вопроса о цене отдельным продавцам. В результате произошла дальнейшая демократизация процесса торговли — или по крайней мере выравнивание цен. Одна цена для всех! Независимо от возраста, пола, благосостояния, умения торговаться. На товаре была обозначена его цена, чтобы все могли ее видеть. Товар стал доступен для всех, на смену маленьким закрытым магазинам пришли большие магазины с роскошным фойе, где на всеобщее обозрение были выставлены лучшие товары. Цена перестала быть чем-то секретным.
Цены на товары устанавливались в соответствии с массовым спросом. Магазины предлагали всем свои услуги: бесплатную доставку, право вернуть купленное или обменять на другую вещь, счета за покупки. Эти услуги, как и лозунг, использовавшийся ранее магазинами: «Гарантируем, что вы будете довольны или сможете забрать назад свои деньги», — не были результатом частного соглашения между владельцем магазина и покупателем. Они были частью «политики», которая официально провозглашалась, рекламировалась и проводилась фирмой по отношению ко всем покупателям.
В определенном смысле акт купли и продажи стал общественным, фактически теперь каждый покупатель принимал предложение, которое делалось не только ему, но и другим покупателям, слышавшим или читавшим ту же рекламу. Реклама стала характерным коммерческим явлением новой эпохи. Теперь мы имели дело не с продавцом и покупателем, заказчиком и клиентом, а с рекламодателем и покупателем. Главное, что привлекало в первом, был его размах. А покупатели были лишь толпой, чьей главной силой являлись деньги. В новых условиях покупателя убеждали в том, чтобы он стал не только завсегдатаем магазина, но и членом потребительского сообщества. Ему предлагали то же, что и всем остальным, а они, как известно было и рекламодателю и покупателю, исчислялись миллионами.
138
11
ОБРАЗОВАНИЕ
ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНЫХ СООБЩЕСТВ ПОКУПАТЕЛЕЙ
В то время как универсальные магазины собирали в своих залах тысячи жителей отдельных городов, новые виды предпринимательства выходили за пределы одного города и способствовали созданию общенациональных потребительских сообществ. Магазины, принадлежащие одной фирме, стали пионерами в этом деле. Выражение «цепь магазинов» утвердилось в Америке в начале XX века; под этим подразумевалась сеть однотипных магазинов, принадлежащих одним владельцам. Эти магазины не были явлением чисто американского происхождения, не было это и новой идеей. Но в США за сто лет, прошедшие после Гражданской войны, эти магазины появились как новые и чрезвычайно популярные заведения.
В начале XX века девизом этих магазинов стали слова: «Плати и забирай». Твердое заявление «Никаких кредитов и доставки» как бы предупреждало покупателя, что он имеет дело с магазином без всяких излишеств, где ему удастся сэкономить. Как это ни странно, но универсальные магазины преуспевали, предлагая ряд услуг, которые традиционно ассоциировались с маленькими магазинчиками и их доброжелательными владельцами, хорошо знакомыми со своими покупателями. Развивающаяся в этих магазинах система кредитов и продажи товаров в рассрочку, их многочисленные услуги контрастировали с системой торговли в магазинах, где основное внимание уделялось цене товара, а проводимая ими экономическая политика возводилась в ранг общественной добродетели.
Первый магазин, который к середине XX века разросся в целую сеть магазинов, принадлежащих одной фирме с самым большим торговым оборотом, был основан в 1859 году. Тогда Джордж Джилмен и Джордж Хантингтон Хартфорд, оба из штата Мэн, открыли маленький магазин на Виси-стрит в Нью-Йорке под названием Большая американская чайная компания. Они отказались от посредников, закупали чай большими партиями, вывозили его даже из Китая и Японии и продавали по низкой цене — 30 центов за фунт; у других он стоил доллар за фунт. Магазин привлекал покупателей красочными театрализованными представлениями, напоминавшими цирк Барнема, с раздачей призов за покупки. Кассовые кабины в нем имели форму
139
китайских пагод, в центре основного торгового зала сидел зеленый попугай, по субботам играл оркестр. Владельцы отправляли в город большой раскрашенный фургон, запряженный восьмеркой серых в яблоках лошадей. Тому, кто правильно угадает вес повозки и сидящих в ней людей, фирма обещала уплатить 20 тысяч долларов. Постепенно в магазине появлялись новые товары — специи, кофе, мыло, сгущенное молоко, мука. К 1876 году число магазинов, принадлежащих Джилмену и Хартфорду, выросло до шестидесяти семи.
В 1869 году с энтузиазмом и смелостью, свойственными растущим городам Запада, они переименовывают свою чайную компанию в Большую атлантическую и тихоокеанскую («А&Р»)*. Вероятно, они при этом надеялись, что их магазины соединят два океана так же, как это сделала Союзная тихоокеанская железная дорога, строительство которой закончилось в этом же году. Число магазинов компании росло, и их красно-золотые фасады становились широко известными по всей стране. К1912 году было около пятисот магазинов этой фирмы. В них по-прежнему сохранялись низкие цены из-за оптовых закупок, отсутствия посредников, продажи в рассрочку и бесплатной доставки.
В 1912 году при сыне своего основателя Джоне Хартфорде фирма достигла расцвета. С1912 по 1915 год каждые три дня открывался новый магазин с маркой «А&Р», а их общее число достигло тысячи. Этот небывалый рост магазинов объяснялся тем, что их работа основывалась на принципе «плати и забирай», а штат был сокращен до одного продавца. Мясо, которое позднее стало основным товаром, начало продаваться здесь только в 1925 году. В 1929-м товарооборот магазинов «А&Р» составил миллиард долларов, в следующем году их было 15 709. В 1933 году на их долю приходилось более 11 процентов национального бизнеса продовольственных товаров. В последующие годы наметилась тенденция к увеличению числа больших магазинов и уменьшению числа маленьких. В 1971 году объем товарооборота 4358 магазинов фирмы «А&Р» составил около 5,5 миллиарда долларов.
Создатели новых общенациональных потребительских сообществ встретили серьезную оппозицию со стороны местных торговцев, сторонников сохранения небольших местных общин.
А и Р — заглавные буквы английского названия компании: «Atlantic and Pacific», то есть «атлантическая и тихоокеанская».
140
Владельцы старых маленьких магазинчиков боролись против возникающих в больших городах универсальных магазинов, боролись Ьни и против организации почтовой службы, почтовых отделений по приему посылок, «монополий», высылавших товары почто^. Они утверждали, что развитие сети магазинов угрожает американскому образу жизни. В начале 1920-х годов, когда число дочерних магазинов продолжало расти, оппозиция мелких независимых торговцев приобрела организованный характер. Национальная ассоциация бакалейщиков на своем ежегодном съезде в 1922 году потребовала принятия законов, ограничивающих число дочерних магазинов в каждом районе. В целях защиты местных магазинов они предложили принять различные законодательные меры, например установить прогрессивные налоги на каждый новый дочерний магазин в пределах одного штата, а также специальные налоги на товары, закупаемые ими.
Время от времени власти большинства штатов принимали те или иные законы о введении сдециальных налогов на эти магазины. Наиболее пространным законом, ограничивающим деятельность дочерних магазинов, стал закон Робинсона — Пэтмена 1936 года (иногда его называют федеральным законом о борьбе с дискриминацией в ценах), который был одной из мер политики «Нового курса», ставшей поправкой к более раннему антитрестовскому законодательству. Этот закон был направлен против практики снижения цен в дочерних магазинах. Утверждалось, что это подрывает основы свободного предпринимательства и конкуренции, приводит к созданию монополий. С принятием закона Федеральная комиссия по торговле получила важные, хотя и не вполне определенные права контролировать работу дочерних магазинов. Они, как и другие большие торговые центры, были, конечно, виновны в отдельных нарушениях. Но было уже невозможно остановить процесс дальнейшего роста и расширения новых сообществ. Движение против создания сети магазинов, как и движение против введения системы почтовой торговли, было запоздалой реакцией. Его лидеры защищали отмиравшее прошлое, в котором был один магазин, одно почтовое отделение в поселке, школа, состоявшая из одной комнаты, и аптека на углу.
Иеремиады против создания сети универмагов отражали страх американцев перед тем, что распадутся соседские общины. В конце 1920-х годов спикер палаты представителей конгресса штата Индиана, обращаясь к своим избирателям, сожалел, что «сети универмагов подрывают основу благополучия и про
141
цветания местных общин». Он говорил: «Они разрушили местные рынки и разорили местных торговцев. Их вклад в наши местные предприятия незначителен, они подрывают источник жизненной силы и процветания общин, их отдача така^ же, как от табора заезжих цыган». Сенатор Ройал Коупленд/ из Нью-Йорка заявлял: «Когда в городском квартале появляется сеть магазинов, десять других закрываются. В небольших городах они ничего не дают общине. Это паразиты. Я считаю, что они подрывают основы нашего общества».
Истерия, которая приносила существенные политические дивиденды, охватила конгрессменов, представлявших сельские районы и маленькие городки. Сенатор Хьюго Блэк из Алабамы предупреждал в 1930 году: «Мания повышения эффективности производства, торговли и распределения охватила всю страну. Это привело к росту числа безработных, созданию кастовой системы, представляющей угрозу для любого правительства... Сети овощных и галантерейных магазинов, магазинов одежды множатся. Их влияние растет сегодня и будет расти завтра... Уходят в прошлое местные деятели и местные торговцы, община лишается их участия в своих делах, особенно в общественно-политической жизни».
Реакция со стороны владельцев сетей магазинов была неоднозначной. В ответ на обвинения в том, что они якобы нелояльны по отношению к интересам общины, они выделили большие средства на развитие местной рекламы и вознаградили своих лучших управляющих за заметный вклад в дела общины. В 1939 году во время действия закона Робинсона — Пэтмена торговый журнал «Чейн-стор эйдж» назначил вознаграждения для руководителей, которые много помогали общине в течение года. Тем самым обеспечивалась реклама деятельности управляющих сети магазинов, которые, как утверждалось, оказывали активную поддержку Общественному фонду и обществу Красного Креста, помогали студентам, церковным общинам, мелким торговцам.
Но ни обвинения в адрес дочерних магазинов, ни реакция их владельцев не отражали существа происходившего; появились новые сообщества, и сети магазинов стали их символами. Эти новые общности, конечно, были не столь прочными и не столь надежными. Однако они существовали повсеместно, так или иначе вторгались в жизнь американского покупателя, даже когда он спал. Сенатор Блэк был прав, когда с тревогой заявил, что понятие «местный житель» ушло в прошлое. Человек уже не был привязан к какому-то одному району. В Америке развивалась и становилась нормой тенденция к смене
142
места жительства. Люди, переехавшие в другой пригород или город, ^практически ни с кем не знакомые, чувствовали себя как дома в магазине «А&Р» (где могли найти любую вещь) или в «Уолгринз» (где были в изобилии товары знакомых марок). Но могли ли новые растущие потребительские сообщества служить хотя бы легким утешением или заменить приходящие в упадок местные общины?
12
ТОВАРЫ САМИ СЕБЯ ПРОДАЮТ
Р.Мейси рекламировал в 1887 году «товары, пригодные для миллионеров, по ценам, доступным миллионам людей». Твердая цена способствовала демократизации рынка, а обезличивание процесса назначения цен имело далеко идущие последствия для потребителей. Покупатели с деньгами горели желанием что-нибудь купить. Но, как никогда ранее, они были полны сомнений относительно того, что им нужно, что действительно главное для стиля их жизни и общественного положения.
Появился новый вид товаров, отличительной чертой которых было не качество и не то, для чего они могли быть использованы, а цена. Новый взгляд на ценообразование привел к началу одного из самых уникальных процессов американской истории — создания самых типичных для США торговых заведений.
Было бы не совсем правильным характеризовать магазин для бедняков как универмаг, где можно купить вещи за 5 — 10 центов. Универмаг был дворцом для покупателей, а пятицентовый магазин—огромной ярмаркой. И там и здесь все рождало желание купить. В универмаге были представлены всевозможные товары по различным ценам. Пятицентовый магазин также предоставлял широкий ассортимент товаров, только по низким ценам. Если понравившаяся вещь предлагалась по достаточно низкой цене, то покупатель покупал ее в том случае, если она ему была нужна. Но если цена была достаточно низкой и нужная сумма имелась под рукой, покупатель мог купить вещь под влиянием минуты, даже если она была ему не очень нужна. В мире, где фиксированная и общественная цены не получили еще широкого распространения, где торговаться с продавцом остава
143
лось одним из видов времяпрепровождения покупател^, надо было обладать поистине богатым воображением, чтобы/придумать пятицентовые магазины. Если фиксированная цена была достаточно низкой, могла ли она сама по себе быть соблазном для покупателя? Еще до того, как фиксированная цена стала общепринятой нормой, один умный торговец создал целую империю на этом эксперименте.
Человеком, который, как никто другой, способствовал внедрению и распространению фиксированных цен, был Ф.Вулворт. Он придумал этот новый мир, где продавались товары за 5 и 10 центов. Вулворт ненавидел скучную жизнь на ферме своего отца на севере штата Нью-Йорк, поэтому искал работу в магазинах небольших соседних городков. Важно отметить, что у него не было особого призвания к торговле. В начале его карьеры один хозяин магазина за плохую работу даже снизил ему жалованье с 10 до 8,5 доллара в неделю. Но у него был талант к рекламе и оформлению. Первый успех пришел, когда в маленьком галантерейном магазине в Уотертауне, штат Нью-Йорк, он из кусков красной ткани ярко оформил витрину. Его хозяин, услышав об успехе другого торговца, который продавал носовые платки по 5 центов за штуку, тоже накупил мелкого товара на 100 долларов: вязальные крючки, крючки для застегивания ботинок, ключи для часов, безопасные булавки, пуговицы для воротничков, детские нагрудники, тазики для умывания, ковшики, наперстки, мыло, губные гармошки. Вулворт поместил все эти вещи на длинном столе с вывеской наверху, где указывалась стоимость товара. В первый же день все было продано.
Используя этот опыт, Вулворт в 1879 году открыл свой пятицентовый магазин сначала в городе Ютика, штат Нью-Йорк, а затем в Ланкастере, штат Пенсильвания. Первой проблемой, которую ему предстояло решить, был ассортимент товаров для продажи по этой цене. Со временем Вулворт будет располагать большими запасами таких товаров, увеличится число его магазинов и вырастет их торговый оборот. В 1886 году у него было семь магазинов, в 1895-м — двадцать восемь, а в 1900 году — пятьдесят девять. Магазины были маленькими, но целая их сеть позволяла делать большие оптовые закупки. Он включал в ассортимент новые виды товаров, некоторые придумывал сам, многое покупал. Таким образом он открыл возможность для всех покупателей, даже в маленьких городках, стать членами огромных потребительских сообществ.
Введение феномена «шкалы цен», когда товары производились в соответствии с заранее установленной ценой, отражало
144
новоешаправление в американском мышлении. Это было еще однимтпагом на пути к полной пассивности покупателя, последней ступенью в превращении процесса приобретения товаров в захватывающее развлечение. В новом мире, где господствовала твердая пена на товары, Вулворт дал новую трактовку старому понятию^ «приемлемая цена», задолго до этого разработанному Аристотелем и средневековыми моралистами. Какова была природа цены — определялась ли она в процессе торговли или зависела от качества товара?
С самого начала Вулворт отдавал предпочтение красному цвету, продавал множество ювелирных украшений, где использовался красный цвет. В 1900 году он сделал одинаковые фасады у своих магазинов, сверкающие карминно-красным цветом, витрины были украшены золотыми листьями и лепниной (такое оформление он, возможно, позаимствовал у Большой атлантической и тихоокеанской чайной компании).
Для рекламы Вулворт не обращался к средствам массовой информации. Он использовал для этого архитектурный стиль зданий, где размещались его магазины, качество своих товаров, которые сами себя рекламировали. Такой вид рекламы получил распространение с началом производства зеркального стекла. «Вам не нужно зазывать покупателей, — советовал Вулворт своим управляющим на рубеже XIX — XX веков. — Этот метод устарел. Вы можете это сделать незаметно для покупателей. Привлеките их внимание нарядными витринами, а когда они войдут в магазин, явите их взору красочную картину товаров на прилавках... Помните, что наша реклама — это витрины и прилавки».
Товары, к которым была прикреплена этикетка с указанием цены, фактически «сами себя продавали». Продавцам оставалось лишь завернуть покупку и дать сдачу. Такая торговля обеспечивала Вулворту невысокие расходы и позволяла поддерживать низкую цену на товары, так как можно было брать на работу с невысокой оплатой молодых девушек. Поначалу они получали 1,5 доллара в неделю. В 1892 году он писал своим управляющим: «Нам надо использовать дешевый труд, иначе мы не сможем продавать товары по таким низким ценам. Когда продавец приобретет более высокую квалификацию и захочет получать более высокую зарплату в другом месте, не задерживайте его — нам не нужны опытные продавцы для продажи наших товаров... Надо уяснить себе следующее: мы не можем платить высокое жалованье и продолжать нашу торговлю, наши продавцы должны это знать». Следуя практи
145
ке магазинов Джона Уэнемейкера и Маршалла Фил^а, где продавцам не разрешалось подходить к покупателям, Вулворт дал указание своим управляющим «превратить его магазины в ярмарку, где покупатель мог бы свободно ходить куда угодно и на него не оказывалось бы никакого давления со стороны продавцов».
И Вулворт процветал. К 1900 году его торговый оборот превысил 5 миллионов долларов в год; в последующие пять лет он вырос в три раза. Число покупателей увеличивалось за счет представителей среднего класса. Потом дело шагнуло за Атлантический океан, в Англию. Вулворт, для которого фетишем в торговле были простота и доступность, который верил в то, что его пятицентовые товары могут сами себя рекламировать, в 1913 году построил самый живописный архитектурный ансамбль в истории США. Президент Вудро Вильсон в Вашингтоне нажимал кнопку, чтобы в Нью-Йорке зажглись огни в самом высоком жилом здании в мире — Доме Вулворта.
Шкала цен была лишь одним из нововведений, которое сделало еще более затруднительным для американцев определить свои нужды и желания. Не могло ли так случиться, что каждый шаг по удешевлению товаров все более доводил людей до бедности, так как все время возрастала диспропорция между постоянно возникающими новыми желаниями и тем удовлетворением, которое они могли дать?
В 1916 году, вскоре после того, как фирма «А&Р» начала экспансию своих «экономных» магазинов, Кларенс Сандерс из Мемфиса, штат Теннесси, открыл свой первый магазин по продаже овощей и фруктов, у которого было смешное название «Пигли-Уигли». В этом магазине торговый зал был спланирован таким образом, чтобы покупатели, попав в него через турникету входа, ходили взад и вперед по специальным проходам между прилавками. Двигаясь к выходу этим лабиринтом, они могли видеть весь товар. Выход из магазина был только один — через турникет, здесь же была касса. Согласно этому довольно простому плану, покупатель, попав в магазин, не мог выйти оттуда, не осмотрев все представленные там товары, в том числе и те, которые он покупать не собирался. Эта практика торговли, когда покупатель по воле владельца вынужден был осматривать все имеющиеся товары, получила эвфемистическое название «самообслуживание». Если в самом термине делался акцент на отсутствие продавца, то истинно революционное значение нового
146
вида торговли заключалось в том, что между товарами, которые как бы «продавали себя сами», и покупателями устанавливались совсем иные отношения.
В таких магазинах продавцы служили товарам, а не покупателям. Покупатель уже рассматривался не как потребитель с особыми, свойственными только ему требованиями, а как объект, для привлечения внимания которого использовались реклама и оформление. Торговец как бы заманивал покупателя в ловушку. При этом он не пользовался какими-то аморальными или незаконными действиями, а обращался к новым архитектурным средствам и новым технологиям продажи товаров.
Стало очевидным, что многое зависело от того, как оформлены и упакованы товары, часто они покупались под влиянием мгновенного порыва. Покупателю была навязана своего рода автономия, изоляция. Перед множеством упакованных товаров он оставался один, был лишен дружеского или навязчивого участия продавца, который раньше мог убедить его в необходимости приобретения того или иного товара. Если теперь он становился членом потребительского сообщества «Борденз», «Кемпбеллз», «Дель Монти» или «Мортонз солт», то это был его добровольный поступок. Но так как он должен был сам решать, что делать, он все менее и менее был уверен, чего в действительности хотел и был ли его выбор покупки самостоятельным. Или он находился под непреодолимым, макиавеллиевским воздействием научных средств убеждения, понять которые не мог? Американцы отправлялись в магазины для того, чтобы выразить свою веру в качество покупаемых товаров (что было освящено и скреплено ценой, которую они платили) тех самых фирм, продукция которых приобреталась миллионами других американцев, также выражающих свою веру.
Тысячи магазинов взяли на вооружение метод самообслуживания. Некоторые приобрели патенты, чтобы вести торговлю под вывеской «Пигли-Уигли», другие придумали новые названия. В 1920 году в Калифорнии с появлением автомобилей получили развитие «магазины под открытым небом». Такая моторизованная форма самообслуживания должна была привлечь как можно больше покупателей из отдаленных районов и сделать процесс приобретения товаров более удобным, учитывая возможность передвигаться на автомобиле. Появление одновременно с автомобилями домашних холодильников позволило американцам закупать товары в большом количестве. В 1921 году в США было продано всего пять тысяч холо
147
дильников, а в 1931-м их число превысило миллион. По данным переписи 1950 года, более 90 процентов жилых домов им;ели холодильники. Когда после второй мировой войны появились морозильники (почти неизвестные в США в 1940 году), американцы стали закупать продуктов еще больше. К 1972 году в одном доме из трех имелся морозильник.
Практика самообслуживания постоянно совершенствовалась. Изобретательные торговцы находили всевозможные пути для создания новых и более прямых контактов между покупателем и товарами. Классическим образцом супермагазина-ап-теки, где, помимо лекарств, продавались и другие товары, считается открытый в октябре 1934 года в городе Тампа, штат Флорида, магазин Чарлза Уолгрина. «Новый, революционный вид магазина, — объясняли представители этой фирмы, — в нем было отведено больше места для торговых рядов, а товары демонстрировались не на традиционных витринах, а прямо на открытых прилавках, где можно было их увидеть, потрогать, а затем купить. Успех этого нового вида магазина был предвестником окончания эпохи старых маленьких “аптек на углу”». Самым крупным магазином подобного типа был гигантский магазин Уолгрина в Чикаго; он открылся'в 1949 году на улицах Стейт и Мэдисон. Его площадь составляла тридцать тысяч квадратных футов, и размещался он на двух этажах.
История успеха Чарлза Уолгрина очень напоминала истории Ф.Вулворта и Джорджа Хартфорда. Он был отцом современного американского магазина-аптеки, одного из самых характерных для США торговых заведений XX века. Оно было настолько же необычным явлением для иностранцев, насколько характерным для новых потребительских сообществ США. Уолгрин родился на ферме в штате Иллинойс в семье шведских иммигрантов. Свою карьеру начал бухгалтером в сельском магазине. Позднее, когда работал на обувной фабрике в городе Диксоне, штат Иллинойс, ему в результате несчастного случая оторвало часть пальца. Лечащий врач убедил его стать учеником аптекаря. Уолгрин нашел работу в одной чикагской аптеке, которую впоследствии купил. Постепенно он увеличил число своих магазинов, и в них стали продаваться не только фармацевтические товары. Он устроил там буфетные стойки с автоматами газированной воды, а затем стал продавать фирменное мороженое и конфеты. Аптека Уолгрина стала современным вариантом
148
старого универсального магазина и ничем уже не напоминала свою предшественницу — старую английскую или континентальную аптеку, которая все еще существовала по другую сторону Атлантики. В 1916 году у Уолгрина было семь магазинов, а в 1927-м их число увеличилось до ста. В 1939 году (когда Уолг-рин умер) у него было пятьсот магазинов в двухстах городах тридцати семи штатов, где работало двенадцать тысяч служащих.
В 1930-е годы еще одним явлением, получившим широкое распространение в США, стали «супермаркеты» — магазины самообслуживания. В супермаркетах самообслуживание и соблюдение принципа «плати и забирай» сочетаются с наличием широкого ассортимента товаров (овощи и фрукты, мясо, молочные и другие продукты) и большим товарооборотом. К1950 году годовой оборот обычного супермаркета, как правило, составлял не менее полумиллиона долларов. Как бы для того, чтобы продемонстрировать необыкновенную гибкость американского языка, а также нежелание американцев прибегать к гиперболе, супермаркет с меныпим торговым оборотом стал называться «суперетта».
Поначалу у каждого супермаркета был свой хозяин, и создание сети магазинов не практиковалось. Владельцы могли свободно менять режим работы своих магазинов. Начиная с 1937 года фирма «А&Р» стала постепенно отказываться от небольших магазинов с одним продавцом и минимумом технических средств и приспособлений и переходить к супермаркетам. Именно в магазинах этой фирмы был внедрен целый ряд новшеств. Например, с 1940 года мясо там стало продаваться в целлофановой упаковке. В целом ряде мест фирма «А&Р» начала объединять три-четыре маленьких магазина в супермаркет. К началу 1950-х годов вместо шестнадцати тысяч магазинов, известных в 1930-е годы, осталось всего около четырех тысяч. Другие компании последовали этому примеру. Так как деятельность супермаркетов, как и аптек, развивалась в нетрадиционном для них русле, с появлением новой технологии, использовавшейся в сфере торговли, потребительские сообщества сливались. Как никогда ранее, можно было найти много общего между магазинами, где продавались овощи и фрукты, скобяные изделия, бытовые приборы, предметы туалета. Доверие и преданность покупателей менее всего распространялись на продавцов. Скорее, они верили в обещанные им Доселе невиданные товары, в привычную упаковку и в проверенную общенациональную марку изделий.
149
13
КАК ФЕРМЕРЫ ПРИСОЕДИНИЛИСЬ К ПОТРЕБИТЕЛЬСКИМ СООБЩЕСТВАМ
В конце XIX века американская система железных дорог, имевшая колоссальную протяженность, в совокупности с другими транспортными средствами вовлекла фермеров и их семьи, живущие в отдаленных районах, в потребительские сообщества. Одним из нововведений, способствовавших этому, было появление контор, которые занимались пересылкой товаров по почте. Выражение «заказ по почте» относилось к розничной торговле и заказам товаров по каталогам. Этот американизм вошел в обиход в начале XX века. Потребительские сообщества, в которые входили покупатели магазинов, принадлежавших Монтгомери Уорду или Сиерсу, к окончанию Гражданской войны еще не сложились, но уже через пятьдесят лет их члены исчислялись миллионами. К середине XX века фирма «Сиере, Роубак и К0» станет крупнейшей в стране в сфере розничной торговли промышленными товарами. Происходил процесс перехода от магазинов сельского типа, где собиралось полдюжины местных остряков около бочонка с печеньем, к практике торговли по заказу. Миллионы покупателей либо жадно просматривали красочно иллюстрированные страницы толстых каталогов объемом до пятисот страниц, либо ждали посылки со своими заказами. Миллионы покупателей, у которых не было возможности увидеть друг друга, тем не менее были объединены в одно сообщество. Перед вами наглядная аллегория того, как Америка переходила от групповых общин, состоявших из временных постояльцев и заезжих авантюристов, из людей, называвших друг друга по имени, к общенациональным потребительским сообществам, члены которых покупали товары с одинаковым торговым клеймом, но при этом никогда не встречались.
Американские фермеры особенно нуждались в подобном единении, так как в силу ряда особенностей американского образа жизни жили далеко друг от друга. По закону 1862 года об оседлости поселенец должен был прожить на участке пять лет, прежде чем он становился его собственностью. Именно поэтому жизнь американского фермера так сильно отличалась от быта крестьянина Старого Света, который жил в деревне и ежедневно отправлялся возделывать свой участок. Даже если каждый
150
поселенец имел не более ста шестидесяти акров и практически каждый такой участок был за кем-то закреплен, согласно прямоугольной системе межевания государственных земель, предназначенных для продажи, среднее расстояние между отдельными фермами должно было быть не менее полумили. Однако расстояния между фермами часто превышали эту норму, так как отдельные участки отдавались под школы, многие площади пустовали, покинутые спекулянтами с Востока.
Расстояния между фермами были различными в зависимости от климатических и природных условий. Безлюдные прерии Северо-Запада, в штатах Северная и Южная Дакота, в Небраске подвергали серьезному испытанию терпение живущих там женщин и мужчин. «Не надо далеко ходить, чтобы найти причину, — рассказывал в 1893 году наблюдательный Ю. Смолли, редактор журнала «Норд-Вест иллюстрейтед мансли мэгэзин», который хорошо знал эти края. — Эти люди — выходцы из веселых маленьких деревень. Жизнь на их родине была тяжелой и изнурительной, но они не чувствовали одиночества. Задумайтесь лишь на секунду, какой разительной была перемена. Из деревни, расположенной на берегу норвежского фиорда, с белокаменными домами под красной крышей, с церковью и школой, рыбачьими лодками на голубой глади воды, они попали в прерии Дакоты. Неудивительно, что многие выходцы из Скандинавии лишились в этих краях душевной уравновешенности». Климат и рельеф местности делали одиночество еще более труднопереносимым.
Если на земле есть место, где стадное чувство человека проявляется наиболее сильно, так это наши северо-западные прерии, где непродолжительное жаркое лето сменяется долгой холодной зимой и где окружающая природа дает слишком мало пищи для работы мысли... Не журчат ручейки под ледяным покровом. Ни одной птицы не остается после того, как дикие 1уси и утки улетят на юг. Мертвая тишина опускается на обширное пространство. Она нарушается только тогда, когда свирепый ветер обрушивается на прерии. Он рыщет в каждой щели, в каждой трещине домов, задувает в каждую дырочку сухой мелкий снег... Скотный двор окружает забор из колючей проволоки. Редко можно увидеть какие-нибудь деревья, в прериях они вообще очень медленно растут, требуется тщательный уход за саженцами, чтобы они принялись.
Визиты соседей нечасты, так как фермы находятся на большом расстоянии друг от друга, а их население неоднородно. У них нет общего прошлого, о котором можно было бы поговорить. Когда они приехали сюда, то совсем не знали друг друга, а занятия и привычки совсем их не сближали. Подчас отчужденность еще более усиливалась из-за национальных различий. Среди поселенцев встречались шведы, норвежцы, немцы, канадские французы и даже представители таких редких национальностей, как финны и исландцы. Американцы — это выходцы из различных государств... В новых штатах,
151
возникших в районе прерий, тревожат частые случаи сумасшествия среди фермеров и их жен.
Некоторые авторы, подобно Смолли, считали единственным средством для предотвращения подобных явлений отказ от изолированных фермерских хозяйств, объединение фермеров в деревнях. Но в 1880-е годы было уже слишком поздно менять уклад фермерских хозяйств в Америке.
Железные дороги, связующие звенья великого Запада, были не совсем обычными. В Англии, например, они строились в основном как магистрали между городами с целью обслуживания уже налаженных грузовых и пассажирских потоков, предназначавшихся для жителей давно населенных районов. В XIX веке в Америке железные дороги строились так же, как создавались перспективные периодические издания, как буквально на пустом месте вырастали новые колледжи и города. Об американских железных дорогах того времени говорили, что они «идут из ниоткуда в никуда». Компании, строившие железные дороги, надеялись, что они будут способствовать росту населения в тех районах, где будут проложены пути. Если бы число железных дорог в Америке не увеличилось столь преждевременно, то было бы практически невозможно включить одиноко проживавшие фермерские семейства в порожденные городами потребительские сообщества.
Сразу же после Гражданской войны число железных дорог на Западе росло с необычайной скоростью. К 1865 году, когда общая протяженность железных дорог США составила 35 085 миль, к западу от Миссисипи рельсы протянулись только на 3272 мили. К 1890 году общая протяженность железных дорог достигла 199 876 миль, а к западу от Миссисипи — 72 473 мили, что более чем в два раза превышало общую протяженность американских железных дорог двадцать пять лет назад. Однако районы Запада по-прежнему оставались малонаселенными; на огромных территориях численность населения определялась в среднем из расчета два человека на квадратную милю, и ни один западный штат не достиг общенационального среднего уровня численности населения в 21,2 человека на квадратную милю. В 1910 году протяженность железных дорог в США составляла треть протяженности железных дорог в мире и продолжала расти. Излишний экспансионизм, оптимизм раннего периода (в то время было невозможно, конечно, предвидеть будущую конкуренцию со стороны автомобильного и грузового транспорта, не говоря уже об авиации) стал особенно очевиден, когда в 1916 —
152
1960 годах почти ежегодно большее число железных дорог закрывалось, чем строилось. И в целом в этот период активность железнодорожного транспорта заметно снизилась.
Тем не менее железные дороги процветали, обеспечивая перевозки всего необходимого для жизни людей, а также того, что люди производили сами. Как отмечал английский экономист Алфред Маршалл в 1919 году, в Америке в то время фактически ничто не препятствовало расширению рынка для любого производимого товара. США стали страной, где получили развитие процессы «массированной многообразной стандартизации». Маршалл писал, что «крупные железнодорожные компании неизбежно отдавали предпочтение перевозке крупных грузов на большие расстояния. Таким образом, крупное производство, даже находясь далеко от рынков сбыта своей продукции, имело явные преимущества в конкуренции с маленькими местными предприятиями. Маршалл был поражен «однородностью спроса американцев на готовые товары. Даже национальные различия, которые стали доминирующим фактором американской действительности, не оказывали существенного влияния на эту однородность. Несмотря на то что образом мыслей, укладом жизни, родом занятий скандинавы существенно отличаются от итальянцев, а коренные американцы — от поляков, они покупают почти одинаковые товары. Они приобретают одинаковую одежду, мебель, утварь с некоторыми поправками на различные климатические условия». Мы уже имели возможность убедиться в важности того, что Маршалл определил как «однородность потребления» в больших и малых городах Америки.
Чикаго, железнодорожный центр страны, был местом, откуда можно было добраться до самых отдаленных районов. Он стал столицей крупнейших общенациональных предприятий. Пионером в этой области был заезжий энергичный молодой человек Аарон Монтгомери Уорд. Он родился в маленьком городке в штате Нью-Джерси в 1843 году, вместе с родителями переехал в Найлс, штат Мичиган, где до четырнадцати лет ходил в школу, затем работал сначала на бочарной фабрике, а потом — на кирпичном заводе. Уорд сделал свои первые шаги в сфере торговли в сельском магазине недалеко от города Сент-Джозеф. В 1865 году М. Уорд получил работу на фирме молодого Маршалла Филда в Чикаго. Переехав в Сент-Луис, он стал коммивояжером по оптовой продаже галантерейных товаров. Разъезжая по сельским районам Запада, он узнал нужды ферме
153
ров, делавших покупки в универмагах. Уорд понял, что ему удастся снизить розничные цены, если он будет закупать крупные партии товаров за наличные деньги прямо на фабриках и затем также за наличные продавать их сельским потребителям. Эта практика легла в основу будущей торговли по каталогам. По возвращении в Чикаго Уорд начал строить свои планы. Пожар 1871 года в Чикаго поглотил все его сбережения, но уже к весне 1872-го ему удалось собрать 1600 долларов, к которым его партнер присоединил еще 800.
Свою деятельность он начал на крошечном, размером 12 на 14 футов, чердаке конюшни — издал в единственном экземпляре каталог, в котором предлагался перечень товаров и давалось пояснение о порядке их заказа. Через два года в каталоге насчитывалось восемь, а затем семьдесят две страницы. Отказавшись от посредников, Уорд предлагал скидку до 40 процентов на такие товары, как веера, зонтики, писчая бумага, иглы, стереоскопы, ножи, чемоданы, сбруя, и многие другие. Каталог разрастался, для наглядности в нем стали помещаться иллюстрации. В 1880-х годах почти каждый вид товара, представленный в каталоге, имел графическую иллюстрацию. В 1883 году, спустя лишь десять лет после начала дела с капиталом в 2400 долларов, в своих каталогах Уорд рекламировал товары на общую стоимость в полмиллиона долларов. В каталоге 1884 года насчитывалось двести сорок страниц с перечнем товаров в десять тысяч наименований.
В своем деле Монтгомери Уорд зависел от доверия покупателя к продавцу, которого тот никогда не видел. С самого начала у него было то преимущество, что его фирма являлась официальным поставщиком товаров фермерской организации «Пейтронс оф хазбендри», широко известной под названием «Грейндж» («Ферма»). «Грейндж» была основана в 1867 году, она, кроме всего прочего, боролась за снижение закупочных цен на товары фермеров, вела борьбу с «монополиями», проводила политику отказа от посредников в торговле. Направленность работы компании Уорда идеально согласовывалась с задачами и требованиями этой организации. Начиная с 1872 года и вплоть до 1880-х годов Уорд на обложке своего каталога помещал следующую надпись: «Единственный и основной поставщик товаров для “Грейндж”». Он также предоставлял членам этой организации определенные привилегии при закупке товаров. В то время как остальные покупатели должны были расплачиваться за товар заранее или при его получении, заказчик, являвшийся членом «Грейндж» или имевший документ с ее печатью,
154
получал десять дней отсрочки для оплаты покупки. Первой иллюстрацией каталога было изображение фермерской шляпы; вообще ранние каталоги содержали регалии «Грейндж». В каталогах регулярно помещались высказывания и заявления членов руководства этой организации о работе торговой фирмы, некоторые из них даже посещали торговый дом в Чикаго для проверки его работы.
Были приложены все усилия для того, чтобы добиться дружеского расположения фермеров. Это было необходимо, так как они покупали товар заочно, в далеком от них торговом центре, принадлежащем незнакомым людям. Традиционно фермеры покупали товары в магазинах, расположенных неподалеку, владельцев которых хорошо знали. Но и тогда они тщательно все проверяли, прежде чем решиться на сделку. М.Уорд начал свое дело в надежде на то, что привычки фермеров претерпят «революционные» изменения.
Иными словами, в сельской Америке создавалось новое потребительское сообщество. Вскоре Уорд объявил о том, что привилегии, предоставляемые членам «Грейндж», будут распространены и на других покупателей. Твердые гарантии, предоставленные Уордом, вселили уверенность в сомневающихся, сделав их клиентами фирмы. Он обещал, что все товары, посылаемые его компанией, могут быть подвергнуты «тщательной проверке» и в случае, если будут признаны непригодными, возвращены. При этом компания, указывал он, обязывалась оплатить транспортировку груза в оба конца. В каталоге были опубликованы заявления, подписанные секретарями и руководителями «Грейндж», которые представляли весь Запад Америки. Таким образом, если, с одной сторны, предполагалось доверие покупателя к невидимому продавцу, то с другой — предусматривались доверие компании к покупателю, внимание к его жалобам, готовность потратить деньги и заменить негодный товар без какого-либо расследования. Даже после того, как число клиентов Уорда выросло до сотен тысяч, фирма по-прежнему прикладывала максимум усилий для установления дружеских, доверительных отношений с ними. Это объясняет тот факт, что в ранних каталогах были помещены не только фотографии основателей фирмы, ее председателей, но и некоторых покупателей; эти люди ставили подписи на каталогах как гарантию надежности фирмы. Покупатели присылали письма, в которых сообщали об удовольствии иметь дело с «людьми столь приятной наружности». Некоторые клиенты, называвшие своих детей в честь Уорда, просили его прислать им свою фото
155
графию, чтобы ребенок мог вдохновиться его обликом и примером.
Письмам покупателей уделялось самое пристальное внимание. Какой-то муж, например, попросил Уорда выбрать шляпку для своей рыжеволосой жены в качестве подарка ко дню рождения. Другая покупательница просила его помочь ей подыскать летний пансион. В корреспонденции 1908 года содержались вопросы о надежности фирм Филда и Уэнемейкера, о том, что надо сделать для того, чтобы отстоять права на землю. В ней содержались просьбы помочь подыскать хорошего адвоката, честную девушку-служанку, ребенка, которого можно было бы усыновить. Другие покупатели спрашивали, могут ли они оплатить покупку своей продукцией, а не деньгами. Некоторые пытались продать Уорду свою подержанную мебель или скот. Были и такие, которые просили оказать помощь в поисках убежавших детей, спрашивали совета, как им сладить с непослушными детьми, как вернуть любовь мужа. Некоторые писали просто потому, что были одиноки и им не с кем было больше переписываться.
По многим письмам видно, что фермеры в отдаленных районах так же доверительно относились к г-ну Уорду, как их предшественники, колонисты Юга, к своему агенту в Лондоне (позднее в Балтиморе, Новом Орлеане, Чарлстоне). В колониальный период не было ничего необычного в том, что плантатор мог поручить своему лондонскому агенту отобрать для него книги или выбрать и отправить к нему подходящую жену. Теперь Уорд получал ежегодно сотни писем от мужчин, которые хотели найти себе жену, и несколько писем от женщин, искавших мужа. Нас не удивляет, что одинокий фермер делает предложение «девушке, которая носит шляпку под номером ... на странице 153 каталога» Уорда. Или мы читаем объявление, помещенное кузнецом, который своей будущей жене обещает полностью отказаться от курения, карт и виски. Другой клиент, из штата Вашингтон, рассуждает: «Так как Вы рекламируете все, что необходимо человеку, а мне нужна жена, то я решил написать Вам и посмотреть, что Вы можете сделать для меня». Некоторые холостяки не выражали конкретных пожеланий («любой национальности») или просто просили прислать фотографии претенденток и указать плату за услуги. Другие, однако, знали, что им нужно:
Пожалуйста, пришлите мне хорошую жену. Она должна быть хорошей хозяйкой и уметь делать по дому все необходимое. Ее рост должен быть равен 5 футам б дюймам, вес—150 фунтам. У нее должны быть темные волосы и карие глаза, либо темные, либо светлые.
156
Мне 45 лет, мой рост 6 футов, меня считают красивым мужчиной. У меня черные волосы и голубые глаза. Я устал от холостяцкой жизни, и мне хотелось бы начать более устроенную жизнь.
Пожалуйста, сообщите мне, что Вы для меня можете сделать.
Уорд, вместо того чтобы не обращать внимания на эти письма разных чудаков, весьма серьезно относился к ответам на них. Он писал, в частности, что, по его мнению, не очень мудро выбирать жену по почте. Но при этом добавлял, что «если все-таки удастся найти жену и ей понадобится одежда и домашняя утварь, то компания может предложить свои услуги и мужу и жене, к их обоюдной выгоде».
Иногда клиенты считали своим долгом извиниться перед г-ном Уордом за долгое молчание:
Вы, наверное, удивлены, почему мы с осени ничего у Вас не заказывали. Так случилось, что меня лягнула корова и сломала мне руку, кроме того, моя жена заболела, и это потребовало лишних расходов. Но сейчас, слава Боху, все счета оплачены, мы здоровы, кроме того, у нас родился мальчик. Поэтому, пожалуйста, пришлите нам плюшевый чепчик под номером 29д8077...
Любезный клиент получил дружеский неформальный ответ: выражались сожаление по поводу сломанной руки, радость по поводу выздоровления жены, поздравления в связи с рождением сына. Высказывались надежды, что мальчик вырастет замечательным человеком. Уорд благодарил за заказ на чепчик и обращал внимание на образец специального устройства против брыкливых коров, который демонстрировался в каталоге.
Уорд уже добился крупных успехов в своем деле, когда другой молодой человек, видимо не испытавший на себе влияния Уорда, открыл свое собственное дело по продаже товаров по каталогу. Он использовал свои методы, отличные от методов Уорда, в результате чего масштабы его деятельности превысили масштабы деятельности компании Уорда. У него не было преимуществ, которые Уорд получил от сотрудничества с «Грейндж». Кроме того, у молодого Ричарда Уоррена Сиерса почти не было денег. Правда, он обладал способностями умело использовать чужие капиталы и организации, прежде всего железнодорожные, созданные усилиями других. Сиере родился и вырос в штате Миннесота. С раннего возраста ему приходилось Помогать семье. Он изучил телеграфное дело, и это позволило ему работать железнодорожным агентом. Он сумел получить
157
работу управляющего железнодорожной и транспортной конторы участка Миннеаполис — Сент-Луис в Норс-Редвуде, штат Миннесота, маленькой деревушке в три дома. Работа не отнимала у него много времени, поэтому он занялся торговлей, стал продавать дрова, уголь, пиломатериалы фермерам и индейцам. Он мог назначать сравнительно невысокие цены, так как перевозки осуществлялись по специальным низким тарифам. На вырученные деньги он закупал у фермеров мясо и ягоды, которые также переправлял с выгодой для себя.
В 1886 году железнодорожному агенту Сиерсу представился удачный случай. Один из адресатов находящейся поблизости станции Редвуд-Фоллз отказался получить груз с часами, отправленный ювелирной компанией из Чикаго. В те дни оптовые торговцы довольно часто отправляли товары на консигнацию розничным торговцам. И они действительно иногда пытались избавиться от липших товаров, отправляя грузы, на которые заказов не поступало. Или же направляли товар вымышленному адресату. Затем, когда железнодорожный агент уведомлял торговца об отсутствии адресата, тот предлагал ему приобрести товар за «полцены». Он указывал агенту на выгодность такой сделки, которая позволяла сэкономить на обратной перевозке и получить хорошую прибыль от продажи товара. Чикагская ювелирная компания предложила Сиерсу часы по 12 долларов за штуку. Это были модные позолоченные, так называемые «золотые», часы в специальном футляре, которые продавались по 25 долларов за штуку.
Но Сиере не хотел сам расплачиваться за часы. Используя свое положение железнодорожного агента, он обратился к своим коллегам на других станциях и предложил им купить часы по цене 14 долларов за штуку. Он предложил их в кредит на пробу, и, так как все агенты были связаны трудовыми договорами, он ничем не рисковал. Другие агенты могли продавать эти модные часы с выгодой для себя по ценам более низким, чем в местных ювелирных магазинах. Так, воспользовавшись случаем с оптовыми поставками чикагской фирмы, Сиере вскоре имел процветающее дело по продаже часов. Он расширил его старым способом — отправлял партии часов несуществующему адресату, предоставляя тем самым возможность заработать другим удачливым агентам, которые забирали невостребованные посылки.
За шесть месяцев Сиере заработал 5 тысяч долларов. Он оставил работу железнодорожного агента и в 1886 году основал в Миннеаполисе свою компанию по продаже часов — «Р.У. Сиере
158
уотч компани». Его контора помещалась в комнате, которую он арендовал за 10 долларов в месяц, там стоял кухонный стол, стул стоимостью 50 центов, лежали несколько регистрационных книг и письменные принадлежности. Он мог теперь не ограничиваться рынком железнодорожных агентов и помещал свои объявления в газетах. В1887 году он переехал в Чикаго, в то время уже ставший железнодорожным центром страны. Там Сиере прибег к помощи Алвы Кертиса Роубака. Роубак был одного возраста с Сиерсом, занимался изготовлением часов и также имел издательское дело. Сиере очень скоро продемонстрировал свои способности к рекламированию товара. Среди его оригинальных планов по сбыту часов было и предложение организовать «клуб» из тридцати восьми человек, которые платили по доллару в неделю. Каждую неделю один из членов «клуба» выигрывал в лотерее часы, и через тридцать восемь недель все они были с часами.
Сиере по-прежнему сбывал большую часть товара через железнодорожных агентов, которых в то время насчитывалось около двадцати тысяч. И конечно, они были особыми клиентами не только потому, что их связывал бизнес, но и потому, что они были надежными и доброжелательными людьми. Твердые гарантии, которые давал Сиере, привлекали к нему все большее число клиентов из различных слоев общества. Поначалу он не планировал получение больших прибылей, делая ставку на объем и скорость товарооборота. Дляэтого широко использовал рекламу, стараясь привлечь внимание постоянно растущего потребительского сообщества. В 1889 году Сиере продал свое недавно налаженное дело за 70 тысяч долларов. Но уже через несколько месяцев вновь вернулся к своим прежним занятиям, рекламируя часы, цепочки для часов, ювелирные изделия. В каталоге, который он выпускал, содержались как скромные реальные гарантии типа: «Если Вы не удовлетворены нашим товаром, Ваши деньги будут немедленно Вам возвращены»,—так и чересчур самоуверенные заявления, например: «Наша фирма выпускает лучшие товары в мире» или «Наши товары будут служить вечно».
В первые годы своей деятельности Сиере часто обращался к печатной рекламе. Пользуясь тем, что его клиенты были далеко, он, будучи человеком с богатой фантазией, прибегал к распространенным на Западе методам безобидного обмана. Так, например, в еженедельном каталоге 1889 года было помещено «удивительное предложение» с иллюстрацией, изображающей Диван и два стула с прекрасными металлическими каркасами изящной формы и красиво украшенные, обитые роскошным
159
плюшем. Сообщалось, что этот комплект может быть приобретен «только по этому объявлению» и будет отправлен в течение последующих шестидесяти дней всякому, кто переведет по почте 95 центов «для оплаты расходов по изготовлению мебели, ящика, в котором она будет отправлена, за рекламу, транспорт и т.п.». Клиенты, пославшие деньги, получили по почте комплект кукольной мебели, точно такой, какая была изображена на иллюстрации. Это не было обманом, так как покупатели просто не заметили слова, напечатанного мелкими буквами, — «миниатюрный». Оригинальная реклама, придуманная Сиерсом, подчас становилась темой для анекдотов. Рассказывали, например, что Сиере предлагал «швейную машинку» за 1 доллар, и клиенты, выславшие деньги, в назначенный срок получили иголку с ниткой.
В 1893 году фирма уже называлась «Сиере, Роубак и К0», имела солидный товарооборот и широкий ассортимент предлагаемых товаров: одежду, мебель, швейные машины, детские коляски и музыкальные инструменты. Каталог был уже довольно толстым, в нем насчитывалось сто девяносто шесть страниц. Фирма разрасталась, но Сиере старался не терять личных контактов с клиентами. Даже после того, как появились и получили широкое распространение пишущие машинки, он какое-то время продолжал писать письма от руки из уважения к чувствам фермеров, которые обижались, когда получали письма, отпечатанные на машинке.
Даже в депрессию 1893 — 1894 годов Сиере преуспевал и смог увеличить торговый оборот своей фирмы. На обложке одного из каталогов Сиерса была надпись: «Мы можем пожертвовать 10 тысяч долларов на благотворительные цели, если кто-нибудь докажет, что любые другие пять американских фирм, осуществляющих торговлю товарами по каталогам, в состоянии общими усилиями за двенадцать месяцев до 30 июля 1907 года продать товаров на ту же сумму, что и фирма Сиере, а именно на 53188 901 доллар».
В то время как городские торговцы пользовались рекламой в газетах с целью побудить своих клиентов посетить их магазины, для коммерсанта, занимающегося торговлей по почте, каталог (его рекламное средство) играл также роль его торгового зала.
Каталог был для него одновременно и витриной, и прилавком, и продавцом. Трудно себе представить какой-либо другой вид торговли, который бы так зависел от рекламы. До 1890 года
160
Сиере для рекламы своих товаров пользовался услугами других периодических изданий, которые выходили в сельских районах. Помещаемые там объявления увеличивали популярность Сиерса и повышали спрос на каталоги. Газеты под давлением местных торговцев, смертельно боящихся конкуренции, отказывали Си-ерсу в рекламе. Так, Сайрус Кертис, издатель «Лейдиз хоум джорнэл», словно бы специально для этого предназначенного журнала, отказался печатать рекламу Сиерса, потому что счел ее слишком вызывающей по содержанию и недостойной по оформлению.
В новом бизнесе каталогу принадлежало основное место. При создании крупных центров торговли по почте он был чем-то совершенно новым, дотоле неизвестным, тем, чем была новая периодическая печать для зарождающегося сообщества покупателей. В нем не просто содержалась новая информация, он был предназначен для того, чтобы привлечь внимание покупателей и убедить их приобрести те или иные товары. Прежде всего нужно было, чтобы каталог попал покупателю в руки. В сельской местности, как мы увидим в следующей главе, это стало возможным благодаря системе бесплатной доставки.
В соответствии с одним из успешных планов Сиерса пачки каталогов по двадцать четыре штуки в каждой отсылались тем, кто согласился их распространять. Ежемесячно составлялся отчет, куда заносились данные о продаже товаров новым клиентам, ознакомившимся с каталогами. Распространитель получал премию, размер которой зависел от стоимости покупок, сделанных за отчетный срок. Например, за продажу товаров на 100 долларов распространителю могли подарить велосипед, швейную машину, кухонную плиту.
Ричард Сиере был фанатически предан каталогу, долгие годы сам писал почти все номера. В основе его бизнеса, считал он, должно быть обеспечение самого широкого распространения каталогов среди наиболее вероятных покупателей. Из года в год менялась плата за каталог: если он не отсылался бесплатно, то плата за него составляла от 5 центов в 1893 году до 50 в 1901-м, но лучшие клиенты всегда получали его бесплатно. В качестве вознаграждения за долголетнюю преданность фирме Сиерса отдельным клиентам посылалось роскошное издание каталога, отпечатанного на превосходной бумаге в красном переплете.
Тираж общего каталога увеличивался с феноменальной быстротой. В1897 году (данные сохранились начиная с этого года) он составил 318 тысяч экземпляров, весной 1904 года— 1 миллион, через год—2 миллиона и к осени 1907 года—более 3 миллио
161
6-379
нов. Помимо общего каталога, ежегодно издавалось два специальных выпуска—весной и осенью,—поэтому общее ежегодное число распространяемых каталогов может быть удвоено. Ежегодный тираж каталога неуклонно увеличивался, составив к концу 1920-х годов 7 миллионов экземпляров. В 1927 году фирма «Сиере, Роубак» рассылала 10 миллионов циркулярных писем, 15 миллионов каталогов, 23 миллиона сезонных каталогов (издававшихся два раза в год) и другие специальные каталоги. Объем выпускаемой печатной продукции составил 75 миллионов экземпляров.
С ростом тиража менялся и внешний вид каталога, он стал толще и красочнее, им стало легче пользоваться. В 1894 году он насчитывал пятьсот страниц, а в 1898-м в нем был также помещен подробный указатель. В 1903 году Сиере открыл свою собственную типографию, и качество каталога стало улучшаться год от года. Сначала в типографии использовалась линотипная печать, затем четырехцветная. Для этого были нужны специальные краски, быстросохнущие. Потребовалась и другая бумага, которая бы быстро впитывала краску, но в то же время была достаточно тонкой, чтобы пересылка по почте не стала слишком дорогой. В 1905 году больше половины иллюстраций были черно-белыми (гравюра). Искусствоведы считают, что именно благодаря торговле по заказу сохранилось искусство гравюры на дереве.
При печатании каталогов использовались различные виды иллюстраций. Так как фирмы Сиерса и Уорда не могли продемонстрировать своему покупателю .товары, которые они хотели ему продать, то именно каталог должен был не только дать четкое представление о них, но и представить их как можно более красочными и привлекательными. Масштабы их дела, сосредоточенный в их руках контроль над производством каталогов предоставляли им широкие возможности для эксперимента. Им приписывается своего рода «открытие» в печатном деле. Они поняли, что четыре страницы с цветными иллюстрациями дают такой же оборот одинаковых товаров, как и двенадцать черно-белых страниц каталога.
Некоторые считают, что толстые каталоги были первыми типично американскими книгами. С колониальных времен в Америке выпускались в основном альманахи, газеты, журналы и руководства по эксплуатации, но не научные трактаты. Для американского образа жизни больше характерны не систематические и монументальные издания, а сборники узкотематические,
162
практические, эфемерные. Каталог Сиерса и Роубака был Библией нового потребительского сообщества. Позднее на смену ему придут новые кумиры. В тысячи домов через радио и телевидение, театральные афишы войдут живые картины и звучащая реклама.
Определенная доля истины была в шутливых высказываниях о том, что для многих фермеров каталог Сиерса и Роубака стал более близкой и нужной книгой, чем Библия. Фермер хранил Библию в чопорной гостиной, где проводил мало времени. Что же касается каталога, то, как писала Эдна Фербер в 1917 году в своей книге «Лично Фанни», этот роман торговли на расстоянии обычно находился в уютной кухне, под рукой. На кухне фермерская семья не только ела, она практически там жила. Для многих таких семей каталог был ярким наглядным воплощением их надежд и устремлений. Не случайно набожные фермеры без стеснения называли каталог «своей Библией». В то время даже рассказывали такую семейную историю: когда маленького мальчика в воскресной школе учитель спросил, откуда взяты десять заповедей, он не задумываясь ответил, что из каталога Сиерса и Роубака.
Подобно тому как три века назад дети Новой Англии учились находить пути к выживанию, познавали одновременно с основами грамоты принципы и правила, на которых строилась жизнь в их общине, теперь дети фермеров изучали по новой Библии законы своей потребительской общины. В сельских школах детей учили читать и писать по каталогам. Основы арифметики они тоже получали, составляя списки товаров на бланках заказов. Навыки по рисованию они приобретали, копируя рисунки из каталогов, а географию изучали по картам почтовых участков. В классах не было справочников, и каталог Уорда или Сиерса был своего рода энциклопедией; он был хорошо иллюстрирован, и не составляло труда узнать, из какого материала сделана та или иная вещь, для чего она предназначена, каковы сроки ее использования и какова цена. Не одна мать усмиряла своего ребенка, дав ему посмотреть картинки в каталоге, так как детских книг было сравнительно немного. Когда поступали новые каталоги, девочки вырезали картинки из старого и делали бумажные куклы. Таким образом, все, что они раньше видели, оставалось надолго у них в памяти. Дети пуритан считали, что все, что описано в Библии, служит исчерпывающим прообразом всего происходящего в мире. Точно так же дети сельской Америки думали, что каталоги Сиерса и Уорда дают исчерпывающую картину окружающего мира.
6*
163
14
УРБАНИЗАЦИЯ СЕЛЬСКОЙ МЕСТНОСТИ
В те годы, когда еще не было телефона, радио и телевидения, единственным средством сообщения с отдаленными фермерскими районами была почтовая связь. Но система почтовой связи, столь необходимая для создания потребительских сообществ, развивалась крайне медленно и неравномерно. Несмотря на то что по Конституции США 1787 года конгресс получил право «учреждать почтовые службы и почтовые пути», только во время Гражданской войны начала вырисовываться современная система почтовой связи.
Поначалу.плата за почтовые услуги, которая была различной в зависимости от расстояния, вносилась самим получателем на почте. Затем, в 1825 году, Конгресс США принял решение, согласно которому местным почтальонам разрешалось разносить письма адресатам. За это они не получали отдельной заработной платы, их труд оплачивался самими клиентами. Это означало, что почтальон не мог оставить письмо в почтовом ящике, он должен был вручить каждое письмо в руки клиенту, иначе он лишался своего заработка. Те клиенты, которые не хотели платить за доставку, просили почтальона оставлять их корреспонденцию в почтовом отделении. Такая система доставки писем существовала в течение сорока лет до начала Гражданской войны.
В 1847 году министерство связи приняло решение о введении в обращение почтовых марок, что существенно упростило систему оплаты почтовых услуг, но вызвало недовольство тех, кто не хотел платить заранее. В Филадельфии с населением 150 тысяч человек, например, жители по-прежнему вынуждены были ходить на почту за своей корреспонденцией. Путаница и толчея, которые возникали в почтовых отделениях из-за скопления народа, отбивали у людей охоту пользоваться их услугами. Кроме того, в стоимость марки включалась лишь оплата за доставку письма в почтовое отделение, индивидуальная доставка адресату была не предусмотрена. Неудивительно, что в эти годы, когда в почтовом деле царили неразбериха и беспорядок, получила развитие частная практика доставки корреспонденции и экспрессгдоставка, когда за один цент письмо доставлялось в любой конец города. Хотя подобная практика была полулегальной, разносчики почты процветали и даже рекламировали свои услуги, заявляя, что из Бостона в Филадельфию они доставят письма на полдня быс
164
трее, чем государственная почта. Федеральная почтовая служба проигрывала частным конкурентам и не справлялась даже с объемом корреспонденции, которая приходилась на ее долю.
Наконец в 1863 году конгресс принял решение о введении жалованья почтальонам, разносящим корреспонденцию. В законе особо оговаривалось, что не допускается никакой дополнительной платы за доставку. Такая практика поначалу получила распространение в городах. В 1887 году только в городах с населением не менее 10 тысяч человек жители пользовались бесплатной доставкой корреспонденции. В 1890 году менее 20 миллионов из 75 миллионов жителей США получали свои письма бесплатно. Остальные американцы, то есть практически три четверти населения, вынуждены были отправляться на почту за корреспонденцией.
Для фермера регулярные посещения почтового отделения были неотъемлемой частью его жизни. Деревенский почтальон, как правило, был и хозяином лавки, которая располагалась в том же здании почты. Поэтому фермер, отправляясь в город за почтой, закупал там и товары. Роль почтальона начиная с колониальных времен была чрезвычайно важной для жителей новых поселений, сильно удаленных друг от друга. В колониальный период почтальоны (которые, как правило, владели местной типографией, где печатались официальные объявления и тексты законов) использовали свое положение и занимались сбором информации для газет, которые сами издавали. Будучи также владельцем магазина, почтальон имел возможность привлекать клиентов. В стране продолжало работать множество мелких торговцев, вложивших средства в почтовое дело и потому не заинтересованных в развитии практики индивидуальной доставки фермерам корреспонденции. Старая система нравилась и остальным жителям сельских поселков, так как они получали различную работу от фермеров, которые бесцельно слонялись в ожидании почты, прибывавшей крайне нерегулярно и в разное время. Ханжи в качестве основного аргумента в защиту доставки корреспонденции прямо на фермы приводили именно этот аргумент. «Наши мужчины и мальчики, — сетовала, например, некая семидесятилетняя фермерша в 1891 году, — не будут тратить свои время и деньги в биллиардных комнатах и других подобных местах в ожидании почты».
165
После того как практика бесплатной доставки корреспонденции была апробирована в городах, фермеры начали выступать за ее внедрение и в сельских районах. Но для экономистов эта практика казалась просто безумной. Что может быть смешнее, считали они, чем использование целой армии федеральных служащих, которые будут колесить по стране, чтобы вручить фермеру какое-то письмо, может быть, совсем его не интересующее? Журнал «Фарм джорнэл» писал, что «и журнал, и читатели не против... доставки писем за цент. Но мы не хотим, чтобы по дорогам нашей страны сновали федеральные служащие на половинном жалованье и доставляли за 10 центов двухцентовые письма». Система бесплатной доставки в сельской местности получила широкое распространение лишь после того, как в 1889 году главным почтмейстером стал энергичный купец из Филадельфии Джон Уэнемейкер. С введением такой практики в ряде населенных пунктов он принял решение о целесообразности распространения бесплатной доставки корреспонденции на всю территорию Соединенных Штатов. Это решение было одобрено в 1891 году членами Национальной ассоциации фермеров; пожелания в пользу его принятия высказывались также в многочисленных письмах избирателей к своим конгрессменам.
Требование бесплатной доставки корреспонденции на фермы (Rural Free Delivery — RFD) стало боевым кличем отчаявшихся фермеров, и в течение длительного времени сельские политики соревновались друг с другом за право называться «отцом RFD». Человеком, который нажил себе самый большой капитал на этом, был Том Уотсон, «сельский мститель» из аграрной Джорджии. Во время своего первого и единственного срока деятельности в конгрессе он представил проект резолюции о введении бесплатной доставки почтовой корреспонденции, которая была принята в 1893 году. Но борьба только начиналась. В те дни для многих оставались девизом слова: «В Бога мы верили, а в Канзасе кутили». Чувство горечи пронизывало страницы книг Хэмлина Гарленда «Главные проезжие дороги» (1891) и «Сын Среднего Запада» (1917), которые считаются хроникой того времени. Потребовалось пережить разрушительную депрессию в сельском хозяйстве, когда «большинство жен фермеров центральных штатов умирали не от туберкулеза и рака, а из-за разорения хозяйств», чтобы конгрессмены решились предоставить фермерам услуги, которыми уже давно пользовались городские жители. Было не совсем ясно, каким образом бесплатные почтовые услуги могут способствовать существенному
166
улучшению жизни фермеров. Но это было отчаянное время, когда новая Народная партия призывала «не просто к мятежу, а к революции». В таких условиях требование введения бесплатной доставки писем было самым безопасным и радикальным шагом.
Эта система не получила повсеместного распространения до 1898 года, когда управление почт объявило, что она будет введена в тех поселениях фермеров, которые обращались с петициями к своим конгрессменам. Усовершенствование RFD было ускорено благодаря тому, что содействие ее распространению предоставляло еще одну необъятную, возможность для расширения влияния партий. Росла численность почтовой бюрократии — почтальонов, инспекторов, агентов, — и через год благодаря их усилиям было проложено девять тысяч новых маршрутов. «Сельские агенты», которые занимались сбором информации относительно разработки маршрутов RFD, а затем их контролировали, сами становились ценным источником новейшей информации для правительственных служащих, социологов, реформаторов. В это время главный почтмейстер утвердил эскиз почтового ящика для сельских районов, который стал символом фермерских хозяйств. Этому предшествовала борьба с фермерами, обвинявшими его в «монополизме» и считавшими, что свиное корыто или коробка из-под мыла вполне могли заменить почтовый ящик. Успешная организация почтовой системы в сельских районах стала, несомненно, значительным административным достижением конца XIX века. К 1906 году была завершена разработка основных почтовых маршрутов, и сельские агенты пополнили почтовую службу страны.
Создание сельской почтовой службы было важнейшим революционным событием в истории американских средств связи, о котором менее всего писалось и говорилось. Оно впервые сделало доступными для каждого гражданина Соединенных Штатов услуги дешевой государственной службы связи. Для сельских жителей Америки (согласно переписи населения 1910 года, они составляли половину населения страны) эта перемена имела решающее значение. Теперь фермер был не только членом узкого круга людей, которых знал и видел каждый день, он получил возможность влиться в более широкий МиР людей, с которыми никогда не встречался, и событий, свидетелем которых никогда не был, но о чем мог прочитать в газетах. Благодаря службе почтовой связи образовались новые
167
сообщества. Теперь от порога каждого фермерского дома начиналась дорога в мир. Но образование новых сообществ происходило за счет распада старых общин, основанных на сугубо личных отношениях.
Введение бесплатных почтовых услуг привело к укрупнению служб связи и к ликвидации множества маленьких почтовых отделений, которые передали свое название и свои функции сотням сельских общин. Так, например, в округе Рено, штат Канзас, за десять лет прекратили существование шестнадцать почтовых отделений. В деревнях, как правило, почта и магазин помещались в одном здании, и часто с закрытием почты закрывался и магазин. По всей стране возникали заброшенные поселения. Например, в 1900 году на юге округа Кортленд, расположенного в центральной части штата Нью-Йорк, было пятнадцать активных сельских общин, имевших благозвучные названия, такие, как «Тексас вэли» («Долина Техаса»), «Бэрри холлоу» («Ягодная впадина»), «Меррил крик» («Веселый ручеек»), «Квейл холлоу» («Лощина перепелов»), «Ханте корнере» («Охотничьи места»). По крайней мере пять из этих населенных пунктов имели почту, магазин, другие заведения. Затем, после внедрения и распространения бесплатной службы почтовой связи, центром, из которого расходились все основные почтовые маршруты, стал город Марафон. В течение последующих двадцати пяти лет почти все сельские общины этого региона остались без местных почтовых отделений и магазинов. Снизилось число жителей, посещавших местные церкви и собрания ассоциации фермеров, многие деревни просто исчезли. В Марафоне отношения между людьми не были уже столь тесными, как раньше.
«Регулярная доставка газет и журналов... — утверждал в 1891 году министр почт Джон Уэнемейкер, — не только будет удерживать дома юношей и девушек и способствовать развитию у них чувства удовлетворения сельской жизнью, но и возбудит в них стремление и решимость получить больше доходов от своей старой фермы». В 1902 году один конгрессмен высказал мнение о том, что расширение системы бесплатных почтовых услуг в сельской местности «положит конец изоляции и уединенности сельской жизни, затормозит прискорбный процесс ухода сельских жителей в города. Мы всегда в долгу перед теми жителями нашей огромной страны, которые кормят и одевают нас». Подобные энтузиасты забывали, что разрушение «обособленного уклада жизни» в фермерских хозяйствах неизбежно вело к тому, что фермеры приобщались ко всем соблазнам жизни городской.
168
Если одинокий фермер мог быть «несчастным», то после разрушения существовавшего уклада его жизни он часто переставал быть фермером вообще.
В 1908 году президент Теодор Рузвельт учредил Комиссию по сельскому хозяйству, которая должна была выяснить, что можно сделать для улучшения жизненных условий фермеров, с тем чтобы «покончить навсегда с неудобствами жизни на отдаленных фермах, вызванными их оторванностью от остального мира, и сохранить при этом все то положительное, что есть в их жизни». Однако обеспечение этого баланса на практике оказалось невозможным. Самый большой соблазн, увлекавший фермеров в город, создавался руками самих же благожелателей, инициаторов проведения кампаний за сохранение фермерских хозяйств. Именно они внедряли практику бесплатной доставки почтовой корреспонденции, организовывали строительство хороших дорог, обеспечивали широкую продажу газет и журналов, то есть прилагали все усилия для того, чтобы сделать жизнь в деревне благоустроеннее и интереснее. Комиссия по сельскому хозяйству всячески пропагандировала систему почтовой доставки и выступила за расширение сферы ее действия. Какое-то время кампания за возвращение в деревню была достаточно оживленной. Газеты и журналы были полны заявлений и рассказов о преимуществах фермерской жизни. Чаще всего их авторами были горожане-романтики, которые разочаровались в городской жизни, почувствовав к ней отвращение, и надеялись, что на ферме смогут найти то, что безнадежно утеряли в городе. Но «крепкие крестьянские сыновья» продолжали покидать фермы, и их число постоянно росло.
Еще одно нововведение было призвано покончить с изолированностью фермеров и облегчить их вступление в потребительские сообщества. Даже после того, как получила распространение система почтовой доставки газет и других печатных материалов, фермерам приходилось отправляться на ближайшие товарные станции за получением посылок, причем лишь очень легких. До 1913 года посылка, пересылаемая по почте, должна была весить не более четырех фунтов: если вы хотели отправить груз весом в двенадцать фунтов, вам приходилось Делйть его на три посылки, плата за каждую равнялась 1,92 доллара независимо от расстояния. Это прибыльное дело по пересылке посылок по стране было в руках у частных транспортных компаний со времен Гражданской войны. Среди них известны такие компании, как «Адамс экспресс», «Америкэн экспресс», «Юнайтед Стейтс экспресс», «Уэллс», «Фарго» и др.
169
Главный почтмейстер Уэнемейкер неоднократно, но безуспешно настаивал на введении государственной почтовой доставки посылок. В 1891 году он писал в докладе президенту США: «На самом деле существует всего четыре серьезных препятствия для введения службы доставки посылок по почте: это четыре компании, занимающиеся приемом и доставкой посылок». Проблема, однако, оставалась политически взрывоопасной. В конце XIX века, несмотря на усилия преданного этому делу Джеймса Каулса, «борца за создание грузовой и багажной почты», и политиков-популистов, члены палаты представителей и сенаторы проявляли чрезвычайную осторожность и отказывались поместить в бюллетенях конгресса хотя бы одно положение в защиту этой практики, что больше походило на каприз. Противники предупреждали, что передача службы доставки посылок в ведение государства «коренным образом может изменить концепцию правительства».
Но фермерское лобби в конечном итоге одержало верх. Через месяц после введения почтово-посылочной службы, 1 января 1913 года, глава почтового ведомства объявил это победой, «самой большой и самой необходимой из числа всех начинаний в стране». Через двенадцать месяцев количество почтовых посылок составило триста миллионов штук в год. Как ни странно, главным аргументом в защиту этой системы было утверждение, что она способствует транспортировке сельскохозяйственных товаров в города. В первой посылке, которую получил президент Вудро Вильсон, было восемь фунтов яблок из штата Нью-Джерси. Это движение, имевшее девиз «продукты фермы к столу», просуществовало недолго, но другое — «товары с фабрики на ферму» — получило более широкое развитие. Почтовопосылочная служба, приобщая фермеров к образу жизни городов и городским вещам, процветала как никогда. В первый год развития этой службы фирма Сиерса получила в пять раз больше заказов по сравнению с предыдущим годом, рост заказов фирмы Уорда был столь же значительным.
Почтово-посылочная служба предопределила судьбу сельских торговцев. Предпринимались отчаянные попытки спасти привычный сельский магазин. За это выступали участники получившего широкое распространение движения под девизом «покупайте дома», антимонопольного движения и кампании под девизом «стоять до конца», начатой во время первой мировой войны. Все они стремились представить сельские магазины как критерий «преданности», а на сторонников торговли по каталогам навешивали ярлыки «предателей» своей общины. Но очень
170
скоро сельмаг стал таким же романтическим (и ложным) символом безвозвратно ушедшего очарования сельской жизни, как трактир — символом пороков жизни городской.
Триумф почтово-посылочной службы и связанное с этим распространение новой печатной продукции, где красочно описывались всевозможные новые прелести жизни, привели к образованию более крупных сообществ. Это была победа рынка над сельским базаром. И она означала поражение мелких торговцев перед рекламной торговлей. Иными словами, одно большое сообщество пришло на смену соседским общинам, где все находилось под рукой и было хорошо знакомым. Новая община основывалась на доверии жителя сельской Америки к городскому бизнесмену. Когда фермер из штата Айова, занимающийся выращиванием кукурузы, посылал деньги г-ну Сиерсу в Чикаго, он тем самым не просто выказывал доверие торговцу, находящемуся от него за сотни миль. Это сближало его с садоводом из Джорджии и владельцем ранчо в Аризоне.
В течение столетия после Гражданской войны фирмы, занимавшиеся организацией торговли по каталогам, используя влияние своей «большой книги» на покупателей, неожиданно превратились в одну из сил, ослабивших различия между населенными пунктами, временами года, сблизивших образ жизни в городе и сельской местности. У американцев складывалось мнение, что лучшая жизнь — это та, которая наиболее похожа на жизнь в других населенных пунктах страны. К концу века образцом лучшей жизни стали города.
Развитие почтовой службы способствовало постепенной урбанизации Америки, изменился ритм жизни фермеров. Когда еженедельные путешествия на сельскую почту были единственной возможностью для фермера получить корреспонденцию, не было смысла подписываться на ежедневную газету, чтобы время от времени получать устаревшие новости. Поэтому более удобными в то время считались еженедельники. В1902 году в журнале «Эдитор энд паблишер» отмечалось, что «ежедневные газеты никогда не имели такого огромного успеха, какой они получили после введения системы бесплатной почтовой службы». Жители округов, где эта система действовала более оперативно, чем в Других, подписывались на ежедневные газеты. Некоторые фермеры, раньше не имевшие возможности ежедневно получать свежие новости из города, поглощали теперь их из двух или даже трех ежедневных газет. В 1911 году в сельской местности
171
распространялось более миллиарда экземпляров газет и журналов; к 1929 году их число достигло двух миллиардов.
Некоторые из новых ежедневных газет, как, например, эмпо-рийская «Газетт» (выходившая с 1895 года под редакцией Уильяма Аллена Уайта), отличались от ранее существовавших еженедельных газет только тем, что выходили каждый день. Однако большей частью городские ежедневные газеты, которые получали сельские жители, впервые предоставили фермеру возможность ознакомиться с новостями и рекламой мира за пределами его общины. Это был мир, не имевший к нему столь непосредственного отношения, где события совершались людьми, о которых фермер никогда не слышал или которых он никогда не увидит. Как отмечал У.Уайт, из еженедельной районной газеты, получаемой в местном почтовом отделении, фермер узнавал «приятные, интимные подробности об окружающей жизни». И надо сказать, что Уайт не был просто сентиментальным, когда в 1916 году описывал уходящий мир сельских газет:
Когда девушка из секции перчаток выходит замуж за парня, работающего на оптовой базе, информация об этом на колонку из сорока строк помещается в специальном разделе сельской газеты, и эти сорок строк укрепляют в них самоуважение. Когда в положенное время мы узнавали о том, что у них родился сын весом в двенадцать фунтов, которому дали имя Гровер, или Теодор, или Вудро, в нас развивалось то чувство ближнего, на основе которого складывается истинная демократия. Когда мы узнавали о смерти кого-либо из членов этой семьи, мы скорбили вместе с ними... Поэтому, сограждане и братья, когда вы будете проезжать через Долину слез в Калифорнии и случайно в ваши руки попадет небольшая сельская газета... не бросайте этот презренный маленький листок с приговором, что в нем нет ничего интересного. Но знайте и хорошо запомните: если бы вам удалось сбросить пелену с глаз и прочитать эту маленькую газету так, как она этого заслуживает, то вы бы нашли в ней прекрасный, грустный, борющийся, возвышенный мир, созданный Богом, и то, что вы тогда прочитали бы в ней, заставило бы вас с глубоким уважением взять ее в руки.
Старый мир, в котором многие «новости» касались людей, которых вы знали, мир, состоявший из соседских общин, исчезал. Ему на смену приходил мир, где большая часть общин, к которым теперь принадлежал человек, основывалась на чем-то неуловимом.
15
НОВАЯ СВОБОДА ДЛЯ СПЕЦИАЛИСТОВ ПО РЕКЛАМЕ: ОТКАЗ ОТ ЗАКОНА ПОЛИГРАФИИ
Реклама, которой было суждено стать вездесущей, наиболее типичной и наиболее выгодной областью американской пись
172
менности, получила распространение только во второй половине XIX века. Рекламная печатная продукция как новый литературный жанр апеллировала и к каждому человеку, и ко всему обществу. Ее влияние было беспрецедентным, не имевшим параллелей в прошлом среди мирских или священных текстов. В середине XX века в Америке воздействие рекламного слова и образа было сильнее любого другого литературного влияния.
Реклама не явилась новым изобретением, однако то развитие и распространение, которое она получила в Америке, а также тот факт, что она заняла центральное место в сознании членов общества, —все это было новым. Только Америка вкладывала столько изобретательности, энергии и средств в рекламу. Мы видели, как в течение двадцати лет после окончания Гражданской войны Монтгомери Уорд, Сиере и Роубак среди прочих создали многочисленные потребительские сообщества, используя рекламу в искусно составленных и оформленных каталогах. Каталоги предназначались для миллионов читателей, рекламные объявления там не чередовались с новостями или художественными произведениями. Их единственная цель состояла в том, чтобы в выгодном свете представить различные товары и убедить читателей их приобрести. Еще задолго до того, как реклама заняла лидирующее положение в американском искусстве и науке, «большая книга» Сиерса и Роубака стала образцом типично американской книги.
«В Америке все направлено на то, чтобы уничтожить различия, — объяснял английский энциклопедист Мэтью Арнолд в 1888 году, с некоторой снисходительностью цитируя Авраама Линкольна. — Этой цели служит восхваление «среднего человека», который является чуть ли не святыней для государственных и общественных деятелей. Пристрастие к «смешному человеку», который здесь, к несчастью, рассматривается как национальный герой, тоже отражает стремление к унификации. Кроме всего прочего, газеты также способствуют этому». Он мог бы упомянуть здесь и о рекламе.
Ничто так не раскрепощало печатное слово, как реклама. И вот .еще один пример того, как Новый Свет расправился со всякого рода различиями: постепенно стирались грани между печатным словом и рисунком, между словом и жестом. Новый Свет демонстрировал агрессивную, а подчас воинственную демократию, которая прежде в печати встречалась крайне редко. Ибо теперь рекламные дельцы непрестанно и беспринципно искали пути расширения своей читательской аудитории, стремились сделать рекламную продукцию более привлекательной.
173
Деятельность рекламного бизнеса может служить лучшим примером того, как в Америке происходило разрушение старых условностей и правил, и это давало обществу импульс для дальнейшего развития.
В середине XIX века, когда газетное дело в Америке процветало и в ежедневных газетах печаталось много всевозможной развлекательной информации, реклама все еще оставалась на низком уровне. Обычно рекламным объявлениям отводились однотипные скучные колонки, напечатанные мелким шрифтом. На первых страницах большинства ежедневных газет печатались объявления без всякой системы. (Само понятие «подборка объявлений», а также американизм «рекламный подвал» стали использоваться только после Гражданской войны.) Например, на первой странице бостонской газеты «Ивнинг транскрипт» от 9 апреля 1840 года были помещены следующие объявления: три строчки об итальянских галстуках; о том, где можно взять деньги взаймы; о картофеле; о двух семнадцатилетних парнях, которые хотели бы устроиться на работу в трактире; об альманахе, изданном в Цинциннати; о курсе банковских акций. Единственным украшением на странице объявлений были или заглавная начальная буква, или нарисованные краской корабль, лошадь, или портрет беглого раба. Тем не менее изначально прибыли американских газет зависели от публикации подобных объявлений, которым даже в колониальный период могло отводиться до пяти страниц.
Время от времени, даже до 1790 года, какой-либо предприимчивый или процветающий издатель уделял рекламе разворот из двух колонок, раздел большого формата, использовал крупный шрифт. Но тогда это не было типичным для печатной рекламы. Из-за нехватки бумаги во время Революции и в первые годы существования Американской республики число объявлений в газетах сокращалось, не публиковали даже данных о падении курса акций. В таких условиях развитие зрелищной печатной рекламы было невозможным. В 1833 году бостонская газета «Ивнинг транскрипт», имевшая очень маленький формат, уменьшила обычный шрифт, которым печаталась реклама, с до 41^ пункта. Редактор газеты объяснял это единственной возможностью увеличить количество рекламных объявлений.
Практически до начала Гражданской войны эксперименты с публикацией рекламных объявлений особым шрифтом с использованием разворотов были единичными. Издатели считали
174
публикацию больших рекламных объявлений бесполезным делом. Они были также убеждены, что предоставление крупным рекламодателям больше места в газете и возможности печатать свои объявления особым шрифтом будет несправедливостью по отношению к другим рекламодателям. Кроме того, существовали технические трудности при разрыве колонки в газете. Маркеры, или «шпоны», делили текст на колонки только в высоту. Поэтому для того, чтобы напечатать объявление в две колонки или более, сохранив при этом четкую разметку остальной части страницы, печатнику пришлось бы распилить шпон. В лучшем случае это было просто неудобство в работе, но во многих типографиях не было нужной для этого пилы. В результате утвердились жесткие правила печати: шрифт в пункта и ширина столбца в одну колонку.
Хотя некоторые небольшие западные газетки и еженедельники время от времени использовали более крупный шрифт и разбивали колонки, но крупные и влиятельные газеты Востока продолжали придерживаться установившихся традиций полиграфии. Напечатанные в соответствии с полиграфическими правилами объявления было трудно прочитать, так как высота букв была всего 2 миллиметра. Джеймс Гордон Беннетт из нью-йоркской «Геральд», известный многими новаторскими начинаниями, лишь изредка пытался либерализовать типографские правила при публикации объявлений в своей газете. В1847 году он вновь вернулся к строгому соблюдению правил, запретил использование орнамента для украшения объявлений и более крупных, чем принято, заглавных букв. Беннетт давал в высшей степени разумное объяснение такому решению. Он считал, что успех рекламы зависит не от оформления, а от содержания объявления. Вместе с другими владельцами газет он выступал за строгое соблюдение закона полиграфии, основного журналистского принципа: ширина столбца в одну колонку. Фредерик Хадсон, проработавший тридцать лет ответственным секретарем в то время, когда диктат закона полиграфии достиг своего апогея, так описал в 1872 году существовавшее положение в рекламном деле:
Росло число рекламных объявлений, печатавшихся в «Геральд»; по содержанию они также становились более изобретательными. Во всех американских газетах стало традицией иллюстрировать деловые объявления постоянных клиентов. Рисунок, как правило, отражал содержание объявления, это могли быть корабли, скаковые лошади, дома, почтовые кареты, железнодорожные поезда, собаки, птицы, убежавшие подмастерья и рабы с тюками на спине, фургоны, пароходы, скот, музы. Это было сопряжено с некоторыми неудобствами в процессе печати. С деловой же точки зрения—
175
несправедливо по отношению х тем клиентам, чьи объявления появлялись без картинок. В 1847 году «Геральд» отказалась от всякого оформления рекламных объявлений. Все объявления печатались одинаковым шрифтом, были систематизированы и расположены в определенном порядке. Это придавало газете деловой вид. С тех пор в ней не появлялось ни одного рисунка. Теперь никто не имел преимущества. Идея имела успех, и публика и рекламодатели были довольны.
Но Хадсон был не совсем точен. Энергичные, изобретательные бизнесмены, дававшие рекламные объявления, видели, что закон полиграфии сковывал им руки, мешал воплощению в жизнь плодов их богатой фантазии. Они находили новые варианты использования мелкого шрифта в таких комбинациях, чтобы как-то выделить рекламные объявления. Полиграфический закон, подобно всем другим правилам направленный на то, чтобы внести единообразие в то или иное дело, не мог лишить инициативы особенно изобретательных.
Один из пионеров в фотографическом деле, Мэтью Брейди, в 1856 году поместил в нью-йоркской «Геральд» рекламное объявление о своей конторе «Брейдиз гэллери—фотографии, амб-ротипы, дагерротипы». Он сам его сочинил и расположил мелкие буквы таким образом, что они составили цифру 359 высотой в 1 дюйм, соответствовавшую номеру дома на Бродвее, где находилась его контора. Торговец одеждой в объявлении о предрождественской торговле, повторяя и перегруппировывая слово «пальто», получил изображение новогодней елки. Были и другие оригинальные находки.
Героем борьбы с законом полиграфии стал неутомимый Роберт Боннер. Он несколько драматизировал недостатки закона, его «глупость», однако правильно предсказал могущество рекламы в жизни Америки. Что касается будущего американской рекламы, то первое начинание Боннера в этой области было довольно необычным — он занялся популяризацией сентиментальной литературы. Боннер родился в Ирландии. В 1839 году, когда ему было пятнадцать лет, он эмигрировал и устроился наборщиком в хартфордскую газету «Курант». Был очень проворным наборщиком, но больше всего любил лошадей и быструю езду. В 1851 году он заплатил 900 долларов за «Мерчанте леджер», довольно скучный нью-йоркский журнал, рекламировавший галантерейные товары. В 1855-м бросил надоевшую ему коммерческую тему, сократил название журнала — он стал называться просто «Леджер» — и стал помещать в своем еженедельнике сентиментальные истории, романы, состоящие из нескольких частей, очерки на те
176
мы морали, душещипательные стихи, советы страдающим от безнадежной любви.
Фрэнк Пресбрей, описавший историю развития американской рекламы, отмечает, что одной из самых больших заслуг Боннера в развитии рекламного бизнеса является то, что он способствовал формированию женской читательской аудитории, а это «сослужило хорошую службу будущим рекламодателям». «Леджер» публиковал на своих страницах произведения наиболее популярных тогда писателей: Фанни Ферн (псевдоним Сары Уиллис, жены писателя — биографа Джеймса Партона), чья книга «Листья папоротника» имела огромный успех и была полна такой милой чепухи, что, по замечанию одного критика, писательнице следовало бы выйти замуж за Ф. Барнема; ей Боннер платил по сто долларов за столбец; Сильвануса Кобба-младше-го, чей триллер «Оружейный мастер из Москвы» и другие произведения (только в «Леджере» было напечатано 130 его новелл, 30 рассказов в серии «Лесные очерки», 72 — в серии «Лесные приключения», 102—в цикле «Приключенческие рассказы», 57— в серии «Приключенческие истории из вахтенного журнала старого моряка», 573 других рассказа и 2305 коротких произведений разных литературных жанров) принесли ему известность и титул «отца массовой американской художественной литературы». На страницах журнала публиковались и произведения других писателей, написанные в жанре триллера и отличавшиеся сенсационностью, — «Спрятанная рука» г-жи Эммы Саутворт, книги Джона Сейкса, Т. Артура и других авторов, о которых сейчас мало кто помнит.
Боннер публиковал произведения, чьи авторы могли сделать ему рекламу. Например, книгу отца генерала Гранта (о жизни сына), книги Уильяма Каллена Брайанта, Генри Лонгфелло, Джорджа Бэнкрофта, Гарриет Бичер-Стоу, а также произведения «двенадцати ведущих религиозных деятелей» и «президентов двенадцати ведущих колледжей США». Ко всеобщему удивлению, выяснилось, что Боннер получал статьи от известных нью-йоркских журналистов, своих соперников: Хорейса Грили из «Трибюн», Генри Реймонда из «Таймс» и самого Джеймса Гордона Беннетта — и ради тщеславия печатал всех в одном номере. Он привлек в свой журнал известного Эдварда Эверетта, после того как помог ему добыть деньги на покупку Маунт-Вернона для открытия там музея. Он предложил Эверетту 10 тысяч долларов за публикацию серии «Маунт-Вернон пейперс». Престижным для Боннера было получение права на публикацию частями в журнале романа тогда уже знаменитого
177
Генри Уорда Бичера «Норвуд», что обошлось ему в 30 тысяч долларов. К числу его обычных приобретений для журнала можно отнести небольшую поэму Теннисона и рассказ Диккенса (по 5 тысяч долларов).
Все эти публикации были новой формой рекламы, и Боннер это хорошо понимал. Он верил в могущество и перспективу рекламного дела и вкладывал в него все больше средств. Склонность к рискованной игре, которая роднила Боннера с его современником Ф. Барнемом, сделала его одним из самых крупных владельцев скаковых лошадей. За свою жизнь он истратил на них более полумиллиона долларов. Но как только лошадь становилась его собственностью, она больше не участвовала в бегах за деньги. Одним из его приобретений был рысак Декстер, предмет зависти Корнелиуса Вандербилта. Говорили, что это было одним из немногих желаний Вандербилта, которое ему так и не удалось удовлетворить.
Хотя «Леджер» не печатал рекламных объявлений, тем не менее он существовал благодаря рекламе. Помещая рекламные объявления в других журналах и газетах, Боннер привлек к своему журналу внимание читающей публики. Это позволило ему сохранить большой тираж, доходы от которого покрывали его огромные расходы на писателей. Страсть к рекламе толкнула его на отчаянный эксперимент.
Когда Джеймс Гордон Беннетт не разрешил Боннеру использовать особый шрифт в нью-йоркской «Геральд», Боннер воспользовался приемом повтора, применяемым в лондонской «Таймс». Там аукционисты, вместо того чтобы давать длинное объявление, помещали в один и тот же столбец множество коротких, одинаковых по размеру. Они начинались с одной и той же заглавной буквы и названия фирмы. Боннер заметил, что повторяющиеся сообщения привлекали гораздо большее внимание читателей, нежели такое же число разных объявлений, помещенных одним и тем же рекламодателем. Он разработал свою собственную технику повторов, обойдя закон полиграфии и открыв новые возможности для печати. Боннер начал с того, что в одном и том же столбце поместил девяносто три одинаковых объявления: «“Орион — обладатель золотого приза” — так называется сенсационный рассказ Кобба, напечатанный в “Нью-Йорк леджер”». Вскоре он попытался в двух столбцах помещать одинаковые объявления. Сенсацию в рекламе в 1856 году вызвала такая находка Боннера: он закупил целую газетную страницу и поместил на ней шестьсот одинаковых сообщений.
178
Этот прием получил название «повторяющейся копии». Он состоял в простом повторении самого обычного текста: «Читайте “Нью-Йорк леджер” с новой историей Кобба», или «Не возвращайтесь сегодня домой, не купив “Нью-Йорк леджер”», или «Передайте всем, что “Нью-Йорк леджер” распродан». В других случаях Боннер брал шесть столбцов в газете, чтобы представить объявление в виде акростиха. В объявлениях начальные буквы двойного размера были расположены таким образом, что из них складывалось слово ЛЕДЖЕР. Даже если от читателя ускользал замысел автора, каждый столбец имел заголовок «Лед-жер-акростих». Кульминация в использовании способа повторяющейся копии наступила б мая 1858 года, когда Боннер поместил самое большое по тем временам объявление в «Геральд». В нем сообщалось о новом приключенческом сериале плодовитого Эмерсона Беннетта. Оно располагалось на семи страницах.
Известность, которая пришла к Боннеру, в такой же степени основывалась на сплетнях о его рекламных расходах и трюках, как и на содержании его рекламных объявлений. Было известно, что «Леджер» однажды за неделю истратил на рекламу 27 тысяч долларов, а его ежегодные расходы на это составляли 150 тысяч долларов. Все это окупилось, когда Боннеру удалось увеличить почти до 400 тысяч тираж всего еженедельника с новинками «изящной литературы», номер которого стоил 4 цента. Он продемонстрировал представителям рекламного бизнеса, как следует поступить с тяжелыми оковами старых традиций. Боннер, который ввел в практику способ повтора, по мнению историков рекламы, может быть назван «отцом рекламного плаката». В дальнейшем рекламодатели воспользовались с выгодой для себя ранними успехами Боннера в борьбе с законом полиграфии, и на глаза американцам все чаще стали попадаться одинаковые заголовки вроде «Пользуйтесь “Саполио”» и многие другие, столь же незабываемые рефрены.
Способ повтора, предложенный Боннером, нашел многих последователей. Огромные буквы, составленные из множества букв традиционного размера, стали фабричной маркой газеты Беннетта «Геральд». Закон полиграфии оказался бесполезным и не мог способствовать сохранению престижа газеты. Процесс либерализации рекламного печатного дела, широкое использование различных видов шрифта, освобождение газетных страниц от жестких столбцов — все это происходило чрезвычайно
179
медленно. Поначалу Брейди, Боннер и другие издатели без всякой видимой цели стали использовать эффект свободного пространства на печатном листе, что так привлекало внимание читателей. Хотя и раньше в рекламе медицинских новинок и на театральных афишах время от времени использовался крупный шрифт и иллюстрации, тем не менее более свободная печатная техника не получила широкого распространения вплоть до конца XIX века.
Нельзя рассматривать как случайность тот факт, что самые крупные и предприимчивые универмаги стали пионерами по внедрению газетной иллюстрированной рекламы. Необходимость привлечь как можно больше людей, живущих неподалеку от того или иного универмага, заставила бизнесменов обратиться к помощи ежедневных городских газет. И в течение длительного времени, как мы уже видели, универмаги стали опорой крупных изданий. Лидирующее положение в развитии новых форм рекламы заняли фирмы «Мейсиз», «Лорд и Тейлор» и «Уэнемейкер». «Журналь де дебат», выходивший в Париже в 1850-х годах, печатал объявления буквами высотой в три дюйма (72 пункта), то есть шрифтом, который не применялся ни в одной американской газете. На некоторое время пятиконечная звезда, украшавшая все объявления «Мейсиз», стала эмблемой фирмы. Она составлялась из множества маленьких букв обычного шрифта. С 1865 года «Мейсиз» уже использовала иллюстративную рекламу. Компания «Лорд и Тейлор» (ранее использовавшая шрифт в 30 пунктов для печатания своего названия) присоединилась к «Мейсиз» в борьбе против полиграфических правил в печатании рекламных объявлений. Эти фирмы отказались от правила строгого соблюдения столбцов в объявлениях, печатавшихся в виде неразделенного двойного . столбца. В 1879 году Уэнемейкер впервые поместил объявление о розничной торговле на целую газетную страницу. В 1880-х годах такие объявления, дававшиеся универсальными магазинами, печатались с использованием любого шрифта и всевозможных иллюстраций и вскоре стали обычным явлением.
Новым нарушением строгих полиграфических правил стали действия фирмы «Саполио» (название стирального порошка), которая начала помещать иллюстрированную рекламу с изображением «заинтересованного покупателя». Ее графические иллюстрации, подобные ранее помещавшимся в журналах, изображали человека, который с удовольствием смотрелся в отполированное «Саполио» дно сковородки, и вскоре появились в многотиражной газете. Но все-таки объявления с рисунками
180
получили распространение не сразу. И лидерами в этом деле стали не универмаги, а владельцы предприятий, в первую очередь фирмы по производству швейных машин.
До 1830-х годов плата за публикацию ежедневных объявлений в газетах была одинаковой для всех в течение всего года. За 32 доллара в год крупная городская газета ежедневно печатала рекламные объявления; при этом рекламодателя не ограничивали объемом или количеством строк. Подобная практика, а также изобретение в 1820-х годах Фурдриньером бумагоделательной машины, приведшей к снижению цен на бумагу, способствовали увеличению формата газет. К 1830-м годам журнал «Нью-Йорк джорнэл оф коммерс» имел страницу шириной в 35 дюймов, высотой в 58 дюймов, и на ней размещалось одиннадцать столбцов печатного текста. Разворот такого издания почти в шесть футов в ширину получил название «простыня». Такой формат был неудобен для читателя, поэтому, когда в 1833 году в Нью-Йорке впервые появилась газета «Сан», ее страница имела размер 9 на 12 дюймов. Другим стимулом для уменьшения формата газеты стала проблема с нехваткой бумаги в середине 1830-х годов.
Ежедневные газеты изменили свою политику. Теперь за небольшую годовую плату объявления рекламодателей могли занимать лишь десять строк в день. Тогда же впервые была введена установленная ежедневная плата за строку. Несомненно, такая политика позволяла более экономно использовать отводимое на рекламу газетное пространство. Однако по-прежнему была распространена практика «постоянных объявлений», текст которых не надо было набирать вновь, поскольку он оставался без изменений в течение нескольких месяцев или лет.
Джеймс Гордон Беннетт из нью-йоркской «Геральд», строго соблюдавший полиграфические законы, для сохранения «пристойного» вида своего рекламного раздела проявил подлинную изобретательность, совершенствуя содержание объявлений. Реклама, отмечал Беннетт, как и все остальные разделы газеты, должна быть информативной. В начале 1847 года он ввел требование, чтобы текст всех объявлений менялся каждые две недели. А затем сделал сенсационное заявление, что начиная с 1 января 1848 года все объявления должны обновляться ежедневно. На первой странице его газеты был помещен заголовок: «Текст объявлений меняется каждый день».
181
Фредерик Хадсон, в течение многих лет служивший в его газете ведущим редактором, с гордостью заявлял:
Реклама в «Геральд»—это «гвоздь» газеты. Текст объявлений меняется каждый день. И это совершенно правильно. Владелец газеты предпочитает, чтобы каждое деловое объявление писалось заново ежедневно. Такой порядок делает рекламные объявления самой интересной и полезной частью «городских новостей». В них надежды, размышления, радости, планы, неприятности, потери, неудачи, удачи, удовольствия, несчастья, политика и религия. Каждый человек, дающий объявления, становится своего рода платным репортером, только вместо того, чтобы получать по 1 центу за строку, он платит сам. Какую же богатую картину жизни в городе можно составить по содержанию объявлений одного дня, напечатанных в «Геральд»!
Экстравагантное поветрие в сфере рекламы начало приобретать более серьезный характер, когда Хадсон написал эти строки в 1872 году. Влияние рекламы росло с каждым днем; свободная от педантизма и не подчинявшаяся типографским правилам, она уже утверждалась как новый демократический литературный жанр. В течение всего XX века реклама будет оказывать влияние на американский язык, предъявлять новые требования к писателям, а читатели и слушатели будут знакомиться с целым калейдоскопом причудливых и милых мелочей.
Коммерческая направленность рекламных объявлений, стремящихся заглянуть в кошелек всякого, привлечь как можно больше людей к участию в новых потребительских сообществах, подобна тому, как два века назад пуритане Новой Англии использовали религиозную тематику для привлечения в свои конгрегации как можно большего числа жителей. Теперь реклама способствовала тому, что сложился новый тип «простого стиля». То, что поднимавшийся протестантизм в свое время сделал для развития духовного мира людей, демократизированные потребительские сообщества Америки осуществили в сфере материальной. Теперь каждый был потенциальным покупателем, и реклама была призвана воздействовать на него.
Джон Пауэрс, глава и учитель американских писателей, работавших в области рекламы, объяснял: «Заурядность и общедоступность — самые подходящие качества для деловой прозы. Там, где главным достоинством считается простота, «изящная словесность» — не только интеллектуальный изыск, но и оскорбление». Джордж Роуэлл, один из первых рекламных агентов, советовал: «Нужно так составлять рекламные объявления, чтобы в первую очередь привлечь внимание самых последних глупцов, а не профессоров колледжей. В результате среди ва
182
ших клиентов окажутся и профессора, и кто угодно». Или, например, в 1920 году ученик Роуэлла Клод Гопкинс настаивал на следующем: «В рекламе нет места для литературы высокого класса. Уникальность рекламного стиля определяется предметом рекламы, и это привлекает внимание. Слишком явное, неприкрытое желание продать что-нибудь вызывает соответствующее сопротивление... Вам следует быть естественным и простым. Слог и язык не должны привлекать особое внимание. Стремясь «поймать на крючок» покупателя, как окуня во время рыбной ловли, нужно хорошо замаскировать крючок».
В новой рекламной литературе попутно с традицией прямого откровенного разговора процветала совершенно новая, американская традиция. Это была традиция гротеска, гиперболы. Сторонники создания новых потребительских сообществ открыли для себя богатые возможности в использовании банального языка. Сотрудники рекламного бизнеса, подобно публицистам, рекламировавшим еще не существовавшие города Запада, свободно пользовались приемом предсказания. Рекламные агенты редко утруждали себя сомнением при рекламе того, что еще не существовало. Любой из них испытывал чувство гордости, когда называл шампунь «Сиянием», автомобиль — «Фурией».
16
ФОРМИРОВАНИЕ ЧУВСТВА ЛОЯЛЬНОСТИ К ПОТРЕБИТЕЛЬСКИМ СООБЩЕСТВАМ
Рекламу нельзя рассматривать просто как еще одну форму искусства торговли. Она была направлена на нечто другое — создание потребительских сообществ. По мере того как искусство продавца уступало место рекламе, внимание уделялось иным характеристикам товара, нежели раньше, и покупатели испытывали совсем иные чувства, когда покупали что-либо. Главным аргументом продавца было то, что его товар уникален в своем роде: «Эта шляпка только для вас». Он концентрировал свое внимание на каждом отдельном покупателе; он преуспевал только тогда, когда умело льстил, обхаживал, когда ему удавалось ошеломить и вскружить голову, польстить самолюбию каждого отдельного человека. Главный аргумент в рекламном Деле — универсальность: эта шляпа идеально подходит всем. Если торговец убеждал покупателя в том, что тот или иной товар особенно хорош только для него, то реклама пытается убе
183
дить многих покупателей, что товар удовлетворит их всех. Реклама была успешной тогда, когда способствовала созданию, формированию, утверждению новой потребительской общины.
Реклама как бы застраховывала покупателя от одиночества. Он был уверен, что, купив тот или иной товар, куря именно этот сорт сигарет, разъезжая в автомобиле рекламируемой модели, не будет одинок. Чем масштабней и эффективней была рекламная кампания, тем больше в ней находило отражение мнение большинства. Действительно, разве может быть не прав миллион покупателей?! Далее, в рекламе объявлялось о существовании, по мнению экспертов, чего-то вроде потребительского сообщества. Разве вы не захотите стать его членом?
Таким образом, искусство и наука рекламы привели к созданию потребительских сообществ, к воспитанию чувства преданности этим сообществам со стороны покупателей. Этому служила новая иконография потребительских сообществ, изменившая старый мир торговых марок и фабричного клейма.
На товарах ставилось неприметное клеймо серебряных и золотых дел мастеров, которое заверяло покупателя в том, что в металле нет примесей, и было гарантией высокого качества работы. В Америке это прежде неброское клеймо стало общепринятой торговой маркой, которая фигурировала в рекламных объявлениях. В 1870 году был принят первый федеральный закон о товарных знаках, но десять лет спустя его объявили неконституционным, так как он якобы был направлен на ограничение торговли между штатами. Новый закон был принят в 1881 году, позднее он был дополнен многочисленными поправками. Согласно закону, каждая фирма должна была регистрировать свою торговую марку. Это касалось торговли и между штатами, и с иностранными государствами. Фабричное клеймо приобрело новое значение и новую силу. К 1972 году число торговых марок, зарегистрированных Патентным бюро Соединенных Штатов, составило почти миллион.
Верность торговой марке стала одной из самых важных забот коммерческого мира. Исследования специалистов в области рекламы были направлены на то, чтобы выяснить степень приверженности той или иной марке в потребительских сообществах, проанализировать, как меняются взгляды покупателей. Широкие возможности в выборе сообщества поставили деятелей рекламы перед необходимостью определять наиболее надежного покупателя. Несмотря на трудность этой задачи, американские бизнесмены тратили все возраставшие суммы
184
на то, чтобы развить у своих покупателей чувство преданности одной фирме.
После Гражданской войны объем государственных затрат на рекламу регулярно и неуклонно возрастал, что лишь иногда нарушалось глубокими экономическими кризисами. В 1867 году общие расходы на рекламу составили всего 50 миллионов долларов, к 1900 году они выросли в десять раз и составили 500 миллионов долларов, в 1950 году — 5,5 миллиарда, в 1972 году — 22,4 миллиарда долларов.
Фабричные марки получили распространение в годы Гражданской войны, они ставились на лекарствах, мыле, на чистящих порошках. Перед началом первой мировой войны американцы требовали, чтобы торговая марка ставилась на жевательной резинке, часах, шляпах, продуктах питания, лезвиях, пианино. Рекламное дело стало наукой, техникой, профессией. В 1869 году появился «Америкэн ныоспейпер директори» Роуэлла, первый серьезный справочник обо всех американских газетах с указанием точных и беспристрастных данных об их тираже. В 1880 году появился другой справочник — «Америкэн ныоспейпер энью-ал» Эйера.
Было создано рекламное бюро, которое предоставляло квалифицированную помощь в организации рекламы той или иной фирме для обеспечения высокой популярности выпускаемой ею продукции. В этом деле фирма «Н.Эйер и сын» из Филадельфии была также пионером, ее услугами пользовались такие компании, как «Хайерс рут бир», «Монтгомери Уорд», «Проктер энд Гембл соапс» и «Берпи сидз». К 1900 году реклама продуктов питания заняла ведущее место в деятельности фирмы. Самой крупной рекламной кампанией, проведенной фирмой Эйера, была начатая в январе 1899 года кампания по рекламе продукции фирмы «Нэшнл бисквит К0». Это была одна из первых кампаний, рекламировавших основные продукты питания, имевшие известную по всей стране фабричную марку, расфасованные в пакеты и готовые к употреблению. В ходе ее проведения прозвучало обращение к предпринимателям разработать более совершенную, герметичную упаковку. Она способствовала также популяризации характерных для этого вида продукции торговой марки и клейма. Объявления фирмы «Н.Эйер и сын» помещались в газетах, журналах, красовались на трамваях, афишах, вывесках. Вскоре американцы по всей стране покупали продукцию «Юнида бисквит».
185
Конечно, сообщества покупателей продуктов этой компании и других, имеющих свою торговую марку, основывались на временных и менее прочных связях, нежели те, что объединяли первых американцев. Тем не менее они сближали людей, которых ничто другое не связывало — ни религиозные, ни политические убеждения, они не путешествовали вместе по дорогам прерий и не строили новые города. Особое значение, которое придавалось американским потребительским сообществам, облегчило процесс ассимиляции, «американизации» миллионов людей, приехавших в Америку после Гражданской войны. Вступление в потребительские сообщества стало характерным американским способом окультуривания.
Это происходило потому, что потребительское сообщество, подобно другим, состояло из людей, которых объединяло сознание общего благосостояния, общего риска, общих интересов, общих забот. Оно появлялось оттого, что люди приобретали одни и те же товары: кто готов был «пройти милю, чтобы купить сигареты “Кэмел”», кто хотел иметь «кожу, к которой приятно прикоснуться», или кто был предан «Дженерал моторе». Реклама товаров, имеющих фабричную марку, известную по всей стране, делала акцент на том, что, покупая их, можно войти в особую группу людей, и миллионы американцев горели желанием это сделать.
Потребительские сообщества, хотя и стали занимать более важное место в повседневной жизни американцев, были все же менее прочными, менее замкнутыми, менее серьезными, нежели общины, объединявшие людей в пуританской деревушке Новой Англии или в идущем на Запад обозе. Мириады новых «общин», состоящих из мужчин и женщин, не живущих в одной местности, были разбросаны и рассеяны по всей стране — сообщества курящих сигареты «Лаки страйк» и владельцев «шевроле» — или, более широко, вообще любителей сигарет и владельцев машин. Люди одного сообщества узнавали друг друга, у них были одни и те же мечты, надежды, разочарования. Конечно, все это не сравнить с ценностями и убеждениями, сплачивавшими полноправных членов церковных приходов в колонии Массачусетского залива. Однако в то время, как в Новой Англии XVIII века существовало всего лишь несколько крепко спаянных сообществ, в XX веке каждый американец стал членом различных многочисленных сообществ, в которых связи были поверхностными и случайными.
Современный американец, таким образом, связан тончайшими нитями чрезвычайно изменчивых, непостоянных ценностей и
186
убеждений с тысячами других американцев почти во всем, что он ест, пьет, читает, чем владеет или пользуется. Устаревшие политические и религиозные общины так и остались в одиночестве среди множества новых ассоциаций, которые раньше трудно было даже представить. Американцев со все возрастающей силой стали связывать друг с другом не несколько прочных уз, а бесчисленное множество невидимых связей, из которых, как из паутины, сплетались нити их повседневной жизни.
17
«ПОКУПАТЕЛЬ — КОРОЛЬ»
Поскольку предприниматель-торговец больше не имел личного контакта с покупателем, как мастер, создавший изделие, или его продавец, а был связан с ним опосредованно, через рекламу, ему было гораздо труднее узнать, каков покупатель и какие у него потребности. Существовавшая в прошлом прямая демократия спроса, когда покупатель заказывал сапожнику определенную модель обуви, отошла в прошлое. Рынок вынуждал купца окольными путями получать нужную ему информацию. Таким образом, производители и торговцы способствовали демократизации рынка, изобретая для покупателей возможность выразить их желания, показать, какому товару они отдают предпочтение. Широкий рынок с анонимными покупателями способствовал появлению новой науки, изучающей покупательский спрос.
На начальном этапе деятельность организации по исследованию рынка ограничивалась ответами на вопросы тех, кто помещал рекламные объявления в печати. Такой интерес рекламодателей объяснялся отсутствием в то время данных о тираже газет и журналов. Дело в том, что рекламный агент закупал общее количество строк для объявлений в газете по оптовым ценам, а затем распродавал их отдельным рекламодателям. Его доход зависел от того, сможет ли он продать все купленные им строки. Не зная точно тиража газет и журналов, он склонен был преувеличивать свои возможности. Более того, такая ситуация способствовала тому, что сами газеты давали преувеличенные данные о своем тираже.
В результате рекламодатель, покупая место в газете для своего объявления, как бы приобретал лотерейный билет. Он не Ыог знать реакции читателей; у него было очень слабое пред
187
ставление о числе подписчиков, покупателей, читателей. Никто не мог получить детальных сведений о характере аудитории, в которой распространялись газеты и журналы.
Один предприниматель из Новой Англии обратил внимание на потребность рекламодателей в данных о спросе населения на тот или иной товар. Он решил сделать на этом бизнес и стал снабжать их надежной информацией о том, как окупались деньги, потраченные на рекламу. В 1869 году Джордж Роуэлл основал торговый журнал «Принтере, инк.», который начал свою деятельность в Бостоне публикацией театральных программ. В нем впервые начали появляться подробные и беспристрастные данные об американских газетах. В справочнике было указано 5411 американских и 367 канадских периодических изданий, которые группировались по географическому признаку и по классу.
После появления достоверных данных все труднее стало убеждать рекламодателей печатать свои объявления в тех газетах, о которых не имелось информации в справочнике. Реклама в Америке становилась наукой. Фрэнсис Эйер, в прошлом школьный учитель, и его отец основали фирму «Н.У.Эйер и сын» в Филадельфии и начали активную деятельность в этой области. Они занимались продажей места для рекламных объявлений в религиозных газетах. Вскоре после смерти отца один из друзей Ф.Эйера посоветовал ему изменить характер деятельности фирмы. Он считал, что Фрэнсис слишком умен для того, чтобы быть просто коммивояжером, рекламирующим товар сомнительного качества, который продается плохо осведомленным покупателям, и рекомендовал ему заняться честным бизнесом. «Я больше не буду просто выполнять чьи-то заказы, — уверенно заявил Эйер, — или принимать заявки от газет и журналов и просто делать деньги на получении комиссионных. У меня будет свое дело, и моя деятельность будет что-то значить для людей, которые ко мне обратятся. У меня будут свои клиенты, а не просто какие-то люди, которые дают мне заказ».
В 1875 году Эйер подписал первый контракт без оговоренного срока действия с компанией, которая занималась выращиванием роз (город Уэст-Гроув, штат Пенсильвания), что придало иной характер рекламному делу. По такому контракту деятельность рекламного агентства целиком отражала интересы рекламодателя. Агент давал квалифицированный совет о том, где, когда и как необходимо помещать рекламу. Он делился с клиентом всей информацией относительно своих расходов и старался
188
получить место для объявления по наиболее низкой цене. Такие усилия рекламного агентства вознаграждались постоянными комиссионными (поначалу они составляли 12,5 процента), а контракт предусматривал определенные сроки сотрудничества. В этом случае рекламодатель судил о деятельности своего агента не по тому, насколько дешевле его конкуренту-агенту досталось место в газете, а по росту объема торговли. Начав такую практику, Ф.Эйер придал совсем иное направление деятельности рекламных агентств. По этой модели рекламный бизнес развивался вплоть до второй половины XX века.
В последующие двадцатилетия издатели газет, а затем и журналов признали независимые рекламные агентства и заявили, что рекламодатели, обращающиеся прямо в издательство, не будут получать никакой скидки. В ответ на такие действия печатных органов рекламные агентства дали обещание, что они не будут предпринимать никаких усилий к снижению цен на рекламу, установленных газетами и журналами.
Рекламные полосы в газетах и журналах стали одним из предметов торговли на открытом рынке. В результате издателям пришлось под давлением обстоятельств представлять точные данные о тираже и характере публикаций. В 1914 году издатели начали субсидировать новое Бюро по контролю над тиражом газет и журналов, которое имело полномочия проверять данные, представляемые издателями, а также их отчеты. К 1930 году почти половина ежедневных газет, выпускавших около 90 процентов всего их тиража в стране, стали членами этого бюро.
Теперь наконец-то деятельность рекламных агентств могла быть оценена по размеру средств, затрачиваемых на рекламу. Продавец впервые получил возможность воспользоваться помощью эксперта по рекламе, за которую платил. В 1911 году Р.Истмен, управляющий по рекламе компании «Келлог», занимавшейся производством продуктов питания для завтрака (город Бэттл-Крик, штат Мичиган), убедил еще пятьдесят национальных рекламных компаний использовать практику распространения открыток-анкет для выяснения читательского спроса. Он обратил внимание на ряд новых важных фактов, например на возможность увеличения тиража вдвое, и убедил рекламодателей, что им необходимо иметь гораздо больше информации о том, как окупаются средства, затраченные на рекламу. Когда Истмен создал в 1917 году свое собственное агентство по исследованию рынка, его первым клиентом стала фирма «Дженерал электрик
189
компании, для которой он попытался выяснить, что значила в глазах потребителей торговая марка «Мазда».
Наконец-то издателям стало небезразлично то, что же они все-таки продавали. Они уже убедились, что данных о количестве продаваемых газет недостаточно. Они хотели знать, кто покупал их газеты, где жили эти люди, какая у них профессия, что бы им хотелось купить. Эти сведения, оказавшие влияние не только на развитие рекламного бизнеса в Америке, но и на развитие производства и выпуск новых видов продукции, сделали отношения между продавцом и покупателем более осознанными. Торговцы создали свою собственную «информационную службу» и занимались разработкой стратегии по завоеванию рынка. В то же время покупатель начал понимать, что является важным элементом в огромной армии «потребителей» и может оказывать влияние на товарооборот.
Сайрус Кертис, издатель журнала «Лейдиз хоум джорнэл» и газеты «Сатердей ивнинг пост», проявил особый талант и добился существенного увеличения их тиража. Когда он купил «почтенную, но ни на что не пригодную» газету «Сатердей ивнинг пост» в 1897 году (за тысячу долларов), ее тираж составлял менее двух тысяч экземпляров, но уже через десять лет ему удалось увеличить его до миллиона, а вскоре и до трех миллионов. Подобно Боннеру, Кертис привлекал к работе в своей газете ведущих писателей того времени и платил им самые высокие гонорары. Ему удалось добиться, чтобы газета стала доступной широкому кругу американцев, считавших себя представителями среднего класса. В пору наивысшего расцвета, наивысшего подъема «американского предпринимательства» в «Пост» 60 процентов из ста двадцати пяти страниц отводилось под рекламу. В 1911 году один из сотрудников по рекламе убедил его в необходимости получения информации о желаниях и привычках потребителей и о торговцах, занимавшихся сбытом продукции, рекламировавшейся в их газете. Агент по продаже заявок на рекламу в газете мог весьма многословно говорить о самой «Пост», но очень мало знал о покупателях, на которых была рассчитана реклама в газете. Кертис согласился, что работа агента будет эффективней, если он будет располагать более подробными сведениями. И стал искать человека, который не только умел бы просто собирать информацию, но и определять в ней наиболее важное.
Один молодой школьный учитель из штата Висконсин изъявил желание взяться за это не совсем ясное дело. Когда в 1911 году Чарлз Кулидж Парлин был принят на работу, он сам приду
190
мал ей название — «Исследование покупательского спроса» (термин «маркетинг-рисерч» — исследование проблем сбыта— появился позднее). Незадолго до этого Кертис купил журнал «Кантри джентльмен», но никто из его сотрудников не был специалистом по сельскому хозяйству, поэтому Парлин решил начать со сбора информации о предприятиях по производству сельскохозяйственной техники, которые закупали большую часть рекламного пространства в этом журнале. Он беседовал с предпринимателями, торговцами, фермерами и через шесть месяцев составил справочник объемом в четыреста шестьдесят страниц о деятельности этой отрасли промышленности. В нем содержались данные о том, какие предприятия выпускали технику, кому она продавалась, когда и где.
Парлин, будучи честолюбивым человеком, предпринял анализ рынка сбыта почти всех видов выпускаемой продукции в ста крупнейших городах США (в то время такими городами считались те, где население составляло более 54 тысяч человек). Он проехал 37 тысяч миль, проинтервьюировал 1121 человека и затем обобщил данные по объему товарооборота и по всем видам продукции, реализуемым в каждом универмаге, промтоварном магазине и в основных магазинах готовой мужской одежды во всех этих городах.
Его первый доклад вышел в 1912 году и назывался «Ассортимент товаров универсального магазина». В нем содержались результаты исследования деятельности ведущих торговых фирм того времени, в том числе компании Маршалла Филда, обращалось внимание на ряд полезных особенностей, присущих торговле:
Женщина по своей натуре—покупатель. Признание именно этого факта способствовало созданию универсальных магазинов. И по своей природе, и часто по образованию женщина любит все сравнивать. Товары, приобретаемые женщиной, можно разделить на три группы: товары повседневного спроса, необходимые вещи и другие товары. Товары повседневного спроса закупаются каждый день. К ним относятся бакалейные изделия, фартуки, детские чулки, иными словами, товары не очень дорогие и не предназначенные для длительного пользования. Остальные товары — это те, о покупке которых следует подумать или можно вообще ее отложить. В эту категорию входят мужские костюмы, женские платья, дорогое нижнее белье, дорогие продукты питания. Взвешивается ценность каждой вещи, и выбирается лучшая по качеству, за которую покупатель платит деньги.
в своем исследовании Парлин-показал предпринимателю, что если его предприятие выпускает дорогие товары, то с их реализацией справится небольшое число магазинов, в которых он может использовать только своих продавцов. Но если его пред-
191
приятия выпускают продукцию повседневного спроса, то при совершенно различных рынках в пригородах и в сельских районах необходимы оптовые торговцы.
Самый большой справочник, «Автомобили», выпущенный Парлином в 1914 году, состоял из пяти томов и был посвящен автомобильному бизнесу. В то время в США выпускалось менее двух миллионов машин, но число их марок приближалось к ста. Парлин собрал данные о производстве и продаже автомобилей, о влиянии женщин на покупательский спрос на автомобильном рынке. Он поставил вопросы, которые оказались пророческими и предсказали наступление века автомобилей. Он предвидел развитие тенденции к сокращению классов и марок машин, рассмотрел вопросы о будущих масштабах и формах автомобильного рынка. Под воздействием его настойчивых прогнозов владельцы автомобильных предприятий расширили свою рекламу в общенациональных журналах. «Сатердей ивнинг пост» также получила от этого большую прибыль.
В 1916 году «Чикаго трибюн» начала использовать практику интервьюирования жителей Чикаго для выяснения покупательского спроса. К1929 году министерство торговли США официально признало необходимость проведения подобных опросов. Им были опубликованы данные переписи предприятий розничной торговли и впоследствии организовано проведение регулярных опросов по выяснению данных о деятельности оптовых и розничных магазинов, об их размерах, о качестве и количестве продаваемых товаров, об оказываемых услугах.
В 1930-х годах на страницах многих журналов печаталась фотография, которая запечатлела сваленную на пустыре кучу заколок для волос, выброшенных обанкротившимся предпринимателем, не пожелавшим идти в ногу со временем. Сторонники развития новой науки по изучению покупательского спроса указывали, что он мог бы избежать этой участи, если бы прислушался к мудрым советам специалистов еще в 1920 году. Тогда они предсказали изменение стиля женских причесок и посоветовали своим клиентам начать выпуск других видов продукции. Такие прогнозы появились после публикации на первых страницах газет и журналов фотографии звезды оперетты Айрин Касл с короткими кудряшками на голове.
Некоторые предприниматели использовали данные исследований рынка, чтобы как можно полнее удовлетворить интересы покупателей. Так, старая модель будильника настолько
192
обросла новациями, что стала предметом для шуток. В конце 1920-х годов «Вестерн клок компании с учетом данных последних опросов покупателей разработала новую модель будильника: маленького, изящного, черного цвета с никелированной отделкой, с хорошо видными тонкими цифрами и стрелками. Последовал немедленный коммерческий успех. Но создатели зубного эликсира «Листерии» совершили ошибку, выпустив зубную пасту с таким же вкусом без предварительного опроса покупателей. В результате спрос на нее оказался очень низким. Только после этого они провели опрос и выяснили, какой вкус зубной пасты больше всего нравится потребителям. Если бы они сделали это раньше, то не понесли бы столь большие убытки.
Предприниматели стали интересоваться вкусами покупателей. «Покупатель — король, — заключил Ч.Парлин. — Предпочтение, которое он оказывает тому или иному товару, — закон, от его вкуса зависит судьба торговцев, маклеров, предпринимателей. Те, кому удастся заслужить доверие покупателей, будут контролировать положение в торговле, а те, кому это не удастся, окажутся в проигрыше».
Попытки старых мастеров-ремесленников угодить вкусам монархов были грубыми по сравнению с действиями американских специалистов по исследованию вкусов, привычек, желаний его величества Народа. В 1920 году компания «Кертис рисерч департмент» направила специалистов в маленький городок Сабета, штат Канзас, где они опросили почти всех жителей, живущих на площади в 144 квадратные мили, за исключением двадцати семей. При этом выясняли привычки и вкусы покупателей, а также то, каким маркам товаров они отдавали предпочтение. Через несколько лет было проведено первое общенациональное исследование, входе которого они осмотрели содержимое кладовых в 3123 домах в восьмидесяти пяти округах шестнадцати штатов. Затем в Уотертауне, штат Нью-Йорк, они изучили «каждый дом и проверили все отходы». Были подготовлены подробные доклады о 28 203 домах города, или 97 процентах общего их числа — 28 930.
В отчаянной попытке проверить достоверность информации, полученной в ходе интервьюирования и анкетирования по вопросу о потреблении бакалейных товаров, «Кертис паблишинг Компани» решила проверить выбрасываемые отходы («мусорный анализ», как называли это обследование сами жители). Пятьдесят шесть семей Филадельфии, по четырнадцать от каждой из четырех групп по категории дохода, дали разрешение специалистам из этой компании собирать и обследовать их от
193
7-379
ходы в течение четырех недель июля и августа 1926 года. С этих семей взяли обязательство ничего не сжигать и не уничтожать, а также ставить в известность, какие обертки или этикетки они оставляли у себя. Один раз в неделю люди из компании Кертиса собирали весь мусор в этих пятидесяти шести домах, а затем запаковывали отдельно отходы из каждого дома, наклеивали на каждую упаковку этикетку с указанием номера дома и фамилии проживающей там семьи. Этот мусор, упакованный в шесть тысяч тюков и контейнеров, отвозился на ближайший склад и там просматривался и классифицировался. Удивленные соседи стали называть эту работу «возней компании с мусором».
Появление радио сделало отношения между продавцом и покупателем еще более условными, усилилась неопределенность относительно того, кто же является потребителем торговой рекламы. В 1920 году, когда Дейвид Сарнофф обратился к своим партнерам с настоятельным советом вложить капитал в новый «музыкальный ящик», они не поддержали его, так как считали радио средством, не имеющим коммерческого будущего. Их останавливало то, что радиореклама была направлена на аудиторию, которую трудно как-либо идентифицировать или подсчитать. Поскольку между радиостанцией и радиослушателем не существовало никакой видимой связи, то кто же мог что-либо сказать о получателе радиоинформации? И кто же будет платить за сообщения по радио неизвестно кому? Тем не менее нашлись рекламодатели, изъявившие желание передавать свою рекламу для всех, а не кому-либо конкретно, они хотели использовать шанс передать информацию любому, кто сядет слушать радио. Позднее, когда возросли цены на радиорекламу, рекламодатели, знакомые с исследовательской практикой по изучению потребительского рынка, тоже захотели располагать информацией об аудитории, к которой обращались по радио.
Радиореклама поставила перед исследователями новые трудные проблемы. Издатели располагали данными о количестве своих подписчиков и количестве проданных газет и журналов. Сотрудники радиорекламы могли обо всем этом только догадываться.
Первым занялся изучением радиоаудитории Артур Нилсен. Он был сыном датского иммигранта, окончил Висконсинский университет и получил диплом инженера. Нилсен посвятил свою жизнь разгадыванию тайн рынка. В 1933 году он подготовил и выпустил новую схему индексов розничной фармацевти
194
ческой торговли. Информация была предоставлена ему сотрудниками аптек из их личных записей. После этого Нилсен опубликовал индекс продуктов питания и лекарств, а затем и других товаров. Через четыре года на распространении подобной информации он ежегодно зарабатывал миллион долларов.
Для изучения аудитории потребителей радиорекламы Нилсен пользовался аудиметром, специальным прибором, разработанным профессорами Массачусетского технологического института. Он подключался к радиоприемнику и фиксировал время его работы (точнее, частоту его включения) и те частоты, на которые настраивался. С 1950 года он использовал этот прибор и на телевидении. Выбор домов для проведения исследования был научно обоснован. Аудиметры подключались к телевизорам и фиксировали случаи его включения и выключения, каналы, к которым шло подключение. Полученные данные отправлялись Нилсену в Чикаго, где использовались при подготовке программ. Кроме этого, каждые две недели публиковался специальный доклад. Семья, в доме которой устанавливался аудиметр, получала определенную плату за причиненное беспокойство, Нилсен также брал на себя обязательство выплачивать
половину стоимости ремонта телевизора, если с ним что-то случится. Предприятие было довольно дорогостоящим, поэтому исследование охватывало лишь небольшую часть зрительской аудитории. Требовалось приложить немало усилий, чтобы полученные данные выглядели внушительно. К 1960-м годам служба Нилсена по составлению индекса телепередач ежегодно выпускала 840 различных докладов, содержавших 14 миллионов новых данных, в том числе о том, сколько семей смотрели телепрограмму, одну или более серий передач, о том, какой процент общего объема телепередач приходится на каждую программу, а также данные о ежеминутных переключениях с одной программы на другую. Для создания такой службы, работающей по принципу самоокупаемости, потребовались семнадцать лет работы и капиталовложения в 15 миллионов долларов. Точно так
же, как американцы ссылались на коэффициенты, даваемые компанией Доу —Джонса по фондовой бирже, на данные фирмы Дана—Брэдстрита по внешней торговле, они теперь ссылались на рейтинг Нилсена.
Оставался невыясненным один факт — кто же из слушателей действительно слушал радио. В1939 году Арчибалд Кроссли провел исследование, которое показало, что 25 процентов включенных радиоприемников работало в пустой комнате. Дальнейшие исследования показали, что 40 процентов домохо-
7»
195
зяек не смотрели включенный телевизор. Все больше американцев не слушали то, что говорилось по радио, и не смотрели то, что показывал телевизор.
Было очевидно, что новые методы опроса потребителей могли быть использованы также и при опросе избирателей для составления прогнозов относительно их мнения по тем или иным программам и отношения к тому или иному кандидату. В начале XX века студенты университетов, занимавшиеся изучением политики, стали проявлять больший интерес не к «политической философии» или «политической экономии», а к «политической науке». По определению Гаролда Лассвелла, они старались предсказать, «кто что получит, когда и как». К тому времени, когда Истмен и Парлин начали разрабатывать теорию и практику проведения «анализа рынка», политологи были готовы и полны желания создать свою науку о разработке прогнозов общественного мнения по политическим вопросам. В XX веке эта новая политическая наука все более уподоблялась коммерческому планированию. Опытные политики все чаще заимствовали методы и приемы изучения потребительского рынка, с тем чтобы добиться впоследствии наибольшей популярности у миллионов американцев.
Первое проведенное на научной основе социальное исследование по выяснению позиций и мнений американцев, «Питтсбургский опрос», было проведено в 1907 —1908 годах при содействии Фонда Расселла Сейджа. К 1928 году индекс опросов по социальным проблемам, проведенный в США, включал около трех тысяч наименований. Одновременно с ними стали проводиться опросы общественного мнения. Поначалу они проводились непрофессионалами. Для популярного опроса, проводившегося журналом «Литерари дайджест», фамилии брались из телефонного справочника. Но после 1936 года, когда опрос, проведенный «Дайджестом», предсказал решительную победу Элфа Лэндона над Франклином Делано Рузвельтом, пользовавшиеся доверием общественности опросы стали проводиться на научной основе.
Современная научно обоснованная методика проведения опросов общественного мнения восходит не к старинным гаданиям на кофейной гуще, а к исследованиям по изучению потребительского рынка, в ходе которых в начале XX века был отработан выборочный метод. Первый опрос общественного мнения был проведен Элмо Роупером через журнал «Форчун» в июле
196
1935 года. Опрашиваемые подбирались на строго научной основе, и в будущем такие опросы по различным проблемам Роупер проводил регулярно. Джордж Гэллап основал Американский институт общественного мнения, затем появились Национальный центр по изучению общественного мнения, служба Луиса Харриса и многие другие исследовательские центры. Практика проведения опросов получила широкое распространение, систематизированные данные опросов стали неотъемлемой частью публикаций периодических изданий.
Тот факт, что Джон Кеннеди контролировал финансирование и проведение опросов, сыграл решающую роль в его победе на выборах в 1960 году. Он получал постоянную консультацию Л.Харриса, блестящего специалиста по анализу общественного мнения. В конкретных ситуациях Кеннеди с выгодой для себя использовал результаты опросов общественного мнения. После каждых теледебатов он занимался их анализом и выяснял, что в его программе может привлечь избирателей и где общественное мнение наиболее подвижно, то есть наиболее подвержено влиянию. Знание этих фактов сыграло решающую роль при принятии кардинально важных решений в последние десять дней предвыборной кампании.
Такое использование опросов общественного мнения в американской политической жизни было совершенно новым явлением. В 1935 году на обсуждение в конгресс был представлен законопроект (H.R.2729), который предусматривал прекращение «порочной практики» проведения опросов общественного мнения по почте. Но так как данные опросов становились все более точными благодаря использованию научных методов их проведения, возрастало доверие к ним со стороны избирателей и кандидатов. Во время выборов 1944 года цифры, полученные при проведении основных опросов общественного мнения, отличались не более чем на 2 процента от результатов выборов. Опубликованные в журнале «Форчун» данные опроса, проведенного Элмо Роупером, предсказывали победу президента Рузвельта с результатом 53,6 процента избирателей, отдавших за него свои голоса. Реальная цифра составила 53,4 процента. Противники проведения опросов общественного мнения получили дополнительную возможность для критики в 1948 году, когда оказались ошибочными прогнозы относительно поражения президента Трумена, и в 1952-м, когда ошибка данных опроса Гэллапа составила 5 процентов. Но в ходе последующих выборов прогнозы, составленные по опросам общественного мнения, были чрезвычайно точными. Президент Линдон Джонсон в 1966 году насто
197
ял на увеличении срока, на который избирались конгрессмены, с двух до четырех лет. Он мотивировал это тем, что опросы общественного мнения постоянно держали их в курсе дел в избирательных округах и .представляли точные данные о желаниях избирателей.
18
РОЖДЕСТВО И ДРУГИЕ ПРАЗДНИКИ ТОРГОВЛИ
В 1939 году промышленность страны еще не оправилась от экономического кризиса. В этом году в ноябре было пять четвергов, и День благодарения приходился на 30 ноября. Однако его празднование в традиционный последний четверг месяца было крайне неудобно для американских торговцев. Застой в промышленности вынуждал предпринимателей использовать любую возможность для стимулирования роста производства. Их не устраивало то, что рождественская торговля начиналась только после Дня благодарения. В Нью-Йорке, Детройте и других городах открытие торгового сезона традиционно сопровождалось праздничным парадом в День благодарения. Неудивительно поэтому, что под давлением обстоятельств Фред Лазарус-младший, владелец большого универмага в штате Огайо, предложил отпраздновать День благодарения раньше на неделю, 23 ноября, чтобы развернуть рождественскую торговлю тоже на неделю раньше. Совет розничных торговцев штата Огайо и журнал «Энквайрер», штат Цинциннати, поддержали эту идею. В Вашингтоне президент Франклин Рузвельт также приветствовал это предложение и официально объявил о том, что в 1939 году День благодарения будет отмечаться 23 ноября.
Нашлись люди, которые обвиняли президента Рузвельта в «самовольном изменении календаря» (аналогичном установлению единого времени в Америке за полвека до того), во вторжении в Богом установленный порядок. Однако в последующие несколько лет почти все штаты стали праздновать День благодарения в четвертый четверг ноября. Лишь несколько штатов заявили о своей независимости от федерального указа и отмечали этот праздник дважды, в четвертый и пятый четверг ноября.
Мало кто знал о том, что в Соединенных Штатах в отличие от других стран не было «национальных праздников», учрежденных законом. Федеральная система оставляла решение
1ОЯ
этого вопроса властям штатов. Что касается прерогатив президента, то он имел право обращаться к народу с прокламациями, чтобы привлечь внимание всей страны к предстоящему празднику, и объявлял о введении по этому случаю выходного дня для федеральных служащих округа Колумбия и других регионов страны. Празднование Дня благодарения стало национальной традицией. Президент Линкольн в 1863 году издал первую прокламацию о Дне благодарения. Позднее в штатах были приняты законы об учреждении этого праздника. Простой перенос дня, о котором президент Рузвельт объявил в своей прокламации по случаю национального праздника Дня благодарения, имел огромное значение прежде всего для будущего празднования Рождества. Это событие положило начало процессу трансформации древнего праздника в американский праздник торговли.
Первые поселенцы-пуритане Новой Англии усматривали в праздновании Рождества угрозу чистой христианской вере. Их страх перед «папистским» идолопоклонством привел к тому, что в 1659 году верховный суд штата Массачусетс принял закон, согласно которому налагался штраф в 5 шиллингов «на любого, кто праздно проводил время, уклоняясь от работы, пировал или занимался еще чем-либо подобным в такие дни, как Рождество». В 1681 году они сочли, что опасность «папизма» миновала, и отменили закон. Однако по-прежнему опасались придавать этому празднику важность ритуала. Например, в 1685 году судья Сэмюел Сьюолл с удовлетворением отмечал в «Дневнике», что на Рождество все работали как обычно. В течение последующих двух веков, несмотря на то чго Рождество было «американизировано», оно по-прежнему оставалось простым народным праздником без пышных церковных обрядов и без широкой праздничной торговли. Так, на страницах нью-йоркской газеты «Трибюн» за декабрь 1841 года почти не упоминалось об этом празднике, не было специальных рождественских рекламных объявлений, публиковалась обычная реклама месячной давности. В тех немногих объявлениях, где рекламировались подарки, они назывались «рождественскими и новогодними» подарками; Санта-Клаус еще не появился на сцене как неотъемлемый атрибут Рождества.
В период Гражданской войны веселый народный праздник СТал претерпевать изменения. Рождество все более становилось зрелищным общенациональным праздником, «потреби
199
тельской фиестой». 24 декабря 1867 года, в канун Рождества магазин Р.Мейси торговал до полуночи, его доходы за день составили 6 тысяч долларов. В 1874 году в магазине Мейси были сделаны специальные витрины с товарами исключительно рождественской тематики, демонстрировалась собранная Мейси коллекция кукол. В последующие годы такие рождественские витрины стали традиционными. Число магазинов, принадлежащих фирме Мейси и специализировавшихся на рождественской торговле, постоянно возрастало, увеличивалась их доля в общем объеме предпраздничной торговли. Другие универмаги, следуя примеру компании Мейси, в течение двух предрождественских недель торговали допоздна. Декабрь стал прибыльным месяцем для торговых фирм, и к 1870 году торговый оборот декабря вдвое превысил мйский, другого знаменательного месяца для торговли.
Однако в 1880 году празднование Рождества еще не получило большого размаха. Владельцу фирмы пр производству елочных украшений пришлось долго убеждать Ф.Вулворта взять у него продукции на 25 долларов. Но уже через несколько лет Вулворт стал ежегодно заказывать этой фирме елочные украшения на сумму 800 тысяч долларов. В последующие пятьдесят лет он уже делал заказы в нескольких фирмах на сумму 25 миллионов долларов. В декабре 1891 года Вулворт так инструктировал своих управляющих:
Это месяц сбора нашего урожая. Сделайте так, чтобы он принес нам доходы. Магазин должен быть празднично украшен. Повесьте елочные украшения. Может быть, надо поставить в витрине новогоднюю елку. Сделайте так, чтобы магазин выглядел по-другому... Это очень удобное время для реализации залежавшихся или неходовых товаров, так как их легче продать в обстановке всеобщего ажиотажа, в другое время это будет трудно осуществить. Обеспечьте ежедневный ремонт сломанных игрушек и кукол.
К1899 году объем рождественской торговли фирмы Вулворта составил полмиллиона долларов. Чтобы исключить в это предпраздничное время возможность забастовок продавцов, Вулворт ввел систему рождественских премий (по 5 долларов за каждый год работы, максимально—25 долларов).
Конторы по пересылке товаров по почте стали издавать специальные рождественские каталоги. В 1939 году перед Рождеством фирма «Монтгомери Уорд энд компани» распространила 2,4 миллиона экземпляров книжки «Рудольф — красноносый северный олень». Эта история была написана одним из служащих рекламной службы. Композитор Джин Отри положил ее на
200
музыку, и пластинка с этой музыкальной историей быстро стала бестселлером.
В газетной рекламе рождественские объявления печатались особым шрифтом, который стал широко применяться значительно позднее. Рождественская реклама достигала своего пика в декабре, а затем наступал резкий спад. К 1910 году более трети годового выпуска книг распродавалось в течение шести недель перед Рождеством. В середине XX века четверть годового выпуска ювелирных изделий также реализовывалась в декабре.
В1910 году был создан Рождественский клуб. Все его члены должны были делать определенный взнос каждую неделю в течение всего года и могли забрать накопленные деньги перед Рождеством. К1950 году в стране насчитывалось 10 миллионов членов подобных клубов. Они действовали во всех штатах, вклады были помещены в 6200 банках, а их ежегодная сумма превышала 950 миллионов долларов.
В XX веке Рождество стало праздником, когда торговля достигала наибольшего размаха. Если поначалу преподнесение подарков было лишь атрибутом хорошего воспитания, то со временем обрело силу закона. Рождественские премии (которые довольно скоро стали рассматриваться служащими как нечто обязательное, а потому и не ценились ими) вошли в ожидаемую компенсацию, выплачиваемую служащим. В 1951 году, когда фирма сократила сумму рождественских премий и профсоюз обратился в Национальный совет по трудовым отношениям, последний постановил, что рождественские премии не относятся к разряду подарков. Предприниматель, говорилось в постановлении, не может отменить эту практику поощрения. Рождественские премии полицейским, почтовым служащим, дворникам и пр. стали рассматриваться как своего рода страховка против их плохой работы в следующем году. Иногда руководители использовали эти «подарки» как удобный способ обойти законы о взятках.
Символом американского Рождества стал Санта-Клаус, который очень быстро утратил все черты своего прототипа из Древней истории. Действительно, в IV веке жил якобы св.Нико-лай, епископ города Мира на Ближнем Востоке, который стал покровителем России, моряков, воров, девственниц и детей. Согласно легенде, св.Николай спас трех неимущих девственниц от падения (они собирались торговать своим телом): три ночи подряд он бросал им в окна кошельки с золотыми монетами.
201
В Соединенных Штатах св.Николай стал широко известным персонажем фольклора и псевдофольклора. Самые ранние упоминания о нем в американской литературе следует отнести к 1809 году в книге Вашингтона Ирвинга «История Нью-Йорка, рассказанная Никербокером». Там св.Николай путешествует по небу в коляске, описываются разные особенности его характера. В 1863 году Томас Наст, автор серии рождественских рисунков для журнала «Харпере уикли», дал ему имя Санта-Клаус и описал как маленького пухленького человечка с веселым лицом и белой бородой. В конце XIX века вера в Санта-Клауса, созданного Настом, стала символом детской невинности и сердечной доброты взрослых.
Только когда Санта-Клаус был объявлен покровителем детских сатурналий, «раздававшим подарки маленьким шалунам», его стали считать и покровителем общенациональной торговой вакханалии. Универмаг стал самым подходящим обиталищем для американского Санта-Клауса. Именно его появление способствовало тому, что праздник начинался в магазинах, а не в церкви. В 1914 году хорошо организованная «Ассоциация Санта-Клауса», штаб-квартира которой находилась в Нью-Йорке, провозгласила, что будет бороться за «сохранение веры детей в Санта-Клауса». Ее сотрудники получали на почте все письма, адресованные ему, и отвечали на них от имени Санта-Клауса или посылали подарки. Такие действия вызвали негативную реакцию общественности, пришлось вмешаться руководителям почтовых ведомств. «Единственное, о чем я прошу, — заявил основатель ассоциации, — чтобы эти люди не нападали на нас в это время года и не подрывали веру наших малышей».
Требования широких масс привели к тому, что были созданы «школы» для «настоящих» Санта-Клаусов. Программа первой такой школы в городе Альбионе, штат Нью-Йорк, включала курс истории жизни Санта-Клауса, слушатели знакомились с элементами его костюма, учились носить бороду, играть с детьми, им передавались и другие секреты исполнения этой роли. Фирма, называвшаяся «Сантас хелпере» («помощники Санта-Клауса»), принимала заказы на квалифицированных Санта-Клаусов для особых случаев. В 1948 году в Городской совет Бостона поступила жалоба от одного из его членов. В ней говорилось, что «Санта-Клауса можно встретить на каждом углу и дети начинают сомневаться в его реальности». В связи с этим Совет обратился к мэру города с предложением «разрешить работу только одного Санта-Клауса во время Рождества 1949 года и проводить его выступление в историческом месте города на
202
площади бостонских сходок». В 1939 году сенат штата Калифорния принял закон по ограничению деятельности Санта-Клаусов (один сенатор объяснял, что они «продавали все что угодно, от бутылок пива до автомобилей»).
Вера в Санта-Клауса была довольно сильной, и большинство американцев выступили в его защиту. Сентиментальная редакционная статья «Да, Виргиния, Санта-Клаус есть!» стала классической декларацией веры американцев-агностиков. Когда в 1949 году сберегательный банк города Маскегон, штат Мичиган, поместил плакат со словами «Санта-Клаус не существует — Работайте — Зарабатывайте — Копите деньги», взрослые жители города выразили протест. Когда плакат убрали, президент банка язвительно заявил: «Миф о Санта-Клаусе имеет глубокие корни, и вся нация, похоже, считает, что Вашингтон является штаб-квартирой Санта-Клауса». Судьи опубликовали данные о позиции суда в защиту Санта-Клауса и обвинили тех, кто пренебрег их мнением, в неуважении к суду.
Некоторые осмелились включить Санта-Клауса в число персонажей традиционных американских мифов. Но психиатры, новые авторитеты в этом деле, не могли так легко примириться с существованием Санта-Клауса. Один из них торжественно заявил, что «у любого ребенка, верящего в Санта-Клауса, развивается способность, присущая последнему, постоянно испытывать чувство обиды». Другие характеризовали миф о Санта-Клаусе как проявление симптома родительской неуверенности, хотя некоторые из них, например влиятельный доктор Арнолд Гиселл, не выражали сильного беспокойства.
Рождественская елка тоже получила специфические американские черты. Потребность в елках и елочных украшениях способствовала созданию индустрии по их производству. Согласно одной истории, украшенные елки были привнесены на американскую землю во время Революции солдатами из Гессена, чтобы как-то возродить традицию празднования Рождества на их родине. В XIX веке обычай устраивать рождественскую елку был широко распространен на севере Европы. Но разного рода усовершенствования рождественских украшений, в том числе появление электрических гирлянд и других приспособлений с использованием электричества, наконец, синтетические елки — все это впервые появилось в Соединенных Штатах. К1948 году в стране продавалось более 28 миллионов елок. На площади в 100 тысяч акров ежегодно выращивались елки на общую сумму в 50
203
миллионов долларов. По крайней мере после того, как Вулворт в 1880-х годах начал уделять особое внимание усовершенствованию елочных украшений, фирмы, занимавшиеся их производством, стали процветать. Рождественская елка была официально признана в 1923 году, когда по решению президента она зажглась на газоне около Белого дома. Выращивание елок стало более прибыльным делом после внедрения технологии, по которой деревья обрубались до жизненно важных веток, и таким образом обрезанные елки оставлялись на участке подрастать до следующего сезона. Однако постоянный рост цен на елки, возникновение пожаров, растущая тревога за сохранение и охрану лесов — все это вместе взятое привело к началу производства синтетических елок многоразового использования.
Другой бурно развивавшейся отраслью промышленности стало производство поздравительных открыток, побочного продукта американского рождественского праздника. Луис Прэнг, в шестнадцать лет покинувший Германию, где в это время началась революция, в 1850 году прибыл в Нью-Йорк. Он начал заниматься изготовлением литографий и первым выпустил цветные литографии живописных работ знаменитых мастеров (он назвал их «хромое», и название удержалось), по 6 долларов каждая. В 1875 году он стал применять свою технику для изготовления цветных рождественских открыток, которые рассматривались как произведения искусства. Элегантные восьмицветные литографии Прэнга изображали сюжеты из истории Рождества Христова, детей, молодых женщин, птиц, бабочек (некоторые — и Санта-Клаусов) и придавали особую прелесть процедуре рождественских поздравлений. До 1890 года они пользовались большой популярностью на рынке. Когда появились дешевые открытки, импортируемые из Германии, Прэнг удалился от дел, но уже в последующие двадцать лет в стране был налажен выпуск еще более дешевых открыток, то есть американские дельцы вернули себе первенство на рынке. К началу XX века ежегодно на рождественские праздники продавалось около полутора миллиардов открыток.
С течением времени выпускалось все меньше открыток с религиозными сюжетами. Даже роскошные открытки Прэнга в большинстве своем не имели религиозной тематики. Светские тексты с дружескими пожеланиями были положительно восприняты евреями и представителями других национальностей, которые не могли согласиться с теологической направленностью американского Рождества.
204
Американцы нашли способы отойти от религиозной тематики, и это позволило всем активно участвовать в торговой фиесте. Когда Американское общество раввинов в 1946 году высказало протест против того, что в школах исполнялись рождественские гимны, по их мнению, в нарушение Закона о свободе совести, сами же евреи оказали помощь в решении этой проблемы. Они предложили праздновать свое Рождество — Хануку (ранее не являвшуюся большим еврейским праздником), при праздновании которой в течение восьми дней дарились подарки. Не один еврейский ребенок, наверное, спрашивал: «Мамочка, у нас будет Ханука на Рождество в этом году?»
В стране, состоящей из потребительских сообществ, развивалась тенденция к превращению всех праздников в торговые фиесты. День матери тоже не был исключением.
Подобный праздник, отмечавшийся в четвертое воскресенье перед Пасхой в честь Марии, матери Христа, известен и в европейских странах. В «материнское воскресенье» слугам и ученикам давался выходной, чтобы они навестили своих матерей. Иногда старший сын приносил матери «материнский пирог», и его съедала вся семья. Нет свидетельств, что до 1907 года этот праздник отмечался в Америке. В этом году предприимчивая молодая дама из Западной Виргинии Анна Джервис, которая была сильно привязана к своей матери, умершей два года назад, обратилась к торговцу из Филадельфии Джону Уэнемейкеру. Она попросила у него совета относительно того, как можно было бы почтить всех американских матерей. Он посоветовал ей развернуть кампанию за введение общенационального праздника. Ей оказали помощь евангелисты, издатели газет, политики, поэтому кампания была успешной. В 1912 году губернатор Западной Виргинии издал первую прокламацию, посвященную Дню матери. Была также создана международная ассоциация по празднованию этого дня. 9 мая 1914 года в соответствии с резолюцией конгресса президент Вильсон издал первую прокламацию, в которой говорилось о том, что в День матери должны быть приспущены флаги.
Вместо скромного «материнского пирога» к этому празднику стали выпускаться специальные подарки. В День матери все шли в церковь с гвоздикой в петлице — с красной, если мать была жива, с белой — если она ушла из жизни. Этот праздник принес процветание телеграфным и телефонным компаниям,
205
кондитерским, цветочным, ювелирным магазинам, косметической промышленности. Подобно другим американским праздникам, которые развивались из церковных, День матери также оказал влияние на работу магазинов.
В 1934 году, когда предприятия розничной торговли пытались найти новые стимулы для роста деловой активности, главный почтмейстер Джеймс Фарли издал указ о выпуске марки, посвященной Дню матери, на которой была изображена копия картины известного художника Уистлера «Мать». Картина была изменена, и специально для праздника в ее нижнем левом углу была изображена ваза с гвоздиками. Американская лига профессиональных художников высказала протест по поводу искажения картины Уистлера. Анна Джервис, основательница этого праздника, тоже выступила с протестом. Она обратилась прямо к главному почтмейстеру, заявив, что ее праздник превратили в рекламу цветочной торговли. В конце концов ей были принесены извинения. В 1961 году в День матери (по результатам розничной торговли) 55 миллионов семей купили подарки на сумму 875 миллионов долларов.
Неудивительно, что встал вопрос о введении праздника День отца, за это высказывались очень многие. В 1910 году одна дама из города Спокейн, штат Вашингтон, при поддержке Уильяма Дженнингса Брайана начала кампанию за введение этого праздника, и в 1916 году президент Вильсон нажал кнопку в Вашингтоне, открывая праздник в Спокейне. В июне 1921 года губернатор Виргинии учредил День отца по настоятельной рекомендации одной молодой дамы; в 1932 году она зарегистрировала в Патентном бюро США «Национальную ассоциацию по организации празднования Дня отца». Затем, в 1935 году, был учрежден Национальный комитет по организации празднования Дня отца, деятельность которого должна была быть направлена «на создание демократического общества путем всестороннего воспитания детей». Миссис Джон Брюс Додд, главный инициатор проведения этого праздника, не была обеспокоена возможностью его коммерциализации, превращения в день обмена подарками. «В конце концов, — заявляла она, — почему бы мужчинам, которые обычно дарят подарки другим, не получить самим подарки раз в году?» То, что мужчинам дарят подарки, объясняла она, составляет самую «священную часть праздника, так как Даритель духовно обогащается, отдавая дань своему отцу».
Часть третья СТАТИСТИЧЕСКИЕ СООБЩЕСТВА
Статистическая наука является основным средством оценки прогресса цивилизации, с помощью которого впредь в значительной степени будет контролироваться развитие общества.
СЛ.Д.Норт
Я чувствую себя так, как будто убежал от закона о средних величинах.
Вилли из книги «Смирно!»
Билла Молдина
Демократическая нация, как и любая другая, нуждалась в методах определения социальной стратификации общества. Так как категории классов, которыми пользовались в Старом Свете, были неприемлемы, то открывались определенные возможности для введения и использования количественных категорий. Статистические сообщества, порождение новой статистической науки, выдвинули ранее неизвестные пути объединения людей в определенные группы, между которыми имеются серьезные различия. Все группы были равноценными. Ни одна из них не рассматривалась как «лучшая» по сравнению с другими. Создавалось впечатление, что количественные оценки людей (один человек — один избирательный голос) символизировали равенство, к которому стремилось демократическое общество. По сути, количественное исчисление позволяло образовывать непрерывную цепь общин, что отличалось от принципа дифференциации групп в других странах, где существовали резкие различия между «классами». Увеличение статистических категорий ничем не ограничивалось, в то время как при тради
207
ционном подходе вершиной, венчающей всю социальную структуру, был монарх, помазанник божий. Статистические сообщества как нельзя лучше соответствовали присущему Новому Свету оптимизму, выражающемуся в девизе: «Пределом может быть только небо!» Не существовало верхнего предела для роста числа этих сообществ, так же как не было пределов ни надеждам американцев, ни целям, которые они перед собой ставили.
Статистические сообщества имели свои собственные проблемы. Социальная «наука», которая ввела эту категорию, могла охарактеризовать того или иного человека как среднего или нормального. Однако несмотря на то что нейтральный язык чисел позволил избавиться от разделения общества на группы, между которыми существовали резкие различия, он лишил морального руководства тех, кто в этом нуждался. В мире, где все подвергалось измерению и счету, где господствовали числовые индексы, человек вновь оставался наедине с собой, один на рынке статистических величин. Ему самому приходилось решать, что значили те или иные числа, как их перевести на язык правил. Самые древние и сокровенные отношения между людьми — между богатыми и бедными, родителями и детьми, мужем и женой — стали выражаться в процентах. Во второй половине XX века в стране, которая развивалась в соответствии с законом «большинства», была введена и наполнена новым политическим содержанием количественная категория «меньшинства». И американцы начали предпринимать отчаянные, подчас безуспешные попытки наполнить нравственным содержанием чисто статистические категории.
19
ЯЗЫК ЧИСЕЛ И СООБЩЕСТВО: ПОЯВЛЕНИЕ КАТЕГОРИИ СРЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА
Зарождалась новая наука о количественном анализе общества. Использование для нужд Нового Света теоретического инструментария Западной Европы привело к появлению новой науки о сообществе, которая оперировала цифровыми данными.
Термины «статистика» и «статистический» стали употребляться в Англии в 1790 году и, по всей видимости, пришли туда из Германии. Появление этих новых слов, производных от слова «state»*, было, с одной стороны, свидетельством роста национа-
Государство, а также — состояние (англ,).
208
диетических настроений, а с другой — отражением общей потребности в новых «науках». Выделение этих терминов способствовало укреплению веры в количественные оценки. В течение некоторого времени слово «публицистика» использовалось как бы в качестве литературного эквивалента статистики. В1797 году в Британской энциклопедии (3-е изд.) было написано следующее: «"Статистика" — слово, недавно вошедшее в употребление, обозначает обзор или обследование любого королевства, графства или прихода*. Довольно быстро это слово получило широкое распространение. «Идея, заложенная в этом понятии,—отмечал дальновидный сэр Джон Синклер в «Статистическом докладе о Шотландии* за 1798 год, — состоит в том, чтобы выяснить положение дел в стране, узнать, счастливы ли ее жители, определить, каковы могут быть пути для улучшения их жизни в будущем». Синклер наладил систематическую подготовку докладов по состоянию дел в графствах всей Британии и считал, что полученные данные могут быть использованы для разработки мер по увеличению производства сельскохозяйственной продукции.
Первым европейским ученым, сделавшим большой вклад в практическое развитие статистики, был великий бельгийский математик и астроном Адольф Кетле. Он изучал теорию вероятности у Лапласа в Париже и использовал статистические данные переписи для проверки этой теории. Основываясь на своем опыте проведения переписи 1829 года в Голландии, а также на данных по Бельгии, он разработал новое, весьма привлекательное понятие — «моральная статистика». Под этим подразумевалась практика проведения количественного анализа психологических и социальных явлений. Он заметил, что если построить график роста человека на основе данных большого числа людей, то полученная кривая соответствует аналогичному графику, построенному по средним значениям. Так он пришел к разработке теории «среднего человека» (homme шоуеп). Эта концепция легла в основу его «социальной физики», открывавшей «законы» таких социальных явлений, как брак, самоубийства, преступность. Статистика предоставляла основные данные для новой общественной науки.
С самого начала федеральная политика была построена таким образом, что в ней особое внимание уделялось числовому фактору. Один из самых серьезных компромиссов, на который пошли участники проходившего в 1787году в Филадельфии кон
209
ституционного конвента, заключался в том, что большие и малые штаты приняли решение о создании федерального законодательного органа, состоявшего из двух палат; при этом члены палаты представителей должны были избираться пропорционально населению штатов. Для этого необходимо было провести перепись населения. «Представители и прямые налоги распределяются между отдельными штатами... пропорционально численности их населения... исчисление населения производится в течение трех лет после первой сессии Конгресса Соединенных Штатов, а затем через каждые десять лет в порядке, который будетустанов-лен специальным законом» (ст. I, разд. 2). Общенациональная перепись не была чем-то новым, ранее переписи проводились в Виргинии, Новой Франции (позднее Квебек), в Швеции и других странах. Однако регулярная общенациональная перепись впервые в современных условиях была институализирована в США, и американскому образцу последовали и другие страны мира.
В1790 году была проведена всеобщая перепись населения. В отдельные группы были выделены белое (мужчины и женщины) и цветное (свободные граждане и рабы) население; белые мужчины подразделялись на две возрастные группы: до и после шестнадцати лет. Уже перед началом проведения второй переписи зародилось движение, возглавлявшееся Американским философским обществом и лично вице-президентом Томасом Джефферсоном. Его сторонники настаивали на проведении более детальной переписи для выявления продолжительности жизни американцев, с тем чтобы полученные данные могли быть использованы для создания системы по обеспечению социальных условий, способствующих росту продолжительности жизни. В результате в ходе переписи 1800 года белое население (мужчины и женщины) было разделено на пять возрастных групп. В последующие пятьдесят лет переписи проводились по юридическим округам неопытными в этих делах судебными исполнителями. При сборе информации за единицу брался не человек, а семья.
Эпохальная седьмая перепись 1850 года, когда в США начала вводиться официальная статистика, осуществлялась совместными усилиями двух способных специалистов по статистике — одного с Юга, другого с Севера. Джеймс Де Бау родился в Чарлстоне (штат Южная Каролина). Ему, всего тридцати лет от роду, было поручено руководство проведением переписи 1850 года. Он был также отмечен за деятельность своего влиятельного журнала «Коммерческое ревю Юга и
210
Юго-Запада» (основан в 1846 году), самого большого периодического издания Юга, на страницах которого отстаивались идеи необходимости индустриального развития страны, различных отраслей промышленности. Де Бау восхищался Джоном Колхуном, защитником рабства в Америке, сам был пламенным сторонником политики южных штатов, с любовью относился к своей родине и ее прошлому. И он рассматривал статистику как новое и незаменимое средство. В 1848 году Де Бау стал профессором политической экономии (возможно, первым в стране) в новом Университете штата Луизиана, а впоследствии возглавил новое Бюро переписи этого штата.
В качестве консультанта по проведению переписи 1850 года в Вашингтоне Де Бау привлек Лемюела Шеттака, который недавно преуспел в области статистики, сделав ее неотъемлемой частью общественной жизни штата Массачусетс. Как и Де Бау, он верил в то, что можно ответить практически на все вопросы общественной жизни, если собрать как можно больше фактов и как можно более точных, самых новейших данных. Житель Новой Англии, Шеттак некоторое время посещал приготовительную школу, но в колледже так и не учился. После непродолжительного учительствования в школе он осел в городе Конкорд, штат Массачусетс, где стал процветающим торговцем и одним из самых влиятельных граждан. Он обратился в городской Комитет по управлению школами и стал настоятельно убеждать его членов в том, что для улучшения системы образования необходимо получать больше информации по этому вопросу. Сам он занялся подготовкой и публикацией ежегодных докладов о работе школ. В результате его деятельности в штате был принят специальный закон о подготовке подобных докладов. Переехав в 1836 году в Бостон, Шеттак особенно преуспел в книготорговом и издательском деле, а в возрасте сорока шести лет удалился от всего этого и посвятил себя общественной деятельности. Работая над одним из своих проектов, историей города Конкорд, Шеттак ощутил острую необходимость в более полных статистических данных. В то время сведения о рождаемости, смертности, браках регистрировались нерегулярно.
Полученный опыт позволил Шеттаку основать Американскую статистическую ассоциацию; позднее он оказал помощь Массачусетскому медицинскому обществу и Американской академии искусств и наук в разработке новой методики по сбору статистических данных по жизненно важным проблемам. Он также многое сделал для того, чтобы в 1842 году в штате Масса
211
чусетс был принят первый в стране закон о регулярном сборе подобной информации.
Вся деятельность Шеттака была направлена на претворение в жизнь устремлений жителей Новой Англии, которые проявлялись еще в колониальное время. Отдаленное положение этой колонии Нового Света создало благоприятные условия для проведения экспериментов. С начала XVIII века жители Новой Англии проявляли особый интерес к вопросам здравоохранения. Во время эпидемии оспы в 1721 — 1722 годах в Бостоне Коттон Мэзер собрал данные, анализ которых позволил сделать вывод, что вероятность смертельного исхода от противооспенной прививки значительно ниже, чем от естественного заражения. Открылись новые перспективы для проведения статистических исследований по вопросам здравоохранения. Позднее Джефферсон в «Заметках о Виргинии» (1784) использовал отдельные статистические данные, которые сгруппировал в таблице, для опровержения необоснованных заявлений европейской печати о том, что в Америке животные и люди необычайно малы ростом. Горячий энтузиазм, однажды породивший легенды об «американском эликсире молодости», позднее увлек предпринимателей в городах, и они стали использовать статистические данные, и действительные и вымышленные, для доказательства того, что у них в Лексингтоне, у них в Цинциннати или у них в Денвере люди жили дольше, а всего необходимого было больше и по размеру, и по количеству.
Другие использовали полученные сведения для оценки реальных возможностей здравоохранения и благосостояния населения в различных районах страны. Д-р Дэниел Дрейк, например, движимый горячим энтузиазмом в своей любви к родному штату Цинциннати, подготовил справочник, изданный в 1850 и 1854 годах, под названием «Систематический трактат, исторический, этимологический и практический, об основных заболеваниях, встречающихся на территории Внутренней долины Северной Америки, и о том, как они протекают у представителей кавказского, африканского, индейского и эскимосского населения». Примерно в это же время в Бостоне Лемюел Шеттак делал все возможное для того, чтобы с использованием немногочисленных имеющихся в его распоряжении фактов оказать посильную помощь в решении проблем здравоохранения.
Американская статистическая ассоциация,' созданная в Бостоне в 1839 году, выполняла задачу «по сбору, интерпретации и классификации как можно большего объема наиболее общих статистических данных, не обязательно характерных для како
212
го-либо определенного региона страны. В том же году президент ассоциации Мартин Ван Бурен заявил, что законодательная деятельность станет более эффективной только после того, как качество статистических данных, получаемых во время переписи, улучшится. Ученые, представлявшие другую новую науку, критикуя «полное отсутствие» данных о «продолжительности жизни, общественном благосостоянии, основных особенностях семейной жизни» американцев, заявляли, что политическая экономия (которая впоследствии стала называться просто «экономикой») никогда не сможет стать настоящей наукой без солидной новой статистической базы.
Перепись 1845года, проведенная в Бостоне под руководством самого Шеттака, открыла новую эру в развитии американской статистики. Шеттак объяснял, что во время переписи регистрировалось «не только имя, но и другие сведения о каждом человеке... в частности, место рождения, что позволяло выделить группы представителей коренного населения и приехавших в США из других стран». Шеттак написал предисловие к опубликованным результатам переписи, сделал серьезные выводы и обобщения. Новые базы данных, подобные той, которую собрал Шеттак, сделали возможной реализацию современных программ в области здравоохранения. В 1849 году Шеттак стал председателем первой комиссии по «проверке санитарных норм» жизни в штате Массачусетс. Доклад этой комиссии, написанный Шеттаком, содержал новые данные, на основе которых были разработаны пятьдесят долгосрочных рекомендаций по усовершенствованию системы здравоохранения.
Бостонская перепись 1845 года стала прототипом общенациональной переписи 1850 года. По многим параметрам седьмую государственную перепись можно считать эпохальным явлением. Впервые были представлены статистические данные не только о семьях, но и о каждом отдельном человеке. В сборе информации уже не принимали участия местные шерифы, некомпетентные в вопросах статистики и не располагавшие унифицированными методами группировки данных. Теперь любые местные «переписчики» (своеобразный американизм) только заполняли специальные бланки-формы и затем направляли их в центральную комиссию в Вашингтоне, где производилась их обработка. Первые шесть государственных переписей были Целиком посвящены подсчету населения. Затем в ходе последующих переписей собиралась информация по важнейшим соци
213
альным и экономическим проблемам жизни страны: данные о положении в сельском хозяйстве и промышленности, о преподавании в школах и колледжах, о церквах, библиотеках, газетах и других периодических изданиях, о бедности, преступности, заработной плате американцев. Данные седьмой переписи, поступившие в Вашингтон, составляли 640 тысяч страниц, или около восьмисот томов. Перепись стала своего рода национальной инвентаризацией.
В дебаты по вопросам рабства, проходившие в различных группах населения, включились не только юристы, священники, моралисты, писатели, но и специалисты в области статистики. Числа, казалось, предлагали вполне очевидные ответы на сложные социальные проблемы. На основе данных переписи 1850 года Хинтон Хелпер из штата Северная Каролина выпустил книгу «Грядущий кризис Юга» (1857), возможно, одно из самых популярных публицистических произведений, направленных против рабства. Хелпер хотел доказать с помощью статистики, что южные штаты страны, в первую очередь свободные белые труженики, страдают от рабства, которое неизбежно ведет к обеднению. Его нападки были направлены против рабовладельцев, которых он называл врагами процветания Юга. Хелпер был южанином, поэтому его книга вызвала еще больший отклик у американцев, нежели вышедшая пять лет назад книга «Хижина дяди Тома». Республиканская партия специально для предвыборной кампании АЛинкольна в 1860 году заказала 100 тысяч экземпляров книги Хелпера.
Тот факт, что Хелпер использовал бесстрастный язык статистики в необыкновенно жаркой дискуссии, делал его книгу еще более интересной и впечатляющей. Притча об опасностях, которые несет новая статистическая мораль, не была лишена оснований, что проявилось уже в карьере самого Хелпера. После Гражданской войны он изменил объект своих нападок, уже не выступал против института рабства, и книги его стали резко ан-тинегритянскими. По его собственным словам, он стремился «с помощью своих книг выдворить негров из Америки... и вообще убрать их из жизни». В другом своем проекте он прибег к передергиванию статистических данных для доказательства того, что спасение Нового Света зависит от строительства железной дороги от Гудзонова залива до Магелланова пролива. Он тратил свои средства на призы за лучшие эссе и стихи, посвященные этой теме, с маниакальной настойчивостью боролся за это предприятие, которое, по его мнению, сделало бы его «новым Христофором Колумбом». Проект провалился, его автор разорился
214
и в отчаянии покончил жизнь самоубийством. Похоронен он был в Вашингтоне, округ Колумбия, совершенно посторонними людьми.
В последние десятилетия XIX века американская статистика стала более обширной, вырос престиж новой науки. В 1914 году во время празднования 75-й годовщины со дня основания Американской статистической ассоциации С.Н.Д.Норт, первый руководитель постоянного бюро переписи (создано в 1902 году), в своем выступлении отмечал, что вся современная история «может быть разделена на два периода — когда статистики не существовало и когда эта наука получила развитие. В первый период господствовали суеверия, а в течение другого—собранная информация обобщалась и получала числовое выражение... Статистическая наука является основным средством оценки прогресса цивилизации, с помощью которого и впредь в значительной степени будет контролироваться развитие общества».
Хотя американские специалисты не сделали серьезного вклада в развитие теории статистики, они тем не менее продемонстрировали большое искусство в методологии сбора и обработки информации. Решающее открытие, без которого было бы невозможно распространение статистических сообществ, было сделано Германом Холлеритом, одним из невоспетых пионеров в развитии этой науки. Для подсчета и обработки статистических данных он изобрел перфокарты, сделанные из непроводящего материала; электрический ток проходил через одинаково расположенные отверстия на картах, тем самым выявлялись определенные закономерности. Его метод, впервые использованный во время национальной переписи 1890 года, существенно ускорил процесс обработки информации, сделал возможным проведение сложных подсчетов и обобщений. Теперь стало одинаково легко подсчитать и число женатых плотников в возрасте 40—45 лет, и просто общее число граждан этого возраста. Несложное изобретение Холлерита предшествовало современной компьютерной индустрии. Его предприятие стало частью Международной корпорации по производству вычислительных машин (IBM), которая вместе с другими подобными ей компаниями заставила звук работающих компьютеров услышать во всей стране.
Чтобы сделать статистику более наглядной, вызывающей более серьезный интерес у широкой общественности, разрабатывались и другие методы исследования. Генри Гэннетт, гео
215
граф по образованию, использовал совершенно новые способы для графического изображения результатов переписи в своем «Статистическом атласе переписей населения 1890 и 1900 годов». В начале XX века новые попытки в этом направлении были предприняты картографами, особенно теми, кто работал в журналах. Все возрастающий спрос на текущую статистику по различным вопросам, начиная от данных по железным дорогам и кончая книжным делом, способствовал созданию новых статистических альманахов по всем отраслям бизнеса, промышленности, торговли, или по каждой известной профессии. Одним из наиболее полезных и авторитетных статистических справочников стал краткий «Статистический обзор Соединенных Штатов», который впервые появился в 1878 году, а затем издавался ежегодно, и это стало традицией, своего рода публикацией результатов государственной инвентаризации. На столах деловых людей этот сборник занял полноправное место рядом со словарем и сборником наиболее распространенных цитат, он стал неотъемлемой частью нового лексикона американских статистических сообществ.
20 СООБЩЕСТВА РИСКА
Среди статистических сообществ самыми распространенными и потенциально более других располагавшими возможностями для дальнейшего роста были сообщества, в которые входили люди, имевшие страховку. К середине XX века страхование стало неотъемлемой частью жизни всех американцев, на него уходила основная часть семейного бюджета, без него не обходились планы на будущее. В 1840 году в США было зарегистрировано страховок на сумму всего 5 миллионов долларов (договоры заключались пятнадцатью страховыми компаниями). Через двадцать лет номинальная стоимость полисов по страхованию жизни превысила 150 миллионов долларов, еще через десять лет она достигла 2 миллиардов, а спустя сто лет составила огромную сумму в 1284 миллиарда долларов. К1970 году насчитывался 351 миллион договоров о страховании жизни, в среднем на каждую семью приходилась сумма в 19 500 долларов. Капиталы пятидесяти крупнейших страховых компаний составляли 164 555 миллионов долларов, они стали играть заметную роль на инвестиционном рынке страны и фондовой бирже, то есть в процессе накопления капитала.
216
О той важной роли, которую играл страховой бизнес в жизни Америки, редко упоминалось на страницах печати. Однако его возрастающее могущество было отчетливо заметно на американском небосклоне. Здания страховых компаний по своей высоте и размерам не уступали церковным храмам. История появления и создания американских небоскребов может быть прослежена на примерах строительства монументальных зданий разраставшихся страховых компаний, в число которых входили такие, как «Эк-витэбл лайф билдинг» (1868 — 1870) в Нью-Йорке, «Хоум иншуранс билдинг» (1883—1885) в Чикаго (первое высотное здание, возведенное на каркасе, которое некоторые относят к числу первых настоящих небоскребов), «Нью-Йорк лайф иншуранс билдинг» (1890) в Канзас-Сити и многие другие. Как отмечал президент-компании «Пруденшал» при открытии высотного здания в 1892 году, «идея состоит в том, чтобы здание, которое будет олицетворять и символизировать характер деятельности компании, должно также демонстрировать ее всепроникающий дух благотворительности и бесконечную преданность этому золотому правилу». Вход в здание страховой компании в Нью-Йорке, расположенной на Бродвее в доме номер 346, напоминал вход в «древнийхрам—оно и на самом деле было храмом—Храмом Человека». В новом здании «Метрополитен лайф иншуранс компа-ни» на Мэдисон-сквер (часть здания была открыта в 1893 году) главная лестница имитировала центральную лестницу здания «Гранд-опера» в Париже, а башня, строительство которой было закончено в 1909 году, считалась самой высокой в мире.
Страхование, конечно, не было сугубо американским изобретением. В древние времена купцы и моряки, чья жизнь была полна опасностей — их преследовали кораблекрушения на море или пожары на суше, — а также люди иных профессий, многое ставившие на карту и нередко рисковавшие потерять все, предпочитали платить другим людям за готовность разделить с ними риск от их предприятия. Но именно в Соединенных Штатах во второй половине XIX века страхование стало демократическим институтом, деятельность которого охватила все общество. Массовое демократическое страхование—страхование каждого и почти от всего — вошло в жизнь страны после Гражданской войны и было продуктом американской цивилизации.
Если не у всех граждан было имущество для страховки, то каждый мог застраховать свою жизнь. В определенном смысле, конечно, смерть не была «риском», она была, пожалуй, единст
217
венным безусловным фактом в жизни человека, и никакая страховка не могла ее предотвратить. Но в то же время для любого человека не было ничего более неопределенного или демократического, чем время его смерти, и он получил возможность хоть как-то смягчить первый шок для своих близких и друзей, скопив на этот случай определенную сумму денег. Таким образом, страхование жизни, особенно для тех, кто был небогат, стало институтом благотворительности: своеобразным способом помощи нуждающимся, вдовам, сиротам. Именно по этой причине страхование жизни было внедрено в самую последнюю очередь. Страхование в области коммерции стало очень прибыльным делом задолго до этого.
В Западной Европе страхование жизни поначалу было своего рода азартной игрой. Каждый мог оформить страховой полис на любого другого человека. Поскольку это порождало предпосылки для мотивированного убийства, в конце XVIII века в Англии были приняты законы, по которым человек, получавший страховой полис, должен был иметь «гарантируемую заинтересованность» — существенную материальную заинтересованность в человеке или деле, не связанную с самой страховкой. Развитие математики (прежде всего работы Паскаля, Галлея и др.), накопление статистических данных сделали возможным составление приблизительных таблиц продолжительности жизни. Религиозные секты и некоторые профессиональные союзы создавали общества «взаимной дружеской поддержки» с общими фондами для помощи своим членам в трудные моменты жизни. Первое общество по страхованию жизни — «Фонд пресвитерианских священников» — было создано в 1759 году в Филадельфии. Но только в XIX веке страхование жизни получило широкое распространение.
Когда существовали местные общины, друзья и соседи, готовые прийти на помощь в несчастье, были всегда рядом. Церковь старалась заботиться о вдовах и сиротах. Соседи, собравшие деньги на строительство коровника, не отказывались от сбора средств и на строительство нового, если старый сгорел. Но ослабление связей в общинах и рост числа жителей в них способствовали расширению потребностей и запросов. Те люди, которые не могли полностью положиться на своих соседей, и те, чьи родственники уехали в отдаленные районы страны, вынуждены были искать для себя иную опору. Страхование в определенном смысле заменило им связь с семьей, соседями, членами общины. Кроме того, оно решало проблему гарантии безопасности учреждением единого материального фонда, из которого чело
218
век при необходимости мог позаимствовать средства. Точно так же, как строительство водопровода в городах, электрификация, распространение телевидения, подобное предоставление людям возможности заимствовать средства из единого крупного фонда способствовало разъединению, обособлению людей. Страхование было личным делом каждого. Человек, имеющий хорошую страховку, гораздо меньше нуждался в соседях и получал с нее пособие независимо от их согласия, даже не ставя их в известность.
По своей природе страхование — новый вид потребительского сообщества — было широкомасштабным институтом демократической направленности. «Как нет ничего более неопределенного, чем продолжительность отдельной человеческой жизни, — отмечал Илайзер Райт, — так и нет ничего более определенного, чем средняя продолжительность жизни тысяч людей». Поскольку страхование небольших групп не оправдывало себя, оно стало необходимым демократическим атрибутом всего общества. Нет ничего удивительного в том, что в самом крупном демократическом обществе страховой бизнес превратился в процветающее, гигантское предприятие, которое по своему экономическому мшуществу уступало только правительству.
Илайзер Райт, «отец бизнеса по страхованию жизни», выступил не в роли бизнесмена, а, скорее, реформатора. Мы обычно не рассматриваем страхование жизни как благодатную сферу для деятельности энергичного и страстного общественного деятеля. Но Райт был одержимым человеком, и его евангелистский пыл, который он сначала направил на борьбу с рабством, позднее был обращен на пользу развитию страхового дела. Он рассматривал страхование и как гуманный институт для оказания помощи вдовам и сиротам, и как социальный институт, целью которого были приумножение средств, которыми располагал тот или иной человек, и рост этого капитала после его смерти. В 1810 году его отец отправился из штата Коннектикут на Запад в штат Огайо, где, расчистив себе участок для фермы, организовал школу, в которой юный Илайзер получил подготовку для поступления в колледж. Учился в Йеле и окончил его в 1826 году, проявив выдающиеся способности в математике. Под влиянием евангелиста Теодора Уэлда, борца против рабства, Райт сам стал активистом этого движения, был автором многих публикаций по этой теме, издавал печатный орган «Массачусетс аболиционист». Что
219
бы заработать средства на содержание своей растущей семьи (у него было восемнадцать детей, из которых шестеро умерли в младенчестве), он провел подписку на книгу поэтических переводов на английский язык «Басен» Лафонтена, что по тем временам было прекрасным и невероятным проектом. Книга должна была выйти роскошным изданием в двух томах с иллюстрациями. Он оплатил публикацию тысячи комплектов, продажей которых вразнос занялся сам.
Когда Райт отправился в Англию, чтобы попробовать продать ее там, переводы Лафонтена и интерес к статистике способствовали тому, что он был принят в литературных кругах Лондона. Однажды утром в 1844 году он завтракал с Элизабет Барретт, Робертом Браунингом и их друзьями. Они спросили его, что ему больше всего понравилось в Лондоне.
Я ответил, что туннель под Темзой самый большой, но интереснее всего мне было в «Сан лайф оффис», где я многое узнал о страховании жизни. «Страхование жизни, — вставил м-р Проктер, — это самый большой обман, совершаемый в христианском мире». Эти слова поразили меня, но после некоторого колебания я решился сказать следующее: «Вы удивляете меня, м-р Проктер. Я вряд ли бы отважился пересечь океан, оставив на другом берегу жену и пятерых детей, если бы не застраховал жизнь в недавно открывшейся страховой компании в Бостоне». «Сходите на королевскую биржу,—посоветовал мне м-р Проктер,—в четверг в три часа дня, и вы увидите, что я имею в виду». Я заверил его, что непременно схожу туда, и действительно так и сделал. В этом величественном здании я увидел следующее: там продавались страховые полисы на стариков спекулянтам еврейской национальности, которые за обладание ими должны были платить ежегодный взнос страховой компании до тех пор, пока их клиента не настигала болезнь или смерть. Как мне сказали, такие сделки практиковались потому, что по неписаному правилу страховые компании никогда не покупали выданные ими полисы. На мой взгляд, это правило было ужасным! Я наблюдал торги рабами у себя на родине. Этот порядок, существовавший в Англии, был столь же несправедливым. Если мне суждено дожить до старости, подумал я, я бы не хотел, чтобы моя страховка попала в руки человека, у которого была бы хоть малейшая материальная заинтересованность в моей смерти. Мне стало ясно, почему страхование жизни вызвало столь сильное отвращение у английского поэта-песенника... Я принял следующее решение: если когда-либо вернусь в Америку, то сделаю все возможное, чтобы подобной практики не существовало.
Спекуляция, свидетелем которой стал Райт, имела место потому, что страховые компании отказывались выплачивать выкупную стоимость по страховке. Прошло тридцать шесть лет, прежде чем Райту удалось убрать из законов штата Массачусетс положения, делавшие возможным подобные злоупотребления. Все это время он прикладывал усилия к тому, чтобы страхование жизни давало простому человеку чувство надежности и покоя.
220
Илайзер Райт жаловался, что когда он впервые стал заниматься страхованием жизни, то увидел, «что дело это было самым удобным и постоянным источником наживы для мошенников, какое когда-либо знало человечество». Несомненно, существовало множество компаний, которые придерживались в своей работе законов порядочности и честности. Но и соблазн для шарлатанов был слишком велик. Разного рода аферисты открывали солидные конторы, привлекали богатых уважаемых клиентов, которых использовали в качестве ширмы, затем страховали других граждан, собирали взносы и после объявляли о банкротстве или просто исчезали.
«Уважаемый Райт,—писал один из его друзей, — был наделен всеми качествами, кроме здравого смысла». Однако его математический талант в сочетании со свойственным ему реформаторским духом позволили ему сделать страхование поистине новым крупным демократическим институтом. «Страхование жизни, — объяснял Райт, — появляется как плод финансовой системы, благодаря которому капитал, являющийся залогом плодотворной жизни... может увековечить себя... Оно предоставляет возможность любому молодому человеку, не имеющему ни одного доллара, который он мог бы оставить в наследство, составить завещание на несколько тысяч долларов на случай своей смерти уже на следующий день после подписания страхового договора». Это изобретение привело к существенному росту материальных ресурсов людей, точно так же как паровой двигатель усиливал мощность, а телеграф победил расстояние. Оно было доступно всем гражданам. Для молодых людей, которые совсем недавно вступили в семейную жизнь, страхование жизни стало «таким же благословением, как крепкий сон. Но оно должно стать также и надежным делом».
