/
Текст
М. М. Ковалевский
ТРУДЫ
по политической социологии и политологии
Санкт-Петербург
2013
с анкт-Петербургский государственный университет Социологическое общество им. М. М. Ковалевского Русская христианская гуманитарная академия
М. М. Ковалевский
ТРУДЫ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ социологии и политологии
Ответственный редактор А. О. Воронове
Центр содействия образованию Санкт-Петербург
2012
ББК 60.5
К 56
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по пегати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012-2018 годы)»
Ковалевский М.М.
К 56 Труды по политической социологии и политологии / Отв. ред. А. О. Бороноев, сост. Д. В. Миронов, С. Д. Савин, предисл. А. О. Бороноева, С. Д. Савина. — СПб.: Центр содействия образованию, 2012. — 696 с.
ISBN 978-5-88812-562-5
В книге представлены работы по политической социологии и политологии выдающегося русского ученого М. М. Ковалевского, труды которого в конце XIX — начале XX в. способствовали превращению обществоведения в обществознание.
Книга полезна и необходима для социологов, политологов, философов и всех интересующихся историей научных идей и современными социально-политическими процессами.
ББК 60.5
К 56
© А. О. Бороноев, С. Д. Савин составление, предисловие, 2012
© Д. В. Миронов, составление, 2012
© Центр содействия образованию, 2012
Предисловие
Энциклопедичность творчества Максима Максимовича Ковалевского (1851-1916) известна всем, кто касался его трудов и идей. Он начинал как юрист-исследователь международного конституционного права, поставил этот курс в Московском университете и опубликовал серию работ по истории государственно-правовых идей и институтов. Среди них особое место занимает фундаментальный труд «От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму. Рост государства и его отражения в истории политических учений» (Т. I—III, М„ 1906), в котором дается анализ истории политических учений в логике сравнительно-исторического метода, который он активно развивал как метод социально-гуманитарных наук.
М. Ковалевский оставил заметный след в становлении отечественной политической социологии и политологии. В творческом наследии великого ученого насчитывается более полусотни работ, в той или иной степени берущих объектом изучения политику. И это не считая десятков публицистических статей в периодической печати. С самого начала своей научной жизни М. Ковалевский постепенно набирал эмпирический материал для последующих политико-социологических обобщений. Изучение развития английского самоуправления в Средние века в диссертационном исследовании (Общественный строй в Англии в конце Средних веков. М., 1880) заложило основы для его будущих фундаментальных работ по эволюции политического строя в сторону демократизации.
В библиографии трудов М. Ковалевского большое место занимают и исторические труды. Современный исследователь его исторического наследия С. Н. Погодин отмечает: «...в какую бы
4
А. О. Бороноев, С.Д. Савин
область общественных наук ни уходил М. М. Ковалевский, он был прежде всего историком» L Действительно, его исторический взгляд на общественные институты, социальные, правовые и политические отношения всегда был всеобъемлющим, что определяло значение его работ и позволяло считать его выдающимся историком, одним из создателей «русской школы историков» наряду с Н. И. Кареевым, П. Г. Виноградовым, И. В. Лучицским, А. Н. Савиным и другими, исследовавшими историю средневековой Европы, ее социально-политическое развитие, включая и XIX век. При этом особое внимание уделялось динамике общественного строя и государственных (политических) организаций каждого этапа развития европейского общества. Как отмечают исследователи исторического наследия М. Ковалевского, его труды имеют непреходящее значение в двух смыслах: во-первых, как фундаментальный опыт исследования, во-вторых, как база современных размышлений и поисков, так как его работы содержат огромный теоретический и фактический материал, мимо которых не может пройти серьезный исследователь современной Европы.
За последние годы, во многом благодаря деятельности С. Н. Погодина, Е. Р. Ольховского, О. В. Бодрова и других, исторические изыскания М. Ковалевского стали доступны читателю, хотя до сих пор не переизданы основные исторические работы, в частности, серии статей по истории средневековой Европы, публиковавшиеся М. Ковалевским в журналах «Русская мысль», «Историческое обозрение», «Вестник Европы», «Северный вестник».
Можно сказать, что более заметна презентация М. М. Ковалевского как социолога. Например, были проведены две Всероссийские конференции в Санкт-Петербургском университете к 145- и 150-летию со дня рождения с публикацией докладов1 2, изданы в рамках серии «Российские социологи» 3 тома его социологических работ. Последняя под названием «Социология. Теоретико-методологические и историко-социологические работы» издана в 2011 году. Настоящая книга является продолжением данного издания.
1 Погодин С.Н. Максим Максимович Ковалевский. СПб., 2005. С. 91.
2 См.: М.М. Ковалевский в истории российской социологии и общественной мысли. К 145-летию со дня рождения М.М. Ковалевского. СПб., 1996; М.М. Ковалевский и российская общественная мысль. К 150-летию со дня рождения. СПб., 2003.
Предисловие
5
Большое внимание к социологическим трудам М. Ковалевского связано с тем, что в последнюю четверть XX века в России развивалась и продолжает развиваться социология как наука, социологическое образование и социологическая деятельность. Идеи М. Ковалевского как зачинателя российской академической (университетской) социологии легли в основу отечественной традиции подготовки социологов. Поэтому его социологические труды стали с 90-х годов XX века чрезвычайно актуальными для развивающегося социологического сообщества страны.
Однако основное внимание до сих пор уделяется только общетеоретическим и историко-социологическим идеям, вне нашего поля зрения остаются проблемы так называемых отраслевых социологий и специальных социологических теорий, таких как: социология демократии, социальная антропология, генетическая социология (социология развития), политическая социология. Сегодня наряду с другими отраслями особое значение приобретают политические аспекты жизни, которые изучает последнее направление. Как известно, М. Ковалевский уделял политическим идеям, политическим институтам и процессам огромное внимание. Эти вопросы интересовали его в двояком аспекте: во-первых, как историка и теоретика политической мысли, с точки зрения функционального подхода юриста и, во-вторых, как социолога. Такое сочетание позволяло ему осуществлять глубокий анализ проблем политической жизни общества в динамике. Этот опыт М. Ковалевского чрезвычайно актуален для сегодняшней науки, теряющей фундаментальные основания анализа в связи с увлечением постмодернистской методологией. Его работы в этой области направлены на изучение триединых проблем: во-первых, истории политических идей, этапов их развития; во-вторых, истории политико-правовых институтов общества в их сравнительной динамике; в-третьих, реальной истории становления государственно-правовых институтов в конкретных странах, в том числе и в России. С деятельностью М. Ковалевского связано развитие парламентаризма и конституционализма в России, идей роста свободы и демократической представительности. Также ученый обосновал идеологию социальной справедливости на началах равенства людей «перед законом, налогом и управлением». С точки зрения Ковалевского, справедливое общество, имея в своей основе равные возможности для жизни людей, должно иметь институциональную организацию, обеспечивающую равенство.
6
А. О. Бороноев, С.Д. Савин
Элементами этой структуры являются законы и нормы, экономические и политические институты, исследованием которых, в историко-сравнительном плане, он активно занимался3.
Настоящий сборник открывается работами М. Ковалевского по теории политических учений. В статье «Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности» (1908) им представлены идеи английского мыслителя о народном суверенитете и правах человека, которые сыграли большую роль в развитии теории демократизации. Последовательный противник королевской власти Мильтон обосновывал концепцию народной демократии, в которой парламент, состоящий из лучших представителей нации, не только принимает законы, но выступает защитником народа от посягательств на его суверенитет, строго противостоит всем попыткам узурпации власти. М. Ковалевский особо отмечал верность Мильтона нравственным принципам религиозной свободы и веры в развитие человека, его освобождение от предрассудков. Идеал республики, в основе которой лежат гражданские качества свободной и развитой личности, отражает и взгляды М. Ковалевского, его убежденность в магистральном пути развития общества в этом направлении.
Фундаментальная работа М. Ковалевского «Общественные доктрины прошлого века» имеет большое значение для понимания развития политических идей ученого. Так, проводя детальный анализ трудов физиократов и других направлений французского Просвещения XVIII века, М. Ковалевский находит в них основную линию общего развития государства и общества. Это путь постепенного отвоевания прав и свобод французского общества, развитие либеральных основ во взглядах на собственность, свободу производства и торговли. В «Общественных доктринах» важное место занимает вопрос социальных функций государства. Право людей на собственность и право на труд рассматриваются М. Ковалевским с позиции формирования социальной политики как важнейшей задачи общественного развития, в котором ответственность разделяется между государством, муниципалитетами и общественными структурами.
В рамках направления политико-социологических исследований М. Ковалевским изданы фундаментальные работы. Помимо ука
3 См.: Бороноев А. О. Ковалевский и его научное наследие // М. М. Ковалевский и российская общественная мысль. К 150-летию со дня рождения. С. 11.
Предисловие
7
занного труда «От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму», можно назвать «Происхождение современной демократии» (Т. I-IV. М., 1899), «Очерки по истории политических учреждений России» (СПб., 1908) и множество статей, касающихся становления и развития политических институтов в разных странах и анализ различных теорий того времени. При этом М. Ковалевский выступал не только как историк развития учреждений и политических идей, но и высказывал свое понимание, развивал их. Как писал его ученик Я. Магазинер, основной идеей его политологических исследований была «свобода личного самоопределения» 4. Ковалевский считал, что для осуществления общественной солидарности в современном обществе необходимы два условия: самоопределяющаяся личность и охраняющее ее государство. Личность не может быть поглощена государством, последнее есть «страж и хранитель» личности. Личные права исследователь считал важной частью общественной солидарности как основы государственного общежития. Общество должно стремиться к диалогу личных прав и интересов государства (общественного блага).
М. Ковалевский в своих исследованиях по политической социологии и политологии блестяще обосновал идею личной свободы, или идею личности — самоцели, как пишет Я. Магазинер, что фактически составило основу его политических воззрений. В связи с этим М. Ковалевский исследовал историю политических учений, в первую очередь заявив о том, что она не может быть понята без анализа реальной истории государственных институтов, так как «обе тесно связаны друг с другом и не могут поняты одна без другой» 5.
Так, в работе «Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века» (1905) М. Ковалевский формулирует предмет политической социологии, указывая, что «государствоведение имеет свои основы в более широкой науке об обществе, которая, в свою очередь, орудует сравнительно-историческим методом» 6. Появление данного направления он связывал с ведущим путем эволюции самого политического знания, которое все более на
4 Магазинер Я. Политическая идея М. М. Ковалевского в связи с характеристикой его личности... (см. с. 667 наст. изд.).
5 Ковалевский М.М. От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму. Рост государства и его отражения в истории политических учений. М„ 1906. Т. II. С. 3.
6 См.: Ковалевский М. М. Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века (см. с. 263 наст. изд.).
8
А. О. Бороноев, С.Д. Савин
чинает опираться в своих выводах на общее и особенное в социальной жизни, на ее факторы. Политическое формируется только в контексте общественного, вытекает из него. Таким образом, делается и социологический вывод о соотношении права и государства. М. Ковалевский отмечает, что значительный шаг вперед был сделан тогда, когда источник обоих стали искать в породившем их обществе. «Такая точка зрения одинаково отрицает и возможность существования прирожденного человеку права, и принадлежность одному лишь государству необходимого авторитета для его создания. Она одинаково враждебна и учению о естественных правах, и учению о нетерпящем ограничения государственного суверенитета» 7.
Кроме того, М. Ковалевский поставил под сомнение мысль о том, что политические концепции и институты определены с возникшими идеями трансформации, в частности реформации или опытами церковных общин, где избирались пастыри. Он доказывал, что политические идеи и системы скорее плод низового, народного движения, часто связанного с религиозными факторами. То есть, как пишет С. Н. Погодин, по Ковалевскому, политические теории и структуры были естественным продуктом народной мысли, а не творчества философов и религиозных иерархов. Исходя из этого он представил содержательную методологию исследования политических идей и институтов, которая отличалась от многих европейских традиций, тщательно анализируемых в работах М. Ковалевского.
При широком интересе М. Ковалевского к вопросам политики особое внимание, как указывалось, он уделял исследованию истории идей и их борьбы, а также конституционному развитию стран Европы, в частности Англии и Франции как классических стран либерального пути развития. Надо отметить, что политологические суждения, анализ политических идей каждый раз соотносятся автором с фактами реальной жизни европейских государств, с развитием социальных отношений внутри их, т. е. динамикой сословий, места крестьянства, дворянства и аристократии, что определяло их политическое развитие, формы управления и самоуправления.
Важное место в политологических работах М. Ковалевского занимают вопросы парламентаризма как основы конституцион
7 Магазинер Я. Политическая идея М. М. Ковалевского в связи с характеристикой его личности (см. с. 267 наст. изд.).
Предисловие
9
ных начал в жизни общества. Например, в статье «Английская конституция и ее историк» (1880) он проводит, опираясь на работу историка английского парламентаризма Стеббса, идею о том, что свобода есть продукт многотрудной, вековой и совокупной борьбы социальных сословий, классов против непрестанных и вполне естественных стремлений королей к единоличному правлению. Он ставит знак равенства между свободой и парламентаризмом (конституционностью) как факторами прогрессивного развития и солидарности.
В связи с этим интересными являются статья М. Ковалевского «Что такое парламент?» (1906) и работа «Русская конституция» (Ч. I—IV. 1906), опубликованные в период первой русской революции, когда шел поиск путей русского парламентаризма как фактора представительного самоуправления и самодеятельности населения. Автор выступает пропагандистом европейского опыта строительства парламентаризма и конституционного строя, объясняя некоторые технологии работы этого института демократии. Указанные работы, посвященные политическому обустройству России в начале XX века, являются важным разделом настоящей книги. Заслуживает внимания интерпретация Манифеста 17 октября 1905 года как фактически первой Конституции России, где прописаны основные свободы в сравнительном анализе с опытом западных демократий. При этом Ковалевским высказываются содержательные идеи о развитии свобод и законодательных установлений в России с учетом ее социально-экономических отношений и сложившихся традиций. Он высказывает мысль о том, что в России сословные отношения претерпели к тому времени изменения и не могут быть основой представительства в создаваемой Думе. Кроме того, нельзя допустить, чтобы народное представительство стало представительством имуществ, а не населения. Последняя идея чрезвычайно актуальна и сейчас, когда представительная власть в современной России стала фактически сообществом представителей имуществ — собственности, особенно Совет Федерации Федерального Собрания. Ковалевский во многих работах активно проводит мысль, что самоуправление, включая и местное, должно базироваться на принципах свободы деятельности, а не на хозяйственных интересах. Он с сожалением отмечает, что Государственная Дума имеет тенденцию стать представительством разных форм собственностей, что снимает возможность быть избранными категориям лиц, не имеющих собственности, например рабочему классу, в среде которого наблюдались многие
10
А. О. Воронове, С.Д. Савин
инициативы по защите своих прав. Фактически не представленной в Думе оказалась и отечественная интеллигенция, в числе которой профессура университетов, как не соответствующая в большинстве своем нормам выдвижения кандидатов избирательного закона. *
В дополнение к работам по общему конституционному строю и вопросам его демократизации во втором разделе настоящей книги приводится работа М. Ковалевского «Русская правда Пестеля» (1908), в которой он подробно разбирает историю возникновения одного из первых конституционных проектов в России. Наряду с «конституцией» Н. М. Муравьева «Русская правда» П. И. Пестеля отражала надежду прогрессивной общественности на развитие по пути построения гражданского общества. В отличие от консервативных проектов М.М. Сперанского, М.Т. Лорис-Меликова и Манифеста 17 октября 1905 года, в которых монархическая власть возвышалась над остальными и попирала даруемые свободы, в альтернативном проекте П. И. Пестеля права и свободы приоритетны и отражают суверенитет народа, а не монарха.
Эта же идея неотъемлемости и равенства прав и свобод независимо от сословной, национальной или иной принадлежности выражается Ковалевским в небольших очерках об актуальном политическом процессе «Национальный вопрос и равенство подданных перед законом» (1906) и «Политическая программа Нового союза народного благоденствия» (1906). Работы, написанные в период наступления реакции, роста национальной нетерпимости и ксенофобских настроений, подогреваемых ложными патриотическими силами, актуальны и сейчас для нашего общества. Сохранение и развитие России как сильного и единого государства возможно только при равенстве гражданских прав всех слоев и групп населения. В «Политической программе...» отражено политическое кредо М. Ковалевского: «Забота освободительного движения в России должна быть направлена к тому, чтобы, под кровом традиционных форм, внесением в них нового содержания, обеспечить личную свободу, гражданское равенство, равноправие национальностей, свободу преследования обособленными этнографией и историей группами их культурных задач и создание такого политического уклада, при котором свободно выбранные представители всего народа могли бы проводить его волю в законодательство и администрацию»8.
8 Ковалевский М. М. Национальный вопрос и равенство подданных перед законом (см. с. 559 наст. изд.).
Предисловие
И
Важным в работах М. Ковалевского является то, что вопросы политического обустройства России, формирования политических институтов и идей рассматриваются на опыте других стран — Англии, Франции, Германии и Америки. Особенно интересна для становления российского местного самоуправления статья, касающаяся этой структуры власти в США «Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие» (1885). М. Ковалевский в местном самоуправлении выделяет два важных момента — самостоятельность жизни местных центров, а жителям их — возможность приобретения гражданской зрелости. Они являются, по его мнению, двумя задачами местного самоуправления, определяющими высшую цель — управление согласно действительным нуждам и желаниям, которых не может понять даже самая просвещенная центральная администрация.
М. Ковалевский был одним из первых исследователей зарождавшихся демократических институтов политической организации России начала XX века и одним из их созидателей. Его опыт изложен им в нескольких трудах, но особенно интересными для современного читателя являются работы «Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства» (1914) и «Первая Дума и ее заветы» (1916). Он высоко оценивал опыт I Думы и считал, что по крайней мере она показала себя могущественным средством «для постановки на очередь известных вопросов». Он писал, что «она не дала нам ни одного важного законодательного мероприятия, но она определила программу деятельности русских законодателей на ряд поколений» 9.
Символично, что статья «Первая Дума и ее заветы», посвященная 10-летнему юбилею первого российского парламента, стала последней работой М. Ковалевского, который сам был ее членом. Во всех современных библиографических словарях подчеркивается значение М. М. Ковалевского как крупного общественного и политического деятеля России. Он живо откликался на все запросы общественной жизни, являлся одним из самых авторитетных экспертов по широкому кругу вопросов реформирования российского общества в переломную эпоху начала XX века. Не боялся высказывать свое мнение перед членами реакционного по своей сути Государственного совета, часто вызывая неудовольствие со стороны высоких чиновников и царского окружения. М. Ковалевского традиционно относят
9 Ковалевский М.М. Первая Дума и ее заветы (см. с. 638 наст. изд.).
12
А. О. Бороноев, С.Д. Савин
к либеральному направлению политической мысли, но, по нашему мнению, это достаточно узкие рамки, чтобы передать идеологию великого русского мыслителя. Друг К. Маркса, бельгийских социалистов Г. де Грефа и Г. Дени, сторонник развития рабочего движения в России, с теплом отзывающийся о его умеренных лидерах, Ковалевский мог быть назван и человеком социал-демократических убеждений. К сожалению, его гражданская и политическая позиция сближения прогрессивных сил российского общества, органично вытекающая из теории солидарности, не смогла предотвратить масштабный политический раскол, закончившийся кровавыми революционными событиями.
В работах М. Ковалевского представлена своеобразная картина политической жизни европейских стран и развития их политических учреждений и институтов в сравнительном анализе и в связи с основной идеей ученого — идеей становления свободы личности как основы социального прогресса. В то же время исследование истории политического развития, ее этапов у М. Ковалевского всегда имеет отношение к России, он представляет этот опыт как возможную основу политической трансформации Отечества. Многие его суждения имеют важное значение для сегодняшнего дня. Они могут стать базой для размышлений над судьбами современной России, так как в них представлен опыт анализа политических процессов во всей их многосторонности, конфликтности, социальной обусловленности. Социологический подход к изучению политики заключается в рассмотрении ее как органической части (сферы) общества, выполняющей важные функции для его жизнедеятельности. Таким образом, «политическое» всегда рассматривается им сквозь призму «социального», «экономического», «духовного». Это структурное взаимовлияние и единство позволяет рассматривать развитие любого явления как многофакторного, что подчеркивал М.М. Ковалевский в своих историко-социологических работах. Для практики современных исследований демократизации политикосоциологический подход позволяет раскрыть глубинные корни демократии не только как политического, но и как социального явления, пронизывающего все сферы общества. Совершенно очевидно, что изучение трудов М. Ковалевского — необходимый и важный этап любых фундаментальных современных исследований в области теории и истории политических процессов в Европе и России.
Многие аналитики в современной России отмечают схожесть нынешних проблем политического развития с событиями начала
Предисловие
XX века. В связи с этим еще раз следует отметить, что Ковалевский в своих работах предостерегал российские власти от совершения ошибок, обусловленных авторитарно-бюрократическим руководством, не учитывающим мирового опыта эволюционного развития политических институтов. Ярким примером может служить статья «Герцен и освободительное движение на Западе» (1912), в которой М. Ковалевский дает анализ «февральской революции» 1848 года во Франции сквозь призму ее оценок свидетелем этих событий А. И. Герценом. Подводя итоги тех революционных событий, исследуя причины падения временного правительства и последовавшей реакции, Ковалевский цитирует Герцена: «До тех пор, пока правительство будет идти от начала, что спасение народа высший закон, что личность сама по себе ничего не значит, что представитель власти выше гражданина, что меньшинство может быть задавлено большинством, раз это большинство вышло из всеобщего голосования, — до тех пор правительство останется агрессивным, насильственным, монархическим даже при республике»10.
На наш взгляд, обстоятельное изложение ученым на богатом эмпирическом и историческом материале генезиса таких неотъемлемых институтов политической современности, как парламент, ответственное правительство, местное самоуправление, избирательная система, общественные движения, способно вызвать большой интерес и у современных исследователей, общественных и политических деятелей. Стоит особо подчеркнуть, что политико-социологическая тематика занимала в последний период жизни М. М. Ковалевского значительное место, и многие работы в этой области до сих пор остаются малоизученными и требующими серьезной обобщающей оценки, а сама его политическая теория нуждается в верификации на практике современной России.
В качестве приложений в книге помещены статьи Я. Магазинера «Политическая идея М.М. Ковалевского в связи с характеристикой его личности» (1917) и А. А. Боголепова «Ковалевский как историк политической мысли» (1916), где дается основательный анализ идей учителя, который снимает необходимость подробного изложения взглядов Ковалевского.
При подготовке текстов составители следовали принципам указанного издания избранных работ М. М. Ковалевского по со
10 Ковалевский М. М. Герцен и освободительное движение на Западе (см. с. 554 наст. изд.).
14
А. О. Бороноев, С.Д. Савин
циологии (Социология. Теоретике-методологические и историкосоциологические работы. СПб., 2011): тексты даются с соблюдением современных грамматических норм, исключение составляют в отдельных случаях стилевые особенности автора и его исторической эпохи; не унифицируется написание имен собственных (в частности, иностранных) и топонимов.
В заключение выражаем надежду, что представленный труд М.М. Ковалевского будет способствовать изучению политологических идей, истории политического развития Европы и России и развитию исследований в области политической социологии и становящейся политологии.
Выражаем благодарность в подготовке книги сотрудникам факультета социологии Санкт-Петербургского университета В. М. Павловой, Е.В. Мельник, М.Ю. Прохоровой.
Проф. А. О. Бороноев,
Доц. С.Д. Савин
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
МИЛЬТОН КАК ПОБОРНИК НАРОДНОГО САМОДЕРЖАВИЯ И АВТОНОМИИ ЛИЧНОСТИ *
Англия недавно отпраздновала трехсотлетие одного из величайших своих гениев, автора «Потерянного Рая». В Мильтоне его соотечественникам пришлось чествовать не только поэта, но и политического мыслителя, во многом опередившего свою эпоху, предложившего ряд решений, вошедших ныне в общественное сознание цивилизованного человечества. Этим обстоятельством только и можно объяснить, что из всех своих современников, религиозных и политических единомышленников, Мильтон, да пожалуй еще Кромвель, одни понятны нам. XVII век, с его церковными и политическими распрями, с охватившей общество теократической реакцией, с его готовностью повернуть ход истории в сторону возрождения Моисеева закона и заменить парламент синедрионом, с его мечтаниями о близком наступлении «Царства Божия», при котором одни «Христовы избранники» или «святые» призваны будут управлять одинаково церковью и государством, — нам несравненно более чужд, чем предшествовавшая ему эпоха возрождения эллино-латинской культуры, с ее синкретизмом и терпимостью к религиозному и политическому разномыслию. Нам легче войти в круг идей Эразма Роттердамского или одного из деятелей итальянского Возрождения, чем проникнуться религиозным энтузиазмом и политической исключительностью Нокса, Буханана, Прина, Гаррингтона, а тем более религиозных анархистов, какими надо признать людей так называемой «пятой монархии». Хотя Мильтон и Кромвель стоят в рядах «пуритан» и готовы, подобно им, искать в Библии решения всех волнующих их время задач, они тем не менее самой постановкой вопросов,
* Печатается по: Вестник Европы. 1909. № 11. С. 121-140; № 12. С. 461-481.
18
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
не потерявших смысла и значения и в наши дни, являются как бы предвестниками последующего развития человечества. Кромвель, ставящий на первый план свободу духовных проявлений личности и призывающий к самодеятельности широкие круги английского общества, объединяющий под знаменем «терпимости» всех, кто готов служить новому порядку, без различия вероисповеданий, рисуется нашему воображению радикальным вождем, которому нашлось бы место и в истории европейско-американской демократии XIX ст. Мильтон, решающий в утвердительном смысле вопросы и о гражданской свободе, и о свободе печати и преподавания, и о свободе развода, отстаивающий драгоценнейшее право народа быть вершителем собственных судеб, признающий за нацией право изменять свои политические порядки и призывать к ответу своих уполномоченных, не исключая и короля, — Мильтон, защитник английского народа и первый секретарь республики, правая рука Кромвеля в его сношениях с правителями протестантских стран, стоит к нам ближе, благодаря своему широкому пониманию требований современной гражданственности, чем многие позднейшие по времени политические писатели и государственные деятели. И все же нам трудно включить его в число тех «вечных спутников», какими, по удачному выражению Мережковского, до сих пор остаются для нас многие, более ранние по времени мыслители: например, Монтэнь. Для этого он слишком проникнут заботой о злобе дня, слишком живет интересами своего времени, разделяя его предубеждения и ненависти, выражая свое страстное отношение к людям и событиям с непонятной для нас грубостью и запальчивостью. У него мы не найдем и следа того душевного равновесия, того несколько презрительного благодушия, с каким Монтэнь относится к многообразным проявлениям человеческой глупости и человеческого жестокосердия, столь обильным в его время — время не менее кровавой религиознополитической распри, чем «век кавалеров» и «круглоголовых». Сторонник свободы, Мильтон, в то же время крайне нетерпим к несогласным с ним людям и учениям; грубые ругательства так и сыплются из его уст при полемике с такими противниками, как Сальмазий; он не останавливается перед всеми признанной ученостью своего антагониста. Не щадит он также и людей одного с ним религиозного толка, раз они позволят себе отрицать правильность его собственных воззрений в таких вопросах, как свобода развода или необходимость отмены предварительной
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
19
цензуры. «Ареопагетика», признаваемая поныне образцом английской прозы, блещет повторением словечек, которым место разве в «Русском знамени». В противность тому, что не прочь повторять и по настоящий день английские критики, чтение политических рассуждений Мильтона едва ли призвано кому-либо доставить эстетическое наслаждение или просто заинтересовать живостью аргументации: нескончаемые цитаты из книг Ветхого и Нового Завета, из историков и моралистов древности и эпохи Возрождения постоянно прерывают нить изложения, не позволяя следить за самым ходом развития защищаемой автором темы. Если о Монтескье говорят как о писателе, на которого часто ссылаются, но которого редко читают, то в гораздо большей степени можно сказать то же о Мильтоне. Но причина равнодушия к обоим далеко не одинакова. Монтескье утомляет не своим многословием, а, наоборот, своей сентенциозностью и недосказанностью мысли. Мильтон страдает, наоборот, от нагромождения доказательств и примеров, благодаря чему часто теряется или по меньшей мере недостаточно выпукло выступает его основная теза. По своему письму он стоит еще близко к тем авторам памфлетов, которыми, за редкостью газет, так изобилует литература XVII столетия. Если не говорить о качествах слога, о счастливых уподоблениях, о неожиданной постановке тех или других вопросов, далеко не всегда вытекающих из предшествующего хода изложения, если не иметь в виду яркости красок и живости нападок на противников, трактаты Мильтона можно было бы поставить на одну доску и с памфлетами Прина, и еще в большей степени с историко-правовыми и нравственными рассуждениями Сэльдена. Альджернон Сидней не скучнее его и требует при чтении такого же напряженного внимания. И все же Мильтон дорог нам тем, что им открывается ряд мыслителей, впервые выставивших требование «автономии личности». «Декларация прав человека и гражданина», принципами которой все еще руководствуется современная гражданственность, могла бы быть почерпнута из его сочинений в такой же мере, как из произведений Руссо и Монтескье. В самом деле, у Мильтона можно найти не только признание свободы совести и свободы печати, но и самое учение о народном суверенитете, перед которым равно склоняются сановники и короли, эти уполномоченные всего гражданства, обязанные поэтому ежечасно отвечать за свои поступки перед поставленными народом судьями и нести при случае заслуженную
20
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
кару. Несомненно, что политическим идеалом Мильтона была не демократическая республика, с грубым главенством большинства, а пожизненный совет лучших людей, намеченных столько же народным выбором, сколько действующим через его посредство божественным промыслом. Этот пожизненный сенат, пополняемый, самое большее, путем кооптации, т. е. избранием наличными членами заместителей для умерших, представляет большее подобие с еврейским синедрионом, чем с английским парламентом. Высказываясь в его пользу, Мильтон удовлетворял пуританскому идеалу и приближался к требованиям, нашедшим себе выражение в малом парламенте Кромвеля, в том «собрании святых», для которого Библия должна была заменить собою английскую конституцию. Но, вдумываясь в политическую схему автора «Потерянного Рая», проникаешься той мыслью, что рекомендуемая им «пожизненная палата» отражает на себе в действительности только его опасения за целость созданного пуританами церковного и государственного уклада. Со смертью Оливера Кромвеля начался развал республики; реставрация Стюартов виднелась уже вблизи. Необходимо было поэтому сосредоточить силу сопротивления в руках главнейших сподвижников покойного протектора — тех индепендентов, которые вместе с ним создали английскую республику и продолжали отстаивать ее против всех попыток восстановления королевской власти и верхней палаты. Однокамерный сенат Мильтона — это возрожденный к жизни «малый парламент» Кромвеля, собрание вождей пуританизма и оплот республики против возможных попыток контрреволюции. В памфлете, написанном им за несколько месяцев до измены Монка, Мильтон рекомендует устройство такого сената; в руки его он готов передать верховную власть государства. Об этом пожизненном сенате он легко мог думать то же, что и о защищаемом им ранее Rump’e — или том остатке «Долгого парламента», который и после насильственного удаления пресвитериан из стен Вестминстерского дворца, упразднения королевской власти и пэ-рии продолжал тем не менее признавать себя законным представителем английского народа и осуществлять функции верховной власти.
О рекомендуемом им пожизненном сенате Мильтон имел право сказать то же, что и об этом остатке «Долгого парламента». «Современный порядок нашего политического устройства, — писал он в своей известной “Защите английского народа”, — не наиболее
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
21
желательный, а единственно возможный в наших теперешних условиях»!. Но в этом же сочинении Мильтон проводит требования современной гражданственности, настаивая, вслед за автором «Океаны», Гаррингтоном, на необходимости упразднения не только сословий, но и крупных земельных владений, с помощью нового раздела недвижимых имуществ, предпринятого государством и за его счет.
Под каким влиянием сложилась эта доктрина республиканской гражданственности, построенная на начале широкой свободы личности и не менее широкого распространения земельного довольства в рядах народа? Различные влияния сошлись в Мильтоне и определили его религиозное и политическое миросозерцание. Из его биографии мы узнаем, что дед и отец его были одинаково горячими ревнителями, первый — католицизма, второй — протестантизма. Самого Мильтона готовили в священники: с этой целью он отдан был в обучение некоему Томасу Юнгу, пуританскому проповеднику. То же пуританское влияние продолжалось и после того, когда Мильтон поступил в школу, устроенную при кафедральном соборе св. Павла, где его руководителем был опять-таки ревностный пуританин, Джиль1 2.
Наконец, в Кембридже, во время пребывания в «колледже Христа», Мильтону пришлось воочию познакомиться с теми преследованиями, каким ревнители «Высокой церкви» (High church) грозили лицам, отстаивавшим свободу толкования Библии. Тьютор Мильтона — человек, по его словам, «узкого понимания и нищенских знаний» — от богословских препирательств со своим учеником перешел к внедрению в него правоверия палочными ударами.
Одновременно до Мильтона дошло известие, что учитель его Детства, Томас Юнг, лишен был возможности продолжать свою педагогическую деятельность по воле церковного начальства и что архиепископ Лоуд, поставленный Карлом I во главе англиканской церкви, не только добился административного задержания доктора Лейтона, в наказание за изданный им «трактат против епископов», но и предал его суду «звездной палаты», которая вынесла приговор: «лишить его священства, наказать его публично розгами, выставить
1 «А. Defense of the people of England», т. II прозаических сочинений Мильтона, стр. 11.
2 Подробности на этот счет можно найти в известном сочинении Masson’a «Life of Milton», т. III.
22 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
у позорного столба, обрезать ему уши, рассечь нос, наложить клеймо на лоб и затем на вечные времена заключить в тюрьму»3.
Мильтон остался недоволен преподаванием в Кембридже, о котором он писал сыну своего бывшего воспитателя Джиля в 16281*Ьду как о вверенном «людям мало сведущим в филологии и философии и дающим основание опасаться возможности возрождения в рядах английского духовенства прежнего невежества и прежней подражательности» 4.
Получив в университете степень бакалавра искусства, Мильтон, по примеру других соотечественников, искавших расширения круга своих знаний в первом очаге Возрождения — в Италии, уехал на родину Макиавелли и Галилея. Дважды ему удалось посетить Флоренцию, где продолжительное пребывание открыло ему возможность сблизиться с местными учеными и литераторами, с которыми он продолжал письменный обмен и позже. В Риме Мильтон был принят в доме кардинала Барбирини и сошелся с его секретарем, известным Вилла, с помощью которого прочитан был им впервые так сильно повлиявший на его творчество «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо. Из найденной сравнительно в недавнее время записной книжки Мильтона «Common place book» мы узнаем, что чтение Макиавелли навело его на некоторые мысли, во многом отличные от тех, какие другим современникам внушал автор «Князя». Не убеждение в превосходстве неограниченного самовластия, которым, по обвинению Гарриссона, современника Елизаветы, проникались «объитальянившиеся» англичане5, выносит Мильтон из чтения Макиавелли, а ту мысль, что для республики религиозные убеждения граждан — дело далеко не безразличное, тогда как при монархическом устройстве каждый может держаться и защищать любое вероисповедание. Мильтон сопровождает это заявление ссылкой на известное «Рассуждение Макиавелли на первую декаду Тита Ливия», кн. I, глава X.
Как мы узнаем из «Ареопагетики», Мильтон искал в Италии знакомства с Галилеем, выпущенным из тюрем инквизиции после известного отречения от защищаемых им ранее учений Коперника. Преследования Галилея дали Мильтону основание укрепиться в убеждении насчет необходимости полной свободы печатного
3 «Milton’s memorial lectures», стр. 127 и 128.
4 Ibid., стр. 115, письмо от 2 июля 1628 г.
5 Harrisson, «Description of England».
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
23
слова. Они дали ему новое основание ненавидеть папизм, оставшийся для него до конца дней «единственной и величайшей ересью, готовой в то же время сжигать последователей всех других вероучений за их неправоверие». Ересью для Мильтона, как видно из его последнего по времени трактата «об истинной религии», надо считать то вероучение, которое не опирается на одном слове Божием, но также на «предании» и тех произвольных прибавках, которые к «слову Божию» сделаны были людьми; а такому определению из всех христианских церквей только отвечает католическая. В борьбе этой единой ереси со всеми вероучениями, построенными на толковании «слова Божия», Мильтон видит весь смысл современных ему событий. И когда реставрация Стюартов, проложив новый путь к торжеству католицизма, в то же время лишила Мильтона возможности выражать свои убеждения иначе, как аллегориями, он, в торжестве демона над Адамом и Евой, окончившемся потерей рая, решился передать тревожившую его мысль о близком возрождении католицизма в ущерб протестантским церквам6.
Италия доставила, таким образом, Мильтону возможность не только расширить круг своих знаний в общении с наиболее выдающимися людьми его времени и открыть в «Освобожденном Иерусалиме» образец для своей эпопеи, но и найти новые основания для вражды к папству и для преданности началу свободы совести и свободы печати.
Если бы не начавшаяся война парламента с королем и понятное желание такого патриота, как Мильтон, не держаться в стороне от событий, решавших судьбу его родины, он остался бы в Италии еще на несколько месяцев; но столкновения Карла I с народным представительством и пресвитерианской церковью внезапно приняли такой оборот, что Мильтон не счел себя вправе продолжить свое пребывание за границей. По возвращении на родину ему пришлось озаботиться приисканием занятий: материальные средства его были незначительны, брак с девицей Пауль не принес ему большого приданого. Не желая или не имея возможности вступить в ряды священства, Мильтон остановился на мысли увеличить свой доход преподаванием. Он поселил у себя двух родственников, воспитание которых ему было поручено. Это обстоятельство не только
6 «Мильтои, его религия и его полемика, церковная и богословская». Статья Росдоля в «Milton’s memorial lectures».
