ББК 60.5 72.3
Кареев Николай Иванович
Общие основы социологии. Изд. 2-е, испр. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. — 248 с. (Из наследия мировой социологии.)
В настоящем издании автор излагает свое видение и понимание различных аспектов социологии через призму истории. Отличительными особенностями данной книги являются четкая аргументация, доступный язык и отсутствие пространных критических разборов известных социологических теорий.
Систематическое изложение основ социологии и анализ общественных явлений представляют интерес как для специалистов в этой области, так и для «начинающих» — студентов и всех тех, кто самостоятельно задумывается над проблемами устройства и развития общества.
Издательство «Книжный дом “ЛИБРОКОМ”».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 9.
Формат 60x90/16. Печ. л. 15,5. Зак. № 2739.
Отпечатано в ООО «ЛЕНАНД».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 11А, стр. 11.
ISBN 978-5-397-00990-4
© Книжный дом «ЛИБРОКОМ», оригинал-макет, оформление, 2009
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА р E-mail: URSS@URSS.nj Хк Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
J Телефакс: 7 (499) 135-42-16
URSS Тел./факс: 7 (499) 135-42-16
Оглавление
Предисловие............................... 4
Глава 1. Проблема социологии и природа общественных явлений...................... 6
Глава 2. Происхождение общественных уз ... . 61
Глава 3. Взаимоотношения политики, экономики и права в социальной жизни....................... 99
1лава 4. Социальная сторона духовной культуры........................132
Глава 5. Человеческая особь в обществе и международное общение в человечестве.........................  167
Глава 6. Социальная сторона исторического процесса...................188
Глава 7.	Общие формулы	эволюции..........222
Приложение...............................244
Предисловие
Эта книжка была написана не то чтобы единым махом или в присест (для этого она слишком велика), а, выражаясь немецким термином, aus einem Guss. Часть лета 1918 г. мне пришлось провести в деревенской глуши, без книг, нужных для моих текущих работ, но бумага, чернила, перо были, а главное — были давно сложившиеся мысли о том, чему книжка посвящена, и желание когда-нибудь дать им связное изложение, чисто догматическое и популярное. Я взялся за перо и, не отвлекаясь ничем другим (даже чтением газет, получаемых чуть ли не раз в неделю), сразу написал эту книжку, создавая ее план во время самого писания и даже не зная наперед, сколько напишется. Хотелось только, чтобы содержание ее было наиболее общим, а форма — как можно более общедоступной.
Можно сказать, что в этой работе, вышедшей целиком из головы, без всякого особого к ней приготовления и без возможности даже наводить какие-либо справки в процессе работы, я подвел для самого себя общие итоги над своими взглядами, вырабатываемыми мной в течение десятилетий, начиная еще с семидесятых годов прошлого века и излагавшимися в целом ряде книг и статей, из которых назову только книги: «Основные вопросы философии истории» (1883), «Сущность исторического процесса и роль личности в истории» (1890), «Историко-философские и социологические этюды» (1895), «Старые и новые этюды об экономическом материализме» (1896), «Введение в изучение социологии» (1897) и «Историология» (1915), не считая трудов по самой истории, преимущественно новой, а отчасти древней и средневековой, а не по ее теории и философии. В социологии возможны разные ориентации: психологическая, экономическая, политическая, юридическая и историческая; моя
ориентация — последняя, поскольку интерес к социологи вырос у меня на почве интереса к философии истории и поскольку мою специальность составляет история, но именно история — такай предмет, который приучает к тому, чтобы смотреть на общество с самой общей точки зрения. Каждому, занимающемуся наукой, полезно пересматривать время от времени свои общие взгляды, и вот я на досуге занялся таким пересмотром, но в те же время я хотел дать и читателям, интересующимся общими вопросами социологии, систематическое изложение своих взглядов и современного состояния науки.
В указанных книгах и в очень многих статьях мной давались общие обзоры и критические разборы разных социологических теорий и критические разборы сочинений и мнений отдельных авторов. Настоящая книжка отличается тем, что из ее текста устранено по возможности все, что касается истории и литературы того или другого вопроса, имена авторов, работавших над ними, названия их сочинений, критика их взглядов и т.д. В книжке, как я сказал, дается чисто догматическое изложение в смысле как-раз отсутствия в нем исторического и критического элементов, но не в смысле отсутствия логической аргументации. «Вот как я думаю и почему так думаю» проходит через всю работу, которая, как мне кажется, будет небесполезной для занимающихся социологией и вообще общественными науками или по крайней мере интересующихся ими, а также приступающих к занятию ими.
1 августа, 1918 г.
Глава 1
Проблема социологии и природа общественных явлений
—	1 —
Отдельные науки изучают предметы разных категорий, наполняющие Вселенную, начиная с громадных небесных светил и заканчивая мельчайшими былинками на земле. Эти же предметы привлекают к себе наше внимание или каждый сам по себе, или только как представители какой-либо группы (категории) предметов. Так, например, астроном изучает наше Солнце как особый предмет, заслуживающий быть познанным во всех своих индивидуальных особенностях, тогда как зоолог, изучающий какого-нибудь рака, имеет в виду не того или другого отдельного рака, а всех раков данного вида вообще. Изучение всякой индивидуальности ради познания ее самой может быть названо идиографическим, изучение какой-либо группы (класса, рода, вида) или типа — типологическим.
—	2 —
Изучаемые, как идиографически, так и типологически, предметы, данные нам в действительности, могут представлять собою или конкретные, или дискретные индивидуальности. Конкретными предметами являются, например, небесные тела, наш земной шар в том числе, отдельные на нем предметы, в их числе — все растения и животные, следовательно, и люди. Каждый такой предмет представляет собой замкнутое
в себе и отграниченное от других таких же предметов целое, вполне поглощающее в себе свои части, сросшиеся (это и есть их конкретность) в этом едином целом. С другой стороны, Обособленными индивидуальностями бывают системы, в ка-4ие складываются единичные однородные предметы, связанные между собою некоторыми постоянными взаимоотношениями, придающими каждой совокупности известное единство, хотя бы отдельные члены такой системы и не являлись сросшимися в настоящую цельность. Пример такой дискретной индивидуальности мы имеем в нашей Солнечной системе, состоящей из нескольких небесных тел, связанных между собою воедино вокруг своего центрального светила. Человеческие общества представляют собою такие же дискретные единства, такие же обособленные извне и объединенные внутри системы. Таким образом, наука имеет дело не только с отдельными реальными предметами, в тесном смысле слова, но и с отдельными реальными системами предметов.
— 3 —
Первою задачею в деле познавания предметов и их постоянных систем должно считать изучение их строения, относя к последнему и все касающееся их внешности. Имея дело с отдельными предметами, науки, ими занимающиеся, расчленяют их на части, разбирают, разлагают, анализируют, анатомируют, в то же время вникая во взаимоотношения этих частей, в их связь с целым, которому они принадлежат, и тем самым постигая строение изучаемых предметов. Но понятие строения можно распространить и на системы предметов, тоже находящихся между собою в особых взаимоотношениях и, равным образом, связанных в некоторые единства. Научно познать отдельный предмет или систему предметов — значит, прежде всего, составить себе представление о строении предмета или системы, сводящемся к определенным взаимоотношениям или отдельных частей целого, или отдельных членов системы.
—	4 —
Сохраняя свое строение, конкретные и дискретные объекты научного познавания могут находиться в разное время в неодинаковых состояниях. Науки изучают не только строение предметов и систем, но и состояния, в каких мы их наблюдаем, а потому и перемены, какие в них происходят, особенно если эти перемены отражаются на строении предмета или системы. Каждое изменение, в чем бы то ни было, как бы ни было оно незначительно, может быть названо событием, только отвлечься от того специального значения, какое этот термин получил, например, у историка, — или же фактом, в тесном смысле чего-то совершившегося, имевшего место. Состояния предметов и систем, а также события в них или с ними происходящие, являются, следовательно, тоже объектами научного изучения, как и строение предметов систем.
—	5 —
Изменения, происходящие в строении ли, или в состоянии того, либо другого объекта научного познавания, будучи все же событиями, в принятом выше значении слова, своею последовательностью складываются в процессы, по отношению к которым отдельные факты являются лишь моментами (или элементами). Во всех предметах и их системах происходят процессы, которые наука стремится постигнуть в их существе. В отдельных частях одного и того же предмета могут происходить разные процессы, находясь вместе с тем в некоторых взаимодействиях. Среди этих процессов различаются разные их категории: процессы механические, физические, химические, биологические (жизненные), психические (душевные) и социальные (общественные), причем биологические наблюдаются лишь там, где есть налицо физико-химические, психические — только при наличности биологических, социальные — лишь при существовании психических.
—	6 —
Во взаимоотношениях частей одного и того же целого и членов одной и той же системы, а также в последовательности моментов одного и того же процесса наблюдаются наукою известные единообразия, наводящие на мысль о существовании в окружающей нас действительности известных постоянств и необходимостей, или законов, как бы управляющих отдельными явлениями. Идеальная закономерность познается в математике, изучающей соотношения, количественные и пространственные. Если мы помножим сумму двух чисел на их разность, то получим в результате разность квадратов этих обоих чисел. Если мы возьмем прямоугольный треугольник и на его катетах и гипотенузе построим по квадрату, то больший из этих квадратов окажется равным сумме двух меньших квадратов. Как бы ни был велик тот или другой круг, отношение окружности к радиусу будет постоянно равно одной и той же величине (так называемому тг). Столь же точные формулы существуют и в некоторых отделах естествознания. Небесные тела, например, взаимно притягиваются прямо пропорционально их массам и обратно пропорционально квадратам расстояний между ними.
—	7 —
Одни и те же причины порождают одни и те же следствия, одинаковые условия создают и одинаковые явления, — вот самая простая формулировка закономерности изучаемых наукою явлений. Рядом с науками идиографическими и типологическими (п. 1), изучающими отдельные явления и потому могущими называться феноменологическими, существуют еще науки о законах явлений, или помологические (иначе номотетические). Собственно говоря, типологическое изучение занимает среднее место между идиографией и номологией.
—	8 —
Человеческие общества, как дискретные индивидуальности (п. 2), могут изучаться и идиографически, и типологически, и номотетически. Первое происходит в таких науках, как история, последнее — в социологии, типологическое же изучение представляет собою переход от исторического изучения к номо-логическому и получает тот или другой характер, смотря по тому, подводятся ли в нем общие итоги под известными историческими фактами без каких бы то ни было дальнейших целей, или же этим путем создается только материал для последующих социологических построений.
—	9 —
Если история изучает отдельные общества, а историческая (или социальная) типология — сходные между собою общественные образования (античные государства-города, средневековые феодальные или сословные монархии, абсолютные монархии Нового времени, конституционные государства), то социология ставит своею целью изучение общества вообще, т. е. взятого отвлеченно и, так сказать, вне данных мест и данных времен. Каждое общество есть дискретная индивидуальность, имеющая свое строение, и если все разнообразие строений общества можно бы подвести под известные типы, то это еще не решало бы вопрос о том, что же лежит в основе всякого социального строя. В каждом обществе существуют необходимые взаимоотношения и взаимодействия, определяющие самую природу общества. Общественные процессы также имеют свои особенности, где бы и когда бы они ни происходили, отличающие их от процессов других категорий. Другими словами, социология есть общая абстрактная наука о природе и генезисе общества, об основных его элементах, факторах и силах, об их взаимоотношениях, о характере процессов, в нем совершающихся, где бы и когда бы все это ни существовало и ни происходило.
—	10 —
Начало такому изучению общества было положено еще за две тысячи с лишним лет до нашего времени знаменитою «Политикою» Аристотеля, фактическим материалом для которой послужили наблюдения над тогдашними греческими государствами-городами, но в которой был очень силен и чисто теоретический элемент. «Политика» Аристотеля брала общество, главным образом, в его государственном аспекте, хотя и не исключала вопросов права и народного хозяйства. Рядом с теоретическим государствоведением характер особых общественных наук приобрели еще правоведение и политическая экономия. В середине XVIII в. Монтескье в своем «Духе Законов» тоже дал трактат социологического характера, в котором было обращено большое внимание на право. Наконец, тогда же во второй половине XVIII в., родоначальники политической экономии задались целью исследовать законы народного хозяйства. Но и государствоведение, и правоведение, и наука о народном хозяйстве брали общество лишь в одном из трех его аспектов — политическом, юридическом и экономическом, задачею же социологии было с самого начала поставлено изучить общество по всей совокупности его проявлений.
—	11 —
Заслуга такой формулировки задачи новой науки принадлежит Огюсту Конту, который в своем «Курсе положительной философии» (1830-1842) дал и само название этой науке. Изолированные изучения государства, права и народного хозяйства и теперь, конечно, не утратили своего значения, но они, конечно, требовали дополнения в такой науке, которая изучала бы само общество, в коем существуют и государство, и право, и народное хозяйство и притом не отдельно одно от других, но в известных взаимоотношениях и взаимодействиях, что у Конта было
названо консенсом (consensus) общественных явлений. Политические, экономические и юридические науки особенно много сделали для социологии с тех пор, как сами подверглись ее влиянию и стали рассматривать изучаемые ими явления как только отдельные стороны чего-то более общего и основного, т. е. общества. Другою заслугою Конта при основании социологии было определение ее задачи, как изучения законов общественных явлений с распространением на законы социологии того понимания этого термина, которое установилось в естествознании. Раньше в социальных науках смешивались экспликативные (объяснительные, чисто теоретические) задачи с нормативными, изучение того, что есть, как оно есть, и того, что должно быть, т. е., в сущности, именно законов действительности с нормами должного. Социология, по мысли Конта, должна была быть «социальной физикой», т. е. положительною наукою об обществе, распространение же на общественные явления понятия законосообразности всего происходящего и придавало социологии характер такой науки, отрешившейся от всякой метафизики, которой было еще особенно много в общем философском учении о праве.
—	12 —
Государственные, правовые и хозяйственные учреждения в обществе складываются на почве практических отношений между его членами и составляют то, что имеет характер известной организованности. Прототипом социологии как науки о строении общества (организованном обществе или общественной организации) является политика (в аристотелевском смысле), поскольку государство есть главное явление общественной организованности. Эта организованность послужила основанием для целого ряда старых и новых учений, сравнивавших и чуть не отождествлявших государство и общество с организмом в биологическом смысле. Социологам даже пришлось одно время преодолевать такую точку зрения на общество, подсказывавшую им и особый метод исследования путем аналогии, т. е.
Проблема социологии и природа общественных явлений перенесения на общество понятий и формул, выработанных при изучении индивидуальных организмов. Но в обществе, кроме практических отношений между его членами, складывающихся в учреждения и в этом смысле дающих обществу вид организма^ котором учреждения являются органами, отправляющими разные функции, существуют еще и психические взаимодействия, не имеющие практического характера, но тем не менее порождающие ряд общественных явлений, обобщаемых наукою под названием духовной культуры (религия, философия, наука, литература, искусство).
—	13 —
Культура есть порождение общественности и как таковая должна изучаться социологией, если не ограничивать последнюю изучением только одной социальной организованности, как это нередко бывает, причем в таких случаях духовную культуру делают предметом социальной психологии — научной дисциплины, причастной и психологии, и социологии. Дело здесь в том, что психические явления происходят не только внутри отдельных лиц, но и между членами одного и того же социального коллектива. Психические явления первой категории изучает интраментальная, или индивидуальная, психология, второй категории — интерментальная, или коллективная, социальная. Практические отношения между людьми, создающие всю хозяйственную, государственную и правовую жизнь в обществе, и само общество как система взаимоотношений и взаимодействий между людьми, предполагают существование обмена мыслями и настроениями между отдельными членами общества. Безразлично, будем ли мы понимать социологию в более широком смысле изучения культуры и общественной, и духовной или последнюю отнесем к области социальной психологии — общественность должна одинаково изучаться как во внешних своих формах (в учреждениях, в организованности), так и во внутреннем своем содержании (умственном и нравственном): в пер-
вом отношении нас интересует структура (строение) общества, во втором — его душевное состояние.
—	14 —
Попытки основать социологию непосредственно на биологии, минуя психологию, т. е. понять общество как своеобразный организм, имеющий и структуру, подобную строению индивидуального организма, или понять его как коллектив, в котором все сводится к законам биологии вида, были порождением той эпохи в истории естествознания, когда биология доминировала над другими его областями и задавала тон и наукам о человеке. Истинною основою социологии может быть только психология, особенно в своей интерментальной части, составляющей переход от психологии к социологии, если не прямо первую ее часть. Общественность относится к числу психических явлений, хотя бы на их основе вырастали известные объективные формы общественной структуры, дающие право смотреть на общество не только как на простой коллектив, известным образом культурно объединенный, но и как на некоторое сверхличное существо, имеющее определенную структуру.
—	15 —
Кроме оставленных уже в наше время попыток биологического обоснования социологии как науки об общественном организме или о взаимоотношениях между членами общества, особую попытку обойтись без психологии в деле создания общей теории общества представляет собою экономический материализм, кладущий во главу угла экономическое понятие производственных отношений и видящий в экономике основу (базис) всей общественности, а во всем ином — в общественных организациях и идеологиях (в структуре общества и в его духовной культуре) — лишь простые надстройки. Если бы эта теория и была верна, все-таки производственные отношения общества,
являющиеся, в сущности, только известными взаимоотношениями между отдельными людьми в области материальных отношений, сами возможны только вследствие способности отдельных членов общественного коллектива к психическому взаимодействию. При всем том (чтобы не сказать более решительно) еще большой вопрос, можно ли свести всю общественную структуру и духовную культуру общества к значению простых надстроек над чисто хозяйственным («материальным») базисом.
—	16 —
От индивидуальных организмов общественные организации отличаются своею дискретностью, т. е. отсутствием между составляющими его элементами какой бы то ни было непосредственной физической связи. Планетная система, к которой принадлежит наша Земля, и все другие такие системы, какие только могут существовать, также дискретны; связаны же между собою их отдельные члены тем, что называется законом тяготения, или взаимным их одних к другим притяжением. В обществе место этой механической связи заступает связь психическая (интерментальная), без которой никакой агрегат (коллектив) не образует еще общества и не может существовать никакой общественной организованности. Толпа людей, случайно сошедшихся в одно место, друг с другом незнакомых и держащихся каждый особняком, еще не составляет общества, как нет и помина о какой-либо общественности в стае налетевших на сладкое блюдо мух, в отличие от пчелиного роя, как постоянного коллектива, имеющего общественный характер. Вообще, недостаточно скопления в одном месте множества однородных организмов, чтобы за ним можно было признать право называться обществом: целый лес деревьев не составляет общества, и нахождение дерева среди других деревьев не прибавляет ничего к его природе; оно остается тем же в лесу, чем было бы одиноко стоящим далеко от других деревьев.
—	17 —
Значило бы чересчур распространить смысл социологии, если бы к области ее ведения причислена была, например, планетная система. Общества могут составлять только животные особи, да и в животном мире не все виды относятся к числу общительных. Только что указано было различие между мухами и пчелами, но такое же различие существует еще между комарами и муравьями, между слепнями и осами и т. п. Как среди насекомых, так и между позвоночными далеко не всем видам животных свойственна общественная жизнь и притом не только в смысле стадности (коллективности), но особенно в смысле хотя бы зачаточной организованности. Полное развитие общественности и высшие ее ступени наблюдаются только у человека, а потому социология есть, прежде всего, одна из наук о человеке, наука гуманитарная. Разница между человеческими обществами и общежитиями животных так велика, что изучение последних выделяется из социологии в особую научную дисциплину, которой иногда дается название пресоциологии. Во всяком случае, это — только часть зоологии.
—	18 —
Когда социология строилась по типу физики («социальная физика»), ее делили с Контом на социальную статику и на социальную динамику, применяя к общественным явлениям механические понятия равновесия (состояния покоя) и действия сил (движения). Ориентация социологических исканий в сторону биологии (и именно онтогенетической, т. е. биологии индивидуума) приводила к мысли о разделении социологии на анатомию социального организма и его физиологию, иначе говоря, на учение о его строении и на учение о его функциях (отправлениях его органов), а у Конта эти два сравнения даже сливались воедино: анатомия отождествлялась со статикой, физиология — с динамикой, как ни различны понятия равновесия и строения или понятия действия механических сил и отправления
Проблема социологии и природа общественных явлений органов живого тела. Что можно оставить из деления на статику и динамику, так это только мысль о законосообразной связи между современными одно другому явлениями, с одной стороны, и явлениями, следующими одно за другим во време-— с другой, если, конечно, связь между данными явлениями имеется в действительности (законы сосуществования и законы последовательности явлений).
— 19 —
При психологической ориентации социологии внутреннее разделение этой науки не может быть перенесением на нее того, что с необходимостью вытекает из построений других наук. Речь уже шла выше (п. 13) о возможности различия между социальной психологией и социологией по признакам неорганизованности (хотя и в очень условном смысле) и организованности психических взаимодействий, происходящих в человеческих коллективах. Индивидуальная, интраментальная (п. 13) психология изучает явления душевной жизни особи, социальная, или интерментальная — процессы психического взаимодействия в коллективе, который только тогда получает значение общества, когда имеет известную структуру, превращающую отдельные человеческие особи в членов единого целого, а само это целое в подобие организма. Духовная культура, язык и всякая идеология (верования, мнения; знания, художественные образы и т. п.), отвлеченно рассуждая, могли бы существовать и в том случае, если бы психическое взаимодействие ограничивалось одним обменом мыслей и настроений, или, другими словами, если бы люди были бесплотными духами, не нуждающимися в содействии друг другу, во взаимной помощи, в услугах одних другим, как обоюдных, так и односторонних. На почве потребностей в пище, в жилище, в одежде, в защите и т. д. между людьми возникают практические взаимоотношения, лежащие в основе культуры общественной в более тесном смысле хозяйственного уклада, государственного строя и правового порядка.
—	20 —
Различая между духовной и общественной культурой, мы, в сущности, обоим терминам придаем условное значение. На самом деле, духовная культура есть в то же время и общественная, а то, что мы специально обозначаем как общественную культуру, тоже имеет психическую природу. И та, и другая имеет значение культуры и духа, и общества, но тем не менее отношения отдельных индивидуумов к обоим аспектам культуры различно: в случаях первой категории люди являются носителями культуры, в них живущей, отдельными представителями или экземплярами коллективов, объединенных общим языком, общими идеями, настроениями, стремлениями, обычаями и т. п., в случаях же другой категории отдельные люди играют роль материала, из которого состоит организация общества, элементов социального строя. На этом различии между духовным и общественным в условных смыслах, или между (в столь же условных смыслах) культурным и социальным, покоится и то различие, которое мы полагаем между нацией как духовным, культурным целым и государством как целым общественным, социальным. Самое слово «народ» мы можем понимать и в смысле единства исключительно психического (народность, национальность), и в смысле государственной принадлежности (население, совокупность подданных или граждан). Таково же в религиозной области различие между вероисповеданием и церковью.
—	21 —
Различая интраментальные и интерментальные психические процессы, одни как происходящие в индивидуумах, другие — между индивидуумами, путем обнаружения первых в словах и действиях, мы должны еще отличать от психических процессов социальные продукты их, совокупностью которых и является вся культура. Вся духовная культура имеет интерментальный характер, но хотя носителем ее является все общество, само оно в данном случае должно рассматриваться как коллектив,
в головах отдельных членов которого только и существует этот субъективный духовный мир представлений, образов и понятий, их знаков и символов. Пусть не говорят, что носительницами его бывают и книги, которые, в сущности, играют роль одного йз способов интерментального общения: книга есть не что иное, как способ передачи одним человеком другим людям известного интраментального содержания. Одним словом, духовная культура имеет чисто ментальное (умственное) существование, т. е. имеет бытие лишь во внутреннем мире человека, в его уме.
—	22 —
Всему ментальному (умственному) с обеими приставками (интра- и интер-) противополагается еще экстраментальное, или реальное, действительное, весь внешний мир, хотя, конечно, психологические процессы с их содержанием представляют собой реальные явления, содержатся в том, что мы называем действительностью. При посредстве психического взаимодействия создается не одна духовная культура с ее ментальным характером, но и социальная организация, которая не только нами мыслится, содержится в нашем сознании и памяти, но и может передаваться другим при посредстве устной или письменной речи, и возникают на почве совместного удовлетворения людьми разных жизненных потребностей всякого рода постоянные реальные комбинации из отдельных личностей, группировки и организации, совокупность которых и составляет структуру общества. Практические отношения и взаимодействия людей, государство, народное хозяйство, право, весь строй общества, на котором все это держится, экстраментальны: вся эта область культуры существует во внешнем мире и вне сознания (extra-mentem), поскольку сами люди являются лишь образующими элементами некоторой системы, которая даже не всегда ими сознается.
—	23 —
Субъективный (ментальный) характер духовной культуры и объективный социального строя и позволяют отнести первую к области социальной психологии, второй — к области собственно социологии (п. 20), если только из той и другой не сделать две части социологии как изучения социальных продуктов психического взаимодействия, оставив за социальной психологией только самые процессы взаимодействия. Для каждой отдельной личности вся совокупность культуры в ее интерментальных и экстраментальных элементах имеет значение особой жизненной среды, в которой личность пребывает, которую на себе отражает и в которой занимает известное место. Это не то, что материальная, физическая среда, т. е. окружающая нас природа, разная в разных странах, с неодинковыми в каждой стране климатом, почвой, флорой, фауной и пр., а среда нематериальная, психическая и социальная, существующая притом ментально только в людях, экстраментально через людей и образующая из человеческой особи человеческую личность. Люди, живущие в той или другой культурно-социальной среде, родятся в ней и умирают; поколения людей сменяются одни другими, а среда продолжает пребывать, сохраняется язык народа, его верования, мнения, обычаи, приемы творчества и т. п., сохраняются учреждения, порядки, отношения как некоторые объективные реальности, хотя и существующие лишь в людях (ментально) и через людей (экстраментально).
—	24 —
Каждое отдельное человеческое общество как некоторая сверхличная реальность может изучаться со стороны своего строения и состояния, перемен и событий, в нем имевших или имеющих место, процессов, в нем совершавшихся и продолжающих совершаться, его культурных и социальных приобретений, являющихся продуктами его психического творчества. Такое изучение есть дело исторической науки, в широком смысле
слова, и родственных идиографических (п. 1) изучений (антропогеографии, этнографии, статистики). Эти науки собирают фактический материал, а главное — создают обобщения для социологических построений, формулируют целые теории, которые потом поступают в ведение социологии как ее основные данные. Работают для социологии не только государствоведы, юристы, политико-экономы, особенно пользующиеся историческим материалом и историческим методом, но и историки разных категорий духовной культуры.
— 25 —
Конечно, фактический материал идиографических гуманитарных и социальных наук, данный во всей своей непосредственности, а не в виде обобщающих формул, для социологии как науки, изучающей только самое общее, не имеет непосредственного значения. Построениям социологии должны предшествовать научные исследования в специальных областях государство- и правоведения, политической экономии и наук о духовной культуре, поскольку, в особенности, они пользуются индуктивным методом, идущим от частного к общему. Выше (п. 7) уже было указано на то, что между идиографией, занимающейся самым частным (единичным), и номологией, имеющей своим предметом само общество, отвлеченно взятое, занимает промежуточное место типология, но историческая типология как изучение некоторых видов общественного строения, есть не что иное, как применение к целым общественным единицам той разновидности индуктивного метода, который носит название сравнительного метода (или сравнительно-исторического, историко-сравнительного). Сравнивать между собою для получения общих выводов можно не только целые исторические образования, какими являются государства, но и отдельные, разрозненные факты из разных областей духовной и социальной культуры. Правда, иногда сравнительный метод ставил себе
идиографические задачи: определение общности происхождения сходных элементов культуры (например, двух сходных слов в родственных языках) или культурных заимствований одними народами у других (например, сходных сюжетов в двух разных литературах), но кроме случаев сходства, объясняемых общим происхождением или заимствованиями, существуют случаи, когда сходства объясняются тем, что одинаковые причины производят и одинаковые следствия или что в одинаковых условиях возникают и одинаковые явления. Сравнительный метод в этом последнем применении есть один из плодотворных путей открытия социологических истин.
— 26 —
Эти истины могут относиться или к сосуществованию, или к последовательности изучаемых наукою явлений (п. 18). В общественной жизни мы различаем разные категории явлений, которым и даем названия экономических, правовых, политических, религиозных, литературных, художественных и т. п., но все эти категории явлений в одном и том же обществе связаны между собою взаимоотношениями и взаимодействиями, более близкими и прямыми в одних случаях и более далекими и посредственными в других. Например, государство связано и с правом, и с народным хозяйством, в свою очередь связанными между собою, но у государства существуют также свои связи с религией, с которой еще бывает связано искусство, опять в свою очередь связанное с поэзией, и т. д. В целом в общественной жизни народное хозяйство, право, государство, религия, искусство и пр. занимают свои определенные места, имеют особое значение, но все взаимоотношения и взаимодействия явлений указанных категорий находятся между собою в известном кон-сенсе (п. 11), подчиненном своей законосообразности. Лишь систематическое сравнительно-историческое изучение данных взаимоотношений и взаимодействий может привести к номо-логическому познанию этого консенса. Экономический материализм (п. 15), вообще решающий вопрос в том смысле, что
основное значение принадлежит экономике, которая определяет собою все остальное, погрешает против элементарного требования индуктивного, сравнительно-исторического метода, хотя и имеет положительную сторону как рабочая гипотеза.
—	27 —
Исследование социальных и культурных консенсов относится к области познания общественных строений и состояний, но перед научным познаванием находится еще широкая область событий и перемен, последовательности которых и составляют то, что мы называем процессами (п. 5). Консенсуальные отношения суть отношения сосуществования, процессуальные — отношения последовательности. Сравнивая сходные последовательности событий и перемен в разных местах и в разные времена, у разных народов и в разных государствах, наука, прежде всего, руководствуется уже известным нам соображением о вызове одними и теми же причинами одних и тех же следствий, о порождении одинаковыми условиями одинаковых явлений. В этом и заключается основа сходства между отдельными однородными процессами, наблюдаемыми в истории разных стран и народов и изучаемыми при помощи сравнительного метода.
—	28 —
Связные последовательности в истории обществ или в отдельных процессах, совершающихся в общественной жизни, бывают двух родов. Одни из них следует называть каузальными, т. е. причинными (или причинно-следственными), когда между двумя последовательными событиями существует связь, заставляющая нас видеть в предшествующем событии А нечто такое, без чего не было бы последующего В: первое А есть причина второго В, которое есть, в свою очередь, следствие первого. В каждой каузальной формуле дается только два члена, ибо однородные события-причины могут получаться разными
путями и одинаковые следствия в комбинации с различными условиями давать несходные результаты. Охлаждение воды до известной температуры (событие-причина) превращает эту воду в лед (событие-следствие), но этим не предрешается еще, что же вызвало данное охлаждение: стихийное ли наступление мороза или чье-либо намерение заморозить воду при помощи охладительной смеси, а если превращение в лед будет причиною того, что при этом лопнет сосуд, в котором была вода, то это могло произойти только при условии заключения воды в сосуде, как, с другой стороны, сосуд мог бы лопнуть и потому, что в него налили кипяток. Другими словами, если каузально связаны между собою причина А и следствие В, то из этого еще не следует, чтобы данному А неизменно предшествовало всегда какое-либо С, а заданным С непременно следовало какое-либо D т. е., чтобы А и В являлись членами совершенно одинаковых причинно-следственных рядов. Данное количество воды могло превратиться в кусок льда и по такой, и по иной причине, и превращением ее в лед не предопределяется еще, что будет следующим моментом в судьбе нашего куска: останется ли он целым куском или распадется от нанесенного ему извне удара, или же растает, и притом еще, растает ли от солнца, или от того, что его внесут в теплую комнату. В каждом отдельном случае одно и то же может вызываться разными причинами.
—	29 —
Дело в том, что фактические причины бывают всегда сложными и ни одна причина не действует вне определенных условий. Особенно это нужно иметь в виду при изучении общественных явлений, где одно и то же может зависеть от разных причин или от совокупности многих причин: причиною наступления дороговизны чего-либо может быть или уменьшение количества данных продуктов (например, от неурожая), или от увеличения издержек их производства, или от расстройства транспорта, или от монополизации торговли данным предметом (например, образованием соответственного синдиката), или
от обесценения бумажных денег вследствие их перепроизводства, или от быстрого увеличения количества добытого золота, или от обложения продукта более высокою пошлиною, или несколькими причинами сразу. Каждая из таких причин, в свою очередь, может также иметь разное происхождение, как в случае, положим, недорода от засухи, от градобитий, от саранчи, от порчи посевов военными действиями и т. п. Причинные ряды, соседние члены которых находятся между собою во внутренненеобходимых отношениях, кроме того, переплетаются между собою самым причудливым образом, что приводит к самым не-предусмотримым, неожиданным, так называемым, случайным результатам, и потому устанавливать в общей форме причинно-следственные связи возможно только в виде двучленов А и В, а не многочленных цепей, получение которых возможно только при идиографическом изучении, т. е. при исследовании отдельных каузальных процессов. Есть исторические причинные последовательности целых рядов друг друга вызывающих событий, но социологически возможно познание только отдельных каузальных отношений, из которых эти исторические цепи складывают: А влечет за собою В, а то, что предшествовало А и что последует за В, это в каждом отдельном случае может быть различным.
—	30 —
Знание общих законов причинно-следственных отношений дает возможность предсказывания событий, которая уменьшается по мере того, как умножаются, усложняются и все больше переплетаются между собою отдельно действующие причины. За многие годы вперед астрономы предсказывают с величайшей точностью дни, часы, минуты солнечных и лунных затмений, но все предсказания, касающиеся погоды, очень приблизительны, условны и часто ошибочны даже для периодов в два-три дня, а иногда и в несколько часов. Общественная жизнь в особенности полна внезапностей, неожиданностей, непредусмотрен-ностей, случайностей, делающих из предсказывания событий
подобие решения одного уравнения со многими неизвестными. Предсказывать здесь ничего безошибочно не приходится, и можно только вообще, не скажем предвидеть, а лишь предусматривать, да и то условно, по формуле: если будет А, то будет и В — не зная наперед, будет это А или нет, никогда не будет и при каких обстоятельствах, и не случится ли чего-либо такого, что парализует А и приведет не к ожидаемому В, а к чему-нибудь совершенно непредусмотренному.
—	31 —
Социология, как и каждая вообще помологическая наука, стоит на той точке зрения, что явления, изучаемые ею, происходят с закономерной необходимостью, с такой же, в идее, безусловной необходимостью, с какой дважды два составляют четыре, сумма углов треугольника равна двум прямым углам, одна сторона вписанного в круг шестиугольника равна радиусу этого круга и т. п. (п. 6). Но это именно только в идее: в действительности ни одно из этих мыслимых нами, как безусловные, соотношений не дается нам в изолированном виде без взаимодействий с другими соотношениями, без обусловленности этими другими, без сложения с ними в совокупном действии, без порождения, так сказать, добавочных следствий. Каждый закон действует не в пустом пространстве, а встречаясь с содействиями и противодействиями других законов, усиливающих или ослабляющих его действие, изменяющих его или дающих ему другое направление, сильно его затирающих или прямо устраняющих. То, что принимается нами в идее за безусловное, в действительности является обусловленным, и потому нужно различать необходимость помологическую, не допускающую никакой случайности в порождении причинами их следствий, и необходимость идиографическую, которая не исключает элемента случайности, как необусловленной никаким законом встречи законосообразных необходимостей.
—	32 —
В деле формулировки причинных законосообразностей социология не может идти далее установления двучленных условных формул по типу, если будет А, то за ним последует В, безотносительно к месту и времени, без указания на то, что может произвести это А, и не случится ли нечто такое, что не даст А произвести свое В. Таких формул о вызове одних явлений другими особенно много в политической экономии, которая начала формулировать свои положения исключительно путем дедукции, следуя примеру математики, логически делающей необходимые выводы из данных посылок. Что «спрос вызывает предложение», это кажется понятным, естественным, не требующим фактических доказательств, разве только нуждающимся в фактических иллюстрациях. Отсюда явно значение дедуктивного метода и в социологии, поскольку ею устанавливаются каузальные связи, существующие в разных категориях общественных явлений, но последовательность, в какой одни явления идут за другими, не сводится еще к одной их причинности.
—	33 —
Кроме постоянных следований одних событий за другими как следствий, вытекающих из своих причин, есть еще постоянные следования одних состояний за другими, причем, прежде всего, здесь приходят на ум такие явления, как смены дня и ночи, времен года, состояний бодрствования и сна, и всякая такая периодичность явлений, тем менее, однако, столь же правильная, как мы это видим во вращении Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца, чем многообразнее и сложнее причины периодичности. Если промышленность переживает период то оживления, то ослабления (индустриальные кризисы), или в политической истории чередуются периоды прогрессивных движений и реакций, то правильной периодичности здесь не наблюдается, и каждый раз смена одного периода другим обуславливается не одними и теми же причинами, т. е. не так, как это бывает
в сменах дня и ночи или времен года. Социология в периодичности общественных явлений, собственно говоря, имеет дело не с круговоротами, а с отсутствием прямолинейности, т. е. постоянства в принятом направлении, и с отсутствием прогрессивности в смысле движения только вперед, без возвращений вспять. Линия истории даже не кривая, поддающаяся вычислению, а ломаная, то с более длинными, то с более короткими частями, то идущая вперед, то поворачивающая назад.
— 34 —
Есть однако в истории некоторые последовательности, подчиняющиеся учету и более или менее правильно повторяющиеся в разных местах и в разные времена. Эти последовательности наблюдаются в тех изменениях, какие претерпеваются формами общественного строя и вообще культурными формами. Здесь мы имеем дело не с последовательностями причин и следствий, а с последовательностями фазисов, этапов, ступеней, переживаемых этими строениями и формами. Если ряд событий, из которых каждое есть следствие одного и причина другого, мы обозначаем как каузальный, то правильные последовательности в изменении строений и форм заслуживают название эволюционных: здесь связанные между собою последовательностью явления не причины и следствия одни других, а стадии развития (эволюции) одного и того же существа: только что снесенное яйцо, яйцо, уже насиженное, вылупившийся из него птенец, взрослая птица, или горошина, сначала сухая, потом проросшая под влиянием влаги, давшая корешок и росток, целое растеньице, в известный момент зацветшее, потом образовавшее стручки — вот примеры этих, неизменно одна за другою следующих стадий, наблюдаемых нами и в метаморфозах насекомого. Слово «развитие» в своем первоначальном значении есть что-то бывшее свернутым и начавшее раскрывать нечто, в нем как бы скрытое, заключенное. В органическом мире развитие есть происходящий в определенном порядке переход из более раннего состояния в другое, за ним закономерно следующее, с одной, низшей
ступени на другую — высшую, как бы мы ни называли такие ступени — стадиями, фазисами, этапами. Каждый эволюционный процесс состоит из ряда изменений, которым подвергаются какие-либо формы, и которые сами совершаются в правильных Порядках, а потому можно сказать, что эволюционные процессы "суть трансформации чего-либо, своего рода метаморфозы, т. е. превращения.
—	35 —
Внесение в науку и в философию идеи эволюции, как постепенного, закономерного и создающего новые формы развития в разных областях действительности, было одним из важнейших теоретических приобретений научно-философской мысли в XIX в., особенно в его середине, эпохе, с которою так связаны имена Дарвина и Спенсера. Социология с самого начала своего существования, в «Курсе положительной философии» Конта, была поставлена на эволюционную точку зрения: на первых же порах общество в ней было понято не как нечто сразу и навсегда данное, неизменное бытие, а как нечто постепенно возникшее, постоянно изменяющееся, закономерно развивающееся, что ставило и перед социологией задачу открытия законов социального развития, законов не одного только консенса и не одной только причинности общественных явлений, но и их эволюции. По мере того как понятие эволюции переносилось в новые и новые научные области, само оно получало все более общий и отвлеченный смысл.
—	36 —
Эволюционизм в социологии выразился, во-первых, в том, что общество в ней стало изучаться не только на исторических ступенях его развития, но и на тех, которые относятся к первобытной культуре, научно воспроизводимой на основании наблюдений над жизнью современных дикарей и по пережиткам форм первобытной культуры в позднейшие времена. Многим
несведущим людям даже представлялось, будто вся социология заключается в одном этом. В быту самих дикарей социология стала усматривать известный шаг вперед от еще более раннего и простого стадного состояния человекообразных обезьян. Социальная революция как продолжение эволюции зоологической и стала представляться как наиболее ушедший вперед вид вообще эволюции мировой.
—	37 —
Эволюционизм получил особое развитие в биологии, которая достигла своего рода преобладания в теоретических построениях XIX в. Выведенная из наблюдений над биологическим развитием формула эволюции, как интеграции целого, сопровождаемая дифференциацией частей (Спенсер), была принята за основной закон всякой эволюции и в таком смысле распространена и на эволюцию общества в смысле сплочения в одно целое (это и есть интеграция) первоначально однородных, но разрозненных частей, в которых, однако, совершался процесс образования различий как в их строении, так и в отправлениях (это и есть дифференциация). В синтетической философии Спенсера вообще и в частности — в его социологических трудах эволюционные процессы интеграции, сопровождаемой дифференциацией, встречаются постоянно при объяснении самых разнообразных явлений.
—	38 —
По образцу органической эволюции была понята и эволюция социальная как естественно возникший и сам собою происходящий процесс, как саморазвитие или, пользуясь термином Конта, спонтанная эволюция (evolution spontande), представление о которой вытеснило было из социологии представление о сознательном и преднамеренном творчестве культуры людьми. Конечно, государство не есть искусственное создание общественного договора (как думали в XVIII в.), право не есть продукт
творчества отдельных законодателей, религия не есть выдумка своекорыстных жрецов, как и язык не был кем-то когда-то изобретен, а все это, вся культура имеет чисто эволюционный генезис из эмбрионов будущих государства, права, религии, языка (в чем и заключается правда эволюционизма), но этим далеко не исчерпывается проблема определения того, как совершается эволюция общества и культуры вообще и в частности — отдельных категорий их форм. Таким образом, эволюционизм в социологии выразился, во-первых, включением в науку об обществе исследования социальных явлений наиболее ранних, зачаточных форм общественной жизни до животных общежитий (пресоциология, п. 17); во-вторых, в стремлении понять социальную эволюцию лишь как один из видов эволюции мировой, подчиненный общему закону последней; в-третьих, в перенесении на социальную эволюцию выработанного естествознанием представления об естественном саморазвитии в силу действия присущего каждой категории существ закона их развития.
—	39 —
Предчувствие эволюционной закономерности было уже, например, у такого писателя древности, как греческий историк 11 в. до Р.Х. Полибий, который, говоря об обычной смене форм правления в греческих государствах-городах, классифицировал эти перемены, как естественные, совершающиеся по самой же природе вещей (xard (pvTtv). Сравнительное изучение разных областей духовной и общественной культуры особенно богато разными формулировками общих путей развития языков, мифологий, религий, учреждений (брака и семьи, собственности и государства) и т. п. Такие общие формулы эволюционных процессов только и могут быть получены индуктивным методом, посредством большого количества единичных случаев, а таким способом и является в гуманитарных и социальных науках, создающих обобщенный материал для социологии, как и в самой социологии, сравнительно-исторический метод.
—	40 —
Историческое (идиографическое) изучение прошлого разных человеческих обществ показывает, как много в каждом из них самобытного, своеобразного, индивидуального, неповторяющегося в других местах, раз мы берем каждую отдельную общественную эволюцию в ее целом, и, наоборот, как много бывает общих черт, тождественных или сходных явлений, повторяющихся форм, когда сравниваются между собой отдельные факты и даже целые их эволюционные ряды. Мысль итальянского философа-платоника начала XVIII в. Вико (автора «Новой науки»), будто существует некоторая общая история (storia generale), проделываемая разными народами, относится к числу метафизических фантазий, навеянных платонизмом, но то, что возможны некоторые общие формулы развития разных сторон и элементов культуры, фактически подтверждается сравнительными их изучениями. Думать однако, что между отдельными культурно-социальными эволюциями может обнаруживаться такой же параллелизм, какой наблюдается в том, как прорастают желуди, вырастают из них дубы, достигают возраста, когда сами начинают давать плоды, не приходится. Следует помнить, что если сами общества, будучи дискретными целыми, не могут развиваться совершенно так же, как конкретные организмы, то еще менее применимо сравнение с развитием организмов развитие отдельных сторон и элементов культуры, представляющих собою, как мы увидим в своем месте (п. 47), лишь постоянные формы разных видов человеческой деятельности.
—	41 —
Однородные стороны и элементы культуры будут всегда развиваться одинаково в более или менее сходных условиях. Здесь нет семян, из которых вырастают одни и те же растения, нет яиц, из которых происходят всегда одни и те же животные, а все зависит от условий, от среды: если они будут более или менее одинаковы, то и развитие отдельных сторон и элементов
культуры пойдет более или менее сходно. То же самое надлежит сказать и о целых человеческих обществах одного и того же типа (ср. п. 9), который сам создается сходными условиями ум возникновения и окружающей их среды. Типологическое ^изучение совершается путем устранения всего оригинального и усиления схематизации, а со всяким обобщением происходит то же самое, что наблюдается в логических понятиях, которые тем беднее содержанием, чем больше их объем. Богаче всего содержанием могут быть лишь идиографические эволюционные формулы, касающиеся какого-либо отдельного общества или одной из сторон его культуры, формулы типологические уже будут беднее, а самыми бедными содержанием — формулы номологические, т. е. эволюционные законы социологии.
— 42 —
Менее всего в задачи эволюционной социологии как науки о законах общественного развития, отвлеченно взятого, может входить философски обобщенное изображение действительно совершившегося в человечестве исторического процесса, как данного нам в данной комбинации только раз в данном месте (на земном шаре) и в данное время (в последние столько-то веков). Большою ошибкою Конта было то, что он в своей социальной динамике подменил общую теорию социальной эволюции философией всемирной (и то условно) истории. Как бы ни была отвлеченно построена философия истории, до какой бы степени она ни была схематизирована, она все-таки останется идиогра-фией в смысле изучения единственно данного нам в прошлом исторического процесса. Социолог однако не может пренебрегать такими общими условиями развития обществ, как происходящие между ними взаимодействия или односторонние их влияния одних на другие, как культурные заимствования одними народами у других, как случаи исторической преемственности цивилизаций и тому подобными фактами, изучаемыми историей и формулируемыми философией истории идиографически, а для социологии имеющими общий теоретический интерес.
—	43 —
Явления взаимоотношений отдельных обществ и действий одних на другие вообще не должны быть игнорируемы социологами, как не исключают из своего научного ведения биологи жизненные отношения между отдельными организмами. Но здесь как раз мы обнаруживаем еще одну черту различия между органическими и общественными целыми: первые развиваются изнутри, во внутреннее же развитие последних многое приходит извне, не самостоятельно вырабатывается, а заимствуется со стороны, что делает возможною историческую преемственность цивилизаций и усложняет процессы культурного развития. В этом смысле условия исторического развития народов древности и нового времени были неоднаковы, что не могло не отразиться на том, как шло развитие тех и других. Равным образом, культурно-социальная эволюция такого народа, который жил бы вполне изолированно, шла бы совершенно иначе, нежели другого, в остальных отношениях сходного, но который при этом испытывал бы постоянные культурные влияния со стороны соседей, не говоря уже о тех проникновениях одних обществ в другие, которые происходят от миграций, колонизации и завоеваний, тоже усложняющих эволюционные исторические процессы.