Создание «условий», необходимых для успешной работы страховой компании, было сопряжено со множеством сложных проблем, непонятных не только простым людям, держателям страховых полисов, но и работникам компаний из-за недостатка источников информации. Компании приходилось ежегодно взыскивать определенный страховой взнос, чтобы покрыть текущие расходы и накопить достаточные средства для оплаты неуклонно растущей суммы страховок. Компания не могла взимать слишком высокие страховые взносы, не могла она пойти и на их намеренное снижение, так как это не позволило бы ей собрать необходимую сумму для оплаты страховых полисов. Расчеты могли еще более усложниться, если бы страховая компания захотела ввести «одинаковый взнос», который позволял бы клиен
221
ту ежегодно выплачивать одну и ту же сумму, но риск для самой компании в этом случае возрастал бы. А как определить, какой должна быть выкупная стоимость, если неожиданно клиент решит прервать договор? Все финансовые вопросы требовалось решить заранее, все суммы должны быть просчитаны в долларах, хотя компания и не может точно знать, каково будет число смертных случаев в течение года. Неудивительно, что именно поэтому страховой бизнес стал благодатным полем деятельности для мошенников, шарлатанов и нечестных торговцев. Держатель страхового полиса был склонен делать такую же ставку на платежеспособность компании, как и на продолжительность своей жизни.
Райт подверг самой резкой критике наиболее распространенные нарушения в страховом деле на страницах «Хронотайпа». Он приводил в качестве примера следующее. Стремясь продать как можно больше страховых полисов, некоторые компании принимали личные векселя, подписанные клиентом на сумму, составляющую три четверти взноса. В результате «капитал» этих компаний состоял преимущественно из долговых обязательств людей, страхование жизни которых они должны были обеспечивать. В случае смерти клиента его вдова получала лишь вексель своего мужа. Райт хотел, чтобы к страхованию подходили как «к обыкновенной математической операции, без ненужных расходов. До сих пор для миллионов людей это дело было окружено таинственностью... иероглифической вуалью». Под этим прикрытием компании, преследовавшие мошеннические цели, «обескровливали доверчивых людей» и на средства клиентов назначали высокое жалованье «“выдающимся математикам”, которые ежегодно проводили их по неизведанным глубинам логарифмической таблицы». Огромный успех Райта, как отмечалось в «Ханте мерчантс мэгэзин», заключался в том, что он «снял покров тайны» с этого дела.
Илайзер Райт обладал многими качествами, необходимыми для успешной деятельности в области страхования. Он был горячим сторонником реформ, проявлял блестящие способности в математике. Кроме того, он был отцом большого семейства и мог поручать своим детям простые расчеты. К нему обратились шесть страховых компаний с просьбой подготовить в таблицах обобщенный анализ опыта страховой деятельности, определив коэффициент смертности среди клиентов страховых компаний. В работе Райт использовал данные «Сводных таблиц по страхо
222
вой деятельности» и закончил составление своих таблиц в 1853 году. Для каждого из 268 существовавших страховых полисов он составил отдельную таблицу, в которой указывался ежегодный резервный фонд, какой должна иметь компания с момента подписания страхового договора до истечения его срока. Каждая из 203 страниц требовала от Райта тысячи различных расчетов, которые ему приходилось производить самому без использования каких-либо счетных машин. За этот монументальный труд, состоявший из десяти рукописных копий, шесть из которых были отданы компаниям-заказчикам, Райт получил 2200 долларов.
Имея эти таблицы, любой бизнесмен без специальной подготовки мог обеспечить кредитоспособность страховой компании.
Теперь не принимались оправдания относительно потери платежеспособности компаний, а выкупная стоимость любого полиса могла быть рассчитана незамедлительно. Но в это время еще не были разработаны специальные законы, согласно которым для страховых компаний было бы обязательным создание резервных фондов; не было и положений, которые бы защищали интересы клиентов. Разве мог быть утешением для вдовы или сироты, чьи семейные сбережения ушли на страховку, судебный иск против разорившейся или исчезнувшей компании?
Райт, став за долгие годы аболиционистской борьбы безразличным к разного рода насмешкам, начал «лоббистскую деятельность в пользу вдов и сирот». Трибуну законодательной ассамблеи в Бостоне он использовал для борьбы за введение за-
конов, по которым все компании, зарегистрированные в штате Массачусетс, должны были иметь необходимый резервный фонд, который мог быть рассчитан по его таблицам. Наконец в 1858 году в последний день слушаний законодатели штата, желая избавиться от Райта (скорее всего, по этой причине, а не по каким-либо другим соображениям), в состоянии раздражения
приняли «этот вечный закон Райта»; при этом Райт лично наблюдал за тем, как губернатор без особого энтузиазма ставил
свою подпись под законом. Теперь два уполномоченных должны были следить за претворением его в жизнь. Однако закон Райта был написан очень сложным языком, насыщен множест-
вом математических терминов, поэтому его использование в страховом бизнесе было делом довольно трудным. Никто из политических друзей губернатора за это не взялся, и у него не оставалось другого выбора, как назначить на этот пост самого Райта, пожалуй, единственного, кто был способен толковать положения закона и исполнять обязанности уполномоченного по его практическому применению.
223
Находясь на этом посту, Райт собрал данные обо всех компаниях штата Массачусетс и на их основании составил «Справочник по страхованию жизни». В нем содержались данные о сумме каждого страхового полиса, указывался размер взносов и необходимого резервного капитала. Райт также объявил, что все граждане, имеющие страховой полис, могут обращаться к нему с любыми вопросами. Пользуясь своим справочником, Райт мог проинформировать обратившегося к нему американца относительно того, насколько страховой договор был ему выгоден и какой может быть выкупная сумма его полиса. По замечанию самого Райта, в течение года эта работа потребовала произвести 250 тысяч различных расчетов. Для облегчения своего труда Райт изобрел счетную машину, которая получила название «аритметр». Этот прибор, сделанный по принципу логарифмической линейки, делал подсчеты с точностью, которую можно получить, пользуясь линейкой длиной в восемьдесят футов. Устроен он был следующим образом: натуральные числа располагались по спирали на поверхности цилиндра с тем же интервалом, что и на логарифмической линейке.
Исследования Райта, публикация данных об отдельных компаниях, ежегодные доклады о его деятельности на посту уполномоченного не вызывали симпатий среди управляющих страховых компаний. Они называли его своим преследователем. «Приторная любезность — это совсем неплохо, — отвечал он, — но из нее никогда не строили пирамид или механических мастерских». Собрав данные о сомнительной деятельности четырнадцати компаний, он добился их выдворения из штата Массачусетс. От него потребовалось определенное мужество, ведь поступок был своего рода вызовом сложившимся социальным отношениям. Среди сотрудников этих компаний были многие уважаемые граждане штата. Одна компания, как выяснил Райт, тратила пятьдесят центов из каждого доллара на «издержки» и, кроме того, страховала любого человека независимо от состояния его здоровья, значительно сократила резервный фонд и публиковала фальшивые финансовые отчеты. Президентом этой компании был известный ученый из Йельского университета Бенджамин Силли-мэн-младший, а управляющим — его зять. В другой мошеннической компании среди членов правления были английские аристократы, а обязанности официального статистика выполнял член Королевского астрономического общества. Наступление Райта на мошенников еще более укрепило веру общественности в честные компании, деятельность которых
224
получила его одобрение. Страховой бизнес процветал. За восемь лет, в течение которых Райт выполнял обязанности уполномоченного, страхование жизни в штате Массачусетс возросло в пять раз, что составило сумму страховых полисов в 500 миллионов долларов.
Однако Райт только начал свои реформы. Требование, чтобы компании имели достаточный резервный фонд, объяснял он, «делало страхование надежным, но от этого оно не становилось справедливей». Компании не могли отделаться от соблазна получить баснословные барыши от использования резервного фонда, и, когда страховой полис терял силу из-за того, что клиент не платил взносов, компания обычно оставляла у себя накопленную сумму, отказывалась вернуть ему его накопления. Некоторые нечестные управляющие даже распространяли ложные слухи о банкротстве своих компаний, чтобы их клиенты прекратили платить взносы. Полисы теряли силу, и деньги клиентов конфисковывались. До принятия специального закона о возврате выплаченной по страховому полису суммы, по которому страховые компании должны были вернуть клиенту выкупную стоимость просроченного полиса, страхование оставалось, по словам Райта, «ловушкой для бедных сирот». В1861 году, например, Райт выяснил, что только десятая часть закрытых страховок была связана со смертью клиента, остальные были аннулированы по причине невыплаты взносов, и у этих клиентов не было никакой возможности вернуть свои деньги. Именно тогда Райт провел свой закон через конгресс Массачусетса.
Усилия Райта вынудили страховые компании создать свое лобби. В 1867 году они обеспечили принятие закона, по которому вместо двух уполномоченных оставили одного, причем положение было составлено так хитро, что оставался не Райт, а другой уполномоченный, который считал своим долгом «помогать» компаниям, а не преследовать их. Райт демонстративно отказался от годовой пенсии в 10 тысяч долларов, которая была ему предложена некоторыми управляющими страховых компаний за то, чтобы он вел себя тихо. Тем не менее он выбрал должность консультанта по статистике и хорошо зарабатывал в ряде солидных фирм. До самой смерти (он умер в 1885 году) он служил страховому бизнесу в качестве неоплачиваемого защитника интересов миллионов владельцев страховых полисов.
То, что было сделано в области страхования жизни в штате Массачусетс, повлияло на деятельность страховых компаний в Других штатах, так как ни одна из них не могла продавать в Массачусетсе страховые полисы, не подчиняясь законам этого шта
8-379
225
та. Реформы Райта способствовали стабилизации страхового дела, помогли страховым компаниям продержаться в тяжелое время после Гражданской войны.
Высокая компетентность Райта, его человеческие качества обеспечили успех его усилиям по усовершенствованию страхового бизнеса, значительно укрепили позиции страховых компаний, действия которых стали честнее и были направлены на защиту интересов простых американцев. Но для дальнейшей демократизации процесса страхования нужны были также таланты учредителей, коммивояжеров, рекламных агентов и других организаторов этого дела. Качества всех этих людей воплотились в одном человеке—Генри Хайде.
В возрасте шестнадцати лет Хайд покинул деревню Кэтскилл и отправился в Нью-Йорк, где поначалу работал клерком в страховой компании «Мьючуал лайф иншуранс», а в двадцать пять лет стал кассиром компании. Хотя «Мьючуал» была одной из крупнейших компаний перед Гражданской войной, условия страхования там были весьма неудобными. Максимальная сумма не могла превышать 10 тысяч долларов, поэтому американцы вынуждены были искать другие компании, где могли бы получить дополнительную страховку. Самолюбивый Хайд решил открыть новую контору, которая бы занялась этим делом. Вечером в субботу, 12 марта 1859 года, он обратился к президенту компании за советом по поводу реализации своего проекта. На это президент сразу же объявил ему, что он уволен, должен сдать ключи и может получить расчет в понедельник утром. Уже в понедельник Хайд снял комнату на втором этаже дома № 98 на Бродвее и обставил ее мебелью, взятой напрокат. «Чтобы посетителям было удобно и приятно,—вспоминал он,—я купил коробку сигар и положил ее на камин». В следующий понедельник появилась вывеска длиной почти в тридцать футов с надписью «Акционерное общество США по страхованию жизни». Она висела как раз над небольшой вывеской компании «Мьючуал», которая располагалась на первом этаже того же дома. Создавалось впечатление, что новая компания занимала все верхние этажи.
В соответствии с законом, принятым в штате Нью-Йорк, ни одна страховая компания не могла быть открыта без уставного взноса в 100 тысяч долларов контролеру штата. Хайд сразу же занялся сколачиванием необходимого капитала, чтобы вывеске соответствовало реальное дело. Для этого Хайду не вполне хватало происхождения и образования. Страхование было «другом
226
вдов и сирот». Страховые компании не занимались торговлей, они были общественными институтами. Их управляющие не были купцами, обувщиками и т. п., то есть теми, кто создавал прибыль. Руководители страховых компаний обычно были учителями, президентами университетов, священниками, государственными деятелями и другими борцами за общественное благо.
Генри Хайд не получил высшего образования и не имел высокого социального положения. Его отец был простым страховым агентом. Мог ли он тягаться с такими авторитетными компаниями, как «Мьючуал», в списках сотрудников которых были многие известные имена? Ореол респектабельности пришел к его компании по счастливой случайности. Он был прихожанином пресвитерианской церкви на Пятой авеню, в чью конгрегацию входили некоторые богатейшие торговцы и банкиры города. Хайд подружился с сыном пастора — и в то время, когда он пытался собрать необходимую сумму денег, эта дружба сыграла решающую роль. Семнадцать из пятидесяти двух членов первого совета директоров «Эквитабл» были прихожанами этой церкви. Хорошо оплачиваемая должность врача компании была предложена молодому Эдварду Ламберту на том условии, что он убедит своего состоятельного отца вложить в это дело 25 тысяч долларов. Некий г-н Генри Дей получил предложение стать адвокатом компании при условии, что он соберет 25 тысяч долларов. Когда тот выразил сомнение в целесообразности этого предприятия, подыскали другого кандидата, который принял предложенные условия, и тем самым удалось обойтись без скупого г-на Дея. Что касается поста президента компании, то Хайд решил, что для этого более подходил не он сам, а Уильям Александер, брат пастора пресвитерианской церкви на Пятой авеню, окончивший Принстонский университет, «человек зрелого возраста, имевший большой опыт юридической и политической деятельности в законодательном собрании штата Нью-Джерси, то есть человек, обладавший всеми теми качествами, которые внушали людям высокую степень доверия». Хайд как вице-президент и Управляющий был мозговым центром компании.
За четыре месяца Хайду удалось собрать необходимые 100 тысяч долларов, и он начал энергичную кампанию по продаже страховых полисов. Одно из преимуществ, которое давала связь с религиозной общиной, не ускользнуло от внимания *айда. Оно состояло в том, что в те дни «религиозная пресса» была в центре внимания. У каждой религиозной общины были
8»
227
свои газеты и другие периодические издания; религиозные еженедельники, имевшие большой тираж, могли эффективно использоваться для пропаганды страхования. Когда преподобный С.Айринус Прайм, пользовавшийся большим авторитетом, «на одном из последних собраний общины» лестно отозвался о компании Хайда, последний наконец-то дождался, что слова пастора были напечатаны в «Нью-Йорк обзервер», одном из ведущих печатных органов пресвитерианской общины. Позднее отдельные выдержки из речи Прайма были напечатаны в других газетах. Его преподобие Прайм отмечал следующее:
Компания «Эквитабл лайф ашуранс сэсайети» была создана для того, чтобы удовлетворять нужды всех американцев, населяющих различные области нашей огромной страны. Ее основатели и директора — это в высшей степени религиозные и благочестивые люди. В обществе, где все граждане застрахованы от превратности судьбы, они надеются привлечь для работы в своей компании добропорядочных людей, желающих потрудиться в различных сферах страхового бизнеса. Они знают, что ум и добродетель могут продлить жизнь, что наиболее надежным и прибыльным страхование жизни может быть в просвещенных религиозных общинах. По мере того как они будут расширять масштабы своей деятельности и пополнят свои ряды священнослужителями из разных областей штата, их компания станет самой эффективной, полезной и благословенной организацией, которая будет действовать в интересах и в утешение вдов, сирот и церкви... Я уверен, что ваше общество является одним из самых ярких примеров поистине благотворительной организации нашей страны.
На клейме фирмы был выгравирован девиз: «Aeque pauperibus prodest locupletibus aeque» («На благо бедных и богатых»). Первую брошюру, выпущенную компанией, открывал раздел, в котором рассказывалось о «болезни Роберта Бёрнса» (бедность) и предписывалась «прекрасная предохранительная мера» (страхование). Хайд распространял тысячи памфлетов от «Эквитабл», в которых всячески пропагандировалось страхование жизни.
Святоши, противники страхования, аргументировали свою позицию тем, что «страхование жизни является демонстрацией неверия в Провидение, попыткой нечестивцев контролировать или предотвращать исполнение Его воли». Один из ответов на подобные заявления был следующим: институт страхования жизни был предопределен свыше, его цель — продлить жизнь путем устранения «отравляющего жизнь человека беспокойства и тягостных размышлений», принести ему облегчение в старости и в болезни. В одной из брошюр, выпущенных в 1872 году, отмечалось, что «бытовавшее в прошлом убеждение, что, приобретая страховой полис, мы тем самым бросаем вызов Ко
228
ролю тьмы, до сих пор не утратило своей силы в определенных кругах общества и наполняет душу жены, чей муж застраховал свою жизнь, предчувствием беды». Хайд обратился за помощью к представителям высшего духовенства, в том числе к самому Генри Уорду Бичеру, и попросил их написать статьи для будущих клиентов, в которых содержалось бы обоснование того, что страхование жизни не противоречит воле Бога.
«Благословенное» заведение Хайда в своем процветании превзошло все его ожидания. В 1862 году компания получила около двух миллионов долларов от продажи новых страховых полисов. Когда Хайда призвали в армию, он воспользовался законом и купил себе замену за 800 долларов. Позднее он описывал свой поступок как лучший из всех своих вкладов, которые когда-либо совершал. Гражданская война напомнила людям о том, что они смертны, и в 1862 году оборот страховых компаний Нью-Йорка почти удвоился по сравнению с предыдущими годами. К концу войны страхование жизни в армии и в целом по стране возросло в три раза. Объем операций «Эквитабл» был значительно выше, чем у ее конкурентов.
Хайд разработал сложную программу по подготовке страховых агентов, которая предполагала изучение специальной литературы, ознакомление с методами торговли, разбор основных вопросов, касающихся содержания страховых проспектов, и наиболее удачных ответов на претензии и возражения клиентов. К 1870 году стали регулярно проводиться встречи торговых агентов, в ходе которых они обменивались опытом, что, по мнению Хайда, укрепляло их моральный дух.
Предложенные Хайдом методы торговли приобрели общенациональный характер. Их отличие от ранее использовавшихся было примерно таким же, каким было отличие американских универмагов и магазинов, торговавших по каталогам, от обычных магазинов розничной торговли. Разъезжая по стране, Хайд выступал с проповедями в защиту страхования жизни и вербовал новых страховых агентов. В «Руководстве для страхового агента», написанном его преподобием доктором богословия Генри Фишем, пастором первой баптистской церкви в Ньюарке, и распространявшемся Хайдом, отмечалось, что «страхование жизни следует считать профессией», для которой сотруднику необходимо иметь вполне определенные качества. К ним относились следующие:
229
1.	Любовь к работе.
2.	Руководство высокими помыслами.
3.	Сердечное, неформальное отношение к решению всех проблем.
4.	Активность и трудолюбие.
5.	Мужество и решительность.
6.	Тактичность и проницательность.
7.	Правдивость.
8.	Хорошая репутация.
9.	Хороший характер.
10.	Преданность делу.
11.	Заинтересованность в делах одной компании.
12.	Осторожность в деле.
Как отмечал один из компаньонов Хайда, он воодушевлял сотрудников «Эквитабл» «своей страстной верой в компанию, своим энтузиазмом и уверенностью в ее триумфе. Это напоминало верность солдата своему знамени». Когда начался экономический кризис, Хайд с убежденностью говорил сотрудникам компании: «Не падайте духом. Люди, как и раньше, будут умирать. Семьи, не имеющие страховки, окажутся в еще более отчаянном положении, чем раньше. Никогда еще не проявлялась так остро нужда в страховании, как во время этого кризиса... Давайте же все пойдем навстречу этому желанию людей». Он мобилизовал своих сотрудников для активной деятельности на всей территории страны. Он брал на работу агентов, в задачу которых входил наем торговцев, занимавшихся продажей страховых полисов по всей стране. В своем письме от 2 сентября 1867 года к агентам, представлявшим его интересы, он отмечал, что капитал «Эквитабл» чудесным образом составил 4,5 миллиона долларов уже после восьми лет работы.
Он организовывал встречи сотрудников, во время которых для них читался курс лекций и проводились мероприятия религиозного характера. И к 1870 году брошюры Хайда содержали выдержки из «рассказов» тех торговых агентов, которым удалось принести прибыль компании благодаря знаниям, полученным во время организованных им встреч. Хайд старался, чтобы в работе царил дух конкуренции. Для этого он организовывал специальные конкурсы и учреждал премии для победителей. Лучшим агентам в качестве фирменного знака преподносились массивные дорогие золотые часы с цепочкой — так компания оценивала их успехи. Можно сказать, что Хайд ввел традицию проведения американских торговых конференций. Это про
230
изошло как раз в то время, когда расширялась сеть железных дорог, росло число отелей, И у их владельцев были все основания всячески приветствовать и поощрять эти постоянные мероприятия, на которые съезжались делегаты со всех концов страны. Лично Хайд заявлял, что в п/ллмановском спальном вагоне он чувствовал себя гораздо уютнее, нежели в отеле.
Родился Великий Американский Коммивояжер. Работа в сфере страхования безусловно считалась добродетелью. Новый американский торговец в определенной степени благодаря риторике и организационному таланту Генри Хайда и ему подобных ассоциировался теперь не с мелким торговцем, шарлатаном или владельцем балагана и не с уличным лоточником, продающим лекарства, или Ф.Т. Барнемом, а с проповедниками, реформаторами, филантропами, вообще всеми, кто занимается благотворительной деятельностью. Религия торговли родила свою теологию, мораль, фольклор, иконографию, свои «теории» и философию. В первой половине XX века Брюс Бартон, основавший одно из крупнейших рекламных агентств, воздавал хвалу Христу как «величайшему в мире торговцу», а Библию определял как «бестселлер всех времен».
Хайд убеждал своих торговых эмиссаров в том, что страхование в жизни человека занимает второе место после Евангелия, что оно необходимо всем. В 1869 году Хайд очень пышно отметил десятую годовщину создания «Эквитабл». Ежегодный оборот капитала фирмы уже составлял 50 миллионов долларов, что превышало общий оборот всех британских компаний. Еще через двадцать лет «Эквитабл» по общей стоимости действующих страховых полисов стала крупнейшей страховой компанией в мире.
В 1899 году, когда Генри Хайд умер, контроль над деятельностью компании перешел к его двадцатитрехлетнему сыну Джеймсу Хейзену Хайду, который владел контрольным пакетом акций (502 акции) и имел репутацию (используя язык полисов «Эквитабл») «защитника вдов и сирот». Под его защитой было более трех миллионов вдов и сирот, а капитал компании составлял 400 миллионов долларов. Молодой Хайд, как и любой другой юный принц, был начинен обычными добродетелями и Милыми пороками. Однако со временем его экстравагантность и безответственность стали привлекать к себе внимание; он был Франкофилом, и его званые обеды на средства компании («торговые издержки»), даваемые для французских актрис, иногда
231
стоили более 10 тысяч долларов каждый. Среди соперников и врагов Хайда была семья Александер, которая опасалась, что он приберет к рукам и ее несколько меньшую, доставшуюся ей по наследству долю в управлении компанией. Ежегодно Александеры получали дополнительные доходы, сборы, комиссионные от «Эквитабл», которые составляли около миллиона долларов. Однако до того, как началось официальное расследование деятельности «Эквитабл» и других крупных страховых компаний, Хайд успел продать контрольный пакет акций дельцу из Нью-Йорка Томасу Форчуну Райану за 2,5 миллиона долларов. По закону, согласно уставу компании, ежегодный доход от одной акции не мог превышать семи долларов. Однако обладание контрольным пакетом акций обеспечивало контроль над капиталом компании в 400 миллионов долларов.
В1905 году в суде штата Нью-Йорк во время процесса по нарушениям в деятельности страховых компаний обвинителем выступил молодой, красивый и способный Чарлз Ивенс Хьюс. Его успешное разоблачение излишеств, непотизма и безответственности в деятельности крупнейших страховых компаний положительно сказалось на его будущей карьере государственного деятеля. Эти разоблачения получили широкий отклик на страницах юмористического журнала «Пак» (октябрь 1905 года, публикация «Небольшие деньги для тех, у кого есть страховка»). Вот что там было написано:
Десятый вице-президент большой страховой компании покупает тысячу акций за 84 доллара. Если ценность акций повышается на десять пунктов, какова будет его прибыль? А если они упадут на десять пунктов, сколько потеряете Вы? Или: Три директора возвращаются из Европы, чтобы дать свидетельские показания. Первый возвращается на быстроходном лайнере за пять дней. Второй приплывает на тихоходном грузовом судне. Третий падает за борт. Кто из них наиболее дальновиден?
Журнал предлагал следующую анкету для претендента на пост президента страховой компании:
Ваше имя, жалованье, доля в незаконных доходах.
Есть ли у Вас предрасположенность, наследственная или приобретенная, к любой форме нарушения закона, например такой, как обман, спекуляция, дача (или получение) взяток, крупное и мелкое воровство?
Болели ли Вы когда-либо какой-либо из указанных болезней: паралич совести; забывчивость; жадность до денег; острый или хронический непотизм; осознание чувства вины; страсть к завышению, особенно при составлении отчетов; страсть к получению дополнительных доходов (сколько приступов уже было); стремление к увеличению содержимого своего кошелька?
Были ли у Вас угрызения совести из-за лжесвидетельства?
232
Знаете ли Вы что-нибудь о социальном страховании? Если да, то что именно?
Неудивительно, что торговля пережила своеобразный ренессанс, когда началась продажа страховых полисов, невидимого товара. Его распространение было делом непростым и требовало детального разъяснения каждому клиенту, миллионам американцев, живших в демократической Америке и получивших возможность застраховать свою жизнь. К середине XX века некоторые виды страхования (например, страхование авиапассажиров в аэропортах) в соответствии с основными направлениями развития торговли в Америке приобрели комплексный, массовый характер, процесс выдачи страховок был автоматизирован. Однако абстрактный и многогранныйхарактер страхования, его основные принципы и личностный аспект по-прежнему оставались последним убежищем торговцев в их борьбе с рекламой.
Предприимчивость, энергия и риторика американских деловых людей способствовали тому, что страхование из спекулятивного бизнеса, бывшего сродни азартным играм, превратилось в одно из крупнейших и пользующихся уважением предприятий в США. Внедрение новой техники в промышленности привело к тому, что возросла степень риска для работающих на современных машинах. Очень скоро страхование стало всеобщим, и власти штатов выступили с инициативой придать ему обязательный характер. В Германии Бисмарк ввел государственную систему страхования рабочих по болезни (1883), от несчастных случаев (1884), по нетрудоспособности и старости (1889), и его примеру последовали правительства других стран, в том числе США. Прогрессисты выступили с требованием разработать на каждом предприятии договор, в котором бы были оговорены обязательства работодателя перед рабочими. Страхование стало государственным институтом. В 1908 году был принят федеральный закон о страховании федеральных служащих, к 1920 году аналогичные законы были приняты в большинстве штатов. Начиная с 1935 года, когда в период «Нового курса» ©.Рузвельта был принят Закон о социальном страховании, федеральное правительство оказывало поддержку проведению новых мер и расширению сфер социального страхования, в том числе по безработице, старости, нетрудоспособности, болезни. Однако чисто американскими оставались крупные частные предпринимательские страховые компании.
Каждое новое техническое усовершенствование было сопряжено с новым риском. Например, широкое использование стекла в окнах и в витринах магазинов подвергло риску их
233
владельцев, и последние хотели застраховаться на тот случай, если окна или витрины будут разбиты и будет нанесен большой материальный ущерб. Газопровод, водопровод и электросеть таили в себе новые опасности. И конечно, появление локомотивов, автомобилей и самолетов только увеличивало опасность для жизни человека. Рост популярности технических видов спорта, а также горных лыж и лодочных гонок — все это открывало дополнительные возможности и перспективы для развития страхования.
Создание в Соединенных Штатах системы страхования от несчастных случаев было свидетельством повышения уровня жизни, так как все большее число американцев могли позволить себе покупку дорогих товаров. А это в свою очередь было сопряжено с увеличением степени риска стать жертвой несчастного случая, что могло потребовать впоследствии значительных расходов на лечение. Раньше основными видами страхования против несчастных случаев были страхование от пожара и от несчастных случаев на море. Теперь же каждый американец имел у себя дома множество различных технических средств, которые при определенном стечении обстоятельств могли причинить ущерб соседу или его имуществу. Автомобиль был несравненно более опасным для человека, нежели лошадь. В потоке автомобилей, движущихся со скоростью 60 километров в час, любая просто затормозившая машина таила в себе смертельную опасность для остальных.
В первой половине XX века самая большая часть новых форм страхования имела отношение к автомобильному транспорту. Первый страховой полис на автомобиль был выдан в 1896 году, когда в стране насчитывалось менее девяноста автомобилей. Размер тарифа определялся тем, на каком топливе работал двигатель: электричестве, бензине, паре. Когда еще не исключалась возможность серийного выпуска автомобилей с паровым двигателем, страховые общества были более всего обеспокоены вероятным ростом числа несчастных случаев от взрыва паровых котлов. Поначалу трудности в работе страховых компаний проистекали из того, что число их клиентов было невелико, и существовала неясность относительно целей, для каких они будут использовать свои автомашины. В 1916 году стало очевидно, что сумма страховки должна зависеть от количества автомобилей в той или иной местности. Необходимо было учитывать и разницу в использовании автомашин в городе и в сельской местности. Так, например, тарифы по страхованию автомобилей в Нью-Йорке, где насчитывалось их более двадцати пяти тысяч, в две
234
надцать раз превышали тарифы, установленные в штате Аризона, где было застраховано всего двести машин. К 1965 году четверть всех взносов по страхованию собственности и по страхованию гражданской ответственности приходилась на страхование автомобилей.
Развитие системы страхования жизни, появление и расцвет компании «Эквитабл лайф ашуранс» и других частных страховых компаний привели к образованию новых центров власти. Как и автомобильная компания Форда («Форд мотор компани»), «Эквитабл» могла быть создана только благодаря участию миллионов американцев в этом деле. Крупнейшие страховые компании стали левиафанами, которые могли быть созданы только усилиями всех граждан, и, как очень скоро выяснилось, осуществлять контроль над их деятельностью было чрезвычайно трудно.
21
СТАТИСТИЧЕСКИЕ ПРОГНОЗЫ: КАКОЙ У ВАС РАЗМЕР?
Одной из особенностей развития статистики в США было то, что она не стала сугубо академической наукой. В демократическом американском обществе она нашла самое широкое, невиданное до того времени применение, и в результате в XX веке важнейшим элементом американского общественного сознания стал количественный анализ. Не только избирательные кампании и перепись населения стали объектами статистического анализа. Требовались ответы на вопросы: Сколько? В каком объеме? Каковы размеры?
Важнейшими факторами, которые оказали влияние на развитие и дальнейшее усиление оценочного количественного сознания, явились промышленность США и американский уровень жизни. Рост потребности в изготовлении всевозможных потребительских товаров на крупных предприятиях страны, с тем чтобы они стали достоянием каждого американца, привел к тому, что несчетное число статистических исследований охватило всю повседневную жизнь американцев.
Наглядно в этом можно убедиться на примере развития новых направлений в изготовлении одежды. Мы уже были свидетелями того, как предприятия по производству готовой одежды
235
практически вытеснили ее домашнее производство. Одним из обстоятельств, сделавшим это возможным, стало развитие новой отрасли статистической науки — антропометрии (слово вошло в английский язык в середине XIX века). Это наука о размерах фигуры человека; она занималась выявлением наиболее общих черт, характерных для того или иного размера, а также различий в пропорциях тела у людей разного возраста, класса, национальности. До середины XIX века общепринятым утверждением, подкрепленным религиозными догмами об уникальности души каждого человека, было утверждение о том, что размеры тела одного человека совершенно отличны от размеров тела другого. Если это соответствовало действительности, то всякие попытки наладить серийное производство одежды, которая могла бы подойти разным покупателям, оказались бы безнадежными. Таким образом, если бы вы захотели иметь хорошо сшитую одежду, то вам пришлось бы или самому ее шить, или обратиться к портному.
Во время Гражданской войны, когда требовались большие партии военной формы, была накоплена обширная информация о размерах человеческого тела и выявлена очень важная закономерность, согласно которой определенные мерки имели особенность регулярно повторяться. Например, при окружности талии в 38 дюймов, а длине рукава в 34 дюйма в восьми случаях из десяти будет соответствующая им ширина плеч. Это простое открытие сделало возможным серийное производство одежды, которая хорошо сидела почти на каждом. Открытие было простым, однако оно имело решающее значение для развития швейной промышленности, которая поставляла в магазины продукцию, пригодную для всех покупателей. В конце войны установленные данные о размерах человеческого тела стали доступны владельцам швейных фабрик и позволили им наладить серийное производство готовой одежды для необыкновенно выросшего потребительского рынка: для сотен тысяч демобилизованных солдат; для нового потока иммигрантов; для процветающих граждан таких новых, стремительно растущих городов, как Чикаго, Омаха и Денвер; для рабочих многочисленных новых фабрик. Впервые средние американцы получили возможность купить готовую одежду, которая была красивой и хорошо сидела.
Накопление и распространение информаций о размерах человеческого тела играли во всем этом не последнюю роль. В 1880 году появилась эпохальная книга Дэниела Эдварда Райана «Изменение пропорций человеческого тела: полный набор ме
236
рок для фигуры человека любого возраста и мерки для детей-подростков». Наконец-то Райан представил научный справочник о стандартных размерах готовой одежды для мужчин, юношей, мальчиков. Справочник Райана содержал специальные таблицы, по которым можно было вычислить все мерки, если известны окружность бедер и вес. В 1889 году профессор Франц Боас читал курсы по антропометрии и антропологической статистике в Университете Кларка. Статистические данные о размерах человеческого тела, очень полезные в целом ряде случаев (например, при разработке образцов наиболее удобной школьной мебели), совершенно случайно послужили исходным материалом для новой, бурно развивающейся науки — педагогической психологии.
В начале XX века впервые в истории любой человек мог войти в магазин готового платья, назвать свой размер, например «42», и надеть пиджак, который полностью или с незначительными переделками удовлетворил бы самый строгий вкус. Теперь люди в своем сознании причисляли себя к определенной категории, «размеру» — обуви, рубашек, брюк, шляп, — что было еще одним свидетельством принадлежности американца к статистическому сообществу.
Для производства стандартных изделий, отвечающих любым вкусам, потребовалось введение единой системы измерения. Мы настолько привыкли к таким терминам, как минута, фут или галлон, что нередко забываем о том, что точные определения этих понятий были введены сравнительно недавно. Один известный физик отмечал в 1887 году, что «система мер и весов, используемая в повседневной жизни, является настолько путаной и ненаучной, а по некоторым пунктам содержащей ряд противоречий, что о ней трудно что-либо писать, даже в кратком изложении, не совершая ошибок». До 1892 года в США использовалось восемь различных и авторитетных определений «галлона».
Эти «произвольные стандарты» делали возможным для любого предпринимателя выбирать для своего производства те из них, которые были ему наиболее удобны в данный момент. Это становилось особенно опасным с развитием новых отраслей промышленности. В 1900 году президент Американского института инженеров-электриков сетовал на то, что из-за отсутствия принятого в США точного определения единицы измерения света (она была совсем недавно принята Палатой мер и весов, и информация об этом напечатана в специальном
237
справочнике по геодезии и картографии) американские ученые в своих лабораториях использовали более точную единицу измерения, принятую в Германии. В то же время в электротехнической промышленности использовалась своя единица измерения, отличная от двух других, принятых в Англии и Германии. В результате сложилась такая ситуация, что одна и та же электрическая лампочка с параметрами 10 ампер и 45 вольт в одном случае описывалась как «лампочка в 2000 свечей», а в другом (в соответствии с английскими и немецкими стандартами) — как «лампочка в 400 — 500 свечей».
Помимо этой путаницы, существовали и другие трудности. В строительной промышленности, например, такое положение затрудняло расчеты и составление смет. Один из специалистов писал в журнале «Сайентифик америкэн» в 1896 году, что предусмотрительный подрядчик обычно заказывал строительных материалов на 20 процентов больше, чем было необходимо, желая оставить себе свободу действий на случай исправления брака в работе, вызванного неточностью расчетов и различиями в оценке ее качества. К1900 году, когда в США было уже налажено производство всех видов измерительных приборов, они отправлялись на калибровку в Англию или — чаще — в Германию.
Наиболее очевидными источниками существовавшей путаницы были большая протяженность территории США и разница в единицах, принятых в разных штатах, а также стремительный рост и темпы развития промышленности. Федеральная система правления, и прежде всего существовавшее положение о том, что сильная власть и постоянный контроль являются священной прерогативой штатов, только усиливала эту путаницу. Однако по Конституции США (ст.1, разд.8) конгресс получил право «устанавливать единицы мер и весов» (как и право «устанавливать и взимать налоги, пошлины, подати и акцизные сборы...чеканить монету, регулировать ее ценность и ценность иностранной монеты...»). Чтобы косвенно оправдать введение государственной системы мер и весов (не ущемляя прав штатов), было объявлено, что это соответствует требованиям конституции о чеканке денег. Объявлялось также, что «все пошлины, подати и акцизные сборы должны быть единообразны на всей территории Соединенных Штатов...».
Более века пришлось бороться Конгрессу США за введение единой системы мер и весов, так чтобы это не нарушило полномочий штатов и независимости предпринимателей. Джефферсон, Мэдисон и Джон Куинси Адамс выступали с подобными предложениями, но конгресс, опасаясь, что такая
238
мера приведет к установлению чрезмерного контроля федерального правительства, отказывался их принять. В 1828 году конгрессу удалось утвердить денежной единицей США британский тройский фунт, принятый там в 1758 году. Альберт Галлатен, в прошлом министр финансов, сумел в бытность свою посланником в Великобритании в 1827 году вывезти медную копию старого английского тройского фунта, которую поместил на хранение у директора монетного двора в Филадельфии. Впоследствии были изготовлены копии этого фунта и разосланы всем монетным дворам страны, с тем чтобы на его основе был изготовлен золотой фунт. Во время пожара здания парламента в 1834 году английский образец сгорел, и после этого описание филадельфийского медного фунта стало довольно неопределенным, делалась ссылка на определение фунта, принятое британской системой мер веса. Чарлз Пирс фазносторонне одаренный и непостоянный в своих взглядах философ, кому судьбой дано было стать главным метафизиком американского прагматизма), директор Палаты мер и весов, отмечал в 1884 году, что тройский фунт не мог быть использован как единица веса. Он обосновывал это тем, что стандартный тройский фунт не был взвешен в вакууме, поэтому его настоящий вес оставался неизвестным. Американское правительство также не имело прибора для взвешивания в вакууме, отмечал Пирс, поэтому вес американского фунта остался «неизвестным». И все же этот неопределенный «фунт» оставался до 1911 года принятой в США мерой веса для монетного двора.
Федеральная палата мер и весов была создана в рамках министерства финансов. Это было продиктовано все возрастающими жалобами на отсутствие единообразия при сборе таможенных пошлин в портах США. Первый директор Береговой службы Фердинанд Рудольф Хесслер, иммигрант из Швейцарии, недавно приехавший в США, обнаружил, что невозможно найти две таможенные службы, которые бы в своей работе использовали одинаковые единицы измерения, например фунт или бушель. В результате выяснилось, что в разных портах взимались неодинаковые пошлины. После 1830 года Хесслер предпринял активные действия по установлению единых стандартов, однако страх конгрессменов перед усилением федеральной власти оставался серьезной помехой. Хесслеру пришлось провести работу в каждом штате, убеждая там жителей и представителей власти в необходимости введения единой системы. В своей борьбе он преследовал скорее политические, нежели научные цели; дело двигалось медленно.
239
После испано-американской войны 1898 года США активно включились в мировую политику. В последующее десятилетие экспорт американских товаров удвоился. После того как страна стала лидером в мировой торговле, было уже невозможно откладывать введение единой системы мер и весов. Потребители во всех странах мира хотели иметь твердые гарантии качества американских товаров. Новую кампанию за национальную систему стандартов возглавил Лаймен Гейдж, бизнесмен из Чикаго, своим собственным трудом достигший высокого положения. В 1893 году он возглавлял дирекцию Всемирной выставки в Колумбии, был министром финансов при президенте Уильяме Маккинли, финансировал испано-американскую войну. В 1900 году он выступил в конгрессе с настоятельной просьбой принять единую систему стандартов, отметил, что США более не могут полагаться на единицы измерения, принятые в других странах, что американские предприниматели нуждаются в том, чтобы страна позаботилась об «обеспечении необходимой степени единообразия и точности» при производстве промышленной продукции. Конгресс одобрил предложение Гейджа в 1901 году, с изменением лишь названия «Национальное бюро по стандартизации» на «Национальное бюро стандартов». Бюджет за 1900 год прежней Палаты мер и весов составлял 9410 долларов. Во время обсуждения в конгрессе предложенного Гейджем законопроекта некоторые конгрессмены высказали возражения относительно жалованья главы нового бюро, которое должно было составить 6000 долларов, то есть почти столько же, сколько получал министр финансов. Гейдж многозначительно ответил, что «почти любой может выполнять функции министра... однако главой этого бюро может стать только знающий и высококвалифицированный человек».
Человек, прибывший в Вашингтон для создания Национального бюро стандартов, оправдал ожидания Гейджа. Им был Сэмюел Уэсли Стрэттон, сын фермера из штата Иллинойс. Он окончил Иллинойский университет, читал там лекции и впоследствии ввел преподавание нового курса по электротехнике. В 1892 году был создан Чикагский университет, и Стрэттон начал работать в новом учебном заведении. Здесь он вместе с Элбертом Майкелсоном проводил эксперименты по определению скорости света. Во время испано-американской войны он служил на флоте. По просьбе Гейджа Стрэттон практически один, без чьей-либо помощи, составил проект закона о деятельности нового бюро, который был представлен на обсуждение в конгресс. Как отмечал один из участников этого обсуждения, Стрэт
240
тон буквально «очаровал» членов комиссии конгресса своими демонстрациями и пояснениями к законопроекту. Будучи первым руководителем бюро, он со всей страстью экспериментатора и исследователя занялся сбором необходимой аппаратуры и набрал блестящий научный штат. За двадцать лет работы он сумел придать бюро статус одной из ведущих организаций, определявших деятельность американской промышленности: перевод бюро в 1903 году из ведения министерства финансов в ведение министерства торговли только еще более способствовал повышению его влияния и авторитета.
К тому времени, когда Стрэттон оставил свой пост в 1923 году, Соединенные Штаты заняли ведущее место в мире по разработке методики проведения тестов и различных измерений, а также по разработке стандартов. Бюро взяло на себя инициативу по испытанию всех видов материалов, им были разработаны единицы измерения для потребителей электричества, включая коммунальные предприятия и службы, число которых было чрезвычайно велико, а их работа была сопряжена с множеством трудностей. Кроме того, бюро разработало новые точные единицы измерения для света и газа. Оно издавало специальные брошюры, в которых потребитель мог ознакомиться с основными характеристиками бытовых приборов и материалов, использовавшихся в хозяйстве. Томас Эдисон отмечал в 1919 году, что обычно книги по проблемам радиосвязи изобилуют математическими расчетами, и он ощущает растерянность, когда начинает их читать. Однако что касается такой книги, выпущенной бюро, то он оценил ее как «лучшую публикацию в этой области», которую когда-либо читал. Во время первой мировой войны бюро проводило эксперименты по разработке заменителей кожи, бумаги и ткани, оказывало помощь при создании технологии строительства судов из железобетона. Война и военные нужды сослужили добрую службу бюро, ему удалось убедить американских предпринимателей в необходимости стандартизации. После войны бюро начало «крестовый поход за стандартизацию», сделав его частью кампании по борьбе с издержками производства, которую возглавил министр торговли Герберт Гувер.
В последующие десятилетия бюро стандартов играло ведущую роль при разработке программ по преодолению всех национальных кризисов и всегда было инициатором разного рода Нововведений. В годы Великой депрессии бюро занялось пересмотром «кодексов честной конкуренции» и разработкой новых потребительских образцов для Американской нацио
241
нальной стрелковой ассоциации. Во время второй мировой войны оно искало способы экономии бензина и поддерживало исследовательскую работу по получению синтетической резины и заменителей других дефицитных материалов. Во время научно-исследовательских изысканий по получению атомной энергии, а затем и по созданию атомной бомбы, бюро обеспечило необходимое исследование свойств урана, разработало новый тип взрывателя, благодаря чему его вклад в реализацию всего грандиозного проекта явился неотъемлемым и весьма существенным. Бюро всесторонне поддерживало и космические исследования. Его сотрудниками были созданы более совершенные приборы для проведения испытаний и определения параметров материалов в не изученных до того времени диапазонах измерения й при крайне высоких и низких температурах.
К 1970 году Национальное бюро стандартов, которое находилось неподалеку от столицы и занимало участок площадью в 70 акров, стало своего рода святым местом, как бы олицетворяя своей деятельностью принявшее общенациональный характер движение за увеличение количества выпускаемой продукции и его позитивное влияние на ее качество. Здесь верховные жрецы, посвященные в таинство измерения, делали все для того, чтобы укрепить веру нации в количественные характеристики.
22
НЕ ДЕЛАТЬ ЛУЧШЕ ТОГО, ЧЕМ ЭТО НЕОБХОДИМО
Так называемая американская система производства, или «взаимозаменяемая система», сложилась к середине XIX века. Она основывалась на важной и простой организационной идее по использованию специфических возможностей США и была задумана таким образом, что, например, массовое производство оружейной продукции обеспечивалось небольшим числом высококвалифицированных оружейных мастеров. Так один из недостатков условий жизни Нового Света сыграл позитивную роль в развитии его промышленности. Через сто лет новая статистическая наука обосновала еще одну систему производства, характерную для Америки. Лишь немногие американцы осознавали, что в стране произошла революция, но она действительно совершилась и явилась торжеством идей, согласно которым
242
риск и максимальное использование возможностей количественного подхода в приложении к имеющемуся опыту являются основным залогом успеха.
Первоначально существовавшая в США система была основана на новых подходах к качеству производимых товаров. Так, например, в 1830-х годах инженер из Шотландии, проверявший качество локомотивов, изготовленных на заводах Болдуина в Филадельфии, отмечал, что «наружные части локомотива, такие, как шатуны, коленчатые рычаги, каркас и колеса, были менее тщательно обработаны, чем у паровозов, сделанных на английских заводах». Что касается «внутренних деталей двигателя, таких, как цилиндры, пистоны, клапаны, шейки вала и золотники, где необходима точная и тщательная их подгонка для обеспечения плавной работы двигателя, то класс их обработки был очень высоким». Некоторые зарубежные специалисты, приезжавшие в США, приходили к заключению, что даже лучшее американское оборудование могло считаться хорошо выполненным лишь с большими оговорками и что в их странах оно могло продаваться только как второсортное. То, что они увидели в США, еще более укрепило их в том мнении, что высококвалифицированный ручной труд был необходим для окончательной доработки машинной продукции. Они предсказали, что в течение длительного времени американская система, основанная на взаимозаменяемости, подразумевающая, что все детали будут выполняться машинами, не достигнет больших успехов из-за низкого качества ее продукции.
Но американцы разработали и стали использовать новое определение «качества». Главное внимание уделялось не совершенству работы, а функциональности изделия. Когда американцы оценивали качество станка, ружья, замка или часов, они прежде всего смотрели, насколько безупречно работал механизм. Их нисколько не интересовали всяческие украшения вроде рифленой поверхности, декоративных дуг, антаблементов, причудливых узоров и инкрустации — все, что украшало лучшие изделия, изготовленные в Великобритании. Наиболее восприимчивые ко всему новому зарубежные инженеры давали высокую оценку американским нововведениям. Джеймс Несмит, известный владелец станкостроительного завода из Манчестера, после посещения завода Сэмюела Кольта по производству револьверов отмечал: «Есть определенный здравый смысл в простоте изготовления того или иного изделия, и это поразило Меня больше всего. Можно говорить о необычайной простоте, сравнивая ее с квакерской строгостью формы: никаких орнамен
243
тов, закругленных углов, полированной поверхности. Изделия характеризовались высокой точностью и правильностью получаемых результатов».
В этой первой американской системе производства начала XIX века уже можно было заметить тенденцию к экономии, что впоследствии стало отличительной чертой американской системы производства второй половины XX века. Первая американская система основывалась на принципе соответствия качества изготовленного изделия его назначению. Нефункциональной эстетике, традиционному орнаменту там не было места. По американским стандартам высокое качество определялось не полировкой и украшениями изделия, а его работой.
С точки зрения зарубежного наблюдателя, американцы создали систему производства «несовершенных» изделий. По мнению большинства английских специалистов, изделия, которые были хороши только с «функциональной точки зрения», но не имели полировки и украшений, не могли рассматриваться как изделия высокого качества. Тем не менее в XX веке продолжалось дальнейшее развитие американской системы, нарушавшей господствовавший в Старом Свете идеал мастерства. Если в XIX веке американская промышленность выпускала товары «достаточно хорошие для использования по назначению», то в XX веке она начала выпускать изделия, качество которых было «не лучше того, чем это было необходимо». Должно быть, некоторые американцы расценили, что и взаимозаменяемая система не оправдывала себя, так как соблюдение точности изготовления изделий было делом дорогостоящим. Прогресс американского производства стал возможным благодаря введению нового понятия «несовершенства». И это стало возможным с развитием статистики.
Важнейшее, хотя и малоупоминаемое, американское достижение получило название «статистический контроль качества». К середине XX века он вошел в число инженерных терминов для обозначения метода применения статистики для количественной оценки качества. Хотя основные теоретические концепции были заимствованы за рубежом, их практическое использование было чисто американским.
Самая большая заслуга в распространении статистики при организации промышленного производства принадлежит Уолтеру Шухарту. В 1924 году он был молодым инженером и работал в управлении технической инспекции «Уэстерн электрик
244
компани» (она выпускала телефонные аппараты для «Белл телефон компани»). Шухарт был озадачен данными, полученными технической инспекцией фабрики. Ему было поручено на основе имеющихся данных проверки найти способы более экономного производства продукции. До Шухарта статистический анализ использовался только на фабриках за рубежом. Однако там выборка применялась для оценки качества готового изделия, иными словами, для выяснения того, насколько эффективной и правильной была технология производства. Шухарт выдвинул новую идею. Он предложил использовать статистические данные не только для анализа технологии производства, но и для ее изменения и контроля при непрерывном производственном процессе. Благодаря ему производственная статистика перестала заниматься простым сбором информации, она превратилась в одно из орудий производства, в способ промышленного прогнозирования.
Важнейшей для теории Шухарта стала простая новая концепция, разработанная за рубежом в конце XIX — начале XX века. В 1909 году технический термин «допуск» получил новый смысл. Он стал использоваться для обозначения «допустимых колебаний в размерах машины или одной из ее частей». Основная идея положения о предельных допусках и нового толкования точности в машинном производстве очень напоминала ту, на которой держалась вся система взаимозаменяемости. В то время как американская система машинного производства основывалась на стремлении к точности, на использовании кронциркулей, шаблонов, калибров и других измерительных инструментов, на применении более точно изготовленных машинным способом деталей, чем раньше, она все же зависела и от новых компромиссных подходов. Требовалось разработать новые критерии определения качества изготовленного товара. •Историк Юджин Фергюсон отмечал, что в основе всего было принятие идеи несовершенства — идеи о том, что достижение абсолютной точности невозможно, следовательно, и не нужно. Единственной разумной целью промышленного производства было достижение достаточной точности. Старое положение о стремлении к «совершенству» требовало пересмотра.
Довольно туманно сформулированная задача по производству товара «лучшего качества», объяснял Шухарт, вовсе не нрсдполагала, что выпускаемый товар удовлетворительного качества должен продаваться по более низкой цене. Поэтому °Дной из первых задач стала разработка специфических, кон
245
кретных, математически обоснованных требований к изготовлению каждой части того или иного изделия. Пришло время, когда статистика и математика вероятностных величин могли быть использованы. для разработки методов достижения поставленной цели при минимальных затратах. В основе теории Шухарта лежала идея о несовершенстве. Он придерживался той точки зрения, что в любой системе при изготовлении любого изделия неизбежны «дефекты», поэтому он настаивал на том, чтобы максимально допустимое число дефектов было определено и оговорено заранее. При такой постановке дела производство могло быть организовано таким образом, чтобы число дефектов в конечной продукции не превышало установленной нормы (совсем не обязательно, чтобы их было как можно меньше).
Блестящая в своей простоте идея Шухарта сводилась, таким образом, к тому, чтобы построить систему на несовершенстве. Она основывалась на общепринятом положении о том, что «совершенство» очень часто достигается благодаря интуиции и вкусу мастера, в то время как дефекты могут быть подсчитаны и измерены. В рамках первой американской системы, сформировавшейся столетие назад, нехватка квалифицированных мастеров была стимулом для развития взаимозаменяемой системы. Точно так же в рамках второй американской системы несовершенство машины способствовало развитию более экономичного промышленного производства. У Шухарта хватило мужества отказаться от господствовавшего в промышленности донкихотства — требования об обязательном достижении «совершенства»; за его отсутствие американские предприниматели подвергались резкой критике. Он попытался превратить в достоинство недостатки американского производства. Впервые в истории страна могла экономно расходовать свои ресурсы в производстве, где выпускаемая продукция отвечала допустимым нормам отклонения от стандартов и имела определенное число дефектов. Новая статистическая наука разработала все необходимые для этого методы.
При планировании промышленного производства в первую очередь устанавливались «допустимые нормы отклонения» от стандарта. Естественно, они были различными для дверных петель и для пружины наручных часов. И конечно, одним из важнейших был вопрос об издержках производства. При разработке допусков, отмечал Шухарт, следовало учитывать «не только то, что хочет получить инженер, но и то, что он может получить или получить при экономном расходовании средств».
246
Первый научный труд, посвященный проблеме контроля качества (по-видимому, этот термин «контроль качества» впервые появился именно в этой книге), был написан другим американским инженером, Джорджем Рэдфордом. В своей книге «Контроль качества на производстве» Рэдфорд отмечал, что раньше инженеры, работавшие на предприятиях, уделяли «слишком большое внимание количеству выпускаемой продукции, заботясь о снижении ее себестоимости». Он утверждал, что «увеличение выпускаемой продукции и сокращение затрат более вероятны в том случае, когда основное внимание уделяется качеству, а не количеству. Именно достижение качества должно стать основным принципом и главной целью производства». Однако это противоречие не было глубоким, так как Рэдфорд использовал статистику как раз для того, чтобы преобразовать качество в количество. При разработке своей новой системы он провел исследование «развития трудовых процессов». Более совершенные измерительные приборы в руках бесстрастных инспекторов позволяли установить, насколько выпущенные товары соответствуют установленным нормам допуска.
Цель состояла в том, чтобы добиться минимальных норм при минимальных затратах. «Учитывая тот факт, что идеальный стандарт на практике недостижим, так как эталон качества постоянно меняется, необходимо разработать технические стандарты. Их отличие от идеальных стандартов определяется установлением допустимых ошибок. Конечный продукт должен отвечать требованиям, которые определяются прибавлением допустимых ошибок к идеальному стандарту». Серийное производство (по выражению Рэдфорда) предполагало «компромисс при определении допусков». И этот компромисс спас предпринимателей, стремившихся к достижению не имеющего смысла единообразия продукции, от больших затрат.
Понятие качества как чего-то постоянно меняющегося и сдвигающегося, когда оно будет преобразовано таким образом, чтобы его можно было использовать на практике, даст возможность среди всего прочего разработать систему допусков и пределов... ни один проект не может считаться завершенным и пригодным для рационально спланированного производства, если не будут определены допустимые пределы для всех основных известных характеристик.
На предприятии производится одинаковая продукция, и ее единообразие определяется соответствием установленным нормам. В этом коренное отличие от работы старых мастеров. Предприниматель ищет пути для изготовления одинаковых вещей, а художник стремится создавать неповторимые и глубоко индивидуальные произведения. В первом случае производство требует гораздо меньших затрат, и в этом истинная его цен
247
ность, поскольку выпускаемая продукция гораздо более доступна для всех людей. Мы делаем одинаковые вещи, потому что это обходится дешевле, единообразие не является самоцелью, хотя оно дает нам множество других, менее важных преимуществ.
В качестве примера он привел дешевые часы фирмы «Ингерсолл». Рэдфорд объяснил, что, за исключением кристаллов, пружин и одной или двух незначительных деталей, которые могли быть заменены после продажи часов, у них не было иных заменяемых частей. Однако они ни в чем не уступали другим маркам часов, так как замена остальных деталей была маловероятной.
Основной целью взаимозаменяемой системы было создание «экономного производства». Это означало экономию ресурсов при изготовлении изделий более высокой точности (то есть при ужесточении норм допуска), чем это требовалось при удовлетворительном товарном качестве. Если бы американцы отказались от нового пути развития производства, предупреждал Рэдфорд, взаимозаменяемая система, в основе которой было достижение теоретически возможного идеального стандарта, могла бы стать своеобразным фетишем. Единообразие машинной продукции, «абсолютизация точности как самоцели» могли сделать машинное производство таким же непродуктивным, как и ручное производство Старого Света. Это могло стать препятствием для достижения важной социальной задачи: налаживания дешевого массового производства потребительских товаров. Рэдфорд предупреждал, что может возникнуть опасность чрезмерного увлечения точностью при производстве продукции. «Когда наш основной вывод сводится к тому, что самое главное — это сделать вещи одинаковыми, — заключает он, — мы должны всегда помнить, что качество может быть различным; на самом деле речь идет об однообразии, единообразии или стандартизации качества в допустимых пределах. Именно поэтому необходимо установить контроль над качеством».
Очевидно, что контроль качества имел свои положительные и отрицательные стороны. Так как слово «качество» было разговорным синонимом слова «совершенство», то создание «системы контроля» над качеством промышленного производства вызывало у многих некоторое беспокойство. Это объяснялось тем, отмечали историки инженерного дела, что контроль над качеством на практике предусматривал, чтобы то или иное изде-
248
дие не было ни на йоту лучше того, чем это было необходимо. Что мы можем думать о цивилизации, где качество выпускаемых товаров лишь такое, какое требуется, и ничуть не лучше? «Он ничуть не лучше того, чем должен быть!» Был ли это путь к индустриальному прогрессу, более демократическому обществу, где качество товаров ограничивалось необходимостью сделать их общедоступными?
Некоторые инженеры ностальгически сокрушались, что усиление контроля над качеством продукции приводило к упадку индивидуального мастерства. «Многое из того, что сейчас производится, — жаловался один из них, — служит поставленной цели, но не способствует сохранению того уровня культуры производства, к которому мы привыкли». Не таилась ли в этом опасность того, что промышленное производство будет сознательно ориентировано на намеренно неясные требования тех, кто его рекламирует? Не означал ли отказ от аристократических понятий качества, существовавших в Старом Свете, и связанный с этим риск то, что это автоматически пойдет на пользу демократии Нового Света?
Контроль качества, разработанный Шухартом, Рэдфордом и др., стал основой системы экономного производства всех видов товаров. Поскольку контроль качества относился к сфере статистики, были найдены способы для обеспечения непредвзятой («случайной») выборки образцов, составлены новые таблицы с описанием самых простых способов регистрации данных. Хотя Шухарт сформулировал свои основные идеи всего за несколько дней, ему потребовались годы, чтобы развить их и претворить в жизнь. В 1931 году вышла в свет книга «Экономический контроль качества производимых товаров», в основу которой Шухарт положил свою систему. Специалисты в области статистики признали, что он нашел чрезвычайно важное приложение новой науке.
Шухарт предпринял попытку проверить правильность своих идей в лабораториях, которые занимались разработкой более совершенной технологии производства телефонных аппаратов «Белл телефон лабораториз». Во время второй мировой войны в вооруженных силах США также использовалась система контроля качества Шухарта. «Последовательный анализ» (или приемная выборка) представлял собой новый простой, прямой способ сбора статистических данных, который позволял значительно упростить процесс контроля качества. Этот способ позволял сделать вывод о качестве всей продукции после проверки наименьшего числа товаров. Это было особенно цен-
249
ним, когда при определении качества продукции требовалась разборка образцов.
Хотя потребители ничего не знали об этих нововведениях, статистики и инженеры рассматривали статистический контроль качества как новую важную науку. Сам Шухарт вел специальный курс по этому предмету в Технологическом институте Стивенса в 1930 году. Официально этот курс был утвержден в учебных заведениях в годы войны, когда число специалистов в этой области достигло десяти тысяч. В 1946 году семнадцать местных обществ по контролю качества объединились в Американское общество контроля качества. Продолжало увеличиваться число публикаций на эту тему. В 1939 году Шухарт опубликовал в журнале «Анналы математической статистики» доклад «Будущее статистики в массовом производстве». После этого в различных специальных журналах появились статьи, в которых авторы описывали применение метода Шухарта в различных сферах деятельности: при проверке операций с использованием перфокарт; для предупреждения эпидемий; при проверке занятости на сверхурочной работе; при разработке законов по защите интересов потребителей.
Даже после того, как «статистический контроль качества» прочно вошел в деятельность всех промышленных предприятий Америки и регулировал массовое производство практически всех видов товаров, которые покупали американцы, тайный математический смысл этого термина был недоступен пониманию простых людей.
Сложившаяся ситуация как нельзя лучше отражала весь комплекс проблем и парадоксов, с которыми приходилось сталкиваться демократической Америке. В демократическом обществе появилась потребность в новом лексиконе, в разработке новых понятий «высокого качества», «хорошего качества» и, что важнее всего, «достаточно хорошего качества». Американский уровень жизни определялся новыми способами массового производства товаров, которые ничем друг от друга не отличались. Однако прогресс американской системы производства в XX веке зависел также и от тщательного исследования, измерения и определения допустимых пределов отклонения от нормы. Рэдфорд, Шухарт и их коллеги хотели спасти американцев от преклонения перед совершенством. Они преследовали демократическую цель — обеспечить производство как можно большего числа товаров для всех людей. Эпиграфом изданного в 1957 году руководства по контролю качества стали следующие
250
слова Шухарта: «Цель контроля заключается в том, чтобы обеспечить нам условия для производства того, что мы хотим, цо только в рамках определенных экономических пределов». Автор открывал книгу высказыванием Монтеня, определенно демократическим по характеру: «Самое всеобщее качество — это разнообразие».
23 «НЕПОДКУПНЫЙ КАССИР»
Уже в период после Гражданской войны редкий торговец мог с точностью определить свои доходы. Лишь немногие вели строгий и подробный учет товарооборота или поступлений. Несмотря на то что владелец универсального магазина давал распоряжение своему клерку вести ежедневный учет прихода и расхода в журнале, даже «если случится пожар», клерк не очень-то утруждал себя этим занятием. Из-за халатности, неграмотности и лености служащих счета, представляемые владельцу, были неполными. Такая ситуация открывала широчайшие возможности для хищений, особенно в тех случаях, когда товарооборот был большим и продавцы или буфетчики расплачивались с покупателем из своего кармана или из открытой кассы. В результате торговец крайне редко мог точно определить, какой была выручка за день, сколько товаров различных наименований и стоимости было продано, сколько из них пропало из-за халатности или воровства. Иными словами, он не получал точной информации о своих доходах или прибыли.
Приспособлением, которое, как ничто другое, способствовало изменению сложившейся ситуации, стал «кассовый аппарат», вместе с которым в американский язык в 1879 году вошел соответствующий термин. Этот аппарат помог определить границы новых статистических сообществ.
Кассовый аппарат был изобретен Джеймсом Ритти, сыном аптекаря, иммигранта из Эльзаса. В городе Дейтон, штат Огайо, У него было свое кафе, и он был чрезвычайно удивлен тем, что, Несмотря на большое число посетителей, он совсем не получал прибыли. Ритти начал подозревать, что причиной тому была слабость работавших у него буфетчиков, которые не могли не запустить руку в открытый ящик с деньгами. Ритти был так сильно обеспокоен мелким воровством, подрывающим его дело,
251
что с ним случилось нервное расстройство, и он в надежде на исцеление отправился в Европу. Прогуливаясь по кораблю, Ритти забрел в машинное отделение, где обратил внимание на устройство, которое автоматически отсчитывало каждый оборот двигательного вала. Ему пришла мысль, а не может ли подобное устройство фиксировать каждую покупку в кафе или баре.
Ритти прервал свое путешествие в Европу и вернулся в Дейтон, где вместе со своим братом сконструировал простейший кассовый аппарат, который они запатентовали 4 ноября 1879 года. В их первой модели каждая торговая операция фиксировалась на диске. Вскоре они усовершенствовали его, снабдив специальным индикатором, который позволял и кассиру, и покупателю видеть стоимость покупки. Ритти не сомневался, что после того, как на кассе была указана сумма, которую продавец должен был положить в кассовый ящик, соблазна что-либо утаить для себя значительно поубавится. Этот кассовый аппарат прозвали «неподкупный кассир Ритти».
Позднее он изобрел дополнительное приспособление к кассовому аппарату, которое фиксировало каждую денежную операцию на бумажном рулоне. Теперь хозяин мог сверить сумму наличных денег в кассе с суммой, зафиксированной на рулоне, мог точно узнать, сколько было сделано покупок за день и на какую сумму. Ритти и его брат начали изготавливать кассовые аппараты в комнате на втором этаже кафе. Но работа оказалась им не под силу. Ритти отдал предпочтение деятельности владельца кафе и продал свое дело по производству кассовых аппаратов вместе с патентом за тысячу долларов.
Новый владелец патента еще более усовершенствовал кассовый аппарат, снабдив его выдвижным ящиком и колокольчиком, который звенел всякий раз, когда ящик открывался. Теперь аппарат показывал сумму каждой покупки, а кассиру приходилось фиксировать каждую оплату товара, чтобы получить доступ к содержимому ящика, и, кроме того, фиксировать и суммировать все денежные операции для хозяина. Тот факт, что американцы стали часто употреблять новое выражение — «колокольчик звонит, значит, покупка сделана», — свидетельствовал о том, что «неподкупный кассир» имел большой успех. Таким образом, американцы нашли способ обнародовать даже самые мелкие денежные операции, производимые торговцами. Покупка товаров стала наполовину общественным делом и сопровождалась звоном колокольчиков. Спустя несколько десятков лет в официальной истории Национальной компании владельцев кассовых аппаратов с гордостью
252
объявлялось, что этот колокольчик, «подобно историческому революционному залпу, сделанному в Лексингтоне... будет услышан во всем мире».
В этом не было большого преувеличения благодаря Джону Генри Пэттерсону, в чьи руки попало изобретение Ритти. Гений этого человека, направленный на разработку глобальной стратегии всего торгового бизнеса, способствовал тому, что Национальная компания владельцев кассовых аппаратов стала образцом американского энергичного и удачливого предпринимательства. Пэттерсон, выросший на ферме недалеко от Дейтона, штат Огайо, откликнулся на стодневный призыв в армию, объявленный президентом Линкольном. После войны в 1867 году он окончил колледж. Вернувшись в Дейтон, основал небольшое дело — покупал уголь на близлежащих шахтах и продавал его в розницу жителям города. Хотя у него было много покупателей, которые расплачивались наличными, но постоянно была недостача денег. Пэттерсон подозревал, что причиной тому были мелкие хищения, и установил недавно появившийся кассовый аппарат. Через шесть месяцев он стал получать ощутимую прибыль.
В 1884 году Пэттерсон необдуманно принял решение уплатить 6500 долларов за контрольный пакет довольно шаткого предприятия, занимавшегося производством кассовых аппаратов. Один дейтонский бизнесмен так высмеял его за этот опрометчивый поступок, что на следующий день Пэттерсон предложил человеку, продавшему ему контрольный пакет, 2000 долларов за то, чтобы он аннулировал их договор. Но тот отказался. И Пэттерсон не только примирился с этой невыгодной сделкой, но и привнес в прозаический мир производства кассовых аппаратов энтузиазм и горячую веру, напоминавшие об основателях таких быстро выросших городов, как Чикаго, Цинциннати и Денвер. Он доказал, что его организаторский талант не уступал способностям торговцев мехами с Запада и льдом из Новой Англии.
Кассовый аппарат стал религией Пэттерсона. Для того чтобы добиться успеха в этом деле, действительно требовалась твердая вера. Бизнесмены ничего не слышали о кассовых аппаратах. Когда служащим объяснялось, что это такое, они отвергали их как нечто порочащее их репутацию. Но Пэттерсон проповедовал свои собственные заповеди относительно того, как вести правильные финансовые расчеты, и использовал статистику с целью помочь организовать миссии, которые должны были обратить страну в его веру.
253
Пэттерсон превратил торговлю в совершенно новый институт. Руководствуясь принципом, что торговцами не рождаются, а становятся, он открыл первую школу по подготовке продавцов. Обучение осуществлялось за счет компании в старом здании школы недалеко от фабрики в Дейтоне. Он организовывал встречи по обмену опытом в форме регулярных съездов продавцов. Он высмеивал старые методы торговли, основанные на быстроте и приблизительном подсчете. Пэттерсон учил, что для успешной торговли необходимо, чтобы продавцы хорошо знали продаваемую продукцию. В то же время он указывал на важность таких, казалось бы, незначительных факторов, как внешний вид продавца. Иногда он снабжал продавца целым гардеробом за счет компании. Пэттерсон умело оперировал разного рода высказываниями, в которых высмеивались пороки торговли, вызванные отсутствием контроля над расчетом с покупателями. Он составил специальные буквари по основам торговли. «Каждый магазин нуждается в открытии простой истины, что неизбежно приведет его к приобретению кассового аппарата у Национальной компании по их производству». «Вы страхуете свою жизнь. Почему бы не застраховать и ваши деньги! Национальная компания кассовых аппаратов сделает это».
Пэттерсон ввел понятие товарной квоты и «учетной территории», где продавец получал комиссионные за каждую покупку независимо от того, кто ее сделал. Такая практика способствовала установлению отношений доброжелательности между руководством компании и продавцами, а в отношениях между отдельными продавцами не было зависти и соперничества, что раньше наносило ущерб делам компании. Для каждой учетной территории существовала статистически обоснованная товарная квота, которая рассчитывалась пропорционально числу жителей этого района, сумме их банковских счетов, имеющимся данным о прежнем товарообороте. Предполагалось, что каждый продавец должен будет вести торговлю в соответствии с этой квотой. По мнению Пэттерсона, система квот позволила бы избавиться от той доли неопределенности, которая присутствовала в торговле, поставила бы ее на строгую математическую основу, чтобы осуществлять планирование производства товаров. Система квот давала право на членство в клубах, созданных Пэттерсоном, — «Хандред пойнт клаб» и «НКР лиджен оф онор».
Выбрав своим девизом слова «Это окупается!», Пэттерсон составил дорогостоящую программу по организации быта и досуга своих служащих. Были созданы комнаты отдыха, заплани
254
ровано проведение банкетов и пикников, организовано обучение с чтением лекций, проведением концертов в помещениях, при-ладлежащих компании, вокруг фабрики был разбит «индустриальный сад». Со служащими вели беседы на темы морали, патриотизма, а также о здоровом образе жизни. Когда доктора предписали Пэттерсону занятия ритмической гимнастикой, он потребовал, чтобы другие управляющие, работавшие на предприятии, присоединялись к нему ежедневно в пять часов утра. Он оставался энергичным и деятельным до самой смерти в возрасте семидесяти восьми лет, был своего рода образцом совершенства, если не карикатурой, предприимчивого коммерсанта.
Спрос на кассовые аппараты возрастал й в США, и во всем мире. Они усовершенствовались различными способами, что также способствовало росту количественного сознания американцев. Вскоре Пэттерсон изобрел приспособление для отпечатки чека покупателю. Более существенными для будущего использования аппарата были приспособления, которые позволяли заведующему складом автоматически получать сведения об общем количестве проданных товаров, о товарах, преданных каждым продавцом, каждым отделом, обо всех произведенных торговых операциях. Теперь бизнесмены располагали надежной информацией о состоянии дел в своей компании, об объеме прибыли и потерь, об их причинах. Получение этих данных вызвало революцию в сфере учета коммерческих операций. Все большее число рабочих и служащих начали с количественной точки зрения оценивать свою деятельность, свою продукцию, свой доход. Они стали членами бесчисленного множества новых статистических сообществ.
Одновременно с кассовым аппаратом появилась и счетная машина. Усилия по созданию подобной машины предпринимались во всех странах мира еще в древние времена, и много веков назад увенчались созданием счетов. В начале XVII века шотландский математик Джон Нейпьер сделал простейший счет-Ный прибор, предшественник логарифмической линейки; позднее французский философ и математик Блез Паскаль изобрел прибор с вращающимися дисками, позволявшими состав-Лять комбинации с цифрами. Затем в начале XIX века гениальный сумасбродный англичанин Чарлз Бэббедж, профессор математики Кембриджского университета, заинтересовался ^пользованием счетных машин в сфере статистики и астроно-мав< Его усилия по усовершенствованию «механизма по нахож-
255
дению разности», который позволил бы осуществлять счетные операции, фиксировать все этапы работы и подсчитывать конечный результат, получили широкую известность после того, как затраты на его изыскательские труды составили 17 тысяч фунтов стерлингов, полученных от правительства.
Американские счетные машины, которые широко использовались уже в конце XIX века, служили повседневным нуждам банкиров и торговцев. Они были плодом работы не астрономов и математиков, а механиков. Американские изобретатели стремились усовершенствовать аппарат таким образом, чтобы простым нажатием пальца на клавиши можно было фиксировать однозначные числа. В 1857 году был выдан патент на клавишный арифмометр (не следует его путать со счетной машиной Илай-зера Райта—аритметром), однако его использование на практике оказалось невозможным. В разработку практичной модели клавишного калькулятора, а также пишущей машинки включились многие способные механики и чудаки-оптимисты. В конце концов молодой механик Дорр Фелт, работавший на строгальном станке с храповиком, решил сконструировать счетную машину, в основе которой был бы принцип храпового колеса. Он использовал пустую коробку из-под макарон, вертела для мяса, которые взял у знакомого мясника, скобы и крюки из скобяного магазина и эластичные бинты, которые заменяли ему пружины. Свою первую модель Фелт запатентовал в 1887 году. Он назвал ее «комптометр», который, по сути, стал первой клавишной счетной машиной, выполнявшей несколько операций (она имела отдельную клавиатуру для однозначных чисел, десятков, сотен и т.д.). Пущенная на американский рынок Фелтом, она вскоре стала широко использоваться в министерстве финансов и гидрометцентре штата Нью-Йорк.
Но по-прежнему оставалась необходимость в счетной машине, которая бы не только производила счетные операции, но и регистрировала каждую сумму и отпечатывала результат на бумаге. То, как была решена эта проблема, стало темой одной из самых впечатляющих историй нашего времени. Уильям Берроуз родился в 1855 году на севере штата Нью-Йорк в семье обедневшего мастера, изготавливавшего модели для литья и копии изобретений. Молодой Берроуз проводил долгие часы в обернском банке, складывая колонки цифр. Его угнетало однообразие работы, частота ошибок, постоянная необходимость проверять результаты. Когда ухудшилось здоровье и доктора предписали более активный образ жизни, Берроуз отправился в Сент-Луис, где устроился на работу в механическую мастерскую.
256
В возрасте двадцати шести лет, подстегиваемый своим неудачным опытом работы в качестве живой счетной машины, а также используя знания о тех изобретениях, которые видел у отца в мастерской, Берроуз решил сам сконструировать машину, которая бы не только считала, но и фиксировала результат. В 1888 году он получил патент на записывающее суммирующее устройство и убедил бизнесменов Сент-Луиса вложить 100 тысяч долларов в их производство. К 1891 году после довольно дорогостоящих экспериментов группе Берроуза удалось изготовить всего пятьдесят аппаратов. Однако, отмечал один из его товарищей, Берроуз «любил свой аппарат больше денег». Согласно легенде, рассказываемой в фирме, он выбросил в окно на мостовую один за другим все изготовленные аппараты, когда узнал, что они не отвечают предъявляемым им требованиям. Несмотря на это, он продолжал работу и в 1892 году получил патент на усовершенствованную модель, которая печатала не только отдельные цифры, но и общую сумму. В 1895 году компания Берроуза продала 284 аппарата, преимущественно банкам; на следующий год авторские права были проданы англичанам за 200 тысяч долларов. Чрезмерное увлечение работой привело к тому, что туберкулез, нажитый Берроузом во время работы в обернском банке, начал прогрессировать. Он умер в 1898 году, так и не пожав плоды своего успеха. Через восемь лет ежегодно продавалось пять тысяч суммирующих машин Берроуза. К 1913 году в компании насчитывалось две с половиной тысячи служащих, а ежегодный товарооборот составлял сумму в 8 миллионов долларов, что превышало общий товарооборот всех конкурирующих с ними фирм. Счетные машины Берроуза рассылались во все страны мира.
Эти аппараты, которые назывались «Реджистеринг аккаун-тант», были лишь первым шагом. Через несколько лет появилась «Мун-Хопкинс биллинг машин» — машина, которая представляла собой комбинацию пишущей и счетной машинок и которая значительно ускорила и упростила ведение бухгалтерии и выписывание счетов. Кассовый аппарат и счетная машина позволяли бизнесменам лично для себя иметь точную и самую последнюю статистическую информацию о деятельности своих предприятий. Счетные устройства в будущем будут бесконечно совершенствоваться, однако кассовый аппарат и счетная машина Уже в то время сделали американскую систему торговли и счета такой же отличной от других и особенной, как и американская система производства.
9'379
257
С широким развитием автоматики и распространением компьютеров, которые стали такими же привычными приспособлениями, как и счетные машины, появились новые проблемы в сфере занятости; привело это и к изменениям в американском мышлении. К 1967 году, всего полвека спустя после появления первой имевшей коммерческий успех машины, печатавшей счета и чеки, в Америке ежегодно выпускалось кассовых аппаратов и компьютеров на общую сумму более 4,5 миллиарда долларов. После того как стало возможным получать точную и своевременную информацию, и бизнесмены, и покупатели не могли не мыслить количественными категориями.
24
ДОХОД КАК КАТЕГОРИЯ АМЕРИКАНСКОГО СОЗНАНИЯ
Американцы, если бы они только захотели, могли бы легко обнаружить, что классификация всех людей по их доходам была типична для Америки. Но особое внимание категории «доход» как атрибуту социальной жизни стало уделяться совсем недавно, с развитием современной торговли и промышленности, когда наиболее значимым фактором стали деньги и другие обращаемые конвертируемые виды собственности. Вплоть до XIX века в Старом Свете понятию «доход» не придавалось большого значения, оно использовалось лишь в тех случаях, когда оценивалась собственность того или иного владельца, доля того или иного лица в собственности общины, а также в качестве основы для избирательной реформы. Английское выражение «сорокашиллинговый фригольд» и подобные ему критерии избирательного ценза стали рассматриваться при оценке частной собственности, а не размера дохода. В английской литературе в 1839 году привычным стало выражение «десять тысяч в год», соответствующее названию популярного сатирического романа Сэмюела Уоррена. Диккенс, Троллоп и другие писатели, авторы романов о нравах, использовали цифры доходов главным образом для характеристики представителей новой могущественной социальной группы, чей капитал можно было довольно легко оценить, так как он был нажит сравнительно недавно. Слово «миллионер» пришло в английский язык из французского (его впервые употребил Бенджамин Дизраели в своей книге «Вивьен Грей» в 1826 году) и вскоре стало употребляться в Америке. Но так как это слово употреблялось для обозначения «бо-
258
^атства», которым владел человек, было как бы оценкой всего его состояния, а не только годового дохода, то его можно было скорее отнести к одному из характерных для Старого Света способов оценки благосостояния.
В мобильном американском обществе, состоящем из недавних иммигрантов, переезжавших с места на место, переходящих из одной социальной группы в. другую, «доход» был более удобным и универсальным критерием оценки, нежели благосостояние или собственность. Категория дохода как нельзя лучше могла быть использована для характеристики уровня жизни. Она представляла самый простой путь для выявления того, кто уил выше или ниже этого уровня. Но чтобы можно было распределить американцев по «уровню дохода», необходимо было зиять размер их дохода, выраженный в долларах. В XX веке американцы впервые встали перед необходимостью точно знать свои доходы. В их сознании категория дохода уже не рассматривалась более как побочный продукт технических наук или правительственной статистики. Знание точной цифры доходов стало гражданским долгом каждого американца, а утаивание этих данных каралось штрафом или тюремным заключением.
В Америке впервые зачаточное понятие «налог» на доход или заработную плату (в то время это определялось как «способность» зарабатывать) появилось в 1643 году. Тогда в колонии Новый Плимут жители облагались налогом, а точнее, их «имущество или способность заработать». Через три года был принят закон о налогообложении «доходов и прибылей» торговцев и ремесленников. Примеру Нового Плимута последовали и другие колонии. Налогообложение «заработка» уходит своими корнями в средние века. Это не был подоходный налог в его современном значении, так как тогда налогоплательщику не разрешалось сальдировать прибыль и убытки, кроме того, налогом облагались не все виды доходов. Налоги были небольшими. Нечто похожее на современный подоходный налог появилось только в середине XIX века. В период между 1840 и 1850 годами в шести штатах был введен подоходный налог. Закон, принятый в штате Виргиния в 1843 году, например, устанавливал налог в 1 процент Ва заработную плату и доходы лиц свободных профессий, превышающие 400 долларов в год, и в 2,5 процента на получаемые Дивиденды.
В Британии Уильям Питт настоял на введении подоходного ®влога для обеспечения финансирования военных действий
9*
259
британской армии в 1798 —1816 годах. И в будущем британское правительство использовало средства, полученные от взимания подоходного налога, на решение стоявших перед страной проблем. Следуя этому примеру, Конгресс США в 1861 году принял закон о подоходном налоге, чтобы получить дополнительные средства для финансирования Гражданской войны, в размере 3 процентов от всех видов годового дохода, превышающего 800 долларов. Однако министр финансов Салмон Чейз жаловался, что из-за отсутствия статистических данных было невозможно хотя бы приблизительно установить общую сумму взимаемого налога. Подоходный налог был снова введен в 1862 году, и впервые его сбором занимались федеральные власти. Налогом не облагались доходы, не превышающие 600 долларов; с доходов до 10 тысяч долларов взимался 3-процентный налог, а с доходов выше 10 тысяч долларов — 5-процентный. Помимо того, что противники введения подоходного налога объявили любой налог «инквизиторским актом», недостойным свободных людей, были и другие возражения против введения нового радикального принципа прогрессивного подоходного налога. В штатах, входящих в Конфедерацию, он был также введен, причем некоторые статьи доходов, превышающие 10 тысяч долларов, облагались налогом, превышающим 15 процентов.
Серьезным препятствием для введения федерального подоходного налога было положение Конституции США (ст.1, разд.9), по которому конгресс мог ввести «прямой» налог только пропорционально количеству населения. Чтобы как-то обойти это положение, первые активисты — борцы за введение подоходного налога возражали, что он скорее является «косвенным налогом», а не прямым. Время действия закона о подоходном налоге, принятого в целях изыскания дополнительных средств на военные нужды (конгресс продлил действие этого закона в 1864 году, причем размер подоходного налога вырос), истекло в 1872 году, и конгресс не принял нового закона. К этому времени патриотизм иссяк, война окончилась, и кампания против введения подоходного налога вновь набрала силу. Нью-йоркская газета «Трибюн» писала 5 февраля 1869 года, что «подоходный налог является самым одиозным, необоснованным и неоправданным, инквизиторским и несправедливым из всех известных налогов... Налог на честность, не несущий никакой защитной функции. Цель этого налога—совершенно уничтожить качество». После войны финансовое положение страны улучшилось, сократился государственный долг, и казалось, что во введении подоходного налога нет необходимости. Как отмечал специальный уполно
260
моченный по вопросу государственных доходов Дейвид Уэллс в 1869 году, общественная поддержка идеи подоходного налога основывалась главным образом на том, что только 250 тысяч жителей страны с населением 39,5 миллиона человек платили хоть какой-то подоходный налог. Но в эту группу входили очень влиятельные люди, и поэтому закон не был продлен в 1872 году и его срок истек 15 марта.
Оставшаяся государственная налоговая система целиком опиралась на потребление. Не существовало государственного налога на собственность или доходы. А тем временем накапливались огромные состояния. К 1863 году только в Нью-Йорке насчитывалось несколько сотен американцев с состоянием в миллион долларов; двадцать лет назад было всего двадцать миллионеров во всей стране. А.Стюарт, нью-йоркский торговый магнат (его состояние оценивалось в 50 миллионов долларов), в сведениях о своих доходах, которые он представил федеральным властям в 1863 году, указал цифру 1 843 000 долларов. Его личный доход в 1863 году составлял больную долю национального дохода по сравнению с 25 миллионами долларов в 1929 году. По мере того как достоверные факты и мифы о людях, имеющих огромные состояния, становились достоянием гласности в новой популистской прессе, а их отчаянные и безрассудные поступки афишировались, возрастало требование общественности ввести подоходный налог.
Эти разоблачительные кампании, организованные Уильямом Дженнингсом Брайаном и др., направленные против «этих вос-> точных плутократов», способствовали тому, что в 1894 году был принят закон Уилсона — Гормана о тарифах. Внимание к этой проблеме вызвало интерес во всей стране благодаря тому, что молодой Брайан, выступивший в конгрессе в его защиту, сделал эту кампанию, по его собственным словам, «борьбой за праведное дело». Влиятельный и богатый житель Нью-Йорка Уорд Макаллистер (автор выражения «те самые 400», которое он использовал для характеристики элиты как социальной группы) возглавил оппозицию тех, с чьих доходов, превышающих 4 тысячи Долларов, должен был взиматься налог в 2 процента. Макаллистер пригрозил, что он покинет страну, если конгресс примет закон о подоходном налоге. В своей речи в палате представителей Брайан заявил:
Из всех скупых людей, которых я когда-либо звал, я не встречал никого, Ич был бы настолько скуп, что его патриотизм не превышал бы 2 процентов— Если «некоторые из наших лучших людей» предпочитают покинуть отрану, но не платить налог в 2 процента, да сжалится Господь над худшими
261
из нас... Пусть уж мы потеряем их самих и их состояние, чем возьмем на себя рисх и позволим им оказывать свое отравляющее влияние... Пусть уезжают, и если они могут без сожаления покинуть свою родину, то пусть во время пути у них в ушах звенит проклятие поэта.
Закон о подоходном налоге был принят.
Но уже на следующий год Верховный суд заявил, что подоходный налог — это «прямой налог» и поэтому его принятие противоречит конституции, так как он не был распределен по штатам соответственно их населению (Поллок против «Фармерз лоан энд траст К0», 1895). Решение Верховного суда позволило Брайану воинственно обвинить суд в «легалистической узурпации власти» во время президентской кампании 1896 года. Его выступления привели к тому, что подоходный налог стал общенациональной проблемой.
Потребовались усилия «разгребателей грязи», публикация таких книг, как «История компании «Стандард ойл»» (1904) Айды Тарбелл, «Позор городов» (1904) Линкольна Стеффенса, «История крупнейших американских состояний» (1910) Густавуса Майерса и др., чтобы убедить американцев в необходимости введения подоходного налога. В 1909 году на обсуждение конгресса была внесена и в 1913-м принята шестнадцатая поправка, по которой конгресс получал право взимать подоходный налог с любого источника дохода, не принимая во внимание фактор численности населения.
Дискуссии вокруг проблемы подоходного налога способствовали тому, что у американцев сложился количественный подход при оценке своего материального благосостояния. Это произошло потому, что аргументы в пользу справедливости введения подоходного налога в конечном счете сводились к рассмотрению статистических данных относительно распределения богатства и доходов. Уилфорд Айсбелл Кинг провел исследование, результаты которого были опубликованы в книге «Благосостояние и доходы населения Соединенных Штатов» (1915). Он обобщил аргументы в пользу налогообложения, и его книга стала Библией сторонников введения подоходного налога. Необходимость этой меры, указывал он, диктуется неуклонной концентрацией капитала в руках небольшой группы людей. В 1890 году он отмечал, что на долю 1,6 процента самых богатых американских семей приходилось 10,8 процента национального дохода, а к 1910 году — 19 процентов. В то же время 88 процентов американцев, на долю
262
которых приходилось 65 процентов национального дохода в 1890 году, стали получать 62 процента в 1910-м. Согласно полученным Кингом данным относительно размера доходов на душу населения различных слоев общества, в 1910 году на долю 65 процентов самых бедных американцев приходилось 38,6 процента национального дохода, что составляло в среднем 197 долларов на человека. При этом 2 процента самых богатых американцев получали 20,4 процента национального дохода, что составляло в среднем 3386 долларов на каждого из них. Когда во время первой мировой войны чрезвычайно возросла необходимость в получении больших средств от налогообложения, подоходные налоги существенно выросли. В ходе дискуссий, как никогда ранее, основное внимание уделялось объему доходов различных групп населения. Принятый во время войны, в 1917 году, закон о налогообложении, по словам одного ведущего экономиста того времени, основывался на «демократических принципах, которые за всю историю развития финансового дела только теперь были реализованы». После этого подоходный налог стал неотъемлемой частью жизни американского общества.
Категория дохода прочно укрепилась в сознании американцев после того, как всем им пришлось причислить себя к той или иной налоговой группе и в соответствии с законом платить определенный подоходный налог. Они относили себя, конечно, к новым статистическим сообществам. И впоследствии, когда один американец говорил, что входит в ту же «группу», что и другой, все понимали, о чем идет речь. К 1970 году в американских настольных словарях среди значений слова «группа» было также и следующее: «разряд населения, прежде всего налогоплательщиков, включенных в него в зависимости от размера получаемого дохода».
Со временем все большее число американцев должно было платить подоходные налоги или по крайней мере представлять налоговую декларацию. В1913 году менее 4 процентов всех американцев представляли декларацию о своих личных доходах, к 1920 году эта цифра возросла до 7 процентов, в 1940 году достигла 11 процентов и в 1945-м составила 36 процентов населения страны, то есть три четверти общего числа рабочей силы США. К1970 году более 60 процентов населения платили налоги в соответствии с 75 миллионами заполнявшимися ими налоговыми декларациями. Налоговые платежи отдельных предприятий, которых в 1913 году было только 300 тысяч, превысили миллион в 1958 году и 1,5 миллиона в 1968-м. В целом
263
доля федерального подоходного налога в годовом доходе государства возрастала. К концу 1920-х годов выплаты подоходного налога отдельными гражданами и предприятиями составляли две трети общей суммы государственных налогов и являлись основной статьей пополнения федерального бюджета. Государственное планирование неизбежно все более зависело от данных о личных доходах и доходах предприятий. Даже небольшая ошибка в составлении будущих прогнозов могла привести к огромному дефициту.
По мере распространения и укрепления в сознании американцев категории дохода и развития движения за уравнивание доходов власти штатов стали устанавливать свои собственные налоги. В качестве эксперимента штат Висконсин в 1911 году ввел подоходный налог взамен существовавшего налога на собственность. В 1916 году его примеру последовал штат Нью-Йорк, и полученные средства стали основным источником пополнения бюджета штата. К1970 году округ Колумбия и почти все штаты ввели свои подоходные налоги. При проведении расчетов требовалось обязательно учесть сумму федерального налога, поэтому власти штата устанавливали размер подоходного налога простым определением пропорции по отношению к государственному налогу, избежав необходимости создавать свои собственные правила.
Самым необычным фактором жизни американского общества в середине XX века, более всего поражавшим всех приезжавших в США из других стран, была скрупулезность, с которой американцы составляли свои налоговые декларации. В Европе, на Ближнем Востоке и в других странах налогообложение было делом новым, и оно не рассматривалось как фактор, способствующий повышению репутации богатого человека, если он честно представлял полную налоговую декларацию. Однако в Соединенных Штатах даже профессиональные игроки, мошенники и гангстеры (которые зарабатывали большие деньги, нарушая местные и федеральные законы) заботились о том, чтобы представить декларацию обо всех своих доходах федеральному правительству, с тем чтобы избежать возможного штрафа в соответствии с положениями федеральных законов о налогах. Аль Капоне, знаменитый глава мафии и «враг общества номер один», был привлечен к судебной ответственности за неуплату федерального подоходного налога.
Появление новой должности бухгалтера-эксперта, имеющего право ревизии балансов, свидетельствовало о стремлении и желании американцев подчиняться налоговым законам.
264
0 Британии первые «бухгалтеры — эксперты по налогам» появились в середине XIX века. Они должны были обеспечивать выполнение новых законов о деятельности компаний, принятых в 1845 и 1868 годах. В их функции также входила защита интересов общественности от действий компаний, которые нередко представляли заведомо ложные финансовые отчеты. Но уже задолго до того в США были «общественные бухгалтеры». После Гражданской войны, когда начала разрабатываться постоянно расширявшаяся система местных и федеральных законов, предпринимателям было уже недостаточно иметь просто бухгалтера. Старейшая фирма, занимающаяся бухгалтерским учетом, «Барроу, Уэйд, Гатри энд К0» была основана в Нью-Йорке в 1883 году. Согласно закону, принятому в штате Нью-Йорк в 1896 году, кандидаты на пост бухгалтера-эксперта должны были проходить тщательную проверку. Другие штаты последовали примеру Нью-Йорка, и в 1897 году была создана профессиональная организация, первый общенациональный съезд которой состоялся в 1902 году. И все же число налоговых экспертов и бухгалтеров-ревизоров оставалось небольшим до тех пор, пока не был принят государственный закон о подоходном налоге.
В1909 году были предприняты усилия разработать такую систему налогообложения компаний, чтобы Верховный суд США не мог объявить ее неконституционной. В результате был разработан закон, который оказался столь запутанным, что потребовалось еще более увеличить число налоговых экспертов. Этот закон так никогда и не был проведен в жизнь, и корпорации продолжали составлять неточные отчеты о своих доходах до тех пор, пока в 1913 году не была принята поправка о подоходном налоге. Закон, принятый в соответствии с этой поправкой, был разработан при содействии бухгалтеров—экспертов по налоговым вопросам, которые давно и тесно сотрудничали с корпорациями и поначалу занимались составлением налоговых Деклараций для них. После того как эти эксперты проникли в святая святых деятельности крупных компаний, они уже не только играли решающую роль в ведении всего бухгалтерского Учета, но и оказывали влияние на принятие важнейших решений относительно их деятельности.
Введенный во время первой мировой войны налог на сверхприбыли и рост ставок налогообложения повысили спрос на бухгалтеров-экспертов. К 1924 году Апелляционный совет по вопросам налогообложения принял решение, по которому представлять интересы налогоплательщиков могли только налого
265
вые эксперты и адвокат. Профессия бухгалтера-эксперта стала престижной и влиятельной. В первой половине XX века 60 тысяч бухгалтеров получили диплом экспертов, имеющих право на ревизию балансов; к 1972 году их стало вдвое больше. Общее число налоговых экспертов и ревизоров, обслуживавших американский бизнес, выросло в двадцать раз, с 20 тысяч в 1900 году до 400 тысяч в середине XX века.
Даже американцы, входящие в нижнюю налоговую группу, пользовались услугами существовавших в стране компаний, помогавших им разобраться в сложных вопросах налогообложения. Самой крупной из них была «Г. энд Р. Блок энд К0», имевшая в 1972 году 6486 своих контор, которые подготовили 7,6 миллиона личных налоговых обязательств, с общей стоимостью услуг в 100 миллионов долларов. Бестселлерами стали книги-руководства для граждан, некомпетентных в вопросах налогообложения, такие, например, как книга Дж. Лэссера «Ваш подоходный налог».
Сбор статистических данных о личных доходах граждан позволил заняться подготовкой информации и о благосостоянии всей нации. Сведения о доходах были богатым материалом, которым умело воспользовались энергичные реформаторы в этой области. Одним из них стал Исаак Рабиноу. Он восемнадцатилетним приехал в Америку в 1893 году из России, окончил Колумбийский колледж и медицинскую школу и начал практиковать в бедных кварталах Нью-Йорка. Предположив, что заболеваемость среди бедняков — это не только медицинская проблема, но и экономическая, он воспользовался статистикой и стал одним из первых изучать закономерности изменения реальной заработной платы и распределения покупательной способности. После детального изучения доходов в 1914 — 1917 годах Рабиноу пришел к следующему выводу: несмотря на то что денежные доходы и производительность труда рабочих существенно возросли, их покупательная способность почти не увеличилась. Основываясь на статистических данных о подоходном налоге, он показал, что рабочие получали меньшую, чем раньше, долю общественного дохода. Поначалу он расследовал эти факты как аргументы в пользу социализма. «Вещи, которые сегодня кажутся несвойственными Америке, весьма вероятно, завтра станут сугубо американскими», — объяснял Рабиноу. Но постепенно он пришел к выводу, что статистика может обеспечить новый подход ко всем бедам
266
индустриального общества: он утверждал, что система страхования должна охватывать не только несчастные случаи на производстве, но также болезни, старость, смерть, безработицу. В своей книге «Данные о наиболее распространенных несчастных случаях как основа для определения размера компенсации» (1915) он обосновал необходимость расширения системы страхования. Рабиноу настаивал на введении новых форм страхования, для того чтобы снизить риск, которому подвергаются бедняки и престарелые. Он разработал пути внедрения этих новых форм в американские институты, так как к этому времени, в значительной степени из-за событий в России в 1920-е годы, разочаровался в социализме. Во время депрессии 1930-х годов он представил планы системы страхования по безработице. Он также участвовал в подготовке Федерального закона о социальном страховании.
В течение десятилетия после принятия поправки о подоходном налоге появился новый термин — «национальный доход», — который стал широко употребляться экономистами и звучать в речах наиболее изощренных политических ораторов. Термин и концепция были плодом изобретательного ума ученых-социологов, которые принимали участие в создании институтов, занимающихся сбором фактографического материала и его обобщением. Если новые правовые школы способствовали формированию веры американцев в силу закона, играющей решающую роль в развитии общества (то, что Дин Роско Паунд из Гарвардской школы права назвал «социальной инженерией»), то такую же роль играли и новые американские экономические институты при утверждении в сознании американцев количественных норм. В 1919 году группа блестящих ученых, работавших в области новой социальной «науки», — экономисты Уэсли Митчелл и Элвин Джонсон, историки Джеймс Харви Робинсон и Чарлз Биэрд, социолог Торстейн Веблен — основала Новую школу социальных исследований в Нью-Йорке. Они стремились организовать «всесторонние научные исследования во всех сферах жизни общества, направленные не на подтверждение принятых идей и норм, а на выявление новых, на нахождение путей применения новых знаний для исправления существующих недостатков и удовлетворение постоянно растущих нужд человечества».
Когда еще в предыдущие годы американские ученые мужи проводили подобные исследования на том же уровне? Нейтральный язык цифр, использование нового языка статистики — все это способствовало развитию свободного и смелого мышле
267
ния. Ведущий статистик американской телеграфной компании «Америкэн телефон энд телеграф К0» показал пример, создав в 1920 году Национальное бюро экономических исследований специально для изучения благосостояния общества. Широко распространенная вера в созидательную силу статистики подкреплялась тем, что в совет директоров Национального бюро входили различные специалисты по социальной философии — от откровенных социалистов до представителей Американской ассоциации банкиров.
Через год после своего основания Национальное бюро опубликовало результаты первого в истории США всестороннего исследования по национальному доходу «Доход в Соединенных Штатах: его размеры и распределение, 1909 — 1919». Трезвый вывод сводился к тому, что рост доходов во время войны не был столь уж высоким, как было принято считать. Хотя доход на душу населения вырос с 319 долларов в 1909 году до 586 в 1918-м, Национальное бюро показало, что на самом деле этот рост в соответствии с курсом цен 1913 года означал незначительное увеличение реального дохода — с 333 до 372 долларов. В исследовании указывалось также, что в то же время наблюдалась тенденция к выравниванию доходов: на 5 процентов населения, получавших самые высокие доходы в 1913 — 1916 годах, приходилось 33 процента общего национального дохода, но уже в 1918 —1919 годах эта цифра снизилась до 25 процентов.
Вскоре к Национальному бюро экономических исследований присоединились и другие ученые, занимавшиеся изучением национального благосостояния. Типично американским заведением был Институт Брукингса. Он был основан бизнесменом-самоучкой из Сент-Луиса, который нажил состояние на торговле деревянными изделиями. В возрасте сорока шести лет он удалился от дел и решил направить накопленные миллионы на филантропическую деятельность. Вдохновленный примером своего давнишнего друга Эндрю Карнеги, Роберт Брукингс дал средства на строительство медицинской школы при Вашингтонском университете, которая открыла новую страницу в американском медицинском образовании. Во время первой мировой войны, в возрасте семидесяти лет возглавляя созданный президентом Вудро Вильсоном комитет по ценам, Брукингс заинтересовался статистикой и занялся изучением экономики. В 1928 году он основал в Вашингтоне институт, который должен был заниматься «сбором и анализом экономической информации, с тем чтобы представить руководству страны четкие и обоснованные выводы, на основе которых бу
268
дут формироваться его взгляды и позиции» и, значит, строиться политика страны. Независимый от правительства институт стал одним из самых влиятельных и преуспевающих статистических научных центров.
Нужды военного времени привели к увеличению числа правительственных учреждений, занимающихся сбором статистических данных. К 1920-м годам был накоплен огромный запас экономической информации, которую Уэсли Митчелл назвал «статистикой планирования». Важным новым источником информации стало Бюро трудовой статистики при министерстве труда, которое было создано в 1913 году. Когда началась депрессия 1930-х годов, концепция «национального дохода» была хорошо знакома руководителям из Вашингтона. В 1932 году при министерстве торговли было создано отделение по вопросам национального дохода, которое в это тяжелое время, «когда очереди за хлебом тянулись вдоль улиц... должно было выяснить истинную глубину кризиса». Теперь федеральное правительство стало ежегодно представлять данные о национальном доходе. Эти первые исследования возглавил инициативный экономист Саймон Кузнец, который разработал концепцию «валового национального продукта» (ВНП). Впервые этот термин появился на страницах печати в 1946 году, и с этого времени новое понятие стало использоваться при анализе американской экономики. Другие экономисты, руководствуясь расчетами Кузнеца (за них он был удостоен Нобелевской премии), проанализировали опыт Америки и разработали способ прогнозирования основных направлений развития ее экономики. К 1960 году аббревиатура ВНП прочно вошла в американские словари и повседневную речь, стала еще одним ключом к распространению статистического мышления.
25
ВТОРОЕ ОТКРЫТИЕ БЕДНОСТИ
В эпоху подъема протестантизма и развития современного капитализма личная добродетель была возведена в ранг качества, необходимого для того, чтобы стать богатым. Сформиро-вался новый взгляд на бедность. Конечно, всегда оставались ♦Достойные бедняки», причиной бедности которых была либо болезнь, либо невезение, а не их личные качества. Вплоть до XIX века по существовавшей в Великобритании и США традиции правительство только тогда занималось проблемой бедня
269
ков, когда они вследствие своего отчаянного экономического положения оказывались на попечении общества или начинали представлять угрозу его спокойствию. Существовавшие в прошлом «законы о бедных» были направлены на предотвращение голода и преступности. Как и все остальные законы по оздоровлению общественного климата, они скорее были призваны сделать приятной и безопасной жизнь обеспеченных граждан и почти не предусматривали улучшения жизни бедняков.
В XIX веке, отмечал историк Роберт Бремнер, филантропическая деятельность была преимущественно направлена на помощь нищим, а не малоимущим. В Америке, как и в Англии, программы помощи бедным были пронизаны морализаторством и религиозностью. Старая мораль, основанная на необходимости полагаться только на самого себя и усердно трудиться, получила как бы новый импульс с появлением веры в открывшиеся возможности Нового Света. В Америке, как нигде в другой стране, бедность могла быть временным промежуточным этапом на пути к покою и комфорту или даже богатству. «Самый лучший способ сделать добро беднякам,—настаивал Бенджамин Франклин, — это не облегчать им жизнь в бедности, а вывести из нее!» Таким образом, согласно американской аксиоме, подкрепленной и жизнью, и религиозной мифологией, только невезучий человек не мог выбраться из бедности, если у него было достаточно воли и желания.
Индивидуалистический подход, объяснявший бедность личными неудачами и предполагавший, что последствия этого касаются только какого-то конкретного человека, не мог просуществовать длительное время в условиях Америки. Такой взгляд был чужд растущему чувству заботы американцев об уровне жизни. Когда благосостояние отдельного человека стало измеряться не богатством, а качеством жизни и теми возможностями для нормальной жизни, которыми он располагал, бедность стала несчастьем и для всех благополучных американцев, живших по соседству с бедняками. Разве бедность других не лишала их части достойных американских граждан, части покупателей, клиентов и пациентов? Разве они сами не лишались тех благ, которые предоставляет благополучное образованное сообщество? Они сами также не могли полностью воспользоваться теми дарами, которые давали обществу изобретательность, трудолюбие и мастерство всех их сограждан. По американским стандартам, уровень жизни должен был быть на
270
столько высоким, чтобы обеспечить защиту граждан от болезней, насилия, преступности, привести к ликвидации всех категорий бедности, чтобы бедняки не описывались более как „иядоедливые толпы на улицах Лондона», на которых в колониальное время филантропы из колонии Джорджия потратили свои деньги и силы. В Америке, следовательно, не только пауперизм (голод и нищета), но и бедность (нереализованные возможности) расценивались как угроза обществу.
К середине XIX века в Европе и других местах неприятие старого индивидуалистического взгляда на бедность привело к победе социалистических взглядов, к революции против всей существующей экономической системы. В Соединенных Штатах голоса революционеров раздавались не слишком громко, новый общественный взгляд на проблему бедности принял иные формы. Благодаря некоторому воздействию, которое оказывали события за рубежом, проблема бедности получила совершенно иное толкование в США. Старый подход, когда бедность характеризовалась как бремя для общества из-за того, что бедняки не могли себя накормить, одеть, обеспечить себе кров, уступил место новому, по которому бедность объяснялась проблемой недостаточности. К началу XX века беспокойство американцев по поводу общественных затрат на спасение бедняков от голода или от вступления на путь преступности переросло в озабоченность, что эти люди (по определению социолога Роберта Хантера) получали «слишком малую долю общественного богатства и это не позволяло им жить в лучших условиях». Бедность, по классическому определению Хантера, означает «отсутствие пищи, жилья и одежды надлежащего качества».
Импульсом для проведения дальнейших исследований послужил монументальный труд судовладельца из Англии, которого волновало решение социальных проблем. В книге Чарлза Бута «Жизнь и труд жителей Лондона» (в 17 томах, 1891 — 1903) была показана «количественная связь между бедностью, нищетой и порочностью и регулярным заработком и относительным комфортом», в общих чертах описывались условия жизни различных классов общества. В Англии в результате появления этой работы был принят Закон о пенсиях по старости (1908). Вместо того чтобы заниматься морализмом, сидя в библиотеке, Бут обходил лондонские кварталы и собирал информацию. Самодовольные лондонцы были шокированы, узнав, что около 30 процентов жителей метрополии, по существу, жили в бедности. Своими изысканиями по выявле-®ию причин бедности Бут опроверг бытовавшие моралистиче
271
ские заявления и показал, что в большей степени причинами бедности были болезни и безработица, а не пристрастие к спиртным напиткам. Иными словами, Бут продемонстрировал, что эта эмоциональная проблема может быть решена «научным» путем с помощью статистики.
Американцы последовали примеру Бута. На основе статистических и социологических данных они попытались обобщить и систематизировать сведения о потребностях американцев. Ученые, священники и политики, представлявшие различные партии, проявили невиданный до того интерес к тем, кого лорд Брум назвал «великими неумытыми». В 1892 году конгресс принял беспрецедентное решение и поручил уполномоченному по труду (Федеральное бюро по труду было создано в 1884 году) организовать обследование трущоб в городах с населением свыше двухсот тысяч человек. Были ли обоснованными заявления представителей антиалкогольного движения, которые считали пьянство основной причиной бедности? Данные о результатах исследования были опубликованы в докладе Комитета пятидесяти по исследованию проблемы пьянства «Чем заменить питейные заведения» (1901), где приводились многочисленные факты о создании мест отдыха и развлечения в районах городских трущоб, с помощью которых можно было уменьшить размеры пьянства.
Вслед за этим была проведена целая серия статистических исследований по разным направлениям: условия жизни негров; положение жителей многоквартирных домов; труд детей; работающие женщины. Горячим сторонником пересмотра проблемы бедности стал Роберт Хантер, который работал в Чикагском благотворительном обществе до того, как начал свою деятельность в трущобах Нью-Йорка. Его труд «Бедность» (1904), который Г.Уэллс назвал «обязательной книгой для чтения всех обеспеченных американцев», сразу же завоевал популярность. Хантер описал масштабы и последствия бедности в Соединенных Штатах на основе статистических данных по нищенству, по деятельности благотворительных обществ, по похоронам нищих, по уровню заработной платы. Сделанный им вывод потряс всех: в стране с населением 80 миллионов человек не менее 10 миллионов жили в бедности. Математический подход Хантера сильно отличался от традиционных взглядов. Так, например, Уильям Грэм Самнер считал, что не существовало четкого определения «бедняка». Самнер и многие другие американцы опасались, что с легкостью предлагавшиеся определения бедняка либо служили интересам энергичных реформаторов, либо ис
272
пользовались для того, чтобы скрыть «ошибки, допущенные в социальной сфере». Однако позиция Хантера нашла самый широкий отклик. Согласно его определению, разработанному на основе статистических данных, бедняком считался тот американец, чей доход был ниже установленного минимума. Ряд специалистов использовали новые сведения по размерам доходов, личных и общегосударственного, для того чтобы дать более точное определение положения бедняка.
В 1909 году в Питтсбурге был опубликован обзор, в котором делался подробнейший анализ жизни рабочих города. Этому примеру стали следовать другие города. Новое научное направление в развитии благотворительной деятельности получило финансовую поддержку одного предприимчивого бизнесмена. Расселл Сейдж родился в 1812 году в фургоне, едущем на Запад. Он начал свою трудовую деятельность в бакалейном магазине, затем был соучастником в нашумевших железнодорожных махинациях Джея Гулда. К концу своей жизни он стал филантропом, и после его смерти вдова вложила средства в создание благотворительного фонда, носящего его имя, целью деятельности которого было «улучшение социальных и жизненных условий в США». Олицетворяя собой новый общественный подход к решению проблемы бедности, Фонд Расселла Сейджа поставил перед собой цель «устранить, насколько это возможно, причины бедности и невежества, а не просто облегчить страдания тех, кто беден и невежествен».
Озабоченность проблемой бедности, впервые прозвучавшая в выступлениях отдельных социологов, энергичных реформаторов и социалистов-доктринеров, к середине XX века заняла одно из ведущих мест в государственной политике. После Депрессии 1930-х годов каждый кандидат на пост президента должен был представить программу мер не только по оказанию помощи голодным и обездоленным, но и по улучшению положения тех американцев, уровень жизни которых был ниже установленного минимума. Всего лишь столетие назад страстный борец Дороти Дикс имела массу неприятностей, когда попыталась обратить внимание законодательных органов нескольких штатов на тяжелую жизнь нищих, которые помещались в сумасшедшие Дома или тюрьмы. А в 1937 году президент Франклин Рузвельт в своей второй инаугурационной речи отмечал, что «треть населения страны страдает от плохих жилищных условий, недоедания,
273
отсутствия нормальной одежды». Он говорил так, как будто речь шла о национальном бедствии, и американцы вняли его словам.
Развитие социологических наук и накопление статистических данных способствовали тому, что статистическая категория «американцев-бедняков» подучила более точное определение. Например, Огаст Холлингшед и Ф.Редлих в книге «Социальные группы и психические заболевания» (1958) представили результаты исследований, проведенных в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, которые показали, что среди бедняков, составляющих пятую часть населения города, душевнобольных в три раза больше, чем среди двух пятых представителей высших слоев. Более того, они выяснили, что среди представителей высшего общества 65 процентов больных страдали лишь нервными расстройствами и только 35 процентов — серьезными психическими заболеваниями. Среди бедняков 90 процентов пациентов лечились от психопатии. Эти и другие, довольно откровенные исследования по вопросам питания, жилья, здравоохранения способствовали тому, что в начале 1960-х годов развернулась беспрецедентная, хорошо организованная общественная кампания.
В концентрированном виде эта проблема рассматривалась в популярной книге писателя-социалиста Майкла Хэррингтона «Другая Америка» (1963), где он на основании статистических данных доказывал, что 40 — 50 миллионов американцев живут в бедности. Хэррингтон относил к разряду бедняков «тех, кто жил ниже принятого в стране жизненного уровня, даже если они жили и лучше, чем средневековые рыцари или азиатские крестьяне... тех, кто не имел возможности пользоваться даже минимальными услугами существующей системы медицинского обеспечения, кто не имел нормальных жилья и пищи, не получал того минимума образования, которое при нынешних условиях научного прогресса было просто необходимо для нормальной жизни в Соединенных Штатах». Убедительное, основанное на количественных показателях определение «бедняка», данное Хэррингтоном, было подобно шоку для читателей его книги.
Статистические данные о доходах были основным материалом, на базе которого делались подобные обобщения. Классификация велась в зависимости от состава семьи, места жительства: город или ферма, различные регионы страны. Бедняки, которых поколения американцев рассматривали как неопределенную, аморфную массу, застрявшую где-то на пути к
274
успеху, теперь представляли собой огромное, четко оформленное статистическое сообщество, которому угрожала опасность превратиться в статистический фактор жизни общества. Новые количественные определения не уменьшили эмоционального накала кампаний, проводимых под лозунгом помощи бедным, которые теперь стали называться «американцами-бедняками» по аналогии с такими уже принятыми терминами, как «американцы немецкого происхождения» и «американцы итальянского происхождения».
«Нынешняя администрация, здесь и сейчас, объявляет неограниченную войну бедности в Америке», — заявил президент Линдон Джонсон в своем первом обращении к стране 8 января 1967 года. Конгресс утвердил обширную программу по борьбе с бедностью, только на преобразование района Аппалачей было выделено 1,1 миллиарда долларов. Было разработано и принято множество проектов, среди них ВИСТА (действовавшие в США корпуса мира), «Джоб корпс фор дропаутс» (служба по обеспечению работой безработных), «Оперейшнхед старт» (поддержка начинающим карьеру) и др.
Циники, ссылаясь на принимавшиеся ранее программы, которые просуществовали сравнительно недолго, открыто издевались над «индустрией бедности». Некоторые замечали, что теперь бедняки назывались «лишенными привилегий». Правительственные учреждения поставляли достоверные сведения, которые использовались для разработки новых концепций и понятий. Было официально признано существование сообщества бедняков. Руководители государственных учреждений даже выступали за то, чтобы представители этой социальной общности принимали участие в работе советов, занимающихся осуществлением программ по борьбе с бедностью. Отражая свойственный американцам оптимизм, координационный совет до его роспуска в 1973 году назывался Отделом экономических возможностей.
В 1959 году министерство труда осуществило проверку Двадцати американских городов, с тем чтобы собрать сведения Для разработки «скромного, но достаточного» бюджета, уменьшение которого могло бы привести к падению уровня жизни ниже установленного минимума. И в 1964 году Управление по социальному страхованию точно определило «уровни бедности» на основании данных, взятых из Экономического продовольственного плана, подготовленного министерством сельского хозяйства. Эти уровни отражали различные потребительские запросы в зависимости от размера семьи, возраста,
275
места жительства в городе или сельской местности. Согласно данным, опубликованным министерством торговли в 1968 году, бедным считался американец, годовой доход которого был ниже 1748 долларов (1487 долларов для сельской местности); если годовой доход семьи из трех человек был ниже 2774 долларов (2352 доллара в сельской местности), меньше 4706 долларов на семью из шести человек (4021 — в сельской местности), то они также оказывались за чертой бедности. «Краткий статистический обзор США*, который публиковался Бюро переписи, давал точную цифру американцев, живущих «ниже уровня бедности». В 1968 году их число составляло 12,8 процента (25,4 миллиона человек) населения США, то есть было ниже, чем в 1959 году — 22,4 процента (39,5 миллиона). Бюро переписи в «Карманном справочнике» за 1971 год наряду с цифрами по производству животноводческой продукции, выплавке стали, количеству проданных автомобилей опубликовало таблицу «Масштабы бедности». Категория дохода так прочно укоренилась в сознании американцев, что предложения по оказанию помощи бедным часто сводились к требованию введения «отрицательного подоходного налога».
Несмотря на то что при оценке благосостояния все чаще использовались количественные категории, полученные данные не становились от этого более наглядными или более точными. В связи с этим Хэррингтон, обобщая все сказанное относительно статистической характеристики бедности в США, отмечал, что даже если выяснится, что число бедняков в стране на десять миллионов меньше того числа, которое он указал в своих расчетах, то «это уже не будет иметь принципиального значения». В то время как в Соединенных Штатах начали претворять в жизнь наиболее продуманную и хорошо организованную кампанию по борьбе с бедностью, романтически настроенные и сознательные молодые американцы из благополучных семей среднего класса повели себя совершенно необъяснимо и добровольно отказались от условий жизни в соответствии с установленным американским стандартом. Они хотели испытать на себе «добродетели» бедности и своим поведением бросали вызов самому существу американской цивилизации, которая сама была гигантской программой борьбы с бедностью.
Публицисты, боровшиеся против бедности в 1960-е годы, при описании американских бедняков щедро пользовались накопленными статистическими данными, что позволяло им делать вывод о том, что бедность в Америке — «невидима». Это было еще одним признанием повсеместного распространения
276
различных общин, новых групп американцев, объединенных на основе абстрактных принципов, что стало возможным с появлением общих статистических категорий.
26
ОЦЕНКА УМСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЕЙ
«Интеллект. См.: Проверка умственных способностей». Вот что узнает историк, открыв авторитетное пятнадцатитомное издание «Социологической энциклопедии» (1930 — 1935), о том, как в начале XX века американские социологи занимались изучением умственных способностей человека. Они отдавали предпочтение статистике и все мерили категориями статистических сообществ. Особенно наглядно это проявилось при разработке методологии «измерения» умственных способностей человека, которой стали заниматься в начале XX века.
Еще в 1870-х годах английский ученый-генетик Фрэнсис Голтен, занимавшийся изучением различий между людьми, заложил основы новой науки — антропометрии—и стал собирать антропометрические данные. В 1882 году он открыл лабораторию в Музее Южного Кенсингтона в Лондоне, где за определенную плату можно было проверить остроту зрения, слуха и провести целый ряд других тестов. Термин «проверка умственных способностей» впервые был использован в 1890 году американским психологом Джеймсом Маккином Кэттеллом при описании результатов тестов, которые он проводил со ста первокурсниками Пенсильванского университета. Он проверял у них остроту зрения и слуха, быстроту реакции, наличие остаточных образов цветного воображения, восприятие высоты тона и веса, чувствительность к болевым ощущениям, чувство времени, координацию движений, быстроту восприятия, двигательные Функции, память и способность к образному мышлению.
Затем, в 1891 году, Франц Боас, молодой ученый-антропо-лог, недавно приехавший из Германии, по настоянию ученого-психолога Г.Сгэнли Холла, президента Университета Кларка, стремившегося сделать психологию наукой, полезной обществу, провел тестирование полутора тысяч школьников Вустерской школы, в том числе проверку их памяти. Джозеф Джастроу, психолог из Висконсинского университета, среди по-Сетителей Всемирной выставки, посвященной Колумбу, проводившейся в 1893 году в Чикаго, нашел множество людей, Пожелавших из любопытства участвовать в психологических те
277
стах. К1895 году Американская психологическая ассоциация учредила комитет, целью которого была координация деятельности всех психологических лабораторий, занимавшихся «сбором статистических данных об умственных и физических способностях людей».
Тест по проверке умственных способностей был также побочным продуктом деятельности двух общественных институтов, существовавших в США в XX веке: системы всеобщего образования и вооруженных сил. Будучи атрибутами демократического общества, они существенно повлияли на формирование количественного сознания. Расширение государственной системы образования и рост числа государственных средних школ способствовали формированию у многих молодых американцев желания продолжить образование в колледже. Если прием в средние школы был практически неограниченным или даже обязательным, то в колледжи принимали далеко не всех желающих. В 1890 —1922 годах число принятых в средние школы увеличилось в десять раз (с200 тысяч человек до 2 миллионов), в то же время число студентов колледжей увеличилось всего в четыре раза (со 150 тысяч до 600 тысяч человек). Появилась потребность в разработке методики отбора студентов, и это совпало с развитием новой статистической науки.
Еще в 1877 году президент Гарвардского университета Чарлз Элиот, который был горячим защитником свободных государственных школ, способствовавших, по его мнению, демократизации системы образования, предвидел необходимость разработки новой экзаменационной системы. Только с помощью общей для всех учебных заведений системы экзаменов колледжи могли отобрать тех, кому высшее образование могло быть наиболее полезным. В Соединенных Штатах программы и требования в контролируемых местными властями средних школах были настолько различными в разных штатах, что могли бы привести в ужас европейских педагогов. Поэтому проблема вступительных экзаменов для колледжей не могла быть решена в США теми же путями, что в Англии или во Франции, где обучение в средних школах велось по единой общепринятой программе. Федеральное правительство не несло никакой ответственности за образование, только частная организация могла разработать систему тестов.
В 1890 году Николас Мюррей Батлер, профессор философии и педагогики Колумбийского университета, предложил
278
проект по пересмотру школьных программ, с тем чтобы привести их в соответствие с нуждами колледжей. «В то время, — вспоминал Батлер, — государственные школы переживали период необычайной популярности и стремительного роста. Их число в больших и маленьких городах Соединенных Штатов увеличивалось с каждым днем, и всюду перед ними стояла проблема вступительных экзаменов в колледжи. Что касается колледжей, то они продолжали вести обучение по своим программам, проявляя высокомерное безразличие как к положению в других колледжах, так и к нуждам средних школ и требованиям общественности». В июне 1901 года недавно сформированная приемная комиссия провела экзамены в шестидесяти семи учебных заведениях Соединенных Штатов и двух в Европе. В общем экзамены сдавали 973 кандидата из 237 школ. В программы новых высших школ были включены курсы: искусство, бухгалтерский счет, музыка, стенография, журналистика, печатное дело, деятельность Красного Креста, домоводство, а также различные ремесла, любимые занятия и физкультура. Однако совет экзаменовал абитуриентов по традиционным академическим дисциплинам, например по английскому языку и химии. Оценки выставлялись в соответствии с установленной шкалой. Проходной балл равнялся 60, высший балл — 100.
В 1905 году французский психолог Альфред Бине, которого министр государственного образования поставил во главе комиссии, занимавшейся обучением умственно отсталых детей, совместно с другим французским психологом, Теодором Симоном, разработал метрическую шкалу для измерения умственных способностей. Основываясь на выдвинутом им положении о том, что с возрастом умственные способности возрастают, Бине провел многочисленные тесты с детьми и вычислил средний уровень знаний для каждой возрастной категории. После этого он мог определить уровень умственного развития любого ребенка («интеллектуальный возраст» в отличие от его фактического возраста), сравнив его показания во время проведения теста со средним уровнем. Эти тесты стали определенным стандартом после того, как школам было предписано провести проверку 75 процентов детей каждой возрастной категории. Эти тесты использовались для определения Уровней умственных способностей «нормальных» детей. К 1908 году тесты Бине — Симона были переведены на английский
279
язык и стали использоваться в Соединенных Штатах. Позднее, в 1912 году, немецкий психолог Уильям Стейн предложил поделить так называемый интеллектуальный возраст субъекта на его фактический возраст и получить таким образом полезный «коэффициент умственного развития». Льюис Терман и другие преподаватели Стэнфордского университета проанализировали и переработали тесты Бине — Симона, привели их в соответствие со стандартными американскими «интеллектуальными тестами». Система IQ (коэффициент умственного развития) стала широко использоваться в учебных заведениях США.
Вступление Соединенных Штатов в первую мировую войну в 1917 году поставило на повестку дня вопрос о разработке новой системы тестов, которая могла бы быть использована при проверке новобранцев, число которых существенно выросло. Комиссия Американской психологической ассоциации разработала два теста для армии, которые были удобны тем, что могли проводиться сразу в больших группах. Эти тесты, с одной стороны, позволяли выявить тех, у кого были слабые умственные способности, а с другой — способных молодых людей, которые могли впоследствии пополнить офицерский корпус армии. Тест «Альфа» был разработан для грамотных солдат, говорящих на английском языке, тест «Бета», во время которого указания давались жестами, был рассчитан на неграмотных и иностранцев, не говорящих на английском языке. К концу января 1919 года тесты прошли 1 726 000 человек. Хотя результаты этой проверки не были официально оглашены до 1921 года, просочившиеся в 1919 году сведения вызвали серьезную тревогу в обществе: у 47,3 процента белых призывников и 89 процентов призывников-негров «интеллектуальный возраст» равнялся двенадцати годам или был еще ниже. В распространенных в то время учебниках было сказано, что взрослый человек с «интеллектуальным возрастом» ниже двенадцати лет считался «слабоумным». Неужели половина населения Америки была такой?
Лишь совсем недавно авторитетные психологи привлекли внимание американской общественности к «угрозе, которую представляли слабоумные». Самым активным борцом против этой угрозы был Генри Годдард, который входил в комиссию по проведению тестов в армии. Это он перевел тесты Бине — Симона на английский язык, а в 1911 году, после проверки двух тысяч нормальных детей, то есть всех школьников города Нью-Джерси, внес изменения в эти тесты в соответствии с
280
американскими нормами. Годдард считал, что интеллектуаль-ные тесты открывают дорогу в идеальное, утопическое общество, в новые миры, построенные с помощью евгеники и социальных реформ. Нападки на его тесты, указывал он, «могут вызвать улыбку или снисходительные чувства, похожие на те, что испытывает врач к тому, кто разражается тирадой, сомневаясь в ценности медицинского термометра». Годдард работал психологом в «Вайнленд трейнинг скул» — исправительно-трудовой школе для подростков в Нью-Джерси. Он провел тесты среди пятидесяти шести девушек в возрасте от четырнадцати до двадцати лет, занимавшихся проституцией и отпущенных под честное слово, и обнаружил, что почти все они, кроме четырех, были слабоумными. Затем в колонии для несовершеннолетних преступников города Ньюарк он провел тесты со ста ее обитателями, выбранными наугад, и обнаружил, что 66 процентов из них — слабоумные. Из этого он сделал далеко идущий вывод о том, что слабоумие — основная причина преступности.
Свое открытие Годдард в популярной форме изложил в нашумевшей книге «Семейство Калликак» (1912), где рассказал о печальных последствиях случайной связи революционного ополченца и слабоумной девушки из таверны. От их незаконнорожденного сына (у которого была кличка Жуткий Старик) народилась целая вереница дегенератов, проституток, эпилептиков, алкоголиков и закоренелых преступников. Книга произвела сильное впечатление на американцев, однако Годдард заявлял, что он лишь дал «научное» статистическое обобщение истории болезни. Факт генетической связи между слабоумием и преступностью известен давно, объяснял Годдард, однако он не был подкреплен научными данными. Эту задачу он и выполнил своим исследованием. В 1877 году криминалист-любитель Ричард Дагдейл рассказал мрачную историю о наследовании преступных качеств. В книге «Семейство Джукс. Изучение проблемы преступности, пауперизма, заболеваемости и наследственности» Дагдейл проводил мысль о том, что одна порочная семья обходится государству в 1 308 000 долларов. В 1911 году рукопись Дагдейла была случайно найдена, в вой давались настоящие имена героев, выведенных автором Под псевдонимом Джуксы. Ученый, нашедший рукопись, в течение четырех лет занимался поисками героев книги, чтобы Узнать об их дальнейшей судьбе и об их потомстве. В новой книге, вышедшей под названием «Семейство Джукс» в 1915 ГОДУ» указывалось, что половина героев книги «были и остаются»
281
слабоумными, у членов этого семейства проявляется склонность к совершению преступлений, все преступники из этой семьи были слабоумными.
К сведениям, которые содержались в этих «научных» трудах, Годдард добавил статистические данные, полученные им во время проведения тестов среди малолетних и взрослых преступников. Годдард начал общенациональную кампанию по борьбе с преступностью путем установления контроля над слабоумными. Он получал поддержку от Лиги по ограничению иммиграции и других подобных местных организаций, которые пользовались сведениями, взятыми из сорока пяти томов материалов слушаний в конгрессе по вопросам иммиграции, добиваясь принятия законов, запрещающих въезд лицам, имеющим «нежелательную» наследственность.
В ходе своих исследований, около 1910 года, Годдард ввел новый термин для обозначения слабоумия — «морон» (от греческого слова «moros», что в переводе означает глупый). Он также ввел градацию различных степеней слабоумия и рекомендовал их Американской ассоциации по изучению проблемы слабоумия. Им была предложена следующая классификация для взрослых: «идиоты» (до двухлетнего «интеллектуального возраста»), «имбицилы» (до семилетнего «интеллектуального возраста») и «умственно отсталые» («мороны», до двенадцатилетнего «интеллектуального возраста»). Несмотря на то что слишком строгие критерии оценок Годдарда подвергались сомнению, он сам считал их правильными и утверждал, что, если бы законодательные органы начали действовать в этом направлении, они могли бы совершить чудеса, защищая общество от социального заражения.
Но что же на самом деле значили полученные во время армейских тестов данные о том, что половина населения Соединенных Штатов могла быть отнесена к разряду слабоумных? Может быть, это вовсе не имело отношения к американцам, а ставило под сомнение пользу от подобных тестов? Даже еще до проведения тестов в армии многие осторожные ученые высказывали свои сомнения и опасения в том, что «крестовый поход» против слабоумных, концентрация внимания на преступниках и проститутках могут привести к тому, что вне поля зрения останутся люди с невысокими умственными способностями, которые стали уважаемыми гражданами. После армейских тестов, отмечал историк Марк Холлер, многие из «крестоносцев» публично отказались от своих взглядов. «Мы на самом деле опорочили слабоумных, — отмечал в 1918 году один из врачей массачусет
282
ского исправительного заведения для малолетних преступников. — Среди них я встречал немало милых и чрезвычайно приятных в общении людей». Постепенно и сам Годдард начал сомневаться в том, не слишком ли он преувеличил угрозу, исходящую от людей с низким IQ.
Несмотря на высказанные опасения, после первой мировой войны американцы стали вновь проявлять интерес к проведению интеллектуальных тестов. Пережив ложную тревогу по поводу угрозы, исходящей от слабоумных, и широко распространенные предубеждения, возникшие после проведения армейских тестов, новые тесты по проверке умственных способностей получили невиданные до того времени распространение и популярность. Теперь они стали использоваться для оценки способностей всех граждан.
После первой мировой войны Комиссия по разработке вступительных экзаменов в колледжи, не испугавшись критики и насмешек в адрес практики проведения интеллектуальных тестов, начала проводить новую политику. В1924 году секретарь комиссии, ссылаясь на тот факт, что в прошлом число экзаменов было невелико, объявил, что в будущем экзамены будут проводиться по новым направлениям.
К способностям, относительно которых многие колледжи стремятся получить информацию и для определения которых существуют прямые тесты, хотя комиссия еще не взяла их на вооружение, можно отнести-следую-щие:
1)	морально-этический облик;
2)	состояние здоровья;
3)	наблюдательность;
4)сообразительность;
5)	способность плодотворно сотрудничать или работать в команде;
6)	умение проводить лабораторные работы;
7)	навыки разговорной речи на иностранных языках.
В 1926 году комиссия утвердила требования по проведению тестов среди учеников средних школ «Схоластик эптитьюд тесте», целью которых была проверка интеллектуальных способностей, что не связывалось прямо со знанием школьных предметов. В последующие пятнадцать лет комиссия расширила и усовершенствовала систему экзаменов, чтобы она стала более удобным как для учащихся, так и для преподавателей колледжей инструментом прогнозирования. Затем, в 1935 году, комиссия пересмотрела систему оценок, отказавшись от тради
283
ционной академической стобалльной шкалы. Согласно новой системе оценок, средний кандидат для поступления в колледж должен был набрать 500 баллов; в зависимости от количества всех допущенных к экзаменам проходной балл колебался в диапазоне от 200 до 800 баллов. Между прочим, у этих тестов было то преимущество, что баллы могли складываться механически, не требовалось тратить средства на специально подготовленных для этого рецензентов.
К началу второй мировой войны комиссия разработала не только методику проведения вступительных экзаменов по основным предметам, но и методику проверки и оценки других способностей и навыков учащихся. 2 апреля 1943 года комиссия провела тесты V-12 и А-12 в вооруженных силах. Их прошли 316 тысяч молодых солдат в 13 тысячах испытательных центрах. Эксперты высказали мнение, что это тестирование, проведенное в однородной группе, было самым масштабным и важным за всю историю его развития. После успешного проведения этих тестов комиссия занялась осуществлением других задач. Она заключила контракт с Бюро по укомплектованию личного состава военно-морских сил, по которому требовалось подобрать людей для ста видов службы в военно-морских силах. Для этого были отпечатаны материалы 133 тестов, анкеты и бюллетени, что в целом составило 36 миллионов страниц печатного текста. Затем, после окончания войны, комиссия организовала проведение тестов для всех ветеранов войны, возвращавшихся вновь к гражданской деятельности. Сотни тысяч американцев хотели поступить в колледж на основании Закона о привилегиях американского солдата при поступлении в вуз или же попытать счастья на курсах, организованных различными фирмами и организациями, например такими известными, как «Вестингауз» и «Пепси-Кола», службами госдепартамента, военной академией в Аннаполисе или Академией войск береговой охраны.
Тестирование поднялось на новый общенациональный уровень и охватывало все сферы жизни американского общества. В 1947 году Комиссия по разработке вступительных экзаменов в колледжи и другие организации, занимавшиеся проведением тестов, объединились в новую организацию — Педагогический совет по проведению тестов. Этот совет, объявив об учреждении «новых служб и разработке новых тестов в т,ех сферах, где это было особенно необходимо», использовал свою систему тестирования для классификации всех специалистов. «Исчезающая связь между школьными программами и программами колледжей, — отмечал в 1950 году секретарь совета, — сделала еще
284
более насущной необходимость проведения проверки способностей, которая уже сама по себе позволяла предсказать успех обучения в колледже. Требование общественности уравнять веек граждан в правах на получение образования в мирное время поставило нас перед необходимостью решить проблему о числе -тудентов, принимаемых в высшие учебные заведения». В 1951 роду около 525 тысяч юных американцев всех возрастных категорий, которые могли поступать в колледж, отмечал секретарь совета, «имели IQ “ 110 или более и поэтому были признаны способными для прохождения обычного или даже расширенного курса обучения в колледже». Однако только 210 тысяч из них поступили в колледж, остальные 315 тысяч не смогли попасть туда «из-за того, что у них не было денег, или потому, что они еще не определились в выборе». Если тестирование позволяло выявить способных американцев, которые не получили образования, достаточного для развития всех их способностей, то только новая общенациональная система финансирования высших учебных заведений могла гарантировать им поступление в колледж. Двойная цель, которая при этом преследовалась, состояла в том, чтобы избежать «бесполезной траты денег» (из-за приема в колледж студентов с IQ ниже 110) и «потери талантов» (оттого что молодые американцы, имевшие IQ “= 115 и выше, могли не попасть в колледж).
В период после 1958 года, который сторонники интеллектуальных тестов назвали «эпохой спутника», стали высказываться опасения относительно неэффективности системы высшего образования, прозвучал призыв начать поиски новых талантов, были предприняты новые энергичные, хотя и весьма непродолжительные попытки поднять высшее образование на более достойный уровень. Смогут ли американцы достичь высоты «русского стандарта»? Были предложения ввести «недорогие предварительные тесты» по образцу проведения тестов среди школьников «Схоластик эптитьюд тесте»; в ряде колледжей ор-гянизовать обучение с расчетом на студентов с IQ от 100 до 115; особое значение стало придаваться «ориентации на колледж» (к I960 году появилась особая категория преподавателей, объединенных в свою ассоциацию, издавался специальный журнал). В I960 году, после нескольких лет дискуссий и споров, было ре-Шено сообщать результаты тестов кандидатам. Это было, конечно, важным шагом на пути дальнейшего укрепления в сознании нмериканцев факта существования в США интеллектуальных
285
статистических сообществ. Председатель Комиссии по разработке вступительных экзаменов в колледжи, критикуя существовавшее в прошлом табу на оглашение результатов тестов, заявил, что отмена его была «торжеством морали». Он обратился к собравшимся в Колумбийском педагогическом колледже со словами:
Существовали серьезные опасения, что ознакомление студентов с результатами тестов может пагубно отразиться на их взглядах и ценностях. Однако, послушав разговоры моих учеников, я узнал, что результаты тестов стали одним из важных критериев оценки способностей учеников, входящих в однородные по составу группы. Так, об одном из неудачников, не прошедшем экзамены, скажут: «Этот сопляк набрал всего 4201» Умный уравновешенный студент получил 600, а перед новоявленным гением с его 700 баллами все испытывают благоговение. Когда мы решили ввести эту систему оценок, разработанную комиссией колледжей, то отнюдь не стремились к такому развитию событий. Но могло быть гораздо хуже, поэтому лучше не жаловаться.
Со временем объективные тесты и получаемые в результате коэффициенты потребовали того, чтобы ими занимались профессионалы-эксперты, в компетенцию которых входило и решение кадровых вопросов. К их услугам прибегали все чаще, так как при приеме на гражданскую службу учитывались достоинства кандидата. «Интеллектуальные тесты и аналогичные им тесты по определению способностей, — отмечал в 1971 году один эксперт, — все более становятся инструментом, который общество использовало для отбора кадров. Не только в вооруженных силах, но и в средних и профессиональных школах, в промышленности, во всех областях гражданской деятельности объективные тесты заменили традиционные критерии, которые принимались во внимание при подборе кадров, такие, как семья, принадлежность к той или иной социальной группе и — самое главное — капитал». Население (которое теперь получило количественную оценку) стало рассматриваться как часть материальных ресурсов, и это привело к тому, что люди превратились в «человеческие ресурсы». Справочники по проблемам управления кадрами стали называться справочниками по «управлению человеческими ресурсами».
В конце 1960-х и в 1970-е годы, по мере того как тенденции уравнительного характера набирали силу, количественный подход при оценке умственных способностей подвергся критике с совершенно неожиданной стороны. В ранний период Джефферсон и его ученики взяли за основу своего демократического кре
286
до идеал «врожденного аристократизма». Величие новой нации, говорили они, может родиться благодаря появившимся возможностям для развития природных способностей каждого человека. Впервые в истории в этой стране откроются пути для использования неразвитых «человеческих ресурсов», которые пропадали из-за того, что аристократы Старого Света, с их передающимися по наследству званиями и привилегиями, не давали возможности их развить. Новые борцы за равноправие нападали на систему интеллектуальных тестов не только потому, что эти тесты были насыщены вопросами по культуре или не давали точных оценок интеллектуальных способностей человека. Они подвергли резкой критике категорию умственных способностей как таковую. Особенно серьезные нападки именно на практику оценки умственных способностей содержались в публикации «Доводы против тестов IQ» (1972). Высказывалось опасение, что общество, отдающее предпочтение своим наиболее умственно развитым гражданам, может утратить утопические идеалы равенства. «Современное американское общество использует интеллектуальный потенциал человека в качестве основы для оценки своих граждан, — отмечал один сердитый критик. — Мы превозносим интеллект точно так же, как марокканцы-мусульмане преклоняются перед духом воина-святого». Верховный суд, США принял решение, запрещавшее деловым фирмам проводить интеллектуальные тесты при приеме на работу по той причине, что эти тесты могли быть использованы в качестве дискриминационных мер против негров. Временная мода на идеи абсолютного равенства привела к тому, что теория проведения тестов по оценке умственных способностей стала одной из самых спорных областей социальных наук.
27
ОТ КАТЕГОРИИ «НЕПОСЛУШАНИЯ» ДО «ПОВЕДЕНЧЕСКИХ ОТКЛОНЕНИЙ»
Вплоть до конца XIX века «дети» не рассматривались как особая группа населения страны, обладающая специфическими чертами и требующая особого подхода. Научное определение «Детства», его социально-психологические характеристики были довольно туманными. Для удобства ребенок рассматривался как «маленький взрослый». Сдвиг в американском сознании наметился лишь после того, как дети стали составлять меныпин-СТво населения США.
287
Повышение качества и уровня медицинского обслуживания, рост продолжительности жизни привели к тому, что абсолютное число американцев в возрасте до двадцати лет выросло с 17 миллионов в 1860 году до 47,6 миллиона в 1930 году. В то же время доля самого молодого населения сократилась с 51 процента в 1860 году до 43 в 1900-м и до 38 процентов в 1930 году. Роберт Бремнер отмечал в связи с этим, что уменьшение доли детей с половины населения страны до одной трети сделало эту часть граждан США «более заметной, было признано, что у них есть свои нужды. Таким образом, у молодежи повысилась степень самосознания, эта категория населения получила четкое определение, она потребовала особого внимания к себе и своим проблемам как самостоятельная категория населения страны».
Дети как социальная группа требовали к себе пристального внимания, так как превращались в новое социальное меньшинство. Одновременно с этим существовали и другие силы, которые способствовали тому, что «дети» становились новой реалией. Различные гуманитарные движения, участники которых требовали улучшения содержания узников в тюрьмах, жизни рабов, выступали за реабилитацию преступников (в этом движении участвовали генерал Джеймс Оглторп и основатели штата Джорджия), набрали силу после Американской революции. В начале XIX века Дороти Дикс и другие общественные деятели, требовавшие более человечного отношения к душевнобольным, слепым, глухонемым, выступали также за то, чтобы воспитывать сирот не в богадельнях, а в специальных заведениях, где они могли бы получить образование. В Филадельфии и Нью-Йорке открылись приюты для глухих детей. В 1825 году в Нью-Йорке был основан приют для малолетних преступников, этому примеру последовали и другие города. К 1840-м годам были открыты заведения для нуждающихся детей иммигрантов, в 1855 году в Филадельфии появился детский госпиталь, который был первым в стране госпиталем, предназначенным только для детей.
В 1859 году широкое распространение получил термин «исправительная школа», что свидетельствовало о развитии новой тенденции в отношении юных нарушителей порядка. Появилась и новая отрасль криминологии, занимающаяся проблемами малолетних преступников. В 1899 году в штате Иллинойс был принят первый закон о «суде над малолетними преступниками» (появился и соответствующий новый американизм), и к 1912 году еще двадцать два штата учредили у себя подобные суды.
288
В 1909 году в Белом доме президент Теодор Рузвельт созвал первую конференцию, посвященную обсуждению проблем заботы о детях, в том числе беспризорных. В 1912 году при министерстве торговли и труда было учреждено специальное бюро, которое должно было «расследовать и докладывать обо всех насущных проблемах улучшения жизни детей». Несмотря на то что федеральное законодательство о детском труде было объявлено антиконституционным (Хэммер против Дагенхарта, 1918), местные законодательные органы штатов продолжали заниматься этими проблемами. Все большее число американцев начинало осознавать, что дети — это особая социальная группа, со свойственными только ей нуждами и интересами.
Развивавшиеся в то время гуманитарные движения занимались проблемами детей бедняков, малолетних преступников, однако одновременно с ними появилось и стало шириться движение, основанное на изотерических положениях философской науки, которое получило признание в тысячах школ и миллионах семей. Основателем «Движения по изучению детских проблем» в США стал Г.Стэнли Холл, который блестяще сочетал в себе качества священника, пророка, поэта и ученого-экспериментатора. Он вырос на ферме на западе штата Массачусетс в семье пастора, придерживавшегося строгих авторитарных взглядов и решившего воспитать сына по своему образу и подобию. Для получения образования, которое позволило бы ему занять пост священника, молодого Стэнли отправили в колледж Уильямса. Там он и его друзья, имевшие общие литературные интересы, организовали клуб, где могли совершенствовать свое духовное развитие. Как рассказывал Стэнли своим родителям, «богохульство, увеселительные обеды, курение, спиртные напитки, невежливое поведение были запрещены». После окончания колледжа он некоторое время учился в нью-йоркской Объединенной теологической семинарии, где в курс обучения входила воспитательная работа среди падших женщин; это позволило ему хорошо узнать пороки столичной жизни. Во время своей миссионерской деятельности» вспоминал Холл, ему пришлось смотреть такие скандаль-НЫе спектакли, как «Черный мошенник», и балет, где впервые На американской сцене появились около ста полураздетых танцовщиц. После повторного посещения спектакля он сообщал своим родителям, что «сидел совсем близко и на этот раз Почувствовал отвращение».
>0-379
289
Когда он утратил интерес к теологии и философии и стал увлекаться психологией, Генри Уорд Бичер познакомил его с богатым нью-йоркским торговцем, который дал ему 500 долларов на год обучения в Германии. Холл приехал в Берлин в 1869 году и обнаружил, что в немецкой философии ведущее место принадлежит неогегельянским теориям. Однако он все более склонялся к занятиям естественными науками, ходил на демонстрации хирургических операций, сам делал вскрытия. После возвращения в Соединенные Штаты он некоторое время обучался в Антиохском колледже, затем в Гарвардском университете. Здесь он познакомился с Уильямом Джеймсом, который как раз начал читать курс по физиологической психологии. Во время своего второго визита в Германию он целиком отдался изучению новой заманчивой науки — экспериментальной психологии.
В 1883 году Холл был назначен на пост профессора психологии в новом Университете Джонса Гопкинса. Он очень ревностно стремился к тому, чтобы ни Джон Дьюи, ни Чарлз Сандерс Пирс не работали вместе с ним в университете. Он даже умудрился вызвать неприязнь у сердечного и терпимого Уильяма Джеймса. В 1889 году Холл оставил Университет Джонса Гопкинса и основал Университет Кларка в Винчестере, штат Массачусетс, специально для того, чтобы разрабатывать новые направления в этой науке. Он решил превратить Университет Кларка в ведущий центр по изучению новой науки — психологии — и выявлению возможностей ее использования в педагогике. Такая позиция лишний раз подтверждала необычайный пророческий характер его взглядов на два основных направления будущего развития американского общества: психологии (новой демократической науки о человеке) и образования (новой религии американской демократии).
Зарубежный опыт Холла повлиял на формирование его взглядов и подсказал ему мысль о том, что реформа образования может стать ключевым фактором для серьезного духовного обновления Соединенных Штатов. Он заметил, что после тяжелого периода наполеоновских войн реформа системы образования способствовала созданию новой Германии. Возможно, что образование станет новой религией для Америки, и Холл будет одним из ее пасторов. Если так, то учение^ основанное на этой новой религии, должно быть строго научным. В психологии можно было найти и строго научные положения, и элементы религиозного учения, которые бы повлияли на деятельность американских институтов и на основы американской морали-
290
Получили развитие многочисленные отрасли психологии — экспериментальная психология, физиологическая психология, бихевиористская психология, психоанализ и многие другие, которые занимались разработкой научных догм и накоплением научных данных.
В новой научной вере Холла проявлялся демократизм, и в этом была ее необычайная привлекательность. Христианство основывалось на Евангелии, священных писаниях и проповедовало веру во власть и милость Бога. Но в психологии, считал Холл, человек не соотносился ни с каким высшим авторитетом (кроме, может быть, самого психолога). Ее Священным писанием служил опыт, и человек сам устанавливал для себя правила. Вы знаете, каким должен быть человек? Впервые в жизни попытайтесь узнать, каков же человек на самом деле. Вместо положений десяти заповедей Евангелия в психологии будут поставлены и даны ответы на прямые вопросы: «Каков есть человек?», «Как он себя ведет?». Психология, соединившая в знаниях о человеке все, что «есть» и что «должно быть», была в высшей степени демократической наукой. Это произошло потому, что в ней все вопросы, касающиеся поведения человека, рассматривались не в соответствии с каким-либо высшим авторитетом, не с общепринятыми положениями священных писаний, а сравнительно с нормальным поведением людей.
Психологи, ставшие священнослужителями этой новой религии, просто помогали людям разобраться в том, чем же они были на самом деле, как строилось их поведение. Подобно Лютеру и новым протестантским священникам, которые стремились освободить людей от власти духовенства, от верховной власти папы, психологи хотели освободить людей от существовавших страхов, запретов, ограничений авторитарной протестантской морали. Законы и правила морали были заменены нормами. Усилия Стэнли Холла по демократизации морали открывали новые возможности для развития человека, но и рождали новые проблемы.
«Детская психология», пророком которой был Холл, поначалу казалась вполне невинной и достаточно простой наукой. Не были ли американские школы самыми гибкими институтами? Как показал историк Лоренс Кримин, Холл и его последователи за несколько десятков лет совершили в американском образовали революцию, подобную той, которую совершил в науке Ко
291
10*
перник. В центре внимания педагогической науки были уже не преподаваемые «предметы» и учитель, а ребенок. До сих пор, объяснял Холл, образование было «школоцентристским» (то есть в центре была школа с ее проблемами), теперь же оно должно стать «педоцентристским» (то есть в центре внимания должен быть ребенок, его нужды и желания). Но для того, чтобы эта революция стала возможной, психологам необходимо было выяснить, что же сам ребенок думал, что чувствовал, каковы были его желания.
В своем новаторском исследовании «Мысли детей» (1883) Холл попытался обнаружить, что ребенок знал и чего он не знал. Он открыл, что с ростом городов дети, поступавшие в школу, имели совсем иные знания, во многом более ограниченные, чем бабушки и дедушки, выросшие на ферме.
Холл предложил не только новый предмет исследования, но и новую методологию. Он воспользовался помощью двухсот анкет. В 1894 году Холл составил пятнадцать дополнительных анкет по различным темам, например об игре в куклы или о ребячьих страхах. К концу учебного года он собрал двадцать тысяч заполненных анкет, в следующем году ему помогали уже восемьсот человек, было собрано шестьдесят тысяч анкет. Слово «анкета» вошло в американский язык в течение последующих пятнадцати лет после проведения исследований в области детской психологии, и во многом это произошло благодаря деятельности Холла. Вместо интроспекции, которую использовали философы от Платона до Канта, или дискуссий, которые были популярны среди профессоров и учителей, американцы, вслед за Холлом, для обогащения своих знаний о человеке изыскивали новые пути проникновения в мысли мужчин и женщин, позволяя им говорить о себе. Анкета была чем-то вроде избирательного бюллетеня; она возникла как результат распространения принципа всеобщего избирательного права на предмет исследования психологии.
Полученные данные использовались Холлом в качестве исходного материала при создании «детской психологии», или науки о детском интеллекте. Одно лишь обилие фактов привело к формированию у Холла еще более глубоко научного количественного подхода. Холл начал разрабатывать «нормы» умственного и физического развития у детей. Работая в Университете Кларка, он настоял на том, чтобы Франц Бдас занялся сбором статистических данных о развитии школьников в городе Вустере. Он думал, что таким способом им удастся разработать стандарты «нормального» роста, которые позволят более легко
292
выявить больных или отстающих в развитии детей. Его надежды не оправдались, так как полученные данные оказались слишком разными и весьма многочисленными. Однако стремление Холла разработать необходимые нормы от этого не ослабело. Он продолжил свою деятельность и стал проверять у детей зрение, слух, физические способности, на основании чего разработал количественные стандарты «здорового» ребенка и его нормального развития. Это привело к тому, что некоторые из его оппонентов заявили, что исследования Холла представляют собой угрозу и являются по своей сути антидемократическими, так как способствуют распространению взглядов, по которым «некоторые дети характеризуются как необычные или не совсем нор-мальные».
Холл соединял в себе черты прагматика, преклоняющегося перед числами, и экстравагантного романтика. «Дети выходят чистыми прямо из рук Бога, — говорил он, — они ничем не испорчены, являются образцом совершенства». «Учителя молодежи» прежде всего должны «не стоять на пути у природы». В своей «генетической» психологии, разработанной на основе теории эволюции, Холл представил развитие каждого ребенка как повторение эволюции человеческой расы. В качестве исходного он взял положение Дарвина о том, что онтогенез является результатом филогенеза, и на основании этого сделал практический вывод, по которому психология повторяет в своем развитии историю. Поведение любого «нормального» ребенка любого возраста несет в себе определенную высшую целесообразность. Любое проявление развития ребенка — это только еще один шаг к более высокой ступени, и поэтому его нельзя рассматривать ни как «хорошее», ни как «плохое».
В другой своей работе, «Детская ложь» (1890), Холл, например, высказывал несогласие с укоренившейся позицией учителей в оценке тех случаев, когда дети говорили неправду. По мнению Холла, детская ложь не была обычным пороком, а являлась сложной формой поведения, значимость и оценка которой менялись в зависимости от возраста ребенка. Детская ложь заслуживала не наказания, а понимания. Она чаще всего являлась выражением мифопоэтических способностей ребенка, которые явно недооценивались взрослыми, его стремлением «освободиться от довольно утомительной обязанности, требующей абсолютной и буквальной достоверности, правдивости». У детей ложь была неотъемлемой частью игры, в ней проявлялась та наивность, которая была свойственна человеку на ранних ступенях его развития. Что касается детских страхов и того, как у них про
293
являлось чувство гнева, то Холл после изучения этого вопроса пришел к следующему выводу. Он заявил, что они заслуживают уважения и понимания. Гнев, по его мнению, был «неотъемлемой частью нормального развития ребенка*.
Основные этапы детского развития, выведенные Холлом, по существу, переосмысливали традиционные этические нормы. Он подготовил родителей и детей к новому подходу в оценке непослушания у детей.
Изучение детской психологии, предсказывал Холл, потребует пересмотра преподавания предметов в школе. «Надо перестать делать фетиш из алфавита, из таблицы умножения, грамматики, таблицы мер и весов, — говорил он, — нам следует вспомнить, что всего лишь несколько веков назад наши предки были неграмотными... что Корнелия, Офелия, Беатриче и даже Богоматерь ничего не знали о буквах».
Предвидя снижение значения и роли грамматики и правил разговорной речи в Америке XX века, Холл предугадал, что грамматика, риторика, синтаксис будут заменены более демократичным «искусством разговорной речи» и публицистикой. Он считал, что преподавание языка не должно быть формальным. Надо поощрять в ребенке стремление высказаться о своих истинных чувствах, какими бы они ни были, и сделать это он должен на своем собственном языке детского сленга, богатого оригинальными идиомами. Ребенок должен «жить в звучащем мире». Ему надо разрешать постоять за себя, когда на него нападают, так как это естественная реакция человека. Иными словами, действия ребенка не следует ограничивать жесткими оковами взрослой морали.
К 1902 году государственные средние школы — новый институт американского общества — вступили в полосу своего расцвета, и интересы Стэнли Холла также изменились. Он стал заниматься изучением психологии подростков, тех изменений, которые происходят с ними в средней школе. В своей работе «Средняя школа как общественное учебное заведение» он высказывался за то, чтобы меньше внимания уделялось зубрежке, дисциплине, оценкам, аккуратности и гораздо больше — «свободе и интересам» детей. По его мнению, это было необходимо потому, что «в это время у подростка развиваются не столько интеллектуальные способности, сколько его душевные качества, инстинкты и интуиция». Холл назвал этот период в развитии человека «подростковым». Это понятие, которое
294
к середине XX века получило широкое распространение (отмечал историк Ф.Масгроув), было новым американским достижением. В 1904 году Холл опубликовал двухтомный труд «Подростки: их психология и развитие с учетом физиологических, антропологических, социологических, сексуальных, религиозных, педагогических факторов и фактора преступности». Предметом его исследования на этот раз был избран период психологического развития подростков от начала полового созревания до Достижения ими полной половой зрелости, их превращения в полноценного мужчину или женщину.
Эта книга, как и все предыдущие работы Холла, соединяла в себе элементы поэзии и голой статистики. Он выявил и описал разные темпы развития способностей, в том числе умственных, у разных возрастных групп детей вплоть до восемнадцатидвадцати лет, когда их дальнейший рост приостанавливался. Для этого он использовал всевозможные графики и таблицы, составленные на основе многочисленных данных проведенного им анкетирования, различных экспериментов и измерений. «Взросление начинается как новая волна повышения жизнеспособности у детей, что отражается в их росте... — торжественно заявлял он.'— Это психологическое второе рождение. Как бы открываются шлюзы наследственности, и мы слышим голоса наших отдаленных предков и получаем запас жизненной энергии». Из этого следует, что статистическое сообщество подростков должно быть признано и должно получить автономию, полномочия для самостоятельного развития и самоуправления, то есть то, что присуще любому другому сообществу в рамках большой республики. «Это самый гибкий период в развитии ребенка, его весна, время, более всего подходящее для созревания семян, появления бутонов и пересадки их из питомника на поле... Это более длительный период, во время которого подросток уже не ребенок, но еще и не взрослый человек... Было бы ошибкой характеризовать его как продолжение детства или как что-то подобное годам, проведенным в колледже, за вычетом нескольких лет, когда наблюдался прямой прогресс в развитии. Из-за этой глобальной ошибки развились многие пороки и недостатки, от которых мы сейчас так страдаем». Итак, средняя школа должна выполнять одну задачу — «главным образом развивать и использовать все способности подростков, только тогда образование можно назвать свободным и демократичном». Оно должно иметь вполне определенную сущность, над Ним не должны довлеть «нужды» обучения, оно призвано защи
295
щать подростков от какой-либо агрессии. Его основной миссией будет служение «этому уникальному возрастному периоду в жизни ребенка, что принесет огромную пользу ученикам и всему обществу». Благодаря средней школе Соединенные Штаты могли бы стать не только в политическом, но и в психологическом плане федеральной республикой: любому возрасту и каждому периоду развития ребенка (включая детство и отрочество, которым раньше не придавалось серьезного значения) будет уделено должное внимание, и ребенок сможет удовлетворить свои специфические желания.
Создание понятия «подросток» в начале XX века было вызвано американскими условиями жизни. Обязательное среднее образование было распространено на детей до шестнадцати лет. Для этого было много причин, и одна из них заключалась в том, что детский труд на предприятиях все чаще оказывался малопроизводительным. Затем появились специальные заведения для малолетних правонарушителей. Вполне возможно, что страна так никогда бы и не излечилась от идеализации подростков, нового отношения к молодежи как к вполне самостоятельной группе населения, новому американскому сословию в рамках союза. Но в конце 1960 — начале 1970-х годов отдельные подростки, поощряемые своими учителями и родителями, объединились в общей идее отрицания школы. Они считали, что любая учрежденная в стране система образования, любое учебное заведение угнетают учеников. Сами студенты в довольно недружелюбной форме называли все школы тюрьмой, а студентов — «неграми». К 1970 году в Вашингтоне появилось лобби, состоявшее из эксцентричных молодых людей, выступавших против деятельности школ. Дважды в неделю они выпускали небольшой журнал «ФПС» (буквы были выбраны произвольно и не соответствовали никаким словам). И по меньшей мере часть маститых ученых предположили, что подобные выступления являются логическим выражением Декларации ООН о правах человека.
Новые статистические сообщества молодежи оказали влияние на семью и другие сферы жизни общества. Исследования в области детской психологии, которые вызвали перестройку американской школы, начали оказывать воздействие и на американскую семью. В середине XX века новые, демократические взгляды относительно автономии ребенка начали проникать в традиционные отношения родителей и детей.
296
Одним из основоположников нового направления стал Арнолд Гиселл, ученик и последователь Холла, работавший в Университете Кларка. Его исследования дошкольного периода развития детей оказали такое же воздействие на позицию родителей, какое имели открытия Холла для учителей. Когда Гиселл работал в начальной школе и пансионе в небольшом поселке, он заинтересовался проблемами обучения умственно отсталых детей и провел тесты умственных способностей у учеников начальных школ Нью-Хейвена. (Его доклад был озаглавлен «Необычные дети и отношение к ним в государственной школе» (1921). В американской научной литературе это было самое раннее упоминание эвфемизма «необычные» для определения умственно отсталых детей.) В 1911 году он основал детскую психиатрическую лечебницу «Йельская клиника детского развития», которой руководил вплоть до 1948 года.
Основное внимание Гиселл уделил тому периоду в развитии ребенка, когда у него нельзя еще было взять интервью или провести анкетирование. Для психологов это время было наименее удобным и доступным для проведения исследования. Однако Гиселл разработал оригинальную фотографическую технологию, двустороннее зеркальное приспособление. Вместе со своими учениками он соорудил совершенно новую купЬлообразную модель для наблюдения, похожую на астрономическую обсерваторию, сделанную из перфорированного материала и выкрашенную изнутри в белый цвет. Этот купол можно было вращать, что не исключало возможности проведения съемки 35-милли-метровой кинокамерой Пате в горизонтальном и вертикальном положении через специальное отверстие в куполе. Ребенка помещали под купол, где он был освещен мягким светом недавно изобретенных ламп Купера — Хьюита. Он не видел, что за ним наблюдают, и его действия можно было зафиксировать на пленке, чтобы потом сравнить их с поведением других детей одного с ним возраста.
Гиселл поставил перед собой задачу записать и проанализировать «нормативный» прогресс в развитии младенца. В дополнение к куполообразному сооружению Гиселл оборудовал специальную студию со всеми элементами домашней обстановки, где на пленке фиксировалось все, что младенец делал в течение всего дня, когда мать была рядом и смотрела за ним. Таким образом, Гиселлу удалось зафиксировать каждое движение младенца, его сон и пробуждение, то, как он ел, купался, иг-Рал, вел себя в течение дня и т.д. После двух лет исследований он опубликовал книгу «Атлас поведения младенца» (1934), где
297
было представлено 3200 фотографий, иллюстрировавших нормальное развитие и поведение ребенка в каждый час и год его жизни.
Всю важность этого исследования для жизни семьи американцы осознали в 1943 году, когда Гиселл и его помощник Фрэнсис Илг опубликовали книгу «Младенец и ребенок в сегодняшней культуре: руководство по их развитию дома и в детском саду». Фраза «в сегодняшней культуре» ни в коей мере не преувеличение. Книга была написана во время второй мировой войны, и в ней подробно рассматривалась связь между демократическим обществом и исследованиями проблемы детского развития. Младенцев, как и других американцев, следует защитить от «тоталитарного» правительства, и, наконец, им нужна определенная автономия. В первой главе, «Семья в рамках демократической культуры», отмечалось, что «концепция демократии... имеет далеко идущие последствия для воспитания детей. Даже в раннем возрасте у ребенка должна„быть возможность развить те качества и черты характера, которые сформируют его как личность. Поэтому серьезная забота о развитии его индивидуальных черт должна оставаться задачей первостепенной важности... Только в демократическом обществе психологии развития ребенка может быть уделено должное внимание. Дальнейшее развитие демократии требует более совершенных знаний о детях младенческого и дошкольного возраста». Основу книги составили «фактологические данные об умственном развитии детей до пятилетнего возраста». В ней были собраны данные о «возрастных нормах» и «нодальном возрасте» (время «относительного равновесия на пути ребенка к зрелости») детей от четырех недель до пяти лет. Читатель получал «поведенческий профиль» ребенка и описание типичного для него «поведения в течение дня».
До появления работы Гиселла родители не имели авторитетного источника информации о том, как будет развиваться их ребенок. Конечно, существовали какие-то общие правила и положения о росте ребенка, о том, когда он должен ползать, ходить, говорить. Чтобы знать, правильно ли развивается ребенок, можно было сравнить его с соседскими детьми, спросить у дедушек и бабушек, как это происходило в их время. В работе Гиселла родители получили исчерпывающую информацию о нормах поведения ребенка, в том числе о том, сколько и как он должен двигаться и спать, как он должен плакать и есть, и даже о том, как он должен двигать пальцами рук и ног.
298
Все младенцы проходят одни и те же этапы в своем развитии, однако в разное время. Различия между детьми особенно заметны в том, как развиваются их двигательные способности. Например, мы проводили наблюдения над пятью здоровыми детьми. Все они сейчас способные школьники-подростки. Когда каждому было по сорок недель, один из них отставал в своем двигательном развитии, другой опережал всех, остальные трое были средними. Один ребенок «плавал» на животе, не добиваясь никакого прогресса. Второй ребенок ползал, помогая себе только руками. Третий — с помощью рук и ног. Четвертый ползал на коленях с помощью рук. Пятый ходил на четвереньках. Для отставания первого ребенка в двигательном развитии были особые причины. В остальном, в развитии речевых навыков, адаптации к окружающему миру и формировании его характера, все было нормальным.
Матери первого ребенка совершенно не следовало расстраиваться по поводу некоторого отставания ее девочки. Да и матери пятого также не следовало чрезмерно обольщаться по поводу успеха ее малыша, так как общая картина его развития была средней.
Из этого следует, что надо критически подходить к интерпретации установленных возрастных норм и нормативных схем характера детей. Все эти данные полезны не только для выяснения того, нормально ли развивается ребенок, но также и для того, является ли развитие ребенка сбалансированным в четырех основных сферах (движение, адаптация, речь, социализация личности). Наиболее нежелательны отклонения в сфере социализации личности. В том случае, если родители замечают серьезные дефекты или отклонения в поведении ребенка, им следует обратиться к домашнему врачу или специалисту.
Задача Гиселла заключалась в том, чтобы обеспечить родителей новой информацией о нормах развития детей, которые были разработаны в ходе проведения опытными экспертами многочасовых научных экспериментов, а также на основе точных статистических данных.
Разработка стандартов касалась не только правильного поведения детей, но и отклонений от нормы. Нормы поведения традиционно определялись установленными этическими нормами и библейскими заповедями. «Дисбаланс в поведении (который часто отождествлялся с «баловством» ребенка), — предупреждал Гиселл,—является одним из механизмов его роста и не несет в себе особого морального аспекта. Эта форма Дисбаланса характерна для переходного периода, когда у ребенка развиваются новые способности или происходит та или иная переориентация. Это время инноваций». Поведение ребенка, которого бабушки и дедушки, вероятно, назвали бы баловным, по мнению читателей книги Гиселла середины XX века, было лишь примером «поведенческой девиации». Как объяснял Гиселл, «в определенном смысле все дети являются трудными Детьми, так как они не могут избежать сложностей своего развития. и это проблема универсальная. С другой стороны, есть не
299
которые отклонения в поведении, которые ни исторически, ни по существу не могут рассматриваться как варианты или отклонения от нормального поведения».
Гиселл проявлял изрядную долю здравого смысла и добродушия, когда напоминал родителям, а они действительно все в этом нуждались, что их ребенок — это далеко не первый ребенок, который появился на земле. Большая часть из того, что так торжественно говорил автор на языке психологии, была лишь напоминанием исторического факта, что жизнь на земле существует давно и родителям всегда приходилось решать аналогичные проблемы. Однако Гиселл придавал своим словам совсем иное значение. Он отмечал, что родителям надо по-новому подходить к решению проблемы отцов и детей. Им следовало теперь больше полагаться в своих действиях на научные статистические данные, а не на кустарные методы, моральные проповеди и устаревшие суждения.
О новых проблемах, возникших в связи с разработкой норм, писал сам Гиселл:
Вот история об одном очень современном мальчике, который носил роговые очки и был немногим выше стола. Одна добродушная леди очень тактично спросила его: «Сколько тебе лет, малыш?» Он снял очки и задумчиво протер стекла: «Мой психологический возраст, мадам, 12 лет, мой социальный возраст — 8 лет, мой духовный возраст —10 лет, мой анатомический и физиологический возраст соответственно равны 6 и 7 годам; а мой фактический возраст еще не определен. Это в общем не столь важно». Затем он снова надел свои роговые очки.
Гиселл не рассчитывал, что его книгу будут читать все родители. Однако она имела огромный успех и выдержала за один год двенадцать изданий. Новые взгляды на воспитание детей были изложены в популярной форме и прочно вошли в жизнь миллионов американцев. В 1946 году д-р Бенджамин Спок (родился в Нью-Хейвене, был опытным врачом-педиатром и психологом) опубликовал книгу «Ребенок и уход за ним». Эта недорогая книжка в мягкой обложке в течение десяти лет переиздавалась тридцать раз, она стала популярным справочником по воспитанию детей. Спок предостерегал родителей против использования советов бабушек и рекомендовал руководствоваться индивидуальными особенностями развития своего ребенка. В целом он разделял мнение Гиселла’ о том, что часы кормления ребенка должны определяться в соответствии с «его потребностью». Спок настаивал на том, чтобы действия матери были «гибкими, определялись нуждами ребенка и делали его счастливым». По общему мнению, эта книга была не только ре
300
волюционной по содержанию, но и являлась «лучшим достижением человеческой мысли». Теперь всем родителям открылась дорога в новый мир норм.
Этот мир породил новые проблемы для американских семей, разве можно было забыть десять заповедей и все, что раньше говорилось о «добре» и «зле»? Но после того, как родители получили на вооружение «нормы» поведения малышей и подростков, они уже не могли больше пользоваться устаревшими правилами. Демократическое общество должно было считаться с естественными желаниями каждого человека, начиная с момента появления его на свет (по Гиселлу, начиная с состояния «полудремлющего новорожденного»).
28
СТАТИСТИКА НРАВСТВЕННОСТИ
В конце XIX — начале XX века в странах Западной Европы получили развитие новые взгляды на сексуальные отношения. К 1900 году Зигмунд Фрейд опубликовал свои основные работы по психоанализу. В1909 году Г.Стэнли Холл пригласил Фрейда, у которого в это время была не очень хорошая репутация в научных кругах Европы, в Университет Кларка для участия в конференции. Поступок Холла вызвал некоторое замешательство среди американских ученых, однако с тех пор Фрейд приобрел большой авторитет в Америке, чего нельзя было сказать об отношении к нему на родине. В процессе изучения детской психологии, особенностей подросткового периода Холл не оставил без внимания сексуальное развитие. Он настаивал на введении сексуального образования в школах.
Однако все рассуждения Холла на эту тему были чересчур многословными, он изъяснялся слащаво и невразумительно, что отмечали даже его коллеги-психологи. Вот как он писал о половом акте: «В этом самом унитарном из всех человеческих актов, который как бы в миниатюре является олицетворением жизни вообще, мы наблюдаем наиболее сильное подтверждение стремления человека к жизни и осознаем, что любовь — основа нашей Жизни. Наши ум и тело участвуют в истинном пангенезисе. Таинство происходящего освящается в час благовещения, когда слова восхваления слышны во всем мире. Общение — это слияние и блаженство. Это высшая степень гедонистического опьянения, священного упоения...» Вместе с этим Холл настаивал на как Можно более объективном изучении сексуальных отношений.
301
Важной вехой на пути к развитию более научного подхода к изучению проблем секса стала работа английского ученого и писателя Хейвлока Эллиса, который большую часть своей жизни посвятил тому, чтобы освободить англоговорящий мир от предрассудков викторианской эпохи в отношении к сексу. Эллис, подобно Холлу соединив язык науки и поэзии, попытался приоткрыть окно в прекрасный и богатый мир интимных отношений. Когда в 1897 году в Англии вышел в свет первый том труда Эллиса «Исследования психологии пола», эта книга была отнесена к разряду непристойной литературы, и ее дальнейшая публикация была осуществлена в Соединенных Штатах. К 1910 году Эллис опубликовал еще пять томов, а седьмой вышел в 1928 году. В работе рассматривались многочисленные примеры сексуальных отношений, в том числе различные феномены, даже названия которых были совершенно незнакомы читателям (такие, как эонизм, ундинизм, клепто-лагния). Освещалась и запретная тема аутоэротизма, сравнивались сексуальные потребности и опыт мужчин и женщин. Книги Эллиса способствовали тому, что проблемы секса стали широко обсуждаться в академических и интеллектуальных кругах. Однако сами они оставались недоступными для широкого читателя и имелись лишь в библиотеках врачей и юристов. В книгах Эллиса фактически рассматривались самые разные аспекты сексуальных отношений, самые утонченные способы удовлетворения желаний партнеров, всевозможные стороны сексуальной активности (в том числе те, которые считались странными или запретными) в отношениях «нормальных» людей.
Что касается морально-этической стороны сексуальных отношений, если вообще об этом можно говорить, то, согласно книгам Эллиса, из всей деятельности человека секс менее всего мог быть тому подчинен. То же самое относилось и к разного рода обобщениям относительно «нормы» в отношениях между мужчиной и женщиной. Мотивы, которыми руководствовался Эллис, остаются неясными. Четыре его сестры умерли старыми девами, и можно предположить, что его интерес к проблеме секса пробудился вследствие его сексуальной несостоятельности. Что касается результатов его деятельности, то они более конкретны, нежели его побуждения. Он бросил вызов традиционным нормам сексуальной морали, показав всю нереалистич-ность религиозных запретов и предписаний и целомудренного притворства учителей, священников и врачей, всю наивность рассуждений о «нормах».
302
Совсем иным был вклад, сделанный в изучение проблем секса одним из первых американских ученых. Результаты работы Алфреда Кинси, к которым он, безусловно, сознательно не стремился, состояли в определении новых норм сексуального поведения. В своих исследованиях Кинси использовал количественный метод и тем самым придал этим нормам новый, подлинно научный характер. Лишь спустя много лет он был признан как крупный ученый-социолог. Как и Холл, Кинси вырос в семье со строгими моральными устоями. Отец Кинси был методистом, строго соблюдал религиозные предписания. По воскресеньям он заставлял членов своей семьи ходить в церковь пешком даже в тех случаях, когда они хотели поехать туда вместе со священником. Он запрещал развозить по воскресеньям молоко, требовал, чтобы все члены семьи посещали воскресную школу, утренние церковные службы и вечерние молитвы. Кинси окончил Боудоин-колледж в штате Мэн, а затем, в 1920 году, получил степень доктора энтомологии в Гарвардском университете. Для своего двухтомного труда об осах-орехотворках «Cynips» (1930,1936), который выдвинул его в число ведущих ученых-генетиков того времени, Кинси собрал данные о почти четырех миллионах особей. Именно тогда он научился собирать и обобщать статистические данные.
В конце 1930-х годов в американских колледжах ввели преподавание предмета о сексуальных отношениях и семейной жизни. Интерес к этим проблемам возрос после обнародования результатов исследований Холла по психологии подростков, публикации переводов работ Фрейда, с появлением новой профессии психоаналитика, а также после клинических опытов д-ра Роберта Лейту Дикинсона. С 1882 по 1924 год он работал гинекологом в Бруклине и Манхэттене. В течение этого времени собирал сведения из истории болезней пяти тысяч пациенток. Впоследствии на основе этих данных написал книги «Тысяча браков» (1932) и «Одинокая женщина» (1934). В этих эпохальных трудах содержалась ценная новая информация о женской физиологии, о способности рожать детей и бесплодии.
В 1938 году руководство Университета штата Индиана решило идти в ногу со временем и ввести курс по семейной психологии, по которому не выставлялся зачет. Для этого был приглашен Кинси. Он был счастливым отцом четверых детей, выдающимся биологом, ученым безупречной честности. Кинси был идеальной кандидатурой. Одним из ранних свидетельств той позиции, которую он занимал, является случай, происшед
303
ший в 1927 году. Тогда специальный совет, состоявший из мужской части профессорско-преподавательского состава, решил принять дисциплинарные меры против двух студентов — редакторов литературного журнала — за публикацию следующей неприличной фразы: «Поклонение фаллосу среди студентов». Для разъяснения смысла фразы пригласили Кинси как специалиста, и он безуспешно пытался защитить студентов.
Однако Кинси отнюдь не был реформатором, он был просто хорошим ученым-биологом. Во время заседаний, на которых обсуждался план преподавания курса по семейной психологии, он услышал, как одна из преподавательниц рассказывала о том, что происходило во время лекций по этому предмету несколько лет назад. Женщина-врач «говорила очень туманно и оперировала искаженной информацией, которая годилась лишь на то, чтобы напугать слабонервных. Требовалось держать специальный штат сотрудников, которые бы выносили из аудитории упавших в обморок». Лекции Кинси были другими. А в конце курса он просил студентов заполнить специальные анкеты об их собственном сексуальном опыте — это пригодилось ему в дальнейшей работе.
Как биолог, Кинси всегда использовал статистические данные в своих исследованиях, и его волновало то, что сексуальной статистики практически не было. К началу исследований его побуждала работа ряда биологов, например таких, как д-р Реймонд Перл из Университета Джонса Гопкинса (он изучал вопросы о частоте половых актов и о мужской потенции). Р.Перл приехал в город Блумингтон для чтения курса лекций на тему «Человек и животное». Чем больше Кинси убеждался в полной неосведомленности людей в вопросах секса, тем сильнее в нем крепло убеждение в необходимости сбора полезной информации. Предмет его исследований изменился: от изучения процесса размножения у ос он перешел к изучению сексуальных отношений между мужчиной и женщиной. При этом он продемонстрировал такую же страсть к накоплению фактологического материала. «В нашем исследовании мы используем ту же методику, что и при изучении ос», — утверждал он.
Не жалея сил Кинси занимался подготовкой тех, кто проводил опросы во время его эксперимента, учил их не «усложнять» вопросы. Интервьюер должен был спросить каждого обо всех без исключения сторонах сексуальных отношений. «Очень важно смотреть в глаза своему собеседнику, — сове
304
товал Кинси, — и при этом не очень заострять внимание на ведении записей. Люди лучше понимают друг друга, когда смотрят в глаза». Поскольку «неясные, уклончивые вопросы рождают неискренние ответы», интервьюеры Кинси никогда не пользовались эвфемизмами. «Мы предполагаем, что все люди испытали все виды сексуальных отношений. Таким образом, мы всегда начинаем с вопроса о том, когда они в первый раз испытали те или иные сексуальные отношения. Такой вопрос может поставить в трудное положение человека, который бы более охотно отрицал свой опыт в том или ином виде сексуальной деятельности. Однако из вопроса ясно, что спрашивающий не удивится, если он признается в этом, и поэтому отпадает необходимость в отрицании». Ответы записывались специальным шифром, ключ к которому был известен только Кинси и интервьюерам.
Кинси поставил перед собой цель собрать материалы 100 тысяч историй половых отношений. К моменту его смерти было записано 17 500 интервью, из которых сам Кинси провел 7 тысяч. То есть в среднем за десять лет выходило по два интервью ежедневно. Во время проведения своего исследования Кинси работал более двенадцати часов в день и без отпуска. В1956 году ему исполнилось шестьдесят два года, и он пережил два сердечных приступа. Врачи предупредили, что ему необходим отдых. Однако им удалось убедить его лишь в том, чтобы он ограничил свой рабочий день восемью часами. Он умер в этом же году от переутомления.
В январе 1948 года была опубликована книга, написанная Кинси и двумя его сотрудниками, которая называлась «Сексуальное поведение мужчин». Фирма, занимавшаяся изучением спроса, представила редакции данные, основанные на опросе общественного мнения, согласно которым книга Кинси не будет популярна. Через три недели после выхода книги в свет она попала в число бестселлеров и оставалась им в течение двадцати семи недель. До марта этого года она пережила семь изданий, было продано 100 тысяч экземпляров. В одночасье Кинси стал знаменитостью, а его имя стало ассоциироваться с «Удивительными откровениями» об интимных сторонах жизни американцев.
И критики, и друзья Кинси соглашались, что это была лишь первая попытка дать количественную характеристику сексуальному поведению человека. Все признавали, что целью этого научного труда был «сбор фактологического материала и его анализ без соотнесения с вопросами морали и установ
305
ленными традициями*. «К практикующим врачам обращаются пациенты, которые нуждаются в подобной объективной информации. Психиатры и психоаналитики обнаруживают, что большинство пациентов нуждаются в их помощи для урегулирования возникших сексуальных конфликтов». До этого такие специалисты, как Эллис, Фрейд, Штекель и Крафт-Эбинг, использовали данные истории болезней своих пациентов для формирования и распространения научного подхода к этой проблеме. В самом начале книги Кинси писал следующее:
Никто из известных нам авторов, несмотря на то что им удалось разобраться в значении многих конкретных вещей, не располагал точными или приблизительными сведениями о том, каково сексуальное поведение обычного человека. Они сумели собрать колоссальный материал об отдельных фактах сексуальной жизни конкретных людей, но так и не смогли дать ей обобщающую характеристику. Они так и не выяснили, что является типичным, а что встречается редко, так хак работали со случайными, нерепрезентативными пациентами своих клиник... Настоящее исследование представляет собой первый шаг в накоплении научной информации, на основе которой становится возможным сделать обобщения относительно сексуального поведения определенных групп людей, а когда-нибудь и населения США в целом.
В книге было показано, что существуют серьезные отличия в сексуальном поведении мужчин, принадлежащих к различным социальным и возрастным группам, имеющих различное образование и различный уровень жизни, разную степень веры в Бога. Кинси установил факт широкого распространения онанизма у молодых людей (существовала псевдонаучная точка зрения, что это ведет к «онанистическому безумию») и пришел к выводу, что пик сексуальной активности у мужчин приходится на 17 — 19 лет. Он также выяснил, что запретные формы сексуального поведения имеют гораздо более широкое распространение, чем предполагалось ранее. Вместо четкого разделения людей на гетеросексуальных и гомосексуальных Кинси создал новую двойную шкалу классификации, которой пользовались интервьюеры.
Комиссия по статистическим стандартам Американской статистической ассоциации проанализировала статистические методы Кинси и высказала «общее благоприятное мнение». Сравнив Кинси и его сотрудников с другими учеными, которые до него занимались изучением проблем секса, члены комиссии высказали мнение, что профессиональный уровень первых «был гораздо выше». Об этом свидетельствуют «систематиза
306
ция полученных данных, объем отобранного фактологического материала и его компоновка.» многообразие и разнообразие методологических приемов, которые они использовали, их статистический анализ... в интервьюировании им не было рав
ных». .