24 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
позволило Сальмазию и его единомышленникам говорить о нем, как о школьном учителе, которому не подобает поэтому задаваться высшими вопросами политики, но и открыло самому Мильтону возможность испытать правильность системы образования, рекомендуемой им в его «Трактате о воспитании». Есть полное основание думать, что отношения его к пресвитерианам обострились вскоре после его возвращения в Англию и что поводом к тому была их нетерпимость к свободным церквам и паствам, уже в то время известным под названием «индепендентов». В первом по времени сборнике стихотворений Мильтона имеется сонет, направленный против пресвитериан; он внушен был ему недовольством теми постановлениями, которые приняты были вестминстерским собранием уполномоченных пресвитерианских законоучителей, в частности — по вопросу о свободе совести. «Так как вам угодно было сбросить с себя иго епископа и отказаться от навязываемой вам литургии, то вы считаете возможным придерживаться прежней практики — совместительства нескольких должностей в одном и том же лице, тем самым доказывая, что вы более завидовали ей, чем признавали ее ненавистной. Вправе ли вы, однако, склонять светский меч к насилованию наших совестей, которые Христос сделал свободными? Вправе ли вы навязывать нам новую иерархию?» Сонет заканчивается словами: «Пресвитерианский священник — тот же католический патер».
Из содержания только что приведенного стихотворения легко заключить, что Мильтон был в открытой вражде с господствующей в стране партией в то время, когда обнародование им «Трактата о разводе» открыло его противникам возможность напасть на него с обвинением в безнравственности и проповеди многоженства. По мере разрыва с пресвитерианами все более росла и укреплялась связь Мильтона с теми, чье торжество, сперва в армии, а затем в парламенте, повело к установлению в Англии республики. Положительное отношение Мильтона к ходу событий наглядно выступает из некоторых мест его «Ареопагетики», например из следующего: «Мне кажется, что моему умственному взору рисуется благородная и могущественная нация; подобно сильному человеку, долго погруженному в сон, она бодро встает на ноги и встряхивает прядями своих волос». Мильтон, очевидно, представляет себе английский народ в момент его разрыва с «монархией Божией милостью» и епископальной церковью в образе Самсона и называет пряди его волос «непобедимыми».
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
25
«Лорды и общины Англии, — говорит он в другом месте, — не теряйте из виду того, какого народа вы являетесь правителями: ему чужды нерадение и апатия; это народ с быстрым, оригинальным и проницательным умом; он остер в изобретении, ловок и искусен в передаче своих мыслей, для него ни в каком отношении не закрыта возможность подняться до верхов человеческих способностей». В одном из своих позднейших сочинений Мильтон, обозревая все им написанное, говорит, что сознательно преследовал с самого начала три тесно связанные цели. Когда Карлу I в 1640 году пришлось нехотя созвать парламент после десятилетнего перерыва, это событие произвело на Мильтона следующее впечатление: «Оно привлекло к себе все мое внимание и вызвало во мне новое усердие: я увидел, что открывается путь к установлению действительной свободы, что положено основание освобождению человека от уз рабства и предрассудков, что истинные принципы религии, упрочение которой составляло нашу главную задачу, окажут благотворное влияние на наши нравы и на самый порядок государственного устройства. Так как я с ранней молодости занялся изучением различий, существующих между религией и гражданскими правами (т. е., очевидно, между духовной и светской властью), то мне немудрено было проникнуться той мыслью, что при желании быть полезным я не могу держаться в стороне от родины, церкви и всей совокупности братьев-христиан, переживавших опаснейший кризис; я решился поэтому отказаться от дальнейшего преследования ранее поставленных мною задач и направить все мои способности и всю мою изобретательность на этот важный предмет. Как только стало мне ясно, что для общественного благополучия существенны три вида свободы: религиозная, домашняя и гражданская, а между тем о первой пришлось мне писать раньше (намек на полемику с пресвитерианами), а третьей настойчиво и деятельно добивались сановники государства (т. е. парламентские деятели и руководители войска), то я решился направить свой ум прежде всего на отстаивание свободы домашней. Но эта забота заставляла меня поднять три существенных вопроса; вопрос о супружеской связи, вопрос об образовании юношества и вопрос о свободном обнародовании собственных мыслей. Я сделал каждый из этих вопросов темой отдельного рассуждения»7.
—-—-___._________
7 Приведенное место взято из «Второй защиты английского народа».
26
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Характеризуя таким образом, на расстоянии многих лет, ход развития своей писательской деятельности, Мильтон не принимает в расчет того влияния, какое на постановку тех или других вопросов имели личные обстоятельства его жизни. Брак его с девйцей Пауль оказался неудачен. Причиной разрыва была не вина того или другого из супругов, а политическая рознь семей, к которым они принадлежали. В то время, когда столкновения Карла I с парламентом приняли характер открытой вражды и Карл избрал Оксфорд главной квартирой для своей армии, г-жа Мильтон, вызванная своими братьями, проживавшими в Оксфорде, не вернулась более к мужу. Симпатии ее семьи были на стороне «кавалеров», тогда как Мильтон решительно высказывался в духе «индепендентов». Для английского писателя возникал вопрос о том, возможен ли развод, при отсутствии всякой личной обиды одного супруга другим. Ни о неверности, ни о внешнем насилии не могло быть и речи; имелось налицо то, что французы впоследствии стали называть «несогласием характеров» — «incompatibility d’humeur», несогласием в данном случае вызываемым такой серьезной и неустранимой причиной, как различие в политических симпатиях. Мильтон не остановился перед мыслью, что действующему законодательству его родины неизвестен такой повод к разводу. Рассуждение вело его непосредственно к признанию нелепости такого решения, при котором развод, возможный в случае измены или причинения побоев, становился невозможностью при резком расхождении супругов в их мыслях и чувствах. Библия, в которой Мильтон как добрый пуританин искал выражения «воли Божией» и правил личного поведения, которая была для него не тем, что для нас — не историческим памятником, нуждающимся в критическом изучении текста, а раскрытием вечных истин в применении к «избранному народу Божию», — упоминает о ряде разводов, вызванных не внешней и материальной причиной, а внутренним разладом между супругами. Таким образом, разум и слово Божие или — что то же для Мильтона — законы естественный и Божеский сходились в допущении развода при полном расхождении супругов в их верованиях и желаниях.
Мильтон решился поэтому стать на ту же точку зрения. Написанные им последовательно два трактата о разводе заключают в себе развитие одной и той же мысли; ее легко передать собственными его словами в следующем виде: «Взаимное нерасположение, несоответствие взглядов и прямое разномыслие, вытекающие из причин, не подлежащих изменению, необходимо препятствуют и всегда
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
27
будут противиться достижению выгод супружеского союза; ими же надо признать взаимную заботливость мужа и жены и внутренний мир их сожития. А если так, то указанные причины являются большим основанием к разводу, чем “природная холодность” (natural frigidity). Развод в данном случае допустим, но под двумя условиями: отсутствия детей и согласия обоих супругов» 8.
Можно легко представить себе, какие нападки вызвало такое учение со стороны лично враждебных Мильтону пресвитерианских проповедников и писателей. Лучший из биографов английского поэта подробно останавливается на разборе тех брошюр, какие появились в 1643 и следующих годах в опровержение взглядов Мильтона; они высказывали те же соображения, какие впоследствии приводились и доселе приводятся против допущения к разводу супругов ввиду «несогласия их характеров». Говорили и говорят, что последствием такого допущения была бы полная разнузданность нравов, переход к многоженству, падение половой нравственности, потеря семейного очага, невозможность домашнего ухода за подрастающими поколениями. Высказывающие эти мысли в то же время мирятся с порядками, при которых два-три подкупленных свидетеля удостоверяют физическую неверность одного из супругов или нанесение им другому личного оскорбления. Позволено сомневаться, чтобы нравственность много выиграла от того, что желающим развестись приходится обращаться к симуляции измены и семейного междоусобия. Едва ли также жизнь под одним кровом людей, избегающих общения друг с другом, обеспечивает возможность воспитания в детях чувства долга и привязанности к ближнему. Семейный пандемониум не может быть школой альтруизма. Мильтон навсегда остался верен высказанному им положению. В трактате, который не был напечатан им при жизни, ввиду того что при тогдашних условиях цензуры нельзя было найти издателя, и в котором откровеннее, чем где-либо, высказаны были философские, религиозные и нравственные воззрения великого английского пуританина, в числе прочих мнений, вызывавших еще резкую отповедь век тому назад, в год празднования столетия со дня рождения автора «Потерянного Рая», мы находим, между прочим, следующее положение: «Многоженство и развод согласны с волей Божией» 9.
8 Milton’s «Doctrine and discipline of divorce», Лондон, 1643.
9 «Milton’s memorial lectures», стр. 143.
28
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Очевидно, что такая мысль по смелости своей не уступает отрицанию Мильтоном божественности Христа и загробной жизни в этом же, неизданном при его жизни, сочинении. Если прибавить ко всему этому несогласие его с дорогим кальвинйстам и пресвитерианам догматом предопределения как немирящимся с допускаемой Мильтоном полной свободой воли и признание им, что крещение должно совершаться не над новорожденными, а над взрослыми, то как «не прийти к заключению, что автора “Потерянного Рая” ни одна из существовавших в его время сект не могла бы считать, в строгом смысле слова, своим последователем». Пресвитериане имели в лице его даже открытого противника, и пущенные на его счет обвинения в арианизме, анабаптизме и даже пристрастии к полигамии не лишены были всякого основания. Мильтон, очевидно, всего ближе стоит к социнианам, насколько последние вносили в свой катехизис догмат «свободы совести». В этом отношении его единомышленником можно считать и того англо-американского проповедника, который в Новом Свете явился первым провозвестником идеи терпимости и внес «религиозную свободу» в число основных законов созданного им штата Род-Эйланд. Я разумею Роджера Вильямса, уроженца Уэльса, в 1631 году переселившегося в колонию Массачусетской бухты и принужденного несколько лет спустя покинуть ее из-за религиозных несогласий, в сопровождении значительного числа последователей, положивших начало новому поселению в бухте Наранганссет. В 1643 году Роджер Вильямс приезжает в Лондон на правах уполномоченного вновь возникшей колонии и год спустя издает здесь свой трактат, озаглавленный «Кровавые узы». Это энергический протест против религиозных преследований, которых он сам был жертвой. Его нельзя считать первым по времени трактатом, написанным в пользу веротерпимости. Еще в 1614 году одним из жителей Лондона представлена была королю Иакову I петиция в пользу свободы совести. Нам почти ничего не известно о ее авторе, именующем себя Леонардо Бушером, но есть основание думать, что он был в сношениях с броунистами и их наиболее выдающимся проповедником Робинзоном. Петиция Бушера появилась в печати в 1614 году под названием «Религиозный мир» и переиздана вновь в 1646 году10.
10 Текст ее можно найти в издании общества «Hansard Knoll Society», озаглавленном: «Tracts on the Liberty of conscience».
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
29
Одновременно с Роджером идею религиозной свободы проводил в трактате «Ходатайство в пользу свободы совести» викарный священник прихода св. Стефана в Лондоне Джон Гудвин. Массону удалось найти доказательство тому, что из этих двух авторов один Роджер Вильямс был в сношениях с Мильтоном и что они начались вслед за появлением его памфлета «О свободе совести». Так как в том же году заседало известное Вестминстерское собрание пресвитериан, признавшее желательным поставить на вид Палате общин необходимость мер против еретиков, в частности — анабаптистов и антиномиан, и насильственное удаление их из войска стало практиковаться некоторыми предводителями, в том числе Крофордом, состоявшим под непосредственным начальством Кромвеля, то неудивительно, если в том же году с особенной резкостью открылась полемика между склонными к терпимости пуританами и не допускавшими ее последователями Кальвина и Нокса, т. е. пресвитерианами. Кромвель уже в это время решительно высказался в том смысле, что религиозные различия не должны быть основанием к устранению кого-либо от службы. В письме к Крофорду он говорит ему: «Государство при выборе своих служителей не должно принимать во внимание их мнений; раз ими высказана готовность служить верой и правдой, этого одного достаточно» п. Поступок Кромвеля, очевидно, не мог остаться неизвестным, по крайней мере его единомышленникам пуританам, и в числе их Мильтону. Нам понятна поэтому причина, почему автор сонета «Против пресвитериан» счел нужным избрать предметом своих нападок на них их нетерпимость, их — как выражается он — «призыв светского меча к насилию наших совестей, освобожденных Христом».
Одной из форм, в которых сказывалась эта опека пресвитериан над человеческой совестью, была цензура. Она введена была впервые, в интересах монархии и англиканской веры, Елизаветой, в 1559 году; право цензуровать книги было предоставлено кентерберийскому и иоркскому архиепископам, лондонскому епископу, епископу и архидиакону той епархии, в которой должна была печататься книга, ректорам или так называемым канцлерам обоих университетов и шести членам «тайного совета». Двумя годами ранее создан был правительством особый цех книгопродавцев, которые одни были наделены правом печатания книг. Так как
11 См. в письмах Кромвеля, появившихся в нов. изд., письмо к Крофорду.
30__________из ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
они очень ревностно охраняли эту монополию, то было решено ограничить издание книг одними типографиями Кембриджа и Оксфорда и передать в руки кентерберийского архиепископа и епископа лондонского обязанности цензоров. Ни одна кни-га не могла во все время царствования первых двух Стюартов появиться на свет, не подвергнувшись, таким образом, двойному контролю с одной стороны правительственных агентов, с другой стороны — цеха печатников. Те немногие, кто решался издавать книги на собственный счет, рисковали вызвать преследование с обеих сторон. Можно было надеяться, что с установлением республики положен будет конец такой опеки над печатью. И действительно, контроль правительственных агентов настолько ослабел, — как жалуются современники, в том числе Уайтлок, -что стали появляться в Англии не только еретические рассуждения анабаптистов и антиномиан, но и прямо языческие сочинения. Автор «Мемуаров» с ужасом сообщает о выходе в свет Корана в английском переводе. Многие из этих произведений печатались авторами на свой страх; в числе их был Мильтон, не нашедший или не пожелавший найти издателя для своего «Трактата о разводе». Собрание пресвитерианского духовенства в Вестминстере, в числе прочих отступлений, отметило и нарушение цензурного устава. Но всего ревностнее отнесся к этому вопросу материально заинтересованный в нем цех книгопродавцев-издателей. Они открыли целый поход против лиц, нарушавших их монополию, и вызвали понятное в Мильтоне желание обратить внимание общественного мнения на вред, какой такая опека над печатным словом может принести литературе и науке. Изданная им, опять-таки с нарушением цензурного устава, «Ареопагетика» изложена в форме речи, направленной к парламенту и ставящей себе задачей отстоять свободу печатного слова от предварительной цензуры. Его брошюра появилась в свет 24 ноября 1644 года. Из всех прозаических сочинений Мильтона «Ареопагетика» — то, которое, согласно недавнему заявлению Вильяма Эксона, автора подробных комментариев к ней, продолжает читаться англичанами и по настоящей день. Историки английской литературы, в том числе Генрих Морлей, отмечают искусство, с каким Мильтон построил свою, вероятно, никогда непроизнесенную речь к парламенту. Вступление поднимает вопросы такой громадной важности, что внимание читателя сразу приковывается к предмету; Мильтон говорит ни более ни менее как о том, какое влияние может иметь
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
31
печатное слово на судьбы народов и государств. В главной части книги изложены притязания цеха издателей и указано несоответствие их с интересами английского общества. Аргументация против предварительной цензуры, сопровождающая этот отдел, построена на развитии той мысли, что враги папства заимствовали ее из Рима и продолжают практику «вавилонской блудницы». Сочинение заканчивается развитием той мысли, что цензура не только вредна, но и бесполезна, и что истина всегда сумеет проложить пути к своему распространению.
Мне пришлось, прежде чем приступить к составлению этого очерка, перечесть, в числе других трактатов Мильтона, и это наиболее популярное его произведение. Оно показалось мне весьма сходным с прочими сочинениями автора и со всей полемической литературой его времени. Длинные исторические экскурсы отвлекают внимание читателя, а общие рассуждения кажутся такими труизмами, что на них, по-видимому, нечего было бы и останавливаться; но то, что в наши дни потеряло силу доказательства, как напр. ссылки на Библию, или настолько вошло в сознание просвещенных кругов, что всякое новое напоминание кажется излишним, в середине XVII века по праву могло слыть счастливым новшеством. Ни в чем влияние Мильтона не было более благотворно, как в вопросе, поднятом «Ареопагетикой». Правда, цензура не была отменена, и самому Мильтону пришлось, годами позднее, наблюдать за тем, чтобы издаваемый Нидгамом «Политический Меркурий», наиболее распространенная газета того времени, времени зарождения периодической печати, заключал в себе мысли, отвечающие видам правительства. Но не упраздненная вполне опека над печатным словом сделалась несравненно терпимее прежнего: иначе не могли бы появиться на свет многочисленные памфлеты радикалов XVII ст., так называемых «уравнителей» или «левеллеров». Конфискации подвергаемы были только явные призывы к террористическим актам, в том числе знаменитый памфлет, призывавший к убийству лорда-протектора, под тем предлогом, что такое действие, как устранение из жизни тирана, не может даже считаться уголовным преступлением12. В эпоху реставрации цензура была усилена. Но когда на английский престол, вслед за второй революцией, вступили Вильгельм и Мария, общественное мнение уже на
12 Точное заглавие этого памфлета: «Killing no murder».
32
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
столько успело проникнуться взглядами Мильтона, что когда настало время возобновить полномочия цензоров, парламентом не было принято никаких мер на этот счет. Как и во многих других вопросах, так и в настоящем, английское законодательство не выступило прямо с отменой существующих нестроений, а дало им возможность исчезнуть самим, отказывая в дальнейшей поддержке мер, признанных недействительными.
«Ареопагетика» не по одной этой причине долгое время не выйдет еще из памяти людей: она заключает в себе такие блестящие мысли и такую счастливую их передачу, что английские хрестоматии еще долго будут включать отрывки из нее в число образцов прозы. Вот один из этих отрывков: «Я не отрицаю, — пишет Мильтон, — того значения, какое может иметь внимательный надзор за тем, как ведут себя не только люди, но и книги; могут быть случаи, когда понадобится подвергнуть их авторов, как преступников, задержанию и строжайшему суду; ведь книги — не абсолютно мертвые предметы, а наоборот, заключают в себе зародыши жизни. Они столь же деятельны, как деятельна была породившая их душа. О них можно сказать, что они, подобно сосуду, заключают в себе чистейшую и сильнейшую эссенцию живого интеллекта, их породившего. Я знаю, что они не менее живучи и производительны, чем зубы мифического дракона; рассеянные, как семена в поле, они могут выйти из-под почвы вооруженными воинами. И все же нельзя не сказать, что убить добрую книгу — то же, что убить человека. Кто губит последнего — губит разумное существо, “образ Божий”, но кто уничтожает хорошую книгу — убивает самый разум»13. Доказывая в другом месте, уже приведенном мною выше, что английская нация не уступает никакой в мире между прочим в силе суждения и в творчестве ума, Мильтон подтверждает это положение, в числе других аргументов, тем, что страной, впервые призвавшей христиан к отпадению от Рима и католицизма, была его родина. Вся новейшая литература об источнике доктрин Иоанна Гусса, этого ближайшего предшественника Лютера и Кальвина, вполне подтвердила следующее положение автора «Ареопагетики»: «Если бы не упрямое и преступное поведение наших прелатов против божественного и вызывающего восторг разума Виклефа, если бы не преследования его как схизматика и опасного новатора, имена чехов Гусса и Иеронима Пражского,
13 Прозаические сочинения Мильтона, т. I, стр. 168.
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности 33
а может быть и имена Лютера и Кальвина, никогда не стали бы известны, и честь церковной реформы, ныне принадлежащая соседям, была бы нашей честью»14. Напоминая об этом с целью показать весь вред преследований, Мильтон настаивает на том, что и в его дни Англия представляет собой расцвет богословской мысли; благодаря этому из отдаленной Трансильвании прибывают в Лондон не только молодые люди, но и вполне возмужалые, для знакомства с английской теологией. «Неужели же вы намерены потоптать ногами эти в полном цвету наливающиеся колосья знания, неужели вы согласитесь потушить свет, уже воссиявший и ежедневно вновь загорающийся в этом граде (Лондоне); неужели вы возложите широчайшие полномочия на олигархию двадцати скупщиков-монополистов (разумеются члены корпорации издателей) и тем вызовете новый голод для наших умов; неужели нам снова придется знать только то, что будет отмерено их бушелями? Верьте мне, лорды и общины Англии: те, кто советует вам такое поведение, такое подавление печати, поступают не лучше, чем если бы они пригласили вас упразднить самих себя»15.
Мильтон не высказывается за полное невмешательство государства в область прессы, но полагает, что контроль за ней должен ограничиться теми мерами, которые уже приняты были парламентом. «Пусть никто не думает о возможности рекомендовать вам лучшую политику, чем та, которая вылилась в недавно изданном вами приказе». Он гласил, что ни одна книга не может быть предана тиснению раньше как после того, когда будут регистрированы имена автора и издателя или по меньшей мере последнего». Это открывало правительству возможность призывать к ответственности лиц, совершивших преступление с помощью печатного станка. Мильтон ничего не имеет против того, чтобы клевета и измена, избравшие печать своим орудием, понесли наказание.
И в этом отношении все новейшее законодательство о печати, совершенно отрицательно относящееся к мерам предупреждения и, наоборот, сохраняющее судебную репрессию, вполне разделяет его взгляды. Таким образом, не только в вопросе о свободе совести, но и в вопросе о свободе печати Мильтон дал решения, доселе признаваемые правильными и руководящие деятельностью законодательных палат и правительств.
w Стр. 186.
15 Ibid., стр. 188.
34 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Можно ли сказать то же и о его педагогической системе, долженствовавшей, как он сам говорит, обеспечить свободу умственного развития подрастающим поколениям? Мильтону пришлось высказаться о порядках, державшихся в английских школах, и о необходимости их радикального изменения только случайно, по поводу посещения его родины известным моравским педагогом Яном-Амосом Каменским. Этот знаменитый в свое время реформатор школьного дела принадлежал к числу моравских братьев. Преследования, направленные против них в 1629 году, заставили его переселиться в Польшу, в Лезно, где он и напечатал два года спустя первую книгу, обратившую на себя всеобщее внимание: «Janua linguarum reserata», т. е. «Открытие врат к изучению языков». Автор задавался мыслью указать кратчайший путь к изучению латыни. Сочинение это выдержало четыре издания и переведено было на многие языки, в том числе английский. Его доктрина нашла горячего приверженца в прусском выходце, поселившемся в Англии и занятом торговой деятельностью, Самуиле Гартлибе. Он еще в 1637 году познакомил англичан с основной точкой зрения Каменского. Когда последний расширил ее в новом рассуждении, ставившем себе задачей изложение педагогических приемов, каких следует держаться при преподавании не одних языков, но всякого рода научных знаний, он снова выступил пропагандистом взглядов Каменского в сочинении, изданном в 1639 году. Наконец, по его настоянию, Каменский прибыл в Лондон и с 1641 по 1642 год прожил в нем. Соотечественники Мильтона, таким образом, имели возможность познакомиться с системой, производившей решительный переворот в педагогике. Не пускаясь в подробности, мы скажем, что основная мысль Каменского, разделяемая Гартлибом, сводится к следующему: педагогия должна быть направлена к укреплению морали и религии, а потому нельзя ограничиться одним преподаванием латинского языка. Усвоение последнего, как и других языков, должно служить только средством к передаче знаний: «важнее знать вещи, чем слова». Каменский защищает принцип наглядного обучения, настаивает на необходимости давать постоянное предпочтение общему над частным, простому над сложным, не делать скачков, а передавать все в последовательности и порядке. Пропаганде этих мыслей посвятил себя и Гартлиб. В числе его друзей мы в это время находим Мильтона. Немудрено поэтому, если Гартлиб обратился к нему с просьбой высказаться по вопросу, ставшему современным благо
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
35
даря его резкой постановке Каменским. Мильтон, по-видимому, не знал последнего и в письме к Гартлибу, служащем предисловием к трактату о воспитании, скорее отрицательно отнесся к мысли погрузиться в изучение, как он говорит, «врат и дидактик», очевидно намекая на автора одних из таких «врат» — Каменского. Но самого Гартлиба он ценил высоко и считал «человеком, посланным Провидением». Приведенный отрывок любопытен тем, что доказывает полную оригинальность Мильтона в выработке его основных педагогических взглядов. «Врат и дидактик слишком много, чтобы у него явилось желание читать их» — ценное признание, укрепляющее нас в мысли, что Мильтон почерпнул свои педагогические правила из личного опыта. В течение ряда лет он занимался обучением своих племянников и имел поэтому возможность испробовать на деле кратчайшие пути к передаче знаний. Тем интереснее и знаменательнее, что по многим вопросам он сходится с Каменским. И для него, как для последнего, «язык» — только средство для передачи того, что стоит знать: пора положить конец пытке, налагаемой на учащихся требованием от них латинских и греческих тем и версификации. Пора также избавить юношество от скучной возни с хитросплетениями схоластической метафизики и логики; надо заменить их действительно полезными знаниями всякого рода. Латинский и греческий языки — далеко не единственные, рекомендуемые к изучению Мильтоном: он настаивает также на пользе обучать юношей итальянскому и еврейскому. Удивительно одно — что Мильтон ни одним словом не обмолвился о пользе обучения английскому языку, потому ли, что считал возможным приобресть знание его и помимо школы, или потому, что не находил научную литературу Англии достаточно богатой, чтобы конкурировать с греческой, латинской или итальянской. Преподавание еврейского языка казалось ему желательным ради толкования Библии; по той же причине он не прочь рекомендовать обучение и арамейскому языку, на котором написаны некоторые книги Нового Завета16.
С момента провозглашения республики и суда над королем для Мильтона возник новый предмет для рассуждений. От нравственных и педагогических трактатов он переходит к политическим, ставя прежде всего вопрос о самой природе тех прав, которые
о Мильтоне как педагоге весьма подробно говорит Masson, в IV т. «Жизнеописания», стр. 240, 41, 43.
*___________И3 ИСТОРИИ соц^ьно-политическихучений
принадлежат правителям вообще и королям в частности. Этой темой Мильтон задался по собственному почину и в то время, когда только ставился вопрос о суде над Карлом I. Но сочинение вышло уже после его казни и потребовало поэтому от автора дополнитель-ных замечаний. Мильтон ставил себе задачей доказать, что во все времена считалось законным призвать тирана к ответственности и подвергнуть его заслуженной каре. Полемизируя с теми членами парламента, которые принадлежали к партии присветериан и высказывались против суда над королем, Мильтон говорит, что это те самые люди, которые и подали всего ранее пример такого привлечения монархов к ответственности. В одном из позднейших своих сочинений он более определенно говорит, кого он имел в виду, заявляя это: он указывал на Нокса и на его роль в деле Марии Стюарт, и тем оправдывает направленное им ранее обвинение против пресвитериан в неискренности и противоречии с самими собой. Свое положение об ответственности правителей и монархов Мильтон выводит из более общего положения о прирожденной свободе людей, о принадлежности поэтому верховной власти никому помимо народа и о невозможности видеть в сановниках и королях что иное, как его уполномоченных. Где искать источник такой доктрины? Я полагаю, что в поисках за ним нет основания восходить далее манифеста, обнародованного «Долгим парламентом» вслед за установлением республики. Еще ранее 4 января 1649 года остатки того, что ранее было «Долгим парламентом», в числе пятидесяти-шестидесяти членов одной Палаты общин, приняли следующую резолюцию: «Народ — первоначальный источник власти; по его полномочию общины, заседающие в парламенте, осуществляют верховенство, а потому, что будет ими постановлено, имеет силу закона и помимо согласия короля и лордов»17. Мысли эти были не новы: еще в XVI в. они нашли выражение себе у тех писателей, которые известны под прозвищем «монархомахов», т. е. монархоотрицателей. Их доктрина была популярна среди гугенотов во Франции и пресвитериан Шотландии. Выразителем ее был современник Нокса и Марии Стюарт, шотландский юрист Буханан. Большой оригинальности нельзя поэтому признать за Мильтоном, когда он говорит: «Ни один уважающий себя человек не может быть настолько глуп, чтобы отрицать следующее: все люди родились свободными, так как они являются обликом
17 См. биографию Кромвеля, написанную Джоном Морлэем, гл. VII, стр. 262.
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
37
и подобием Божиим и милостью Божией поставлены над всеми тварями, как рожденные повелевать, а не повиноваться. В этом состоянии прирожденной свободы они продолжали оставаться до тех пор, пока грехопадение Адама не вызвало раздора в их среде. Пришедши к убеждению, что причинение друг другу вреда и насилий поведет к их истреблению, люди решились связать друг друга общим союзом для защиты против всякого, кто своим поведением нарушит такое соглашение. Этим положено было начало городам, селам и государствам. И так как нельзя было иметь уверенности в том, что договор будет исполнен, и положиться в этом отношении на одну лишь совесть каждого, то решили установить какую-либо власть, способную силой наказания воздерживать от посягательства на мир и общее право. Власть эта была предоставлена одному или нескольким — королю или сановникам; поставлены же они были у власти не для того, чтобы быть господами и хозяевами, но чтобы быть нашими уполномоченными или комиссарами». В дальнейшем изложении Мильтон показывает, что как правители стали расширять свою власть в ущерб свободе подданых и как наученные опытом люди, не желая более оставлять в их руках неограниченную власть, создали законы, связывающие эту власть. Они были частью выработаны всеми, частью получили от всех свое утверждение. Законы же постановили, что те, кто будет править людьми, не должны выходить за известные пределы в своем начальствовании. Насколько сановник был поставлен над народом, настолько закон — над сановником. Когда и эти меры оказались недостаточными и законы оставляемы без исполнения, людям пришлось изобресть новое средство. Они стали требовать от королей и сановников, при первом вступлении их в должность, принесения присяги в бесстрастном отправлении правосудия и исполнении закона. Только после принятия такого обязательства правители вправе были ждать от народа торжественного заявления в верности, т. е. готовности связать себя обещанием соблюдать договор насчет исполнения законов, созданных самим народом или им утвержденных. И такие заявления не раз сопровождались предупреждением, что если король или сановники не станут придерживаться данных им полномочий, народ будет считать себя свободным от принятого по отношению к ним обязательства. Не довольствуясь одной присягой правителя, народы создали советников и парламенты не для того только, чтобы они стояли за спиной королей и сановников, но и для того, чтобы, заодно с ними или без их содейстивия, за
38
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
ботиться об общественной безопасности и собираться для этого в определенные сроки, да и сверх того каждый раз, когда будет угрожать какая-либо опасность. Мильтон подтверждает последнюю мысль ссылкой на французского государственного деятеля СесселЯ. «Парламенты, — сказал он, — были созданы, чтобы быть уздой королей». Но раз мы признаем, пишет далее Мильтон, что король
или сановники держат свою власть от народа к пользе последнего, а не к собственной выгоде, то как не вывести отсюда, что народ, каждый раз, когда признает это полезным, может или остановить на том или другом лице свой выбор, или отречься от него, удержать его во власти или сменить его, хотя бы он и не был тираном, «исключительно в силу свободы и права, права свободнорожденных людей управляться так, как они считают это лучшим».
Мы сказали уже, что основные начала только что приведенной доктрины были ходячими в среде передовых протестантских сект и защищались не раз в печати. Мы можем пойти более вглубь вопроса об источнике происхождения самой доктрины и связать ее
с воззрениями кальвинистов, пресвитериан и пошедших еще далее их в том же направлении броунистов, баровистов и целого ряда других сект, обнимаемых понятием неконформистов, т. е. несогласных с учением господствующей церкви. Другое название для них, не менее распространенное в эпоху Карла I и английской республики, — индепенденты или независимые. Общее всем им в области церковного устройства — это непризнание другой власти, кроме избранной, власти членов церковных советов или так называемых синодов, и поставленных над паствой ею самой священно-
служителей. Все эти власти, очевидно, действовали по полномочию и зависели, в отношении к продолжительности своих функций, от лиц, их избравших. Перенесите на государственные порядки ту же систему — и избранная монархия, точно так же как поставленные на срок республиканские сановники, окажется идеалом политиче-
ского устройства. Мысли, выраженные Мильтоном, были ходячими в его время и в войске, и в низших слоях буржуазии, где большим авторитетом пользовалась радикальная доктрина так называемых «левеллеров» или уравнителей. Мильтон, несомненно, не принадлежал к их числу, но сходился с ними в вопросе об источнике верховной власти. н
ИМЯ КОТОВОГО стЛитУЖеСКИе отношения с полковником Овертоном, имя которого стоит в числе чотыпру
памфлет, озаглавленный «Новые це1?иАнДПИС^ШИХ ^вестныи ie цепи Англии». Когда Мильтона
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
39
пригласят от имени правительства республики написать опровержение мыслей, в нем высказанных, он не сочтет возможным исполнить это поручение, а когда Овертон подвергнут будет задержанию, по распоряжению Кромвеля, Мильтон выступит ходатаем за него. Все это вместе взятое указывает на то, что учение Мильтона вытекло из того же приблизительно источника, что и учение левеллеров.
Они могли и даже должны были разойтись впоследствии, при решении практических вопросов политики: левеллеры остались неисправимыми идеологами, безусловными сторонниками всенародных выборов даже в то время, когда охватившая Англию реакция в пользу Стюартов стала грозить существованию республики и сделала возможным упразднение ее парламентом, созданным путем демократических выборов. Мильтон, наоборот, всегда будет считаться с обстоятельствами времени и ставить сохранение известных начал, в том числе свободы совести, выше и независимо от того, кто будет призван править Англией на республиканских началах: лучшая ли, как выражается он, часть народа, которая для него равнозначительна не аристократии, а пуританскому меньшинству, создавшему республику и готовому отстаивать ее от всяких нападок и заговоров, или собрание, вызванное к жизни всеобщим голосованием, а потому включившее в себя и заведомых монархистов. Этим, а не чем иным, надо объяснять позднейшее заявление Мильтона, в самый год реставрации Стюартов, что ближайшим и легчайшим средством к упрочению свободной республики является создание пожизненного сената, к участию в котором призваны были ставленники испытанных в своей преданности пуританизму «джентльменов» от всех и каждого из графств Англии, т. е., в конце концов, то меньшинство, которое сделало республиканский переворот в 1648 году.
Но если таким образом Мильтон и «уравнители» расходились между собой в средствах, в практических приемах политики, то преследуемые ими цели были одинаковы. Мильтон навсегда остался врагом наследственной монархии, как показывает, между прочим, и письмо, отправленное им к Монку за несколько недель до того, когда начальник военных сил Англии принял на свой страх возвращение Стюартов на престол. В этом письме Мильтон защищает предложенную им систему пожизненного сената и излагает кратко содержание обнародованного им «Готового и кратчайшего пути к упрочению республики». Он говорит предводителю войск, что
40 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ ближайшие выборы должны поставить исключительно людей, готовых высказаться за свободный республиканский образ правления (Free Commonwealth), а выборы могут быть такими только в том случае, когда будут призваны к участию в них важнейшие джентльмены каждого графства, сочувствующие такому порядку и признающие опасность восстановления королевской власти. В каждом городе должен быть установлен постоянный совет, также избранный вышеуказанными лицами или по крайней мере теми из них, кто по праву уполномочен на то, т. е. имеет избирательный ценз. Эти местные советы в пределах всего округа заведуют интересами правосудия и обсуждают вопросы политики. Те же лучшие люди графства — Мильтон снова называет их джентльменами — должны озаботиться выбором способнейших рыцарей и горожан, «связанных с существованием республики» (engaged for a Commonwealth). Созванный таким образом парламент будет носить впредь название «Великого или Всеобщего Совета нации». Мильтон не прочь ограничить его всемогущество требованием, чтобы в известных случаях принимаемые им решения становились обязательными только после их утверждения «Советами по городам». «Я доказал в своей книге, — пишет Мильтон, — что совет государства должен быть постоянным, и тому имеются прекрасные образцы» (Мильтон разумеет еврейский синедрион, венецианский сенат и штаты голландской республики, в которых чиновный элемент был сильно представлен). «Тем не менее, — прибавляет он, — если бы мое предложение о пожизненности членов Большого Совета встретило противодействие, можно было бы остановиться на системе возобновления состава совета по частям (partial rotation)»18.
Политическая доктрина Мильтона вся в ее основных чертах, таким образом, еще в трактате, написанном до того момента, когда правительство республики нашло нужным призвать его к исполнению высоких и ответственных обязанностей одного из двух секретарей государственного совета (мы бы сказали: секретаря внешних сношений, хотя буквально его титул гласил: «секретарь иностранных языков»), Мильтон продолжал еще оставаться в то время частным человеком, с трудом зарабатывавшим свой хлеб насущный преподаванием и не имевшим никаких официальных связей с людьми, стоявшими во главе республики. Он пишет свое
18 Masson, т. V, стр. 656.
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
41
сочинение «О правах сановника и монарха» по собственному почину, высказывает в нем доктрину, общую ему с пуританским меньшинством, и при этом обнаруживает знакомство с политическими теориями древности, Средних веков и итальянского Возрождения. Хотя в книге его нельзя найти ссылок ни на Аристотеля, ни на Фому Аквинского, ни на Макиавелли и Джанотти, но каждому знакомому с их мнениями едва ли представит большую трудность указать, что в мыслях Мильтона надо видеть отражение чужих взглядов. Очевидно, к Аристотелю и Фоме Аквинскому надо возвести проводимое им различие между тираном и монархом. Тиран, говорит Мильтон, это человек, который, по праву или без всякого права присвоив себе престол, правит народом, не стесняясь ни законами, ни соображениями об общей пользе, преследуя лишь собственную выгоду и выгоду своей партии. Еще Аристотель предложил нравственный критерий для обособления монархии, признанной им одной из правильных форм правления, от тирании, являвшейся в его глазах вырождением первой. Фома Аквинат принял в общем учение Аристотеля, но он в то же время остановился на мысли о двух видах тирании: одном, когда законный монарх правит против интересов государства и к собственной выгоде, и другом, когда такое начальствование осуществляется узурпатором; одного последнего народ может силой удалить от власти. Со времени выхода в свет «Князя» Макиавелли различие между этими двумя видами тирании стало сглаживаться столько же в теории, сколько и в жизни. Итальянский принципат имеет в основании своем захват власти. Это можно сказать не об одних Медичи во Флоренции, но столько же о Сфорцах в Милане или Ла-Скала в Вероне. Этот порядок установления единоначалия был настолько обычным, что Макиавелли, с которым, как мы видели из ранее приведенной ссылки на записную книгу Мильтона, автор «Рассуждения о правах королей и сановников» хорошо был знаком, не осталось без влияния и на понимание Мильтоном природы тирании. Этим объясняется, почему он не различает несправедливого правителя от узурпатора. «Сами принципы человеческой природы должны подсказать людям, — пишет он, — что по отношению к обоим можно позволить себе все, так как они являются чумой и истребителями человеческого рода» — вывод очевидно далеко не тот, какой предлагает Макиавелли, думавший, что узурпатор в собственных интересах должен стать закономерным правителем и тем упрочить свое владычество. В этом отношении Гоббс приблизится
42 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
к Макиавелли, резко расходясь в то же время с Мильтоном, в своем трактате «Левиафан»; в нем государство сравнено будет с гигантом, т. е. чудовищным по размерам человеком. Красной нитью проведена будет в этой книге та мысль, что необходимое людям в их интересах мира единовластие может быть упрочено и силой меча. Это заявление откроет Гоббсу возможность вернуться в Англию и жить спокойно под сенью лорда-протектора.
