ISSN 0042-8744
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
60
лет
3
2007

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ 2,007
ИЗДАЕТСЯ С ИЮЛЯ 1947 ГОДА *ЛР\Р I
ВЫХОДИТ ЕЖЕМЕСЯЧНО
МОСКВА Журнал издается под руководством "НАУКА"
Президиума Российской академии наук
СОДЕРЖАНИЕ
Элиас Канетти и культурно-исторический опыт XX столетия
Л.Г. Ионии - Масса и власть сегодня (актуальность Э. Канетти) 3
Н.С. Павлова - Масса в персонажах романа Канетти "Ослепление" 15
З.П. Шайхль - О форме эссе у Канетти (анализ его первого эссе о Краусе) 22
А.Ф. Филиппов - Пространство власти и конструкция массы: Канетти и поли-
тическая социология 30
Д.Д. Патилло-Хесс - Неизбежная "двойная масса". Размышления на основе фе-
номенологии войны Элиаса Канетти 38
Т.А. Федяева - Масса и карнавал: Элиас Канетти и Михаил Бахтин 44
A.B. Белобратов - Этика и поэтика романа Элиаса Канетти "Ослепление"
в контексте идей и форм времени 50
К. Бартш - "Отдайся во власть воспоминаний". К проблеме воспоминания
у Элиаса Канетти 60
В.К. Кантор - Ленин как персонаж культурфилософии Элиаса Канетти 68
Философия и наука
Ю.В. Сачков - Фундаментальные науки как стратегический ресурс развития 76
Д.И. Дубровский - Зачем субъективная реальность или "почему информацион-
ные процессы не идут в темноте?" (Ответ Д. Чалмерсу) 90
А. Грюнбаум - Критика психоанализа 105
В.М. Лейбин - Психоаналитическая эвристика и терапия: проблемы и противо-
речия 130
© Российская академия наук, 2007 г.
© Редколлегия журнала "Вопросы философии" (составитель), 2007 г.

Я.В. Тарароев - Теория струн как современная физическая концепция "основа-
ния мира". Гносеологический и онтологический "срез" 142
Из истории отечественной философской мысли
Е.В. Мареева - Творчество Ф.М. Достоевского в зеркале философии Льва
Шестова 152
М.Н. Лобанова - "Экстаз" и "безумие": особенности дионисийского мировос-
приятия А.Н. Скрябина 159
Критика и библиография
П.В. Тищенко - A.B. Ахутин. Поворотные времена. Статьи и наброски 171
М.И. Лапицкий, A.A. Пелипенко - A.C. Ахиезер. Труды 175
К.С. Пигров - В.А. Коваленко. Творчество как ценность. Философия природы 177
A.A. Шиян - Словарь художественных терминов 179
О. Назарова - "Вторая навигация": Альманах 183
В. Сендеров - Письмо в редакцию 187
Н.Б. Биккенину - 75 лет 188
Наши авторы 191
Главный редактор - Лекторский Владислав Александрович
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
В.А. Лекторский (главный редактор), П.П. Гайденко, A.A. Гусейнов,
В.П. Зинченко, А.Ф. Зотов, В.К. Кантор, В.В. Миронов,
Н.В. Мотрошилова, А.П. Огурцов, Т.И. Ойзерман,
Б.И. Пружинив (заместитель главного редактора), A.M. Руткевич,
В.Н. Садовский, B.C. Степии,
H.H. Трубникова (ответственный секретарь), B.C. Швырев
МЕЖДУНАРОДНЫЙ РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ:
Э. Агацци (Швейцария), Ш. Авинери (Израиль), Т. Имамичи (Япония),
У. Ньютон-Смит (Великобритания), Ю. Хабермас (ФРГ),
Р. Харре (Великобритания)

Элиас Канетти и культурно-исторический
опыт XX столетия
От редакции. 1-2 июня 2006 г. на философском факультете ГУ-ВШЭ была прове-
дена международная научная конференция (совместно с посольством Австрии в
Москве и журналом "Вопросы философии") "Элиас Канетти и культурно-историче-
ский опыт XX столетия".
Элиас Канетти (Elias Canetti) - знаменитый австрийский писатель и мыслитель, ав-
тор романа "Ослепление", многих книг эссе и одного из самых значимых культурфи-
лософских трактатов прошлого века "Масса и власть". В 1981 г. Канетти был удосто-
ен Нобелевской премии.
С российской стороны конференцию готовил профессор философского факульте-
та ГУ-ВШЭ, член редколлегии журнала "Вопросы философии" В.К. Кантор, с ав-
стрийской - второй секретарь Австрийского посольства и атташе по вопросам культу-
ры доктор Роберт Гершнер.
Конференцию открыл декан философского факультета проф. A.M. Руткевич, за-
тем выступили доктор Р. Гершнер и заместитель главного редактора журнала "Во-
просы философии" Б.И. Пружинин.
Ниже мы печатаем материалы конференции.
Масса и власть сегодня
(актуальность Э. Канетти)
л. г. ионин
Говорить об актуальности какой-либо книги можно в том случае, если ее чтение
позволяет вынести или вывести некоторые мысли, полезные для понимания сего-
дняшнего дня. Самые значительные книги актуальны всегда, ибо conditio humana от-
крывается в них своими вечными и потому неустаревающими сторонами. Является ли
© Ионин Л.Г., 2007 г.

"Масса и власть" такой всегда актуальной книгой или она актуальна в гораздо более
скромном масштабе, я судить не собираюсь. Время, как говорится, рассудит. Однако
мне все же представляется, что в "Массе и власти" открыты некоторые универсаль-
ные структуры человеческого социального существования, которые могут объяснить
не только вчерашний, но и сегодняшний, а может быть, и завтрашний день и поэтому
заслуживают внимательного разбора.
Это важно еще и ввиду того, что книга воспринимается иногда как, конечно, инте-
ресная и важная, но, скорее, как памятник мысли или памятник литературы, значение
которого ушло вместе с прошлым столетием и который более не актуален сегодня, в
информационный век. Или вообще как какая-то причудливая и архаичная концепция,
опирающаяся на материал, почерпнутый из жизни австралийских аборигенов и вос-
точных владык древности, безнадежно устаревший и просто чуждый реальностям се-
годняшнего дня. Канетти в одной из своих дневниковых записей радовался, что ему
"удалось схватить свое столетие за горло"1. Свое - это двадцатое столетие. Удиви-
тельно, как он это писал, если материал у него в основном даже досредневековый, Но-
вое время чуть-чуть затрагивается, а о двадцатом веке, его людях и событиях нет
практически ни строчки?! Но и двадцатое - это уже предыдущее столетие, и мы сей-
час ушли далеко вперед по сравнению с 1962 годом, когда появилась в свет "Масса и
власть". Потому что, чем дальше мы живем, тем быстрее развиваемся, научное знание
растет по экспоненте, гуманизм торжествует (или пытается торжествовать, хотя бы в
виде "гуманитарных бомбардировок"), права человека и демократия все более господ-
ствуют в политическом и общественном дискурсе - и все это правда! - и в этом свете
мрачные идеи Канетти если и имели когда-то основание в человеческой и социальной
жизни вообще, то это было в далеком-далеком прошлом.
Именно поэтому я постараюсь показать, что "Массу и власть" надо воспринимать
сегодня как актуальную книгу, что она важна для понимания современного хода собы-
тий и говорит нам о сегодняшнем дне (именно о сегодняшнем дне, независимо от того,
насколько она важна для понимания становления и развития жизни и человека вооб-
ще) то, чего не говорят другие книги. В одной статье нельзя, конечно же, объять
огромное количество содержащихся в "Массе и власти" концепций и идей, так что я
остановлюсь лишь на некоторых, важных, на мой взгляд, мыслях Канетти, касающих-
ся, впрочем, таких важных вещей, как страх (terror), масса и власть.
"Массу и власть" нельзя назвать систематической работой, да задачи создать систе-
му Канетти перед собой и не ставил. Он вообще с подозрением относился к "сомни-
тельным целостностям" и, так же, как, по его собственным словам, Стендаль, "давал
частностям оставаться самими собой" и "не доверял тому, что невозможно ощутить".
Поэтому попытки более или менее систематического построения того, что последует
ниже, - это в значительной мере не мысли Канетти, а мысли, выведенные из Канетт-
ти применительно к реальностям сегодняшнего дня.
В образе человека и общества, рисуемом Канетти, четыре главных элемента. Это
масса, власть, смерть и выживающий. Масса - это физическое скопление близко стоя-
щих друг к другу людей, определенным образом возникающее и имеющее свои харак-
терные признаки и свойства, о которых еще пойдет речь ниже. Это масса в первона-
чальном смысле этого слова, но им же обозначается затем и структурированная и,
можно сказать, распределенная в пространстве масса. Масса - предмет разного рода
манипуляций со стороны власти, в конечном счете - ее жертва.
Власть - это способность властвующего реализовать свою волю по отношению к
окружающим, наболее отчетливо она проявляется по отношению к массе. Это форму-
лировка, похожая на веберовское определение власти или господства. Она, как мне
кажется, соответствует видению Канетти, который сам не склонен давать сколько-ни-
будь отвечающие научным требованиям формулировки. Власть реализуется в основ-
Канетти Э. Человек нашего столетия. Художественная публицистика. М.: Прогресс, 1990. С. 290.

ном путем угрозы насилием и в конечном счете смертью. У власти есть и другие ин-
струменты, о которых также пойдет речь ниже, но смерть и угроза смертью - это ее
главный инструмент.
Выживающий - это главный персонаж в канеттиевской драме взаимодействий
массы и власти. Это тот, вокруг которого все умерли или умирают, а он продолжает
жить. Выживающий - это властитель и герой, и он тем более велик, чем большее ко-
личество своих врагов и друзей он пережил. Он убивал врагов, вокруг него умирали
друзья и соратники, он и сам мог убивать своих, как это делали многие великие влады-
ки на Земле, но главное - он их всех стремился пережить. Как власть противостоит
массе как таковой, так выживающий противостоит массе мертвых - тех, кого он пере-
жил.
Логический предел этой жажды выживания - бессмертие. Архаическим культурам
была свойственна вера в бессмертие. Она сопровождалась уверенностью в том, что
человек не умирает сам, если он умер, то был убит - ударом врага, колдовством, гне-
вом богов. Естественной смерти, сколь бы не было до сих пор двусмысленно это поня-
тие, тогда не существовало. Человек не умирает сам, он или живет, или убит. В свою
очередь, любое выживание происходит за счет других и неизбежно питается смертью
других, умирающих вокруг. Это архаическое представление о бессмертии, исчезнув-
шее в нормальной жизни, живет, считает Канетти, в практике власти. Власть возвели-
чивается убийством, и масса есть ее питание.
Такова общая схема. Ясно, что именно в таком, схематическом виде этот подход не
может удовлетворить политического наблюдателя сегодняшнего дня. Сегодня иногда
возникает ощущение, что смерть исчезла из политики, из практики сегодняшней влас-
ти. Парламент и прочие советы и комиссии заменили кровавые схватки. Проиграв-
ший - это теперь не убитый, а тот, кто вынужден подчиниться решению большинства.
Вот сегодня, в день, когда пишется этот текст, Организация Объединенных Наций
приняла резолюцию по Ливану. Но на самом деле война идет, и смерть, как говорится,
собирает свою жатву. Смерть оказалась вытесненной на периферию политики, но ни-
куда не исчезла и не стала менее "настоящей".
Не исчезли и человеческие фобии, связанные в основе своей со смертью.
"Когтистая лапа" террориста
Здесь как раз место рассмотреть причины, порождающие массу. Согласно Канет-
ти, массу порождает страх перед прикосновением неизвестного, ужас пред рукой, вне-
запно хватающей из темноты и угрожающей насилием и гибелью. "Его, - пишет Ка-
нетти, - повсюду и всегда символизирует рука, превращенная в когтистую лапу... Все
барьеры, которые люди вокруг себя возводят, порождены именно страхом прикосно-
вения... Страх перед прикосновением не покидает нас даже на публике... [Это] доказы-
вает, что здесь затронуто что-то очень глубокое, вечно бодрствующее и насторожен-
ное, что никогда не покидало человека с той поры, как он уяснил границы собствен-
ной личности . Человек всегда избегает прикосновения других, незнакомцев и
реагирует на них с раздражением, а если оно неожиданно и чувствительно, то со стра-
хом. Именно этот страх перед прикосновением оказывается преодоленным в толпе, в
массе в первоначальном и классическом смысле этого слова. В толпе человек не боит-
ся прикосновения. Толпа давит. Тело прижато к телу. Слившись с массой, человек
освобождается от страха перед прикосновением.
Этот архетипический случай остается актуальным для всех времен. Он основан на
индивидуальной боязни прикосновения. Но в наше время ситуация существенно изме-
нилась. Страх "прикосновения" или, точнее, внезапного удара из ниоткуда, преодоле-
вающего все возможные барьеры безопасности, которые люди возводят вокруг себя,
Канетти Э. Масса и власть. M.: Ad Marginem, 1997 (далее: Масса и Власть). С. 18-19.

уже не снимается целиком сплочением в массу. Этот страх теперь продолжает жить и
в массовом модусе существования. Когда мы говорим об индивидуальном случае тако-
го страха перед прикосновением, мы предполагаем, что человек один, он в темноте и
не в состоянии полностью контролировать свою окружающую среду. Он присоединя-
ется к группе, вечеринке, шумной компании, выходит на митинг или каким-либо иным
образом сплачивается в массу, то есть переходит в среду, где прикосновение принято и
разрешено, и тем самым гарантирует себя от внезапного и опасного прикосновения
неизвестного. Но теперь в наше время ситуация изменилась: внезапный удар ниоткуда
возможен и вероятен даже, скорее всего, именно там, где человек в массе: в самолете,
в городе, в массовом собрании, в вагоне метро и т.д., то есть там, где, согласно тради-
ционному канеттиевскому пониманию, человек должен чувствовать себя в безопасно-
сти. Произошло существенное изменение страха перед касанием: он теперь сильнее
всего именно там, где человек в массе. Это страх перед нападением террориста.
Итак, масса - это ситуация, где человек избавляется от страха прикосновения. Дру-
гая тесно связанная с предыдущей характерная черта массы, по Канетти, заключается
в том, что масса - это образование, где снимаются индивидуальные различия. В изна-
чальном смысле канеттиевская масса - это тесно сплоченная (не в моральном, а в фи-
зическом смысле) толпа, которая, чем теснее сжата, тем менее структурирована, об-
разуя в конечном счете как бы сплошное физическое тело. Она не структурирована в
том смысле, что все различия составляющих ее индивидов - социальные, националь-
ные, половые и т.д. - в такой массе снимаются, то есть становятся незначимыми. Ка-
нетти говорит именно об этом, отмечая, что в массе, в толпе, тот, кто на тебя давит
или к тебе прижат, - такой же, как ты, несмотря на ваши различия в статусе, богат-
стве, возрасте, национальности и т.д. Так вот, в современных, кажущихся в техниче-
ском смысле высокоорганизованными массах, например, в самолете, где вместе летят
триста или пятьсот пассажиров, будучи упорядоченной физически (каждый индивид
помещается в собственную ячейку, а ячейки дополнительно разделены на классы),
масса не структурирована во всех прочих смыслах, ибо все находятся в одинаковом по-
ложении, не определяющемся социальным статусом, полом, возрастом, доходом и т.д.,
и все в одинаковой степени подвержены прикосновению неизвестного.
Этот неизвестный, страх перед внезапным ударом которого стал сегодня причиной
главных социальных фобий, - это террорист, внезапный и вездесущий, который мо-
жет ударить всюду и в любой момент. Причем удар его будет направлен на индивида,
прежде всего, там, где индивид включен в массу - в собрании, в самолете, в метро, и
чем значительнее эта масса, тем более завидной целью она представляется для терро-
ристического удара.
Это и означает, что мы имеем дело с конверсией архетипической канеттиевской
ситуации страха перед прикосновением: нам страшнее не в одиночестве и темноте, где
вдруг нас может коснуться неизвестное (на нас может напасть неизвестный) и откуда
мы стараемся "бежать" в массу, - нет, нам становится страшнее на свету и именно в
массе, где нас с большей вероятностью может поразить внезапный удар из ниоткуда.
Страх перед терроризмом, приобретающий характер всеобщей паранойи, застав-
ляющий воздвигать новые бесчисленные барьеры безопасности (причем отсутствие
"прикосновения", то есть удара трактуется не просто как отсутствие удара, а как успех
спецслужб, то есть как свидетельство правильности применяемых для обороны мер) -
этот страх и есть тот самый канеттиевский страх перед прикосновением, как он про-
должает существовать в современном массовом обществе. Слово "террор" в этом кон-
тексте паранойи приобретает некий мифологический смысл. Это уже не жестокие ак-
ции отдельных индивидов, преследующих, пусть неконвенциональным образом, свои
определенные политические цели, а именно неизвестное и вездесущее, таящееся и
угрожающее всюду и всегда и наносящее внезапные и безжалостные, ничем не побуж-
денные и не спровоцированные удары из ниоткуда. Источником террора может быть
каждый обычный соседний человек, им могут быть нормальные обыденные вещи:
детская шоколадка, шампунь, бутылка газировки. Цель террора (не идеологическая

или политическая цель, по отношению к которой террор является инструментом, - ес-
ли она вообще существует, - а та цель, на которую обрушивается террор) - не кон-
кретный человек, а человек, лишенный любых возможных идентификаций, то есть
канеттиевский человек массы.
"Массовый человек" как носитель прав человека
Представления Канетти о массе имеют оригинальный характер и отличаются от
большинства широко распространенных концепций массового общества, причем со-
временное развитие подтверждает, на мой взгляд, именно особую ценность представ-
лений Канетти.
Обычно (начиная с Лебона, затем у Фрейда, у Ортеги-и-Гассета, у Райха и у других
менее значимых представителей концепции массового общества) массовый человек -
это, в принципе, оценочное понятие. Массовый человек - это деградирующий инди-
вид. Человек в массе глупеет и утрачивает моральные основания собственного су-
ществования. Интеллектуальный уровень массы - это уровень самых ничтожных из
составляющих ее индивидов. Индивид в массе несамостоятелен, он теряет собствен-
ные моральные и интеллектуальные ориентиры и поддается воздействию вождей и
шарлатанов. Он манипулируем и податлив, его эстетические вкусы также нивелиро-
ваны. В общем и целом концепции массового общества и массового человека носят
элитарный характер, авторы смотрят на этого человека, так сказать, сверху вниз,
противопоставляя массу элите.
У Канетти иначе, у него масса и массовый человек - понятия описательные, масса
у него не противопоставляется элите, а противопоставляется индивиду. Канетти инте-
ресуют не моральные или интеллектуальные качества и характеристики массового
человека, а его специфическое формальное свойство - его абстрактность в проти-
воположность конкретной индивидуальности отдельного человека.
Как возникают масса и массовый человек? "Важнейший процесс, протекающий
внутри массы, - пишет Канетти, - разрядка. До момента разрядки массы практически
не существует, лишь разрядка создает массу в подлинном смысле слова. Это момент,
когда все, кто принадлежит к массе, освобождаются от различий и чувствуют себя
равными .
"В идеальном случае в ней все равны. Различия не считаются, даже половые. Кто
бы на тебя ни напирал, он такой же, как ты сам"4.
Но важнейшие различия, помимо половых и иных соматических и психологиче-
ских различий - это различия социальные, различия "звания, сословия и состояния". В
каждом человеческом обществе существуют свои дифференцирующие признаки, на
основе которых складываются социальные иерархии и, соответственно, структуры
социальных дистанций, то есть отделений людей друг от друга, подчеркивающих кон-
кретную специфику каждого человека. Люди могут быть дифференцированы по со-
словию, по социальному классу, по профессии, по доходу, по образованию, по приоб-
щенности к тайному знанию, по вероисповеданию, наконец, по росту и цвету волос
или группе крови (если последние признать существенным признаком группообразо-
вания), и каждый человек представляет собой уникальную совокупность этих призна-
ков, образующих для каждого структуру его социальных дистанций, то есть делающих
его близким одним и удаленным от других в социальном смысле, что в конечном счете
выражается и в физических дистанциях между индивидами, то есть в отсутствии физи-
ческого доступа одних индивидов к другим и в физическом расстоянии между ними.
3 Масса и власть. С. 21.
4 Там же. С. 19.

Так вот, в массе одновременно с исчезновением физических дистанций происходит
разрядка, состоящая в снятии (на период пребывания в массе) и социальных дистан-
ций, и всех прочих различий вплоть до половых. В массе все равны. Другой в массе -
такой же, как ты сам. Но что остается в таком случае от человека в массе? Очевидно,
его абстрактные человеческие характеристики. То есть, грубо говоря, человек в массе -
это существо, у которого две руки, две ноги, голова и остальные атрибуты человеческо-
го существа вообще, независимо от его интеллекта, морали, национальности, социаль-
ного положения, привычек и навыков, традиций, в которых он воспитывался, и лю-
бых других признаков, отличающих одного человека от другого во всех остальных -
не массовых - социальных контекстах.
Если поискать какую-либо социальную (не естественно-научную) доктрину, в цен-
тре которой стоял бы именно такой образ человека - человека массы, по Канетти, -
то ею оказывается современная идеология универсальных прав человека. Именно та-
кой "человек", то есть абстрактное человеческое существо, подразумевается, когда
говорят о правах человека как такового безотносительно ко всем признакам, отлича-
ющим и отделяющим одного человека от другого. Подчеркнем, речь идет именно о
канеттиевской концепции массы и массового человека, в других концепциях массы,
массового общества и массового человека подобный универсализм отсутствует, по-
скольку противопоставление массового человека элите подразумевает уже и право-
вой партикуляризм.
Учение о правах человека - это основа современного массового общества и совре-
менной политики. Развитие современного глобализирующегося мира в таком случае
представляется беспрестанным процессом "очищения" прежде партикулярно сущест-
вующих и осознающих себя таковыми индивидов, групп и народов от их специфиче-
ских признаков, отделяющих их от других индивидов, групп и народов, и прогрессиру-
ющего включения их в канеттиевскую массу абстрактных индивидов. Этот процесс,
имеющий более чем двухсотлетнюю историю идеологической подготовки (начиная с
ранних версий идеологии модерна) приобрел политический характер с принятия Орга-
низацией Объединенных Наций "Всеобщей декларации прав человека" и превратился
с тех пор в основное направление и основополагающий аргумент современной между-
народной, и не только международной политики. Именно к массовому человеку, по
Канетти, она апеллирует, во имя его и от его имени реализуется. Это касается, впро-
чем, не только политики, но и экономики, искусства, права и т.д. Массовый человек,
по Канетти, - это и есть тот "человек", тот абстрактный индивид, под которого в
принципе строится вся современная жизнь и современные институты.
Разумеется, нельзя отождествлять идеологические и теоретические построения с
реальными явлениями и процессами. "Идеальный тип" массы - это научная абстрак-
ция, в чистом виде она, как таковая, не существует, точно так же, как не существует в
чистом виде массовый человек. Тем не менее и одно, и другое оказывается регулятив-
ной идеей современной политики и общественного развития.
Если взглянуть в этом свете на современный так называемый международный тер-
роризм, то это, конечно, - совершенно новое явление. Это "абстрактный" терроризм,
цель которого - абстрактные люди. Недалеко то время, когда никто, никакая органи-
зация не будет брать на себя ответственность за теракты. Да и сейчас они зачастую
лишь приписываются полумифическим "ячейкам Аль-Каиды", а их заявляемые поли-
тические цели выглядят неубедительными и априори неосуществимыми. Это пережи-
ток того времени, когда терроризм был направленным и ориентированным на дости-
жение каких-то целей, то есть когда террор был инструментом политики (например,
"красный террор"), а не целью в себе, каковой он становится сейчас.
Конверсия "страха перед прикосновением", то есть перед нападением, приходящим
из ниоткуда, предполагает теперь две стратегии защиты. Первая - это защита в массе
и защита массы, которая происходит путем усиления мер безопасности и спецслужб,
предполагающих снятие всяких границ приватности и в этом смысле дальнейшее и на-
растающее абстрагирование индивидов, вторая - выход из массы в приватность и пар-
8

тикулярность, ибо именно такое существование могло бы обеспечить защиту от тер-
рора, который стал массовым и направляется против массы.
Однако второй путь, по сути дела, невозможен, поскольку практически все инсти-
туты и вся современная жизнь устроены так, что предполагают массовый характер де-
ятельности (даже любое перемещение теперь возможно только в массе), а первый -
лишь усугубляет абстрагирование и омассовление, становящиеся источником именно
массового террора.
Заключая этот раздел, можно сказать, что заслуга Канетти как социального фило-
софа состоит именно в его концептуализации антропологических основ политики,
позволяющих по-новому понять и оценить некоторые кардинальные тенденции и
опасности развития современного мира.
Восхождение "четвертой власти11
Канетти не собирается давать и не дает строгого научного определения власти и не
систематизирует ее проявлений, но в разных местах "Массы и власти" можно найти
выразительные характеристики власти и сложить ее "образ". Можно перечислить
шесть анализируемых у Канетти "элементов власти".
Первый - это насилие. Насилие - элемент власти, но оно "непосредственнее и без-
отлагательнее", чем власть. Насилие тождественно власти как таковой на изначаль-
ном, животном уровне. На человеческом, социальном уровне власть "пространнее",
чем насилие, в нее входит "больше пространства и больше времени". На социальном
уровне власть воплощается в силе приказа. Приказ - это реализация власти. Приказ
"запускает действие", "приказ - это несвобода", приказ отдается более сильным более
слабому, побудительная сила приказа - это угроза насилием, в конечном счете "угроза
смертью".
Второй элемент - тайна. "Тайна лежит в сокровеннейшем ядре власти"5. Чем пол-
нее и непосредственнее власть, тем больше в ней тайны. "Уважение к диктатурам, -
говорит Канетти, - в значительной степени вызвано тем, что в них видят способность
концентрации тайны, которая в демократиях разделяется и распыляется. Издеватель-
ски говорят, что в них все забалтывается. Каждый треплет языком, каждый вмеши-
вается во что угодно, в результате ничего не происходит, потому что все всем извест-
но заранее. Жалуются на недостаток политической воли, на самом же деле разочаро-
вание вызвано отсутствием тайны"6.
Третий элемент власти - скорость, молниеносность. Это скорость погони и нападе-
ния. Четвертый элемент - возможность задавать вопросы и получать ответы. Пятый -
право судить и осуждать. И шестой элемент власти - право прощения и помилования.
Некоторые из этих "элементов" самоочевидны и традиционно считаются атрибу-
тами власти, как, например, первый, второй и шестой. Некоторые, как первый, вто-
рой, третий, все более выходят из властной "моды", становятся все менее присущими
современной власти и свойственны в той или иной степени лишь сохраняющимся ав-
торитарным режимам. При демократической власти эти "элементы" в той степени, в
какой они остаются функцией власти, выделяются в ее отдельные функциональные
подразделения и перестают быть присущими власти как таковой. Она, например, все
более теряет право на насилие, то есть на прямое насилие, или, говоря языком Канет-
ти, насилие и власть все более отдаляются друг от друга. Становится все более попу-
лярным понимание власти не как насилия с целью реализации воли (хотя бы и опо-
средствованного), но как орудия достижения компромисса и контроля соблюдения
5 Там же. С. 314.
6 Там же. С. 320 (курсив оригинала).

всеобщей договоренности. Она теряет право на приказ. Она утрачивает скорость. Она
теряет (по сравнению со своим архетипическим состоянием) право на тайну.
Но возникает вопрос, который Канетти прямо не ставит, но который все же вычи-
тывается между строк "Массы и власти": в той мере, в какой власть утрачивает эти со-
ставляющие ее элементы (насилие, скорость, тайну), уменьшается ли общий "вес"
этих признаков в обществе? Представляется, что нет, не уменьшается. Насилие в пря-
мой и опосредствованной форме становится прерогативой ставших на путь насилия
преступных индивидов и групп, неслучайно ослабление власти всегда сопровождается
ростом преступности и, наоборот, ее усиление - падением преступности. Скорость
благодаря широкому распространению и удешевлению технических средств в совре-
менном обществе становится равнодоступной всем индивидам и группам. Наконец,
тайна, которой лишается власть, переходит к другим индивидам и группам, получаю-
щим право на определенный вид тайн: тайну личной жизни (privacy), тайну исповеди,
коммерческую тайну, врачебную тайну, адвокатскую тайну, банковскую тайну и т.д.
Все эти виды тайн возникни не одномоментно, а формировались столетиями в ходе
эволюции власти. На этом основании можно сделать косвенный вывод о "распыле-
нии" власти в обществе, о ее распределении между разными группами и индивидами,
которые, хотя формально и не являются носителями власти, получают в свое распоря-
жение некоторые прерогативы власти, которыми и пользуются для целей реализации
своей воли.
Но интереснее всего четвертый и пятый из перечисленных Канетти элементов
власти, поскольку по мере демократизации именно их власть лишилась в наибольшей
степени, и именно они стали основанием возникновения новых властных групп, или
новых носителей власти.
Четвертый элемент, как мы помним, - это право задавать вопросы и получать от-
веты. "Всякий вопрос, - пишет Канетти, - есть вторжение... В спрашивающем вопро-
сы поднимают ощущение власти, он наслаждается, ставя их снова и снова. Отвечаю-
щий покоряется ему тем более, чем чаще отвечает. Свобода личности в значительной
мере состоит в защищенности от вопросов. Самая сильная тирания та, которая позво-
ляет себе самые сильные вопросы . Возможность не отвечать на вопросы есть воз-
можность сохранения тайны, в чем бы она ни состояла. Право на тайну - это право не
отвечать. Значит, право не отвечать, право на молчание - это защита от власти и пе-
реход некоего "количества" власти к тому, кто не отвечает.
Но это лишь пассивная защита от власти. В современном обществе возник своеоб-
разный механизм обращения вопросов к самой власти, прерогативой задавания таких
вопросов обладают журналисты . Журналист задает такой вопрос, обращенный либо
к власти вообще, либо к конкретному ее представителю со страниц газет, на радио
или на телевидении.
Вопросы журналистов к власти отличаются от вопросов, которые власть обраща-
ет к подданному или гражданину. Вопросы власти всегда несвободны. Даже автори-
тарный властитель и властный чиновник не может адресовать подданному и гражда-
нину любые вопросы: с одной стороны, подданный и гражданин защищен правом на
личную или корпоративную тайну, с другой - сам властитель или чиновник ощущает
свою ответственность в силу заботы о собственной легитимности или боязни быть об-
виненным в злоупотреблении служебным положением. Власть всегда ограничена в
своих проявлениях, в том числе и в задаваемых ею вопросах в силу наличия многочис-
ленных нормативов и регламентов, а также многоступенчатого бюрократического
контроля. Даже судьи или прокуроры, чья функция как представителей власти, каза-
лось бы, и состоит в задавании вопросов, не могут задавать какие угодно вопросы -
7 Масса и власть. С. 309.
8 Kaplan R. The Media and Medievalism / Policy Review. № 128. 2006 - http//www.policyre-
view.org/decO4/Kaplan. Last access 15/06/2006.
10

они ограничены процедурой и адвокатами, стоящими на страже интересов допраши-
ваемого. Кроме того, власть задает свои вопросы, как правило, непосредственно, ли-
цом к лицу, пригласив спрашиваемого или допрашиваемого в официальное присут-
ствие.
В отличие от вопросов власти к подданным или гражданам вопросы журналистов к
власти, во-первых, не ограничены ничем кроме их моральных качеств и персональ-
ных обстоятельств собственной жизни. Любые иные процедуры и ограничения отсут-
ствуют. В этом смысле журналисты безответственны. Во-вторых, вопросы журнали-
стов задаются публично и, как правило, заочно. Кроме того, если гражданин или под-
данный в большом количестве ситуаций имеет право не отвечать на вопросы,
представителю власти предписывается законом ответить, причем в определенный
срок, и нарушение этого срока может вызвать неблагоприятные для него послед-
ствия. Другими словами, власть (за исключением строго определенных областей: ор-
ганы внутренних дел, спецслужбы) лишена права на молчание в ответ на задаваемые
ей вопросы.
В таких ситуациях власть перестает быть властью и становится, наоборот, под-
властной, то есть сущностью, в отношении которой реализуется власть. А властью в
этом отношении становятся журналисты, имеющие право задавать вопросы и полу-
чать ответы, причем их право гораздо более неограниченно, если можно так выра-
зиться, чем право власти как таковой, и в отличие от них номинальная власть лишена
защиты в виде права на молчание.
Именно в этом смысле прессу можно называть "четвертой властью" и даже более,
чем властью - тиранией. Иногда употребляется словосочетание "тирания обществен-
ного мнения"; на самом деле речь должна идти о тирании прессы, задающей "сильные
вопросы". При этом четвертая власть существует за счет первой, усиливаясь настоль-
ко, насколько ослабевает первая. Здесь налицо то же самое явление, о котором гово-
рилось выше: перераспределение власти в условиях демократии от власти как тако-
вой к другим индивидам и общественным группам.
Еще одним "перераспределенным" и постоянно все более перераспределяющимся
элементом власти, по Канетти, является право судить и осуждать. Эти термины долж-
ны пониматься предельно широко. Речь здесь идет не о судебной системе, хотя и о ней
тоже. Результатом того, что человек судит и осуждает, является не приговор, а сужде-
ние. Каждый человек судит, причем, как правило, любит высказывать негативные
суждения. "Плохой художник", "плохой писатель" - это произносится, как правило,
так, будто за этим стоит "плохой человек". "Тем самым,- говорит Канетти, - судящий
отталкивает нечто от себя в группу неполноценного, причем предполагается, что сам
он принадлежит к группе наилучшего"9. Это свойственно и судебной системе. Когда
мы говорим, что судья судит объективно, это не значит, как тонко замечает Канетти,
что судья стоит на границе между добром и злом. Он всегда на стороне добра. Его пра-
во на занятие этой должности как раз и состоит в том, что он неразрывно связан с цар-
ством добра. И добровольные судьи, которые судят обо всем на свете, также полага-
ют себя на стороне добра и, высказывая свои суждения, постоянно производят дегра-
дацию тех, о ком судят.
"Болезнь суждения, - говорит Канетти, - самая распространенная в человеческом
роде, практически все ею задеты"10.
Применительно к контексту нашего рассмотрения все суждения можно разделить
на три типа: частные суждения, суждения власти и суждения журналистов. Частные
суждения - это "болезненные" проявления, не представляющие, как правило, особого
вреда для общества, хотя при широком распространении (посредством психического
заражения, подражания и т.п.) негативных суждений о ком-то, о какой-то группе лиц,
9 Масса и власть. С. 322.
10 Там же.
11

они могут привести к выталкиванию этого лица и этой группы в категорию "зла" и со-
зданию из них врагов, подлежащих уничтожению, со всеми вытекающими отсюда по-
следствиями. Суждения власти, как правило, более формализованы, высказываются
не от имени конкретных лиц, а от имени должностей, сопровождаются многочислен-
ными оговорками, условиями и ограничениями, а потому выглядят ответственными и
обоснованными. Суждения журналистов объединяют в себе широкую гласность суж-
дений власти с безответственностью частных суждений. Журналисты судят обо всем и
доносят свои суждения до всех. Более того, часто они обязаны судить ex professio, осо-
бенно литературные и художественные критики, но и все прочие слишком часто под-
меняют изложение фактов и анализ частным суждением. При этом они, как и частные
лица, не подлежат ответственности; иногда журналистов привлекают за искажение
фактов, но невозможно заставить их отвечать за суждения.
Власть суждения и осуждения - это еще одно свойство "четвертой власти". Она
действительно власть, поскольку - если не целиком, то частично - отняла от власти
как таковой возможность судить и осуждать, в том числе и самое номинальную
власть. Именно в этом, а также в праве задавать вопросы и получать ответы состоит
ее сила, а не в "контроле за властью", как наивно полагают некоторые представители
СМИ. "Четвертая власть" - это тоже власть, иногда еще более жестокая и безответ-
ственная, чем любая другая тираническая власть. Причем это власть, заигрывающая с
массой и потакающая массе, что часто не может себе позволить номинальная власть,
она же власть как таковая. У них разные властные ресурсы и разные способы дея-
тельности. Во всяком случае, "четвертая власть" в значительной степени перераспре-
делила в свою пользу значительную часть прежних ресурсов власти.
Разговор о четвертой власти здесь объясняется тем, что она в первую очередь взя-
ла на себя право ставить вопросы, а также судить и осуждать. Но она в этом смысле не
единственная. Повсюду, где вопросы ставятся не в рамках кодексов, предписанных го-
сударственными органами, мы имеем дело с тем же явлением. То же относится и к
парламенту, скажем, к парламентским расследованиям и регулярной отчетности пра-
вительства, а также и к деятельности разного рода общественных объединений, пред-
ставляющих гражданское общество. Можно без конца спорить о том, располагает ли
гражданское общество хоть какой-то долей власти, но в общем-то становится ясно,
что да, располагает, если его "агенты" имеют право задавать вопросы власти и власть
обязана отвечать.
Задавание вопросов в этой связи носит иногда характер вивисекции власти. Канет-
ти сравнивал вопрос с хирургическим инструментом: "Применяемый как средство
власти, он врезается как нож в тело того, кому задан. Известно, что там можно найти;
именно это спрашивающий хочет найти и ощупать. Он движется к внутренним орга-
нам с уверенностью хирурга. Это хирург, который сохраняет своей жертве жизнь, для
того чтобы получить о ней более точные сведения, хирург особого рода, сознательно
вызывающий боль в одних местах, чтобы точно узнать о других"11. Задавание вопро-
сов власти - это вторжение во внутренности власти, в ее тело, в ее святая святых, и
оно сделалось возможным в силу перетекания, перераспределения властных функций
в пользу новых субъектов власти.
Причем - это нужно отметить обязательно - новые субъекты власти и старая,
"традиционная" власть находятся между собой уже в неравных отношениях, и нера-
венство - не в пользу старой власти, то есть власти как таковой. Последняя в отличие
от первой не защищена броней молчания, наоборот, она обязана отвечать на вопросы,
причем, как уже отмечалось, в точно отмеренный срок, что делает ее беззащитной пе-
ред спрашивающим.
Вывод из этих соображений заключается в том, что власть в ходе собственной эво-
люции в значительной мере утратила многие свои прерогативы. Но они не исчезли во-
1 { Масса и власть. С. 308.
12

обще, а перераспределились среди других действующих лиц в обществе. В результате
в отличие от прежних времен, когда власть была концентрированной и обладала до-
статочно четкой субъектностью, власть "диффундировала". Количество субъектов
власти неизмеримо расширилось, и возникло много центров тяжести власти. Причем
инструменты власти, которые при этом используются - не приказ, не насилие (они
числятся по-прежнему за номинальной властью, властью как таковой), и не тайна (хо-
тя в значительной степени тайна перестала быть властной прерогативой по причине
появления множества типов партикулярных тайн), а право задавать вопросы и требо-
вать ответов и право судить и осуждать.
"Толерантность" и безопасность
Несмотря на свое почти повсеместное поражение, власть в последнее время стара-
ется - и с определенным успехом - восстановить свои позиции. Здесь используются
два инструмента, казалось бы, не имеющие между собой ничего общего: борьба с ксе-
нофобией и усилия, предпринимаемые для обеспечения безопасности.
Всеобщая борьба за "толерантность", лежащая в русле широких тенденций омас-
совления, неизбежно приводит к дальнейшему абстрагированию социального индиви-
да. Слово "чужой" становится запретным словом. Вместо него рекомендуют приме-
нять слово "другой", которое парадоксальным образом должно пониматься как "та-
кой же". "Смотри, - говорит учитель Ване, - это Джамал, он другой, но он такой же,
как ты". Всякое различие должно быть "отмыслено", цвет кожи, язык, традиция, в ко-
торой Джамал воспитан, - все это должно быть отброшено, и останется некоторое
минимальное количество признаков, имеющих уже не столько социологический и ис-
торический, сколько антропологический характер, делающих Джамал а "таким же",
как Ваня.
Понятно, что это делается с благими намерениями: чтобы снять некое изначаль-
ное непонимание и даже враждебность между этническими и социальными группами,
прежде всего, в условиях "плавильного котла" мегаполисов и вообще в условиях уси-
ления межнациональной миграции. Однако эта предполагаемая толерантность не так
безобидна и благостна, как может показаться на первый взгляд. Прежде всего, если
стать на позиции воображаемых Вани и Джамала, то окажется, что они находятся в
неравном отношении. Объявление о том, что Джамал "такой же", как Ваня, отнюдь
не ставит обоих в равное положение. Именно Ваня представляет собой человека как
такового и для того, чтобы стать "таким же", именно Джамалу предлагается преодо-
леть разделяющую их дистанцию, то есть отказаться от всего, что их разделяет, а по
существу отбросить все свои изначальные идентификационные признаки. Толерант-
ность торжествует только в том случае, если не с чем остается мириться и нечего
больше "терпеть", то есть если Джамал действительно становится таким же, как Ваня,
но ни в коем случае не наоборот.
В принципе, такого рода трансформация часто происходит и ничего плохого в
этом, наверное, нет. Но не всегда дело разрешается таким образом. Часто имеет ме-
сто лишь частичная адаптация в степени, достаточной для выполнения необходимых
функций общения или вообще замыкание в своем этническом "гетто" (что часто про-
исходит с выходцами из Юго-Восточной Азии), и тогда мигрант все равно остается
"чужим" со всеми вытекающими отсюда последствиями. В этом тоже нет ничего пло-
хого с общегуманистической и культурологической точки зрения, но такая ситуация
оказывается не благоприятной с точки зрения власти.
Образование замкнутой на себя этнической общности, изолированной посред-
ством языка, традиций и проч. предполагает существование некой нелегитимной с
точки зрения властей тайны. Канетти писал, что человек, говорящий на чужом языке,
носит "акустическую маску". Он, с точки зрения не понимающего этот язык, - на са-
мом деле не тот, кем кажется. Маска скрывает за собой угрозу. Человек, носящий
маску, изначально враждебен. То же самое можно отнести и ко многим непонятным
13

для нас традициям. За ними лежит недоступная мне тайна. А тайна, как мы уже гово-
рили, есть элемент власти. В современном обществе есть легитимированные тайны,
но эта тайна не легитимирована, это тайна "чужого" или "чужих" и, как таковая, она
представляет собой покушение на власть. Ликвидация этой тайны, то есть превраще-
ние "чужого" в "другого", но "такого же" и есть цель пропаганды толерантности. Это
цель ликвидации реальных дифференцирующих признаков и абстрагирующего омас-
совления индивидов.
Власть может требовать такого абстрагирования по соображениям безопасности,
ибо в замкнутых сообществах "чужих" может произрастать терроризм. Судя по сооб-
щениям спецслужб, так оно и происходит.
Безопасность - это второе основание борьбы власти за восстановление своих пози-
ций. Именно требования безопасности ведут к нарастающей ликвидации всевозмож-
ных партикулярных тайн, начиная от тайны личной жизни, которая отнимается у каж-
дого человека, вынужденного в аэропорту или при входе в общественные здания пуб-
лично снимать часть одежды и выворачивать карманы, представляя на всеобщее
обозрение, а прежде всего, на обозрение властей личные вещи, характеризующие его
приватную, частную жизнь, и кончая корпоративными тайнами, такими, например,
как банковская тайна, борьба с которой ведется под лозунгом обнаружения финансо-
вых потоков, питающих террористов, или врачебная, адвокатская тайны, тайна испо-
веди и т.д. Власть уже сняла и прогрессирующим образом снимает для себя ограниче-
ния в отношении задаваемых ею вопросов. Вот возникли пресловутые "жидкие бом-
бы". Охранник в аэропорту берет пузырек из вашего чемодана и задает вопрос: "Что
это?". Если лекарство, то: "От какой болезни?" "А можете вы подтвердить это рецеп-
том?" и т.д. Это хирургическое вскрытие человека точь-в-точь по канеттиевской мо-
дели. Допрашивающий движется вглубь, зная, что он ищет и что там можно найти. Но
в сущности неважно, найдет ли он что-нибудь, важно, что он вновь ставит вопросы и
уверен, что получит на них ответы. То есть власть восстанавливает свои прежние пре-
рогативы.
Право на тайну, отнимаемое у лиц и групп, также возвращается обратно к власти.
В условиях, когда торжествуют соображения безопасности, объем "тайны", которым
легитимно обладает власть, увеличивается. Тем самым власть получает иммунитет от
вопросов. Теперь на многие из них она имеет право не отвечать.
Толерантность и безопасность - это две чумы современного мира. Толерантность
и безопасность призваны делать людей одинаковыми и понятными, в определенном
смысле прозрачными. Здесь все равны, как в канеттиевской массе. Различия снима-
ются. Тот, кто рядом, - такой же, как я. Возникает глобальная масса.
Это масса, терзаемая тем же страхом перед "касанием из темноты", перед ударом
из ниоткуда, о котором говорилось в начале статьи. Именно этот страх является
оправданием усиления власти и возвращения ею утраченных когда-то позиций. Три
основополагающие тенденции идут рука об руку: абстрагирование человека в гло-
бальной массе, массовый терроризм и восстановление прерогатив власти. Одновре-
менно с восстановлением власти должен вернуться "выживающий". Канетти считал,
что все надежды выживающего в XX в. связаны с "бомбой". Расчленение и диффузия
власти, происходившие в последние десятилетия, казалось бы, сняли вопрос о бомбе с
повестки дня. Но сама бомба никуда не делась. Она как бы затаилась в подвалах, на-
подобие того, как затаилась в свое время власть. Но она никуда не делась как сред-
ство, позволяющее гарантировать и подтвердить величие власти. Она может стать по-
следним средством в "войне с терроризмом". И это нынешнее развитие делает акту-
альными идеи, сформулированные в "Массе и власти".
14

Масса в персонажах романа Канетти
"Ослепление"
Н. С. ПАВЛОВА
На страницах романа "Ослепление" автор заставил однажды своего героя высказаться
о главном мотиве романа - об ослеплении. После соображений Петера Кина о выгоде для
него "слепоты" в семейной тактике речь заходит о слепоте в гораздо более широком
смысле: "Слепота, - говорится в романе, - оружие против времени и пространства; наше
существование - сплошная, чудовищная слепота, за исключением того немногого, что мы
узнаем с помощью наших мелочных чувств". И дальше шире. "Господствующий принцип
вселенной - слепота. Она делает возможным сосуществование вещей, которые были бы
невозможны, если бы они видели друг друга" (Канетти Э. Ослепление. СПб.: Северо-За-
пад, 1995. С. 97-98. В дальнейшем ссылки на это издание даны тоже в тексте).
Роман Канетти демонстрирует именно эту способность - видеть сосуществование
несоединимого. Ведь речь в книге идет о сплошных невозможностях - о невозможном
браке ученого синолога Кина и примитивной и властной Терезы, или в другом случае
о невозможном желании обладать собственной дочерью или невозможном желании
убить своего отца. В романе Канетти все эти "невозможности", однако, возможны.
Роман следовал принципу зрячести. Автор предлагал всмотреться в некие новые (или,
напротив, исконные, древние?) качества человека и мира.
В совершенном одиночестве живет главное лицо романа - ученый-синолог Петер
Кин. Это как будто высокое одиночество духа. Кину не нужно ничего, кроме книг. Он
тощ, молчалив, холост и твердо уверен в своем абсолютном преимуществе перед дру-
гими людьми. Так остается до тех пор, пока в его доме не появляется домоправитель-
ница Тереза - существо самоуверенное и примитивное. У Канетти эта фигура, обла-
ченная в накрахмаленные юбки, страшна и монументальна. Завязывается главный
узел романа: абстрактный дух сталкивается с началом прямо противоположным -
агрессивной, полуживотной тупостью. Кина теснят, тиранят, его выгоняют из дома. В
банальной истории все доведено до крайности, все приобретает зловещие, почти нере-
альные черты.
Место действия узко: квартира Кина, мебельный магазин, гостиница, ломбард, по-
лицейский участок, церковь, площадь. "Картины действительности" будто и нет. Ос-
новное пространство романа занято не "картиной действительности" (нет и природы),
а персонажами. Именно они представляют состояние мира.
© Павлова U.C., 2007 г.
15

Как писал Бертольт Брехт, "страшен человек", когда он следует своему хотению.
С середины 20-х гг., когда Канетти начал работу над романом, литература чутко улав-
ливала как несовместимость желаний массы и бедность действительности, не предла-
гавшей путей их осуществления. Униженность рождает агрессию. Какими тесными
узами они связаны, показал еще Г. Манн в своем "Верноподданном" (1914).
Маленький горбун Фишерле воображает себя чемпионом мира по шахматам. А по-
ка занят, кроме шахмат, мелкими воровскими делами или проводит время под кро-
ватью жены, принимающей любовников. Его жизнь скудна, но, как и у других героев,
переполнена желаниями. Ему кажется, что триумф его близок. Вот он будто уже в
Нью-Йорке, толпа падает пред ним на колени, он женится на миллионерше и побеж-
дает самого Капабланку. В реальности он погибает жертвой предавшего его соратни-
ка по преступному делу.
Или консьерж Пфафф, бывший полицейский, за спиной у которого убийство жены
и мученическая смерть дочери, принуждавшейся им к сожительству. Каждый день он
наблюдает через глазок в стене за происходящим на лестнице. Как и другие персона-
жи романа, он "изготовился". Сама его поза - на четвереньках перед глазком - поза
охотничьего пса, готового броситься на добычу.
Стремления и желания персонажей, населяющих роман, достигают крайнего на-
пряжения. Главная установка Терезы - обладание. В квартире Кина она стремится к
тому, чтобы захватить пространство, заставить его новой мебелью, присвоить себе
сбережения мужа, а заодно получить себе сексуального партнера в лице "интересного
человека" - продавца из мебельного магазина.
Но и Кин - единственный представитель духа в этом романе - занят тем же "захва-
том пространства". Он строит свою крепость, замуровывает окна своей квартиры
(объявленный им мотив - библиотеке нужны свободные стены). Пространство это,
как кажется ему позже, должно быть во что бы то ни стало расширено соседней квар-
тирой за счет наследства, якобы полученного Терезой. Оказывается, что единствен-
ный объединяющий супругов момент - ожидание друг от друга денег.
Все в "Ослеплении" очерчено резкими контурами, освещено ярким светом, все об-
ладает осязаемостью предметов. Внутреннее, потаенное выведено наружу, представ-
лено вещественно. Тайные желания героини выдает несгибающаяся, как из металла,
юбка - крепость и в то же время, по расчету хозяйки, - предмет мужского вожделения
(голубой цвет с его романтическими коннотациями). Кроме того, юбка Терезы тайно
связана с книгами Кина: она - "переплет", содержащий в себе драгоценное содержа-
ние. Даже в портретах героев больше вещественного, чем человеческого: " С тех пор
как он стал думать, - говорится о Кине, - он был долговяз и тощ" (с. 39) - как будто
само размышление вытянуло его в длину и иссушило тело.
Но ясно очерченное содержит у Канетти распирающее его границы содержание.
Все натурально и в то же время пугающе. Предоставляя вещам выявлять качества
персонажей, Канетти следовал почитавшемуся им Гоголю. Но функция вещей у Ка-
нетти этим не исчерпывается. Канетти заметил нечто, произошедшее в их основе. Ве-
щи в его романе массивны, зримы, занимают собой почти все пространство. Но у ве-
щей отнято их самостоятельное значение. Вещи - объекты желаний героев, вмести-
лище этих желаний. Соответственно с этим конфликт между главными героями в
романе Канетти реализуется не только в их борьбе за "предметы" (книги - мебель) -
он сдублирован борьбой самих предметов: мебель, купленная Терезой, въезжает в од-
ну комнату за другой, вытесняя книги Кина. Каждая вещь, каждый предмет или де-
таль по воле автора "заражены", как юбка Терезы или книги Кина, внутренней уста-
новкой соотнесенного с ними персонажа. Вещи "растасканы", выхолощены и исполь-
зованы персонажами в нужном им направлении. Обыкновенные предметы, одежда
или даже части человеческих тел ведут по воле автора в тексте романа бесконечную
борьбу, приобретая особые, но отнюдь не отвлеченные и не аллегорические смыслы.
Растут кулаки молодчиков из заведения "У идеального неба" ("кулаки кучами лежали
на столе", с. 230), видны ребра Кина, между которых "просветы" (с. 357), - все это
16

"предметы", в которых овеществились взаимоотношения людей, воплощение силы
одного и совершенного бессилия второго. Предметы по древнему принципу сопри-
частности (партиципации) вмещают гораздо более широкое, чем бытовое, - челове-
ческое и метафизическое содержание.
Романная ткань пронизана древними, архаическими, докультурными представле-
ниями. Одновременно с "Ослеплением" Канетти начал работу над книгой "Масса и
власть" ("Masse und Macht", изд. 1960 г.), задачей которой было не только исследова-
ние архаического мышления, но и анализ некоторых основополагающих психологи-
ческих структур, не умирающих в человечестве. Канетти интересовала не только их
роль в истории человечества, но и во внутренней жизни каждого. Как и Фрейд («Пси-
хология массы и анализ человеческого "Я"», 1921), он исходил из первостепенной ро-
ли бессознательного в поведении толпы. Но если пружиной поведения массы, по
Фрейду, является поведение индивида - отношение каждого ее члена к вождю, лидеру,
строящееся по модели отношения детей к отцу, - то у Канетти сфера бессознательно-
го включает все природные импульсы - инстинкт самосохранения, обороны, нападе-
ния, преследования слабого и т.д. Не сумма индивидуальных сознаний определяет по-
ведение толпы, напротив, масса живет в индивиде. Это присутствие древнего массово-
го сознания - постоянный, хотя и тайный компонент в романе Канетти. По-своему
оно живет в каждом из его персонажей: "Чудовищное, дикое, могучее и жаркое жи-
вотное, она бродит в нас всех. [...] Мы ничего не знаем о ней; мы все еще живем так,
словно мы индивидуумы", - говорится по этому поводу в романе "Ослепление" (с. 486).
Критиков романа Канетти поражала гротескная определенность нарисованных им
фигур. С исключительной самоуверенностью каждый исключал из своего кругозора
все, что не есть он сам. Тем более удивительно свидетельство автора о реальных про-
тотипах его героев. Живой прообраз был у горбуна Фишерле, несомненную близость
Кину Канетти отмечал в самом себе. Больше того: в примитивной и необразованной
Терезе он видел сходство с обожаемой им матерью, на всю жизнь пристрастившей его
к чтению. Сходство таилось, быть может, во властности матери, стремившейся подчи-
нить себе сына1. Власть, обладание понимались Канетти как основополагающая
страсть, более могущественная, чем фрейдовское либидо, страсть, движущая людьми
и историей человечества. В пьесах Канетти - "Свадьба" ("Hochzeit", 1932) и "Комедия
тщеславия" ("Komödie der Eitelkeit", 1933-1934, опубл. 1950 г.) в гротескном, невероят-
ном заострении представлены два инстинкта: инстинкт собственничества в первой, ин-
стинкт самоутверждения - во второй.
"Меня интересуют живые люди и меня интересуют фигуры, - писал Канетти, -
гермафродиты меня отталкивают"2. В романе, как и в пьесах этого автора, действуют
"фигуры". Герои романа не похожи друг на друга, но что-то в них совпадает. Все нату-
рально, все как у всех... Объяснимы обычной логикой стремления - к сохранности
библиотеки у ученого Кина, к благосостоянию, любви и замужеству у лишенной этого
Терезы. Но автор доводит эти стремления до гротескной крайности, обнаруживает их
"дно", их исходное природное начало.
Многие сцены романа по существу дублируют одни и те же "движения душ". Наце-
лившись на захват имущества Кина, Тереза угождает ему - но как только она свое по-
лучает, ее отношение сразу меняется на презрение и агрессию. Так же меняется по от-
ношению к Кину гораздо более симпатичный пройдоха Фишерле: услужлив, пока
деньги в руках патрона, нагл, как только они попадают к нему. Роман построен на бес-
численном количестве подобных соответствий. Роли, на которые претендуют герои:
Тереза - "порядочная женщина", Пфафф - "честный служака", - слабое прикрытие их
натуры. Психологические нюансы отбрасываются. Генерализируется существенное.
1 См. об этом: Walter H. Zum Verhältnis von Autobiographie und Roman bei Elias Canetti // Ist Wahrheit ein
Meer von Grashalmen? Zum Werk Elias Canettis. Bern. Berlin. Frankfurt am Main. New Jork. Paris. Wien. 1993.
2 Canetti Elias. Die Provinz der Menschen. Aufzeichnungen 1942-1972. München, 1973. S. 334.
17

Выделение существенного начиналось у Канетти не с политического лица эпохи, а с
первородного - с фундаментальных основ человеческой психики. Метод Канетти, как
в книге "Масса и власть", так и в его романе феноменологичен. Эпоха рождала боль-
шую ясность относительно основополагающих начал жизни. Древние и неизменные
основы человеческой психики обнаруживали себя в самых разнообразных проявлени-
ях. Относительно своей книги "Пятьдесят характеров" Канетти написал, что с удивле-
нием заметил в самом себе большинство генерализованных им в его "фигурах"
свойств. Писатель создавал типы, представлявшие не столько определенный социаль-
ный слой, сколько фундаментальные пружины жизни - жажду обладания, власти, са-
мосохранения. Неслучайно в мире романа нет деления на положительных и отрица-
тельных персонажей. Тут встречаются любящие женщины (проститутка, к примеру,
содержит и любит своего мужа - горбуна Фишерле). Но когда муж исчезает, она не
печалится, а вздыхает с облегчением: "Мне больше достанется".
Вслед за появлением на авансцене каждого персонажа в романе следует поток его
чувств и мыслей - то, что принято стало называть после Пруста и Джойса "потоком
сознания". Канетти часто соотносили со вторым. Как и у Джойса, "немые выступле-
ния" героев играют в его романе важную роль: случившееся освещается тут с их точ-
ки зрения, творится их образ мира. Но "поток сознания" у Канетти имеет особенность,
коренным образом отличную от его назначения у других писателей. "Поток сознания"
у Пруста и Джойса - это тайное тайных героев. Между высказанным вслух и про-
мелькнувшими в ее голове мыслями героини Канетти Терезы нет, несмотря на ее хит-
рость, принципиальной разницы. Слов мало и они повторяются, не вмещая не только
мира, но и сложности ситуации самого человека. Внутренний мир плоский, он близок
к поверхности. Между чувством, словом и делом нет дистанции сознания. Речь выдает
нутро. Тормоза отсутствуют. Желание ведет к поступку. Во внутренней речи героев
Канетти больше "разумности", чем в мощном потоке слепых желаний у героини
Джойса Молли Блум: "поток сознания" в романе Канетти - это атака. Чаще всего она
основана на подозрении. Непроизнесенное слово строится как опровержения "чужо-
го" и утверждения "своего". С первых же дней своего пребывания у Кина мысли Тере-
зы поглощены "тайной": часами, стоя у дверей его кабинета (большие уши!), она ко-
пит доводы о якобы скрываемом им преступлении. Стоит потерявшему рассудок Кину
сказать в полицейском участке об убитой им Терезе, мысли последней тотчас же при-
нимают обычное для нее направление: она знала, что тут какая-то тайна, тайной была
его первая жена, он убил ее. "Поток сознания" движется интересом. Он включает в се-
бя вопросы и ответы: персонажи Канетти - сами себя вопрошающие и отвечающие,
вопрос ставится для того, чтобы дать ответ и отпор согласно собственной логике. Тот
же смысл имеют многочисленные языковые стереотипы в языке персонажей - это их
опора на сознание большинства, подкрепление за счет массы. Центр, вокруг которого
крутятся слова и мысли героев - обладание, власть. Сознание Терезы включает и не-
затухающие сексуальные желания. Но они подчинены главному: как выражается од-
нажды героиня, "одной любовью не проживешь"(с. 140). Жажда обладания и власти
не знает предела, она неуправляема и, напротив, правит людьми. Как замечает автор
по поводу своей героини, "она не имела никакого влияния на свое настроение" (с. 140).
Можно было бы сказать, что эта страсть, поданная как грандиозная, выходит в рома-
не за пределы правдоподобия. Но автор настаивает на ее присутствии в каждом персо-
наже романа и, значит, в каждом представителе современного человечества. Облада-
ние, власть обеспечивают выживание. Крайним пределом является при этом готов-
ность к убийству.
Среди знаменитых романов первой половины XX в. роман "Ослепление" выделя-
ется быстрой готовностью персонажей к поступкам. В отличие от героев Пруста или
В. Вулф, погруженных в самодостаточный мир сознания, или героев Гессе, мучитель-
но размышлявших об активности или созерцательности как предпочтительном пове-
дении человека, Канетти рисует совсем иных людей, для которых поступок не требует
размышлений. Эта стремительная реактивность отражается в языке персонажей.
18

Слова героев, само их звучание он считал главной и достаточной их характеристи-
кой, определяющей не только их социальную принадлежность, но и саму их суть. Ведь
каждое слово Терезы - отпор, самоутверждение и атака. Это в высшей степени "дву-
голосое слово", в скрытой агрессивности которого отражались подлинные устремле-
ния человека, да и мутация времени. Характеризуя язык своих героев, Канетти писал
о так называемых "слуховых масках". Человек "звучит", и звучание его речи создает
его подлинный портрет. Но такое употребление языка было связано и с существом
его подхода к жизни... Ведь и древний человек улавливал опасность, прежде всего, на
слух. Слух, а не глаз, скользящий по поверхности, способен был зафиксировать самые
незначительные изменения, происходящие на глубине. Он же и "неподкупный свиде-
тель не уловимых глазом движений души"3. Персонажи романа постоянно стоят за
дверью, выслеживают, подслушивают. Они преследуют свои цели, как звери пресле-
дуют свою добычу. Недаром в романе поминаются животные. Прозвище Пфаффа -
"рыжий кот", о Терезе сказано, что хоть она не собака, но "навострила уши". Живот-
ный мир нужен не для сравнений - животное начало в природе людей, логика поведе-
ния у тех и других схожа.
Канетти изобразил галлюцинирующее сознание, вернее, множество подобных со-
знаний. Герои движутся будто на ощупь. Они слепы. Это так в переносном смысле
слова, ибо им открыта только самая ближняя важная им перспектива. Это так и в кон-
кретном художественном преломлении: вещность романа будто пробуется на ощупь,
из пяти чувств реализуются, прежде всего, осязание и слух.
Слепота всеобща. Героями ожидается такое развитие жизни, согласно которому
должны появиться, как говорил гоголевский Хлестаков, тридцать пять тысяч курье-
ров и суп из Парижа. Но развитию "по желанию" положен предел. Будущее не насту-
пает. Правда, в романе говорится однажды, что придет время, "когда одно-единствен-
ное прошлое охватит все человечество, когда ничего не будет, кроме прошлого..."
(с. 195) - так, возможно, будут обрезаны и желания всего человечества.
Жизнь в романе "Ослепление" показана с несовпадающих точек зрения. «Одна-
жды, - вспоминал Канетти впоследствии о ходе работы над "Ослеплением", - мне при-
шла в голову мысль, что мир больше невозможно изобразить так, как в старых рома-
нах, так сказать, с точки зрения одного писателя, мир распался, и лишь имея мужество
показать его в состоянии распада, можно еще дать о нем истинное представление» .
Сначала, как вспоминал Канетти, он хотел написать восемь романов о людях, каждый
из которых стоял на пороге безумия, но в остальном резко отличался от других - так
должна была, по его замыслу, выстроиться новая "Человеческая комедия заблужде-
ний". Потом замысел изменился: "Разделение на романы стало разграничением в од-
ной книге"5. Во что бы то ни стало Канетти хотел избежать соприкосновения и сме-
шения. Именно эта несообщаемость отвечала, как он думал, современному психиче-
скому состоянию человечества: "Истинное направление вещей было центробежным.
Они стремились разойтись с наибольшей скоростью. В центре была не действитель-
ность [...], существовало лишь много действительностей и каждая была вовне"6. Но
однажды в романе эти "действительности" сходятся.
Такой крайний момент наступает ближе к концу романа, когда герои случайно
встречаются, как у Достоевского, на площади. Разгорается скандал. Люди легко зара-
жаются безумием... Наступает восторг сообщества. Выбор жертв очевиден. Это уро-
дец-карлик и усохший интеллигент Кин.
3 Каралашвили Р. Комментарии // Элиас Канетти. Человек нашего времени. М: Прогресс, 1990.
С.457.
4 Canetti Elias. Das Gewissen der Worte. Essays. München, 1975. S. 231.
5 Ebenda.
6 Canetti Ε. Die Fakel im Ohr. München, Wien, 1980. S. 350 f.
19

Сцена на площади - самая многолюдная в романе. Само пространство глубоко
символично - все собрались на открытой площадке, где с одной стороны ломбард, а с
другой - церковь и полицейский участок, все выползли из своих нор, всё вышло нару-
жу. Участником действия стало множество. Реализуется тот древний страх чужого
прикосновения, о котором Канетти писал в своей книге о массе. Участники расправы
на площади - это масса, вернувшаяся к своему древнему прообразу - своре. Она до-
культурна. Ее психология и поведение определяются архаическими реакциями.
Роман организован по жестким законам. - тут нет перспективы. Нет, например, де-
тей, кроме мальчика, появившегося и исчезнувшего на первых же страницах.. Мир
бесплоден. Согласно древним архаическим представлениям, ослепление понимается и
как оскопление. Перед нами бессильные люди, "бесплодная земля".
Но роман Канетти куда богаче, чем изображенный в нем мир.
Задумаемся о том, не является ли главным в книге именно невозможная для героев
способность видеть и демонстрировать сосуществование несоединимого? Ведь роман
говорит о сплошных невозможностях - невозможном браке Кина и Терезы, невоз-
можном желании обладать собственной дочерью, невозможном желании убить своего
отца. Применительно к самому тексту романа Канетти все эти "невозможности" надо,
однако, поставить в кавычки, ибо автор написал о них как о возможном. В книге вос-
поминаний "Факел в ухе" он написал о центробежности современных "вещей". Но,
продолжал он: "Поскольку все, что я видел, было возможно вместе, я должен был
найти форму, которая бы их удержала, не сокращая". Речь шла о поэтике зрячести.
Автор предлагал всмотреться в новые качества человека и мира.
Роман написан о двух взаимоисключающих и все же сосуществующих полюсах
жизни - зависимости и свободе. Первое сразу бросается в глаза. Второе обнаружива-
ется в не знающей пределов игре и вольности вымысла. Сталкивая невозможное, в
том числе неподвижные точки зрения, писатель добивался впечатления зыбкости на-
рисованного им мира, его готовности к превращениям. Текст пронизан спорящими
друг с другом представлениями. Повествователь заставляет верить в их совершенную
реальность безумных выходок своих героев. Даже там, где читатель подозревает спо-
собность притворства (Фишерле, например, становится участником разгрузки книг из
головы Кина по соображениям выгоды), текст романа нигде не реагирует на это подо-
зрение - безумный вымысел катится вперед без препон и задержек. В фантастических
эпизодах реализуется освобождение от замкнутости и окаменелости, свобода живых
превращений. Начиная с завязки, роман живет гротескными превращениями: их не за-
мечают сосредоточенные на своем герои, но повествователь свободен. Это он, осно-
вываясь на естественной для Кина любви к книгам, приводит его к немыслимой пози-
ции на лестнице ломбарда, он заставляет того же Кина, опять-таки не нарушая психо-
логической доминанты фигуры - любви ученого к наблюдению и анализу занять позу
на четвереньках у глазка привратника Пфаффа. Каждая сцена в романе, каждая его
деталь оборачивается разными смыслами, звучит разными "голосами". Раздетый до-
гола Кин в полицейском участке, почти что скелет с ногами без икр и просветами
между ребер - это и образ безмерной униженности ученого в мире насилия, и сама
смерть, а одновременно еще и нечто комическое и смешное: глупое бессилие интел-
лекта. Образы "однопричинной" действительности романа страшны - но в них одно-
временно таится источник смеха и сочувствия?
Идея превращения чрезвычайно важна для поэтики романа. Как и в книге "Масса
и власть", в романе живет память о древних превращениях как природном, животвор-
ном начале. В романе о современной жизни каждый персонаж также мыслит себя
превратившимся в нечто совсем иное: Тереза - хозяйка и возлюбленная, Фишерле -
чемпион. Но эти превращения пресекаются или имеют обратный древнему смысл:
спасаясь от наскоков Терезы, Кин разрабатывает изощренную технику превращения
в статую, восседающую на стуле, в нечто окаменевшее и неподвижное - в вещь. Даль-
нейшего хода нет - мир застыл.
20

Но демонстрируется и живая мощь превращений. На последних страницах произ-
ведения Кин слышит через окна на потолке своей квартиры шум пожара во Дворце
правосудия. В панике и помутнении разума он складывает штабелями у двери и жжет
книги. Огонь и сожжение книг в романе будто костры, на которых горели книги в фа-
шистской Германии в мае 1933 г. Но есть и другие пласты значений. Слепота, голод,
сплочение в целое, одиночество, кровь, смерть, огонь, власть, бесплодие - все это из-
вечные спутники человеческой жизни. В романе Канетти они соседствуют. Огонь, на-
поминает Канетти в книге "Масса и власть", - это распространенное в фольклоре и
мифах изображение воинственной толпы, массы. Как огонь, она всюду равна самой
себе. Как пожар, возникает внезапно, в любом месте. Огонь разрушителен, агресси-
вен. Но пожар у Канетти не только знак уничтожения. Как дым, поднялся в воздух,
взвился, уничтожился изображенный в романе морок. Огонь разрушает, но и очищает
мир. Именно в этот момент Петер Кин "смеется так громко, как не смеялся никогда в
жизни" (с. 548).
21

О форме эссе у Канетти
(анализ его первого эссе о Краусе)
3. П. Ш А ИХ ЛЬ
О том, какую важную роль сыграл Карл Краус для творческого развития Канетти,
известно достаточно . Масштаб влияния одного сатирика на другого описан в подроб-
ных главах о Краусе во второй части автобиографических сочинений, которая неслу-
чайно называется "С факелом в ухе". В оглавлении биографии, написанной Хануше-
ком, ни одно имя не встречается чаще, чем имя ответственного редактора "Факела"2,
и в поздних "Заметках" Канетти размышляет о критическом отношении к Краусу как
идеалу.
Но я хотел бы все-таки поговорить не об этом влиянии, а о форме эссе у Канетти.
Из-за очень четко выраженной позиции по отношению к своему предмету я попробую
в качестве примера проанализировать первое эссе о Краусе. Я не включаю в данный
анализ второе эссе о Краусе "Новый Карл Краус" (1974 г.), потому что тогда речь пой-
дет о формальном вопросе, а не о Краусе в творчестве Канетти.
При этом я определяю эссе, придерживаясь удачной, даже эссеистической форму-
лировки, как жанр, "который знает, как общепризнанное знание превратить в форму
личного переживания ... . Мне кажется, что эта формулировка точно определяет обе
сферы, частью которых является эссе: сферу фактов, в которых эссеисту нужно хоро-
шо разбираться, и сферу личного доступа, личной оценки, личной позиции "за" или
"против" (в нашем случае, "за" или "против") предмета его эссе. Из "формы личного
переживания" следует, что "Я" в эссе можно в значительной степени отождествлять с
личностью эссеиста - не так, как "Я" в других литературных жанрах
Разумеется, эссе отличается от другой нехудожественной прозы (в особенности от
текстов инструкций) тем, что оно отвечает эстетическим требованиям, которые, как
1 Ср., напр.: Schneider Manfred. Augen- und Ohrenzeuge des Todes. См.: Austriaca (Rouen) H. 11, 1980,
S. 89-101.
2 Hanuschek Sven. Elias Canetti. Biographie. München: Hanser 2005. Чаще, чем Краус, конечно, упомина-
ются некоторые люди из личного окружения Канетти.
3 Thurnher Eugen. Lang atmet Trauer in uns. Gertrud Fassenegger zum 90. Geburtstag am 8. Mai 2002. См.:
ET: Zwischen Siebzig und Achtzig. Studien zur deutschen Geistesgeschichte. Innsbruck: Institut für Germanistik
2005. S. 410-421. Здесь S. 418. = Innsbrucker Beiträge zur Kulturwissenschaft. Germanistische Reihe 68. Ср.,
впрочем, определение жанра эссе: Heinz Schlaffer: Essay. См.: Reallexikon der deutschen Literaturwissenschaft.
Band 1. Berlin: de Gruyter 1997. S. 522-525.
© Хорошева A.B. (перевод), 2007 г.
22

правило, предъявляются художественной литературе: оно предполагает как использо-
вание риторических средств, так и работу с интертекстуальностью, оно характеризу-
ется как языковой точностью, так и искусством акцентирования. Его fundamentum in
ге не должен сильно влиять на язык эссе, как неуместен в нем и профессиональный
язык. Само собой разумеется, что для него не характерны внешние признаки типа
текста "научная статья", - такие как замечания и ссылки на научную литературу, но и
дословные цитаты (которые, в принципе, могут встречаться в эссе, и встречаются в
эссе "Новый Карл Краус", например, с. 254, прямо первое предложение).
Первое эссе Канетти о Краусе, являясь часто отправной точкой для толкования
творчества Канетти, с полным основанием цитируется и исследователями Крауса. На-
против же, эссе, как литературный текст и его форма, в основном остаются без внима-
ния4. При этом сравнение с воспоминаниями Канетти о Краусе во втором томе его ав-
тобиографических сочинений "С факелом в ухе" особенно четко выявляет типичные
формальные признаки эссе.
После смерти Вецы Канетти (1963) эссе было единственной формой, в которой ав-
тору 60-х гг. "удалось" создать "что-то новое" — форма, в которой он до этого писать
не пробовал . В предисловии к своему единственному тому эссе "Совесть слов" Ка-
нетти указывает период возникновения этих текстов - с 1962 по 1974 г.
В 1965 г., когда появилось это эссе, автор был никому не известен; он не был лау-
реатом Нобелевской премии, каким мы знаем его сегодня. Ему были интересны и
важны работы на заказ. Первоначальный вариант эссе "Почему я не пишу как Карл
Краус?" был опубликован во второй серии австрийской литературной газеты "Слово
во времени"8; написана статья была для цикла радиопередач Гессенского радио
(в 1967 г. появилась отдельной книгой9), в котором ряд немецких писателей рассказы-
вали о литературных идеалах. Отсюда и первоначальное название. Можно предста-
вить, каким приятным поводом для Канетти еще раз подискутировать с кумиром пер-
вых своих лет в Вене было приглашение радиостанции. Все более поздние публикации
эссе называются "Карл Краус, школа сопротивления".
Здесь стоит только добавить, что в середине 60-х гг. Краус вовсе еще не был клас-
сиком немецкой сатиры, каковым он считается в настоящее время. Многое из того,
что Канетти здесь пишет о своем идеале, было в 1965 г. более чем очевидно, многие
читатели эссе Канетти (главным образом, жители Германии) знали не намного боль-
ше, чем могли узнать из эссе.
При анализе этого эссе стоит, в первую очередь, поставить вопрос, как Канетти
отбирает информацию, что он пропускает, не столько по сравнению с "Факелом в
4 Совсем новая работа об эссе Канетти, Golec Janusz. Das Gewissen der Worte. Zu den Essays von Elias
Canetti Janusz Golec. См.: (Hg.): XXXXX. Innsbruck: Institut für Germanistik 2006. S. xxx-xxx. = Innsbrucker
Beiträge zur Kulturwissenschaft. Germanistische Reihe 70 посвящена исключительно темам, а не форме этих
эссе. В Dagmar С. G. Lorenz (Hg.): A Companion to the Works of Elias Canetti. Rochester: Camden House 2004. =
Studies in German Literature, Linguistics, and Culture, своего рода справочнике о Канетти нет отдельного па-
раграфа об эссе автора.
5 Hanuschek (Anm. 2), S. 500.
6 Согласно Ханушеку {Hanuschek, Anm. 2, S. 189), Канетти уже в 1930 г. задумал написать эссе, среди
которых и "Мысли о Карле Краусе" ("Gedanken um Karl Kraus").
7 Canetti Elias. Das Gewissen der Worte. Essays. München: Hanser 1975. S. 7. "Karl Kraus. Schule des Wider-
stands" - одно из самых ранних эссе, S. 39-49. Сохранена нумерация страниц данного издания.
8 Canetti Elias. Warum ich nicht wie Karl Kraus schreibe. См.: Wort in der Zeit (Graz) 12. 1966. Heft 1 (Juni).
S.41^7.
9 Canetti Elias. Warum ich nicht wie Karl Kraus schreibe. См.: Schultz Uwe (Hg.): Fünfzehn Autoren suchen
sich selbst. München 1967. S. 128-139. = List-Taschenbücher 325. Среди авторов также Франц Тумлер (Franz
Turnier) и Зигфрид Ленц (Siegfried Lenz).
23

ухе", сколько по сравнению с общепризнанным знанием о Краусе, которым обладал
Канетти, как многие жители Вены его поколения, интересовавшиеся литературой.
Канетти вполне осознанно и решительно ограничивается Краусом - "чтецом" и
"оратором", который был для него воплощением истинного переживания. Он решил-
ся пропустить многие аспекты творчества Крауса: то, что чтения, о которых он вспо-
минает, содержали тексты из "Факела", что этот журнал как средство информации су-
ществовал еще до чтений, - он намеренно не затрагивает эти темы, поставив в центр
внимания "личное переживание"; здесь едва ли речь идет о журнале. Едва ли называ-
ется хотя бы один из объектов сатиры и полемики Крауса - даже Шобер, хотя Канет-
ти позже говорит подробно о том, какое сильное впечатление произвело на него пуб-
личное выступление Крауса против начальника полиции, ответственного за роковые
события 15 июля 1927 г. ("С факелом в ухе", 275 и далее)10; такие произведения Крау-
са, как афоризмы, стихотворения, тексты о языке, тоже не удостаиваются упомина-
ния. Но из этого ни в коем случае не следует вывод о том, что Канетти не ценил или,
чего доброго, не знал этих сторон творчества Крауса; намного больше эти "пробелы"
позволяют сосредоточиться на том, что важно для эссеиста. "Общепризнанное зна-
ние" фильтруется личным подходом к теме; эссе может концентрироваться на чем-то
существенном, оно не теряется среди деталей.
Важный аспект этого, как и любого другого эссе, это самопрезентация эссеиста.
Канетти обосновывает и должен обосновать, почему он настаивает на праве писать о
Краусе. Относительно подробные, особенно для эссе, повествовательно-автобиогра-
фические части помогают создать образ авторитетной личности, особо компетентной
в этом вопросе. Кто может рассказать о Краусе больше, чем тот, кто через 30 лет по-
сле смерти сатирика считает себя способным "так точно подражать (Краусу), как буд-
то я только что был у него на лекции" (43)? У кого было больше прав составить это
толкование, чем у того, кто несколько раз отвечает на вопрос: "Чему я [...] научился у
Крауса? Что от него перешло в меня, так что я больше не могу отделить это от своей
собственной личности?" (44).
С помощью этих фраз Канетти не только придает особое значение своим суждени-
ям о Краусе, но и подчеркивает, что это эссе и о Краусе, и о Канетти - на что и указы-
вает его первоначальное название.
По композиции эссе точно можно сказать, что оно было написано специально для
серии "Почему я не пишу как ...?": Канетти начинает с общих рассуждений о проща-
нии с "кумирами", которые есть у "каждого" на определенных этапах его жизни. При
этом довольно долго, до третьего абзаца, не ставится местоимение "я". А заканчивает
он общими рассуждениями об идеалах и о нахождении собственного, снова с использо-
ванием местоимения 1-го лица единственного числа, которое исчезает в последних че-
тырех абзацах, когда вновь появляются неопределенно-личные предложения ("[...] че-
го обычно еще стыдятся") и безличные высказывания ("Роковыми бывают идолы, ко-
торые [...]"). Как осуществился переход от неопределенно-личного предложения к
предложению с местоимением 1-го лица единственного числа в роли подлежащего
("Самым умным было бы, если бы ко всем этим руинам и святилищу не прикасались.
Но сегодня я решил быть неумным [...]", 39) и затем к предложению с обобщен-
ным 3-м лицом единственного числа ("писателя, который даже не был ранее подчи-
нен чужой аутентичности", я понять не могу. Когда он чувствует, что у него совсем
нет ничего собственного, [...] в нем начинают шевелиться скрытые силы", 48 и далее),
впрочем, это происходит не от абзаца к абзацу, а в рамках одного абзаца. Несомненно,
это языковое средство для выражения связи индивидуального и общего, для превра-
щения личного развития в сверхличностную модель. Эти мысли о функции идеалов
для отдельных людей и о важности отказа от определенных идеалов, с одной стороны,
10 Canetti Elias. Die Fackel im Ohr. Lebensgeschichte 1921-1931. München: Hanser 1980. Здесь и далее ци-
тируется это издание.
24

пожалуй, характеризуют собственное развитие Канетти, с другой стороны, они заду-
маны как обобщенное высказывание о связи с традицией.
Итак, Канетти избегает автобиографического повествования в более узком смыс-
ле, объясняя это тем, что речь идет не только о его личном опыте, основанном на зна-
нии личности и творчества Крауса, но и о выводах, которые следуют из этого опыта,
связанного с отношением автора к его идеалам. В конце эссе по возможности абстра-
гируется от Канетти:
"Когда [начинающий писатель] в первый раз вдруг встает перед чем-то, что он не
распознает, что пришло к нему из ниоткуда, он пугается и пошатывается: потому что
это и есть что-то собственное.
Этого может быть немного, арахис, корень, крошечный камень, ядовитый укус,
новый запах, необъяснимый звук, темная обширная вена: если у него есть мужество и
благоразумие очнуться от этого пугливого опьянения, узнать это и назвать, тогда на-
чинается истинная собственная жизнь" (49).
Здесь стоит упомянуть два стилистических приема этой цитаты: двойная парал-
лель между концом предпоследнего и последнего абзаца. С одной стороны, они связа-
ны друг с другом семантически ("das Eigene / собственное" и звучно подчеркнутое с по-
мощью повторения слогов и тройного "ei", "sein eigentliches eigenes Leben" / своя истин-
ная собственная жизнь), с другой стороны, они похожи друг на друга и синтактически:
параллельным чередованием долготы и краткости.
Оставим важные стилистические приемы и вернемся к композиции всего эссе. От
общих мыслей о "святилище [...], которое человек несет в себе, прожив какое-то вре-
мя" (39), Канетти внезапно переходит к плану: "Но сегодня я решил [...] поговорить об
одном из своих кумиров [...]" (40), о Карле Краусе. Эссеист изображает портрет сати-
рика сразу в правильной временной перспективе: "Это случилось давно [...]". Потом
он начинает рассказывать о своих впечатлениях от первой лекции Крауса, которую он
посетил (1924). Здесь особенно четко выделяются отличие от автобиографического
произведения "С факелом в ухе" и, наоборот, характерная для эссе форма повествова-
ния, потому что, 77-87, первое посещение лекции Крауса рассматривается через приз-
му встречи с Вецой, как и вообще опыт Канетти в "Школе слушания" ("С факелом в
ухе", 240, 247 и далее), то есть как слушателя Крауса, в более поздних автобиографи-
ческих произведениях всегда тесно переплетаются с его отношениями с его будущей
женой. В эссе не идет речь о Веце Канетти или о других упомянутых поименно слуша-
телях лекций Крауса. Несмотря на некоторые детали, повествовательно-биографиче-
ская форма в тексте 1965 г. очень ограничена.
От описания впечатлений, полученных от этой лекции, Канетти почти незаметно
переходит в целом к выражению признания Крауса, пожалуй, уже в 4-м абзаце "сооб-
щения", где сначала речь идет о прочном влиянии старого сатирика на Канетти: "Но
это был все-таки особого рода закон, и, таким образом, я уже в первый раз [...] почув-
ствовал, как начал подчиняться. Потому что неуловимым и непостижимым [...] было
то, что этот закон накалялся [...] (41) Первый отмеченный Канетти аспект творчества
и влияния Крауса - это аспект обличения "бесчисленных деталей": "война и ее ужас-
ные последствия, порок, убийство, алчность, лицемерие, но и опечатки" (41) были со-
держанием его сатиры. Немного позже в эссе говорится о том, что Краус не пропу-
стил "ни одного голоса" в Вене того времени, что он не пожертвовал ни "одним незна-
чительнейшим, ничтожнейшим, самым глухим голосом" и, таким образом, устроил
очную ставку миру в целом со всеми ее представителями [...], слушал, расспрашивал,
нападал и бил плетью" (42 и далее). Зрелый Канетти хочет удержать масштаб расхож-
дения Крауса с его временем как одно из важнейших впечатлений. (Потому что эссе
"Карл Краус, школа сопротивления" фактически не передает впечатлений Канетти
конца 20-х гг., но эксплицитно: "Это случилось давно [...]", 39 - толкование творчества
Крауса с позиции 60-летнего автора.) Как раз эта широта сатирического мировоззре-
ния проявилась в 20-х гг. в большей степени в журнале Крауса, чем в венских лекциях,
из которых между 1924 и 1930 большая часть относилась к "театру поэзии", чем к воз-
25

рождению или "правильному" толкованию Шекспира, Нестроя и других11. Таким об-
разом, Канетти спроецировал опыт, почерпнутый им из чтения, на лекции, - закон-
ный прием в эссе.
Второй, очень существенный аспект относится к "сфере права", к "установленному
и абсолютно признанному, [...] неприкосновенному закону" (41), который выплеснул-
ся из языка Крауса, выплеснулся в виде смертоносных молний, "уничтожающего на-
казания". Канетти описывает безжалостное преследование тех, кто отбивался от при-
говоров Крауса. Им в противовес сатирик сформировал "натравливающую массу из
разумных людей" - описание так называемых "краусианцев", которое соответствует
суждениям некоторых современников о безусловных приверженцах Крауса. Хотя в
описании этой "охоты" на жертв отчетливо слышится критика Крауса, эти рассужде-
ния о законе он заканчивает своего рода оправданием: "Мир законов [...] объединил
две сферы, которые не всегда проявляются в такой тесной связи: сферу морали и сфе-
ру литературы. Возможно, в интеллектуальном хаосе, который последовал за Первой
мировой войной, не было ничего более необходимого, чем это слияние" (41).
"К сути созданного им образа Канетти приходит позже, анализируя "основные
средства" влияния Крауса: "дословность и ужас" (42). Эти средства, которые Канетти
выделяет курсивом, - здесь удивительно часто используемая, в более поздних эссе ед-
ва ли еще встречающаяся техника выделения - это были средства "живого Крауса"
(43).
Можно повторять это постоянно: истинный, будоражащий, истязающий Карл Кра-
ус, который вошел в плоть и кровь, который захватил и потряс так, что понадобились
годы, чтобы собраться с силами и дать ему отпор, таков был оратор (43).
И метод оратора, который произвел на Канетти особое впечатление, - это цитата,
с помощью которой Краус знал, как "так сказать, осудить людей из их же собствен-
ных уст". "Но источник этого мастерства - и я не знаю, ясно ли уже была увидена вза-
имосвязь, - был в том, что мне хотелось бы назвать акустической цитатой" (42).
Здесь Канетти формулирует вывод, к которому никогда, возможно бы, без его по-
мощи не пришел ни один германист; топос скромности ("и я не знаю ...") показывает,
что он убежден в оригинальности своей точки зрения. Слышать об этой способности
и передавать эмоции, вызванные услышанным, - Канетти говорит об этом с восхище-
нием, которое и через 35 лет не утратило своей силы.
То обстоятельство, что Канетти такое большое значение придает "слуху", объяс-
няет его метод отбора: пришлось почти не рассматривать в эссе "Факел" и книги Кра-
уса, иначе бы они только отвлекли от услышанного "настоящего [...] Крауса" (43).
В последней части эссе Канетти вдруг начинает говорить о том, чему он "научился
у Карла Крауса" (44): в целом, он называет только два пункта, но кто знает творчество
Канетти, поймет, что здесь речь идет о центральных аспектах этого творчества: он
пишет, что обязан Краусу "чувством абсолютной ответственности", что Краус "от-
крыл ему слух" (44). То, что Канетти впоследствии говорит о своем слухе, который от-
крылся благодаря сильному возбудителю, мало какое отношение имеет к Краусу; но
то важное, что Канетти пишет о своем собственном языковом понимании, о "беспо-
рядке разрозненных фигур" именно в этой связи, несмотря на отход от Крауса являет-
ся несравненным его чествованием.
Несмотря на черты чествования, через все эссе красной нитью тянется мотив необ-
ходимого сопротивления великому идеалу. Уже в обобщенном вступлении речь идет о
том, что "кумира" срывают "с его пьедестала" и "разрушают" (39). В третьем абзаце,
первом, в котором местоимение "я" занимает место подлежащего, речь идет о "едино-
властии" Крауса и снова о том, что он "через несколько лет был окончательно сверг-
11 Ср.: Wagenknecht Christian: Die Vorlesungen von Karl Kraus. Ein chronologisches Verzeichnes. См.:
Kraus-Hefte 35/36. 1985. 1-30. О посещении Канетти лекций Крауса см. также: Hanuschek (Anm. 2). S. 120 и
далее.
26