Реакция общественности превзошла все ожидания. «Невозможно измерить ущерб, который принесет эта книга, — с негодованием заявлял известный священник, — и без того падающей морали американского общества». Президенты колледжей и многие врачи-гинекологи присоединились к кампании нападок и действовали весьма эмоционально. Но уж коль скоро «вредные» факты увидели свет, их нельзя было вытравить из сознания американцев. Нельзя было заставить их ду
мать как раньше.
Через пять лет, в 1953 году, Кинси и его сотрудники подготовили и опубликовали новую книгу — «Сексуальное поведение женщин». В течение десяти дней было выпущено 185 тысяч эк-
земпляров книги, и несколько недель она так же, как и первая, была в числе бестселлеров. Методика исследования была преж-
ней, но Кинси учел некоторые критические замечания по поводу своего статистического метода. Во второй книге были даны новые сведения о том, насколько часто встречался тот или иной вид сексуальной деятельности, о сходстве и различии в поведении и реакции мужчины и женщины. Ко всеобщему удивлению, он отметил довольно низкий уровень фригидности у женщин. Как можно было ожидать, Кинси и его книга подверглись на-
падкам еще более резким, чем раньше. Священник из Индианаполиса назвал Кинси «дешевым шарлатаном»; раввин из Нью-Йорка охарактеризовал книгу как «клевету на всех женщин». Даже авангардистский журнал «Партизан ревью» включился в эту кампанию напечатанной в нем известной статьей Лайонела Триллинга. Президент либеральной организации «Объединенная теологическая семинария» усматривал в попу-
лярности книги Кинси проявление «растущей деградации аме-
риканской морали, что можно сравнить с аналогичным
процессом в худшие времена существования Римской империи. Наибольшую тревогу, — писал он, — вызывает тот факт, что с Первых страниц книги мы не видим естественного чувства не-
приятия, что может быть объяснено наличием определенных Морально-этических норм». Нападкам подвергли Фонд Рокфел-ЛеРа, который финансировал проведение этого исследования, в Результате чего он отказался оказывать дальнейшую помощь. Конгрессмен из Нью-Йорка потребовал, чтобы министр почт за
307
претил пересылать книгу Кинси, так как она «была величайшим оскорблением для наших матерей, жен, дочерей и сестер». В католических изданиях прямо заявлялось, что Кинси не только помогал коммунистам, но и способствовал тому, чтобы американцы «вели себя как коммунисты». Однако президент, члены правления и студенты Университета штата Индиана не оставили Кинси и оказывали ему твердую поддержку.
Общественная значимость и результаты публикации работы Кинси оказались непредвиденными и содержали в себе определенную долю иронии. Вся его жизнь ученого-биолога была посвящена доказательству важности «индивидуумов». Он считал, что «факт существования различий между особями лежит в основе объяснения биологического развития. Благодаря своей универсальности он еще и уникален среди других биологических принципов. Важность этого феномена необычайна». Однако намерениям и желаниям Кинси было суждено претерпеть изменения в соответствии с желанием общества к установлению более простых норм.
Используя возможности статистики, Кинси сделал гораздо больше, чем кто-либо из его предшественников, для того чтобы снять запреты для накопления объективной количественной информации о сексуальной активности человека. Следующим важным шагом на пути к ликвидации всяческих барьеров было проведение лабораторных исследований оргазма, в которых участвовали сто тысяч мужчин и женщин. Используя новую электронную аппаратуру, д-р Уильям Мастерс и г-жа Вирджиния Джонсон из Научно-Исследовательского института по проблемам репродуктивной биологии города Сент-Луиса собрали статистические данные непосредственно во время полового акта. Результаты были опубликованы в книге «Сексуальная реакция человека» (1966). В течение нескольких лет было распродано четверть миллиона ее экземпляров по 10 долларов за штуку. Мастерс и Джонсон, представив клинические данные о таких фактах, как частота пульса во время полового акта, сорвали мистический покров со всего, что его окружало. В предисловии они заявляли, что основная цель их работы состоит в том, чтобы, подобно д-ру Роберту Лейту Дикинсону, способствовать выявлению и разработке «норм и средних стандартов для человека». Они надеялись пополнить группу ученых-первооткрывателей в области изучения сексуального поведения людей, опубликовав «сжатые статистические данные и результаты физиологических исследований о том, что может считаться нормой».
308
Установленные в Америке «нормы» сексуального поведения могли бы быть расценены предыдущими поколениями американцев не только как аморальные, но весьма странные. «Групповой секс»—когда в акте, помимо одной пары, участвовал еще по крайней мере один человек—стал общепризнанным явлением в середине 1960-х годов. В книге Кинси о мужчинах (1948) было всего одно предложение о групповом сексе, а в книге о женщинах (1953) выражение «вайф свэпинг» (обмен женами) было вычеркнуто из текста. К концу 1960-х годов этот вульгаризм был заменен эвфемизмом «свингинг», имеющим тот же смысл («махаться партнерами»), В начале 1970-х годов многие журналы, по крайней мере один с тиражом 50 тысяч экземпляров, публиковали материалы для свингеров. В стране возникла целая сеть клубов для свингеров. Доктор Гилберт Бартелл, антрополог из штата Иллинойс, опубликовал в 1971 году собранные им данные о 284 парах, занимавшихся групповым сексом. Проводились и другие исследования, результаты которых стали доступны всем американцам.
Новая информация была убедительным и наглядным доказательством того, что все явления, описанные Кинси, были «нормой», «нормальными действиями и поступками». Доктор Бартелл предсказывал, что одним из следствий распространения группового секса будет следующее: «В будущем сексуальность мужчин и женщин станет общепризнанным фактом, не только в известном психологическом смысле, но и в смысле физиологическом, который все еще окутан завесой чего-то запретного... в определенной степени мы сталкиваемся с этим в свингинге, которым занимаются даже добропорядочные американцы».
По мере того как новые понятия и установки становились количественно и научно оформленными нормами, на смену традиционной морали пришли критерии нормальности, общепринятости при оценке того или иного поступка или действия. Предписания были заменены описаниями. Однако новая статистическая мораль также имела свои невидимые на первый взгляд положения, определявшие виновность и греховность того или иного поступка по аналогии с поступком Адама, вкусившего райского яблока. Человек, живший по этим нормам, как бы утрачивал свою невинность. Начиная с этого Момента он уже не мог просто так, с привычным отвращением своих предков смотреть на отступление от родительского авторитета, на пороки молодых людей, на внебрачные связи или аа «необычные» способы удовлетворения сексуальных потребностей.
309
С расширением знаний становилось очевидно, что человек имеет множество разных потребностей. Даже библейская истина о том, что человек не должен выделяться среди других людей (отступать от нормы), утратила всякий смысл. Все меньше американцев страдали от мистических страхов или от угрызений совести. Вместо этого они стали полагаться на свои несовершенные знания о нормах, прибегать к непрофессиональным оценкам не очень понятных для них научных данных. Как их опыт соотносился с опытом других мужчин и женщин? Американцы начали осознавать и разбираться в тех трудностях и оценивать те преимущества, которые они получали при самостоятельном решении вопроса о том, были ли их нормы поведения правильными, а отклонения от них — допустимыми.
Часть четвертая
ГОРОДА ЗАВОЕВЫВАЮТ ПРОСТРАНСТВО
Прежде чем занять новую территорию и основать новый город, он начинает выжигать леса, с безжалостным рвением сравнивать с землей холмы, навязывая местности, каким бы ни был ее рельеф, свою неизменную схему прямых улиц и перекрестков под прямым углом. Короче говоря, он начинает устройство своего поселения с лихорадочных попыток уничтожить природный ландшафт. Все это он делает не потому, что природа, как она есть, не удовлетворяет его душевных потребностей, а потому, что мы никогда не можем довольствоваться тем, что нам дано... Отсюда это непременное желание изменить, вмешаться, принести с собой новое.
ДжоузиаРойс
Мужчины и женщины, принадлежавшие к тем или иным социальным группам населения, не очень хорошо знали, где они живут. Крестьянин Старого Света, привязанный к своей земле, испытывал страх перед новыми местами: любовь к земле предков былау него в крови, любовь к той деревне, где на погосте лежали его отцы и деды. Но, приехав в Америку, иммигрант тем самым Демонстрировал свою готовность к перемене мест. Обычно по приезде он неминуемо попадал в город, и многие крупные группы общин переселенцев так и остались жить в городах. Там они и научились по-новому использовать свои заокеанские обычаи. И на первых порах своей иммигрантской городской жизни они проявляли гибкость, поразительную в людях, имевших столь глубокие корни в Старом Свете. Они сохранили свои старые обычаи, но привнесли в них что-то американское.
Американский город, торговый и потребительский центр и Источник информации для всей округи, стал почвой для укоренения новых и изменения старых традиций. Большинство людей
311
раньше были связаны с полоской земли, одушевленной солнцем и небом, деревьями и птицами, характерными для определенного края. Это ощущение места теперь пытались вновь обрести американцы в краю заасфальтированных тротуаров, мощенных камнем прямых улиц, среди геометрической правильности небоскребов.
Но в XX веке города, где иммигранты хотели пустить корни, стали как бы растворяться друг в друге. Благосостояние, благоустройство, обновление, поднявшие американское общество на невиданныйуровень, одновременно лишили американцев связи с каким-то определенным местом. По мере того как Америка все больше и больше становилась страной городов, американские города переставали быть обособленными организмами с собственной территорией, собственной экономикой и органами управления, перестали иметь даже собственный облик. Чем больше размывались границы городов, тем больше города теряли свою исключительность. Каждый обыватель переставал ощущать себя жителем Нью-Йорка, или Чикаго, или Сан-Франциско, а становился просто «городским жителем», очередным американским горожанином. И американцы все больше погружались в городскую жизнь, в проблемы своих городов и пытались найти средства излечить города от пороков или просто бежать из них, хотя и не могли объяснить себе, что же (кроме преступности и загрязнения окружающей среды) они теряли; и они спрашивали себя, где же можно вновь обрести городское сообщество. Должен ли был американский город стать американским Западом XX века, со своими собственными неразрешимыми вопросами, тайнами, ложными обещаниями и радужными надеждами?
29
АМЕРИКАНСКАЯ ДИАСПОРА
Старый Свет распространился по территории Соединенных Штатов, и это явилось одним из величайших переселений в истории человечества. В течение века после окончания в 1815 году наполеоновских войн продолжался массовый исход из Европы. Эмигрировало почти 50 миллионов человек, и из них 35 миллионов приехали в Соединенные Штаты. Если бы этого не случилось, когда бы еще наш континент стал заселенным? Хотя иммиграционная статистика до 1820 года достаточно неопределенна, поскольку только с этого года стала вестись перепись с указанием стран происхождения иммигрантов, все же за три де
312
сятилетия между Американской революцией и 1819 годом всего 250 000 переселенцев прибыли в Америку. После этого, несмотря на некоторые колебания, ежегодный приток переселенцев все увеличивался. К 1832 году количество переселенцев за год превысило 60 000, а к 1850-му приток иммигрантов достиг более 350 000 человек. Только в 1858 году число прибывающих иммигрантов снизилось до 200 000 человек в год.
И Соединенным Штатам удалось каким-то образом переплавить это столпотворение народов в единую нацию. Это казалось еще более замечательным, поскольку все народы пришли из Старого Света, который был по большей части крестьянским, и большинство переселенцев были крестьянами, фермерами или деревенскими жителями, кормившимися от земли. Когда они вовлекались в американскую жизнь в течение ста лет после Гражданской войны, американская нация становилась с каждым годом все более урбанистической, и им по большей части приходилось находить свое место в городских джунглях.
Конечно, и раньше в истории не раз случались переселения людей из одной части света в другую. Сама Великобритания, как во время Революции Джефферсон и др. резонно напоминали англичанам, была населена иммигрантами. В большинстве стран переселенцы в конечном счете смешивались с местными жителями — так же произошло и в Америке. Но что было самым замечательным в истории американской иммиграции в конце XIX и начале XX века — американские переселенцы не только ассимилировались, став единой нацией, но каждый народ к тому же сберег свою национальную исключительность. Соединенные Штаты навсегда сохранили черты диаспоры. В других государствах разные народы слились в единую нацию. Американская нация стала единой, дав народам возможность остаться разными. Хотя Соединенные Штаты выбрали своим девизом латинское изречение «Е pluribus unum»*, более подходящим девизом могла бы стать фраза «Е pluribus plura»**.
Американской национальной политикой надолго стала политика округов и национальных общин. «Американцы-иностранцы» — американцы итальянского происхождения, или немецкого происхождения, или ирландского происхождения и т.п. •— составили значительную часть населения. Для того чтобы преуспеть на арене государственной политики, необходимо было
ффИз многих единое (лат.).
Из многих многое (лат.).
313
успешно использовать эти национальные общины. Общины переселенцев всегда играли в Америке такую же важную роль, как религиозные секты, экономические или социальные классы в Европе. Но были заметны существенные различия между иммигрантским движением колониального периода и той волной иммигрантов, которая вызвала наибольший поток населения в страну за первые сто лет существования Соединенных Штатов.
В колониальные времена большинство переселенцев имели дальновидных лидеров, которые знали, какое общество они приехали строить. А остальные хотели создать «колонии» в прямом смысле этого слова: зависимые или тесно связанные с исторической родиной поселения выходцев из одной страны на новой земле. Ведь над значительным числом переселенцев, прибывших со своими мечтами о Граде на Холме, «духовном очаге», «колонии милосердия», «добром английском образе жизни на новой почве» или о любой другой поддающейся определению общественной организации, довлели не столько их воспоминания о прошлом, сколько представления о будущем. Разные представления создали по крайней мере тринадцать разных отчизн. И из этого сложились американский федерализм и Соединенные Штаты Америки.
А потом наступили времена эмигрантов. Это слово было впервые использовано во время Революции по отношению к тем, кто покинул свою страну, чтобы поселиться в Америке. Постепенно понятие «эмигрант» заменилось понятием «иммигрант» (акцент переносился с оставленной страны на приобретенную) или «беженец» (подчеркивалось бегство и найденное убежище). В то время как в колониальную эпоху американские переселенцы в основном знали, зачем они приехали, более поздние переселенцы знали, почему они уехали, и только пытались понять зачем. Над воображением колониста властвовало место, куда он стремился, а над воображением эмигранта — место, откуда он ушел. Колониста что-то влекло, а беженца — гнало. Это совсем не значит, что в старые времена колонисты не спасались от нищеты и преследований, а в новые времена эмигранты не стремились к «земле обетованной». Но первые были в погоне, а вторые — гонимы. «Отцы-пилигримы» выражали дух эпохи первого .заселения Америки, «отцы эмиграции» — дух эпохи второго заселения. В первую эпоху были созданы штаты, во вторую была создана нация. В первую эпоху возник американский федерализм, во вторую — новый тип национальной политики.
314
В XX веке ни одна крупная нация не была настолько одержима памятью о своем происхождении, как американцы. Национальные группы, прибывшие в XIX веке из Европы, и в XX веке оставались сплоченными благодаря их семейным воспоминаниям и даже благодаря их тоске по родным местам, которые им пришлось покинуть. И все их последующее существование в Америке, их место в американской жизни и американской политике неизменно определялись обстоятельствами их иммиграции. Хотя в Старом Свете каждой национальной группе — ирландцам, немцам, итальянцам, евреям, полякам — выпала своя участь, Новый Свет предоставил им всем совершенно равные возможности. Каждая община сохранила свою самобытность и, сохраняя национальные особенности, становилась частью новой нации.
Конечно, ни одну общину нельзя считать примером для остальных. Но ирландцы были самой большой национальной группой, прибывшей в Америку за полвека до Гражданской войны. И после Гражданской войны их опыт продолжал свидетельствовать о возможности, не изменяя своей сущности, участвовать в рождении новой нации, той возможности, которую открывала наша новая страна перед любым народом. Из многих миллионов переселенцев, прибывших в Соединенные Штаты за столетие после 1820 года, почти четвертая часть была из Ирландии. За период с 1820 по 1840 год число ирландских иммигрантов составило почти три четверти миллиона, в среднем их прибывало по 35 000 человек в год. Эта цифра стремительно поползла вверх в 1840-е годы, достигнув высшего предела в четверть миллиона человек в 1851 году. Сокращение населения Ирландии на 2,5 миллиона человек за двадцатилетний период, предшествующий Гражданской войне в Америке, было во многом следствием этого движения переселенцев.
Многие обнаружили, что с переменой места судьба их не изменилась. Ирландские нищие стали американскими нищими. Но что удивительно, некоторым из этих людей, бывших в течение многих веков жертвами угнетения, удалось достигнуть власти и всеобщего уважения в чужой стране. Перед удачливыми, энергичными и честолюбивыми в Америке действительно открывалась новая жизнь — сначала для немногих избранных, затем для тысяч и тысяч обычных людей.
Когда герой Джойса Стивен Дедал сказал: «История — это кошмар, от которого я стараюсь пробудиться», — он выразил всю историю Ирландии. И Соединенные Штаты должны были стать местом этого пробуждения. История ирландцев в Ирлан
315
дии и история ирландцев в Америке были противоположны, как два разных полюса. Если Америка была землей, куда стремились иммигранты, то земля Ирландии была желанной добычей для многочисленных завоевателей. Начиная с английского короля Генриха II и его норманнских последователей в XII веке все завоеватели пытались уничтожить национальную исключительность ирландцев. Однако несмотря на частые вторжения, народ так и не был покорен. Англичане называли ирландцев «варварами», потому что они стойко держались своих традиций, например отказывались принимать протестантство. В XVII веке страдания ирландцев достигли предела. Кромвель назвал «великой Божьей милостью» событие в Дроэде, где он казнил 2800 ирландцев, не только солдат, но и простых граждан и священников. За десятилетие до 1652 года более 600 000 ирландцев (треть всего населения) умерли от чумы, войны и голода. Кромвель раздал землю своим сторонникам и продал в рабство на плантации Вест-Индии тысячи ирландцев. На острове установилось английское владычество.
В XVIII веке Ирландией правило не правительство, а законы против папистов. Ирландские католики, совершенно бесправные в собственной стране, не могли даже иметь лошадь, стоившую дороже пяти гиней, не могли ни голосовать, ни входить в состав присяжных, ни носить оружие, ни преподавать в школе, ни поступать на военную или военно-морскую службу, ни заниматься адвокатской практикой, ни служить в государственных учреждениях. Ремесленники не могли иметь более двух подмастерьев. Запрещены были шпили на католических храмах. В начале XIX века помещики, стремясь «усовершенствовать» земли и укрепить свои владения, тысячами выселяли арендаторов. Женщина-миссионер из Америки г-жа Эсинат Николсон так описывала привычную картину в городе Голуэй в 1840-х годах:
Я увидела собравшуюся на площади толпу и решила, что случилось что-то необычное, но, подойдя ближе, увидела кучку бедных жителей окраин, которые пришли сюда в надежде найти на следующий день хоть какую-то работу. Каждый стоял на своем месте, и все застыли в молчаливом ожидании, голодные и усталые, поскольку, как мне сказали, многие прошли пятнадцать миль, ничего не ев и не рассчитывая поесть до следующего дня. Их самый большой дневной заработок равнялся шести пенсам, и в воскресенье, день нерабочий, им не на что было купить еды. По одежде и унылому виду нетрудно было прочитать историю всех их страданий.
Потом начал гнить картофель, и это повлекло за собой новую волну выселений, голода и смертей. Неурожаи 1845 и 1846 годов заставили целые семьи скитаться по округе в тщетных по
316
исках пищи. В то время как непокорные умирали в придорожных канавах, те, которые покорились судьбе, сидели у своих очагов, пока смерть не избавляла их от голода. Голод в Ирландии длился пять лет, и за это время население страны сократилось с 8,5 до 6,5 миллиона. Никому не известна точная цифра умерших от голода, но от недоедания, «голодного тифа» (особой формы тифа, вызванной недостаточным питанием), дизентерии (вызванной питанием отбросами и сырой пищей) и цинги умерли сотни тысяч человек.
Как писал из Корка капитан Роберт Форбс, уроженец Бостона, «сердце разрывалось» при виде всего этого. А бостонская газета «Пайлот» взывала: «Ради Бога, позвольте нам вытащить это поколение ирландцев из когтей смерти, накормить их, чтобы они жили, а не умирали!» И они приехали. Прибывая во все порты, от Бостона до Нового Орлеана, ирландцы за пятнадцать лет до начала Гражданской войны подняли уровень иммиграции из Европы на небывалую высоту. С мая 1847 года, когда эмигрантское ведомство в Нью-Йорке начало вести точную статистику, и до конца 1860 года только в порт Нью-Йорка прибыло 2,5 миллиона иммигрантов. И более миллиона из них, безусловно самая многочисленная национальная группа, были уроженцами Ирландии.
По мере увеличения потока иммиграции в Америку росла цена на дорогу из Ирландии. Но все же американское покровительство и личная заинтересованность ирландских помещиков помогали обнищавшим ирландцам находить средства для переезда. Некоторые пользовались денежными переводами от американских родственников. Такие переводы в 1840-х годах составляли миллион долларов в год, что полностью подтверждало принцип, открытый историком Маркесом Ли Хансеном: «Эмиграция порождает эмиграцию».
По свидетельству путешествующего французского экономиста Мишеля Шевалье, один недавно переселившийся ирландец показал своему американскому хозяину письмо Родственникам, оставшимся в Ирландии. «Но, Патрик, — спросил хозяин, — почему ты пишешь, что ешь мясо три раза в неделю» когда ты ешь его три раза в день?» А Патрик ответил: «Потому что, если я об этом напишу, они не поверят». Неудиви-Тельно, что преподобный Джон Роддан, редактор бостонской газеты «Пайлот», с гордостью писал, что ирландцы, как и евреи, Леистребимы, в них «больше жизни, чем у самой черной кошки, Которую враги убивали столько раз, что сами устали... Бог повелел Ирландии обратиться за помощью к Америке, и по воле Бо
317
га Америка стала прибежищем для ирландцев». В соответствии с пророчеством преподобного Роддана, в награду Америка должна была получить истинную веру: «К 1950 году большинство американцев будет католиками».
Эмигрантское сознание было полностью открыто новым возможностям. Практичность, свойственная пуританам, исходила из уверенности, что они на правильном пути. Поэтому их основной задачей были не поиски смысла и не создание мировоззрения, а сохранение и укрепление своей веры на американской земле. Практичность и приспособляемость ирландцев имели совершенно другие причины. Они хотели лишь убежать из того Старого Света, который они знали, и воспользоваться любыми возможностями Нового Света. И поэтому они были готовы делать все, что потребуется. Одним словом, пуритане были колонистами, а ирландцы — эмигрантами.
Своей жизнеспособностью американцы во многом обязаны тому обстоятельству, что большинство новоприбывших несли с собой такое эмигрантское сознание. Особая сила ирландцев и других эмигрантов XIX века заключалась в том, что их ничто не удерживало. Их объединяли воспоминания прошлого, порой даже не существовавшего, и ирландцы «вспоминали» сельские радости своего изумрудного острова, так же, как евреи «вспоминали» уютную жизнь в гетто или итальянцы — чудесную музыку и вкусную кухню своих деревень под небом Средиземноморья.
Среди всех прошлых и будущих государств Америка стала конфедерацией — федеральным союзом эмигрантских общин, сохраняющих свои воспоминания и национальные чувства. И эти общины создавали институты нового государства именно благодаря способности сохранять свои различия.
30
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ ДЛЯ ГОРОДСКИХ ИММИГРАНТОВ
Политические обычаи, установленные иммигрантами еще в Старом Свете, чудесно соответствовали их нуждам в Америке. И лучший тому пример — ирландцы. Ведь наше новое государство в полной мере обладало разнообразными правовыми механизмами: конституциями, законодательными органами, всевозможны"
318
ми судами. Долгий опыт американского самоуправления был, безусловно, одной из причин Войны за независимость. И Америка, в чем ее коренное отличие от Ирландии, добилась независимости в результате всего одного-двух десятилетий смуты и не предусмотренной законом деятельности. Успех Американской революции означал, что теперь народ контролировал органы государства. Тогда создание конституции стало делом всего народа, а политические партии обсуждали, как в новой конституции выделить прерогативы государственной власти.
Насколько же опыт Ирландии отличался от американского! В то время как политическая жизнь Америки протекала в формах самоуправления, ирландская политическая жизнь вылилась в нескончаемый мятеж, который никогда не перерастал в революцию. Когда мысли американцев были заняты проблемами социальных договоров, форм законодательной деятельности, равновесия властей и пределов власти, ирландцы были заняты организацией массового саботажа и отказом от выполнения несправедливых законов. Американский опыт был законным и официальным, опыт Ирландии — неофициальным, не предусмотренным законом и даже противозаконным. Но ирландский опыт в Америке даром не пропал.
Как заметил Дэниел Патрик Мойнихен, Нью-Йорк стал первым городом в истории, которым управляли народные избранники. Другие города — Рим во времена Гракхов, Лондон во времена Джона Уилкса, Париж во времена Коммуны — только временно управлялись представителями низших классов. А в Нью-Йорке с начала XIX века управление было постоянно и неизменно в руках народных избранников. Что и было вдвойне примечательным, потому что этот город постепенно становился крупнейшим в стране центром богатства и власти. Народное правление в Нью-Йорке было заслугой ирландцев. Именно ирландцы развивали и совершенствовали политические механизмы больших городов, так что власть переходила к представителям низших классов не только в Нью-Йорке, но и в Других городах.
Еще замечательнее было то, что эти невиданные успехи в организации городской жизни были делом рук выходцев из дерев-
Политический опыт, который ирландцы привезли с собой в Америку, уж очень отличался от привычных для Новой Англии с°браний избирателей для принятия решений по городским делам, местных законодательных органов или совещательных кон-
319
ституционных конвентов. Поскольку официальные суды Ирландии были орудием помещичьей тирании, бедные арендаторы создали свои собственные суды и свое собственное право. «Существует два свода законов, действующих и противоположных друг другу, — объяснял один из очевидцев того времени, — один, охраняемый судьями и присяжными, писаный закон, которому народ до сих пор не верит, другой—тайный закон, охраняемый самим народом, и на страже его — члены тайного католического общества с оружием в руках. Защитников этого незаконного закона называли по-разному: «левеллерами» или же членами тайных обществ «Молли Магвайер», «Леди Клер» (позднее так именовали себя ирландские шахтеры—католики в Пенсильвании). Чаще всего их называли «белые рубахи», поскольку они надевали поверх всей остальной одежды белые рубашки, чтобы легко узнавать друг друга в темноте.
В Ирландии «белое» движение разработало свои собственные принципы и меры их осуществления. В его задачи входило сохранять землю в пользовании арендаторов, бороться против десятины и высокой ренты и в целом регулировать отношения помещика и крестьянина к выгоде последнего. Жители собирались втайне, чтобы осуществить свою «законодательную власть» против самых ярых угнетателей. «Сэр Фрэнсис Хопкинс, — гласила записка, приклеенная обидчику на дверь или таинственным образом очутившаяся у него на столе, — тут Вас искал один человек с доброй парой револьверов, чтобы в Вас их разрядить, и, если Вы не будете поласковее со своими арендаторами, Вас застрелят обязательно, поэтому мы Вас предупреждаем заблаговременно, и, если Вы не послушаетесь, мы за последствия не отвечаем». Помещик, не принявший к сведению такого предупреждения, мог быть убит; рисковал своей жизнью и арендатор, поселившийся на земле выселенного крестьянина. «Чужаков» (то есть не местных жителей, а тех ирландцев, что пришли из других графств в поисках работы во время сбора урожая) обычно избивали и отсылали домой.
Движение белорубашечников очень отличалось от движения «бдительных» на американском Западе, которое только заменяло отсутствующие законы. А ирландцы пытались противостоять действующей правовой системе. Тайные общества, шантаж, взятки и физическая расправа стали обычными средствами для защиты крестьянских прав в Ирландии.
Во время выборов в начале XIX века в Ирландии помещики гнали к избирательным урнам толпы арендаторов не голосовать, а, как тогда говорили, «быть проголосованными». Все это проис
320
ходило, по свидетельству очевидца, не более торжественно, чем «если бы плантатор Ямайки заставлял своего раба выполнять домашнюю работу». Сами помещики — столпы закона и добродетели — были насквозь продажными. Они использовали общественные работы в своих частных интересах. Например, Королевский канал изменил свое направление, чтобы оросить земли одного из богачей. Армейские казармы располагались в местах, где помещикам было удобно сбывать свои товары. Своих арендаторов, вынуждаемых к тому высокой рентой и системой натуральной оплаты труда, помещики использовали на бесплатных дорожных работах, а за построенные дороги получали государственные субсидии. Непокорный ли, раболепный ли, ирландский крестьянин достигал американского берега, неся за собой политический опыт, живой и разнообразный, но совсем не похожий на то, что ждало его здесь.
Те самые несчастные иммигранты быстро преобразовали свой политический опыт и приспособили его к новым условиям. Через пару десятилетий повергнутые в прах ирландцы Старого Света стали энергичными американскими ирландцами. Теперь они объединялись не против, а внутри государства. Они произносили речи не осторожным шепотом полуночных ассамблей белорубашечников, но громко, напыщенно, самоуверенно в городских советах, законодательных собраниях штатов и даже в американском конгрессе. Теперь угнетенные могли занимать кресла, предназначенные для облеченных властью. Ирландский опыт, оказавшийся вполне уместным, помог им захватить власть в Америке.
Характер их первых поселений, даже сама бедность ирландцев сделали все это возможным. Прибывая в восточные приморские города, ирландцы обычно не располагали средствами для Дальнейшего перемещения в глубь континента. В Нью-Йорке, куда приезжала большая их часть, к 1850 году уже проживало 130 000 граждан ирландского происхождения, составлявших четверть городского населения, а еще через пять лет более трети избирателей в городе были ирландцами. То же самое отмечалось и в северных портовых городах, особенно в Бостоне.
Чужие в незнакомом краю, ирландские иммигранты радовались знакомой провинциальности своих соотечественников, прибывших сюда раньше. Для того чтобы обосноваться, иммигранту требовались работа, дом, еда, кров и друзья; и эти его вУ3ВДы вызвали к жизни политический аппарат большого горо
11-379
321
да. Удовлетворяя эти нужды, аппарат разрастался и наконец стал непременной принадлежностью американской политической жизни.
Политическая деятельность аппарата была естественным продуктом эмигрантского сознания. Какова основная разница между политическим аппаратом и политической партией? Партия имеет перед собой цель, более высокую, чем собственное выживание. Политический аппарат существует ради самого аппарата, его основная, в какой-то мере единственная цель — это выживание. Политическая партия может преуспеть и, выполнив свою цель, стать ненужной. В случае с политическим аппаратом такое невозможно, он преуспевает только потому, что существует.
Над сознанием ирландского беженца довлело желание выжить. Поэтому совсем не случайно, что ирландские эмигранты первым делом ввели в американскую политическую жизнь такой политический аппарат. Аппарат в отличие от партии не нуждается во внешней цели своего существования. Именно политический аппарат вызвал к жизни политических заправил и профессиональных политиков, которые зарабатывали на политике. Критерием их профессиональной пригодности была способность извлекать из своего дела прибыль для себя и для своих клиентов.
Если мы возьмем для примера Нью-Йорк, мы сможем увидеть, как, по выражению Мойнихена, эти механизмы «возникли там, где встретился ирландский деревенский обычай с американской городской политической жизнью». Способность признать действующий механизм государственной власти не вполне законным, привычка заручаться поддержкой беднейших граждан, организационные структуры, уважение к иерархии — все было позаимствовано из сельской жизни Ирландии. Вместе с этим пришли и всегдашняя готовность использовать взятки, шантаж и насилие, если только они необходимы для защиты прав обездоленных. Все это подкреплялось верностью системе, которая терпела фракции, но не прощала измены.
Таким образом, неудивительно, что, хоть ирландцы и добились быстрого и громкого успеха в политике — в течение десятилетий их иммиграции именно они правили огромным городом, — они оказались все же неспособными овладеть искусством добросовестного управления. Ведь для эмигранта, спасающегося от бедности и угнетения, американская политическая арена стала целью сама по себе, превратилась в выгодное занятие, чтобы поддержать себя и своих сородичей.
322
Когда эти обстоятельства сделали политику «грязным» делом, а слова «заправилы» и «политиканы» оскорбительными, брами-ны Бостона и Нью-Йорка стали один за другим отказываться от важных политических постов в пользу менее разборчивых новоселов.
Штаб Демократической партии в Таммени-холле, который так успешно использовали ирландцы, существовал еще до того, как основная их часть приехала в Нью-Йорк. Общество святого Таммени, созданное в Нью-Йорке в 1789 году, было названо именем легендарного вождя племени делавэров, который, по преданию, встречал Уильяма Пенна, когда тот прибыл в Америку, и которого году в 1770-м даже причислили к лику святых. Никто точно не знал, означает ли имя Таммени «приветливый» или «достойный», но вождь прославился своим дружеским расположением к белым.
Основатель нью-йоркского Общества святого Таммени Уильям Муни был продавцом обоев и мебельной обивки и, возможно, принимал какое-то участие в Революции в самом ее начале. Муни и его товарищи хотели прежде всего создать тесное братство, направленное как против «аристократов» вроде членов общества Цинцинната, разделявших федералистские принципы Александра Гамильтона, так и «иностранных авантюристов». В первоначальном уставе общества провозглашалось, что только коренные американцы могли занимать пост «вождя». Политическая карьера самого Муни была далеко не выдающейся. В течение своей менее чем двухгодичной государственной службы в качестве управляющего домом призрения он оскандалился, сократив рацион его обитателей, чтобы обеспечивать свою семью ромом и другими деликатесами. «Сласти для госпожи Муни» — так якобы называлась статья в его денежных отчетах, — вскоре это выражение стало постоянной кличкой Муни в среде противников общества. Но это не помешало ему вновь быть избранным «великим вождем».
В первые годы существования общество развлекало своих членов разными вариациями на индейскую тему и очень напоминало будущие американские военные организации. Члены общества делились на «охотников» и «воинов», ими управляли Двенадцать вождей, над которыми стоял великий вождь. Время исчислялось в «лунах», и месяцам давались псевдоиндейские Названия. Штаб-квартира называлась вигвамом. 4 июля и в День святого Таммени (12 мая) бравые молодцы маршировали в пол
п*
323
ном индейском облачении, с луками и стрелами и томагавками. Нью-йоркское Общество святого Таммени создавало другие, малые вигвамы.
Еще до начала вызванного голодом массового переселения ирландцев в Америку Общество святого Таммени уже стало политической организацией. Но за исключением случая, когда оно выдвинуло Патрика Маккая кандидатом в законодательное собрание штата, партия Таммени пока не включала ирландских католиков в списки утвержденных кандидатов. В ночь на 24 апреля 1817 года двести ирландцев вступили в Таммени-холл, чтобы «уговорить» организацию выдвинуть кандидатом в конгресс молодого талантливого политического беженца из Ирландии Томаса Эммета. Несмотря на сильные аргументы в виде ножек от стульев и обломков кирпичей, упрямые последователи Таммени отказали ирландскому герою в выдвижении.
Затем, в 1821 году, конституционный конвент штата Нью-Йорк расширил избирательные права граждан, а в 1826 году поправка к конституции отменила налоговый ценз. На выборах осенью 1827 года в городе Нью-Йорк ирландцам удалось сыграть очень заметную роль. У всех на устах были предстоящие на будущий год национальные состязания между Эндрю Джэксоном и Джоном Куинси Адамсом. Ирландцы, новоиспеченные демократы, были страстными поклонниками генерала Джэксона, сына бедных ирландских эмигрантов, который разбил англичан под Новым Орлеаном. Вооруженные ирландские телохранители сопровождали сторонников Джэксона к избирательным урнам. По свидетельству очевидца, в Восьмом округе двести ирландцев «строем пришли на выборы под командованием одного из доверенных лиц Джэксона, который выступал во главе отряда с пистолетами в поднятых руках. Затем они три раза подряд проголосовали за список Джэксона». Пришедшие на избирательный участок в Четвертом округе могли стать зрителями противоборства между ирландцем и вермонтцем, длившегося пять часов пятьдесят девять минут. Это стало предлогом для ирландских телохранителей не пускать противников Джэксона. Здесь, в Нью-Йорке, ирландцы использовали привычные в Ирландии насильственные средства. Но вместо того, чтобы «быть проголосованными» своим помещиком, они «были проголосованы» своими эмигрантскими заправилами.
Вполне понятно, что такие действия заставили уважаемых первых поселенцев забеспокоиться. «Все, что хоть немного напоминает ирландца, призывается к урнам, и эти голоса засчитываются... — выражала свое недовольство газета «Нэшнл
324
эдвоукейт». — Это было подлинным ирландским триумфом. Иностранцы одержали победу». Газета предупреждала, что в нашей среде — это «инородное тело, приобретающее тревожные очертания и огромное влияние». Нападки лишь еще более сплотили ирландцев, которые стали использовать свои печатные органы, например нью-йоркскую газету «Трут теллер», чтобы укрепить взаимопомощь ирландцев и вместе с тем усилить Демократическую партию.
К 1830-м годам в Таммени-холле был разработан механизм управления городом, предусматривающий для каждой иммигрантской общины специальное собрание и соответствующую знаменитость в качестве лидера. Президентские выборы 1832 года опять пробудили приверженность ирландцев антианглий-скому генералу Джэксону и их ненависть к «тори» Генри Клею, который, по их убеждению, собирался посадить банк Соединенных Штатов на шею бедным американцам так же, как когда-то английский банк сидел на шее у бедных ирландцев.
Увеличение числа и сосредоточение в городе ирландских эмигрантов сделали возможным усиление влияния нью-йоркских ирландцев в Демократической партии, в самом Нью-Йорке и в государственной политике. В 1830-х годах Шестой округ в нижней части Ист-Сайда был центром самой большой ирландской католической общины в стране и (после самой Ирландии и нескольких общин в Ланкашире и Шотландии) самой большой ирландской общины в мире.
Демократическая партия уже начала обхаживать эмигрантов. И ирландцы, которых объединяли национальные чувства, воспоминания и преданность клану, были готовы отвечать взаимностью. У ирландского Общества взаимопомощи появились политические интересы. Общество взаимопомощи гиберниан-Цев и Клуб Брайана Борима (почитающий ирландских святых и героев, среди которых теперь был и святой Таммени) уже были в политических целях использованы Ричардом Конноли, который получил прозвище Скользкий Джек, потому что позже стал членом «шайки Твида», а потом и их предал. Ирландцы, Таммени-холл и Демократическая партия начали свое общее дело, и их сотрудничество продолжалось до начала XX вока. Главный молодежный комитет Демократической партии был хорошей школой для детей ирландских эмигрантов. Например, Джон Маккион, который избирался в такие комитеты, а потом стал адвокатом Таммени-холла, в 1832 году был из
325
бран в законодательное собрание штата Нью-Йорк, а в 1834-м — в конгресс.
Одним из самых выдающихся партийных деятелей был Майкл Уолш. В нем клоун, демагог и разбойник сочетались с искренним народным защитником. В детстве Уолш имел возможность хорошо изучить уличный жаргон и уличные законы. Организованная им в 1840 году «Банда спартанцев» состояла из молодых ирландских боевиков, которые сопровождали его на партийные собрания и заставляли несговорчивых демократов выслушивать его выступления. Вместе с Джорджем Уилксом, будущим основателем скандальной «Нэшнл полис газетт», он начал выпускать «Сабтэррэниен» (1843). Уолш заявлял: «Я знаю, что наша «подпольная демократия» обладает властью, нам осталось только ею воспользоваться». Кто, спрашивал он, были эти всеми уважаемые творцы общественного мнения? «Лживые мерзавцы, которые могут писать о воздержании, залив галлон пунша в собственное брюхо, клясться честью, когда их спины еще болят от ударов кнутом, писать о честности, когда в кармане звенят монеты из полученной взятки!» Уолш предсказывал, что он «взмоет над всей этой гнилой оппозицией, как воздушный шар над навозной кучей». Так и случилось. Своими боевиками и своими язвительными речами он убедил демократов, что Уолша и его ирландских избирателей стоило заполучить. В 1846 году Таммени-холл выдвинул его кандидатуру вместо Сэмюела Тилдена, и он был избран в законодательное собрание штата; в 1850 году Уолш был выбран в конгресс, депутатом которого и пробыл вплоть до своей смерти через девять лет.
Изменение политической жизни большого города в середине XIX века было в основном заслугой ирландцев. Еще в 1835 году председатель апелляционного суда Джеймс Кент — рупор местной аристократии — объяснял, что «пост помощника олдермена может привлечь и заинтересовать людей с высоким интеллектом, имеющих свободный досуг и бескорыстное стремление мудро и справедливо удовлетворять общественные нужды города». И всего через тридцать лет Босс Твид с милой невинностью назвал тех же самых олдерменов «сорока разбойниками». Но это было еще не все. Утверждение «ирландского стиля» в городской политической жизни Америки привело к продаже политического покровительства за наличный расчет и без доставки на дом, но и не только к этому. «Ирландский стиль» еще облагородил и очеловечил политическую жизнь города, сделав ряд совершенно новых возможностей доступными людям, которые больше всего в них нуждались.
326
Ирландский политик, используя собственный политический аппарат и Таммени-холл, который стал его орудием, превратился в службу социального обеспечения или, точнее, в бюро индивидуального обслуживания. Его услугами пользовались и земляки-ирландцы, и другие новоприбывшие эмигранты. В 1830-е годы олдермены Шестого округа, такие, как виноторговец Деннис Маккарти, адвокат Томас Брейди и бакалейщик Феликс О’Нил, выполняли разные поручения своих избирателей. Они действовали и в качестве бюро по трудоустройству, предоставляя государственные должности или используя свое влияние на частных работодателей. Они находили пищу для голодных и лекарство для больных. Любой, разорившийся по неумению или волею судьбы, получал их поддержку и мог снова начать дело. Они добивались пособия для бедной вдовы, для семьи инвалида, получившего травму на производстве, и несли многие обязанности, которые на их исторической родине исполнял священник. Они были почетными гостями на поминках и похоронах, они наставляли невежественных и смятенных. Они работали круглый год целыми днями.
Частная и неофициальная деятельность Босса в корне отличалась от того, что председатель апелляционного суда Кент назвал «мудрым и справедливым удовлетворением общественных нужд города». Босс был далеко не Цинциннатом, временно несущим службу на государственном посту. Он занимался политической деятельностью, которую наилучшим образом описал Джордж Вашингтон Планкитт как «очень откровенные разговоры об очень конкретных делах», и это на рубеже веков, когда ставки были подняты и «боссизм» был в полном расцвете.
Ни один политический деятель в Нью-Йорке или где-либо еще не похож на руководителя окружного комитета Демократической партии, и никто не работает так, как он. Как правило, кроме политики, у него нет никакого другого занятия в жизни. Он ведет политическую игру день и ночь круглый год, и на двери его штаб-квартиры написано: «Не закрывается»...
Филантроп? Ничего подобного. Он все время ведет политическую игру. Воспитанный в Таммени-холле, он знает, как завоевать сердца подавляющего большинства избирателей. Он и не пытается расшевелить им мозги. Он уверен, что разумными доводами и пропагандистской литературой никогда голосов не собрать.
Вот выдержки из расписания рабочего дня, приведенного Планкиттом:
2 часа ночи: разбужен звонком в дверь, пошел открывать и обнаружил за Дверью буфетчика, который попросил меня пойти в полицию и освободить
327
под залог кабатчика, арестованного за нарушение акцизного закона. Внес залог и в 3 часа утра снова лег спать.
6 часов утра: разбужен сиреной пожарных машин, проезжающих мимо дома. По обычаю всех руководителей окружных партийных комитетов поспешил на место пожара помочь, если потребуется, пострадавшим от огня. Встретил нескольких местных партийных боссов своего избирательного округа, которым поручено не пропускать ни одного пожара: считается, что пожары — отличная возможность для сбора голосов. Нашел нескольких погорельцев, отвез их в гостиницу, раздобыл для них одежду, накормил и нашел жилье, где они смогут временно поселиться, пока не будут в состоянии снять и обставить новые квартиры...
Политическая деятельность аппарата была политикой без идеологии. В Ирландии, где каждый был приверженцем местных или личных интересов, основными мотивами были не принципы, а выгоды. В американском городе цели также говорили сами за себя: удовлетворение нужд каждого избирателя и увековечение аппарата. Эмигрантам политика представлялась общественной деятельностью для индивидуальных нужд. Работа, жилье, пища, связи — это было главное, а позиция босса по вопросам тарифов или внешних войн мало что значила. Гораздо важнее было то, что в 1855 году из 1149 нью-йоркских полицейских 431 был иммигрантом, а 305 из этих иммигрантов были ирландского происхождения.
Ирландцы в американских городах занимались политикой на свой лад и попутно расширяли горизонты американской политической жизни. Так же как более обеспеченные американцы считали свои правительства органами по оказанию услуг, так и у этих новоприбывших граждан были свои, более скромные ожидания. Услуги, на которые они рассчитывали, меньше касались вопросов собственности, а больше — средств ежедневного существования. Меньше были связаны с утверждением права землевладения или финансированием железнодорожного строительства, а больше касались проблем устройства на работу. Подобно тому как обширные бесхозные пространства на Американском континенте стали местом, где американцы смогли наделить правительства штатов и всей страны новыми функциями, в джунглях быстрорастущих приморских городов бездомные, безработные иммигранты тоже надеялись на новые услуги. И там угнетенные ирландские крестьяне вновь осознали свои нужды.
Децентрализованная американская политическая система неожиданно помогла ирландцам и другим национальным группам иммигрантов обрести самоуважение, благосостояние и политическую власть. Если бы в государстве были только один
328
законодательный орган и одно централизованное правительство, успех иммигрантов на политической арене был бы, наверное, невозможен до тех пор, пока они не приобщились бы к американским обычаям. Л к тому времени у них вряд ли осталось бы что-то свое в придачу. Но федеральная система, при которой существовали многочисленные правительства и бессчетные возможности по организации децентрализованных политических механизмов, облегчила интеграцию ирландцев и других иммигрантов до их ассимиляции. Сохранение национальной исключительности стало самым надежным средством, чтобы добиться участия в управлении государством. Община новых переселенцев, не имеющая возможности провести своего представителя в конгресс, все же могла послать одного из своих членов в низшие законодательные органы — законодательное собрание штата или городской совет.
То, что ирландцев не объединяли высокие политические принципы, не было препятствием к их политическому успеху, а может быть, даже ему благоприятствовало. Если намерения помочь бедным и нуждающимся было недостаточно, чтобы управлять государством, его было вполне достаточно, чтобы завоевать власть в городе.
31
РАЗРАСТАНИЕ ГОРОДА: УПАДОК ГЛАВНОЙ УЛИЦЫ
Во времена, когда еще не было автомобилей, города строились таким образом, что каждый имел четкую и законченную форму. Города колониальной эпохи (по выражению архитектора Кевина Линча) восхитительно «отчетливы». Районы и улицы были легко определимы, и не составляло труда добраться до центра. В то же время каждый город имел свой неповторимый облик, так что приезжий всегда знал, где он находится, а местный житель всегда чувствовал себя дома. Задачи обороны, а также необходимость доступа к воде объясняли густую застройку и сосредоточение города вокруг центра.
Вдоль всего восточного побережья каждый город имел особые и запоминающиеся очертания, поскольку свои выражения находили и испанские, и французские, и голландские, и явглийские традиции. Сент-Огастен, Новый Орлеан, Мобил, Уильямсбург, Чарлстон, Аннаполис, Нью-Хейвен, Нью-Йорк, Филадельфия, Бостон и другие, не столь известные города
329
вырастали по такому плану, что и жители, и гости легко могли мысленным взором охватить весь город целиком и сразу понять, где находятся торговые и деловые районы. На испано-американском Западе обычаи устройства миссий, фортов-крепостей и традиционных пуэбло определили внешний вид таких городов, как Санта-Фе, Сан-Диего, Монтеррей, Сан-Франциско, Санта-Барбара, Сан-Антонио, и других, менее крупных городских поселений. И когда американцы основали свою столицу на берегах Потомака, они представили миру наглядный образец четкой законченности городской архитектоники.
Открывшиеся в конце XVIII — начале XIX века возможности строить новые города в глубине Американского континента несли в себе и опасность упрощения, схематизации внешнего вида города, превращения его в стандарт. И с тех пор как не нанесенные на карту пространства Запада были произвольно расчерчены в шахматном порядке на аккуратные прямоугольники, предназначенные для продажи, многие новые западные города приобрели похожие очертания, не учитывающие разный природный ландшафт.
Когда английский астроном Фрэнсис Бейли в 1795 — 1798 годах посетил Филадельфию и Балтимор, он был восхищен ровной сеткой их улиц — «без всякого сомнения, наилучшей городской планировкой. Все современные американские города строятся по этому принципу». Но к тому времени, как он добрался до Цинциннати и вновь обнаружил сетчатое расположение улиц, он уже начал сетовать на однообразие. «Слишком часто красота неоправданно приносится в жертву схеме, особенно когда настойчиво прокладывают улицы так, чтобы они пересекали друг друга под прямыми углами, совершенно не считаясь ни с рельефом местности, ни с окружающим ландшафтом... Ведь нередко случается, что вершина холма находится посредине улицы или речушка три или четыре раза пересекает улицу, делая продвижение по ней очень неудобным». Все же планирование города в виде сетки, первоначально использованное в Филадельфии, а затем положенное в основу строительства Нью-Йорка, имело и свои преимущества: например, торговцы недвижимостью обнаружили, что прямоугольные участки земли удобно показывать и ими легко торговать. Такая жесткая прямоугольная схема также упрощала инспектирование общественных земель на всем Американском континенте.
ззо
В конечном счете подобный неизменный план, который столь мало учитывал местный рельеф, лишил не один американский город такого несомненного достоинства, как внешняя неповторимость. Везде — в прериях, в пустыне, на склонах гор и в самих городах—одни шахматные клеточки.
Шахматное устройство города не предусматривало четко выраженного центра, но в городах Запада в середине XIX века новые средства сообщения привели к возникновению центрального транспортного узла и центра деловой активности. В эпоху железных дорог несколько скоростных линий привозили людей в центр города. Отчасти по этой причине здесь обычно были сосредоточены фабрики и оптовая торговля. Обширный оживленный железнодорожный склад, похожий на сухопутную пристань, был мерилом торговой активности и жизнеспособности города. Перекрестки железнодорожных путей становились естественными городскими центрами, и фраза «по ту сторону железной дороги» стала обозначать естественное деление города на две части.
Но внутригородского общественного транспорта в то время еще не существовало. В начале XIX века Париж показал пример созданием voiture omnibus, «машины для всех», откуда произошло английское слово «omnibus» (омнибус), вскоре сокращенное до простого «bus». Это был обычный большой экипаж, которым за небольшую плату мог воспользоваться каждый и который следовал по определенному маршруту. Поскольку немощеные городские улицы в дождливую погоду были почти непроходимы, а мостили их обычно неотесанными булыжниками, передвижение в омнибусе было долгим и тряским. Необходимым усовершенствованием стали рельсы, такие же, как в угольных шахтах, к таким рельсам подгонялись колеса экипажа. Пока еще, конечно, лошади тянули эти омнибусы на рельсах. Название «трамвай» придумали американцы, оно вошло в употребление перед самой Гражданской войной. Теперь и те, кто не мог себе позволить частный экипаж, получили возможность, работая в городе, жить на окраине.
Город формировался вокруг трамвайных рельсов, как раньше вокруг железнодорожных. Трамваи, ходившие в сторону центра города, как уже говорилось, везли покупателей в универмаги, зрителей — в театры, посетителей — в музеи и таким образом создавали деловую часть города. А с расцветом пригородов Рельсы стали формировать свои центры и там, потому что в каждом пригороде была узловая станция. Трамвайные маршруты определили местоположение новых жилых районов на окраинах
331
Филадельфии, Чикаго, Лос-Анджелеса и первых поселений во Флориде. Но железные дороги, по которым ездили громоздкие, шумные локомотивы, к тому же несущие в себе угрозу пожара, не были приспособлены к коротким маршрутам и частым остановкам. В городе они и вовсе не были нужны.
Пригороды нуждались в другом виде транспорта, и некоторые из них впервые появились в результате возникновения трамвая. «Трамвайные пригороды» (как называет их историк Сэм Уорнер) раздвинули город. До появления трамвая обычно от центра до городской черты было не больше часа пути. Ведь среди городских жителей только богачи имели лошадей и экипажи. Паровозы, тянущие составы к центральному вокзалу, способствовали увеличению торговой зоны города, но не обеспечивали перевозок на короткие расстояния и поэтому не изменили течения повседневной жизни. Другое дело трамвай. Хотя он и не лишил города их исторического расположения вокруг центра, но ознаменовал начало конца пешеходных городов. Например, Бостон, который еще в 1850 году был обычным, сосредоточенным вокруг центра городом пешеходов, с радиусом не более трех миль, к 1900 году превратился в метрополию с развитыми пригородами — радиус его увеличился почти до десяти миль. Орудием этого перевоплощения был трамвай.
Американские трамвайные пути — некоторые считают их первыми в мире — были построены в 1832 году ирландским иммигрантом Джоном Стивенсоном для нью-йоркско-гарлемской железной дороги. Его конструкция огромного омнибуса на четырех ребордах, который тянули лошади, сделала Стивенсона ведущим производителем трамваев во второй половине XIX века, когда они стали повсюду распространяться.
Одним из выдающихся новаторов трамвайного дела был Стивен Дадли Филд, сын адвоката из Стокбриджа, штат Массачусетс. Дядя Стивена, Сайрус Филд, который в 1858 году проложил телеграфные линии для первого трансатлантического телеграфа, открыл в адвокатской конторе старшего брата телеграфное агентство, и Стивен с двенадцати лет стал увлекаться новой наукой телеграфной связи. Позже, когда Стивен основал собственное дело по применению изобретений в области электричества, он особенно заинтересовался поисками новых способов использования усовершенствованных генераторов своего производства вместо аккумуляторов, что было существенным шагом вперед на пути к созданию электрического трамвая. Закупив в Германии новейшие электромоторы Сименса, он в сотрудничестве с Томасом Эдисоном создал электрическую
332
железную дорогу, которая была представлена на Железнодорожной выставке в Чикаго в 1883 году.
Все же по-прежнему нерешенной оставалась проблема передачи электричества с электростанции движущемуся трамваю так, чтобы это не угрожало пешеходам. Несчастные случаи, причиной которых бывали рельсы высокого напряжения и подземная электропроводка, привели к созданию подвесного провода («троллей»), который благодаря своей безопасности и стал основным источником энергии для трамвая. Трамвай с подвесным проводом и угольная коллекторная щетка, сделавшая возможным создание надежного трамвайного двигателя, были изобретениями бельгийского иммигранта Чарлза Ван Дипоэла, поселившегося в 1869 году в Детройте и благодаря своим открытиям в области электричества получившего прозвище «детройтский Эдисон». Термин «троллей» в отношении самой машины, а не провода заменил английское название «трамвай» и к 1890-м годам стал в Америке общеупотребительным.
Та самая первая троллейбусная сеть, построенная в Ричмонде, штат Виргиния, произвела настоящий фурор. Создателем ее был замечательный Фрэнк Джулиан Спрейг. Он окончил академию в Аннаполисе и пошел служить в военно-морской флот, где изобрел разные электрические усовершенствования для судов, на которых плавал. Потом он оставил военную службу, чтобы работать вместе с Томасом Эдисоном. Когда разработал двигатель «с постоянным числом оборотов», Спрейг открыл свое собственное дело, и в 1887 году, когда ему еще не минуло тридцати, он «взял на себя безрассудное обязательство за девяносто дней построить в Ричмонде Союзную виргинскую пассажирскую железную дорогу. В случае успеха он должен был получить 110 000 долларов». Чтобы выполнить свои обязательства, ему пришлось сделать восемьдесят двигателей и оборудовать сорок вагонов, столько же, сколько действовало тогда во всех трамвайных сетях страны. Пришлось ему также проложить колею протяженностью в двенадцать миль, чтобы протянуть подвесные троллейбусные провода по всему маршруту, и еще построить и оборудовать электростанцию необходимой мощности. Все это за девяносто дней. Задача осложнялась крутыми подъемами и поворотами Ричмонда.
Когда в феврале 1888 года Спрейг выполнил свои обязательства и его троллейбусная сеть была запущена, жители Ричмонда с удивлением увидели в городе трамваи, движимые «невидимой силой». «Спрейг отпустил мула, — заметил один из жителей, — длинношерстные мулы больше не будут укра
333
шать улицы нашего города». Вскоре ему были заказаны около сотни различных трамвайных путей. Спрейг разработал управление по системе многих единиц, тем самым усовершенствовав подземную и наземную железные дороги; попутно он открыл новые пути применения электромотора в лифтах и фабричных станках, печатных станках, бормашинах и множестве бытовых приборов.
Электрический трамвай сразу же расширил границы города. Способствовало этому и распространение бытовых удобств. К 1920 году вошло в употребление новое приспособление — резервуар для сточных вод, рассчитанный на индивидуальный дом, удаленный от городской канализационной сети. Новая технология бурения скважин упростила устройство собственного водоснабжения для жилищ, не имеющих водопровода. А теперь новая технология сделала возможной и подачу электроэнергии на большие расстояния. Сначала, согласно дорогому для Эдисона принципу постоянного тока, подача электричества могла свободно осуществляться лишь на расстоянии в одну-две мили, не больше. В результате перехода к переменному току и усовершенствования Джорджем Вестингаузом устройства трансформатора подача электричества на большие расстояния стала проще и дешевле. К началу XX века существовали практичные и экономичные средства для снабжения электроэнергией домов, расположенных на дальних окраинах.
Еще до начала нового века основатели трамвайных пригородов провозглашали пригородную жизнь важным условием расширения домовладения, а значит, и укрепления основ американской демократии.
Генри Уитни, пароходный механик, сделавший состояние на трамвайной монополии в Бостоне, добивался установления единой проездной таксы в размере пяти центов, обещая новые предместья, где жители будут избавлены от перенаселения и тесноты европейских городов. Сегодня в Соединенных Штатах, убеждал он, городской труженик может владеть собственным домом и собственным участком земли. Еще в 1900 году только четвертая часть жителей бостонских пригородов владела собственными домами. Но этот американский идеал независимого домовладельца — поздняя разновидность сильного независимого «йомена» — воодушевлял американцев на повсеместное строительство пригородов и обещал демократизацию «старосветских» прелестей загородной жизни. Сами названия новых пригородов напоминали о помещичьих хозяйствах, а рекламные материалы и архитектура даже самых маленьких до
334
миков вызывали в воображении американцев среднего класса лелеемые ими образы «благодатной жизни» в мини-поместьях и микродворцах.
Во все стороны тянулись из города новые трамвайные рельсы. Порой они приводили туда, где уже жили люди, но чаще вели в те места, куда торговцы недвижимостью хотели привлечь новых жителей. Для основания пригородов наличие трамвая было необходимым условием. Так же, как полвека назад железнодорожные магнаты делали себе состояния, привлекая людей селиться вблизи железных дорог, действовали сейчас и строители трамвайных сетей. Генри Хантингтон, племянник Коллиса Хантингтона, построившего Центральную тихоокеанскую железную дорогу, создал собственную трамвайную империю в Лос-Анджелесе. Получив в наследство от дяди состояние и увеличив его благодаря женитьбе на дядиной вдове, в 1900 году Генри Хантингтон начал прокладывать свои трамвайные пути. К 1913 году эти линии протянулись на тридцать пять миль и связывали Лос-Анджелес с более чем сорока городами-спутниками. Например, в семнадцати милях на юго-восток от Лос-Анджелеса, в Редондо-Бич, он, продавая недвижимость, за два месяца вернул себе деньги, затраченные на строительство трамвайной линии. А к 1920 году с помощью Хантингтона возникло уже около десятка новых инкорпорированных пригородов Лос-Анджелеса.
Братьям Ван Суэрингенам и без богатого наследства удалось осуществить то же самое в окрестностях Кливленда, штат Огайо. Орис и Мантис Ван Суэрингены начинали свою карьеру рассыльными на фабрике минеральных удобрений в Кливленде. Когда Орису было только девятнадцать, а Мантису — двадцать один, они присмотрели за городом обширный участок земли. Скопив немного денег покупкой и продажей акций на недвижимость в черте города, они нацелились на 1400 акров земли к востоку от города, которые принадлежали местной секте шекеров. Когда братья Ван Суэрингены узнали, что секта собирается продавать землю, они добились акций на отдельные участки, в то же время пытаясь собрать средства для покупки всей территории. Сделав крупные займы, они смогли приобрести земельные участки общей площадью около 4000 акров.
Но цена земли зависела от наличия транспортных средств, а развитие транспорта становилось выгодным только при наличии жителей. Поскольку в новом пригороде еще никто не жил,
335
единственным способом убедить Кливлендскую городскую железнодорожную компанию проложить дальше трамвайные пути было обещание выплатить проценты по строительным издержкам за пять лет. Когда им понадобилась еще одна трамвайная линия и они опять не могли убедить компанию продлить маршрут, Ван Суэрингены вошли в трамвайное дело, чтобы гарантировать прибыль от своих капиталовложений в недвижимость. Шекер-Хайтс стал процветающим местом. Земля, в 1900 году оцененная в 240 000 долларов, к 1923 году стоила уже около 30 миллионов долларов, а к 1930-му цена ее достигла 80 миллионов долларов.
Ван Суэрингены смогли придать Шекер-Хайтсу особый облик. Специально избегая общепринятого сетчатого расположения улиц, они эксплуатировали контрасты с центральной частью города, подражая романтическому стилю богатых районов, таких, как построенный Фредериком Лоу Олмстедом Бруклин на окраине Бостона. В Шекер-Хайтсе улицы тянулись вокруг искусственных озер, на специально выделенных участках разбивались парки. Архитектурные стили новых зданий внутри каждого района находились под строгим контролем. Каждый район был предназначен для домов определенной стоимости. Таким образом поддерживались высокие цены на дома высшего разряда. Шекер-Хайтс стал образцом для строительства пригородов по всей стране. А ограничительные соглашения стали непременным правилом в эту новую эпоху массового романтизма и расширяющихся городских границ.
Романтизация и социальное расслоение — вот два закона пригорода. Все усилия архитекторов были направлены на создание в пригородах стилизованного под естественный, загородного, сельского ландшафта. Однако для того, чтобы жители были спокойны за вложенные деньги и хранимые предрассудки, жилые кварталы (созданные пригородом) разделяли семьи в соответствии с их денежным доходом, происхождением и вероисповеданием. Пригороды обещали жизнь на изолированных островках, где располагающие средствами жители, не заклейменные несоответствующим происхождением или вероисповеданием, могли наслаждаться искусственной, стерильной идиллией, которой не мог помешать никто «чужой».
Новые пригороды предоставляли дома на выбор на основании такой же обширной классификации, какую могли предложить отделения «Дженерал моторе» в области автомобилей. И те и другие открывали перед клиентами видимые, достижимые перспективы. Новизна пригородов и четкая определенность их
336
уровней в соответствии со шкалой возможностей помогали американцам, питающим большие надежды, но не очень уверенным в своем статусе, определиться в социальной структуре общества. Незаселенность Нового Света стала причиной еще одного американского явления — социальной географии. И хотя новые пригороды должны были классифицировать жителей, определяя четкие границы между различными уровнями, они, однако, во многом исказили социальное положение американцев.
Меняющийся облик американского города проявился в неясных формулировках, использованных Бюро переписи населения Соединенных Штатов. Перепись 1870 года впервые отделила городское население от сельского. «Городскими» считались жители местечек с населением не менее 8000 человек. Но после 1900 года «городским» мог считаться житель периферийного пригорода с населением не менее 2500 человек.
Позднее, в 1950 году, Бюро переписи населения в корне изменило свое определение «городского населения» с учетом существующей неопределенности городских границ. Помимо жителей периферийных пригородов с населением более 2500 человек, жители автономных поселений такого же размера тоже учитывались в переписи как городские, как и жители «тесно заселенной зоны вокруг города с населением не менее 50 000 человек, включающей и периферийные и автономные поселки». Каждая такая новая агломерация считалась «интегрированной экономической и социальной единицей с крупным центром» и называлась «Типовой статистической муниципальной зоной» (ТСМЗ).
Каждая ТСМЗ включала по крайней мере «а) один центральный город с населением не менее 50 000 человек или б) два города, граничащих друг с другом и составляющих одно экономическое и социальное сообщество, с общим населением не менее 50 000 человек, меньший из которых должен обладать населением не менее 15 000 человек». Такая зона включала «округ, в котором располагался центральный город, и соседние округа муниципального характера, экономически и политически тесно связанные с центральным округом». К 1970 году около Двух третей населения Соединенных Штатов жило в подобных зонах, и половина из них—внутри центральных округов.
Если Бюро переписи населения и федеральное правительст-во пользовались термином ТСМЗ (к 1969 году их было уже 233), 110 социологи и простые граждане создавали новые названия для
337
этих непонятных, трудноопределимых территорий, не укладывающихся в прежние понятия «городов» и «местечек». Вошло в употребление множество терминов: «расширенные городские зоны» (например, «большой Бостон»), «децентрализованные населенные зоны», «большие города с пригородами», «городские агломерации», «мегалополисы» и т.д. и т.п. Век назад терминология патриотов американских городов питалась надеждой и выдавала желаемое за действительное, возводя поселок в ранг местечка, местечко — в ранг города, а город — в ранг крупного центра; американцы середины XX века расширяли свой словарный запас с другой целью — выразить неопределенность и двусмысленность городской жизни.
Вот как это объясняет Джин Готтман в своем очерке 1961 года о «мегалополисах» на Атлантическом побережье:
Итак, привычные различия между городом и деревней здесь больше не применимы... Большинство жителей так называемых сельских зон, которые в соответствии с последними переписями все еще классифицируются как «сельское население», вряд ли имеют какое-то отношение к сельскому хозяйству. Сфера их интересов и занятий позволяет отнести их к населению, которое всегда считалось «городским», но образ жизни и местность, которую они населяют, не вписываются в общепринятые представления о городе... мы должны отказаться от взглядов на город как на замкнутую, строго организованную структуру, где жители, деловая активность и материальные ценности сконцентрированы на небольшой территории, четко отделенной от окрестностей. Каждый город этой области распространился во все стороны вокруг своего старого центра, он разрастается в густую смесь сельских и городских ландшафтов, его расплывчатые границы сливаются с границами других агломераций, близких по характеру, но непохожих, состоящих из окраин соседних городов.
Жители окраин не знали, городские они или сельские, и к тому же не уверены были, спутниками каких старых городов являются их поселения. Например, поселки вдоль основных железных дорог, соединяющих Нью-Йорк и Филадельфию, могли считаться пригородами любого из этих городов или обоих сразу, а принадлежность Ньюарка, Нью-Брансуика и Трентона была совершенно неопределенной.
Лучшим примером метаморфозы, происшедшей с американским городом в XX веке, был Лос-Анджелес. Основанный в 1781 году испанским губернатором Верхней Калифорнии, пуэбло Лос-Анджелес располагался вокруг центральной площади, «200 футов в ширину и 300 футов в длину, и от этой площади должны были быть проложены четыре главные улицы». Даже в середине XIX века это поселение все еще выглядело как провинциальный испанский городок, с центральной площадью и таким количест
338
вом домов, которое позволяла ирригационная система. Хотя Лос-Анджелес и неуклонно разрастался с 1870-х годов, когда начался земельный бум, все же до 1920 года вся жизнь города вертелась вокруг центра. Главная улица Лос-Анджелеса днем была торговым центром города, а ночью — средоточием ночной жизни.
Но к 1970 году, когда «большой Лос-Анджелес» уже занимал территорию в 450 квадратных миль, имел население в 7 миллионов человек и стал второй по количеству жителей ТСМЗ в Соединенных Штатах, господствующий над городом центр перестал существовать. Ученые мужи соревновались в определениях этого бесформенного города. «Пригороды в поисках города», «прототип супергорода», «автопия» (зона, выделенная исключительно для движения автотранспорта) — даже в богатом американском языке не хватало слов, чтобы описать такое расплывчатое явление, как это странное муниципальное образование. Какими бы ни были другие достоинства Лос-Анджелеса, он, безусловно, стал одним из наименее «доступных пониманию» крупных поселений в мире. И явил собой пародию на обозримое будущее американских городов.
Многие силы поработали, чтобы города разлетелись на множество частей и рассеялись на большие расстояния, но самой действенной силой оказался автомобиль. Первая автострада Лос-Анджелеса, Эройу-Секо-Паркуэй, была открыта 30 декабря 1940 года, и по мере увеличения числа автострад происходил упадок старого городского центра. В1953 году исчезали последние осколки ночной жизни в центре. Закрытие 31 декабря заведения «Гуд феллоуз гротто» в доме номер 341 по Южной главной улице было знаком, что город рассыпался. Этот устричный гриль-бар, открытый в 1905 году, был излюбленным местом для театральной публики и бизнесменов, устраивавших здесь деловые завтраки. До последнего дня посетителям предлагалось «тихое очарование беспечных девяностых в разгар атомных пятидесятых». Теперь здешних завсегдатаев разбросало по тысяче разных мест, находящихся в часе и более езды друг от друга. Центральная часть города не только опустела, она, по словам некоторых опрошенных жителей, стала казаться «чужой и даже враждебной».
Основной чертой города теперь был не его центр, а автомобильные дороги. И вели они куда угодно. Как сообщал в 1960 ГОДУ Кевин Линч,
основными темами для обсуждения были автомобильное движение и система автострад. Это были ежедневные переживания, ежедневные испыта
339
ния, иногда увлекательные, но обычно напряженные и изнурительные. Дорожные впечатления изобиловали упоминаниями о светофорах и дорожных знаках, перекрестках и сложных поворотах. На автострадах решения нужно было принимать заранее, надо было постоянно лавировать между рядами. Это было похоже на прохождение речных порогов, то же напряжение и волнение, те же постоянные усилия «не терять голову». Многие признавались в своем страхе перед дорогами, избранными впервые. Часто говорили о дорожных развязках, об удовольствии от смены впечатлений, о кинестетических ощущениях, испытываемых во время спусков, поворотов, подъемов. Ведь для некоторых вождение было азартной игрой с большими скоростями.
Автомобиль сделал простого горожанина отверженным. В то время как городские жители жаловались на отсутствие доброжелательности и уважительного отношения к ним в ресторанах, магазинах и гостиницах, заправочные станции оставались островками «хорошего обслуживания», вероятно потому, что обслуживать автомобили унизительным не считалось. Храмы для стоянки автомобилей заняли лучшие участки городских улиц, и пешие горожане были вынуждены передвигаться под землей или по специальным помостам. Автострады, построенное только для автомобилей, были обособлены от городского ландшафта, от пешеходов и вообще от людей, которые ими не пользовались. Изолированные автострады, на которых все больше и больше американцев проводили все больше и больше времени, свободного ото сна, отделяли людей друг от друга и от их города. Даже стремление «украсить» автострады передвижными рекламными щитами и досками объявлений привело только к обезличиванию ландшафта, что углубляло чувство одиночества, испытываемое водителями. Компании, занимающиеся уличной рекламой, утверждали, что их щиты служат общественно полезной цели — не дают водителям уснуть за рулем. Однако увеличение минимальной скорости (на автострадах Лос-Анджелеса—50 миль в час) и дорожный риск делали трудновыполнимым и даже опасным желание попутно разглядывать городской пейзаж.
Теперь, когда почти каждый мог на собственном скоростном сверхмощном автомобиле поехать куда угодно, старый городской центр перестал быть местом назначения транспорта, идущего с окраин. Ведь автомобиль, в отличие от поезда или трамвая, был средством транспорта, двигающимся во всех направлениях, прекрасно подходящим для социального общения. Первые крупные города нашей страны — Бостон, Филадельфия, Нью-Йорк и Балтимор на Востоке, Питтсбург, Сент-Луис, Цинциннати и Чикаго на Западе — образовались, как повелось, в местах с развитым водным сообщением. Главные доро
340
ги, обычно проходящие через городской центр, соединяли город с основными близлежащими местечками. Например, в Уильямсбурге колониального времени Торговая площадь была перекрестком Ричмондского и Джеймстаунского шоссе. Каналы и железные дороги, способствующие росту городов, также влияли на формирование города вокруг центра. Маршруты трамваев и других видов общественного транспорта, хотя и расширяли границы городской застройки, начинались в исторических центрах старых городов и таким образом питали центральные районы.
Появление мощеных улиц и строительство автострад внутри городов, а также автомагистралей, связывающих города и штаты, рассеяли и перемешали «городские» и «сельские» виды деятельности. Крупнейшая программа правительственной помощи дорожному строительству началась в 1916 году, когда президент Вильсон подписал Закон о правительственной помощи строительству дорог (первым проектом было строительство «ограждения вдоль Ричмондского шоссе в районе округа Аламеда» длиной в 2,55 мили). Теоретически эти дороги строились, чтобы ускорить доставку почты, поскольку закон был принят на основании конституционных полномочий конгресса учреждать «почтовые пути». Действительной же целью было создание новой общегосударственной сети автомобильных дорог. В 1925 году министр сельского хозяйства одобрил единообразную систему нумерации дорог и дорожных опознавательных знаков: дороги, идущие с запада на восток, обозначались четными числами, а идущие с севера на юг — нечетными, трансконтинентальные автострады обозначались десятичными числами. По этой системе старый почтовый путь, идущий с севера на юг вдоль Атлантического побережья, стал обозначаться СШ-1, а Тихоокеанское шоссе получило номер СШ-101. Единая форма Дорожных указателей была установлена для дорожных служб— одинаковые таблички с названием штата в верхней части и обозначением номера автострады. Затем и штаты установили единую систему обозначений для своих внутренних автодорог.
Национальная сеть автострад, имеющих порядковые номера, была свидетельством разносторонних возможностей передвижения, которыми обладал автомобиль как основной американский вид транспорта. Автомобильная дорога больше не была «столбовой дорогой», ведущей в какой-то важный населенный пункт, да и вообще никуда не вела, а была частью дорожной се-Ти, по которой водитель мог передвигаться в любых направлениях и доехать до любого места. Это было началом конца
341
единого городского центра, куда на общественном транспорте съезжались люди со всех концов города.
Самолет, когда он стал вторым после автомобиля средством междугородного пассажирского сообщения, еще больше расширил городские границы. В старые времена пункты назначения — Лондонская пристань, порт Бостон, Нью-Йоркская гавань — были центром городской жизни. А теперь аэропорт находился на окраине и был очень относительно связан с городом, который он обслуживал. По мере развития воздушного транспорта и удорожания строительства аэропортов появлялось больше аэропортов между двумя городами — Норфолк — Хэмптон-Роудз, Форт-Уэрт —Даллас и другие,—они стали новыми неопределенными пунктами назначения. Технический прогресс в самолетостроении — от винтовых самолетов к реактивным, затем к аэробусам и сверхзвуковым летательным аппаратам — отодвигал аэропорты больших городов все дальше и дальше за город, так что, когда «приезжающий» приземлялся, он мог и не увидеть города, в который прибыл.
Неопределенность городской территории несла с собой бесконечные неясности в организации городской жизни. Так же как в XIX веке жизнь города могла зависеть от открытия канала или пуска железной дороги (на что давались субсидии от государства или штата), так и в XX веке благосостояние города могло быть обусловлено капиталовложениями государства или штата в строительство шоссейных дорог и аэропортов. Каждая административная единица — на уровне федерации, штата, округа или муниципалитета—с самого начала ожидала каких-либо дотаций со стороны всех других на свои ежедневные нужды, такие, как водоснабжение, канализация, пожарные службы и охрана порядка. Например, в окрестностях Чикаго раскинулись парки (подарок основателей города), которые не охранялись городской полицией, а находились в сфере полномочий полиции округа. Поэтому шериф округа Кук был одним из главных правоохранительных должностных лиц. На территории большого города только редкие, исключительно информированные граждане знали, какое из многочисленных официальных учреждений за что отвечает в сфере коммунальных услуг, за которые они платят налоги или пошлины.
Самая большая путаница существовала в системе городского транспорта, от которого зависела повседневная жизнь. В середине XX века в Нью-Йорке автомобильный транспорт находил
342
ся в ведении городских властей, но остальным городским транспортом управляла администрация штата, которая поделила эти функции между Управлением городского транспорта города Нью-Йорка (ведающим метро) и Управлением мостов и тоннелей Триборо, а Управление Нью-Йоркской гавани было самостоятельным учреждением. По мере того как налоги и пошлины городского жителя росли и множились, он все более недоумевал, куда и на что шли эти деньги.
По всей стране в городах с приходом кино и ростом числа районных кинотеатров сокращалась потребность жителей посещать музеи и театры в городском центре. А затем телевидение дало горожанину возможность увидеть все, что ему хотелось (да и то, чего не хотелось), не выходя из своей гостиной.
Другой американский институт, называемый «торговый центр» и возникший в начале 1920-х годов, еще больше запутал американцев в вопросах, где находится их город и что он из себя представляет. Первый крупный независимый торговый центр был построен в 1922 году на Кантри-Клаб-Плаза в Канзас-Сити. Его основателем был Джесс Николс, выросший на ферме в Канзасе. После окончания Канзасского университета он поступил в Гарвард, где написал диплом по экономическим условиям землеустройства. Посетив английские «города-сады», он отправился в Испанию на поиски новых архитектурных идей. Затем он использовал опыт, полученный в Европе, при строительстве района Кантри-Клаб, который в конечном счете разместился на 6000 акрах, что составляло одну десятую всей площади большого Канзас-Сити.
Проектирование торговых центров стало новой отраслью архитектуры. К 1940 году четвертая часть общего объема розничной торговли в районах крупных городов приходилась на пригородные торговые центры, а к 1950-му этот показатель достиг одной трети общего объема и продолжал возрастать с каждым десятилетием. К 1955 году в деловых районах пригородных зон больших городов было построено около тысячи восьмисот торговых центров и еще столько же планировалось построить.
В то же время все возрастающее число жителей зон больших городов работали за чертой старого города. С годами, по мере рассредоточения торговых и банковских районов, районов деятельности адвокатов, врачей и людей других профессий, а также заводских районов, все меньшая часть населения зоны большого города продолжала иметь какое-то отношение к ядру городской агломерации.
343
32
РАСШИРЕНИЕ ГРАНИЦ НЕДВИЖИМОСТИ
Изменения в американской жизни, происшедшие в XX веке, создали большие трудности для сохранения городского энтузиазма. Ведь он питался определенными незамысловатыми постулатами: верой в непредсказуемость будущего, убеждением, что в будущем нет ничего невозможного, и особенно верой в неповторимость той городской общины, к которой принадлежал сам «энтузиаст». Чикаго, или Канзас-Сити, или Омаха, или Денвер, или Додж-Сити, или Олеополис — каждый из этих городов не походил на все остальные. Это была эпоха постоянного сравнения. Каждый город собирался стать больше и лучше, превратиться в новые Афины, или в новый Рим, или в новый Лондон, но во всех случаях выгодно отличаться от любого прототипа.
Во второй половине XX века реальная жизнь подвергла эти надежды испытанию и доказала их несостоятельность. Исключительность городских поселений исчезала под натиском расширяющихся границ городов и возрастающего единообразия городской застройки. Когда почти каждое место становилось таким же, как все остальные, все труднее было рекламировать и пропагандировать его приезжим, труднее испытывать даже ту слабую, непостоянную привязанность к своему городу, которая была свойственна прежним энтузиастам-зазывалам. Но это происходило постепенно, в течение всего века. Тем временем зазывание в города возрождалось в новых формах.
«Воздух в Лос-Анджелесе удивительно чистый, — писал один из агитаторов в 1874 году. — Зелень засыхает и осыпается, кажется, она никогда не увядает. Мясо, положенное на солнце, высыхает, но не портится. Вдыхаемый воздух возбуждает и вселяет жизненные силы, что возможно только при такой чистоте атмосферы». Хотя удаленность от язв цивилизации делала Лос-Анджелес лучшим местом для лечения туберкулеза, сам город представлялся в высшей степени цивилизованным. За десять лет, уверялось в брошюре, в Южной Калифорнии число людей, получивших укусы змей, ядовитых ящериц и других опасных животных, было меньше, чем число убитых молнией за год в одном округе любого восточного штата. «Никакие опасности не грозят путешественникам на проторенных дорогах Калифорнии, даже ребенок или изне
344
женная женщина не почувствуют серьезных неудобств... пожив месяца полтора в нашем штате, вы, возможно, уедете с мыслью, что Нью-Йорк — самое что ни на есть пограничное поселение и что нигде в Соединенных Штатах не встречали вы такой цивилизованности, как здесь».
Так начался земельный бум 1880-х годов в Южной Калифорнии. В эти времена и появилось американское слово «бум», означающее внезапный подъем благосостояния в связи с ростом стоимости земли. Хотя прежние зазывалы и агитаторы времен бума были близки по духу, имелись между ними и различия. Зазывалы были основателями городской общины, хотя бы временно, но преданными своему городу, искренне верившими в него, людьми, которые не откажутся от своего выбора и будут заодно с теми, кто к ним присоединился. Хотя некоторые агитаторы и являлись настоящими патриотами своего города, но в основном это были просто конъюнктурщики. Зазывалы вкладывали в развитие города собственные средства, участвуя в предприятии наравне с остальными, а агитаторы были простыми наблюдателями. Они стремились получить скорую прибыль, предполагая, что предприятие может лопнуть как мыльный пузырь. Если зазывала и обманывал, то он сам обманывался вместе с другими, но агитатор убеждал других лишь для того, чтобы они расстались со своими деньгами.
Бум 1880-х годов в Южной Калифорнии стал моделью и прототипом всех последующих американских земельных бумов. Это была классическая мистификация, подобная той, что царила в середине XIX века на приисках, только теперь возникшая вокруг земли. Страна была такой огромной, расстояния такими дальними, истинные достоинства земли такими неопределенными, что оставалось неясно, где честный оптимизм переходил в надувательство.
В конце 1860-х годов уже произошел небольшой бум в Южной Калифорнии. Чистые засухи привели в упадок крупные ранчо, оставшиеся с испано-мексиканских времен, такие, как ранчо Стерна, которое насчитывало до 70 000 акров. Их место заняли небольшие фермы, занимающиеся интенсивным земледелием. Удлинение линии Южной тихоокеанской железной дороги способствовало созданию новой зоны зимних курортов и привлекало людей в такие быстро растущие местечки, как Лос-Анджелес, Санта-Барбара, Сан-Диего. К началу 1880-х здесь существовали уже транспортная сеть и прочная база для экономического процветания. Когда появилась железнодорожная ветка, ведущая в Санта-Фе, в связи с конкуренцией сто
345
имость билета из Канзаса в Лос-Анджелес снизилась до 1 доллара.
«Я не перестаю сожалеть,—жаловался писатель Чарлз Дадли Уорнер, — что не купил Южную Калифорнию, когда был там в марте этого года, и тогда же не продал ее. У меня бы хватило денег на обратный билет... и еще бы осталось на покупку одного из небольших штатов на Атлантическом побережье». А другой писатель, не столь склонный к остроумию, увидел в Лос-Анджелесе «жизнь, новую и благополучную, которая рождается здесь, на берегу Тихого океана... светлую надежду на создание такой цивилизации, которая будет подобна только греко-латинской в расцвет государственности в восточном Средиземноморье много столетий назад».
Лос-Анджелес, который Уорнер назвал «золотыми яблоками Гесперид», был центром распространяющегося ажиотажа. Железнодорожные вагоны-платформы, разукрашенные праздничными флагами, привозили будущих покупателей. Аукционы, в которые духовые оркестры и бесплатные обеды вносили элемент праздника, побуждали людей покупать землю в пустыне, поделенной на 25-футовые участки. В Лос-Анджелесе насчитывалось более двух тысяч агентов по недвижимости, и в течение года они продали земли более чем на 100 миллионов долларов. Школам, переполненным детьми прибывающих поселенцев, пришлось работать в две смены.
Количество зарегистрированных в округе земельных площадей, распродававшихся участками в течение бума 1868 — 1888 годов в Лос-Анджелесе, достигло 1770. А цены на недвижимость стремительно поднимались. Участок в 25 акров на Седьмой улице около Фигуэроа, который в 1886 году нельзя было продать за 11 000 долларов, на следующий год был продан за 80 000 долларов. Земля в начале Шестой и Главной улиц в 1883 году продавалась по 20 долларов за фут, а в 1887-м шла уже по 800 долларов за фут. «Бум в Лос-Анджелесе сейчас в разгаре, — сообщала «Трибюн», — и этот бум будет продолжаться еще многие годы».
Кульминация настала в 1887 году. К этому времени население, проживавшее в городе до бума, увеличилось с И 000 человек до более чем 80 000. Во второй половине года, когда через почту Лос-Анджелеса проходила корреспонденция более чем 200 000 человек, временно остановившихся в городе, каждый день денежные переводы на покупку недвижимости составляли более 100 000 долларов, а часто достигали и суммы в 500 000 долларов. В течение июня, июля и августа в округе Лос-Андже-
346
дес денежные переводы за недвижимость составили 38 миллионов долларов.
Из Лос-Анджелеса бум распространился на север и на юг по побережью, от Санта-Барбары до Сан-Диего, и внутрь континента вдоль железных дорог. Одним из наиболее успешных городов, возникших во время бума в долине реки Сан-Гэйбриел, был город Монровия, названный в честь своего основателя, инженера-путейца, который заложил это местечко в 1886 году на 60 акрах земли. В мае 1887 года участки внутри города (размером 50 на 160 футов) продавались с аукциона по 100 долларов, а угловые — по 150 долларов. В ноябре местечко (с населением 500 человек) получило статус города, и там были построены две непременные гостиницы.
Некоторые участки ценой в 150 долларов теперь продавались за 8 тысяч. К началу 1888 года городу стал нужен мусорщик, которому платили 5 долларов в неделю. В мае были проложены трамвайные пути. К 1890 году население города удвоилось.
Изощренная реклама скоро возместила недостатки самой земли. Например, некоторые дельцы из Лос-Анджелеса в декабре 1886 года основали Компанию по землепользованию и водоснабжению в Азузе, купили 4000 акров земли, принадлежавшей старому ранчо «Азуза», заложили город и через четыре месяца стали продавать земельные участки. Они оставили хорошую плодородную землю для фермерских хозяйств, а место для города отвели на песчаных и каменистых аллювиальных почвах. Когда у одного и? основателей города спросили, почему он решил построить город в таком месте, он объяснил: «Если уж это место не годится для города, значит*, оно ни на что не пригодно». Но это местоположение оказалось более чем удачным для города, рожденное бумом. Дорогостоящая рекламная кампания привлекла стольких покупателей, что им пришлось всю ночь стоять в очереди, ожидая утреннего открытия продажи земли. Человек, стоявший вторым в очереди, как сообщали, отказался продать свое место за 1000 долларов, но пятый по счету все же продал свою очередь за 500 долларов. Почти половина земельных участков будущего города была продана за первые три дня, а через два месяца основатели города уже получили прибыль в 1175 000 долларов. Они отметили свой успех строительством в Центре города кирпичного здания и гостиницы.
Пасадина — город позначительнее, тоже рожденный бумом, — был основан переселенцами из Индианы в 1874 году и в 1880-м был еще поселком. Вскоре после того, как через го
347
род протянули железнодорожную ветку в Санта-Фе, было закончено строительство гостиницы «Реймонд», которая и стала основной достопримечательностью города; в 1886 и 1887 годах в ней останавливалось более 35 000 человек. Было построено еще две гостиницы, и к 1886 году город располагал пятьюдесятью тремя бюро по продаже недвижимости, мог похвастаться населением в 6000 человек, объявил о будущем строительстве оперного театра, на которое отпущено 100 000 долларов, и регистрировал рост преступности, чтобы доказать, что он действительно становился большим городом.
Весной 1888 года бум в Южной Калифорнии по не вполне понятным причинам прекратился. Однако это произошло не то чтобы неожиданно, а просто, как заметил один очевидец, «постепенно иссякнув». Зазывалы, которые утверждали, что «не нужно возделывать землю, достаточно только наблюдать, как она воспроизводит собственное изобилие», начали сожалеть об отсутствии пропашных культур и земледельческих навыков. В таких районах, как Пасадина, плодородные виноградники пришли в запустение, потому что земли под ними предполагалось пустить под городское строительство. Но население росло так быстро, что городские службы водоснабжения, канализации, дорожного строительства и образования не справлялись со своими задачами. Бум оставил в наследство Калифорнии города-призраки, а также десятки «университетов», колледжей, школ-интернатов и культурных центров.
Южнокалифорнийский университет был основан в 1879 году на базе переданного ему земельного фонда, а через два года появился Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, за ним Уиттьерский колледж, созданный благодаря совместным усилиям квакеров, питавших религиозные надежды, и предприимчивой фирмы по продаже недвижимости, успешно развивавшей город Уиттьер.
Один из наиболее успешных колледжей, рожденных бумом, Западный колледж, сначала называвшийся Западным университетом, был зарегистрирован в феврале 1887 года. Поскольку это было протестантское учебное заведение пресвитериан, плата за обучение составила 50 долларов в год и свободным днем стал понедельник, а не суббота, чтобы студентам, уезжавшим на выходные дни, не приходилось путешествовать в воскресенье. Колледж получил на свое основание недвижимость стоимостью в 50 000 долларов, из этой земли была выделена территория для учебных корпусов, а остальные участки проданы для получения средств на содержание кол-
348
Авраам Линкольн (худ. АМБайерс)
Люди прогресса (худ. ХШуссель). (Слева направо: д-р Уильям Мортон, Джеймс Богардес, Сэмюел Кольт, Сайрус Маккормик, Джозеф Сэкстон, Чарлз Гудьер, Питер Купер, Джордан Мотт, Джозеф Генри, Элифалет Нотт, Джон Эриксон, Фредерик Сикеле, Сэмюел Морзе, Генри Верден, Рихард Хо, Эрастус Бигелоу, Исайя Дженнингс, Томас Блэнхард и Элиас Хау
- Жатвенные машины Маккормика и Хасси
4- Томас Алва Эдисон (худ. Авраам Александер)
Генри Форд в своем первом автомобиле
Джордж Болдуин Селден с сыном в кабриолете Селдена
Александр Терни Стюарт (фрагмент картины худ. Т.П.Розитера)
Роуланд Хасси Мейси (худ. Джордж Перайн)
Первый магазин РХМейси
Торговый дворец Стюарта
Аарон Монтгомери Уорд (худ. Фрэнк Солсбери)
Торговый каталог Сиерса и Роубака -*
Сельская почтовая служба
Электрическая счетная машина Холлерита
Кэтрин Бичер
Гарриет Бичер-Стоу (худ. Алансон Фишер)
Алфред Чарлз Кинси (худ. Борис Арцыбашев)
Джон Стивенсон -♦
Городской трамвай «Бродвей-323»
Джордж Пуллман (худ. Истмен Джонсон)
ЛенгстонХьюз (худ. Винолд Рейсс)
Лютер Бёрбанк
Добывание льда на Роклендском озере (худ. Джон Хилл)
Якоб Перкинс
Кларенс Бердсай
Джеймс Маккин Кэттелл
Джонатан Болдуин Тёрнер
Джонс Гопхинс (худ. Алфред Якоб Миллер)
Эндрю Карнеги (неизв. худ.)
Карикатура на Э.Карнеги
Лиленд Стэнфорд (худ. Джин Луис Мейссонер)
Л.Стэнфорд на фоне своего университета
Уиллис Уитни
Камера «Кодак»
Джордж Истмен
леджа. В своей рекламе это заведение превосходно совмещало пропаганду ценностей образования с преимуществами землевладения:
УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ДОМА НА ВЕРХНЕЙ ЗАПАДНОЙ ДОРОГЕ
Прекрасный вид. Вода самого лучшего качества на каждом участке. Плодородная земля. Чистый воздух. Учебный центр. Нет лучшего места в нашем штате для собственного дома. Стоимость 250, 300,500 долларов. Выгодные условия. Приезжайте или пишите Президенту Западного университета.
Бессчетное количество других заведений, не обладавших способностями к извлечению прибыли или не располагавших достаточными земельными фондами, превращались в колледжи-призраки, и от них не осталось и следа.
Что бы там ни принес с собой бум, но влияние рекламы в этот период стало безграничным, как и готовность некоторых американцев поверить во что угодно, если это часто повторялось в живой и эффектной форме. Газеты времен бума процветали в соответствии с лучшими традициями пропагандистской прессы городских зазывал. Когда население Сан-Диего за время бума возросло до 20 000 человек, в городе уже издавалось пять газет. И вряд ли существовал хоть один город, рожденный бумом, будь он настоящим или мнимым, который не имел хотя бы одной собственной газеты.
Именно успех Южной Калифорнии в рекламе своего особенного «экзотического очарования» и стал орудием, которое в конечном итоге разрушило это очарование и вскоре сделало Калифорнию похожей на всю остальную страну. Упадок испанских миссий и раздел крупных ранчо сделали возможным первый бум 1860 — 1870-х годов, но напоминание об этих ранчо и миссиях еще служило приманкой во время бума 1880-х годов. К концу этого бума все испанское, что было в Южной Калифорнии, все наследие двух веков, стало не чем иным, как рекламным лозунгом. Испанское сохранилось лишь в географических названиях, но и они затерялись среди бесчисленных Глендор, Ве-неций, Баллон, Барон и Энглвудов. Так же как «золотая лихорадка» сделала Северную Калифорнию частью страны, бум 1880-х годов, по выражению историка Гленна Дамке, включил Южную Калифорнию в общий жизненный порядок. История страны поглощалась ее географией, и материк становился сверхурбанизированным.
Южная Калифорния создала модель и разработала процедуры, которыми на другом конце континента пользовались еще
373
более дерзко. Если агитаторы Южной Калифорнии могли продавать «городские участки» в бесплодной пустыне, где воды не было и в помине, почему бы агитаторам Флориды не продавать городские участки, находящиеся на глубине трех футов под водой? Американская реклама и торговые навыки делали эту задачу вполне выполнимой. После Флориды бум в Калифорнии стал казаться ничтожной мелочью. В течение всего бума 1880-х в Южной Калифорнии было проведено торговых операций с недвижимостью на общую сумму 200 000 000 долларов, а во Флориде три четверти этого оборота пришлось на один проект Корал-Гэйблс. Южная Калифорния была лишь скромным провозвестником грядущих свершений.
Возможно, потому, что большая часть территории штата Флорида была скрыта под водой, субтропическая природа и целебный климат превратили его в традиционную декорацию для самых необычных мифов. Флорида в XVI веке — легендарная родина Источника молодости, в XX веке она стала реальной родиной Источника богатства. После того как испанский король в 1819 году продал Флориду Соединенным Штатам, две компании по развитию задолго до Гражданской войны пытались торговать здешней землей и имели некоторый успех, пока ураганы, желтая лихорадка и враждебные индейские племена семинолов не положили конец всем их надеждам.
Как начался почти век спустя, в 1920-е годы, бум во Флориде, остается загадкой. Очевидно, это была затея каких-то богатых северных дельцов, которые стали использовать Флориду как зимний курорт и пленились дешевизной пустынных территорий в глубине штата, нетронутым побережьем и огромными площадями земли, пригодной к обработке. Флоридская восточная прибрежная железная дорога достигла крайней южной точки полуострова в 1900 году, и тогда была разработана программа осушения Болотистого штата. К 1924 году бум уже был в разгаре.
Короли бизнеса тех времен превозносили естественное очарование штата, с его экзотической природой и ощутимым испанским духом. А если не доверять деловой сметке богатейших людей страны, то кому же тогда верить? Генри Флэглер (чье имя увековечено в названии главной улицы в Майами, Флэглер-стрит, которая стала центром торговли недвижимостью), сподвижник Джона Рокфеллера, основателя компании «Стандард ойл», построил в Сент-Огастине две шикарные гостиницы («Понс де Лион» и «Альказар»), затем проложил Флоридскую восточную прибрежную железную дорогу, вдоль которой возвел
374
еде множество роскошных гостиниц. Был еще Баррон Коллиер, который начал с кое-какой издательской деятельности, затем сделал себе состояние, занявшись рекламой в трамвае, и закончил контролем над рекламой и торговыми автоматами в нью-йоркском метро. Коллиер купил остров у западного побережья Флориды, сделав там зимнюю резиденцию, приобрел более миллиона акров прилежащей заболоченной земли, построил там дорогу, позднее названную «путем Тамайами», и превратил принадлежащую ему территорию в новый цветущий округ Коллиер. Появилось здесь и множество других знаменитостей делового мира, включая Дж.Пенни, Джона и Чарлза Ринглингов, которых прославил их цирк, Т.Коулмена Дюпона из Делавэра и других, столь же достойных уважения людей. Мощную рекламу этому месту сделали Роджер Бэбсон, специалист по бирже и статистике, и особенно Уильям Дженнингс Брайан.
Брайан поселился во Флориде и использовал свое красноречие, трижды завоевавшее ему выдвижение демократами его кандидатуры на пост президента, чтобы превозносить до небес достоинства земли во Флориде. Он объявил этот штат «ведущим в области образования и добрых нравов» и внес свой вклад в систему образования во Флориде, подготовив проект резолюции, принятой законодательным собранием, которая осуждала преподавание теории эволюции в любой форме. Неверующих убеждали речи во славу Флориды, которые он с религиозным пылом произносил на митингах, посвященных основанию Корал-Гэйблс, а новообращенные тут же попадали в руки агентов по недвижимости. Многочисленные книги служили печатной приманкой, особенно отличилась часто цитируемая серия статей в «Сатердей ивнинг пост».
Бум во Флориде проходил по образу и подобию калифорнийского. Возможных покупателей обеспечивали бесплатными автобусными поездками по Флориде торговцы недвижимостью, обосновавшиеся здесь с явной целью разбогатеть за счет одураченных людей. Крупные дельцы временно переводили в этот Штат денежные средства, полученные на фондовой бирже или в Результате операций с недвижимостью в других местах, надеясь, что смогут переместить свои капиталы, когда получат желаемую прибыль или когда почувствуют, что это дутое предприятие вот-вот лопнет. Корал-Гэйблс, разрекламированной писателем Рексом Бичем в напыщенной иллюстрированной брошюре, обещал быть «улучшенным Средиземноморьем—но-
Венецией, с мирными заводями, каналами и лагунами»,—но еЩе прекраснее старой Венеции, поскольку районирование в го-
375
роде с самого начала обеспечит его защиту. «Бока-Рэтон превзойдет своей исключительностью любой курорт на восточном побережье Флориды, —уверяли предполагаемых покупателей____
Но благодаря демократизму Аддисона Мизнера огромные, прекрасно расположенные пляжи, площадки для гольфа, теннисные корты, аэродром, поле для игры в поло и причалы будут в распоряжении всех желающих. Ни один богатый и целебный курорт в мире не сравнится с Бока-Рэтоном, и никогда еще ни одно предприятие не сулило такой финансовой выгоды, как своевременное участие в развитии Флориды». Когда участки в Бока-Рэтоне были в мае 1925 года поставлены на продажу, выручка первого же дня превысила 2 миллиона долларов, и это еще до того, как его хваленые достоинства перестали существовать только на бумаге.
Небольшие земельные территории около Майами были проданы в первый же день. Предполагаемым покупателям было дано почувствовать, что требовать осмотра участка было невежливо. По словам одного из очевидцев (сентябрь 1925года):
Участки покупались на основании чертежей. Так они выглядели привлекательнее. Покупатель мог оценить воображение продавца, увидеть чудесные извилистые бульвары, гавань для стоянки яхт, парки с рядами склоненных кокосовых пальм, клумбами пламенеющих роз. Продавец мог показать ожидаемые направления транспортных потоков, помочь выбрать выгодный перекресток для торговли или тихое прибрежное местечко для зимнего отдыха. А чтобы посмотреть участок—ну, так не делается. Часто в этом нет смысла, потому что большинство участков продаются «с условием дальнейшего развития». Бульвары надо еще проложить, гавань для яхт еще надо вырыть, а полученный грунт использовать для укрепления предлагаемых участков, расположенных над уровнем моря или, скорее, болота. Затем участки будут разграничены, расплайированы, и владелец сможет найти свою землю.
Некоторые консервативные банкиры Востока предостерегали своих клиентов и задавали простой вопрос: «Когда провалится бум во Флориде?» А флоридские пропагандисты парировали:
При Джордже Вашингтоне, когда Цинциннати был таким же молодым городом, как Майами сейчас, то же самое спрашивали по поводу Огайо. А во времена Линкольна существовали сомнения, не завышены ли цены на землю в Айове. Сорок лет назад можно было услышать зловещие предсказания о неминуемом крахе рожденного бумом города на озере Мичиган, который назывался Чикаго. И совсем недавно распространялись подобные прогнозы о неминуемой гибели Лос-Анджелеса и всей Южной Калифорнии.
К началу 1926 года стал спадать энтузиазм и начали снижаться цены. А потом, 19 сентября, ураган просто смел бум во Флориде. Там, где «безопасность была гарантирована», теперь все
376
превратилось в пустыню. Неустрашимые оптимисты пытались не пустить во Флориду представителей Красного Креста, которые пришли на помощь потерпевшим, потому что, по их словам, это могло отразиться на цене частных владений в штате.
зз
ПРОТИВОЯДИЕ ОТ ГОРОДА: УТОПИЯ ОБНОВЛЕНИЕ, ПРЕДМЕСТЬЯ
Неопределенность городских границ обострила все прежние проблемы и вынудила американцев искать сначала лекарство, а потом противоядие. Некоторые попытались заимствовать у Старого Света модели семейной утопии. Другие надеялись, что старые болезни можно вылечить обновлением, попыткой уничтожить то, что было, и начать все сначала. Но в середине века стало казаться, что будущее за беженцами из города, которые пытались создать новые общины в предместьях.
Американские варианты образцового английского или континентального промышленного города отличались простотой и лаконичностью планов, отеческим характером городской власти, первоначальным краткосрочным успехом и неизбежным провалом. В начале XIX века такие граждане Новой Англии, как Фрэнсис Кейбот Лоуэлл, построили образцовые города, чтобы расселить своих рабочих, расширить их кругозор и уберечь их нравы. Позднее самым замечательным и получившим наибольшую известность предприятием такого рода был город Пуллман в Иллинойсе, образцовая община в окрестностях Чикаго, названная в честь своего основателя создателя и правителя Джорджа Пуллмана. К столетию Филадельфии в 1876 году общей характеристикой продукции американского технического прогресса было сравнение с «пуллмановским вагоном». А в 1880 году сам Пуллман, изобретатель и создатель спального вагона, задумал Решить те городские проблемы — преступность, трущобы, беспорядки, — которые казались ему необязательными последствиями развития американской промышленности. Движение за «образцовые дома» в городах, требующее низкой арендной пла-Ты и нормальных санитарных условий, не принесло большого ^Пеха- Пуллман, который все равно собирался строить новую Фабрику, воспользовался случаем, чтобы построить целый образцовый город, где рабочим не придется жить в «тесных и гряз
377
ных квартирах, на убогих улицах и подвергаться всем искушениям и приманкам большого города». Пуллман надеялся, что образцовый город возвысит и облагородит его рабочих и тем самым лишит их поводов для пьянства и бессмысленных переходов с одного места работы на другое. И конечно, он рассчитывал, что рабочие не будут так подвержены пропаганде профсоюзных деятелей и других городских «агитаторов». Как объяснялось в рекламном проспекте компании на Всемирной выставке 1893 года в Чикаго: «История Пуллмана сама собой делится на три периода: цоздание вагона, создание действующей дорожной сети и строительство города».
Когда Пуллман поручил двадцатисемилетнему архитектору Солону Спенсеру Бимену (который перестраивал особняк Пуллмана в Чикаго) проектирование фабрики и всех остальных построек на участке площадью 4000 акров на берегу озера Калумет, это уже выглядело необычным. Ведь в то время было не принято, чтобы проектированием фабрик занимались архитекторы. Бимен прекрасно справился со своей задачей, и город Пуллман — где «все было на своем месте», «первый город, построенный только из кирпича», — стал знаменитым. Улицы были хорошо распланированы и вымощены, оборудованы водопровод и канализация. Первоначальный проект предусматривал коммунальные здания, торговый центр, пассаж, гостиницу (названную в честь дочери Пуллмана), почту, банк, библиотеку, школу и церковь. Оперный театр, как сообщалось, сможет сравниться «с самыми лучшими театрами страны по красоте архитектуры и художественному вкусу». Писатель Чарлз Дадли Уорнер провозгласил Пуллман «единственным городом на свете, с самого начала построенным на принципах науки и санитарии».
Но это был все-таки город Пуллмана, созданный для счастья рабочих, как его представлял сам Пуллман. Он не считал себя филантропом, а продолжал повторять, что «все это строго в интересах дела». Была установлена такая арендная плата, которая обеспечивала компании 6 процентов дохода с капиталовложений. Конечной целью было обеспечение пуллманов-ской фабрики более стабильной и более послушной рабочей силой. Но на самом деле именно на этом пуллмановском предприятии не прекращались забастовки, которые переросли в настоящее бедствие во время ожесточенных столкновений 1894 года, когда в образцовый город пришлось ввести Национальную гвардию, вооруженную винтовками Гатлинга. Затем, в 1898 году верховный суд штата Иллинойс постановил, что в
378
соответствии с законом компания не имела права строить город. К 1915 году в городе было пятнадцать питейных заведений, в пассаже закрывались магазины, и от первоначального плана пришлось отказаться. Пуллман превратился в еще один индустриальный пригород.
Предпринимались попытки построить фабричные города в других местах, также по образцу фабричных городов в Англии, франции и Германии, с целью вылечить городские язвы, удовлетворяя нужды рабочих. Около Питтсбурга, например, были построены новые сталелитейные города Хоумстед, Вандергрифт (задуманные как «рай длярабочих») и Уилмердинг Джорджа Вестингауза, где производились пневматические тормоза. Даже если эти образцовые фабричные города и не становились ареной насилия, как это случилось с Хоумстедом, они в конце концов приходили к нищете и социальному расслоению, показывая тщетность намерений их создателей.
Фабричный город оказался в центре дискуссии о национальных идеалах в Америке. Генри Демаресту Ллойду, редактору финансового отдела чикагской газеты «Трибюн», недавно завоевавшего известность своими нападками на компанию «Стандард ойл», редакцией журнала «Харпере мэгэзин» в 1881 году была заказана статья о Пуллмане. Ллойд написал статью, сделав вывод, что «красота и удобство» города, возможно, помогут осуществлению надежд компании предотвратить профсоюзные волнения, поскольку здесь «мозги были замешаны на цементе с основания до самого верха, и своекорыстие капиталистов оказалось более расчетливым, чем обыкновенный эгоизм». Но статья Ллойда показалась редактору «Харпере» недостаточно разгромной, и он ее не напечатал. Затем он обратился к Ричарду Или, молодому профессору экономики, чья статья не только удовлетворила «Харпере», но положила начало его успеху как социолога. Или восхищался самим заводом, «пронизывающим все духом эффективности и предусмотрительности», а также отсутствием питейных заведений, но он назвал это предприятие недемократичным. «Если мы хотим сохранить в Америке принципы свободы, нам не нужна нация, выращенная в теплице... Идея Пуллмана — это антиамериканская идея... Это великодушный, Доброжелательный феодализм, который желает народного счастья, но только на условиях, угодных властям».
Идея «обновления» городов и расчистки трущоб была при-Думана не в Америке. Озабоченность трущобами росла с раз
379
витием индустриальных городов. В течение XVIII века уполномоченные по благоустройству в Лондоне и Дублине проредили свои городские трущобы. В 1853 году, когда барон Оссманн начал перестраивать Париж, он затеял разбить Булонский лес и расчистил проспекты, благодаря которым город получил свою перспективу (а возможно, и гарантию от революционных баррикад). После того как в Глазго в 1866 году был уничтожен весь перенаселенный древний центр, менее крупные проекты по расчистке трущоб были осуществлены по всей Великобритании.
Американские движения за реформы в конце XIX века сделали решение проблемы трущоб своей особой задачей. «Трущобами» стали называться места, где царили нищета, преступность, проституция и болезни. С развитием фотографии люди среднего достатка были вынуждены стать свидетелями условий жизни в трущобах. Джэкоб Риис, иммигрант из Дании, начиная с 1877 года потратил двадцать два года, освещая «прогнившее нутро нью-йоркских трущоб»: жизнь в местах, носивших названия Бандитский насест, Винный переулок, Керосинный ряд или Воровской переулок,—и приобрел известность как фотограф и репортер мира трущоб. За работой «Как живет другая половина» (1890; вернула в обиход старое выражение) последовала работа «Борьба с трущобами» (1902), в которой были отражены происшедшие за двенадцать лет изменения. Риис предвосхитил надежды, которые лягут в основу «городского обновления» в середине XX века:
Борьба с трущобами началась, когда цивилизация признала в них своего врага. Этот бой был обречен на поражение, пока совесть не включилась в борьбу против страха и своекорыстия. Когда здравый смысл и золотое правило станут обычной нормой, эта борьбазакончится... Справедливость к личности в теории признается единственным надежным фундаментом общественного благосостояния. Если этот принцип применять к жителям трущоб, трущобы вскоре исчезнут. Нам не нужно ждать второго пришествия, чтобы от них избавиться. Мы можем сделать это сейчас. Требуется только не пускать дело на самотек. Вот в чем справедливость и к ним, и к нам, потому что их самый болезненный порок в том, что они не могут помочь себе сами.
С начала Гражданской войны трущобы трижды «бросали нам вызов в Нью-Йорке». Первый раз «вероломные шайки» возглавили народные бунты против воинского призыва в 1863 году, в следующий раз на «задних дворах» началась эпидемия холеры, а в третий раз «шайка», возглавляемая Боссом Твидом, опустошила городскую казну. «Ведь возможно только одно из двух: либо мы сметем трущобы, либо трущобы сметут нас». Далее Риис
380
^едостерегал, что> *если жителям Малберри-стрит отказано в лратстве, мы зря будем рассчитывать на гражданские доброде-
Пятой авеню... Нельзя допускать, чтобы люди жили как свиньи, если вы рассчитываете на их независимые голоса, это дебезопасно». Борьба с трущобами продолжалась и в первые го-дл нашего века.
Нехватка жилья во время первой мировой войны вызвала чрезвычайные правительственные меры по квартирному обеспечению рабочих, занятых в оборонной промышленности. Затем после 1929 года во время кризиса возникла потребность в жилищных программах, чтобы сократить безработицу в строительстве и создать спрос на строительные материалы; в связи с этим программа предусматривала и улучшение жилищных условий. К1933 году строительство жилых домов практически прекратилось, расходы на ремонт сократились с 50 миллионов до 500 тысяч долларов, и ежедневно заложенное жилье тысячи граждан должно было идти с молотка. Федеральные залоговые службы, призванные помогать в выкупе закладных, в первую очередь поддерживали тех, кто был в состоянии купить дом. Но мало содействовали борьбе с трущобами. К1934 году федеральное правительство осуществило работы по расчистке трущоб в Антланте, Кливленде и Бруклине под руководством Управления общественных работ. Вначале президент Франклин Делано Рузвельт, который был романтически привязан к деревне и искал пути убедить людей в необходимости переселения из городов, мало интересовался жилищными проблемами городов и расчисткой трущоб. Советник президента Рексфорд Тагуэлл проектировал соблазнительные «города зеленой зоны», по образцу английских городов-садов, вдали от населенных центров. Планировалось строительство трех тысяч таких городов, построено было три.
В конце концов воодушевление политикой «Нового курса» привело к принятию в 1937 году жилищного закона Вагнера — Стигалла. Трущобы были снесены, и к 1941 году было построено более 160 тысяч единиц жилья для бедных. Основным результатом этой программы было не уничтожение, а обновление тру-Цоб. Поскольку средние слои населения возражали против строительства общественных зданий вблизи своих домов, новые Такие здания часто возводились в негритянских кварталах, а ^т°бы увеличить количество единиц жилья, не выходя за пределы выделенной зоны, общественные здания становились все /Иле и выше. В этих общественных жилых башнях условия *Изни были в наивысшей степени далеки от привычного для
381
американцев отдельного жилища с собственным палисад» ником. Либеральные политики, которые в свое время высту. пали за широкомасштабное строительство общественного жилья, теперь обрушились на эти башни для бедных негров, принужденных жить в негритянских кварталах, называя их «трущобами с горячей водой».
«Расчистка трущоб», которую теперь часто смешивали с «городским обновлением», все еще оставалась великой целью не терявших надежды реформаторов. Обветшание домов в период депрессии и сокращение жилищного строительства во время второй мировой войны усугубили нехватку жилья. Двухпартийный жилищный закон 1949 года, принятый по инициативе сенатора Роберта Тафта, способствовал ускорению расчистки трущоб в рамках программы «выведения пятен», которая была рассчитана на уничтожение самых страшных трущоб. Для большей пристойности эта программа сначала называлась «перестройка города». А в расширенном законе 1954 года программа получила название «городское обновление». Теперь основной задачей стало «обновить» города: расчистить трущобы, выскоблить прогнившие внутренности городов и заменить их обновленными городскими центрами. В программу были включены все городские сооружения—не только ветхие дома, но и торговые здания и коммунальные постройки. Начав с расчистки трущоб, эта программа обещала «приличное жилье и приемлемые условия жизни для каждой американской семьи» в «хорошо организованных жилых кварталах с комплексной застройкой».
Стремление к городскому обновлению не знало пределов. В 1963 году конгрессмен Уильям Мурхед из Пенсильвании, цитируя слова Исайи о «застройке опустевших городов, опустошаемых на глазах многих поколений», превозносил Питтсбург как «город возрождения». В то же время президент первого национального банка в Литл-Роке провозгласил «будущее города в его новом рождении. Мы хотим создать город, господа, где ни один ребенок не будет ходить в школу из трущобы. С Божьей помощью скоро мы будем жить в таком городе». В Филадельфии был сделан фильм, напоминавший о литературе, которую издавали городские зазывалы в XIX веке, и рекламировавший этот город как «образец городского обновления». Мэр Провиденса заявил, что городское обновление «не для удовольствия нужно и Провиденсу, и многим другим городам нашей страны-Это — абсолютная необходимость, чтобы сохранить здоровы® образ жизни».
382
Результаты программы не были обнадеживающими. Можно было убедиться, что городская беднота, те, ради кого предполагалось осуществление программ городского обновления, страдала больше, чем когда-либо. Снос зданий, включая бесплатные л платные автодороги, автостоянки, аэропорты и т.д., предусмотренный расчисткой трущоб и другими работами по обновлению, привел к потерям в жилых площадях, которые в период с 1950 по 1956 год сокращались на 200 000 единиц в год, а в 1957 — 1959 годах темпы сокращения достигли 475 000 единиц жилья в год. Только в Калифорнии к 1960 году благодаря этим программам было уничтожено 10 процентов всех квартир, имевшихся в наличии в 1950 году, чистые потери составили 359 000 единиц жилья. «Направление основных усилий на снос и выселение, — отмечал Чарлз Абрамс, специалист по жилищному строительству, — сделало жизнь многих семей бесконечной чередой переселений из одной трущобы или меблированной комнаты в другую. Жить нормальной человеческой жизнью, не имея постоянного дома, практически невозможно. Детей срывают из школ, родителей разлучают с друзьями, и бездомность в конце концов приводит к безнадежности». Бедные, и особенно негры, пуэрториканцы, мексиканцы и другие наименее защищенные группы населения, страдали больше всего. Новое жилье, построенное вместо старого, было слишком дорого, чтобы им могли воспользоваться выселенные люди. Количество новых построенных единиц жилья составляло менее одной четвертой от общего числа снесенных. Средняя месячная арендная плата за частные квартиры, построенные в 1962 году, которые в основном заменили дешевое жилье, составляла 195 долларов, а значительное число квартир стоило более 360 долларов в месяц.
Эти просчеты привели к настоящему социальному бедствию. Все, чем городское обновление стало для жителей, которым оно должно было помочь, свелось к тому, что лекарство оказалось хуже болезни — если она существовала, эта болезнь. Для изучения социальных проблем социолог Герберт Ганс поселился на Западной стороне Бостона, в районе, который был в 1953 году объявлен трущобным. Эта территория Должна была быть расчищена в соответствии с федеральной программой обновления (1958 — 1960), жители как можно скорее расселены, и через два года новые жильцы должны были въехать в роскошные квартиры, строительство которых на месте бывших трущоб финансировалось государством. Ганс уз-Нал> что глубоко укорененная итало-американская трущобная община имела собственную процветающую общественную
383
жизнь. Здесь все: кухня, религия, образование, семейная и политическая жизнь — было особенным, родным для каждого жителя. «Перестройка с начала до конца была основана на предположении, — отмечал Ганс, — что нужды местных жителей имеют гораздо меньшее значение по сравнению с необходимостью расчистки и перестройки самого места». Таким образом, результатом выполнения этого проекта городского обновления стало уничтожение существующей общественной организации, что создало новые проблемы дезориентации личности. Врач-психолог, наблюдавший обитателей Западной стороны после переселения, выявил почти у половины женщин и более чем у трети мужчин «сильные депрессивные реакции и более серьезные психологические проблемы». Через два года более четверти женщин все еще страдали депрессией в связи с тем, что они потеряли свое место в привычной общественной структуре.
К концу XX века тщетность всех усилий по обновлению и оживлению «центростремительного» города была сама по себе признаком истощения американской жизни, смывания всех различий и отчаянных поисков нового. Городское обновление, как любое утопическое движение, было по сути своей порочно, поскольку его постулаты были слишком расплывчаты. Что на самом деле значили название «трущоба» или «городские язвы»? Какое жилье было «ниже нормального уровня»? На некоторых территориях «норма» приемлемых жилищных условий, необыкновенно завышенная, даже по сравнению с такими странами, как Швеция, объяснялась быстрыми темпами развития американской технологии. Экономический рост Америки породил ожидания таких жилищных условий, обеспечить которые было невозможно. В 1967 году квартира в Соединенных Штатах не считалась «пригодной» по бюрократическим стандартам, если там не было горячей воды, отдельной ванной, туалета и не менее одной комнаты на человека. Эти параметры «пригодности» становились все выше с ростом экономической мощи США.
Неуспех городского обновления и крушение утопических патерналистских теорий были только незначительными эпизодами в крупной эпопее, одной из величайших в истории миграций населения. Переселение в пригороды в первые десятилетия XX века было внутренней миграцией, по своим темпам не имевшей аналога в американской истории. Между 1950 и 1960 годами в Соединенных Штатах население пригородов возросло почти на
384
yj миллионов человек. Из них более 12 миллионов переехали в пригороды или из какого-либо центрального города, или из деревин. По данным переписи населения 1910 года, в пригородах проживало менее половины (12 процентов) числа населения центральных городов (26 процентов). Но по результатам переписи I960 года, население пригородов (31 процент) почти равнялось населению центральных городов (32 процента), и доля пригородов возрастала. Наряду с неуклонным сокращением как доли населения центральных городов, так и фермерского населения доля населения, проживающего в пригородах, возрастала и к концу 1960-х годов уже превышала количество живущих в центральных городах. Если только тенденция не потерпит резких изменений, к концу XX века большинство американцев станут жителями пригородов.
Новая среда обитания американцев была отражена в набиравшем силу литературном направлении, представители которого посвятили себя описанию обычаев, причуд, любовных историй и разочарований жителей предместья. Направленность романов Синклера Льюиса «Главная улица» (1920) и «Бэббит» (1922) на разоблачение ханжества и издержек патриотизма, типичных для небольших городов, была неожиданным исключением. К середине века социологи определяли предместье как олицетворение образа жизни американского среднего класса. «Одинокая толпа» (1950) Дейвида Рисмена, «Загородники» (1955) О.Спекторского, «Организатор» (1956) Уильяма Уайта-младшего, «Вид из разбитого окна» (1957) Джона Китса, «Предместье» (1958) Роберта Вуда, «Жители Левиттауна» (1967) Герберта Ганса и множество других книг использовали модернизированную социологию для исследования общественного явления своего времени — почти так же, как их предшественники в конце XIX века изучали трущобы, иммиграцию и проблемы «коренного изменения». Появился поток романов о любви и ненависти, жизни и смерти в пригороде — такие, как «Человек в сером фланелевом костюме» (1955) Слоуна Уилсона и «Семейная хроника Уопшотов» (1957) Джона Чивера, — но Предместье так и не стало местом действия крупного эпического произведения.
На смену народным шуткам о «городском хлыще» и «фермерской дочке» теперь пришли истории об обмене женами в предместьях. Но мало кто, особенно из тех, чьи голоса могли быть услышаны, выступали в поддержку образа жизни в предместьях. Жизнь американского среднего класса переместилась в пРедместья; американцы миллионами переезжали в пригороды,
385
но ни Уильям Аллен Уайт, ни Шервуд Андерсон, ни Торнтон Уайлдер не изъявили желания создать романтический ореол вокруг нового образа жизни.
В начале XX века в Америке в смутное для города время обнаружилось новое занятие, появились «раздельщики» (в этом значении слово «subdivider» американизм), или пригородные «застройщики». Предприимчивые организаторы покупали определенные земельные территории на окраинах подающих надежды городов, «разделяли» их на участки, строили улицы и прокладывали канализацию, проводили воду и электричество, а затем давали объявление о продаже земли.
Методы предприимчивых дельцов по недвижимости усовершенствовались. Из агрессивных торговцев они превратились в организаторов с долгосрочной программой, берущих на вооружение все достижения социологии. После второй мировой войны, когда возвращение фронтовиков и рост рождаемости повысили потребность в жилье, необходимые темпы строительства расширили торговлю недвижимостью до уровня, напоминающего размах деятельности земельных компаний на Западе в конце XVIII и начале XIX века. Эйбрехем Левитт, сын бедных русско-еврейских иммигрантов, открыл массовое производство жилья для пригородов. Используя опыт, приобретенный во время войны при строительстве домов для военно-морского флота, компания «Левитт и сыновья» начала строить пригороды. Первый Левиттаун, в Лонг-Айленде, строительство которого началось в 1947 году, стал целой городской общиной с домами (оснащенными почти всей существующей бытовой техникой), стоявшими вокруг зеленых лужаек, на которых располагались магазины, площадки для игр и бассейны. Второй Левиттаун, в округе Бакс, Пенсильвания, был начат в 1951 году и спроектирован в расчете на семнадцать тысяч домов, включая школы, церкви (с землей, подаренной застройщиками) и большой торговый центр. Трудности в осуществлении этого проекта возникли в связи с тем, что земля находилась на территории четырех районов и нескольких других административных подразделений, каждое из которых имело свои законы и свои органы управления. Третий Левиттаун, в Нью-Джерси, строительство которого было предусмотрено еще до окончания предыдущего проекта, был целиком размещен в одном районе и должен был к 1965 году располагать двенадцатью тысячами домов. Эта застройка предусматривала, вместо строительства всех домов по единому проекту, три типовых проекта с домами разных цветов (с тремя-четырьмя спальнями; стоимостью от 11500 до 14 500 долларов)’
386
которые можно было комбинировать на каждой улице. Дома не лмели фундамента, а ставились на бетонные плиты и строились лэ заготовок по системе конвейерной сборки. Похожие «усовершенствованные» города, такие, как Парк-Форест в окрестностях Чикаго или Боуи в окрестностях Вашингтона, появились и в других частях страны.
Рост пригородов, новый вариант городского бума, привел к оживлению политической активности в малых городах. «Пригороды выходят на политическую арену, — отмечал политолог Роберт Вуд, — располагая избирательным корпусом небольшой численности, однородным по составу, имеющим определенную гражданскую позицию и свободное время, и это сулит сделать политическую жизнь небольшого города доступной для большего числа граждан и органов самоуправления, чем было возможно за последнее столетие». Пригороды, которым приходилось решать проблемы создания новой системы образования, организации новых мест отдыха и развлечений, новых органов управления, воспроизвели условия, по мнению многих американских историков, близкие своими достоинствами легендарному образу жизни первых поселений. Если, как предположили историки Стэнли Элкинс и Эрик Маккитрик, особые «колониальные» корни американской демократии произросли не из природных особенностей колониальной глуши, но из постоянной острой нужды в новых механизмах для политического развития сообществ, тогда пригороды действительно стали новой зоной «американских колоний». Увеличение количества пригородов и приток туда населения распространяли американский федерализм и расширяли возможности для участия в политике. Ках новые штаты, округа и быстрорастущие города в XIX веке предоставляли новые области для осуществления демократии, так и тысячи новых пригородов с бесчисленными местными проблемами будили энтузиазм и политическую активность американцев середины XX века.
И в других отношениях пригороды возрождали дух былых времен. Несмотря на рост числа разводов и другие явления, которые из-за широкой рекламы ослабляли узы брака, пригороды, оплот отдельных домов для одной семьи, укрепляли дом и семью. Если, как часто отмечалось, космополитический город своими соблазнами отвлекал членов одной семьи от их общего очага, то пригород, будучи по сути разновидностью небольшого ^Рода, укреплял дом как средоточие всей жизни. Пригороды
387
вновь обрели однородность и совместимость, основные черты жизни небольших городов в период их расцвета. В целом жизнь в пригороде была приятной. Если она и была лишена космополитической притягательности большого города или безопасной уединенности фермы, в ней были свои, более тихие радости. «Большинство новых пригородных жителей, — заключил социолог Герберт Ганс, проведя некоторое время в Левиттауне в Нью-Джерси в период его становления, — довольны новой развивающейся общиной; им нравится их дом и досуг на открытом воздухе, и они получают большое удовольствие от возможности общения с широким кругом близких им по духу людей, которому отнюдь не сопутствует скука или раздражение, якобы характерные для жизни в малых городах».
Но всему этому была своя цена. В маленьком городе каждый житель вносил свой особый вклад в организацию городской общины. Городской зазывала имел представление о будущем, которого пытался достичь. Строитель пригорода, наоборот, начинал с будущего — с торгового центра для населения, в два раза превышающего фактическое, с уже построенного здания школы, с возведенных церквей, с парков, площадок для игр и плавательных бассейнов. Это было также необходимо для строительства пригорода, как преждевременный гранд-отель для строительства города на Диком Западе. В крупных застройках, где у застройщика был план, и даже в застройках менее крупных царил патернализм нового типа: не полуфеодальный патернализм заводского города и не патернализм утопических мечтателей. Этот патернализм возрос на основе американских организаторских способностей, растущем уровне жизни и американском гении массового производства. Это был рыночный патернализм. Пригородный застройщик, в обличие от зазывалы небольшого города, редко имел намерение жить в городской общине, которую он создавал. Для него городская община была товаром, продуктом, который нужно было выгодно продать. И владелец пригородного дома часто переезжал в город, который целиком был замыслен застройщиком на основании его хорошего знания рыночной конъюнктуры.
Пригород был новомодным городом образца XX века в мире, где все новое считалось лучше старого. В 1960 году, когда 70 процентов городских жителей жили в домах, построенных до 1940 года, только 42 процента пригородных домов было этого возраста. Пригород был миром фирменных названий, торговых центров, товаров со скидкой и стандартного жизненного опыта. Несмотря на растущую загруженность шоссейных дорог, ОШУ'
388
щение оторванности предместий от культуры большого города было совсем незначительным. Ведь и кино, и радио, и телевиде-дие, которые несли городские развлечения в пригородную гостиную, превращали мир особых городских утех в нечто вторичное.
В то же время пригород был новым вариантом американского переходного сообщества. Вместо поезда, где люди, прислонясь плечами друг к другу, перемещались из одного конца континента в другой, американцы в пригороде прислонялись плечами друг к другу, пока мчались по стране и стремительно поднимались по лестнице потребления. Небольшой город был местом, где человек собирался прожить свою жизнь. Пригород был местом, куда или откуда человек переезжал. Пригородные жители не собирались строить свой город (за исключением очень немногих наиболее богатых и быстро исчезающих пригородов некоторых больших городов) для своих детей и внуков. Они рассчитывали, что их дети будут жить в другом месте. И сами они надеялись переехать в более «избранный» пригород еще до того, как их дети вырастут. Стремление сделать пригороды более удобными, уютными и привлекательными делало их все более взаимозаменяемыми.
В конце XX века переехать из любого пригорода почти в любой другой, соответствующего уровня, в любой части Соединенных Штатов было все равно, что переехать из одного квартала в другой. За редким исключением, предлагаемые товары и услуги и даже само жилье мало различались. После того как к обычным удобствам добавились кондиционеры и центральное отопление, ставшие вскоре «необходимостью» для американцев среднего класса, даже климат стал оказывать все меньшее влияние на повседневную жизнь. Когда люди переезжали из огромного бесформенного города в собственный дом в превосходном пригороде, который они выбрали по своему вкусу, они могли чувствовать, что присоединяются не к городской общине в 10 тысяч человек, а к сообществу в 10 миллионов американских пригородных жителей, рассеянных по всей стране.
34
ГОРОДА В ГОРОДАХ: ГОРОДСКИЕ БЛЮЗЫ
Но американские негры, даже если они располагали деньга-**и> не могли ни свободно влиться в любую понравившуюся им Идиллическую пригородную общину, ни присоединиться к по
389
всеместному сообществу пригородных жителей. С самого своего появления в истории Америки американские негры испытали то, что было незнакомо другим американцам. Навечно оставшиеся иммигрантами, они были приговорены рабством пребывать за пределами столбовой дороги американских возможностей. Даже после освобождения негров, после кровавой Гражданской войны, целью которой было включение негров в сообщество свободных американцев, жизненный опыт американских негров продолжал оставаться исключительным. Какими бы угнетенными ни были негры во времена рабства, их статус был признан законом, против которого выступали открыто некоторые граждане и который открыто защищали многие уважаемые южане. Но когда негры стали по закону свободными американцами, их статус вечного иммигранта стал анахронизмом и несправедливостью. Тем самым американская цивилизация в XX веке сделала положение американского негра не только исключительным, но и невыносимым. Условия, в которых оказывались ветры почти с каждым новым явлением в жизни нации, было все труднее объяснить и все невозможнее оправдать.
Негры играли особую и решающую роль в изменении жизни американского города начала XX века. В эпоху иммиграции, как мы убедились, — когда сотни тысяч людей из других стран наводняли Америку через морские порты и каждая национальная группа по-своему вливалась в стремительные потоки американской жизни, чтобы через одно или два поколения составить один главный поток, — негры оставались вечными иммигрантами. В эпоху повсеместных сообществ, когда города стали центрами переселений и изменений, когда американцы свободно обретали и покидали сообщества потребления, когда граждане включали себя или их включали специалисты в стремительно меняющиеся статистические сообщества, когда кварталы растворялись в разрастающихся городах, когда даже границы между городом и сельской местностью стали зыбкими, негры оказались отделенными и отгороженными от остальных граждан. Некоторые называли это «американской дилеммой». Но скорее это был американский парадокс — противоречие, одновременно необъяснимое и не имеющее оправданий. Сообщество негров оставалось неизменным. По мере приближения к концу.века, когда нация с течением времени все более рассеивалась и растворялась во все более открытых и безграничных сообществах, существование части общества в условиях бессмысленной изоляции и отсутствия возможностей смешаться с остальным обществом
390
постоянно тревожило совесть нации, порождая страсти, которые было легче разбудить, чем успокоить, и создавая проблемы, которые легче было определить, чем решить.
Только перепись 1870 года официально установила размер городского населения. Затем, в течение полувека, Соединенные Штаты быстро становились все более урбанизированной страной. По оценкам специалистов, в 1830 году городским жителем являлся каждый десятый американец, в 1870-м доля городского населения составляла четвертую часть всего населения Америки, к 1890-му она увеличилась до одной трети, до одной второй—в 1910-м, в 1930 году—два из трех американцев, а в 1970-м — три из четырех жили в городах. Хотя, как мы видели, изменилось определение городского жителя, перемещение населения было очевидным. Это была великая внутренняя миграция, которая по темпам и размерам равнялась миграциям из-за рубежа, благодаря которым началось заселение нашего континента.
Американские негры присоединились к этому потоку, текущему в города, и для них переселение из сельской местности было даже более драматичным, чем для остальных американцев. Еще в 1900 году в городах жило в два раза больше белых, чем негров (в пропорциях к их численности), но в 1960 году, когда 68 процентов белого населения считалось городским, уже 73 процента американских негров жили в городах. После Гражданской войны негритянское население с каждым десятилетием урбанизировалось быстрее, чем белое, повсеместно, кроме старого сепаратистского Юга. К 1960 году негритянское население за пределами Юга было на 92,7 процента городским, и те, кто изучал данные переписей, предсказывали, что, если темпы урбанизации не замедлятся, почти все негры Соединенных Штатов к 1980 году будут жить в городской зоне.
Перемещение негров в сторону города знаменовало также их переселение с Юга. Доля негритянского населения, живущего на Юге, уменьшилась с 90 процентов в 1870 году до 60 процентов в 1960-м. Негры с сельского Юга на своем пути в сторону Севера или Запада обычно не переселялись в южные города. Рассеивание негров-южан по всей Америке было удивительно единообразным. Если доля негров в общем населении с 1870 по 1920 год уменьшилась (с 13 до 10 процентов), а затем оставалась относительно неизменной, то в каждой административной единице за пределами Юга негритянское население заметно увеличилось.
391
Негритянская иммиграция в города стала еще одной американской сагой, так же полной риска, надежды и разочарования, как любое другое переселение, из которых сложилась американская нация. Но и в период этих испытаний некоторые особенности резко выделяли жизненный опыт негров из общего американского опыта. Другие иммигрантские группы—ирландцы, итальянцы, евреи—начинали свою жизнь в Америке в своей национальной городской общине. Однако на Юге негры изначально были сельскими жителями, жили небольшими общинами среди белого населения, обслуживая своих господ и хозяев. Сколько бы историки ни спорили по поводу степени сегрегации и расизма на Юге после Гражданской войны, есть свидетельства, которые указывают, что самые крайние и унизительные формы джимкроуизма появились на Юге только в конце XIX века, и они были завезены с Севера.
К 1900 году в Соединенных Штатах было 72 города с негритянским населением более чем 5000 человек. Результаты переписи 1910 года показали, что в Нью-Йорке и Вашингтоне было более чем по 90 000 негров, а Новом Орлеане, Балтиморе и Филадельфии негритянское население превышало 80 000 человек в каждом из городов.
Многие силы толкали негров в северные и западные города. В конце XIX века депрессия и отсутствие на Юге возможностей побудили самых отчаянных и самых отчаявшихся собраться в путь. Затем, с началом первой мировой войны, когда был перекрыт поток неквалифицированной рабочей силы из Европы, Генри Форд и другие предприниматели послали своих представителей на Юг и даже предоставили специальные товарные вагоны для доставки негров на свои северные заводы. Негры находили работу на конвейерах Форда и пользовались преимуществами его небывалой минимальной зарплаты размером 5 долларов в день. Поскольку Форд был одним из первых северных промышленников, дающих работу неграм, само имя Форда было связано с городскими возможностями и проблемами, и Форду были посвящены многие блюзы.
Пожалуй, устроюсь я к мистеру Форду и стану рабочим фабричным. Пожалуй, устроюсь я к мистеру Форду и стану рабочим фабричным, Пожалуй, да тут мне сказала одна: «Пожалуй, тебе и
не вытерпеть мистера'Форда обычьи!»
Другие отправлялись на Север и Запад, чтобы устроиться на сталелитейные заводы Питтсбурга или Чикаго. Женщины нанимались в прислуги. И очень немногочисленные негритянские
392
предприниматели и работники умственного труда направлялись на Север (как гласила поговорка) «извлечь выгоду из невыгодного положения».
Когда негритянский переселенец прибывал в Землю Обетованную, лежащую за пределами Юга, с его указами о сегрегации, социальным гнетом и страхом, тогда он поневоле был вынужден оставаться в границах своего собственного «города в городе». Негритянские общины жили своей собственной жизнью, со своими особенностями, своими прелестями и невзгодами.
Нью-йоркский Гарлем, вскоре названный «крупнейшей негритянской общиной в мире», был символом и образцом столичной жизни, которую строили для себя негры в своей новой городской общности и изоляции. Гарлем был причудливым, разрастающимся на глазах «городом в городе», своеобразной внутригородской колонией, побочным продуктом переселения негритянского населения Америки. В нем должны были появиться собственные зазывалы, общественные деятели и предприимчивые люди.
Жизненный путь талантливого, разносторонне одаренного Джеймса Уэлдона Джонсона олицетворял новые возможности, открывшиеся перед неграми в городах. Основатель Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, юрист, композитор и поэт (он написал около двухсот песен), борец за равные возможности и летописец нью-йоркской негритянской общины, Джонсон в 1925 году в работе «Гарлем — столица культуры» вкратце поведал о том, как в начале нового века возникло это огромное и разнородное негритянское поселение:
Гарлем был застроен большими современными многоквартирными домами, но быстрое сообщение с этим районом было затруднено — подземка по авеню Ленокс еще не была построена, — и домовладельцы в восточной части района с трудом находили достаточно жильцов, чтобы заселить квартиры. Жители Седьмой авеню и близлежащих улиц успешно пользовались наземной железной дорогой по Восьмой авеню. Филип Пейтон, цветной торговец недвижимостью, предложил некоторым домовладельцам заполнить их пустые или полупустые дома постоянными цветными жильцами. Это предложение было принято, и один-два дома на Сотой и Тридцать четвертой улице к востоку от авеню Ленокс были заселены. Постепенно и другие дома заполнились жильцами. Белые мало обращали внимания на эти передвижения, пока они не распространились на запад от авеню Ленокс; тогда они предприняли попытки их остановить. Они попробовали скупить всю недвижимость, где поселились цветные, через финансовую компанию
393
«Хадсон риалти» и выселить жильцов. Негры предприняли соответствующие ответные меры...
События переросли в настоящую борьбу. Негры не только продолжали занимать свободные многоквартирные дома, но и начали покупать частные дома между Ленокс и Седьмой авеню. Затем эти переселения в глазах белых стали похожи на «нашествие», белые были охвачены паникой и стали разбегаться как от чумы. Присутствия одной цветной семьи в квартале, как бы хорошо воспитаны и аккуратны ни были ее члены, было достаточно, чтобы заставить людей бежать. Жильцы покидали дом за домом и квартал за кварталом. Это был выдающийся пример человеческого безумства. Никто не пытался задуматься, зачем они это делают и что бы случилось, если бы они остались. Банки и кредитные компании, державшие закладные на эти опустевшие дома, были вынуждены вступить во владение. Некоторое время они держали дома незаселенными, предпочитая лучше нести расходы, чем сдавать или продавать эти дома цветным. Но цена на недвижимость падала и продолжала падать, пока к началу войны в Европе не достигла в северной части Гарлема нижнего предела.
А в это время негритянская колония крепла, из нижней части города переводились церкви, создавались общественные и гражданские центры, и община постепенно расширялась. После начала войны в Европе негритянский Гарлем получил новый мощный толчок для развития.
По мере того как бывшие жильцы этого квартала—сами такие же иммигранты или дети иммигрантов из Италии, Ирландии, Польши и других стран — переезжали в другие части города или в новые пригороды, их квартиры занимали негритянские иммигранты с Юга.
Новые жители Гарлема приезжали из разных частей света, не только с американского Юга, но также из Африки и Вест-Индии. Среди них, как заметил один проницательный негритянский интеллектуал, можно было встретить «и крестьян, и студентов, и предпринимателей, и людей свободных профессий, художников, поэтов, музыкантов, искателей приключений и рабочих, проповедников и преступников, агентов по сбыту и бродяг. Люди разных профессий приезжали по разным причинам, но самым главным для них было найти друг друга».
В результате, как писал Леруа Джонс, «понятие «негры» все более дифференцируется... их сущностная однородность, территориальная ограниченность, географическая и социальная стабильность внутри общины были уничтожены». Столичный опыт открыл неграм, что они способны на большее и перед ними открыты такие возможности, о которых они раньше не имели представления. Они продвинулись (по выражению Нэтана Хаггинса) «от сельской однородности до городского плюрализма». Но те же самые обстоятельства, которые открыли для них широкий мир, способствовали развитию нового национального самосознания. «Они считались
394
народом, — отмечает Хаггинс в своей хронике возрождения Гарлема, — поскольку жили в одинаковых условиях и имели общие проблемы. Но чтобы стать единым народом, нужно иметь общее сознание и общую жизнь. Жизнь в городе, жизнь в Гарлеме могла удовлетворить эту потребность».
Так появились «новые негры», о которых была написана примечательная книга с таким названием, изданная в 1925 году Аленом Локком. Негр, рожденный в Филадельфии, Ален Локк был одним из первых американских стипендиатов Родса в Оксфорде, стал профессором философии и, познав на собственном опыте широкий мир, разобрался в том, какова роль негров в жизни Америки. «В сознании многих поколений американцев, — говорил он, — негры были скорее абстрактным понятием, чем человеческими существами, — они были предметом для спора, достойным осуждения или сочувствия, они должны были либо «знать свое место» и «не высовываться», либо нужно было помочь им «встать на ноги», они были чем-то пугающим или вызывающим сострадание, объектом травли или покровительства, пугалом для общества или общественным бременем». Теперь, оказавшись в собственном городе, американские негры должны были стать «авангардом африканского народа в установлении связей с цивилизацией Двадцатого Века». Их миссией было «восстановление престижа этого народа в глазах всего мира». Локк основывался на традиционном американском убеждении, что нация — это Град на Холме: негры в Америке (перефразируя Киплинга) возьмут на себя «бремя черных».
У Гарлема было свое Возрождение. К 1920 году негритянское население Нью-Йорка, почти полностью сосредоточенное в Гарлеме, насчитывало более 150 000 человек, что делало эту городскую негритянскую общину самой крупной из всех подобных в Америке. В течение следующего десятилетия выдающиеся литературные, музыкальные и художественные таланты, которые здесь расцвели, принесли этой перешедшей в новые руки трущобе мировую известность. Негритянский лирический поэт Каунте Каллен составил антологию негритянской поэзии, он писал романы и переводил греческую трагедию. Клод Маккей, иммигрант с Ямайки, написал «Домой в Гарлем» (1928), первый роман американского негритянского автора, ставший бестселлером. Джейк, который во время первой мировой войны дезертировал из армии, потому что ему не Давали бить немцев, возвращается в свой любимый Гарлем, со всеми здешними проблемами, любовью и ненавистью, прости
395
туцией и наркотиками, и бесчисленными путами разочарований. Герой Маккея восторгается: «Гарлем! Где еще найдешь такую жизнь, как в Гарлеме? Добрый старый Гарлем! Шоколадный Гарлем! Милый Гарлем! Гарлем, я знаю тебя вдоль и поперек!» На подмостках Гарлема и за его кулисами тоже появилось множество талантливых людей, которые заслуживали внимания не потому, что были неграми, а потому, что являлись необыкновенными художниками, писателями или научными деятелями: сам Джеймс Уэлдон Джонсон; Ален Локк; Джин Тумер, который написал о диссидентах Европы и Америки; Джесси Редмон Фосет, автор романов из жизни негров среднего класса; социологи У.Э.Б. Дюбуа и Франклин Фрейзье; публицист Уолтер Уайт. Одним из самых замечательных авторов был Ленгстон Хьюз, плодовитый литератор, который использовал особый жизненный опыт негров для объяснения проблем всей Америки. «Я никогда не смогу изложить на бумаге весь свой восторг от поездки в Гарлем на подземке, — вспоминал Хьюз о своем прибытии туда в 1921 году. — Я поднялся по ступеням и вышел на яркое сентябрьское солнце. Гарлем! Я остановился, уронил чемоданы, глубоко вздохнул и вновь почувствовал себя счастливым».
Таланты вновь объединившихся, наполовину освободившихся негров проявились не только в знакомых всем формах литературы и искусства. Поскольку переселение на Север и в города освободило их от установлений и оков плантаторского рабства, теперь они были свободны в своей собственной жизни и для познания собственного сообщества. И полное освобождение — для мира повсеместных сообществ — еще предстояло. Негритянские «города в городах» своей изоляцией и неизменностью были необычным явлением в американской жизни, но именно здесь возникла новая музыка, которая быстро распространилась по стране и по всему миру — и сразу получила признание как музыка чисто американская.
«Эпоха джаза», десятилетие после первой мировой войны, когда нация стала в основном городской, своим названием была обязана глубокой и разнообразной новой популярной музыке, которая была в основном детищем городских негров. Историки не могут достичь единодушия пр вопросу о происхождении слова «джаз»: некоторые говорят, что оно африканского или креольского происхождения, другие — что оно является производным от имени музыканта, многие американские лингвисты, включая Менкена, каким-то образом связыва-
396
jot его с простонародным выражением «to jazz», означающим половой акт. Но никто не отрицает, что это американское направление в музыке было создано неграми в первые годы их переселения в города, и процветал джаз в первую очередь благодаря таланту, энергии и воображению городских негров. И в Европе годы после первой мировой войны были временем музыкальных экспериментов — Арнольда Шенберга и Белы Бартока. Но джаз (как замечает Гюнтер Шуллер, исследователь его происхождения) был более демократичным, более общедоступным экспериментом. Ведь в Старом Свете развивались новые формы элитарной — салонной и концертной — музыки, произведения композиторов исполнялись для ценителей. А вот джаз (говоря языком музыковедов) не был «детищем горстки новаторов в области стиля, а был скорее относительно безыскусной полународной музыкой — явлением более социологическим, чем музыкальным... недавно объединившим полдюжины составляющих его источников в пока еще безымянный, но все же вполне определенный музыкальный стиль». Ранний американский джаз, как и музыка африканских туземцев, был не столько выраженным музыкальным «направлением», сколько формой общинной праздничной традиции. Пути стирания различий в джазе были также истинно демократическими и очень американскими. Джаз, являясь по существу стихийной музыкальной импровизацией, стер привычные различия между композитором и исполнителем. Он создал новую близость и взаимодействие между каждым исполнителем и его товарищами. И как музыка танцевальная, джаз был особенно восприимчив к реакции слушателей, которые становились как бы участниками исполнения.
Веселые ритмы рэгтайма (ставшие популярными где-то после 1896 года и получившие свое самое полное выражение в выступлениях Скотта Джоплина, негра из Техаса, чья вещь «Кусочек кленового листа» стала образцом нового синкопирования) и печальная мелодичность блюза в сочетании с народными традициями и африканскими ритмами превратились в раскованный американский музыкальный язык. Джаз можно было петь или играть на любом и всяком инструменте или музыкальном устройстве, и он мог быть понятен почти каждому и почти повсюду.
Одним из отцов блюза был У.Хэнди, негр из Алабамы, который начинал как традиционный негритянский исполнитель с игры на корнете и приобрел особую известность своей вещью «Сент-Луи блюз» (1914). Как объяснял сам Хэнди:
397
Блюз гораздо глубже того, что сегодня называют настроением. Как и «спиричуелс», он — отражение сущности негров, в нем наша история, наше происхождение, наш жизненный опыт. Блюз создан человеком, находящимся в самом низу. Блюз произошел из униженности, из жажды и страсти. И когда человек играл или пел блюз, музыка удовлетворяла малую толику его желаний.
Истоки блюза уходят вглубь, к временам рабства и тоски. Мой отец, негритянский проповедник, бывало, каждый раз плакал, слушая «Увидимся на Страшном суде». Когда я спросил его почему, он сказал: «Эту песню пели, когда в Арканзасе твоего дядю продавали в рабство. Он не позволял своему хозяину бить себя, вот они и отделались от него, словно от мула».
Потом, во время первой мировой войны, американцы вкусили то, что мы испытывали долгие годы: когда людей отрывают от семей и посылают в чужие края, иногда против их желания. Тогда блюз и джаз стали более понятны многим. Но мы голодали годами, мы познали боль и жажду.
Так блюз помогал заглушить тоску в сердцах разных людей. Они приняли его в свои души и ощутили то, что ощущали мы. И теперь, если белый поет блюз, он может выразить в нем столько же, сколько и негр. Блюз и джаз стали частью общеамериканской музыки и будут развиваться все дальше и дальше до бесконечности.
Негры, живущие в городах, были дважды лишены своих корней, во второй раз начиная новую жизнь в Америке. Лишившись не по собственной воле своей африканской родины ради рабства в южных американских штатах, они кое-как приспособились к жизни на южной ферме или плантации; теперь, добровольные изгнанники из земли своих отцов, они пытались пустить корни в твердую и холодную городскую мостовую. Быстрые ритмы плачей народа, ставшего дважды скитальцем, стали повторяющейся по всей стране мелодией, музыкой для всех других, вечно спешащих и бегущих американцев, которые искали в цементе то, что предыдущие поколения находили только в земле.
Неудивительно, что так трудно точно определить истоки джаза — слова, музыку, первых композиторов и исполнителей. Ведь джаз был демократичной, народной музыкой, и, как отмечали Леруа Джонс и другие, он родился благодаря испытаниям, пережитым неграми в начале нашего века в возникавших по всей стране негритянских городских общинах. Общеизвестно, что Новый Орлеан был одним из первых мест, где появился джаз, — там еще до Гражданской войны негры имели больше возможностей принимать участие в жизни большого города. Там после Гражданской войны негры подобрали брошенные военными оркестрами инструменты и, влекомые африканской музыкой, часто звучавшей на Конто-сквер, они превратили военные и похоронные мелодии и ритмы в песни своего нового братства. Поскольку джаз, как и блюз, вырос из «широкого приобщения большинства черных американцев к общей культуре страны», он
398
появился одновременно во многих городах. Продукты повсеместных сообществ новых негритянских «городов в городах», джаз н блюз были, наверное, первой американской популярной музы-КОЙ, имевшей общенациональное значение. Новый Орлеан, (Зеят-Луис. Чикаго, Нью-Йорк, Детройт и другие места негритянского паломничества в сторону Севера, были центрами джаза, каждый город (как и каждый исполнитель) имел собственный стиль, но исполнители легко переезжали из одного Гарлема в другой. Луи Армстронг, который начинал в Новом Орлеане, переехал в Чикаго, потом в Нью-Йорк и другие города. Благодаря джазу было создано сообщество музыкантов всей страны, и все они друг друга знали.
Фонограф явился также счастливой находкой для джаза и блюза. Музыка, настолько непредвиденная, зависящая от импровизаций, не могла быть воспроизведена на застывшей нотной странице. Каждое выступление с его непредсказуемостью и импровизациями имело свою неповторимую прелесть, которая могла быть передана только на пластинках. «Безумный блюз» Мамми Смита, иногда называемый первым блюзовым бестселлером, был записан в середине февраля 1920 года, и в течение нескольких месяцев его распродавали по восемь тысяч пластинок в неделю. Основными покупателями были городские негры. Этот диск определил темпы роста и характер спроса на «негритянскую» музыку. Попутно он показал негров в новом свете как потенциальных членов бесчисленных потребительских сообществ. «Видеть в неграх потребителей, — замечает Леруа Джонс, — стало новым и очень прибыльным подходом, неожиданным дополнением к тому особому представлению о неграх, которое сложилось в сознании американцев. Это было неожиданным и для самих негров. Крупные городские центры, как и новые «черные города» вроде Гарлема, чикагской Южной стороны, быстро растущего негритянского квартала в Детройте, и большие города Юга первыми столкнулись с этим явлением. Вечерами по пятницам после работы негритянские рабочие выстраивались в очереди у магазинов, торгующих пластинками, чтобы купить новые блюзы, — и с притоком денег население Америки, судя по показаниям графиков предполагаемого спроса в конторах крупных предприятий, как бы выросло на одну десятую».
Если фонограф донес джаз до каждого американца, а радио создало непосредственную аудиторию небывалых размеров, Звукозапись в свою очередь изменила характер джаза и блюза. Исполнение блюза или джазовое представление перед слуша-
399
телами длились неопределенное время. Они не прекращались, пока исполнители не исчерпывали всех спонтанно возникавших импровизаций. Но пластинка была рассчитана на время вполне конкретное, и, по замечанию джазового критика Мартина Уильямса, в результате возникновения звукозаписи были установлены границы тому, что раньше их не имело. Певец, который знал, что сможет записать только четыре джазовые темы на десятидюймовой пластинке, скорее всего выбирал готовую «сочиненную» пьесу.
Белые американцы, такие, как Бенни Гудмен, подхватили джаз и были в числе самых известных и преуспевающих исполнителей. Некоторые, как Бикс Бейдербек, выразили в джазе собственный крик протеста против общества, которое они не приняли или которое не приняло их. В концертных залах зазвучал симфонический джаз. В 1917 году на пластинки стала записываться группа «Ориджинл диксиленд джаз бэнд», целиком состоящая из белых исполнителей, а к 1920 году Пол Уайтмен, стремившийся подняться над «вчерашним грубым джазом», уже дирижировал целым концертным оркестром перед традиционной аудиторией любителей музыки. Теперь белые американцы подражали своим находящимся в изоляции негритянским согражданам, по иронии судьбы поменявшись с ними ролями.
В государстве повсеместных сообществ, где распространяемые по всей стране универсальные товары быстро обесцвечивали краски разных районов страны, негритянские «города в городах» представляли собой яркие исключения. Карл Ван Вех-тен, белый журналист из Айовы, считал «мерзость негритянской жизни, пороки негритянской жизни кладезем необычного колоритного материала для художника». И в его книге «Негритянский рай» (1926) перед читателями предстала не лишенная сочувствия, но окруженная романтическим ореолом и рассчитанная на сенсацию пародия на жизнь в Гарлеме. Это сразу же сделало книгу бестселлером. В 1920-х годах увеселительные прогулки в трущобы открывали перед белыми туристами ночные клубы и злачные места Гарлема, где можно было увидеть «соблазнительных смуглянок» и «горячих шоколадок», выступавших в «Черном дрозде» — кабаре, которое по части увеселений на Левом берегу могло уже составить конкуренцию Парижу. Для местной элиты Гарлем был «излюбленным местом развлечений». Ночное кабаре «Коттон клаб», чьи представления снискали славу «самых пикантных в городе», и другие гарлемские кабаре, рассчитанные на белых посетителей, стали очень модными. Негры, которые на Юге были символами «крестьянской
400
простоты», в своих новых городских объединениях получили роль лишенных предрассудков американских горожан. Эта роль принадлежала им по крайней мере до второй половины века, и поэтому, когда Норман Мейлер искал определение для не стесненного условностями битника 1950-х годов, он назвал его «белым негром».
Сосредоточение негритянского населения внутри «городов в городах» облегчало выделение его в национальные группы в тех частях страны, где оно имело возможность голосовать. Движение негров в сторону Севера и Запада, в сторону городов, было движением за увеличение их роли в политической жизни страны. В период Реконструкции, через тридцать лет после Аппоматтокса, в Вашингтон попали только два негритянских сенатора (оба из Миссисипи) и около двадцати негритянских конгрессменов из южных штатов. Но в начале XX века на Юге использовались всевозможные средства, чтобы лишить образованных негров участия в голосовании и тем более права быть избранными. Негры стали полноправными избирателями только после переселения. К1942 году в Соединенных Штатах было негритянских избирателей столько же, сколько белых избирателей насчитывалось во всех семи штатах Дальнего Юга (Миссисипи, Луизиана, Алабама, Южная Каролина, Арканзас, Джорджия и Флорида). В 1947 году демократ Уильям Доусон, негр (его предшественник, первый в конгрессе негр с Севера Оскар де Прист, избирался подряд на три срока), был избран в палату представителей от Южной стороны Чикаго. Через два года за ним последовал Адам Клейтон Пауэлл из нью-йоркского Гарлема и Чарлз Диггс-младший из Детройта. К1964 году в конгрессе было четыре негра, а к 1972-му их число возросло до пятнадцати. Негр Эдвард Брук, республиканец, был в 1966 году избран в сенат от Массачусетса.
Голоса негритянских избирателей приобрели настолько важное значение (и были так явно сосредоточены в северных городах), что в 1960 году, впервые в истории Америки, было признано, что негритянские избиратели сыграли решающую роль в президентских выборах. Некоторые знающие обозреватели считали, что именно голоса негров обеспечили тот небольшой перевес в 120 000 голосов, благодаря которому Джон Кеннеди был избран в президенты. В1964 году была принята двадцать четвертая поправка к конституции, отменившая подушный налог, который широко использовался на Юге, чтобы лишить негров
4)1
избирательного права. В 1967 году президент Линдон Джонсон назначил негра Тергуда Маршалла членом Верховного суда США. К 1970 году сорок восемь негров были мэрами городов, в том числе трех крупнейших. После 1960 года ряд федеральных законов, обеспечивающих защиту гражданских прав и права участвовать в выборах, стали гарантировать неграм, что дискриминация на местах, даже на Юге, не сможет лишить их права голоса. Хотя отцы-основатели недвусмысленно отнесли к компетенции каждого штата установление избирательных цензов, пятнадцатая поправка к конституции (принятая в 1870 году) запрещала лишение права голоса «по мотивам расовой принадлежности, цвета кожи или бывшего рабского состояния». Но лишь в середине века избирательные права негров стали в Америке новым предметом всеобщего потребления.
Сильнейшие и глубочайшие течения американской жизни в XX веке вовлекали негров — вместе с другими американцами — в повсеместные сообщества. Продолжающаяся кое-где сегрегация негров и недопущение цветных в общественные места, что всегда было противоестественным, теперь стали невыносимыми.
Но если течения истории могли менять свои направления, то глубокие русла, которые вместили мысли и чувства очень многих американцев, нельзя было так легко уничтожить. Негров заставили идти по извилистому, удаленному от других дорог пути в сторону общей американской жизни. Пребывание в городах, которое начинало давать неграм возможность обрести свое лицо, в то же время отделило их от остальных американцев, разбудило их негодование и обострило ощущение неизменности их расовой исключительности. Это неизбежно вызвало страхи и враждебность среди других американских граждан, которые не знали, кто такие негры, но не хотели жить с ними рядом. Расовые конфликты, находившие свое выражение в (уде Линча, незаконной казни отдельных негров, после 1890 года были усугублены групповыми столкновениями. Эпоха вступления негров в американскую жизнь стала еще и эпохой появления в американском языке выражения «расовый бунт». Сегрегация и расовая дискриминация подкреплялись открытым и организованным белым расизмом. Второй ку-клукс-клан, созданный в 1915 году в Джорджии, распространялся на Север и Средний Запад, пока в 1920-х годах не смог похвастаться членством в четыре миллиона человек. Но к 1960-м годам лозунги о «превосходстве белых», долго отравлявшие американскую жизнь, стали перекликаться с лозунгами «черной силы», и но
402
вый негритянский расизм стал почти обычным явлением. Отходя от проповеди ненасилия, исповедуемого преподобным Мартином Лютером Кингом-младшим, исполненная новой гордости и нового самосознания негритянская община испробовала все методы в борьбе, как насильственные, так и ненасильственные, в попытках обеспечить себе законное место в американской жизни.
Но некоторые из этих попыток лишь грозили отдалить тот день, когда негры перестанут отличаться от других американцев, и таким образом делали тщетными все усилия. Попытки восстановить попранную в прошлом справедливость избирательными квотами, ответной дискриминацией и другими средствами в свою очередь вызывали негодование и подозрительность у нецветного населения, что могло лишь усугубить и навечно закрепить существующее положение негров и создать проблемы, решения которых не сулили ни добрая воля, ни насилие.
Все же мощные глубинные течения в американской жизни в эпоху повсеместных сообществ вселяли во многих надежду, что любящие справедливость американцы смогут использовать непредвиденные возможности Нового Света, чтобы осуществить невозможное. Смогла бы нация, создавшая новые сообщества безграничного потребления и статистические сообщества и сумевшая (как мы убедились) справиться с пространством и временем, смогла бы эта нация еще раз проявить американские способности к уничтожению барьеров?
Книга вторая
КОНЕЦ ЧУДЕСАМ
Место, где чудеса не только случаются, но происходят постоянно.
Томас Вулф
Чудеса случаются только с теми, кто верит в них.
Пословица
Тяжелые условия жизни в Америке, без которых чудеса просто были бы не нужны, постепенно исчезали. Заведенный порядок в природе, благодаря которому люди знали, что они живы и всего лишь простые смертные, — границы времен года, дома и улицы, пространства и времени и неповторимость каждого мгновения — все это смешивалось. Старые трюки фокусников, ведьм и колдунов стали обычным делом. Пища сохранялась независимо от сезона, вода подавалась из бездонных внутренних контейнеров, люди взлетали ввысь и приземлялись с небес, события прошлого повторялись вновь, живые образы и голоса умерших стали слышимыми, а настоящий момент был упакован для использования в будущем.
Когда человек смог совершать чудеса, он начал терять чувство волшебного. Это также означало утрату значения понятия «здравый смысл» и неуместность закона кулака, который управлял человеком всегда. Американцы, которые не могли больше ожидать обычного, столкнулись с угрозой лишить себя очарования неожиданного. «Каждодневные чудеса» делали
404
хизнь несравненно богаче, но они также лишали чего-то, что никогда не могло быть измерено. Общая демократизация расширила ежедневное познание миллионов людей, однако общедоступность означает также и оскудение.
Оскудение подвело черту под новым качеством познания. Усеченное познание было менее глубоким, более поверхностным, его ощущения были более слабыми и менее острыми. Это была жизнь, скорее размеченная запятыми и двоеточиями, чем точками и восклицательными знаками.
Часть пятая
УРАВНИВАЯ ВРЕМЕНА И ПРОСТРАНСТВА
Я намереваюсь поместить картофелину в коробочку для пилюль, тыкву в столовую ложку, самый большой арбуз в соусник... Турки делали из акров роз розовое масло... Я собираюсь делать розовое масло из всего!
Гейл Борден
Первым очарованием и девственным обещанием Америки было то, что это столь не похожее ни на что место. Но завершение становления современной Америки состоит в ее власти уравнивать времена и пространства, стирать различия между здесь и там, между сейчас и затем. И, наконец, неповторимость Америки заключается в ее способности уничтожать неповторимость.
Где-нибудь в другом месте демократия означала разновидность личного, политического, экономического и социального равенства. В Соединенных Штатах к этому прибавилась бы совершенно новая, относящаяся к окружающей среде демократия. Здесь, как никогда раньше, мир может наблюдать «уравнивание» времен и пространств.
Аромат жизни однажды пришел от зимней стужи, летнего зноя, особого вкуса и цвета пищи каждого времени года. Американская демократия Времен и Пространств означала превращение одного места и одной вещи в более похожую на другую за счет подчинения их контролю человека. Аромат свежего мяса мог ощущаться повсюду в любое время, лето имело свой лед, и зима—свое тепло, внутренний и внешний миры слились воедино, а человек жил и работал не только на земле, не имеющей уровня, но также и в однородном небе.
406
Цивилизация вы держал а ограниченные возможности человека. Сможет ли она выдержать его почти что всемогущество? Люди сплачивались на почве своей общей слабости. Смогут ли они также объединиться перед лицом своего нового мотущества?
35
СГУЩАЙТЕ1 В ПОИСКАХ КОМПАКТНОСТИ ЕДЫ ВПРОК
В ноябре 1846 года отряд Доннеров, состоявший из восьмидесяти семи эмигрантов, по пути из округа Сэнгемон, штат Иллинойс, в Калифорнию был застигнут снегопадом в момент разбивки лагеря у озера Траки в горах Сьерра-Невада. Как следует из хорошо знакомого рассказа, они все умерли бы с голода, если бы выжившие не поддержали себя сами, употребляя в пищу мясо умерших. Спасательным экспедициям из Калифорнии удалось обнаружить сорок семь выживших. Для практически мыслящих американцев того времени данный случай имел отношение не только к истории нравов, он высветил особые нужды американцев, находящихся в пути.
Когда Гейл Борден, землемер и земельный агент с Гальве-стона, расположенного в недавно аннексированном штате Техас, услышал о голодной смерти отряда Доннера и голодании тех, кто пытался пересечь континент, возбужденное любопытство заставило его изобрести способ делать пищу более компактной. Родившийся на ферме в центре штата Нью-Йорк, он вместе с родителями подался на Запад сначала в Огайо, затем в Кентукки и Индиану. Он лично был знаком с проблемами, возникающими при продвижении на Запад. Он сам обучился топографии, затем работал школьным учителем в пограничных областях штата Миссисипи, прежде чем присоединился в 1829 году к своей семье в колонии, образованной Стивеном Остином в Техасе. Остин назначил его официальным топографом, что наделило его властью делать состояния и превращать людей в банкротов. В 1835 году, когда колонии понадобилась газета, обладающий разносторонними способностями Борден с другом основали ежедневную «Телеграф энд Техас реджистер». Десятая газета, основанная в Техасе, которой явилась борденовская «Телеграф», стала первой, которая просуществовала дольше двух лет. Он знал обычные беды рекламной прессы из глубинки — скуд
407
ные материалы, скудные новости, подписчики, которых невозможно найти и которые не заплатят, когда их найдешь. Чтобы свести концы с концами, он стал официальным печатником новой Техасской республики, и техасская Декларация независимости была напечатана на его станке в марте 1836 года. Когда Хьюстон был выбран столицей, Борден был провозглашен официальным топографом. Затем он вновь переехал на остров Галь-вестон, где служил сборщиком налогов, помогал разбивать новые улицы, выбрал место для водохранилища, продавал городские земельные участки и стал страстно поддерживать идею основания «Нью-Йорка в штате Техас».
Но Борден был не простым слугой народа. «Он имеет десятки изобретений,—заметил его сосед на Гальвестоне,—и самое замечательное из них он сам». Его «движущийся купальный павильон», например, мог быть доставлен к гальвестонским бурунам, благодаря чему дамы получили возможность купаться в благопристойном уединении. Его свадебным подарком жене был сделанный им самим вращающийся обеденный стол с фиксированным краем шириной с тарелку и вращающимся центром, при помощи которого блюда при сервировке могли быть доставлены по очереди каждому человеку. Заметив, что желтая лихорадка была побеждена первым морозом, он придумал свою программу общественного здравоохранения и выразил эту идею следующим образом: «Заморозить вас, скажем, до 30 или 40 градусов, я имею в виду продержать вас в течение недели как бы под белым инеем... сковав каждого человека временной зимой». Кроме того, существовал его чертеж парохода, приводимого в движение не винтом или гребным колесом, а движущимся приводным ремнем во всю длину киля, снабженным лопастями. Более выдающейся все же была его «земноводная машина» — приводимый в движение парусом фургон переселенцев, предназначенный для суши и моря. Когда он демонстрировал машину толпе своих земляков-горожан, собравшихся на берету, его пассажиры поплыли в глубь залива и таким образом доказали, что судно на самом деле обладало свойствами амфибии, но, к несчастью, оно опрокинулось и сбросило пассажиров в воду.
«Я отказываюсь от идеи, — хвастался Борден, — только в пользу лучшей идеи». «Лучшая идея», к которой он обратился после своей «земноводной машины», привела его к славе и богатству. Когда он пытался состряпать новый вид компактной пищи для своих друзей, которые направлялись в Калифорнию в июле 1849 года, он сделал «важное открытие... усовершенствованный процесс сохранения питательных свойств мяса любого
408
вида путем получения его концентрированного экстракта и соединения его с мукой или с сухими овощами и подсушивания или выпечки этой смеси в печи в форме бисквита или печенья».
Это было первым выражением борденовского кредо, которым он будет руководствоваться в бизнесе всю свою жизнь. «Сжато выражайте свои проповеди», — посоветовал он священнику гальвестонской церкви. «Можно сделать почти все что угодно с каждой вещью. Если вы планируете и думаете и если столь же быстро отказываетесь от одного, хватаетесь за другое... Мир меняется. В направлении сжатия... Даже любовники сейчас не пишут стихов или чего-то в этом роде и прочей чепухи. Они концентрируют все, что хотят сказать, я полагаю, в поцелуй... Было время, когда люди тратили часы на еду. У Наполеона она никогда не занимала более двадцати минут... Я управляюсь за пятнадцать. Люди почти потеряли способность попусту тратить свое время».
Борден потратил шесть лет, разрабатывая свой «мясной сухарь». И в своей брошюре в 1850 году он перечислил тех, кому его сухарь мог пригодиться: во флоте и всем людям в море; путешественникам «на большие расстояния по бедным районам», где, как он отмечал, «огонь для приготовления пищи—одна из величайших опасностей в индейской стране, поскольку выдает местоположение лагеря враждебно настроенным индейцам»; геологам и топографам, исследователям, «осуществляющим геологические и минералогические изыскания наших новоприобретенных территорий, а также тем, кто охраряет границы»; в больницах, где «пациент может в кратчайший срок получить пищу любой калорийности: от слабого бульона до самого питательного супа»; и всем семьям, «особенно в теплую погоду». Первая арктическая экспедиция Илайши Кента Кейна несла с собой несколько жестяных коробок с борденовскими мясными сухарями. Надеясь получить одобрительный отзыв о мясном сухаре от врачей и американской армии, Борден стал партнером доктора Эшбела Смита, выпускника Йельского университета и главного врача Техасской республики. Смит, чья основная обязанность состояла в связях с общественностью, написал статью для «Де Баус Ревью», объясняя, как производство мясных сухарей поможет разнообразить южную индустрию. На выставке в «Кристал паласе» в Лондоне в мае 1851 года Смит демонстрировал мясной сухарь наряду с другими оригинальными американскими товарами, включая новый остроумный саламандровский сейф Херринга (500 фунтов каждому, кто подберет ключ), револьвер Кольта и виргинскую жатку Маккормика. Когда случилось так, что докто
409
ра Эшбела Смита, американца, назначили в международное жюри, то в результате высшая награда за вклад в пищевую индустрию была присуждена Гейлу Бордену из Техаса.
«Частью миссии Америки является... — хвастался доктор Смит, — не просто предоставить дом беженцам из угнетаемых и перенаселенных стран старого мира, но также по возможности накормить бедных в этих странах, тех, кто ни разу не пробовал хорошего мяса и для кого даже плохонькое мясо большая редкость». Борден потратил шесть лет и 60 000 долларов, чтобы продвинуть свой мясной сухарь. Но влиятельные поставщики свежего мяса в армию сделали честное испытание затруднительным для борденовского сухаря. Существовали также и другие проблемы. Когда люди жаловались, что борденовский сухарь «уродливый» и невкусный, Борден признавал, что в действительности только он сам знает, как его приготовить. Фредерик Лоу Олмстед во время своих путешествий по Техасу скармливал свой мясной сухарь птицам, провозглашая, что «решительно пройдет через все тяготы, выпадающие на долю путешественника, прежде чем обратится к его помощи...» Но прежде чем мясной сухарь потерпел откровенное поражение, Борден обратился к еще лучшей идее, которая в конце века сделает его имя синонимом молока.
Во время плавания по бурному океану на пути домой с лондонской выставки 1851 года, как гласит одно предание, Борден обнаружил, что коровы в корабельном трюме так поддаются морской болезни, что их невозможно доить. Когда он услышал голодный плач детей иммигрантов, он начал задумываться, нельзя ли каким-нибудь образом использовать свой метод сгущения для обеспечения молоком в подобных экстренных случаях. Это была трудная задача, поскольку молоко было самым недолговечным из продуктов, для которого люди во всем мире безуспешно пытались найти пути сохранения в свежем виде без потери вкусовых качеств. Делать сыр было, конечно, своего рода решением проблемы. Но Борден задался целью найти какой-нибудь способ сгущения цельного молока.
К счастью, Борден не знал существовавших тогда теорий, доказывавших невозможность этого достичь. Таким образом, он просто попробовал поэкспериментировать с полной кастрюлей молока. В Европе добились определенного успеха в сгущении молока для его сохранения, но ни один из продуктов не получил товарного вида. А Борден, вероятно, не знал о них.
410
Сохранить молоко в каком-либо виде не было слишком трудно. Но сохранить качество и вкус совсем другое дело. Вначале Борден кипятил молоко в открытой кастрюле на песчаной бане, нагреваемой древесным углем, а затем добавлял коричневый сахар. Когда получившуюся жидкость разлили в стеклянную посуду, она хранилась месяцами, но имела темный цвет и пахла, как черная патока. В колонии шекеров в Ныо-Лебаноне, штат Нью-Йорк, где Борден впервые увидел вакуумную кастрюлю, он приобрел одну и с ее помощью пытался сгущать молоко. Когда молоко было нагрето, оно пристало ко дну кастрюли, затем вспенилось и убежало. Специалисты советовали ему оставить эту затею, но Борден просто смазал кастрюлю жиром и таким замечательно простым способом усовершенствовал свою технологию оущения молока. Борденовское нововведение было на самом деле столь простым, что возникли сложности, когда он убеждал членов патентной комиссии в Вашингтоне в том, что он действительно сделал что-то новое. Но благодаря рекомендации издателя «Сайентифик америкэн» и кипе схем и письменных объяснений он в конечном итоге убедил официальных лиц из патентной комиссии в том, что изобрел принципиально новое: выпаривание молока в вакууме.
Борденовское интуитивное объяснение, хотя и не имевшее целью удовлетворить современного химика-органика, демонстрировало его талант вникать в суть проблемы. Молоко, как кровь, говорил он, представляет собой «живую жидкость» и, «как только извлечено из коровы, начинает умирать, изменяться и разлагаться». Вакуум сохранит молоко от «умирания» до тех пор, пока оно не будет запаяно. В1856 году Борден получил английский и американский патенты.
Даже до того, как его сгущенное молоко нашло рынок сбыта, Борден пытался сгущать кофе, чай и «другие полезные диетические продукты». Сгущение стало его навязчивой идеей. «Я намереваюсь поместить картофелину в коробочку для пилюль, тыкву в столовую ложку, самый большой арбуз в соусник... Турки делали из акров роз розовое масло... Я собираюсь делать розовое масло из всего!»
Сгущенное молоко вскоре получило коммерческий успех. Заручившись финансовой поддержкой богатого нью-йоркского оптового торговца бакалейными товарами, которого он случай-во встретил в поезде, Борден основал нью-йоркскую компанию Во производству сгущенного молока, и в 1858 году в деревне, Почти в ста милях к северу от города, основал свой первый крупномасштабный завод по производству сгущенного молока. Со
411
седские фермеры привозили свое молоко на завод, где его сгущали, прежде чем отправить в город. А в «Иллюстрированной газете Лесли» от 22 мая 1858 года рекламное объявление, вероятно, написанное самим Борденом, гласило:
БОРДЕНОВСКОЕ СГУЩЕННОЕ МОЛОКО, изготовленное в округе Личфилд, штат Коннектикут,—единственное молоко, когда-либо подвергнутое сгущению без добавления сахара или какого-либо другого вещества и сохраняющее хорошую растворимость в воде. Это просто свежее деревенское молоко, из которого выпарена практически вся вода и ничего не добавлено. Комитет медицинской академии охарактеризовал его как «продукт питания, который по чистоте, долговечности и экономичности до настоящего времени не имеет равных в анналах молочной торговли».
При добавлении воды одна кварта продукта превращается в 2 */г кварты, равных по жирности сливкам, в 5 кварт жирного молока и 7 кварт хорошего обычного молока.
Продается на Кэнэл-стрит, 173, или доставляется на дом в Нью-Йорке и Бруклине по цене 25 центов за кварту.
Появление на нью-йоркском рынке молочного продукта лучшего качества явилось стратегическим моментом, поскольку в то же время город сотрясался скандалами от «молочных убийств». Та же газета, в которой содержалось борденовское рекламное объявление, пугала ньюйоркцев разоблачением излишне высокого уровня детской смертности, вызванного, по ее словам, грязным молоком. Молоко, широко распространяемое тогда по городу, было названо «помойным молоком», потому что его получали от городских коров, откармливаемых на дистилля-торном «пойле» или «дистилляторных помоях» — остатках от дистилляторов. Такое молоко практически не содержало жиров, и для того, чтобы скрыть его непривлекательный синий цвет, его требовалось искусственно окрашивать. Навоз и молоко перевозились в одних и тех же вагонах, и «Лесли» рассказывала байки о том, как больных коров подпирали подпорками для последней дойки перед тем, как они подыхали. Городские «молочные-помойки» являлись своего рода «Везувием, который извергал невыносимое и отвратительное зловоние». «Помойное молоко», сообщал высокопоставленный официальный представитель молочной службы, оказывает воздействие «на организм маленьких детей... очень разрушительное, вызывая разного рода болезни и в случае, если продолжает употребляться в пищу, верную смерть».
Благодаря борденовскому свежему, гигиеническому продукту объем продаж молока в Нью-Йорке увеличился, прибавились и новые пути его реализации, Борден установил новый стандарт
412
чистоты и качества, посылая своих инспекторов в сельскую местность, где они инструктировали фермеров, занятых молочным производством. Он не брал молока от коров, которые отелились в последние двенадцать дней, и требовал, чтобы перед дойкой вымя было вымыто теплой водой, коровники были чистыми и навоз находился вдалеке от места доения. Он требовал, чтобы сетчатые фильтры обдавались кипятком и высушивались утром и вечером. Инспектора на заводе не принимали молоко, которое поступало с температурой выше 58 градусов. Во многих смыслах это усложнило жизнь фермеров, но также и упростило ее, поскольку Борден превратил молочного фермера в оптового торговца, которому не надо было больше ни торговать вразнос молоком в сельской местности, ни взбивать масло или делать сыр. Фермер, который заключал контракт с Борденом и продолжал отвечать его требованиям, мог доставлять молоко на заводской двор и регулярно получать чек от компании.
Когда разразилась Гражданская война, Борден был готов снабжать армию. Один из его сыновей, Джон Гейл, сражался за Союз, в то время как другой сын, Ли, вступил в кавалерию Техаса на стороне Конфедерации. Но армия Союза покупала борденовское сгущенное молоко для походного рациона, и сам Борден был предан Союзу. Даже после того, как его нью-йоркский завод стал производить шестнадцать тысяч кварт в день, он все равно не мог удовлетворить государственные заказы, поэтому выдал разрешение заводам из других районов страны производить подобную продукцию. К концу 1866 года один завод в Элджине, штат Иллинойс, приобретал у фермеров почти треть миллиона галлонов молока ежегодно.
В 1875 году, год спустя после смерти Бордена, «Борден ком-пани» стала продавать свежее цельное молоко. Хотя его компания теперь была более строга в своих требованиях к молочным фермерам, существовали и пределы ее возможностей. Бактериологический анализ молока был еще неизвестен, и единственным критерием санитарной инспекции являлось то, каким образом молоко было произведено и как с ним обращались. Молоко по-прежнему отпускалось в больших бидонах и разливалось в посуду покупателя. До тех пор пока его не начали Разливать в бутылки на молочных фермах и распространять в Меньших объемах в закрытых резервуарах, было невозможно обеспечить необходимые санитарные нормы свежего молока в Домах. К1885 году «Борден компани» под руководством старшего сына Гейла начала продавать молоко в бутылках. Но прошло еЩе десятилетие, прежде чем работа Луи Пастера сделала бак
413
териологический анализ неотъемлемым требованием для рыночного молока и «пастеризация» стала широко распространенной, и еще двадцать лет, прежде чем пробы у скота на туберкулин стали защищать детей от туберкулеза. В одном штате за другим образовывались медицинские комиссии для выдачи «сертификатов» на молоко.
Пока Борден отыскивал пути для сгущения молока и помещения его в жестяную банку для бессрочного хранения, множество других предприимчивых американцев изыскивали возможности доставлять все необходимое каждому в течение всего года. Основной процесс консервирования был изобретен французским виноделом и поставщиком продовольствия Николя Алпертом, который получил награду от Наполеона в 1809 году за обнаружение новых путей снабжения свежим продовольствием французской армии. Алперт изобрел процесс приготовления и запаивания консервной банки, который обеспечил процветающую консервную промышленность Европе XIX столетия и с немногими важными усовершенствованиями продолжал использоваться в XX веке.
В 1840-е годы американская консервная промышленность набрала силу. Кукуруза, томаты, горох и рыба консервировались в расчете на путешественников, направляющихся в Калифорнию. Балтимор, расположенный на Чесапикском заливе, где было в избытке устриц, крабов и рыбы, стал первым большим американским консервным центром. Но техника консервирования была по-прежнему в зачаточном состоянии, и, когда что-нибудь шло не так, сезонная выработка консервов могла быть испорчена. Поскольку стерилизация с помощью кипящей воды занимала до шести часов на каждую партию, даже самые искусные работники консервного завода могли произвести не более двух или трех тысяч банок консервов в день.
Начало Гражданской войны придало большой импульс консервной промышленности. Союз реквизировал борденовское производство сгущенного молока для армии, но чтобы удовлетворить ее потребности, нужен был более быстрый способ производства консервированных продуктов. Максимальная температура воды, кипящей в открытом контейнере, была 212 градусов по Фаренгейту. Ранее в том столетии английский химик Хамфри Дэви обнаружил, что добавление хлорида кальция увеличивает температуру кипения воды до 240 градусов и выше. В 1861 году, когда балтиморский владелец консервного
414
завода Айзек Соломон использовал это открытие, он сразу же уменьшил среднюю продолжительность стерилизации с шести часов до получаса. Во время войны многие люди впервые попробовали консервированные продукты: в военных лагерях, во флоте и госпиталях, а когда военные силы рассредоточились, они разнесли вести об этом по всей стране. Пока спрос на консервированные продукты был еще невелик, владельцы консервных заводов располагали их невдалеке от океана, где можно было консервировать устриц, омаров и другие продукты моря в течение части года и поддерживать свои заводы в рабочем состоянии, консервируя небольшое количество фруктов и овощей в другое время. Теперь, при большой потребности в разного рода консервированных продуктах, крупные консервные заводы появились в глубине страны: в Цинциннати, Индианаполисе и других местах. За десятилетие после 1860 года количество консервных банок с продуктами, производимых ежегодно, возросло с пяти миллионов до тридцати миллионов штук.