Возвращаясь к сочинению Мильтона, мы скажем, что оно не могло не привлечь на себя внимание пуритан, устроившихся у власти. В протоколах государственного совета этого времени мы читаем, под 23 марта 1649 году: «После того как кресло занято было Брадшо, президентом верховного судилища над Карлом, — со времени республики сделавшимся председателем ее Высшего Совета, — решено было уполномочить комитет, ранее избранный, вступить в переговоры с Мильтоном и узнать от него, пожелает ли он быть секретарем иностранных языков; другим секретарем, а именно для английской корреспонденции, приглашен был одновременно Уайтлок». Мильтон изъявил согласие и ему обещано было жалованье в 288 фунтов в год, что, по расчету Masson’a, равнялось бы в наше время 1000 ф. стерл., т. е. 10000 рублей. С этого момента Мильтон не только призван был к составлению официальных писем к правителям различных государств Европы и их министрам, но стал считать своим нравственным долгом отстаивать правительство от всех нападок, направленных против него теми, кто был возмущен казнью короля и происшедшим в Англии переворотом. Едва появилась известная контрафакция Филиппса, выдаваемая за собственное произведение Карла I и потому получившая греческое название «Эйкон Базилик», т. е. «икона монарха», как Мильтон поспешил ответить на нее памфлетом «Эйконокласт», или «иконоборец». Когда вслед за тем известный Сальмазий (Saumaise, по латыни Salmasius) принял предложение наследника престола написать латинский трактат в защиту Карла I, против него защитником английского народа выступил не кто иной, как Мильтон. Когда новые автономные нападки, исходившие от некоего Мура или Моруса, оживили полемику, вызванную Сальмазием, Мильтон выступил со «второй защитой» того же оскорбленного памфлетами английского народа. Когда, в промежуток между обоими защитами, Мильтону пришлось в особой брошюре полемизировать с манифестом, изданным в Ирландии предводителем королевской дружины, Ормондом, он опять-таки выступил в роли
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
43
адвоката республиканского правительства. Посланные им депеши, как и частная корреспонденция с некоторыми выдающимися иноземными политиками, взаимно восполняют друг друга, давая возможность объяснять республике. Сами его сонеты, посвященные один — Кромвелю, другой — Вэну и появившиеся одновременно в 1652 году, вызваны теми же заботами об обеспечении Англии, вместе с внутренним миром и спокойствием, и драгоценнейшим из всех благ — свободой.
Вся эта обширная и разнообразная литература внушенных правительством печатных защит, официальных бумаг и частной корреспонденции дает сравнительно немного для характеристики Мильтона как политического теоретика. Но она в высшей степени богата указаниями на то, как относился он к важнейшим событиям своего времени и как критически оценивал поведение английских правителей своего времени даже тогда, когда писал сонеты в их честь или принимал на себя защиту против нападок печати. В своем «Иконоборце», следуя шаг за шагом за автором «Эйкон Базилика» и доказывая грубость допущенной подделки, Мильтон поставлен в необходимость обозреть всю деятельность Карла I, чтобы оправдать этим разбором отношение к нему пуритан. В первой по времени «Защите английского народа» он, отвечая на нападки против виновников произошедшего переворота и установленного ими нового порядка, критикует попутно то понимание английской конституции как неограниченной монархии, которое находило себе сторонников на континенте Европы и отразилось на содержании трактата Сальмазия. Доказывая, вопреки Сальмазию, что английское правительство и раньше не было чисто монархическим, Мильтон ссылается на современника Эдуарда VI и Елизаветы, Томаса Смиса, автора сочинения «Об Английском Государстве». Этот писатель — вслед за Фортэскью, прибавим мы от себя, — объявлял Англию смешанной формой государственного устройства, т. е. такой, где и дворянство, и народ являются соучастниками короля в осуществлении верховной власти. Ссылкой на Аристотеля, якобы сказавшего, что монархии могут держаться только под условием такого соучастия, а на самом деле только указавшего, что на возможность и смешанного устройства, Мильтон доказывает, что английский порядок не заключал в себе ничего чудовищного. Что же касается правительства, какое Англия имеет со времен республики, то, не будучи совершенной и наиболее желательной, она единственно возможная при раздирающих страну усобицах. В государстве, пишет
44
ИЗИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
Мильтон, зачумленном сектами и партиями и принужденном защищаться силой оружия, поступают благоразумно, призывая к власти только здоровую, не задетую заразой часть общества, пренебрегая и изолируя все остальные, будет ли ими дворянство или простонародье. Мильтон одобряет поэтому не с принципиальной точки зрения, а применяясь к современным ему условиям, упразднение Палаты лордов и самой королевской власти19. Приведенные места, кажется, не оставляют сомнения в том, что, подобно большинству своих единомышленников, Мильтон не относился отрицательно к вековому строю английской конституции. Его взгляды в этом отношении напоминают точку зрения Альджерона Сиднэя, готового признать, что смешанная форма имеет свои преимущества; он только думает, что в переживаемых Англией обстоятельствах другой образ правления, помимо установившегося в ней со времени переворота, немыслим.
Защищая деятельность английского парламента со времен республики от нападок роялистов, Мильтон в другом анонимном сочинении20 решительно протестует против обвинения парламента в покровительстве безверию или атеизму. «Мы только не согласны возлагать на светскую власть обязанности приходить на помощь нерадению, лености, сплину и умственному убожеству церковников при осуществлении ими духовной дисциплины, как над своей паствой, так и над теми, кто не принадлежит к ней». Обвинение подобного рода, справедливо замечает Мильтон, могло бы быть в равной мере направлено и против лучших в мире государств и правительств. Если бы в Англии оказались действительно атеисты, то парламент не стал бы относиться к ним терпимо, а наоборот, пустил бы в ход все меры к их подавлению. Упомянутая брошюра интересна и тем, что заключает в себе нечто вроде панегирика Кромвелю. По словам Мильтона, этот человек в несколько лет сделал больше, чем другие выдающиеся люди для облагорожения своего рода, если бы этому роду и недоставало благородства. Он в несомненно большей степени обеспечил своему потомству добрую славу своими подвигами в Ирландии, чем Ормонд со всеми его предками вместе взятыми.
Месяцы и годы, следовавшие за выходом в свет первой «Защиты английского народа», ученый мир, в лице наиболее известных пред
19 “Prose works”, т. II, стр. 11.
20 “Articles of peace made and combined with the Irish Rebels". Masson доказывает, что этот памфлет принадлежит Мильтону (т. IV, стр. 99).
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
45
ставителей, Фоссия, Гензиуса и других публицистов и моралистов, живших в Голландии или при дворе Христины Шведской, с вниманием и сочувствием относился к Мильтону, глубоко возмущенный мерами, принятыми в Тулузе и Париже, чтобы изъять его книгу из обращения. В Тулузе сочинение Мильтона было сожжено рукой палача, по постановлению парламента, т. е. высшей судебной палаты этого города. В Париже то же решение принято было по отношению к ней местной властью. Узнав об этом, Гензиус пишет из Лейдена: «О Мильтоне говорят, что это человек кроткого нрава и весьма обходительный; он настаивает на том, что никакая другая причина не заставила его напасть на Сальмазия, как то обстоятельство, что этот “великий писака” (scribonius magnus) отнесся с величайшим презрением к самым прославленным людям в Англии и своими возмутительными оскорблениями причинил серьезный вред всей английской нации». Как бы в оправдание того, что сказано о нем Гензиусом, Мильтон во второй «Защите английского народа» объясняет теми же мотивами свою горячую полемику со всеми врагами английской республики. «Я никогда не писал, — говорит он, — ничего, что бы в данную минуту не было моим убеждением, что не казалось мне справедливым, истинным и угодным Богу. Писал я не из честолюбия и не в поисках за славой, а в сознании чести и из верности моей родине» 21.
Успех Мильтона рос с каждым днем. Королева Христиана, призвавшая к своему двору Сальмазия, в его же присутствии заявляла о своем сочувствии Мильтону. 12 апреля 1651 года Исаак Фоссий в письме к друзьям из Голландии сознается, что не ждал от англичанина ничего подобного тому, что найдено им в книге Мильтона. «Если не ошибаюсь, — прибавлял он, — сочинение понравилось и нашей несравненной повелительнице. Сальмазий все же обещает погубить автора его в ближайшем своем ответе, заодно со всем его парламентом» 22
Продолжая служить интересам внутреннего и внешнего мира, Мильтон как государственный секретарь и как лицо, наблюдающее за направлением официальной газеты «Политический Меркурий», наконец как автор политических брошюр и сонетов продолжает в течение ближайших лет проповедовать необходимость соглашения между партиями, устранения религиозной вражды, признания
21 “Defensio secunda", собр. прозаических соч. Мильтона, т. I.
22 Masson, т. IV, стр. 317.
46
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
широкой терпимости и обеспечения свободы с помощью периодического созыва парламента. В № 75 «Политического Меркурия» рукой Мильтона, как думает Массон, включен был в текст передовой статьи следующий отрывок: «Безопасность и свобода народа,*как это признано в настоящее время стоящим вне сомнений, требуют того, чтобы законодательные собрания и парламенты чередовались безостановочно, сохраняя полноту своих функций». Девятью номерами ранее, в сентябре 1651 года, в том же «Меркурии» можно было прочесть горячий призыв ко всем партиям проникнуться сознанием, что настало время отложить всякие поводы к вражде и соединиться воедино в служении общим интересам народа.
Мильтону дорога была свобода не одних его соотечественников, но и близких к ним по своей реформаторской ревности и религиозной стойкости Вальденцев — членов протестантских церквей в Пьемонте. Когда открылись известные преследования их савойскими герцогами, предупредившими, таким образом, попытки самого Людовика XIV актами насилия добиться восстановления католического единоверия, Мильтон, по поручению лорда-протектора, изготовил текст речи для посланного в Турин английского уполномоченного Морланда. Он должен был прочесть в упор правителю следующее обвинение: «Ужасная жестокость, прежде неслыханная, совершилась в ваших пределах. Нероны всех времен, если бы им суждено было появиться снова на свете, несомненно устыдились бы того, что их поведение не представляет ничего подобного вашему». Одновременно к кардиналу Мазарини Мильтон писал, ходатайствуя в пользу Вальденцев: «Ничего не содействует более упрочению нашего уважения к Франции, как та свобода, которой пользуются в ней последователи протестантских церквей благодаря указам и эдиктам ее королей». Мильтон, очевидно, разумеет здесь знаменитый Нантский эдикт Генриха IV. Двадцать пять лет спустя Франция вступила на путь тех же преследований, что и Пьемонт, и драгонады Людовика XIV затмили все ужасы, жертвами которых сделались Вальденцы в 1655 году23.
Забота об обеспечении свободы, в которой Мильтон признается в послесловии к новому изданию первой «Защиты» в 1858 г.24, заставляла его с участием следить за зарождавшимся уже в то время движением в пользу освобождения Греции из-под турок. Являясь
23 См. Masson, т. V, стр. 186,187.
24 Ibid, т. V, стр. 573.
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
47
в этом отношении прямым предшественником Байрона, Мильтон в письме к Леонарду Филарету, одному из первых агитаторов в пользу греческого освобождения, говорит следующее: «Если бы во мне имелась способность трогать сердца моими речами, я бы поднял мой голос за то, чтобы наши флоты и армии направлены были на освобождение Греции, этой страны красноречия, от угнетения оттоманских турок. Несомненно, нет ничего на свете, чего бы я хотел в большей степени и при этом как можно скорее».
Для характеристики личных политических воззрений Мильтона и его отношения к современным событиям всего важнее первая и вторая его «Защиты английского народа». Они бросают яркий свет на не лишенный значения вопрос о том, в какой мере политика лорда-протектора встречала поддержку их автора. Еще в 1652 году Мильтон счел возможным посвятить особый сонет Кромвелю, которого он называет «нашим главой». «Благодаря глубокой вере и неуклонной твердости, — пишет он, — Кромвель вывел нас из мрачных туч, нависших над нами во время междоусобной войны и других тяжких испытаний; не кто, как он обеспечил нам блага мира». Вспоминая о его подвигах под Дембаром и Ворчестером, Мильтон прибавляет: «Многого надо еще добиться, и мир знает победы не менее войны. Новые враги грозятся связать нашу совесть светскими цепями. Помоги же нам, Кромвель, спаси свободу совести от пасти волков на жалованье» (намек на оплачиваемое правительством пресвитерианское духовенство). Сонет указывает на то, какая сторона в деятельности Кромвеля особенно привлекала к себе расположение Мильтона. Это та самая, за которую он восхвалял и Вэна Младшего, говоря: «Ты научил нас отличать область духовной власти от области светской; ты указал нам, где проходит граница между обеими, а это сделали лишь немногие». Свободная церковь в свободном государстве — идеал уже известный Мильтону. Немудрено поэтому, если во «Второй защите английского народа» он принимает к сердцу нападки на генералиссимуса республиканских войск, обвиняемого в желании опровергнуть все монархии и упразднить всех королей. «И пресвитериане, — говорит он, — и роялисты всегда не прочь приписывать Кромвелю всякое строгое отношение к себе. Несомненно, и эти наветы пущены в ход не кем иным, как ими. Но Кромвель не из числа людей, любящих величаться своими прошлыми деяниями, а еще менее — пугать поступками, которым легко остаться недоведенными до конца. Вы сами говорите, что Кромвель вызывал ненависть к себе пре
48
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
свитериан, и говорите правильно; но приняли ли вы во внимание, что в то самое время, когда он боролся с общим врагом, не щадя своей жизни, те же пресвитериане обвиняли его тяжко и лживо; они подстрекнули даже некоего Гентингтона, офицера арКши, поднять против него уголовное преследование. Кто не содрогнется при мысли о гнусности такого неблагородного поведения. Мы бы видели нашего “победоносного Камилла”, после поражения им шотландцев, или в изгнании, или на плахе, если бы генералу Ферфаксу не удалось защитить его и если бы армия, также испытавшая неблагодарность пресвитериан, не воспрепятствовала осуществлению этого ужасного намерения. Вошедши в пределы Лондона, она легко успокоила граждан и подвергла справедливому удалению из парламента сторонников наших врагов-шотландцев». Мильтон имеет в виду так называемую «очистку» Pride’a, т. е. насильственное удаление из парламента 120 членов как пресвитериан. Он сочувственно относится к этому акту и к последовавшему затем разрыву уже почти состоявшегося соглашения с Карлом, заточенным в то время на острове Уайте. Для Мильтона Кромвель — человек благородного и знаменитого происхождения: автор «Защиты английского народа» напоминает, какую роль его однофамилец играл при Генрихе VIII. Говоря о начале его карьеры, о его деятельности как депутата в парламентах Карла I, Мильтон замечает, что он обязан своим успехам правильности суждений и твердости даваемых им советов. Рассказав затем о том, как Кромвель в эпоху междоусобной войны образовал войско добровольцев (Irconclaids), Мильтон замечает, что из военачальников никого не слушались так, как его. А это легко объяснить величием совершенных Кромвелем подвигов. «Это был, — продолжает он, — воин, в котором дисциплина доведена была до совершенства, благодаря тому, что он знал и умел владеть собою. С первых же сражений он оказался ветераном», т. е. хорошо обученным своему искусству солдатом. Успех Кромвеля на войне, то обстоятельство, что ни в одном сражении он не был побежден, Мильтон объясняет его личными качествами и называет их «божественными». «В нем, Кромвеле, жила и расцветала, — говорит он на своем образном языке, — такая сила не то прирожденного ума или, точнее, гения, не то приобретенных выправкой способностей, и не к одному военному делу, но ко всякому христианскому и божескому, что он легко привлек в свое войско всех смельчаков; они охотно шли к нему в обучение и военному искусству, и всяческому благочестию. Тех,
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
49
кто был менее хорошо настроен, он сумел собственным примером поднять на большую высоту. С тех пор и по настоящий день армия послушна ему». «Пока вы останетесь в живых, Кромвель, — говорит Мильтон в прямом обращении к лорду-протектору, — только человек, не вполне полагающийся на Бога, решится высказать опасение за безопасность Англии».
Мильтон прощает Кромвелю и тот его поступок, который заставил многих из прежних его сторонников отвернуться от него (я разумею насильственный роспуск «Долгого парламента» в 1653 г.). Поведение Кромвеля в этом случае Мильтон называет «смелым, несколько грубым и варварским, но тем не менее выведшим родину на желанный путь». «Когда мы убедились в том, — пишет Мильтон, — что члены парламента не намерены исполнить обещанного и разойтись добровольно по домам, что каждый из них занят больше личными интересами, чем общественными, а народ видит свои надежды обманутыми и думает, что его обошли сильные мира сего, вы, Кромвель, сделали сами то, что члены парламента клялись исполнить, и положили конец их дальнейшему начальствованию». Продолжая историю ближайших попыток вернуться к представительству, Мильтон хвалит Кромвеля за созыв «Малого парламента»; избрание членов его предоставлено было не всем, а людям, «способным принять на себя ответственность». Не вина Кромвеля, что эти люди не захотели ничего делать, и после продолжительных и скучных препирательств между собой прониклись убеждением (правда, не все, а большинство их), что не годятся для проведения тех великих реформ, каких требовало от них время. Тогда им не осталось ничего другого, как распустить самих себя, в силу ими же принятого решения. Мильтон заканчивает свой рассказ новым обращением к Кромвелю: «Вы одни остались нам; все дела государства пали на ваши плечи; счастливый исход их зависит от вас одного. Мы все признаем ваше недосягаемое превосходство, и не находится даже человека, который оспаривал бы его». Республиканец Мильтон хвалит Кромвеля за то, что он отверг предложенный ему титул короля. Мильтон полагает, что после того как власть монарха была так унижена, политический расчет не позволял Кромвелю, участвовавшему в этом унижении, возложить на свою голову корону. Исторический экскурс заканчивается красноречивым обращением к лорду-протектору, в котором Мильтон, расточая похвалы, в то же время ставит правителю Англии известные требования, которые все клонят
50
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ся к упрочению свободы. «Идите же и впредь избранной вами дорогой; освободитель родины, виновник ее благополучия, ее хранитель, вы не можете занять более видного места, более выдающегося поста, чем то, какое принадлежит вам теперь. Вашими поступками вы превзошли не только деяния королей, но и подвиги легендарных героев. Свобода Англии вверена в вашем лице надежному человеку; но она зависит не от воли одного правителя, а также от поведения всей нации. Знайте же все, что быть свободным — это то же, что быть благочестивым, мудрым, справедливым, умеренным, предприимчивым, проникнутым должным уважением к чужой собственности и, в конце концов, великодушным и смелым. Не быть всем этим — равносильно тому, как если бы кто стал рабом». Этот совет направлен столько же ко всей нации, сколько к самому лорду-протектору. Мильтон продолжает в том же духе: «Единственным законом, самой природой установленным, надо считать следующее: кто не умеет владеть собой, по глупости ли или подчиняясь омрачившей разум ярости, кто не может справиться с собственными импульсами, тот не должен быть предоставлен самому себе; но, как несовершеннолетний, должен быть подчинен начальствованию других; всего же менее можно допустить его к обнаружению преимущественного влияния на чужие дела». Этим психологическим мотивом Мильтон старается защитить политику Кромвеля, сводившуюся к тому, чтобы из трех государств: Англии, Шотландии и Ирландии обеспечить решительный перевес в делах за первой. Мы видели, что Мильтон в особом памфлете защищал Кромвеля от нападок Ормонда. В этом памфлете, как и во «Второй защите английского народа», он не находит слова осуждения для жестокой расправы Кромвеля с ирландцами. Он полагает, что только ею можно было должным образом воздать за те убийства женщин, детей и вообще мирных поселенцев-англичан, в каком повинны были ирландские уроженцы, поставленные под начальство О’Нелля и получившие руководительство из Рима. Если после этого, как и подавления силой меча шотландского восстания, Кромвель держит в стороне от дел жителей обеих стран, то в этом он только следует указаниям здравого политического расчета. Выгородив Кромвеля таким образом от всякой ответственности и за последовательный роспуск двух собраний, ограничивавших его власть, и за кровавую расправу в Ирландии, и за сосредоточение всех дел в руках англичан, Мильтон прославляет его за то, что в свой государственный совет он призвал тех, кто более всего по
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности 51
могал ему в его прежних предприятиях, тех, кто был участником его деяний и кто своим прошлым убедил его в своей скромности, честности и доблести. Как сторонник отделения духовной власти от светской и полной терпимости ко всем христианским сектам, Мильтон дает Кромвелю совет «оставить церковь — церкви и освободить себя и правительство от всякого вмешательства в ее дела; противное было бы, — прибавляет Мильтон, — совершенно несовместимо с исполнением ваших обязанностей. Нельзя допускать соединения воедино двух властей, вполне отличных по своей природе. Сомнительные услуги, оказываемые ими друг другу, только с виду усиливают каждую; на самом же деле они ослабляют их и в конце концов ведут к падению обеих. Если вы отнимете у церкви ее власть преследования (обеспечив, очевидно, свободу совести), то тем самым вы изгоните из нее и тех ростовщиков и скупщиков, которые торгуют не простыми голубями, но тем единственным в своем роде голубем, каким является Дух Святой».
Мильтон возвращается к любимой своей теме: изгнанию из церкви наймитов-священнослужителей. К этой теме он еще раз вернется впоследствии, в статье «О наемниках». Она издана почти накануне переворота, проведенного Монком, и ставит себе задачей спасти самое драгоценное завоевание республики — свободу совести. В форме славословия Мильтон подносит на этот раз новому лорду-протектору, Ричарду Кромвелю, и некоторые советы, очень похожие на критику. Он хотел бы видеть его предоставляющим полную свободу лицам, желающим философствовать, печатать книги и брошюры на собственный страх, без всякого предварительного рассмотрения их писаний «каким бы то ни было малоавторитетным, — говорит он, — лицом, лицом полуученым» (разумеется цензор). Мильтон, таим образом, повторяет те мысли, какие нашли выражение себе в его «Ареопагетике». Похвальное слово Оливеру Кромвелю заканчивается советом новому правителю прислушиваться терпеливо ко всякой истине; только при соблюдении этого условия достигнуто будет Англией высшее благо — свобода. Мильтон остается в полном согласии с самим собой и не изменяет своей молодости, становясь в ряды сторонников нового протектората. Он считает себя вправе сказать в послесловии ко второму изданию «Первой защиты английского народа», изданию, вышедшему в 1658 году: «Едва ли найдется человек, который защищал бы свободу более свободно, чем она защищена в этой книге. Но если бы и нашелся такой человек, у него, несомненно, не было бы
52 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
более величественного примера, чем тот, какой дан в этой книге». Послесловие заканчивается выражением уверенности, что английский народ нашел достаточную защиту для своей бессмертной славы в глазах потомства.
Если «Защита английского народа» увековечила имя Мильтона как политического писателя, то ей же он обязан несчастьем всей своей жизни — потерей зрения. Мильтон сам повествует о том, как, вопреки советам врача, он, начинавший уже слепнуть, проводил ночи за своей рукописью. Один из его критиков, Морус, имел смелость попрекнуть его слепотой; Мильтон объясняет ее источник, заявляя в то же время, что он готов скорее примириться со своей слепотой, чем с той, которою одержимы Морус и его единомышленники25. Потеря зрения, окончательно наступившая в апреле 1652 года, не повлекла за собой оставления Мильтоном его поста секретаря иностранных языков. Ему только уменьшили жалованье, чтобы иметь возможность нанять помощника. Мильтон оставался на своем посту не только все время протектората Оливера Кромвеля, но и при его сыне Ричарде, принимая, однако, все меньшее и меньшее участие в делах совета. «Я не член его, — пишет он 3 мая 1653 года, — и, благодаря недавно постигшей меня беде (infirmity), стал менее прежнего способен присутствовать на заседаниях».
Как отнесся Мильтон к приписываемому Кромвелю незадолго до его кончины желанию восстановить королевскую власть в свою пользу, — легко догадаться по той настойчивости, с какой он требовал, чтобы к выборам нового парламента «были допущены исключительно люди, сознающие впредь и опасность королевской власти»26.
После отказа Ричарда Кромвеля от дальнейшего исполнения обязанностей лорда-протектора Мильтон не видел возможности сохранить республику иначе, как установлением союза между двумя одинаково пожизненными аристократиями: гражданской и военной. Первую образовали бы члены государственного совета, восполненного новыми назначениями, вторую — главные военные предводители. Эти две аристократии должны были бы связать себя клятвой в готовности поддерживать друг друга и в верности двум принципам: свободе совести и республиканизму, соединенному с готовностью противодействовать восстановлению единовластия27. Такая точка
25 “Defensio secunda”.
26 Ср. Masson, т. V, стр. 297 и 656.
27 См. Masson, т. V, стр. 621, год 1659 в жизни Мильтона.
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности
53
зрения вполне отвечала давнишнему убеждению Мильтона, что «народом надо считать не большинство представителей, а наиболее здоровую и лучшую часть их», другими словами — людей, проникнутых началами пуританства. Мильтона обвиняли в этом открыто его противники, в числе других Фильмер, будущий автор «Патриарха», издавший еще в 1651-1652 годах трактат под заглавием «Рассуждение касательно источника правительства». Он интересен тем, что, критикуя взгляды Мильтона, открыто принимает сторону Гоббса. «С немалым удовольствием прочли мы, — пишет автор, — книги Гоббса “О гражданине” и “Левиафан”. Я не знаю никого, кто бы вернее его и более обстоятельно изложил учение о верховной власти». Но быть сторонником Гоббса значило отвергать учение Мильтона, «что по природе не может быть наследственной власти и никто не является королем, за исключением человека, превосходящего всех других мудростью и храбростью. Природа дает каждому разумному право направлять менее разумных; она никогда не наделяла глупого человека правом управлять мудрым. Поэтому тот, кто отнимает власть у глупых людей, поступает в полном соответствии с велениями природы»28.
Не более убедительными казались сторонникам Гоббса ссылки Мильтона на ветхозаветную историю, на Второзаконие (кн. 17-я, стих 14-й) — ссылки, делаемые с целью доказать, что Бог не только сохранил за людьми право менять образ правления, но что республика признавалась им более совершенным порядком и более полезным для народа29. Решительный протест вызвало также еще более категоричное заявление Мильтона, что у христиан или не будет короля, или он сделается слугой народа; раз король хочет быть владыкой, он тем самым лишается возможности быть христианином30.
Развитие государственных учреждений не пошло, однако, в Англии ни в направлении, желательном Мильтону, ни в направлении Гоббса. Мильтоном завершается, можно сказать, то течение политической мысли, первыми выразителями которого были мо-нархомахи, или монархоотрицатели; Гоббсом сказано последнее слово в пользу неограниченного единовластия. Англия направилась в своем дальнейшем ходе как раз по тому пути, который казался
28 Defensio prima, гл. V.
29 Ibid, гл. II.
30 Ibid, гл. III.
54 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Гоббсу наиболее пагубным. С Джоном Локком теория ограниченной или конституционной монархии делает гигантский шаг вперед, во-первых, в том смысле, что, вопреки взглядам Мильтона и утверждениям Гоббса, она доказывает возможность как примирения свободы с единовластием, так и сохранения верховенства или суверенитета государства при разделе функций верховной власти между монархом и парламентом. Народ не рисуется более передающим все свои права счастливому избраннику, будет ли им один человек, или совокупность большего или меньшего числа людей. Ни при какой форме правления нет необходимости отказываться от самоопределения, т. е. от личной свободы, как физической, так и духовной, а потому и от того отражения свободы, каким является создаваемая личным трудом собственность. Сама верховная власть ввиду сказанного не может долее считаться неограниченной. Ей не подчиняется не только внутренний мир человека, как готов был допустить это Гоббс, но и внешние проявления этого мира действием и словом. Другими словами — свобода перемещения и свобода приобретения охраняются государством в такой же степени, как свобода веры и культа, свобода слова и печати. Само государство признано имеющим высшей своей миссией охрану этих прирожденных вольностей. Оно осуществляет ее только под условием не сосредотачивать законодательных функций и самого контроля над управлением исключительно в руках короля. И та и другая область вверяются монархом народному представительству; исполнительная же власть признается зависимой от законодательной. Локк дает теоретическое обоснование второй английской революции и отражает в своей доктрине «Билль о правах», в такой же мере, как Мильтон — постановление, принятое парламентом насчет привлечения Карла I к суду. Но какая бездна отделяет оба учения! Одно, учение Мильтона, проникнуто еще ветхозаветными воззрениями, ненавистью израильских пророков к монархии; второе — Локка — расширяет исконную историческую точку зрения на английскую конституцию, признанную смешанной еще Фортескью и Томасом Смитом. Сословная монархия в его трактате «О гражданском правительстве» переходит в монархию не только конституционную, но и парламентарную, построенную на начале разделения властей, не изолированных друг от друга, а допускающих подчинение и зависимость исполнительных органов от законодательных. Монтескье останется только перенести эту доктрину на континент Европы, подвергнув ее, правда, некоторо
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности 55
му искажению, чрезмерным настаиванием на принципе не только разделения, но и обособления властей. В этом виде английская в источнике доктрина повлияет на дальнейший ход развития европейских и американских конституций и приведет к созданию современного политического порядка культурных наций. Мысль Мильтона настолько выступает в нем, насколько этот порядок обеспечивает неотъемлемые права гражданина и человека вообще. В этом лежит историческое значение автора «Потерянного Рая» и ближайшая причина тому, что двухсотлетие его рождения продолжает чествоваться не в одной только Англии и не одними только ценителями его поэтического дарования.
ОБЩЕСТВЕННЫЕ ДОКТРИНЫ ПРОШЛОГО ВЕКА *
Глава I
Право собственности и право труда — Гармония интересов и экономигеская свобода
§1
Экономические и общественные доктрины Франции XVIII века всецело вытекли из критики современных им хозяйственных порядков и существующего строя социальных отношений. В таких, по-видимому, отвлеченных трактатах, как «Дух законов» или «Рассуждение Руссо об источнике неравенства», поднимались и так или иначе решались не одни только общечеловеческие вопросы, но и те, которые составляли злобу дня, предмет ежечасных забот если не правительства, то общественного мнения. Это еще в большей мере может быть сказано о сочинениях первых экономистов, начиная от Вобана и Буагильбера и переходя к Кэне и основанной им школе физиократов. Производство и обращение богатств — порядки землевладения, относительные преимущества и недостатки покровительственной политики и свободы торговли, роль денег, законность процента и значение кредита в народном хозяйстве, регламентация промыслов, распределение дохода между правительством и подданными, обложение налогом производителей или одних продуктов потребления, собственности или также промыслов и торговли, валового или частного дохода, влияние, оказываемое подобными изъятиями на благосостояние нации, отношение, в каком стоит к ней откупная система, — все эти экономические задачи обсуждаются в периодической печати и в целом ряде брошюр и трактатов не ввиду одного их научного интереса, но также той пользы, какая ожидается от правильного их решения для всего строя народной жизни и, в частности, для материального благосостояния так долго
Печатается по: Северный вестник. 1909. № 3. С. 41-73; № 4. С. 37-51; № 5. С. 97-124; № 6. С. 113-147; № 7. С. 125-141; № 8. 71-100.
Общественные доктрины прошлого века
57
оставленных в забвении народных масс. Запустение земель и нищенское состояние их вековых возделывателей — ближайший стимул к зарождению той новой науки о народном хозяйстве, которая задолго до Адама Смита и физиократов в сочинениях Буагильбера1 обогащается не только целым рядом в высшей степени любопытных наблюдений, но и строит уже некоторые обобщения и теоремы.
К Буагильберу непосредственно примыкает и школа физиократов. Она усваивает многие из его положений и дает им новое развитие. Руководимая, подобно ему, исканием не одной отвлеченной истины, но и общественной пользы, она находит в критике существующего указания новых путей для обеспечения народного благополучия. Каковы бы ни были ошибки физиократической доктрины, справедливость требует сказать, что она как нельзя лучше поняла действительную причину материального упадка Франции, и в частности производительных классов.
Пренебрежение интересами земледелия и, как прямое последствие этого, равнодушие к благосостоянию той массы населения, которая прямо или косвенно извлекала из него средства к жизни, может быть с полным правом признано заодно с физиократом главным источником того экономического нестроения, какое представляла собой Франция середины прошлого века. Меркантилизм и связанное с ним покровительство обрабатывающей промышленности и внешней торговли, отодвигая земледелие на задний план, сосредоточивая капиталы и труд на городских производствах, обез-людивая села и сокращая количество влагаемых в землю затрат, искусственно, хотя и бессознательно поддерживали средневековый строй земледельческого хозяйства с его монополией собственности, наследственной аренды, половничеством, сеньориальными повинностями и платежами. Обширная земельная площадь оставалась невозделанной, часть ее пропадала под болотами и песками, часть доставляла слабый доход в форме поместного и общинного выпаса. Сеньориальное, а кое-где и крепостное право являлось непреодолимым препятствием к замене чиншевого или оброчного держания с его раз навсегда установленной рентой, более доходным для собственника и более выгодным для земледелия фермерским хозяйством. Систематически разоряемые помещичьими, церковными и государственными поборами, крестьяне-оброчники поставлены были в невозможность вести сколько-нибудь интенсивное хозяй
1 Сравн. Horn. L’economie politique avant les physiocrates, главы V-VII.
58 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
ство. Двухпольная система во многих местностях, особенно к югу от Луары, продолжала господствовать не только над многополием, какое на правах исключения можно было встретить во Фландрии и отчасти в Эльзасе и Нормандии, но и над трехпольем, сделавшймся уже с XIV века общим явлением в Англии, если не говорить о герцогстве Уэльском и примыкающем к нему Ланкашире.
Прибавим к этому, что большинство сеньориальных и церковных поборов падало всем своим бременем не на чистый, а на валовой доход земледельцев, что с целью обеспечить правильность их поступления крестьянин-возделыватель должен был подчиниться строгой регламентации во времени и порядке производства своих работ, что помещичьи монополии, без особой выгоды для тех, кто ими пользовался, отняли у земледельца добрую часть его общей выручки, и нам легко будет понять, почему вместе с подъемом земледелия и развитием фермерского хозяйства забота об изъятии валового дохода от обложения и о подчинении ему одного «produit net» с самого начала сделалось центром того нового учения, родоначальником которого был Кэне. С другой стороны, изучая податную систему старой Франции, в которой налоги на потребление (в форме aides и gabelles) играли господствующую роль, парализуя некоторые виды производства, и трудящийся люд, обложенный наравне с дворянством и духовенством подушной податью и подоходным налогом, в то же время один призван был к уплате земельного (taille) — вполне объясняешь себе и источник того коренного учения физиократов, по которому единственным предметом обложения должен быть чистый доход, получаемый земельным собственником, другими словами, рента.
Отправляясь от этих практических требований, вызванных теми специальными условиями, в какие поставлен был класс сельских производителей, Кэне и его школа искусственно свели их в стройную систему, получившую в их устах название «естественного порядка человеческих обществ» (ordre nature! et essentiel des societes politiques). Эта система сделалась, как мы увидим впоследствии, экономическим credo громадной массы лиц, принимавших непосредственное участие в составлении наказов 1789 года, а также в редакции тех законов, которыми произведена была учредительным собранием параллельная с политической общественная революция. Правда, некоторые из выставленных школой положений нашли критику в собственных ее рядах. По таким вопросам, как свобода хлебной торговли, относительное преимущество крупного и мелкого производства, вред и польза соединения обрабатывающей промышленности с сельским
Общественные доктрины прошлого века
59
хозяйством, невозможность или, наоборот, необходимость обложить налогом наравне с рентой и легко уклоняющуюся от контроля прибыль капиталиста, сказалось вскоре чувствительное разноречие. Это обстоятельство наложило свою печать и на заявленные многими наказами требования, и на задуманные или проведенные собранием общественные и налоговые реформы. Но в общем цельность выставленной впервые Кэне доктрины не была нарушена — и всякому, кто желает познакомиться с характером тех воззрений, какие руководили деятелями 1789 года в их социальных реформах, приходится восходить к ней как к первоисточнику. В этом отношении влияние физиократов столь же несомненно, как влияние Монтескье и Руссо в сфере политической.
Теория «produit net» оставила свой след в наказах ни больше ни меньше, как теории общественного договора и разделения властей. Мало того, она в такой же мере обусловила собой декреты 4 августа и содержание многих статей «Декларации прав», в какой Contrat Social и Esprit des lois наложили свою печать на конституцию 1791 года.
В чем же, спрашивается, состояла сущность того нового экономического учения, первым провозвестником которого был Кэне? Большинству читающей публики оно, по всей вероятности, известно только по знаменитому афоризму «laissez faire, laissez passer», усвоенному последователями Адама Смита и доселе остающемуся неоспоримым труизмом в глазах так называемой манчестерской школы. Надо заметить, однако, что хотя это положение и отвечает вполне той проповеди экономической свободы, которую можно найти в сочинениях Кэне, но оно передает только одну из сторон выставленной физиократами программы. В зародыше оно встречается еще у Буагильбера и формулировано окончательно не знаменитым врачом герцогини Помпадур, а его современником и единомышленником Гурне, инспектором мануфактур и ближайшим учителем Тюрго.