—	44 —
В связи с этим социологу не приходится забывать еще одной стороны дела. Конкретные предметы, изучаемые наукою, раз они представляют собою отдельные индивидуальности, резко ограничиваются от окружающей среды и один от другого. Дискретные единицы тоже могут иметь свои пределы и быть вполне ограниченными одни от других, как рой пчел, общежития муравьев, стаи грачей, обезьяньи группы, орды первобытных людей, когда «кийждо жил с родом своим». Одно из отличий человеческих обществ от животных социальных коллективов заключается
в том, что человеческие общества способны к самой безграничной интеграции отдельных групп и к взаимному проникновению (инфильтрации) одних в другие. Дискретные целые занимают определенные расстояния в пространстве, но нет ничего подобного пределам тел. Границы могут быть только у территорий, занимаемых обществами, но очертания территорий не являются очертаниями самих обществ. Точные территориальные границы бывают у государств (политические границы), но границы между отдельными народностями, этнографические, могут отличаться большою неопределенностью в полосах со смешанным населением. Возможность несовпадения политических и этнографических границ тоже общеизвестна. Культурно-социальные взаимоотношения могут существовать между лицами, принадлежащими к разным государствам, по обе стороны политической границы, и, например, население окраин государства бывает в экономических, юридических и др. отношениях более связано с жителями соседней области чужого государства, нежели с другою окраиною своего же на противоположном конце. Политические границы, таким образом, не играют роли пределов всякого общения, которое сверх всего этого, благодаря существованию путей сообщения и способов сношения между самыми отдаленными странами, не считается ни с какими границами и расстояниями. Национальные и вероисповедные группировки занимают пространства, очертания которых не совпадают с государственными, и одно и то же лицо может быть членом одного государства, но не той нации, к которой принадлежит большинство его членов, и не того вероисповедания, которому следует большинство членов его же нации. Все это говорится к тому, чтобы показать, до какой степени общественность способна переступать какие бы то ни было границы, до какой степени политические организмы (государства) и культурные коллективы (нации) не ограничены безусловно от других таких же организмов и коллективов, и до какой степени всякие экономические и юридические отношения или духовные сношения выходят за пределы отдельных государств и наций.
—	45 —
В настоящее время, когда международные государственные, экономические и культурные отношения позволяют говорить о мировой политике, о мировой торговле, о духовных сношениях в мировом масштабе, узы общественности в разных степенях, направлениях и отношениях охватили все человечество, но начало этому было положено давно, чуть ли не на заре истории в форме смешения народов, соединения государств, возникновения между ними торговых сношений и культурных друг у друга заимствований. Все человечество делается как бы одним обществом, и все-таки общественными целыми, более тесно внутри объединенными, являются в духовном отношении нации, отличающиеся одни от других индивидуальными культурными особенностями, в социальном отношении — государства, имеющие каждое свое особую организацию власти, свое политическое устройство, свои законы, свой социальный быт (ср. п. 20). Вот почему для многих общая теория духовной культуры представляется как психология народов (Volkerpsychologie), а когда заходит речь о социальном целом, то оно представляется не иначе как в политическом аспекте: общественный организм отождествляется с государством. Поскольку социология изучает не общественность вообще, а отдельные общества, иначе и быть не может.
—	46 —
Чем более однако будет развиваться социологическое мышление, тем более отдельные культурные и социальные коллективы будут, пожалуй, отходить на задний план, а на передний выдвигаться те процессы людских взаимоотношений и взаимодействий, которыми создаются, поддерживаются и преобразуются эти коллективы, а вместе с указанными процессами будут все больше изучаться те силы и факторы, которые действуют в этих процессах, что, разумеется, отнюдь не устранит совсем исследования и развития культурно или социально объединенных
коллективов, как, например, существование физиологической химии не упраздняет физиологии.
—	47 —
Следует постоянно помнить, что все культурное и социальное существует или в людях, или через людей (п. 23), как их внутренние переживания и их наружные проявления в деятельности, или как их внешние взаимодействия и вытекающие отсюда взаимоотношения. Внутренние переживания с их наружными проявлениями представляют собою факты индивидуального характера, хотя бы одни и те же переживания или их проявления давались нам в виде не единичных, а массовых явлений, в чем и заключается вся сущность духовной культуры, все идеологическое содержание и способы его обнаружения, тогда как строение общества и существующие в нем порядки сводятся к постоянным и массовым повторениям одних и тех же взаимоотношений, которые сами являются лишь суммами однородных взаимоотношений между людьми (ср. п. 50). В последнем анализе все культурное и социальное, за исключением идеологического содержания отдельных индивидуальных сознаний — хотя бы оно и было во всех единичных случаях тождественным и тем самым приобретало массовый характер — сводится или к обычным (массовым) способам индивидуальной деятельности, как внешних проявлений психической жизни, или к обычным (постоянным) порядкам, в каких протекают разные роды и виды человеческих взаимодействий. Всякие обычаи представляют собою не что иное, как привычки, имеющие массовой характер, будет ли это касаться способов строить дома, шить платье, печь хлеб, пахать землю, молиться Богу, хоронить мертвых, развлекаться, забавляться, воспроизводить образы действительности и фантазии в произведениях искусства, или будет касаться порядков, в какие складываются семейные, имущественные, хозяйственные, профессиональные, классовые, сословные взаимоотношения между людьми, отношения между властвующими
и подвластными, управляющими и управляемыми, распоряжающимися и повинующимися, сильными и слабыми, имущими и неимущими и т. п.
—	48 —
За исключением, повторяю, содержания духовной культуры, живущего в индивидуальных сознаниях больших групп людей и в целых народных массах, все остальное в обществе, подводимое под категории обычных способов и обычных порядков, может быть обобщено как совокупность культурных и социальных форм, в каких протекает коллективная жизнь. Расчленяя понятие культуры, рядом с духовною и общественною культурою различают еще культуру материальную, но она заключается не в самих вещественный предметах, имеющих значение лишь ее произведений и показателей, а в способах, приемах, навыках, умениях людей заставлять материю и ее силы служить своим целям, т. е. опять-таки в чем-то имеющем формальный характер. Все это мы обобщаем под названием техники, понятие которой распространяем притом на способы, приемы, навыки, умения и в областях духовной и общественной культуры, когда имеем в виду специальную выучку в деле ли научного исследования, или управления государством. Суть здесь не в обученности или необученности какому-либо делу, а в существовании обычных способов и приемов деятельности, направленной на вещественный мир, в сведении материальной культуры к обычным для данного коллектива формам материальной деятельности его членов.
—	49 —
Отдельные категории культурных и социальных форм изучаются соответственными специальными науками, изучаются и в данных их состояниях, и исторически (в обоих случаях идиографически), и сравнительно (типологически), и обобщенно-теоретически (номологически). Все гуманитарные и общественные науки имеют свои морфологические части, и в каждой
изучение предмета может быть поставлено и на эволюционную точку зрения в смысле исследования генезиса тех или других форм, переходов их через разные степени генезиса и превращения одних форм в другие (трансформаций, метаморфоз). Различение реальных и формальных элементов культуры (п. 47-48) имеет, однако, нередко условный и относительный характер. Каждый язык есть совокупность способов выражения мыслей, настроений, желаний, является одною из форм реальной деятельности людей, называемых речью («говорением»), но это формальное значение язык, взятый в его целом, имеет только по отношению к указанному виду деятельности, потому что в самом языке мы различаем реальные элементы, имеющие содержание (слова и их смысл), и элементы формальные (окончания в склонениях и спряжениях). С другой стороны, и каждое слово будет своего рода реальностью, могущею существовать и в звуковой, и в графической форме с подразделением последней на рукописную и печатную.
—	50 —
Как в материальном виде формы не существуют без предметов, ими обладающих, так в мире человеческом все его культурно-социальные формы не существуют без деятельностей, в которых они проявляются, а в последнем анализе — вне отдельных актов этих деятельностей. Язык существует, когда и пока на нем говорят, имеет бытие, когда им актуально пользуется хотя бы один человек, или когда потенциально содержится в его памяти. Человек, рождаясь на свет и постепенно вживаясь в общение с себе подобными, находит формы для словесного (речевого) выражения своих мыслей (настроений и желаний) готовыми, и какие изменения ни происходили бы в языке, последний переживает целые поколения, существуя, однако, лишь постольку, поскольку в усвояемых одними поколениями формах совершаются отдельные акты речи. Постоянно осуществляемый отдельными личностями, только в них и через них имеющий бытие, как совокупность форм того вида их деятельности, который
называется речью, язык вместе с тем имеет как бы сверхличный характер. Но это относится вообще и ко всему, что входит в понятие культуры как совокупности форм технической, духовной и общественной деятельности человека и всего его быта.
—	51 —
Носителями, т. е. хранителями и проявителями культурных форм, существующих в каждом коллективе как бы сверхлично, являются тем не менее все-таки отдельные личности, в которых эти формы пребывают потенциально, хранясь их памятью (не одного интеллекта, но и воли) и через которых они проявляются актуально в их деятельностях. Во всех случаях этого рода каждый носитель форм данной культуры является отдельным представителем известного культурного коллектива, отличающегося определенными признаками, подобно тому как каждый лев есть представитель вида felis 1ео. Но если все культурное существует в людях и через людей, то все, имеющее в обществе характер, так сказать, конструктивный (структуральный) и вид организованности и делающее из общества своего рода сверхличное бытие, существуя также через людей, в то же время состоит из людей, которые в данном случае имеют уже характер подчиненных членов социальной системы, ее органов, исполняющих в своем организме специальные функции (ср. п. 20).
—	52 —
В своих деятельностях, направленных на удовлетворение материальных потребностей, люди не только проявляют их в известных технических формах (п. 48), но вместе с тем оказываются поставленными в разные отношения как к материальным предметам, так и к другим людям. Технические формы сельского хозяйства (способы удобрения и обработки земли, чередование посевов и т. п.) — одно, формы землепользования (половниче-ская и денежная аренда, мелкое и крупное хозяйство, подворное и общинное землевладение, мелкая и крупная поземельная
собственность и пр.) — другое, а в связи с различными положениями, занимаемыми людьми по отношению к земле, находятся и взаимные отношения людей (землевладельцев и арендаторов, хозяев и рабочих, хуторян и общинников). Начиная принимать участие в хозяйственной деятельности, люди находят те экономические, формы, в условиях которых им предстоит проявлять свою деятельность, уже готовыми (как находят готовыми и формы языка, п. 50), сами же формы эти являются не чем иным, как обычными (в смысле распространенности и постоянства) итогами массовых и многократных актов аренды земли, найма рабочих, покупки для перепродажи, отдачи денег в ссуду и т. д. В экономической сфере происходит то же самое, в сущности, что и в языке. Пока что-либо (например, отдельные случаи сдачи земли в аренду на половнических условиях) происходит и поскольку происходит, до тех пор и существует данный вид отношений как особая экономическая форма. Экономические формы, как и языковые, существуют через людей, но если языковые, как и другие формы духовной культуры, существуют в самих людях, то экономические нам даны вне самих людей, будет ли это относиться к величине поземельных владений или хозяйств, к размерам промышленных предприятий или еще чему-нибудь, всегда, однако, материальному, находящемуся во внешнем мире. Но особенно важно то, что на почве этих материальных отношений складываются и экономические отношения между людьми, совокупность которых составляет экономический строй общества как особую систему общественных отношений, ставящую отдельных своих членов в очень неодинаковые отношения. Социально-экономический строй, представляющий собою один из аспектов (форм) коллективного существования людей, существует через людей, но не в них, а из них, как отдельных особей или как профессиональных и классовых групп. Каждый социально-экономический строй слагается из отдельных взаимоотношений между людьми на почве материальных интересов, и каждый в этом строе занимает определенное место, выполняет ту или другую функцию (хотя бы иногда и вредную).
— 53 —
Что сказано об экономическом аспекте общества, может быть повторено и о его аспекте политическом. Государство уже давно стало уподобляться организму, учреждения — органам, отрасли управления — функциям последних: недаром существует и принятый наукою термин «глава государства». Тремя необходимыми элементами государства признаются, как известно, власть, территория и население, но территория есть лишь место жительства населения, подчиняющегося государственной власти, то пространство, на которое распространяются права власти, последняя же сама в лице своих носителей входит в состав населения. Государство — это организация властвования над людьми и управления людьми, состоящая из людей, взятых в качестве конструктивного материала. И о народе (нации) мы говорим, как о чем-то состоящем из отдельных людей, но в народе — это единичные представители определенной культурной группы, входящие в ее состав, как единичные слагаемые коллектива, но члены государства (подданные или граждане) — это уже частицы некоторого сверхличного целого, конструктивные его элементы, клеточки политического организма.
— 54 —
К научному познанию государственности давным-давно уже стало применяться понятие формы. Вспомним, какое важное значение в государствоведении принадлежит определению и классификации форм правления или государственного устройства, попытки установления последовательности в их сменах (ср. п. 39) и т. п., но что, собственно говоря, обозначает какая бы то ни была политическая форма, как не то или другое постоянное взаимоотношение, состоящее из ряда повторяющихся однородных актов от имени государства или во имя государства? Власть есть отвлеченное понятие, существуют же только властвующие и подвластные, повелевающие и повинующиеся, приказывающие и исполняющие приказания, и власть являет бытие, пока
и поскольку исполняются приказания ее носителей и представителей, пока и поскольку вообще повинуются ее велениям, т. е. происходит фактическое пользование властью, а не простое обладание ее титулами. Покоится ли властвование на правовом ; i сознании населения или на голой силе, оно остается властвованием, пока, с одной стороны, совершаются акты, что-либо повелевающие или направляющие или кем-либо управляющие, чем-нибудь распоряжающиеся, и происходят, с другой, ответные действия послушания, безразлично — за страх или за совесть. Настоящий источник властвования лежит вне самих носителей или представителей власти, и оно имеет значение исполнения общественной функции, хотя бы и происходило не в общественных интересах, а формы властвования вообще и таких видов его, как законодательствование, управление, судопроизводство, бывают весьма различными, причем каждая форма существует лишь, пока и поскольку люди занимаются составлением законов, управляют, судят, пользуясь определенными приемами и способами, т. е. действуют в заведенном порядке.
— 55 —
Социально-экономический и политический строй отделимы один от другого только умственно: обе системы одна с другою переплетаются, одна на другую влияют, частями даже одна с другою совпадают или одна другую заменяют, являясь как бы только двумя аспектами, в сущности, одного и того же — структуры общества, вместе с тем как влияющей на его духовную культуру, так и с ее стороны испытывающей влияния. Особенно здесь уместно упомянуть о политико-религиозных отношениях. С древнейших времен области политики и религии были так тесно связаны, что государственная организация была в то же время и религиозною, светская власть — и духовною. Религии, в которых нужно различать верования и внешние их проявления в культе, имели и свои жреческие организации, не выделявшиеся в особые церковные учреждения, как это произошло в христианстве, да и христианская церковь с IV в. существовала всегда
в известных отношениях к государству, через что области религии и политики всегда одна в другую проникали, а потому и здесь получались разнообразные формы политико-религиозных отношений. Везде ранняя политическая идеология имела религиозный характер: как царь был верховным жрецом, так и власть его почиталась имевшею божественное происхождение, законы — заповедями, данными свыше.
—	56 —
Все культурное и социальное, возникающее, живущее, развивающееся, изменяющееся через человеческие деятельности, которые сводятся к отдельным повторным актам, мы разделили на категории явлений интраментальных и экстраментальных (п. 13) и отнесли к первым всю духовную культуру, ко вторым — все социальные организации: первые находятся в людях, вторые сами состоят из людей (п. 20), хотя бы культурно-социальные формы вне отдельных актов соответственных человеческих деятельностей и не существовали. Каждый социальный, хозяйственный, классовый, государственный, правовой, церковный строй есть некоторый сверхличный и объективный порядок, который не только фактически существует помимо воли отдельных лиц, но даже во всей своей цельности и сложности часто совсем не пребывает в числе предметов сознания. Тем не менее уже только что отмеченная религиозно-политическая идеология глубокой древности показывает, что в самые ранние времена в состав верований входили не только представления о сверхчувственном мире, о внешней природе, о жизни и смерти самого человека, но и представления, касающиеся общественного его существования.
—	57 —
По теории экономического материализма, реальным базисом общества является его экономический строй, по отношению к которому государство, право и всякая «идеология» являются
только надстройками (п. 15). Не касаясь здесь государственного строя, который представляет собою только одну сторону того, другую сторону чего составляет строй экономический (п. 52), и пока устраняя право, о котором речь еще впереди (п. 59-62), укажем, что вся духовная культура никоим образом не может быть простою надстройкою над экономическим строем, им притом обуславливаемой), как того хочет теория. Верования о сверхчувственном мире, представления об окружающей нас природе, воззрения на человеческую жизнь и судьбу, размышления о сущности вещей и о ценности знания, отвлеченные идеалы истины, добра и красоты создавались не для объяснения и оправдания того или другого строя, а ради удовлетворения умственных, нравственных, эстетических запросов, чему и обязаны своим происхождением и религии, и философские системы, и научные исследования, и эстетическое творчество. Тезис экономического материализма о значении идеологии, как отражения данного общественного строя в сознании людей, приемлем по отношению только к идеям общественного, практического содержания.
—	58 —
Общественные формы не только объективно существуют вне сознания, но и воспринимаются сознанием, в нем отражаясь, истолковываясь и получая оценку. Элементами миросозерцания каждого народа бывают его представления не только о сверхъестественных существах, о душах умерших и о загробном мире, о явлениях природы, происходящих на небе, и обо всем, что делается вокруг на земле, но и о том, что такое он сам, его обычаи и законы, установившиеся у него порядки, правящая им власть. Поэтому государство всегда имело только объективно-фактическое существование в известных формах, но вместе с тем и воспринималось субъективно сознанием, и известным образом мыслилось, как бы далеко это мышление ни было от научности. Мысли людей об общественный вещах относятся к числу общественных явлений и элементов духовной культуры, заслуживающих внимания социологов уже по одному тому, что
эти мысли или содействуют сохранению обычных форм, или оказывают на них разлагающее действие.
—	59 —
В общественной жизни всегда действуют факторы застоя и факторы движения. К первым относятся, прежде всего, неизменность и мелкая изменяемость внешних условий существования общества: пока условия остаются те же, что и прежде, то и явления, ими вызываемые, продолжают существовать в прежнем виде. Другой фактор застоя заключается в силе подражания, обратившего уже давно внимание на себя как важное явление интерментальной психологии: сюда относятся привычки (само-подражания), обычаи, всякие шаблоны, всякая рутина. Наконец, то же значение имеют разные идеологические традиции, сознательно поддерживаемые семейным воспитанием, авторитетом общественного мнения, религиозною догматикою и прямо силою государственной власти. Существующие формы при таком догматическом настроении умов мыслятся как обязательные нормы, на первых порах принимавшиеся притом не иначе как с религиозною санкциею.
—	60 —
Нормативные элементы культурных миросозерцании всегда занимали в них очень важное место, выражая собою, в конце концов, в наиболее важных случаях требования, предъявлявшиеся отдельным лицам в интересах целого общества или тех, которые считали себя в праве диктовать свою волю от имени этого же общества, или Божества. На этой почве возникали культурно-социальные области морали и права, столь близкие между собою и в то же время столь отличные одна от другой. Известно, что по вопросу об отношениях между нравственностью и правом писалось не мало и высказывались очень несходные мысли. Во всяком случае, это одна категория культурно-социальных явлений, в которую нужно еще включить обрядовые требования
культа, общепринятые приличия, даже правила какой-либо игры: везде здесь нечто мыслится должным, противоположное — недопустимым.
—	61 —
Мораль и право содержат в себе нормы должного по отношению к другим людям и к данному общественному союзу, дифференцирование их — явление сравнительно более позднего времени, как и освобождение их (особенно права) от религиозной санкции. Нравственно то, что соответствует нравам, как это явствует и из других языков (греч. и лат. mos и moralis, нем. Sitte и sittlich), а нрав — это обычай (mos), что повелось от предков (mos majorum), закон жизни. Само право существовало изначально в форме обычая (обычное право) и только позднее получило организованную защиту от государства, которое потом и само стало творить право (законодательствовать). Вопрос о взаимных отношениях права и государства так же, как и вопрос о праве и нравственности, принадлежит к числу проблем, над решением которых много трудились и не менее того спорили.
—	62 —
В своем развитии право сделалось не только сознательным и нормативным, но и социально-организованным упорядочением частных и общественных отношений, внесением в фактические отношения общества и государства юридических норм, установлением признаваемого за норму правопорядка. Над социальным и политическим строем создается еще особый юридический строй, частью поддерживающий, защищающий и охраняющий данные отношения, частью преобразующий их по новым нормам, вырабатываемым самим правом в своем внутреннем развитии. Право, исполняя консервативную или прогрессивную функцию, осуществляется в жизни — пока и поскольку граждане и власти в своем поведении сообразуются с его
нормами по принуждению ли, по привычке ли, по расчету ли или по убеждению. Правовые институты имеют свое существование, отличное от экономических и политических: юриспруденция рассматривает имущественные отношения с иной точки зрения, чем политическая экономия, и государственную жизнь с иной точки зрения, чем политика. Устранение из социологии изучения права, как социального явления (чего требовал Конт), привело бы к важному пробелу в теоретическом понимании общества.
—	63 —
Здесь не место входить в обсуждение вопроса о праве в объективном и субъективном смыслах, о праве положительном и «естественном», о котором недавно опять заговорили юристы, но нужно отметить, что, создавая идеальные нормы, право, которому приходится отказать в предикатах объективности, положительности, действенности, за которым следует признать принципиально этический характер, относится к числу общественных идеологий духовной культуры. В сознании людей общество и государство могут мыслиться же только такими, какими они являются на самом деле или какими их хотело бы видеть действующее право, но и такими, какими общество, государство и самодействующее право должны были бы быть по своей идеально понятой природе. На такой ступени развития, переходя из области жизненных фактов в область идеальных построений разума и совести, право делается одним из факторов прогрессивного движения общественной жизни, поскольку указывает на высшие цели, которые должны осуществляться экономическими, юридическими и политическими формами.
—	64 —
Одним из недостатков прежнего эволюционизма в социологии было устранение ею представления о сознательном и преднамеренном творчестве культурных и социальных форм, за которы
ми признавалась только способность к саморазвитию (п. 38). Уже в германской исторической школе права высказывалась мысль о чисто органическом развитии права, которое будто бы «растет, как трава». Тогда же стали смотреть на государственные учреждения, как на нечто, возникающее и развивающееся подобно орга-*низмам, не в пример эфемерным, искусственным конституциям. Конт и Спенсер обобщили такие взгляды, поняв общественную эволюцию как саморазвитие, в котором нет места постановке людьми наперед известных целей. Эта односторонность, подсказанная перенесением в социологию биологических аналогий, уже давно была отменена, причем было указано, что в социальной жизни рядом с процессами саморазвития культуры происходят процессы культурного творчества (генетические и антро-потелеологические процессы по терминологии Лестера Уорда).
—	65 —
Эволюционно-органический взгляд на общество и его развитие обрекает теоретически отдельных членов общества на роль пассивных продуктов окружающей культурной среды и на роль орудий передачи ее форм от одних поколений другим: живут и развиваются формы, отношения, учреждения, налагающие на людей свою печать и пользующиеся постоянно отмирающими и нарождающимися людьми как временными носителями своими в смене поколений. В этом представлении есть доля истины, но вместе с тем преувеличение и односторонность. Поскольку люди только воспринимают влияния извне и только подражают, а в других только вызывают подражание и тем на других влияют (п. 50), картина саморазвития получается верная, и если при этом происходят, тем не менее, изменения форм, то без участия здесь сознательной воли людей, без намерения произвести перемену, совершенно стихийно, как по теории Дарвина происходят изменения форм в растительном и животных царствах путем долговременного и постоянного накопления мелких отклонений от прежнего. Но здесь только одна форма действи
тельного процесса, ибо рядом есть другая — с участием в нем сознательной и преднамеренной деятельности, ставящей себе наперед творческие цели и планомерно их осуществляющей.
—	бб —
Культурные и социальные формы не только сами возникают, но и создаются людьми, не только развиваются, но и творятся: сами возникают как непредвиденные и непреднамеренные результаты человеческих деятельностей, развиваются стихийно, механически, органически, создаются же людьми как нечто придуманное, желательное, им необходимое, творятся по идее, существовавшей в сознании прежде того, чем она стала осуществляться в действительности. Здесь нет творчества из ничего, которое было бы чудом, но есть переработка в индивидуальном духе уже данных культурных элементов в новой форме, есть созидающая активность, а не одна только подражательная пассивность, есть почин нового (инициатива, инновация), а не одна только способность передавать дальше воспринятое извне. Целый ряд культурных деятельностей, как-то философского мышления, научного исследования, художественного воспроизведения, технического изобретения и т. п., состоит именно в творчестве идей, знаний, образов или символов и орудий человеческой деятельности. Развитие философии, науки, литературы, искусств и техники совершается путем творческих актов, и менее всего обо всем этом позволительно говорить, как о подобии росту травы. То же искание и нахождение людьми новых форм наблюдается и в сферах народного хозяйства и государства или права и всего социального быта.
—	67 —
Есть многие категории человеческой деятельности, которые как раз направлены в сторону сознательного и преднамеренного воздействия на то, чтобы общественная жизнь не протекала
стихийно, чтобы ее эволюция не была игрою слепых и бессознательных сил, действующих без общей цели, без всякого плана. Уже само управление государством представляет собою один из видов сознательной и преднамеренной деятельности в общественных целях. Все законодательствование относится к числу таких же общественных деятельностей, как и вообще все развитие права, совершающееся в работе юридической мысли, есть не что иное, как упорядочение общественных отношений их планомерною нормировкою. Публицистика, в широком смысле не только периодической прессы и злободневных публикаций, но и в смысле творчества общественных идеалов, особенно когда она служит органом политического и социального реформаторства, принадлежит к деятельностям того же порядка, как и практические попытки в той же области, когда за работу берутся не люди мысли, а люди дела. Спонтанная эволюция с безличным характером, саморазвитие, подобное росту травы, устраняет всякие реформы и революции, которыми, однако, так богата история человечества, чем ей придается ее драматизм — драматизм борьбы, отсутствующий в безболезненном и мирном саморазвитии.
— 68 —
Основанием для мысли о социологии как положительной науки послужила идея законосообразности и общественных явлений, исключающая возможность каких-либо абсолютных случайностей (в смысле беспричинности) в ходе вещей, какой-либо произвольности в порождении одних явлений другими. Естественный ход вещей происходит с необходимостью, в силу того, что каждое событие должно иметь свои причины в предыдущих событиях, и с последовательностью, в силу действия законов развития. Социология должна была бы отказаться от решения своей проблемы, если бы часть общественных явлений зависела от свободной воли человека, понимаемой в смысле полнейшей необусловленности отдельных актов этой воли, которые
при этом сами становились бы исходными пунктами для новых последствий и для целых причинно-следственных рядов событий. Если однако естественный ход вещей и естественный порядок, в каком совершаются перемены, вполне законосообразны как в каузальном, так и в эволюционном смысле, отсюда отнюдь не следует, чтобы в стихийный ход исторических событий и в органическое, скажем, развитие культурно-социальных форм не могло происходить сознательного и преднамеренного вмешательства людей. Каждая попытка такого вмешательства сама по себе не бывает беспричинной, проявлением свободной воли, и удача или неудача таких попыток обусловливается тем, насколько другие действующие причины и имеющиеся в наличности условия благоприятны или неблагоприятны для осуществления данной цели. Возникновение самих попыток этого вмешательства возможно, в свою очередь, лишь при известных условиях, при известных общественных состояниях и на известных ступенях общественного развития, а главное — вмешательство может рассчитывать на успех, т. е. на осуществление преднамеренного только в случае своевременности.
— 69 —
Вопрос о возможности вмешательства сознательно и преднамеренно действующей воли (и в то же время действующей не беспричинно) в естественное течение дел решается, таким образом, просто, но есть еще вопрос о действенности такого вмешательства, т. е. о возможности же его возникновения, а достижения им в той или другой мере своей цели. Деятельность человека, направленная на природу, полна примерами таких на нее воздействий со стороны человека, которые свидетельствуют об этой действенности под непременным условием соответствия вмешательства законам природы. Все прикладные естественные науки (технология, медицина) основаны на этом. По естественному ходу вещей, больной заворотом кишок должен был бы умереть, но вовремя и искусно сделанная операция спасает его от смерти. То же бывает и в ходе дел общественных.
—	70 —
Действенны (успешны) бывают всякие инициативы, когда они осуществимы при данных условиях. Само возникновение их требует известных условий: в последовательностях, с какими возникают новые мысли, есть свои порядки. Мысль иногда высказывается слишком несвоевременно, потому что фантазия способна за целые века предвосхищать действительность, но когда создадутся условия, благоприятные для осуществления фантазии, мысль становится фактом. По естественному порядку вещей, человек же может летать по воздуху, но желание воспарить над землею было давно (вспомним хотя бы миф о Дедале и Икаре), осуществиться же оно могло только при том состоянии науки и техники, когда был изобретен аэроплан. Не естественный ход вещей создал паровую машину, бензинные двигатели, электрические аппараты, а человеческая изобретательность, бывшая как раз вмешательством человеческой воли в естественный порядок природы для того, чтобы заставить ее силы служить человеческим целям.
—	71 —
История полна примерами и действенного вмешательства людей в ход общественной жизни. Прагматическая сторона истории, т. е. история событий, среди которых главнейшее место принадлежит событиям политическим, вся целиком есть не что иное, как сплошные ряды людских попыток достигать сознательно поставленных ими целей, направлять события к достижению желательных результатов, управлять событиями, создавать события, и мерою успешности действий отдельных личностей мы определяем их относительное значение, их роль в историческом процессе. Если даже такое вмешательство какой-либо личности не привело к цели, ею себе поставленной, по недостижимости цели или по несоответствии избранных для ее достижения средств, раз только оно, это вмешательство, оказалось действенным, хотя бы и гибельным для данной цели, то это
может говорить лишь о неумелости данной личности, о несоответствии ее духовных сил с выпавшею ей или взятою ею на себя ролью, а не о том, что такое вмешательство недейственно. Раз оно дает свои результаты, хотя бы диаметрально противоположные тем, какие имелись в виду, раз и причины этого хотя бы частью лежат в самой личности, а не в одних общих условиях момента, то говорить о недейственности вмешательства в ход событий не приходится: оно будет с плюсом или с минусом, большим или малым, но не будет равным нулю.
— 72 —
Вопрос о роли личности в истории принадлежит к числу сложных вопросов в историологии, или общей теории исторического процесса, но он, собственно, состоит из двух проблем: одна касается роли личности в истории прагматической (в ходе событий, п. 71), другая о роли ее в истории культурной (в развитии культурно-социальных форм), а этот второй вопрос для социологии более важен, особенно, если иметь в виду социальные формы (в частности, политические, экономические, юридические), совокупность которых составляет самую структуру общества и определяет собою положение в нем и самую судьбу его членов и существующих в нем классов. Как все живое, государственные учреждения, экономические порядки, правовые нормы изменяются и преобразуются силою вещей, причем происходит это без всякой преднамеренности со стороны людей, нередко против их желаний и ожиданий, а кроме того, и без того, чтобы эти изменения сразу или скоро, вполне или хотя бы отчасти сознавались большинством членов общества (яснее всего такой эволюционный процесс наблюдается в жизни языка), но если так было в начале социальной эволюции (когда формы быта создавались сами собою вследствие того, что общность и простота условий заставляли отдельных людей, в достижении ими своих частных жизненных целей, действовать одинаково и повторять свои действия одинаковым образом
в каждом новом одинаковом случае, и, таким образом, сами собою складывались известные постоянные отношения, а значит, и определенные их формы) — то с течением времени возникало желание сознательно и преднамеренно эти формы изменять и заменять их другими, создавать новые учреждения из старых или по их образцу, даже вводить в жизнь новые формы, одним словом, творить и претворять. Садовники и скотоводы сознательно и преднамеренно вырабатывают из подходящего материала новые сорта цветов и плодов, новые породы лошадей и коров, овец и свиней, которые не были бы созданы естественною эволюцией, если бы садовниками и скотоводами не были пускаемы в ход средства искусственного подбора (или отбора, selection), существование которого только и дало Дарвину возможность открыть естественный отбор как фактор трансформации видов. Социальные формы человеческих отношений, существующие через людей и сводящиеся к актам их деятельности, тем еще более способны подвергаться сознательной и преднамеренной переработке, из подходящего, конечно, материала.
— 73 —
Но именно из подходящего материала. Парламентаризм, который возник в Англии эволюционным путем, мог быть заимствован оттуда Францией или Италией как политическая форма, сознательно выбранная и преднамеренно пересаженная на новую почву, но что могло быть сделано во Франции или в Италии, не могло бы иметь место у каких-либо готтентотов и зулусов. Никакой самый искусный садовод не вырастит дерева, на котором плоды являлись бы раньше цветов; так и в социальной эволюции есть свой общий закон своевременности, дающий себя знать в неудачах, постигающих всякое насильственное навязывание форм при неподходящих для них условиях. Люди пытаются очень часто делать свое, а жизнь делает свое: успех сопровождает человеческие начинания только тогда, когда люди не только не идут против законов эволюции жизни, а, наоборот, пользуются их знанием, дабы не ставить несбыточных для
данного момента целей, при постановке же целей достижимых не совершать покушений с негодными средствами, тем более что то и другое может приводить к обратному.
—	74 —
В этом может заключаться практическое значение социологии, как и вообще всех социальных наук, к числу которых относится и она сама, не претендуя вмещать их все в себе. По своей основной задаче — познанию законов сущего (того, что есть, как оно есть) в сфере социальной жизни, социология — наука чистая, строго теоретическая, не имеющая в виду наставлять кого-либо для практической деятельности, подобно другим социальным дисциплинам с прикладным характером давания советов и предостережений, делания наставлений вплоть до обучения техническим приемам в специальных общественных делах, но всякое прикладное знание может быть основано только на знании чистом, на познавании действительности, руководимом одним только теоретическим интересом, стремлением знать объективную истину, приятна она или неприятна, выгодна или невыгодна. Каждый общественный деятель должен извлекать из истин социологии свои практические уроки.
—	75 —
Односторонний эволюционизм, односторонне сводящий общественное развитие к безличной стихийности, хотя бы одною своею стороною оно и являло такой аспект, приводит к представлению об этом развитии, как о безболезненном и мирном процессе, не то что планомерно, но прямолинейно осуществляющем тенденции действующих в нем естественных законов (п. 38). Между тем в действительности история полна борьбы. Не говоря уже о войнах между отдельными обществами, в одних и тех же обществах по временам происходят гражданские войны, да и в спокойные времена идет своя борьба мирными средствами. Некоторые социологи прямо полагали в основу своих творений
дарвиновскую «борьбу за существование», в свою очередь, как исходный пункт всей теории, навеянный известным экономическим учением Мальтуса о росте населения в геометрической прогрессии, а средств существования только в арифметической. Животная борьба за существование, гоббзовская «война всех всех» (bellum omnium contra omnes) в гипотетическом естественном состоянии действует в обществе, но ограниченная и преобразованная — ограниченная тем, что в основе общественной жизни лежат начала взаимопомощи, сотрудничества, солидарности, преобразованная тем, что принимает новые формы и ведется новыми средствами общественного происхождения в обоих случаях экономическая конкуренция, борьба капитала и труда, классовая борьба, борьба политических партий в печати, во время избирательных кампаний, в парламентах и т. п.). Один из видов этой борьбы — именно классовую, как известно, экономический материализм, в соответствии с основным своим взглядом на природу общества (п. 15), положил во глазу угла всего своего социологического положения, но можно указать на целые ряды случаев борьбы на почве чисто духовной культуры, каковы случаи вражды национальной или религиозной, а также менее важных в социальном отношении споров и раздоров между философскими, научными, литературными и художественными школами и направлениями.
—	76 —
Религиозные войны бывали не менее ожесточенными, чем международные и гражданские. История человечества полна войн, история отдельных народов знает множество междоусобий, в которых решались вопросы, касающиеся материальных интересов, вопросов внутренней политики, области права. Мирное течение жизни по временам нарушается восстаниями, государственными переворотами, революциями. И в спокойные времена борются между собою общественные классы, сословия, политические партии за свои интересы и традиции (часто предрассудки) экономического, политического и правового
содержания. Социальная эволюция сопровождается борением общественных сил то малосознательных, то ясно понимающих свои стремления, то распыленных, то организованных — борением, то вызываемым критическими моментами эволюции, то вызывающим наступление таких моментов, и средствами то слова, то физической силы.
— 77 —
Борьба идет между людьми и людскими группами, но идет она и между формами общественной жизни, между разными социальными миросозерцаниями, расходящимися между собою по вопросу о том, каковы должны быть социально-экономический строй и устройство, управление государства, каково должно быть право. Большею частью эти вопросы решаются на почве таких или иных интересов, но их ставят также для ответа на них и с точки зрения принципиальной, этической, которая только и допустима в социальной философии, претендующей на общечеловеческое значение, а потому элиминирующей все, что разделяет людей на враждебные одни другим вероисповедания, нации, политические партии и социальные классы. Если социальная философия берет общественность такою, какою она должна быть, то социальная наука делает ее своим предметом такою, какою она есть, а в частности, социология берет действительную общественность в действительной природе, определяющей собою и то, что может быть признано осуществимым по законам социального бытия. Социология, подобно всякой положительной науке о том, что есть, как оно есть, должна быть беспартийной и надклассовой. Сам социолог может быть либералом или социалистом, но в тех частях, где его социология получает партийную окраску, она становится делом не положительной науки и даже не социальной философии, а публицистики, хотя бы и не злободневной, а идейной. Чтобы сохранять свой научный характер, социология должна не только не решать вопросов о наилучшем устройстве общества, но даже не брать на себя предсказаний о том, каково будет дальнейшее
Проблема социологии и природа общественных явлений развитие существующего общества, потому что и в этой области гаданий многое подсказывается чаяниями сердца. Поскольку социология есть наука о законах явлений, в ней нет места и для нравственной оценки, так как последней могут подлежать толь-; ко отдельные явления и поступки людей, разные между ними отношения и определенные социальные формы.
—	78 —
Все предыдущее имело целью выяснить научную проблему социологии в зависимости от природы изучаемых ею общественных явлений. К обществу как к предмету социологии применимо понятие жизни или жизненных процессов, подобных тем, которые совершаются в биологических организмах, но общество отличается от организма своею дискретностью, в этом отношении напоминая собою такую совокупность однородных живых существ, какую представляет собою биологический вид, отличаясь однако от последнего своею организованностью, что делает его более сходным с организмом. Связь между особями, совокупность которых составляет общество, имеет чисто психический характер, но отношения, между ними существующие, не ограничиваются одним духовным обменом идей, настроений и стремлений, а касаются также и их материальной природы.
—	79 —
При всем том нужно иметь в виду, что до сих пор не существует единой общепризнанной системы социологии, хотя и можно предполагать^ что она должна явиться синтезом всего верного, что содержится в односторонних построениях как двух биологических обоснованиях социологии (дарвинистиче-ском и органическом), так и в двух других направлениях, из которых одно имеет свои исходные точки зрения в экономике, другое — в психологии. Организованность общества роднит его с организмом, дискретность его членов вносит в их взаимные
отношения много такого, что характеризует совместную, общественно неорганизованную жизнь особей одного и того же животного вида, причем во всякой организованной совместной жизни единиц есть и своя чисто духовная сторона.
— 80 —
Общественную организованность можно при этом рассматривать с трех точек зрения — экономической, политической, юридической, которые лежат в основе специальных наук о народном хозяйстве, государстве и праве. Социология должна возвышаться над каждою из этих точек зрения, ища понимания взаимоотношений государства, народного хозяйства и правовых явлений на общей почве общественной структуры, не оставляя вне круга своего внимания и явлений духовной культуры, под понятие которой подводятся язык, религия, философия и наука, литература, искусство, нравы и обычаи. В этих взаимоотношениях должна быть постигаема законосообразность общего социального консенса в статическом отношении, равно как в истории социально-культурных форм законосообразность их эволюции.
Глава 2
Происхождение общественных уз
— 81 —
Было время, когда происхождение общества (в виде государства) объяснялось договором, который заключали между собою люди, жившие дотоле в так называемом естественном, дообщественном состоянии, т. е. без признания над собою какой-либо власти, без законов, без всяких общественных уз. Таковы были учения в XVII и XVIII вв. Гоббза, Локка и Руссо. Но уже в древности истинный основатель политической науки Аристотель признал за человеком общежительную его природу, назвав его животным общественным (или, собственно говоря, государственным), мысль о чем не умирала и потом, как это видно хотя бы из того, что перед самым торжеством договорной теории, в начале XVII в., Гуго Гроций говорил о присущем природе человека стремлении к общежитию (ар-petitus societatis). Наука XIX в. опровергла гипотезу о существовании когда-то дообщественного состояния, наблюдавшегося даже у наиболее отсталых дикарей, у которых, конечно, нет государства, но которые живут обществами. Люди и на ранних ступенях развития были существами стадными, каковыми должны были быть и их зоологические предки, подобно наиболее близким к человеку видам и теперешних обезьян. Таким образом, человеческая общественность имеет еще зоологическое происхождение: общественность лежит в самой природе человека.
—	82 —
Если было учение о договорном происхождении государства, то оно подсказывалось существованием среди людей многих связей, возникающих договорным путем. Конституции сословных монархий конца Средних веков и начала Нового времени были своего рода договорами между королем и государственными сословиями, собрания которых потом и договаривались между собою и с королем о налогах и законах. Мыслители XVII-XVIII вв. только перенесли объяснение договорным происхождением на все общество, но, в сущности, и идеал теоретического анархизма, возникшего во второй половине XIX в., основан на предположении о возможности таких порядков, при которых взаимные отношения между людьми регулировались бы не властью и законами, а взаимными соглашениями с одною только моральною санкциею (pax servanda sunt). Гоббз мыслил дообщественное состояние как состояние «войны всех против всех», когда «человек для человека был волком» (homo homini lupus), анархисты мыслят послегосударственное состояние всеобщего мира и полного между людьми благоволения. На деле люди не дикие звери и не бесплотные духи, не волки и не ангелы, хотя и имеют кое-что от тех и других. Равным образом, договорное происхождение государства — такая же фикция, как замена государственности частными договорными отношениями, утопия; верно только то, что в общественной жизни все-таки возникают многие отношения на почве взаимных соглашений, сознательных и преднамеренных.
—	83 —
В основе человеческой общественности лежат инстинкт, и сознание взаимных выгод, причем, конечно, начало находится в инстинкте. Первобытные люди и их зоологические предки были существами стадными, общественными, но гроциевский “appetitus societatis” (п. 81) наблюдается и вне человеческого мира, и чем ниже стоят живые существа на зоологической
лестнице, тем меньше, конечно, сознательности в их общественных действиях, тем больше инстинктивности, можно даже сказать, физиологичности, тем меньше психичности. На самых низких ступенях лестницы, среди мягкотелых, возможны такие общежития (колонии сифонофор), в которых отдельные особи физически срастаются, превращаются из дискретных союзов в конкретные целые, тем более напоминающие организмы, что сросшиеся особи начинают исполнять лишь определенные из тех функций, которые были доступны каждой из них в дискретном существовании. Среди беспозвоночных высшего порядка, у общественных насекомых, из которых лучше всего изучены пчелы, уже нет физического срастания в одно целое, но весь общественный строй объясняется из одних физиологических начал: пчелиный рой есть потомство единственной в нем плодущей самки (матки), и все оно состоит из рабочих пчел, являющихся недоразвитыми самками, строящих соты, собирающих мед, ухаживающих за личинками, и так называемых трутней, вся функция которых состоит в оплодотворении матки, после чего они безжалостно умерщвляются рабочими пчелами. Общежития позвоночных животных (некоторых птиц и некоторых зверей) не так сложны, но ближе к низшим ступеням развития человеческого общества, поскольку в них замечается разделение труда не на физиологической основе, как у пчел, и наблюдаются зачаточные элементы власти, отсутствующей у пчел, самка которых напрасно у французов называется царицей (а у римлян называлась даже царем, гех). У позвоночных же животных впервые возникают и вызываемые потребностями временные соединения (у волков для совместных нападений на добычу, у журавлей для весенних и осенних перелетов) — прообразы, если так можно выразиться, людских договорных формаций.
— 84 —
Изучение животных общежитий как своего рода введение в социологию (пресоциология, по принятой некоторыми терминологии; п. 17) настолько продвинулось вперед, что дает нам
возможность осветить светом науки, хотя бы и гипотетическим, общественность у зоологических предков человеческого рода. К данным пресоциологии примыкают данные антропологии или этнологии, поскольку они касаются и так называемой первобытной культуры уже человека и быта современных диких племен. Историческая наука, равным образом, старается проникнуть в доисторическое прошлое цивилизованных народов на основании свидетельств о их быте, собранных их учеными или оставленных писателями других народов, на основании данных, сохранившихся в их языке, мифах, обрядах, обычаях, песнях и вообще в так называемом фольклоре, в разных элементах которого столь много пережитков самой седой старины. Здесь особенно в ходу применение сравнительного метода (п. 25) к материалу, касающемуся первобытных форм семейных и брачных отношений, собственности и вообще хозяйственной деятельности, распадения общественного коллектива на классы, правовых обычаев и суда, управления и предводительства на войне, т. е. всех социальных явлений, из которых потом развивались исторические формы государственного, хозяйственного и правового быта. Всю совокупность общих выводов из частных исследований этих вопросов иногда называют генетической социологией, или социальной эмбриологией.
— 85 —
Эти первобытные культурно-социальные формы бывают весьма разнообразными, эволюционная связь между более ранними и более поздними не всегда одинаковой, в зависимости от условий окружающей среды (топографии, климата, флоры, фауны) и от качеств и степени развития самого племени (от его расы), но многое оказывается поразительно сходным, что, собственно, только и может интересовать социолога. Различия существуют в формах быта и путях развития также исторических народов, и разбираться во всем этом — задача не социологии, а идиографических наук (этнологии и истории), равно как
типологических исследований (п. 1) отдельных сторон хозяйственного, правового и государственного быта. В общих целях социологии не столь важны перечисления, определения, описания и классификации этих форм, дававшие повод думать, будто вся социология сводится к теории генезиса семьи, собственности и государства, сколько рассмотрение тех естественных потребностей человеческой природы, которые, как-никак, удовлетворялись в формах первобытной культуры.
— 86 —
Исходным пунктом общественности человека была естественная связь женщины с ее малолетним потомством, не прерывавшаяся и потом. Ребенок рождается слишком слабым, слишком беспомощным и остается таким еще слишком долгое время, чтобы мог рано разлучаться с матерью, и затем между ними и между детьми одной и той же матери возникала связь привычки, в свою очередь, вместе с периодом кормления грудью, создававшая начальный, инстинктивный альтруизм. Когда оставлена была теория договорного происхождения государства, первою исходною формою общественного быта принималась индивидуальная семья, состоящая из отца, матери и их детей: по этой теории, индивидуальная семья превращалась в патриархальную, с дедом или прадедом во главе и с младшими членами в лице внуков и правнуков, а патриархальная семья разрасталась в целый род, который сам размножался в большое племя. Новейшие исследования привели к диаметрально противоположной схеме: индивидуальная семья выделилась из патриархальной, как патриархальная произошла из распадения рода, выросшего из первоначальной орды-стада. Главенство отца в семье и даже его принадлежность к семейному союзу в начальной форме последнего не допускаются некоторыми современными исследователями первобытной, материнской семьи, на основе которой вырос так называемый матриархат. Впрочем, в представлении о специально материнском праве смешиваются нередко два совершенно различных вопроса: о родстве исключительно по ма-
тери (когнатическом) и об исключительно материнской власти, что не одно и то же, причем от матриархата (буквально «мате-ревластия») отличают понятие «гинекократии» (женоправства).