Консервирование в больших объемах требовало многих тысяч единиц стандартной тары. Изначальный аппертовский способ консервирования был на самом деле предназначен для сохранения пищи в стеклянных контейнерах. Приблизительно в это же время некий англичанин запатентовал способ сохранения пищи в жестяных банках. Но консервные банки по-прежнему изготовлялись вручную, и жестянщик мог сделать только шестьдесят штук за целый день. Затем в начале XIX века американцы усовершенствовали жестяные консервные банки и сделали оборудование, способное производить их тысячами, — механизм для штамповки верха и низа, для пайки места соединения сбоку и для запаивания верха. К1880 году одна машина, обслуживаемая двумя рабочими с двумя подручными, могла выдать пятнадцать тысяч консервных банок за день. Жестянщики, которые видели, что их вытесняют, защищали свою работу, доказывая, что консервные банки, сделанные при помощи машин, опасны Для здоровья. Припой, используемый при изготовлении консервных банок машинным способом, по их словам, был ядовитым; и в течение какого-то времени некоторые люди не Употребляли пищу из изготовленных машинным способом консервных банок. Но к 1920-м годам более полутора миллиардов Фунтов жестяных листов ежегодно уходило на изготовление консервных банок. Жестяная консервная банка стала играть но-ВУЮ, существенную роль, помогая американской домохозяйке и приводя в беспорядок американский ландшафт.
415
36 МЯСО ДЛЯ ГОРОДОВ
До Гражданской войны свежее мясо, которое потреблял городской житель, должно было поступать в его город живьем. Поскольку не существовало способов предотвращения порчи мяса во время транспортировки, каждый город имел свои собственные скотобойни, которые производили груды отходов и отвратительный запах. Для отправки товара на большое расстояние мясо необходимо было сохранять при помощи засаливания и копчения и затем затаривания в бочки. Когда свежее мясо было дорого и доступно только в определенные времена года, социальное положение и доход городского жителя Америки могли быть оценены по количеству и качеству свежего мяса на его столе.
Нет лучшей иллюстрации американскому парадоксу—тому, как сама протяженность страны поощряла поиски новых путей сделать жизнь более единообразной, — чем история мяса. Появился национальный, даже международный рынок свежего мяса, возникший на западных равнинах.
Для расширения рынка свежего мяса необходим был реальный вагон-холодильник. Такие вагоны сделали бы возможным для рабочих мясоконсервных заводов на Западе забивать скот для поставки свежего мяса на рынки восточных городов. Отправляя разделанное мясо, они сэкономили бы 35 процентов нетоварного веса животных при перевозке. Между прочим, они бы сэкономили на стоимости кормления живого скота во время перевозки, они бы также избежали потери веса, а иногда и самого животного от чрезмерной скученности. Вполне естественно, железные дороги с их крупными вложениями в погрузочные станции и местами кормления, предназначенными для перевозки живого скота, опасались вагона-холодильника. В городах, расположенных на восточном побережье, местные мясники и забойщики скота вели пропаганду против «отравленного» мяса, которое перевозилось на большие расстояния по железной дороге. Железные дороги требовали исключительно высокую цену за разделанное мясо, чтобы получать такие же большие доходы, как если бы животных перевозили живьем, от них едва ли можно было ожидать инициативы в отношении строительства вагонов-холодильников.
Слово было за предприимчивым дельцом — от него зависели создание железнодорожных холодильников и доставка
416
рд^тгего мяса для растущих городов восточной части страны, раковыми оказались два американца — Свифт и Армор, их доена стали часто употребимыми в семьях на всем континенте 0 во многих других уголках мира. Их карьеры переплелись не только как у конкурентов, но и как патриотов и строителей города Чикаго.
Густав Франклин Свифт в возрасте четырнадцати лет работал на своего брата, деревенского мясника, в местечке Сэндвич да Кейп-Коде. Он основал собственный бизнес, когда скопил достаточно денег, чтобы купить телку, которую забил и продал в разделанном виде, переходя от дома к дому. Он начал заниматься крупным рогатым скотом и в конце концов двинулся продавать скот в западном направлении из Кейп-Кода в Олбани, в Буффало и затем, наконец, в Чикаго в 1875 году. Он начал прикидывать, каким образом скот мог бы быть забит и разделан перед транспортировкой. Существовали редкие перевозки подобного рода, но всегда зимой, когда холодная погода предохраняла мясо от порчи. Свифт стремился к круглогодичной торговле.
Когда он впервые решил перевозить разделанное мясо круглый год, это казалось рискованным предприятием, сродни плану Тюдора семьюдесятью пятью годами ранее — посылать лед в Вест-Индию. Но у Свифта было некоторое преимущество по сравнению с его хорошо обосновавшимися чикагскими конкурентами в деле перевозки скота живьем, поскольку он лично был знаком с мясным бизнесом Новой Англии. Когда ни одна из железнодорожных линий, по которым уже перевозилось большое количество скота, не оказала помощи, он в конечном итоге обратился к компании «Гранд трайк рэйлвэй», которая согласилась перевозить вагоны-холодильники, если сам Свифт поставит их. Свифт тогда смело вложил свой ограниченный капитал в десять новых вагонов-холодильников и в эксперименты по их усовершенствованию. К 1881 году Свифт соорудил вагон-холодильник, который доставлял разделанное в Чикаго мясо к мясникам на востоке страны. Когда железные Дороги поняли, что перевозка разделанного мяса может на самом деле расширить их бизнес, они начали вести конкурентную борьбу за транспорт. Мясники из восточной части страны теперь тоже увидели возможность продавать больше мяса, и несколько человек сделались компаньонами Свифта. Свифтовские перевозки так снизили цены на мясо, что к 1882 году ♦Харпере уикли», выходившая в Нью-Йорке, провозгласила ♦эру дешевого мяса».
14-379
417
В течение нескольких лет Свифт создал новую гигантскую индустрию, отреагировав на исключительно американские благоприятные предпосылки: на обширные американские просторы, на разительный контраст между перенаселенными городами и по-прежнему необитаемыми прериями на западе страны. Про-тяженность и контраст предоставляли благоприятные возможности для организации производства. Подобно тому как ежегодные пушные ярмарки требовали координации действий людей, находящихся на расстоянии тысяч километров друг от друга, и их встречи в оговоренный день, транспортировка мяса с далекого Запада к восточному побережью требовала практических навыков и тщательной организации.
Собрав свой скот в Чикаго, Свифт изобрел способ быстро забить его для погрузки в свои вагоны-холодильники. Затем с целью избежать необходимости перекладывания мяса по дороге из одного вагона в другой, вагоны, отправляемые по железнодорожным путям, должны были быть стандартного размера, а это по-прежнему требовало тщательной подготовки всей операции в 1870-е годы. Чтобы избежать порчи во время прибытия вагона-холодильника к месту назначения в Нью-Йорк, например, вагон должен был быть подогнан к месту стоянки таким образом, чтобы двери оказались точно напротив дверей в холодохранилище. Тогда верхние рельсы, которые Свифт соорудил внутри каждого вагона и на которых висели куски мяса, соединялись с рельсами внутри хранилища. «Мясо легко перемещается в хранилище, — восхищалась «Харпере уикли», — которое имеет ту же температуру, что и вагон, без потери времени и без снятия крючков, на которые оно было подвешено после забоя».
Это был всего лишь промежуточный шаг в еще более замечательной организации дела, которая уходила корнями в обработку мяса, забой, наконец, к тем, кто разводит скот, и заканчивалась выходом из холодохранилищ в мир потребителей. Познания Свифта в области кормления животных и его искусство оценщика скота помогли ему управляться с животными.
Но чтобы получить максимум с туши, требовались организаторские способности нового качества и смелость делать дела совершенно новым способом. Чтобы разделать свиную тушу быстро и экономно, так, чтобы каждую можно было продать, исходя из ее назначения, требовалось изобретение (по словам Зигфрида Гидиона) «демонтажной линии». Десятилетия экспериментирования в разделке туш подготовили почву для нового способа сборки автомобилей Генри Форда. Что было новым, так
418
это работа над движущимися предметами, предметами, которые заставляли двигаться, чтобы их было удобнее обрабатывать. Человеку было более невозможно характеризовать свою работу количеством затраченного на ее выполнение времени.
Ключ к организации производства был, конечно, в простоте. Американская система взаимозаменяемых частей подразумевала разложение конечного продукта на части и затем изготовление каждой отдельно. Свифтовский мясоразделочный цех использовал аналогичный метод. Забой свиньи и разделка туши были разделены на многочисленные единичные операции. Что это означало для рабочих на конвейере, Эптон Синклер описал в 1906 году в романе «Джунгли»:
Затем кран ее [тушу свиньи] подхватывал и подавал на подвесную тележку, которая катилась между двумя рядами рабочих, сидевших на высокой платформе. Каждый рабочий, когда туша скользила мимо него, проделывал над ней всего лишь одну операцию. Один скоблил ногу с наружной стороны, другой—с внутренней. Один быстрым ударом ножа перерезал горло... Один вспарывал брюхо, другой обнажал кишки, третий перепиливал грудную кость, четвертый отрезал внутренности, пятый вынимал их... Одни рабочие скоблили бока, другие спину, третьи скребли, чистили и мыли тушу внутри. Сверху зритель видел медленно ползущую вереницу раскачивающихся туш... а на расстоянии ярда друг от друга сидели люди, работавшие так, словно за ними гнались черти. Под конец этого путешествия на туше не оставалось такого места, по которому не прошлись бы несколько раз...*
Почти столетие спустя американцы начали применять свой революционный метод для сборки предметов их собственного изобретения, они применяли аналогичные упрощения, организационную методику для расчленения сложных живых организмов. Наиболее сложной проблемой было, каким образом загнать живых свиней на разделочную линию, поскольку каждая свинья имела обыкновение идти своей собственной дорогой. Решением было использовать одну живую свинью в качестве приманки: когда она была загнана на движущуюся разделочную линию, Другие свиньи последовали за ней в нужном порядке и в положении, удобном для их отлова и забоя.
Свифт обладал талантом для организации такого рода процессов и не упускал мелочей. Среди ночи его можно было увидеть направляющимся к холодохранилищам, чтобы проверить термометры. Он организовал забой таким образом, что части, которые ранее отбраковывались, могли быть превращены в товарный продукт, в такие вещи, как щетки, олеомаргарин, клей,
♦
Синклер Э.Джунгли.М., 1956,с.40.
419
14*
фармацевтические средства и удобрения. Свифт распространил свои центры по производству мяса в западном направлении к Миннесоте и Небраске и в южном направлении к Техасу.
Возрастающее производство мяса в западных прериях и на консервных заводах во много раз превышало потребности американского рынка даже с учетом повышающегося американского стандарта питания. Вскоре после Гражданской войны Чикаго производил столько же мяса, сколько Париж, хотя его население равнялось лишь одной десятой населения европейской столицы. Свифт начал продавать разделанное мясо во Франции и Англии, и двадцать раз пересек Атлантику для выполнения этих соглашений, затем он добавил распределительные филиалы в Токио, Осаке, Шанхае, Гонконге, Маниле, Сингапуре и Гонулу-лу. К 1912 году Свифт и компания, держащая на службе более тридцати тысяч мужчин и женщин, имели рынок сбыта в четырехстах городах на четырех континентах.
Предприятию Свифта противостояло предприятие Филипа Дэнфорта Армора, который воспитывался в Коннектикуте и также реагировал на соблазны Запада. С помощью денег, которые он сделал во время калифорнийской «золотой лихорадки», Армор вошел в бакалейное дело сначала в Цинциннати, затем в Милуоки и, наконец, занялся изготовлением мясных консервов. Не в пример Свифту, он имел талант и вкус к спекуляции. В последние дни Гражданской войны, когда цена на свинину равнялась 40 долларам за баррель и поднималась выше, Армор предвидел, что победа Союза вскоре собьет цены. Он отправился в Нью-Йорк, чтобы продать свинину заблаговременно, и нашел много покупателей; когда победы Союза резко снизили цены на свинину, Армор смог купить мясо по цене 18 долларов за баррель, которое уже продал более чем за 30 долларов. Таким образом он был хорошо вознагражден за свою патриотическую веру в Союз.
Два миллиона долларов, нажитые Армором на этой сделке, стали основой для его мясоконсервного состояния. Армор, как и Свифт, приехал в Чикаго в 1875 году, и с этих пор их карьеры развивались удивительно сходным образом. Армор также явился пионером в организации разделочных линий на бойне, в использовании каждой частицы туши. Он также являлся лидером в строительстве вагонов-холодильников. Его репутация, как и репутация Свифта, не улучшилась из-за скандала с «набальзамированным мясом» — поставки плохого мяса в войска во время испано-американской войны. Армор и Свифт стали щедрыми филантропами. Вера Армора в образование подвела его к основанию Арморовского технологического института. «Я теперь
420
дфблю превращать щетину, кровь, кости, внутренности и внешне части свиней и бычков в доходы, — провозгласил он, — поскольку могу вложить доходы в этих юношей и девушек, а они ПОЙДУ1, дальше, и этому не будет конца».
Рынок свежего мяса, который быстро увеличивался за счет охлаждения продукта, столкнулся с аналогичным увеличением рынка мясных консервов. Теперь наиболее популярным способом сохранения являлось не соление, приправка специями и копчение, известные с древних пор, а консервирование. Однако требовалась изобретательность для того, чтобы приспособить консервную банку к специфике хранения мяса.
Рынок консервированного мяса был вначале ограничен вследствие того, что мясо, которое было законсервировано в обыкновенных консервных банках, при вскрытии имело вид тушенки. Затем перед помещением мяса в консервную банку был использован новый способ его приготовления с тем, чтобы не было уменьшения веса. А изобретательный житель Чикаго Дж.Вильсон создал консервную банку, имевшую конусовидную форму. Когда домохозяйка откроет консервную банку с более широкой стороны, как объяснялось в инструкции, легкий удар с противоположной стороны «заставит плотно уложенное мясо выскользнуть целым куском, и его останется только нарезать». К 1878 году чикагская фабрика выпускала консервные банки этой разновидности тысячами штук, и впервые домохозяйки могли подать консервированное мясо привлекательными кусочками.
«Солонина», которую английские словари в 1858 году определяли как «мясо, слегка подсоленное, предназначенное для быстрого употребления, а не для длительного хранения», приобрела новое, американское значение. «Солониной» стало называться новое блюдо, которое поступало в консервных банках и которое обогатило рацион солдат и гражданских лиц всего мира. Вес мяса, «сжатого в консервных банках без всех костей и хрящей», составлял всего одну треть от веса, который оно бы имело в Разделанном виде в бочонках,—экономия, сопоставимая с перевозкой разделанного мяса вместо перевозки живьем. По мере того как консервированное мясо становилось более привлекательным, оно перестало быть только блюдом, употребляемым в крайних случаях, и стало появляться на столах американцев ежедневно.
Расширение рынка консервированного мяса оказало широ-°Масштабное косвенное воздействие на американский пищевой
421
режим. Поскольку консервированное мясо не требовало охлаждения, меньше требовалось вагонов-холодильников для транспортировки продукции боен. А многочисленные чикагские заготовители мяса, которые к этому времени вложили значительные средства в вагоны-холодильники для его перевозки стали отчаянно искать товары, для которых могло бы пригодиться их дорогостоящее оборудование. Армор послал своих представителей на Юг с тем, чтобы поощрить там выращивание большого количества скоропортящихся фруктов и ягод, которые потребуют перевозки в северные города в холодильниках. В Джорджии, например, его агенты ратовали за выращивание персиков.
Консервирование — новый источник ежедневных чудес —-превратило в прозу многие старинные поэтические метафоры. К 1924 году историк, изучающий консервирование в Америке, мог похвастаться:
Консервирование дает американской семье, особенно в крупных про. мышлениях городах, кухонный сад, где произрастает все хорошее и где всегда пора урожая. В десятицентовой консервной банке больше томатов, чем можно купить в свежем виде на городских рынках тогда, когда томаты продаются наиболее дешево, это верно и для большинства других консервированных продуктов.
Обычный сад из сказок «Тысячи и одной ночи», где малина, абрикосы, маслины и ананасы, всегда спелые, растут рядом с горохом, тыквой, шпинатом; сад с жареными бобами, виноградными лозами, кустами, на которых растут макароны, и зарослями квашеной капусты, и котелками горячего супа, и врывающимся во все это океаном, в котором можно поймать лосося, омаров, крабов, креветок и, наконец, устриц и моллюсков.
Консервная промышленность Соединенных Штатов теперь производила больше консервированных продуктов питания как по объему, так и по ассортименту, чем все остальные страны вместе взятые.
37
РАЗНООБРАЗЯ ЕЖЕДНЕВНОЕ МЕНЮ
До окончания Гражданской войны существовало широко распространенное мнение, что все продукты питания имеют одинаковую питательную ценность. Предполагалось, что есть
одна «универсальная пища», которая способствует росту тела, поддерживает его в тепле и рабочем состоянии и восстанавливает ткани. Это распространенное представление оправдывало однообразие народной диеты. Когда люди называли хлео
422
^хлебом насущным», они не были просто сентенциозными. ^Хдеб наш насущный дай нам на сей день» — это выражение с библейской точностью характеризовало суть дела. В Запад-дой Европе почти до середины XIX века главной основой, а в ввкоторых местах почти единственными компонентами диеты были различные продукты из зерна — в основном хлеб, допол-ненный время от времени солониной. Молоко, фрукты и овощи являлись деликатесами, потребляемыми для новизны ощущений теми, кто мог себе это позволить, и тогда и там, где их можно было найти в свежем виде.
Питание измерялось количеством: бедные страдали не потону, что ели в основном хлеб, а потому, что у них не было достаточно хлеба. Мореплаватели знали — чтобы предотвратить цингу, они должны были есть свежие фрукты, но это рассматривалось в большей степени с лекарственной точки зрения, нежели с точки зрения рационального питания. Только в начале XX века многие люди поняли смысл «защитных» продуктов питания, столетие набрало свою силу, прежде чем наука о питании и понятие «хорошо сбалансированная диета» из белков и углеводов, витаминов и минеральных солей вошли в массовое сознание. Американцы, демонстрируя, что они верят в подлинность новой «науки», сделали из нее бизнес и возвеличили ученого в области питания неологизмом «диетолог», который проник в английский язык через Соединенные Штаты к 1905 году. Когда двадцать лет спустя выражение «домашняя экономика» стало привычным, этот предмет уже требовался в некоторых государственных школах и включал в себя сравнение питательной ценности различных продуктов, которым столетием ранее занимался бы лишь человек с заскоками в отношении еды или специализирующийся в этой области ученый.
В XVIII веке, когда однообразная диета характеризовала низшие классы, разнообразие в питании было наслаждением, мотовством и привилегией богатых. Патрик Генри обвинил Томаса Джефферсона в избалованном вкусе в отношении «французской кухни». В президентской кампании «бревенчатой хижины и яблочного сидра» 1840 года виги хвастались, что их кандидат Уильям Генри Гаррисон питался здоровым «сырым мясом без соли», в то время как его аристократический противник президент Мартин Ван Бурен, утверждалось, наслаждался клубникой, Малиной, сельдереем и цветной капустой. «Демократический» э®гузиазм вначале сделал добродетель из грубой и безвкусной
423
пищи, а одержимость пищевыми удовольствиями рассматривалась в качестве симптома упадка старого мира. Лишь немногие независимые натуры, такие, как Джон Адамс, утверждали, что подозрительное отношение американцев к французской кухне является чистой воды колониальным предрассудком и, таким образом, относится к прошлому.
Изысканным обедам и изобретательному приготовлению пищи был навешен французский ярлык — «кулинарное искусство». В 1830-х годах молодые аристократки, приглашенные на обед и желающие произвести впечатление на своих кавалеров, просили, чтобы овощи им были поданы «во французском стиле», что означало каждый овощ в отдельном блюде. Они могли продемонстрировать свою утонченность, сказав, что у них пропадает аппетит от вида еды, перемешанной в одной тарелке на американский манер. Французское влияние, которое поначалу расширило и обогатило меню лишь состоятельных, в конечном итоге получило более широкое распространение. Но до начала Гражданской войны разнообразная, вкусная диета предназначалась для тех, кто мог себе позволить дорогую еду в одном из нескольких новых элегантных ресторанов в крупнейших прибрежных городах.
Среди лучших таких ресторанов был ресторан Делмонико в Нью-Йорке. В 1832 году в возрасте девятнадцати лет Лоренцо Делмонико прибыл из италоязычного местечка Тицино в Швейцарии. Он открыл ресторан в центре Нью-Йорка, и в течение нескольких лет его имя стало синонимом изысканных обедов. В 1868 году Джордж Пуллман назвал свой первый вагон-ресторан «Делмонико», а претенциозные рестораны в западных городах назывались «Делмонико Запада». Делмонико брал свои рецепты и поваров из лучших кухонь Европы, но помогал также американцам найти деликатесы в их собственном огороде. Подобно тому как врачи колониального периода обнаружили целебные травы, чтобы лечить заболевших американцев, в лесах Америки, Делмонико теперь обнаружил вкусовые источники наслаждения, о которых не подозревали, в этих же лесах. Путешественники из Европы, знакомые с пренебрежительными штампами в отношении американской пищи, были удивлены особым ассортиментом рыбы, дичи и мяса, который предлагался в «Делмонико». Одним из его достижений была помощь американцам в открытии салатов; и он показал, как салаты могут быть приготовлены из обычных растений, произрастающих в Новом Свете. Он популяризировал мороженое и зеленые овощи. Немногие сделали больше, чем Делмонико, в плане воспитания вкуса на-
424
flgji. Говорили, что до своей смерти в 1881 году он подавал еду Ер-ждому президенту от Джэксона до Гарфилда. Рестораны Делмонико установили для гурманов Нью-Йорка стандарт, который к середине XX столетия сделал этот город второй после Парижа ресторанной столицей мира.
Распространенные предрассудки определили границы американской диеты. В 1830-х и 1840-х годах существовало широко распространенное подозрение, что свежие фрукты и овощи опасны для здоровья и что особенно вредны они для детей. Неопределенность в отношении причин, вызывающих дизентерию, тиф, холеру и другие эпидемические заболевания, делали эти опасения более вероятными. Но за пятьдесят лет Соединенные Штаты организовали торговлю свежими фруктами и овощами в национальном масштабе, и она вскоре должна была достичь международного размаха. Диета была демократизирована, и пища простого американского гражданина была более разнообразной, чем у многих состоятельных европейцев.
В Европе в течение столетий оливковые рощи и виноградники были основными источниками, в некоторых местах единственными, производства фруктов на экспорт. Оливковое масло и вина было просто приготовить и транспортировать, но свежие фрукты и овощи не в сезон или из отдаленных мест казались противоестественными. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом», — сказано в Экклесиасте. Из пословицы «все хорошо в свое время» можно было с легкостью заключить, что «ничто не хорошо, кроме как в свое время». Развитие консервирования, безусловно, изменило сезонные вкусы, но консервированные продукты должны были подвергнуться обработке для их путешествия во времени. Чудо свежести было чем-то другим. И многие из тех сил, что способствовали развитию консервирования, стали начинать превращать это чудо в обычную вещь.
Парадоксально, но именно быстрое возникновение и развитие американских городов, так же как и многое другое, вызвало Распространение и рост потребления свежих фруктов и овощей по всем Соединенным Штатам. Для того чтобы обитатели боль-пшх городов, таких, как Лондон и Париж, могли вообще иметь овощи, их надо было выращивать в садах, расположенных на окраине города. А в Западной Европе по давней традиции сущест-повали контролируемые правительством муниципальные Рынки, подобно парижскому Алле-Сентраль, на который фер
425
меры доставляли свои продукты. В крупных американских городах, таких, как Нью-Йорк, ситуация была во многом сходная, за исключением того, что рынки были не так широко распространены. Только обеспеченные люди могли выйти в своем рационе за пределы зерновых культур, которые были по сезону и росли поблизости. В конце мая 1833 года, например, житель Нью-Йорка, который хотел поесть клубники, должен был заплатить 1 доллар 50 центов за кварту, в то время как житель Балтимора мог заполучить все желаемое по двенадцать центов за кварту.
Железные дороги, естественно, увеличили поставки свежих фруктов и овощей. В1840-е годы железная дорога Камдена и Амбоя, которая проходила через садовый район «Горохового берега» штата Нью-Джерси, содержала специальный поезд, известный под названием «Гороховый состав», для того чтобы забирать произведенный фермерами товар в Нью-Йорк. За одну ночь в июне 1847 года поезд доставил в Нью-Йорк восемь тысяч коробок с клубникой. Рост сети железных дорог расширил источники поставок для городов. К 1860-м годам ньюйоркцы потребляли продукцию, отправленную с огородов, расположенных вокруг нового железнодорожного центра Норфолка, штат Виргиния, а предприимчивый коммерсант из Чикаго импортировал зеленый горошек из Нового Орлеана по цене 8 долларов за бушель. Затем сезон фруктов и овощей стал длиннее, по крайней мере для состоятельных жителей северных городов. В течение трех десятилетий до 1865 года клубничный сезон в северных городах удлинился с одного до четырех месяцев, виноградный—с четырех до шести месяцев, а персиковый — с одного до шести месяцев. Свежие помидоры, сезон потребления которых только недавно равнялся четырем месяцам, теперь были доступны круглый год.
Приблизительно до 1875 года люди, которые комфортабельно жили в городах, консервировали свои личные летние скоропортящиеся продукты для употребления зимой. Промышленное консервирование еще не стало столь же важным, как консервирование домашнее. Хозяйка обычно покупала клубнику или персики в сезон и готовила консервы или джем на зиму. Яблоки, картофель и некоторые другие фрукты и овощи, в основном местного происхождения, покупались в сезон, азатем складировались в семейном погребе.
В последнее десятилетие XIX века два важных изменения в укладе городской жизни сделали более трудным для каждой семьи сохранение своего собственного запаса консервов до зимы. Одним явилось центральное отопление, поскольку, когда
426
домовладельцы установили печи в своих погребах, там стало Щитком тепло для хранения продуктов зимой. Другим нововведением был жилой многоквартирный дом, побочный продукт повышения стоимости земли при росте населения в городах. Например, стоимость земли в корпоративных границах Чикаго возросла в два раза, с 500 миллионов в 1873 году до 1 миллиарда долларов двадцатью пятью годами позже. Первый многоквартирный дом (жилище представителей среднего класса, в отличие от снимаемых квартир) появился в Нью-Йорке около 1870 года, а в Чикаго вскоре после этого. Житель многоквартирного дома обычно вообще не имел погреба. По мере того как новый иммигрантский рабочий класс наводнял города и увеличивал свои доходы, у него появилось больше денег на еду, расширил он и розничный рынок скоропортящихся товаров.
Возможности заработать деньги для торговца свежими продуктами породили дополнительное количество комиссионеров и оптовых покупателей фруктов и овощей. Теперь они могли обеспечить фермеру постоянный сбыт для всех его продуктов, которые они продавали потребителям, находящимся на значительном расстоянии.
Прежде фермер благодаря выращиванию ранних и поздних сортов одних и тех же фруктов на нескольких плантациях мог иметь что-то свежее для продажи на местном рынке большую часть года. «Качество перевозки», не говоря уже о таких важных моментах, как внешний вид, вкус и строение, не принимались им серьезно в расчет. Но вагон-холодильник и пароход-холодильник изменили все это. Теперь фермер мог отдать свою землю одному сорту, который лучше переносил транспортировку, сохраняя привлекательность и вкус.
Это привело к широко распространившимся новшествам в выращивании фруктов и овощей. Персиками занимались в Южной Каролине и Джорджии между 1850 и 1870 годами, но они почти исчезли за пятнадцать лет, пока в эпоху вагона-холодильника не заговорили о новом, стойком сорте персика «Элберта». Новые сорта апельсинов («Навель» из Бразилии и «Валенсия» из Европы) появились во Флориде и Калифорнии в 1870-е годы; Новые сорта лимона («Юрика» с Сицилии и «Лисбон» из Австралии), а также грейпфрут сорта «Марш» без косточек были предъявлены в Калифорнии. Полдюжины сортов картофеля нпервые начали выращиваться в коммерческих целях, улучшенные сорта капусты были привезены из Голландии и Дании. Вы
427
ведение сорта томата, пригодного для коммерческого рынка, также берет начало с этого времени. И это только несколько примеров. К1875 году Лютер Бёрбанк, друг Томаса Эдисона, который стал известным как «сельский Эдисон», применял свой талант изобретателя для выведения еще более желанных и более ходких сортов фруктов и овощей.
Вместо того чтобы искать ручьи и породы, которые бы приносили золото и серебро, предприимчивые американцы во все более городской Америке подыскивали почвы и климат для выращивания скоропортящихся культур с целью доставки их в отдаленные части страны. Полные энергии агенты по продаже земельных участков, подобно тем, что надували и обирали искателей удачи в середине XIX столетия, теперь направили свою рекламу на честолюбивого фермера. До первой мировой войны пионеры в выращивании фруктов и овощей заполонили своими новыми фруктовыми деревьями и овощеводческими хозяйствами всю страну. Орошение произвело на свет мускусные дыни, арбузы, салат-латук, спаржу и томаты в долине Империал в Калифорнии и в нижней части долины реки Рио-Гранде в штате Техас на границе с Мексикой; эти продукты обычно отвозились в вагонах-холодильниках на рынки, находящиеся на расстоянии трех тысяч миль. Земля, к которой только двумя годами раньше относились с пренебрежением, как к пустыне, теперь снабжала жителей Бостона, Нью-Йорка, Чикаго и Сан-Франциско экзотическими фруктами. «Рыночная служба новостей», основанная министерством сельского хозяйства в 1915 году, вскоре использовала провода «Уэстерн юнион» для распространения информации об отправке товаров и ценах на них по всей стране и, таким образом, способствовала созданию гибкого национального рынка.
С увеличением числа городских жителей (к 1920 году оно составляло половину населения страны) и по мере того, как сокращался рабочий день городского жителя Америки и он стал вести более сидячий образ жизни, а конторы и дома лучше отапливаться, потребность в содержащих крахмал, энергетически богатых продуктах уменьшилась, и американцы все больше хотели легких фруктов и овощей. В дополнение к зеленщику теперь появился фруктовый прилавок. Когда больше женщин стало работать и в целом появилось больще еды в буфетах и ресторанах, возрос спрос на салаты, в которых использовались свежие фрукты, овощи и салат-латук.
К 1930-м годам средняя протяженность железнодорожных перевозок фруктов и овощей в Соединенных Штатах была около
428
тысячи пятисот миль. Питание американцев изменилось. Свежие фрукты и овощи не были более шицей преимущественно богатых, но стали обычнымявлением на столе американцев круглый год. Открытие витаминов в 1911 году привело в течение дескольких лет к заметному увеличению в потреблении цитрусовых фруктов и листовых овощей. После приблизительно 1927 года, когда грузовой автомобиль и пароход-холодильник начали перевозить товар, скоропортящиеся продукты стали поступать гораздо дальше границ железнодорожной сети. Ньюйоркцы покупали фрукты и овощи из сорока двух штатов Союза и девятнадцати стран мира, в то время как лондонцы на рынке в Ковент-Гардене могли купить вашингтонские яблоки, флоридские грейпфруты и калифорнийские груши и апельсины.
Еще одним существенным шагом в достижении пространственно-временной однородности, в направлении демократизации национальной диеты и увеличения разнообразия продуктов, потребляемых простым человеком, стало использование замораживания в каждой семье. Предприимчивые жители Новой Англии, такие, как Фредерик Тюдор и Натаниел Вит, организовали процветающую торговлю льдом задолго до Гражданской войны. Но до 1830 года лед использовался в основном для деликатесов, требующих охлаждения, таких, как мороженое или охлажденные напитки на столах богатых людей. Ко времени Гражданской войны «ледяной ящик» вошел в американский язык, но лед только начинал оказывать воздействие на ежедневное питание.
Затем, с ростом американских городов, торговля льдом расширилась. Лед использовался в отелях, тавернах и госпиталях и некоторыми дальновидными городскими торговцами, когда они имели дело со свежим мясом, свежей рыбой и маслом. Германская иммиграция 1840-х годов принесла с собой индустрию приготовления легкого пива.
После Гражданской войны, когда лед использовался для охлаждения в товарных вагонах Свифта и Армора, он также нашел применение в домашнем хозяйстве. Даже к 1880 году половина льда, продаваемого в Нью-Йорке, Филадельфии и Балтиморе, и °Дна треть, продаваемая в Бостоне и Чикаго, шли в семьи для их личных нужд. Это стало возможным постольку, поскольку было изобретено новое бытовое приспособление. «Ледяной ящик», или холодильник, был одним из первых в длинном ряду кухонных хитроумных изобретений, которые за отрезок времени в полтора
429
столетия должны были механизировать домашний быт и превратить американскую домохозяйку в/домашнего инженера.
Сделать эффективный ледяной ящик было не так просто, как мы можем предположить сейчас. В начале XIX века знания в области теплофизики, необходимые для науки об охлаждении, были элементарными. Широко распространенное мнение, что лучшим ледяным ящиком был тот, который не давал льду таять, было, конечно же, ошибочно, поскольку именно таяние льда осуществляло охлаждение. Тем не менее ранние попытки экономить лед включали заворачивание льда в одеяла и разного рода другие приспособления, которые не давали льду делать свое дело. И только незадолго до истечения XIX столетия изобретатели достигли прекрасного баланса между изоляцией и циркуляцией, необходимыми для эффективно функционирующего ледяного ящика.
Но еще в 1803 году изобретательный и предприимчивый мэрилендский фермер Томас Мур был на правильном пути. Он купил ферму приблизительно в двадцати милях от новой столицы, города Вашингтона, для которого деревня Джорджтаун была тогда рыночным центром. Когда он использовал ледяной ящик своей собственной конструкции для перевозки своего масла на рынок, то обнаружил, что домохозяйки обычно отказывались от мягкой желтой массы в бочонках его конкурентов, чтобы заплатить большую цену за его масло, по-прежнему свежее и твердое, в аккуратных фунтовых брикетах. В его брошюре «О наиболее подходящей конструкции ледника; а также описание недавно изобретенного механизма, получившего название холодильник» давались инструкции: внутрь овального кедрового бочонка поместите жестяной сосуд такой же формы, но немного меньше, внутрь жестяного сосуда положите масло, затем вложите кусочки льда в свободное пространство между жестяным сосудом и стенками кедрового бочонка, закройте все это откидной деревянной крышкой, обитой грубой тканью, и кроличьим мехом, свисающим так, чтобы защитить место соединения при закрывании. Преимуществом его холодильника, объяснял Мур, было то, что фермеры могли более не ездить на рынок по ночам, что было обычной их практикой, имеющей целью сохранить товар охлажденным. «Вся стоимость механизма, — писал он, — была около четырех долларов: масло же всегда стоило, дороже на 40 — 55 центов за фунт, чем любое другое масло на рынке; таким образом, четырехразовое его употребление покрывало издержки».
Мур получил патент на холодильник и объявил в своей брошюре, что он не будет требовать платы за право пользования па
430
тентом с любого человека^который сделает маленький холодильник для доставки своегб собственного масла на рынок. Разрешения на холодильники других размеров и для других целей ыогли быть получены после отставки письма на его имя и перечисления гонорара, который варьировался от 2,5 до 10 долларов. Цо «любому человеку в стесненных обстоятельствах», который представит свидетельство, «подписанное тремя уважаемыми соседями», будет предоставлена бесплатная лицензия, так же как «любому более состоятельному человеку», удостоверяющему, «что, по его мнению, условия жесткие и неуместные». Мур не продал много лицензий. Но его брошюра способствовала популяризации ледника, и сам Фредерик Тюдор прочел ее экземпляр, пока готовился к своей первой большой отправке льда в Вест-Индию.
К 1840-м годам выражение «продавец льда» вошло в американский язык, и в течение нескольких десятилетий продавец льда приобрел заметную роль, которую он будет играть на протяжении столетия («Звезда продавца льда» Юджина О’Нила была издана в 1946 году) в американском фольклоре и литературе о любви. В 1855 году бостонская семья, желающая, чтобы лед доставлялся ей с мая по октябрь, могла получать 15 фунтов льда каждый день за 2 доллара в месяц или за 8 долларов весь сезон. К 1880 году одна компания по продаже льда в Филадельфии имела восемьсот рабочих.
Но ледник привнес не только дружелюбного продавца льда, он имел и много незначительных минусов. Он требовал частых доставок и по-прежнему оставлял американцев на милость погоды. Суровая зима подразумевала дешевый лед, и способы естественного производства льда столь усовершенствовались к 1883 году, что рубка и упаковка льда могли стоить очень мало, всего двенадцать центов за тонну. С другой стороны, мягкая зима, как зима 1890 года, уменьшала ледяной урожай и значительно повышала цены на лед.
Машинное охлаждение развивалось лишь постепенно, став возможным благодаря открытиям европейских химиков и физиков. Американцы не открыли новых законов, но вновь продемонстрировали свой талант в практическом применении. В 1834 году то, что, возможно, явилось первым американским патентом на машинное охлаждение, было выдано изобретательному жителю Новой Англии Джекобу Перкинсу, который был более известен своими новыми методами использования стальных пластин при изготовлении клише для банкнот. К 1839 году д-р Джон Горри, врач из Флориды, использовал
431
машинное охлаждение в здравоохранении и был на пути к собственным патентованным усовершенствованиям. Почетный гражданин Апалачиколы, где он был главным почтмейстером, городским казначеем и мэром/д-р Горри искал способы предотвращения и лечения малярии. Обнаружив, что болезнь исчезает с наступлением холодной погоды и, видимо, поражает только ночью, он решил, что, если он сможет «очищать» спальни, поддерживая в них достаточно холодную температуру, болезнь может быть предотвращена. Он подвесил чан со льдом под потолком ниже отверстия, через которое воздух засасывался вниз по покрытой сажей трубе. По мере продвижения воздуха вниз по трубе, «малярия» в ней будет разлагаться вследствие воздействия углерода на «пары и органические масла»; проходя через лед, малярийные пары еще более сконденсируются, пропуская, таким образом, в спальню только очищенный воздух. Вытяжная труба, расположенная около пола, помогала вентиляции.
Приспособление Горри не предотвратило малярии, но на самом деле охладило больничную комнату. Поглощенный проблемами охлаждения, Горри изучал физику, и в 1850 году публично продемонстрировал свою машину, которая, используя расширение воздуха, произвела лед. Горри был на правильном пути.
После того как в 1876 году немец Карл фон Линде изобрел машину по сжатию аммиака, был расчищен путь к промышленному производству льда. К1879 году в США было 35 заводов по производству льда. Десятью годами позже их было более 200 и в течение последующих двадцати лет стало 2000. Некоторое время эти заводы по производству льда оставались основным источником снабжения домашнего холодильника, который по-прежнему являлся «ледяным ящиком». Но к 1920-м годам электрический холодильник занял важное место в обстановке кухни представителя американского среднего класса. В то время как в 1921 году в США было произведено только 5000 электрических холодильников, к 1931 году годовой выпуск их превысил миллион, а шестью годами позже цифра приблизилась к трем миллионам. К середине века электрические холодильники были в более чем 80 процентах американских фермерскиххозяйств и в более 90 процентах городских домов.
Многие могли подумать, что поскольку каждая американская семья обзавелась собственным холодильником, то это озна
432
чало конец изысканиям в этой области. Что можно было еще сделать для обеспечения американца почти одинаковой диетой круглый год? Непредсказуемый следующий шаг привел к децентрализации хранилищ и к улучшению вкуса и питательной ценности хранящихся продуктов.
Здесь неоспоримый герой Кларенс Бёрдсай был столь удачлив, что еще при его жизни люди предполагали, что «Бёрдсай» (буквально «птичий глаз») — название продукта, а не фамилия человека. Бёрдсай был натуралистом и автором книг о живой природе Глостера, штат Массачусетс, и занимался поисками путей лучшего хранения рыбы. Как-то зимним днем 1912 года, когда температура была 20 градусов ниже нуля, он занимался подледным ловом рыбы на Лабрадоре; он вытащил рыбу и бросил ее на лед рядом с лункой, где она быстро замерзла. Бёрдсай взял рыбу домой, и когда он положил ее в ведро с водой, то обнаружил, к своему удивлению, что рыба начала плавать. Объяснение, которое он нашел позже, заключалось в том, что клетки рыбы замерзли так быстро, что не было времени для образования больших кристаллов. Именно большие кристаллы обычно повреждают хрупкие перегородки клетки и убивают рыбу, и в результате при размораживании жизненно важные жидкости вытекают, меняя характер ткани и, соответственно, ее вкус. Бёрдсай открыл быстрое замораживание еды, основанное на химическом законе, в соответствии с которым при кристаллизации растворов размер кристаллов находится в зависимости от времени кристаллизации.
Даже после того, как Бёрдсай открыл значение этого закона для сохранения пищи, осталось много проблем, прежде чем быстро замороженная еда могла быть приготовлена и продана. Все клеточные структуры не замерзали и не размораживались одним и тем же образом и с одной и той же скоростью. Для каждого вида пищи требовалось выявить точную температуру, необходимую для производства наибольшего количества маленьких кристаллов в кратчайший срок. Бёрдсай должен был изобрести собственную машину для выполнения работ по быстрой заморозке, поскольку известные способы замораживания были неподходящими.
До этого холодохранилище и домашнее охлаждение зависели обычно от передачи тепла по конвекции — холодный поток воздуха выдувал тепло из предназначенных для замораживания продуктов. Обнаруживая, что эта технология недостаточно эффективна для быстрого замораживания, Бёрдсай изобрел машину, которая замораживала при помощи проводимости, а именно
433
путем впрессовки разделенных на7 мелкие части продуктов, предназначенных для замораживания, непосредственно между металлическими пластинами, охлажденными до температуры минус 25 градусов. При таком методе и температура, и время охлаждения могли точнее контролироваться. Метод Бердсая был вначале применен для заморозки крабов, и он особенно хорошо подошел для этой цели: добыча моря могла быть быстро заморожена, как только поступала на борт трайлера. Позднее было обнаружено, что замороженная пища могла быть предварительно приготовлена и продана готовой для разогрева и подачи к столу. По мере того как количество замороженных продуктов увеличивалось и их популярность возрастала, морозильные отделения стали включаться в домашние холодильники и начались разработки морозильников для бакалейных лавок самообслуживания. К 1940-м годам в маленьких городках были распространены централизованные локеры для хранения замороженных продуктов, где рыбаки и охотники могли держать свою сезонную добычу для использования круглый год. К 1972 году одна семья из трех помимо холодильника имела свой собственный морозильник и большинство американских семей располагало местом для хранения замороженных продуктов.
38
ДВОРЦЫ НА КОЛЕСАХ ДЛЯ ЛЮДЕЙ
Пророчество, которое мы слышали три года назад, напоминает нам о том, что, как сообщил «Иллинойс джорнэл» 30 мая 1865 года, «недалеко то время, когда произойдет кардинальное изменение в создании железнодорожных вагонов; пассажиры будут путешествовать, сидя в них, как в собственных апартаментах, а спать и есть в поезде будет более удобно, чем на борту первоклассного парохода. Мы верили тогда словам пророка, но не думали, что они так близки к осуществлению, вплоть до прошлой пятницы, когда были приглашены на городскую железнодорожную станцию «Чикаго и Альтон», чтобы осмотреть усовершенствованный спальный вагон, созданный господами Филдом и Пуллманом — владельцами патента — по проекту Джорджа Пуллмана, эсквайра из Чикаго». Спальный вагон Пуллмана был великолепно задрапирован оконными занавесками, свисающими тяжелыми фалдами; устлан богатейшими брюссельскими коврами; отделан резным черным орехом; украшен французскими, подвешенными к сте
434
нам зеркалами и прекрасными канделябрами с изысканными колпаками, свисающими с потолка, «отделанного строгим искусным орнаментом по слегка\подсвеченному лазурью фону». Американцы создали новые замечательные возможности наслаждаться удобствами дома, будучи в дороге.
Джордж Пуллман (которого мы уже знаем как создателя образцового городка для рабочих компании), так же как Свифт и Армор, был человеком действия. Он родился на западе штата Нью-Йорк, посещал школу до четырнадцати лет, затем работал с братом, оборудуя кабинеты в Альбионе, деревушке на берету канала Эри в штате Нью-Йорк. Когда расширяли канал, Пуллман помогал передвигать дома, освобождая дороту. По приезде в Чикаго в 1855 году, в возрасте двадцати четырех лет, он подписал необычный контракт по участию в решении городской проблемы затопленных улиц. Он прославился тем, как ловко и умело поднимал на новый уровень улицы несколько блоков кирпичных и каменных зданий, включая элегантный Тремонт-хаус, оставляя при этом владельцам возможность работать как обычно. В1858 году он произвел свои первые опыты с железнодорожным спальным вагоном; он усовершенствовал два стандартных вагона по цене 1000 долларов каждый, щедро используя вишневое дерево и плюш. После недолгого отступления перед соблазном только что открытых золотых приисков Колорадо Пуллман забирает в 1863 году свои сбережения из лавки, которую открыл в одном из новых золотодобывающих городов, и возвращается в Чикаго. Вероятно, сохранив в памяти складывающиеся койки в перенаселенных хижинах золотодобытчиков, он возобновляет свои усилия по усовершенствованию спального вагона. На этот раз он заменил свою первоначальную планировку размещения пассажиров на полках, подвешенных непосредственно к потолку, создав «верхнее спальное место», сделанное из доски на петлях, которая откидывалась к стене в дневное время. Затем он усовершенствовал нижнее спальное место так, что противоположные сиденья сдвигались вместе на ночь, образуя кровать. По новым стандартам роскоши в отделке, законченный вагон стоил около 20 тысяч долларов. Пуллман назвал этот вагон «Пионер А». Буква А означала, что далее возможны еще 25 других вариантов.
Но смелый и свободный дизайн Пуллмана привел к созданию вагона выше и шире, чем позволяли существующие платформы на станциях и мосты. Он полагал, что привлекательность
435
его вагонов сподвигнет руководство компаний расширить необходимое пространство на станциях и вдоль линии. Первый важный шаг в этом направлении/ был сделан, когда «Пионер» присоединили к траурному поезду, доставившему тело Линкольна из Чикаго в Спрингфилд в апреле 1865 года. Спустя несколько лет, когда на «Пионере» президент Грант переехал из Детройта в свой родной город Галена в Иллинойсе, пути на этом направлении также были расширены. Позже изменения были произведены и вдоль других линий, чтобы использовать железнодорожные вагоны типа «Пионер», пока размеры вагонов Пуллмана по высоте и ширине не стали соответствовать стандартам. Спрос на удобства передвижения, созданные Пуллманом на железной дороге, породил необходимость создания единой ширины колеи на железной дороге так, чтобы пассажир мог быть доставлен из одного места в другое с полным комфортом.
Идея роскошного спального вагона была не нова. По крайней мере сотня предыдущих изобретателей внесли свой вклад в создание этого проекта. Наибольшую известность получил французский вагон-люкс, «императорский поезд», который французская железнодорожная компания построила в честь Наполеона Ш в 1857 году. Результат сотрудничества лучших французских инженеров, архитекторов и дизайнеров был такой, что весь мир был поражен «вагоном для знати», вагоном-столовой, спальным вагоном и открытым вагоном для обозрения. Восемь лет спустя Пуллман предложил американский аналог. Но в этом случае царская роскошь предназначалась не только для императоров.
Для успеха своего предприятия Пуллману необходимо было демократизировать роскошь комфортабельного путешествия. И он обладал сочетанием талантов, необходимых для выполнения этой работы. Так же как и Генри Форд, полстолетия спустя Пуллман умел инстинктивно «пробуждать дремлющие фантазии людей до тех пор, пока они не становились потребностями».
Пуллман стал Барнемом железнодорожного мира, после того как он организовал показательные поездки, дабы усилить эффект от преимуществ путешествия «у Пуллмана». Он пригласил полный вагон известных любителей путешествий и экскурсий совершить поездку на его первом «Пионере», а взамен они дали заверения в том, что путешествие вагонами Пуллмана «выше классом, чем любое, которое они когда-либо предпринимали». Они особо отметили, что «в новых вагонах производится ежедневная смена белья, так что они постоянно ощущали чистоту и
436
удобство, а путешествию этим поездом придавалась особая привлекательность, в отличие от тех поездов, где этого не делалось». В мае 1870 года, лишь год спустя после слияния Центральной и Союзной тихоокеанских железных дорог в единую Трансконтинентальную железную дорогу, Пуллманом была организована специальная экскурсия поездом в Калифорнию от одного побережья до другого для представителей Торговой палаты Бостона. На шестой день пути ежедневная газета этого поезда «Трансконтиненталь» сообщала, что, когда поезд пересекал верховья гор Сьерра-Невада, группа именитых бостонцев, собравшаяся в салоне для курящих, приняла резолюцию. В ней — после выражения восхищения тем, как в окнах «этого замечательного и комфортабельного отеля на колесах» перед пассажирами открылся вид на весь континент, — собравшиеся постановили, что «не должно быть отсрочки с использованием элегантных вагонов на основных дорогах Новой Англии, и мы предпримем все, что в наших силах, для достижения этой цели».
И вновь, как это было в случае с первыми поселенцами, с творцами конституции, с организаторами мест встречи для торговцев пушниной, с пионерами-скотоводами, обширность и раз-ноликость континента пробуждали и подвергали проверке таланты великих организаторов. Для того чтобы «красивый и комфортабельный отель на колесах» Пуллмана свободно катился по дорогам континента, Джорджу Пуллману нужно было собрать капитал и соорудить большое количество роскошных спальных вагонов по беспрецедентной цене, затем организовать расширение платформ станций по всей стране и проследить за заменой множества различных вариантов ширины железнодорожной колеи по единому национальному стандарту. Кроме всего прочего, ему, конечно, потребовалось набрать собственную армию кондукторов и проводников, готовых и обученных удовлетворять капризы путешествующих. Мотивацией Пуллмана была вера в то, что в Америке существует огромный рынок спроса на услуги высшего качества для всех.
Роскоши спальных вагонов, предназначенной во Франции Для императора и оставленной в Европе лишь для богатых, в Америке с самого начала была предначертана большая демократическая судьба. Пуллман сгорал от нетерпения представить свой вагон на суд публики. Найдется ли достаточно американцев, готовых заплатить 2 доллара за ночное путешествие, чтобы
437
спать в дорогом и роскошном отеле на колесах? Оправдает ли рынок строительство сотни вагонов Пуллмана для движения по стране? В конце концов Пуллман убедил компанию «Мичиган сентрал» опробовать рынок, пустив несколько дорогих вагонов на тех же линиях, где ходили прежние спальные вагоны, уже известные пассажирам (по 1,5 доллара за ночь). Спрос на места у Пуллмана был необыкновенным, и жалобы поступали лишь от тех пассажиров, кто не мог достать билет на шикарное место за лишние 50 центов. Вскоре «Мичиган сентрал» ликвидировала старые вагоны, сделав пуллмановские своим стандартом. Затем одна за другой железнодорожные компании стали приходить к пониманию того, что прибыльность движения пассажиров зависит от возможности предоставить на их дорогах удобства вагонов Пуллмана.
Успех Пуллмана стал также и свидетельством того, что к концу XIX века американское массовое производство сделало попытку производить массовую роскошь. Американцы были готовы платить больше за что-то привлекательно новое. «Затем последовало любопытное изменение результатов соревнования, — отмечал с удивлением первый человек в железнодорожном деле тех времен. — Вместо скатывания на более дешевый уровень, на котором находились все оппоненты (Пуллману), произошло постепенное подтягивание к стандарту, на котором основывались услуги Пуллмана и на котором он высился единолично и одиноко».
Спальный вагон-люкс дальнего следования вызвал появление к жизни другой формы демократизированной роскоши — столовый вагон. В начале 1867 года детройтская газета «Ком-мершиал адвертайзер» объявила, что «великолепным венцом изобретения господина Пуллмана» стало «ресторанное отделение, в котором имевшийся полный набор всех видов мяса, овощей, кондитерских изделий мог быть приготовлен на колесах в лучших традициях кулинарного искусства». Первый отдельный столовый вагон Пуллмана «Делмонико» начал работать в 1868 году. У недорогого «быстрого завтрака» в станционном буфете, являвшегося характерным американским приложением к путешествию по железной дороге и так раздражавшего пассажиров-европейцев, возник конкурент — роскошный неторопливый обед в вагоне-ресторане (новое слово, появившееся в американском языке к 1890 году). Усовершенствованный дизайн Пуллмана сменил прежнее оформление столового вагона, представлявшего собой открытый багажный вагон со столом или стойкой в центре. В новом вагоне места располагались как в
438
спальном — по противоположным сторонам индивидуальных столиков новой конструкции, которые свисали со стены вагона.
Теперь, когда появилось специально отведенное место для еды в поезде, понадобилось создать пассажирам условия для безопасного передвижения вперед и назад из одного вагона в другой, чтобы пообедать. Пересекать открытую площадку быстро движущегося поезда на неровном пути было опасно. Ответом стал усовершенствованный Пуллманом поезд-«вестибюль», который он запатентовал в 1887 году. На концах вагонов были установлены эластичные диафрагмы на стальных рамах, так что они плотно прилегали к краям соединяемых вагонов и закреплялись спиралевидными рессорами. И этот гибкий закрытый проход оставался герметичным даже на крутых поворотах. Кроме того, в случае аварии он помогал предотвратить столкновение вагонов, а также дополнял удобства для пассажиров тем, что уменьшал вибрацию вагонов на большой скорости.
Когда Джордж Пуллман объединил свою компанию по производству спальных вагонов, он окрестил ее «вагоны-дворцы», так как это было время, когда появились американские гостиницы-отели, называемые «дворцами для народа». И Пуллман назвал свои первые спальные вагоны «вагоны-отели». Он поставил «дворцы для народа» на колеса со всеми теми же последствиями для путешественника, что имели и отели для городских жителей. Европейские спальные вагоны с самого начала представляли собой серию закрытых помещений, а американские вагоны Пуллмана, по крайней мере до 1950-х годов, были открытыми, так что пассажиры могли свободно передвигаться по салону в дневное время; каждый мог видеть соседей, при желании поговорить с ними. Умывальные и курительные комнаты стали прообразами американских гостиных для общения — помещений, где можно было побеседовать о последних событиях. Первые европейские поезда делились на первый и второй класс, а американские изначально были разделены лишь на женские и мужские вагоны.
Спальный вагон Пуллмана демократизировал комфорт, но не сделал его универсальным. Целью Пуллмана было предложить класс-люкс по цене, соответствующей оплате пребывания в хорошей гостинице. В результате оставалось неудобство разделения пассажиров на тех, кто мог позволить себе заплатить Цену Пуллмана, и тех, кто довольствовался поездкой ночью в вагоне сидя. Однако в Соединенных Штатах стоимость места в спальном вагоне была значительно ниже, чем в Старом Свете, и количество комфортабельных мест больше. В эпоху, когда ев
439
ропейские нации еще не перешагнули через неравенство с наследственной, получающей состояние от предков аристократией, Соединенные Штаты уже обеспечили новые, удобные условия для демократии (и, возможно, тоже аристократии) свободного капитала.
39
СТЕНЫ СТАНОВЯТСЯ ОКНАМИ
Процесс стирания неравенства в Новом Свете затронул и некоторые повседневные бытовые стороны жизни. Среди них не найдется более яркого и в то же время оставляемого без внимания примера, чем история стекла. Стекло придавало стене новое, сразу непонятное значение, делая ее тем, чем она еще никогда не была; это в свою очередь по-новому меняло и роль стекла. Результатом для повседневной жизни становилось смещение представления о местонахождении человека и размывание границ помещения, в котором он находился.
В столетие после Гражданской войны значительно расширилось использование железа и стали и появились новые возможности для применения древнейшего из материалов (известного еще со времен Древнего Рима) — бетона. Здания, построенные из таких непрозрачных материалов, казалось, взмывали вверх и парили, их вытянутые формы обретали воздушность и легкость. Стекло, будучи прозрачным и поистине волшебным материалом, создавало удивительную иллюзию пребывания на открытом воздухе, в то время как вы находились в помещении, наслаждаясь солнечными лучами и потоком света, и также укрывало от непогоды, одновременно расширяя обзор.
История стекла в Соединенных Штатах, однако, довольно драматична, поскольку этот древнейший материал изменил свое предназначение относительно недавно и достаточно быстро. В истории же технологий старые ремесла — это те, которые изменяются с течением времени медленно. Древние египтяне использовали стекло для глазурования бус из стекляруса и для изготовления искусственных драгоценных камней. Стеклянные сосуды были распространены в Средиземноморье еще до нашей эры. В средние века технология постепенно усовершенствовалась и из стекла изготовлялись изящные сосуды, канделябры и небольшие зеркала. А к ХШ веку, когда Венеция стала европейским центром производства изделий из стекла, секреты стекольных мастеров считались драгоценным достоянием города-
440
Венецианским умельцам удалось получить чистое, бесцветное, прозрачное стекло, из которого изготовлялись великолепные изящные предметы, украшающие дворцы. Стекло, как сырьевой материал для изготовления предметов роскоши, считалось своего рода разновидностью,серебра.
Для окон же стекло стало использоваться не сразу. В период раннего средневековья окна были довольно небольшие по размеру, и к тому же их было немного, так как стекло было достаточно дорогим, а изготовление ровного и плоского стекла было процессом сложным и трудоемким, поэтому оно производилось в незначительном количестве. Живописные витражи средневековых готических соборов Франции и Англии не только показали мастерство стекольных умельцев, но и выявили их несколько ограниченные возможности. Легче было изготовить цветное стекло (цвет создавался за счет различных примесей), чем совершенно чистое. Небольшие кусочки цветного стекла позволили архитекторам, используя свинец, создавать довольно элегантные композиции. Достаточно широко витражи стали применяться в солнечном Средиземноморье, поскольку такие стекла, защищая от лучей палящего южного солнца, преобразовывали их в красочные блики. Плоские оконные стекла небольшого размера, которые в XX веке стали использоваться архитекторами-неоромантиками, первоначально изготавливались именно таким способом, но не для украшения, а из-за сложности изготовления. Вплоть до XIX века в Старом Свете налоги подсчитывались не по площади постройки и не по общей ее стоимости, апо количеству окон. И это английское «изобретение» налогообложения по количеству окон, существовавшего в 1696 —1851 годах, стало примером для французов, взимавших налоги по количеству окон и дверей (1798—1917). Надо сказать, что зависимость между доходами хозяина и количеством окон в доме была иной раз довольно непростой, поскольку иметь окна из стекла небогатые люди себе позволить не могли.
В современной Америке стекло, как, впрочем, и лед когда-то, из предмета, предназначенного для личного пользования немногих, стало доступным и удобным для каждого в повседневной жизни. «Демократизация» стекла в США означала еще один способ расширения пространственных границ, а также средство защиты от непогоды. Из драгоценного материала, Ценившегося за красочность, яркий отраженный блеск, стекло становится основным строительным материалом и универсаль
441
ным средством обзора пространства. Поначалу важнейшие теоретические открытия и различные новые технологии приходили из других стран, в основном из Европы. Но к XX веку американцы сделали качественный скачок в технологии производства стекла, начав использовать его в совершенно неожиданных целях для огромного числа людей. Но прежде чем это произошло, была значительно усовершенствована экономическая технология производства стекла.
До XVIII века широко распространенным способом изготовления листового стекла для окон было производство «выпуклого» оконного стекла, названного за эту выпуклость «бычий пузырь». Это был отработанный процесс, который обычно производился бригадой из десяти мастеров и подмастерьев. Выдутый трубкой стеклянный шар помещался на железный стол, где ему, вращая, придавали коническую форму. Затем к плоскому основанию конуса (противоположному от трубки) прикрепляли железный стержень, трубка затем убиралась, оставляя горячий стеклянный конус открытым с маленького конца. Самый опытный из мастеров начинал быстро крутить конус в нагретой печи до тех пор, пока конус под действием центробежной силы не превращался в ровный диск, все еще прикрепленный по центру к железному стержню. В этот момент стекольщик вынимал круг из печи и, чтобы сохранить плоскую, ровную форму стекла, продолжал вращать круг, пока тот, охладившись, не застывал. Потом помощник отрезал круг от стержня, чтобы затем поместить его в печь для обжига. Полученные круглые листы были небольшими по размеру и становились еще меньше, когда ихрезали на квадраты. В центре же каждого листа непременно был так называемый «бычий пузырь». Поскольку стекло было дутое, оно было довольно неравномерным по толщине и очень тонким по краям.
Примерно до 1830 года изготовление «бычьего пузыря» было основным способом производства стекла для окон. Существовал еще один, также довольно сложный и трудоемкий способ, заключавшийся в изготовлении цилиндра. Согласно такому методу, шары горячего стекла, сделанные стеклодувами, растягивались в цилиндры при погружении в глубокий (до 10 футов) резервуар. Затем цилиндры резали по длине, разглаживали и охлаждали. Необходимо было быть искусным стеклодувом, чтобы изготовить цилиндр нужной толщины.
До середины XIX века ремесло по изготовлению стекла, как, впрочем, ремесло алхимика или физика, было довольно престижно и окутано тайной. Производство стекла было миром традиционных формул и таинственных процессов, и по сравнению с
442
другими мастерами, работающими вручную, мастера по стеклу имели статус «джентльмена». И пока покупателями стеклянных изделий были знатные и состоятельные лица, производство стекла оставалось монопольным и, пожалуй, наиболее аристократическим из всех ремесел.
Специфика американского производства с самого начала открывала значительные возможности для мастеров по изготовлению стекла. Для талантливого мастера можно было построить целый стекольный завод, а основное сырье — песок, дрова для печей — было в изобилии на восточном побережье. И в результате изготовление стекла стало первым промышленным производством в британской Америке. В 1608 году в Виргинию были привезены польские и немецкие мастера, чуть позже приехали итальянцы, а к середине XVII века в колонии Массачусетского залива для привлечения собственных мастеров предлагались земельные участки. Эти умельцы изготовляли лампы, бутылки, столовую посуду, оконное стекло, а иногда и стеклярус для торговли с индейцами. К1740 году немецкий иммигрант Каспар Вистар занимался изготовлением стекла с четырьмя опытными бельгийскими стеклодувами, затем он привлек к работе мастеров из Германии и Португалии. Его сын Ричард продолжил работы и в 1769 году (сложный период в налоговой политике) поместил в «Пенсильвания газетт» следующую рекламу: «Наше стекло — американского производства, и в интересах Америки поддержать собственных промышленников, особенно тех, с кого увеличили налоги исключительно для извлечения прибыли». Фактически Ричард Вистар использовал лозунг «Покупайте американские промышленные товары!».
Примерно в это же самое время другой немецкий иммигрант, великолепный Генри Уильям Штигель, привезший мастеров из Англии и Германии, производил собственную, довольно элегантную стеклянную посуду. На его громадной фабрике в Пенсильвании в округе Ланкастер изготовлялись бокалы, линзы, вазы, флаконы для духов и другие предметы роскоши. За его манеру жить «на широкую ноту» его удостоили титулом «барон фон Штигель», а в последующие столетия красивая и изящная стеклянная посуда Штигеля стала предметом многих коллекций. Однако Штигель столкнулся с трудностями в реализации своей продукции, поскольку его изделия предназначались для аристократов Старого Света. Он вскоре обанкротился, был заключен в долговую тюрьму и умер в нищете. Во времена Американской Революции не многие нуждались в приобретении дорогих изделий от Штигеля. К тому времени, когда американская стекольная
443
промышленность действительно стала процветающей, уже сложился достаточно широкий и типично американский рынок.
Если изготовление листов стекла было связано с древнейшим искусным умением стеклодува, а производство ровного, гладкого стекла зависело от силы человеческих легких, то само превращение материала из предмета роскоши в средство пространственного видения в то время было невозможно. К середине XIX века в Европе получили развитие механические методы изготовления ровного, гладкого стекла, которые постепенно стали вытеснять труд стеклодува. В XX веке американская технология и новое оборудование открыли новый этап в развитии древнего ремесла.
В XVII веке во Франции стал использоваться новый способ изготовления гладкого, ровного стекла. Большое количество жидкого стекла выливалось на формовочный стол, и, пока стекло оставалось жидким, его разгоняли валиком по направляющим, укрепленным таким образом, чтобы получить ровную поверхность и нужную толщину. Затем стекло оставляли для закала и охлаждения на десять дней, потом обе поверхности шлифовались небольшим листовым стеклышком. Далее обе поверхности полировались валиками на обшитых войлоком досках. Этот способ использовался в Англии до конца XVIII века, но он не вытеснил способа изготовления цилиндров, с усовершенствованием которого к середине XIX века стало возможным изготовление листов стекла, в восемь раз превышающих размером стекла, изготовлявшиеся ранее. Однако процессы изготовления стекла по-прежнему оставались трудоемкими, частично из-за сложности производства прочных разливочных столов, не трескающихся от сильного нагревания. И все же трудно было представить, что стекло когда-либо станет универсальным строительным материалом.
В1851 году для международной выставки в Лондоне Джозеф Пэкстон — ученый-садовод — сконструировал сооружение типа большой теплицы. Как отмечал очевидец, ото было первое, действительно великолепное строение без использования тяжеловесной бетонной кладки». Пэкстон стал знаменит в 1849 году, когда ему удалось добиться цветения экзотической южноамериканской кувшинки в комнатных условиях. Для постройки павильона к выставке Пэкстон воспользовался образцами французских оранжерей и своих собственных в Англии, но здесь он по-новому применил стекло. Центром постройки был лист
444
стекла самого большого размера — четыре фута длиной. Этот «Кристал палас», как его стали называть, принял первую боль-щую международную выставку, чтобы продемонстрировать, по словам принца Альберта, как современная индустрия ведет к «объединению человеческой расы». К тому же, это здание занижало площадь, в четыре раза большую, чем собор Святого Петра в Риме, и было, несомненно, самым большим в мире. Оно как бы предугадывало то, что в скором времени технология расширит пространственные границы. Пораженный зритель вспоминал: «Это грандиозное строение как бы исчезает вдали, где все материальное растворяется в воздухе. Я бы назвал это зрелище сказочным и ни с чем не сравнимым. Это как бы «сон в летнюю ночь», увиденный в свете полудня».
Стекло теперь получило большее признание как средство преодоления старых ограничений, но для того, чтобы как-то изменить отношение американцев к этому материалу, необходимо было создание механических способов получения дешевого стекла в больших количествах. Еще до создания «Кристал паласа» сэр Генри Бессемер, впоследствии известный сталелитейщик, экспериментировал с изготовлением листового стекла, пропуская жидкое стекло через валики. Он задался целью получить поточную технологию производства стекла, то есть наладить такой непрерывный процесс, который бы исключал изготовление стекла листами или партиями. Были изобретены новые печи, позволяющие получать из равномерного потока жидкого стекла широкие плоские полосы необходимой толщины. Уильям Сименс, немецкий изобретатель, эмигрировавший в Англию, придумал новые регенеративные газовые печи, которые использовали газы, выпущенные нагретым стеклом, для обеспечения непрерывности потока большого количества жидкого стекла. Но в США это изобретение появилось не очень скоро отчасти потому, что лес был здесь дешевле, а производство стекла не очень развито. К 1880-м годам братья Чэнс, первые английские промышленники по производству стекла, пропускали жидкое стекло через пару валиков для получения листов, которые затем шлифовались и полировались.
Примерно в это же время был придуман довольно ориги-йальный способ получения ровного и гладкого листа стекла Прямо из печи. Лист металла (своего рода «наживка») погружался в жидкое стекло, и, когда стекло приставало к листу, он под-Пимался вверх, вытягивая стекло в лист. Но по мере того, как Жидкое стекло вытягивалось вверх, лист становился уже и тол-превращаясь в нить, что затрудняло получение листа стекла
445
нужной ширины или толщины. Необходима была разработка си* стемы охлаждения для затвердения стекла в нужной форме. Французы еще до первой мировой войны начали продажу стекла, полученного именно таким путем.
К концу XIX столетия американцы стали постепенно выходить на первое место по организации производства стекла и по развитию оборудования. Рост консервной промышленности требовал увеличения производства банок, и появилось множество американских изобретений—например, банки с завинчивающимися крышками, изготовление которых было запатентовано Мейсоном в 1858 году. Важнейшим же американским изобретением стал полуавтоматический аппарат для производства бутылок. Это было огромное достижение со времен изобретения чугунной формы для изготовления стеклянных сосудов. Десятилетний Майкл Оуэнс, бедный шахтер из Западной Виргинии, сгребал уголь в печах на стекольной фабрике Уилинга. К пятнадцати годам он стал уже опытным стеклодувом. Затем, работая управляющим на стекольной фабрике Либби в Толедо, штат Огайо, Оуэнс изобрел свой «бутылочный» аппарат. Причем основная идея была довольно проста. Из емкости, заполненной жидким стеклом, поршневой насос (помпа) перекачивал расплавленную жидкость в форму, а затем насос уже использовался для раздувки стекла в форму бутылки. Оуэнс запатентовал свое изобретение в 1895 году и в скором времени сконструировал полностью автоматический аппарат. На усовершенствованном образце аппарата Оуэнса (а состоял он из более чем 9000 частей) два мастера могли производить 2,5 тысячи бутылок в час, и именно с помощью этой машины стал возможен выпуск в большом количестве электроламп.
Оуэнсу, у которого не было никакого опыта в занятиях бизнесом, повезло с начальником, ставшим его покровителем и помощником, поскольку Либби, унаследовавший производство стекла от своего отца, был энергичным и деловым человеком с организаторскими способностями. В 1888 году он запустил новую фабрику в Толедо, что привлек его большими запасами природного газа для печей и запасами хорошего песка для изготовления стекла. Не будучи сам изобретателем, Либби безошибочно мог угадать талантливое изобретение, если таковое встречалось. Он не только финансировал работу Оуэнса над усовершенствованием аппарата, но и внедрил эти изобретения на своей фабрике. Затем Либби предложил Оуэнсу стать своим партнером и организовал фирму по производству аппаратов для изготовления бутылок на мировой рынок. Либби способствовал
446
Тркже созданию Музея изобразительных искусств в Толедо в 1901 году, вложив часть своего состояния в строительство первого его здания в 1912 году, и это способствовало повышению роли музеев в американском образовании.
Удивительно, но по сравнению с производством бутылок, механическое производство ровного, гладкого стекла оказалось более сложным процессом. Полученные от изобретенного Оуэнсом аппарата по производству бутылок доходы позволили финансировать производство зеркального стекла. Это произошло в 1912 году, когда Либби купил патенты Ирвинга Колберна на изготовление листового стекла и помог ему в период работы над усовершенствованием технологии этого процесса. Колберн, также уроженец Новой Англии, происходил из семьи промышленников текстиля города Фитчбурга, штат Массачусетс, и он довольно рано направил семейный изобретательский талант в новое русло—мир электричества. В возрасте двадцати двух лет он организовал первое в городе агентство по продаже электрооборудования, установил первую электроосветительную и телефонную системы, а затем образовал собственную компанию по производству электрооборудования. Бывая недалеко от Толедо, Колберн заинтересовался изготовлением стекла и посвятил этой индустрии последние девятнадцать лет своей жизни.
Аппарат по производству оконного стекла, изобретенный Колберном, был разрекламирован в журнале «Сайентифик аме-рикэн» как «первая машина для поточного получения оконного стекла любой толщины». Колберн изобрел способ контроля толщины листа стекла, когда тот вынимался из стеклоплавильной цечи. Основная проблема заключалась в том, что жидкое стекло, как и все тягучие материалы, сужалось, когда лист вынимали вверх. Довольно хитроумным изобретением Колберна, которое он усовершенствовал в течение нескольких лет, стал набор вращающихся валиков из огнеупорной глины на поверхности емкости с жидким стеклом, по одному на каждой стороне вынимаемого листа. Вращая валики в противоположные стороны все дальше от центра листа, Колберну удалось сохранить стеклянные полосы вытянутыми и в то же время получить стекла с Ровной поверхностью и без изъянов. После того как лист поднимали вертикально на несколько футов, его опять нагревали до такой степени, чтобы его можно было уложить на горизонталь-®ый валик, а затем лист помещался на длительное время в печь Для обжига. В «Сайентифик америкэн» отмечалось: «Этот процесс поразительный, получается стекло отличного качества. По-^рхность стекла отполирована до зеркального блеска, что,
447
несомненно, превосходит по всем параметрам дутое оконное стекло, с которым мы встречаемся ежедневно. Даже у зеркального стекла поверхность не лучше... Можно получать стекло любой необходимой толщины. Мы видели образцы стекла, изготовленные этим аппаратом, которые также тонки, как фарфор, и образцы, по толщине сходные с зеркальным стеклом». В 1916 году изобретенные Колберном машины, работающие на новой фабрике компании Либби — Оуэнса по производству листового стекла в Чарлстоне, Западная Виргиния, производили сотни ярдов стекла поточным способом. Началась новая эра в истории одного из древнейших материалов, появилось новое средство открыть окна миру, дающее американцам новые ощущения и впечатления от использования стекла как невидимой границы между помещением и открытым пространством. Последующие изобретения только совершенствовали технологию поточного производства. Так, например, в аппарате Корнинга использовались те же валики, вытягивающие жидкое стекло, чтобы отштамповать на полосе формы стеклянных лампочек, в которые вдувался сжатый воздух. Затем последовало изобретение для установки стекла горизонтально между охлаждаемыми водой валиками. Когда для конвейерной сборки автомобилей потребовалось большое количество стекла, поступающего непрерывным потоком, Генри Форд построил производящий стекло аппарат на реке Руж. Эта машина вырабатывала ленту стекла для автомобилей шириной в 51 дюйм, и стекло поступало непрерывным потоком со скоростью 3,5 мили в день в течение двух лет общей длиной примерно две тысячи миль. Таким образом, компания Либби — Оуэнса по производству стекла превратилась в компанию Либби — Оуэнса — Форда. Автомобильная промышленность стала нуждаться в солнцезащитном и безопасном стекле различных форм, что заставило производителей стекла разработать новые виды изделий. Возникновению стекловолокна способствовали необходимость в получении звуконепроницаемого стекла и поиск путей усовершенствования автокорпуса. Некоторые полагали, что в один прекрасный день стекло вытеснит сталь как основной материал для производства автомобилей. Стекло же пока позволяло водителям чувствовать себя комфортно и достаточно безопасно.
Но прежде чем стекло стало изменять архитектуру жизни, раздвигая пространственные границы, оно трансформировало стены зданий. Первая знаменитая американская школа строительства небоскребов, так называемая «чикагская школа», была
448
известна не столько новыми способами использования стали, сколько новыми возможностями применения стекла. Строительство при помощи отдельных конструкций вместо тяжеловесной бетонной кладки открывало возможности для новых видов окон, чем не преминули воспользоваться Бэрнэм, Рут, Салливен и другие. В то время как чикагские архитекторы, такие, как Уильям Ле рарон Дженни, продолжали использовать литое железо, они начали по-новому применять зеркальное стекло, например придумали широкие панели для вставки зеркального оконного стекла. Современники называли построенный Дженни Лейтер-билдинг (1889) «гигантской конструкцией, легкой, даже воздушной, но в то же время крепкой... огромным зданием в стиле, немыслимом в те времена, когда Буонарроти возвел знаменитый христианский храм». Релайанс-билдинг Бэрнэма (1894) описывали как «пятнадцатиэтажную стеклянную башню». Классическое здание компании «Карсон, Пири, Скотт», построенное Салливеном (1899 —1904) выделялось своими «чикагскими окнами», сравнимыми по правильности ширины с колоннообразным фасадом венецианских палаццо, отличительной особенностью которых были стены из ровного прозрачного стекла.
Стекло стало основой нового интернационального стиля. В Германии Вальтер Гропиус и Мис Ван-дер-Роэ (которые впоследствии переехали в Америку), а также Ле Корбюзье во Франции продолжали экспериментировать со стеклом. Используя яркость, блеск и отражательную способность этого материала, они применяли его для внешних стен. К середине XX века стеклянные стены разнообразных геометрических форм стали отличительной чертой американских небоскребов, а само стекло стало основным средством «защиты» человека, который теперь жил и работал на высоких этажах.
Наряду с массовым производством больших листов прозрачного стекла появились новые неожиданные возможности использования этого древнейшего материала. Стекло изменяется под давлением, его можно складывать многократно без признака «усталости», свойственной металлам; оно не поддается коррозии, к тому же сырье для стекла всегда в избытке. К середине XX века с развитием новых технологий появляются и новые виды стекла: стекло различной пропускной способности, электролюминесцентное, электропроводниковое, микропористое с различной сопротивляемостью воздушным потокам, стекло, собирающее солнечную энергию, стекло, имеющее буквально стальную силу, и бесчисленное множество других видов стекла. Стекло использовалось также для изготовления белых школьных досок для
l5-379
449
большей освещенности классов. Были окна «различной пропускной способности», которые автоматически становились ярче или темнее в зависимости от изменения интенсивности солнечных лучей, и стекла «ограниченной видимости» для акустической или визуальной уединенности «без полной визуальной изоляции».
Таким образом, стекло вошло в быт, став будничным материалом и в то же время основным способом дизайна современного жилища. Символом современного типично американского духа стало стирание визуальной границы между помещением и улицей, правда, была опасность не заметить стеклянную дверь на своем пути. Один из промышленников, рекламируя плавно открывающиеся стеклянные двери, убеждал, что они «придают новое измерение жилищу, объединяя закрытое помещение с открытым пространством... Стекла превращают маленькие дома в большие. На внешних стенах с помощью стекла как бы создается эффект открытости закрытого помещения. В комнатах же стеклянные стены и обособляют, и в то же время раздвигают пространство».
В Америке в XX веке было не только интересно смотреть из окна, через которое поступал свет, но и приятно было смотреть на окна. К середине века «окно, из которого открывался красивый вид», означало «большое окно, обычно доминирующее в комнате или на стене, где оно было расположено, и это окно декоративно украшалось, чтобы иметь привлекательный вид как снаружи, так и изнутри».
Стекло, которое стерло пространственные границы, объединив закрытое помещение с открытым воздухом, стало средством для демонстрации благосостояния, подогревания страстей и возбуждения интереса сограждан к выставленным предметам, являющимся составной частью американского уровня жизни. Легкие железные рамки окаймляли большие стекла на нижних этажах первых универсальных магазинов, делая живую рекламу выставленным товарам, а к середине XIX века в обиход вошло слово «витрина». «Оформление витрин» — довольно расплывчатое выражение — становилось работой и заботой художников и специалистов, а рассматривание витрин стало новой формой удовлетворения потребительских страстей.
Отекло, таким образом, различными способами продемонстрировало чудеса новых технологий и демократизацию вещей. Из материала, предназначенного когда-то в Старом Свете для создания хрупких предметов роскоши, оно превратилось в мощное средство стирания не только пространственных границ, но и различий между людьми.
450
40
ОДНОРОДНО ОБУСТРАИВАЯ ПРОСТРАНСТВО
К середине XX столетия миллионы американцев жили и работали высоко в воздухе. Целыми днями и ночами они находились в башнях из стали и стекла, и небоскреб стал символом американского города. Аналогично тому, как в XIX веке предприниматели, участвовавшие в строительстве городов, похвалялись своими гостиницами, которые они называли «дворцами для народа», в XX веке предприниматели похвалялись своими домами-башнями. Эти здания были результатом в равной мере как надежд и устремлений, так и необходимости. Возвышающийся небоскреб выражал новую, современную американскую идею движения вперед, намерение вступить в соперничество с самой природой, победить ограничения, налагаемые материей, пространством и сменой времен года.
Самые величественные небоскребы были построены в крупнейших городах, имевших наибольшую плотность населения и застройки. Вулворт-билдинг (1913) и Эмпайр-стейт-билдинг (1931) в Нью-Йорке, Трибюн-тауэр (1925) в Чикаго и многие другие небоскребы были построены с целью удовлетворить действительные или воображаемые потребности большого метрополией. Но и в городах меньшего размера по всей стране также поднялись небоскребы, так как небоскреб для Америки не был только лишь естественной реакцией на экономическую потребность или же на недостаток земли. Например, в Талсе, штат Оклахома, так же как и в других городах Запада, мини-небоскребы поднялись среди необъятных незаселенных просторов прерии.
В Старом Свете по мере того, как города росли, их территория расширялась. Самые многонаселенные города неизбежно занимали наибольшую площадь. Рим размещался на семи холмах, а большой Лондон еще до середины XX столетия охватывал территорию почти в 700 квадратных миль. В европейских городах самые высокие здания, за исключением исторических памятников, помещений художественных музеев и отдельных Диковинных построек типа Эйфелевой башни, имели не более пяти или шести этажей.
Высотные здания, воздвигавшиеся американцами, имели мало общего с Эйфелевой башней. Они предназначались для того, чтобы люди в них работали и жили, поскольку американцы выработали новые способы жизни в помещении, способы подчинить своим нуждам пространство и время. Американцам больше
15*
451
не надо было быть привязанными к земле, поскольку вне непосредственной связи с землей они теперь получали воду для питья, мытья и стирки, избавлялись от нечистот, обогревали и охлаждали жилище и общались с соседями. Небоскреб был в высшей степени символичным выражением способности человека при удовлетворении своих нужд избавиться от зависимости от каких-либо определенных мест проживания и климата и создать себе удобные условия для жизни и работы, делая существование американцев, где бы они ни находились, качественно более однородным.
Создание первой крупной американской системы водоснабжения не было продиктовано стремлением облегчить быт местных жителей, но скорее желанием удовлетворить целый комплекс общественных потребностей: обеспечить подачу большего количества и лучшего качества питьевой воды, дать воду для поливки улиц и для тушения пожаров. Впервые значительные по масштабам муниципальные работы по созданию системы водоснабжения, в результате которых Филадельфия стала получать воду из озера Скулкилл, были осуществлены в 1801 году в связи с тем, что незадолго до того эпидемия желтой лихорадки унесла большую часть населения города, заставив других искать прибежища в сельской местности. Считалось, что данную болезнь можно предотвратить, если ежедневно, особенно в жаркую погоду, поливать улицы. Конструктор системы водоснабжения знаменитый Бенджамин Лэтроуб (которого Джефферсон назначил первым попечителем общественных зданий и под руководством которого была впоследствии воздвигнута первая секция здания Капитолия) столкнулся с противодействием со стороны горожан, вызванным сочетанием различного рода страхов и предубеждений. Разработанный Лэтроубом проект водопровода предполагал использование паровых машин на насосных станциях в центре города. Слыхавшие о взрывах этих новомодных машин на речных судах Запада филадельфийцы решили, что насосные станции грозят захлестнуть кипятком и паром кварталы их собственного города. В конечном итоге Лэтроуб решил дело, выступив с заявлением, что «паровой двигатель в настоящее время является таким же ручным и невинным, как и часы», и его проект, обошедшийся в четверть миллиона долларов, был воплощен в жизнь.
Но и спустя целый год Филадельфия, с ее населением в 70 000 человек, являвшаяся самым крупным городом в Соеди-
452
денных Штатах, получила годовой доход в размере только лишь 537 долларов от имевшихся тогда 154 пользователей водопроводом. Через десятилетие, когда население Филадельфии достигло 90 000 человек, число пользователей водопроводом возросло до 2127. Представление о том, что водопровод является необходимым элементом быта, получило распространение по крайней мере на полвека позже. Городские жители могли по-прежнему иметь необходимую им воду бесплатно, качая ее насосом или набирая из свободно текущих ручьев. «Пройдет немало времени, — предсказывал один филадельфиец, — пока смирятся с тем, что воду надо покупать*. Платить за воду, которую пьешь, казалось почти таким же абсурдом, как и платить за воздух, которым дышишь. Однако во второй половине XX века даже фантастическое, похоже, начало становиться обыденным.
В самых ранних из американских систем водоснабжения вода по деревянным трубам подавалась к городу или же группе домов. В течение первой половины XIX века этим обычно занимались получавшие доход частные компании, уполномоченные легислатур штатов или муниципальных властей. Через три десятилетия после открытия в 1801 году в Филадельфии первой муниципальной системы водоснабжения то же самое было осуществлено в Новом Орлеане, Питтсбурге, Ричмонде и Сент-Луисе.
В Нью-Йорке только после неудачи, которую потерпела в данной области возглавляемая Аароном Бэрром частная фирма «Манхэттен компани», и полувекового препирательства городские власти собрались наконец наладить водоснабжение. Эпидемии холеры 1832 и 1834 годов и ужасный пожар 1834 года, стоивший городу, согласно оценкам, 1,5 миллиона долларов, заставили муниципальные органы действовать. «В настоящее время, — отмечал житель Нью-Йорка, — нас снабжают водой из ручьев, которую развозят на повозках с окраин и из предместьев города. Эта вода, хотя далеко не столь хороша, все же много лучше той, которую получают из городских колодцев; мы платим два Цента за ведро, три ведра в день—это всего лишь умеренное количество для семьи, а три ведра в день стоят двадцать долларов в год». Городские жители частенько подмешивали в свою противную воду спиртное, и в связи с этим к прочим добавились доводы сторонников воздержания. «Вода является одним из элементов, совершенно необходимых для существования, таких, как свет, воздух,—высказал свою позицию «Нью-Йоркер».—И, следова-тсльно, обеспечение водой не должно являться предметом тор
453
говли или спекуляции». Самый страшный в истории города пожар, вспыхнувший 17 декабря 1835 года (жители города сравнивали его с пожаром 1812 года в Москве), более остро поставил вопрос о необходимости водопровода.
От водохранилища, образовавшегося на реке Кротон в результате сооружения плотины, был построен Большой кротонский акведук, по которому начиная с 14 октября 1842 года вода миллионами галлонов стала поступать в находящийся на расстоянии тридцати миль Нью-Йорк. «В Нью-Йорке не говорят и не думают ни о чем другом, кроме кротонской воды, — отмечал в своем «Дневнике» Филип Хоун. — Источники, акведуки, гидранты и брандспойты постоянно попадаются на глаза и мешают нашему движению по улицам. Потоки политических речей уступили место потокам воды, и свободно льющиеся струи воды отвлекли внимание людей от острых проблем, связанных с запутанным состоянием национальной валюты». Некоторые ньюйоркцы, однако, жаловались, что вода «вся полна головастиками и инфузориями», и испытывали «ужасные опасения, что у них внутри вырастут большие лягушки».
Самые убедительные аргументы в пользу улучшения муниципального водоснабжения были получены, когда в Лондоне английский врач Джон Сноу продемонстрировал, что все жертвы городской эпидемии холеры 1849 года пили воду из одной колонки на Брод-стрит. Сноу доказал, что плохая вода — это не просто мутная вода, имеющая неприятный запах, но она содержит вредные вещества, попадающие туда из фекалий. Даже после того, как было доказано, что причиной определенных заболеваний могут быть определенные вещества, содержащиеся в нечистой воде, очистные сооружения приживались в американских городах медленно.
Значительный вклад в развитие очистных сооружений в Америке был осуществлен Джеймсом Керквудом, который был направлен в Европу от города Сент-Луиса для изучения того, как там поставлено это дело. По прочтении доклада Керквуда руководители Сент-Луиса решили не предпринимать попыток пропускать через фильтр илистую воду Миссисипи. Но тогда город Покипси поручил Керквуду построить сооружения по очистке вод Гудзона. Это была первая крупная фильтровальная установка в Соединенных Штатах, и она стала образцом для строительства подобных сооружений по всему миру. Одной из основных проблем в фильтровальных установках с песчаными прокладками были накапливающиеся шлаки и нечистоты, которые трудно счищались с песчаных прокладок. Гениально про
454
сТОе предложение Керквуда заключалось в том, чтобы счищать наслоения с прокладок, просто изменяя направление движения роды через фильтр, чтобы они сами сошли под воздействием встречной струи.
В американских городах в одном за другим вода потекла потоками, казавшимися бесконечными. К середине века водопро-можно было обычно встретить в больших городах в домах представителей верхушки среднего класса. В 1860 году каждый йз шестнадцати крупнейших городов США (которые насчитывали по меньшей мере по 50 000 жителей) имел ту или иную систему водоснабжения. Все они, за исключением четырех (Нового Орлеана, Буффало, Сан-Франциско и Провиденса), принадлежали муниципалитету. В меньших по размеру городах также довольно часто имелся водопровод.
При всем том, что водопровод в доме все еще являлся принадлежностью верхушки среднего класса, американцы, которые могли себе это позволить, уже относились к воде так, будто бы ее запасы были неиссякаемы. Те, кто составлял планы, совершили ошибку, основывая свои прогнозы на раннем опыте эксплуатации водопровода в Филадельфии. Бостонцы, выступавшие против высокой, с их точки зрения, стоимости акведука Кочитуатэ (завершенного в 1848 году), говорили о нелепости рассчитывать на городское потребление 7,5 миллиона галлонов воды в день. Уровень потребления воды был таков не в результате того, что слишком много семей имели в своих домах водопровод, а, как установил бостонский комитет по водоснабжению, потому, что две третьих воды расходовалось впустую. В платных конюшнях, в примитивных уборных и писсуарах вода постоянно подтекала. В холодную погоду, когда домовладельцы опасались, что трубы могут замерзнуть, они оставляли на всю ночь краны полностью отвернутыми. Во время январских холодов 1854 года ежедневное потребление воды возросло до 14 миллионов галлонов, резервуары стали почти пустыми, дома в более отдаленных частях города остались без воды. По ночам по городу посылали наблюдателей, которые прислушивались, не льется ли где-либо вода, и предупреждали нарушителей, что их водопровод могут отключить. В 1860 ^ДУ комитет по водоснабжению высказал свою озабоченность в связи с тем, что ежедневный уровень потребления воды в Бостоне составляет в среднем 97 галлонов на одного жителя, 470 «не имеет аналога в цивилизованном мире», и выразил опасение, что город вскоре будет не в состоянии удовлетворять запросы жителей.
455
Эти муниципальные системы водоснабжения, как и другие новые устройства по непрерывному снабжению людей чем-либо, были не просто новым, средством обеспечения некоторых из древних потребностей человека. Они сами по себе стали каналами воздействия на человека, вследствие чего у него создавались ненасыщаемые новые потребности. Даже еще прежде, чем все американцы привыкли к такой роскоши, как вода из крана, муниципальные системы водоснабжения стали причиной новых нехваток. А через полвека с электричеством в домах повторилась, разумеется, та же история, что и с водопроводной водой.
С водопроводом в жизнь вошло множество новых способов использования воды и одновременно многократно увеличилось число американцев, для которых сделались доступными прежние способы ее использования. Только через два года после ввода в действие Кротонского акведука уполномоченные нью-йоркского магистрата предупредили ньюйоркцев, что они не собирались снабжать водой фонтаны во всех парках города или забавлять городских мальчишек игрой с водой, бьющей из пожарных гидрантов. Сперва все полагали, что бани останутся в основном общественными заведениями. В1849 году, когда в Филадельфии было уже 15 000 домов с водопроводом, только лишь в 3500 имелись собственные ванны. В Нью-Йорке стоимость обычного билета для посещения общественной бани составляла три цента или шесть центов, если вы хотели мыться в отдельной комнате.
В других частях света ванна в доме также продолжала оставаться роскошью. Однако в Соединенных Штатах полвека спустя ее стали рассматривать как необходимую принадлежность быта среднего класса. Нация, занимавшая лидирующие позиции в мире в области демократизации удобств, естественным образом явилась и местом рождения ванны, предназначенной для широких масс населения. Распространение американской ванной комнаты было быстрым и впечатляющим. К 1922 году Бэббит Синклера Льюиса ежедневно начинал свой день в собственной «прямо-таки королевской ванной из фарфора, глазурованного кафеля и металла, глянцевого, как серебро».
В старые времена общественные места обычно имитировали частные владения граждан. Гостиницы строились по образу частных особняков, а городские административные здания выглядели, как напоминающие дворцы жилища богатых горожан. Однако в городах, возникавших в XIX веке в Соединенных Шта
456
таХ, повсюду было полно приезжих и все еще мало богатых горо-экан и, разумеется, не было старинных дворцов. Здесь общественные здания и места общественного пользования имели свой собственный стиль, который постепенно оказывал влияние да образ жизни горожан. Большие витрины, целью которых было выставить на всеобщее обозрение товары модных универсальных магазинов, вошли потом в обиход в качестве «обзорных окон» в многоквартирных жилых домах и частных особняках. Аналогичная история произошла с водопроводом и ванными комнатами.
Роскошные американские отели, «дворцы для народа», были в числе первых американских зданий, где был проведен водопровод; и это явилось одним из факторов, оказавших наибольшее влияние на отношение американцев к водопроводу как к элементу повседневной жизни. Даже еще до того, как в Бостоне была оборудована муниципальная система водоснабжения, многоквартирный жилой дом Тремонт-хаус, строительство которого было завершено в 1829 году, имел собственный водопровод, наполнявший водой ванны жильцов, а также восемь уборных, выстроившихся в ряд в первом этаже здания. Повышение уровня использования водопроводной воды в Америке происходило как в переносном, так и в прямом смысле. С первого этажа водопровод постепенно поднимался к верхним, где первоначально были общие ванные комнаты для жителей каждого из этажей, а затем струйки водопроводной воды добрались до каждой комнаты. Обычно вода проводилась сначала на кухню, затем к умывальной раковине, а затем — к ванне. Однако даже в 1869 году в популярном руководстве по домоводству «Америкэн вуманс хоум» Кэтрин Бичер и Гарриет Бичер-Стоу имелось изображение кухонной раковины, куда вода подается при помощи ручного насоса.
Тон в Соединенных Штатах продолжали задавать гостиницы. Еще в 1853 году роскошный отель «Маунт-Вернон» в городе Кейп-Мей, штат Нью-Джерси, поражал американцев и не видавших ничего подобного приезжих из Великобритании тем, что каждая комната там была не только оборудована водопроводом, Но и имела ванну. К 1877 году один бостонский отель с умеренными расценками предлагал каждому из своих постояльцев Комнату, где была умывальная раковина с кранами горячей и холодной воды. Но только в начале XX века в хороших гостиницах Америки стало нормой иметь отдельную ванную при каждой Комнате. Когда предприимчивый Эллсуорт Статлер в 1908 году Построил свой новый отель в Буффало, его рекламным девизом было: «Комнату с ванной за полтора доллара».
457
Водопровод был в первую очередь средством экономии времени. Раньше, даже если внутри дома в кухне рядом с ракови-ной имелся насос, все равно необходима была физическая сила, чтобы заставить воду течь; к умывальной раковине или ванне воду приходилось носить вручную. Когда англичане впервые увидели в американских отелях и домах водопроводную арматуру, они расценили это просто как еще одну попытку американцев решить проблему нехватки рабочей силы. Высокая стоимость труда в Соединенных Штатах и в самом деле объясняла, почему водопровод и водоснабжение домов так рано нашли здесь повсеместное распространение.
До появления водопровода и муниципальных канализационных систем умывальную раковину и ванну свободно передвигали по дому туда, где она была в данный момент нужна, или туда, куда легче было подносить воду. Того, что называется «ванной комнатой», не существовало, поскольку не было функциональных причин, чтобы ванна и умывальник оставались на одном месте.
Системы водоснабжения первоначально строились частными предпринимателями, поставлявшими людям то, в чем они испытывали потребность, однако создание канализационных систем не могло быть начато аналогичным образом. Это помогает понять, почему они появились так поздно. Водопровод не мог войти в повсеместный обиход, пока не была организована муниципальная канализационная система. В 1850 году Лемюел Шет-так —англичанин разносторонних интересов, уже знакомый нам как сотрудник Де Бау, совместно с которым он осуществлял перепись населения 1850 года, и основатель американской статистики естественной миграции населения — объяснял острую необходимость в городской системе канализации в своем новаторском «Докладе санитарной комиссии Массачусетса». В 1860 году, когда в Соединенных Штатах уже было 136 систем водоснабжения, там по-прежнему имелось только лишь десять муниципальных канализационных систем. К 1880 году их стало более двухсот. Однако в то время канализационная «система» представляла собой простое приспособление для сбора и слива необработанных фекалий в близлежащие озера и реки. Развитие систем водоснабжения в свою очередь обострило необходимость в канализационных системах лучшего качества, поскольку нередко оказывалось, что города получали воду из тех же речек, которые они загрязняли. Массачусетс и в решении этой проблемы также стал первым, организовав в 1869 году комитет штата по вопросам здоровья и предприняв исследование каиа-
458
дизационных сбросов на экспериментальной станции города Лоренса. Но данный вопрос считался неприличным, его не подобало обсуждать при женщинах. И опасность, которую представляют сбросы человеческих фекалий, как бы разбавлены они ни были, для источников общественного водоснабжения, была мало-помалу выявлена только на фоне значительного общественного противодействия. На станции города Лоренса Хайрем Миллс, вопреки распространенным в те дни представлениям, будто бы реки очищаются именно за счет быстрого потока воды, разработал систему медленной фильтрации нечистот через слой песка, позволив тем самым сократить на 80 процентов смертность в Массачусетсе от тифа.
Когда канализационные системы догнали по числу системы водоснабжения, возник расширяющийся новый рынок канализационной арматуры. Для «комнат с индивидуальной ванной» в американских гостиницах и мотелях и все возрастающего количества ванных комнат в домах потребовались ванны лучшего качества, которые к тому же было бы легче чистить и содержать. В течение первых двух десятилетий XX века в Америке неожиданно возросло производство эмалированных изделий. В предшествующие десятилетия были испробованы многие материалы: деревянные короба, выложенные изнутри листами свинца, цинка или меди; литой чугун, простой, покрытый масляной краской или гальванизированный; листовая сталь; листовая медь; фарфоровые емкости и даже алюминий. Но все они были либо слишком хрупкими, либо холодными на ощупь, либо слишком дорогими. Прочная эмалированная ванна из литого чугуна была изготовлена уже в 1870 году. Тогда таких ванн производилось по одной в день. Вплоть до 1900 года сантехника по-прежнему фасонировалась вручную, однако производство возросло до десяти ванн в день на одного рабочего. Несколько эмалированных ванн из литого чугуна до 1900 года использовались в частных пулл-мановских вагонах. Затем к 1920 году целиковые эмалированные ванны с двойным покрытием, которым предстояло на ближайшие полвека стать стандартными, уже производились при помощи машин и в массовом количестве. Отливка, охлаждение и зачистка осуществлялись серийно и не требовали от рабочих большого умения. Между 1915 и 1921 годами ежегодное производство эмалированной сантехники (умывальных раковин, ванн и т.п.) удвоилось, а затем, к 1925 году, удвоилось вновь и составило 5 миллионов штук.
Другим существенным элементом американской ванной, помимо умывальной раковины, был, конечно, ватерклозет, или
459
уборная с унитазом и сливным бачком. Одна из причин, почему распространение уборных в домах, в отличие от умывальных раковин или ванн, шло медленно, заключалась в том, что уборная не давала столь очевидной экономии в использовании рабочей силы. Широкое понимание того, что нечистоты являются опасным источником болезнетворной инфекции и загрязнения воды, пришло не раньше, чем почти в конце XIX века. Сельская жизнь и ее устои не благоприятствовали появлению машин, которые бы делали то, что природа могла сделать еще лучше. Считалось, что земля обладает способностью замечательно впитывать вещества и уничтожать дурной запах — и от нечистот обычно избавлялись, просто оставляя их на поверхности земли. Человек отходил в ближайший лесок или в другое укромное место и старался предотвратить распространение запаха, считавшегося обычно действительным источником заражения, выбирая для этого всякий раз новое место. В деревнях считали желательным оборудовать специальные отхожие места. Однако обычно они рассматривались не столько с точки зрения санитарии, сколько как места для непродолжительного достойного уединения. Даже там, где имелись отхожие места, они предназначались в основном для женщин и детей, в то время как мужчины по-прежнему шли по нужде на конюшню или в лесок.
Первые патенты на унитазы были выписаны в Соединенных Штатах в 1830-х годах, но только лишь во второй половине XIX века, после распространения водопровода и канализационных систем, уборные стали входить в повседневную жизнь. Когда в 1851 году президент Миллард Филлмор, как говорили, установил в Белом доме первую стационарную ванну и унитаз, его критиковали за то, что он сделал нечто «одновременно антисанитарное и антидемократическое». Даже после введения в действие городских канализационных систем было трудно убедить домовладельцев затрачивать средства на установку сантехнического оборудования и соединительных канализационных труб. В густонаселенном центре города, где проблема сброса отходов была особенно остра, зачастую было крайне трудно убедить владельцев домов использовать канализационную систему. На оборудованных канализацией улицах тысячи людей в конце XIX века продолжали по-прежнему пользоваться уличными уборными и выгребными ямами.
Изобретение унитаза удовлетворительного качества было нелегким делом, потребовавшим таланта сантехников, изобретателей и инженеров — специалистов по гидравлике. Проблема заключалась в необходимости сконструировать устройство ра
460
ковины и унитаза таким образом, чтобы они были самоочищающимися и не слишком шумными и при этом не требовали излишнего количества воды. Современный унитаз со сливом, действовавший по принципу сифона и всасывающий воду для очистки раковины, был изобретен в Англии в 1870 году и к 1880— 1890-м годам использовался американцами, которые могли себе это позволить. Унитаз с клапаном, регулирующим сток воды, который мог использоваться с меньшими промежутками времени, был сконструирован в начале XX века и долго оставался единственным крупным достижением в совершенствовании унитазов. Унитаз, как и ванна, мог стать доступен для широкого потребителя только после того, как были усовершенствованы методы массового производства эмалированных изделий: сантехника из железа с эмалевым покрытием. К началу XX века американские эмалированные изделия массового производства для ванных достигли такого качества, что. стали достаточно хороши для членов королевских семей Европы, — и образец американской продукции был установлен в Букингемском дворце и в личных апартаментах короля Пруссии. В последующие десятилетия на смену эмали пришел фарфор.
Побочным результатом широкого распространения унитазов, в которых при каждом спуске воды расходовалось несколько ее галлонов, и еще одним признаком демократизации всего стало в Соединенных Штатах огромное увеличение общественной потребности в воде. Уже в 1860 году, когда в Бостоне было обнаружено, что в жилом доме Паркер-хаус расходуется более 20 000, а в доме Тремонт-хаус — более 25 000 галлонов в день, были установлены счетчики воды, чтобы потребителям могли выставлять счет за конкретный объем воды, которую они использовали. В течение последующего столетия множились новые способы использования воды: появились стиральные машины, машины для мытья посуды, машины для сбрасывания мусора, автополивалки для газонов, увлажнители воздуха и кондиционеры. Еще до второй мировой войны, когда среднее потребление воды на душу населения в Десяти крупных городах Европы (включая Лондон, Париж и Берлин) составляло 39 галлонов в день, в десяти крупных американских городах (включая Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимор, Чикаго и Детройт) оно было вчетверо большим и составляло 155 галлонов в день. Способы использовать и транжирить воду казались неисчерпаемыми.
Новые коммунальные источники воды и коммунальные канализационные стоки неожиданно стали причиной обособления
461
людей, изменив общественное отношение к физиологическим отправлениям человека. Стародавние отхожие места, даже во дворцах, были часто устроены таким образом, чтобы пользующиеся ими могли при этом получать удовольствие от компании и беседы с занятыми тем же самым делом. Старые американские уборные во дворах домов также обычно имели более одного сиденья, чтобы легче было пользоваться ими одновременно нескольким людям. Однако туалет в доме, отчасти вследствие своей стоимости, был предназначен только для одного. В то время как в Англии, объяснял Гидион, первые ванные были большими и такими же просторными, как остальные комнаты в доме, в Соединенных Штатах ванная стала каморкой, для которой были характерны компактность и изолированность. Этим она разительно отличалась от бань Древнего Рима и Греции или современных мусульманских стран и Японии, где общий источник воды сводил людей вместе; тесное же общение и сплетни женщин у колодца стали притчей во языцех еще со времен Ребекки. Для американцев демократизация ванной означала личную ванную.
По мере того как все эти механические приспособления, использующие коммунальные ресурсы — воду, газ и электричество, — входили в повседневный американский быт, они становились центральным компонентом, вокруг которого строилось здание. И по мере того, как американская домашняя хозяйка переходила от угольной печи к приборным щиткам, инженер начинал верховенствовать над архитектором.
Жилой небоскреб или небоскреб, занятый под конторы, вряд ли мог функционировать круглогодично в отсутствие центрального отопления, поскольку сложность сооружения дымохода в каждой из сотен комнат, а затем поднятия топлива к каждому отдельно взятому камину или печке могла бы сделать невозможным строительство высотного здания. А центральное отопление в Соединенных Штатах из административных зданий перекочевало и в частные дома — еще один побочный продукт быстро меняющегося современного мира, где открытые для публики сооружения и средства обслуживания имели тенденцию делать роскошь более общедоступной. Роскошные американские гостиницы — «дворцы для народа» — познакомили американцев с центральным отоплением еще до середины XIX века. Первые отопительные системы подавали горячий воздух, нагр-^ вавшийся за счет сжигания дерева или угля; однако к концу сто-
462
детия для отопления были приспособлены паровые котлы, использовавшиеся в паровых двигателях. А избыточный пар от фабричных паровых машин по трубам подавался в системы, отапливавшие фабрики, конторы и залы заседаний. В государственных школах Чикаго паровая система отопления была установлена в 1870 году.
Радиатор был американским изобретением. И слово это, обозначающее устройство, при помощи которого пар или горячая вода подается из центрального теплового котла и, циркулируя, обогревает комнаты, является американизмом, возникшим как раз тогда. В 1874 году американец Уильям Болдуин сконструировал усовершенствованный радиатор, состоящий из коротких обрезков трубы диаметром в один дюйм, вмонтированных в основание из литого чугуна. Широкое использование центрального отопления в домах американцев началось только после того, как в 1890-х годах было налажено массовое производство радиаторов из литого чугуна. Американское общество инженеров по отоплению и вентиляции, основанное в 1895 году, построило свои лаборатории при получившем от федерального правительства землю Иллинойском университете. Проводившиеся в этих лабораториях новаторские эксперименты задавали темп развитию страны. К1950 году в половине американских домов имелось то или иное центральное отопление, что было на 50 процентов больше, чем в предыдущем десятилетии. Все увеличивалось число домовых отопительных котлов, работавших на топливе, поступающем с какой-либо центральной станции: наряду с потреблением нефти стремительно росло потребление газа и электричества. К 1960 году большинство американских домов отапливались не углем и не дровами. Испытывались новые системы отопления, включая нагреватели на инфракрасных лучах и ядерные реакторы. Последним шагом, размывающим грани между внутренним помещением и улицей, было все более широкое использование проложенных под тротуаром труб для того, чтобы улицы и пешеходные дорожки зимой оставались сухими.
В большей части страны какое-то отопление было элементарно необходимым, чтобы жить и работать. Первоначально кондиционирование воздуха (охлаждение, увлажнение, уменьшение влажности) было только лишь удобством. Как изобрести приспособление, которое бы держало в охлажденном виде продукты, было значительно сложнее, чем придумать машину для приготовления пищи, так и сконструировать систему для обогрева комнат было значительно проще, чем для их охлаждения.
463
Однако к 1970-м годам в рамках нового архитектурного стиля, введшего в обиход фиксированные рамы и большие оконные стекла, кондиционирование воздуха начало рассматриваться как нечто само собой разумеющееся. Как мы уже видели, даже еще до Гражданской войны в Америке предпринимались определенные усилия, чтобы сконструировать систему искусственного охлаждения. Однако они были в основном направлены на охлаждение воздуха в комнатах с целью излечения или предотвращения лихорадки.
Система кондиционирования воздуха, годная для широкого использования, появилась в результате усилий, направленных на решение определенных проблем промышленности. Производящие текстиль промышленники обнаружили, что, для того чтобы их нить оставалась мягкой и эластичной и чтобы предотвратить ее разрывы, при которых приходилось останавливать машины, теряя на этом деньги, они должны контролировать содержание влаги в пряже. Нить с точно выдержанным содержанием влаги была крепкой и эластичной, и правильное увлажнение нити называлось «кондиционированием пряжи». Когда один американский инженер-текстильщик в 1906 году изобрел систему, позволявшую контролировать содержание влаги в воздухе, он назвал этот процесс «кондиционированием воздуха»—и название прижилось.
Развитие кондиционирования воздуха, в отличие от многих других нововведений в Америке, потребовало предпринять определенные усилия не только в практическом, но и в теоретическом плане. Человеком, разработавшим теоретическую базу, сконструировавшим техническое устройство, а затем продумавшим возможность использования кондиционирования воздуха в повседневной жизни людей, был Уиллис Кэрриер. В 1902 году, всего лишь через несколько месяцев после того, как Кэрриер получил диплом инженера в Корнельском университете, он обратил внимание на то, что в типографии в Бруклине, где печатался юмористический журнал «Джадж», летом не получалось как следует сложить бумагу. Обложки журнала печатались в цвете, а поскольку влажность воздуха на протяжении лета менялась, бумага растягивалась и сжималась, так что краски, поочередно накладываемые машинами, не попадали точно одна на другую.
Внутреннее озарение и изобретательность, сделавшие его впоследствии основателем крупной новой отрасли промышленности, подсказали Кэрриеру сосредоточить свое внимание на принципиально важном вопросе взаимоотношений между тем
464
пературой и влажностью. И чтобы решить проблему типографии, он сконструировал устройство, которое контролировало одновременно и температуру и влажность. В своем труде «Рациональные психометрические формулы; их отношение к метеорологии и кондиционированию воздуха», прочитанном им в 1911 году перед Американским обществом инженеров-механиков, он заложил теоретическую основу для кондиционирования воздуха в XX веке. Затем он разработал приспособление, позволяющее осуществить кондиционирование воздуха в высоких зданиях и индивидуальных жилищах. Сконструированная им в 1923 году на основе центрифуги-компрессора новая холодильная установка дала возможность сократить количество подвижных деталей, уменьшить шум и наконец-таки установить кондиционеры в самых высоких небоскребах. Однако по мере того, как здания становились больше, возникали и новые проблемы: было невозможно обеспечить достаточно места в перегородках между этажами, чтобы вместить все трубы. Кэрриер разрешил и эту проблему, придумав оригинальную новую систему, состоящую из небольших трубочек, через которые воздух с большой скоростью нагнетался в установленные в комнатах аппараты, охлаждавшие или нагревавшие его до необходимой температуры и затем рассеивавшие по комнате. Для того чтобы сконструировать домашние установки, нужно было также безопасное, невос-пламеняющееся охлаждающее вещество, которое и было разработано в 1931 году фирмой «Дюпон компани», получив название «Фреон-12».
Фабрики по производству шоколада, которые прежде приходилось закрывать на период жаркой влажной погоды, теперь, имея кондиционеры, могли работать вне зависимости от погоды. Пекарни и фабрики по производству жевательной резинки, табачные фабрики и фабрики, производящие гончарные изделия, типографии и заводы военного снаряжения — все, кого раньше страшили перемены в погоде, теперь могли беспрепятственно Делать свою собственную погоду и таким образом обеспечить непрерывную работу своих конвейеров. Нью-йоркская фондовая биржа установила примитивную систему кондиционирования в 1904 году, а через три года вслед за ней то же самое сделал художественный музей «Метрополитен». Театр в Монтгомери, Штат Алабама, установил кондиционеры в 1917 году. В 1922 году Китайский театр Граумана в Голливуде был оборудован системой кондиционирования нового типа, подававшей кондиционированный воздух через потолок и выводившей несвежий воздух через помещенные под сиденьями трубочки. Затем наступила
465
очередь кондиционированных железнодорожных вагонов, g 1930-х годах удобства, обеспечивавшиеся посетителям кинотеатров, открыли американцам, что они испытывают потребность иметь кондиционеры в своих конторах, на фабриках, в магазину и домах.
И вновь техника и технология из общественной жизни и мира коммерции перекочевали в частную жизнь индивидуумов. Производство комнатных кондиционеров, осуществлявшееся в 1930-х годах в небольших количествах, к 1950-м выросло в большой бизнес. В 1960-х годах ежегодно производилось более трех миллионов кондиционеров, причем три четверти из них предназначались для домашнего пользования. К середине XX столетия наибольшая часть объема реализации продукции в данной области обеспечивалась за счет спроса на стационарные системы центрального кондиционирования воздуха, и еще до конца 1960-х годов ежегодно устанавливалось стационарных аппаратов центрального кондиционирования воздуха на сумму в 1 миллиард долларов. Даже в автомобилях кондиционеры начали становиться обычным элементом внутреннего оборудования.
«Каждый день —хороший день» — это лозунг Кэрриера в 1919 году, когда в его рекламе говорилось, что помещение кинотеатра с кондиционером «придает такую же физическую бодрость, какую вы почувствовали бы после двухчасового пребывания в горах с их натуральным чистым воздухом». Он описывал обеденные залы в гостиницах, «где даже воздух аппетитный». И он предсказывал, что «вы увидите, что настанет день, когда сотворенная человеком погода будет делать «каждый день хорошим днем» по всей стране, в зданиях любого типа, от скромного бунгало до большого промышленного завода, распростершегося на территории в миллионы квадратных футов. Помяните мои слова».
Кэрриеровский оптимизм движителя промышленного развития более чем оправдался. В 1960-е и 1970-е годы американцы привыкли к кондиционерам в своих школах, на работе и в домах и начали считать, что, куда бы они ни пошли, там обязательно должен быть кондиционер. Крупные торговые центры, такие, как «Мидтаун плаза» в Рочестере, «Оглторп плаза» в Саванне и «Норт-парк молл» в Далласе, крытые помещения каждого из которых имели площадь почти 1,5 миллиона квадратных футов, были кондиционированными. Те, кто занимался планировкой строительства и имел при этом воображение, как, например, Уолт Дисней и его коллеги, изучали возможность создания целиком крытого центра города с кондиционированным воздухом.
466
Пик нового этапа деятельности по смещению границ между жизнью внутри и снаружи помещений приходится примерно на 1965 год, когда было построено здание хьюстонского спортивного центра для космонавтов, где предполагалось обеспечить кондиционирование всего пространства между опорами, достаточно большого для того, чтобы разместить шестигранник бейсбольной площадки или поле для игры в регби. Для этой цели предназначался комплекс усовершенствованных измерительных приборов: снаружи — пирогелиометр на крыше для измерения угла и интенсивности солнечного освещения и анемометр для определения скорости и направления ветра; внутри—ультрафиолетовый датчик для определения плотности дыма и пыли в воздухе и для регистрации изменений видимости, влажности и температуры на всех участках арены. Прозрачное пластиковое покрытие, позволявшее солнечному свету проникать до самого пола, давало возможность выращивать на игровом поле настоящую траву, однако слепило глаза игрокам в бейсбол, когда они взглядывали наверх, чтобы поймать высоко летящий мяч. Когда пластик был покрашен, чтобы солнце не слепило глаза, трава увяла. Для сохранения эффекта пребывания на свежем воздухе эту стерню сначала красили в зеленый цвет. Затем специалисты по пластмассе изобрели новый вид искусственной травы — астродерн, который на расстоянии выглядел как трава и имел упругость и другие качества, необходимые для проведения спортивных игр. Вскоре выяснилось, что в том, что касается спорта, астродерн во многом превосходил настоящую траву, и тогда им стали покрывать открытые площадки для игры в регби и теннисные корты; астродерн начали использовать даже для городских газонов.
Меньшая, чем когда-либо прежде, дистанция отделяла то, чем человек мог заниматься в помещении, от того, для чего ему нужно было выбираться на свежий воздух и вступать в противоборство с погодой. В обиход вошли самые различные способы, как, не покидая помещения, получить питьевую воду, избавиться от нечистот и позаниматься спортом. Американцы начали брать с собой частицу своего обустроенного мира, когда слушали стереофоническую музыку и радионовости, сидя в своих кондиционированных автокапсулах или отдыхая на пляже. Простое И понятное различие между тем, что находится внутри и снаружи дома, между миром, созданным Богом, и искусственным мирном человека стало, как никогда до этого, расплывчато, что Привело к утрате американцами ориентировки в большей мере, Чем ими это обычно осознавалось.
Часть шестая
ТИРАЖИРУЯ МОМЕНТ
Ой, мама, иди скорее в гостиную: там человек играет на пианино руками!
Цит. по: Джон Филип Суза «Угрозамеханической музыки»
Среди более поздних форм, в которых в Америке происходило сглаживание различий сущего, ни одна не была столь примечательной, как изменившееся значение момента. «Ускользающее мгновение» было поэтическим клише, потому что ничто не было более очевидным, чем то, что этот миг никогда не удастся вернуть. Или, как сказал о том же Джон Донн:
Падает звезда—поймай, Мандрагору—хинь брюхатой. Тайны прошлого прознай, И давно ли Черт—рогатый, Научи внимать сиренам...
Неповторимость мгновения была сокровенным смыслом жизни — и смерти. Говорить о ней было все равно что иными словами говорить о том, что человек смертен. Поскольку только лишь Бог вездесущ, он мог одновременно быть везде и всюду. Он не был ограничен пространством и временем, так же как не был ограничен погодой или временем года. Только лишь Бог мог видеть события так, будто бы они всё еще происходили или будто они все произошли одновременно. Только Бог мог видеть движущиеся тени умерших и слышать их голоса. Теперь все это мог делать человек.
Перевод В.Топорова.
468
В прежние времена человек познавал самого себя через то, что он не мог осуществить. «Искусство, — говорил Гёте, — основывается на ограничении». Какой новый смысл могли американцы обнаружить в жизни, если они разрушили былые рамки? История была попыткой человека приспособиться к тому, с чем он ничего не мог поделать. Американской истории XX века предстояло в большей мере, чем когда-либо прежде, испытать способность человека приспособиться ко всему тому новому, что он теперь делать мог.
41
ВРЕМЯ СТАНОВИТСЯ СТОЛЬ ЖЕ ВОСПРОИЗВОДИМЫМ, КАК И ВСЕ ПРОЧЕЕ:
УПАКОВЫВАЯ ЕДИНИЦУ ВРЕМЕНИ
«Потерянное время,—говорилось в «Альманахе бедного Ричарда», — никогда не отыщешь вновь». Трудовая этика основывалась на представлении, что каждый момент труда уникален и неповторим. Существовали утренние и вечерние часы работы, и в труде каждого человека было что-то свое. Каждый приходил на погрузку угля со своей собственной лопатой, сгребал ею уголь по-своему, и люди работали лопатой чаще всего совершенно по-разному. И каким-то образом это казалось не только правильным и должным, но и неизбежным. Человек был единственным мерилом человека. Жизнь была цепью невозвратимых, неповторимых эпизодов. Время было последовательностью единственных в своем роде мгновений — каждое приходило и никогда уже не повторялось. Прошедшее было чем-то, что уже было не воскресить.
В Америке XX века даже этот старый трюизм перестал быть истиной, поскольку время как бы стало состоять из однородных «кирпичиков», цепочки тщательно замеренных, взаимозаменяемых отрезков. Время больше уже не являлось потоком, но стало конвейером.
До середины XIX века настенные и наручные часы в Соединенных Штатах были редкостью. Если каждая единица времени была неопределенной и точно не зафиксированной, тогда, разумеется, единица труда не могла быть измерена точно затраченным на него временем. Параметры единицы труда оставались по необходимости неопределенными до тех пор,
469
пока часы работы определялись по солнечному свету и наступлению темноты.
Пунктуальность не была в числе добродетелей, которые культивировал в себе Бенджамин Франклин в стремлении к самосовершенствованию. И это не было удивительным, поскольку в те времена наручные часы носили лишь немногие богачи. Дру. гие же не могли узнать точного времени, если где-нибудь рядом не было часов. Путешественники не могли отправляться в дорогу или уехать в соответствии с точным, объявленным ранее расписанием. Вашингтон, Джефферсон или Адамс судили об опоздании гостя просто по тому, что он приехал позже, чем его ожидали. Радующие глаз часы с мелодичным звоном на площадях европейских городов (кажущиеся теперь привыкшим к наручным часам американцам затейливыми и очаровательными) в свое время были созданы, чтобы служить общественным нуждам. Они также были свидетельством того, что простой гражданин не мог себе позволить иметь собственные часы. Даже ближе к середине XIX столетия карманные часы были фамильной ценностью и их полагалось торжественно носить на массивной золотой цепи. Часы, которые госпожа Линкольн надела на запястье в день торжественного вступления своего мужа на пост президента, были расценены как любопытная ювелирная вещица. Выражение «наручные часы» вошло в английский язык только к 1900 году. Широкое распространение наручных часов и всеобщее осознание течения времени началось только после того, как такие часы появились у военных — участников англо-бурской войны (1899 — 1902), пользовавшихся ими для синхронизации действий подразделений своей армии. Только когда американцы смогли позволить себе покупать наручные и настенные часы и нашли пути делать их в беспрецедентных количествах, они начали носить наручные часы и измерять свою жизнь в минутах.
«Эффективность» — американский идол XX века—означала, что труд стал рассчитываться в единицах затраченного на него времени. В стране, где часто бывали трудности с обеспечением рабочей силой и где она всегда была дорогой, эффективность измерялась в меньшей степени «качеством» и «компетентностью», чем скоростью, с которой была выполнена работа. Время учитывалось при любых подсчетах. Эффективная Америка была Америкой оперативной. Время стало цепочкой однородных — точно замеренных и с точностью воспроизводимых — отрезков. Рабочий день больше уже не измерялся по свету солнца, а электрическое освещение позволяло фабрикам работать круглосуточно. Холодильники, центральное отопле
470
ние и кондиционирование воздуха начали сводить на нет естественные различия между временами года. Одна единица рабочего времени становилась все больше и больше похожей на другую.
Существовали и специфичные для Америки побудительные мотивы, чтобы определять и фиксировать стандартные единицы рабочего времени. Массовое производство было производством стандартизированным. Лекала для изготовления деталей, одинаковых по форме и размеру, были только лишь началом. Американская система производства потребовала развития измерения самых различных отрезков времени и их стандартизации. Генри Форд добавил к этому технологию поточного производства. И после Форда массовое производство означало также и производство на конвейере, что потребовало устранения всякой неопределенности относительно длительности выполнения каждой трудовой функции. Теперь обрабатываемый предмет подавали к рабочему месту человека. Для безостановочного производства было существенно важно, чтобы производимая каждым человеком операция была точно выверена по времени, конвейер непрерывно двигался и ни одно мгновение не было потеряно впустую. Скорость линии сборки, которая теперь означала скорость производства, зависела от той скорости, с которой могла быть выполнена самая длительная из операций. Все это предполагало точный учет времени.
Апостол американского идола эффективности Фредерик Тейлор был первым человеком, который провозгласил эти истины с догматической ясностью. В его жизни и характере нашли воплощение дилеммы современной Америки. С одной стороны, он проповедовал почти нечеловеческую одержимость вещами, целеустремленность в заботе об эффективности — для производства большего количества, лучшего качества и более дешевых вещей. В 1911 году Тейлор писал в книге «Принципы научного управления»: «В прошлом на первом месте был человек; в будущем на первом месте будет система». Но с другой стороны, он настойчиво высказывал сентиментальную, а иногда страстную озабоченность необходимостью для каждого конкретного человека в полной мере реализовать себя и достичь в отношениях между людьми любви и гармонии. Его глубоко огорчало, когда он видел людей, приниженных тем, что Уильям Джеймс называл «привычкой к неполноценности в сравнении со своими подлинными возмож
471
ностями». Для Тейлора неэффективно работающий человек был подобен «птице, которая может петь и не поет». Поэтому Тейлор демонстрировал стойкое терпение, экспериментируя, чтобы найти более экономичный способ делать шарикоподшипники для велосипедов, но выражал нетерпеливое раздражение по поводу конкретного человека, когда тот испытывал сентиментальную привязанность к своей лопате, которой он работал на протяжении долгих лет. Не существовало ли все же неизбежного противоречия между реализацией личности человека и реализацией его производственных возможностей? В Америке, где производственная активность людей была раскрепощена в большей мере, чем где-либо прежде, предстояло опытным путем получить ответ на данный вопрос.
Отец и мать Тейлора были по своему рождению квакерами. Его мать, страстная сторонница отмены рабства и участница движения аболиционизма, сопровождала в 1842 году Лукрецию Мотт в Лондон в качестве делегата международной конвенции против рабства. Вплоть до конца своей жизни Тейлор в соответствии с квакерской традицией одевался очень просто. Его горячий поклонник из Англии сравнивал его с Христом. «Он шел к людям — сотням людей в день, влачившим, как он видел, жалкое существование, которые презирали самих себя, ненавидели свою работу и не ожидали ничего ни от себя, ни от кого-либо другого, и просил их отдать свою жизнь в Его руки и предоставить Ему показать, что можно сделать с нею. Это является профессией Фредерика Тейлора». И между тем, когда молодой Эптон Синклер выступил с возражениями против его системы, Тейлор не преминул описать идеального литейщика как «всего лишь человека, более или менее схожего с быком, тяжеловеса как в физическом, так и в интеллектуальном отношении».
Тейлора, казалось, не беспокоили эти противоречия между целями и чувствами, поскольку он свято верил в исцеляющее действие эффективности. Он видел панацею в увеличении производства и распространения товаров. «Что больше всего отличает цивилизованные страны от нецивилизованных, процветающие народы от прозябающих в нищете, — отмечал Тейлор, — так это то, что средний человек в первом случае в пять или шесть раз более производителен, чем во втором». Он утверждал:
Научное управление предполагает полную революцию в умах работников... И оно предполагает такую же полную революцию в том, что касается управленческого аппарата... в прошлом значительная часть усилий и внима
472
ния была сосредоточена на том, что может быть названо правильным разделом прибавочного продукта, получаемого за счет совместных усилий... Великая революция, происходящая... под научным руководством, заключается в том, что обе стороны перестают рассматривать раздел прибавочного продукта в качестве важнейшего вопроса и совместно переключают свое внимание на увеличение объема прибавочного продукта до такого размера, что он становится столь большим, что нет необходимости спорить, как его делить.
Тейлор, таким образом, выступал против профсоюзов. Разве они не сделались излишними благодаря его Боту, гармоничному и эффективному Боту Продуктивности?
В своей собственной повседневной жизни Тейлор очень рано стал одержим идеей эффективности. Он измерил и подсчитал свои шаги, чтобы определить, как наиболее экономично дойти пешком до работы. Он изобрел свою собственную теннисную ракетку с ручкой в форме ложки и доказал ее эффективность, выиграв в 1881 году совместно со своим партнером национальное первенство. Позднее, когда он переключился на гольф, он сконструировал собственную клюшку и пытался вырастить траву лучшего качества для специальных дорожек и зеленых площадок для игры в гольф. В годы, когда носили высокие ботинки на шнурках, он постоянно надевал туфли без завязок с мягкими бортами, чтобы сэкономить время, затрачиваемое на шнурование ботинок. Он увлекался спортом и не употреблял чая и кофе и не курил табака, поскольку они были помехой на пути к достижения эффективных результатов в спорте.
Родители отправили его в школу Филлипса в Эксетере для подготовки к Гарвардской школе права. Он таки ее окончил, и притом с лучшими результатами на курсе, но ценою физического срыва, из-за чего отказался от юридической карьеры. Когда врач прописал ему физический труд, он стал помощником механика, начав работать в качестве простого рабочего на заводе фирмы «Мидвейл стил компани» в Филадельфии. Одновременно по вечерам он изучал машиностроение и в 1883 году сдал выпускные экзамены в Технологическом институте Стивенса. Став инженером, он нашел свое призвание: еще до того, как ему исполнилось тридцать' лет, он был назначен главным инженером завода и уже Начал карьеру изобретателя, которая в дальнейшем принесла ему сто патентов. Среди последних был патент на разработку самого большого парового молота, когда-либо построенного в Соединенных Штатах. Если бы даже он не осуществил ничего Другого, его все равно бы помнили за изобретение особого сплава и термической обработки, в результате чего получалась «быстрорежущая сталь». Сделанные из такой стали резцы токарного станка не теряли твердости, когда накалялись докрасна, и резали
473
металл вдвое быстрее, чем прежде, что увеличило вдвое производительность машиностроительных цехов во всем мире.
Однако самым существенным изобретением Тейлора (из тех, на которые не выдается патента) было создание новой системы организации всех фабрик. То, что Тейлор в 1911 году назвал принципами научного управления, было нацелено на изменение самого представления о труде. Основная идея Тейлора заключалась в том, чтобы сделать в отношении единицы труда то, что Эли Уитни и его предшественники и последователи сделали в отношении единицы сырья и продукции в американской системе производства. Тейлор разложил каждую операцию на фабрике на простейшие действия и затем засек время на них с целью найти наиболее экономичный способ выполнения всей операции.
Время было основным измерением, которым руководствовался Тейлор, а секундомер — его главным орудием. Когда Тейлор в 1898 году начал работать на компанию «Бетлехем стал», он предпринял серию экспериментов, «чтобы установить, как быстро должны быть выполнены различные виды работы, поступающей в цех». Для надлежащей организации исследования относительно необходимого для работы времени Тейлор дал следующие указания:
Первое. Найти где-нибудь 10 — 15 человек (предпочтительно на как можно большем числе различных предприятий и в различных частях страны), имеющих наилучшие навыки для выполнения данной конкретной работы, являющейся предметом исследования.
Второе. Изучить точный набор элементарных операций или движений, производимых каждым из этих людей при выполнении работы, являющейся предметом анализа, а также инструменты, которыми пользуется каждый человек.
Третье. Выяснить с секундомером время, необходимое для каждого из этих элементарных движений, и затем выбрать самый быстрый способ выполнения каждого элемента работы.
Четвертое. Устранить все неправильные движения, медленные движения, липшие движения.
Пятое. Устранив все ненужные движения, объединить в общую цепочку самые быстрые и самые удачные движения, а также лучшие из инструментов.
Этот новый метод, включавший последовательность движений, которые могут быть сделаны наибыстрейшим и наилучшим образом, затем используется взамен 10 или 15 менее удачных последовательностей движений, использовавшихся раньше.
Тейлор со своим штатом сотрудников потратил пять месяцев, собирая в «Бетлехем стал» подобного рода сведения для определения лучшего способа работы с лопатой.
474
«Наука работы с лопатой» (мишень для насмешек его оппонентов), явившаяся результатом исследований Тейлора, стала классическим примером многообещающих перспектив научного управления. Выступая в 1912 году перед специальным комитетом палаты представителей, он высказал предположение, что, если он действительно смог превратить в науку работу с лопатой, то не существует ничего на свете, что он не мог бы поставить на научную основу. Тейлор поделился своим опытом работы на заводе «Бетлехем стал». Придя туда, он обнаружил, что каждый рабочий приносит с собой собственную лопату и использует ее для того, чтобы перебрасывать самые различные материалы. «Мы могли наблюдать, как первоклассный работник после переброски размельченного угля, которого на лопату приходится по 3 Vz фунта, начинал нагружать руду — по 38 фунтов на лопату. Так каков же тогда нормальный вес нагруженной лопаты — 3 Vz или же 38 фунтов? Оба эта показателя сразу не могут быть верными. При научном управлении этот вопрос решается не в соответствии с чьим-либо мнением и требует точного, внимательного научного анализа».
Собрав сведения относительно того, сколько тонн какого вещества перегружает ежедневно каждый из работающих на «Бетлехем стал» людей, Тейлор сконструировал собственные лопаты и снабдил ими работников. Затем он отмечал результат, изменяя длину черенка лопаты. И обнаружил, к примеру, что, отрезав рукоятку таким образом, чтобы лопата каждый раз принимала 34 вместо 38 фунтов руды, он мог увеличить ежедневно выработку рабочего с 25 до 35 тонн. Тейлор продолжал отрезать черенок, пока не обнаружил, что при грузе лопаты в 21 7z фунта ежедневная выработка была наибольшей. Проведя это исследование, он сделал вывод, что наилучшие результаты работы завода в целом достигаются при наличии лопат пятнадцати различных типов, каждый из которых предназначается для какого-то определенного вещества: от маленьких плоских лопат для руды до огромных совков для размельченного угля и для кокса. Он также описал, как надлежащим образом обращаться с каждым из этих орудий труда:
Существует лишь один правильный способ погружать лопату в вещество определенного рода—и множество неправильных. Итак, чтобы правильно набрать лопатой трудно поддающееся вещество, надо сильно прижать верхнюю часть руки к верхней части правой ноги чуть ниже бедра, как показано, взять конец лопаты в правую руку и, когда вы будете втыкать лопату в насыпанную кучу, вместо того, чтобы использовать мускульное усилие рук, что утомительно, перекиньте вес вашего тела на лопату, как показано; тогда
475
лопата вонзится в насыпанную кучу без всякого напряжения и без всякой усталости для рук. Девять из десяти работников, пытающихся воткнуть лопату в такого рода кучу, будут использовать силу своих рук, что требует вдвое больших усилий.
Тейлор разослал по заводу инструкторов, которые обучали рабочих науке обращения с лопатой.
Три с половиной года спустя в результате применения новой науки Тейлора сто сорок человек выполняли работу шестисот. Стоимость орудий труда снизилась вдвое, а те из рабочих, которые сохранили свое место, получали заработную плату на 60 процентов выше прежней.
Вскоре Тейлор и его последователи предприняли попытки упорядочить операции на сотнях фабрик по всей стране, осуществить то же, что было проделано в отношении работы с лопатой. Во имя «научного управления» озабоченные вопросами времени люди расчленяли трудовые функции на компоненты, засекали время, затрачиваемое на каждый компонент, и разрабатывали наилучший способ выполнения каждого из компонентов. Фабричный труд был разбит на точно разделенные и точно замеренные простейшие элементы. «Труд каждого рабочего полностью распланирован администрацией по крайней мере на день вперед, и в большинстве случаев каждый человек получает полные письменные инструкции с подробным описанием задания, которое он должен выполнить, а также средств, с помощью которых он должен выполнить работу». Последователи Тейлора пошли еще дальше, разбивая трудовой процесс на фабрике на крохотные части, описывая элементарные человеческие действия и замеряя их в секундах. Г.Л. Гантт на «Бетлехем стал» изобрел новые орудия труда, позволявшие рабочему выполнять задание точно по инструкции, и разработал новую методику инструктажа рабочего относительно того, как правильно осуществлять трудовой процесс.
Одним из тех, кто с наибольшей энергией включился в работу Тейлора, был Фрэнк Гилбрет, чьи изобретательность и усилия по организации эффективного быта своей семьи с многочисленными детьми сделали его героем бестселлера и популярной киноленты «Дюжиной — дешевле,» (1948). Работавший раньше каменщиком Гилбрет совместно со своей женой в течение трех лет занимались исследованием времени и движений, необходимых для кладки кирпичей. Затем Гилбрет сообщил Тейлору об обнаруженном им ужаснейшем транжирстве.
476
«Боже мой... это просто варварство. Вообразите себе: вот, к призеру, я вешу более 250 фунтов, и всякий раз, когда я нагибаюсь за кирпичом, я опускаю 250 фунтов веса вниз на два фута, чтобы поднять кирпич весом 4 фунта, а затем поднимаю вновь 250 фунтов — всего лишь для того, чтобы поднять кирпич весом 4 фунта. Подумайте только, какая трата усилий. Это чудовищно». Гилбрет с женой потратили год с лишним, стараясь устранить это движение. Когда их работа подошла к концу, они усовершенствовали метод кладки кирпичей таким образом, что теперь на один кирпич приходилось только лишь пять движений вместо прежних восемнадцати. На основании этого Гилбреты разработали свою собственную систему «экономии движений». Среди прочих принципов она включала требование, чтобы две руки одновременно не оставались без движения, кроме периодов отдыха, а двигались одна против другой в симметричных направлениях. Каждое простейшее движение они называли терблиг (от фамилии Гилбрет, написанной наоборот). После смерти Фрэнка Гилбрета Лилиан Гилбрет написала несколько книг, где показала, как эти идеи могут быть использованы в домоводстве.
«Научное управление» в индустриальном мире стало синонимом хорошего ведения домашнего хозяйства. Неожиданным популяризатором этого термина и идеи стал «народный адвокат» и защитник трудящихся Луис Брэндейс. В конце 1910-х годов, когда в Комиссии по торговле между штатами состоялось открытое слушание в связи с обращением Восточной железнодорожной компании за разрешением повысить стоимость перевозок, Брэндейс выступил в защиту грузоотправителей, протестующих против повышения расценок. Он читал книгу «Управление производством» Тейлора, опубликованную в 1903 году, и встречался с самим Тейлором, которого считал «человеком действительно великим, не только умом, но и личными качествами». Брэндейс выиграл дело против повышения расценок, показав, что управление железными дорогами организовано плохо и что всего лишь при более эффективной и более «научной» организации управления они могли бы получить прибыли больше, чем при требуемом повышении расценок. Брэндейс подкрепил свою позицию серией сенсационных выступлений владельцев компаний, уже использующих систему Тейлора. Обзоры дебатов в прессе стали рекламой явлению, которое Брэндейс не переставал восхвалять как систему «научного управления». До этого времени сам Тейлор еще не решил, как назвать свою систему; он думал дать ей название «функцио
477
нальное управление» или «оперативное управление». Именно ораторские способности Брэндейса и его удачные доводы и разрешили сомнения Тейлора, когда в 1911 году он опубликовал свою работу «Принципы» в пользу «научного управления» — не просто термина, а рекламной формулы.
Тейлоровская концепция хронометража и его понятие простейшей задачи вскоре стали приниматься в расчет и фабрикантами и профсоюзами. К середине века компания «Дженерал моторе» в контрактах с рабочими разделила час на шестиминутные периоды, распределила рабочие задания по этим периодам; и рабочий получал заработную плату в соответствии с количеством проработанных десятых долей часа. В контракте Стальной корпорации Соединенных Штатов с Конгрессом производственных профсоюзов, заключенном 8 мая 1946 года, «средняя дневная выработка» определялась как «такой объем работы, который может быть выполнен квалифицированным наемным работником, работающим в нормальном темпе... нормальный темп соответствует ходьбе налегке по ровной местности со скоростью три мили в час». В программе обоснования заработной платы корпорация определила 1150 рабочих операций по 152 классификациям. Американская алюминиевая компания потратила три с половиной года и полмиллиона долларов на разработку критериев для обоснования и классификации 56 000 рабочих операций.
В XIX веке приезжие из Европы отмечали инициативность, сообразительность и свободу от формальностей, которые, по их мнению, помогали объяснить более высокий уровень жизни в Америке. Но теперь Тейлор предостерегал американских рабочих от устарелых достоинств «инициативности». Рабочий, от которого требуется исполнение его рабочей операции одним «нужным» способом, утверждал Тейлор, не более подвергается давлению, чем хирург, которого обучают лучшему способу оперировать аппендицит. Большая часть того, что считается «инициативой», настаивал Тейлор, на самом деле лишь пустая трата времени; тщетны и кустарные усилия невежественных людей вновь изобрести давно известное. Если рабочий каждую десятую долю часа зарабатывал за выполнение своего задания в точности по предписанию, то у него не было никакой необходимости и очень мало возможностей для проявления инициативы. Раздробление рабочего процесса в соответствии с новыми калькуляциями научного управления должно было сде-
478
дать необходимость напряжения сил более чем когда-либо трудной для понимания фабричных рабочих.
Те самые кустарные способы деятельности, которые были рроклятием для Тейлора, по крайней мере вселяли в человека 8а рабочем месте чувство, что он занят нужным делом. Уничто-^щть кустарщину в фабричной работе означало бы отнять у рабочего часть его эмоциональной заинтересованности и личного удовлетворения. Разве мог теперь рабочий не почувствовать, что он делает чужую работу или работу, заданную машиной? Кустарный подход к делу был подходом индивидуальным. Научное управление, которое превратило рабочего в рабочий агрегат, эффективность которого определялась в соответствии с его способностью обслуживать технику, сделало самого рабочего заменимой деталью.
Научное управление также оказало влияние не только на то, как производить, но и на то, что производить. Характер будущих товаров разрабатывался и определялся в соответствии со скоростью и экономичностью их производства. «Научная» система теперь предъявляла собственные требования, заменив неискушенного потребителя. Было ли это платой за безграничную продуктивность, которую обещала американская система производства средств потребления? Было ли это концом блестящей американской методики «сохранения» человеческих возможностей? Больше нельзя было скрывать весь пафос и остроту противоречий, свойственные новым попыткам американцев наилучшим образом использовать человеческие способности. Это нашло свое выражение в 1930-е годы в знаменитом эксперименте Элтона Мейо на заводе Западной электрической компании в Чикаго, принадлежащем Хоторну. В течение тринадцати недель подвергались изучению шесть девушек, работающих на сборке телефонов. Все возможные переменные факторы фиксировались, и их воздействие определялось: температура и освещение в рабочем помещении, продолжительность сна работниц минувшей ночью или за ночь до этого. В целях эксперимента поочередно изменялся один из факторов и результаты фиксировались, но никакой отдельный переменный фактор не оказался решающим. Независимо от того, что изменяли экспериментаторы в условиях труда, производительность труда этих шести де-вУШек возрастала и продолжала расти. Мейо проницательно заключил, что истинным объяснением этому был сам эксперимент — проявление внимания к определенным рабочим, вместе с Чувством коллектива, возникшим благодаря ему. Мораль ис-•“Ледования Мейо, конечно, заключалась в том, что никакие ма-
479
териальные усовершенствования в научном управлении не могут подавить чувства, которые мужчины и женщины испытывают к своей работе и к своему положению.
Вскоре это открытие легло в основу еще одной новой теории направленной на повышение производительности труда. Если производительность труда рабочих повышалась, когда они чувствовали, что хозяин интересуется их личными качествами, то нужно найти самые эффективные способы, чтобы убедить рабочих, что хозяин в них заинтересован. Это означало следующий этап в развитии того явления, которое социолог Дэниел Белл называет движением «от авторитета к влиянию как способу проявления власти». Научное управление привело к появлению в качестве катализатора, а может быть и противовеса, «науки человеческих отношений» и нового вида деятельности — индивидуального управления. Но и этой науке, казалось бы созданной, чтобы как можно больше принимать во внимание человеческие качества, было суждено (по выражению Элтона Мейо) стать «новым способом управления людьми».
42
СОЗДАНИЕ МАССОВЫХ СТАНДАРТОВ
«Вот они, — объявляла компания «Декка рекордз» в декабре 1934 года, — ваши любимые звезды радио, экрана и сцены — в своих лучших выступлениях!.. Слушайте их, когда хотите — сколько хотите, — в своем собственном доме». До середины XX века американцы усовершенствовали многие новые методы воспроизведения любого желаемого изображения или звука. Неповторимость когда-то была отличительным признаком любого переживания. Каждое жизненное мгновение считалось неповторимым, облик человека, его мимика, его голос существовали в течение недолгого века его жизни и исчезали после его смерти. Чтобы сохранить образы прошедшего, требовалось мастерство художника или скульптора; дела минувшего мог воскресить только подражательный талант актера.
Теперь без чьего-либо умысла сонм изобретений и нововведений, крупных и мелких, начинал приводить к совершенно новому пониманию прошлого опыта. И хотя конечность человеческой жизни оставалась неизменной, сама жизнь стала более наполненной. И границы возможностей любого человека на протяжении его жизни наслаждаться зрелищами или звуками значительно расширились.
480
Важнейшим нововведением была фотография. История развития, совершенствования и упрощения техники фотографии рассказана не раз, но роли фотографии в изменении человеческого опыта не уделено достаточно внимания.
В цивилизациях Старого Света распространение человеческого опыта осуществлялось в основном через элитарные виды искусств — литературу, скульптуру, живопись и музыку — или кассовые, но ограниченные жанры поэзии менестрелей, фольклора, народного искусства и народной музыки. Только сам язык или гражданские и церковные обряды связывали людей с прошлым повторением слов и действий.
Фотография была первым огромным шагом к демократическому распространению опыта. Заслуга ее в том, что она вышла за пределы языка и литературы и сделала возможность сохранения впечатлений для их будущего воспроизведения доступной каждому, даже неграмотному. Вновь основные теоретические открытия пришли из Старого Света, и американцы опять показали искусность и находчивость в поисках путей применения этих открытий, в организации, демократизации и расширении их использования. Еще полвека после того, как француз Л.Ж.М. Дагерр в 1839 году предал гласности технологию изготовления дагерротипа, и даже после того, как англичанин У.Г. Фокс Толбот разработал способ печатания большого числа позитивов с одного негатива, фотография оставалась занятием для избранных. Увидев фотографии Дагерра, французский художник Поль Делярошвоскликнул: «Сегодняумерлаживопись!» Фотография уже начинала завоевывать и изменять область, традиционно доступную лишь художнику, но фотографии в Америке предстояло выйти далеко за пределы сферы деятельности художника.
К началу Гражданской войны многие американцы начали испытывать воздействие фотографии. Еще до войны процветали студии фотопортрета Мэтью Брейди в Нью-Йорке и Вашингтоне. Затем, во время Гражданской войны и сразу после нее, фотографии Брейди, Александра Гарднера и других выставлялись в галереях, продавались напечатанные в фотоальбомах и репродуцировались в газетах. Они дали американцам такое живое и Реальное представление, об этой войне, как ни о каких прошлых войнах. Хотя репортажная съемка была еще невозможна, фотографы с невиданной и разительной достоверностью изображали Материальные и человеческие жертвы войны.
Но фотография все еще оставалась обременительным и сложным делом. Брейди требовался специальный фургон для оборудования во время его путешествий по полям сражений.
16-379
481
Примерно до 1880 года оборудование фотографа состояло (вдобавок к аппарату, нескольким объективам и треноге) из бутылочек с различными растворами для грунтовки, сенсибилизации, проявки и фиксации негативов, не считая стеклянных фотопластин, бачков, мензурок, воронок, емкости для воды (а иногда даже и запаса воды для промывки и для того, чтобы проводить основные химические реакции на месте), переносной темной палатки. Даже оборудование для одного дня съемки обычно весило более ста фунтов, и фотографу, у которого не было фотофургона, приходилось передвигаться, толкая перед собой тачку, или «фотоколяску».
Вся беда была во влажных фотопластинах. Пока коллодийный процесс изготовления влажных фотопластин оставался лучшим и скорейшим способом получения фотографий, фотограф должен был изготовлять фотопластины на месте и сразу проявлять их после съемки. Основой этой системы был раствор коллодия (спирто-эфирный раствор нитроцеллюлозы), содержащий йодистый калий, который непосредственно перед съемкой надо было выливать на стеклянную фотопластину и который при легких движениях пластины в разные стороны покрывал ее ровным клейким слоем. Затем клейкой фотопластине придавалась светочувствительность; по этой же причине фотография должна была быть проявлена до высыхания стеклянной фотопластины. Это, конечно, означало, что фотограф должен был таскать с собой всю свою лабораторию. И еще: нельзя было быть фотографом, не будучи чем-то вроде фотохимика, знатоком не только в проявлении, но и в изготовлении фотопластин. Поскольку бумага для печатания фотографий была не очень чувствительной, фотографии редко увеличивали, и серьезным фотографам приходилось использовать большие фотопластины (пластина размером 12 на 16 дюймов не была редкостью), которые было тяжело таскать и для которых требовался громоздкий фотоаппарат. Несмотря на всякие ухищрения, не удавалось найти способ обходиться без темной палатки.
Фотография не могла стать общедоступной, пока не существовало более простого метода фотосъемки. Примерно к 1880 году английские химики открыли способ покрывать стеклянную пластину светочувствительными химикатами, которые не теряли чувствительности при высыхании. Вскоре стеклянные пластины промышленного производства поступили в продажу-Эти «сухие фотопластины» можно было вставлять в фотоаппарат без какой-либо специальной химической обработки пе
482
ред съемкой. Но необходимые фотопластины пока еще оставались тяжелыми, хрупкими и малопригодными для перевозки.
Веками должна была развиваться химия в Старом Свете, чтобы сделать возможной фотографию, но превращение фотографии в массовое, общедоступное средство должно было произойти в результате одного чрезвычайно полезного и совершенно незначительного усовершенствования. Недостающим звеном в цепи популяризации фотографии было изобретение нового искусственного вещества, названного «целлулоид».
Джон Уэсли Хайатт, невоспетый герой Америки, был сыном кузнеца в сельской местности штата Нью-Йорк. В 1853 году, в шестнадцатилетнем возрасте, он уехал на Запад — в Иллинойс, где начал работать наборщиком, а в двадцать четыре года ступил на путь изобретательства, открыв новый способ изготовления крепких точильных колес для кухонных ножей. Затем он узнал о награде в 10 000 долларов, обещанной нью-йоркским фабрикантом за новый материал, который смог бы удачно заменить слоновую кость в изготовлении бильярдных шаров. Хайатт тратил все свои вечера и воскресенья в поисках решения проблемы, и наконец ему это удалось. Он смешал бумажные очёски, шеллак и коллодий и был вознагражден. Когда он заметил, что при высыхании коллодия остается отделяемая «искусственная кожа», он начал искать другие материалы. Поскольку он не был химиком, то не представлял, что легко мог взорваться, нагревая пирокселин (нитроцеллюлозу) под давлением, не остановили его и предыдущие неудачи английских химиков, занимающихся пластмассой, потому что он даже о них не знал. Еще одним стимулом его экспериментов была заинтересованность дантистов (страдавших от высоких цен, установленных «резиновой монополией») в изобретении более дешевого заменителя резины для изготовления зубных протезов.
В 1873 году Хайатт изобрел и зарегистрировал вещество под названием «целлулоид». То, что он изобрел, не было новым по химическому составу веществом, это был новый способ формирования пластмассы и поддержания ее твердости. Несколько лет Хайатт использовал целлулоид только для изготовления твердых предметов.
Хайатт продолжал свою разностороннюю изобретательскую Деятельность. К 1882 году он и его брат усовершенствовали новую систему очистки воды. По старой системе вода поступала в Резервуар, куда были добавлены коагулянты для удаления за
483
16*
грязнений, которые через двенадцать часов должны были осесть на дно. Гениальное устройство Хайатта предполагало добавление коагулянтов в воду до ее поступления в фильтры, таким образом избавляя от необходимости сооружать крупные резервуары и ждать, пока вода отстоится. Он изобрел новый способ обработки сахарного тростника, более дешевый, в результате которого тростник становился достаточно сухим, легко воспламеняющимся. Помимо усовершенствования швейного станка, который делал одновременно пятьдесят челночных стежков, нового способа изготовления школьных грифельных досок и процесса придания твердости дереву, из которого делались шары для боулинга и наконечники клюшек для гольфа, он изобрел роликоподшипник, который впоследствии стал основой многих усовершенствований в автомобилях, производимых «Дженерал моторе».
То, что целлулоид Хайатта помог изменить сознание американцев, произошло благодаря поддержке еще одного жителя северной части штата Нью-Йорк, который сочетал в себе талант изобретателя с организаторскими способностями и коммерческой жилкой. Джордж Истмен, сын учителя каллиграфии, открывшего первый торговый колледж в Рочестере, начал с работы банковским клерком и так заинтересовался фотографией, что в 1877 году, зарабатывая всего 1500 долларов в год, истратил 94 доллара на фотооборудование. Сообразив, что новые сухие фотопластины создадут новые возможности для сбыта фотооборудования, Истмен через два года изобрел и запатентовал новый механизм для нанесения покрытия на стеклянные фотопластины, он также понял, что усовершенствование фотографии на сухих пластинах будет полезно не только профессиональным фотографам, потому что теперь, впервые, можно было отделить фотосъемку от изготовления и проявки фотопластины. Но понял он и то, что массовый спрос на фотографирование не возникнет, пока не будет найден заменитель тяжелой, бьющейся, трудноперево-зимой фотопластине. Конечно, до 1880-х годов (поскольку фотографии обычно делались на покрытом эмульсией стекле) фотографирование не особенно связывалось с понятием «пленка». Истмену требовалась какая-то гибкая, легкая, небьющаяся поверхность, на которую можно было наносить фотографическую эмульсию. В 1884 году Истмен запатентовал способ покрытия раствором бумажных полос для использования их в фотоаппарате и этим положил начало демократической революции в фотографии.
484
Желая подчеркнуть новизну фотоаппарата своего образца, оН решил придумать название, которое было бы коротким, запоминающимся и (в расчете на мировой рынок) произносимым на любом языке. Говорят, он начал слово с буквы «К», первой буквы девичьей фамилии его матери, и так появилось название «Кодак». Истмен зарегистрировал торговую марку «Кодак» в 1888 году и пустил в продажу свой новый фотоаппарат. Чудо компактности и простоты, маленькая черная коробочка Истмена была размером с последний известный ящичный фотоаппарат «Брауни». «"Кодак", — гласила первая реклама Истмена, — самый маленький, легчайщий и простейший из всех «сыскных» фотоаппаратов: вместо десяти операций, необходимых, чтобы выставить экспозицию в большинстве фотоаппаратов, в нашем аппарате требуется три простейших движения. Не нужно находить фокус. Не требуется видоискатель. Размер 3 Уг х 3 3/4 х 6 Уг дюйма. Дает 100 выдержек. Вес 35 унций».
Фотоаппарат не имел механизма фокусировки, и на затворе объектива была только одна скорость. Конечно, поскольку фотоаппарат не имел также и видоискателя, фотографу нелегко было с точностью включить в кадр все, что он хотел, но, с другой стороны, ему не приходилось беспокоиться о регулировке и наведении фокуса. Истмен сделал фотографом каждого. И его «Кодак» процветал под девизом: «Нажмите кнопку—остальное занами».
Истмен проницательно добавил дополнительный акцент к рекламе миниатюрности «Кодака», назвав его «сыскным» фотоаппаратом. Другие фирмы уже выпустили в продажу широкий ассортимент фотоаппаратов меньшего размера, замаскированных под оперные бинокли, бумажные пакеты, багаж, книги или часы; некоторые из них можно было прятать в шляпу или за галстук. Такие фотоаппараты назывались «сыскными», потому что, в отличие от старых больших ящиков, ими можно было снимать тайно, подобно сыщикам. Это было очень заманчиво, но на самом деле эти модели были не больше чем игрушки.
Фотоаппарат Истмена тоже был «сыскным». Но в отличие от Других он был недорогим для своего времени и действительно работал! То, что Истмен предложил американцам, было фотографическим механизмом, таким же замечательным в своем роде, как хозяйственные достижения торговцев шерстью в XIX веке или строителей сборочных конвейеров в XX. В 25 долларов, составлявших цену на простой аппарат в черной коробке, входила стоимость ролика пленки и проявки всех ста кадров. После того как владелец фотоаппарата использовал всю пленку, он от
485
правлял фотоаппарат на фабрику. Затем фабрика возвращала ему фотоаппарат (заряженный новой пленкой за 10 долларов) и оформленные отпечатки всех снимков. Система Джорджа Истмена, как и система стандартизации производства, разработанная Эли Уитни, заменяла мастерство. Ведь Истмен давал возможность каждому американцу, располагающему 25 долларами (как бы мало он ни разбирался в химии и фотографии), делать собственные снимки.
Слабым звеном в системе Истмена была сама пленка. На фабрике «Кодак» эмульсию, содержащую изображение, нужно было отделить от бумаги, затем перенести на лист чистого желатина и высушить. Чтобы избежать этой тонкой операции, был необходим лучший материал для пленки, желательно и гибкий, и прозрачный. Целлулоид, бывший уже пятнадцать лет в производстве, мог стать решением проблемы. Хотя Истмен одним из первых догадался об этом, остальные тоже осознали такую возможность и вступили в соревнование за скорейшее производство подходящей пленки. До этого времени целлулоид Хайатта использовался только для изготовления твердых предметов. Затем, в 1888 году, производитель фотопластин из Филадельфии попросил Хайатта изготовить листы прозрачного целлулоида, каждый толщиной в 1/ioo дюйма, и покрыть их фотографической эмульсией. Этот целлулоид был все еще слишком толстым и жестким для фотопленки.
Первым обратился за патентом на прозрачную роликовую фотопленку из целлулоида преподобный Ганнибал Гудуин, шестидесятипятилетний англиканский священник из Ньюарка в штате Нью-Джерси, который пытался найти более подходящий, чем стекло, материал для фотоиллюстраций библейских историй, необходимых в воскресных школах. После десятилетнего труда, 2 мая 1887 года, он обратился за получением патента на фотографическую пленку. Тем временем Истмен поручил исследование одному из своих специалистов и через два года получил собственный патент на изготовление гибкой фотографической пленки. Затем последовала обычная судебная тяжба по поводу патентных прав на индустриальную собственность. Прошло пятнадцать лет, прежде чем Гудуин (перед самой своей смертью) все-таки получил патент. Все это время энергичный Истмен производил целлулоидную фотопленку в широких масштабах. Он стал выпускать почти 90 процентов всей роликовой фотопленки и установил на нее монополию.
Новая целлулоидная роликовая пленка, которая легко заряжалась и легко проявлялась (больше не было необходимости в
486
тонком процессе снятия эмульсионного слоя), позволила Истмену открыть дверь в мир любительской фотографии. Новые особенности «Кодака», по замечанию одного английского историка, «сделали фотоаппарат приспособлением, подобно велосипеду, разнообразившим свободное время многих людей». Вскоре миллионы американцев занялись фотосъемкой, и фотоклубы распространились по всему миру. Если прежняя фотография процветала благодаря студийным портретам и редкой внестудийной съемке важных событий профессиональными фотографами, то новая массовая фотография нашла новые сюжеты. Что когда-то рекламировалось как легкий путь к рисованию, теперь стало магистралью общественного пользования, ведущей к искусству. Каждый мог стать художником для себя. Задолго до этого, когда Оливер Уэнделл Холмс увидел реалистические стереографии Брейди, изображающие поля сражений Гражданской войны, он назвал фотоаппарат «запоминающим зеркалом». Теперь каждый мог обзавестись таким зеркалом, так что повседневные впечатления могли быть увековечены в видимом изображении, которое можно было впоследствии в любое время размножить. Теперь вместо того чтобы фотографировать только людей или ситуации, особенно достопамятные или исторические, американцы делали фотографии наобум и вспоминали ситуации потому, что они были сфотографированы. Фотография стала средством делать пережитое достойным воспоминания.
8 октября 1888 года в Патентное бюро была подана заявка от Томаса Эдисона:
Я испытываю механизм, который делает для зрения то же, что фонограф — для слуха, а именно записывает и воспроизводит изображение в движении; и этот механизм должен быть и дешевым, и удобным, и практичным. Этот аппарат я называю «кинетоскоп», «двигающееся изображение»... Изобретение заключается в беспрерывной съемке последовательных кадров через определенные промежутки времени... Эта последовательная съемка Должна производиться по непрерывной спирали на барабане или пластине так же, как записывается звук на фонографе.
Вскоре после начала работы над кинетоскопом Эдисон сделал некоторые основополагающие открытия. Он выяснил, например, что если его записывающий фонограф должен был Работать непрерывно, чтобы сделать непрерывную звуковую запись, то запись движущихся кадров должна была быть с переры-вами, для того чтобы смена изображений давала зрителю
487
ощущение движения. Поэтому надо было найти возможность снимать кадры через короткие промежутки времени, а потом показывать их последовательно, без потери резкости. Но вначале Эдисон пытался следовать аналогии со своей первоначальной моделью фонографа, который тогда записывал звук на барабан. Крошечные изображения, записанные на барабан в определенной последовательности, можно было смотреть через линзу.
Эдисон очень быстро понял важность целлулоида. Создание задуманного аппарата и проектора, показывающего движущиеся изображения достаточно продолжительное время, зависело от применения подходящего гибкого материала для пленки. Трудно себе представить, как Эдисон смог бы создать свой киноаппарат, если бы не существовало целлулоида или подобного ему вещества. Когда он впервые увидел покрытые эмульсией листы целлулоида, еще достаточно жесткие, чтобы их можно было намотать на ролик, он накрутил несколько листов на большой барабан своего кинетоскопа. Но он надеялся, что при наличии целлулоида подходящего качества можно будет отказаться от конструкции барабана и (что было невозможно сделать со стеклянными пластинами) как-нибудь пропускать целые ленты пленки прямо через его аппарат.
Эдисон больше не работал над «переустройством фонографа» (как назвал Истмен прежние исследования Эдисона, поскольку они в основном отталкивались от модели фонографа), но разрабатывал совершенно новый тип аппарата для съемки и показа движущихся изображений. Когда он услышал об усовершенствованной роликовой пленке Истмена, он стал убеждать Истмена помочь ему создать кинокамеру, изготовив гибкую пленку в длинных лентах. И когда помощник Эдисона в конце 1889 года принес ему первую ленту пленки длиной в 50 футов, Эдисон воскликнул с «блаженной улыбкой»: «Ну вот, готово — теперь работайте на полную катушку!»
Имея новую ленточную пленку, Эдисон создал свой первый действующий кинетоскоп, который был предком всех последующих киноаппаратов. Позитивы на ленточной пленке в киноаппарате перематывались внутри ящика с одной катушки на другую, а зритель видел непосредственно освещенную пленку через окуляр, вставленный в специальное отверстие. Это был кинетоскоп, которым зрители могли пользоваться только по очереди. Экран еще не появился, но основной принцип уже был найден. Когда Эдисон в августе 1891 года обратился за патентом на «механизм, показывающий фотографии движущихся предметов», он еще ничего не упоминал о проек
те
ционном аппарате или о белом экране. В любом случае фотографии, которые он использовал, были такие некачественные, иго они вряд ли бы выдержали увеличение и проецирование. Эдисон все еще предполагал, что будущее предназначение этой новой забавы будет таким же, как у фонографа, которым тогда пользовались отдельные люди, бросая монетку в аппарат, чтобы послушать любимую мелодию. Эдисон, «человек с тысячью идей», еще с беспечностью относился к своему кинетоскопу как к игрушке, и, когда его поверенные посоветовали ему получить за 150 долларов европейские патенты, он отказался, сказав: «Он того не стоит».
Хотя Эдисон иногда недооценивал коммерческий эффект своих идей, он все же обладал изобретательским гением, чтобы определить суть проблемы и таким образом найти ее простейшее решение. Он продемонстрировал эти качества своим подходом к движущимся изображениям, интуитивно избегая тупиковых направлений в исследовании, которые уже принесли другим их скромную славу. Английские и французские изобретатели, с чьей работой был знаком Эдисон, пытались записать движение, располагая многочисленные фотоаппараты по ходу движения и фотографируя его последовательные стадии. Иду-иэрд Мьюбридж, фотограф английского происхождения, работавший в Калифорнии, вызвал в 1878 году мировую сенсацию своей серией фотографий, опубликованной под названием «Галопирующая лошадь». Он сделал эти снимки, чтобы удовлетворить прихоть бывшего губернатора Калифорнии Лиленда Стэнфорда, который хотел сделать рекламу своему призовому рысаку Оксиденту, и неожиданно его фотографии дали ответ на старый вопрос, показав, что скачущая лошадь действительно в определенные моменты вообще не касается копытами земли. Работа Мьюбриджа побудила французского профессора физиологии, интересовавшегося передвижением животных, изобрести аппарат, который мог давать несколько выдержек на одной стеклянной фотопластине и таким образом фотографировать Движение с одного угла зрения. Эдисон принял важнейшее решение, облегчившее его путь к цели, когда отказался следовать Дорогой Мьюбриджа. Вместо того чтобы воспроизводить движение в серии фотографий с разных углов зрения, он решил, следуя догадке французского профессора, придумать механизм, который будет снимать движение с одного угла зрения.
Еще одной основополагающей находкой Эдисона (которая теперь представляется такой очевидной, что вовсе не кажется находкой) было представление о простой унифицированной си
489
стеме, то есть о приспособлении, которое каким-то образом будет использовать для показа движущихся изображений ту же пленку, на которую они были записаны. Можно ли использовать серию фотографий, отснятых на одну пленку, для показа движущихся изображений? Для создания действенного метода показа движущихся изображений этот вопрос был настолько же решающим, как и намерение Истмена отделить процесс фотосъемки от процесса фотопроявки для массового распространения неподвижной фотографии. По замыслу Эдисона, именно то, что фиксировалось и записывалось камерой, и должен был увидеть зритель.
Эдисон решительно начал использовать и для камеры, и для проектора целлулоидную пленку одинаковой ширины. Затем он осуществил еще одну удивительно простую идею, не нашедшую своего воплощения в фотографической пленке, — он перфорировал края пленки. Два крошечных четырехугольных отверстия, которые он проделывал с двух сторон каждого кадра, решали сразу множество проблем. Используя два зубчатых колеса, по одному с каждой стороны пленки, предназначенной для экспонирования или для проецирования, Эдисон мог теперь осуществлять регулируемое прерывистое вращение пленки, что никак не удавалось его предшественникам и что требовалось для создания у зрителей впечатления движения. Пленка, изобретенная Эдисоном, стала эталоном. В то время как в разных странах мира существовали разные параметры ширины железнодорожной колеи, как одни государства использовали систему Фаренгейта, а другие — систему Цельсия, как человечество не могло договориться, в каких единицах измерять земельную площадь или вес картофеля, 35-миллиметровая пленка Эдисона царила во всем мире. В этом была своя справедливость, поскольку кино являлось американским изобретением, которое более, чем все прежние, расширяло кругозор. Кино стало великим демократическим искусством, что, вполне естественно, очень характерно для американского искусства.
Технология распространения человеческого опыта воспроизводила себя сама. Каждое действие по съемке, записи и обеспечению возможности воспроизведения какого-либо нового жизненного впечатления открывало путь и вызывало интерес к новым усовершенствованиям и новейшим методам. Интерес самого Эдисона к двигающемуся изображению возник благодаря его намерению использовать фотографию в сочетании с фоно
490
графом для создания говорящих картин. А фонограф, даже в большей мере, чем фотоаппарат, стал плодом американской энергии и изобретательности. Возможно, это произошло потому, что звук представляет собой явление более простое, чем изображение. Проблема записи звука была чисто технической. Для этого требовалось очень немного теоретических исследований и очень немного химических открытий.
Мало какие крупные современные изобретения своим появлением настолько обязаны одному человеку, как фонограф. Другие зарубежные изобретатели рассматривали возможность создания механизма для записи и воспроизведения звуков, но именно Эдисон спроектировал первый настоящий говорящий аппарат. К изобретению фонографа он подошел, работая над созданием механизма для записи и воспроизведения телеграфных точек и тире. Затем, в 1877 году, после того как он изобрел микрофон для телефона Александра Грэма Белла, Эдисон забеспокоился, что высокая цена на телефоны может ограничить их использование. Он подумал, что гораздо больше людей могли бы пользоваться телефоном, если бы существовало то, что он называл «телефонным ретранслятором». Идея Эдисона состояла в том, что любое лицо имело бы возможность записывать свое устное сообщение, затем запись могла быть передана на центральную станцию, откуда ее можно было бы воспроизвести и передать адресату по телефону. Таким образом, даже тот, кто не мог себе позволить собственный телефон, имел возможность сам передать свое устное сообщение. Когда Эдисона осенила мысль о том, как должен выглядеть этот механизм, он сделал его модель. Это был вращающийся рифленый металлический барабан с намотанным на него куском оловянной фольги для записи звука. В этот аппарат Эдисон прокричал стишок «У Мэри был барашек», а потом аппарат проиграл запись голоса Эдисона ему самому и его помощникам. «Я никогда в жизни не был так смущен,—вспоминал он. — Все были поражены. Я всегда боялся вещей, которые действовали с первого раза». Эдисон обратился за патентом в декабре 1877 года и получил его в течение Двух месяцев—необычайно короткий срок был связан с тем, что работники патентного ведомства не смогли найти в своих архивах ничего, даже отдаленно напоминающего это приспособление.
Слух об очередном примере колдовства Эдисона произвел сенсацию. По всей стране в общественных местах этот механизм показывался как последняя новинка. Один «выставочный» фонограф в Бостоне принес за неделю 1800 долларов, поскольку
491
там люди с радостью платили за вход, чтобы послушать, как механизм может говорить на любом языке, может лаять, как собака, кукарекать, как петух, и кашлять «так правдоподобно, что присутствующие врачи, не отдавая себе отчета, начинали выписывать рецепты». В «Североамериканском обозрении* за июнь 1878 года Эдисон предсказал десять способов применения фонографа:
1.	Письма и все другие виды диктовок без помощи стенографа.
2.	Звуковые книги, которые слепые с легкостью смогут прослушивать.
3.	Обучение ораторскому искусству.
4.	Музыка. Фонограф, без сомнения, будет широко применим в музыке.
5.	Семейные архивы: сохранение высказываний, голосов и последних слов умирающих членов семьи, так же как и великих людей.
6.	Музыкальные шкатулки, игрушки и пр. — К следующим рождественским каникулам мы можем обещать детям куклы, умеющие говорить, петь, плакать или смеяться.
7.	Часы, которые могут объявлять время, приглашать вас к завтраку, отправлять вашего возлюбленного домой в 10 вечера и т.д.
8.	Сохранение языка, воспроизведение в записи речей наших Вашингтонов, наших Линкольнов, наших Гладстонов.
9.	Учебные цели; например, запись объяснений учителя для самостоятельной работы учеников или для занятий фонетикой.
10.	Усовершенствование или развитие с помощью фонографа сферы применения телефона, использование аппарата в качестве устройства для передачи текущих записей.
В течение более чем пятнадцати лет Эдисон утверждал, что лишь один первый способ применения фонографа — для диктовки писем — будет очень популярен. Сам обладая скудными музыкальными знаниями и плохим слухом (Эдисон страдал частичной глухотой), он сначала с трудом мог поверить, что массовое производство музыкальных записей станет прибыльным делом. Несмотря на это, к 1894 году Эдисон решил попробовать предложить фонограф для развлекательных целей и начал проектировать недорогой аппарат, доступный каждому. В 1897 году он сделал аппарат, который можно было продавать за 20 долларов. Но некоторое время фонограф был более всего распространен в виде музыкальных автоматов в общественных местах, которые за пять центов проигрывали пластинку.
Барабаны для фонографа Эдисона были неудобны, а их изготовление стоило дорого. Для фонографа они были тем же, чем стеклянные пластины для фотоаппарата. Для массового распространения фонографа и массового спроса на записи необходимо было изобрести новую конструкцию и новые материалы.
Эта проблема была решена не самим Эдисоном, а любителем музыки Эмилем Берлинером, сыном талмудиста из немецкого
492
города Ганновера, который в восемнадцатилетнем возрасте эмигрировал в Соединенные Штаты. Хотя он закончил только начальную школу, но нашел работу в научной лаборатории, где и начал изучать акустику и электричество. Не достигнув и двадцати шести лет, Берлинер изобрел микрофон, более совершенный, чем тот, который Александр Грэм Белл показывал на филадельфийской выставке к столетию независимости США в 1876 году. В этом устройстве применялся новый принцип, который в дальнейшем был использован для создания сценического микрофона. В 1878 году Берлинер продал изобретенный им телефон компании Белла за крупную сумму денег; зцтем, направив свое внимание на фонограф, разработал новый способ записи.
Первый фонограф Эдисона работал по принципу «с горки на горку». Звук вызывал вертикальную вибрацию записывающей иглы и прорезал вертикальные бороздки разной глубины; в результате этих операций звук воспроизводился для слушателей при проигрывании. Когда восковой барабан фонографа приводился во вращение, игла двигалась по проделанной бороздке. Для того чтобы игла и мембрана двигались вдоль барабана по бороздке вращающегося воскового барабана Эдисона, требовался специальный винтовой механизм.
Берлинер упростил и записывающее, и воспроизводящее устройства и попутно облегчил массовое производство пластинок. Вместо барабана Берлинер использовал плоский диск. И вместо вертикальных движений иглы в системе «с горки на горку» Эдисона Берлинер записывал звук при помощи зигзагообразных движений иглы по горизонтали. Оказалось, что это устройство, которое успешно действовало к 1888 году, имело много достоинств. Отпала необходимость в специальном винтовом механизме, поскольку спиральная нарезка на вращающейся пластинке автоматически приводила иглу в движение с нужной скоростью. Диски, в отличие от барабанов, были более просты в изготовлении, и хранить их было удобнее.
Ни одно из этих новшеств не могло бы способствовать массовому распространению фонографа без недорогого способа размножения дисков. И Берлинер вскоре его нашел. Вместо того чтобы делать матрицу пластинок из чистого воска, он использовал цинковый диск, покрытый воском. После того как музыка записывалась на этой восковой поверхности, полученный рисунок кислотой вытравлялся на цинке. Таким образом получалась матрица, с которой можно было делать дубликаты. С оригинала делалась металлическая отливка (негативная матрица), а с нее производился оттиск на подходящий материал, и получалась
493
копия оригинала. Таким способом с единственного оригинала записи можно было делать тысячи копий. Все еще требовалось найти подходящий материал для изготовления копий, но после шестилетних исследований Берлинеру удалось и это. Он использовал твердую резину, а потом сделал новый прочный материал из шеллака. Сначала копии с матрицы назывались «пластинами», но к 1896 году распространилось название «грампластинка». На базе изобретений Берлинера, упростивших устройство фонографа и пластинок, была основана мощная американская индустрия звукозаписи. На этом изобретательность и воображение Берлинера не остановились. В 1919 году, когда ему было почти семьдесят, этот удивительный человек помог спроектировать вертолет, который действительно летал.
«Граммофон» Берлинера (торговая марка его изобретения) пробудил воображение двадцатидевятилетнего владельца небольшой механической мастерской в Камдене, Нью-Джерси, которому Берлинер привез свой упрощенный механизм, чтобы усовершенствовать двигатель. «Он звучал как недоученный попугай с больным горлом и насморком, — вспоминал Элдридж Джонсон, — но этот маленький хрипящий аппарат привлек мое внимание и удерживал его прочно и крепко». Именно мастерство Джонсона и его знание секретов производства к 1897 году превратило дорогостоящего «недоученного попугая» в усовершенствованный граммофон массового производства. Вскоре реклама «Голос хозяина» сделала несуразное изображение черно-белого фокстерьера, слушающего аппарат Джонсона, одним из основных образов американской иконографии. Джонсон основал компанию «Виктор токинг машин», которая помогла создать этот новый рынок, а затем некоторое время на нем господствовала. Непредвиденные преимущества дисков стали ясны в 1904 году, когда предприимчивый ньюйоркец основал немецкую компанию, использующую новый метод производства нарезки на обеих сторонах пластинки.
В1906 году статья «Угрозамеханической музыки» в сентябрьском номере журнала «Эплтон мэгэзин» была выпадом против недавно появившегося массового увлечения со стороны одного из самых известных американских композиторов. Джон Филип Суза, сын португальского иммигранта, в 1876 году написал «международную фантазию» для оркестра Оффенбаха к филадельфийской выставке и, будучи с 1880 по 1892 год дирижером оркестра Американского морского флота, сделал в области мар-
494
ща (как некоторые говорили) то же, что Иоганн Штраус в области вальса. На средства музыкального антрепренера он создал «оркестр Сузы», выступал в 1893 году на юбилейной выставке в честь Колумба в Чикаго и стал богатым и известным благодаря постоянным гастрольным поездкам по Соединенным Штатам. На продаже нот своей самой известной композиции «Звезды и полосы навечно» (1897) он заработал около 300 000 долларов. «Я предчувствую существенный упадок американской музыки и музыкального вкуса, — предостерегал Суза, — развитие музыки в стране будет прервано, и будет нанесен всяческий ущерб художественному исполнению музыкальных произведений благодаря — или, скорее, по вине — распространению многочисленных воспроизводящих музыку механизмов».
Проявив все свое мощное воображение, Суза изобразил грядущие ужасы «механической музыки». Исходя из угрозы, которую представляла пианола, он йриводит услышанное им восклицание маленького мальчика, который вбежал в комнату матери с криком: «Ой, мама, иди скорее в гостиную: там человек играет на пианино руками!»
Было время, когда северные сосновые леса пребывали в простоте летней жизни, но уже сейчас началось вторжение на север, и изобретательный поставщик консервированной музыки побуждает любителя спортивного отдыха, собирающегося в тихие места с ружьем и удочкой, палаткой и байдаркой, взять с собой несколько дисков и ручку с колесом, чтобы они пели ему, когда он будет сидеть у огня,—идея настолько же неудачная и нелепая, как желание есть консервированную лососину около ручья, в котором плавает форель.
Перспектива механической музыки видится нам в образе юноши и девы, сидящих в легком челне под летней луной на озере Адирондак с граммофоном, распевающим любовные песни со дна лодки. Испанский рыцарь должен оставить свою гитару и исполнять серенады своей возлюбленной, держа под мышкой фонограф... Никогда больше не услышит солдат призывный сигнал горна, и исторические строчки должны будут звучать так:
«Господа французские гвардейцы, включите первыми свои фонографы». И будущие д’Отроши должны будут ответить:
«Сэр, мы никогда не включим первыми свои фонографы; пожалуйста, включите сначала ваш».
Суза был возмущен перспективой того, что в подлинный живой голос человеческой души вмешается «механизм, день за днем повторяющий одно и то же, без изменений, без души, лишенный радости, страсти, пыла, доступных только человеку». И он задавал вопрос: «Если мать может с такой же легкостью включить фонограф, как она включает свет, станет ли она убаюкивать ребенка нежными колыбельными или она усыпит его с помощью техники? Детям свойственно подражание, и если в детстве они
495
будут слушать только фонограф, не станут ли они петь, если будут петь вообще, подражая фонографу, и в конце концов превратятся просто в ходячие фонографы — без души и чувства», В заключение Суза отмечал, что в 1906 году появились законы об авторских правах, которые не представляли никакой защиты композитору, если его произведения продавались записанными на пластинки. И если эти новые механизмы лишат композиторов вознаграждения за их труд, будут ли они по-прежнему сочинять музыку?
Закон об авторских правах 1909 года предусматривал защиту прав композиторов, и под нажимом Американского общества композиторов, писателей и издателей (созданного в 1914 году) удалось добиться выплаты авторских отчислений. К третьему десятилетию XX века страна была наводнена «музыкальной механикой». К1914 году производилось 500 000 фонографов ежегодно, а через пять лет эта цифра достигла 2 ^миллиона. В1921 году ежегодное производство пластинок превысило 100 миллионов штук; в послевоенном 1947 году было продано более 400 миллионов пластинок. Усовершенствования в технологии записи (к 1925 году использовался электрический метод вместо механического или «акустического») и воспроизведения, а также большая верность воспроизведения звука увеличили спрос и вскоре создали взыскательных и искушенных слушателей музыки в записи.
Новые технические методы, которые потребовались во время второй мировой войны британской береговой охране для записи учебных пластинок, показывающих разницу между звуковыми сигналами немецких и английских подводных лодок, в конце концов легли в основу «воспроизведения в полном частотном диапазоне» и установили новые нормы чистоты звука для музыки в записи. Затем в 1948 году появился долгоиграющий диск с тонкой бороздкой, снизивший скорость с 78 до 33 !/з оборота в минуту и увеличивший время проигрывания с 4 до 23 минут.
Так же как «Кодак» сделал из каждого человека художника для себя, фонограф позволил каждому стать музыкантом для себя. И отсюда водевильная шутка: «Вы играете на пианино? — Нет, но я играю на фонографе». Конечно, фонограф использовался, чтобы распространить возможность наслаждаться классическим музыкальным репертуаром. Но он предоставлял новые стимулы и сочинителям популярной музыки., Раньше прославленными творцами музыки были те, кто сочинял или исполнял церемониальную, симфоническую, оперную или камерную музыку под покровительством богатых аристократов. Теперь заказчиком мог стать великий американский народ. Музыка
496
становилась массовой не только потому, что миллионы американцев могли теперь наслаждаться ей, когда-то предназначенной для избранных, но также и потому, что миллионы теперь определяли спрос на самый прибыльный музыкальный товар, они приобрели новую способность формировать музыкальный вкус, возможность убедить композиторов или исполнителей, что они не зря потратят время на то, чего хотят миллионы.
Если бы не было фонографа, то трудно себе представить, как американская популярная музыка до эпохи радио могла бы распространить свои ритмы по всему миру. В мае 1917 года компания «Виктор» выпустила свою первую пластинку джазовой музыки — «последнее музыкальное достижение» — блюз и уан-степ в исполнении джаз-банда «Ориджинэл диксиленд». Огромные прибыли компаний звукозаписи в начале 1920-х годов, как мы видели, объяснялись в основном ежегодной продажей миллионов джазовых пластинок. Никогда еще музыкальный стиль настолько не пронизывал сознание огромного народа и не оказывал столь всеобщего влияния на каждодневную жизнь целого общества. «Джаз синкопирует грех?» — вопрошала статья в августовском номере «Лейдиз хоум джорнэл» в 1921 году. И председатель секции музыки Главной федерации женских клубов клеймил джаз:
...Это выражение протеста против закона и порядка, эта большевистская стихия распущенности, стремящаяся выразиться в музыке... Танцы под менуэты Моцарта, вальсы Штрауса и тустепы Сузы никогда не заставляли сдавать в гардероб корсеты, как это модно сейчас в гостиницах, клубах и танцевальных залах. И девушку, носившую корсет в те времена, никогда бы не прозвали «броненосцем», и не осталась бы она без кавалера безутешно стоять в углу зала... Такая музыка толкает к пороку.
Фонограф позволил определять массовую моду в музыке на новом уровне. К середине 1950-х годов критерием знаменитости музыканта было количество «золотых дисков», выпущенных им тиражами не менее миллиона каждый. Фонограф сделал музыкальную классику общедоступной. В то время как судьбы «лучшей десятки» популярных пластинок стали частью информационных сообщений о еженедельно меняющихся результатах рейтинга популярности, стало наконец возможным заставить лучшую музыку прошлых веков звучать в каждой гостиной. «Эта наша механическая эпоха,—заметил Жак Барзен в 1954 году, — совершила чудо... Она при помощи механических средств возродила все богатство западной музыки... Раньше обыкновенно мода приводила к забвению всю музыку прошлого, за исключением нескольких десятков вещей, выбранных произ
497
вольно... Появилась целая летопись одного из искусств. Это подобно Возрождению, вновь открывающему древнюю классику и заново воплощающему ее посредством печатного станка».