нут" (39), в конце абзаца о том, что теперь Канетти знает, "почему мне наконец при-
шлось оказать ему сопротивление" (40).
Далее речь идет о том, что Канетти очень скоро, уже на первой лекции, почувство-
вал, "как я начал ему подчиняться" (41). А где он говорит о том, что "Краус вошел в
плоть и кровь", также означает, что "понадобится время, чтобы собраться с силами и
дать ему отпор" (43).
Примерно через три страницы, на которых отмечается то, чему, как кажется Ка-
нетти, он научился у Крауса, следуют (критические) рассуждения о построении пред-
ложений и текстов у Крауса (рассуждения, которые можно считать началом собствен-
ной теории сатиры Канетти ex negativo, низложением Крауса). Они ведут к закрытию
рамочной конструкции, которую автор создал в своем эссе. Потому что, так говорит
Канетти, именно возведение этой стены из предложений и суждений "постепенно" на-
строило его "против Крауса" (46 и далее): мотив сопротивления Краусу возвращается
в неизменном виде. Канетти обосновывает необходимость этого сопротивления, ссы-
лаясь на последствия диктатуры Крауса, в особенности на "всеобщее уменьшение
стремления рассуждать самостоятельно" (47). Из литературы, которую читал Канет-
ти, потому что Краус не был решительно негативно настроен по отношению к ней, он,
по его словам, "приобрел силы для будущего бунта" (48). Здесь встречается слово
"диктатура", которая, конечно, не является "безрезультатной диктатурой" (48). Канет-
ти использует слово "диктатура", разумеется, в своем политическом значении.
Его собственная личность - это, конечно, общая формулировка - развивалась "из
сопротивления" (49), которое, благодаря использованию рамочной конструкции и
лейтмотива, становится центральной темой эссе. Таким образом, мы вернулись к
вступлению - низвержению бога и кумира Крауса, низвержению, которое слышится
уже в первоначальном названии. Окончание, последний абзац которого уже был про-
цитирован, - зеркальное отражение начала: местоимение "я" снова исчезает, появля-
ется в конце в общем рассуждении: "[...] писателя, который ранее не был покорен и
парализован чужой аутентичностью, я совсем не могу себе представить" (48). Тогда
речь больше не идет о Краусе и Канетти, а только о "сопротивлении" писателя тем,
"кто держал его в подчинении" (49), но окончание характеризуется многообразием об-
разов, в противопоставление кладбищу кумиров вступительной части (49). Таким обра-
зом, эссе обращается к новому, будущему и отворачивается от разрушенного кумира.
К эссеистической композиции текста относится то, что среди немногих деталей о
Краусе есть его боги; они встречаются даже два раза. Освобождение от Крауса проис-
ходит так же, как освобождение от них, ставшее возможным за счет сохранения соб-
ственных художественных и литературных образцов для подражания. В произведении
"С факелом в ухе" (331) можно прочитать, что отказ от подражания Краусу произо-
шел также с помощью отхода от его канона, в особенности благодаря открытию для
себя проклятого им Гейне. Об этом Канетти здесь не говорит; но то, что он связывает
значение идеалов для Крауса со значением Крауса как своего идеала, важно для опи-
сания процесса освобождения. К эссеистической структуре текста относится в боль-
шей степени искусство пропуска. Иногда Канетти использует стилистическую фигуру
умолчания ("Я могу сейчас только назвать эти эмоции, хотя при их перечислении мне
так и хочется изложить что-то конкретное по этому поводу, [...], 43), намного чаще
требуются знания о том, о чем здесь не говорится из-за акцентирования внимания на
существенном, на ораторе Краусе и на мастере ужаса, на диктатуре сатирика и на со-
противлении более молодого автора. Так, не называются, предположительно, имею-
щиеся в виду жертвы полемики, и не упоминаются политические взгляды Крауса
(включая его взгляды 1927 г.).
К художественной форме эссе, и, в частности, этого эссе относится наряду с отбо-
ром фактов и пропусков, а также художественной композицией с соответствием нача-
ла и конца и языковая точность. Вспоминается также звучное выделение слова "соб-
ственный" в конце эссе. Многочисленные фразы построены риторически, прежде все-
го, многие (преимущественно бессоюзные) ряды однородных членов: от "феномен,
27

переживание, идеал" (39) в первом до "проснуться, узнать это и назвать" (49) в послед-
нем предложении.
К искусству эссе относятся в особенности очень точные формулировки, как, на-
пример, аподиктическое высказывание в конце абзаца "Карл Краус был мастером
ужаса", или определение его прозы как "стены суждений" (47). Так и образы, как, на-
пример, сравнение структуры предложения Крауса с китайской стеной12 или самые
первые об обломках низвергнутых богов в разрушенном "святилище" (39), другие ме-
тоды, которые превращают текст в произведение, которое в одинаковой степени цен-
но как с эстетической, так и с познавательной точки зрения.
В качестве эстетического метода далее просматривается многократное появление
мотивов. Если Канетти в третьем абзаце говорит о "возможно, пятилетнем единовлас-
тии" Крауса (39), то в шестом и седьмом абзаце с конца речь идет о "диктатуре" (48).
Если почти в начале Канетти сравнивает первый установленный Краусом "закон" с
"гранитом", то в конце он описывает состоящую из "тесаных камней" "Китайскую
стену" из суждений Крауса (46). Похожим образом, как уже было упомянуто, из само-
го начала возвращаются ("его срывают с его высоты", 39; "пришлось дать отпор", 40)
слова и сочетания, которые выражают дистанцию по отношению к "кумиру".
Вернемся к определению эссе, с которого я начал: эссе может "превратить обще-
признанное знание в форму личного переживания...". Немного можно сказать по по-
воду общепризнанного знания: Канетти проявляет себя как отличный знаток лич-
ности, творчества и влияния Крауса, каков он есть на самом деле. Фразы, в которых
Канетти эксплицитно показывает свои знания о Краусе, в принципе вовсе не требуют-
ся, потому что одна лишь суть его наблюдений доказывает, насколько точно он знает
Крауса. Поэтому познавательная ценность эссе высока также для того, кто интересу-
ется не Канетти, а Краусом.
"Личное переживание", с другой стороны, ярко выражено в описании Канетти его
зависимости и его освобождения от диктатора как неотъемлемой части его развития.
И часто Канетти говорит pro domo, когда кажется, что речь идет о Краусе: это прием
акустической цитаты и, еще больше, литературная программатика, которую он при-
писывает Краусу: "Он был противоположностью всем писателям, огромному числу
писателей, которые льстили людям, чтобы те их любили и превозносили" (43).
Как раз это и является литературной программой самого Канетти. Таким образом,
подлинным достижением этого эссе является удачное соединение личного пережива-
ния и общепризнанного знания. Краус является "школой сопротивления" и остается
все же идеалом. Канетти одновременно говорит о Краусе и о себе.
В заключение замечание по поводу возможной интертекстуальности эссе, которая,
конечно, является очень гипотетической. Напряжение между диктатурой идеала и пу-
тем к собственному, возможно, указывает на известный литературный текст, кото-
рый Канетти, скорее всего, был известен: "Возрождение - это выход человека из его
собственного обремененного долгами несовершеннолетия. Несовершеннолетие - это
неспособность воспользоваться своим разумом без помощи другого. [...] Sapere aude!
Имей мужество использовать свой собственный разум! Это девиз просвещения. «Это
написано в небольшом сочинении Канта "Что такое просвещение?"»13. Но эта парал-
лель в любом случае многое объясняет, даже если это не намек. Но если мое предпо-
ложение верно, тогда описанный в этом эссе процесс освобождения от Крауса вышел
12 Мне не хотелось бы критиковать Канетти, но, исходя из известной теперь истории возникновения
текстов, которая, как считает Канетти, говорит об их аддитивной структуре, я все-таки настоятельно под-
черкиваю, что многие виды полемики имеют совсем не бесцельную структуру, как утверждается здесь.
13 Нам едва ли что известно о том, какими знаниями о Канте обладал Канетти (ср. Hanuschek, Anm. 2,
S. 179: Канетти высказывался о Канте с "определенным уважением"); но не стоит переоценивать значе-
ние того факта, что первоначальное название романа "Ослепление" ("Blendung") было "Кант загорается"
("Kant fängt Feuer").
28

бы далеко за рамки отношения Канетти к преодоленному идеалу и непременно стал
бы образцом процесса просвещения - для чего подошли бы безличные формулировки
в начале и в конце. Проявление уважения и восхищение "помощью другого" выража-
ют как раз тесную связь Канетти с литературной традицией; с другой стороны, через
все эссе проходит тема важности отделения от этого "другого". Традиция и освобож-
дение находятся в диалектической связи, о которой Канетти пишет не только в этом
эссе.
Перевод с немецкого
A.B. Хорошевой
29

Пространство власти
и конструкция массы:
Канетти и политическая социологияА. Ф. ФИЛИППОВЖанр трактата Канетти "Масса и власть” определить очень трудно. Пожалуй, в од¬
ном можно быть уверенным: с точки зрения строго дисциплинарной, он не принадле¬
жит к социологии. Тем не менее этот труд отчасти социологией инспирирован и, в из¬
вестной мере, может, в свою очередь, инспирировать социологию. Именно о некото¬
рых линиях такого влияния, потенциально очень существенного, и пойдет у нас речь.
Мы попытаемся показать области возможного сопряжения рассуждений Канетти и
аппарата теоретической социологии. Мы остановимся на нескольких ключевых поня¬
тиях дисциплины и попытаемся показать, что именно можно извлечь для их трактов¬
ки через обращение к работе Канетти "Масса и власть". Важные аспекты этой рабо¬
ты могут получить своеобразное освещение в двух перспективах: теоретической со¬
циологии пространства и теории социальных событий, которые представляются нам
многообещающими направлениями в развитии социальной науки . В свою очередь,
развитие ее в этих направлениях является одним из немногих шансов сохранить или
даже вернуть обратно утраченный в последнее время кредит публичного внимания и
доверия. Старый социологический аппарат часто отказывает в критически важных
ситуациях. Его обновление возможно лишь при обращении к самым неожиданным
ресурсам.1. Власть и телоЧто понятие власти предполагает понятие тела, является общим местом теорети¬
ко-социологических рассуждений. Власть в ее предельном осуществлении - это спо¬
собность причинения абсолютного события: смерти. Этот вид альтерации - переход
живого в неживое - может свершаться также и естественным образом, смерть входит
в логическую конструкцию жизни. Но власть есть способность вмешаться в естествен-1 См. подробнее: Филиппов Л.Ф. Теоретические основания социологии пространства. М.: Канон-
Пресс-Ц, 2003; Филиппов Л.Ф. К теории социальных событий //Логос. 2004. № 5 (44). С. 3-28.© Филиппов А.Ф., 2007 г.30
ный ход дел, причинить смерть, естественным образом не ожидаемую. Не всякое вме-
шательство власти смертоносно2. Но смертоносность входит в ее логическую кон-
струкцию3: некое действие рассматривается как властное, если без него события ожи-
даемым образом совершались бы так, что соответствовали бы рутинным ожиданиям
естественного хода вещей. Поскольку же в делах человеческих всегда возможна раз-
ная направленность воли действующих, способность властвующего заставить кого-
либо действовать вопреки своей воле должна быть чем-то подкреплена. Предельная
возможность действия на другого, понимаемого, прежде всего, как тело, есть способ-
ность это тело умертвить. Каузальность власти связана как раз с этим потенциалом
причинения смерти, которое остается в горизонте возможных событий и как таковое
окрашивает собой прочие действия. Мулыпивалентностъ власти есть способность
под угрозой насилия над телом вызвать совершение самых разнообразных событий,
обычная фигурация которых не предполагает в качестве абсолютного начала едино-
личную волю другого человека. Итак, в первичном опыте телесности, испытывающей
действие власти, взламывается, как правило, нетематизируемая, рутинная, естественная
каузальность существования живого, в том числе и движения живого к смерти.
Посмотрим, с этой точки зрения, что именно может дать нам здесь обращение к
Канетти. Если говорить о "микрофизике власти", то первично здесь, очевидно, отно-
шение двух тел. Тело властвующего действует на тело подвластного. Почему под-
властный подчиняется? Этот вопрос, ответ на который бывает столь очевиден в обы-
денной жизни, остается мучительно проблематичным для теоретиков. В самом деле,
как писал однажды Георг Зиммель, один человек предлагает другому достаточно
внятный выбор: или повиновение, или такое воздействие на тело, которого тот, вто-
рой, как представляется, хотел бы избежать. Предельным случаем такого воздействия
является способность причинить смерть. Но что будет, спрашивает Зиммель, если
другой предпочтет скорее смерть, чем повиновение? Почему власть возможна? Пото-
му, отвечает он, что существует все-таки некое согласие между обеими сторонами.
Некая готовность подчиняться в обмен на что-то более соблазнительное, чем просто
отказ от насилия вплоть до убийства4. Макс Вебер точно так же говорит в своем зна-
менитом определении власти, что это шанс внутри некоего социального отношения
навязать свою волю другому, все равно, на чем этот шанс основывается5. Это не зна-
чит, что Вебер безразличен к источникам таких шансов; он только говорит, что
власть - всегда власть, откуда бы ни брались эти шансы. Здесь важно, конечно, что он
2 См. напр., у Т. Гоббса гл. 28 "Левиафана", где говорится о видах наказаний. На первом месте - на-
казания телесные, то есть, говорит Гоббс, "непосредственно действующие на тело", среди них же на пер-
вом месте казни (corporal punishments), причем они подразделяются не только на "простые и мучитель-
ные", но и на "смертоносные и менее смертоносные" (some be capital, some less than capital). См. в русском
переводе, где этот оттенок смысла упущен: Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Сочинения в двух томах. Т. 2.
М.: Мысль, 1991. С. 245. "Итак, политической властью, - говорит уже Локк, - я считаю право создавать
законы, предусматривающие смертную казнь и соответственно все менее строгие меры наказания для ре-
гулирования и сохранения собственности, и применять силу сообщества для исполнения этих законов и
для защиты государства от нападения извне..." {Локк Дж. Два трактата о правлении //Локк Дж. Сочине-
ния в трех томах. Т. 3. М.: Мысль. 1988. С. 263. И через несколько столетий о том же говорит Герхард
Ленски: "...Сохранение жизни является основной целью подавляющего большинства людей. Если так, то
отсюда следует, что способность отнять жизнь - наиболее эффективная форма власти. Иными слова-
ми, больше людей будут с большей готовностью отвечать на угрозу применения силы, чем на какую-либо
другую {Lenski G. Power and privilege: A theory of social stratification. N. Y.: McGraw Hill. 1966. P. 50).
3 Мы могли бы здесь говорить о диспозиции или, поскольку речь идет о возможных описаниях,
о диспозициональных утверждениях. См.: Райл Г Понятие сознания. М.: Идея-Пресс, 2000. Гл. V, осо-
бенно с. 130-132.
4 Этот аргумент подробно развит в главе о господстве и подчинении его большой "Социологии". См.:
Simmel G. Soziologie. Untersuchungen über die Formen der Vergesellschaftung // Simmel Georg. Gesamtausgabe.
Bd. 11. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1989.
5 См.: Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. 5. Aufl. Studienausgabe. Tübingen: Mohr (Siebeck), 1985. S. 28.
31

говорит именно о шансах, а не о какой-либо однозначной детерминации поведения.
Власть может осуществиться, но может и не осуществиться. И вот, когда речь заходит
о том, почему власти подчиняются, почему шансы власти (чаще, впрочем, он говорит
о господстве) реализуются, Вебер говорит о разного рода духовных основах власти, о
том, что делает ее в глазах подчиняющегося легитимной.
Но почему вообще возможна конструкция, в которой "духовное" обретает такую
силу? - Это старая "гоббсова проблема". Что-то должно иметь важность для челове-
ка, чтобы он принял решение подчиниться? Или он просто склоняется перед грубой
силой, но только на время - на то время, пока сохраняется угроза? И что будет, если
властвующий, скажем так, отвернется6! Почему сохраняется повиновение, когда нет
прямой угрозы? Только ли из-за предвидения возможного насилия? Только ли как
тактика лукавого раба? - У Канетти есть ответ на этот вопрос. Собственно, не ответ,
если судить с точки зрения науки, но некое прозрение, подступ к ответу. Канетти го-
ворит: жало.
Что такое "жало"? Канетти не сразу произносит это слово. Он надолго задержива-
ет наше внимание на стае. Описывая разные виды стаи, он совершает, собственно го-
воря, некую подстановку, хорошо заметную социологам - впрочем, так же можно ска-
зать, что он отказывается от социологического способа рассуждения, используя из-
вестные понятия и ходы мысли только как ресурсы своего собственного рассуждения.
Социолог будет говорить о явлениях, которые Канетти называет "преследующей ста-
ей", "военной стаей", "оплакивающей стаей", "приумножающей стаей", как о различ-
ных состояниях или ситуационно обусловленных видах действия некоторого социаль-
ного единства. Так, поскольку многие примеры приводятся из описаний жизни индей-
цев, соблазнительно было бы говорить, например, о примитивных, первобытных
формах социальной организации. А поскольку вслед за тем приводятся и примеры из
жизни обществ более высокоорганизованных, примитивное можно было бы рассмат-
ривать как фундаментальное. Но дело в том, что стая как раз не является, собственно,
социальной организацией. Или еще точнее: социальная организация предстает всякий
раз иной, в зависимости от того, какого рода стаей она оборачивается в разных ситуа-
циях. "Тому, что называется племенем, родом, кланом, я сознательно противопостав-
ляю другое единство - стаю. Все эти известные социологические понятия, как бы ни
были важны сами по себе, все же статичны. Стая же, напротив, единица действия, она
проявляется конкретно. На нее и должен ориентироваться тот, кто изучает истоки
массового поведения"7.
Пожалуй, имеет смысл обратить внимание на то, что в огромной библиографии к
"Массе и власти" не нашлось места Дюркгейму. И это - при том, что значительная
часть примеров и тем Канетти пересекается с дюркгеймовскими - в "Элементарных
формах религиозной жизни". Вот тут-то и обнаруживается расхождение. Конечно,
с точки зрения Дюркгейма (если представить себе, что ему довелось бы прочитать
"Массу и власть"), то, что делает Канетти, вообще не могло бы рассматриваться как
наука и не представляет собой никакой познавательной ценности. Канетти говорит
нам: вот феномен такой-то (следует описание, нарочито феноменологическое, без
критического анализа, без сопоставления данных многочисленных источников - то,
что на более современном языке можно было бы назвать экземплярами нарратива),
но разве не ясно, что он имеет прототипическое значение, что именно его мы можем
опознавать затем в самых разнообразных явлениях? Достаточно сказать: "нет, не яс-
но", - и вся конструкция рухнет. Ученый не мог бы довольствоваться одной только
интуитивной достоверностью. Но, в свою очередь, и ученый основывает свое видение
социального на некоторых интуициях, только работает с ними по-другому. Тут-то и
6 Карл Шмитт в этой связи говорит о старой проблеме ресурсов внимания: кто обладает властью
господина, когда тот спит? См.: Schmitt С. Gespräch über die Macht und den Zugang zum Machthaber.
7 Канетти Э. Масса и власть / Пер. Л.Г. Ионина. M.: Ad Marginem, 1997. С. 107.
32

оказывается, что Дюркгейм и Канетти обращают внимание - при работе с материа¬
лом этнографических описаний аборигенов Австралии - на одни и те же феномены.
Это и обращение с магическим предметом чурингой (в русском переводе Канетти она
ошибочно названа "хурингой"), и оплакивание, и инициация... Но разница велика:
Дюркгейм говорит о разных ритуалах, функция каждого из которых состоит в том,
чтобы по-своему способствовать укреплению и поддержанию солидарности общест¬
ва. Канетти вообще в принципиальных случаях избегает слова "ритуал". Он говорит о
стае, даже не о модификациях стаи, не так, что можно было бы сказать, что из пресле¬
дующей стаи получается стая оплакивающая или празднующая победу, но именно о
разных стаях, хотя бы даже персональный состав воинов и плакальщиков был одним
и тем же. И, соответственно, предмет его описаний - не ритуал, но некоторое дей¬
ствие, по которому и идентифицируется то, что действует.Получается так, что то, что Канетти описывает по видимости как некую вещь (со¬
циальную вещь, разумеется, нечто такое, что видится нам, когда мы говорим "органи¬
зация", "орда", "институт"), на самом деле является событием или цепочкой событий.
Действие есть событие, и оно в изображении Канетти имеет плоскостной характер.
Иначе говоря, дело обстоит не так, что некой вещи приписывается атрибут или опре¬
деляется временной модус моментального состояния, так что мы через совокупность
таких состояний видим самое вещь в ее живой изменчивости. Напротив, мы видим,
что этими состояниями вещь, которая обычным образом могла бы быть чем-то еще,
не описывается дополнительно, но исчерпывается. За событием оплакивания нет
стаи, которая в одно время оплакивает, а в другое празднует, а в третье совершает
еще что-то, но при том остается той же самой стаей, которую можно было бы описы¬
вать еще и как-то иначе, нежели в терминах действий. Мы видим только эти действия,
эти события, устроенные, однако, определенным образом.Устройство события или, иначе говоря (и вспоминая тем самым язык венского по¬
зитивизма), его логическая конструкция здесь такова, что она предполагает нечто не¬
обходимое для совершения таких действий. Мы, собственно, и начали это рассужде¬
ние с того, что зафиксировали такое логически необходимое. Это тело. Вообще гово¬
ря, то, что социальность образована людьми из плоти и крови, хотя и является общим
местом, далеко не всегда и тем более - не всегда успешно описывается теоретиками.
Мало знать это обстоятельство. Ему требуется приписать теоретическое значение.
Теоретическое значение телесности человека связано, - и у Канетти это также совер¬
шенно очевидно - по большей части, с ситуациями сотелесного присутствия, как это
называл Ирвинг Гофман8. Сотелесное присутствие - это присутствие одного человека
в перцептивном поле другого, причем перцепция преимущественно не опосредствова¬
на при этом техническими приспособлениями.Члены стаи, какими представляет нам их Канетти, по преимуществу находятся
внутри особой зоны социального конструируемого пространства. Это манипулятив-
ная зона, как называл ее Джордж Герберт Мид, или мир в пределах непосредственной
доступности, как, с опорой на А. Шюца, говорят представители феноменологиче¬
ской социологии. Тело действует на тело. Органическое существование оказывается
под угрозой, и вот тут что-то происходит. Канетти указывает, что именно: если телу
удалось приблизиться к телу, подкрасться, прыгнуть, то за этим "следует первое при¬
косновение. <...> В момент прикосновения конкретизируется намерение одного тела в
отношении другого. <...> Следующая ступень приближения - хватание. <...> При хва¬
тании важно производимое рукой давление. <...> Давление может расти вплоть до раз¬
давливания'9. Иначе говоря, отношение тел Канетти берет не в смысле когнитивном
(перцепция как базис познания), но в смысле экзистенциального противоборства,8	См., напр., в русском переводе: Гофман И. Порядок взаимодействия // Теоретическая социология.
Антология / Под ред. С.П. Баньковской. Т. 2. М.: Книжный дом "Университет", 2002.9	Канетти Э. Масса и власть / Пер. Л.Г. Ионина. М.: Ad Marginem, 1997.2 Вопросы философии, № 333
борьбы на выживание: соприкосновение как момент властного подавления, находя-
щего свое продолжение в полном овладении чужим телом, вплоть до пожирания. Это
не то, что происходит всякий раз. Не всякий раз люди противоборствуют. Не всякое
противоборство кончается гибелью, не за всякой гибелью следует прямое пожирание
побежденного. Это всего лишь полнота логической конструкции, просвечивающей в
идентификации события как события власти. Однако же это описание дает слишком
мало: кому-то удалось, кому-то не удалось выследить жертву, подкрасться, схватить и
т.д. Состоявшаяся победа свидетельствует только о себе самой, подобно тому как вы-
живание как таковое говорит только о выживании: моментальный успех может в сле-
дующий миг обернуться поражением и неудачей10. Больше власти у того, продолжает
Канетти, кто не дает себя схватить. Для того-то и создает вокруг себя властитель
свободные пространства11. Но только вот между схватыванием и созданием свобод-
ных пространств есть важная разница: первое всегда событие, второе - состояние,
предрешение вероятного хода многих событий. И снова вопрос: почему?
Мы видели, что моментальная реализация власти как непосредственного физиче-
ского превосходства, в сущности, совершенно необъяснима. Она означает только, что
в определенной констелляции сил одна из сил оказалась превосходящей. Но для логи-
ческой конструкции события власти этого мало. Мы указываем, что это не констел-
ляция моментального превосходства и слабости на двух полюсах приказа и подчине-
ния, но нечто пролонгированное. Пролонгированное - куда? Если в прошлое, то это
ничего не объясняет, ибо за ближайшим прошлым было отдаленное, и в прошлом то-
же была констелляция сил, а за ним было другое прошлое, и мы все равно не ответили
на вопрос, откуда взялось постоянное подчинение. Если же в будущее, то вопрос ста-
вится во всей остроте: почему подчинение продолжается за пределами констелляции,
почему пространство возможного схватывания остается свободным. Или: что же это
было за событие, что на самом деле произошло, когда один человек в перцептивном
поле другого человека испытал действие превосходящих сил его тела и подчинился?
Канетти говорит: жало12. Что это такое? Жало - это след приказа. Приказ в ситуа-
ции превосходства принудил одного человека повиноваться другому. Ситуация изме-
нилась, но повиновение не прошло бесследно. Это - главный результат Канетти. По-
виновение приказу не проходит бесследно для тела. Тот, кто действует, действует не
так, будто бы ему открыты все возможности выбора, и, принимая в расчет те резоны,
которые связаны с выбором одной из альтернатив, он совершает поступок. На самом
деле тело его модифицировано. Приказы, им исполненные, продолжают в нем свое
существование.
Современная социология может описывать такие состояния. В понятии габитуса у
Бурдьё мы находим идею существенной модификации операций тела, продолжения
многократно повторяемых движений в своеобразной установке сознания и действия,
гомологичной определенному полю. Но у Канетти все по-другому. Кажется, он един-
ственный, кто говорит не только о глубоком внедрении приказа в тело, но и о том, что
жало приказа остается ему чужеродным. Обычным образом способность отнестись к
своему как чужому, отличить самость от наносного связывается с субъектностью че-
ловека и в конечном счете с его сознанием, рефлексией и т.п. Канетти говорит об ан-
тропологических ресурсах и ограничениях власти, как они дают знать себя непосред-
ственно в теле. "Жало возникает во время исполнения приказа. Оно отделяется от не-
го и впечатывается в исполнителя как точное отображение приказа. Оно мало,
глубоко спрятано и скрыто от сознания; его главное свойство... - это его абсолютная
неизменяемость. Оно изолировано от остального состава человека как нечто чуждое
его плоти. ... Приказ может повторяться часто, исходя из одного источника и адресу-
10 К теме выживания мы еще вернемся ниже.
11 См.: там же. С. 224.
12 См.: там же. С. 328 и далее.
34

ясь к одной и той же жертве, образуя множество одинаковых жал. Идентичные жала
не остаются изолированными, соединяясь друг с другом. Новая структура растет на
глазах, тот, в ком она сидит, не может ее не заметить. Она слишком крупна и докучли-
ва..."13. Тело не выдерживает преизбытка приказов. Подспудное стремление освобо-
диться от жал приказа, когда инстанции приказывания множественны, своеобразное
облегчение, какое испытывает тот, кто в строгой иерархии приказывающих инстан-
ций может действовать исключительно сообразно приказу, изменение баланса прика-
заний в смысле получения приказа и отдания приказа, что совершается опять-таки не-
посредственно через тело и в теле - все это предполагает своеобразную феноменоло-
гию тела, имплицированную логической конструкцией абсолютных событий. Иначе
говоря, мы не должны объяснять, каким это образом в живом теле торчит жало при-
каза, какого рода органические модификации, фиксируемые анатомически или фи-
зиологически изменения можно интерпретировать как торчащее жало. Мы просто
включаем жало в конструкцию наблюдаемых действий, подобно тому, как мы вклю-
чили в них живое тело: простая констатация власти ограничивается простой отсылкой
к телу. Дифференцированное рассмотрение власти требует столь же дифференциро-
ванного обращения к телу в терминах, которые были бы осмысленны и возможны в
контексте такой феноменологии наблюдения.
2. Масса и дистанция
В конструкции массы, какой она предстает в трактате Канетти, самым главным
представляется значение дистанции. Дистанция позволяет избежать прикосновения.
Дистанция - свободное от потенциальных прикосновений пространство властвующе-
го. «И только в массе человек может освободиться от страха перед прикосновением.
Это единственная ситуация, где этот страх переходит в свою противоположность. Для
этого нужна плотная масса, где тело прижато к телу, которая плотна также в своей
душевной конституции, то есть такая, где человеку безразлично, кто на него "да-
вит"»14. Характерным образом, также и масса, подобно стае, - не вещь, но событие:
она внезапно возникает и внезапно исчезает. "До момента разрядки массы практиче-
ски не существует, лишь разрядка создает массу в подлинном смысле слова. Это мо-
мент, когда все освобождаются от различий и чувствуют себя равными"15.
В отличие от власти, которая является только потенцией события, только входит в
логическую конструкцию тех или иных событий, масса именно есть событие: не по-
кой, не пребывание, но движение, альтерация, свершение. Таким образом, то, что на
первый взгляд могло бы представляться самым вещным в социальном, при ближай-
шем рассмотрении оказывается самым подвижным, неизменным в своей изменчиво-
сти. Это растворение плотности в моментальных движениях влечет за собой, разуме-
ется, и определенную технику наблюдений и описаний. Определяя основные свойства
массы, Канетти искусно комбинирует логику наблюдений "от тела" и "от движения".
С телом связано пространство, с движением - событийность массы. Таким образом,
выясняется, что событие и пространство представляют собой две критически важных
категории, совместное использование которых (даже если терминологическая чисто-
та рассуждений оставляет желать лучшего) только и дает интересные результаты.
Когда Канетти рассуждает о свойствах массы (стремление к росту, господство равен-
ства внутри массы, плотность и стремление к большей плотности, движение в некото-
ром направлении16), это становится особенно хорошо видно. Нисколько не неожидан-
13 Там же. С. 352-353.
14 Там же. С. 19.
15 Там же. С. 21.
16 См.: Там же. С. 34-35.
35

ными, а, напротив, вполне очевидными для всех, кто знаком с исследованиями простран-
ства, являются здесь и существенные экскурсы к проблематике ритма11. Наконец, с
принципиальной точки зрения, не может вызывать возражений обильное использова-
ние метафор. Метафоры массы (то, что Канетти называет "символами массы"), иначе
говоря, "коллективные единства, состоящие не из людей и, тем не менее, воспринимае-
мые как массы"18, представляют собой особый интерес и особую ценность. Устойчивые
метафоры могут играть незаменимую роль даже в научном рассуждении, и хотя огонь,
море, река, лес, песок, груды, ветер и т.д. могут, скорее, обострить наше внимание, чем
полностью заместить язык понятий, суть этой обильной и многословной метафорики в
другом. Чем больше и чем более убедительно мы уподобляем массу огню, ветру, полям
ржи и т.д., тем более очевидным становится метафорическая природа самой категории
"масса". Ей невозможно дать строгое научное определение, что-то важное будет все
время ускользать, и будет проявлено только через дополнительные метафорические
уподобления. Но если по поводу каждого из уподоблений можно также и поспорить, то
само понятие массы - при том, что собственно понятием его называть нельзя, - кажется
почти бесспорным. Масса - это абсолютная метафора в том смысле, в каком говорил
об этом Ханс Блюменберг19. Метафорический характер ее почти стерт, и все-таки за-
метен при специальном исследовании, к ней прибегают ученые и ее нагружают, расцве-
чивают дополнительными метафорами авторы сомнительной дисциплинарной принад-
лежности, которых, как правило, и, скорее, в похвалу называют просто "мыслителями".
К ним, конечно, относится и Канетти.
И вместе с тем, значительная часть рассуждений Канетти о массе скорее спорна,
чем продуктивна. В социологически важных аспектах они содержат несколько важных и
поучительных ошибок. Главная из них состоит в том, что некий аргумент, сила которого
демонстрируется применительно к отдельному человеку, применяется затем без сущест-
венных модификаций к массе. С одной стороны, в этом есть свой резон. Если масса, как
мы видели, - это не "вещь", но фигурация событий, то и рассуждения о действиях одного
человека, и рассуждения о действиях множества людей имеют, в общем, одну природу:
большое множество событий, происходящих с множеством людей, есть умножение мень-
шего множества событий, происходящих с отдельным человеком. Но, с другой стороны,
такое рассуждение могло бы иметь только очень ограниченное применение. Ведь массой
называется именно и только событие (или цепочка событий), в которых одним человеком
дело не ограничивается. Прототипическое событие массы может произойти с одним. Но
если в логическую конструкцию массовых событий включено присутствие других и вза-
имное действие одних людей на других, то это значит, что простое перенесение логики
действий одного на действия многих не оправдано.
Мы покажем это на двух примерах.
1. Важную роль в рассуждениях Канетти играет понятие кристаллов массы. Так он
называет стабильные, жесткие образования, в отличие от собственно массы неизмен-
ные, которые выступают центрами возбуждения более рыхлых и неустойчивых масс.
Давая им определение, Канетти называет их "группами. Но группа - это старое со-
циологическое понятие. Что существуют устойчивые образцы группового единства и
группового поведения, что есть распределение ролей в группах и прочее в том же ро-
17 См. в цитируемом сочинении, например, с. 36-40, а из прочей литературы работы Анри Лефевра,
прежде всего, "Производство пространства" и "Ритманализ". См.: Lefebvre H. La production de l'espace. Par-
is: Anthropos, 1974; Lefebvre H. Éléments de rythmanalyse. Paris: Syllepse, 1992.
18 Канетти Э. Цит. соч. С. 86.
19 См.: Blumenberg H. Paradigmen zu einer Metaphorologie. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1998. S. 11-12.
20 См.: Канетти Э. Цит. соч. С. 84-86.
36

де, - это старый, привычный социологический ход мысли. И, конечно, по сравнению с
тонким и дифференцированным социологическим рассмотрением, которое здесь в
принципе возможно, суждения Канетти выглядят плоскими.
2. Другой пример связан с понятием выживания. Рассуждение о выживании и выжива-
ющем находится у Канетти как бы на переломе повествования: от описаний массы к опи-
саниям власти. По преимуществу этот феномен, если мы правильно трактуем компози-
цию книги, отнесен уже к власти. Действительно, выживающий возвышается над други-
ми. Выживание, как замечает, опираясь на Канетти, Зигмунт Бауман, - это не просто
самосохранение, которое, как таковое, возможно и в одиночку. Выживание - это соци-
альное отношение. Выживание может состояться именно потому, что другие не дожили,
не выжили21. Правда, Бауман не фиксирует внимание на том, что стремление к выжива-
нию, свойственное каждому по отдельности, вовсе не означает ни стремления к массово-
му выживанию (то есть общего стремления выжить тех, кто описан как масса), ни стрем-
ления к выживанию массы именно как массы (то есть сохранению в логической конструк-
ции последующих событий той составляющей, которая позволяет приписывать действия
массе). Паника, которую можно представить как массовое действие в стремлении вы-
жить, вовсе не означает стремления к сохранению именно массы паникующих. Массовое
самоубийство можно переинтерпретировать в терминах выживания (уход из жизни ради
иной лучшей жизни), но опять-таки за счет вынесения за скобки собственно массового в
этом поведении. Однако Бауман обращает наше внимание на обстоятельство, которому
не придает значения Канетти. "Язык выживания - это инструментальный язык, кото-
рый должен служить инструментальному действию и руководствовать им. Это язык
средств и целей; действий, которые выводят свой смысл из целей, которым они служат, и
основания их - из того, что служат они целям хорошо"22.
Если Бауман прав, это позволяет нам более точно судить о недостатках Канетти.
Инструментальный язык выживания кажется феноменологически точным в двух слу-
чаях: (1) когда современный исследователь вменяет людям, участвующим в элемен-
тарных формах социальности, некие простые, изначальные прозрения условий человече-
ского существования и (2) когда он говорит о чем-то, что должно считаться очевидным
для его читателей как существенная составляющая их жизни и мировоззрения. Иначе го-
воря, он приводит примеры первобытного эгоизма, того, что в начале прошлого века
любили называть "готтентотской моралью", и говорит: разве сейчас не то же самое?
Разве не является для нас выживание столь же несомненной целью, как и для людей
примитивных культур? Эта точность обманчива. В логическую конструкцию событий
выживание может входить как одно из несомненных оснований. Но только одно. Ибо
выживание имеет отношение лишь к одному разряду абсолютных событий: прекра-
щению существования. Сакральное как явление трансцендентного в имманентном яв-
ляется другим разрядом таких событий, и применительно к ним инструментальная ло-
гика выживания бесполезна и бессильна. Вопрос состоит, собственно, в том, не оказы-
вается ли она единственной возможной в ситуациях массовых действий, когда бы и где
бы они ни совершались. Поверхностным указанием на очевидности здесь удовлетво-
риться уже нельзя. Так, интерпретация мировых религий спасения с точки зрения вы-
живания или с точки зрения манипуляции большими массами в их целенаправленном
движении - это слишком сильный ход, чтобы в доказательстве его удовлетвориться
простым "разве вы не видите?". Что - если не видим? Здесь требуются совершенно
иные процедуры наблюдения, анализа и доказательства. И все-таки: Канетти ориен-
тирует наше внимание. Благодаря этому значимым фактом оказывается то, к чему
обычно равнодушна наука. Этого не так мало для начала исследований, которые в
итоге могут привести к совсем иным результатам, чем те, что предполагались авто-
ром "Массы и власти".
21 См.: Ваитап Z. Mortality, Immortality and Other Life Strategies. Cambridge, UK: Polity Press, 1992. P. 34.
22 Ibid. P. 130.
37

Неизбежная "двойная масса".
Размышления на основе феноменологии
войны Элиаса Канетти
Д.Д. ПАТИЛЛО-ХЕСС
То, что мы обнаруживаем в философии,
банально; она не учит нас новым фактам -
это делает наука. Но правильный обзор этих банальностей
чрезвычайно сложен и чрезвычайно важен.
Философия и есть, собственно, не что иное,
как обзор банальностей.
Людвиг Виттгенштейн
Исходя из знаний о простых родовых обществах - стаях, - двойная масса всегда
есть там, где сходятся люди, причем самая важная двойная масса, о которой теперь
только и думают, - это двойная масса из друзей и врагов, которые противостоят друг
другу.
Канетти описывает войну как двойную массу, где главную роль играют убийства.
На войне речь идет о массовых убийствах, поэтому повелитель, оставшийся в живых,
объявляет самым четким образом о своих деструктивных намерениях. В этом смысле
утверждение Мартина ван Кревельда о том, что война не только служит власти, но
она и есть власть, дублирует мнение Канетти.
Для Канетти в его размышлениях о власти - рассуждение о смерти и мгновении
выживания играет решающую роль, с ее очень весомыми последствиями, о которых
до Канетти задумывались мало или не задумывались вообще, а именно, чувства, кото-
рые испытываешь непосредственно по отношению к смерти другого: недоверчивость,
ужас и удовлетворение. Удовлетворение, которое, согласно традиции, или тому, что
нужно чувствовать, остается скрытым и которое, когда оно накапливается и суммиру-
ется, может означать триумф и победу, опасное и повторяющееся переживание кото-
рых вызывает чувство неприкосновенности, стремление к которому побуждает влас-
тителя в желании быть единственным, что в конечном итоге для Канетти является за-
родышем власти.
© Хорошева A.B. (перевод), 2007 г.
38

Право на жизнь и смерть всех подданных - это важный признак властителя. Сол-
дат обучают двойной способности: уметь убивать врага и быть готовым самим уме-
реть за власть. Но не только солдаты должны быть подготовлены к самому страшно-
му, все остальные подданные тоже знают, что на них тоже может пасть могущество
власти. Настоящий подданный - это тот, кто позволяет властителю убить себя. "По-
следняя проверка повиновения, - пишет Канетти, - которая играет роль, остается
той же самой". Это утверждение Канетти не ново, уже около 2500 лет назад Сун Цзе
считал, что одна из предпосылок для ведения войны появляется тогда, когда мысли
народа и мысли правителя едины, когда народ готов с ним жить, когда народ готов
с ним умереть.
Война, несмотря на все благие, порой наивные, если не сказать, совсем абсурдные
намерения ликвидировать ее, осталась постоянным элементом выбора политики и
власти.
Канетти утверждает, что часто единственная и самая эффективная возможность
для массы сохраниться - это существование второй массы, к которой она имеет отно-
шение. Будь то шутливое желание потягаться друг с другом или угроза, показная или
реальная. Вид враждебной второй массы или живое представление о ней - самая вер-
ная гарантия избежать распада самим. Двойная масса при наличии власти неизбежна.
Племена или нации, по мнению Канетти, не могут отказаться от противопоставления
с враждебной массой.
Формирование системы двух масс предполагает чувство равенства. Только если
каждая из обеих масс осознает, что ее противник может быть побежден и достоин
быть побежденным, возникает система двойной массы. Слишком сильный противник
угрожает собственному дальнейшему существованию. Конфликта с ним, т.е. возник-
новения двойной массы, пытаются избежать. Слишком слабый противник, напротив,
вызывает, скорее, сострадание, чем способствует сплоченности собственной группы и
готовности к борьбе. Представление о равном враге - это самая верная гарантия дли-
тельного существования наций.
Представление о враге содержит в себе наряду с сохранением нации одновременно
элемент разрядки. То есть в то время как, с одной стороны, оно может способствовать
длительной прочности, с другой стороны, оно является причиной разрядки в военном
столкновении.
Как в "простых" обществах, так и в высокоразвитых странах в подобных столкно-
вениях принимают участие не все, но преимущественно молодые мужчины. По анало-
гии со спортивными соревнованиями двух команд молодые мужчины борются, высту-
пая на стороне соответствующей массы, к которой они принадлежат. Но даже в
простых обществах этих молодых людей нельзя представить в виде массы. Они отби-
раются в большей степени в соответствии со своими талантами, способностями и
сильными сторонами, они получают задания и места в соответствии с законами субор-
динации, которые они определяют не сами.
Двойная масса войны формируется не из воюющих солдат, они образуют иерархи-
ческую структуру командования. Военная масса сохраняет дистанцию по отношению
к месту боя.
Военная масса, дальнейшее существование которой может быть обеспечено толь-
ко войной, формируется в центре племени, нации или общности наций. Эти массы
учат и воодушевляют солдат убивать и быть убитыми. Женщины, которые никогда
по-настоящему не участвовали в применении силы на войне и которые в то же время
подвергаются самой большой опасности в случае поражения, образуют ядро военной
массы вокруг власти.
1.2.3.4. Дистанция между военными массами и военными действиями непосред-
ственно связана с развитием эффективности оружия и средств коммуникации. Пара-
доксальный факт: чем эффективнее оружие и средства коммуникации, тем больше
дистанция и в то же время возможность истребления одной, если не двух сторон, при-
нимающих участие в войне.
39

Дистанция распространяется от непосредственных наблюдений и устных сообще-
ний до передачи информации по электронным каналам, которые позволяют каждому,
находясь в комнате, стать потенциальным участником двойной массы. Из-за эффек-
тивности оружия мы все подвергаемся опасности быть погубленными.
С начала XX в. двойная масса стремительно развивалась в глобальную структуру.
Почти повсеместное возникновение двойной массы в Первой и Второй мировых
войнах стало возможным благодаря телеграфу в Первой и радио во Второй мировой
войне. Если говорить сегодня о виртуальных двойных массах войны, то они тоже бе-
рут свое происхождение в этих двух типах глобального воздействия на людей.
Вторая половина XX в. была ознаменована реальной двойной массой "социализм
versus капитализм" или "свобода versus диктатура" и идеологическим антагонизмом
Севера и Юга. При этом последний выступал как протагонист деколонизационных и
национальных "освободительных войн" против одной из двух сторон реальной двой-
ной массы - социализма/капитализма. В конечном счете это привело только к тому,
что отдельные нации изменили сферы влияния. Реальная двойная масса холодной вой-
ны существовала на "Юге", обездоленные общества были при этом только шахматны-
ми фигурами, которые могли быть выиграны или потеряны. Войны велись не между
противостоящими блоками и, тем более, не между государствами с противоположной
идеологией. В большей степени такая "позиция" привела к разорению и убийствам за
пределами центров власти. Они превращали целые местности в пустыни и называли
это состояние "миром".
Теоретическую готовность обоих блоков вести войну блокировала атомная опас-
ность. Канетти утверждает: "Как же долго тогда все длилось, и как же мало было все-
го на этой незнакомой земле для уничтожения! Сегодня между решением и результа-
том - не больше, чем миг. Что Чингисхан! Что Тамерлан! Что Гитлер! - по нашим
меркам, жалкие ученики и дилетанты!". Эта близость между решением вести войну и
разрушительным воздействием нейтрализовала великие державы по отношению друг
к другу.
США и Советскому Союзу пришлось понять, что атомное оружие, даже в перего-
ворах со странами, у которых его нет, не дает больших преимуществ. Канетти утверж-
дает: "Древняя структура власти, ее сердце и ядро: защита властителя за счет осталь-
ных, довела себя до абсурда, она разрушена. Власти теперь больше, но она и мимо-
летнее". Можно утверждать, что политическое влияние атомного оружия потому бы-
ло таким незначительным, что никто не мог предложить стратегию, как вести атом-
ную войну и при этом не взорвать всю Землю.
Губительные последствия применения США атомной бомбы в 1945 г. в Хиросиме и
Нагасаки до сих пор осознаны в недостаточной степени, если вообще осознаны.
Распад Советского Союза и связанной с ним международной политической систе-
мы двух масс повлек серьезные последствия. Военные столкновения между нациями,
которые, с одной стороны, были до этого частью международной двойной массы, а с
другой стороны, были более или менее удачными попытками создания других двой-
ных масс, которые должны гарантировать сплоченность западных промышленных
держав.
С распадом "привычного" глобального уклада вернулись духи прошлого. То, что,
казалось, было изгнано после Второй мировой войны как на Западе, так и на Востоке,
вновь появляется по всему миру в виде раздробленных "новых" государств: концен-
трация масс вокруг новых символов в их самой отвратительной форме. Интеллектуа-
лы повсюду создают "сообщества ищущих родину". Надежду о "мире без границ",
сформулированную в идеологическом смысле как открытое общество, мы можем
рассматривать как окончательное разочарование или как иллюзию, выдуманную за-
падными правителями. Евразия распалась на нации под управлением властолюбивых,
лишенных фантазии политиков-параноиков. Войны ведутся во имя массовых симво-
лов, которые, казалось, были давно похоронены.
40

Теоретики войны в связи с равновесием сверхдержав и "мира" до 1990 г. не знали,
как назвать военные столкновения вне промышленных держав. Тогда возникло опре-
деление: "ведение войны низкой интенсивности". После распада Советского Союза и
в связи с первым военным нападением на Ирак появилось понятие асимметричной
войны. Оба определения обманчивы.
Определение "ведение войны низкой интенсивности" - это умаление масштабов
военных столкновений вне промышленных держав, хотя в подобных войнах использу-
ется оружие массового уничтожения, которое намного эффективнее, чем раньше, и
убивает намного больше людей, чем в войнах прошлого.
Понятие "асимметричной войны", которое пришло вслед за понятием войны "низ-
кой интенсивности", представляет собой парадокс, так как ее предпосылкой как раз
является "симметричная" сила обеих сторон системы, состоящей из двух масс. В то же
время крушение асимметричного ведения войны поучительно - стоит задуматься о
США во Вьетнаме или о Советском Союзе в Афганистане. Эти войны не увенчались
успехом не только в регионе, где они велись, но и в столицах промышленных держав,
после того как местные массы осознали "асимметрию" и решительно выступали про-
тив нее. При этом не надо забывать, что если бы даже военные потенциалы были
асимметричны, ведение подобного рода войн предполагает одинаковую по силе систе-
му двух масс, по меньшей мере, с идеологической точки зрения. Стоит задуматься о
Вьетнаме и войне против международного коммунизма или об Афганистане и войне
против международного империализма. Необходимо было бы обратить внимание на
возникновение потенциальных глобальных масс, которые должны оправдать "асим-
метричные" войны, так чтобы войны казались "симметричными".
Хотя, кажется, никто не воспринимает всерьез борьбу "свободного" мира против
"оси зла", тем не менее, почти каждый убежден, что, по крайней мере, некоторые
асимметричные войны против "невидимой" массы исламского терроризма оправданы.
Основы апокалипсического сценария "борьбы добра против зла" заложил Рональд
Рейган своей внешней политикой силы, которая преимущественно определялась его
антикоммунизмом. Рейган был убежден в том, что сможет привести мир к свободе и
демократии. Его риторика настроила умы многих граждан западных промышленных
держав против Советского Союза, против, как он тогда говорил, "империи зла", что-
бы бросить ей вызов, как идеологический, так и военный и подавить всеми средствами
советско-коммунистическое влияние в странах "третьего мира".
Джордж Буш-младший расширяет эту "империю зла", утверждая, что такие госу-
дарства, как Северная Корея, Иран, Ирак и государства, подобные им, и их террори-
стические союзники формируют ось зла, которая вооружается, чтобы создать
угрозу миру на Земле. Для Буша-младшего как с идеологической, так и с реалистиче-
ской точки зрения, было важно постепенно заменить образ врага в виде коммунизма
на образ исламского фундаментализма.
Ссылаясь на определенные выдержки из Нового Завета, христианство обычно
рассматривают как самую мирную из всех монотеистических религий. Слова Иисуса:
"Возлюби ближнего твоего как себя самого" (Мф. 22.40) содержат достойные внима-
ния представления о ценностях. Но в Новом Завете можно найти и роковое "изрече-
ние": "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести,
но меч" (Мф. 10.34), - объявляет Христос своим последователям. Эта фраза служила
и служит как католикам, так и протестантам основанием для оправдания самых тяж-
ких преступлений, которые когда-либо совершались во имя религии.
Уже Августин из Гиппона в 420 г. сделал соответствующие выводы из распоряже-
ния римского императора Феодосия II (416), который постановил, что только христиа-
не имеют право быть принятыми в армию, и утверждал: "Вести войну и расширять
империю за счет покорения народов кажется с точки зрения зла счастьем, а с точ-
ки зрения добра - насилием. Но так как было бы хуже, если бы неправедники власт-
вовали над праведниками, то и это с достаточным на то основанием называют
счастьем".
41

Августин сформулировал учение о Справедливой войне (bellum iustum), которое до
сих пор более или менее определяет отношение церковного христианства к войне.
Речь идет только о том, чтобы отрегулировать участие христиан в войне с точки зре-
ния морали и законов. Он устанавливает, что целью справедливой войны должно
быть восстановление правопорядка (recta intentio). Он утверждает, что справедливая
война может вестись только правителем, имеющим на это право, - римским импера-
тором (légitima auctoritas), a поводом для нее должно быть нарушение правопорядка
или угроза ему (causa iusta). Эти три главных критерия стали впоследствии основопо-
лагающими для дальнейшего развития учения об iustum bellum. Схоластика подробнее
разработала критерии Августина и обдумала все возможные ситуации, чтобы выгод-
но их подчеркнуть. Фома Аквинский назвал в качестве условий для справедливой вой-
ны: а) исключительное право правителя объявить войну (légitima potestas), б) справед-
ливую причину войны (causa iusta) и в) стремление восстановить справедливость (recta
intentio).
Катастрофические последствия в истории христианства имело и имеет, в част-
ности, откровение Иоанна, пользуясь которым велись многочисленные религиозные
войны на Западе вплоть до кровопролитий современности. Апокалиптический сцена-
рий насильственного "крушения старого, пришедшего в упадок мира", "уничтожения
иноверцев" в этом тексте очевиден: "И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и
сидящий на нем называется Верный и истинный, Который праведно судит и воинству-
ет. Очи у Него как пламень огненный, и на голове Его много диадим; Он имел имя на-
писанное, которого никто не знал, кроме Его Самого; Он был облечен в одежду, обаг-
ренную кровью. Имя Ему: Слово Божие. И воинства небесные следовали за Ним на
конях белых, облаченные в виссон белый и чистый. Из уст же Его исходит острый
меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило
виня ярости и гнева Бога Вседержителя. На одежде и на бедре Его имя: Царь царей и
Господь господствующих" (Откр. 10.11-16). Идеология апокалиптического христиан-
ского фундаментализма, особенно в США при современном правительстве, достигла
опасных масштабов.
За последние десять лет промышленные державы, прежде всего, США, оправды-
вали свою внешнюю политику в значительной степени двойной массой "исламского
терроризма" versus "западные ценности". Естественно, определить систему двух масс
невозможно или трудно с геополитической точки зрения. Она становится заметной в
тесных экономических и политических отношениях промышленных держав со стра-
нами, которые считаются особенно правоверными и консервативными в вопросе ис-
лама, как, например, Саудовская Аравия - оплот терроризма, - в то время как другие
страны, в которых ислам играет менее значительную роль, характеризуются как "со-
мнительные", которые потом время от времени не всегда предсказуемым образом и
vice versa стремительно переходят из разряда "сомнительных" в разряд государств,
пользующихся уважением, и характеризуются иногда как борцы против терроризма.
Несмотря на это, бесспорным является тот факт, что именно в исламе дело дошло до
радикализации. Все началось с радикализации исламистских групп как в странах исла-
ма, так и в Западной Европе. Пропагандируемая и осуществляемая ими идея джихада
сделала сакрализацию войны и воинов чрезвычайно актуальной темой, которой при-
шлось заниматься западной интеллигенции и политике. В свою очередь, с помощью
понятий "божественного воина", а также обагренных кровью исламских "мучеников",
было посеяно зерно, способное породить христианский фундаментализм как противо-
действия. Современное "возрождение" Мухаммеда тянет за собой возрождение Бога
христиан; но это уже не Бог любви, а Бог сражений.
Так как в исламе нет признанной последней инстанции, чтобы решать, кто являет-
ся "идолопоклонником", часть населения исламских стран и немалое число мусульман,
проживающих в Евросоюзе, благосклонно выслушивают самые радикальные мнения.
42

Вскоре после смерти Магомета образовались правовые школы, которые использо-
вали понятие "джихад" исключительно в значении "война против не мусульман", при-
чем другие значения не встречаются вплоть до настоящего времени.
Чтобы утвердить мирное отношение ислама к евреям и христианам и показать, что
ислам не представляет угрозы для евреев и христиан, постоянно приводится в пример
25-я сура "Аль-Фуркан", при этом цитируется стих 63: "И слуги Всемилостивого -
это те, кто кротко ступает по земле, и когда невежи обращаются к ним, они спо-
койно отвечают (им)".
Причины радикализации ислама разнообразны. Кажется, что формы власти и пра-
во, историография и архитектура, художественная литература и философия, рыноч-
ные отношения и кредитные сделки, понятия времени и деятельности, отношение уст-
ности и письменности, общественной и частной жизни в золотую эпоху арабского ми-
ра, охватившего огромную территорию от современного Пакистана до Иберийского
полуострова, остановились в развитии, что было вызвано, среди прочего, возможно,
запоздавшим появлением книгопечатания.
С недавних пор идет обсуждение тезиса, согласно которому причиной всех про-
блем является то, что основателями государств Переднего Востока были кочевые му-
сульмане. Утверждается, что мусульманские степные кочевники грабили крестьян,
потом для обеспечения безопасности торговых путей им понадобилась централизо-
ванная власть с урегулированной системой уплаты налогов и национализацией земли,
и они вступили в союз с развивающимся купеческим сословием и определяющим го-
родскую жизнь исламом. Это, видимо, и стало причиной возникновения тесной связи
власти и религии. Существует мнение, что арабско-мусульманский мир остановился в
развитии и требует обновления. Но никто не желает высказываться о том, что же
имеется в виду под этим обновлением.
Следует также принять во внимание, что со времен основания Пакистана вплоть
до терроризма нашего времени лидеры и приверженцы исламского фундаментализма
большей частью в Европе являются хорошо образованными мусульманами, которые
как раз, находясь в индустриализованных странах, перенимают фундаменталистские
взгляды, что четко указывает на недостаточное признание Западом других областей
распространения культуры. Это, среди прочего, неудавшаяся политика интеграции,
которую проводят европейские страны, не признавая в социально-экономическом
плане традиции других индивидуумов, что в конечном итоге способствует развитию
мусульманской радикализации.
Еще очень долго, видимо, придется решать проблему террора, в том числе ислам-
ского. Ибо здесь речь не идет о геополитической системе двух масс. Пока что это -
идеологическая и невидимая двойная масса. Она лишь помогает некоторым промыш-
ленным державам оправдать их внешнюю политику, которая с давних пор подразуме-
вает сохранение зон влияния или их расширение. Между тем терроризм является во-
просом национальных и международных органов безопасности, но не армии. Можно
было бы ограничить безрезультатные усилия в борьбе против "наркотиков" и более
осознанно направить силы на борьбу с терроризмом. Глобальный мир, безусловно,
должен заниматься более важными политическими и социальными вопросами.
Перевод с немецкого
A.B. Хорошевой
43

Масса и карнавал:
Элиас Канетти и Михаил Бахтин
Т. А. ФЕДЯ ЕВА
В 1960 г. увидел свет философский труд Э. Канетти "Масса и власть". Несколько
лет спустя, в 1965 г. была опубликована литературоведческая монография М. Бахтина
о Рабле. При сопоставлении этих двух книг естественным образом возникает вопрос:
допустимо ли сравнение философского и литературоведческого произведений? В на-
шем случае, как представляется, есть все основания это сделать. Творчество Канетти
и Бахтина принадлежит к "пограничным явлениям". Канетти - писатель, создавший
философское произведение, Бахтин - философ, который был вынужден из-за полити-
ческой ситуации в Советской России излагать свои философские идеи на основе лите-
ратуроведческого материала. Системы философских понятий обоих ученых не носи-
ли академического характера. Для Канетти таковыми были "превращение", "фигура",
"маска", "смерть", "масса", "власть", для Бахтина - "карнавал", "диалог", "хронотоп",
"смех", "смеховая культура". И Канетти, и Бахтин предприняли своего рода побег из
мира общепринятых понятий, чтобы акцентировать субъективную природу процесса
познания.
Работа над обеими книгами совпала с военными годами, которые дали много осно-
ваний для размышлений над социальными темами. Важность социальной тематики в
книге Канетти очевидна. Сочинение Бахтина, напротив, может быть понято как со-
вершенно неполитическое. Его актуальный социальный смысл глубоко скрыт, не вы-
ражен в прямой форме.
Центральной проблемой обоих трудов является феномен коллективного сознания,
если это явление понимать как структуру, противоположную сознанию индивидуаль-
ному, личностному. Это явление, однако, интерпретируется австрийским и русским
мыслителем по-разному. Канетти понимает под коллективным сознанием массовое
сознание и следует, таким образом, современной, широко распространенной на Запа-
де традиции рассмотрения этой проблемы1. Взгляд Бахтина на данный вопрос обу-
словлен русской философской традицией. Под коллективным сознанием он подразу-
мевает сознание народа и отделяет тем самым собственное видение от современных
европейских трактовок. О неслучайности такого подхода свидетельствует тот факт,
что Бахтин - автор широко известной работы "Фрейдизм", безусловно, хорошо знал
европейскую терминологию по проблеме массового сознания - из трудов Фрейда
© Федяева Т.А., 2007 г.
44

"Массовая психология и анализ Я" (1921) и "Болезнь культуры" (1931), а также из экс-
прессионистской драматургии.
Известно, что Фрейд объяснял массовую психологию с точки зрения индивидуаль-
ной психологии. Канетти и Бахтин едины в том, что коллективное сознание не может
быть истолковано с этой позиции, так как оно существует по собственным законам.
Если в романе "Ослепление" (1935) и в книге "Проблемы творчества Достоевского"
(1929) предмет внимания философов - индувидуальное сознание, то в "Массе и влас-
ти" и в книге о Рабле они обращаются к анализу феномена коллективного сознания.
Концепции Канетти и Бахтина объединяет ряд важных моментов. Так, оба ученых
подчеркивают большую роль материальных, телесно-биологических представлений в
структуре коллективного сознания. Многие страницы "Массы и власти" посвящены
синкретизму тела и духа в мифологии, который был утрачен в современной культуре.
Антитеза "тело-дух" становится у Канетти антитезой "масса-дух", "коллективное и
индивидуальное сознание". В романе "Ослепление" он пишет о целенаправленных
усилиях цивилизации по забвению биологического, животного начала, которое во-
площала в себе масса: "Наша так называемая борьба за существование - это не в
меньшей мере, чем за пищу и за любовь, борьба за то, чтобы убить массу в нас самих...
Чудовищное, дикое, могучее и жаркое животное, она бродит в нас всех, она бурлит в
глубинах куда более глубоких, чем материнские".
При образовании массы возникает чувство равенства, которое имеет чисто биоло-
гический характер: "Стоит однажды ощутить себя частицей массы, как перестаешь
бояться ее прикосновения. Здесь в идеальном случае все равны. Теряют значение все
различия, в том числе и различия пола. Здесь, сдавливая другого, сдавливаешь себя
сам, чувствуя его, чувствуешь себя самого. Все вдруг начинает происходить как бы
внутри одного тела". Вместе с тем, Канетти поднимает значение массы до "движущей
силы истории"4.
Похожую схему понимания феномена коллективного сознания предлагает и Бах-
тин в книге о Рабле. Как и Канетти, он связывает его с "материально-телесным нача-
лом" мира и пишет о праздничной народной толпе как о "гротескном теле" в выраже-
ниях, часто почти дословно совпадающих с высказываниями Канетти: "Человек ощу-
щает эту непрерывность жизни на праздничной площади, в карнавальной толпе,
соприкасаясь с чужими телами всех возрастов и положений; он чувствует себя членом
вечно растущего и обновляющегося народа"5. В то же время Бахтин, как и Канетти,
отмечает ряд моментов, выводящих трактовку коллективного сознания за рамки
только биологического его понимания. Он характеризует материально-телесное на-
чало "как универсальное и всенародное" (ТФР, 24). Бахтинское народное "гротескное
тело" - это не только биологическое тело, но "тело исторического, прогрессирующе-
го человечества" (ТФР, 399).
Здесь нужно сделать важное уточнение: Бахтин писал в книге о Рабле об эпохе Ре-
нессанса. При этом Ренессанс он понимал не только как определенный исторический
период, но и как модель равновесия, гармонии телесного и духовного. Именно этот
баланс духовного и телесного был нарушен к началу XX века, нарушен в пользу пере-
веса духовного над материальным. Когда Бахтин акцентирует противопоставление
"материально-телесного" "всякому обособлению и замыканию в себя, всякой отвле-
ченной идеальности" (ТФР, 24), он имеет в виду современную ему ситуацию. Об опас-
ности, связанной с забвением роли материального, биологического в нашей жизни,
писал и Канетти, предупреждая о возможности страшных последствий прорыва мас-
сы, когда она станет «пожирать все вокруг себя, пока ни у кого не останется ни малей-
шего сомнения в ней, потому что больше не будет никаких "я", "ты", "он", а будет
только она, масса»6. Таким образом, и бахтинская книга о Рабле, и "Масса и власть"
Канетти указывали на причины кризиса европейской культуры и общества на рубеже
XIX-XX вв.
В начале доклада я говорила о том, что Бахтин не употребляет понятие "масса" в
своих трудах. Уже из вышеприведенных цитат видно, что он всегда пишет о народе.
45

Основная в книге о Рабле категория "карнавала" как обрядово-праздничного зрелища
и форма коллективного сознания теснейшим образом связана с пробуждением само-
сознания народа: "...в гротескной концепции тела родилось и оформилось новое, кон-
кретное и реалистическое историческое чувство, - не отвлеченная мысль о будущих
временах, а живое ощущение причастности каждого человека бессмертному народу,
творящему историю" (ТФР, 399).
В трактовке массы представление о самосознании, естественно, отсутствует. В ее
характеристиках Канетти акцентирует инстинктивное, бессознательное начало: "Не-
смотря на свою древность, она - самая молодая живая тварь, самое важное творение
земли, ее цель и ее будущее. Мы ничего не знаем о ней, мы все еще живем так, словно
мы индивидуумы..."7.
Если у Бахтина карнавал в качестве формы народного, коллективного сознания
представлен как путь к свободе, к утверждению свободного самосознания, к едине-
нию, то у Канетти массовое сознание - это форма несвободы; свойственное ему чув-
ство равенства - иллюзия. Этот важный вывод отражен в анализе общей для обоих
книг проблемы уничтожения иерархических границ в явлениях массы и карнавала.
Жизнь современного человека, полагает Канетти, определяется представлениями
о строго иерархическом устройстве общества: "Вся известная ему (человеку) жизнь
основана на чувстве дистанции; дом, которым он владеет и в котором запирается,
должность, которую он занимает, положение, к которому он стремится, все служит
тому, чтобы укрепить и увеличить расстояние между ним и другим... Прочно утвер-
дившаяся иерархия в любой области жизни не позволяет никому дотянуться до более
высокого уровня или опуститься на более низкий, разве что чисто внешне... "8. Эти
субординации, продолжает Канетти, "существуют повсюду, повсюду осознаются и ре-
шающим образом определяют отношения между людьми... Застывший и мрачный,
человек стоит на отдалении от других"9.
Феномен массы создает у человека иллюзию того, что он "выходит за границы
своей личности. Он ощущает облегчение от того, что в массе утрачивают силу все ди-
станции, заставлявшие его замыкаться в самом себе, отбрасывающие его назад. Осво-
бодившись от этого груза, он чувствует себя свободным, а значит, может переступить
свои границы" .
Преодоление межличностных дистанций, внутренних границ личности, выход за
рамки индивидуального сознания - суть бахтинского понятия "карнавал". Во время
карнавала, утверждает Бахтин, уничтожаются все иерархические границы между
людьми, человек пробуждается "для чисто человеческих отношений", которые пред-
полагают отношения между свободными субъектами. Бахтин вводит в книге о Рабле
категорию "свободного фамильярного контакта", который становится основой отно-
шений между Я и Ты. В карнавале - носителе традиций народной смеховой культуры,
человек противопоставляет власти и иерархии смеховое отношение к миру. Смех, по
Бахтину, представлял собой одну из возможностей освобождения от страха перед
властью: "Не существует запретов и ограничений, созданных смехом. Власть, наси-
лие, авторитет никогда не говорят на языке смеха" (ТФР, 101). Смех, по Бахтину, име-
ет дело с изменяющимся, "не готовым" миром, власть и авторитет утверждают "ста-
бильность, неизменяемость и вечность миропорядка, а именно, иерархию, религиоз-
ные, политические и моральные ценности, нормы, запреты" (ТФР, 12-13). Согласно
Бахтину, народ, смеясь, освобождается от влияния власти. Карнавал, таким образом,
противопоставлен власти.
Свободный фамильярный контакт является, по всей видимости, нижней ступенью
диалогического общения, предпосылкой для возникновения более сложных межсубъ-
ектных диалогических отношений. Диалог, по Бахтину, это цель исторического раз-
вития, он развивается не только в рамках отдельной, конечной человеческой жизни,
но протекает и в координатах большого времени, захватывающего все историческое
пространство, жизни всех живших до нас людей и поколений. Диалог, считает Бахтин,
бесконечен, как бесконечно движение истории и времени.
46

Канетти не ведет речи о перерождении человека для чисто человеческих отноше-
ний, которые, как считал Бахтин, возникают в карнавальных празднествах. В массе
никто не различает человеческого лица другого, для Канетти важно было подчерк-
нуть потерю живого лица в массе как потенциальную угрозу для личностного суще-
ствования, которую несет в себе масса. Несмотря на то что масса в какой-то мере реа-
лизует потребность человека к разрушению границ, дает возможность выхода за преде-
лы иерархических структур, дает иллюзию движения, она оказывается разрушительной
как для мира, так и для самой личности. Процесс обезличивания затрагивает и соотно-
шение массы и цели, которую преследует масса. Эта цель - антииндивидуальна, не каса-
ется личностных характеристик человека, стремится их как можно основательней ниве-
лировать: "Общность направления для всех, кто к ней (к массе. - Т.Ф.) принадлежит,
усиливает чувство равенства. Цель, лежащая вне каждого в отдельности и относящая-
ся ко всем, вытесняет частные, неравные цели, которые были бы для массы смертель-
ны. Для того чтобы она существовала, ей необходимо направление"11.
Категория "направления" массы никак, однако, не связана с идеей исторического
прогресса. В "Ослеплении" Канетти пишет: "Масса повсюду одинакова; в различных
эпохах и культурах, среди людей любого происхождения, языковой принадлежности и
воспитания она по существу одинакова"12.
Наивно было бы полагать, что Бахтин, современник Канетти, переживший, как и
он, все трагедии первой половины XX в., включая и русскую революцию, не понимал
тех положений, о которых размышлял не только Канетти, но и многие русские фило-
софы и писатели. Бахтин, как представляется, сознательно противопоставил свое ви-
дение вышеозначенных проблем эсхатологизму и конечности в их понимании, кото-
рые были свойственны, в том числе, и философским размышлениям Канетти. Бахтин-
ские воззрения на развитие мира и человека питало, как известно, сильнейшее
религиозное чувство и его приверженность традициям русской религиозной филосо-
фии рубежа веков. Одной из них является совмещение вертикали нравственного со-
вершенствования с горизонталью духовного совершенствования человечества в про-
цессе истории. Этот постулат, к примеру, лежит в основе философии Всеединства, яр-
ким представителем которой был В. Соловьев, оказавший заметное влияние на идеи
Бахтина. Всю историю человечества Соловьев рассматривает как цепь последова-
тельных этапов на пути к Богочеловечеству и Всеединству - символу воплощения в
мире божественной идеи на основе свободного слияния человеческой воли с волей
Божьей.
В "Чтениях о Богочеловечестве" Соловьев пишет: "Но если в Христе как единич-
ном лице нравственный подвиг победы над искушениями злого начала и добровольно-
го подчинения началу божественному совершился как дело по преимуществу внутрен-
нее, как субъективный психологический процесс, то в совокупности человечества это
дело совершается как процесс объективный, исторический..."13.
Как и Соловьев, Бахтин включает вертикаль христианских ценностей в поступь ис-
тории. Жизнь поколений, то есть естественная, биологическая жизнь не противоре-
чит, по Бахтину, божественному замыслу о развитии мира. Бахтин пишет: "...верти-
каль подъема души, покинувшей тело, совершенно отпадает, - остается телесная зем-
ная горизонталь перехода из одного обиталища в другое, от старого тела к молодому
телу, от одного поколения к другому поколению, из настоящего в будущее... Старость
отца расцветает в новой юности сына не на той же, а на другой, - на новой и высшей
ступени исторического культурного развития человечества. Жизнь, возрождаясь, не
повторяет себя, а совершенствуется" (ТФР, 441-442). Путь к Богочеловечеству проте-
кает именно через жизнь поколений, поэтому Бахтин акцентирует в "Рабле" движение
во времени, для него важна мысль о "прогрессе во времени, о движении вперед во вре-
мени", о "движении вперед, вдаль, по горизонтали мира" (ТФР, 436).
Бахтин воспринимает социальный мир как полифоническое единство, как явление
большого диалога. Категорию полифонии Бахтин ввел в книге "Проблемы творчества
Достоевского". Полифония в философском аспекте - это неотъемлемое свойство ре-
47

альности с точки зрения высшего сознания. Достоевский, согласно Бахтину, раскрыл
божественную природу жизни, увидев картину фактической дробности и дисгармонии
бытия как полифонию, как единство антиномичных существований, идей, "как веч-
ную гармонию неслиянных голосов или как их неумолчный и безысходный спор" .
Первообразом полифонического состояния мира у Достоевского Бахтин называет
церковь "как общение неслиянных душ, где сойдутся и грешники, и праведники; или,
может быть, образ дантовского мира, где многопланность переносится в вечность, где
есть нераскаянные и раскаявшиеся, осужденные и спасенные" (ППД, 31-32). Бахтин
постоянно подчеркивает, что полифоническую "многопланность и противоречивость
Достоевский находил и умел воспринять не в духе, а в объективном социальном мире"
(ППД, 32).
Родственной философскому пониманию полифонии является религиозная катего-
рия соборности - идея единства во множестве, которая определяет природу личного
православного сознания. Соборное сознание "входит в понимание человеческой лич-
ности в православном типе культуры"15. И.А. Есаулов в книге "Категория соборности
в русской литературе" пишет: "Соборное сознание отвергает оппозицию человека-ин-
дивидуума и человека-массы"16. Именно поэтому эта оппозиция, как представляется,
не возникает в трудах Бахтина. Вместе с тем, противопоставление индивидуального и
массового сознания было в высшей степени типичным не только для представлений
европейских философов, но и для христианских мыслителей Запада. Вспомним в этой
связи о книге религиозного диалогового философа Ф. Эбнера "Слово и духовные ре-
альности" (1921), которую Бахтин, вероятнее всего, знал17.
Согласно Эбнеру, жизнь коллектива, массы не имеет никакого отношения к хри-
стианству. Человек, полагает он, не может понять смысл истории. Диалогические от-
ношения к ТЫ и к Богу понимаются австрийским философом только как путь к лич-
ному, духовному усовершенствованию. Следствием этого является отрицание значи-
мости "естественного человека" и смысла жизни поколений, которая, считает Эбнер,
покоится "на фундаменте сексуальной жизни" . Разрешение противоречий между
"этическими основами жизни в их божественности и человеческим бытием заключа-
ется не в жизни поколений, а в индивидуальном бытии: через веру в Христа"19. Эбнер,
таким образом, решает проблему духовной жизни только в рамках христианской вер-
тикали. Эбнер признает существование "христианского индивидуализма". Его, замеча-
ет он, не следует отождествлять с эгоизмом, в рамках которого Эго возводится в
"принцип этического мышления и поступка". Христианский индивидуализм в трак-
товке Эбнера подразумевает выход за рамки Эго через отношение к ТЫ.
Явление христианского индивидуализма, как его понимал Эбнер, лишено значения
соборности, когда Я отдельной личности включает в свой личностный мир стремле-
ние к единству со всем христианским миром через ощущение совиновности, сопри-
частности всему, что происходит в мире.
Канетти в изображении негативной картины коллективного сознания опирался,
безусловно, на западноевропейскую традицию противопоставления индивидуума и
массы. Его воззрения лишены религиозной перспективы, которая в трудах Бахтина
превращала массу в народ. Религию Канетти рассматривал только как структуру власти,
которая возникает из массы и управляет ею. Верующие были для него одной из разно-
видностей "медленной массы", то есть массы, которая медленно растет. Ее разрядка
отодвинута в потусторонний мир: "Распад медленной массы христианства начался в
тот самый миг, когда начала рушиться вера в потусторонний мир" . Писатель пере-
кладывает на Бога вину за несправедливость в мире, за тысячи смертей во время вой-
ны, в 1983 г. он вопрошает: "Как долго еще будет прятаться Бог?". И в конце жизни
он склонен был считать, что "свободное от влияния власти мышление, исходящее из
существования Бога, невозможно"23. В отличие от русских религиозных философов,
Канетти не решил для себя проблему совмещения религии и свободы. На последних
страницах "Массы и власти" он приходит к горькому выводу: "Если и существует
48

вера, которой поклоняются все до одного жизнеспособные народы земли, то это вера
в производство, в современную страсть к приумножению".
Писатель противопоставляет негативным историческим тенденциям только на-
дежду на личную ответственность человека и при этом ясно понимает недостаточ-
ность человеческих сил. Поэтому на страницах "Массы и власти" он пишет об "апока-
липтическом страхе в мире"25, о "постоянной угрозе"26, о возможности массовой гибе-
ли. Его надежда так же сильна, как и его сомнения. Однако скорее пессимистически,
чем оптимистически звучат его последние слова в "Массе и власти": "Погибнут все
или никто не погибнет .
По-другому видит будущее Бахтин. Эсхатологизм не свойствен историческим
представлениям русского ученого, диалогический характер которых был укоренен в
его религиозных воззрениях. В книге "Проблемы поэтики Достоевского" в 1963 г. он
утверждал: "ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира
и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впе-
реди" (ППД, 193).
Примечания
1 Принято считать, что "масса" в трактовке Канетти не наделена сознанием и все процессы, происхо-
дящие в ней и анализируемые писателем - образование массы, ее сплочение, разрядка - не структуриру-
ются через сознание. Нам представляется, что такое представление о массе у Канетти верно лишь отчас-
ти, так как масса является основой, из которой рождается такая форма самосознания, как власть, кото-
рая, в свою очередь, управляет не просто аморфной группой людей, а именно их сознанием, пусть и дис-
кретным, неразвитым, архаичным.
2 Канетти Э. Ослепление. Роман. Пер. с нем. С. Апта. М., 1988. С. 439-440.
3 Там же. С. 392.
4 Там же. С. 439.
5 Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М, 1965.
В дальнейшем - ТФР.
6 Канетти Э. Ослепление. С. 439.
7 Там же. С. 439^40.
8 Канетти Э. Масса и власть. Пер. М. Харитонова // Канетти Э. Воспоминания. Масса и власть. Со-
весть литературы. М., 1990. С. 394.
9 Там же. С. 394.
10 Там же. С. 395-396.
11 Там же. С. 406.
12 Canetti Ε. Masse und Macht. Frankfurt / Main, 1981. S. 83.
13 Соловьев В. Чтения о Богочеловечестве. СПб., 2000. С. 230.
14 Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 36. В дальнейшем - ППД.
15 Есаулов И. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995. С. 22.
16 Там же. С. 26.
17 См. об этом: Fedjaewa T. M.Bachtin und die Brenner-Tradition // Grazer philosophische Studien. Vol. 58-59.
2000. S. 391-401; Федяева Т. Диалог и сатира. СПб., 2003. Глава об Эбнере и Бахтине. С. 76-86.
18 Ebner F. Das Wort und die geistigen Realitaeten // Ebner F. Schriften: In 3 Bdn. Bd. 1. München, 1963. S. 325.
19 Ebda. S. 313.
20 Ebda. S. 315.
21 Канетти Э. Масса и власть. С. 418.
22 Канетти Э. Заметки // Канетти Э. Воспоминания... С. 352.
23 Там же. С. 354.
24 Canetti Ε. Masse und Macht. S. 525.
25 Ebda. S. 528.
26 Там же.
27 Там же.
49

Этика и поэтика романа Элиаса Канетти
"Ослепление" в контексте идей
и форм времени
А. В. БЕЛОБРАТОВ
Писательская карьера Элиаса Канетти (1905-1994) начинается рано - в 26 лет, и
начинается она с coup deforce, с мощной пробы сил - создания романа "Ослепление".
Книга эта поражает своей радикальностью, жестокостью в изображении борьбы за
власть человека над человеком, за собственность, дающую подобную власть, и Канет-
ти в определенном смысле продолжает здесь традицию бальзаковской "Человеческой
комедии" ("Человеческая комедия сумасшедших" - такое название Канетти намере-
вался дать циклу из восьми романов, задуманных им в 1928 г.)1 и европейской и амери-
канской социально-критической литературы начала XX в. Одновременно "Ослепле-
ние" привлекает (и отталкивает) читателя гротескностью и абсурдностью сцен, поло-
жений, диалогов, максимальное эстетическое и этическое напряжение которых
создается за счет "деловитого", почти протокольного изложения мыслей и высказы-
ваний романных персонажей, наделенных броскими речевыми характеристиками
("акустическими масками"). Водевильные ситуации в романе сочетаются с плутовской
линией, сатирическое обозрение нравов густо замешано на интеллектуально-симво-
лическом материале, имеющем свои источники и в древневосточной философии, и в
мировой литературе, и в австрийских и немецких философских и психологических
учениях и псевдоучениях начала XX в. Образ мира, в котором причудливо перемеша-
лись черты библиотеки, кабака, ломбарда и сумасшедшего дома (основные "площад-
ки", на которых разыгрывается действие романа), возникает на страницах книги Ка-
нетти, заряженной сильным сатирическим импульсом.
Братьям Петеру и Георгу Кинам достается от отца солидный капитал. Петер обра-
щает свою долю наследства в колоссальную библиотеку из 25 000 томов, в которую
допущен только один человек - он сам. Георг тратит доставшиеся ему деньги на сума-
сшедший дом, где он - главный врач и распорядитель - не пытается лечить 800 боль-
ных, а лишь погружается в истории их болезней, в мании, ими владеющие. "Мир в го-
1 В русской исследовательской литературе о Канетти бытует другой перевод ("Человеческая комедия
заблуждений"), "смягчающий" резкую формулировку автора.
© Белобратов A.B., 2007 г.
50

лове" кабинетного ученого Петра Кина, гениального и почитаемого синолога, знато-
ка древних рукописей, держится за счет его колоссальной, фантастической памяти (он
не пользуется своей библиотекой, поскольку знает все книги наизусть) и защищен от
вторжения извне "священным" правом собственности. Допустив "безголовый мир" в
свои владения (оформив брак с экономкой Терезой), Петер оказывается вовлеченным
в борьбу за "капитал", которую он безнадежно проигрывает. Георг приезжает из Па-
рижа в Вену и помогает брату восстановить право единоличного владения замкнутым
миром (в огромной квартире ученого нет окон, они замурованы и заставлены стелла-
жами с книгами), однако мир этот утратил цельность и единство, и Петер Кин в за-
ключительной сцене романа совершает акт двойного самоуничтожения - сжигает
свою библиотеку и сам погибает в пламени, сопровождая аутодафе громким хохотом
сумасшедшего.
Литературный первенец Канетти не сразу и с большим трудом нашел дорогу к из-
дателю, хотя в то время книжный рынок был широко открыт именно романному жан-
ру. Произведение, завершенное в 1931 г., было опубликовано только четыре года спу-
стя, следующее издание появилось в 1948, и лишь в 1963 г. (3-е издание) на книгу обра-
тила внимание западная литературная критика. При этом - несмотря на почти полное
отсутствие внешней рецепции2 - некоторые старшие современники Канетти (компо-
зитор Альбан Берг, писатели Томас Манн, Роберт Музиль, Герман Брох3 и Герман
Гессе) заметили книгу и оценили ее благожелательно4. Вместе с тем, тот же Гессе от-
метил "патологическое содержание"5 романа, а Брох написал одному из своих коррес-
пондентов (1936): "при всем признании таланта Канетти мне этот роман не говорит ни
о чем" . Эпоха в общем и целом не увидела себя в романном первенце Канетти и не
разглядела в нем особых эстетических новаций.
Активный интерес к фигуре и творчеству Канетти приходит в начале 1960-х и с тех
пор не затухает7. При этом нельзя не заметить, что история восприятия "Ослепления"
после 1963 г. характеризуется тем, что роман словно бы выпадает из своего времени,
2 До начала 1960-х годов, то есть за четверть века, было опубликовано всего около десятка откликов
на роман, в том числе на его чешский, английский и французский переводы. На пьесу Канетти "Свадьба"
(1932) современники не прореагировали вообще.
3 Брох поддержал молодого Канетти и даже выступил с одобрительной оценкой на авторском чтении
"Ослепления" еще до публикации романа: "Здесь, как и во всяком подлинном произведении искусства, писа-
тельский метод подчинен этической цели". См.: Broch H. Eilnleitung zu einer Lesung von Elias Canetti am 23.
Januar 1933 // Canetti lesen. Erfahrungen mit seinen Büchern. München-Wien, 1975. S. 120.
4 В письме от 11 ноября 1935 г. Альбан Берг подчеркивал: "между строк этого эпоса ненависти - на-
правленной как на людей, так и на их учреждения - я постоянно ощущаю живое сердце автора". (Berg А.
Brief an Elias Canetti // Canetti lesen. S. 122). Томас Манн, в 1931 г. вернувший Канетти рукопись его романа
непрочитанной, в письме от 14 ноября 1935 г. оценил вышедшую книгу как большую удачу молодого авто-
ра. (Mann Th. Brief an Elias Canetti // Canetti lesen. S. 123). Герман Гессе писал: "этот примечательный роман
не только интересен для читателя, но и обнаруживает умение и мастерство одаренного молодого автора"
(Hesse H. Elias Canetti: Die Blendung (1936) // Ders. Die Welt im Bruch. Lesefahrungen V. Rezensionen und Aufsätze
aus den Jahren 1935-1962. Frankfurt a. M., 2005. S. 165).
5 Ibid. S. 166.
6 Broch H. Kommentierte Werkausgabe. Bd. 13/1: Briefe 1 (1913-1938). Frankfurt a. M., 1981. S. 438. По вос-
поминаниям Канетти, Брох, познакомившись с рукописью книги в начале 1930-х гг., упрекнул молодого пи-
сателя в том, что его герои не похожи на людей. Канетти якобы ответил: "Это фигуры. Люди и фигуры не
одно и то же <...>. Сущность эпохи изменилась, и это можно показать лишь на новых фигурах. Чем больше
они не походят друг на друга, чем резче они обрисованы, тем большее напряжение возникает между ними".
См.: Canetti Ε. Das Augenspiel. München-Wien, 1985. S. 44-45.
7 В 1981 г. Канетти получил за свой роман Нобелевскую премию по литературе. Полную библиогра-
фию переводов Канетти и публикаций в нем на русском языке см.: Belobratow A. Elias Canetti in Russland:
Bibliographie 1972-2004 //Jahrbuch der Österreich-Bibliothek in St. Peterburg. Bd. 6 (2003/2004). S. 251-259.
51

включается в некоторое всеобще-абстрактное время размышлений о нем вне литера-
турной системы эпохи.
Показательными в этом смысле и имевшими влияние на рецепцию "Ослепления"
были "Разговоры о романе" М. Дурцака (книга интервью с Генрихом Беллем, Зигф-
ридом Ленцем, Уве Ионзоном, Петером Хандке и другими ведущими авторами немец-
коязычных романов 50-70-х гг.), в которых беседе с Канетти и его книге было отведе-
но важное место8. "Ослепление" выводилось за пределы модернистского романа
1920-1930-х гг.9, однако и в контекст романа второй половины XX в. его включить не
слишком-то удавалось. Б. Мейли по этому поводу замечает: "О широком воздействии
романа Канетти до настоящего времени не приходится говорить. Европейская культу-
ра модернизма до сих пор не восприняла один из самых важных своих романов" .
Другой, не менее распространенный подход к литературным произведениям Ка-
нетти 1930-х гг. можно обозначить как метод "обратной проекции": "Ослепление"
воспринимают и трактуют сквозь призму социально-психологического труда "Масса и
власть" (1960) и автобиографических произведений автора, созданных им в 1970-
1980-е гг. Исследователи для анализа романного текста привлекают, главным обра-
зом, мнения и оценки самого автора, относящиеся совсем к другому времени, к иной
исторической, культурной и творческой ситуации12.
Ю. Пааль справедливо считает: «Длительный период забвения "Ослепления" хотя
и миновал, однако о дифференцированном понимании этого произведения еще не мо-
жет идти речи» . Необходимость такого понимания особенно ощутима, ведь наряду с
достаточно восторженными оценками произведения существуют и резко негативные
суждения о нем. "Болезненное" и "преступное" , помещенное Канетти в центр роман-
ного сюжета, вызывало и вызывает отчетливую реакцию отторжения у ряда крити-
ков и интерпретаторов. К примеру, американская писательница С. Зонтаг говорит о
крайне изобретательном "женоненавистничестве" Канетти, проявляющемся в этой
книге15. А. Хрдличка, известный скульптор из Австрии, саркастически называет Ка-
нетти "людоедом, наделенным даром пристального наблюдения" . Р. Карст утверж-
дает: "Это произведение являет собой паноптикум помешанных - ни один из его пер-
Хотя Дурцак и упоминает о том, что «по времени написания роман Канетти "Ослепление" предваря-
ет все остальные романы, обсуждаемые здесь», однако, по его мнению, у этого автора "традиция великих
австрийских романистов нашего века от Музиля через Броха к Додереру протягивается непосредственно в
современность", и книга "Канетти по радикальности своей концепции опережает многие книги, появившие-
ся значительно позже". См.: DurzakM. Gespräche über den Roman. Formbestimmungen und Analysen. Frankfurt a.
M, 1976. S. 36.
9 В наиболее репрезентативных исследованиях романной литературы "Ослепление" либо вовсе не упо-
минается {Bürger Р. Prosa der Moderne. Frankfurt a. M., 1988; Zmegaâ V. Der europäische Roman. Tübingen, 1990;
Vietta S. Die literarische Moderne. Stuttgart, 1992), либо удостаивается, скорее, случайного упоминания (Eisele U.
Die Struktur des modernen deutschen Romans. Tübingen, 1984; Petersen J.H. Der deutsche Roman der Moderne.
Stuttgart, 1991).
10 Meili B. Erinnerung und Vision. Der lebensgeschichtliche Hintergrund von Elias Canettis Roman "Die Blen-
dung", Bonn, 1985. S. 7.
11 "Спасенный язык. История юности" (1977), "Факел в ухе. Биография 1921-1931 гг." (1980) и "Подми-
гивание. Биография 1931-1937 гг." (1985).
Г. Штиг обращает внимание на "выстроенность" автобиографических книг Канетти по закону "клас-
сических, пятиактных драм". См.: Stieg G. Betrachtungen zu Canettis Autobiographie // Zu Elias Canetti. Stuttgart,
1983. S. 160.
13 PaalJ. Die Figurenkonstellation in Elias Canettis Roman "Die Blendung". Würzburg, 1991. S. 7.
14 Broch H. Kommentierte Werkausgabe. Bd. 13/1. S. 409.
15 Sontag S. Geist als Leidenschaft // Hüter der Verwandlung. Beiträge zum Werk von Elias Canetti. München,
1985. S. 94.
16 Hrdlicka A. Ein physiognomisches Porträt // Hüter der Verwandlung. S. 44.
52