—	87 —
В некоторых местах наблюдается символический обряд так называемой кувады, состоящий в том, что при приближении родов отец тоже ложится в постель и симулирует родовые муки, причем даже после появления ребенка на свет проделывается еще как бы восприятие его и из отцовского лона. Исполнением этого обряда отец как бы приобщается к материнству, вступает в материнские права. Отцовство не в смысле, конечно, участия в зачатии ребенка, а в смысле признания за отцом родства с ребенком — моложе материнства. Вследствие перевеса физической силы и большей доли в деле добывания пищи и в защите от внешних опасностей мужской пол стал повсеместно господствовать над женским, и в упорядоченной семейной жизни главенство перешло к отцу, достигнув высшей ступени в римской отцовской власти (potestas patria). Первоначально родство считалось по матери, пока не стало признаваться и по отцу, а последнее не стало иногда почитаться за имеющее большее значение, как это было в римском агнатстве (родстве по отцу), в отличие от когнатства (родства по матери).
—	88 —
В связи детей с их матерью зародилось и само представление о родстве, о кровной связи рожденных матерью детей с нею самою и между ними же самими как братьями и сестрами. Американский социолог Гиддингс в основу общественных уз, связывающих людей в одно целое, полагает признание ими своей принадлежности к одной и той же социальной группе, к одному и тому же роду в самом широком смысле (consciousness of kind),
но такое сознание могло зародиться только в материнской социальной ячейке с очень ранним перенесением и на более многочисленные по своему составу группы представления об общем происхождении членов таких групп. Материнские социальные ячейки не нужно представлять себе жившими каждая изолированно: они находились сами в составе своего рода маленьких стад или орд, т. е. коллективов для совместного добывания пищи и взаимной защиты, и вот фактическая принадлежность к той или другой орде стала мыслиться как признак общего происхождения. Не род произошел из разросшейся семьи, а отдельные семьи выделились из рода, который первоначально даже не был вовсе родом в смысле происхождения от одних и тех же предков. Для нас здесь важно зарождение представления о кровном родстве как об основе принадлежности людей к одному и тому же коллективу в силу общего их происхождения, действительного или фиктивного, — представления, могшего возникнуть только в материнских (потом отцовских) ячейках, состоявших из братьев и сестер и родившей их матери. Это представление было перенесено на отдельные орды, на целые народы, а потом на весь род человеческий, созданный из одной крови.
— 89-
Историкам хорошо известно понятие родового быта, сохранявшегося и тогда, когда первобытные орды соединялись в более значительные социальные единицы — племена. Наш летописец еще помнит те времена, когда «кийждо жил с родом своим». У греков и римлян род (уёио^, gens) лежал в основе их политического быта и в начале исторического времени. Родом называла себя маленькая община, рассматривавшаяся как потомство общего мнимого родоначальника, получившего значение родового божества (у славян — Чура). Более крупные единицы являлись своего рода федерациями отдельных родов (греч. фратрии — братства, рим. курии или конвирии — сому-жия) в лице их отцов (рим. patros, составлявших первоначальный
сенат). Классовое расчленение общества выразилось ранее всего в форме выделения более значительных родов, происходящих от лучших отцов (у греков — эвпадридов, у римлян — патрициев). Это представление родства как основание для более тесных социальных уз было перенесено потом и на племена как на группы объединившихся родов, и на целые народы, объединенные общим языком, верованиями, обычаями и т. п. У них тоже не замедлили появиться мнимые общие предки, герои — эпонимы, по имени которых будто бы и стали называться не только отдельные роды, но и племенные коллективы и даже целые народы.
— 90 —
Родство, вернее, сознание родства, т. е. принадлежности к коллективу, имеющему общее физическое происхождение, хотя бы фиктивное, и связывало, и обязывало. Действительное родство, в биологическом смысле, связывало только родившую мать с рожденными ею детьми, пока внеутробная жизнь последних нуждалась в молоке матери и в ее уходе за беспомощностью детского возраста, но от этого периода оставалась психическая близость, основа сознания родства, которое, будучи перенесено на более крупные группировки, полагало различие между своими, родичами, с одной стороны, и чужаками, «гостями»: посторонний пришелец был гость, идти к посторонним значило идти в гости, а гости эти при случае были врагами (ср. лат. hostis). Что допускалось по отношению к чужим, возбранялось по отношению к своим: человек мог быть волком по отношению к другому человеку, если тот был чужеродным, но внутри рода не должно было быть войны всех против всех, а должен был быть мир (слово, которым русский народ назвал общину, коллектив). Мораль и право возникали и развивались для людей, связанных между собою срастанием родства как общности происхождения.
— 90а —
Многие черты родового быта, общие всем народам, хорошо известны. К числу их относится столь распространенное явление родовой или кровной мести, обязанности родственников убитого мстить смертью убийцы или кого-либо из его родни, пока не стал складываться обычай заменять месть вирою, т. е. материальным вознаграждением. На почве кровной мести возникали межродовые распри: не только, выражаясь словами летописца, каждый жил своим родом, но и род восставал на род. Вне родов — война, внутри рода — мир, требующий упорядочения отношений между отдельными лицами известными нормами, обычаем, который, складывался сам собою, но брался под охрану самим коллективом, как нечто внутренне обязательное, как требование социальной правды (в смысле названия «правдою» первого сборника законов на Руси).
— 91 —
В связи с тем же сознанием родства вырабатывался инстинкт повиновения авторитету не столько за страх, сколько за совесть, хотя бы вообще страх, по выражению римского поэта, сделал первых богов. Эволюция началась с повиновения малых детей материнскому, потом вообще родительскому авторитету и имела другой свой источник в сознании отдельною единицею своего бессилия, своей беспомощности перед коллективом, его превосходства и в умственном отношении: «мир — велик человек», говорит русская пословица; что повелось на миру, что всеми признается за правду, то не могло не представляться высшею правдою. Личное мышление, внутренняя переработка личностью воспринятого извне по-своему, по-новому, относится к более поздним степеням культурной эволюции, но на ранних ступенях отдельный человек — вполне продукт своей культурной среды, атом, поглощенный своим «родом», рассуждающий, чувствующий, действующий, как все
другие, по пошлине, т. е. как пошло от предков, искони (ср. слово «закон»), по обычаю, т. е. привычно. Если бы первобытный человек мог отвлеченно формулировать свои мысли, то его род представлялся бы ему существом сверхличным, обладающим своего рода «категорическим императивом», а на еще высшей ступени отвлечения пантеистическим микрокозмом, но первобытный человек больше чувствовал, чем размышлял, и это было непосредственное чувство зависимости от чего-то высшего, чему невольно повинуешься. На дальнейших ступенях развития это чувство проявляется хотя бы в простой только оглядке на общественное мнение.
— 92 —
Здесь был и один из зародышей религиозного чувства. Старые мифологи сводили наиболее ранние религиозные представления к фиктивным истолкованиям явлений природы, особенно явлений небесных — светил, зари, облаков, молнии и грома, проливающегося на землю дождя, — явлений, способных вызывать у человека благоговение и страх, чувство беспомощности и благодарности. Другие выдвигали на первый план представления о человеческой душе, о ее посмертной судьбе, о загробном мире и его отношении к миру живущих: умершие признавались за существа, могущие вредить, но могущие и благодетельствовать, по отношению к которым тоже возникали чувства страха, зависимости, благодарности и почтения. Культ умерших имел и имеет весьма широкое распространение, но не вообще умерших, а родителей, в смысле предков, родоначальников и именно в смысле своих предков, гениев-покровителей дома (семьи) и рода. Это от них-то в сознании людей на ранних ступенях культуры дошли обязательные для всех обычаи, которые и почитались поэтому законом предков (mos majorum). «Родители» и по смерти продолжали управлять своими потомками — управлять, наблюдая за тем, чтобы потомки не преступали их закона.
—	93-
Религия природы сама не имеет непосредственного социального значения, хотя верующие и переносили в мир богов природы представления о семейных и родовых отношениях, почитая небо и землю, как отца и матерь, сочетая брачными узами богов и богинь, других считая их сыновьями и дочерьми, устанавливая их генеалогии — и все это в такой степени, что многие мифы делаются для нашей науки данными для заключений о некоторых ранних чертах семейного и родового строя. Настоящее значение связующей социальной силы религия получает в культе мертвых: это религия семьи и рода, религия людей, связанных между собою действительным или фиктивным родством, почитание тех, от кого пошла обязательная для родичей правда. У людей здесь общие не одни порядки, но и общие боги, общее богопочитание — молитва, обряды, жертва. То соединение политики и религии, о котором уже было сказано (п. 55) и будет еще говориться дальше, ведет свое начало из времен родового быта. Как позднее царь был и верховным жрецом, так в домашней и родовой религии жрецом был глава семьи, отец или дед, родовладыка, старший в роде. Поклонение своим богам, богам семьи и родовой общины прибавляло к сознанию кровной близости сознание о принадлежности к покровительству одних и тех же богов.
—	94 —
Новейшие исследования о генезисе и эволюции религиозности открыли еще и третий ее источник, наиболее, так сказать, социальный. Если религия природы выросла из младенческого толкования физических явлений, а представления о загробном мире характеризуют первобытную психологию, то тот третий источник, о котором сейчас будет идти речь, имеет свой источник в своеобразном идейном отношении к самой общественности. В науке имеется теперь особый термин «тотемизм», происходящий из заимствованного от краснокожих индейцев Северной
Америки слова «тотем» (или «отам», знак, значение), обозначающее у них какой-нибудь предмет, животное, растение и т. п., в котором род или племя усматривает видимый символ своего единства, признает своего покровителя и даже предка. Такой тотем есть нечто неприкосновенное, т. е. на него распространяется то, что на языке полинезийцев называется «табу» и является устранением из повседневного употребления, запрещением (вроде запрещения Адаму вкушать от известного плода, а евреям касаться Ковчега Завета или произносить настоящее имя Господа). Тотем — это символ данного человеческого коллектива, воплощение его коллективной мощи, а табу — то благоговение, если его можно так назвать, которым проникнута к своему коллективу и единица. Впрочем, мы еще вернемся к этому предмету (п. 207 и след.).
— 95 —
Главное, на что во всем предыдущем отделе о родовом быте было обращено внимание, это не фактические отношения, создавшие такой быт, а то сознание кровного родства, которое сделалось психическою спайкою между членами родового коллектива. Каждое общество есть не только некоторая система внешних отношений, но и самосознание членов общества, как связанных между собою известными узами. Самою раннею формою социального самосознания является сознание кровного родства, которое мыслится даже и в том случае, когда основою коллективного самосознания, причисления себя, например, к своей нации, бывает родство духовное, общность не одного языка, но и судеб, традиций, надежд, стремлений. И на ранних ступенях быта духовное приобщение к родству могло заменять собою рождение в данном коллективе. Здесь прежде всего уместно вспомнить разнообразные обряды, которыми новорожденный формально приобщался к семье-роду, как бы вторично рождался: не физически только, но и социально. Но в члены семьи-рода мог приниматься и посторонний человек. В Риме семья могла угаснуть, но она должна была
продолжать жить, чтобы предки не были лишены своего культа, жертв, возлияний и молитв, а существование семьи можно было продолжить искусственно — усыновлением (адоптацией) члена чужой семьи, под условием отречения его от прежнего физического родства и от прежнего семейного культа: через прием в новую семью адоптированный делался ее членом, приобщался к ее культу, признавал своими ее богов. То же делалось в Риме и с женщиною, когда она посредством брака из одной семьи переходила в другую.
— 96 —
В основе существования действительно родственных групп, отдельных ли семейств, родственных ли между ними связей лежит естественный процесс размножения людей, другими словами, половые отношения, которые в человеческих обществах имели и имеют самые разнообразные социальные формы, обобщаемые под понятием брака. То, что можно назвать брачными формами у животных, зависит от их природы: голуби, живущие парами и поочередно высиживающие птенцов, моногамич-ны физиологически, петух среди кур — типичный полигамист. По природе люди полигамичны, и мужчины в большей степени, нежели женщины, но формы брака как гражданского института среди людей отличаются большим разнообразием: на этот счет обычаи и законы весьма не одинаковы. У цивилизованных народов восторжествовала моногамия, которая в христианском мире только и допускается и религией, и светским законодательством, что, однако, не исключает фактических многогамических отношений, но и остающихся вне брака. В мусульманском мире допускается многоженство с целыми гаремами одалисок. Есть места, где существует многобрачие и в виде многомужия (полиандрии), не считающегося проституцией, но это лишь на низших ступенях культуры. В порядке очень низко стоящих племен наблюдается весьма большое разнообразие всяких разрешений или, наоборот, запрещений: браки только в своем роде-племени
(эндогамия) или обязательно вне своего рода-племени (эксога-мия) и пр. В общем трактате нет надобности отмечать и даже перечислять все эти формы и частные институты вроде, например, еще обязанности братьев жениться на вдове умершего брата (левират). С общесоциологической точки зрения интересно не это.
— 97 —
О разных формах брака и их типах существует громадная литература, в которой много гипотетического и спорного, упрекаемого в произвольности некоторых утверждений и часто диаметрально противоположного по своему смыслу, принципиальное же значение имеют вопросы: могут ли, во-первых, все главные, по крайней мере, формы рассматриваться как разные ступени одной и той же эволюции, и можно ли, во-вторых, полагать, что везде эта эволюция шла в одном и том же порядке? Некоторые этнологи отвечали на оба вопроса как бы в положительном смысле, думая, что имеют дело с разными стадиями эволюции, а не с разными типами, и что путь развития всюду был один. Более осторожный взгляд всегда был другой: социальные формы брачных отношений зависели обыкновенно в своем происхождении от местных условий и в дальнейшем своем существовании закреплялись силою обычая, причем изменения этих форм происходили под давлением местных же обстоятельств, под влиянием всяких экономических, правовых, религиозных и т. п. отношений и соображений. Единичные браки не экземпляры какого-либо растения, которое везде и всегда развивается одинаково.
— 98 —
Это одно, а другое, более важное, заключается в том, что какие обычные или законные формы ни принимал бы брак, само существование таких форм указывает на вмешательство в отношения двух полов со стороны общественного коллектива, налагающего свое veto (табу) в одном случае на одно, в другом —
на другое. В этой сфере отношений должна была первоначально господствовать беспорядочность, насильственность со стороны более сильного пола, случайность встреч, неизвестность отцовства и т. п., пока не создавались некоторые нормы, регулировавшие данные отношения социальным авторитетом коллектива, чем было положено начало семейственному отделу будущего гражданского (цивильного) права.
— 99 —
Как учреждения цивильного права, осуществлявшиеся в фактических отношения обоих полов с происходящим от них приплодом, брак и семья выросли в виде чисто социальных надстроек на биологической основе размножения. Чисто физиологический процесс воспроизведения новых особей осложнился не только психическими явлениями альтруизма, сознания родственной связи, подчинения родовому авторитету, но и социальным явлением, какое представляет собою возникновение определенных форм брака и семьи, получающих значение обязательных в данном коллективе норм. Другие общественные связи чисто психической и социальной природы возникли на добывании первобытными людьми пищи и на заботе об удовлетворении других потребностей тела (в одежде и в жилище). Третьей категорией изначальных общественных уз были те, которые вытекали из удовлетворения потребности в безопасности и в необходимости совместной защиты, которая очень часто и лежит в основе стадности животных, не нуждающихся во взаимопомощи при добывании пищи и, следовательно, не ради последнего соединяющихся в стада. Одни половые потребности не могли бы создать более прочные и более обширные узы без содействия совместного добывания пищи и коллективной самозащиты. Первобытные человеческие коллективы, эти стада-орды, которые сознали себя родами, были с самого же начала союзами для коллективной заботы об удовлетровении потребностей тела и о безопасности жизни.
— 100 —
Старые теории верили в некоторые неизменные для всех мест земного шара порядки чередования ступеней материального быта, заставляя, например, все племена переживать «века» каменный, бронзовый и железный в изготовлении орудий или «быт» бродячих звероловов (охотничий), кочевых скотоводов (пастушеский) и оседлых пахарей (земледельческий). Новейшие исследования поколебали безусловность таких схем: в каждом отдельном случае дело зависело от того, что давала человеку природа данного места. Конечно, обделке каменных орудий (неолитический период каменного века) могло только предшествовать пользование почти необделанными каменьями (палеолитический период), но переход от камня к железу мог быть и без бронзовой переходной ступени, или бронза могла быть занесена позднее извне туда, где уже знали железо. Равным образом, звероловами, скотоводами и пахарями люди делались не потому, что в таком «естественном» порядке им нужно было пройти свой хозяйственный стаж, дабы иметь право перейти на четвертую, промышленную ступень, а делались тем, другим или третьим в зависимости от того, что им в данном отношении давала населявшаяся ими страна. Незачем было, да и нельзя было иногда делаться охотниками людям, которые самою природою приглашались к занятию рыбною ловлею, не касаясь уже того, что зверолов может прекрасно иметь оседлость, а пахарь при переложном хозяйстве — бросать одно место и переходить в другое. Звероловные и скотоводческие племена питаются животною пищею, но можно питаться и растительною пищею без землепашества, если у человека есть под рукою какое-нибудь хлебное дерево или кокосовая пальма. Ни природа самого человека, ни требования его общественности не предрешают, чем и в какие периоды своей жизни народ будет питаться, во что одеваться, из чего строить свои жилища: все это предрешается природными условиями местности. Ни потребности человека, ни ступени его социальной эволюции не предписывают ему определенного образа жизни.
—	101 —
Внешние условия определяют образ жизни, т. е. занятия, связанные с поддержанием жизни, и этим прежде всего предопределяется, будут ли человеческие группы жить рассеянными в пространстве или сосредоточиваться на небольших расстояниях, будут ли они сами очень небольшими или, на оборот, разрастаться, будут ли также они вести обособленную жизнь или вступать между собою во взаимодействия, которые станут сплачивать их в более крупные социальные целые. В Старом Свете первые большие скопления людских масс были в плодородных речных долинах Нила, Тигра и Евфрата, Инда и Ганга, Янцекианга, куда приливало население извне и увеличивалось вследствие внутреннего размножения, но где сама природа требовала от населения совместных усилий по осушению болот, постройке плотин, рытью каналов для стока вод, водоемов для их сохранения. Естественный рост населения любой страны, в свою очередь, заставляет ее жителей переходить к иному образу жизни. Всего разнообразия условий для жизни человека на всем земном шаре и не перечтешь, но от того, могут ли в данной стране люди жить тесно или обречены на распыленность, что дает им природа для пищи, для одежды, для жилища, какими способами все должно добываться и насколько в этом деле необходимы взаимопомощь, сотрудничество, планомерная организация сил, в конце концов, и будет зависеть, как сложатся их первоначальные хозяйственные отношения, т. е. создадутся ли между ними более постоянные и более крепкие социальные узы экономического характера или нет.
—	102 —
Социальная эволюция в одной своей стороне, действительно, состоит, как показал Спенсер, в интеграции, сопровождаемой дифференциацией (п. 37). Первоначальные коллективы, будем говорить — роды, должны были быть по образу жизни очень похожими одни на другие, но по мере соединения их
(интеграции) в более крупные социальные единицы и усложнения жизненных отношений во всем обществе начинаются образование между ними местных различий и в целом обществе разделение занятий, приводящие к расчленению общества на профессии, классы, сословия, касты (дифференциация). Интеграция создает и усиливает общественные узы между отдельными родами и их территориями, ставит их в известную зависимость одних от других и всех вместе от образуемого ими целого, а дифференциация создает в обществе группы, в которых возникают свои особые общественные узы общих интересов. Между отдельными местностями и профессиональными классами населения начинается взаимный обмен произведениями и услугами, сплачивающий бывшее прежде разрозненным экономическими узами, но это же само создает классовой строй общества. В этом процессе одни выигрывают, другие проигрывают, одни богатеют и крепчают, другие беднеют и слабеют, одни ставятся в лучшие условия для защиты своих интересов, приходят к осознанию своей особенности и организуются, другие остаются разрозненными, не вырабатывают классового самосознания, оказываются в более беспомощном состоянии. Процесс образования государства и политической в нем власти довершает остальное, превращая фактические отношения в правовые нормы и наделяя более богатые, более сильные, более связанные внутри самосознанием и организованностью группы, с одной стороны, привилегиями (сословия, касты), с другой — политическою властью. Это общая история всех обществ.
— 103 —
Первобытные человеческие орды, превратившиеся в роды в период их изолированного бытия, довлели сами себе в своих материальных нуждах. Если они и вынуждались что-либо добывать извне, то добывали не обменом, а грабежом, не работой, а войной. Первобытная торговля мало иногда отличалась от разбоя, но раз она возникала, она сплачивала отдельные местные
коллективы, вела к хозяйственной интеграции. Известна форма экономической эволюции немецкого ученого Карла Бюхера: на первой ступени продукт потребляется в том же хозяйстве, где был произведен, но на следующих он потребляется уже в других хозяйствах, и чем длиннее и сложнее путь, который он проходит, тем выше ступень экономического развития. Так создаются хозяйственные узы между деревнями одного округа и их городским центром, между областями одной и той же страны, между соседними странами, между странами континентов всего земного шара. Часто экономические узы и не сознаются теми людьми, которые ими связаны, но там, где на почве хозяйственных интересов возникает групповое самосознание, причисление себя, по Гиддингсу (п. 88), к определенному роду (конечно, в смысле genus, а не gens), то оно мыслится не по категории родства, а по категориям профессий, классов, сословий, каст, на верхах общества групп высшей породы (с «белою костью» и «синею кровью») и особых прав, сообщаемых данным положением.
— 104 —
В связи с социально-экономическим распадением коллектива на классы, крепче связывающим в одно целое разрозненные первоначально группы и образующим в обществе частные общественные узы (внутри отдельных классов), возник и получил развитие институт собственности, который, подобно браку и семье, тоже подвергся социальной нормировке как один из основных институтов цивильного права. Право собственности состоит не в фактическом обладании вещью, а в общественном признании за обладающим ею особого к ней отношения, в охране и защите этого особого к ней отношения со стороны общественной власти. Вопрос о ранних формах собственности (особенно на землю) и об эволюции этих форм занимал исследователей первобытной культуры не менее вопроса о происхождении и развитии форм семьи и брака. Здесь, равным образом, мы имеем дело с великим разнообразием форм, не укладывающихся в один
эволюционный ряд (ср. п. 97), но и теперь задачей нашей не могут быть ни перечисление, ни описание, ни классификация этих форм, ниже какая-либо попытка изображения их эволюции.
—	105 —
Старые писатели выводили собственность или из первого захвата, или из приложенного к обладанию предметом труда, или из создания ее государством. По Локку, собственность, подобно семье, существовала в дообщественном состоянии (п. 81) и была обладанием вещью, к которой был применен труд; по Гобб-зу, в естественном состоянии ни у кого ничего не было, ибо у каждого все каждый мог отнять, и собственность является созданием государства. Социологически второй взгляд вернее, ибо собственность лишь тогда делается обладанием вещью по праву, когда это обладание признается общественным авторитетом, им охраняется и защищается, но оба мыслителя ошибались, представляя себе собственность в ее личной, индивидуальной форме. Личная собственность — такой же продукт более позднего происхождения, как и индивидуальная семья.
—	106 —
Первобытное обладание землею было коллективным, каковая форма поземельной собственности сохранялась и в исторические времена. У каждой первобытной орды была своя территория, оберегавшаяся от вторжения чужаков, но не делившаяся на индивидуальные участи. Род имел свою землю, границы которой находились под покровительством отца рода (Чура) и были некоторым табу. Это была отчая земля, terra ра-tria, отчизна, откуда пошло понятие отечества, когда такою же отчей землей стала рассматриваться территория целого народа (ср. Русская земля, Angleterre и т. п.). В территориальном отношении род являлся поземельной общиной, в которой могли быть наделы (и именно наделы) для пользования отдельных
Происхождение общественных уз семейств, но только уже в земледельческом быту. С разложением рода на отдельные семьи и собственность на землю делалась семейною, не допускавшею передачи по завещанию, , явления позднейшего, как уже индивидуализации поземельной ' собственности. Но и после исчезновения сознания о кровном родстве членов коллектива связь по земле между соседями сохранялась в общинных аграрных отношениях, хотя в то же время в общинах возникало, на основе дифференциации ее населения, различие между ее сильными и слабыми членами, и кто-либо из них даже становился ее господином.
—	107 —
Присвоение собственнических и господских прав на землю более богатыми семьями, составлявшими первую знать ранних обществ, сопровождалось ослаблением прежних социальных уз по общинной земле. Создавалась столь характерная для феодализма, не только средневекового западно-европейского, но и всякого, где только наблюдается аналогичный строй, связь по господину, были ли люди, сидевшие на наделах, лично свободными, полусвободными или закрепощенными людьми, или же рабами, посаженными на землю по воле их господина. Но и эти отношения регулировались обычаями. Лишь на одной части такого барского владения, да и то нередко не составлявшего одного куска, а перемешанного с крестьянскими полосами, велось хозяйство самим господином, крупные же барские хозяйства, обрабатывающиеся рабским трудом или свободнонаемным, — явление более позднее.
—	108 —
Одною из формул, в которых выражалась эволюция положения трудящегося люда, было признание в истории народных масс смены рабства крепостным состоянием, а крепостного состояния — вольно-наемным трудом (салариатом). В этой схеме
смешаны юридические категории свободы и несвободы, причем рабы и крепостные относятся к числу людей несвободных, с экономическими категориями несвободных или свободных рабочих (рабов и наймитов), занятых в хозяйстве господина, и несвободных или свободных съемщиков земли (крепостных и фермеров), ведущих свое хозяйство на земле, которая не им принадлежит. С этой точки зрения экономически крестьяне и дворовые люди принадлежали в России до 1861 г. к разным категориям. Господин оплачивает одинаково труд и раба, и свободного наймита натурою или деньгами, но первого по своему усмотрению, а второго по уговору (соглашению) и получает как от крепостного крестьянина, так и от свободного арендатора ренту, в первом случае по своему усмотрению (или по обычаю), во втором по обоюдному соглашению.
— 109 —
Рабство и крепостничество представляют собою широко распространенные формы насильственных социальных уз, формы эксплуатации чужого труда, уже очень смягчившиеся — в вольно-наемном труде и в свободной земельной аренде. Люди несвободных состояний были собственностью своих господ, рабы лично, как одаренный даром слова рабочий скот, крепостные, как необходимый придаток к земле — собственностью, в смысле права распоряжаться самою личностью одних и по своему усмотрению брать у других, сколько оказывалось возможным, хотя бы и тут складывались некоторые обычные нормы. Несвобода ставила людей в бесправное положение. Свободный рабочий и свободный арендатор тоже попали в положение, соединенное с вынужденностью отдавать часть добытого их трудом в чужие руки, но их уже не связывала принудительная прикреп-ленность к личности господина или к его земле, а отношения обеих сторон уже устанавливались их взаимными соглашениями, обоюдными договорами, правда, между далеко не одинаковыми
экономически сторонами, но все-таки не прямым насилием. Впрочем, во всех указанных отношениях устанавливалась известная взаимность: раб работал на господина, господин кормил и одевал раба и давал ему жилище; помещик давал крепостному землю, а тот платил ему оброк и т. д. Обмен услуг или продуктов, хотя бы на условиях неизмеримо более выгодных для одной стороны и крайне невыгодных для другой, имеются и здесь на лицо, как и в других случаях экономического взаимоотношения.
— 110 —
Но потребность удовлетворения материальных нужд создавала союзы и более равноправных членов, притом договорного характера, а не вытекавшие ни из родовой связи, ни из общинного владения землею. Людей связывали во многих случаях не сознание родства, действительного или мнимого, ни вынужденное соседством установление общинно-земельных порядков, а сговоры сообща что-либо предпринимать со стороны людей, не связанных между собою ни родом, ни землею. Через всю историю проходят вольные союзы звероловов и рыболовов, мореплавателей и торговцев, ремесленников одной и той же профессии и пр., и пр., все эти ватаги, артели, цехи и т. д., и т.д., основанные на личных соглашениях со своим особым правом, относя к той же категории и вольные союзы с целями легкой наживы, военные дружины, наемные войска и просто разбойничьи или воровские шайки. Договорные общественные узы не могли быть столь же прочными и всеобъемлющими, какими были естественно складывавшиеся по родству или по земле коллективы, но и они вносили свой вклад в социальное строительство, принимая новые и новые формы, в зависимости от изменений в экономическом, социальном, политическом и юридическом быту. К той же категории союзов принадлежат и современные профессиональные союзы и кооперативы, равно как промышленные к торговые кампании.
— Ill —
Переходим к общественным узам, создававшимся необходимостью защиты коллектива от внешних опасностей. Это также один из источников человеческой общественности, существовавшей еще у зоологических предков человека, как и в остальном животном мире, где он наблюдается, конечно, и поныне. Первобытным людям угрожала постоянная опасность не со стороны только диких зверей, но и от других людей. Война всех против всех гоббзовского естественного состояния (п. 82) была, собственно, не столько борьбою между отдельными людьми, сколько между отдельными коллективами, ордами и родами, возникавшими на почве родственных связей и совместного добывания средств к существованию, хотя, конечно, и внутри коллективов не была устранена возможность ссор, драк, насилий, убийств. Само уже существование общественных союзов до некоторой степени ограничивало настоящую войну всех против всех, создавая известную солидарность между членами орды-рода, но зато, с другой стороны, между самими этими коллективами постоянно происходили войны. Вместо того чтобы самим добывать пищу, можно было отнять ее у другого коллектива, насильно увести отсюда женщин, когда не хватало своих, брать в плен для обращения в рабство (а первоначально и просто для съедения). Явления грабительства одними коллективами других наблюдаются и среди животных, притом даже с такою благоустроенною общественною жизнью, как у пчел, отдельные рои которых занимаются ограблением меда в соседних ульях.
— 112 —
Явления грабительства скопом относятся к категории создания общественных уз на почве удовлетворения материальных потребностей членов коллектива, и уже это приводит к возникновению зачаточных форм военных организаций с их внутренними распорядками, касающимися предводительства, приемов
Происхождение общественных уз нападения, дележа добычи и т. п. Первые социологи устанавливали даже два вида или типа обществ: промышленный, трудовой и военный, разбойный, но, собственно, дело касается только преобладания в том или другом коллективе того или другого из этих двух явлений — мирной работы и грабительских предприятий. Во всяком случае, раз бывали нападения, должны были в ответном порядке возникать и обороны, должны были появляться организации общественных сил для самозащиты с особым предводительством самых опытных, сильных, храбрых членов, как и при организации нападений, т. е. нападение и оборона — только две стороны одного и того же. В военном предводительстве зарождается особый род общественной власти.
— 113 —
Властвование присуще самым ранним ступеням общественной эволюции человека. В благоустроенных обществах насекомых, например у пчел, нет элемента власти: та пчелиная особь, которую римляне величали царем пчел, но которую французы правильнее, в виду ее пола, называют царицей или королевой, оказывается, как это и понято в русском названии ее, маткою (п. 83), единственною во всем рое способною к воспроизведению потомства самкою, у которой нет никакой власти над остальными пчелами, исполняющими свои функции по природному инстинкту, но которая, тем не менее, имеет значение центральной особи в рое, тотчас же распадающемся при ее гибели. Общественность позвоночных уже заключает в.себе элемент властвования. В приемах пестования самкою своих детенышей (например, курицею ее цыплят) мы уже наблюдаем присутствие властвования с ответными актами повиновения детей повелительным зовам своей матери. То же изначала происходило и в человеческих материнских группах (п. 86), состоявших из женщины и ее малых детей. Недаром эту раннюю форму семьи этнологи называла матриархатом. Включение в семью и отца сопровождалось переходом к нему как к сильнейшему и наиболее делавшему для прокорма маленького коллектива;
к нему переходила и власть, сделавшаяся даже одним из институтов цивильного права (вспомним римскую potestatem patriam). Были даже теории, выводившие государственную власть прямо из отцовской, семейно-патриархальной власти, но мы уже видели (п. 86), что не индивидуальная семья была начальной формой человеческого общежития, а коллектив, мыслившийся как род.
— 114 —
Некоторые этнологи стоят на точке зрения матриархального характера первобытных орд, но, во всяком случае, теории родового быта знают только коллективы с родовладыками-мужчина-ми, старшими родичами, стоящими во главе рода «в отца место», представителями умерших родоначальников и их преемников, носителями коллективного родового авторитета (п. 92), истолкователями родовой правды рода и т.д. Родовладыка управлял делами рода, следил за сохранением в нем старины, пошлины, обычая предков рода, освященной его религией (п. 94), и являлся посредником между родом и его богами, предстателем за него перед ними. В роде все происходит по заведенному порядку, исключающему необходимость законодательства и управления в узком смысле слова, но бывают случаи, когда родовая правда нарушается, и вот тогда нужен ее восстановитель, судья: таким судьей и является родовладыка-патриарх. Его судейский авторитет имеет морально-религиозную санкцию как продолжение власти божественных предков, оставивших роду наследие его правды, и как родового жреца, предстателя перед богами. Таким образом, в руках главы рода соединяется то, что потом делается светскою и духовною властью, одинаково требующими повиновения не только за страх, но и за совесть и естественно находящими это повиновение при слабости выделения личности из коллектива.
— 115 —
Кому же, как не владыке рода, быть руководителем и самозащиты рода от внешних врагов? Судья и жрец — это человек, ближе других стоящий к богам, старший, мудрейший, наиболее опытный член рода, власть которого признается всеми, но здесь еще требуются личные качества, которых может и не быть у старейшины, особенно когда нужен военачальник не для обороны, а для нападения, нужны физическая сила и выносливость, неустрашимость, храбрость, находчивость, хитрость, способность к инициативе и властность нрава. Тацит говорит, что древние германцы брали своих королей по знатности рода (ex nobilitate), военных вождей (duces) по личной доблести (ex virtute); это вполне применимо к вопросу о происхождении видов власти.
— 116 —
Обладание судебно-жреческою властью по старшинству приводило к наследственной ее передаче не от отца к сыну, что было позднейшим порядком, а к старшему в роде старейшине. С выделением из рода патриархальных семей и особенно при слиянии родов в новые коллективы выделялись семьи-роды более богатые, более сильные, более знатные, за которыми и признавалось исключительное право на властвование, но и в них наследование власти переходило не по прямой линии, а к старшему как естественному его светскому и духовному главарю. По мере того как отдельные роды сливались в племена, племена — в организации государственного типа, власть сохранялась в руках этих главарей: родовая — в руках родовладык, племенная — в руках советов таких родовладык, но в то же время один из этих главарей мог достигать известной власти и над ними самими, делаться князем целого народца. От Тацита мы узнаем, что у германцев такие князья были выборными на время войны и что только у некоторых народцев эта временная военная власть была уже постоянною и наследственною в одном роде.
— 117 —
Вопрос о процессе интеграции и централизации еще впереди, но нужно теперь же сказать, что если во власти самых ранних глав государств (царей, королей) мы различаем функции судьи-правителя, верховного жреца и военачальника, то потому, что эти три вида власти уже существовали у предшественников такой власти: у племенных князей и родовых главарей, с одной стороны, и воевод — с другой, исполнялись ли функции военных вождей самими этими князьями и главарями или временными носителями военной власти. В первоначальной власти слиты были, можно сказать, по общему правилу, элементы политический, религиозный и военный, которым предстояло потом дифференцироваться, но в самом происхождении этого тройственного комплекса нужно различать судейско-жреческую власть мирного бытия промышленного «типа» общества (п. 112) и специальную власть военных предприятий (военный «тип» общества).
— 118 —
Воеводами могли быть и родовые главари с племенными князьями, как наследственные начальники своих коллективов, или, так сказать, по личной своей инициативе, или по избранию какой-либо группы. Родство и соседство по земле служили основами родового или общинного быта с их прирожденными начальниками, были ли ими старейшины или богатеи, сумевшие прибрать к рукам распоряжение землею, но рядом с невольными союзами, к которым люди принадлежали по своему рождению и в которых сами собою устанавливались прочные обычаи, даже прямо в недрах этих союзов возникали еще союзы вольные (п. НО) с разными целями, среди которых были и военные предприятия (п. 112). Историкам ранних периодов общественности то и дело приходится говорить о дружинном быте, об образовании вокруг какого-либо знатного человека, большею частью князя, особых вольных союзов, дружин, которые так хорошо
Происхождение общественных уз известны из истории германских и славянских народов. Те же явления дружинности наблюдаются и в том, что по своей распространенности в Италии конца Средних веков получило название кондотьерства, которое было уже известно древним грекам (наемные войска), в Риме (войска эпохи триумвиратов), в средневековой и новой Европе (французские кампании с капитанами, швейцарские наемники, армия Валленштейна и т. п.). Распоряжение такою силою, в которой вырабатывались свои принципы и призмы властвования и повиновения, давало возможность военачальникам — были ли они или не были князьями и царями — делаться неограниченными господами, поработителями одинаково и своих соплеменников, и чужих народов.
— 119 —
Занятие военным делом могло специализироваться и вне образования вольных дружин, в которые каждый вступал по личной инициативе и часто по приглашению частных лиц и которые основывались на свободном договоре. Военная служба могла быть исполнением общинного долга, отбыванием повинности перед государством, но не всем населением, а его частью наиболее обеспеченною, и в интересах своего господства, когда воинами делались только более крупные землевладельцы: история знает много таких военных классов, сословий, каст, привилегированных групп населения, делавших из военного дела свое ремесло, что уже относится к числу явлений социальной дифференциации, как и возникновение вольных дружин, военно-профессиональных союзов.
— 120 —
Военная деятельность вольных дружин и специальных сословных групп играет большую роль в образовании принудительных общественных уз, когда путем завоеваний сплачивались воедино бывшие прежде самостоятельными коллективы, порабощались победителями целые населения, превращались в рабов,
в крепостных, в подданных народа-покорителя, или когда внутри коллектива происходил захват власти при помощи военной силы. Таковы были греческие тираны, отличавшиеся от старых царей (басилевсов) тем, что за ними не было наследственной власти и жреческого достоинства. Такой же характер имели итальянские князья (prin cipi) конца Средних веков, столь отличные от прежних феодальных князей, в основе власти которых лежало крупное землевладение. Ни реформы, ни аграрные связи первоначальной монархической власти, а только военная сила позволяла этим тиранам и князьям делаться единоличными главами своих государств. Место старой общинной правды, истолкователем которой, хотя бы иногда неверным и своекорыстным, являлся прежний глава коллектива, занимала теперь личная воля.
— 121 —
Известно, какую роль играли завоевания в истории образования государств. Некоторые социологи готовы были видеть в самом государстве вообще не что иное, как организацию, имеющую своею целью господство меньшинства над большинством, а своим исходным пунктом — покорение одним коллективом другого. Политическая интеграция, действительно, очень часто совершалась путем насильственного подчинения себе одною государственною единицею других, но это не был, на самом деле, исключительный способ политической интеграции. Другим способом было более мирное срастание мелких коллективов в более крупные, а последних в еще более крупные. Оба пути шли параллельно, очень часто, однако, перекрещиваясь и совпадая. Роды не жили изолированно, каждый сам по себе, и не только враждовали между собою. Между членами разных родов могли заключаться браки (эксогамия, ср. римское jus connubii), возникать торговые отношения, возникать военные союзы для обороны (и для нападения), устанавливаться религиозное общение и т.п., и из нескольких родов образовывалось племя, постепенно еще более внутренне объединявшееся потом и стиравшее границы родовой обособленности. Если в роде,
Происхождение общественных уз в сельской общине некоторые общие дела, которые требовали нового решения и согласия всех отцов семейств и домохозяев (в сущности, это одно и то же), вершились на их сходе, то такие же сходы (веча) собирались и в пределах племени, или, по крайней мере, общие дела рассматривались на совете родовых главарей, один из которых по тем или другим причинам выделялся из них, возвышался над ними и делался племенным князем. И несколько таких племен интегрировались в более крупную общину, государство — со своим вечем, своим советом старейшин, своим главою (царем, королем, князем). Племя или весь народ (в государственном, а не этнографическом смысле) строили в целях обороны и спасения, во время войны, женщин, детей, скота, домашнего скарба, город (укрепление), заводили общий рынок для взаимного обмена произведениями своего труда, удовлетворяя потребностям хозяйственной интеграции (п. 103) и устраивали общие игрища и богомоления.
— 122 —
Это был, выражаясь греческим термином, синойкический путь образования политических организмов, путь федеративный, идя по которому, коллективы срастались воедино, сохраняя и свою особенность, и возводилось новое строение по типу вошедших в состав его частей. Государство являлось тоже замкнутым целым; принадлежность к нему также обуславливалась рождением в нем и от родителей, бывших его членами; в нем возникали свое обычное право и поклонение общим богам-покровителям; во главе его становился царь, который от родовых старшин и племенных главарей, в виде социального наследия, имел достоинства судьи, жреца и воеводы. В этом государстве на ранней ступени его развития еще не было поставленных царем чиновников: все функции власти на местах отправлялись прежними родовыми и племенными главарями, которые могли быть уже вместе с тем и господами сельских общин, но продолжали занимать свои места по старому обычному праву и действовать по тому же праву, а не на основании приказаний
свыше. Это — система широкой автономии родовых и племенных союзов, полная децентрализация власти, причем и общее войско на первых порах является не чем иным, как федерацией местных ополчений под предводительством их естественных вождей. Только по мере усиления центральной власти появляются у нее свои органы исполнения и принуждения, чиновничество (бюрократия) и войско (армия), которые, оторвавшись от общинной основы, делаются как бы особыми органами власти со специальными функциями, обособленными профессиями, даже своего рода самодовлеющими организмами. И только тогда же государственная власть могла делаться абсолютною.
— 123 —
Создавшееся таким путем раннее государство, прежде чем вступить на путь завоеваний или сделаться добычей завоевателей и утратить свою самостоятельность в качестве простой области более обширного целого, возникало в эпохи уже подвинувшейся вперед дифференцированности населения. В нем уже были знатные, привилегированные роды-семьи, были знать и простонародье, были богатые и бедные, свободные и рабы, были люди разных профессий и вместе с этим зародыши политической и социальной борьбы. Население, однако, в лице свободных и особенно знатных сохраняло свою самодеятельность на общинных сходах, на племенных и общенародных вечах; на общих съездах местных главарей. Поэтому власть главы государства в принципе не могла быть абсолютной, тем более что в общем сознании жил завещанный предками закон народной правды. Но в этот же строй внедрялся другой — со стороны превращения свободных земельных общин в барские поместья (п. 107), со стороны превращения носителей старой обычной власти в господ, со стороны образования у носителей центральной власти зависимых только от нее органов, особенно собственной военной силы, и замены обычного права личным произволом.
— 124 —
Мы рассмотрели в предыдущих параграфах (п. 102 и сл., п. 111 и сл.) возникновение экономических и политических уз на первых, более ранних ступенях человеческой общественности: одни из них вырастали на почве добывания средств к существованию, другие вытекали из нужды в защите от внешней опасности. Но с самого же начала была еще потребность упорядочения внутренних отношений, обеспечения личности и ее достояния, обеспечения общественного мира, и прежде, нежели народы и их правители начали законодательствовать или искусственно создавать право, оно уже зародилось и развивалось в виде обычаев, имевших значение норм поведения людей и норм отношений между людьми (п. 91). Обычное право не было чем-то изобретенным кем-либо, придуманным наперед, но складывалось чисто генетическим, эволюционным (п. 64) путем жизненной практики, однообразных действий в одинаковых обстоятельствах, одобрительного подражания со стороны всех, накопления прецедентов, охраны складывающегося обычая социальным авторитетом (п. 91), санкции, которую ему давала вера в его мудрость, исконность и происхождение от божественных предков. Мы видели уже, что самое раннее право брали под свою охрану установившиеся формы брачных и семейных отношений (п. 98), с одной стороны, и поземельных (п. 106), с другой, т. е. две весьма важные сферы социальной жизни. Кроме того, и весь строй жизни имел свою юридическую санкцию в сознании членов общества, и сама власть была не только фактом, но и правом, не только делом силы, но и проявлением правды, как бы, на наш взгляд, последняя ни была несовершенна и как бы часто ни происходили случаи злоупотребления властью. Право возводило обычные фактические общественные узы на степень предметов веры, на наш взгляд, часто наивной и неразумной, но все-таки веры, тоже связывавшей людей воедино в сознании, так сказать, общей подзаконности, необходимости подчинения общим нормам жизни. Вместе с языком, по которому человек отличал свой народ от других, обычаи,
воплощавшие в себе правовые нормы народа, всегда также были общенационального спайкою.
—	125 —
Если уже различать в обществе нечто основное и нечто надстроенное (п. 15), то право должно рассматриваться как нормативная надстройка над фактическими отношениями экономики и политики. Семейные, имущественные, государственные отношения на деле складываются в непосредственном процессе жизни и то и дело уклоняются от норм права, даже прямо их нарушают, причем само оно бывает бессильно в борьбе с этими уклонениями и нарушениями, но оно все-таки морально и социально воспитывает людей, вызывает в них сознание правовых уз между ними, развивают чувство уважения к законным требованиям других и всего общества, внушает представление об обязанностях единицы по отношению к себе подобным, чувство долга по отношению к обществу и государству. Одним словом, и право является одним из факторов, образующих общественные узы.
—	126 —
Никакие политические, экономические и юридические отношения не были бы возможны, если бы у людей не было способности к психическому взаимодействию, но многие виды этого взаимодействия и порождаемые им явления духовной культуры не существовали бы, если бы между людьми не складывались социальные отношения государственного, хозяйственного и правового порядков. Вне неорганизованного общества не могли бы возникнуть ни религия, ни наука с философией, ни литература с искусством, в частности же, в теснейшей связи с общественною организациею, особенно с государством и правом в их историческом бытии, связана религия. Мы видели, что первую идеологическую санкцию праву давала религия (п. 59) и что ранняя общественная власть была и светскою и духовною,
а политическая община — и религиозною, государство — своего рода церковью (п. 55). Сознание людьми своей принадлежности к тем или иным коллективам распространяется и на область религии: уже принадлежность к роду определяла принадлежность к его культу, как было потом и с принадлежностью к нации или к государству. Семейно-родовые, национальные, государственные узы были и узами религиозными, когда же религии отрешались от национальных и политических рамок, вероисповедные узы получали и отдельное бытие. В эпоху религиозных войн XVI-XVII вв. сознание католиками разных народностей и разных стран принадлежности своей к единой церкви было настолько обострено, что католики-французы и католики-немцы чувствовали себя ближе одни к другим в двух разных государствах, чем к своим одноплеменникам в каждом из этих двух государств. Теория экономического материализма, делающая из религии лишь идеологическую надстройку над реальным базисом социально-классовых отношений, совершенно не принимает в расчет многообразия общественных уз, существующих между людьми.