Нигде парадоксы многоразовой практики не были столь драматичными. Случалось, что пластинку, бывшую неделю в лучшей десятке, через несколько недель уже нельзя было продать. Но в 1954 году американцы могли найти в музыкальных магазинах пластинки с записью полной оратории Баха «Страсти по Матфею» в пяти различных исполнениях, ре-минорный фортепианный концерт Моцарта в десяти исполнениях, двадцать один вариант «Ромео и Джульетты» Чайковского или «Героической симфонии» Бетховена. Механизмы, приносившие новый большой запас музыки для длительного пользования в любую гостиную или автомобиль, были способны и обогатить музыкальный опыт человека, и сделать его тривиальным.
Какое действие было сильнее? Изготовители пластинок оживляли общие представления новыми музыкальными эффектами и даже воплощали новейшие музыкальные стили. В1956 году бродвейская постановка спектакля «Моя прекрасная леди» была осуществлена полностью за счет средств, вложенных Си-би-эс с целью получить исключительные права на продажу пластинок. Впервые было продано 5 миллионов альбомов с первой записью постановки, что полностью подтвердило правильность такого помещения капитала. После стало обычным, что бродвейские музыкальные постановки финансировались компаниями звукозаписи, которые рассчитывали компенсировать свои расходы за счет продажи пластинок, воспроизводящих исполнение.
Когда музыка стала всего лишь одной из общедоступных форм массовой практики, она во многом потеряла свою исключительность как мастерство. Музыка теперь была лишь одним из элементов окружающей среды и обстановки, таким, как температура, влажность или освещение. К 1960 году использовались новые технические приемы, чтобы сделать любую и всякую музыку вездесущей. «Мы не продаем музыку, — заявил сотрудник отдела информации компании «Музак», наиболее преуспевающей в торговле передающимся на расстояние звуком, — мы продаем музыкальную программу. Мы считаем, что лучших результатов можно достигнуть, принимая во внимание факторы времени, среды и деятельности». Еще до конца 1950-х годов звуковые обработки компании «Музак» можно было услышать (в числе других мест) на Янки-стадионе, в Фенуэй-парке, в салонах стройности «Слендерелла», на кладбищах Лос-Анджелеса и Сан-Анджело в Техасе, на кукольной фабрике Канзас-Сити, на
498
чикагском колбасном заводе, в ветеринарных лечебницах, в хранилищах федеральных резервных банков, на фабрике по фаршированию оливок в Цинциннати, на урановом заводе в Денвере и под водой в бассейне Итоновского мотеля в Гамильтоне, штат Огайо. Когда музыка повсюду, музыка ли это? Слушают ли ее слушатели? Знали ли американцы, слушают они или нет?
Возможности фотоаппарата и фонографа делать человеческую практику многоразовой все еще были ограничены временем, которое требовалось для проявления пленки или изготовления пластинки, которую можно было проигрывать. Появление «моментального воспроизведения* — технических средств для записи исполнения способом, который давал возможность немедленного проигрывания, — было еще одним значительным шагом к уничтожению неповторимости мастерства.
Важнейшим нововведением была магнитная запись. Если можно было бы переводить звук в магнитные импульсы и постепенно, участок за участком намагничивать провод, тогда на провод было бы возможно записывать звук, который бы немедленно воспроизводился путем обратного превращения магнитных импульсов в звуковые. Приспособление для этих операций было изобретением Вальдемара Поульсена, молодого датского инженера, который запатентовал его сначала в Дании в 1898 году, а потом, два года спустя, в Соединенных Штатах. Сама идея, казалось, противоречила современным представлениям о магнитах. Например, было общеизвестно, что если магнитный брус раскалывали на маленькие куски, то все маленькие магниты обладали равными магнитными свойствами, каждый имел два полюса, а если их вновь складывали вместе, в результате получался один магнит. Возможно ли было тогда намагнитить не целый магнитный брус, а только один участок проволоки? Может быть, это можно было бы сделать, быстро пропуская проволоку мимо электромагнита, так, чтобы разные участки были бы намагничены в разной степени? Если бы это было как-нибудь выполнимо, налицо были бы явные преимущества перед всеми другими известными способами звукозаписи: магнитная запись могла бы использоваться бесчисленное число раз, не теряя акустических качеств, и материал для записи можно было бы использовать снова и снова путем простого размагничивания. Поульсен назвал свое устройство «телеграфоном*, и оно получило главный приз на Парижской выставке 1900 года, где произвело такую же сенсацию, как телефон в Филадельфии в 1876 году.
499
Когда Американская телеграфонная компания потерпела финансовый крах, казалось, что идея магнитной записи умер, ла, и прошло два десятилетия, прежде чем она возродилась. Согласно первоначальному проекту Поульсена, записывающий провод должен был двигаться так быстро, что он требовался в огромном количестве, и перемотка его занимала столько времени, что прямое воспроизведение задерживалось. К тому же качество воспроизведения было слишком низким для практического применения. Но лаборатория военно-морских исследований США продолжала свои разработки, которые в 1930-х годах привели к использованию ленты вместо провода. Во время второй мировой войны магнитная запись была возрождена и использовалась ввиду своих явных преимуществ в условиях жары, холода и вибрации, когда запись на диски была неосуществима. Устройства для записи на провод вскоре были уменьшены до карманных размеров. К концу войны магнитная запись показала свои многочисленные преимущества в сравнении с записью на диски. Стальная лента, как выяснилось, могла быть прокручена тысячи раз без заметного износа; усовершенствования в усилении звука и изготовлении записывающих материалов, таких, как однородные бумажные и пластиковые ленты с магнитным покрытием, обещали еще большую универсальность.
Магнитная запись видимого изображения была более сложной, но она очень скоро появилась под воздействием развивающегося телевидения. Моментальное видеовоспроизведение не только могло бы дать зрителю возможность немедленного просмотра только что происшедших событий, оно также означало, что режиссер программы мог бы во время съемки наблюдать отснятый материал на видеоконтрольном устройстве. Но самые первые видеомагнитофоны ставили такие же проблемы, какие существовали и при звукозаписи на пленку: очень быстрое движение пленки и большой ее расход. К1956 го ду была разработана модель видеомагнитофона, скорость которого соответствовала скорости обычного магнитофона. На следующий год видеомагнитофоны первой модели были произведены Американской радиокорпорацией и корпорацией «Ампекс» и вошли во всеобщее употребление. Хотя записывающий аппарат давал отчетливое изображение, он был очень громоздким. К середине 1960-х годов усовершенствованный «спиральный растровый видеомагнитофон» давал не такое отчетливое изображение, но использовал легкий, портативный записывающий механизм, который можно было брать куда угодно.
500
к 1960-м годам «моментальное воспроизведение» стало обычным. Американцы, наблюдающие турнир по боксу, скачки, бейсбольный или футбольный матчи, могли по желанию продюсера увидеть запись любого момента сколько угодно раз. Но трагедию и мелодраму тоже можно было воспроизводить. 24 ноября 1963 года видеопленка с записью сцены, показывающей, яак Джек Руби застрелил Ли Харви Освальда, убийцу президента Кеннеди, прокручивалась по телевидению на всю страну в течение многих часов.
С тех пор как было изобретено радио, американцы следили за звуковым воспроизведением веселья на Таймс-сквер перед Новым годом. Новое ощущение времени у американцев получило свое символическое выражение 31 декабря в канун Нового, 1972 года и было подробно описано впоследствии в журнале «Нью-Йоркер» в колонке «О чем толкует город»:
Настал святой момент. Ломбардо отсчитал: «Девять, восемь, семь, шесть, пять...», сверкающий шар упал с вершины здания корпорации «Элл-сейд кемикл», неизменное маленькое чудо произошло. Гудки, крики, телевизионные вспышки и блики, мелодия «Добрые старые дни». Затем невероятным образом эти полминуты были моментально полностью воспроизведены вторично. «Семь, шесть, пять, четыре...» — и те же гудки беззвучно гудели, и те же блики ярко сверкали, и, казалось, нам предложили рассмотреть некоторые оттенки этого события. Был ли это запланированный повтор? Двойное включение? Можно ли было повторить происшедшее? Если нет, было ли показанное во второй раз менее реальным, чем увиденное вначале? В своем ли мы уме? Или они там на телевидении помешались? Размышляя над этими непостижимыми вопросами, мы испытали легкое потрясение и, не успев опомниться, вступили в 1972 год.
Бытовые магнитофоны вскоре дали американскому потребителю возможность по желанию заново пережить любое из когда-либо испытанных им впечатлений. Семьи, собирающиеся на дни рождения, День благодарения или Рождество, уже не принимались за воспоминания, чтобы поделиться впечатлениями о прежних событиях. Включался магнитофон, и из него лились потоки воспоминаний.
Одной из прелестей фотографирования была тревога ожидания, получилась ли фотография вообще, а если да, то как. И конечно, это приводило к повторному фотографированию для гарантии, что хотя бы один снимок окажется удачным. В 1947 году ловкий и предприимчивый выходец из Новой Англии Эдвин Лэнд изобрел то, что он определил как «фотоаппарат, который выдает готовую фотографию сразу же после окончания экспонирования». Исследователи фотографии и фотокритики, Лэнд и том числе, сначала превозносили это новое достижение как
501
особенно важное для фотомастерства. В прежние времена, напоминали они, человек, сделавший дагерротип или ферротипию, мог получить готовый позитив через несколько минут после того, как он произвел снимок. Но последующая система негативов-позитивов откладывала возможность сравнения результатов, поскольку она отделяла процесс фотосъемки от процесса изготовления фотографий.
«Поляроид» Лэнда предлагал новый вариант непрерывного фотографического метода. Теперь фотографирующий «Поляроидом», как любой художник, мог одновременно наблюдать предмет и его сходство с фотоснимком.
Как объяснял Лэнд:
Фотографу предоставлена возможность видеть одновременно свою работу и натуру, и уничтожены все с трудом преодолимые преграды между фотографом и фотографией в надежде, что многие удовольствия фотографирования, существовавшие на заре фотомастерства, будут возвращены новым фотографам... Сам процесс должен быть скрыт — не существовать — для фотографа, который, по определению, должен сосредоточиться на мастерстве фотосъемки, а не на изготовлении фотографий... Короче говоря, чтобы получить хорошую фотокарточку, необходимо только сделать хороший фотоснимок, а наша задача — предоставить для этого возможности.
Простой обыватель, которому не терпелось запечатлеть момент, нашел в «Поляроиде» удобное устройство, позволяющее всего через одну минуту увидеть копию испытанного им («дубль»). В мае 1972 года фирма «Поляроид» объявила о выпуске фотоаппарата, который производил позитивный снимок моментально и выдвигался из фотоаппарата в течение двух секунд после окончания съемки.
Новые технические приемы стандартизации практики с самого своего появления вносили новое измерение в жизнь, обогащали и углубляли впечатления. «Вы не можете сказать, что хорошо рассмотрели нечто, — замечал французский писатель Эмиль Золя в 1900 году, — пока у вас нет фотографии этого явления, открывающей множество черт, которые иначе были бы не замечены и которые в большинстве случаев были бы неразличимы». Новые возможности каждого делать фотокарточки и, после появления магнитофона, звукозапись были больше, чем еще одним источником развлечений в свободное время. Эта новая техника изменяла человеческое сознание.
В демократическом призывном стремлении обогатить жизнь удовольствиями творчества и хобби было легкомысленно не замечено более широкое значение новой техники. Легко
502
было убедиться в том, что фотоаппарат и фонограф углубляли знания и расширяли жизненный опыт. Но предвидеть, что в перспективе эти и другие механизмы, которые делали человеческий опыт воспроизводимым, смогут обеднить этот опыт, притупить сознание, ослабить ощущения, было значительно труднее. Первоначально многие прелести фотографии и записи ва фонографе были связаны с их новизной и даже с трудностью сделать хорошую фотографию или хорошую запись. Цо через несколько десятилетий, когда эта технология стала такой дешевой, легкой и общедоступной, каково было ее значение в американской жизни?
Само совершенствование технических приемов для обогащения человеческого опыта, и особенно тех, которые создавали и распространяли воспроизводимые впечатления, — не обедняло ли это все некоторым образом человеческий опыт непосредственно в процессе его демократизации? Было ли неизбежным, что демократическая практика, какой бы плодотворной и технически изощренной она ни являлась, должна деградировать? Было ли неотъемлемым противоречие между целью демократии обогатить повседневную жизнь граждан и современными средствами ее воплощения? Не приводят ли сами механизмы, разнообразящие жизнь, к потере ею свежести и остроты? Могло ли действительно быть так, что при всем разнообразии демократизации (процесса) демократия (результат) деградировала? Таковы были некоторые новые, мучительные вопросы, постоянно преследующие американскую демократию в XX веке.
Все это предполагало еще один вопрос, быть может ключевой, для обнаружения скрытой пружины американского «зазывного» духа. Была ли более яркая, богатая и открытая жизнь, которую обещала Америка, продуктом не высокого уровня жизни, а всего лишь постоянно растущего ее уровня? Происходило ли богатство человеческой природы, свойственное американской демократии, не от достижения благосостояния, а от погони за ним? Тогда возможно, что и предназначением американской техники было беспрестанное открытие новых технических приемов. Возможно, лучшее в демократии заключалось не в обладании, а в поиске, не в обеспеченном существовании, а в улучшении условий жизни. Будет ли высокий уровень жизни — неважно, насколько он высок, — всегда лишать новизны и свежести только что открытые перспективы? И было ли необходимо все время повышать уровень жизни, если бы впереди оставались новые широкие и открытые перспективы?
503
43
РАСПРОСТРАНЕНИЕ ОПЫТА: НОВОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ
Замечание Эмиля Золя о том, что «вы не можете сказать, что хорошо рассмотрели нечто, покау вас нет фотографии этого явления», теперь было в стократной мере применимо к телевидению. К концу XX века очевидец, наблюдатель какого-либо события на месте происшествия, чувствовал ограниченность и неполноту своих возможностей. Истинный вкус происшедшего мог оценить только зритель, один из тех, кто смотрит телевизор. Неожиданно телезритель, находящийся вдали и вне происходящего, был моментально и безболезненно перенесен в гущу событий. Телевизионные камеры делали его вездесущим зрителем. Человек, действительно находящийся на месте события, был ограничен в передвижении, стеснен толпой, в то время как телезритель мог видеть происходящее со всехуглов зрения, поверх голов и даже за кулисами. Не он ли был там по-настоящему?
Делать копии впечатлений, зрелищ и звуков для последующего употребления — это одно. Подчинение пространства и времени для непосредственного наблюдения—это было совсем другое, еще более революционное дело.
Перед Гражданской войной телеграф Морзе ускорил деловую активность и доносил новости до газет в течение дня после происшедших событий. Когда телефон Белла был показан на выставке к столетию независимости в Филадельфии в 1876 году, в том самом году, в котором Александр Грэм Белл получил свой первый патент на телефон, он был еще большой диковинкой. Только через два года в Белом доме появился первый телефон. Это было при президенте Ратерфорде Хейсе. Многочисленные изобретатели, включая Томаса Эдисона и Эмиля Берлинера, усовершенствовали телефон. К началу XX века он стал бытовым удобством, а компания Белла, перегнав Стальную корпорацию Соединенных Штатов, превратилась в крупнейшую американскую корпорацию. На отдаленных фермах и ранчо вызов по телефону медицинской помощи спас жизнь не одному ребенку, да к тому же избавил докторов от долгих поездок, вынужденных во времена, когда они объезжали своих пациентов. Новые компании основывались предприимчивыми людьми, обнаружившими, что клиенты, привыкшие выбрасывать «ненужную почту», все же отвечали на любой телефонный звонок. Телефон (как и пишущая
504
ыашинка, работа над которой была завершена примерно в то же время) создал новую профессию для женщин.
К тому времени, как пятидесятимиллионный американский телефон был торжественно установлен на письменном столе Дуайта Эйзенхауэра, трудно было найти американскую семью, с которой нельзя было бы связаться по телефону. Государственные дела велись по телефону. В Соединенных Штатах находилось более половины всех телефонов в мире, и к 1972 году каждый день в Америке происходило почти полмиллиарда отдельных телефонных разговоров. Все же телефон был всего лишь удобством, позволившим американцам более непринужденно и с меньшими усилиями делать то же, что они уже делали раньше. Людям стало легче передавать сообщения тем, с кем они хотели связаться.
Телевизор был революцией, или, точнее, взрывом. Ведь никто не «хотел» телевидения, и оно создавало своих потребителей, изменяя повседневную жизнь. Оно увеличивало круг участников единовременно происходящих событий, собирало даже более широкую и разнообразную безымянную публику, чем радио, и попутно создало новое разделение.
В далеких 1920-х, как мы видели, Дейвиду Сарноффу стоило большого труда убедить своих коллег по Американской радиокорпорации, что у радио в Америке большое будущее. В прошлом информационные радиосообщения были обращены к определенным адресатам. Он полагал, что его новшество окажется особым достоинством радио. И Сарнофф вообразил демократизированный мир безымянных адресатов. Должно быть, его собственный опыт убедил его в преимуществах этой формы сообщения. В апреле 1912 года, когда Сарнофф обслуживал радиостанцию, которую установила в Нью-Йорке компания Уэне-мейкера в качестве информационного бюро для связи со своим универмагом в Филадельфии, он случайно поймал сообщение: «Юг — юго-запад. «Титаник» столкнулся с айсбергом. Быстро идет ко дну». Он поспешно установил связь с другим пароходом, с которого сообщили, что «Титаник» затонул, а тех, кто остался в живых, подобрали. После того как президент Уильям Говард Тафт отдал распоряжение, чтобы все радиостанции замолчали, Двадцатилетний Сарнофф оставался на своем посту семьдесят Два часа, выясняя имена оставшихся в живых, которые вместе с именем Сарноффа заняли передовицы газет.
Через пять лет, работая на «Америкэн маркони компани», Сарнофф призывал выпустить в продажу «простую» музыкальную шкатулку. По его замыслу, как он заявлял, «радио станет
505
предметом домашнего обихода так же, как пианино и фонограф». В 1920 году он предложил программу производства таких музыкальных шкатулок стоимостью 75 долларов штука и предсказал, что по крайней мере один миллион семей приобретет их в течение трех лет. Он предложил собрать средства за счет продажи рекламы в журнале «Вайелесс эйдж» («Век радио») (купленном Американской радиокорпорацией), в котором будет печататься программа передач на месяц вперед. Оптимистический прогноз, предусматривающий производство одного миллиона приемников, оказался слишком скромным. Радио совершило взлет, который изменил всю американскую систему развлечений, так же как и сферу рекламы и информации.
К1930 году рекламодатели тратили на радиорекламу 60 миллионов долларов ежегодно, этой цифре предстояло за следующие десять лет увеличиться в десять раз. Через тридцать лет после предоставления первого разрешения на коммерческую радиопередачу радиостанции КДКА (Питтсбург) существовало две тысячи радиостанций и более 75 миллионов радиоприемников. Перед второй мировой войной ежегодное производство радиоприемников составляло 10 миллионов. К1960 году в каждом домашнем хозяйстве было в среднем по три радиоприемника.
Радио оставалось в основном развлекательным и информационным средством, дающим людям возможность наслаждаться многосерийными «мыльными операми», шутками Джека Бенни, Фреда Аллена и Боба Хоупа, песнями Бинга Кросби, захватывающими спортивными репортажами Грантленда Райса. Сам радиокомментатор — Г.В. Калтенборн или Лоуэлл Томас — был своеобразным «исполнителем», который торжественным или веселым тоном сообщал радиослушателям, каково в действительности на месте событий.
Телевидение открыло новый мир. Оно не просто умножало источники информации и развлечений, оно умножало сами события. По телевизору зритель мог совершенно непосредственно видеть и слышать происходящее. Все дело было в прямой трансляции. Если вы сделали фотоснимок, вам приходится ждать, пока он будет проявлен, если вы купили пластинку, вы уже заранее знаете, как она будет звучать. Но по телевизору вы сможете разделить с другими ожидание того, как будут развиваться события. Новый вид переживаний на расстоянии должен был изменить американскую жизнь более, чем любое другое современное изобретение, кроме автомобиля.
506
На первый взгляд телевидение просто сочетало технические приемы кино и фонографа с техническими приемами радиовещания, но в результате подучилось нечто большее. Это был новый способ массового производства мгновения для немедленного потребления «по трансляции», а значит, не поддающимся определению и по возможности всеобъемлющим сообществом наблюдателей. Подобно печатному станку, который пять веков назад начал массовое распространение знаний, теперь телевизор занялся массовым распространением опыта, попутно изменяя саму природу того, что стало доступно всем.
Раньше желание поделиться опытом выгоняло людей из собственных домов и собирало их вместе (не только духовно, но и физически), телевизор же так или иначе разделял их в самом процессе общего опыта. Хотя телераспространяемый опыт оказывался как никогда равным для всех, он был также и самым раздельным — вид сегрегации, которую нельзя было исправить постановлением Верховного суда, и никакая федеральная комиссия не могла с ней справиться. Ведь она была встроена в телевизор.
Налицо опять были уже известные последствия использования централизованного расширенного источника, теперь уже не только проточной воды и электричества. Как Ребекка не имела больше необходимости ходить к деревенскому колодцу за водой (и последними сплетнями), так и теперь в ее кухоньку на восьмом этаже непрерывно поступало проточное горячее и холодное изображение. До 1970 года более 95 процентов американских семей обзавелись телевизорами. Теперь обычным способом приобщаться к общественной практике было сидеть дома в гостиной у телевизора.
В прежние времена для того, чтобы увидеть представление, нужно было присутствовать среди зрителей. На концерте, в церкви, на бейсбольном матче или на политическом митинге от зрителей зависела половина удовольствия. Что и кого вы встретили среди публики, было по крайней мере настолько же интересно, как увиденное на сцене, а нередко и по-человечески более важно. Смотря свой телевизор, одинокая Ребекка вновь была предоставлена самой себе. Она могла восклицать, хлопать или свистеть, но никто ее не слышал, кроме детей из кухни или других членов семьи из гостиной, а они наверняка уже хорошо знали ее чувства. Остальные зрители представления приобретали Невидимые формы «консервированного» смеха и аплодисментов. Тайна слушателей, которая уже окутывала радио, теперь стала и тайной зрителей. Оставшееся в прошлом теплое окру
507
жение присутствующих зрителей сменилось миром невидимых собратьев, сидящих у телеэкрана. Какие они? Кто смотрит телевизор одновременно с нами? И даже если их телевизоры включены, смотрят ли они их на самом деле?
Каждый из миллионов американцев, смотрящих телевизор был отделен от составителей программы, которые, вероятно, хотели ему угодить. Телевизор был окном, открывающимся в одну сторону. Зритель мог смотреть все, что они предлагали, но никто, кроме его семьи, не мог точно узнать, как он реагирует на увиденное. Зрители каждый вечер составляли маленькие островки у мерцающего телеэкрана, во многом напоминая своих пещерных предков, собиравшихся у родных очагов, где они находили тепло и безопасность, а также человеческую близость. В этих новых родовых общностях телевизионные пристрастия каждого ребенка были такой же сокровенной частью семейного предания, как и его предпочтение кетчупа или горчицы в качестве приправы к гамбургеру. По мере роста количества семей, имеющих два телевизора (еще до 1970 года они составляли треть американских домашних хозяйств), достаточно часто один из членов семьи уединялся, чтобы смотреть телевизор в одиночестве. Конечно, телекомпании делали разнообразные героические попытки проникнуть в тайны телезрителей, узнать, что в действительности смотрит каждый, что ему по-настоящему нравится и что он на самом деле хочет. Но телекомпании располагали сведениями, основанными на отдельных примерах, на экстраполяции относительно небольшого числа случаев, на оценках и догадках, то есть на одних косвенных свидетельствах.
Возникла тонкая грань между тем, смотришь ты телевизор или не смотришь. «Посещение» спортивного матча, симфонического концерта, театральной постановки или кинофильма настолько не составляло труда, что дети совмещали это с приготовлением домашних заданий, взрослые—с игрой в карты или чтением журналов, приготовлением пищи или работой в подвале.
Сами телезрители были не уверены, смотрят ли они телевизор или он просто включен. Впечатления вновь становились расплывчатыми. Самые изощренные и дорогие представления переставали быть особыми событиями, требующими организации и распространения билетов; они стали частью кондиционирования воздуха. Радио тоже стало чем-то, что звучало, но к чему не обязательно было прислушиваться, и его программа была рассчитана на людей, которые, вероятно, заняты чем-то еще: ведут машину, увлечены любимым делом, моют посуду. Число
508
автомобильных радиоприемников, которых в 1950 году насчитывалось 15 миллионов, к 1960 году превысило 40 миллионов. С распространением транзистора стало возможно, скрашивая свое одиночество, носить с собой повсюду миниатюрные радиоприемники, как ручку или сумочку. По-новому отделенные от своего правительства, от тех, кто собирал с них налоги и предоставлял коммунальные услуги, кто принимал важнейшие решения по вопросам войны и мира, граждане ощущали разрушительное несоответствие между тем, как часто и активно удавалось политическим деятелям доносить до них свои взгляды, и тем, как часто и активно они сами могли донести свои взгляды до политических деятелей. Американцам не было предоставлено никакого нового, подобного телевидению способа для сообщения их точек зрения, кроме как косвенно, через опросы общественного мнения. Телеграммы от частных лиц вышли из употребления. Граждане были вынуждены довольствоваться телефоном (по которому им мог ответить «автоответчик») или почтенным учреждением XIX века—почтой.
Давая возможность американцам моментально переноситься в любое место, заполняя их настоящее впечатлениями, захватывающими и ошеломляющими, телевидение притупило их чувство собственного прошлого и даже некоторым образом отделило их от истории. Если бы американцы не могли сопровождать астронавтов на Луну, им пришлось бы прочитать об этом на следующее утро в каком-нибудь печатном изложении, захватывающе описывающем уже происшедшее. Но по телевидению американцы становились свидетелями исторических событий как непосредственных явлений настоящего. Вот таким образом и создавало телевидение временную близорукость, сосредоточивая внимание людей на волнующем, тревожном, обнадеживающем или трагичном сиюминутном теперь.
Высокая стоимость эфирного времени и необходимость угодить каждому вызывали смену программ, постоянные переходы от одного к другому. Впечатления стали отрывистыми и пестрыми. И каждое выражение несогласия требовало нового действенного подхода, особенно если оно было сильным и разрушительным. Утраченной связью с прошлым, слабым противоядием от телевидения было лишь старое кино.
Телевидение внесло некоторую неопределенность в повседневные впечатления: телезритель привык видеть то или иное событие, происходящее в том или ином месте, в то или иное вре
509
мя, но все «как настоящее». Разумные критерии истинного непосредственного опыта (та обычная информация, подтверждения которой присяжные ожидают от свидетеля в качестве доказательства, что он действительно испытал то, о чем рассказывает) теперь стали отсутствовать или очень относительно присутствовать в телевизионном опыте. За этим телевизионным опытом не требовалось куда-то идти, чтобы увидеть что-то определенное: американец просто поворачивал ручку и потом гадал, глядя на экран. Прямой это репортаж или в записи? Простое ли это оживление неподвижного изображения или воспроизведение? Может быть, это повторный показ? Где это снято? Когда это происходило, если это происходило в действительности? Действуют ли здесь актеры или реальные люди? Может быть, это реклама, пародия на рекламу, документальный фильм или просто игровой фильм?
Почти никогда зритель не мог увидать по телевизору события с точки зрения какого-то одного наблюдателя. Ведь телевидение имеет множество глаз, настойчиво избегая однообразия ограниченного единичного восприятия. Когда каждая камера передавала изображение крупнее и отчетливей, чем в реальности, никто липший не попадал в кадр. Когда на экране появлялся крупный план, средний план исчезал. Телезритель из своей гостиной видел игрока на левом поле, игрока, отбивающего биту, или крикунов на дальних дешевых местах более отчетливо, чем болельщик в темных очках с трибуны. Любой случайный чудак или минутная знаменитость занимали весь экран, прямо как Хамфри Богарт или президент Никсон. Телевизионный опыт превратился в театр, где любой актер и даже любой зритель мог оказаться на авансцене. Вполне объяснимо, что новые возможности телевидения напрочь лишили американцев желания вернуться на свои боковые или задние места. Метафоры Шекспира стали угрожающей реальностью, когда весь мир превратился в телевизионный театр.
В этом универсаме искусственных впечатлений все товары были выставлены вместе. Посещение церкви или лекции ничем не отличалось от похода в театр, кинотеатр или на бейсбольный матч, от участия в политическом митинге или слушания речей уличного торговца патентованными лекарствами. Почти все можно было смотреть без пиджака с банкой пива в руке. Поступающие из телевизионных каналов впечатления были смесью развлечений, руководящих указаний, информационных сведений, духовной поддержки, призывов и чего только возможно. Удачно составленная программа предлагала развлечения (под
510
рядом поучений), поучения (под видом развлечений), политическую агитацию (в стиле рекламы) и рекламу (с захватывающей интригой). Невиданные испарения, которые прежде не мог испускать ни один механизм и которые окутывали мир телевидения, начали затуманивать действительность. Американцы настолько привыкли к туману, настолько чувствовали себя как дома в утешительной и уютной дымке, что реальная действительность стала их немного раздражать своими острыми углами и четкими определениями лиц, мест, времени и погоды.
По мере усовершенствования технических приемов телетрансляции развивалась тенденция сделать впечатления зрителя все более опосредованными, все более управляемыми невидимыми режиссерами и техническими службами. Раньше наблюдатель, присутствующий на национальном партийном съезде, мог выбрать, куда он будет смотреть, всего-навсего повернув голову, но телезритель в своей гостиной был лишен права выбора. Операторы, директора и комментаторы решали за него, обращая его взгляд на изображение этого грубого полицейского или той хорошенькой депутатки. В то время как эти съезды стали организованными экскурсиями под руководством телекамеры, сами комментаторы приобрели новую власть над политическим опытом граждан. Это особенно проявилось на национальном съезде Демократической партии в 1968 году в Чикаго. Уже когда впечатления, получаемые из вторых рук, стали казаться американцам более истинными и подлинными, они в наибольшей степени формировались невидимыми руками, ими руководили люди, которые сами затмевали основных актеров и становились знаменитостями.
Телевизор стал пристрастием, сравнимым разве лишь с самой жизнью. Если телевизор не был включен, американцы начинали ощущать, что они отстали «от происходящего». И такой же избитой истиной, как «лучше быть живым, чем мертвым», стало то, что лучше хоть что-нибудь смотреть, чем совсем не смотреть ничего.
Когда вечером по телевизору «ничего не было», ощущалась мучительная пустота. Поэтому не удивительно, что американцы изменили свои критерии нужного опыта. Даже если непосредственный опыт ничего не стоил, показ по телевидению мог сделать его нужным.
Из всех чудес телевидения не было более замечательного, Нем быстрота, с которой оно появилось. Телевидение завоевало Америку в течение жизни меньше чем одного поколения, приведя людей в такое замешательство, которое они даже боялись
511
признать. Потребовалось пятьсот лет, чтобы печатный станок сделал образование общедоступным. А когда люди получили возможность «знать столько же, сколько стоящие над ними» они стали требовать самоуправления. Уже в 1671 году губернатор Виргинии сэр Уильям Беркли благодарил Бога, что печатный станок (рассадник ереси и непослушания!) еще не появился в его колонии, и он молил Бога, чтобы печатное дело никогда не дошло до Виргинии. К началу XIX века знать и литераторы могли повторить вслед за Томасом Карлейлем, что типографский набор распустил наемные армии, сверг королей и некоторым образом создал «совершенно новый, демократический мир». Теперь с головокружительной скоростью телевидение сделало общедоступным любой человеческий опыт. Не удивительно, что, как и печатный станок в прошлом, телевидение было холодно встречено интеллектуалами, учеными и другими хранителями традиционных видов человеческой практики.
44
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОГО И ТАЙНОГО
«Почему сегодня так много государственных секретов просачивается в прессу?» —хорошо осведомленный Джеймс Рестон из «Нью-Йорк тайме» спрашивал в 1972 году. По этому вопросу, волнующему всю страну со времени опубликования «Докладов Пентагона», пространных материалов о подготовке войны во Вьетнаме, Рестон предложил объяснение, которое не имело отношения ни к политике, ни к философии, ни к морали, а было чисто научно-техническим. «Истинным виновником утечки информации, — предположил он, —является Честер Карлсон, который изобрел электростатическое копировальное устройство, или ксерокс, который теперь господствует в федеральном правительстве и влияет на потоки информации во всех других крупных учреждениях страны». При наличии ксерокса любой желающий может моментально скопировать любой документ. По мнению Рестона, этот механизм, созданный в целях «распространения информации и истины», по иронии судьбы заставил государственных служащих с большой осторожностью выражать свои искренние мысли в письменной форме.
Практически больше нельзя было быть уверенным, что какой-либо документ существует в единственном экземпляре. Фотоофсетный способ и другие подобные технологии поставили под угрозу уникальность ценных литературных рукописей и
512
первых изданий; к 1965 году экземпляр перепечатанного фотоофсетным способом первого издания Шекспира ин-фолио (подлинник продавался по цене 30 000 долларов) можно было купить всего за 15 долларов. Стало так просто и недорого делать копии целых книг или их отдельных частей, что авторские права прекращали действовать.
Ксерокс и другие формы электростатического копирования открыли новые горизонты перед стандартизацией человеческого опыта, давая возможность каждому, имеющему доступ к простому механизму, уничтожить уникальность или секретность любого документа. А теперь еще поляроид, магнитофон, магнитофонная пленка, видеопленка и другие приспособления осуществляли моментальные копии для длительного пользования, превращая жизнь во множество мгновений массового производства. Теперь почти все, что увидел и услышал отдельный человек, могло быть увидено и услышано многочисленными, не поддающимися учету людьми.
Проблема изготовления копий появилась так же давно, как и письменность. Распространение печатного станка и типографского шрифта, конечно, вело ко все большей доступности образования. Но стоимость набора могла быть оправдана только большим количеством экземпляров, а чем больше тираж, тем меньше стоимость каждого экземпляра. Печатный станок мог быть использован более эффективно, когда требовались сотни или тысячи экземпляров. Так же как перед Эдисоном стояла проблема распределить свет по небольшим источникам, чтобы электричество стало общедоступным, в технологии копирования существовала подобная проблема. В течение веков после того, как печатный станок вошел в общее употребление, по причине отсутствия иного способа изготовления единичных рукописных копий, сохранялась профессия переписчика, который воспроизводил подлинник своим почерком. Замысловатый «полиграф», изобретение XVIII века, был приспособлением, прикрепляемым к ручке и позволяющим одновременно с написанием письма делать его копию. Томаса Джефферсона заинтересовал этот механизм, и он внес в него собственные усовершенствования. Все же обычным прибором для изготовления единичной копии было пресс-папье: написанное письмо вкладывалось между двумя промокашками, чтобы чернила отпечатались на другом листе. Копировальная бумага, неизвестная во времена Джефферсона, стала неоценимым удобством, потому
17-379
513
что она не требовала механических приборов, была недорогой и производила копии одновременно с оригиналом.
Механизмом, который облегчал изготовление разборчивых копий в небольших количествах, конечно же, была пишущая машинка. Еще до начала XIX века английские изобретения почти приблизились к созданию пишущей машинки. К1845 году, за два десятилетия до изготовления действующей ручной пишущей машинки, Сэмюел Ф.Б. Морзе и его компаньон посылали машинописные тексты на далекие расстояния электромагнитным способом, используя телеграфный ключ как пишущую машинку. К. Лэтем Шоулс, из первых поселенцев Висконсина, который зарабатывал свой хлеб, являясь редактором и издателем в городе Милуоки, размышлял над устройством автоматической счетной машинки, когда его друг предложил ему разработать печатную машинку. Основные патенты на изобретение пишущей машинки были выданы в 1868 году, и термин «пишущая машинка» вошел в язык как новый американизм. Но пишущая машинка в современном виде с заглавными и строчными буквами на одной клавиатуре, с видимым текстом (то есть на каретке, которая видна машинистке) появилась только в начале XX века.
Первая пишущая машинка массового производства, имевшая коммерческий успех, была выпущена компанией «Ремингтон армз», которая в 1870-х годах производила ее в цехе швейных машин. Украшенные цветочным орнаментом, эти машинки укреплялись на подставке для швейных машин, и перевод каретки осуществлялся с помощью педали. Первыми покупателями пишущих машинок стали писатели, редакторы и священники, и создалось впечатление, что машинка будет в основном литературным орудием. Марк Твен демонстрировал свое желание использовать этот новый любопытный механизм, и считается, что «Приключения Тома Сойера» были первой литературной рукописью, отпечатанной на машинке. (К 1930 году члены профсоюза печатников соглашались набирать книги только с напечатанной рукописи.) Однако вначале существовали сомнения относительно использования пишущей машинки в деловом мире, поскольку напечатанный текст был стандартным и безликим. И, как мы видели, когда фермеры стали возражать против «штампованных» писем фирмы «Сиере, Роубак», компании пришлось озаботиться поиском секретарей, кбторые писали бы деловые письма от руки.
Конечно, пишущей машинке было суждено стать важным фактором в американской жизни. Предоставляя женщинам Д°* пустимую для них в обществе работу в торговой сфере, она со
514
здала новые конторские службы и (вместе с телефоном) помогла вывести женщину из кухни в деловой мир. Но пишущая машинка оказала и другое, более незаметное, влияние на повседневный опыт. Когда отпечатанное письмо стало нормой деловой переписки, писание писем отошло в прошлое, а это означало исчезновение индивидуальных особенностей письменных документов. В течение всего XIX века разборчивый и красивый почерк оставался полезной способностью для честолюбивого юноши. Школы каллиграфии в свое время имели такое же значение, как впоследствии торговые колледжи, в которых обучали стенографии и машинописи.
Немногие изобретения оказали такое большое влияние на расширение сферы использования пишущей машинки и рост ее значения, как копировальная бумага. В соответствии с замыслом, лежащим в основе изготовления копировальной бумаги, бумажный лист должен был просто покрываться специальной смесью воска и краски, которая переходила на страницу при нажиме ручкой или клавишей. В самом первом патенте на копирку (выданном в 1869 году) это «усовершенствование в изготовлении копировальной бумаги» описывалось как «полезное для применения при изготовлении копий писем, если требовалось писать одно и то же несколько раз». Но такая копировальная бумага все еще предназначалась, чтобы просто заменить «полиграф», который был очень громоздким механизмом и мог копировать только написанное от руки. В1872 году, когда пишущая машинка еще только появилась, был получен патент на копирку, специально изготовленную для использования при машинописи. Это новое слово вошло в американский язык, неся с собой искушение заполнить бесчисленные шкафы для бумаг. В конечном счете особые преимущества копирки (то, что с ее помощью копии делались одновременно с оригиналом) оказались и ее недостатками.
Подходящим способом одновременного изготовления небольшого количества копий с уже существующего оригинала стало применение трафаретов. Одним из самых удачных устройств для этой цели был «мимеограф»—составной термин (от mime — имитировать и graphein — писать), придуманный в 1890 году Элвертом Блейком Диком, который, прежде чем начать торговлю облегчающими труд конторскими приспособлениями, продавал лес. Усовершенствованный мимеограф совмещал технологию, запатентованную Диком несколько лет назад, с технологией, еще раньше запатентованной Томасом Эдисоном, и с технической идеей копировального ротационного барабана, за
515
17»
патентованной другим изобретателем. Дик выпустил устройство, которое производило недорогие копии и могло быть полезным не только фирмам, но также и церквам, политическим и общественным организациям и многим другим.
Для того чтобы сделать факсимильную копию уже написанного письма, нужно было его сфотографировать, а это было долго и дорого; требовались какие-то новые технические приемы дешевого, быстрого и надежного изготовления копий. Микрофильмирование, театральное средство шпионажа, стало к середине XX века использоваться учеными, архивариусами, банками и конторами по недвижимости; оно оставалось слишком сложным для регулярного изготовления одиночных копий в учреждениях.
Замечательной особенностью следующего этапа было то, что проблемой занялся предприимчивый торговец в поисках нового товара. В 1946 году маленькая фирма в Рочестере, штат Нью-Йорк, носившая название «Галоид компани», тревожилась о своем будущем. В том году она произвела фотокопирующего оборудования на 7 миллионов долларов, но ее прибыли упали до 150 000 долларов. Руководители компании — Джозеф Уилсон и доктор Джон Дессауер — решили, что фирме необходим новый товар, хотя они и не определили какой. Дессауер, директор по науке, наткнулся на статью в старом номере журнала «Рейдио ньюс» (июль 1944), в которой описывался новый технический прием, называемый «электрофотография». Автором статьи и изобретателем этой технологии был Честер Карлсон, уроженец Сиэтла, который пробивал себе дорогу, работая в Калифорнийском технологическом институте, а потом в лаборатории Белла. Приобретенный им опыт получения патентов и интерес к проблемам юридической деятельности в этой области (он вечерами посещал Нью-Йоркскую школу права) убедили его в необходимости создать какое-нибудь недорогое конторское приспособление для изготовления всевозможных копий. Он предполагал, что будущее в этой сфере не за фотографией (использованием химикатов для воспроизведения изображения), поскольку благодаря огромным средствам, отпускаемым крупными компаниями на научные исследования, возможности фотографии были наверняка уже полностью исчерпаны.
Долгие вечера в Публичной библиотеке Нью-Йорка привели Карлсона к относительно не исследованной проблеме фотоэлектропроводности. Было ли возможным каким-либо образом
516
использовать для производства изображения электричество вместо света? 22 октября 1938 года в Астории, в Куинсе, с помощью немецкого физика-эмигранта он произвел свое первое электрофотографическое изображение. Цинковая пластина размером 2 на 3 дюйма была покрыта серой, потом натерта платком, получила электрический заряд и на десять секунд была совмещена со стеклянным диапозитивом с надписью «10-22-38 Астория». Пластина была посыпана порошком ликопидия, чтобы проявить скрытое изображение, а затем лист лощеной бумаги был приложен к покрытому порошком изображению, и оно отпечаталось на этом листе. Чтобы отличить этот процесс от фотографии, он был назван «ксерографией» (от греч. xeros — сухой и graphein — писать).
Первые усилия Карлсона получить финансовую поддержку оказались неудачными. Он обращался в двадцать компаний, побывал в Национальном совете изобретателей и в войсках связи, но никто не был заинтересован. Затем, в 1944 году, он наконец пробудил интерес Института памяти Баттелля, научно-исследовательского фонда в Колумбусе, штат Огайо, который согласился на разработку этой технологии в обмен на основную долю лицензионных платежей. Но институт был готов вложить только несколько тысяч долларов, и, когда эти деньги были израсходованы, Карлсону потребовалась дополнительная финансовая поддержка, чтобы продолжить развитие проекта. Именно в это время, в 1946 году, Уилсон и Дессауер из компании «Галоид» приехали в Институт Баттелля. Наблюдая за проведением опыта, они решили, что нашли новый товар для своей фирмы, и вложили в проект 10 000 долларов. В течение последующих шести лет компания «Галоид» собрала 3,5 миллиона долларов на разработку технологии и под новым названием «Ксерокс» стала явлением в промышленности середины века. В 1965 году курсовая стоимость акций «Ксерокса», переданных Институту Баттелля в качестве выкупа за его долю участия в лицензионных платежах, составляла более чем 355 миллионов долларов.
Первая поточная линия автоматических множительных аппаратов «Ксерокс-914» (максимальные размеры производимых Копий 9 на 12 дюймов) была пущена в 1960 году. Этот механизм компании «Ксерокс», централизованно производящий в учреждении дешевые копии в большом количестве, имел перед конкурирующими устройствами существенное преимущество, Поскольку изготовлял копии на обычной бумаге без помощи трафаретов или других промежуточных операций. Компания ♦Ксерокс» отдавала свои аппараты в прокат, и плата за пользо-
517
ванне устройством уменьшалась по мере увеличения количества копий. Создавались новые функциональные системы: Управле-ние по контролю за лекарствами и продуктами питания делало копии этикеток, не снимая их с бутылок, полицейские быстро воспроизводили содержимое карманов подозреваемого. Нужно было убедить людей, что новый механизм оказался действенным. Но поскольку торговый агент не мог иметь при себе для демонстрации копировальное устройство весом в 650 фунтов, компания «Ксерокс» обратилась к телевидению. Фирма очень во многом положилась на телевизионную рекламу и была первой компанией, предоставившей субсидии значительному циклу серьезных, иногда противоречивых программ («Кремль», «Создание Президента — 1960», «Кубинский ракетный кризис», «Лувр» и др.).
Когда компания «Галоид» стала называться «Ксерокс», фирма разъяснила, что «способность обрабатывать большое количество информации, представлять ее в форме, удобной для прочтения, быстро и дешево печатать материалы, изготовлять недорогие копии—вот качества, которые могут определить разницу между организацией, которая достаточно быстро развивается в финансовом отношении, и той, которая не развивается». Разработав и усовершенствовав технические приемы копирования, соответствующие вышеперечисленным требованиям, компания «Ксерокс», за которой последовали партнеры и соперники, отправилась на поиски всего, что можно скопировать.
45
В ПОИСКАХ СТИХИЙНОГО
Можно ли было удивляться, что современные американцы нетерпеливо, а иногда и отчаянно искали неповторимые, непроизвольные и захватывающие переживания, которые могли бы придать остроту их жизни, все более состоящей из стандартных впечатлений массового производства? Погоня за «сенсациями» в XX веке, хотя и была более яростной, чем в любую прежнюю эпоху американской истории, все же не являлась простым продуктом алчности газетчиков или нездорового массового вкуса* Как и другие насаждаемые пороки, она отвечала определенной человеческой потребности, в данном случае общераспространенной потребности в потрясениях. Эта потребность удовлетворялась разными способами. Развитие популярной прессы вызвало новую волну интереса к уголовной хронике и спорту*
518
Эти две опоры массовой печати могли показаться моралисту недопустимыми, потому что в первой он увидел бы явное нарушение законов общества, а во второй — явную демонстрацию подчинения правилам ради самих правил.
Новый стиль, в котором выделялась неповторимость и сенсационность, был привнесен в американскую журналистику эмигрантом из Венгрии Джозефом Пулитцером, который в 1883 году принял руководство нью-йоркской газетой «Уорлд». «В нашем великом и постоянно растущем городе, — объявил Пулитцер своим читателям, — найдется место для газеты не только дешевой, но и блестящей, не только блестящей, но и крупной, не только крупной, но и истинно демократической, преданной делу народа, а не властителям кошельков, больше посвященной новостям Нового, чем Старого Света; газеты, которая будет разоблачать мошенничество и обман, бороться со злоупотреблениями и пороками общества, которая будет сражаться за народ с искренним усердием». «Уорлд» Пулитцера—первая общепризнанная современная массовая ежедневная газета—продавалась по два цента за экземпляр и за пятнадцать лет увеличила свой тираж с 15 000 до 1,5 миллиона экземпляров.
Погоня за сенсациями означала оживление внимания к преступлениям, катастрофам, сексу, скандалам и ужасам. Журналистская направленность прежней «Уорлд», до прихода Пулитцера, была выражена в передовой статье последнего номера, озаглавленной «Выборы исполнительного комитета в американском клубе владельцев коккер-спаниелей». А в первом номере пулитцеровской «Уорлд» на первой странице основное место заняла статья «Смертельная молния»—история пожара в Нью-Джерси, унесшего шесть человеческих жизней и уничтожившего сто тысяч баррелей сырой нефти; другая передовая статья описывала последние часы жизни приговоренного к смерти убийцы, изображала в подробностях, как он уверял, что невиновен, барабанил в дверь камеры, отказался от посещения священника и как он в конце концов прореагировал на чтение смертного приговора. На первой странице помещалась еще статья о казни в Питтсбурге, где «был повешен сторож Макконки. При чтении приговора он кричал судье, что его палачи—убийцы». В течение следующих лет Пулитцер приправлял столбцы своей газеты, а вернее, начинял их историями об абортах, растлениях, нанесениях телесных повреждений и пятикратных Убийствах. Он часто иллюстрировал такие материалы и сделал
519
чертеж места преступления («место совершения убийства отмечено X») непременной принадлежностью подобных историй.
Для того чтобы пробудить интерес читателей и увеличить тираж, Пулитцер готовил состязания и массовые кампании, выискивал (или придумывал) светские сплетни. В 1885 году «Уорлд», «народная газета», призвав людей пожертвовать пять или десять центов на строительство пьедестала Статуи Свободы, собрала 120 000 пожертвований на сумму 100 000 долларов. Одна из репортеров Пулитцера, Нелли Блай (ее настоящее имя Элизабет Кокрен), симулировала помешательство, чтобы попасть в психиатрическую клинику на Блэкуэлл-Айленд, а затем написать скандальный газетный репортаж, впоследствии вошедший в ее книгу «Десять дней в сумасшедшем доме». Затем Пулитцер дал ей задание побить рекорд, поставленный в кругосветном путешествии героем Жюля Верна Филеасом Фоггом. И когда «Уорлд» обещала бесплатную поездку в Европу тому, кто точнее всех угадает, сколько времени понадобилось Нелли Блай, чтобы объехать земной шар, газета получила почти миллион ответов. Пулитцер привез ее специальным поездом из Сан-Франциско в Нью-Йорк, чтобы путешествие закончилось через 72 дня, 6 часов, 11 минут и 14 секунд.
Помимо преступлений и необычныхрекордов, Пулитцер стал особое внимание уделять спорту. Спортивные события давно уже были достоянием прессы, но Пулитцер создал целый спортивный отдел. Раньше результаты скачек сообщались в разделе скотоводства. Пулитцер заявил о новом подходе, когда назначил ведущего специалистапо скачкам редактором спортивного отдела. Еще до конца века другие ежедневные газеты последовали этому примеру, создав обширные специализированные спортивные отделы.
Люди, не имеющие возможности смотреть спортивные состязания, а уж тем бол ее в них участвовать, могли следить за новостями спорта, с удовольствием ожидая результатов и вырабатывая знания ритуалов, отсутствующих в их реальной жизни. Новости со скачек, велогонок, марафонов, конькобежных соревнований и чемпионатов по боксу способствовали росту тиража газеты «Уорлд». После Гражданской войны новый вид спорта, бейсбол, затмил все остальные и, казалось, был создан для газетных репортажей. Статистика, которая содержалась в новостях, предоставляла болельщикам и репортерам на любом матче неисчерпаемый источник «первых» в игре (а не только по
520
ее итогам). История возникновения бейсбола окутана ореолом мифа: по самой старой версии игра была изобретена в 1839 году Эбнером Даблдеем в Куперстауне, штат Нью-Йорк, где суждено было возникнуть Почетному обществу национального бейсбола. К 1840-м годам праздные господа играли в бейсбол в окрестностях Нью-Йорка. Но бейсбол должен был стать спортом для всех, поскольку в отличие от скачек, поло или тенниса в него могли играть любители почти без всякого специального снаряжения и не на специально оборудованном поле. Во время Гражданской войны бейсбол стал популярен в расположениях войск (по крайней мере северян). Солдаты, вернувшись домой, стали распространять эту игру. В1865 году бейсбол еще не был знакомой нам сегодня игрой, поскольку подающие все еще использовали нижнюю подачу, принимающие ловили мяч с первого отскока, а полевые игроки не надевали перчаток.
Команда штата Цинциннати «Красные чулки», первая профессиональная бейсбольная команда, объездила всю страну и смогла остаться непобежденной после пятидесяти шести матчей, которые заставили ее проделать одиннадцать тысяч миль. В 1876 году команды из восьми городов образовали Национальную лигу клубов профессионального бейсбола, которая систематизировала правила, составляла расписание игр и некоторое время господствовала в мире бейсбола. Когда создавались второстепенные лиги, их образование утверждалось в соответствии с правилами Национальной лиги. Затем, преодолев сопротивление Национальной лиги в 1901 году, была создана Американская лига. Обе лиги установили перемирие и, в 1903 году проведя первый мировой чемпионат по бейсболу, придали нашему национальному виду спорта его современную форму.
Профессиональный бейсбол стал одним из самых организованных национальных видов спорта за всю историю страны. После скандала с «Черными носками», когда восемь игроков чикагской команды «Белые носки» получили взятки за намеренный проигрыш в мировом чемпионате 1919 года, лиги сделали своим представителем федерального окружного судью Кинсоу Маунтена Ландиса. Он отстранил нарушителей от соревнований и ввел в игре правила безукоризненной честности.
Изменения в игре, происшедшие в 1920 году, сделали ее еще большим источником статистического и зрительского интереса, чем когда-либо раньше. Массовый интерес пробудил Малыш Рут, воспитанник детского дома в Балтиморе, когда он в 1919 году, играя за бостонскую команду «Красные носки», побил все рекорды, получив 29 максимальных очков. Обнаружив, что обход
521
всего поля имеет особую привлекательность для публики, лиги усовершенствовали форму мяча, чтобы сделать его более упругим, таким образом облегчая меткому игроку возможность зарабатывать максимальные очки. Эта новая «игра на максимальные очки» увеличила количество бейсбольных болельщиков, изменила стиль игры и повысила ее притягательность. Малыш набрал 54 максимальных очка в 1920 году, 59 — в 1921-м и 60 — в 1927 году. С каждым годом игра распространялась все шире. Когда президент Герберт Гувер выступил на мировом первенстве 1931 года, он был освистан, а вот результат новичка команды «Кардиналы» по имени Пеппер Мартин—500 попаданий одной битой — был встречен общим одобрением. Постоянство болельщиков местных команд не имело параллелей в истории американского спорта. Тысячи городских жителей ретулярно собирались, чтобы испытать тревогу и радость во время игры команд, в чье спортивное мастерство они верили.
Новая технология придала игре еще большее значение по всей стране. В конце 1940-х годов важнейшие матчи команд — участниц основных лиг стали транслироваться по телевизору. До 1950-х годов железнодорожное сообщение ограничивало передвижение команд основных лиг восточным побережьем и несколькими городами восточной границы Среднего Запада. Авиатранспорт сделал возможным распространение профессионального бейсбола по всей стране. В 1953 году бостонская команда «Отважные» переехала в Милуоки, к 1958 году «Хитрецы» из Бруклина и «Великаны» из Нью-Йорка переехали в Калифорнию, а к 1969 году количество клубов в каждой из основных лиг увеличилось до двенадцати, что сделало возможным городам всей страны быть представленными на чемпионатах. Монреальская команда вступила в Национальную лшу, а ежегодный чемпионат «Все звезды» в Японии стал напрямую транслироваться в США через спутник.
Другие виды спорта конкурировали с бейсболом, но, по крайней мере до конца XX века, ни одна спортивная игра не вызывала даже похожего интереса. Баскетбол, наверное, единственный из массовых видов спорта, действительно изобретенный в Соединенных Штатах, был придуман в 1891 году спортивным руководителем Христианского союза молодежи в Спрингфилде, штат Массачусетс, как спортивная игра в закрытом зале в плохую погоду. В футбол, произошедший от английской игры, впервые начали играть в 1870-е годы в старейших университетах Новой Англии. Межуниверситетская футбольная ассоциация сделала эту игру похожей на ее вариант конца XX века и к 1890-м годам обес-
522
речила ее пятьюдесятью тысячами зрителей, являющихся посто-я0ными болельщиками команд Гарварда, Йеля или Принстона.
В первые десятилетия XX века, когда футбол был основной увиверситетской спортивной игрой в Америке, было не удивительно, если тренер по футболу получал больше, чем ректор уливерситета. Футбольные стипендии были выше (а порой и почетнее), чем остальные.
Но профессиональный футбол имел собственную независимую историю, развивающуюся приблизительно с 1910 го да в промышленных и шахтерских городах Огайо и Западной Пенсильвании, в том числе и среди тех, кто начал играть в эту игру в университетских командах. Профессиональная ассоциация, основанная в 1920 году, вскоре организовала футбол на федеральном уровне и обеспечила централизованную дисциплину, подобную существующей в бейсболе. То, что очки сделали для оживления бейсбола, для футбола осуществил «пас вперед», футбольные предания прослеживают превращение этой игры из простого перебрасывания мяча между линейными игроками в игру с применением «паса вперед» в матче между командами университетов Уэсли и Йеля в 1906 году. К 1970 году, когда профессиональный футбол уже выработал тактику гораздо более сложную, чем в бейсболе, телевидение предоставляло зрителям, сидящим в своих гостиных, доскональное (и воспроизводимое) зрелище игры. Число продаваемых ежегодно входных билетов на профессиональные футбольные матчи достигло десяти миллионов. Футбол стал национальным культом, получившим символическое выражение в том, что на День благодарения религиозные службы и торжественный обед завершались и затмевались Игрой.
Могли ли американцы в XX веке действительно отыскать в спорте хоть какое-то облегчение от все большей стандартизации и вторичности впечатлений? И в спорте было трудно сохранить ощущение стихийности и неизвестности.
Даже бейсбол стал нудной статистической дисциплиной. «Энциклопедия бейсбола», вышедшая в 1969 году, состояла из 2335 страниц тщательно составленных статистических таблиц Результатов девятнадцати тысяч матчей, в которых было учтено все — от среднего числа попаданий одной битой до подробного Статистического анализа спортивных успехов любого игрока, который играл в основной лиге по крайней мере сто раз, с указанием причин прекращения участия в игре, до количества попаданий с одной битой и новых показателей, таких, как МО% (количество полученных максимальных очков на сто ударов би
523
той). Этот труд был создан корпорацией «Информейшн кон-септс», которая использовала компьютерную систему для со-здания банка бейсбольных данных.
Существовало еще несколько областей, где американцы надеялись найти неиспользованный запас неповторимого и непредсказуемого. Одной из таких вызывающих новый широкий интерес областей была погода и ее прогнозирование. В стране, где с каждым годом уменьшался процент фермеров, где добывание средств к существованию все меньше зависело от дождей или морозов, где основное средство ежедневного передвижения, автомобиль, было на редкость водонепроницаемым, где люди все больше привыкали к центральному отоплению, кондиционированию воздуха, увлажнителям и осушителям, этот пробудившийся интерес к предстоящей погоде трудно поддавался объяснению. Был ли это еще один симптом, характеризующий погоню американцев за самопроизвольным?
Особая важность прогнозов погоды для воздушных путешествий не объясняла невиданного взрыва интереса к данным синоптиков и прогнозам погоды среди городских жителей Америки. После второй мировой войны шестьсот коммерческих радиостанций регулярно (иногда каждый час или каждые полчаса) передавали информацию о погоде текущего дня. С приходом телевидения погода стала постоянной вечерней рубрикой, сопровождаемой демонстрацией погодных карт и оживленной болтовней комментаторов, которые теперь завоевывали известность своими водевильными сценками для одного актера на тему погоды. В1950 году автоматические телефонные ответчики, сообщающие прогноз погоды («Погода по телефону»), появились в Кливленде и Филадельфии и стали распространяться по всей стране.
Для развития в Америке эффективной службы погоды существовало много причин. XIX век был отмечен научным прогрессом в метеорологии так же, как и в других отраслях естественных и физических наук. Но поскольку метеорология зависела от одновременного получения данных из отдаленных мест, мало что могло быть сделано для развития науки и ее использования в повседневной жизни до изобретения телеграфа. В1849 году первые метеорологические наблюдения, сообщенные по телеграфу, были подготовлены Джозефом Генри, секретарем только что основанного Смитсоновского института, который организовал службу синоптиков. К 1854 году эти смитсоновские синоптики
524
работали в тридцати одном штате, Канаде, Новой Шотландии и Парагвае, а к началу Гражданской войны в стране существовало уже пятьсот метеорологических станций. Во время войны сводки погоды использовались в военных целях, и когда в 1870 году по решению конгресса была создана Национальная метеорологическая служба, она вошла в состав войск связи. Прогнозы посылались телеграфом метеостанциям, железнодорожным станциям и агентству Ассошиэйтед Пресс, причем ночной прогноз поступал в полночь, а копии распространялись по почтам, худа они поступали пять часов спустя.
Прогнозы погоды, безусловно, были особенно важны для фермеров. В начале 1880-хгодов в город Мэдисон, штат Висконсин, было отправлено предупреждение об ожидаемых через тридцать шесть часов морозах. Этот прогноз предоставлял некоторое время для спасения созревшего урожая табака, но из-за небрежности телеграфиста, который не смог быстро передать информацию, урожай пропал. В 1891 году Бюро прогнозов было передано под руководство гражданских органов, в ведение недавно созданного Сельскохозяйственного управления, которое усовершенствовало и расширило его возможности. В 1901 году появились прогнозы на три дня вперед, а также предупреждения о предстоящих похолоданиях и заморозках. Расширение объема предоставляемой информации позволило прогнозировать ураганы и потопы, создать новую систему предупреждения граждан об опасности лесных пожаров, информировать о сильных штормах связистов прогулочных судов. В 1940 году в связи с ростом значения авиации Бюро прогнозов было передано в ведение Управления торговли. Затем, 1 апреля 1960 года, в рамках программы освоения космоса был запущен на орбиту метеоспутник «Тирос», и две его телекамеры впервые открыли метеорологам широкомасштабные возможности анализа погоды.
В мире сборного, стандартного, программируемого опыта непостоянство и таинственность погоды приобрели новую остроту. Средства создания и изменения погодных условий были еще в зачаточном состоянии. Несмотря на новые перспективы метеопрогнозов, открывшиеся перед метеорологами, простые граждане все еще находили что-то неожиданное в свете солнца, дожде или снеге. Индийские книжники говорили, что «лишь дураки рассуждают о погоде». Но теперь интерес к погоде как-то связывал людей с прошлым, был ностальгическим напоминанием о том, что человек не всесилен и не может создавать и воспроизводить все, что ему захочется, и поэтому этот интерес был последним пристанищем неизвестного и стихийного.
Книга третья
МАССОВАЯ КУЛЬТУРА
Американец может безнаказанно делать то, что европеец позволит себе только будучи безответственнейшим игроком или вдохновенным гением. Свобода и новизна, необъятные просторы объясняют это благодатное свойство американца.
Чарлз Элиот
Пи Омега Ро спросила, будет ли правильным предположить, что американцы вольны говорить все, что они думают, потому что они не могут себе представить, что они не могли бы сказать.
Лео Сцилард «Голос дельфинов»
Все недостатки демократии могут быть исправлены только с помощью еще большей демократии.
Эл Смит
Нет никакой тайны в том, что придало цивилизации Старого Света ее аристократический характер. Культура и благосостояние находились в руках немногих: и подобно тому, как ранние революции были направлены на то, чтобы знания сделать достоянием широких масс, с XIX века революции стремились более широко распределить собственность для достижения справедливости и равенства. Американская цивилизация, выполняя свою демократическую миссию, широко распределила собственность и придала ей новые формы. Либеральные движения раннего этапа современности извлекли знания из пыльных тайников греческого, латыни, еврейского, арабского на свежий про
526
стор родного языка. В Соединенных Штатах демократизация языка и знаний поднялась еще на одну ступень. Разговорный язык и то, что сходило за знания на рынке, стали повелителями школ и академий. Знания и искусства были переориентированы таким образом, чтобы сделаться доступными и привлекательными!. Утонченность, предположительно исходящая из знакомства с отдаленными областями, теперь находилась в пределах досягаемости обычных граждан.
Часть седьмая
ИЗЫСКАННОСТЬ ВО ВСЕМ
Собственность желаема, она — благо в мире. Давайте же не поможем бездомному разрушить жилище другого, а позволим ему усердно трудиться и построить дом для себя, этим примером предоставляя ему гарантии, что его собственный дом, когда он его построит, будет защищен от посягательств.
Авраам Линкольн
Корпорация похожа на любого нормального человека, за исключением того, что у нее нет брюк, которые можно стянуть, или души, которую можно проклясть, но, о Боже, она должна иметь и то и другое!
Некий судья с Запада
В Соединенных Штатах после Гражданской войны собственностью наслаждалось беспрецедентное число граждан. Они владели не только землей, домами, скотом и орудиями торговли — традиционной «собственностью», зафиксированной историей. Но эта новая нация произвела новые виды собственности. Автомобиль был только одним из множества товаров, которые производились в таких больших количествах и были так страстно желаемы, что обладание ими становилось стандартом существования. Мужчины, которые не владели этими новыми предметами, считались обездоленными, хотя их обладатели не всегда были преуспевающими.
Распространение и демократизация собственности приводили к двояким последствиям. Самая действенная форма собст
528
венности и самый действенный создатель собственности, корпорация, была одновременно и самой легализованной, и самой неопределенной. Новые изобретения, такие, как автомобиль, стимулировали новые формы платежа, ссуды и займа. В то время как появлялось все большее число владельцев, становилось все неопределеннее, чем они владели.
Америка, где закон приоритета правил рудниками и незаселенными западными прериями, была страной, где закон собственности был возвращен к своим основам. Но она была и страной, где сама собственность являлась и более разработанной, и более метафизической, и более рассеянной. Быстрые перемены трансформировали объекты опыта. Реклама придала новое значение внешним формам, упаковка становилась тоньше.
46
БЕСКОНЕЧНЫЕ ПОТОКИ СОБСТВЕННОСТИ
В Америке корпорация должна была иметь богатую новую жизнь. Так как корпорации — детища государства — могли стать бессмертными и обладать властью, которой для них добивались законодатели, популярные лидеры с давних пор их опасались. Сэр Эдвард Коук, поборник общего права, ограничивающего власть тиранов-королей, в XVII веке предупреждал, что корпорации «не могут совершить предательство, не могут быть объявленными вне закона или отлучены от церкви, потому что у них нет души». Американцам никогда не удавалось наделить корпорации душой, но они проследили за тем, чтобы корпорации преобразовались другими способами. Число корпораций увеличивалось невиданными темпами, они распространялись по всей территории и в конечном итоге проникли в повседневную жизнь каждого гражданина. И хотя корпорация, новое произведение старого гения, сама была не без недостатков, она стала (чего Коук никогда не мог предвидеть) демократизатором собственности.
Штаты имели свои корни в корпорациях: лондонская «Вирджиния компани», «Массачусетс-Бей компани» и другие были учреждены как торговые корпорации по Королевской хартии. На протяжении истории корпорации были самоуправляемыми, обладали властью издавать постановления местного характера и делать то, на что более отдаленные центральные органы не имели ни средств, ни знаний, ни воли. Наша колониальная история была каталогом того, что корпорации научились создавать в
529
Америке. В определенном смысле американский федерализм был побочным продуктом корпораций — новизны и разнообразия их возможностей.
Слабым корпорациям XVII века суждено было стать сообществом различных могучих организаций. В XIX и XX веках это позволило создать десятки тысяч корпораций нового стиля, распространивших свою собственность среди миллионов граждан.
Неопределенность закона и конституции, характерная для Американской революции, отразилась на раннем законе о корпорациях. Хотя правительства каждой из тринадцати колоний были (уверенными в том или ином смысле, их право создавать корпорации было расплывчатым и неопределенным. Эта неопределенность предоставила американским колледжам и университетам — Гарварду, Йелю, Дартмуту и другим — возможность превратиться в неслыханные для Старого Света институты. Поразительное число определявших эпоху решений Верховного суда до Гражданской войны (включая, например, дело Дартмутского колледжа, Маккалох против Мэриленда и Чарлз Ривер Бридж против Уоррена Бриджа) представляли собой попытку определить роль корпорации в новом федеральном мире.
Революция прояснила, что суверенные полномочия создавать корпорации сосредоточились на этой стороне Атлантики. Континентальный конгресс учредил в 1781 году Банк Северной Америки. По новой конституции конгресс определил статус этого национального банка, и до 1800 года правительства новых штатов создали более трехсот корпораций, в основном банковских и страховых, а также по строительству каналов и дорог. Каждая корпорация была создана на основании специальных актов законодательных органов некоторых штатов. Тем не менее в начале XIX века подобные корпорации появлялись во все больших количествах. К1830 году в одной Новой Англии было около двух тысяч корпораций.
Еще до Гражданской войны американские штаты стали создавать новую законотворческую машину в виде «общих законов корпорации». С учетом этих мер совершенно не обязательно было иметь знакомых в суде, чтобы дать взятку королю или его советникам или вознаградить законодателей за помощь в защите специального акта корпорации. Корпорация была демократизирована, став стандартной продукцией, доступной каждому, кто
530
следовал простым предписанным путем и платил небольшую плату за регистрацию.
Ситуация Старого Света была полностью изменена, и вместо бизнесмена, тревожно ищущего специальных привилегий для корпорации, штаты стали соревноваться за расположение бизнесмена. Блага, предлагаемые спекулянтами землей, толкачами городов, патронами железных дорог обычным людям и их семьям, прямо зависели от тех благ, которые предлагались этим невесть откуда берущимся личностям. Бизнесменам предлагали обосновывать свои вновь создаваемые легальные институты в Делавэре, а не в Массачусетсе, в Нью-Джерси, а не в Пенсильвании, вНеваде,анев Нью-Йорке. Менее населенные штаты, вроде Делавэра, Нью-Джерси и Невады, проявляли наибольшую заинтересованность и были особенно искусны в соревновании с другими штатами. Мы подробно рассмотрели, как предприимчивые дельцы, например в Неваде, использовали это преимущество наряду с другими «федеральными средствами».
Существовали две публично декларированные причины необходимости создания общих законов о корпорации. Одна из них — защитить общественность от специальных привилегий, которые корпорации создавали для себя, так как каждая могла учредить свой собственный акт о корпорации, который затем принимался дружественным законодательным органом штата. Другая причина — способствовать развитию производства и торговли.
После принятия общих законов о корпорации квалифицированным юристам добыть хартию штата для новой корпорации было не сложнее, чем получить разрешение на вступление в брак. Нью-Йорк первым в 1811 году принял эти законы, за ним последовали Коннектикут в 1817 году и Массачусетс в 1830 году. По окончании джэксоновской эры с ее антикорпоративной тенденцией подобные законы были приняты в Мэриленде, Нью-Джерси, Индиане и Виргинии. До 1861 года десятки штатов вписали в свои конституции положения, в соответствии с которыми в будущем корпорации не могли быть созданы специальными актами их законодательных органов, а только согласно общим законам о корпорации. Законы разных штатов отличались друг от друга, так же как и привилегии, предоставляемые новым корпоративным объединениям. За два десятилетия до Гражданской Войны банки, заводы, отели, каналы, железные дороги, телеграфные линии были построены этими искусственными персонами, которые являлись массовой продукцией законодательных органов штатов.
531
Корпорация имела множество преимуществ по сравнению с индивидуальными предпринимателями. Закон обеспечивал надежность, и потому ее контракты и договоры обладали долговечностью, которая не дана ни одному живому человеку. ДЛя широкомасштабных и рискованных предприятий это имело и другие очевидные преимущества. Собственность в форме акций могла быть предложена тысячам мелких вкладчиков, которые могли быть уверены (в то время как «ограниченная ответственность» стала привычным понятием), что они не будут повинны в долгах компании и, следовательно, не смогут потерять больше того, что заплатили за акции. Эти вклады могли быть поделены или умножены в соответствии с нуждами предприятия и общественными интересами. По государственным законам о корпорации наряду с постановлениями органов местной власти, которые каждая корпорация имела полномочия издавать для собственного руководства, управление предприятием могло быть делегировано нескольким менеджерам. Акционеры получали свою долю непредвиденных доходов, а «ограниченная ответственность» защищала их от непредсказуемых потерь.
«Собственность», преумноженная подобным спосббом, в этой новой форме, которая отделяла владение от управления, приобрела новое значение, новую загадочность, новую неопределенность. Естественно, обычный гражданин никогда не был специалистом по способам приобретения благосостояния. Но объекты благосостояния—земля, дома, золото, меха, драгоценные камни — не были загадкой. В этом заключалась новая метафизика собственности. И любые операции в успешных сделках власть имущих стали такими же абстрактными и такими же непостижимыми для непосвященных, как неоплатоническая квинтэссенция Плотина или теологические эманации Святого духа для средневекового крепостного. И вместе с тем простому гражданину предлагалось в этом участвовать, и к XX столетию он появился на рынке ценных бумаг корпораций.
Высшими жрецами этой новой метафизики собственности стали юристы. Если раньше юристы знали разгадку мельчайших особенностей патентов, которые могли обогатить того или иного вкладчика, то теперь юристы правили тайнами закона о корпорации. Ни один непрофессионал не был в состоянии придумывать все новые способы формирования, объединения и управления благосостоянием корпорации, то, что смогли изобрести юристы. Они превратили тонкости Дунса Скота и Фомы Аквинского в детские игры. Собственность превратилась в новое таинственное царство.
532
Классическим продуктом этой новой метафизики стал трест «Стандард ойл». В общих законах о корпорации, принятых сразу после Гражданской войны, не предусматривались легальные пути формирования корпорациями более крупных объединений. Вполне естественно, что это было неудобно великим предпринимателям, как, например, Джон Рокфеллер, который жил по аксиоме, что самым экономичным и поэтому самым выгодным предприятием является крупнейшее. Рокфеллер и его сотрудники нуждались в методе создания «корпорации корпораций». Они искали законные пути объединения ресурсов нескольких корпораций для поглощения своих соперников. Преследуя эту цель, в 1879 году, согласно секретному соглашению, акционеры компании «Стандард ойл» штата Огайо передали свои акции девяти попечителям и взамен получили «сертификаты имущества». Опекуны обладали властью и обязаны были управлять компанией, а владельцы акций получали прибыли. Таким образом, совет директоров «Стандард ойл», достигнув подобных соглашений с акционерами других корпораций, стал практически «корпорацией корпораций».
Концепция «опеки», права пользования и управления по «доверенности» сама по себе была старым английским термином, обычно используемым в законах о состояниях для охраны интересов вдов и несовершеннолетних детей и для осуществления благотворительных функций. Так как эта концепция была разработана «правом справедливости» (вспомогательная ветвь английского законодательства), а .не общим правом, «опека» определялась более свободно, более гибко, более неофициально, чем другие законодательные термины.
Основополагающий документ 1879 года (дополненный Соглашением об опеке в 1882 году), в котором впервые оформлялась эта концепция, был разработан искусным юристом Рокфеллера Сэмюелом Доддом, жизнь которого сама по себе была аллегорией жизни американского юриста. Сын столяра из Западной Пенсильвании, Додд благодаря упорному труду окончил Джефферсоновский колледж и в качестве ученика изучал закон в юридической конторе в маленьком городке. Он был принят в коллегию адвокатов в 1859 году, когда Дрейк пробурил свою первую нефтеносную скважину, находившуюся неподалеку. Предвидя, какое богатство может принести нефть и то, что нефтяным магнатам понадобятся советы по организации своих предприятий, Додд изучал тонкости корпоративных законов и нормативных актов. Сначала он защищал интересы потребителей и мелких производителей. Являясь депутатом пенсильван
533
ского конституционного конвента в 1872 — 1873 годах, он вписал в конституцию пункт, запрещающий скидки — средство, используемое Рокфеллером для подавления конкуренции. Затем в 1881 году он стал юристом компании «Стандард ойл» и переехал в Нью-Йорк. Он действительно отказался от акций компании, чтобы давать совершенно беспристрастные и надежные юридические советы своему клиенту Рокфеллеру, и только получал скромное по тем временам жалованье. Он стал одним из самых искусных юристов — метафизиков века. Его широко распространенные нововведения в конечном счете создали значительную часть легальной основы роста большого бизнеса в период между Гражданской войной и началом XX столетия.
Эти новые действенные законы позволили осуществлять колоссальные сделки в условиях глубочайшей секретности. Сама искусность законов, применяемых юристами на практике, позволила всемогущим крупным дельцам совершать свои сделки неофициально. На протяжении многих лет Джон Рокфеллер оставался экспертом по утаиванию своей консолидирующей деятельности. Люди, ведущие переговоры со «Стандард ойл», писали письма под вымышленными именами, и Рокфеллер предупреждал их «ничего не рассказывать своим женам». Положения, изобретенные Доддом и другими юристами, были направлены на то, чтобы набросить ауру законности на все виды необходимых сделок.
Это замечательное сочетание лавирования и неофициально-сти было драматически подчеркнуто в показаниях одного из ближайших партнеров Рокфеллера перед комиссией законодательного органа штата Нью-Йорк по проверке деятельности компании. В 1879 году Г.Г.Роджерс, который первым в нефтяной промышленности ввел способ отделения лигроина от сырой нефти и стал одним из руководителей «Стандард ойл», давал показания в суде.
Вопрос: Вы сказали, что по существу 95 процентов занимающихся очисткой нефти были в соглашении со «Стандард ойл»?
Ответ: Я сказал, от 90 до 95 процентов. Я думал, они были в согласии.
Вопрос: Когда вы говорите об их согласии со «Стандард ойл», что вы имеете в виду?..
Ответ: Если я в согласии со своей женой, я предполагаю, что мы в мире и вместе работаем.
Вопрос: Вы женаты на ней, у вас есть с ней контракт?
Ответ: Да, сэр.
Вопрос: Это то, что вы имеете в виду?
Ответ: Ну, некоторые люди живут в согласии, не будучи женаты. Вопрос: Без контракта?
Ответ: Да, я слышал об этом.
534
Вопрос: Так что вы имеете в виду? Думаете ли вы, что люди, которые в соглашении со «Стандард», в согласии с ним, связаны супружескими узами со «Стандард» или в состоянии свободного безбрачия?
Ответ: Не обязательно, до тек пор, пока они счастливы.
Вопрос: Согласие возникает из брачного контракта?..
Ответ: Ну, не вдаваясь в дальнейшие подробности, я бы сказал, что отношения очень приятные.
Вопрос: Но мы хотим знать детали; мы хотим знать точно, что означает согласие, из чего оно состоит и что оно производит.
Ответ: А что, вы не имеете права быть в согласии с людьми?
Вопрос: Нет, это не преступление быть в согласии с людьми, но существуют некоторые виды согласия, которые закон считает заговором.
Ответ: Да, я слышал об этом... но вот вопрос, правильно ли будет с моей стороны, даже если никто не пострадает, раскрывать служебные тайны.
Неудивительно, что Роджерс стал другом Марка Твена и его консультантом по финансовым вопросам.
На протяжении шести лет соглашение совета директоров «Стандард ойл» от 1882 года держалось в секрете. Тем временем другие крупные предприниматели следовали примеру Додда— были созданы совет директоров «Америкэн коттон ойл» (1884), совет директоров «Нэшнл лимитед ойл» (1885) и совет уполномоченных «Кэттл фидере» (1887). Когда потребителей и политиков взволновал рост монополий, они приняли в 1890 году антитрестовский закон Шермана, направленный против «любого контракта, объединения... или заговора по ограничению торговли или коммерции между несколькими штатами». Но предприимчивых создателей крупных предприятий, направляемых своими законниками-метафизиками, невозможно было остановить. Принятие законов против них было равносильно принятию законов против ветра. Решение верховного суда штата Огайо в 1892 году, гласившего, что создание совета уполномоченных «Стандард ойл» было нелегальной сделкой, и то, что, вводя совет, компания превысила свою корпоративную власть, явилось просто вызовом искусству юриспруденции.
Когда совет был объявлен вне закона, Додд создал «компанию, владеющую контрольными пакетами акций других компаний» (компания-учредитель). Это был новый тип корпорации, в чью власть косвенно входило право держать акции других компаний. Обнаружив, что эта мера не может быть признана незаконной согласно новому общему закону о корпорации штата Нью-Джерси, Додд основал «Стандард ойл компани» штата Нью-Джерси в 1899 году в качестве компании-учредителя. За ним последовали другие. Стальная корпорация Соединенных Штатов, основанная в 1901 году по образцу компании-учредителя Додда под руководством предприимчивого юриста из Илли
535
нойса Элберта Гэри, была первой национальной корпорацией с оборотом в миллиарды долларов.
До начала XX столетия тенденция к объединению продолжалась. К 1904 году было подсчитано, что почти половина производственного капитала контролировалась приблизительно тремястами советами уполномоченных или легальными объединениями подобного типа. Несмотря на увеличение числа законов против объединений (особенно шермановский антитрестовский закон 1890 годаи Акт Клейтона от 1914 года) и проводимые время от времени кампании по их ужесточению, большой бизнес становился все крупнее. Луис Брэндейс, юрист из Бостона, сделавший своими нападками на малую эффективность северных железных дорог лозунг «научный менеджмент» национальным, стал героем в глазах общественности. В 1913 году, разоблачив легальные манипуляции, предоставившие огромную новую власть неизвестному меньшинству, он сформулировал девиз, говорящий сам за себя: «Чужие деньги».
Советы уполномоченных, объяснил Брэндейс, имеют дело не только с ценными бумагами уже существующих корпораций, но на самом деле для удовлетворения своих потребностей производят акции и ценные бумаги из ничего. Именно поэтому «Дж. П. Морган энд К0» сформировала советы уполномоченных сталелитейного, агропромышленного и транспортного трестов. И, соединив обязанности предпринимателя с обязанностями повивальной бабки, банкиры-вкладчики становились во времена краха корпораций держателями ценных бумаг «протекционной комиссии»; затем они принимали участие в качестве «менеджеров по реорганизации» в возрождении неудачливых корпораций и в конце концов становились директорами. Брэндейс стал предводителем крестового похода против «проклятия гигантизма». «Новая свобода» Вудро Вильсона на манер Брэндейса означала свободу от трестов, которая в свою очередь означала свободу от большого бизнеса.
Дискуссии о трестах и большом бизнесе продолжались на протяжении XX столетия. В1911 году Верховный суд Соединенных Штатов декларировал, что только «необоснованные» ограничения торговли,. не служащие интересам общества, объявляются незаконными. Многие экономисты и юристы — защитники интересов общества постепенно пришли к выводу, что масштабность корпораций не была сама по себе проклятьем и что в любом случае промышленная Америка не могла бы процветать без крупных и постоянно растущих предприятий. Уси* лия же реформистов уходили большей частью на создание мер
53б
до защите мелких предпринимателей и мелких бизнесменов. Законы, регулирующие выпуск и продажу акций и ценных бумаг, распространялись из Канзаса, где они были приняты в 1911 году, дочти на все другие штаты — еще одно американское юридическое новшество, на этот раз призванное защитить невиновных граждан от недобросовестных предпринимателей. Эти современные мошенники разместили свои Эльдорадо глубоко в темном континенте Закона о корпорации, куда заманивали свои жертвы, обещая им золотые горы. После краха акционерной биржи в октябре 1929 года усилились требования общественности принять законы, контролирующие рынок ценных бумаг и предотвращающие подделки. В1934 году после принятия серии федеральных законов и законов штатов, в соответствии с законом об обмене ценных бумаг, была создана комиссия, осуществляющая контроль по надзору за акционерной биржей и обязывающая предпринимателей-акционеров публиковать достоверные данные. Но никакое государственное регулирование не могло развеять миазмы непонимания, покрывающие самые крупные корпоративные предприятия страны, рядовыми гражданами.
После Гражданской войны корпорация стала обычным деловым объединением в Соединенных Штатах, и не только для больших предприятий. Даже до 1900 года две третьих всей производимой в Соединенных Штатах продукции выпускалось корпорациями; к 1930 году эта цифра превысила 90 процентов; в корпорациях работало более 90 процентов всех занятых в производстве. Эта тенденция вела к концентрации материальных ценностей и продукции в крупнейших объединениях. Сотни крупных производительных корпораций, чья доля в общем производстве корпораций страны составляла в 1929 году 40 процентов, увеличили свой вклад до 50 процентов в 1962 году. Корпоративные формы проникали во все уголки американской жизни, не только в производство, продажу и строительство, но и все больше в личную жизнь граждан.
Корпорация создала целый новый мир владения собственностью. И не только для нескольких капиталистов, финансистов, банкиров, а для миллионов граждан. К1929 году ценными бумагами и акциями владели около миллиона американцев, к 1959 году их число составило 12,5 миллиона, а к 1970 году достигло 31 Миллиона человек. Соединенные Штаты становились нацией акционеров. Владельцами акций корпораций были американцы
537
всех профессий, любого образования, проживающие в городах, сельской местности, любых регионах страны. Как никогда раньше, «владельцы» не были менеджерами. Еще в 1929 году списки акционеров крупнейшей железнодорожной (Пенсильванская железная дорога: 196 119 акционеров), крупнейшей коммунальной («Америкэн телефон энд телеграф К0»: 469 801 акционер) и крупнейшей промышленной (Стальная корпорация Соединенных Штатов: 182 585 акционеров) корпораций свидетельствовали о том, что основной держатель акций в каждом случае имел менее 1 процента акций.
После опубликования в 1932 году книги А.О. Берля и Гардинера Минса «Современная корпорация и частная собственность» привычным стало, что в современной Америке само существование собственности было новым — в каком-то смысле более демократичным и вместе с тем более загадочным. В этом «народном капитализме» миллионы граждан «владели» средствами производства. Но чем они владели?
Для большинства этих миллионов их права владения были окутаны неопределенностью. И сами формы «демократии» в сообществе акционеров превращали владение в еще более непонятное явление. Многие акционеры, например, считали свою долю акций просто более рискованной формой помещения денег в банк. Однако легально контроль за крупнейшими предприятиями страны находился в руках акционеров, а право голоса акционеров в конечном счете контролировало судьбу американской промышленности. 8 марта 1929 года Джон Рокфеллер-младший отстранил от контроля за компанией «Стандард ойл» штата Индиана полковника Стюарта, собрав 5 519 210 голосов против 2 954 986 голосов акционеров Стюарта. В 1955 году на драматической встрече акционеров «Монтгомери Уорд» в замке Шрайнеров в Чикаго Сьюел Эвери после трех десятилетий был освобожден от управления и корпорация была перепрофилирована. Вновь и вновь схватки поверенных корпоративной демократии заполняли передовицы газет и демонстрировались по телевидению, сбивая с толку миллионы. Эти американцы владели долей в обширном новом институте, именуемом Берлем и Минсом «пассивным владением».
Но это была лишь одна сторона истории, и возможно, наиболее характерная для Америки. Американская нация выросла на неопределенности — на неопределенности пейзажа, на неопределенности того, что означает быть американцем, на неопределенности грани между настоящим и будутим-Американские акционеры обладали властью, в которой они
538
были не уверены или несведущи, сама по себе собственность, когда-то бывшая самой конкретной из всех видов имущества, стала новым источником неопределенности. К концу XX столетия возможности новой собственности были только частично поняты; будущее этих созданных институтов было бесконечно и непредсказуемо.
«Частная» собственность стала менее частной, чем когда-либо. До тех пор, пока компанией владели несколько человек, отношения и место действия собственности можно было обнаружить. Но когда такая компания становилась общественной, превращаясь в корпорацию с миллионами акций, ее собственность рассредоточивалась и распылялась. Понятие «общественная собственность» поэтому могло означать и «частную». Так размер и численность — атрибуты демократии — сами становились источником неопределенности и коммерческой тайны.
47
НОВЫЕ ПОЛУТОНА СОБСТВЕННОСТИ
Когда со сборной линии заводов Генри Форда стали тысячами сходить автомобили, нетрудно было пробудить у американцев стремление владеть машиной. Демократизация автомобиля была не только вопросом конструирования и производства модели. Первую модель «Т», выпущенную в октябре 1909 года, можно было купить не менее чем за 900 долларов. Усовершенствование технологии производства, а также увеличивающийся спрос позволили снизить стоимость модели «Т» 1916 года, небольшого автомобиля, до 345 долларов, и все же цена сказывалась на бюджете миллионов американцев. Впервые в массовом производстве появился предмет потребления, стоимость которого колебалась от 10 до 20 процентов годового дохода семьи.
Чтобы обеспечить американцев автомобилями, требовалось создать социальные нововведения не менее современные, чем сборная линия. Во второй половине 1920-х годов (за исключением второй мировой войны) темпы появления новых легковых автомобилей в общем превышали темпы рождения, и до 1960 года было зарегистрировано около 60 миллионов легковых автомобилей. Достичь этого удалось с помощью новых форм продажи, купли и финансирования, которые развивались еще быстрее, чем технология производства автомобиля. Это придало новую неопределенность характеру собственности.
539
Форда, стремившегося испробовать все новые способы производства автомобилей в миллионных количествах, сдерживала его старомодная мораль. Он считал, что люди должны быть бережливы и экономны и покупать то, что им по карману. С самого начала Форд возражал против всех планов долговременных выплат. Единственным видом финансовых соглашений с потребителем, который он поддерживал, было не предоставление кредита, а, как в рождественских клубах, поощрение людей копить деньги, чтобы заплатить за свой «форд» наличными. В1923 году был провозглашен «еженедельный план покупки “форда”», согласно которому потребитель регистрировался у торгового агента Форда, вносил в банк по крайней мере 5 долларов, потом платил еженедельные взносы, пока накопленная сумма не достигала стоимости автомобиля. Он получал проценты и мог при желании забрать свои деньги. Как только накапливалась полная стоимость, покупатель платил деньги, торговый агент вручал ему машину. За первые полтора года действия этого проекта зарегистрировалось около 400 000 человек и только 131 000 (меньше чем число «фордов», продаваемых в те времена ежемесячно) окончательно закончили выплаты и приобрели машины. Торговые агенты, заинтересованные в быстром обороте, потеряли интерес к проекту, они не желали ждать комиссионных. С точки зрения покупателя, большим недостатком этого проекта было то, что надо было сначала накопить деньги, а потом уже приобрести машину.
Люди нуждались в таком плане, который бы позволял им «владеть» машиной до того, как они были в состоянии ее купить. Миллионы американцев, которые не могли себе позволить машину, тем не менее хотели ее иметь. И если новой дорогостоящей продукции, например автомобилю, суждено было быстро стать объектом всеобщего пользования, то устаревшая мораль Форда, с ее расчетливой воздержанностью, бережливостью и предусмотрительностью, никого не устраивала.
Ответом на этот вопрос был план покупки в рассрочку — американизм, впервые вошедший в употребление при покупке земли, а с распространением автомобилей он стал основным американским институтом. Сам Генри Форд придерживался этики бережливости. Но другие американские предприниматели рисковали состояниями, осуществляя проекты, менявшие старые понятия бережливости и владения; они помогали продавать «форды» миллионам. В 1923 году было продано по планам долговременной выплаты более трех с половиной миллионов автомобилей, почти 80 процентов. Суть этих планов заключа-
540
дась в том, что они позволяли покупателям владеть и пользоваться машиной по своему усмотрению до того, как они накопят деньги на ее покупку.
Подобная практика давно существовала при закладе земли, до во всех западноевропейских легальных системах закон о закладах был чрезвычайно сложно разработан с технической точки зрения. Он был напичкан всевозможными гарантиями для кредиторов от безответственности занимающих и для занимающих от неблагоразумности кредиторов. Но, естественно, земля была нерушимой и недвижимой. Кредитор всегда знал, где найти защиту, и должник не мог скрыться с собственностью. Движимое же имущество было особым товаром. Так как автомобили миллионами сходили со сборочных линий, не было другого такого дорогостоящего объекта всеобщего пользования, для которого бы требовалось изобрести планы долговременной выплаты.
Во второй половине XIX века в Америке было проведено несколько экспериментов с оплатой в рассрочку при продаже швейных машинок и некоторых других дорогостоящих товаров массового спроса, таких, как кухонные плиты и пианино. Однако это касалось только продажи промышленных товаров и не распространялось на экономику в целом. Но даже до автомобиля, совершенно очевидно, существовали новые силы, уже подготавливающие почву для армии кредиторов. Промышленность уже использовала новые, усовершенствованные металлы (в особенности железо и сталь), чтобы производить миллионы товаров длительного пользования, которые мечтал бы иметь почти каждый. Так как швейные машины обычно годились для продажи на рынке подержанных товаров, розничные торговцы считали благоразумным разрешить клиентам пользоваться машинкой, пока они еще выплачивали за нее деньги. Более того, с расцветом промышленности изменился ритм заработной платы. Приток денег у фермеров и их рабочих был сезонным. А рабочие на заводе, которые становились все более многочисленным слоем населения, получали зарплату регулярно и поэтому находились в более выгодном положении, чтобы выплачивать еженедельный взнос за покупку в рассрочку на протяжении года.
И все же превращение покупки в кредит в господствующий американский институт не произошло до эпохи автомобиля, это в основном было историей автомобиля. Американское выражение «продажа в рассрочку» было более неопределенным и более оптимистичным, чем его английский эквивалент. Автомобиль был слишком дорогостоящим предметом для самого торговца, чтобы субсидировать кредитные сделки своих покупателей. В
541
1915 году, когда годовая продажа легковых автомобилей почти достигла одного миллиона, некоторые бизнесмены в Толидо штат Огайо, организовали корпорацию («Гаранта секьюрити К0»), финансирующую покупку автомобилей «Виллис Овер-ленд» в рассрочку. Компания, перегруженная заявками от торговцев автомобилями других фирм, переехала в Нью-Йорк и объявила покупателям и продавцам, что в будущем намерена финансировать покупки в кредит двадцати одной модели автомобилей. Компания называлась «первой организованной национальной службой по оказанию помощи торговцам автомобилями», ее реклама в газете «Сатердей ивнинг пост» гласила: «Теперь вы Сможете приобрести свою любимую машину в рассрочку». К 1917 году существовало 40 компаний по финансированию продажи автомобилей, в 1922 году их было 1000, и к 1925 году число таких компаний превысило 1700. Автомобильная промышленность теперь считалась ведущей среди других отраслей промышленности в стране.
Главные производители машин стали основывать свои собственные кредитные фирмы. «Дженерал моторе», наблюдая успех новой «Гаранта секьюрити К0», появилась на арене в 1919 году. Форд в конце концов изменил свою политику и в 1928 году основал «Юниверсал кредит корпорейшн», которая имела двойное назначение—финансировать торговцев в акциях «Форда» и «Линкольна» и помогать клиентам покупать машины. Корпорация требовала от продавца аванс только в размере одной десятой стоимости каждого автомобиля, имеющегося у него; клиенту же финансирование корпорацией позволяло получать свою машину за выплату только одной трети ее цены, а остальная сумма выплачивалась в течение года. Страховка от пожара и хищения входила в стоимость без дополнительной платы. Форд стал включать стоимость финансирования рассрочек в стоимость производства, объясняя, что «стоимость этого кредита так же необходима, как стоимость любого материала, идущего на изготовление товара. Во всех смыслах это товар».
Перемена точки зрения была ускорена тем фактом, что старые, установившиеся институты плелись позади. Коммерческие банки, которые, казалось, должны были, естественно, стать организациями, финансирующими продажу в кредит, противостояли и даже противились новому типу владения. «У банкиров, — отмечал Элфред Слоун-младший из «Дженерал моторе», — бЫ" ли на уме Барни Олдфилд и воскресные прогулки в ландо по бульварам, а не действительность, то есть они считали автомобиль спортом и удовольствием, а не величайшей революцией в
542
транспорте со времен железной дороги. Они считали предоставление потребительского кредита обычному гражданину слишком большим риском. Более того, они обладали моральным правом возражать против финансирования роскоши, очевидно считая, что потребление противодействует бережливости». В 1926 году Ассоциация американских банкиров, все еще убежденная, что автомобили нужно покупать только за наличные, советовала своим членам не финансировать покупки в кредит. Но к началу 1930-х годов банки сами занялись кредитами и до второй мировой войны энергично искали клиентов, желающих получить займ для покупки в рассрочку. Приблизительно в это же время в американском языке появилось выражение «наличные деньги». Новые «кредитные союзы» были кооперативами, созданными для облегчения покупок в рассрочку, и к середине 1950-х годов они выделили для покупок в рассрочку более миллиарда долларов.
Концентрация производства автомобилей в нескольких фирмах способствовала росту кредита в рассрочку. В начале века производители автомобилей приходили и уходили вместе со сменой сезона. Вплоть до J950 года в Соединенных Штатах было произведено около двух тысяч различных марок автомобилей. На таком неустановившемся рынке всегда был шанс, что к тому времени, когда будет заплачено за определенный автомобиль, его производитель может выйти из бизнеса и это не позволит достать запасные части и поддерживать машину на ходу. Когда на рынке стали господствовать «Дженерал моторе», «Форд» и «Крайслер», что произошло к 1950-м годам, клиент покупал испытанную марку, и это снижало риск со стороны кредитора.
Покупка в рассрочку, таким образом, стала такой же надежной и уважаемой, как любая другая форма кредита. Во времена второй мировой войны банкиры опасались, что миллионы покупателей, которые находились на службе, воспользуются преимуществами Гражданского акта о солдатах и матросах, который освобождал военнослужащих от обязанности выплачивать рассрочку в военное время. Но на самом деле мало кто прервал свои платежи или вернул купленные в рассрочку автомобили. Этот примечательный факт еще больше закрепил покупку в рассрочку после войны. Менее чем за полвека (1919— 1963) по планам «Дженерал моторе» финансировались почти 50 миллионов покупателей автомобилей.
543
Автомобиль создал самый большой фонд кредита в рассрочку в стране, а покупка в кредит стала обычным способом приобретения увеличивающегося количества и разнообразия предметов потребления долговременного пользования. Едва ли будет преувеличением сказать, что американский образ жизни был куплен в кредит. В начале второй мировой войны основными товарами, продаваемыми в рассрочку, были радио и фонографы, холодильники, газовые и электрические плиты, миксеры, нагревательные приборы,'стиральные машины, гладильные машины и пылесосы. Двадцать пять лет спустя список пополнился, в него были включены кондиционеры, сушилки, машины для стрижки газонов, морозильные камеры, посудомойки, радиоприемники с частотной модуляцией, телевизоры, электрокамины, полотеры, автоматические кофеварки, смесители, фены, сауны, гимнастическое оборудование и электрические ножи. Несложные планы рассрочки расширяли рынок для таких дорогостоящих атрибутов отдыха и услуг, как моторные лодки, трейлеры, поездки в Европу. К середине 1960-х годов объем кредитов в рассрочку в три раза превышал любой другой потребительский кредит. Более одной четверти американских семей покупали автомашины в рассрочку. Небольшие взносы и простые условия позволяли американцам взбираться по лестнице потребления, каждый год покупая более дорогую машину. К 1970 году две трети всех новых легковых машин и половина подержанных были куплены в кредит.
Покупка в рассрочку стала обычным делом; требования предосторожности, предъявляемые к личным качествам покупателей в рассрочку, были снижены или совсем исчезли. Почти каждый мог со временем купить машину. Первый взнос за новую машину часто составлял только пятую или меньшую часть стоимости машины, и довольно часто покупателю предоставлялось три года для выплаты оставшейся суммы. Так как годовые и полугодовые изменения моделей рекламировались и рекламные компании усиленно расхваливали преимущества последних моделей — косвенно афишируя недостатки прошлогодней модели, — эмоциональная привязанность многих покупателей к прошлогодней или позапрошлогодней модели имела все меньшее и меньшее значение. И все же риск кредиторов был оправдан существованием скрытых высоких процентных ставок, накоплением объемистой статистики на продажную стоимость машин всех образцов и времен и информацией, предоставляемой агентствами по определению кредитных ставок для потребителей.
544
Непрочная любовь американцев к автомобилю последней марки была перегружена угасающими чувствами. Когда ему доставляли новую машину, он был связан с ней только небольшим взносом. К тому времени, когда он заплатил за нее полностью, она уже устаревала (или по крайней мере ему так говорили сами производители автомобилей). «Раз в жизни, — жаловался Уилли Ломен, герой драмы Артура Миллера «Смерть коммивояжера» (1949), —хотел бы я получить в собственность вещь, прежде чем она сломается! Вечно я состязаюсь с мусорной свалкой: только успеешь выплатить за машину, а она уже при последнем издыхании. Холодильник пожирает запасные части, как бешеный. Они нарочно так делают свои товары: когда вы за вещь наконец выплатили, она уже никуда не годится»*.
Когда кредит в рассрочку превратился во всеобщее явление, старая этика бережливости стала иметь еще меньшее значение, чем раньше. Американский образ жизни означал привычку радоваться вещам до того, как за них заплачено. И эта привычка становилась производственной необходимостью.
К середине XX века потребности в автомобиле породили еще одну сторону автомобильного бизнеса, которая угрожала изменить саму функцию денег. По мере распространения машин по стране конкурирующие нефтяные компании пытались привлечь автолюбителей к своей марке товара, предлагая кредит. Но кредит заправочной колонки должен был быть таким же мобильным, как автомашина. В результате нефтяные компании выпустили для своих клиентов удостоверения личности, которые были действительны в тысячах торговых точек по всей стране. Это были первые «кредитные карточки» — американизм, переросший в институт и ставший символом американского образа жизни.
Бензиновая кредитная карта была превращена в универсальную кредитную карточку. Начиная с 1950 года появились карточки «Дайнерс-клаб», «Карт-бланш» и «Америкэн экспресс». Обеспечение кредитными карточками и ведение счетов, связанных с ними, стали новым прибыльным бизнесом. Используя в связи с этим федеральные законы о налогах с доходов, которые требовали записей и счетов о расходах на бизнес, оправдывающих отчисления, эти фирмы предоставляли бизнесменам единый счет вычитаемых расходов. Розничных торговцев
Миллер А. Смерть коммивояжера. М., 1956, с. 43.
545
>8-379
заманивали фирмы, выпускающие карточки, обязуясь своевременно платить наличными, за вычетом платы за услуги от 2 до 5 процентов, за все счета сверх карточки. А клиенты вынуждены были платить годовые членские взносы (от б долларов и больше) за удобство пользования повсеместно действующим счетом. Банки вскоре стали выпускать свои собственные расходные карты. К1967 году было более двух миллионов держателей «Банк-америкард», выпущенных Банком Америки, и их годовые счета равнялись 250 миллионам долларов.
Кредитная карточка по-своему демократизировала мир бизнеса. Теперь владелец какой-то бензоколонки или небольшого ресторана мог воспользоваться преимуществами национальной кредитной сети. Кредитные карточки получили хождение в стране, вытесняя живые деньги, — даже воры предпочитали их долларам. Кульминацией всего этого стала возможность подлога и использования кредита другого человека без его ведома. Кредит, с самого начала дававший драгоценное преимущество лишь людям с определенными личными качествами, порядочным, с незапятнанной репутацией, теперь становился шатким, безликим и общедоступным; В 1971 году газета «Уолл-стрит джорнэл» в шутку описывала злоключение покупателя, настаивавшего на расчете наличными. Структура розничной торговли базировалась теперь на сохранности счета, и покупатель, расплачивающийся наличными, все больше становился «исчезающим американцем*.
48
ПОЛУНЕЗАВИСИМЫЙ БИЗНЕСМЕН
«Итак, делайте первый шаг*, — инструктировал учебник бизнесменов в 1966 году. «Не надо писать письма, звонить в банк и даже не надо увеличивать свои финансовые активы. Первый шаг состоит в том, чтобы поразмыслить... годитесь ли вы для независимого предприятия?» Так же как появление корпораций создало новые возможности для владения огромным механизмом производства и миллионы граждан-акционеров в Америке превратили европейское клише относительно капитализма и социализма в устаревшее понятие, так и новый американский институт, начавший бурно развиваться — франшиза, — создал новые пути для «владения* малыми формами бизнеса.
Франшиза давала возможность владеть чем-то и одновременно не владеть, рисковать и все же быть осторожным. Она
546
сделала деловое предприятие более демократичным, предлагая человеку с малым капиталом и отсутствием опыта доступ к преимуществам крупного капитала, широкомасштабного опыта, рекламы в национальном объеме и установившейся репутации. Она также демократизировала и выравняла потребление, предлагая одни и те же еду, напитки и услуги в разных районах по всей стране. Она создала новые формы зависимости и новые варианты независимости. Она уменьшила различия во времени и месте, между способами продажи и покупки того или другого. Она придала некоторую неясность отношениям между покупателем, продавцом и производителем. Она размыла ход вещей и установила новые границы неопределенности.
В XIX веке развитие предпринимательства, как правило, требовало от центральной организации рисковать основным капиталом. Так, целая сеть магазинов принадлежала, например, компаниям «А&Р» и «Вулворт», которые занимались розничной торговлей. Но в XX веке американский уровень жизни, который зависел от рекламы в национальном масштабе, распределения товаров по всей стране и от нескончаемого потока новшеств, также потребовал новых механизмов распределения и новых видов собственности.
Франшиза замечательно отвечала всем этим потребностям. Франшиза была правом, предоставляемым производителем торговцу, продавать продукцию, или правом, в соответствии с которым другой человек мог пользоваться фабричной или торговой маркой, а также технологией бизнеса их владельца. Она покрывала широкий спектр деятельности. Она являлась правом агента по продаже, или дилера, фирмы «Форд» продавать «форды», работника «Пепси-Колы» — производить пепси, продавца из ларька на углу — выпекать пончики «Донате», готовить жареных цыплят «Колонел Сэндерс» по-кентуккски, а мастера «Мидас маффлер шоп» — устанавливать глушители марки «Мидас». Такие права выдавались на особые способы мойки автомобилей; подготовку секретарей; сбор счетов, подлежащих оплате; оборудование для покрытий от ржавчины; Установку саун. Франшиза имела отношение почти ко всем товарам и услугам, предоставляемым американскими жизненными стандартами, и в 1970-е годы проникала во все более Широкие сферы жизни. К 1965 году в стране было примерно 1200 различных компаний, предоставляющих франшизу, около 350 000 франшизных филиалов, что составляло (помимо про-18*
547
чего) более одной трети от всех розничных продаж в Соединенных Штатах.
Хотя франшиза в Соединенных Штатах вылилась в новые, экспансионистские формы, это была, конечно, старая идея. «Франшиза» происходила от английского слова эпохи средневековья, а оно в свою очередь из древнего французского языка и означало «свободный», поскольку франшиза давала свободу делать нечто, что в других обстоятельствах не позволялось бы. В средние века франшиза обычно обозначала какую-нибудь монополию или особую привилегию, как, например, право проводить ярмарку или освобождение от налога или от юрисдикции какого-то определенного суда, но позднее она стала обозначать «право голосовать». Понятие «предоставление коммерческих преимуществ за плату» было старинным; и впоследствии патент, предоставляемый изобретателю, подразумевал его право предоставлять франшизу.
В Америке XX столетия «франшиза» получила новое значение. Подобно другим, явно американским институтам середины века, этот пришел к нам вместе с автомобилем. Для того чтобы продавать на рынке такой дорогой товар массового производства, каким был автомобиль, необходимо было иметь множество далеко расположенных филиалов. Каждый дилер должен был осуществлять крупные капиталовложения; требовалось тесное сотрудничество между ним и производителем. Франшиза автомобильного дилера, хотя и создавалась с помощью контракта, была не просто контрактом, но являлась основой для продолжающихся взаимоотношений. Например, корпорация «Крайслер» соглашалась снабжать машинами дилера и предоставляла ему исключительные права продавать новые модели «крайслера» в его районе. В ответ дилер соглашался продавать эти автомобили на рынке, обслуживать старые и новые модели «крайслера» и иметь запасные части. И хотя от соглашения можно было отказаться при своевременном уведомлении, у обеих сторон были сильные побудительные мотивы сохранять отношения. И если дела у дилера шли успешно, он охотно осуществлял капиталовложения и затрачивал усилия на поддержание марки фирмы, ноу-хау относительно продажи и обслуживания данной модели автомашины. Производитель со своей стороны был заинтересован в непрерывном потоке своих машин для покупателей этого района.
По мере того как развивался институт ежегодного обновления моделей, потребность во франшизе возрастала как никогда. Модели выпуска текущего года лучше всего продавались
548
дилерами, которые были хорошо знакомы с моделями прошлого года; данная модель вряд ли была бы куплена, если покупатель не мог рассчитывать на местного дилера, который снабжал бы его запасными частями для более старых моделей. Массовые продажи подержанных автомобилей (побочный продукт ежегодной модели) стимулировали стремление как производителя, так и дилера к достижению стабильного соглашения. Лучше, чем какая-либо другая договоренность, франшиза могла способствовать появлению и содержанию национальной сети квалифицированных, хорошо обеспеченных и прибыльных филиалов для продажи автомобилей.
К 1911 году франшиза превратилась в стандартную систему распределения в автомобильной промышленности. И за десятилетие автомобильная франшиза создала новую сеть филиалов, управляемых совместно или полунезависимых. В середине столетия ведущие производители автомобилей требовали от своих дилеров начинать дело с капиталом примерно в 100 000 долларов. Как промышленники, так и торговцы зависели от реальностей и воображения в рекламном деле на национальной основе, и те и другие также зависели от непрерывной работы сборочных линий, поставляющих товар. И их взаимоотношения стали настолько доверительными, сложными и тонкими, что к 1960-м годам компания «Дженерал моторе» под влиянием решения суда (1956) относительно Дня торговцев автомобилями создала специальное административное правление, занимавшееся полным и справедливым разрешением вопросов, возникавших в связи с франшизными контрактами. Автомобиль создал целый новый мир полунезависимых бизнесменов.
Автомобилям требовались «заправочные колонки» (американизм, впервые отмеченный около 1921 года), а нефтяные компании хотели продавать свою продукцию миллионам автовладельцев. Для того, чтобы создать многочисленные пункты продажи бензина своей марки на шоссе, нефтяные компании применили франшизу.
Заправочные станции быстро превратились в американский институт. Покупка франшизы на продажу бензина компаний «Стандард ойл», «Галф», «Шелл», «Мобил» или какой-либо другой требовала небольшого капитала, но сразу же давала преимущества национальной рекламы и одновременно предоставляла человеку возможность «заниматься бизнесом для себя». К 1970 году в стране было более двухсот тысяч бензоколонок (больше, Чем автомобилей в 1910 году), и на каждой из них работало в среднем по трое оплачиваемых рабочих. Когда один молодой че
549
ловек спросил у Синклера Льюиса, где он мог бы набраться опыта, чтобы стать великим американским писателем, Льюис посоветовал ему попробовать управиться с бензоколонкой.
Институт франшизы вскоре проник во все сферы деловой активности, распространяя бесконечные нововведения, быстро-внедряемые новшества и честолюбивые собственнические замыслы. Увеличение производства косметических товаров, развитие патентной медицины и все растущие новые потребности национального здравоохранения способствовали возникновению франшизных магазинов «Риксолл». Рост потребления безалкогольных напитков — кока-колы, «севен ап» и других — создал сотни местных точек по их продаже.
Классическим примером успеха карьеры, сделанной на франшизе, может служить история фирмы «Мистер Донат». Когда Гарри Винокур, бухгалтер, в связи с глазной травмой решил сменить занятие, он открыл в Ривере, штат Массачусетс, небольшой магазинчик по продаже пончиков. В дополнение к обычным стандартным пончикам он стал изготавливать еще сорок их разновидностей на любой вкус. Когда этот магазинчик начал процветать, он открыл в течение года еще четыре, а потом принялся создавать свою сеть магазинов. Не имея достаточного капитала, он обратился к франшизе в надежде делать деньги на ингредиентах и ноу-хау. Винокур приглашал человека, купившего франшизу, в один из своих основных магазинов в Массачусетсе, где обучал его приготовлению пончиков и управлению магазином. Затем он отправлялся довольно далеко, чтобы подыскать подходящее место для каждого из франшизных магазинов, договаривался об аренде и следил, чтобы магазин имел стандартный вид типа «Мистер Донат». Его целью было окупить с помощью франшизы свои собственные затраты путем использования прибылей в течение трех лет, и эта схема стала его стандартным приемом. К1968 году в сорока штатах было более двухсот франшизных магазинов «Мистер Донат», и компания планировала открывать ежегодно пятьдесят новых франшизных точек. Люди, купившие франшизу, представляли собой целый набор типов мобильных американцев — бывшего сборщика металлолома, булочника, производителя кофе, который ранее жил в Гватемале, отставного летчика из военно-морских сил, который перенес приступ болезни сердца, что не позволяло ему летать.
Объем бизнеса, основанною на франшизе, стал показателем взрыва изобретательства в американской жизни. Безработный
550
обойщик из Хэммонда, Индиана, изобрел постоянно переключающийся морозильник (машину, которая могла одновременно завораживать и выпускать мороженое) и в 1939 году продал права на свое изобретение производителю мороженого, который открыл в Молине, Иллинойс, кафе, обслуживающее клиентов прямо в автомобиле, под названием «Дэари квин»; один молинский бизнесмен купил франшизу на продажу этого продукта в пяти штатах, ик1969годув стране было 3750 точек, торгующих мороженым «Дэари квин». В 1949 году один ньюйоркец, раздраженный долгим процессом чистки одежды, изобрел свой процесс чистки, который позволял получать чистую одежду за час; через двадцать лет в сорока восьми штатах появилось 2500 чисток под названием «Уан ауер мартинайзинг».
Во время послевоенного автомобильного бума молодой способный житель Чикаго в 1950 году обратил внимание на то, что смена деталей автомашин производилась в неприятных и неудобных условиях: мастерские были грязными, работали в них плохо и ненадежно. Он спроектировал и организовал работу франшизных мастерских, в которых владелец автомобиля мог находиться в приятно убранном помещении и наблюдать за игрой своих детей на игровой площадке, пока заменялись детали в его автомобиле. Он начал с мастерских, в которых заменяли глушители, и через двенадцать лет существовало уже 460 мастерских под названием «Мидас маффлер». Новые, покрашенные в золотистый цвет глушители устанавливались в вашей машине за пятнадцать минут. «Мы взяли этот незначительный предмет, глушитель, и превратили его в почти религиозный символ с помощью романтического подхода», — объяснял Гордон Шерман. «Может ли порядочный парень преуспеть в бизнесе, — гласила его реклама в «Сатердей ревью оф литрече», — или Как преодолеть перевернутое соотношение между объемом образования и ежегодным доходом?» Скоро франшизами на «Мидас маффлер» уже пользовались бывшие раввины, учителя, отставные офицеры и множество бывших научных работников.
Показательным образцом успеха франшизы могут служить гамбургеры «Макдональдс», фирмы, которая к 1972 году стала второй среди всех предприятий, занимающихся продажей еды в Соединенных Штатах. У нее было более тысячи филиалов, а ежегодное производство составляло свыше 300 миллионов долларов. Фирма «Макдональдс» использовала собственный способ Привлечения потребителей к каждому из своих филиалов, просто рекламируя объемы своих продаж—миллионы гамбургеров,
551
которые им уже удалось продать. Это предприятие стало приобретать гигантские масштабы только с 1954 года, когда Рей Крок, продававший молочные коктейли в сети из семи магазинов для автомобилистов, которыми владели братья Макдональды, купил у них франшизные права.
Франшиза обеспечивала самые быстрые методы из когда-либо существовавших, позволяющие изобретателю, промышленнику, человеку, продвигающему какой-то продукт или обладающему ноу-хау, распространить свой продукт или услугу по всей стране-континенту. Предприимчивому человеку в центре требовались хорошие идеи и значительные организационные способности, но относительно мало денег. После внедрения в жизнь такого института, как корпорация, франшиза стала наиболее важным изобретением для сбора финансовых ресурсов от многих мелких вкладчиков в большое предприятие. В середине XX века эта новая демократизированная форма бизнеса в национальном масштабе расширила и ускорила поток нового в нашей ежедневнойжизни.
Гражданину, не обладающему капиталом или имеющему мало средств, который хочет быть сам себе хозяином, франшиза предложила новую возможность быть независимым. «Франши-зер является сам себе хозяином, — объясняется в пособии, — однако он полагается на родительскую компанию для того, чтобы получать от нее всяческую помощь — от денежных займов йли кредитов до проектирования, строительства, комплектовки персонала, продвижения работников и рекламы бизнеса. Он заинтересован в исследованиях и идеях относительно новых продуктов или новых путей с тем,. чтобы старая продукция становилась более прибыльной. Больше всего он хотел бы получить соответствующее обучение для освоения бизнеса и прибыльной работы, после того как им начат тот или иной бизнес». Человек с неполным образованием и отсутствием опыта в бизнесе может быстро обучиться данному делу наряду с тем, что он пользуется плодами рекламы в национальном масштабе и опыта тысяч человек. Франшиза была поддержана Министерством торговли США (1966) в качестве лестницы к успеху и средства «равных возможностей в бизнесе».
С появлением франшизы покупательские возможности и опыт американских потребителей претерпели изменения. Магазины в той или иной местности типа «Мом и поп» (на торговом жаргоне) были заменены филиалами основных компаний. Явно местные точки были заменены представителями фирм «Орандж Джулиус» или «Макдональдс гамбургере»; там, где
552
ранее находился местный гараж, появились «Вестерн ауто сеп-лдай» или «Мидас маффлер парлор». Вместо спонтанно появляющихся частных предприятий американский потребитель получил стандартизированные, проверенные рынком, разрекламированные в национальном масштабе продукты и услуги. Он, так как одновременно сам был целью деятельности компаний, получил возможность пользоваться теми благами, которые ему предоставляли наиболее искусные исследования в области рынка и разработки новых продуктов и продажи ноу-хау. Его провинциальный мир расширился до общенационального пейзажа. Он стал постоянным покупателем пончиков «Данкин Донат» или жареных цыплят «Колонел Сэндерс», поскольку мог быть уверен в качестве того, что получит. Куда бы он ни поехал, у него появлялась уверенность, что он дома, как бы в одном и том же месте. Пользуясь сетью франшизных мотелей — «Холидей иннз», «Кволити корте», «Говард Джонсоне», «Рамада иннз» или десятками других, — он знал, где можно взять лед, найти багажную стойку, телевизор; узнавал целлофановую обертку на стакане, бумажные салфетки в туалете, будь он в Бангоре, Мэн, в Пеории, Иллинойс, или в Корваллисе, Орегон. Франшиза в национальных масштабах превратила потребление везде в Соединенных Штатах в новый повторяющийся опыт.
Американский пейзаж превратился в мир продуктовых клише. Само потребление приобрело оттенок клише—удобное, но без сюрпризов, похожее на процесс появления клише в языке. Все, что продавалось с какой-то целью, отвечало этой цели достаточно хорошо и иногда даже получало какое-то новое удивительное свойство. Но само новшество становилось стандартом и также теряло свое обаяние. Потребление, наподобие обычной речи с ключевыми словами, стало механическим, безвкусным актом, потерявшим свои нюансы.
В стране, наполненной франшизами, типичными были вопросы вроде следующих: Это то или не то? Можно здесь это получить или нет? Все больше и больше товаров и услуг предлагалось полунезависимыми бизнесменами. Хотя потребители могли быть в большей степени уверены в стандартном качестве того, что они покупали, их начинала преследовать новая загадка — чьим был тот или иной продукт? Кто, если вообще кто-нибудь, был ответствен в случае, когда купленный Продукт не окажется тем, чем он должен был быть? Владелец Вы или менеджер?
553
49
ОТ ПАКЕТА ДО УПАКОВКИ: НОВАЯ СТРАТЕГИЯ ЖЕЛАНИЯ
В Соединенных Штатах к началу XX столетия все предметы получили новое, привлекательное одеяние, создавая демократию вещей. В Старом Свете, даже после наступления индустриальной эры, только дорогие товары помещались в отдельную коробку и элегантную обертку. Часы или драгоценность укладывались в тщательно отделанную коробочку, однако казалось странным, что фунт сахара или десяток сухих печений нужно обертывать специально изобретенной, привлекательной оберточной бумагой. Для американского стандартного образа жизни было существенным появление новой техники упаковки товаров, которая должна была служить им рекламой. Промышленные компании тратили целые состояния на усовершенствование упаковочных материалов для предметов ежедневного спроса — пачки сигарет или банки с супом.
Подобно тому как подъем производства готовой одежды и новая, демократическая тенденция в одежде сравняли людей и сделали затруднительным отличать занятие человека, объем его счета в банке или статус его семьи на основании суждения о том, во что он одет, так же случилось и с упаковкой. В этом деле новые пути демократизации предметов уравнивали и ассимилировали их внешний вид. Глядя на изготовленные машиной пакеты, трудно было сказать что-либо о качестве предмета, находящегося внутри, а иногда было трудно даже определить, что именно находится в пакете.
Упаковка, которая к середине XX века доминировала в сознании американского потребителя, вошла в жизнь американцев естественно и незаметно именно благодаря своим отличительным качествам. Подъем упаковочного процесса опосредованно свидетельствовал о наличии анонимных, незамечаемых и многочисленных источников инноваций. Скрытый опыт развития упаковки стал еще одним неясным покровом и доминирующим новым фактом ежедневной науки познания. Упаковка размывала очертания вещей, затрудняя различия между физическим объектом и его окружением.
Упаковка была, конечно, столь же старым явлением, как изготовление вещей и их транспортировка. «Упаковать» означало «положить вещь в какое-то вместилище для транспортировки
554
или хранения». И целью упаковки было сохранить вещь в целости, чтобы ее можно было перенести или же положить на хранение. Чем лучше вещь была упакована, тем меньше она подвергалась порче, тем дальше ее можно было отправить, тем дольше она моглахраниться. Упаковка служила транспортировке. Неудивительно поэтому, что в XIX веке Соединенные Штаты выступили пионером в области технологии и материалов для упаковки. Американские фабрики, которые намеревались обслуживать национальный и зарубежный рынки, универсальные магазины, которые получали товары отовсюду, и фирмы, выполняющие почтовые заказы, которые отправляли свои грузы в самые отдаленные места, — все они требовали безопасных и надежных способов доставки.
Американские расстояния, покрывались ли они фургонами, поездами, автомобилями или самолетами, поставили проблему подготовки и упаковки товаров, которая никогда не вставала перед производителями наместныхрынках. Рефрижераторы и консервные банки стали, конечно, одним из способов упаковки товаров для продажи их на дальних рынках. Американцы разработали также другие материалы и оборудование для безопасной перевозки своих товаров по всему миру. Перед Гражданской войной мука перевозилась в хлопчатобумажных мешках (которые широко использовались на фермах и для других целей), поскольку никто пока не придумал бумажного мешка, который мог бы служить специально для этого. Но когда из-за войны прекратились поставки хлопка на мельницы, один производитель бумаги из северной части штата Нью-Йорк начал изготовлять бумажные мешки, которые могли выдержать пятьдесят фунтов муки. К 1875 году американское оборудование по производству металлических банок стало экспортироваться в Великобританию. Но все эти годы пакет доминировал, отвечая потребностям перевозок и хранения. Емкости были большими и прочными и одинаково подходили и для кладовых сельских домохозяек, и для хранилищ магазинов.
Упаковка (когда она заменила пакование) создала новые перспективы для потребителей. Потому что, если пакование было предназначено для перевозки и сохранения продукции, то упаковка была нацелена на продажу. В начале XX века слово «упаковка» вошло в американский язык как производное от глагола «упаковывать». История упаковки—это история всех новых вещей, которые американцы производили на продажу. Упаковка была побочным продуктом американского способа продавать, а сама породила нового, типично американского продавца.
555
Обертывание предметов, естественно, появилось одновременно с началом их изготовления на продажу. Тыквенные сосуды, банановые листья и корзины все еще используются на примитивных рынках. В Западной Европе еще до эпохи массового производства само оборачивание предметов являлось формой пакования для того, чтобы помочь покупателю донести домой то, что он приобрел. Упаковка еще не стала частью товара. Было несколько исключений. В Германии в XVI веке производители бумаги делали обертки для собственной продукции. В XVII веке в Лондоне снадобья врачевателей продавались в бумажной упаковке, украшенной подписью изобретателя и впечатляющим гербом, а продавцы табака пользовались печатными обертками. Винные бутылки иногда снабжались печатью с инициалами владельца таверны. Однако просьба продавцов чая, звучавшая в их рекламе, «приносить с собой подходящую коробку» была обычным делом. В течение XVIII века все чаще стали упаковываться бакалейные, медицинские и косметические товары в виде, удобном для покупателя. Но все же упаковка и наклеивание ярлыков в гораздо большей степени служили идентификации товаров, чем целям привлечь покупателя к совершению покупки.
Одной из причин медленного развития упаковочного процесса была нехватка бумаги. В XVII столетии просчеты книжных издателей помогли пополнить объем бумаги. В те времена лондонские продавцы книг зачастую продавали их в виде неразвернутых и неразрезанных листов. Когда покупатель хотел купить книту, листы складывались и разрезались в соответствии с его вкусом. Запас листов, который оставался у лондонского продавца непроданным, можно было продать бакалейщикам и аптекарям; теологический трактат, не возбудивший ум, мог по крайней мере послужить для упаковки картофеля. В начале XIX века такие неблаговидные деяния становились все более редкими, поскольку было изобретено бумагоделательное оборудование. До этого времени бумага производилась ручным способом, лист за листом, но в 1807 году братья Фурдриньеры запатентовали в Лондоне машину по производству бумаги в рулонах. Через десять лет Томас Гилпин, применив свое собственное секретное изобретение, изготовил в Делавэре первую американскую бумагу машинным способом, за ним последовали другие. Скоро появились американские машины, которые могли изготавливать сорок пять дюймов бумаги за минуту. Новые, быстрые сушильные машины упразднили зависимость от погодных условий, и каждая стадия производства бумаги была ускорена. К 1830 году Соеди
556
ненные Штаты стали самым крупным производителем бумаги и остались таковыми.
При наличии более совершенного оборудования и растущего спроса усилился поиск сырья для изготовления более дешевой бумаги и в больших объемах. Традиционный европейский способ изготовления бумаги требовал наличия ветоши, а в колониальной Америке поставок ветоши было крайне мало. Во второй половине XVII столетия, когда люди начали для украшения стен оклеивать их бумагой, ветоши стало совсем недоставать. Делать бумагу из соломы и древесной массы стали не ранее начала XIX века; к 1890 году почти вся бумага изготавливалась из древесной массы. Впоследствии количество бумаги увеличилось за счет применения способа по очистке бумаги от типографской краски и превращения уже использованной бумаги в сырьевую массу. Такое использование древесной массы для изготовления бумаги имело следствием появления вырубок по всему континенту, красота первозданных лесов превращалась в тундру нечитаемых газет. К 1934 году одна машина с четырьмя работниками могла производить двадцать тонн древесной массы в день. Примерно в это же время один химик из Джорджии открыл новый сульфатный процесс, с помощью которого для производства бумаги могла быть использована южная сосна, а когда этот процесс применили и к другим породам дерева, оказалось, что он значительно уменьшает стоимость бумаги и, кроме того, способствует выгодному использованию южных пустошей.
В XX столетии самым простым и быстрым способом упаковки для американского покупателя был, конечно, бумажный пакет. Однако готовые бумажные пакеты появились на рынке не раньше середины XIX века; один предприимчивый англичанин начал путешествовать по сельской местности, предлагая свои бумажные пакеты бакалейщикам. В 1852 году в Бетлехеме, штат Пенсильвания, работала примитивная машина, изготавливавшая бумажные пакеты. К 1860 году изобретательный механик Чарлз Хилл Морган спроектировал такую машину, которая выпускала бумажные пакеты, применявшиеся и с коммерческими целями. Эти пакеты он начал выпускать на своей фабрике по производству бумажных пакетов в Филадельфии. К 1870-м годам у американцев появился новый бизнес по продаже машин, изготовляющих бумажные пакеты.
Карьера многих американцев вновь строилась на производстве предметов потребления, которые еще не существовали полвека назад. Эксперименты с «воздухоплавательными маши
557
нами» (которые так и не взлетели) каким-то образом способствовали тому, что занимавшийся ими Лютер Чайлдс Кроуэлл, изобретательный сын морского капитана из Новой Англии, спроектировал превосходную машину для производства бумажных пакетов, на которую в 1867 году получил патент. Несколько лет спустя он изобрел пакет с четырехугольным дном (который все еще используется в конце XX века) и машину для его изготовления. Как и другие крупные нововведения, его патент оспаривался в длительной и острой тяжбе.
Поскольку бумажные пакеты изготавливались в основном для удобства покупателей, крупные торговые фирмы искали новые пути для ускорения своей торговли. Продавец мог совершить вторую продажу за время, что тратил на обертывание и завязывание бечевки. Для покрытия высоких накладных расходов и получения прибыли универсальным магазинам необходимо было осуществлять довольно объемные продажи толпам спешащих городских жителей. Поэтому неудивительно, что вскоре после Гражданской войны нью-йоркские производители пакетов начали процветать за счет поставок фирме «Мейсиз, Лорд энд Тейлор» и другим универсальным магазинам. Сами сумки с написанными на них названиями магазинов превратились в рекламу. В1889 году экономист Дэвид Эймс Уэллс, энтузиаст американской эффективности и сам изобретатель приспособления для складывания бумаги в мощных прессах, совершенно серьезно отмечал, что дешевый бумажный пакет стал самым эффективным новшеством, которое увеличило объем розничной торговли в Америке, особенно в бакалее. Во времена Уэллса на американских фабриках в неделю производились миллионы бумажных пакетов, которые стали стандартным подспорьем в розничной торговле.
Однако даже усовершенствованные бумажные пакеты не могли служить всем целям упаковки новых продуктов массового производства американских фабрик. Требовались также коробки разных форм и размеров. И они должны были изготовляться машинным способом, долго храниться, легко перевозиться, быть прочными.
В Англии первые производители коробок, ящиков имели большее отношение к багажной индустрии, чем к производству упаковочных материалов. Они производили на продажу коробки для любых целей покупателя. Коробки делались ручным способом, в основном из дерева, толстой бумаги или
558
картона. Поскольку было трудно делать ровные края и изгибы, большинство коробок были круглыми или овальными, по деревянной форме. Но эта продукция не могла удовлетворить нужды современного производства потому, что пустые коробки занимали слишком много места. Самым важным упаковочным новшеством в XIX веке после бумажных пакетов с плоским дном стало появление более компактных коробок и машин для их изготовления. Если бы существовал способ сделать такую коробку, которая могла бы оставаться плоской, пока в нее не нужно будет положить продукт, тогда фабрики покупали бы их в больших количествах и складывали в небольших помещениях. Но для того, чтобы делать недорогие складывающиеся коробки, нужно было иметь машину, которая могла бы резать и сгибать картон.
К середине столетия одна бостонская фирма, производящая драгоценности, сконструировала машину, которая могла сгибать и резать дерево для коробок. «Деннисонз» уже производила готовые коробки, которые продавец мог разложить для показа своего товара на прилавке или в витрине. Однако бумажные картонки по-прежнему производились трудоемким способом, одна за другой, вручную, по деревянным формам.
Решающее изобретение было сделано Робертом Гейром, шотландцем, который иммигрировал в Нью-Йорк в возрасте четырнадцати лет. Отбыв срок службы в армии Союза, Гейр открыл фабрику по производству бумажных пакетов, которые он продавал универсальным и другим магазинам в больших городах. Он взял на работу в свою фирму человека, который во время войны придумал прочную бумажную коробку для муки. Вскоре каталог Гейра мог предложить покупателю большой выбор коробок для муки и гречихи, бакалейные коробки, коробки для семян и другие коробки, на которых было напечатано имя торговца. Но коробки у него на фабрике все еще изготавливались вручную и требовали тяжкого труда.
Гейр понял, что, если картонные коробки можно будет делать быстро, легко складывать и использовать, они смогут в значительной мере расширить свой рынок. Однажды в апреле 1879 года один из рабочих Гейра, который работал с печатным прессом, случайно позволил металлической линейке пресса сдвинуться вверх, и поэтому на бумаге получился не только отпечаток, но она была фактически разрезана. Этот случай дал нужный толчок ходу мыслей Гейра. Он спроектировал многослойную матрицу, в которой шпон наверху был острым, чтобы резать картон, а внизу тупой — чтобы его сгибать. Из этого про
559
стою изобретения вышла складывающаяся коробка, изготовленная машиной. На старом прессе, за 30 долларов, Гейр установил режущую и сгибающую линейки, и его машина могла нарезать и делать сгибы на 750 листах в час, каждый из листов давал десять картонных форм, а ежечасное производство картонок составило 7500 штук.
К концу XIX века было уже почти тысяча патентов, относящихся к складывающимся коробкам и машинам по их изготовлению. Американские машины для изготовления картонных коробок способствовали популяризации складывающихся коробок в Англии. В 1898 году сигареты Уиллса «Три каслз» упаковывались в складывающиеся коробки, изготовленные машиной, которая была сделана в Филадельфии (три миллиона штук в неделю). Складывающиеся картонки, миллионами выходящие из-под пресса, стимулировали появление новых, многоцелевых форм пакования. Ко второму десятилетию XX века эти коробки изготавливались для свечей, конфет, овсяных хлопьев, наборов для завтрака, печенья и почти для всякого продукта машинного производства. Производители упаковочных материалов начали играть свою роль в производстве и рекламе. Когда представитель «Нэпшл бисквит К0» в Нью-Йорке пришел к сыну Роберта Гейра и рассказал ему, что фирма планирует выпускать новый продукт, рекламируемый по всей стране, тот сказал: «Вам нужно название». В результате появилась «Юнида бисквит». Эти слова также оказались приговором деревянной таре для бисквитов и печенья.
Рост американского производства упаковочных материалов создал массу новых и оригинальных упаковок. До 1841 года складные пакеты производились даже из пузырей животных. Потом один американский художник запатентовал мягкий металлический тюбик для красок, а в 1870 году появилось первое американское оборудование для изготовления тюбиков. К 1892 году один дантист из Коннектикута начал наполнять тюбики зубной пастой, и вскоре после этого фирма «Колгейтс» открыла широкомасштабный рынок зубной пасты в такой упаковке. К 1912 году «Меннен» оказался впереди всех в области производства крема для бритья в тюбиках, и это новоеудобство—смерть бритвенных плошек! — видимо, имеет какое-то отношение к изменению модного обличья мужчин, которое произошло в последующие годы. На самом первом тюбике с кремом для бритья был изображен мужчина с чисто выбритым подбородком.
Сама упаковка стала новым важным товаром, и упаковочная отрасль разрослась. Промышленники разрабатывали специаль-
560
йые упаковочные емкости для пудр, паст и жидкостей, легко открывающиеся колпачки и контейнеры любых форм и размеров. Эти нововведения сопровождались усовершенствованиями в дитографии, что понизило стоимость воспроизводства картинок на коробках и ярлычках, а также появлением новых способов оттиска на дереве, стекле, стали, цинке и алюминии. Целлофан, изобретенный швейцарским химиком в 1912 году, был усовершенствован и впервые начал производиться на промышленной основе французской фирмой, которая выпускала вискозу, а затем, в 1924 году, Дюпон, заключив коммерческую сделку, начал его производство в Соединенных Штатах.
Бескрайние возможности совершенствования упаковки нашли свое символическое выражение в «аэрозолях», которые начали выпускаться в середине XX века. Этот американизм, получившийся от слияния двух слов — «аего» и «solution» (раствор), — появился в словарях в конце 1960-х годов и означал упаковочный сосуд с нажимающимся колпачком. Хотя подобные емкости были доступными и до второй мировой войны, в первоначальном своем виде они были тяжелы и дороги и преимущественно применялись для борьбы с насекомыми. Потребовалось десять лет для усовершенствования таких емкостей, с тем чтобы они стали недорогими, легкими устройствами, в которых гарантировалась надежность работы двигателя жидкости с самой жидкостью. К1955 году только вне пищевой промышленности ежегодно выпускалось 240 миллионов аэрозолей; к 1956 году эта цифра достигла 320 миллионов. Использование аэрозолей расширялось и вскоре оставило неизгладимый след в общественном бытии в виде надписей на стенах, сделанных с помощью аэрозольных баллончиков с краской. К 1960-м годам упаковочная индустрия в Соединенных Штатах, оцениваемая в 20 миллиардов долларов в год, превратилась в одну из основных отраслей американской промышленности.
Однако упаковка стала не просто отраслью промышленности. Она проникла во все сферы американской жизни и трансформировала познания американцев относительно всех тех предметов, которые они покупали, хотели купить или думали, что хотят купить. Она привнесла одну из самых многосложных, но наименее заметных революций в общественное сознание.
С самого начала многие достоинства упаковки приняли знакомые очертания: чистота, удобство и экономия. Уже в 1925 году «Америкэн шугар рифайнинг» настойчиво побуждала своих оп
561
товиков воспользоваться теми преимуществами, которые давала упаковка по сравнению с продажами в больших объемах:
Знаете ли вы, что человеку требуется час и сорок пять минут для того, чтобы развесить 350 фунтов гранулированного сахара в пятифунтовые бумажные мешки; что при развешивании 350 фунтов человек в среднем получает 69 пятифунтовых мешков; что пять фунтов, потерянных в результате того, что сахар просыпался, составляют 1,4 процента стоимости сахара; что в дополнение к потерям сахара мешки, их завязывание и применение рабочей силы добавляют примерно сорок центов к стоимости килограмма сахара и что 350 фунтов, проданных по технологии «Домино пэкедж шугарз», означают продажу 350 фунтов сахара с прибылью на каждом фунте; что при этом не происходит никаких потерь времени, материалов или сахара; что продавец получает больше денег за фунт сахара, когда он продает сахар в пакетах «Домино пэкедж шугарз», и что продавцы должным образом оценят такое преимущество, если вы им на это укажете, способствуя, таким образом, увеличению их доходов на продаже сахара.
Итак, если бакалейщик черпает сахар совком, взвешивает, фасует, обвязывает и рассыпает его, теряя при этом вес, тогда, признаемся, нечего и говорить о стремлении увеличить прибыль. И именно поэтому в течение многих лет мы настаиваем на том, чтобы бакалейная торговля освоила «Домино пэкедж шугарз». Таким путем вы сможете справиться с накладными расходами, затратами и потерями. На этом основании 200 процентов прибыли практически обеспечены. Так почему бы не попробовать?
Однако эта идея была слишком новой для бакалейщиков. И в 1928 году только 10 процентов сахара продавалось в упакованном виде.
Соль стала новым, более прибыльным продуктом для бакалейщиков. До наступления эры упаковки соль насыпалась в хлопчатобумажные мешки, которые продавались по цене от двух до пяти центов каждый. Разница между себестоимостью и коммерческой ценой для производителя была настолько невелика, что практически зависела от колебаний цен на хлопок. Поскольку хлопчатобумажные мешки гарантировали защиту от влаги не больше, чем обычные встряхивающиеся солонки, большая часть содержимого мешка становилась непригодной при влажной погоде или к тому времени, когда соль требовалась хозяйке. Когда производители стали продавать соль в удобных прямоугольных коробках, обернутых вощеной бумагой, или в круглых алюминиевых коробках, они обнаружили, что домохозяйки были согласны платить в три или четыре раза больше за то же самое количество соли. Когда фирма «Мортон солт К0» превратила фразу «Во время дождя она сыплется» в распространенный девиз, она практически начала продавать новый вид упаковки.
Но упаковка была не просто новым способом прибыльно торговать известными продуктами. Упаковка создала новые продукты, расширила рынок, и в результате трансформировались сами
562
продукты. До 1900 года чай продавался бакалейщиками вроссыпь, а духи разливались из одной большой бутыли каждому покупателю отдельно в разные маленькие бутылочки. Через два десятилетия благодаря чайным пакетикам стало возможным заваривать чай без заварного чайника, а роскошная упаковка духов превратила их в подарочный товар и украшение спальни. Спички прежде были кухонной или каминной принадлежностью, и носить их нужно было в специальных коробках, теперь они упаковывались в компактные спичечные книжечки, которые стали (федством рекламы. Мороженое также превратилось в новый вид товара, который можно было переносить в небольших съедобных упаковках, например в вафельных стаканчиках (американизм, впервые отмеченный в 1909 году) или в виде эскимо — «Эскимо пай» (фирменное название, введенное в 1921 году).
Рост торговли товарами массового производства в Америке и сопутствующий подъем рекламы и авторитета национальных фабричных марок дали новые возможности для продажи разнообразных товаров в небольших объемах. Упаковка открыла новый рынок для конфет. В начале XX века конфеты продавались только в кондитерских и в некоторых других типах магазинов в коробках по полфунта, фунту, два или пять фунтов или большими объемами. Взять с собой несколько кусочков сладостей было неудобно и в ущерб опрятности. В дальнейшем, в 1920-х годах, небольшие упаковки сладостей стали выставляться в аптеках, табачных магазинах, газетных киосках, бакалейных магазинах и в массе других, еще более не подходящих для этой цели местах, соблазняя людей потратить пятицентовик на конфету— «кэнди бар» (американское выражение, впервые появившееся в печати в 1943 году), чтобы сунуть ее в карман или в ящик письменного стола. В результате, хотя количество кондитерских в Соединенных Штатах последовательно уменьшалось, с 63 тысяч в 1929 году до 14 тысяч через сорок лет, возможности покупать и продавать сласти увеличились как никогда. «Херши», «Бейби Рут», «О Генри!» и «Марс»—эти названия конфет в небольших упаковках вошли в разговорный язык. То же самое можно сказать об увеличившемся потреблении картофельных хлопьев, орешков и о множестве Других съестных продуктов, которые теперь упаковывались по-новому—в небольшие пакетики.
Некоторые продукты вообще могли бы не попасть на широкий рынок без более привлекательной, удобной и функциональной упаковки. Когда два молодых бизнесмена купили компанию «Минт продакте», выпускавшую «Лайф сейверз», маленькие мятные конфетки с дырочкой, эти конфеты упаковывались в
563
твердые картонные склеенные коробочки. Пролежав на полке несколько недель, эти мятные конфеты теряли запах мяты и начинали пахнуть клеем. Новые менеджеры отказались от старых коробок и вместо них стали использовать жестяные коробочки, которые не поглощали запах и легко закрывались после того, как из них вынималась конфета, и которые выглядели привлекательно на прилавке. Сигареты и жевательная резинка тоже вряд ли получили бы столь широкое распространение, если бы не паковались в пачки с помощью машин. Одна упаковочная машина в середине 1920-х годов могла выпускать 50 сигаретных пачек в минуту, оборачивала в фольгу 400 штук резинок в минуту, производила 200 коробок (по двадцать упаковок в коробке) в час, или 1800 упаковок за день.
Новое упаковочное оборудование модифицировало розничную торговлю еще в одном отношении — обеспечило наполнители для усовершенствованных торговых автоматов. К середине XX столетия в Америке словом «vendor » — продавец -г- стали называть не человека, который что-то продает, а «машину, которая выдает товары после того, как в нее опустишь одну или несколько монет». Эти новые способы торговли придали упаковке еще большее значение и выдвинули новые требования. Пакование превратилось в искусство продажи без продавца. После рекламного дела только усовершенствованная технология упаковки внесла самый большой вклад в снижение числа продавцов.
К 1950-м годам в Америке появилось новое профессиональное занятие — «упаковочная инженерия»: крупные фирмы имели собственный специализированный персонал, а маленькие консультировались у инженеров, занимающихся упаковкой. К концу 1960-х годов потребительские товары поглощали 70 процентов всех упаковочных материалов. Каждый человек, без всякого намерения и даже не замечая этого, во все большей степени зависел от упаковки. Бизнесмены могли с полным основанием говорить, что «без упаковки нет торговой марки — без торговой марки нет бизнеса».
Упаковочная революция, подобно другим трансформациям в американском опыте, наступила быстро — за треть столетия. Еще в 1920-х годах лишь немногие покупки приобретались домохозяйками в упакованном виде. В обычных бакалейных магазинах только сахар, соль, мука, чай или кофе продавались расфасованными в небольшие упаковки. Нерасфасованные то
564
вары редко имели торговую марку. Однако развитие рекламы в национальном масштабе и национальных торговых марок (которые были одновременно причиной и следствием появления универсальных магазинов, сетей фирменных магазинов, мелочных давок и самых первых магазинов самообслуживания) породило еще один новый американский институт: супермаркет. Словари следующим образом определяли этот американизм—«большой рынок розничных товаров, на котором продаются продовольствие и другие товары для дома и который работает на основе самообслуживания». Однако к середине века торговые специалисты определяли супермаркет как магазин, товарооборот которого ежегодно составляет по меньшей мере один миллион долларов.
В то время как бакалейные магазины самообслуживания, как мы видели, были впервые введены до первой мировой войны фирмой «Пиггли-уиггли» и другими компаниями; значение супермаркетов стало возрастать только после второй мировой войны. В значительной степени уменьшив роль продавца, супермаркет стал по преимуществу магазином самообслуживания. Расширяющийся ассортимент конкурирующих товаров и фирменных марок, выставленных на полках перед покупателями, придал упаковке особенно важное значение.
Во время первой мировой войны, когда не хватало рабочей силы, крупные бакалейные магазины обратились к самообслуживанию и покупателю начали выдаваться корзинки, в которые он мог сам складывать выбранные им товары. Один из первых супермаркетов «Кристал палас» в Сан-Франциско — открылся в 1923 году в большом здании на металлическом каркасе, на месте бывшей бейсбольной площадки и цирка, с торговой площадью в 68 000 квадратных футов и стоянкой для 4350 автомобилей (на один час бесплатной). Предложив клиентам продовольствие, лекарства, табачные и винные (после 1934 года) изделия, украшения, парикмахерскую, косметический салон, химчистку и прачечную, к 1937 году магазин достиг рекордных продаж—51 000 фунтов сахара в час, пяти машин яиц в месяц; за один год он продал 200 тонн лимонов, 250 тонн апельсинов и 300 тонн яблок. К этому времени и другие супермаркеты начали осуществлять продажи в подобных объемах.
Важным дополнением, которое увеличило объем продаж, побуждая покупателей делать еще больше покупок, стала тележка. Один служащий в бакалейном магазине в Хьюстоне в начале 1920-х годов снял ручку с игрушечного вагончика, приладил на нем корзинку, закрепил передние колеса так, чтобы покупатель
565
мог регулировать движение с помощью ручки корзинки. К концу 1930-х годов подобные тележки начали выпускаться промышленностью для продажи владельцам бакалейных магазинов, в 1950-х годах тележки стали использоваться в магазинах, торгующих скобяными, хозяйственными и уцененными товарами.
Появление универсальных магазинов и супермаркетов привело к тому, что под одной крышей продавались товары различного назначения. Нехватка некоторых товаров во время второй мировой войны усилила эту тенденцию к «смешанной» торговле. Когда аптеки теряли часть своего обычного ассортимента, они пополняли товарный'запас хозяйственной утварью, продовольствием, игрушками, а в супермаркетах продавались одежда, кухонные принадлежности, металлические изделия, лекарства и косметика, в универсальных магазинах появлялись продовольственные отделы, производилась торговля спиртным, предлагались новые услуги. Проблема паркования, которая ежегодно обострялась, способствовала тому, что покупатели стремились делать покупки «во время одной остановки» или на «одном месте парковки».
По мере того как стирались различия между магазинами разных типов, начинали размываться и временные рамки осуществления покупок. Так, еще в 1931 году супермаркет на Лонг-Айленде рекламировал: «Заезжайте на своем «линкольне», заезжайте на «форде», детской коляске, на любой развалюшке, но приходите, приходите, приходите по пятницам до 9 вечера, по субботам до 10 вечера». Супермаркеты, а за ними магазины самообслуживания, универсальные магазины и магазины, осуществлявшие распродажу, начали работать и ночью, включая воскресенья.
Увеличивающаяся площадь магазинов, рост количества товаров, стремление привлечь внимание покупателя к конкурирующим товарам, которые располагались на полках таким образом, чтобы он мог сам их взять, превратили пакование в новую, искусную и саморазвивающуюся отрасль. Продавца нигде не было видно. Покупательница-домохозяйка, снабженная тележкой, бродила среди обилия упаковок без всяких подсказок, а иногда и без определенной цели. И только тогда, когда она начинала испытывать затруднения при поиске какого-то определенного предмета, не раньше, она могла получить совет или помощь со стороны обслуживающего персонала (не считая такой же покупательницы, как она сама) перед тем, как подойти к расчетному прилавку. Она должна была сама принимать решения, руководствуясь собственным предпочтением той или иной
566
фабричной марки или видом и привлекательностью упаковок на полках. Американцы заново переживали парадокс своего общественно-частного существования. Огромный поток товаров толкал гражданина-покупателя к самому себе. Решение купить или не купить что-либо, как никогда ранее, стало частным делом.
Таким образом, самообслуживание придало упаковке новую власть. В новаторской книге Ричарда Франкена и Кэрролла Ларраби «Упаковка, которая продается», вышедшей в 1928 году, предсказывался этот новый акцент. «Упаковку, — писали авторы, — нужно продавать... точно так же, как продают товары». Это была финальная стадия размежевания вещей. Каждый предмет получил свое предназначение — чистить зубы, расчесывать волосы, удовлетворить вкус к еде или другой какой-то вкус, — а вся упаковка была предназначена только для одной цели, а именно—продать товар. Каким бы ни было содержимое упаковки, какими бы ни были ее другие задачи, каждая из упаковок преследовала один и тот же результат. И новые формы торговли стимулировали конкуренцию между ними.
Как бы хорошо ни сохраняла или предохраняла свое содержимое та или иная упаковка, она не выполняла своего предназначения, если товар не продавался. Поэтому важными, существенными и необходимыми качествами упаковки были те качества, которые побуждали сомневающегося или безразличного покупателя сделать покупку. Этот новый подход был проверкой значения цвета, размера, материала и функциональности упаковки. Какое впечатление онр производила на потенциального покупателя?
Значение величины упаковки, например, зависит от ее воспринимаемого размера. Применив так называемый «метод классификации по достоинству», который американский психолог Джеймс Маккин Кэттелл использовал в 1902 году при измерении относительной яркости двухсот оттенков серого цвета, Франкен и Ларрэби предложили способ «получать количественное измерение вещей, обладающих теми или иными качествами и особенностями. В упаковочном деле этот метод может дать нам возможность заранее сказать, какая из упаковок поможет с наибольшей степенью надежности продать товар, и, таким образом, позволит нам сформулировать принципы, в соответствии с которыми мы смогли бы создавать упаковки в дальнейшем». В качестве иллюстрации они привели пример, как в результате разбора предпочтений покупателей была выбрана определенной формы коробка для тресковых палочек вместимостью в 10 унций. «Воспринимаемый размер предмета, — объяс
567
няли они, — зависит каким-то образом от его формы... Плоская коробка в 10 унций была выбрана для тресковых палочек, готовых для поджаривания и производимых фирмой «Гортон-Пыоз», поскольку она казалась больше, чем высокая коробка... хотя и та и другая вмещали одинаковый объем продукта».
Теперь упаковка — с товаром или сама по себе — рекламировалась. Проведя анализ образцов продукции в распространенных журналах, Франкен и Ларрэби установили, что если в 1900 году только 7 процентов рекламы упакованного продукта включали снимок упаковки, то к 1925 году эта цифра возросла до 35 процентов и продолжала двигаться вверх. «Основная функция рекламы состоит в том, чтобы вызвать у покупателя желание приобрести товар. Это желание, только что появившееся, должно сохраниться до момента продажи... Лучше всего поместить в рекламе изображение упаковки. Даже если у человека появилось только благоприятное впечатление без желания купить продукт, вид упаковки в реальной действительности может превратить это впечатление в желание его приобрести». В магазинах было важнее, таким образом, выставить на обозрение упаковку с маркой производителя, чем сам продукт. «Фиктивные картонки» стали играть ведущую роль в оформлении витрин и прилавков.
Супермаркеты предоставляли новые возможности для «импульсивной покупки»; импульсивная покупка была, по существу, покупкой упаковок. С ростом американского стандарта жизни, увеличением доходов, которые можно было тратить, и производством огромного количества новой продукции все большее и большее число людей приходило в супермаркеты, надеясь, что там найдется нечто соблазнительное, что они «действительно хотят». В Англии и вообще везде в Отаром Свете в конце XX столетия покупатели из среднего класса все еще ходят в магазин покупать то, что они хотят купить, тогда как американцы во все большей степени идут туда, чтобы посмотреть, что они хотят купить.
Серия исследований, предпринятая фирмой «Дюпон ком-пани» с 1949 года, показала, что «импульсивных покупок» стало больше. В качестве крупного производителя упаковочных материалов «Дюпон компани», конечно, имела особый интерес к доказательствам растущей важности «импульсивной покупки», а значит, и упаковки. Но ее выводы получили широкое подтверждение. К 1959 году более половины покупок домохо
568
зяйки осуществляли в супермаркете «незапланированным» образом, то есть домохозяйка делала покупки, которые не собиралась делать до того, как пришла в магазин; и менее трети покупок она специально планировала до прихода в магазин. За пять лет, с 1954 по 1959 год, как показал анализ «Дюпона», число супермаркетов в Соединенных Штатах увеличилось почти на 40 процентов (примерно до 30 000 магазинов), а количество видов различной продукции выросло почти на 30 процентов (в среднем до 6000 видов, а в больших супермаркетах до 8000 видов). «Покупательница во все большей степени зависит от продукции супермаркета, которая ей необходима... Она тратит на 50 процентов больше времени на посещение супермаркета (27 минут на одно посещение по сравнению с 18 минутами^ которые она тратила пять лет назад), и количество товаров, которые она покупает, увеличилось... Супермаркет стал ее «торговым центром», а не просто продовольственным магазином».
В ситуации, когда такая большая часть товаров, приобретаемых покупателем, определяется упаковкой, в каком смысле можно говорить о «спросе» на товары! Каково значение «желания», когда хозяйка в магазине принимает в среднем четырнадцать (13,7) решений о покупке за двадцать семь минут? Пакование, которое к концу XIX века было все еще только средством для защиты продукта, превратилось в вещь в себе. И где кончалась упаковка и начинался товар? Кто мог сказать?
Проницательные производители и торговцы не могли не разбираться в том, что д-р Эрнст Дихтер, консультант-психоаналитик по маркетингу, назвал «стратегией желания». Недостаточно было иметь хороший товар, успех требовал упаковки, которая стимулировала бы желание. С одной точки зрения, как в 1961 году объяснял д-р Дихтер, это было результатом унификации и высокого качества американских товаров.
Когда люди покупают мыло, они знают, что собираются купить мыло. Они знают, что им не придется беспокоиться о том, что они получат кусок мела. Но поскольку наше технологическое развитие шло хорошо и быстро, факт заключается в том, что почти все наши товары одинаково хороши, и, таким образом, в действительности в пределах одной и той же цены существует незначительная разница между товаром одной фабричной марки и товаром другой. Фактически люди тратят деньги на психологический выбор, и их представление о той или иной марке позволяет им выразить свою индивидуальность... Мы достигли... психоэкономической эры. Именно вследствие улучшенного качества и надежности наших товаров мы можем позволить себе роскошь принимать решения на основе чисто психологических факторов.
569
Сказать, что продукция становилась во все большей степени стандартизированной, значило сказать, что потребительский мир, подобно миру фотографии и фонографии, превратился в мир повторяющегося опыта. Упаковка и фабричная марка помогли превратить этот опыт в еще более надежно повторяющийся. Упаковка готовой к употреблению еды, как доказывало исследование, проведенное компанией «Артур Литтл энд К0», играет «важную роль в том, чтобы избежать риска, когда приготовленная еда не похожа на приготовленную ранее. Возможность для хозяйки возобновлять одно и то же качество еды увеличилась». Знакомая упаковка оправдывала надежду на то, что на этот раз получится то же самое.
И если американский потребителе получал теперь беспрецедентную гарантию того, что качество определенного продукта неизменно, то другие стороны его опыта также получали новые оттенки. Упаковка или вещь? Форма или содержание? Он действительно хочет этого или его убедили купить это под влиянием порыва? Купил бы он это, если бы ему была предложена упаковка другого размера, формы, цвета, или если бы данный товар находился на другой полке, или если бы рядом с ним был другой, более привлекательный товар? Или если бы его тележка не была бы столь удобной? Анонимный продукт — продукт без фабричной марки, который преимущественно продавался в магазинах полстолетия назад, — к середине XX века некоторым образом потерял свою репутацию. Все имело название, и упаковки обыкновенно покупались, поскольку название на упаковке было знакомым, где-то печаталось или показывалось по телевидению. Неизбежно поэтому упаковочный мир с его новой стратегией желания принес неясность и неопределенность желаний. Не стала ли упаковка, подобно одежде, признаком утраты безгрешности человеком?
Часть восьмая
ЯЗЫК, ЗНАНИЕ И ИСКУССТВА
Знание не является больше застывшей массой; оно стало подвижным и начало активно вливаться во все поры общества.
Джон Дьюи
Когда мы, американцы, перелопатим английский язык, он будет подобен языку, по которому будто бы прошлась рука комедиографа.
Финли Питер Данн
Не сразу поймешь, что тебе по душе. Большинство людей обманываются в этом всю свою жизнь.
Роберт Генри
Впервые демократия подверглась столь серьезным испытаниям, впервые ей было позволено доказать свою способность создать академические стандарты языка целого народа, пересмотреть систему его высшего образования и перестроить его представления об искусстве. Эта редкая возможность породила массу неясностей и сомнений по поводу того, с какими мерками надо подходить к культуре вообще. Был ли ваш язык «правильным» или «неправильным»? Говорили ли вы на хорошем языке или ваша речь была некультурной? Приобретали ли вы подлинные знания или ложные, воспитывали ли вас, убеждали в чем-то, развлекали или просто обманывали? Каковы были истинные пределы вашего профессионализма? Какие роли отводились Учителю и ученику? Что было знанием и что невежеством? Какое знание было «полезным», а какое «ненужным»? Должно ли
571
искусство быть «прекрасным»? А если нет—то что же такое искусство?
Отражавшие демократический дух изменения в подходах к суждениям и оценкам основывались на вере в «народ», в присущую ему врожденную мудрость, в его свободу авторитетов или традиций. Принцип «vox populi, vox Dei» (глас народа—глас Божий) стал руководящим в жизни широких слоев американского общества. Если вера в демократию никогда не была всеобщей и только немногие осмеливались ее пропагандировать, то в Америке она стала религией нации. И демократия превратила общество в зеркало, в котором люди увидели существующий порядок вещей и сделали его критерием того, каким он и должен быть.
50
УПАДОК ГРАММАТИКИ:
РАЗГОВОРНЫЙ ЯЗЫК ЗАВОЕВЫВАЕТ КЛАССНЫЕ КОМНАТЫ
В начале XX века развитие техники в Америке уничтожило разрыв между устным и печатным словом. С появлением телефона как средства широкого общения стало очевидным, что слово, сказанное одним человеком, может достигнуть слуха другого не только благодаря силе голосовых связок говорящего. Граммофон создал возможность для будущих поколений не только читать написанное человеком, но и слышать его голос. Новая техника воспроизведения сделала устную речь с практической точки зрения столь же долговечной и так же легко распространяемой, как и печатное слово.
В то же время новая наука о языке, целью которой было устранить педантизм и аристократизм образа мышления, снова привела к господству устной речи над письменной и создала новые проблемы для неискушенных граждан. Начиная с колониальных времен, американцы старались смягчить неустойчивость своего социального статуса, самоутверждаясь в грамматике и правописании. В Америке разговорный язык носил менее классовый характер, чем в Англии, и был более единообразным; американская речь, свободная и живая, отличалась изобретательностью и была насыщена игрой воображения и гиперболичностью. И тем не менее преподавание языка было нацелено на то, чтобы втолковывать правила «правильной» речи и правописания. Американский язык, который пропагандировали Ноа Уэб-стер и другие, был задуман как «очищенный» английский со своими собственными правилами. По словам Уэбстера, одним из
572
достоинств демократии было то, что она дала народу определяемый исключительно «самими лингвистическими правилами» «стандарт» языка более унифицированного, чем язык аристократии.
К середине XX века в преподавании языка стали применяться новые демократические принципы, изменившие представления о стандартах, если о таковых вообще можно говорить, с которыми демократическое общество может подходить к своему языку. Эти принципы были разработаны новой наукой — лингвистикой. Приблизительно до середины XIX века исследования возникновения и развития языка были тесно связаны с теологией, философией, риторикой и логикой. Затем начала развиваться новая описательная наука о языке. В Европе исследования концентрировались на проблеме взаимоотношения индоевропейских языков, их этимологии и гипотетических изначальных формах. Для того чтобы сделать эти исследования более «научными», их привязывали к новым конкретным теориям в области психологии. К началу XX века европейские ученые стали изучать язык в реальном действии. Начало периоду обобщений в лингвистической науке было положено монументальным трудом «New English Dictionary on Historical Principles» (известен как «Oxford English Dictionary», в 12 томах, 1888 — 1928), а также другими трудами европейских ученых.
Новая американская школа лингвистики использовала исключительные возможности Америки. Основатели этой школы — Эдвард Сэпир и Леонард Блумфилд — начали свои исследования с языков американских индейцев. Сэпир, сын еврейского кантора, эмигранта из Германии, приехал в Америку в возрасте пяти лет и победил в конкурсе на стипендию «Самому способному мальчику в Нью-Йорке». Еще в молодости он начал интересоваться природой языка и поехал в штат Вашингтон с целью изучения языка индейского племени вишрам; в 1921 году он выпустил свое основное исследование «Язык: введение в изучение речи». Блумфилд изучил языки индейцев племен Меномини и кри и в 1933 году выпустил свой знаменитый труд «Язык».
Первые европейские ученые концентрировали свое внимание на индоевропейских языках, которые были во многом схожи по своей структуре и о которых имелось изобилие литературы. В связи с тем, что Сэпир и Блумфилд начали свои исследования с языков американских индейцев, перед ними открылась новая
573
перспектива в лингвистике. В племенах американских индейцев преобладающей, а в некоторых случаях и единственной формой функционирования языка была устная речь; в большинстве случаев они не имели письменности, а если она и присутствовала, то чаще всего без грамматических структур, да и текстов практически не было. Для того чтобы изучить эти языки, необходимо было воссоздавать смысловые образы на основе звуков речи. Вопреки распространенным снобистским утверждениям о том, что словарный запас народов, не имеющих устоявшейся письменности, ограничивается всего лишь несколькими сотнями слов, данные исследования «примитивных» языков обнаружили, что каждый из них содержит свыше 20 000 слов. Например, антрополог Э. Л. Кребер насчитал в разговорном языке ацтеков (науатль) 27 000 слов. Таким образом, эти разговорные языки неожиданно оказались имеющими довольно большой словарный запас и средства выразительности.
Структурная лингвистика как наука сложилась главным образом в ходе исследований этих экзотических, не имеющих письменности языков. Во время второй мировой войны структурные лингвисты доказали обоснованность своих методов; эти методы послужили базой для новой системы ускоренного обучения неевропейским языкам в программах подготовки офицеров й личного состава оккупационных войск.
Хотя лишь немногие американцы, да и те понаслышке, знали о новой лингвистической науке, через два десятилетия она начинает оказывать доминирующее влияние на преподавание американского языка в школах. Результатом этого, по словам лингвиста Марио Пея, явилось «чрезмерное увлечение разговорным языком и соответственно пренебрежительное, если не сказать презрительное, отношение к письменным источникам, даже когда таковые существуют и имеют ценность для прослеживания природы языка, его истории и взаимосвязей; кроме того, появилась чрезмерная склонность к фонетике в ущерб семантической роли языка; и, наконец, возникла тенденция принимать за образец тот язык, который присущ большинству необразованных местных жителей, а не тот, который традиционно считался “хорошим”». Если структурная лингвистика как наука была новой и оставалась доступной лишь немногим посвященным, то ее основные положения вполне соответствовали демократическому сознанию народа.
В то время как ученые занимались разработкой новой важной науки, раздался мощный язвительный голос, прозвучавший с самоуверенностью провидца. Со страниц «Америкэн меркури»
574
(1924 — 1933) уроженец Бостона журналист Г.Л. Менкен обратился к широкой аудитории с нападками на американскую «глу-дократию». Воссоздавая в собственном стиле богатую разговорную речь, Менкен стал ученым-новатором в области американского языка. До 1910 года он занимался сбором материалов, иллюстрирующих различия между английским и американским языками. С началом первой мировой войны, когда Менкен позволил себе усомниться, что поражение Германии и казнь кайзера обеспечат демократию в мире, он с головой ушел в исследование языка, результатом чего явился монументальный труд «Американский язык» (в 3 томах, 1919 —1948). Это сочинение, насыщенное большим количеством сведений, вдохновило борцов за американскую народную речь. Менкен защищал полнокровный простонародный разговорный язык в противовес обесцвеченному языку школьных учительниц. В первом томе своего труда Менкен прорицал, что американский язык так быстро отходит от английского, что скоро говорящие на этих языках не смогут понимать друг друга. Двадцать лет спустя он заявил, что английский язык становится не более чем диалектом американского. Книга Менкена, несмотря на им же высказанные в «Америкэн меркури* суждения о глупости масс, прославляла своеобразное демократическое величие языка. Менкен — американский Рабле — высмеивал мракобесие и напыщенность так же энергично и остроумно, как защищал знание. Его книга «Американский язык», широко раскупаемая, но не так широко читаемая, была яркой, хотя и громоздкой американской сагой: героем книги был весь американский народ — пестрый и перемешанный, — употребляющий слово как оружие в своей постоянной борьбе с обновляющейся действительностью.
Менкен в единственном лице стал Институтом по изучению американского языка. Он склонял американских ученых «английского направления» к тому, чтобы они бросили штампы, созданные английской литературой, и занялись изучением своего собственного разговорного языка. Он помог в составлении «Лингвистического атласа Соединенных Штатов», стал основателем Лингвистического общества Америки и одним из учредителей нового увлекательного журнала «Америкэн спич». Примеру Менкена последовали и другие: вышли в свет такие солидные научные издания, как «Dictionary of American English on Historical Principles» (под редакцией У .А. Крейджи и Джеймса Рута Халберта, в 4 томах, 1938 — 1944) и «Dictionary of Americanisms on Historical Principles» (Митфорд Мэтьюс, в 2 то-
575
мах, 1951), доказывающие вопреки сомнениям педантов, что язык американцев имеет свою собственную специфику.
Эти новые воззрения на язык вообще и на американский язык в частности развивались тогда же, когда менялись задачи преподавания языка в американских школах, особенно в средних. В 1900 году только один из десяти американцев возрастной группы от 14 до 17 лет посещал среднюю школу и только один из двадцати пяти в возрастной группе от 18 до 21 года учился в колледже. К 1920 году прием в среднюю школу увеличился в четыре раза; к 1930 году более половины всех детей в возрасте от 14 до 17 лет учились в средней школе; соотношение числа американцев, поступавших в колледж (возрастная группа от 18 до 21 года), стало один к десяти и продолжало расти. Демократизация американской средней школы — быстро забытое достижение Америки XX века — открыла классные комнаты для множества учащихся, чьи родители имели лишь весьма ограниченное образование. В результате «в школах все большее количество учащихся являются выходцами из таких семей, для которых традиционные ценности гуманитарного образования практически не имеют значения и даже общепринятый язык звучит как иностранный, — отмечает лингвист Рейвен Макдейвид-млад-ший. — Для того чтобы справиться с новой ситуацией, — продолжает он, — возникшей в результате появления нового контингента учащихся, особенно в средней школе и в колледжах, стали применяться новые теории языкового анализа; старые теории грамматики и словоупотребления... постепенно пересматривались в свете новых обстоятельств и при помощи других дисциплин». Поскольку ожидалось, что школа возьмет на себя корректирующие функции, среди беспомощных, жаждущих лучшего места в жизни учителей рос соблазн навязывать своим беспомощным, жаждущим лучшего места в жизни ученикам «правила хорошего английского».
Наряду с этим было также и увлечение демократией, выражавшееся в лести народу — его уверяли в том, что то, что он делает, является правильным и самым лучшим. Преподаватели стремились помочь своим новым учащимся избавиться от комплекса неполноценности, говоря им, что, возможно, тот язык, который они слышали дома, на самом деле не является «неправильным». С течением времени это упоение демократией становилось все сильнее и сильнее. Некоторые «преподаватели» языка, продолжавшие считать себя таковыми, полагали, что
576
они могут потешить самолюбие своих неравноправных черных учащихся и сдержать их агрессивность, узаконив «язык черных» й тем самым освободив их от необходимости изучать общепринятый английский язык.
Один из сотрудников Ассоциации современного языка дал оценку этим ссылкам на демократию, написав в 1968 году следующее:
Не будет преувеличением сказать, что лингвистическая наивность преподавателей английского языка в городских школах способствует уличным выступлениям и вражде между общиной и школой; в последующее десятилетие США не могут себе этого позволить. Учителя должны начать отказываться от языковых мифов: у южан привычка говорить лениво, бостонский английский «чище», чем язык, на котором говорят в Бронксе; оборот «ain’t» является признаком плохого знания языка. Учитель английского языка должен согласиться, что знание учащимся написания слов и пунктуации, его умение писать и определять сложносочиненное предложение или рассматривать состоящий из двухсот слов абзац в его единстве и взаимозависимости компонентов менее важно, чем его навыки открыто и честно говорить, внимательно слушать, читать разнообразные книги, журналы и газеты и писать о том, во что он верит, о чем думает и что чувствует.
Новая лингвистическая наука, новые сведения об особенностях американского языка и демократические веяния образовали единый поток, который обрушился на школьных учителей.
Специалисты по структурной лингвистике, приходившие в ужас от напыщенности и педантизма педагогов, были полны решимости сделать нечто большее, чем быть бесстрастными классификаторами языковых обычаев. Слово «грамматика» для них стало синонимом мракобесия. Хотя один из их манифестов, написанный Робертом Холлом-младшим в 1950 году, был озаглавлен «Оставь свой язык в покое!», они сами не оставляли в покое грамматистов. Они фактически начали крестовый поход против них, который, вероятно, был более всепроникающим и более эффективным, чем любое подобное движение в мире (исключая страны с тоталитарным режимом) за изменение отношения народа к общественным институтам.
Профессор Мичиганского университета, блестящий ученый Чарлз Карпентьер Фриз обратил внимание учителей английского языка в школах на моральные аспекты лингвистики. В двух своих значительных работах он стремился раскрыть «структуру» американского языка, исходя не из правил грамматики, а из того, как на самом деле пишут и говорят рядовые американцы. В 1940 году вышла его книга «Грамматика американского английского», над которой он работал около двадцати лет. Эта книга явилась результатом изучения Фризом трех тысяч писем
577
19-379
родственников военнослужащих, адресованных одной из служб военного министерства США во время первой мировой войны. Получив наконец официальное разрешение на использование этих писем (предусматривалось, что фамилии и географические названия упоминаться не будут), он взял их как первоисточник новой терминологии при описании им «грамматической структуры современного американского английского с особым акцентом на социальные различия или диалекты определенных классов». Для определения классовой принадлежности каждого из писавших Фриз пользовался автобиографическими сведениями из архива военного министерства.
Исследование Фриза финансировалось Национальным советом преподавателей английского языка и было нацелено на то, чтобы показать школьным учителям, как они должны повышать уровень обучения английскому языку. В его книге содержались настойчивые требования «научного» подхода. «Вместо того чтобы иметь дело со множеством разнообразных форм, которые можно легко разделить на две группы: ошибки и правильный язык, — поясняет Фриз, — ученому-лингвисту приходится сталкиваться со сложной картиной различных вариантов использования языка, которые следует объединить в неопределенное число групп, исходя из ряда довольно расплывчатых критериев, содержащихся в так называемом «общепринятом словоупотреблении»». Поэтому Фриз отбросил такие понятия, как «ошибка», «погрешность», «правильный», и призвал сделать то же самое учителей английского. Предложив свою собственную схему описания структуры распространенного словоупотребления, он заключил, что в школах в действительности никогда не было «изучения реально существующей грамматики современного английского». Он убеждал учителей английского языка изменить свои методы, с тем чтобы давать учащимся знания каждодневного языка их общин, имея конечной целью «вызвать у учащихся желание следить за фактически существующим словоупотреблением, а также сделать все возможное, чтобы обеспечить их практическими навыками для выполнения этой задачи».
Другая книга Фриза — «Структура английского языка» (1952) — была в основном построена на изучении не письменного, а разговорного словоупотребления. Для того чтобы быть уверенным, что изучаемый им язык не будет ни высокопарным, ни неловким, Фриз незаметно записал на магнитофон телефонные разговоры, которые велись по двум телефонам в его доме, и получил ленту пятидесятичасового звучания. Запись
578
была сделана без ведома говоривших еще до принятия закона, до которому подслушиваемые телефоны должны издавать предупредительный сигнал. В своей книге Фриз отверг такие старомодные понятия, как «существительное», «глагол» и пр., и заменил их придуманными им самим новыми понятиями: Класс I, Класс II, Класс III и Класс IV, а также «функциональное слово» для тех случаев, которые не подпадали ни под один класс. Его система была построена на простой классификации структур слов в том виде, как он их услышал по телефону.
Эта система, считали Фриз и его единомышленники, сделала в конце концов возможной модернизацию преподавания языка и избавила, таким образом, учащихся от того, что они называли «донаучной эрой». Были подготовлены новые учебники и руководства для учителей: вместо «Грамматики английского языка» появились «Модели английского языка». Новые учебники отказались от старой идеи грамматики как набора предписаний для хорошо образованных людей. В обращении к учителям, помещенном в одном из самых удачных новых учебников «Модели английского языка» (1956), написанном Полом Робертсом, объяснялось, что эта книга, по существу, «не останавливается на ошибках в предложениях. Она имеет или пытается иметь чисто описательный характер и описывает скорее хорошее письмо, чем плохое». Робертс начинает свой учебник с напоминания учащемуся, что язык, на котором он говорит, является в определенном смысле «самым важным языком в мире», поскольку на нем говорит 300 миллионов человек, рассеянных по всему свету; и тут же добавляет, что «среди говорящих на английском нельзя найти двух людей, чья речь была бы абсолютно одинаковой. Все мы знаем, что каждый из нас распознает голоса друзей по телефону еще до того, как они себя назовут».
Эта новая точка зрения была проиллюстрирована подходом Робертса к одной из трудных проблем словоупотребления:
Возможно, некоторые образованные люди, говорящие по-английски, прожили долгую и счастливую жизнь, ни разу не употребив слово «whom» (косвенная форма от местоимения «who» — «кто». — М.Л.). Наиболее устойчиво, согласно руководствам, «whom» сохраняется в «изысканном письменном английском», где его регулярно употребляют. Более умеренно это слово употребляется в «изысканном разговорном английском»; например, многие дикторы радио совершенно его избегают, очевидно полагая, что средняя аудитория восприняла бы это как нечто надменное. В обычном письменном английском «whom» чаще избегается, чем употребляется, и уж совсем редко его услышишь в обычном разговорном английском.
19*
579
Те, кто в своей речи не используют «whom» как союзное слово, делают это двумя путями. В первом случае применяется именительный падеж даже тогда, когда местоимение является дополнением:
a fellow who we used to know a girl who I used to go with
Или относительное местоимение просто опускается:
a fellow we used to know a girl I used to go with.
В этой новой концепции языка было заложено презрение к знаниям грамматистов; эти знания были объявлены теперь ложными. «Методы и философия преподавателей английской грамматики так же далеки от лингвистики, как методы астрологов-предсказателей от астрономии», — заявил один из лидеров нового движения.
Когда новые лингвисты безжалостно отстаивали описательный подход к языку, они, конечно, знали, что образованные американцы еще со школьной скамьи пропитаны правилами традиционной лингвистической респектабельности. Когда новым лингвистам говорили, что «плохое владение грамматикой» может помешать человеку найти место под солнцем, они не возражали. Но они утверждали, что совсем другое дело создавать правила, чтобы преуспеть в лингвистической этике. «Неверно, — возражали они,—упрекать мальчика, сказавшего «I didn’t see no dog» (неправильное употребление двух отрицаний, что по грамматическим правилам делает фразу положительной. —М.Л.), в том, что, по его словам, получается: он видел собаку. То, что он сообщил, — ясно и недвусмысленно. Мы можем только сказать ему, что он в социальном отношении очень сильно оплошал и что он сказал нечто такое, что, безусловно, его унижает... Если вы употребляете неграмотное выражение «It ain’t те» вместо грамотного «It is not I» (это не я), или неграмотное «I seen him» вместо грамотного «I saw him» (я видел его), вас больше не пригласят на чай или вы произведете неблагоприятное впечатление на вашего начальника, что отразится на вашем продвижении по службе... Но любая форма речи, взятая сама по себе и вне зависимости от социальных благ, может считаться вполне хорошей». Слишком «правильная» речь, предупреждают они, может тоже плохо обернуться, вызвав, например, «у малообразованных, но весьма практичных граждан, таких, как сантехники или служители гаража», желание заломить побольше цену.
Тем не менее новая лингвистика захватила учебные заведения. Упадок в преподавании латыни облегчил путь к победе.
580
«Модели английского языка» и другие иконоборческие тексты начали заменять традиционную «Грамматику английского языка». Родители, учившие, что «имя существительное относится к лицу, месту или вещи», и на всю жизнь запомнившие нудное составление схемы предложений, услышали, как их дети говорят, что «имя существительное является словом, означающим, например, яблоко, красоту или парту», и узнали, что детей больше занимают мысли о том, как люди разговаривают в жизни.
Бескомпромиссное описательное направление значительно медленнее проявлялось в словарях. Поскольку составители словарей, в отличие от грамматистов, были более склонны к реализму в своем подходе к языку, пользователи относились к словарям с лицемерной почтительностью, чего никогда не было в отношении грамматик. Всю свою жизнь люди привыкли «смотреть в словарь», чтобы узнать, что «на самом деле» означает данное слово, и чтобы убедиться, «правы» они или «не правы». Кроме того, составление или пересмотр крупного словаря требует огромных расходов и многих лет работы. Ни один здравомыслящий издатель не потратил бы нескольких миллионов долларов на книгу с бредовыми идеями или на книгу, которая не будет пользоваться постоянным уважением в научном мире.
В 1961 году, когда появился полный словарь, который носил сугубо описательный характер и был целиком ориентирован на разговорный язык, поднялся шум вокруг влиятельности нового направления и внедряемых новшеств. Возможно, никогда еще результат работы ревностных лексикографов не производил столь ошеломляющего впечатления. 27 сентября 1961 года компания «Мерриам» (Спрингфилд, Массачусетс) выпустила в свет «Webster’s Third New International Dictionary». Содержащий 2720 страниц том весил тринадцать с половиной фунтов и стоил 47" долларов 50 центов. Это был первый абсолютно новый полный словарь «Мерриам—Уэбстер», выпущенный после двадцатисемилетнего перерыва. Естественно, было много и других словарей, но спрингфилдские издатели умело пользовались славой умершего в 1843 году знаменитого Ноа Уэбстера. Когда люди говорили: «Поищи-ка это у Уэбстера», они всегда имели в виду «поищи в последнем полном издании словаря “Мерриам—Уэбстер”». Над новым изданием, по словам издателей, работало более ста постоянных сотрудников и несколько сотен привлеченных консультантов. Словарь обошелся в более чем 3,5 миллиона долларов. Главная словарная часть, при составле
581
нии которой были использованы собранные в картотеку 10 миллионов цитат, включала 450 000 статей, содержащих 100 000 новых слов или новых значений, до сих пор никогда не встречавшихся в полных словарях «Мерриам — Уэбстер».
Говоря языком рекламы, это было поистине «событие» в области издательской деятельности. Публикации предшествовали многочисленные задиристые газетные статьи об этом издании. Издатели с гордостью говорили, что выпуск книги сопровождался «широчайшей рекламой, вероятно не имевшей себе равной в пропаганде каким-либо издателем какой-либо книги». Ежедневные газеты откликнулись на словарь редакционными статьями и статьями на первой полосе; затем появились статьи в широкочитаемых еженедельниках и в литературных журналах. За небольшим исключением, это была массированная атака. «Уэбстер снес яйцо», — писал ричмондский «Ныос лидер». «Новый словарь — жалкая дешевка», — заявлял преподобный Ричард Эмрих в детройтской «Ньюс», объясняя в своей рецензии, каким образом в новом «Уэбстере» отразился «большевистский дух». Заместитель редактора «Нью-Йорк тайме» распространил среди сотрудников газеты служебную записку, в которой сообщалось, что редакторы отделов новостей воскресного выпуска и редакционных статей «единодушно решили продолжать пользоваться более ранним, вторым изданием уэбстерского словаря для уточнения правописания и словоупотребления». Редакционная статья газеты «Вашингтон пост» призывала читателей: «Сохраните ваш старый “Уэбстер”».
Самоуверенный рецензент журнала «Атлантик мансли» окрестил новый «Уэбстер» «книгой, бросающей вызов. Появился враг, стремящийся сломать долго хранимую щепетильность в языке, разрушить все то, что еще продолжает оказывать влияние на поддержание существующих стандартов, и уничтожить все критерии, позволяющие различить лучшее и худшее словоупотребление». Таким образом, это величайшее событие в истории американской лингвистики середины XX века (так его называли многие) было объявлено «величайшим бедствием».
Эта ярость уважаемых журналистов и издателей литературных журналов явилась оценкой революции, незаметно совершившейся в умах ученых-лингвистов, которые давно обосновались в классных комнатах Америки. Многие из этих журналистов были, естественно, воспитаны в духе старой школы грамматики («правильно или неправильно») и знали мало или вообще ничего не знали о новой лингвистической науке. Порицая все сказанное новыми лингвистами, влиятельные жур
582
налисты, известные рецензенты и прочие ревнители старых взглядов на язык вряд ли замечали, что их собственные дети вырастали на «Моделях английского языка». Новая лингвистика тайком завоевала классные комнаты.
И все же большинство ученых-лингвистов восприняло издание нового «Уэбстера» с энтузиазмом. И только небольшая группа критиков позволяла себе отрицать точный, современный и всеобъемлющий характер описания американского словоупотребления в новом «Уэбстере». Непрофессиональных критиков больше всего беспокоил тот факт, что этот «авторитетный» труд намеренно не дал руководства по «правильному» и «неправильному» использованию американского языка. Не этого ли они всегда ждали от «Уэбстера»? Даже в демократическом обществе эти образованные американцы все еще думали, что им необходим их словарь, их любимый «Уэбстер» как авторитет, на который они могут положиться. Даже если общество может сомневаться в самых различных вещах, то по крайней мере в языке должна сохраниться хоть какая-то согласованность по поводу «правильного» и «неправильного».