Насколько этот афоризм выражает собой вред протекционной системы и исключительного поощрения обрабатывающей промышленности и внешней торговли в ущерб земледелию, он вправе считаться одним из принципов физиократии. Но им передается только положение, занятое новой доктриной по отношению к предшествовавшей ей школе меркантилизма, и не затрагивается нимало та оригинальная и частью парадоксальная сторона физиократии, которая состоит в признании первенствующей роли сельского хозяйства как единственного источника чистого дохода (produit net) и по тому самому единственного кормильца государственной
60
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
казны. Значение, какое физиократы придавали этой именно части своего учения, весьма характерно сказывается в переписке маркиза Мирабо, друга и последователя Кэне, с Жан Жаком Руссо.
«Все физическое и нравственное благосостояние общесГв, — говорит знаменитый маркиз в одном из своих писем, — сводится к умножению чистого дохода (accroissement du produit net). Всякое посягательство против общества сказывается неизменно в одном факте: в уменьшении чистого дохода»2.
Физиократы ставили себе задачей указать те пути, которыми достигается извлечение наибольшего чистого дохода, иначе говоря, увеличение числа и качества продуктов земли при наименьших затратах. В ее решении они видели высшее право на признание, заявляя устами аббата Бодо, что справедливость лежит не в чем ином, как в том, чтобы масса естественных продуктов не подвергалась сокращению и рост ее не встречал препятствия3. Таким образом, учение о порядке достижения наивысшего дохода с земель возводится физиократами на степень не только естественного, но и этического закона.
Подобно всякому естественному закону, и этот закон не создается, а только признается правительством. Абсолютнейший в мире монарх связан тем, что физиократы называют «1’ordre naturel et essentiel des societes». «Гражданское общежитие (1’ordre civil), — учит Ле-Трон, — не может поднять руки на порядки, которыми обусловливается получение наибольшего чистого дохода»4. Дюпон де-Немур выражает ту же мысль, когда говорит, что дело законодателя — только провозглашать законы, лежащие в основе естественного порядка человеческих обществ5.
Но каковы же эти законы и каким способом они могут быть выведены? Кэне пытается установить их дедуктивно, следуя приему, уже испытанному английскими метафизиками с Гоббсом и Локком во главе. Влияние их, и в особенности последнего, сказывается и в характере признаваемых им основных посылок. Подобно английским публицистам, Кэне, независимо от Руссо, говорит о естественном
2 См. Rousseau. Ses amis et ses ennemis, т. II, стр. 361.
3 La justice Consiste a ne pas diminuer la masse des productions, a ne pas empecher son accroissement (Daire. Recueil des principaux physiocrates, стр. 819).
4 «Се sont les lois physiques de la reproduction des subsistences qui doivent gouverner les hommes comme ce sont elles qui les nourrisent» (De 1’ordre essentiel des societes politiques, стр. 38). L’ordre civil qui n’est que d'institution secondaire, n’a aucun pouvoir sur ces lois.
5 De 1’origine et des progres d’une science nouvelle, 1786 г., стр. 29 и 67.
Общественные доктрины прошлого века
61
состоянии «1’etat de pure nature», заодно с Локком он учит, что в этом состоянии, предшествующем государственному общежитию или, как он говорит, «порядку справедливости»6, предметы, необходимые для удовлетворения потребностей человека, изобретаются трудом7. Тот же труд является для него, как и для Локка, источником собственности и по оставлении естественного состояния8. И этот трудовой источник происхождения собственности, а следовательно, и дохода, настолько дорог всем представителям новой школы, что мы одинаково находим его в сочинениях всех ее адептов: Мерсье-де-ла-Ривьера, Летрона и Бодо; мало этого, из страха допустить на этот счет какое-либо разномыслие Дюпон де-Немур позволяет себе в своих Эфемеридах явное искажение текста рукописи, присланной ему его другом и патроном Тюрго. Только ввиду протеста с его стороны решается он восстановить первоначальную редакцию, в которой наряду с трудом, источником дохода, получаемого собственником, признается естественная производительность почвы. Для Дюпона собственность на землю не имеет иного источника, кроме «emploi de la personne et de ses richesses mobiliaires aux travaux et aux depenses preparatoires de la culture»9. Земледелие, думает он, немыслимо без предварительной затраты не только личного труда, но и приобретенного тем же путем капитала (avances foncieres). Тюрго не видит неизбежности этих avances, горячо спорит на этот счет и с Бодо, и Дюпоном, доказывая, что то, что физиократы считают результатом предварительных затрат, является на самом деле неоплаченным даром природы10 и, таким образом, задолго до Смита и Рикардо кладет основание для теории земельной ренты как чего-то отличного от за
6 “L’ordre de la justice”. См. “Quesnay Droit naturel’’ (Recueil Daire, стр. 44).
7 Que la portion des choses dont i’homme jouit dans i’ctat de pure nature s’obtient par le travail (ibid).
8 Dans l’ordre de la justice le droit de 1’homme aux choses est determine par une possession effective de droit naturel acquise par le travail.
9 De 1’origine et des progres d’une science nouvelle, a 1768; стр. 20.
10 В письме от 2 февраля 1770 г., впервые воспроизведенном Шеллем в его интересной монографии о Дюпоне как о экономисте, Тюрго, жалуясь на те искажения, с каким отпечатан в Эфемеридах его трактат «Об образовании и распределении богатств», говорит: «L’endroit des avances foncieres en particulier m’a fait bien mal au coeur. Vous savez combienj’ai dispute avec 1'abbc Beaudeau sur cet article. Je puis avoir tort mais chacun veut etre soi et non un autre» (Schelle, стр. 128). (Прибавка насчет предварительных затрат в землю особенно огорчила меня. Вы знаете, сколько я спорил на этот счет с аббатом Бодо. Быть может, я неправ, но всякий желает быть сам собой).
62
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
работка и прибыли11. Это существенное восполнение и исправление слишком одностороннего учения не находит еще в XVIII веке благоприятной для себя почвы. Мне неизвестно в памфлетной литературе этого времени ничего, что бы доказывало, что взгляды ТкТрго12 на источник ренты нарушили единомыслие экономистов по вопросу о происхождении собственности. Близость физиократии в этом отношении к теории Локка выступает в тех ограничениях, какие родоначальник школы, Кэне, а за ним и его последователи, вроде аббата Бодо, ставят праву индивидуального присвоения. Для Кэне границей приобретения собственности трудом является узурпация прав владения соседа (Usurpation sur le droit de possession d’autrui). Пока ее нет, индивидуальное присвоение отвечает требованиям естественной справедливости. Еще ближе к Локку стоит Бодо, когда, излагая «нравственную доктрину» физиократов, он ставит в обязанность человеку наряду с стремлением к самосохранению и личному счастью заботу о том, чтобы «преследование этой цели не было препятствием к достижению того же другими, а наоборот, находило себе осуществление в общем самосохранении и счастьи»13. Что это,
11 Горн приписывает, правда, честь открытия источника ренты Буагильберу, но этот последний писатель не дает достаточно полного развития своей мысли о ренте как о той добавочной прибыли, какую земли лучшего качества дают сравнительно с прочими и которая всецело поступает, по его словам, в руки собственника, чтобы мы вправе были говорить о нем как об основателе теории земельной ренты. Вот, впрочем, подлинные слова знаменитого современника и единомышленника Вобана: «Се que Гоп a dit du sort des mauvaises terres d’etre en perte au laboureur et au maitre, le ble etant a bas prix, est commun au sou la livre a celles du premier degre d’excellence; parce que, si les charges de la culture sont moindres, le profit est pour le maitre, qui afferme son bien un prix proportionne. Cm. Horn. Leconomie politique avant les physiocrates (стр. 151).
12 Вот буквальный текст того места трактата об образовании и распределении богатств, в котором можно видеть зародыш теории ренты: § 14. Le produit net de la terre, ou revenu se divise en deux parts: 1’une comprend la subsistance et les profits du laboureur, qui sont la recompense de sont travail et la condition sous laquelle il se charge de cultiver le champ du proprictaire; ce qui reste est cette partie independante et disponible que la terre dome en pur don, a celui qui la cultive au dela de ses avances et du salaire de ses peines, et s’est la part du proprietaire ou le revenu avec lequel celui ci peut vivre sans travailet qu'ilporte ou il veut (Recueil Daire, т. I).
13 Que nul homme n’espere jamais sa conservation et son bien-etre en empechant la conservation et le bien-etre d’autres hommes; la seconde, que tout homme opcre le plus qu’il est possible sa conservation et son bien-etre en procurant la conservation et le bien-etre d’autres hommes (Introduction a la philosophie economique. Recueil Daire, стр. 818).
Общественные доктрины прошлого века
63
в самом деле, как не буквальное воспроизведение требования Локка, чтобы присвоение одного не лишало присвоению других и оставляло в пользовании всех достаточное количество равнокачественных предметов?14
Можно было бы ожидать, что трудовое начало происхождения собственности встретит решительный отпор в лице тех писателей XVIII века, которых привыкли считать чуть не родоначальниками коммунистических теорий нашего времени. Говоря это, я имею в виду Руссо и Мабли. Но и тот и другой далеко не заняли по отношению к учению Локка и тому толкованию, какое оно получило в изложении физиократов, положения открытых антагонистов, а наоборот, постарались примирить его с собственным учением об общности имуществ как о счастливой особенности естественного состояния. Расходясь с физиократами в своих политических симпатиях, решительно протестуя против превозносимого ими «легального деспотизма»15, Руссо, подобно им, высоко ставит авторитет Локка и следует ему в объяснении источника происхождения собственности. Что касается до Мабли, то он охотно признает себя последователем (disciple) физиократии, которой, по его словам, мы обязаны выяснением природы налогов и указанием тех путей, какими можно достигнуть высокого уровня земледелия?16
Различие обеих школ, школы Руссо и школы Кэне, в сфере социальных вопросов было, несомненно, прежде всего различием теоретическим. Ни сам Руссо, ни его ученик Мабли не считали возможным упразднения права собственности. В знаменитом рассуждении «о происхождении неравенства», вместе с нападками на вред, причиненный обществу прекращением общности состояний, мы встречаем несомненное доказательство тому, что в глазах автора отмена собственности в настоящих условиях культуры является невозможностью. Объявивши, что гражданское состояние перестало существовать в тот самый момент, когда впервые пришло на ум возвести загородь и назвать своим участок земли, расположенный в ее пределах, Руссо на одной из ближайших страниц покидает эту теорию захватного происхождения собственности и, следуя Локку, говорит буквально
14 Essay on civil Gouvernement.
15 Lomenie. Les Mirabo, т. II, стр. 273.
16 Начало трактата Doutes sur 1'ordre naturel des societes.
64 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
следующее: «Невозможно допустить возникновения собственности на землю иначе как приложением к ней труда. При выходе из естественного состояния человек не мог затратить для приобретения необходимых ему предметов ничего, кроме собственного труда. Ничто как труд создает право возделывателя на продукты вспаханной им земли и, соответственно, на самую землю впредь до ближайшего урожая; и так из года в год, последствием чего является непрерывность владения, легко переходящая в собственность» 17. В одном из примечаний к своему рассуждению Руссо утверждает даже, что распределительная справедливость воспротивилась бы строгому произведению равенства, если бы оно вообще было мыслимо в гражданском общежитии18. В другом из своих сочинений Руссо еще определеннее высказывается в пользу обоснованности прав собственника. «Не может быть сомнения, — пишет он, — что собственность самое священное из всех прав граждан и во многих отношениях даже более необходимо, чем свобода: от нее в большей степени зависит сохранение жизни... Она составляет действительную основу гражданского общества и гарантию обязательств, принятых взаимно гражданами» 19.
В свою очередь, Мабли после горячих нападок на право собственности и превознесения тех благ, какие связаны с общением имуществ, категорически отрицает возможность восстановить это общение. Никакая сила человеческая, пишет он, не добьется упразднения неравенства иначе, как путем еще больших беспорядков, чем те, к каким его вело создание собственности. Раз сделана эта глупость (sottise), мы осуждены быть вечной ее жертвой. Говорить, что мы должны отказаться от имуществ и вернуться к порядкам, установленным природой, значило бы тратить слова попусту20.
Примеру обоих учителей следуют и их ближайшие адепты. Ни у Марата, ни у Бриссо, ни у аббата Фошэ, ни у Арман-де-ла-Мез нельзя встретить призыва к упразднению частной соб
17 См. CEuvres completes de Rousseau, изд. 1790, т. VII, стр. 136.
is Ibid., стр. 238, примеч. 19. «La justice distributive s’opposerait meme a cette egalite rigoureuse de 1 etat de nature, quand elle serait praticable dans la socictc civile».
19 «Discours sur I’economie politique» в VII томе «CEuvre», стр. 304 и 305.
20 См. «Doutes sur l’ordre naturel des socictcs politiques». Collection complete des oeuvres de Mabli. Изд. 1794 г., т. XII, стр. 12.
Общественные доктрины прошлого века
65
ственности; тем менее у Робеспьера. Сам Бабеф категорически отрицал, чтобы в планы основанного им общества «равных» входило немедленное осуществление подобного переворота. Но это не значит, чтобы принцип собственности казался перечисленным мною писателям и государственным деятелям отвечающим справедливости. Подобно Руссо и Мабли, они смотрели на него как на неизбежное зло и всячески старались парализовать его гибельное влияние законодательными мероприятиями, ограничивающими роскошь, установляющими максимум владения, облагающими имущество не только подоходным, но и прогрессивным налогом и отрицающими свободу завещательного распоряжения, и препятствующими образованию этим путем майоратов и субституции.
В памфлете, озаглавленном «Проект уголовного законодательства», Марат подымает вопрос об источнике собственности, указывает, вслед за Руссо, на роль, какую играла в ее образовании сила и захват и, переходя затем к теории трудового ее происхождения, доказывает, что если продукты земли могут быть присвоены возделывателю, то того же отнюдь нельзя сказать о почве, их взрастившей. Правовой характер собственность могла бы приоб-ресть только под условием первоначального раздела всей земли на равные доли, но и этого еще недостаточно для ее обоснования. Следуя Локку, Марат выставляет и по отношению к этим долям следующие два требования. Необходимо, чтобы уступленная частному лицу собственность служила только к удовлетворению его насущных потребностей (absolument necessaire a I’existence), необходимо, во-вторых, чтобы прочие люди, благодаря такому присвоению, не лишены были необходимого им для жизни. Ничто лишнее не может принадлежать нам по праву, пишет Марат, раз кто-либо лишен необходимого (manque du necessaire). Биограф Марата, Бужар, считает возможным сопровождать эти выписки следующим заявлением: «Такое развитие принципов не опережало ли собой века, и зависимость политической организации от социальной не установлена ли впервые Маратом? Мы утверждаем, что ученик превзошел своего учителя, что Марат пошел дальше Руссо». Это заявление падает само собой при простом сопоставлении взглядов Марата с учением Локка о границах права собственности. И тот и другой писатель одинаково признают и размер личных потребностей присвоителя, и возможность одновременного удовлетворения потребностей прочих членов общества. В чем же,
66
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
спрашивается, лежит оригинальность Марата? Компилятивный характер его памфлета сказывается и в тех практических советах, какие автор дает для борьбы с пауперизмом. Тщетно стали бы социалисты искать зародыша своих идей в следующем отрывке, дающем только теоретическое признание английской практике общественного призрения с ее запрещением нищенства и устройством рабочих домов для действительно неимущих. Не питайте бедных в безделии, но поставьте их в возможность приобрести трудом то, что им нужно; обучите их для этого какому-нибудь ремеслу, дабы они жили, как подобает людям свободным; а для этого откройте национальные мастерские. Рассуждение об источнике происхождения собственности необходимо Марату для обоснования взгляда на несправедливость лишать жизни лиц, виновных в нарушении собственности кражей. Он протестует против суровости падающих на воров наказаний и замечает, что «никакая пропорция не может быть установлена между ценой золота и ценой жизни».
Недавний историк французского социализма в эпоху революции, Поль Жане, считает возможным отнести к числу первых провозвестников этого учения знаменитого Жирондиста Бриссо, редактора газеты «La Patrie fran^aise» и автора «Философских рассуждений о собственности и воровстве» 21. То же делает и профессор Олар в статье, напечатанной им в журнале «La Revolution fran^aise» за 1884 год22. Но я не могу согласиться с подобной оценкой. Приводимые цитаты из сочинения, напечатанного Бриссо в ранней молодости и которое сам он в позднейшие годы называл «амплификациями школьника»23, доказывают только его близкое знакомство с теорией Локка и ее толкованием во Франции. В самом деле, вот на чем опирается всецело мнение тех, кто признает Бриссо одним из первых по времени социалистов. Излагая процесс происхождения собственности, Бриссо, между прочим, говорит: «Природа дозволяет человеку, потребности которого неотложны, присвоить себе продукты земли в пределах этих потребностей. Всевышний дал землю в дар всем живущим. Мое право собственности не ограничено исключительно той хижи
21 Les origines du socialisme contemporain par Paul Janet, Paris, 1883, стр. 93.
22 La politique et leloquence de Brissot. Juliet Dccembre 1884, стр. 22 и след.
23 Amplification d ecolier (Memoires, V). Надо заметить, впрочем, что принадлежность Бриссо приписанных ему мемуаров давно подвергнута сомнению.
Общественные доктрины прошлого века
67
ной, какая находится в моем владении. Я могу осуществлять его в любой стране (в размере моих потребностей). Кто, как не лица, имеющие потребности и ищущие их удовлетворения, должны быть признаны настоящими собственниками? Животные знают собственность по той же причине. Они даже образцовые собственники, так как, утоливши свой голод, они оставляют поле в распоряжении нуждающихся. Собственность необходимо оканчивается там, где прекращается потребность». Что это, как не повторение на новый лад известного положения Локка, что в основе собственности лежит нужда и удовлетворение ее трудом, что границей потребностей определяется и граница собственности, что всякое присвоение, выходящее за эти пределы и лишающее ближних необходимого, не отвечает справедливости и потому не должно быть допущено.
Повторяя мысль Руссо об общении имуществ в период естественного состояния, Бриссо утверждает, что в это время вором считался богатый, тогда как в наше время им признается тот, кто хочет отнять собственность у богатого. «Какой переворот в мыслях!» — восклицает разбираемый нами автор, который вслед затем спешит прибавить: «Но законы, признающие собственность, установлены. Подчинимся же им (respectons les). Нарушить то несправедливое соглашение, на котором они основаны, значило бы занести руку на земледелие. Будем поэтому защищать и покровительствовать собственности, но перестанем говорить о том, что источник ее лежит в естественном праве. А отсюда тот вывод, что смертная казнь — наказание слишком суровое по отношению к воровству. Неужели же, — восклицает автор, — мы допустим, чтобы из уважения к гражданской собственности, которая в источнике своем представляется узурпацией (usurpation sociale), рабочие умирали от голода, противясь велению того естественного закона, который предписывает им заботу о самосохранении». Вот к чему сводится в конце концов мнимый социализм Бриссо — к признанию собственности неизбежным злом, связанным с выходом из естественного состояния, злом, которое надо терпеть в интересах производства, парализуя его по возможности с помощью законодательства. Последнему вменяется в обязанность не доводить этого принципа до абсурда, ставя его выше жизни, карая смертью того, кто в минуту нужды забудет о его святости и нерушимости. Трудно сказать, чтобы во всем этом было много нового, чтобы рассуждения Бриссо не заключали в себе простого пересказа того, что ранее и несравненно
68 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
лучше выражено было Руссо и Мабли — его прямыми предшественниками и учителями24.
Из всех деятелей революции Бабеф и его последователи одни приближаются к идеалу если не социализма, то коммунизма. И все же надо сказать, что их систематическое отрицание собственности, нашедшее сравнительно мало последователей, было скорее чем-то теоретическим, нежели непосредственно применяемым на практике. В своем журнале Бабеф не раз объявляет, что далек от мысли произвести передел имуществ, провести, как он выражается, аграрный закон. Его проповедь ограничивается развитием Руссо о желательности, чтобы «каждый владел необходимым и никто излишним» и пожеланием Мабли, чтобы в корне истреблен был зародыш алчности и честолюбия25. Но всех этих неопределенных выражений, как и более категорического заявления: «фактическое равенство не есть химера», недостаточно для признания, что задачей заговора равных было ниспровержение собственности и восстановление общности состояний. Правда, в их манифесте встречались слова: «Не нужно более частной собственности на землю, земля не принадлежит никому: мы желаем общественного пользования ее продуктами, они принадлежат по праву всем»; но в том же документе повторялся протест против проекта раздела имущества (loi agraire), и сам глава заговора считал возможным заявить на суде, что «он проповедовал» систему благополучия всех (bonheur commun comme simple speculation philantropique)26. Единомышленник и союзник Бабефа, Антонель, ограничивается повторением взглядов Мабли, когда говорит: «Право собственности есть самое печальное создание нашей фантазии. Я убежден, что общность имуществ одна справедлива, одна заключает в себе добро, одна отвечает благороднейшим
24 Мы недоумеваем поэтому, читая у Олара, что в приведенных отрывках «Brissot avait fait preuve d’une veritable originalite de pensee».
25 Cm. «Le tribune du peuple» № 35.
26 Je n'ai prechc le systeme du bonheur de tous qu’en simple speculation philantropique, qu’en simple proposition au Peuple et que sous la grande condition de son acquiescement. On sut alors a quel point d eloignement j’en pouvais etre; car on ne peut, sans une excessive illusion, se flatter que se consentement soit facile a obtenir, et il est bien plus aisc, je 1'avoue, d’en calculer tous les obstacles, les oppositions a 1’infini, et de les juger d’avance insurmontables. Cm. Defense generale de Babeuf devant la Haute-Cour de Vendome (au V) Victor Advielle: Histoire Graccohus Babeuf et du Babouvisme. T. II, стр. 35.
Общественные доктрины прошлого века
69
чувствам, которыми наделила нас природа, что без нее немыслимо существование мирных и истинно счастливых обществ»27 Коммунистический идеал Бабефа сложился задолго до революции и под непосредственным влиянием Мабли и Руссо. В его переписке с секретарем провинциальной академии в Арраде, Дюбуа де-Фоссэ, можно найти уже выражение взглядов, обнародование которых поведет его во времена директории к эшафоту. В письме от 8 июля 1787 года, говоря об авторе одного коммунистического трактата, по всей вероятности Морелли, которому он дает кличку reformateur general28 Бабеф замечает, что проект допущения всех и каждого к равному пользованию собственностью и другими общественными преимуществами кажется ему «предпочтительнее всем другим». «Нужно ли, — пишет он, — допускать какие-либо различия между людьми, ведь природа не подчинила нас другим законам, кроме тех, каким следует все живущее. Можно ли думать, чтобы в ее намерения входило обделение кого-либо пищей, одеждой и жилищем, и вероятно ли, чтобы нечто подобное встречалось в первые эпохи существования мира? То, что известно нам о нравах наших собратий — краснокожих, не опровергает ли утверждения тех, кто говорит о неравенстве, как о чем-то искони существовавшем». Бабеф напоминает своему корреспонденту известное положение Руссо о первом захватчике как о виновнике всех человеческих бедствий. «Многие, — говорит он, — считали “гражданина Женевы” мечтателем, и он в действительности мечтал прекрасно, но “универсальный реформатор” мечтает еще лучше его. Подобно Руссо, он полагает, что, будучи по природе равны между собой, люди ничем не вправе владеть в частную собственность, а пользуются всем сообща; никто при рождении не должен быть ни богаче, ни беднее других, никому не следует оказывать меньше уважения, чем остальным». Тогда как Руссо относит такие порядки равенства к эпохе, когда люди жили в лесах, наш реформатор, прибавляет Бабеф, считает возможным примирить их со всеми удобствами современной общественной жизни. Будущий руководитель «Egaut» объявляет себя еще в 1787 году готовым сделаться
27 Antonel. Orateur plebcin. N 9. Цитаты заимствованы у Амедея Фор: Le socialisme pendant la revolution franyaise.
28 Морелли, автор сочинения, озаглавленного Code de le Nature и представляющего собой род социального романа. (См. Paul Janet. Histoire de la Science politique dans ses relations avec la morale, т. II.)
70
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
гражданином новой, обещанной универсальным реформатором республики, в которой, говорит он, всякое полезное занятие будет пользоваться признанием и почетом 29.
Рассуждения, подобные только что приведенным и прототипом которых неизменно служит Руссо и Мабли, не раз попадаются у современников и участников революции. В числе других Арман де-ла-Мез в речи, произнесенной им в апреле 1793 года, высказывает, как незыблемую истину, то положение, что «согласно естественному закону, все призваны к равенству земельного владения, все имеют равное право на почву и ее продукты. Не считая возможным поднять вопроса об уравнении состояний, думая, что общество допустило право собственности в интересах всех, оратор признает, что те же интересы побуждают к установлению известных пределов в пользовании этим правом. Поступать иначе, значило бы оставлять слабого на произвол сильного»30.
Объявляя вслед затем, что «произведенную в умах революцию надо завершить однохарактерной революцией в вещах», Арман дела-Мез поясняет свою мысль, говоря, что основу республиканской конституции Франции должно составить ограничение права собственности31. Таким образом, несмотря на свои коммунистические посылки, он в общем выводе не требует уравнения состояния, а только ограничения свободы частного лица в распоряжении имуществом. В этом отношении он следует примеру Руссо и Мабли, одновременно отрицающих и утверждающих принцип собственности, признающих ее одинаково несправедливой и неизбежной и не находящих другого выхода из той дилеммы, в какую ставит их, с одной стороны, противоестественность, а с другой — необходимость собственности, кроме урегулирования ее законодателем. В этом отношении Арман де-ла-Мез не расходится ни с Робеспьером, включающим собственность в составленную им декларацию прав человека и в то же время
29 См. Correspondance inedite de Babeuf avec Duboix de Fosseux (Advielle. Histoire de Gracchus Babeuf.T. II, стр. 190-195).
30 Mais quel est done ce droit de propriete? Entend-on par la la faculte illimitce a disposer a son gre? Si on 1’entend ainsi, je le dis hautement, c’est admettre le droit du plus fort.
31 La Situation morale du Peuple n’est aujourd’hui qu’un beau reve qu’il faut realiser; et vous ne le pouvez qu’en faisant dans les choses la meme revolution que vous avez faite dans 1’esprit... Voulez-vous de bonne foi le bonheur du peuple... Declarez aujourd’hui que la base de la constitution republicaine des Fran^ais sera la limite du droit de propriete (cm. Amede le Fort. Le socialisme pendant la revolution, стр. 72 и 80).
Общественные доктрины прошлого века
71
ограничивающим пользование его правами и интересами ближних32, ни с аббатом Фошэ, который, вслед за Руссо, объявляет, что каждый человек имеет право на землю, право владеть в качестве собственности всем нужным для его существования, право, создаваемое трудом и не знающее других границ, кроме тех, какие кладут ему «les droits de ses egaux»33 — права равных ему, иначе говоря, сограждан. Подобно своим предшественникам, аббат Фошэ отказывается от мысли достигнуть уравнения имуществ путем насильственного переворота. «Передел земель всегда сопровождался, — говорит он, — явным нарушением велений природы и прав человечества. Его практическая программа сводится в конце концов только к следующему: “Чрезмерные состояния, противоречащие “общественному удобству” (convenance sociale), должны подвергнуться постепенному сокращению. Средством к тому является законодательство; оно постоянно должно иметь в виду, что собственность частного лица находит ограничение в праве, какое общество имеет на любого из своих членов. Оно также не должно терять из виду, что общежитие настолько выгодно для людей, насколько каждый владеет в нем чем-либо и никто лишним»34.
Едва ли не самым последовательным провозвестником не столько коммунистических, сколько социалистических учений нашего
32 Declaration des droits de 1’homme et des citoyens par Robespierre. Lettre a ses commettants 1792. стр. 7:
Art. VII. La propriete est le droit qu’a chaque citoyen de jouir et de disposer de la portion de biens qui lui est garantie par la loi.
Art. VIII. Le droit de propriete est borue, comme tons les autres, par 1’obligation de respecter le droit d’autrui.
Art. IX. Il ne pent prejudicier ni a la suretc, ni a la liberte, ni a 1’existence, ni a la propriete de nos semblables.
Art. X. Toute possession, tout trafic qui viole ce principe est essentiellement illicite et immoral.
33 «Sublime Rousseau, ame sensible est vraie, tu as entendu 1’un des premiers 1’ordre eternel de la justice. Oui, tout homme a droit a la terre et doit у avoir en propriete le domaine de son existence; il en prend possession par le travail et sa portion doit etre circonscrite par les droits de ses egaux». Sixieme discours de l'Abbe Fauchet Bouche de fer N 22, nov. 1790.
34 Cet ordre necessaire peut s’etablir doucement: des lois bonnes et vcritablement humaines vont у preparer les esprits et les coeurs... Tout homme a naturellement droit a tout ce qui lui est necessaire... L’Etat a 1 egard de ces membres emettre de tout leur droits par le contrat social... Le droit que chaque particulier a sur son propre fond est toujours subordonne au droit que la communaute a sur tous... L’etat social n’est avantageux aux hommes qu’autant qu’ils ont tous quelque chose et qu’aucun d’eux n’a rien de trop. Ibid. VI discours de l’Abbe Fauchet.
72 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
времени, следует признать автора одной малораспространенной брошюры, появившейся за два года до начала революции. Я разумею Карда Роберта Госсэлена и его трактат, озаглавленный «Рассуждения гражданина по вопросу, в чем состоит счастье народа и какими средствами оно может быть достигнуто»35.
По мнению автора, свобода останется пустым звуком, до тех пор пока невозможность удовлетворять своим потребностям будет удерживать людей в рабстве. Чтобы положить конец такому порядку, не нужно ни общения имуществ, ни отказа от гражданского общежития, ни прекращения земледельческой культуры. Говоря это, автор, очевидно, имеет в виду тех, кто, подобно Руссо, видит в вос-ставлении естественного состояния и связанного с ним коммунизма необходимое последствие перехода от первобытных промыслов к обработке земель. «Что же тут нужно, — спрашивает он, — для достижения общественного благополучия? Ни больше ни меньше как то, чтобы собственность распределена была таким образом, чтобы каждый в труде находил средство к существованию». Все бедствия человеческие произошли оттого, что люди не поняли или не хотели понять следующей истины: право собственности на землю принадлежит в совокупности всему человеческому роду, частное лицо имеет только пользование ею в размере своих потребностей. За обществом должно быть признано поэтому право вносить изменения в распределение собственности.
Госселэн указывает практические средства к производству таких изменений — в праве короля сосредоточить в своих руках все пустопорожние земли государства, с тем чтобы наделять ими нуждающихся. К той же цели могут служить домены и церковные имущества, которые следует раздать бедным под условием платежа ценза как духовенству, так и в казну. «Государство должно также ассигновать известную сумму для покупки ежегодно у частных лиц излишка их земель; этот излишек подлежит равному разделу между обделенными.
Принцип неотчуждаемости каждым данного ему государством надела призван воспрепятствовать дальнейшему скоплению собствен
35 Полный титул сочинения Госселана следующий: Reflexions d’un citoyen, adressees aux notables sur la question proposee par un grand roi (Fred. II): En quoi consiste le bonheur des peuples et quels sont les moyens de le procurer? ou sur cette autre: D’oii vient la misere et quels sont les moyens d’y remedier. Paris. 1787. Bibl. Nat. L-b 39, 6302.
Общественные доктрины прошлого века
73
ности в руках немногих. Прогрессивный же налог поведет к уменьшению чрезмерных состояний и к установлению золотой середины между бедностью и богатством: государство должно запретить как дробление наделов, так и их округление. Никто не может владеть одновременно двумя наделами. Оно же должно озаботиться судьбой многочисленного потомства, выделяя каждому наследнику, начиная со старшего, определенный участок земли и допуская переход надела к младшему сыну. При бездетной смерти надел поступает к тому из родственников, у которого дотоле не было своего участка»36.
Таково в общих чертах учение единственного представителя идеи государственного социализма, какого выставила французская публицистика в годы, непосредственно предшествующие революции. Трактат Госселэна, по-видимому, прошел без внимания, так как ни один из современников не говорит нам о нем ни словом, да и в позднейшие годы распоряжение революционным правительством государственными и церковными имуществами и конфискованной у дворян собственностью нимало не отвечает тем советам, какие на этот счет были высказаны автором «Рассуждений об общественном благоденствии». В наказах 1789 года попадаются, правда изредка, ходатайства о наделении церковной и домениаль-ной собственностью неимущих, отнюдь, однако, не безвозмездно, а под условием покупки. Просители довольствуются требованием, чтобы предназначенные к отчуждению земли раздроблены были на мелкие участки, что сделало бы возможным приобретение их людьми небогатыми. Не раз высказывается также желание установить максимум владения, запретить соединение в одних руках многих ферм и большого числа арпанов. Но все эти практические запросы находят свой прототип в пожеланиях, высказанных задолго до Госселэна как некоторыми экономистами, маркизом Мирабо напр., и Клико-Блервашем, так и женевским философом и его продолжателем Мабли. Они вытекали непосредственно из тех условий, какие созданы были сельскому населению процессом округления поместий, развитием крупного фермерства и сокращением числа крестьянских хозяйств. Ставить их в связь с той или другой теорией значило бы добровольно насиловать факты и придавать противникам собственности то влияние на ход развития общественного мнения, какого они на самом деле не имели.
36 См. статью Andre Lichtenberger «Un precurseur oublie du socialisme» (Revol. Fr. 14Juni. <17>92).
74
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Что поражает всякого, кто знакомится с содержанием местных и общих наказов, — это единогласное признание ими чего-то совершенно противного началам социализма и государственного вмешательства, — я разумею свободы собственности, свободы*дать ей то назначение, какое признано будет наиболее отвечающим доходности, другими словами, личному интересу владельца. И в этом нет ничего удивительного, так как подобное требование прямо отвечало желанию покончить с теми стеснениями, какие наложены были на собственность в интересах сеньоров и казны и парализовали частную предприимчивость крестьянина, запрещая ему изменять порядок севооборота, выбирать наиболее удобное время для уборки, заменять хлебопашество травосеянием или виноделием и даже приступать к продаже продуктов своих земель ранее отчуждения годовой выручки помещиком.
Немудрено, если проповедуемая физиократами свобода собственности нашла дружный отклик в сельских наказах, тем более что сами физиократы как проникнутые учением Локка далеки были от мысли возводить собственность в какой-то категорический императив, требующий всегда и во всем безусловного признания, не допускающий компромиссов и ограничений в интересах общего блага. Мы увидим впоследствии, что далеко не такова была теория учеников и последователей Кэне. Они не останавливались перед мыслью нарушить принцип собственности, когда дело шло об упразднении сеньориального права или церковных латифундий. Помещичьи монополии, хотя опиравшиеся на несомненных и общепризнанных титулах, не находили пощады в их глазах. Интересы земледелия побуждали их к ниспровержению таких исторически сложившихся видов собственности, как право помещиков на ярмарочные и провозные пошлины. Преданность индивидуалистическим принципам не помешала им занести руку и на тот вид собственности, какую представляли собой исключительные права цеховых сообществ на производство известных промыслов и на те приобретенные дорогой ценой должности, в создании которых изощрялась фискальная политика французских королей. Собственность, как понимали ее физиократы, очевидно не была той строгой формой квиритского dominium, какое известно древним римским юристам, и принцип «salus populi suprema lex» далеко не был так чужд провозвестникам новой экономической доктрины, как дает повод думать это выставленное ими положение: «laissez faire». Строгая последовательность внесла бы большую строй
Общественные доктрины прошлого века
75
ность в их систему, но парализовало бы ее практическое влияние. Позднейшая критика не нашла бы у них столько противоречий, но историку в меньшей мере пришлось бы настаивать на влиянии, оказанном ими на ход законодательства и на пережитую Францией социальную революцию.
§2
Принцип собственности с многочисленными ограничениями, вызываемыми общественной необходимостью, — таково одно из начал, на которых опиралась господствующая в конце XVIII века общественная доктрина. Признаваемая одними за неизбежное зло, другими за столь же несомненное добро, собственность в одно слово выставляема была основой гражданского общежития, фундаментом, на котором зиждется отличная от натурального состояния государственная гражданственность. Но рядом с собственностью экономисты и публицисты прошлого века выдвигали и другое столь же, если не более, незыблемое начало общежития — свободу. Для Кэне и его последователей выход из естественного состояния не сопровождается добровольным или вынужденным отказом от той и другой. «Естественное право, — учит он, — применимо ко всем состояниям, в каких только могут оказаться люди». Развивая ту же мысль, один из его последователей, Летрон, прямо говорит, что «наравне с собственностью и свобода не только первичный, но и неотъемлемый и потому основной закон всякого человеческого сообщества, закон, отвечающий нашей физической природе, нашим потребностям, требованиям производства и размножения (lois de reproduction). Гражданский порядок не имеет власти над обоими. От их соблюдения или нарушения зависит отнесение общественных актов в категорию действий нравственных или безнравственных. Счастье или несчастье людей, живущих в порядке общежития, не имеет, в свою очередь, другого источника. Свобода и собственность определяют собой характер человеческих отношений одинаково до и после образования гражданского общежития (etablissement des societes civiles); установление их нельзя приписать ни договору или частному признанию, которое всегда можно было бы взять обратно, ни человеческой власти. Отвечающие требованиям справедливости, они имеют источником своим волю верховного законодателя, приказ, данный им
76 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
совершеннейшему его созданию — человеку»37. Таким образом, для Летрона свобода, подобно собственности, стоит под защитой одновременно естественного и божеского закона, отвечает требованиям человеческой природы, разума и небесного промысла. Ее нарушение равнозначительно ниспровержению правды на земле. И такое воззрение совершенно в духе основателя школы, как показывает следующий отрывок из его Droit naturel. Там, где законы и власть не гарантируют собственности и свободы, нет ни полезного людям правительства, ни выгодного для них сообщества (il n’y a ni gouvernement, ni societe profitables), а только угнетение и анархия (il n’y a que domination et anarchie sous apparences d’un gouvernement)38. В таких условиях естественное состояние (I’etat de pure nature) выгоднее гражданского общежития, так как основу последнего в данном случае составило бы одно насилие (I’etat violent de la societe). Читая это, трудно согласиться с теми, которые видят в физиократах защитников абсолютизма. Все, что можно сказать на этот счет, — это то, что они действительно стояли за единство суверенитета и являлись противниками теории разделения и равновесия властей39. Но верховная власть в их глазах не была свободна от подчинения естественному закону и самое ее назначение сводилось к признанию в форме положительных законов тех велений разума и справедливости, какие заключают в себе законы естественные. Кэне категорически заявляет поэтому, что хотя соединенные в гражданское сообщество люди должны подчиняться, помимо естественных законов и законам положительным, но эти последние заключают в себе не более как «декларацию» или передачу первых40.