—	127 —
Взаимное тяготение людей друг к другу объясняется не одним инстинктом, создающим брачные и семейные узы, расчетом, заставляющим людей искать сотрудничества друг с другом и взаимопомощи, но и привычкою находиться в общении с другими, привычкою, делавшеюся второю природою. Между людьми происходят не одни деловые отношения, из которых вырастают народное хозяйство, государство и право, но и такие, которые ни под одну эту категорию не подходят. Людям доставляет удовольствие самое общение с себе подобными, соответствующее их потребности в известном нервном возбуждении, какое вызывается и разговорами, хотя бы и бездельными, и совместными забавами и играми, пением и плясками, зрелищами, совместными упражнениями. Та же потребность собираться вместе, участвовать в коллективных действиях, отдавать себя
во власть общего настроения проявляется и в общественном культе, в его обрядах, в его праздниках. В этой потребности нервного возбуждения — корень интеллектуальной и художественной деятельности, и как раз пение и поэзия, музыка и пляска, без которых не обходились древнейшие обряды культа, были тоже факторами духовного сближения людей. Люди исстари собирались в одно место в большом количестве не только для работы, для войны, для решения общих дел и т. п., но и на разные «игрища», как выражается наша летопись, или праздники, то, следовательно, для забавы, то для богомоления. Центрами, привлекавшими к себе по временам население маленького государства, были не только города как места, где вершились на вече все дела, не только рынки, где шла продажа и покупка, но также и места богослужения.
—	128 —
Вся область так называемого фольклора, народных песен и игр, пословиц, поговорок, прибауток, загадок, свадебных и погребальных обычаев и обрядов, включая в эту категорию и детские забавы, конечно, не есть серьезное дело жизни, но все это не только возникло на почве психического взаимодействия между людьми, начинающегося еще в детском возрасте, но и само служило цементом общественной спайки, развивая в людях общительность, взаимное благоволение, бескорыстный альтруизм. Много в фольклоре хранится черт старого социального быта — еще из седой древности, например, в виде пережитков, — но многое связано и с серьезными сторонами жизни. Укажем хотя бы на символизм и обрядность в обычном праве, когда словом, формулой, жестом, сложною обрядностью запечатлевались в памяти и санкционировались юридические акты.
—	129 —
С фольклором особенно тесно связано все обычное брачное право первобытных времен. Наука воспроизводит формы
этого права отвлеченно, схематически, в жизни они воспринимались в свое время в виде наглядных символов, в конкретных образах, бывших своего рода общепонятным языком, которым жизнь говорила воображению и чувству. Этот язык был тоже общим языком народа. Сознание принадлежности к национальному коллективу, хотя бы и за пределами данного государства, основывалось на общности языка, фольклора, символов и образов, обрядности и обычаев. Экономическая интеграция — одно, политическая — другое; они могут и не совпадать между собою, одна другую опережая, одна от другой отставая (п. 44), но рядом с ними, как явление особой категории, происходило образование национальностей, связанных общими культурными признаками и сознанием взаимного духовного родства. Общие верования и формы богопочитания имели такое же значение в выработке национального самосознания. Универсальные религии, говорящие не тем или иным народам, а людям вообще — явление позднейших исторических эпох.
— 130 —
Таков генезис человеческой общественности. Уже на начальных стадиях своей эволюции человек является перед нами животным общественным, носящим в себе все богатое содержание общественной жизни исторических времен. Из этой психической природы человека объясняется вся совокупность общественных уз, какие только способны объединять людей и фактически, и в их сознании. Одни из этих уз создаются вне их сознания и помимо их воли к созданию данных форм, в создании же других, наоборот, наблюдается сознательное намерение. Один французский социолог, разбирая противоположные теории общества, как общественного договора и как организма, примиряет обе точки зрения в понятии «договорного организма», осуществляющегося путем сознания и желания самого себя (se concevant et se voulant soimeme). Род является примером органического, генетического (по терминологии Лестера Уорда,
п. 64) происхождения и развития, дружина — примером происхождения и развития договорного, антропотелеологического (по указанной же терминологии). Таких параллелей можно указать много, но в конце концов нельзя не признать, что исходным пунктом эволюции был органический генезис в силу инстинкта, а не расчета. Однако сознательность и преднамеренность стали все-таки довольно рано внедряться в эту органическую эволюцию.
Глава 3
Взаимоотношения политики, экономики и права в социальной жизни
— 131 —
Социальные науки, в тесном смысле, изучающие не просто коллективно-духовную жизнь человека, а его общественность практического характера, и в своем чистом и в прикладном виде, и в разных постановках: описательно-повествовательной (с догматической и исторической точек зрения), с одной стороны, и общетеоретической (как экспликативной точки зрения — в понимании сущего, так и с точки зрения нормативной — в построении должного), обыкновенно разделяются на юридические, политические и экономические с основными в них понятиями права, государства, народного хозяйства. Это деление возникло эмпирическим путем, между прочим, в связи с преподаванием этих наук в высшей школе. Еще в средневековых университетах образовались юридические факультеты для преподавания «обоих прав» (светского и церковного), и в них с течением времени накопились разные «права»: гражданское (цивильное) и уголовное, с их судоустройством и судопроизводством, государственное и церковное, административное (полицейское) и финансовое, торговое и международное, с их подразделениями и подотделами (семейственного и имущественного права в цивильном, конституционного в государственном, бюджетного в финансовом; отдела частного права в международном). К этим правовым дисциплинам прибавилась на юридических факультетах
еще политическая экономия со статистикой, а потом по образцу юридических факультетов стали создаваться экономические с преподаванием в первую голову политической экономии (общей теории народного хозяйства), истории экономического быта и экономических учений, экономии сельского хозяйства, промышленности и торговли (не торгового «права»), науки о финансах (не финансового «права»), экономической географии и т.д. Еще раньше начали формироваться и специальные факультеты для преподавания политических наук с государствоведением во главе (не в образе только государственного «права» и разных его разветвлений и юридических и экономических аспектов).
— 132 —
Вопрос теперь в том, касается ли деление это разных точек зрения на общественные явления как предмет всех социальных наук или же самих этих явлений. В биологии анатомия и физиология изучают одни и те же организмы и органы в их строении (анатомия) и в отправлениях (физиология), но это касается одинаково разных сторон самой органической жизни (или систем пищеварения, кровообращения, мозговой и нервной деятельности). Или еще, для примера, в лингвистике различаются фонетика (учение о звуках), морфология (учение о формах), семасиология (учение о значении слов), синтаксис (о построении речи), но в самом языке различаем категории имен (существительных, прилагательных и числительных с местоимениями) или глаголов, или служебных частиц (предлогов и союзов). Спрашивается: в аналогии с чем находится деление социальных наук на три обычные категории?
— 133 —
Уже римские юристы разделяли право, научному познанию которого положили основание, на право частное (приватное), касающееся отдельных лиц, и общественное (публичное), имеющее отношение ко всему обществу. Современные юристы тоже
делят всю область права на приватное (цивильное) и публичное, относя к одному гражданское, административное, уголовное церковное, международное, в публичном смысле, судоустройство и судопроизводство. Выходит, следовательно, что нормальному воздействию права подлежат не одни отношения между собою частных лиц (брачные и семейные, имущественные и обязательственные, в том числе и торговые), но и само государство со своими органами (законодательными, административными и судебными) и что, таким образом, и государство входит в число предметов правоведения, т. е. изучается с юридической точки зрения. С другой стороны, государствоведение не может быть сведено к одному государственному «праву», ибо в науке о государстве могут быть и другие точки зрения, имеющие в виду больше факты действительности, чем нормы права, как, впрочем, это может быть и в изучении фактических отношений в гражданском обороте.
— 134 —
Наука о народном хозяйстве получила название политической экономии, но в немецком ее обозначении, как «национальной» экономии, произошло отделение экономического (хозяйственного) от политического (государственного), а само название хозяйства народным или национальным указывает на аполитичность этой науки. Однако и в хозяйстве, как и в праве, различаются понятия хозяйства частного и государственного. Выходит и здесь, что предметом экономической науки может быть и само государство, что экономическая точка зрения может быть и в госу-дарствоведении, где и возникает такая амфибия как наука о финансах. Вот, значит, две точки зрения — юридическая и экономическая — в самом государствоведении, поскольку речь может идти о государственном праве или о государственном хозяйстве.
Лично я отнес бы уголовное право к приватному, поскольку оно касается норм поведения отдельных лиц, запрещения им совершать известные деяния против отдельных же большей частью лиц.
— 135 —
Рассматривая частные отношения отдельных членов общества между собою, мы опять-таки различаем в одном и том же разные стороны и, следовательно, становимся на разные точки зрения. Важными отделами цивилистики, т. е. изучения частного права, являются учения об имущественных и обязательственных (в том числе торговых) отношениях, но, в сущности, те же отношения только в другом аспекте, с другой точки зрения изучаются и политической экономией. Поэтому можно и о праве говорить с экономической точки зрения, и о народном хозяйстве — с юридической: одно переходит в другое. Право охватывает и хозяйственные отношения, а также и другие, когда касается жизни, безопасности, чести и т. п. отдельных лиц или отношений между личностью и государством, равно как взаимных отношений органов государства, и подобно этому народное хозяйство также имеет фактические стороны, остающиеся вне воздействия права, например, реальной деятельности людей.
— 136 —
Таковы в общих чертах отношения права и хозяйства к государству и между собою. Поскольку право и хозяйство мыслятся по отношению не к государству, а к частным лицам, мы рассматриваем совокупность последних как «общество» не в его общем, генерическом смысле, а в специальном «гражданского общества», как чего-то отличного от государства, в каковом социальный строй в его экономических и правовых формах различается от политического строя. В этом смысле понятно выражение: общество и государство. Общество в специфическом смысле — это совокупность граждан, взятых в их взаимных практических и духовных отношениях (между прочим, моральных, религиозных и т. д.), государство — это организация властвования над обществом, управления им, упорядочения в нем частных отношений; организация, имеющая тоже свою хозяйственную и свою правовую стороны и вместе с тем оказывающая влияние на хозяйственную и правовую жизнь «общества».
— 137 —
Право различает между лицами и вещами, из которых только первые могут быть его субъектами, тогда вторые — только его объекты, каковыми и были, по учению римских юристов, рабы (не personae, a res). Но для права и правоведения, кроме физических лиц, существуют еще юридические лица, коллективы, обладающие особыми правами, могущие, следовательно, считаться субъектами прав. Поэтому частное, приватное или цивильное право не есть исключительное право физических лиц, но и лиц юридических, которые однако и остаются таковыми и пребывают в ведении приватного, а не публичного права. И в экономической сфере хозяева могут быть не только отдельные личности, но и коллективы, что, однако, не превращает их хозяйства в государственное. Нужно отличать союзы частных лиц, осуществляющих особые свои цели, от коллективов, осуществляющих цели всего общества. Среди юридических лиц, существующих в общественной жизни, есть одно, столь отличное от других и над ними возвышающееся, что в нем мы олицетворяем и с ним отождествляем само общество как внутренне объединенный и организованный коллектив. Это и есть государство.
— 138 —
Первым таким коллективом с природою юридического лица был первобытный род («мир — велик человек»), краеугольный камень политической эволюции. Ни хозяйство, ни право, имеющие, в сущности, значение совокупности фактических отношений и их норм, не могут быть названы индивидуальными бытиями, сверхличньнци существами, юридическими лицами (как нация духовною или моральною коллективною личностью). Хозяйственные и правовые связи могут существовать между гражданами одного государства и гражданами другого, но согражданами одного государства, своими в нем (ср. п. 88), и, следовательно, членами одного и того же государственного общества они могут быть только в пределах государственной
территории, входя в состав его населения не по фактическому месту жительства, а юридически, сознавая свою принадлежность к нему, повинуясь существующей в ней власти, как власти именно над этой ограниченной территорией, над этим определенным населением. Все представления об обществе как об организме возникали на почве отождествления общества с государством, и когда мы мыслим общество не как общественность или совокупность общественных отношений или явлений, а как некоторое обособленное бытие, единичное существо, мы усматриваем это целое в государстве со всем, что находится в государстве, с его населением (специфически «обществом»), с его хозяйством, с его правом. Все, что касается этого целого и всего его «общества», в отличие от всего касающегося только отдельных членов общества и частных их соединений, и получает обычно название политики.
— 139 —
Условимся здесь пользоваться этим термином для обозначения всего относящегося к государству, к деятельностям, ставящим себе государственные цели, к деятельности самого государства в отношении «общества», все же хозяйственное в «обществе» и государстве будем называть экономикой. Это более отвлеченные понятия, нежели понятия государства и хозяйства, ближе по степени абстрактности стоящие к понятию права. В этом смысле и взято название настоящей главы как «взаимоотношения политики, экономики и права», а не государства, народного хозяйства и права. Самое название «политика» происходит от греческого слова «полис» (город и государство), как «экономика» — от двух греческих слов: «экое» (или «ойкос», дом) и «номос» (закон), что вместе значит домоправление. Оба слова употребляются у нас в качестве и названия наук, и обозначения категорий отношений. В дальнейшем оба термина будут употребляться во втором смысле.
— 140 —
У государства, в лице его властей, как и его политических деятелей, не находящихся у власти, бывает своя в первом случае действующая и только желательная во втором политика как во внутренних, так и в международных отношениях, т. е. известное направление государственной деятельности >.о отдельным вопросам самого бытия государства, его безопасности, спокойствия, благосостояния, развития и пр. В числе предметов государственного воздействия мы находим и экономику, и право: у государства может быть своя экономическая политика в отношении к собственному «обществу» и к другим государствам, и своя политика юридическая (политика права). Между политикою, с одной стороны, и экономикою и правом — с другой, существует взаимодействие. Только что было указано на экономическую и правовую политику государства, но это обозначает не иное что, как вмешательство государства в хозяйственную и в правовую жизнь общества. Кроме того, выше (п. 136) были отмечены государственное хозяйство и государственное право. Первое вместе с совокупностью всех частных (индивидуальных и коллективных) хозяйств составляет, как и они, лишь часть народного хозяйства, и состояние этого целого отражается и на интересующей нас здесь части, в чем проявляется влияние экономики на политику. Государственное право и право цивильное, равным образом, составляют только части действующего права, общее состояние которого влияет и на интересующую нас здесь его часть, в каковом влиянии заключается влияние права на политику. В общем, значит, политика может влиять на экономику и на право, а то и другое — на политику.
— 141 —
То, что мы рассматриваем здесь как взаимодействие политики, права и экономики, кстати сказать, очень характерно вообще для социальных явлений, взятых во всей их сложности. В сущности, здесь мы имеем дело, пожалуй, даже не столько
с разными сторонами одного и того же явления, сколько с разными точками зрения на одно и то же явление, в котором мы находим разные стороны, будучи готовы рассматривать их как слагающие его элементы, тогда как явление представляет собою всегда неразрывную цельность, а если и разложимо, то лишь на элементарные факты, его образующие, каковыми и нужно считать отдельные действия отдельных людей.
— 142 —
Возникновение у государства своего хозяйства и начало экономической политики государства относятся к явлениям более поздним. Первоначальное народное хозяйство было совокупностью частных хозяйств, а государственные нужды удовлетворялись средствами самих правителей и их слуг из принадлежавших первым и из раздававшихся вторым честных же хозяйств, причем, и долго потом, когда начала действовать налоговая система финансов, государственное имущество продолжало быть частным — государевым имуществом. То, что позднее можно называть уже государственным хозяйством, строилось по типу хозяйств частных: имения князей, королей и царей эксплуатировались так же, как и имения поземельной знати, а когда стало развиваться денежное хозяйство и образовывались фирмы богатых купеческих домов, их приемы и порядки и служили образцами для устроения государственных финансов. Государство нередко отдавало в частные руки собирание налогов (откупная система). Одним словом, формы государственного хозяйства складывались под влиянием форм хозяйства частного, политика шла только по следам экономики.
— 143 —
Вместе с тем и регулирование государством хозяйственной жизни общества относится к числу более поздних явлений исторического бытия народов. Хозяйственный строй в каждом госу
дарстве складывался сам собою, развивался по своим законам, пока само государство ограничивалось выполнением немногих функций частными средствами правителей. Но когда государству понадобились от населения службы и дани, оно стало не только вообще извлекать из экономики населения материальные средства, но и вторгаться в его хозяйственную жизнь, имея в виду, прежде всего, фискальные цели. Одна потребность государства в слугах и в войске отражалась на изменениях, которые вносились властью в аграрные порядки (раздача бенефициев на Западе, поместий у нас и т. п.). Что касается до мер, которые предпринимались для наполнения казны, то они были весьма разнообразны: правительства даже сами пускались в торговлю, создавали монополии, торговые кампании. Только с течением времени чисто фискальные заботы перестали быть единственным мотивом экономической политики государства, когда правительства начали брать на себя задачи развития национального богатства или ограждения труда от эксплуатации капиталом. Конечно,я не в указанных только формах политика влияла на экономику: здесь взяты только немногие примеры.
— 144 —
Что было с экономикою, то было и с правом. Глубоко ошибались те, которые думали, что право есть создание государства. Право старше государства, правотворчество началось раньше, чем могла начаться какая бы то ни была, сознательная политика. Обычаи складывались сами собою и получали свой авторитет не от велений власти (п. 61). Сами политические отношения властвования, управления, предводительства на войне выливались в обычные формы, которые только позднее стали регулироваться законами государства. Конечно, в фактической политике, которая по существу самой власти, опирающейся на силу и могущей быть произвольною, начала рано отрешаться от сдерживающего начала права, очень рано стали проявляться
своекорыстие, личный произвол, насильственность, тиранический деспотизм, исчезали всякие намеки на какое бы то ни было правосознание, и политика эмансипировалась от права, однако, представление о должном и недолжном, о позволительном и непозволительном не пропадало, и позднее государственные формы стали создаваться под влиянием более развитого правосознания. В понятиях «государственного права» и особенно «правового государства» заключается мысль о том, что политика должна подчиняться праву.
— 145 —
Право, как только что было сказано, не было созданием государства, но это не помешало государству сделаться одним из факторов правотворчества. Обычное право складывалось путем подражания бывшим примерам, прецедентам, в чем участвовала и судебная практика государства, действовавшая по народной правде. Возможность правотворческой деятельности судьи известна хотя бы на основании примера римских преторов, эдикты которых сделались одним из важнейших источников всего римского права. Особенно же проявлялась правовая политика государства в актах его законодательства, происходило ли последнее на народном вече, в сословном сейме, в парламенте или путем царских указов, министерских распоряжений и пр. То или другое право этими способами создавалось тою или другою политикой, смотря по тому, кем создавались и в чьих интересах возникали новые юридические нормы. Политика прежде всего есть область интересов, разрешение вопросов по принципу целесообразности, и в этом отношении она чужда праву, во главу угла всех своих построений полагающего не пользу, а справедливость. Только от правового государства можно ожидать действительно правовой политики, т. е. известного образа действий, не только направленного на право, но и руководимого идеей права.
— 146 —
Государство, которое на первых порах было почти исключительно только организацией общественных сил для защиты извне и охраны внутреннего мира, мало-помалу перестало ограничиваться этими чисто отрицательными функциями и начало играть творческую роль в областях и экономики, и права. Смотря по тому, кто овладевал государственным властвованием, экономическая и юридическая политика принимала то или другое направление: на ней отражалось то отношение, в каком государство находилось к «обществу» и каков был состав последнего. В военно-бюрократическом государстве, где власть отрывалась от своих общественных основ, дабы покоиться только на внешней силе (п. 122), политика в вопросах экономики и права была одна, в государстве, допускавшем участие во властвовании общественные силы, она должна была быть другою: в первом случае это могла быть только политика своекорыстия и произвола, во втором — она сообразовалась с интересами и взглядами самого общества, поскольку и насколько направление политики зависело от него самого или отдельных его элементов. Крайними понятиями в этой области являются деспотия и демократия, между которыми история знает великое множество переходных форм и сочетаний единоличной власти с участием общественных сил или взаимоотношений между тою и этими.
— 147 —
Аристотель делил формы правления по тому, находилась ли власть в руках одного, немногих лучших или всех, и рядом с тремя правильными формами называл три извращенные, смотря по тому, действовала ли власть в общих интересах или только в интересах правящих. Монархии (басилии, царству) соответствовала во втором ряду тирания, аристократии — олигархия, политии (гражданству) — демократия (господство одного демоса), или же демократии (в смысле всего народа) — охлократия
(господство черни). Действительно, власть может действовать более или менее или в интересах всех, или в интересах некоторых, иметь в виду целое или только некоторые его элементы. Политика бывает и в монархиях — деспотическою, династическою, бюрократическою, сословною (дворянскою), классовою (буржуазною), демократическою, а сословная и классовая политика может существовать и в республиках, да и демократическая политика может быть разных социальных оттенков. При одном и том же правлении отдельные меры могут приниматься и в общем, государственном интересе, и в исключительных интересах той или иной социальной группы.
— 148 —
В начале государственного развития наблюдается бесформенная демократичность с зачатками аристократичности, общим же ходом социальной эволюции было везде ослабление демократичности с соответственным усилением знатных, «родовитых» людей и богатых господ земли. Общенародные веча заменялись съездами знати, над членами земельных общин вырастала господская власть (п. 107), свободные люди делались крепостными и т. д. Государство зарождалось в обществе, уже экономически дифференцированном на классы с разными интересами и стремлениями, причем фактическая привилегированность знатных и богатых принимала характер юридического института, т. е. класс делался сословием с особыми, только ему присущими, правами. Чем более в экономической и правовой политике проявлялась забота об интересах государства как целого и об общем благе, тем оно было ближе к тому, чем должно было быть по отвлеченной своей природе, как ее понимала теоретическая политическая мысль, и наоборот — чем больше политика делалась орудием классовых интересов и стремлений, тем более и экономика, и право данного общества давали поводов смотреть на государство, как на простую организацию господства меньшинства над большинством.
— 149 —
Такой результат мог получаться не только в аристократических республиках или в средневековых сословных и в новых цензовых монархиях, но и в монархиях неограниченных, во всяких деспотиях, абсолютизмах и самодержавиях. Одно из преимуществ монархии защитники этой формы видели в том, что монарх может возвышаться над сословиями, классами и партиями и поэтому действовать во имя государственного интереса или общенародного блага, но на деле это было далеко не так, а если и происходило отрешение от исключительной сословности, то не во имя даже общегосударственного интереса, а в интересах самодовлеющей власти и ее бюрократических и военных органов.
— 150 —
Такая, как можно сказать по примеру Аристотеля, извращенная политика (классовая и абсолютистская), на самом деле постоянно наблюдаемая в истории народов, отрицательными своими сторонами гибельно отражалась и на экономике, и на праве. Такая политика часто материально разоряла целые государства, как то было во Франции перед Великой революцией в результате абсолютизма власти, но такая политика гибельно отзывалась и на праве, не только задерживая его естественное развитие, но и своим произволом и неуважением к праву разрушая правосознание в самом обществе, что было в той же Франции перед той же революцией. Политика может быть вредною и бывает таковою не только для общества, но и для самого государства, и для его духовной культуры. Когда государство всеми средствами своей мощи задерживает ради сохранения своих старых форм свободный рост экономических сил и борется с развитием общественного правосознания, оно только нарушает равновесие общественных сил и само себя приводит к катастрофе.
— 151 —
Велика сила государства и в малом, и в большом, а также велика его сила и по отношению к условиям материального и морального благосостояния людей, но, в сущности, ему не дано власти что-либо создавать в нарушение экономической и правовой эволюции. Возникшие помимо государственного воздействия и питающиеся своими жизненными соками из общества экономика и право имеют свою логику развития. Экономика и право вырастают на том же самом корню, что и политика, и, находясь в постоянном взаимодействии, и та, и другая, и третья зависят от самых глубоких процессов, происходящих в самом обществе, в условиях его материального существования и в его психике, в самочувствии и настроениях, в мыслях и желаниях, в стремлениях и привычках отдельных людей и целых их групп и классов. Взаимодействие политики, экономики и права более доступно на поверхности социальной жизни, нежели в ее глубинах, в непосредственном ощущении потребностей, в инстинктах, в привычках, в разных подсознательных процессах народных масс. Все это — такие явления, которые подготавляются исподволь и медленно, медленно же и протекают, а, обнаружившись сразу, не сразу, однако, исчезают. Нет ничего консервативнее, как данный общественный строй в его экономических и юридических элементах, а если в политике с большею легкостью происходят вспышки и потрясения, то не так-то легко им бывает сразу же изменять веками сложившийся социальный строй и народное правосознание: в новом все-таки возрождается старое. Сама революционная политика в случаях этого рода возвращается к старым приемам.
— 152 —
Выше был поставлен вопрос: касается ли разделение на политику, экономику и право существа дела или точки зрения на один и тот же предмет (п. 133). Категорический ответ на него
затруднителен, ибо дело идет о вещи слишком сложной, чтобы можно было дать по вопросу какую-либо точную формулу. Во всяком случае, государство, хозяйство и право не три части общества: обществом, в широком смысле, является только государство, да и то как широкий организм (или механизм), мы отделяем его от «общества», в тесном смысле, в смыслах экономическом и правовом, а в таком случае перед нами здесь три стороны в бытии одного и того же целого, но опять-таки не вполне соизмеримые, поскольку экономика относится к фактическому, а право нормативно. Наконец, одно и то же социальное явление может рассматриваться с трех точек зрения, как, например, финансы, которые для государства ведь одно (бюджетная функция законодательной власти), для экономиста — другое (часть государственного хозяйства), для юриста — третье (финансовое право). Это — и три ряда параллельных явлений, хотя взятых и не в одной плоскости, разные стороны одной и той же организованности общества, и особые точки зрения на одни и те же предметы. Между прочим, и личность берется тремя категориями социальных наук в разных своих аспектах: в политике это — подданный или гражданин (пассивное и активное состояние), в праве — субъект или объект, в экономике — производитель и потребитель. Специальные общественные науки изучают общество в его бытии государственном, правовом и хозяйственном, но задача социологии — объединить и обобщить выводы этих наук в высшем синтезе (п. И), показать, какие взаимоотношения существуют и взаимодействия происходят в обществе, взятом в его цельном, нераздельном существе.
— 153 —
В это понятие общества три главные отрасли социальных наук внесли каждая свою особую черту. От государствоведе-ния социология унаследовала представление об обществе как об ограниченном в пространстве извне и организованном внутри целом, имеющем свою историю во времени и подвергающемся в строении своем переменам. Политическая экономия создала
представление об обществе как о хозяйственном коллективе и, что особенно важно, первой из социальных наук заговорила о существовании законосообразности происходящих в обществе явлений. Правоведение, дольше других социальных наук игнорировавшееся социологами (п. 62), вносит в понятие общества еще понятие личности, приучая смотреть на отдельных людей не только как на членов государства и созидателей хозяйственных благ, но и как на самодовлеющие личности, предъявляющие друг к другу и ко всему обществу известные притязания относительно своей жизни, своей безопасности, своего достоинства, своего достояния и благосостояния.
— 154 —
Социология сделалась общею почвою, на которой стало происходить сближение общих теорий государства, права и народного хозяйства, и социологическим пониманием общества приходится одинаково пользоваться представителям этих трех отраслей здания. Было бы, впрочем, ошибочно думать, что социология призвана быть суммою общих теорий государства, права и народного хозяйства и соответственно с этим разделяться на политическую, экономическую и юридическую части. Нет, социология берет общество интегрально, имея в виду, что государство, право и народное хозяйство, обособленно взятые для изолированного изучения, существуют только в абстракте, что реально нет государства, в котором не было бы права и хозяйства, что нет хозяйства без государства и без права, и что нет, наконец, и последнего без первых двух. Их взаимоотношения и взаимодействия идиографически изучаются историками, причем этим путем создается материал для характеристики типических форм связанности явлений всех трех категорий, а работы специалистов этих отраслей знания в смежных областях подготавливают теоретические обобщения для социологического синтеза. Для пользы самой науки нужно, чтобы социологи были специалистами в каких-нибудь общественных науках, включая в их число и историю, хотя бы отсюда и получался некоторый
уклон в сторону одной из этих наук, лишь бы только не отрицалась общая почва социологии и принималось за основу социологическое понятие общества, в котором происходят все политические, правовые и хозяйственные явления.
— 155 —
Сравнение основных предметов трех категорий социальных наук приводит социологию к ряду общих вопросов, ставимых и разрешаемых в общих теориях государства, права и народного хозяйства. Никто не отрицает реальную объективность государства и народного хозяйства, но есть юристы, которые отвергают таковую же реальность за правом. Государство воплощается в учреждениях, представляющих собою органы властвования, и прямо в людях, действующих от имени государства, не говоря уже об объективности государственной территории и ее населения. Столь же объективно и народное хозяйство со всеми вещественными предметами хозяйственной деятельности человека, как ее материалами, так и ее продуктами, да объективно существуют и самые работы людей. О праве некоторые рассуждают иначе. Вот теоретики-юристы, которые готовы видеть в праве нечто, существующее только в виде субъективных переживаний, а во внешнем и независимом от нашего сознания существовании объективного права — только призрачную видимость. Право с этой точки зрения существует только «в душах», есть лишь чисто психическое и притом даже строго индивидуальное явление (проф. Петражицкий), в этом смысле не отличающееся от нравственности: объективного права нет, а есть только правовая психика. Один автор даже высказался так, что говорить о праве, что оно есть или не есть, нельзя, ибо предикат реального к нему не предъявим. Рассуждая так, можно отрицать и объективность языка (ср. п. 50). Язык объективно существует, реализуясь в отдельных актах говорения. То же самое относится и к самому праву, которое существует, поскольку оно осуществляется в поведении лиц, действующих по его нормам. «Право, —
представление об обществе как о хозяйственном коллективе и, что особенно важно, первой из социальных наук заговорила о существовании законосообразности происходящих в обществе явлений. Правоведение, дольше других социальных наук игнорировавшееся социологами (п. 62), вносит в понятие общества еще понятие личности, приучая смотреть на отдельных людей не только как на членов государства и созидателей хозяйственных благ, но и как на самодовлеющие личности, предъявляющие друг к другу и ко всему обществу известные притязания относительно своей жизни, своей безопасности, своего достоинства, своего достояния и благосостояния.
— 154 —
Социология сделалась общею почвою, на которой стало происходить сближение общих теорий государства, права и народного хозяйства, и социологическим пониманием общества приходится одинаково пользоваться представителям этих трех отраслей здания. Было бы, впрочем, ошибочно думать, что социология призвана быть суммою общих теорий государства, права и народного хозяйства и соответственно с этим разделяться на политическую, экономическую и юридическую части. Нет, социология берет общество интегрально, имея в виду, что государство, право и народное хозяйство, обособленно взятые для изолированного изучения, существуют только в абстракте, что реально нет государства, в котором не было бы права и хозяйства, что нет хозяйства без государства и без права, и что нет, наконец, и последнего без первых двух. Их взаимоотношения и взаимодействия идиографически изучаются историками, причем этим путем создается материал для характеристики типических форм связанности явлений всех трех категорий, а работы специалистов этих отраслей знания в смежных областях подготавливают теоретические обобщения для социологического синтеза. Для пользы самой науки нужно, чтобы социологи были специалистами в каких-нибудь общественных науках, включая в их число и историю, хотя бы отсюда и получался некоторый
уклон в сторону одной из этих наук, лишь бы только не отрицалась общая почва социологии и принималось за основу социологическое понятие общества, в котором происходят все политические, правовые и хозяйственные явления.
— 155 —
Сравнение основных предметов трех категорий социальных наук приводит социологию к ряду общих вопросов, ставимых и разрешаемых в общих теориях государства, права и народного хозяйства. Никто не отрицает реальную объективность государства и народного хозяйства, но есть юристы, которые отвергают таковую же реальность за правом. Государство воплощается в учреждениях, представляющих собою органы властвования, и прямо в людях, действующих от имени государства, не говоря уже об объективности государственной территории и ее населения. Столь же объективно и народное хозяйство со всеми вещественными предметами хозяйственной деятельности человека, как ее материалами, так и ее продуктами, да объективно существуют и самые работы людей. О праве некоторые рассуждают иначе. Вот теоретики-юристы, которые готовы видеть в праве нечто, существующее только в виде субъективных переживаний, а во внешнем и независимом от нашего сознания существовании объективного права — только призрачную видимость. Право с этой точки зрения существует только «в душах», есть лишь чисто психическое и притом даже строго индивидуальное явление (проф. Петражицкий), в этом смысле не отличающееся от нравственности: объективного права нет, а есть только правовая психика. Один автор даже высказался так, что говорить о праве, что оно есть или не есть, нельзя, ибо предикат реального к нему не предъявим. Рассуждая так, можно отрицать и объективность языка (ср. п. 50). Язык объективно существует, реализуясь в отдельных актах говорения. То же самое относится и к самому праву, которое существует, поскольку оно осуществляется в поведении лиц, действующих по его нормам. «Право, —
говорит знаменитый германский юрист Иеринг, — для того и существует, чтобы осуществляться». Оно и является действующим правом, когда действует, осуществляясь в отдельных случаях применения его норм. Когда оно перестает действовать, оно перестает существовать как право, хотя бы и сохраняло значение юридического факта, могущего быть предметом изучения.
—	156 —
Изучение права как объективного социального явления возможно лишь под условием рассматривания его в его осуществлении людьми в жизни, ибо оно и состоит из норм, которые с постоянством и правильностью осуществляются поведением людей и в их отношениях. Писаное право, подобно грамматике, состоит из общих норм, которые реализуются только в самой жизни. Действующее право находится не только в наших душах, но объективируется в наших поступках и отношениях. В свое время и римское право было живым действующим правом, но многие его нормы, так сказать, воскресли, когда стали действовать в Западной Европе в эпоху рецепции римского права. Всякие письменные юридические памятники: вавилонские законы царя Хаммураби, римские законы ХП таблиц, Corpus juris civilis, варварские правды (Leges barbarorum) и среди них русская правда, Наполеонов кодекс и т. п. — все это исторические источники для познания когда-то действовавшего права, а не само право, как грамматики и словари, повторяю, не сам язык. Из того что язык не есть нечто вещественное, а психическое и что реализуется он актами речи отдельных людей, отнюдь не следует, будто объективно нет никакого языка и что он строго индивидуален.
—	157 —
Правовые нормы реализуются не только в правомерных действиях и отношениях людей, но и в целых учреждениях, между прочим, в тех, через посредство которых осуществляется
государственное властвование. Когда властвуют люди по своему произволу и на основании одного обладания силой, о праве не может быть и речи, но когда власть проявляется правовыми учреждениями, хотя бы и единоличными, действующими по правовым нормам, само государство делается правовым, перестает быть организацией одной силы. Правовые учреждения, состоя из лиц, вполне реальны, но ведь они относятся и к области действующего государственного права, т. е. относятся к числу юридических явлений. Правовое государство потому и носит это название, что в своей деятельности осуществляет право, подчиняя и свою деятельность правовым нормам, а не руководится произволом и не злоупотребляет своею силою.
— 158 —
Одна из функций государства (даже не правового) заключалась в том, что оно принуждало подданных исполнять правовые нормы, защищало и обеспечивало их действенность. Это явление настолько всегда бросалось в глаза, что иные юристы определяли право, как то, что государство повелевает признавать таковым. Далеко, конечно, не все право имеет государственно-принудительный характер, прежде всего, потому что под такое определение права не подошло бы право обычное, а потом и по той причине, что не подойдет под него и право международное, создавшееся договорами между государствами, да и государственное право не во всем своем объеме могло бы быть подведено под такое понятие права. Поскольку, однако, государство содействует тому, чтобы действующее право было действующим, все сводится к принуждению подданных осуществлять право путем исполнения его велений. И право, и государство, как все социальные явления, многогранны, а потому и отношения между ними не укладываются в одну простую формулу, как, с другой стороны, все еще идут споры об определении того, что такое право и что такое государство.
— 159 —
Мы видели, что государство бывает фактором в деле творчества нового права (п. 145), притом если не в смысле создания новых идей, то, по крайней мере, придачи им общеобязательности, но сила государства в этом отношении очень относительна. Для того чтобы новое право сделалось действующим, нужно, чтобы оно на самом деле действовало, а не было только объявлено таковым, а чтобы так было, нужно еще, что бы была налицо возможность его осуществления. Сколько история знает законов, остававшихся мертвою буквою, потому что они оказывались невыполнимыми! Государственным актом новая норма права только формально получает силу закона и вводится в действие: реально силу дает закону самое его исполнение, вводится он в действие самим действием. Государственному закону не принадлежит предикат всемогущества, ибо между его велением и требованиями жизни не может быть противоречия: закону или приходится в случае такого противоречия оставаться мертвою буквою, или приспособляться к жизни путем его толкования и применения в судебной практике. Если, например, в экономической сфере процесс образования цен отличается социальною законосообразностью, в научном смысле слова, и государство бессильно диктовать цены, то такая же законосообразность проявляется и в эволюции права, зависящей от разных социальных и культурных условий и влияний, кроме одной политики.
— 160 —
Право и государство — понятия несоизмеримые, так как принадлежат к категориям разных порядков. Государство относится к разряду индивидуальных коллективностей, состоя из отдельных людей, подобно планетной системе, состоящей из отдельных небесных тел (п. 2), подобно лесу, подобно рою пчел, стаду, а в человеческих обществах — семье и роду, дружине и нации и т. п., и т. п., тогда как право, подобно языку, все
в действовании. Адекватным праву понятием в государстве является понятие власти: власть, подобно языку и праву, целиком в действовании, в активности; только в языке это действование называется речью (говорением), в праве специального названия не имеет, а по отношению к власти может быть названо властвованием. Власть заключается в пользовании властью, которое и есть властвование, как право осуществляется правомерным деланием (п. 156), а язык сводится к отдельным актам речи. Такое делание в хозяйственной сфере жизни носит название труда. Таким образом, юридическому понятию права соответствуют политическое понятие власти и экономическое понятие труда. Прибавляю, что как язык есть необходимейший фактор национального объединения, так власть есть необходимейший элемент государственного единства.
— 161 —
Для образования государства недостаточно наличности территории и населения, нужна еще власть. Государство как таковое, т. е. как организация власти, может обходиться без права (доказательством чему служит существование деспотии), но не без власти: без права только не может обходиться «общество», в условном смысле слова, или, как говорили римские юристы: «где общество, там и право» (ubi societas ibi jus), но это же самое «общество» может быть бесправным по отношению к государству. Да и власть, будучи наиболее характерным выражением государственности, не есть понятие исключительно политическое: есть еще власть семейная, главным образом родительская или отцовская (potestas, patria римлян), власть господская (над рабами, о которой говорил и Аристотель в своей «Политике»), власть хозяйская, власть церковная, одна из видов корпоративной власти, но от всех этих видов власти государственная отличается своею полнотою и независимостью от другой какой-либо власти. Разные виды власти негосударственной возникали до государства (родительская) и вне государства (церковная в христианстве), но они имеют принудительную силу лишь вследствие признания
их государством, и поскольку государство и охраняет, и упорядочивает, и ограничивает отдельные виды власти, или поскольку само государство уступает часть своей власти тому или другому союзу. Вспомним ограничения родительской или хозяйской власти, с одной стороны, и наделение от государства властью и самоуправляющихся публично-правовых организаций (вероисповедных, сословных, территориальных, т. е. муниципальных и областных обществ и т. п.).
— 162 —
Право, так сказать, безлично (хотя и реализуется людьми, п. 156), но власть всегда мыслилась как принадлежность известных лиц, правителей, какие бы титулы они ни носили, и их слуг, от них поставленных и ими уполномоченных для осуществления их велений. Сами государственные формы классифицировались по образам правления в смысле принадлежности верховной власти одному, немногим или всем либо известных «смешанных» комбинаций. В этом смысле власть прямо определяли как волю, будет ли это воля одного деспота или воля всего самодержавного (суверенного) народа, демократии, как совокупности граждан государства. Формула такой власти — sic volo, sic jubeo sit pro ratione vdluntas — «так я хочу (волю), так приказываю (изволяю, повелеваю); да будет вместо разума (резона) воля». Или другая формула — voluntas regis suprema lex — «воля государя — высший закон». Но, чтобы воля к власти могла сделаться властью, т. е. иметь возможность осуществляться другими, она прежде всего должна обладать силою. Отсюда многие теоретики государство-ведения определяли и саму власть как прежде всего силу. Но это далеко не все.
— 163 —
Кроме подчинения чужой воле, обладающей возможностью заставлять других силою или угрозою ее применения исполнять свои приказания, есть еще повиновение власти, как говорится,
не за страх, но и за совесть. Властвование есть явление двустороннее: повелевание, с одной стороны, и повиновение, с другой, причем повиновение может существовать по отношению и не к реальным лицам, а к сверхъестественным существам, в которых человек верит, да и не к одним реальным или фиктивным существам, но и по отношению к таким «отвлеченностям», как голос совести, чувство долга, сознание права, налагающего обязанность, ясный смысл закона, признание государственной необходимости (raison d’dtat, ratio status), указывающей на благополучие народа как на высший закон («salus populi suprema lex»), как на его разумное основание (резон, raison, ratio). Современные теории правового государства как раз учат, что власть в таком государстве есть нечто безличное, что в нем господствуют не лица, произвольно (sit pro ratione voluntas) повелевающие, а общие правовые нормы, осуществляемые деятельностью отдельных лиц.
— 164 —
Это — две противоположности: власть как воля и сила, и власть как принцип и право. Все исторические типы власти и реальные ее проявления ближе или к той, или к другой категории и располагаются поэтому на разных ступенях лестницы от насильственной государственности деспотии к идеалу, осуществляемому, хотя бы и не в полной мере, правовым государством. Не следует только думать, что и на более ранних ступенях политического развития власть есть исключительно личная воля (произвол) правителя, опирающегося на физическую силу. Поскольку обычным правом и родственными с ним морально-религиозными воззрениями, общими у представителей власти и у подвластных людей, упорядочивались на деле не одни частные, но и публичные отношения — и на ранних ступенях быта в государственном властвовании проявлялось господство не личных воль (произволов), а общих норм (права). Такое право, с нашей точки зрения, может быть бесправием — это уже дело оценки, — но это все-таки право в смысле
признания нормальности и даже нормативности данного отношения, лишь бы только повиновение происходило «за совесть». Без права нет общества (п. 161), поскольку по крайней мере государственная власть встречает добровольное повиновение со стороны «общества», а сама она осуществляет общественные цели («salus populi») и действует по нормам, в которых народ видит правду (п. 91), государственное властвование не есть только произвольное приказывание и насильственное проведение сделанных приказаний в жизнь.
— 164а —
Властвование имеет в государстве известную организацию: власть принадлежит определенным лицам, осуществляется известными единоличными и коллективными органами. В этом и заключается существо государственного строя, как одного из видов социального строения или структуры общества в широком смысле (п. 3). Данная организация государства приобретает как бы отдельное бытие и даже может более или менее отрываться от своей «общественной» основы, превращаться в самодовлеющий организм, стремящийся сделаться самодержавным, как это наблюдается в военно-бюрократическом абсолютизме (п. 149). Всякий государственный строй продолжает существовать как бы по инерции, а власть — сохранять формально все свои атрибуты, хотя бы реальное соотношение «общественных» сил и изменилось, но в разное время авторитет данной организации власти и ее носителей бывает разный и может постепенно ослабевать и падать при всей видимости сохранения старых форм и старых учреждений. Здесь роль играет общественное мнение, первые зачатки которого мы наблюдаем в авторитете, какой для человека ранних ступеней социального развития имеет несложное миросозерцание его рода, его общины, его племени (п. 91), когда он повиновался авторитету своего коллектива и его предания. Отсюда ведет свое начало и возможность господства права, представляющего собою идеал современного государства.
— 165 —
Повиновение предержащей власти и общественному авторитету представляет собой явление психического характера, в котором есть элементы и эмоциональные, и волевые, и интеллектуальные. Основатель социологии даже ошибочно полагал, что каждый общественный строй покоится на мнениях (opinions), но это только одна сторона дела, а другую и более важную представляют собою те реальные соотношения «общественных сил», которые, между прочим, только и могут быть настоящими основами писаных конституций. В области политического законодательства происходит то же, что и в случае издания государством законов для «общества»: они осуществимы лишь под условием их соответствия данным социальным, экономическим, юридическим и другим условиям, т. е. культурным и природным (попробуйте создать обязательное разведение винограда в сибирских тундрах). Составление конституций относится к области политического творчества, и пусть конституция будет соответствовать общественному «мнению» данного момента (впрочем, мнения очень переменчивы), но если нет других психических, а главное — социальных (правовых, экономических) предпосылок для реализации установленного конституцией правового строя, она останется только историческим памятником.
— 166 —
Обособление организации властвования от остальных общественных отношений в своеобразный организм или механизм (п. 149) неизбежно везде, где имеются продолжительные отношения господства и подчинения. Они, отношения эти, существуют между отдельными людьми, и, конечно, в этих отношениях играют известную роль личные свойства и властвующих, и повинующихся, но основа отношений находится не в волевой активности одних и не в волевой пассивности других, а в признании теми или другими чего-то долженствующего существовать, и именно данных отношений как освященных религией или правом,
либо как чего-то неизбежного, существующего в силу вещей. Известное лицо властвует, а другие ему повинуются в очень частых случаях потому, что у одного в руках есть нечто, чего нет у других. Кроме повиновения силе («за страх») и повиновения праву («за совесть»), есть еще род повиновения, где нет, собственно говоря, ни того, ни другого, а нечто третье. Теоретики экономического материализма (п. 15 и п. 26) стоят на той точке зрения, что первоначальная основа власти была не в физическом насилии, а в экономическом превосходстве и что поэтому государственная власть есть проявление классового господства имущих над неимущими. Многочисленные факты подтверждают и такую теорию (ср. п. 107 и сл.).
— 167 —
Оставляя в стороне несвободные формы труда и держания чужой земли (рабства и крепостного состояния), мы видим и в граждански свободных обществах известную фактическую власть капиталистов-предпринимателей над пролетариями-рабочими, крупных землевладельцев над половниками и съемщиками земли за деньги, хозяев мастерских над подмастерьями и учениками, крестьян над батраками. Все это частные отношения между отдельными людьми разных классов, и в каждом отдельном случае мы здесь видим зависимость одного лица от другого, в силу фактического отношения между ними получающего и юридический характер, поскольку оно существует по договору в регулируемых государством нормах специального права. Совокупность таких экономико-правовых отношений и составляет «общественный», социальный строй, в тесном смысле, главным образом как хозяйственных отношений между отдельными лицами, так и юридических, а равным образом и между отдельными классами как суммами отдельных лиц, но не как коллективами. Господство класса как класса, как коллектива, начинается только тогда, когда он организуется, да
и борьба между классами является социальною, когда они организуются, а не когда отдельные пролетарии вступают в борьбу с отдельными капиталистами.
— 168 —
На почве экономических отношений, то предоставляемых государством свободной игре общественных сил, то им регулируемых в специальном законодательстве, возникают свои союзные организации (ср. п. 110), равным образом, государством то игнорируемые, то допускаемые и узаконяемые. Эти экономические, профессиональные, классовые организации, включая в их число и союзы, и партии, тоже имеют и организацию внутренней власти, и свое особое право, если и не действующее (п. 155), то стремящееся сделаться таковым, что особенно относится к программам политических партий классового характера. Все это организации договорного происхождения (п. НО), в которых власть не может не быть выборного, а право — не быть продуктом сознательного творчества (п. 66). Какие бы новейшие формы ни принимали все эти тред-юнионы, геверкферейны, синдикаты и т.п., они представляют собою дальнейшие стадии развития первоначальных ватаг и дружин, конечно, не в смысле преемственного перехода этих последних в первые, а в смысле отражения на себе общественных состояний разных эпох, т. е. эволюции экономического быта с его политическими и юридическими условиями.