Новый «Уэбстер» сам по себе носил настолько разговорный, неформальный характер, что пометка «разговорный» возле определенных слов была в словаре опущена. Кроме того, в нем очень редко употреблялись привычные пометы — «сленг», «жаргон», «изысканный», «нестандартный», — которыми предыдущие издания «Уэбстера» снабжали слова, не свойственные письменному словоупотреблению образованных американцев. В новом «Уэбстере» не только было определено значение 100 000 слов, которых не было в предыдущих изданиях, но с чрезмерной снисходительностью в его словник были включены без каких-либо выражающих осуждение или пренебрежительное отношение пометок такие слова, как «ain’t» (употребляется вместо «аге not»; «is not»; «have not». — М.Л.), с указанием: «используется культурными американцами в устной речи в большинстве районов США»; или «wise up» (надоумить, вправить мозги, сообразить, усечь), «get hep» (употребляется в тех же значениях, что и «wise up». — М.Л.), «ants in one’s pants» (невтерпеж, излишнее рвение), «hugeous» (огроменный), «passel» (орфографически неправильное написание слова «parcel» — посылка. — М.Л.). Приводимые в качестве примеров цитаты отбирались из десятимиллионной картотеки, в которую вошли высказывания не только государственных деятелей и знаменитых писателей, но и кинозвезд, эстрадных артистов из ночных клубов, бейсболистов и спор
583
тивных антрепренеров; высказывания принадлежали как Уинстону Черчиллю, Дуайту Эйзенхауэру, Эдит Ситуэлл, Жаку Маритену и Альберту Швейцеру, так и Джеймсу Кэгни, Этель Мермен, Берлу Айвсу, Уилли Мейсу, Микки Спиллейну, Джимми Дюранту, Билли Роузу и Теду Уильямсу.
В течение нескольких лет на американском рынке появились также и другие словари, в которых отразился дух новой лингвистики. Но все они тем не менее сохраняли определенную «авторитетность», которая так импонировала читателям. В 1966 году вышел в свет «The Random House Dictionary of the English Language». Том в 2096 страниц явился результатом восьмилетнего труда ста пятидесяти сотрудников издательства и двухсот внешних консультантов. Предполагалось, что этот словарь будет конкурентом нового «Уэбстера» и при стоимости лишь в 25 долларов завоюет более широкий рынок. В процессе работы над ним, объясняли издатели, были широко опрошены учителя, преподаватели вузов, библиотекари и журналисты, то есть представители именно тех групп, которые кричали «Смерть!» новому «Уэбстеру». Избегая тенденции новых лингвистов «абсолютно не давать комментариев, что ставит пользователя словарем в тупик, лишая его каких бы то ни было ориентиров», составители данного словаря сохранили по крайней мере традицию информировать читателей о «давно устоявшихся структурах словоупотребления». Например, форма «ain’t» была квалифицирована как «нестандартная», и читателя предупреждали, что «ее следует избегать всем, кто не хочет показаться неграмотным». В то же время выражение «to have ants in one’s pants» было отнесено к сленгу и проиллюстрировано примером: «Ей стало невтерпеж, как только она выиграла поездку на Бермуды». Составители словаря вместо того, чтобы подбирать иллюстрирующие то или иное выражение цитаты из высказываний спортсменов, эстрадных артистов и других, не всегда образованных знаменитостей и, таким образом, оскорблять образованных людей или, наоборот, брать высказывания «аристократов ума»—писателей и ученых—и показывать этим, что они настроены враждебно к новым лингвистам, придумывали вошедшие в словарь примеры словоупотребления сами. Это был компромисс, — объяснял издатель. — «Золотая середина с лингвистической точки зрения» между устаревшей «авторитетностью» и футуристическим «описательным» подходом. Но этот словарь тем не менее допускал многое и отражал главным образом живую разговорную речь. Когда словоупотребление рекомендовалось, это делалось только для того, чтобы придать книге «исключительно описательный характер». «The
584
Random House Dictionary» имел огромный коммерческий успех, в частности потому, что отличался от нового «Уэбстера».
Вскоре появился еще один словарь, меньший по объему, составители которого преуспели в том, что сделали еще один шаг назад к традиции оценивать язык с позиций «правильно — неправильно». Редактор нового «American Heritage Dictionary of the English Language» заявил в 1969 году, что издатели словаря «с глубоким чувством ответственности хранителей американской традиции в языке, так же как в истории... будут правдиво отражать наш язык, что является долгом каждого лексикографа, но в данном словаре, не в пример многим другим словарям, появляющимся в эти времена вседозволенности, на этом не остановятся. Наоборот, словарь будет снабжен важной и объемной системой помет, этим разумным путеводителем к красоте и точности, что каждый интеллигентный человек хочет видеть в словарях». Издатели более свободно, чем их предшественники, пользовались пометами «сленг» или «вульгарный», но тем не менее избегали авторитарности в суждениях. Хитроумно использовав принципы демократического согласия, они создали свои «Заметки к словоупотреблению» на основании своеобразного опроса общественного мнения. В этих заметках составленная из сотни человек «группа словоупотребления», где случайно оказались многие из тех самых людей, которые так безжалостно осудили новый «Уэбстер», излагала свои мнения по поводу сомнительных слов. К форме «ain’t» (квалифицированной как «нестандартная») давалось пояснение, что она была «категорически осуждена большинством членов «группы словоупотребления»... По мнению 99 процентов членов «группы словоупотребления», форма «ain’t I» является неприемлемой в письменной речи, за исключением тех случаев, когда письменная речь заведомо отражает нелитературный язык; 84 процента членов группы выразили мнение о том, что эта форма неприемлема и в устной речи».
Наиболее тонкое исторически значимое суждение о развитии американского языка было, вероятно, то, которое принадлежало журналу «Бизнес уик»: новый «Уэбстер» «был прав», но родился он на тридцать лет ранее положенного срока. Надо сказать, что устная речь давно уже стала приобретать приоритетное влияние. Новые лингвисты не были ни большевиками, ни анархистами, не были они также сознательными противниками Добра, правды и красоты. Они не были и плохими учеными. Публикация нового «Уэбстера» вскрыла процесс давно набирающей
585
силу революции, которая была значительно шире и глубже, чем могли предположить консерваторы от лингвистики. В лингвистической науке, так же как во многих других самых удивительных областях, американцы использовали свойственные им новые приемы просто для того, чтобы отразить мир как он есть. Этот мир, столь стремительно развивающийся и столь многогранный, стал вновь интересным для познания и вновь труднопредсказуемым.
Беж взглянуть на Соединенные Штаты XX века, увидишь, насколько неуместными в торопящемся мире современной Америки кажутся традиционные подходы к устройству этого мира. Полного торжества науки и демократии пока еще нет, по крайней мере в мире языка. У людей еще остается ностальгия по языку «лучших» ораторов. Но попытка осторожных составителей словарей сохранить авторитарный подход к языку, пусть умеренный и в просветительских целях, была не чем иным, как действиями арьергарда. Неловкость, с которой они стремились «уберечь» язык (одновременно низко кланяясь новой описательной лингвистике), подспудно указывает, куда течет поток истории. В поисках стандартов для такого простого каждодневного явления, как употребление слов, американцы уже не нахо-дили однозначного авторитетного ответа.
51
ОТ РЕЧЕЙ ОРАТОРОВ К ПУБЛИЧНЫМ ВЫСТУПЛЕНИЯМ: ПОЛИТИКА У ДОМАШНЕГО ОЧАГА
«В ораторстве — исток свободы, — написано в популярном американском справочнике 1896 года. —- Порядком вещей предопределено, что искусство оратора должно быть величайшей опорой и поддержкой свободы; оно всегда будет сопутствовать свободе, с ним ей суждено расцветать и умирать. Это тираны заинтересованы в том, чтобы уродовать и ослаблять действие любых форм красноречия. У них нет другого пути спасти себя. Таким образом, долг каждого свободного государства благоприятствовать развитию ораторского искусства». Перед Гражданской войной, когда это суждение было аксиомой американской общественной жизни, в стране была создана сугубо американская ораторская литература и никто не сомневался, что существуют стандарты красноречия. Любой гражданин-патриот знал «Великие американские речи», а великие государственные деятели, борясь за привлечение на свою сторону народа, постоянно
586
пополняли мировую сокровищницу классики ораторского искусства.
Через полвека этот взгляд на ораторство стал столь же устаревший, как ботфорты. Многие из тех демократических тенденций, которые вскармливали ораторство, его же и погубили. Когда устное слово обрело новые формы выражения и изменились пределы его воздействия, оно стало меньше подчиняться правилам и сделалось менее церемонным. Менялись люди, и вместе с ними менялся стиль американской политики. Именно в то время, когда произнесенное слово стало распространяться будто по мановению волшебника и объединило всех слушателей в единую аудиторию, и их становилось все больше и больше, каким-то странным образом стало также складываться более задушевное общение. В постораторскую эпоху гражданин, вероятно, чувствовал себя одновременно и ближе и удаленнее от своих демократических лидеров.
Хрестоматии, известные под именем их составителя профессора этики Макгаффи, которые в течение полувека с момента появления в 1836 году были наиболее ходовыми среди школьных учебников, прославились тем, что превратили в штампы высказывания на моральные темы некоторых американских классиков. Однако 122 миллиона экземпляров хрестоматий Макгаффи, заполнивших классные комнаты, давали американцам не только примеры декламации, но и содействовали также демократизации искусства устного слова. Иногда забывается, что эти книги, по которым поколения американских школьников учились читать, имели целью научйть мальчиков и девочек читать вслух. «Пятая эклектическая хрестоматия» Макгаффи (1879) начиналась с описания цели «чтения как упражнения в риторике» и переходила к двенадцати правилам с примерами «правильной» и «неправильной» артикуляции, интонации, акцента, ударения, модуляции и поэтических пауз.
Правило DC Различной интонации требуют члены предложения, выражающие сравнение, или противопоставление, или отрицание, или утверждение, а также соединенные разделительным союзом «или»; обычно на первом члене предложения — повышение интонации, а на втором — понижение. Однако иногда порядок прямо противоположный.
Но Макгаффи рекомендует «единообразие интонаций... для выражения торжественности, возвышенных идей, а также полноты чувств». Первым упражнением была погребальная песня «На смерть Франклина (читается торжественно)».
587
В XIX веке учеников начальной школы переводили из класса в класс в зависимости от их умения «читать вслух правильно и размеренно». В средней школе были широко распространены церемонии публичных чтений, включавшие «декламацию и произнесение речей в стиле адвокатов». Уильям Дженнингс Брайан, один из последних блестящих ораторов старой школы, вспоминал, что его занятия в литературном обществе и дискуссионном клубе в годы обучения в средней школе помогли ему «продвинуться в освоении искусства декламации».
В Америке XIX века во все расширяющейся сети колледжей риторика и ораторское искусство были основными предметами. Генри Адамс, который был студентом Гарвардского колледжа в пятидесятые годы XIX века и водил знакомство с образованными европейцами, отмечал, что «ничего так не поражает» американца, как «тот приступ ужаса, который охватывает выпускников европейских университетов, когда им нужно выйти на публику». После опыта, полученного Адамсом в колледже, он был «готов предстать перед любой аудиторией Америки или Европы, будучи в довольно уравновешенном состоянии для такого волнующего случая». «Оставалось только доказать, — добавляет он, — что ему вообще следовало когда-либо выступать». Вопрос содержания речей, однако, особенно не волновал молодых американских ораторов. К началу XX века дискуссии между колледжами — предшественницы межуниверситетских футбольных матчей — стали одним из наиболее организованных направлений деятельности в сфере высшего образования; существовали специальный аппарат инструкторов, специальные учебники, расписания и объединявшие колледжи «лиги».
То важное место, которое отводилось ораторскому искусству в процессе высшего образования, объяснялось рядом чисто американских особенностей. Многие новые колледжи и университеты привлекали для преподавания священников из местных приходов. А честолюбивые студенты старших курсов готовили себя к тому, чтобы занять место в одном из многочисленных законодательных органов, число которых с ростом государства умножалось. Процветание ораторского искусства и изучение американцами своей истории по текстам публичных (подлинных или вымышленных) выступлений патриотов и государственных деятелей привело к тому, что аксиомой американской демократии стала убежденность, что именно здесь заключены великие модели и истинные стандарты произносимого публично слова. Предполагалось, что мнение образованных людей по поводу значения слова «красноречие» должно быть однозначным и что
588
они без особого труда должны понимать, какие выдающиеся речи могут входить в сборник «Мировое ораторское искусство». И эти речи, собранные в десять переплетенных в коленкор томов, с выгодой, распродавались, чтобы стать принадлежностью гостиных в домах, где красовались Библия, каталоги заказов товаров почтой, да еще несколько книг.
Тысячй молодых последователей Уильяма Дженнингса Брайана пбверили, что владение образцами красноречия является своеобразным показателем их подготовленности к карьере великих государственных деятелей. Изучение греческого языка и латыни, все еще широко распространенное в средних школах и колледжах, должно было обеспечить классическими моделями тех учащихся, которые старались расшифровать высказывания Демосфена и Цицерона. Привычка заучивать и декламировать знаменитые речи ораторов-патриотов—Патрика Генри «У меня нет иного выбора — свобода или смерть!», Джеймса Отиса «Против указов о содействии», Дэниела Уэбстера «Против Хейна», Генри Грейди «Новый Юг» и др. — закладывала в поколениях школьников веру в то, что «великая речь» — это нечто весьма важное.
Студентов обучали правилам, на основе которых были созданы эти модели величия. Риторика оставалась основным предметом американских средних школ и колледжей, учебная программа которых включала «Об ораторском искусстве» Цицерона, «Науку поэзии» Горация, «О возвышенном» Лонгина. Весь процесс изучения языка и литературы был напичкан наставлениями об использовании надлежащих форм публичных выступлений. Изданная в 1783 году книга «Лекции по риторике и художественной литературе» Хью Блэра (шотландского священника, который «своим красноречием мог остановить на скаку коня») длительное время служила учебником в Йельском и Гарвардском университетах, и ее филадельфийское издание к середине XIX века было переиздано тридцать семь раз. А в таких работах, как «Лекции по риторике и ораторскому искусству» Джона Куинси Адамса (в 2 томах, 1810; курс его лекций в качестве профессора риторики и ораторского искусства в Гарварде), классические модели и британские учебные принципы были перенесены на американскую почву.
Конкурирующие «школы» риторики вырабатывали собственные догмы со своим особым лексиконом и системой предписаний, с тем чтобы помочь преподавателям придать больший вес своему предмету. Доктор Джеймс Раш (седьмой из тринадцати детей доктора Бенджамина Раша) поставил перед собой
589
цель дать «риторикам сведения из области физиологий». Его «Философия человеческого голоса» (1827; к 1867 годуЬереиз-дана шесть раз) с тщательно разработанной терминологией имела большое хождение в конце XIX века. Толкование им различий между «корневым» и «скользящим» ударениями и его классификация «основных», «вспомогательных» ударений и «безударных» слогов были взяты за основу многими учебниками, пытающимися объяснить риторику древности с точку зрения современной физиологии и психологии. Одна из школ базировалась на «голосовой гимнастике». Другая школа («система выражения Дельсарта», основанная парижским преподавателем пения) истолковывала Святую Троицу в трех формах движения: «нормальное», или движение вокруг центра, означающее Жизнь; «эксцентрическое», или движение от центра, означающее Разум; «концентрическое», или движение к центру, означающее ДУшу. Все ораторские жесты и позы были как следствие классифицированы в девять производных форм, от «нормо-нормального» через «эксцентро-концентрическое» к «концентроконцентрическому». В противовес книге Раша и «голосовой гимнастике» американские последователи Дельсарта предложили «гармоническую гимнастику», которая пользовалась популярностью до начала XX века.
Однако полезность всего этого ставилась под сомнение враждебно настроенными скептиками. Когда еще в 1835 году Джонатан Барбур (который первым начал преподавать ораторское искусство в Гарварде по «научным канонам» и которого оратор Уэнделл Филлипс считал своим учителем) требовал от своих студентов, чтобы они усаживались в сферообразную клетку из редких бамбуковых палок с целью соразмерить свою жестикуляцию при поворотах, как по шкале в 360 градусов, студенты взбунтовались, вынудив изобретательного профессора подать в отставку. Его преемник в Гарвардском университете, знаменитый Эдвард Чаннинг, который подготовил многих выдающихся ораторов Новой Англии середины XIX века до Гражданской войны, предостерегал студентов от рабского поклонения классическим моделям: оратору не следует быть «лидером массы», наоборот, он должен считать себя «частью этой массы, размышляя вместе с людьми о насущных проблемах». Тем не менее благоговение перед «великими речами» оставалось.
Преклонение американцев перед торжественными речами в напыщенном стиле было еще раз подтверждено, когда в 1896 году в Чикаго на съезде Демократической партии молодой Уильям Дженнингс Брайан завоевал свое выдвижение кандидатом на
590
пост президента благодаря произнесенной им речи, названной впоследствии «Золотой крест». Сохранению традиций способствовали и успехи на общественном поприще таких могучих ораторов традиционного стиля, как сенатор Элберт Беверидж от штатаШндиана, сенатор Роберт Лафоллетт из Висконсина, сенатор Уильям Бора из Айдахо, сенатор Хайрем Джонсон из Калифорнии. А особое положение в американской общественной жизнитаких юристов, как Руфус Чоут, Илайю Рут, Чарлз Ивенс Хьюс, Луис Брэндейс и Кларенс Дарроу, по-видимому, убеждало молодых людей, что адвокатская деятельность и искусство произнесения речей в судах открывали дорогу к славе и материальному благополучию. Когда Вудро Вильсон, мастер ораторского искусства старого стиля, возобновил практику выступления с ежегодной президентской речью перед конгрессом, он еще раз напомнил народу о силе ораторского искусства.
В начале XX века в американских школах и колледжах все еще преподавалось искусство декламации. Мода на декламацию усилилась с основанием новых национальных объединений учителей словесности и риторики. К1930 году курс занятий речью или ораторским искусством был включен в учебное расписание крупных средних школ на постоянной основе. Это было сделано не потому, что возобновился интерес к классическим моделям, а потому, что американское образование предусматривало введение этих предметов «в соответствии с их значимостью для полезной и успешной жизни». Искусственное возрождение риторики в форме «новой критики», подогретое произведениями Эзры Паунда и Т.С.Элиота и сформулированное в окончательном виде критическими работами А.А.Ричардса и Кеннета Бёрка, стало уделом литературных журналов и научных исследований.
Ширящийся в XX веке интерес к публичным выступлениям вряд ли можно назвать «новой риторикой», поскольку' это явление имело очень мало общего с традиционным изучением и почитанием классических моделей и принципов. В центре внимания оказались решение практических проблем индивидуума и его стремление «произвести хорошее впечатление». Теперь задачей преподавателей было научить студентов «расслабляться» при выступлениях и привить им навыки находить лучшее взаимопонимание с аудиторией. Новые популярные учебники были нацелены на совершенствование «манеры речи». С позиций демократии задача (требующая скорее добро
591
желательности, чем умствования) определялась как «приобретение умения говорить открыто и честно», так как «настоящее мастерство общения достигается в том случае, когда ученик научится находить соответствующие интонации и наилучший тон для конкретной аудитории, если у него есть что сказать и он обязательно хочет сказать это».
Прогрессирующие научные знания в области физиологии и психологии речи были применены для исправления и лечения дефектов речи, в частности заикания, у пациентов/ всех возрастов. К 1920 году в общественных школах Чикаго,/Нью-Йорка, Кливленда и других городов, а также в специализированных клиниках ряда университетов были введены программы для лечения речевых дефектов.
Сдвиг в акцентах был поистине поразительным: от моделей и образцов «красноречия» и «ораторства» к индивидууму и его проблемам, от ораторского искусства и «декламации» к самоусовершенствованию и личному успеху. Среди народа олицетворением этого нового взгляда на публичное слово был Дейл Карнеги. В то время как оторванные от реальной жизни преподаватели риторики его не признавали (в объемных академических трудах по истории «культуры речи» в Америке о нем не было ни слова), книги Дейла Карнеги пользовались огромной популярностью среди народа и его имя было всем известно.
Сама жизнь Дейла Карнеги была классическим для Америки примером преуспеяния. Он родился в 1888 году на ферме в штате Миссури, учился в государственном педагогическом колледже в Уорренсберге. Не имея денег для оплаты места в студенческом общежитии, он остался жить на ферме и занимался поденной работой. Чтобы попасть в колледж, ему приходилось ежедневно совершать шестимильный путь верхом на лошади. Учась в колледже, он стал членом дискуссионного кружка, поскольку для участия в футбольной команде у него не было достаточного веса. После окончания колледжа он попытал счастья как коммивояжер. В 1912 году на одном из «общественных вечеров» в Нью-Йорке он произвел впечатление на руководителя отделения Ассоциации молодых христиан (YMCA) на 125-й улице Нью-Йорка своей декламацией в сопровождении рояля стихотворений Джеймса Уиткома Райли «В июне по колено» и «Вставай, Наполеон, дождь пошел». Карнеги выразил желание вести в Ассоциации молодых христиан занятия по обучению публичным выступлениям. Так как управляющий не хотел рисковать и платить ему обычную преподавательскую ставку — два доллара за вечер, он предложил Карнеги оплачи
592
вать занятия по полученной прибыли. «Моим ученикам, — вспоминает Карнеги, — хотелось развить в себе способность безбоязненно подниматься с места на любом деловом совещании и кратко,\без предварительной подготовки выступать. Коммивояжеру было необходимо научиться заходить к несговорчивому клиенту,\не обходя его дом трижды, чтобы набраться смелости. Они хотели обладать выдержкой и быть уверенными в себе. Они хотели достичь высот в бизнесе... Я должен быть практичным, если хочу есть». Совершенствуя свою методику обучения этих людей «побеждать страх», он открыл вечерние курсы в Филадельфии, Балтиморе и Уилмингтоне и написал учебник.
В ответ на рост числа желающих заниматься по «Курсу Дейла Карнеги об искусстве умело пользоваться речью и устанавливать отношения с людьми» Карнеги организовал центры обучения и в других городах. Он подготовил инструкторов и затем разрешил применять свою систему по всей территории США и за границей. К 1970 году курсы Карнеги (плата за обучение от 135 долларов до 185 долларов, в зависимости от места обучения) насчитывали единовременно более 1,5 миллиона человек. Книга, написанная Карнеги для своих курсов, «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» была выдающимся явлением в книготорговле. В течение первых двух лет после ее публикации в 1936 году издательством «Саймон энд Шустер» (генеральный директор этого издательства окончил курсы Карнеги для управленческого аппарата) она продавалась по пять тысяч экземпляров в день ценой по 1,98 доллара за книгу. Она оставалась в списке бестселлеров в течение десяти лет; к 1970 году было продано 9 миллионов экземпляров.
Книга Карнеги, хотя и вызывала насмешки в литературных кругах, была написана в сугубо старых традициях поучений. Тщеславные молодые люди, стремящиеся к самосовершенствованию, обращались к эссе Фрэнсиса Бэкона и Монтеня, к трактату Кастильоне «Придворный», к «Письмам к сыну» Честерфилда. В Англии Сэмюел Смайле адаптировал эти произведения, сделав их доступными для более широкой публики и отвечающими более жестким потребностям индустриальной эпохи. С этой целью им были написаны книга «Из жизни инженеров» и ряд легких и живых эссе на темы: работа над собой, бережливость и долг. Самой популярной и наиболее часто цитируемой была речь отца Авраама из «Альманаха бедного Ричарда» Бенджамина Франклина, озаглавленная «Путь к богатству». Для большинства американцев, которые слышали лекции Ралфа Уолдо Эмерсона и читали его книги, Эмерсон был преж
593
де всего человеком, указывающим им путь к «самоутверждению* и, таким образом, к успеху в жизни, а не представителем трансцендентализма. Одним из последних американских проповедников идеи самосовершенствования был эксцентричный, склонный к богемной жизни Элберт Хаббард, чья брошюра «Послание Гарсии* (1899) (притча о находчивости и уверенности в себе американского лейтенанта времен испано-американской войны) была распродана в количестве более 40 миллионов экземпляров главным образом промышленным фирмам для распространения среди служащих. Хотя книга Дейла Карнеги и не отличалась литературными достоинствами, тем не менее она была написана доходчиво и обладала убедительностью рекламного проспекта. Блестяще отражающая знание человеческой психологии и не менее замечательная своей практичностью, книга Карнеги долго оставалась наиболее успешной адаптацией моралистической традиции самосовершенствования применительно к специфическим условиям Америки XX века.
Книга «Как завоевывать друзей и. оказывать влияние на людей* появилась в период депрессии и безработицы, когда американцы были готовы ухватиться за любой новый рецепт успеха. Крепко запавшая фраза, произнесенная Франклином Рузвельтом в его первой инаугурационной речи в 1933 году — «Единственное, чего нам следует опасаться, — это страх*, — отражала основную мысль, из которой исходил Карнеги, строя свою программу. Однако литературные критики и ученые-интеллектуалы встретили книгу презрением. Прочтя рекомендации Карнеги о «шести путях понравиться людям* (включая правило № 2: улыбайся), Синклер Льюис согласился, что, возможно, они и помогут студенту зарабатывать деньги, «однако есть опасения, что использование этих рекомендаций сделает... для его жены жизнь с ним невозможной*. Джеймс Тербер заявил, что все «изощрения* Карнеги в изложении им всяческих историй шиты белыми нитками и весьма подозрительны, «как привидения на банкете». Один способный молодой человек незадолго до самоубийства написал книгу-пародию «Как терять друзей и восстанавливать людей против себя*.
В первое время существования курса Карнеги известные или же высокопоставленные лица очень часто записывались на эти курсы под вымышленными именами. Однако к. 1950-м годам курсы Карнеги завоевали доверие в американских деловых кругах. Среди окончивших курсы были советник по делам образования, губернаторы Кентукки и Мэриленда, послы, адмиралы, а также председатель совета управляющих «Гудрич Раббер К0*, прези-
594
дентьй«Нэшнл бисквит К0», «Ригал шу К0», «Дан энд Брэдстрит К0». Многие крупнейшие фирмы, такие, как «Вестингауз», «Макгроу-Хилл бук К0», Американский институт инженеров-электриков и «Нью-Йорк телефон К°», организовывали курсы Карнегй в офисах для обучения всех своих служащих. Без сомнения, Дейл Карнеги предлагал американцам весьма полезный товар, на который они денег не жалели.
У нации, склонной к предприимчивости, Дейл Карнеги сам стал символом предприимчивости среди предприимчивых. Он достиг славы и богатства, продавая умение продавать. Предприятие Карнеги было хорошо организовано, широко использовало рекламу и было проникнуто духом оптимистических устремлений, что привлекало всех американцев, чей успех «был еще на подходе». Так, курсы Карнеги вместе с его книгами появились в сорока пяти странах. Президент Бирмы У Ну перевел книгу Карнеги «Как завоевывать друзей» на бирманский язык (так же как и «Капитал» К.Маркса). Когда приехал в США, он сообщил, что книга Карнеги, по крайней мере в Бирме, продается лучше, чем книга Маркса, и что лично он больше всего хотел увидеться с Дейлом Карнеги.
Прежние американские программы «работы над собой», являвшиеся программами самосовершенствования, направленными на развитие характера, одновременно указывали и «путь к богатству». Карнеги же делал акцент не на характер, а на личность: «Улыбайтесь — это самый простой путь произвести хорошее впечатление». Не в пример большинству своих предшественников, занимавшихся вопросами «работы над собой», он сосредоточил внимание на проблемах речи и устного слова. В демократической обстановке индустриально развитой Америки XX века сбывались предсказания древних философов-антидемократов, таких, как Платон, и демократия придала новую, поразительную силу устному слову. И в дальнейшем американская демократия все больше и больше будет зависеть от устного слова и производимого им впечатления.
К 1900 году США имели около 1,5 миллиона телефонов, а к 1932-му их было 17,5 миллиона. До установления телефонной связи основным средством общения людей на расстоянии было печатное или письменное слово. В эпоху развития коммуникации путем устной речи стало возможным практически для каждого разговаривать с каждым обо всем или ни о чем. Общение стало более непринужденным. Телефон превратился в средство
595
ведения дел. Официальные приглашения, ранее рассылаемые в форме писем, теперь делались по телефону. Любовны^ послания сменились телефонным воркованием.
В начале 1920-х годов, когда радио вошло в жизнь, первая естественная реакция людей на него была как на какую-то разновидность «беспроволочного телефона». Как мы теперь знаем, тот факт, что этот беспроволочный телефон не мог обеспечить необходимую людям тайну личного общения, привел многих к убеждению, что радио никогда не оправдает себя с коммерческой точки зрения. Кто будет платить за телефонный разговор, если любой его может услышать? Только некоторые провидцы, такие, как Дейвид Сарнофф, думали иначе: они видели в радио средство развлечения. Тем не менее в 1922 году, испугавшись, что распространение радио может каким-то образом уменьшить значимость телефона, «Америкэн телефон энд телеграф К0» решила приобщиться к той сфере деятельности, которую они определили как «общественное радиотелефонное вещание». «Мы, телефонная компания, — вспоминал один из ее управляющих, — не стали разрабатывать никаких программ. Инициатива должна была исходить от людей. Любой человек, который хотел обратиться к миру или желал развлечь кого-нибудь, мог прийти, заплатить деньги, как в обычной телефонной будке, обратиться к миру и удалиться». Это называлось «платное вещание» из «атмосферной телефонной будки». Будущее радиовещания, конечно, не зависело от развития этого направления. Оно было в использовании особенностей новой техники, которая позволяла теперь посылать слова или музыку неизвестной, невидимой и бесчисленной аудитории.
Публичное слово, следовательно, должно было меняться. Когда единственным средством обратиться к тысячам слушателей являлась трибуна, неизбежен был стандартный ораторский стиль: говорящий должен был стоять, громко произносить слова и энергично жестикулировать, с тем чтобы быть понятым в самых последних рядах. До появления радиоусилителей успех Уильяма Дженнингса Брайана на съезде Демократической партии в 1896 году, где он произнес свою речь «Золотой крест», во многом зависел от его сильного, звучного голоса.
Радио все изменило, в том числе и стиль американской политики. Говорящий и слушающий, оба оказались в новых условиях, что сделало возможным и новые отношения между ними. Как это ни покажется странным, радио сохранило общение один на один и в каком-то смысле стало более личностным, чем когда-либо. Вне зависимости от числа слушателей могла созда
596
ваться какая-то новая близость. Редко кем замечаемый парадокс заключался в том, что огромное расширение аудитории привело на самом деле к созданию непринужденной обстановки. Радио, как впоследствии, еще более ощутимо, телевидение, создавало новую форму обособленности: слушающий, сидя около своего радиоприемника в гостиной, на кухне, в кабинете или в машине, чувствовал себя в уединении и, действительно, мог быть наедине с человеком, говорившим по радио. В отношениях между слушающим и говорящим появились новые ощущения. «Публичное выступление» превратилось в простой разговор.
На заре кинематографии продюсеры фирмы «Байограф герл» скрывали настоящие имена актеров и актрис, исполняющих главные роли, опасаясь, что, если личность героини будет известна, она потребует чрезмерного вознаграждения, а ее слава затмит славу компании. До 1925 года радиостанции по аналогии с кинематографом, как правило, старались держать в секрете имена своих дикторов, правда, некоторые станции разрешали дикторам заканчивать радиопередачу своими зашифрованными инициалами. Когда какой-нибудь поклонник писал на радиостанцию Дабл’ю-эйч-эй-эс в Луисвилле, он получал формальный ответ: «Разглашение имени диктора противоречит правилам работы нашей радиостанции». Однако с возникновением новых отношений между слушающим и говорящим количество писем увеличилось, энтузиасты-слушатели настойчиво выражали желание знать побольше о тех, кто говорит по радио. В 1922 году, как отмечал историк радиовещания Эрик Барноу, выступавшие по радио все еще чувствовали себя в огромном зале, но к 1925 году создалась атмосфера «уюта». «Многим артистам нравится представлять себе аудиторию в «единственном лице». Этому способствовали и письма; еще ни одному медиуму не удавалось внушить своей аудитории такую иллюзию личного близкого общения». Письма слушателей носили все более интимный характер, а иногда были просто страстными. «Не хотелось бы вам лично разволновать даму?» — было написано в письме диктору Теду Хьюзингу из Дабл’ю-джей-зет. В этом новом мире радиознаменитостей любой владелец радиоприемника мог насладиться тайным свиданием на расстоянии.
После того как в 1925 году Грэм Макнейми объявил предстоящие передачи Дабл’ю-и-эй-эф о ежегодных чемпионатах по бейсболу («Уорлд сериз»), он получил пятьдесят тысяч писем. Норман Брокеншир, сын состоявшего в Армии спасения священника-ревайвалиста, используя свой талант владения микрофоном, создал определенный образ, которому потом
597
следовали и другие радиознаменитости. В своей программе «Советы домохозяйкам», обычно представляя главного гостя, он при этом рассказывал анекдоты про себя («Хочу вам признаться: сегодня утром я вытер свою бритву о лучшее полотенце моей квартирной хозяйки»), в результате чего письма поклонников получал он, а не тот, кто был гвоздем программы. Когда он приехал в Вашингтон, чтобы вести передачу об инаугурации президента Калвина Кулиджа, он болтал в течение двух часов, при каждой возможности повторяя свое имя. «Для своих милых слушателей я даже несколько раз произнес свое имя по буквам». Ночные программы открывали возможность для еще большей интимности между говорящим и слушающим, и участников ночных программ многим хотелось «видеть наяву».
Таким образом, возникла реальная возможность для разговора одного человека с миллионами. Каждый отдельный слушатель мог считать обращение по радио адресованным ему одному, вне зависимости от того, сколько при этом присутствовало других слушающих. А иначе и быть не могло, так как никто из слушающих радио не мог знать, кто и где еще слушает. 20 декабря 1922 года во время одной из впервые появившихся на радио рождественских передач управляющий компании «Вестингауз» сказал: «Дорогие клиенты Кей-ди-кей-эй. Мы снова собрались в беспредельном театре Кей-ди-кей-эй, где задние ряды находятся в сотнях миль от сцены и все присутствующие занимают личные ложи, они могут опоздать и уйти пораньше, не обижая выступающего и не раздражая всех остальных...»
Однако это общение было односторонним. Даже в очень большом зале каждый из присутствующих имел возможность выразить протест или одобрение, поаплодировать или освистать, и все это происходило на глазах у говорящего. Теперь же слушающий мог слышать выступающего, но ответить ему не мог. Конечно, он мог написать письмо, что иногда и делалось. Как мы теперь уже знаем, попытки определить, кто является слушателями и что они чувствуют, приведут к появлению изощренных методов изучения «реакции аудитории».
Старые понятия о демократии неожиданно и резко изменились. Несомненно, никогда еще столько народу не могло слышать голос своего лидера. Однако и люди уже не были «сборищем», не были той «толпой», о которой говорили европейские классики социологии, такие, как Гюстав Лебон, Габриэль Тард, Грэм Уоллес и др. Слушающие радио американцы перестали быть тем, что социологи называли «более или менее густым скоплением людей в одном месте» или «противостоящи
598
ми друг ДРУГУ группами». Впервые перед каждым из массы слушающих открылась возможность и на его плечи легла тяжесть формирования собственного мнения. «Заготовленный заранее» смех и записанные на студии аплодисменты должны были возместить отсутствующее воздействие окружающих. Но несмотря на это, «люди» стали более обособленными и в каком-то смысле более индивидуалистичными, так как «аудитория» неожиданно превратилась в множество личностей, слушающих радио каждый в отдельности. Как же с этим совместить аксиомы демократии, общеизвестные суждения о слабости и силе «народа» как самоуправляющейся массы?
Поскольку радио обращается к неопределенной аудитории — постоянно меняющейся и непредсказуемой, — работники радио должны дать каждому слушателю что-то ему близкое. Сознавая, что радиослушатель может спокойно, простым поворотом ручки выключить одну программу и найти другую, которая ему понравится больше, работники радио шли на все, чтобы удержать своих невидимых слушателей от поворота этой ручки. И они стали делать передачи на разные вкусы. В начале 1920-х годов в основном шли музыкальные радиопрограммы, изредка перемежающиеся радиодискуссиями и лекциями, а в определенные периоды — политическими выступлениями или инаугурационной речью президента. Главный акцент делался на то, чтобы разнообразить радиопередачу. В 1923 году, например, программы нью-йоркской радиостанции Дабл’ю-джей-зет включали квартет Рейнгольда, камерный оркестр Шраффта, органный концерт Уэнемейкера, книжные обозрения, передачи о модах и спорте. Вскоре к этому винегрету актерами станции Дабл’ю-джи-уай были добавлены популярные бродвейские спектакли («Сад Аллаха», «Богатей скорей, Уоллингфорд», «Жил-был дурак», «Семь ключей к плешине», «Дикая утка»), которые давались по радио без сокращений, а затем появились и спектакли, написанные специально для радио. Радиосети («Нэшнл бродка-стинг систем», 1926; «Коламбиа бродкастинг систем», 1927) начали создавать сериалы типа «Великие моменты истории», «Библейские драмы», «Правдивая история». Одним из наиболее успешных был сериал «Эмос и Энди», и некоторые говорили, что благодаря именно этому сериалу (если не считать национального съезда Демократической партии 1924 года) радио превратилось в общенациональное средство массовой информации. Радиостанции заполняли эфир неимоверной пест
599
ротой звуков, ничего подобного американцы никогда еще не слышали.
Радио стерло различие между развлекательной и иной информацией, между платной рекламой и бесплатными услугами. С самого начала, как мы уже видели, было не очень понятно, кто будет, может или должен платить за посылаемые в эфир разговорные и музыкальные «передачи». Дейвид Сарнофф так объяснял в 1920 году свою точку зрения: «Каждый покупатель «музыкального радиоящика» должен быть соблазнен тем, что станет также подписчиком «Уайрлес эйдж», на страницах которого заранее будет публиковаться ежемесячная программа всех лекций, концертов и т.д.». Так же как это было с киножурналами, уже имевшими широкое хождение, прибыли должны были поступать от продажи строк для рекламных объявлений. Вначале радиовещательные компании стремились решить свои проблемы путем сокращения расходов; они не платили исполнителям, которые, как они считали, могут быть довольны уже тем, что становятся известными. В 1925 году станция Дабл’ю-и-эй-эф выразила мнение, что «если речь идет о женщине, то ей вполне достаточно красивого букета цветов в красивом автомобиле, который подвезет ее от дома, где она живет, на Бродвей, 195». Некоторые компании полагали, что расходы на радиопередачи могут быть возмещены расширенной продажей ими радиоприемников.
В 1922 году на вашингтонской конференции по проблемам радио, созванной по инициативе президента Уоррена Гардинга, председательствовавший, министр торговли Герберт Гувер, вскользь упомянул о возможностях «рекламы через эфир», однако при этом с полной убежденностью добавил: «Трудно вообразить, что мы могли бы позволить такой великой службе погрязнуть в рекламном трепе». По аналогии с фондом Эндрю Карнеги для библиотек (его пожертвования должны были использоваться в каждом населенном пункте наряду с местными фондами) было предложено, чтобы радиовещание поддерживалось по всей стране дарственными взносами благотворительных организаций в пользу радиостанций. Были рассмотрены самые различные возможности финансирования, с тем чтобы к продаже времени для «прямой рекламы» прибегать в самом крайнем случае.
К 1925 году радиостанции начали преуспевать, используя «косвенную» рекламу, которая заключалась в привлечении спонсоров для финансирования какой-либо программы или сериала. В результате появились «Клико-клуб эскимо», «Гоулд
600
даст твинс», оркестр «Лаки страйк», «Айпанск трубадуре», цыганский ансамбль «А & Р». Но страх отдать радио на растерзание «прямой» рекламе в течение некоторого времени приводил к различным уловкам. Например, в радиопередачах далласской Дабл’-ю-эф-эй-эй ее спонсоры тактично назывались «покровителями». Даже во второй половине XX века, когда «прямая» реклама перестала быть позорным клеймом, тень сомнения все-таки оставалась. Размышляющие граждане при упоминании о том, что программа субсидируется «спонсором» в «общественных интересах», чувствовали замешательство (на что и рассчитывали рекламодатели) по поводу мотивов спонсора.
В американской политике появился новый стиль речи, который пошел не от Демосфена и Цицерона и не от Патрика Генри и Дэниела Уэбстера, а от наиболее популярных дикторов радио. Подобный стиль впервые дал возможность дойти до миллионов. Хотя еще и оставались некоторые преуспевающие трибуны типа сенатора от штата Иллинойс Эверетта Дирксена, тем не менее блещущие красноречием и увлекающие аудиторию жестами ораторы стали играть гораздо меньшую роль, чем раньше. Первым президентом США, голос которого прозвучал по радио, был Калвин Кулидж. 4 декабря 1923 года, то есть через четыре месяца после того, как Кулидж вступил на пост президента, он обратился в этой связи к конгрессу, и впервые подобного рода событие транслировалось по радио. В результате появился новый тип публичных выступлений, а президент Кулидж совершенно случайно стал знаменитостью. Речь, которую он произносил бесцветным голосом, с характерной для него гнусавостью, перемежалась шелестом переворачиваемых страниц текста, что было очень хорошо слышно через микрофон. В последующие десять лет для американцев стало привычным, слушая радио, узнавать о некогда скрытых от них сторонах политической жизни, а политические деятели стремились найти новые пути сближения.
В 1924 году были организованы радиопередачи непосредственно с национальных политических съездов, и народ, таким образом, слышал весь ход заседаний в тот самый момент, когда они происходили. Стиль и характер комментариев, которыми новые ведущие репортеры—Грэм Макнэйми, широкоизвестный спортивный комментатор, и майор Дж.Эндрю Уайт, ведший в свое время репортаж о матче по боксу между Демпси и Карпен-тьером, — сопровождали сообщение о 103-м туре голосования
601
на съезде Демократической партии, оказались, как это ни парадоксально, вполне соответствующими случаю. Восемнадцать радиостанций, связанных телефонными кабелями со станцией Дабл’ю-и-эй-эф, получали от нее радиорепортажи и ретранслировали их для своих слушателей.
К моменту инаугурации Франклина Делано Рузвельта в марте 1933 года американцы как эмоционально, так и технически были подготовлены к дружелюбному голосу по радио. Так же как талант Карузо сыграл судьбоносную роль в популяризации музыкальных записей, так Рузвельт превратил радио в движущую силу политики. Франклин Делано Рузвельт и радио были созданы друг для друга. Даже болезнь, при которой президент вынужден был вести свои радиобеседы сидя, стала его преимуществом. До Рузвельта было принято, чтобы государственные деятели произносили свои «обращения», стоя в официальной позе; теперь же президент США сидел расслабившись в своей гостиной и разговаривал с сидящими по домам гражданами. Поэтому не было ничего странного в том, что он обращался к 150 миллионам американцев «мои друзья». Президент не выступал теперь с официальным обращением; он участвовал вместе с другими американцами в «Беседах у камина».
Да и радио в свою очередь влияло на отношения между президентом и народом. Об этом писала министр труда в администрации Рузвельта Фрэнсис Перкинс:
Когда он говорил по радио, он видел, как они сидят вместе с соседями в своих небольших гостиных и слушают его. Он представлял себе их лица и руки, их одежду и обстановку в доме.
Когда он говорил, у него было такое выражение лица и такой голос, как будто он в кругу близких людей. После того как он стал президентом, мне часто приходилось бывать в Белом доме во время его радиопередач, и я ясно видела, что он совершенно не замечал двадцати или тридцати человек, находящихся с ним в одной комнате, и был полностью поглощен теми, кто слушал его у своих радиоприемников. В подтверждение своих слов он обычно кивал головой и помогал себе простым,-естественным и привычным движением рук. Его лицо светлело, он улыбался, словно действительно сидел с ними в гостиной или на веранде. Люди это чувствовали и с восхищением тянулись к нему.
Мне довелось сидеть в этих маленьких гостиных и на этих верандах во время передач по радио некоторых из его выступлений, и я наблюдала за мужчинами и женщинами, собравшимися вокруг радиоприемников с чувством дружбы и радостного и счастливого единения с ним. Это относилось даже к тем, кто не любил его или был его политическим противником. Между Рузвельтом и слушающими его по радио поистине возникало подлинное общение. Я видела на глазах людей слезы, когда он говорил о каком-либо трагическом событии, о страданиях подвергавшихся преследованиям людей в Европе, о бедности безработных, о мучениях бездомных, о трагедии людей,
602
чьи дети погибли на войне; и эти слезы были искренними, они выражали признательность и симпатию.
Я видела также, как люди смеялись. Когда он рассказывал, как Фала, его маленький песик, получал по заслугам, он говорил это очень просто и естественно. Он был настолько искренним в отношении к собаке и столь понятным людям, у которых в доме есть животные, что и смех собравшихся у радиоприемников людей в ответ ему был искренний, естественный и восторженный...
К каждому Рузвельт обращался персонально, и люди отвечали ему каждый по-своему. Первое инаугурационное выступление Франклина Рузвельта вызвало полумиллионный поток писем в Белый дом. Внезапное огромное расширение почты Белого дома стало мерилом политики личных контактов. С новыми мерками начали подходить и к оценке каждого государственного деятеля. Комментаторы восхищались манерой выступлений Рузвельта по радио и называли его «настоящим профессионалом», так же как сто лет назад называли «великим оратором» Дэниела Уэбстера.
Радио, при помощи которого был создан образ дружелюбного политического деятеля, могло с таким же успехом стать орудием в руках демагогов. Однако примечательным является и то, что и Гитлер и Муссолини (даже в век радио) создавали свои движения, непосредственно обращаясь к огромным сборищам людей, где охватывавшая толпу истерия и дисциплина штурмовиков могли способствовать навязыванию показного энтузиазма. В тоталитарных странах на личные радиоприемники граждан в силу их сугубо частного использования смотрели с подозрением, как на потенциальное средство предательства. Однако попытки их запретить или ограничить использование никогда не имели полного успеха. Радиостанция «Свободная Европа» (американская выдумка времен «холодной войны») и другие радио-голоса тайно проникали в дома угнетенных граждан. В США, напротив, личностный характер приема радиопередач был на руку мелким претендентам на диктаторство, торговцам ненавистью и демагогам, которые завладевали гостиными американцев, опасавшихся посещать их публичные собрания.
Еще в 1927 году «радиопроповедник» Чарлз Кофлин в своем «Храме маленького цветка» в пригороде Детройта получал от поклонников 4000 писем в неделю, свидетельствующих о широте его радиоаудитории. После выступления 14 февраля 1932 года, в котором нападал на президента Гувера, называя его «святым духом богатых, ангелом-хранителем Уолл-стрит», он получил более 1 200 000 писем от радиослушателей. Ему пришлось даже
603
нанять 96 служащих для того, чтобы управляться с 80 000 писем, которые он еженедельно получал. Радиослушатели называли голос Кофлина «голосом, несущим надежду», «голосом такой необыкновенной мягкости и сочности, такой мужественности, сердечности, интимности и доверительности, такой эмоциональности и привлекающего к себе обаяния, что всякий, кто, невзначай наткнувшись на него по радио и пройдя мимо, почти автоматически поворачивал ручку радиоприемника обратно, чтобы вновь услышать этот голос... один из величайших голосов XX столетия». Поначалу он был среди рьяных и восторженных сторонников Рузвельта, но в 1934 году, когда президент Рузвельт и министр финансов Генри Моргентау отвергли его программу борьбы с инфляцией путем свободной чеканки серебра, он стал ярым антисемитом и создал свою собственную политическую организацию Национальный союз за социальную справедливость, ставшую американским рупором Гитлера.
Хьюи Лонг, также бывший вначале сторонником Рузвельта, а впоследствии выступивший против президента, создал себе политический имидж среди американцев проникновенно-вульгарным стилем своих выступлений по радио. Назвавшись «Царь-рыбой» (подобно главе масонской ложи из сериала «Эмос и Энди»), он объявил себя детищем эпохи радио. В Луизиане ночные программы, длившиеся иногда по четыре часа, доносили до слушателей голос его необузданного радиогероя. Затем, в середине марта 1933 года, после того как представил сенату свою «Программу раздела богатств» (план конфискации всех доходов, превышающих миллион долларов), он оплатил «Нэшнл бродкастинг компаии» время своего выступления по радио, целью которого была пропаганда его законопроектов. Таким образом, он стал первым американским политическим деятелем, купившим эфирное время с тем, чтобы обратиться к слушателям всей страны. Начинал он так: «Привет, друзья, говорит Хьюи Лонг. У меня есть для вас важное сообщение. Прежде чем я начну, окажите мне услугу. Я четыре или пять минут просто поговорю, а вы не теряйте времени и идите к телефону, позвоните своим пяти друзьям и сообщите, что по радио выступает Хьюи».
Другие деятели — известный своей демагогией преподобный Джералд Л.К. Смит, состоящий на службе у Лонга, и сторонник пособий престарелым доктор Фрэнсис Таунсенд —-выработали свой стиль выступлений по радио. В ожесточенной президентской кампании 1936 года республиканцы пытались противопоставить обращению по радио Рузвельта
604
искусную инсценировку в стиле «мыльной оперы», названную «Свобода на распутье», в которой в гипертрофированном виде были представлены ужасы «Нового курса»; были также организованы так называемые «радиодебаты», во время которых сенатор Артур Ванденберг спорил с высказываниями Рузвельта, взятыми из его выступлений, записанных на пленку. К этому времени радио прочно утвердилось как инструмент национальной политики.
Американская демократия больше не нуждалась в собирании толп людей. Физическое присутствие потеряло свое значение. Теперь человек, сидящий у радиоприемника у себя в гостиной, стал частью аудитории более обширной и в каком-то смысле более общенародной, чем это было когда-либо возможно во время собраний в самых больших залах. Толпа превратилась в «общественность»: разбросанные по всей стране отдельные сообщества людей были сближены просто тем, что находились под воздействием одного и того же фактора. Если в прошлом веке слушавшие Дэниела Уэбстера задавались вопросом, был ли он таким благородным, каким казался, то теперь они могли бы спросить себя, действительно ли Франклин Рузвельт, или отец Кофлин, или Хьюи Лонг такие уж дружелюбные, какими себя преподносят.
Отказавшись от традиционных образцов риторики и красноречия, американцы еще раз пришли к тому, что окружающий их мир является единственным мерилом того, каким этот мир должен быть. Старая французская пословица «Ничто не пользуется таким успехом, как сам успех», возможно, и поможет писателю в создании романа, но для рядового человека это весьма сомнительный ориентир в жизни. Среди привлекательных черт американской цивилизации нет более привлекательной, чем способность американцев превращать считавшуюся когда-то оскорбительной остроту в привычное выражение. Оскар Уайлд шутя изрек: «Естественность в притворстве», а в Новом Свете на обучении людей «расслабляться» и «быть самими собой» делались состояния. Умение быть естественным превращалось в редкий товар, за приобретение которого отдельные граждане с удовольствием платили деньги, поскольку естественность поведения (пусть даже притворная) стала считаться одной из черт, присущих особо одаренному политическому деятелю, и щедро вознаграждалась служебным постом. «Подумайте, прежде чем поступать естественно, импульсивно, — предостерегает Дейл Карнеги. — Первое побуждение, как правило, ошибочно. Вместо этого обратитесь к последующим страницам...»
605
52
ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ ДЛЯ ВСЕХ
Те, кто в XIX веке усиленно строили города, наряду с непомерно большими гостиницами, воздвигали в каждом из них здания своих собственных университетов и колледжей — высших учебных заведений для «новых Афин», для «нового Рима» или для «нового Оксфорда». Принести им величие должно было будущее, но зачастую надежды на будущее не оправдывались. Развитие американского образования имело тенденцию идти, забегая вперед, и было поставлено с ног на голову. Признаки этого странно перевернутого хода развития будут сохраняться и в дальнейшем, создавая неожиданные возможности и беспрецедентные проблемы, которые, между прочим, приведут к изменению самого взгляда на знания и образование в стоящей на твердых позициях демократии Америке.
Если уж суждено было появиться новому американскому культу образования, соборами для его отправления были университеты, а приходскими церквами стали позднее средние школы. И не случайно американские университеты перенимали архитектурный стиль, свойственный великой эпохе строительства европейских кафедральных соборов. «Университетская готика» совершенно естественно стала образцом для тех заведений, которые имели возможность это себе позволить. Как великие кафедральные соборы затмевали собой приходские церкви, так и университеты затмевали средние школы. В этой американской религии соборы знаний были действительно возведены до постройки приходских церквей. В американском образовании иерархия появилась раньше, чем достойная ее паства.
В Соединенных Штатах, в отличие от более заселенных стран Западной Европы, образование строилось в виде странно перевернутой пирамиды. «Высшие учебные» заведения, предполагавшие открыть всем без исключения гражданам доступ к наиболее высоким и наиболее сложным отраслям знаний, появлялись в невероятном количестве, тогда как в стране еще не было достаточно широкого механизма подготовки к ним. Высшее образование распространилось по всей территории, его предлагали амбициозные и претенциозные заведения, щедро поддерживаемые государственной казной, тогда как в судах еще оставались сомнения, правомерно ли собирать налоги с целью финансирования государственной средней школы.
Путь, по которому шло развитие американских институтов образования, вполне рационального объяснения не имеет. После
606
довательность происходящего спланирована не была. И для того чтобы обеспечить новые университеты достаточным количеством студентов, горячо увлеченные американские поборники «высшего образования для всех» должны были пересмотреть содержание высшего образования. Как же иначе можно было совместить понятие «университет» с интеллектуальными и физическими возможностями каждого гражданина страны, будь то женщина или мужчина? Если оперному театру в каком-то из стремящихся прославиться городов Запада США каким-то образом удается ставить спектакли, чтобы оправдать название «оперный», почему же университету не создать свою собственную аудиторию?
В начале XIX века стали сотнями появляться местные колледжи, создаваемые для поднятия престижа общин; сотнями они же и исчезали; четыре пятых колледжей, основанных до Гражданской войны, к середине XX века прекратили свое существование. Однако эта участь в меньшей степени коснулась тех колледжей, которые были созданы после Гражданской войны. Многие из них в изобилии финансировались из государственной казны, но эта поддержка могла прекратиться с политической смертью какого-либо лица; те же колледжи и университеты, которые были основаны крупными частными фондами и содержались на средства этих фондов, на индивидуальные пожертвования, вызывали чувство благоговения, что сделало их существование вечным. Почти все они противились реформе даже тогда, когда стали более чутко реагировать на причуды и фантазии народа, на «демократические» требования студентов и прочее.
Ближе к концу XX века американская «система» образования в той мере, в какой ее можно считать системой, все еще была поставлена с ног на голову. Американские колледжи и университеты достигли выдающихся показателей почти во всех областях знаний, превзойдя в этом другие развитые страны; и в целом они располагали таким количеством средств, что не знали, куда их приложить. В то же время начальные и средние школы, являющиеся питательной средой для колледжей и университетов, испытывали недостаток в средствах и начали разрушаться (как это было с университетами полвека назад) из-за тех же самых органов местного управления, в которых когда-то черпали силу.
То множество университетов и колледжей, которое имела Америка, и та скорость, с какой они разрастались, были беспрецедентными. В 1870 году в США было 563 высших учебных заве-
607
дения. К1910 году их число составило около тысячи, а количество обучающихся в них студентов — треть миллиона. В то же время в шестнадцати университетах франции насчитывалось около 40 тысяч студентов, что почти соответствовало числу преподавателей американских высших учебных заведений. К 1935 году число американских вузов возросло до 1500, а студентов стало более миллиона; к I960 году вузов было 2000, студентов— свыше трех миллионов. К 1970 же году вузов насчитывалось 2500, студентов—более семи миллионов.
Таким образом, в США, в отличие от Франции и Англии, высшее образование не являлось лишь средством подготовки определенных граждан к элитарным профессиям. Джеймс Брайант Конант писал в 1959 году: «Европейские университеты в основном представляют собой группу факультетов, в задачи которых входит подготовка будущих специалистов в области богословия, права и медицины. Врач, юрист, богослов, инженер, ученый, педагог получают общее или гуманитарное образование в специальных средних школах, поступлению в которые предшествует строгая отборочная процедура. Принимаются туда дети в возрасте десяти или одиннадцати лет. Из общего числа учащихся начальных школ в предуниверси’гет-ские школы зачисляется не более 20 процентов учащихся вышеупомянутой возрастной группы... Остальные 80—85 процентов детей прекращают общее образование в возрасте четырнадцати лет и идут работать».
Сравнение количества американской молодежи, посещающей колледжи, с подобными показателями в других странах на самом-то деле могло ввести в заблуждение. «Это верно, — добавляет Конант, — что где-то около трети наших молодых людей «посещают колледжи», а в европейских странах только 15— 20 процентов девушек и юношей—студенты университетов. Но в европейском понимании большинство американцев не является студентами университетов, то есть студентами, готовящими себя к какой-либо профессии». Было бы неправильным как восхвалять тот факт, что в Америке высшее образование предоставляется огромному множеству людей, а в Европе доступно лишь немногим, так и принижать значение американских университетов за то, что они не обеспечивают возможностей, подобных тем, которые дают университеты в Европе. Европейские университеты даже в середине XX века продолжали оставаться местами обучения, где знание предметов и умение приложить их к делу передавались тем, кому они потребуются в профессиональной деятельности.
608
Типичный американский колледж скорее напоминал церковь, чем место обучения,—в нем царил культ развития личности. Не было ничего удивительного в том, что набор дисциплин был расплывчатым, что выбор был большой, что границы между обязательными и дополнительными программами были размыты, так же как не было и твердого разграничения между атлетикой и академическими занятиями. Понятие «развитие» определить очень «трудно, и в приложении к каждому отдельному американцу это понятие, естественно, было различным. К середине XX века все большее число американцев сходилось во мнении, что гражданин, не прошедший через какое-либо высшее учебное заведение, лишен возможности для своего максимального развития. Согласие по поводу какого-либо другого определения высшего образования казалось невозможным, да и ненужным.
Приверженность стереотипу «конформизма», в чем американцев обвиняли зарубежные критики и с чем наивные и малознающие американцы соглашались, данного случая никак не касается. Все дело, без сомнения, в ортодоксальности взглядов, заключающихся в вере в развитие личности, в раскрытие всех ее способностей. В недостаточной степени был признан тот факт, что, по существу, американские колледжи и университеты должны были стать «пристанищами разума», предоставляющими для интеллектуальной и культурной активности каждой американской общины те же многочисленные блага демократии, которые существовали в ней для социальной и коммерческой деятельности. Американские университеты стремились быть общедоступными, популярными и демократичными. Однако широко распространенная иллюзия, проявившаяся в неистовых попытках найти что-то в равной мере подходящее каждому, привела отнюдь не к возникновению единства стандартов, а к фантастическому, беспорядочному многообразию.
По традиции, унаследованной американцами от Европы, предполагалось, что университеты являются хранилищами высоких знаний, носителями которых, естественно, считались предметы наиболее прогрессивные, наиболее сложные и трудные для восприятия. Университеты были высшими ступенями на «лестнице знаний», но для американцев сама идея «лестницы знаний» оказалась чуждой по духу. Иерархические представления для демократии были малоприемлемы, в образовании же неприемлемы вообще. Если главной целью образования было развитие личности, следовательно, каждый человек имел свою собственную «лестницу». Новая «демократия фактов» Джона Дьюи означала также новую «демократию научных дисциплин».
609
20-379
Двух степеней, которые раньше давались колледжами, — бакалавр искусств и бакалавр наук—оказалось мало. Понадобились учебные курсы на любой вкус и степени для каждого. К середине XX века американские колледжи стали присуждать множество вновь введенных степеней. По тому, что преподавалось в университетах, просто бесполезно определять содержание высшего образования, поскольку там преподавалось все, что угодно. Демократия в высшем образовании привела к новому стиранию граней между низшим и высшим, между практикой и теорией, между гуманитарным и техническим образованием.
Новый тип высшего образования появился в результате целого ряда обстоятельств, характерных для Америки. Достаточно любопытным является тот факт, что этому способствовало наличие на Американском континенте пустующих земель, которые совершенно неожиданно превратились в основное средство для строительства и жизнеобеспечения новых учебных заведений. Так, благодаря тому, что федеральное правительство владело землями, которые были достоянием всего американского народа, стало возможным создание «земельных колледжей», или «колледжей с земельным наделом». Хотя эти колледжи были лишь одним из типов американских высших учебных заведений, они, безусловно, отражали новые веяния. Закономерным было также то, что идее нового высшего образования суждено было прийти не из великих восточных городов, над которыми витала тень Старого Света, а с Запада.
Сыну массачусетского фермера Джонатану Болдуину Тёрнеру надлежало оставаться дома и вести хозяйство семьи, поскольку его старший брат Эйса отправлялся учиться в Йель, чтобы стать миссионером. В 1827 году Эйса пришел пешком из Нью-Хейвена домой, проделав путь в 240 миль, чтобы убедить отца разрешить Джонатану пойти учиться в Йель, хотя тому было уже двадцать четыре года. В Йеле Джонатан в основном занимался чтением греческих и латинских классиков, перемежая их с учебниками по античности. В Нью-Хейвене он примкнул к движению трезвости и получил репутацию благочестивого человека. Тем временем его брат Эйса в «Йельской группе» из семи человек1 отправился на Запад, приняв на себя обет содействовать распространению «религии и знаний» в американской глуши. В 1833 году Эйса вернулся на Восток, с тем чтобы набрать людей для претворения в жизнь дела «колонизации и цивилизации». Привлек он
610
и Джонатана; президент Йеля освободил Джонатана от заключительных экзаменов, с тем чтобы тот смог незамедлительно включиться в миссионерскую деятельность в Иллинойском колледже в Джэксонвилле.
Прибыв в Джэксонвилл, штат Иллинойс, в мае 1833 года, Джонатан Тёрнер увидел «просторное кирпичное здание» сорок на сорок футов, в котором разместился колледж с пятью преподавателями. Тёрнер занял должность профессора риторики и литературы, однако его откровенные антирабовладельческие взгляды и несогласие с ортодоксальной доктриной «предопределения судьбы» привели к тому, что в 1847 году он вынужден был покинуть колледж.
«Колонизация и цивилизация» Иллинойса подразумевала привлечение туда фермеров. Однако, в связи с тем что в прериях Запада не было деревьев, отсутствовал и материал для изгородей, а без этого не могло быть и преуспевающей фермы. Колючая проволока была пока еще делом далекого будущего (Глидден не получил патента вплоть до 1874 года). Тёрнеру было совершенно ясно, что первым поселенцам Иллинойса необходимо иметь для изгородей нечто такое, что может расти на территории Иллинойса, а что это будет — неважно. По его представлениям, идеальной была бы своего рода живая изгородь из морозоустойчивых, густорастущих и имеющих колючки растений, которые фермер мог посадить, куда ему вздумается, которые не требуют ни починки, ни замены и которые были бы «высотой с лошадь, выдерживали бы натиск быка и так плотно росли, чтобы свинья не могла пролезть». В поисках растения, отвечающего этим качествам, Тёрнер проводил опыты с барбарисом, самшитом, боярышником и другими известными деревьями и кустарниками и даже обращался за границу, с тем чтобы получить какие-либо экзотические растения.
Однажды (это было в 1835 году) Тёрнер узнал от странствующего проповедника о дереве с колючками — осаджском апельсиновом дереве, которое росло на берегах реки Осадж в Арканзасе. Он достал несколько растений и их семена, и, таким образом, проблема изгородей иллинойских фермеров была решена. В1847 году Тёрнер описал осаджское апельсиновое дерево в рекламной брошюре:
Родиной этого растения являются Арканзас и Техас; оно может произрастать на любой почве, где растет обычная для прерий трава Ему не вредит половодье. Неделями и даже месяцами оно может полностью находиться под водой и не гибнет. Оно великолепно переносит любой климат от Бостона до Нового Орлеана Его не уничтожают степные пожары и часто даже не
611
20*
наносят ему вреда. Под каждым листом растения — твердая колючка. Его густорастущие крепкие ветки так переплетаются, что ни одно домашнее животное, даже обычная птица, не может через них проникнуть. Колючки и горький, едкий сок этого растения отпугивают животных и насекомых, и поэтому они не портят его молодые побеги и листья и не кормятся его ветвями. Его семена похожи на семена апельсинового дерева, а корни такие же, как у орешника, и, следовательно, оно не может заполонить земельный участок. Живая изгородь вокруг фермы охранит от воров, бродяг, собак, волков и пр. сады, приусадебные участки, конюшни, загоны для овец и пастбища. Добротные, хорошо запирающиеся ворота сделают ферму недоступной для любого незваного гостя. Это растение можно вырастить таким высоким, что оно будет служить укрытием для скота и защитой от резкого ветра прерий.
Некоторые называли эту выдуманную профессором фантастическую изгородь «безумным бредом Тёрнера», но тем не менее его дело процветало. Тёрнер привозил корневища осаджского апельсинового дерева из Арканзаса, а после Гражданской войны подбивал иллинойских фермеров выращивать деревья на семена и платил им по пять долларов за бушель. «Благодаря его усилиям,—отмечал в конце века один из его соотечественников, — в долине реки Миссисипи появились фермы площадью от 40 до 160 акров, где, не будь их, оставались бы обширные плантации или еще более крупные баронские владения».
Успех Тёрнера с внедрением осаджского апельсинового дерева убедил его в том, что будущим поколениям фермеров необходима новая форма «высшего образования». Свою страсть миссионера Тёрнер обратил на решение проблемы демократизации образования. С его помощью была создана Ассоциация учителей штата Иллинойс, а затем он проводил кампанию за содержание государственных школ за счет налогоплательщиков. К 1851 году он выступил с доктриной, которая гласила: университет штата для производящих классов. Все цивилизованное общество «неизбежно разделяется на два определенных, сотрудничающих между собой класса, отнюдь не антагонистических»; класс «профессионалов» (врачи, юристы, литераторы, проповедники) составляет только пять процентов населения, все остальные относятся к классу «производящих».
Начальные школы, где учили читать и писать, образования, по сути, не давали, а просто оснащали средствами для его получения; поэтому истинное образование, то есть знания и профессиональные навыки, должно было предоставляться учебными заведениями следующих ступеней, которые пока еще оставались монополией пяти процентов профессионалов:
612
Но где же университеты с соответствующим аппаратом, профессурой и литературой, специально приспособленные для нужд какого-либо производящего класса? В ответ эхо: где?..
Нет, я не запамятовал, что монархи и аристократы Старого Света пытались создать школы для «бедных родственников», надеясь воспитать из них благородных фермеров или скорее надсмотрщиков над фермерами; не забыл я также, как некоторые из наших старых классических учебных заведений неоднократно принимались разжигать «встречный пожар», с тем чтобы помешать полыхающему и все усиливающемуся пожару мысли масс производителей разгореться слишком буйно. За бортом своего огромного парохода они тащили каноэ и приглашали всех фермеров и мастеровых штата прыгать в эту лодку и плыть вместе с ними; однако трудность заключалась в том, что те в лодку не сядут. Спасибо им хотя бы за эту любезность.
Чтобы демократия была настоящей, заявлял Тёрнер, производящие классы должны иметь свои университеты, хотя бы один в каждом штате. Он с удовлетворением отметил, что недавно созданный Смитсоновский институт начал заниматься просветительской деятельностью, полезной для народа, но это только начало. Новые университеты должны обучать ведению сельского хозяйства, технологии промышленного производства и бухгалтерскому учету; у них должны быть экспериментальные фермы, сады и стада; они должны быть «открыты для всех категорий учащихся независимо от возраста и на любой срок обучения». Церемонии присуждения степеней должны сопровождаться не торжественными речами на латыни, а ежегодными ярмарками, где была бы представлена продукция опытных ферм и для сравнения аналогичная продукция, привезенная из различных мест штата.
Воздействие на общество в целом, поучал Тёрнер, будет таким же огромным, каким было воздействие религиозных реформаций прежних времен. Люди, получившие подобного рода образование, будут прежде всего уважать «законы природы, а не законы, устанавливаемые повесами и дэнди». Представители класса производящих станут смыслящими трудящимися», а представители класса профессионалов превратятся в ^трудящихся мыслителей». Труд, плодотворный, демократичный труд, будет славен, как никогда. «Если в этом штате сын каждого фермера и каждого мастерового сможет хотя бы на один день в году прийти в подобное учебное заведение, это всколыхнет и направит спящие в нем силы разума и принесет ему больше пользы, чем все затраты, и будет гораздо полезнее, чем схоластическое изучение в течение полугода таких вещей, которые он и знать не хочет и которые ему никогда не понадобятся».
613
По всей территории Иллинойса Тёрнер организовал ряд собраний, посвященных обновлению образования, с тем чтобы убедить законодательное собрание штата подать петицию в конгресс с просьбой о выделении федеральных земель для создания в каждом штате производственных колледжей. В1853 году законодательное собрание Иллинойса отправило свою просьбу в Вашингтон.
Во времена Гражданской войны федеральное правительство все еще обладало огромными запасами государственных земель, которые оно могло раздавать бесплатно и которые не подлежали обязательному налогообложению. После Американской революции землей наделялись ветераны, а в первой половине века с целью заселения Запада участки земли продавались по низким ценам. Миллионы акров земли при посредничестве штатов предоставлялись железным дорогам, чтобы активизировать строительные работы и содействовать привлечению поселенцев, которые в свою очередь сделали бы в дальнейшем железные дороги прибыльными. Набирало силу движение за бесплатное выделение земельных наделов (гомстедов) всем поселенцам.
Среди тех, кого беспокоил вопрос об использовании государственных земель и их разбазаривании, был лавочник из Вермонта, избранный в 1854 году в конгресс по списку партии вигов, но вскоре присоединившийся к новой, Республиканской партии. Джастин Моррилл надеялся воспользоваться государственными землями, чтобы «сделать что-то для фермеров», а также, между прочим, и для Республиканской партии, стремясь доказать этим, что партия является другом простого человека. Высокопарным языком в стиле Тёрнера Моррилл в 1857 году составил законопроект, ратуя за создание в каждом штате производственного университета путем предоставления всем штатам участков государственной земли. Доходы от продажи земли должны были быть использованы каждым штатом для основания по крайней мере одного колледжа, в котором наряду с другими предметами должно быть введено преподавание военного дела, а также обучение «сельскохозяйственному производству и ремеслу... с тем чтобы содействовать распространению гуманитарного и практического образования среди производящих классов».
В 1859 году президент Бьюкенен наложил вето на данный законопроект, но Моррилл вышел с ним вторично, и в июле 1862 года закон Моррилла был подписан президентом Лин-
614
; частные учебные :ский институт, ун 5 научный колледо е университеты ш ури, Висконсин, N кционировавшие Пенсильвании, М :джей и университ . До 1880годалре/1 щанию еще одно - Корнельского ;
давателям, с тем чтобы они приобрели книги и оборудование; оповестите их, что, хак только они смогут показать плоды своих трудов, они получат дополнительные средства; сделайте так, чтобы все временные усовершенствования производились с прицелом на будущее; дайте, насколько возможно, свободу действий преподавателям в том, что касается предметов обучения и дисциплины, и почти наверняка в каждом штате Союза успех будет весьма обнадеживающим-
Большинство предметов, которым, например, обучали в Университете штата Канзас в 1875 году, были в духе этих непритязательных рекомендаций. Среди учебных курсов, которые значились в каталоге, были такие: «Ферма», «Уход за детьми», «Плотницкое дело», «Поделка мелкой мебели и шкатулок», «Токарное искусство», «Изготовление повозок», «Покраска», «Кузнечное дело», «Кройка и шитье», «Работа лобзиком», «Резьба». Обучение некоторым другим специальностям, таким, как работа на телеграфе, гравировка и фотография, требовало более сложного оборудования.
Влияние этой кампании с земельными колледжами на американское высшее образование нельзя оценить просто по числу новых «сельскохозяйственных и технических колледжей», созданных по закону Моррилла. Для того чтобы выдержать конкуренцию со стороны новых учебных заведений, а также чтобы не лишиться дальнейшего получения федеральных субсидий, многие другие колледжи и университеты начали расширять свои учебные программы, добавляя в них заманчивые предложения «демократического характера».
В 1882 году в земельных колледжах обучалось всего лишь 2243 человека, а к 1895 году их число приблизилось к 25 000, что было вдвое больше общего количества принятых во все высшие учебные заведения Америки в 1870 году. К 1916 году в таких колледжах училось 135 000 человек, что составляла треть всех учащихся высших учебных заведений страны. Через десять лет число студентов там достигло почти 400 000. Когда в 1859 году президент Бьюкенен наложил вето на первый законопроект о земельных колледжах, его возражения против него сводились к тому, что, пойди федеральное правительство на это финансирование, штаты будут бесконечно обращаться к нему за финансовой поддержкой своих проектов в области образования. И он был прав — закон 1862 года был лишь первым в длинной веренице подобных законов. Второй закон Моррилла (1890) предусматривал ежегодные ассигнования федерального правительства на поддержку земельных колледжей; в XX веке эти ассигнования еще более возросли.
616
Федеральные субсидии побудили и штаты оказывать новому высшему образованию более щедрую поддержку. В 1910 году только одна треть финансирования учебных заведений, обладающих землей, шла из федеральных источников, а к 1932 году эта доля снизилась до одной десятой. Оптимистически настроенные сторонники американского федерализма могли радоваться по тому поводу, что лишь немногие американские высшие учебные заведения оказались по духу более местническими и больше учитывали местные нужды, чем земельные колледжи, основанные на федеральные средства.
Чувство причастности к делам своего района, желание улучшить жизнь местной общины, что побуждало к основанию американских колледжей еще с колониальных времен, когда возникли Гарвард, Уильям-энд-Мэри и Йель, проявились также в создании агротехнических колледжей. Цель учебного курса заключалась теперь не в подготовке ученых священнослужителей, а в помощи фермерам и механикам лучше делать свое дело, где бы они ни были. Высшее образование в новом понимании должно было быть подчинено нуждам местных общин. «Идея, — пояснял в 1907 году инициатор «изучения природы» в школах Либерти Хайд Бейли, — что образование определенным образом должно «приспосабливаться» к жизненным потребностям, была не нова. Теперь мы стали придерживаться несколько иной точки зрения, чувствуя, что задачи образования должны возникать из потребностей жизни и должны в своей основе иметь местную направленность». Агротехнические колледжи превратились в центры изучения местных сельскохозяйственных культур и улучшения пород скота. На базе этих колледжей возникли десятки экспериментальных сельскохозяйственных станций, фермерских бюро со штатом специальных уполномоченных на местах, которые должны были помогать фермерам в решении каждодневных проблем, а также в создании фермерских торгово-закупочных кооперативов.
Наряду с обострением внимания ко всему практическому и полезному появилось растущее недоверие к традиционным дисциплинам. «Какая польза в том, — возникал вопрос, — что человек может на шести или семи языках сказать: «Я голоден», но не умеет заработать себе на хлеб и масло?» Воодушевление идеей земельных колледжей, требования дела, полезного для каждой Данной местности и отвечающего велениям времени, были проявлениями демократии в той среде, где монастырские, клерикальные и аристократические традиции, присущие Старому
617
Свету, были еще очень живучи. Джонатан Тёрнер, совершенно правильно назвавший новые колледжи для народа «сугубо американской системой образования», был обуреваем идеей, которая виделась ему как «золотой век труда». «Всемогущий Бог не ошибся,—проповедовал Тёрнер,—когда поместил первого человека в сад, а не в академию, а своего сына сделал плотником, а не раввином». В 1861 году сенатор Стефен Дуглас предрек, что план Тёрнера по созданию земельных колледжей будет «самой демократичной программой в области образования, когда-либо вынесенной на суд человека».
«Совместное обучение» («совместное обучение мужчин и женщин» в английском языке передается словом американского происхождения «coeducation», о котором впервые широко заговорили в пору появления земельных колледжей) было во многом побочным результатом образования «нового типа». Когда в 1837 году Оберлинский колледж, основанный в 1833 году, стал наряду с мужчинами принимать и женщин, публика была шокирована, и понадобилось несколько лет, чтобы этому примеру последовали другие. Несколько университетов западных штатов (Юты, Айовы и Вашингтона) начали принимать женщин еще до того, как федеральное правительство расщедрилось на субсидии. Однако решительный шаг в сторону совместного обучения был сделан под воздействием закона Моррилла о земельных наделах. Новые учебные заведения, наделенные землей, считавшие главным служение всем людям, открытые для новых, практически значимых дисциплин, свободные от снобистских традиций старых колледжей с их стремлением к социальной изоляции, едва ли могли отказать в месте женщине. До этого женщины могли получить высшее образование только в специальных женских колледжах, таких, как Вассар (1861), Уэлсли (1875), Брин Мор (1880), или в Барнарде и Рэдклиффе, которые приравнивались к мужским колледжам. Однако земельные колледжи на Западе были в равной мере открыты для мужчин и женщин с момента основания, а в 1870-е годы за ними последовали и высшие учебные заведения Востока.
Наиболее стойким предрассудком, на котором основывалось сопротивление совместному обучению мужчин и женщин, было утверждение, что женщина, этот «весьма немощный сосуд», не сможет вынести тягот академической дисциплины. Считалось, что женщины будут доходить до обморочного состояния от напряжения, да к тому же утрачивать
618
«нежное цветение женственности», в то время как их присутствие неизбежно снизит академические стандарты и для мужчин. Вовлечение женщин в процесс образования замедлялось в результате традиционно сложившейся боязни «вынужденной близости» полов, морального разложения, разрушения романтики в отношениях мужчины и женщины, что, как предполагалось, приведет к уменьшению числа браков и «самоубийству нации». Однако выяснилось, что женский организм может не только переносить атмосферу колледжа, но даже пышно в ней расцветать.
Раньше считалось, что мужчинам высшее образование необходимо для получения той или иной профессии, а женщинам оно ни к чему. Теперь этот аргумент потерял всякий смысл. Новые учебные заведения придумывали новые дисциплины, которые могли бы принести пользу домашним хозяйкам. Впервые такой предмет, как «Экономика домашнего хозяйства» (это понятие родилось в Америке в 1920-х годах), стал академической дисциплиной. Еще в 1871 году в «Курсе для леди» колледжа штата Айова значился предмет «Домашняя экономика», куда входили лекции жены первого президента колледжа на кулинарные темы. Эту инициативу подхватили Канзас и Иллинойс и ввели учебные курсы по шитью и по химической обработке продуктов питания. К 1905 году в восемнадцати земельных колледжах, большинство из которых находилось на Западе, были на постоянной основе организованы кафедры экономики домашнего хозяйства. К 1920 году совместное обучение стало настолько устоявшимся явлением американской жизни, что женщины уже получали одну треть всех степеней, присуждаемых университетами; в большинстве случаев женщины получали степени в совместных учебных заведениях.
Сегрегация в южном стиле проявилась в создании отдельных земельных колледжей для черных; эти колледжи вызывали меньше возражений со стороны белых южан, чем ассимиляция черных в единой демократической системе высшего образования. После 1938 года Верховный суд США рядом своих решений положил начало защите права черных граждан на их долю в общих щедротах высшего образования.
Теперь появилась уверенность в том, что каждый американец имеет право не просто на образование, а на высшее образование. После Американской революции ветеранов вознаграждали пожалованием земли; новой американской вотчиной стало образование. После второй мировой войны Билль о солдатских правах предусматривал предоставление феде
619
ральных субсидий возвратившимся с войны ветеранам (из расчета 500 долларов в год каждому на оплату обучения и книг), а также ежемесячные выплаты в размере 50 долларов (позднее 65 долларов), с тем чтобы каждый ветеран имел возможность проучиться четыре года в колледже. Подобные же права были установлены законодательным порядком (Закон 550, 1952) для ветеранов войны в Корее. Эта программа, осуществление которой закончилось в 1956 году, открыла двери колледжей нескольким миллионам американцев.
Во времена колледжей с земельным наделом можно было наблюдать и другие проявления нового культа образования. Период между окончанием Гражданской войны и началом первой мировой войны был эпохой расцвета частной филантропии. При основании самых первых американских частных колледжей — Гарварда, Йеля, Принстона, Дартмута, Амхерста — капиталовложения были относительно небольшими; впоследствии к ним добавились государственные субсидии и скромные благотворительные пожертвования верных сынов этих учебных заведений. До Гражданской войны местные колледжи зависели от скудных возможностей религиозных сект или от подачек местных общин.
Последние годы XIX века были отмечены новым этапом филантропии в сфере образования. В 1873 году Джонс Гопкинс, разбогатевший торговец, банкир, судовладелец и наиболее крупный держатель акций компании «Балтимор энд Огайо рэйлроад», завещал 7 миллионов долларов на основание университета и больницы, названных его именем. Этим самым он поднял на совершенно новую высоту планку щедрот на нужды образования в США, с тех пор многие богатые американцы следуют его примеру. Эндрю Карнеги на миллионы, сделанные им на стали, основал Институт Карнеги (1902), предназначенный для развития исследовательской деятельности, Фонд Карнеги в целях улучшения преподавания (1905) и Корпорацию Карнеги (1911) по естественным и гуманитарным наукам, а также содействовал созданию по всей стране множества публичных библиотек. Лиленд Стэнфорд, сделавший состояние на западных железных дорогах, в память о сыне основал Университет имени Лиленда Стэнфорда-младшего, а после смерти завещал этому университету 2,5 миллиона долларов. В 1891 году Джон Рокфеллер из прибылей, полученных им от компании «Стандард ойл», пожертвовал 10 миллионов на основание
620
Чикагского университета и впоследствии щедро его поддерживал. Джеймс Дьюк, основатель «Америкэн тобако компани», в 1924 году учредил фонд, в распоряжении которого было около 100 миллионов долларов, предназначенных для создания Университета имени Дьюка. Были и многие другие.
За редким исключением (Рокфеллер закончил среднюю школу, а Лиленд Стэнфорд учился в академии), эти храмы знаний были основаны самоучками, которые сами либо вообще не получили официального образования, либо оно у них было минимальным. Их щедрость вдохновлялась верой. Оказывая финансовую поддержку местным университетам, они по-своему выражали собственное отрицательное отношение к идее государственного университета в ее европейском понимании. Мэтью Вассар в демократическом порыве стремился доказать, что интеллектуальные занятия не отразятся на здоровье женщин, и тем самым он поддержал борьбу за предоставление женщинам избирательного права. Стэнфорд основал свое учебное заведение с целью «подготовить студентов к тому, чтобы их жизнь прошла с несомненной пользой и была для них успешной». В 1891 году при открытии Института Дрекселя президент «Нью-Йорк сентрал рэйлроад» Чонси Дипью сетовал, что культура, прививаемая классическими колледжами, превратилась в «шарлатанскую показуху и в конечном итоге украшает лишь хлыщей». Потребность времени «не в культуре в возвышенном ее понимании или в том виде, когда она вела к разложению... Старое образование лишь тренировало ум. Новое приучает работать мозгами и мускулами, учит здравому смыслу. При старом типе образования интеллектуалы получали массу знаний, годных для использования в библиотеке и бесполезных в мастерской».
Эта удивительная традиция — щедро одаривать высшие учебные заведения из нажитых огромных состояний — свидетельствовала об американской ортодоксальности. Если у новых миллионеров были раздумья по поводу тех средств, с помощью которых они обогащались, или если их беспокоили обвинения «разгребателей грязи», популистов и прогрессистов, то этим они облегчали себе душу. Подобно тому как в свое время Генрих VIII отдал на основание Тринити-колледжа все полученное им при конфискации монастырское имущество, богатые люди наших дней, стремящиеся попасть в демократический рай или в крайнем случае надеющиеся получить индульгенцию об отпущении им «деловых» грехов, преподносят Щедрые дары храмам образования.
621
53
ПРОСВЕЩЕНИЕ «ОГРОМНОЙ АРМИИ НЕСПОСОБНЫХ»
Нетрудно понять, что для того, чтобы подготовить умы учащихся (равно как и их тела) к настоящему «высшему» («higher») образованию, необходимо было обеспечить доступ всех граждан в учебные заведения, которые давали бы более высокую подготовку, чем начальная школа. Очевидным ответом на эту потребность явились «средние школы» («high school»). Это понятие было американизмом, появившемся в начале XIX века для определения ступени школьного образования, которая следовала за начальным и где учащимся преподавали «все дисциплины, необходимые молодому человеку для поступления в колледж».
Чтобы механизм образования полностью отвечал требованиям демократии, такие средние школы должны были стать всеобщими, бесплатными и государственными. Ни в одной современной стране в этом не было потребности просто потому, что возможность поступить в высшие учебные заведения никогда не была столь широкой. Около 1900 года, когда американцы обнаружили, что располагают обширной сетью колледжей и университетов, открытых для каждого, они задумались над тем, каким же образом каждый сможет получить необходимую подготовку.
И американцы пришли к мысли о создании бесплатной государственной средней школы, которая оказалась одним из самых значительных и самых выдающихся институтов, хотя и не удостаивалась особых похвал. Все свои возможности ей предстояло показать в XX веке. А в 1890 году среднюю школу посещало совсем небольшое число американцев; из детей в возрасте от 14 до 17 лет в средних государственных и частных школах вместе взятых училось менее 7 процентов. Из этого числа учащихся образование в колледжах продолжала очень незначительная часть. Когда в 1897 году президент Гарварда Чарлз Элиот говорил о «роли образования в демократическом обществе», он скорее выражал надежду, а не констатировал факт. «Поскольку демократическое образование является совершенно новым явлением в мировой практике, — пояснял он, — цели, к которым оно должно стремиться, еще не совсем ясны».
Элиот мечтал эмансипировать каждого американца, приобщив его к благам школьного образования, которое поможет открыть ему путь к требующим наиболее высоких знаний
622
профессиям. Речь идет все о той же традиционной «лестнице знаний». Каждый учащийся, избрав свою собственную «лестницу», будет идти вперед от простого к сложному, постоянно поднимаясь все выше и выше. Ведь миссией демократии является обеспечение всем талантливым людям возможности сделать любую карьеру. План Элиота, который можно назвать новой вариацией системы Томаса Джефферсона для Виргинии конца XVIII века, также был нацелен на то, чтобы выявить самых способных, независимо от классовой принадлежности и имущественного положения, с тем чтобы они могли совершенствовать свои знания.
В ходе борьбы за среднюю школу и дискуссии по поводу ее должной роли в американском демократическом обществе снова встанет вопрос, который неоднократно возникал на протяжении всей истории Америки и который будет мучить страну и в XX веке. В определенном смысле это было центральной проблемой современной демократии, так как речь шла не о чем ином, как о значении понятия «равенства» людей. Можно ли было считать хорошим общество, которое позволяет всем своим гражданам развивать их естественные индивидуальные склонности, в том числе и те, которые делают людей от природы неравными? Или таковым являлось общество, которое пыталось сделать людей равными? И означало ли «равенство» полное раскрытие всех возможностей каждого или под ним имелось в виду привести всех к одному знаменателю?
Эта проблема нигде не проявлялась так остро, как в сфере образования, и особенно в средней школе. Начальная школа, в которой прививались лишь элементарные навыки чтения, письма и счета, по всей видимости, давала то, что с успехом воспринималось всеми гражданами, если не считать немногочисленную группу умственно отсталых и дефективных. Однако «средняя» школа являла собой нечто совсем иное. Если она должна была служить дорогой к «высшему» образованию, то тогда, возможно, не все граждане могли быть одинаково готовы идти по этой дороге. Должна ли была в этом случае средняя школа быть ситом, чтобы отсеивать тех, кто способен успешно продолжать учебу в колледже или университете, от тех, кто на это неспособен. И, кроме того, что следовало бы делать с каждой из этих групп? Тратить ли определенную часть государственных субсидий на оплату обучения тех, кто не обладает способностями учиться в колледже?
В борьбе за контроль над новой американской средней школой с самого начала проявились две различные точки зрения,
623
отразившие довольно разные подходы. Элиот, следуя традициям Томаса Джефферсона, придерживался мнения, что назначением демократического образования, помимо обучения грамоте всего населения, является воспитание самобытной аристократии, с тем чтобы общество в целом могло получать пользу от полной реализации способностей его наиболее одаренных граждан. Таким образом, ресурсы образования не будут растрачиваться на тех, кто неспособен использовать их с отдачей. При таком подходе были необходимы жесткие и одинаковые для всех стандарты.
Противников данной точки зрения, рьяно выступавших также за бесплатную государственную среднюю школу, возглавил Г.Стэнли Холл, который уже упоминался как родоначальник исследований проблем детства и отрочества, и его последователь Джон Дьюи, которому было суждено стать самым влиятельным представителем «нового образования». В страхе перед «самобытной аристократией» эти новые философы демократизированного образования посвятили себя поддержке тех, кого Холл назвал «огромной армией неспособных». Холл был согласен, что план президента Элиота о единообразии средних школ, где методы преподавания дисциплин должны быть одинаковы для всех учащихся, откроет путь в колледжи высокоодаренным юношам из более бедных семей. Ну, а что же, спрашивал Холл, делать с теми, «кому от рождения достались такие умственные способности, которые обрекают их на замедленное развитие и его скорую остановку»? А таких огромное множество, и они нуждаются в особом отношении. Хотя Элиот и не отрицал существования неспособных от рождения детей, он считал, что из всей массы учеников они составляют всего лишь «незначительную часть». «Любого директора школы или заведующего учебной частью, — говорил Элиот, — который при составлении программы будет иметь в виду главным образом неспособных, можно считать с профессиональной точки зрения человеком ненормальным». Но именно эти «неспособные» прежде всего и волновали Холла.
Дистанция между Элиотом, с одной стороны, и Холлом и Дьюи, с другой, была мерилом того, насколько далеко новый американский культ образования ушел вперед по сравнению со школьными учреждениями Старого Света. Элиот, хотя и был реформатором, все же размышлял и говорил о предметах изучения, в то время как Холл, Дьюи и их последователи размышляли и говорили об ученике. Если Элиот стремился к освобождению учащегося от замкнутых, устаревших дисциплин, предоставляя
624
ему свободу «выбрать» наиболее интересующие его предметы, то и другие хотели освободить учащегося от предмета, открыть перед ним возможность быть самим собой. Изменения, предлагаемые Элиотом, означали радикальную реформу, предложения же Холла и Дьюи вели к революции. И этот новый революционный взгляд на образование приведет к преобразованию американской средней школы из учебного заведения, где специальные знания получали лишь некоторые (как это было и до сих пор есть в большинстве стран мира), в нечто иное, чему намного труднее дать определение и что является отражением новой американской религии.
Чарлз Элиот был апостолом одной из наименее радикальных сект этой новой американской религии образования. Он родился в 1834 году и был единственным сыном состоятельного бостонского общественного деятеля. Он был выпускником Бостонской латинской школы и Гарвардского колледжа (1853), где остался преподавателем математики и химии. В 1863 году он ушел из Гарварда в связи с тем, что его не повышали в должности, уехал за границу, а затем вернулся, чтобы занять место профессора химии Массачусетского технологического института. Всеобщее внимание привлекли две его статьи, опубликованные в начале 1869 года в журнале «Атлантик мансли», на тему «Новое образование: вопросы организации». В этом же году позднее Гарвард, совсем недавно отказавший Элиоту в присвоении звания адъюнкт-профессора, избрал его президентом университета. Выборы прошли негладко, но в конечном итоге его кандидатура была одобрена в результате раздельного голосования попечителей Гарварда. Все сорок лет на посту президента Гарварда и до самой смерти на девяносто втором году жизни (1926) Элиот оставался искателем интеллектуальных приключений и весьма противоречивой фигурой. Но поскольку его голос раздавался из Гарварда — самого почтенного высшего учебного заведения Америки, святая святых «браминов» Новой Англии, — доводы Элиота в защиту своей версии демократии в американском образовании звучали вдвойне убедительно. Больше чем кто-либо из специалистов в области педагогики Элиот обладал данными, чтобы окружить ореолом респектабельности все связанное с новым образованием.
«Условия деловой активности и образ жизни в Америке, — писал Элиот в 1869 году, — коренным образом отличаются от европейских условий и обычаев. Средний американец ест, пьет,
625
спит, работает или развлекается совсем иначе, чем средний европеец... Дух европейской школы не может не быть во многих отношениях чуждым привычкам американцев... Мы унаследовали гражданскую свободу, социальную мобильность и огромные природные ресурсы. Таким образом, мы обладаем несоизмеримо большими преимуществами, чем европейские страны. Вопрос не в том, что нам может дать сама по себе свобода, а в том, как мы можем внести свою лепту в дело свободы разумной постановкой образования». Если Америке присуща демократия, право людей развиваться и быть самими собой, то это, убеждал Элиот, должно быть свойственно и американскому образованию. Поэтому он боролся за новые пути демократизации образования, заключавшиеся в том, чтобы дать каждому американцу возможность выбрать для изучения то, что ему нравится, открыть дорогу для самосовершенствования, убрать все искусственные препоны, создаваемые богатством или классовой принадлежностью.
Элиот начал свою деятельность в Гарварде. Именно здесь он выступил против сложившейся традиции, по которой латынь, греческий и математика все еще занимали в числе учебных дисциплин привилегированное положение по сравнению с такими современными предметами, как английский, французский, немецкий языки, история, экономика или естественные науки. Он был убежден, что каждый студент должен иметь возможность развиваться по собственному усмотрению, делать импонирующий ему выбор, руководствоваться своими личными интересами. Преодолев сильное сопротивление преподавательского состава, он ввел свою систему «свободного выбора», по которой дисциплины стали равными, а студенты получили возможность изучать все, что они хотят. В 1894 году студент Гарварда, оканчивающий первую ступень, мог получить степень бакалавра искусств, пройдя требуемое количество курсов обучения по любым выбранным им предметам с обязательным добавлением английского языка и одного из современных иностранных.
Те же демократические побуждения, которыми руководствовался Элиот, открывая перед студентами Гарварда возможность выбора дисциплин, привели его и к реформе средней школы. Здесь он столкнулся с порочной практикой навязывать на ранних этапах учащимся и их родителям выбор дальнейшего направления учебы. Поскольку существовало, два типа средней школы — для подготовки к колледжу и для подготовки к «трудовой деятельности», — дети в возрасте десяти-одиннадцати лет навечно зачислялись в определенный разряд. Элиот заявил, что он отказывается
626
верить, что американцы хотят видеть, как их детей, не достигших еще тринадцати лет, рассортировывают на клерков, часовщиков, литографов, телеграфистов, каменщиков, кучеров, сельскохозяйственных рабочих и т.д. и по-разному относятся к ним в школах в зависимости от того, какую карьеру им напророчили. Кому же надлежит быть предначертателем их судеб? Родителям? Или, может быть, учителям?.. Я наблюдал многие сотни людей, сделавших успешную карьеру, и никому из них... в возрасте двенадцати лет никто ничего подобного предсказать не мог; и я всегда верил, что каждый ребенок в демократическом обществе имеет право предопределить свою собственную карьеру, исходя из собственных амбиций и способностей...
Чтобы раскрепостить американского ребенка, избавить его от бедности и снять с него печать происхождения, дать ему возможность самовыражения, был необходим единый тип средней школы, одинаковой для всех.
Элиот хотел воплотить свою мечту следующим образом: изменить прежде всего уровень требований при поступлении в колледж, с тем чтобы предпочтение было отдано «современным предметам», и затем перестроить стандартные программы средних школ, включив в них предметы, изучение которых одинаково полезно всем. Когда в 1869 году Элиот стал президентом Гарварда, предметами, сдача которых требовалась для поступления в колледж, были латынь, греческий, арифметика, древняя история и география. Тридцать лет спустя под влиянием Элиота был признан целый ряд современных предметов, как-то: английский, французский и немецкий языки; история Англии, Европы и Америки; физика, химия и физиология.
В своем докладе о среднем образовании в Америке, который Элиот представил (1892) Комитету десяти Национальной ассоциации образования как ее председатель, он настаивал на необходимости введения в средних школах более высоких стандартов и большего единообразия: всех следует обучать большему числу «современных» предметов, и все предметы должны преподаваться одинаково для всех. Это был значительный отрыв не только от глубоко чтимых европейских традиций французского лицея и немецкой гимназии, но и от устоявшейся американской практики, согласно которой все еще воспринималось как само собой разумеющееся, что девочки и мальчики, не намеревающиеся поступать в колледж, нуждаются лишь в «начальном» образовании. «Среднее» образование по европейской традиции было необходимо лишь для подготовки молодых людей к университету, что означало усиленное обучение их греческому и латыни, древней истории и математике, с тем чтобы их знания могли отвечать университетским требованиям. Получа
627
лось, что среднее образование являлось подготовительным к колледжу.
Именно этот косный академический подход привел Бенджамина Франклина еще в 1743 году к мысли о необходимости ввести другой тип школы, следующей за начальной, так называемой «академии», в которой будут преподаваться математика (отсутствовавшая в тогдашней «латинской школе»), современные языки, естественные науки, современная история и география. Франклин также стремился к расширению границ знаний всех молодых американцев, включая и тех, кто не намеревался стать ни учителем, ни священником, ни врачом, ни юристом. В период между Революцией и Гражданской войной по всей стране было создано приблизительно 1300 академий; как правило, это были частные заведения, имеющие цель дать более полное среднее образование тем детям, которые не собирались продолжать учебу в колледже. Такие учебные заведения, как академия имени Филлипса в Эндовере (получившая хартию в 1780 году), школа Филлипса в Эксетере (1781), Эразмус-Холл (1787), и другие, которые впоследствии приобрели известность как школы, готовящие к колледжу, были основаны не только для того, чтобы учить молодых людей академическим предметам, «но главным образом для того, чтобы приобщить их к великой и подлинной практике жизни». Однако новый тип государственной средней школы появился в США в середине XIX века.
Первая государственная средняя школа американского образца была открыта в Бостоне в 1821 году. Целью этой «английской средней школы для мальчиков в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет, для поступления в которую необходимо было сдать экзамены, была подготовка их к коммерческой и технической деятельности». В 1826 году была открыта отдельная школа для девочек. Однако ее популярность была настолько велика, что расходы на ее содержание за два года превысили городской бюджет, и она была закрыта. Закон, принятый в Массачусетсе в 1827 году, под угрозой серьезного наказания требовал, чтобы каждая община в пятьсот семей обеспечивала существование средней школы, работающей в течение десяти месяцев в году. Центральная средняя школа Филадельфии, открывшаяся в 1837 году, «впечатляла своим внешним видом, была удобно расположена и оснащена всеми необходимыми средствами (включая астрономическую обсерваторию), которыми ее обеспечил проницательный и заботливый совет попечителей».
628
Так возникло движение за среднюю школу, стремившееся обеспечить всем гражданам страны образование выше начального. В результате в США до Гражданской войны появилось более трехсот средних школ. Однако развитие процесса шло не без сопротивления со стороны налогоплательщиков. Законодательное собрание Пенсильвании получило более тридцати тысяч петиций, протестующих против принятого там в 1834 году закона об образовании; возражения граждан основывались на том, что, по их мнению, государственные средние школы ля1ут, в нарушение конституции, тяжким бременем на плечи налогоплательщиков, явятся антидемократическим вмешательством в права родителей следить за образованием своих детей. Однако верховные суды штатов один за другим подтвердили конституционность законов о создании государственных средних школ на том основании, что в самих конституциях штатов предусмотрено обеспечение нужд школы за счет государства. Но только в 1874 году после ставшего впоследствии классическим заявления верховного судьи штата Мичиган Томаса Кули («Мичиган рипортс»), были наконец рассеяны сомнения в отношении законности содержания государственных средних школ за счет налогоплательщиков.
Решающее влияние на организацию государственных средних школ и управление ими оказали взгляды Г.Стэнли Холла, которые он усиленно проповедовал. Мы уже знаем о разработанных им новых подходах к вопросу нравственности детей, о том, как изучение детских проблем привело его к мысли о создании школьных программ, сконцентрированных на интересах ребенка, а также о том, как открытие особенностей подросткового возраста уверило его в необходимости поддержать идею средней школы, где в центре внимания будет только сам подросток.
Более прагматичный и еще более плодовитый как литератор последователь Холла Джон Дьюи углубил его теории, занимался их популяризацией и успешно применил на практике. Выходец из Вермонта, Джон Дьюи, учившийся у Холла в Университете Джонса Гопкинса, стал наиболее влиятельным американским педагогом и самым представительным американским философом XX столетия. Дьюи дожил до девяноста трех лет, и до конца его жизни американское общество ощущало на себе влияние этого человека. Он оставил потомкам множество книг на самые разные темы — от искусства, логики, языка, мора
629
ли до трудового воспитания, внутренней и внешней политики. Его работы отличаются простотой языка и педантизмом, ясностью и невразумительностью, легкостью в понимании и трудно-доступностью. Хотя мало кто станет отрицать, что он был ведущим американским философом, многие философы не без основания называли его антифилософом. Несмотря на то что он был основным авторитетом страны по вопросам образования, некоторые уважаемые педагоги считали его главным врагом американского образования.
Весьма интересными были мысли Дьюи, касающиеся созданных человеком и вошедших в традицию границ: между идеями, между действиями, между профессиями, а также между идеями и действиями. Всю свою жизнь Дьюи разрушал эти барьеры, открывая простор жизненному опыту. Он говорил о будущем, о той Америке, где должны быть разрушены все старые преграды, чтобы человек почувствовал себя более свободным, хотя, возможно, и более потерянным, чем прежде. Он ждал от Америки самого невероятного. Он создал Америку в своем воображении. Он принес людям новые обещания, новые надежды и новые сложности.
В 1929 году на своем семидесятилетием юбилее Дьюи говорил о себе как о человеке, чутко реагирующем на происходящее вокруг него. Он по-своему понимал, почему что-то уходит и отмирает, а что-то рождается и развивается. Основываясь на остром восприятии мира, он предсказал некоторые события, которые произойдут в будущем. Когда ему исполнилось семьдесят лет, люди устроили ему чествование и выразили уверенность в том, что он поможет произойти тому, что им было предсказано. Он предвидел, что все скрытые возможности Американского континента проявятся в сознании и деяниях американцев.
Дьюи, выросший в городе Берлингтоне, штат Вермонт, наблюдал, как на фоне фермерских хозяйств появлялись ростки урбанизации Америки. И он был поражен тем, как «школьное обучение» в отличие от «образования» может насильственно мешать приобретению необходимых для жизни знаний. Он видел школу, где каждый повторял заученное, где детей учили чтению, письму и арифметике, то есть тому, что имело весьма отдаленное отношение к их дальнейшей ?кизни на ферме. Настоящее «образование» и подготовку к выполнению задач, которые ставятся жизнью, девочки и мальчики получали на фермах своих родителей, где каждый вносил свою лепту и обретал знания в труде. Идея «нового образования» Дьюи может быть
630
представлена как его стремление сделать школу по возможности схожей с семейной фермой старого типа, где дети приобретали знания в процессе труда и радовались тому, что трудятся вместе со всеми.
В своей работе «Школа и общество» (1899) Дьюи писал о том, что изменения в обществе требуют изменения школы:
В основе мануфактурного хозяйства лежит система домашнего хозяйства и местных связей... По большей части носильные вещи изготовлялись в домашних условиях, и члены семьи обычно знали, как стричь овец, чесать и прясть шерсть, пользоваться ткацким станком. Вместо того чтобы повернуть выключатель и залить электрическим светом жилище, освещение дома достигалось путем длительного и утомительного процесса: сначала надо было убить животное, вытопить жир, сделать фитили и макать свечи. Запастись мукой, дровами, съестными припасами, строительными материалами, домашней утварью и даже изделиями из металла: гвоздями, дверными петлями, молотками и проч. — можно было по соседству, в лавках, открытых в любое время для обозрения товаров и часто являвшихся местом общения жителей округи. Весь производственный процесс — от обработки сырья на фермах до готового к употреблению продукта — происходил у всех на глазах. И не только это — практически каждый из домашних делал свою часть работы. Дети, окрепнув и став способными трудиться, постепенно приобщались к таинствам производственных процессов.
Мы не можем не отметить, что такой образ жизни способствовал дисциплинированности и выработке характера: приучал к порядку и к труду, воспитывал чувство ответственности и необходимости что-то делать, что-то создавать в этом мире. Всегда была какая-то работа, которую нужно выполнить, и было поистине важно, чтобы каждый из домочадцев ощущал потребность добросовестно вместе с другими выполнять то, что ему положено.
С исчезновением семейной фермы старого образца школа должна быть перестроена, с тем чтобы стать более эффективной, утверждал Дьюи.
Дьюи полагал, что подготовка к жизни — это подготовка к вступлению вразумный мир. Но не окажется ли данное положение старомодным в Америке конца XX столетия? Может ли система образования быть прогрессивной, если она нацелена на возвращение к жизни на вермонтской ферме?
Первая реформа образования была направлена на объединение «школы» и «общества» в единое целое. «Образование, — проповедовал Дьюи, — это уже жизнь, а не подготовка к ней». Школа являлась сама по себе живым обществом, а не только местом, где мальчики и девочки приобретали знания и умения для взрослой жизни. Идеальное общество — это огромная школа, в которой все заняты в совместном процессе обучения «путем делания», а идеальная школа — это все общество. «Школа как учебное заведение должна объяснять современную общественную жизнь как можно проще, сводя ее к эмбриональной форме.
631
Современная жизнь настолько сложна, что ребенок, вступая в нее, не может не прийти в замешательство или отчаяние»;
В школе-лаборатории, созданной супругами Дьюи при Чикагском университете, все это было продемонстрировано на практике. В своей деятельности они делали акцент больше на труд, чем на дисциплину, на «делание» больше, чем на учебу. Вместо пересказывания заученных материалов дети изучали камни и насекомых, мастерили всякие поделки с помощью молотка и пилы, разговаривали, обсуждали разные темы и спорили. «В любом рабочем помещении всегда царит определенный беспорядок и шум; людям совершенно не обязательно принимать определенную позу и сидеть со скрещенными руками, у них нет в руках книг... Если мы примем этот взгляд на вещи, вся наша концепция школьной дисциплины меняется». Отказавшись от старого понимания дисциплины, Дьюи, таким образом, отказался от определенных предметов и даже расписания. Школа из места изучения предметов превратилась в трудовую общину, занятую практической учебой.
Поставив во главу угла трудовую деятельность, Дьюи попутно изменил многие из старых философских понятий. Философы, оценивая суть явлений, отодвигали конкретного человека, его действия и опыт на задний план, отдавая предпочтение расплывчатому, абстрактному абсолюту. В созданном Дьюи новом мире для подобной иерархии места не было.
Великой целью, которая стала смыслом жизни Дьюи, было «развитие» — развитие каждого гражданина и развитие общества. И это стало подспудной задачей «нового образования». Развитие — mysterium tremendum, обещание спасения — было стержнем новой религии.
Каждый понимал, что такое развитие, но никто не знал его пределов. Знания можно было приобрести, учености можно добиться, но развитие — это процесс, Дьюи пояснял:
Если вернемся на несколько веков назад, мы обнаружим настоящую монополию в науке. Выражение «обладание научными знаниями» таит в себе действительно нечто, доставляющее счастье. Наука всегда была принадлежностью особого класса людей. Это было неизбежным следствием социальных условий. Тогда не существовало никаких средств, которые открывали бы массам возможность доступа к интеллектуальным ценностям. Они накапливались и запрятывались в манускрипты,, которых было весьма немного, и, кроме того, чтобы пользоваться ими, была нужна долгая и трудоемкая подготовка. Существование особого класса верховных жрецов науки, которые хранили сокровище истины и со строгими ограничениями оделяли им толпу, было неизбежным отражением этого. Но все изменилось... вследствие промышленной революции. Было изобретено книгопечатание; оно
632
стало коммерческим делом. Ширились издания книг, газет и журналов; они дешевели. Изобретение паровоза и телеграфа открыло возможность частого, дешевого и быстрого общения между людьми по почте и при помощи электричества. Путешествовать стало намного проще: значительно облегчилась свобода передвижения, а в дороге люди обычно обмениваются мнениями. В результате произошла интеллектуальная революция. Наука стала доступной... и существование особого класса ученых, таким образом, было исключено. Это стало анахронизмом. Знание не является больше застывшей массой, оно стало подвижным и начало активно вливаться во все поры общества.
Дьюи мог бы продолжать и дальше. Знание не только стало подвижным, оно растеклось, растворилось в воздухе; его невозможно ни втиснуть в какие-то рамки, ни уловить.
Когда Дьюи провозгласил развитие святой целью, а труд — священным средством, образование было не только модернизировано, но полностью американизировано. Знание превратилось в нечто вроде киноленты, прокручиваемой в сознании, смысл которой становился понятен только в движении. Поскольку юность является периодом самого бурного развития, американцы, безусловно, ее идеализировали, считая периодом наибольшей тяги к знаниям. И проблемы «нового образования», отошедшие по наследству современной Америке, были сродни проблемам, возникшим в результате идеализации различных изменений во многих других сферах жизни.
Какова цель развития? Ради какой цели труд? «Возражение, —замечал Дьюи,—заключается в том, что развитие может идти в разных направлениях: например, человек, начинающий свою деятельность с грабежа, может и дальше двигаться по этой стезе и, приобретя опыт, стать вором-специалистом высокого класса. Таким образом доказывается, что одного развития недостаточно; нужно также определить и направление этого развития, и его конечную цель». Ответ Дьюи означает, что есть мера этого развития и есть конечная цель—дальнейшее развитие. Развитие грабителя непоказательно, потому что его совершенствование как грабителя не может обеспечить ему «общего развития».
Дьюи выразил протест, когда его ученики попытались ограничить «новое образование» (которое они превратили в догматическое «прогрессивное образование»). «Развитие как образование и образование как развитие» означало, что только путем развития человек может определить, как и в каком направлении он должен совершенствоваться. «Способ развития — это познание, и... процесс образования не является лишь приобрете
633
нием набора инструментов, это процесс познания средств и методов человеческого развития, который нельзя остановить и который должен быть непрерывным». Он страшился того, что «средства и методы развития будут искажены или превращены в нечто застывшее и обособленное».
С победой «нового образования» американцы стали значительно чаще задумываться над содержанием образования вообще. Само это раздумье как-то ненароком подвело американцев к тому, что они стали окружать образование религиозным ореолом. Поскольку американцы так никогда и не смогли определить, что же такое в действительности образование, им легче было поверить тому, что его можно и должно давать каждому. Разве в условиях демократии каждый не вправе развиваться и получать от общества все необходимые средства для своего развития?
Новым институтом американского образования, в котором воплотилась вера в «новое образование», стали средние школы, получившие широкое распространение. После 1890 года количество средних школ увеличивалось фантастическими темпами. В 1890 году, как мы уже видели, менее 7 процентов детей в возрасте от 14 до 17 лет посещало среднюю школу; к 1920 году в средней школе уже училась третья часть детей этой возрастной группы; к 1950 году их было уже три четверти, и каждый последующий год это число росло, достигнув в 1970 году 90 процентов. Новый американский культ образования охватил все общество, а средняя школа стала для каждого гражданина храмом.
В начальный период американской истории в общественных школах детей иммигрантов учили говорить по-американски, то есть эти школы были местом «американизации». Хотя в устремлениях американской общественной школы и в содержании даваемых ею предметов и были отражены основные события истории нации, ее тем не менее нельзя отнести к принципиально новым явлениям. Горас Манн в своем основополагающем «Докладе Массачусетского совета по образованию» (1847) заявил, что американское образование станет «великим уравнителем людей — двигателем социального механизма», а то, что он назвал «интеллектуальным образованием», должно превратиться в средство устранения бедности и обеспечения изобилия. Манн утверждал, что этот ценный древний предмет потребления, когда-то достававшийся привилегированному меньшинству, теперь должен стать достоянием всех. Американская общественная школа, хотя и созданная на новой общинной основе, продолжала обучать предметам, привезенным из Старого Света.
634
А вот «новое образование» изменило в корне само значение школы и даваемых ею знаний. Средняя школа была плодом «нового образования» и в гораздо большей степени была американской, чем начальная школа. «Из всехучреждений образования, — отмечал в 1899 го ду редактор «Скул буллетин»,—средняя школа имеет наиболее сильные позиции. Камень, который строители, казалось, когда-то хотели отбросить, стал краеугольным. Средняя школа—это народный колледж. Ее директор—это епископ образования в общине. Здание школы должно быть расположено в самом лучшем и самом красивом месте города». В1918 году Национальная ассоциация образования, приняв «Семь основополагающих принципов среднего образования», объявила о своем кредо в этой области. «Главными задачами, провозглашенными ассоциацией, без учета их приоритетности были:«1. Здоровье. 2. Самообладание. 3. Достойное поведение в семье. 4. Призвание. 5. Гражданственность. 6. Хорошая организация досуга. 7. Нравственное воспитание». Директора средних школ взяли эти принципы на вооружение. Национальный конгресс родителей иучителей (возникший в 1897 году под названием Национальный конгресс матерей) принял «Семь основополагающих принципов» в качестве общенациональной платформы, а в 1928 году созванный этим конгрессом съезд обсуждал вопросы их применения в программе «Развитие ребенка с детства до окончания средней школы».
После того как русские в 1957 году запустили свой спутник, некоторые американцы, считавшие, что успех русских был обусловлен более серьезной постановкой школьного образования, начали задумываться над тем, не превратилось ли американское образование в нечто расплывчатое и бесцельное. В 1959 году недавно ушедший в отставку президент Гарвардского университета Джеймс Брайант Конант, оценивая происшедшее за последние пятьдесят лет, высказался в традиционном стиле, присущем его предшественнику на этом посту Элиоту: «Как же велика была сила этих двух неразрывно связанных между собой идей—равенства возможностей и равенства положения... что американский Народ поверил в то, что наибольший объем образования обеспечивает возможность реализации этих идей». Великим символом Америки была государственная средняя школа, «учреждение, которое не имеет аналога ни в одной другой стране», и Конант рассматривал эту школу как место, где должна решаться проблема распространения знаний в демократической Америке. Настаивая на совершенствовании программы обучения и ратуя за небольшие размеры школы в целях большей эффективности за
635
нятий, он тем самым еще раз подтвердил веру в то, что при демократии «средняя школа должна охватывать всю молодежь данного общества». Хотя эта идея и носила общенациональный характер, ее воплощение в жизнь было весьма различным и зависело от местных властей. «Когда кто-то рассказывает иностранцу, что у нас десятки тысяч местных школьных советов с широчайшими полномочиями в отношении начальных и средних школ, тот может заметить: “Это не система, а нечто хаотическое”. На что я обычно отвечаю: “Но ведь онаработает, и многим из нас нравится; и похоже, эта система такая же непременная принадлежность нашего общества, как и большинство наших политических институтов”».
54
ИСКУССТВО СТАНОВИТСЯ ЗАГАДКОЙ
Как язык и высшее образование, искусство также стало на удивление общедоступным. И занятие, открытое только для людей богатых и родовитых, превратилось в «нечто для каждого». Искусство стало более чем когда-либо доступным простому обывателю и рассчитанным на него, и одновременно оно поколебало уверенность обывателя в том, что перед ним настоящее искусство; а если это было не искусство, то тогда как ему было узнать, что же это. Искусство, а особенно живопись, некогда царство четких правил и категорий, обитель признанной красоты, где настоящее было гарантировано и удостоверено академиями и многими поколениями, принесло современной Америке множество новинок и головоломок.
В ранний колониальный период в Америке, как и в Англии, «художником» называли всякого профессионально занимающегося любым видом «искусства»—гуманитарными ли науками, которыми ведали музы (а именно — историей, поэзией, комедией, трагедией, музыкой, танцами или астрономией), или чаще ремеслами. Так, колонистмогпожаловатьсянанехватку «разных художников, особенно кузнецов, плотников, столяров, каменщиков, маляров и стекольщиков». Начиная с XVIII века под «художником» стали в основном подразумевать занимающегося изобразительным искусством, «того, кто стремится выразить прекрасное в видимой форме», а вскоре это слово стало более определенно относиться к человеку, который избрал своей про
636
фессией искусство живописи. Со времени основания Американской республики в течение ста последующих лет художником обычно считался тот, кто посвятил себя воплощению общепринятых представлений о красоте. Восхождение живописца с уровня ремесленника до уровня художника было отмечено созданием академий, которые были цитаделями традиций и гарантировали респектабельность наиболее преуспевающим живописцам. В 1768 году в Лондоне под покровительством короля Георга III была создана Королевская академия изящных искусств с ограниченным членством в сорок человек. «В первую очередь я бы посоветовал, — призывал сэр Джошуа Рейнолдс, первый президент академии, в речи при вступлении в должность, — чтобы от молодых студентов требовалось неукоснительное подчинение Правилам Искусства, установленным практикой великих мастеров. Чтобы те образцы, которые прошли испытание временем, рассматривались ими как совершенные и непогрешимые, как примеры для подражания, а не для критики».
Такая традиционность живописи и роль художника как хранителя традиций были общеприняты. Сам Рейнолдс выше всего ставил историческую живопись. Когда колониальный американский художник Бенджамин Уэст приехал в Лондон и стал одним из основателей Королевской академии, Георг III посвятил его в рыцари, назначив историческим живописцем короля, а затем Уэст сменил Рейнолдса на посту президента Королевской академии. Джилберт Стюарт, американский ученик Уэста, выставлял свои ранние работы в Королевской академии в 1781 году. Самые преуспевающие и прославленные художники по обе стороны Атлантики писали портреты аристократов и знаменитостей и изображали великие исторические события.
В течение почти всего XIX века живопись в Америке, за некоторыми исключениями, играла ту роль, которая была создана для нее в Старом Свете. Там также портретная и историческая живопись была в наибольшем почете. К этому добавились некоторые типично американские сюжеты: природа Америки на полотнах Марка Кейтсби, Уильяма Бартрама, Александра Уилсона, Джона Джеймса Одюбона и других; величие Американского континента кисти Альберта Бирстадта и Томаса Морана; жизнь индейцев Джорджа Кэтлина; избирательные кампании, голосование и сцены крупных дебатов в конгрессе Сэмюела Морзе, Джорджа Хили, Карриера, Айвса и других. Течения европейского романтизма и неоклассицизма были сильны у этих берегов, появляясь на холстах Вашингтона Оллстона, Томаса Коула, Эшера Дюранда и их коллег, принадлежащих к «Гудзоновой школе».
637
В общем, изящные искусства в Соединенных Штатах были наименее американским явлением этой трансатлантической цивилизации. Богатые американские коллекционеры и меценаты, покровительствовавшие американской живописи, ориентировались на европейские академии и музеи; их представления об искусстве и о прекрасном в искусстве были сформированы Старыми мастерами, которых боготворили сэр Джошуа Рейнолдс и его последователи. Именно в мастерской во Флоренции Горас Гриноу (которого иногда называют первым американским профессиональным скульптором) провел восемь лет, высекая статую Джорджа Вашингтона, заказанную конгрессом и установленную в 1843 году в Капитолии; скульптор изобразил национального героя в облачении греческого бога. В конце XIX века, в 1897 году, известный своими светскими портретами американский живописец Джон Сингер Сарджент, который родился во Флоренции, учился в Италии, Франции и Германии, а затем поселился в Лондоне, был избран в Королевскую академию. Между 1880-ми годами и первыми десятилетиями XX века основным покровителем художников в Англии был американец Дж. Морган. Богатые американцы от Ньюпорта в Род-Айленде до Сан-Марино, Калифорния, копировали английские феодальные замки, французские шато, рейнские крепости и набивали их антиквариатом и полотнами Старых мастеров. Иностранные очевидцы, такие, как ирландская поэтесса Мэри Колем, называли это время «самым колониальным периодом интеллектуальной жизни Америки». Но в эпоху Марка Твена и Уильяма Джеймса было бы справедливее отнести эти упреки только к изобразительному искусству.
Как альтернатива расточительному и пышному культурному колониализму, который могли себе позволить американские крёзы, в искусстве стали рождаться национальные течения. «Америка еще ничего не создала в области духовной культуры или искусства, — сетовал Уолт Уитмен в «Демократических далях» (1871). — Кажется, она на удивление не отдает себе отчета в том, что общественные и литературные нормы, модели поведения и прочее, пригодные для прежних условий и для европейских стран, здесь выглядят чужеродными и странными». В 1876 году американцы на выставке в Филадельфии, посвященной столетию независимости Америки, могли похвастаться своими промышленными достижениями, но эта выставка напоминала некоторым американцам, какой долгий путь еще предстояло пройти стране. В 1884 году молодой Генри Кэбот Лодж в своей работе «Колониализм в Соединенных Штатах» отмечал, что рас
638
тущее богатство Америки еще не подавило этот стерильный «колониальный» дух:
Пристрастие к роскоши, рожденное растущим богатством в сочетании с интеллектуальными запросами, которые развивались по мере распространения высшего образования и которые находили особые преимущества и соблазны в старой цивилизации, воспитало во многих любовь к иностранной жизни и иностранным нормам поведения. Подобные склонности и возможности возродили умирающий дух колониализма. Особенно сильно это заметно в среде нетрудового класса, численность которого в стране постепенно увеличивается... талантливые мужчины и женщины уезжают за границу изучать искусство и остаются там... уйма чрезмерно образованных и денационализированных американцев в Европе или в Соединенных Штатах, пишущих картины, высекающих скульптуры и сочиняющих музыку в колониальном духе, сломлены жалкой зависимостью... Иногда эти люди становятся в меру успешными французскими художниками, но их национальная принадлежность и индивидуальность уже потеряны, а вместе с ними самобытность и сила.
Лодж призвал своих соотечественников претворить в жизнь предсказание Герберта Спенсера, что «американцы могут с уверенностью ожидать наступления времени, когда они создадут цивилизацию выше всех известных миру».
Поборником антиколониализма в искусстве был красноречивый Роберт Генри. Рожденный в Цинциннати в год битвы при Аппоматтоксе, Генри не остался не посвященным в академическое искусство, учась сначала в Пенсильванской художественной академии, а затем в Парижской академии изящных искусств и мастерской Бугеро. Возвратившись в Соединенные Штаты, он стал организатором и выразителем нового движения независимости, утверждавшегося среди американских художников:
Искусство живет не только в картинах. Ему место везде, настолько же здесь, как и там. Оно зависит от всего общества, его этики, деловых кругов, правительства и принципов деятельности. У нас в Америке не будет никакого искусства, пока мы этого не поймем, а когда мысль эта будет действительно понята, мы приблизимся к золотому веку так близко, как только можно ожидать...
В нашей стране нам не нужно искусство как явление культуры, не нужно оно и ради утонченности и изысканности исполнения; не нужно искусство и для чистой поэзии или чего бы то ни было другого. Нам нужно такое искусство, которое выражает дух современного человека. Нам хочется найти молодых людей, выражающих этот дух, и выслушать то, что они хотят нам сказать.
Когда Генри был назначен членом экспертного совета выставки всеми уважаемой Национальной академии дизайна в
639
Нью-Йорке в 1907 году, ему не удалось убедить совет принять полотна его талантливых молодых друзей Джорджа Лукса, Джона Слоуна, Уильяма Глэкенса, Рокуэлла Кента и Карла Спринчорна; совет также отклонил две работы самого Генри. Тогда он забрал из академии все свои холсты и организовал выставку работ трех непринятых и других независимых художников.
В феврале 1908 года выставка «Восьмерки» открылась в галерее «Макбет», единственной тогда галерее в Нью-Йорке, выставлявшей работы современных американских художников. Что бы ни считали академики, «Восьмерка» выполняла совет Генри и отражала свое время. Четверо из них были журнальными и газетными иллюстраторами, они не представляли никакой «школы», потому что не имели общего стиля, но эти художники разделяли стремление писать то, что они видели, даже если предмет и не был «художественным». Среди особенно неакадемических сюжетов были работы Джона Слоуна «Витрина парикмахерской», Уильяма Глэкенса — «Покупатели», Эверетта Шинна — «Веселье на Шестой авеню после полуночи» и его сцены из мюзик-холла. Критики возмущались «разительной неблаговидностью» подобных холстов и непривлекательностью выбранных тем. По живописной манере этих художников можно было бы отнести просто к «реалистам», но недоброжелательные знатоки предпочитали называть их «школой мусорных ведер». Знатоки нечаянно проникли в самую суть проблемы, поскольку в Америке XX векахудожник обязан был освободиться от традиционных требований: он больше не должен был в своей работе следовать чужим стилям, не должен был предлагать зрителю и то, что принято было считать «красотой».
Американские художники, которые учились в Париже, вынесли оттуда заряд творческой энергии, почерпнутый у великих европейских «независимых». Группа американских художников, находившихся вне академии под руководством процветавшего Артура Дейвиса, создала общество со свободным членством, задачей которого было довести взгляды независимых художников до широкой американской публики' Эпохальная выставка, которую они организовали, располагая минимальными средствами, и для которой арендовали в Нью-Йорке громадный арсенал 69-го полка на Лексинггон-авеню и Двадцать пятой улице, должна была, насколько возможно, отличаться от обычных выставок в чопорных салонах академий. Хотя эта выставка предполагалась
640
^ак международная, неамериканские работы принадлежали в основном французам, и здесь американцы могли впервые увидеть блестящие полотна Сезанна, Гогена и Ван Гога.
Когда 17 февраля 1913 года открылась Арсенальная выставка, она дала возможность американцам получить совершенно новые, демократические представления о живописи. В каталоге значилось 1112 работ 307 американских художников, но после открытия выставки были добавлены еще работы, и окончательное число представленных полотен составило около 1600. Поскольку целью выставки было показать холсты молодых, неизвестных и нетрадиционных художников, которые были не замечены или отвергнуты академиями, здесь, конечно, не могли применяться обычные критерии. «Это был бедлам, — вспоминал один из организаторов, — но нам понравилось». «Независимость» была лозунгом выставки, заимствованным у Генри, девизом был «Новый дух», а официальной эмблемой — сосновый флаг, принадлежавший Массачусетсу во время Американской революции.
«Искусство определяется жизнью, — объяснялось в каталоге. — Не бывает жизни без изменений, как не бывает развития без изменений. Бояться того, что ново и необычно,—значит бояться жизни... Эта выставка свидетельствует, что Общество независимых американских живописцев и скульпторов выступает против трусости, даже когда она принимает форму добродушного самодовольства». Уолт Кун, художник, ездивший в Европу отбирать работы для выставки, свирепел, когда его называли живописцем лучше Сезанна; такая похвала, говорил он, «является выражением все той же чертовой провинциальной благонадежности, которая продолжает приносить нам столько вреда».
Внимание публики привлекли наиболее незнакомые и непонятные французские художники, особенно кубисты. Настоящей «бомбой» на выставке оказалась работа Марселя Дюшама «Обнаженная, спускающаяся по лестнице», которая стала мишенью Для искусствоведов старого закала. «Это не течение и не идея, — писал один из них. — Это невообразимая наглость». Журнал «Америкэн арт ныос» организовал поиски обнаженной на полотне и победителем был признан заявивший: «Это вовсе не женщина, а мужчина». Шаблонной шуткой стало называть работу «Лестница, спускающаяся по обнаженной», а некоторые называли ее «Взрыв на кровельной фабрике». Но людям приходилось стоять в очереди, чтобы взглянуть на картину.
«Кучкой экстремистов» образно назвал Теодор Рузвельт кубистов и футуристов, и эта фраза смаковалась искусствоведами
641
21-379
того времени и более поздними историками американского искусства. Однако сам Рузвельт в своем очерке об Арсенальной выставке под названием «Взгляд дилетанта», в сущности, вознес хвалу «Новому духу»:
В некотором отношении именно работы американских живописцев и скульпторов являются наиболее интересными в этом собрании, и каждый, взглянув на эти работы, должен убедиться, что новые движения действительно несут в себе много хорошего, какими бы фантастичными ни были их проявления. Единственное, что полностью отсутствовало на выставке, так это атмосфера банальности. Нигде нельзя было встретить ни намека на жеманную, самодовольную благопристойность. Любой скульптор или живописец, у которого было что сказать и который обладал способностью это выразить, получал полную свободу.
После того как в Нью-Йорке выставку посетило сто тысяч человек, она была отправлена в Чикаго—где разгневанные студенты Художественного института, которые были не в состоянии разделить сочувствие Рузвельта духу эксперимента, сожгли чучело Матисса, — а затем в Бостон. Выставку видели почти четверть миллиона американцев.
Знаменательную победу одержал от имени сторонников современного искусства известный адвокат, член национального комитета Демократической партии Джон Куинн, который помог в организации Арсенальной выставки. До этого времени работы, написанные не более двадцати лет назад, а значит, не считавшиеся истинным искусством, облагались таможенной пошлиной при ввозе в США. Во время слушания в сенате законопроекта о таможенном тарифе Куинн заявил, что этот закон недемократичен, поскольку благоприятствует богатым, которые только и могут позволить себе приобретать дорогие полотна старых мастеров, не оплачивая пошлины. Другим тоже должно быть позволено наслаждаться живописью, не подвергаясь штрафу. Конгресс с этим согласился, тем самым подтвердив «художественную» ценность большинства последних живописных работ.
Но достигнутая художниками независимость от удушливой атмосферы академий вскоре должна была привести к новым трудностям, наложить тяжкое бремя критики на дилетантов. «Во всем мире в искусстве, как и во всем другом, царит беспокойство духа, — заявил после открытия выставки «Восьмерки» сэр Каспар Пардон Кларк, директор музея Метрополитен, приглашенный Дж.Морганом после тщательной проверки. —То же
642
самое наблюдается в литературе и в музыке, в живописи и в скульптуре. А я не люблю неуравновешенности».
Частью эта неуравновешенность была вызвана революционной и в то время уже распространенной техникой фотографии. Вскоре после Гражданской войны фотографы по обе стороны Атлантики увидели некоторые перспективы для фотографии как вида искусства, хотя было еще совершенно непонятно, что это были за перспективы. Студийные портреты Мэтью Брейди и его последователей открыли фотографии доступ в одну из областей, полностью принадлежавших живописцам. Однако технические ограничения влажной фотопластины и длительной экспозиции значительно сужали выбор сюжетов для фотографий. Моментальная съемка исключалась, а непосредственность казалась невозможной.
Но уже в 1887году один из первых американских фотографов, молодой Элфред Стиглиц, предвидел, что фотография более чем какой-либо другой вид искусства могла получить возможность запечатлеть момент. Стиглиц, родившийся в Хобокене, сын немецкого иммигранта, торговца шерстью, в 1881 году поступил в Берлинский политехнический институт, чтобы выучиться на инженера-химика, но там увлекся фотографией, которая определила всю его жизнь. Не достигнув и тридцати лет, используя технические усовершенствования, в том числе и сухую фотопластину, он показал в цикле фотографий, как фотоаппарат может расширить свои возможности. «Хорошая шутка» изображала итальянских детей, собравшихся вокруг матери, занятой домашней работой, «Солнечные лучи» показывали молодую женщину за шитьем, на других фотографиях были и крестьянская девушка, спящая на дровах, и крестьяне у пожарного насоса. Стиглиц присоединился к новому движению «изобразительной фотографии», которое отделилось от Королевского фотографического общества, чтобы основать собственный салон и попытатьсяуста-новить эстетические критерии для фотохудожников.
Вернувшись в Соединенные Штаты, Стиглиц стал поборником «изобразительной фотографии». Среди его собственных работ была фотография извозчика на Пятой авеню во время снегопада, конный трамвай, отправляющийся из города, уличная сценка с иммигрантами, толпящимися около входа в «Дом одежды» на Файв-Пойнтс — самый дешевый магазин города. Пока специалисты по фототехнике все еще пытались сохранить за фотографией место технического средства создания изображения, точно копирующего оригинал, для нужд газетчиков, ученых и продавцов, Стиглиц отстаивал назначение фо
21*
643
тографии как вида искусства, свободного в выборе изобразительных средств.
Стиглиц и его товарищи вышли из консервативного фотоклуба и в 1902 году в Национальном клубе искусств в Нью-Йорке организовали собственную выставку, которую назвали «Фотосецессион». С этого незначительного события началась слава Стиглица как поборника свободы во всем американском искусстве. В середине XX века, когда Соединенные Штаты стали центром новой живописи всего западного мира, Элфред Стиглиц мог бы сыграть ведущую роль. Хотя он и начал с фотографии, но утверждал, что любое искусство индивидуально. Если уж фотограф может создать что-то свежее и особенное из технически точного изображения, то люди должны смотреть на живопись свежим взглядом и искать в ней такое же своеобразие.
В 1905 году, когда Стиглиц снял три небольшие комнаты в доме номер 291 по Пятой авеню и назвал их «маленькими галереями Фотосецессиона», то сначала выставлял только фотографии. Позже, когда он начал показывать рисунки и живопись, фотографы стали возражать. «Идея сецессии не относится к какому-либо изобразительному средству и не служит ему,—отвечал Стиглиц, — она нематериальна. Назовем ее Духом Светильника, старого и выцветшего, который слишком часто поносили и слишком редко удостаивали внимания, светильника честности, честных помыслов, честного самовыражения, честного протеста против диктата условности». В 1908 году он поразил нью-йоркский художественный мир выставкой акварелей Родена, за которой последовали первые в Америке выставки Матисса (1908), Тулуз-Лотрека (1909), Руссо (1910), Сезанна (1911), Пикабиа (1913), Брака (1914) и Северини (1917); он организовал крупную выставку Пикассо (1911) и сделал Бранкузи его первую персональную выставку (1914). Галерея «291» прославилась как «самый большой в мире маленький зал».
Стиглиц использовал и другие средства, чтобы дать свободу художественному воображению американцев. Он выставлял работы необученных детей, он организовал первую в Америке выставку африканской скульптуры (1914 — 1915), показанной не как этнографические экспонаты, а как произведения искусства. Стиглиц не только демонстрировал, как фотография сможет раскрепостить американский взгляд на все виды искусства. Он был одним из первых в своем убеждении — которое в конце XX века станет в Америке штампом, — что искусством может быть все созданное кем бы то ни было и где бы то ни было в стремлении к самовыражению.
644
Еще до конца XIX века фотография стала отбирать у живописцев их основной хлеб — портрет. Гравюры на дереве уступали место фотогравюрам, а штамповка и бесчисленные технологии изготовления тиражируемых изображений внесли сумятицу в мир искусства. Терялись многие традиционные для мастеров возможности. Одним из следствий этого, как объясняет художественный критик Эдгар Ричардсон, стал «приток в живопись людей, от нее далеких... наводнение ее неприкаянными талантами». Живопись теперь стала занятием «художника-дилетанта». Вначале американцы, способные купить подлинные произведения искусства, недоумевали, почему «художники» больше не пишут рыбацких натюрмортов и не изображают коров вблизи журчащих ручьев. Но постепенно они стали смотреть на художника просто как на еще одного американца, занятого своими исканиями, мало отличающегося от изобретателя в лаборатории или от предприимчивого человека в деловом мире.
Целый ряд персональных выставок в «291» способствовал созданию нового выставочного стиля и помог Стиглицу установить собственный порядок теплого приема отдельных художников с собственными взглядами на мир. По мере того как персональные выставки, в отличие от академических показов живописных «школ», стали основной формой представления зрителям работ живописцев, они помогали определить новую роль художника. Стиглиц, а за ним и другие многочисленные владельцы частных галерей обнаружили, что их козырем является не мастерство, а самобытность, не традиции, а своеобразие.
Конечно, идея персональной выставки не была новой в Америке XX века, не была она и американским изобретением. Меценат, приходивший в мастерскую любого художника, посещал закрытую персональную выставку его работ. И в США еще за полвека до Стиглица иногда случались публичные показы работ одного художника, но запланированная, открытая для широкой публики выставка работ одного художника была достаточно редким явлением. Если такое и бывало, как в случаях с выставкой работ Джона Чэпмена в 1848 году или Дж. Кропси в 1856 году, то показывались традиционные академические работы, чтобы продемонстрировать, как творчество определенного автора укладывается в признанную традицию. Коммерческие художественные галереи занимались в основном старыми Работами, Старыми мастерами или их подражателями, а академические салоны обычно показывали работы (заранее одобрение выставочным жюри, состоящим из выдающихся мастеров)
645
многих авторов, работающих в ведущем направлении в живописи. Однако к началу XX века персональные выставки стали обычной формой показа для коммерческих галерей, были они знакомы и государственным музеям.
Персональная выставка, ставя в центр внимания отдельного художника, стремилась показать глубину его своеобразия. Если, с точки зрения художника, мир искусства был заново раздроблен, для любителей он был чередой невиданных загадок. Посетители галерей, как покупатели в магазинах самообслуживания, были вновь предоставлены собственному выбору, должны были сами решать, что есть настоящее искусство и искусство ли это вообще. Но если потребитель среди моря разных упаковок был поражен похожестью товаров, профана в мире демократического искусства мучило неохватное разнообразие.
Любители искусства стали считать, что они и должны находиться в недоумении. Ценителями искусства перестали быть знатоки (к которым в Америке относился Бернард Беренсон), разбиравшиеся во всех школах и традициях, и в технике Старых мастеров. Демократизированными ценителями были люди, готовые к потрясениям, но все же остававшиеся невозмутимыми. Они были людьми, которых восхищало все новое. К концу XX века любознательные американцы утопали в искусстве, которое предлагали новые галереи и новые музеи современного искусства, в искусстве, которое использовало новые материалы и новаторскую технику. Какие бы еще удовольствия у них ни остались, они не могли больше смотреть на искусство как на убежище от жизненных потрясений. Искусство, основное средоточие новшеств, было испытанием для индивидуального вкуса. Где же могли американцы найти объекты, бесспорно и неизменно прекрасные?
Поле битвы между старыми и новыми представлениями о демократии в искусстве было подготовлено. Защитники новаторства утверждали, что любителям искусства впервые должна быть предоставлена возможность самим, без вмешательства академий, решать, что им нравится и даже что является искусством. «Не так легко понять, что тебе нравится, — отмечал Роберт Генри. — Многие люди всю жизнь себя в этом обманывают». Но новые традиционалисты настаивали, что истинно демократическое искусство должно быть искусством, всеми признанным и понятным людям.
646
Некоторые мощные таланты, объединившиеся в своем протесте против новой догмы новаторства, составили получившую известность школу американской живописи; отдельные их работы стали лучшими произведениями традиционной живописи, когда-либо созданными в нашей стране. Они увековечили американский пейзаж и многое другое, что считали чисто американским. Вынужденные покинуть парижский Левый берег из-за Великой депрессии, они были воодушевлены «Новым курсом» и получили поддержку Управления общественных работ.
А их провинциальная живопись, в отличие от прежней американской жанровой и пейзажной живописи, совсем не была приглаженной и манерной. Это были страстные поиски корней, откровенное и даже яростное выступление против «нового духа новизны». Лидерами были Томас Гарт Бентон (1889 — 1975), Грант Вуд (1892 —1942), Джон Стюарт Карри (1897 —1946). Все они побывали в Париже и вернулись в свои родные американские города не только физически, но и духовно. Бентон сделал в штате Миссури почти все свои фрески на темы американской истории, Вуд писал жителей и окрестности штата Айова, Карри изображал Канзас. И были десятки других, не таких сильных и не таких самобытных, которые шли за этими тремя и тоже писали разнообразные сюжеты из жизни Америки в традиционном стиле, понятном неспециалистам.
Томас Гарт Бентон был выразителем их протеста, который звучал громче, чем призывы. В своей статье «Художник в Америке» (1968) он объяснял:
Мы все восстали против несчастных для американской живописи последствий Арсенальной выставки 1913 года. Мы возражали против новой парижской эстетики, которая все дальше и дальше уводила искусство прочь от реального мира живых мужчин и женщин в кабинетный мир пустой формы. Мы хотели такого американского искусства, которое не было бы пустым, и мы верили, что, только вернув формотворческий художественный процесс назад, к содержательному сюжету, в нашем случае—к сугубо американскому сюжету, мы сможем надеяться, что такое искусство возникнет... Кучка интеллектуалов, искусствоведов, университетских профессоров в области искусства и музейных работников, чьи вкусы явно определялись новой эстетикой Парижа XX века, укрепились за чужой счет в различных башнях из слоновой кости и продолжали держать в своих руках журналы, формирующие эстетические взгляды... По правде говоря, они были кровно заинтересованы в эстетической невнятности, высокопарной символике, запутанной и непонятной терминологии. Игра этими неясностями, производящая впечатление высшей проницательности и глубочайшего понимания, давала им возможность доить богатых дам, увлекающихся искусством, и попечителей американских колледжей и музеев, получая от них денежную поддержку... Вуд, Карри и я выводили американское искусство в мир, где его содержание должно было быть социально значимым, чтобы себя оправдать...
647
Бентон считал, что в «анархическом идиотизме американской художественной жизни» виновны в какой-то мере и «некритические заимствования зарубежных взглядов на искусство», но также и «чрезмерная интеллектуализация» и особенно «"напле-вательное отношение к зрителю", свойственное индивидуализму нашего века». Он просил художников искать «такую американскую жизнь, которую поймут и почувствуют простые американцы».
Несмотря на широкое признание их собственных работ, борьба этих «почвенников» была обречена на поражение. Все больше и больше «простых американцев» начинали прислушиваться к высокопарным служителям и законодателям художественного вкуса. Любители искусства, все больше озабоченные проблемой его сущности, не так терялись перед определением смысла новаторства. И они привыкали получать удовольствие от всего нового. Американское искусство неглубоко пустило корни, и различные области страны постепенно переставали отличаться друг от друга. Местные особенности, которые стремились увековечить «почвенники», с каждым годом теряли свое своеобразие. Мерилом успеха демократического государства повсеместных сообществ теперь стала эффективность стирания различий.
Вуд и Карри ушли из жизни разочарованными. В 1946 году в последнем разговоре с Карри Бентон попытался поддержать дух своего друга, заверив его, что он надолго останется в истории американского искусства. «Об этом я ничего не знаю, — отвечал Карри, — возможно, мне лучше было остаться на ферме. Кажется, никто не интересуется моими работами. Никто не считает меня художником. Если во мне что-то и есть, жил я не в то время».
Исход борьбы между старым американским духом, прославлявшим родные места, и новым американским духом, выражавшим неудержимое стремление индивидуума к новым образам и композициям, не оставлял сомнений. Новый этап развития американской живописи был бесконечно далек от патриотического «почвенничества».
Возможно, самым важным явлением в искусстве стал Джэксон Поллок (1912 —1956), ведь в его творческой биографии отразилась проблема выбора новых путей для искусства в демократической Америке. Родившийся в Вайоминге, получивший воспитание в Аризоне и Калифорнии, Поллок пережил
648
многие существенные переломы в искусстве своего времени. Он учился вместе с Томасом Гартом Бентоном и участвовал в осуществлении Федерального проекта помощи искусству, пока не пришел к собственной интерпретации «абстрактного импрессионизма», которая с легкой руки Харолда Розенберга стала называться «экшн пэйнтинг». Поллок невольно перенес в философию искусства теорию Джона Дьюи, чьими идеалами были развитие и действие. Сам Поллок объяснял:
Моя живопись рождается не на мольберте. Перед работой я даже не натягиваю холст. Я предпочитаю прикреплять развернутый холст к твердой стене или к полу. Мне необходимо сопротивление твердой поверхности. Лучше всего работается на полу. Я чувствую себя ближе к холсту, почти частью картины, потому что имею возможность ходить вокруг нее, работать со всех четырех сторон и буквально находиться «внутри работы». Это сродни «насыпным рисункам» индейских художников Дальнего Запада.
Я продолжаю отходить все дальше от обычных орудий художника, таких, как мольберт, палитра, кисти и тому подобное. Я предпочитаю использовать палки, мастерки, ножи и лить жидкую краску или накладывать слои 1устой краски, добавляя в нее песок, битое стекло и другие посторонние материалы.
Когда я нахожусь внутри своей работы, я не отдаю себе отчета в том, что делаю. Мне нужно как бы «время для знакомства», и только после этого я понимаю, что имел в виду. Я не боюсь вносить изменения, уничтожать созданное изображение и тому подобное, потому что картина живет своей собственной жизнью. Я пытаюсь дать ей проявиться. Но если я теряю контакт с полотном, то тогда все идет прахом. А если нет, то я работаю в сплошной гармонии, с полной взаимоотдачей, и картина хорошо удается.
Вместе с Поллоком появились и другие новаторы. Адольф Готтлиб, Франц Клайн, Виллем де Кунинг, Моррис Грейвс и другие, у каждого из которых было собственное представление о том, чем должна быть живопись.
В художественном мире, мире академий, «школ» и направлений, как объяснял искусствовед Джеймс Эккерман, эти бесконечные поиски новизны привели к «кончине авангарда». Идея авангарда, обогнавшего и опередившего культуру своего времени, уходит корнями во французский романтизм, хотя расцвета она достигла в Америке XX века. Первоначально это понятие подразумевало свободу художника творить, не заботясь о зрителях. Распространение в американском обществе нового слоя «профессиональных творцов общественного мнения» в искусстве вместе с развитием торговли картинами (от частных галерей до универмагов и компании «Сиере, Роубак», открывшей передвижную выставку в 1960-х годах) привели к переоценке ценностей. Творцы общественного мнения, умножая количество музеев, снижая цены на цветные репродукции и увеличивая объ
649
емы «серьезной» информации о культуре, превратили искусство в калейдоскоп.
Работы художника-новатора сразу же растаскивались художественными критиками, организаторами выставок и коллекционерами, которые были в постоянном поиске очередной сенсации. «Минимальное искусство» (приверженцы которого как можно меньше притрагивались к предмету или вовсе оставляли его неизменным, считая сам предмет произведением искусства) и «поп-арт» (намерение рассматривать любой обыденный предмет как произведение искусства) отражали отчаянные поиски новизны в конце XX века. Новаторство стало условием выживания. Последней стадией демократизации все пропитавшего искусства стало «почти полное отсутствие незанятой территории на самой границе между искусством и не-искусством».
Что это означало для наивного профана, для которого искусство все еще было синонимом прекрасного? Перед Джэксоном Поллоком и «экшн пэйнтинг», перед отождествлением чистого новаторства с искусством «простой американец» Бентона чувствовал себя обескураженным и даже обездоленным.
55
ЧУЖЕСТРАННОЕ СТАНОВИТСЯ ОБЫДЕННЫМ
Одной из прекрасных метаморфоз современной американской истории было то, что дети беженцев из Старого Света располагали средствами, свободным временем и техническими возможностями ездить на отдых в те места, где их родители знали лишь бедность и угнетение. Было мало столь ярких символов американской демократии и особых отношений американцев с остальным миром, как эта обратная одиссея американских туристов в середине XX века. Люди, чьи предки без гроша и в отчаянии бежали из Сицилии, Ирландии или Германии, возвращались в комфорте кондиционированного воздуха, чтобы обрести «романтику» Старого Света.
До 1920-х годов за океан путешествовали в основном богатые и привилегированные. В 1895 году, например, около двух третей от ста тысяч американцев и канадцев, которые плавали в Европу, путешествовали первым классом, а сопровождавшие их слуги составляли часть пассажиров других классов. Первая регулярная
650
трансатлантическая пассажирская пароходная линия «Черный щар» открылась в 1818 году постоянными рейсами между Нью-Йорком и Ливерпулем, за ней последовали линия «Красная звезда», линия «Ласточкин хвост», «Театральная» линия (суда носили названия «Шекспир», «Шеридан», «Гаррик», «Сиддонс») й «Французская» линия, суда которой ходили в Гавр. Хотя число американцев, путешествовавших в Европу, постоянно росло еще до Гражданской войны, путешествие за границу оставалось серьезным предприятием, требующим и времени и денег, что не многие американцы могли себе позволить. «Всего девяносто дней в Европе» были изображены известным писателем Эдвардом Эвереттом Хейлом как «подарок судьбы». Только в самом начале XX века удобства во втором классе стали более приемлемыми и менее дорогими. До первой мировой войны американцы, которые могли себе позволить путешествия в Европу, были от этого в полном восторге. Отплытие из Нью-Йорка отмечалось подарками в честь счастливого плавания, цветами и шампанским. Жизнь пассажиров первого класса на борту корабля былаукрашена нарядами из «пароходных сундуков» и «сундучных шкафов» (оба эти американизма появились около 1890 года) и состояла из сменяющих друг друга вечеринок у бассейнов, в дамских салонах, огромных танцевальных залах и живописных кафе.
Северогерманское отделение корпорации «Ллойд» рекламировало новые каюты второго класса как «уют без роскоши». Паспорта все еще не требовались.
Американские путешественники на Европейский континент, которые считали (по словам одного из них), что Старый Свет «должен выглядеть старым», не были разочарованы. Иногда увиденное щекотало их нервы. «Стыд заставил меня закрыть лицо руками, — описывал Марк Твен свои впечатления от зрелища канкана в Париже, — но я продолжал наблюдать сквозь пальцы». Точно так же изображала Эбигейл Адамс, посетившая Париж за сто лет до писателя, свою реакцию на увиденный впервые балет. «Моя стыдливость была задета, — писала она сестре домой в Массачусетс, — и мне было стыдно быть замеченной на этом зрелище. Девушки, одетые в тончайший шелк и газ, в коротких нижних юбках, которые подпрыгивали на два фута от пола, задерживались в воздухе, дрыгая ногами и показывая свои подвязки и трико, как будто на них и не было юбок, — для меня это было нечто совершенно новое». Но она призналась: «...частое посещение этих танцев избавило меня от возмущения, которое я почувствовала вначале, и... теперь я смотрю на них с Удовольствием».
651
Но даже в конце XIX века не все американцы были готовы к подобным новым впечатлениям. В1907 году Уильям Дженнингс Брайан заверял своих соотечественников, что они вернутся из путешествия за границу «более сведущими, но еще большими американцами, чем раньше». То, что он увидел, только утвердило его веру, что «во всем, что делает государство великим в материальном, политическом и нравственном отношении, нашей стране равных нет». Но пока лишь немногие избиратели Брайана могли позволить себе подтвердить свой патриотизм поездкой за границу, в целом влияние путешествий в другие страны на американскую жизнь было еще косвенным. Оно преломлялось в лекциях и работах литераторов, таких, как Ралф Уолдо Эмерсон, Вашингтон Ирвинг и Генри Джеймс, в полотнах и скульптурах Гораса Гриноу, Хайрема Пауэрса и других.
Девушки из американских богатых и почтенных семей, путешествовавшие за границу, были склонны поддаваться очарованию европейских титулов. В 1874 году прекрасная Дженни Джером из Нью-Йорка вышла замуж за лорда Рэндолфа Черчилля (их сыном стал Уинстон Черчилль); внучка президента Гранта вышла замуж за русского князя Михаила Кантакузина, а дочь вице-президента Леви Мортона вышла замуж за герцога де Валянсе де Саган. Статья в журнале «Макколл» в 1903 году перечисляла пятьдесят семь подобных недавних браков американок, «одаренных красотой и долларами». Один любивший сенсации журналист посетовал, что в результате пятиста таких честолюбивых браков из Соединенных Штатов в карманы европейских интриганов утекло около двухсот миллионов долларов.
Но путешествующие богачи, бывало, и привозили ценности домой. В последние десятилетия XIX века некоторые честолюбивые американские богачки прислали в Соединенные Штаты живописные полотна и скульптуры на миллионы долларов. Госпожа Поттер Палмер, владелица одного из самых больших состояний в Чикаго (по общему мнению, вдобавок к самой тонкой талии), употребила состояние, сколоченное ее мужем благодаря универмагу компании «Маршалл Филд» и гостинице «Палмер-хаус», на покупку произведений искусства. В Париже ее наставницей стала замечательная Мэри Кассатт, богатая наследница из семьи пенсильванских банкиров, которая девушкой путешествовала с семьей по Европейскому континенту и в конце концов в 1874 году эмигрировала в Париж. Изучив творчество Старых мастеров, Мэри Кассатт стала другом и ученицей Дега, который считал ее одной из выдающихся художниц своего времени. Именно пристрастия Мэри Кассатт и ее личные знакомства с
652
французскими импрессионистами (однажды она организовала покупку четырех работ Ренуара за 5000 долларов) помогли госпоже Палмер собрать коллекцию, которая после ее смерти пополнила собрание Чикагского института искусств. Госпожа Изабелла Стюарт Гарднер, известная в бостонском свете чудачка, дочь богатого нью-йоркского импортера, истратила свое состояние, скупая разнообразные работы европейскиххудожников от Беллини до Цорна. Благодаря советам молодого Бернарда Беренсона, который только начинал пользоваться известностью знатока итальянской живописи, она собрала внушительную коллекцию, затем построила Фенуэй-корт — «музей, где всегда можно было почерпнуть знания и насладиться искусством». Художественный музей Метрополитен в Нью-Йорке воспользовался основными плодами энергичного и разборчивого собирательства Дж. Моргана, который часто путешествовал за границу и всегда был в поисках работ, которые можно было увезти домой. Он заплатил 200 000 долларов за кубок работы Челлини, а запрестольный образ кисти Рафаэля обошелся ему в 484 000 долларов. Полную противоположность отборной коллекции Моргана представляла сборная солянка Уильяма Рэндолфа Херста; он промотал все свое состояние на всякий хлам, годный лишь на то, чтобы служить слишком дорогим подтверждением нелестных представлений европейцев о богатых американцах, изображенных в комедии Рене Клера «Призрак идет на Запад».
В 1920-х годах зарубежные путешествия из Америки стали более доступными. До первой мировой войны, как замечал Уильям Аллен Уайт, «путешествие любого торговца в Европу было событием для всего города». Но повышение американского уровня жизни и улучшение условий путешествия в недорогих пароходных каютах позволили растущему числу американцев ездить за границу. В 1929 году более полумиллиона американцев побывали за океаном.
Следующий большой скачок числа путешествующих был связан с развитием воздушного транспорта, который невероятно сократил время и расходы на поездки за океан. Решающим событием, конечно, явился одиночный перелет Чарлза Линдберга из Нью-Йорка в Париж 20 мая 1927 года. Он был встречен в Европе столь восторженно, как ни один американец. Теплый прием, оказанный Линдбергу во Франции, был вдвойне примечателен, поскольку он прибыл туда не для того, чтобы тратить деньги.
653
Только через двенадцать лет, 28 июня 1939 года, по воздушной трассе «Пан-Америкэн» состоялся первый туристический полет в Европу. «Дикси Клиппер», четырехтурбинное воздушное судно фирмы «Боинг», взявшее на борт двадцать два пассажира из пятисот претендентов, остановилось для заправки горючим на Азорских островах, село в Лисабоне, где пассажиры провели ночь, и продолжило полет до пункта назначения, Марселя. Прерванное во время второй мировой войны туристическое воздушное сообщение, благодаря военным усовершенствованиям в самолетостроении стало обычным явлением. К 1950 году, когда число американцев, путешествующих за границу, достигло 676 000 человек, воздушным транспортом пользовалось больше пассажиров, чем морским; в 1955 году, когда общее число отправлявшихся за океан превысило миллион человек, по воздуху путешествовало в два раза больше, чем морем. А к 1970 году, когда почти пять миллионов американцев ежегодно ездили за рубеж, на морской туризм приходилось всего три процента. Выдача паспортов стала очень серьезной бюрократической проблемой: в 1950 году было выдано триста тысяч паспортов, а через двадцать лет ежегодно выдавалось уже почти два миллиона.
Соединенные Штаты были первой страной в истории, граждане которой в таких больших количествах могли ездить так далеко только за развлечениями и культурными ценностями. Это явление достигло такого размаха, что международный туризм впервые превратился в основной элемент мировой торговли, сделался новой экономической проблемой для Америки, особенно для американского платежного баланса, а также открыл новые возможности перед странами, принимающими туристов. В 1970 году Управление торговли подсчитало, что расходы американских туристов за океаном каждый год составляли 2 миллиарда долларов. Экономисты в Соединенных Штатах признали международный туризм основной статьей импорта, а другие страны стали рассчитывать на американский туризм как на важнейшую часть экспорта.
Демократизация зарубежных путешествий потребовала также сильного напряжения в области торговли, рекламы и организационной. Должно было пройти целых два века (с XVIII по XX), чтобы пятьдесят миллионов человек переселились в Соединенные Штаты из-за океана. В конце XX века каждый год десятая часть этих американцев летала через океан в‘обратном направлении. Демократия превратила рискованное океанское путешествие в двухнедельный отдых. Путешественники уезжали из Америки не для того, чтобы изменить жизнь, а просто в отпуск, в
654
познавательных и развлекательных целях, за новыми видами и новыми впечатлениями.
Поездки в отпуск стали готовым товаром массового производства. И только в 1960-х годах угроза воздушного пиратства, которому пресса, радио и телевидение с их безответственной погоней за сенсациями составили шумную рекламу, добавила новый, неприятный оттенок риска путешествиям за рубеж.
Изобретателем групповых туристических поездок был, однако, не американец, а англичанин Томас Кук. В 1840-х годах в первую организованную одиннадцатимильную поездку из Лестера в Лафборо на конгресс трезвенников отправились шестьсот человек, каждый из которых заплатил шиллинг за обратный билет третьего класса со скидкой. Вскоре Кук отправлял туристов сотнями в Шотландию (1846) и Ирландию (1848), затем он отправил тысячи туристов в Лондон на выставку 1851 года в «Кристал паласе». В том же году Кук предложил британцам первое организованное им «большое турне по Европе», а к 1869 году он объявил первый «экскурсионный крестовый поход» обывателей в Святую землю. Искушенные соотечественники называли эти туристические поездки «внезапным и разрастающимся злом», «популяризацией достопримечательностей, посещение которых было прерогативой только аристократов, знатоков и богачей». «Города Италии, — жаловался в феврале 1865 года в журнале «Блэквуд мэгэзин» британский консул во Франции, — сейчас наводнены толпами этих созданий, которые все время держатся вместе, и можно увидеть, как они заполняют всю улицу группами по сорок человек с руководителем то впереди, то сзади — кружащимся вокруг, как сторожевой пес, и действительно все это можно сравнить со стадом на выгоне. Я уже встретил три таких гурта, и ничего более неприглядного никогда не видел».
Но Томас Кук защищал свои экскурсии как «средство, способствующее прогрессу человеческого общества». Как глупо «считать, что простые люди должны быть лишены возможности увидеть места, предназначенные только для «избранного» общества. Сегодня, во времена общественного прогресса, поздно говорить такую чепуху о чьей-ти исключительности; земля, созданная Богом, во всей своей полноте и красоте принадлежит народу; и железные дороги, и пароходы появились благодаря свету, которым наука освещает общество, и поэтому тоже принадлежат народу. Лучшие люди, благороднейшие умы возрадуются, видя, что народ следует по проторенным ими путям Развлечений». Но демократизм, которому возносил хвалу Кук, еЩе не до конца воцарился даже в Америке, где богатые наслед
655
ницы гонялись за иностранными титулами. Некоторые богатые отпрыски, такие, как Джеймс Хейзен Хайд (унаследовавший миллионы Нью-Йоркского страхового общества) и Уильям Уолдорф Астор (наследник стомиллионного состояния семьи Асто-ров), которые вначале корчили из себя европейских аристократов, в конце концов покинули родину.
В Соединенных Штатах в последние десятилетия XIX века, когда организаторы путешествий через Атлантику все еще считали более прибыльным заниматься иммигрантами, а не туристами, желавшие поехать в организованную туристическую поездку в Европу по-прежнему обращались к компании «Томас Кук и сын». Президент Грант пользовался услугами Кука. Марк Твен, напечатав заявление, отрицающее личное знакомство с Куком, сообщил всем американцам, что «Кук облегчил путешествия и сделал их радостными для людей». До XX века у Кука не было серьезных конкурентов в Америке.
Компании Уэллса, Фарго и другие американские транспортные конторы были основаны в середине XIX века для перевозки грузов и пересылки денег через сухопутные пространства увеличивающейся страны. Позже те же самые компании занялись прибыльным делом, организовывая пересылку средств от удачливых новоприбывших американцев их нуждающимся семьям в Европу. В 1895 году компания «Америкэн экспресс» открыла свое первое отделение в Европе, которое предлагало американским путешественникам услуги по пересылке корреспонденции, заказам железнодорожных билетов, бронированию гостиниц и розыску пропавшего багажа. Президент компании Джеймс Фар-гоу, занимавший этот пост до 1914 года, был убежден, что на туризме не разбогатеешь, — компания по доставке грузов и почты должна этого дела и держаться. Но когда в связи с первой мировой войной разные транспортные компании были вынуждены объединяться, «Америкэн экспресс» расширила свое дело. До окончания войны компания стала развивать службу зарубежного туризма, которая ощутимо разрослась к самому концу войны. К 1970 году «Америкэн экспресс» насчитывала около тысячи отделений по всему миру и везде обслуживала туристов.
«Америкэн экспресс» организовала первую послевоенную экскурсионную поездку в Европу в октябре 1919 года, ачерез три года состоялось первое туристическое кругосветное плавание. Своими комплексными туристическими поездками «Америкэн экспресс» избавила туристов от всяческих беспокойств и сделала ненужными ни их знания, ни опыт прошлых путешествий. Имея дело в основном с людьми, отправляющимися куда-то
656
впервые, компания предоставляла американцам среднего достатка возможность совершить заграничную поездку, стоимость которой была заранее известна, посетить города и остановиться в гостиницах, уже тщательно апробированных «Америкэн экспресс* на потребительском рынке.
В старые времена перевести свои деньги в дальние страны можно было, только воспользовавшись сложным механизмом банковских чеков и кредитных писем. Обычному человеку, не знающему иностранных языков и не имеющему за границей знакомых, неприятности были обеспечены. В 1891 году «Америкэн экспресс» закрепила за собой авторские права на первые туристские чеки, которые обеспечивали людям, не знающим, где им придется тратить деньги, чудесный способ переводить небольшие суммы со своих банковских счетов. Это был, безусловно, еще один шаг к демократизации зарубежных поездок. Когда в 1914 году, в начале войны, американцы в Европе оказались на мели, туристские чеки «Америкэн экспресс» стали одними из немногих ценных бумаг, принимаемых к оплате европейскими банками. К 1960 году ежегодно продавалось на 2 миллиарда этих туристских чеков. Гарантированность туристских чеков сделала их новым видом «надежных денег» и, освобождая путешественников от очередных проблем, увеличила спрос на дальние путешествия.
Среди широко распространенных средств рекламы заграничных путешествий ничто не могло сравниться с почтовыми открытками. Насколько известно, на самую первую почтовую открытку авторское право было зарегистрировано в 1861 году Джоном Чарлтоном из Филадельфии. Это была простая карточка, на которую отправитель приклеивал почтовую марку, на чистой обратной стороне можно было написать слова приветствия. Согласно действующему тогда Почтовому закону, почтовый сбор составлял один цент. Закон 1872 года, уполномочивший министра почт «выпустить «почтовые открытки», изготовленные из хорошей плотной бумаги с напечатанными на них марками», ввел в употребление еще один американизм. Для рекламы зарубежных достопримечательностей и прелестей заграничных путешествий очень важным событием был Первый международный почтовый договор (1875), страны-участницы которого пришли к соглашению, что отправка открыток из одной такой страны в другую будет стоить вдвое дешевле отправки письма.
657
В 1890-е годы открытки с видами широко продавались в Европе, и привлекательные изображения живописных красот Старого Света начинали доходить до родных мест американских путешественников. Первыми стали печатать открытки немцы, которые к 1895 году ввели в широкое употребление открытки «Gruss aus...» («С приветом из...») с изображением подходящего вида любого места в мире. Это была безыскусная форма готовых туристских посланий массового производства для счастливых участников туристических поездок. Преимуществом художественной открытки с изображением европейского замка или дворца, вида Рейна, Сены или Темзы, живописного уголка в каком-нибудь городе Старого Света со стандартной подписью и красиво напечатанными словами «С приветом из...», было то, что на ней оставалось лишь небольшое незаполненное пространство, чтобы путешественник мог торопливо черкнуть: «Прекрасно провожу время!» — и подписаться. Такие открытки были предтечами еще более усовершенствованных американских открыток следующего века, которые предоставляли туристам возможность лишь выбрать вариант приветствия из готового списка. Вначале — вероятно, для гарантии продажи государственных открыток с марками — Министерство почт США запретило изготовление частных открыток. Тем временем открыточное производство процветало в Германии, и разнообразные цветные художественные открытки с видами всевозможных мест печатались в Великобритании. Все большее число американских туристов за рубежом использовали эти открытки, чтобы послать весточку и поразить воображение своих друзей на родине.
Случилось так, что эти открытки с романтическими изображениями чужеземных видов и европейских гостиниц рекламировали поездки за океан и будили зависть и страсть к путешествиям среди наших соотечественников. Из Германии в течение 1899 года было отправлено 88 миллионов различных открыток, а в 1902 году, когда из Англии было отправлено полмиллиарда, в Германии их число превысило миллиард. На рубеже веков Министерство почт США было уже обеспокоено проблемой так называемых «непристойных и вызывающих» открыток, происходивших из аркад на улице Риволи в Париже. А высочайшим указом 1900 года в Оттоманской империи было запрещено производство самых интересных турецких открыток, поскольку, следуя мусульманскому запрету на изображения, он объявил незаконным выпуск открыток с изображением религиозных церемоний, мечетей и турецких женщин. Фото
658
аппарат, который был введен во всеобщее употребление в 1888 году компанией Истмена «Кодак», очень скоро преобразил практику путешествий. Еще до того, как каждый турист стал обладателем фотоаппарата, фотография определяла представления американцев о мире путешествий, но требовалась новая технология, чтобы печатать фотографии в больших количествах. Сначала фотооткрытку можно было сделать единственным способом — прикрепить каждую фотографию к обратной стороне открытки. Только в 1900 году способ изготовления фотогравюры автотипия, благодаря которой уже возникли иллюстрированные газеты, стал использоваться в производстве недорогих фотооткрыток.
Жажда приключений, владевшая путешественником, когда-то возникала от близости риска и непредвиденного и стала притупляться по мере того, как поездка по Европе для завершения образования превращалась в «туристическую поездку». Путешественник стал «туристом», потребителем продукта массового производства с гарантией. Когда туристический агент обеспечивал условия, по возможности похожие на привычные, случайные встречи с «аборигенами» становились все реже и ненавязчивее. Место проживания было уже зарезервировано, питание заказано, и все оплачено заранее. Застрахованный новыми замысловатыми способами от всех рисков (включая плохую погоду и утерю багажа), обладая надежными, гарантированными от кражи деньгами, турист возвращался домой, привозя с собой меньше воспоминаний, но больше фотографий. Его благодарность или упреки были в большей мере адресованы местному агенту по туризму, продавшему ему билет на туристическую поездку, чем жителю той страны, которую он посетил.
Удовольствие от новых впечатлений в путешествии ослаблялось американскими бытовыми принадлежностями и приспособлениями, которые делали ненужными и не стоящими требуемых усилий и средств любые путешествия в дальние края, если дома все это обходилось гораздо дешевле. Вначале стереоскоп (американизм, вошедший в употребление после Гражданской войны) позволил американцам наблюдать объемные, похожие на настоящие виды Святой земли, Сфинкса и других чужеземных достопримечательностей. Позже все больше американцев стали привозить с собой собственную фотохронику, заменившую прежний дневник путешественника. Потом местные кинотеатры стали показывать диапозитивы с видами (цветными после 1920-х годов) Лондона, Парижа, Стамбула и Нью-Дели во все времена года, которые сопровождались звуко
659
вым оформлением, за мизерную цену и без всякого риска. Для многих американцев именно эти кинопутешествия более реальных путешествий создавали подлинные представления о других краях. К началу 1930-х годов американцы посещали здание парламента, чтобы увидеть, где Джордж Арлисс исполнял роль Дизраели в одноименном известном фильме, как позже посещали фонтан Треви в Риме, чтобы убедиться, так ли он выглядит в фильме «Три монетки в фонтане*. К концу века телевизор донес всю эту и другую экзотику, цветную и озвученную, в американские гостиные, спальни и кухни. Если дальние страны еще интересовали американцев, то этот интерес они могли с легкостью удовлетворить у себя дома простым нажатием кнопки.
Книга четвертая
БУДУЩЕЕ ТОЧНО ПО РАСПИСАНИЮ
Американцы еще не прошли до конца свой путь. Строительство Америки никогда не закончится, Америка будет развиваться все дальше и дальше... Запад — это целое сознание, бесконечное в своем развитии.
Арчибалд Маклиш
Американская цивилизация от самых своих истоков соединяла безоговорочную уверенность в будущем с простодушным замешательством перед тем, что это будущее может принести. Пуритане верили в божественное Провидение, которое сохранит порядок в мире, и их вера была только глубже оттого, что они не очень рассчитывали на возможность узнать, что задумало Провидение. Когда впоследствии американцы объявляли цель нации, даже если порой они называли это «декларацией», их вера вновь была крепка тем, что никогда нельзя было с уверенностью определить, куда приведет Америку ее национальная судьба.
Америка XX века видела будущее полным таких новшеств, каких никогда раньше не ожидала ни одна нация. Но все же сами новшества становились заранее запланированными, предвиденными и привычными.
Часть девятая
В ПОИСКАХ НОВИЗНЫ
Обновись!
Эзра Паунд
Лихорадка новизны везде принималась за дух прогресса.
Генри Форд
Одна из основных целей научного поиска — питать здоровую неудовлетворенность.
Чарлз Кеттеринг и Аллен Орт
Американцы, объединившиеся в поисках новизны, делали новизну все более общедоступной, до тех пор пока она не становилась банальной. Все ресурсы, использованные, чтобы проложить рельсы через Американский континент и разработать американскую систему производства в нескольких вариантах, теперь были пущены на создание американской системы изобретений. В современной Америке все стало стимулом к изобретению.
Общественно ориентированный изобретатель, «изобретатель для потребителя», распознавал потребности и пытался их удовлетворить. А еще существовали общества изобретателей, чьим стимулом был не потребитель, а само изобретение. Они жили в соответствии с внутренней логикой новизны. Для них каждое нововведение влекло за собой следующее. Найти применение или рынок сбыта было заботами других. Работая как
662
бы на островах, вдалеке от ежедневных нужд, они могли себе позволить требовать от общества изменения его потребностей для того, чтобы их открытия можно было использовать. Они с легкостью «шили шелковые кошельки из свиных ушей», поскольку имели возможность думать, как сделать незамеченное очевидным и диковинное выполнимым.
Затем само развитие производства стало неожиданным двигателем обновления. Американская система производства, выпуск миллионов одинаковых товаров, массовое потребление дорогостоящих новшеств вызвали потребность в предметах, хоть немного отличающихся от других. Этот путь к обновлению, путь «модели года» возник не для удовлетворения потребностей общества, не для «обновления ради обновления», а для того, чтобы люди продолжали покупать вещи. Модель следующего года должна была отличаться от предыдущей, лишь насколько это было необходимо для указанной цели. Поточный технологический процесс, общество поточных линий несли в себе потребность с рассчитанной упорядоченностью хотя бы незначительно изменять продукт поточного производства. Но какое изменение можно было считать достаточным?
56
ОБЩЕСТВЕННО ОРИЕНТИРОВАННЫЙ ИЗОБРЕТАТЕЛЬ: ИЗОБРЕТЕНИЯ ДЛЯ ПОТРЕБИТЕЛЯ
Весной 1876 года молодой Томас Эдисон, которому не было еще и тридцати, перевел пятнадцать своих работников в глухой поселок Менло-Парк в штате Нью-Джерси. К принадлежащему ему зданию из белой дранки 30 футов длиной телеги, запряженные лошадьми, подвезли рулоны проволоки, ящики с химикатами, закопченный паровой двигатель и газовый преобразователь для подачи газового освещения. На основании этого набора трудно было определить, что именно задумал Эдисон, ведь он решил заняться «изобретательским делом».
«Открытие — это не изобретение, — сказал Эдисон, — и я не люблю, когда путают эти два понятия. Открытие в той или иной мере представляет из себя случайность». Хотят американцы новых товаров? Тогда они не могут ждать «открытий». Они должны отправиться на поиски, организовав их так Же, как все остальное. Изобретения, по мнению Эдисона, не были удачными находками вслепую ищущих умов, они были результатами выполнения поставленной цели. И Эдисон ве
663
рил, что правильно подобранные люди при хорошей организации труда могут производить изобретения так же регулярно и целенаправленно, как фабрика производит любой другой продукт.
В Менло-Парке Эдисон намеревался осуществлять «каждые десять дней малое изобретение, а крупное — примерно раз в полгода». Под изобретениями Эдисон подразумевал общественно полезные, или, точнее, пользующиеся спросом, результаты. И это придавало всем его представлениям об «изобретении» явно американский характер.
Эдисон был общественно ориентированным изобретателем. Он сперва сосредоточил все свои исследовательские усилия на телеграфии, которая до той поры была самой важной областью практического применения электричества. Его первое знакомство с телеграфией произошло по счастливой случайности. Когда Эдисону было всего пятнадцать лет и он продавал газеты на тихоокеанской железной дороге, он спас из-под колес движущегося поезда сына начальника станции Маунт-Клемент в Мичигане. Отец выразил свою благодарность, пригласив молодого Эдисона жить в свою семью и выучив его на телеграфиста. Вот что привело Эдисона в новый, таинственный мир электричества.
Еще до того, как ему исполнился двадцать один год, Эдисон получил свой первый патент на телеграфный механизм подсчета голосов. Он разработал этот механизм, отправляя телеграфные информационные сообщения о результатах голосования в конгрессе, когда уходило так много времени на опрос конгрессменов. На основании его изобретения при поименном голосовании каждый конгрессмен должен был просто нажать на кнопку, расположенную рядом с его местом, и его голос передавался на регистрационную панель спикера, где проводился автоматический подсчет голосов. Но моментальный счетчик голосов Эдисона положил бы конец издавна сохраняемым возможностям устраивать обструкции. «Молодой человек, — заявил председатель комитета конгресса, которому Эдисон продемонстрировал действие своего механизма, — это как раз то, чего нам не нужно. Ваше изобретение уничтожит единственную надежду, что меньшинство может оказывать влияние на законодательный процесс... А поскольку правящее большинство знает, что когда-нибудь оно останется в меньшинстве, оно будет так же противиться изменениям, как и его противники». Это препод
664
весло Эдисону урок, который он никогда не забывал; после, по его собственному замечанию, он всегда ориентировался на «потребительский спрос».
В первое десятилетие после Гражданской войны процветали биржевые спекуляции. Когда в 1869 году Эдисон приехал в Нью-Йорк, телеграф уже использовался на золотовалютной бирже в форме биржевого телеграфа, который передавал цифры в виде электрических импульсов и моментально посылал информацию о колебаниях рыночных курсов на далекие расстояния. В разгар биржевых страстей в случае поломки биржевого телеграфа Эдисон быстро находил повреждение и приводил механизм в порядок; он поступил на службу в компанию «Гоулд индикейтор» за весьма щедрое по тем временам месячное вознаграждение в 300 долларов. Он сделал ряд изобретений для золотовалютного рынка. Затем Эдисон и несколько его друзей объявили себя «инженерами-электриками», чтобы и дальше вносить усовершенствования в телеграфное устройство. Когда могущественная Западная союзная телеграфная компания узнала о его способностях, он был включен в группу изобретателей, работающих на фирму, и ему было обещано вознаграждение в полмиллиона долларов за производство двенадцати миллионов биржевых телеграфных аппаратов по его новому проекту. В 1871 году Эдисон мог сообщить матери, что в свои двадцать четыре года он стал «надутым восточным фабрикантом».
Телеграфная технология на этой стадии своего развития остро нуждалась в способе одновременной передачи по телеграфным проводам более одного сообщения. К1869 году Эдисон уже продвинулся по пути создания дуплексного аппарата, который мог бы по одному проводу передавать сообщение одновременно в оба направления. К1874 году он разработал еще более замечательный квадруплексный аппарат (он придумал и термин), который сделал возможным отправление одновременно двух сообщений в оба направления. Одно это устройство привело к двойному увеличению мощностей Западной союзной компании и сэкономило миллионы долларов. Джей Гулд купил долю участия Эдисона в производстве квадруплексного аппарата посредством такой запутанной сделки, что адвокаты десять лет кормились за ее счет; в последовавшей тяжбе Эдисон заслужил от адвокатов в суде обращение «специалист по дуплексности и квадруплексности».
К тому времени как Эдисон открыл лабораторию в Менло-Парке, он уже завоевал себе прочную репутацию изобретателя.
665
Кроме указанных усовершенствований телеграфа, в числе его изобретений была «электрическая ручка», мимеограф и другие мелкие устройства.
Фабрика изобретений Эдисона была поистине фабрикой, где он рассчитывал превратить изобретательство в широкомасштабное дело, удовлетворяющее потребительский спрос. Хотя она и находилась в загородном поселке, она не должна была стать исследовательским институтом или убежищем для научных поисков. Подобно тому как на одной фабрике были собраны рабочие, изготавливающие различные части плит, и Эдисон намеревался собрать людей, которые смогут создавать различные части изобретений. У него были свои инструментальщики, а вскоре он пригласил еще и математического физика. Эдисон считал, что лучше всего заниматься изобретениями в окружении достаточного количества знающих людей и при помощи самого лучшего оборудования, направив все усилия на упорное достижение поставленной, цели. Деловитый Эдисон на самом деле почти не признавал никакого «вдохновения» или изобретательского «гения». Это был, по замечанию своего биографа, «гений, утверждавший, что такого явления, как гениальность, не существует».
В Соединенных Штатах после Гражданской войны преуспевающий изобретатель редко был одиноким мечтателем. Хотя Эдисона и называли «чародеем из Менло-Парка», предания об алхимике в тайной каморке стали устаревать — и не без помощи самого Эдисона. Но все же одинокий изобретатель не мог совсем кануть в прошлое. Изучение истории семидесяти основных изобретений XX века в Европе и Америке покажет, что некоторыми из них люди действительно обязаны одиноким изобретателям со скудными средствами, боровшимся с безразличием действующих предприятий за усовершенствование своих устройств. В числе таких изобретений реактивный двигатель, гирокомпас, процесс придания твердости жидким жирам для изготовления мыла и маргарина, рулевое управление с усилителем, запись на магнитную ленту, бакелит, вертолет, кодаковский процесс фотопроявки с использованием хрома, застежка-молния, самозаводящиеся часы.
Но одинокий изобретатель не представляет из себя ничего нового. Новым был организованный поиск изобретений. В современной Америке этот организованный поиск находил поддержку у самых почтенных и дальновидных людей, у самых крупных и солидных предприятий. Изобретательство в Америке было занятием уважаемым.
666
Для самого Эдисона изобретательство было страстью. Он иногда жаловался, что молодые претенденты на работу в Менло-Парке интересовались только размером заработка и продолжительностью рабочего дня. И он отвечал им: «Знаете, мы ничего не платим, а работаем все время!» Но многие молодые люди разделяли его страсть и начинали у него работать.
Фабрика изобретений стала составной частью американской экономики после образования в 1878 году компании «Эдисон электрик лайт». Система электрического освещения, преобразившая повседневную жизнь людей в XX веке, была запланированным продуктом нового предприятия Эдисона.
Другие исследователи начали заниматься проблемой электрического освещения за десять лет до того, как Эдисон переехал в Менло-Парк.
В Англии в 1860-х годах в береговых маяках использовались дуговые лампы, а в 1876 году на выставке к столетию независимости в Филадельфии три горящие на открытом воздухе дуговые лампы распространяли ослепительное белое сияние. Главный консультант Западной союзной компании был под таким сильным впечатлением от сверкающего освещения Парижской выставки 1878 года дуговыми лампами, что, вернувшись в Соединенные Штаты, уговорил Эдисона изучить коммерческие возможности его применения. Когда-то Эдисон недолго экспериментировал с электрическим освещением, но на время оставил эту работу, чтобы заняться фонографом.
Дуговое освещение, конечно, осуществлялось при помощи электрических дуг. Электрический ток, протекавший между концами двух графитовых стержней, производил яркий белый свет до тех пор, пока концы стержней не сгорали. Во время первой публичной демонстрации этого явления в 1808 году сэр Хамфри Дэви зажег дуговые лампы, используя батарею с двумя тысячами элементов. Дуговой свет не мог найти практического применения до тех пор, пока не была изобретена динамо-машина, которая пришла на смену батареям в 1880-х годах.
В растущих городах, где освещение стало необходимым для безопасности населения, основным конкурентом дугового освещения было освещение газовое. К 1835 году газовые компании Балтимора, Бостона, Нью-Йорка, Бруклина и Нового Орлеана освещали некоторые улицы, несколько фабрик и небольшое число богатых частных домов. Через сорок лет существовало более четырехсот газовых компаний. Но газовое освещение
667
улиц по-прежнему было возможно только в больших городах, где содержание центральной станции приносило доход. Отдаленные фабрики, чтобы иметь освещение, вынуждены были обзаводиться собственными газогенераторными установками. В маленьких городах и на фермах американцы довольствовались свечами и масляными лампами. Все еще казалось, что именно газовое освещение получит когда-нибудь широкое распространение.
Когда в 1878 году была создана компания «Эдисон электрик лайт», ничто не обещало дугового освещения ни частным домам, ни конторам, ни магазинам. Дуговой свет, как и газовый, происходил из горения, и посему мог использоваться только в том случае, если открытое пламя не представляло опасности, а графитовые стержни требовали частой замены. Но особым недостатком такого освещения был ослепительный свет, который нельзя было сделать слабее. Поэтому даже наименьшие из возможных дуговых ламп не подходили для освещения небольших помещений. Вдобавок дуговые лампы действовали в «последовательной цепи», что означало необходимость включения и выключения всех ламп одновременно. И короткое замыкание одной дуги угрожало всей системе. Напротив, у газового освещения было много преимуществ, и более 90 процентов доходов газовых компаний по-прежнему поступало благодаря освещению контор и частных домов.