сонажей не является психически нормальным"17. Р. Рассел уверен: "Ослепление" - это
"чудовищно ограниченный, эксцентрический и садистский взгляд на человеческое су-
ществование", причем роман крайне слаб и в художественном отношении18. В одной
из недавних публикаций, включенных в юбилейный, посвященный столетию Канетти
номер журнала "Text + Kritik", "посиневший от злобы роман"19 рассматривается как
крайне неудачное, даже "ошибочное" произведение молодого автора, "ослепленного
властью" над своими персонажами и сводящего многообразие человеческого характе-
ра к одной, доминирующей и отталкивающей черте20.
Подобные попытки вытеснения романа Канетти на периферию его творчества от-
части также мотивированы мнением самого автора о себе как о романисте, высказан-
ным спустя пять десятилетий. Вспоминая о впечатлении, которое произвели на него в
начале 1930-х гг. произведения великого немецкого драматурга Георга Бюхнера
(1813-1837), в том числе и повесть "Ленц", Канетти "мифологизирует" ситуацию свое-
го отказа от романного творчества в середине 1930-х гг.: "Здесь, у Бюхнера, я на не-
скольких страницах обнаружил все, что можно сказать об особенностях состояния
Ленца, и было бы ужасно представить эту историю в виде романа. Высокомерие и
упрямство были выбиты у меня из рук. Я не написал больше ни одного романа . Ис-
следователи, придающие центральное значение другим книгам австрийского автора22,
и здесь прибегают к обратной проекции. Б. Майли убеждена: Элиас Канетти «ро-
манистом не является. "Ослепление" открывает жизненный труд Канетти, в котором
доминируют нефикциональные тексты <...>. После "Ослепления" Канетти не писал
романов. Очевидно, эпическая функция не является той формой выражения, которая
сущностно соответствует зрелому Канетти»23.
Нет сомнений в том, что процесс литературной канонизации или деканонизации
"Ослепления" далеко не завершен. Книга, написанная 75 лет назад, по-прежнему заде-
вает за живое, порождая полярные реакции. К. Магрис точно определяет нерв про-
блемы: «Это невозможная и ощетинившаяся книга, которая не идет на компромиссы
<...>. Роман Канетти действительно был гетерогенной, неудобной и, в сопоставлении
с литературной продукцией и интеллектуальным потреблением эпохи, "инородной"
книгой, которая не помещалась и в заранее запрограммированную, и a priori санкцио-
нированную авангардом схему книги-аутсайдера» .
17 Karst R. Elias Canetti's Die Blendung: Study in Insanity // Modern Austrian Literature. 1983. H. 3/4. S. 133.
18 Rüssel P. The Vision of Man in Elias Cannetti's "Die Blendung" // German Life&Letters. Vol. 28
(1974/1975). S. 24-35.
19 Goebel E. Gleichgewichtsstörung. Elias Canettis "Die Blendung": ein Puppenspiel // Text + Kritik. H. 28 (2005). S. 46.
20 Ibid. S. 48. По поводу "ошибочности" и "посинелости" романного произведения, которому исследо-
ватель отказывает в художественности, стоит, вероятно, вспомнить саркастическое высказывание Аль-
фреда Деблина: «Ученые ищут в романах "ошибки", и похоже это на то, как если бы выкрасить кота в си-
ний цвет, а синие гусары тут же бы закричали, что никакой это не настоящий гусар!» См.: Döblin А.
Schriften zu Ästhetik, Poetik und Literatur. Ölten; Freiburg i. Br., 1989. S. 206.
21 Canetti Ε. Das Augenspiel. S. 20 - Вместе с тем, Канетти был вполне уверен в литературной ценности
своего романа и его воздействии на немецкую литературу после 1945 г. См.: Durzak M. Canettis Lebensroman. Zu
einigen Prinzipien seiner Darstellung // Autobiographie zwischen Fiktion und Wirklihkeit. St. Ingbert, 1997. S. 31f.
22 Позиции исследователей Канетти определяются в основном теми его произведениями, которые на-
ходятся в центре их внимания: главными книгами Канетти объявляются то "Масса и власть", то его авто-
биографические книги, то несколько томов его "Записок". И. Зайдлер видит "крупнейший вклад Канетти
в мировую литературу" в его афористическом творчестве. См.: Seidler I. Bruchstücke einer großen Konfes-
sion". Zur Bedeutung von Canettis Sudelbüchen // Modern Austrian Literature. 1983. H. 3/4. S. 2. H.C. Павлова
считает, что "Ослепление" - "самое значительное произведение Нобелевского лауреата" и что все, напи-
санное им позднее, "так или иначе связано с этим главным произведением". См.: Павлова U.C. Природа
реальности в австрийской литературе. М., 2005. С. 169.
2ЪМеШВ. Op. cit. S. 8f.
24 Magris С. Ein Schriftsteller, der aus vielen Personen besteht // Hüter der Verwandlung. S. 268.
53

Попытка прочтения романа Канетти в контексте поэтики и этической проблема-
тики западной романной прозы того времени, с одной стороны, и с учетом многообра-
зия связей "Ослепления" с литературной традицией, с другой, могла бы точнее опре-
делить художественное своеобразие этой книги, ее место в литературной системе эпо-
хи и, что особенно важно для данной работы, позволила бы осветить взаимодействие
этической установки автора с ее эпической реализацией.
Д. Лукач в своей "Теории романа" (1916) подчеркивает: "Роман - это эпопея эпо-
хи, у которой больше нет непосредственного ощущения экстенсивной тотальности
жизни, для которой жизненная имманентность смысла стала проблемой, но которая
все же тяготеет к тотальности" . Романная литература двадцатых - начала тридца-
тых годов прошлого столетия была активно устремлена к поискам ответа на новый
"вызов времени", к попытке преодоления "кризиса романа" и отыскания той или
иной формы эпической тотальности. Немецкоязычный роман между двумя мировыми
войнами неоднократно обращался к вопросу этического самоопределения искусства,
к выяснению позиции творящего автора к системе принимаемых (или отвергаемых)
им ценностных координат. Альфред Деблин в статье 1999 г. писал, что на художе-
ственный поиск в романном жанре способны "эпические, а не этические авторы"27.
В эссе "Писательство и поэзия" (1928) он выступал против захлестнувшего современ-
ную литературу потока романов, выстраиваемых по примитивному шаблону занима-
тельного повествования: "Из-под полы нам пытаются всучить не искусство, а науку,
политику или этику"28. В своей программной работе "Построение эпического произ-
ведения" (1928) Деблин жестко отделял себя от писателей, выдвигавших на первый
план этический импульс художественного творчества: "Поэтическое творчество, ви-
дите ли, не служит только тому, к чему призывает Ибсен: вершить суд на собой; не
служит оно и только тому, к чему призывают моралисты и политики от литерату-
ры: вершить суд над собой и над другими; оно в значительно большей степени на-
правлено на то, чтобы освободиться от всех связей, вести игру, иметь мужество
поддаться внутренним искушениям, стать их жертвой как в форме, так и в содер-
жании"29.
В австрийском же романе той эпохи (Музиль, Брох, Канетти) именно этическое
начало воспринималось как центральное, как источник эстетической деятельности, во
многом определяющий ее результаты. Роберт Музиль намерен своим романом "внес-
ти свой вклад в духовное освоение мира". Герман Брох в докладе «об основных
принципах романа "Лунатики"» (1931) подчеркивал: "То, к чему стремилась филосо-
фия, - дать представление о мире и на основе этого представления отыскать путь к
этике и к определению ценностей, - эта задача философии, очевидно, теперь стоит
перед поэзией и, в особенности, перед эпической поэзией"31. Канетти явно были близ-
25 Лукач Д. Теория романа // Новое литературное обозрение. 1994. № 9. С. 32. Пер. Г. Бергельсона.
26 "Кризис романа" - одна из центральных тем, обсуждаемых и осмысляемых многими немецкоязычны-
ми авторами того времени.
27 Döblin Α. Schriften zu Ästhetik, Poetik und Literatur. S. 147.
28 Ibid. S. 206.
29 Ibid. S. 234.
30 MusilR. Gesammelte Werke in 9 Bänden. Reinbek, 1978. Bd. 7. S. 942.
31 Broch H. Gesammelte Werk in 10 Bänden. Zürich, 1955. Bd. 7. S. 159. M. Дурцак считает: "Кафка, Му-
зиль и Брох — вот та триада авторов, произведения которых стали художественными свидетельствами
этой фазы перелома. Все трое являются для Элиаса Канетти своего рода литературными эталонами той
эпохи, по которым он сверял свои поэтические цели, с творчеством которых он вступал в диалог и кото-
рые оставили плодотворные следы в его собственном творчестве". См.: Durzak M. Canettis Lebensroman.
S. 29.
54

ки эти творческие установки32, более того, под влиянием максималистского подхода к
этической перспективе литературы, усвоенного им у Карла Крауса, одной из ведущих
фигур литературной Вены 1920-х гг., он стремился к максимальной радикализации
этического импульса, обращаясь к сатирической традиции романного жанра.
В работах о Канетти имеются немногочисленные попытки прочесть его книгу с
учетом широкого контекста эпохи и прийти к пониманию его романа на основе "вза-
имного освещения" "Ослепления" и других важных романов того времени33. Ю. Па-
аль, к примеру, пытается сопоставить романную поэтику Канетти с поэтикой модер-
нистского романа «в традиции "Улисса"»34. Она использует для сравнения три фор-
мальных критерия: "дефабулизацию", т.е. утрату причинно детерминированной
фабулы романа как следствие снятия линейного развития действия, утрату прочной
позиции повествователя как следствие знания о том, что мир изменился и не может
быть более изображен так, как в традиционном романе; утрату героя вследствие
«принципиально изменившегося восприятия "Я"». Результаты этого сопоставления
исследовательница использует, чтобы исключить роман Канетти из списка новатор-
ских романов модернизма, поскольку "Ослепление" не соответствует ни одному из
этих формальных критериев в той мере, в какой его можно было бы поставить с
"Улиссом" Джойса или с "Лунатиками" Германа Броха35. Повествовательную форму
романа Канетти исследовательница определяет как традиционную, никоим образом
не связанную с разворачивающейся в то время дискуссией о кризисе романа: «Вклад Ка-
нетти в историческую ситуацию, в которой возник его роман, связан исключительно с со-
держательной стороной <...>. Противоречие между привязанностью к традиционной
форме, с одной стороны, и взрывной силой актуального тогда содержания, с другой, со-
ставляют обаяние этого произведения. Одновременно в этом заключается причина мно-
гочисленных недоразумений в длинной истории восприятия "Ослепления"»36.
Собственно, Пааль лишь в более развернутой форме иллюстрирует суждение, вы-
сказанное много ранее в статье Д. Ливершайдта. По мнению исследователя, очень ос-
32 Т.А. Федяева обращает внимание на связанность романного первенца Канетти с этическими поиска-
ми в литературе у Германа Броха: «Как и его учитель Г. Брох, Канетти проповедует необходимость сбли-
жения литературы и жизни на путях преодоления "пафоса красивого" и акцентирования этических основ
литературы». См.: Федяева Τ Л. Диалог и сатира. СПб., 2003. С. 140. Однако важно здесь не забывать о том,
что "Ослепление" завершено Канетти осенью 1931 г., то есть до выхода "Лунатиков" Германа Броха и до
знакомства молодого Канетти со своим старшим современником. И в отношении Франца Кафки, с творче-
ством которого Канетти познакомился уже в процессе работы над своим романом, и Роберта Музиля, вы-
пустившего первую книгу "Человека без свойств" в декабре 1930 г., речь, конечно же, может идти в первую
очередь об "избранном сродстве", о близости в отношении к этической ориентации творчества, в отклике
на состояние эпохи и место в ней романной фикциональности, в стремлении австрийских романистов к вы-
движению вектора этики как доминантного в системе их творческой деятельности.
33 См., например, "параллельные" сопоставления: Göbel H. Elias Canetti und Hugo von Hofmannstahls
"Chandos-Brief'. Eine Anmerkung // Text + Kritik. H. 28 (2005). S. 104-109; Stephens A. Variationen über zwei
Kafta-Erzählungen in Canettis "Die Blendung" // Canetti als Leser. S. 127-138; Stieg G. Canetti und Musil. Vorläu-
fige Bemerkungen // Literatur im Kontext Robert Musil. Bern, 1999. S. 241-254. - В основном исследователи
движутся в направлении освоения философско-идейного материала эпохи, в поиске "источников" того
или иного литературного образа, оставляя в стороне проблему романной поэтики. Г. Штиг, к примеру, на-
мереваясь «привязать "Ослепление" Канетти к его эпохе более конкретно, чем это ранее делалось в кри-
тике и литературоведении», высказывает интересное предположение о генезисе фигуры Петера Кина и
ее связанности с австрийским сатириком Карлом Краусом, во второй половине 1920-х гг. являвшим собой
абсолютный авторитет для молодого Канетти и во многом повлиявшим на манеру его письма. Любопыт-
ны и замечания Штига по поводу пародийного использования идей Отто Вайнингера (книга "Пол и харак-
тер") в обрисовке ментального поведения ученого-синолога Петера Кина и горбуна-карлика Фишерле.
См.: Stieg G. Elias Canetti und Karl Kraus. Ein Versuch // Modern Austrian Literature. 1983. H. 3/4. 1976. S. 205.
34/W/. Op. cit. S. 106ff.
35 Ibid. S. 108. -Т.А. Федяева определяет третью часть романа как написанную "в традиционной реа-
листической манере", не поясняя, впрочем, о какой традиции идет речь. См.: Федяева Т.А. Цит. соч. 177.
36 Ibid.
55

новательно изучившего формы авторского присутствия в "Ослеплении" и уровни вза-
имодействия авторского и читательского сознания, «основная эстетическая проблема
этого романа, не решенная автором, связана с парадоксом: с одной стороны, в книге
разворачивается тема "вавилонского смешения языков" и невозможности межчелове-
ческого общения со всеми вытекающими отсюда последствиями, связанными с изоб-
ражением изолированных персонажей. С другой стороны, автор сообщает об этом чи-
тателю без особых затруднений в коммуникации с ним и сохраняет при этом в цель-
ности и сохранности объективность эпического повествования» . Роман Канетти,
таким образом, как бы "архаизируется", исключается из ситуации модернистского ро-
мана первой трети XX в., по поводу которого общим местом стало представление о
"разрушении целостности" его формы и об "архитектоническом многоголосье" поветство-
вания . Значение романа Канетти связывается с определенным мыслительным и со-
циально-психологическим материалом, который автор смог позднее использовать для
осуществления своего "великого плана", то есть создания "Массы и власти". Подоб-
ный подход представляется крайне узким и не учитывающим потенциала жанровых
форм сатирического повествования, к которым обращается писатель.
В. Цмегач выделяет в развитии модернистского романа две доминирующие линии:
во-первых, линию, связанную с "субъективной узостью и субъективностью перспек-
тивы восприятия мира, с потоком сознания изолированного индивидуума", то есть ра-
дикальную психологизацию текста, во-вторых же - "разрушение фабулы, тщательно
структурированного действия", обнаруживающее интеллектуально-игровое отноше-
ние авторов к литературе39. Попытку Канетти соединить в одно целое две тенденции
повествовательной прозы той эпохи - психологически-миметическую и метанарра-
тивно-ироническую - Цмегач в своей работе не замечает, вероятно, по той причине,
что метанарративность Канетти достигается не за счет явленности сознания играю-
щего автора в тексте (эссеизм у Музиля) или иных способов "обнажения приема" ("по-
ток сознания" у Джойса), а за счет плотной интертекстуальности романа, внутренней
игры с культурными формами и смыслами на уровне провоцирующих цитат .
Канетти, что замечали многие его читатели, создает свой роман как сложную и од-
новременно выверенную повествовательную конструкцию, в которой каждая деталь,
несмотря на ее кажущуюся самостоятельность, экзотичность, плотно увязана в общую
систему повествования . "Ослепление" только на самом поверхностном уровне прочте-
ния может показаться произведением, сохраняющим форму традиционного реалистиче-
ского письма, связанного с изображением узнаваемого, социально-психологически де-
терминированного мира, некоей реалистической предметности и телесности. В произве-
дении действуют иные эстетические законы, придающие ему особую уникальность и
одновременно включающие его в литературную систему модернистского романа.
37 Liewerscheidt D. Ein Widerspruch in der Erzählkomposition von E. Canettis Roman "Die Blendung" // Wirk-
endes Wort. 1978. H. 5. S. 359.
^DurzakM. Op.cit. S. lOf.
39 Zmegaö V. Der europäishe Roman. S. 355.
40 На уровне стилистического микроанализа романного текста интересны наблюдения исследователей,
касающиеся способов создания комического эффекта, к которым обращается Канетти. П. Янсен читает,
что Канетти, подобно Прусту и Джойсу, отчетливо воспринимает проблему разрушения цельной картины
реальности и реагирует на нее эстетически суверенно, соединяя в романе "призматическое связывание" с
"преломлением перспективы изображения". См.: Jansen Р. Die Komik des Sprechens. Zur sprachlich-ästhetischen
Erfahrung des Komischen am Beispiel von Canettis Roman "Die Blendung" // Sprache im technischen Zeitalter. 1980.
H.76. S.312-326.
41 З.П. Шайхль убедительно демонстрирует такую художественную цельность романа, изучая систему
лейтмотивных связей в нем на примере одной из сцен, кажущихся внешне периферийными, выпадающими
из общей системы произведения. См.: Scheichl S.P. Der Möbelkauf. Zur Funktion eines Handlungsstrangs in der
"Blendung" // Elias Canetti. Blendung als Lebensform. Königstein/Ts., 1985. S. 126-142.
56

В. Цмегач вполне основательно указывает на то, что "вольности, которые позво-
ляет себе роман XX в., парадоксальным образом предстают как возвращение к тради-
циям повествовательной прозы до реализма", а ведь именно подобными "вольностя-
ми" и живет романный жанр как "незавершенная форма"43.
Роман Элиаса Канетти чрезвычайно плотно интегрировал в свою эпоху. Обращу
внимание лишь не некоторые детали, которые свидетельствуют о современности эс-
тетических и тематических поисков Канетти. Важным представляется сближение
"Ослепления" с "Шумом и яростью" (1928) Уильяма Фолкнера, который помещает на-
рушенное сознание персонажа в центр повествования, представляя "жизнь" как "исто-
рию, рассказанную идиотом, полную шума и ярости и не значащую ничего" (название
книги Фолкнера - прямая цитата из Шекспира, которая вполне приложима и к
"Ослеплению"). Любопытны переклички книги Канетти с произведениями Олдоса
Хаксли 1920-х гг., по своей жанровой принадлежности тяготеющими к философско-
сатирическому роману44. "Шутовской хоровод" (1923) Хаксли обязан своим заглавием
трагедии Кристофера Марло "Эдуард II" ("Мои герои, как сатиры козлоногие, / Прой-
дут пред вами в хороводе шутовском"). Шутовской хоровод персонажей "Ослепле-
ния", вне всякого сомнения, сопряжен и с давней традицией сатирического повество-
вания, причастным к которой Канетти себя вполне ощущал. В интервью 1979 г. Ка-
нетти вспоминает: "Свифт был моим первым читательским опытом <...>. Другим
автором, который оказал на меня влияние, стал Сервантес, затем - Аристофан <...>, а
позднее - Гоголь, которого я прочел незадолго до начала работы над "Ослеплени-
ем"45.
В этом смысле крайне важны поэтологические и этические связи романа Элиаса
Канетти с жанром "Менипповой сатиры", причем следует говорить не о стилизации
древнего жанра, предпринимаемой автором, а об освоении им "жанровой архаики" в
преобразованной форме и под воздействием более поздних литературных источников,
уже прошедших эту школу жанра и обнаруживающих, с одной стороны, существен-
ную вариативность в следовании ее "установкам", с другой же - ряд жанровых кон-
стант, сохраняющихся на протяжении длительного времени. Канетти, подобно Досто-
евскому, "подключился к цепи данной жанровой традиции там, где она проходила че-
.. л (\
рез его современность .
В литературе о Канетти представлены попытки интерпретации "Ослепления" с
привлечением идей М. Бахтина, связанных, прежде всего, его концепцией карнавала и
карнавализованной литературы47. При всех важных и подмечаемых исследователями
деталях, которые оправдывают такой подход, следует подчеркнуть, что у Канетти от-
сутствует "жизнеутверждающий" комизм, "освобождающий смех" (М. Бахтин) - на-
оборот, именно сцены, связанные со смехом, обозначают ситуацию гибели двух
центральных романных персонажей - горбуна Фишерле и профессора Петера
A2ZmegaâV. Op. cit. S. 255.
43 По Д. Лукачу: "в отличие от других жанров, обладающих завершенными формами, роман выступает
как нечто становящееся, как процесс". См.: Лукач Д. Цит. соч. С. 39.
44 Весьма плодотворной представляется линия, намеченная в философско-сатирическом романе Гюста-
ва Флобера "Бувар и Пекюше" (1880), в центре которого - также сатирически обыгрываемый образ "абсо-
лютной библиотеки", свод знаний которой оказывается не применим к практической жизни и которая в
предполагавшейся концовке книги подвергалась символическому уничтожению.
45 Canetti: Aufsätze. Reden. Gespräche. München: Hanser, 2005. S. 328.
46 Бахтин MM. Проблемы поэтики Достоевского. 4-е изд. M., 1979. С. 139.
47 Roberts D. Kopf und Welt. Elias Canettis Roman "Die Blendung". München-Wien, 1975; Hillmann R. Der
Wiener Karneval - Elias Canettis "Die Blendung" // Experte der Macht Elias Canetti. Graz, 1985. S. 91, 101. - Ha
чрезвычайно широком использовании концепций Бахтина для объяснения творчества Канетти в целом вы-
страивает свое исследование Т.А. Федяева. Исследовательница размышляет и об обращении Канетти к
жанру мениппеи в аспекте "диалогизации повествования". См.: Федяева Т.А. Цит. соч. С. 164-167.
57

Кина48. Мнение же Бахтина о значении жанра мениппеи в истории развития европей-
ской романной прозы представляется более продуктивным именно в приложении к
"Ослеплению" Канетти. Не останавливаясь на многочисленных признаках "классиче-
ской" мениппеи и на их обнаружении в романе австрийского писателя, напомню, что в
мениппейном жанре дело идет "об испытании идеи, правды, а не об испытании опреде-
ленного человеческого характера, индивидуального или социально-типического"49.
Именно этой цели служат в романе Канетти предельно гротескные персонажи и ситу-
ации, в которые эти персонажи помещены50, следовательно, прямая этико-психологи-
ческая оценка их поведения и восприятия мира заведомо способна завести читателя в
тупик. Петер Кин не есть некий "узнаваемый" характер (ученый сухарь, слабак-жено-
ненавистник и т.п.), а есть некоторое гротескно оформленное в слове и деформиро-
ванное символико-пластическое представление идеи человека, "философской пози-
ции в мире"51.
При этом сатирическое начало "Ослепления" (и традицию Свифта и Гоголя здесь
вновь можно отметить) приобретает то качество, которое позволяет объяснить без-
жалостное, "рентгеноскопическое постижение действительности"52 у Канетти. Этиче-
ская позиция автора реализуется именно в отказе от ее выражения как некоей мо-
ральной опоры внутри романного текста, будь это позиция повествователя или одного
из персонажей53. Сатирическая система во все большей степени функционализирует-
ся, подчиняется гротеску, смеховое начало обретает форму "редуцированного сме-
ха"54. Сцены, многочисленно представленные в романе (Тереза и ее борьба за "инте-
ресного мужчину" Гроба; "головоприкладство" привратника Бенедикта Пфаффа, не
"опускающегося" до того, чтобы передвигать руками слишком легкую для него ме-
бель в квартире профессора, а использующего для этого свой лоб; Петер Кин, дежу-
рящий у "глазка" в привратницкой и подглядывающий за жильцами и мн. др.), сущест-
вуют в той области комического, которая более не включает в себя смех как нечто,
органически ей присущее. "Комическое начало ужасного" у Канетти повсеместно об-
наруживает "ужасное начало комического . При этом превосходящая романное со-
Фишерле бросил мнимому слепому пуговицу как подаяние: "В ближайшем переулке он всласть по-
смеялся над тем, что все люди такие глупые <...> он в жизни не смеялся так долго, это продолжалось доб-
рых пятнадцать минут". Через несколько часов "слепой" гротескно-страшным образом лишит горбуна жиз-
ни. - Петер Кин на последней странице романа взбирается на стремянку, обложенную со всех сторон стоп-
ками книг, "следит за огнем и ждет. Когда пламя наконец достигает его, он смеется так громко, как не
смеялся никогда в жизни". См.: Канетти Э. Ослепление. М., 1988. С. 358; 494.
49 Бахтин ММ. Цит. соч. С. 132.
50 Е. Нерлих-Статева подробно рассматривает как раз эту сторону романной структуры и романного
содержания "Ослепления", предстающего как "роман испытания". "Гротескные пейзажи романа и фанта-
стические ситуации предстают своего рода лабораторией, в которой <...> подвергаются исследованию и ис-
пытанию сокровенные истины, господствующие в социальной жизни (частные мифы)". См.: Nährlich-State-
να Ε. "Das Meer und seine Tropfen" — Masse, Individuum und Gesellschaft in Canettis Roman "Die Blendung" // Die
Massen und die Geschichte. St. Ingbert, 1998. S. 116.
51 Бахтин M.M. Цит. соч. С. 132.
52 Павлова U.C. Цит. соч. С. 190.
53 Попытка увидеть в позиции Георга Кина, появляющегося в третьей части романа, "позитивное начало",
противопоставляемое абсолютной негативности в оценке героев первой и второй части "Ослепления", вряд ли
может быть воспринята как убедительная. См.: DurzakM. Versuch über Elias Canetti // Akzente. 1970. H. 2. S. 174.
54 Бахтин M.M. Цит. соч. С. 131. См. также: Spies В. Feuer im Palast zu Lilliput. Überelgungen zu Satire und
Groteske im Jahrhundert der Aufklärung // Arcadia. Bd. 30 (1995). S. 303-315.
55 Preisendanz W. Zum Vorrang des Komischen bei der Darsellung von Geschichtserfahrungen in deutschen Ro-
manen unserer Zeit // Das Komische. München, 1967. S. 159f. - В. Прейзенданц рассматривает трансформацию
сферы комического в "Жестяном барабане" Гюнтера Грасса, в значительной мере следовавшего линии ме-
нипповой сатиры, которую немецкий писатель воспринимал не только через традицию Гриммельсгаузена,
но и через роман Канетти.
58

бытие точка зрения читателя сопрягается с одновременным вовлечением его внутрь
происходящего, в ментальное соучастие и сопереживание-рефлектирование.
Предельно усиливая гротескную направленность своего романного текста за счет
обращения к жанровой традиции мениппеи, Канетти реализует в "Ослеплении" "нега-
тивную эстетику"56, сопряженную с особым градусом этической установки автора.
Художественный эксперимент Элиаса Канетти направлен против романной литерату-
ры, сводящей "щербатое, кусачее, колючее многообразие жизни к гладкой бумажной
плоскости, по которой приятно скользить глазами", против чтения "как поглажива-
ния"57. Роман "Ослепление" предстает продуктивной реализацией творческой задачи
австрийского писателя, что позволяет говорить о важной его позиции в литературной
системе эпохи "классического" модернизма.
56 Heydebrand R.V. Ethische contra ästhetische Legitimation von Literatur // Konroversen, ale und neue. Akten des
VII. Internationalen Germanisten-Kongresses Göttingen 1985. Tübingen, 1986. Bd. 8. S. 9.
57 Канетти 3. Ослепление. С. 426-427.
59

11 Отдайся во власть воспоминаний"1
К проблеме воспоминания у Элиаса Канетти
к. бартш
Как известно, в модернизме удар по всем до сих пор существовавшим более или
менее неоспоримым истинам привел к усилению саморефлексии в различных видах
искусства. Первоисточники, традиционные образ действий и представления о том, что
в живописи следует думать только о главной перспективе, были поставлены под со-
мнение, но они же стали релевантными, ввиду объективной темы: надежности авто-
биографической памяти, а в более общем смысле - воспоминания. В изобразительном
искусстве в качестве выдающегося примера можно привести "недогматичного сюрре-
алиста"2 Рене Магритта, который, как и некоторые другие художники, приписывал
своим картинам преимущественно рефлексии о собственном образе действий. Здесь
следует упомянуть известную картину "Предательство изображений (это не трубка)"
конца 1920-х гг., к мотиву которой - противоречию между вещью и отображением,
или названием - художник неоднократно и не без иронии возвращается в своем твор-
честве. Таков же мотив картины "Две тайны" (1966), которую можно назвать мета-
картиной вышеназванного произведения. Кроме того, Магритт создал серию полотен
маслом под названием "La mémoire/ Воспоминание". Среди них написанная в 1948 г.
картина, основная тема которой - противостояние просветления (светлое небо, свет-
лая правая половина скульптуры женской головы, где, как было доказано, сосредото-
чена автобиографическая память), забвения (темный занавес, отбрасывающий тень
на левую половину головы) и мучительности вспоминающего познания (окровавлен-
ный правый глаз) .
Этими мыслями, возникающими при взгляде на "Воспоминание" Магритта, про-
никнуты также центральные темы такого рода литературы, которая не только посвя-
щена воспоминаниям, но и отображает их имплицитно или эксплицитно. Правда, в ли-
1 Canetti Elias. Das Geheimherz der Uhr. Aufzeichnungen 1973-1985. [München, Wien] Hanser 1987, с 29.
2 Это определение я позволил себе, ссылаясь на Жака Мёриса: Meuris Jacques. Rene Magritte. 1898—
1967. Köln u.a.: Taschen 2004, с 44 и далее.
3 Ср. Siefer Werner und Weber Christian: Ich. Wie wir uns selbst erfinden. Frankfurt а. М., New York: Campus
2006. С 166.
4 Ср. оттиск: Meuris. Magritte. С. 154.
© Хорошева A.B. (перевод), 2007 г.
60

тературе - а тем самым и в произведениях Элиаса Канетти - эта проблема вынуждена
изображаться в более комплексном виде, нежели в изобразительном искусстве, но в
модернизме она теряет свою самостоятельность, в особенности в языке, в котором
протекает процесс воспоминания, так же, как и картина Магритта изображает затем-
ненной левую часть головы, ответственную за аналитический язык и мышление. Кон-
текст, в котором встречаются рефлексии Канетти о языке, связан с именами Фритца
Маутнера, Людвига Виттгенштейна и Карла Крауса, но и здесь только вкратце стоит
упомянуть его необыкновенную, прямо-таки ставшую легендой языковую социализа-
цию.
В 1948 г. была создана уже упомянутая мною картина Магритта "Воспоминание",
которую я не изучал с иконографической точки зрения и интерпретировал тоже толь-
ко приблизительно. В 1949 г. появляются - насколько я могу об этом судить5 - реле-
вантные рефлексии Элиаса Канетти о воспоминании, которых естественным образом
становится больше к концу жизни Канетти, в особенности в трех его автобиографиче-
ских книгах воспоминаний: "Спасенный язык. История одной молодости" (1977),
"С факелом в ухе. История жизни 1921-1931" (1980) и "Перемигивание. История жиз-
ни 1931-1937" (1985), которые принесли автору большой успех в поздние годы жизни.
Это признание, разумеется, заслуживает внимания, поскольку нельзя сказать, что пе-
риод, в который появились эти произведения, был благоприятным для написания ав-
тобиографий. С одной стороны, так называемая "автобиографическая волна" в лите-
ратуре конца 1970-х - начала 1980-х гг., ознаменованная почти самовольной автобио-
графической болтливостью, культом причастности и тем, что тогда, как правило,
называли, "пошлостью аутентичности", едва ли вызвала признание литературной кри-
тики; с другой стороны - в связи с этим - в данный период была предпринята литера-
турная деструкция традиционной автобиографической прозы, самым радикальным
сторонником которой был, пожалуй, Томас Бернхард. Он полностью ставит под со-
мнение существование автобиографической памяти и, кажется, совершенно логично
оспаривает требование традиционного автобиографического повествования, отрица-
ет его телеологическую направленность и ориентирование на идеал духовного совер-
шенствования:
Все, о чем мы сообщаем, может быть только фальсификацией [...]. Стремление к
истине - самый быстрый путь к фальсификации [...], истину вообще передать невоз-
можно [...]. Мы описываем что-либо достоверно, но то, что мы описываем, - это что-
то иное, но не истина [...]. Логично, что истина, которую мы знаем, - это ложь, кото-
рая, тем что мы ее не избегаем, является истиной6.
Бернхард приводит в какой-то степени литературное подтверждение принципиаль-
ному заключению "биографической иллюзии" Пьера Бордье:
Создать историю жизни, изложить жизнь как историю, то есть как связный рас-
сказ о значимых событиях, представленных в определенной последовательности, воз-
можно, означает подчиниться риторической иллюзии, тривиальному представлению
об экзистенции, которые по-прежнему поддерживает литературная традиция7.
Для Томаса Бернхарда не существует "вымысла" и/или "истины", а только "истина",
что все есть "ложь". Здесь не место, чтобы задаваться вопросом о требовании "Разру-
шителя истории"8 предпринять деструкцию "истины" (которому, кажется, как раз про-
тивостоит традиционная форма повествования). Но он не поддается "биографической
5 Учитывая объем "Центрального массива Канетти" ("Canettis Zentralmassiv"), его недоработанных
заметок, которые находятся в архиве Центральной библиотеки Цюриха, эта дата может быть принята
только с оговоркой.
6 Bernhard Thomas. Der Keller. Eine Entziehung. Salzburg: Residenz 1976. С 42^4.
7 Bourdieu Pierre. Die biographische Illusion. См.: Bios. Zeitschrift für Biographieforschung und Oral History
1(1990). С. 76.
8 Bernhard Thomas. Drei Tage. См. Th. В.: Der Italiener. Salzburg: Residenz 1971. С 152.
61

иллюзии", о которой говорит Бордье. А для Канетти, наоборот, процесс воспомина-
ния как будто не представляет никакой проблемы . Но к этой теме мы еще вернемся.
На самом деле, Канетти очень самоуверенно распространяет что-то вроде после-
довательной, целенаправленной и, наконец, счастливой истории своего рождения и
развития. Германн Брох, с которым Канетти некоторое время связывала дружба, пи-
шет в своей "Психической автобиографии" в ужасающе саморазрушительной манере
о страшном "чувстве неполноценности"10. Канетти, кажется, наоборот, это чувство
совсем не гложет. Детство он рассматривает как капитал11, в особенности тесную
связь с матерью но и опыт, приобретенный от общения с учителями. Он рассказы-
вает о своей захватывающей любви к чтению14, которая поощрялась сначала отцом,
потом матерью и которая впоследствии перерастает в страсть15, о своем раннем
стремлении к повествованию16, о ранних формирующихся массовых переживаниях17
и о том, как рано узнал о заповеди "не убий"1 . Каждое из этих переживаний в процес-
се воспоминания телеологическим образом укладывается в больший контекст, как, на-
пример, - выдержанное в библейском тоне - рассказанное в конце произведения "Спа-
сенный язык" болезненно воспринятое прощание с Цюрихом, единственным местом, где
он прожил "абсолютно счастливые годы"20: "Это правда, что я, как первочеловек, по-
явился после изгнания из рая". И даже преодоление решительного сопротивления матери,
вызванного его страстью к литературе, он толкует как осмысленный шаг своего разви-
тия. Только на один момент при взгляде назад автору кажутся проблематичными действи-
тельность и его собственное "я", как в описании своего пребывания в Берлине, когда он
был вырван из привычной Венской среды: "Потому что один обычный человек, который
понял ее [суть заново узнанной действительности] и которому кажется, что теперь все в
нем, - это иллюзия"21. Но даже этот опыт делает его на один шаг ближе к его цели стать
выдающимся человеком и писателем. Пребывание в Берлине в 1978 г. он даже будет счи-
тать "переломным моментом в жизни"2 на пути становления писателем.
Канетти постигает действительность и подходит к ней с точки зрения литературы.
Даже собственная жизнь ему "представляется литературным процессом"23, и к тому
же, успешным:
9 Подозрение, которое уже решительно отклонил Альфред Допплер. Ср. A.D.: Gestalten und Figuren
als Elemente der Zeit- und Lebensgeschichte. Canettis autobiographische Bücher. См.: Autobiographien in der öster-
reichischen Literatur. Von Franz Grillparzer bis Thomas Bernhard. Hrsg. von Klaus Amann und Karl Wagner. Inns-
bruck, Wien: Studienverlag 1998. C. 113 и далее.
10 Hermann Brock: Psychische Selbstbiographie. Hrsg. von Paul Michael Lützeler. Frankfurt a. M: Suhrkamp
1999. С 8.
11 Ср. и др. Canetti Elias. Die gerettete Zunge. Geschichte einer Jugend. 7. Aufl. München, Wien, 1982. C. 11,19.
12 Ср. там же. С. 127 и, в частности, 223-225.
13 Ср. там же. С. 210 и далее.
14 Ср. там же. С. 58-61, 118 и далее, 127.
15 Ср. Canetti Elias. Die Fackel im Ohr. Lebensgeschichte 1921-1931. München, Wien: Hanser 1980. C. 123.
16 Cp. Die gerettete Zunge. C. 57. Здесь и далее цитаты из произведений Канетти приводятся без ссылки
на имя автора.
17 Ср. там же. С. 35, 39, 70, 124.
18 Ср. там же. С. 46 и далее.
19 На что, впрочем, похожи и финалы двух других автобиографических произведений.
20 Там же. С. 375.
21 Die Fackel. С. 350.
22 Заметка от 7.11.1978, процитированная Свеном Ханушеком (Hanuschek Sven. Elias Canetti. Biographie.
München, Wien: Hanser, 2005. С. 118).
23 Doppier. Gestalten und Figuren. С 114.
62

Канетти с самого начала считал себя творческим писателем, который не толь-
ко научился управлять временем, но своим творчеством стоит над ним. Управлять
временем означает для него иметь достаточно мужества и необходимые инстру-
менты, чтобы диагностицировать его с аналитической точки зрения .
Подобная самоуверенность определяет также многочисленные высказывания Ка-
нетти об эссе в его "Заметках", рефлексиях о воспоминании, которых, как уже было
сказано, становится все больше в последние два десятилетия жизни автора и которые
даже становятся частью его автобиографического проекта.
В 1935 г. Элиас Канетти "еще" категорически отказывается "писать романы воспо-
минаний", хотя и отчетливо осознает, что "позднее все равно ничего другого не оста-
нется" . И неудивительно, что в 1980 г. в романе "С факелом в ухе" он приходит к
этому "позднее", убедительно отстаивая свое право на воспоминание:
В противоположность многим, особенно тем, которые стали жертвой слово-
охотливой психологии, я убежден, что воспоминание нельзя притеснять, к нему
нельзя придираться и оказывать на него давление или подвергать его воздействию
хорошо продуманных приманок, я преклоняюсь перед воспоминанием, перед вос-
поминанием каждого человека. Я хочу оставить его таким невредимым, каким оно
принадлежит человеку, который дорожит своей свободой, и не скрываю своего от-
вращения перед теми, которые изо всех сил стараются подвергать его хирургиче-
скому вмешательству до тех пор, пока воспоминание не будет похоже на воспоми-
нание всех остальных. Пусть делают себе операции на носах, губах, ушах, коже и
волосах, сколько им вздумается [...], но воспоминание нужно оставить таким, какое
оно есть. Поэтому я хочу говорить о том, что у меня ясно стоит перед глазами, а не
искать далее никаких сумерек .
Эта точка зрения, высказанная в романе "С факелом в ухе", диаметрально про-
тивоположная отсутствию иллюзии у Томаса Бернхарда, кажется, объясняет, что
Канетти, несомненно, прикасается к своему воспоминанию или хочет прикоснуться
("не искать никаких сумерек"). Эта позиция встречается в различных заметках,
особенно в томах "Потайное сердце часов. Заметки 1973-1985" (1987) и "Дополне-
ния из Хэмпстеда. Из заметок 1954-1971" (1994). Автор отказывается позволить
себе "фальсифицировать" воспоминания о "прошлом" "письмами из него" или
раздражать их "чтением ранних записок"30, отказывается оправдывать31 свои вос-
поминания и пресекает любые "сомнения", потому что подобная формулировка
никоим образом не способствует правдивости, а, наоборот, служит маскировке "не-
правды" . Так он берет на себя смелость утверждать, что не "исказил" ни одно из
своих "детских воспоминаний [...] о чем-то масштабном"33.
Итак, заключение кажется однозначным: Канетти отвергает проблему своего соб-
ственного процесса воспоминания. Но ввиду его собственного определения "Заметок"
24 Kaszynsky Stefan H. Reservoire der mythischen Wortkunst. Zur Identität der aphoristischen Aufzeichnungen
von Elias Canetti. См.: Canetti Elias. Graz, Wien: Droschl 2005. С 19.
25 См. также о форме эссе у Канетти в статье З.П. Шайхля (наст, изд.: ред.).
26 Речь идет о мемуарах Канетти в форме эссе.
27 Заметка от 27.4.1935, процитированная Свеном Ханушеком (Sven Hanuschek): Elias Canetti. С. 90.
28 Fackel im Ohr. С 288.
29 Geheimherz. C. 29.
30 Там же. С. 77.
31 Ср. там же. С. 154.
32 Там же. С. 98.
33 Canetti Elias. Nachträge aus Hampstead. Aus den Aufzeichnungen 1954-1971. [München, Wien:] Hanser
1994. С 201.
63

как "спонтанных и противоречивых"34, все не так просто, как может показаться. От-
вет на вопрос, поставленный в более подробной заметке из "Терзаний мухи" (1992)
"Что есть воспоминание?"35 получается совсем не однозначным и выявляет разносто-
роннее видение автором проблемы. Так, в начале этой заметки он утверждает, что яв-
ляется пленником своих воспоминаний и не выдумывает, а потом, тем не менее, при-
водит целый ряд наблюдений, которые полностью противоречат данному утвержде-
нию:
Только то, что прошло через воспоминание, можно узнать снова.
Трагедия воспоминания: то, что оно израсходовало.
Радостное в воспоминании: избыток.
Искусство воспоминания в управлении им.
То, что можно отложить, что обходишь стороной.
То, что является редкостью, и то, что накапливается.
То, что пробирается вперед: искаженные фигуры, которые должны принять свой
первоначальный облик. Как так получается, что что-то хочется удержать в жизни, а
что-то совсем нет?
То, что было разбавлено, хочет вновь принять форму с помощью говорения. Одно
единственное слово должно снова превратиться в предложения. Связи, которые осо-
знаешь в первый раз. Недостойность аморфного нанизывания. Оно выводит на свет
то, что ты сделал другим. Ты - должник, как из нескольких экзистенций, хотя жил
только этой одной жизнью.
Каждый человек знает больше, чем можно рассказать в новой долгой жизни.
Чем определяется выбор? Одним-единственным цветом чувства: благодарности
или горечи, тоски или ненависти.
На другом языке вспоминается по-другому36.
То, что в других замечаниях и заметках вырисовывается только косвенно или дает
в итоге ex negativo (сгущение "сумерек"), здесь определено достаточно четко: воспо-
минание - это работа, а именно, динамичный процесс, который непрерывно подверга-
ет изменениям то, о чем мы вспоминаем. Такое понимание проблемы для автора не
ново. Уже в 1952 г. он говорит в одной из своих заметок о "счастье" временной дистан-
ции: "У многих вещей было время, чтобы встретиться в воспоминании и присоединить
то, что вело только короткое и бурное существование на поверхности" . "Причины",
по которым меняется содержание воспоминаний, разные. В последней приведенной
цитате это встреча нескольких видов содержания воспоминаний, задолго до этого он
говорит "израсходовано", "избыток", "управление" и т.д., и в особенности стоит упо-
мянуть об обусловленности воспоминания языком, в котором происходит данный про-
цесс. В другой раз он неожиданным образом рассматривает даже климат38как фактор,
препятствующий воспоминанию, а затем и ослабление памяти - "Даже воспоминание
затлевает. Торопись!"39, - а воспоминания других: "Воспоминание хочет прийти спо-
койно и в свой собственный момент, и никто из присутствовавших тогда не должен
мешать его замыслу"40. Но Канетти вполне осознает, что его "воспоминание граничит
с воспоминаниями других"41, что исключить из воспоминания тех, к кому оно тоже
34 Canetti Elias. Dialog mit dem grausamen Partner. См.: Ε. С. Macht und Überleben. Drei Essays. Berlin: Lite-
rarisches Colloquium 1972. С. 40.
35 Canetti Elias. Die Fliegenpein. Aufzeichnungen. [München, Zürich:] Hanser 1992. С 102.
36 Там же. С. 103.
37 Canetti Elias. Die Provinz der Menschen. Aufzeichnungen 1942-1972. München, Wien: Hanser 1973. C. 174.
38 Cp. Canetti Elias. Aufzeichnungen 1992-1993. München, Wien: Hanser 1996. C. 35.
39 Geheimherz. S. 69. Ср. также Fliegenpein. C. 100.
40 Provinz. S. 330, см. также: Nachtrage. C. 153.
41 Geheimherz. С 187.
64

имеет отношение, было бы "постыдным"42. О коммуникативном аспекте воспомина-
ния, о его постоянном изменении в порядке обмена с другими автор писал уже в замет-
ке 1949 г.:
Я с удовольствием слушаю вновь и вновь одни и те же истории людей, которых
я хорошо знаю, особенно если речь идет о важных событиях их жизни. Я выношу
общество только тех людей, у которых эти истории звучат каждый раз несколько
иначе. Остальных я считаю актерами, которые слишком хорошо выучили свою
роль, я им не верю .
Позитивная оценка постоянных изменений в процессе воспоминания, несомненно,
связана также с концепцией Канетти о метаморфозе, которая, как известно, не допус-
кает замирания.
Стимул к работе воспоминания обязан потребности в самопознании44 и "изображе-
нии самого себя"45 по отношению к настоящему: "Зачем ты вспоминаешь? Живи на-
стоящим! Живи настоящим! Но я вспоминаю только для того, чтобы жить настоя-
щим'. Этому стремлению к консистентному представлению о самом себе подчиня-
ется воспоминание. С этой же целью автор также не исключает вымысел, он даже, в
конце концов, становится его явным сторонником47: "Собственная история жизни ка-
жется потому скучной, что она на самом деле не выдумана"48, так что "его жизнь [...]
[требует] вымысла, настолько она правдива" . То, что на первый взгляд было неза-
метным, это тот факт, что взгляд Канетти на вымысел и истину не особо отличается
от взгляда Томаса Бернхарда.
Поразительно, насколько понимание Канетти соответствует новейшим достиже-
ниям исследований в области неврологии. На протяжении нескольких лет в невроло-
гии, а в последнее время в связи с этим и в исторических науках невероятной популяр-
ностью пользуются исследования нейро-процессов при воспоминании, а также рефлек-
сий о том, к каким последствиям (для исторических наук) приведут эти достижения.
Достижения новейшего времени выявили ограниченность знаний, связанных с немыс-
лимой сложностью человеческого мозга (несколько миллиардов нейронов, в несколь-
ко раз больше синапсов). Томографическому изображению нейро-процессов при вос-
поминании, а также при забывании и вытеснении из памяти обязано, тем не менее,
утверждение о ненадежности каждого воспоминания, а следовательно, и автобиогра-
фической памяти. При каждом процессе воспоминания, забывания и вытеснения ме-
няется картина нейро-процессов, таким образом, ни одно воспоминание не может
быть востребованным вновь без изменений: воспоминания изменяют воспоминания.
Процесс воспоминания включает в себя селективность и забывание, опыт и пережива-
ния прошлого и воспоминание никогда не бывают конгруентны, то есть взгляды
Канетти, так же, как и Томаса Бернхарда, а также исследование автобиографии50
находят эмпирическое подтверждение со стороны естественных наук: "истинного"
воспоминания не существует, оно всегда является (ре)конструкцией, монтажом,
трансформацией, смещением, конфабуляцией (чтобы заполнить пробелы), сосредото-
42 Aufzeichnungen 1992-1993. С. 74.
43 Provinz. С. 165.
44 Ср. Geheimherz. С. 173.
45 Fliegenpein. С. 101.
46 Geheimherz. С. 141.
47 Ср. Hampstead. С. 198-200.
48 Canetti Elias. Aufzeichnungen 1973-1984. München, Wien: Hanser 1999. C. 15.
49 Geheimherz. С 141.
50 Вопрос о проблемном сознании в обобщенном виде см.: "Sammlung Metzler"-Bändchen von Martina
Wagner-Egelhaaf: Autobiographie. Stuttgart, Weimar: Metzler 2000. С 2ff и далее.
3 Вопросы философии, № 3 65

чением внимания на чем-то ярком, одним словом: фикция. Прежде всего, автобиогра-
фическая память очень сложна из-за составляющих ее эмоций и усилий создать конси-
стенцию, консистентную историю собственного "я", потому что воспоминания о своей
собственной истории жизни всегда приспосабливаются к представлению человека, ко-
торый это вспоминает, и к соответствующей ситуации, в которой данный человек на-
ходится.
Для написания истории, так недавно утверждал медиевист Йоханнес Фрид, на осно-
ве выводов о ненадежности как индивидуальной, так и культурной памяти напрашива-
ется требование к критике памяти, которая исследует изменения воспоминаний (Фрид
выделяет всего 18 возможных видов изменений) . Для исторических наук ненадеж-
ность воспоминания представляет проблему, для литературы, или для литературове-
дения, прописной истиной является то, что объективно истинных представлений о
прошлом не существует, что эти представления в большей степени служат стабилиза-
ции собственного "я". Автобиографы со времен Гете знают о преимуществе "вымыс-
ла" перед "истиной", а исследование автобиографии осознает, так сказать, давно кон-
структивный характер автобиографических текстов.
Воспоминание, так утверждает неврология, представляет собой гибкую систему,
которая в меньшей степени служит мыслям о прошлом, чем ориентированию в насто-
ящем на будущее, которая позволяет вернуться к чему-то, что не соответствует или
только частично соответствует действительности, но (предполагаемо) правильному
решению в настоящем. Это почти полностью соответствует процитированному тре-
бованию Канетти вспоминать, "чтобы жить настоящим". По отношению к настояще-
му значение воспоминаний, даже явно "лживых", бесценно. Этому соответствует тре-
бование Канетти: "следовать даже за лживыми воспоминаниями"52. Потому что это
настолько неважно, пережила ли на самом деле за один день Ильзе Айхингер все то, о
чем она вспоминает в своей автобиографии "1 сентября 1939" , или - приведу еще
один пример - лежала ли Ингеборг Бахманн в день "вступления войск Гитлера в Кла-
генфурт"54 в карантинном отделении больницы или нет - для обеих травматический
опыт начала Второй мировой войны и, вследствие этого, преступлений или прихода к
власти нацистов в Австрии соединяется в ключевой дате, о которой они пишут (хотят
написать) - так неважно, действительно ли, как утверждает56 сам Канетти в заметке
от 24.12.1959, его друг Фритц Вотруба является прототипом героя Венцеля Вондрака
в "Комедии тщеславия" или нет57. Для его представления о себе в данный момент, его
злости на друга и т.д. это имеет значение, это "истинно".
Социолог и исследователь памяти Харальд Вельцер констатирует следующее:
История и воспоминание - две в корне различные вещи. В то время как описа-
ние истории ищет по возможности объективную истину и разрабатывает при этом
51 Ср. Fried Jochannes. Der Schleier der Erinnerung. Grundzüge einer historischen Memorik. München: Beck
2004.
52 Geheimherz. С 115.
53 Ср. Aichinger Ilse. Werke. Taschenbuchausgabe in acht Bänden. Hrsg. von Richard Reichensperger. [Bd 5:]
Kleist, Moos, Fasane. Frankfurt a. M.: Fischer TBV 1991. С 23-27.
54 Bachmann Ingeborg. [Gesprach mit] Gerda Büdefeld. См.: LB.: Wir müssen wahre Sätze finden. Gespräche
und Interviews. Hrsg. von Christine Koschel und Inge von Weidenbaum. München, Zürich: Piper 1983. С 11.
55 Ср. соответствующее сообщение Инге фон Вайденбаум (Inge von Weidenbaum): Ist die Wahrheit
zumutbar? См.: Bachmann Ingeborg und Paul Celan. Poetische Korrespondenzen. Vierzehn Beiträge. Hrsg. von
Bernhard Böschenstein und Sigrid Weigel. Frankfurt a. M.: Suhrkamp 1997. С 24 и далее.
56 Ср. Canetti Elias. Aufzeichnung vom 24.12.1959. Из архива Центральной библиотеки Цюриха. См.:
Zwillingsbmder. Elias Canetti und Fritz Wotmba. Hrsg. von Kurt Bartsch und Gerhard Melzer. Wien: Sonderzahl
2005. С 75.
57 При более точном соблюдении хронологической последовательности: скорее всего, нет!
66

отшлифованные виды техники интерпретации источников, воспоминание всегда
ссылается на личность того, кто вспоминает. Он вспоминает то, что важно для него
самого и, прежде всего, для преодоления настоящего58.
Несмотря на то что неврология серьезно занимается, в частности, проблемой авто-
биографической памяти59, в развитии осознания значения воспоминания для стабили-
зации самосознания вспоминающего независимо от истинности воспоминания она
уступает место литературе, но, тем не менее, утверждает, как подчеркивает Вельцер,
что "автобиографическая память", наряду с «сознанием, относится к "решающим
условиям человеческой жизни", "тем, которые отличают нас от животных"»60. Воспо-
минание для Канетти "высокое чудо человеческой мысли"61, несмотря на свою нена-
дежность, необходимо. Только оно позволяет создать чувство собственного "я", кото-
рое неврология считает очень "хрупким элементом"62. Да, Я, собственное я как "при-
рожденная сущность"63 недоказуемо, почему для человека еще важнее создать с
помощью воспоминания историю о самом себе. Даже без новейших достижений нев-
рологии, о которых Канетти еще даже знать не мог, он понял исключительное значе-
ние воспоминания и потребовал оттого в типичной для него эмфатической манере:
Ищи, пока еще в тебе можно что-то найти, вспоминай, отдайся во власть воспомина-
ния, не пренебрегай им, оно - лучшее, самое настоящее, что есть у тебя, и все, что ты
упустишь в воспоминании, будет потеряно и уйдет навсегда .
Перевод с немецкого
A.B. Хорошевой
58 Welzer Harald. Kriege der Erinnerung. См.: Gehirn&Geist (2005), Nr. 5. C. 40-46, здесь: с. 46.
59 Недавно на конференции Культурологического института в Эссене была вновь подтверждена ак-
туальность "междисциплинарного подхода к исследованию автобиографической памяти". Ср. Mayer Helmut.
Der Geist kann warten. Biosoziale Zugänge zum autobiographischen Gedächtnis. См.: Frankfurter Allgemeine
Zeitung от 31.5.2006. С. N 3 [доклад названной конференции]. Ср. основополагающую (для конференции)
работу по этой теме: Hans J. Markowitsch und Harald Welzer. Das autobiographische Gedächtnis. Hirnorganische
und biosoziale Entwicklung. Stuttgart: Klett-Cotta, 2005.
60 Welzer Harald. Das kommunikative Gedächtnis. Eine Theorie der Erinnerung. München: Beck 2002. C. 9.
61 Geheimherz. C. 179.
62 Siefer und Weber. Ich. С 27.
63 Там же.
64 Geheimherz. С. 76.
3* 67

Ленин как персонаж культурфилософии
Элиаса Канетти
В. К. КАНТОР
XX век привычно и давно ассоциируется у нас с явлением на сцене истории такого
количества людей, что они получают специальный термин - массы. Век этот также
знаменит и обилен тоталитарными режимами, опиравшимися на массы и эти массы в
большом количестве уничтожавшими. Разумеется, феномен этот начал исследоваться
с первыми проблесками нового явления. Канетти в этом ряду исследователей был да-
леко не первым. Можно сказать, что из мыслителей, оказавших влияние на последую-
щее понимание взаимоотношения массы и власти, он оказался едва ли не последним.
Скажем, в 1895 г. вышла книга "Психология массы" француза Гюстава ле Бона1, уже
в 1908 г. она была переведена на немецкий. И, похоже, она даже стала чем-то вроде
учебного пособия, как властным представителям массы управляться с массой, обре-
ченной на уничтожение. Эта книга, как мне довелось совсем недавно видеть, находи-
лась в лагерной библиотеке Бухенвальда, была чтением охранников.
Об этом феномене писали и культурфилософы, и политики, использовавшие этот
феномен вполне корыстно, хотя корысть, как ей и свойственно, была смертельна для
тех, кто ей следовал. Как показала история, вожди масс были обречены на гибель
вместе с закатом возглавляемого ими движения. Можно вспомнить и великую исто-
риософскую книгу О. Шпенглера "Закат Европы", и трактат Ортеги-и-Гассета "Вос-
стание масс", и знаменитейший текст 3. Фрейда "Массовая психология и анализ Я"
(который Канетти, по свидетельству биографов, читал очень внимательно). Нельзя
миновать работы Р. Гвардини и Э. Юнгера, не говорю уж о текстах властных вождей
XX в. - Гитлера и Ленина. Скажем, Гитлер вполне учитывал психологию масс, когда
писал в "Mein Kampf, что психика широких масс совершенно не восприимчива к сла-
бому и половинчатому, что масса больше любит властелина, чем того, кто у нее чего-
либо просит. Он был уверен, что масса чувствует себя более удовлетворенной таким
учением, которое не терпит рядом с собой никакого другого, нежели допущением раз-
личных либеральных вольностей. Большею частью масса не знает, что ей делать с ли-
беральными свободами, и даже чувствует себя при этом покинутой. Строго говоря,
Ленин в своем отношении к массе мало отличался от немецкого лидера. Уже после
1 См. русское издание: Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995.
© Кантор В.К., 2007 г.
68

победы Октябрьской революции, он тоже попытался сформулировать эту проблему,
уходя от марксистских догм, а именно, проблему: масса - класс - партия - вождь, по-
нимая в конечном счете, что речь идет о борьбе за новую реальность, за массу: «Пока
речь шла (и поскольку речь еще идет) о привлечении на сторону коммунизма авангар-
да пролетариата, до тех пор и постольку на первое место выдвигается пропаганда; да-
же кружки, имеющие все слабости кружковщины, тут полезны и дают плодотворные
результаты. Когда речь идет о практическом действии масс, о размещении - если поз-
волительно так выразиться - миллионных армий, о расстановке всех классовых сил
данного общества для последнего и решительного боя, тут уже с одними только про-
пагандистскими навыками, с одним только повторением истин "чистого" коммунизма
ничего не поделаешь. Тут надо считать не до тысяч, как в сущности считает пропаган-
дист, член маленькой группы, не руководивший еще массами; тут надо считать милли-
онами и десятками миллионов»2.
Надо сказать, что прежде чем перейти к понятию власти, вождя, т.е. тех персона-
жей, которые воображали себя организаторами движения масс, Канетти, в отличие от
Фрейда и опираясь на собственные наблюдения, пытается понять законы формирова-
ния масс. Рассказывают, что толчком к этим размышлениям послужило для Канетти
массовое социал-демократическое выступление 15 июля 1927 г. в Вене, которым ни-
кто не руководил. Здесь действовали простейшие массовые инстинкты. Аналогичные
выступления мы можем вспомнить и из предреволюционных российских лет: хотя бы
революцию 1905 г., хотя бы Февральскую революцию 1917 г., когда вожди были в
отсутствии. Масса способна сплотиться без вожака, даже действовать без руковод-
ства, но, однако, недолго и бесцельно. Как пропето в замечательной песне русского
барда о сумасшедшем доме (читай: человечество): "Мы не сделали скандала, нам вож-
дя недоставало - / Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков" (Владимир Высоц-
кий).
Поэтому задолго до структуралистов молодой писатель пытается уйти в историю,
в мифы, т.е. проанализировать простейшие единицы человеческого сообщества. Все
тексты Канетти так или иначе связаны с его главной книгой. Не говорю уж о мемуар-
но-публицистических его сочинениях, но даже и центральный его роман "Ослепле-
ние": «Разными и, казалось бы, очень отдаленными путями пытался я приблизиться к
тому явлению, что ощутил тогда как массу. Я искал ее в истории, но в истории всех
культур. <...> Было естественно, что я изучал революции - английскую, французскую,
русскую, но я начал осознавать и значение масс в становлении религий. <...> Кое-что я
записывал и пытался набрасывать статьи. Это были предварительные этюды для кни-
ги о массе, но теперь, когда я оглядываю их с точки зрения романа, то вижу, сколько
следов оставили эти захватившие меня многостраничные исследования в "Ослепле-
нии", возникшем несколькими годами позже»3.
Канетти как-то написал, что в книге "Масса и власть" он схватил XX в. за горло.
Думаю, дело в том, что XX в. выявил просто весьма важную составляющую человече-
ского общежития, которая существовала всегда. И до "столетия масс" (как называют
XX в.) были эпохи, которые иначе, как движением масс (ниспровергающих цивилиза-
цию и культуру, до которой худо-бедно доработалось человечество) не назовешь. Пе-
реселение народов, татаро-монгольское нашествие, завоевания Тамерлана, крестовые
походы, крестьянские войны. Последнее отмечу специально, поскольку Ортега-и-Гас-
сет особенностью XX столетия называл именно "вертикальное вторжение варвар-
ства". Ну а Жакерия, восстание Томаса Мюнцера, пугачевщина не были ли чем-то
схожим? Канетти все же был прав, когда начал искать объяснение этому феномену в
истории. Не могу не сослаться на предисловие Ионина: "XX век со всеми его трагиче-
2 Ленин В.И. Детская болезнь левизны в коммунизме II Ленин В.И. П.С.С. Т. 41. С. 79.
3 Канетти Элиас. Первая книга - "Ослепление" // Канетти Элиас. Человек нашего столетия. Худо-
жественная публицистика. М: Прогресс, 1990. С. 123-124.
69

скими событиями: попранием человеческих жизней, войнами, массовым террором, -
не является чем-то исключительным в человеческой истории. Если он и превосходит
другие века по масштабам жертв, то не потому, что он какой-то не сравнимой с преж-
ними временами жестокости, или что люди сделались глупее или кровожаднее, а по-
тому лишь, что выросли их технологические возможности"4.
От современных молодых исследователей, занимающихся проблемами XX в., мне
приходилось слышать, что "Канетти нивелирует всю специфику политической исто-
рии XX столетия, сводя ее к первобытным инстинктам и мифологической тематике".
Между тем человечество гораздо теснее связано со своим прошлым, чем это пред-
ставляется нынешним молодым людям. Поэтому так легко незаметно вызвать дьявола:
антропофагию, варварские пытки, гекатомбы из черепов. Именно прошлое столетие
разорвало пленку христианства или, если угодно, уже вроде бы утвердившейся антично-
иудео-христианской цивилизации, выведя наружу то состояние массовой психологии, ко-
торое отказалось от внутренней и внешней правовой регуляции. XX в. насквозь мифоло-
гичен и магичен, мифология нацизма, мифология коммунизма и т.п. Мифологизм,
воскрешение принципов древневосточных деспотий - вот что произошло в XX в. на
фоне фантастического научно-технического прогресса. О феномене вернувшегося,
воскресшего в Европе азиатского деспотизма тоже писалось немало. Фашисты апел-
лировали к полухристианскому рыцарству, называя рыцарскими эсэсовские войска,
уходили от христианства в арийскую мифологию, Гитлер равнял себя с языческими
героями древности. По мысли Федора Степуна, весьма умного свидетеля XX в., не-
смотря на самообольщение молодых национал-социалистов о возврате страны в Сред-
невековье (христианское по своей сути), на самом деле Германия прыгнула в новое
варварство. Степун вспоминает легенду, что крестившиеся германские варвары, входя
в крестильную купель, погружаясь в нее с головой, поднимали над водой руку с зажа-
тым в ней мечом. Поэтому и пишет он, что идеократический монтаж Гитлера с
утверждением свастики вместо креста, германской крови вместо крови крестной, не-
навистью к немецкой классической философии, к "лучшим немцам типа Лессинга и
Гете" родился "не в немецкой голове, а в некрещенном германском кулаке (курсив
мой. - В.К.).
Масса живет простейшими мифологическими представлениями, простейшими по-
требностями, которые она желает осуществить (Еда, Любовь), но становится актив-
ной силой, когда попадает в силовое поле смерти. Когда число составляющих массу в
геометрической прогрессии увеличивается на число мертвецов, тогда наступает кри-
тическая ситуация. Масса уже готова к бунту, но нужен вождь, человек, который спо-
собен сознательно перешагнуть запрет убийства. По словам исследователя, "смерть -
это тот посредник, который придает динамизм взаимодействию массы и власти, - двух
основных агентов истории"6. Собственно, это проговорил довольно ясно и сам Канет-
ти: "Смерть как угроза - это монета власти. Очень легко, складывая монету к монете,
скопить огромный капитал"7. О механизмах власти написано немало. Но, пожалуй,
текст Канетти можно сравнить лишь с одной книгой, написанной столь же свободно -
и не как роман, и не как научное исследование. Я имею в виду "Государя" Макиавелли.
Именно великий итальянец показал, что приход к власти любого государя (или вождя)
требует массовых казней, ибо "гораздо надежнее внушать страх, чем любовь"8. Трак-
4 Ионин Л.Г. О Книге и ее Авторе // Канетти Элиас. Масса и власть / Перевод с немецкого Леонида
Ионина. M: Ad Marginem, 1997. С. 12.
5 Степун Ф. Письмо из Германии (Национал-социалисты) // Степун Ф.А. Сочинения. М.: РОС-
СПЭН, 2000. С. 470.
6 Ионин Л.Г. О Книге и ее Авторе. С. 9.
7 Канетти Элиас. Масса и власть. С. 503.
8 Макиавелли Никколо. Государь // Макиавелли Никколо. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия.
Государь. М.: РОССПЭН, 2002. С. 407.
70

тат Макиавелли похож на книгу рекомендаций, но, по сути дела, он был анализом
эпохи.
Но кто может быть таким государем или вождем? Очевидно, прежде всего, реаль-
ный уголовный преступник, т.е. не в юридической сегодняшней терминологии, а тот
человек, который без колебаний переступает мистическую черту, отделяющую жизнь
от смерти. Таким был Чезаре Борджиа, которого приводит в пример Макиавелли.
Именно о таком думал Достоевский, когда изображал Раскольникова, Ставрогина,
пока не нашел, наконец, персонажа без нравственных колебаний - Петра Верховен-
ского из "Бесов". В народном восприятии прообраз Верховенского Сергей Нечаев
воспринимался вполне в духе языческих поверий как олицетворение моровой язвы9.
Единственное, что отличает Нечаева от вождя массы, заключается в том, что масса
была не готова. Как писал Пушкин о "пугачевщине": окраины волновались, не хвата-
ло вождя, он нашелся. Им оказался каторжник Пугачев.
Попробуем сквозь призму сформулированных понятий посмотреть на русский XX в.
Заметим сразу, что слово "понятие" по отношению к тексту Канетти несколько услов-
но, философской и социально-политической терминологией он практически не поль-
зуется. Более того, даже столь привычно относящиеся нами к XX в. слова как "проле-
тариат", "буржуазия", "либерализм", "классовая борьба" и т.д., мы практически не
найдем в его словаре. Он использует в качестве объясняющих понятий либо мифоло-
гические образы, либо с простодушием древнегреческих мудрецов возводит в науч-
ный ранг слова обыденного языка. Два таких слова и будут ключевыми для моего ана-
лиза.
Ионин замечает, что почти ни одно имя из страшных диктаторов XX в. не встреча-
ется в трактате Канетти. Правда, в связи с версальскими проблемами имя Гитлера в
книге все же появляется, но гораздо больше о немецком владыке сказано в очерке
"Гитлер по Шпееру", где, кстати, Канетти весьма серьезно подчеркивает свое понима-
ние массы, то, что вождь не может бытийствовать без массы. С весьма важным разъ-
яснением той мысли, что звучала и в трактате, но здесь приобрела характер историче-
ского факта. Масса может (а порой и должна быть) массой мертвецов, трупов: "В па-
мяти павших он и почерпнул силу не признавать исхода минувшей войны. Они были
его массой, пока он не располагал никакой другой; он чувствует, что это они помогли
ему прийти к власти, без павших на Первой мировой войне он бы никогда не су-
ществовал. <...> Ощущение массы мертвецов для Гитлера - решающее. Это и есть его
истинная масса. Без этого ощущения его не понять вообще, не понять ни его начала,
ни его власти, ни того, что он с этой властью предпринял, ни к чему его предприя-
тия вели. Его одержимость, проявлявшая себя с жуткой активностью, и есть эти
мертвецы"10.
9 Стоит сослаться на слова умнейшего адвоката В.Д. Спасовича: "Хотя Нечаев - лицо весьма недав-
но здесь бывшее, однако он походит на сказочного героя. <...> Этот страшный, роковой человек всюду,
где он ни останавливался, приносил заразу, смерть, аресты, уничтожение. Есть легенда, изображающая
поветрие в виде женщины с кровавым платком. Где она появится, там люди мрут тысячами. Мне кажется, Неча-
ев совершенно походит на это сказочное олицетворение моровой язвы" (Цит. по: Достоевский Ф.М. Поли,
собр. соч. в 30-ти т. Т. 12. Л., 1975 (примечания). С. 204).
10 Канетти Элиас. Гитлер по Шпееру // Канетти Элиас. Человек нашего столетия. Художественная
публицистика. М.: Прогресс, 1990. С. 74. Надо сказать, что о политической силе мертвецов писал после
Февральской революции Семен Франк: "Мертвые молчат. Бесчисленная их армия не встает из могил, не
кричит на митингах, не составляет резолюций, не образует союза и не имеет представителей в совете ра-
бочих и солдатских депутатов. <...> И все же эта армия мертвецов есть великая - можно сказать, величай-
шая - политическая сила всей нашей жизни, и от ее голоса зависит судьба живых, быть может, на много
поколений. <...> Мы не можем не видеть, что революцию совершили тени погибших на войне" (Франк СЛ.
Мертвые молчат // Франк С Л. Непрочитанное... М.: Московская школа политических исследований,
2001. С. 224-226).
71

Мертвец, особенно оживший мертвец, есть самое страшное, что существует в на-
родных поверьях, он несет беду. Нет практически ни одного фольклора, и это Канет-
ти (и не только Канетти, вспомним хотя бы отечественного исследователя - В. Проп-
па) показывает, где тема мертвеца не означала вторжения в повседневность чего-то
самого для человека страшного. Когда герои народных сказок переступают запрет-
ную черту и входят в потусторонний мир, их встречают либо мертвецы, либо их заме-
на - черепа (запомним это слово). Приведу эпизод из классической русской народной
сказки "Василиса Прекрасная": "Василиса прошла всю ночь и весь день, только к сле-
дующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка яги-бабы; забор вокруг избы
из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо дверей у
ворот - ноги человечьи, вместо запоров - руки, вместо замка - рот с острыми зуба-
ми"11.
Итак, череп - первый образ, который я ввожу, чтобы перейти к русской тематике
Канетти. Как он сам писал, все его работы группируются вокруг его главного тракта-
та. И вот в одном эпизодическом воспоминании (из книги "Спасенный язык" - "Die
gerettete Zunge"), он рассказывает о своей встрече с Лениным. Называется этот отры-
вок "Череп". Как понимаем, образ для Канетти говорящий. Приведу его первое впе-
чатление: «Мне минуло двенадцать лет, когда я страстно увлекся историей освободи-
тельных войн греков, и тот же 1917 г. стал годом русской революции. О том, что Ле-
нин жил в Цюрихе, говорили еще до того, как он покинул его в запломбированном
вагоне. Мать, в которой горела незатухающая ненависть к войне, пристально следила
за всем, что могло бы положить ей конец. Она ни с кем не поддерживала политиче-
ских связей, но в Цюрих съезжались из разных стран противники войны всех направ-
лений. Когда мы как-то проходили мимо одной кофейни, она показала мне на огром-
ный череп человека ("zeigte sie mir den enormen Schädel eines Mannes"), сидевшего у ок-
на, перед ним на столе лежала высокая кипа газет, одну из которых, крепко сжав, он
поднес близко к глазам. Внезапно он вскинул голову и, повернувшись, к сидящему ря-
дом мужчине, стал что-то энергично ему доказывать. Мать сказала: "Посмотри на не-
го повнимательнее. Это Ленин. Ты еще услышишь о нем". Мы остановились, она не-
много смутилась оттого, что вот так стоит и смотрит в упор на человека (обычно она
пресекала такую бестактность с моей стороны), но внезапность сделанного им движе-
ния заставила ее замереть на месте, передав ей часть энергии от резкого разворота к
собеседнику. Я же дивился гриве черных вьющихся волос у другого мужчины, которая
составляла резкий контраст с оголенностью черепа сидящего рядом Ленина. Но боль-
ше всего меня поразила неподвижность матери. Внезапно она сказала: "Пошли, что
мы тут встали" - и увлекла меня за собой»12.
Удивительная точность наименования. Само название ("череп") - мистическое:
Гамлет, взяв в руки череп покойного шута Йорика, обращается, по сути дела, к таин-
ственному движению мироздания, которое никого не щадит; череп - непременный ат-
рибут кабинета алхимика. Гетевский Фауст держит среди своих книг "полый череп",
обращаясь к нему: "Was grinsest du mir, hohler Schädel, her?" (в переводе Пастернака:
"Ты, голый череп посреди жилья! / На что ты намекаешь, зубы скаля?"). Но здесь
можно увидеть и что-то из африканских сказок, где черепа вершат расправу над людь-
ми и их делами. Недаром показано, как мать попала под какое-то гипнотическое воз-
действие, исходившее от черепа, от его энергии. Можно, конечно, вспомнить и то, что
череп - пиратский символ, знак разбоя и беспощадного отношения к людям. Другое
лексическое наименование черепа ("Der Totenkopf') было использовано эсэсовцами.
Конечно, повторю это, здесь очевидна и африканская мифология, вспомним, скажем,
11 Василиса Прекрасная // Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. В 3-х тт. Т. 1. М.: ГИХЛ, 1957.
С. 161.
Канетти Элиас. Спасенный язык // Канетти Элиас. Человек нашего столетия. Художественная
публицистика. С. 157-158.
72

насквозь фольклорный роман нигерийского писателя XX столетия Амоса Тутуолы
"Путешествие в город мертвых", где все начинается для героя со встречи с "черепом-
джентльменом", после чего случается переход в нечеловеческое пространство. Но го-
раздо лучше обратиться к русским свидетелям действий этого "черепа". Первым уви-
дел в Ленине "прирожденного преступника", который не остановится ни перед чем и
выполнит все затаенные желания массы, великий русский писатель Иван Бунин. Бу-
нин говорил, что большевики убили чувствительность. Мы переживаем смерть одно-
го, семи, - писал он, - допустим, труднее сопереживать смерти семидесяти, но когда
убивается семьдесят тысяч, то человеческое восприятие перестает работать. Он пи-
сал: «Это Ленины задушили в России малейшее свободное дыхание, они увеличили
число русских трупов в сотни тысяч раз, они превратили лужи крови в моря крови, а
богатейшую в мире страну народа пусть темного, зыбкого, но все же великого, давше-
го на всех поприщах истинных гениев не меньше Англии, сделали голым погостом,
юдолью смерти, слез, зубовного скрежета; это они затопили весь этот погост тысяча-
ми "подавляющих оппозицию" чрезвычаек, гаже, кровавее которых мир еще не знал
институтов, это они <...> целых три года дробят черепа русской интеллигенции»13.
Итак, "Череп" дробит "черепа", а смерть становится сутью пребывания в этой
стране. Чем не иллюстрация к тезисам Канетти! Вспомним картину Верещагина
"Апофеоз войны", где изображен холм из черепов. Вспомним и лозунг Ленина о пре-
вращении войны империалистической в войну гражданскую, что привело к массовому
самоистреблению народа. Число черепов увеличивается. Главный череп как владыка
других черепов творит все новые и новые. Но Бунин понимает это равнодушие к
смерти других как специфику весьма древнего элемента человеческого общежития.
Он рисует свое понимание вождя революции как классического уголовного элемента:
«По уголовной антропологии, у огромного количества т.н. "прирожденных преступ-
ников" - бледные лица, большие скулы, "грубая нижняя челюсть, глубоко сидящие
глаза..." <...> Посмотрите же на рыжего, скуластого, с маленькими косыми глазами
Ленина. <...> И вот из этой-то Руси, издревле славной своей антисоциальностью, анти-
государственностью, давшей столько "удалых разбойничков", Васек Буслаевых, не ве-
ривших "ни в чох, ни в сон", столько юродивых, бродяг, бегунов, а потом хитровцев,
босяков, вот из той Руси, из ее худших элементов и вербовали социальные реформато-
ры красу, гордость и надежду социальной революции» .
Самое интересное, что Бунин не выделяет особенно Ленина из этой череды раз-
бойников, хитровцев и босяков, он тот самый, кого и ждала эта масса. Степун заме-
чал: «Как прирожденный вождь он инстинктивно понимал, что вождь в революции
может быть только ведомым, и, будучи человеком громадной воли, он послушно шел
на поводу у массы, на поводу у ее самых темных инстинктов. В отличие от других дея-
телей революции, он сразу же овладел ее верховным догматом - догматом о тожестве
разрушения и созидания и сразу же постиг, что важнее сегодня, кое-как, начерно, ис-
полнить требование революционной толпы, чем отложить дело на завтра, хотя бы в
целях наиболее правильного разрешения вопроса. На этом внутреннем понимании зу-
дящего "невтерпеж" и окончательного "сокрушай" русской революционной темы он и
вырос в ту страшную фигуру, которая в свое время с такой силою надежд и проклятий
приковала к себе глаза всего мира»15.
13 Бунин Ив. Несколько слов английскому писателю // Бунин Ив. Великий дурман. М.: "Совершенно
секретно", 1997. С. 69-70.
14 Бунин Ив. Еще об итогах // Бунин Ив. Великий дурман. С. 120.
15 Степун Ф. Мысли о России. Очерк IX // Степун Ф.А. Сочинения. С. 342. Интересно, как эту зави-
симость Ленина от массы ощутил Андрей Платонов в романе "Чевенгур", где один из персонажей так
рассуждает: "Что я тебе масса, что ли? - обиделся Чепурный. - Ленин и то знать про коммунизм не дол-
жен, потому что это дело сразу всего пролетариата, а не в одиночку... Умней пролетариата быть не при-
выкнешь...".
73

Замечу, что о жестокости Ленина поначалу (до создания советского мифа для де-
тей о добром дедушке Ленине) говорили его соратники не только не стесняясь, но
одобрительно. Скажем, Троцкий вспоминал о реакции Ленина на отмену смертной
казни солдат-дезертиров: "- Вздор, - повторял он. - Как же можно совершить рево-
люцию без расстрелов? Неужели же вы думаете справиться со всеми врагами, обез-
оружив себя? Какие еще есть меры репрессии? Тюремное заключение? Кто ему при-
дает значение во время гражданской войны, когда каждая сторона надеется побе-
дить?"16.
Троцкий одобрял это как революционер и политик, Бунин был в отчаянии и яро-
сти. Можно ли, однако, сравнивать страстные зарисовки, гневные характеристики,
жестокий анализ "окаянных дней" русской революции, предложенный поэтом и писа-
телем Буниным, с научным трактатом Канетти? Разумеется. Канетти тоже писатель,
тоже лауреат Нобелевской премии, как и Бунин, но в своем исследовании он все же
выступил как ученый. Однако, как справедливо пишут современные западные иссле-
дователи, поэтического в его научной книге было немало: "Жестокая эта книга вхо-
дит в разные дисциплины - историю, этнологию, социологию, психологию и историю
культуры. Правда, ни на одном поле она не у себя дома, поскольку остается все же по-
этической, писательской работой"17. Так что параллели оправданы. Рождался страш-
ный мир, и рождался он страшно.
Поэтому продолжу. Чтобы достигнуть огромной власти, писал Бунин, нужна «ве-
ликая ложь, великое угодничество, устройство волнений, революций, надо от времени
до времени по колено ходить в крови. Главное же, надо лишить толпу "опиума рели-
гии", дать вместо Бога идола в виде тельца, то есть, проще говоря, скота. Пугачев!
Что мог сделать Пугачев? Вот "планетарный" скот - другое дело. Выродок, нрав-
ственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятель-
ности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил
несколько миллионов человек - и все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди
дня спорят, благодетель он человечества или нет? На своем кровавом престоле он
стоял уже на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно
высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслы-
шание, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо моз-
га; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал, как пишут в газетах, с ужас-
нейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! Соратники его, так
те прямо пишут: "Умер новый бог, создатель Нового Мира, Демиург!"»18.
Бунин не преувеличивал. О Ленине и при жизни, и после смерти с восторгом изъяс-
нялись его сподвижники. Для Маяковского Ленин был чем-то вроде нового князя Вла-
димира, крестившего Русь "железом и огнем декретов". Луначарский в книге "Рево-
люционные силуэты" (М., 1923) писал, что гнев Ленина необыкновенно мил, как тют-
чевский гром, который "как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом", хотя от
грозы его в последнее время могли гибнуть десятки и сотни людей. Пастернак назы-
вал его "выпад на рапире". Простодушнее прочих оказался Бухарин, назвав Ленина
"диктатором в лучшем смысле этого слова". Диктаторов в XX в. оказалось много. Но
первым все же был русский властитель, жестокость которого была в сущности необ-
ходимой для владычества в эпоху "восстания масс". Ибо такого рода восстание можно
было использовать и возглавить, только пойдя на поводу у массовой дикости, а овла-
деть массами - в свою очередь с помощью массовых репрессий и жестокости.
Итак, произошло рождение "нового мира", как, кстати, и был назван знаменитый
советский журнал. Но это новый мир, которым правит весьма специфический власти-
16 Троцкий Л Д. О Ленине // Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М.: Политиздат, 1990.
С. 213.
17 Göbel Helmut. Elias Canetti. Reinbek bei Hamburg, Rowolt Taschenbuch Verlag, 2005. S. 109.
18 Бунин Ив. Миссия русской эмиграции // Бунин Ив. Великий дурман. С. 132.
74

тель. Этот властитель у Канетти назван - "выживающий" ("Der Überlebende"), это вто-
рой важный для нас термин: тут очевиден путь от черепа до мавзолея. Главный мерт-
вец в стране, даже не мертвец, а выживающий, выживший, когда остальные умерли.
"Выживающий - это наследственная болезнь человечества, его проклятие, а может
быть, и гибель"19. У Канетти речь идет о властителе, который пережил своих сопер-
ников и современников. Напомню строчки Маяковского: "Ленин и теперь живее всех
живых...". Что это значит - быть живее остальных? Значит, остальные все восприни-
маются мертвецами. В "оттепель", оживая, люди перефразировали эти слова: "Ленин
и теперь жалеет всех живых". То есть нам плохо, но мы все-таки живы!
Но здесь новый символ, тоже не совсем философский, - мавзолей. На построении
мавзолея для Ленина настоял Сталин, окончательно достроивший в России вариант
азиатской деспотии. Приведу наблюдение современного искусствоведа: "Внешне Мав-
золей напоминает египетские или вавилонские пирамиды, в которых хоронили древ-
них властителей. Но различие более существенно. Мумия фараона после погребения
была недоступна для обозрения смертными. Неприкосновенность мумии внутри пира-
мид считалась, возможно, основной предпосылкой ничем не омраченного существова-
ния по ту сторону бытия. <...> С самого начала Мавзолей Ленина является нам в виде
комбинации пирамиды и Британского музея"20. Это и в самом деле чудовищное соче-
тание символа древнего властителя в стилистическом обличье современного музея, но
не забудем, что посетители видят в этом помещении мертвеца, перед которым долж-
ны благоговеть, которого должны бояться. Мертвец, переживший всех живых, всех
своих соратников, даже уничтожившего его Сталина.
Переход к структурам доисторического сознания, само собой разумеется, приводил к
мифологической системе миропонимания, к выпадению из исторического процесса. За-
падные либеральные мыслители констатировали это вполне отчетливо: "Бесклассовое
общество - цель большевизма - обретается по ту сторону истории; оно - заново обре-
тенная предыстория"21. Но здесь очевидно вступают в действие доисторические струк-
туры сознания. Но эти структуры рождают уже нечто новое - тоталитаризм, т.е. тот
строй, где тирания помножена на идеологическое оправдание этой тирании, призываю-
щая народ воспринимать эту тиранию, как свое произведение. И в каком-то смысле, это
правда, ибо в тоталитаризме работают архаические стереотипы сознания.
Одно время Сталин лег было рядом, но вскоре выяснилось, что, в отличие от Лени-
на, он смертен и требует могилы. Интересна народная мифология: как-то в купе поез-
да два литовца, побывавшие на экскурсии в мавзолее, мне рассказывали, что - по сло-
вам экскурсовода - у Ленина продолжают расти волосы и ногти. Вроде как у вампира.
Однако стоит при этом сказать, что пока мертвец в мавзолее, пока его не трогают, он
не опасен. Гораздо страшнее он может оказаться, если его оттуда вынести.
Говорить и писать об этом грустно, но, тем не менее, погружение в доисториче-
скую мифологию, которое предпринял Канетти, рассказало нам о прошедшем столе-
тии много больше, чем иные глубокие исследования, остававшиеся лишь в пределах
событий XX в.
Так получилось, что наша конференция случилась не в юбилейный год, год столе-
тия со дня рождения Элиаса Канетти (25 июля 2005 г.), а год спустя. Значительные
фигуры вспоминаются, однако, не только в юбилеи, они живут и бытийствуют вне
юбилеев, они просто живут, не теряя своего смысла. И размышляя об актуальности
для сегодняшнего дня того или иного мыслителя прошлого века, его проблематики,
невольно одним из первых вспоминаешь Канетти, так глубоко проанализировавшего
не только судьбу XX столетия, но судьбу человечества.
19 Канетти Элиас. Масса и власть. С. 500-501.
20 Гройс Борис. Утопия и обмен. М.: ЗНАК, 1993. С. 353.
21 Розеншток-Хюсси Ойген. Великие революции. Автобиография западного человека. Tenefly, N. J.
Hermitage Publishers. 1993. С. 101.
75

ФИЛОСОФИЯ И НА УКА
От редакции. Недавно исполнилось 80 лет Юрию Владимировичу Сачкову -
известному российскому философу, одному из ведущих специалистов в области фило-
софии естествознания. Несколько поколений отечественных философов изучали фи-
лософскую проблематику современной физики по его работам о методологических
проблемах квантовой механики и теоретико-вероятностных методах исследования.
Юрий Владимирович - наш постоянный автор.
Редакция и редколлегия поздравляют Юрия Владимировича с юбилеем и желают
здоровья и творческих успехов.
Фундаментальные науки
как стратегический ресурс развития
Ю. В. САЧКОВ
Наука есть духовное постижение мира. Ее становление и развитие сопряжены с
раскрытием природы человека. Однако вопрос о природе человека весьма сложен и
во многом остается еще открытым и таинственным. Поэтому важны общие подходы
к рассмотрению этой основополагающей проблемы. Природа человека непосред-
ственно соотносится с его потребностями и интересами. Именно потребности и инте-
ресы являются внутренним побудителем активности человека, его целенаправленной
деятельности. В свое время Г.В. Плеханов писал: "Интерес, потребность - это вели-
кие, единственные учителя человеческого рода... Без потребностей человек не имел
бы стимула к действию... Потребность есть точное мерило напряжения человеческого
духа"1. Система потребностей развивается и содержит существенную иерархическую
компоненту. К числу базовых относятся потребности витальные, социальные и иде-
альные. Витальные потребности обеспечивают само биологическое существование
человека. Социальные потребности есть потребности индивида входить в некоторые
1 Плеханов Г.В. Избр. философские произв. Т. 1. М., 1956. С. 103-104.
© Сачков Ю.В., 2007 г.
76