— 169 —
Теория экономического материализма, рассматривая государство и право как простую надстройку над классовою основою общества, в свою очередь имеющую исключительно экономический характер, поэтому признает и за государством, и за правом классовое происхождение. Право данной эпохи, по этой теории, есть право господствующего класса, власть в государстве — господство одного класса над другими. В этой теории обобщены
действительные факты, когда экономика обуславливает политику и право, но обобщению этому придано слишком распространенное применение. Во-первых, общественная власть и обычное право зародились еще до классовой дифференциации общества, зародились при удовлетворении общего интереса в безопасности и спокойствии, что осталось целью и позднейших эпох бытия государства и права. Во-вторых, даже при преобладании одного класса далеко не все в государстве и в праве получает исключительно классовый характер. В-третьих, реальное соотношение сил приводит их к известным соглашениям, ищущим некоторой политической и правовой равнодействующей. Это очень существенные оговорки, с которыми только и можно принять то, что есть фактически и логически верного в теории, делающей из экономики основы власти и права, которые — что уже неверно — будто бы вообще и сами по себе, и вместе суть только функции собственности, как ни велико ее действительное значение в организации «общества» и государства.
— 170 —
Сложность и уже отмеченная многогранность права и государства (п. 159), как известно, были причиною появления множества несогласных между собою и прямо противоречивых определений сущности того и другого, равно как различных взглядов на их происхождение, на их взаимоотношения, на их развитие, на их значение в жизни. Социология должна считаться с этими взглядами и вырабатывать из них свой синтез. Право не есть нечто простое и замкнутое в самом себе: в нем есть своя психическая сторона, в какой, между прочим, оно стоит близко к культурным элементам религии и морали, есть и сторона социальная, где оно касается и брачных, и обязательственных отношений, и есть сторона, с какой оно соприкасается и с государственностью (да и здесь в разных отношениях) и специально с хозяйственною деятельностью
общества. Экономический материализм гордится своим монизмом, сводя все к единому началу, но социальная жизнь как раз плюралистична, поскольку она возникла в порядке удовлетворения разных потребностей и инстинктов человеческой природы, поскольку это дало начало разным сторонам общественного бытия и поскольку все это вступило в сложные между собою взаимодействия и привело к еще большей плюралистичности социальных явлений. Отдельные монизирующие теории исходят из признания лишь одного признака явления за основной и исходный, а потому при несогласиях теорий и говорят, что нужно выбирать или—или, тогда как часто речь должна была бы идти на тему и—и. Так власть создавали и воля, опирающаяся на силу, и сознание пользы и правды, и экономическая основа собственности.
— 171 —
Указанные факторы комбинировались и в происхождении, и в развитии масти различным образом, причем преобладание могло сосредоточиваться на одном, а другие при этом атрофировались, и власть являлась то в виде грубой силы, то функцией собственности (например, землевладения в феодализме), то в значении правового органа господства государства над обществом. В явлениях социальной жизни, подводимых под понятие власти, сплетаются, так сказать, в один узел нити, идущие из разных мест и имеющие разное значение. Тут действует и психика культурного подражания, повиновения, обычного подчинения коллективному авторитету, и психика активной воли, добивающейся своей цели, и физическая сила, и социальные преимущества, сообщаемые человеку его старейшинством, происхождением, знатностью и богатством, и социальная потребность в единстве направления общей деятельности и т. д., вплоть до современного сознания о необходимости господства права.
— 172 —
Рассматривая столь многосложные и взаимно переплетающиеся отношения между государством, правом и народным хозяйством, мы подошли еще к одной теме. Мы видели, что праву в жизни «общества», (ubi sociatas, ibi jus) в жизни государства соответствует власть, а в области народного хозяйства может быть еще добавлен — труд (п. 173). Как «государство» у нас получило свое название от «государя», так название «хозяйства» произошло от «хозяина». Хозяин в хозяйстве то же самое, что государь в государстве, который также стал смотреть на себя как на «хозяина». Хозяйство — это не общее дело, не res publica, каким является государство, a res privata, частное дело или домашнее, что и выражается греческим словом «экономия»: хозяин — домовладыка, хозяйство — маленький организм, который, достигнув известных размеров, мог делаться и более важною социальною ячейкою, домом, барским двором среди крестьянских, поместьем, сеньерией (ср. п. 107). В средневековом феодализме само государство чуть не без остатка разлагалось на такие социальные ячейки, в которых хозяева-землевладельцы делались почти государями. По другому определению, в феодализме государство растворялось в «обществе», в основе которого лежало землевладение с его хозяйственными интересами и принятием на себя функций государственной власти. Или, говорят еще, что в феодализме публичные отношения получили частно-правовую, аграрную окраску, а раз аграрную, то не экономическую. На другой ступени развития социальную силу получали хозяйства торговых и банкирских «домов», у которых учились вести государственное хозяйство министры королей и князей и которые сами играли большую роль там, где получали власть в разных торговых республиках. Кроме частного и государственного хозяйств, известны еще разные виды хозяйства коллективов, например, земств и городов с публично-правовым характером, и компаний с характером частным. Все это, однако, виды хозяйств более или менее крупных, но хозяйствами же мы называем и маленькие, — трудно их так назвать, — предприятия
пахаря, «слуги и хозяина» в одно в то же время, или кустаря, такого же и «предпринимателя», и рабочего в одном лице.
— 173 —
Что общего во всех этих хозяйствах как не работа над производством материальных ценностей для потребления их в тех же ли хозяйствах, или в других, с основной точки зрения, безразлично? Общее здесь — именно работа, хозяйственный труд, хозяйственная деятельность. Народное или национальное хозяйство есть совокупность всего производимого народным, национальным трудом. Как язык осуществляется в актах и актами речи, право — фактической реализацией его норм в поведении, власть — действительным властвованием, так хозяйство — трудовою деятельностью. Ее однако не следует представлять себе в виде одного физического труда и одного производства: экономическое значение имеет и труд того, кто управляет сложным предприятием, и того, кто технически направляет работу трудящихся физически, а вместе с тем трудится и тот, кто перевозит товары и кто ими торгует и т. п., а не только тот, кто их производит. Мало того, труд не есть понятие исключительно экономическое: трудится и ученый, и писатель, и художник, и учитель, и чиновник, и врач и др.
— 174 —
Народное хозяйство есть система объективно существующих форм, в которых протекает трудовая деятельность нации, форм собственности и предприятий, разделения занятий и разделения труда, производства, распределения и обмена ценностей, и пр., и пр., все же эти формы существуют или через трудовую деятельность общества и в отдельных ее актах, в этих формах происходящих, совсем как в языке (п. 50), в праве (п. 156) или во власти (п. 54). Взятое с экономической стороны своего бытия общество есть трудовая ассоциация, в которой, конечно, могут
быть и паразиты, но которая состоит в основе своей из тружеников разных профессий, удовлетворяющих разные физические потребности членов общества и, следовательно, подобна как бы органам тела, исполняющим разные общественные функции — одно из оснований на которых строились органические теории общества. К числу важных условий жизни и деятельности национально-трудового общества принадлежит экономическая и правовая политика государства, вообще существующий строй государства и действующее в нем право. Вот почему, хотя экономические отношения и очень легко переступают государственные границы (п. 103), тем не менее политические и правовые условия трудовой деятельности общества настолько действенны, что при всех своих взаимоотношениях, даже очень и очень деятельных, отдельные народные хозяйства оказываются отграниченными одно от другого. Государственные границы в то же время являются и границами таможенными, а общее законодательство, касающееся сельского хозяйства, промышленности, торговли и кредита (специально торговое и вексельное право), кроме всего государственного строя и всей системы действующего права, также налагает на каждое народное хозяйство свою особую печать.
— 175 —
Общество едино, поскольку в нем отдельные люди связаны в постоянную систему отношений, и хотя между отдельными людьми, принадлежащими к разным обществам, возможны взаимоотношения и взаимодействия, и сами эти люди могут входить в состав культурных групп чисто духовного значения (вероисповеданий, национальностей), однако внутренне объединенные общества оказываются отграниченными одно от другого. Территориальные границы отдельных общественных целых являются границами, в пределах которых действуют единая власть, не имеющая над собою никакой другой, высшей, признаваемое ею, охраняемое ею и даже творимое ею право и ее экономическая политика. Это единое и от других отграниченное общество
есть в то же время, значит, и государство, но когда мы государству как организации власти или совокупности его органов противополагаем «общество», в более тесном смысле, то мыслим его как социальный строй, тоже в более тесном смысле, т. е. в отличие от строя политического, а в нем, в этом строе, отличаем еще стороны экономическую и правовую. В конце концов общество делается предметом социологии как внутренне объединенное и извне отграниченное целое, с определенною структурою, в которой необходимо различать три стороны или как бы три строя между собою переплетающиеся: строй политический (государство), строй юридический (право), строй экономический (народное хозяйство). Но, кроме того, в каждом обществе существует еще духовная культура в ее разнообразных и многосложных проявлениях.
Глава 4
Социальная сторона духовной культуры
—	176 —
Гизо в «Истории цивилизации в Европе» говорит, что в истории одно более интересует «человеческую душу», другое — «общественную жизнь». Конечно, государство, право, народное хозяйство мы должны отнести ко второй категории, а духовную культуру — к первой, но какую бы ценность то или другое в духовной культуре ни имело для человеческого духа, кое-что в ней важно и для публичного бытия. Она немыслима без психического взаимодействия, главным органом которого является членораздельная речь и вся совокупность форм ее проявления, реализация способности говорить — язык. Сам по себе язык не создает практических отношений между людьми, как государство, право, народное хозяйство, но без этого органа общения между людьми не было бы и этих практических отношений. Мимика и жестикуляция не могут дать того, что дается языком, но устный язык, слышимый, дополняется еще языком письменным, зримым, с помощью которого достигается то, чего не могут сделать ни индивидуальная память, ни устная передача чего-либо людьми одного поколения людям другого. Письменность сохраняет на целые века и для всего человечества продукты духовной работы народов.
—	177 —
Происхождение языка также не подлежит непосредственному наблюдению, как и происхождение самого общества. Язык
звуков существует и у животных, и с такого языка, в котором имелась всего только одна часть речи — междометие, должно было начаться развитие человеческой членораздельной речи. В XVIII в., когда и на государство, и на право, и на религию смотрели как на человеческие изобретении, готовы были объяснять и происхождение языка своего рода общественным договором, но уже в начале XIX в. было понято, что язык произошел органически. К нему в еще большей мере, чем к праву, применимо известное сравнение с ростом травы (п. 64). Но письмо было уже действительно изобретением, хотя потребовалось много времени, чтобы писание рисунками перешло к буквенному письму.
— 178 —
Язык возник в одно время и в одной среде с властью, с обычаем, с первыми приемами техники — в первобытных социальных ячейках, где зародилось более постоянное и тесное общение, и человек постепенно вырабатывался из зверя. Предметы, их качества и количества, их действия и состояния получили звуковые обозначения, с которыми в уме ассоциировались представления, и даже понятия и творчество которых отличает человека от высших животных. В первом, хотя и очень бедном лексическом составе языка уже заключалось известное знание, даже миросозерцание, которое не оставалось индивидуальным достоянием, но передавалось старшими младшим. В животном мире все навыки и умения имеют природу врожденных с физическою организациею инстинктов, но в некоторых случаях у высших позвоночных есть и первые следы обучения детенышей, получившего особое развитие у человека, и вот органом обучения — не показом, а рассказом — сделался язык, «мудрость» отцов передавалась детям. Ребенок видел, как садится солнце, но с этим образом, благодаря языку, соединилось у него звуковое сочетание фразы, передававшей данное явление и заключавшей в себе известное понимание явления: солнце ложится спать. Внешний мир входил в сознание не только через зрение и вообще органы чувств, но и в виде мысли. Язык был
первым знанием, первою наукою и философией, и в нем было первое содержание религии и поэзии.
— 179 —
Одним из первых слов человеческого языка было то, которое означает «мать». Животное, переставшее питаться молоком матери, забывает свою кровную (вернее — молочную) связь с матерью, но, привыкши называть так одну определенную женщину, человек выделяет из других свою «маму». Несложные социальные отношения первобытной жизни были запечатлены в словах несложного языка, и в уме возникли соответственные понятия, так что общественные отношения не только объективно существовали, но и мыслились, имели бытие и в сознании. В сознание входили, таким образом, и мир природы, и мир социальный, в известной системе понятий; но и образы, создававшиеся фантазией, получали свои названия, фиксировавшие их и делавшие общими многим людям, составляя вместе особый мир, отличный от зримого. Этими же звуковыми закреплениями ощущений и настроений создавались в умах оценки приятного и неприятного, доброго и злого, должного и недолжного, а в поговорках находили свое выражение нормы морали и права, пусть наивные, пусть грубые, но все-таки морали, все-таки права, предъявлявших человеку известные требования со стороны общества.
— 180 —
Потребность в нервном возбуждении (п. 127), рано начавшая удовлетворяться пляскою, играми и т. п., удовлетворялась также и путем членораздельной речи, когда в бессмысленные визжания и мычания (первое пение) стали вставляться фразы — начало поэзии — и создавались песни, запоминавшиеся всеми и совместно исполнявшиеся. Язык становился органом психического взаимодействия не в одних «деловых» отношениях, и это укрепляло духовную спайку членов коллектива. Ранняя сфера
применения разных языков была очень тесной, и человек, говоривший на непонятном языке, уже тем самым был чужаком. В групповом самосознании коллективов пользование одним и тем же языком создавало особые культурные узы в пределах лингвистической группы. Все вне этой группы должны были казаться что-то болтающими невразумительное, варварами или даже немыми (ср. «немец» в славянских языках). Представление о народности сплелось с представлением о языке: недаром в славянском языке «языцы» обозначает собою «народности» (едит], gentes), как сверх того, уже в другой ассоциации представлений отсюда произошло и обозначение паганизма «язычеством».
— 181 —
Для младенчествующего ума человека слово было не простым звуковом знаком, как для нас, а чем-то особым, обладающим своею силою, как и в собственной своей тени он видел не то же, что и мы, а как бы особое существо, своего двойника. Известное слово, известным образом произнесенное, имело магическую силу, а на известные слова налагалось табу (п. 94), запрещавшее их произносить. В одних случаях целые фразы получали сакраментальное значение в качестве молитв, заклинаний, заговоров и проклятий, в других — словесных формул обычного права, отличавшегося, как известно, символическою обрядностью. Наши внешние обрядности судопроизводства и официальная терминология с образцами бумаг вовсе не изобретение бюрократической канцелярщины, а исконное явление: правовые сделки должны были заключаться в одних и тех же словах, и одной ошибки бывало достаточно для признания сделки негодною. Символическая формалистика древнейшего права стоит в связи с верою в магическую силу слова, в таинственное действие сакраментальной формулы. Первые юристы были ведунами в этой области языка, а таковыми оказывались обыкновенно шаманы, волхвы, жрецы. Вот эти и другие фразеологические элементы фольклора (обрядовые песни и формулы, пословицы, поговорки, прибаутки) содержат
в себе материал, освещающий некоторые стороны первобытной общественности.
— 182 —
В живом народном языке была вся первоначальная словесность. Язык был и органом психического взаимодействия, практических отношений экономического, юридического и государственного быта, и хранилищем всей духовной культуры, пока не создались словесные произведения фольклора и среди них поэзия — родоначальница всей литературы. К последней тоже можно применить разделение фактов на такие, которые более интересуют человеческую душу или более общественную жизнь, т. е. касаются общественных вопросов (но не специальных вопросов политики, права и экономики, что есть дело не литературы, а специальных наук). Письменность развилась из словесности, но не вся письменность есть литература: все деловое, касающееся практических, правовых, государственных отношений, с одной стороны, и все наукообразное или техническое не входит в понятие литературы с ее общеинтересным содержанием и общедостуною формою, каковые имеют поэзия, вообще изящная словесность и идейная дидактика и публицистика, если последние отличаются «литературностью» формы, а содержанием сильно действуют на воображение и чувство. Было в моде говорить, что литература — зеркало общества, и это верно, но с разными оговорками и ограничениями, как только от общего тезиса мы перейдем к деталям.
— 183 —
Литературные произведения могут быть направлены в сторону изображения и оценки всего того человеческого, что не чуждо каждому человеку, переживаний личной жизни и судеб человеческой личности, касаться вековечных вопросов человеческой души, радостей и горестей людского бытия и т. п., не задевая ни современного общества, а главное — не становясь
ни в какое отношение к социальным вопросам эпохи, к классовой борьбе, к политическим злобам дня. Теория экономического материализма напрасно объявляет литературу лишь идеологическою надстройкою над классовым строем общества, будто бы только и отражающею в своем зеркале классовые отношения и вожделения. Да, есть литературные произведения с «общественным» содержанием: политическая лирика, общественная сатира, социальный роман и т. п. произведения с определенными, хотя бы и негрубо выраженными тенденциями, или такие, которые выражают специально сословные и классовые настроения и стремления, но только о них и можно говорить с точки зрения названной теории. Во всяком случае, литература — предмет, далекий от интересов социологии, которая может учитывать только роль литературы с общественным содержанием как органа выражения самочувствия и настроения «общества», в более тесном смысле, а также одного из орудий борьбы классов и партий. Социолог не может пройти мимо того факта, что в общественной борьбе пускаются в ход не только кулаки и всякое оружие, не только митинговые речи и избирательные бюллетени, подкупы и политические интриги, но и литературное слово.
— 184 —
За всем тем социологии как науке в особенности о социальных строениях (п. 3) до языка и словесности дела очень мало. Это два предмета не социологии, а коллективной психологии, в частности, направления, получившего в Германии название «психологии народов» (Volkerpsychologie). Она берет человеческую коллективность не с социально-политической ее стороны, а со стороны национальной. У каждого народа есть свои психические особенности, своеобразные черты духовной культуры, выражающиеся в его языке, литературе, искусстве и т. д.: в них именно проявляются народный дух, национальный характер, духовная личность народа-нации, которые отражаются и на государстве, праве, хозяйстве, но с тех сторон,
которые интересуют не государствоведа, юриста, политико-эко-нома, а психолога, философа и моралиста. Слишком различны эти точки зрения. Социал-психологу нечего делать с теориями государствоведов, правоведов, экономистов, но и социологу, с другой стороны, нечего делать с теориями лингвистов, специалистов по изучению литературы. Это далекие одна от другой области, в университетском преподавании почти совершенно разлученные, приуроченные к двум факультетам: юридическому и историко-филологическому. Только история на втором из этих двух факультетов еще связывает эти две области. Даже специальные вопросы политических, юридических и экономических наук могут быть важны для социолога, и наоборот — совсем для него не важны даже общие вопросы лингвистики и теории литературы.
— 185 —
Сказанное о литературном творчестве с необходимыми изменениями может быть повторено о творчестве художественном и научно-философском, за исключением, конечно, разработки знаний и развития идей о государстве, о праве, о народном хозяйстве, об обществе — знаний и идей, имеющих свое значение в развитии самой политической, правовой и экономической жизни, поскольку в истории общества имеют значение руководящие общественные принципы и сведения, касающиеся его собственного бытия. От социолога далеки и эстетика, и общие теории разных искусств, и все в научно-философском мышлении, что не относится прямо к общественности, к государству, праву и хозяйству, все же последнее должно быть ему особенно близко.
— 186 —
С социологической точки зрения важно только иметь в виду как общее явление в развитии духовной культуры — расслоение самого общества на классы, отличающиеся один от другого
и по культурным признакам. В ранних обществах духовная культура имела общенародный характер, но с развитием классового строя началось распадение первоначального культурного единства на образованные и невежественные слои. Сам разговорный язык высших классов, в то же время литературный, стал отличаться от простонародного. То же самое произошло по отношению к литературе, произведения которой сделались недоступными народным массам по безграмотности последних и неинтересны по малой их развитости. Всенародного искусства тоже более не существовало, и во многих отношениях произведения художеств сделались достоянием богатых людей как предметы роскоши. Нечего говорить о философии и науке, приобретения которых делались известными только в самых ограниченных кругах более зажиточных и образованных классов общества. Развитие школьного дела совершалось в том же направлении, и в то время, как школы все больше становились рассадниками образования на верхах общества, в его низах царил мрак невежества. Политика государственной власти по отношению к духовной культуре держалась того же направления. Знаменитый французский государственник XVII в. кардинал Ришелье говорил, что простонародье нужно держать в невежестве, дабы держать его в повиновении. Правители часто выступали в роли покровителей литературы, искусств и наук, но нередко ценили их лишь как украшение трона, и под их влиянием литература и искусство принимали придворный характер и были лишь для немногих. Только новое демократическое государство стало смотреть на духовную культуру иначе и заботиться о просвещении народных масс.
— 187 —
По мере роста духовной культуры, выражавшегося в развитии литературного и художественного творчества и научного и философского исследования в образованных классах общества, стала выделяться высшая интеллигенция: люди духовного труда, мыслители и писатели, ученые и художники, более всего
делавшие для развития национальной культуры. С последнею бывало тоже, что и с национальным богатством, не исключавшим народной нищеты вследствие неравномерного распределения материальных благ: высокая национальная культура могла существовать в обществе, где народная масса коснела в грубейшем невежестве, но эта культура была тем не менее духовным богатством всего общества как единого целого, оказывавшим свое влияние на все сферы общественной жизни. Этому целому нужны были образованные люди на всех поприщах государственной службы и общественной деятельности, специалисты по разным отраслям прикладного знания, инженеры, техники, юристы, экономисты, финансисты и пр., и пр., в чем всегда и заключалось утилитарное значение науки для «общества» и государства. Высота умственной культуры работников на поприщах политики, права и экономики отражалась и на качестве их работы, на пользе, ими приносившейся. Общее значение высокой духовной культуры для всего общества сознавалось всегда людьми, понимающими общественные интересы. Пусть масса оставалась невежественною, что было явлением глубоко отрицательным, но по крайней мере на верхах были интеллигентные, развитые, образованные, умные люди, делавшие государственное дело и приносившие пользу «обществу» в его целом своим опытом, своею работою.
— 188 —
Одни служили удовлетворению текущих потребностей жизни, другие открывали перед обществом новые горизонты. Для социального развития из всей массы мыслителей и исследователей наиболее делали те, которые работали над вопросами политики, права и народного хозяйства, выступая, как публицисты, с практическими советами в этих областях, как ученые и мыслители, с исследованиями и системами, где проливался свет на существо государства, права и народного хозяйства и на то, чем они должны были бы быть, дабы соответствовать своему назначению, причем эта работа не могла оставаться без
Социальная сторона духовной культуры влияния в той или другой мере на миросозерцание и поведение общества. С социологической точки зрения важны не только общественные формы, политические, правовые, экономические, но и соответственные идеи, которые руководят поведением правителей, законодателей, судей, финансистов, политических и общественных деятелей — всех прикосновенных к социальному деланию. В трудах исследователей и мыслителей по политике, по праву, по экономике выяснялось и систематизировалось то, что было существующим, действующим в социальной жизни, и вместе с тем шла выработка идеалов того, что признавалось этими писателями должным с той или другой точки зрения.
— 189 —
Если принять во внимание, что эволюция общества есть не только процесс саморазвития социальных форм, но и процесс сознательного и преднамеренного их творчества, не один генетический, эволюционный, но и антропотелеологический волевой процесс (п.64), то роль политических, юридических и экономических учений в изменении форм государства, права, народного хозяйства будет вполне ясна: пусть на идеях с таким содержанием отражаются соответственные формы данной эпохи, но и на формах последующего момента отразятся идеи момента предыдущего. Практическая жизнь и теоретическая мысль идут вперед рядом, где одна другую опережая, где одна от другой отставая, взаимно одна на другую влияя. Конечно, для социолога объективные формы важнее, нежели субъективные идеи, т. е. важнее социальное, чем психическое, но ведь психическое есть один из факторов, создающих социальное. Не всякая мысль реализуется в факте или реализуется не вполне и не так, как того кому-либо хотелось бы, и даже приводя совсем не к тем результатам, но хотя бы осуществлялась только частица мысли с каким бы то ни было результатом, она, мысль, оказала свое влияние на возникновение нового социального факта.
— 190 —
Всякое научное и философское мышление есть индивидуальная умственная деятельность, направленная на познание и понимание того, что есть, как оно есть, и на выработку идеала должного, а из этих элементов слагается то, что мы называем миросозерцанием (или мировоззрением). У каждого общества есть свои более или менее определенные и прочные представления, понятия, взгляды, мнения, убеждения, более или менее распространенные, общепринятые, сделавшиеся традицией, составляющие общее миросозерцание. Отдельные члены общества усваивают все это бессознательно и непреднамеренно, догматически, путем подражания одних другим в области мысли. Каждое общественное животное есть существо подражательное: вся культура человека держится на подражаниях детей родителям, вообще младших старшим и друг другу, и этим обуславливается объективное существование реальных и формальных элементов языка, таковое же существование обычаев, фольклора и т. п., вплоть до миросозерцания в его целом. На почве общей национальной культуры могут развиваться ее классовые оттенки в языке, обычаях, нравах, литературе и искусствах, о чем только что было сказано (п. 186 сл.), и расхождение здесь может быть особенно велико, если в одной части общества продолжает господствовать старина, «пошлина», традиция, другою же усваиваются новые продукты духовной деятельности, постепенно освобождающейся от этой традиции, благодаря работе писателей, художников, ученых и мыслителей, проявляющих личную инициативу. Научное и философское мышление есть умственная деятельность, где особенно может проявляться личная инициатива, неудовлетворенность принятыми воззрениями, искание новых ответов на старые вопросы, постановка новых вопросов. Открытое здесь новое подхватывается подражанием в той части общества, которая доступна влиянию научной и философской мысли и сама способна воспринимать это влияние.
— 191 —
Такая индивидуализация возможна во всех областях духовной культуры начиная с языка. В обыкновенной жизни замечаются индивидуальные особенности высоты и тембра голоса, особенности произношения и интонации, употребление любимых слов, выражений, оборотов речи, а в литературной области мы различаем язык Державина, язык Пушкина, язык Герцена и т.д., например, и в стиле, о котором еще Петрарка и Бюффон сказали верно, что у каждого свой стиль (suus cuique fbrman-dus stylus), и что в стиле выражается сам человек (le style est I’homme). Верное относительно стиля и манеры в литературе столь же верно относительно и художественной деятельности. На почве национальных особенностей в области музыки, искусства, наиболее доступного всем в виде пения, в области архитектуры, живописи, ваяния происходит тоже индивидуализация художественного творчества, аналогичная индивидуализации в деятельности литературной: вспомним вообще выделение «литературы» из «народной словесности». Наконец, и в религии, о культурной и социальной сторонах которой речь еще впереди, возможна такая же индивидуализация, образование личной веры, не такой в чем-либо, как у всех. В научном и философском мышлении проявляется тот же культурный индивидуализм.
— 191а —
Из всех деятелей науки мы выделили, по особому их значению в социальной жизни, людей, занимающихся, коротко выражаясь, самим обществом, т. е. исследователей и мыслителей в областях политики, права, экономики и идейных публицистов, проповедников и учителей общества по вопросам этих категорий. Общество не только живет в известных социальных формах, но и известным образом их воспринимает в своем сознании, понимает, толкует и оценивает, в чем и заключается общественное миросозерцание каждого коллектива, традиционно существующее в обществе в силу догматического
восприятия его отдельными лицами, по подражанию на веру. Такое коллективное общественное миросозерцание зарождается еще в родовом быту (п. 91) и выражается в обычаях, в фольклоре (п. 128), в обычном праве. Личная мысль или вносит в них единство, догматизирует и систематизирует, или, наоборот, разлагает старое и создает новое.
— 192 —
В порядке культурного развития догматизация предшествует критике и инновации. Каждый общественный строй, говорит основатель социологии, покоится на мнениях, но это, как мы видели, верно лишь условно (п. 165), в смысле именно стремления возвести фактически существующее и действующее на степень нормативной догмы, которая и делается одним из факторов поддержки существующего и действующего в политике, в праве, в экономике. В такой догме отражается данный строй в его общепринятом понимании, толковании и оценке, санкционируемых вдобавок еще и официальным признанием власти. Догматические идеологи и официальные догматики, пользующиеся кроме того очень часто религиозною санкцией, составляют очень важную часть духовной культуры народов, социальное же значение их — в их консерватизме. Когда между официальным и общепринятым (ср. п. 91) начинается расхождение, т. е. принятое раньше в сознании общества заменяется другим, это отражается и на существующем порядке, и на действующем праве, в принятии же обществом новых взглядов играет роль критическая мысль и инициативность отдельных личностей: реформаторов, публицистов и мыслителей, ученых и философов, вообще интеллигенции в высшем значении слова.
— 193 —
Догматизация, о которой идет речь, совершается в интересах тех, кому выгодны существующий политический строй,
действующее право, наличные экономические отношения. Бос-сюэт во Франции, Феофан Прокопович в России обосновывали абсолютизм, самодержавие государя; законы Ману в Индии обосновывали существование каст; Аристотель в Греции — существование рабства; Пуффендорф в Германии — крепостного права и т. п. — обосновывали на соображениях разного рода, защищали, оправдывали, идеализировали даже, в чем не всегда была лицемерная отдача пороком долга добродетели, но и убеждение, бывшее лишь выражением действительного миросозерцания общества в данный момент, так называемого духа времени, культурного состояния, прямо символом народной веры. Эта сторона духовной культуры нации и такой деятельности ее интеллигенции заслуживает величайшего внимания историков и социологов, не то, что можно сказать о состояниях литературы и искусств, математики, естествознания, отвлеченной философии (гносеологии и логики, метафизики и психологии, этики и эстетики) в данный период времени или на разных ступенях культурного развития. Общественное миросозерцание эпохи и его выражение в догматической идеологии — важные факты социального развития, существующие не только в мыслях, но и выражающиеся также в поступках и отношениях.
— 194 —
Отношение отдельных людей к данному социальному строю и к данному общественному миросозерцанию не всегда бывает положительным: отрицательным может быть и отношение к существующему и действующему («не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем»), и к наличным политическим, юридическим и экономическим взглядам и учениям, притом не только в жизненной практике, но и в теоретическом мышлении, в работе ученых и философов, занимающихся вопросами политики, права и экономики. Догматике тогда противополагается критика, идеализации данного — творчество идеалов. В этой работе может быть многое односторонним, прямо приводить к несбыточным построениям, к утопиям, но в ней
особенно выпукло проявляется телеологическая сторона исторического процесса. Между прочим, здесь не только действует индивидуальная мысль, но и в пользу личной индивидуальности. В первобытном обществе личность растворялась в коллективе, поглощалась целым, к которому принадлежала (п. 91), и одною из сторон культурной и социальной эволюции было высвобождение личности из пут обычая и традиции, которое мы наблюдаем в разных видах духовного труда, в личном поэтическом творчестве, в личном истолковании красоты через художественное творчество, в личном искании истины и справедливости путем научного исследования и философского мышления. Но есть еще и другая сторона дела в этом развитии индивидуализма.
— 195 —
В первобытном обществе индивидуум поглощался целым, как клеточка в организме, как отдельная пчела в своем рое. Однако дискретность общества не позволяла индивидууму быть действительно клеточкой организма, а высота психического развития — уподобиться общественному насекомому. В общежитиях обезьян уже наблюдаются случаи неповиновения и сопротивления, а в человеческом обществе они особенно часты, что отражалось и на формах быта. Жизнь в роде была стеснительной, и возникновение быта дружинного открывало возможность большей свободы (п. ПО), причем если в роде царил независимый от личной воли традиционный уклад, то в дружине уже действовало договорное начало. Очень часто разложение старого строя сопровождается анархизацией общества, власть ослабевает и царит своеволие, право перестает «действовать» и водворяется бесправие, является соблазн замены правильного хозяйственного труда легкой наживой за счет других. Но это только крайние и эпидемические проявления того, что при мирном течении жизни составляет простую преступность, которая есть не что иное, как неповиновение действующему праву, признанному обществом и защищаемому государством.
— 196 —
Было бы очень печально для человечества, если бы «индивидуализм» проявлялся только в преступности и анархичности. Общество не может существовать без права и без власти, но именно то, что в нем есть не только власть, но и право и что эта власть может делаться правовою, а право — властью (вспомним безличную власть обычая в первобытном обществе, п. 91), приводит к тому, что в отношения не только между отдельными личностями, но и между личностью и обществом (государством), так сказать, вживаются известные нормы. Право охраняет жизнь, здоровье, достоинство, достояние личности от покушений на них со стороны других, а государство охраняет это право, наказывая его нарушителей, что приводит к сознанию обществом личных прав, к образованию понятия свободы. Сначала свобода мыслилась только в виде свободы от власти другого человека, но постепенно стало образовываться понятие свободы и по отношению к обществу, к государству, к власти, и это вносило в общественную идеологию точку зрения, открывавшую перед социальным бытием новые перспективы. Параллельно с этим формировалась идея равенства и тоже на почве правовой идеологии. Положительному (действующему) праву, догматизация которого не могла не освящать (на то она и есть догматизация) состояний и несвободы, и неравенства (ср. п. 193), идеалистическая мысль противоположила так называемое «естественное право», игравшее столь большую роль в общественное развитии.
— 197 —
Известно, что еще греческие софисты, эти первые сознательные индивидуалисты, противополагали справедливому по установлению (дёаеь) таковое по природе (<pvaeb), т. е. фактическое, обычное, установленное — разумному, мыслившемуся как естественное, долженствующее быть по природе вещей. Известно, как на этой основе римские юристы создали свою теорию естественного права (jus naturale), в отличие от права
положительного как самого римского гражданства (jus civile), так и права всех других народов, общенародного (jus gentiu-ni). Известно, наконец, какую роль сыграло естественное право в философии XVIII в. и во французской революции. Указываю на это социально-теоретическое творчество как на важную духовно-культурную деятельность, которая оказывала свое влияние на развитие общественного самосознания в сторону воплощения в нормах права и в формах государства принципа личной свободы — одной из идей, обязанных своим происхождением работе философской мысли как одного из видов духовно-культурной деятельности.
— 198 —
Идея свободы из интеллектуальных верхов общества проникала и в его низы. Здесь она не могла быть фактическим наследием старины, противоречившей ей на каждом шагу, да и существовавший строй и действующее право тоже не могли внушить людям идеи свободы. Она имела духовно-культурное, идейное происхождение: именно мыслители придумывали, какие формы государства могли бы обеспечивать свободу граждан, кому в этой цели должна была бы принадлежать власть, какими способами следовало бы оградить граждан от произвола власти, и настолько и в каком смысле необходима вообще власть в обществе. По этим вопросам давались разные ответы от умеренного либерализма до полного анархизма, отрицающего государство, власть, какую бы то ни было внешнюю законность. Но идея свободы имела всегда большую привлекательность для более «культурных», т. е. более умственно развитых и образованных классов общества, привыкших ценить нематериальные блага, нежели для общественных низов, задавленных нуждою и погруженных в невежество, где свобода часто понималась как «воля», как власть народа не в ее легальных формах, а как власть каждого, кто располагает возможностью и силою осуществить свою волю.
— 199 —
Идея равенства могла более быть реминисценцией старого общинного быта и была всегда более доступною пониманию широких масс, но и она получила свою обработку опять-таки в философском мышлении, руководимом понятием естественного права, а раньше еще, как увидим, и некоторыми религиозными представлениями (что, впрочем, касается и идеи свободы). Фактическое образование в Древней Греции демократических государств — при ограниченном и условном понимании, раз существовали рабство и неполноправное население — сопровождалось теоретизированием на эту тему, делавшим и все логические выводы из принципа. Вообще, в создании теорий большую роль играли общечеловеческие законы мышления: думать, что всякая общественная идеология создается под влиянием интересов, притом только материальных и непременно классовых, не приходится уже потому, что демократические идеи возникали и развивались как раз в недемократических классах, как это прежде всего следует сказать о социализме и коммунизме.
— 200 —
Какую роль играют идей свободы и равенства в новейших политических движениях и в законодательстве последних времен, слишком хорошо известно, чтобы нужно было об этом очень много говорить. Органами распространения этих и вообще социальных идей или, по крайней мере, изображения действительности под углом их точки зрения, если не прямой пропаганды, могла быть и бывала литература, когда она особенно и получала общественное значение (п. 183), да могло быть и изобразительное искусство, раз оно делалось тенденциозным. Те же литература и искусство могли, однако, служить и служили вящему утверждению догматических и даже официальных взглядов; тогда-то и литература, и наука становились на самом деле идеологическими надстройками над определенным социальным
строем. В общем, находится ли духовная культура в полном согласии с существующим строем и с действующим государственным правом (как во Франции при Людовике XIV) или в резком антагонизме (как в России XIX и начала XX вв.), социальная роль духовной культуры заключается в том, что данный строй или находит в ней упрочивающую ее поддержку, или же с ее стороны может ожидать только разлагающего действия на умы.
— 201 —
Что было сказано о социальной стороне духовной культуры и ее литературных, художественных, научных и философских элементов, приложимо и к тому, что называется народным просвещением, главным органом которого является школа, организованное обучение элементарным навыкам чтения, письма и счета и преподавание в разных областях научного и прикладного знания, планомерное ознакомление подрастающих поколений с культурою своего народа и своего времени и с общечеловеческими культурными ценностями. Школьное дело — одна из важных культурных функций организованного общества, дело ли частной инициативы или такой корпорации, как церковь или же самого государства. Последнее долго не брало на себя просветительной функции, когда же взяло, на первых порах ставило себе задачею утилитарное удовлетворение разных своих и общественных нужд, а не культурное воспитание личности, заботясь притом первоначально об имущественных и образованных классах, да о том, чтобы школа содействовала укреплению «исконных начал» догматической идеологии, получившей официальную санкцию. Идеи равенства и свободы нашли применение и в сфере просвещения, с одной стороны, в демократизации школы, в организации начального и внешкольного образования, в «народных университетах», бесплатных библиотеках и читальнях, с другой — в том сознании, что школа не должна быть органом политики, что наука и ее преподавание должны быть свободны, что задачею образования должно быть свободное развитие духовных сил человеческой личности, ее культура ради нее самой.
— 202 —
Последним элементом культуры, с которым теперь предстоит заняться с социологической точки зрения, является религия. Ей отводится здесь это место отнюдь не потому, чтобы ей принадлежало и наименее важное значение в социальной жизни, менее важное, чем, например, искусству, а как раз потому, что ее социальная роль особенно важна и сильна и, нужно прибавить, особенно сложна. Понятие религии более сложно, чем понятия искусства, литературы, науки, философии и народного просвещения, ибо в религии есть и своя эстетическая сторона, и своя литературная сторона, и своя наукообразная и философская теоретичность, и свое близкое касательство к просвещению, и — что не менее, если не более, важно — непосредственное отношение к политике и к праву. Если с течением времени религия делалась лишь одним из ингредиентов духовной культуры, то в самом начале в религии содержалась почти вся духовная культура, и религия была интегральным миросозерцанием: в ней содержалась философия природы, духа и общества, в ее культе, в молитвах, в заклинаниях и обрядах — первые начала поэзии, музыки, драматического искусства, в попытках изображения богов — зачатки скульптуры и живописи, в храмоздательстве — архитектуры, в волховании и жречестве — первое выделение духовного руководства обществом, его просвещения, и, кроме того, религия давала высшую санкцию обычаю, а соединение в лице родовла-дыки, князя, царя должностей правителя и верховного жреца полагало начало религиозной стороне политического союза, делая в то же время государство церковью. Многое из того, что было сказано о социальном значении светской культуры, может быть применено и к культуре религиозной. Наконец, сама социальная организация получала иногда осложнение со стороны, когда возникало и развивалось особое духовное сословие (жречество, клир) с политическою ролью, доходившею иногда до присвоения государственной власти (теократия), с правовыми привилегиями, с самостоятельною и большою экономическою мощью; сословие, создавшее рядом с государством подобие другого го
сударства - церковь со своим устройством и своим правом. Вот эта сложность и всеобъемлемость религиозной стороны духовной культуры и заставляет нас говорить о религии в конце главы.
— 203 —
О происхождении религии, как и государства, высказывалось много разных предположений, и в каждом из них принималась во внимание одна какая-либо ее сторона. Взгляд XVIII в. на происхождение религии из желания ловких людей обманывать народ и желания правителей держать народ в узде давным-давно оставлен как детский и вздорный. Первое в религии — это вера в существование особых существ: духов и богов, особого сверхчувственного мира, в переживание духом (душою) человека его тела, в особое загробное существование. Вопрос о происхождении этой веры, наблюдаемой во всем человечестве, — задача психологического характера, но она осложняется вопросом, как эта теоретическая вера соединялась неразрывно с самого же, по-видимому, начала с практическими отношениями человека, с моралью, с правом, с государством и сделалась в духовной культуре таким же «всем во всем», каким в культуре социальной стало государство (ср. п. 138). Государство и религия — это великие коррелативы исторической жизни народов, одно — природы социально-политической, другое — морально-психической природы, но связанные между собою многими узами. В дальнейшем мы берем религию не в ее внутренней сущности, а в этом внешнем для нее отношении к социальной структуре.
— 204 —
Каждое общество, сказано было в своем месте, есть коллективное целое, объединенное политически, юридически и экономически (п. 131 и сл.). Кроме такого социального объединения, есть еще другое, культурное, и главными факторами
его являются общий язык и общие верования. Откуда последние идут, откуда, вообще, возникает религиозная вера? Огюст Конт в своем законе трех стадий умственного развития говорит, что этих ступеней три: на первой, фиктивной, человек объясняет все движения вокруг себя действием сверхъестественных агентов, на второй, метафизической, — действием особых сверхчувственных отвлеченных сущностей, на третьей, позитивной, ищет только знания законов явлений. Далее, он думал, что на первой ступени видели духа в каждом предмете (фетишизм), потом создали в своем воображении богов, так сказать, уже заведующих отдельными категориями явлений (политеизм), пока обобщение не пошло и дальше в единобожии, или монотеизме. По такому объяснению вера в духов и богов создана была стремлением объяснения природы, чистым интеллектуализмом. Макс Мюллер, стоя на той же точке зрения олицетворения явлений природы, прибавлял еще, что мифы о богах были результатом забвения настоящего смысла выражений, в которых передавалось то или другое явление природы, а это содействовало отделению божества от его материального субстрата (Зевса от неба, инд. Агни от огня и т. п.). Это была первобытная физика, понятая психически, причем и первобытная психология допускала существование душ у неодушевленных предметов (анимизм) по аналогии с человеческою душою, которая могла существовать и отдельно от тела, покидая временно его во время сна и навсегда при смерти для пребывания где-то в другом месте, вместе с чем не исключалась возможность и переселения душ в другие тела.
— 205 —
Все это — теоретические объяснения младенчествующим умом явлений, которые потом наука объяснила по-своему, но результатом было еще признание существования рядом с видимым миром другого, сверхъестественного, сливавшегося воедино с загробным или, как много позднее стали говорить, «потусторон
него». С течением времени физический мир и стал физически пониматься, сделавшись предметом положительного знания, но рядом как предмет веры вошел в сознание другой мир, духовный. О существах этого другого мира возникали баснословные рассказы, мифы, и мифология была первою формою эпической поэзии, но мифология не есть еще сама религия, а только одна из составных ее частей, хотя бы и не всякий миф получал религиозный смысл, потому что сущность религии не в одних представлениях и понятиях, айв известных еще чувствах и настроениях, которые, сверх того, находят свое выражение в особых действиях, составляющих обрядовую сторону религии, — в культе.
— 206 —
В религии психологически соединены известные представления о потустороннем мире, составляющие содержание верований интеллекта, одной категории с содержанием его знаний, известные эмоции, вызываемые этими представлениями, и известные состояния воли, т. е. особая активность по отношению к потустороннему миру. Мифологические существа первобытной религии — будут ли то духи анимизма и фетишизма, или боги политеизма, или души почивших предков, или олицетворения сил природы и даже нравственных качеств (в роде многих римских богов) — мыслились как живые существа, к которым существовали такие же чувства, как и к людям, и с которыми можно было вступать в такие же отношения, как и с людьми. Эти существа были только таинственнее, страшнее, могущественнее, мудрее, что вызывало по отношению к ним и повышенные чувства, и особые методы действия. «Страх, — говорит римский поэт, — сделал первых богов», но не один страх, а и разные другие чувства, из которых одно даже получило специальное название религиозного чувства, т. е. особого почтения, благоговения с сильным действием на волю в соответственном направлении.
— 207 —
Займемся выяснением этого чувства. В конце XIX в. французский писатель Гюйо в своем сочинении «L’irreligion de 1’avenir» определял религию как «универсальный социоморфизм», а религиозное чувство — как чувство «зависимости от волей, которые первобытный человек полагает в мироздании». Исходя из этого положения, О. Рейнак предложил, расширяя сферу применения религиозного чувства, видеть в религии «совокупность совестливых чувств» (scrupules), препятствующих свободному применению наших способностей, чем дал характеристику самого чувства без отношения его к обычным представлениям всех религий. Он сам ссылается при этом на французские выражения: «религия отечества», «религия семьи», «религия чести». Это чувство одной природы с нравственным чувством, но мы все-таки будем полагать, что во всех религиях существенным элементом являются сознание божественного (хотя бы и в пантеистическом смысле) и духовного (хотя бы и воплощенного в материальном предмете). Нужно только доказать, что такое совестливое чувство исконного происхождения.
— 208 —
Это совестливое отношение и выражается в том «табу» (ср. п. 96) полинезийских дикарей, которое устраняет из повседневного, обычного употребления те или другие предметы, вплоть до произнесения вслух известного имени. «Табу» есть своего рода veto, налагаемое общепринятым обычаем на то или другое и, так сказать, без объяснения причин: не дозволено и конец. Каждое «табу» имело свое происхождение, но далеко не всегда оно известно, а потому вполне догматично и аподик-тично: вот это дозволительно, а это недопустимо. Все обычное право есть нечто иное, как собрание всяких «табу», запрещающих убивать членов своего рода, не почитать отца и мать и т. п. Какая санкция преступлений против чисто религиозных «табу»? Это не наказание за нарушение предписания закона,
а просто что-то такое, что выразится в возмездии каким-либо несчастием, смертью, болезнью и т. д. Особое совестливое отношение в первобытной психике, в почитании проявляется у дикарей к так называемым фетишам, к вещественным предметам, в которых, по их представлениям, обитают духи. «Тотемы» (п. 96) американских краснокожих — такие же фетиши, но это специально предметы, между прочим, растения и животные, которые несимволически только, но и реально, по представлениям дикарей, связаны с данным родом, имеют значение их покровителей, являются прямо их предками, что легло в основу столь распространенного культа животных и растений даже у исторических народов. «Тотем» неизбежно находится под охраною «табу». Он представляется предметом священным, источником всякого благополучия и совершенства, быть около которого спасительно, а в иных случаях еще и вкушать его для придания себе силы, здоровья, если это не противоречило данному «табу» и т. д. Такая религия заключала в себе массу суеверий, пережитки которых мы наблюдаем в признании понедельника «тяжелым» днем, 13 — «несчастным» числом (еще примеры «табу») и пр.