Нужно ли говорить, что в этом отношении учение физиократов сходилось вполне и с тем, какого держался Монтескье, и с тем, какому следовал Руссо и его школа. Это не мешало, однако, экономистам
37 Recueil Daire, стр. 868.
38 Ibid., стр. 52.
39 «II faut que I’autorite souveraine soit unique, пишет Дюпон, излагая принципы новой школы. L'idee de plusieurs autorites dans un meme etat ne presente qu’une absurditc complete. Si elles sont egales, il n’y a point d’autorite; il ne peut у avoir que plus ou moins d’anarchie. Si 1’une d’entre elles est superieure, celle — la est I’autorite; les autres ne sont rien» (Origines de la science nouvelle, стр. 29, § 7). Всего полнее эти взгляды развиты Мерсье де-Ла-Ривьера в его Ordre naturel et essentiel des societes politiques.
40 Le droit naturel (Recueil Daire, стр. 82).
Общественные доктрины прошлого века
77
и публицистам впадать в изумительное противоречие с самими собой, физиократам проповедовать необходимость легальной деспотии Монтескье, Тюрго установлять право на труд, а Руссо и Мабли допускать вмешательство государства в сферу землевладения и установление им легального максимума собственности.
Признавая естественные законы обязательными для правительства, ограничивая задачу последнего исключительно проведением их на практике, физиократы, по-видимому, не задавались мыслью о том, что их pium desiderium не может найти осуществления при отсутствии всякого контроля народа по отношению к правительству. С большим или меньшим основанием они полагали, что рекомендуемая ими реформа может быть осуществлена на деле только сильным правительством, а для этого необходимо было, по их мнению, сохранить за королем полноту самодержавия. «Верховная власть должна быть единой, — учил Кэне, — система противовесов ложна; ее последствием может быть только внутренний разлад между сильными мира и угнетение слабых»41.
«Вместо того чтобы давать жизнь политическим обществам, как думает Монтескье, — пишет другой авторитетный представитель школы аббат Бодо42, — глухая и бесконечная борьба, происходящая в среде государств со смешанным образом правления, есть та болезнь, от которой все они погибают». Те же воззрения проводил и автор того трактата о естественном и необходимом порядке политических сообществ, которое все физиократы признавали настолько совершенным выражением своих политических взглядов, что, направляя против него свою критику, Мабли считал возможным высказаться против всей политической доктрины физиократов 43. «Законодательная власть, — писал Мерсье де-Ла-Ривьера в 1767 году, — нераздельна с властью исполнительной, которая по своей природе может быть осуществляема только одним человеком... Раз признано, что в государстве существует единство власти, единый очаг всякого авторитета, воля одного должна предписывать законы. Те, кого он призывает к своему совету, имеют только совещательный голос. Если бы они располагали правом участия в решениях, авторитет необходимо был бы присвоен большинству, а тем самым
41 См. сочинения Кэне в сборнике творений физиократов, изданном Daire, стр. 81.
42 Ibid., стр. 787.
43 См. Doutes sur 1’ordre nature] des socidtds politiques. Том XL Mably, стр. 1-256.
78 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
самодержавие перестало бы сосредоточиваться в руках одного44. Природа всякого авторитета требует, чтобы он не был делим; разделить его, значит, лишить возможности действия, а это то же, что упразднить его вовсе, ибо всякая власть является властью лишь настолько, насколько поставлена в возможность выражать свою волю в отдельных актах» 45.
Как мало отвечали подобные воззрения господствующему течению, можно судить по тому, что ни один из наказов, как местных, так и общих, не счел возможным воспроизвести взглядов физиократии на необходимость самодержавия и что в среде самого учредительного собрания авторитетный представитель школы — Дюпон де-Немур, — шел заодно с теми, кто требовал раздела верховной власти между королем и народным представительством. Правда, и в эту эпоху своей жизни друг и сотрудник Тюрго продолжал высказывать общую всем физиократам мысль о том, что власть призвана только приводить в исполнение требования естественного права, выраженные в форме особой декларации, подобной той, какую обнародовали американцы46. Правда, нападки на английскую конституцию, ввиду недостаточного признания ею естественных прав — свободы личности и свободы торговых сделок, продолжали сыпаться из-под его пера с прежней силой и энергией, но они встречали уже решительный протест в лагере уцелевших последователей школы, вроде аббата Morellet, «находившего несправедливым отвергать ту или другую конституцию только потому, что в ней встречаются некоторые недостатки, которые могут быть исправлены временем» 47. Сам Дюпон, ограничивая задачу законодательства приведением в исполнение тех обещаний, какие должна заключать
44 См. главу XII, стр. 136 и следующие сочинения Мерси де-ла-Ривьера: «L'ordre naturel et essentiel des socictcs-politiques», изданы в 1776 г.
45 Ibid., глава XVII, стр. 216.
46 La legislation toute entiere d’un pays doit etre renfermee dans une bonne declaration, des droits ainsi que 1’ont fait les etats de I’Amerique; la nation ayant une fois reconnu ce qui est juste, ne peut plus donner a personne I’autorite de faire des lois, mais seulement des reglements pour assurer la conservation des droits. Dans ce sens restreint, on peut admettre 1’organisation d’un pouvoir legislatif, a la condition, qu’il ne soit pas permanent. (Examen compare de la Constitution d’Angleterre avec celle d’Amcrique, a 1789. Cm. Schelle. Du Pont de Nemours et I’ecole physiocratique, стр. 275).
47 Cm. Lettre a M. le marechai de Beauvon sur le gouvernement d’Angleterre. Она появилась в 1789 г. в редактированном Mallet des Pan Mercure de France. (Cm. Lavergne. Les cconomistes francais du XVIII siecle, стр. 363; Schelle. Du Pont de Nemours, стр. 277.)
Общественные доктрины прошлого века
79
в себе «декларация прав», признавал необходимость передать его всецело в руки собрания, возобновляемого ежегодно по частям и распадавшегося на две камеры, из которых ни одна не могла постановлять ничего без содействия другой. Он стоял за отделение судебной власти от исполнительной и требовал для последней полной независимости во всем, за исключением права объявлять войну без согласия нации48. Очевидно, все эти предложения были далеки от того единства и полноты королевского самодержавия, из-за которого ратовали Кэне и его ближайшие последователи. Обстоятельства изменились и физиократам приходилось ждать осуществления своих надежд не сверху, а снизу. Неудивительно поэтому, если они поспешили оставить своего прежнего союзника и перешли на сторону народного самодержавия в духе Монтескье и Руссо. Эта перемена фронта как нельзя лучше показала, что идея легального абсолютизма и пристрастие к конституции не были тесно связаны с сущностью физиократического учения, а решительное нежелание общественного мнения последовать за новой экономической школой в защите неограниченности и бесконтрольности королевской власти даже в сфере экономической обеспечила возможность сохранить единство общественной доктрины физиократов с энциклопедистами и школой Руссо.
Более счастливым противоречием, чем то, какое мы нашли между общественными и политическими идеалами Кэне и его адептов, представляется разлад между проповедью гражданской и политической свободы, какую мы находим в «Духе законов», и провозглашаемым им же впервые правом на труд. «Современные социалисты, — справедливо замечает Луи де Ломени, — ошибаются, приписывая конвенту изобретение права на труд. Они должны были бы признать эту честь за Монтескье» 49. И действительно, в 23-й книге «Духа законов», глава 29-я, значится: «Раздача милостыни не исчерпывает обязанностей государства по отношению к неимущим. Оно должно доставить гражданам обеспеченное существование, пищу, приличную одежду и такую житейскую обстановку, которая не противоречила бы требованиям здоровья... Человек впадает в нищету не потому, что у него нет ничего, а потому, что у него нет работы... Трудно допустить, чтобы все ветви народной промышленности процветали в равной мере, чтобы ни одна из них
48 Schelle, стр. 276.
49 Louis de Lomenie. Les Mirabeau. T. II, стр. 153.
80
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
не терпела временного застоя и не ставила работающих в ней в нужду (dans une necessity momentanee). На государство падает обязанность спешить им на помощь частью для предупреждения народного бедствия, частью для устранения повода к восстанию. Госпитали и вообще все, способное предотвратить нищенство (la misere), является в этом случае необходимостью». Монтескье высказывает предпочтение не постоянным мерам призрения вроде тех, какие представляют собой госпитали, а временным (secours passagers), отвечающим характеру самого зла, какое они призваны парализиро-вать50. Можно думать на основании этого, что временное устройство национальных мастерских для не находящих труда рабочих вполне отвечало бы желаниям автора «Духа законов».
Если мы зададимся вопросом о том, откуда заимствовано учение Монтескье о праве на труд, то нам легко будет прийти к заключению, что прототипом ему послужила английская система общественного призрения с ее преследованием нищенства и устройством рабочих домов для всех, кто готов трудиться, но не находит занятия51. Успех, какой право на труд и вытекающая из него обязанность государства доставлять работу нуждающимся нашли в среде современников и участников революции, объясняется уже тем обстоятельством, что средневековые кормильцы бедного люда — монастыри — давно утратили это назначение, а заменившая их частная благотворительность неспособна была удовлетворить все увеличивающемуся запросу на призрение ввиду перехода многих оброчных владельцев в сельских батраков (manoeuvres, laboureurs) и быстрому росту питаемого ими городского пролетариата. И в Англии вопрос о государственной помощи нищим впервые возник с упадком церковной помощи и упразднением осуществлявших ее некогда монастырских конгрегаций. Высказываясь в пользу секуляризации церковных имуществ, физиократы в лице Тюрго не могли не оказать своей поддержки предложению Монтескье установить во Франции подобную английской систему государственной помощи. «Бедный, — пишет он в 1756 году, — имеет несомненное право на изобилие богатых»52.
Но это право и соответствующая ему обязанность не должны выражаться в одном факте частной благотворительности. Тюрго
50 Le mal est momentane; il faut donner des secours de meme nature.
51 См. мою статью о Секуляризации монастырских имуществ в Англии и ее экономических последствиях в журнале «Русская мысль».
52 См. в Энциклопедии Дидерота, article Fondation.
Общественные доктрины прошлого века
81
объявляет себя противником системы, «последствием которой надо считать, что положение лентяя предпочтительнее положению человека, зарабатывающего жизнь трудом». Всякий здоровый человек должен обеспечить себе существование в поте лица. Общественная помощь, оказываемая устроенными с этой целью сообществами, предпочтительнее частной, но только под условием, если она будет не даровой; надо доставлять неимущим не милостыню, а возможность трудиться. Тюрго рекомендует последовать в этом отношении примеру жителей Байэ (Вауеих), которые добровольно обложили себя сбором с целью искоренить нищенство в среде города. Для всех способных к труду они устроили систему общественных работ, чему бы, прибавляет Тюрго, не мешало последовать и другим муниципиям королевства53.
Тюрго не остановился на мысли о недостаточности добровольной общественной помощи и собственным примером доказал необходимость прибегать, в случае временной нужды, к системе помощи принудительной. В бытность свою интендантом Лимузена он добился издания бордоским парламентом приказа (arret), которым всем без различия жителям, как привилегированным, так и непривилегированным, вменялось в обязанность прийти на помощь потерпевшим от неурожая 1769 года. Первого марта следующего года сам Тюрго обнародует распоряжение, в силу которого на собственников и постоянных обывателей Лиможского генералитета возлагается повинность содержания неимущих до ближайшей уборки. Устроенные на эти средства публичные мастерские ввели у себя систему выдачи рабочим кожаных жетонов, обмениваемых ими на хлеб и похлебку. Кто трудился больше других и мог предъявить больше жетонов, чем требовалось для покрытия его запроса на продовольствие, обменивал излишек на деньги. Мужчины и женщины одинаково находили занятие в этих своего рода рабочих домах, причем администрация затрачивала деньги и на приобретение орудий производства, как, напр., веретен для пряжи льна, хлопка и шерсти, и на оплату тех, кто принимал на себя обучение крестьянских женщин тканью. В общественные мастерские поступали только те, кого не соглашались взять к себе на работу частные лица под условием обеспечить им пропитание и небольшой денежный платеж. Матерям и детям Дозволялось принимать от администрации заказы и выполнять их дома, не покидая семьи. Тюрго не скрывает желания обратить
53 См.: Alfred Neymarck. Turgot et ses doctrines, 1.1, p. 397.
82
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
временные бюро благотворительности в постоянные (des bureaux de charitc permanents) и приурочить к их целям доход, получаемый церковными конгрегациями54.
В 1775 году ему удалось склонить правительство к осуществлению мысли об устройстве повсеместных и постоянных «приказов общественного призрения». Изданный по его настояниям эдикт 2 мая этого года содержит в себе следующее обещание: Ежегодно Его Величество ассигнует отдельным провинциям особый фонд для общественного призрения неимущих одинаково в городах и селах в форме доставления им труда (en leur offrant du travail). С этой целью Его Величество остановилось на мысли об устройстве общественных мастерских (ateliers de charitc)55.
Таким образом, дано было впервые официальное признание тому, что начиная с революции привыкли называть «правом на труд». В указе, отменяющем цеховое устройство, Тюрго объявляет право трудиться — «первым, священнейшим и неотчуждаемым видом собственности»56 и возлагает на правительство обязанность особой заботливости о том классе общества, «члены которого лишены всякой иной собственности, кроме личного труда и промысла, и по тому самому имеют преимущественно перед другими необходимость и право пользоваться ими во всем их размере»57.
Прямым отголоском этих воззрений, прямым воспроизведением мыслей Тюрго об устройстве национальных мастерских и недостаточности существующих богаделен являются те статьи наказов и те бесчисленные сочинения и брошюры, которые начиная с 1789 года стремятся поставить на новую ногу систему помощи неимущим.
«В каждой провинции должны быть установлены ateliers de charitc, — читаем мы в наказе дворянства Артуа. — Они обеспечат
54 См. Instruction sur les bureaux de charite (1770). CEuvres, т. II, стр. 1-20.
55 Turgot et ses doctrines par Alfred Neymarck. T. I, стр. 418.
56 Cependant Dieu, en donnant a rhomme des besoins, en lui rendant necessaire la ressource du travail, a fait du droit de travailler la propriete de tout homme et cette propriete est la premiere la plus sacre et la plus imprescriptible de toutes. (Edit, supprimant les jurandes et communautes). Единомышленник и сотрудник Тюрго Дюпон де-Немур высказывает те же мысли в редактированном им экономическом журнале Ephemerides du citoyen; а 1777. Т. XI (Schelle Du Poun de Nemours et 1’ecole physiocratique, Paris, 1888, стр. 118).
57 Le souverain doit surtout cette profection a cette classe d’hommes qui n'ayant de proriete que celle de leur travail et de leur Industrie, ont d’autant plus le besoin et le droit d’employer dans toute leur etendue les seules ressources qu’ils aient pour subsister.
Общественные доктрины прошлого века
83
возможность одновременного получения двух выгод — устранения праздности и затраты на пользу общества милостыней, заслуженных трудом»58. Город Бордо, требуя возложения на приходы обязанности содержать нищих, стоит за устройство с этой целью тех же ateliers de charite для всех, кто в состоянии работать. Издержки по их устройству и содержанию покрываются налогом на бедных (taxe des pauvres), распоряжение которым вверено попечению особого приказа общественного призрения (bureau de charite). Ввиду возможной недостаточности составленного таким образом фонда четвертая часть церковных доходов отчисляется на благотворительность. Той же цели должны служить штрафы и конфискации, которым подвергаются лица, виновные в вымогательствах и обмане59. Трудно не видеть в приведенном отрывке почти буквального повторения того, что высказано было двадцатью пятью годами ранее министром-реформатором.
Задачу приказов благотворительности духовенство Булоне видит прежде всего в доставлении частной работы неимущим. Только те, чей заработок не был бы обеспечен этим путем, вправе рассчитывать на общественную помощь60.
Духовенство Шатонеф (Chateauneuf en Thimerais) также считает устройство мастерских для лиц, не находящих работы, лучшим средством борьбы с нищетой и бродяжничеством. Заведующие ими приказы общественного призрения раздают даром рабочим пеньку, лен, хлопок, шерсть для выделки из них тканей на дому, что доставляет занятие женщинам и детям61. Дворянство той же провинции, заодно со средним сословием рекомендуя секуляризацию монастырских имуществ, желало бы, чтобы с процентов, получаемых ежегодно с образовавшегося таким образом капитала, государство содержало не только церковный причт, но и нуждающихся в труде рабочих. С этой целью ежегодно отчисляется в пользу приказов общественного призрения известная сумма на помощь работой и продуктами.
Духовенство Шателеро, отвергая в принципе мысль о секуляризации, считает в то же время возможным производство с той же целью ежегодного вычета из дохода церковных земель62. Среднее
58 Archives Pari., т. II, стр. 83.
59 Ibid, стр. 404.
60 Ibid, стр. 421.
61 Ibid, стр. 639 и 653.
62 Ibid., стр. 688.
84 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
сословие Кондом желало бы достигнуть того же, ассигновавши четвертую часть церковной десятины на устройство приказов общественного призрения и мастерских для незанятых рабочих63. Город Виенн в Дофине высказывает общее требование, говоря, что законодательство о бедных должно положить в основу следующие принципы: готовой трудиться нищете надо доставить работу, старости и болезни — помощь в нужде, праздности — призрение и строгий полицейский надзор64.
Но к чему умножать цитаты? Погоня за полнотой заставила бы привести отрывки из большинства общих наказов среднего сословия65, дворянских и духовных; но это не позволило бы еще утверждать, что устройство национальных мастерских и система помощи нуждающимся в форме доставки им труда предлагается избирателями под непосредственным влиянием Тюрго и физиократической школы. Что служит порукой, что это требование не есть самопроизвольное выражение народных нужд и желаний? Приходские кайе, ответим мы, или по крайней мере большинство их, кайе, составленные на местах нередко полуграмотными писцами, под прямым внушением собранного на сходку крестьянства; кайе, которые поэтому несравненно более чем общие вводят нас в реальную обстановку сельской жизни. Правда, и в их редакции не раз участвовали лица высшего общественного состояния, адвокаты, священники и даже простые литераторы, вроде женевца Дюмона и англичанина Ромильи66. Нередки были также случаи составления сельских наказов по присланным из соседнего города или столицы образцам. Флери присоединил к сборнику местных кайе Верманду две различные редакции подобных формуляров, в которых, между прочим, встречается и упоминание о налоге на бедных, возложенном в каждом приходе на собственников, и о провинциальных кассах
63 Ibid., т. III, стр. 39.
64 Ibid., стр. 86.
65 Дюпон де-Немур в составленном им в 1789 году «Tableau comparatif des demandes contenues dans les cahiers des trois orders», говоря об atteliers de charte, говорит, что их устройства потребовали среднее сословие Калэ, Реннэ, дворянство Дурдана, Шартра, Монтаржиса, Верманду, Сен-Каптена и Кверси. Дворянские кайе обыкновенно выговаривают, что содержимым на счет общества нищим будет поручена работа по постройке и содержанию больших дорог (см. стр. 126 и 127).
66 Дюмон рассказывает в своих «Воспоминаниях», что по дороге в Париж ему и его спутнику, Ромильи, поручено было составление одного из приходских кайе.
Общественные доктрины прошлого века
85
общественного призрения, и т.п.67 Многие кайе воспроизвели подобные требования 68, но большинство ограничилось или неопределенным ходатайством об упразднении нищенства, или указанием на необходимость принять строгие меры против бродяг, воспретить им хождение партиями, сбор павших колосьев (glanage) и т. п.69 От этого до системы государственной помощи неимущим и признания прав труда еще далеко, так далеко, что можно даже смело утверждать, что без гуманного воздействия общественных доктрин задачи призрения, как их понимало большинство крестьянства, не вышли бы из сферы полицейских предписаний против лиц, добывающих пропитание милостыней, насильственного выселения их на родину и скорее упразднения, нежели развития существующей системы богаделен, которые признаются многими кайе очагами праздности и пьянства70.
Но если в сельских наказах, вышедших непосредственно из рук землевладельцев и фермеров, и без того обремененных налогами и потому враждебных всякому проекту новой подати в пользу нищих, редко когда заходит речь о праве труда, то того же отнюдь нельзя сказать о предшествующей революции памфлетной литературе. Выдавая себя за сторонников не представленного в разбиратель-ных собраниях класса рабочих (journaliers manoeuvres, laboureurs quatrieme ordre, pauvres), французские публицисты 1788 и 1789 годов сплошь и рядом призывают государство к «организации общественной помощи не имеющим работы труженикам». Фор и Жане не прочь видеть в этом проявление идей, близких к современному социализму. Я не могу присоединиться к их мнению, и вот по какой причине. Основу теорий, отрицающих разумность и справедливость существующего общественного уклада, составляет, как известно, уче
67 Fleury. Baillage de Vermandois. Elections aux Etats generaux de 1789, стр. 118,120 и 123.
68 Так, напр., кайе Бурт а Кателэ в Булоне говорит о «Caisse de charite, dont les fonds soient supportcs par tous les particuliers et proprietaires de la paroisse Lariquet», т. II, стр. 190 и 207, 338, т. I, стр. 317,181.
69 Cahier de Bernieulles en Boulonais, ст. 14. Les deputes aux etats generaux demanderont que les ordonnances pour le glanage soient executes qu’il soit inflige des peines rigoureuses contre les personnes en etat de travailler qui s’avisent de glaner et qu’il soit enjoint aux cavaliers de marechausse d’y veiller exactement, ст. 16. Ils demanderont qu’il soit fait defenses aux mandiants d’aller en troupes et a plus de quatre ensemble. (Loriquet, т. II, стр. 187 и 188 — см. также Cahier de Becourt, ст. 6 (ibid, стр. 179) Cahier d’Attin en Boulonnais, ст. 8 (стр. 159)).
70 Ibid, т. II, стр. 139.
86
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ние о непримиримости интересов владетельных и невладетельных классов. Но об этом в 1789 году еще нет и помину. Будущий жирондист Кондорсэ — этот, можно сказать, единственный последователь физиократической доктрины в рядах конвента, еще пропбведует «теорию экономического согласия», так горячо проводимую всей школой Кэне. В особом трактате, озаглавленном «О единстве интересов», он ставит себе ту самую задачу, какую со временем будут преследовать Бастия и его последователи71.
Ту же мысль мы находим одновременно у Ламберта, автора мемуа-ра, представленного сперва шалонской академии, а затем провинциальным штатам и озаглавленного в его окончательной редакции «Cahier des pauvres». «Интересы богатых и бедных тождественны, — пишет он, — и неразрывны. Доказать их согласие — такова избранная мною задача. Я уверен, что там, где ни во что не ставят бедняка, нет достаточной безопасности»72. Как член избирательного собрания прихода Сант-Этьен дю-Мон в Париже Ламберт приступает к редакции своей «Тетради жалоб неимущих» и вносит в нее следующее требование: надо создать особую систему помощи и попечительства по отношению ко всем беднякам; найти им занятие, предупредить необходимость их эмиграции и бродяжничества и воспрепятствовать их скоплению в столице. Ламберт подвергает критике существующую систему общественного призрения. По его словам, она «грешит совершенным непониманием той истины», что недостаток средств не должен быть причиной заточения73. Он желал бы поэтому, чтобы так называемые depots de mendocitc — род французских рабочих домов, с более суровой дисциплиной, чем их английские образцы, были приурочены впредь исключительно к содержанию лиц, грозящих общественной безопасности, чтобы для бродяг и проституток были устроены исправительные колонии. Всем же способным трудиться нищим государство должно обеспечить возможность заработка в труде.
Другие одновременные писатели идут значительно далее в своих пожеланиях. Кормите неимущих, откройте для них мастерские, наделите их землей для корчевания — таковы те советы, какие дает
71 См. Condorcet (Euvres, v. XVIII, стр. 45. Je vais essayer de prouver que ces pretendues oppositions d’interets n'existent pas. В другом сочинении Vie de Turgot (a 1786, n. 5, (Euvres, стр. 175). Кондорсе указывает на Тюрго как на ближайшего виновника всего движения в пользу реформы общественной системы призрения.
72 См. Chassin Elections et cahiers de Paris, т. II, стр. 579.
73 «Que le denuement du pauvre ne soit plus pour lui un titre de reclusions».
Общественные доктрины прошлого века
87
правительству автор памфлета «Quatre cris d’un patriote a la nation». Еще определеннее высказывается в пользу государственной помощи пролетариям и организации труда составитель другой брошюры («Argument des pauvres aux etats generaux»): «Ваше величество, — пишет он в обращении королю, — создайте заодно с нацией на протяжении церковных земель приказы общественного призрения для всех бедных, живших согласно правилам чести. Почему бы не предоставить им всего дохода от монастырских земель? Способные к работе нашли бы ее в устроенных для этой цели мастерских, неспособные — имели бы пенсию, согласную с их общественным положением, и жилище в среде монахов»74. Настаивать на том, что все эти требования не более как воспроизведение мыслей Тюрго о праве на труд, нет, кажется, необходимости. Границы государственного вмешательства в сферы общественного призрения выражены совершенно в духе Монтескье, Руссо и физиократической школы в следующем положении, заимствуемом нами из «Проекта Кайе среднего сословия Парижа», проекта, которому не суждено было, однако, сделаться официальным выражением взглядов столичной буржуазии. Каждый раз, когда общество доставало работу способному трудиться и помощь неспособному, оно исполняло все свои обязательства по отношению к лицам, живущим в его среде75. Влияние, какое физиократы имели на установление так называемого права на труд, наглядно выступает в самый год начатия революции в факте обнародования единомышленником Тюрго — Бонсерфом, известным автором предложения об упразднении феодальных прав, проекта практической организации общественных работ с целью доставления помощи неимущим76. Бонсерф заодно с Тюрго утверждает, что «каждый человек имеет право на существование, но это право, — замечает он, — предполагает соответственную обязанность, которая лежит не в чем ином, как в труде. Общество обязано поэтому обеспечить средства к жизни тем из своих членов, которые лишены их, но оно может осуществить свой долг по отношению к ним двояким образом: или заставляя их обрабатывать
74 См. Chassin, т. II, стр. 589.
75 Projet de cahier pour le Tiers Etat de Paris. Chassin. Le genie de la revolution, т. I, стр. 288.
76 Брошюра Бонсерфа носит следующее заглавие: «De la nccessitc et des moyens d'occuper avantageusement tous les gros ouvriers». Библиотека Британского музея в Лондоне владеет одним экземпляром этой довольно редкой брошюры, которая помечена в его каталоге под № 479-481. Biblihiet de la revolution fran^aise.
88
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
свои земли, или раздавая им новосделанные участки в пользование и обработку». Восполняя, таким образом, идеи своего учителя, Бонсерф предлагает утилизировать силы не находящих труда рабочих для осушения болот, посадки лесов, проведения и исправления дорог и т. п. Эти разнообразные предприятия осуществляются частью государством, частью общинами. Оставить нуждающихся на произвол судьбы значило бы готовить серьезную опасность для внутреннего мира и спокойствия. «Число не имеющих работы возрастает, по его словам, с каждым днем. Необходимо привлечь их к полезным занятиям, необходимо также воспрепятствовать их соединению в группы, так как в сообществе они становятся опасными (redoutables) и в состоянии внести смуту в умы масс, расположить их к преступлениям». Я не без цели привел эти последние слова. Они как нельзя лучше доказывают, что в лице Бонсерфа мы не имеем дело с социалистом, которому дорога организация рабочего класса для более успешного проведения его требований. Наоборот, он враг всякой идеи ассоциации, всякого esprit de corps. И в этом отношении еще, как мы вскоре увидим, он является вполне человеком своего времени, выражает его помыслы и идеалы.
Угроза, какую содержит в себе сочинение Бонсерфа, по отношению к государству, не сознающему своей обязанности доставить неимущим труд или средства к пропитанию, повторяется год спустя Ле-Квинио, автором сочинения, озаглавленного «Школа землевладельцев» и отпечатанного в Ванне77. Обязанность доставить работу нуждающемуся признается на этот раз не за государством, а за противниками революции — аристократами и следующими их примеру зажиточными буржуа78. Обращаясь к обоим, автор говорит: «Неужели совесть не подсказывает вам вашего долга — доставить заработок тем, кого из мирных земледельцев вы обратили в вашу челядь и потянули за собой в города? Теперь вы хороните ваши сокровища и вызываете забастовку в производстве — какая вопиющая несправедливость, еще более ужасная, чем убиение кого-
77 Полное заглавие: Ecole des laboureurs, ouvrage dims le quel on explique aux citoyens des campagnes ce que c’est que la Revolution Framjaise ou lettre familiere aux laboureurs de Bretagne par Joseph Marie le Quinio citoyen de France et avocat a Vannes, Vannes 20 Juillet, 1790.
78 Apres vos Seigneurs et leurs gens d'affaires. Messieurs les bourgeois des villes perdus par 1’ambition de s’egaler a ceux qui leur etaient superieurs et par leur mauvais exemple se montaient audessus de Vous (ouvriers des campagnes) et se croyaient aussi des etres plus importants que Vous.
Общественные доктрины прошлого века
89
либо в порыве гнева, ведь это не более как разбой и кража (car c’est assassiner le public avec loiser et reflection et le voler de meme)». Таков крайний вывод, какой сторонники права на труд делают из провозглашаемого ими начала. Автор чувствует противоречие, в каком его взгляды стоят с признанием принципа частной собственности. Мне возразят, пишет он, что доход, получаемый кем-либо с собственного имущества, составляет его достояние. И это правда... Но это не значит, чтобы он мог хоронить в сундуках свои ренты, ибо в своей совокупности золотая и серебряная монета как средство обмена принадлежит не ему одному, но и государству, всей нации. «L’argent est un bien commun de l’etat, fait pour circuler dans l’etat. Chacun a bien droit de s’en servir mais personne ne peut en priver l’etat; c’est done voles l’etat». Несмотря на слабость аргументации и внутреннее противоречие, сочинение Ле-Квинио заслуживает быть отмеченным как первое еще смутное выражение мысли о том, что орудия производства и обмена должны состоять в общем обладании. Автор, по-видимому, сам сознает трудность установить подобное положение, не занося рук на право собственности. Чтобы пояснить свою мысль, он прибегает к аналогии капитала и денег с колодцем, из которого все вправе черпать воду, но никто не должен отводить в сторону ее источник. Аналогия эта, разумеется, не устраняет недоразумения, и интересна только тем, что в ней нагляднее обрисовывается мысль автора на общность орудий производства. Но если так, то где же место для собственности, с которой автор, по-видимому, не хочет разорвать вполне. Сочинение Ле-Квинио знаменует собой переход от теории Тюрго о праве на труд к более радикальным теориям нового времени. Ее невыработанность и несогласованность в частностях достаточно объясняет нам причину неуспеха ее автора. В течение всей революции мы ни разу не встречаем практической попытки осуществить мысли Ле-Квинио на деле. Регулируя рыночные цены на продукты, запрещая оптовую их закупку и содержание в складах, наконец, установляя максимум цен на хлеб, Конвент ни в чем не дает выражения той мысли, что капитал и деньги — общее достояние всей нации или что предприниматели должны доставлять работу даже в собственный ущерб. Теория Ле-Квинио не дает ни практических, ни теоретических ростков. Во все время революции коммунистические учения вращаются почти исключительно в сфере аграрных вопросов. Направленная против аристократии землевладения и осуществленная не без содействия аристократии капитала, революция не видит расчета в восстановлении против себя буржуазии
90 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
смелой проповедью национализации движимых имуществ. В ее рядах встречаются люди, которые готовы указать и на опасность, какой общественная благотворительность может грозить народному благосостоянию, поощряя праздность и увеличивая заработную плату. В числе их особенного внимания заслуживает Пеллетье и его брошюра «Возрождение Франции»79. Если бы, говорит автор, богадельни и владели достаточным капиталом, дозволяющим им приходить на помощь неимущим, общество тем не менее понесло бы в целом существенный урон от их размножения.
Простой народ, который не ищет ничего, кроме возможности беззаботного существования и праздности, толпой бы устремился в эти учреждения, земледелие осталось бы без нужных ему рук, земли — без возделывателей, мастерские — без рабочих, плата за труд возросла бы непомерно, а вместе с ней и цена на мануфактураты; иностранцы приобрели бы над нами решительный перевес в торговле, наш вывоз прекратился бы вовсе, золото и серебро эмигрировало бы за границу и государство впало бы в совершенное изнеможение. Но, скажут нам, возможно устроить так, чтобы принятые в богадельни проводили время в труде; для этого надо только обеспечить им сверх содержания незначительный заработок (намек на проекты Тюрго). На это мы ответим, что раз потребности существования будут покрыты, никто не захочет трудиться. По природе своей человек ленив, и чтобы привязать его к повседневному занятию, необходим стимул нужды80. Пеллетье полагает, что в настоящем их виде учреждения общественного призрения служат только интересам черни. Он хотел бы приурочить их также к потребностям обнищавшего дворянства и буржуазии. Соответственно он требует установления в них трех различных видов труда: грубой работы (gros ouvrages) для призреваемых из народа, ремесел (arts mechaniques) для среднего сословия, искусств (arts liberaux) для дворян. Продукты работы продаются год спустя после их выделки; этим Пеллетье думает избежать справедливых жалоб рабочего люда на конкуренцию общественных мастерских. Чтобы породить в лицах, находящих в них приют и занятие, необходимое рвение к труду, он предлагает заинтересовать их имущественно, сделав их участниками в дележе выручки. По ис
79 La regeneration de la France par M. Pelletier a 1789. (T. LXXVI Собрания брошюр, относящихся к французской революции и принадлежащего библиотеке Британского музея в Лондоне.)
80 Ibid., стр. 218.
Общественные доктрины прошлого века
91
течении года со времени поступления в богадельню каждый работник становится полноправным ее членом, своего рода акционером. Для покрытия издержек по устройству рабочих домов и их содержанию, а также для закупки сырья должны служить одинаково общинные и церковные имущества. Одной части их дохода достаточно для этой цели; придется пустить в продажу те из «communaux», которые приносят наименее дохода, и обложить земли церквей и аббатств годовым сбором. В отличие от существующих учреждений общественного призрения затеваемые Пеллетье богадельни-мастерские имеют еще ту особенность, что в них находят прибежище целые семьи нуждающихся. Тем самым устраняются препятствия, какие богадельни ставят естественному росту населения. Таков в немногих словах один из первых проектов устройства чего-то, подобного будущим фаланстерам Фурье. Не трудно схватить связь, какую не осуществившееся предложение Пеллетье имеет с общим учением философов и экономистов XVIII века о праве труда и обязанности государства обеспечить его нуждающимся. Основу всех социальных теорий революции неизменно составляют, с одной стороны, стремление воскресить некоторые преимущества предшествовавшего собственности коммунизма, а с другой — проповедуемое Тюрго и его школой право труда.
Большинство писателей и политических деятелей революции выдвигает, впрочем, только последнее. В этом легко убедиться, читая дебаты, повод к которым в клубе якобинцев подал вопрос о назначении, какое следует дать национальным имуществам, образовавшимся благодаря секуляризации церковных земель. К чему сводятся обязанности государства по отношению к неимущим — спрашивает себя один из ораторов этого клуба Польверель. К тому, чтобы доставить работу тем, кто может и хочет трудиться, принудить к ней всех уклоняющихся от нее, наконец, обеспечить даровую помощь тем, кто не в силах более зарабатывать на жизнь собственным трудом.
Говоря это, Польверель, очевидно, повторяет Тюрго, точно так же как и тогда, когда предлагает установить общественные мастерские (ateliers de travaux publics) для всех возрастов и полов, выдавать служащим в них определенную заработную плату, плату менее значительную, чем та, какую рабочие получают от частных предпринимателей, но достаточную для содержания их с семьей81.
81 Opinion de М. de Polverel sur 1'alienation et 1'cmploi des biens nationaux, 25 Juin, 1790 (Aulard Societe des Jacobins. T. I, стр. 161).
92
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
§3
Мы видели, в какое противоречие впадают физиократы, требуя полной экономической свободы и деспотии, неприкосновенности имущества и права труда, т. е. обязанности собственников содержать трудящихся. К числу тех же противоречий, повторяемых вслед за физиократами и составителями наказов, надо отнести утверждение, что собственность возможна только для лиц физических, отнюдь не для корпораций, и что не нарушая ее принципа, правительство может отнять землю у монастырей. Эта мысль высказана была французской публицистикой прошлого века при следующих обстоятельствах. Когда генеральный контролер Машо в мае 1749 года добился установления подоходного налога в форме vingtieme, духовенство отказалось платить его и поспешило откупиться; и председатель общего собрания (assemblee generale du clerge) выразил его основную точку зрения касательно налогового иммунитета церковных земель, говоря: «Мы никогда не согласимся, чтобы то приношение, которое мы делаем государству и в котором можно видеть только доказательство нашей любви и уважения к правительству, сделалось печатью нашего подчинения его податным требованиям». Чтобы избежать дальнейшей оппозиции, правительство отступило, согласившись на получение взамен постоянного обложения десятимиллионного взноса из церковной казны.