коллективы и "комфортного" бытия в них. Идеальные потребности - потребности,
прежде всего, познания. "Последнюю группу исходных потребностей, - пишут
П.В. Симонов и П.М. Ершов, - составляют идеальные потребности познания окружа-
ющего мира и своего места в нем, познания смысла и назначения своего существова-
ния на земле как путем присвоения уже имеющихся культурных ценностей, так и за
счет открытия совершенно нового, не известного предшествующим поколениям. По-
знавая действительность, человек стремится уяснить правила и закономерности, кото-
рым подчинен окружающий мир. Его загадочность так трудно переносится челове-
ком, что он готов навязать миру мифическое, фантастическое объяснение, лишь бы
избавиться от бремени непонимания, даже если это непонимание непосредственно не
грозит ему ни голодом, ни опасностью для жизни. Постигая закономерности окружа-
ющего, человек кладет эти законы в основу создаваемых им моделей мира, будь то
научные теории, произведения искусства или мифы" . Подобные утверждения о науке
высказываются и в иных формах. "Пока мы не признаем, - отмечает Г. Башляр, - что
в глубинах человеческой души присутствует стремление к познанию, понимаемому
как долг, мы всегда будем склонны растворять это стремление в ницшеанской воле к
власти"3. И далее: "В человеке действительно присутствует то, что мы могли бы на-
звать истинным стремлением к знанию. Знание само есть фактор жизни"4.
Потребности человека, и прежде всего - базовые потребности, взаимозависимы и
дополняют друг друга. В ходе развития жизнедеятельности человека происходит обо-
гащение самих потребностей, как по содержанию, так и по формам выражения. Исто-
рически процессы удовлетворения и развития потребности познания привели к ста-
новлению науки. Встают вопросы: каково же "назначение" потребности познания в
жизнедеятельности человека, в чем "назначение" науки? Ответ на эти вопросы прямо
зависит от того, что деятельность человека устремлена в будущее. Как в свое время
блестяще высказался В. Оствальд о "проникновенном понимании науки": "Наука -
это искусство предвидения. Вся ее ценность в том, в какой мере и с какой достовер-
ностью она может предвидеть будущие события. Мертво всякое знание, которое ни-
чего не говорит о будущем, и такому знанию должно быть отказано в почетном зва-
нии - наука" . Предвидение, наука, в свою очередь, предваряют организацию целена-
правленных действий человека: человек в своей основе действует не вслепую, не по
наитию, а в стремлении получать некоторые вполне определенные результаты. Кон-
ту приписывается утверждение: "Предвидение - из науки, действие - из предвидения".
"Предсказание, - отмечает Р. Карнап, - входит в каждый акт человеческого поведе-
ния, который включает преднамеренный выбор. Без этого как наука, так и повседнев-
ная жизнь будут невозможными"6. На предвидении фактически основывается вся
практически-конструктивная деятельность человека, опирающаяся на выработку за-
конов соответствующих областей действительности. "Наука ставит своей конечной
целью, - отмечает B.C. Степин, - предвидеть процесс преобразования предметов
практической деятельности (объект в исходном состоянии) в соответствующие про-
дукты (объект в конечном состоянии). Это преобразование всегда определено суще-
ствующими связями, законами изменения и развития объектов, и сама деятельность
может быть успешной только тогда, когда она согласуется с этими законами. Поэто-
му основная задача науки - выявить законы, в соответствии с которыми изменяются и
развиваются объекты"7. Предвидение, конечно, основывается на знании законов
2 Симонов П.В., Ершов П.М., Вяземский Ю.П. Происхождение духовности. Мм 1989. С. 12.
3 Башляр Г. Новый рационализм. М, 1987. С. 328.
4 Там же. С. 334-335.
5 Оствальд В. Великий эликсир. М., 1923. С. 16.
6 Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 59.
7 Степин B.C. Теоретическое знание. М, 2000. С. 39-^0.
77

функционирования и изменения соответствующих объектов действительности. Вме-
сте с тем, следует добавить, что само предвидение в общем случае содержит элемент
непредсказуемости.
Как иногда говорят, предвидение не есть простая экстраполяция во времени неко-
торых ранее полученных данных. Оно носит во многом относительный и ограничен-
ный характер, который преодолевается в дальнейшей непосредственной деятельности
человека. Предвидение направлено на овладение будущим и придает устойчивость и
организованность действиям человека.
Базовые структуры познания
Научные исследования, наука носят весьма сложный характер. Последнее обу-
словлено не только тем, что в исследования непрерывно втягиваются разнообразные
новые области бытия и практической деятельности человека, но и глубиной проник-
новения в структуру проводимых исследований и обогащением научного метода. Нау-
ка не однородна по своей структуре и как любая сложная система содержит су-
щественную иерархическую компоненту. Последнее с особой силой проявляется в
том, что научные исследования делятся на фундаментальные и прикладные. При ха-
рактеристике фундаментальных и прикладных исследований в качестве исходных
можно признать формулировки, высказанные Д.И. Блохинцевым: "Фундаментальная
наука сосредоточивает свои усилия на выяснении основных законов, основных прин-
ципов Природы... Наука прикладная ставит перед собой задачу решения определен-
ной технической проблемы обычно в непосредственной связи с материальными инте-
ресами общества. При решении такого рода задач прикладная наука, как правило,
опирается на закономерности, установленные наукой фундаментальной"8. В совре-
менных процессах развития науки происходит постоянное усложнение научных иссле-
дований, и в общем их объеме доминируют прикладные исследования. "В наше время,
нам кажется, - отмечает Е.Л. Фейнберг, - можно говорить о расцвете особой стадии в
научно-технической исследовательской цепи, промежуточной между фундаменталь-
ной наукой и прямым техническим (научно-техническим) внедрением. Именно на
этом, можно полагать, основано большое развитие работ, например, по физике твер-
дого тела, физике плазмы и квантовой электронике. Исследователь, работающий в
этой промежуточной области, - подлинный физик-исследователь, но он, как правило,
сам видит в более или менее близкой перспективе конкретную техническую задачу, для
решения которой инженером-исследователем он и должен создать основу". При этом
Е.Л. Фейнберг обращает внимание на то, что такой расцвет в прикладных науках в ряде
отношений меняет "всю панораму науки"9.
Разработка прикладных наук, конечно, связана с решением практических задач,
имеет в виду достаточно конкретные потребности практики. Вместе с тем, следует
подчеркнуть, что основное "назначение" прикладных исследований, как и фундамен-
тальных - именно исследование, а не разработка тех или иных технических систем
или технологий. Результаты прикладных наук предваряют собою разработку техни-
ческих устройств и технологий, но не наоборот. При прикладных научных исследова-
ниях центр тяжести лежит на понятии "наука", а не на понятии "приложение". Разли-
чия между фундаментальными и прикладными исследованиями лежат в особенностях
выбора направлений исследований, выбора объектов исследования, но методы и ре-
зультаты имеют самостоятельную ценность. В фундаментальной науке выбор про-
Блохинцев Д.И. Предпосылки научно-технического прогресса // Современные проблемы физики.
М, 1976. С. 4-6.
9 Фейнберг ЕЛ. Традиционное и особенное в методологических принципах физики XX в. // Диалек-
тика в науках о природе и человеке. Единство и многообразие мира, дифференциация и интеграция науч-
ного знания. М, 1983. С. 52.
78

блем определяется, прежде всего, внутренней логикой ее развития и техническими
возможностями осуществления соответствующих экспериментов. В прикладных нау-
ках выбор проблем, выбор объектов исследования непосредственно связан с воздей-
ствием запросов общества - технических, экономических и социальных задач. Конеч-
но, эти различия во многом относительны. Фундаментальные исследования могут сти-
мулироваться и внешними потребностями, например, поиском новых источников
энергии. С другой стороны, такой важнейший пример из прикладной физики, как
изобретение транзистора, отнюдь не было следствием непосредственных практиче-
ских запросов.
Деление науки и научных исследований на фундаментальные и прикладные имеет
принципиальный характер - оно непосредственно связано с раскрытием источников и
направленности развития науки. Анализу места и роли фундаментальных и приклад-
ных исследований в структуре научного познания, особенностям их взаимодействия
посвящена значительная литература. При характеристике различий между ними,
прежде всего, обращают внимание на наличие внешних их проявлений. Одно из осно-
ваний подразделения наук на прикладные и фундаментальные видят в различии меж-
ду университетским образованием и высшим образованием, даваемым в институтах
специального технологического профиля. Фундаментальные исследования нередко
называются поисковыми и отмечается, что в процессе этих исследований происходит
не столько применение и модернизация устоявшихся специализированных методов,
сколько разработка существенно новых. Фундаментальными знаниями считают мед-
ленно стареющую часть научной информации. За рубежом фундаментальную науку
часто называют "чистой". Последнее нашло свое закрепление и в названиях научных
союзов: ИЮПАП - Интернациональный союз чистой и прикладной физики, ИЮПАК -
Интернациональный союз чистой и прикладной химии и т.п. Происхождение термина
"чистый" несколько претенциозно, практически здесь имеются в виду научные иссле-
дования, не зависящие от практицизма и меркантильности. Несомненно, что под фун-
даментальными исследованиями имеют в виду ту ветвь в научных исследованиях, ко-
торая непосредственно не связана с прямыми запросами производства и общественной
практики. Соответственно этому полагают, что фундаментальные исследования раз-
виваются, прежде всего, в силу внутренней логики развития науки.
Соотносительная оценка фундаментальных и прикладных исследований характе-
ризуется многими аспектами. Интересные соображения развиты Ф. Дайсоном . Рас-
сматривая развитие науки в исторической перспективе, он выделяет в ней два подхо-
да, два традиционных стиля научного мышления, непосредственно связанные с харак-
теристикой основных задач, целей и методов науки. Одна из этих традиций делает
упор на проблемы унификации в знаниях, на выработку единообразного подхода к
анализу и объяснению объектов познания и в разработке такого подхода видит основ-
ную задачу науки. Другая традиция делает упор на раскрытии разнообразия, диверси-
фикации анализируемых явлений и соответственно оценивает основной метод науки.
Эти традиции символизируются названиями двух городов - Афины и Манчестер. Они
отражают дихотомию между миром академическим и миром индустриальным: Афи-
ны рассматриваются как первый в мире академический город, Манчестер - как пер-
вый индустриальный город. Историки науки, анализируя становление науки в ХУЛ сто-
летии, связывают эти две традиции с именами Декарта и Бэкона, рассматривая Декар-
та как великого унификатора, а Бэкона как великого диверсификатора.
Наука Афин воплощает древнюю мечту охватить реальность чистой мыслью и,
соответственно, придает решающее значение разработке немногих унифицирующих
принципов, которые позволяют объяснить все, объяснить Вселенную как единое
связное целое. Основным методом здесь является математический метод. Унификато-
ры верят, что познание природы может быть сведено к конечной системе уравнений,
10 Dyson F. Infinite in all direction. Ν. Υ., 1989. P. 35-53.
79

и они счастливы, если в результате своей деятельности они будут видеть Вселенную
проще в сравнении с тем, с чего они начали. В Манчестере, отмечает Ф. Дайсон, пре-
ступили границы академизма и сделали науку доступной широким кругам населения.
Наука здесь придает решающее значение фактам и вещам, стремится исследовать и
выразить разнообразие природы, придает важнейшее значение эксперименту и рас-
сматривает его как независимое и самостоятельное начало познания. Развертывание
разнообразия рассматривается как важнейшая черта процессов во Вселенной. Дивер-
сификаторы верят, что природа неисчерпаема, и они счастливы, если в результате
своей деятельности они находят Вселенную немного более сложной по отношению к
тому, с чего они начали. При характеристике рассматриваемых традиций Ф. Дайсон
специально отмечает, что наука в Манчестере, хотя и стала расцветать в годы станов-
ления индустриальной революции, но возникла не как ответ на нужды индустриаль-
ного производства. Движущей силой научного ренессанса в Манчестере были не тех-
нологические или утилитарные потребности, но потребности культуры и эстетики.
Соответственно затрагиваются вопросы об общей интеллектуальной жизни в Манче-
стере тех времен.
Принципиальное значение имеет даваемая Дайсоном оценка сравнительной значи-
мости рассматриваемых традиций в науке, согласно чему наука Афин смотрит
вовнутрь и представляет исследование нашего отдаленного прошлого, а наука Манче-
стера смотрит вовне и представляет исследование Вселенной, сориентированное в бу-
дущее. Добавим также, что биология рассматривается как естественная сфера владе-
ния диверсификаторов, а физика - область господства унификаторов.
Развертывание разнообразия трактуется как неотъемлемая черта жизни, а плодо-
творное развитие каждой из них нуждается в разумном балансе между деятельностью
унификаторов и диверсификаторов.
Анализ рассматриваемых традиций в развитии науки позволяет дать своеобразную
характеристику фундаментальным и прикладным наукам. Наука Афин, наука унифи-
каторов представляет собою по существу науку фундаментальную, а наука Манчесте-
ра, наука диверсификаторов - ветвь науки, получившую название прикладной. За та-
кое расчленение говорит и то, что к великим унификаторам Ф. Дайсон относит
И. Ньютона и А. Эйнштейна, а к великим диверсификаторам - Э. Резерфорда. Нью-
тон и Эйнштейн являются создателями фундаментальных классической механики и
теории относительности, а Резерфорд - основоположник ядерной физики как "типич-
ной" прикладной дисциплины. Такой подход вполне определенно говорит, что источ-
ники и движущие силы развития прикладных наук - не просто утилитарные проблемы
производства, но и духовные запросы человека.
Вопросы направленности развития познания
Фундаментальные и прикладные науки взаимодополняют друг друга, и их взаимо-
действие лежит в основе развития научного познания в целом. При рассмотрении воз-
действия фундаментальных наук на развитие познания основное внимание обычно об-
ращается на радикальные революционные преобразования в базовых моделях позна-
ния, стилей научного мышления и научных картин мира. Зачастую остаются в тени
вопросы о том, как становление новых направлений фундаментальных исследований
воздействует на разработку соответствующих прикладных наук. При рассмотрении
этих вопросов весьма существен анализ развития физического знания. История физи-
ки свидетельствует, что наиболее революционные преобразования в физике, характе-
ризующие разработку новых направлений прикладных исследований и новых техно-
логий, обусловлены преобразованиями в фундаментальных исследованиях, разработ-
ка которых в своей основе предваряет прикладные исследования и соответствующие
новые технологии. Эти вопросы весьма интересно рассматривал Ф. Дайсон. "Обычно
требуется от 50 до 100 лет, - отмечал он, - чтобы фундаментальные научные откры-
тия обернулись широкомасштабными технологическими применениями, которые мо-
80

гут серьезно изменить жизнь человека. Часто можно слышать, что технологические
революции в наше время совершаются быстрее, чем в прошлом. Но видимое ускоре-
ние технологических преобразований, скорее всего, иллюзия, обусловленная времен-
ной перспективой. Все, что происходит в настоящее время, видится нам в больших по-
дробностях, нежели события столетней давности, а в отсутствие деталей кажется, что
в прошлом технологические изменения происходили медленнее"11. Представления о
технологиях здесь включают в себя как разработку соответствующих прикладных ис-
следований, так собственно технические преобразования.
Свои выводы о взаимоотношениях фундаментальных исследований и соответству-
ющих технологий Дайсон обосновывает на базе исторических сюжетов. "...Промежу-
ток времени между выводом уравнений Максвелла и широкомасштабной электрофи-
кацией городов, - отмечал он, - был не больше, чем между открытием Томсоном
электрона и распространением по всему миру телевидения или же между открытием
Пастером микробов и широким применением антибиотиков. Несмотря на высокий
темп нашей жизни, нужно два-три поколения, чтобы новая научная идея привела к ре-
волюционным изменениям в социальной сфере"12. Технологическое развитие как бы
подытоживает развитие научных исследований и закрепляется социальными преобра-
зованиями в жизни общества. Соответственно Ф. Дайсон придавал важнейшее значе-
ние вопросам технологии. "Технология, - заявлял он, - это Божий дар. После дара
жизни, быть может, это самый значительный дар, полученный человечеством от Бо-
га. Технология - мать цивилизации, искусств и наук"13. Вне технологических преобра-
зований невозможно рассматривать развитие промышленного производства, а тем са-
мым - и развитие общества в целом.
Фундаментальные науки воздействуют на развитие структуры познания тем, что в
их основе лежит разработка базисных моделей бытия. Модели являются базовыми
именно потому, что на их основе возможен расцвет более конкретных и детальных
моделей исследуемых процессов. Эта "детализация" и выражает прикладную ветвь на-
учного поиска. Базисная (базовая) модель - это исходные, первичные представления о
принципах строения и функционирования материи и ее фрагментов, непосредственно
опирающиеся на задание соответствующих простейших закономерностей. В случае
классической физики исходная базовая модель - это простейшие представления об
атомистическом строении вещества плюс законы движения отдельного, индивидуаль-
ного макротела (законы механики материальной точки). Дальнейшее развитие физи-
ки породило другие, более сложные базисные модели. Одна из таких моделей лежит в
основе классической электродинамики Максвелла и представлена образом гармони-
ческой волны. Если классический атомизм выражает исходный взгляд на дискретный
аспект строения материи, то модель волны - исходный взгляд на непрерывный ее ас-
пект. Модель волны сопряжена с представлением о периодичности, что является
принципиальным для анализа любых устойчивых динамических систем.
Рассматривая взаимоотношение фундаментальных и прикладных исследований,
весьма важно рассмотреть, как они включаются в общий процесс развития познания.
Наука развивается широким фронтом, имеет сложную структуру, которую во многом
можно уподобить структуре высокоорганизованных систем, прежде всего - живых
систем. В живых системах есть подсистемы и протекающие в них процессы, которые
направлены на их поддержание именно в живом, деятельном, активном состоянии, а
есть подсистемы и процессы, направленные на взаимодействие с окружающей средой,
на осуществление метаболизма со средой. Аналогичным образом и в науке можно вы-
делить подсистемы и процессы, ориентированные, прежде всего, на поддержание нау-
ки в активном и деятельностном состоянии, а есть подсистемы и процессы, ориентиро-
11 Дайсон Ф. Век двадцать первый // Природа. 1991. № 4. С. 86.
12 Там же.
13 Там же. С. 85.
81

ванные на внешние проявления науки, на ее включенность в иные виды деятельности.
Фундаментальные исследования направлены, прежде всего, на внутренние потребно-
сти и интересы науки, на поддержание ее функционирования как единого целого, и
достигается это путем разработки обобщающих идей и методов познания, характери-
зующих глубинные основания бытия. Соответственно этому говорят о "чистой" нау-
ке, теоретической науке, о познании ради познания. Прикладные науки направлены '
вовне, на ассимиляцию с иными, практическими видами деятельности человека, и осо-
бо - на ассимиляцию с производством. Отсюда и говорят о практической науке, на-
правленной на изменение мира.
Деление наук на фундаментальные и прикладные, повторим, имеет принципиаль-
ное значение и в то же время носит исторический характер. С развитием познания
раскрываются новые и более фундаментальные принципы строения и эволюции мате-
риального мира, что ведет к их субординации. Это особенно наглядно выявило разви-
тие естествознания XX в. В физике развитие квантовой механики в 20-х годах привело
к раскрытию новых принципов строения материи в ее глубинных основах, которые
носят более общий характер, нежели соответствующие представления, свойственные
классической физике.,
Аналогичным образом и развитие современной биологии не есть просто некото-
рая детализация основных положений, выработанных в ее классический период раз-
вития. Достижения молекулярной биологии означают и раскрытие новых принципов
строения и эволюции живых систем. Именно тем фактом, что как квантовая теория,
так и молекулярная биология внесли изменения в сами основы знаний, и объясняется
их колоссальное воздействие на научное мышление.
История науки достаточно богата разработкой фундаментальных направлений ис-
следования. К таковым относятся: классическая механика - как наука об основных
свойствах и закономерностях движения макротел; термодинамика - как наука об ис-
ходных законах (началах) тепловых процессов; электродинамика - как наука об элек-
тромагнитных процессах; квантовая механика - как наука об основных законах строе-
ния и поведения материальных систем атомного масштаба; генетика - как наука об
общих законах наследственности биологических систем и др. Весьма существенно, что
разработка практически каждой фундаментальной науки приводила к всплеску при-
кладных научных исследований. После того как были созданы основы классической ме-
ханики - законы динамики материальной точки - началось интенсивное ее применение
в исследованиях различных объектов и систем. Так возникли механика твердого тела,
механика непрерывных сред, гидромеханика и ряд других направлений. Создание кван-
товой механики привело к стремительному успеху ее приложений к исследованиям мо-
лекул, твердого тела, электромагнитных процессов. Обширное поле приложений имеет
генетика, начиная от генетики простейших организмов и до генетики человека.
Рассматривая функционирование фундаментальных наук, следует подчеркнуть,
что воздействие фундаментальной теории на развитие познания не есть просто про-
цесс выведения новых следствий из основных посылок теории. Каждая прикладная
область исследования характеризуется своими специфическими понятиями и закона-
ми, раскрытие которых происходит на базе особых экспериментальных и теоретиче-
ских средств. Понятия и законы фундаментальной теории служат основой для выбора
направления и обоснования прикладных исследований. Более того, каждая фундамен-
тальная наука оказывала существенное воздействие на всю систему мировоззрения
своей эпохи, на выработку основных понятий философского мышления. Абсолютиза-
ция особенностей некоторых фундаментальных наук исторически приводила даже к
появлению целых философских направлений. Так, разработка классической механи-
ки породила механистическое мировоззрение, которое в истории человеческой мысли
сыграло, как отметил С. Вайнберг, "несомненно героическую роль" . В основе пред-
14 Вайнберг С. Мечты об окончательной теории. М., 2004. С. 134.
82

ставлений о природе познания энергетизма и махизма лежала абсолютизация законов
и принципов термодинамики, их трактовка как начал всякого познания. Неопозити-
визм 20-30-х годов XX в. в своих утверждениях во многом исходил из абсолютизации
основных особенностей квантовой механики и истории ее становления.
При анализе воздействия фундаментальных наук на развитие прикладных исследо-
ваний весьма важно учитывать и обратные связи. Расширение области приложений не
остается бесследным для самих фундаментальных наук. Напротив, разработка новых
приложений стимулирует и разработку фундаментальных наук. Эта особенность по-
знания уже ярко проявляется при анализе развития первой фундаментальной научной
теории естествознания - классической механики. После открытия Ньютоном основ-
ных законов механики расширение области ее приложений сопровождалось разработ-
кой все более абстрактных и обобщенных форм их математического выражения. Эти
новые формы механики - аналитическая механика - представлены именами Л. Эйле-
ра, Ж. Лагранжа, К. Якоби и У. Гамильтона. Разработка новых форм означала более
углубленное раскрытие сущности механических процессов. Весьма примечательно,
что именно через подобное развитие приложений были выработаны условия и пред-
посылки разработки новых направлений фундаментального порядка. Через развитие
механики непрерывных сред и гидродинамики были разработаны теоретические фор-
мы, обеспечившие создание электродинамики как важнейшего направления фунда-
ментальных исследований. Через развитие механики систем тел (материальных то-
чек) были разработаны основы статистической физики, в фундаментальном характе-
ре которой также никто не сомневается.
Разработка новых фундаментальных наук на базе развития прикладных исследова-
ний порождает трудности теоретико-познавательного порядка. Обычно фундамен-
тальные теории имеют массу приложений, и на каком из них произойдет новый про-
рыв в развитии фундаментального знания, заранее предсказать необычайно трудно.
Здесь действует своего рода естественный отбор в форме общественно-исторической
практики. В качестве интересного примера можно привести ситуацию, складывающу-
юся ныне в физике. По широкому признанию ведущей фундаментальной теорией
микропроцессов является квантовая теория, которая, как уже отмечалось, наиболее
радикальным образом изменила образ физического мышления в XX столетии и вы-
ступает как "наифундаментальнейшая" физическая теория. Она имеет громадный
спектр приложений, и весьма интересен вопрос о ее наследниках. Многие приложения
этой теории ныне складываются в самостоятельные направления исследований фун-
даментального порядка. Среди таких весьма "солидных" направлений укажем физику
элементарных частиц, физику твердого тела, взаимодействие физики и астрономии,
физики и биологии. Принципиальный характер физики элементарных частиц особен-
но ясен. Много меньше уделяется внимания широкому осмыслению интенсивного раз-
вития современной физики твердого тела, физики конденсированных сред. Вместе с
тем, многие исследователи уже давно высказывались, что именно здесь "пролегает
столбовая дорога современной физики, занимающейся фундаментальными проблема-
ми"15. Однако в настоящее время еще нельзя сказать, что физика твердого тела вышла
за статус прикладных исследований: на ее базе еще не сложилась достаточно целостная
и самостоятельная теоретическая система наподобие самой квантовой механики. Физи-
ка твердого тела в практическом отношении имеет, несомненно, фундаментальное зна-
чение: она - основа бурного развития электроники, которое во многом олицетворяет
современные научно-технические преобразования. Сложившееся положение дел труд-
но понять, если за физикой твердого тела не признавать фундаментальную значи-
мость и в теоретическом плане.
Одно из важнейших направлений современных прикладных исследований в разви-
тии физики составляет применение ее идей и методов к познанию живого. Здесь так-
15 См.: Вестник Академии наук СССР. 1965. № 2. С. 34.
83

же вырисовывается задача выявления и разработки обобщающих идей, на базе кото-
рых складываются новые концептуальные представления. Заслуживают внимания
идеи, связанные с раскрытием существа процессов самоорганизации, с познанием ос-
нов избирательности, целенаправленности процессов функционирования и поведения
живых систем.
Квантовая механика, повторим, внесла радикальные изменения в физическое
мышление. На ее базе разрослись весьма разнообразные, плодотворные и все услож-
няющиеся приложения. Соответственно переход к новым фундаментальным концеп-
циям будет еще более труден. Поскольку познание не терпит шаблонов, то, говоря
словами В.Л. Гинзбурга, "если и будет целесообразно и уместно говорить о новой ре-
волюции в физике, то нужно будет ясно подчеркнуть ее радикальное отличие от
предыдущих революций не только по содержанию (это само собой разумеется), но и
по форме, характеру, законам развития". Иначе наши представления о закономер-
ностях развития знаний будут "довольно унылыми"16.
Развитие фундаментальных наук, как уже отмечалось, прямо не связано с запроса-
ми практики, их опережающее развитие служит необходимой предпосылкой развер-
тывания научно-технического прогресса. В таком случае встают весьма ответствен-
ные вопросы - каковы же источники, движущие силы развития фундаментальных на-
ук? При рассмотрении таких вопросов довольно часто отмечается, что движет
действиями человека в этих случаях всеобъемлющее его любопытство, внутренне
присущий ему интерес преступить границы неизвестного. Можно сказать, что разви-
тие фундаментальных наук направлено не только на познание окружающего его ми-
ра, но и на возбуждение и удовлетворение одной из важнейших духовных потребно-
стей человека, потребности познания, в структуру которой входит любопытство чело-
века. Любопытство - это проявление живого интереса к жизни, и если оно движет
жизнью, то оно также нуждается в своем развитии и культивировании. Подобные по-
требности человека не отягощены повседневными материальными и меркантильны-
ми интересами, а потому они требуют полной его самоотдачи - полной отдачи сил,
способностей, вдохновения и умения "вписываться" в творческие коллективы. "В фун-
даментальной науке, - пишет В. Вайскопф, - возникает объединение молодых людей,
привыкших биться над необъясненными явлениями и готовых находить новые реше-
ния связанных с ними вопросов. Они приучены работать в самых напряженных усло-
виях, открыто соревнуясь с мировой научной общественностью"17. Удовлетворение и
развитие потребности познания характерно и для развития прикладных наук, хотя
здесь речь идет о более частных вопросах и проблемах. Удовлетворение потребности
познания происходит на базе совершенствования научного метода, его теоретическо-
го и экспериментального начал.
Познание социальных процессов
Сказанное о соотносительной значимости фундаментальных и прикладных на-
правлений исследования рассматривалось, прежде всего, на основе анализа развития
наук о природе, физико-математического естествознания. В тени оставались науки об
обществе, социальные науки. Однако основы науки, методы исследований достаточно
едины. Об этом заявляют практически все, кто так или иначе "вкусил" особенности
научного анализа явлений действительности. "Наука, - отмечал М. Планк, - представ-
ляет собой внутренне единое целое. Ее разделение на отдельные области обусловлено
не столько природой вещей, сколько ограниченностью способностей человеческого
16 Гинзбург BJI. Замечания о методологии и развитии физики и астрофизики // Диалектика в науках
о природе и человеке. Диалектика - мировоззрение и методология современного естествознания. М.,
1983. С. 106.
17 Вайскопф В. Физика в двадцатом столетии. М., 1977. С. 252.
84

познания. В действительности существует непрерывная цепь от физики и химии через
биологию и антропологию к социальным наукам, цепь, которая ни в одном месте не
может быть разорвана, разве лишь по произволу. Большое внутреннее сходство име-
ют также и методы исследования в отдельных областях науки". Анализу проблемы
единства методов исследования в общественных и естественных науках значительное
внимание уделял К. Поппер. По этим вопросам однажды он высказался довольно ин-
тересно: «...Если под "сциентизмом" мы будем понимать позицию, в соответствии с
которой методы общественных наук в весьма значительной степени те же, что и ме-
тоды естественных наук, то я буду принужден сознаться в своей преступной привер-
женности "сциентизму"»19. Рассматривая дискуссии по вопросу о статусе наук об об-
ществе, Х.-Г. Гадамер отмечал: "Сколько бы Дильтей ни защищал теоретико-позна-
вательную самостоятельность гуманитарных наук, но то, что в современной науке
называется методом, повсюду одинаково и лишь проявляется в области естественных
наук с наибольшей последовательностью. Не существует никакого собственного ме-
тода гуманитарных наук..."20.
Становление научного метода неразрывно связано и опирается на измерения. Из-
мерения позволяют ввести в исследования математику, которая дает основные формы
выражения закономерностей бытия. В науках об обществе проблема измерений поро-
дила статистические исследования. Статистика вторглась в социальные науки, и это
нуждается в разностороннем анализе. Слово "статистика" имеет тот же самый корень,
что и слово "государство", и ее становление связано с изучением государства. Стати-
стика как наука возникла в XVII в. в трудах так называемых политических арифмети-
ков, особенно У. Петти и Д. Гроунта, с именами которых связывают становление
классической школы экономики. Статистические данные стали привлекаться к про-
цессам управления государством. Так, социальная статистика рассматривается как эм-
пирический базис социальных реформ в Англии в период индустриализации в 30-х го-
дах XIX столетия21. Со временем, по мере охвата статистическим анализом все новых
аспектов жизни общества возникли разнообразные статистики - демографическая,
производственная, сельскохозяйственная, медицинская и многие другие. Становится
все более ясным, что вне анализа статистических данных невозможен и анализ разви-
тия общества. Как было сказано в середине XIX в. Э. Энгелем: "История есть непре-
рывно изменяющаяся статистика, а статистика есть остановившаяся история"22. Доба-
вим еще, что в ходе исторического развития познания статистические методы вышли
далеко за рамки изучения общества. Они стали существенными в физике, химии, био-
логии, практически во всех науках. Стала разрабатываться математическая статисти-
ка как наука, изучающая общие закономерности сбора и обработки статистических
данных. Можно также отметить, что по мере усиления статистических методов в изу-
чении общества развивалась и экономика как наука.
Статистику (социальную) определяют как науку, изучающую способы и методы
сбора и обработки данных о массовых общественных явлениях, допускающих коли-
чественные (числовые) выражения. Массовость является исходным положением ста-
тистики и характерна для анализа общества, его состояний и эволюции. Общество
представляет собою сложнейшую систему, и статистические данные характеризуют
различные уровни проникновения познания в их структуру. Соответственно и стати-
стические данные относятся к различным уровням строения и организации общества.
18 Планк М. Единство физической картины мира. М., 1966. С. 183.
19 Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. С. 354.
20 Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1988. С. 48^9.
21 Metz Karl H. Paupers and Numbers: The Statistical Argument for Social Reform in Britain during the Period
of Industrialization //The Probabilistic Revolution. Vol. 1. Ideas in History. Cambridge, 1987.
22 Ibid. P. 383.
85

Как сказал в свое время М. Бунге: "Исключительно статистический подход к обще-
ственно-историческим фактам и, более того, подход, сосредоточивающий внимание
на измерении мелких деталей и не обращающий внимания на основные течения, мо-
жет столь же вводить в заблуждение, сколь и чисто качественный подход. Однако
ошибка коренится не в самом методе; она может заключаться в отборе фактов, в от-
боре, который всегда руководствуется (явно или скрыто) общими принципами. Ис-
ключительно статистическое рассмотрение имеет тенденцию оставлять в стороне об-
щие направления общественного развития и внутренний механизм, вызывающий дан-
ные статистические результаты. На основе этого микросоциологического подхода...
невозможно предвидеть крупные социальные изменения, хотя на основе его можно
сделать точные предсказания относительно ожидаемых цен на сигареты такой-то
марки. Но эта близорукость... не является внутренне присущей для статистического
подхода; она обычно является результатом поверхностного отбора фактов и отсут-
ствия теоретических моделей того явления, для проверки которого должны быть со-
браны данные. Микросоциологический подход должен быть дополнен исследованием
внутреннего механизма социальной эволюции; знание последней может и использо-
вать, и направлять микросоциологическое исследование"23. Сказанное позволяет на-
метить пути анализа проблемы фундаментального и прикладного в социальных нау-
ках, что прямо соотносится с вопросами становления научного метода, статистиче-
ских исследований в науках об обществе. К фундаментальным исследованиям относятся
анализ общих направлений общественного развития и внутреннего механизма соци-
альной эволюции. Прикладные исследования сосредоточивают внимание на микросо-
циологических исследованиях. Вместе с тем, рассматриваемая проблема взаимоотно-
шений фундаментального и прикладного в общественных науках нуждается в даль-
нейшем анализе. Особо интересно рассмотреть ее с позиций анализа основных форм
выражения знаний. К таковым относятся понятия, законы науки, научные теории. В
естествознании при рассмотрении фундаментальных знаний основное внимание обра-
щается на научные теории как на относительно замкнутые концептуальные системы.
Под этим углом зрения рассматривались классическая механика, электродинамика,
статистическая физика, квантовая механика. В случае социальных наук положение
дел сложнее. Социальные науки есть науки о строении и эволюции общества. Здесь
еще не выработаны относительно целостные и замкнутые концептуальные системы.
Представления о фундаментальном и прикладном здесь практически соотносятся с от-
дельными понятиями. Так, к рангу фундаментальных ныне относят такие понятия,
как права человека и свобода. На базе этих понятий рассматриваются более деталь-
ные, практически имеющие статус прикладных представления о строении и эволюции
общества, отдельных его аспектов.
Понятия прав человека и свободы относятся к рангу фундаментальных, поскольку
на их базе разрабатываются и обосновываются конкретные формы организации об-
щества, которые можно рассматривать как результат прикладных исследований. На-
сколько полно на базе этих понятий можно охарактеризовать закономерности строе-
ния и эволюции общества? Общество образуют отдельные личности, индивиды, и ко-
гда говорят о правах и свободе человека, то необходимо иметь в виду условия и
особенности вхождения индивидуумов в общественные структуры. Вместе с тем, зача-
стую предполагается, что индивиды существуют как бы сами по себе, независимо друг
от друга. Вопросы о том, что их объединяет и лежит в основе целостности общества,
не находят отражения в базовых понятиях, характеризующих общественные структу-
ры. Другими словами, предполагается, что в основе устройства общества лежит кон-
цепция индивидуализма. Согласно этой концепции в число базовых понятий не вклю-
чаются понятия, характеризующие внутренние взаимосвязи между людьми, которые
ответственны за образование достаточно целостных социальных структур. Целост-
23 Бунге М. Причинность. М., 1962. С. 317.
86

ность в этих случаях может образовываться лишь под действием внешних сил, кото-
рые не затрагивают внутренние интересы и бытие личности. Насколько плодотворна
указанная концепция была в историческом развитии общества? "Индивидуализм и
конкуренция как основа общественных отношений, - отмечает А.Н. Уайтхед, говоря
о преобразованиях в индустриальных системах XIX в., - не встречавшие противодей-
ствия, оказались не адекватными новым условиям промышленного производства,
будь то горнодобывающая или текстильная индустрия .
При рассмотрении базовых понятий, характеризующих вопросы организации жиз-
ни общества, первостепенное значение приобретают вопросы устойчивости социаль-
ных структур, устойчивости социального развития. Опыт истории говорит, что эта
устойчивость обусловливается рядом оснований - решением вопросов о социальной
справедливости, целях и ценностях развития. Представления о социальной справедли-
вости весьма "тонки", но без их приемлемого решения нельзя надеяться на устойчивое
развитие общества. Об этом свидетельствуют многие исторические факты. Идея со-
циальной справедливости встала перед отцами-основателями Соединенных Штатов
Америки в процессе разработки ее конституции. Существен в этом отношении анализ
политической философии Т. Джефферсона - автора Декларации независимости, ин-
теллектуального отца Америки. По Джефферсону, природа человека порождает
естественное чувство справедливости, что делает общественную жизнь возможной и
доброжелательной, так как понимание истинной ценности справедливости позволяет
человеку заботиться о благе других и всего общества в целом.
Вопрос о справедливости - центральная тема "Государства" Платона, подзаголов-
ком которого считают слова "О справедливости". По Канту, справедливый государ-
ственный строй характеризуется как "государственный строй, основанный на наи-
большей человеческой свободе согласно законам, благодаря которым свобода каждо-
го совместима со свободой всех остальных . Одно из наиболее развернутых
определений справедливости дается К. Поппером: «...Большинство из нас, особенно
те, кто привержен гуманизму, говоря о "справедливости", имеют в виду следующее:
(а) равное распределение бремени гражданских обязанностей, т.е. тех ограничений
свободы, которые необходимы в общественной жизни; (Ь) равенство граждан перед
законом при условии, разумеется, что (с) законы не пристрастны в пользу или против
отдельных граждан, групп или классов; (d) справедливый суд и (е) равное распределе-
ние преимуществ (а не только бремени), которое может означать для граждан член-
ство в данном государстве» .
Представления о социальной справедливости выступают как регулятор взаимоот-
ношений между членами общества. Они означают сопричастие каждого члена об-
щества общему делу, адекватную, с точки зрения каждого, оценку результатов и усло-
вий его деятельности. К сказанному сопричастно высказывание А. Эйнштейна
"Смысл жизни человека, как бы тяжела и опасна она ни была, состоит в служении об-
ществу". Понятие о справедливости исторически менялось и ныне оно далеко не сво-
дится к уравниловке и соотносится с представлениями о социальном равенстве. Соци-
альные системы суть сложные динамические системы, в число базовых понятий кото-
рых входит понятие цели, которая существенным образом характеризует социальное
развитие. "Существует неотвратимая закономерность в том, - пишет А.Н. Уайтхед, -
что цивилизация, у которой нет какой-либо высшей цели, погрязает в сладострастии
или же впадает в монотонное однообразие, в котором гаснет всякое живое чувство"27.
Можно еще добавить, что базовые представления о социальной справедливости, це-
24 Уайтхед А.Н. Избр. работы по философии. Мм 1990. С. 423.
25 Кант И. Сочинения в 6 т. М., 1964. С. 351. Т. 3.
26 Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. С. 126.
27 Уайтхед А.Н. Избр. работы по философии. М., 1990. С. 482.
87

лях и ценностях развития составляют идеологию тех или иных общественных струк-
тур или движений.
Для раскрытия представлений о фундаментальном в науках об обществе, как уже
отмечалось, необходимо сопоставить их с положением дел в науках о природе, в
естествознании. В естествознании представления о фундаментальном соотносились с
научными теориями как с относительно замкнутыми целостными системами понятий
и законов. В социальных науках практически еще не разработаны подобные относи-
тельно замкнутые теории, базовые понятия которых характеризуются закономерны-
ми взаимосвязями и относительной целостностью. Наукам об обществе еще предсто-
ит выработать развитые формы выражения своих знаний. И весьма важно, чтобы эти
вопросы решались не вслепую, не просто по наитию или согласно традициям и при-
вычкам. Здесь важно предвидение результатов принимаемых решений и действий, а
предвидение, повторим, - важнейшее назначение науки. Последнее особо необходимо
в наше время, когда возросли угрозы самому существованию человечества. В этой
связи пророческим можно назвать высказывание известного ученого-этнографа Ле-
ви-Стросса, что XXI в. будет либо веком социальных наук, либо его вообще не бу-
дет . И это утверждение в свете современных реалий бытия выглядит весьма ответ-
ственно. Ныне жизнь общества необычайно усложнилась, в его развитии возникают и
действуют многие напряженности и конфликты, деформирующие его устойчивость,
оно испытывает все усиливающееся воздействие растущего числа угроз самому су-
ществованию человечества. Наличие таких угроз в настоящее время широко призна-
ется, и они выступают со стороны нарастания глобальных проблем - проблем эколо-
гии, распространения ядерного оружия, этнических конфликтов, религиозного фана-
тизма, политического экстремизма. Все это остро ставит вопросы рациональной
организации жизни общества, его функционирования. Выработка же таковых не мыс-
лима вне научного подхода. В основе же развития наук об обществе лежат фундамен-
тальные исследования, на базе которых происходят систематизация и обоснование
всех знаний об обществе. На этих путях лежит сложнейшая задача выработки опти-
мальных форм организации и обустройства человеческого общежития. Другими сло-
вами, и в развитии социальных, общественных наук знания на уровне фундаменталь-
ных порождают и обосновывают те прикладные исследования, которыми руковод-
ствуются в конкретных социальных действиях.
На путях к обществу, построенному на знаниях
Современное развитие общественных структур все чаще характеризуется как по-
строение общества, основанного на знаниях, активно включает и опирается на науку.
Соответственно встают вопросы о путях и источниках развития науки, об основаниях
и формах ее включенности в разнообразные виды жизнедеятельности человека. В по-
строении общества на знаниях важнейшее значение приобретают фундаментальные
науки, которые образуют саму основу научного познания. Становление новых иссле-
дований фундаментального порядка знаменует научные революции и воздействует на
развитие мировоззрения. На базе фундаментальных наук происходит интенсивный
расцвет прикладных наук, развитие которых непосредственно замыкается на разра-
ботке новой техники и новых технологий. В общие процессы развития включаются
вопросы совершенствования социальных структур. За это говорит уже то, что про-
мышленная революция XVIII-XIX вв. породила капитализм, а возникновение круп-
ных промышленных объединений привело к разработке и широкому распростране-
нию идей социализма. Наконец, рассматриваемая линия развития замыкается на раз-
витии человека, его потребностей, способностей, духовных и нравственных качеств.
Все вышесказанное позволяет утверждать, что наука и, прежде всего, фундаменталь-
28 Вопросы философии. 1968. № 6. С. 181.
88

ные исследования, выступают как стратегический ресурс развития общества, Фунда-
ментальные науки являются не только источником концептуального развития, но и
представляют основу для синтеза знаний. Соответственно, как иногда говорят, "в ка-
честве показателя национального богатства выступают не запасы сырья или цифры
производства, а количество способных к научному творчеству людей . Вне дальней-
ших преобразований в фундаментальных исследованиях и их воздействия на разнооб-
разные виды жизнедеятельности человека невозможно представить успешное постро-
ение общества, основанного на знаниях.
29 Мигдал А.Б. Поиски истины. М., 1978. С. 3.
89

Зачем субъективная реальность
или "почему информационные процессы
не идут в темноте? "
(Ответ Д. Чалмерсу)*
Д. И. ДУБРОВСКИЙ
Взятый в кавычки вопрос принадлежит Д. Чалмерсу - известному западному фи-
лософу, автору многих работ по проблеме сознания и мозга. Он выдвинул широко ци-
тируемое положение о двух проблемах сознания: "легкой" и "трудной" (1). Первая из
них имеет дело с объяснением когнитивных способностей и функций, и для этого есть
вполне адекватные методы, которыми располагают психофизиология и когнитивные
науки. Предметом объяснения здесь являются способность реагировать на внешние
стимулы, их дискриминация и категоризация, фокус внимания, контроль за поведени-
ем, различие между сном и бодрствованием, словесные отчеты о собственных мен-
тальных состояниях, интеграция информации когнитивной системой и т.п.
"Трудная" проблема сознания - это проблема "субъективного опыта" (experience).
Наряду с термином "субъективный опыт" (или просто "опыт") в рамках аналитиче-
ской философии употребляются другие термины, имеющие то же или близкое значе-
ние во многих контекстах: "субъективное переживание", "ментальное", "феноменаль-
ное", "квалиа". Мною в таких случаях издавна употребляется термин "субъективная
реальность" ( далее - сокращенно СР), который используется как для обозначения це-
лостности, охватываемой нашим Я, так и отдельных явлений субъективной реальнос-
ти (ощущений, мыслей, эмоциональных переживаний, волевых усилий и т.п., а также
отдельных интервалов осознаваемых состояний; вместе с тем, "СР" может служить и
для обозначения явлений "субъективного опыта" животных). В последнее время этим
термином стали пользоваться и представители аналитической философии (см., напр., 9).
Д. Чалмерс подчеркивает, что объяснение субъективного опыта - главный вопрос
проблемы сознания. Мы можем функционально объяснить информационные процес-
сы, связанные с восприятием, мышлением, поведением, но остается непонятным, по-
чему эти информационные процессы "аккомпанируются субъективным опытом"
(1. Р. 204). Он формулирует "ключевой вопрос проблемы сознания" следующим обра-
зом: «Почему все эти информационные процессы не "идут в темноте", независимо от
* Статья подготовлена в рамках проекта РГНФ № 05-03-03247а.
© Дубровский Д.И., 2007 г.
90

какого-либо внутреннего чувства?» (ibid.). Почему, когда электромагнитные волны
действуют на сетчатку и затем дискриминируются и категоризуются зрительной сис-
темой, мы переживаем это как ощущение красного? Ведь для понимания результата
такого воздействия и вызываемой им реакции организма достаточно функциональное
объяснение, не нуждающееся в том, чтобы привлекать субъективный "аккомпане-
мент". "Здесь налицо провал в объяснении (explanatory gap) между функциями и субъ-
ективными состояниями, и нам необходим объяснительный мост, чтобы преодолеть
его" (ibid.).
Действительно, в этом состоит один из трудных вопросов проблемы сознания. В
последние годы Д. Чалмерс неоднократно к нему возвращался (2), подчеркивая, что
на данный вопрос пока нет убедительного ответа. Это он повторил и в недавнем пись-
ме ко мне после прочтения английского перевода моей статьи (опубликованной в "Во-
просах философии", см.: 6), в которой критически рассматривалась позиция Т. Нагеля
(близкая, кстати, во многом к позиции Д. Чалмерса) и кратко излагалась моя концеп-
ция возможного преодоления указанного "провала в объяснении".
Отмечая, что ему импонирует предлагаемый мной информационный подход,
Д. Чалмерс, однако, считает, что все равно "открытым остается вопрос, почему ин-
формация не только репрезентируется, но и субъективно переживается"', "хотелось
бы знать, при каких именно условиях репрезентированная информация сопровождается
субъективным опытом и почему?" (выдержка из указанного письма от 16 июля 2005 г.).
На мой взгляд, этот вопрос, хотя и является существенным, но в масштабе пробле-
мы "сознание и мозг" носит все же частный характер, так как представляет один из
способов уяснения трудностей указанной проблемы. Я уже не раз касался его в ходе
анализа различных аспектов проблемы "сознание и мозг", но делал это сравнительно
кратко и в несколько иных выражениях (см.: 4, 5, 6). Здесь же я попытаюсь обсудить
этот вопрос специально и по возможности систематично.
1. Каковы предпосылки данного вопроса?
Рассмотрим вначале те, часто неявные или слабо проясненные основания, в силу
которых ставится сам вопрос о некотором классе информационных процессов, кото-
рые "не идут в темноте" (т.е. идут, так сказать, "на свету", "освещены" в форме субъ-
ективных переживаний). Это предполагает их сопоставление с тем классом информа-
ционных процессов, которые "идут в темноте". Последний является весьма широким,
охватывает все те организмы, более того, все те самоорганизующиеся системы (в том
числе элементы и субсистемы сложного организма, например, отдельные клетки), ко-
торым не принято приписывать самостоятельные психические способности.
По каким признакам следует различать эти два класса информационных процес-
сов? Как показывают разработки проблемы "другого сознания", у нас нет четких, тео-
ретически обоснованных критериев, а соответственно, и объективного метода для ди-
агностики наличия или отсутствия СР у другого существа. Не можем мы и четко про-
вести границу в эволюционном ряду, за которой впервые возникают психические
способности (простейшие эмоции и ощущения).
Кроме того, если ограничиваться только психикой человека, то здесь мы также
сталкиваемся с обоими классами информационных процессов и проблемой их разгра-
ничения, ибо те, которые "идут в темноте", на уровне бессознательного, подсозна-
тельного, неосознаваемого в данном интервале, играют необходимую роль в осу-
ществлении тех, которые в данном интервале "не идут в темноте". Главная же труд-
ность состоит в уяснении их разнообразных взаимопереходов и специфике тех из них,
которые всегда "идут в темноте" и тех, которые всегда идут "на свету". Нечто подоб-
ное имеет место, по крайней мере, и у высших животных, которым, как я думаю, не
стоит приписывать наличие сознания в точном смысле, но у которых наряду с квази-
сознательным (субъективно переживаемым в данном интервале) есть и квазибессо-
знательное (аналог человеческого бессознательного), играющего столь же важную
роль в их психической деятельности.
91

Остро поставленный Д. Чалмерсом вопрос, почему информационные процессы
"не идут в темноте", несет оттенок удивления, связанный с допущением, что они
вполне могли бы идти "в темноте". Но тем самым неявно предполагается, что явления
СР тут как бы не обязательны, что и без них все бы происходило точно так же, т.е. за
ними не признается какой-либо специфической функциональной способности и кау-
зальной действенности. В одном месте (выделенном мной выше) Д. Чалмерс говорит
об "аккомпанементе" информационных процессов субъективными переживаниями.
Это - не вполне корректное утверждение, ибо в действительности здесь имеет место
не "аккомпанемент", не сопровождение, а сам информационный процесс особого ти-
па, необходимым свойством и, я бы сказал, сутью которого выступает явление СР.
Ощущение красного и есть информация как таковая, выполняющая специфическую
функцию. (К этому я еще вернусь, чтобы привести аргументы в пользу правомернос-
ти функционального описания и объяснения явлений СР. Впрочем, и сам Д. Чалмерс
не исключает такую возможность - см.: 1. Р. 205, - хотя это размывает его дилемму
объяснения "функционального" и "субъективного опыта".)
Важно отметить, что понимание СР как своего рода "аккомпанемента" мозговых
процессов характерно именно для физикалистского типа мышления, который исходит
из заведомой фиктивности онтологии СР и невозможности вписать ее в физическую
картину мира. Отсюда стремление элиминировать "субъективную реальность" из на-
учного языка (вспомним "элиминативный материализм" П. Фейерабенда и раннего
Р. Рорти, а также их последователей), попытки редуцировать субъективную реаль-
ность к физическим процессам, что характерно для многих представителей аналити-
ческой философии.
В соответствии с парадигмой физикализма, господствовавшей в научном мышле-
нии около трех столетий, то, чему нельзя непосредственно приписывать физические
свойства (массу, энергию и др.), невозможно включить в причинную цепь событий:
"ментальное" является "номологическим бездельником" ("nomological dangler").
Нетрудно увидеть, что это воспроизводит старый ход мысли (бытовавший в психо-
логии и философии с конца XIX в., но известный весьма давно), согласно которому
психическое есть не более чем "эпифеномен" - некий бесплотный и пассивный дублер
мозговых физиологических процессов; и для того чтобы преодолеть "психофизиче-
ский параллелизм" и избавиться от "эпифеноменализма", чтобы придать психическим
явлениям действенность, надо рассматривать их как высшую форму физиологических
процессов, как особую разновидность физического (см. краткий исторический экс-
курс, касающийся происхождения термина "эпифеномен", и подробный критический
разбор взглядов тех авторов, в том числе ряда советских философов, которые не виде-
ли другого способа избегнуть "эпифеноменализма": 3. С. 109-113; думаю, это может
быть полезным - ведь мы часто забываем исторические уроки, ходим по кругу, обря-
жая старые ходы мысли в новые слова).
Еще один плод физикалистской интенции (часто несознаваемой) и во многом вос-
производящей на новый лад старое клише эпифеноменализма, - мысленное экспери-
ментирование с "зомби", существом, начисто лишенным сознания, но способным де-
лать все, как человек. Здесь - та же исходная посылка, что субъективная реальность
не обязательна, более того, для описания всех человеческих функций она лишняя, ибо
все они могут осуществляться "в темноте" (к этому вопросу я тоже еще вернусь).
Примерно с середины прошлого века, благодаря возникновению теории информа-
ции, кибернетики, исследованиям самоорганизующихся систем, появились новые тео-
ретические возможности объяснения действенной способности психических явле-
ний путем истолкования последних в качестве информации и использования поня-
тия информационной причинности. Но это потребовало поистине парадигмального
сдвига, связанного с отказом от возможности унификации научного знания на базе
физики и от признания ее в качестве единственной фундаментальной науки.
Отчетливо проявилось еще одно фундаментальное основание современной науки,
выражаемое парадигмой функционализма. Она определяется тем принципиальным
92

обстоятельством, что описание и объяснение функциональных отношений логически
не зависимы от физических описаний и объяснений (т.е. функциональные свойства не
редуцируемы к физическим свойствам) и постольку служат теоретическим фундамен-
том для широкого круга научных дисциплин, изучающих информационные процессы
и самоорганизующиеся системы. Последние обладают новым типом каузальности в
силу принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам
ее носителя. Естественно, что это ни в коей мере не умаляет роли физических законо-
мерностей, но создает предпосылки для новых подходов к разработке проблемы со-
знания и мозга, использующих понятийный аппарат описания и объяснения информа-
ционных процессов.
Ответ на вопрос, поставленный Д. Чалмерсом, предполагает прояснение того, что
же понимается под "информационным процессом". В использовании этого термина
нередко отмечаются значительные неопределенности. И центральным пунктом здесь,
конечно, является понятие информации, которое истолковывается разными авторами
далеко не однозначно. Важно рассмотреть, какую именно позицию занимает в этом
отношении Д. Чалмерс.
2. Что такое "информационный процесс"?
Как известно, имеются два основных подхода к определению сферы существова-
ния информационных процессов и соответственно к истолкованию понятия информа-
ции. Первый из них полагает, что информационные процессы - фундаментальное
свойство объективной действительности, физического мира, что информация прису-
ща всем материальным объектам (такой подход часто именуется атрибутивным).
Второй подход ограничивает сферу информационных процессов и применимости по-
нятия информации лишь к самоорганизующимся системам, начиная с биологических
(этот подход именуется обычно функциональным). В первом случае информации мож-
но приписывать лишь синтаксические характеристики, во втором - также семантиче-
ские и прагматические, что позволяет объяснять процессы эффективного управления,
саморегуляции, активного действия, присущие биологическим и социальным системам
(включая технические, поскольку они создаются и контролируются человеком).
Отвергая редукционистские объяснения "ментального", Д. Чалмерс, так же, как и
я, опирается на категорию информации. Для него понятие информации определяет
"центральный", "базисный принцип" в теории сознания. При этом он стоит на позици-
ях атрибутивного подхода и "понимает информацию более или менее в смысле Шен-
нона" (1. Р. 216). Информация представляет количество разнообразия, заключенное в
некоторой физической системе и образующее "информационное пространство", она
воплощена в "пространстве различных физических состояний". И далее Д. Чалмерс
выдвигает следующую гипотезу: "информация (или, по крайней мере, некоторая ин-
формация) имеет два базисных аспекта - физический и феноменальный аспект. Это
положение имеет статус базисного принципа, который может лежать в основе объяс-
нения происхождения (emergence) субъективного опыта из физического процесса"
(1.Р.217).
Вопрос, однако, в том, "обладает ли всякая информация феноменальным аспек-
том"? (1. Р. 218). На него, как отмечает Д. Чалмерс, пока нет определенного ответа.
Но положительный ответ на этот вопрос, по его мнению, вполне допустим. Приняв
такую позицию, "мы можем утверждать, что феноменальные свойства являются внут-
ренним аспектом информации", а последняя "имеет статус внутренней природы физи-
ческого" ( ibid.). И таким образом, говорит Д. Чалмерс, мы получаем стройную теоре-
тическую картину мира, а вместе с ней подтверждается тезис (выдвигаемый им), что
"существует прямой изоморфизм между определенным физически воплощенным ин-
формационным пространством и определенным феноменальным (субъективно пере-
живаемым) информационным пространством" (ibid.).
Д. Чалмерс, однако, признает, что такая теория носит характер "метафизической
спекуляции" и что она, хотя и приемлема в философском плане, вряд ли может быть
полезна для развития научной теории сознания.
93

Разумеется, если принять подобную теорию, то все легко объясняется: информа-
ционные процессы исходно включают ментальное; на низших ступенях последние
идут почти в "темноте", ментальное тут как бы незаметно, а на высших "освещаются"
все более полно. Но такое объяснение, конечно, не может удовлетворить, в том числе
и самого Д. Чалмерса (подобный ход мысли использовался издавна многими!).
В рамках данной статьи нет смысла вдаваться в дискуссию о том, насколько обос-
нована атрибутивная концепция информации. Она в последнее время получила неко-
торую поддержку со стороны синергетики, но продолжает вызывать многие вопросы,
связанные, прежде всего, с ее "безразмерностью" и с ее метафизическими постулата-
ми, которые сразу же очень "легко" снимают мучительные проблемы .
В отличие от Д. Чалмерса при истолковании "информационных процессов" я пред-
почитаю оставаться на том уровне теоретических принципов, которые допускают эм-
пирические подтверждения и опровержения. Функциональная концепция информации
удовлетворяет этому требованию, так как позволяет ясно определить особенности са-
моорганизующихся систем на примере биологической системы, использовать понятие
информации в единстве ее синтаксических, семантических и прагматических характе-
ристик и тем самым охватить полный цикл информационного процесса, включая акт
управления. Кроме того, при рассмотрении проблемы сознания и мозга нас ведь инте-
ресует именно живая система, а постольку вопросы, касающиеся атрибутивной кон-
цепции информации вообще остаются в стороне; без них вполне можно обойтись.
Хочу напомнить те исходные посылки, которые принимаются мной для теоретиче-
ского решения проблемы сознания и мозга:
1. Информация необходимо воплощена в определенном физическом носителе;
конкретный носитель информации выступает в качестве ее кода.
2. Информация инвариантна по отношению к физическим свойствам своего носи-
теля, т.е. одна и та же информация может кодироваться по-разному, иметь разные ко-
довые воплощения (сокращенно - "Принцип инвариантности").
3. Информация способна служить фактором управления (ибо - в силу предыдущей
посылки - цель и каузальный эффект управления в самоорганизующейся системе
определяется именно информацией, а не самими по себе физическими свойствами ее
носителя, поскольку они могут быть разными; в этом состоит особенность информа-
ционной причинности).
4. Явление сознания ("субъективного опыта") может интерпретироваться в качестве
информации о том или ином явлении действительности.
Первые три положения являются общепринятыми, они имеют ясные эмпириче-
ские подтверждения и могут быть легко опровергнуты, если кому-нибудь удастся при-
вести противоречащий факт. Что касается четвертого положения, то, хотя оно интуи-
тивно приемлемо (ибо всякое явление сознания интенционально, есть некоторое "со-
держание", представляет отображение или выражение чего-либо), его достаточно
брать для наших целей в частном виде. Например, зрительный образ Луны, пережива-
емый мной сейчас, любое другое восприятие, есть явление субъективной реальности,
которое представляет для меня информацию о некотором объекте.
Эта информация (зрительное восприятие Луны - обозначим его знаком О), будучи
явлением субъективной реальности, имеет своим носителем некоторую мозговую
нейродинамическую систему (обозначим ее через X). Естественно, в мозговых про-
цессах нет никакой копии Луны: X есть не образ Луны, а ее код, который, тем не ме-
нее, переживается мной в качестве образа (пункт, требующий объяснения!). Это как
раз тот случай, когда информационный процесс "не идет в темноте". Я отвлекаюсь от
сложной проблемы дискретизации и идентификации явлений типа О и явлений типа X
(это подробно рассматривалось мной в: 3. С. 284-300).
В чем специфика связи О с X? Это, прежде всего, необходимая связь и, вместе с
тем, это функциональная, а не причинная связь, ибо О и X суть явления одновремен-
ные и однопричинные. Такого рода связь можно назвать кодовой зависимостью, по-
скольку она образуется в филогенезе и онтогенезе самоорганизующейся системы (но-
94

сит характер исторического новообразования и в этом смысле случайна, т.е. данная
информация обрела в данной самоорганизующейся системе именно такое кодовое во-
площение, но, в принципе, могла иметь другое; однако, возникнув в таком виде, она
становится функциональным элементом процесса самоорганизации). Эта связь дей-
ствительна, т.е. сохраняет свою функциональную роль либо в разовом действии, либо
в некотором интервале (например, условно-рефлекторная связь), а нередко на протя-
жении всей жизни индивида и даже всей истории вида, а в случае фундаментального
кода ДНК - для всего периода существования на Земле живых систем.
Связь О и X, как всякая кодовая зависимость, качественно отличается от сугубо
физической связи, она выражает специфику информационных процессов.
Информация выполняет свои функции (как фактор ориентации, управления, как
причина телесных изменений) лишь в определенном кодовом воплощении. Следует
различать два вида кодов: 1) "естественные" и 2) "чуждые".
Первые непосредственно "понятны" той самоорганизующейся системе, которой
они адресованы; точнее, ей "понятна" информация, воплощенная в них (например,
паттерны частотно-импульсного кода, идущие от определенных структур головного
мозга к мышцам сердца, обычные слова родного языка для собеседника и т.п.). Ин-
формация "понятна" в том смысле, что не требует специальной операции декодирова-
ния. Лишь информация, воплощенная для данной самоорганизующейся системы в
форме "естественного" кода, способна непосредственно выполнять в ней указанные
выше функции.
В отличие от "естественного" кода "чуждый код" непосредственно "не понятен"
для самоорганизующейся системы, она не может воспринять и использовать вопло-
щенную в нем информацию. Для этого ей нужно произвести операцию декодирова-
ния. Но тут принципиально важно уточнить: что означает операция декодирования
вообще? Поскольку информация всегда воплощена в определенной кодовой форме,
не существует иначе, операция декодирования может означать только одно: преобра-
зование "чуждого" кода в "естественный".
Нейродинамическая система X является "естественным" кодом для личностного
уровня мозговой самоорганизации ("эго-системы головного мозга" - уровня самоор-
ганизации, представляющего наше Я и психическую деятельность в целом). Информа-
ция О непосредственно "понятна" этой системе и может быть использована ею для
ориентации, для мысленных действий и управления поведением. Однако информаци-
онные процессы на уровне психической деятельности (в частности, такие как ОХ) по
сравнению с теми, которые совершаются на допсихическом уровне (и в самоорганизу-
ющихся системах, лишенных психики), отличаются существенными особенностями
"естественных кодов". Последние не просто "понятны"; воплощенная в них информа-
ция не только обретает действенность, но также особое качество репрезентации и
особое качество использования ее самоорганизующейся системой для управления.
3. Итак, чтобы ответить на вопрос Д. Чалмерса, я попытался вначале определиться
с пониманием того, что именуется "информационным процессом" и подчеркнуть спе-
цифику того класса информационных процессов, которые "не идут в темноте". Теперь
можно приступить к более конкретному объяснению этой специфики. Замечу, одна-
ко, что у Д. Чалмерса ко мне фактически не один вопрос, а два: 1) почему информация
не просто репрезентируется, но и субъективно переживается, и 2) при каких именно
условиях это возникает.
3. Почему же некоторые информационные процессы "не идут темноте"?
Этот вопрос равноценен вопросу: "зачем субъективная реальность?" Почему она
возникла в ходе биологической эволюции? Попытаемся выстроить ответ, опираясь на
информационно-эволюционный подход. Психический способ отображения и управле-
ния - находка биологической эволюции, но, вместе с тем, результат преобладающих
тенденций развития биологической самоорганизации, характерных для нее информа-
ционных процессов (как полагают, появлению психики предшествует качество раз-
95

дражимости, присущее всякой живой системе и знаменующее ее активность - в отли-
чие от неживой системы).
В ходе эволюции произошел переход от одноклеточных организмов к многокле-
точным; жизнь многих из них требовала активного передвижения в окружающей сре-
де. Именно эти обстоятельства и привели к возникновению нового типа информаци-
онных процессов в форме субъективно переживаемых состояний, выполняющих не-
обходимые жизненные функции у ряда сложных самоорганизующихся систем.
Есть основания думать, что это был не единственный возможный вариант решения
проблемы эффективного самоуправления на новом этапе биологической самооргани-
зации. Каковы могли быть другие варианты? В горизонте нынешней человеческой
ментальности они трудно представимы, здесь - крайне узкие возможности для постро-
ения научных гипотез и широкий простор для фантазирования. Но будущим исследова-
телям, да и нам сейчас, полезно преодолевать наши антропоцентристские предубежде-
ния и думать о возможности иных способов самоотображения, самоидентификации и
самоуправления в сложных самоорганизующихся системах (в надежде встретить их во
Вселенной). Такая, пусть и весьма абстрактная, предпосылка способна создавать бо-
лее широкий теоретический контекст для понимания того, что же такое земная субъ-
ективная реальность, почему и как она возникла.
В данной статье нет возможности рассматривать первые этапы возникновения
многоклеточных, особенности этого периода биологической эволюции, разветвление
на растительные и животные организмы, вдаваться в описания морфологических но-
вообразований у первых многоклеточных животных. Я буду исходить из широко при-
знаваемого тезиса, что психика (с присущими ей субъективными состояниями) впер-
вые возникает на уровне многоклеточных животных и связана с появлением нервной
системы (по крайней мере, с ее начатками).
На мой взгляд, суть дела в следующем. Возникновение многоклеточного организ-
ма выдвинуло кардинальную задачу создания нового типа управления и поддержания
целостности, от решения которой зависело его выживание. Ведь элементами этой
самоорганизующейся системы являются отдельные клетки, которые также представ-
ляют собой самоорганизующиеся системы со своими довольно жесткими программа-
ми, "отработанными" эволюцией в течение сотен миллионов лет. Но теперь послед-
ние должны были согласовываться с общеорганизменной программой, как и наобо-
рот. Это - весьма сложная задача, решение которой предполагало нахождение
оптимальной меры централизации и автономизации контуров управления, меры,
способной обеспечить сохранение и укрепление целостности сложной живой системы
в ее непрестанных взаимодействиях с внешней средой. Имеется в виду такая мера цен-
трализации управления, которая не нарушает фундаментальные программы отдель-
ных клеток, и такая мера автономности их функционирования, которая, наряду с коопе-
ративными и конкурентными способами их взаимодействия между собой, не препят-
ствует их содружественному участию в реализации программ целостного организма.
Эта мера централизации была достигнута благодаря возникновению психического
управления.
Успешное централизованное самоуправление (т.е. организация и осуществление
поведения, действий, достигающих жизненно значимых целей) требует адекватного
отображения внутренних процессов в организме, в его многочисленных самооргани-
зующихся элементах и подсистемах, причем как отображения их текущего баланса,
так и состояний в отдельных структурах. Более того, оно требует эффективного теку-
щего управления внутренними процессами, от которых зависит действие целостного
организма во внешней среде, постоянное "подстраивание" тех или иных параметров
интегральных и локальных изменений во внутренней среде организма (энергетиче-
ских, информационных) для осуществления его действий во внешней среде.
Таким образом, для поддержания целостности, жизнеспособности сложного орга-
низма (и, следовательно, его эффективного поведения, связанного с передвижением в
многообразной и динамичной среде) необходима согласованная реализация следую-
96

щих интегральных функций: 1) отображения внутренней среды, внутренних состоя-
ний организма ("внутреннего пространства", как его иногда называют), 2) управления
этими внутренними процессами, 3) отображения внешней среды организма и соб-
ственного поведения, следовательно, 4) отображения себя как выделенной из среды
целостности, 5) управления поведением, действиями во внешней среде, следовательно,
6) управления собой. Эти шесть интегральных функций представляют специфические
информационные процессы, которые осуществляются одновременно, обеспечивая
жизнедеятельность организма. При этом всякий акт отображения внешнего объекта
(ситуации) непременно предполагает и включает в той или иной степени отображение
внутренних состояний организма и отображение себя как целостности и выделенности
("самости"). Такого рода триединство относится и к актам управления (т.е. управлению
внешними факторами, внутренними процессами и собственной "самостью").
Эта многоплановость информационных процессов требует постоянной интеграции,
которая и служит основой психического управления целостным организмом. Речь идет,
повторю, о таких многоклеточных организмах, которые активно передвигаются во
внешней среде, пребывают в постоянно изменяющейся ситуации. А это вызывает необ-
ходимость быстрого восприятия внешних изменений, быстрого извлечения нужной ин-
формации из памяти, быстрых оценок и решений, высокой оперативности действий. У
организмов с минимальной двигательной активностью, прикрепленных к одному месту,
каковыми являются растения, не развивается психика. У них преобладают информаци-
онные процессы другого типа; поддержание их целостности и жизнестойкости не требу-
ет столь высокой степени централизации и оперативности управления (а постольку и
такого же оперативного самоотображения), ибо их среда обитания гораздо более ста-
бильна.
Новейшие исследования показывают теснейшую связь в ходе эволюции моторных
и когнитивных функций, что косвенно подтверждает возникновение и развитие пси-
хики именно у тех сложных организмов, которые активно передвигаются во внешней
среде (10). Отсюда и столь очевидная каузальная способность наших субъективно пе-
реживаемых состояний (информации в форме СР) непосредственно и мгновенно про-
изводить действия и управлять ими (включая их энергетическое обеспечение и регу-
лируя его). На этом фоне бросается в глаза минимальная способность непосредствен-
ного произвольного управления внутренними органами, которое в подавляющем
числе случаев совершается "автоматически", в "темноте" (впрочем, при определенных
тренировках эта минимальная способность может возрастать).
Теперь попытаемся подойти к вопросу: почему у таких организмов на уровне
управления их целостным поведением (и, следовательно, на уровне их целостного са-
моотображения) информация стала выступать в форме явлений СР.
Поскольку для сложного организма, передвигающегося в среде, полной опаснос-
тей и неопределенностей, жизненно необходима адекватная и быстрая оценка теку-
щей информации о внешних объектах и о его внутренних состояниях и так как резуль-
тирующая оценка, определяющая немедленные действия, складывается на основе
многих "частных" оценок, то в ходе эволюции получает развитие способность произ-
водить (прежде всего, на уровне формирования программ поведения) информацию об
информации. Возникает новый уровень интеграции информационных процессов, ха-
рактерный как раз для психического отображения и психического управления целост-
ным организмом. Уже простейшие явления СР, например, ощущения красного, пред-
ставляют собой результат интеграции множества продуктов анализа и синтеза инфор-
мации, осуществляемых в сетчатке глаза и затем в многочисленных структурах
головного мозга. Это, так сказать, итоговый результат функций обнаружения сигна-
лов, их различения, передачи, обработки, перекодирования в разных инстанциях моз-
га, опознания и оценки на уровне эго-системы. Каждая из перечисленных функций
уже сама по себе представляет сложные информационные процессы со своими анали-
тическими и интегральными продуктами, но лишь итоговый их результат значим для
реакции организма и может быть использован для управления поведением. Ощуще-
4 Вопросы философии, № 3 97

ние красного и есть такой итоговый результат - адекватное отображение одного из
значимых физических параметров внешней среды. При этом субъективно переживае-
мое качество "красное" есть информация об определенной длине волны, она строго
соответствует данному объекту, есть его чувственный знак, и в остальном не имеет с
ним ничего общего - как всякий знак (так же, как слова "красное" или "red" не имеют
ничего общего с переживанием ощущения красного). Такой способ представленности
информации включает помимо отображения определенного явления внешней среды
также и качество принадлежности этой информации данному организму (у человека
качество принадлежности реализуется на уровне эго-системы его мозга и связано с
двумя основными свойствами: данностью информации в "чистом" виде и способ-
ностью оперировать ею; о них подробнее будет идти речь ниже).
Для того чтобы информация обрела форму СР, необходимо, по крайней мере,
двойное или, лучше сказать, двуступенчатое, кодовое преобразование на уровне эго-
системы: первое из них представляет для нее информацию как таковую (которая пре-
бывает пока в "темноте"), второе преобразование "открывает" и тем самым актуали-
зует ее для "самости", делает доступной для оперирования и использования в целях
управления. Нейродинамическая система, которая является носителем "открытой"
информации, т.е. не "идущей в темноте", представляет собой специфичный именно
для эго-системы "естественный" код, как минимум, второго порядка.
Подчеркну еще раз: здесь объектом информации и ее преобразований служат не
просто внешние явления и ситуации и не просто внутренние изменения в организме, а
уже сама информация о них как таковая (информация об информации!). Нарастаю-
щая в ходе эволюции многоступенчатость операций такого рода позволяет выходить
за рамки текущей ситуации, обобщать опыт, развивать способность "отсроченного
действия", прогнозирования, построения моделей потребного будущего. Здесь - исто-
ки виртуальной реальности, элементарные формы которой наблюдаются и у живот-
ных, обладающих развитой психикой (в частности, при возникновении у них галлюци-
наций; например, у собак, которые под влиянием галлюциногенов переживают обра-
зы несуществующих объектов и ведут себя в соответствии с ними). Развитие психики
знаменует рост многоступенчатости и многоплановости производства информации об
информации, что особенно ярко выступает в мышлении человека и его языковой
компетенции.
Состояние СР знаменует новый тип деятельной активности живой системы. Это
состояние бодрствования, внимания, настороженности, постоянной готовности к не-
медленному действию, состояние поиска, зондирования опасности и субъективно опо-
средствованного отправления жизненно важных функций (например, при поиске по-
лового партнера, строительстве гнезда и т.п.). СР есть состояние актуальное, непре-
рывное в данном интервале; оно осуществляется здесь и сейчас, представляет собой
"текущее настоящее", независимо от его конкретного содержания. Последнее явля-
ется активированной (значимой "сейчас") информацией в контуре эго-системы (по
сравнению с той, которая хранится в памяти и вообще находится в "темноте", как, на-
пример, при глубоком сне), она готова к немедленному использованию для управле-
ния.
Здесь информационный процесс в данном интервале идет, если так можно сказать,
линейно, последовательно в одном "содержательном" направлении, но зато обладает
очень высокой оперативностью, подчиненной актуализованной потребности, цели,
т.е. в регистре "самости" и под ее контролем. В отличие от этого информационные
процессы, идущие "в темноте", многомерны, осуществляются параллельно, во многих
"содержательно" различных направлениях и на разных уровнях живой системы (от
клетки до головного мозга, в том числе в контуре эго-системы), и этим объясняется
их чрезвычайная "мощность", превосходящая на много порядков информационные
процессы "на свету" (имеется в виду не только объем информации, но также ее анализ
и синтез и ее каузальные функции). Тем не менее в актуально-оперативном плане про-
грамма поведения определяется и реализуется именно информацией в форме СР.
98

Вернемся к нашему примеру с образом Луны (О) и его нейродинамическим кодом
(X). Нейродинамическая система X является "естественным" кодом для личностного
уровня мозговой самоорганизации (эго-системы), представляющего наше Я и психи-
ческую деятельность в целом. Информация О непосредственно "понятна" этой систе-
ме и может быть использована ею для ориентации, для мысленных действий и управ-
ления поведением. Однако информационные процессы на уровне психической дея-
тельности (в частности, такие как ОХ) по сравнению с теми, которые совершаются на
допсихическом уровне (и в самоорганизующихся системах, лишенных психики), отли-
чаются существенными особенностями "естественных кодов". Последние не просто
"понятны"; воплощенная в них информация, как уже отмечалось, обретает не только
действенность, но также особое качество репрезентации ("представленности" для са-
моорганизующейся системы) и особое качество использования ее самоорганизующей-
ся системой для управления.
Информация здесь представлена как бы непосредственно, так сказать, в "чистом"
виде, т.е. во всяком явлении СР нам дана информация об информации и целиком эли-
минирована какая-либо информация о ее носителе (любой из нас не чувствует, не
отображает мозговой носитель переживаемых им образов, мыслей и т.п.). Но вместе с
тем, нам дана способность оперировать этой "чистой" информацией в определенном
диапазоне. Таков кардинальный факт психической деятельности, "субъективного
опыта" каждого из нас. Когда я вижу Луну, переживаю ее образ, то тем самым мне да-
на информация о ней и информация о том, что именно я обладаю этой информацией;
в то же время я могу "легко" оперировать этим образом по своему желанию в доволь-
но широком диапазоне. В этом выражается отмечавшееся выше качество принад-
лежности, специфичное и неотъемлемое, как мне думается, для информации в форме
СР. Оно связано с фундаментальным регистром эго-системы, что отчетливо видно в
случаях патологии, когда больной переживает "психический автоматизм", чувство "не
моих ощущений", "отчуждение мысли", ее "навязанности извне", "неуправляемости".
Последнее как раз связано именно с нарушением способности оперировать явлениями
СР по своей воле.
Но способность оперировать, например, образом Луны по своей воле равносильна
способности оперировать его мозговым нейродинамическим носителем (кодовой сис-
темой), т.е. я могу по своей воле, как бы это странно ни звучало на первый взгляд,
оперировать некоторым уровнем собственной мозговой нейродинамики (т.е.собствен-
ных мозговых информационных процессов). Последнее же означает факт самодетер-
минации Я, характерный для моей и всякой мозговой самоорганизующейся эго-систе-
мы (эти вопросы не раз подробно анализировались мной, см.: 4, 6 и др.).
Все это указывает на специфическое качество тех информационных процессов,
которые идут "на свету", связаны с нашим Я (или "самостью" животных, обладающих
СР). Вместе с тем, некоторые виды явлений СР, как хорошо известно каждому, не
поддаются непосредственному произвольному управлению (болевые ощущения, эмо-
ции), хотя и выполняют каузальные функции по отношению к телесным процессам;
но даже не умея управлять ими по своему желанию непосредственно, скажем, отме-
нять их или существенно корректировать, мы так или иначе сохраняем способность
оперировать ими в определенных отношениях - в форме их оценки, интерпретации и
т.п., а некоторые люди достигают и умения произвольно управлять ими, в том числе
прекращать боль (например, йоги). Это свидетельствует о принципиальной способно-
сти психического управления проникать на те уровни самоорганизации, которые
обычно для него закрыты, что демонстрирует каузальную силу информации в форме
явлений СР (и позволяет подойти к объяснению волевого напряжения и так называе-
мой "психической энергии").
Что касается особенностей СР у животных, то это требует специального анализа,
для которого в данной статье, к сожалению, нет места. Отмечу лишь следующее. Без-
условно, у высших животных могоступенчатость производства информации об ин-
формации гораздо ниже, чем у нас, им нельзя приписывать абстрактное мышление и
4* 99

самосознание, свободу воли; только у человека свобода движения в сфере СР практи-
чески не ограничена, он способен производить в мысли, воображении, в мечтах не
только ценные творческие продукты или же просто обыденного толка, но и всевоз-
можные химеры, "воздушные замки", нагромождения низменной "серости", нелепости
и абсурда.
У животных содержательный и оперативный диапазон СР неизмеримо уже и
"практичнее". Они не болеют шизофренией, у них нет рокового разлада между их
субъективным миром и объективной действительностью и главное, внутреннего ам-
бивалентного разлада, они в определенном смысле чистые "солипсисты", поскольку
их собственная реальность и внешняя реальность слиты воедино в их субъективно пе-
реживаемых состояниях, выступающих в качестве единственной реальности, в кото-
рой, однако, значимые для выживания объективные отношения четко обозначены,
упорядочены и санкционированы. Мы склонны упрощать их субъективный мир, вы-
сокомерно относиться к их когнитивным возможностям, позволяя себе, впрочем, не-
редко удивляться поразительным фактам их целесообразной деятельности. Несо-
мненно, что у высших животных отчетливо проявляется то, что можно было бы на-
звать "самостью", представляющей средоточие их психического самоотображения и
самоуправления. Соответственно, я думаю, мы можем говорить о наличии в их голов-
ном мозгу самоорганизующейся подсистемы, во многом аналогичной нашей мозговой
эго-системе. Именно в ее контурах совершаются информационные процессы, кото-
рые "не идут в темноте", репрезентируют животной особи информацию в "чистом"
виде (т.е. в виде запаха, переживания зрительного образа, чувства голода, боли и т.п.)
и, вместе с тем, создают, в силу актуализованной цели, способность оперировать ею,
пусть и существенно отличающуюся от человеческой.
Как свидетельствуют эксперименты и наблюдения, высшие животные способны
решать сложные когнитивные задачи, справляться с состояниями высокой степени не-
определенности и совершать выбор, демонстрировать психические усилия при дости-
жении цели. И каузальными факторами как самого когнитивного процесса и его ре-
зультата, так и производимого целесообразного действия здесь, как и у нас, выступа-
ют именно явления СР - чувственные образы, аффективно насыщенные стремления,
выраженные в форме субъективно переживаемых состояний потребности и програм-
мы действий. Психическое управление у животных представляет собой эволюционно
более раннюю форму информационной причинности. Но суть ее та же: причинный
эффект вызывается той разновидностью информации, которая "не идет в темноте",
представлена в форме явлений СР (хотя информационные процессы психического
уровня, протекающие в "темноте", также способны выполнять и постоянно выполня-
ют прямую каузальную функцию, но иным способом).
У человека в связи с возникновением и развитием языка информационные процес-
сы, обусловливающие качество СР, приобретают новые существенные черты. Это ка-
сается, прежде всего, дополнительного уровня их кодирования и декодирования,
качественно повышающего аналитические и синтетические возможности оперирова-
ния информацией, развития способности метарепрезентации и рефлексии.
4. При каких условиях информация в головном мозгу становится субъективно пе-
реживаемой?
Ответ на этот вопрос предполагает эмпирические подтверждения того, что подра-
зумевается под "условиями" возникновения качества субъективной переживаемости
некоторых мозговых процессов. Здесь мы должны обратиться к результатам совре-
менных нейрофизиологических и нейролингвистических исследований, которые, на
мой взгляд, дают существенный материал для осмысления поставленного вопроса.
Но прежде чем перейти к их рассмотрению, хотелось бы еще раз вернуться к теме,
так сказать, разрешающей способности функционального объяснения (поскольку ин-
тересующие нас исследования предполагают объяснения именно функционального
типа). В начале статьи уже отмечалось, что жесткое противопоставление "функцио-
нального объяснения" и "объяснения субъективного опыта", проводимое Д. Чалмер-
100

сом (а также многими представителями аналитической философии), является теоре-
тически не вполне корректным. Эта некорректность связана с тем, что явления "субъ-
ективного опыта" исходно полагаются лишенными каузальной способности, берутся
лишь в виде "аккомпанемента", "эпифеномена" нейрофизиологического процесса, ко-
торый будто бы сам по себе достаточен для объяснения внешнего воздействия и соот-
ветствующей реакции (вспомним пример Д. Чалмерса с "ощущением красного", кото-
рое мыслится излишним). Тем самым явления СР явно или неявно исключаются из
класса функций, что и создает видимость указанной дилеммы. Между тем всякое явле-
ние СР, как было показано выше, есть информация и в качестве таковой способно
служить каузальным фактором (нужно добавить, что функциональные отношения не
исчерпываются каузальными отношениями и соответственно явления СР обладают не
только каузальными функциями!).
Кроме того, нетрудно увидеть, что в основе критикуемой мной позиции лежит со-
мнительное убеждение, будто вся без исключения человеческая активность (поведен-
ческая, речевая, когнитивная, творческая) может осуществляться "в темноте", т.е. без
участия сознания, вне и помимо качества СР. На этом основано утверждение о так на-
зываемой "логической возможности зомби", которое, однако, в высшей степени со-
мнительно, если "зомби" приписываются абсолютно все функциональные способнос-
ти человека (а это утверждение должно быть обязательно общим, ибо в частном виде
оно тривиально!). При наличии же у этого "существа" всех функциональных способ-
ностей человека оно, конечно, должно обладать и сознанием. В этом отношении поня-
тие "зомби" и связанные с ним мысленные эксперименты теряют какой-либо эвристи-
ческий смысл.
Гораздо более логично считать, что все явления СР могут определяться в качестве
функций. Понятие функции - весьма широкое. Оно включает различные виды функ-
ций: физические, химические, биологические, социальные, технические, в том числе и
психические. Функция предполагает своего "производителя", "носителя" - определен-
ную систему, структуру, субстрат. Явления СР образуют специфический класс функ-
ций, осуществляемый нейрофизиологическими динамическими структурами головного
мозга. В силу принципа инвариантности информации (см. выше) теоретически допусти-
мо мыслить возможность реализации такого же рода функций на иной субстратной ос-
нове, ибо здесь определяющую роль играют не конкретные физические свойства суб-
страта, а именно динамическая организация, динамическая структура, способная осу-
ществлять соответствующие информационные процессы. Во всяком случае есть
основания полагать, что качество земной СР может быть воспроизведено на иной суб-
стратной основе, но лишь при условии создания структурно-функциональных анало-
гов самоорганизации биологического типа.
Поэтому, когда Д. Чалмерс говорит о наличии "провала в объяснении между функ-
циями и субъективными состояниями", то это утверждение является слишком силь-
ным и требует корректировки. Здесь нет "провала" в том смысле, что "субъективные
состояния" тоже являются функциями. Но есть проблемы, нерешенные задачи.
Следует обратить внимание на то обстоятельство, что при осмыслении психиче-
ских явлений их функциональное объяснение весьма часто носит редукционистский
характер, при котором они целиком сводятся к поведению, речи или физиологиче-
ским процессам (логический и лингвистический бихевиоризм, "теории тождества" и
т.п.). Однако функциональное объяснение может исключать редукционистскую стра-
тегию и методологию. Это относится и к нейрофизиологическому объяснению, кото-
рое отдает себе отчет в том, что явление СР в качестве информации нельзя отож-
дествлять с ее нейродинамическим носителем (несмотря на их необходимую связь).
Правда, нейрофизиологическое объяснение не столь развито, как поведенческое объ-
яснение, представляющее классическую форму функционализма. На нынешнем этапе
научного познания лишь некоторые, в большинстве своем элементарные явления СР
(такие как боль, зрительное ощущение, аффект) получают основательные нейрофи-
101

зиологические объяснения. В других случаях объяснения такого рода во многом гипо-
тетичны, носят весьма абстрактный характер или пока еще недоступны.
Одна из главных теоретических трудностей связана здесь с категориальной разоб-
щенностью двух традиционных языков, на одном из которых описываются нейрофи-
зиологические явления, а на другом явления СР. Первый из них является "физика-
листским", его категориальной основой служат такие понятия, как "масса", "энергия",
"пространственное отношение" и т.п.; второй язык, так сказать, "гуманитаристский",
основывается на понятиях "смысла", "ценности", "цели", "воли", "интенционального
отношения" и т.п. Эти две различные группы понятий логически независимы, чтобы
их связать, требуется, по выражению Д. Чалмерса, "мост", нужна специальная, теоре-
тически адекватная концептуальная структура. Последняя может быть развита на ба-
зе "информационного языка", так как понятие информации способно выражать ос-
новное "гуманитаристское" содержание (смысл, ценность, интенциональность и т.д.), а
с другой стороны, в силу кодовой воплощенности информации, оно допускает "физи-
калистские" описания (пространственные, энергийные, субстратные и др.). "Инфор-
мационный язык" хорошо приспособлен для функциональных описаний и объясне-
ний, широко и продуктивно используется в нейрофизиологических исследованиях.
Все сказанное выше позволяет считать предложенное Д. Чалмерсом разделение
проблемы сознания на две части - "легкую" и "трудную" - весьма условным. Такое
разделение, конечно, имеет определенное значение, в том смысле, что оно в пику ре-
дукционистским интенциям и упрощенческим подходам акцентирует внимание на
главном, специфическом качестве сознания, подлежащем объяснению. Но вместе с
тем, важно отдавать себе отчет в том, что разработка "легкой" проблемы сознания
есть путь и один из действенных способов решения "трудной" проблемы сознания, что
здесь (в силу общего функционального подхода) нет принципиального разрыва.
Современные нейрофизиологические исследования сознания специально выделя-
ют качество СР, стремятся подойти к объяснению именно этого "трудного" пункта,
выявить те необходимые условия, при которых информационные процессы в голов-
ном мозгу становятся субъективно переживаемыми. На этом пути, в особенности бла-
годаря использованию методов позитронно-эмиссионной томографии, функциональ-
но-магнитного резонанса, многоканальной записи электрических и магнитных полей
мозга, достигнуты существенные результаты. Рамки статьи не позволяют дать более
или менее систематический их анализ. Поэтому я ограничусь кратким изложением
наиболее важных из них.
В последние десятилетия убедительно показано, что субъективное переживание
есть эффект циклической кольцевой организации процессов возбуждения, охваты-
вающих многие системы нейронов определенной локализации (A.M. Иваницкий,
В.Я. Сергин, М. Арбиб, Г. Риззолатти, Дж. Эделмен, Хэмфри и др.).
Работы A.M. Иваницкого (7, 8), проводимые на протяжении более тридцати лет,
показывают, что субъективное переживание в форме ощущений возникает при сопо-
ставлении и синтезе на нейронах проекционной коры мозга двух видов информации:
сенсорной (о физических параметрах стимула) и извлекаемых из памяти сведений о
значимости сигнала. Информационный синтез обеспечивается механизмом возврата
импульсов к местам первоначальных проекций после ответа из тех структур мозга,
которые ответственны за память и мотивацию (8. С. 717). Автором четко выявлены
временные параметры перехода нейрофизиологического процесса на тот уровень его
организации, при котором возникает ощущение. Этот цикл он называет "кругом ощу-
щений". Как простейшее субъективное переживание, ощущение есть результат "ин-
формационного синтеза", совершающегося в рамках указанного цикла (там же.
С. 717-718). A.M. Иваницкий считает, что принцип возврата возбуждения и механизм
информационного синтеза оправдывают себя и при объяснении более сложных явле-
ний СР, связанных с процессами мышления и осознавания.
Это находит подтверждения в недавнем открытии "зеркальных нейронов" и "зер-
кальных систем мозга" (М. Арбиб и Г. Риззолатти; см. обзор и оценку этих открытий
102