— 209 —
Тотемизм особенно хорошо объясняет не одно психическое, но и социальное происхождение религии. Тотемом бывает не какой-либо индивидуальный предмет, а целый класс предметов, и раз родоначальником данной группы людей считается, положим, медведь, то и все медведи рассматриваются как родичи членов этой группы. Тотемизмом давалась высшая религиозная санкция учреждениям родового быта, и прежде всего определенно устанавливался контингент лиц, принадлежащих к роду, а следовательно, и недопустимость участия в родовом культе для лиц чужой крови, затем неприкосновенность жизни сородича, обязанность родовой мести и т. п. Тотем, при таком его понимании, имеет значение персонификации рода, зависимость свою от которого отдельный человек чувствует на каждом шагу: здесь
источником религиозного чувства является эмоциональное отношение не к таким предметам и явлениям, как солнце и гроза, и не к душам умерших, а к тому социальному целому, к которому человек чувствует себя принадлежащим душою и телом. В тотемическом сознании с такой точки зрения нужно видеть первый зародыш патриотизма.
— 210 —
Рядом с религиозными представлениями и настроениями находятся еще религиозные действия — молитвы, заклинания, жертвоприношения, обряды. Первобытные люди не могли не думать о том, чтобы не оставаться пассивными по отношению к духовным силам, которыми считали себя окруженными, а находили нужным их умилостивлять и делать безвредными, связывать их силою своего слова (п. 181), вступать с ними в своего рода договоры и пр. При анимистическом взгляде на природу средством воздействия на ее явления и силы была магия, колдовство (техника суеверия). На более высокой ступени культ получал и более возвышенный характер благоговейной молитвы и службы богам, в которых воплощались идеалы совершенства. Социальное значение всех верований и обрядов заключалось в том, что они объединяли, сплачивали людей, благодаря представлениям об общем происхождении членов рода от одного предка, еще живущего в потустороннем мире, благодаря существованию тотемов, благодаря совместному участию в обрядах культа и в том еще, что создавалось особое настроение по отношению к возникшим в коллективе «табу».
— 211 —
Если в человеческих коллективах власть не была исключительно силой и между людьми устанавливались отношения нравственного характера, то все это в ранние эпохи происходило через религию, внушавшую людям «страх божий» и понятия о должном и недолжном. Не нужно однако забывать, что люди
создавали своих богов по образу и подобию своему, следовательно, переносили на них все то дикое и жестокое, что было в жизни: как в государстве, так и в религии бывало много злого, но если только через государство могли осуществляться порядок и право, то лишь религия воспитывала в человеке способность слушаться голоса совести и повиноваться чувству долга. Религия была и тою культурною областью, которая удовлетворяла потребность в нервном возбуждении, принимавшем в культе нередко психопатический характер, но в то же время бывшим источником идеализма, способности жить не одною действительностью, но и мечтою. Одним из мифических мечтаний было представление о блаженных временах земного рая и золотого века, прототип всех позднейших утопий, переносивших только это блаженство из далекого прошлого в будущее, когда наступит царство Божие. Как в государстве власть слишком становилась произволом, правом освящались бесправие, рабство и угнетение, труд же употреблялся не на созидание, а на разрушение, так и в религии идеализм принимал то и дело характер не стремления к истине, а узкого догматизма, и специально религиозное чувство становилось фанатизмом, вполне гармонировавшим с политическим деспотизмом.
— 212 —
На ранних ступенях быта политическое общение было в то же время и религиозным, т. е. в государстве сливалось с ним воедино и то, что потом в обособленном виде стала существовать как церковь. Глава семьи и глава рода был и жрецом культа предков и богов, как потом и глава государства (п. 93). У него было две власти: светская и духовная. Как высший жрец он был предстоятелем государства перед богами, а в качестве главы государства представителем в нем божества. Священный обычай предков был продолжением того порядка, который они создали, когда были в живых, и через который они продолжали, хоть мертвые, править живыми. Их представителями в семье, в роде, в государственной общине были домовладыка, главарь
рода, царь, и последний тем более мог заменять своею личною волею коллективную волю, закрепленную в обычном праве, что не только получал к тому физическую возможность, но и потому, что на его власть самими подданными легко переносился атрибут божественности. Известен египетский фараонизм, в котором возможно было принесение царем как верховным жрецом жертвы самому себе как божеству. Известно, что и римский император, в то же время верховный первосвященник государственной религии, тоже возводился в ранг богов (апофеоз). Теоретик французского абсолютизма XVII в. Боссюэт восклицал же: «короли, вы — боги!».
— 213 —
Обожествление политической власти в форме ли возведения генеалогии царей к богам или прямого обоготворения царей, или же учения о божественном происхождении власти, о наделении ею царей свыше — обычное явление в истории догматизации абсолютизма как политической формы. В этом проявлялось отрицательное влияние религии на политику, которое наблюдается и тогда, когда и другие стороны социального и политического быта санкционировались богословскою догматикою, как это было по отношению к рабству и к крепостному праву. Был ли царь и главою религии, или между алтарем и троном существовал только союз, духовенство играло роль реакционной силы к ущербу не только государства, в котором освящался деспотизм, но и к невыгоде для самой религии, которая из интимного дела индивидуальной души, в какое начинала превращаться по своей вообще психической и в частности моральной природе, делалась, главным образом, орудием властвования по «Божией милости» и своему произволу. Не нужно, с другой стороны, забывать, что впервые широкое сочувствие идея личной свободы по отношению к государству нашла в религиозной сфере. В религии известные интеллектуальные, эмоциональные и волевые элементы, переживания которых начинали превращать ее исключительно
в дело индивидуальной души, породили свою особую лирику ранних эпох, где религия была таким же личным делом, как художественное творчество, научное исследование, философское мышление (п. 191). Это вело к отделению цезарева от Божиего, к разлучению политики и религии. Принцип свободы совести был провозглашен впервые христианством в первые века нашей эры, а в новой Европе свобода совести была первым видом личной свободы в области духовной культуры, какая только была сознана: свобода мысли, научного исследования и философских исканий, слова и печати были провозглашены позднее. В ту же эпоху, в XVI-XVII вв., под знаменем религиозных идей протестантизма и сектантства происходили на Западе политические и социальные движения во имя политической свободы и гражданского равенства, да и вообще так называемые ереси очень часто принимали оппозиционное направление в политике.
— 214 —
То, что позднее сделалось светскою и духовною властями, первоначально было нераздельным в руках домовладык, родовых главарей, князей и царей. Из двух этих элементов власти в большинстве случаев стало принадлежать первому исполнение функций правителя и воеводы. Но бывало и так, что жречество выдвигалось на первый план и коллективно как сословие, и единолично, и тогда получались теократические государства, в которых верховная власть была прежде всего духовною, а уже потом светскою. Первосвященник-государь, представитель божества правил, так сказать, от его имени: это было по идее бого-властием. Теократическое начало было первоначально в устройстве каждого государства, но потом произошла дифференциация в зависимости от исторических условий: здесь были государства-церкви, там — церкви-государства. Теократические организации могли возникать, конечно, позднее и вне государства, делаясь сами государствами в государстве или государствами над государствами, как это наблюдается в универсальных религиях буддизма
и христианства и в их организациях с далай-ламою или папою во главе. Католическая церковь возникла в римском государстве, которое ее преследовало, сама получила организацию по типу государства (сначала демократического, потом аристократического и, наконец, монархического), и с тех пор в значительной части исторического человечества началось раздельное существование государства и церкви, но такое, что церковь сделалась государственною, а государство — вероисповедным, с теоретическим разделением властей, но с подчинением или духовной — светской (цезарепапизм), или наоборот (папоцезаризм).
— 215 —
Возникновение под эгидою государства или независимо от него организаций церковного типа, способных даже возвышаться над государством, но образовавшихся по типу политических учреждений и самих государств, со своими органами управления, отличными от государственных, со своим правом, отличным от светского, даже со своею верховною властью, независимой от власти государственной — это явление, столь рельефно выразившееся в католицизме, лучше всего показывает, что основу объединения людей в организованных обществах составляет не одна экономика и не одна необходимость безопасности. Жреческие корпорации возникали в порядке удовлетворения потребности в коллективном богопочитании, на почве которого, как будет еще сказано подробнее после (см. сл. главу), могло происходить и общение между людьми разных государственных общин. Святилище делалось центром, к которому притягивались и стекались люди, объединявшиеся в общины верующих, т. е. на чисто духовной основе. Эти корпорации становились и социальною силою, приобретая имущества, в частности земельную собственность, и внедряясь благодаря этому и в экономический строй общества.
— 216 —
Светское (мирское) и духовное (божественное) начала первоначально существовали в смешанном, недифференцированном виде, но потом стали одно от другого обособляться, как бы поделив между собою власть над телом и душою человека. Обособление, здесь большее, там меньшее, не было, однако, полным отделением, хотя в нем, в обособлении, и был первый шаг к отделению. Воздававшие кесарево кесарю и божие Богу (п. 213) выводили «душу» из-под абсолютной власти государства, религия переставала быть функцией политики, другою же стороною процесса дифференциации было то, что можно назвать омирщением (секуляризацией) государства, т. е. освобождением, широко выражаясь, политики от религии. Власть делалась все более и более светскою с переходом ее из прежних рук в руки военачальников, опиравшихся главным образом на военную силу (п. 120), в руки земельных собственников (п. 107), среди которых был и царь, смотревший на себя как на хозяина всего государства (п. 118), или в руки народа, где это имело место. Начиналось властвование человеческих воль не по полномочию свыше, а по собственному праву завоевателя, хозяина, члена государственной общины. В конце этого процесса разобщения религии и политики находится отделение церкви от государства, когда религия становится «частным делом» каждого, а политика отрешается от вероисповедности. Омирщение государства есть только частное проявление омирщения культуры вообще. В начале исторической жизни религия была «всем во всем» (п. 202), была и философией, и наукой, и поэзией, и искусством, секуляризация которых началась, однако, довольно рано, под влиянием развития личной мысли и личного творчества (п. 191) и осложнения всей социальной (экономической и политической) жизни. Этот же процесс совершался и в правовой эволюции. Первоначальное право, объектированное в обычаях и жившее в сознании как своего рода «табу» (п. 96 и п. 208), было правом сакральным до такой степени, что нормы человеческого общежития не отделялись от норм человеческих отношений
к богам, всей обрядовой стороны религий. Законы были волеизъявлениями богов, жрецы были истолкователями права, но и здесь началась дифференциация, отделение религиозного от строго юридического, а волю богов сменила воля людей, когда законы стали предписываться владыками государства, «господами» земли и самим народом на его вечах. В частности, брачное и семейное право было сакральным, и только в гражданском браке произошло первое разлучение сакрального и правового элементов.
— 217 —
Эта секуляризация духовной культуры, государства и права делала религию из «всего во всем» лишь одним из ингредиентов духовной культуры с существованием независимым от других ее элементов. Из одного из предметов «социологии» она становилась предметом только «психологии». В данном случае при этом она делалась не только «частным делом» (п. 216) граждан, но и «личным делом» индивидуальной души. Индивидуализация религиозного сознания и чувства развивалась в том же смысле, как и индивидуализация в областях философского мышления, научного исследования, художественного творчества. От старой религиозности при этом могло оставаться только ее чувство, ее настроения без веры в потусторонний мир, как у других сохранялась лишь эта вера в виде суррогата знания, но без религиозного чувства. У иных умирала потребность в положительных верованиях, в признании соборного авторитета церкви, и в этом смысле религия и церковь продолжают жить после секуляризации первой и «разгосударствления» второй. Области религии и политики разделяются, но это не значит, что государство должно быть атеистичным. Атеизм есть тоже вера: разрушение силами государства религии, насильственная атеизация общества может рассматриваться лишь как вмешательство в дела совести. Для современного государственного права церкви имеют значение простых самоуправляющихся корпораций граждан, принадлежность к которым зависит от доброй воли каждого, и в дела ко
торых государство не вмешивается, поскольку дела эти ведутся в пределах общей законности. Исторически сложившиеся вероисповедные корпорации, бывшие когда-то государственными учреждениями, с одной стороны, с другой же — самостоятельно влиявшие на политику и на право, вошли, в глазах новой теории, в ряды частных обществ и союзов, в которых удовлетворяются духовные потребности граждан. Таким образом, социальное значение религии и церкви, обособившихся от областей права и политики, уступило свое место исключительно значению культурному, однако продолжающему, хотя уже не непосредственно, влиять на всю социальную жизнь и на политику.
— 218 —
Говоря о социальном и даже о «социологическом» значении религии (п. 209 и п. 217), мы останавливались исключительно на религиозно-политических и религиозно-правовых отношениях, совершенно оставляя в стороне всю область экономики. Это произошло потому, что области веры и хозяйства находятся так далеко одна от другой, что у них как бы нет общих границ. Да их и не существует на самом деле, ибо между ними помещается область, находящаяся в совместном владении политики и права, одною своею границею соприкасающаяся с областью религии, другою — с областью экономики. Что храмы и духовенство владели землями и даже рабами и крепостными, вели хозяйство, участвовали в торгово-промышленной жизни, совершали денежные операции, не меняет существа дела, ибо здесь религиозные учреждения утрачивали свою духовную природу, сами омирщались и действовали не по божеским законам, а подчиняясь всецело действию законов политической экономии. Если даже и происходило вмешательство религии в экономику, то не непосредственно, а через государство и через право. Например, католическая церковь запрещала денежный рост, но это было делом канонического права, поскольку оно было действующим правом по признанию государства (п. 145 и п. 158). То же самое и в других отношениях: вспомним хотя бы запрещение
труда в праздничные дни в силу публично-правового характера предписаний церкви. Посредственно, значит, религия влияла и на экономику, но только именно посредственно.
— 219 —
Что касается до значения вообще духовной культуры для экономики, то, главным образом, здесь нужно иметь в виду не только общую культурность как одно из условий производительности труда, но и специальное влияние научного знания, в его прикладных частных, на технику. Когда религия была «всем во всем», она имела и свою технику, но это была техника магии (п. 210), т. е. манипуляций, далеких от настоящего воздействия на природу, если только в основе того и другого не лежали удачно сделанное наблюдение, хорошие результаты случайного опыта. Ведь и добывание огня посредством трения деревяшек было религиозным действием, и приручение животных в современной научной литературе ставится в связь с тотемизмом (п. 208), но все это было далеко от действительного развития техники. Экономика же влияла на духовную культуру главным образом тем, что на почве хозяйственной жизни общества возникло его классовое расчленение, сделавшееся основою его культурного расслоения.
— 220 —
Общая духовная культура объединяет разрозненные племена в национальности, в которых развивается особое национальное чувство, отличное от политического патриотизма, поскольку государства и национальности не совпадают. Греческая национальность распадалась на множество государств-городов. Римская империя включала в своем составе разнообразные национальности. Вообще, таких примеров сколько угодно. То же самое и в религиозной сфере: к одному и тому же вероисповеданию могут принадлежать люди разных государств и национальностей, да и в этих двух последних коллективах могут
быть люди разной веры. Принадлежность членов государства к одной национальности придает ему особую прочность; нации, разделенные на отдельные государства, обнаруживают тяготение к слиянию в одно целое; нации, части которых вводят в состав разных государств, стремятся к воссоединению.
В основе, значит, политических и национальных объединений лежат разные потребности и отношения, в первом случае социальной природы, во втором — психической: иногда человеку приходится выбирать между патриотизмом государственным и национальным. Как возникают организации на почве интересов хозяйственных, профессиональных, политических (партии), религиозных, литературных, художественных, научных, так вырастают они и для зашиты интересов национальных. Но, кроме объединения в государствах и в нациях, социология знает еще междугосударственные и международные общения, носящие общее название интернациональных, по двоякому смыслу слова «нация» — политическому и культурному. Общительность между людьми выходит за пределы государств и наций, принимая в иных случаях характер организованности — первый признак коллективов, подлежащих вообще ведению социологии.
Глава 5
Человеческая особь в обществе и международное общение в человечестве
— 221 —
Человечество состоит из множества отдельных «обществ», каждое общество — из отдельных «человеков». Не дело социологии решать вопрос, имеет ли род человеческий единое или множественное происхождение. Социология имеет дело с человеческим родом, распадающимся на породы (расы) с очень различными анатомическими, физиологическими и психическими признаками, но в то же время наблюдает, что общественность существует во всех расах, только на разных ступенях развития, и что в быте и в развитии всех обществ много общих и сходных черт. Она должна также отметить, что принадлежность к разным расам не мешает людям разной породы входить в состав отдельных обществ. Наконец, она не может не признать, что человеческое общество существенно отличается от животных общежитий, между прочим, тем, что человеческие общества способны к интегрированию, пределы которому полагаются только существованием их всех на ограниченной в пространственном отношении поверхности земного шара.
— 222 —
Каждое общество состоит из отдельных людей. Первобытный человек шел в этом отношении дальше, причисляя к своим
коллективам, к своим «фамилиям» (в римском смысле), кроме людей, с одной стороны, духов (души предков), с другой — животных (домашний скот), в своем тотемизме (п. 208 и п. 209) устанавливая между собою и каким-либо животным некоторое родство. Для социологии общество состоит только из отдельных человеческих особей, даже и в том случае, когда некоторые из них были не личностями (personae, «особы»), а вещами (res), говорящими скотами. Наука не знает дообщественного человека, отдельно стоящей человеческой особи, «естественного человека», в смысле теорий XVIII в. Только в логическом порядке особь предшествует коллективу, и психология — социологии, занимая место между последнею и биологией: общество состоит из отдельных индивидуумов, которых психология изучает на почве, прежде всего, анатомии и физиологии. Однако в реальном отношении психика зависит не от одних процессов органической жизни, но и от процессов жизни социальной — основная точка зрения так называемой биосоциологической теории общества.
— 223 —
Психическое взаимодействие между людьми есть не только необходимое условие и фактор общественной жизни, но также ее следствие и продукт. Вопрос: что было раньше — курица или яйцо? — столь же мало разрешим в такой форме, как и вопрос о психике и общественности. Где-то там, за пределами опыта, а главное — по логике, яйцо было раньше курицы, психика — прежде общественности, но то были яйцо и психика, во всяком случае, не те, о которых идет речь: вот это яйцо, несомненно, снесено курицею, вот эта психика, несомненно, сложилась под влиянием общественности; здесь, как и во всем мире, взаимодействие — порождение следствия причиною и обратное действие следствия на причину. Общественность человека нужно принимать за отправной пункт социологии и отказаться от фикции естественного человека вне общества или до общества.
— 224 —
Другой основной общий факт социологии — исконная не-обособленность человеческой особи в коллективе: здесь человек еще зоологическая особь, не выделяющая себя из своего «рода» как самостоятельное я со своею личною мыслью, со своим личным чувством, со своею личною волею, не сознающая в себе личность, имеющую свое достоинство, свое право. У всех одинаковые представления, внутренние переживания индивидуальных эмоций и внешние проявления индивидуальных актов воли не сознаются как таковые, хотя бы и были на лицо: над каждым тяготеет властный обычай рода, развивающий инстинкт повиновения авторитету, если не чувство долга, требующее сознательности, то инстинктивное подчинение родовому «табу» (п. 91). Человек поглощен в своем коллективе, как клеточка в организме, как пчела в рое, по крайней мере, что касается не фактов действительности, а сознания. Человек, конечно, говорил «я», но думал больше «мы».
— 225 —
Все культурное и социальное развитие человечества состояло в постепенном разложении этого социо-психического единства, шедшем многими путями и выражавшемся разными способами и образами, в постепенном вырастании из зоологической особи в человеческую личность. Кое о чем в этом процессе индивидуализации уже приходилось говорить выше (п. 190-191 и п. 213), но нас сейчас интересует не этот процесс, а вопрос в общей форме — о положении личности в обществе, притом вопрос о том, каким оно бывает, а не о том, каким оно должно быть, ибо последнее не дело социологии, оставляющей решать этот вопрос социальной философии. В отдельных отраслях социального знания интересующие нас реальные отношения рассматриваются с разных точек зрения. По отношению к государству индивидуум интересен как объект государственного властвования, т. е. со стороны своего подданства, и как участник (если это есть)
в верховной власти или по крайней мере как лицо, имеющее свои права, т. е. как гражданин. В праве отдельные лица тоже выступают как граждане друг в отношении друга, но и здесь они бывают не только субъектами права, но и объектами — до приравнивания человека к вещи в рабстве, причем юридические положения лиц могут разнообразиться донельзя: таковы положения мужа и жены, родителей и детей, землевладельца и арендатора, домовладельца и квартиронанимателя и т. п., как, впрочем, и в государстве — начальника и подчиненного, чиновника и частного человека и т.д. С экономической стороны люди являются, прежде всего, производителями и потребителями, в процессе же производства мы различаем действительный труд (непосредственный, распорядительный, направляющий и т.д.) или только получение ренты и прибыли, а, кроме того, беря производство в широком смысле, отличаем людей, создающих ценности от перемещающих их. Главное здесь не все разнообразие разных положений, а те различия, которые существуют в общественных положениях лиц с политической, юридической и экономической точек зрения и по отношениям к ним со стороны существующего государственного строя, действующего права и наличного экономического быта.
— 226 —
Во всех различениях, делаемых разными общественными науками между лицами по их положениям в обществе и государстве, конечно, много слишком специального и даже технического, чтобы всем этим могла интересоваться социология, да и науки эти, говоря по вопросу, иногда более интересуются распределением людей по категориям и группам, нежели отношением между личностью как таковою и обществом, опять-таки взятом в его целом. Важна общая постановка: что такое личность в государстве и для государства, в праве и для права, в хозяйстве и для хозяйства, в обществе и для общества? Нужно поднять вопрос на некоторую высоту над специальными точками зрения отдельных наук, но нужно, равным образом, и пользоваться
тем, что они подготовили для этого вопроса. Притом, наконец, у вопроса есть и психологическая сторона, поскольку каждый отдельный человек есть и фактор психического взаимодействия, созидатель культуры и сам их произведение.
— 227 —
Все мы считаем свое мышление, свои эмоции, свои желания строго индивидуальными явлениями, и как личные переживания они действительно индивидуальны, но не только содержание наших мыслей, но и приемы мышления, многое в наших эмоциях является внушенным со стороны. Переделывая «nihil est in intellectu quod non fuerit in sensu» (нет ничего в уме, чего прежде не было во внешних чувствах), мы можем сказать, что в содержании вашей психики нет ничего, что прежде не содержалось бы уже в психике других людей. Исходя отсюда, некоторые готовы говорить, что индивидуального мышления нет, что мыслит только общество через составляющих его людей. Это крайний вывод, но в основе его есть сама по себе верная мысль. Человек есть существо подражательное, и подражаем мы друг другу не только повторяя действия одни других, но и подчиняясь чужой воле, заражаясь чужими настроениями, усваивая чужие мысли и методы мышления других людей. Человек — существо подражательное, доступное внушению извне; эта внушаемость проявляется не только тогда, когда от нас сознательно и преднамеренно чего-либо требуют, но и тогда, когда невольно инстинктивно мы повторяем позы и жесты других лиц и их поступки, как бараны, скачущие одни за другим на том месте, где перескочил первый баран, хотя бы протянутая перед ним палка, заставившая его прыгнуть, тотчас же была откинута прочь и в перескакивании для других не было никакой надобности. Особенною внушаемостью отличаются люди с бедным содержанием психики при крайнем однообразии и внешних впечатлений. Первобытный человек был именно в таком положении: внутренний мир, доведенный до минимума духовного содержания, и крайняя скудость опыта внешнего. Все
с немногим и однообразным запасом мыслей и все в одинаковой обстановке донельзя несложной, и сегодня такой же день, как вчера. Отдельные особи были похожими один на другой слепками от одной и той же печати.
— 228 —
Как возникла эта печать — это другой вопрос, но раз она имелась, слепки могли уже делаться с других слепков. Общество придавало особи свой образ и подобие, которое она сохраняла, чтобы в качестве особи в совокупности с другими, ей подобными, т. е. опять-таки в составе общества же, передавать тот же образ и подобие дальше — путь размножения снимками со снимков. Мысли, настроения и желания входили в особь извне и выходили из нее вон, так что она была как бы передаточною инстанцией, вроде грамофонной пластинки, воспринявшей известные звуки и способной их воспроизвести с возможною точностью. Так через отдельные головы переходили из года в год, из десятилетия в десятилетие, из века в век известные представления с вызывавшимися ими эмоциями и стремлениями, причем головы эти менялись по мере того, как одни люди умирали, другие нарождались, как будто действительно думал, чувствовал, хотел коллектив, «род», а не отдельные люди, его составлявшие и в нем растворявшиеся.
— 229 —
Раз человек смотрел на все не своими глазами и жил не своим умом, ему не приходилось быть чем-то самобытным, оригинальным, «самим собою» и не приходилось быть также самостоятельным, индивидуальным, «самим до себе». Именно не самим собою и не самим по себе: не самим собою, а только одним из слепков общей печати, не самим по себе, а винтиком машины — клеточкой организма, пчелой, которая по инстинкту живет и работает для своего роя. В коллективе вырабатывался
свой уклад жизни, необходимый для самого существования коллектива: никто его, этот уклад, не сочинял, он сам сочинился и как бы сам себя внушил отдельным особям не в форме общих предписаний, а в виде отдельных человеческих действий, повторявшихся по подражанию старшим, по привычке, т. е. по подражанию самим себе, наконец, по обычаю, сделавшемуся непререкаемым авторитетом. Традиционный уклад жизни указывал каждому его место в коллективе, консервативный обычай внушал все поведение, как будто властью и правом являлось некоторое сверхличное существо, которое во всех жило и в котором жили все, вызывавшие к себе религиозное чувство. Религия и на самом деле имела источник в чувстве зависимости и беспомощности перед коллективом.
— 230 —
Без такого растворения индивидуума в коллективе и такого поглощения одного другим не могло бы возникнуть ни духовной культуры, ни социальной структуры. Никакого естественного и дообщественного человека никогда не существовало: нужно было бы его признать, если бы он существовал, слишком разумным и искусным для того, чтобы сознательно и преднамеренно «изобрести» язык, «выдумать» религию, «сочинить» право и «создать» государство на основе свободного соглашения для обеспечения свободы. Мало того, дальнейшее существование культуры и общества, в которых потом стало проявляться и начало индивидуализма, было бы немыслимо, если бы от первобытных времен не сохранялась известная доля сверхличности духовной культуры и социального строя, если бы каждый человек был вполне и самим собою и самим по себе, т. е. если бы и культура, и строй общества не заключали в себе чего-то такого, что не зависело от отдельных людей. Наконец, разве внушаемость (суггестивность) и подражательность (имитатив-ность) не продолжают действовать и поныне, только находя теперь противовес в большем развитии личности? Весь вопрос
только в количественном различии в одних случаях сравнительно с другими.
—	231 —
Индивидуум — продукт культурно-социальной среды, но сама-то среда эта существует в индивидуумах и через индивидуумов: стоит последним что-либо изменить в воспринимаемом и передаваемом дальше, и в культурно-социальной среде уже нечто происходит по-новому, как но теории Дарвина в видах растительного и животного царства. Там, в биологии, действует наследственность, коррелативом которой в психическом мире является подражание, эти два вида повторения, которому в физическом мире соответствует волнообразное движение эфира в свете, воздуха в звуке, кругов на поверхности воды, в которую брошен камень (мысль Габриэля Тарда). Все изменяется в мире, «все течет», как выразился древний философ. Невольные, вызванные необходимостью, бессознательные и непреднамеренные, случайные изменения передаваний воспринятого и в исполнении того или другого дела вносили изменения в культурносоциальную среду, а агентами или факторами этих изменений были сами же люди. Каждый однако знает, что изменения в культуру и структуру общества вносятся людьми, кроме того, и по своей воле, сознательно и преднамеренно, планомерно.
—	232 —
В дальнейшем мы оставим в стороне духовную культуру и сосредоточим все внимание на социальной структуре. Целый ряд социологов-органицистов отождествлял положение индивидуума в обществе с положением клеточки в организме. В целом организме отдельные клеточки исполняют очень неодинаковые функции, но и сами клеточки неодинаковы: в мозгу — одни, в сердце — другие. Клеточками общественного организма являются существа одинаковой природы, и коллективу неизмеримо труднее приспособить их к тому, чтобы люди делали только то,
что полагается «по должности», и так делали, как пс>лагает<я’ Если у тебя власть, так властвуй, если обязанность повинс’ва1Ь” ся — повинуйся, но прирожденные свойства людей , как ни нивелировала их культура, слишком несходны: человек м>’ жет оказаться и неспособным к той роли, которую его заста|1ЛЯ'т играть судьба, и недовольным тем местом, какое ему наз11ач:*' ла судьба в образе социальной структуры более сложного! чеМ в родовом укладе, характера, т. е. где уже разнообразие поДож'~ ний, где уже возникают внутренние противоречия и начинаеТ1.я борьба, разрушающая однообразный уклад родового быта. щества дифференцируются на профессии, классы и с<осл<)Ви1’ культурные слои, в которых уже свои печати для оттиска слепк(,в и которые влияют одни на другие, порождая наложение н°вьХ печатей на старые слепки, а главное — в которых идет борьб*’ разрешая индивидуальные силы от их прежней замкнутости-
— 233 —
В родовом укладе и обычае выражалась некоторым обрД30'1 общая воля, воля всего коллектива, не только его живых члено:1’ но еще больше умерших предков, а каждый там был лично ка^ бр1 безвольным. В более обширных коллективах так продолжатьсЯ не могло, и начала себя проявлять личная воля. Это &ь1ла личная воля, во-первых, правителей. Пока они действовали ка< судьи и жрецы, их действия подчинялись обычаю и обряд'7’ но стоило только им вступить на путь военных предприятий’ как давала себя знать личная воля, которая стала себя заявЛятЬ и во внутренних делах при усложнении жизни, с одной сторо,ны> и развитии имущественного неравенства на почве особе.ннР частной собственности на землю — с другой. Этот один нахс>>ДиГ других таких же насильников и стяжателей, образующих ег() дружину, его дворовую службу, где находит себе место т<°Ж(; личная воля, но уже способная сгибаться в одну сторону, кве1РхУ’ чтобы зато развертываться вовсю в другую — книзу. На Востс?ке’ писал Гегель в своей «Философии истории», свободен один: этс’ и был царь-деспот с гипертрофированным сознанием сво,егс> --------------------------------------------------17s
«я», как в «государство, это — я» Людовика XIV. Но сама возможность такого «индивидуализма» возникала лишь потому, что от старого быта в массах сохранялась только привитая воспитанием привычка повиноваться.
—	234 —
Состояние бесправного подданства есть нечто иное, как продолжение исконного поглощения индивидуума коллективом, с тем однако различием, что там стояла во главе всего общая цель, здесь выдвигался вперед личный взгляд. Это первая форма приспособления политической жизни к служению частному интересу, внесение в политику личного начала и пользование силами коллектива для своекорыстной цели. Если даже в старом быту вырабатывалась некоторая самодовлеемость коллектива, то здесь эта черта утрачивалась, и коллектив становился средством личной воли, какими бы связями ее стремления ни были связаны с интересами коллектива. Деспот придавал своей воле религиозное освящение, но оно уже не останавливало недовольных вельмож, даже собственных сыновей (вспомним Авессалома) от покушений на верховную власть с целью завладеть ею для себя. История восточных деспотий полна примеров восстаний полководцев против законных царей. Вообще, на почве войны и военного быта особенно развивалась личная предприимчивость, но это был удел немногих, масса же подданных была пассивным орудием в их руках. Она всею предыдущею жизнью была приучена повиноваться социальному авторитету; то обстоятельство, что этот авторитет делался орудием личной воли и личного интереса, мало меняло дело.
—	235 —
Первое выделение личности для самостоятельной роли в обществе было, таким образом, выделением в силу воли к власти и, прибавим, к добыче, ради которой порывались обычные узы
и составлялись дружины, возникавшие нередко по личному почину авантюристов и привлекавшие к себе авантюристов же по доброй их воле и в личных их интересах. Путь к свободному проявлению воли против произвола власти заключался, вообще, единственно в том, чтобы самим захватить власть или, по крайней мере, к ней приобщиться и этим путем, освобождая себя, самим господствовать над другими. Так создавались привилегированные положения аристократического характера. Они создавались на основе землевладения, и тогда народная масса закрепощалась или закабалялась господами земли. Создавались они и на государственной службе, игравшей также роль при выделении аристократии. Первые формы политической свободы всегда имели аристократический характер; когда власть вполне или отчасти переходила к аристократиям, только этим путем члены сословия освобождались от подчинения абсолютной государственности не в качестве частных лиц, а как носители или соучастники власти, остававшейся столь же абсолютною по отношению к другим.
— 236 —
Для обеспечения свободы за всеми только очень позднее стали стремиться приобщить к государственной власти и всех. Ранние демократии народных вече были очень непрочны, потому что участие народа во власти было неорганизованным, да и настоящего сознания индивидуальной свободы не было. Издавна воспитанные в повиновении массы, когда сами восставали против господ, больше стремились к тому, чтобы сравняться с ними и быть столь же свободными, как и они, в смысле произвола, который ими, господами, проявлялся по отношению к массам. Народная свобода понималась как воля народа делать что угодно, как власть народа по образу и подобию старой власти. Все дело заключалось как будто в том, чтобы стать на место господ, поставив их на свое место, чтобы монархическое неограниченное самодержавие перенести на коллективного государя —
народ. Это было освобождением народа от власти одного и немногих, но не было действительно освобождением личности от абсолютной государственности. Не в том было дело, чтобы переместить власть из одних рук в другие, а чтобы изменить самый характер власти в смысле постепенного ограничения ее прав над личностью.
— 237 —
В этом последнем отношении делало не столько перемещение власти, сколько расширение прав личности. Ранее всего право взяло под свою охрану жизнь, безопасность, достоинство и достояние личности против покушений со стороны других личностей в нормах гражданского и уголовного права, но раннее публичное право игнорировало личность перед государством и его интересом. Только приобщаясь к власти, немногие элементы общества выговаривали в свою пользу известные изъятия: это были не права личности, а права сословия, корпорации, класса. В этом отношении между государственною властью и привилегированным сословием — если только само это сословие не становилось властью — заключался договор, создававший сословное право на известную независимость и на известные виды власти над остальным населением. Человек ценился не как личность, а как член сословия, но и в этих формах вырабатывались известные понятия о чести и достоинстве свободных людей, хотя бы и в тесных границах господствующего класса. Но именно характерно здесь было то, что честь и достоинство определялись принадлежностью к определенному классу, только позднее эти понятия переносились на человека вообще, причем все более и более само понятие личности получало моральный смысл и делалось понятием этическим.
— 238 —
Интересно, что свою аргументацию защитники личной свободы брали из области духовной культуры, из религии и фило-
Софии. Религиозные движения XVI-XVII вв. на Западе, бывшие в то же время политическими и социальными, ставили на своем знамени свободу и равенство, ссылаясь на создание человека Богом по образу своему и подобию, на всеобщее сыновство людей по отношению к Богу, на то, что над совестью никто не властен, кроме самого Бога и т. п. Но еще более в смысл постановки вопроса на точку зрения прирожденных личности прав на свободу сделала философия естественного права, заводившаяся еще в греческой софистике. Только в такой постановке вопроса о правах личности, заключающихся в ней самой, а не сообщаемых ей государством, и могла содержаться настоящая основа ограничения прав государства по отношению к личности. Однако для реализации этого нужны были еще другие условия: во-первых, чтобы это сознание проникло в массы, бывшие воспитанными совсем в других понятиях, а во-вторых, чтобы они могли настоять на проведении в жизнь требований личной свободы. Опыт между тем учит, что массы охотнее стремились к равенству и к власти, чем к свободе, и не отказывались поддерживать и абсолютную власть, действовавшую от их имени, если она осуществляла их материальные интересы. Свобода личности больше всего обеспечивается сознанием ее самоценности самим же обществом, для чего необходима значительная духовная культурность и продолжительная фактическая привычка к свободе.
— 239 —
Свобода осуществляется правом, которое первое в области гражданских отношений признало, что есть известные интересы личности, которые должны быть ограждаемы от всяких покушений на эти интересы. Если политика создала понятие «гражданина» как члена самоуправляющейся гражданской общины, то праву принадлежит обозначение человека как «лица», как «личности» (persona) в себе самой, в своей человеческой природе, а не в принадлежности к гражданству, носящей основу
своих притязаний. В праве личность впервые получила свое значение как субъекта права в смысле чего-то ей принадлежащего в силу ее природы. В фактических отношениях политики оно не могло бы зародиться, так как здесь сбросить с себя произвол власти считалось возможным лишь путем занятия того же положения, какое занимала прежняя власть, путем, как сказано выше (п. 236), только перемещения власти, но таким путем шел с самого начала и деспотизм, переносивший на личную волю права, принадлежавшие социальному авторитету священного обычая, народной правды. В сущности, и правовое государство стремится переместить власть из рук людей в правовые учреждения, признающие принцип свободы личности.
— 240 —
Другую сторону отношений между государством и личностью представляют собою обязанности, налагающиеся властью на население. Это, конечно, общее явление, которое принимало по временам вид закрепощения за государством всех классов общества в деле отбывания службы, зато, с своей стороны, государство вознаграждало так или иначе за службу. Такое закабаление представляет собою одно из крайних проявлений принципа, что не общество существует для человека, а человек для общества. Если права личности определялись ее сословием, то принадлежность к сословию обуславливала ту службу или тягло, которые человек обязан был нести по отношению к государству, таким путем вытягивавшему из населения все соки. Служба вознаграждалась землею и привилегиями, но «служилое сословие», охотно оставляя в руках своих то и другое, не менее охотно отлынивало от исполнения своих обязанностей, перелагая тяжесть службы на «тяглое сословие». В этой организации сословных служб и повинностей государство получало вид самодовлеющего организма, в котором отдельные сословия были органами для исполнения определенных функций: личному почину и личному действию здесь оставалось сравнительно мало места. Это государство вообще стремилось быть «всем во всем»,
государствовать над всею жизнью, огосударствлять все: и религию, и просвещение, и промышленность. Оно огосударствляло, приспособляло к своим нуждам данный общественный строй: не «общество» было реальным базисом политической надстройки, а государство делало из «общества» свое орудие, в «обществе» же, взятом в самом себе, отдельные лица, смотря по положениям своим в экономическом строе, производили разную работу, более или менее делавшую их клеточками общественного организма со специальными функциями.
— 241 —
Социальная дифференциация, вообще разделение занятий, в частности разделение технического труда и производства, распадение общества на классы, расслоение его в культурном отношении не могли не приводить к специализации функций отдельных личностей во всей культурной и социальной жизни. Эту специализацию некоторые социологи противопоставляли той цельной личности, которая характеризует первобытные времена. Да, это действительно была цельность, но в то же время простота и бедность содержания. Да, дифференциация приводила к одностороннему развитию, но им осуществлялся общий прогресс культуры: он требует разработки отдельных ее областей специалистами своего дела, не разбрасывающимися по сторонам, но сосредоточивающими все свои усилия на одном деле, где нужны особые знания, особые навыки, причем вопрос еще, действительно ли развитие личности проигрывает в смысле полноты ее развития. В чем, быть может, теряет человек, умеющий только шить сапоги, в сравнении с первобытными работниками, умевшими быть «мастерами на все руки», в том он, несомненно, выигрывает, благодаря жизни в обществе с более высокой культурой с более богатым духовным содержанием, с более развитыми общественными интересами: одно пребывание в такой среде, одно приобщение к высшей культуре вознаграждает за потерю той цельности, какая предполагается у первобытного человека.
— 242 —
Отрицательные стороны дифференциации для цельности оцениваются верно, но корректив против этого находится в том, что специализированная личность, все-таки развивающая свои способности на каком-либо профессиональном деле, живет в более развивающей личность культурной среде, одним из лозунгов которой все более и более делается право каждой личности на достойное человека существование, реализация чего, прежде всего, предполагает сообщение всем, путем образования, всего составляющего гордость общечеловеческой культуры. Окидывая общим взглядом прошлое человечества, социология не может не признать, сколько было неблагоприятного для личного развития и благополучия в политике, в экономике и в духовной культуре прошлых времен, но вместе с тем не прийти к убеждению, что в общем культурная и социальная эволюция содействует развитию личного начала, столь слабого в первые времена и столь антисоциального при выступлении в первых его проявлениях. Первобытная общественность была своего рода дрессурой сидевшего в человеке зверя; стоило только ослабевать этой дрессировке при усложнявшихся условиях жизни, как этот зверь освобождался от уз, налагавшихся на него прежнею дрессурою, и его индивидуализм выражался в деспотизме, в непризнава-нии чужого человеческого достоинства и т. п. Только в долгом процессе развития этот индивидуализм перерабатывался в нечто иное, притом не политикою и экономикою, а правом и моралью в союзе с другими сторонами духовной культуры.
— 243 —
В этом же процессе имеет значение еще одна сторона. Личность перестает все получать исключительно от одного своего коллектива и иметь значение лишь в качестве ее члена. Политические и экономические интересы разделяют национальные культуры, обособляют одни части человечества от других, религия также часто сеяла раздоры между людьми, но тем не менее
устанавливались известные формы человеческого общения между отдельными государственными и национальными коллективами, также имеющие большое значение для наук, изучающих общественность. Различные по своей природе отношения политические, правовые, экономические и культурные возникают между целыми государствами и народами, к общему очерку чего мы и переходим, отметив сейчас только одно: чем сильнее это общение народов и государств, тем более социально эмансипируется и культурно обогащается человеческая личность, бывшая столь стиснутою и бедною духовным содержанием в первобытном общежитии.
— 244 —
Естественные границы свободного и легкого распространения духовной культуры создаются языком, что и служит главным основанием существования обособленных национальных культур, но отдельные люди выучиваются чужим языкам, вступают в психическое взаимодействие с людьми из других народов, переводят произведения их письменности на свой язык; таким образом, происходит психическое взаимодействие между нациями. Слова одного языка заимствуются в другой, и даже создаются языки смешанного происхождения (пример — английский язык). Это культурное взаимодействие бывает и в религии, и в литературе, и в искусстве, и в науке, и в философии, и в социальной идеологии. Более близкие экономические связи завязываются между соседями, но соседями могут быть жители разных государств, а по мере расширения торговли (п. 121) и более отдаленные страны вступают в экономическое взаимодействие, которое только затрудняется, но никак не устраняется существованием государственных границ. Как в области духовной культуры, так и здесь, в экономике, дело сводится к взаимодействиям отдельных, «частных» лиц. Однако где общение, там и право (п. 161): торговые отношения между жителями отдельных государств также дают начало известным
обычаям, из которых впоследствии возникает частное международное право. Наконец, вступают в отношения друг к другу и сами государства в лице их правительств, чем обуславливается существование международной политики и публичного международного права.
— 245 —
В явлениях интернационализма нужно, таким образом, различать частные сношения между отдельными членами разных наций и государств, сношения культурные и экономические с различением в последних фактической (строго хозяйственной) и правовой сторон, и те отношения, которые возникают между государствами, представляемыми в их целом своими властями, — отношения, прежде всего, фактические (политические), но способные также принимать правовой характер. В явлениях культурного интернационализма действуют общие законы интерментальной психологии (п. 16): существо психического взаимодействия не изменяется от того, принадлежат ли люди, участвующие в нем, к одним и тем же культурным и социальным коллективам, или нет. То же самое можно повторить отчасти и об экономическом интернационализме, ибо в фактических хозяйственных отношениях между частными лицами царят законы политической экономии, будут ли эти отношения существовать между жителями одной страны или разных стран, а потому и в области частного права, регулирующего торговые отношения между жителями как одной страны, так и разных стран, не будет принципиального различия. Однако обособление социальных организмов в экономических их отношениях, благодаря существованию государственных границ, становящихся и экономическими (таможенными) границами, и вмешательству государства в хозяйственную жизнь «общества», или так называемая экономическая политика, имеют своим результатом то, что экономический интернационализм приобретает характер международное™ политической, т. е. здесь образуются взаимные отношения между не отдельными людьми, а государственно-
Человеческая особь в обществе хозяйственными целыми — отношения как фактические (политические и экономические), так и правовые. Социологию в изучении явлений интернационализма интересуют только отношения публичные, могущие принимать и правовой характер.
— 246 —
В начале времен внутренне объединенные человеческие коллективы были обособленными и самодовлеющими целыми: в каждом были своя власть, свое право, и производство с потреблением продуктов труда происходило в пределах коллектива. И впоследствии государства оставались в экономическом отношении такими же обособленными целыми, между которыми, однако, уже существовали взаимоотношения политического и экономического характера. История свидетельствует, что главными общими явлениями в этой сфере были война и торговля. Конечно, между коллективами бывали и мирные отношения, приводившие к федерированию родов в племена, племен — в государства (п. 121), государств — в союзы государств, но и здесь часто действовало военное принуждение. Человек в истории оказался существом воинственным, причем воинственность сказывалась как на внутреннем развитии (п. 111 и сл.), так и на интернационализме: международные войны проходят через всю историю человечества. Правильные отношения между государствами устанавливались обыкновенно только после войны, когда заключался мир и определялись условия мира посредством обязательного для обеих сторон договора. В этих договорах вступали между собою в соглашение правительства договаривающихся сторон как носители государственной власти, как представители экономических интересов страны. Договоры, заключавшиеся с санкцией религии, вносили в международные отношения юридический характер, содержанием же этих договоров всегда было в значительной мере упорядочение взаимных экономических отношений международной торговли.
— 247 —
В международных политике и праве государства выступают как суверенные целые, над которыми нет никакой высшей власти: споры между ними решаются войною, а идея о возможности посреднического (третейского) суда между ними возникает довольно поздно, имея до сих пор очень слабое практическое значение. В международных делах каждое государство — самостоятельная юридическая личность, действующая через свою верховную власть, представители которой часто вносят в эти отношения чисто личный произвол (п. 122), так что многое в истории войн и союзов между государствами объясняется не столько социологически, сколько психологически, и притом с точки зрения законов индивидуальной психологии. Думать, что в международной политике действуют исключительно государственные, национальные, экономические интересы, отнюдь не приходится.
— 248 —
Тем не менее эти интересы в той или другой мере всегда действовали, и международная политика не могла быть исключительно личным делом государей и правительств. Власти могли меняться, но известные отношения между государствами оставались, хотя нигде не наблюдается столько непостоянства и переменчивости, как в истории международных союзов и коалиций, где часто сила вещей уступала место личным соображениям власть имущих. Однако все-таки создавались некоторые более прочные общения и целые международные системы, в которых мы наблюдаем очень разнообразные отношения гегемонии, универсализма («всемирные монархии», империализм), политического равновесия федеративной равноправности, решения дел международными конференциями и конгрессами и т. п.
— 249 —
Война и завоевания создавали из мелких политических тел более крупные и прямо грандиозные политические формации, один из образцов которых мы видим в Римской империи, давшей народам и государствам, которые вошли в ее состав, продолжительный мир, создавшей из них единое политическое целое и один хозяйственный организм, объединившей их и в правовом отношении, смешавшей все национальные культуры в некоторой общей для значительной части тогдашнего человечества и даже создавшей почву для распространения религии, которая отрешилась от политических и национальных рамок.