Понимание Эдисоном проблемы электрического освещения оказалось очень далеким от догадок «изобретательного янки» или простодушно-находчивого выдумщика. Для него эта проблема была социальной, то есть конъюнктурной. В сентябре 1878 года он оказался свидетелем выставочной демонстрации восьми ярких, силой в 500 свечей, дуговых ламп, которые были представлены как последнее слово, в дуговом освещении.
Я увидел, что все сделанное не годится для практического использования. Сильный свет не был распределен так, чтобы он мог освещать частные дома. Все электрические лампы, до сих пор изготовленные, обладали слишком большой силой света, а количество элементов было очень небольшим. Я нашел разгадку такую простую, что она была бы понятной и чистильщику сапог. Она открылась мне внезапно, как и загадка говорящего фонографа. Она была реальной, а не призрачной... Распределение света было вполне возможным...
Репортеру нью-йоркской газеты «Сан» он открыл свое видение законченной системы, центральная станция посылает ток по сети проводов к каждой квартире, где ток зажигает тысячи маленьких бытовых лампочек. Он сразу же предсказал, что
668
только в центре Нью-Йорка их вскоре будет полмиллиона. И его радужные прогнозы даже на этой первой стадии обеспечили финансирование со стороны Вандербилта, а также фирмы «Дрексел, Морган & компании.
У Эдисона было еще только смутное представление о том, как это можно осуществить. Но он верил в способность своей фабрики изобретений создавать все что угодно, если заказ был точно определен. Через две недели Эдисон телеграфировал своему европейскому агенту: «Открыл золотую жилу в электрическом освещении — неограниченное распределение света». Американские зазывалы занимались приведением мечты в исполнение, а Эдисон «только описывал события, которые еще не прошли через процедуру осуществления».
Однако он обрисовал свои мечты с деловой точностью. Зная, что к 1878 году только 10 процентов гигантской газоосветительной индустрии приходилось на уличное освещение, он был уверен, что только эта небольшая доля в производстве освещения может быть как-то заменена дуговым освещением, особенности которого ограничивали его применение улицей. Это значило, что 90 процентов газоосветительного дела предоставляло новое поле для конкуренции. Эдисон писал в записной книжке:
Электричество против газа как всеобщего осветительного средства. Предмет: Э. должно добиться выполнения в точности всего, что осуществляется с помощью газа, заменить газовое освещение освещением электрическим. Усовершенствовать освещенность до такой степени, чтобы удовлетворять всем естественным, искусственным и техническим условиям. Предыдущие изобретения оказались неудачными — необходимость коммерческих успехов и достижений Эдисона. Все усилия Эдисона—на производство не сильного ослепительного света, а небольшого по силе света, мягкого, как газовый свет.
Если газовые лампы, при всех неудобствах использования (Эдисон отмечал: «Так неприятно, что в новом театре на Мэдисон-сквер каждый газовый рожок должен вентилироваться маленьким вентилятором для ликвидации продуктов сгорания»), находили очень большой спрос, то какую же прибыль может принести система освещения, имеющая все преимущества газового, но без его неудобств и опасностей? В старых номерах бюллетеней газовой промышленности Эдисон раскопал данные о газовом освещении за последние пятьдесят лет. Он расценивал их как основные характеристики рынка сбыта, который он надеялся завоевать для электричества.
Тогда Эдисон представил себе всемирную сеть линий электропередач. Он вычислил разницу в стоимости получения газа из
669
сгорания угля (существовавшая тогда система) и стоимости превращения тепловой и паровой энергии в электрическую. И определил, что в городских зонах, где в электричестве больше всего нуждались магазины и небольшие фабрики, спрос на индивидуальное электрическое освещение будет меньше, в то время как «в более благоустроенных жилых районах потребуется меньше электроэнергии для двигателей и больше источников света для индивидуального освещения». И он сделал вывод: район, где нужно меньше света, более пригоден для размещения силовых установок; так, можно достичь равномерного распределения электроэнергии в масштабах всего города». Для того чтобы послать свет в каждый дом, где он необходим, требовался первым делом новый тип индивидуального источника света, затем новый вид соединений в электроцепи, чтобы каждый источник света мог быть включен или выключен независимо от остальных; и, наконец, центральная электростанция, соединенная проводами с тысячами электроточек. Эдисон начал работать одновременно над всеми этими проблемами.
Было бы само собой разумеющимся попытаться распределить дуговой свет, но с самого начала Эдисон выбрал другой путь. Он занялся производством электрического света, который мог бы несильно гореть в закрытой лампе. Значит, это должен был быть свет «накаливания», использующий электричество не для производства пламени (как газовое пламя или пламя, поглощающее графитовый стержень при дуговом освещении), а скорее для поддержания накала при нагреве нити до белого каления. Прежние исследования дугового света вряд ли могли бы здесь помочь.
Изобретатели не менее четверти века пытались довести «лампу накаливания» до совершенства. Были использованы электропроводные металлические или графитовые нити накала в стеклянном сосуде, откуда был выкачан воздух, но они не светились бол ее пяти минут. Специалисты пришли к твердому выводу, что применение «накаливания» для освещения теоретически и практически невозможно. В этих ранних неудачных попытках использовались графит или платина, при накаливании которых током сопротивление нитей было низким. В такой системе нить поглощала большое количество тока (скажем, ток в 10 ампер при напряжении в 10 вольт с сопротивлением в 1 ом), а для электроцепи требовалось много дорогостоящего медного провода. Именно высокая цена медной проволоки, помимо всего остального, вынудила экспертов признать, что система такого типа неэкономична.
670
Вместо того чтобы пойти по пути своих предшественников, а потом мучиться из-за материала для накаливания или стоимости медного провода, Эдисон свежим взглядом взглянул на проблему в целом. По правде сказать, он посмотрел на проблему с другой стороны. Если предположить, что сопротивление нити накаливания в горящей лампе будет высоким, тогда для каждой лампы понадобится ток небольшой величины (скажем, ток в 1 ампер при напряжении в 100 вольт с сопротивлением в 100 ом). Такая система, поскольку в ней использовался ток большого напряжения, потребовала бы одну сотую часть медного провода для электроцепи, и одна эта экономия могла бы сделать пригодной всю структуру.
Пересмотрев проблему таким образом, Эдисон попутно описал свойства материала для накаливания, который нужно было найти. После не оправдавших надежд экспериментов с платиновым проводком Эдисон стал пробовать другие разнообразные материалы. Наконец в октябре 1879 года его пробная лампочка с науглероженной хлопковой нитью накала показала многообещающие результаты — она горела в течение сорока часов. Это было также обусловлено усовершенствованной вакуумной средой, которую Эдисон смог получить в своих лампочках. 1 ноября 1879 года Эдисон подал заявку на патент на электрическую лампу с угольной нитью накаливания. Одновременно он спроектировал электроцепь с параллельными соединениями, каждая из тысяч штепсельных розеток которой могла быть включена или выключена независимо от остальных. Он также разработал усовершенствованную динамо-машину. Таким образом, Эдисон не просто «изобретал» новую лампу накаливания, он создавал новую систему электрического освещения для целых населенных пунктов. Как полвека назад первые организаторы становищ торговцев мехом или первопроходцы скотопрогонных дорог, он также принимал во внимание время, пространство и людей. Он должен был пробиваться вперед на всех направлениях одновременно, обеспечить свои электрические «свечи» нового образца источником энергии, сетью проводов. Но Эдисон творил на проверенной почве. Газоосветительная индустрия, которая преуспела на обеспечении контор и домов «распределенным» светом, уже опробовала этот рынок сбыта. Если бы только он смог найти более дешевую и эффективную замену газовому освещению, он был бы вполне уверен, что его дело будет процветать.
Поскольку целью было создать действующую систему целиком, Эдисон знал, что сможет извлечь выгоду из решения только всех проблем сразу, а не какой-то в отдельности. Но знал он
671
также, что некоторые свидетельства его успеха послужат нью-йоркским вкладчикам побудительным мотивом для финансовой поддержки его исследований. Поэтому он принялся использовать собственную склонность к эффектам для пропаганды величия своих задач вкупе со своими успехами (действительными или воображаемыми). Передовая статья в нью-йоркской газете «Геральд» от 21 декабря 1879 года провозглашала:
СВЕТ ЭДИСОНА—ТРИУМФ ВЕЛИКОГО ИЗОБРЕТАТЕЛЯ В ЭЛЕКТРИЧЕСКОМ ОСВЕЩЕНИИ. КЛОЧОК БУМАГИ ИЗДАЕТ СВЕТ БЕЗ ГАЗА И ПЛАМЕНИ, ДЕШЕВЛЕ, ЧЕМ МАСЛО. УСПЕХ В ХЛОПЧАТОБУМАЖНОЙ НИТКЕ.
Хорошо осведомленный репортер рассказал захватывающую мелодраму о волшебстве Эдисона: приложение электрического тока к «крошечному клочку бумаги, который можно было сдуть», произвело «яркий прекрасный свет, подобный роскошному рассвету итальянской осени». Не скрываясь от лучей славы, Эдисон сообщил, что в канун Нового, 1880 года Менло-Парк будет освещен лучами нового волшебного света. В течение недели между Рождеством и Новым годом толпы стекались в Менло-Парк, чтобы увидеть чудесный «свет будущего» Эдисона. Сорок ламп накаливания, загорающиеся от одной динамо-машины, изумили посетителей. Больше всего поразили их не сами лампы, а то, что их можно было моментально включать и выключать.
Следующим летом Эдисон объявил, что он рассылает по всему миру агентов на поиски наилучшего растительного материала для волосков накаливания. Поскольку только за несколько лет до того Жюль Верн опубликовал роман «Вокруг света в восемьдесят дней», который все еще был в зените популярности, у Эдисона было готовое клише для эффектной рекламы своих исследований, чтобы поддержать уверенность вкладчиков и пробудить интерес будущих потребителей. Он отправил одного своего агента в Японию и Китай, второго — в Вест-Индию и Центральную Америку, третьего — в верховья Амазонки. Такой «рекламы», какую принесла ему смерть одного из его агентов на Кубе от желтой лихорадки, он совсем не ожидал. Но его агент на Амазонке присылал столбцы за столбцами захватывающего материала для ежедневных сенсационных сообщений в прессе; затем, вернувшись в Нью-Йорк, получив вознаграждение и насладившись праздничным обедом в самом шикарном ресторане города, агент таинственно скрылся во тьме, и его больше никогда не видели. Газеты окрестили агентов Эдисона
672
«бесстрашными рыцарями цивилизации». В поисках «материала, такого драгоценного, что ревнивая природа скрыла его в своих тайниках», они подвергали себя опасности кубинской лихорадки, ядовитых стрел Амазонки и самой смерти, чтобы помочь Эдисону осветить дома американцев.
Тем временем железнодорожный магнат, который недавно занялся морскими перевозками, первым дал Эдисону возможность построить целый осветительный завод. В мае 1880 года пароход «Колумбия», стальной корабль весом в 3200 тонн, который покинул судоверфи Честера в Пенсильвании и отправился в свой первый рейс вокруг мыса Горн к Калифорнии, стал первым в истории кораблем с электрическим освещением. «Колумбия» закончила свое двухмесячное путешествие в Сан-Франциско, по прибытии куда все 115 ламп накаливания все еще пылали, освещая корабль уже в течение 415 часов. В следующем году на путепроводе в районе Холберн в Лондоне Эдисон установил первую городскую систему освещения лампами накаливания. Два гигантских генератора, спроектированных Эдисоном и присланных из Нью-Йорка, подавали энергию почти двум тысячам лампочек, освещающих окрестности и здание главного почтамта Великобритании.
Учитывая весь этот опыт, Эдисон рассчитывал, что его первая в Америке электростанция будет построена в нижней части Манхэттена. «Я не намерен, — обещал он еще в 1878 году, — демонстрировать или распространять электрический свет до тех пор, пока работа над экономическими и другими аспектами не будет завершена настолько, что я буду уверен в его моментальной победе над газом». На Парижской выставке в 1881 году Эдисон показал модель своей системы, которая, по оценкам немецкого специалиста, была до последней детали так прекрасно выполнена и так тщательно разработана, как будто ее десятилетиями испытывали в разных городах. И розетки, и выключатели, и предохранители, и патроны, и все остальные принадлежности были на своих местах. Сэмюел Инсулл, англичанин двадцати одного года, который работал в английской компании Эдисона, взял на себя обязанность сражаться с газовыми фирмами и помог Эдисону заручиться средствами и разрешением на строительство задуманной станции на Пёрл-стрит. Эдисон и Инсулл отыскали площадку размером 50 на 100 футов, где намеревались построить завод для снабжения электричеством района примерно в половину квадратной мили.
673
22-379
Район Пёрл-стрит был намеренно выбран, поскольку он включал большую часть финансового центра Уолл-стрит. Ведь успех электрических огней Эдисона в этой части города мог сразу же завоевать поддержку людей, чья помощь сделала бы возможным электрическое освещение по всей стране. Завод был расположен в центре квартала, в котором также находились многоквартирные дома и небольшие фабрики. Несмотря на протесты городских властей и финансистов, Эдисон решил не протягивать провода поверху, а пойти на дополнительные расходы и провести их под землей. Для этой цели он разработал новые прокладки и продумал новые правила теплоизоляции, которые затем вошли в первые нью-йоркские законы по электричеству.
Когда Эдисон сталкивался с неожиданной проблемой, он использовал ее, чтобы сделать очередное радостное заявление. «Я продолжал обещать через газеты, что большая центральная электростанция в Нью-Йорке будет запущена в такое-то время. Эти обещания в основном имели своей целью поддержать дух моих акционеров, которые, естественно, хотели разбогатеть быстрее, чем позволяла природа вещей». Около 600 000 долларов было вложено в строительство на Пёрл-стрит. «Крупнейшее и самое ответственное дело, за которое я когда-либо брался, — вспоминал Эдисон. — На свете не существовало ничего подобного... Все наши механизмы, устройства и детали были домашними изобретениями домашнего изготовления. Наши работники были новичками, неопытными в запуске электростанций. Что произойдет, когда огромный ток будет пущен по проводам под нью-йоркскими улицами, никто не мог знать... Газовые компании в те времена были нашими злейшими врагами, пристально следили за каждым нашим движением, готовые наброситься на нас при малейшей неудаче».
В три часа дня 4 сентября 1882 года главный электрик Эдисона повернул рубильник. Огни зажглись — четыреста огней к услугам восьмидесяти пяти клиентов. «Только около семи часов, когда стало темнеть, — отмечала «Нью-Йорк тайме» (чьи служебные помещения освещались теперь пятьюдесятью двумя лампочками Эдисона), — электрический свет действительно показал себя и продемонстрировал, каким он был ярким и ровным». В редакции «Таймс» казалось, что «пишешь при дневном свете». В стране впервые блеснули городские огни.
Эдисону было еще только тридцать пять. Соблазнившись возможностью превратить для миллионов американцев ночь в день, он заявил, что определенно стал деловым человеком и «надолго оставит изобретательство». Заводы Эдисона, возводи
674
мые предприимчивым Сэмюелом Инсуллом, распространились по всей стране. И реклама отдала ему дань разноцветным потоком книг и статей о молодом Томе Эдисоне, «короле изобретателей*, «современном чародее*.
Наивысшей почестью явилась постановка знаменитым нью-йоркским мюзик-холлом «Ниблос-Гарден* «большого мимикодраматического балета*, посвященного победе Эдисона над темнотой. Освещенная электричеством декорация нового Бруклинского моста служила фоном для танцевального представления, в котором каждая балерина взмахивала волшебной палочкой с лампочкой Эдисона на конце. Во время последних приготовлений журналист увидел, как неугомонный молодой Эдисон (который только что электрифицировал целый город) подводил электричество к костюмам балерин. «Окруженный девушками, поправляя на них корсеты, он вставлял маленькую батарейку за пазуху каждой танцовщицы для того, чтобы на лбу у них зажигались огни*. В программе торжественно объявлялись «новые световые эффекты производства компании «Эдисон электрик лайт* под личным руководством самого господина Томаса Эдисона*.
57
СОЮЗЫ ИЗОБРЕТАТЕЛЕЙ: РЕШЕНИЯ В ПОИСКЕ ПРОБЛЕМ
Научно-исследовательская и опытно-конструкторская работа (НИОКР) стала делом государственной важности намного позже, чем она была организована в масштабах всей страны. Когда американцы в середине XX века стали уделять внимание своим научным учреждениям и их способности раздвинуть границы научного знания, люди были озабочены проблемами школ и университетов, а порой и правительственными исследовательскими программами, но народ в целом едва ли представлял себе решающую и возрастающую роль промышленно-исследовательских лабораторий. Только когда экономический кризис 1930-х годов пробудил осознание связи между научным прогрессом, занятостью и процветанием, стала доступной статистика таких исследований. К 1956 году общие ежегодные национальные расходы на НИОКР только в области естественных наук достигли почти 8,5 миллиарда долларов, что более чем в два раза превышало национальные расходы на все высшие учебные заведения. К 1960-м годам НИОКР вошла в словари как еще один
675
22*
американизм. Несмотря на внушительный рост национальных расходов на высшее образование (с 7 миллиардов в 1960 году до 13 миллиардов в 1965-м и 23 миллиардов в 1970 году), растущие ежегодные расходы на НИОКР постоянно продолжали оставаться более высокими, достигнув 27 миллиардов к 1970 году. Хотя доля федеральных средств, отпускаемых на эти цели, все время возрастала, расходы частных промышленных фирм, по крайней мере до середины XX века, составляли ровно половину общей суммы.
Промышленно-исследовательские лаборатории были изобретены не в Соединенных Штатах. С древних времен философы и мечтатели представляли себе идеальное человеческое общество, где люди науки сообща трудятся для общего блага. В начале XVII века Фрэнсис Бэкон в «Новой Атлантиде» описал «дворец Соломона», где мудрецы складывали вместе свои знания и искали им применение. Реально существующие общества ученых, такие, как Французская академия, основанная в 1635 году, объединяли по большей части почетных теоретиков; они никогда не осуществляли того деятельного научного сотрудничества, о котором так мечтал Бэкон. Впервые современные промышленные исследования в широком масштабе стали осуществляться в Германии, где до конца XIX века химические и оптические фирмы показали, насколько выгодно применять науку в промышленности. В Германии существовали те же преимущества, что и в Америке. Поскольку промышленность начала там развиваться позже, чем в Англии, Германия не имела консервативных традиций, отделявших науку от техники. И новая отрасль искусственных красителей в Германии сильно зависела от лабораторных открытий, особенно от синтеза краски индиго и других продуктов. Новое в Германии производство оптики, возглавляемое Карлом Цейсом, также благополучно господствовало на мировом рынке в своей отрасли, таким образом сдерживая промышленные исследования в остальном мире. Институт Кайзера Вильгельма, основанный в 1911 году, сначала процветал под совместным покровительством правительства и промышленников, но нацизм способствовал его краху.
В Соединенных Штатах современные лаборатории для промышленных исследований в конце концов должны были найти себе среду, где они могли достигнуть небывалого расцвета. Этому тоже суждено было стать явлением XX века, отличным по масштабам и целям от прежних американских достижений.
676
Мы уже рассмотрели, как отдельные первооткрыватели в области науки создавали лаборатории для решения различных задач. Первые нефтепромышленники наняли Бенджамина Силлимэна-младшего для исследования образцов нефти. Чарлз Джэксон, который познакомил Сэмюела Морзе с принципами действия электрического телеграфа, открыл в 1836 году в Бостоне химическую лабораторию, где проводил эксперименты с нитроклетчаткой и сорго, и предложил применить эфир в хирургии. Примерно в то же время химик из Филадельфии Джеймс Бут открыл лабораторию для исследования сахара, патоки и железа, там он также обучал честолюбивых молодых химиков.
В течение XIX века отдельные гениальные изобретатели боролись, шли на жертвы, бросали вызов общественному мнению. Эли Уитни, Оливер Ивенс, Элиас Хау, Гейл Борден, Сэмюел Морзе, Александр Грэм Белл, Джордж Истмен, Джон Уэсли Хайатт и десятки других потратили свои жизни и пустили по миру свои семьи, чтобы сделать из какого-нибудь новшества товар, пользующийся спросом. Они были изобретателями-коммерсантами. Придумав швейную машину, они должны были собрать ее собственными руками, устроить ее демонстрацию, показать, как можно ее производить, и, наконец, уговорить кого-нибудь начать производство, если только они не решали и этим заняться сами. Кроме того, существовали и коммерсанты-изобретатели, у которых был нюх на все новое и желание поставить на карту свои силы и свои средства. Это была армия, в которую входили Фредерик Тюдор, Эдвин Дрейк, Айзек Зингер, Густав Свифт и Джон Генри Пэттерсон; в каждом из них жил изобретатель, но по большей части они были организаторами и покровителями изобретательства. Общим для всех них была упорная целеустремленность, качество, которое в кодексе школьных добродетелей называлось «настырностью». Они следовали идефиксу, невзирая на болезни, бедность, всеобщее презрение. Как старатели, знающие, что они ищут, они лишь не были уверены, где искать.
Но лаборатории для промышленных исследований создавались, чтобы вести поиск по-новому. Появлялись новые институты и новые люди с новым отношением к своим целям, к времени, издержкам и потребностям. Они изъяснялись в новом стиле, Употребляя такие слова, как «выполнимость» и «опытная установка». Люди, ведущие исследования в этих лабораториях, были новой породы. Трудно было бы сделать их народными героями, потому что они работали на рубежах, о существовании которых
677
большинство американцев даже не подозревало. Они уже не были ни дилетантами, ни кустарями. Это были уже не «чердачники», а ученые государственного значения, имеющие передовое образование, пользующиеся терминологией для избранных в высших научных органах государства. Больше не ограничивая поиск чем-то определенным, они собирались не только находить, но и искать. Общественную значимость, смутные надежды и энтузиазм ранних американских первопроходцев — все это они вновь переживали на таинственных невозделанных просторах науки.
«Электричество, — написал Чарлз Элиот на здании Союзной компании в Вашингтоне, — это источник света и энергии, поглощающий время и пространство, несущий человеческую речь через моря и земли; величайший слуга человека — хотя еще неизвестный». Исследовать эту неизвестность и открыть ее богатства стало задачей первой в Америке лаборатории для промышленных исследований, основанной компанией «Дженерал электрик» в 1900 году.
Пророком и первым организатором этого нового организма был Уиллис Уитни. Будучи сыном мебельного промышленника из Джеймстауна на крайнем западе штата Нью-Йорк, Уитни должен был обучиться делу. Но в средней школе он был увлечен вечерними занятиями, которые проводил местный коммерсант, в свободное время занимавшийся наукой. Здесь он впервые заглянул в микроскоп, а потом уговорил родителей купить ему такой же. Уитни продолжил обучение в Массачусетском технологическом институте (заведение, предоставляющее государственные стипендии), которое он закончил в 1890 году по отделению химии, потом, после двух лет учебы, получил докторскую степень в Лейпцигском университете в Германии и, наконец, закончил шестимесячные курсы в Сорбонне. Возвратившись в МТИ, он преподавал химию, исследовал области на стыке электричества и химии и разработал электрохимическую теорию коррозии. Когда компания «Дженерал электрик» решила организовать исследовательскую лабораторию, она обратилась к тридцатидвухлетнему Уитни. Его первой реакцией, как они потом вспоминали, было: «Я бы бблыпе хотел преподавать, чем быть президентом!»
Нежелание Уитни покидать университет для работы в «Дженерал электрик» было вполне понятным. Ведь до этих пор научные исследования, так же как и преподавание, были
67R
сосредоточены в колледжах и университетах, не считая нескольких организаций, таких, как Смитсоновский институт, которые получали субсидии от государства. Компания «Дженерал электрик», которая выросла из компании Эдисона, нуждалась в способностях Уитни, поскольку сам Эдисон стал предпринимателем. Блестящий ученый, немецкий эмигрант Чарлз Штейнмец как инженер-консультант компании добился успехов в теории переменного тока, но он был одиночкой и по характеру неспособен что-нибудь организовать. Первоначальный патент Эдисона на лампу перестал действовать в 1894 году, и другие ранние патенты либо прекратили свое действие, либо стали недействительными в связи с новыми научными успехами. «Дженерал электрик» по-прежнему контролировала большую часть сбыта ламп накаливания в Соединенных Штатах, но газовое и дуговое освещение все еще с ними конкурировали. Немецкие фирмы разработали нити накаливания гораздо совершеннее первоначальной угольной нити, теперь они изготавливались из осмия, тантала и других новейших материалов. И «Дженерал электрик» тоже требовались новые идеи, новые материалы, новая продукция. Как вспоминал Уитни:
Те времена, 1900 год, были самыми благоприятными... Паника и кризис 1893 —1896 годов поставили все на свои места. Предрассудки времен колонизации были в основном забыты. Мы узнали, что существовала сфера применения для всех разнообразных форм электричества, будь то переменный или постоянный ток. То были дуговые лампы, лампы накаливания и электрическая городская железная дорога, и мы пытались все это соединить. Общее мнение сводилось к тому, что никаких коренных новшеств возникнуть не могло. Медь была лучшим проводником электричества, железо было лучшим материалом для магнетизма, уголь—лучшим материалом и для электродов в дуговых лампах, и для нитей накаливания, и для коллекторных щеток.
Насколько мы могли знать, эти материалы, вероятно, должны были навсегда остаться лучшими для соответствующих целей. По крайней мере таково было мнение большинства инженеров. Однако были и такие, которые думали по-другому...
Когда Уитни только приехал на завод «Дженерал электрик» в Скенектади, он работал в сарае, на заднем дворе дома Штейн-Меца. Потом, когда организовал лабораторию, он выхлопотал новое здание и собрал плеяду ученых, с чьей помощью постепенно выработал направление деятельности своего предприятия.
Уильям Кулидж, бедный мальчишка с фермы в Массачусетсе, который также прошел через стипендию в МТИ, степень в Лейпцигском университете и возвращение в институт,
679
был одним из самых блестящих первых сотрудников Уитни. В 1908 году, через три года после начала работы у Уитни, Кулидж изобрел способ изготовления нитей накаливания из вольфрама, и этот способ (в сочетании с другими усовершенствованиями) давал возможность получать лампы в два с половиной раза большей эффективности по сравнению с теми, которые применялись в прошлом. Затем Кулидж разработал катодную трубку, которая открыла новую эпоху в рентгене и закрепила за «Дженерал электрик» ведущую роль в этой молодой научной отрасли. Ирвинг Лэнгмюр, который тоже пришел в лабораторию с докторской степенью по физической химии, полученной в Германии, обнаружил, что вольфрамовая нить накаливания действовала эффективнее, если ее поместить в ламповую колбу с инертным газом. Потом, когда Лэнгмюр перешел от лампочек к электронным лампам для радио, он попутно разработал атомную теорию, которая легла в основу использования ядерной энергии. Никто не предполагал и даже не представлял, что исследования будут развиваться именно в этих направлениях. Подобно испанским и португальским мореплавателям, которые четыреста лет назад искали короткий путь на Восток, а открыли Новый Свет, эти научные исследователи подходили к границам неизвестных континентов. Но поддержка такого рода исследователей стала обычной частью планов и бюджетов американских промышленных предприятий и начала восприниматься обывателями как нечто само собой разумеющееся.
Работа американских инженеров, по утверждению Уитни, стала заключаться в восполнении морального износа. Такое большое предприятие, как «Дженерал электрик», как он считал, не могло продолжать действовать, только производя самые лучшие старые товары.
Наша исследовательская лаборатория возникла в развитие идеи, что крупное промышленное предприятие само способно и обязано обеспечить свое существование. Это можно сделать с помощью новых открытий. Более того, необходимость в таком обеспечении и возможности, которые оно открывает, увеличиваются более чем прямо пропорционально размеру предприятия. Промышленные группы могли, таким образом, расширять свою деятельность далеко за пределы того, с чего начинали их учредители, потому что накопленные ими знания и опыт становились общепризнанными. Никто еще не знает возможной продолжительности существования правильно сконструированной системы промышленного производства.
Из такой разносторонней лаборатории, как у Уитни, выходили самые разнообразные изобретения — «тепловой электрод»
680
(новый тип изолированного провода, сделавший возможным производство электрических кухонных плит), подводный стетоскоп для обнаружения вражеских подводных лодок, усовершенствования для громкоговорителей и коротковолновый диэлектрический нагревательный прибор для вызывания искусственного жара при лечении сифилиса, артрита, фурункулов и бурсита.
Итак, Уитни стал американским Гераклитом, проповедуя и внушая, что сущность жизни состоит в одних только изменениях. В свой научный мир он принес веру Уильяма Джеймса и Джона Дьюи, что старые категории познания, необходимости и даже общеизвестные определения изобретения и нововведения суть враги развития и прогресса. Будучи директором лаборатории, он заявил, что не хочет давать директивы. «Директор только указывает, как какая-нибудь деревянная стрелка на шоссе. Руководство научными исследованиями — это умение не упускать возможности, которые открывают новые разумные идеи. Это умение замечать, как развивается идея в умах и в руках исследователей. Даже одинокий первооткрыватель в области мысли, получив так называемый аванс, продвигается так глубоко в неизведанное, что так называемому директору остается успешно следовать по открывшимся новым путям. Все новые пути множатся и разделяются пр мере продвижения». Научно-исследовательская лаборатория была местом, где люди не просто выполняют задания, а (по выражению Лэнгмюра) «занимаются искусством использования случайностей». Правила, традиции, сама наука были в какой-то мере препятствием в погоне за неизведанным.
Уитни очень любил цитировать слова физиолога Клода Бернарда: «Цель любой жизни — смерть». Для Уитни это означало, что «занимательные движения жизни будут по-прежнему продолжаться, беспрестанно меняясь». «Великая цель хороших технических новинок — постепенное старение, или, другими словами, мы можем делать с каждым днем все лучше и лучше». Вспоминая безапелляционные предсказания своего времени о том, что электрический трамвай будет ездить в каждом переулке любого города, что электрическое освещение — венец в развитии уличного освещения, он задавался вопросом, может ли когда-нибудь кто-нибудь предсказать, какой следующий вид транспорта возникнет, и возможно ли каким-то образом помещать фосфор в цементное дорожное покрытие, чтобы погло
681
щать и хранить дешевый дневной свет, а ночью отдавать его обратно, тем самым делая ненужными все прежние виды уличного освещения.
Лаборатории промышленных Исследований росли и процветали на границах только что открытых областей: электричества и электроники, фотографии, нефтяной промышленности, производства стекла, резины и синтетики. Лаборатория Дюпона появилась в 1911 году, а в 1912 году Джордж Истмен основал исследовательские лаборатории «Кодак», за которыми последовали лаборатории Резиновой компании Соединенных Штатов в 1913 году, компании «Стандард ойл» в Нью-Джерси в 1919 году и телефонной компании Белла в 1925 году. К середине века в стране насчитывалось двести крупных лабораторий промышленных исследований и две тысячи остальных. Лабораториям «Кодак», кроме нововведений в области фотографии, принадлежали совершенно несообразные, побочные изобретения, такие, как способ выделения витамина А из рыбьего жира. В лабораториях Резиновой компании в дополнение к успехам в технологии производства резины появились латексные нитки, латексное волокно, латексная изоляция для проводов, новый вид бумаги, новые клейкие материалы.
Эти лаборатории имели таких же разнообразных покровителей и учредителей, как и американские высшие учебные заведения. Помимо лабораторий на промышленных предприятиях, существовали правительственные лаборатории, первые из которых были организованы в Министерстве сельского хозяйства и в Министерстве торговли при Бюро стандартов. В 1930 году расходы федерального правительства на научные исследования уже превысили расходы всех университетов на развитие науки, хотя составили всего лишь 23 миллиона долларов. Во время второй мировой войны федеральные научно-исследовательские расходы взлетели до 750 миллионов. Эти цифры продолжали расти и после войны, с продолжением исследований в области атомной энергии, самолетостроения, освоения космоса и других бесчисленных проектах. Между тем крупные индустриальные фирмы создавали и финансировали институты технических исследований. В Меллоновском институте, основанном в 1913 году при Питтсбургском университете, действовали условия, при которых фирма, оказывающая финансовую поддержку исследователю, становилась собственником его открытий. Баттелевский мемориальный институт, созданный в 1929 году на капиталы
682
стальных заводов «для целей обучения, творческой, исследовательской работы и разработки изобретений для промышленного использования», как мы уже видели, финансировал первые мероприятия по созданию ксерокса и приобрел славу покровителя передовых исследований.
Объединения производителей открывали собственные лаборатории: первая была создана Национальной ассоциацией производителей консервов в 1913 году, за ней последовали соответствующие лаборатории при Национальной ассоциации производителей красок, лака и олифы, Институте бумажной химии, Исследовательском институте тканей, Американском нефтяном институте и других. Некоторые из них имели пропагандистские цели, однако к середине века вряд ли нашелся бы профсоюз или объединение производителей, не оказывающие поддержку подлинно научным исследованиям.
По своему вкладу в новые исследования Артур Литтл, открывший первую частную консультативную лабораторию, уступал только Уиллису Уитни. Выходец из семьи старожилов Массачусетса, Литтл изучал химию в Массачусетском технологическом институте, но вдруг почувствовал живой интерес к литературе. В 1886 году он и еще один молодой химик объявили о создании «химической лаборатории, которую мы открыли в доме номер 103 по Милк-стрит в Бостоне... Господин Гриффин и господин Литтл несколько лет проработали над развитием новых химических процессов на промышленном уровне и готовы проводить либо в собственной лаборатории, либо на месте изыскания по усовершенствованию технологических процессов и улучшению качества продукции». После того как его коллега погиб в 1893 году в результате несчастного случая в лаборатории, Литтл продолжал дело в одиночку.
Когда на Парижской выставке в 1889 году Литтл увидел искусственный шелк, сделанный из нитроцеллюлозы, он был увлечен перспективами создания искусственных волокон. Он получил лицензию на использование в Америке нового технологического процесса производства вискозы путем растворения целлюлозы. Немногие коммерсанты изъявляли желание вкладывать средства в такое сомнительное дело, но в 1900 году Литтл наконец нашел предпринимателей, готовых оказать финансовую поддержку компании целлюлозных изделий. Хотя фирма и потерпела финансовый крах, до того как компания была ликвидирована, ей удалось открыть новую область изготовления товаров из целлюлозы. Компания «Кодак» Истмена купила у этой фирмы патент на первую невоспламеняющуюся
683
кинопленку, а компания «Ластрон» приобрела патенты на искусственный шелк, которые дали ей возможность начать новое в Америке производство ацетатного шелка. После того как Литтл участвовал в написании учебного пособия по производству бумаги, его привлекла химия целлюлозы, и в 1911 году, когда компания «Юнайтед фрут» поручила ему найти способ изготовления бумаги из тростникового жома (выжимок кубинского сахарного тростника), Литтл изобрел экспериментальную бумагоделательную машину. Это стало первой «экспериментальной установкой» (новое американское выражение) в Соединенных Штатах. Эти и другие эксперименты Литтла попутно помогли установиться практике строительства заводов специально для испытания новой техники до запуска ее в широкое производство, а опытно-экспериментальные заводы в свою очередь способствовали новаторству.
В 1916 году Литтл перенес свою деятельность в великолепное новое здание в Кембридже, одно из первых зданий в Соединенных Штатах, специально спроектированных для промышленных исследований. Оно вскоре стало известно как «Научный дворец Литтла». Здесь он и его научные сотрудники исследовали широкое разнообразие предметов: химические продукты из нефтяного сырья; ароматы и привкусы, способы их производства и классификации; стеклянные сосуды для духов, зубной пасты и других наполнителей; бумагу для трафаретов; усовершенствованные материалы для изготовления корпусов батарей. Во время первой мировой войны лаборатории Литтла усовершенствовали аэроклей и изобрели улучшенный фильтр для противогаза.
Неизведанное пространство, в котором работал Литтл, подобно американскому Западу в XIX веке, было, конечно, благоприятной средой для обманщиков. И Литтлу нравилось выводить их на чистую воду. Один его клиент вложил полмиллиона долларов в проект образования электричества непосредственно путем окисления угольных электродов, но Литтл доказал, что «изобретатель» был просто хитрым шарлатаном и незаметно подключил бушинги своего генератора к обычной электросети.
Литтл завещал свою фирму Массачусетскому технологическому институту, и после его смерти в 1935 году работа в его лабораториях продолжалась. В 1942 году компания оказала помощь правительству Пуэрто-Рико в разработке «направляющего ремешка» для проведения индустриализации: широкомасштабные рекомендации этой программы включали способы усовершенствования сахарного дела и перегонки рома, измене
684
ния в структуре налогообложения на острове и меры по организации туризма. Во время второй мировой войны исследователи фирмы дали дальнейшее развитие методу парового сжатия Клейншмидта, который все еще использовался для получения питьевой воды из морской. Они разработали новые технические приемы получения жидкого кислорода и других газов и дали толчок развитию новой науки — физики низких температур, которая изучала криогенные явления. Они приняли участие в разработке стартового оборудования для первой водородной бомбы, созданной в 1952 году, они помогли в создании системы зарядки жидкого топлива для использования в космических ракетах и усовершенствовали конструкцию скафандров. Они же открыли новые способы использования изотопных индикаторов в медицине и промышленности. В 1966 году, когда в рамках Программы образцовых городов корпорация «А.Д.Литтл» проектировала развитие территории Восточного Кливленда, в проекте содержалось все — от муниципальных учреждений, транспорта, школ и архитектуры торговых фасадов до организации присмотра за детьми в течение дня, уборки мусора и даже цвета фонарных столбов.
«Научный поиск, — проповедовал Литтл, — отец промышленности». В мире, где, как говорил Киплинг, «вероятны любые ужасы», Литтл доказывал, что вероятен и безграничный прогресс. «Соединенные Штаты, — заявлял он, — это соединение незастроенных земель, скудно заселенных самыми расточительными в мире людьми».
Поскольку пророки новизны изменяли значение нового, возможного и необходимого, вполне понятно, что здравый смысл терял свою убедительность. «Из свиного уха шелковый кошелек не сошьешь» — эта крупица народной мудрости раздражала Артура Литтла. Вот для того, чтобы доказать, что в современной Америке все возможно, Литтл в 1921 году задался целью сделать то, что в поговорке называется невозможным. Он получил десять фунтов желатина, целиком изготовленного (на основании приложенного письменного свидетельства) из свиных ушей от чикагских заготовителей мяса «Уилсон и К0». Из этого материала он спрял искусственную шелковую нить, соткал из этой нити полотно и в довершение изготовил изящный кошелек «по образцу тех кошельков, которые были в средние века у очень знатных дам,—золотые монеты с одного конца, серебряные — с Другого. Подобным кошельком могли бы похвастаться и ее свет
685
лость королева Бургундии в своем дворце, и скромная Сьюки в своем свинарнике». Литтл публично продемонстрировал кошелек, а затем описал это событие в памфлете под заголовком «Вклад в философию». Он мог бы назвать его «Предостережение от философии» и от любого образа мыслей, которые преграждают людям путь в будущее.
За такого рода исследования, которые проводил Литтл, приходилось расплачиваться. Когда новизна перестала быть поразительной и необычной и стала ожидаемой и привычной, начала стираться граница между обычным и необычным, удивительным и банальным. «На нас так нахлынули новые впечатления, — писал Литтл, — что вчерашнее чудо сегодня уже банальность». Когда постоянно можно ожидать чудес и неожиданностей, разве могло ожидание принести уверенность или утешение? Когда изобретение стало матерью промышленности, оно вскоре уже само порождало необходимость. Американцам нужно было только смотреть на технологический уровень окружающей их жизни и читать объявления в газете или смотреть телевизионную рекламу, чтобы обнаружить, каковы их потребности.
И американцы находили решения еще не возникших проблем. Американцы открыли затычку для потока новшеств. Закроют ли они ее когда-нибудь, если смогут?
58
ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ПОТОК: ПУТЬ К ЕЖЕГОДНОЙ МОДЕЛИ
Еще одной силой в Америке XX века, которая поощряла и умножала новшества — или то, что принималось за новшества, — было явление, возникшее отнюдь не для этой цели. Совсем наоборот. Система конвейерного производства, наводнившая страну автомобилями и почти всем чем угодно, была разработана в первую очередь для того, чтобы с наибольшей экономичностью производить максимальное количество совершенно одинаковых образцов одного и того же товара.
Но конвейер обладал одним парадоксальным и оригинальным свойством, которое открылось не сразу. Конвейерное производство было производством поточным. Для поддержания непрерывного движения конвейера с постоянной скоростью было необходимо разбить и распределить операции, что требовало невиданной точности в определении, управлении и хронометраже каждой из небольших операций, которые обеспечивали без
686
остановочное движение конвейера. Для этого, конечно, требовалось детальное планирование и огромные расходы на оборудование для каждой из составных частей. Требовались также невиданные затраты на «машины-орудия», станки, которые изготовляли сложные механизмы плавного конвейерного потока. Раньше, если каретный мастер хотел изменить конструкцию карет, которые он изготовлял, или добавить новую привлекательную деталь к какой-нибудь определенной карете, это было достаточно легко. Он просто по-другому использовал свой инструмент или тратил больше времени на колеса, сиденье, рессоры или что-то еще, пробудившее в нем изобретательскую жилку. При поточной технологии это было уже невозможно. Тогда конвейер останавливался, и, если бы один из рабочих на потоке задерживал весь производственный процесс, чтобы потворствовать собственному вкусу или воображению, потери были бы невыносимы. И рабочий конвейера, у которого в руках был только гаечный ключ или который работал на токарном станке или прессе, запрограммированном на выполнение одной операции одним определенным способом, не имел возможности изменить конечный продукт. Он мог не выполнить свое задание, мог забыть завертеть гайку или удалить лишнее; из-за этого конечный продукт мог оказаться некачественным, опасным или бесполезным, но никак не мог стать чем-то новым.
Теперь, когда воцарился конвейер, он начал серьезно влиять на формирование потребности американцев, в новизне и их представления о новизне. Большая стоимость и сложность механизмов поточной технологии странным образом сделали производство более застойным, чем когда-либо раньше. Консерватизм членов ремесленной гильдии в Старом Свете не шел ни в какое сравнение с застывшими фабричными методами, однажды налаженными для производства одной определенной модели автомобиля. Для изменения даже мельчайшей детали мог понадобиться год на планирование и шесть месяцев на оборудование станками. Поэтому понятно то искушение фабриканта, которому роковым образом поддался Генри Форд и которое было похоже на искушения европейских гильдий, — до бесконечности продолжать производить все тот же старый товар.
И спустя совсем немного времени, хотя производство шло Полным ходом, присущий конвейеру консерватизм привел к однообразию продукции, которое вызвало далеко идущие последствия и в свою очередь создало новое явление. В результате (опять по аналогии с судьбой автомобиля) появилось другое искушение: регулярно осуществлять запрограммированные ново
687
введения, незначительные вариации на основную тему, которые теперь объяснялись не потребностью в каком-либо усовершенствовании и не настоятельными требованиями какого-нибудь нового изобретения. Ежегодная модель появлялась, равно как и по другим причинам, просто для того, чтобы избавиться от этого однообразия и таким образом добиться, чтобы у потребителей постоянно и непрерывно текли слюнки при виде новых товаров, сходящих с конвейера.
Для этой цели чудесно подходила поточная технология. Теперь стало возможным при умелом планировании изменить у модели следующего года конструкцию дверной ручки или дворника, оставляя нетронутыми все остальные детали. Поскольку поточная технология предоставляла техническую возможность производить все что угодно, сама технология вполне подходила для модели следующего года. Вместо усовершенствований самого изделия, назначение которого некоторым образом предъявляло свои требования, конструкторы взяли его за основную тему для изобретения ежегодных вариаций. Степень и характер таких вариаций, которые, чтобы иметь спрос, должны были рекламироваться как нововведения, определялись темпами и структурой производства, которое сдерживалось и управлялось вкусами (действительными или предполагаемыми) потребителей.
Мечтой Генри Форда было создать новую и лучшую домашнюю лошадь — автомобиль, который бы каждый мог себе позволить и который мог бы служить вечно. Основой его плана было, конечно, усовершенствование его модели «Т». Он экспериментировал, разрабатывая конструкцию своего автомобиля, но считал, что, как только будет найден окончательный вариант, перед ним будет стоять только задача найти способ производить эту модель в миллионах экземпляров.
Итак, было необходимо, чтобы все автомобили были одинаковыми. Массовое производство, которое Генри Форд называл «демократизацией автомобиля», требовало стандартизации. «Делать автомобили надо так, — объяснял Форд в 1903 году, — чтобы один автомобиль походил на другой, чтобы все они были похожи, чтобы они получались одинаковыми в результате фабричного производства, так же как одна булавка похожа на другую, когда их выпускает булавочная фабрика, как две спички со спичечной фабрики похожи друг на друга». Для Форда это означало найти способ выпускать миллионы моделей «Т». И он был
688
уверен, что может достичь успеха. В 1909 году приятель предостерег Форда, что автомобиль может создать «общественную проблему», распугивая всех лошадей на дороге. «Нет, мой друг, — ответил Форд, — ты ошибаешься. Я отнюдь не создаю общественных проблем. Я собираюсь демократизировать автомобиль. Когда я это сделаю, каждый сможет себе позволить его иметь и он будет у каждого. Лошадям придется исчезнуть с наших дорог, автомобиль будет обычным явлением, и никаких проблем не возникнет».
Форд приложил все усилия, чтобы сделать свой автомобиль как можно более дешевым, а его ремонт—делом несложным и недорогим. Он продолжал считать, что его задача заключается в выпуске экземпляров одного и того же товара длительного пользования. В1922 году он все еще настаивал:
Мы не сможем постигнуть, как услужить потребителю, если только не сделаем для него что-то способное, насколько это в наших силах, служить вечно. Нам не нравится, когда машина нашего покупателя приходит в негодность или устаревает. Детали автомобиля определенной модели не только подходят ко всем остальным автомобилям этой модели, но и соответствуют подобным деталям всех выпущенных нами автомобилей.
Выдающимся достижением Форда было не столько создание автомобиля для длительного пользования, сколько организация новых, более дешевых способов производить миллионы автомобилей одного типа. Он превратил изготовление автомобилей из трудного прерывистого процесса в плавно текущий поток. Его идеалом (которого он так до конца и не достиг) был непрерывный, бесперебойный поток от сырья до готового изделия, без остановок даже для складирования или хранения полуфабрикатов. Если бы Форду это полностью удалось, кусок железа не переставал бы двигаться с момента, когда он был добыт, до появления в торговом демонстрационном зале в качестве детали законченного автомобиля.
Итак, девизом был «поток». Форд искал и нашел способы поддерживать приток сырья и обеспечивать движение по конвейеру обрастающего деталями будущего автомобиля. Фабрика больше не была местом, где квалифицированные рабочие из многочисленных деталей собирали автомобиль. Теперь здесь автомобиль сам разрастался на конвейере, которым управляли специально расставленные люди.
По-прежнему каждая часть автомобиля собиралась одним работником. Например, один рабочий собирал магнето (благодаря которому действовало зажигание) в течение 20 минут. В1913 году на фабрике в Хайленд-Парке Форд начал разделять опера
689
цию по изготовлению магнето между двадцатью девятью людьми, располагающимися вдоль ленты, по мере движения которой находящееся на ней магнето приобретало очертания. Среднее время для изготовления магнето было сокращено до 13 минут 10 секунд. Через год, когда движущаяся лента была поднята на удобную высоту, время было сокращено до 7 минут; после более тщательных наблюдений необходимое время было сведено к 5 минутам. Конвейерный метод был применен сначала в производстве моторов, затем коробок передач. Для применения его в изготовлении громоздкой ходовой части потребовалась тщательно разработанная и четко синхронизированная система блоков и лебедок. Но меньше чем через год время сборки ходовой части также было сокращено с 12,5 часа до 1,5 часа.
Как мы видели, конвейер не был изобретением Форда. «Идея, — говорил он,—возникла в общих чертах из подвесного транспортера, который чикагские заготовители использовали при свежевании туш». Смелый Фредерик Тейлор, ученый новой школы управления путем разделения, умудрился разбить каждое задание на мельчайшие элементы материала и движений. Теперь Форд стал придавать особое значение потоку, созданию производства, которое было бы непрерывным. Для этого он должен был неотступно следить за производственным процессом в целом. В его воображении автомобиль самостоятельно проходил через процесс собственного созревания. Люди только управляли конвейерами, поддерживали непрерывность производственного процесса. Задача заключалась в том, чтобы обеспечить движение материалов со скоростью, в наибольшей мере способствующей рождению автомобиля.
Новая «массовая продукция» была не просто «количественной продукцией», а, как объяснял сам Форд, она состояла в том, что «принципы мощности, точности, экономичности, классификации, непрерывности, скорости и многократности нашли свое выражение в производимом продукте». Раз Форд превратил производство, состоящее из нескольких отдельных операций, в текущий поток, оно больше не вписывалось в старые механические мастерские, которые были созданы для отдельных мастеров. Для поточной технологии требовалась новая архитектура, пригодная для того, чтобы вместить, направить и запустить поток, — и, таким образом, была вызвана к жизни новая наука производственного проектирования.
Ее основателем был Альберт Кан, немецкий иммигрант, который приехал в Соединенные Штаты двенадцатилетним мальчиком и стал архитектором, занимающимся строительством
690
бетонных сооружений. В1903 году, когда на улицах Детройта было всего восемьсот автомобилей, Кан сделал новаторский проект нового завода компании «Паккард». Хотя «паккарды» производились еще не на конвейере, Кан спроектировал здание таким образом, что материалы, поступающие с одной стороны, с минимальными усилиями по их перемещению продвигались вперед от одной необходимой производственной операции к другой. Затем в 1909 году Кан помог Форду решить проблему, связанную с расходами на железнодорожные перевозки, спроектировав новый вид филиала конвейерного завода при железнодорожных складах в Канзас-Сити, штат Миссури. Это позволило перевозить «форды» в разобранном виде, что давало экономию в объеме перевозок и не требовало специальных товарных вагонов, а затем собирать их в месте назначения. В том же самом году, задолго до того, как было закончено строительство конвейера, Кан начал строить завод Форда в Хайленд-Парке. Это было необычайно просторное сооружение, в котором 50 000 квадратных футов стекла были пронизаны солнечным светом; четырехэтажное, длиной 865 футов и шириной 75 футов, это было крупнейшее в Мичигане здание единой конструкции. Когда в 1917 году возводился завод Форда в Ривер-Руже, здания проектировались для размещения там поточных линий производства. Форд сам наблюдал за каждым этапом строительства и таким образом способствовал появлению новой индустриальной архитектуры.
В эпоху великих архитекторов, подобных Луису Салливену или Фрэнку Ллойду Райту, Кан и его соратники создали новый тип архитектурного величия. Их заводские здания, спроектированные в соответствии с новой логикой производства, внесли в американский пейзаж новое величие, сделанное руками человека. Созданное человеком великолепие завода Форда в Ривер-Руже на картинах Чарлза Шилера не уступало таинственности огромных холстов Томаса Морана, изображающих Йеллоустонский парк или Большой каньон.
Для того чтобы не останавливался производственный поток, все больше и больше американцев должны были покупать «форды». В январе 1914 года, когда Форд поразил страну дневной зарплатой в 5 долларов, он объяснял, что это «не благотворительность и не заработная плата, а участие в прибыли и гарантия высокой производительности труда». К тому же, чем больше зарабатывали рабочие, тем больше покупалось моделей «Т».
691
Форд начал производить модель «Т» в 1908 году. В следующем году он объявил, что с этого времени будет производить только автомобили модели «Т» и что одна и та же ходовая часть будет использована для малолитражки, туристической машины, модели для города и пикапа. Через три года он сделал знаменитое заявление, которое стало загадкой, характеризующей двусмысленность новых свобод американского потребителя: «Каждый покупатель может приобрести машину любого цвета при условии, что она будет черной». Несмотря на искушения усовершенствовать автомобиль, Форд не сдавал позиций. 26 мая 1927 года был выпущен пятнадцатимиллионный «форд» модели «Т». В том году число зарегистрированных (а значит, вероятно, бывших на ходу) моделей «Т» достигло 11 325 521. Но модели «Т» грозила беда.
К1920 году успех Генри Форда в демократизации автомобиля, в производстве недорогих машин, которые могли служить вечно, породил могучую торговлю подержанными автомобилями. Торговцы автомобилями столкнулись с новой формой конкуренции, уже не со стороны лошадей, а со стороны миллионов все еще пригодных подержанных «фордов». В то же время американские покупатели были захвачены растущим уровнем жизни, возрастающими ожиданиями (которые, конечно, питала дневная пятидолларовая зарплата у Форда), а также любовью к скорости и новизне. Американцы требовали чего-то другого.
Но сногсшибательный успех Генри Форда был основан на принципе неизменности. Он едва ли принимал во внимание стили или вкусы потребителей. То новое, что принес его гений в производство, заключалось в изготовлении миллионов одинаковых товаров — моделей «Т». По иронии судьбы вера Генри Форда в модель «Т» была старосветской верой—убежденностью в необходимости совершенства, а не новизны. Именно его старомодная требовательность мастерства и организованности вместо работы в угоду потребителю его и подвела. Невольно он явился предвестником и созидателем'новой эпохи, лежавшей за пределами его воображения и совсем не соответствовавшей его вкусам.
Дух этой новой эпохи нашел свое выражение в 1932 году в том, что Чарлз Кеттеринг и Аллен Орт, выступая с выгодных позиций научных исследователей «Дженерал моторе», назвали «новой необходимостью». «Мы не можем здраво предполагать, что возможно все время продолжать делать Одно и то же, — предсказывали они. — Простейший способ обеспечить надежность производства — это постоянно изменять продукт: спрос на новые вещи бесконечно растет... Одна из основных целей на
692
учного поиска — питать здоровую неудовлетворенность». Так, Элфред Слоун-младший привел американцев к этому новому идеалу, перенеся на покупателя средоточие всех усилий производителя. Когда Слоун начал работать в «Дженерал моторе», он создал новое и типично американское явление, которое к середине века стало таким привычным, что американцы считали его частью естественного порядка, такой же неизбежной, как смена времен года.
Это ежегодная модель. Дух и задачи ежегодной модели, конечно, были совершенно противоположны тому, к чему стремился Форд со своей моделью «Т». «Крупнейшей проблемой будущего,—писал Слоун 9 сентября 1927 года Лоренсу Фишеру, создателю компании «Кузова Фишера»,—будет добиться, чтобы наши автомобили отличались друг от друга и с каждым годом изменялись». Таким образом, ежегодная модель была частью целенаправленной, продуманной программы. И в ее основу было положено формирование надежд на чудесные, по большей части туманные, вечно сменявшие друг друга новшества.
Слоун и его способные сотрудники организовали в «Дженерал моторе» отдел модернизации (в котором к 1963 году состояло на службе более тысячи четырехсот работников). Они много внимания уделяли цвету, «изобретали» новые цвета и давали возбуждающие названия старым расцветкам. Здесь впервые в числе автомобильных конструкторов были и женщины. «Не будет преувеличением сказать, — объяснял Слоун, — что «законы» парижских модельеров стали действовать и в автомобильной промышленности, и увы тем компаниям, которые не придают этому значения».
Изобретение ежегодной модели усилило притягательность и обострило эффект ежегодных предложений. Но оно также создало новые проблемы в области производства и планирования. Покупатели требовали новизны, но до какого предела они были готовы ее принимать? Как дразнить и привлекать покупателя, не пугая его избыточными и поспешными новшествами? Толстый «бьюик» 1929 года (прозванный беременным «бьюиком») был замечательно отлаженным автомобилем, но потерпел полный коммерческий провал. Все же, по мнению Слоуна, это было ошибкой в конструкции, заключавшейся в увеличении изгиба кузова не более чем на 13/4 лишних дюйма.
Ежегодная модель была не только ответом на растущие потребности американцев в новизне. Узаконив новшества, она от
693
вечала и другим типично американским потребностям. В «демократии чистогана» как могли люди доказать, что они действительно поднимаются по социальной лестнице? Ежегодная модель, разработанная Слоуном, представляла собой видимый и доходчивый символ личного прогресса и таким образом создала то, что мы могли бы назвать «лестницей потребления». Когда модель «Т» стала дешевой, надежной и почти общедоступной, дешевизны и надежности было уже недостаточно. На самом деле общедоступность и единообразие стали недостатками.
По мере того как модель «Т» помогала все большему числу американцев передвигаться по стране, она становилась все менее пригодной, чтобы служить демонстрацией их жизненного успеха. Слоун же, чтобы способствовать процветанию автомобильной промышленности и компании «Дженерал моторе», не только разработал идею ежегодной модели, но и попутно наделил автомобиль новой, более значительной, ролью символа американской жизни.
Когда Элфред Слоун-младший пришел в «Дженерал моторе», компания производила множество марок автомобилей, рынки сбыта которых смешивались и перекрывали друг друга. Слоун решил ясно определить, в чем привлекательность каждой марки автомобиля «Дженерал моторе», с тем, например, чтобы «бьюик» оказался машиной более желанной, чем «шевроле». Он собрался сконструировать автомобили, которые были бы любому по карману, и создать заметные разрывы в стоимости разных марок. Эти разрывы, однако, не должны были быть так велики, чтобы многие владельцы «шевроле» не могли надеяться попасть в категорию владельцев «бьюиков» или чтобы многие владельцы «бьюиков» не мечтали когда-нибудь дорасти до «кадиллака».
«Лестница потребления» стала определять производственные планы «Дженерал моторе». Слоун начал с графика цен, состоящего из шести отдельных категорий от 450 — 600 долларов до 2500 — 3500 долларов, а затем стал конструировать автомобили в соответствии с ценами. «Построение цен», на котором Ф.У. Вулворт основал свою пяти- и десятицентовую империю, таким образом, распространилось на самые дорогие американские предметы потребления и определило структуру социального положения в «демократии чистогана». «Наши общие предложения компании «Дженерал моторе» заключались в том, чтобы производимые автомобили занимали первые места в каждом диапазоне и пользовались спросом как с превышением расходов, привлекая тех покупателей, которые могут быть готовы
694
заплатить чуть больше за лучшее качество, так и с сокращением расходов, привлекая покупателей, желающих воспользоваться преимуществом низкой цены автомобиля, близкого по качеству к более дорогой модели конкурирующей фирмы. Это предполагало борьбу за лучшее качество в производстве машин более низкой стоимости и за оптимальную цену в производстве машин более высокой стоимости». Для этой цели Слоун создал новую форму организации производства, при которой гигантская корпорация разбивалась на полуавтономные подразделения, которые попеременно конкурировали друг с другом.
Слоун так же ясно видел свою цель, как и Форд. Но Слоун поставил перед собой производственную проблему, еще более сложную, чем Форд, и требующую еще более всеобъемлющего и беспримерного искусства координации. Теперь Слоун задался целью создать то, что он назвал «массово-классовым» спросом. Он понимал, что будущее американской экономики не только в наполнении рынка механизмами, осуществляющими ранее невиданные операции. Ведь американцы всегда будут стремиться к чуть лучшему, к чуть более привлекательному, к чуть более новому механизму, выполняющему то, что уже знакомо. Американская экономика, таким образом, должна была развиваться путем замены товаров, еще годных к употреблению. Это коренилось в самой сути американской жизни, в росте благосостояния, личной незащищенности граждан и расплывчатости классовых границ. Американцы карабкались по «лестнице потребления», бросая новое ради новейшего.
Именно невиданный успех Форда в удовлетворении потребности в недорогих, прочных, надежных автомобилях побудил Слоуна, как он сам объяснял, представить себе эту новую потребность.
В 1921 году компания Форда контролировала 60 процентов рынка сбыта легковых и грузовых автомобилей, а «Шевроле» — только около 4 процентов. При том, что Форд почти полностью контролировал сферу низких цен, было бы самоубийством бросить ему вызов прямо в лоб. Немыслимо было найти где-то (кроме Министерства финансов Соединенных Штатов) средства, нужные для покрытия убытков, которые потребовались бы для завладения его оборотом на его же условиях.
Придуманная нами стратегия состояла в том, чтобы отхватить кусок из его верхнего эшелона, задуманного как категория роскоши, и таким путем создать оборот «Шевроле» на выгодных условиях. С годами, когда запросы потребителей стали повышаться, новая политика «Дженерал моторе» состояла в том, чтобы быть созвучной ходу американской истории.
Ежегодная модель Слоуна и сопутствующая ей «лестница потребления» были ближе всех прежних американских дости
695
жений к созданию наглядной и всеобщей структуры классовых различий в демократических Соединенных Штатах Америки.
Но в конечном счете ежегодная модель по мере своего распространения в американской экономике стала врагом нового. Ничто другое не оказалось таким действенным, чтобы заставить американцев засомневаться в новизне нового. К концу XX века новизна новых моделей стала заключаться в мелких деталях вроде скрытых фар или сверхскоростных дворников. На то, чтобы каждый год заново проектировать модель автомобиля, разительно отличающуюся от предыдущей, не хватило бы ни изобретательности самых изощренных дизайнеров, ни одаренности наиболее богатых воображением инженеров производства.
Ломая головы, они начали обессмысливать саму «лестницу потребления», предлагая покупателям некоторые модели «шевроле», которые выглядели более внушительно, чем некоторые модели «кадиллака». Благоразумная роскошь стала смешиваться с роскошным благоразумием. Те немногие предприниматели, в основном из зарубежных автомобильных фирм, таких, как «Фольксваген» и «Мерседес-Бенц», которые не проводили ежегодных видимых изменений в своей продукции, обнаружили, что это нежелание меняться стало достойной «отличительной чертой», привлекающей покупателя; а такой подход был сам по себе совершенно новым явлением. К 1960-м годам отчаянные гонки за новизной привели некоторых американских промышленников к выпуску полугодовых новых моделей, невзирая на то что гигантские производственные механизмы замедляли, усложняли и повышали в цене процесс изменения каждой детали. Для выпуска новой модели теперь требовалось два года планирования и переоборудования производства. Поскольку вкусы становились все капризнее, а покупатели все подготовленнее к новизне и жаднее до незнакомого, было сложнее, чем когда-либо, выпустить автомобиль, действительно способный удовлетворить последние прихоти покупателей. Каждый крупный фабрикант начал определять направление развития дизайна по крайней мере на пять лет вперед, с тем чтобы продуманно осуществить изменения шаг за шагом. Таким образом, новизна стала товаром, который отмерялся бережно и осторожно.
Самое глубокое влияние ежегодная модель, став американской реалией, оказала на отношение американцев ко всему новому. Описания процессов проектирования, организации сбыта и испытаний часто начинали более интересовать предполагаемого покупателя и поэтому более широко рекламировались, чем полезные качества и окончательный вид. Когда новинка не была
696
непредвиденной, будущее все больше и больше растворялось в настоящем. Модель будущего года становилась не чем иным, как следующим этапом чьей-то запланированной торговой стратегии. А тогда не могло быть ничего определенно нового.
Форд в своей боязни новизны был мудрее, чем ему самому казалось. «Изменение не всегда является прогрессом... — посетовал он в 1926 году. — Лихорадка новизны везде принималась за дух прогресса». Но даже он не воображал, что неистовая погоня за новизной может сделать саму новизну пресной. Именно успех неизменной модели «Т» создал потребность в ежегодной модели. А теперь успех разъедал и ежегодную модель. Что же дальше?
Часть десятая
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ И ИМПУЛЬС
Судьба не дело случая, а дело выбора; ее нужно не ожидать, а добиваться.
Уильям Дженнингс Брайан
Жизнь — это постоянный эксперимент. Каждый год, если не каждый день, мы должны ставить нашу жизнь в зависимость от очередного предсказания, основанного на недостаточном знании.
Оливер УэнделлХолмс-младший
Представления народа о будущем и его положение в мире всегда несут на себе отпечаток его недавнего прошлого. Пуритане были посланы «с миссией в пустыню» не британским монархом и не лондонскими купцами, а самим Богом. Какие бы определения ни использовали в дальнейшем американцы, чтобы описать свой исторический путь — говорили ли они о Провидении или о Судьбе, — они все еще осознавали свое предназначение. «Мы или благородно сохраним, или бесчестно потеряем, — предупреждал Линкольн, — это последняя благая надежда земли».
Предназначение (mission — от латинского mittere — «посылать»), определенное Провидением, или Судьбой, или самой Землей Обетованной, было миссией, от которой каждый американец волен был отказаться. Но американской демократии XX века удалось сделать каждого человека частью социальной среды. Больше не простой адресат призывов извне, каждый человек очутился во чреве общества, где стал частью его таинственной созидательной силы.
Таким образом, смысл предназначения, добровольно осознанный, был поглощен его непроизвольным импульсом. В физи
698
ке импульс определяется как произведение массы тела на его линейную скорость. Если применить этот закон к общественным явлениям, значение его не в самостоятельном, а в вынужденном движении, не в приложении силы, а в ее воздействии. Движущая сила поддерживает порядок вещей в том виде, в котором он уже существует.
И в обществе значение импульса силы также зависит от величины и скорости. А это, конечно, и были параметры, характерные для американской истории. Предметом гордости американцев и оправданием насмешек над Старым Светом было сознание, какое у нас все большое и как у нас все быстро движется. Соединенные Штаты были большой и быстрой страной, американцы это знали и по большей части любили. Земельные застройщики, ораторы, земельные мошенники и предприимчивые люди — все хвастались величиной и скоростью. Вы могли быть лодырем или не желать становиться зазывалой, но все же не могли помешать стране расти и развиваться.
Теперь назначение Америки, казалось, зависело не от сознательного выбора отдельных граждан, а от масштабов и скорости самого национального строительства. Казалось, что рост, все более сильный и быстрый, стал единственной целью американцев.
Проблема самоопределения человека стала еще более неразрешимой. Ведь именно могущество самой демократической страны на земле заставляло ее граждан чувствовать свою ничтожность перед теми силами, которые они сами пробудили.
59
ПРОЛОГ К ВНЕШНЕЙ ПОМОЩИ
Привлечение миссионерского духа на службу американскому патриотизму совершилось в 1899 году во время поминальной службы в Бостоне, когда госпожа Джулия Уорд Хау, аболиционистка в прошлом, а ныне руководитель движения за избирательные права женщин, ехала в одной карете с бывшим конфедератом, генералом Джозефом Уилером, который был добровольцем в испано-американской войне. Они вместе пели сочиненный госпожой Хау «Боевой гимн республики» в честь крестового похода против испанской тирании. Через полвека генерал Эйзенхауэр назвал свои записки о второй мировой войне «Крестовый поход в Европу».
С самого начала американцам очень не хотелось считать, что их переселение, их территориальные захваты, их дипломатия и
699
их войны не имели высшей цели, и они определяли эту цель как «миссию». В Северной Америке некоторые английские колонии были основаны с прямой миссионерской целью обращения туземцев-язычников, но так было повсюду в Британской империи. Например, английская Ост-Индская компания относилась к миссионерам враждебно, опасаясь, что они вызовут недовольство туземцев и помешают коммерческой выгоде. Видимо, старейшая в мире зарубежная протестантская миссия была основана в 1649 году Джоном Элиотом, апостолом индейцев, для распространения Евангелия в Новой Англии. И в Англии, и в Америке возрождение религиозных движений в XVIII веке, которое открыли Джон Уэсли, Джордж Уайтфилд и другие, создало новое миссионерское движение. В отличие от прежних миссий, католических или протестантских, это движение получило поддержку в виде небольших добровольных пожертвований в странах, откуда пришли миссионеры.
Новейшее протестантское миссионерское движение так же отличалось от прежних религиозных миссий и источником средств, и характером деятельности, как гигантские демократа-, зированные современные акционерные общества от своих ближайших предшественников. Корни помощи иностранным государствам, корпуса мира и многочисленных институтов глубоко спрятаны в традициях американского миссионерства, которое достигло своего расцвета в XIX веке.
Сэмюел Джон Миллс, отец-основатель американских дипломатических миссий, родился в Коннектикуте в 1783 году, в тот самый год, когда был заключен мир с Англией. Как и некоторые другие великие проповедники и завоеватели, он не был человеком глубоких знаний и высокого интеллекта. Даже друзья описывали его как человека «неуклюжего, с неловкими манерами и каркающим, лишенным тембра голосом». Но он обладал глубокой целеустремленностью, великой дальновидностью и неутомимой энергией, которые за недолгие тридцать пять лет его жизни сделали его американским героем. Будучи сыном деревенского пастора, он с детства воспринял веру в предопределение, в греховную природу человека и силу, божественной благодати. Когда к пятнадцати годам ему все еще был неведом опыт духовного обращения, он впал в тоску: «Жаль, что Бог меня создал»; он познал «все глубины ада». Но однажды в восемнадцать лет, по рассказам самого Миллса, гуляя по лесу, он вдруг пережил обращение, увидел Господа во славе, подчинил
700
Господу свою волю, позабыл о себе и стал «желать собственного проклятия ради Господней славы». Полный решимости посвятить свою жизнь «евангельской проповеди спасения бедным язычникам», он поступил в Уильямс-колледж, где впервые возглавил движение за религиозное возрождение. Однажды, в августе 1806 года, когда был на первом курсе, он собрал для молитвы четырех своих сокурсников в роще, неподалеку от здания колледжа, которая, по миссионерскому преданию, была местом чудесного рождения широко распространившегося американского миссионерского движения. Когда троза заставила пятерых друзей спрятаться в стог, Миллс, вдохновленный недавним уроком географии, посвященным Азии, предложил товарищам основать религиозные миссии в Индии. «Мы сможем это сделать,—сказал он,—если станем это делать». На основе этого общества, известного как «Партия стога», Миллс уже на последнем курсе организовал «Общину собратьев». Как многие другие университетские братства, это было секретное общество, его устав был зашифрован, и даже его существование нужно было скрывать. Объяснялась эта секретность тем, что таким образом исключалась возможность обесславить миссионерское движение в случае неудачи «Партии стога».
«Собратья» распространяли свое движение в других университетах. Миллс в течение нескольких месяцев изучал теологию в Йеле, где познакомился с молодым гавайцем Генри Оубукайа. Будучи только семнадцати лет от роду, Оубукайа остался сиротой во время одной из гражданских войн на Гавайях и начал постигать жреческую науку языческого гавайского культа. Но став кают-юнгой на корабле, приписанном к порту Нью-Хейвен, он, очутившись в этом городе, встретил дружеское участие со стороны молодого преподавателя Йеля. Миллс взял его под свою опеку, отправил в Литчфилдское училище, а затем устроил в Эндоверскую богословскую семинарию в Массачусетсе, которая стала штаб-квартирой Миллса и его «собратьев». В 1810 году молодой Миллс, которому не терпелось начать действовать, выступил перед собранием конгрегационалистских церквей Массачусетса с призывом к организации миссий по всему свету. В результате в том же году был создан Американский совет уполномоченных по делам миссий за рубежом. В 1812 году Американский совет отправил десять миссионеров в Калькутту и нескольких миссионеров на Цейлон и, таким образом, стал ядром американского миссионерского движения, которое не имело себе равных в количестве добровольных помощников и размерах помощи* К 1820 году Американский совет отправил
701
уже 81 миссионера. А секретная «Община собратьев», созданная Миллсом, в течение века выросла в Студенческое добровольное общество зарубежных миссий, которое приняло в свои ряды тысячи молодых миссионеров и стало прообразом корпуса мира и других молодежных движений.
Сам Миллс не был в числе первых зарубежных миссионеров, поскольку считалось, что он необходим в Америке для привлечения новых миссионеров. Но когда в 1812 году он закончил духовную семинарию, отечественные миссионерские общества послали его на американский Запад для изучения религиозной ситуации. После двух продолжительных путешествий, проделанных пешком и на лошади по пустынному бездорожью, он сообщил о возмутительном «религиозном упадке». После его сообщения было создано Американское библейское общество. Он также помогал в организации миссий в Мексике и Южной Америке. Затем Миллс изучил религиозную ситуацию в недавно возникших городских трущобах, особенно в Нью-Йорке. Всегда выступая против рабства, в 1816 году он способствовал созданию Американского колонизационного общества (получившего поддержку среди прочих и Томаса Джефферсона, Генри Клея и Эндрю Джэксона), которое, помимо содействия освобождению негров в Соединенных Штатах, стремилось создать в Африке колонии американских негров и «принести туда блага религии и цивилизации». Он поехал в Африку, помог выбрать место для поселения и вел переговоры с африканскими вождями о выделении территории, которая впоследствии стала Либерией. В 1818 году по дороге домой Миллс умер от лихорадки на борту корабля, и тело его было предано волнам.
Миллс оставил после себя сильную организацию американских миссий и представление о перспективах. Для движения за создание зарубежных миссий он был тем же, чем Джон Джэкоб Астор был для меховой торговли, — основателем и организатором par excellence*.
На службе американских зарубежных миссий, которые открывались на всех континентах и в Америке и пользовались поддержкой миллионов, состояли и другие выдающиеся таланты. Среди них был блестящий и очаровательный Адонирем Джадсон, который вступил в «Общину собратьев» в Эндовере. Он был послан в 1812 году Американским советом в Калькутту в составе первой миссии и на корабле изучал богословские труды по вопросу о крещении, готовясь к встрече с англий-
В высшей степени (франц.).
702
ским миссионером — баптистом Уильямом Кэри. Джадсон и его жена были обращены в баптистскую веру, он отказался от службы в Американском совете (который был конгрегационалистским) и направил все силы на открытие Миссионерского союза американских баптистов, став его первым миссионером. Джадсоны отправились в Бирму, с самого начала бывшую их излюбленным полем деятельности, там они изучили бирманский язык и начали свое поприще, замечательное более материальными лишениями и научными достижениями, чем успехами в обращении неверных. Когда началась война между Англией и Бирмой, Джадсон, и так ослабленный малярией, был посажен в бирманскую тюрьму, где его пытали, били и более года держали в тяжелых кандалах. Жена и две маленькие дочери Джадсона умерли во время этих преследований, но он продолжал исполнять свой долг миссионера вплоть до своей смерти в 1850 году. За двадцать лет работы в Бирме Джадсон проповедовал на бирманском языке, перевел на бирманский всю Библию, написал труд по грамматике и почти закончил составление бирманско-английского словаря. Хотя Джадсону потребовалось почти пять лет, чтобы обратить своего первого бирманца, перед смертью он был наставником 163 бирманских миссионеров, а бирманская церковь имела приход в семь тысяч человек.
Почти везде обращение неверных происходило медленно. Один миссионер за одиннадцать лет работы в Африке имел на своем счету только одного обращенного. За двадцать один год существования маратхийской миссии в западной Индии число погибших миссионеров превышало число обращенных.
Но значение деятельности американских миссионеров в других странах отнюдь не исчерпывалось простым религиозным обращением. Миссии стали средством освящения американской демократии и «американского образа жизни», и в течение XIX века усилиями миссионеров американские обычаи приобрели незыблемость религиозного догмата. Вокруг образования, которое становилось мирским культом, была сосредоточена деятельность зарубежных миссий. Американские миссионеры доносили свою проповедь образования до всех уголков мира. Они основывали разнообразные школы на американские деньги, которые поступали к ним миллионами долларов и миллионами Центов. Например, Джон Франклин Гаучер, методистский священник из Пенсильвании, который женился на богатой наслед-
703
нице из семьи первых поселенцев Мэриленда, предоставил средства на строительство женского колледжа в Балтиморе (впоследствии названного Гаучером), а затем продолжил свою просветительскую миссию на Дальнем Востоке. В 1880-х годах он оказывал финансовую поддержку 120 национальным начальным школам в Индии, основал первую христианскую школу в Корее, содействовал открытию миссионерских колледжей в Китае и Японии. К 1904 году он уже потратил четверть миллиона долларов на эти проекты.
Одним из самых замечательных и искушенных американских миссионеров-просветителей был Сайрус Хэмлин, сын фермера из Мэна, который вступил в жизнь учеником серебряных дел мастера. Он сначала самостоятельно готовился стать священником, потом посещал колледж Боудена, а потом три года учился на миссионера в духовной семинарии в Бангоре. Американский совет отправил его в Турцию, чтобы он открыл там школу. В 1840 году он основал школу в Бибеке, пригороде Константинополя, и руководил ею в течение двадцати лет. «Почти все наперекосяк, — замечал Хэмлин, — в малознакомых обществах, где приходится работать миссионерам». По этой причине, утверждал он, мирские и церковные задачи миссионеров неразделимы. Работа там, где нужно все «приводить в порядок», была под силу только американскому христианскому миссионеру. Он проповедовал совершенно новый образ жизни, стремясь не только обратить отдельных людей, но и приобщить язычников к лопате и плуту, к использованию векселей и к организации цивилизованной жизни в целом, чтобы ускорить «переход от язычества к цивилизации, от полной и безнадежной нерадивости к трудолюбию, от звериной жизни к христианской зрелости».
Несмотря на насмешки своих соратников-миссионеров, Хэмлин обучал своих армянских воспитанников на Босфоре делать железные печи и «налаживать хитроумные американские крысоловки». В 1847 году, когда армянский профессор, который приехал в Турцию помочь правительству открыть горную школу, пытался построить телеграфную линию, части телеграфного устройства изготавливались в мастерских семинарии Хэмлина. Он также помог организовать демонстрацию телеграфа султану (одна станция была установлена в тронном зале, а другая — в дальнем конце дворца). Восхищенный султан восклицал: «Ма-салла! Масалла!» («Слава Аллаху!»), а потом в знак благодарности, послал Сэмюелу Морзе императорский диплом и усыпанный алмазами орден, первый, когда-либо полученный Морзе. Через шесть лет Крымская война заставила турок уста
704
новить в стране первый телеграф для связи с миром. Во время Крымской войны, когда Хэмлин увидел груды зараженных насекомыми английских армейских мундиров, он использовал пустые пивные бочки для изготовления простейших стиральных машин, тем самым предоставив турецким женщинам работу, а солдатам — чистую одежду.
Намереваясь сделать своих учеников самостоятельными, Хэмлин открыл пекарню, которая вскоре стала процветать на изготовлении «протестантского хлеба». Преодолев сопротивление своих соратников-миссионеров, которые страшились «обмирщения миссионерской деятельности» в результате работы пекарни, Хэмлин первым приобщил турок к хлебу на добрых хмельных дрожжах и попутно установил новую рыночную норму, поскольку каждая булка весила немного больше, чем требовалось по закону. Однажды в 1856 году, когда Кристофер Райнлендер Роберт, богатый нью-йоркский торговец и железнодорожный магнат, посетил Константинополь, его внимание привлекло идущее вдоль берегов Босфора судно с восхитительно благоухающим грузом. Узнав, что это был «протестантский хлеб» Хэмлина, Роберт навестил миссионера, и так началось сотрудничество, в результате которого возник Колледж Роберта. Этот новый миссионерский колледж открылся в 1863 году в Би-беке, в 1871 году его ученики переехали в огромное новое здание на берегу Босфора, где это учебное заведение процветало во второй половине XX столетия.
Колледж Роберта, организованный Хэмлином на средства Роберта, готовил государственных деятелей для всего Ближнего Востока, согласно пророческому совету Хэмлина относительно реформы Оттоманской империи: «Мир, время и образование!» Когда Хэмлин вернулся в Соединенные Штаты и обратился к богатым американцам за финансовой помощью колледжу, ему удалось добиться небольших подписных взносов в 100 долларов и меньше, но все же он не смог получить необходимых ему крупных пожертвований. «Они (богатые),—писал он,—не любят выворачивать карманы. У них полно денег, но они звереют, когда их просят отдать. Как может дать что-нибудь человек, чей годовой доход составляет 40 000 долларов, если он привык тратить на жизнь 45 000. Он и так вынужден экономить 5000 долларов в год».
Американцы основывали другие миссии: школы, колледжи, больницы и церкви — на всех континентах. Многие благотворители, как приличия ради выражались их современники, были «более знамениты тем, как они распорядились своим богатством, нежели той деятельностью, в результате которой они его
705
23-379
достигли». Незадолго до Гражданской войны один нью-йоркский торговец предоставил пятидесяти миссионерам бесплатный проезд в Китай, а затем пожертвовал им корабль, чтобы они могли распространить восемнадцать тысяч томов христианских сочинений. Один коммерсант из квакеров оставил 10 000 долларов на создание англиканской миссии в Либерии. Бывший конфедератский священник, сделавший себе состояние на литературе для воскресных школ, направил более 100 000 долларов на религиозную деятельность, в том числе на создание школы для девочек в мексиканском штате Коауила. Богатая нью-йоркская семья Доджей пожертвовала средства на содержание Американского университета в Бейруте. Банкир из Нового Лондона в 1889 году вложил значительную сумму в организацию научной аспирантуры в Университете Досиса в Киото, Япония. Были и многие другие.
К 100-летию Американского совета уполномоченных по делам миссий за рубежом в 1910 году председатель совета Сэмюел Биллингс Кейпен сам стал олицетворением нового американского миссионерского духа. Родившись в Бостоне в бедной семье, он начал свою трудовую деятельность посыльным в фирме, торгующей коврами, с годовым заработком в 75 долларов, затем стал в этой фирме компаньоном и нажил состояние. Хотя сам он не поднялся выше средней школы, но был поборником образования и приложил много усилий, чтобы внедрить «деловые» методы в образование и благотворительность. Он сделал прибыльное предприятие из издательства воскресной школы конгрегациона-листов, ввел уроки трудав Бостонском школьном комитете (1888— 1893), содействовал упрощению управления и разработал строительную программу. Он стал председателем совета попечителей Колледжа Уэлсли. Выгодная коммерция и крепкая вера, как проповедовал Кейпен, дополняли друг друга и были неразделимы. Основным залогом успеха в обеих областяхбыла «преданность» — «такая сознательность, которая будет безукоризненно выполнять самую незначительную работу; такая верность, которая будет выметать из-под ковра и из углов или которая будет выбивать скромный ковер за десять миль от Бостона так же тщательно, как шикарный ковер на Бикон-стрит; которая будет так же усердно пытаться продать клеенку в подвале, как и дорогие ковры из Уилтона в главном торговом зале».
По мнению Кейпена, материализм угрожал американской цивилизации. «Коммерция проникает всюду, а коммерция без
706
Христа — это проклятье. Это значит и оружие, и работорговля, и спиртное». Он отмечал, что Соединенные Штаты тогда экспортировали более миллиона галлонов рома общей стоимостью в 1,5 миллиона долларов и почти все это шло в Африку.
Но удачливый христианский миссионер совсем не враг коммерции и, как говорил Кейпен, обязательно создаст потребителей: «Когда наши миссионеры в 1820 году приехали на Гавайи, местное население стояло лишь на одну ступеньку выше животных. Под воздействием учения миссионеров и под влиянием христианства их развитие шагнуло так далеко, что через двадцать лет их торговля с Соединенными Штатами, в соответствии с таблицами, которые я недавно изучил в Бостонской торговой палате, представляла из себя следующее: импорт — 227 000 долларов, экспорт — 67 000 долларов, общий объем торговли с островами — 294 000 долларов». В Турции он отметил продажу десяти хлопкоочистительных машин в одной местности, ста веялок в другой. Он рассказал, как один пастор не мог убедить своего прихожанина, богатого производителя плугов, оказать финансовую поддержку зарубежным миссиям, пока прихожанин не съездил в далекую страну, где миссионеры создавали спрос на христианство и на плуги. Промышленник развил там такую коммерцию, что в результате на его средства стали содержаться четыре миссии, но спрос на плуги оказался так велик, что вознаграждение, которое получали миссионеры, составляло малую толику его общей прибыли.
В 1910 году Кейпен заявил Совету зарубежных миссий:
С нами весь коммерческий мир; он все больше и больше признает собственную выгоду, которая открывается везде с приходом мира к христианству. Когда язычник становится чадом Господним и меняет свою внутреннюю сущность, он хочет, чтобы его внешнее существование было соответствующим; он хочет иметь христианское платье, и христианский дом, и христианский плуг, и все остальные вещи, которые отличают христианскую цивилизацию от жалкой и ничтожной жизни язычников. Коммерсанты знают, как с развитием христианства уже выросла мировая торговля, и они знают, что при дальнейшем его распространении торговля еще больше возрастет.
Конечно, Кейпен подвергался нападкам как вульгарный материалист, но большинство его коллег-миссионеров присоединились к его хвалебному гимну такому выгодному Провидению. В конечном счете, как он настаивал, христианская миссия являлась единственным противоядием от материализма, поскольку только христианство могло сделать добродетельным материальное благополучие. «Развивать внешнюю торговлю не входит в обязанности миссионера. Он не заинтересован в продаже современных
707
механизмов, он думает только о спасении людей. Но его работа по христианизации и обучению людей и насаждению христианского образа жизни дает и другие результаты так же неизбежно, как восходящее солнце рассеивает туман». Кейпен напоминает, что за век существования миссий американцы вложиливэтудеятель-ность 40 миллионов долларов, аза один предшествующий год местные жители зарубежных стран, обращенные в христианство, вложили средства, равные 3 миллионам долларов.
С успехами американской технологии и американской медицины миссионерская деятельность стала все чаще осуществляться в форме создания миссионерских больниц или оказания медицинских услуг. На этом новом поприще вырос целый пантеон героических личностей, начиная с Мэри Рид, которая была методистским миссионером и в 1884 году в Индии заразилась проказой, а потом дожила до пожилого возраста, руководя лепрозорием в предгорьях Гималаев, и до «бирманского хирурга» середины XX века доктора Гордона Сигрейва, происходившего из семьи баптистских миссионеров и отдавшего сорок лет жизни своей «больнице в горах». К началу XX века энергия предприимчивости переполняла все миссионерские начинания американцев.
В начале века самые крупные индивидуальные пожертвования на зарубежные миссии были сделаны Джоном Рокфеллером. Преданный баптист, он жертвовал баптистским миссиям большие суммы, но до 1905 года еще не оказывал финансовой помощи другим конгрегациям. В начале того года в ответ на письменную просьбу Конгрегационалистского совета о предоставлении 160 000 долларов на содержание своих миссий Рокфеллер пожертвовал 100 000 долларов. Он последовал своему принципу никогда самому публично не объявлять о своих дарах. Когда об этом пожертвовании сообщила газета «Конгрегациона-лист» в марте 1905 года, тридцать служителей церкви, в основном священники, собрались в Бостоне и подписали официальный протест с требованием вернуть деньги. Они утверждали, что, поскольку Рокфеллеру было «недавно вынесено повторное серьезное обвинение с особым определением за морально недоцустимые и социально пагубные методы», принять его помощь означало подвести Совет «под обвинение в пренебрежении вопросами этики». Конгрегационалистские священники соревновались друг с другом в нападках на Рокфеллера. Самым яростным был доктор Вашингтон Глэдден, председатель
•7АО
Национального совета церкви, который 26 марта прочел в Колумбусе, штат Огайо, «иеремиаду» против Рокфеллера. «Деньги, переданные нашему миссионерскому совету, происходят из огромного состояния, начало которому было положено с самой неукротимой алчностью, известной в истории современной коммерции. Успех этого предприятия с самого начала и до настоящего времени проистекал из незаконных махинаций с железнодорожными тарифами». Он назвал этот дар «нечистыми деньгами», и это выражение было всеми подхвачено.
Неожиданно страна переполнилась моралистами. Циники выражали догадки, что что-то было не в порядке не с источником, а с размером пожертвования Рокфеллера. Защитники Рокфеллера замечали, что не по-христиански очернять добрые дела человека из-за зла, возможно, им совершенного, и что как бы там ни было, а в соответствии с американским вероучением, которое открыто исповедуют доктор Глэдден и его соратники, человек должен считаться невиновным до тех пор, пока его вина не установлена; а Рокфеллера еще никакой суд виновным не признал. Но к нападкам Глэддена на Рокфеллера присоединились такие влиятельные голоса, как Уильям Дженнингс Брайан и Роберт Ла-фоллегг. «Он дает двумя руками, а грабит тысячью рук, — громил Лафоллетт Рокфеллера, выступая в Шатокуа. — Проживи он и тысячу лет, он не сможет искупить совершенных им преступлений... он величайший преступник нашего века». Один из самых поучительных примеров высокой пасторской нравственности представлял собой сам Конгрегационалистский совет. Узнав о непопулярности своих действий, Совет сначала замолчал, затем его секретарь преподобный Джеймс Бартон, который и обращался к Рокфеллеру за помощью, прикрылся заявлением газете «Нью-Йорк тайме» о том, что дар Рокфеллера был «непрошеным и неожиданным». Когда представитель Рокфеллера преподобный Фредерик Гейтс пригрозил предоставить всю информацию агентству Ассошиэйтед Пресс, преподобный Бартон пошел на попятный и признал правду, заручившись заявлением Конгрегационалистского совета, что за помощью действительно обращались. В этом мраке враждующих лицемерий поколебалось положение самого доктора Глэддена, а Совет с благодарностью принял дар Рокфеллера.
Когда 28 июня было объявлено, что Рокфеллер пожертвовал миллион долларов Йелю, а через два дня — что он пожертвовал 10 миллионов долларов на нужды народного образования, голоса протестующих, которые всего три месяца назад называли стотысячный дар Рокфеллера «нечистыми
709
деньгами», красноречиво замолчали. «Десятимиллионные пожертвования, — отмечала нью-йоркская «Сан», — сами по себе благоухают».
60
САМАРИТЯНСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ
Большую часть своей истории Соединенные Штаты оставались страной неискушенной, неумелой и по большей части неудачливой в дипломатии. Проблемы американских государственных деятелей в области внешней политики особенно осложнялись причудами политики внутренней. Соединенные Штаты сами по себе являлись Объединенными Нациями, с определенным правом вето, которым обладали многочисленные этнические и национальные группы. Пристрастия немецких американцев, ирландских американцев, итальянских американцев и других волей-неволей вынуждали Соединенные Штаты участвовать в решении мировых проблем.
Но если демография Америки — страны иммигрантов — сближала страну с остальным миром, география Америки держала ее на расстоянии от мира. Два океана и волей судьбы слабые или дружелюбные соседи оградили страну от опасности иностранного вмешательства. Таким образом, международная дипломатия Соединенных Штатов, как ни в какой другой великой державе, являла собой любопытное соединение причастности и отчужденности.
Если американцы чувствовали себя не в своей тарелке в темных коридорах дипломатии, они имели светлые представления и филантропические надежды относительно возможных совместных действий государств. В Америке проживала какая-то часть почти любой нации. Соединенные Штаты возникли в результате колонизации; и (с некоторыми небезызвестными исключениями) во внешней политике страны не бросались в глаза худшие черты европейского колониализма, империализма или «бремени белого человека». Никогда не обладая зарубежной империей, Соединенные Штаты мало что теряли, защищая самоуправление в других странах.
Наивность американских колонистов все еще жила в стремлениях Вудро Вильсона. Если бы президент Вильсон лучше ориентировался в реальном мире, откуда вышли Ллойд Джордж, Клемансо и Орландо, то после первой мировой войны он бы добился заключения договора, более отвечавшего американским
710
интересам. Но он вряд ли создал бы Лигу Наций. В конечном счете американские «успехи» в дипломатии — от покупки Луизианы до создания Лиги Наций и Организации Объединенных Наций — чаще всего оказывались плодом американской неискушенности и географической отдаленности нашей страны от остального мира.
В середине XX века, когда мощь воздушного флота превратила державу двух океанов в страну одного неба, Соединенные Штаты выработали новый и чисто американский способ общения с другими государствами. Это был такой же характерный продукт американских условий, как и остальные американские политические институты. Он уходил корнями не только в миссионерские традиции, которые способствовали созданию государства и продолжали вдохновлять многих американцев, но и в некоторые особенности, присущие роли американского правительства в расширении государственных границ от океана до океана.
В XIX веке представление о государстве как служебном механизме преобладало во взглядах многих американцев на то, чего они могли ожидать от своего правительства. Это представление возникло из-за щедрости нашей земли: здесь было так много невозделанной земли и так много ее передавалось государством в общественное пользование, что каждый считал, что имеет право получить свою долю. И то, чем государство было вольно распоряжаться, оно было обязано сделать полезным и продуктивным. Ожидания иммигрантов, будущих землевладельцев, фермеров, скотоводов и строителей железных дорог и каналов в XIX веке, стали в XX веке ожиданиями грузовых перевозчиков, строителей дорог, создателей воздушных линий и многих других. Экономический застой и кризис облегчили американцам переход от веры в обязанность правительства делать землю доступной и прибыльной к убеждению, что правительство было так или иначе обязано поддерживать развитие и процветание всей экономики.
Если в стране была создана «демократия чистогана», то почему бы не создать «дипломатию чистогана»? В международных делах самый важный новый американский механизм XX века также был плодом легендарного богатства и прославленного оптимизма Нового Света.
«Помощь иностранным государствам» была выражением Уверенности, что и за рубежом американское правительство бу
711
дет служебным механизмом, дающим возможность другим народам наилучшим образом использовать свою землю и свои природные ресурсы. Это представление, хотя и было новым в дипломатическом мире, как мы видели, проистекало из надежды миссионеров на то, что «американский образ жизни» может (по выражению главы миссионеров Кейпена) «превратить языческий мир в христианский». К середине века в американской внешней политике и в бюджетной политике правительства в области расходов за рубежом стал преобладать новый миссионерский дух. Выражение «внешняя помощь» в новом специальном значении вошло в американский лексикон в конце 1940-х годов, вскоре оно превратилось просто в «помощь» и быстро заняло место в словарях американского языка.
Американцы были настроены относиться к этому удивительному нововведению как к простому «внешнеполитическому вопросу», не замечая его ярко выраженной формальной новизны, традиционности его духа и огромного значения самого явления.
С давних времен в политических отношениях между государствами господствовали определенные общепринятые обычаи и традиции: войны, союзы, конфедерации, договоры и секретные соглашения. А их экономические отношения включали экспорт и импорт, которые определялись и направлялись тарифами, таможенными пошлинами, кредитами и займами. Поэтому время от времени, когда сильное государство могло навязать свою волю более слабому, оно могло начать шантаж или потребовать дань в виде денежных средств, товаров или привилегий, которые сильный забирал у слабого. Конечно, бывали иногда и случаи международной благотворительности: деньги, продовольствие, медицинская помощь или одежда посылались одним народом другому для спасения его от голода или чумы, для облегчения страданий от пожаров, землетрясений, извержений вулканов и других бедствий. Новая эра открылась, когда в 1864 году Женевская конвенция предоставила международный иммунитет во время войн Лиге Красного Креста, созданной Анри Дюнаном, Но благотворительные пожертвования были редкими и незначительными, и они не играли серьезной роли в международной политике или мировой торговле.
Подъем мировых империй в период с XV по XX век запутал эти отношения и смешал понятия. Колониализм был средством придавать отношениям между народами некоторые черты внутринациональных отношений. Договоры были заменены законами, международная торговля стала торговлей внутри империи.
719.
Деньги, которые правительство Великобритании тратило в Индии в XIX веке, не были импортом или экспортом в прямом смысле, не были они ни истинным проявлением благотворительности, ни простым экономическим явлением. Политические успехи и благосостояние имперских и колониальных народов были связаны с мощными силами промышленного прогресса, эксплуатацией ресурсов, развитием и благотворительностью.
Внешняя помощь — правительственные субсидии для оказания помощи бедным и нуждающимся, спасения от стихийных бедствий и поддержания благосостояния в других странах — не была частью американской внешней политики в XIX веке. Более того, по общему мнению, такое использование денежных средств правительством Соединенных Штатов должно было бы признать неконституционным. Неоднократно, когда на конгресс оказывалось давление с целью добиться ассигнования средств на подобные цели, высказывался протест, что такие расходы запрещены конституцией. Например, в 1847 году конгрессу были предъявлены требования ассигновать средства на помощь страдающим от голода ирландцам; картофельный голод 1845 года и последующих лет, как мы видели, превратил Ирландию в морг. Американцы, особенно ирландского происхождения, близко к сердцу принимали опубликованные рассказы очевидцев о голодной смерти, унесшей более миллиона ирландских мужчин, женщин и детей. Потрясение, вызванное этим бедствием, вылилось в первый общенародный сбор денежных средств на благотворительную помощь другой стране. В конгресс потекли прошения об ассигновании федеральных средств на пропитание голодающих ирландцев. Не многим конгрессменам требовалось напоминание о крупных политических ставках — голосах растущего числа американцев ирландского происхождения.
Эти обращения раздавались в то время, когда государство, во главе которого стоял президент-демократ Джеймс Полк, все еще продолжало Мексиканскую войну, не пользующуюся поддержкой многих жителей Америки. Хорейс Грили, основной противник войны со стороны вигов, с горечью отмечал, что, хотя правительство Соединенных Штатов находит какие-то возможности посылать войска, чтобы раскраивать черепа мексиканским детям, однако и у него нет средств, чтобы накормить голодных. Но и он отказался подписать петицию, требующую от конгресса ассигнования средств на такие «неконституционные» цели. «На
713
ше сострадание к ее (Ирландии) честному и страдающему народу, — подтверждала вашингтонская газета «Дейли юнион», выражающая на политической арене точку зрения демократов, — не должно толкнуть нас на нарушение нашей конституции». Один конгрессмен выразил свои конституционные опасения, заметив, что предлагаемые ассигнования в действительности имеют целью «обеспечить корм для партийных стервятников, а не хлеб для голодающих ирландцев». Сам президент Полк объявил своему кабинету, что, даже если конгресс проголосует за ассигнования, он наложит вето на это решение, поскольку конституция не допускает использования государственных средств на благотворительность. При этом добавил, что, конечно, он не лишен сострадания к бедствиям ирландцев, и в качестве подтверждения пожертвовал в фонд помощи 50 долларов из собственных средств.
Когда в 1891 году разразился голод в России, от конгресса вновь стали требовать предоставления помощи. И опять возобладало конституционное запрещение (среди прочих); даже предложение об ассигновании 100 000 долларов на транспортировку пожертвованного продовольствия в Россию не было принято. Во время прений по поводу помощи России конгрессмен Константин Килгор из Техаса напомнил, как несколько лет назад, когда жители его штата пострадали от губительной засухи и он обратился к конгрессу за 10 000 долларов на покупку зерна, президент вполне обоснованно отклонил его просьбу ввиду отсутствия конституционных полномочий. В то время президент Кливленд наложил вето на принятие мер, «поощряющих настроения великодушия и благотворительности», поскольку, по объяснению Кливленда, он не мог «найти этому оправдания в конституции». Конгрессмен Уильям Дженнингс Брайан из Небраски напомнил, что подобная просьба пострадавших от засухи граждан его штата летом 1890 года была правомерно отклонена на конституционных основаниях. Эти прецеденты были сочтены аргументом для неопровержимого возражения против финансирования конгрессом благотворительной помощи россиянам.
В течение XIX века все же случались некоторые исключения из этого общего запрета на правительственную помощь. Но исключения были редкими, выделяемые суммы — незначительными, и каждый из этих частных случаев мог быть объяснен исключительным политическим давлением. Землетрясение в Венесуэле в марте 1812 года, в то время, когда революции в Латинской Америке снискали сочувствие приверженныхреспубли-ке американцев, вырвало у конгресса под сильным влиянием настойчивых требований конгрессмена Джона Колхуна денеж
714
ную помощь в размере 50 000 долларов. А в 1880 году, когда ирландцы вновь страдали от голода, в конгрессе было принято совместное постановление обеих палат, не предусматривающее никаких ассигнований, но предоставляющее министру военно-морского флота право использовать военное судно для перевозки добровольной благотворительной помощи в Ирландию. Однако в 1890-е годы и позднее при обсуждении обращений за благотворительной помощью другим странам пример Венесуэлы обычно не принимался во внимание как неприменимый, а ирландский прецедент рассматривался как досадное злоупотребление конституцией для привлечения голосов американцев ирландского происхождения.
Таким образом, американская помощь другим нуждающимся народам в течение XIX века имела форму добровольных пожертвований частных лиц и общественных организаций. Правительство играло незначительную роль, и законность даже такой роли широко признавалась сомнительной. Размер американских благотворительных пожертвований нуждающимся народам зарубежных стран трудно определить, потому что средства собирались очень многочисленными организациями и передавались очень разными способами. Частные пожертвования в пользу одной Ирландии в период с декабря 1846 года до середины июля 1847 года, вероятно, приближались к миллиону долларов. Хлеб, зерно и мука, отправленные голодающим России в 1892 году на одном благотворительном судне, оценивались в 200 000 долларов. Ввиду многонационального происхождения американского народа вряд ли существовала какая-либо благотворительная акция, которая не вызвала бы осуждения определенной национальной группы внутри Соединенных Штатов. Англоамериканцы говорили, что помощь, отправленная ирландцам, была оскорблением для англичан, и многие американские евреи, напуганные погромами в России в 1890-х годах, протестовали против помощи России какпоощрения антисемитизма.
Тем не менее, к началу XX века значительные частные благотворительные пожертвования американцев нуждающимся народам охватывали весь земной шар. Грекам посылалась одежда, ирландцам —хлеб, деньги — бедным текстильщикам из Ланкашира, продовольствие и одежда—армянам и другим ближневосточным народам, пшеница — в Калькутту и Бомбей, продовольствие — на Кубу и в Китай.
Народ Соединенных Штатов взял на себя в мире роль, подобную роли самаритян. Но все же стремление к строгому отделе
715
нию благотворительности от государственной политики продолжало оставаться успешным и в начале XX столетия. Помощь, которую американцы отправили в Бельгию после того, как эту страну в 1914 году заняли немцы, и которую организовал Герберт Гувер в рамках Комиссии по помощи Бельгии, состояла из частных пожертвований. Гувер, отвечая недоверчивому германскому офицеру, который спросил его: «А что вы, американцы, с этого имеете?»—отпарировал: «Совершенно невозможно для вас, немцев, понять, что кто-то действует из чисто гуманных, бескорыстных побуждений, я и не буду пытаться вам это объяснить».
Когда в 1921 году в России разразился голод, вызванный войной и большевистской революцией, вскоре после оголтелых арестов и высылок коммунистов, истинных и мнимых, министром юстиции А.Митчеллом Палмером, усилия разделить благотворительность и политику требовали все большего напряжения. Вновь Герберт Гувер взялся за организацию помощи. В этот раз конгресс, отступив от конституционной традиции, передал Красному Кресту избыток армейских медицинских запасов на сумму 4 миллиона долларов в качестве помощи России. Но снова большая часть 80-миллионной помощи поступила из частных рук. В1922 году благодаря организаторскому таланту Гувера около десяти с половиной миллионов обездоленных русских людей в восемнадцати тысячах пунктов получили лекарства, продовольствие и одежду. Используя все свои способности, например убедив русских изменить своей традиционной кухне, чтобы употреблять в пищу американскую кукурузу и другие незнакомые продукты, Гувер осуществил благотворительную акцию, в то время не знавшую себе равных. «Великодушие американского народа, — писал Гуверу Максим Горький, изгнанник из России, — воскрешает мечту о братстве между народами в то время, когда человечество так остро нуждается в милосердии и сострадании». На официальном банкете в Москве Председатель Совета Народных Комиссаров, чье правительство все еще не было признано Соединенными Штатами, осыпал Гувера благодарностями «от имени миллионов спасенных людей».
В резком противоречии с аполитичным великодушием частной помощи зарубежным странам находилась официальная государственная политика Соединенных Штатов. Печально известный спор о «репарациях» и «военных займах» оставался лейтмотивом всех дискуссий о международных экономических отношениях в течение более чем десятилетия после перемирия. После первой мировой войны сумма долга Соединенным Штатам по военным займам и восстановительным займам союзных де
716
ржав и новых государств, созданных в результате мирного урегулирования, составляла более 10 миллиардов долларов. И правительство Соединенных Штатов при президентах Гардинге и Кулидже настаивало на признании этих займов чисто финансовыми сделками. Недвусмысленная и часто цитируемая фраза президента Кулиджа: «Ведь деньги они занимали, не так ли?» — отражала суть официальной американской позиции. Нежелание Соединенных Штатов аннулировать или сократить долги союзных держав сдерживало экономические отношения нашего государства с Европой и оставалось препятствием для более реалистичного подхода к вопросу о немецких репарациях, которые союзники надеялись использовать в качестве уплаты долгов Соединенным Штатам. Внутри страны этот вопрос запутывал политические карты и обострял желание удалиться из Европы и мира. Но этот спор показал, насколько далеко еще было американское мышление от эпохи помощи другим государствам.
Именно изоляционистское стремление остаться «нейтральными» в европейских конфликтах впервые заставило правительство Соединенных Штатов на законных основаниях руководить американскими благотворительными усилиями за рубежом. Под давлением американцев, которые боялись, что широкомасштабная благотворительная помощь Испании и другим странам, охваченным гражданской войной, может в какой-то мере втянуть страну в военный конфликт в Европе, государственный департамент стал официально контролировать помощь, идущую за океан.
Казалось, получившие широкое освещение в прессе протоколы заседаний 1934 — 1936 годов Комиссии сената по расследованию деятельности американских производителей и торговцев оружием под председательством Джералда Ная из Северной Дакоты подтвердили, что Соединенные Штаты были вовлечены в первую мировую войну алчными банкирами и военными промышленниками. Затем был принят ряд законов о нейтралитете, направленных на создание гарантий неучастия Соединенных Штатов в следующей войне путем ограничения американских займов и контроля над американскими пожертвованиями. К тому времени как в Европе вспыхнула вторая мировая война, федеральное правительство получило установленные законом полномочия контролировать и проверять все виды американской помощи воюющим державам. Закон о нейтралитете от 4 ноября 1937 года допускал продажу оружия и вооружения «только за наличный расчет и при условии доставки не на американских судах». Даже при принятии 11 марта 1941 года Закона о ленд-лизе американцы старались сохранить традиционное различие между
717
добровольными пожертвованиями граждан в благотворительных или идеологических целях и правительственными действиями, которые относились к вопросам международных финансовых отношений и внешней политики.
Установление механизма американской военной помощи явилось одним из следствий второй мировой войны. Оно ознаменовало наступление нового периода в американской внешней политике, когда благотворительные, налоговые, политические, идеологические и военные основания были более чем когда-либо перепутаны. Попутно организация внешней помощи вызвала беспрецедентное смешение мирных механизмов, отношений и обычаев с подобными военными категориями, тем самым способствуя установлению новой эпохи в американских внешних сношениях, когда американский народ находился в состоянии ни мира, ни войны.
Хотя военные действия второй мировой войны и закончились в 1945 году, Соединенные Штаты не признавали окончательного мирного договора ни с Японией, ни с Германией вплоть до 1951 года. Тем временем президент Трумен при поддержке обеих партий ввел в обращение новый тип дипломатии, возможно, первый чисто американский способ отношения с другими народами на расстоянии. Он был типично американским в том, что являлся в наименьшей степени плодом новой теории международных отношений, а скорее комплексом новых предприятий, искусно организованных для удовлетворения потребностей момента. Впервые была поставлена задача применить американские изобретательность, предприимчивость, сноровку и богатство в решении мировых проблем. В 1943 году, в разгар войны, была образована Администрация Объединенных Наций по вопросам помощи и восстановления (ЮНРРА) для помощи освобожденным народам.
Хотя в ЮНРРА вступило сорок четыре государства, Соединенные Штаты оплачивали 72 процента ее текущих расходов. Правительство Соединенных Штатов через ЮНРРА пожертвовало 2,7 миллиарда долларов. Но даже эта сумма вскоре стала незначительной, поскольку Соединенные Штаты были вынуждены двигаться в сторону новой эпохи своей «самаритянской дипломатии».
К началу весны 1947 года президент Трумен, который никогда не разделял оптимистических взглядов Франклина Рузвельта на возможность долгосрочного сотрудничества с Советской Рос
718
сией, был убежден, что настало время показать решимость американцев не допустить, чтобы Советы господствовали над миром. Одно свидетельство за другим, вплоть до последних советских требований, чтобы Турция предоставила свою территорию для новых русских военно-морских баз на Босфоре, и попыток установить в Турции коммунистический режим, разоблачали намерения Сталина использовать победу союзных держав, чтобы взять в кольцо и подчинить государства, еще не ставшие коммунистическими. Последующая американская политика была намечена Джорджем Кеннаном, советником посольства Соединенных Штатов в Москве, который знал Россию и русских, как немногие дипломаты до него. Будущее существование Соединенных Штатов и всего свободного мира, и он на этом настаивал, будет зависеть от «длительного, терпеливого, но твердого и неустанного сдерживания экспансионистских стремлений России».
12 марта 1947 года президент Трумен на совместном заседании обеих палат конгресса сделал очень важное заявление относительно американских целей в мировой политике. Доктрина Трумена как отправная точка американской внешней политики могла сравниться с заявлением президента Монро сто лет назад и с выступлениями президента Вильсона перед первой мировой войной и некоторым образом сочетала поставленные ими задачи. Доктрина Монро — о недопустимости иностранного вмешательства во внутренние дела народов Нового Света—теперь должна была распространиться на весь мир; американцы были готовы использовать свое могущество и богатство, чтобы спасти мир для демократии. «Политика Соединенных Штатов должна заключаться, —заявил президент,—в поддержке свободных народов, которые дают отпор захватническим намерениям вооруженного меньшинства или внешнему вмешательству... наше содействие должно в первую очередь состоять в экономической и финансовой помощи, необходимой для поддержания экономической стабильности и упорядоченных политических процессов». Его предложение об ассигновании 400 миллионов долларов на помощь Греции и Турции, чтобы укрепить их возможности не допустить коммунистического переворота, было одобрено конгрессом.
В июне государственный секретарь Джордж Маршалл обратился к европейским государствам с предложением выработать планы хозяйственного восстановления и представить Соединенным Штатам свои запросы об оказании помощи. В июле делегаты некоммунистических европейских стран встретились в
719
Париже, а в сентябре они представили долгосрочный план европейского восстановления, требующий от Соединенных Штатов 22,4 миллиарда долларов в виде займов и субсидий. Следующей весной конгресс ассигновал 5,3 миллиарда долларов на первые двенадцать месяцев новой программы помощи. Нечасто такая дорогостоящая программа мирного времени получала такую широкую поддержку. План Маршалла, как называлась эта программа, получил поддержку обеих партий (во главе его республиканских сторонников был сенатор Артур Ванденберг), а также поддержку фермерской фракрии, профсоюзов и Национальной ассоциации производителей. Но это было только начало. По общему мнению, именно благодаря плану, который требовал вложения 22 миллиардов долларов в течение последующих трех лет, в Западной Европе произошло необычайное экономическое оздоровление и западноевропейские страны смогли противостоять коммунизму. Статистические данные свидетельствуют, что к 1950 году валовой национальный продукт стран, участвовавших в плане Маршалла, увеличился на 25 процентов.
Успех внешней помощи в Европе поддерживал убежденность, что она будет такой же действенной и в любых других регионах — в Азии, Африке или Латинской Америке. Президент Трумен в торжественной речи в день своего вступления в должность 20 января 1949 года предложил дополнительную программу, специально рассчитанную на страны за пределами Европы. Она стала называться «Четвертый пункт», потому что четвертым пунктом его «Программы за мир и свободу» было «основное направление деятельности»:
Мы должны начать смелую новую программу использования плодов наших научных исследований и промышленного прогресса для достижения лучших перемен и развития слабо развитых территорий. Более половины населения земли живет в условиях, приближающихся к нищете. Люди скудно питаются. Они становятся жертвами болезней. Их экономическая жизнь находится в зачаточном состоянии и не развивается. Их бедность является препятствием и угрозой и для них самих, и для более благополучных территорий.
Впервые в истории человечество располагает знаниями и навыками, чтобы облегчить страдания этих народов...
Только развивая у наименее удачливых своих членов способность себе помочь, может человеческая семья достичь благополучного, приносящего удовлетворение существования, которого заслуживают все люди.
Только демократия несет в себе живительную силу, которая в состоянии подвигнуть народы мира на победоносные действия не только против
720
угнетателей, но и против самых древних врагов человечества: голода, нужды и отчаяния...
Посему президент Трумен обратился к конгрессу с просьбой предоставить средства на осуществление программы распространения на «слабо развитых территориях технических, научных и управленческих навыков» и обеспечения их «промышленными товарами и финансовой помощью в создании производственных предприятий». В заключение он сказал: «Перед лицом народов этих территорий мы обещаем им лучшее будущее на пути демократического образа жизни. Жизненно важно, чтобы мы действовали быстро и заставили их в повседневной жизни почувствовать значение этого обещания».
Коммунистический переворот в Чехословакии в начале 1948 года и известие о создании Советами летом 1949 года атомной бомбы побудили конгресс к действию. «Четвертый пункт» предусматривал новое обоснование для расширения внешней помощи за пределы тех западноевропейских стран-союзников, которые были разорены во время второй мировой войны. Эта деятельность переросла простое «восстановление» или «помощь», превратившись в установление по всему миру нового образа жизни и более высокого уровня жизни среди тех народов, которые располагали наименьшими запасами природных ресурсов. В результате этого к 1966 году из общей суммы в 122 миллиарда долларов, израсходованной Соединенными Штатами на внешнюю помощь, почти две трети получили страны неевропейские. Значительная часть внешней помощи (точная сумма не предавалась гласности) была использована в военных целях, для укрепления вооруженных сил стран — получателей помощи. Но военная помощь союзникам или предполагаемым союзникам — это старая история. Новыми же были дополнительные усилия, чтобы сохранить мир для демократии путем целенаправленного приобщения отдаленных и слабо развитых территорий нашей планеты к американской технологии, американскому образованию, американским ресурсам и американским долларам.
План Маршалла после второй мировой войны был, конечно, поразительным отступлением от прежней американской политики: скачком от психологии военных долгов к психологии внешней помощи, от лексики банкира к лексике миссионера, гуманиста и социолога. После первой мировой войны политики говорили о репарациях и «честных должниках», о процентных ставках и возможностях государств вернуть то, что они одолжили. Теперь, по-
721
еле второй мировой войны, они говорили об уровне жизни, сравнивали состояние здравоохранения, благосостояния и грамотности различных государств и рассматривали возможности утверждения повсюду личной свободы и политических институтов. План Маршалла выражал глубокое и внезапное изменение американского официального сознания и понимания отношений между Новым и Старым Светом не только тем, что он был направлен на оздоровление и процветание, а не на капитал и выгоду, но и тем, что требовал предприимчивости, сотрудничестваи планирования от стран, принимающих помощь. Этот план был направлен скорее не на конкретные страны, а на Европу в целом.
План Маршалла, поскольку имел в виду прежних союзников, был все же формой военной помощи. В случае успеха он должен был помочь когда-то процветающим государствам с высоким уровнем жизни восстановить свою экономику. Но в огромном новом начинании, которым была внешняя помощь, заключалась собственная энергия. Внешняя помощь, как гигантские новые предприятия в области исследования атомной энергии и изучения космоса, способна была значительно и непреодолимо ускорить развитие получающих ее стран. Когда американская программа перешла от военной помощи бывшим союзникам, чьи обычаи, язык, религия, история были знакомы американцам, к помощи другим странам, которые не только не были союзниками, но были далекими и едва известными, Соединенные Штаты вступили в безграничное море надежды.
Наше государство не имело никакого реального опыта в осуществлении программы внешней помощи, рассчитанной на весь мир, за исключением опыта религиозных миссий. И какой бы близкой по духу ни была миссионерская деятельность, она слишком отличалась по своим масштабам. Предоставляемая в рамках ЮНРРА, или в соответствии с «Четвертым пунктом», или посредством множества других программ, внешняя помощь теперь была выражением убеждения, что богатства Америки могли бы поднять уровень жизни народов любой страны. Предполагалось, что чем ближе к американскому уровню жизнь народ, тем этот народ более привержен к демократии и посему более расположен к миролюбию и дружбе с Соединенными Штатами. Отсюда выводилось и побочное предположение, что бедность, нищета и промышленная отсталость ведут к уменьшению миролюбия и демократичности народа, а посему делают его более подверженным коммунизму и, значит, более склонным присоединиться к врагам Соединенных Штатов. Не всегда можно было четко выстроить цепь подобных рассуждений, подразу
722
мевающую некоторую смелость в исторических обобщениях. Но выраженная или скрытая, она подчинялась псевдорелигиозной вере в демократию и отражала американскую традицию принимать желаемое за действительное.
Некоторые слишком очевидные и слишком тягостные внешнеполитические события должны были вызвать у американцев сомнения. Ведь по мере того, как Россия становилась более промышленно развитой и производила больше товаров для своих граждан, она не становилась более дружественной в отношении Соединенных Штатов. Российская индустриализация не только не была плодом демократии, но и не оказалась источником большей демократизации Советского Союза. Становясь сильнее, эта страна не становилась миролюбивей. В течение второй мировой войны Соединенные Штаты предоставили России 11 миллиардов долларов в качестве помощи по ленд-лизу, но правительство России никогда не было более враждебно настроенным к Соединенным Штатам, чем в последовавшие годы «холодной войны». По мере того как Советский Союз становился сильнее, он становился агрессивнее, и в мелких войнах в Азии, которые он развязывал и финансировал, он находил союзников в странах, также активно пользовавшихся американской внешней помощью.
История американских отношений с Азией в послевоенные годы показала всю безрассудность американских надежд, что помощь другим странам обязательно распространит там демократию и установит мир. В 1945 — 1948 годах китайские националисты получили в качестве помощи 2 миллиарда долларов (в придачу к военной технике), но континентальный Китай стал коммунистическим, а американский союзник на Формозе Чан Кайши едва ли был демократом. Следствием китайской коммунистической революции была война в Корее. Корея, также бывшая в течение нескольких лет получателем значительной части внешней помощи, осталась далека от демократического идеала. А другим получателем крупной внешней помощи в Азии (не считая Индии и Пакистана) был Южный Вьетнам.
К1966 году на всю программу внешней помощи было потрачено более 122 миллиардов долларов, причем доля Европы составляла 47 миллиардов, Восточная Азия получила 27,6 миллиарда, Ближний Восток и Южная Азия — 25,4 миллиарда, Латинская Америка— 11 миллиардов, и Африка—3,6 миллиарда долларов. Около двух третей общей суммы пошло на экономическую помощь, а не на военные цели, и около двух третей экономической помощи было предоставлено не в форме займов, а в форме прямых субсидий. По мере того как программа внешней помощи раз
723
вивалась и становилась неотъемлемой частью американской внешней политики и постоянной статьей ежегодного бюджета, она вносила очередную сумятицу в другие традиционные представления, и особенно в древние различия между войной и миром. Прусский теоретик войны Карл фон Клаузевиц отмечал, что война —всего лишь продолжение политики другими средствами. А теперь то же самое можно было сказать и о внешней помощи. Новая философиявнешнейпомощи, которая представляла весь мир ареной для миссий и полем битвы между демократическими и антидемократическими силами, сделала и сам мир продолжением войны другими средствами.
61
НЕ «ЕСЛИ», А «КОГДА»: НОВОЙ ИМПУЛЬС
В середине века крупнейшие американские проекты, финансированные государством, которые были организованы самими Соединенными Штатами, приобрели знакомые миссионерские черты. Эти гигантские предприятия, которые заставляли казаться ничтожными средства, затраченные на внешнюю помощь, были первыми в истории невоенными акциями, вызвавшими сосредоточение государственных средств всей страны на осуществлении такой дорогостоящей деятельности. Два величайших торжества американской технологии были результатом этих свершений. Одним было разделение неделимого: расщепление атома и осуществление управляемой ядерной цепной реакции. Другим было достижение недостижимого: завоевание межпланетного пространства и посадка на Луне. Оба являли собой покорение невозможного американцами. И более чем другие успехи цивилизации Нового Света они были символами тех жертв, которые люди демократии приносили ради успеха. Ведь, как ни странно, победы государства вселяли в отдельных американцев новое ощущение беспомощности.
Эти две американские сенсации явно имели некоторые общие черты. Для обоих достижений стимулом и побудительным мотивом было внешнее давление на государство: для одного—страхи военного времени, вызванные начальными успехами нацистской Германии; для другого—страх быть обойденными успехами Советской России. Оба обязаны своим появлением светлым головам, воображению и энергии иммигрантов: одно — беженцам от последствий утверждения нацизма, другое — беженцам от последствий нацистского краха. Оба преследовали цели, которые,
724
хотя никогда еще не были достигнуты, оставались вполне определенными. Оба возникли строго по расписанию, установленному заранее. Поставленные проблемы обоих далеко идущих проектов должны были быть решены в определенные сроки.
В некотором отношении эти победы американской демократии несли в себе глубокие противоречия. Одной было отмечено военное время, другой—время мирное. И если один проект держался, наверное, в самом строгом секрете, насколько это было возможно в отношении такого огромного предприятия, достигшего столь широких масштабов и использовавшего труд столь многих людей, то другой проект получил, наверное, самую широкую рекламу и самое широкое освещение из всех начинаний за всю историю человечества.
Какими бы ни были различия между этими двумя предприятиями — исследованием непостижимо малого мира внутри атома и исследованием непостижимо обширного пространства открытого космоса, — оба они привели к углублению ощущения неотвратимой силы и обострению чувства новой несвободы, создаваемой могуществом.
Даже в истории Америки не было примера подобного значения. Возможно, самым сопоставимым американским достижением было строительство первой железной дороги через Североамериканский континент. До Гражданской войны публицисты определяли железную дорогу как «произведение искусства, волнующее и сводящее с ума, как музыка, скульптура и живопись в период расцвета». Торо предостерегал в «Уолдене» (1854): «Не мы ездим по железной дороге, она по нам ездит».
Хотя сама по себетрансконтинентальнаяжелезнаядороганичем особенно не поражала, кроме невиданных размеров, многие воспринимали ее с такой же тревогой и благоговением, с какой был встречен первый взрыв атомной бомбы через три четверти века. Когда Центральная тихоокеанская и Союзная тихоокеанская железные дороги были готовы к слиянию, которое должно было завершить сеть железнодорожных путей по всему континенту, Чарлз Фрэнсис Адамс-младший, железнодорожный магнат Новой Англии, в высказывании, отрывок которого уже приводился в начале этого тома, замечал, что «со времен задолго до христианской эры и до 1829 годане происходило существенных изменений в системе внутригосударственного сообщения». Теперь он увидел внезапно выпущенную «огромную непредсказуемую силу... оказывающую на него всевозможные влияния, социальные, мо
725
ральные и политические; ввергающую нас в пучину невиданных проблем, требующих немедленного решения; уничтожающую старое, когда новое еще не в состоянии прийти ему на смену; сталкивающую нации, когда национальная вражда еще не начала искореняться; предлагающую нам историю, полную изломанных судеб и богатую событиями». Он считал, что железная дорога могла бы быть «самым потрясающим и далеко идущим средствам социальныхизменений, когда-либо бывшим благословением или проклятием для человечества». В то время завоевание континента строителями железных дорог было зрелищем, не имевшим себе равных во всем мире. Строительство Транссибирской магистрали началось только в 1891 году, и железная дорога Берлин —Багдад была построена в ту же эпоху. Создание трансконтинентальной железной дороги, как и большинство выдающихся американских технических достижений XX века, было успешным в выполнении конкретной цели в обусловленное время.
Величайшие деяния в области совместных исследований до XX века—открытие Америки в XV, XVI и XVII веках, исследование Океании в XVIII и Нила в XIX веке, исследование Арктики и Антарктики в XX веке — все они преследовали цели, более или менее гуманные. Характер этих прежних предприятий долго оставлял нерешенным вопрос, были ли их цели достигнуты и тем более когда это произошло. Напротив, американцы в середине XX века сделали открытие, что, чем более грандиозными, более централизованными и более широкомасштабными были их национальные предприятия, тем более определенными становились задачи и более жесткими сроки.
Существовала еще одна замечательная и небывалая черта у этой погони за господством — господством над царством атома и господством над царством открытого космоса. Когда микрокосм (атом, невидимое «внутри») и макрокосм (вселенная, невидимое «вокруг») оба стали областями для запрограммированного исследования, на карту было поставлено невообразимо много, поражение было немыслимо, а успех должен был стать пророческим. Эти новые царства, так же как и старые, стали аренами неистовой борьбы за первенство. Но в прежней погоне за землями и территориями завоевания одного народа были потерей другого. Разделительная линия, которую в 1493 году начертил папа Александр VI в ста лье к западу от Азорских островов и островов Зеленого Мыса (распределяя все открытые земли между Испанией и Португалией), отражала дух старого колониализма. Это была погоня за пространством, за землями, которые можно было завоевать и
726
эксплуатировать, и за территориями, которыми можно было управлять. Когда в XV и XVI веках миру открылись возможности морских путешествий, отдалённые страны и народы стали темой легенд, фольклора и радужных обещаний. Очень немногие в Европе даже знали о существовании Америки.
Но «новые миры* XX века были повсюду. Все состояло из атомов, и отовсюду открывался путь к небесам. Если зуда проник один народ, это не значило, что другой тоже не мог там оказаться. Для соответствия повсеместным сообществам теперь возникли повсеместные колонии.
В первые годы второй мировой войны великие ученые-атомщики, бежавшие в Англию от Гитлера, по соображениям безопасности не допускались к военным исследованиям. Отлученные от практической работы, как, например, на радиолокационных станциях, они располагали свободным временем для размышлений над тем, что должно было стать невиданным взрывом в современной технической мысли, над возможностью создания атомной бомбы.
На пути к атомной бомбе существовало несколько уровней невозможности. «Деление» атома (от греческого слова atomos, означающего «неделимый») было, конечно, терминологическим противоречием. Такие неделимые единицы были основой современной физики. После того как в XIX веке была выработана атомная теория, стало общепризнанным, что каждый «элемент» действительно является элементарным, что атом — это мельчайшее производное от материи и что атом одного вещества никак не может быть превращен в атом другого вещества.
Затем в конце 1938 года два немецких физика из Института кайзера Вильгельма в Берлине Отто Ган и Фриц Штрассманн обнаружили, что при бомбардировке нейтронами тяжелого элемента урана получается некоторое количество другого, более легкого вещества, бария. Этот процесс явного превращения одного элемента в другой был первым открытым сигналом того, что «неделимый» атом может быть вовсе не неделимым, что мыслимо деление атома одного вещества на атомы других веществ. Два австрийских физика, Лизе Майтнер, сотрудница Гана, и ее племянник Отто Фриш, которых выслали из страны за их еврейское происхождение, тогда бежали в Швецию. Они смело восприняли это положение, что атом не является неделимым, и назвали это «расщеплением» (fission—от латинского findere—расщеплять)
727
по аналогии с биологическим процессом, происходящим в бактерии, которая размножается делением.
Конечно, алхимики и шарлатаны веками мечтали о превращении в золото или серебро «неблагородных» веществ, таких, как свинец или железо. Но теперь, когда их мечта начала осуществляться, последствия были совсем неожиданными. Ибо XX век был больше заинтересован в энергии, чем в материи и таких драгоценных элементах, как золото и серебро. Если расщепление атома действительно могло быть достигнуто, то в соответствии с формулой Эйнштейна (Е = тс2) высвобождалось невиданное количество энергии. Хотя масса одного атома и ничтожна, высвобождаемая энергия умножалась за счет с2 (скорость света в квадрате), это огромное кратное, способствующее выделению свыше 100 миллионов электрон-вольт.
Примерно в то же время, когда Ган и Штрассманн занимались своей работой в Берлине, французский физик ФредерикЖолио-Кюри в Париже, итальянец Энрико Ферми и венгр Лео Сцилард (оба они в то время бежали от Муссолини и Гитлера в Соединенные Штаты) открыли, что расщепление урана высвобождает большое количество нейтронов. Вывод был очевидным: давая этим нейтронам возможность продолжать расщепление урана, можно было получить еще больше нейтронов, чтобы расщепить еще больше урана, создавая «цепную реакцию», в которой каждое очередное расщепление производило громадное количество энергии. Энергия могла быть использована как новый источник промышленного могущества или как новое взрывчатое вещество.
Сообщество ученых, и в особенности ученых-теоретиков, было международным. Гитлер и миллионы немецких нацистов обогатили остальное мировое сообщество ученых, выгоняя из Германии и оккупированной Европы блестящих физиков, которые, по мнению нацистов, не обладали «чистотой расы». Это были те самые мужчины и женщины, которые сыграли решающую роль в изобретении и разработке атомной бомбы. К 1939 году, когда Гитлер начал свой поход по Европе, наука и техника в Соединенных Штатах были уже значительно усилены за счет эмигрировавших физиков, преданных союзникам.
И августа того года президенту Рузвельту было доставлено письмо от Альберта Эйнштейна (который приехал в Соединенные Штаты в 1933 году, которого в 1934-м нацисты лишили германского гражданства и который незамедлительно получил американское гражданство). Письмо Эйнштейна уведомляло президента о вероятности «превращения в ближайшем будущем элемента урана в новый и важный источник энергии» и посему
728
призывало к «бдительности и при необходимости к быстрым действиям со стороны администрации». Предсказывая огромное значение атомной бомбы, Эйнштейн напоминал президенту, что, в то время как Соединенные Штаты обладают только необогащен-ными урановыми рудами, важнейшие мировые запасыурананахо-дятся в бывшей Чехословакии и в Бельгийском Конго, легко доступных для Германии. По этой причине он настаивал, чтобы правительство постаралось обеспечить закупки и создать запасы урана, чтобы оказывалась поддержка экспериментальной работе, чтобы правительство внимательно следило за любыми свидетельствами того, что Германия работает над созданием бомбы. Получив письмо Эйнштейна, президент создал комитет по урану и 1 ноября подтвердил годовой федеральный исследовательский контракт на6000 долларов. Тем временем в нескольких университетах физики, эмигрировавшие из Европы, вместе с американскими физиками занимались дальнейшим изучением расщепления.
К этому моменту оживилось изучение экспериментальной физик;: в аспирантурах американских университетов. Хотя американцы не были лидерами в области теоретических построений, они добились необыкновенного успеха в создании приборов для экспериментальной проверки теорий. К 1931 году Эрнест Лоуренс из Калифорнийского университета в Беркли сделал первый циклотрон, который существенно облегчил исследование атома и эксперименты с радиоактивностью; а Роберт Ван де Граафф в Принстоне придумал высоковольтный электростатический генератор для создания лучевых потоков субатомных частиц. Не было лучше американского экспериментального оборудования.
Правительство начало оказывать широкомасштабную поддержку ядерным исследованиям только после событий 7 декабря 1941 года в Пёрл-Харборе, но эта поддержка началась незамедлительно. К середине января 1942 года Артур Комптон, член нового планового комитета, изучавший значимость самых последних исследований в области создания бомбы, объявил своим коллегам-физикам установленное расписание: (1) определить возможность цепной реакции к 1 июля 1942 года; (2) осуществить первую цепную реакцию к январю 1943 года; (3) сделать бомбу к январю 1945 года. «Научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки», как еще назывался этот обширный проект, потребовали громадных американских вложений, распределенных по всей стране.
729
С момента принятия обязательств на каждом этапе уже стоял не вопрос «если?», а вопрос «когда?». Теоретические и практические неопределенности не подрывали веры в то, что бомба будет создана. Но под давлением войны, которая делала задачу неотложной, требовалась особенно дорогостоящая форма деятельности. К. середине 1942 года было все еще неясно, какой из пяти мыслимых способовпроизводстварасщепляемыхматериаловбу-дет более эффективным. При других обстоятельствах все способы были бы испробованы поочередно, начиная с метода, казавшегося наиболее многообещающим, до тех пор, пока не был бы найден наилучший. Комптон заявил, выступая против такого подхода: «Возможно, немцы сейчас уже намного нас обогнали. Они энергично начали свою программу в 1939 году, а наша достигла такой же эффективности только в 1941-м». Казалось, что задержка даже на несколько месяцев могла предоставить немцам решающие преимущества. Плановый комитет ученых в связи с этим решил исследовать все пять способов одновременно, хотя это и означало строительство дорогостоящих установок для каждого из них при сознании, что все установки, кроме одной, окажутся ненужными. К декабрю 1942года комитет был уже в состоянии сузить круг возможностей. Четыре установки, которые были предложены им для строительства, должны были обойтись в 400 миллионов долларов.
Их проектирование и строительство, а также ответственность за осуществление всей программы создания бомбы были возложены на бригадного генерала Лесли Гроувса, который был заместителем командующего инженерно-строительными войсками и отвечал за возведение Пентагона, самого большого в мире учреждения. Гроувс, сын войскового священника, вырос в военных гарнизонах и проучился полтора года в МТИ до поступления в Вест-Пойнт, который закончил четвертым в классе в 1918 году. У него не было специальных знаний в области физики или атомной физики. Но, будучи заместителем командующего инженерно-строительными войсками, он нес ответственность за использование 600 миллионов долларов ежемесячно и славился тем, что неукоснительно исполнял свои обязанности.
Когда был составлен первоначальный график (и принято решение истратить сотни миллионов), еще не бцло доказано, что возможна такая вещь, как ядерная цепная реакция. Эксперименты показали, что атом урана может быть расщеплен на атомы другого элемента. Еще не было подтверждено, что нейтроны, высвобожденные в результате расщепления атома урана, могут быть вовлечены в расщепление еще большего количества ато
730
мов урана для высвобождения еще большего количества нейтронов и так далее. Если бы нейтроны неизбежно терялись в процессе расщепления атома, то этот процесс, каким бы интересным он ни был для физиков, имел бы небольшое практическое значение; но если автономная цепная реакция могла быть осуществлена, был бы открыт новый безмерный источник энергии. 2 декабря 1942 года в секретной лаборатории, которая была сооружена на площадке для сквоша под трибунами стадиона «Стагг» в Чикагском университете, Энрико Ферми провел первое ядерное расщепление и доказал, что реакция будет автономной. Авторы проекта продемонстрировали уверенность в своих расчетах (и в расчетах Ферми, заявившего, что он может не допустить неуправляемой реакции и взрыва), совершая этот рискованный эксперимент в самом центре густонаселенного города, а не в отдаленной лаборатории.
Но еще до того, как Ферми представил решающее доказательство, в проект были вложены огромные суммы и началось строительство новых городов — Оук-Риджа, штат Теннесси, Хэнфорда, штат Вашингтон, и Лос-Аламоса, штат Нью-Мексико. Эти засекреченные «города в пустыне» были настоящими «градами на холме» XX века: городами производства и экспериментов, таящих угрозу и надежду для всего человечества. Самый далеко идущий и самый дорогостоящий технический проект в истории имел целью добиться, чтобы человек управлял самыми малыми из доступных ему величин. Выполнение программы в основном не выходило из графика. Все разнообразные шаги, необходимые для обеспечения предположительно подходящего для бомбы сырья, были предприняты одновременно, а ученые тем временем уже проектировали саму бомбу. Хотя суждения, догадки и прогнозы в целом оказались правильными, самой дерзкой была гипотеза о возможности вообще произвести эту бомбу. 16 июля 1945 года, в пределах шести месяцев от срока, установленного Комптоном еще в январе 1942 года, первое атомное устройство было взорвано в Аламогордо, в пустыне штата Нью-Мексико. «Это было похоже на торжественный финал великой симфонии элементов, — писал корреспондент «Нью-Йорк тайме» Уильям Лоуренс, который был очевидцем этого события, находясь на наблюдательном пункте в двадцати милях от места взрыва, — захватывающий и устрашающий, возвышающий и сокрушительный, зловещий, опустошительный, полный великих обещаний и великой угрозы... Вечность зависела от этого мгновения. Время замерло. Пространство сжалось до размеров булавочного острия. Казалось, что земля разверзлась и
731
раздвинулись небеса. У видевшего это было ощущение, что он удостоился быть свидетелем рождения мира — присутствовать во время Творения, когда Господь сказал: “Да будет свет”».
Всего лишь через три недели, 6 августа 1945 года, атомная бомба была сброшена на Хиросиму, разрушив центральную часть города площадью в четыре квадратных мили и принеся смерть или телесные повреждения более чем 160 000 человек. Через три дня была сброшена вторая бомба, на Нагасаки. На следующий день, 10 августа, японцы заявили о капитуляции. Что касается немцев, с которыми соперничали американские физики, то прошло уже три месяца, как они капитулировали.
Новое царство делимого атома несло с собой новое состояние катаклизма, сопутствующего познанию. Разрушительная сила атомной бомбы, сделанной в США и впервые примененной американцами, дала американцам новое понимание сообщества людей. Но многие американцы были одержимы страхом, что в грибовидном облаке над Хиросимой явился вызванный взрывом пятый всадник из Апокалипсиса. Помимо Чумы, Войны, Голода и Смерти, стала ли Наука новым всадником? Замешательство перед мощью этой новой силы стало сменяться ощущением всемирной обреченности человечества. Если американцы могли создать атомную бомбу, то почему это не могло быть доступно и другим странам? Если урановая бомба была разрушительной, то возможно ли избежать создания водородной бомбы или какой-либо еще более мощной возможной модели?
Прежде ничто, даже иммиграция двух мировых войн, не заставляло американцев чувствовать себя настолько погруженными в окружающий мир. К тому же этот апокалипсический ужас конца 1940-х годов привел ученых, создавших бомбу, на политическую арену. Создав Федерацию ученых-атомщиков (впоследствии превратившуюся в Федерацию американских ученых), они стремились спасти человечество от последствий своего успеха. В Соединенных Штатах они обеспечили гражданский надзор за использованием атомной энергии и организовали движение за международный атомный контроль.
Как ни странно, новые механизмы и свидетельства американского всемогущества вызвали новое ощущение бессилия перед будущим. Удел, Провидение и Судьба вытеснялись или по крайней мере омрачались усиливающимся ощущением толчка: крепнущей уверенностью в неизбежности продолжения движения, в какую бы сторону оно уже ни было бы направлено. Понятие «им
732
пульс» во многом объясняет это новое ощущение. В отличие от представлений о Божьей воле, или Вселенском промысле, или Прогрессе, или Судьбе, оно было нейтральным. Оно предполагало признание действующей силы, сознание бессилия перед ней и сомнение, добра она или зла. Вероятно, никогда больше в современной истории не был человек настолько охвачен ужасом и недоумением перед творением своих собственных рук. Его осознание происходящего было не яснее, и даже туманнее, чем когда-либо, но он стал ощущать невозможность что-либо изменить в направлении своего движения и свою способность и обязанность определить это направление.
Попытка отразить подобный новый образ мыслей легла в основу сделавшегося известным романа Энн Морроу Линдберг «Стихия будущего» (1940): «Стихия будущего наступает, и справиться с ней невозможно». Образ будущего, управляемого силами, которые люди могут видеть, но не могут ни изменить, ни отвратить, стал с тех пор укореняться в сознании американцев, которые потеряли свое ощущение сверхъестественного, которые наблюдали, как исчезают границы воздействия организованных людей, и которые неожиданно столкнулись с огромной разрушительной силой собственной ненасытной технологии.
В этой области история атомного оружия была классическим примером. Альберт Эйнштейн, Лео Сцилард и другие, в 1939 году убеждавшие президента Рузвельта поспешить с созданием атомной бомбы, были движимы своим страхом, что нацистская Германия уже на пути к производству такой бомбы. До августа 1942 года некоторые физики (как позже вспоминала Элис Кимболл Смит, которая знала их лично) «утешались надеждой, что какое-нибудь непреодолимое препятствие могло бы стать свидетельством невозможности создания атомного оружия». Но уже к 1943 году, когда был собран большой коллектив ученых для выполнения проекта, стало маловероятным, что создание оружия окажется невозможным. «Говорили, что уж если можно сделать бомбу, то нужно решить этот вопрос раз и навсегда».
В течение этого периода немногие ученые казались обеспокоенными последствиями своей работы. «Почти все, — вспоминал Роберт Оппенгеймер в 1954 году, — понимали, что это было великое деяние... беспримерная возможность применить фундаментальные знания и научный дар на пользу стране. Почти каждый знал, что его работа в случае успеха войдет в историю. Это воодушевление, преданность и патриотизм в конце концов во-
733
□обладали». Или, как вспоминал один из них: «Я работал над бомбой, потому что все, кого я знал, это делали».
К концу весны 1945 года некоторые ведущие физики были убеждены, что их объединенные усилия увенчались успехом и что действующая атомная бомба была готова к производству. Кое-кто из них ужаснулся, среди них и те, которые особенно рьяно отстаивали проект шесть лет назад. Поставленные перед результатом своей работы, некоторые из этих «первичных двигателей» бомбы неистово трудились, чтобы предотвратить ее использование в войне. Блестящий Лео Сцилард писал петиции и меморандумы и распространял их среди своих коллег. Затем он отчаянно пытался передать свои опасения непосредственно президенту Рузвельту и госпоже Рузвельт, а позднее — президенту Трумену. Он, например, предложил (как первоначально и намеревались некоторые физики), чтобы бомбу использовали только для демонстрации в каком-нибудь необитаемом месте; она должна была оказаться столь разрушительной, что это заставило бы врага капитулировать. Однажды он даже предложил во избежание послевоенной гонки ядерных вооружений против России вовсе не применять атомную бомбу в Японии, а постараться убедить Россию, что американские попытки создать бомбу оказались тщетными. Но эти порывы богатого воображения Сциларда всего лишь создали ему репутацию сумасброда; чем больше было у него предложений, тем они оказывались менее убедительными. Когда Сцилард и два других атомных физика пришли к Джеймсу Бирнсу (личному советнику президента Трумена, который должен был стать государственным секретарем) добиваться ограничений в использовании бомбы, Бирнс расценивал бомбу в основном как возможность произвести впечатление на русских и беспокоился только о том, как отчитаться перед конгрессом за 2 миллиарда долларов, истраченных на ее изготовление.
Джеймс Франк, один из наиболее известных физиков, эмигрировавших из Германии, начал в 1942 году участвовать в проекте, исходя из четкой договоренности, что, если Соединенные Штаты создадут бомбу первыми, ему будет предоставлена возможность выразить высшим чинам американской администрации свои взгляды на ее применение. 11 июня 1945 года Франк представил президентскому комитету доклад, подписанный шестью его знаменитыми коллегами, включая Сциларда:
Итак, с «оптимистической» точки зрения — в надежде на международное соглашение о предотвращении ядерной войны — военные преимущест
734
ва и сохранение жизней многим американцам, достигнутые внезапным применением ядерного оружия против Японии, могут быть недостаточными для оправдания вероятной потери доверия и волны ужаса и отвращения, которая прокатится по всему оставшемуся миру и, возможно, вызовет раскол в общественном мнении внутри страны.
С этой точки зрения демонстрацию нового оружия было бы лучше осуществить в присутствии представителей всех государств—членов Организации Объединенных Наций в пустыне или на незаселенном острове. Самые лучшие условия для заключения международного соглашения могли бы быть обеспечены, если бы Америка смогла сказать миру: «Видите, какое у нас есть оружие, но мы его не применяем. Мы готовы отказаться от его применения в будущем, если другие государства присоединятся к этому отказу и договорятся об установлении действенного международного контроля».
После такой демонстрации оружие, возможно, могло бы быть использовано против Японии, если были бы получены санкции Организации Объединенных Наций (и американского общественного мнения), возможно, после предъявления японцам предварительного ультиматума с требованием капитуляции или хотя бы освобождения некоторых районов в качестве альтернативы их полного уничтожения. Это может звучать странно, но ядерное оружие принесло нам что-то совершенно новое по величине разрушительной силы, и, если мы хотим извлечь выгоду из преимуществ обладания этим оружием, нам нужно использовать новые неординарные методы.
Разногласия среди других ученых-атомщиков в чикагской лаборатории были такими глубокими и такими частыми, что Комптон, руководивший атомными исследованиями, дал указание провести среди них опрос относительно использования бомбы. Поспешный опрос обнаружил, что только 15 процентов ядерных физиков одобряли неограниченное военное использование бомбы против Японии, 46 процентов выступали за первоначальную ограниченную демонстрацию ее военной мощи, а остальные — за другие формы ограничения ее использования. Выборочный опрос мнений ученых по проблеме использования бомбы, представленный военному министру генералом Гроувсом до того, как было принято окончательное решение, показал, что лишь незначительное меньшинство поддерживало возможность использования бомбы без предупреждения.
Самым явственным примером импульсивного движения был, например, тот факт, что, хотя бомбу придумали люди, страстно ненавидящие нацизм и страшившиеся нацистского господства над миром, она была использована вовсе не против нацистов, а против японцев. Как заметил историк Доналд Флеминг, японцам пришлось принять лекарство Гитлера. Уже за несколько месяцев до капитуляции нацистской Германии 8 мая 1945 года американцы перестали бояться, что нацисты могут завершить работу над атомной бомбой. По мере наступления американских войск еще предполагалось, что для
735
окончания войны в Тихом океане Соединенным Штатам все же придется захватить Японские острова. Задача ускорить окончание войны с Японией, даже и несущее спасение миллионов человеческих жизней, все-таки не была сравнима с задачей предотвращения нацистского господства над миром. Но атомная бомба была сделана, и стоило это баснословных средств. В конце концов, все голоса, призывающие к осторожности и тщательному взвешиванию долгосрочных последствий, не могли заглушить рев и скрип движимого по инерции грандиозного организованного начинания.
Президент Трумен взял на себя всю ответственность за знакомство мира с атомной бомбой. «Но, — отмечала Элис Кимболл Смит, — его решение было не столько позитивным действием, сколько отказом препятствовать огромному многогранному начинанию, которое три месяца назад предстало перед ним уже достаточно развитым. Чтобы препятствовать подобному усилию, наперекор советам своих самых доверенных соратников, потребовалось бы проявить почти немыслимую личную настойчивость». Решение президента, как вспоминал генерал Гроувс, «заключалось в невмешательстве — по сути, это было решение не мешать осуществлению имеющихся планов».
Следующий этап разработки атомного оружия, погоня за «сверх»-(или водородной) бомбой, получил толчок благодаря новости 1949 года, что у Советов тоже есть бомба, и сделал еще напряженней сокрушительное действие этого нового импульса. Моральные сомнения, ненадолго задержавшие решение приступить к созданию более мощной бомбы, рассеялись, как только исчезла неуверенность в возможности производства этой новой бомбы. А когда создание термоядерной бомбы — основанной скорее на слиянии, чем на расщеплении, — стало казаться осуществимым, стала шириться и уверенность в необходимости приняться за ее производство. «Можно» заслонило «нужно».
Как и атомная бомба, американская космическая инициатива была следствием второй мировой войны и соперничества с развивающейся немецкой техникой. Полная история американского исследования космоса4 должна, конечно, начинаться с экспериментов Роберта Годдарда в Нью-Мексико, с деятельности братьев Райтов в Китти-Хоук и еще раньше. Но в последний период появление немецкой «Фау-2», продемонстрировавшей выгоду использования ракетной техники в военных действиях, сделало возможными американские усилия в этой области и
736
способствовало их развитию. В январе 1945 года, когда русские армии приближались к ракетному полигону в Пеенемюнде, немецкие ракетчики решили бежать на Запад. Это историческое решение дало Америке как наиболее передовых ученых-ракетчиков, так и техническую документацию, отражающую успехи и, что наиболее важно, неудачи первых шагов Германии в области ракетной техники. Затем, в течение 1945 года, в результате операции под кодовым названием «Скрепка», американская армия доставила на военные базы в Соединенных Штатах людей и документацию, что создало лучшие в мире условия для развития новой науки ракетостроения и исследования космоса. Иностранные ученые, спасающиеся уже не от победы Гитлера, а от его поражения, присоединились к американской деятельности в космосе и сыграли здесь такую же важную роль, как и в исследовании атома.
Этапы развития американского космического предприятия достаточно известны. От запуска усовершенствованных ракет— к первому американскому спутнику («Эксплорер-1») в 1958 году, к первому американскому гражданину на орбите (проект «Меркурий») и первому американскому спутнику связи («Телстар-1») в 1962 году, к американским двухпилотным космическим кораблям (проект «Близнецы») в 1964 году и к программе («Аполлон») посадки американцев на Луне. Волнующие подробности этих событий были рассказаны и будут пересказаны вновь. То, что интересует нас в этом вопросе, это скорее не свершения, а сама инициатива, насколько она раскрыла способы осуществления нужного или желаемого по-американски и что она значила для создания американцами возможности определять свое настоящее и будущее, — одним словом, что она говорит нам о растущем чувстве импульсивности движения.
 Самым волнующим событием на первых порах американской деятельности в космосе было что-то, совершенное совсем не на американской земле и не американскими специалистами. Утром 5 октября 1957 года мир был поражен появлением в небе искусственного спутника, запущенного русскими. «Спутник» (что по-русски значит «попутчик Земли») представлял из себя сферу из алюминиевого сплава менее 2 футов в диаметре и весом в 184 фунта. Никогда еще такой маленький и такой безобидный объект не вызывал такого смятения. Событие не явилось неожиданностью для мира. Четыре года подготовки настроили государства на проведение Международного геофизического года (МГГ) в 1957 — 1958 годах в знак приверженности мирному использованию открытого космоса. В 1955 году, когда русские объявили о своем решении запустить спутник в течение двух
737
24-379
лет, три военных ведомства в Соединенных Штатах все еще боролись за руководство космическими исследованиями. Но американцы предполагали, что это не повлияет на исход соревнования в космосе, поскольку советская техника была настолько отсталой и якобы была обречена оставаться отсталой по причине не требующей доказательств неполноценности советской политической системы. Догматом стало то, что коммунизм не может победить демократию в области науки и техники, где свободная конкуренция идей сулила прогресс. И неудивительно, что спутник поразил и смутил американцев и привел в замешательство американских друзей за рубежом.
Другая причина тревоги американцев была менее сложной. Ведь спутник был запущен межконтинентальной ракетой, которая, как объяснил Никита Хрущев по Московскому радио 26 августа 1957 года, может быть с точностью направлена из Советского Союза «в любую точку земного шара». Эксперты быстро сообразили, что советская техника теперь позволяет доставить атомную или водородную боеголовку до любой цели в Соединенных Штатах. Но официальная реакция Америки обычно соответствовала линии, проводимой политическими партиями.
«Дурацкая безделушка в небе»—так описал спутник обычно предусмотрительный Кларенс Рэнделл, в то время помощник президента Эйзенхауэра по особым поручениям. Он с пренебрежением сравнивал его с основными достижениями Америки, показанными на демонстрации американских супермаркетов в Загребе, Югославия. Сообщалось, что директор Бюджетного управления при президенте Эйзенхауэре Персивал Брандейдж сказал своему соседу по обеденному столику, что через шесть месяцев спутник будет забыт, на что Перл Места ответила, что «в течение шести месяцев мы все можем погибнуть». Сам президент Эйзенхауэр пытался отмахнуться от спутника, как от игрушки, не имеющей отношения к военным возможностям, и заявил на пресс-конференции: «А что касается спутника, он ни на йоту не увеличивает моих опасений».
Предчувствия, охватывающие всю страну, были лучше выражены сенатором от Демократической партии Ричардом Расселлом из Джорджии. «Спутник, — сказал он, — ставит Америку перед лицом новой и ужасающей военной опасности и является разрушительным ударом по нашей репутации». Как бы ни не любили Соединенные Штаты те, в которых они были заинтересованы, их всегда уважали и боялись за их техническое превосходство. Теперь даже это было поставлено под сомнение.
738
Второй спутник весом 1120 фунтов с собакой Лайкой на борту был запущен всего через месяц после первого, 3 ноября. Затем 6 декабря ракета «Авангард», которая должна была отправить в космос первый американский спутник, после запуска с пусковой площадки сразу же рухнула и загорелась. Мировая пресса превзошла самое себя, изобретая ехидные заголовки типа «Капутник» (лондонская «Дейли экспресс») или «Перл-Харбор американской науки» (токийская «Иомиури»).
Эти умножающиеся свидетельства советского превосходства в космической технологии разожгли беспокойство, доходящее до истерии, в отношении качества американского образования, особенно в области математики и точных наук. Вызов со стороны Советского Союза действительно повлиял на некоторые учебные программы. Но в течение следующего десятилетия забота о «совершенстве» в американском народном образовании должна была смениться похожим истерическим стремлением снизить академический уровень, чтобы обеспечить «открытый» доступ в колледжи.
Несмотря на давление, президент Эйзенхауэр в общем относился прохладно к космическим мероприятиям, и особенно к программам запуска человека на Луну. Но после того, как в 1958 году конгрессом было создано Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА) в целях устранения междолжностного соперничества, космическая деятельность получила новый импульс развития. В августе 1960 года, когда НАСА подало в бюджетное управление просьбу о 1,25 миллиарда долларов на 1962 финансовый год для дальнейшего продвижения по пути к пилотируемым космическим полетам, президент потребовал особого исследования ученой комиссии. На совещании в Белом доме в декабре 1960 года комиссия доложила, что «первым поистине крупным достижением программы «Человек в космосе» будет посадка на Луне». Были определены и расходы: 350 миллионов долларов, чтобы закончить проект «Меркурий», 8 миллиардов долларов для полета «Аполлона» вокруг Луны; 26 — 38 миллиардов — на посадку на Луне. Для оправдания этих расходов было сделано вполне очевидное сравнение с открытием Америки Колумбом, финансированным королевой Изабеллой, которой, по преданию, пришлось заложить свои драгоценности, чтобы достать необходимые средства. Президент Эйзенхауэр парировал, что он «не собирается закладывать свои Драгоценности», чтобы отправить человека на Луну. Дух этого совещания, как сообщал один из участников, состоял почти «в
739
24*
одном только недоумении — или явном удивлении, — что можно помышлять о таком предприятии. Кто-то сказал: “Они на этом не успокоятся. Когда они это осуществят, им захочется полететь на другие планеты”». Эта мысль вызвала много смеха.
Президент Эйзенхауэр не видел ни военной, ни научной необходимости в такой программе и считал неблагоразумным тратить огромные суммы на международную рекламу. Однако бюджет НАСА был увеличен с 494 миллионов долларов в первом полном оперативном году до 923 миллионов в следующем году, а в ноябре 1960 года НАСА увеличило свои бюджетные требования еще на 100 миллионов, с 1,25 миллиарда на балансе в августе до 1,35 миллиарда долларов. Под конец своего президентского срока Эйзенхауэр более чем всегда заботился о своем образе в истории и о необходимости как-то осуществить свою уверенность, что роль правительства в Америке должна быть снижена. Это означало сокращение бюджета и доведение до минимума расходов на гипотетические (а что могло быть более гипотетическим, чем путешествие на Луну) предприятия. Укрепление этой позиции было комплексом Цинцинната у Эйзенхауэра. Президент не мог избавиться от воспоминаний о своем военном прошлом и был полон решимости сохранить гражданскую ориентацию и миролюбие американской жизни. В декабре 1960 года, лишь за несколько недель до своего прощального обращения к народу, президент Эйзенхауэр отказался санкционировать дотации на продолжение космической программы, направленной на высадку человека на Луне. В прощальном обращении 17 января 1961 года он предостерег страну «от подчинения недопустимому влиянию, вольному или невольному, военно-промышленного комплекса. Возможности для опасного укрепления этой малоуправляемой силы существуют и не исчезнут в будущем... Мы должны также быть начеку перед... опасностью, что государственная политика может сама стать пленницей научно-технической элиты».
Когда Джон Кеннеди 20 января 1961 года стал президентом, он не обладал специальными знаниями космических проблем и специальной заинтересованностью в космической политике. Его первостепенная озабоченность мировыми проблемами произошла от осознания соперничества между Западом и коммунистами и его навязчивой решимости не дать
740
Советам затмить Соединенные Штаты. И если президент Эйзенхауэр, человек с военным опытом, требовал, чтобы дорогостоящая космическая программа оправдывалась четкими военными задачами, и не доверял отговоркам рекламного характера, то президент Кеннеди, напротив, был озабочен вопросами престижа, превосходства американской репутации над советской. Оглядываясь назад, мы можем увидеть, что все космическое предприятие, особенно посадка на Луне, было осуществлено в целях улучшения мирового мнения о Соединенных Штатах и поднятия престижа за рубежом. Ведь хотя исследование космоса имело военное значение, оно было отнюдь не очевидным, и посему это предприятие могло показаться символом американской любви к миру и стремления к знаниям ради самих знаний. В то же время само событие — человек на Луне — было таким простым для понимания, что должно было стать гвоздем программы на мировой сцене. Посадка на Луне, тщательно запланированная и рассчитанная, должна была повсюду занять телевизионные экраны.
Президент Кеннеди воздерживался от дачи указания совершить посадку на Луне до тех пор, пока не был введен в курс дела своими советниками, пока отставание американцев от Советов в области космической техники не стало казаться бесспорным и пока соперничество с Советами не достигло кульминации. Эти побудительные условия стремительно накладывались одно на другое в течение четырех месяцев после его прихода в Белый дом. Комитет по космическим исследованиям Национальной академии наук, новый глава которого был сторонником изучения космоса, настойчиво отстаивал научную выгоду, а вице-президент Линдон Джонсон был приверженцем космоса. Джеймс Уэбб, которого президент Кеннеди поставил во главе НАСА, был человеком дальновидным, обладающим исключительными способностями к организаторской деятельности и руководству. Быстро усвоив комплексные технические проблемы этого предприятия, Уэбб добился успеха в убеждении колеблющихся конгрессменов и находящегося в нерешительности президента.
Тем временем Советы подлили масла в огонь своим сенсационным успехом. 12 апреля 1961 года Москва объявила:
Первый в мире космический корабль «Восток» с человеком на борту был запущен 12 апреля на околоземную орбиту в Советском Союзе. Первым космонавтом стал советский гражданин, летчик, майор Юрий Алексеевич Гагарин.
741
Передавая по телефону свои поздравления Гагарину, Хрущев возликовал: «Пусть капиталистические страны попробуют угнаться за нашей страной!»
Вечером 14 апреля президент Кеннеди провел в зале заседаний совещание со своими главными советниками, многозначительно совместив его с интервью корреспонденту журналов «Тайм» — «Лайф» Хью Сайди. Объявленной целью совещания было «изучение вместе с главными советниками значения полета Гагарина и вариантов последующих действий США». Из сообщения Сайди (которое было проверено самим президентом):
«А теперь давайте подумаем,—нетерпеливо сказал Кеннеди,—есть ли у нас возможность где-нибудь их догнать? Что мы можем сделать? Сможем ли мы первыми облететь вокруг Луны? Сможем ли первыми высадиться на Луне? Как насчет систем «Нова» и «Ровер»? Когда будет готов «Сатурн»? Можем мы их обскакать?»
Единственная надежда, как объяснил сотрудник НАСА Драйден, заключается в том, чтобы приступить к осуществлению срочной программы, подобной Манхэттенскому проекту. Но такая попытка обойдется в 40 мил лиардов долларов, и даже в этом случае возможности победить у Соединенных Штатов и Советского Союза будут равными.
Взял слово Джеймс Уэбб: «Мы делаем все, что в наших силах. И благодаря вашему руководству мы сейчас движемся вперед быстрее, чем когда-либо...»
«Расходы, — озабоченно сказал он, — вот что меня мучает». Он вопросительно посмотрел на директора бюджетного управления Белла. Расходы на изучение космоса, по объяснению Белла, растут в геометрической прогрессии... «Сейчас не время совершать ошибки»,—предостерег советник по науке Уиснер...
Кеннеди повернулся к окружающим его людям. Он на минуту задумался. Потом заговорил: «Когда мы будем знать больше, я смогу решить, есть ли в этом смысл. Если бы кто-то сказал мне, как нам догнать...»
Кеннеди вновь на мгновение замолчал, переводя взгляд с одного на другого. Потом тихо произнес: «Нет ничего важнее».
15 апреля, через три дня после триумфа Гагарина, изгнанники с Кубы, обученные ЦРУ, начали попытку переворота ударами с воздуха по самолетам Кастро, за которыми через сорок восемь часов последовало вторжение в залив Кочинос. Через два дня всему миру было ясно, что залив Кочинос—это настоящее бедствие для Соединенных Штатов. Никогда еще американское самолюбие и американская репутация за рубежом не нуждались так в укреплении. Теперь над президентом довлела особая необходимость «вывести что-то другое на передний план». Президент мог использовать «космический эффект».
Через неделю на пресс-конференции 21 апреля президент Кеннеди заявил, что он обратился к комитету, возглавляемому
742
вице-президентом, с просьбой поддержать государственные капиталовложения в космос и предложить «любую программу независимо от расходов», которая предоставила бы Соединенным Штатам реальный шанс побить Советы в космосе. Вернер фон Браун сказал вице-президенту 29 апреля, что «имелся некоторый шанс послать экипаж из трех человек в полет вокруг Луны, опередив Советский Союз», и «отличные шансы одержать победу над Советами первой высадкой экипажа на Луне (включая, конечно, обеспечение возврата)». Другие эксперты подтвердили, что посадка на Луне была единственной космической сенсацией, которую Соединенные Штаты могли произвести быстрее, чем Советский Союз. 5 мая успешным началом проекта «Меркурий» был полет в космос астронавта Алана Шепарда. В памятной записке вице-президенту Джеймс Уэбб и министр обороны Роберт Макнамара призывали:
Именно люди, а не машины в космосе завладевают воображением всех в мире. Все широкомасштабные проекты требуют мобилизации ресурсов в рамках всей страны. Они требуют развития и успешного внедрения самых передовых технологий. На этом основании яркие достижения в космосе символизируют техническую мощь и организаторские возможности государства. Именно причины, подобные этой, объясняют влияние крупных космических достижений на национальный престиж...
Серьезные удачи, подобные только что осуществленному Советами запуску человека на орбиту, способствуют повышению национального престижа, даже если научное, экономическое и военное значение предприятия минимально или экономически не оправдано... Наши успехи—важная часть международного соревнования между советской и нашей собственной системами. Не военные, не экономические, не научные, а «гражданские» проекты, какими является изучение Луны и планет в этом смысле, участвуют в битве на подвижном фронте «холодной войны».
Эта же памятная записка была вручена президенту Кеннеди днем 8 мая, а на следующий день в прессу просочилась информация, что президент собирается утвердить программу запуска американского гражданина на Луну. Памятная записка Уэбба — Макнамары стала президентской программой. Это потребовало увеличения ассигнований на космос на 549 миллионов долларов (на 61 процент больше, чем при президенте Эйзенхауэре) в следующем финансовом году и на миллиарды в последующие пять лет.
В выступлении перед конгрессом 25 мая 1961 года по вопросу о «первоочередных национальных задачах» президент Кеннеди изложил свою космическую программу, предусматривающую, что «наше государство должно взять на себя обязательство достигнуть до конца этого десятилетия намеченной
743
цели высадки человека на Луне и благополучного возвращения его обратно на Землю».
Почти без обсуждения конгресс одобрил космическую программу президента Кеннеди, которая, как объяснял сенатор Роберт Керр, «даст возможность американцам соответствовать своему предназначению».
Меньше чем через десять лет, 20 июля 1969 года в 4 часа 17 минут после полудня по американскому времени американец действительно высадился на Луне. Самая грандиозная задача технической деятельности человечества была осуществлена американцами и в назначенное время. При запуске «Аполлона II» член семьи Кеннеди Р.Сарджент Шрайвер с болью вспоминал, что в 1961 году, объявляя о национальном обязательстве долететь до Луны, президент Кеннеди заметил: «Я твердо рассчитываю, что это обязательство будет выполнено. И если я умру до этого события, то вы все, здесь присутствующие, постарайтесь вспомнить, что, когда это свершится, я буду сидеть там, на небесах, в таком же кресле-качалке, как вот это, и мне оттуда будет видно лучше всех».
Импульсивность, всегда характеризующая американское отношение к будущему, конечно, определяла и космическую программу. Несмотря на серьезные сомнения президента Эйзенхауэра в целесообразности растущих расходов на изучение космоса и его неспособность вообразить, какие это откроет возможности, он все-таки пошел на одобрение более чем миллиардного бюджета НАСА. Сегодня понятно, что решение президента Кеннеди начать подготовку к высадке американцев на Луне имело много общего с решением Трумена сбросить атомную бомбу. Война уже прекратила свое воздействие, но существовали другие мотивы: сила соперничества с Советами, а более всего — растущие объемы и темпы развития самой космической деятельности. Хотя президент Кеннеди взял на себя личную ответственность за принятие своевременного решения о полете на Луну, и за это надо отдать ему должное, в исторической перспективе такое решение представляется не столько позитивным действием, сколько решением не противодействовать еще одному огромному многогранному начинанию.
Американская технология все больше проникала во все сферы американской цивилизации, которая все сильнее оказывалась во власти внутренней логики развития знаний. Наука и техника имели собственный импульс: каждый следующий шаг
744
был вызван предыдущим. Не сделать следующего шага значило пустить на ветер все прошлые усилия. Встав однажды на ярко освещенный путь науки, страна так или иначе вступила в таинственный мир, где направление и скорость должны определяться орудиями, прокладывающими этот путь, и механизмами, несущими человека вперед. Автономность науки, свобода ученого в продвижении туда, куда ведут его знания и открытия, влекли за собой несвободу общества выбирать собственный путь, исходя из других соображений. Люди чувствовали, что следовало бы по возможности замедлить темп изменений — им следовало бы на год-два отложить использование сверхзвуковой авиации (СЗА), — но они не были уверены, что это им по силам.
Именно из-за того, что Соединенные Штаты достигли высокой демократизации, были уничтожены барьеры, существовавшие в Старом Свете между «наукой» и «техникой», областями, традиционно разделявшими людей, которые думают, и людей, которые делают. Действительно, само различие между «теоретическим» и «практическим» стало поразительно бессмысленным. В то время как исследование атома, начатое по настоянию «святого покровителя абстрактного» Альберта Эйнштейна, дало физикам-теоретикам возможность показать свои практические способности, исследование Луны было направлено на достижение совершенно абстрактной цели. Самое дорогостоящее предприятие в истории (стоимость которого к 1972 году во много раз превысила стоимость атомной бомбы) было осуществлено государством, которое только в общих чертах представляло себе, какой «практической» цели оно может послужить и возможно ли это вообще.
Импульсивность, владеющая президентами, обременялапро-стых граждан. Темпы развития НИОКР, рекламы, искусных, всепроникающих и неизбежных способов производства и сбыта почти всего почти всякому создавало ощущение, что будущее американской цивилизации и форма ежедневной жизни не могут избежать решающего воздействия объемов и темпов нынешней деятельности. Это ощущение определяло отношение народа к любым видам промышленных достижений: усовершенствованию упаковки (от бумажного пакета и складной коробки к целлофану, к двойной целлофановой обертке и неизвестно к чему), к автомобилю (от модели «Т» к ежегодной модели, к полугодовой модели и неизвестно к чему) и бессчетному числу других усовершенствований, больших и малых.
745
Казалось, в области социальной политики все меньше решались вопросы «да или нет?» и все больше «как быстро и когда?». Было ж возможно хотя бы замедлить темп, затормозить процесс — создания новых упаковок, производства автомобилей, распространения информации, создания имиджей, расширения университетов, строительства скоростных дорог, роста населения?
Новая атмосфера отрицательных решений, эта новая несвобода всемогущества, поддерживалась силами, находящимися вне промышленного механизма. Ведь и атомная бомба, и космические предприятия, и тысячи меньших повседневных свидетельств — автомобиль и самолет, радио и телевидение, компьютерная техника и автоматизация, и несметное количество продуктов НИОКР —показывали, что «продвижение» науки и техники, руководимое ли, пущенное ж на самотек, будет управлять повседневной жизнью американцев. Не от законов и не от мудрости государственных деятелей, но от чего-то другого зависело будущее. И из всего сущего нд земле развитие знания все еще оставалось самым произвольным и непредсказуемым.
Эпилог
НЕВЕДОМЫЕ БЕРЕГА
За три с половиной века до обсуждения американцами проблемы путешествия на Луну Уильям Брэдфорд описывал, как пилигримы, найдя временное убежище в Голландии, обсуждали свое путешествие в Америку.
«Когда предложение это обсуждалось, мнения разделились, и немало возникло колебаний и страхов. Одни, исполнившись надежд, старались ободрить и убедить остальных; другие же, полные опасений, старались отговорить их, приводя множество доводов, не совсем неразумных или неосновательных, а именно: что предприятие изобиловало опасностями, коих нельзя даже и предвидеть; что помимо опасностей плавания (от которых никто не огражден), самый путь предстоял столь долгий, что женщины, слабые по природе, и люди, изнуренные трудом и годами (а таковых было среди нас немало), не смогут его выдержать. А если и выдержат, то лишения, ожидающие на берегу, будут еще тяжелее, так что часть из нас, а быть может, и все неминуемо погибнут. Ибо будет там и голод, и холод, и всевозможные лишения. Перемена климата, непривычная пища и вода сулят тяжелые недуги. Тем, кто переживет и это, грозят нападения дикарей, которые жестоки и коварны, страшны в ярости своей и беспощадны, когда побеждают; не довольствуясь умерщвлением врага, они с наслаждением подвергают его кровавым пыткам, как-то: с живых сдирают кожу острыми раковинами, отрезают понемногу конечности, поджаривают их на углях и поедают на глазах у еще кивой жертвы; и совершают другие-зверства, слишком ужасные, чтобы о них говорить. От подобных рассказов волосы на голове шевелились; кто послабее, приходил в трепет. Говори
747
лось также, что такое путешествие и нужное для него снаряжение больше требуют денег, чем можно выручить за все наше имущество; и искать придется не только корабли, но и тех, кто помог бы уплатить за припасы. Нетрудно было найти и привести множество примеров неудач и тяжких бедствий, выпавших на долю тех, кто подобное замышлял...
На это отвечали, что все великие и славные дела с великими сопряжены трудностями, которые надлежит мужественно преодолеть. Опасности, конечно, велики, однако нельзя назвать их непреодолимыми; трудности многочисленны, но их можно одолеть. Многие из них вероятны, но необязательны; многое из ожидаемого может вовсе не случиться; остальное же удастся в большей мере избежать благодаря заранее принятым мерам; а все вместе, с Божьей помощью, терпеливо и стойко вынести и одолеть. Конечно, за подобное дело не берутся без важных к тому причин; опрометчиво и легкодумно, из любопытства или наживы, как иные. Но наше положение особое; цели наши благородны; желание законно и не терпит отлагательств; а потому можно уповать, что с нами пребудет благословение Господне. А если суждено нам погибнуть, утешимся тем, что стремления наши были возвышенны...»*
Американские путешествия—в Америку, американцами, в Америке и из Америки — никогда не прекращались. Со времен высадки на берег тех самых пилигримов люди этой страны «новых начинаний» жили на полной опасностей, изобильной земле, грани между неизведанным и знакомым. Пространные границы новой цивилизации находились в процессе начертания. Даже спустя века континент так и не стал «оседлым». А возможно ли это вообще?
Брэдфорд У. История поселения в Плимуте... М., 1987,с. 40—42.
748
ДЭНИЕЛ БУРСТИН И АМЕРИКАНСКАЯ ИСТОРИЯ
В свое время Гегель писал, что Америка — страна без прошлого и ей принадлежит только будущее. В связи с этим он предлагал «исключить ее из тех стран, которые до сих пор были ареной всемирной истории». Этот взгляд великого немецкого мыслителя оказался пророческим, хотя он и игнорировал глубокие корни нового общества, которые существовали как в Европе, так и на Американском континенте.
В современных Соединенных Штатах историческая наука, в особенности ориентированная на изучение отечественной истории, хорошо развита. Среди видных американских историков, которые внесли существенный вклад в изучение американской цивилизации, можно назвать плеяду замечательных исследователей: Генри и Брукса Адамсов, Фредерика Тёрнера, Генри Коммаджера, Роберта Хофштадтера, Джорджа Банкрофта, Аллена Нэвиса и других. Этим ученым принадлежат многочисленные обзоры истории США, ими выдвинут ряд методологических принципов ее изучения, например «гипотеза фронтира», называющая внутренним стимулом развития американской цивилизации движение на Запад, освоение земель за счет расширения западных границ, идея «божественного предопределения», концепция «американского Адама» и т.д.
К сожалению, многие из работ по истории США остаются недоступными отечественному читателю. На русский язык пере-хведена только фундаментальная (но незавершенная) работа Вернона Луиса Паррингтона «Основные течения американской мысли» («Прогресс», 1962).
749
Тем больший интерес представляет публикация на русском языке книги известного американского историка Дэниела Бур-стина «Американцы», дающая широкую панораму американской истории.
Бурстин родился в 1914 году на Юге США, в городе Атланта, штат Джорджия. Позднее его семья переехала в Оклахому. Высшее образование Бурстин получил в престижном Гарвардском университете, а затем продолжил образование в одном из старейших колледжей Оксфорда — Бэллиол-колледже. Здесь он специализируется в области права и получает сразу две первые премии за свои исследования. Вернувшись из Великобритании в США, Бурстин становится профессором американской истории в Чикагском университете. Помимо преподавательской деятельности, он занимается редактированием 30-томной «Чикагской истории американской цивилизации», а также читает лекции в Риме, Женеве, Кембридже, Сорбонне, Киото, Пуэрто-Рико. В 1969 году Бурстин становится директором Национального музея истории и технологии в Смитсоновском институте в Вашингтоне, а в 1974 году избирается на очень важный в политическом и научном отношении пост директора Библиотеки конгресса, на котором он проработал двенадцать лет. В 1986 году Бурстин уходит в отставку с этого поста, чтобы завершить работу над своими новыми книгами.
Дэниел Бурстин — автор многих исторических исследований, которые изданы не только в США, но и во многих странах мира, за исключением разве что СССР (настоящее издание — первая его публикация на русском языке). Среди работ Бурстина — «Потерянный мир Томаса Джефферсона» (1948), «Дух американской политики» (1953), «Имидж. Путеводитель к псевдособытиям в Америке» (1969), «Демократия и ее неудобства» (1971), «Республика технологии» (1978), «Первооткрыватели» (1983), «Скрытая история» (1987).
Большинство этих работ посвящены главным образом американской истории, ее демократическому опыту, достижениям научно-технической революции в США, выдающимся деятелям американского прошлого. Книга «Первооткрыватели», о мировых открытиях прошлого и настоящего, переведена на двадцать языков.
Но самая популярная книга, принадлежащая перу Бурстина, — это, пожалуй, трехтомник «Американцы», удостоенный трех престижных премий — Бэнкрофта, Паркмана и Пулитцера. Хотя все три тома были написаны в разное время и имеют свои подзаголовки, они составляют одно целое и дополняют друг друга. В
750
1958 году вышла книга «Американцы. Колониальный опыт*, в 1965 году появилось ее продолжение — «Американцы. Национальный опыт* и, наконец, в 1973 году — завершающий том «Американцы. Демократический опыт*.
В целом все три тома представляют грандиозную эпопею истории США, от первых поселений колонистов, прибывших сюда в поисках счастья в первой половине XVII века, до середины XX века.
Следует предупредить читателя, что «Американцы* — это не изложение гражданской истории США. Читатель не найдет здесь хронологического описания событий американского прошлого. Скорее, это история культуры США, американской цивилизации во всей ее сложности и разнообразии. Уже такой подход, довольно необычный для исторического исследования, делает книгу Бурстина в известной степени уникальной.
Первый том, имеющий подзаголовок «Колониальный опыт*, посвящен истории американской культуры XVII — XVIII веков, периоду колонизации Америки и становления американской нации. Здесь автор восстает против широко распространенных в американской исторической литературе представлений, согласно которым американская культура — это реализация заветов и пророчеств «отцов-основателей*. Бурстин пишет: «Америка зачиналась как отрезвляющий опыт. Колонии были почвой, опровергавшей осуществимость утопий. В последующих главах мы постараемся показать, как реальность Америки растворяла в себе или преображала радужные мечты, возникшие под небом Европы... Новая цивилизация рождалась не столько из планов и проектов, сколько из того отрицания, какое Новый Свет привносил в обыкновения Старого*.
С этой точки зрения Бурстин рассматривает трансформацию идей пуритан Новой Англии, социальную философию квакеров в Пенсильвании, утопические идеи поселенцев Джорджии, религиозно-мессианские — колонистов Виргинии. Наряду с этим исследуется становление новой культуры: развитие научных знаний, системы образования, книгопечатания и прессы, американского языка, который уже в колониальный период приобрел существенные отличия от английского литературного языка, и т.д. В целом Бурстин приходит к выводу, что в колониальный иериод американская культура носила разобщенный характер. Это была культура отдельных изолированных сообществ, она еще не приобрела общенациональных черт и находилась под сильным влиянием английских традиций.
751
Второй том, носящий подзаголовок «Национальный опыт», освещает историю американской культуры в период между Американской революцией и Гражданской войной. В это время, как показывает Бурстин, отдельные колонии и поселения превращались в единое государство, а пуританин трансформировался в янки. Именно в этот период американцы стали единой нацией, обладающей самобытным языком, национальным характером, своим пантеоном героев.
В XIX веке многие европейцы критически относились к американской культуре, выражали сомнение в самой возможности ее существования, называя США «культурной пустыней» или «культурной провинцией» Европы. В своем исследовании Бурстин убедительно опровергает подобного рода стереотипы. Он показывает, как формирование американской нации и государственности приводит к созданию своеобразного типа культуры, что проявлялось в развитии образования, демократической печати, права, в окончательном оформлении американского языка, который широко заимствовал слова из других языков — индейского, испанского, голландского, немецкого и французского, — в появлении чувства патриотизма, в развитии литературы, эпоса, в появлении оригинального американского юмора и т.д.
Наконец, третий том этого исследования — «Демократический опыт» — характеризует историю американской цивилизации от Гражданской войны до середины XX века. В этом томе автор рассматривает и культуру аграрной Америки, и культуру больших городов, явившуюся результатом урбанизации и индустриализации, показывает те изменения, которые внесли в жизнь и быт американцев автомобили, автодороги, супермаркеты, особенности жилищного строительства и питания, чисто «американский» стиль в одежде, средства массовой коммуникации, реклама и развлечения.
Достоинство книги Д.Бурстина заключается в живом, занимательном и вместе с тем оригинальном подходе к анализу американской истории, в серьезных попытках представить материальную и духовную культуру США в историческом развитии. Бурстин обладает острым критическим умом, его объектом становятся некоторые стороны американской цивилизации, связанные с потребительством, «массовой культурой», созданием политических и рекламных имиджей, что составляет предмет специального исследования в вышеупомянутой книге «Имидж». Одним словом, Бурстин стремится реалистически понять прошлое своей страны и трезво оценить культурный потенциал этого прошлого.
752
В одной из своих последних книг — «Скрытая история* — Бурстин опровергает представление о том, что историк — это пророк наоборот. «Когда мы становимся историками, мы соблазняемся пророческими искушениями: хотим быть умнее, чем на самом деле, отрицаем возможность непредсказуемого. Но наше прошлое лишь чуть более отчетливо, чем наше будущее, и, подобно будущему, постоянно меняется, то скрываясь, то появляясь вновь. Быть может, было бы более правильным назвать пророчество историей наоборот»*.
Бурстин никогда не занимался пророчествами, не объявлял, как это порой делают некоторые американские историки, американскую модель культуры глобальным примером для всего остального мира. Его книги — занимательный, порой критический и всегда обстоятельный, основанный на фактах рассказ о прошлом Америки, открытие неизвестных или малоизученных фактов ее истории. В своей книге «Первооткрыватели» Бурстин говорит, что человечество узнало о мире и о самом себе благодаря таким первооткрывателям, как Ньютон, Коперник, Колумб, Дарвин, Марко Поло, Парацельс, Маркс, Фрейд, Эйнштейн и Другие.
Сам Бурстин тоже «первооткрыватель». Он открывает нам мир американской культуры, показывает, как в процессе взаимодействия многих культур, существовавших на Американском континенте и завезенных из Европы, развился сложный, многообразный, совершенно не похожий на европейский, мир материальной и духовной культуры США.
Книга Бурстина «Американцы» помогает ответить на вопрос, поставленный еще в XVIII веке Гектором Кревкёром в его книге «Американский фермер»: «Что такое американец?» Чем он отличается от европейца, каковы особенности американского национального характера, каковы традиции и особенности американской культуры? Правда, Бурстин сравнительно мало уделяет внимания таким сферам культуры, как философия или литература, концентрируя внимание на том, чем он занимался как директор Национального музея истории и технологии: развитие техники, образования, печати, почты, транспорта, рекламы, средств массовой информации. Но не обходит он и американскую духовную культуру — показывает развитие нравственных традиций, религии, языка. Интенсивному развитию
Daniel Boorstin. Hidden Histoiy. Exploring our Secret Past New York, Vintage Book, 1989, p. XI.
753
всего этого способствовали демократический опыт общественной жизни, открытость влияниям со стороны других национальных культур, участие национальной культуры в борьбе страны за свою независимость и суверенность.
Три тома книги «Американцы» — монументальная картина развития американской цивилизации, которая, несмотря на свою сравнительную с Европой молодость, достигла значительного прогресса и сегодня оказывает все возрастающее влияние на культуру других стран мира.
Вячеслав Шестаков
КОММЕНТАРИИ
Русский перевод третьей, последней части трилогии «Американцы» сделан по тексту первого издания, опубликованного издательством «Рэндом-хаус» в 1973 г.: Boorstin Daniel J. The Americans. The Democratic Experience. N.Y., Random House [N.D.]. Copyright, 1973.
C.8
Сантаяна Джордж (1863 — 1952) — американский философ-идеалист, автор романа «Последний пуританин» (1935).
Адамс Чарлз Фрэнсис-младший (1835 — 1915) — массачусетский предприниматель, железнодорожный магнат, литератор и историк. Брат писателя Генри Адамса. В 1895 г. был избран президентом Массачусетского исторического общества.
С. 10
Стайн Гертруда (1874 — 1946) — американская писательница, литературный критик, искусствовед.
С. И
Гуднайт Чарлз (1836 —1929) — скотовод, владелец ранчо.
Барнем Финеас Тейлор (1810 — 1891) — цирковой, эстрадный и театральный импресарио, владелец цирка и аттракционов.
Боб Дилан — сценическое имя певца и композитора Роберта Аллена Циммермана (род. 1941), работающего в стиле «кантри».