T.B. Черниговской - 10). Нейронные системы такого рода осуществляют синтез ин-
формации, отображающей не только внешние стимулы, вызванные движением дру-
гих существ, но одновременно собственные реакции и действия, обеспечивают коль-
цевые процессы между подсистемами мозга, ответственными за перцепцию, память,
мотивацию и моторику. Тем самым "зеркальные системы" картируют субъектно-объ-
ектные отношения и формируют надежные механизмы самоидентификации (которые
нарушаются, к примеру, при шизофрении, что связано с дисфункциями указанных
систем). "Зеркальные системы" в существенной степени связаны с производством и
пониманием речи; они по всей вероятности составляют важнейший структурно-функ-
циональный регистр эго-системы головного мозга.
Значительный вклад в понимание необходимых условий возникновения качества
субъективной переживаемости вносят работы В.Я. Сергина. В них показано, что акт
осознавания сенсорного стимула, так сказать, первичное субъективное переживание
(в форме ощущения) возникает в результате высокочастотного циклического процес-
са "самоотождествления" (11). Механизм "самоотождествления" представляет собой
отождествление порождаемого стимулом паттерна возбуждения с самим собой по-
средством его обратной передачи (по каналу обратной связи) на вход. Продуктом это-
го кольцевого процесса является совпадение паттерна обратной связи с паттерном
возбуждения в коре, что резко повышает интенсивность последнего, создает его "вы-
сокую контрастность", и это прокладывает путь к его категоризации системой долго-
временной распределенной памяти. Акт категоризации, как полагает В.Я. Сергин, и
формирует символ или образ, выражающие "субъективный смысл" стимула. Для того
чтобы возникло осознание, необходим хотя бы один цикл "самоотождествления". Ес-
ли "самоотождествление" не наступает, осознание (ощущение) даже простейших и
сильных стимулов (запахов, уколов, температурных воздействий) становится невоз-
можным. Время одного цикла является для человека минимально различимым време-
нем. Оно совпадает с "перцептивным моментом" - максимальным временным интер-
валом, в рамках которого последовательные перцептивные события воспринимаются
как одновременные.
Размеры статьи не позволяют подробнее рассмотреть концепцию и эксперимен-
тальные данные В.Я. Сергина, которые содержат важные материалы, касающиеся не
только ощущений и восприятий, но также мышления и произвольного действия. Тем
более нет возможности рассматривать работы других авторов. Однако все они под-
тверждают основной вывод о кольцевом процессе и синтезе информации в соответ-
ствующих структурах мозга как главном факторе возникновения субъективного пере-
живания.
Поэтому на вопрос Д. Чалмерса можно дать убедительный ответ: информация ста-
новится субъективно переживаемой при условии хотя бы одного цикла процесса "са-
моотождествления" и акта категоризации.
Разумеется, нейрофизиологическое объяснение явлений СР делает лишь первые
шаги. Ответ на вопрос, "почему некоторые информационные процессы в головном
мозге не идут в темноте?" требует дальнейшей конкретизации. Развитие исследований
в этом направлении ставит сложные теоретические, методологические и методиче-
ские вопросы. В общем теоретическом плане исследование информационных процес-
сов в головном мозге, связанных с СР, представляет собой задачу расшифровки нейро-
динамических кодов психических явлений. Это познавательная задача герменевтическо-
го типа, она отличается в ряде отношений от задач классического естествознания, так
как предполагает постижение "смысла", "содержания", воплощенного в определенном
объекте нейрофизиологического исследования. Наука имеет определенный опыт в
области расшифровки кодов. Наиболее значительные результаты здесь достигнуты,
как известно, генетикой. Однако расшифровка мозговых нейродинамических кодов
явлений СР отличается специфическими трудностями (попытка анализа этих труднос-
тей и особенностей задачи расшифровки кодов такого рода предпринималась мной в
ряде публикаций: 5 и др.). Тем не менее у нас есть достаточные основания считать не-
103

уместными крайне пессимистические оценки перспектив решения указанных задач.
Об этом свидетельствуют впечатляющие успехи исследований, о части которых было
сказано выше. В них раскрываются некоторые общие принципы и существенные
фрагменты кодовой организации тех мозговых информационных процессов, в кото-
рых информация, как таковая, представлена индивиду непосредственно в форме явле-
ний СР. Открываются некоторые возможности перехода к следующему, наиболее
сложному этапу, когда объектом расшифровки нейродинамического кода станут со-
держательные аспекты явлений субъективной реальности.
Литература
1. Chalmers DJ. Fasing up to the problem of consciousness // Journal of Consciousness Studies, 2 (3), 1995.
2. Chalmers DJ. The conscious mind. In search of a fundamental theory. N.-Y., Oxford Univ. Press, 1996;
Chalmers DJ. (Ed.). Philosophy of mind: Classical and contemporary readings. Oxford, 2002.
3. Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторы-
ми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М.: Наука, 1971.
4. Дубровский Д.И. Информационный подход к проблеме "сознание и мозг" // Вопросы философии.
1976. №11; Его же. Сознание, мозг, искусственный интеллект // Искусственный интеллект: междисципли-
нарный подход. М.: ИИнтелл, 2006.
5. Дубровский Д.И. Расшифровка кодов. Методологические аспекты проблемы // Вопросы филосо-
фии. 1979. №11; Его же. Информация, сознание, мозг. М.: Высшая школа, 1980. Гл. 6.
6. Дубровский Д.И. Проблема духа и тела: возможности решения (в связи со статьей Т. Нагеля "Мыс-
лимость невозможного и проблема духа и тела" // Вопросы философии. 2002. № 10.
7. Иваницкий A.M. Главная загадка природы: как на основе работы мозга возникает сознание // Пси-
хологический журнал. 1999. № 3.
8. Иваницкий A.M. Естественные науки и проблема сознания // Вестник Российской Академии Наук.
2004. Т. 74. № 8.
9. Серл Дж. Открывая сознание заново. М., 2002.
10. Черниговская Т.В. Зеркальный мозг, концепты и язык: цена антропогенеза // Искусственный ин-
теллект: междисциплинарный подход. М.: ИИнтелл, 2006.
11. Sergin V.Ya. Self-identification and sensori-motor rehearsal as key mechanism of consciousness// Interna-
tional Journal of computing anticipatory systems. 1999. № 4.
104

Критика психоанализа
А. ГРЮНБАУМ
Основополагающие идеи психоанализа первоначально были изложены в "Предва-
рительном сообщении" Йозефа Брёйера и Зигмунда Фрейда, опубликованном в 1893 г.
в качестве введения к их "Исследованиям истерии". Однако само слово "психоанализ"
впервые было употреблено в печати в работе Фрейда 1896 г. "Наследственность и
этиология неврозов". В ней Фрейд назвал метод клинического исследования Брёйера
"новым методом психоанализа". Брёйер использовал гипноз, чтобы оживить и вы-
явить тяжелое воспоминание пациента о предположительно вытесненном травмати-
ческом переживании. Вытеснение этого болезненного переживания вызвало первое
появление конкретного истерического симптома, такое как фобия к питью воды. Та-
ким образом, наставник Фрейда также вызывал высвобождение подавленного эмоци-
онального дистресса, первоначально вызванного травмой. Тем самым метод Брёйера
обеспечивал пациенту катарсис.
Катартическое снятие вытеснения приводило к избавлению конкретного истери-
ческого симптома. Брёйер и Фрейд полагали, что это дает им основание для предпо-
ложения, что вытеснение, вкупе с эмоциональным подавлением, является решающей
причиной развития психоневроза у пациента.
Рассуждая таким образом, они пришли к формулировке Фрейда: "Таким образом,
одна и та же процедура служила одновременно как цели [причинного] исследования,
так и цели избавления от болезни; и это необычное объединение было позднее сохра-
нено в психоанализе" (1924, р. 194).
В своем историческом обзоре 1924 г. Фрейд признал пионерскую роль катартиче-
ского метода Брёйера: "Катартический метод был прямым предшественником психо-
анализа и, несмотря на все расширение опыта и на все модификации теории, он все
еще содержится в нем как его ядро" (1924, р. 194).
Однако Фрейд позаботился о том, чтобы подчеркнуть вклад, внесенный им самим
после прекращения его сотрудничества с Брёйером. Говоря о себе в третьем лице, он
пишет: "Фрейд посвятил себя дальнейшему совершенствованию инструмента, остав-
ленного ему его старшим сотрудником. Внесенные им технические новшества и сде-
ланные им открытия превратили катартический метод в психоанализ".
Эти обширные усовершенствования заработали Фрейду мантию отца психоанали-
за. На сегодняшний день психоаналитический проект завершил свое первое столетие.
Так что пришло время для детальной критической оценки его достижений как теории
© Лахути Д.Г. (перевод), 2007 г.
105

человеческой природы и терапии, а также и его перспектив. Здесь я могу сделать это
только самыми широкими мазками.
Важно различать основательность работ Фрейда как теоретика психоанализа и до-
стоинства его ранних работ, которыми кто-нибудь другой мог бы гордиться как дости-
жением всей жизни. В настоящее время Марк Солмс, работающий в нейрохирургиче-
ском отделе Королевского лондонского госпиталя (Уайтчепель) в Англии, готовит
пятитомное издание "Собрания неврологических работ Фрейда" на всех основных ев-
ропейских языках. Один из центральных предметов этих работ - неврологическое
представление ментальных функций; другой - открытие Фрейдом глубинного морфо-
логического и физиологического единства нервных клеток и волокон. В них также
содержится его вклад в такие разделы фундаментальной неврологии как гистология
нервных клеток, функции нейронов и нейрофизиология. Как клинический невролог,
Фрейд написал важную монографию об афазии (Solms and Saling, 1990). В предвари-
тельной публикации "Введения к неврологическим работам Зигмунда Фрейда" (не
опубликовано) Солмс указывает, что Фрейду принадлежат важные работы о цере-
бральном параличе, сделавшие его мировым авторитетом в этой области. В более об-
щем плане он был выдающимся неврологом-педиатром в области расстройства дви-
жений у детей. Кроме того, Фрейд был одним из основателей нейропсихофармаколо-
гии. Например, он изучал свойства кокаина, чему, возможно, способствовало
употребление им этого вещества. Увы, это последнее вполне может также объяснять
полет фантазии, свойственный некоторым его наиболее причудливым и грандиозным
психоаналитическим вылазкам.
Как заметил Солмс (в частной беседе), можно считать иронией истории то, что
Фрейд, постулировавший повсеместность бисексуальности у человека, в начале своей
научной карьеры считал неудачей свой вывод, что угри действительно бисексуальны.
Еще в 1877 г., когда Фрейду был 21 год, один из его преподавателей гистологии и ана-
томии, исследуя способ размножения угрей, поручил ему обнаружить до того неиз-
вестные яички угря. Отпрепарировав в Триесте лобулярный орган угря примерно 400
раз, Фрейд обнаружил, что этот орган имеет свойства яичника не в меньшей мере, не-
жели яичек. Не будучи способным решить, действительно ли он обнаружил неулови-
мые яички, Фрейд сделал вывод, что он потерпел неудачу, о чем и сообщил в унылой
статье 1877 г.
В 1880 г. он опубликовал (вольный) перевод некоторых философских писаний
Дж.С. Милля (Stephan, 1989, р. 85-86). Однако он часто пренебрежительно отзывался
о философии (Assoun, 1995), хотя и явно был многим обязан венскому философу
Францу Брентано, несколько курсов которого он прослушал. Следы прежнего брен-
тановского (Brentano, 1995) репрезентационалистского и интенционалистского истол-
кования ментальных явлений можно ясно различить в фрейдовской концепции идеа-
ции. А аргументы в пользу существования Бога, выдвигавшиеся бывшим католиче-
ским священником Брентано, укрепили последовательный атеизм "безбожного еврея"
Фрейда (Gay, 1987, р. 3-4).
История и логические отношения "динамической" и "когнитивной"
разновидностей бессознательного
Фрейд был создателем полностью развитой теории психоанализа, но даже хорошо
образованные люди не всегда знают, что он, безусловно, не первым постулировал су-
ществование тех или иных бессознательных ментальных процессов. Целый ряд мыс-
лителей делали это до него, чтобы объяснить осознанное мышление и явное поведе-
ние, для которых не могли найти никакого другого объяснения (1915а, р. 166). Как
видно из платоновского диалога "Менон", этот философ стремился понять, каким об-
разом невежественный мальчишка-раб мог прийти к геометрическим истинам просто
с помощью вопросов о чертеже, задаваемых собеседником. И Платон доказывал, что
этот мальчик не мог приобрести это геометрическое знание при жизни, и объяснял,
106

что вместо этого мальчик использовал предшествовавшее его рождению, но бессозна-
тельно хранившееся знание.
В начале XVIII в. Лейбниц выдвинул психологические аргументы в пользу суще-
ствования подпороговых чувственных восприятий и бессознательного ментального
содержания, или мотивов, проявляющихся в нашем поведении (Ellenberger, 1970,
р. 312). Кроме того, Лейбниц указывал, что когда содержание каких-то забытых пере-
живаний впоследствии всплывает в нашем сознании, мы можем ошибочно принять их
за испытываемые впервые, а не неосознанно хранившиеся в нашей памяти. По его
словам: "Однажды некий человек подумал, что сочинил оригинальные стихи, а потом
оказалось, что давно читал их слово в слово у какого-то античного поэта... Я думаю,
что сны часто воскрешают для нас наши прежние мысли таким образом" (1981,
р. 107).
Как указала Розмари Сэнд (в частном сообщении), лейбницевская концепция до из-
вестной степени предвосхищает слова Фрейда: "Толкование снов - царская дорога к
знанию бессознательной деятельности ума" (1900, р. 608).
Еще до рождения Фрейда Герман фон Гельмгольц открыл явление "бессознатель-
ного вывода", присутствующего в чувственном восприятии (Ellenberger, 1970, р. 313).
Например, мы часто бессознательно выводим постоянство и физические размеры
находящихся поблизости, но удаляющихся от нас предметов, если у нас есть другие по-
казатели расстояния, хотя их визуальные образы уменьшаются по величине. Подоб-
ным же образом возможен бессознательный вывод относительно постоянства ярко-
сти и цвета при меняющихся условиях освещения, когда источник света остается види-
мым. Такая бессознательная выводная компенсация зрительных несоответствий
также имеет место, когда мы преобразуем наше неевклидово (гиперболическое) би-
нокулярное визуальное пространство в "видимое" евклидово физическое простран-
ство (Grünbaum, 1973, р. 154-157).
Исторически более важно, что у Фрейда были и другие предшественники, предвос-
хитившие некоторые из его ключевых идей с впечатляющей конкретностью. Как
признавал он сам (1914, р. 15-16), Артур Шопенгауэр и Фридрих Ницше чисто спеку-
лятивным путем пришли к основным психоаналитическим доктринам, которые сам
он, как считается, разработал лишь позднее, на основе своих клинических наблюде-
ний. В недавней книге на немецком языке швейцарский психолог Марсель Центнер
(Marcel Zentner, 1995) усматривает основы психоанализа в философии Шопенгауэра.
Прежде чем приступить к критической оценке психоаналитического проекта, поз-
вольте мне подчеркнуть наличие существенных различий между бессознательными
процессами, предполагаемыми современной когнитивной психологией, с одной сторо-
ны, и бессознательным содержанием психики, отстаиваемым психоаналитической
психологией, с другой стороны (Eagle, 1987). Эти различия показывают, что существо-
вание когнитивного бессознательного явно не поддерживает и даже, возможно, вну-
шает сомнение в существовании фрейдовского психоаналитического бессознательно-
го. Его так называемое "динамическое" бессознательное - предполагаемое хранили-
ще вытесненных запретных желаний сексуального или агрессивного характера,
возвращение или возникновение которых в сознании предотвращается защитными
действиями эго. Хотя и социально неприемлемые, эти инстинктивные желания столь
повелительны и безапелляционны, что безрассудно стремятся к немедленному удо-
влетворению независимо от ограничений, накладываемых внешней реальностью.
Действительно, согласно Фрейду, мы не смогли бы даже развить умений, необхо-
димых для когнитивной деятельности, если бы могли удовлетворять наши инстинк-
тивные потребности, не опираясь на когнитивные умения. Как указывал Игл: «Похо-
же, что Фрейд не принимал всерьез возможности того, что познание и мышление мо-
гут быть внутренне запрограммированы на отражение действительности и иметь
свою собственную структуру и развитие - предположение, базовое для когнитивной
психологии. После Второй мировой войны психоаналитик Гейнц Гартман под влияни-
ем фактов биологического созревания, обнаруженных не путем психоанализа, вынуж-
107

ден был признать в своей так называемой "психологии эго", что такие функции как
познание, память и мышление могут развиваться автономно благодаря врожденному
генетическому программированию независимо от удовлетворения инстинктивных
влечений» (Eagle, 1987, р. 162).
Для когнитивного бессознательного характерна высокая степень рациональности
повсеместных вычислительных и ассоциативных процессов решения проблем, требуе-
мых памятью, суждением и вниманием. В противоположность этому, как подчеркивал
Фрейд, влечения, составляющие содержание динамического бессознательного, за-
ставляют его оперировать в высшей степени алогично.
Есть и еще одно важное различие между этими двумя видами бессознательного:
динамическое бессознательное заимствует свое содержание в основном благодаря не-
преднамеренному вытеснению представлений в той их форме, в которой они первона-
чально присутствовали в сознании. В противоположность этому при порождении про-
цессов когнитивного бессознательного ни вытеснение представлений и воспоминаний
из сознания, ни строгий запрет на проникновение в них никакой роли не играют. Насе-
лив динамическое бессознательное с помощью вытеснения, Фрейд рассудил, что ис-
пользование его новой техники свободных ассоциаций сможет снять эти вытеснения
инстинктивных желаний и тем самым вернуть вытесненные представления в сознание
неизмененными. Однако в случае когнитивного бессознательного мы в типичном слу-
чае не можем ввести в феноменальное сознание предположительно происходящие в
нем интеллектуальные процессы, хотя и можем описать их теоретически.
Например, даже ради спасения своей жизни я не мог бы восстановить в моем фено-
менально осознанном переживании детальную последовательность процесса поиска,
посредством которого быстро вспоминаю имя любовника царицы Распутина, если ме-
ня о нем спрашивают. Это же иллюстрируют "бессознательные выводы" Гельмголь-
ца. Замазывая сформулированные выше принципиальные различия между двумя рас-
сматриваемыми видами бессознательного, некоторые психоаналитики без особого
шума заявляют об их совместимости в рамках одного и того же рода (Shevrin et at.y
1992, p. 340-341). Однако Игл указал на то, каких обширных модификаций потребова-
ло бы фрейдовское понятие динамического бессознательного, чтобы стать совмести-
мым с когнитивным бессознательным (Eagle, 1987, р. 166-186).
Еще важнее то, что некоторые апологеты Фрейда упускают из вида: даже если мы
сделаем два разных вида бессознательного логически совместимыми, предполагае-
мое существование когнитивного бессознательного никак не сможет свидетельство-
вать в пользу динамического бессознательного. Тем не менее перед лицом растущих
нападок на свою теорию и терапевтическую практику некоторые психоаналитики
ошибочно заявляют именно это. Так, один чикагский аналитик напрасно доказывает,
что, поскольку данные нейрофизиологии поддерживают гипотезу о родовом бессо-
знательном, "психоаналитическая теория прошла [эпистемологический] тест с разве-
вающимися знаменами" (Michael Franz Basch, 1994, p. 1). Напротив, мы должны пом-
нить, что данные в пользу когнитивного бессознательного как таковые ничего не го-
ворят в пользу динамического бессознательного как такового.
Стала ли теория психоанализа основой западной культуры?
Оценивая психоанализ, мы также должны остерегаться еще одной грубой логиче-
ской ошибки, которая недавно вошла в моду: странного аргумента, выдвинутого не-
давно рядом американских философов, например Нагелем (Nagel, 1994), согласно ко-
торому предполагаемое всепроникающее влияние фрейдистских идей в западной
культуре подтверждает здравость психоаналитического проекта. Но этот аргумент
демонстрируемо ошибочен (Grünbaum, 1994).
Даже его исходную посылку - что теория Фрейда стала частью интеллектуального
этоса и фольклора западной культуры - нельзя принимать на веру. Как подчеркивал в
своем монументальном историческом труде "Открытие бессознательного" великий
108

швейцарский ученый Анри Элленбергер (Henri Ellenberger, 1970, p. 547-549), преобла-
дание вульгаризированных исевдо-фрейдистских понятий делает крайне трудным на-
дежное определение того, до какой степени подлинные психоаналитические гипотезы
приобрели действительное влияние в нашей культуре. Например, любая случайная
оговорка или ошибочное действие (парапраксис, или парапраксия), как правило, - и
ошибочно - называется "фрейдистской проговоркой".
Сам Фрейд привлекал внимание к обширному классу обмолвок и ошибок, психоло-
гическая мотивация которых прозрачна для того, кто их совершает, или для других
людей. И он добавлял - что достойно одобрения, что ни он, ни его последователи не
могут претендовать на приоритет объяснения таких очевидных ляпсусов (1916, р. 47).
Мой знакомый психоаналитик привел мне пример оговорки, которую многие - хотя и
ошибочно - назвали бы "фрейдистской": гость на вечеринке в очень жаркой и душной
комнате выбирается наружу, чтобы слегка остыть, но сталкивается с дамой в очень
открытом платье и вместо того, чтобы сказать ей "Извините, мне нужен глоток све-
жего воздуха", говорит: "Извините, мне нужна грудь плотского воздуха". Многие в
других отношениях образованные люди ошибочно определили бы эту оговорку как
фрейдистскую по двум неправильным причинам: во-первых, просто потому, что она
мотивированная, а не чисто механическая обмолвка, а кроме того, потому что ее тема
сексуальная. Однако для того, чтобы оговорка, или так называемый "парапраксис
(парапраксия)", могла считаться фрейдистской, надо, чтобы она была мотивационно
неясной, а не прозрачной, именно потому, что ее психологический мотив вытеснен
(1916, р. 41). Как недвусмысленно заявил Фрейд, если психоанализ должен дать объяс-
нение парапраксиса, «мы сами не должны осознавать в себе каких бы то ни было мо-
тивов для него. Мы скорее должны склоняться к тому, чтобы объяснять его "невнима-
тельностью" или "случайностью"». И Фрейд назвал соответствующие бессознатель-
ные объяснительные причины оговорок "мотивами неудовольствия". Так, когда один
молодой человек забыл латинское слово "aliquis" в цитате из Вергилия, Фрейд опреде-
лил причину этого как тревожное бессознательное опасение, что его девушка забере-
менела от него (1901, р. 9). Если это латентное опасение действительно было мотивом
оговорки, оно, конечно же, ни для кого не было очевидным.
Коль скоро мы выяснили, что понимается под подлинной фрейдистской проговор-
кой, следует спросить, действительно ли существуют вообще такие проговорки, ко-
торые кажутся психологически немотивированными, но на самом деле вызваны вы-
тесненными неприятными представлениями. Очень важно оценить, насколько трудно
находить неоспоримые свидетельства в пользу такой каузации. К. Шюттауф с соавто-
рами (К. Schüttauf et al., в печати) утверждают, что они нашли именно такое свидетель-
ство. Они отмечают, что, согласно психоаналитической этиологической теории, на-
вязчивый невроз, или невроз навязчивости, является следствием бессознательного
конфликта, вытесненными компонентами которого служат анально-эротические и
садистические желания. Далее они рассуждают, что когда такой проникнутый кон-
фликтами материал должен вербализоваться больными навязчивым неврозом, фрей-
дистская теория предсказывает повышенное количество оговорок (обмолвок) у них
по сравнению с нормальными субъектами. И авторы сообщают, что все их результа-
ты подтвердили это ожидание.
Метод, примененный Шюттауфом и его соавторами, отличается от стратегии Бре-
дера (Broder, 1995), целью которой было исследовать "возможное влияние бессозна-
тельной обработки информации на частоту специфических речевых ошибок в экспе-
риментальных условиях". Бредер и Бреденкамп (Broder and Bredenkamp, 1996, Abstract)
считают, что они получили экспериментальную поддержку "слабого фрейдианского
тезиса" о том, что словесные ошибки порождаются не столько вытесненными, сколь-
ко неосознанными мыслями: "Слова-стимулы, остающиеся неосознанными, порожда-
ют оговорки с большей вероятностью, чем осознаваемые".
По поводу здравости методики Шюттауфа с соавторами, Ганс Айзенк (Hans
Eysenck) в частном сообщении, адресованном Розмари Сэнд 1 марта 1996 г., цитиро-
109

ванном ею с его разрешения, выдвинул ряд возражений: (i) "как признает сам автор
(Шюттауф), это не эксперимент в обычном понимании, это простое исследование
корреляции... корреляцию нельзя интерпретировать как каузацию, что он, к сожале-
нию, пытается сделать"; (ii) члены экспериментальной группы были тяжелыми невро-
тиками, тогда как члены контрольной группы были нормальны. Но "правильная кон-
трольная группа должна была бы состоять из тяжелых невротиков, страдающих не от
невроза навязчивого поведения, а от другой формы невроза"; (iii) "фрейдистская тео-
рия постулирует причинную связь между анальной стадией развития и неврозом на-
вязчивости; автор даже не пытается документировать эту гипотетическую связь"; (iv)
"навязчивые невротики страдают от страха перед грязью и заразой, так что уже на
этом основании они должны были бы особым образом реагировать на стимулы, под-
сказывающие возможность заражения... Поистине, это просто здравый смысл - ска-
зать, что люди, чей невроз состоит в ощущениях грязи, будут по-своему реагировать
на вербальные представления слов, связанных с грязью".
Естественно, я сочувствую Шюттауфу и его коллегам в их открыто признаваемой
попытке (раздел 4) избежать моей критики (Grünbaum, 1984, р. 202-205), высказанной
в адрес более ранней претензии на экспериментальное подтверждение фрейдовской
теории оговорок, принадлежавшей М.Т. Мотли (М.Т. Motley, 1980). Я указал на то,
что независимая переменная, использованная Мотли в его экспериментах с оговорка-
ми, включала только осознаваемые посылки - но не неосознанные. Как нам говорят
Шюттауф с соавторами, именно для того, чтобы избежать моей критики Мотли, они
опирались на фрейдовскую этиологию невроза навязчивости, делая из нее вывод, что
пациенты, проявляющие симптомы этого невроза, удовлетворяют требованию нали-
чия вытесненных анально-садистических желаний. Так что использование ими боль-
ных навязчивым неврозом и обращения этих последних со словами, связанными с
анально-садистической тематикой, оправдывает их ожидание более высокой частоты
словесных оговорок в этой группе по сравнению со здоровыми людьми только при
таком этиологическом предположении.
Конечно, трудно было бы ожидать, чтобы авторы сами провели эмпирическое те-
стирование этиологии, на которую решающим образом опирается все их исследова-
ние. Тем не менее айзенковское требование такого подтверждения вполне уместно:
без независимых данных, подтверждающих эту этиологию, их тест определенно не
является проверкой фрейдовской теории оговорок и тем более ее, как они заключа-
ют, подтверждением.
Таким образом, коль скоро хорошее эмпирическое подкрепление фрейдистского
сценария отсутствует, мы на самом деле не знаем, существуют ли вообще настоящие
фрейдистские оговорки. Именно это отсутствие подтверждающих данных подрывает
тезис Нагеля о том, что культурное влияние есть критерий достоверности. В конце
концов, если у нас нет надежных свидетельств существования действительно фрейдов-
ских оговорок, то фрейдовская теория "действий невпопад" ("парапраксисов") вполне
может быть ошибочной. А если так, то ее достоверность не возрастет ни на йоту, да-
же если вся наша культура будет единодушно верить в нее и широко использовать ее
для объяснений: используя плохо обоснованную теорию для объяснений, мы серьезно
рискуем, что она окажется фиктивной, а ее предполагаемые озарения вполне могут
оказаться исевдо-озарениями.
Вторым примером, подкрепляющим мой отказ от нагелевского культурного кри-
терия, может служить работа знаменитого историка искусства Мейера Шапиро из Ко-
лумбийского университета. Шапиро считал, что испытал сильное влияние Фрейда при
истолковании работ таких художников, как Поль Сезанн. Конечно, Шапиро никогда
не случалось укладывать Сезанна на кушетку психоаналитика. Но он подвергал ху-
дожников косвенным образом "своему собственному лечению кушеткой". В своем
наиболее известном эссе Шапиро "превращает этого француза в историю болезни".
Действительно, в недавней высокой оценке произведенного Шапиро преобразования
истории искусств говорится, что его "достижением было то, что он стряхнул с нее
ПО

пыль и открыл эту область для того стиля спекуляций и интеллектуальной бравады,
который... больше всего заимствовал у психоанализа". Как говорят, "его догадки по по-
воду ... сезанновских яблок" указывают, что сезанновское "изображение яблок содер-
жит в себе [по словам Шапиро] 'скрытый эротический смысл'" (Solomon, 1994, р. 4).
Но если следует считать, что яблоки неосознанно символизировали для Сезанна
или кого угодно секс, то почему то же самое нельзя сказать о чем угодно, напоминаю-
щем в некотором отношении яблоки (например, шарообразным предметам)? Однако
мы узнаем, что работа Шапиро 1968 г. "Яблоки Сезанна" является "лучшим из его из-
вестных эссе". Увы, если утверждение Шапиро, что Сезанн был "нехотя целомудрен-
/ίύ/Af", сяедуег рассл/агршаГА лгалг /гстгоашяягячесхия яисайг, //О¥<?р//&угь/яш ряс-
смотрения его искусства, а не как документированный биографический факт, я дол-
жен буду сказать, что поставленный Шапиро психодиагноз есть пример того, что сам
Фрейд осуждал как "дикий психоанализ" (Freud, 1910, р. 221-227). Во всяком случае, не
в обиду Нагелю будет сказано, такие обращения к Фрейду в контексте истории ис-
кусств ничего не дают для повышения правдоподобности психоанализа.
В течение многих столетий, еще со времен Нового Завета, как телесные заболева-
ния, так и безумие христиане приписывали одержимости демонами ничуть не в мень-
шей степени, чем первобытные народы. Демоническую теорию использовали, напри-
мер, для объяснения глухоты, слепоты и лихорадки, так же как и таких психосомати-
ческих расстройств, как эпилепсия, сомнамбулизм и истерия. Наш современный
медицинский термин "эпилепсия" восходит к греческому слову "эпилепсис", означаю-
щему "схватка" и этимологически отражает представление о схваченности демоном.
Поскольку экзорцизм есть процедура изгнания бесов, он предположительно служит
исцелению от одержимости демоном. В римско-католическом ритуале экзорцизма,
одобренном нынешним папой и кардиналом Нью-Йорка О'Коннором, в существова-
нии смерти обвиняется Сатана. И пережитки этого ритуала можно видеть в обрядах
крещения, благословения людей и освящения зданий.
Как можно сравнить силу культурного влияния таких религиозных верований и
процедур с влиянием учения Фрейда? Хотя Фрейд и называл свой тип психотерапии
"primus inter pares"1 (1933, p. 157), он с грустью сознавался: "Я не думаю, что наши
[психоаналитические] средства могут конкурировать с предлагаемыми в Лурде. Лю-
дей, верящих в чудеса Пресвятой Девы, во много раз больше, чем тех, кто верит в бес-
сознательное" (1933, р. 152). Ясно, что психоаналитические и теологические представ-
ления об этиологии и терапии сталкиваются, и их сравнительное культурное влияние
не может убедительно свидетельствовать о преимуществе тех или других. Но если бы
свидетельствовало, проигравшим оказался бы психоанализ! Я утверждаю, что уже од-
но это говорит о нелепости тезиса о том, что достоверность психоаналитического
проекта гарантируется его широким культурным влиянием.
Не может Нагель подкрепить этот тезис и сомнительным, туманным заявлением,
что психоанализ является "расширением" здравого смысла. Как я показал в другом
месте (Grünbaum, в печати), термин "расширение" не способен поддержать этот тезис,
если ему должна соответствовать действительная психоаналитическая теория. Ка-
кой здравый смысл можно обнаружить, например, в стандартном психоаналитиче-
ском этиологическом объяснении неуверенности в себе и тревоги, испытываемой в
обществе мужчинами, вытесненным "страхом кастрации" (Fenichel, 1945, р. 520) или в
аналогичном объяснении того, что водитель-мужчина останавливается на зеленый
свет как на красный (Brenner, 1982, р. 182-183)? Обычный здравый смысл считает по-
добные объяснения странными, и вполне справедливо: как я показал (Grünbaum,
1997), такие этиологические объяснения покоятся на песке, даже если бы мы приняли
фрейдовский эдипов сценарий, по которому все взрослые мужчины бессознательно
страшатся кастрации их отцами за то, что вожделели своих матерей.
Первым среди равных (лат.). - Прим. перев.
111

Критика фрейдовского и постфрейдовского психоанализа
Перейдем теперь к критике существа превоначальной психоаналитической теории
Фрейда и к оценке фундаментальных модификаций ее двумя основными постфрей-
довскими совокупностями гипотез, называемых "Я-психологией, или психологией соб-
ственного Я, или психологией самости" и "теорией объектных отношений".
Общепризнанными опорами всего здания фрейдистской теории служат следующие
основные тезисы. (1) Тревожащие ментальные состояния приводят в действие меха-
низм вытеснения, который изгоняет из сознания неприятные психические состояния.
(2) Вступив (в той или иной степени) в действие, этот механизм не только изгоняет та-
кие отрицательно заряженные представления из сознания, но играет и дальнейшую
решающую, каузально многоаспектную роль: он причинно необходим для патогенеза
неврозов, возникновения наших снов и порождения разнообразных видов промахов
(непреднамеренных ошибок). И (3) "метод свободных ассоциаций" может обнаружить
и снять (ликвидировать) вытеснения, имеющие место в психике пациента, т.е. опреде-
лить патогены неврозов, источники наших снов и причинных наших мотивационно не-
ясных промахов; более того, снимая патогенные вытеснения, свободные ассоциации
действуют не только как средство исследования, но и терапевтически.
Фрейд выдвинул два типа аргументов в поддержку своей кардинальной этиологи-
ческой доктрины, согласно которой вытеснения суть патогены неврозов. Первый из
них, восходящий к его первоначальному сотрудничеству с Брёйером, основывается на
предполагаемых терапевтических успехах снятия вытеснений; более поздний, имею-
щий целью показать, что патогенные вытеснения имеют сексуальный характер, опи-
рается на предполагаемое "разыгрывание вновь" Çперенесение") эпизодов, имевших
место в раннем детстве пациента, в ходе его взаимодействия с аналитиком.
С точки зрения изложения предпочтительно рассмотреть более ранний этиологи-
ческий аргумент Фрейда в разделе В ниже, а более поздний, восходящий к его случаю
"Дора" 1905 г., в разделе С. Однако, опять-таки с точки зрения изложения, следует
сначала посвятить раздел А его анализу приведения в действие предполагаемого ме-
ханизма вытеснения "мотивами неудовольствия".
А. Негативный аффект и забывание. Как говорит нам Фрейд, "теория вытесне-
ния - краеугольный камень, на котором покоится все строение психоанализа. Это его
самая существенная часть" (1914, р. 16). Процесс вытеснения, состоящий в устранении
представлений из сознания или в предотвращении их проникновения в сознание, сам
предполагается бессознательным (1915b, p. 147). По мнению Фрейда, наши невротиче-
ские симптомы, явное содержание наших сновидений и совершаемые нами промахи
все возникают как "компромиссы между требованиями вытесненного побуждения и
сопротивлением цензурирующей силы эго" (1925, р. 45; 1917, р. 301). Будучи всего
лишь компромиссами, а не реализацией инстинктивных побуждений, эти продукты
бессознательного дают только замещающее удовлетворение, или выход. Для кратко-
сти можно сказать, следовательно, что Фрейд предложил унифицирующую "компро-
миссовую модель" неврозов, сновидений и парапраксий.
Но что, прежде всего является мотивом, или причиной, инициирующей и поддер-
живающей действие бессознательного механизма вытеснения, прежде чем он породит
свои последующие эффекты? Очевидно, Фрейд принимает как аксиому, что тревожа-
щие ментальные состояния, такие как запретные желания, травмы, отвращение, бес-
покойство, гнев, стыд, ненависть, вина и печаль - которые все неприятны - почти
всегда приводят в действие, а затем и питают, забвение вплоть до вытеснения. Таким
образом, вытеснение регулирует удовольствие и неудовольствие, защищая наше со-
знание от разного рода негативных (отрицательных) аффектов. И действительно,
Фрейд неизменно утверждал, что вытеснение является самым совершенным из наших
защитных механизмов (Thomä & Kachele, 1987, vol. 1, p. 107-111). Как догматически
сформулировал это Фрейд, "тенденция забывать неприятное кажется мне совершенно
112

общей" (1901, p. 144), а "воспоминание о тревожащих впечатлениях и возникновение
тревожащих мыслей встречают сопротивление" (1901, р. 146).
Фрейд пытается обезоружить важное возражение против его тезиса о том, что
"тревожащие воспоминания особенно легко поддаются мотивированному забвению".
Он говорит: "Предположение о существовании такого рода защитной тенденции нель-
зя отвергнуть на том основании, что, напротив, человек часто не может отделаться от
преследующих его тревожащих воспоминаний и аффективных импульсов, как раская-
ние или угрызения совести. Потому что мы не утверждаем, что эта защитная тенден-
ция способна добиться успеха во всех случаях... (курсив мой. -А.Г.)" (1901, р. 147).
Он признает "также как подлинный факт", что "тревожащие вещи бывает особен-
но трудно забыть" (1916, р. 76-77).
Например, из "Автобиографии" Чарльза Дарвина мы знаем, что у его отца была
необычайно чуткая память на мучительные переживания, а Джузеппе Верди полвека
спустя после того, как ему унизительно отказали в приеме в миланскую музыкальную
консерваторию, все еще вспоминал об этом с возмущением (Walker, 1962, р. 8-9). И
сам Фрейд уже взрослым человеком рассказывает нам, что он "очень ясно помнит",
как его отец отреагировал на то, что он в возрасте семи или восьми лет облегчился в
присутствии родителей в их спальне. Для фрейдовского эго было ужасным ударом,
когда отец сказал: "Из этого мальчишки ничего не выйдет".
Но эта попытка Фрейда подкрепить свой тезис о мотивированном забывании
уклончива и неудачна. Поскольку некоторые мучительные ментальные состояния яр-
ко запоминаются, тогда как другие забываются или даже вытесняются, я утверждаю,
что будут они запомнены или нет, определяется не их мучительностью, а другими
акторами. Например, такими, как личностные предрасположения или ситуационные
переменные. К большому ущербу для своей теории, Фрейд так никогда и не рассмот-
рел всерьез неблагоприятные для нее следствия этого ключевого факта касательно
мнемических эффектов мучительности на надежность нижеследующей основы его
теории вытеснения. Когда мучительные или запретные переживания забываются, это
забывание состоит в их вытеснении в силу их негативного аффекта и потому вызы-
вает невротические симптомы или иные компромиссные формации. Томас Гилович,
профессор психологии Корнеллского университета (США), в настоящее время прово-
дит важную работу по исследованию условий, при которых мучительные пережива-
ния вспоминаются, а при каких других условиях забываются.
Многочисленные и хорошо знакомые нам случаи ярких и даже навязчивых воспо-
минаний о негативных переживаниях бросают Фрейду фундаментальный статистиче-
ский и объяснительный вызов, на который ни он, ни его последователи так никогда и
не ответили. Мы должны задать вопрос: каково же отношение забываемых тревожа-
щих переживаний к вспоминаемым и какие другие факторы определяют это отноше-
ние? Фрейд не привел никаких статистических данных в пользу предположения, что
забывание их является правилом, а вспоминание - исключением. Однако, как мы мо-
жем видеть, его теория вытеснения будет разрушительным образом подорвана, если
окажется, что число случаев забывания негативных переживаний не превосходит чис-
ла случаев их вспоминания статистически значимым образом. В конце концов, если
забывание не является правилом, какую еще причину мог бы назвать Фрейд для пред-
положения, что когда тревожащие переживания действительно забываются, это явля-
ется на самом деле случаями вытеснения, вызванными аффективным неудовольстви-
ем? А если у него нет этой другой причины, тогда a fortiori у него нет никаких основа-
ний для его ключевого этиологического сценария, согласно которому запретные или
вызывающие отвращение ментальные состояния обычно вытесняются и потому вы-
зывают компромиссные формации.
Тем более {лат.). - Прим. перев.
113

Как ни странно, Фрейд полагает, что может ответить на этот фундаментальный
статистический и объяснительный вызов следующим уклончивым высказыванием:
"... Ментальная жизнь - арена борьбы взаимно противоположных целей [забывания и
воспоминания]...; в ней есть место для обеих. Вопрос только ... в том, какие эффекты
вызываются той и другой целью" (1916, р. 76-77). И действительно, именно этот во-
прос взывает к Фрейду, если он хочет доказать свою правоту. Но вместо ответа Фрейд
непринужденно оставляет его болтаться в эпистемологическом вакууме.
В. Эпистемологические повинности психоаналитического метода свободных ас-
социаций. Другая фундаментальная трудность, стоящая перед всеми тремя основными
ветвями теории вытеснения, состоит в эпистемологических дефектах так называемо-
го фрейдовского "основного правила" свободных ассоциаций - предполагаемого мик-
роскопа и томографа человеческой психики. Это правило требует от пациента гово-
рить аналитику без всяких ограничений все, что ему придет на ум. Таким образом, оно
служит базовым методом клинического исследования. Нам говорят, что, используя
эту технику, можно открыть ворота потоку бессознательного. Фрейд сумел показать,
что неврозы, сновидения и промахи вызываются вытесненными мотивами. Как и при
катартическом использовании гипноза Брёйером, ключевой тезис всего психоанали-
тического проекта Фрейда состоит в том, что его метод свободных ассоциаций имеет
двойную способность, одновременно исследовательскую и терапевтическую: (i) он
может определить бессознательные причины человеческих мыслей и поведения, как
ненормального, так и нормального, и (ii) преодолевая сопротивление и снимая вытес-
нение, он может устранить бессознательные патогены неврозов и тем самым обеспе-
чить излечение важного класса психических расстройств.
Но на каких основаниях Фрейд утверждал, что свободная ассоциация обладает по-
разительной исследовательской способностью подтверждать каузальные связи при
этиологических исследованиях в психопатологии? Не слишком ли это много - уло-
жить отягченного психологическими проблемами пациента на кушетку и рассчиты-
вать понять этиологию ее или его заболевания с помощью свободных ассоциаций? По
сравнению с обнаружением причин основных соматических заболеваний это кажется
почти чудесным, если все это верно. Фрейд очень ясно говорит нам (1900, р. 528), что
обоснование им своего исследовательского вклада в свободные ассоциации как сред-
ство обнаружения причин неврозов является по существу терапевтическим, восходя-
щим к катартическому методу лечения истерии. Позвольте мне сформулировать это
обоснование.
Фрейд говорит нам, что одним из оснований использовать свободные ассоциации
как каузально доказательный метод изучения сновидений, помогающий распознать в
них вытесненные мысли, было то, что этот метод "тождествен процедуре [свободных
ассоциаций], с помощью которой мы излечиваем симптомы истерии; и корректность
этого метода [свободных ассоциаций] гарантируется одновременным появлением и
исчезновением симптомов..." (1900, р. 528). Однако, как я указал в другом месте (Grün-
baum, 1993, р. 25-26), в немецком оригинале текст Фрейда содержит сбивающую с тол-
ку описку. Как мы знаем, симптомы у пациента вряд ли когда-либо возникают одно-
временно с их исчезновением в результате лечения. Но Стрэчи дал верный перевод
Фрейда, когда написал "одновременным появлением и исчезновением симптомов". По-
видимому, Фрейд имел в виду не "появление", или "возникновение", симптомов (нем.
Auftauchen, англ. emergence), а их "разрешение" (нем. Auflösung, англ. resolution), "рас-
крытие" одновременно с их терапевтическим исчезновением. А для Фрейда "разреше-
ние симптома" состоит в использовании свободных ассоциаций для раскрытия вытес-
ненного патогена, входящего в компромиссную формацию, составляющую, по его
предположению, симптом. Вот к чему сводится, таким образом, обращение Фрейда к
успехам лечения как гарантии "корректности нашего метода" свободных ассоциаций,
как каузально доказательному для этиологических исследований в психопатологии.
Но чтобы вполне адекватно изложить аргументацию Фрейда, нам остается еще
прояснить исходные основания тезиса Фрейда, что (безуспешное) вытеснение дей-
114

ствительно является патогеном невроза. Только тогда мы завершим изложение обос-
нования им своего утверждения, что свободные ассоциации являются этиологически
доказательными, поскольку только они способны обнаруживать вытеснения. Соот-
ветствующая аргументация приводится в "Предварительном сообщении" Брёйера и
Фрейда. Там они писали: "Ибо мы обнаружили, поначалу к нашему большому удивле-
нию, что каждый индивидуальный истерический симптом немедленно и окончатель-
но исчезал, когда нам удавалось ясно вывести на свет воспоминание о спровоциро-
вавшем его событии и пробудить сопровождающий его аффект и когда пациент
описал это событие как можно подробнее и выразил этот аффект словами. Воспо-
минание без аффекта почти никогда не дает никакого результата. Психический про-
цесс, имевший место первоначально, должен быть воспроизведен как можно ярче; его
надо вернуть в его status nascendP, a затем выразить словами".
Брёйер и Фрейд дали следующий важный комментарий к своему пониманию этого
терапевтического открытия: "Правдоподобно предположить, что здесь речь идет о
бессознательном внушении: пациент ожидает, что эта процедура исцелит его болезнь,
так что действующим фактором здесь является не словесное высказывание, а само
это ожидание. Это, однако, не так" (1893, р. 6-7).
Названная ими причина состоит в том, что в 1881 г., т.е. в «эпоху "до внушения"»,
катартический метод использовался для устранения по отдельности различных
симптомов, "возникавших по отдельным причинам", таким, что любой симптом исче-
зал только после катартического ("абреактивного") снятия конкретного вытеснения.
Но Брёйер и Фрейд не говорят нам, почему вероятность эффекта плацебо следует
считать меньшей в случае, когда несколько симптомов устраняются последователь-
но, чем в случае избавления только от одного симптома. Как я указывал в другом ме-
сте (Grünbaum 1993, р. 238), чтобы опорочить гипотезу плацебо, существенно было бы
сравнить полученные результаты с результатами лечения подходящей контрольной
группы, у которой вытеснения бы не снимались. Если бы для этой контрольной груп-
пы были получены не худшие результаты, терапевтический эффект психоанализа
оказался бы в конечном счете действительно эффектом плацебо.
В конечном счете Брёйер и Фрейд пришли к выводу, что терапевтическое устране-
ние невротических симптомов было вызвано катартическим снятием ранее действо-
вавших у пациента вытеснений соответствующего травматического материала, а не
внушением врача или каким-либо другим фактором типа плацебо (см. в Grünbaum,
1993, eh. 3 очень подробный анализ понятия плацебо). Мы можем сформулировать их
тезис следующим образом:
Т. Терапевтическая гипотеза: катартическое снятие вытеснения травматических
воспоминаний причинно связано.
Как мы видели, Брёйер и Фрейд сообщали о немедленном и окончательном исчез-
новении каждого истерического симптома после катартического снятия вытеснения
воспоминанием о травме, вызвавшей данный симптом. Они ссылались на эти "дан-
ные", чтобы сделать эпохальный индуктивный этиологический вывод, постулирую-
щий "причинное отношение между определяющим [вытеснением памяти о] - психиче-
ской травме и истерическим проявлением". Цитируя старый схоластический принцип
"Cessante causa cessât effectus" ("когда исчезает причина, исчезает действие"), они обра-
щаются к ее контрапозиции, согласно которой пока существует действие (симптом),
существует и его причина (вытесненное воспоминание о психической травме). И они
заявляют, что именно такова картина патогенного действия вытесненной психиче-
ской травмы. Мы узнаем, что эта травма - не просто ускоряющая причина. Такой все-
го лишь "агент-провокатор" просто высвобождает симптом, "который после этого ве-
дет независимое существование". Нет, "[вытесненная] память о травме ... действует
Status nascendi (лат.) - состояние рождения. - Прим. перев.
115

как чужеродное тело, которое долго еще после своего внедрения должно продолжать
рассматриваться как все еще действующий агент" (р. 6).
Итогом истолкования ими своих наблюдений позитивного терапевтического ре-
зультата абреактивного снятия вытеснений, интерпретируемого ими в духе их тера-
певтической гипотезы, является следующая первостепенной важности этиологиче-
ская мораль:
Э. Этиологическая гипотеза: продолжающееся вытеснение, сопровождаемое аф-
фективным подавлением, причинно необходимо для исходного патогенеза и для под-
держания существования невроза.
(Эта формулировка основополагающей этиологии психоанализа заменяет ту, ко-
торую я дал в ответ на предположение Карла Гемпеля и Морриса Игла [в Grünbaum,
1984, р. 181, последний абзац]. Пересмотренная формулировка верна ссылке Брёйера
и Фрейда на "сопровождающий аффект" по поводу травматических событий, вытес-
нение которых вызывает симптомы.)
Ясно, что из этой этиологической гипотезы Э будет законно вывести терапевтиче-
ское открытие, о котором сообщили Брёйер и Фрейд в форме своей терапевтической
гипотезы Т: катартическое снятие вытеснений травматических воспоминаний о собы-
тиях, вызывающих симптомы, порождает исчезновение этих симптомов. И, как они
нам заявляют в явной форме, это терапевтическое открытие служит им "подтвержда-
ющими данными" для их кардинальной этиологической гипотезы Э.
Однако я утверждаю, что этот индуктивный аргумент является несостоятельным в
силу того, что я называю «ошибкой грубого гипошешико-дедукшивного ("г.-д.") псев-
доподтверждения». Например, целебное действие аспирина при головных болях, вы-
званных повышенным кровяным давлением, не может считаться г.-д. подтверждением
фантастической этиологической гипотезы, что гемолитическая нехватка аспирина
является причинно необходимым условием головной боли, связанной с повышенным
давлением, хотя такое целебное действие и можно законно вывести из этой причудли-
вой гипотезы. Двадцать пять лет назад Уэсли Салмон обратил внимание на ошибоч-
ность индуктивного вывода о причинной связи из одной лишь законной г.-д. выводи-
мости, приведя пример, в котором дедуктивно законное псевдообъяснение того, что
некоторый мужчина не забеременел, может рассматриваться как г.-д. псевдоподтвер-
ждение дикой гипотезы о том, что он не забеременел, так как принимал противозача-
точные таблетки. Салмон приводит это бессмысленное псевдообъяснение: "Джон
Джонс не забеременел в прошлом году, так как регулярно принимал противозачаточ-
ные таблетки своей жены, и каждый мужчина, регулярно принимающий противозача-
точные таблетки, не забеременеет" (Salmon 1971, р. 34).
Ясно, что эта выводимость того, что Джон Джонс не забеременел, из указанных
посылок не прибавляет никакого правдоподобия нелепой гипотезе, что этот факт
причинно связан с употреблением им противозачаточных таблеток. Но ведь верно,
что любой мужчина, принимавший такие таблетки, фактически никогда не беремене-
ет. Очевидно, как замечает Салмон, ложка дегтя здесь состоит в том, что мужчины
вообще не беременеют, принимают они противозачаточные таблетки или нет.
Этот пример показывает, что ни эмпирическая истинность дедуктивно выведенно-
го заключения и соответствующего начального условия касательно Джонса, ни дедук-
тивная правильность вывода не могут обеспечить достаточного подтверждения при-
чинной гипотезе о том, что употребление мужчинами противозачаточных таблеток
предотвращает беременность у мужчин. Этой гипотезе нужно сначала удовлетворить
другим эпистемическим требованиям, чего она явно сделать не может.
Грубый г.-д. конфирмационизм - рай для ложных причинных выводов, что иллю-
стрируется неосновательным этиологическим выводом Брёйера и Фрейда. Так, психо-
аналитические описания переполнены верой в то, что гипотетический этиологический
сценарий, воплощенный в психоаналитическом описании заболевания анализируемого
пациента, заслуживает доверия просто потому, что в этом случае постулируемая этио-
116

логия позволяет дедуктивный или вероятностный вывод невротических симптомов,
подлежащих объяснению.
Однако некоторые апологеты предлагают готовое оправдание ошибочного г.-д.
подтверждения причинной гипотезы. Нам говорят, что эта гипотеза оправдывается
"выводом к наилучшему объяснению" (Нагтап, 1965). Но в недавнем тщательном ис-
следовании Уэсли Салмон (Salmon, 2001) указал, что "определение недемонстративно-
го вывода как вывода к наилучшему объяснению только мутит воду... поощряя сме-
шение" двух видов "почему-вопросов", различенных в свое время Гемпелем: вопросов
об объяснении, почему нечто имеет место, и вопросов о подтверждении, почему не-
которая гипотеза заслуживает доверия. Так, гипотеза, псевдоподтверждаемая неко-
торыми данными не может быть принята как "единственная [объяснительная] игра в
городе". Увы, к санкции "наилучшего объяснения" много лет безрезультатно прибе-
гали психоаналитические этиологии для объяснения и лечения деструктивного пове-
дения социопатов (ср. Cleckley, 1988, Section Four, особ. p. 238-239 и 438^39).
Теперь я могу продемонстрировать многостороннюю несостоятельность фрейдов-
ского терапевтического аргумента об этиологической доказательности свободных ас-
социаций в психопатологии независимо от того, насколько в других отношениях мо-
жет ассоциативное содержание раскрывать психологические озабоченности и лич-
ностные предрасположения пациента. Давайте сориентируемся и для начала кратко
сформулируем структуру его терапевтического аргумента.
Прежде всего Фрейд сделал вывод, что терапевтическое исчезновение невротиче-
ских симптомов причинно определяется катартическим снятием вытеснений мето-
дом свободных ассоциаций. Опираясь на эту ключевую терапевтическую гипотезу, он
сделал затем два дальнейших важных теоретических вывода: (i) что видимое устране-
ние невроза путем катартического снятия вытеснений является хорошим индуктив-
ным свидетельством для принятия постулата, согласно которому вытеснения, сопро-
вождаемые аффективным подавлением, сами причинно необходимы для самого суще-
ствования невроза (1893, р. 6-7) и (ii) поскольку подобные вытеснения являются, таким
образом, существенными причинами невроза, а метод свободных ассоциаций один толь-
ко способен обнаружить эти вытеснения, один только этот метод способен обнару-
жить причины, или патогены, неврозов. (Убедив себя на терапевтических основаниях
в каузальной доказательности метода свободных ассоциаций в случае тех неврозов,
которые он считал допускающими успешное излечение, Фрейд почувствовал себя
вправе полагаться на этот метод как на средство обнаружения этиологии тех других
неврозов - так называемых "нарциссических", таких как паранойя, - которые он счи-
тал психоаналитически неизлечимыми.)
Однако этот аргумент несостоятелен по следующим нескольким причинам. Преж-
де всего длительный терапевтический успех, на который он опирается, так и не реали-
зовался (Borch-Jacobsen, 1996), как Фрейду пришлось признать и достаточно рано, и в
самом конце своей карьеры (1925, р. 27; 1937, р. 23, 216-253). Но даже в той мере, в ка-
кой имел место временный терапевтический эффект, мы видели, что Фрейду не уда-
лось исключить конкурирующую гипотезу, подрывающую приписывание им этого
эффекта снятию вытеснений с помощью свободных ассоциаций - грозную гипотезу
эффекта плацебо, утверждающую, что за любое улучшение состояния пациента от-
ветственны другие элементы лечения, помимо проникновения в вытеснения пациента,
такие как возбуждение врачом надежды у пациента (Günbaum, 1993, eh. 3). Не удалось
исключить гипотезу плацебо и другим психоаналитикам в прошлом веке. Об этом го-
ворит, например, 45-страничная работа "Об эффективности психоанализа" (Bachrach
et al., 1991), опубликованная в официальном "Журнале Американской психоаналити-
ческой ассоциации", а также анализ процесса психоаналитического лечения в Vaughan
andRoose, 1995.
Последнее - по порядку, но не по важности - соображение: этиология вытеснения
не основана на имеющихся данных, как мы видели ранее и увидим потом в разделе С.
То, что свободные ассоциации могут снимать вытеснения, никак не прибавляет им до-
117

казательности, поскольку Фрейду не удалось доказать патогенность вытеснений. В
целом, аргумент Фрейда лишился своих посылок.
С. Аргумент Фрейда от этиологического переноса. Рассмотрим теперь аргумент
Фрейда в поддержку его кардинального тезиса, что патогенами всех неврозов являют-
ся именно сексуальные вытеснения, - аргумент, который он считал "решающим". Ис-
пользуя мои предшествующие работы (1990, р. 565-567; 1993, р. 152-158), мы обнару-
жим, что аргумент этот ничего не стоит.
Согласно фрейдовской теории переноса, пациент переносит на своего психоанали-
тика чувства и мысли, связанные с важными фигурами его или ее прошлой жизни. В
этом важном смысле предполагается, что фантазии, сплетаемые анализируемым во-
круг психоаналитика, и в самом общем смысле поведение первого по отношению к
своему врачу, тематически воспроизводят эпизоды, имевшие место в детстве. И в
силу этого воспроизведения можно сказать, что в поведении пациента во время лече-
ния проявляется тематическое родство с этими очень ранними эпизодами. Поэтому
когда аналитик интерпретирует эти предполагаемые воспроизведения, получаемые
при этом интерпретации называются "интерпретациями переноса".
Фрейд и его последователи обычно делали из этого следующий в высшей степени
сомнительный каузальный вывод: именно потому, что он тематически воспроизводит-
ся во взаимодействии пациента с врачом, предположенный сценарий ранней жизни
можно с достаточным основанием считать исходным патогенным фактором заболе-
вания. Например, в истории болезни "Крысиного человека" Фрейд (1909) делает вы-
вод, что непосредственной причиной неспособности пациента работать был некий
эмоциональный конфликт, только на том основании, что этот конфликт был темати-
чески воспроизведен в фантазии, которую Крысиный человек сплел вокруг Фрейда в
ходе лечения.
Таким образом, утверждается, что в контексте фрейдовских интерпретаций пере-
носа тематическое воспроизведение показывает, что сценарий был исходно патоген-
ным. Согласно этому этиологическому заключению, тематическое воспроизведение
пациентом в контексте лечения является также патогенным воспроизведением, т.е.
не только тематическим воспроизведением, но и патогенным для взрослого пациента
"здесь и сейчас". Фрейд превозносит этот сомнительный этиологический аргумент от
переноса в своей "Истории психоаналитического движения", утверждая, что он дает
самое неопровержимое доказательство его сексуальной этиологии всех неврозов:
«Факт возникновения переноса в его грубо сексуальной форме, будь то симпатия или
враждебность, в каждом случае лечения невроза, хотя это не желается, не стимулиру-
ется ни врачом, ни пациентом, всегда казался мне самым непреложным доказатель-
ством [в немецком оригинале "unerschütterlichste Beweiss"] того, что источник движу-
щих сил невроза кроется в сексуальной жизни [сексуальных вытеснениях]. Этот аргу-
мент так никогда и не получил ничего хотя бы приближающегося к тому вниманию,
которого он заслуживает, поскольку в противном случае исследования в этой области
не оставили бы никакого другого возможного заключения. Для меня этот аргумент
остался решающим, превыше всех более специфических находок аналитической дея-
тельности» (1914, р. 12).
Напротив, тематически воспроизводящее поведение пациента по отношению к своему
врачу не свидетельствует о том, что оно в то же время воспроизводит патогенез. Каким
образом, например, воспроизведение в ходе лечения конфликта, имевшего место у паци-
ента в раннем возрасте, может вообще показать, что исходный конфликт был в свое вре-
мя патогенным? В самом общем виде: каким образом явления переноса, направленные на
аналитика, показывают, что предполагаемое воспроизведение в текущий момент собы-
тия, имевшего место в прошлом, патогенно здесь и сейчас?
Поэтому я предполагаю, что якобы "непреложное доказательство", о котором го-
ворил Фрейд, заслуживает более пристального внимания не потому, что его учет "не
оставил бы никакого другого возможного заключения", как он полагал; мне кажется,
что случай Крысиного человека и другие подобные истории болезней показывают,
118

насколько непостижимо, что Фрейд считал этиологический аргумент от переноса во-
обще убедительным, не говоря уже о "непреложности".
Маршалл Эдельсон предложил опровержение моего отрицания убедительности
этиологического аргумента от переноса: "...На самом деле в психоанализе патоген -
это не просто отдаленное событие или ряд таких событий, чей эффект сохраняется.
Патоген появляется вновь во всей своей ядовитости, с возросшей откровенностью и
определенностью, в переносе - в новом издании, новой версии, появляется вновь как
повторение прошлых патогенных событий или факторов". И Эдельсон уточняет: "Па-
тоген вместе с его патологическими эффектами находится поэтому в психоаналитиче-
ской ситуации, так сказать, перед взглядом исследователя, и демонстрация причинной
связи между ними в этой ситуации экспериментальными или квазиэкспериментальны-
ми методами, конечно же, поддерживает, пусть даже косвенно, гипотезу о том, что в
прошлом того же рода патогенные факторы были необходимы для произведения того
же рода эффектов" (Marshall Edelson, 1984, p. 150).
Но как может психоаналитик продемонстрировать в рамках своего клинического
контекста, что предполагаемое современное воспроизведение отдаленного, раннего
события является сейчас вредоносной причиной невроза у пациента, не говоря уже о
том, что первоначальный патоген вообще воспроизводится при переносе? Ошибочно
опознав конфликт как патоген, поскольку он вновь появляется при переносе, многие
фрейдисты заключают отсюда, что патогены должны вновь появляться при переносе.
И таким образом они предвосхищают ответ на только что заданный мною вопрос.
Как, например, Фрейд показал, что брачный конфликт Крысиного человека, описан-
ный в фантазии переноса этого пациента, был текущей причиной его продолжаю-
щихся навязчивых мыслей о смерти. Ни книга Эдельсона, ни его статья 1986 г. не да-
ют на это лучшего ответа. Так, в этой статье он заявляет: "Психоаналитик утвержда-
ет, что текущие ментальные представления конкретных событий или фантазий
прошлого являются конститутивными (т.е. действующими в данный момент) причи-
нами теперешнего поведения, а затем переходит к утверждению, что поэтому факти-
ческие события или фантазии прошлого являются этиологическими причинами симп-
томов анализируемого". И он заключает: "Явления переноса представляют собой ... ос-
нование свидетельства в пользу ... выводов о причинно действенных психологических
факторах, существующих или имеющих место здесь и сейчас" (р. 110).
В итоге, невзирая на все усилия Эдельсона, этиологический аргумент от переноса,
на который опираются они с Фрейдом, остается необоснованным: (i) используется
эпистемически круговое рассуждение, когда выводят существование эпизодов ранне-
го детства из рассказов взрослого пациента, а затем заявляют, что эти ранние эпизоды
тематически воспроизводятся в поведении взрослого анализируемого по отношению к
аналитику; (ii) предвосхищает ее основание ответа на этиологический вопрос, когда
делают вывод, что, поскольку эпизоды детства тематически воспроизводятся, они с
самого начала были патогенными; (iii) утверждается, что их тематическое воспроиз-
ведение взрослым пациентом является и патогенным воспроизведением, так что сего-
дняшнее повторение эпизодов детства патогенно здесь и сейчас.
Фрейд продолжал строить на песке своего этиологического аргумента от перено-
са. Этот аргумент вдохновил его на два дальнейших фундаментальных тезиса: во-пер-
вых, исследовательский тезис, согласно которому психоаналитическое рассмотрение
поведения пациента по отношению к аналитику может с уверенностью обнаружить
исходные патогены его или ее долговременного невроза; и во-вторых, кардинальную
терапевтическую доктрину, согласно которой работа с так называемым "неврозом пе-
реноса" у анализируемого является ключом к преодолению его или ее постоянных
проблем.
D. Свободные ассоциации как метод истолкования сновидений. Однако, как мы
узнаем из первых же страниц описания Фрейдом его метода истолкования сновидений,
он экстраполировал предположенную им каузально доказательную роль свободных
ассоциаций с метода этиологического исследования, направленного на излечение, до
119

средства обнаружения предполагаемых бессознательных причин сновидений (1900,
р. 100-101; см. также 1900, р. 528). И одновременно сообщает, что, когда пациенты
рассказывали ему свои сновидения, свободно ассоциируя их со своими симптомами, он
экстраполировал свою компромиссовую модель с невротических симптомов на явное
содержание сновидений. Годом позже Фрейд распространил эту же двойную экстра-
поляцию на оговорки и промахи. Но что говорят нам свободные ассоциации о наших
снах? Каково бы ни было явное содержание сновидений, они являются предположи-
тельно осуществлениями желаний по крайней мере в двух следующих логически раз-
личных конкретных отношениях: для каждого сновидения С существует по крайней
мере одно обычно бессознательное детское желание Ж, такое что (i) Ж есть мотива-
ционная причина С и (ii) явное содержание С наглядно изображает в более или менее
замаскированном виде положение вещей, желаемое Ж. Как высказался Фрейд (1925,
р. 44): "При рассмотрении латентных мыслей, раскрываемых в сновидении его анали-
зом [с помощью свободных ассоциаций], одна из них оказывается выделяющейся из
остальных... эта выделенная мысль оказывается импульсом желания...". Однако
Фрейд манипулировал свободными ассоциациями так, чтобы выделить мотив жела-
ния (Glymour, 1983).
Совершенно независимо от своего несостоятельного терапевтического аргумента
в пользу каузальной доказательности свободных ассоциаций, Фрейд предложил свой
анализ 1895 г. ("Сон-образец об Ирме") как не-терапевтический аргумент в поддерж-
ку метода свободных ассоциаций как надежного способа выявления предполагаемых
скрытых, запретных желаний и мотивов наших сновидений. Но в детальной критике
этого незаслуженно знаменитого анализа (Grünbaum, 1984, eh. 5) я показал, что интер-
претация Фрейда, увы, не более, чем пример ложной рекламы: (i) она вообще не дает
обещанного обоснования доказательности свободных ассоциаций, (ii) она ничего не
дает для оправдания его безрассудной доктрины о том, что все сновидения являются
осуществлением желаний в указанном им смысле, (iii) она даже не претендует на то,
что его так называемый "сон-образец" свидетельствует в пользу его компромиссовой
модели явного содержания сновидений и (iv) неискоренимое и бесконечное восхвале-
ние фрейдовского анализа "сна об Ирме" в психоаналитической литературе как идеа-
ла истолкования сновидений совершенно не обосновано, поскольку демонстрирует
всего лишь умение показать товар лицом.
Увы, фрейдовская нейробиологическая теория сновидений как осуществления же-
ланий была непоправимо ущербной с самого начала (Grünbaum, в печати). Более того,
как ни удивительно, он не обратил внимания на очевидное эпистемологическое след-
ствие своего отказа от "Проекта" 1895 г. с его энергетической моделью сновидений,
направляемых желанием: именно этот отказ лишил его тезис о том, что по крайней
мере все "нормальные" сновидения состоят в осуществлении желаний, первоначаль-
ной рациональной биологической основы. И тем более этот отказ лишил его всяких
энергетических оснований для обобщения доктрины осуществления желаний на пси-
хологическом уровне на любого рода сновидения. Однако же, невзирая на полное от-
сутствие каких бы то ни было оснований, эта обобщенная доктрина, теперь форму-
лируемая в психологических терминах, восстала из пепла усопшей энергетической мо-
дели Фрейда.
После того как он недвусмысленно приковал себя без всякой надобности к всеоб-
щей монополии желания на порождение снов, его истолкованиям снов пришлось при-
мирять сны, противоречащие желаниям, с декретированной всеобщностью осуществ-
ления желаний в снах. А это примирение повелительно требовало, чтобы все остальные
части и подробности его теории сновидений были скроены по мерке господствующей
догмы осуществления желаний, чтобы поддерживать ее. Но Фрейд искусно затемнил
эту динамику теоретизирования, предвосхищая в то же время ответ на методологиче-
ский вопрос (1900, р. 135). Сны, противоречащие желанию, включают тревожные
сны, кошмары и так называемые "сны, противоположные желаниям" (1900, р. 157).
120

В качестве примера последних Фрейд приводит сон адвоката о том, что он проигрыва-
ет все свои судебные дела (1900, р. 152).
Первоначальная формулировка Фрейдом его двойного осуществления желаний во
сне была следующей: "Таким образом, его содержанием было осуществление жела-
ния, а его мотивом было желание" (1900, р. 152). Но смысл, в котором сновидения во-
обще являются осуществлением желаний, предположительно троичный, а не просто
двоичный: одна мотивирующая причина - всеобщее досознательное желание уснуть,
которое предположительно обеспечивает родовое каузальное объяснение снов как
таковых и, в свою очередь, делает сновидения хранителями сна (1900, р. 234, 680);
другая - индивидуализированное вытесненное детское желание, активизируемое со-
бытиями дня и объясняющее конкретное явное содержание данного сновидения; кро-
ме того, как уже отмечалось, это явное содержание сновидения наглядно изображает,
в более или менее замаскированном виде, положение вещей, желаемое бессознатель-
ным желанием. Маскировку предположительно осуществляет защитная "деятель-
ность сновидения, искажающая" содержание запретных бессознательных желаний.
Но это теоретически выведенное искажение гипотетического латентного содер-
жания не следует отождествлять с феноменологической причудливостью явного со-
держания сновидения! Эта причудливость контрастирует с устойчивыми конфигура-
циями обычных переживаний в состоянии бодрствования. Достигнув компромисса с
вытесненными желаниями, постулированное искажение делает "правдоподобным,
что и сновидения с неприятным содержанием на самом деле должны пониматься как
осуществления желаний" (1900, р. 159). В соответствии с этим Фрейд признает: "Что
сновидение имеет действительно тайный смысл, означающий всегда осуществление
желания, должно быть доказано для каждого отдельного случая при помощи анализа"
(1900, р. 146).
Однако в своей книге 1993 г. (Grünbaum, 1993, eh. 10, и в Grünbaum, в печати) я по-
казал, что эту теорию сновидений как универсального осуществления желаний следу-
ет считать не просто плохо обоснованной, а ложной по своей сути.
В более консервативном духе психоаналитики Джейкоб Арлоу и Чарльз Бреннер
по собственным соображениям пришли к выводу, что "сновидение есть не просто зри-
тельная или слуховая галлюцинация осуществления детского желания". И они допу-
стили существование целой области мотивов сновидений, иных, нежели желания, та-
ких как беспокойство, хотя в конечном счете также коренящихся в детстве. Но эта
модификация не исправляет коренного эпистемологического дефекта утверждения о
том, что метод свободных ассоциаций способен надежно определять мотивы сновиде-
ний. Ничтоже сумняшеся, Арлоу и Бреннер заявляют: "Теория и техника анализа сно-
видений [с помощью свободных ассоциаций] ни в чем не отличается от тех способов,
какими мы стали бы анализировать... невротический симптом, парапраксию... или лю-
бой другой предмет [психо]аналитического рассмотрения". И в том же духе эти анали-
тики беззаботно объявляют: "Сновидения на самом деле такие же компромиссовые
образования, как и любые другие" ((Arlow & Brenner, 1988, p. 7-8). Но это онтологиче-
ское заключение базируется на плохо обоснованном эпистемологическом тезисе, что
свободные ассоциации надежно определяют вытеснения как причины симптомов, сно-
видений и промахов.
Тщательные исследования показали, что так называемые "свободные" ассоциации
не свободны, а испытывают сильное влияние незаметных подсказок психоаналитика
пациенту (Grünbaum, 1984, р. 211-212). А недавние исследования памяти показали к
тому же, как пациентов и других людей можно побудить к порождению псевдовоспо-
минаний, ложных, но кажущихся им истинными (Goleman, 1994).
Следствием последнего эпистемологического дефекта метода свободных ассоциа-
ций является то, что такие ассоциации не могут надежно определять содержание сни-
маемых ими предполагаемых прошлых вытеснений. Поэтому продукты таких ассоци-
аций не могут служить оправданием следующего неоднократного утверждения позд-
него (после 1923 г.) Фрейда: болезненность или неприятность переживания сама по
121

себе не является исходным мотивом для его вытеснения, его негативность должна
быть связана с инстинктивным желанием, которое супер-эго признает незаконным
или опасным (1940, р. 184-187; 1933, р. 57, 89, 91, 94; 1937, р. 227).
Однако поскольку Фрейд также подчеркивал почти что универсальную тенденцию
забывать негативные переживания сами по себе, его поздняя точка зрения оставляет,
к сожалению, теоретически подвешенными вопросы об (i) отношении забывания к
вытеснению и (ii) о том, почему некоторые забывания, не в меньшей степени, нежели
вытеснения, предположительно не могут быть сняты без использования контролируе-
мого метода свободных ассоциаций. В "Общем указателе" к "Стандартному изданию"
Джона Стрэчи (Strachey, 1901, р. 301) под общим заголовком "Забывание" указаны, в
частности, следующие два подзаголовка: (i) "мотивированное избеганием неудоволь-
ствия" и (ii) "мотивированное вытеснением". Но, увы, сам Фрейд оставляет нас в пол-
ном недоумении относительно того, не представляют ли собой эти две категории, по
Стрэчи, различие без разницы.
E. Объяснительная псевдоунификация, порождаемая фрейдовской компромис-
совой моделью неврозов, сновидений и промахов. Я считаю, что из моего осуждения
компромиссовой модели, если оно правильно, можно вынести важный урок как для
философской онтологии, так и для теории научного объяснения. Защитники психо-
анализа объявляли объяснительным достоинством их теории то, что ее компромиссо-
вая модель дает единое объяснение таких на первый взгляд несравнимых областей яв-
лений, как неврозы, сновидения и промахи, и к тому же проливает свет на младенче-
скую сексуальность и на четыре стадии предполагаемых фрейдовской теорией
психосексуального развития. Некоторые философы науки, такие как Майкл Фридман,
приветствовали объяснительную унификацию как одно из великих достижений и целей
научного исследования. Действительно, достаточно вспомнить о том, как замечатель-
но ньютоновская теория механики и тяготения помогла объяснить одновременно дви-
жение маятника на Земле и двойных звезд над нами, поместив знмную и небесную ме-
ханику под единый теоретический зонтик.
Но в других контекстах унификация может быть не достоинством, а недостатком.
Фалес Милетский, хоть и был прав, ища не мифопоэтическую, а рационалистическую
картину мира, учил, что все сотворено из воды. А другие философские монисты пред-
лагали собственные унифицирующие онтологии. Однако химик Менделеев мог бы че-
рез тысячелетия повторить Фалесу слова Гамлета: "Есть много такого на Земле и в
небе, друг Горацио, что и не снилось твоей философии" (Шекспир, "Гамлет", акт I,
сцена V).
Как я старался показать, эта мораль применима и к Фрейду: ссылаясь на предпола-
гаемую каузальную неоспоримость метода свободных ассоциаций как основание его
компромиссовой модели, он породил псевдоунификацию невротического поведения
со сновидениями и промахами в действиях. Эту сомнительную унификацию он осуще-
ствил, рассматривая нормальную деятельность сновидений и случайных промахов с
ненормальными ментальными процессами при неврозах и даже психозах. Подчерки-
вая эту монистическую психопатологизацию нормальности, Фрейд намеренно назвал
свой главный труд о промахах "Психопатологией повседневной жизни" (1901). На это
я могу только сказать на языке теологической метафоры: "То, что Бог разъединил,
человек да не соединяет" - эту шутку, помнится, использовал Вольфганг Паули про-
тив единой теории поля Эйнштейна.
F. "Герменевтическая" реконструкция психоанализа. Французский философ
Поль Рикёр (Ricoeur, 1970, р. 358) перед лицом совсем иной критики психоанализа со
стороны философов науки в 50-е и 60-е годы (von Eckardt, 1985, p. 356-364) привет-
ствовал неспособность теории Фрейда удовлетворить принятые стандартам эмпири-
ческой науки как основу для "контратаки" против тех, кто сожалел об этой неспособ-
ности. В согласии с другими так называемыми "герменевтическими" немецкими фило-
софами, Карлом Ясперсом и Юргеном Хабермасом, Рикёр полагал, что можно
вырвать победу из зубов научной несостоятельности теории Фрейда, отрекшись от
122

его научных устремлений как ошибочных. Заявляя, что сам Фрейд "сциентистски" не
понимал своих собственных теоретических достижений, некоторые герменевтики
ошибочно истолковывают это как семантическое достижение, используя многознач-
ность слова "значение" (Grünbaum, 1984, Introduction, Sections 3 and 4; 1990; 1993, eh. 4).
Согласно теории Фрейда, в явном симптоме проявляется одна или более лежащих в
его основе неосознаваемых причин, симптом свидетельствует о своей причине (причи-
нах), так что "смысл" или "значение" симптома определяется его скрытой мотиваци-
онной причиной (причинами). Но это понятие "значения" отличается от того, которое
характерно для контекста коммуникации, в котором языковые символы приобрета-
ют семантическое значение, будучи преднамеренно используемыми для обозначения
их референтов. Ясно, что отношение "быть проявлением", в котором симптом стоит к
своей причине, отличается от семантического отношения обозначения, в котором
языковой символ стоит к своему объекту.
Хорошо известный академический психоаналитик Маршалл Эдельсон полностью
согласен с этим толкованием и очень ясно излагает его: "Для психоанализа значение
ментального явления есть множество бессознательных психологических или интенци-
ональных состояний (специфических желаний или импульсов, специфических страхов,
вызываемых этими желаниями, мыслей или образов, способных напомнить субъекту
об этих желаниях или страхах). Ментальное явление подставляется на место этого
множества состояний. Иначе говоря, эти состояния присутствовали бы в сознании
вместо ментального явления, требующего интерпретации, если бы на пути их доступа
к сознанию в момент возникновения данного ментального явления или повторно по-
сле этого не вставали препятствия. Если рассматриваемое ментальное явление было
относительно устойчивой структурой, то при устранении этих препятствий оно исче-
зает, по мере того как эти ранее бессознательные состояния получают доступ к созна-
нию.
То, что ментальное явление подставляется вместо этих состояний, является прояв-
лением каузальной последовательности. И, опираясь на фрейдовскую компромиссо-
вую модель симптомов, в которой симптомы считаются обеспечивающими замещаю-
щие исходы, или удовлетворения, Эдельсон продолжает: «Предположим, перед нами
стоит вопрос: "Почему анализируемый(ая) так боится змеи?". Предположим, что от-
вет на этот вопрос: "Змея представляет, или символизирует, пенис". Нетрудно видеть,
что сам по себе это вообще не ответ; прежде всего он немедленно приводит к вопросу:
"Почему анализируемый(ая) так боится пениса?" Вопрос касается необъяснимого [не-
объясненного] ментального явления (т.е. "такого страха перед змеей"), и ответ на не-
го зависит от каузального объяснения в целом... "Змея представляет, или символизи-
рует, пенис" имеет смысл как ответ, только если понимать это как сокращенное обо-
значение каузального объяснения... Соответственно, "ребенок представляет, или
символизирует, хозяина" не является удовлетворительным ответом (это даже звучит
неудовлетворительно) на вопрос "Почему этот отец бьет своего ребенка?"».
Со своей стороны, я хотел бы предотвратить семантически неверную трактовку
опасно двусмысленного термина "символ", сказав: в силу сходства формы, змея при-
чинно вызывает в бессознательный образ внушающего страх пениса; поэтому и сама
змея становится предметом, внушающим страх.
Говоря о трудах Фрейда, Эдельсон делает следующее проясняющее замечание:
"Некоторые пассажи (скорее случайные, нежели преобладающие) ссылаются, зача-
стую метафорически, на символизирующую деятельность в человеческой жизни. Я
думаю, есть основания считать, что это указывает на попытку со стороны Фрейда
разъяснить по аналогии некоторые аспекты изучаемого им материала, включая в не-
которых случаях определенные аспекты клинической деятельности психоаналитика,
- при этом, возможно, он обращал слишком мало внимания на различия, - а не гово-
рит о каком-то отказе с его стороны от [каузально] объяснительных целей, столь яв-
но им преследуемых. У нас есть не больше оснований предполагать, что просто пото-
му, что Фрейд говорит о языке, символах, представлениях и символической деятель-
123

ности (части изучаемого им предмета), он отверг или должен был бы отвергнуть
каноны научного метода и рассуждения, чем предположить, что просто потому, что
Хомский изучает язык (его предмет), его лингвистическая теория не может быть тео-
рией, принадлежащей к естественным наукам и что, формулируя ее, он не может ис-
кать каузальных объяснений" (Edelson, 1988, р. 247-248).
"Герменевтическая" реконструкция психоанализа незаконно соскальзывает от од-
ного из двух привычных смыслов слова "значение", встречающихся в обычном дис-
курсе, к другому. Когда педиатр говорит, что сыпь на коже ребенка "означает корь",
"значение" симптома составляет одна из его причин, так же как и в случае Фрейда.
Однако аналитик Энтони Сторр (1986, р. 260), говоря о том, что Фрейд "осмысливает"
симптомы пациента, смешивает распознавание этиологического "смысла" или "зна-
чения" симптома с деятельности по семантическому осмыслению текста (Grünbaum,
1986, р. 280), удивительным образом заявляя: "Фрейд был гением, возможности кото-
рого лежат в семантике". А Рикёр ошибочно хвалит фрейдовскую теорию вытесне-
ния за то, что она якобы, вопреки ему самому, породила подлинную "семантику жела-
ния".
Ахим Стефан (Achim Stephan, 1989, Section 6.7, "Adolf Grünbaum," p. 144-149) возра-
жает против некоторых моих взглядов. (Цитаты из его книги даны в моем переводе с
немецкого оригинала.) Он не поддерживает "семантику желания" Рикёра, но возража-
ет против моего утверждения, что "в теории Фрейда в явном симптоме проявляется
одна или более из лежащих в его основе бессознательных причин, что свидетельству-
ет о его причине (причинах), так что "смысл", или "значение", симптома состоит из его
латентных мотивационных причин".
Как признает Стефан, Фрейд, очевидно, "вышел за пределы" обычного словоупо-
требления, когда обобщил термин "язык", распространив его не только на вербальное
выражение мысли, но и на жесты "и всякий другой способ ... посредством которого
может быть выражена ментальная деятельность" (р. 176). Фрейд заявил также, что
"интерпретация сновидений [как когнитивной деятельности] полностью аналогична
дешифровке древнего пиктографического письма, такого как египетские иероглифы"
(р. 177). Но, конечно же, эта общность цели решения проблем не дает права приравни-
вать психоаналитическое значение явного содержания сновидений к семантическому
значению устного или письменного языка.
Стефан не возражает против подчеркивания мною различия между отношением
проявления (манифестирования), в котором симптом стоит к своей причине, и семан-
тическим отношением означения, в котором лингвистический символ стоит к своему
объекту. Однако основное его возражение против моего взгляда на психоаналитиче-
ский "смысл" симптомов как каузальное проявление бессознательного формирования
идей состоит в том, что я приписываю им "исключительно несемантическое значе-
ние", отрицая, что они, подобно лингвистическим символам, имеют также и "семио-
тическое" значение (р. 148-149). Он признает, что Фрейд не понимал смысл, или зна-
чение, симптомов как семантическую референцию к их причинам. Однако согласно
собственной реконструкции Стефаном концепции Фрейда, "он принимал, что очевид-
ные явления [симптомы] семантически представляют то же самое, что и (вытеснен-
ные) идеи, которые они замещают", т.е. "они семантически представляют то, что
представляют вытесненные (вербальные) идеи (или то, что они представляли бы, если
бы были выражены вербально)" (р. 149).
Сёрл (Searle, 1990, р. 161-167) проницательно заметил, что, в отличие от многих
ментальных состояний, язык не является внутренне интенциональным, в смысле на-
правленности, по Брентано: интенциональность ("о-чем-ость") языка накладывается
на него извне преднамеренным "декретированием" ему функционировать референци-
ально. Сёрл указывает, что ментальные состояния некоторых животных и очень ма-
леньких, "доязыковых" детей обладают внутренней интенциональностью, но не язы-
ковой референциальностью.
124

Я утверждаю, что фундаментальная герменевтицистская ошибка Стефана в том,
что он незаконным образом соскальзывает от внутренней, несемантической интенци-
ональности (многих, но не всех) ментальных состояний к навязанной, семантической,
свойственной языку. Более того, некоторые из невротических симптомов, которыми
занимается психоанализ, такие как диффузная депрессия и маниакальный, ненаправ-
ленный душевный подъем, лишены даже интенциональности в смысле Брентано.
Наконец, о-чём-ость (содержание) фрейдовских вытесненных конативных (связан-
ных с волением) состояний явно отлична от интенциональности (содержания) их пси-
хических проявлений в симптомах. Однако Стефан ошибочно настаивает, что они
одинаковы.
И все-таки некоторую версию герменевтической реконструкции психоаналитиче-
ского проекта с готовностью восприняло значительное число как аналитиков, так и
университетских профессоров с гуманитарных факультетов. Ее психоаналитические
приверженцы видят в ней индульгенцию, освобождающую их теорию и терапию от
критериев принятия, обязательных для каузальных гипотез в эмпирических науках,
хотя психоанализ полон таких гипотез. Эта форма ухода от отчетов также не предве-
щает ничего хорошего будущему психоанализа, поскольку методы герменевтиков не
породили ни одной новой важной гипотезы. Вместо этого предлагаемая ими рекон-
струкция представляет собой негативистский идеологический боевой клич, чей отказ
от научных исканий Фрейда предвещает гибель его наследия от чистого бесплодия, по
крайней мере среди тех, кто требует обоснования теорий убедительными данными.
G. Постфрейдовский психоанализ. Однако каковы были современные постфрей-
довские достижения в той мере, в какой они все еще могут считаться психоаналитиче-
скими по содержанию, а не только по названию? И продвинули ли они вперед обсуж-
дение занимающих нас вопросов на более прочной эпистемологической основе, чем
исходные основные гипотезы Фрейда? Не так давно известный клинический психолог
и философ психологии Моррис Игл (Eagle, 1993) дал исчерпывающий и глубокий от-
вет на этот вопрос, который мы можем использовать.
Игл начинает с предостережения: "Совершенно не ясно, существует ли единая со-
вокупность мыслей, аналогичная основному корпусу фрейдовской теории, которую
можно назвать современной психоаналитической теорией. За последние сорок или
пятьдесят лет имели место три главных теоретических вклада в психоанализ: эго-пси-
хология, теория объектных отношений и Я-психология, или психология самости. Если
современная психоаналитическая теория что-то собой представляет, то либо одно из
этих трех, либо какое-то их сочетание, интегративное или иное" (1993, р. 374). Игл не
упоминает о лакановской версии, предположительно потому, что не принимает ее все-
рьез, поскольку лаканианцы открыто отреклись от необходимости обосновывать
свои доктрины привычными канонами опоры на данные, не говоря уже о лакановской
капризной, безответственной невнятности и широко известной жестокости к пациен-
там (Green, 1995/1996).
Ранее мы имели случай отметить, что эго-психология Хайнца Хартмана отошла от
инстинктивной опоры Фрейда на когнитивные функции. Однако еще важнее то, что и
Я-психология (она же психология собственного Я, или психология самости) Хайнца
Когута, и теория объектных отношений Отто Кернберга и британской школы еще
более фундаментально отвергают фрейдовскую компромиссовую модель психопато-
логии. Действительно, "психология собственного Я" отрицает практически все основ-
ные тезисы Фрейда (Eagle, 1993, р. 388). Так, Когут заменяет фрейдовскую конфликт-
ную модель психопатологии, основанную на вытеснении внутренних сексуальных и
агрессивных желаний, психологией дефектов личности и неправильного развития,
причиняемых гипотетическими событиями в окружающей среде, восходящими к пер-
вым двум годам младенчества. Соответственно, Когут отрицает, вопреки Фрейду, це-
лительность инсайта, указывая вместо этого как на действующий терапевтический
агент на эмпатическое понимание аналитиком. А теоретики объектных отношений
отрицают, что этиология патологии коренится во фрейдовских конфликтах и трав-
125