Но эта настойчивость духовенства в сохранении его иммунитетов, по словам Барбье82, восстановила против него общественное мнение. Вольтер выразил всеобщее недовольство, говоря: «достойно готтентотов правительство, допускающее изъятие от налога богатых и дозволяющее им сказать бедному: “Ты один должен платить, так как ты один трудишься; мы же праздны, и потому свободны от налогов”»83. Целый ряд однохарактерных брошюр высказывал ту же точку зрения, и под влиянием этого раздражения отпечатана была в энциклопедии Дидро известная статья Тюрго, под словом «Fondation». В ней впервые провозглашалось право гражданской власти «располагать фондами, издревле приуроченными к известным церковным или благотворительным целям, изменять назначение этих фондов и даже совершенно упразднить
82 Barbier, Journal, том V, стр. 332.
83 Voltaire, La voix du sage et du peuple.
Общественные доктрины прошлого века
93
их. «Общественная польза, — писал Тюрго, — есть высший закон, против которого нельзя привести ни первоначального намерения тех, кто создал эти фонды, ни опасения задеть мнимые права тех или других корпораций. Частные лица, подчас невежественные или ограниченные, не могут связывать своими капризными велениями грядущие поколения. У частных корпораций нет никаких прав по отношению к государству. Эти права принадлежат индивидам, так как они существуют независимо от государственного общества и даже служат для него составными элементами. Государство должно охранять их свободу и собственность. Другое дело корпорации — они не имеют жизни сами по себе и в собственных интересах; они созданы обществом и в интересах общества; они должны поэтому прекратить свое существование, как скоро перестанут быть полезными. Ни одно деяние рук человеческих не создано для бессмертия. Постоянно умножаемые под влиянием тщеславия, корпорации поглотили бы в конце концов все фонды, всякую частную собственность. Необходимо поэтому иметь возможность их уничтожить (il faut bien, qu’on puisse a la fin les detruire)». И Тюрго иллюстрирует свою мысль, говоря: «если бы все и каждый из живших имел свою могилу, скоро не нашлось бы земли для обработки»84.
Когда в XVII веке возникла мысль о деятельной помощи американцам и возможности ближайшей войны с Англией, на сцену выступил и вопрос о том, нельзя ли утилизировать церковных имуществ для этой цели. В тайных мемуарах Башомона от 26 марта 1775 года значится: «Имеется в виду проект продажи церковных имуществ и обращения полученных от нее сумм на нужды государства. Это не извратило бы их назначения. Ведь они наследственное достояние бедных и ничто не мешает государству обеспечить членам духовенства достаточный, хотя и ограниченный доход»85. Под влиянием таких мыслей возникли первые планы секуляризации церковных имуществ. Автор брошюры, озаглавленной «Виды и желания гражданина или средство прийти на помощь народу», говоря, что «роскошь монахов составляет скандал для общества, требовал, чтобы их имущества обращены были к первоначальному назначению — помощи бедным, устройству богаделен, — это было бы согласно с волей дарителей. С каким негодованием
84 Статья эта перепечатана в сборнике Дэра (Daire), том I, стр. 308.
85 Bachaumont, XXX, 189.
94
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
узнали бы они о том употреблении, какое монахи дают своим сокровищам». Автор другой брошюры «Новый проект реформы религиозных орденов» выставляет мотивом к секуляризации, что данные королями разрешения на легаты и дарения в пользу церкви наделяли духовенство только правом пользования. Имея в виду благо подданных и необходимость свободного обращения земель на рынке, король должен отменить неотчуждаемость церковных имуществ и предписать продажу тех из них, которые принадлежат монастырям86.
В 1780 году общественное мнение настолько уже было проникнуто мыслью о необходимости секуляризации для покрытия государственного долга, что Метра в своих мемуарах говорит о ней, как об одном из двух средств, дозволяющих Неккеру выйти из затруднения. «Следует, — пишет он, — приступить к отчуждению доменов и к секуляризации церковных имуществ»87. Едва ли нужно подвергать серьезной критике те положения, которыми старались оправдать секуляризацию, едва ли нужно доказывать, что церковная собственность по своему источнику ничем не отличается от других; что труд в форме корчевания никем незанятых земель, добровольные уступки своих наделов лицами, ищущими покровительства и защиты у могущественного аббата, дарения, завещания, королевские пожалования лежат в основе тех латифундий, какие сосредоточились в руках галликанской церкви в конце XVIII века, что все сделанные в ее пользу распоряжения говорили не о временных и преходящих преимуществах, но о праве наследственного владения. Становясь на точку зрения исторического права, так же трудно было бы отрицать неприкосновенность церковной собственности, как и неприкосновенность собственности феодальной. Эта собственность не была условной, не зависела от исполнения тех или других обязательств по отношению к неимущим. Можно было сожалеть, разумеется, о несоблюдении в конце XVIII века тех старинных канонов, которыми треть ежегодного дохода церкви приурочивалась к задачам общественного призрения. Но нельзя было видеть в этом несоблюдении юридическое основание к отнятию собственности у духовенства. Несомненно, разумеется, что те ближайшие мотивы, которые в Средние века вызывали щедрую раздачу имуществ
86 Содержание этих брошюр, принадлежащих 1776 и 1779 годам, передано Ромеллем (Les causes financieres de la revolution), стр. 460 и 463.
87 Correspondance secrete, Metra, X, 20.
Общественные доктрины прошлого века
95
в пользу духовенства, не существовали более в действительности, что церковь перестала осуществлять многие из тех задач общежития, публичной защиты и покровительства, какие некогда она разделяла с государством. Но те же мотивы можно было выдвинуть и против феодальной собственности, историческое оправдание которой также лежало в осуществлении некогда ленными владельцами многих общественных функций, совершенно утраченных ими за последние столетия. Таким образом, против церковной собственности, как и против феодальной, нельзя было выставить строгого юридического основания, но та и другая требовали если не отмены, то реформы, так как перестали отвечать тому верховному из всех прав, каким еще римские юристы провозгласили salus populi. Но не это одно послужило источником секуляризации церковных имуществ. Их неотчуждаемость в противность феодальной собственности становилась преградой к тому естественному запросу на землю, какой высказывала разбогатевшая буржуазия, спешившая разделить с дворянством те преимущества владетельного класса, какие давала одна только земля. Во Франции конца XVIII века повторилось, таким образом, то же движение, какое сказалось в Германии в эпоху реформации и в Англии во времена Генриха VIII. Торжество среднего сословия там и здесь требовало одинаково свободного обращения церковных земель на рынке, а этого можно было достигнуть только путем их секуляризации. Этот, так сказать, экономический мотив церковного обезземеления с наглядностью выступает в наказах 1889 года. Все равно, повторяют или нет их редакторы теорию Тюрго о конечности всяких «fondations» или корпораций и принадлежности права собственности исключительно частным лицам. Правда, приходские наказы далеко не говорят, все без исключения, о необходимости произвести секуляризацию. Многие хотят только сокращения района церковных земель, продажи имуществ только тех аббатств, которые по той или другой причине подвергнутся закрытию. Но в тех немногих cahiers, в которых требуется безусловная продажа всех церковных земель, сплошь и рядом не скрывается желание, чтобы церковные имущества снова сделались предметом обращения на рынке. (Retrer dans la commerce de l’etat)88. Chassin справедливо замечает, что нельзя считать общим требованием всего среднего сословия секуляризацию церковных имуществ. Меньшинство его наказов высказывается, наоборот, в пользу сохранения этих имуществ,
88 Coneser Cahiers de tiers-Etat (стр. 121 и 124).
96
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
довольствуясь одним сокращением их размеров; они хотят, чтобы духовенству обеспечена была возможность покрывать доходом с них необходимые издержки культа, а также и те, каких требует общественное положение церковных иерархов (le necessaire religieux et social89. Но что историки секуляризации церковных имуществ обыкновенно не отмечают — это полного несоответствия того употребления, какое дано было отнятым у церкви землям учредительным собранием с тем назначением, какое желали придать им французские избиратели. Идет ли дело в сельских наказах о полной или частичной конфискации монастырской собственности, одинаково высказывается требование, чтобы эта конфискация пошла на пользу народному образованию и общественному призрению. Составители сельских cahiers ходатайствуют об основании на созданный таким образом фонд стипендии в пользу неимущих семинаристов, о выдаче денежной помощи ученикам-ремесленникам, лишенным возможности покрыть издержки, связанные с мастерством90, а также всем нуждающимся в работе или пособии нищим91, об основании госпиталей, приказов общественного призрения (bureaux de charite) сиротских домов и богаделен92. Только изредка высказывается желание, чтобы часть доходов, получаемых с секуляризованной ‘собственности, была затрачена на покрытие налогов, платимых провинцией, или пошла на погашение государственного долга 93. Иногда составитель cahier сопровождает требование о том или другом употреблении церковных имуществ категорическим заявлением, что за конфискацией должно последовать упразднение и самих обителей. В наказе прихода Сасси в Бальянсе-Окзеры мы читаем, например: «Аббатства и женские монастыри должны подвергнуться закрытию ввиду их бесполезности и далеко не примерной жизни их обитателей. Принадлежавшие им здания и доходы следует обратить на госпитали» 94.
В одном из анонимных cahiers, в редакции которого заметно влияние янсенистов, в пользу секуляризации приводятся следующие
89 Les cahiers des cures; par Chassin. Стр. 344.
90 Loriquet, Cahiers du Pas-de-Calais, стр. 93, том I.
91 Ibid., стр. 46 и 63, тома I.
92 Ibid., стр. 88, 120, 129, 298. — Duval. Cahiers du ballago d’Alen?on. Стр. 124. См. также Arch. Pari. VI, 21.
93 Loriquet, т. I, стр. 243.— Duval. Cahiers du ballage d’Alen<;on, стр. 11.
94 Demay; Cahiers des paroisses du baillage d’Auterre 1789 (Bulletin de la societe des sciences historiques et naturelles de 1'Yonne a 1885, том XXXIX, стр. 46.
Общественные доктрины прошлого века
97
мотивы: духовенство делает дурное употребление из имуществ, которых оно призвано быть экономом; оно дает им иное назначение, чем то, для которого они были созданы; нация должна поэтому вступить в пользование ими, помня, что в собственность они не принадлежат никому, как ей. Пора положить конец чрезмерным имуществам духовенства, пора оживить в его среде дух первых христианских обществ. Не с согласия церкви возникли чудовищные богатства епископов и других высших прелатов95.
Вообще нельзя сказать, чтобы приходское духовенство шло заодно с высшим в отстаивании неприкосновенности церковной собственности, тогда как продиктованный епископом Шартрским наказ гласит о необходимости не допускать ни под каким видом отчуждения церковных имуществ, во многих cahiers, в составлении которых участвовало главным образом низшее духовенство, ни словом не упоминается о неприкосновенности «священного фонда» (domine sacre)96. В сельских наказах Прованса не раз высказывается протест против несправедливости распределения церковного дохода между низшим и высшим духовенством. Обычные жалобы на роскошь аббатов и епископов и на упадок нравственности между монахами часто сопровождаются предложением; отнять у церкви имущества и упразднить духовные обители97. К числу религиозных и нравственных соображений присоединяется при этом чисто экономическая польза — пустить в обращение церковные земли (mettre les biens-fonds du clerge dans le commerce). He скрываемый приходскими наказами этот мотив с меньшей откровенностью выступает в общих кайе бальажей. В них в пользу секуляризации приводятся обыкновенно соображения высшего нравственного порядка: необходимость поднять положение низшего духовенства увеличением его содержания, вернуть бедным имущества, которые дарители частью предназначали в их пользу, прийти на помощь государству в его финансовых затруднениях98. Но и в этих наказах не раз выступает указанный
95 Chassin, Les elections et cahiers de Paris, том II, стр. 114.
96 Chassin, Les cahiers des cures, стр. 344.
97 Arch. Pari., том VI, Cahier de la communaute de Cuger scncchaussee d’ititen Provence, стр. 278, Cahiers de valli d’Istres. Ibid, стр. 305.
98 Cahier du tiers de Pont. L’eveque (Arch. Pari., том V, стр. 684, стр. 408, смотри также том I, стр. 697,718, том II, стр. 8, 39,101, 146,154, 302, 328, 341,387, 493,501, 533,590, 614, 693, том III, стр. 61, 263,181,184, 596, 629, 669,685,757, том IV, стр. 8, 259).
98
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
уже, так сказать, господствующий довод, и когда среднее сословие Экса ставит в обязанность генеральным штатам обсудить меры, при помощи которых церковные земли могут сделаться предметом обращения на рынке, оно высказывает общую мысль всего вновь образовавшегося класса капиталистов, который стремился к приобретению недвижимой собственности и не скрывал желания ниспровергнуть все преграды, стоявшие ему на пути; все равно будут ли ими неотчуждаемость церковных имуществ или неотчуждаемость деманиального фонда.
Враждебность к церковным имуществам стоит в прямой связи с одним из изумительнейших противоречий общественной теории прошлого века — преследованием ею так называемого «esprit de corps», другими словами, всякой попытки установить солидарность между лицами, связанными единством интересов и образующими из себя отличную от остальных общественную группу. Полагая в основу своей системы широкую проповедь свободы, как экономической, так и политической, энциклопедисты и физиократы признавали ее только за частными лицами, отнюдь не за корпорациями. Последних, по их мнению, вовсе не должно было существовать. Между государством и индивидом нет места ни для какой второстепенной общественной силы, если не говорить о той, какую представляет собой семья, да и та должна допустить значительное ограничение своей сферы деятельности и власти, благодаря развитию системы публичного образования, уничтожения майоратов и субституций, искусственно поддерживавших единство между ее членами и ограничения свободы завещаний.
Чтобы понять причину того антагонизма, в какой философия прошлого века стала по отношению к тем свободным союзам, куда люди вступают из желания общими усилиями отстоять общие им интересы, надо принять в расчет оппозицию, какую ставила существующая в XVIII веке сословная организация, податные изъятия и привилегии дворянства и духовенства, монополизация промыслов цехами, а торговли компаниями. Борясь с этим, писатели прошлого века ошибочно обобщали причину существующих нестроений и думали найти ее в том духе исключительности и неравенства, который в их глазах присущ всякой корпорации. Отправляясь от той мысли, что общая воля всегда преследует пользу всех, тогда как корпорация может преследовать цели, противные общему благу, Руссо предупреждал французов против опасности чрезмерного развития «esprit particulier», свойственного, по его мнению, частным сообще
Общественные доктрины прошлого века
99
ствам граждан и отвечающего в наших представлениях понятию корпоративного духа ".
Все, что Сиейс пишет против привилегии и необходимости отменить сословия есть не более как развитие этого основного взгляда Руссо на противоположение interet particulier, выразителем которого являются корпорации, и interet general, воплощенного в государстве 10°. Тюрго разделяет те же опасения, как видно из факта внесения им в текст декрета 1776 года об отмене цехового устройства следующего постановления: запрещается всем ученикам и рабочим вступать в ассоциации или устраивать между собой сообщества под каким бы то ни было предлогом99 100 101. Сам Адам Смит не чужд того же. Не запрещая прямо союзов между рабочими, ввиду неосуществимости этого требования, автор «Богатства народов» считает возможным заявить: когда рабочие одного ремесла сходятся между собой хотя бы с целью развлечься, их беседы почти всегда оканчиваются или заговором против общества (public), или какой-нибудь махинацией к повышению заработной платы. Смит советует законодателю воздержаться от всех мер, содействующих упрочению рабочих союзов102.
Современники революции очень определенно высказывают то же воззрение. Первой задачей правительства при регулировании отношений предпринимателей и рабочих должно быть противодействие, насколько это в его власти, возникновению каких либо ассоциаций. Собратства коммерсантов или ремесленников и рабочих отнюдь не желательны»103. Таково мнение автора «Регенерации Франции» уже цитированного мною Пелтье.
99 Malheureusement Finterct personnel se trouve toujours en raison inverse du devoir et augmente a mesure que 1'association devient plus etroite... preuve invicible que la volonte la plus generale est aussi la plus juste et que la vol du people est en effet la voix de Dieu (Discours sur leconomie politique oeuvres, т. VII, стр. 268).
Contrat Social.: «II importe pour avoir bien Гёпопсё du la volontc g6rerale, qu’il n'y ait pas de socictc partieke, dans Iktat et que chaque citoyen n’opine que d’apres lui» (глава III).
100 См. его трактат Des privileges.
101 «Edit de F6vrier 1776, art 14. Dcfendons pareillement a tous maitres compagnons et opprentes desdits corps et communautcs de former aucune association ni asserabke entre eux sous quelque prctexte que le puisse etre».
102 Сравни Ferdinand B6chard Reformes Turgot. Revue de la Revolution. 1883, стр. 196. Neymarck, Turgot et ses doctrines, I, стр. 541 и 452.
103 On dira qu’il faut une police parmi les commer^ants et parmi les ouvriers. Oui, sans doute; la premiere loi de police est d’empccher, autant qu’il est possible, qu’il ne se fasse aucune association qu’il n'y ait aucune confraternitc parmi les commenjans et parmi les ouvriers (La Rёgёnёration de la France par M. Pelleter a 1789, стр. 210).
100 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Некоторые наказы 1789 года высказываются в том же смысле, так, например, наказы среднего сословия Нима и Монпелье104. Когда в 1791, почти два года спустя после отмены цехов и рабочих сообществ (compagnonages), некоторые ремесленники обнаружили тенденцию сплотиться с целью повышения платы за труд, докладчик закона, запрещавшего всякого рода союзы, Шапелье, в заседании 15 мая, в следующих словах выразил ту точку зрения, на какую заодно с публицистами и экономистами прошлого века становились члены учредительного собрания в отношении к праву ассоциации. «Не следует, — сказал он, — допускать никакой организации между членами той или другой профессии под предлогом достижения ими сообща каких-то общих интересов. В государстве нет больше корпораций. В нем не существует других интересов, кроме личного, всякого гражданина в отдельности, и общего, принадлежащего их совокупности... Не следует терять из виду того принципа, что частному соглашению должно быть предоставлено исключительно установление размера заработков... Общества, к учреждению которых направлен проект предлагаемого нами закона, — прибавил Шапелье, — поставили себе целью общую помощь в пределах определенной профессии, помощь больным, не имеющим работы. Они признали удобным создать в своей среде кассы для сосредоточения пожертвований и раздачи пособий. Но поступая таким образом, они потеряли из виду, что забота о доставлении труда нуждающимся по праву принадлежит одной нации и ее органам — публичным властям, точно так же, как ей одной выпадает на долю принимать меры к общественному призрению неспособных трудиться, неимущих» 105. Предложенный комиссией закон прошел единогласно, ассоциации были воспрещены и учредительное собрание доказало таким образом полную солидарность своих взглядов в этом вопросе с ходячей в XVIII веке общественной теорией.
Враждебность физиократов к частным корпорациям и поддерживаемому ими esprit de corps непосредственно вытекала из их представления об экономической солидарности, существующей между всеми классами общества. Согласно их учению все населе
104 См. Charles Chabot. La revolution fran^aise et la question ouvriere (Revolution fran^aise, publiee par Dide et Aulard, t. V, Juillet Decembre 1883, стр. 488). Les cahiers continnent des demandes comme celle-ci de prohiber les associations de compagnonages, demandes formulees par le tiersetat de Nimcs et de Montpellier.
105 Cm. Moniteur 15 июня 1791 г.
Общественные доктрины прошлого века
101
ние государства распадается на две группы — производительную и непроизводительную (sterile). Устами аббата Бодо они старались выяснить, что последняя квалификация вовсе не тождественна признанию бесполезности обнимаемых ею лиц, а означает только то, что эти лица не являются производителями богатств, а дают им лишь новую форму или содействуют обращению их в обществе106. Не признавая, подобно Адаму Смиту и созданной им школе, что источниками богатства являются одновременно земля, труд и капитал, относя всецело к производительным силам почвы и утилизирующей их сельскохозяйственной работы честь образования всех без различия ценностей, думая, что промышленность и торговля не увеличивают этих ценностей путем модификации и перемещения продуктов, физиократы последовательно приходили к заключению, что все классы общества живут исключительно доходом с земледелия107. Правда, уже современник Тюрго и Дюпона,
106 La plupart des objets propres aux jouissances des hommes ne sont pas uses et consommes tels que la nature les a produits, ni sur les licux de leur naissance; mais ils ont besoin d’etre faijonncs, transportes et meme souvent d’etre negicics Il’y a done dans un grand ctat des hommes agricoles qui font des depenses et des travaux pour faire produire ces objets a la terre; il’y en a d’autres qui les reyoivent encore bruts et informes de la main des cultivateurs, et qui les faconnent, qui leur donnent la forme, enfin il en est d’autres qui les achetent dans un lieu... qui les transportent dans un autre, et qui les revendent en gros et en detail e’est a dire qui les negocient... Certes ce sont trois choses tres utiles... mais ces trois choses ne sont pas les memes... La production est le terme de division entre deux sortes de depenses et de travaux; les depenses et les travaux agricoles ont pour but pour fin la production... Au contraire les travaux les depenses des manufacturiers et negotiants s’etendent depuis la production, mais exclusivement jusqu’ a la consommation ou I’ancantissement. Qu’on nous dise a present comment dans notre langue on pouvait et on devait caracteriser des travaux, des depenses, des travaux, qui ont pour but pour fin, pour dernier terme la production, autrement que par le mot productif? Comment pourrait — on caracteriser des travaux des depenses, qui ne commencent qu’ apres la production, qui ont pour but, pour fin, pour dernier terme 1’aneantissement autremeut que par le terme non productifs du steriles?.. Classe sterile, depense sterile, travaux steriles, se disent done, non pas comme nuisiblesl; ni meme comme inutiles; tout au contraire, rien n’est plus utile que les fayons et le negoce, mais, e’est aux jouissances des hommes a la consommation qu’ils servent, jouissances et consommations qui ancantissent chaque production naturelle qui en est la matiere (Explication sur le vrai sens du mot sterile applique a 1’industrie, в сборнике Eugene Daire Physiocrate, t. Ill, стр. 868, 869 и 870).
107 C’est le colon, писал он, qui fournit toutes les maticres premieres; mais telle matiere premiere, qui entre ses mains serait inutile et sans valeur devient utile et acquiert une valeur, lorsque Partisan a trouve le moyen de la faire servir aux usages de la societe. A chaque art qui commence, a chaque progrds qu’il fait le colon acquiert, done une
102
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
известный моралист Кондильяк, отказывался признать верность того положения, что обрабатывающая промышленность и обмен не увеличивают суммы народного богатства и старался установить тот взгляд, что без них многие из произведенных землей продуктов пропали бы даром и никогда не сделались бы ценностями. Тот же писатель старался опереть свой взгляд и на более спорном положении, говоря, что при всякой продаже ценность отчуждаемого больше ценности получаемого взамен, почему торговля и ведет необходимо к увеличению массы богатств108. Но оба основания одинаково отвергаемы были физиократом Ле-Троном, обвинявшим Кондильяка в смешении понятий, «в принятии издержек за продукты и расходов за приращения», в непонимании того, «что ценность мануфактуратов составляется из ценности сырья и издержек обработки», что при продаже всякого рода предметов решающим моментом является величина спроса на одно сырье и что обмениваемые ценности всегда равны между собой и потому не дают прироста ни одной из сторон109.
Раз было допущено, что доход, доставляемый земледелием, один покрывает издержки потребления всех без различия классов общества, немудрено было вывести заключение, что все одинаково должны желать его увеличения, другими словами, что промышленники, разумея под ними одинаково предпринимателей и рабочих, а также торговцы заинтересованы во всем том, что может поднять
richesse nouvelle, puis qu’il trouve une valeur dans une production qui au paravant n'en avait pas. Cette production mise en valeur par Partisan fait prendre un nouvel ressort au commerce, pour qu'elle est un nouveau fonds et il devient pour le colon une nouvelle source de richesses, parcequ’a chaque production qui acquiert une valeur, il se fait une nouvelle consommation. C’est ainsi que tous, colons, marchands, artisans, concourent a augmenter la masse des richesses (cm. Condillac du commerce et du gouvernement, ch. VII. Les arts augmentent la masse des richesses, в Bibliotheque des principaux economistes, стр. 270).
iob Ibid., глава VI.
'°9 Le Trosne. De 1’interet social. Вступление. «On a regarde comme productifs les travaux du commerce et de 1’industrie, c’est a dire qu’on a pris des frais pour des produits, et des depenses pour un accroissement des richesses...» Глава I, § VI. Quant aux ouvrages de main-d’ceuvre, le prix est compose de la matiere premiere et des frais de fabrication; глава I. § X. Comme ce sont les productions elles-memes, qui sont la seule matiere des echanges, il s’ensuit qu’on peut dire exactement que c’est la terre qui produit non seulement tous les biens, mais toutes les richesses; глава II, § I. Lechange est de sa nature un contrat d’cgalitc qui se fait de valeur pour valeur egale (Eugene Daire. Physiocrates, т. II, стр. 885, 893, 896, 903).
Общественные доктрины прошлого века
103
уровень сельского хозяйства, а следовательно, и в материальном благосостоянии собственников и земледельцев, все равно будут ли последними фермеры, половники или батраки. Но если так называемые classes steriles, которых Тюрго переименовывает в classes salariees, заинтересованы в большей производительности земледелия, оплачивающего их услуги из той части валового дохода, которая идет ежегодно на предварительные затраты по хозяйству, то, в свою очередь, и классы производительные (собственники и земледельцы) находят выгоду в благосостоянии остальных, и в частности тех, кого Кэне называет «последними классами общества». Их обеднение, учит он, повело бы к сокращению размеров потребления, а следовательно, и спроса на продукты земли, что в конечном результате вызвало бы уменьшение общего дохода нации110. Общество, — пишет в свою очередь Мерсье де-Ла-Ривьера, — распадается на два главных класса: тех, которые являются первыми собственниками доставляемых землей сырых продуктов, и тех, к которым переходит часть этих продуктов в обмен на затраченный ими труд (des travaux de leur Industrie). Все доходы этого последнего класса не более как заработки (des especes de salaires), уплачиваемые им первыми собственниками земельных продуктов или сырья, по мере того как у них является запрос на их услуги111.
Всего далее идет в анализе различных экономических групп и их взаимоотношения Тюрго в своем трактате «о распределении богатств». В отличие от предшествовавших ему экономистов он различает уже рядом с собственниками не только земледельцев и ремесленников, но и подразделения на обоих предпринимателей и рабочих. Это дает ему в общем независимо от торговцев пять различных по их доходу общественных групп, из которых одни участвуют в разделе валовой, а другие — чистой выручки.
Рядом с собственником, в пользу которого идет та часть «produit net», которая не поглощается налогом, мы встречаем в сфере сельского хозяйства не только земледельцев, но и фермеров-капиталистов, а в сфере промышленности рядом простых исполнителей ремес
110 Quesnay Maximes generates du gouvernement. 20 maxime. Qu’on ne diminue pas 1’aisance des dernieres classes de citoyens, car elles ne pourront pas assez contribuer a la consommation des denrces qui ne peuvent etre consommces que dans le pays, ce qui serait diminuer la reproduction et le revenu de la nation. (Recueil Daire, т. I, стр. 90). Dialogue sur les travaux, des artisans, стр. 211. Plus vous les payerez cher, plus chacun d'eux pourra augmenter sa consommation.
111 L’ordre nature! des societes politiques. Ibid., стр. 479.
104 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ленников и предпринимателей. По мнению Тюрго, ремесленники и батраки, мы скажем, сельские и городские рабочие, представляют между собой много общего, прежде всего то, что живут одинаково, одной заработной платой (salaires), выплачиваемой им из суммы доставляемых землей продуктов. Эта заработная плата приблизительно та же в обоих классах; но все это не мешает тому, рассуждает Тюрго, что тогда как земледельцы сверх платы за труд доставляют еще своей работой доход земельному собственнику, ремесленники не порождают, помимо своего заработка, ничего ни для себя, ни для других112.
Это обстоятельство дает, по словам Тюрго, право отнести земледельцев в класс производительный, а рабочих в класс «салариата» (salaries). Фермер и предприниматель имеют между собой то общее, что одинаково вкладывают в дело капитал, без которого не может преуспеть ни земледелие, ни промышленность. Доход каждого из них составляется из процента на капитал, оплаты их личного труда и предприимчивости и погашения той части капитала, которая подлежит ежегодной потери, как то: падающего скота, портящихся орудий и т. п. Все это выплачивается фермеру из валового продукта земель, а предпринимателю в цене поставляемых им мануфактура-тов. Собственнику достается только чистый доход, в форме платимой ему фермером ренты. Из этого дохода он помимо налога оплачивает труд если не сельских рабочих, издержки которых всецело падают на фермеров, то ремесленников и предпринимателей, продукты которых необходимы ему в такой же мере, как и фермеру. Чем больше валовой доход, тем легче фермер уплачивает самому себе ожидаемый процент на капитал и издержки его погашения, заработную плату как самому себе, так и привлеченных им земледельцев, ренту собственнику и плату за услуги лиц, занятых в обрабатывающей промышленности и торговле. Поэтому все классы общества одинаково в выигрыше при возрастании валовой выручки земель, и наоборот, одинаково терпят от ее понижения. И Тюрго является, таким образом, сторонником гармонии интересов, хотя в меньшей степени, нежели чистые физиократы. Дело в том, что он уже сознает железный закон заработной платы, ее тяготение не возвышаться над уровнем затрат, необходимых для поддержания жизни, что, впрочем, не мешает ему в другом месте говорить о возможности
112 Тюрго еще далек от мысли, что часть продуктов труда идет в пользу капиталиста-предпринимателя.
Общественные доктрины прошлого века
105
для рабочих откладывать часть своих заработков и образовывать таким образом запасы, позволяющие им рано или поздно перейти в ряды собственников113.
Но это противоречие разрешается тем, что для Тюрго эта превышающая издержки существования добавочная плата рабочих, к раздаче которой он сам побуждал предпринимателей даже в голодные годы, — является скорее благопожеланием, нежели результатом научного анализа современных условий производства.
В решительном противоречии с физиократами стоит по вопросу об экономической солидарности отдельных классов школа Руссо в лице ее главного выразителя — Мабли. Для него и не может быть сомнения в том, что современные общества разделены на классы, которые, благодаря собственности на землю, алчности и чванству, имеют не только разные, но и противоречащие друг другу интересы. Надо быть крайне уверенным в собственном красноречии и умении орудовать софизмами, говорит он по адресу Мерсье и его единомышленников, чтобы верить в возможность убедить рабочего, живущего своим трудом, что он в наилучших условиях, что захват земли немногими собственниками, утопающими в изобилии и удовольствиях, представляет собой общественное благо и что земледельцу лучше оставаться чужим фермером, нежели собственным хозяином. Всего же труднее кажется ему доказать людям, ничего не имеющим, что они живут в условиях, обеспечивающих наибольшую сумму «радостей (jouissances) и счастья (bonheur)114.
Руссо высказывал ту же мысль, говоря о взаимной ненависти граждан (haine mutuelle des citoyens) и связывая ее с существованием бок о бок бедности (misere) и богатства (opulence)115.
К числу сторонников теории экономической гармонии нельзя отнести также ни брата Мабли, аббата Кондильяка, ни известного противника всей физиократической доктрины — Форбонне. Для первого все общество распадается исключительно на класс собственников и класс салариата. Первым принадлежат все земли и все продукты; вторые ничем не владеют и живут только платой за труд.
113 Сравни Neymarck Turgot et ses doctrines, 1.1, стр. 430.
114 Doutes sur 1’ordre naturel des socictes publiques (CEuvers, t. XI, стр. 38 и 39).
115 Discours sur I’economie politique, стр. 396. Сравни с этим положение Мабли. La propriete nous partage en deux classes, en riches et en pauvres. Les premiers prefereront toujours leur fortune domestique a celle de l’etat, et les seconds n’aimeront jamais un gouvernement et des lois qui permettent qu’ils soient malheureux (De la legeslation ou principes des loix, (Euvres, t. IX, стр. 90).
106
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
Этот заработок (salaire), доведенный конкуренцией до минимума, только хватает на покрытие издержек существования116. Форбонне не только разделяет это последнее мнение, но еще допускает возможность падения заработной платы ниже того, что необходимо для жизни. «Доход, доставляемый трудом, — пишет он, — редко превышает издержки существования; он падает даже в известных обстоятельствах ниже этого уровня»117. Но всего резче, если не говорить о Мабли, выступает против мнимого согласия интересов Лингэ, автор известного трактата «Теория гражданских прав, или Руководящие принципы общежития»118.
Лингэ посвящает целую главу развитию того положения, что рабство было более благоприятно росту населения и всеобщему благосостоянию, нежели сменивший его салариат. «Поражаешься, — пишет он, — быстрым исчезновением населения в пределах Европы. Его приписывают упадку земледелия; но сам этот упадок чем вызван? Говорят, плохой администрацией, налогами. Все это так, но где корень всех этих общественных болезней?» Лингэ не боится заявить, что корень этот лежит в отмене рабства. И один уже этот факт доказывает, что в его лице мы имеем дело не со сторонником новых социалистических воззрений, а с апологетом старых порядков. Он сам откровенно высказывает свою точку зрения, говоря: «В обществе необходимы различия, необходимы классы; оставьте мир, каков он есть, и не набрасывайте ненавистной тени на принципы ваших предков, от которых вы уклоняетесь только на бумаге. Не ищите справедливости этих принципов, а их необходимости. Гражданская несвобода возникла вместе с обществом и нужна для его существования. Таким образом, учение Лингэ не заключает в себе в сущности ничего революционного.
Помимо живого изображения тех последствий, к каким ведет закон заработной платы, взгляды Лингэ, разумеется, не представляют собой ничего нового сравнительно с тем, что раньше было сказано физиократами, и в частности Тюрго, и на все лады повторено противниками физиократической школы, как меркантилистами вроде Форбоннэ, так последователями Руссо и энциклопедистами, Мабли и Кондильяком. Но большая резкость формы причина тому, что при самом начале революции сторонники теории экономических
116 Condillac, du Commerce et du Gouvernement, часть первая, глава XXVIII.
117 Forbonnais, Principes economiques (la Recueil des principaux economistes, стр. 207).
118 Theorie des loix civiles ou principes fondamentaux de la societe. Londres, 1767,2 t.
Общественные доктрины прошлого века
107
противоречий с особенной охотой остановились на воспроизведении взглядов человека, все интересы которого лежали, однако, скорее в прошедшем, чем в настоящем и будущем. Ряд брошюр, озаглавленных то «наказом бедных», то «первым воплем нищеты», то «Кайе четвертого сословия», то «жалобами и донесениями неимущих в генеральные штаты», всячески развивают мысль, что вне трех признанных законов, сословий, существует еще четвертое, которое правительство почему-то не сочло нужным призвать в ряды народного представительства, у которого нет другой собственности, кроме труда, но которое заинтересовано всего более в таких вопросах, как дороговизна хлеба, монополия, замена налога на личность, пропорциональное обложение, устройство общественных мастерских, наделение свободными землями нуждающихся и тому подобное.
Автор одной из названных брошюр определяет численность этого класса, говоря, что дороговизна хлеба обратила целых 18 миллионов в нищету119. Другой, говоря о том, что 4 фунта хлеба, необходимые для пропитания поденыцика, обходятся ему в 14 х/2 су, доказывает, что большая половина заработка идет исключительно на пищу120. Третий ходатайствует о сложении с неимущих всякого налога и об обложении богатых сообразно их платежной способности (faculte)121. Четвертый желает образования кассы для раздачи пособий «инвалидам труда». Пятый идет еще далее в своих требованиях, говоря: «Кормите нищих, наделите их землями для обработки»122. Шестой требует особого представительства для защиты интересов тех, кто не имеет собственности и установления в их пользу государственного налога, падающего не на землю, а на движимые имущества и потому задевающего главным образом интересы богатых, капиталистов123. В изображении бедствий рабочего класса авторы названных брошюр придерживаются тех же темных красок, какими так богата начертанная Лингэ картина.
119 См. Essai d’un citoyen sur les causes de la famine (Chassin. Les elections et cahiers de Paris, т. II, стр. 574.
120 Le premier pas a faire ou le cri de 1’indigence.
121 Cm. Cahiers du quatricme ordre.
122 4 cries d'un sartiote.
123 A la commune de la ville de Paris, Chassin, том II, стр. 595; смотри также Petition de 150000 duvres et artisans de Paris, p. 592.
108
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
§4
Мы проследили параллельное развитие двух резко противоположных точек зрения на взаимное отношение классов, участвующих в народном производстве; мы показали, что против выдвинутой физиократами теории экономической гармонии школа Руссо и энциклопедистов выставила ряд серьезных возражений, которые побудили ученика и последователя Кенэ, Тюрго, высказать едва ли не впервые мысль о том, что заработная плата определяется суммой необходимых средств существования.
Отправляясь от этого положения, публицистика второй половины XVIII века не замедлила выставить в противность учению о гармонии интересов теорию экономических контрастов и экономической розни. Это обстоятельство необходимо должно было отразиться и на судьбе основного тезиса физиократии — свободе экономических сделок. И она должна была встретить возражения и критику, влияние которых заметно в наказах 1789 г. Отправляясь от той мысли, что непроизводительные классы, к числу которых, как мы видели, Кенэ относит одинаково всех занятых промыслами и торговлей, получают свой заработок из чистого дохода собственников и что «земля, таким образом, является и для них единственным источником богатства, а земледелие средством к их умножению, глава физиократов естественно приходил к тому заключению, что дешевизна земельных продуктов, и в частности хлеба, отнюдь не может быть в интересах даже низших классов общества. Дешевизна предметов первой необходимости, — рассуждал он, — ведет к понижению заработной платы, уменьшает поэтому благосостояние трудящегося люда, сокращает район земледелия, а следовательно, уменьшает общую сумму труда и возможность найти занятие, наконец, она уничтожает или уменьшает получаемый государством доход с земель. Отсюда совершенно естественным являлось со стороны физиократов требование — не препятствовать вывозу хлеба за границу». «Размеры производства, — говорил Кенэ, — определяются размерами потребления». В число «правил», которых должно держаться государство в своей экономической политике, Кенэ включает требование абсолютной свободы торговли.
«Полиция торговли, как внутренней, так и внешней, наиболее надежная, наиболее точная и наиболее доходная для нации и государства, состоит в полной свободе конкуренции»124.