— 250 —
В интернационализме продолжался процесс социальной интеграции, соединявший роды в племена, племена — в государства, государства — в федерации или превращавший их в части других государств, более крупных, а эти последние слагавший в разные постоянные международные комбинации. Пределы этой интеграции даны только поверхностью земной суши и населяющим его человеческим родом. В последнее время мы часто употребляем термины «мировая политика» и «мировая торговля», указывающие на то, что социальные узы стали мировыми, а выражение «общечеловеческая культура» отмечает, что эти узы имеют корни не только в области практических отношений между людьми, но и в области человеческого духа. Общечеловеческая культура эта способна обогащать духовное содержание личности и возводить ее на высшие ступени развития и сознания.
Глава б
Социальная сторона исторического процесса
— 251 —
Культурное и общественное развитие человечества совершалось во всемирно-историческом процессе, в который втягивались отдельные народы и государства. Изолированное состояние их было фактом лишь до поры до времени, представление немецкого экономиста первой половины XIX в. Тюнена об «изолированном государстве» имеет только методологическое значение. Эволюция человеческих обществ не объяснима исключительно из действия одних внутренних сил каждого данного общества, но требует и обращения к внешним влияниям, идущим притом не от условий природы страны только, но и от моментов международного исторического процесса. Как отдельный человек находится под влиянием других людей и вместе с другими входит в состав общества, так и отдельные общества испытывают влияния со стороны других обществ и вместе с ними входят в состав более крупных соединений на почве культурного, экономического, политического и правового общения.
— 252 —
В историческом процессе в пределах одного коллектива и на международной сцене мы должны различать, как различали везде и прежде, культурную (духовно-культурную) и социальную (культурно-социальную) стороны (п. 20). Первую мы
имеем в развитии религии, литературы, искусств, наук и философии, где столько международного и всемирно-исторического. Такие религии, как буддизм, античный синкретизм, христианство, ислам, имеют значение, выходящее за пределы отдельных наций и государств. Национальные литературы складываются под влиянием чужих литератур, а некоторые писатели приобрели всемирную известность. В искусствах то же самое, равно как и в науках с философией, в которых особенно стираются грани национальных различий и наиболее проявляется личное я. Социальная сторона духовной культуры нами уже была рассмотрена (гл. IV), и здесь мы остановимся на социальной стороне исторического процесса, который совершался в отдельных обществах с их политическими границами, между прочим, и в экономике, и в праве.
— 253 —
В истории нужно различать две стороны: прагматическую и культурную (в широком смысле, культуры технической или материальной, духовной и общественной): одна состоит из событий, причем крупные события бывают не только в сфере политической, а к числу событий нужно относить и все основные их элементы, каждый акт человеческой деятельности. Крупным событием в истории философии было появление «Критики чистого разума» Канта, крупным событием в истории биологии — появление «Происхождения видов» Дарвина, в истории социологии — IV-VI томов «Курса положительной философии» Конта, в истории литературы — «Фауста» Гете, в истории техники — изобретение паровой машины, но и каждый отдельный акт культурной деятельности человека есть событие, хотя бы и с минимальным значением или без всякого значения. С названием событий мы привыкли связывать представление о фактах политической истории, и вот, рассматривая, что такое эти факты, мы видим, что каждое событие разложимо на известным образом
сочетавшиеся в нем отдельные действия (поступки) отдельных лиц, а будучи мелкими элементами более крупных событий, и они могут тоже называться событиями — точка зрения, с которой каждое человеческое действие, каждый поступок, имел ли он значение или нет, есть событие. От греческого слова «прагма» (дело) и происходит прилагательное «прагматический». Всю совокупность событий, происходящих в обществе, всех актов человеческой деятельности можно назвать прагматикою, противополагая ей культуру как всю совокупность уже не действий, а состояний, являющихся условиями и формами деятельностей в обществе.
— 254 —
Прагматическая сторона социальной (в широком смысле) истории в последнем счете состоит из отдельных человеческих действий, влиявших на судьбу государства или нации и поддерживавшх или изменявших существующий политический строй, действующее право, наличный экономический быт. Государство, право и народное хозяйство — не раз уже говорили мы — имеют бытие только в человеческой деятельности и через эту деятельность, только, значит, в прагматике и через прагматику (п. 51). Эволюция политических, правовых и экономических форм не есть их саморазвитие, а осуществляется в прагматике и прагматикою, которая, в свою очередь, бывает обусловлена политическими, юридическими, экономическими и другими культурными состояниями и формами, так что исторический процесс сводится к взаимодействию прагматики и культуры, человеческой личности и окружающей ее культурной среды. Государство, право, народное хозяйство постоянно творятся человеческою прагматикою: остаются неизменными лишь в той мере, в какой политическая, правовая и экономическая прагматика совершается в прежних формах, и изменяются, поскольку она от этих форм отступает в малом или в большом.
— 255 —
Прагматические отступления от социальных форм могут быть в малом и в большом. Если малые имеют значение и каждое малое — само по себе, то их накопление и совокупное действие могут дать важные результаты, но и одно крупное отступление способно произвести целый переворот. Путем накопления и совокупного действия мелких отступлений, из которых каждое является событием минимального значения, совершаются эволюционные изменения социальных форм и состояний, путем же событий, отражающихся на всей судьбе государства и нации, происходят изменения революционные. Революции бывают и в духовной культуре: революции в религиях, в науках, в литературе и искусствах, как бывают и в психике, когда сразу делается какое-либо важное изобретение, но в социальной сфере революции имеют главным образом политический характер, тогда как право и экономия более эволюционны (подобно, например, языку) и только тогда испытывают революционные изменения, когда последние зависят от правовой и экономической политики государства.
— 256 —
Процесс изменения социальных (государственных, правовых, хозяйственных) состояний и форм состоит из ряда эволюций и революций, постепенных и частных перемен и переворотов. Со словом «революция» соединяется обыкновенно представление о восстании, о насильственном ниспровержении, но это так одно с другим на самом деле не связано. Крестьянская реформа в России 19 февраля 1861 г. была большой революцией в области юридических и экономических отношений, тогда как многие насильственные перевороты, свергавшие одних лиц и заменявшие их другими, ничем не отражались на всем общественном быте. Тем не менее революции в громадном большинстве случаев происходят путем насильственных переворотов, потрясающих нередко государство и «общество»
до самых их основ и надолго погружающих их в состояния политической анархии (безвластия), правового хаоса (бесправия), экономической разрухи (беспорядка), пока не налаживаются вновь постоянные и прочные порядки. Сами политические революции подготавливаются рядом эволюций в экономических отношениях, в правовом сознании, в политической идеологии, в общем культурном состоянии, так что происхождение революций вполне эволюционно, и сами революции, приводя к изменениям, которые совершаются и другим путем, входят в состав общей социальной эволюции. В ней есть генетические (п. 64), строго эволюционные процессы бессознательных и непреднамеренных изменений и процессы антропотелеологи-ческие (тот же §) с постановками определенных целей, могущих осуществляться или путем суммирования частных изменений (реформ), или внезапным переворотом (революцией).
— 257 —
Вообще, слово «революция» употребляется в разных смыслах, что иногда приходится делать просто по неразработанности социологических понятий и их терминологии. Все изменяющее в корне, притом сразу, быстро, внезапно, прежде всего, имеется здесь в виду, это сдвиги, перевороты, катастрофы, катаклизмы. Говорят, впрочем, и о более медленных и в свое время даже остававшихся недостаточно замеченными, понятыми и оцененными революциях, какова, например, «индустриальная революция» конца XVIII и начала XIX в., эпохи введения паровой, прядильной, ткацкой и др. машин, образования крупных фабрик, вытеснявших мелкие мастерские и т. д. — «переворота», совершившегося не сразу, а происходившего постепенно, общие результаты которого стали видны только позднее. Коренной и быстрый переворот — вот в чем истинный смысл революции в политике ли, в праве и экономике (19 февраля 1861 г.), в науке (всякие открытия), в технике (крупнейшие изобретения) или искусстве (открытие живописи масляными красками). В политической жизни важен и другой признак — массовое движение,
восстание народа, почему реформа 19 февраля 1861 г. и не носит название революции, хотя в политической истории революциями называют и дворцовые перевороты, производившиеся втайне небольшими кучками людей. Путаница усложняется тем, что современники дают название революций и отдельным моментам действительной революции: так, в истории Великой французской революции революциями называются отдельно и взятие Бастилии (14 июля 1789 г.), и крушение монархии (10 августа 1792 г.), и падение жирондистов (31 мая — 2 июня 1793 г.), и низвержение якобинизма (9 термидора в 1794 г.) и др. подобные перевороты.
— 258 —
С понятием революции соединено еще представление о кризисах, переживаемых обществом. Огюст Конт даже делил исторические эпохи на органические и критические, называя первым именем такие, когда в социальной жизни господствует устойчивый и прочный порядок и соответственно с ним в умах царят догматические идеи, тогда как критические эпохи представляют собою переходные времена, когда прежний строй начинает разлагаться, прежняя идеология расшатываться, а новое еще только зарождается. Здесь органическому до известной степени соответствует эволюционное, критическому — революционное. Но кризисы — это еще переломы (министерские кризисы), трудные состояния (промышленные кризисы), опасные обстоятельства (кризисы в международной политике). Если термин «революция» прилагается главным образом к событиям, то термин «кризис» имеет в виду состояния: революции как факты прагматической истории возникают вследствие кризисов в общественных состояниях, составляющих факты культурной (в широком смысле) истории, в политическом строе, в правовом самосознании, в экономическое укладе. Революция есть только разрешение кризиса, подготовившегося эволюционным путем.
— 259 —
В этих терминах «революция» и «кризис», как и в других, заимствуемых наукою из языка жизненной практики, много неопределенного, но общий смысл их тот, что кризисы и революции нарушают установившийся, обычный, правильный и пр. ход жизни в виде переломов и переворотов. Для социологии обозначаемые так явления важны как показания, приводящие к выводу, что в экономической и политической жизни не все идет гладко, не «как по писаному», не все совершается планомерно и прямолинейно, с логическою последовательностью. Многие на основании такого зрелища отрицали самую идею социологической законосообразности, но это было бы равносильно отрицанию законов физики в виду вечных капризов погоды. Как и в состояниях атмосферы есть своя периодичность, не поддающаяся однако учету, так и в социальной жизни одно время непохоже на другое, и критические периоды следуют за органическими, революционные за эволюционными, за акциями реакции.
— 260 —
«Реакция» — вот еще слово, взятое социологией из словаря политики и истории. Реакцию обыкновенно противополагают революции или реформе, которые в таком случае и являются «акциями», вызывающими реагирование со стороны старого против нового. (Однако, акциями их не принято называть.) Реформы и революции двигают общество вперед (откуда понятие и термин «прогресс»), реакции влекут его назад к прежнему, стараются его сдвинуть с новой ступени, отступить на старую позицию («ретроградство»). Политическая жизнь и жизнь социальная (в более узком смысле юридически-экономических отношений) полны борьбы (п. 75), а где борьба, там победы и поражения, временные перемирия и обострения вражды, откуда эта непрямолинейность, эти зигзаги вправо и влево, эти «два шага вперед и шаг назад» и даже «шаг вперед, а два назад», столь обычные в ходе политической истории. В общем, легко
Социальная сторона исторического процесса сказать, что борьба ведется между консервативными и прогрессивными силами общества, что первые противятся реформам и тем вызывают революции, но что иногда консервативные силы побеждают, и тогда наступают реакции и что, наконец, реакциям много помогают увлечения революции, отшатывающие от них одних, и неисполнившиеся надежды, что разочаровывает других, но уже труднее решить вопрос о разделении социальных сил на консервативные и прогрессивные с крайними их флангами — реакционным и революционным.
— 261 —
Народные массы по своей природе консервативны в культурном отношении и, следовательно, в политической и правовой идеологии, равно как в хозяйственном быту. Особенно это относится к крестьянству, сидящему на земле, и ко всему ко всему деревенскому быту с его вековыми устоями. Историческая трансформация всегда происходила в городах. Тем не менее время от времени крестьянские массы проявляют особую революционность и производят восстания, несмотря на всю трудность организоваться на больших пространствах: вспомним французскую жакерию XIV в., восстание английских крестьян в том же веке, крестьянскую войну в Германии XVI в., наши разинщину и пугачевщину в XVII и XVIII вв., французскую жакерию 1789 г. К каким силам их причислить? К культурнопрогрессивным, конечно, нельзя: крестьяне — самый умственно отсталый класс. Политическая идеология крестьянской массы тоже не могла быть передовою, а если у них и бывали политические лозунги прогрессивного характера, то приносились извне и не они объединяли. Главными целями таких движений была борьба с социальным (юридическим и экономическим) угнетением, борьба не за свободу, а за волю в анархическом смысле (п. 198) и за удовлетворение чисто материальных вожделений. Древность тоже знает восстания рабов, но по своему невежеству, по грубости инстинктов, по дикости нравов не могли же рабы быть прогрессивною силою общества.
— 262 —
Эти массы всегда легко поддавались демагогии. Абсолютизм опирался на них в борьбе с вольностями сословий, угнетавших крестьянство, не отступая перед демагогией. Крестьяне часто выступали оппозиционно против либералов и революционеров, руководимые одною из консервативнейших общественных сил — духовенством. Но здесь же, в сельском быту, находили при известных условиях благоприятную почву для своей проповеди революционеры, считавшие, однако, иногда нужным для большого успеха говорить как бы от имени государя, тем самым признавая, до какой степени эти массы были косны в политическом отношении. Правда, люди, шедшие в народ, часто его идеализировали, веря в то, что в нем живет исконная народная правда (вспомним хотя бы Руссо), но тут было много романтики и даже мистики. Притом это были только временные вспышки. Не удавалась вспышка, и вот народ на долгое-долгое время, жертва победоносной реакции, засыпал глубоким политическим сном. А если крестьянству удавалось добиться улучшения своего материального быта, оно успокаивалось и делалось прямо консервативною политическою силою, которою с успехом пользовалась реакция.
— 263 —
Притом в народных низах равенство было всегда дороже свободы, если ее не отождествлять с анархическою волею. Демократия часто была опорою абсолютизма против боровшихся с ним зажиточных и более культурных классов общества. Начиная с греческой тирании за несколько веков до Р. X., мы имеем ряд примеров демократического абсолютизма — в римском цезаризме, в итальянском принципате конца Средних веков, в двух французских империях XIX в. В борьбе западных королей с феодалами и с сословно-представительными учреждениями сочувствие народа и активная поддержка со стороны народа (очень понятно почему) были на стороне монархов. На такой же основе вырастало и развивалось царское самодержавие
в Московском государстве. Равенство здесь вообще ценилось дороже той свободы, к которой стремились люди так называемых высших классов. Один из проницательнейших политических мыслителей Франции Токвиль в середине XIX в. даже с «религиозным ужасом» смотрел на успехи демократии своего времени, опасаясь, что она будет только неограниченною властью одного, и нарочно ездил в Америку, чтобы узнать на месте, как полнейшее политическое равенство может сочетаться с широчайшею свободою. Империя Наполеона III, народного избранника, была подтверждением страхов Токвиля.
— 264 —
Не нужно забывать, что в крестьянском быту особенно крепки устои власти земли и живучи представления, настроения и порядки, идущие еще из родового быта. Гораздо более подвижную социальную категорию представляет собою население городов с их торгово-промышленною деятельностью, в особенности рабочий класс, оторванный от устоев исконного деревенского быта с его извечными обычаями. Особенно революционную роль он стал играть в XIX в., когда хоть сколько-нибудь началось воздействие на него современной духовной культуры, но и тут в массах оказывалось много некультурности, способности подвергаться воздействию демагогии не только «слева», но и «справа», прогрессивные же лозунги приносились в эту среду извне, не сама она их вырабатывала. Характерно, что те, которые усваивали эти лозунги, выделяли себя из массы остальных как «сознательные», тем самым характеризуя остальную массу.
— 265 —
Именно менее всего «сознательности» всегда было в большинстве населения, в массах, у которых была физическая сила, но распыленная, способная только к стихийным вспышкам, таившая в себе возможность и реакций, и революций. Сознательность могла развиваться только там, где была образованность,
а она сосредоточивалась только в классах, занимавших высшие ступени социальной лестницы. Духовенство и чиновничество, представители религиозных и политических устоев по природе своей должны были быть консервативны, но в тех же общественных кругах, где рекрутировались клир и бюрократия, возникал класс людей свободных профессий, среди них люди, делавшие своею специальностью умственную деятельность, интеллигенция, которая стала главною лабораторией новых идей. Многие происхождением, воспитанием, интересами были связаны с теми или другими социальными классами, но здесь же формировалась внесословная, надклассовая интеллигенция, предававшаяся политическому и социальному мышлению не в смысле догма-тизации данного строя и быта (п. 200), а в смысле творчества идеалов. Отвлеченная разработка принципов индивидуальной свободы и гражданского равенства происходила в этой среде еще со времен греческих софистов, а отсюда же, из этой среды, шла она в народные слои.
— 266 —
Ту же прогрессивную роль, как интеллигенция, — если только в ней сильно было нравственное начало, которого, например, было мало у софистов и итальянских гуманистов конца Средних веков, часто служивших политическому абсолютизму, — ту же прогрессивную роль, прибавлю, играли религиозные проповедники, пока их учения не делались сами устоями консерватизма. Принципы свободы и равенства, социальной справедливости обосновались и на религиозных соображениях: здесь именно впервые личность заявляла о своем праве свободно веровать по совести. Но официальное признание властью известной догматики, сословные привилегии, получавшиеся клиром, его обогащение ставили его в ряды сторонников и защитников status quo, что особенно рельефно выразилось в католическом клерикализме.
— 267 —
Другую консервативнейшую силу составляли всегда представители землевладения, сосредоточившие в своих руках большие имения и приобретшие власть над крестьянскою массою и разные политические и социальные привилегии. Однако впервые политическая свобода возникла в этой среде. Аристократия в Древней Греции и в Риме впервые осуществила республиканскую свободу, которою только позднее стала пользоваться демократия. В феодальном мире Средних веков были выработаны такие формы отношений между государем и знатью, которые основывались на обоюдном договоре. Бароны положили начало политической свободе в Англии. Дворянин Монтескье был родоначальником либерализма Нового времени. Но аристократическая свобода была только свободою для немногих, соединенною с властью над народом, да и эта свобода продавалась за обеспечение силою государства власти над народом. Чем более усиливался демократизм, тем реакционнее становилась аристократия.
— 268 —
Наконец, среднее сословие — среднее между аристократией и народною массою — бывало и на стороне прогресса, и на стороне реакции. Оно в Средние века выработало формы городской свободы и играло роль во многих политических движениях вплоть до новейших революций. Из этой же среды выходили люди умственного труда, отрешавшиеся от узкоклассовых точек зрения, делавшиеся либералами и демократами, хотя товарищами в их идейной работе бывали также духовные и знатные, обнаруживавшие способность становиться на общенародные и общечеловеческие точки зрения. В целом, однако, среднее сословие стремилось занять то же положение, что и знать, в экономическом же отношении его интересы расходились с интересами народной массы, вследствие чего демократия
часто встречала с этой стороны отпор. В самом среднем сословии выработалось расслоение от ступеней, близких к знати, до ступеней, на которых стоял рабочий пролетариат, что усложняет вопрос о социальной роли сословия. Во всяком случае, в нем развивалась наибольшая сознательность и из него шла проповедь идей свободы, равенства и социальной справедливости, когда еще народные массы оставались пассивными.
— 269 —
В культурно-социальных отношениях, применяя к ним мерку прогрессивности и реакционности, было всегда и останется до сих пор много противоречивости. Народные массы, которые наиболее могли бы выиграть от прогресса, по своей культурной отсталости не могли проявлять идейную инициативу и надлежащим образом усваивать лозунги, вырабатывавшиеся в более культурных слоях, причем некоторые из этих лозунгов были аристократического происхождения (личная честь, индивидуальная свобода, договорное отношение к власти). Интересы экономического характера и желание равенства часто привлекали массы на сторону политического абсолютизма. На другом конце лестницы развивались большая культурность и лучшее понимание свободы, но социальные привилегии заставляли занимать консервативную позицию и из-за сохранения привилегий жертвовать самою свободою. Посередине — ряд ступеней с повышавшейся культурностью, но с убывавшею заинтересованностью в демократических реформах. Общие формулы возможны только для данных мест и данных эпох, а принципиально все сводится к борьбе за власть, за право и за условия труда.
— 270 —
Прогрессивно все, что стремится лишить власть неограниченности и значения как привилегии лица, корпорации, класса. Аристократия, боровшаяся за ограничение власти, работала в направлении прогресса, а демократия в тех случаях, когда
Социальная сторона исторического процесса укрепляла неограниченную власть, была силою реакционной. И в то же время, желая видеть власть исключительно в своих руках, знать была силою консервативною, а демократия, стремясь к уничтожению власти как привилегии и к равному участию всех в государственных делах, действовала в прогрессивном направлении, хотя, восстанавливая в форме диктатуры от имени державного народа неограниченность власти и отменяя гарантии личной свободы, выработанные представителями привилегированного свободного строя, совершали действия глубоко реакционного характера. Среднее сословие, в свою очередь, по обоим вопросам о власти могло играть одновременно и ту, и другую роль. Наибольшей прогрессивностью отличаются учения, которые ставят вопрос так, что власть должна принадлежать не тем или другим людям, а правовым учреждениям и ни в коем случае не должна быть неограниченною.
— 271 —
Право лица, по идеальному представлению, должно принадлежать члену общества как человеку, по его человеческому достоинству, а не по принадлежности к корпорации, к сословию, к классу, и движения в пользу равноправия имели всегда прогрессивный характер: я говорю о равноправии в государстве людей разных национальностей, вер, состояний и положений, равно как лиц обоего пола. Признание права лишь за собою и отказ в нем другим — одна из основных черт реакционности. Ограничения правоспособности и деятельности с такой точки зрения допустимы только в интересах самого лица и общества: во втором отношении одинаковое право занимать общественные должности отнюдь не значит, что каждый имеет право на каждую должность, требующую, например, известной ступени умственного развития или специальных знаний. И в области права возможны реакционные явления в самом демократизме, когда им создаются привилегии навыворот. Римские рабы, поднимая восстания против господ, были часто не против самого рабства, а только за то, чтобы самим стать господами, а господ
сделать рабами. Глубоко реакционно было бы из принадлежности к народу, в смысле занятия физическим трудом, делать основания для какой-либо привилегии сравнительно, например, с человеком умственного труда.
— 272 —
Власти в области политической, а праву — в юридической, как мы видели, в области экономической соответствует труд (п. 173). Общественная борьба ведется не только из-за власти и из-за права, но и из-за труда. В обществе одни отстаивают экономические формы, дающие возможность эксплуатации чужого труда, другие — за ограждение труда от эксплуатации. Реакционны все стремления к отнятию у труда тех гарантий, которые он уже добыл; в сущности, даже сохранение уступленного при сопротивлении нововведениям в этой области имеет тот же характер. Обратное — прогрессивно, но когда в интересах равенства вместо сен-симоновской формулы «каждому по его способности, каждой способности по ее трудам» стало бы проповедоваться равное участие всех в одинаковых долях потребления, это создало бы привилегию в пользу ленивого и в ущерб трудолюбивому. В самих социалистических учениях проявлялись реакционные идеи, например, в виде проповеди против разделения труда (п. 241).
— 273 —
Прогрессивность и реакционность существуют, конечно, и в духовной культуре. Все, что стесняет свободу личности в делах веры, философского мышления, научного исследования, распространения просвещения и что всеми силами искусственно поддерживает отжившие идеологии, реакционно по существу, но столь же реакционно было бы насильственное навязывание обществу идей, до которых оно «не доросло», хотя бы они могли иметь характер последних «слов науки». Дехристианизация во Франции в эпоху первой революции, сопровождавшаяся
гонениями и насилиями, была ничем не лучше Варфоломеевской ночи и драгонад Людовика XIV против протестантов, хотя и искала оправдания в необходимости для «философии» бороться против «суеверия». Философия, конечно, сила прогрессивная, суеверие — реакционная, но и атеизм, который в качестве веления власти устанавливался во Франции 1793 г. (п. 217), столь же реакционен, как фанатический католицизм Варфоломеевской ночи.
— 274 —
Консерватизм со своим придатком реакционизма и прогрессизм со своим проявлением в революционизме должны определяться не тем, какие классы являются их носителями, а теми тенденциями, которые в них, в консерватизме и в прогрессизме, заключаются. Принадлежность к демократии не исключает большой реакционности, и наоборот — принадлежность к аристократии или буржуазии может не мешать большой прогрессивности. Конечно, движение вперед в общем направлении, принятом культурою, политикою, правом, экономикою в сторону истины, свободы, справедливости и общего блага, более выгодно обездоленным классам общества и может находить в них больше искренних и энергичных сторонников, но это еще не значит, чтобы данный класс во всем своем составе и во всех своих стремлениях был всегда орудием исторического прогресса. Равным образом, больше всего сознательных врагов нового и фанатических защитников старины мы встречаем в тех классах, против традиций, власти, привилегий и интересов которых совершается поступательное движение истории, но это отнюдь не знаменует, что в возражениях, делаемых с этой стороны против характера движения, бывают только заблуждения, властолюбие, предрассудки и своекорыстие. Вопрос не в том, кто говорит и делает, а что говорится и что делается. Истина и справедливость имеют логическое и этическое основания, а не то их определяет, с чьей стороны они признаются за истину и справедливость.
— 275 —
Борьба между людьми, имеющими разные интересы и руководящимися разными принципами, бывает и спорадическою, распыленною и организованною между союзами, между партиями и происходит и в те времена, которые представляют более или менее спокойное течение жизни. Например, в экономической жизни распыленная борьба может возникать между отдельными хозяевами и их рабочими, между отдельными конкурентами в промышленности и в торговле и т. п., а организованная — в виде временных стачек и локаутов, в виде борьбы между более постоянными организациями рабочих и предпринимателей (их союзами) и пр. Повседневная экономическая борьба выходит и за пределы государства в промышленном и торговом соперничестве наций в так называемых таможенных войнах. Причины и поводы, способы и формы борьбы даже в одной какой-либо сфере жизни необычайно разнообразны, и комбинации получаются очень сложные. Крупные землевладельцы и крестьяне во многих отношениях расходятся между собою в интересах, занимают в обществе неодинаковое положение, принадлежат к разным культурным слоям, как, с другой стороны, то же самое наблюдается в отношениях между фабрикантами и рабочими, но здесь же мы видим, кроме того, что в вопросе о ценах на хлеб сталкиваются между собой аграрные интересы сельских хозяев, к какому из двух классов они ни принадлежали бы, с одной стороны, и обоих классов, существующих в обрабатывающей промышленности, — с другой. Все это очень сложно, о чем свидетельствуют наблюдения над борьбою политических партий.
— 276 —
Политические партии различествуют между собою по неодинаковому пониманию разных вопросов жизни — политических и экономических, правовых и культурных. Их можно, в общем, разделять по их стремлениям на реакционные, консервативные, прогрессивные, революционные, но в каждом из этих
лагерей не только различаются разные оттенки, но и наблюдаются серьезные идеологические разногласия. Существование в государствах весьма часто не двух только больших партий — охранительной и поступательной, а нескольких, свидетельствует отчасти о наличности здесь иногда чисто интеллигентских споров, но отражает и расхождение во взглядах одних и тех классов, имеющие свои корни в разнообразии интересов или в степени культурного развития отдельных лиц. Поэтому консервативные партии могут находить поддержку в демократических слоях, а в социализме могут быть или более крестьянское, или более пролетарское течения. Если бы для многопартийности не было реальных оснований в самой жизни, не было бы этого дробления, в котором многое так спутывается. Оказывается при этом нередко, что в каких-либо отношениях общие интересы позволяют иногда противоположным партиям действовать в одном, и том же направлении и даже входить между собою в соглашения. Вообще, и группировки партий сегодня бывают одни, завтра — другие, когда, например, средние партии ориентируют свою политику то вправо, то влево. Такие колебания, такая же неустойчивость существует среди избирателей, то и дело переходящих из лагеря в лагерь, что наблюдается там, где, как в Англии, партий очень немного: одни и те же избиратели посылают в палату общин то консервативное, то прогрессивное большинство. Да и там, где партий много, на выборах получают численный перевес то защитники существующего, то сторонники перемен.
— 277 —
При всей распыленности социальной борьбы в одних случаях и при всей неустойчивости, наблюдаемой в организованных видах борьбы, в других, все-таки получается некоторая постоянная равнодействующая и сохраняется равновесие, отражающее на себе лежащий в основе социальной жизни консенс (п. 11) основных элементов экономического, правового, политического и культурного быта. Противоборствующие силы не разрушают более или менее прочно сложившихся отношений и порядков
в разных сферах жизни. К такому состоянию общества и относится контовское понятие органических эпох (п. 258), в которых однако обнаруживаются брожения, предвестники движения, выводящего общество из создавшегося между его силами равновесия, из состояния относительного спокойствия. В спокойные времена работа противоборствующих сил, конечно, не оставляет все неизменным, но изменения происходят в отдельных сторонах быта, далеко при этом не во всех и не в самых важных, происходят притом исподволь и без потрясений. Но как раз в эти спокойные времена эволюционно подготавливаются революции (п. 256), разрушающие старое для замены его сразу новым и превращающие борьбу противоборствующих сил в гражданскую войну.
— 278 —
Революции в общественной жизни — то же самое, что в природе грозы и бури, в организмах — острые заболевания. Революция разражается, как шквал на море, но шквал приходит извне, а революция подготавливается внутри. Среди острых заболеваний они подобны не тем, которые происходят от внешних инфекций, а тем, которые имеют характер автоинтоксикаций, самоотравления организмов, или обострений в развитии хронических недугов. В душевной жизни индивидуумов им соответствуют психозы, да и на самом деле в явлениях интерментальной (п. 13) психической жизни они имеют характер коллективных психозов, настоящих психических эпидемий, в которых происходит заражение одних другими. Их главные вожди, «герои» являются носителями известных идеологий, из-за различий в которых между ними самими происходит борьба за власть, получающая характер и чисто личного соперничества, и в массах, в «толпе» появляется хаотическая стихийность, овладевающая множеством людей, наиболее деятельно участвующих в ниспровержении старого. Эволюционно подготовившаяся в самом обществе революция налетает на отдельных людей, как внезапный шквал, приносящий в их головы сразу новые
представления, новые лозунги, новые слова, термины революционной идеологии, вчера еще бывшие неизвестными громадному большинству. Общие цели размениваются при этом на мелкую монету индивидуальных вожделений, и в народных движениях, выражающих серьезные потребности общества, под идейными лозунгами отдельные лица обделывают свои собственные дела. Борьба за власть и за обогащение между отдельными лицами и партиями переходит в гражданскую войну, в которой все спутывается, когда выступают вперед в своем разнообразии групповые интересы и, между прочим, в отдельных частях государства образуются особые комбинации противоборствующих сил, и берут перевес то одни силы, то другие.
— 279 —
Такие революции бывают большими («великими») и малыми. В Англии первая революция была великою (The great rebellion), вторая — малою. В сравнении с Великой революцией конца XVIII в. во Франции июльская 1830 г. была малой. То же самое можно сказать о русских революциях 1917 и 1905 гг. Одними полнее, глубже, чем другими изменяется организация власти и правовые, и экономические отношение общества, причем революциям, вдобавок, принадлежит то исключительно политическое значение, то, наоборот, и большое социальное. Из революции общество выходит в измененном, обновленном виде, т. е. революции сразу производят то, что эволюция совершает исподволь. В ходе революций, особенно более крупных, наблюдается известный порядок как одно из проявлений законосообразности общественных явлений. Начало каждой революции есть победа поступательных элементов общества над охранительными, но после успеха совокупного действия первых среди них происходит конфликт между более умеренными и более крайними течениям, из которых побеждают последние, больше сразу обещающие дать народным массам разных материальных благ, да и между крайними партиями происходит
борьба. В революциях общество, взятое в целом, необычайно быстро проходит своего рода эволюцию влево, все более и более отдаляясь куда-то в неизвестность от того, что было прежде.
— 280 —
Революции создают свою власть и свое право, а часто стремятся переделать и экономический строй. Революции возникают, когда старая власть имеет характер органа реакции, насильственно держащего общество в тисках старых форм, которые оно переросло. Движение начинается под знаменем свободы, но чем более революционная власть стремится к осуществлению крайних целей, тем более она в борьбе с противниками прибегает к средствам старой власти, даже их усиливая и обостряя только в новой форме революционной диктатуры. Это уже один из элементов реакции. По мере того как приемы новой власти принимают деспотический характер, а в остальном она заходит далее, чем могут и хотят идти более умеренные общественные элементы, они все более и по неволе отстраняются от движения, некоторые же из них даже идут к оставленному берегу старого. Это тоже идет на пользу реакции — против новой власти и против нового права. Одних отталкивает гибель свободы, других — потери во внешнем положении. Третьим источником реакции бывает желание одних закрепить сделанные ими во время революции материальные приобретения не только от опасности возвращения старого, но и от возможных покушений в будущем от более еще крайнего течения, а также бывает разочарование других от неисполнившихся надежд, чем более крайний характер имели сделанные обещания.
— 281 —
Общество не может вечно оставаться в революционном состоянии, хотя последнее и способно быть продолжительным. Хаос должен уступить место порядку, произвол — праву, война
всех против всех — социальному миру, так как хаос, произвол, междоусобица расстраивают и хозяйственную жизнь, независимо от специальных экспериментов и в этой области. Как сама революция стремилась к усилению власти, а та принуждалась прибегать к старым средствам, их усиливая и обостряя, так и реакция ставит своею задачею создание сильной власти, но уже такой, которая не допускала бы анархии, служившей опорою для революционной власти в социальной борьбе. Как бы, впрочем, ни была сильна реакция и как бы ни были велики ее успехи, к старому общество вернуться уже не может, как не может река потечь обратно или как взрослый человек не может опять сделаться ребенком.
— 282 —
Но и революция никогда не может быть полным разрывом с прошлым. То новое, что оказывается осуществленным, имеет корни в прошлом и могло бы быть осуществлено при благоприятных условиях и эволюционным порядком. В смене одних общественных состояний и форм другими есть внутренняя необходимость, есть логика, а как происходит осуществление необходимого, т. е. эволюционным или революционным путем, это уже зависит от того, как сложились обстоятельства. Тем, что революцией осуществляются уже назревшие потребности общества, новое связывается со старым, как продолжение с началом. С другой стороны, в новом, только в другом виде, в других формах, продолжает жить многое старое, против чего была направлена революция, чего, однако, она не в силах оказалась устранить и чем она далее пользовалась в достижении своих целей, каково, например, пользование приемами прежней власти в борьбе со всяким противодействием. Таким образом, эволюционная связь нового со старым сохраняется и после революции, поскольку в новом одно есть только продолжение старого, а другое — возвращение к старому, хотя бы и в новом виде.
— 283 —
В общественной жизни есть более подвижные и более неподвижные элементы: быстрые перемены могут происходить только в более подвижных элементах. Легко одни понятия заменяются другими, но не так-то легко изменяются приемы мысли, умственные, так сказать, привычки. Власть тоже легче может переходить от одних людей к другим и получать новые организационные формы, нежели меняются условия, среди которых власть действует, нежели создаются новые приемы властвования и нежели люди, составляющие общество, научаются иначе, чем прежде, относиться к власти. Нетрудно издать новый закон, но еще вопрос, в состоянии ли он будет быть осуществлен при данных воззрениях, привычках, нравах общества. Так и во всем остальном. Привычка — вторая натура, а в глубинах народной жизни как менее подвижные, часто и очень неподвижные ее элементы заложены непоколебимыми иногда устоями вот эти самые привычки, обычаи, нравы, привычные приемы мысли и поведения по отношению к другим людям, к власти, к требованиям общества, обычные, всем понятные и кажущиеся потому естественными порядки, национальные нравы, сходные, а иногда и одинаковые как у управляемых, так и у управляющих, как у необразованных, так и у образованных, во всех классах общества, что и лежит в основе каждого национального характера. Налетевший шквал сильно взволнует воду на поверхности моря, но на известной глубине оно остается столь же неподвижною, как и каменные скалы его берегов.
— 284 —
Я говорю, конечно, об относительной и сравнительной незыблемости основ, устоев и глубин социальной жизни: изменяются и они, но очень медленно, в длинные периоды времени, а также постепенно, не скачками. Можно сразу внушить человеку, что не Солнце ходит вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца, но для научного дисциплинирования мышления нужно время
и время, и именно возможность этого дисциплинирования указывает на то, что привычки мысли могут меняться. В глубинах народного духа, в национальных характерах, в основных устоях народного быта и самого строя нации происходит своя, медленная и постепенная, молекулярная работа, происходят свои микроскопические изменения в том, что сделалось инстинктом, вошло в привычки, в нравы, сложилось в обычные порядки, по отношению к чему политические, правовые и экономические формы, более доступные наблюдению и непосредственному изучению, более быстро и внезапно способные меняться, имеют значение надстроек над психо-социальным базисом.
—	285 —
Исторические события, прагматика истории осуществляют перемены общественных состояний и форм, эволюция которых изучается социологией. Революции, реформы, всякие перевороты, преобразования, реакции и контрреволюции, все отдельные поступки правителей, законодателей, реформаторов, революционеров, контрреволюционеров, реакционеров, народные восстания и бунты и пр. — все это прагматические факты истории, без которых нет эволюции общественных состояний и форм, в свою очередь имеющих свои основы в прежних состояниях и формах. Их смену мы можем изучать и независимо от того, кто и как производит переходы одних состояний и форм в другие. Разумеется, отделение культуры от прагматики (п. 253) может быть только приемом изучения общественных явлений и в истории, и в социологии. Так же только мы и можем отделить надстройку от базиса, связанные между собою неразрывными нитями, или, скорее, пожалуй, разные концы одних и тех же нитей.
—	286 —
Во всяком случае, принятие за базис всего комплекса инстинктов, привычек, навыков, обычаев, нравов, постоянных отношений, объективирующихся в отношениях политических,
юридических и экономических, более социологично с точки зрения консенса общественных явлений (п. 11), нежели признание (в экономическом материализме) только одной категории явлений, экономических, за основную, остальных — за производные. Источники исторических перемен эволюционного и революционного, прогрессивного и реакционного характера нужно искать во всех психических и социальных элементах исторической жизни.
— 287 —
Правы, но односторонне правы те, которые думают, что эти источники внешних перемен в обществе имеют внутренний, психический характер. Ошибочно только утверждать, что весь социальный строй покоится исключительно на мнениях (п. 122), что движущею силою истории являются одни идеи, но отрицать интеллектуальные источники общественных перемен было бы столь же ошибочно. Историки французской революции совершенно верно говорили, что революции в фактах предшествовала революция в умах. Без разработки в философии XVIII в. таких идей и принципов, как естественное право, как личная свобода и гражданское равноправие, как разделение властей, как чисто исполнительная функция королевской власти, как народное представительство и пр., не то что совсем не было бы переворота 1789 г., имевшего и другие корни, но революция была бы не тем, чем она была на самом деле. Чем бывают революции в фактах без предварительной подготовки ее революцией в умах, показывают наши разиновщина и пугачевщина, аналогичного которым было, впрочем, не мало и в французской революции, к ее же невыгоде. Известные состояния сознания не могут мириться с известными порядками и становятся в оппозицию к ним. Порядки долго держатся не по инерции только, но и потому, что пользуются признанием, а какие были бы лучшими, об этом думают заранее; этим и определяется направление, принимаемое законодательством как спокойного, так и революционного времени.
— 288 —
Нужно, чтобы накопилось множество разнообразных социальных причин для того, чтобы желать перемен могли сразу в разных классах общества, стоящих на разных ступенях культурного развития и имеющих не только разные, но и противоположные интересы, чтобы старые традиции, предрассудки, привычки уступили натиску новых идей, чтобы последние не оставались простыми абстракциями, но приобретали действенную силу. В отдельности взятые ни бедность французского крестьянина и ненависть его к феодальным поборам и к государственным налогам, ни боязнь держателей денежных бумаг за свои проценты и капиталы, ни недовольство буржуазии существованием привилегий духовенства и дворянства, ни отрицательное отношение к «министерскому деспотизму» и т. п. не могли бы произвести того действия, которое всем этим было произведено, но ведь все перечисленные причины существовали и раньше, а революция все-таки пришла только в свое время, когда между внешними порядками и общественным сознанием образовалась большая пропасть, какой не было за сто лет тому назад и долгое время в самом XVIII в.
— 289 —
Возвращаясь к разделению всего, что существует в обществе, на более подвижные и более неподвижные элементы (п. 283), следует прежде всего отметить, что степенью легкости, с какою происходят изменения в общественных формах, учреждениях, порядках определяется и степень той силы, какую по отношению к ним имеют люди: одно здесь во власти человека, но другое выше сил отдельных людей и целых их групп. Изменить национальный характер, общественные нравы, переделать всю психику народа и т. д. — задача неисполнимая, но, например, власть может реформировать органы управления в их формальной стороне, издать новый закон и т. д., причем остается еще под сомнением, насколько перемена привьется. Разумеется,
многое оказывается удачным, чем более оно приспособляется к данным условиям и обстоятельствам, и, во всяком случае, новое, прежде чем стать фактом, было раньше в чьей-либо мысли или уже существовало как факт где-либо в другом месте: люди не только придумывают что-либо оригинальное, но и заимствуют извне что-либо введенное ими, слышанное или вычитанное. В последнем отношение важно иметь в виду часто делаемые заимствования извне уже существовавших где-либо форм, учреждений, порядков.
— 290 —
Социальное развитие народов, как и культурное, не происходит изолированно, вне всякой зависимости от международного общения (п. 243-250). Одними народами у других заимствуются слова языка, понятия, знания, верования, приемы литературного и художественного творчества, сельскохозяйственной и промышленной техники, торговли, судоустройство и судопроизводство, формы законодательной деятельности, методы управления и многое еще другое. Кроме элементов духовной культуры, само содержание которых, интраментальное по своей природе, может, так сказать, переходить из головы в голову или, вернее говоря, повторяться путем подражания в других головах (п. 227), да правовых норм, содержащихся также в индивидуальных сознаниях, все остальное, что заимствуется одним народом у другого, имеет формальное значение, касается, например, техники издания законов, административной деятельности, «судоговорения», акционерных компаний, рабочих союзов, мореплавания, обработки земли, техники, т. е. чего-то, чему можно обучиться, подражая. Когда говорят о заимствовании учреждений, то, понятное дело, имеют в виду заимствование не самого учреждения, как можно заимствовать самую идею или какой-либо материальный предмет (например, несколько овец лучшей породы, чтобы развести ее у себя), а только образца (формы), по которому создают соответственное учреждение у себя. Поскольку правовая норма есть также известная идеальная форма,
Социальная сторона исторического процесса в какой мыслится долженствование в человеческих отношениях, и право может быть отнесено к областям жизни, где возможны заимствования.
— 291 —
Некоторые исторические примеры таких заимствований особенно показательны. Известные порядки в государственном быту Римской империи были заимствованы из эллинистического Египта, который унаследовал их от Египта фараоновских времен. После падения Римской империи на Западе созданное ею цивильное право вышло из употребления и кодифицировано было в Византии, откуда и произошла рецепция его на Западе в конце Средних веков. Французская революция была началом рецепции, континентом конституционного строя, основы которого были выработаны Англией. Японская конституция была составлена по образцу прусской. История управления и форм суда в России тоже знает множество заимствований с Запада. Во многих случаях заимствования прочно прививались, хотя, разумеется, в измененном, приспособленном к новым условиям виде. Сама «естественная» эволюция национальной жизни не могла вырабатывать тождественные с заимствованными формы. Во всех этих случаях они принимались извне, но только тогда приживались на новой почве, когда «приходились ко двору», т. е. соответствовали местным условиям и удовлетворяли назревшей потребности. Движение жизни ставило известные задачи, решения которых могли быть разные — или оригинальные, или подражательные: заимствования и являются подражательными решениями задач, ставимых жизнью.
— 292 —
Благодаря этому история может изучать политический строй, право и экономический быт и в интернациональных рамках, следя за развитием какого-либо начала в разных странах не
по формуле «одинаковые условия создают одинаковые явления», а руководствуясь идеей заимствований и претерпеваемых ими на новой почве изменений. Для социологии интересен общий вопрос: при каких условиях и в каких рамках осуществимы заимствования в областях политики, права, экономики, и что в государстве, праве и хозяйстве не может быть перенято, что остается самобытным, безусловно национальным, местным? Ответ на этот вопрос намечен в одном из предыдущих параграфов (п. 283): это сама, так сказать, жизнь, сами реальные отношения, а не формальная их сторона, сами люди со всеми вкоренившимися в них привычками, со всеми особенностями национального характера, прирожденными и привитыми воспитанием, сама вся культурно-социальная среда (п. 286). Одно она вырабатывает сама в себе, другое заимствует извне, приспособляя заимствованию к себе, перерабатывая его и включая в общее движение эволюционного процесса.
— 293 —
Это то же самое, что в отдельном человеке представляют собою его физическое сложение, рост, склонность или несклонность к полноте, быстрота или медленность движений, психический темперамент, умственные свойства (память, сообразительность, воображение и т.п.), нравственные качества, качества воли, весь личный характер, вся материальная и духовная индивидуальность человека, состоящая из признаков, врожденных человеку и получивших то или другое направление в зависимости от воспитания и создавшихся для данного лица условий жизни, когда что-либо вошло, как говорится, в плоть и кровь человека, сделалось его второй природой. Общества (нации, государства) являются такими же индивидуальностями, создающимися в зависимости от природы страны, от расовой принадлежности, от особенностей данного исторического процесса (включая сюда и влияния, идущие со стороны других обществ).
— 294 —
Монтескье в своем «Духе Законов» более полутора века тому назад хотел объяснить непосредственно влиянием климата учреждения, законы и нравы народов. Вопрос о влиянии внешней природы, не одного климата и не в грубом смысле прямой непосредственности только, получил за полтора века более основательную, хотя все еще недостаточную разработку, и теперь всем ясно, что природа страны, как влиятельный и столь постоянно действующий фактор в исторической жизни народа, накладывает свою печать на все ее стороны, определяя тем самым, что находится для него в области возможного и что для него невозможно. Однако в самой природе не все остается абсолютно неизменным (вырубание лесов, осушка болот, распахивание степей, улучшение почвы, пород скота и т.д.), а в то же время развитие культуры расширяет область возможного. В общем, однако, все-таки природа страны вносит своеобразие и постоянство в жизнь населения в очень многих отношениях (определяя занятия и образ жизни, содействуя сближению между отдельными частями страны или, например, горами раздробляя ее на обособленные местности и т. п.).
— 295 —
Другим фактором в образовании своеобразий и постоянств в жизни народов является то, что выше названо расовою принадлежностью. Человечество делится на несколько пород с разными физическими и психическими особенностями, переходящими от одного поколения к другому. Эти особенности выражаются в большей или меньшей физической выносливости в труде, в лучших или худших качествах ума и воли и во многом-многом другом, что не может не сказываться на хозяйственной деятельности народа, на развитии его духовной культуры и прочем в его жизни. Тут трудно отличить иное, зависящее не от врожденных свойств расы, от врожденного, но если то или другое в психических особенностях народа объясняется не физическою принад
лежностью, то объясняется другою наследственностью — психическою, т. е. традицией, в широком смысле. В каждом обществе происходят бесчисленные процессы взаимного и одностороннего подражания. Если язык не врожден народу, а существует потому, что дети выучиваются ему у родителей, и взрослые, употребляя его, как бы подражают друг другу, то все-таки он является второю природою народа, придавая ему индивидуальную физиономию среди других народов и в то же время представляя собою один из постоянных элементов его культуры. Что сказано о языке, следует распространить и на другие стороны духовной культуры, воспитывающие психику каждого народа в своеобразии по отношению к другим народам и в постоянстве по отношению к самому себе.