мах, связанных с сексом и агрессией, объявляя вместо этого ключевым фактором ка-
чество материнской заботы.
Однако эти две пост-фрейдовские школы не только расходятся с Фрейдом, но и не
соглашаются друг с другом. Так, ортодоксальны психоаналитики Арлоу и Бреннер с
огорчением говорят о "различиях между этими теориями, столь явных для каждого
наблюдателя, с грустью надеясь, что уточненная доводка психоаналитического мето-
да свободных ассоциаций создаст общую совокупность данных, которая "в конечном
счете разрешит конфликт между конкурирующими теориями". Но их надежна уто-
пична хотя бы уже в силу резко ограниченных доказательных возможностей метода
свободных ассоциаций. Какие эпистемологические ресурсы могли бы, например, по-
мочь методу помещения взрослых людей на психоаналитическую кушетку разрешить
трехсторонний спор между фрейдовской и двумя пост-фрейдовскими школами по по-
воду младенческих этиологии психопатологии? Проведенный Отто Кернбергом
(Kernberg, 1993) анализ "Сходств и различий в современной психоаналитической тех-
нике" не решает эту проблему. И, как документально фиксировали другие психоана-
литики, имеются явные признаки того, что будущее различных клинических и теоре-
тических проектов, именующих себя "психоаналитическими", в настоящее время во
все возрастающей степени находится под вопросом. Например, сообщество пациен-
тов, желающих (полноценного) психоаналитического лечения, в США устойчиво со-
кращается, и академические психоаналитики становятся в американских медицинских
институтах видом, которому грозит уничтожение (Reiser, 1989). Неудивительно, что
подзаголовок книги 1988 г. известного аналитика М. Эдельсона "Психоанализ" выгля-
дит как "Теория в кризисе" (Edelson, 1988).
Но что можно сказать о достоинствах двух постфрейдовских школ, обычно назы-
ваемых "современным психоанализом", с точки зрения подтверждаемости (evidential
merits)? Представляют ли они собой прогресс по отношению к Фрейду? Ответ на этот
вопрос в значительной степени, хотя и не целиком, зависит от того, есть ли у них луч-
шая опора на данные, чем у классического построения Фрейда? Однако Игл (1993,
р. 404) доказывает, что "...различные варианты так называемой современной психо-
аналитической теории ... имеют не более твердую эпистемологическую основу, чем
центральные формулировки и тезисы теории Фрейда... Нет никаких данных о том,
что современные психоаналитические теории преодолели эпистемологические и ме-
тодологические трудности, связываемые с теорией фрейдизма".
Н. Каковы перспективы психоанализа? Наконец, каковы перспективы будущего
психоанализа в XXI в.? В своей статье 1988 г. на эту тему психоаналитики Арлоу и
Бреннер (1988, р. 13) пришли к следующему радужному выводу относительно его про-
шлого и будущего: "В некоторых вещах по поводу будущего психоанализа мы можем
быть уверены. К счастью, они в то же время и самые важные. Психоанализ будет про-
должать обеспечивать самое исчерпывающее и ясное проникновение в душу челове-
ка. Он будет продолжать стимулировать исследования и понимание во многих обла-
стях человеческой деятельности. Помимо того, что во многих случаях он является
наилучшим лечением, он останется, как и был, фундаментальной основой почти для
всех методов, стремящихся облегчить душевные страдания средствами психологии". В
противоположность этому, выдающийся американский психолог и психоаналитик
Пол Э. Мил (Meehl, 1995, р. 1021) приходит к весьма мрачному выводу. Поскольку в
нем фигурирует один из моих основных аргументов, позвольте мне упомянуть, что по
поводу моей критики фрейдовской теории переноса и навязчивого невроза (Крыси-
ный человек), я показал ошибочность выведения каузальной связи между менталь-
ными состояниями только из "смысловой" или тематической связи между ними. Мил
называет этот последний вид общности тематического содержания "существованием
темы". "Его [Грюнбаума] основное возражение - эпистемологическая трудность выве-
дения каузального влияния из существования темы (допуская, что последнее может
быть показано статистически) - крупнейшая отдельная методологическая проблема, с
которой мы [психоаналитики] сталкиваемся. Если эту проблему нельзя будет решить,
126

нам предстоит еще одно столетие, в течение которого психоанализ можно будет при-
нимать или отвергать в основном в зависимости от личного вкуса. Если это случится,
я предсказываю, что от него медленно, но верно откажутся и как от метода лечения, и
как от теории психики".
Возвращаясь к Арлоу и Бреннеру, я надеюсь, мне удалось показать, что по отно-
шению к последнему столетию их радужный пристрастный вывод в основном не обос-
нован хотя бы уже потому, что превозносимый ими исчерпывающий характер базо-
вой теории вытеснения есть всего лишь псевдоунификация, как я старался показать.
А среди их пламенно оптимистических высказываний о будущем только одно можно
считать правдоподобным: ожидание возрастающей эвристической роли психоанализа.
Такая функция вообще не предполагает верности его современных теорий. Как при-
мер эвристической роли, достаточно вспомнить вопросы, поставленные мною в связи
с сомнительной трактовкой Фрейдом отношения аффекта к забыванию и вспомина-
нию. Эти вопросы выходят далеко за пределы психоанализа. По мнению гарвардского
психоаналитика и исследователя шизофрении Филиппа Хольцмана (Holzman, 1994,
р. 190), "этот взгляд на эвристическую роль психоанализа, даже несмотря на его сла-
бую научность, начинает по достоинству оцениваться только сейчас". Хольцман (в
приватном сообщении) называет в качестве иллюстраций три примера: (i) пластич-
ность и реконструктивную роль памяти в отличие от фотографической воспроизводи-
мости прошлого, (ii) общую роль аффектов в познании и (ш) роль темперамента (на-
пример, застенчивости) в развитии характера, исследуемую в настоящее время Дже-
ромом Каганом в Гарварде.
Литература
Arlow J., Brenner С. Psychoanalytic Concepts and the Structural Theory. New York: International Universities
Press, 1964.
Arlow J., Brenner C. The future of psychoanalysis. Psychoanalytic Quarterly. 1988. № 57. C. 1-14.
Assoun P. Freud, La Philosophie, et les Philosophes. Paris: Presses Universitaires de France, 1995.
Bachrach H. et al. On the efficacy of psychoanalysis // Journal of the American Psychoanalytic Association.
1991. №39. P. 871-916.
Basch M. Psychoanalysis, science and epistemology // The Bulletin of the [Chicago] Institute for Psychoanalysis.
1994. №4(2). P. 1; 8-9.
Borch-Jacobsen M. Remembering Anna O.: 100 Years of Psychoanalytic Mystification. New York; London:
Routledge, 1996.
Brenner C. The Mind in Conflict. New York: International Universities Press, 1982.
Brentano В. Psychology from an Empirical Standpoint. New York: Routledge & Kegan Paul Ltd, 1995.
Breuer J., Freud S. On the psychical mechanism of hysterical phenomena: Preliminary communication. S.E.2.
1893. P. 1-17.
Bröder A. Unbewusstes Semantisches Priming Laborinduzierter Sprechfehler. University of Bonn. "Diplomarbe-
it" in psychology, 1995.
Brader Α., Bredenkamp J. SLIP-Technik, prozessdissoziationsmodell und multinomiale modellierrung: neue
Werkzeuge zum experimentellen nachweis "Freudscher versprecher?" // Zeitschrift fur Experimentelle Psychologie.
1996. № 43. P. 175-202.
Carrier M., Mittelstrass J. Mind, Brain, Behavior: The Mind-Body Problem and the Philosophy of Psychology.
New York: Walter de Gruyter, 1991.
Cleckley H. The Mask of Sanity. 5th. Augusta, G A: Emily S. Cleckley, 1988.
Eagle M. The psychoanalytic and the cognitive unconscious // R. Stem (Ed.). Theories of the Unconscious and
Theories of the Self. Hillsdale, NJ: Analytic Press, 1987. P. 155-189.
Eagle M. The dynamics of theory change in psychoanalysis // J. Earman, A. Janis, G. Massey, N. Rescher (Eds.).
Philosophical Problems of the Internal and External Worlds: Essays on the Philosophy of Adolf Grünbaum. Pitts-
burgh; Konstanz: University of Pittsburgh Press; University of Konstanz Press, 1993. Chapter 15.
Edelson M. Hypothesis and Evidence in Psychoanalysis. Chicago: University of Chicago Press, 1984.
Edelson M. Causal explanation in science and in psychoanalysis // Psychoanal. Study Child. 1986. № 41. P. 89-
127.
Edelson M. Psychoanalysis: A Theory in Crisis. Chicago: University of Chicago Press, 1988.
Ellenberger H. The Discovery of the Unconscious. New York: Basic Books, 1970.
127

Eckardt В. von. Adolf Grünbaum and psychoanalytic epistemology // J. Reppen (Ed.). Beyond Freud: A Study of
Modern Psychoanalytic Theorists. Hillsdale, NJ: Analytic Press, 1985. P. 353-403.
Fenichel O. The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York: Norton, 1945.
Freud S. On the psychical mechanism of hysterical phenomena. S.E. 3. 1893. P. 27-39.
Freud S. Heredity and the aetiology of the neuroses. S.E.3. 1896. P. 143-156.
Freud S. The Interpretation of Dreams. S.E. 4-5.1900. P. 1-621.
Freud S. The Psychopathology of Everyday Life. S.E. 6.1901. P. 1-279.
Freud S. Fragment of an analysis of a case of hysteria. S.E. 7. 1905. P. 249-254.
Freud S. Notes upon a case of obsessional neurosis. S.E. 10. 1909. P. 155-318.
Freud S. 'Wild' psycho-analysis. S.E. 11. 1910. P. 219-230.
Freud S. The claims of psycho-analysis to scientific interest. S.E. 13. 1913. P. 165-190.
Freud S. On the history of the psycho-analytic movement. S.E. 14. 1914. P. 7-66.
Freud S. The unconscious. S.E. 14. 1915a. P. 166-215.
Freud S. Repression. S.E.14.1915b. P. 146-158.
Freud S. Introductory Lectures on Psycho-analysis. S.E. 15-16. 1916-1917. P. 9^t96.
Freud S. A short account of psychoanalysis. S.E. 19. 1924. P. 191-209.
Freud S. An autobiographical study. S.E. 20. 1925. P. 7-74.
Freud S. New introductory lectures on psychoanalysis. S.E. 22. 1933. P. 5-185.
Freud S. Analysis terminable and interminable. S.E. 23. 1937. P. 209-253.
Freud S. An outline of psycho-analysis. S.E. 23. 1940. P. 139-207.
Gay P. A Godless Jew: Freud, Atheism, and the Making of Psychoanalysis. New Haven: Yale University Press,
1987.
Glymour C. The theory of your dreams // R.S. Cohen, L. Laudan (Eds.). Physics, Philosophy, and Psychoanaly-
sis: Essays in Honor of Adolf Grünbaum. Dordrecht; Boston: D. Reidel, 1983. P. 57-71.
Goleman D. Miscoding is seen as the root of false memories. New York Times (Section C). 1994. May 31: Cl
andC8.
Green A. Against lacanism // Journal of European Psychoanalysis. 1995/1996. № 2. P. 169-185.
Grünbaum A. Philosophical Problems of Space and Time. 2nd. Dordrecht: Reidel, 1973.
Grünbaum A. The Foundations of Psychoanalysis: A Philosophical Critique. Berkeley: University of California
Press, 1984.
Grünbaum A. Is Freud's theory well-founded? // Behavioral and Brain Sciences. 1986. № 9. P. 266-281.
Grünbaum A. 'Meaning' connections and causal connections in the human sciences: The poverty of hermeneutic
philosophy //Journal of the American Psychoanalytic Association. 1990. № 38. P. 559-577.
Grünbaum A. Validation in the Clinical Theory of Psychoanalysis: A Study in the Philosophy of Psychoanalysis.
Madison, CT: International Universities Press, 1993.
Grünbaum A. Letter-to-the-Editor: Contra Thomas Nagel's "Freud's Permanent Revolution" // New York Re-
view of Books. 1994. №41(14) (August 11). P. 54-55.
Grünbaum A. Is the concept of 'psychic reality1 a theoretical advance? // Psychoanalysis and Contemporary
Thought. 1997. № 20(2). P. 83-105.
Grünbaum A. Forthcoming. Critique of Freud's neurobiological and psychoanalytic dream theories, To appear in
A. Grünbaum // Philosophy of Science in Action. Vol. II. Part 2. New York: Oxford University Press.
Harman G. Inference to the best explanation // Philosophical Review. 1965. № 74. P. 88-95.
Holzman P. Hilgard on psychoanalysis as science // Psychological Science. 1994. № 5(4), July. P. 190-191.
Kernberg О. Convergences and divergences in contemporary psychoanalytic technique // International Journal of
Psychoanalysis. 1993. № 74. P. 659-673.
KohutH. How Does Analysis Cure? Chicago: University of Chicago Press, 1984.
Leibniz G. New Essays on Human Understanding / P. Remnant and J. Bennett, Trans. Cambridge University
Press, 1981. The original publication date was circa 1705.
Meehl P. Commentary: Psychoanalysis as science // Journal of the American Psychoanalytic Association. 1995.
№43(4). P. 1015-1021.
Motley M. Verification of "Freudian slips" and semantic prearticulatory editing via laboratory-induced spooner-
isms // V. Fromkin (Ed.). Errors in Linguistic Performance: Slips of the Tongue, Ear, Pen, and Hand. New York: Ac-
ademic Press, 1980. P. 133-147.
Nagel T. Freud's permanent revolution // New York Review of Books. 1994. № 41(9), May 12. P. 34-38.
Reiser M. The future of psychoanalysis in academic psychiatry: Plain talk // Psychoanalytic Quarterly. 1989.
№ 58. P. 158-209.
RicoeurP. Freud and Philosophy. New Haven: Yale University Press, 1970.
Salmon W. Statistical Explanation and Statistical Relevance. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1971.
Salmon W. Explanation and confirmation: A Bayesian critique of inference to the best explanation // G. Hon,
S.S. Rackover (Eds.). Explanation: Theoretical Approaches and Applications. Dordrecht: Kluwer, 2001.
Schapiro M. The apples of Cézanne // Art News Annual. 1968. № 34. P. 34-53.
128

Schüttauf К. et α/. (Forthcoming). Induzierte "Freudsche Versprecher" und zwangsneurotischer konflikt / To ap-
pear in the journal "Sprache und Kognition".
SearleJ. Intentionality. New York: Cambridge University Press, 1990.
Shevrin H. et al. Event-related potential indicators of the dynamic unconscious // Consciousness and Cognition.
1992. №1. P. 340-366.
Solms M., Saling M. A Moment of Transition: Two Neuroscientific Articles by Sigmund Freud. New York: Kar-
nac Books, 1990.
Solomon D. Meyer Schapiro // The New York Times Magazine. 1994. August 14. P. 22-25.
Stephan A. Sinn Als Bedeutung: Bedeutungstheoretische Untersuchungen Zur Psychoanalyse Sigmund Freud's.
Berlin and New York: Walter de Gruyter, 1989.
Storr A. Human understanding and scientific validation // Behavioral and Brain Sciences. 1986. № 9. P. 259-260.
Thomä Η., Kachele Η. Psychoanalytic Practice. Berlin; New York: Springer-Verlag, 1987.
Vaughan S., Roose S. The analytic process: Clinical and research definitions // International Journal of Psycho-
Analysis. 1995. № 76. P. 343-356.
Walker F. The Man Verdi. New York: Alfred A. Knopf, 1962.
Zentner M. Die Flucht Ins Vergessen: Die Anfange der Psychoanalyse Freud's bei Schopenhauer. Darmstadt,
Germany: Wissenschaftliche Buchgesseilschaft, 1995.
Перевод с английского Д.Г. Лахути
5 Вопросы философии, № 3 129

Психоаналитическая эвристика
и терапия: проблемы и противоречия
В.М. ЛЕЙБИН
Возникновение и становление психоанализа было обусловлено многими фактора-
ми как объективного порядка, соответствующего духу конца XIX столетия, так и
субъективного характера, связанного с личностью 3. Фрейда. Некоторые особенно-
сти психоанализа, рассмотренные через призму истоков его возникновения (социо-
культурных, естественно-научных, философских, соотнесенных с самоанализом и ху-
дожественной литературой), нашли отражение в научных исследованиях отечествен-
ных авторов [1-3]. Однако до сих пор остаются не выявленными те исходные
положения классического психоанализа, которые в процессе дальнейшего развития
психоаналитической теории и практики породили не только многочисленные дискус-
сии среди зарубежных психоаналитиков, но и привели к возникновению различного
рода постклассических или неоклассических представлений и о психоанализе как та-
ковом, и о его эвристической и терапевтической значимости. В рамках данной статьи
как раз и предпринимается попытка осмысления программных установок Фрейда,
предопределивших становление классического психоанализа, его эвристики и тера-
пии, а также обусловивших кризисные процессы в современном психоанализе.
* * *
В основе становления классического психоанализа лежало одно из важных исход-
ных концептуальных положений 3. Фрейда, в соответствии с которым предполага-
лась нерасторжимая связь между теорией и практикой, психоаналитическим знанием
и психоаналитической терапией. Считалось, что знание должно способствовать дости-
жению терапевтического успеха, поскольку, не узнав чего-то нового о природе и
функционировании психики человека, невозможно лечить пациента. 3. Фрейд подчер-
кивал, что с самого начала в психоанализе существовала "нерасторжимая связь между
лечением и исследованием", только в процессе аналитического священнодействия
углубляется постижение душевной жизни человека, только аналитическая процедура
является единственной, где соединение лечения и исследования, инсайта и его благо-
творных результатов необходимо и непременно [4. С. 456].
Выдвинутое Фрейдом исходное концептуальное положение о неразрывной связи
теории и терапии, ставшее фактически одним из основных требований классического
© Лейбин В.М., 2007 г.
130

психоанализа, в действительности оказалось проблематичным, поскольку, с одной
стороны, эта связь не возникает сама по себе, автоматически, а с другой, последующее
развитие оказалось таковым, что все больше стал обнаруживаться разрыв между ис-
следованием, психоаналитическим знанием и лечением. Уже при жизни Фрейда в умах
многих психоаналитиков обнаружилась тенденция к приданию большей значимости
терапии по сравнению с исследованием, что^вызывало у основателя психоанализа оза-
боченность по поводу будущего развития психоаналитической теории и практики.
Так, в середине 20-х годов прошлого столетия Фрейд высказывал опасения по поводу
того, что психоанализ может оказаться без остатка поглощенным медициной. Он счи-
тал, что использование анализа для терапии неврозов является лишь одним из его
многочисленных применений, возможно, не самым важным. По его собственным сло-
вам, он хотел "предотвратить уничтожение науки терапией" [5. С. 150].
После бурных дискуссий, прошедших в психоаналитических кругах в 1920-х годах
[6. С. 377-475], когда большинство бывших учеников и соратников Фрейда не поддер-
жало своего мэтра и фактически выступило против ведения психоаналитической те-
рапии теми лицами, кто не имел медицинского образования, развитие психоанализа
пошло по пути его медикоцентристской ориентации. Эта ориентация сказалась не
только на запрете в начале 30-х годов в США практики психоанализа не медиками, но
и на последующем использовании в рамках психоаналитической терапии медикамен-
тозного лечения, что не было свойственно классическому психоанализу.
Не буду касаться ни причин медикоцентристской ориентации постфрейдовского
психоанализа, ни идейных аргументов, лежащих в ее основе, поскольку рассмотрение
этих вопросов выходит за рамки той задачи, которая поставлена в данной статье. Под-
черкну лишь, что отмеченная дискуссия затрагивала, по сути дела, природу, существо
и перспективы развития психоанализа как такового. Фактически речь шла о пере-
осмыслении исходного концептуального положения Фрейда, касающегося нерастор-
жимой связи между исследованием и терапией. И хотя данный аспект оказался не
столь явным в процессе исторической дискуссии и скорее всего не осознавался многи-
ми ее участниками, сконцентрировавшими свое внимание на идейной аргументации,
тем не менее исходное требование основателя психоанализа оказалось под вопросом.
Не случайно один из участников той дискуссии Ф. Дойч высказал соображение, в со-
ответствии с которым психоаналитический метод исследования принадлежит психо-
логии, а психоаналитический метод лечения - психотерапии. Однако, как он вынуж-
ден был заметить, если исследование и лечение в психоанализе идентичны, то психо-
анализ как средство лечения может практиковаться всеми, кто его применяет, даже
если это не входит в его намерение [6. С. 446].
Что касается позиции Фрейда как в отношении необходимости нерасторжимой
связи между исследованием и лечением, так и в плане доброжелательного отношения
к практике психоанализа не медиками, обладающими соответствующими психоанали-
тическими знаниями, то она оставалась неизменной на протяжении всей его жизни.
В частности, когда в конце 30-х годов в США распространилось известие о том, будто
основатель психоанализа изменил свое мнение, то за год до своей кончины он вынуж-
ден был дать ответ, опровергающий подобные слухи. Фрейд подчеркнул, что никогда
не отрекался от своих взглядов по данному вопросу и даже настаивает на них еще бо-
лее настойчиво, чем ранее, перед лицом американской тенденции превратить психо-
анализ в горничную психиатрии [7. С. 384].
Полагаю, что в контексте данной статьи нет необходимости более подробно оста-
навливаться на медикализации психоанализа. Более важно понять существо концепту-
альной посылки Фрейда о неразрывной связи между исследованием и лечением. В
этом отношении имеет смысл рассмотреть исследовательскую направленность психо-
анализа, представляющую собой то, что было названо Фрейдом "научным психоана-
лизом" и его прикладную составляющую, относящуюся к сфере терапии и связанную
с психоаналитической эвристикой в процессе непосредственной работы с пациентами.
Иными словами, следует обратить внимание на концептуальные установки классиче-
5* 131

ского психоанализа, включающие в себя те теоретические предпосылки, на которых
строится психоаналитическое знание, а также на то эмпирическое знание, которое
может обрести психоаналитик в процессе наблюдения за своими пациентами в рамках
конкретной аналитической ситуации.
С момента своего возникновения психоанализ был нацелен на восполнение пробе-
ла в познании и лечении психических расстройств. Обнаруженный в лоне психиатрии,
этот пробел касался понимания происхождения, механизмов и взаимной связи сомати-
ческого и психического нарушений. Для восполнения данного пробела Фрейдом была
предпринята попытка построить такое здание психоанализа, которое покоилось бы на
чисто психологическом фундаменте. Он стремился избежать каких-либо посылок
анатомического, химического или физиологического характера, считая, что психо-
анализ должен пользоваться чисто психологическими вспомогательными понятиями
[8. С. 11]. Правда, использование чисто психологических понятий и попытка объяс-
нить психическое исключительно через психическое породили ряд трудностей мето-
дологического и содержательного характера, в результате чего по мере развития пси-
хоаналитической теории и практики Фрейду пришлось вносить коррективы в свои
первоначальные исходные положения. Особенно наглядно это проявилось в двух опи-
саниях им психического аппарата, когда на начальном этапе становления психоанали-
за им была предложена топическая модель (сознание, предсознательное и бессозна-
тельное), а позднее - структурная модель (Оно, Я, Сверх-Я). Аналогичная ситуация
имела место и при постулировании дуалистической концепции, первоначально осно-
ванной на противопоставлении сексуальных влечений влечениям Я, а затем - влече-
ния жизни и влечения смерти.
Эволюция взглядов Фрейда на исходные положения психоанализа была описана
мною в одной из работ [9. С. 47-66]. В рамках данной статьи важно подчеркнуть, что в
конечном счете попытка объяснить психическое через психическое привела Фрейда к
необходимости выйти на метапсихологический уровень или прибегнуть, как он писал,
используя выражение Гете в первой части "Фауста", к "ведьме метапсихологии". По
его собственному признанию, без метапсихологических спекуляций и теоретизирова-
ния в области познания психических процессов невозможно продвинуться вперед ни
на шаг [10. С.26].
Метапсихологическое видение Фрейда как раз и явилось тем фундаментом, на ко-
тором покоился классический психоанализ и которое составляло основу психоанали-
тического исследования. Причем метапсихология выступала у него не только в каче-
стве некоего основания психоанализа как способа изучения человека и его психиче-
ских расстройств, но и в качестве завершения психоаналитического исследования.
Под метапсихологией им понималось описание психических процессов в их топиче-
ском (по месту расположения систем сознания, предсознательного и бессознательно-
го), динамическом (переход процессов сознания, предсознательного и бессознательно-
го из одной системы в другую) и экономическом (количество либидозной энергии, ка-
тексис) аспектах [U.C. 132].
Недостаточность конкретного знания в области понимания психических процессов
без апелляции к объяснительным конструкциям биологии и физиологии с необходи-
мостью подводила к принятию таких концептуальных положений, которые невоз-
можно было вывести из эмпирических наблюдений за пациентами. Однако в недрах
метапсихологии таились такие внутренние противоречия и неопределенные по своей
конкретной применимости в терапии положения, которые вызывали насторожен-
ность даже у некоторых последователей Фрейда.
В самом деле, в попытках объяснить психический аппарат в терминах экономии
влечений, накоплении и разрядке либидозной энергии основатель психоанализа оста-
вался по-своему последовательным и непреклонным. При этом ему пришлось при-
знать, что, поскольку психоанализ хотя и учитывает биологические факторы, но не
опирается на них, то, следовательно, он дает ограниченное представление о природе
влечений как таковых, и сведение разрозненных данных о человеке в новое понима-
132

ние является делом науки будущего. Именно об этом он писал в посмертно опублико-
ванной работе, представляющей собой краткий очерк психоанализа, предполагающий
сведение воедино всех психоаналитических принципов [12. С. 109].
Кроме того, говоря об исходном положении, связанном с признанием инстинктив-
ного фактора сексуальности в качестве потенциального источника возникновения
психических расстройств, Фрейд был вынужден также признать, что психоаналитику
приходится сталкиваться с определенным расхождением между теорией и практикой.
Так, теоретически нет возражений против предположения, что любое инстинктивное
побуждение может служить причиной подавления и его последствий. Эмпирические
наблюдения показывают, что играющие патогенную роль возбуждения возникают из
инстинктов, составляющих сексуальную жизнь человека. Однако по своей природе
сексуальные влечения не являются чисто эротическими, а представляют собой сплав
эротического влечения с инстинктом разрушения, что было признано сперва рядом
учеников Фрейда, а затем и им самим.
Можно отметить и то обстоятельство, что уже при жизни Фрейда некоторые пси-
хоаналитики столкнулись с противоречием между теорией и практикой психоанализа,
которое ставило их в тупик. Выход из данного тупика сопровождался подчас не столь-
ко стремлением к разрешению данного противоречия, сколько к игнорированию от-
дельных исходных концептуальных допущений основателя психоанализа при осу-
ществлении терапевтической деятельности. Так, в связи с выдвинутой Фрейдом идеей
инстинкта смерти В. Райх вспоминал, как ему приходилось вести себя в не простой для
многих его коллег ситуации. Он признал, что, для того чтобы не вызвать осуждения
со стороны ортодоксальных психоаналитиков, ему приходилось пользоваться в своих
публикациях выражением "влечение к смерти", но в клинической деятельности он не
только отвергал это влечение, но и не обсуждал его биологическое истолкование [13.
С. 123].
Основанное на метапсихологических допущениях психоаналитическое исследова-
ние включало в себя также двусмысленность, дающую о себе знать и в психоаналити-
ческой эвристике, относящейся к клиническому знанию. Речь идет о различных идеях,
выдвинутых и отстаиваемых Фрейдом в связи с поиском психических связей, имею-
щих непосредственное отношение к концептуальным представлениям о функциони-
ровании человеческой психики и истоках психических расстройств.
Во-первых, Фрейду пришлось признать, что, хотя практика психоанализа имеет де-
ло с бессознательными влечениями человека, тем не менее в эвристическом плане
речь идет о другом. Дело в том, что, по его убеждению, противоположность созна-
тельного и бессознательного не может быть объектом сознания. Таким объектом мо-
жет быть только представление, отражающее в сознании соответствующее влечение.
И если все же психоаналитик говорит о бессознательном влечении, то это всего лишь
небрежность выражения, поскольку в действительности под влечением понимается
то, что отражено в психике бессознательным представлением.
Во-вторых, хотя Фрейд указал на три области, в рамках которых эмпирически
можно отслеживать бессознательные проявления человека (ошибочные действия,
сновидения, невротические симптомы), тем не менее он был вынужден признать, что,
подобно философу, психоаналитик не может сказать, что такое бессознательное [14.
С. 529]. Вместе с тем, говоря о психоаналитическом исследовании бессознательного
психического, он недвусмысленно подчеркивал, что объяснять нужно бросающиеся в
глаза симптомы, в то время как психические механизмы можно не столько объяснить,
сколько описать[15. С. 184].
Небрежность выражения в использовании понятия "бессознательное влечение" не
привела к каким-либо эвристическим издержкам в психоаналитическом знании, пред-
ставленном Фрейдом, поскольку сам он понимал, о чем в принципе идет речь. Но эта
небрежность выражения обернулась двусмысленностью в трактовке влечений как та-
ковых у ряда последователей основателя психоанализа при переходе от порой неадек-
ватно воспринятых ими представлений их учителя о бессознательных внутрипсихиче-
133

ских конфликтах к эвристически обусловленным интерпретациям соответствующих
переживаний у находящихся в анализе пациентов.
Часть психоаналитиков (М. Гилл, Дж. Клейн, У. Мейсснер, Р. Шафер) выступила
за устранение вообще каких-либо метапсихологических конструкций 3. Фрейда и в
рамках подобной установки предпринимались разнообразные попытки очищения пси-
хоанализа от неверифицируемых представлений о принципе нирваны, влечения к
смерти [16]. Другая часть психоаналитиков, отталкиваясь от идей А. Лоренцера,
П. Рикёра, и Ю. Хабермаса призвала к развитию психоаналитической герменевтики
[17, 18], в то время как исследователи и клиницисты, разделявшие идеи экзистенциаль-
ной философии Ж.П. Сартра, М. Хайдеггера и К. Ясперса стала ратовать за становле-
ние экзистенциального психоанализа [19]. В рамках последних двух направлений
устранялось детерминистское объяснение и основной акцент психоаналитической эв-
ристики делался на понимании скрытого смысла психических процессов, конфликтов,
симптомов, человеческой деятельности вообще.
Размежевание психоаналитиков, ратующих за объяснительную или описательную
модели психоаналитического познания имело далеко идущие последствия, поскольку
не только отражало своеобразный кризис, обусловленный расхождением между ис-
следованием и терапией, но и ставило под вопрос природу и существо самого психо-
анализа. Не случайно в психоаналитической литературе до сих пор остается дискусси-
онным вопрос о том, является ли психоанализ наукой или герменевтикой [20, 21].
Было бы некорректно говорить о том, что подобные дискуссии обусловлены толь-
ко тем, что последователи Фрейда не вполне адекватно интерпретировали его осново-
полагающие идеи. Как это может быть ни парадоксально на первый взгляд, но у само-
го основателя психоанализа наблюдалась двойственная позиция в отношении психо-
анализа вообще. И дело не только в том, что психоанализ рассматривался им то в
плане вспомогательного средства исследования в разнообразных областях духовной
жизни, то с точки зрения метода для облегчения нервных страданий, терапевтическо-
го приема и метода лечения нервнобольных. Более существенно другое. Так, с одной
стороны, во многих своих работах 3. Фрейд стремился подчеркнуть то обстоятель-
ство, что психоанализ - это наука. В этом плане он говорил о психоанализе как части
психологии, незаменимом средстве научного исследования. С другой стороны, психо-
анализ представлялся им в качестве искусства толкования, истолкования психических
явлений и процессов. Здесь как раз и обнаруживалась та двойственность, которая у
его последователей проявилась в стремлении освободить психоаналитическую эври-
стику или от метапсихологических постулатов, вбиравших в себя причинное объясне-
ние механизмов функционирования человеческой психики и этиологии психических
расстройств, или от интерпретативных конструкций, порой ассоциирующихся с субъ-
ективной предвзятостью аналитика.
По мере развития психоаналитической теории и практики отмеченные выше дву-
смысленности, связанные как с использованием понятий "бессознательные влечения",
"психоанализ", так и с эвристическими моделями объяснения и понимания, с неизбеж-
ностью приводили не только к осознанию глубинных расхождений между психоанали-
тическим исследованием и терапией, но и к стремлению ряда психоаналитиков найти
приемлемые пути выхода из создавшегося положения, нередко воспринимаемого в
форме кризиса психоанализа. В частности, давая высокую оценку клиническим дан-
ным, некоторые психоаналитики (Р. Холт) посчитали метапсихологическое понятие
"влечение" устаревшим, изжившим себя и выступили с идеей заменить его более отве-
чающим существу психоанализа понятием "желание" [22]. При этом произошла свое-
образная метаморфоза, когда американские психоаналитики, в свое время выступив-
шие против приема французского аналитика Ж. Лакана в Международную психоана-
литическую ассоциацию за его "крамольные" идеи и практику короткого по времени
аналитического сеанса, признали важность включения в психоаналитическую эври-
стику понятия "желание", т.е. того пласта знания, которое осваивалось Ж.Лаканом в
качестве "графа желания" [23]. И нет ничего удивительного в том, что со временем
134

лакановский структурный психоанализ не только стал осваиваться на американском
континенте, но и оказался приемлемым для ряда американских психоаналитиков.
Постулированная Фрейдом неразрывная связь между теорией и практикой предпо-
лагает наличие такого психоаналитического знания, которое было бы открыто в двух
направлениях: от теоретических конструкций, опирающихся на метапсихологию, к эв-
ристике, нацеленной на излечение пациентов; от накопленных эмпирических фактов,
дающих представление о знании причины и существа психического расстройства кон-
кретного пациента к общему пониманию этиологии неврозов и возможностей психо-
аналитической терапии. В этом двухстороннем познавательном процессе психоанали-
тическое знание состоит из нескольких частей, каждая из которых может служить до-
полнением к тому общему пониманию целей и задач психоанализа, которое включает в
себя как исследовательскую, так и терапевтическую направленность.
В аналитическом процессе оказываются задействованными следующие типы зна-
ния: объяснительное (причинное), описательное (классифицирующее), символическое,
техническое.
Объяснительное или причинное знание дает возможность ответить на вопрос, по-
чему какой-то психический процесс развивался именно в данном направлении, какая
существует связь между предшествующими инфантильными переживаниями и психи-
ческим расстройством человека. На стадии психоаналитического исследования при-
чинное знание служит основой для общего объяснения истоков возникновения и раз-
вития психических расстройств. В рамках терапевтической деятельности клиническое
знание этиологии и патогенеза психических болезней дает возможность выработки
стратегии лечения конкретного пациента.
Описательное или классифицирующее знание дает представление о симптоматике
заболеваний, формах проявления тех или иных бессознательных процессов, психиче-
ских переживаниях человека. Предметом научного исследования становится описание
различных типов психических заболеваний, будь то невроз, психоз, психоневроз, ши-
зофрения и др., а также их классификация по тем или иным признакам в контексте то-
го реестра знания, которым на сегодняшний день обладает медицина. В реальном те-
рапевтическом процессе это знание конкретизируется и обретает свою специфику
при выявлении особенностей невроза навязчивых состояний, бреда ревности, апатии,
депрессии, различных фобий, страхов, состояний тревожности.
Символическое знание способствует прояснению того смысла человеческой дея-
тельности, который скрыт за различного рода рационализациями, симптоматически-
ми действиями, защитными реакциями индивида. В исследовательском плане речь
идет о выявлении смысла ошибочных действий (оговорки, ослышки, очитки, описки,
забывание имен и намерений, несчастные случаи), сновидений и симптомов заболева-
ния. В терапевтической деятельности символическое знание связано, наряду с анали-
зом ошибочных действий, сновидений и симптомов заболевания, с раскрытием смыс-
ла опоздания пациента на аналитическую сессию, пропуска ее, жестов и телодвиже-
ний пациента в процессе обсуждения тех или иных вопросов и других его проявлений,
позволяющих лучше понять его истинные намерения, чтобы тем самым своевременно
вскрыть и проработать защитные реакции, сопротивление, невроз переноса.
Техническое знание дает возможность аналитику лучшим образом организовы-
вать аналитический процесс, судить о происходящих изменениях в аналитической си-
туации, принимать решения по осуществлению интерпретационной деятельности, со-
здавать благоприятные условия, способствующие достижению терапевтической цели.
В теоретическом плане это знание основывается на психоаналитических правилах и
установках, будь то требование свободных ассоциаций у пациента и свободно паряще-
го внимания у психоаналитика, соблюдение правила абстиненции (воздержания), по-
зиции аналитика как отстраненного наблюдателя или активного соучастника коммуни-
кационного процесса. В практическом отношении техническое знание позволяет орга-
низовывать такую психоаналитическую деятельность, в рамках которой методы и
техника психоанализа получают конкретное выражение в процессе взаимодействия
135

аналитика с пациентом, а действия первого нацелены на эффективное лечение вто-
рого.
Очевидно, что в рамках психоанализа все эти типы знания должны обусловливать
истинность понимания того, как и почему пациент "убежал" в болезнь, какие измене-
ния происходят у него в аналитической ситуации и каким образом можно достичь эф-
фективного результата по его излечению. Казалось бы, если удастся добиться органи-
ческого слияния между собой объяснительного (причинного), описательного (класси-
фицирующего), символического и технического типов знания, то тем самым будет
достигнуто единство теории и практики психоанализа. Иными словами, истинность
психоаналитического знания как такового должна обеспечить эффективность дей-
ствия психоаналитика.
Однако, как уже отмечалось, между объяснением и пониманием в психоанализе
далеко не всегда существует согласованность, в результате чего может иметь место
расхождение между причинным и классифицирующим знанием. Так, этиология и па-
тогенез психических заболеваний с точки зрения теоретического знания могут соот-
ветствовать общепринятым взглядам, разделяемым тем или иным психоаналитиче-
ским сообществом. Однако в практической деятельности психоаналитиков встреча-
ются подчас такие клинические случаи, которые полностью не вписываются ни в
предшествующие объяснительные схемы, ни в классификационный реестр психиче-
ских заболеваний.
Символическое знание имеет общечеловеческую природу, уходящую своими кор-
нями в историю и мифологию, и психоаналитическое образование позволяет аналити-
кам обнаруживать скрытый смысл, стоящий за ошибочными действиями, сновидения-
ми, симптомами заболеваний. Однако интерпретация символического знания зависит
не только от объективной информации относительно соответствующих символов или
от искусства психоаналитического толкования, но и от внутренних установок анали-
тика, ориентированного на то или иное предпочтение корпоративного сообщества и
индивидуально-личностный опыт аналитической деятельности. Один и тот же символ,
например, в сновидении может быть рассмотрен в плане скрытых переживаний чело-
века, связанных с индивидуальным или коллективным прошлым, или с точки зрения
целевой установки на будущее, в результате чего конкретное сновидение пациента
может иметь различную интерпретацию в зависимости от "психоаналитической шко-
лы" того или иного аналитика.
Причинный, классификационный и символический типы знания по большей части
связаны с теорией психоанализа. Техническое знание в первую очередь ориентирова-
но на терапевтическое действие, т. е. на практику психоанализа. Первые три типа зна-
ния относятся к тому, что принято называть истиной. Четвертый тип знания связан с
эффективностью психоаналитической терапии, с ее практической ценностью. Однако
на деле бывает и так, что истинность причинного, классификационного и символиче-
ского типов знания не только не служит гарантией эффективности психоаналитиче-
ской терапии, но и не приводит к реальному выздоровлению пациента, в то время как
сомнения в истинности могут неожиданно для аналитика обернуться счастливым вы-
здоровлением пациента.
К этому следует добавить, что даже вопрос об истинности знания в психоанализе
оказывается не столь простым, как это может показаться на первый взгляд. Дело в
том, что психоаналитику приходится иметь дело с таким знанием, истинность которо-
го оказывается проблематичной. Точнее говоря, в своей практической деятельности
он сталкивается с несколькими истинами, приведение которых в соответствие друг с
другом и составляет одну из важных задач психоанализа.
Действительно, в процессе аналитической деятельности психоаналитик наталкива-
ется прежде всего на так называемую нарративную истину, т.е. ту истину, которую
ему преподносит пациент в качестве откровения, рассказа, повествования о своей
жизни, эпизодах прошлого, переживаниях настоящего. Путем извлечения инфантиль-
ных травм на поверхность сознания пациента, соответствующих интерпретаций и соб-
136

ственных прозрений аналитик приходит к психоаналитической истине. Его задача со-
стоит в том, чтобы на основе услышанной им от пациента нарративной истины через
сконструированную им самим психоаналитическую истину добраться до той историче-
ской истины, которая имеет самое прямое отношение к тому, что действительно име-
ло место в жизни пациента, а не только в его восприятии и воображении. Чем ближе
аналитическая истина к исторической истине, тем больше шансов на эффективность
терапии, хотя между ними не всегда имеется прямая зависимость, тем более что зна-
ния аналитика и знания пациента - это разные вещи. Может случиться и такое, что,
несмотря на все старания, психоаналитику так и не удастся выявить историческую ис-
тину. Поэтому вопрос о неразрывной связи между истинным знанием и терапевтиче-
ской эффективностью остается проблематичным.
Строгое соблюдение психоаналитических правил и предписаний, составляющих
остов технического знания, также не является гарантией эффективности психоанали-
тической терапии. Тем более, что по мере развития теории и практики психоанализа
некоторые из выдвинутых Фрейдом психоаналитических правил и предписаний подле-
жали той или иной коррекции. Так, если в классическом психоанализе аналитик дол-
жен был выступать в роли "непрозрачного зеркала", непроницаемого для пациента,
то в современном психоанализе, наряду с подобной позицией, существует и другая, в
соответствии с которой психоаналитик является не отрешенным наблюдателем, а со-
переживающим участником аналитического процесса. Если Фрейд воспринимал
контрперенос как феномен, мешающий аналитическому процессу, то после его смер-
ти некоторые психоаналитики стали рассматривать контрперенос в качестве необхо-
димого средства анализа или инструмента, способствующего лучшему пониманию
скрытых бессознательных переживаний больного, и придерживаться точки зрения,
согласно которой аналитик должен использовать свою эмоциональную реакцию "как
ключ к бессознательному пациента" [24. С. 146]. Если во время Фрейда основной ак-
цент делался на проработку воспоминаний детства пациента, то ряд современных пси-
хоаналитиков сосредоточиваются на анализе не столько прошлого, сколько настоя-
щего, причем в ситуации "здесь и теперь", т.е. исследованию и проработке подлежат
реальные и воображаемые отношения между пациентом и аналитиком в самом анали-
тическом процессе.
Кроме того, следует иметь в виду, что в сформулированных Фрейдом психоанали-
тических правилах и технике анализа содержались подчас такие положения, которые
в интерпретации некоторых психоаналитиков могли служить камнем преткновения
между сближением теории и практики психоанализа.
В самом деле, один из принципов классического психоанализа был выражен Фрей-
дом в сформулированном им правиле абстиненции, т.е. в воздержании, которое пред-
писывалось осуществлять во время работы с пациентом. Основатель психоанализа ис-
ходил из того, что специфика психоаналитического лечения требует воздержания от
удовлетворения желаний пациента. Потакание прихотям пациента и удовлетворение
его желаний, особенно эротических, обесценивает психоаналитическое лечение. Прин-
цип абстиненции подразумевает не физическое воздержание аналитика от удовлетво-
рения желаний пациента, т.е. его воздержание от полового общения, что само собой
разумеется. С точки зрения Фрейда, правило абстиненции предполагает соблюдение
двух условий: необходимо сохранять у пациента потребность и тоску как силы, побуж-
дающие его к работе и изменению, поскольку уступка любовным требованиям или
подавление их одинаково опасны для анализа; не допускать того, чтобы они отчасти
ослабевали или успокаивались в результате получения суррогатного, а не настоящего
удовлетворения, которое невозможно, пока не устранены вытеснения.
В современной психоаналитической литературе существуют различные точки зре-
ния на необходимость соблюдения принципа абстиненции. Одни психоаналитики при-
держиваются взглядов Фрейда, считая абстиненцию необходимой предпосылкой лю-
бого аналитического лечения. Другие подвергают сомнению полезность данного
принципа применительно ко всем психическим больным людям и допускают отступ-
137

ление от этого принципа при работе с некоторыми пациентами. Третьи исходят из то-
го, что постоянная абстиненция со стороны аналитика может серьезно исказить тера-
певтический диалог, провоцируя конфликты, которые в большой степени зависят от
позиции терапевта, чем от изначальной психопатологии пациента, и, следовательно,
позиция абстиненции не только не способствует аналитическому процессу, но и "мо-
жет нанести ему вред" [25. С. 26].
Но это одна сторона вопроса, свидетельствующая о переосмыслении одного из ос-
новных принципов классического психоанализа, входящая в остов технического зна-
ния. Другая сторона вопроса имеет непосредственное отношение к взаимосвязи между
теорией и практикой психоанализа. Дело в том, что сформулированный 3. Фрейдом
принцип абстиненции предполагал не только воздержание от удовлетворения жела-
ний пациента, но и воздержание от слишком быстрого освобождения его от болезнен-
ных симптомов и страданий. Казалось бы, психоаналитическая терапия должна ори-
ентироваться на эффективное лечение в кратчайшие сроки. Во всяком случае практи-
ческая ценность любой терапии определяется тем, насколько быстро и эффективно
она способна привести к излечению пациента. Но 3. Фрейд исходил из того, что слиш-
ком быстрое устранение симптомов заболевания и страданий пациента может приве-
сти к временному облегчению его состояния, но не дает никаких гарантий того, что
аналогичное заболевание не повторится в дальнейшем. Поэтому правило абстинен-
ции предполагает ориентацию аналитика на длительное по времени лечение, требую-
щего обстоятельной аналитической работы по выявлению и устранению причин воз-
никновения патогенных внутриличностных конфликтов, приведших к психическому
расстройству. Не случайно психоаналитическое лечение может длиться не только ме-
сяцами, но и годами, подчас без какого-либо видимого результата.
Как это не звучит жестоко на первый взгляд, но Фрейд полагал, что психоанали-
тик должен прилагать все усилия к тому, чтобы страдания пациента в достаточной ме-
ре не закончились преждевременно. Если благодаря аналитической работе по выявле-
нию и обесцениванию симптомов заболевания страдания пациента уменьшились, то
необходимо восстановить их как-нибудь иначе, в качестве "чувствительного лише-
ния", поскольку в противном случае возникает опасность не достичь большего, чем
неустойчивого улучшения [26. С. 10-11]. Это связано с тем, что при начальном расша-
тывании болезни вследствие анализа пациент начинает, как правило, создавать себе
вместо своих симптомов новые замены удовлетворения, лишенные характера страда-
ний, что приводит к растрате необходимой для продолжения лечения энергии. Кроме
того, пациент может искать замещающее удовлетворение в самом лечении в отноше-
ниях к аналитику и тем самым стремится вознаградить себя за все предшествующие
лишения. Поэтому психоаналитик, как считал Фрейд, обязан придерживаться основ-
ного положения, в соответствии с которым аналитическое лечение должно по мере
возможности проводится в лишении, при воздержании.
Уже при жизни Фрейда некоторые психоаналитики выступили с предложением
сделать психоаналитическое лечение более коротким по времени. Некоторые выска-
зывали соображение, что психоанализ должен ограничиваться шестью месяцами, и
если за этот период времени не наступает улучшение, то дальнейшая аналитическая
работа бесперспективна. Фрейд критически отнесся к сокращению сроков психоана-
литической терапии и настаивал на соблюдении принципа абстиненции.
С точки зрения психоаналитической эвристики важно отметить то обстоятельство,
что в правиле абстиненции как бы зафиксировано сближение теории и практики пси-
хоанализа. Возможно покажется странным, но, в отличие от иных видов психотера-
пии, ценность психоаналитического лечения чаще определяется более длительным
курсом лечения. Во всяком случае среди самих психоаналитиков ценятся те клиниче-
ские случаи, продолжительность лечения которых составляет не месяцы, а годы. Са-
мо психоаналитическое образование осуществляется таким образом, что кандидаты в
психоаналитики, желающие стать членами Международного психоаналитического
общества, помимо личного, дидактического анализа, составляющего порядка 600-650
138

часов, должны представить еще два супервизированных клинических случая, продол-
жительность каждого из которых должна быть не менее двух лет.
Между тем при всей видимости соответствия теории и практики психоанализа под
углом зрения соблюдения правила абстиненции нетрудно заметить, что в принципе на-
блюдается явное противоречие между исследованием, психоаналитическим знанием и
лечением, психоаналитической терапией. Речь идет не столько о сроках лечения или
признания того, что является более эффективным, непродолжительный по времени
анализ или многолетний курс психоаналитической терапии, сколько об еще одном и
весьма существенном противоречии в самом психоанализе.
В своей практике психоанализ ориентирован на выздоровление пациента. Этой це-
ли должна способствовать и психоаналитическая теория. Однако природа психоанали-
тической эвристики такова, что одно не только может не совпадать с другим, но и яв-
но противоречить ему. Можно говорить о неком парадоксе психоанализа, состоящем
в том, что чем успешнее психоаналитическое лечение, тем меньше шансов для разви-
тия теоретического знания. Именно на это обстоятельство в свое время обратил вни-
мание Фрейд, именно он обнаружил то, что взаимосвязь между теорией и практикой
психоанализа не так однозначна, как того хотелось бы.
И действительно, приступая в 1918 г. к изложению одного клинического случая,
известного в истории психоанализа как случай человека-волка, Фрейд подчеркнул,
что он считает технически неосуществимым полное описание заболевания, лечения и
выздоровления пациента (С. Панкеева), хотя тот и просил его об этом. Более того,
именно при изложении истории одного детского невроза, он пришел к любопытному
выводу, свидетельствующему о расхождении между теорией и практикой психоанализа.
Фрейд подчеркнул, что приводящие в короткий срок к благоприятному исходу ана-
лизы оказываются действительно ценными для самочувствия терапевта и служат до-
казательством врачебного значения психоанализа. Однако для успехов научного по-
знания они чаще всего ничего не дают, поскольку на них ничему не научишься. Если
подобные анализы оказываются результативными в клиническом отношении, то это
свидетельствует о том, что все необходимое для их осуществления уже имело место
заранее. Новое же можно узнать из анализов, которые представляются трудными, а
для преодоления трудностей требуется значительное время. Только в последних слу-
чаях удается добраться, как полагал Фрейд, до "самых глубоких и примитивных слоев
душевного развития" и там найти разрешение проблем "позднейших душевных фор-
мирований" [27].
Таким образом, получается, что чем быстрее и успешнее психоаналитическая те-
рапия, тем меньшая от нее польза в смысле развития теории психоанализа. Чем более
продолжительное, трудное и, возможно, безуспешное лечение, тем больше шансов на
то, что психоаналитик серьезно задумается над своей терапевтической неудачей, по-
пытается по-новому осмыслить свои просчеты и предшествующее аналитическое зна-
ние, на котором основывалась терапия, и, наконец, сможет извлечь для себя полезный
урок, предполагающий обретение нового аналитического знания, направленного на
совершенствование, а возможно, и модификацию своей техники применительно к ана-
логичному случаю психического заболевания.
Можно предположить, что, ратуя за нерасторжимую связь между теорией и прак-
тикой психоанализа, Фрейд понимал, что не все здесь так просто и однозначно, как
подчас представлялось ортодоксальным психоаналитикам. Не случайно, уже в 1910 г.
на II Международном конгрессе психоаналитиков в Нюрнберге в своем докладе "Что
ждет в будущем психоаналитическую терапию?" он не только говорил о достигнутом
в то время прогрессе аналитического знания и психоаналитической техники, но и под-
черкивал, что терапевтическое вмешательство не может быть осуществлено так, как
теоретическое исследование [28].
Другое дело, что уже при жизни Фрейда ряд психоаналитиков догматически отнес-
ся к тем видам психоаналитического знания и к тем правилам, принципам и техникам,
которые были сформулированы в рамках классического психоанализа. И если он
139

творчески относился к пониманию нерасторжимой связи между теорией и практикой
психоанализа, то со временем его последователи или возвели в абсолют основопола-
гающие идеи классического психоанализа, или пренебрегли необходимостью пози-
тивного их развития, или прибегли к таким модификациям их, которые не только при-
дали иное звучание психоанализу, но и обострили противоречия между психоаналити-
ческим исследованием и психоаналитической терапией.
В конечном счете эти противоречия привели, помимо всего прочего, к преоблада-
нию в психоанализе консервативных тенденций, когда целью психоаналитического
лечения стала ориентация на адаптацию пациента к существующей социально-эконо-
мической и политической реальности, приспособление его к установленному порядку
идей и вещей в окружающем мире. Терапия во что бы то ни стало, даже тогда, когда
адаптация человека к миру осуществлялась вопреки заложенным в нем творческим
дарованиям и потенциям, оказалась превалирующей и над здравым смыслом, и над на-
учным исследованием.
Как бы там ни было, но развитие психоанализа стало все больше осуществляться
под знаком преуменьшения его исследовательской составляющей и преувеличения
его терапевтической направленности. Такой сдвиг в психоанализе не отвечал ни за-
думкам Фрейда, ни его идейной позиции, ни его надеждам, связанным с будущим со-
стоянием психоаналитической теории и практики. Хотя сам он занимался терапевти-
ческой практикой до конца своей жизни, тем не менее, по его собственному выраже-
нию, он никогда не был энтузиастом терапии. Не случайно в новом цикле лекций по
психоанализу, который был написан Фрейдом в начале 30-х годов, он рекомендовал
психоанализ потенциальным читателям не в качестве терапии, а из-за содержащейся в
нем истины, из-за разъяснений, даваемых им в отношении того, что касается челове-
ка, его собственной сущности и связей, вскрываемых в различных областях его дея-
тельности.
Однако, и это следует особо подчеркнуть, развитие психоанализа пошло вовсе не
по тому пути, который виделся Фрейду как наиболее приемлемый и необходимый для
осуществления неразрывной связи между психоаналитической теорией и практикой.
Как заметил с горечью он сам в конце 20-х годов XX столетия в разговоре с венгер-
ским психоаналитиком Ш. Ференци, внутреннее развитие психоанализа везде пошло
вразрез с его собственными намерениями, в результате чего психоанализ стал превра-
щаться в медицинскую специальность, а это он считал "роковым для будущего анали-
за" [7. С. 384].
Было бы некорректным полагать, что подобное заключение подрывает основы
психоанализа как терапии. В качестве таковой он является одним из методов и
средств лечения психических расстройств наравне с другими видами психотерапии и
обладает несомненной терапевтической ценностью. Вместе с тем постулированная
Фрейдом неразрывная связь в психоанализе между научным исследованием и лечени-
ем, теоретическими взглядами и терапевтической практикой оказалась в действитель-
ности трудно осуществимой. Эта трудность явилась одной из причин глубокого кризи-
са в современном психоанализе, который признается теми психоаналитиками, кто ра-
тует за творческое развитие его теории и практики [29].
1. Во всяком случае сегодня в среде неортодоксальных психоаналитиков начинает
расти понимание того, что упование исключительно на психоаналитическую терапию
и недооценка психоаналитической эвристики, основанной не только на концептуаль-
ных допущениях, но и на продолжающемся научном исследовании, на глубоких психо-
аналитических знаниях, оказываются пагубными для психоанализа в целом, включая
его терапевтическую эффективность. В частности, члены германской Психоаналити-
ческой ассоциации Г. Томэ и X. Кэхеле считают, что в условиях психоаналитического
плюрализма возрастает необходимость в научном обосновании и подтверждении раз-
личных теорий. Они исходят из того, что будущее психоанализа зависит от "система-
тических исследований и знания научных принципов" [30. С. 45]. Не случайно, говоря
о тревожной ситуации, связанной с психоаналитическим образованием, не придающем
140

должного внимания научным исследованиям, Г. Томэ и X. Кэхеле обратились к Меж-
дународной психоаналитической ассоциации с предложением о замене существующей
трехчленной системы психоаналитического образования (теория, дидактический ана-
лиз, супервизии) на триаду, состоящую из обучения, лечения и исследования.
Литература
Х.Лейбин В.М. Классический психоанализ: история, теория, практика. М., Воронеж, 2001.
2. Соколов Э.В. Введение в психоанализ. Социокультурный аспект. СПб., 1999.
3. Руткевич A.M. Психоанализ. Истоки и первые этапы развития: Курс лекций. М., 1997.
4. The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud. Vol. XX. London, 1975.
5. Фрейд 3. Проблема дилетантского анализа // Фрейд 3. Избранное. Ростов-на-Дону, 1998.
6. Дискуссия о "любительском анализе" (1926-1927 гг.) // Russian Imago 2000. Исследования по психо-
анализу культуры. СПб., 2001.
Т.Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1997.
8. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1995.
9. Лейбин В.М. Классический психоанализ: систематизация знания о функционировании человеческой
психики // Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник 2002. М., 2004.
10. Фрейд 3. Конечный и бесконечный анализ // "Конечный и бесконечный анализ" Зигмунда Фрейда.
М., 1998.
11. The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud. Vol. XIV. London, 1975.
12. Фрейд 3. Основные принципы психоанализа. М., Киев, 1998.
13. Райх В. Функция оргазма. Основные сексуально-экономические проблемы биологической энер-
гии. СПб., М., 1997.
14. Фрейд 3. Сопротивление против психоанализа // Фрейд 3. Психоаналитические этюды. Минск,
1997.
15. Фрейд 3. Психоанализ детских неврозов. М., 1925.
16. Gill M.M., Holzman P.S. (eds). Psychology versus Methapsychology. Psychoanalytic Essays in Memory of
George S. Klein. N.Y., 1976.
17. Habermas J. Knowledge and Human Interests. Boston, 1971.
18. Ricoeur P. Freud and Philosophy. New Haven, London, 1970.
19. Бинсвангер Л. Бытие в мире. Введение в экзистенциальную психиатрию. М., СПб., 1999.
20. Grunbaum A. The Foundations of Psychoanalysis. A Philosophical Critique. Berkeley, Los Angelos, London,
1984.
21. Leibin V. Psychoanalysis: Science or Hermeneutics? // Behavioral and Brain Sciences, vol. 9, № 2, 1986.
22. Holt R. Drive or Wish? A Reconsideration of the Psychoanalytic Theory of Motivation // Gill M.M., Holzman
P.S. (eds). Psychology versus Methapsychology. Psychoanalytic Essays in Memory of George S. Klein. N.Y., 1976.
23. Лакан Ж. Образование бессознательного. Семинары: Книга V (1957/1958). М., 2002.
24. Хайманн П. О контрпереносе // Антология современного психоанализа. Т. 1. М., 2000.
25. Столороу Р., Брандшафт Б., Атвуд Дж. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход.
М., 1999.
26. Лейбин В.М. Словарь-справочник по психоанализу. СПб., 2001.
27. Фрейд 3. Случай Человека-волка (Из истории одного детского невроза) // Человек-волк и Зигмунд
Фрейд. Киев, 1996.
28. Фрейд 3. Что ждет в будущем психоаналитическую терапию? // Зигмунд Фрейд и психоанализ в
России. М., 2000.
29. Фромм Э. Кризис психоанализа // Э. Фромм. Кризис психоанализа. Очерки о Фрейде, Марксе и со-
циальной психологии. СПб., 2000.
30. Томэ Г., Кэхеле X. Меморандум о реформе психоаналитического образования // Вестник психоана-
лиза. 2000. № 1.
141

Теория струн как современная
физическая концепция "основания мира"·
Гносеологический и онтологический "срез"
Я. В. ТАРАРОЕВ
Вопрос об основаниях мира является одним из первых философских вопросов, воз-
никших еще на заре становления философской мысли. Первые европейские натурфи-
лософы в лице Фалеса Милетского, Анаксимандра, Анаксимена и других, сформули-
ровавшие проблему первооснов сущего, попытались найти ее решение доступными
им средствами. Результатом такого решения явилась концепция, которую условно
можно назвать "концепцией стихий". Суть этой концепции заключается в том, что в
качестве первооснов мира признаются "стихии" в виде воды, огня, воздуха или земли.
Ряд "стихий" этим не исчерпывался. В различное время1 к ним были добавлены айпе-
рон (буквально - неопределенная материя), эфир (у Аристотеля космическая "суб-
станция", заполняющая собой пространство между планетами). Говоря современным
физическим языком, все стихии представляли собой "сплошную среду", сколь угодно
малый элемент которой может быть разделен дальше до бесконечности.
В дальнейшем к проблеме первооснов мира философы обращались еще не раз. В
эпоху античности были сформулированы еще две концепции первооснов. Одну из них
можно назвать "Пифагорейско-Платонической". Согласно этой концепции "все есть
число" (Пифагор). В эпоху Пифагора никаких чисел, кроме натуральных и простых
дробей, известно еще не было , а рационально объяснить все многообразие мира при
помощи такого ограниченного их набора не представлялось возможным.
Платон значительно преобразовал и существенно дополнил идеи Пифагора. Он
придерживался мнения (высказанного им в диалоге "Тимей") о первичности стихий,
однако указывал, что в основании их лежит простейшая геометрическая фигура -
прямоугольный треугольник, и мельчайшие элементы "стихий" состоят из совокупно-
сти таких треугольников , где каждой стихии соответствует своя взаимная комбина-
ция таких треугольников. Следует особо подчеркнуть, что, говоря современным язы-
ком, Платон впервые представил математическо-пространственную (геометриче-
скую) модель "первичных элементов мира". Сами эти элементы выступали у него как
некоторые "функции", зависимости пространственно связанных, "элементарных объ-
ектов", которые представляли у него определенным образом организованное про-
странство .
© Тарароев Я.В., 2007 г.
142

Еще одной концепцией первооснов является античный атомизм. Его развитие свя-
зано с именами Левкиппа, Демокрита и Эпикура. Согласно этой концепции "первоос-
новы мира" представляют собой мельчайшие неделимые (буквально - неразрезае-
мые) частицы - атомы. В различные исторические периоды (еще в античности) эта
концепция уточнялась и совершенствовалась. Атомам приписывалось свойство тяжес-
ти, способность занимать определенный объем в пространстве и некоторые другие.
Согласно этой концепции все многообразие вещей и явлений окружающего мира
определяется многообразием свойств и взаимосвязей атомов.
Античная философия так и не смогла произвести окончательного выбора между
этими концепциями. Они развивались и совершенствовались, однако вместе с упадком
античной культуры они, как и проблема в целом, "отошли в тень забвения", и в рамках
теоцентрической философии средневековья оказались невостребованными. Определен-
ный интерес к этой проблеме пробудился в эпоху Нового времени, вместе с развитием
классической науки, и в особенности физики. Однако на протяжении двух-трех столе-
тий наука не могла подступиться к решению этого вопроса, прежде всего, из-за недо-
статка эмпирического материала, неразвитости методологии исследования, недоста-
точной развитости теоретического аппарата и прочего. Но с течением времени эти
недостатки постепенно преодолевались, и к концу XIX столетия наука сформулирова-
ла первую научную физическую концепцию - концепцию атома. В самых общих нер-
тах эта концепция повторяла основные идеи концепции Левкиппа, Демокрита и Эпи-
кура. Согласно ей в основании всякого вещества находятся сложные образования -
молекулы, которые состоят из первичных, неделимых кирпичиков химических эле-
ментов - атомов. Атомы имеют определенные размеры и массу, по которой они отли-
чаются друг от друга. Сам атом представлялся далее неделимым, не разложимым на
другие частицы. Однако такие представления об "основаниях материи" просущество-
вали недолго. Целый ряд эмпирических фактов, говорящих о сложном строении ато-
ма, вместе с проблемами в электродинамике, связанными с необнаружением эфира и
другими проблемами, вызвали в начале XX столетия достаточно серьезный кризис в
физике. Его сущность заключалась в расширении понимания термина "материя", не-
обходимости его переопределения, придания этому термину новых, не сводящихся к
вещественности свойств и качеств. Этот кризис был благополучно разрешен путем
возникновения целого ряда новых дисциплин, рассматривающих новые формы и виды
материи. К таким дисциплинам, прежде всего, необходимо отнести специальную и об-
щую теорию относительности, а также квантовую механику. Первые две рассматри-
вали формы материи, движущиеся со скоростями, близкими к скорости света5, а кван-
товая механика рассматривала микромир и поведение микрочастиц в очень малых
масштабах. Возникновение и развитие квантовой механики фактически открыло до-
рогу современной физической науке об "основаниях мира" и дало шанс получить от-
вет на вопрос, сформулированный еще Фалесом и его учениками, но уже опираясь не
на умозрительные теории, а на эмпирический базис и математический формализм. В
решении этой задачи были достигнуты огромные успехи. Возник целый ряд новых
дисциплин - квантовая электродинамика, квантовая хромодинамика6, которые рас-
сматривали новые аспекты и качества физики микромира. После "крушения" идеи
"неделимости" атома было введено понятие "элементарная частица", которое, однако,
по своему смысловому содержанию в некоторых своих аспектах было близко поня-
тию "атом" . Сами элементарные частицы как "предельные, неразложимые элементы
сущего" были классифицированы на виды и типы. Системообразующий принцип раз-
деления - разделение материи на две основные формы: вещество и поле. Соответ-
ственно этой классификации разделяются и элементарные частицы. Элементарные ча-
стицы вещества были названы фермионами (в честь выдающегося итальянского физи-
ка Энрико Ферми), а частицы поля - бозонами (в честь выдающегося индийского
физика Бозе (Босе Шатьендраната)). В свою очередь фермионы разделяются на лепто-
ны и кварки. Каждый из этих видов состоит из шести типов частиц. Кварки образуют
частицы, из которых состоят атомные ядра (протоны и нейтроны) а также некоторые
143

другие, а лептоны представлены нейтрино и парами положительно и отрицательно заря-
женных электронов , мюонов и тау-лептонов. Бозоны представлены четырьмя типами
частиц, которые являются носителями четырех типов полей: сильного, слабого, электро-
магнитного и гравитационного. Кроме того, в рамках теории поля активно разрабатыва-
ются теории объединения, которые бы объединяли эти взаимодействия в единое целое9.
Однако, несмотря на такие впечатляющие достижения, физика элементарных ча-
стиц имела некоторый изъян. Она не давала ответа на вопрос о причинах появления у
частиц тех или иных характеристик (массы, электрического заряда, спина, барионного
заряда и др.). Это вполне закономерно, так как во всех теориях элементарных частиц
принята точечная модель частицы, согласно которой сама частица представляет со-
бой геометрическую точку (т.е. объект нулевой размерности), и все ее физические
характеристики "сосредоточены" в ней . В этом случае физические характеристи-
ки частицы действительно выступают "внешними параметрами" по отношению к ней.
Они не могут быть детерминированы пространственными (внутренними) параметра-
ми частицы за отсутствием таковых. Автоматически, в рамках точечной модели, эле-
ментарная частица действительно оставалась элементарной, не имеющей какого-либо
сложного внутреннего строения. Эти и целый ряд других недостатков точечной моде-
ли частиц заставляли теоретиков искать новые подходы к описанию микромира.
И эти принципиально новые подходы были реализованы в теории струн.
Теоретическое развитие, эмпирическая верификация и целый комплекс других про-
блем, связанных с теорией струн, являются одной из наиболее приоритетных задач со-
временной физики, о чем упоминает академик В.Л. Гинзбург11. В своем современном
состоянии эта теория представляет собой целый конгломерат теорий, которые опери-
руют в высшей степени сложным математическим аппаратом, некоторые из элементов
которого специально создавались для этих теорий. Одним из следствий такой "многоли-
кости" является отсутствие однозначного их названия. Кроме широко используемого
названия "теория струн", используют также названия "теория суперструн"12, а также
"М-теория". В данной работе мы будем пользоваться названием, вынесенным в заголо-
вок, подразумевая, что в смысловом содержании все три названия имеют один и тот же
объект. Кроме того, необходимо сразу оговориться, что в силу специализации автора,
специфики издания и т.п. в данной работе нет никакой возможности и необходимости
касаться ни математических, ни физических принципов данной теории. По этому поводу
существует огромный массив специальной литературы. Задача данной работы - высве-
тить самые общие, концептуальные принципы теории струн и обобщить их следствия в
виде онтологических и гносеологических положений. Но сначала немного истории.
Принципы, заложенные в основание теории струн, были впервые выдвинуты в
1968 г. в работе Габриэле Венициано и были связаны с использованием так называе-
мых бета-функций Эйлера для описания частиц, участвующих в сильном взаимодей-
ствии. Немного позднее, в 1969 г. в работе Йохиро Намбу была предложена физиче-
ская интерпретация идеи Венициано . Эта интерпретация заключается в представле-
нии частиц не как точечных, безразмерных объектов, а как малых колеблющихся
одномерных струн. Согласно этой интерпретации моды (или параметры) колебаний
генерируют свойства частиц. Иными словами, те параметры частиц (например, масса),
которые в точечных моделях выступают как "внешние", или "собственные" факторы,
и причина возникновения именно таких параметров в которых не может быть опре-
делена однозначным образом, в подобной интерпретации определялись очень "эле-
гантно" - как некоторые характеристики самоколебаний струны. Именно с этого мо-
мента можно говорить о рождении теории струн.
Как и всякая научная теория, теория струн развивалась нелинейно, в ее развитии
были свои взлеты и падения. В начале 70-х гг. большинство исследователей отказа-
лось от нее, или не приняли вовсе, т.к. ее приложение к сильным взаимодействиям во-
шло в противоречие с наблюдательными данными. Внимание к этой теории вновь бы-
ло проявлено после 1974 г., когда ее основные идеи были обобщены на гравитацию
Шварцем и Шерком. Они показали, что теория струн "...это не просто теория сильного
144

взаимодействия, это квантовая теория, которая, помимо всего прочего, включает гра-
витацию"14. Однако научное сообщество без особого энтузиазма восприняло и эту
идею, тем более, что постепенно выяснилось, что между теорией струн и квантовой
механикой возникают определенные теоретические противоречия.
Перелом в развитии теории струн произошел в 1984 г. В статье, вышедшей в этом
году, Грин и Шварц15 предложили теоретический механизм разрешения противоречий
между теорией струн и квантовой теорией. Однако настоящим открытием можно счи-
тать предложенное ими обобщение теории струн на все четыре известных вида поля и
все известные типы частиц вещества. Это открытие породило надежды на скорое со-
здание самой фундаментальной и "эстетически привлекательной теории" физики мик-
ромира. Однако этим надеждам не суждено было сбыться. В высшей степени матема-
тизированная, эта теория "усиленно сопротивлялась" своему развитию, и крайне
сложный характер математического формализма теории существенно уменьшил до-
лю оптимизма даже у наиболее последовательных ее сторонников.
Следующий "всплеск активности" развития этой теории произошел в 1995 г. и был
связан с именем Эдварда Виттена. Дело в том, что к тому времени возникла достаточ-
но сложная и в некоторой степени парадоксальная ситуация в самой теории струн, ко-
торая заключалась в том, что существовала не одна, а пять теорий струн, рассматри-
вавших их различные типы и виды . Идея Виттена заключалась в том, чтобы отка-
заться от необходимости выбирать одну из пяти теорий и признать их различными
способами описания одного типа физической реальности. Таким образом, все пять
теорий струн обобщались им в виде новой теории. Эта теория получила название
"М-теория" от английского "Mystery" - тайна. Впрочем, существуют и другие трактов-
ки буквы "М" в ее названии - материнская теория, мембранная теория, матричная тео-
рия. Последняя появилась несколько лет назад в связи с попыткой переформулиро-
вать М-теорию на языке матричной квантовой механики. Однако расшифровка назва-
ния не является принципиально важной, т.к. в конце концов, она - дело условное.
Гораздо важнее суть этой теории, которая в настоящее время представляет собой наи-
более полный, развитый и "передовой" вариант теории струн. Остановимся на ее осо-
бенностях подробнее.
Прежде всего, необходимо отметить, что теория струн, еще с первых своих вариан-
тов, претендовала на описание определенного типа, или "среза" реальности, а именно,
реальности микромира меньше некоторого масштаба, где струнные эффекты уже
проявляют себя. В этом смысле она целиком "лежит в русле" постклассической физи-
ки XX столетия, имея своим "пределом" некоторую классическую и эксперименталь-
но подтвержденную теорию. Напомним, что две величайших физических теории XX
столетия - квантовая механика и теории относительности (специальная и общая) опи-
сывали определенные типы реальности. Первая описывала системы микромира, вто-
рая - системы17, движущиеся со скоростями, близкими к скорости света. И та, и дру-
гая в своей структуре имели физические постоянные (или константы), которые и ха-
рактеризовали эту специфику. В квантовой механике это постоянная Планка /г, а в
теориях относительности - скорость света с18. Если же устремить обе константы к
определенному пределу (для h таким пределом является ноль, а для с - бесконеч-
ность), то каждая из теорий переходит в математическом формализме и смысловом
содержании к своему классическому пределу - Ньютоновской механике.
Теория струн даже в самом общем виде (как "М-теория"), тоже имеет такую кон-
станту, однако по сравнению с константами hue эта константа обладает определен-
ными недостатками. Как замечает A.B. Маршаков, "в теорию струн изначально зало-
жена размерная константа, которая по историческим причинам ... обозначается как а1
и имеет размерность квадрата длины.... а' - единственная константа, изначально за-
кладываемая в теорию струн "руками" и имеющая ясный смысл масштаба, на котором
становятся существенными струнные эффекты. Других констант в теории струн
нет..."19. Как видно из вышеприведенной цитаты, в качестве таких недостатков можно
145

указать три ее свойства. Первое - ее "закладывание" в теорию струн "руками", что
означает, что значение этой константы не является следствием формальных теорети-
ческих соображений. Второе - невозможность определить ее точное значение эмпи-
рическим путем, т.к. она описывает "разделы" реальности, находящиеся "за границей"
наших эмпирических возможностей. Собственно, из этого следует ее третье свойство -
"плавучесть", неоднозначность ее значения. "В "фундаментальной" теории струн, пре-
тендующей на описание квантовой гравитации, этот размерный параметр не может
быть ничем иным, кроме планковской длины, т.е. Va' ~ 10 см. Но, вообще говоря,
численное значение а' можно выбирать иным - исходя из поставленной задачи. Ска-
жем, в теории струн, примененной к описанию сильных взаимодействий на больших
расстояниях, параметр JöC должен быть порядка размера адрона (10 см.) . Одна-
ко свойство "предельности" в этой теории сохраняется. Если устремить а' к нулю, то
получается классическая (с точки зрения XX столетия) точечная модель элементар-
ных частиц.
Как уже говорилось выше, все пять теорий (которые называются Тип I, Тип НА,
Тип ИВ, Гетеротическая SO(32), Гетеротическая Е8 х Е8) описывают различные моде-
ли струн. Первая описывает открытые (незамкнутые) струны, тогда как четыре по-
следних - замкнутые. В свою очередь они отличаются друг от друга тем, что теория
Типа НА описывает замкнутые струны с симметрией между правыми и левыми коле-
бательными модами, тогда как теория Типа ИВ описывает те же струны, но с асим-
метрией между правыми и левыми колебательными модами. Гетеротические теории
SO(32) и Е8 х Е8 похожи друг на друга. Они обе описывают замкнутые струны, пра-
вые колебательные моды которых похожи на моды струн Типа II, а левые колеба-
тельные моды включают моды бозонных струн. Эти две теории имеют небольшие, но
принципиальные отличия друг от друга. Взаимодействие струн (а следовательно, и ча-
стиц, которым они соответствуют) представляет собой "слипание" или "расщепление"
струн. Однако есть более удивительное свойство всех этих теорий. Все они описыва-
ют струны как пространственно многомерные объекты. Это означает, что каждая из
них рассматривает струну не как протяженный одномерный объект, "вытянутый" в
одном направлении и не имеющий размеров в остальных. По мере развития теории
струн происходило обобщение самого понятия "струна" на более, чем одно количе-
ство измерений. В контексте этого обобщения было введено понятие "брана", кото-
рая описывает сложный многомерный объект. Точечная модель частицы представля-
ла собой 0-брану, струна - 1-брану, 2-мерная колеблющаяся поверхность - 2-брану
(название "брана" пошло от плоской колеблющейся поверхности - мембраны), колеб-
лющаяся 3-мерная поверхность - 3-х брану и т.д., до бран более "высоких" размерно-
стей, ρ = D - 1, которые в общем случае получили название р-браны, где D - общая
размерность пространства-времени, а 1 - размерность времени. В вышеуказанных
различных теориях струн фигурировали браны различных размерностей. Разумеется,
все эти представления возникали из чисто теоретических соображений, как условия,
необходимые для существования и взаимодействия струн. Был введен даже новый
термин - "критические размерности". Как отмечает A.B. Маршаков, "критические
размерности - струнный эффект, заключающийся в том, что теория струн "подбирает
себе" размерность пространства-времени. Наиболее известные критические размер-
ности: D = 26 в теории бозонной струны в плоском пространстве и D = 10 в теории
фермионной струны или суперструны. Критические размерности являются следстви-
ем ... независимости теории от выбора координат на мировом листе . Именно это
свойство теории струн позволило впервые задуматься о динамической природе про-
странства-времени, в том числе его размерностей"22. В М-теории существует два "пре-
тендента" на критическую размерность - одиннадцатимерное пространство, которое
представляет собой совокупность десяти пространственных и одного временного из-
мерения, и двенадцатимерного пространства, которое представляет собой десять про-
странственных и две временных компоненты. И то, и другое имеет определенные не-
146

достатки. Одиннадцатимерная теория совместима с квантовой гравитацией, но, к сожа-
лению, только с двумя из пяти теории струн. Двенадцатимерная лишена этих
недостатков, однако в ней отсутствует суперсимметрия23 описываемых ею частиц. Не-
соответствие такого количества размерностей очевидному факту трехмерия макромира
объясняется просто - в микромире "лишние" размерности (как пространства, так и вре-
мени) компактифицировались, т.е. замкнулись сами на себя. Наглядным представлени-
ем такого процесса является скручивание в трубочку листа бумаги. При уменьшении ра-
диуса скручивания и устремления его к нулю у нас из двухмерной поверхности получа-
ется одномерная прямая. Однако, несмотря на наличие в этой теории сложных
многомерных объектов, струны в ней остаются все-таки первичными фундаментальны-
ми объектами, которые имеют преимущества перед остальными р-бранами.
М-теория имеет еще целый ряд удивительных и совершенно оригинальных
свойств, например, таких, как дуальность (это свойство можно понимать как взаимо-
обратимость). Это характерно именно для М-теории и характеризует способность
теорий струн, входящих в М-теорию, быть взаимосвязанными и при определенных
условиях переходить друг в друга (разумеется, с точки зрения описания математиче-
ского формализма). Основные типы дуальности - это так называемые Τ дуальность и
S дуальность. Первая связывает теории, которые описывают компактификацию раз-
мерности радиусом г и l/r. Согласно этому типу дуальности, если в одной теории раз-
мерность пространства свернута с радиусом г, то в другой теории она будет свернута с
радиусом 1/г, и при этом обе теории будут описывать одну и ту же физику. Τ дуальны-
ми теориями являются теории Типа IIА и Типа ПВ, а также гетеротические теории
SO(32) и Е8 χ Ε8. S дуальность связывает теории, в которых предел сильной связи од-
ной теории является пределом слабой связи другой теории, и наоборот. Для характе-
ристики сильной или слабой связи вводится константа связи (при сильной связи эта
константа больше 1, при слабой - меньше), которая представляет собой "положитель-
ное число, определяющее вероятность основных процессов в теории струн - распада
одной струны на две или соединения двух струн в одну. В каждой теории струн имеется
своя константа связи, значения которой должно вычислять из некоторого уравнения.
В настоящее время подобные уравнения недостаточно изучены, для того чтобы из них
можно было получить какую-либо полезную информацию"24. S дуальными (в 10 из-
мерениях) являются теории Типа I и Гетеротическая SO(32). Кроме того, S дуальной
является теория Типа ПВ.
Безусловно, можно было бы еще описывать основные свойства и особенности со-
временной теории струн, однако сказанного уже достаточно, для того чтобы сделать
некоторые выводы относительно ее гносеологического и онтологического статуса.
Начнем с гносеологии.
С этой точки зрения, по крайней мере, по канонам современного естествознания,
теория струн (М-теория) обладает одним существенным недостатком - эмпирической
неверифицируемостью. Этот недостаток вполне прогнозируем и ожидаем. Действи-
тельно, принимая во внимание то, что теория струн описывает минимально возмож-
ные (на настоящее время) масштабы микромира, которые находятся за пределами се-
годняшних эмпирических возможностей физики, необходимо признать, что такое
описание возможно только на чисто теоретическом уровне. Безусловно, минималь-
ные критерии "эмпирической непротиворечивости" выполняются. Теоретики разра-
батывают свои теории таким образом, чтобы они не входили в противоречие с уже из-
вестными эмпирическими факторами физики элементарных частиц с одной стороны,
и теоретически решали проблемы, не решаемые в других теориях , с другой. Одна-
ко отсутствие противоречий еще не может рассматриваться как эмпирическое под-
тверждение теории, а получение новых предсказательных следствий в области, до-
ступной эмпирике, пока не удается. В свою очередь новые предсказательные след-
ствия в области собственно теории струн в силу эмпирической неверифицируемости
теории этой области не могут быть проверены. Иными словами, область эмпирики и
область, которую описывает теория струн, не совпадают, а современную эмпирическую
147

область микромира могут описывать (с определенными недостатками) и другие теории
(например, основанные на точечной модели). Пользуясь терминологией, предложенной
А.Н. Павленко , можно сказать, что современная теория струн "зависла" в стадии "эмпи-
рической невесомости", причем в настоящее время специалисты не видят хотя бы са-
мых общих перспектив вывести ее из этого состояния. Как отмечает A.B. Маршаков,
"... в данном обзоре речь пойдет о теории (теории струн. - Т.Я.), существование кото-
рой не проверяемо экспериментально в опытах по физике элементарных частиц"27.
Проводя аналогии с античными представлениями об "основах мира" и принимая во
внимание сложную математизированность современной теории струн, ее можно упо-
добить, скорее, не учениям о стихиях первых натурфилософов, и неатомистическим
учениям Демокрита и его предшественников и последователей. Наиболее уместной
здесь была бы аналогия с учением Платона об "основах мира" в виде математических
объектов - треугольников. Струны, как сложные пространственные математические
(по крайней мере, до настоящего времени) объекты, претендующие на роль "основа-
ний материи", конечно, очень далеки от платоновских треугольников, однако принци-
пы их "конструирования" весьма похожи - эмпирическая реальность заменяется мате-
матически неверифицируемым объектом. Однако здесь есть и принципиальное разли-
чие: Платон подобную ситуацию постулирует изначально, тогда как современные
физики надеются, что рано или поздно проблема струн будет переведена в плоскость
верификации, и в этой плоскости будет получено ее или положительное, или отрица-
тельное решение. Впрочем, как видно из вышеприведенной цитаты, до этого еще да-
леко, поскольку и с теоретической точки зрения теория еще далека от совершенства.
Как замечает тот же автор, «... опыт развития теории струн чрезвычайно обогатил со-
временную физику новыми идеями. Беда заключается в том, что на сегодняшний день
теория струн не обладает не то что развитым, а даже хоть в какой-то степени постро-
енным формализмом, позволяющим проводить вычисления физических эффектов
"без применения интуиции". Все эти проблемы существуют на фоне усиленного раз-
вития связей с различными разделами математики и математической физики и гово-
рят о том, что отсутствие формализма носит пока не математический, а физический
характер»28. Смысл этой цитаты очевиден. "Физический формализм" в той или иной
степени предполагает собой "выход" на эмпирическую верификацию, тогда как "ма-
тематический формализм" этого "выхода" лишен принципиально. Это означает, что
хотя вывод из состояния "эмпирической невесомости" теории струн весьма желате-
лен, но, к сожалению, еще не просматривается.
Состояние "эмпирической невесомости" можно уподобить кантовскому "чистому
разуму" и его антиномиям, одна из которых29 содержательно совпадает с основным
предметом теории струн. Пользуясь кантовской терминологией, гносеологический
статус теории струн можно определить как продукт "чистого разума", далекий от
"практических" аспектов. Подобная ситуация была достаточно подробно проанализи-
рована Кантом. Результатом этого анализа стал так называемый "коперниканский пе-
реворот" Канта. Суть этого переворота заключалась в онтологизации гносеологии, в
замене онтологической проблематики гносеологической, акцентировании внимания
на решении проблемы познающего субъекта, а не познаваемого объекта. Согласно
Канту, подобная ситуация возникает при несоответствии ("несоизмеримости") друг
другу субъекта и объекта познания, их качественной разнородности, которая проис-
текает из-за ограниченности эмпирических способностей и возможностей человека
как познающего субъекта. В применении к теории струн этот тезис означает, что эм-
пирические способности человека весьма ограничены на микроуровне, тогда как тео-
рия струн теоретически описывает те аспекты реальности микромира, которые ле-
жат далеко за их (эмпирических возможностей) пределами.
Из подобных оснований (несоответствия, "несоизмеримости", субъекта и объекта
познания) исходит и марксизм. Однако между кантианством и марксизмом есть прин-
ципиальная разница. Если, по Канту, это несоответствие носит абсолютный, статиче-
ский характер, то согласно марксизму данная "несоразмерность" является относитель-
148

ной и динамичной, "параметры" которой находятся в постоянном изменении и ка-
чественной перестройке. В свою очередь динамика "несоразмерности" субъекта и
объекта обусловлена динамикой самого субъекта познания, "катализатором" которой
выступает постоянно расширяющаяся область практического взаимодействия чело-
века с окружающим его миром, которое, в свою очередь, расширяет эмпирические
возможности человеческого познания, придавая тем самым, на каждой ступени позна-
ния, вышеуказанной "несоразмерности" новое качество. Собственно говоря, развитие
естествознания XX столетия, и в первую очередь физики, многократно подтвердило
этот тезис. Целый ряд новых дисциплин, таких как квантовая физика в целом, специ-
альная и общая теория относительности, теории объединения (по крайней мере, сла-
бого и электромагнитного) взаимодействий, квантовая хромодинамика и многое дру-
гое существенным образом расширили "горизонты" теоретического описания мира, а
в некоторых аспектах также и эмпирических возможностей познания. В этом смысле
теорию струн можно рассматривать как еще один дополнительный "тест" в вопросе о
статичности или динамичности познающего субъекта, и, безусловно, в случае ее эм-
пирического подтверждения или опровержения приоритет, по крайней мере, на дан-
ном этапе будет признан за динамической концепцией. У этой концепции есть преиму-
щество - она является существенным стимулом познания, давая нам мотивы откры-
вать новые горизонты и перспективы. Можно также ожидать, что теория струн
может не оказаться "предельной теорией" в том смысле, что струны не являются эле-
ментарными, или "предельными" объектами, дальнейшее структурирование которых
невозможно. По крайней мере, специалисты не исключают такой возможности. Как
отмечает Брайн Грин, "итак, еще одна возможность, в случае, если теория струн не
окажется окончательной теорией, состоит в том, что струны образуют еще один слой
в луковице мироздания, слой, который становится видимым в масштабах планковской
длины, но который не является последним слоем. В этом случае струны могут состо-
ять из еще более мелких структур. Специалисты по теории струн осознают такую воз-
можность и ведут теоретические исследования в этом направлении. На сегодняшний
день эти исследования привели к некоторым интригующим догадкам о более глубо-
ких уровнях структуры, но они еще не получили окончательного подтверждения" .
Как было сказано выше, еще в теории Канта, а потом и в марксизме гносеология
по своей значимости была поставлена на место онтологии, однако это не мешает
сформулировать некоторые общие (или обобщенные) принципы, которые можно на-
звать онтологическими. Очевидно, что в этих принципах будут отражены, в том чис-
ле, и свойства субъекта, аппроксимированные на объект. И в этом смысле теория
струн в полной мере соответствует марксистской концепции динамического субъекта
и ее "зеркального отражения" в объективной реальности - представлениям об окру-
жающем мире как сложной, системно организованной, динамической реальности.
Именно эти представления можно отразить в онтологических принципах, сформули-
ровав их следующим образом:
1. Принцип онтологической первичности связей. Рассматривая всякий объект, с од-
ной стороны, как систему, состоящую из элементов, а с другой стороны, как элемент
системы более сложного порядка, можно утверждать, что его сущность и существова-
ние будут определяться его связями. Эти связи можно подразделять как на внутренние
(внутри системы между ее элементами), так и на внешние (между объектом как эле-
ментом системы и другими элементами). Кроме того, связи можно классифицировать
на пространственные (системные) и временные (динамические, причинно-следствен-
ные). Теория струн в своих основах является характерным примером, иллюстрирую-
щим этот принцип. Первичные, онтологические свойства материи (материальных час-
тиц), такие как масса, спин, заряд и пр., выступают в этой концепции не как некоторая
"первичная данность" (субстанция), а как "функция" (или зависимость, связь) катего-
рии "движение" (колебания струны). В свою очередь сама струна представляется не
субстанциональным (автономно независимым) объектом, а системой, зависящей (или
связанной) с размерностью и топологией пространства. Однако и сама топология, и
149