124 См. Maximes generales des gouvernemente. Положения: 16, 18. 19 и 25 (Daire Physiocrates, стр. 90 и след.).
Общественные доктрины прошлого века
109
Тогда как Кенэ приходил к проповеди свободной торговли, отправляясь от интересов земледелия, другой родоначальник физиократии, Гурнэ, основывал то же положение на критике французского меркантилизма за последнее столетие. Далеко не отличаясь односторонностью Кенэ, признавая, что наряду с земледелием промышленность и торговля являются «постоянным источником государственного благосостояния»125, Гурнэ, по словам Тюрго, клал в основу своей теории ту простейшую истину, что «всякий сознает свои интересы лучше постороннего, которому эти интересы безразличны».
Отсюда, говорит Тюрго, Гурнэ делал тот вывод, что всякий раз, когда интерес частного лица не расходится с интересом государства, лучше всего предоставить полный простор каждому делать — что ему угодно. В сфере торговли, думал он, нет такого противоречия частного и общего интереса; свобода покупок и отчуждений — единственное средство обеспечить, с одной стороны, продавцу цену, способную поощрить производство, а с другой — потребителю наилучший и возможно дешевый товар126. В этом отношении теория обоих родоначальников школы Гурнэ и Кенэ является развитием мыслей, высказанных впервые полувеком ранее Баугильбером. И для него, как для Гурнэ, «сосцами государства являются одновременно земледелие и промышленность»; и для него интересы государственного дохода тесно связаны с интересами потребления127. С другой стороны, подобно Кенэ, он доказывает непоследовательность тех,
125 Эта сторона в учении гурнэ почему-то ускользнула от внимания историков политической экономии, а между тем она ясно высказана в предисловии к сделанному им переводу трактата Джозиа Чайлд и Томаса Кульпепер, единственного печатного труда, дошедшего до нас от друга и учителя Тюрго. (Это довольно редкое сочинение имеется в Национальной библиотеке в Париже. Оно не носит имени автора и озаглавлено следующим образом: Traitcs sur le commerce et les avantages qui resultent de la reduction de I’interet de 1’argent. Par Josias Child (1669), avec un petit trait contre 1’usure par Thomas Culpeper (1621) Amsterdam et Berlin chez Jean Neanlure). Turgot верно передает поэтому мысль Гурнэ, когда говорит, что доходы государства составляются из ежегодных продуктов земель и чистой выручки индустрии (Eloge de Gourney, стр. 273). Заметим при этом, что встречающийся у Гурнэ термин commerce вполне покрывается употребляемым Тюрго термином Industrie и что оба выражают собой все виды производства, за исключением земледелия.
126 Eloge de Gourney, Turgot, oeuvres, том I, стр. 270 и 272.
127 «La ruine de la consomation est la ruine du revenu», — говорит он (Detail de la France part II, chap. IX).
110
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
которые хотят всегдашней дешевизны хлеба. Последствием такой дешевизны, думает он, является сокращение производства и безработица 128. Заодно с обоими, наконец, он думает, что «личная выгода должна быть душой всяких торговых сделок, что она одна устанавливает равновесие между интересами продавцов и покупателей, что малейшее вмешательство в ту или другую сторону немедленно все портит». «Надо предоставить полную свободу природе; только нарушая ежедневно, как мы это делаем, ее операции, вызываешь неурядицу и бедствия»129. В этих последних словах заключалась не только profession de foi новой школы, но и критика ею существующей меркантильной политики, политики, последствием которой одинаково являлась монополия отдельных видов промышленной и торговой деятельности, их правительственная регламентация, искусственное развитие обрабатывающей промышленности в ущерб земледелию, ограничение внутреннего и внешнего рынка.
В эпоху появления физиократической школы Франция начинала испытывать на себе все неудобства искусственного развития мануфактур с помощью высокого тарифа. «Кольбер, — пишет аббат Шуази в своих мемуарах, — считал возможным обойтись без леван-ских шелков, без испанской шерсти и голландских сукон, без фландрских шитых обоев, без лошадей Англии и варварийских владений. Он установил во Франции все эти виды производства, которые стоили стране больше, нежели доставляли дохода» 13°. Сам Кольбер следующим образом формулировал задачи системы, неразрывно связанной с его именем: «Понизить до крайнего предела вывозные пошлины на продукты собственных мануфактур, понизить ввозные пошлины на необходимое для фабрик сырье и закрыть доступ произведениям иностранных мануфактур поднятием до возможно высокого уровня взимаемых с них таможенных пошлин»131.
Кольбер смотрел на предложенные им меры, как на «костыли», которыми правительство намерено только временно поддержать плохо стоящую еще на ногах туземную промыш
128 Traite des grains, вышедший после 1707 года. (Euvres de Boisguilbert в Recueil des principaux economistes, стр. 358.
i29 Faut encore une fois qu’on laisse faire la nature; aussi n’est ce que parce qu’on la decon-certe, et qu’on derange tous les jours ses operations que le malheur arrive (Dissertation sur la nature des richeses, de 1’argent et des tributs, стр. 409).
i30 Clement, Histoire du systcme protecteur, стр. 41.
i3i Ibid., стр. 36. Memoire, поданный Кольбером королю Людовику XIV и отпечатанный в сборнике Клемана.
Общественные доктрины прошлого века
111
ленность, но преемники его в министерстве продолжали возвышать тариф в 1687 и 1693 годах, преследуя при этом отчасти и фискальные цели. Протекционизм торжествовал во Франции, вызывая к жизни явления довольно близкие к тем, с которыми познакомила нас история американского и русского протекционизма. Цена на местные мануфактуры возрастала даже в более быстрой пропорции, чем увеличение пошлин на иноземные. Ткани Бове и сукна Каркассона стоили в Париже дороже заграничных. Потребители, таким образом, нисколько не выигрывали от искусственного развития обрабатывающей промышленности. Упадок земледелия, отмеченный всеми современниками второй половины царствования Людовика XIV, упадок, вызванный не одними войнами, но и сосредоточением большого числа рабочих рук на фабриках, позволяет сомневаться в том, чтобы народное производство много выиграло от политики кольбер-тизма. Правительство всячески поддерживало мануфактурантов, устраняя в их пользу возможность конкуренции, запрещая, например, частным лицам кустарное производство кружев даже для собственного потребления. Обличительная литература уже с третьей четверти XVIII века доказывала, что рабочее сословие далеко не получает от протекционизма ожидаемых правительством выгод; сплошь и рядом жалуются авторы направленных против Кольбера брошюр. Фабриканты пускают в ход всякое принуждение, чтобы заставить выделывающих кружева девушек покинуть родительский дом и променять свою домашнюю свободу на положение, близкое к рабству, не получая взамен ничего, кроме хлеба и воды. Обогащались одни только промышленники, охотно бравшие, например, с кружев большую плату, чем та, какой требовали еще недавно за венецианские кружева. Справедливо указывали на то, что примеру Франции, в деле создания запретительных тарифов, не замедлят последовать другие государства, что и они, в свою очередь, поставят преграды к ввозу товаров.
«Несомненно, — писали печатавшие за границей публицисты еще в 1668 году, — что уже в настоящее время иностранные государства нашли новые пути к снабжению себя всем необходимым, всем тем, что они извлекали прежде из наших провинций». Если во Франции, при крайнем изобилии хлеба и вина, уже чувствуется недостаток в деньгах, то не потому ли, что голландцы перестали вывозить из нее эти товары.
112
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Не замедлило сказаться и другое последствие всякой международной войны тарифами. Голландцы решились создать в своей среде шелковое производство и подражать французским шелкам, а это обстоятельство, разумеется, отразилось на упадке того же производства во Франции. В 1690 году появляется в Голландии брошюра, озаглавленная «Вздохи и жалобы Франции, обращенной в рабство и взывающей к свободе». В этом сочинении говорится, между прочим: «мы желали обойтись без шерстяных тканей, выделываемых за границей; иностранцы сочли возможным обойтись без наших шелков. Торговля в полном упадке; и из 7 и 8 тысяч станков, работавших в Туре, действуют в настоящее время не более 800 или 900». В1701 году делегаты от коммерсантов представляют министру мемуары, в которых не раз встречается воспроизведение мыслей, близких к только что приведенным.
Делегат от Дюнкирхенских купцов пишет, например, следующее: «Стремление защитить местные мануфактуры от конкуренции английских товаров с помощью высоких пошлин ведет только к обогащению небольшого числа туземных промышленников. Всем известно, что Франция в урожайные годы изобилует вином и виноградными водками, что англичане прежде забирали их у нас. С тех пор как создан высокий тариф, они привыкли запасаться вином в других странах (Испания, Португалия) и обнаруживают даже готовность прекратить с нами всякую торговлю, так как уверены, что поставят нас тем в крайне затруднительное положение. Очень вероятно, что эта уверенность оправдается в действительности»132.
Физиократическое движение вытекло из протеста против коль-бертизма. Защита им земледельческих интересов против промышленных и торговых была только одной из сторон той оппозиции, какую встретила в его рядах система меркантилизма. Я не скажу даже, чтобы оригинальность нового направления лежала главным образом в этом одностороннем пристрастии к сельскому хозяйству, так как гораздо ранее Кенэ Котильон уже наметил в этом отношении главные положения физиократии. Другой родоначальник школы, Гурнэ, почти не касается земледельческих интересов; но по всей его деятельности, как и у Кенэ, красной нитью проходит борьба с протекционизмом. Гурнэ, которого мы знаем почти исключительно по отзывам его ученика, Тюрго, не мог понять, «почему государство
132 Ibid., стр. 39 и 52.
Общественные доктрины прошлого века
ИЗ
берет на себя поощрение одних видов производства и запрещение других». Он видел в этих «злоупотреблениях остатки готического варварства» и доказательство тому, что «правительство сделалось жертвой монополизирующих инстинктов, допустило торжество частных интересов над общим»133. По словам его биографа, «бывший интендант торговли считал величайшим заблуждением всякое покровительство мануфактурам в ущерб земледелию, развитие промышленности в ущерб сельского хозяйства, при искусственном поддержании низких цен на хлеб и возможности обеспечить тем низкий уровень заработной платы. Создавать известные мануфактуры на счет государственной казны, наделять их привилегиями, милостями, изъятиями, устранять конкуренцию со стороны всякого однохарактерного производства в видах обеспечения предпринимателям прибыли, которой они не в состоянии были достигнуть при свободной промышленности — все это в его глазах доказывало только непонимание правительством той простейшей истины, что всякая торговая сделка по природе своей обоюдна и что нельзя только продавать иностранцам, не покупая у них ничего взамен»134. Всякое производство, которое не покрывает с избытком издержек, учил он, не приносит никакой пользы, и затрачиваемые на него суммы не иное что, как налог, взыскиваемый правительством с нации и пропадающий для нее совершенно бесплодно135. Тюрго идет по его стопам и, подобно Гурнэ, является истолкователем мыслей, высказанных английскими экономистами и в том числе Джозиа Чайльфом, еще во второй половине XVII века136. Чтобы защитить эти взгляды, он не считал бесполезным перевести на французский язык сочинение другого английского экономиста, Джозиа Тукера, доказывавшего пользу конкуренции и естественную зависимость, в какой промышленность и торговля стоят от земледелия137. Сам он весьма определенно высказывал свои взгляды на преимущество свободной торговли в письме к аббату Террэ, посланном из Лиможа 24 декабря 1773 года. «Нет промышленника, — пишет он в нем, —
133 Eloge de Gournay 22 июля 1759 г. (Turgot, (Euvres, том I, стр. 267).
134 Ibid., стр. 274.
135 Ibid., стр. 275.
136 См. Traite sur le commerce et les avantages qui resultent de la reduction de 1’enteret de 1'argent, в переводе Gournay, стр. 49, 97,170 и 220.
137 Questions importantes sur le commerce de Josias Htcker (Turgot, (Euvres, том I, стр. 338).
114 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
который не желал бы сосредоточить исключительно в своих руках продажу того или другого товара. Все они стараются теми или другими софизмами побудить правительство к устранению конкуренции иностранцев. С этим «частным интересом» правительству следовало бы бороться, а не потакать ему, как это происходит сплошь и рядом. Как истые безумцы (imbeciles)138, промышленники и торговцы не видят того, что осуществляемая ими монополия направлена не против иностранцев, а против их собственных граждан, которых она настигает как потребителей, и что те же граждане, являясь, в свою очередь, продавцами других товаров, заставляют их испытать, в свою очередь, на себе как на потребителях все неудобства подобных же монополий...
Они не видят, что в этом равновесии вымогательств и несправедливостей нет выгоды ни для одной из сторон, а есть только реальная потеря для государства, которое, покупая менее у иностранцев, соответственно и продает им меньше. Неизбежное возрастание цен на предметы иностранного ввоза уменьшает сумму допускающих затрату доходов (другими словами, produit net); от нее падает богатство собственников и монарха и сокращается фонд, служащий для покрытия заработков непроизводительных классов (la somme des salaries a distribuer au peuple). Эта потеря тем более чувствительна, что в поддерживаемой государством войне тарифами из всех видов внутренней промышленности и торговли одно земледелие не допущено к равному участию. Все, как бы согласившись, угнетают его своими монополиями; оно же не только лишено возможности угнетать кого-либо в свою очередь, но не в силах воспользоваться даже естественным правом отчуждать свои продукты иностранцам. Таким образом, из всех трудящихся классов общества один земледелец страдает, и как покупатель, и как продавец. «Какими бы софизмами, — заканчивает Тюрго, — ни прикрывался частный интерес тех или других коммерсантов, но истина лежит несомненно в том, что все виды торговли должны быть свободны, равно свободны, вполне свободны». Первый вопрос, на решении которого должно было отразиться влияние новой экономической школы, был вопрос о свободе хлебной торговли. С целью обеспечить покровительствуемой им промышленности дешевизну рабочих рук, Кольбер не раз обращался к изданию регламентов, запрещавших вывоз
138 См. Lettre а ГаЬЬё Terray sur la marque des fers. 1776 г., стр. 380 и 381.
Общественные доктрины прошлого века
115
хлеба. Опубликованная Клеманом переписка великого министра Людовика XIV не позволяет, правда, смотреть на него, как на систематического противника вывоза. «Кольбер, — говорит господин Афанасьев, — если и запрещал его время от времени, то потому лишь, что опасался повторения голода 1662-1663 годов»139.
Как бы то ни было, но данный им пример нашел подражателей, и в первой половине XVIII столетия торговля хлебом не только внешняя, но и из провинции в провинцию, была обложена пошлинами, ближайшим последствием которых было крайнее разнообразие цен, искусственная дороговизна хлеба в одних местностях и совершенное обесценение его в других.
Эдикт 17 сентября 1754 года впервые провозгласил свободу внутреннего рынка, удерживая в то же время запреты по отношению к ввозу и вывозу. Только 19 июля 1764 года регистрирован был парижским парламентом эдикт, разрешавший внешнюю торговлю хлебом.
Закон этот отражает на себе основные воззрения физиократии на необходимость поощрять земледелие, продукты которого, значится в нем, составляют самый верный источник государственного богатства. В мотивах, какими государственный совет объясняет свою меру, говорится, что упадок хлебных цен может подорвать энергию земледельцев, что необходимо предотвратить возможность такого упадка свободой вывоза, что надо, с другой стороны, устранить всякую монополию в этом деле допущением полной и свободной конкуренции.
Это последнее соображение и заставляет правительство отменить на будущее время необходимость испрашивать частные разрешения для вывоза той или другой партии зерна или муки. Но допуская свободу вывоза, закон в интересах кораблестроения и каботажной торговли, объявляет, что вывоз морем может производиться только на французских судах, на которых капитан и две трети экипажа французы140. Недостаточный урожай 1767 года впервые заставил общественное мнение усомниться в правоте тех принципов, на которых основана была свобода хлебной торговли. Почин вышел на этот раз из среды непосредственно задетых дороговизной крестьян и рабочих. Народ стал обвинять открыто
139 Афанасьев. Условия хлебной торговли во Франции. Одесса, 1892 г., стр. 192.
140 Содержание эдикта 1764 года передано г. Афанасьевым на 192-й странице его книги.
116
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
скупщиков в искусственном возвышении цен, благодаря оптовым закупкам и спекуляциям на разницу. 6 ноября 1768 года открылась в Париже особая комиссия, в состав которой вошли члены парламента, глава парижского управления (prevdt des marchands), четырнадцать депутатов от духовенства, 14 нотаблей, 15 представителей парижских ремесл, несколько откупщиков и так далее. Эта комиссия потребовала отмены эдикта 1764 года. Она протестовала против «роковой ошибки теоретиков», заставивших правительство отступить от принципов старинного французского законодательства. Она потребовала защиты потребителей от несправедливости монополистов, «фермеров-скупщиков и алчных коммерсантов». Но король не сделал ожидаемых от него уступок. «Возвышение цен, — ответил он на представленный ему парламентом ремонтранс, — обязано своим происхождением тем опасениям, какие вызвало чередованье дурных урожаев, опасениям, столь легко возникающим в умах слабых и предубежденных. Оно обусловлено также интригами злоумышленников, враждебно смотрящих на благосостояние земледельцев, этой драгоценнейшей части моих подданных». Враждебность общественного мнения к свободе хлебной торговли еще обострилась с момента издания известным итальянским экономистом аббатом Гальяни его французских «Диалогов о хлебной торговле». Книга появилась в конце 1769 года и, благодаря блестящему изложению, нашла обширный круг читателей. Гальяни нападает на основные положения физиократов о производительности одного земледелия и непроизводительности мануфактур и торговли. Он готов отстоять Кольбера в его стремлении поддерживать низкий уровень хлебных цен в интересах обрабатывающей промышленности. Но в то же время он не стоит и за совершенное запрещение вывоза, а только за ограничение его пошлинами. Последние должны быть комбинированы таким образом, чтобы сделать более выгодным вывоз муки и сделать преимущества внешней торговли одинаково ощутительными для внутренних и пограничных провинций. Необходимо также, думает он, обложить ввозимый хлеб пошлиной более высокой на зерно и более низкой на муку. Гальяни решительно стоит за неограниченную свободу внутренней торговли хлебом. Вывоз только тогда будет безопасен, когда разрешению его будет предшествовать упрочившаяся в течение ряда лет свобода внутреннего рынка141.
141 Афанасьев, стр. 210.
Общественные доктрины прошлого века
117
Сочинение Гальяни вызвало жаркую полемику со стороны приверженцев физиократического учения. Рубо, Мореллэ сочли нужным написать на него свои опровержения. Резкий тон свидетельствовал больше о раздражении, нежели о прочности доводов, которыми поддерживалось положение о необходимости абсолютной свободы даже при наступившей голодовке. Победоносно установлялось только два тезиса, а именно, что свобода торговли поведет к развитию земледелия, а следовательно, и к увеличению массы производимого хлеба и что при свободном режиме не может существовать тех резких колебаний в цене хлеба, какие создаются запретительной системой142. Гораздо важнее этих полемических брошюр, к числу которых надо отнести также мемуары Мерсье де-ла-Ривьера «Государственный интерес и свобода хлебной торговли», надо признать обнародованные много лет спустя семь писем Тюрго к аббату Террэ, тогдашнему генеральному контролеру. Письма отправлены Тюрго из Лиможа, в бытность его интендантом Лимузена и в период времени с середины октября до начала декабря 1770 года. В них будущий министр победоносно развивал общее физиократам воззрение на свободу рынка как на необходимое условие большого постоянства цен. Он ставил аббату Террэ на вид, что при запрещении вывоза последует сокращение площади земледелия, уменьшение чистого дохода (produit net), упадок обрабатывающей промышленности, уменьшение заработков, забастовка многих производств, трудность взимания налогов с крестьян, продающих хлеб по низкой цене143.
«Англичане, — писал Тюрго, указывая тем на связь пропагандируемого физиократами учения с английской экономической практикой, — впали в противоположную нам крайность, когда в 1689 году запретили самый ввоз хлеба. Эта крайность указывает, насколько было глубоко и всеобще убеждение, что лучшим средством обеспечить изобилие и больший доход государству является поощрение сельскохозяйственной культуры свободой рынка144. Если что является неотложным, то, очевидно, не создание новых стеснений, а освобождение торговли от тех пут, которые еще тяготеют над нею»14S. Земледелец производит с целью обмена своих продуктов.
142 Ibid., стр. 214.
143 Turgot, (Euvres, стр. 160 и 162, том I.
144 Ibid., стр. 163.
145 Ibid., стр. 164.
118 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Отымите у него возможность этого обмена и он ограничит размеры производства размерами личного потребления. В неурожайные годы недостача сделается поэтому тем более ощутительной. Тюрго доказывал, что устройство правительством хлебных запасов парализует личную предприимчивость. Ни одно частное лицо не решится конкурировать в этом деле с правительством. Купцы перестанут делать сбережения, ввиду возможного повышения цен, и громадные пожертвования, какими будет сопровождаться снабжение публичных магазинов, не только не помешают, но, наоборот, будут содействовать наступлению голодовок146. Напротив того, раз допущено будет накопление хлеба в частных магазинах, является возможность, с одной стороны, отпуска его за границу в годы изобилия, с другой — обратного ввоза при недостаче. Таким образом, возникнет естественная преграда к чрезмерному возрастанию цен и колебание их сделается менее значительным. Это положение, прибавляет Тюрго, вполне подкреплено опытом147. Свобода обмена не только не увеличит средней цены хлеба, утверждает Тюрго, но, наоборот, поведет к ее падению. Раз будет признано, что рабочий, не производя сам ценностей, оплачивается из чистой выручки земель и что его плата определяется затратой на существование, легко прийти •к тому заключению, что при падении цен на хлеб заработки будут меньше и в то же время упадок чистой выручки заставит сократить производство, но от сокращения производства неминуемо последует возвышение цен. Таким образом, дешевизна хлеба, происходящая от затруднения его вывоза, будет только временной и не поведет к падению средней цены148.
Не увеличения, а падения средней цены надо ждать от свободы хлебной торговли. Ведь с ней возрастает масса продуктов в большей пропорции, чем потребности, а этого одного достаточно, чтобы вызвать понижение149. Если выгоды, проистекающие от свободной торговли, прежде всего сделаются ощутительными для собственников, благодаря увеличению получаемой ими арендной платы, то, с другой стороны, факт возобновления их договоров с фермерами лишь по истечении известных сроков сделает возможным
146 Ibid., стр. 169.
147 La variation des prix doit devenir moindre, et I’experience prouve encore qu’il en est ainsi. (Ibid., стр. 171).
Ibid., стр. 186,191.
149 Ibid., стр. 193.
Общественные доктрины прошлого века
119
участие и самого фермера в выгодах, доставляемых этой возросшей доходностью земледелия 15°. При стеснении же хлебной торговли фермерам придется, наоборот, ввиду сокращения получаемого ими дохода, затрачивать при платеже ренты собственникам часть необходимого в земледелии капитала: продавать рабочий скот, сокращать количество влагаемого в землю удобрения и т. д.150 151
Не один только производительный класс находит выгоды в свободе торговли, но и все вообще потребители. Что нужно для обеспечения жизни, как не существование необходимых для ее поддержания продуктов и их доступность каждому. Как может поэтому интерес потребителей расходиться с интересом сельских производителей, доставляющих им и хлеб для прокормления, и заработную плату?152 Их благосостояние гораздо больше пострадает при наступлении тех постоянных колебаний в цене, какими сопровождается отмена свободы рынка. Этими колебаниями нарушается равновесие между поденной платой рабочего и издержками на существование. Рабочий люд не имеет других средств к жизни, кроме собственного труда. Всякое уменьшение производства, ввиду конкуренции, понижает его заработок. Он не в силах потребовать от предпринимателя, чтобы возможность неурожая и соответственной дороговизны хлеба была принята в расчет при определении заработной платы. Возрастание цен на хлеб не повлияет сразу на увеличение этой платы. Оно производит даже обратное действие: «Нищета устраняет возможность лености и делает труд настолько необходимым, что всякий готов предложить его даже по уменьшенной цене»153. Таким образом, все классы общества одинаково заинтересованы в торжестве защищаемого физиократами принципа свободной конкуренции и одинаково находят выгоду в разрешении ввоза и вывоза.
Тщетны оказались, однако, все усилия задержать начавшуюся реакцию против свободы хлебного рынка. Тщетны попытки, сделанные в этом смысле двумя издававшимися в это время экономическими журналами (Journal economique et journal du commerce), тщетна полемика аббата Бодо и Дю-Тон-де-Немура.
23 октября 1770 года правительство сочло нужным уступить требованиям общественного мнения и новыми эдиктами вос
150 Ibid., стр. 200 и 201.
151 Ibid., стр. 203
152 Ibid., стр. 213.
153 Ibid., стр. 236 и 237.
120 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
становило в их прежней силе регулировавшие прежде хлебную торговлю постановления. Снова стали требовать от торговцев хлебом объявления каждым его имени, жилища, места нахождения складов и самых актов, удостоверяющих совершений купли-продажи. Запретили снова заключать хлебные сделки иначе, как на рынках, транспортировать зерно и муку из одной провинции в другую, образовывать товарищества и ассоциации между купцами и экспортировать хлеб за границу. Скрытой целью аббата Тэрре было сосредоточить в руках правительственной компании оптовую торговлю хлебом, заменяя созданный в 1765 году откуп ее обществом капиталистов, с Малиссе во главе, правительственной администрацией. Назначенные генеральным контролером директора уполномочены были закупать хлеб большими партиями в тех провинциях, где он дешев, и пускать его затем в продажу в местностях относительной дороговизны. Этим путем имелось в виду не только содействовать большему единообразию хлебных цен, но и обеспечить казне доход с разницы. Правительство преследовало частных скупщиков, имея в виду само занять их место. Созданная им с этой целью организация получила в устах народа наименование «pacte de famine» или сделки, имеющей в виду породить голодовки154.
Эдикт 1770 года представляет собой кульминационный пункт в истории французского протекционизма прошлого века. Можно смело сказать, что он превзошел ожидания таких умеренных сторонников правительственной регламентации, как Гальяни, высказывавшегося, как мы видели, в пользу стеснения одного только вывоза. Неудивительно поэтому, если отмена правительственной монополии по отношению к оптовой торговле хлебом решена была уже четыре года спустя, благодаря прямому вмешательству Марии Антуанетты, руководимой в данном случае советами австрийского посла Мерси155.
13 сентября 1774 года Тюрго, заступивший в это время место аббата Террэ, обнародовал особое постановление государственного
154 См. Gomel, стр. 125-127. «Biollay pacte de famine». Г. Афанасьев произвольно дает этому выражению перевод «общества голодовки» (Афанасьев. Общество голодовки, 1791 года).
155 «Когда общество узнает об источнике, из которого вытекло это решение, — пишет Мерси Марии Терезии 15 августа 1774 г., — его привязанность к королеве, несомненно, сильно возрастет» (том II, стр. 221. Корреспонденции Мерси д’Аржанто).
Общественные.доктрины прошлого века
121
совета, которым восстановлена была свобода внутренней торговли зерном и мукой. Мотивировка этого закона заключает в себе программу французского фритридерства в применении к хлебной политике. «Чем свободнее и оживленнее торговля, — значится в ней, — тем быстрее и обильнее снабжается народ нужными ему запасами. Цены становятся более стойкими. Меньше и реже уклоняются они от среднего и обычного уровня, которым необходимо регулируется рабочий заработок. Запасы, сделанные правительством, не в состоянии достигнуть этой цели с равным успехом. Преследуя разнообразнейшие задачи, правительство не может действовать в данном направлении столь активно, как частные негоцианты, всецело отдающие себя этой заботе. Действительный размер спроса и предложения становится известным ему гораздо позже, чем частным торговцам. Все его операции, ввиду их поспешности, обходятся ему дороже. Его агенты, нисколько не заинтересованные в сбережении, покупают за высшую цену, транспортируют с большими издержками и сохраняют хлеб с меньшей предосторожностью. Много зерна портится и пропадает даром. К тому же каждый раз, когда правительство берет на себя задачу провиантирования, оно вскоре монополизирует в своих руках всю хлебную торговлю, ибо оно одно может продавать с потерей для себя и никто из коммерсантов без большого риска не в состоянии вступить с ним в конкуренцию.
Наступает дурной урожай, и правительству одному приходится принять на себя заботу о пополнении недостачи. Чтобы удовлетворить этой цели, оно поставлено в необходимость делать громадные затраты, которые далеко не всегда возмещаются ему. Процент с вложенного им капитала и собственный недобор увеличивают издержки государства, т. е. в конце концов падают на народ. Недостаточные меры для борьбы с неурожаем — и народ, лишенный всякой помощи со стороны частной предприимчивости, становится жертвой голода. Правительство не должно поэтому, заканчивает Тюрго, сосредоточивать в своих руках заботу о накоплении хлебных запасов, их транспортировании и сохранении. Оно подвергло бы этим большой опасности народное продовольствие, внутренний мир и спокойствие граждан. Неравенство в годовой выручке полей может быть исправлено только при содействии частной торговли, торговли свободной156.
156 См. Arret du Conseil d’Etat, du 13 septembre 1774 (Turgot, CEuvres, том II, стр. 169-176).
122
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
В среде энциклопедистов, как и в среде физиократов, постановление 13 сентября 1774 года было принято с большой радостью, и Вольтер приветствовал его, говоря, что он не только восхищается той формой, какая придана королевскому слову, но и тем доЪром, какое это слово обещает государству157.
Принятую правительством меру приветствовали как физиократические журналы, так и независимый от них «Меркурий», печатавший на своих столбцах разговор Генриха IV с Людовиком XVI, в котором отец народа прославлял юного монарха за подавление алчности откупщиков.
Господин Афанасьев весьма подробно останавливается на изображении того впечатления, которое произведено было реформой Тюрго в различных классах общества, и цитирует слова аббата Бодо, говорившего: «обитатели бельэтажей и чернь — одни не понимают его». Истолковывая чувства простонародья по отношению к новому закону, известный публицист Лингэ говорит, что он отдает простого рабочего в жертву алчности земледельца158. Стоит отметить этот прием критики, так как мы встретимся с ним вторично в экономических брошюрах Неккера. Действительно, едва последовало вздорожание хлеба и поддерживаемая скрытой агитацией против министра-реформатора «мучная война» (guerre de farine) успела обойти в апреле и мае 1775 года Бургундию, север Франции и окрестности Парижа159, как Неккер поспешил обнародовать в Амстердаме свой трактат о хлебном законодательстве и хлебной торговле. Это далеко не случайное совпадение было отмечено Тюрго в письме к Неккеру в ответ на присылку последним экземпляра его книги. «Если бы мне пришлось писать о том же предмете и высказать одинаковое с вами мнение, я бы дождался более удобной для того минуты, когда поднятый мною вопрос сделался бы интересным только для тех, кто способен иметь о нем суждение»160. Успех брошюры Неккера объясняется ее сентиментальными сетованиями на бедственное положение низших классов. Сам автор объясняет свою оппозицию к системе, вызвавшей к жизни критикуемый им декрет, своим сочувствием
157 Pitit ecrit sur 1’arret du Conseil du 13 septembre 1774 ((Euvres de Voltaire, изд. Garnier frcres. Том 29, стр. 344).
158 Афанасьев, стр. 321-325.
159 Neymarck. Turgot et ses doctrines, том I, стр. 233 и следующие.
160 Gomel, стр. 241.
Общественные доктрины прошлого века
123
к бедным классам. Государство, утверждает он, должно обнаруживать постоянную заботливость о народном продовольствии и принимать меры, препятствующие вздорожанию хлеба. Свобода вывоза не содействует успехам земледелия; наоборот, — запрещение вызывает увеличение населения, а потому косвенно и обработки. Государство, производящее отпуск хлеба за границу, неминуемо беднеет. Свобода вывоза порождает необдуманные спекуляции купцов на разницу, распространяет в обществе боязнь голода, вызывает народные мятежи. Она должна быть дозволена поэтому только в исключительном случае, когда ряд хороших урожаев создает избыток над потребностями. Желательно допущение к вывозу одной муки, и то лишь при падении цен до известного уровня. Хорошо также, чтобы булочники обязаны были держать у себя запасы хлеба для покрытия спроса с февраля по июнь. Все эти положения, направленные против теории физиократов, не задевали непосредственно изданного Тюрго постановления, так как в нем ни словом не упоминалось о свободе вывоза.
Но Неккер направляет свою критику и на самый эдикт, требуя ограничения и по отношению к свободе внутренней торговли. «Деятельность частных торговцев, — говорит он, — по перевозке хлеба из одной провинции в другую полезна, когда в одной его много, а в другой мало. Она полезна и тогда, когда закупки происходят осенью, а отчуждения весной, когда купец приобретает хлеб в урожайные годы с целью продать его при неурожае. Но купцы не ограничиваются этим: они делают покупки и тогда, когда хлеб в хорошей цене и тем вызывают искусственную его дороговизну; тут-то и нужна помощь государства, тут-то правительство и должно выступить на защиту общего интереса против личного. Нельзя поэтому допустить неограниченной свободы и внутреннего рынка; она возможна только тогда, когда хлеб дешев, когда цена его ниже определенного законом максимума. В противном случае его продажа и покупка должны быть запрещены вне отведенного правительством места. Этим избегается возможность оптовых закупок спекулянтов. Последние допустимы только под условием вывоза хлеба в другую провинцию, и то не иначе как с предварительного разрешения». На замечание физиократов, что свобода содействует постоянству рыночных цен, Неккер отвечает: так как заработная плата определяется всегда средствами существования, то для рабочего постоянство это безразлично. Правительство может содействовать ему удержанием рыночных
124
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
пошлин в урожайные годы и отменой их в случае дороговизны. Неккер далек от мысли лишать правительство всякого участия в снабжении народа продовольствием. Он считает это участие положительно необходимым в столице. Он требует только, чтобы правительственные операции совершались негласно и чтобы хлеб продаваем был без убытка, а только по цене, способной сдержать спекуляцию161.
И этому трактату суждено было вызвать такую же полемику, как и знаменитым диалогам Гальяни. Крупнейшие представители физиократии, и в числе их Морелле, Бодо и Кондорсэ, снова изложили перед публикой основные воззрения школы на необходимость поддержать земледельческий интерес неограниченной свободой хлебного рынка и доставить тем возможность одновременного возрастания чистой выручки (produit net) и заработков, платимых сельскими производителями всем прочим классам общества. Аббат Бодо, отправляясь от сделанного Неккером признания, что заработная плата никогда не превышает необходимого для жизни, ставит будущему министру вопрос, какую же пользу может доставить массе населения отдача земледельцам своих продуктов за дешевую цену162.
В «Письме пикардского земледельца к Неккеру — протекционисту в Париже» Кондорсэ, уже напавший на женевского банкира в письмах о хлебной торговле, делает следующее воззвание к правительству: «Мы ждем от справедливого короля законов, охраняющих собственность, законов, обеспечивающих свободу, законов, установляющих справедливость. В нарушении этих начал лежит действительный источник угнетения бедного богатым, а не в свободе хлебного рынка. Эту свободу надо, наоборот, расширить. Продукт, столь же необходимый, как воздух, должен иметь, подобно ему, ничем не стесняемое обращение. Необходимо отменить поэтому все рыночные пошлины, все эти droits de minage, de stellage, de hallage, de mesurage, которые не более как постыдные обломки старинного рабства: они препятствуют естественному распределению средств существования, они подвергают торговлю хлебом надзору бесчисленного множество посредников, содержание которых падает
161 Necker, Sur la legislation et le commerce des grains. CEuvres, том 1, стр. 55. Содержание его передано вкратце Гомелем (Les causes financieres de la revolution) и более подробно Афанасьевым (стр. 334 и следующие).
162 См. Eclaircissements demandes а М. N... au nom des proprietaires et des cultivateurs franyais (1775). См. Афанасьев, 342-я стр.
Общественные доктрины прошлого века
125
всем своим гнетом на торговлю, увеличивая цену самого продукта». Все, что ограничивает свободу, должно подвергнуться одинаковой отмене. Все рассуждения Неккера о правах бедного на особую заботливость правительства перефразируются Кондорсэ в следующую филиппику нападающего из-за угла разбойника: «Милостивый государь! К чему мне ваши законы, гарантирующие собственность, когда у меня нет собственности, и ваши законы, обеспечивающие справедливость, когда самому мне нечего защищать. Вы вправе собирать посеянный вами хлеб, но я также имею право жить. Ваши титулы хранятся у нотариуса, но и мой желудок стоит всякого титула, и если вы завтра же не положите у дуба при входе в лес нужных мне ста экю, вашу ферму послезавтра обнимет пламя пожара»163.
К числу сторонников ничем не стесняемой внутренней торговли хлебом спешит присоединиться и Вольтер, в следующем шутливом тоне изображающий те стеснения, в какие французское законодательство ставило всякого, желавшего произвести закупку хлеба: «ступайте за три лье на ближайший рынок, вы купите там дорого хлеб дурного качества, да не забудьте взять квитанцию у рыночного приказчика, только не теряйте ее дорогой, а то каждый встречный полицейский конфискует ваше продовольствие и лошадей, арестует вас самих, жену и детей. Не смейте противиться ему. Знайте, что за двадцать лье отсюда есть головорез, называемый судьей. Вас сволокут к нему и заставят затем прогуляться пешком до Тулона, а там пашите себе на досуге Средиземное море». На вопрос, почему можно свободно продать соседу картофель и каштаны и нельзя сделать того же с пшеницей, выводимый Вольтером земледелец слышит ответ: «Хлеб не то, что каштаны, — он предмет первой необходимости. — Но этот резон никуда не годится! — восклицает запуганный собеседник; чем необходимее какой предмет, тем легче должна быть его покупка»164.
Окруженный симпатиями выдающихся умов века, Тюрго употребил все свое влияние на короля и не только не отменил изданного им закона, но и восполнил его отменой городских пошлин (octroi) и рыночных во многих местностях и провинциях Франции165. Оппозиция парламента заставила его прибегнуть
163 См. Condorcet (Euvres, том XIX. Lettre d’un laboureur de Picardie A M. N. auteur prohibitif a Paris, стр. 34 и 44.