— 296 —
Комбинируясь в своих следствиях, постоянные физические условия страны, прирожденные расовые свойства, более или менее прочно сложившиеся привычки в разных сферах жизни определяют собою и весь социальный строй и быт народа в их своеобразии по сравнению с другими народами в их большем или меньшем постоянстве в истории самого народа. Конечно, меняется, но медленно и постепенно, то или другое в природе страны под влиянием деятельности самого же народа (п. 294), меняется кое-что и в прирожденных свойствах человека («раса», например, улучшается или происходит ее вырождение), особенно многим изменениям подвержены привычки, нравы, традиции, определяющие национальный характер, но в общем во всем этом есть своя устойчивость, лежащая в основе и устойчивости социальных форм как продуктов совокупного действия условий внешней природы страны, прирожденных средств ее населения и всего того, что создается психическим взаимодействием, подражательностью, традицией. Не нужно упускать из виду, что традицией передаются не только интраментальные элементы культуры, но и экстраментальные (п. 22), составляющие в своей совокупности существующий политический строй,
Социальная сторона исторического процесса действующее объективное право, установившиеся хозяйственные порядки, также отличающиеся инертностью.
— 297 —
Прагматическое и культурное общение народа с другими народами играет роль фактора, вносящего в общественную жизнь элементы разнообразия и изменчивости. Таково значение всяких международных культурных влияний, всяких заимствований одним народом у другого, всяких «рецепций» (п. 291) и преемственности цивилизаций. В культурно-социальном достоянии каждого исторического народа не все есть наследие только его собственного прошлого: то, что продолжает жить в этом народе, бывает и из прошлого других народов. Существует международная преемственность цивилизаций, в которой отдельные народы занимают то или другое место, дающее им разное значение во всеобщей истории цивилизации.
— 298 —
Но, кроме того, исторический процесс, совершающийся на более обширной сцене, нежели территория отдельного национального или политического целого, не только усложняет жизнь отдельных коллективов, но и создает еще более сложные формы социального развития. Соединение в одном государстве разных, когда-то бывших самостоятельными политических организмов сопровождается, с одной стороны, усилением их взаимодействия, обусловленного их соседством, с другой — образованием из их отдельных вкладов высшего синтеза. Таким синтезом была, например, вся Римская империя, в образовании которой чисто римские элементы были соединены с эллинистическими, в свою очередь синтезировавшими элементы культуры греческой и разных культур восточных. Но ведь, кроме того, на основах этой империи и из ее материалов или под влиянием ее традиций строилась также жизнь новых народов стоящих ныне во главе цивилизации.
— 299 —
Благодаря всему этому, каждое государство, право, народное хозяйство в своих формах не представляет собою совокупности только того, что выработано самим обществом, в котором и для которого они существуют, а это донельзя усложняет изучение законов социальной эволюции. Теории, отождествлявшие общество с организмом вообще, приравнивали и отдельные общества к отдельным организмам, но разница здесь между теми и другими та, что, не будучи конкретными целыми (п. 2), т. е. замкнутыми в самих себе, а целыми дискретными, общества не имеют прирожденных им форм, являющихся в большей мере созданием внешней природы и истории. Здесь наблюдается неизмеримо большая индивидуализация, нежели среди экземпляров одного и того же животного вида. Даже в тех случаях, когда мы имеем дело с каким-либо типом, созданным однородностью »;1ЛИ сходством условий (п. 9), — в нем обнаруживаются разновидности, совпадающие чуть ли не с отдельными экземплярами.
— 300 —
Только низшие ступени и более мелкие соединения людей представляют более однообразия, например, отдельные роды в племени, отдельные общины в стране, отдельные барские поместья в данном государстве, но уже в меньшей степени городовые республики древности и Средних веков, а чем дальше идет развитие, чем более интегрируются отдельные коллективы в более крупные формации, тем индивидуальнее каждая из них, ибо в каждой дается сочетание большого количества более разнородных элементов и каждое сочетание выходит более своеобразным. «Storia generale», которую Вико (п. 40) двести лет тому назад мечтал открыть как общую схему истории всех отдельных народов, возможна только для самых ранних ступеней социального развития, но чем дальше идет история, тем все более усложняются и сами явления общественной жизни и их комбинации, что затрудняет задачу уловить и формулировать законосообразность
в развитии общества, состоящую в конце концов из совокупности целой массы законосообразностей, изучаемых особенно такими науками, как психология (не индивидуальная только) и политическая экономия, равно как сравнительные право и го-сударствоведение, готовящие материал (п. 25) и для социологии.
Глава 7
Общие формулы эволюции
— 301 —
После сказанного в предыдущем параграфе имеет ли какой-либо смысл ставить социологии задачею формулировку законов развития общества и какое значение в науке могут иметь уже существующие общие формулы, предлагавшиеся самими госу-дарствоведами, юристами, экономистами, историками-философами и социологами? Желая создать номологическую науку об обществе по образцу естествознания, Конт имел в виду, в частности, физику и даже назвал новую науку социальной физикой, но в физике, кроме законов сосуществования («плотность газа обратно пропорциональна его объему - объем газа обратно пропорционален его плотности»), есть еще законы последовательности явления («угол отражения равен углу падения, причем падение предшествует отражению»), а они имеют каузальное только значение (п. 28), эволюционных же законов физика не знает. Последние имеют место в биологии, которая после Конта стала оказывать особое влияние на социологию (п. 37-38). Биология может формулировать законосообразность в последовательности состояний одного и того же организма или в последовательности форм, им принимаемых в разное время. Возьмем, например, всю биологическую сторону жизни человека от зачатия его в утробе матери до глубокой старости, все развитие человеческого организма: разве здесь нет некоторого общего, так сказать, плана, доступного научной формулировке? Или метаморфозы насекомого, когда из яичка, снесенного бабочкой, выходит мохнатый и способный передвигаться при помощи ножек «червячок», который потом сбрасывает с себя
свою шкурку и делается гладкою и неподвижною «куколкою», а из той, в свою очередь, вылетает крылатая бабочка. Такие «законы» имеют «обязательный» характер: никто не рождается сразу взрослым, ни один младенец не может сразу сделаться стариком или бабочка прямо выйти из яичка. Могут ли и в социологии быть такие же законы (ср. п. 31)?
— 302 —
Конт думал, что он открыл «основной закон» социальной эволюции в своей формуле о смене трех фазисов миросозерцания — теологического (фиктивного), метафизического и позитивного (научного). Не входя в обсуждение этой формулы в применении к умственному развитию, которую она имеет в виду (п. 204), упомянем только, что Конт применил ее и к социальному развитию, указав на последовательность в смене духовных и светских вождей общества: первую стадию представляют собою в его схеме жрецы (духовенство), философы (метафизики) и ученые, вторую — воины, легисты (законники, юристы) и индустриалы (руководители промышленных предприятий). Не вхожу в критику этой схемы, имея в виду только показать, что в начале социологии мыслилось под законами социальной эволюции. Но если бы даже формула Конта была безупречна, она ничего не говорила бы о переменах в состояниях и формах общества в политическом, экономическом и юридическом отношениях.
— 303 —
Основа этой схемы взята из области интеллектуального развития (что, между прочим, еще объясняет «жрецов, философов и ученых», но не объясняет «воинов, легистов и индустриалов»), т. е. взята из области психики. Спенсер свою формулу интеграции и дифференциации (п. 37) взял из биологии, но, имея в виду не развитие отдельных организмов, а эволюцию всего органического мира, в котором переход с низших ступеней
на высшие состоит в переходе более простого к более сложному и от более однородного к более разнообразному. Первобытные разрозненные человеческие коллективы в своем строении просты и однообразны, но из них образуются более сложные, все более целостные (интеграция), но в то же время с более непохожими одни на другие частями (дифференциация). Эта формула более удачна, чем Контовская, и более способна к отдельным применениям в областях политики, права и экономики.
— 304 —
Развитие государственности, действительно, подводится под эту формулу. Государство создается в процессе интеграции более мелких, простых и однородных групп. Роды соединяются в племена, племена — в государства. Сначала эта связь бывает более слабого, так сказать, федеративного характера, потом более крепкого, централизованного: союз общин превращается в единую цельную общину, т. е. происходит сплочение многого и простого в единое и более сложное. Этот процесс сопровождается все большим расчленением образующегося таким путем целого в его строении на несходные между собою части, занимающие в целом разное положение и имеющие разное значение в жизни целого, т. е. на профессии, общественные классы, сословия (ср. п. 102 и сл.). С большим сосредоточением власти в центральном правительстве происходит и ее расчленение, специализация ее отправлений. В первоначальной власти соединялись функции управления, жречества, предводительства на войне, но на известных ступенях эволюции для всего создаются свои органы, т. е. происходит разделение власти в ее органах на духовную и светскую, светской — на гражданскую и военную, гражданской — на управление и суд, органов управления — на административные и судебные, органов суда — на суд по делам гражданским (цивильным) и уголовным, в делах уголовных выделение следственной части в особую функцию, разделение между органами, предающими суду и творящими суд, причем
и здесь одни решают вопрос о виновности подсудимого (присяжные заседатели), другие об определении меры наказания. Вся могущая в этой области развиваться дифференциация здесь, конечно, не исчерпывается. Возьмем еще хотя бы дифференциацию органов законодательной и исполнительной власти, дифференциацию последней на отдельные министерства, в самих министерствах — центральных или местных учреждений и т. п.
— 305 —
Такая же дифференциация происходит и в экономической деятельности — в обособлении промышленности, делающейся достоянием городов, от земледелия и скотоводства, остающихся занятием сел, в отделении торговли от промышленности в тех случаях, когда между производителями и потребителями, находившимися в непосредственных между собою отношениях, внедрился посредник, покупавший у первых для перепродажи вторым и т. п. Сюда же относятся все случаи разделения технического труда в одном и том же производстве, когда отдельным моментам процесса выделки вещи соответствуют и специально приспособленные рабочие. Отсюда разделение членов общества по профессиям, которое в связи с другими причинами создает и распределение их между разными корпорациями, классами, сословиями, кастами.
— 306 —
Усложнение производства выражается в том, что выделка одной и той же вещи стала производиться не одними и теми же руками. В так называемом натуральном хозяйстве, например в крестьянском быту, одна и та же семья сеяла и снимала лен, трепала его, пряла, ткала из полученных от пряжи ниток полотно и даже могла его окрашивать. Потом все это стало дифференцироваться: между производителями льна и изготовителями из него ниток и тканей внедрились мелкие скупщики сырья и крупные им торговцы, а прядение из него, тканье, окраска ткани
происходить на разных фабриках или, по крайней мере, разными людьми. Известен классический пример разделения труда в приготовлении булавок: уже во второй половине XVIII в. одни изготовляли проволоку, другие разрезали ее на куски, третьи заостряли каждую булавку, четвертые насаживали на них головки.
— 307 —
Усложнялся не один процесс производства, но и процесс торгового обмена. В этой сфере экономической деятельности замечаются свои особые последовательности. Во-первых, как это ни странно, торговля как особый вид хозяйственных занятий сначала имеет не интрасоциальный, а интерсоциальный характер. Члены самого коллектива могли обмениваться продуктами своего производства непосредственно, а для обмена между разными областями уже нужны были посредники. Однако так как все соседние местности производили приблизительно одно и тоже, то такое посредничество нужно было только по отношению к произведениям более отдаленных стран. Развитие внешней торговли предшествует развитию торговли внутренней, но зато имеет ограниченный характер: ввозятся главным образом предметы не первой необходимости, а роскоши, включая сюда и драгоценные металлы. При этом, с другой стороны, первая торговля была меновою, т. е. являлась непосредственным обменом вещей на вещи, пока роль всеобщего орудия обмена не стали играть благородные металлы, сначала кусками по весу, потом в виде монеты, денег.
— 308 —
В экономической эволюции деньги стали играть особую роль. Различают натуральное хозяйство и хозяйство денежное как две ступени хозяйственного развития, смотря по важности той роли, какую играют деньги. Чем больше эта роль, тем большая и здесь происходит дифференциация. Деньги сами становятся товаром, денежные операции — особым видом торговли,
Общие формулы эволюции появляются бумажные эквиваленты денег и т. д., и вот жизнь обогащается отношениями, учреждениями и понятиями кредита, векселей, банков, бирж, акций, облигаций и т.д. Из категории купцов выделяется категория финансистов, как в юридической сфере от цивильного права ответвляются «торговое право» и даже особое, еще более специальное «вексельное право».
— 309 —
Эта экономическая дифференциация — только одна сторона процесса, другую сторону которого составляет экономическая интеграция. Государственная и хозяйственная интеграция идут параллельно, одна с другою, впрочем, не совпадая, одна другую опережая или от нее отставая. Деятельные торговые связи могут существовать и между отдельными государствами, и в одном и том же государстве отдельные области могут быть лишь очень слабо связаны экономически. Германский экономист Карл Бю-хер (п. 103) определил хозяйственное развитие как удлинение и усложнение того пути, который делается продуктами экономической деятельности от их производства до их потребления. Сначала они потребляются в пределах тех же хозяйств, в которых были произведены, но потом их путь удлиняется перевозкою их в другую местность, в другую часть света, а в то же время увеличивается число посредников и их операций (по транспорту, по денежной части, по кредитным сделкам).
— 310 —
Названный ученый предложил свою формулу экономической интеграции. Когда продукт потребляется там же, где он произведен, мы имеем домашнюю ступень, причем под «домом» разумеется здесь не только отдельный крестьянский двор, но и двор помещичий со связанными с ним крестьянскими дворами феодального или крепостного поместья (римской виллы, средневековой сеньерии, русской вотчины). Ученый термин для этого понятия есть греческое слово «ойкос» или «экое» (.
откуда и «экономия», п. 139). Второй ступени соответствует дифференцирование сельских и городских промыслов, сопровождающееся деятельным обменом в пределах одного округа между деревней и городом (городское хозяйство). Когда хозяйственным организмом становится целая страна (государство), мы имеем следующую ступень — хозяйство национальное. Такова схема и терминология Бюхера. Схему следует пополнить указанием на ступень хозяйства мирового или, по крайней мере, мировой торговли (п. 250), а терминология могла бы быть и изменена: хозяйство местное, областное, национальное, мировое.
— 311 —
Эти ступени не следует мыслить по аналогии, например, с метаморфозою насекомых: бабочка является таким же отрицанием куколки, каким куколка является по отношению к червячку. Мировая торговля не исключает национальной, национальная — областной, областная — местной, все интерэкономическое не уничтожает ничего интраэкономического. Это нужно иметь в виду при пользовании всеми подобными формулами. Когда Конт создавал свой «основной закон» социологии (п. 302), он ошибался, думая, что одно «состояние» есть состояние не наших представлений, а целого общества. Если религия (теологическое миросозерцание, по терминологии Конта) была действительно всем во всем (п. 203), то возникновение философии (метафизика у Конта) не упраздняло для нее, религии, возможности существовать дальше, как то же самое произошло и с философией со стороны науки: наука, философия и религия удовлетворяют разные стороны духа; наука, философия и религия удовлетворяют разные духовные потребности и могут существовать одновременно не только в разных слоях общества, стоящих на разных ступенях культуры, но и у одного и того же человека, различающего области веры и знания.
— 312 —
Совершенно так же денежные операции, возникшие в торговле, торговля, обособившаяся от промышленности, промышленность, оторвавшаяся от недифференцированного сельского труда, не исключали одна другую, а только одна, вырастая из другой, дополняла. Так и в общей эволюции мира общественность, развивавшаяся на почве психики, не могла упразднить последнюю, психика, возникшая среди процессов жизни, — упразднить жизнь. Здесь мы имеем дело не с переходами от одного к другому, а с усложнениями старого новым, возникшим и развившимся до некоторой обособленности в самом старом, что соответствует общей эволюционное™ социального процесса, в котором новое возникает в старом, не совсем его уничтожая (п. 282), вживается в старое, переживающее появление нового. Правда, часто при этом старое остается только пережитком (как употребление каменного ножа при совершении еврейского обряда обрезания), но все-таки не вполне и не сразу исчезает.
— 313 —
В таком же смысле следует понимать и смену форм, одна другой не противоречащих, но могущих дополнять одна другую. Я не буду повторять того, что в своем месте говорилось о формулах последовательного переживания человечеством каменного, бронзового и железного веков или образов жизни звероловно-бродячего, скотоводо-кочевого и земледельческого, оседлого (п. 100), а перейду к рассмотрению формул, где имеются в виду не переходы с одних ступеней на другие, а смены форм, одна другую исключающих. В науке о первобытной культуре накопилось изрядное число гипотетических формул, касающихся брака и семьи (п. 97), — формул, в силу которых нужно было бы представлять дело так, что где бы то ни было и когда бы то ни было, брачные формы сменяли одна другую в известном порядке,
на лестнице, так сказать, которого и располагаются главные факты, известные науке. Соображения о невозможности этого были высказаны в своем месте, а здесь только нужно отметить уже известную нам (п. 86) научную схему: род, патриархальная семья, индивидуальная семья, а не наоборот. Так же и в истории земельной собственности коллективизм предшествует индивидуализму (п. 106).
— 314 —
Особенно много дает таких обобщающих формул сравнительное изучение, между прочим, права. Один из разительнейших примеров эволюционной законосообразности представляет собою переход от кровной родовой (или семейной) мести (п. 90) к вире и от виры к уголовному наказанию по суду. Сначала действовало правило «око за око, зуб за зуб» (jus talionis), и за смерть члена семьи, убитого членом другой семьи, члены первой должны были убить убийцу или кого-либо из членов второй, пока не явилась вира как отказ потерпевших от своего права, как наказание штрафом, пока это наказание не переходит в руки государства, карающего нарушение внутреннего мира. Здесь одна форма отменяет другую, хотя и развивается из нее постепенно. Переход непосредственно от кровной мести к уголовному суду государства был бы слишком резким скачком, а, перефразируя положение, что «природа скачков не делает», можно сказать, что и культура ни через что не перепрыгивает.
— 315 —
Многие эволюционные формулы и заключают в себе эту основную мысль. Языки не могли иначе развиваться, как переходя ступени, на первой из которых все слова находятся в элементарной форме корней (ступень радикальная), на второй — корни между собою спаиваются, но еще не знают суффиксов и флексий (агглютинация), на третьей — уже обладают этими
Общие формулы эволюции флексиями (флективная ступень) с возможностью замены флексий описательными формами (разница, например, английского языка с русским). Невозможен был и прямой скачок от мифического миросозерцания к механическому, невозможен скачок от домашнего (в бюхеровском смысле) хозяйства к мировому и т. п. Культура ни через что не перепрыгивает, но каковы будут формы переходных ступеней в каждом отдельном случае или в каждой категории однородных случаев будет зависеть от побочных обстоятельств.
— 316 —
Многие писатели пытались установить, так сказать, общеобязательную последовательность форм правления, как это сделал Полибий, думавший, что монархия естественно переходит в аристократию, та — в демократию и т. д. (п. 39). Ту же мысль в конце XVI в. усвоил француз Воден, а Вико, как мы видели, ее обобщил в своем представлении о некоторой общей истории, повторяющейся во всех отдельных историях (п. 40). Греческие государствоведы, начиная с Аристотеля, формулировали свои общие положения о смене образов правления, опираясь на свои наблюдения над историческою действительностью их окружавшею, но то, что ими отсюда было выведено, не всегда и в греческом мире является применимым к отдельным случаям (вспомним своеобразие истории Спарты), а вне его и прямо не имеет силы. Некоторое однообразие политической эволюции греческих государств-городов происходит от сходства между самими ими и условиями, в какие они были поставлены. Вот почему везде была царская власть с аристократическими думами и народными вечами, аристократия отменяла царскую власть, но потом встречала противодействие народа, который, прежде чем устроиться демократически, помогал какому-либо тирану захватить власть, причем переход от аристократии к демократии происходил еще через тимократию (замена «ценза» происхождения «цензом» богатства).
на лестнице, так сказать, которого и располагаются главные факты, известные науке. Соображения о невозможности этого были высказаны в своем месте, а здесь только нужно отметить уже известную нам (п. 86) научную схему: род, патриархальная семья, индивидуальная семья, а не наоборот. Так же и в истории земельной собственности коллективизм предшествует индивидуализму (п. 106).
— 314 —
Особенно много дает таких обобщающих формул сравнительное изучение, между прочим, права. Один из разительнейших примеров эволюционной законосообразности представляет собою переход от кровной родовой (или семейной) мести (п. 90) к вире и от виры к уголовному наказанию по суду. Сначала действовало правило «око за око, зуб за зуб» (jus talionis), и за смерть члена семьи, убитого членом другой семьи, члены первой должны были убить убийцу или кого-либо из членов второй, пока не явилась вира как отказ потерпевших от своего права, как наказание штрафом, пока это наказание не переходит в руки государства, карающего нарушение внутреннего мира. Здесь одна форма отменяет другую, хотя и развивается из нее постепенно. Переход непосредственно от кровной мести к уголовному суду государства был бы слишком резким скачком, а, перефразируя положение, что «природа скачков не делает», можно сказать, что и культура ни через что не перепрыгивает.
— 315 —
Многие эволюционные формулы и заключают в себе эту основную мысль. Языки не могли иначе развиваться, как переходя ступени, на первой из которых все слова находятся в элементарной форме корней (ступень радикальная), на второй — корни между собою спаиваются, но еще не знают суффиксов и флексий (агглютинация), на третьей — уже обладают этими
флексиями (флективная ступень) с возможностью замены флексий описательными формами (разница, например, английского языка с русским). Невозможен был и прямой скачок от мифического миросозерцания к механическому, невозможен скачок от домашнего (в бюхеровском смысле) хозяйства к мировому и т. п. Культура ни через что не перепрыгивает, но каковы будут формы переходных ступеней в каждом отдельном случае или в каждой категории однородных случаев будет зависеть от побочных обстоятельств.
— 316 —
Многие писатели пытались установить, так сказать, общеобязательную последовательность форм правления, как это сделал Полибий, думавший, что монархия естественно переходит в аристократию, та — в демократию и т. д. (п. 39). Ту же мысль в конце XVI в. усвоил француз Воден, а Вико, как мы видели, ее обобщил в своем представлении о некоторой общей истории, повторяющейся во всех отдельных историях (п. 40). Греческие государствоведы, начиная с Аристотеля, формулировали свои общие положения о смене образов правления, опираясь на свои наблюдения над историческою действительностью их окружавшею, но то, что ими отсюда было выведено, не всегда и в греческом мире является применимым к отдельным случаям (вспомним своеобразие истории Спарты), а вне его и прямо не имеет силы. Некоторое однообразие политической эволюции греческих государств-городов происходит от сходства между самими ими и условиями, в какие они были поставлены. Вот почему везде была царская власть с аристократическими думами и народными вечами, аристократия отменяла царскую власть, но потом встречала противодействие народа, который, прежде чем устроиться демократически, помогал какому-либо тирану захватить власть, причем переход от аристократии к демократии происходил еще через тимократию (замена «ценза» происхождения «цензом» богатства).
— 317 —
Для государств Западной Европы в Средние века и в Новое время греческая формула не годится, хотя кое-что из нее приемлемо для истории свободных городов (освобождение от власти аристократии, демократические движения, а в Италии и появление тиранов). Здесь общая формула была бы такая: раздробление государства на феодальные сеньерии, в которых землевладельцы были и государями, связанные между собою и с королем вассальными узами, превращение такой феодальной монархии в сословную с сословными государственными сеймами, падение этих учреждений и развитие монархического абсолютизма, замена последнего системой национального представительства. Наконец, в истории самого абсолютизма мы найдем некоторые общие черты с абсолютизмом в древнем мире, монархии которого, начиная Египтом и кончая Римской империей (с ее продолжением в Византии) и Ново-Персидским царством, вошедшим в состав Арабского калифата, опять-таки имеют свои особые типические черты. Всем этим занимается историческая типология (п. 1).
— 318 —
Социология однако может извлечь из типологического изучения государственного быта некоторые общие выводы. Государства всегда складывались как монархии — что и понятно из того, как возникали государства — и очень часто так и оставались монархиями все время своего существования. Однако местами и временами единовластие исчезало, но нигде правление не делалось народным, а переходило в руки знати, социальное значение которой заключалось в землевладении, но и тут возможны были либо сохранение единства государства с переходом власти к знати как сословию, либо большее или меньшее раздробление государства с переходом власти к отдельным членам сословия и сохранением ослабленной королевской
власти (феодализм). Первой аристократией везде была землевладельческая знать, которая овладевала государственною властью и в республиках, и в монархиях, делая государственные должности своим сословным достоянием или достоянием отдельных лиц (в феодализме). Народные массы нигде не могли справиться с аристократическим правлением, как только поддерживая энергичных узурпаторов или государей, где они еще сохранялись: таково происхождение греческой тирании, римского цезаризма, княжеской власти в итальянских средневековых республиках и самого абсолютизма Нового времени, выросшего в борьбе с землевладельческою знатью. С развитием торговли и промышленности как социальная сила выступило движимое имущество, и первую успешную борьбу с «благородным» сословием повел богатый класс, образовавшийся среди незнатных, причем в некоторых случаях политические права (участие во власти) стали определяться не происхождением, а имуществом (тимократия в древности, цензовое представительство Нового времени). Демократия является на сцену последнею.
— 319 —
Но такая формула, как «монархия, аристократия, тимократия, демократия», может иметь только очень общий и условный смысл, указывая на то, что нигде монархия не могла смениться сразу демократией, т. е. нигде государство от девиза «государство — это я» не могло перескочить к «свободе, равенству и братству» (как не удалось это и во время французской революции), что везде монархия сменялась господством одного сословия или класса, и что власть сначала сосредоточивалась в руках землевладельческой знати, аристократии по происхождению, позднее же и вообще в руках богатых людей независимо от их происхождения. Власть переходила из рук одного в руки немногих, и только из этих рук могли надеяться взять в свои руки и все. Все это, повторяю, общо и условно, но имеет известную логическую последовательность.
— 320 —
На деле все происходило сложнее и разнообразнее. Начать с того, что монархия, которая в нашей формуле берется за исходный пункт, не была чистою монархией в роде деспотии, тирании или абсолютизма. Само происхождение государства из федерации племен и родов (п. 102) вело к тому, что при общем для всех царе сохранялись местные князья племен и родовые главари, составившие аристократический класс и образовывавшие аристократический совет при царе. В то же время существовало и народное вече, как мы это видим у греков, у германцев, у славян и т.д. При таком строе в «форме правления» было соединение всех трех начал — монархического, аристократического и демократического, причем последнее ослаблялось по мере того, как государство увеличивалось в своем размере и росла социальная мощь знати, опирающейся на свое землевладение и на власть, какую она приобретала, благодаря этому, над народом на местах. Значение народа падало, и весь вопрос заключался в том, какое значение будет у знати в данном государстве.
— 321 —
В маленьких греческих государствах, как и в древнейшем Риме, и в Карфагане, он разрешался в смысле устранения царской власти с прямым переходом этой власти к знатному сословию и с сохранением при этом государственного единства. В других случаях торжествовала монархия, при которой знать превращалась в служилое сословие — при дворе, в войске, в гражданском управлении, и тогда монархия делалась неограниченной (древние деспотии, абсолютизм Нового времени), была ли то старая монархия «божественного происхождения» (п. 212) или новая, выросшая на почве борьбы с аристократией (греч. тирания, цезаризм). Но возможны были вообще разные формы, сочетавшие аристократическое правление с сохранением монархического начала.
— 322 —
Самою своеобразною из них был средневековой западный феодализм. Король, то сохранив в известном объеме права старой национальной власти, то почти совсем их утратив, был общим главою множества сеньеров разных степеней, государей-помещиков, маленьких царьков в своих сеньериях, этих поместьях-государствах, находившихся еще в иерархической зависимости одни от других. Здесь самое важное — это соединение государственной власти с землевладением, прикрепление первого аграрного, вотчинного характера вместо прежнего национального и приобретение землевладением функций государственной власти. В национальном целом сеньеры были аристократическим сословием, образовывавшим при короле его большой совет, а на местах это были маленькие монархи, притом деспотического типа. С сеньериями, носившими названия феодов и ленов, сравнивали русские уделы и «боярщины»; действительно, у русского удельного строя было много общего с западным феодализмом, но сравнительное изучение учреждений показало, что некоторые черты феодализма были в свое время в древнем Египте, и в гомеровской Греции, и в Японии до середины XIX в. и т.п. Мало того, некоторые новейшие писатели готовы приписывать феодализму более общее значение известной ступени развития общества и государства.
— 323 —
Главные черты этой ступени таковы. Первоначальная земельная община выделяет из своего состава частные владения, из которых одно возвышается над другим (п. 106), а его владелец делается «барином», который присваивает старые права общины и узурпирует у государства часть его функций. Между государственным целым и отдельными общинами внедряется некоторая посредствующая власть. От этого терпят ущерб государственное единство и национальная власть, которой самой
приходится обосновывать себя на территориальном начале. Терпит ущерб и свобода народа, потому что его положение все больше и больше начинает приближаться к крепостному состоянию, которое, нужно заметить, было известно и древнему миру, где существовало не одно только рабство (п. 108). Если рабство возникло на военной почве (обращение в рабство взятых на войне пленных), то крепостное состояние, в котором человек не откреплялся от обрабатываемой им земли, часто нарождалось и росло совершенно «мирным» образом, без всякого завоевания, на почве одних экономических, аграрных отношений.
— 324 —
Делая из феодализма, в самом расширенном понимании, общую ступень социальной эволюции, указывают, что это было вообще то, что я позволяю себе назвать аграризацией государства. Первоначальная государственная власть была общенародною властью над свободными людьми с участием народных веч, с господством все-таки своего рода права в виде обычая (п. 91). Основа власти в феодализме — это земля, обладание землею, власть над ее насельниками, переход власти или ее части к землевладению. Даже когда такая феодализация не разрушает государственного единства, она преобразует общество. Нужно различать феодализм политический и феодализм социальный. Государство могло сохранять единство власти, и последняя могла быть неограниченною, но в нем могло существовать привилегированное крупное землевладение, соединенное с полицейскою и судейскою властью над населением, с ограничением его свободы, доходящим до превращения его в крепостную массу. Вот в этом, а не в раздроблении государства, не в установлении вассальных отношений и т. п. и видят ту сторону феодализма, которая позволяет пользоваться данным понятием для обозначения того периода, когда общенародное государство аристо-кратизируется на аграрной почве, делается сословным, будет ли при этом отменена общенародная монархическая власть, или же эта власть сохранится и притом либо усилится до деспотизма,
либо сама получит феодальный характер, т. е. когда сам глава государства сделается одним из помещиков-государей, которые по отношению к нему сделаются вассалами. Социальный феодализм возможен и в самодержавном царстве.
— 325 —
Вообще, сочетания монархического и аристократического начал в государстве бывают разнообразными. Но возможны и действительно известны в истории и сочетания всех трех начал. Его уже мы видели в ранних государствах, где рядом с главою государства были еще аристократические «думы» и народные веча. Полибий справедливо видел подобное же сочетание трех начал в Риме, где одно было представлено магистратурой (хотя и не единоличной), другое — сенатом, третье — народными собраниями, комициями. Когда к королевским куриям западного феодализма, т. е. аристократическим съездам вассалов короля присоединялись съезды городских должностных лиц или делегатов, возникли сословно-представительные собрания, в которых рядом со знатью участвовал и «народ», хотя бы и в очень условном смысле. В частности, в английском строе его средневековые теоретики прямо усматривали сочетание монархии (король), аристократии (палата лордов) и демократии (палата общин). Такая же комбинация унаследована была и новыми конституциями, когда устанавливались наследственные верхние палаты.
— 326 —
В сословно-представительных учреждениях Средних веков представлены были только некоторые элементы народа, его верхи, «буржуазия». Аристократический строй в этом отношении терял свою исключительность, превращался в тимократический, цензовой. Вспомним, что тот же тимократический принцип, но совершенно в ином применении, лежал в основе деления финских граждан на классы по их имуществу, с распределением
между ними политических прав непоровну. Вспомним и разделение граждан в Риме на пять классов по цензу и опять-таки с неодинаковыми правами. В Риме даже были народные собрания (комиции) трех родов: аристократические, т. е. патрицианские «куриатные», демократические, т. е. плебейские «трибутные» и общие, т. е. цензовые «центуриатные». Наконец, к этой же категории явлений относятся цензовые конституции новейшего времени.
— 327 —
Как аристократия основывалась на наследственном обладании землею, так на основе имущественного ценза стали приобщаться к власти прежде всего представители городского населения в лице купцов и промышленников. Вообще, торговля и промышленность разлагали феодально-аристократический строй с его экономическою замкнутостью и преобладанием натурального хозяйства. Феодальная сеньерия, барское поместье было замкнутым в себе самом «ойкосом» (п. 310), где почти все было свое и не очень нуждались в деньгах. Торговля связывала то, что было обособленным. Она как особая профессия началась даже не внутри, а вне, ограничиваясь немногими предметами, и не на промышленности, долго сохранявшей формы мелкого производства, а именно на торговле стали создаваться денежные капиталы, составившие новое основание для стремления к участию в государственной власти. Возникали даже чисто купеческие городовые республики, в роде финикийских и Карфагена в древности или Венеции и Генуи в конце Средних веков и в Новое время, да и в других таких республиках купеческий класс играл первенствующую роль. Богатые, но незнатные люди в аристократических государствах делались передовою ратью демократии в борьбе с властью и привилегиями знати, стремясь занять ее место. Так как, в общем, везде земельное богатство существовало раньше денежного, то аристократия раньше буржуазии приобщалась к власти, и так как везде привилегии знати тяготели одинаково над буржуазией и народом, то последними
и заключался своего рода союз в борьбе с аристократией. Первые политические победы над аристократией выражались в формах тимократической, цензовой организации власти. Самые формы могли быть очень различны, но нигде аристократия не сменялась прямо демократией.
— 328 —
Первоначальной демократии редко где удавалось сохраниться. Она везде гибла под напором социальной феодализации. Новая демократия была и нового происхождения среди городских ремесленников и рабочих, как то было в греческих государствах-городах и в средневековых городовых республиках. Первые демократии, достигавшие участия во власти, были демократии городских общин и проявляли себя в форме народных веч, в которых могли участвовать все полноправные граждане. Для больших государств это была форма невозможная. Рим утратил республиканскую свободу потому, что его демократия не имела других органов, как собрания граждан на форуме, на небольшой сравнительно городской площади. Новая демократия стала организовываться на представительном начале, вырабатывавшемся в разных средневековых сословных сеймах. И здесь не могло быть скачка прямо от поголовного участия в народном вече к представительной демократии, как и во всех других случаях, когда и обратное тоже оказывается очевидною невозможностью и представляется немыслимым перескакивание через промежуточные ступени.
— 329 —
Весь вопрос однако в том, что представляют собою те или другие наблюдаемые нами общие порядки изменений: необходимые ли ступени, прохождение которых, так сказать, обязательно для всякого в отдельности взятого социального развития (вспомним червячка, куколку и бабочку), или же исторически сложившиеся формы только данного или нескольких однородных
коллективов. Известен недавний у нас спор между «народниками» и «марксистами» о путях экономического развития России: одни утверждали, что Россия с ее общинным землевладением, кустарными промыслами и артельными организациями может миновать формы западно-европейского капитализма и перейти прямо к социалистическому строю, что другими, наоборот, отрицалось. Здесь не место говорить о решении этого вопроса: возбуждение его приводится только в виде примера, что может мыслиться в качестве или необходимой ступени развития, или исторически сложившейся в данном месте формы. И в жизни отдельного человека одно отлично от другого: наступление периода половой зрелости — одно, вступление или невступление в брак — другое. Отсылаем к параграфам (п. 283-289), где говорится о том, что лежит в корне социальных явлений и что в них более случайно.
— 330 —
Если общая политическая эволюция намечается как движение от народной монархии через аристократию и тимократию, и через монархию абсолютную, сословную и цензовую к демократии, то в области организации хозяйства, собственности и труда тоже ищут обобщающих формул. По отношению к собственности существует формула, по которой, бывши сначала коллективной, она стала индивидуальной (п. 106), дабы в социализме вернуться к исходному пункту, когда экспроприированные экспроприируют экспроприировавших, но эта формула больше имела в виду будущее и с известной точки зрения желательное, чем действительное и наблюдаемое. Что касается до труда, то мы уже имели случай разобрать формулу смены рабского труда крепостным, крепостного — наемным, наемного (в будущем же) социетарным (п. 108). Напомним только, что рабство и крепостничество не одна другую сменяющие формы, а параллельные, что в состоянии свободы рабам соответствуют наемные рабочие, а крепостным — мелкие арендаторы, и прибавим, что, кроме
того, существуют другие формы, как, например, ремесленный труд, труд мелкого собственника и т. п.
— 331 —
Более соответствует исторической действительности формула экономического развития, касающаяся того, что можно назвать индустриальной интеграцией, централизацией производства, состоящей в замене многих малых предприятий немногими или одним крупным. Это явление только последних полутораста лет, да и то особенно заметное в наше время, когда, кроме крупного фабричного производства, во многих случаях вытеснившего ремесленный труд, началась еще концентрация промышленного и так называемого финансового капиталов в форме синдикатов, картелей и трестов, с одной стороны, и банковых консорциумов — с другой. Конечно, аналогии для всего этого мы найдем и в прошлом, но никогда экономическая концентрация не достигала такого размера, как новый фазис капитализма, сменившего собою феодализм. Тут уместно вспомнить слова Маркса о соответствии ручного жернова эпохе феодального натурального хозяйства, а паровой мельницы — эпохе капитализма с его денежным хозяйством. В данной области также есть необходимая, с логическою ясностью очевидная последовательность. «Научный социализм» Маркса и Энгельса тем и отличает себя от утопического, что последний не считался с естественною последовательностью ступеней развития, тогда как сам он, научный социализм, желает строить свою теорию на изучении законов социальной эволюции.
— 332 —
К ней Маркс применил еще одну эволюционную формулу, выработанную философией XIX в. Это — формула диалектического развития, созданная в первой трети века Гегелем и состоящая в том, что первую ступень процесса представляет собою тезис (положение), вторую — антитез (отрицание), третью —
синтез (отрицание отрицания), возвращающий нас к содержанию тезиса, но обогащенному всем тем, что дается антитезом. Этот «закон» удачно применяется к логическому развитию понятий, но Марксом был применен к объективным явлениям, хотя бы в таком виде: существовала коллективная собственность (тезис), отрицанием которой было образование собственности индивидуальной (антитез), отрицанием же отрицания (синтезом) будет возвращение к коллективной собственности, но уже в форме, обогащенной всем, что дала вторая ступень (ср. экспроприацию экспроприировавших экспроприированными, п. 328).
—	333 —
Рассматривая разные эволюционные формулы социологии, мы можем сказать, что одни из них имеют эмпирическое основание, будучи историческими или сравнительно историческими и типологическими обобщениями, другие, наоборот, имеют априорное по отношению к общественным явлениям происхождение. Так, спенсеровская формула интеграции и дифференциации (п. 37) или марксовская (гегельянская) тезиса, антитеза и синтеза (п. 330) выведены не из наблюдений над историческою действительностью, да и бюхеровская схема экономического развития (п. 103) тоже имеет характер логического построения. Особенность таких априорных формул заключается в определении того, что нужно мыслить в данной сфере отношений, т. е. что нужно понимать под развитием, а не как оно происходит в действительности, где компетентна только обобщающая обработка эмпирических данных. Но очень важна и сама эта работа установления точек зрения.
—	334 —
Социология находится еще в самом начале своего пути: в ней еще слишком много несовершенного, неясного, гипотетического и спорного, но и в том, что достигнуто, не мало уже
важного, чем должны руководствоваться историки, государство-веды, экономисты, а также все, кто имеет дело с практическою политикою, т. е. публицисты и государственные и общественные деятели. Теоретикам социология помогает разбираться в их научных вопросах; практики могут извлекать из нее важные, хотя бы иногда и только отрицательные уроки: у социальной жизни есть свои законы, и нельзя насиловать эту жизнь, а такое насилование будет всегда, когда не принимается в расчет, что не все желательное немедленно же и осуществимо. Чтобы стать настоящею наукою, социологии однако еще нужно очень и очень многое, чего в ней еще нет, но в чем ей могут помочь ученые различных специальностей — историки, экономисты, юристы, государствоведы, психологи, философы — каждый с какой-либо стороны.
1 августа 1918 года
Приложение
В основу этой книги положены мысли, бывшие высказанными и более подробно развитыми автором в следующих его работах
1.	О субъективизме в социологии // Юр. Вести. 1880; Ист.-фил. и соц. этюды.
2.	Основные вопросы философии истории. Изд. 1883, 1887 и 1907.
3.	Общество и организм // Юр. Вести. 1883; Ист.-фил. и соц. этюды.
4.	К вопросу о роли субъективного элемента в социальных науках // Юр. Вести. 1884.
5.	Социология и социальная этика // Там же. 1884.
6.	Два взгляда на процесс правообразования // Там же. 1889.
7.	Сущность исторического процесса. Изд. 1890 и 1914.
8.	Юриспруденция и теория исторического процесса // Юр. Вести. 1890.
9.	Политическая экономия и теория исторического процесса // Ис-тор. Обозр. 1891.
10.	Историко-философские и социологические этюды: Сборн. статей. Изд. 1895 и 1899.
11.	Старые и новые этюды об экономическом материализме. 1896;
Собр. соч. Т. Ill.
12.	Введение в изучение социологии. Изд. 1897, 1907 и 1913; Зап. Ист. фил. фак. СПб. унив. T.XLV.
13.	Задачи социологии и теории истории // Нов. Слово. 1897; Собр. соч. Т. I. 1912.
14.	Экономический материализм и закономерность социальных явлений // Вопр. философии и психологии. 1898.
Из списка исключены работы чисто историко-философские и статьи об отдельных социологах (Конте, Лаврове, Михайловском и Ковалевском), равно как рецензии, что все названо во втором издании «Историки».
15.	Поворот экономического материализма к субъективной социологии И Рус. Вед. 1901. № 3.
16.	Естественное право и субъективная социология // Рус. Бог. 1902.
17.	Основные направления социологии и ее современное состояние // Введение в изучение социальных наук: Сборник. 1903.
18.	Типологическая точка зрения в изучении истории // Изв. СПб. Политехи. Инет. 1905 и отдельно.
19.	Историология. Теория исторического процесса. 1915.
20.	Категории долженствования и возможности в русской субъективной социологии // Рус. Бог. 1918.
Кроме того, автором были составлены две программы занятий по социологии, помещенные в «Программах чтения для самообразования» (шесть изд. с 1896 по 1911 гг.).
Обзоры социологических школ и указания на социологическую литературу читатели могут найти в моем «Введении» [12] и в «Современных социологах» М. М. Ковалевского (3-е изд. М.: URSS, 2008), и в I т. «Социологии» В. М. Хвостова (1917). Краткий список книг см. еще в «Общественной жизни людей» П. В. Мокиевского (1918). В 1897 г. был издан отдельно очень подробный указатель, помещенный в [12], но больше не переиздавался 2).
Считаю нужным сделать ссылки на некоторые места в моих работах, где дается более обстоятельное изложение затронутых в том или другом параграфе вопросов.
п.	13 - [12], гл. VII.
п.	14 — [2], кн. III, гл. III (по 3 изд. XIII), 2-3; [12], гл. VII.
п.	15 - [11]; [2], гл. VI.
Уже после того, как настоящая книга была вполне окончена, автор составил к отдельным параграфам ряд примечаний с подробными указаниями на литературу (как русскую, так особенно на иностранных языках) по трактуемым в книге вопросам, но получавшийся таким путем указатель вышел столь громоздким, что пришлось отказаться от мысли приложить его в настоящей книге, оставив напечатание его до другого времени. Для ознакомления с последними явлениями в истории социологической мысли важны сборники статей под заглавием «Новые идеи в социологии», каковых вышло в свет три.
п. 17 - [2], кн. Ill, гл. HI (XIII), 4.
п. 25 - [12], гл. VIII.
п. 28-29 - [7], кн. II, гл. II; [19], гл. II, III, X и XI.
п. 30 - [12], гл.XI.
п. 31 - [2], кн.1, гл. III; [7], кн. I, гл. VI; [19], гл. XI и XVII.'
п. 42 — [2], кн. I, гл. I.
п. 45 - [2], кн. III, гл.1 (XI); [12], гл. VII.
п.47-51 - [7], кн. II, гл. III; [19], гл. VII.
п.63 - [16].
п. 64 и сл. — [7], кн. II, гл. IV; [6].
п.68 — [7], кн.1, гл. VI; [19], гл.XI.
п.75 - [19], гл. II.
п. 101 - [2], кн. III, гл. IV (XIV), 2; [19],гл. III и IV.
п. 129 - [2], кн. III, гл. IV (XIV), 1.
п. 145 — то же, что и в п. 64.
п. 154 - [12], гл. IX.
п. 169 — [11], а также [9]; [12], гл. VI, [14] и [15].
п. 190-197. По этому вопросу, кроме [2], [7] и [19], см. мою книгу «Литературная эволюция на Западе» (1886) и ст. «Общий религиозный фонд и индивидуализация религии» (Рус. Бог. 1913).
п. 222 и сл. - [12], гл.ХП-ХШ; [19], гл. VIII и XII.
п. 243 - [19], гл. VI, XVII и XVIII.
п. 260 — [19], гл. XIV. См. гл. VII моей кн. «Философия культурной и социальной истории нового времени» (1893; есть и 2 изд.).
п. 263 — [2], кн. IV, гл. XIX; [12], гл. XVI; [19]. См. также мои ст. «Чем должна быть, теория прогресса?» (Рус. Бог., 1883); «Философия, история и теория прогресса» (Ист. Обозр. 1890; [10]; Собр. соч. Т. I. 1912); «Идея прогресса в ее историческом развитии» (Сев. В., 1891; [10]; Собр.соч. Т. I. 1911).
п. 13, 20, 23, 47 сл., 231 - [2], кн. III, гл. II (XII) и кн. IV, гл.1 (XV); [7], кн. II, гл.1; [19], гл. VII.
п. 25, 39, 97, 314 - [19], гл. VIII, X и XIV.
п. 30-31, 68 — [7], кн. И, гл. II; [19], гл. XI. См. также мою ст. «Свобода воли с точки зрения теории истор. процесса» (Вопр. филос. и психол.; [10]; Собр.соч. Т. I. 1911).
В заключение укажу на авторов общих трудов по социологии, имеющихся по-русски: Ахелис, Гиддингс, Гумплович, Зво-ницкая, М. М. Ковалевский, Летурно, Лориа, П. М. Мокиевский («Общественная жизнь людей», 1918), Е. В. Де-Роберти, Спенсер, К. М.Тахтарев, Т. Д. Фаддеев, В. М. Хвостов, Г. Ф. Шершене-вич. Книга Б. Н. Чичерина, озаглавленная «Социология» (1896), собственно, не относится к этой литературе, как и некоторые сборники якобы «социологических» статей.