размерность пространства обладают не статичными, а динамичными свойствами, что
также позволяет выделить в ней временные связи. Таким образом, струна, как модель
элементарных частиц, представляет собой систему с множеством связей - внутренних
и внешних (возникающих при взаимодействии струн), пространственных и временных.
2. Принцип актуального многообразия объектов реальности. Суть это принципа
заключается в том, что в силу актуального качественного многообразия связей сами
объекты реальности представляют собой множество актуально существующих, ка-
чественно разнородных объектов, обладающих различными фундаментальными
свойствами. Этот принцип еще можно назвать принципом мультиверсализма, в проти-
воположность принципу универсализма, утверждающего качественную однородность
онтологических свойств объективного мира. Наиболее нагляден этот принцип в со-
временной космологии31, однако он применим и для теории струн как теории, описы-
вающей минимально возможные на сегодняшний день масштабы реальности. Акту-
ально существующее многомерное пространство, актуально существующие струны
как объекты такого пространства, свойства дуальности теории струн (особенно Т-ду-
альности) позволяют говорить о том, что этот принцип реализуется и в теории струн в
полной мере. Эта теория отражает некоторые из бесконечного множества качествен-
ных аспектов объективной реальности, заставляя нас совершенно по-новому взгля-
нуть на привычные и устоявшиеся в нашем сознании ее свойства.
Примечания
Здесь, как и далее, с точки зрения рассматриваемой темы важна не строгая хронологическая после-
довательность, а концептуальные сдвиги и изменения в представлениях об основаниях мира. Айперон,
как начало мира, был предложен Анаксимандром раньше, чем в качестве первооснов были предложены
огонь, воздух или же все четыре стихии сразу (Эмпедокл). Однако все эти концепции лежат в рамках еди-
ного, "вещественно непрерывного" представления оснований мира.
2 Античным грекам времен Пифагора (как и ему самому) уже было известно положение о несоизме-
римости гипотенузы и катетов в равнобедренном прямоугольном треугольнике, однако "коэффициенту
несоизмеримости" еще не был приписан статус самостоятельного типа чисел.
3 См. Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 3. М., 1989. С. 457^60.
4 То, что Платон, как основные и первичные, указывал именно пространственные характеристики, го-
ворит следующая цитата: "...каждому, разумеется, ясно, что огонь и земля, вода и воздух суть тела, а вся-
кое тело имеет глубину. Между тем любая глубина по необходимости должна быть ограничена некото-
рыми поверхностями; притом всякая прямолинейная поверхность состоит из треугольников". Платон.
Тимей 53-d. Здесь, как и далее, нигде нет указаний на вещественность этих треугольников, а следователь-
но, он рассматривает их в первичном понимании - как сугубо пространственные, а не вещественные мате-
риальные объекты.
Строго говоря, специальная теория относительности рассматривала инерциальные системы, движу-
щиеся со скоростями, близкими к скоростям света, а общая теория относительности являлась ее обобще-
нием на неинерциальные системы, обладающие значительным гравитационным полем, притом, что ско-
рость их движения могла быть значительно меньше скорости света.
6 Теория сильного взаимодействия.
Существенным отличием атома от элементарной частицы было то, что элементарные частицы име-
ют способность преобразовываться в различные виды друг друга, тогда как атомы в своем изначальном
понимании были лишены этого качества.
8 Позитивно заряженный электрон называется позитрон.
Более подробно о соответствующих типах и классах частиц, об их классификации, о теориях объеди-
нения существует очень много литературы, см., например, Окунь Л.Б. Физика элементарных частиц. М,
1988. Окунь А.Б. Лептоны и кварки. М., 1990 и др.
10 Точечная модель полностью удовлетворяет постулатам квантовой физики. Все частицы в ее рамках
обладают корпускулярно волновым дуализмом, что означает, что в некоторых случаях они ведут себя
как частицы, а в некоторых как волны (огибают препятствия). Кроме того, согласно соотношению не-
определенностей Гейзенберга элементарные частицы не локализуются в пространстве таким образом,
чтобы одновременно у них можно было определить положение и направление движения. Это означает,
что они находятся в постоянном спонтанном хаотическом движении.
1 Гинзбург В Л. О некоторых успехах физики и астрономии за последние три года // Успехи физиче-
ских наук. 2002. Т. 172. № 2. С. 213-219.
12 Название "суперструны" возникло, когда теория струн стала включать в себя тезис о симметрии
между частицами поля и частицами вещества.
150

13 Ссылки на сами работы, а также комментарии к ним см., например, Маршаков A.B. Теория струн
или теория поля? // Успехи физических наук. 2002. Т. 172. № 9. С. 979-1020.
14 Грин Брайн. Элегантная Вселенная. Суперструны, скрытые размерности и поиск окончательной
теории. М., 2004. С. 97.
15 На русском языке в 1990 г., в соавторстве с Виттеном вышла их фундаментальная монография в 2-х т.:
Грин М., Шварц Дж., Виттен Э. Теория суперструн в 2 т. Т. 1. Пер. с англ. М., 1990; Грин М., Шварц Дж.,
Виттен Э. Теория суперструн в 2 т. Т. 2. 1990.
16 Здесь речь идет не о струнах, описывающие различные типы частиц, а о различном качественном
представлении самих струн, безотносительно к тому, какие частицы они описывают.
И общая, и специальная теории относительности описывает одни и те же системы, в смысле их ско-
рости движения, только специальная теория относительности описывает инерциальные системы, а общая
обобщает это описание и на неинерциальные системы.
18 Общая теория относительности, как теория, рассматривающая гравитацию, имеет еще в своей
структуре постоянную тяготения G.
ί9 Маршаков A.B. Теория струн или теория поля? // Успехи физических наук. 2002. Том 172. № 9.
С. 985.
20 Там же. ч
21 Мировой лист является аналогом мировой линии в релятивистской механике.
22 Там же (см. сноску 19). С. 1017.
23 Симметрия между частицами поля и частицами вещества.
24 Грин Брайн. Там же. С. 265-266.
25 К таким решениям может быть отнесена "сшивка" в рамках теории струн гравитации и квантовой
механики, объяснение свойств и качеств элементарных частиц, отсутствие "свободных параметров" в
теории струн (в отличие от теории, основанной на точечных моделях) и некоторые другие.
Павленко А.Н. "Стадия эмпирической невесомости теории" и ad hoc аргументация // Философия на-
уки. Вып. 4. М.: ИФРАН. 1998. С. 108-118.
27 Маршаков A.B. Там же. С. 978.
28 Там же. С. 1015.
29 Речь идет о "второй противоположности трансцендентальных идей", которая формулируется следу-
ющим образом: "Всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей и вообще существует
только простое и то, что сложено из простого", и антитезис: "Ни одна сложная вещь в мире не состоит из
простых частей, и вообще в мире нет ничего простого". Кант Иммануил. Критика чистого разума. С. Пе-
тербург. 1993. С. 278-279.
30 Грин Брайн. Элегантная Вселенная. Там же. С. 100.
31 См., напр., Тарароев Я.В. Современная космология - взгляд извне // Вопросы философии. 2006. № 2.
151

ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ
Творчество Φ·Μ· Достоевского
в зеркале философии Льва Шестова
Е. В. МАРЕЕВА
Предлагаемую трактовку творчества Ф.М. Достоевского можно понять в свете
двух важных черт русской философии XIX в.
Первое. Если в Западной Европе философия развивалась в основном в универси-
тетах, то в России даже в XIX в. университетская философия не имела серьезных до-
стижений. Гегель, как известно, обрел максимальную популярность у немецкой моло-
дежи, будучи не только профессором, но и ректором Берлинского университета. Что
касается России, то приглашенных профессоров-немцев здесь часто изгоняли по подо-
зрению в "ересях", а в последний период правления Николая I философия была даже
запрещена для преподавания в университетах и оставалась только в духовных акаде-
миях.
В результате философия в России XIX в. получила развитие в основном благодаря
людям свободных профессий. Ведь П.Я. Чаадаев, И.В. Киреевский, В.Г. Белинский,
Н.Г. Чернышевский, Л. Шестов и др. были свободными писателями, не повязанными в
своих воззрениях казенной службой по ведомству министерства народного просвеще-
ния. Философы в России XIX в. не преподавали, а занимались литературой. Но и лите-
раторы, в свою очередь, в силу особых обстоятельств русской жизни, создавали про-
изведения с философским смыслом и подтекстом. И наиболее яркой фигурой в этом
плане является именно Ф.М. Достоевский, которого на Западе привычно считают
наиболее оригинальным русским "философом".
Второе. Русская философия XIX в. изначально оказалась меж двух огней. С одной
стороны, она не могла не испытать мощного влияния немецкой классики в лице Канта
и Гегеля. Вспомним о В.Г. Белинском, который не знал немецкого, а потому его "ге-
гельянство" сформировалось на основе пересказов произведений Гегеля М.А. Баку-
ниным. С другой стороны, уже И.В. Киреевский и славянофилы первого поколения
испытывают влияние немецких романтиков и "позднего" Шеллинга, которого можно
считать предтечей неклассического философствования. Хотя, отметим, что С. Кирке-
гор, слушавший лекции Шеллинга в Берлине, не нашел у него прямых ответов на му-
чившие его вопросы.
Проблемы, спровоцировавшие формирование неклассической философии в тру-
дах А. Шопенгауэра и С. Киркегора, были более чем реальными. И творчество Досто-
© Мареева Е.В., 2007 г.
152

евского - это своеобразный камертон, отзывающийся на эти проблемы. К XIX в.
стремление к высоким идеалам сменяется трезвым расчетом, добро - пользой, красо-
та - удобством. Парадоксальным вызовом такой действительности и стали образы
"подпольного человека" и Родиона Раскольникова, которые превратили Достоевско-
го в выдающегося русского философа, напрямую определившего умонастроения
Ф. Ницше, Л. Шестова, С. Франка и косвенно - всей философствующей интеллиген-
ции XIX-XX вв.
А теперь о Льве Шестове. Именно книга о Достоевском, которую перевели на во-
семь языков, включая китайский, принесла ему мировую славу. Впервые изданная в
1903 г., она называлась "Достоевский и Ницше (Философия трагедии)". Но свой осо-
бый смысл эта книга обретает в сопоставлении с другим произведением Шестова того
же времени под названием "Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше (Философия и
проповедь)". Это были первые оригинальные произведения Шестова, в которых он
смотрит на выдающихся русских писателей сквозь призму идей западного мыслителя
Ф. Ницше, вычленяя тем самым нечто новое и неожиданное в их позициях.
Незадолго до своей смерти в 1938 г. Л. Шестов уточнил три источника, из которых
последовательно питалась его мысль. В статье, которую он посвятил памяти Э. Гус-
серля (своего близкого друга), Шестов отмечает, что "первым учителем" у него был
Шекспир, от которого он двинулся к философии Канта. "Но Кант не мог дать ответы
на мои вопросы, - пишет он. - Мои взоры обратились тогда в иную сторону - к Писа-
нию"1. По неизвестной причине Шестов здесь не указывает на Ницше, который опре-
деляет суть его учения не меньше, чем Писание. Не указывает он здесь и на Достоев-
ского, позволившего ему лучше понять самого себя.
Сравнивая Толстого с Достоевским, Шестов сопоставляет два взгляда на свободу.
Для Толстого в его зрелые годы было истинным классическое понимание свободы,
связанное с ограничением себя в пользу другого, будь то человек, народ или Бог. И в
этом, по его представлениям, смысл подлинной религиозности и морали. Иной вектор,
согласно Шестову, заключался в духовной эволюции Достоевского. Опыт каторги,
считает он, помог Достоевскому открыть противоположный смысл свободы. В обсто-
ятельствах тюрьмы, каторги, когда человек опускается в "последние глубины", ему
открывается, что свобода - это вовсе не самоотречение, а произвол. А в самоотрече-
нии, наоборот, состоит смерть свободы.
И Толстой, и Ницше отдавали должное таланту Достоевского, но при этом, как
считает Шестов, ценили противоположные стороны в его творчестве. «Ницше близки
были подпольные рассуждения первой части "Преступления и наказания", - пишет
Шестов. - Он сам, с тех пор как заболел безнадежно, мог видеть мир и людей только
из своего подполья и размышлениями о силе заменять настоящую силу. Он простил
охотно Достоевскому вторую часть - наказание за первую - преступление. Гр. Тол-
стой - обратно: за вторую часть - простил первую» .
Родион Раскольников, по мнению Шестова, бросает вызов и морали, и христиан-
ской религии от имени законов природы, где побеждает сильный. В своей книге о
Льве Толстом он подчеркивает тот факт, что, с природной точки зрения, наши страда-
ния и не страдания вовсе. Ведь, если один в жизненной борьбе победил, а другой ока-
зался повержен, то его муки соответствуют естественному ходу событий. Почему сис-
тематически практикуемую природой жестокость, спрашивает Шестов, мы в отноше-
нии человека воспринимаем как противоестественную и незаконную? «Грому - мож-
но убивать, а человеку - нельзя, - пишет он. - Засухе можно обрекать на голод огром-
ный край, а человека мы называем безбожным, если он не подаст хлеба голодному!
Должно ли быть такое противоречие? Не является ли оно доказательством, что мы,
поклоняясь противному природе закону, идем по ложному пути и что в этом - тайна
бессилия "добра", что добродетелям так и полагается ходить в лохмотьях, ибо они слу-
жат жалкому и бесполезному делу?»3
В "Анне Карениной", считает Шестов, неестественные, фальшивые нормы культу-
ры пытаются одержать победу над живой жизнью. Но их власть над человеком, заме-
153

чает он, даже в этом романе Толстого относительна. Тем более, это касается романа
"Война и мир". Анализируя эпилог "Войны и мира", Шестов пишет: «Здоровый ин-
стинкт должен подсказать истинный путь человеку. Кто, соблазнившись учением о
долге и добродетели, проглядит жизнь, не отстоит вовремя своих прав, тот "пусто-
цвет". Таков вывод, сделанный графом Толстым из того опыта, который был у него в
эпоху создания "Войны и мира". В этом произведении, в котором автор подводит итог
своей 40-летней жизни, добродетель an sich, чистое служение долгу, покорность судь-
бе, неумение постоять за себя - прямо вменяются человеку в вину» .
Приведенные рассуждения Шестова очень важны для прояснения его позиции.
Эпилог "Войны и мира", если согласиться с Шестовым, доказывает, что жизнь в соот-
ветствии с моральным законом не может быть настоящей жизнью. Мораль не орга-
нична человеческой сути. Настоящий человек лишь надевает маску добродетели, в от-
личие от сострадательных "выродков", вроде Сонечки Мармеладовой у Достоевского.
Если в одной из своих первых работ "Шекспир и его критик Брандес" Шестов дока-
зывает, что "по ту сторону добра и зла" человек оказывается в результате неимовер-
ных страданий, то в работе о Толстом он пишет о том, что вне морали люди находят-
ся изначально в силу своего здорового инстинкта. Впоследствии Шестов уделит мно-
жество страниц объяснению того, как страдания Ницше спровоцировали его отказ от
морали и мира культуры в целом. И, несмотря на это, образ человека у Шестова дво-
ится. Здоровый аморализм и эгоизм то присущи человеку изначально, то являются ре-
зультатом его неимоверных страданий. Аналогичная двойственность присутствует в
понимании Шестовым сути человеческого существования, которое то с самого начала
болезненно трагично, то в нем, наоборот, изначально царствует здоровая стихия жиз-
ни. И надо сказать, что анализ творчества Достоевского не уменьшает, а усиливает
эту двойственность позиции Льва Шестова.
Противоречивость в воззрениях Шестова нарастает, когда он переходит к феноме-
ну "подпольного человека", который из опыта "униженного и оскорбленного" сделал
самые крайние выводы. Шестов отмечает, что, осознав ложь жизни в соответствии с
идеалами "высокого" и "прекрасного", этот человек пришел в ужас и нашел силы по-
рвать с собственным прошлым. И Шестов, вслед за Достоевским, предлагает нам вы-
слушать этого уединенного человека. "Нужно выслушать человека таким, каков он
есть, - пишет он. - Отпустим ему заранее все его грехи - пусть лишь говорит правду.
Может быть - кто знает? - может быть, в этой правде, столь отвратительной на пер-
вый взгляд, есть нечто много лучшее, чем прелесть самой пышной лжи?"5
Правда, которую сообщает нам о себе "подпольный человек", на самом деле от-
вратительна. Это исповедь мизантропа, и даже более того. Обращаясь к Лизе, он про-
износит фразу, которая теперь широко известна: "я скажу, чтоб свету провалиться, а
чтоб мне всегда чай пить". И это означает эгоцентризм, дальше которого уже идти
просто некуда. Ведь "подпольный человек" противопоставляет себя не только культу-
ре, но и природе. "Законы природы", по замечанию "подпольного человека", постоян-
но и больше всего обижали его, а потому он отрекается от мира, от всего мироздания.
Но важно понять, что при этом остается на стороне индивида.
Эгоцентризм доводит мысль о человеке как мере всех вещей до ее логического
предела. Человеческое Я здесь мера самого себя, и никто, и ничто ему в этом не указ.
Характерно, что такая позиция получает многообразные обоснования именно в XIX в.
Российский историк культуры Л.М. Баткин в своей книге о становлении творческой
индивидуальности в эпоху Возрождения отмечает, что именно в XIX в. жизнь и смерть
человека начинают потрясать не своей повторяемостью, а уникальностью. Но у осо-
знания неповторимости человеческого Я есть свои грани. И поначалу, замечает Бат-
кин, единственность и неповторимость Я позволительна лишь "гению" или "демону",
что демонстрирует вся романтическая поэзия, и лермонтовский "Демон", в частности;
но проходит время, и, достигая зенита, идея уникальности личности обнаруживает
другую сторону. "А, может быть, любое Я - вселенная?" - повторяет Баткин писателя
154

Ю. Олешу6. И тем самым он обозначает те рамки и то направление, в котором дви-
жется Достоевский, исследуя этот феномен.
Родион Раскольников решается на убийство, чтобы проверить, а точнее, подтвер-
дить свою исключительность. Ведь как раз романтическая исключительность, или,
другими словами, неординарность возвышает его над общим правилом. В противопо-
ложность ему, "подпольный человек" ординарен, и по причине своей обыкновеннос-
ти противопоставляет правилам и всему миру не гордыню, а бытовую потребность.
Протест здесь соответствует масштабам личности, и в центре пустой "вселенной",
именуемой "подпольным человеком", стоит стакан горячего чаю.
Подчеркнем, что в книге о Достоевском Шестов заявляет об эгоистической приро-
де человека более определенно, чем в книге о Толстом. Все герои трагедий, о кото-
рых повествует Достоевский, по убеждению Шестова, - "эгоисты", и каждый из них по
поводу своего несчастья зовет к ответу мироздание. Ведь не только "подпольный че-
ловек", но и Иван Карамазов в последнем романе Достоевского прямо заявляет: "я ми-
ра не принимаю". Иван Карамазов, как и его отец, "эгоист до мозга костей", и потому,
хотя и получил серьезное образование, не желает, пишет Шестов, поступиться своей
личностью, растворяя ее в природе или высшей идее.
В каждом герое Достоевского, отмечает Шестов, живет "подпольный человек".
"Соответственно этому все безобразное, отвратительное, трудное, мучительное, сло-
вом, все проблематичное в жизни находит себе страстного и талантливейшего выра-
зителя в Достоевском"7. Но в этом всего лишь часть правды, потому что "подпольный
человек", как подчеркивает Шестов уже в разговоре о Ницше, таится в каждом из нас.
Ссылаясь на "Человеческое, слишком человеческое", он сравнивает эгоизм со "змеи-
ным жалом", которое существует всегда, но заявляет о себе лишь в определенных об-
стоятельствах. Пока обстоятельства складывались благоприятно, пишет Шестов, мог
ли кто-нибудь заподозрить в кротком и мягком профессоре Фридрихе Ницше "змеи-
ное жало" - "ту крайнюю форму эгоизма, которая привела подпольного человека к
дилемме: существовать ли миру или пить чай ему, подпольному герою?"8 И мог ли
кто-нибудь, глядя на его преданное служение науке и искусству, продолжает Шестов,
предположить, что наступит момент, "когда волею судеб пред Ницше предстанет уже
не теоретически, а практически вопрос - что сохранить, воспетые ли им чудеса чело-
веческой культуры или его одинокую случайную жизнь..." .
В выраженной здесь антитезе личность явным образом противопоставлена культу-
ре. Но как раз масштаб личности Ницше позволяет взглянуть на его трагедию с дру-
гой стороны. Неповторимая личность профессора Ницше - порождение не природы, а
культуры XIX в. И именно в ней - культуре XIX в. - причина того, что, попав в беду,
Ницше не нашел в ней для себя опоры. На разгадку этой тайны указывает сам Ницше.
В предисловии к статье о Вагнере он пишет о самом себе: "я, так же, как и Вагнер,
сын нашего времени, décadent. Только я понял это и боролся с этим, философ во мне
боролся с этим" .
К сожалению, Ницше нашел чисто декадентский выход из своей трагической ситу-
ации. Он был декадентом, и им остался. Его протест против кризиса культуры - это
отражение, а не преодоление существующего положения дел. Ведь Сверхчеловек -
это декадентская пародия на неповторимое человеческое Я, где суррогатом духовного
богатства является сугубо телесная мощь и телесное здоровье. Общение с себе подоб-
ными здесь низведено до той мизантропии и жажды утвердиться за счет другого, ко-
торая встречается на каждом шагу в мире культуры до и после Ницше, но характерно,
что ту ненависть к культуре, которая рождается у Ницше в болезненной борьбе с са-
мим собой, Лев Шестов принимает за чистую монету, и хотя ему свойственны углуб-
ленные экскурсы в историю вопроса, везде он видит то, что хочет видеть.
Ответ на трагизм жизни у Достоевского дает Соня Мармеладова из "Преступления
и наказания", его дает старец Зосима из "Братьев Карамазовых" и, конечно же, Иисус
Христос, к которому постоянно обращается Достоевский в своем "Дневнике писате-
ля". Известна формула Достоевского "Красота спасет мир", в которой речь идет не о
155

внешней гармонии мироздания, а о Красоте, тождественной Добру. И этот идеал, по
убеждению Достоевского, воплощает в себе Христос.
В главе "Старые люди" "Дневника писателя" за 1873 г., а затем в письме к
В.А. Алексееву от 7 июня 1876 г. Достоевский пишет о том, что если не будет у людей
жизни духовной, воплощенной в идеале Красоты, то затоскует человек, умрет, с ума
сойдет. Потому и вселил Господь в души людей идеал Красоты, который Христос нес
в Себе и в Слове своем. Благодаря ему, пишет Достоевский Алексееву, "все станут
один другому братьями и тогда, конечно, работая друг на друга, будут и богаты... Но
если дать и Красоту, и Хлеб вместе? Тогда будет отнят у человека труд, личность,
самопожертвование своим добром ради ближнего — одним словом, отнята вся жизнь,
идеал жизни"11.
Заметим, что в этом отрывке из личного письма Достоевский пишет не от имени
своих героев, а от собственного имени. В письмах и дневниках часто исповедуются, но
"Дневник писателя" у Достоевского - это исповедь на глазах общественности не толь-
ко для себя, но и для других, и как раз эту сторону творчества Достоевского пол-
ностью игнорирует Лев Шестов, интересуясь скрытыми установками героев Достоев-
ского, а не явными утверждениями их создателя.
Обращаясь, как и Достоевский, к новозаветным темам, Шестов решает вопрос о
спасении по-другому, поскольку и здесь видит выход лишь в мощи нашего эгоизма, а
не в сострадании к другим. Именно эгоизм у Шестова оказывается силой, способной
на чудо. Данная тема в работе "Достоевский и Ницше (Философия трагедии)" еще зву-
чит вполголоса. Так, Раскольников, по убеждению Шестова, ищет надежду лишь в
сказании о воскресении Лазаря, игнорируя и Нагорную проповедь, и притчу о фарисее
и мытаре. Уже на каторге, утверждает Шестов, Раскольникова волнует лишь воскре-
сение Лазаря, знаменующее великую силу творящего чудеса.
Но тема чуда приобретает свойственное только ему, Шестову, звучание, когда он
акцентирует внимание на словах из "Евангелия": "блаженны нищие духом". Здесь на-
мечаются контуры той мистической морали, которая была предложена им впослед-
ствии. "Раскольников, - пишет Шестов, - судил правильно: точно существуют две мо-
рали, одна для обыкновенных, другая для необыкновенных людей, или, употребляя
более резкую, но зато более выразительную терминологию Ницше - мораль рабов и
мораль господ"12, и господином человека делает, подчеркивает Шестов, не характер, а
ситуация, в которой просыпается присущая каждому жажда жизни - эгоизм. Именно
это "возвышающее свойство" превращает раба в господина.
Шестов определяет эгоизм именно так - "возвышающее свойство". «Это значит, -
пишет он, оканчивая работу о Ницше и Достоевском, - что Ницше решается видеть в
своем "эгоизме", который он когда-то называл "змеиным жалом" и которого так бо-
ялся, уже не позорящее, а возвышающее свойство»13. Таким образом, именно эгоизм
превращает "подпольного человека" из посредственности в "высшую натуру". Жажду
жизни и самоутверждения Шестов кладет в основу библейской веры. И она же пред-
стает у него в роли Божьей воли. Эгоистическая свобода человека, утверждает Шес-
тов в книге о Достоевском и Ницше, близка божественной стихии. А мир, подчинен-
ный законам, по его убеждению, - результат грехопадения, т.е. дьявольское создание.
Как мы видим, тема Бога и его присутствия в мире находится на периферии первых
работ Шестова, лейтмотив которых - учение Ницше. Взгляды Шестова органичны
"философии жизни", а разговор о Боге возникает там, где Шестов хочет сказать: ате-
ист Ницше ближе Всевышнему, чем лицемерные проповедники добра и сострадания.
Вера для Шестова в эти годы - желаемое, а не действительное. О ней он говорит как о
благодати, посещающей в наши дни немногих, и в свете этих надежд и поисков осо-
бый смысл обретают отдельные высказывания и намеки Льва Шестова.
Так, в характеристике своего "предтечи" Достоевского Шестов говорит о Н. Ми-
хайловском, который почувствовал в великом русском писателе «"жестокого челове-
ка", сторонника темной силы, искони считавшейся всеми враждебной»14. Шестов не
называет Сатану по имени, но уточняет, что Михайловский не угадал всей опасности
156

этого врага. "Не мог он думать двадцать лет тому назад, - пишет Шестов, имея в виду
ницшеанство, - что подпольным идеям суждено вскоре возродиться вновь и предъ-
явить свои права не робко и боязливо, не под прикрытием привычных, примиряющих
шаблонных фраз, а смело и свободно, в предчувствии несомненной победы"15.
Не нам судить, кто - Бог или Сатана - победил в конце концов в сердце Шестова,
определив его трактовку библейской веры. Но ясно то, что такая вера была и есть
антипод любых идеалов. У этой "веры" нет ничего общего ни с православной собор-
ностью, ни с библейским смирением. Но главное, что Бог Шестова, признающий толь-
ко веру "нищих духом", сам не есть Дух. Более того, Бог у Шестова не имеет отноше-
ния к вечности, и здесь Шестов безусловно превосходит своего единомышленника
С. Киркегора.
В статье "Лев Шестов и Киркегор" Николай Бердяев замечает, что Шестов - враг
вечности, поскольку она от змия. "Ну а как же быть с вечной жизнью конкретных жи-
вых существ, - задается он вопросом, - вечной жизнью Иова, Сократа, несчастного
Ницше, и несчастного Киркегора, и самого Л. Шестова?"16 При отсутствии вечности
смыслом действий Бога становится исполнение человеческих желаний, преодоление
земных несчастий, и не более. «Бог есть возвращение любимого сына Исаака Авра-
аму, - пишет Бердяев, - волов и детей Иову, возвращение здоровья Ницше, Регины
Олсен Киркегору. Бог есть то, что бедный юноша, мечтавший о принцессе, получил
принцессу, чтобы подпольный человек "пил чай"...»17. И тогда мы в порочном круге.
Бесконечные возможности Бога служат лишь тому, чтобы разрешать конечные про-
блемы земной жизни.
К словам Бердяева стоит прислушаться. Ему ясно, что такого рода парадоксы, как
у Шестова, возникают из несовместимости Библии с ницшеанством, из невозможнос-
ти дать библейскую транскрипцию "философии жизни". Заметим, что, стремясь к об-
новлению христианства, Бердяев попадает в ту же ловушку. Его учение - это иная по-
пытка соединить ницшеанство с христианством. Потому-то Бердяев и Шестов так хо-
рошо подмечали недостатки друг друга.
Характерно, что Бердяеву в оценке Шестова противоречит о. Василий Зеньков-
ский. Зеньковский изо всех сил стремится представить Шестова ортодоксом и в этой
роли противопоставить религиозным романтикам начала XX в. Для него аксиома -
религиозное целомудрие этого мыслителя. "Мы не знаем достаточно содержания его
верований, - отмечает Зеньковский, - хотя не будет большой ошибкой сказать, что он
принимал и Ветхий, и Новый Завет, - во всяком случае у него есть немало высказыва-
ний, говорящих о принятии им христианского откровения".
В то же время Зеньковский оспаривает мнение, согласно которому Николай Бер-
дяев - выразитель православного направления в религиозной мысли. «Бердяева на За-
паде часто считают представителем "православной философии", - пишет он. - В та-
кой форме характеристика Бердяева совершенно неверна, но, конечно, Бердяев глу-
боко связан с Православием, со всей его духовной установкой. К сожалению, однако,
Бердяеву остался чужд богатейший мир святоотеческой мысли, хотя Бердяев одно
время и интересовался им. Но, впитав в себя отдельные черты Православия, Бердяев
не находил для себя нужным считаться с традицией Церкви...»19
В последней фразе - ключ к тому резкому противопоставлению Шестова Бердяе-
ву, которое мы обнаруживаем у Зеньковского. В поисках нового религиозного созна-
ния Бердяев пребывал всю жизнь, и этим он действительно отличался от Шестова,
предложившего идти не вперед, а назад. У Бердяева задача философии - помочь со-
зданию "неохристианства", соответствующего новой эпохе; для Шестова назначение
философии в возрождении веры, утраченной в погоне за достижениями разума и про-
гресса, и эта разница в ориентирах очень значима для о. Василия Зеньковского. Но
главный критерий оценок, которые дает Зеньковский Бердяеву и Шестову, - это от-
ношение к секуляризму.
И все же, несмотря на апологию Шестова у Зеньковского, его устами говорит па-
радоксальная религиозность человека XIX и XX вв. Этот человек живет в эпоху кри-
157

зиса классических идеалов Истины, Добра и Красоты, и суррогатам истины и добра он
противопоставляет свой жизненный интерес и личный произвол, не стесненный ка-
кой-либо нормой. Герои Достоевского - порождение этой действительности, но имен-
но Шестов пытается доказать, что их голос совпадает с голосом самого писателя.
Льва Шестова, как и Николая Бердяева, принято считать представителями "рус-
ского предэкзистенциализма". Но Достоевского вряд ли можно поставить в тот же
ряд. Если Шестов пытается вывести христианскую веру из эгоцентризма и жажды са-
моутверждения, то Достоевский продолжает противопоставлять ей традиционные
идеалы, даже если они противоречат теперешней жизни. В этом смысле философия
Достоевского не совсем оригинальна, но более привлекательна, чем ее "образ" в твор-
честве Льва Шестова.
Примечания
1 Шестов Л. Умозрение и откровение. Париж, 1964. С. 304.
2 Шестов Л. Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше (Философия и проповедь) / Шестов Л. Избран-
ные произведения. М., 1993. С. 80.
3 Там же.
4 Там же. С. 52.
5 Шестов Л. Достоевский и Ницше (Философия трагедии) / Шестов Л. Ук. изд. С. 199.
6 См.: БаткинЛМ. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М., 1989. С. 25-26.
7 Шестов Л. Достоевский и Ницше (Философия трагедии) / Шестов Л. Ук. изд. С. 252-253.
8 Там же. С. 273.
9 Там же.
10 См.: там же. С. 121.
11 Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. Л., 1986. Т. XXIX. Кн. 2. С. 85.
12 Шестов Л. Ук. изд. С. 307.
13 См.: там же. С. 318.
14 Там же. С. 243.
15 Там же.
16 Бердяев H.A. Основная идея философии Льва Шестова / H.A. Бердяев о русской философии. Сверд-
ловск, 1991. Ч. 2. С. 99.
17 Там же. С. 100.
18 Зенъковский ВВ. История русской философии. Т. 2. Ч. 2. Л., 1991. С. 86.
19 Там же. С. 80.
158

"Экстаз" и "безумие":
особенности дионисийского мировосприятия
А.Н. Скрябина
M. H. ЛОБАНОВА
Шурин Александра Николаевича Скрябина, известный художественный и музы-
кальный критик Борис Федорович Шлецер (1884-1969), рассматривая понятие экстаза
как центральную идею в творчестве композитора, писал в своей монографии о Скря-
бине:
"Экстатичность - вот именно то слово, которое с наибольшей четкостью выражает
своеобразие жизни скрябинского духа, ставшего действительно как бы вне себя, вышедшего
из себя, выплеснувшегося из рамок своей ограниченной во времени и пространстве лич-
ности, чтобы пережить вселенную в ее движении, в ее танце"1.
Экстаз определялся Шлецером как выражение "жажды избавления от уз ограни-
ченного бытия", "мгновения преодоления всех пределов индивидуального существова-
ния и достижения абсолютной свободы", "радостное переживание неограниченности,
совершенства и полноты бытия. [...] Древнейший путь к экстазу - путь оргиазма, путь
Диониса: через исступление и разрушение"2. Сходным образом интерпретировал
творчество Скрябина Вячеслав Иванович Иванов, друг и советник композитора в по-
следние годы его жизни: Иванов писал о Скрябине как о "солнечном художнике", пы-
тавшемся своим творчеством преобразить мир и объятым "священным безумием -
тем безумием, из которого единственно рождается все живое. Ибо все живое родится
из экстаза и безумия!" . "Божество, вдохновлявшее Скрябина, - утверждал Иванов, -
прежде всего, разоблачается как Разрешитель, Расторжитель, Освободитель - Дио-
нис-Лисий или Вакх-Элевферий эллинов" .
Понятие "выхода из себя" принадлежало к важнейшим концепциям русского ис-
кусства того времени, в первую очередь, символизма. "Преодоление границ" - сокро-
Шлецер Б.Ф. Скрябин. Личность. Мистерия. Т. 1. Берлин, 1923. С. 110.
2 Шлецер Б.Ф. Об экстазе и действенном искусстве // Музыкальный современник. Кн. 4 и 5. Декабрь-
январь. 1916. С. 147.
3 Иванов Вян. Скрябин. М., 1996. С. 12.
4 Там же. С. 67.
© Лобанова М.Н., 2007 г.
159

венный импульс творчества таких харизматических художников-визионеров, как
Александр Блок, Андрей Белый, Константин Бальмонт, Михаил Врубель, - это, преж-
де всего, способность осуществить переход в сферы, лежащие по ту сторону "нор-
мального", чисто человеческого - ограниченного, недостаточного - чувствования и
восприятия. Магическое звукотворчество поэтов-символистов, "нечеловеческая" па-
литра Михаила Врубеля, "космическая" обертоновая гармония Скрябина позволяли
преодолеть традиционные границы художества, за которыми скрывалось неслыши-
мое, невидимое, невоспринимаемое. Порой создавалось впечатление, что само время
нуждалось в экстатических состояниях, переживаниях, проявлениях и производило их.
С этим вполне согласовывался и внешний облик "экстатических творцов". Достаточ-
но вспомнить многочисленные воспоминания о "выходящем из себя", парящем, танцу-
ющем на границе с астральным миром экстатике Андрее Белом - поэте, близком к
скрябинскому кругу. Подобное же впечатление производят и некоторые поздние фо-
тографии композитора, запечатлевшие Скрябина словно переступившим неведомую
грань и экстатически вслушивающимся в нечто, не доступное человеческому уху.
"Экстатический", "сияющий", "нечеловеческий" - таким виделся Скрябин своим со-
временникам в последние годы жизни. Друг и биограф Скрябина музыкальный кри-
тик Леонид Леонидович Сабанеев (1881-1968) определил личность композитора как
"захватывающую каким-то электрическим возбуждением", как "что-то лучезарное",
"жгучее, ослепительное и нечеловечески радостное" . Ассоциации с ослепительным
сиянием, нечеловечески прекрасным, непроизвольно вызывает позднее творчество
Скрябина, а такие понятия, как "свет", "сияние", "взлет", "полет", "возбуждение" явля-
ются неотъемлемой частью его символической философской программы.
Ницше и "культ Диониса" в России: Александр Скрябин и Вячеслав Иванов
"Дионисийский экстаз" принадлежал к центральным темам русского "культурного
Ренессанса". В первые два десятилетия XX в. дионисийская стихия завладела сознани-
ем общества. По словам Николая Бердяева, "оргиазм был в моде. Искали экстазов
[...]. Эрос решительно преобладал над Логосом"6. Чрезвычайную популярность, как
известно, приобрела философия Фридриха Ницше. О размахе ее влияния свидетель-
ствовали, с одной стороны, "ницшеанизированное христианство" Димитрия Мереж-
ковского, проникнутое оппозициями "Христос-Антихрист", "дух-плоть" и т.д., став-
шими неотъемлемой частью современного ему культурного лексикона, а с другой -
творчество Максима Горького, предложившего своего рода расхожую версию Ницше -
"Ницше для всех" и воспевшего аморализм босяка и нигилистское, вне какого-либо
философского содержания "освобождение человека". Сильнейшее воздействие Ниц-
ше испытали "младшие символисты", поднявшие на щит понимание музыки как
квинтэссенции мира. Программное выражение эта идея нашла, в числе прочего, в
статье Александра Блока "О современном состоянии русского символизма" (1910), в
которой утверждалось, что поэт должен вслушиваться в музыку, дабы стать символи-
стом - "теургом, то есть обладателем тайного знания, за которым стоит тайное дей-
ствие"7.
Особую значимость в формировании "дионисийского культа" в России имела дея-
тельность вождя русского символизма Вячеслава Иванова. Еще в юности, в студенче-
скую бытность в Германии, Иванов занялся изучением Ницше, культа Диониса и древ-
негреческих мистерий. Первая встреча Александра Скрябина и Вячеслава Иванова
5 Сабанеев ЛЛ. Воспоминания о Скрябине. М., 2000. С. 242.
6 Бердяев НА. Самопознание. М., 1990. С. 140.
7 Блок А. О современном состоянии русского символизма // Собрание сочинений в 6-ти т. Т. 4. Л.,
1982. С. 142.
160

состоялась 31 января (13 февраля) 1910 г. в Санкт-Петербурге, во время вечера, устро-
енного в честь Скрябина редакцией журнала "Аполлон". Близкие контакты между ху-
дожниками установились после переезда Иванова в Москву: поэт стал не только по-
стоянным посетителем дома Скрябина, но его советчиком и доверенным лицом. Ива-
нов стоял у смертного одра Скрябина и занимался наследием композитора после его
смерти. Поэт задумал составить книгу о Скрябине из трех лекций, прочитанных им в
1915, 1916 и 1917 гг. в кругу Скрябинского общества, предпослав им сонет "Могила
Скрябина"8.
"Всеединство", "соборность", теургия
Интенсивное общение с Вячеславом Ивановым в сильнейшей мере повлияло на
скрябинскую концепцию мистерии. Иванов провозглашал веру в теургическое искус-
ство, долженствующее сыграть определяющую роль в приближающемся преображе-
нии мира. Именно поэтому поэта и его единомышленников называли "теургами". Дру-
гое обозначение этого круга - последователи, продолжатели, наследники Владимира
Соловьева, под воздействием которого сформировались их взгляды. В частности, от
Соловьева "теурги" унаследовали понимание искусства как "реальной силы, просвет-
ляющей и перерождающей весь человеческий мир"9. Основополагающими для симво-
листов-теургов явились представления Соловьева о "позитивном всеединстве" и его
понимание "соборности" - характерно, что оба этих понятия фигурируют в работах
Вяч. Иванова о Скрябине. В своем учении Соловьев пришел к пониманию челове-
чества как метаэмпирического, имперсонального единства, "всечеловеческого организ-
ма", "всеединой личности", "всеединой сущности". Для Соловьева "в истине, индивиду-
альное лицо есть только луч, живой и действительный, но нераздельный луч одного
идеального светила - всеединой сущности. Это идеальное лицо, или олицетворенная
идея, есть только индивидуализация всеединства, которое неделимо присутствует в
каждой из своих индивидуализации" . В соответствии с этим, к "социальной и всемирной
среде" должно относиться "как к действительному живому существу"11. Поскольку "целое
первее своих частей и предполагается ими", - утверждает Соловьев вслед за О. Контом, -
то первичная реальность есть человечество, а не отдельное лицо; человечество понимает-
ся как "живое положительное единство, нас обнимающее", "существо нераздельное",
"сверхличное", "становящееся абсолютным через всеобщий прогресс" .
С идеей соборности Скрябина, возможно, познакомил еще до встречи композитора
с Вяч. Ивановым кн. Сергей Николаевич Трубецкой, сыгравший, согласно многим
свидетельствам, решающую роль в формировании философских взглядов Скрябина:
именно с этим блестящим знатоком истории религий и греческой философии Скря-
бин мог рассуждать об элевсинских мистериях; кроме того, Трубецкой, вероятно, ре-
комендовал Скрябину сочинения Куно Фишера по истории философии, на которые
впоследствии неоднократно ссылался композитор. В центре философской системы
С.Н. Трубецкого - учение о "соборности сознания"; согласно формуле Трубецкого, во
всех актах теоретического и морального характера мы "держим внутри себя собор со
всеми"13: "сознание не может быть ни безличным, ни единоличным, ибо оно более,
чем лично, - оно соборно"; всякое отдельное, индивидуальное сознание обосновано в
8 См.: Иванов Вяч. Скрябин. У к. изд.
9 Соловьев B.C. Три речи в память Достоевского // Сочинения в 2-х т. Т. 2. М., 1988. С. 293.
10 Соловьев B.C. Смысл любви // Ук. изд. С. 533.
11 Там же. С. 545.
12 Соловьев B.C. Идея человечества у Августа Конта // У к. изд. С. 570, 574-575, 577.
13 Трубецкой С.Н. О природе человеческого сознания // Собрание сочинений в 6-ти т. Т. 2. М., 1907.
С. 13.
6 Вопросы философии, № 3 161

неком "вселенском сознании", без которого "не было бы никакого сознания"14. К фи-
лософам, развившим идеи "метафизики всеединства", относится также о. Сергий Бул-
гаков, принадлежавший к дружескому кругу Скрябина и глубоко почитавшийся ком-
позитором. В философской системе С.Н. Булгакова человечество предстает как един-
ство - целое, а не сумма; каждый индивид "в одно и то же время и личен, и
всечеловечен". Подобную "всечеловечность" индивида философ назвал "антрополо-
гической аксиомой"15.
Многочисленные свидетели подтверждают, что Скрябин понимал мистерию как
соборный акт. Композитор говорил:
"[...] в Мистерии не будет речи о личности. Это будет соборное творчество и соборный
акт. Тут будет единая соборная, многогранная личность, как солнце, отраженное в миллио-
нах разбрызгов. [...] моя личность отражена в миллионах иных личностей, как солнце в
брызгах воды [...] Их надо соединить, эти брызги, надо собрать личность воедино - в этом и
задача, в этом и назначение искусства. Получится единая соборная личность"16.
Между дионисийским культом и соборностью
Для русских символистов дионисийское начало означало реальную возможность
преодолеть разрыв между личностью и миром, вырваться из границ чисто субъектив-
ного и индивидуального. Именно в этом духе Вячеслав Иванов и его круг интерпрети-
ровали идею соборности. В программных публикациях Вяч. Иванова, снискавших в
1910-е годы огромную популярность - "О веселом ремесле и умном веселии" (чей за-
головок - реминисценция "Die fröhliche Wissenschaft" Ницше), "Предчувствия и пред-
вестия" и "Две стихии в современном символизме", - поэт предстает в роли пророка,
глашатая откровений, мифотворца, а миф провозглашается целью символизма:
"В круге искусства символического, символ естественно раскрывается как потенция и
зародыш мифа. Органический ход развития превращает символизм в мифотворчество"17.
Художник для Иванова - индивидуалист, должный стать "сверх-индивидуалистом".
Миф, созданный подобным "сверх-индивидуалистом", перестает быть индивидуаль-
ным, обретая общечеловеческое значение "вселенской правды":
"Дионис варварского возрождения вернул нам - миф. [...] Искусство идет навстречу на-
родной душе. Из символа рождается миф. Символ - древнее достояние народа. Старый миф
естественно оказывается родичем нового мифа"18.
Утверждая "религиозный синкретизм", Вяч. Иванов рассматривал дионисийство
как религиозно-психологический феномен вне вероисповедания и стремился к прими-
рению Диониса с Христом, ницшеанского индивидуализма с христианской собор-
ностью, толкуемой по Владимиру Соловьеву, возлагая надежды на "стихийно-творче-
скую силу народной души", которая сможет раскрыться в грядущей эпохе, возрожда-
ющей миф. Продолжая во многом идеи высоко ценимого им Рихарда Вагнера, Иванов
провозгласил разделяемый многими его современниками утопический идеал встречи
художника и народа:
"Страна покроется орхестрами и фимелами, где будет плясать хоровод, где в действе
трагедии или комедии, народного дифирамба или народной мистерии воскреснет истинное
мифотворчество (ибо истинное мифотворчество - соборно), где самая свобода найдет очаги
14 Там же. С. 16.
15 Булгаков С.Н. О Богочеловечестве. Агнец Божий. Париж, 1933. С. 119.
16 Сабанеев Л Л. Ук. соч. С. 192, 331.
17 Иванов Вяч. Предчувствия и предвестия. Новая органическая эпоха и театр будущего // Собрание
сочинений под ред. Д.В. Иванова и О. Дешарт. Т. 2. Брюссель, 1974. С. 90.
18 Иванов Вяч. О веселом ремесле и умном веселии // Ук. изд. Т. 3. Брюссель, 1979. С. 75.
162

своего безусловного самоутверждения (ибо хоры будут подлинным выражением и голосом
народной воли). Тогда художник окажется впервые только художником, ремесленником ве-
селого ремесла, - исполнителем творческих заказов общины, - рукою и устами создающей
свою красоту толпы, вещим медиумом народа-художника"19.
В океане "коллективного бессознательного"
Соборные идеи обнаруживают удивительное сходство с не-персональной психиче-
ской системой, определяемой Карлом Густавом Юнгом как "коллективное бессозна-
тельное":
"В отличие от индивидуальной природы сознательной души, существует вторая психиче-
ская система коллективного, не-персонального характера [...]. Коллективное бессознатель-
ное состоит из преэкзистентных форм, архетипов, способных стать осознанными лишь вто-
рично и обретающих твердо очерченные формы благодаря сущностям сознательного"20.
Как последователи Владимира Соловьева, так и исследователи архетипов рискну-
ли заглянуть в бездну универсальной и бесконечной психической сущности, в безгра-
ничное, неделимое, нерасчлененное целое имперсонального:
"Всякое индивидуальное сознание единично; оно познает единичное, разделяя и разли-
чая и видя лишь то, что может касаться этого индивидуального. [...] Все, что связано с созна-
нием, разделяет, но во снах мы вступаем в сферу более общего, истинного, вечного челове-
ка, стоящего в сумерках зачинающейся ночи, где он предстает еще не разделенным с целым,
а целое выступает в его сущности, свободной от различий и любых признаков индивидуаль-
ного21.
Описанные Юнгом структуры относятся к картине мира, пронизанной "океаниче-
ским ощущением действительности" (3. Фрейд). По словам Бернхарда Швейцера, речь
идет о фундаментальных проявлениях встречи человека с реальностями, определяе-
мыми как "мистические", чья сущность в наибольшей степени охватывается понятием
"дионисийское"22.
Картины мира, пронизанные "океаническим ощущением действительности", и со-
ответствующие им теории возникли в эпоху, отмеченную радикальными изменениями
в понимании сознания и личности. С одной стороны, именно к этому времени прояви-
лась тенденция к предельной субъективизации личности, расчленяемой на составные
части, детали. Философски-методологическое обоснование эта тенденция нашла в эм-
пириокритицизме Рихарда Авенариуса ("Die Kritik der reinen Erfahrung", 1888), а также
в теории психофизического монизма, разработанной Эрнстом Махом. Эмпириокрити-
цизм стал также философско-психологическим фундаментом живописного и литера-
турного импрессионизма . С другой стороны, одновременно проявилась интегрирую-
щая тенденция, опиравшаяся на мистические учения, в особенности на психологиче-
ский опыт экстатических видений и переживаний, утверждавших существование
некоего изначального единства, превосходящего индивидуально-человеческое бытие
и сознание. Радикальные изменения картины мира и его понимания привели, в частнос-
ти, к тому, что подверглась сомнению классическая оппозиция "Я-здесь-внутри" -
' Там же. С. 77.
19 -
20 Jung CG. Der Begriff des kollektiven Unbewussten // CG. Jung - Taschenbuchausgabe in elf Bänden / hrsg.
von Lorenz Jung. Archetypen. 4. Aufl. München, 1993. S. 45f.
21 Jung CG. Die Bedeutung der Psychologie für die Gegenwart // Ibid. Wirklichkeit der Seele. München, 1990.
S.37.
22 Zit. nach: Kerényi К. Der frühe Dionysos. Oslo, 1961. S. 21f.
23 Ср.: Diersch M. Empiriokritizismus und Impressionismus. Über Beziehungen zwischen Philosophie, Ästhetik
und Literatur um 1900 in Wien. Berlin, 1973; Fischer M. Augenblicke um 1900. Literatur, Philosophie, Psychoana-
lyse und Lebenswelt zur Zeit der Jahrhundertwende. Frankfurt am Main, 1986.
6* 163

"Ты-там-вовне", в свое время управлявшая описанием восприятия реальности. Новому
мировосприятию, скорее, соответствовала зафиксированная в различных мистиче-
ских традициях "реальность всеединства", в которой не было места "различиям", "раз-
деленности"24. Именно это понятие и согласовывалось как с идеями соборности, так и
с положениями теории "коллективного бессознательного", с "океаническим ощуще-
нием действительности".
Оккультный смысл экстаза
Важной частью синкретического учения об экстазе, разработанного русскими "те-
ургами", стали разнообразные мистико-оккультные представления, в первую очередь,
почерпнутые в теософии Елены Петровны Блаватской. Мистерия Скрябина должна
была, согласно его убеждениям, завершить историю мироздания, человеческих рас и
индивидуального духа, процесс эволюции (восхождение духа) и инволюции (нисхожде-
ние в хаос, материю)25. В последние годы жизни Скрябин постоянно утверждал, что
является инструментом космической неизбежности, глашатаем объективных законов;
его мистерия должна была привести мир через последний экстаз к дематериализации.
Вершина экстаза должна была быть достигнута в танце: эту идею символизируют
танцы-кружения в заключительных разделах многих композиций Скрябина. Вдохнов-
ленный дионисийскими мистериями и "тайным буддизмом", Скрябин придавал экста-
тическим танцам космогоническое, магически-сакральное значение, следуя, тем са-
мым, Блаватской, описавшей в "Тайной доктрине" космогонический смысл плясок,
хороводов, кружений и связавшей их, в частности, с "вакхическим исступлением"26.
Интерес к танцу, особенно экстатическому, "вакхическому", был характерен для всей
эпохи. Именно в это время сформировалась концепция Айседоры Дункан и балетная
реформа Михаила Фокина. И хотя последний опирался не столько на мистические
идеи, сколько на профессиональные традиции, он также особо подчеркивал солнеч-
ный, экстатический характер танцевального искусства27. Характерно, что важное
место в реформе Фокина занимали массовые танцы, что опять же отвечало духу со-
борности.
Для Скрябина экстаз означал не только определенное психологическое состояние
или символ в музыкально-символической программе его произведений, но был одной
из центральных категорий его философской системы. Скрябинское понимание экста-
за демонстрирует глубокую укорененность в мистических традициях. Среди философ-
ских заметок Скрябина выделяется следующее разъяснение экстаза:
"Деятельность есть подъем жизни. Подъем (деятельность) в высочайшей степени есть
экстаз. Абсолютное бытье есть экстаз. (Что возбуждает деятельность?)
Дух должен исчерпать свою творческую способность (сопротивление), т.е. опьяниться
своим творчеством, прежде чем вернуться к состоянию покоя.
Дух хочет абсолютного бытья, экстаза. Как возможен экстаз?
Экстаз есть высший подъем деятельности, экстаз есть вершина.
Как возможен высший подъем деятельности?
24 См., например: Watts A. The Book on the Taboo Against Knowing Who You Are. London, 1977.
25 Определяющее значение для творчества Скрябина сыграл трактат Блаватской "Тайная доктрина",
в пятитомное французское издание которого композитор внес многочисленные пометки. Подробнее о
воздействии идей Блаватской на взгляды и концепции композитора см. в книге: Lobanova M. Mystiker-
Magier-Theosoph-Theurg: Alesandr Skrjabin und seine Zeit. Hamburg, 2004.
26 Блаватская Е.П. Тайная доктрина. Синтез науки, религии и философии. Т. 2. М., 1991. С. 578.
27 См.: Фокин ММ. Против течения. Воспоминания балетмейстера. Статьи, письма / Под ред.
Ю.И. Слонимского. М., 1962. С. 232, 396-397.
164

Условия деятельности: Существующий порядок вещей, протест и стремление к новому
порядку. Но это - лишь одна ритмическая фигура. В форме мышления есть высший синтез.
В форме чувства экстаз есть высшее блаженство. В форме пространства экстаз есть
высший расцвет и уничтожение. Вообще экстаз есть вершина, есть последний момент, ко-
торый как явление существует только наряду с другими явлениями и разумеет всю историю
человечества. Время и пространство есть объективирование этого стремления. Глубокая
вечность и бесконечное пространство есть построение вокруг божественного экстаза, есть
его излучение.
Я не могу пережить что-нибудь сознательно, если я в то же время не переживаю всего
остального бессознательно. Этой бессознательной стороной своего творчества я участвую
во всем. Вселенная есть бессознательный процесс моего творчества. "Человек" есть мое ин-
дивидуальное сознанье, объективированное; мир есть сумма всех других индивидуальностей,
пребывающих во мне бессознательно.
Абсолютное бытье, как противное абсолютному небытью, есть бытье в целом и, как та-
ковое, оно осуществляется (существует) в тот момент, который является излучающим мир,
в тот момент, который осветит все прошлое, т.е. создаст свое прошлое, в момент заверше-
ния божественного творчества, в момент экстаза. Выражаясь приблизительно, время и про-
странство и все, что в них, т.е. бытье в целом, как божественное творение, завершится в
этот момент (полного расцвета) божественного синтеза. Творение вселенной, мое творение,
будет завершено. История сознания есть творческий процесс, последний экстаз есть его за-
вершение, после которого по тому же закону различения я вернусь к абсолютному небытью.
Абсолютное бытье не есть один момент, оно есть все бытье, оно есть всеобъемлющее, бо-
жественное сознание, которое, однако, во времени и пространстве будет последним момен-
том, последней гранью, будет моментом, излучающим вечность. История вселенной есть
пробуждение сознания, постепенное прояснение, постепенный рост. Все моменты времени и
пространства приобретают свое истинное определение, истинное значение, в момент завер-
шения. Как о художественном произведении можно судить, когда оно окончено, так и о
формах времени и пространства [...] Момент экстаза перестанет быть моментом (времени);
он поглотит все время. Этот момент и есть абсолютное бытье.
Абсолютное бытье есть осуществление идеи Бога.
Абсолютное бытье есть момент-вечность"28.
Вдохновленный диалектикой Фихте, с ее противопоставлением "я" и "не-я", Скря-
бин обогащает контекст своего рассуждения различными мистическими положения-
ми. В его построении очевидно воздействие неоплатонизма, когда речь заходит о "бы-
тии в целом". Влияние мистики сказывается в рассуждениях о роли нементальных, ин-
туитивных и бессознательных структур в процессе роста и расширения сознания. На
долгую мистическую традицию опирается и хилиастическое понимание экстаза - как
последнего мгновения, в котором "время станет вечностью".
В другой своей записи Скрябин вводит определение, уточняющее его представле-
ния об "абсолютном бытии" как экстазе:
"Бытье в целом, т.е. история вселенной, которая может быть рассматриваема как стрем-
ление к абсолютному бытью, т.е. к экстазу, граничащему с небытьем и представляющему,
так сказать, потерю сознания, т.е. возвращение к небытью, - выраженная в форме мышле-
ния история вселенной есть рост человеческого сознания до всеобъемлющего божественного
сознания - она есть эволюция Бога"29.
"Я есмь Бог" и суфийское озарение
Среди записей Скрябина фигурирует фрагмент, в котором описаны экстатические
состояния и переживания во время "нисхождения духа в материю" и последующего
"восхождения к Богу":
28 Скрябин А.Н. Записи. Тексты // Русские Пропилеи. Т. 6. / Под ред. М.А. Гершензона. М., 1919.
С. 162-164.
29 Там же. С. 170.
165

"Я Бог!
Я ничто, я игра, я свобода, я жизнь
Я предел, я вершина
Я Бог
Я расцвет, я блаженство
Я страсть всесжигающая,
все поглощающая
Я пожар, охвативший вселенную
и ввергший ее в бездны хаоса
(Я покой) я хаос
Я слепая игра разошедшихся сил
Я сознанье уснувшее, Разум угасший
Все вне меня
Я единообразное множество
Я утратил свободу
Утратил сознанье
И только отблеск его
Живет во мне
Слепым стремлением
От центра
От Солнца
От отблеска
Моей бывшей Божественности,
Что давит меня теперь,
К свободе
К единству
К сознанью
К истине
К Богу
К себе
К жизни
О жизнь, о творческий порыв (хотенье)
Всесоздающее стремленье
От центра, вечно от центра
К свободе
К сознанью"30.
В этом фрагменте - явные следы влияния суфизма, которым также интересовался
Скрябин. Чрезвычайной значимостью для него обладали и суфийские практики до-
стижения экстаза, особенно танцы, передававшие символ ико-космогонические и ми-
стические идеи. Именно в них, думается, во многом следует видеть прообразы танцев-
кружений в скрябинских композициях, ведущих к экстазу. Однако, живо интересуясь
суфийским учением о мистическом познании и озарении, композитор был явно разо-
чарован музыкой суфия Инаят-хана31.
Устремленность Скрябина к экстатическим состояниям, в которых индивидуаль-
ное сознание расширялось до космического, воспринималось многими его современ-
никами - и врагами, и даже поклонниками - как нечто таящее угрозу и опасное.
Неслучайно Скрябина неоднократно называли "безумным", а его идеи расценивали
как "умопомешательство" и "манию величия". Хотя следует отдавать себе отчет, что
во многом подобные описания сознательно или невольно стилизовались в духе "дека-
дентского канона", непременным атрибутом которого было "безумие художника"32.
"Сверхчеловек" Ницше и "маг" оккультизма
В некоторых интеллектуальных кругах дореволюционной России философию
Ницше интерпретировали и как вид магии. Проводились параллели между учением
Ницше и оккультизмом, в частности, между "сверхчеловеком" и "магом" - первым
30 Там же. С. 142-143.
31 См.: СабанеевЛЛ. Ук. соч. С. 200-201.
32 Подробнее об этом см. в книге: Lobanova M. Op. cit.
166

большим арканом таро, рассматриваемого не как колода гадательных карт, но как
символическая картина, запечатлевшая взаимоотношения человека, бога и мира. В
числе прочего строилась параллель между путем трансформации человека в сверхче-
ловека и путем, ведущим от "глупца", "безумного" (нулевой аркан таро) к "магу". По-
добные идеи неоднократно высказывались, в частности, Петром Демьяновичем
Успенским33, чья книга "Tertium organum" (1911) обсуждалась в дружеском кругу
Скрябина. Кроме того, Успенский проводил аналогию между идеями Ницше и поло-
жениями книги Элифаса Леви "Dogme et rituel de la haute magie", хорошо известной
Скрябину. Успенский особо подчеркивал такие свойства, как почти безграничная во-
ля, сверхсознание, зачастую проявляющееся в экстатических состояниях и ведущее к
непосредственному познанию божественных идей, а также ментальное творчество, -
все они, по его мысли, присущи как "магу", так и "сверхчеловеку". Возможность ин-
терпретировать Ницше в оккультном духе должна была особенно привлекать "теур-
гов" с их стремлением к соборному духу и мистическому посвящению. В своем тракта-
те "Tertium organum" Успенский провозгласил возникновение "новой высшей расы",
описание которой воспринимается как своеобразный синтез идей Ницше и мистиче-
ской веры в "великих посвященных":
"[...] будущее принадлежит не человеку, а сверхчеловеку, который уже родился и живет
среди нас. Новая высшая раса быстро образуется среди человечества и выделяется своим со-
вершенно особенным пониманием мира и жизни. Признак людей новой расы - это новое со-
знание и новая совесть. Мы узнаем их потому, что они будут больше сознавать, больше ви-
деть и больше знать, чем обыкновенный человек. Они не будут в состоянии закрывать гла-
за на то, что видят, и поэтому будут видеть больше; не будут в состоянии не думать о том,
что знают, и поэтому будут знать больше; не будут в состоянии оправдывать себя, и поэто-
му будут сознавать больше. Эти люди будут всегда ясно видеть свою ответственность за
то, что они делают. И они не будут в состоянии возлагать эту ответственность на других.
Они не будут удовлетворяться простым исполнением "долга" и будут чувствовать себя обя-
занными знать прежде, чем делать. Они не будут в состоянии отделаться от своей совести
ничем, и она будет руководить их поступками, и ничто другое. В них не будет трусости и не
будет уклонения от того, что они считают должным. Они никогда не будут безответствен-
ными исполнителями чужой воли, потому что у них будет своя воля. Они будут требовать от
себя, прежде всего, ясного сознания, что и зачем они делают. И они будут чувствовать свою
ответственность до конца, перед всеми, кого касается их деятельность.
Это будет действительно высшая раса - и тут не будет возможна никакая фальсифика-
ция, никакой подмен, никакая узурпация. Ничего нельзя будет купить, ничего нельзя будет
присвоить обманом. И эта раса не только будет, но она уже есть. И люди новой расы уже на-
чинают узнавать друг друга. Уже устанавливаются лозунги и пароли... И, может быть, соци-
альные и политические вопросы, так остро выдвинутые нашим временем, разрешатся со-
всем на другой плоскости, чем мы это думаем, и совершенно другим образом - разрешатся
выступлением на сцену сознающей себя новой расы, которая явится судьей старых" .
"Иррациональная основа мира"
Образы "творческого безумия", "выхождения из себя", происходящего в снах, аф-
фектах, душевной болезни, одержимости, душевного расстройства обозначают опас-
ную границу между сознанием и бессознательным. Нарушение границ, прикосновение
к хаосу доказывает с безжалостной ясностью относительность индивидуального со-
знания, его причастность к коллективным мифологическим образам, "всечеловече-
ским символам". По словам К. Г. Юнга,
"Единичное сознание окружено угрожающим морем бессознательного. Оно лишь ка-
жется устойчивым и надежным, являясь в действительности хрупким, покоящимся на колеб-
33 Успенский П.Д. Внутренний круг. Санкт-Петербург, 1913. С. 59.
34 Успенский П.Д. Tertium organum. Ключ к загадкам мира. М., 2000. С. 248-249.
167

лющихся основах явлением. Чтобы нарушить самым ощутимым образом равновесие созна-
ния, при определенных обстоятельствах достаточно лишь сильного аффекта"35.
Об опасностях, подстерегающих тех, кто вступает в царство теургии, предупре-
ждал и Вячеслав Иванов, а именно: художник-теург должен открыть магический круг,
защищающий его от хаоса, духов и демонов и одновременно препятствующий любому
соприкосновению с космосом и иными мирами. Лишь благодаря этому опасному маги-
ческому действию оказывается возможным взаимопроникновение микро- и макро-
косма. Подобная задача, утверждал Иванов, стояла и перед Скрябиным: для постиже-
ния космической музыки, воплощенной в обертоновой гармонии, композитор должен
был преодолеть "господствующий гуманизм" и прийти к "нечеловеческим ощущени-
ям", раскрыв себя в "дионисийском экстазе", прикоснувшись к иным мирам. Решение
подобной задачи никак не совместимо с солипсизмом, в котором зачастую винят
Скрябина:
"Когда Скрябина изображают художником-солипсистом, затворившимся в собственный
самочинный и своенравный мир и отрицающим всякий иной мир и всякое иное бытие, то об-
наруживают этим лишь свое неведение тайны микрокосма, какою она дается во внутреннем
опыте: ибо погружение в микрокосм не только выводит человека из его малого, дробного,
мятущегося и в самом произволе подневольного я в то царство, где свобода и необходимость -
одно и то же, но и вводит его, вследствие точных соответствий между микрокосмом и мак-
рокосмом, в просторы вселенского сознания. Внесение Скрябиным отзвуков, или так назы-
ваемых обертонов, в свои созвучия столь же закономерно, сколь и знаменательно: если не-
слышное обычному слуху начинает звучать, если извещается уповаемое и обличается неви-
димое, если сокровенное является и бытие возможное переходит в действительное, - это
значит, что мы переступаем за порог естественного для нас круга явлений и приникаем умом
к более глубоким покровам тайны, из-за которых, мнится, доносятся до нас голоса самих
сущностей [...]. Доколе мы пребываем в ограде естественно данного, под кровом обычных
чувств и признанных благ, не может, конечно, быть речи о теургическом воздействии extra
muros на первоосновы явления; теургическая устремленность творческой воли Скрябина
побуждала его, прежде всего, вырваться из границ, которыми очурался человек от хаоса
и вместе от касания миров иных, - разомкнуть чаровательный круг, внутри коего чаро-
дей-человек обеспечил себе безопасность, - хотя бы на страх быть растерзанным демо-
нами"36.
Преодолев порог сознания и последние границы между хаосом и космосом, челове-
ческая душа заполнится "мета-гармоническими, чужезвучными мусикийскими волна-
ми", и будет разбужена "какая-то темная пра-память, в нас живущая"37. Для запечат-
ления подобных безумных, экстатических глубин, достигнутых искусством, исследо-
ватели мифа и культуры прибегают к понятию "дионисийского" как обозначения
"творческого безумия" и "иррациональной основы мира"38. Постоянные символы "ди-
онисийского" - вино, вакхическое опьянение и т.п. - использовались многими совре-
менниками Скрябина, пытавшимися запечатлеть его психологический портрет. При
этом нельзя забывать, что в последние годы жизни композитор отвергал все грубые
материальные возбудители:
«"Когда-то мне это бывало нужно при сочинении, - говорил он. - Но сейчас мне это уже
не нужно. Когда я писал Третью симфонию, у меня на рояле стояла бутылка коньяку, а те-
перь никогда ничего не стоит, как видите. Но все-таки иногда нужно бывает опьянение,
чтобы преодолеть какие-то психические грани [...]
35 Jung CG. Die Bedeutung der Psychologie für die Gegenwart. S. 30.
36 Иванов Вяч. Скрябин. С. 54-56.
37 Там же. С. 67.
38 См.: Otto W.F. Die Götter Griechenlands: das Bild des Göttlichen im Spiegel des griechischen Geistes. 2.
Auf. Frankfurt am Main, 1934. S. 203; Kerényi К. Der frühe Dionysos. S. 21.
168

[...] Я теперь и так постоянно, как в опьянении, - говаривал он. - Мне не нужно это,
внешнее, это слишком материально и грубо. Нужно более тонкое опьянение, взорами, лас-
ками, ароматами, звуками [...]"
Слово "опьяненность" вообще он очень любил, и оно у него часто фигурировало как в
речи, так и в обозначениях музыкальных настроений. И у него действительно часто бывал
вид именно "опьяненный", какой-то вакхически томный, особенно в этом взгляде его полу-
закрытых глаз, когда он откидывался несколько назад и как бы созерцал что-то сквозь дым-
ку...»39.
Воспоминание как инициирующая сила
Видения в концепции Скрябина не только передают "дионисийское" - стихийное,
иррациональное состояние, но и обладают важной организующей, конструктивной
ролью. Мистерия должна была пробудить пра-памяты в процессе коллективного вос-
поминания ее участники должны были вспомнить все, что они пережили, а затем за-
были на протяжении "истории рас". По словам Скрябина,
"Мистерия [...] есть воспоминание. Всякий участник должен вспомнить, что он пережил с
момента сотворения мира. Это в каждом из нас есть, надо только вызвать это переживание -
оно же и воспоминание. [...] Пережить первичную нераздельность, потом это чувство сопро-
тивления, эту инертность - она и есть материя, то есть женственное начало. Из него-то все
и строится, на нем отпечатлевается творческий дух. Потом пережить это отпечатление духа
на материи, пережить всю историю рас [...] в этом совместном переживании может родиться
соборный дух [...]м40.
В сходном ключе Скрябин интерпретировал и мотив напитка забвения из вагне-
ровской тетралогии:
"[...] какой чудный символ инволюции - этот напиток забвения! Человечество забывает
все то, что оно знало в эпоху прежних рас: его память засыпает... Это дивное изображение
материализационного процесса...1 .
Подобное утверждение вызывает неожиданные параллели с идеями Юнга:
«Когда я советую своим пациентам: "Относитесь внимательно к вашим снам", я имею в
виду: "Вернитесь к самому субъективному в себе, к источнику своего существования, к тому
пункту, где вы, не осознавая того, делаете мировую историю"» .
Эта столь дорогая Скрябину идея получила развитие в интерпретации культуры
как инициирующего воспоминания, предложенной Вячеславом Ивановым, и которая,
по справедливому замечанию Эрнста Роберта Курциуса, далеко выходила за рамки
специального мифопоэтического подхода:
"В этом смысле культура предстает не только монументальной, но и инициирующей по духу,
ибо воспоминание, ее верховный повелитель, позволяет ее истинным служителям стать при-
частным инициациям отцов, и, возобновляя в них эти инициации, сообщает им силу новых начал,
новых шагов. Воспоминание - динамический принцип; забвение олицетворяет усталость и пре-
кращение движения, упадок и возвращение к состоянию чистой релятивной инерции"43.
Нельзя не отметить, что именно подобное, почерпнутое в мистических и оккульт-
ных традициях понимание культуры как воспоминания, обеспечивающего рост ин-
формации, энергии, в отличие от забвения, репрезентирующего энтропию, повлияло
на многие направления культурных изысканий как в России, так и в Западной Европе.
39 Сабанеев ЛЛ. Ук. соч. С. 56-57.
40 Там же. С. 96.
41 Там же.
42 Jung CG. Die Bedeutung der Psychologie für die Gegenwart. S. 41.
43 Curtius E.R. Europäische Literatur und lateinische Mittelalter. 11. Auf. Tübingen/Basel, 1993. S. 398f.
169

Mainomesos: гневный или страстный
Борис Шлецер в упомянутом в начале статьи эссе говорил, что "древнейший путь к
экстазу - путь оргиазма, путь Диониса: через исступление и разрушение". В этом
определении схвачена амбивалентность жертвенно-страдальческого - разрушитель-
но-насильственного, отвечающая как сущности многих мифов, так и психологически-
художественной характеристике Скрябина. С образами этого круга - например, ры-
бой - сопряжена широкая палитра амбивалентных символов - от оргиастических вод-
ных глубин, богинь плодородия, до трансцендентного Тела Христова. Этот спектр
значений позволяет сблизить образы Диониса и Христа, понимаемых и как жертва, и
как спаситель. В этом смысле следует понимать и вывод, сформулированный Вяче-
славом Ивановым: Скрябин объединил дионисийский и христианский экстаз.
Глубинные, мистические истолкования экстатического связывают божественное с
ужасным. Сходным образом, как установил К.Г. Юнг, в архетипе матери сплетены
любовь и ненависть, обладание и разрушение, поругание и эротика . К тому же кругу
принадлежит и понятие "мании" (mania), включащее любовное горение, кипение гнева,
безумие и разрывание на части. Еще одно дионисийское понятие - "менада" - того же
корня. В этой системе Дионис осознается как "mainomesos" - гневный, или страстный. Ду-
мается, именно подобная сверхнапряженная, амбивалентная символика, почерпнутая, с
одной стороны, из учения Ницше, а с другой - из различных мифов, изложенных в "Тай-
ной доктрине" Блаватской, и определила весьма своеобразное, "аморалистское" представ-
ление Скрябина о насилии. Размышления композитора на темы "необходимости наси-
лия", "наслаждения в страдании" согласуются как с теософскими постулатами, так и с тра-
гической концепцией Ницше. Неудивительно, что Скрябин восторженно приветствовал
начало Первой мировой войны, усматривая в ней "возможность жизни более яркой, более
полной исступленными ощущениями". Композитор утверждал:
"Война может стать источником настоящих мистических ощущений и экстатических со-
стояний и может быть, таким образом, путем к преображению, к экстазу. Мистик должен
приветствовать войну"45.
Скрябин воспринимался современниками как медиум коллективной души - и пси-
хологический, духовный склад, и все существо композитора делали его избранником,
способным выразить экстатичный дух своего времени. Все его творчество, включая
ранние сочинения, воспринималось как предвестие грядущего катаклизма. С убежда-
ющей силой выразил это Николай Бердяев:
"Я не знаю в новейшем искусстве никого, в ком был бы такой исступленный творческий
порыв, разрушающий старый мир и созидающий мир новый. Музыкальная гениальность
Скрябина так велика, что в музыке ему удалось адекватно выразить свое новое, катастро-
фическое мироощущение, извлечь из темной глубины бытия звуки, которые старая музыка
отметала. Но он не довольствовался музыкой и хотел выйти за ее пределы. Он хотел сотво-
рить мистерию, в которой синтезировались бы все искусства. Мистерию он мыслил эсхато-
логически. Она должна быть концом этого мира [...]. Творческая мечта Скрябина неслыхан-
на по своему дерзновению и вряд ли в силах был он ее осуществить. Но сам он был изуми-
тельное явление творческого пути человечества. Этот творческий путь человечества
сметает искусство в старом смысле слова, казавшемся вечным. Синтетические искания ве-
дут к Мистерии и этим выводят не только за границы отдельных искусств, но искусства во-
обще. [...] Скрябин в исступленнотворческом порыве искал не нового искусства, не новой
культуры, а новой земли и нового неба. У него было чувство конца всего старого мира, и он
хотел сотворить новый космос"46.
Грандиозная концепция Скрябина, провозгласившего необходимость Апокалипса,
разрушения и преображения, взывала к прамифам и тайнам мира. Само его твор-
чество стало одним из величайших мифов в современной истории культуры.
44 Jung CG. Die psychologischen Aspekte des Mutterarchetypus // Ibid. S. 80f.
45 Сабанеев ЛЛ. Ук. соч. С. 321.
46 Бердяев H.A. Философия творчества, культуры, искусства. Т. 2. М., 1994. С. 402.
170

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
A.B. АХУТИН. Поворотные времена. Статьи и наброски. Санкт-Петербург: Наука,
2005,744 с.
Название книги A.B. Ахутина напоминает назва-
ние ранее вышедшей книги другого автора - немец-
кого философа Н. Лобковица "Поворотное время:
мысли к посткоммунистической эпохе" (Wendezeit:
Gedanken zur postcommunistischen Epoche, 1993). He
думаю, что это заимствование. Скорее всего - общ-
ность исторической ситуации, переживаемой как
эпохальный переворот, предрасполагает язык к по-
втору одних и тех же слов и выражений. При этом,
увидев, что книга состоит из статей, опубликован-
ных автором как в советское, так и в постсоветское
время, читатель, не знающий A.B. Ахутина, может
поспешно предположить, что и в его книге речь, так
или иначе, пойдет о крушении коммунизма и ситуа-
ции в посткоммунистическом философском сообще-
стве. Однако настроенного на эту "горячую тему"
следует сразу разочаровать. На семистах с лишним
страницах найдешь лишь пару случайных ссылок на
марксизм. Причем это не результат последующей
редактуры - философа A.B. Ахутина марксизм ни
тогда, ни сейчас особенно не интересовал. Оказыва-
ется, что и в то недалекое "тоталитарное" прошлое
можно было писать и публиковать философские
статьи, написанные так, как если бы никакого марк-
сизма не было. Обстоятельство, еще плохо усвоен-
ное отечественными и зарубежными историками
философии советского периода.
Тогда в каком смысле можно говорить о "пово-
роте времени"? В чем смысл "поворотности"? Ответ
заложен во множественном числе этого словосоче-
тания, совершенно не случайно использованного ав-
тором. Внимание A.B. привлекают исторические
эпохи, в которых мысль начинает радикально иначе
сама себя мыслить. В первом разделе "Диалог мифа
и логоса" рассматривается исторический, а точнее,
"эпический" переход от мышления мира античным
мифом к его разумному постижению в опыте фило-
софствования. Неслучайно раздел заканчивается ин-
тереснейшей штудией платоновского диалога "Те-
На глубину и обстоятельность истолкования
этого диалога обращал внимание В.В. Бибихин -
см. «По поводу "Чтения Теэтета"» в "Архэ: Труды
культуро-логического семинара"». Ред. B.C. Библер.
Вып. 3. М.: Российский гос. гуманитарный ун-т.
1998. С. 198-203.
Второй раздел "Творящие слова" посвящен по-
вороту мысли на историческом рубеже античности и
средневековья. Онтологический смысл этой пово-
ротной ситуации обозначается понятием "трансдук-
ция", являющимся одним из основных в философии
B.C. Библера, приверженность которой автор книги
постоянно подчеркивает. На основе анализа неопла-
тонических текстов он доказывает возможность
трансдукции - поворота от одного типа полагания
всеобщего, характерного для античной философии,
к радикально иному - средневековому. Причем про-
странство для этого эпохального разворота мысли
раскрывается не тогда, когда античный разум испы-
тывает внешние исторические или культурные воз-
действия, а тогда, когда происходит его обращение к
собственным основаниям. Еще раз подчеркну, воз-
можность радикально иного разумения разум опо-
знает не вне себя, а именно в самом себе, в самой
сердцевине собственного. Автор пишет: "Моя гипо-
теза состоит в следующем: неоплатоническая логика
не есть средневековая логика, а есть логика антич-
ная, доведенная до того предела, где средневековая и
античная логики, во-первых, могут друг в друга пре-
вращаться, во-вторых, могут соответственно друг с
другом сообщаться (отталкиваться, отвергать, спо-
рить, диалогизировать, самоопределяться ....)" (с. 306-
307). Иными словами, пространство поворота мысли
(трансдукции) определено раскрывшейся возможно-
стью и внутренней необходимостью полемики раз-
личных типов разумения (всеобщего) друг с другом.
В этом смысл исторических поворотов мысли, иссле-
дуемых в книге.
В третьем разделе "Научные революции" автор
вновь пытается застигнуть мысль в момент истори-
ческого поворота, но уже поворота от средневеково-
го к новоевропейскому типу разумения. Естествен-
ной точкой отталкивания при обсуждении этой темы
выступает концепция Т. Куна. Специфика подхода
A.B. Ахутина в том, что он переносит обсуждение
темы из сферы исторических и эпистемологических
конструкций в плоскость фундаментальных онтоло-
гических оснований мышления как такового.
Четвертый, наиболее представительный раздел
книги назван "Рубеж XX века". Смысл "поворотнос-
ти" в нем, раскрывающийся по схеме театральной
композиции ("Акт третий. На сцене те же, входит
X..."), аккумулируется в заключительной части, не-
посредственно посвященной истолкованию филосо-
фии B.C. Библера. Именно эта часть является клю-
171

чом к пониманию предыдущих разделов (конечно,
если ожидать от философии некоторой законченной
мысли). Однако наброшенные в предшествующих
разделах исторические повороты мышления не скла-
дываются в некоторую иерархию развития мысли от
низшего к высшему или, наоборот, - от высшего к
низшему. Они на рубеже XX в. становятся в бахтин-
ском смысле со-временны, т.е. входят в контекст
культуры как постоянно возрождающиеся и само-
развивающиеся во встречах с мыслью современных
философов. Платон, к примеру, оживает как реаль-
ный собеседник Хайдеггера или Библера, раскрывая
в своей философской доктрине именно за счет встре-
чи с их собственной мыслью свои собственные но-
вые и новые смыслы. В этом, в самом грубом при-
ближении, смысл библеровской "диалогики".
Интересно, что заключительный раздел книги
начинается диалогом с философами, которые по ха-
рактеру своей философской стилистики занимают
наиболее далекое от позиции автора книги положе-
ние. Речь идет о русских религиозных философах,
Л. Шестове и М. Мамардашвили. Инакомыслие этих
авторов с мыслями A.B. Ахутина столь велико, что
он, предлагая свое понимание их произведений, по-
стоянно вводит множество самоограничений, а неред-
ко и попросту приносит авторам извинение за насиль-
ственный характер, кстати говоря, имманентный для
любой рациональной философской интерпретации
мыслителей, ставящих себя в оппозицию к делу
классического философского рационализма. Вот,
к примеру, колоритная концовка статьи о Л. Шесто-
ве: "Итак, я постарался обрисовать место, которое
может занимать мысль Л. Шестова в пространствах
первой философии. Придется просить прощения
у Льва Исааковича за то, что я попробовал привить
дикую веточку его мысли к Дереву Познания"
(с. 497).
Однако, несмотря на инородность, и здесь, как
бы повторяя тему первого раздела, логос филосо-
фии вновь вступает в неизбежный диалог с мифом,
но уже в произведениях не античных, а современных
авторов. Аналогично вторая часть четвертого разде-
ла является современным повтором внутреннего
диалога, который в средневековой философии автор
обозначил как оппозицию Афин и Иерусалима, а в
современной представил голосами М. Хайдеггера и
М. Бубера.
Повтор в заключительной части "К диалогике
культуры" темы третьего раздела "Научные рево-
люции" менее очевиден. Однако историографически
следует обратить внимание на особую поворотную
роль, которую сыграл для формирования библеров-
ской философии семинар в Институте истории есте-
ствознания и техники АН, обсуждавший проблему
научных революций. Более того, по автору, для со-
временной философии характерно то обстоятель-
ство, что она "не противопоставляет свою универ-
сальность частным аспектам других дисциплин, а
стремится уловить переклички, соответствия, изо-
морфизмы, внутренне связующие разные дисципли-
ны и аспекты" (с. 714). Такой изоморфизм идеи науч-
ной революции и философии "диалогики культуры"
ясно просматривается. Тем более что, согласно
A.B. Ахутину, "то, что называют революциями в на-
уке, составляет нормальный архитектонический мо-
мент элементарного акта научного познания (понять
- значит изменить понятие)" (с. 422). Радикализация
этого "нормального момента", наиболее ощутимо
проявившаяся в связи со становлением квантовой
механики, "затронула такие основы научного мето-
да, которые заставили вспомнить о его исторических
началах (ньютонианство, картезианство) и обнару-
жить, что сам этот метод входит в гораздо более глу-
бинную архитектонику разума" (с. 422). Заключи-
тельная часть четвертого раздела как раз и пытается
прояснить эту глубинную архитектонику.
Специфика философской позиции автора книги
в том, что она не просто опирается на философию
B.C. Библера, о чем читателя автор многократно из-
вещает на протяжении практически всей книги.
Дело выглядит сложнее. Заключительный аккорд
размышлений, сводящий в "точку" философской по-
зиции всю многоразличную парадоксальность мыш-
ления, оказывается выявлением философской пози-
ции учителя - B.C. Библера.
В этой связи следует отметить, что A.B. Ахутин
предложил одну из наиболее обстоятельных, акку-
ратных и, как сейчас модно говорить, - аутентичных
интерпретаций библеровской философии. Филосо-
фии, требующей огромного труда, времени и усилий
для своего понимания. Это обстоятельство предот-
вращает ее от неудобства быть "модной". Как участ-
ник библеровских семинаров могу свидетельство-
вать — при чтении этого раздела почти постоянно
слышится голос B.C. Библера, растворяющийся в го-
лосе A.B. Ахутина.
В этой "точке" фокусирования рассуждений ав-
тора, как мне кажется, наиболее отчетливо проявля-
ется основное напряжение его мысли, провоцирую-
щее недоумение у того, кто попытается последова-
тельно применить принципы, выдвигаемые авто-
ром - к тому, что, собственно, им представляется.
Дело в том, что A.B. Ахутин, придерживаясь обыч-
ного различения объяснения и понимания, постоян-
но подчеркивает насущность для мысли в акте пони-
мания встречи в себе с возможностями инакомыс-
лия - сопротивление этого другого, его непонятность.
Автор дает интереснейшую фундаментально проду-
манную трактовку ответа на вопрос - "Что значит
понять другого?" в разделе "Научный логос против
культуры". Однако, предоставляя в собственном сло-
ве пространство для разворачивания библеровских
идей, автор оказывается в позиции объясняющего, а
не понимающего мышления, поскольку "полемос"
оказывается снятым.
Причем снят он не случайно. В драматургии про-
изведений A.B. Ахутина, помещенных в книге, эпи-
зоды, в которых автор обращается или упоминает
B.C. Библера, достаточно однотипно воспроизводят
ролевую структуру учитель-ученик. В качестве при-
мера приведу зачин превосходной во всех отношени-
ях статьи "Афины и Иерусалим". "Предлагаемая ра-
бота — по замыслу и исполнению — связана с про-
граммой обширных культурологических штудий,
которые давно уже ведутся группой специалистов
разного профиля, возглавляемой B.C. Библером.
Философские предположения программы детально
изложены в работах B.C. Библера. В специальных
исследованиях сотрудников группы нетрудно разли-
чить черты общего подхода, логические основания
которого в свою очередь систематически продумы-
ваются... Автор разделяет основные принципы этого
172