С. 12
Калифорнийский Джо — прозвище землепроходца, разведчика, следопыта, участвовавшего во многих походах 1860 — 1870-х гг. против индейцев, Мозеса Минера (1829—1876). Был застрелен Томасом Ньюкомом 29 октября 1876 г.
С. 14
Эмори Уильям Хемсли (1811 —1887) — военнослужащий, топограф. Руководил группой, которая уточняла границу между США и Канадой (1844 —1846), а
755
также между Калифорнией и Мексикой (1848 —1854). В конце Гражданской войны (1861 —1865) получил звание генерала.
Доуби Джеймс Фрэнк (1888 —1964) — историк, филолог, литератор.
С. 16
Брисбин Джеймс С. (1837 —1889) — юрист, военачальник. В битве под Геттисбергом (1863) командовал пенсильванским полком армии федералистов. В 1865 г. был произведен в чин кавалерийского генерала. Участвовал почти во всех сражениях 1860—1880-х гг. против индейцев.
Крокетт Дейвид (1786 — 1836) — пионер-землепроходец, политический деятель, писатель-юморист. Член Конгресса США (1827 —1835).
Элджер Горацио (1834 — 1899) — писатель, автор многочисленных книг для юношества — так называемых «романов успеха», в которых прославлялся образ активного, делового человека.
С. 18
Додж Гренвилл Меллен (1831 —1916)—инженер-путеец, генерал армии федералистов во время войны Севера с Югом (1861 —1865). Главный инженер на строительстве трансконтинентальной Союзной тихоокеанской железной дороги (1866—1875).
С. 20
Адамс Энди (1859—1935)—писатель, выходец со Среднего Запада. Многие его произведения изображают хорошо знакомый ему уклад жизни на техасских ранчо. Книга «Дневник ковбоя» вышла в свет в 1903 г.
С. 22
Маккой Джозеф Гайтинг (1837 —1915) — историк. В данном случае речь идет о его фундаментальном труде «Исторические очерки по торговле скотом на Западе и на Юго-Западе», впервые опубликованном в Канзас-Сити в 1874 г.
С. 25
...двумя огромными весами Фэрбенкса... — Имеются в виду большие грузовые весы, выпускаемые на заводе предпринимателей и изобретателей братьев Таддеуса (1796—1886) и Эрастуса (1792—1864) Фэрбенксов.
С. 33
Кинг Ричард (1825 —1885) — скотовод, предприниматель, промышленник. Его называли «великим Кингом», а также—«капитаном Кингом», потому что он являлся капитаном и владельцем парохода, который ходил по Рио-Гранде (1848 —1850), пока не была создана техасская пароходная и железнодорожная компания Кинга.
С. 38
Кливленд Стивен Гровер (1837 — 1908) — государственный деятель. 22-й (1885 —1889) и 24-й (1893 —1897) президент США.
756
Шеридан Филип Генри (1831 —1888)—генерал, командовал кавалерийской армией федералистов в последние годы Гражданской войны (1861 — 1865). Рейд его армии по тылам противника в значительной мере ускорил срок окончания этой войны.
С. 42
Уистер Оуэн (1860 —1938) — писатель-романист. Его роман «Виргинцы» впервые был опубликован в 1902 г.
С. 43
Гаррисон Бенджамин (1833 — 1901) — политический и государственный деятель. 23-й президент США (1889 —1893).
С. 44
Мерсер Эйса Шинн (1839—1917)—журналист, издатель, литератор. Автор научных и беллетристических исторических произведений, в которых описывается жизненный уклад Запада и Северо-Запада США, а также история освоения этих территорий белыми переселенцами.
С. 45
Шефер Джек Уорнер (род. 1907) —журналист, педагог, редактор ряда периодических изданий, писатель-прозаик.
С. 46
Кольт Сэмюел (1814 —1862)—механик, изобретатель. Создал револьвер системы «кольт».
С. 47
Уэбб Уолтер Прескотт (1888 —1964) — историк, профессор Техасского университета (1918 —1960). Автор монографий «Великая равнина» (1931) и «Великая граница» (1952).
С. 48
Кастер Джордж Армстронг (1839 — 1876) — один из самых молодых генералов армии северян в период Гражданской войны. Был убит 25 июня 1876 года под Литтл-Бигхорном в сражении с индейцами.
С.49
Рузвельт Теодор (1858 —1919)—государственный деятель США, историк, литератор. 25-й президент США (1901 —1909).
Хаф Эмерсон (1857 —1923)—путешественник, писатель.
С. 51
Уоллес Льюис (1827 —1907)—военнослужащий, писатель.
757
С.53
Пламмер Генри (1837 — 1864) — преступник, главарь банды, орудовавшей на дорогах в штатах Айдахо и Монтана. В 1863 г., запугав жителей, был избран ими шерифом местечка Бэннек.
С. 54
Линкольн Бенджамин (1733 — 1810) — военный деятель. Генерал континентальной армии во время Войны за независимость американских колоний. Принимал участие в походе на Саратогу (1777), в осаде Саванны (1779) и в сражении под Чарлстоном (1780).
Кир Сэмюел М. (1813 —1874) — предприниматель, промышленник. Занимался транспортом и строительством. Построил первый в мире завод по производству керосина. Изготавливал промышленным способом огнеупорный кирпич.
С. 56
ГеснерЭйбрехем (УТЛ —1864)—канадский врач, естествоиспытатель. Керосин был получен им в 1852 г.
С. 57
Бисселл Джордж Генри (1821 — 1884) — юрист, предприниматель, нефтепромышленник.
Силлимэн Бенджамин-младший (1816 —1885) — химик, педагог. В Йельском университете преподавал химию в 1846 —1853 гг.
С. 58
Таунсенд Джеймс Малфорд (1825 — 1901) — финансист, предприниматель, промышленник.
Дрейк Эдвин Лорентин (1819 —1880) —нефтяник, владелец первой пробуренной в истории США нефтяной скважины.
С. 59
Брюер Фрэнсис Битти (1820—1892)—врач, предприниматель, политический деятель.
С. 63
Рокфеллер Джон Дейвисон (1839 —1937) — предприниматель, нефтепромышленник, филантроп.
С. 66
Ллойд Генри Демарест (1847 —1903)—юрист, журналист, литератор.
...антитрестовского закона Шермана 1890 года. — Речь идет о принятом Конгрессом США акте, который предусматривал судебное преследование за любые открытые или тайные попытки ограничить свободу внутренней и внешней торговли в стране, искусственно воздействовать на цены или же на объемы производства.
758
С. 67
Родс Сесил Джон (1853 —1902) — английский авантюрист, промышленник, государственный деятель Южной Африки. Основатель Родезии. Его имя стало синонимом решительности, беспринципности, удачливости и кроме того подлинной широты натуры, благодаря которой он активно занимался благотворительной деятельностью.
С. 70
Уолкотт Генри Роджер (1846 —1921)—предприниматель, финансист.
Уолкотт Эдвард Оливер (1848 —1905)—юрист, политический деятель, сенатор (1889—1901).
Хайд Генри Болдуин (1834—1899)—предприниматель, основатель и президент крупнейшей в США страховой компании.
С. 71
Тэппен Льюис (Y11& — 1873) — предприниматель, общественный деятель — аболиционист.
Дан Роберт Грэм (1826 — 1900) — сотрудник и партнер Льюиса Тэппена, с 1859 г. ставший единоличным владельцем фирмы «Р.Г.Даи энд компани».
С. 73
Джой Джеймс Фредерик (1810—1896) — юрист, предприниматель, член правления ряда железнодорожных компаний Среднего Запада.
Линкольн Авраам (1809 — 1865) — юрист, политический деятель, 16-й президент США.
С. 74
Додд Сэмюел К. Г (1836 —1907)—юрист, имел собственную адвокатскую практику в г.Франклине (Пенсильвания) в 1860 — 1870-х гг. Был приглашен Д.Рокфеллером в качестве советника компании по юридическим вопросам.
С. 76
Хау Элиас (1819 —1867)—изобретатель, владелец патента на первую швейную машинку.
Зингер Айзек Мерритт (1811 — 1875) — изобретатель, промышленник, глава крупнейшей в XIX в. компании по выпуску швейных машинок столь хорошо известной в России марки «Зингер».
Маккормик Сайрус Холл (1809 — 1884) — изобретатель, промышленник. Первый опытный образец своей жатки представил в 1831 г., запатентовал — в 1834-м. Организовал свое предприятие по выпуску этих машин. В1858 г. был вынужден его ликвидировать, не выдержав конкуренции.
Сьюард Уильям Генри (1801 —1872) — политический и государственный деятель. Член сената США от штата Нью-Йорк (1849—1861). Государственный секретарь в администрации А. Линкольна и Эндрю Джонсона. Руководил акцией приобретения Аляски у русского правительства (1867).
759
Стэнтон Эдвин Макмастерс (1814—1869)—юрист, политический и государственный деятель. Военный министр в кабинете А.Линкольна в период Гражданской войны 1861 —1865 гг.
Бенджамин Джуда Филип (1811 —1884)—государственный деятель Конфедерации Юга, в правительстве которой занимал сначала пост военного министра, а затем — государственного секретаря. После поражения Юга (1865) эмигрировал в Великобританию, где добился материального успеха и широкого общественного признания в качестве блестящего адвоката.
Конклинг Роско (1829 — 1886) — сенатор от штата Нью-Йорк, приобретший всеобщую известность своими демагогическими выступлениями.
Белл Александр Грэм (1847 —1922) —ученый, электротехник. Специализировался в области акустики и астрофизики. В 1876 г. создал первый опытный образец телефонного аппарата.
Грей Элиша (1835—1901)—электротехник, изобретатель, предприниматель.
Эдисон Томас Алва (1847 —1931) — предприниматель, «король американских изобретателей», получивший свыше 1300 патентов в самых разных областях науки и техники.
Берлинер Эмиль (1851 —1920) — изобретатель, работавший над усовершенствованием различных систем связи, звукозаписывающих устройств, а также над созданием воздухоплавательного аппарата типа вертолет.
С. 77
Истмен Джордж (1854 — 1932) — изобретатель, промышленник, филантроп. Основал «Истмен Кодак компани».
С. 78
Гринлиф Уильям (род. 1917)—историк, литератор.
С. 79
Форд Генри (1863—1947) — предприниматель, автопромышленник, создавший массовое производство автомобилей.
Нойес Уолтер Чедуик (1865 —1926) — юрист, теоретик права, занимал ряд судебных должностей с 1895 по 1913 г.
С. 80
...четырехтактного двигателя Отто. — Речь идет о двигателе внутреннего сгорания, созданном и запатентованном немецким инженером Николаусом Августом Отто (1832—1891).
С. 81
„.отмечал Мартин Мейер в своем популярном очерке о юристах... — Речь, видимо, идет о публицистической книге Мартина Мейера (род. 1928) «Эксперты» (1955).
С.82
Шоу Лемюел (1781 — 1861) — юрист, политический и общественный деятель Массачусетса. Занимал в администрации штата ряд судебных и исполнительных должностей.
760
Чоут Руфус (1799 — 1859) — юрист, политический деятель, сенатор (1841 — 1845).
Хейн Роберт Янг (1791 — 1839) — политический и государственный деятель. Сенатор (1823 —1832). Губернатор Южной Каролины (1832 —1834). Полемизируя в январе 1830 г. с Дэниелом Уэбстером, он выступил с серией речей, в которых отстаивал необходимость расширения прав штатов.
Уэбстер Дэниел (1782 —1852)—юрист, политический и государственный деятель. Сенатор от Массачусетса (1827—1841; 1845—1850). Государственный секретарь США (1841 —1843; 1850—1852).
Кент Джеймс (1763 —1847)—юрист, теоретик права. Преподавал в Колумбийском университете. Автор знаменитых «Комментариев к американскому праву» (1826 —1830). Председатель апелляционного суда штата Нью-Йорк.
Стори Джозеф — 1845) — юрист, член Верховного суда США (1811 — 1845). Теоретик права, наряду с Кентом считавшийся одним из самых авторитетных авторов.
Дейн Натан (1752—1835)—юрист, теоретик права, политический деятель. Делегат Континентального конгресса от Массачусетса (1785—1787). Основал Массачусетское общество трезвости.
С. 83
Лэнгделл Кристоф Колумб (1826 —1906)—юрист, педагог. Ректором Гарвардской школы права стал в 1870 г.
Элиот Чарлз Уильям (1834 — 1926) — педагог. Президент Гарвардского университета (1869 —1909). Провел ряд образовательных реформ. Кроме того, много сделал для расширения первого учебного заведения страны.
С. 85
Мормоны — общеупотребительное название членов религиозной организации «Церковь Иисуса Христа Судного дня», созданной в 1820 — 183(ье гг. Джозефом Смитом (1805 — 1844). Название происходит от «Книги Мормона», принятой сектой в качестве основного — священного — текста. .
„.принятия тринадцатой поправки к конституции... — Имеется в виду принятый 18 декабря 1865 г. акт, запрещающий использование рабского или подневольного труда (за исключением труда осужденных) как непосредственно на всей территории США, так и на территориях, подлежащих их юрисдикции.
С. 86
Острэндер Джилмен Марстон (род. 1923) — историк, преподавал историю в ряде университетов Запада США. Специализируется в области социальной истории, а также истории американской мысли.
С. 90
Грили Хорейс (1811 — 1872) — журналист, издатель, политический деятель. Владелец и главный редактор влиятельной в то время нью-йоркской газеты «Трибюн» (1841 — 1872).
С.91
Эйкене Джон Адамс (1850 —1927) — юрист, политический деятель. В 1870 — 1880-е гг. занимал ряд административных и судебных должностей в Массачусетсе. С1905 по 1923 г. — председатель верховного суда этого штата.
761
Иеремиада литературный жанр, чрезвычайно популярный в литературе XVII — XIX вв. Новой Англии. Восходит к ветхозаветной «Книге пророка Иеремии», представляющей собой сложный комплекс из элементов горестного плача, обличительной инвективы и дидактического назидания.
С. 93
Партияпрогрессистов—под этим названием в США в разное время функционировали три политические организации. В данном случае речь идет о группировке демократов, выступавших в 1912 —1916 гг. за избрание Теодора Рузвельта.
С. 94
Мэри Пикфорд — псевдоним киноактрисы, «королевы американского кино» Глэдис Смит (1893 —1979).
Дуглас Фэрбенкс — псевдоним киноактера Дугласа Элтона Улмана (1883 — 1939), мужа Мэри Пикфорд (1920 —1935).
В1927году, опасаясь растущей угрозы со стороны Франции и Мексики... — Речь идет о том, что Мексика и Франция, стараясь привлечь как можно больше туристов, в первые десятилетия XX в. стали предоставлять иностранным гражданам возможность без особых проволочек оформлять в мэриях бракоразводные свидетельства.
Блейк Нелсон Морхаус (род. 1901) — историк. Специализировался в области истории Юга США периода Реконструкции, а также по истории становления системы федерального государственного управления.
С. 97
Вулворт ФрэнкУинфилд (1852—1919) — коммерсант, основатель сети дешевых магазинов.
С. 100
КефоверКэри Эстес (1903—1963)—юрист, политический деятель, сенатор от штата Теннесси (1949 —1963).
С. 101
Маккарен Патрик Энтони (Пэт) (1876 — 1954) — скотовод, юрист. Занимал ряд судебных должностей в штате Невада (1907 —1932). Член сената США (1933 — 1954).
Питтмен Кей (1872 — 1940) — юрист. Работал на Аляске золотоискателем (1897 —1901). Член сената США (1913 —1940).
Липпманн Уолтер (1889 —1972) —литератор, публицист, журналист. Редактор нью-йоркской газеты «Уорлд», собственный корреспондент «Гералд три-бюн» (1931 —1966), автор многих статей и книг по вопросам политики, международных отношений и философии.
Гувер Герберт Кларк (1874 — 1964) — политический и государственный деятель. Министр торговли (1921 —1929). 31-й президент США (1929 —1933).
...восемнадцатой поправки к конституции... — Речь идет о конституционном введении «сухого закона» актом от 28 октября 1919 г.
762
С. 102
Браун Хейвуд Кэмпбелл (1888 —1939) —журналист, основатель Американской газетной гильдии. Требовал усиления ответственности власть имущих за положение с материальным и социальным обеспечением низших слоев населения.
Адамс Франклин (псевдоним Ф.П.А.)—журналист и эссеист. Автор многочисленных юмористических и сатирических стихотворений на злобу дня. Принимал активное участие в радиопрограмме «Информация, если она вам угодна» (конец 1930-х гг.).
Хаббард Элберт (1856 — 1915) — литератор, издатель, президент компании «Ройкрофт шопе энд пресс».
С. 103
Кэнфилд Ричард Элберт (1855 —1914) — профессиональный игрок, владелец игорного дома в Нью-Йорке, закрытого в 1904 г. специальным постановлением судебных властей города.
С. 104
...меня могут убить скорее, нежели испанского короля Альфонса. — Речь идет о низложенном республиканцами короле Альфонсо ХП1 (1886 —1941), правившем с 1886 по 1931 г.
С. 105
Мэнн Джеймс Роберт (1856 —1922) — политический деятель; член Конгресса США (1897 —1922), автор упоминаемого законодательного акта, до сих пор применяемого в судебной практике по отношению к несовершеннолетним лицам женского пола.
С. 106
Манделайн Джордж Уильям (\ЪТ1 —1939)—католический архиепископ Чикаго (1915 —1923). В1924 г. возведен в сан кардинала. Активно выступал против нацизма.
Волстед Эндрю Джон (1860 —1947) — юрист, член Конгресса США от штата Миннесота (1903 —1923).
С. 108
Уэнтворт Гаролд (род. 1904) — лингвист, литератор.
Флекснер Стюарт Берг (род. 1928) — лингвист, педагог, лексикограф.
С. 111
Белл Дэниел (1891 —1971) — социолог, финансист, государственный деятель, дипломат.
С. 112
Риис Джэкоб Август (1849 — 1914) — американский журналист и общественный деятель датского происхождения. Автор ряда книг по проблемам общественной жизни.
763
С. 115
Вуллкотт Александр (1887 — 1943) — литературный критик, театровед. В 1929 —1940 гг. вел специальную радиопрограмму.
С. 116
Миллер Артур Эшер (род. 1915)—драматург, общественный деятель.
Сэндберг Карл (1878—1967)—американский поэт и прозаик шведского происхождения, журналист. В поэзии США развивал традиции Уолта Уитмена. Автор 6-томной биографии А.Линкольна.
С. 117
Палски Франц Аерелъ (1814 —1884) — австро-венгерский литератор, археолог, политический и государственный деятель. В первой половине 1850-х гг. сопровождал опального Кошута в его поездках по Великобритании и США.
С. 119
ТЪмонье Бартелеми (1793 —1857) — французский инженер-механик, изобретатель.
С. 123
Партон Джеймс (1822—1891)—литератор, журналист, автор многочисленных биографий выдающихся людей Европы и Северной Америки ХУШ—XIX вв.
С. 124
Гамильтон Александр (1757 —1804) — политический и государственный деятель США ранненационального периода. Сторонник сильной центральной власти. Лидер партии федералистов. Министр финансов в первом кабинете Т.Джефферсона (1801 —1804).
С. 125
Синиор Нассау Уильям (1790—1864) — английский юрист, экономист и публицист испанского происхождения (его дед принял английское подданство в 1723 г.). Создал кафедру политэкономии в Оксфордском университете и стал ее первым профессором (1825). Был одним из основных разработчиков так называемого «закона о бедных» (принят парламентом в 1834 г.).
С. 128
Каган Эйбрехем (1860 —1951) — американский общественный деятель, один из активистов Бунда, журналист, издатель. Уроженец Вильнюса. В конце XIX в. основал в Нью-Йорке газету «Дейли форвард», бессменным главным редактором которой являлся вплоть до начала 1930-х гг.
С. 129
Стюарт Александр Терни (1803 —1876) — американский коммерсант ирландского происхождения.
764
С. 130
Богардес Джеймс (1800 —1874) — изобретатель, обладал многочисленными авторскими свидетельствами в самых различных областях науки и техники.
С. 131
Отис Элиша Грейвс (1811 — 1861) — предприниматель, промышленник, изобретатель. Создал первый пассажирский лифт (1857).
С. 133
Уорнер Сэм Бэсс-младший (род. 1928) — историк, профессор Гарвардского университета с 1960 г. Специализируется в области истории урбанизации, а также истории отдельных крупных городов США.
С. 134
Уитни Генри Мелвилл (1839 —1923) — предприниматель, финансист, коммерсант.
Стеффенс Джозеф Линкольн (1866 —1936) — издатель, журналист, литератор, общественный деятель леворадикального направления. Один из видных участников движения так называемых «разгребателей грязи», выступавших против крайних проявлений социальной несправедливости и разоблачавших лицемерие господствующих классов, изображая изнанку жизни в крупных американских городах.
С. 135
Сиере Ричард Уоррен (1863 —1914) — предприниматель, коммерсант. В1886 г. основал в Миннеаполисе фирму «Сиере, Роубак и К*». С переводом фирмы в Чикаго в 1895 г. стал ее президентом вплоть до отставки в 1908 г.
С. 137
Фокс Джордж (1624 —1691) — английский священник и религиозный деятель. Основатель квакерского движения (первое собрание организации состоялось в 1671 г.).
С. 139
Хартфорд ДжорджХантингтон (1833 —1917)—коммерсант, создатель сети кондитерских и продуктовых магазинов.
Барнем Финеас Тейлор — см. ком. к с. 11.
С. 142
Коупленд Ройал Сэмюел (1868 — 1938) — врач, политический деятель. В 1890-х гг. учился и работал в Европе (Великобритания, Германия, Франция, Швейцария). Член сената США (1923 — 1938).
Блэк Хьюго Лафайетт (1886 —1971) — юрист, политический деятель. Сенатор (1927 —1937). Член Верховного суда США (1937—1971).
С. 146
Президент Вудро Вильсон в Вашингтоне нажимал кнопку, чтобы в Нью-Йорке зажглись огни в самом высоком здании в мире — Доме Вулворта. — Речь идет о первом нью-йоркском небоскребе, построенном в 1911 — 1913 гг. архитектором Кэссом Джилбертом в «неоготическом» стиле.
765
Завершение строительства «храма коммерции», как сразу назвали это здание жители города, совпало с началом правления Вудро Вильсона.
С. 148
Уолгрин Чарлз Рудолф (1873 —1939)—коммерсант, президент «Уолгринс ком-пани» (1909 —1937), владевшей многочисленными аптеками во всех штатах страны.
С. 150
Уорд Аарон Монтгомери (1844 — 1913) — коммерсант, президент фирмы «Монтгомери Уорд и К*» (1872 —1913).
С. 151
Смолли Юджин Вирджил (1841 — 1899) — журналист, политолог, владелец и издатель «Норд-Вест иллюстрейтид мансли мэгэзин» (1883—1899).
С. 153
Маршалл Алфред (1842—1924)—английский экономист, представитель «неоклассической школы». Его основной теоретический труд — монография «Экономические принципы» (1890).
С. 161
Кертис Сайрус Германн (1850 —1933)—журналист, редактор. Владелец сети периодических изданий, а также издательства «Кертис паблишинг Компани».
С. 163
Фербер Эдна (1887 —1968)—писательница-романист, драматург.
С. 166
Уотсон Томас Эдвард (1856 —1922)—юрист, публицист, издатель, политический деятель популистского толка. В книге речь идет о том, что после первого своего срока (1891 — 1893) он не был переизбран в Конгресс США. Сенатором стал значительно позднее, незадолго до своей смерти (1921 — 1922).
Гарленд Хэмлин (1860 —1940) — американский писатель, один из наиболее известных представителей натурализма. Упоминаемая книга «Главные проезжие дороги» (1891) — самый популярный сборник рассказов этого писателя, а «Сын Среднего Запада» (1917)—произведение, ставшее классикой американского автобиографического жанра.
С. 167
Но это было отчаянное время, когда новая Народная партия призывала «не просто к мятежу, а к революции». — Речь идет о Популистской партии США, называвшей себя «Народной» и окончательно сформировавшейся к 1891 г. Образование этой партии было обусловлено процессом относитель
766
ного обнищания западного фермерства, особенно сравнительно с ростом финансово-экономического мохущества различных отраслей городской индустрии. Сторонники Популистской партии требовали реформы финансовой системы страны и усиления контроля со стороны государственного аппарата за деятельностью банков и транспортных компаний. Резкое повышение цены на землю в конце XIX в., быстро обогатившее землевладельцев, привело к самороспуску этой партии.
С. 172
Уайт Уильям Аллен (1868 —1944) — издатель, литератор, владелец и главный редактор упоминаемой эмпорийской «Газетт», которую он сделал одним из самых влиятельных печатных органов на Западе США.
С. 173
Арнолд Мэтью (1822—1888)—английский поэт, эссеист и один из самых влиятельных литературных критиков своего времени.
С. 175
Беннетт Джеймс Гордон-старший (1795—1872)—журналист, издатель. Основал нью-йоркскую газету «Гералд» (1835). В данном случае речь идет о Джеймсе Гордоне Беннетте-младшем (1841 —1918), который превратил доставшийся ему в наследство синдикат «Гералд» в газетную империю, открыв парижское и лондонское отделения.
Хадсон Фредерик (1819—1875)—журналист, литератор. Главный редактор газеты «Гералд», президент компании в 1848—1861 гг.
С. 176
Брейди Мэтью Б. (1823 —1896) — фотограф, автор знаменитого фотоальбома «Галерея выдающихся американцев», впервые опубликованного в 1850 г., а также многих фотографий, изображающих исторические события и политических деятелей, прежде всего — периода Гражданской войны 1861 —1865 гг.
Боннер Роберт (1824—1899)—американский журналист, издатель ирландского происхождения. В США прибыл в 1839 г. Газету «Мерчентс леджер», о которой здесь идет речь, он приобрел в личную собственность в 1850 г.
С. 177
Пресбрей Фрэнк (1855 —1936) — издатель, журналист, специалист по рекламному делу. Упоминаемая книга по истории американской рекламы вышла в светв 1929г.
Уиллис (Партон) Сара Пейсон (1811 —1872) — писательница и журналистка, получившая широкую известность под псевдонимом Фанни Ферн. Активно сотрудничала в «Нью-Йорк леджер».
Кобб Сильванус-младший (1823 — 1881) — моряк, журналист, писатель. С 1856 г. активно сотрудничал в «Нью-Йорк леджер». Многие его рассказы, повести и очерки основаны на флотских воспоминаниях.
Саутворт Эмма Дороти ЭлайзаНевитт (1819—1899)—школьная учительница, популярная писательница, автор множества сентиментальных и приключенческих романов и рассказов.
767
СейксДжон Годфри (1816—1887)—юрист, журналист, поэт, издатель и владелец ряда газет.
Артур Тймоти Шей (1809 —1885)—издатель, литератор.
Грант Улисс Симпсон (1822 — 1885) — военный и государственный деятель, главнокомандующий армией федералистов в 1863 — 1865 гг., 18-й президент США (1869 —1877).
Брайант Уильям Каллен (1794 —1878) — поэт-романтик, журналист, главный редактор влиятельной нью-йоркской газеты «Ивнинг пост» с 1829 по 1878 г.
Лонгфелло Генри Уодсуорт (1807 —1882) — поэт-романтик, автор знаменитой «Песни о Гайавате» (1855).
Бэнкрофт Джордж (1800 —1891) — государственный деятель, историк, автор фундаментальной многотомной «Истории Соединенных Штатов Америки» (1834—1876).
Бичер-Стоу Гарриет (1811 —1896)—видная религиозная и общественная деятельница Новой Англии либерального направления, писательница-романист.
Грили Хдрейс (1828 —1902) — бостонский журналист и юрист, с 1881 г.—член Верховного суда США.
Реймонд Генри (1820—1869)—видный деятель Республиканской партии, один из основателей, издатель газеты «Нью-Йорк тайме», вице-1убернатор штата Нью-Йорк.
Эверетт Эдвард (1794 —1865) — государственный деятель, дипломат, оратор, теолог и ученый. В 1835 — 1839 гг. — тубернатор Массачусетса, в 1846 — 1849 гг. — ректор Гарвардского университета, в 1852 —1854 гг. — государственный секретарь США.
С. 178
Бичер Генри Уорд (1813 —1887) — священник-конгрегационалист, активист леворадикальных движений, поддерживавший аболиционистов и борьбу женщин за гражданские права, публицист и оратор.
Теннисон Алфред (1809 —1892) — английский поэт, чье творчество развивало традиции позднего романтизма.
Вандербилт Корнелиус (1794 —1877) — предприниматель, финансист. Президент железнодорожных и пароходных компаний.
С. 179
Беннетт Эмерсон (1822—1905) — популярный писатель, автор более 50 романов и многих сотен рассказов, публиковавшихся ведущими литературными журналами и газетами.
С. 181
Фурдринъер Генри (1766 — 1854) — английский промышленник, изобретатель. Совместно со своим младшим братом Сили запатентовал в 1807 г. усовершенствованный образец бумагоделательной машицы с непрерывным процессом производства.
С. 182
Теперь реклама способствовала тому, что сложился новый тип «простого стиля». — Речь идет о понятии, употреблявшемся английскими протестанта
768
ми в XVI—XVII вв. в качестве антонима «эвфуистической» или «метафизической» — барочной — стилистике придворного искусства и официальной англиканской теологии. Причем определение «простой стиль», или «простой слог», означало не столько грамматическую упрощенность форм устной и письменной речи протестантских авторов или проповедников, сколько их сознательную ориентацию на уровень восприятия «простых» людей.
Роуэлл Джордж Пресбери (1838 —1908)—издатель, редактор, один из организаторов рекламного бизнеса в США.
С. 188
Эйер Фрэнсис Уэйленд (1848 —1923) — предприниматель, специалист в области рекламы, издательского дела и полиграфии.
С190
Парлин Чарлз Кулидж-старший (1872 — 1942) — социолог, психолог, предприниматель.
С. 194
Сарнофф Дейвид (1891 —1971) — радиоинженер, один из создателей коммерческого радиовещания в США. Член правления, президент компании «Радио корпорейпш оф Америка» (1921 —1971).
Нилсен Артур Чарлз (1897 —1980)—радио- и тележурналист. Основал собственную службу социологических исследований и опросов.
С196
Лассвелл Гаролд Дуайт (1902 — 1985) — юрист, политолог, педагог. Автор множества книг по вопросам политики и права.
Сейдж Расселл (1816 — 1906) — предприниматель, биржевик, крупный нью-йоркский финансист.
Лэндон Алфред Моссман (1887—1985)—политический деятель.
С197
Гэллап Джордж Хорейс (род. 1901) — социолог. Разработал методики опроса населения. Основатель Службы Гэллапа и Института общественного мнения (1935).
Харрис Луис (род. 1901)—журналист, издатель, политический обозреватель и социолог. Президент компании «Луис Харрис, инкорпорейтид» с 1956 г.
Трумен Гарри (1884 —1972) — политический и государственный деятель. 33-й президент США (1945—1952).
С. 199
Сьюолл Сэмюел (1652 —1730) — американский юрист колониального периода. Упоминаемый «Дневник» Сыоолла—один из важнейших исторических документов, освещающих частную жизнь и духовный мир колонистов Новой Англии в ту эпоху.
С. 201
Отри Джин (род. 1907) — американский композитор французского происхождения. Работал в основном для Голливуда и телевидения.
769
25-379
С. 202
...к 1809 году в книге Вашингтона Ирвинга «История Нью-Йорка, рассказанная Никербокером*. — Речь идет о юмористической псевдохронике, написанной Вашингтоном Ирвингом (1783 — 1859) от имени вымышленного Дидер иха Никербокера.
Наст Томас (1840—1902)—американский художник-карикатурист немецкого происхождения. Создал целый ряд политических символов: слона (Республиканская партия США), осла (Демократическая партия), тигра (Общество святого Таммени) и др.
Сатурналия для детей—то есть детский маскарад, карнавал. Название восходит к древнеримскому празднеству в честь Сатурна (бога урожая), во время которого рабы и хозяева менялись ролями.
С. 203
Гиселл Арнолд (1880 —1961)—врач-педиатр, психиатр и педагог.
С. 204
Прэнг Луис (1824 —1909) — гравер, издатель, литограф немецкого происхождения. В США эмигрировал в 1850 г., спасаясь от преследования властей за участие в революции 1848 г. Создав издательскую фирму «Хромое», выпускал репродукции художественных шедевров.
С. 206
Фарли Джеймс Алоис (1888 —1951) — государственный служащий, политический деятель. Возглавлял почтовый департамент США (1933 —1940). В качестве руководителя Демократической партии организовал предвыборные кампании Ф.Д.Рузвельта в 1932 и 1936 гг.
Уистлер Джеймс Эббот Макнейл (1834 —1903) —художник, гравер, литератор. В данном случае речь идет о его полотне из коллекции Лувра—портрете матери художника.
Брайан Уильям Дженнингс (1860 —1925) — политический и государственный деятель США. На рубеже веков неоднократно выдвигался кандидатом в президенты страны от Демократической партии.
С. 207
Норт Саймен Ньютон Декстер (1849 —1924) —журналист, издатель. Активно сотрудничал в различных статистических организациях.
Молдин Билл — псевдоним художника-карикатуриста, писателя Уильяма Генри Молдина (род. 1921). Упоминаемое произведение «Смирно!» (1945) первоначально представляло собой сборник подписных карикатур, опубликованных Биллом Молдином в газете «Звезды и полосы» (1943 — 1945) и изображающих армейскую жизнь в учебных лагерях на территории США и на фронте — в Италии. Эти рисунки объединены образами их главных героев — смутьянов-рядовых Вилли и Джо. В 1951 г. «Смирно!» было экранизировано на Голливуде со знаменитыми комическими актерами Дейвидом Уэйном и Томом Ивеллом в главных ролях.
С. 209
Синклер сэр Джон (1754 —1835) — английский политический и государственный деятель. Ввел в парламентскую практику методику изучения различных
770
регионов страны и социальных страт на основании статистических данных для подготовки законодательных предложений по ним.
Кетле Адольф Жак (1796 —1874) —бельгийский астроном, метеоролог, математик. Занимался сбором статистических данных с целью установить «средненормальные» физические и интеллектуальные способности человека.
Лаплас Пьер Симон маркиз де (Y149 —1827) — французский астроном и математик.
С. 209—210
...проходившего в 1787 году в Филадельфии конституционного конвента... — Речь идет о заседаниях федерального конвента представителей всех североамериканских штатов, за исключением Род-Айленда, который так и не прислал своих делегатов. Конвент заседал с мая по сентябрь 1787 г. и разработал проекты Конституции США и структуры правительственных органов центральной власти.
С. 210
Американское философское общество — первое научное общество, созданное в 1743 г. на территории Северной Америки (Филадельфия).
Вице-президент Томас Джефферсон — речь идет о 1796 — 1800 гг., когда Т.Джефферсон был вице-президентом в администрации Джона Адамса, в борьбе с которым он и стал 3-м президентом США (1801 —1809).
Де Вау Джеймс Данвуд Браунсон (1820 — 1867) — издатель, владелец и главный редактор независимой «Де Бау ревью»—«журнала вне политики». Особое внимание уделял статистическим социологическим исследованиям.
С. 211.
Колхун Джон Колдуэлл (1782 —1850) — политический и государственный деятель, вице-президент в администрации Джона Куинси Адамса (1825 — 1829), идеолог партии сторонников сохранения рабства.
Шеттак Лемюел (1793 —1859)—педагог, издатель, книготорговец, религиозный и общественный деятель Новой Англии. Основал Американскую ассоциацию статистики (1839) и Общество по изучению генеалогии Новой Англии (1840).
С. 212
Мэзер Коттон (1663 —1724) — религиозный и общественный деятель Массачусетса колониального периода. Священник-конгрегационалист, пастор знаменитой Северной церкви в Бостоне. Теолог и ученый, интересовавшийся самыми различными естественнонаучными дисциплинами.
Дрейк Дэниел (1786 —1852) — врач-терапевт. Изучал факты воздействия окружающей среды (климата, особенностей географии и т.п.) на зоны распространения различных видов заболеваний.
С. 214
Хелпер Хинтон Роуен (1829 —1909) — литератор-южанин, автор книги «Неизбежный кризис Юга» (1857), в которой он выступил против института рабст
771
25*
ва как подлинной причины болезни экономического организма всего региона.
С. 215
Холлерит Герман (1860—1929) — изобретатель, промышленник, создатель табулятора, который был использован для подсчетов во время переписки населения США в 1890 г. Основал «Табулейтинг машин компани», позднее получившую название Ай-би-эм.
Гэннетт Генри (1846 —1914) — географ и геолог. Занимал должность главного картографа США в 1882—1914 гг.
С. 219
Райт Илайзер (1804 — 1885) — специалист по статистике и страхованию, консультировавший комиссии законодательных органов страны, активный аболиционист.
Уэлд Теодор Дуайт (1803 —1895) — один из лидеров аболиционистского движения в США. Вербовал и обучал агентуру Американского антирабовла-дельческого общества, руководил проведением открытых политических кампаний с целью подготовки общественного мнения и воздействия на государственный аппарат.
С. 220
Барретт Элизабет (1806 —1861) — английская поэтесса, жена поэта Роберта Браунинга.
Браунинг Роберт (1812 — 1889) — английский поэт, один из наиболее ярких представителей позднеромантической поэтики.
Проктер Брайен Уоллер (1787 — 1874) — английский юрист и поэт-песенник, близкий к кругу так называемых «лондонских романтиков».
С. 228
Сэмюел Айринус Прайм (1812—1885) — священник пресвитерианской церкви, литератор, главный редактор нью-йоркской газеты «Обсервер» (1851 — 1885).
...о «болезни Роберта Бёрнса»... — Имеется в виду общеизвестный в странах английского языка парадоксальный исторический факт, согласно которому один из любимейших и популярнейших поэтов Великобритании, гордость национальной шотландской и английской поэзии Роберт Бёрнс (1759 — 1796) — всю свою жизнь прожил в бедности, мучительно и безрезультатно пытаясь хоть как-то изменить к лучшему свое материальное положение.
С. 229
Король тьмы — то есть дьявол, сатана.
Фиш Генри Клей (1820 — 1877) — священник-баптист, составитель антологий по истории церковного красноречия и особенно по истории жанра проповеди.
С. 231
Бартон Брюс (1886—1967) — политический деятель, литератор, журналист.
772
Хайд Джеймс Хейзен (1876 —1959) — наследник страховой корпорации своего отца Генри Болдуина Хайда. Типичный представитель «золотой молодежи» своего времени.
С. 232
Райан Томас Форчун (1851 —1928)—финансист, предприниматель, член правления нескольких десятков американских корпораций.
Хьюс Чарлз Ивенс (1862 —1948) — юрист, государственный деятель. Государственный секретарь (1921 — 1925), председатель Верховного суда США (1930—1941).
С. 233
Бисмарк Отто фон Шёнхаузен (1815 —1898) — немецкий военный и государственный деятель, премьер-министр Пруссии (1862—1890), канцлер Германии (1871 —1890), получивший прозвище «железный канцлер». Добившись принятия в Германии целого ряда антисоциалистских законов, Бисмарк при этом в 1883 г. провел комплекс реформ сверху с целью улучшить положение в области трудового законодательства и социального обеспечения малоимущих слоев населения.
С. 236
Райан Дэниел Эдвард (1875 —1923) — юрист, предприниматель, литератор и историк.
С. 237
Боас Франц (1858—1942)—врач, антрополог-лингвист, профессор Колумбийского университета.
С. 238
Мэдисон Джеймс (1751 —1836)—политический и государственный деятель, 4-й президент США (1809 —1817).
Адамс Джон Куинси (1767 —1848)—юрист, политический и государственный деятель, дипломат. 6-й президент США (1825—1829).
С 239
Галлатен Альберт (1761 —1849)—государственный деятель, финансист. Министр финансов в кабинетах?.Джефферсона и ДжЛЬдисона (1802—1814).
Тройский фунт — в Великобритании и США в течение длительного времени используется двойная система мер и весов: общая, в которой 1 фунт равен 16 унциям, и так называемая «тройская» система. Тройский фунт равен 12 унциям и используется для произведения особо точных измерений (в фармакологии, ювелирном деле и т.д.).
Пирс Чарлз Сандерс (1839 —1914) — философ, один из создателей американской школы философского прагматизма.
Хесслер Фердинанд Рудольф (1770 —1843) — американский геодезист швейцарского происхождения.
С. 240
После испано-американской войны 1898 года... — Речь идет о вооруженной борьбе между Испанией и США, которая в 1898 г. привела почти к полному
773
разгрому испанского флота в Атлантике и Тихом океане и к тому, что бывшие заокеанские владения Испании — Куба, Пуэрто-Рико и Филиппины — попали под влияние США.
Гейдж Лаймен Джадсон (1836—1927)—финансист, министр финансов в администрации У.Маккинли и Т.Рузвельта (1897 —-1902).
Маккинли Уильям (1843 — 1901) — политический и государственный деятель, 25-й президент США (1897 —1901).
Стрэттон СэмюелУэсли (1861 —1931)—физик, инженер-электрик.
Майкелсон Элберт Эйбрехем (1852 — 1931) — американский физик. Лауреат Нобелевской премии (1907).
С. 243
Болдуин Уильям Райт (1845 —1936) — инженер-путеец, экономист, изобретатель.
Несмит Джеймс (1808 —1890) — английский инженер, изобретатель, промышленник. Запатентовал в конце 1830-х гг. паровой молот-пресс.
С. 244
Шухарт Уолтер Эндрю (1891 —1967)—инженер, статистик. Член технического совета «Белл телефон» с 1925 г. Преподавал прикладную статистику в ряде американских и зарубежных университетов.
С. 245
Фергюсон Юджин (род. 1916) — инженер-механик, историк. Специализировался в области изучения истории производства и развития технологии в США
С. 251
Монтень Мишель (1533 —1592) — французский писатель, философ-скептик, государственный деятель. Автор знаменитых «Опытов» (1580).
С. 253
...подобно историческому революционному залпу, сделанному в Лексингтоне... — Речь идет о первой вооруженной стычке между регулярными британскими войсками и отрядами ополчения (местной милиции) североамериканских колоний. 19 апреля 1775 г. колонисты обстреляли отряд английских солдат, направлявшийся маршем в г. Лексингтон (штат Массачусетс) для захвата имевшегося там арсенала. Эта стычка, равно как и бой под Конкордом, состоявшийся в тот же день, послужили как бы сигналом к началу повсеместной вооруженной борьбы против оккупационных войск бывшей метрополии.
Пэттерсон Джон Генри (1844 —1922)—промышленник, изобретатель.
С. 255
Нейпьер Джон (1550 —1617) — шотландский математик, вошедший в историю этой науки как создатель понятия «логарифм» и составитель логарифмических таблиц.
774
Бэббедж Чарлз (1792 — 1871) — английский математик. Специализировался в области механики. Разрабатывал самые ранние практические образцы счетных машин.
С. 256
Фелт Дорр Юджин (1862 — 1930) — изобретатель, промышленник. Директор Чикагской коммерческой ассоциации (1919 —1930).
Берроуз Уильям С. (1855 —1898) — американский предприниматель, изобретатель.
С. 258
Английское выражение <сорокашиллинговый фригольд»...—Речь идет об английском избирательном цензе XVII — XIX вв., согласно которому правом голоса мог обладать лишь владелец земельного надела, приносившего не менее 40 шиллингов годового дохода.
Уоррен Сэмюел (1807—1877)—английский юрист, эссеист и романист. Упоминаемый роман Уоррена «Десять тысяч в год» печатался в журнале частями с октября 1839 по февраль 1841 г. и в этом же году вышел первым 3-томным книжным изданием.
Троллоп Энтони (1815—1882) — английский писатель-романист.
Дизраели Бенджамин граф Биконсфилдский (1804 —1881) — английский государственный деятель, писатель. Премьер-министр Великобритании в 1870-е гг.
С. 259
Питт Уильям (1759 — 1806) — английский политический и государственный деятель, премьер-министр Великобритании в 1783—1801 гг.
С. 260
Чейз Салмон Портленд (1803 —1873)—политический и государственный деятель США. Лидер сенатской группировки, выступавшей за отмену рабовладения. Министр финансов в администрации А.Линкольна (1861 — 1864) вплоть до избрания на должность председателя Верховного суда США (1864 — 1873).
С. 261
Уэллс Дейвид Эймс (1828 —1898)—государственный служащий, экономист.
...в 1894 году был принят закон Уилсона—Гормана о тарифах. — Речь идет о законе, уменьшавшем ставки налогообложения с предпринимателей и лиц, занимавшихся индивидуальной трудовой деятельностью. Закон был предложен конгрессменом-юристом Уильямом Лином Уилсоном (1843 — 1900) и принят сенатом с учетом поправок, внесенных Артуром ПТорманом (1839 — 1906).
Макаллистер Сэмюел Уорд (1827 —1895)—нью-йоркский коммерсант.
С. 262
Тарбелл Айда Минерва (1857—1944) —журналист, литератор. Представительница группировки «разгребателей грязи», разоблачавшая злоупотребления в
775
американском бизнесе. Автор упоминаемой 2-томной книги «История компании “Стандард ойл”» (1904) и монографий о жизни и деятельности президента А. Линкольна.
Майерс Густавус (1872 — 1942) — историк. В период активной деятельности «разгребателей грязи» написал обличительную «Историю Таммени-холла» (1901), а также упоминаемую монографию о владельцах крупных американских состояний, нажитых нечестным путем.
Кинг Уолфорд Айсбелл (1880 —1962) — экономист. В описываемый период — служащий федерального статистического бюро (1910 —1917). Преподаватель Нью-Йоркского университета (1927—1962).
С. 266
Лэссер Джэкоб Кей (1896—1954)—экономист, специалист по налоговым законам и системам расчетов. Автор ряда книг по бухгалтерскому учету и отчетности.
Робиноу Исаак Макс (1875—1936)—специалист по трудовым ресурсам и маркетингу, сотрудник органов социальной защиты малоимущих слоев населения.
С. 267
Паунд Дин Роско (1870 —1963) — юрист, педагог. Ректор Гарвардской школы права (1916 —1936).
Митчелл Уэсли Клэр (1874—1948)—экономист. Автор монографии «Деловые циклы», в которой с бихевиористских позиций критиковал классическую политэкономию.
Джонсон Элвин Сандерс (1874 —1971) — экономист, общественный деятель. Прело давал политэкономию в ряде университетов США.
Робинсон Джеймс Харей (1863 —1936) — историк, теоретик «новой историографии» (книга «Новая история», 1912), считавший, что традиционная история без должного внимания оставляла научные данные, выявляемые социологией, политэкономией и психологией, концентрируясь на проблемах и событиях, имеющих исключительно политическое значение.
Биэрд Чарлз Остин (1874—1948)—историк, социолог, профессор Колумбийского университета, расширявший понятие «общество» до категории «тип цивилизации».
Веблен ТЬрстейн (1857 —1929) — влиятельный социолог и экономист. Изучал внутреннюю зависимость формы и содержания различных социальных институтов от специфики человеческой психологии.
С. 268
Брукингс Роберт Сомерс (1850 —1932) — коммерсант. Отойдя в 45 лет от дел, занялся филантропией и благотворительностью.
Карнеги Эндрю (1835—1919)—промышленник, владелец сталелитейных заводов. Финансировал строительство гигантского концертного зала «Карнеги-холл», а также выделял средства на содержание и комплектование 2800 библиотек США и Великобритании.
С. 269
Кузнец Саймон Смит (род. 1901) — американский экономист русского происхождения. В США эмигрировал в 1922 г. Лауреат Нобелевской премии
776
(1971) за разработку методик расчета национального дохода и валового национального продукта.
С. 270
Бремнер Роберт Гамлет (род. 1917)—историк.
С. 271
Хантер Роберт — об этом общественном деятеле известно лишь то, что он родился в 1820—1830-е гг., что по профессии был священнослужителем и многие годы жил в Цинциннати. Составитель «Каталога сочинений по вопросам политэкономии, по финансам и общественным наукам» (1888).
Бут Чарлз (1840 —1916) — английский социолог. Возглавлял группу ученых, которая произвела полное статистическое обследование лондонской бедноты. 17 томов отчетов этого исследования выходили из печати в 1891 —1903 it.
С. 272
Лорд Брум—речь идет о бароне Генри Питере Бруме (1778—1868), английском юристе и государственном деятеле.
Уэллс Герберт Джордж (1866 —1946) — английский романист, автор произведений, изображающих жизнь среднего класса, а также ряда научно-фантастических романов.
Самнер Уильям Грэм (1840 —1910) — социолог, экономист, профессор Йельского университета. Автор монументального 4-томного исследования «Наука об обществе» (1907).
С. 273
Гулд Джей (1836 —1892) — предприниматель, финансист. Президент ряда железнодорожных концернов.
С. 274
Холлингшед Огаст де Белмонт (1907 —1976) — врач-психиатр, педагог, социолог.
Редлих Фридерик (род. 1910) — врач-психиатр австрийского происхождения. В США проживает с 1938 г.
Хэррингтон Майкл (род. 1928) — юрист, общественный деятель социалистической ориентации, журналист. Автор ряда книг о рабочем и левом движениях в США, в частности упомянутой монографии «Другая Америка» (1963), «Социализм» (1972) и др.
С. 277
Голтен сэр Фрэнсис (1822—1911) — английский ученый, двоюродный брат сэра Чарлза Дарвина. Основал целое научное направление исследований, которое назвал «евгеникой».
Кэттелл Джеймс Маккин (1860 —1944) — врач-психиатр, один из создателей современной научной психологии. Во время первой мировой войны — в 1917 г. — был уволен из Колумбийского университета за «антипатриотические высказывания», что вызвало резкие протесты со стороны демократи
777
ческой общественности страны. Автор многочисленных научных работ, редактор целого ряда медицинских изданий.
Холл Грэнвилл Стэнли (1846 — 1924) — врач-психиатр, преподаватель. Первый президент Университета им. Кларка (1889 —1920). Специализировался в области детской психологии.
Джастроу Джозеф (1863 —1944) — психолог, президент Американской ассоциации психологов, профессор Висконсинского университета (1888 — 1927), автор многочисленных монографий.
С. 278
Батлер Николас Мюррей (1862 —1947) — профессор педагогики и философии Колумбийского университета, бессменный ректор этого учебного заведения (1902 —1945).
С. 279
Бине Альфред (1857 —1911) — французский психолог. Совместно с Теодором Симоном в 1905 —1911 гг. разработал первые образцы тестов для проверки умственных способностей испытуемых.
Симон Теодор (1861 —1945)—французский врач, психолог.
С. 280
Стейн Уильям (1911 —1972) — врач, биохимик. Лауреат Нобелевской премии (1972) за исследования протеина.
Терман Льюис Мэдисон (1877 —1956) —психолог. Профессор Стэнфордского университета (1910—1956).
Годдард Генри Герберт (1866—1957)—врач-психиатр, директор научно-исследовательского центра (1906 — 1918) при школе подготовки умственно отсталых детей в Нью-Джерси. Упоминаемая книга «Семейство Калликак» (1912) представляет собой обобщение и анализ его наблюдений за теми свойствами человеческой психики, которые могут быть отнесены к наследственным.
С. 281
Дагдейл Ричард Луис (1841 — 1883) — социолог и криминалист, исследовал психику преступников.
С. 282
Холлер Марк Г. (род. 1928) — историк, преподаватель. Специализируется в области истории городской преступности, а также—истории города Чикаго.
С. 288
Оглторп Джеймс Эдвард (1696—1785) —английский военный и государственный деятель. Основал Джорджию (1733) как колонию для лиц, приговоренных к заключению в долговой тюрьме.
Дикс Дороти Линд (1802 —1887) — общественная деятельница либерального толка. Выступала за туманное отношение к душевнобольным людям.
778
С. 290
Гопкинс Джонс (1795 —1873) — финансист, филантроп. В 1867 г. он построил больницу для оказания бесплатной медицинской помощи малоимущим, а также основал Университет Джонса Гопкинса в Балтиморе (преподавание в нем началось в 1876 г.).
Дьюи Джон (1859 —1952)—философ, теоретик «инструментальной гносеологии» —одного из разделов так называемой философии американского прагматизма.
С. 291
Кримин Лоренс Артур (род. 1925) — преподаватель истории в Колумбийском университете (с 1961). Специализируется в области истории педагогики, системы образования и детских учебных заведений в США.
С. 295
Масгроув Фрэнк (род. 1929)—английский историк, социолог. Специализируется в области истории английской эмиграции и истории молодежных движений.
С. 300
Спок Бенджамин Маклейн (род. 1903) — врач-педиатр, педагог, общественный деятель либерально-демократического направления.
С. 301
Фрейд Зигмунд (1856—1939)—австрийский врач-психиатр, создатель теории и практики психоанализа.
С. 302
Эллис Хейвлок (1859 —1939) — английский врач, психолог. Автор «Исследований психологии пола» (1897 —1928).
С. 303
Кинси Алфред Чарлз (1894 — 1956) — зоолог и врач-сексолог, занимавшийся исследованиями в области генетики.
Дикинсон Роберт Лейту (1861 —1950) —врач-гинеколог.
С. 304
Перл Реймонд (1879 —1940) — биолог, преподаватель и исследователь.
С. 306
Крафт-Эбинг Ричард фон (1840 —1902) — немецкий врач-психиатр.
С. 307
Триллинг Лайонел (1905—1975) — литературный критик, историк литературы, писатель.
779
С. 308
Мастерс Уильям Хоуэлл (род. 1915)—врач-гинеколог, педагог.
Джонсон Вирджиния (1849 —1916) — писательница.
С. 311
Ройс Джоузиа (1855 — 1916) — философ-неокантианец, профессор философии Гарвардского университета.
С. 315
Когда герой Джойса Стивен Дедал...—Речь идет о персонаже романа английского писателя Джеймса Джойса (1882—1941) «Улисс» (1922).
С. 316
Генрих II (1133—1189)—английский король, правивший с 1154 г. Отвоевал южную часть Шотландии и северные области Уэльса, стремясь также подчинить своему влиянию Ирландию.
Кромвель Оливер (1599—1658)—английский военный и государственный деятель. Лорд-протектор Англии (1650 —1658). В данном случае речь идет об одном из эпизодов ирландской кампании, которую в 1649 г. вела его армия. Преодолевая яростное сопротивление местного населения, английские войска захватывали штурмом ирландские города и, уничтожая или выселяя жителей, создавали на их территории английские поселения.
С. 317
Форбс Роберт (1804 —1889)—коммерсант, моряк, капитан торгового корабля.
Шевалье Мишель (1806 —1879) — французский экономист, влиятельный сторонник правительственных мер, направленных на индустриализацию страны, и политики освобождения торговли из-под государственной опеки.
С. 319
Мойнихен Дэниел Патрик (род. 1927) — юрист, социолог, историк. Специализируется в области истории урбанизации.
Гракхи—братья Тиберий (162—133 до н.э.) и Гай (153 —121 до н.э.) — древнеримские государственные деятели, трибуны. Провели ряд политических реформ, которые ограничили власть консулов и сената.
Уилкс Джон (1727 —1797) — английский политический деятель, глава партии парламентских реформ и защиты гражданских прав подданных. Выступал против внешней И внутренней политики правительства Георга Ш, поддержал борьбу североамериканских колоний за независимость. Его имя в английской истории стало символом бескомпромиссной борьбы против нарушения законности власть имущими.
С. 320
Левеллеры (буквально: «уравнители»)—название леворадикальной группировки периода английской буржуазной революции 1640—1649 гг. Называя себя «левеллерами», ирландские шахтеры Пенсильвании подчеркивали духовноидейное родство со своими далекими предшественниками.
780
«Молли Магвайер*,« Леди Клер*—тайные политические организации ирландских иммигрантов в угольных районах Скрэнтона, существовавшие в 1865— 1875 гг. Борясь за улучшение условий своего труда и за повышение его оплаты, члены этих организаций нередко прибегали к убийствам полицейских, служивших владельцам шахт. В1875 г.« Молли М&гвайер» подготовила всеобщую забастовку шахтеров региона, но была выявлена и разгромлена агентурой Пинкертона. В результате судебного расследования 20 шахтеров из этой организации были приговорены к смертной казни через повешение.
С. 323
...брамины Бостона и Нью-Йорка... — Речь идет об интеллигенции этих двух крупных городов США на Атлантическом побережье, хотя словоупотребление здесь весьма вольное, ибо интеллектуальная и социальная элита Нью-Йорка никогда так не называлась, поскольку всегда была значительно более интернациональной и демократической по составу, манерам и убеждениям, чем бостонская «аристократия духа» — «жрецы культуры и науки» Новой Англии.
Муни Уильям (1756—1831)—предприниматель, коммерсант, политический деятель. Основал в 1786 г. нью-йоркское Общество святого Таммени (индейский этноним), «великим вождем» которого был избран в 1789 г. Организовал в г. Нью-Йорке музей истории.
Общество Цинциннати — союз офицеров-ветеранов континентальной армии, участников Войны за независимость 1775 —1783 гг. Было создано сразу по окончании войны в 1783 г. Ставило перед собой задачу сохранить дух воинского братства и патриотизма, не преследуя цели непосредственного влияния на политическую жизнь страны.
С. 324
Эммет Томас Аддис (1764 —1827) — ирландский юрист, деятель патриотического движения. В США эмигрировал в 1804 г. В1812 г. был назначен на должность генерального прокурораштата Нью-Йорк.
...генерала Джэксона, сына бедных ирландских эмигрантов, который разбил англичан под Новым Орлеаном. — Имеется в виду главное сухопутное сражение периода англо-американской войны 1812 — 1814 гг., когда армия генерала Эндрю Джэксона наголову разбила под Новым Орлеаном экспедиционный корпус британских войск, определив таким образом итог войны уже в первый ее год.
С. 325
КлейГенри (1777—1852) — политический и государственный деятель, сенатор. Государственный секретарь США (1825—1829). Отвергая крайние требования как южных, так и северных политиков, склонных к экстремизму, Г.Клей добился принятия конгрессом и сенатом постановления, известного в современной историографии как Компромисс 1850 года.
Общество взаимопомощи гибернианцев—речь идет об одной из ирландских организаций на территории США, поскольку древние римляне называли Ирландию Гибернией.
Клуб Брайана Бороима — организация, носившая имя ирландского короля Бо-роима (962 —1014), который, разгромив норвежцев под Клонтарфом (1014), сумел впервые в истории Ирландии хотя бы на короткое время объединить и подчинить себе население всего острова.
781
Босс Твид — прозвище нью-йоркского политического деятеля, одного из лидеров Таммени-холла Уильяма Марси Твида (1823—1878).
Маккион Джон (1808 —1883) — юрист, политический и государственный деятель.
С. 326
Уолш Майкл (1815—1859)—журналист, издатель, общественный и политический деятель. Член конгресса (1853—1855).
Уилкс Джордж (1817—1885)—журналист, издатель. Работал редактором в изданиях М.Уолша, пока не основал собственную газету «Дух времени» (1856 — 1885). Царским правительством России был награжден в 1870 г. орденом за организацию сбора в США финансовой помощи на строительство Транссибирской железной дороги.
Тилден Сэмюел Джоунс (1814 —1886)—политический и государственный деятель, хубернатор штата Нью-Йорк (1875—1876).
С.327
Маккарти Деннис (1814 — 1886) — предприниматель, коммерсант, политический деятель, сенатор (1876—1885).
Брейди Томас С.—речь идет об отце одного из самых известных юристов Нью-Йорка XIX в. —Джеймса Тофеля Брейди (1815—1869). О жизни самого Томаса СБрейди известно лишь то, что он был адвокатом и некоторое время занимал выборные должности в администрации Нью-Йорка.
Планкитт Джордж Вашингтон — политический деятель. В данном случае речь идет о книге «Планкитт из Таммени-холла», представляющей собой сборник различных высказываний Дж.В.Планкитта по весьма конкретным политическим вопросам. Высказывания эти были записаны Уильямом Л.Ри-орданом и вышли в свет в одном из нью-йоркских изданий в 1905 г. Эта книга позволила историкам считать Планкитта идеологом Общества святого Таммени.
С 329
Линч Кевин (род. 1918) — архитектор, публицист, автор работ по истории архитектуры.
С. 330
Бейли Фрэнсис (1774 —1844)—английский астроном, предприниматель.
С. 332
Стивенсон Джон (1809—1893)—промышленник, владелец завода, на котором во время Гражданской войны 1861 — 1865 гг. изготавливались различные транспортные средства, в том числе и понтоны для армии Севера. Начинал дело с создания маленькой мастерской по ремонту повоЬок и экипажей.
Филд Стивен Дадли (1846 —1913) — инженер, изобретатель, племянник изобретателя и предпринимателя Сайруса Уэста Филда (1819 —1892), автора проекта укладки по дну Атлантического океана первого телеграфного кабеля, соединившего в 1866 г. США с Европой прямой телеграфной связью.
782
...электромоторы Сименса... — Речь идет об электродвигателях, запатентованных немецким инженером, изобретателем и промышленником Эрнстом Вернером Сименсом (1816 —1892).
С. 333
Дипоэл Чарлз Джозеф Ван (1846 —1892) —ученый, изобретатель бельгийского происхождения. В США иммигрировал в 1869 г.
Спрейг Фрэнк Джулиан (1857 —1934) — инженер-электрик, изобретатель, промышленник.
С. 334
Вестингауз Джордж (1846 — 1914) — изобретатель, промышленник, финансист.
Йомен — средневековое понятие, означавшее в английской социальной иерархии класс свободных землепашцев, обладавших собственными наделами, достаточными для ведения самостоятельного хозяйства.
С. 335
Хантингтон Генри Эдвардс (1850 — 1927) — предприниматель, филантроп, владелец крупных художественных, книжных и рукописных коллекций. Племянник промышленника, строителя железных дорог и трамвайных маршрутов Коллиса Поттера Хантингтона (1821 —1900).
Ван Суэринген Мантис Джеймс (1881 — 1935) — предприниматель, деловой партнер своего старшего брата Ориса Пэкстона Ван Суэрингена (1879 — 1936), президента компании, занимавшейся куплей и продажей недвижимости, земельных участков и транспортных магистралей.
...принадлежали местной секте шекеров. — Так в народе стали называть членов религиозной организации «Общество верующих во второе пришествие Христа». Эта секта возникла в середине XVIII в. из общины квакеров, которая постепенно отделилась от других квакерских «семей» и приобрела полную автономию, создав собственные символ веры и формы литургии.
С. 336
Олмстед Фредерик Лоу (1822 — 1903) — архитектор, занимался проектированием парковых ансамблей в Нью-Йорке и Чикаго.
С. 338
Готтман Джин (род. 1915) — американский педагог, географ русского происхождения. Его родители сразу после Октябрьской революции 1917 г. эмигрировали в Париж. В США он выехал прямо перед началом второй мировой войны. Преподавал в Принстонском университете (1942—1965). Автор ряда книг по географии и геополитике.
С. 343
Николс Джесс Клайд (1880 — 1950) — предприниматель, член правления различных коммерческих и промышленных компаний, общественный деятель.
С. 346
Уорнер Чарлз Дадли (1829 —1900) — издатель, литератор. Соавтор М.Твена по роману «Позолоченный век» (1873).
783
Геспериды — персонажи древнегреческой мифологии — нимфы, охранявшие на одном из зачарованных островов в «западном море» волшебные деревья с золотыми яблоками.
С. 373
Дамке Гленн С. (род. 1917) — историк-испанист, специализируется по древней истории. Ректор Калифорнийского университета с 1962 г.
С. 374
Флэглер Генри Моррисон (1830 —1913) — предприниматель, финансист.
С. 375
Коллиер Баррон (1873 — 1939) — предприниматель, член правления многих транспортных, рекламных и туристических фирм.
Пенни Джеймс Кэш (1875 —1971)—предприниматель, коммерсант, преподаватель. Президент (1902 —1917), председатель правления (1917 —1958) корпорации «Дж.К.Пенни компани».
Ринглинг Чарлз (1863 — 1926) — владелец цирка, импресарио, предприниматель.
Ринглинг Джон (1866 —1936) — брат Чарлза, совладелец цирка «Ринглинг бра-зерс», владел также акциями предприятий нефтяной промышленности и железнодорожного транспорта. Занимался строительством парковых комплексов.
Дюпон Томас Коулмен (1863 —1930) — инженер, предприниматель, политический деятель — сенатор (1925 —1930).
Бэбсон Роджер Уорд (1875 —1963) — один из создателей научной статистики в США, основал Статистическое управление (1904) и Институт Бэбсона (1919).
Бич Рекс Эллингвуд — 1949) — писатель, президент Лиги американских писателей (1917 —1921).
С. 376
Мизнер Аддисон (1872 —1933) — предприниматель, финансист.
С. 377
Лоуэлл Фрэнсис Кейбот (1775 — 1817) — предприниматель, один из создателей текстильной промышленности Массачусетса.
Пуллман Джордж Мортимер (1831 —1897) — промышленник, глава собственной вагоностроительной фирмы (зарегистрирована в 1867 г.).
С. 378
...на Всемирной выставке 1893 года в Чикаго... — Речь идет о Всемирной выставке научно-технических достижений, открытой в 1893 г. в Чикаго и приуроченной к 400-летнему юбилею открытия Америки (1492). Эту выставку часто называли «Колумбийской» в честь Христофора Колумба.
784
Бимен Солон Спенсер (1853 —1914) — архитектор, автор проекта городка для служащих фирмы Пуллмана (ныне пригород Чикаго).
...Национальную гвардию, вооруженную винтовками Гатлинга. — Имеется в виду винтовка, созданная конструктором Ричардом Джорданом Гатлингом (1818 — 1903).
С. 379
Или Ричард Теодор (1854—1943)—экономист, социолог.
С. 380
ОссманнЖорж Эжен барон (1809 —1891) — французский архитектор, руководитель генерального плана реконструкции Парижа при императоре Наполеоне Ш.
С. 381
Тагуэлл Рексфорд Гай (1891 —1980)—экономист, политолог, государственный деятель.
Вагнер Роберт Фердинанд (1877 — 1953) — американский политический деятель. Уроженец Германии. Сенатор от штата Нью-Йорк (1927 —1949).
Стиголл Генри Бэском (1873 — 1943) — юрист, политический деятель, член конгресса от штата Алабама (1915 —1943).
С. 382
Тафт Роберт Алфонсо (1889 —1953)—сын президента США Уильяма Г.Таф-та, финансист, политический деятель, сенатор (1939—1953).
Мурхед Уильям Сингер (род. 1923) — юрист, политический деятель, конгрессмен в 1960 — 1970-е гг. В данном случае речь идет о его цитировании ветхозаветной книги пророка Исайи.
С. 383
Абрамс Чарлз (1902—1970)—юрист, архитектор, публицист. Один из крупнейших специалистов в области теории жилищного строительства в США.
Ганс Герберт Дж. (род. 1927)—социолог, историк.
С. 385
Рисмен Дейвид (род. 1909) — юрист, педагог, социолог. Упоминаемая книга «Одинокая толпа: исследование изменений в американском характере» (1950) — первая монография данного автора.
Спекторский Огастес К (1910 —1972) — американский писатель, журналист, издатель французского происхождения, член правления, вице-президент издательства «Плейбой».
Уайт Уильям Гаролд (род. 1915)—экономист, социолог, литератор.
Китс Джон	1929) —журналист, писатель. В данном случае речь идет о его
первой книге, вышедшей в свет в 1956 г.
Вуд Роберт Колдуэлл (род. 1923)—писатель.
785
Уилсон Слоун Уильям (1901 —1987) — писатель.
Чивер Джон (1912 — 1982) — писатель, один из наиболее видных представителей американского социально-бытового романа второй половины XX в., автор панорамных «семейных хроник», в частности — «Семейной хроники Уопшотов».
С. 386
Уайт Уильям Аллен (1868 —1944)—журналист, главный редактор и владелец газеты «Эмпориал дейли энд уикли» (1895 —1944), писатель-прозаик.
Андерсон Шервуд (1876 —1944) — писатель, один из родоначальников американского реализма, опиравшегося на художественные традиции натуральной школы, а также литературы «местного колорита».
Уайлдер Торнтон Н. (1897 —1975) — романист и драматург, неоднократно награждавшийся Пулитцеровской и Национальной литературными премиями.
Левитт Эйбрехем (род. 1920) — архитектор, предприниматель.
С. 387
Элкинс Стэнли Морис (род. 1927) — историк, преподаватель Чикагского университета. Специалист в области колониальной и ранненациональной истории США.
Маккитрик Эрик Луис (род. 1919) — историк, профессор истории Колумбийского университета с 1960 г. Специализируется по истории Юга США.
С. 392
...унизительные формы джимкроуизма... — то есть сегрегации негритянского населения. Слово «джимкроуизм» восходит к популярной негритянской песне, которая была записана актером и певцом Томасом Д.Райсом в 1828 г. Песня эта пелась от имени ее лирического героя—негра Джима Кроу.
С. 393
Джонсон Джеймс Уэлдон (1871 — 1938) — писатель-романист, поэт, либреттист.
С. 394
Джонс Леруа (род. 1934) — писатель, драматург.
Хаггинс Нэтан Ирвин (род. 1927) — историк, специалист по истории США XIX в. Особенно интересуется историей городов, филантропических обществ и института рабовладения.
С. 395
Локк Ален Лерой (1886 —1954) — преподаватель философии и истории, общественный деятель. В данном случае речь идет о стипендиях, назначенных Оксфордскому университету Сесилом Родсом для бесплатного обучения студентов из бывших колоний Великобритании. А.Л. Локк учился в Оксфорде в качестве стипендиата Родса с 1907 по 1910 г.
786
...негры в Америке (перефразируя Киплинга) возьмут на себя «бремя черных». — Имеемся, в видо идея цивилизаторской, культурной деятельности европейцев в Африке и Азии, которая разрабатывалась в творчестве английского поэта и прозаика Редьярда Киплинга (1865 —1936) в качестве пресловутого «бремени белого человека».
Каллен Каунте (1903 —1946) — американский негритянский поэт.
Маккей Клод (1890 — 1948) — негритянский литератор, автор поэтических сборников и романов, из которых особой популярностью пользовались роман «Домой в Гарлем» (1928) и автобиографическое повествование «Далеко от дома» (1937).
С. 396
Тумер Нэтан Джин (1894 —1967) — негритянский писатель, поэт, общественный и религиозный деятель.
Фосет Джесси Редмон (1884 — 1943) — негритянская писательница, педагог. Автор нескольких романов, опубликованных во второй половине 1920-х гг.
Дюбуа Уильям Эдвард Берхардт (1868—1963) — негритянский политический, общественный деятель, писатель, редактор журнала «Кризис».
Фрейзье Эдвард Франклин (1894 —1962) — социолог, специализировался в области расовых взаимоотношений в США и в Латинской Америке.
Уайт Уолтер Фрэнсис (1893 — 1955) — негритянский прозаик, общественный деятель, педагог и публицист.
Хьюз Джеймс Ленгстон (1902 —1967) — негритянский поэт, автор ряда популярных песен, драматург, прозаик, особенно охотно работавший в документально-публицистической и автобиографической прозе.
Менкен Генри Луис (1880 — 1956) — издатель, журналист, видный литературный критик, лингвист. В данном случае речь идет о его книге «Американский язык» (1919—1948).
С. 397
Шёнберг Арнольд (1874 —1951) — австрийский композитор, иммигрировавший в 1933 г. в США.
Барток Бела (1881 —1945) — венгерский композитор, пианист.
Шуллер Гюнтер (род. 1925) — дирижер, композитор, музыковед. В данном случае цитируется его книга «Ранний джаз, его корни и музыкальное развитие» (1968).
Джоплин Скотт (1868 —1917) — пианист, композитор.
Хэнди Уильям Кристофер (1873 — 1958) — негритянский композитор, автор знаменитого «Сент-Луи блюза».
С. 399
Армстронг Луи (1900 — 1971) — негритянский композитор, дирижер, певец и пианист.
Смит Мамми (1883 —1946)—музыкант-джазист, композитор.
С. 400
Уильямс Мартин (род. 1924) — музыковед. Музыкальный рецензент в «Харпере», «Нью-Йорк тайме» и «Вашингтон пост». Автор нескольких монографий о джазе, а также об отдельных его исполнителях.
787
Гудмен Бенджамин Дейвид (Бенни) (1909 — 1984) — знаменитый джазовый кларнетист, руководитель собственного оркестра, создатель «свинга».
Бейдербек Лион Бикс (1903 —1931) — негритянский джазовый музыкант, композитор.
Уайтмен Пол (1891 —1967)—музыкант, дирижер, руководитель оркестра.
Ван Вехтен Карл (1880—1964)—писатель, литературный критик, мастер художественной фотографии. Упоминаемая книга «Негритянский рай» (1926) была написана им в форме так называемого «экспериментального» романа.
С. 401
Мейлер Норман (род. 1923) — писатель, публицист, журналист, издатель и общественный деятель, близкий к анархическому и левому движению 1950 — 1960-х гг. Активистов этих движений и молодежный «андеграунд» Америки Мейлер назвал «белыми неграми», т.е. людьми, свободными от «мещанских предрассудков».
В период Реконструкции, через тридцать лет после Аппоматтокса,.. — Имеется в виду конец Гражданской войны в США (1861 —1865). Юг капитулировал вскоре после капитуляции армии генерала Ли, окруженной под городом Аппоматтоксом. Приказ о сдаче оружия был объявлен генералом Ли 9 апреля 1865 г.
Доусон Уильям Адамс (1903 — 1976) — юрист, член Конгресса США (1947 — 1959).
Де Прист Оскар (1871 —1951) — брокер, торговец недвижимостью, политический деятель. Был конгрессменом с 4 марта 1929 г. по 3 января 1935 г.
Пауэлл Адам Клейтон (1908 —1972) — священник-баптист, журналист, издатель, политический деятель: член Конгресса США (1945—1967).
Диггс Чарлз Коулс-младший (род. 1922) — юрист, политический деятель. Избирался в конгресс (1955—1961).
Брук Эдвард Уильям (род. 1919) — юрист, издатель, политический деятель США. Избирался в сенат от штата Массачусетс (1966—1975).
С. 402
Маршалл Тергуд (род. 1908)—юрист, член Верховного суда США с 1967 г.
Второй ку-клукс-клан, созданный в 1915 году в Джорджии... — Речь идет о тайной американской организации, объявившей себя прямой наследницей первого ку-клукс-клана — нелегального общества белых южан, отстаивавшего после разгрома Конфедерации в Гражданской войне 1861 — 1865 гг. идею «превосходства белых людей». Это общество функционировало в 1865 —1869 гг. Идеология неприкрытого расизма, унаследованная вторым ку-клукс-кланом, оказалась дополненной в XX в. идеей превосходства «коренных американцев» над более поздней иммиграцией, а также антикоммунизмом, антикатолицизмом и антисемитизмом. В 1930 — 1940-е гг. численность этой организации резко уменьшилась в связи с тем, что законодательные собрания большинства штатов страны объявили ее деятельность незаконной.
С. 403
Кинг Мартин Лютер (1929 —1968) — негритянский священник-баптист, правозащитник, общественный деятель.
788
a 404
Вулф Томас Клейтон (1900—1938)—писатель-романист.
С. 406
Борден Гейл (1801 —1874)—землепроходец, осваивавший земельные участки на Западе США. Изобретатель, запатентовавший технологию выпаривания молока.
С. 407
В ноябре 1846 года отряд Доннеров, состоявший из восьмидесяти семи эмигрантов... — Речь идет о партии переселенцев, среди которых находились члены двух семейств по фамилии Доннер. Озеро, имеющееся в той местности, где зимой 1846 —1847 гг. произошла упоминаемая трагедия, стало называться озером Доннеров. В настоящее время его окрестности являются фешенебельным высокогорным курортом.
...в 1829 году к своей семье в колонии, образованной Стивеном Остином в Техасе. —Имеется в виду Стивен Фуллер Остин (1793 —1836) — основатель штата Техас, именем которого была названа его столица — г.Остин. Колония под названием «Сан Фелипе де Остин» была образована в 1822 г., а спустя шесть лет — в 1828 г. — получила статус самостоятельного мексиканского штата.
С. 409
Первая арктическая экспедиция Илайши Кента Кейна...—Речь идет об экспедиции, предпринятой в 1850 г. полярным исследователем ИХКейном (1820 —1857) с целью найти пропавшую группу полярников, которую возглавлял Дж. Франклин.
Смит Эшбел (1805 — 1886) — врач, выпускник Гарвардского университета. Учился кроме того на медицинском факультете в Сорбонне (1831 —1832). Стал одним из самых активных государственных деятелей и дипломатов так называемой Техасской республики (1842—1845).
...саламандровский сейф Херринга... — Речь идет о сейфах, производимых на заводе Сайлеса Кларка Херринга (1803 —1881), наладившего выпуск первых в мире несгораемых (а потому и названных «саламандрами») сейфов в начале 1840-х it.
...виргинскую жатку Маккормика. — Речь идет о механической жатке, созданной в 1831 г. и запатентованной в 1834-м Сайрусом Холлом Маккормиком (см. ком. к с. 76).
С. 413
Пастер Луи (1822 — 1895) — французский химик и микробиолог. Разработал технологию «пастеризации» продовольственных продуктов.
С. 414
Апперт Николя (в ряде документов упомянут хак Франсуа Алперт) (1750 — 1841)—французский химик, предприниматель.
Дэви сэр Хамфри (1778—1829)—английский химик и физик. Установил физико-химические свойства многих элементов.
С. 417
Свифт Густав Франклин (1839—1903)—промышленник, один из создателей упаковочной индустрии в США, президент фирмы «Свифт энд компани».
789
Армор Филип Дэнфорт (1832—1901)—коммерсант, предприниматель, один из виднейших представителей делового мира Чикаго во второй половине XIX в. Финансировал ряд учебных и научно-исследовательских заведений.
С. 418
Гидион Зигфрид (1893 —1968) — швейцарский философ, искусствовед, культуролог.
С. 419
Синклер Эптон Билл (1878—1968) —писатель-романист. В начале XX в.—активный социалист. Упоминаемые здесь «Джунгли» (1906) — один из самых значительных романов социального протеста в литературе США.
С. 420
...поставки плохого мяса в войска во время испано-американской войны. — Речь идет о войне 1898 г.
С. 423
Хлеб наш насущный дай нам на сей день... — Одна из главных христианских молитв, полностью приведенная в тексте Библии: Евангелие от Матфея, 6,11.
Генри Патрик (Y136—1799)—политический деятель, один из самых известных на Юге ораторов-патриотов периода Войны за независимость североамериканских колоний (1775—1783).
Гаррисон Уильям Генри (1773 —1841) — военный и государственный деятель, 9-й президент США (1841).
Ван Бурен Мартин (1782 — 1862) — государственный деятель, 8-й президент США (1837—1841).
С. 424
Адамс Джон (1735 —1826)—юрист, публицист, дипломат и политический деятель. 2-й президент США (1796 —1800).
Делмонико Лоренцо (1813 — 1881) — американский кулинар и предприниматель, владелец фешенебельных нью-йоркских ресторанов «Делмонико», много сделавший для того, чтобы его вторая родина затмила своей кухней и обслуживанием многие европейские столицы.
С. 425
Экклесиаст — название одной из книг Ветхого завета, авторство которой приписывается царю Соломону. В книге Бурстина цитируется начало 3-й главы.
С. 428
Бёрбанк Лютер (1849 —1926)—известный агроном и селекционер, создавший целый ряд сортов овощных и цветочных растений.
С. 429
Тюдор Фредерик (1783 —1864) —коммерсант, предприниматель, крупнейший американский экспортер льда в первой половине XIX в., доставлявший свою продукцию не только в штаты Юга, но и на Кубу, Мартинику, в Индию.
790
Вит Натаниел Джарвис (1802—1856)—землепроходец, коммерсант.
С. 431
Перкинс Джэкоб (1766 —1849) — ювелир, изобретатель, промышленник. Запатентовал несколько машин и механизмов; среди них — станок для изготовления гвоздей и клепок (1790), паровой двигатель собственной конструкции (1823), а также описываемое в книге холодильное устройство.
Горри Джон (1803 — 1855) — врач, хирург, государственный деятель штата Флорида, изобретатель.
С. 432
Линде Карл фон (1842 —1902)—немецкий инженер, изобретатель.
С. 433
Бердсай Кларенс (1886 — 1956) — предприниматель, коммерсант, один из создателей современной пищевой промышленности США.
С. 434
Филд — речь идет о компаньоне и друге Джорджа Пуллмана Бенджамине Филде, биографические сведения о котором, по-видимому, не сохранились.
С. 436
Наполеон III — Луи Наполеон Бонапарт (1808 —1873) — император Франции (1852—1870), племянник Наполеона L
Пуллман стал Барнемом железнодорожного мира, после того как он организовал показательные поездки... — Речь идет об умении Пуллмана продемонстрировать «товар лицом» и о том, что в этом он достиг определенного мастерства, сравнимого с талантом первого «короля американского шоу-бизнеса», театрального и циркового режиссера, организатора выставок и зрелищ Финеаса Тейлора Барнема (см. ком. к с. 11).
С. 443
Вистар Каспар (1696 —1752) — массачусетский коммерсант и промышленник немецкого происхождения. В колонии прибыл в 1717 г. Основал одну из первых в Америке стеклодувных фабрик (неподалеку от Салема), работа на которой началась в 1740 г. О его сыне Ричарде известно лишь то, что после смерти отца он продолжил дело.
Штигель Генри Уильям (YT2B —1785) — филадельфийский предприниматель колониального периода, выходец из Германии. Владелец стекольного завода в Пенсильвании, продукция которого в настоящее время имеет очень высокую музейную и коллекционную ценность.
С. 444
Пэкстон сэр Джозеф (1801 —1865) — английский архитектор, создатель парковых комплексов.
791
С. 445
...по словам принца Альберта... — Речь идет о супруге английской королевы Виктории I — принце Альберте (1819 —1861) — герцоге из саксонской династии Кобургов-Гота.
Это как бы «сон в летнюю ночь», увиденный в свете полудня... — Речь идет о пьесе У.Шекспира «Сон в летнюю ночь», которая упоминается здесь в качестве символа нереальности, сказочности, неземной фееричности зрелища.
Бессемер сэр Генри (1813 —1898) — английский химик, металлург, предприниматель. Создал особый—конверторный—метод плавки металла, который во всем мире стал известен как «бессемеровский». Руководил строительством сталелитейных заводов в Шеффилде.
С.446
Мейсон Уильям (1808 —1883)—изобретатель, предприниматель. Специализировался в текстильной и консервной промышленности, а также в вагоностроении.
Либби Эдвард Драммонд (1854 —1925) — промышленник. Организовал «Либби глас компани», которую и возглавлял до конца своей жизни в качестве ее президента.
С. 447
Колберн Ирвинг Уитмен (1861 —1917)—изобретатель, предприниматель.
С. 449
Бэрнэм ДэниелХадсон (1946—1912) — архитектор, предприниматель, работал в основном в Чикаго и на Филиппинах.
Рут Джон Уэлборн (1850 — 1891) — архитектор, постоянно сотрудничал с Джеймсом Ренвиком.
Салливен Луис Генри (1856 —1924) — архитектор, один из основоположников «функционального стиля» в строительстве. Большую часть жизни работал в Чикаго.
Дженни Уильям Ле Барон (1832 —1907) — инженер, архитектор. Его 10-этаж-ное здание управления компании «Хоум иншуранс» в Чикаго (1883) принято называть первым в мире небоскребом.
...когда Буонарроти возвел знаменитый христианский храм... — Речь идет о римском соборе Святого Петра. В 1546 г. Микеланджело Буонарроти (1475 —1564) — один из ведущих художников, скульпторов и архитекторов эпохи позднего итальянского Возрождения — был назначен главным архитектором, изменившим первоначальный вариант и разработавшим окончательный проект этого гигантского собора и площади Святого Петра.
Гропиус Вальтер Адольф (1883—1969)—немецкий архитектор, один из создателей современного «функционального стиля» в строительстве. В США начал работать в 1937 г. Преподавал в Гарвардском университете.
Ле Корбюзье — псевдоним швейцарского архитектора Шарля Эдуара Жаннере (1887 —1969), архитектурные идеи которого в значительной мере определили концепции современного градостроительства и, соответственно, — облик городов второй половины XX в.
792
С. 452
Лэтроуб Бенджамин Генри (1766 —1820) — американский архитектор, уроженец Великобритании. В США прибыл в 1796 г. Работал в традициях европейского неоклассицизма рубежа ХУШ — XIX вв. Оказал весьма серьезное влияние на американскую архитектуру своего времени.
С. 453
Бэрр Аарон (1756—1836) —юрист, военный и политический деятель, вице-президент США в первом кабинете Т. Джефферсона (1800—1804).
С.454
Хоун Филип (1780 —1851) — предприниматель, государственный деятель. Мэр Нью-Йорка в середине 1820-х гг. Особо известен как автор «Дневника» (велся с 1825 по 1851 г.) — важного исторического документа той эпохи.
Сноу Джон (1813 — 1858) — английский врач, один из первых эпидемиологов нового времени. Президент Медицинского лондонского общества (1856 — 1858).
Керквуд Джеймс Пью (1807 —1877) — инженер шотландского происхождения. В США эмигрировал в 1832 г.
С. 456
К1922 году Бэббит Синклера Льюиса начинал свой день в собственной ^прямо-таки королевской ванной...*. — Речь идет о герое романа «Бэббит» (1922) лауреата Нобелевской премии (1930) Синклера Льюиса (1885—1951).
С. 457
Бичер Кэтрин Эстер (1800 — 1878) — педагог, реформатор женской системы образования, аболиционистка. Однако она выступала против женского гражданского равноправия и особенно против активного участия женщин в политической жизни.
Статлер Эллсуорт Милтон (1863 — 1928) — предприниматель, президент фирмы «Отели Статлера».
С. 459
Миллс Хайрем Фрэнсис (1836 —1921) — инженер, специалист по гидравлике и водоснабжению, общественный деятель.
С. 460
Филлмор Миллард (1800—1874)—политический и государственный деятель. 13-й президент США (1850 —1854).
С. 462
...тесное же общение и сплетни женщин у колодца стали притчей во языцех еще со времен Ребекки. — Речь идет о ветхозаветном персонаже — жене Исаака, матери Иакова (Бытие, гл. 26—27).
С. 464
Кэрриер Уиллис Хейвиленд (1876—1950)—инженер, предприниматель, президент «Кэрриер инжениринг корпорейшн» (1915 —1943).
793
С. 466
Дисней Уолт (1901 —1966) — американский художник, мультипликатор, кинорежиссер и предприниматель.
С. 468
Суза Джон Филип (1854 —1932)—дирижер, руководитель оркестра, композитор, автор маршей и комических опер.
Донн Джон (1572—1631)—английский священнослужитель, лирический поэт, эссеист, крупнейший представитель школы «метафизической поэзии».
С. 469
^Потерянное время, —говорилось в *Альманахе бедного Ричарда”,—никогда не отыщешь вновь». — Речь идет о календаре-ежегоднике (1732 — 1757), автором и издателем которого был Бенджамин Франклин (1706 — 1790).
С. 471
Тейлор Фредерик Уинслоу (1856 —1915) — создатель института менеджмента, изобретатель, основатель службы научной организации труда, которая с его помощью была введена на многих американских предприятиях и даже в целых отраслях промышленности.
С. 472
Мотт Лукреция Коффин (1793 — 1880) — активистка аболиционистского и феминистского движений. В книге, по-видимому, опечатка: Лондонская международная конвенция сторонников законодательного запрещения рабовладения состоялась в 1840 г.
С. 473
...в школу Филлипса в Эксетере для подготовки к Гарвардской школе права. — Речь идет о мужском учебном заведении в г. Эксетере (Нью-Гэмпшир), созданном в 1781 г. Джоном Филлипсом. Эксетерская школа Филлипса была свободна как от доктринальной, так и от идейной зависимости от какой бы то ни было церковной организации. В ней допускалась полная свобода вероисповедания.
С. 474
Уитни Эли (Y165—1825)—изобретатель, создатель хлопкоуборочной машины и систем огнестрельного оружия с взаимозаменяемыми частями.
С. 476
Гантт Генри Лоренс (1861 —1958)—инженер, менеджер, автор книг по вопросам научной организации труда.
Гилбрет Фрэнк (1868 — 1924) — менеджер, организатор производства, инженер.
С. 477
Гилбрет Лилиан (1878 —1972)—инженер-консультант, преподаватель. Жена Фрэнка Гилбрета с 1904 г.
794
Брэндейс Луис Дембиц (1856 — 1941) — видный юрист, член Верховного суда США (1916 —1939).
С. 479
Мейо Элтон (1880 —1949) — инженер, психолог, специалист по менеджменту и научной организации труда.
С. 481
Дагерр Луи Жак Манде (1787 —1851) — французский врач и художник. Создатель дагерротипа и диорамы (последняя — совместно с К.М.Бутоном).
Толбот Уильям Генри Фокс (1800 — 1877) — английский ученый, математик, астроном, физик и химик. Его интерес к фотографии был связан с тем, что с середины 1820-х гг. он занялся изучением химических свойств света.
Делярош Поль (Ипполит) (1797 — 1865) — французский художник-портретист, автор известных полотен, написанных на исторические сюжеты.
С. 483
Хайатт Джон Уэсли (1837 —1920) — инженер, изобретатель. Получил целлулоид и сконструировал фильтры химической очистки воды.
С. 486
Гудуин Ганнибал Уиллистон (1822 —1900) — священник епископальной церкви, юрист, изобретатель.
С. 489
Мьюбридж Идуиэрд (1830 — 1904) — английский фотограф, экспериментировавший со съемками движущихся объектов.
Стэнфорд Лиленд (1824 —1893) — предприниматель, политический деятель, филантроп.
С. 492
Гладстон Уильям Юарт (1809 — 1898) — премьер-министр Великобритании (1868 —1874,1880 —1885,1886,1892 —1894), лидер Либеральной партии с 1868 г.
С. 494
Джонсон Элдридж Ривс (1867 —1945) — предприниматель, крупный промышленник. Основал компанию «Виктор токинг машин» (1894), президентом которой был до 1927 г.
С. 497
БарзенЖак (род. 1907) — педагог, историк, искусствовед и литературный критик.
С. 499
Поульсен Вальдемар (1869 — 1942) — датский изобретатель, инженер-электрик.
795
С. 501
24 ноября 1963 года видеопленка с записью сцены, показывающей, как Джек Руби застрелил Ли Харви Освальда, убийцу президента Кеннеди... — Речь идет об убийстве Ли Харви Освальда — предполагаемого убийцы Джона Кеннеди (покушение состоялось 22 ноября 1963 г.) — владельцем ночного клуба в Далласе Джеком Руби, стрелявшим прямо из толпы в тот момент, когда полицейские вели под конвоем арестованного Освальда.
Лэнд Эдвин Герберт (род. 1909) — изобретатель, предприниматель.
С. 504
Морзе Сэмюел Финли Бриз (1791 —1872)—художник и изобретатель. Создал знаменитую «азбуку Морзе» для изобретенного им телеграфа.
Хейс Ратерфорд Берчард (1822 — 1893) — политический и государственный деятель, 19-й президент США (1877 —1881).
С. 505
Тафт Уильям Говард (1857 — 1930) — Политический и государственный деятель. 26-й президент США (1909—1913).
С. 506
Джек Бенни — псевдоним юмориста Бенджамина Кубельски (1894 —1974).
Фред Аллен — псевдоним Джона Флоренса Салливена (1894 —1956) — актера и драматурга. Много выступал на радио и телевидении, а также снимался в Голливуде, исполняя в основном комедийные роли.
Хоуп Боб (род. 1903)—американский киноактер-комик. Эмигрировал из Англии в середине 1930-х гг. Часто работал на радио и телевидении. Неоднократно получал премии как самый популярный актер страны.
Бинг Кросби — псевдоним певца и киноактера Гарри Лиллиса Кросби (род. 1904). Широкую популярность завоевал, выступая с песнями по радио.
Райс Грантленд (1880—1954) —журналист, спортивный обозреватель «Гералд трибюн» (1914 — 1930); радиокомментатор, предприниматель, президент спортивной киностудии «Грантленд Райс спортлайтс» (1930—1954).
Калтенборн Ганс В. (1878 — 1965) — радиокомментатор, журналист-политолог, издатель.
Томас Лоуэлл Джэксон (1892 —1978) — журналист. Во время первой мировой войны был назначен собственным корреспондентом правительства. В1930 г. начал вести программу ночных новостей на радио, а затем стал составителем и ведущим целого ряда радио- и телепередач («Мувитон», «Синемарама» и др.).
С. 510
Богарт Хамфри Дефорест (1899 —1957) — актер театра и кино, режиссер.
С. 512
Беркли сэр Уильям (1608 —1677)—английский государственный деятель, служащий департамента по делам колоний в Канаде (1630-е гг.), губернатор Виргинии (1642—1677).
796
Карлейль Томас (1795—1881)—английский писатель-публицист. Проповедовал необходимость нравственного возрождения общества. Вел многолетнюю переписку со своим американским другом и единомышленником — «конкордским мудрецом» Р.У.Эмерсоном.
Рестон Джеймс Баррет (1909 —1986) —журналист, литератор, издатель шотландского происхождения, директор «Нью-Йорк тайме компани» (1974 — 1983).
Карлсон Честер (1906 —1968) — изобретатель, предприниматель.
С. 514
Шоулс Кристофер Лэтем (1819 —1890) — издатель, изобретатель, политический деятель штата Висконсин.
С. 515
Дик Элверт Блейк (1856 — 1934) — промышленник, основатель и президент «Э.Б. Дик компани» (1883—1934).
С. 516
Уилсон Джозеф Чемберлен (1909 —1971) — менеджер, организатор производства. Один из учредителей «Галоид компани» (1933 —1971).
Дессауер Джон Ганс (род. 1905)—американский химик немецкого происхождения. В США прибыл в 1929 г. Член Объединенной дирекции «Галоид компани» (1946 —1973).
С. 519
Пулитцер Джозеф (1847—1911) — американский издатель венгерского происхождения. В США иммигрировал в 1865 г. Владелец нью-йоркских газет «Уорлд» и «Ивнинг уорлд». Основал фонд, дивиденды с которого идут на выплату ежегодных премий имени Пулитцера в области американской журналистики и литературы.
С. 520
Одна из репортеров Пулитцера, Нелли Блай (ее настоящее имя Элизабет Кокрен)... — Речь идет о журналистке Элизабет Симен, в девичестве — Кокрен (1867 —1922).
С. 521
Даблдей Эбнер (1819 —1893) — американский военный деятель, генерал армии Севера во время Гражданской войны, с именем которого принято связывать возникновение бейсбола. Первый бейсбольный матч под его руководством состоялся в 1839 г. в г. Куперстауне (Нью-Йорк).
Лэндис Кинсоу Маунтен (1866 —1944) — юрист, первый официально избранный председатель бейсбольной лиги Америки (1921 —1944).
С. 524
Генри Джозеф (1797 — 1878) — физик, электротехник. Директор и секретарь Смитсоновского института (1846—1878).
797
С. 526
Сцилард Лео (1898 —1964) — венгерский физик-ядерщик, биолог. В США иммигрировал в 1937 г.
С. 529
Коук сэр Эдвард (1552—1634)—английский юрист, генеральный прокурор Англии (1593 —1616), политический деятель, разработал основные теоретические нормативы английского гражданского законодательства.
С. 532
Дунс Скот (Иоанн Дунс Скот) (ок. 1266 —1308)—английский философ-схоласт, полемизировавший с теологическим и философским учением Фомы Аквинского, позднее названным «неотомизмом».
Фома Аквинский (1225 —1274) — итальянский теолог и философ, автор труда «Сумма теологии» (1267 —1273), в котором разрабатывались принципы рациональной христианской теологии и геоцентрической философии.
С. 534
Роджерс Генри Г. (1833—1909)—предприниматель, член правления, вице-президент «Стандард ойл компани». Владел также акциями железнодорожных, электротехнических и сталелитейных корпораций. Друг и экономический советник М.Твена.
С. 536
Гэри Элберт Генри (1846 —1927) — предприниматель, магнат сталелитейной промышленности, юрист.
Акт Клейтона—речь идет о законе, автором которого был юрист-конгрессмен Генри Деламар Клейтон (1857 — 1929). Закон был принят в 1914 г. Его статьи поясняли и уточняли многие положения антитрестовского закона Шермана 1890 г. Закон Клейтона послужил основанием для судебного преследования многих крупных корпораций США.
Морган Джон Пиерпонт (1837 —1913) — финансист, возглавлял крупнейшие сталелитейную и железнодорожную корпорации США.
С. 538
Книга А.О.Берля и Гардинера КМинса ^Современная корпорация и частная собственность» (1932) — коллективный научный труд юристов Адолфа Огастеса Берля и его соавтора, биографических данных которого в нашем распоряжении не имеется.
Стюарт Уильям Лиман (1868 —1930)—нефтепромышленник Запада США.
Эвери Сьюел Ли (1873 —1960)—член правления многих компаний и акционерных обществ. Фирму «Монтгомери Уорд» он возглавлял с 1937 по 1955 г.
С. 543
Слоун Элфред Причард-младший (1875 — 1966) — инженер, промышленник. Президент корпорации «Дженерал моторе» (1937 —1956). Автор книги «Моя жизнь в “Дженерал моторе”» (1964).
798
С. 551
Шерман Гордон Р, (род. 1928) — предприниматель, финансист.
С. 552
Крок Реймонд Л. (род. 1902) — предприниматель, основатель фирмы «Макдоналдс корпорейшн», которая была зарегистрирована в апреле 1955 г. В начале 1960-х гг. он полностью выкупил долю братьев Мака и Дика Макдональдов.
С. 556
Гилпин Томас (1776 —1853) — изобретатель, промышленник. Свою бумагоделательную машину запатентовал в 1817 г.
С. 557
Морган Чарлз Хилл (1831 —1911)—инженер-механик, промышленник.
С. 558
Кроуэлл Лютер Чайлдс (1840 —1903) — изобретатель, предприниматель, обладатель более 280 патентов.
С. 559
Гейр Роберт (ум. 1920) — промышленник, президент компании.
С. 560
Гейр Джордж Уэст (1872 — 1940) — сын Роберта Гейра. Предприниматель, в 1931 —1940 гг. — президент корпорации «Гейр риелти».
Колгейт Джилберт (1858 — 1939) — инженер, химик. Дальний родственник Уильяма Колгейта, владельца мыловаренного производства, на котором и начал свою трудовую деятельность. Став президентом этой компании в начале XX в., Джилберт Колгейт модернизировал производство моющих . средств и расширил ассортимент выпускаемой продукции, в том числе — зубной пасты «Колгейт».
«Меннен* — акционерное общество, основанное в 1908 г. промышленником Уильямом Герхардом (1884 —1968).
С. 567
Ларрэби Кэрролл Бертон (1896 —1977)—издатель, предприниматель, специалист по торговой рекламе.
С. 569
Дихтер Эрнст (род. 1907) — психолог, специализировался в области изучения массовой психологии.
С. 570
Литтл Артур Дион (1863 —1935) — предприниматель, химик, изобретатель и педагог.
799
С. 571
Данн Финли Питер (1867 —1936) —журналист, писатель-юморист, создатель образа «мистера Дули» — популярного комического персонажа.
Генри Роберт (1865 —1929)—художник-портретист, теоретик «живого искусства», которое противопоставлялось им «мертвому академизму» традиционной живописи. Обучался во Франции, Италии и Испании (1886 —1891).
С. 573
Сэпир Эдвард (1884 —1939) — американский лингвист, антрополог, уроженец Германии. Один из создателей современной дискриптивной лингвистики.
Блумфилд Леонард (1887,—1949)—лингвист, автор ставшей классической монографии «Язык» (1933), во многом определившей облик современного языкознания.
С. 574
Кребер Элфред Луис (1876—1965)—антрополог, преподаватель Калифорнийского университета (1901 —1946), автор многочисленных научных работ по антропологии и культурологии.
Пей Марио Эндрю (1901 —1970) — лингвист, педагог итальянского происхождения. В США прибыл восьмилетним ребенком вместе с родителями. Полиглот. Специализировался в области изучения романских языков.
С. 576
МакдейвидРейвен-младший (род. 1911) — профессор лингвистики и антропологии Чикагского университета (1964 —1971). Главный редактор «Лингвистического атласа центральных и южных штатов на Атлантическом побережье». Специализируется в области изучения американских диалектов.
С. 577
Холл Роберт Андерсон (род. 1911) — лингвист, специалист по романским языкам. В начале 1930-х гг. стажировался в Италии.
Фриз Чарлз Карпентьер (1887 —1967)—лингвист, специализировался в области истории и философии языка.
С. 579
Робертс Пол Макгенри (род. 1917)—преподаватель, лингвист.
С. 584
Ситуэлл Дейли Эдит (1887 —1964)—английская поэтесса, литературный критик.
Маритен Жак (1882 —1973) — французский философ-неотомист, автор известных работ «Подлинный гуманизм» (1938), «Христианство и демократия» (1944), «О благости и человечности Иисуса» (1967). „
Швейцер Альберт (1875 — 1965) — немецко-французский мыслитель, богослов, врач, миссионер, многие годы проработавший в Экваториальной Африке, музыковед, органист. Лауреат Нобелевской премии (1952). Имел ученые степени доктора философии (1899), теологии (1900), медицины (1913).
800
Кэгни Джеймс Слосс (род. 1904) — актер театра и кино, режиссер, предприниматель.
Мермен Этель — сценическое имя американской певицы и актрисы Этель Агнес Циммерман (1909 —1985).
Айвс БерлАйкл Айвенго (род. 1909)—актер театра и кино, певец.
Мейс Уилли (род. 1931)—бейсболист, один из лучших центровых высшей лиги в США. Играл в команде «Нью-Йорк джайентс».
Спиллейн Микки — псевдоним писателя Фрэнка Моррисона Спиллейна (род. 1918), автора многих приключенческих романов, большинство из которых были экранизированы на студиях Голливуда.
Дюрант Джимми (Джеймс Фрэнсис) (1893—1976)—комический актер театра и кино.
Роуз Билли (1899—1966)—композитор-песенник, театральный продюсер, владелец театра «Билли Роуз», обладавший также акциями крупных промышленных корпораций США, например солидной долей акций Ай-тэ-тэ.
С. 587
Макгаффи Уильям Холмс (1800 —1873) — педагог, составитель ряда учебных пособий.
С. 589
Отис Джеймс (1725 — 1783) — политический деятель колониального и революционного периода истории США. Возглавлял крайне патриотическую группировку, выступавшую за жесткую политику против метрополии.
Грейди Генри (1850—1889) —журналист, издатель, общественный деятель. На Юге США был признан одним из лучших ораторов периода Реконструкции.
Цицерон Марк Туллий (106 — 43 до н.э.) — древнеримский политический деятель, сенатор. Видный философ и писатель.
Гораций (65—8 до н.э.)—древнеримский поэт. Трактат «Наука поэзии» был написан им незадолго до смерти (ок. 13 до н.э.).
Лонгин (Ш в. н.э.) — античный ритор, философ-неоплатоник. До середины XIX в. считался автором эстетического и литературно-критического трактата «О возвышенном», который большинством современных исследователей относится к I в. н.э.
Блэр Хью (1718 —1800) — английский священник, теолог, педагог, литературный критик.
Раш Джеймс (1786—1869)—врач, один из создателей научной психологии, литератор.
Раш Бенджамин (Y145 —1813) -- врач, политический деятель, делегат Континентального конгресса, подписавший Декларацию независимости США.
С. 590
Дельсарт Франсуа (1811 —1871) — французский педагог, учитель пения и актерского мастерства.
Филлипс Уэнделл (1811 —1884) — общественный деятель, аболиционист, социальный реформатор.
801
26-379
Чаннинг Эдвард Тйррелл (1790 —1859)—юрист, журналист, редактор журнала «Норт Америкэн ревью» (1818 — 1821), профессор риторики Гарвардского университета (1819 —1850).
С. 591
Беверидж Элберт Джереми (1862 — 1927) — политический деятель, сенатор (1899 — 1911), историк, литератор. Автор биографических книг о Джоне Маршалле и Аврааме Линкольне.
Лафоллетт Роберт Мэрион (1855 — 1925) — политический и государственный деятель США. Сенатор (1906—1925), лидер Партии прогресса.
Бора Уильям Эдгар (1865 — 1940) — политический деятель, сенатор (1907 — 1940), который, хотя и принадлежал к Республиканской партии, приобрел широкую известность благодаря независимости своей позиции и оценок.
Джонсон Хайрем Уоррен (1866—1945)—политический деятель, сенатор (1917 — 1945). Основал Партию прогресса. В 1932 г. поддержал кандидатуру Ф.Д.Рузвельта, но сам придерживался политики последовательного изоляционизма США и выступал против активного участия своей страны в Лиге Наций, а также—против идеи создания ООН.
Рут Илайю (1845 — 1937) — политический и государственный деятель. Военный министр (1899 —1904), государственный секретарь США (1905—1909). Лауреат Нобелевской премии (1912).
Дарроу Кларенс Сьюард	—1938) — юрист. Как адвокат защищал многих
профсоюзных деятелей и активистов рабочего движения в США.
Искусственное возрождение риторики в форме «новой критики»... — Речь идет о целом направлении в литературной критике США, сформировавшемся в 1920-е гг. Среди наиболее ярких и влиятельных представителей «новой критики» — Джон Кроу Рэнсом, Клинт Брукс, Роберт Пенн Уоррен, Рене Уэллек и Аллен Тейт. Расцвет «новой критики» пришелся на 1940 — 1950-е гг. Несмотря на многообразие подходов и взглядов, представители «новой критики» в принципе в качестве основной аксиомы признали примат текста каждого конкретного литературного произведения над такими внетекстовыми категориями, как «отражение действительности», «традиция», «творческая биография» и т.п.
Паунд Эзра Лумис (1885—1972)—поэт, литературный критик, глава имажизма— художественного течения в американской поэзии начала XX в. Большую часть своей творческой жизни провел в Англии и Италии.
Элиот Томас Стерн (1888 —1965) — английский поэт, литературный критик, издатель американского происхождения. Лауреат Нобелевской премии (1948).
Ричардс Айвор Армстронг (1893 —1978) — английский литературный критик, историк литературы, один из ведущих теоретиков «школы пристального чтения».
Берк Кеннет (1897 —1962) — поэт, прозаик, литературный критик, эссеист, историк и теоретик литературы.
С. 592
Карнеги Дейл (1888 —1955) — предприниматель, литератор, радиопублицист, путешественник. Выступал с курсами лекций по «практической психологии».
Райли Джемс Уитком (1849 —1916) — поэт.
802
С. 593
Бэкон Фрэнсис (1561 — 1626) — английский философ, государственный деятель. В данном случае речь идет о его книге «Эссе» (1597).
Кастильоне Бальдассаре, граф (1478 —1529) — итальянский писатель, автор книги «Придворный» (1528), переведенной в XVI в. на все основные языки Западной Европы. В этой книге в форме диалога обсуждаются те качества и навыки, которые необходимы «идеальному» аристократу — придворному, гражданину, государственному мужу, военному деятелю.
Лорд Честерфилд—имеется в виду Филип Дормер Стэнхоуп, 4-й граф Честер-филдский (1694 — 1773) — английский государственный деятель, автор «Писем к сыну», которые впервые вышли в свет фазу после его смерти (1774).
Смайле Сэмюел (1812—1904)—английский медик, общественный деятель-ре-форматор, публицист.
С. 594
Тербер Джеймс Гроувер (1894 —1961)—журналист, писатель, художник-карикатурист, драматург.
С. 595
У Ну (род. 1907)—бирманский политический и государственный деятель социалистической ориентации. Премьер-министр Бирмы (1948—1962). Был свергнут в 1962 г. пришедшим к власти Революционным советом. После освобождения из заключения в 1969 г. выехал в Таиланд.
С. 597
БарноуЭрик (род. 1908)—американский историк, педагог голландского происхождения. В США прибыл в 1929 г. В1930— 1940-е гг. работал на радио в качестве сценариста и редактора.
Хьюзинг Tied — прозвище Эдварда Бритта Хьюзинга (1901 —1962)—ведущего многих радиостанций США, на которых он начал работать с 1924 г.
Макнейми Грэм (1888 — 1942) — певец, выступавший с концертами, а также певший в церквах. С1923 г.—спортивный радиокомментатор.
Брокенгиир Норман (1898 — 1965) — журналист, газетчик, радио- и телекомментатор.
С. 598
Кулидж Калвин (1872 —1933) — государственный деятель, губернатор Массачусетса (1919 —1920). 30-й президент США (1923 —1929).
Лебон Гюстав (1841 —1931) — французский психолог и социолог. Автор знаменитой монографии «Психология толпы» (1895).
Тард Габриэль де (1843 —1904)—французский социолог и криминалист.
Уоллес Грэм (1858 —1932) — английский социолог, политолог, член фабианского общества.
С. 600
Гардинг Уоррен Джималил (1865 —1923)	политический и государственный
деятель. 29-й президент США (1921 —1923).
803
26*
С. 601
Дирксен Эверетт Маккинли (1896 —1969) — финансист, политический деятель. Сенатор от штата Иллинойс (1950 —1969).
Демпси Уильям Гаррисон (Джек) (1895—1981)—боксер, чемпион мира во втором тяжелом весе среди профессионалов (1919—1926).
С. 602
Карузо Энрико (1873 — 1921) — итальянский оперный певец, тенор. Неоднократно выступал в США.
Перкинс Фрэнсис (1880—1965)—социолог, министр труда (1933 —1945), первая женщина, ставшая в США главой департамента.
С. 603
Кофлин Чарлз Эдвард (1891 —1936)—американский католический священник, уроженец Канады. Активно противоборствовал проведению политики «Нового курса>, выступая по радио и в печати.
С. 604
МоргентауГенри-младишй (1891 —1967)—финансист, государственный деятель, министр финансов США (1934—1945).
Лонг Хьюи Пиерс (1893 — 1935) — политический и государственный деятель США. Губернатор Луизианы (1928 —1931), сенатор (1931 —1935). Провозглашая демагогические уравнительные лозунги, решительно и бескомпромиссно домогался личной власти. Убит в результате покушения на него в Батон-Руже.
Таунсенд Фрэнсис Эверетт (1867 —1960) — врач, общественный деятель, реформатор, выдвинувший в 1933 г. план создания специального пенсионного фонда, на который предложил расходовать ежегодную сумму, равную 3 процентам федерального коммерческого налога.
С. 605
Ванденберг Артур Хендрик (1884 — 1951) — политический деятель, сенатор (1928—1951).
С. 608
Конант Джеймс Брайант (1893 —1981)—химик, деятель системы просвещения, дипломат. Посол США в ФРГ в 1955—1957 гг.
С. 609
Новая «демократия фактов» Джона Дьюи означала также новую «демократ тию научных дисциплин». — Речь идет об антиавторцтаризме учения американского философа Джона Дьюи (см. ком. к с. 290), отстаивавшего идею равенства любых знаний и необходимость их практического применения. Он утверждал, что истина всегда относительна и что представления о ней эволюционируют в процессе развития человеческого общества. Дьюи также отрицал иерархическую ценность различных отраслей науки или научных дисциплин.
804
С. 610
Тёрнер Джонатан Болдуин (1805 —1899) — педагог, профессор классической
филологии и риторики.
Тёрнер Эйса (1799 —1885)—старший брат Джонатана, священник пресвитерианской церкви, педагог, миссионер.
С. 611
Глидден Джозеф Фарвелл (1813 — 1906) — фермер-скотовод, изобретатель,
промышленник.
С 614
Моррилл Джастин Смит (1810 — 1898J — политический деятель. Конгрессмен (1855 —1867), сенатор (1867 —1898) от штата Вермонт. Вошел в историю американского законодательства как автор закона о предоставлении земельных наделов учебным заведениям.
Бьюкенен Джеймс (1791 —1868) — политический и государственный деятель. 15-й президент США (1857—1861).
С. 617
Бейли Либерти Хайд (1858 — 1954) — ботаник, садовод. Разработал уточненную классификацию растений. Создал при Корнеллском университете один из лучших ботанических садов США.
С. 618
Дуглас Стефен Арнолд (1813—1861)—политический деятель, стремившийся мирным путем ослабить идейные и экономические противоречия между Севером и Югом США в середине XIX в.
С. 621
Дьюк Джеймс Бьюкенен (1856 —1925) — предприниматель, табачный король США. Финансировавшийся им Тринити-колледж (Северная Каролина) в 1924 г. был переименован в Университет Дьюка.
Вассар Мэтью (1792 —1868) — предприниматель-филантроп, владелец пивоваренных заводов в штате Нью-Йорк. Финансировал создание колледжа своего имени.
Дипью Чонси Митчелл (1834 — 1928) — промышленник, железнодорожный магнат, президент и председатель правления крупнейшей транспортной корпорации США (1885—1928).
Технологический институт Дрекселя (Филадельфия) был основан в 1891 г.
...как в свое время Генрих VIII отдал на основание Тринити-колледжа все полученное им при конфискации монастырское имущество...—Генрих УШ (1491 —1547)—король Англии (1509—1547),—порвав в 1533 г. с Римом и объявив себя главой национальной (англиканской) церкви, издал указ о запрете деятельности всех монашеских орденов и монастырей в Англии и конфисковал их имущество.
С.629
Кули Томас Макинтайер (1824 —1898) — юрист, педагог, преподаватель Мичиганского университета, член верховного суда штата Мичиган (1864 — 1878).
805
С.634
Манн Горас (1796 — 1859) — массачусетский государственный деятель, педагог, реформатор системы образования в Новой Англии.
С.637
Георг III (1738 —1820)—король Великобритании (1760 —1820).
Рейнолдс сэр Джошуа (1723 —1792) — английский художник-портретист, первый президент английской Королевской академии искусств.
Уэст Бенджамин (1738 —1820) — американский художник-портретист и автор целого ряда исторических полотен. Учился в Италии. Большую часть жизни провел в Лондоне. Основал английскую Королевскую академию искусств.
Стюарт Джилберт (1755 — 1828) — художник-портретист, автор портретов Вашингтона, Джефферсона, Мэдисона, сэра Джошуа Рейнолдса, Бенджамина Уэста и других знаменитых людей Великобритании и США.
Кейтсби Марк (1679 —1749) — натуралист, автор книг и альбомов, в которых описывается флора Юга США и Багамских островов, с авторскими иллюстрациями, изображающими различные виды растений.
Бартрам Уильям (1739 —1823)—натуралист и художник, проиллюстрировавший собственными рисунками свою книгу «Путешествия» (1791).
Уилсон Александр (ПЬб — 1813) — американский поэт, орнитолог, художник шотландского происхождения. В США с 1794 г. Автор 8-томной «Американской орнитологии» (1808 —1814), иллюстрированной его собственными рисунками.
Одюбон Джон Джеймс (ум. 1851)—орнитолог, преподаватель рисования.
Бирстадт Альберт (1830 —1902) — американский художник немецкого происхождения. На своих полотнах изображал сцены из жизни американского Запада.
Моран Томас (1837—1926) —художник-пейзажист.
Кэтлин Джордж (1796 — 1872) — американский художник, путешественник, литератор. Объехал Запад США и Канады, а также Центральную и Южную Америку. Среди его книг особой популярностью пользовалась 2-томная монография «Нравы, обычаи и условия жизни североамериканских индейцев» (1841).
Карриер Натэниел (1813 —1888) — художник, предприниматель, издававший альбомы своих литографий и гравюр, на которых изображались бытовые сценки и исторические эпизоды из американской жизни XIX в.
Айвс Холси Кули (1846—1911)—скульптор, архитектор, государственный деятель, дипломат и искусствовед. Был одним из организаторов американского искусства—директором многочисленных выставок и галерей.
Оллстон Вашингтон (ХП9 — 1843) — художник, ученик Бенджамина Уэста. Известен полотнами, написанными на библейские и античные сюжеты.
Коул Томас (1801 — 1848) — американский художник-пейзажист английского происхождения. Один из ранних представителей так называемой «Гудзоновой школы» в живописи США.
Дюранд Эшер Браун (1796 —1886)—художник-пейзажист.
С.638
Гриноу Горас (1805—1852)—американский скульптор, долгое время живший и работавший во Флоренции (1829 —1851). Созданная им колоссальных раз
806
меров статуя Джорджа Вашингтона в настоящее время находится в здании Смитсоновского института в столице США.
Сарджент Джон Сингер (1856 —1925) — американский художник-портретист, большую часть жизни проведший в Италии, где он родился, а также во Франции и Англии.
Колем Мэри (1887—1957)—американская поэтесса и литературный критик ирландского происхождения. Жена поэта и драматурга Падоейка Колема, эмигрировавшего из Ирландии в 1914 г.
Но в эпоху Марка Твена и Уильяма Джеймса... — Речь идет о периоде, который традиционно принято считать началом создания самобытной американской художественной литературы и философии, соответствующих «мировому уровню», т.е. эпохе появления философов и писателей с мировыми именами — рубеж XIX—XX вв.
Лодж Генри Кэбот (1850 —1924) — историк, политический деятель. Сенатор от штата Массачусетс (1893—1924).
С.639
Спенсер Герберт (1820 — 1903) — английский философ, биолог, психолог и социолог.
..рожденный в Цинциннати в год битвы при Аппоматтоксе... — То есть в 1865 г., когда произошло одно из последних сражений Гражданской войны. Под Аппоматтоксом генерал Ли объявил о капитуляции своей армии.
Бугеро Адольф (1825—1905)—французский художник-сентименталист.
С.640
Лукс Джордж (1867 — 1933) — американский художник-портретист, считавшийся также и мастером жанровой живописи.
Слоун Джон (1871 —1951)—художник, много работавший в жанре городского пейзажа. Долгие годы преподавал в студии «Арт стьюдентс лиг».
Глэкенс Уильям Джеймс (1870 —1938) — художник-пейзажист, книжный иллюстратор, творчество которого носило следы явного влияния эстетики французского импрессионизма.
Кент Рокуэлл (1882 — 1971) — художник, литограф, книжный иллюстратор, литератор.
Шинн Эверетт (1876—1953)—художник-муралист, книжный иллюстратор.
С.641
Сезанн Поль (1839—1906)—французский художник, оказавший глубокое влияние на живопись XX в. Считается, что его творчество в значительной мере подготовило появление кубизма и фовизма.
Гоген Поль (1848 —1903)—французский живописец.
Ван Гог Винсент (1853 —1890)—голландский художник, один из крупнейших представителей раннего постимпрессионизма.
Аун Уолт (1880—1949) —художник-портретист.
Дюшам Марсель (1887—1965)—французский художник, глава дадаизма в живописи. На упоминаемом здесь полотне изображена как бы развертка—се
807
рия моментальных, не совсем рассовмещенных снимков с фигурой движущегося человека.
С.642
Матисс Анри (1869 —1954) — французский художник, скульптор, один из ведущих представителей фовизма в станковой живописи.
Куинн Джон (1870—1924) — юрист, коллекционер, организатор выставок.
Кларк сэр Каспар Пардон (1846 —1911)—коллекционер, искусствовед.
С.643
Стиглиц Элфред (1864 —1946) — фотограф, владелец художественной галереи «291» в центре Нью-Йорка.
С.644
Роден Огюст (1840—1917) — французский скульптор.
Тулуз-Лотрек Анри де (1864 —1901)—французский художник.
Руссо Анри (1844—1910)—французский художник-примитивист.
Брак Жорж (1881 — 1960) — французский художник, испытавший увлечение фовизмом и кубизмом в начале XX в. Одно время был близок П.Пикассо.
Северини Джино (1883 —1966) — итальянский художник-постимпрессионист. Долго жил и работал в Париже.
Бранкузи Константин (1876 —1957) — румынский скульптор и художник. В 1927 г. выиграл процесс против таможенной службы нью-йоркского порта, в результате чего в судебном порядке были сняты пошлины и ограничения на ввоз произведений абстрактного искусства.
С.645
Ричардсон Эдгар Престон (1902 —1985) — искусствовед, историк американской живописи, коллекционер, главный редактор журнала «Арт квортерли» (1938—1967).
Чэпмен Джон Гэдсби (1808 — 1889) — художник, гравер, книжный иллюстратор. Автор картины «Крещение принцессы Покахонтас», находящейся в ротонде Капитолия в Вашингтоне.
Кропси Джаспер Фрэнсис (1823—1990)—архитектор, художник-пейзажист.
С.646
Беренсон Бернард (1865 —1959) — искусствовед, один из крупнейших специалистов в области итальянского искусства эпохи Возрождения.
С.647
Бентон Томас Гарт (1889 —1970) — американский художник, в своей настенной живописи часто использовавший сюжеты и темы из национальной истории.
808
Вуд Грант (1892 — 1942) — художник, в резко стилизованной манере изображавший реалии американского Запада. Общенациональную известность обрел, создав знаменитое полотно «Американская готика» (1933).
Карри Джон Стюарт (1897—1946)—художник-пейзажист. Известен преимущественно благодаря полотнам, на которых изображал родной ему Канзас.
С.648
Поллок Джэксон (1912 — 1956) — художник, один из родоначальников абстрактной американской живописи.
С.649
Розенберг Харолд (1906 —1981)—искусствовед, поэт, писатель.
Клайн Франц Джозеф (1910 —1962)—художник-станковист.
Кунинг Виллем де (род.1904) — американский художник-абстракционист голландского происхождения. В США иммигрировал в 1926 г.
Грейвс Моррис Коул (род. 1910) — художник, творчество которого отмечено отчетливо прослеживаемым влиянием восточной художественной традиции — китайской и японской живописи.
Эккерман Джеймс Слосс (род. 1919) —художник, искусствовед.
С.651
Хейл Эдвард Эверетт (1822 — 1909) — религиозный деятель, унитарианский священник, литератор. Автор популярной в свое время книги «Человек без страны» (1863).
Адамс Эбигейл (1744 —1818)—жена Джона Адамса (см.ком. к с.424).
С.652
ПауэрсХайрем (1805—1873)—американский скульптор, большую часть жизни работавший во Флоренции.
Черчилль лорд Рэндолф Генри Спенсер (1849—1895)—английский государственный деятель.
Мортон Леви Парсонс (1824 — 1920) — финансист, политический деятель, дипломат. Посол США во Франции (1881 — 1885), вице-президент США (1889 — 1893).
Госпожа Поттер Палмер, владелица одного из самых больших состояний в Чикаго».. — Речь идет о Берте Оноре, вышедшей замуж в 1871 г. за нью-йоркского и чикагского предпринимателя Поттера Палмера (1826—1902).
Кассатт Мэри (1845—1926)—американская художница. Большую часть жизни провела во Франции, работая вместе с Мане и Дега.
Дега Илэр Жермен Эдгар (1834 —1917) — французский художник-импрессионист.
С.653
Гарднер Изабелла Стюарт (1840 — 1924) — известная коллекционер живописи.
809
...от Беллини до Цорна. —То есть с XV до начала XX в., поскольку, по-видимо-му, речь идет о работах всех представителей венецианского семейства художников Беллини: отца Якопо (1400 — 1470) и двух его сыновей — Джованни (ок.1430—1516) и Джентиле (1429 —1507).
Цорн Андерс Леонхард (1860—1920)—шведский живописец и график-портретист. Долгое время работал в Лондоне и Париже.
Челлини Бенвенуто (1500—1571)—итальянский скульптор, ювелир, писатель.
Херст Уильям Рэндолф (1863 —1951) —журналист, издатель. Основал так называемую «империю Херста» — издательский комплекс, насчитывающий свыше 30 ежедневных газет и журналов.
Клер Рене (1898 — 1981) — французский кинорежиссер, создатель гротескносатирических и фантастических фильмов, одним из которых и является упоминаемый здесь кинофильм «Призрак идет на Запад».
Линдберг Чарлз Огастес (1902 — 1976) — изобретатель, летчик. Осуществил первый в мире беспересадочный перелет через Атлантический океан по маршруту Нью-Йорк—Париж.
С.655
Кук Томас (1808 — 1892) — английский предприниматель, создатель собственного международного туристического агентства с филиалами во многих странах мира.
С.656
Астор УилъямУолдорф (1848 —1919) — предприниматель. Внук «мехового короля» Америки. Политический деятель, дипломат. Посол США в Италии (1882 —1885). В1890 г. эмшрировал в Великобританию, где принял английское подданство и занялся издательской деятельностью.
Фаргоу Джеймс Конгдел (1829 —1915) — предприниматель, президент фирмы «Америкэн экспресс компани» (1881 —1915).
С.660
Арлисс Джордж (1868 —1946) — английский театральный деятель, киноактер. Автор целого ряда автобиографических, художественных и искусствоведческих книг. Роль премьер-министра Дизраели исполнялась им как на сцене (с 1911), так и в одноименном кинофильме.
С.661
Маклиш Арчибалд (1892 —1982)—поэт, творчество которого отмечено технической виртуозностью и экспериментальностью. Среди его поэтических сборников особой известностью пользуются «Собрание стихотворений 1917 — 1952» (1952) и «Песни для Евы» (1954).
С.662
Кеттеринг Чарлз Франклин (1876 —1958) — инженер, иссследователь, организатор производства, изобретатель. Биографических данных о его соавторе Аллене Орте обнаружить не удалось. Цитируется книга «Новая необходимость: кульминация столетия в развитии транспорта», Балтимор, 1932.
810
С.673
Инсулл Сэмюел (1859 — 1938) — английский финансист, иммигрировавший в США.
С.676
Цейс Карл (1816—1888)—предприниматель, владелец крупнейшего в мире завода по производству оптики.
С.677
Джэксон Чарлз Томас (1805 — 1880) — врач, геолог, изобретатель. В 1829 — 1833 гг. обучался на медицинском факультете в Сорбонне.
Бут Джеймс Кертис (1810 —1888) — химик, геолог, преподаватель. Занимал ряд должностей в администрации штата Пенсильвания.
Ивенс Оливер (1755 —1819) — изобретатель. Разрабатывал паровые двигатели и различные механизмы.
С.678
Уитни Уиллис Родни (1868 —1958) —химик, предприниматель, педагог, руководитель исследовательского центра в «Дженерал электрик компани» (1900—1928).
С.679
Штейнмец Чарлз Протеус (1865 —1923) — американский инженер-электрик немецкого происхождения.
Кулидж Уильям Дейвид (1873 —1975) — физик, инженер-электрик, изобретатель катодной трубки и портативного рентгеновского аппарата. Участвовал также в групповых исследованиях по созданию противолодочного пеленгатора и атомной бомбы.
С.680
Лэнгмюр Ирвинг (1881 —1957)—химик. Лауреат Нобелевской премии (1932) за исследования в области молекулярной химии и иммунологии.
С.681
Бернард Клод (1813—1878)—французский физиолог, один из создателей экспериментальной медицины.
С.690
Кан Альберт (1869 —1942) — американский архитектор немецкого происхождения. Применил принцип массового производства при строительстве промышленных и жилых объектов.
С.691
Райт Фрэнк Ллойд (1869 — 1959) — архитектор, экспериментировавший с внешними формами зданий, а также с внедрением механизированных методов строительства.
Шилер Чарлз (1883 —1965) —художник, фотограф.
811
С.693
Фишер Лоренс Питер (1888 —1961) —менеджер, промышленник, финансист. Член правлении «Дженерал моторе корпорейшн».
С.699
Хау Джулия Уорд (1819—1910)—литератор, общественная деятельница. Активистка аболиционистского и феминистского движений.
У1мер Джозеф (1836 — 1906) — кавалерийский генерал армии Юга в период Гражданской войны (1861 —1865).
С.700
Элиот Джон (1604 —1690) —английский священник-колонист, религиозный и общественный деятель Массачусетса и Род-Айленда, миссионер, которого его современники называли «индейским апостолом». Основал поселение крещеных индейцев, перевел Библию на алгонкинский язык (1661 —1663).
Уэсли Джон (1703—1791)—английский религиозный деятель, создатель методизма хак учения и организации. Название этой разновидности кальвинизма восходит к требованию системно, т.е. методично, изучать Священное писание и исполнять все необходимые культовые обряды.
Уайтфилд Джордж (1714 — 1770) — английский священник-методист. Семь раз выезжал в североамериканские колонии Великобритании, где выступал с проповедями, собирая на них огромные толпы слушателей. Его имя, таким образом, прямо связано с оживлением религиозной жизни в колониях в середине XVIII в. В историографии США этот период носит название «великое пробуждение».
Миллс Сэмюел Джон (1783 —1818)—священник-конгрегационалист, миссионер, один из создателей Американского библейского общества (1816).
С.702
Астор Джон Джэкоб (1763—1848)—американский финансист, предприниматель, коммерсант немецкого происхождения. Иммигрировал в США в 1784 г. Основал «Американскую меховую компанию» (1808).
Джадсон Адонирем (1788 —1850) —миссионер-баптист, большую часть своей жизни проработавший в Бирме. Составитель словаря и грамматики бирманского языка, на который перевел Библию.
С.703
Кэри Уильям (1761 — 1834) — английский миссионер-баптист. Работал в различных провинциях Индии.
Когда началась война между Англией и Бирмой... —Речь идет, по-видимому, о первой англо-бирманской войне (1824—1826).
Гаучер Джон Франклин (1845 —1922) — священник-методист. Пастор различных церквей в Балтиморе (1870 — 1890-е гг.). Основал ряд миссий и школ в Китае, Корее и Японии.
С.704
Хэмлин Сайрус (1811 —1900)—священник-конгрегационалист, миссионер.
812
Через шесть лет Крымская война заставила турок...—Имеется в виду война между Россией и союзными войсками Великобритании, Сардинии, Турции и Франции в 1853 —1856 гг. Главный театр боевых действий — Крым (осада Севастополя).
С.705
Роберт Кристофер Райнлендер (1802 — 1878) — американский коммерсант, импортировавший хлопок, сахар и чай. Активно занимался благотворительной деятельностью.
С.706
Богатая нью-йоркская семья Доджей... — Речь идет о нью-йоркских коммерсантах Уильяме Эрле Додже (1805 —1883) и его детях — сыне Кливленде Хоудли Додже (1860 —1926) и дочери Грайс Хоудли Додж (1854—1914).
Кейпен Сэмюел Биллингс (1842—1914) —коммерсант, филантроп.
С.708
Сигрейв Гордон Стиффер (1897—1965) —хирург, проработавший в Бирме более 20 лет.
Глэдден Вашингтон (1836 —1918) — священник-конгрегационалист. Пастор в различных церквах Нью-Йорка, Массачусетса и Огайо в 1860 — 1880-е гг. Автор многочисленных книг по религиозным и нравственным проблемам.
С. 709
Бартон Джеймс Леви (1855 —1936) — священник-конгрегационалист, преподаватель, миссионер. Автор многочисленных назидательных и автобиографических книг.
Гейтс Фредерик Тейлор (1853 — 1912) — священник-баптист. Пастор Центральной церкви в Миннеаполисе (1880 — 1889), секретарь Американского общества баптистов (1888 — 1893). Консультант Джона Д.Рокфеллера по вопросам организации производства и филантропии (1893—1912).
С.710
Ллойд Джордж Дейвид (1863—1945) — английский политический и государственный деятель.
Клемансо Жорж (1841 —1929) — французский государственный деятель. Премьер-министр Франции (1906 —1909; 1917 —1919).
Орландо Витторио Эммануэл (1860 —1952) — итальянский политический и государственный деятель, премьер-министр Италии (1917 — 1919). Член Большой четверки на Парижской мирной конференции.
С.712
Дюнан Жан Анри (1828 — 1910) — швейцарский общественный деятель-филантроп, лауреат Нобелевской премии.
С.713
Полк Джеймс Нокс (1795 —1849) — политический и государственный деятель. 11-й президент США (1845 —1849).
813
С.714
Килгор Константин Бакли (1835 —1897)—юрист, военнослужащий, политический деятель. Член Конгресса США (1887—1895).
С.716
Палмер Александр Митчелл (1872—1936) — юрист, политический и государственный деятель. Генеральный прокурор США (1919—1921).
С.717
Пай Джералд Прентис (1892 — 1971) — журналист, издатель, предприниматель, политический деятель. Член сената от Северной Дакоты (1925 — 1945).
С.719
Кеннан Джордж Фрост (род.1904) — дипломат, сотрудник американского посольства в Москве в 1940-е гг. С1952 г. — посол США в СССР. Отозван в 1953 г. по требованию советских властей.
Маршалл Джордж Кэтлетт (1880—1959)—военный и государственный деятель США. Пятизвездный генерал. Начальник штаба американской армии во время второй мировой войны (1939—1945). Государственный секретарь в администрации Трумена. Автор программы восстановления Европы, получившей название «план Маршалла».
С.724
Клаузевиц Карл фон (1780 — 1831) — прусский генерал, военный теоретик польского происхождения. Одним из первых разработал доктрину и методику ведения «тотальной войны».
С.725
Торо предостерегал в <Уолдене* (1854)... — Речь идет о книге американского писателя-романтика и натуралиста Генри Торо (1817 —1862) «Уолден, или Жизнь в лесу».
С.727
Папа Александр VI — речь идет об испанском епископе Родриго де Борджа (1431 —1503), избранном в 1492 г. главой римской католической церкви.
Ган Отто (1879—1968)—немецкий химик, ядерный физик. Лауреат Нобелевской премии (1944) за открытие феномена цепной реакции.
Штрассманн Фриц (1902 — 1980) — американский физик немецкого происхождения.
С.728
Майтнер Лизе (1878 —1968)—австрийский физик, математик.
Фриш Отто (род.1904)—австрийский физик-атомщик. Работал в лабораториях Австрии, Германии, Великобритании, США. В1950 —1963 гг.—главный редактор журнала «Прогресс в ядерной физике».
814
Жолио-Кюри Фредерик (1900 —1958) — французский физик и химик. Лауреат Нобелевской премии (1935).
Ферми Энрико (1901 —1954)—американский ядерный физик, эмигрант из Италии. Лауреат Нобелевской премии (1938).
С.729
Лоуренс Эрнест Орландо (1901 — 1958) — физик-атомщик. Лауреат Нобелевской премии за ядерные исследования и создание циклотрона (1939).
Ван де Граафф Роберт Джемисон (1901 — 1967) — американский физик, в 1920-е гг. обучался в Сорбонне и Оксфорде.
...после событий 7 декабря 1941 года в Перл-Харборе...—Речь идет о нападении японских кораблей и авиации на военно-морскую базу США на Гавайях. Понеся ощутимые потери в живой силе и технике, Соединенные Штаты незамедлительно объявили Японии войну.
Комптон Артур Холли (1892 —1962) — физик, лауреат Нобелевской премии (1927).
С.730
Гроувс ЛеслиРичард (1896 —-1970)—военнослужащий. Генерал-лейтенант инженерных войск.
МТИ — Массачусетский технологический институт.
С.731
Эти засекреченные «города в пустыне» были настоящими «градами на холме» XX века: городами производства и экспериментов, таящих угрозу и надежду для всего человечества. — Речь идет о христианской эсхатологии — о вере в будущую гибель или спасение в зависимости от того, удастся ли человечеству построить идеальное государство — Град на Холме — земное воплощение царства Божия.
ЛоуренсУилъямЛеонард (1888 —1979) —журналист, описал атомную бомбардировку Нагасаки, которую наблюдал собственными глазами с борта самолета.
С.732
...над Хиросимой явился вызванный взрывом пятый всадник из Апокалипсиса. — Речь идет об образах четырех мстителей греховному человечеству — о четырех всадниках из «Откровения Иоанна Богослова» (гл.6,1—IX).
С.733
Линдберг Энн Спенсер Морроу (род.1906) — дочь американского дипломата Дуайта У.Морроу, жена летчика Чарлза Линдберга (см.ком. к с.653). Автор целого ряда прозаических и стихотворных произведений.
Смит Элис Кимболл (1888 —1980) — физик.
Оппенгеймер Роберт (1904 —1967) — американский физик немецкого происхождения. Директор в 1940-е гг. научно-исследовательского центра ядер-ных исследований в Лос-Аламосе.
815
С.734
Бирнс Джеймс Фрэнсис (1879 —1966)—политический и государственный деятель. В описываемый период занимал должность государственного секретаря США (1945—1947).
Франк Джеймс (1882 — 1964) — американский ядерный физик и химик немецкого происхождения. Лауреат Нобелевской премии (1925). Занимался фотосинтезом и расщеплением ядра.
С.735
Флеминг Доналд Харниш (род.1923)—историк, профессор Йельского университета (1958 —1970) и Гарварда (с 1971). Специализируется в области истории культуры и науки.
С.736
Годдард Роберт Хатчингс (1882 —1945) — физик, специализировался в области авиа- и ракетостроения. Под его руководством был осуществлен первый в мире (1926) запуск ракеты на жидком топливе.
Братья Райты — Райт Орвил (1871 — 1948) и Райт Уилбур (1867 — 1912) — авиаконструкторы, создатели первого американского самолета.
С.738
Рэнделл Кларенс Б. (1891 —1967) — инженер-металлург, преподаватель, промышленник, дипломат. Экономический советник /(.Эйзенхауэра (1954 — 1961).
Брандейдж Персивал Флакк (1892 —1979) — экономист, финансист, государственный деятель США.
Места Перл (1901 —1976) — общественная и политическая деятельница. Дипломат (посол США в Люксембурге в 1949 —1953 гг.). Одна из организаторов Национальной партии женщин.
Расселл Ричард Бревард (1897 — 1971) — юрист, политический деятель, сенатор США (1933 —1971). Был членом парламентской комиссии по вопросам космоса и ядерной энергетики.
С.740
Укрепление этой позиции было комплексом Цинциннати у Эйзенхауэра. — То есть стремлением заниматься мирным трудом, от которого он невольно был оторван войной. Полулегендарный герой древнеримской истории консул Цинциннат в 458 г. до н.э. был призван гражданами Рима и избран ими диктатором—командующим вооруженными силами. Подчинившись обстоятельствам, он покинул свое имение и возглавил войско. Разгромив врагов — эквов и вольсков, — Цинциннат, однако, сразу же сложил с себя полномочия диктатора и вернулся в деревню.
С.741
Уэбб Джеймс Превост (род. 1913) — физик, астроном и картограф.
С.742
СайдиХью Свенсон (род.1927) —журналист, собственный корреспондент журналов «Лайф» и «Тайм». Автор книги «Президент Джон Ф.Кеннеди» (1963).
816
Драйден Хью Лэтимер (1898—1971)—физик, специалист в области аэродинамики.
Уиснер Джером Берт (род. 1915)—инженер, исследователь, предприниматель. Специальный советник президента США по науке (1961 —1964).
С.743
Браун Бернер фон (1914 — 1972) — американский микробиолог. Из Германии эмигрировал в 1936 г.
Шепард Алан Бартлет (род.1923) — летчик-космонавт, инженер, предприниматель.
Макнамара Роберт Стрейндж (род. 1916) — финансист, политический и государственный деятель. Министр обороны США в кабинете Кеннеди. Президент Всемирного банка (1962 —1981).
С.744
Керр Роберт Сэмюел (1896—1963)—юрист, предприниматель, политический и государственный деятель. Сенатор (1949 —1963).
Шрайвер Роберт Сарджент (род.1915) — юрист, экономист, издатель, дипломат. В 1960-е гг.—посол США в Париже.
С.747
Брэдфорд Уильям (1590 — 1657) — губернатор колонии Плимут в 1620 — 1640-е гг. В данном случае речь идет об одном из эпизодов в первой части его хроники ♦История поселения в Плимуте» (1630 —1654).
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Абрамс Чарлз 383
Адамс Генри 588
Адамс Джон 424,470
Адамс Джон Куинси 238,324,589
Адамс Франклин 102
Адамс Чарлз Фрэнсис-мл. 8,725
Адамс Эбигейл 651
Адамс Энди 20,27
Айвс Бёрл Айкл Айвенго 584
Айвс Холси Кули 637
Айлифф Джон Уэсли 16 —19,64
Александер Уильям 227,232
Александр VI727
Аллен Фред (Джон Флоренс Салли-вен) 506
Альберт принц 445
Аль Капоне 100,105,109 — 113,264
Альфонсо ХП1104
Андерсон Шервуд 386
Алперт Николя 414
Аристотель 145
Арлисс Джордж 660
Армор Филип Дэнфорт 417, 420, 422, 429,435
Армстронг Луи 399
Арнолд Мэтью 173
Артур Тимоти Шей 177
Астор Джон Джэкоб 702
Астор Уильям Уолдорф 656
Бакстер У.Е. 118
Барбур Джонатан 590
БарзенЖак497
Барием Финеас Тейлор И, 139, 177, 178,231,436
Барноу Эрик 597
Барретт Элизабет 220
Бартелл Гилберт 309
Барток Бела 397
Бартон Брюс 231
Бартон Джеймс Леви 709
Бартрам Уильям 637
Батлер Николас Мюррей 278,279
Баттелль517
Бах Иоганн Себастьян 498
Беверидж Элберт Джереми 591
Бейдербек Лион Бикс 400
Бейли Либерти Хайд 617
Бейли Фрэнсис 330
Белл 742
Белл Александр Грэм 76,491,493,504, 516,677,682
Белл Дэниел 111, 112,480
Беллини 653
Бенджамин Джуда Филип 76,82
Беннетт Джеймс Гордон 175,177,181
Беннетт Эмерсон 179
Бенни Джек (Бенджамин Кубельски) 506
Бентон Томас Гарт 647 — 650
Бёрбанк Лютер 428
Бёрдсай Кларенс 433,434
Беренсон Бернард 646,653
Бёрк Кеннет 591
Беркли Уильям 512
818
Берлинер Эмиль 76,492—494,504
Берль Адолф Огастес 538
Бернард Клод 681
Бёрнс Роберт 228
Берроуз Уильям С. 256,257
Бессемер Генри 445
Бетховен Людвиг ван 498
Бимен Солон Спенсер 378
Бине Альфред 279,280
Бирнс Джеймс Фрэнсис 734
Бирстадт Альберт 637
Бисмарк Отто фон Шёнхаузен 233
Бисселл Джордж Генри 57,58
Бич Рекс Эллингвуд 375
Бичер Генри Уорд 177,229,290
Бичер Кэтрин Эстер 457
Бичер-Стоу Гарриет 177,457
Биэрд Чарлз Остин 267
Блай Нелли (Элизабет Симен) 520
Блейк Нелсон Морхаус 94
Блумфилд Леонард 573
Блэк Хьюго Лафайетт 142
Блэр Хью 589
Боас Франц 237,277,292
Богардес Джеймс 130
Богарт Хамфри Дефорест 510 Болдуин Уильям Райт243,463
Боннер Роберт 176 —180,190
Бонни Уильям 50 —52,68
Бора Уильям Эдгар 591
Борден Гейл 406—414,677
Борден Джон Гейл 413
Борден Ли 413
Брайан Уильям Дженнингс 206, 261, 262,375,588,589,591,596,652,698, 709,714
Брайант Уильям Каллен 177
Брак Жорж 644
Брандейдж Персивал Флакк 738
Бранкузи Константин 644
Браун Вернер фон 743
Браун Хейвуд Кэмпбелл 102
Браунинг Роберт 220
Браунинг Уильям 127
Брейди Мэтью Б. 176,180,481,487,643
Брейди С. Томас 327
Бремнер Роберт Гамлет 270,288
Бридж Чарлз Ривер 530
Брисбин Джеймс С 16,37
Брокешпир Норман 597
Брук Э двард Уильям 401
Брукингс Роберт Сомерс 268
Брукс Д. 42
Брум Генри Питер 272
Брэдстрит Джон 72,195
Брэдфорд Уильям 747
Брэйтон 77,80
Брэндейс Луис Дембиц 477, 478, 536, 591
Брюер Фрэнсис Битти 59
Бугеро Адольф 639
Бут Джеймс Кертис 677
Бут Чарлз 271,272
Буонарроти Микеланджело 449
Бьюкенен Джеймс 614,616
Бэббедж Чарлз 255
Бэбсон Роджер Уорд 375
Бэджер Дэниел 130
Бэкон Фрэнсис 593,676
Бэнкрофт Джордж 177
Бэрнэм Дэниел Хадсон 449
Бэрр Аарон 453
Вагнер Роберт Фердинанд 381
Ван Бурен Мартин 213,423
Ван Вехтен Карл 400
Ван Гог Винсент 641
Ван де Граафф Роберт Джемисон 729
Ванденберг Артур Хендрик 605,720
Вандербилт Корнелиус 178
Ван-дер-Роэ Мис 449
Ван Суэринген Мантис Джеймс 335, 336
Ван Суэринген Орис Пэкстон 335, 336
Вассар Мэтью 621
Вашингтон Джордж 376, 470, 492, 638
Веблен Торстейн 267
Верн Жюль 520,672
Вестингауз Джордж 334,379
Вильсон Вудро 146,170,206,268,341, 536,591,710,719
Вильсон Дж. 421
819
Винокур Гарри 550
Вистар Каспар 443
Вистар Ричард 443
Вит Натаниел Джарвис 429
Волстед Эндрю Джон 106» 107
Вуд Грант 647,648
Вуд Роберт Колдуэлл 385,387
Вулворт Фрэнк Уинфилд 97, 144 — 146,148,200,204,694
Вуллкотт Александр 115
Вулф Томас Клейтон 404
Гагарин Юрий Алексеевич 742
Галатеи Альберт 239
Галлей Эдмунд 218
Гамильтон Александр 124,126,323
Ган Отто 727,728
Ганс Герберт Дж. 383 — 385,388
Гантт Генри Лоренс 476
Гардинг Уоррен Джималил 600,717
Гарднер Александр 481
Гарднер Изабелла Стюарт 653
Гарленд Хэмлин 166
Гарретт Пат 50,52
Гаррисон Бенджамин 43,44
Гаррисон Уильям Генри 423
Гарфилд Джеймс Абрам 425
Гатлинг Ричард Джордан 378
Гаучер Джон Франклин 703,704
Гейдж Лаймен Джадсон 240
Гейр Роберт 559,560
Гейтс Фредерик Тейлор 709
Генри Джозеф 524
Генри Патрик 423,589,601
Генри Роберт 571,639 — 641,646
Генрих II316
Генрих УШ 88,621
Георг Ш 637
Гераклит 681
Геснер Эйбрехем 56
Гёте Иоганн Вольфганг 469
Гидион Зигфрид 418,462
Гилбрет Лилиан 477
Гилбрет Фрэнк 476,477
Гилпин Томас 556
Гиселл Арнолд 203,297 — 301
Гитлер Адольф 603,604,727,728,735» 737
Гладстон Уильям Юарт 492
Глидден Джозеф Фарвелл 611
Глэдден Вашингтон 708,709
Глэкенс Уильям Джеймс 640
Гоген Поль 641
Годдард Генри Герберт 280 — 283
Годдард Роберт Хатчингс 736
Голтен Фрэнсис 277
Гопкинс Джонс 290,304,620,629
Гопкинс Клод 183
Гораций 589
Горман Артур П. 261
Горри Джон 431,432
Горький Алексей Максимович 716
Готтлиб Адольф 649
Готтман Джин 338
Гракхи319
Грант Улисс Симпсон 177, 436, 652, 656
Грауман465
Грей Элиша 76
Грейвс Моррис Коул 649
Грейди Генри 589
Грили Хорейс (1811 —1872) 90,713
Грили Хорейс (1828 —1902) 177
Гринлиф Уильям 78
Гриноу Горас 638,652
Гриффин 683
Гропиус Вальтер Адольф 449
Гроувс Лесли Ричард 730,735,736
Грэттен Томас Кулидж 117
Гувер Герберт Кларк 101,102,241,522, 600,603,716
Гудмен Бенджамин Дейвид 400
Гуднайт Чарлз 11,19,21,22,64
Гудуин Ганнибал Уиллистон 486
Гулд Джей 273,665
Гэллап Джордж Хорейс 197
Гэннетт Генри 215
Гэри Элберт Генри 536
Даблдей Эбнер 521
Дагдейл Ричард Луис 281
Дагенхарт289
Дагерр Луи Жак Манде 481
820
Дамке Гленн С. 373
Дан Роберт Грэм 71» 72,195
Данн Финли Питер 571
Дарвин Чарлз 293
Дарроу Кларенс Сьюард 591
Дафертя Джеймс 23» 24
Де Джеймс Данвуд Браунсон 210,
Дега Илэр Жермен Э дгар 652
Дей Генри 227
Дейвис Артур 640
Дейн Натан 82
Делмонико Лоренцо 424» 425» 438
Дельсарт Франсуа 590
Делярош Поль (Ипполит) 481
Демосфен 589,601
Демпси Уильям Гаррисон 601
Де Прист Оскар 401
Дессауер Джон Ганс 516» 517
Джадсон Адонирем 702» 703
Джастроу Джозеф 277
Д жеймс Генри 652
Джеймс Уильям 290» 471» 638,681
Дженнингс Исайя 56
Джервис Анна 205,206
Джером Дженни 652
Джефферсон Томас 210,212,238,286, 313,423,452,470,513,623,624,702
Джилмен Джордж 139,140
Джилмен Мейбл 93
Джой Джеймс Фредерик 73,74
Джойс Джеймс 315
Джонс 195
Джонс Леруа 394,398» 399
Джонсон Вирджиния 308
Джонсон Джеймс Уэлдон 393» 396
Джонсон Линдон 198,275,402,741
Джонсон Хайрем Уоррен 591
Джонсон Элвин Сандерс 267
Джонсон Элдридж Ривс 494
Джоплин Скотт 397
Джэксон Чарлз Томас 677
Джэксон Эндрю 324,325,425,702
Диггс Чарлз Коулс-мл. 401
Дизраели Бенджамин 258,660
Дик Элверт Блейк 515
Диккенс Чарлз 121,178,258
Диккинсон Роберт Лейту 303,308
Дикс Дороти Линд 273,288
Дилан Боб 11
Дипоэл Чарлз Джозеф Ван 333
Дипью Чонси Митчелл 621
Дирксен Эверетт Маккинли 601
Дисней Уолт 466
Дихтер Эрнст 569
Додд Джон Брюс 206
Додд Сэмюел КТ. 74,533—536
Додж Гренвилл Меллен 18
Доджи 706
Донн Джон 468
Доннеры 407
Доу 195
Доуби Джеймс Фрэнк 14
Доусон Уильям Адамс 401
Драйден Хью Лэтимер 742
Дрейк Дэниел 212
Дрейк Эдвин Лорентин 58 — 61, 64, 74,533,677
Дуглас Стефен Арнолд 618
Дунс Скот Иоанн 532
Дьюи Джон 290, 571, 609, 624, 625, 629 — 633,649,681
Дьюк Джеймс Бьюкенен 621
Дэви Хамфри 414,667
Дюбуа Уильям Эдвард Берхардт 396
Дюнан Жан Анри 712
Дюпон 561,569,682
Дюпон Томас Коулмен 375
Дюранд Эшер Браун 637
Дюрант Джимми (Джеймс Фрэнсис) 584
Дюшам Марсель 641
Жолио-Кюри Фредерик 728
Зингер Айзек Меррит 76, 120 — 123, 677
Золя Эмиль 136,502,504
Ивенс Оливф 677
Изабелла 1739
Илг Фрэнсис 298
821
Или Ричард Теодор 379
Инсулл Сэмюел 673,675
Ирвинг Вашингтон 202,652
Истмен Джордж 77, 484 — 488г 490, 677,682,683
Истмен Р. 189,196,659
Каган Эйбрехем 128
Каллен Каунте 395
Кало Дон 113
Калтенборн Ганс В. 506
Кан Альберт 690,691
Кант Иммануил 292
Кантакузин Михаил 652
Карлейль Томас 512
Карлсон Честер 512,516,517
Карнеги Дейл 592 — 595,605
Карнеги Эндрю 268,600,620
Карпентьер 601
Карри Джон Стюарт 647,648
Карриер Натаниел 637
Карузо Энрико 602
Касл Айрин 192
Кассатт Мэри 652
Кастер Джордж Армстронг 48
Кастильоне Бальдассаре 593
Кастро Рус Фидель 742
Каулс Джеймс 170
Кейн Илайша Кент 409
Кейпен Сэмюел Биллингс 706 — 708,
712
Кейтсби Марк 637
КеннаХинки Динк 105
Кеннан Джордж Фрост 719
Кеннеди Джон Фицджералд 197,401,
501,740 — 744
Кент Джеймс 82,326,327
Кент Рокуэлл 640
Керквуд Джеймс Пью 454,455
Керр Роберт Сэмюел 744
Кертис Сайрус Германн 161, 190, 191,
193,194
Кетле Адольф Жак 209
Кеттеринг Чарлз Франклин 662,692
Кефовер Кэри Эстес 100,112
Килгор Константин Бакли 714
Кинг Мартин Лютер 403
Кинг Ричард 33
Кинг Уилфорд Айсбелл 262,263
Кинси Алфред Чарлз 303 — 309
Киплинг Редьярд 395,685
Кир Сэмюел М. 54,55,57,58,60
Китс Джон 385
Клайн Франц Джозеф 649
Кларк Каспар Пардон 642
Клаузевиц Карл фон 724
Клей Генри 325,702
Клейншмидт 685
Клейтон Генри Деламар 536
Клемансо Жорж 710
Клер Рене 653
Кливленд Стивен Гровер 38
Кобб Сильванус 177 —179
Колбен Ирвинг Уитмен 447,448
Колем Мэри 638
Коллиер Баррон 375
Колозимо 106,109,111
Колумб Христофор 214, 277, 495, 739
Колхун Джон Колдуэлл 211,715
Кольт Сэмюел 46,47,243,409
Комптон Артур Холли 729 — 731,735
Конант Джеймс Брайант 608,635
Конклинг Роско 76
Конноли Ричард 325
Констебль Арнольд 129
Коперник Николай 292
Кори Лора 93
Кори Уильям 93
Корнинг448
Коук Эдвард 529
Коул Томас 637
Коупленд Ройал Сэмюел 142
Кофлин Чарлз Эдвард 603,605
Крафт-Эбинг Ричард фон 306
Кребер Элфред Луис 574
Крейджи У. А 575
Кримин Лоренс Артур 291
Крок Реймонд А 552
Крокетт Дейвид 16
Кромвель Оливер 316
Кропси Джаспер Фрэнсис 645
Кросби Бинг (Гарри Лиллис Кросби)
506
822
Кроссли Арчибалд 195
'Кроуэлл Лютер Чайлдс 558
Кузнец Саймон Смит 269
Куинн Джимми 105
Куинн Джон 642
Кук Томас 655,656
Кули Томас Макинтайер 629
Кулидж Калвин 598,601,717
Кулидж Уильям Дейвид 679,680
Кун Уолт 641
Кунинг Виллем де 649
Купер 297
Кэгни Джеймс Слосс 584
Кэнфилд Ричард Элберт 103
Кэри Уильям 703
Кэрриер Уиллис Хейвилент 464 —466
Кэтлин Джордж 637
Кэттелл Джеймс Маккин 277,567
Лазарус 129
Лазарус Фред-мл. 198
Ламберт Эдвард 227
Ландеско Джон 110
Ландис Кинсоу Маунтен 521
Лаплас Пьер Симон 209
Ларрэби Кэрролл Бертон 567,568
Лассвелл Гаролд Дуайт 196
Лафоллетт Роберт Мэрион 591,709
Лафонтен Жан де 220
Ле Барон Дженни Уильям 449
Лебон Гюстав 598
Левитт Эйбрехем 386
Лейтер 129
Ле Корбюзье (Шарль Эдуард Жанне-ре) 449
Либби Эдвард Драммонд 446,448
Ливерморы 72
Линдберг Чарлз Огастес 653
Линдберг Энн Спенсер Морроу 733
Линде Карл фон 432
Линкольн Авраам 73, 76, 85, 173, 214,
253,436,470,492,528,614,615,698
Линкольн Бенджамин 54
Линч Кевин 329,339
Линч Ч. 402
Липпманн Уолтер 101,103
Литтл Артур Дион 570,683 — 686
Ллойд Генри Демарест 66,379
Ллойд Джордж Дейвид 710
Ловинг Оливер 19
Лодж Генри Кэбот 638,639
Локк Ален Лерой 395,396
Лонг Хьюи Пиерс 604,605
Лонгин 589
Лонгфелло Генри Уодсуорт 177
Лорд 129,180
Лоуренс Уильям Леонард 731
Лоуренс Эрнест Орландо 729
Лоуэлл Фрэнсис Кейбот 377
Лукс Джордж 640
Льюис Синклер 385,456,550,594
Лэнгделл Кристоф Колумб 83
Лэнгмюр Ирвинг 680,681
Лэнд Эдвин Герберт 501,502
Лэндон Алфред Моссман 196
Лэссер Джэкоб Кей 266
Лэтроуб Бенджамин Генри 452
Лютер Мартин 88,291
Майерс Густавус 262
Майкелсон Элберт Эйбрехем 240
Майтнер Лизе 728
Макаллистер Сэмюел Уорд 261
Макгаффи Уильям Холмс 587
Макдейвид Рейвен-мл. 576
Макдональд 552
Маккай Патрик 324
Макканлес 47
Маккарен Патрик Энтони 101
Маккарти Деннис 327
Маккей Гордон 127
Маккей Клод 395,396
Маккинли Уильям 240
Маккион Джон 325
Маккитрик Эрик Луис 387
Маккой Джозеф Гайтинг 22 — 27,
64
Маккормик Сайрус Холл 76,409
Маклиш Арчибалд 661
Макнамара Роберт Стрейндж 743
Макнейми Грэм 597,601
Максуин 51
Макуини Джон 105
Манделайн Джордж Уильям 106
823
Манн Горас 634
Манн Уильям 33
МаритенЖак584
Маркс Карл 595
Марш Джордан 129
Маршалл Алфред 153
Маршалл Джордж 719—722
Маршалл Tepiyд 402
Масгроув Фрэнк 295
Мастерс Уильям Хоуэлл 308
Матисс Анри 642,644
Мейврик Сэмюел 34
Мейер Мартин 81
Мейлер Норман 401
Мейо Элтон 479,480
Мейс Уилли 584
Мейси Роуланд Хасси 129, 132, 135, 143,180,200
Мейсон Уильям 446
Менкен Генри Луис 396,575
Мермен Этель (Этель Агнес Циммерман) 584
Мерсер Эйса Шинн 44,45
Мерфи Лоуренс 51
Места Перл 738
Мизнер Аддисон 376
Миллер Артур Эшер 116,545
Миллс Сэмюел Джон 700—702
Миллс Хайрем Фрэнсис 459
Минс Гардинер К. 538
Митчелл Уэсли Клэр 267,269
Мойнихен Дэниел Патрик 319,322
Молдин Билл (Уильям Генри Молдин) 207
Монро Джеймс 719
Монтень Мишель 251,593
Моран Томас 637,691
Морган Джон Пиерпонт 536, 638, 642, 653
Морган Чарлз Хилл 557
Моргентау Генри 604
Морзе Сэмюел Финли Бриз 504, 514, 637,677,704
Моррилл Джастин Смит 614 — 616, 618
Мортон Леви Парсонс 652
Мотт Лукреция Коффин 472
Моцарт Вольфганг Амадей 497,498
Муни Уильям 393
Мур Томас 430,431
Мурхед Уильям Сингер 382
Муссолини Бенито 603,728
Мьюбридж Идуиэр д 489
Мэдисон Джеймс 238
Мэзер Коттон 212
Мэндел136
Мэнн Джеймс Роберт 105
Мэтьюс Митфорд 575
Най Джералд Прентис 717
Наполеон Ш (Луи Наполеон Бонапарт) 436
Наполеон Бонапарт 409
Наст Томас 202
Нейпьер Джон 255
Несмит Джеймс 243
Николс Джесс Клайд 343
Николсон Эсинат 316
Никсон Ричард Милхаус 51Q
Нилсен Артур Чарлз 194,195
Нойес Уолтер Чедуик 79
Норт Саймен Ньютон Декстер 207,215
О’БэнионИЗ
Оглторп Джеймс Эдвард 288
Одюбон Джон Джеймс 637
Олдфилд Барни 543
Оллстон Вашингтон 637
Олмстед Фредерик Лоу 336,410
О’Нил Феликс 327
О’Нил Юджин 431
Оппенгеймер Роберт 733
Орландо Витторио Эммануэль 710
Орт Аллен 662,692
Освальд Ли Харви 501
Оссманн Жорж Эжен 380
Остин Стивен Фуллер 407
Острэндер Джилмен Марстон 86, 95,
97
Отис Джеймс 589
Отис Элиша Грейвс 131,132
Отри Джин 201
Отто Николаус Август 80
824
Оубукайа Генри 701
Оуэнс Майкл 446 — 448
Оффенбах 494
Палмер Александр Митчелл 716
Палмер Поттер 652,653
Палски Франц Аврель 117
Парлин Чарлз Кулидж 190, 192. 193, 196
Партон Джеймс 123,124,177
Паскаль Блез 218,255
Пастер Луи 413
Пате 297
Паунд Дин Роско 267
Паунд Эзра Лумис 591,662
Пауэлл Адам Клейтон 401
Пауэрс Джон 182
Пауэрс Хайрем 652
Пей Марио Эндрю 574
Пейтон Филип 393
Пенн Уильям 323
Пенни Джейму Кэш 375
Перкинс Джэкоб 431
Перкинс Фрэнсис 602
Перл Реймонд 304
Пикабиа644
Пикассо Пабло 644
Пикфорд Мэри 94
Пирс Чарлз Сандерс 239,290
Питт Уильям 259
Питтмен Кей 101
Пламмер Генри 53
Планкитт Джордж Вашингтон 327
Платон 292,595
Плотин 532
Полк Джеймс Нокс 713,714
Поллок Джэксон 648 — 650
Поульсен Вальдемар 499,500
Прайм Сэмюел Айринус 228
Пресбрей Фрэнк 177
Проктер Брайен Уоллер 220
Прэнг Луис 204
Пулитцер Джозеф 519,520
Пуллман Джордж Мортимер 377 — 379,424,434 —439
Пэкстон Джозеф 444
Пэтмен 141,142
Пэттерсон Джон Генри 253—255,677
Рабиноу Исаак Макс 266,267
Рабле Франсуа 575
Райан Дэниел Эдвард 236,237
Райан Томас Форчун 232
Райли Джеймс Уитком 592
Райс Грантленд 506
Райт Илайзер 219—226,256
Райт Орвилл 736
Райт Уилбур 736
Райт Фрэнк Ллойд 691
Расселл Ричард Бревард 738
Рафаэль Санти 653
Раш Бенджамин 589
Раш Джеймс 589
Ре длих Фрид ерик 274
Реймонд Генри 177
Рейнгольд 599
Рейнолдс Джошуа 637,638
Ренуар Огюст 653
Рестон Джеймс Баррет 512
Рид Мэри 708
Риис Джэкоб Август 112,380
Ринглинг Джон 375
Ринглинг Чарлз 375
Рисмен Дейвид 385
Ригги Джеймс 251 —253
Ричардс Айвор Армстронг 591
Ричардсон Эдгар Престон 645
Роберт Кристофер Райнлендер 705
Робертс Пол Макгенри 579
Робинсон 141,142
Робинсон Джеймс Харви 267
Роддан Джон 317,318
Роден Огюст 644
Роджерс Генри Г. 534,535
Родс Сесил Джон 67
Розенберг Харолд 649
Ройс'ДжоузиаЗП
Рокфеллер Джон Дейвисон 63 — 68, 74,110,307,374,533,534,538,620, 621,708,709
Роубак Алва Кертис 150,159,160,162, 163,173,514
Роуз Билли 584
825
Роупер Элмо 196,197
Роуэлл Джордж Пресбери 182» 183, 185,188
Руби Джек 501
Рузвельт Теодор 49, 52, 169, 289, 641, 642
Рузвельт Франклин Делано 114,196 — 199, 233, 273, 381, 594, 602 — 605, 719,729,733,734
Руссо Анри 644
Рут Джон Уэлборн 449
РутИлайю591
Рэдфорд Джордж 247 — 250
Рэнделл Кларенс Б. 738
Сайди Хью Свенсон 742
Салливен Луис Генри 449,691
Самнер Уильям Грэм 272
Сандерс Кларенс 146
Сантаяна Джордж 8
Сарджент Джон Сингер 638
Сарнофф Дейвид 194,505,596,600
Саутворт Эмма Дороти Элайза Не-витт177
Свифт ГУстав Франклин 417 — 420, 429,435,677
Северини Джино 644
Сезанн Поль 641,644
Сейдж Расселл 196,273
Сейкс Джон Годфри 177
Сейнт Томас 199
Селден Джордж Болдуин 76—80
Сигрейв Гордон Стиффер 708
Сиере Ричард Уоррен 135,150,157 — 163,170,171,173,514
Силлимэн Бенджамин-мл. 57,58,224, 677
Сименс Уильям 445
Сименс Эрнст Вернер 332
Симон Теодор 279,280
Синиор Нассау Уильям 125
Синклер Джон 209
Синклер Эптон Билл 419,472
Ситуэлл Дейли Эдит 584
Слоун Джон 640
Слоун Элфред Причард-мл. 542,693— 695
Смит Джералд ЛХ 604
Смит Мамми 399
Смит Реймонд 96—98
Смит Том 42
Смит Уильям 60
Смит Эл 526
Смит Элис Кимболл 733,736
Смит Эшбел 409,410
Смолли Юджин Вирджил 151,152
Сноу Джон 454
Соломон Айзек 415
Спекторский Огастес К. 385
Спенсер Герберт 639
Спиллейн Микки (Фрэнк Моррисон Спиллейн)584
Спок Бенджамин Маклейн 300
Спрейг Фрэнк Джулиан 333,334
Спрингорн Карл 640
Стайн Гертруда 10
Сталин Иосиф Виссарионович 719
Статлер Эллсуорт Милтон 457
Стейн Уильям 280
Стеффенс Джозеф Линкольн 134,262
Стивенсон Джон 332
Сгигалл Генри Бэском 381
Стиглиц Элфред 643—645
Стори Джозеф 82
Стрэттон Сэмюел Уэсли 240,241
Стэнтон Эдвин Макмастерс 76
Стэнфорд Лиленд 489,620,621
Стюарт Александр Терни 129,130,138, 261
Стюарт Джилберт 637
Стюарт Уильям Лиман 538
Суза Джон Филип 468,494—497
Сцилард Лео 526,728,733—735
Сьюард Уильям Генри 76
Сьюолл Сэмюел 199
Сэнберг Карл 116
Сэпир Эдвард 573
Тахуэлл Рексфорд Гай 381
Танстолл Дж. 51'
Тарбелл Айда Минерва 262
Тард Габриэль де 598
Таунсенд Джеймс Малфор д 58
Таунсенд Фрэнсис Эверетт 604
826
Тафт Роберт Алфонсо 382
Тафт Уильям Говард 505
Твен Марк (Сэмюел Клеменс) 514
Твид Уильям Марси 325,326,380
Тейлор 129,180
Тейлор Фредерик Уинслоу 471 —479, 690
ТеннесМонт 104,105,109,111
Теннисон Алфред 178
Тербер Джеймс Гроувер 594
Терман Льюис Мэдисон 280
Тёрнер Джонатан Болдуин 610 — 614, 618
Тёрнер Эйса 610
Тилден Сэмюел Джоунс 326
Тимонье Бартелеми 119
Токвиль Алексис де 5
Толбот Уильям Генри Фокс 481
Томас Лоуэлл Джэксон 506
Томпсон НО
Торо Генри Дейвид 725
Торрио Джон 109,111
Триллинг Лайонел 307
Троллоп Энтони 258
Трумен Гарри 197,718 — 721,734,736, 744
Тулуз-Лотрек Анри де 644
Тумер Нэтан Джин 396
Тэппен Льюис 71
Тюдор Фредерик 429,431,677
Уайдлер Торнтон Н. 386
Уайлд Оскар 605
Уайт Дж. Эндрю 601
Уайт Уильям Аллен 172,386,653
Уайт Уильям Гаролд 385
Уайт Уолтер Фрэнсис 396
Уайтмен Пол 400
Уайтфилд Джордж 700
Уикершем Джордж 101,102
Уилер Джозеф 699
Уилинг446
Уилкс Джон 319
Уилкс Джордж 326
Уиллис (Партон) Сара Пейсон 177
Уиллс560
Уилсон Александр 637
Уилсон Джозеф Чемберлен 516
Уилсон Слоун Уильям 385
Уилсон Уильям Лин 261
Уильямс Мартин 400
Уильямс Тед 584
Уиснер Джером Берт 742
Уистер Оуэн 42
Уистлер Джеймс Эббот Макнейл 206
Уитмен Уолт 638
Уитни Генри Мелвилл 134,334
Уитни Уиллис Родни 678 — 681,683
Уитни Эли 474,486,677
У Ну 595
Уокер Сэмюел 46
Уолгрин Чарлз Рудолф 148,149
Уолкотт Генри Роджер 70,71
Уолкотт Эдвард Оливер 70,71
Уоллес Грэм 598
Уоллес Льюис 51,52
Уолш Майкл 326
Уорд Аарон Монтгомери 150, 153 — 157,162,163,170,173,185,200,538
Уорнер Сэм Бэсс-мл. 133,332
Уорнер Чарлз Дадли 346,378
Уоррен Сэмюел 258
Уотсон Томас Эдвард 166
Уэбб Джеймс Превост 741 — 743
Уэбб Уолтер Прескотт 47
Уэбстер Дэниел 82,589,601,603,605
Уэбстер Ноа 572,581,582
Уэлд Теодор Дуайт 219
Уэллс656
Уэллс Герберт Джордж 272
Уэллс Дейвид Эймс 261,558
Уэнемейкер599
Уэнемейкер Джон 129, 132, 135, 146, 156,166,168,170,180,205,505
Уэнтворт Гарольд 108
Уэсли Джон 700
Уэст Бенджамин 637
Фаргоу Джеймс Конгдел 656
Фаренгейт Габриель Даниель 414,490
Фарли Джеймс Алоис 206
Фелт Дорр Юджин 256
Фербер Эдна 163
827
Фергюсон Юджин 245
Ферми Энрико 728,731
Филд Бенджамин 434
Филд Маршалл 129,136,146,153,156, 191
Филд Сайрус 332
Филд Стивен Дадли 332
Филлипс Джон 473,628
Филлипс Уэнделл 590
Филлмор Миллард 460
Фиш Генри Клей 229
Фишер Лоренс Питер 693
Флекснер Стюарт Берг 108
Флеминг Доналд Харниш 735
Флэглер Генри Моррисон 374
Фокс Джордж 137
Фома Аквинский 532
Форбс Роберт 317
Форд Генри 79, 80, 97, 235, 392, 418, 436, 448, 471, 539, 540, 542, 662, 687 — 693,695,697
Фосет Джесси Редмон 396
Франк Джеймс 734,735
Франкен Ричард 567,568
Франклин Бенджамин 270, 470, 587, 593,628
Фрейд Зигмунд 301,303,306
Фрейзье Эдвард Франклин 396
Фриз Чарлз Карпентьер 577 —579
Фриш Отто 728
Фурдриньер Генри 181,556
Фэрбенкс 25
Фэрбенкс Дуглас 94
Хаббард Элберт 102,594
Хаггинс Нэтан Ирвин 394,395
Хадсон 129
Хадсон Фредерик 175,176,181,182
Хайатт Джон Уэсли 483,484,486,677
Хайд Генри Болдуин 70,71,226 — 231
Хайд Джеймс Хейзен 231,232,656
Халберт Джеймс Рут 575
Хансен Маркес Ли 317
Хант Уолтер 119,122
Хантер Роберт 271 — 273
Хантингтон Генри Эдвардс 335
Хантингтон Коллис Поттер 335
Харрис Луис 197
Хартфорд Джордж Хантингтон 139, 140,148
Хасси Оубед 76
Хау Джулия Уорд 699
Хау Элиас 76,120—122,677
Хаф Эмерсон 49,53
Хейл Эдвард Эверетт 651
Хейн Роберт Янг 82,589
Хейс Ратерфорд Берчард 504
Хелм Бун 53
Хелпер Хинтон Роуен 214
Херринг Сайлес Кларк 409
Херст Уильям Рэндолф 653
Хесслер Фердинанд Рудольф 239
Хикок Джеймс Батлер 47,48,68
Хили Джордж 637
ХовутЕ. 130,131
Холл Грэнвилл Стэнли 277, 289 —
295,297,301,303,624,625,629
Холл Роберт Андерсон 577
Холлер Марк Г. 282
Холлерит Герман 215
Холлингшед Огаст де Белмонт 274
Холмс Оливер Уэнделл 487
Холмс Оливер Уэнделл-мл. 698
Хоторн 479
Хоун Филип 454
Хоуп Боб 506
Хрущев Никита Сергеевич 738,742
Хьюз Джеймс Ленгстон 396
Хьюзинг Тед (Эдвард Бритт Хьюзинг) 597
Хьюит 297
Хьюс Чарлз Ивенс 232,591
Хэмлин Сайрус 704,705
Хэммер 289
Хэнди Уильям Кристофер 397
Хэрра Уильям 98,99
Хэррингтон Майкл 274,276
Цезарь Гай Юлий 106
Цейс Карл 676
Цельсий Андерс 490
Цинциннат323,327
Цицерон Марк Тулий 589,601
Цорн Андерс Леонхард 653
828
Чайковский Петр Ильич 498
Чан Кайши 723
Чаннинг Эдвард Таррелл 590
Чарлтон Джон 657
Чейз Салмон Портленд 260
Челлини Бенвенуто 653
Черчилль Рэндолф Генри Спенсер 652
Черчилль Уинстон Леонард Спенсер 584,652
Честерфилд лорд (Филип Дормер
Стэнхоуп) 593
Чивер Джон 385
Чоут Руфус 82,591
Чэнс 445
Чэпмен Джон Гэдсби 645
Швейцер Альберт 584
Шевалье Мишель 317
Шекспир Уильям 510,513
Шёнберг Арнольд 397
Шепард Алан Бартлет 743
Шеридан Филип Генри 38
Шерман Гордон 551
Шерман Дж. 66,535
Шеттак Лемюел 211 —213,458
Шефер Джек Уорнер 45
Шилер Чарлз 691
Шинн Эверетт 640
Шоу Лемюел 82
Шоулс Кристофер Лэтем 514
Шрайвер Роберт Сарджент 744
Шрайнеры 538
Штейнмец Чарлз Протеус 679 ШтекельЗОб
Штигель Генри Уильям 443
Штрассманн Фриц 727,728
Штраус Иоганн 494,497
Штраффт599
Шуллер Гюнтер 397
ШУхарт Уолтер Эндрю 244 — 246, 249—251
Эверетт Эдвард 177
Эвери Сьюел Ли 538
Эдисон Томас Алва 76,241,332 —334, 428,487—493,504,513,515,663— 675,679
Эдэр Джон Джордж 22
ЭйерН.185
Эйер Фрэнсис 188,189
Эйзенхауэр Дуайт 505,584,699,738 — 741,743,744
Эйкене Джон Адамс 91
Эйнштейн Альберт 728,729,733,745
Эккерман Джеймс Слосс 649
Элджер Горацио 16
Элиот Джон 700
Элиот Томас Стерн 591
Элиот Чарлз Уильям 83, 278, 526, 622 — 627,635,678
Элкинс Стэнли Морис 387
Эллис Хейвлок 302,306
Эмерсон Ралф Уолдо 594,652
Эммет Томас Аддис 324
Эмори Уильям Хемсли 14
Эмрих Ричард 582
СОДЕРЖАНИЕ
Перемены. Перевод И.Базилевой......................................... 8
КНИГА ПЕРВАЯ. ВЕЗДЕСУЩИЕ СООБЩЕСТВА.................................. 10
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДПРИИМЧИВЫЕ ЛЮДИ. Перевод И.Базилевой и Н.Бубновой ....................................... И
1.	«Золото растет из земли».......................................... 12
2.	Обычаи открытых пастбищ ......................................... 26
3.	Личные войны за общественную собственность ...................... 36
4.	Преступные шерифы и честные головорезы .......................... 45
5.	Добывая нефть   ...............................................   54
6.	Распространенная категория предприимчивых людей: юристы.	68
7.	Использование плодов федеральной системы: разводы и азартные игры ......................................................... 84
8.	Преступность как институт услуг......................... 101
ЧАСТЬВТОРАЯ. ПОТРЕБИТЕЛЬСКИЕ СООБЩЕСТВА Перевод Т.Шаклеиной ............................................ 116
9.	Демократичность одежды.................................. 117
10.	Торговые центры ........................................ 128
11.	Образование общенациональных сообществ покупателей...... 139
12.	Товары сами себя продают................................ 143
13.	Как фермеры присоединились к потребительским сообществам ....	150
14.	Урбанизация сельской местности.................................. 164
15.	Новая свобода для специалистов по рекламе: отказ от закона полиграфии ....................................................... 172
16.	Формирование чувства лояльности к потребительским сообществам 183
17.	«Покупатель—король»............................................. 187
18.	Рождество и другие праздники торговли........................... 198
ЧАСТЬТРЕТЬЯ. СТАТИСТИЧЕСКИЕ СООБЩЕСТВА Перевод Т.Шаклеиной ............................................ 207
19.	Язык чисел и сообщество: появление категории среднего человека..	208
20.	Сообщества риска ............................................... 216
21.	Статистические прогнозы: какой у вас размер?.................... 235
22.	Не делать лучше того, чем это необходимо.......................  242
23.	«Неподкупный кассир»........................................... 251
24.	Доход как категория американского сознания...................... 258
25.	Второе открытие бедности........................................ 269
26.	Оценка умственных способностей................................   277
830
27.	От категории «непослушания» до «поведенческих отклонений».	237
28.	Статистика нравственности................................. 301
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ГОРОДА ЗАВОЕВЫВАЮТ ПРОСТРАНСТ-
ВО. Перевод И.Базилевой .................................... 311
29.	Американская диаспора .................................... 312
30.	Политические институты для городских иммигрантов ..
31.	Разрастание города: упадок главной улицы....
32.	Расширение границ недвижимости.............
33.	Противоядие от города: утопия, обновление, предместья
34.	Города в городах: городские блюзы .........
КНИГА ВТОРАЯ. КОНЕЦ ЧУДЕСАМ.................................
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. УРАВНИВАЯ ВРЕМЕНА И ПРОСТРАНСТВА. Перевод CJCopcyncxoeo, Н. Сорокиной и ^Бубновой...............
35.	Сгущайте! В поисках компактности еды впрок.............
36.	Мясо для городов.......................................
37.	Разнообразя ежедневное меню............................
38.	Дворцы на колесах для людей............................
39.	Стены становятся окнами................................
40.	Однородно обустраивая пространство.....................
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ ТИРАЖИРУЯ МОМЕНТ. Перевод Н. Бубновой иИ.Базилевой ...............................................
41.	Время становится столь же воспроизводимым, как и все прочее: упаковывая единицу времени ....................................
42.	Создание массовых стандартов...........................
43.	Распространение опыта: новое разделение................
44.	Исчезновение исключительного и тайного.................
45.	В поисках стихийного ..................................
КНИГА ТРЕТЬЯ. МАССОВАЯ КУЛЬТУРА.............................
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ИЗЫСКАННОСТЬ ВО ВСЕМ. Перевод Т.Куэ-нецовойиАТореловой..........................................
46.	Бесконечные потоки собственности.......................
47.	Новые полутона собственности...........................
48.	Полунезависимый бизнесмен..............................
49.	От пакета до упаковки: новая стратегия желания.........
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. ЯЗЫК, ЗНАНИЕ И ИСКУССТВА Перевод М.ЛитвиновойиИ.Базилевой....................................
50.	Упадок грамматики: разговорный язык завоевывает классные комнаты
51.	От речей ораторов к публичным выступлениям: политика у домашнего очага....................................................
52.	Высшее образование для всех ...........................
53.	Просвещение «огромной армии неспособных»...............
m аз	t sisms t
831
54.	Искусство становится загадкой......................... 636
55.	Чужестранное становится обыденным..................... 650
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. БУДУЩЕЕ ТОЧНО ПО РАСПИСАНИЮ 661
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. В ПОИСКАХ НОВИЗНЬЕ Леревод ЯВазиле-вой.................................................... 662
56.	Общественно ориентированный изобретатель: изобретения для потребителя ................................................ 663
57.	Союзы изобретателей: решения в поиске проблем......... 675
58.	Технологический поток: путь к ежегодной модели........ 686
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ И ИМПУЛЬС. Перевод И.Базилевой............................................ 698
59.	Пролог к внешней помощи............................... 699
60.	Самаритянская дипломатия.............................. 710
61.	Не «если», а «когда»: новый импульс................... 724
Эпилог. Неведомые берега. Перевод И.Базилевой............. 747
Дэниел Бурстин и американская история. В.Шестаков......... 749
Комментарии. В. Олейшк.................................... 755
Указатель имен............................................ 818
ДЭНИЕЛ БУРСТИН
АМЕРИКАНЦЫ: Демократический опыт
Редактор Е.И. СОЛДАТКИНА
Художник В. А. КОРОЛЬКОВ Художественный редактор В. А. ПУЗАНКОВ Технический редактор Е.В. ЛЕВИНА
ИБ№ 18350 Фотоофсет. Подписано в печать 17.11.92 Формат 84x108 732. Бумага офсетная № 2. Гарнитура тайме. Печать офсетная. Уел. печ. л. 43,68. Усл. кр.-отт. 43,68. Уч.-изд. л. 50,77 Тираж 25000 экз. (1-ый завод 10000 экз.). Заказ №379. С005. Изд. №48013
A/О Издательская группа «Прогресс» 119847, Москва, Зубовский бульвар, 17.
Можайский полиграфкомбинат Министерства печати и информации Российской Федерации
143200 Можайск, ул. Мира, 93.