подхода. Само собой разумеется, однако, что трак-
товка этих принципов и содержательное раскрытие
темы целиком на совести автора" (с. 324).
Полемос как живая среда порождения мысли от-
личается от "полемоса" как философского понятия.
Философия как живое философское дело преобразу-
ется через понятийное схватывание "первых начал"
в метафизику. Как только она развернута во всей па-
радоксальности в некоторую конструкцию (доктри-
ну) - ее можно начать преподавать - исполнять в ме-
ру индивидуального таланта "исполнителями" по на-
писанной партитуре. "Написанное - только памятка
для себя и других, только партитура, которая долж-
на еще быть исполнена живой мыслью" (с. 66). Прав-
да, только сочинитель "памятки" по праву признает-
ся автором, хотя A.B. Ахутин и отказывает ему в
"живой мысли", ободряюще делегируя ее потенци-
альному ученику-читателю.
Требуя инакомыслия, речь, разворачивающаяся
в логосе педагогического общения, с необходи-
мостью само инакомыслие снимает в структурах
конкретной доктрины. Не случайно, что A.B. Аху-
тин был одним из сподвижников B.C. Библера в раз-
работке идеи "Школы диалога культур"2.
Подчеркну, сказанное - не упрек, но лишь указа-
ние на особый характер внутренней напряженности
рассуждений автора между "сократической муд-
ростью" и "знанием" теоретически связанного пред-
ставления. Это напряжение конденсируется вокруг
произведений начального и заключительного цикла
книги. К первым, прежде всего, относятся "Дело фи-
лософии" и «Чтение "Теэтета"». Вторые представля-
ет цикл статей раздела "К диалогике культуры".
Суть оппозиции в следующем: "Есть в знании нечто,
что в самом знании, во всей его теоретической свя-
занности не присутствует, но без чего оно не знает-
ся, а именно - рождение знания из незнания. Сокра-
товская мудрость - это умение поставить под вопрос
то, что образует источник ответов: сами начала, в
частности, начала знания, идею знания" (с. 230). В
статьях начального цикла доминирует идея фило-
софского дела как радикального вопрошания. В за-
ключительной части "феномен культуры" как "ис-
точник ответов" уже не ставится под вопрос. Дело
философии завершается представлением теоретиче-
ски связанного знания в доктрине "диалогики".
В этой связи выскажу предположение, что
доктринизация любой мысли, в том числе и мыс-
ли, кладущей в основание идею полемоса ("тяжбы
о бытии"), является необходимым условием для
самого этого полемоса (спора) действительного
осуществления.
Отмечу, что в книге читатель может найти наибо-
лее целостное представление доктрины диалогики3.
См. в этом отношении книжку "Философ-
ско-культурологические предположения школы
диалога культур". М.: РОСПЭН, 1998.
Отмечу, в работе истолкования свершается
"магическое" преобразование библера-автора в
Библера-героя истории философской мысли. Уже в
этом радикальное отличие версий диалогики у Биб-
лера и Ахутина.
Правда, автор, несколько лукавя, называет ее "Ма-
териалами к словарю по диалогике". Экзистенци-
альный пафос доктрины диалогики раскрывается
в статье "Все еще только начинается ... (памяти
B.C. Библера)", а логические основания в статье
"Парадоксы культурологии". Всеобщим основанием
доктрины выступает феномен культуры. В горизон-
те культуры как общем основании разворачивается
тяжба многочисленных форм разума (всеобщего) о
бытии. Но и доктрина диалогики ("полемоса") столь
же успешно снимает живое "дело философии", поле-
моса мысли, как и любая другая "метафизическая"
доктрина. Парадокс теряет свою парадоксальность,
как только схватывается определением как неоспа-
риваемым в рамках авторского понимания. Опреде-
ление феномена культуры заключает в скобки лю-
бое инакомыслие в его непосредственной данности.
Причем изнутри самопонимания мысли (в той степе-
ни, в которой она сама себя представляет ясно в са-
мосознании пишущего) все иное узнается лишь как
"не-" или "до-мыслие". Собственно говоря, на эту
парадоксальность философского дела постоянно об-
ращает внимание и сам автор книги. Правда, обра-
щает внимание лишь тогда, когда речь идет о слож-
ностях с саморефлексивностью в других философ-
ских доктринах.
Но, может быть, иначе этот парадокс доктрины
и дела философии и не представим? Вполне возмож-
но - в этом некий рок философствования как тако-
вого, проявление гипнотической силы его рацио-
нальности. A.B. Ахутин пишет: "Рационализм, в ко-
тором так часто обвиняют антипозитивисты (адепты
чувства, жизни, веры), не означает ничего другого,
кроме стремления к предельной ясности, к той сте-
пени прозрачности, которая одна только позволяет
прозреть бездонную глубину" (с. 71). Проблема в
трудности, если не в невозможности, будучи погру-
женным в проясняющий поток своей (проблематич-
но собственной) размышляющей речи, обратить
внимание на особый (ограниченный) характер самой
этой ясности. Автор совершенно недвусмысленно
формулирует проблему: «Живем ли мы сегодня в ка-
ком-нибудь одном - естественном свете разума
(= смысле понимания)? Объяснимы ли наши сего-
дняшние скандалы только недо-разумениями (когда
не корыстями), или же дело гораздо труднее, по-
скольку в мире встретились различные понимания
самого понимания, самой разумности? Наш мир, наш
"белый свет" оказывается не белым, а разноцвет-
ным, и радикальная трудность в том, что каждый
цвет для себя есть свет, белый свет, весь белый
свет ...» (с. 722).
Диалогика как раз и предлагает понимание воз-
можности (или, точнее, нелинейно актуализирую-
щейся "возможностности", по B.C. Библеру) осмыс-
ленного понимания множественности различных
смыслов понимания. В ней и через нее эта "много-
светность" разумения об-наруживается, выводится в
"про-свет" рационального рассуждения. Парадок-
сальность, правда, в том, что проясняемый в просве-
те диалогической речи смысл производит, по мне-
нию автора, "... не столько идеи и доктрины, сколько
изначальную темноту, с которой имеет дело ради-
кальная, т.е. изначальная мысль ..." ( с. 738). Однако
эта "изначальная темнота" - предельно ясно выска-
занная, как возможность бесконечного разно-обра-
173

зия "естественных светов" разумения и является той
"идеей" (тем, что дает возможность узреть), которая
в своей необходимости самообосновывается логиче-
ски, т.е. как доктрина диалогики.
Диалогика претендует на то, чтобы стать сняти-
ем гегелевского диалектического снятия. «Все "ду-
хи времени", которые гегелевский дух усвоил, снял в
себе, превратив в собственные "моменты", в ступени,
этапы, эпохи на пути к себе, в последовательные
формы самопознания, словно выпустились на свобо-
ду собственного бытия. Сам всеснимающий, диалек-
тически развивающийся дух Гегеля оказался снятым
в качестве неснимаемого субъекта иначе - диалоги-
чески - устроенного духа духов» (с. 723). Доктрина
диалогики как раз и проясняет архитектонику этого
"духа духов" (или разума разумов = понимания пони-
маний). Однако в этом прояснении от "неснимае-
мости" остается немного.
A.B. Ахутин возразит, что смысл диалогики как
раз в том и состоит, что в тяжбу о бытии вступают
"сам" Гегель, "сам" Платон или "сам" Спиноза. Ника-
кого снятия их в качестве "моментов" диалогики в
принципе быть не может. Отвечу, вся суть как раз в
том и заключается, что в спор вступает каждый из
них именно как "сам".... Только вот "самость" этих
персонажей диалогических реконструкций оказыва-
ется слишком часто от этих "гегелей" или "спиноз"
скрыта. Они "сами" не понимали - в чем смысл их
собственного понимания. Это фатальное непонима-
ние "себя" создает основную сложность в работе фи-
лософа-диалогика: «[К]акую бы историю развития
мысли ни охватывала система (как например, геге-
левская), философ доводит ее до конца, т.е. до про-
блемы первого или абсолютного начала... Порою
поэтому приходится долго развинчивать и рекон-
струировать произведение философа, чтобы от-
крыть в нем философское произведение. Ярчайший
пример "Этика" Спинозы» (с. 56).
Сами по себе Гегель и Спиноза до конца - нача-
ла не домысливали. Нужна реконструкция "в свете"
той ясности (рациональности), которая по праву
принадлежит интерпретирующему сознанию пи-
шущего. Чтобы понять занимавшие Гегеля или Спи-
нозу вопросы как философские проблемы, нужно
преобразовать спор их мнений о содержании своих
мыслей в спор движущих эти мысли логических на-
чал, часто неосознаваемых самими мыслящими. Так,
впрочем, поступает любой интерпретатор. Но тогда
диалогика не снимает гегелевского снятия, а лишь
радикально его переосмысляет. Отвергая его систе-
му, построенную иерархически, она предлагает еди-
ное и единственное основание для построения мно-
В данном отношении гегелевское снятие трак-
туется как характерная черта новоевропейского ра-
зума как такового.
гообразия сополагаемых возможностных систем.
Эти системы могут быть представлены в любом по-
рядке. Хоть по алфавиту. Наверно, поэтому
A.B. Ахутин и назвал свое изложение доктрины диа-
логики "Материалами к словарю...". Однако именно
на этом едином и единственном основании, опреде-
ляющем обращенность внутренней беззвучной речи
философов (мысли) к вопросу о первом (абсолют-
ном) начале, встречаются в полемике о смысле бы-
тия "античный", "средневековый", "новоевропей-
ский" и "со-временный" разумы...
Что в который раз подтверждает правоту "ста-
рика Гегеля", но не умаляет высочайших досто-
инств обсуждаемого произведения A.B. Ахутина.
Дело в том, что каждый пишущий поневоле оказы-
вается гипнотически завороженным той ясностью,
которая раскрывает именно ему в процессе письма
смысл того, о чем ведется речь. Именно она обеспе-
чивает логическую ответственность мышления, вер-
ность смыслу, высказанному в слове. Любой интер-
претатор выскочить из этого круга не может. Про-
изведения Гегеля, Спинозы и других философов -
это узлы ширящегося числа конфликтов интерпре-
таций их "самостей" (а также в иных доктринах -
"языков", "тел", "бессознательных" и т.д.), в которых
и через которые реализуется живая жизнь филосо-
фии.
Единственная возможность каким-то образом
встретиться с реальным другим, с действительным
инакомыслием - это опубликовать произведение.
Неслучайно сам акт публикации обозначается как
"выход в свет". Именно в публичном пространстве
то, о чем вел речь автор, имеет шанс предстать в
ином свете, радикально иначе быть понято. "Много-
цветность белого света" иначе как в публичном про-
цессе, в действительной полемике действительно
инакомыслящих индивидов не существует. И обна-
ружено оно иным способом быть не может.
С этой точки зрения - произведение A.B. Ахути-
на фундаментально полемично. Оно содержит в себе
вызов любому наисовременнейшему радикальному
мышлению первоначал и, тем более, тем многочис-
ленным модным отказам от призвания философии,
которые, если что-то и могут высказать философ-
ски, то лишь постольку, поскольку дело философии,
которое превосходно утверждает себя в книге
A.B. Ахутина, было, есть и будет. То, от чего оттал-
киваются - это и есть необходимая для любого
прыжка точка опоры. Перефразировав Ницше, поз-
волю себе напомнить читателю - тщательней друга
выбирай себе соперника, тот, кто хочет прыгнуть
выше головы, соперника ниже пояса не выбирает.
Философ A.B. Ахутин - достойный соперник. Реко-
мендую - попробуйте... Его книга опубликована...
Перчатка брошена...
П.В. Тищенко
174

A.C. АХИЕЗЕР. Труды. М.: Новый хронограф, 2006,480 с.
Издание под солидным заглавием "Труды" обыч-
но содержит, как правило, некое собрание ранее уже
опубликованных работ автора, с максимально воз-
можной полнотой подводящее итог его творческой
деятельности. Сказанное не имеет отношения к
данному изданию, опубликованные здесь работы
A.C. Ахиезера публикуются впервые. Некоторым ис-
ключением может служить раздел под заголовком
"Об особенностях современного философствования.
Взгляд из России". Он включает в себя ранее опубли-
кованные статьи автора. Их объединение выглядит
весьма органичным, в своем новом ракурсе исследова-
ние получилось цельным, дающим возможность уви-
деть дополнительные обобщающие смыслы данной
работы в целом.
Авторская концепция философствования наце-
лена на углубление представлений о роли и месте
культуры в обществе, о значении специфики культу-
ры личности, общества для специфики решений, для
всех результатов деятельности людей. Культура рас-
сматривается А. Ахиезером, с одной стороны, как
организованный исторический опыт. С другой, она
результат освоения субъектом сложившейся культу-
ры, т.е. превращение накопленного культурного бо-
гатства в содержание мышления, сознания, деятель-
ности. Этот переход (он называется также "сферой
Между") постоянно находится в центре внимания ав-
тора. Переход рассматривается в предлагаемой
А. Ахиезером концепции не столько как перенос,
экстраполяция, "отражение" культуры, сколько как
активный процесс переосмысления, как интерпрета-
ция культуры, сложившегося опыта. Эта способ-
ность субъекта занимает важное место в концепции
автора. Она включает, во-первых, рассмотрение
субъекта как несущего ответственность за освоен-
ную культуру, т.е. как антипода известной идеи
смерти автора. Фактически каждый человек, с точки
зрения А. Ахиезера, выступает в функции автора
культуры. Чем сложнее подлежащие решению про-
блемы, тем больше должна углубляться эта функ-
ция. Во-вторых, переосмысление культуры включа-
ет следование исторической инерции, стремление ее
копировать, экстраполировать на новые явления. Но
одновременно каждый человек несет в себе опреде-
ленный потенциал критики культуры, к качествен-
ным сдвигам в ней. Это внутреннее противоречие
субъекта, его двойственность стимулируют философ-
ствование, понимаемое А. Ахиезером как поиск "ме-
ры критики" (с. 397), меры соотношения между эти-
ми аспектами воспроизводства культуры. В-третьих,
этот подход к субъекту можно рассматривать как
определенный ключ к пониманию механизма дина-
мики философствования.
Очевидно, что такая позиция автора несет в себе
позитивное отношение к концепциям, акцентирую-
щим внимание на развитие активности субъекта,
прежде всего, к диалектическому философствова-
нию. Исходный принцип философствования А. Ахи-
езера заключается в способности человека форми-
ровать свои способности, отвечать на усложнение
проблем, их формулировать и разрешать на всех
уровнях общества. Философствование выступает
как высший обобщающий уровень этой способнос-
ти, ориентированный, скорее, на субъективные спо-
собности, чем на объективные ее условия и средства.
Сами условия, средства рассматриваются через спо-
собности субъекта их воспроизводить, изменять их
потенциал.
Складывается впечатление, что сверхзадача фи-
лософствования в "Трудах" нацелена на наращива-
ние социокультурных способностей. В их понимании
автор в значительной степени следует Канту, кото-
рый, как известно, концентрировал внимание на спо-
собности суждений. Способности Ахиезер рассмат-
ривает не с психологической точки зрения, а как на-
капливаемое богатство культуры, которым владеет
субъект, ответственно в рамках своей культуры опе-
рирует.
Выдвижение на первый план категории способ-
ностей субъекта позволяет автору выдвинуть кон-
цепцию истории философствования как фактически
истории осознания человеком своих способностей,
их ценности, как всеобщей характеристики способ-
ности "человека к самоизменению, саморазвитию".
Ахиезер пытается дать общую историческую и логи-
ческую схему истории философствования. "Центр
тяжести философствования смещается от выявления
некоторой основы всего множества вещей, явлений
к анализу основы человеческой деятельности (т.е. от
субстанции в ее особой форме, например, воды, огня,
к субстанции в ее всеобщей форме. - Лет. рецен-
зии), а затем — к анализу ее возможностей, к анализу
возможностей развития возможностей, к исследова-
нию мира и всех форм реальности с точки зрения
способности человека искать и изменять меру своих
исторически сложившихся способностей, способно-
стей превращать возможности в реальное содержа-
ние культуры, системы отношений, в предметные
формы" (с. 355). Трудно безоговорочно присоеди-
ниться к этой точке зрения, как и трудно возражать
против нее. Бесспорно, однако, что в принципе этот
взгляд на философствование уходит корнями в диа-
лектическое понимание человека как субъекта фи-
лософствования, как субъекта способности постоян-
но критически двигаться мыслью и деятельностью в
их амбивалентных отношениях. Наверняка было бы
трудно переписать историю философии в соответ-
ствии с этим представлением, но этот ракурс рас-
смотрения развития вносит важный вклад в понима-
ние логики исторического процесса философствова-
ния.
Эта точка зрения позволяет также бросить
взгляд на представление автора о характере, специ-
фике философствования среди других форм духов-
ного творчества. Философствование, по Ахиезеру,
не тождественно науке, т.е. оно противостоит сциен-
тизму, который, кстати говоря, довольно распро-
странен в нашей вузовской философии. Вместе с
тем, философия не противостоит науке, как это до-
вольно модно считать на Западе. Отношение фило-
софии к науке в "Трудах", скорее, можно характе-
ризовать понятием амбивалентности, направлен-
ным на переходы противоположностей друг в друга.
175

При этом исключается абсолютизация их тождества,
а также их противоположностей.
Большое значение категории "Между" говорит о
тяготении автора к традиционному прошедшему че-
рез века диалектическому методу, нацеленному на
формирование синтеза противоположностей и даже
на поиск "меры синтеза" (с. 150). Автор показывает,
что, идя этим путем, философия может решать свои
задачи, вырабатывать новые более глубокие смыс-
лы, обеспечивающие более эффективные решения.
В этом суть социокультурной концепции, которую
формулирует автор. Ее специфика в том, что она пе-
реносит центр тяжести изучения общества на пере-
ходы, на отношения между культурой и обществен-
ными отношениями. В этом отчетливо видно не
только влияние диалектики. А. Ахиезер обращает
внимание на сущностное единство метода формиро-
вания нового смысла через преодоление противопо-
ложности полюсов дуальных оппозиций и диалекти-
ческого метода. А. Ахиезер соединил диалектиче-
ский метод и научный метод работы с культурой в
единое целое. Этот синтез и лежит в основе социо-
культурной теории, которая рассматривает общество
как непрерывный переход через диалоги, как посто-
янное бесконечное смыслообразование, которое ле-
жит в основе действий людей, воспроизводства об-
щества, формирования решений. Философствова-
ние при этом рассматривается как обобщающий
уровень этих процессов, критический поиск новых
путей диалогизации, смыслообразования.
Вошедшая в "Труды" монография "Катастрофы
в природе и обществе как нравственная проблема (на
историческом опыте России)" представляет собой
попытку реализации важнейшей идеи А. Ахиезера о
культурном, нравственном основании любой значи-
мой деятельности. Эта концепция показывает ис-
ключительно важное место нравственности в объяс-
нении общественных, социокультурных процессов.
Автор рассматривает нравственность как важный,
возможно, главный аспект культуры, т.е. как осно-
вание для формирования отношений людей в их ди-
намике. Эта идея пронизывает все работы А. Ахие-
зера. Наиболее обширная работа, из включенных в
"Труды", раскрывает сущность социокультурных ка-
тастроф, точнее, нечто общее, характерное для лю-
бых опасностей, реально и потенциально угрожаю-
щих людям. Этот подход анализирует опасности не
столько с точки зрения их причин, сколько с точки
зрения способности или неспособности им противо-
стоять. В качестве опасностей рассматривается "все
угрожающее катастрофой, все вредное и опасное
как результат их (людей) неспособности, точнее, не-
достаточной способности, этой опасности противо-
стоять" (с. 163). Этот подход можно рассматривать
как логическое завершение идеи отношения челове-
ка к миру как к своей сфере ответственности, квали-
фицированной, профессиональной деятельности. Та-
кое отношение включает доведение до крайнего на-
пряжения личной ответственности за повышение
своих способностей в соответствии с возрастающими
опасностями, как общими, так и специфическими.
"Смысл жизни субъекта превращается в смысл его
самоизменения, становящегося предметом его осо-
бой озабоченности" (с. 164). Стоящая перед челове-
ком задача доводится до высшего уровня философ-
ских обобщений. Напряженное повышение свого ан-
тиэнтропийного потенциала "является единственным
динамичным препятствием гибели человечества"
(с. 168). Нельзя не отметить, что такой подход мож-
но рассматривать как пример критики науки. В со-
циологии, а также в задачах экономического воспро-
изводства на первый план достаточно часто вы-
двигается необходимость адаптации к обществу,
что отодвигает на второй план необходимость разви-
тия способности к критике общества, без чего разви-
тие невозможно.
Особый интерес представляет монография "Спе-
цифика российской истории". Проблема не только в
том, что еще недавно господствующая у нас форма-
ционная концепция приобретала форму стимула от-
рицания специфики развития разных обществ. В со-
ветской идеологизированной интерпретации все
должны были двигаться в соответствии с "историче-
ской необходимостью" от одной формации к другой.
А. Ахиезер смещает проблему исторического про-
цесса к фокусу динамики способностей людей отве-
чать на вызовы истории. "Труды" можно рассматри-
вать как проработку, если угодно, практическую
проверку, концепции автора на материале истории
России. Впрочем, с таким же правом можно сказать
и наоборот, т.е. авторская концепция представляет
собой теоретическое обобщение опыта истории
страны.
Важная особенность предлагаемой А. Ахиезе-
ром методологии заключается в выделении им трех
основных исторически сложившихся массовых нрав-
ственных идеалов. Каждый из них отличается кон-
центрацией особого исторического опыта и, следо-
вательно, разными возможностями вырабатывать
культурные программы, эффективные решения. Это,
прежде всего, традиционный (вечевой) нравственный
идеал, ориентированный на статику; утилитарный,
несущий способность превращать все элементы усло-
вий в средства, и либеральный, обладающий способ-
ностью к саморазвитию в сфере условий, средств и це-
лей. Последний в отличие от двух первых не имеет в
России массовой базы, тем не менее ориентирован
на достижения мировой культуры, несущей потенци-
ал развития, прогресса. Автор показывает, что после
определенного исторического этапа развитие без
элементов либеральной культуры невозможно. Это
касается любого общества, даже последовательно ан-
тилиберального. Различные нравственные идеалы,
точнее, группы людей, тяготеющих к каждому из
них, формируют историю, хотя, возможно, различ-
ным и даже противоположным образом.
Этот подход свидетельствует еще об одном важ-
ном аспекте концепции автора. Он заключается в
способности этих групп вступать в диалог друг с дру-
гом в поиске меры своих отношений в рамках мето-
дологической дуальной оппозиции "взаимопроник-
новение-взаимоотталкивание". Очевидно, что это
позволяет оценивать масштабы, глубину диалога
или, наоборот, силу взаимоотталкивания, что пара-
лизует диалог, угрожает конфликтом, дезинтеграци-
ей. Преобладание взаимоотталкивания автор рас-
сматривает как одну из злободневных проблем рос-
сийского общества. Его преодоление выходит на
первый план среди наших озабоченностей общест-
вом. Внушительные масштабы этого взаимооттал-
кивания в истории российского общества автор рас-
сматривает как значимую его специфику.
176

Здесь заложен новый важный методологиче-
ский подход к исследованию общества, основанный
на анализе культуры, культуры групп, на анализе
противоречий между этими культурами, возникших
в истории. Этот подход позволяет в значительной
степени определять способности общества устранять
реальные и потенциальные опасности. В своем ана-
лизе российской истории, результаты которого бы-
ли опубликованы еще в его предыдущих работах,
Ахиезер показал, что в ней имели место четыре им-
манентные национальные катастрофы, включая две
в XX в. Эти события автор и кладет в основу анализа
специфики российской истории. Под имманентными
катастрофами понимаются лишь те, которые возни-
кают в результате чисто внутренних, а не внешних
причин. Национальная катастрофа характеризуется
развалом, исчезновением государства, территори-
альным распадом общества. Анализ катастроф это-
го типа связан с тем, что специфика истории любой
страны включает способность предотвращать опас-
ности, останавливать потоки дезорганизации, необ-
ратимо сползающие к катастрофе. Их существова-
ние, повторяемость, тенденция к учащению - стимул
к усилению озабоченности в обществе недостаточ-
ной способностью их предотвращать, стимул озабо-
ченности возможностью превращения их в тради-
цию. Недостаточность массовой озабоченности этим
типом явлений - важная проблема всех трех моно-
графий, опубликованных в "Трудах".
Обращение автора к этим проблемам - довесок
к философии. Вспомним, что первая книга A.C. Ахи-
езера о России называлась "Россия: критика истори-
ческого опыта". Масштабы массовой повседневной
озабоченности судьбой страны могут рассматривать-
ся как основа поиска меры гражданственности, кото-
рая должна быть предметом пристального исследо-
вания в качестве пути к определению способности
общества решать свои проблемы.
Во всех трех работах, объединенных в единую
книгу, речь идет о специфической философской кон-
цепции, которая своими корнями уходит в диалекти-
ческую традицию, одновременно опирается на осмыс-
ление культуры как предмета философии культуры и
на методы конкретных наук о культуре, имеющих,
возможно, не осознаваемый их авторами, характер
конкретизации диалектической методологии. Разви-
ваемый А. Ахиезером на этой основе метод использо-
вания дуальных оппозиций занимает значительное
место в книге. Он является симптомом возрастаю-
щего значения диалектической методологии, подчас
скрытого в науке. Нельзя также не отметить, что
этот метод открывает новые возможности для про-
гнозирования социокультурных процессов.
М.И. Лагшцкий, A.A. Пелипенко
В.А. КОВАЛЕНКО. Творчество как ценность. Философия природы. М.: Наука, 2005,
278 с.
В этой книге собраны две, хотя и различные, но
связанные общими теоретическими установками ра-
боты. Первая из них посвящена философскому (по
преимуществу аксиологическому) анализу творчест-
ва, а вторая - мировоззренческой рефлексии совре-
менной естественно-научной картины мира, - той
картины, которая не мыслима вне активистской
творческой установки, сегодня, разумеется, провоз-
глашающей экологическую ориентированность.
В первой работе "Творчество как ценность" с по-
мощью довольно развитого научного аппарата автор
стремится выстроить целостную систему по обсуж-
даемому вопросу. Вторая работа "Философия приро-
ды", скорее, представляет собой материалы к лекци-
ям для студентов. Допуская дидактическую полез-
ность второй работы, я сосредоточу внимание на
первой.
Работа В.А. Коваленко представляет собой ха-
рактерное для "русского космизма" пересечение
двух традиций: с одной стороны, это вселенная
школьной (или университетской) философии, пред-
стающей как по преимуществу "перевод с немецко-
го", а с другой стороны, это обращение к русской ли-
тературной традиции (Ф.М. Достоевский, A.A. Пла-
тонов). К последней примыкает и философский
анализ режиссерского творчества Андрея Тарков-
ского. Синтез этих двух традиций выполнен живо,
искренне, талантливо и оригинально.
Если говорить о главной мысли, которая делает
работу В.А. Коваленко особенно интересной, то она
сводится, прежде всего, к выделению и многосторон-
нему осмыслению в структуре коллективного твор-
ческого субъекта двух типов. Автор говорит о "диа-
лектически-противоречивом взаимодействии трикс-
теров и демиургов" (с. 53). Собственно, о такой
дихотомии писали и раньше в культурологическом
анализе новации и традиции. Многие сочинения со-
ветского периода выстраивались на конфликте нова-
торов и консерваторов. Причем в талантливых про-
изводственных романах дело вовсе не сводилось к
тому, что новатор безусловно "хорош", а консерва-
тор (который был представлен руководителем того
или иного ранга) - безусловно "плох". Хотя новатор
в конце концов побеждал, но эта победа являлась ре-
зультатом его соперничающего сотрудничества с
консерватором. Новатор в своем дерзновении ока-
зывался склонным к безответственным предложени-
ям, решениям и поступкам, а консерватор, напротив,
сопротивлялся новациям легкомысленного новато-
ра, ибо чувствовал груз государственной ответствен-
ности на своих руководящих плечах. Анализ у
В.А. Коваленко строится на фундаментальных для
его концепции дихотомиях. Хотя, произнося слова о
177

диалектике, автор афористически заявляет, что
"плох тот трикстер, который не хочет стать демиур-
гом", но в конечном счете он приходит к абсолют-
ным, жестким противопоставлениям. Приведу срав-
нительно большую выдержку из текста, характери-
зующую к тому же и авторский дискурс в целом:
«Трикстеры делятся нами на позитивных (они в
дальнейшем становятся демиургами), негативных
(их деятельность опасна для судеб "мировой гармо-
нии", то есть симбиоза цивилизации и беспредельной
вселенной) и нейтральных (их активность в извест-
ном смысле безразлична для судеб "мировой гармо-
нии", а значит, и человеческой культуры; такого ро-
да деятельность мы вслед за Г. Гессе называем "иг-
рой в бисер"). Демиургов мы делим на "позитивных"
(цепляющихся за устаревшие парадигмы и за состоя-
ния "мировой гармонии", являющиеся ее "вчераш-
ним днем") и негативных (их деятельность направле-
на на совершенствование данной системы отноше-
ний ... и на дальнейшее утверждение и укрепление
"мировой гармонии")» (с. 57).
С таким прозрачно-ясным и "черно-белым" раз-
делением коллективного субъекта творчества, дума-
ется, следует поспорить. Если бы дело обстояло так,
как утверждает автор, то "ценность творчества" не
представляла бы для философа проблемы. В том-то
и трудность, что творчество как ценность амбива-
лентно, двойственно. Даже шахматное изящество
превращения позитивных трикстеров в негативных
демиургов, что "хорошо для судеб мировой гармо-
нии" и, по-видимому, соответственно - превращения
негативных трикстеров в позитивных демиургов, не
спасает сути дела. Потому разделение трикстеров на
"позитивных", но на самом деле - "черных" (опасных
для судеб мировой гармонии) и "белых" (которые де-
лают в дальнейшем карьеру "негативного демиур-
га"), и, соответственно, разделение аналогичным об-
разом демиургов, слишком просто. И если даже вы-
делить некую когорту "серых" (нейтральных)
трикстеров, занятых "игрой в бисер", то все равно
этим не оживится застылая дискретность предлагае-
мой схемы. На самом деле трикстер, подобно Мефи-
стофелю, всегда "черен": он хочет плохого (или - он
глубоко равнодушен к "хорошему", что, наверное,
еще хуже), но в результате его активности иногда
получается нечто прекрасное (к чему трикстер скеп-
тически равнодушен так же, как и к плохому, ибо ори-
ентирован на другое, например, на удовольствия, из-
влекаемые им из эксцесса своей беззаконной игры).
Для судеб существующей "мировой гармонии"
опасна деятельность любого творческого трикстера.
И чем он "эффективнее" в творческом отношении,
тем опаснее. Ведь если принимать творчество всерь-
ез, то есть как "творение из ничто", как создание то-
го, что никогда не существовало, то это обязательно
требует во имя новой "мировой гармонии" разруше-
ния "мировой гармонии" уже существующей. И -
страшно подумать - ценности переоцениваются!
В этом негативная природа любой новизны. Поэто-
му задача, которую в самом начале книги ставит ав-
тор, а именно: "выявить и осмыслить ценностные
стороны как творческого процесса, так и его резуль-
татов в контексте современной глобальной эколо-
гической ситуации" (с. 8. - Курсив мой. - К.П.) ока-
зывается значительно сложнее, чем можно поду-
мать. Ведь любое творчество, если оно нацелено на
новизну, даже если субъективно новизна связывает-
ся с "охраной окружающей среды", неминуемо в бо-
лее или менее отдаленных последствиях ведет к на-
рушению равновесия, к пересозданию и разрушению
окружающей среды.
И соответственно, человек, который недоста-
точно благоразумен и не зарывает свои таланты, а
берет на себя крест (или - чистое удовольствие) ин-
новационной активности, должен за это дорого пла-
тить. Его не любит "начальство", то есть те самые
демиурги, в ряды которых позитивный трикстер, по
В.А. Коваленко, надеется со временем прорваться.
Его не любит "народ", то есть коллеги по работе,
считающие его по меньшей мере "невежливым", а то
и "заносчивым", "эгоистичным", даже "лживым", и
т.п.
Глубинный конфликт нашей новоевропейской
цивилизации в разрыве между, с одной стороны, не-
избывным стремлением к прогрессу, даже - к "ново-
му ради нового" и, с другой стороны, заботой о своей
сохранности, в том числе — экологической. С одной
стороны, "негативные" демиурги с высоких трибун
призывают дерзать, утверждая, что "творчество
есть ценность", а с другой стороны, житейски опыт-
ные люди знают, что если ты всерьез воспримешь
эти призывы "стать трикстером", то тебе не поздо-
ровится. Перед нами, таким образом, фундаменталь-
ная проблема, выраженная уже в Первом послании к
Коринфянам Св. Апостола Павла: "Если кто из вас
думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным,
чтоб быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть
безумие пред Богом". Аналогичным образом и у
Платона рапсод Ион Эфесский определяется не че-
рез выучку (techne), не через знание (episteme), но че-
рез "божественную силу" (theia dinamis), которая
именуется божественным вдохновением или одержи-
мостью (533е; 534с): безумство - это первое, может
быть, самое мягкое определение трикстера-новато-
ра1, если не считать фундаментального дилетантиз-
ма новаторов2. "Чтобы родить танцующую звезду, -
восклицал Ф. Ницше, - нужно носить в себе хаос".
1 Особенно хочу обратить внимание на недоста-
точно известное издание: "Клинический архив гени-
альности и одаренности (эвропатологии), посвящен-
ный вопросам патологии гениально одаренной лич-
ности, а также вопросам одаренного творчества, так
или иначе связанного с патологическим уклоном...
под ред. основателя этого издания доктора медицины
Г.В. Сегалина...". Свердловск, 1925-1930. В нем собран
чрезвычайно интересный материал, по понятным при-
чинам неохотно публикуемый. Более известна, но не-
сравненно и более примитивна, как по материалу, так и
по философским идеям, работа: Ломброзо Ц. Гениаль-
ность и помешательство. СПб., 1895.
2 См.: Модестов Λ.Π. Замечательные работни-
ки и техники. М, Изд. АССНАТ, М, 1927, где дока-
зывается, что наиболее значительные открытия и
изобретения были сделаны самоучками. Организация
АССНАТ (Ассоциация натуралистов-самоучек), куда
входил и Циолковский, была тесно связана с "рабочей
оппозицией" в коммунистической партии.
178

Именно эпоха модерна, русский "серебряный век",
заново осознали этот осмысленный еще немецкими
романтиками конфликт и со всей определенностью
выразили его.
Второе, более жесткое, определение негатив-
ности фигуры новатора-трикстера, относящееся к
тому же времени — это "антиобщественность.
Трикстер, сколь бы искренними ни были его самые
благие намерения, "опасен для судеб мировой гармо-
нии". Он - "возмутитель спокойствия", он всегда на-
рушитель установившегося порядка. Поэтому сопро-
тивление новому в науке всегда радикально превос-
ходит мертоновскую норму "организованного
скептицизма"4.
Наконец, в-третьих, новатор-трикстер прямо
связывается с преступлением5. В "Моцарте и Салье-
ри" есть глухой намек по поводу того, что, по преда-
нию, пересказанному, кстати, маркизом де Садом,
Микеланджело распял живого человека, чтобы ярче
изобразить мучающегося на кресте Иисуса Хри-
ста...6
Словом, в своей диалектике трикстеров и деми-
ургов В.А. Коваленко еще раз оживил романтиче-
3См., напр.: Евлахов A.M. Гений-художник как
антиобщественность. Экскурс в область психологии
художественного чувства. Варшава, 1909.
4 См., напр.: Лук Λ.Η. Сопротивление новому в
науке (по зарубежным источникам) // Вопросы исто-
рии естествознания и техники. 1981. № 3. С. 128-133.
См., напр.: Рейнер Н.К. Гений и порок (психи-
атрические эскизы). СПб., 1899.
6 "...А Бонаротти? Иль это сказка/ Тупой бес-
смысленной толпы - и не был/ Убийцею создатель
Ватикана?"
скую традицию, уже оживлявшуюся в "серебряный
век" модерна. Правда, современный автор пытается
освободить ее от неизбывного трагизма7. Последнее
В.А. Коваленко не удалось, да и не могло удаться.
Трикстер-новатор - фигура вообще малосимпатич-
ная, если и не аморальная, то имморальная. Как гла-
сит китайская поговорка: "Великий человек - обще-
ственное бедствие". Но то обстоятельство, что автор
все же осмелился обозначить новатора именно как
трикстера, уже большая заслуга, ибо язык "умнее"
использующих его. Читатели сами домыслят неиз-
бывность негативности трикстера и поймут, что если
и рассчитывать на научно-технический прогресс как
на "универсальный решатель наших проблем", то
нужно помнить: преодолевая одни проблемы, этот
прогресс рождает проблемы новые, на порядок бо-
лее серьезные. Об этом ясно предупреждал тот же
Андрей Платонов, например, в "Епифанских шлю-
зах".
"Жизнь с полной очевидностью демонстрирует
нам, что научно-техническое творчество без цен-
ностного контроля просто опасно" (с. 263). В.А. Ко-
валенко в этом тезисе безусловно прав. Но и его та-
лантливая книга все-таки не дает окончательного
решения проблемы "ценностного контроля". Напро-
тив, она пытается создать иллюзии, может быть,
еще более опасные, что такой "контроль" в принци-
пе возможен. На самом деле мы не можем преодо-
леть опасности научно-технического прогресса
радикально. Философия в этой ситуации может
только утешить, - помочь нам жить в мире риска с
постоянно возрастающими опасностями и "не запла-
кать от тоски тщетности" (А. Платонов).
К.С. Пигров (Санкт-Петербург)
7 Ср.: Степун Ф. Трагедия творчества (Фрид-
рих Шлегель) //Логос. Кн. 1. С. 171-192.
Словарь художественных терминов. М.: Логос-альтера, 2006, 504 с.
"Словарь художественных терминов" был со-
ставлен в 1923-1929 гг. сотрудниками философского
отделения Государственной академии художествен-
ных наук (ГАХН), но так и не был опубликован. Из-
дание этого Словаря, осуществленное по архивным
материалам усилиями И.М. Чубарова, - весьма за-
метное событие в области исследований русской
мысли за последние годы.
Словарь находится на перекрестке двух направ-
лений в области исследования русской философии.
Первое направление связано с оценкой роли ГАХН
в отечественной философии 20-х гг. XX в. Эта тема
является малоизученной, хотя без учета роли ГАХН
невозможно адекватно воссоздать контекст фило-
софской мысли этого периода. Государственная ака-
демия художественных наук была создана в 1921 г. в
качестве альтернативы формирующимся в то же
время институциям "красной профессуры". ГАХН
стал своего рода пристанищем свободной русской
мысли того времени, поскольку вокруг него собра-
лись ученые, взгляды которых не следовали идеоло-
гической конъюнктуре. Однако создание ГАХН бы-
ло обусловлено не только социально-политическими
причинами. Эта институция воплотила стремления
многих представителей русской мысли конца XDC -
начала XX в. к объединению усилий представителей
различных специализированных наук (философии,
психологии, эстетики, искусствоведения, этнографии
и др.) в некоем общем проблемном поле. Для сотруд-
ников ГАХН этим общим предметным фундаментом
научных исследований стало искусство. Регулярно
издаваемые ГАХН информационные бюллетени,
журнал "Искусство", сборники статей и отдельные
монографии ее сотрудников, архивные материалы с
текстами их лекций и протоколами совместных засе-
даний сохранили богатую документацию этого уди-
вительного научного эксперимента.
Уникальность ГАХН во многом определяется
также выдающимися представителями русского ис-
кусства, философии и науки, которые в ней работа-
ли: Г.Г. Шпет, Г.И. Челпанов, A.C. Ахманов, А.Г. Га-
бричевский, А.Ф. Лосев, Б.А. Фохт, В.В. Кандин-
179

ский, К.С. Малевич и др. В 1924 г. вице-президентом
ГАХН становится Г.Г. Шпет, одновременно руково-
дивший философским отделением. После высылки
ряда русских философов на "философском парохо-
де" за рубеж значительная часть философской жиз-
ни России была так или иначе связана с ГАХН, а тем
самым и с проблематикой философии искусства. Для
сотрудников ГАХН философия не была отвлечен-
ным, "чистым" мышлением, а могла развиваться
лишь на конкретном предметном материале и в со-
дружестве с другими отраслями культуры, в том чис-
ле с эстетическими дисциплинами, психологией и т.д.
В Словаре представлен круг проблем, разраба-
тывавшихся на философском отделении ГАХН в
20-е гг., чем задается контекст развития неидеологи-
зированной философии первых лет Советской вла-
сти. Среди авторов Словаря — ученые, не только со-
здавшие отечественную эстетику XX в., но и во мно-
гом определившие дальнейший вектор развития
русской философской мысли. Например, Г.Г. Шпет
является основоположником научной и литератур-
ной герменевтики; А.Ф. Лосев, начинавший в ГАХН
свои первые исследования, создает во второй поло-
вине прошлого века монументальную "Историю ан-
тичной эстетики"; А.Г. Габричевский широко изве-
стен своими работами по теории и философии архи-
тектуры, скульптуры, часть из которых была
написана еще в 20-е г.; работы Н.М. Тарабукина по
древнерусской живописи оказали огромное влияние
на искусствоведов и т.д. К сожалению, многие рабо-
ты этих и других мыслителей ходили лишь в рукопи-
сях, и только в последнее время начинается их воз-
вращение к широкому читателю. Печальна судьба и
самого ГАХН. В 1930 г. академия была разогнана из-
за политической неблагонадежности, а 80% ее со-
трудников в предвоенное десятилетие оказались ре-
прессированы (уволены, отстранены от научной и
преподавательской деятельности, отправлены в ла-
геря, ссылки, некоторые расстреляны).
Вторым направлением исследований, воплоще-
нием которого является данное издание, является
разработка темы "Феноменология в России". Внима-
ние многих русских мыслителей того времени было
приковано к феноменологии, которая удачно впи-
сывалась в контекст русской философской мысли и
оказалась удивительно созвучной взглядам многих
русских философов, таких как Г.Г. Шпет, С.Л. Франк,
Н.О. Лосский, А.Ф. Лосев и др. Несколько лет назад
И.М. Чубаров издал 2-томную "Антологию феноме-
нологической философии в России", в которой были
опубликованы, в том числе, и статьи авторов "Сло-
варя художественных терминов". Словарь является
важным звеном в цепи изучения восприятия и разви-
тия феноменологических идей на русской почве. Он
показывает, какое развитие в ходе взаимного пере-
плетения с другими направлениями и течениями
получили феноменологические идеи у авторов
Словаря.
Представляется очень важным для решения за-
дач обоих исследовательских направлений, что "Сло-
варь художественных терминов" отражает философ-
ские искания, симпатии и предпочтения философов
ГАХН, их философскую и эстетическую позицию.
Однако при этом сохраняется жанр Словаря, и мы
имеем энциклопедическое и информативное издание
по эстетике, обладающее идейным единством, не
превратившееся в набор авторских оригинальных
статей.
Об истории работы над Словарем обстоятельно
рассказывает статья И.М. Чубарова, помещенная в
конце издания. Кроме того, в качестве приложения
им приводятся протоколы заседаний философского
отделения ГАХН. На них обсуждались доклады со-
трудников ГАХН и проекты статей Словаря. Напе-
чатанные протоколы дают живое представление об
атмосфере его создания и помогают понять основа-
ния для выбора к публикации тех или иных статей.
Все статьи Словаря можно условно разделить на
три группы. К первой принадлежат статьи, содержа-
щие общефилософские термины: Абсолютное, Душа,
Дух, Идея, Истина и т.п. Авторами этих статей явля-
ются основные сотрудники философского отделения
ГАХН - A.C. Ахманов, А.Г. Цирес, Н.И. Жинкин,
П.С. Попов, А.Г. Габричевский и А.Ф. Лосев. Именно
в статьях этих авторов дается философский подход к
эстетике в данном издании, задается идейное един-
ство Словаря. Этот философский подход к эстетике
мы можем назвать феноменологически ориентиро-
ванным. На феноменологический характер статей, в
частности, указывает сама их тематика (например,
"Феноменология", "Интенция", "Смысл").
Ко второй группе статей принадлежат те, в ко-
торых содержатся общеэстетические термины, а
также философские понятия, играющие ключевую
роль в эстетике, такие как Абстракция, Диалектика
в искусстве, Идеал, Иллюзия, Драматургия, Живо-
писность, Литература и др. К уже упомянутым авто-
рам здесь добавляются имена: Н.И. Врунов, Д.С. Не-
дович, Н.М. Тарабукин и др.; в их статьях культурно-
эстетическая проблематика преобладает над фило-
софской. Эти статьи Словаря впечатляют своей глу-
биной, информативностью, рассмотрением различ-
ных подходов к выбранным терминам. Большая
часть статей Словаря по философской и общеэсте-
тической проблематике содержит историко-фило-
софские экскурсы, связанные с именами выдающих-
ся европейских философов Платона, Канта, Гегеля,
Шеллинга, Фихте.
К третьей группе статей Словаря относятся
статьи по собственно художественной терминоло-
гии, характеризующие более детально эстетическую
сферу: Влияние, Гротеск, Естественность, Цвет, Ма-
териал и др. В этих статьях особо обращается внима-
ние на то, как функционируют предметы искусства,
какую роль они играют в повседневной жизни. Этим
объясняется появление таких, казалось бы, далеких
от эстетики терминов, как Афиша, Бумага писчая,
Валюта, Герб, Золото и др. Стоит обратить внима-
ние на то, что авторы Словаря стараются принимать
во внимание не только новые эстетические концеп-
ции и подходы к искусству (например, фрейдизм, эс-
тетическую концепцию Э. Кассирера и др.), но и до-
стижения естественных наук: физики, химии, экспе-
риментальной психологии (см., например, статьи
Зубова "Зрение", "Цвет" и др.). Однако при этом на-
учные достижения не берутся как истины в послед-
ней инстанции, а выступают в качестве одного из
подходов к исследованию художественных терми-
нов.
Словарь не только показывает эстетическую по-
зицию советских философов 20-х гг. прошлого века,
но и дает определенное представление об их фило-
180

софских исканиях. Несмотря на то что эти филосо-
фы остались в Советской России и работали, каза-
лось бы, изолированно от мировой философской
мысли, тем не менее обсуждаемые ими проблемы
четко вписываются в контекст европейской филосо-
фии XX в., в отдельных моментах (например, в при-
стальном внимании к языковой проблематике) даже
опережая ее.
Как уже отмечалось, обращение авторов Слова-
ря к эстетике было обусловлено их собственным фи-
лософским интересом. В данной рецензии мы поста-
раемся разобраться, как именно пришли эти филосо-
фы к эстетической проблематике.
Для выявления философских оснований, заста-
вивших русских философов 20-х гг. обратиться к эс-
тетике, необходимо рассмотреть не только словар-
ные статьи данного издания, но и в этом контексте
другие работы авторов Словаря. Речь идет, прежде
всего, о статьях и докладах A.C. Ахманова, А.Г. Габ-
ричевского, В.П. Зубова, Н.И. Жинкина, П.С. Попо-
ва, и конечно, Г.Г. Шпета. Центральной фигурой
этой группы философов является Шлет. К этому
времени он опубликовал ряд работ по философии,
эстетике, философии истории. Идеи Шпета присут-
ствуют, в той или иной форме, в словарных статьях
Ахманова, Зубова, Габричевского и др. Хотя в Сло-
варе имеются только две его статьи: Литература и
Генетический метод.
Авторы Словаря утверждают существование
единой действительности и выступают против изна-
чального разделения бытия на эмпирическое и иде-
альное - разделения, которое имеет место, с их точ-
ки зрения, почти во всех философских концепциях, в
том числе и в феноменологии Гуссерля1. Эта мысль
была впервые высказана Шпетом в работе "Явление
и смысл", единое бытие им определяется как бытие
социальное. Обоснование изначальности социально-
го и критику учения Гуссерля об идеальных сущнос-
тях, существующих наряду с эмпирическими факта-
ми, осуществил молодой коллега и ученик Шпета
В.П. Зубов в статье "Генезис научной терминоло-
гии"2. Эта критика выглядит вполне правомерно и
сегодня. Опираясь на работы Леви-Брюля, Зубов
утверждает, что идеальные сущности, к которым от-
носятся и общие понятия, в каждой социально-куль-
турной общности - свои. Понятия одного социально-
го сообщества могут ничего не значить для другого
сообщества. Зубов обращается к приводимому Гус-
серлем во Π томе "Логических исследований" приме-
ру. Если сгорает эмпирический дом, то все же оста-
ется его эйдос, поскольку, как полагает Зубов, оста-
ется дом как социальный идеальный предмет в
данном сообществе, т.е. остаются обозначающие
дом слова и знаки. Причем данность общих понятий
в определенном социальном сообществе так же не-
посредственна, как данность эмпирических предме-
тов: "...в социальном опыте "все" дано так же непо-
средственно, как индивидуальный образ этого сто-
ла". У Гуссерля же общие понятия не являются
данностями повседневного социального опыта, как
их понимает Зубов, а постигаются с помощью интел-
лектуальной интуиции, требующей специальной
установки сознания. Социальный момент становится
неотмысливаемым в работах Зубова, Шпета, Габри-
чевского, Жинкина и др., какой бы проблематикой
они ни занимались: философскими проблемами нау-
ки, вопросами архитектуры, литературоведения и
т.д. И, конечно, этот момент присутствует в статьях
Словаря. В них не только представлен социально-
культурный контекст рассматриваемых терминов,
но и часто дается их понимание с точки зрения соци-
альной теории марксизма.
Может показаться, что это разъяснение фило-
софской позиции ученых ГАХН увело нас от постав-
ленного вопроса "Почему именно эстетика привлек-
ла внимание молодых советских философов?" Ведь
об интересе к эстетической проблематике говорит
не только их работа в ГАХН и над Словарем, но и
тот факт, что большинство работ философов ГАХН
было посвящено искусству, а вовсе не социальным
вопросам. Почему же Шпет и коллеги из его окруже-
ния все-таки отходят от прямой социальной пробле-
матики и обращаются к эстетике?
Говорить о "социальном вообще" для Шпета, а
вслед за ним и для коллег из его окружения, не пред-
ставляется возможным. Это слишком общее поня-
тие, а XX век - это время конкретных исследований,
а не отвлеченных рассуждений. И для философов
ГАХН изучение социального бытия возможно толь-
ко по его конкретным проявлениям и выражениям.
В работе "Явление и смысл" в качестве одного из
возможных проявлений социального бытия для
Шпета выступает то, как вещь употребляется в кон-
кретной обстановке. Вслед за Шпетом Н.И. Жинкин
в работе "Вещь"3 утверждает, что сущность вещи
определяется ее употреблением в конкретном соци-
альном контексте. Однако тема прагматического от-
ношения к вещи не получила дальнейшего развития
в творчестве авторов Словаря. Ответ на вопрос, по-
чему это произошло, мы можем найти у А.Г. Габри-
чевского, который указывал, что рассматривать
вещь только с точки зрения ее использования зна-
чит обеднять ее, видеть в ней только одно свойство.
Увидеть в вещи всю полноту социальной действи-
тельности можно только, если смотреть на вещь как
на произведение искусства. "Когда мы ей пользуем-
ся - вещь молчит, - пишет Габричевский, - но стоит
нам взглянуть на нее созерцательно... как тотчас же
вещь начинает говорить тысячами голосов ...она сра-
зу же оказывается включенной в богатейшую систе-
му связей с нами и с остальным миром, она уже явля-
ется знаком бесчисленных живых контекстов исто-
рии и культуры, она отныне насыщена живым
смысловым содержанием"4. Габричевский показы-
вает это на примере архитектуры, скульптуры, изоб-
1 Речь идет о работе Гуссерля "Идеи к чистой
феноменологии и феноменологической филосо-
фии".
2 Зубов В.П. Генезис научной терминологии //
Зубов В.П. Избранные труды по истории филосо-
фии и эстетики. 1917-1930. М, 2004.
3Жинкин Н. Вещь // Антология феноменологи-
ческой философии в России. Под ред. И.М. Чубаро-
ва. Т. 2. М, 2000.
4 Габричевский А.Г. Язык вещей // Габричев-
ский А.Г. Морфология искусства. М., 2002. С. 36.
181

разительных искусств, Шпет - на примере литерату-
ры и языкового творчества. Таким образом, именно
эстетика, как нам представляется, оказывается для
авторов Словаря наиболее приемлемой формой вы-
ражения социального.
Однако нельзя свести понимание искусства фи-
лософами ГАХН лишь к выражению социального:
произведения искусства имеют свою собственную
значимость и ценность, обладают своим, пусть даже
"отрешенным" (термин Шпета, используемый и дру-
гими авторами Словаря) от реальной действитель-
ности бытием. Специфика эстетического предмета
для них далеко не исчерпывается фактом реализа-
ции идеи в эмпирическом материале, как считал, на-
пример, Гегель. Согласно A.C. Ахманову, своеобра-
зие произведения искусства проявляется в том, как
именно реализована идея в эмпирическом предмете.
Своего союзника авторы словаря видят в современ-
ном им эстетическом течении - формализме. Мето-
ды формализма раскрывают специфику художе-
ственного предмета, используя характерные момен-
ты его построения и формальные принципы его
изображения. Однако формалистами считать фило-
софов ГАХН не позволяет их стремление вписать
произведения искусства в конкретный социально-
культурный контекст и дополнить формализм други-
ми подходами к искусству, в частности, феноменоло-
гическим. Что именно авторы Словаря понимают
под художественной формой, можно понять из вы-
сказывания Габричевского: "Вообще жизненный
процесс, телеологически ориентируемый на про-
дукт, есть творчество... Статический компонент ху-
дожественного продукта, то есть этот продукт как
некое выделенное из процесса содержание, есть
форма"5.
Однако полного единодушия в понимании эсте-
тического у авторов Словаря не было. Разность их
подходов мы можем усмотреть при более подробном
анализе их исходной философской установки.
Для Габричевского и Лосева поиск единой дей-
ствительности не сводится к снятию противополож-
ности идеального и эмпирического бытия, а является
лишь одним из аспектов более общей задачи - сня-
тие "вечного дуализма жизни", т.е. преодоление всех
дихотомий: становления и бытия, субъекта и объек-
та, индивидуального и общего, сознания и предмета.
Для Габричевского это преодоление дихотомии до-
стигается лишь в творчестве (для Лосева все проти-
воположности снимаются в имени и мифе). Эта по-
зиция делает бессмысленными все заявления Габ-
ричевского о необходимости феноменологического
подхода к изучению искусства. И дело не только в са-
мом факте нейтрализации различия сознания и пред-
мета (различия, основополагающего для феномено-
логии Гуссерля). Дело в том, что при описании про-
изведений искусства не учитывается - столь важный
для Гуссерля - сам опыт восприятия художественно-
го предмета, а делается попытка его "объективного"
описания, в ходе которого Габричевским и снимают-
ся все категориальные дихотомии. При этом не заме-
чается, что сначала предельно общие члены дихото-
мии полагаются как данные. Но эта данность являет-
ся абстракцией, а не данностью опыта. Где в нашем
опыте даны чистое становление, субъект, эмпириче-
ская вещь? Этот упрек Гуссерль мог бы отнести по-
чти ко всей немецкой классической философии, и в
нее прекрасно вписываются работы "раннего" Лосе-
ва, несмотря на его попытки учитывать философ-
ские достижения XX в.
Однако рамки общего замысла Словаря накла-
дывают жесткие ограничения. Статьи А.Ф. Лосева и
А.Г. Габричевского не "погружают" нас в диалекти-
ку понятия, выдвигая на передний план подход авто-
ра, а выдерживают академически энциклопедиче-
скую позицию. Термины даются в широком социаль-
но-культурном контексте, приводится история их
возникновения, обстоятельно раскрывается их со-
держание. На удивление точен и безукоризнен ока-
зывается здесь Лосев. Его собственная позиция, на-
пример, в словарной статье "Единство", едва про-
сматривается во вскользь брошенном утверждении о
всеобщем характере Единства. Анализ общих черт
архитектуры - в статье Габричевского "Архитекту-
ра" - основывается, главным образом, на опыте вос-
приятия архитектурных памятников. Рассмотрение
архитектуры с точки зрения диалектики абстракт-
ных понятий материи и пространства хотя и присут-
ствует в статье, но занимает в ней далеко не цен-
тральное место.
Единство в архитектуре Габричевский ищет в
диалектике взаимоотношений материи и простран-
ства. Совсем другое "единство" ищет Шпет. В своем
творчестве второй половины 20-х и в 30-е годы он
пытается исходить не из наличия абстрактных кате-
горий, которые надо еще объединять, а из реального
человеческого опыта, первичной данностью которо-
го, согласно Шпету, является слово. "Универсаль-
ность слова делает то, что его художественным
формам доступно все возможное содержание чело-
веческого опыта и замысла"6. Шпета интересуют
конкретные единства эмпирического сознания, к
которым он относит литературу, как и вообще все
виды искусства, связанные со словом.
В том же направлении движется еще один уче-
ник Шпета Александр Ахманов. Для него важна спе-
цифика опыта эстетического созерцания. Важней-
шей частью этого опыта является интеллектуальная
интуиция. Особенности интеллектуальной интуиции
определяются самим эстетическим предметом, т.е.
тем, каким именно образом идея реализована в ве-
щи. Ахманов придерживается здесь феноменологи-
ческого подхода, для которого сам предмет является
определяющим для исследования. Не рассматривая
подробно описание Ахмановым эстетического опы-
та7, отметим неприемлемость для философов этого
круга описания эстетического предмета и, соответ-
ственно, опыта созерцания этого предмета в темпо-
ральном плане. Время для него, как и для Шпета, яв-
5 Габричевский AT. Морфология искусства. М.,
2002. С. 104.
6 Шпет Г.Г. Литература // Словарь художест-
венных терминов. С. 253.
7 См.: Ахманов А. Интеллектуальная интуиция
и эстетическое созерцание // Антология феномено-
логической философии в России. Т. 2. М., 2000.
182

ляется атрибутом эмпирического бытия, а эстетиче-
ский предмет принадлежит к идеальному бытию
особого типа. В этом плане этот мыслительный ход
представляется недостаточным. Именно описание
восприятия на языке внутреннего времени дает Гус-
серлю возможность адекватного представления опы-
та сознания. А "идеальные" описания предмета не
нуждаются в опоре на опыт, что может привести к
спекулятивным построениям гегелевского типа, не
допускавшимся в гуссерлевской феноменологии. Хо-
тя, кажется, от подобных построений Ахманов за-
страхован, поскольку он противопоставляет интел-
лектуальную интуицию "дискурсивному мышле-
нию". Обратим внимание на то, что Шпет в своей
поздней работе "Внутренняя форма слова", напро-
тив, настаивает на неразрывности интеллектуальной
интуиции и дискурсивного мышления. Но это уже
может стать темой самостоятельного исследования.
Несмотря на то что развернутого описания эсте-
тического созерцания Ахманов так и не осуществил
(ограничившись несколькими статьями), он являет-
ся практически единственным из философов ГАХН,
кто попытался осуществить философский подход к
проблеме творчества как эстетического созерцания.
Например, П.С. Попов, в отличие от Ахманова, в
словарной статье "Творчество" рассматривает это
последнее исключительно как психологический про-
цесс, выясняя психологические условия его осу-
ществления и предлагая соответствующие методы
его изучения. Это соответствует пониманию Попо-
вым феноменологии как учения об идеальном мире
сущностей, которые постигаются именно в психоло-
гических актах субъективного сознания8.
Но как бы то ни было, "Словарь художествен-
ных терминов" является важным вкладом в воссозда-
ние наследия передовой русской мысли XX в. Мы по-
лучили издание, которое имеет не только историко-
философскую ценность, но и рассматривает филосо-
фию в тесной связи с художественной культурой, т.е.
в широком социокультурном контексте и поэтому
является своего рода философией культуры, не по-
терявшей своего значения до наших дней.
АЛ. Шиян
8 См.: Попов П.С. О реальности категорий //
Антология феноменологической философии в Рос-
сии. Т. 2. М., 2000.
"Вторая навигация": Альманах. № 6, 2006, 394 с. Запорожье: Дикое поле.
О том, что кризисное состояние - это характери-
стика не только государств, возникших на обломках
бывшего СССР, но и мира в целом, говорят сейчас
многие. По мнению политиков, основными призна-
ками кризиса являются формирование однополярно-
го мира и всплеск терроризма, по мнению экологов -
глобальное потепление, экономисты говорят об
энергетическом кризисе, религиозные деятели - о
кризисе религиозного мировоззрения и секуляриза-
ции религии. Примечательно, что уже из уст самих
ученых звучат слова о том, что современная цивили-
зация находится в кризисе потому, что человечество
выработало мировоззрение, не совместимое с его су-
ществованием. Речь идет об антропоцентризме — ве-
ре во всемогущество человека и в безграничные воз-
можности его разума.
Внести свой вклад в формирование нового миро-
воззрения стремится и печатающийся с 1997 г. в За-
порожье русскоязычный альманах философии, куль-
турологии и литературоведения "Вторая навига-
ция", редакция которого находится в Мюнхене.
Выбор в качестве названия платоновского термина
из диалога "Федон" не случаен. В древности переход
парусного судна на управление с помощью весел, ко-
гда утихал ветер, назывался "второй навигацией".
"Вторая навигация", по сути дела, - это реакция на
радикально изменившуюся, кризисную ситуацию -
штиль - и выбор новой стратегии для достижения на-
меченной цели. В образной системе Платона ко-
рабль - это философия, гребцы - созданные им диа-
логи. "Первая" философская навигация закончилась
неудачей, ведь досократикам не удалось до конца
объяснить эмпирически данное посредством чув-
ственного опыта. Как реакция на этот кризис воз-
никла новая стратегия, которую Платон назвал "вто-
рой навигацией". Суть ее - в очищении рационально-
сти от данных чувственного познания и открытие
посредством умозрения сверхчувственного, надпри-
родного мира, которому сообщался статус подлинно-
го бытия и в котором любая вещь физического мира
находит свою высшую и последнюю причину.
Современный мир, по мысли составителей аль-
манаха, находится в кризисе, суть которого состоит в
"постоянно нарастающем разрыве между техниче-
скими возможностями человека и его духовно-нрав-
ственным уровнем". В XX в. была утрачена позити-
вистская вера в мессианское предназначение науки в
деле достижения справедливого и высокогуманного
общества. В новых условиях необходимо искать но-
вую философскую стратегию - "думать сердцем".
Возможно, тогда нам откроются подлинные метафи-
зические причины современного кризиса и будут
разработаны основы нового мировоззрения. В кри-
зисной ситуации нужно действовать своими силами -
пора браться за весла.
Альманах собирает на своих страницах извест-
ных ученых-гуманитариев из Англии, Голландии,
Италии, Германии, Украины и России. Интернацио-
нальность проекта обусловливает двойственность в
обсуждении темы: кризис на постсоветском про-
странстве и кризис европейской цивилизации как та-
ковой, поиск основ взаимоотношения России и Евро-
пы. В 2006 г. увидел свет шестой номер альманаха.
183

Тематическая и методологическая специфика изда-
ния осталась при этом неизменной.
О России. Взгляд изнутри. Открывает шестой
номер альманаха статья московского философа и
культуролога Г. Померанца "История России в свете
теории цивилизации". Публикация представляет со-
бой текст лекции, прочитанной автором 27 октября
2005 г. Лекция сопровождалась дискуссией, которая
также опубликована в номере.
Автор затрагивает тему места и возможностей
России на перекрестках четырех цивилизаций: трех
азиатских - исламской, южно-азиатской и дальневос-
точной - и европейской (или средиземноморской),
возникшей на основе двух ветвей христианства -
римской и византийской. Он полагает, что "Россия
всю свою историю была связана с той или другой ци-
вилизацией средиземноморского круга, связанной с
монотеизмом и с греческой философией" (с. 25). По
его мнению, "возможности российской культуры,
развивающейся на перекрестке субглобальных циви-
лизаций", далеко не исчерпаны (см. с. 18). Однако,
для того чтобы раскрыть богатство ее содержания,
необходимо, как минимум, продолжить ее "с того
места, на котором ее рост оборвали большевики"
(с. 13). У России есть основы для самобытного куль-
турного будущего, "если мы сумеем вернуться к тому
моменту, на котором мы стояли до 1917 г., когда бы-
ли сделаны очень важные шаги, чтобы возродить то,
что мы с XVII в. потеряли, сумеем возродить пони-
мание огромного духовного богатства, заложенного
в иконах Рублева и других иконописцев, понять это
умозрение в красках, которое относится, по-моему, к
одному из высших достижений мировой культуры"
(с 22).
Как показала дискуссия, состоявшаяся после
лекции Г. Померанца, поднятый им вопрос о цивили-
зационной принадлежности России весьма актуален,
в том числе и для общественно-политического дис-
курса. От его решения зависят зачастую конкретные
политические решения: например, вступление Рос-
сии в Евросоюз.
В дискуссии был затронут еще один момент, на-
прямую пересекающийся с тематической направлен-
ностью альманаха. Речь идет об основной тенденции
развития современного мира. Г. Померанц, дискути-
руя с теорией этноса Л.Н. Гумилева, подчеркивает,
что современный мир развивается в сторону глоба-
лизации. Однако в этом процессе не хватает духов-
ного единства. Философ призывает "жить одновре-
менно и в истории, и хоть на полголовы подниматься
над историей к вечным ценностям, которые могут
быть понятны каждому человеку, к какой бы циви-
лизации он ни относился" (с. 33).
О России. Взгляд извне. "Россия и Европа" - так
называется статья известного итальянского филосо-
фа и социолога Витторио Страды. В ней затрагива-
ется проблема, впервые сформулированная П.Я. Ча-
адаевым 170 лет назад в качестве центральной про-
блемы для определения своеобразия России в рамках
мировой истории.
Авторское утверждение о том, что характер
этой проблемы менялся в зависимости от эволюции
как России, так и Европы (да и мира в целом), стано-
вится методологией раскрытия темы. Понятие "Рос-
сия", по мнению Страды, отражает четыре истори-
ческие ситуации: Московское царство, петербург-
скую Империю, Советский Союз, Российскую
Федерацию. В каждом из этих государственных обра-
зований сохранялось ядро: Россия оставалась много-
этническим и многонациональным образованием. Ев-
ропа менялась от мира традиции, когда она представ-
ляла собой множество национальных государств,
зачастую враждовавших между собой, до мира "мо-
дерности", когда "европоцентризм" утратил свое зна-
чение и можно, скорее, говорить о западной, чем о ев-
ропейской цивилизации. Это разделение открывает
два плана исторического рассмотрения обозначенной
темы: в контексте традиции и в контексте модерно-
сти. Исходя из этого, Страда показывает, какие мо-
менты противопоставления России и Европы были
существенны в одном плане и утратили свое значе-
ние в другом.
Контексту традиции в российской истории соот-
ветствуют два периода: 1) Московское царство, во
времена которого существовало противостояние За-
паду и основой этого противостояния была религия,
2) Петровская Русь, когда Петром I был сделан про-
рыв в Европу и создан "целый ряд сообщающихся
каналов (академия, университет, издательское дело,
путешествия и т.п.), по которым западноевропейская
культура устремилась навстречу русской, а русская,
в свою очередь, позднее стала проникать на Запад",
(с. 90). Контексту модерности, в свою очередь, - пе-
риод вхождения России в состав Советского Союза и
период постсоветской России.
Во времена Советского Союза Россия, "факти-
чески оторванная от культурной жизни Европы, счи-
тала себя образцом для всего человечества, в соот-
ветствии с сугубо советоцентристской идеологией"
(с. 92). После развала Союза стародавний вопрос
Россия-Европа не столько разрешается, сколько
рассасывается в более масштабном вопросе о взаи-
моотношении России и мира (так называемого за-
падного мира, который включает в себя и Европу, и
США, и другие модернизировавшиеся по европей-
скому типу страны). В. Страда полагает, что "перед
сегодняшней Россией стоит нелегкая задача обрете-
ния собственной национальной постимперской и
постсоветской идентичности в новой мировой реаль-
ности" (с. 93), поскольку "сейчас на карте само ее су-
ществование, и не столько физическое, сколько ду-
ховное" (с. 94). Эта задача может быть решена лишь
при условии отказа от крайностей: позиции, соглас-
но которой Россия является частью европейской ци-
вилизации, и позиции, рассматривающей Россию как
особую самодовлеющую цивилизацию. "На самом
же деле Россия - особая часть Европы, отличающая-
ся от остальной Европы большим своеобразием, чем
ее каждая отдельная национальная цивилизация.
Россия - это не антиевропейская Евразия, а азиат-
ская часть Европы, граничащая с Западом и вливаю-
щаяся в него" (с. 90), - констатирует Страда.
О мире. Взгляд с Запада и с Востока. Роли ре-
лигии в современном обществе посвящена статья
другого итальянского ученого Витторио Поссенти
"Рост секуляризации или подъем религий?". Он
утверждает, что исторический опыт последних трид-
цати лет свидетельствует о том, что на смену религи-
озной индифферентности Запада и преследования
религии на тоталитарном Востоке приходит активи-
зация религиозного сознания.
184

В недавнем прошлом в обществе были распро-
странены два типа отношения к религии: это либе-
рально-демократическая модель, когда все религии
признаются равными и общественная сфера занима-
ет по отношению к религиям позицию нейтралитета,
и американская модель, в которой "религия является
независимой и индивидуальной основой общества,
оставаясь в то же время отделенной от политической
власти" (с. 40). Обе позиции могут быть объединены
в одном понятии - лаицизм, отражающим принцип
разделения церкви и государства. Истоки лаицизма
Поссенти находит в Просвещении. Мыслители Ре-
нессанса полагали, что христианство враждебно де-
мократии, науке, всеобщему просвещению, свободе
и что единственно возможная форма существования
христианства - это союз монархии и Церкви.
По мнению Поссенти, в современном мире про-
свещенческие аргументы против взаимодействия ре-
лигии и общества утрачивают свою обоснованность,
ведь христианство доказало, что оно жизнеспособно
и открыто к обновлению и без поддержки со сторо-
ны монархии или мирской власти. Религия может
привнести в демократическое общество граждан-
ские ценности, без которых демократия не может су-
ществовать: солидарность, моральный долг по отно-
шению к обществу, забота о ближнем. Поссенти по-
лагает, что в настоящее время встает задача поиска
"нового гуманизма, который вмещал бы в себя ас-
пекты светского просвещенческого идеала с его
утверждением способности человека к прогрессу, и в
то же время вживлял бы эти принципы путем при-
вивки их к корню трансцендентности" (с. 52).
После знакомства со статьей В. Поссенти не-
вольно возникают ассоциации с русским философом
Семеном Франком. Франк усматривал причины се-
куляризации современного общества и человека в
идеалах Просвещения и пытался наметить контуры
нового гуманизма, основанного на принципе богоче-
ловечества. Он многократно критиковался за недо-
оценку или "неправильный взгляд" на Просвещение
и за чрезмерное сближение человеческого бытия и
Бога. В новом веке сходные идеи звучат из уст като-
лического философа.
В своем эссе под названием "Взгляд Линкея, или
мир сквозь линзы умозрений" украинский искусство-
вед и философ Л. Стародубцева затрагивает пробле-
му поиска целостного взгляда на мир. Ею рассматри-
ваются три основных способа познания мира - бого-
словский, философский и научный. Развитие и
дифференциация этих трех областей знания достиг-
ли к настоящему времени, как ей кажется, катастро-
фических масштабов: «... употребляя сегодня сами
понятия "богословие", "философия" и "наука", мы не
можем ни на миг забывать, что за каждым из них -
необозримый спектр далеко разбежавшихся друг от
друга и иногда причудливо сталкивающихся школ и
направлений» (с. 193-194).
Еще один удар по целостной картине мира был
нанесен в течение последних 200 лет вследствие рас-
пада европоцентристского взгляда на мир. В разго-
вор вступили философы, теологи и ученые со всего
света. "Лавинообразное нарастание знаний уже дав-
но вошло в неразрешимое противоречие с самой
способностью сознания удерживать их единство"
(с. 194). Современное знание представляет собой, по
мнению Стародубцевой, безвыходную ризому, бес-
конечную борхесовскую библиотеку, аморфно раз-
растающуюся паутину знаний, где из каждой расще-
лины, как и тысячи лет тому назад, не перестают
раздаваться обвинения и сетования на утрату мудро-
сти в познании целого. Кроме того, познание начи-
нает страдать «"методологическим анархизмом", ко-
гда "все можно сравнивать со всем"» (с. 195).
Утрата идентичности в познании бытия видится
автором как существеннейшая проблема культуры
рубежа "второго и третьего тысячелетия". Она зада-
ется вопросом о том, возможен ли в наше время ho-
mo universalis, подобно о. Павлу Флоренскому или
о. Сергию Булгакову.
Ей кажется, что три пути познания бытия долж-
ны сходиться, ведь три модели кружат вокруг одного
невыразимого. С тем чтобы охарактеризовать воз-
можный способ решения обозначенной проблемы,
Л. Стародубцевой используется метафора "Линкеево
зрение". Под ним понимается «не взгляд "на мир"
сквозь линзы миропонимания, сформированного
определенным образованием, опытом, традицией.
Это взгляд "сквозь мир", под покровом которого
скрыт "клад" недостижимого истока. Его человек
обречен созерцать опосредованно - через иносказа-
ние, символ, понятие, формулу. В какой-то мере
"сквозной" взгляд Линкея можно назвать прото-тео-
логическим, прото-философским, прото-научным
"взглядом зрачков сознания", - тем абстрагирующим
в-глядыванием, которое намечает вроде бы незамет-
ный, но очень уж сущностный переход - от "зрения"
к "умозрению"» (с. 200). "Кто не просто глядит, а
в-глядывается, кто не просто думает, а в-думывает-
ся", тому ведомы "не только рябь на поверхности
океана существования, но и его неисследимые, необо-
зримые глубины" (с. 202), - образно заключает
автор эссе.
В разделе альманаха под названием "Компас ис-
тории" представлены статьи по философии культу-
ры, философии истории. Среди обсуждаемых тем -
негативные экономические и этические черты пост-
индустриальной цивилизации, возможности возрож-
дения религиозного сознания в Европе, политиче-
ская и социальная ситуация в современной России.
Здесь опубликована статья В. Кантора «Воз-
можна ли в России интеллигенция? Перечитывая
"Вехи"». Автор предлагает "нетрадиционный" взгляд
на "Вехи" и подчеркивает негативную роль этого
сборника в формировании у российской, как, впро-
чем, и у советской интеллигенции, читавшей его в
самиздате, комплекса вины за конкретные историче-
ские события. В современной ситуации, когда в адрес
интеллигентов вновь слышатся обвинения в подго-
товке нынешней "криминальной революции", по-
пытка противостоять неоправданным обвинениям
кажется весьма актуальной.
В этом же разделе можно ознакомиться и со
статьями зарубежных авторов: историка из Герма-
нии Леонида Люкса "Распад царской и советской им-
перии: причины и следствия", а также голландских
философа Ханса Оверслоота и политолога Верхеля
Рубена "Управляемая демократия в России".
Л. Люкс находит сходство в духовных причинах
крушения таких государственных образований, как
Российская империя и Советский Союз. К краху обе
системы, выглядевшие внешне вполне стабильно,
привело разочарование всех слоев населения в тех
185

идеалах, на которых эти системы были основаны: в
имперской России - в идеалах царизма и правосла-
вия, в Советском Союзе - в идеалах коммунизма.
Голландские ученые, выступая на 3-й конферен-
ции Европейского Консорциума по политическим
исследованиям, проходившей в Будапеште 8-10 сен-
тября 2005 г. (а именно это их выступление и опубли-
ковано в альманахе), ставят под сомнение перспекти-
вы развития демократии в России. Основанием для
подобного заключения служит тот факт, что в Рос-
сии, как и в советские времена, доступ к высшим
эшелонам власти достигается благодаря членству в
той партии, которая является партией власти в за-
конодательном органе. Это противоречит сущности
демократии, основу которой составляет многопар-
тийная система и высшее политическое руководство
страны формируется за счет партийной конкурен-
ции.
В разделе "Меридианы и параллели культуры"
читатель найдет тексты, посвященные художествен-
ному и теоретическому осмыслению современной
гуманитарной культуры. В статье под названием
"Нет худа без добра" О. Седакова показывает, что
одним из пунктов самого резкого мировоззренческо-
го различия "Запада" и "Востока" является отноше-
ние ко злу. Публикация "В целомудренной бездне
стиха" представляет собой инаугурационную лекцию
Седаковой по случаю присвоения ей звания доктора
богословия honoris causa, в которой она касается те-
мы духовного оправдания художественного творче-
ства. Противоречивость личности и учения извест-
ного русского философа о. Павла Флоренского ана-
лизируется в статье немецкого философа Петера
Элена "Флоренский".
В заключительном разделе "Роза ветров" собра-
на философская проза известных русских писате-
лей - Бориса Хазанова "Время Бога и другие про-
блемы" и Марка Харитонова "Сеанс", которая по-
священа драме человеческого существования на
пороге смерти.
Кроме того, в шестой номер альманаха включе-
ны статьи философа и культуролога Михаила Блю-
менкранца (Мюнхен, Германия), являющегося соста-
вителем и главным редактором альманаха, историка
и культуролога Алексея Макушинского (Айхштетт,
Германия), социолога Б. Дубина (Москва, Россия),
филолога Греты Ионкис (Кельн, Германия) и фило-
лога О. Сливицкой (Санкт-Петербург, Россия).
Обсуждение затрагиваемых в альманахе тем
происходит с различных точек зрения и в различной
жанровой направленности. Именно этим он и вызы-
вает к себе особый интерес.
"Вторая навигация" относится к зарубежным
русскоязычным изданиям, поэтому он рассылается
во многие европейские и американские библиотеки,
а также продается в Мюнхене. Лишь небольшая
часть тиража поступает в Москву. Можно было бы
пожелать издателям альманаха подумать над увели-
чением тиража, что дало бы возможность большему
числу российских специалистов ознакомиться с ним.
О. Назарова
186

Письмо в редакцию
Глубокоуважаемая редакция!
Позвольте принести вам и вашим читателям извинения за допущенную мной в
публикации в № 10 за 2006 год серьезную ошибку. В этой публикации я представил
читателю фрагмент книги Георгия Мейера "У истоков революции", выпущенной из-
дательством "Посев" во Франкфурте-на-Майне в 1971 г. Автор концентрированно
выражает мировоззрение интеллигентного центристско-имперского крыла белой
эмиграции - малоизвестное, к сожалению, в сегодняшней России. Логика публика-
ции требовала и сведений об авторе - полностью отсутствующих в книге: для следо-
вания естественным для нас сегодня высоким издательско-публикаторским стандар-
там у эмигрантских издательств подчас не было ни материальных, ни - главное -
достаточных человеческих ресурсов.
Связаться с издателями книги возможности в наши дни уже нет, по естественным
грустным причинам. Однако в кругах издательства хорошо знали умершего в 1993 г.
Юрия Мейера. Участник белого сопротивления в Крыму, он эмигрировал в Европу,
затем в США. Стал известным публицистом направления, представленного и в кни-
ге. Круг единомысленной эмиграции всегда неширок, и повода усомниться в автор-
стве Ю.К. Мейера у меня, вроде бы, не было. Увы, я все же ошибся: автором книги
оказался не он. Как любезно сообщила после выхода публикации сотрудник отдела
русского зарубежья РГБ Людмила Георгиевна Филонова, автором является
Г.А. Мейер. Этот факт подтверждает и статья В.В. Сапова "Мейер Георгий Андре-
евич" в Литературной энциклопедии Русского Зарубежья (Писатели Русского Зару-
бежья. М., 1997).
Георгий Андреевич Мейер (1894-1966) учился на филологическом факультете
Московского университета, но оставил его, не желая находиться "в рассаднике рево-
люции". Поступил вольноопределяющимся в армию; участник мировой войны и бе-
лого движения. После эмиграции из Крыма жил во Франции; писал, в основном, ли-
тературоведческие работы. Автор статей о Пушкине, Баратынском, Лермонтове,
Тютчеве, Гоголе, а также статей и неоконченной книги о Достоевском.
"Воскреснуть. Вернуться в Россию - стихами". Эта полувековая мечта эмиграции
в значительной мере уже осуществилась. На очереди возвращение малоизвестных нам
направлений общественно-политической мысли, это необходимая, но очень непростая
задача. Подчеркиваю последнее не для самооправдания - просто истины ради.
Валерий Сендеров
187

Н.Б. Биккенину - 75 лет
Редакция и редакционная коллегия "Вопросов философии" поздравляют известно-
го российского философа, члена-корреспондента Российской Академии наук, доктора
философских наук, профессора Наиля Бариевича Биккенина с 75-летием со дня
рождения.
Наиль Бариевич - автор многих получивших признание специалистов публикаций
по проблемам политической и социальной философии. Внимание широкого читателя
привлекли его недавние глубокие размышления о прошлом и настоящем, о разрыве и
связи времен, о честности, подлости и конъюнктурное™ в наше время. В течение мно-
гих лет Наиль Бариевич был главным редактором журнала "Коммунист", а затем
"Свободная мысль". У нас особые отношения с юбиляром: он близкий друг нашего
журнала. Именно в "Вопросах философии" он начинал свою научную и редакторскую
деятельность и сохранил с нашим коллективом самые тесные отношения. Наиль Ба-
риевич всегда был и остается для нас профессиональным и нравственным авторите-
том.
Мы желаем Наилю Бариевичу доброго здоровья, силы духа и творческого долго-
летия.
ЧЕЛОВЕК И ВРЕМЯ
Нельзя, очень сложно представить человека, изъяв его из контекста времени, где
текут его годы. Там происходят важные для него события; живут или жили дорогие и
близкие ему люди, друзья и единомышленники; там его учителя и ученики. Там же,
конечно, и недруги. Отсылки ко времени нужны, но в нашем случае неизбежно фраг-
ментарны, учитывая рамки короткой заметки.
Оставим более подробным биографам детство, главным событием которого была,
конечно, война; школу в Казани, оконченную с золотой медалью; МГУ и философ-
ский факультет - в окружении бывших фронтовиков и их несомненное влияние на об-
раз жизни (не всегда благотворное) и образ мысли будущего философа; аспирантуру и
кандидатскую диссертацию. Все это оставим биографам, а начнем со знакомства.
Так случилось, что я узнал о существовании Наиля Бариевича задолго до того, как
имел удовольствие познакомиться с ним лично. В то время я трудился в журнале "Во-
просы философии", а он возглавлял сектор журналов в Отделе агитации и пропаган-
ды ЦК КПСС, курируя наш журнал в числе других кураторов и в числе других журна-
лов. За окнами ЦК и редакции неспешно текли "застойные" 70-е годы. Сегодня крити-
ки "коммунизма" назвали бы подобное кураторство цензурой, но истина несколько
сложнее.
Пару раз (за несколько лет) "куратор" приходил на заседания редколлегии, участ-
вуя в общих разговорах, не давая никаких политических рекомендаций слушателям.
Возможно, такая лояльность объясняется тем, что сам он некогда (с 1958 по 1963 г.)
188

работал в "Вопросах философии" и за годы работы прошел путь от консультанта до
заместителя редактора отдела, что ценилось тогда на 10 рублей дороже. Отметим, что
в пересчете на стоимость традиционного отечественного напитка - это будет по со-
временному курсу рублей на двести, не меньше.
И, собственно говоря, зачем ему было меня контролировать?! Необходимые, ску-
пые ссылки на товарища Л.И. Брежнева мы с коллегами в передовых статьях испол-
няли, что, конечно, не шло ни в какое сравнение с тем, каким соловьем заливался на
съездах и пленумах ЦК, к примеру, первый секретарь Свердловского обкома КПСС.
Понятие "застой" относится, видите ли, к вялости политической жизни, а в журнале
происходила совсем иная, отличная от "застоя" жизнь. Были, правда, сложности с со-
циологией, но уже никаких с биологией и генетикой. В журнале печатались, как те-
перь говорят, эксклюзивные материалы выдающихся математиков, генетиков и ки-
бернетиков, физиков и астрофизиков, литераторов, театральных и кинорежиссеров -
людей с мировыми именами.
Журнал пытался отследить новейшие течения познания, привлекая науку, искус-
ство, историю и философию. Что тут следовало дополнять?!
В 1978 г. Наиль Бариевич защитил докторскую диссертацию на тему "Марксистско-
ленинская концепция идеологии". Так что же? На марксизм тогда ссылалась вся наша
философия. Но, во-первых, она не самая глупая из философий, во-вторых, это такой
широкий поток, в который могут вливаться разные идейные течения науки и позна-
ния.
В.И. Ленин сочетал в себе много противоречивого, но толк в идеологиях понимал.
Понимал, в частности, что неидеологизированное политическое сознание существует
только в фантазии, с чем трудно спорить, изучая его собственное. В противовес мож-
но поставить один пример деидеологизированного сознания. Президент Ельцин, пом-
нится, заказывал деидеологизированную "национальную идею". И встретил отклик у
части интеллигенции. На этот яркий высверк ума можно заметить только, что идея,
лишенная логики, достойна нации, место которой в сумасшедшем доме.
"Времена меняются, и мы меняемся с ними" - доносит время до нас мудрость древ-
них. К "застою" было много претензий. Надоело престарелое лицемерное руковод-
ство страной, надоели вечные продуктовые очереди, ливерная колбаса и бычки в то-
мате в качестве закуски за дружеским застольем. Были претензии к государству, так и
не ставшему социальным. Грянули времена перестройки. Наиль Бариевич закончил
службу в аппарате ЦК КПСС, где работал заместителем заведующего отделом науки,
затем пропаганды. В мае 1987 г. он получил назначение на пост главного редактора
журнала "Коммунист", где уже работал пару лет в молодости. Там нас и свела судьба,
свела на 16 лет совместной работы в журнале - до 2003 г.
По тем временам "Коммунист" был серьезной организацией, осуществляющей
теоретическую работу, сотрудничающую со многими ответственными инстанциями.
Главный редактор журнала вписывался в состав, так сказать, центрального управле-
ния перестройкой. Он был доверенным лицом Генерального секретаря ЦК, хотя, на-
сколько мне известно, одобрял не все его начинания, и не ко всем его сподвижникам
относился с симпатией.
Чем дело закончилось - известно. Но я здесь описываю свое отношение к персона-
жу, а не к событиям.
Все эти годы меня объединяло с ним (я работал заведующим отделом науки, поли-
тическим обозревателем, заместителем главного редактора) общее понимание того,
что "невидимая рука рынка", как бы ни была она экономически эффективна, не нари-
сует ни одной математической формулы, ни одного художественного полотна, не на-
пишет ни роман, ни поэму. Задача политической культуры состоит в том, чтобы эко-
номическую целесообразность дополнить сознанием ответственности, нравственным
императивом, стремлением к творчеству, преобразующему жизнь к лучшему. Поли-
тика должна определить главные отечественные приоритеты и назвать культуру од-
ним из таких приоритетов.
189

Работая в журнале, мы полагали, что истории не повредит стремление к обществу,
где каждый потенциальный Рафаэль мог бы стать Рафаэлем актуальным, где отчуж-
денный труд сменит труженик, которому ясны и устраивают цели его труда, где труд
"всеобщий" придет на смену труду частичному. Умственный труд, в первую голову.
Тогда история, может быть, доживет наконец до всеобщего исполнения древней реко-
мендации: "поступай с другим так, как хочешь, чтобы он поступал с тобой". Как вы
догадались, речь идет о "коммунистической утопии" с ее свободой, равенством и брат-
ством. Лучше, если она когда-нибудь овладеет массами, чем когда массами владеет
глупое желание дождаться скорого часа, когда казнокрады перекуются в благодете-
лей нации, матерые уголовники - в поборников правосудия, а организованные пре-
ступники станут спонсировать культуру, вместо того чтобы с пользой для себя спонси-
ровать наш сексуально дезориентированный шоу-бизнес.
На этом я вынужден прерваться, но с советом почитать мемуары Н.Б. Биккенина.
Они выгодно отличаются от тех, где авторы ненавязчиво дают понять, что всем своим
успехом они обязаны себе, своим талантам и дальновидности. Неудачи же списывают-
ся на не зависящие от них обстоятельства. Наиль Бариевич пишет о людях, с которы-
ми ему довелось встречаться, а о себе лишь таким косвенным образом. Сегодня он ра-
ботает в Институте философии РАН главным научным сотрудником. Там мы и встре-
чаемся.
Я для себя отмечал его талант организатора науки, не всегда присутствующий у
ученых. Теперь есть возможность проявить еще большую исследовательскую глуби-
ну. Что я ему искренне желаю.
Желаю успехов и оставляю вопрос о его дальнейшей творческой биографии от-
крытым...
А.Е. Разумов
190

Наши авторы
ионин
Леонид Григорьевич
ПАВЛОВА
Нина Сергеевна
ШАЙХЛЬ
Зигурд Пауль
ФИЛИППОВ
Александр Фридрихович
ПАТИЛЛО-ХЕСС
Джон. Д.
ФЕДЯЕВА
Татьяна Анатольевна
БЕЛОБРАТОВ
Александр Васильевич
БАРТШ
Курт
КАНТОР
Владимир Карлович
ДУБРОВСКИЙ
Давид Израилевич
ГРЮНБАУМ
Адольф
ЛЕЙБИН
Валерий Моисеевич
ТАРАРОЕВ
Яков Владимирович
МАРЕЕВА
Елена Валентиновна
ЛОБАНОВА
Марина Николаевна
- доктор философских наук, профессор Российского государственного
университета - Высшая школа экономики
- доктор филологических наук, профессор Российского государственного
гуманитарного университета
- профессор Университета Инсбрука (Австрия)
- доктор социологических наук, профессор, заведующий кафедрой философ-
ского факультета Российского государственного университета - Высшая
школа экономики
- председатель общества Элиаса Канетти (Вена, Австрия)
- доктор филологических наук, доцент Института им. А.И. Герцена (Санкт-
Петербург)
- кандидат философских наук, доцент Санкт-Петербургского государствен-
ного университета
- профессор Университета Граца (Австрия)
- доктор философских наук, профессор, член редколлегии журнала
"Вопросы философии"
- доктор философских наук, профессор, ведущий научный сотрудник Инсти-
тута философии РАН
- профессор, председатель Центра философии науки Университета
Питтсбурга (США)
- доктор философских наук, главный научный сотрудник Института
системного анализа РАН
- кандидат философских наук, доцент философского факультета
Харьковского национального университета (Украина)
- доктор философских наук, профессор института МИРБИС
- кандидат искусствоведения, член Союза писателей Германии, член Союза
композиторов России
191