164 Voltaire, Diatribe a 1’auteur des Ephemerides. 1775 r.
165 См. Афанасьев, стр. 348 и 349.
126 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
к крайней мере — к личному приказу короля — внести в реестры эдикт об отмене должностей чиновников парижского рынка166. При всем том скорая отставка Тюрго не дозволила ему выполнить всей своей программы и распространить свободу и на вывоз.*Не ранее как в 1776 и 1777 годах даны были разрешения вывозить хлеб за границу целому ряду провинций, расположенных на востоке, юге и западе Франции; так низка была цена на хлеб и настоятельны ходатайства землевладельцев и фермеров. Вывоз не возбудил на первых порах никакого беспокойства. Но едва Неккер вступил в управление финансами в июне 1777 года, снова разосланы были циркуляры интендантам с запросом, не следует ли приостановить или ограничить вывоз хлеба. Присланные в ответ донесения обнародованы впервые г. Афанасьевым. Они проливают яркий свет на разноречие, существовавшее по вопросу о свободе хлебной торговли между различными частями Франции, и объясняют нам нерешительность, с которой новый министр приступил к проведению своей запретительной политики. Отказываясь от общего законодательства по этому предмету, он то разрешал, то запрещал посылку хлеба за границу. С 1780 по 1782 год сумма вывоза не превосходила 200000 сетье в год и частными распоряжениями, сообразно обстоятельствам, министр отнимал или распространял эту свободу вывоза на отдельные провинции167. То же отсутствие общего плана заметно и в отношении министра к внутренней торговле хлебом: вначале Неккер энергично поддерживает эту свободу, но вскоре он поручает интендантам «принять меры против спекулянтов, операции которых особенно вредны при недостаче хлеба». В этом, как и в отношении к вывозу, Неккер, по собственному признанию, хотел «приучить общество и суды полагаться всецело на благоразумие администрации»168.
Вопрос о допущении свободы вывоза ожил снова со вступлением в министерство Калонна, благодаря созданию в 1785 году совещательной комиссии по вопросам земледелия, составленной из открытых сторонников физиократии, в том числе из Дю-Пона и знаменитого Лавуазье. Дю-Пон взялся составить доклад о вывозе хлеба? и по его настояниям министр, после некоторого сопротивления, согласился представить королю и нотаблям проект
166 Lit de Justice 12 марта 1776 г.
167 Афанасьев, стр. 383.
168 Ibid., стр. 393.
Общественные доктрины прошлого века
127
декрета, в котором значилось, между прочим, что свобода вывоза будет обычным порядком, но что правительство сохраняет за собой возможность останавливать его путем местных и частных распоряжений. Предложение, действительно, сделано было им в этом смысле, но ожидаемый закон появился уже после отставки министра. Он издан был в форме декларации, помеченной 17 июля 1787 года. Свобода хлебной торговли объявлялась в нем общим правилом, а ограничение ее исключением, допускаемым по ходатайству провинциальных штатов.
«Да будет впредь свободно лицам всякого звания и состояния, — гласил новый закон, — вести торговлю зерном и мукой внутри королевства. Разрешается также нашим подданным вывозить хлеб за границу, но вывоз может быть приостановлен на год с правом возобновления по ходатайству провинциальных собраний или штатов и только в пределах соответствующих провинций». Не прошло однако и пятнадцати месяцев, и вновь вступивший в министерство Неккер, уже в августе 1788 года, принял меры к запрещению вывоза из отдельных провинций ввиду обнаруживавшегося в некоторых местностях недорода. Седьмого сентября король, по настоянию министра, запретил вывоз вообще, и эта мера подтверждена была год спустя декретом национального собрания от 29 августа 1789 года169.
Таким образом, Франции не суждено было сделать до революции сколько-нибудь продолжительного опыта полной свободы хлебной торговли. И это обстоятельство должно было отразиться на редакции наказов, парализуя влияние физиократов, высказывающихся в смысле благоприятном этой свободе. Неудивительно, если, стоя почти единогласно за отмену всяких стеснений внутреннего рынка, большинство наказов требует решительного запрещения вывоза. Нельзя сказать, чтобы чтение cahiers 1789 года вызывало в уме представление о полной согласованности принципов, которых, по желанию избирателей, должно придерживаться правительство в отношении к народному продовольствию. Наоборот, в этом, как и во всех своих экономических требованиях, общественное мнение Франции носит печать эклектизма. С одной стороны, высказывается так упорно пропагандированная физиократами необходимость поставить всех подданных одного монарха на равную ногу по от
169 Schelle, Du-Pont-de-Nemours, стр. 227, 229, 259, 320 и 321. Афанасьев 414, 415,
434 и 435.
128 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ношению к покупке предметов первой необходимости: «доставка хлеба из одной провинции в другую на протяжении всего государства должна быть дозволенной»; «дети одного отца необходимо делят хлеб поровну». С другой стороны, заметно решительное отступление от дорогого физиократам начала свободной конкуренции в желании, чтобы государство вмешалось в дело народного продовольствия, чтобы муниципалитеты и провинциальные собрания приступили к созданию продовольственных магазинов. Разрыв с господствующей в XVIII веке экономической доктриной и влияние, оказанное на умы идеями Руссо, Мабли, Лингэ и Неккера, сказываются в тех мерах, какие избиратели желали бы принять против скупщиков. Необходимо, значится в некоторых cahiers, запретить земледельцам продажу на месте хлеба или муки: все запасы должны быть доставляемы на рынок и совершаемые на них сделки окружены гарантиями гласности и публичности. Свойственный всем современникам предрассудок против духа корпораций, якобы препятствующего соглашению частных интересов с государственным, сказывается в запрещении всяких сообществ, целью которых является торговля хлебом на общий счет. Многие cahiers доводят боязнь искусственного повышения хлебных цен скупщиками до того, что предлагают запретить торговлю зерном и мукой всем сеньорам, всем духовным и всем зажиточным буржуа. Наконец, в некоторых cahiers основные требования превозносимого физиократами порядка свободной конкуренции игнорируются настолько, что общине или государству предлагается установить раз навсегда максимальную цену на пшеницу, определив ее в 25 франков за сете170. Это последнее требование особенно часто заявляется городскими наказами; так, например, в cahiers города Атраса мы читаем: цена хлеба впредь не должна быть установляема произвольно; определение ее надо предоставить экспертам. (Две трети черного хлеба должны идти в расчете за одну белого).
Уравновесить цену хлеба с заработной платой — такова нелегко осуществимая задача, какую ставят генеральным штатам наказы некоторых мелких бальяжей и городов Артуа171.
В деревнях всего менее заметно влияние проповедуемого физиократами фритредерства. Жители некоторых сельских приходов
170 Examen des cahiers de 1789 au point de vue commercial et industriel par Bonnussieux. Paris 1884, стр. 29 и следующие.
171 Loriquet, Cahiers du Pas-de-Calais, том I, стр. 163,162 и 94.
Общественные доктрины прошлого века
129
не щадят красок для изображения того бедственного положении, в какое ставит их закупка хлеба большими партиями в годы его относительной дешевизны и отправка его на кораблях в Англию и другие государства при первом неурожае172. Поселяне, по-видимому, хотят предупредить возможность прямой покупки хлеба у производителей купцами и сосредоточения всех сделок, предметом которых является зерно и мука, исключительно на рынках173. Но чего они отнюдь не желают — это дальнейшего удержания рыночных пошлин; они вполне солидарны на этот счет с физиократами и спешат заявить, что благодаря таким пошлинам хлеб повсюду возрастает в цене174. Итак, в насущном вопросе, каким является для простонародья обеспечение дешевого продовольствия, ближайшая нужда подсказывает крестьянству решения, одинаково далекие от требований протекционистов и фритредеров и весьма близкая к тем, какие приняты были учредительным собранием с целью парализовать, по возможности и немедленно, гибельное влияние плохих урожаев и обусловленную ими дороговизну припасов. Не по одним лишь вопросам хлебной политики пришлось физиократам высказать свои взгляды на преимущества свободной торговли. Новым поводом явилось заключение в 1786 году торгового договора с Англией. Этот торговый договор носит на себе в такой же мере печать физиократии, в какой договор 1860 года может считаться выражением англо-французского фритредерства, порожденного агитацией Кобдена и Мишеля Шевалье. Участие Дю-Пона в редакции самого трактата по меньшей мере столь же чувствительно, как и участие Брайта или Леона Сея в заключенном при Наполеоне III договоре. Неуспех, каким сопровождалась, по крайней мере на первых порах, попытка поставить на равную ногу в деле международного обмена страну по преимуществу земледельческую, какой была Франция, со страной, в которой промышленность и торговля успели завоевать себе первенствующее значение, объяснит нам, как мы сейчас увидим, причину, по которой идеи фритредерства не только не нашли отголоска в редакции наказов, но, наоборот, вызвали довольно решительный отпор.
Мы не имеем в виду, конечно, входить в подробности касательно хода переговоров, предшествовавших торговому трактату 1786 года;
172 Cahiers d’Audresselles Loriquet, том II, стр. 166.
173 Ibid., стр. 183,185, 216.
174 Loriquet, том II, стр. 221,267.
130 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
мы заметим только, что заключение его Дю-Поном знаменует собой первую крупную попытку дать практическое признание тому половник) физиократии, что теория денежного баланса, выражаясь языком Кенэ, не более «как пустая выдумка»175. Эта теория была еще в полном ходу в первой половине XVIII века.
Ее высказывали не только Дюто и Мелон, но и Форбоннэ, говоривший, что все торговые государства стремятся к получению баланса в деньгах; «только этот способ реализации, — продолжал он, — может увеличить абсолютную и относительную массу драгоценных металлов и численность населения, наконец, придать новую жизненную силу обращению богатств». Понятно, что защитники теории денежного баланса не могли смотреть иначе как благоприятно на защиту местных мануфактур с помощью запретительного тарифа и низкой заработной платы, достигаемой дешевизной хлеба, которая, в свою очередь, поддерживалась отсутствием заграничного вывоза. Того и другого требует поэтому Мелон в своем Политическом опыте о торговле 1734 года.
Никто из предшественников Кенэ не решался выступить открыто против обложения иностранных мануфактуратов, не исключая и самого Буагильбера, взгляды которого, как мы видели, во многом приближаются к идеям физиократов. Совершенной новинкой являлось поэтому следующее положение «Общих правил, обязательных для правительства земледельческой страны»: «Необходимо установить полную свободу торговли». Это убеждение, разделяемое всеми последователями школы — Мерсье, Бодо, Ле-Троном, Тюрго, Дю-Пон-де-Немуром, заставило последнего настаивать перед Верженном на заключении с Англией нового торгового договора на началах свободной конкуренции. В письме к Верженну от 23 ноября 1782 года, впервые обнародованном Шеллем, Дю-Пон не видит других препятствий к его заключению, кроме ропота французских негоциантов.
Но этот ропот, замечает он, не имел бы никакого основания, так как взамен открываемого англичанам доступа в наши колонии, мы приобрели бы возможность сбывать товары в Северную Америку... Дю-Пон указывает министру и на политические выгоды подобного трактата: он отнимет у англичан желание овладеть французскими колониями силой, так как все, что нужно им, сводится к возможности торговать.
175 Maximes generales du gouvernement economique d’un royaume agricole (1758). Положение 24-e.
Общественные доктрины прошлого века
131
Верженн не сразу поддался этим убеждениям. «Мне кажется, — писал он в ответ, — что ваша предусмотрительность сводится к наделению англичан свободой торга в наших колониях. Что касается до меня, то я не берусь решить этот так часто поднимаемый вопрос: я не хочу, чтобы меня побили камнями»176. Это не мешало Дю-Пону настаивать на необходимости воспользоваться предстоящим миром, для того чтобы завязать с англичанами переговоры о тех взаимных уступках, какими можно было бы достигнуть если не совершенного упразднения всяких пограничных пошлин, что было бы «1е пес plus ultra», говорит он, то по крайней мере возможного приближения к этому идеалу177. Агитация Дю-Пона в пользу расширения торговых вольностей встретилась с однохарактерным течением в Англии, течением, руководимым Шельборном, внуком известного Вильяма Питта, действительного родоначальника политической экономии. Шельборн связан был тесной дружбой с французским физиократом Морелле и разделял его пристрастие к принципам свободной торговли. Первые переговоры завязались еще в бытность Шельборна и Фокса в министерстве; они продолжались и при сменившем Фокса Питте, но готовность англичан отвечать полной взаимностью на широкие уступки, делаемые им французским правительством, была сравнительно слабая.
Идеи Адама Смита, сходившегося с физиократами в вопросах торговой политики, не пользовались еще достаточным признанием, особенно в стенах парламента. Соглашаясь в конце концов на открытие своих портов для французских товаров, англичане включили в текст редактированного Эденом трактата ряд оговорок и изъятий, нарушивших равенство сторон. В самой Англии высказано было мнение, что договор клонится к невыгоде французов. Уже 4 октября 1886 года лорд Шеффильд в письме к Эдену говорит: «преимущества все на одной стороне; я не могу указать ни одного пункта, в котором бы французы выговорили себе какие-либо особые выгоды. Они попались в западню и обнаружили свое невежество и безумие, равные только робости их министров». Корреспондент Эдена особенно настаивает на том поражении, каким сопровождалось предложение — включить в число обложенных товаров французские шелка. Министерство Верженна согласилось
176 Chelle, Du-Pont-de-Nemours, стр. 233 и 234.
Письмо от 25 ноября 1782 г., найденное в архиве министерства иностранных Дел Шеллем.
132
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
не упоминать о них в договоре, и это одно уже нарушило принцип взаимности, на котором только и может держаться свобода внешней торговли. В английской памфлетной литературе высказывалась та же уверенность. Один анонимный писатель, называющий себя мануфактуристом из Глазгова, говоря, что французам не удастся изменить английского вкуса к испанским и португальским винам, что изъятие шелков из числа слабо-обложенных товаров лишает их главной статьи ввоза, приписывает только их самообольщению решимость конкурировать с четырьмя исконными английскими предметами вывоза — сукнами, железом, фаянсами и хлопчатобумажными тканями178.
Предсказание касательно ввоза французских вин оправдалось уже потому, что заключению договора с Францией предшествовал коммерческий трактат Англии с Португалией. Благодаря понижению тарифа цены на портвейн и другие португальские вина пали настолько, что англичанам легко было сохранить свой вкус к ним и при конкуренции подешевевших французских вин. Вкус нации не изменяется сразу. Потребовалось долгих лет тарифной войны, чтобы отучить англичан от употребления кларета, бывшего в общем ходу еще с эпохи столетней войны. Теперь потребовалось содействие времени и продолжительной мирной политики, для того чтобы вернуть их снова к прежней привычке. Но этим условиям не суждено было осуществиться вскоре. Возгоревшаяся с 1793 года война с Англией, установленная на расстоянии немногих лет после заключения Амьенского мира — «континентальная система», хотя и прекратившаяся вместе с падением Наполеона, но только для того, чтобы вскоре дать простор новой войне с тарифами; все это вместе взятое легко объясняет нам причину, по которой «Sherry and port» оставались в течение всей первой половины века излюбленными английскими напитками, и почему кларет, т. е. бордоское вино, только за последнее время приобрел широкий район сбыта на острове. Министерство Верженна, в лице своего специального уполномоченного Джерарда де-Рейнваль, энергично настаивало на допущении если не французских шелков вообще, то хоть французских лент, но английские финансисты, опасаясь восстания ткачей Спитальфильда, ответили на все эти требования решительным отказом. Насколько французы обольщались насчет
178 Oscar Browning. The flight to Varennes and other essays. The commercial treaty of 1786, стр. 146.
Общественные доктрины прошлого века
133
возможности выдержать с успехом конкуренцию английских хлопчатобумажных и шерстяных тканей, можно судить по следующим отрывкам из официального доклада, поступившего на обсуждение государственного совета 21 мая 1786 года и заключавшего в себе руководящие взгляды тех, кто, подобно Дю-Пону, требовал скорейшего заключения трактата. «Тонкие сукна в Англии, — значится в докладе, — не лучше французских, но дешевле их на 14 и 15 %. Эта разница зависит не от дешевизны заработной платы, которая, наоборот, выше в Англии, и не от дешевизны шерсти, так как Франция и Англия равно получают ее из Испании, а исключительно от высоты пошлин, взимаемых с ввоза шерсти во Францию, и монополии суконного производства. Но и то и другое может быть отменено; конкуренция английских сукон высокого качества только вызовет благородное соревнование во французских мануфактуристах». Составители доклада не скрывают однако опасности, какую представляет соперничество английских хлопчатобумажных и дешевых шерстяных тканей. По их словам, эти ткани, благодаря машинному производству179, на целых 20% дешевле французских180.
Ожидаемые англичанами последствия не замедлили оправдаться. Возлагая большие надежды на ту помощь, какую иностранная конкуренция окажет на развитие туземного производства181, признавая, что заключаемый трактат будет своего рода хирургической операцией, сперва крайне болезненной, а затем крайне целительной для французских мануфактур, Жерар де-Рейнваль и стоявшие за ним физиократы не настаивали особенно на взаимности и, уверенные в торжестве своих принципов, с легким сердцем шли на те временные невзгоды, которые должна была пережить по их расчету французская промышленность.
Но эти невзгоды оказались столь серьезными, что восстановили против начал свободной торговли не только непосредственно заинтересованных в протекционизме мануфактуристов, но и потерпевших от забастовки рабочих. О том положении, какое создал Для мануфактурных центров Франции торговый договор 1786 года,
179 Надо иметь в виду, что изобретения Гаргрема, Аркрайта и Кромптона, так удешевившие тканье, все произошли в семидесятых и восьмидесятых годах XVIII века, в 1765-1779 гг., и что к этому же времени относятся великие изобретения Уатта и Бультона.
180 Ibid., стр. 140.
181 Les finances de 1'ancien regime (Stourm), том П, стр. 32.
134 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
дают понятие не только наказы 1789 года, но и путевые заметки англичанина Артура Юнга.
Пересекши Францию во всех направлениях в течение ближайших годов, следовавших за заключением торгового договора, Юнг поставлен был в возможность собственными глазами убедиться в том положении, в каком очутилась благодаря ему французская промышленность. Уже при въезде своем во Францию, в Абеввилле и Амиене, он слышит горькие жалобы на бедствия, причиненные торговым договором. И в том и в другом городе господствовало шерстяное производство, и недовольство проявлялось между предпринимателями. Оно нимало не разделялось виноделами и торговцами Бордо, ожидавшими больших выгод от вывоза. Неудивительно, если они сплошь и рядом высказывались в присутствии Артура Юнга в том смысле, что «заключенный с Англией трактат равно выгоден для обеих сторон»182. Но зато в Руане, еще в 1701 году подававшем голос за сохранение всех тяготевших над иностранным ввозом пошлин183, раздражение было всеобщим. Торговая камера Нормандии поспешила обнародовать свои заявления об опасностях, какие ожидают французскую промышленность от конкуренции английской. Ее предсказания настолько оправдались, что в одной Пикардии с 1785 по 1789 год число ткацких станков пало с 4640 до 2240. Этот результат достигнут был, впрочем, не благодаря одному договору с Англией. Ожидаемые выгоды иностранной конкуренции были парализованы стремлением правительства монополизировать в немногих руках ткацкое производство. Вошедшие в употребление английские хлопчатобумажные станки разрешены были только лицам, получившим на то привилегию от правительства. Прибавим к этому, что обещанное понижение пошлины на каменный уголь не осуществилось; это поставило французских мануфактуристов в худшее положение, чем английские, благодаря дороговизне топлива 184. В центре шелкового производства — в Лионе — можно было надеяться на такое же осуждение трактата с Англией, какое шерстяные и хлопчатобумажные производители высказывали на севере Франции. Неудивительно поэтому, если Артуру Юнгу пришлось выслушать здесь из уст Ролана, инспектора местных
182 Arthur loung, Travels in France 1787, 8, 9 ed. de 1889, стр. 8, 9 и 69.
183 Clement. Histoire du systeme protecteur; стр. 57.
184 Ibid., стр. 81.
Общественные доктрины прошлого века
135
мануфактур и будущего министра законодательного собрания, целую филиппику против несправедливого исключения французских шелков из числа дозволенных предметов ввоза185. Но и в Лионе промышленность терпела не от одного ограничения сбыта, но и от дурного урожая шелков не только во Франции, но и в соседнем Пьемонте и Италии. Это обстоятельство заставляло предпринимателей сокращать размеры производства, а оказавшийся излишек рабочих рук дозволил понижение заработной платы186. И раньше этого уровень ее был весьма низок. В одном частном письме, направленном из Лиона к Мерсье, автору Tableau de Paris, значилось еще раньше наступления упоминаемых событий, что рабочие довольствуются в Лионе весьма низким заработком187. В 1786 году (год заключения торгового договора) лионские рабочие уже сделали попытку добиться увеличения своей платы путем приостановки работ. Они требовали прибавки двух су за каждый производимый ими aune шелковой ткани (мера длины несколько меньше аршина). Все станки были приостановлены и, вооружившись палками, рабочие несколько раз на день проходили по улицам, запугивая местные власти, вскоре объявившие себя готовыми на уступки. Но правительство прислало войска, повесило трех ремесленников, объявило недействительным установленный «консулами» тариф и предоставило решение вопроса о плате за труд по-прежнему одному соглашению предпринимателя с его рабочими188.
Необходимо иметь в виду все эти факты, чтобы понять разнообразные причины, обусловившие собой упадок французской промышленности и неправильно обобщенные затем в односторонние сетования на торговый договор с Англией. Претерпеваемое лионской промышленностью сокращение района сбыта испытываемо было в меньших размерах и в других мануфактурных центрах. Так, например, к северо-западу от Лиона, в Marche, некогда процветавшая королевская мануфактура ковров d’Aubusson и производство про
185 См. французское издание путешествий Артура Юнга, том II, стр. 100.
186 Мы узнаем об этом из постановлений превота купцов и эшевенов города Лиона от 19 июля 1787 года. Оно отпечатано Metzger и Vacsen в статье: A la veille de la revolutiou. Lyon de 1778-1788 (Bibliotheque lyonnaise Centennaire de 1789).
187 Это письмо некоего Grimod de la Reyniere отпечатано Мерсье в сочинении, озаглавленном «Реи de chose» (Ibid., стр. 107).
188 Jager, Geschichte der sozialen Bewegung in Frankreich., том I, стр. 440.
136 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
стых сукон (bure) Felletin пришли к 1789 году в полный упадок. Наказы среднего сословия приписывают этот упадок конкуренции прибывавших из-за границы более тонких сукон и недостаточностью заработков, получаемых служащими на королевской мануфактуре. Этот низкий уровень платы заставлял их эмигрировать из провинции, а при дороговизне хлеба вызывал в их среде, как например зимой 1788 года, открытые волнения. «Плата за труд так ничтожна, — читаем мы в cahiers города Felletin, — что рабочие могут существовать только день ото дня и при первой забастовке остаются даже без необходимейших средств к жизни»189. Подымаясь дальше на северо-восток во Фландрию и Артуа, мы находим здесь еще большее недовольство торговым договором, нежели на всем юго-западе Франции. В Лилле Артур Юнг слышит речи о необходимости ближайшей войны с его родиной. «Нетрудно, — прибавляет он, — догадаться, что действительный источник всех этих слухов лежит во враждебности к трактату. Его ненавидят здесь и считают ударом для местной промышленности»190. В Нанте Юнг встречает не меньший «азарт» в отстаивании мысли, что торговый договор погубит французскую мануфактуру191.
Городские наказы во многом дополняют эту картину народного недовольства. На северо-востоке Франции особенно жалуются на принесение договором в жертву местного шерстяного производства 192. Среднее сословие Арраса указывает также на недостаточное проведение им принципа взаимности. «Уж если нельзя отменить его вовсе, то следует по крайней мере включить в число предметов ввоза кружева, лино-батисты и батисты, наконец, фландрские полотна»193. Общественное мнение в сельских приходах Артуа колеблется между реформой и совершенной отменой ненавистного договора, «окончательно разоряющего Фландрию и Артуа»194. Неудобства этого договора состоят, по словам cahiers, в удешевлении цены неводов, дотоле производимых сельскими жителями, и в вывозе сырой шерсти в Англию195, в возвышении почти вдвое цен на кожи, благодаря
189 Duval (Cahiers de la Marche), стр. 119. См. также Introduction, стр. 109 и 110.
190 Французское издание, том I, стр. 236.
191 Английское издание путешествий Юнга. Путешествие 1788 года, стр. 104.
192 Loriquet, том I, стр. CXXVII.
193 Ibid., том I, стр. 53 и 159.
Ibid., стр. 176, а также 204, 97,104, 117,127, 213, 215, 245, 247.
195 Ibid., стр. 518 и 527, том II, стр. 509.
Общественные доктрины прошлого века
137
чему бедный не в состоянии более дозволить себе роскошь обуви, сбруи и других столь же необходимых предметов196.
Отмеченная Артуром Юнгом готовность подвергнуться скорее опасностям новой войны, нежели устоять в разорительном для Франции договоре, наглядно выступает в следующем заявлении, делаемом кайе среднего сословия в Этампе. «Со времени заключения трактата наше фабричное производство, неспособное выдержать иностранной конкуренции, значительно сократилось. Боятся, что нарушение договора поведет к войне. Генеральным штатам предстоит решить, не выгоднее ли в интересах нации предпринять войну и не изнуряет ли в большей степени государство дальнейшее сохранение в силе договора, который одновременно обогащает наших соседей и вызывает собственное наше разорение»197. Вот в каких красках рисует среднее сословие Шателлеро то положение, какое создано французской промышленности договором 1786 года: в Руане, Труа, Амьене, Лионе тысячи человек сидят без занятий. Предприниматели поставлены в необходимость остановить производство на многих станках. Масса рабочих нищенствует198. В одном из частных наказов, составленном в Париже аббатом Ванваль, генеральным викарием Шалона на Марне, невыгоды торгового трактата иллюстрируются цифрами: Франция вывозит из Англии товаров на 24 миллиона, Англия из Франции на восемь, и это неравенство выгод еще возрастает от развившейся во Франции англомании. Она побуждает выписывать с острова целый ряд производимых там предметов к немалой невыгоде туземных рабочих, и это в то время, когда в их среде с каждым днем возрастает нужда. Почему не последовать примеру англичан, которые из патриотизма воздерживаются от потребления наших товаров, делая исключение только для вин?199 Не все, впрочем, наказы относятся с одинаковой строгостью к заключенному Францией договору. В то время как одни, например cahiers Венсенна, утверждают, что французские мануфактуры наполовину уничтожены иностранной конкуренцией и что одна лишь отмена трактата может спасти их от конечной гибели200, большинство наказов ограничи
196 Ibid., том II, стр. 200.
197 Arch. Pari., том III, стр. 297.
I9S Arch. Pari., том II, стр. 689.
199 Chassin. Les elections et cahiers de Paris. Том II, стр. 62.
zoo Arch. Pari., том V, стр. 222, статья 38-я. В этом же смысле высказываются cahiers сенешоссей. Кимпер (том V, стр. 516) и Ван.
138 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
вается требованием подвергнуть его тщательному пересмотру и дополнить новыми статьями, вносящими большее равновесие между интересами контрагентов201. Наконец, меньшинство двух cahiers говорит о необходимости сохранить договор в силе из опасения войны и ввиду возможности достигнуть большей защиты французских мануфактур путем простого пересмотра трактата202.
Сельские наказы, как общее правило, или хранят совершенное молчание насчет торгового договора с Англией, или повторяют обычные налоги на причиненный им вред. Резкое исключение представляют такие cahiers, которые, как например cahiers Сасси в бальяже Окзеры, открыто высказывают желание, чтобы все виды торговли пользовались равной свободой203.
Глава II
Крестьянский и рабогий вопросы в литературе и наказах 1789 года
§1
Физиократов не раз обвиняли в безразличном отношении к коренному вопросу французской общественной жизни — сохранению или упразднению сеньориального права и крепостных отношений. Этот упрек как нельзя более несправедлив. Разумеется, ни Кенэ, ни маркиз Мирабо, ни тем более Тюрго не высказывались открыто в пользу легальной отмены той имущественной и личной зависимости, в которой крестьяне еще стояли по отношению к помещикам; но причина тому всецело лежала в цензурных препятствиях. Не следует забывать, что сеньориальное право составляло часть охраняемого государством порядка и что всякие нападки на него
2°1 См., напр., наказы среднего сословия Парижа, Марселя, Монпелье, Кана, среднего сословия Эвре, среднего сословия Нивернэ, Эльбефа и Седана, дворянства и духовенства Лилля, дворянства Труа (Arch. Pari., том III, стр. 706,301,524,531, том IV, 260, том V, 310, 596, 622, 727, том VI, стр. 73, 78,144).
202 Так поступает, например, дворянство Сен-Мигиель (Arch. Раг1.,т. II, стр. 242) и среднее сословие Т\рены (том VI, стр. 53).
2оз Cahiers des paroisses du baillage d’Auxerre, 1789. Demay (Bulletin de la societe des sciences histor. et natur. de 1’Yonne a 1885, v. 39.
Общественные доктрины прошлого века 139
должны были иметь неизбежным последствием судебные преследования. Недаром же парижский парламент потребовал публичного сожжения рукой палача известной брошюры Бонсерфа о выкупе сеньориальных прав и одному только личному предстательству Тюрго удалось избавить автора от задержания.
Но если физиократы не включали открыто в свою программу упразднения существующих порядков собственности и владения, то вся их доктрина неизбежно вела к этому результату. Выставленный ими принцип свободы собственности и свободы сделок не мирился ни с монополизацией земель в руках дворянства и высшего духовенства, ни с сохранением оброчных отношений и чиншевого права, ни с дальнейшим существованием помещичьих баналитетов, ни с производством в пользу сеньоров дорожных платежей и мостовщины. Свобода труда в такой же степени принята была под защиту новой экономической доктрины, как и свобода собственности и свобода обмена. В статьях, напечатанных родоначальником физиократической школы в «великой энциклопедии», не раз встречаются выражения, доказывающие, что отмена сеньориального права и связанных с ним производительных монополий, провозных пошлин и т.п., казалась автору одним из необходимейших условий для поднятия уровня сельского хозяйства и материального благосостояния всего населения. Ограничивая до минимума вмешательство государства в народное производство, Кенэ в то же время требует отмены им пошлин, взимаемых частными владельцами за провоз хлеба и других товаров по рекам и дорогам, и при этом без всякого вознаграждения. Те, в чью пользу поступали эти платежи, думает он, найдут возмещение своих утрат в поднятии уровня общей производительности королевства204. В свою очередь, Тюрго, отрицая право государства искусственно понижать цены на хлеб запрещением вывоза, полагает, что удешевление несомненно последует в том случае, если правительство решится на отмену не только вотчинных прав, но и производительных монополий помещиков и в частности droit de fours et de moulins. «Кому неизвестно, — читаем мы в одном из его писем к генеральному контролеру аббату Террэ от 1770 года, — что цена хлеба во многих местах выше настоящей
204 Ceux a qui ces droits appartiennent seront sufisamment dedommages par leur part de I'acroissement geniral des revenue des biens du royaume. Cm. art. «grains» в Encyclopedic.
140
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
благодаря несовершенству помола, мошенничеству мельников, обычаю, требующему вычета в пользу помещиков одной шестой части поступившего на мельницу зерна. Ни для кого не тайна, что обращение муки в хлеб, благодаря привилегиям вотчинных хлебопекарен и существующего в городах цеха булочников, сопровождается также значительными поборами и вычетами. Тюрго думает, что в своей сложности производительные монополии, ярмарочные и провозные пошлины увеличивают ценность хлеба на одну треть. Он не останавливается поэтому перед требованием совершенного упразднения баналитета мельниц (Suppression de la banalite des moulins), который в его глазах почти всегда имеет источником узурпацию и опирается исключительно на давности злоупотреблений. Защита этих производительных монополий тем соображением, что собственность неприкосновенна, кажется ему результатом недоразумения, так как их сохранение связано с нарушением священнейшего из всех видов собственности, той, которая принадлежит человеку на все вообще продукты его труда, а земледельцу, в частности, на взращенный им хлеб»205.
За физиократами надо признать ту заслугу, что они первые поставили на вид противоречие сеньориальной системы с требованиями сельского хозяйства и доказали невыгодность его не для одних крестьян, но и для помещиков. Известно, что последствием сеньориальной системы была отдача земли собственником в вечно наследственную аренду. Арендаторами, как общее правило, являлись изнемогавшие под бременем налогов, церковных и вотчинных платежей чиншевики-половники. Постепенный упадок их материального благосостояния отражался невыгодным образом на доходе помещиков, так как с уменьшением количества рабочего скота и удобрения падала производительность почвы и следовали плохие урожаи.
205 Je ne pense pas qu’on opposat a des arrangements aussi utiles les grands principes sur le respect du aux proprietes. Ce serait une contradiction bien etrange que ce respect superstitieux pour des proprietes qui, dans leur origine, sont presque toutes fondces sur des usurpations, et dont le meilleur titre est la prescription qu’elles ont acquise contre le public; tandis qu’on se permet de violer, sous pretexte d’un bien tres-mal enlendu, la ргорпё1ё de toutes la plus sacree, celle qui seule a pu fonder toutes les autres proprietes, la propriete de 1’homme sur le fruit de son travail, la propriete du laboureur sur le ble qu’il a seme et qu’il a fait naitre, non seulement a la sueur de sou front, mais avec des frais immenses, la propriete du marchand sur la deuree qu’il a payee avec son argent (Lettre sur le commerce des grains. Turgot «CEuvres». Edition Guillomain, том I, стр. 253).
Общественные доктрины прошлого века
141
Получая установленную обычаем и неизменную в размере ренту, где натурой, а где деньгами (champart, rentes, censives), собственник терял и от недостаточности валовой выручки, часть которой поступала в его пользу, и от связанной с плохим урожаем неисправности арендатора. Невыгодность чиншевого половничества еще возрастала от необходимости жертвовать частью удобной к обработке земли под выпас крестьянского скота и сохранять установленный обычаем порядок севооборота, отказываясь от более интенсивной системы трехпольного и плодопеременного хозяйства. Указанных причин достаточно, чтобы понять, почему задолго до появления физиократической доктрины французские помещики, следуя примеру своих английских собратьев, начали отдавать предпочтение краткосрочному фермерству над половничеством и сплошь и рядом отдавали состоящие в их личном заведовании земли в руки зажиточных буржуа, принимавших на свой счет производство всех предварительных затрат по земледелию. Но широкому применению фермерского хозяйства препятствовала система зависимых отношений крестьян от помещиков, другими словами, унаследованное от Средних веков сеньориальное и крепостное право. Понятно после этого, какое значение должна была иметь для его дальнейших судеб пропаганда физиократами той мысли, что в интересах сельского хозяйства необходим переход от мелкой половнической культуры к крупному фермерству. Начало этой пропаганды положено было самим основателем школы Кенэ. В двух статьях, напечатанных им в энциклопедии Дидро и посвященных, одна — вопросу о фермерстве, а другая — вопросу о продовольствии, Кенэ дает сравнительную оценку обеим системам хозяйства — фермерскому и половническому. По словам Кенэ, семь восьмых Франции еще придерживается последнего порядка и всего одна восьмая, состоящая из Нормандии, Пикардии, Фландрии, Гено, Бос и Иль-де-Франс, перешла к системе крупных ферм. Кенэ делает следующий расчет средней производительности тех шести миллионов арпанов, которые, по его словам, находились в середине прошлого века в руках более или менее зажиточных арендаторов, ведших хозяйство с собственным инвентарем. Ежегодно арпан этих земель при трехпольной системе хозяйства дает валовой выручки восемь септьэ хлебного зерна или до тысячи пятисот фунтов парижской меры. Земли, возделываемые половниками на началах двухполья при тех же затратах личным трудом и семенами, не дают средним числом более четырех септьэ той же валовой выручки. Кенэ еще связывает различие в произво
142
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
дительности обеих систем с частным фактом, утилизации первой лошадей, а второй рабочих быков206.
Но Тюрго уже устанавливает тот факт, что причина большей производительности фермерского хозяйства над половническим лежит всецело в том, что фермер вкладывает в землю капитал, каким не располагают половники207. Еще определеннее высказывается в том же смысле Дюпон, говоря, что в провинциях с крупным производством общей чертой является существование фермеров, сплошь и рядом вкладывающих в землю капитал, равный трети ее цены. Там же, где крупное производство неизвестно, место фермеров занимают половники — «бедные крестьяне, живущие одним трудом рук» (qui ne possedent que leurs bras). Собственник снабжает их всем нужным для предварительных затрат по земледелию; нередко он же принимает на себя и самое их содержание до уборки208.
Ни один из упомянутых нами писателей не указывает прямо на то, в какой мере мелкое производство и характеризующее его половничество связаны с существованием поместной системы и зависимого крестьянского землевладения. Бонсерф первый категорически высказывает ту мысль, что сеньориальное право служит непреодолимым препятствием к развитию рациональной системы фермерского хозяйства. Он делает отсюда то заключение, что упразднение существующей системы отношений между помещиками и крестьянами лежит в интересах обеих сторон. Доселе,
206 В статье «Grains» он, впрочем, делает следующую оговорку: се n'est pas parce qu’on laboure avec des boeufs que Гоп tire un si petit produit des terres; on pourrait par ce genre de culture, en faisant les depenses necessaires tirer des terres a peu pres autant que par la culture qui se fait avec les chevaux; mais ces depenses ne pourraient etre faites que par les proprictaires; ce qu’ils ne feront pas, tant que le commerce du ble ne sera pas libre et que les non — valeurs de cette deuree ne leur laisseront apercevoir qu’une perte certaine.
207 Ce qui distingue veritablement et essentiellement les pays de grande culture de ceux de petite culture, e’est que, dans les premiers, les proprietaires trouvent des fermiers qui leur donnent un revenu constant de leur terre et qui achetent d’eux le droit de la cultiver pendant un certain nombre d'annees...
Il est bien evident que cette valeur locative universelie, cette egalite de culture qui fertilise la totalite du territoire, n’est due qu’a, 1’existence de cette espece precieuse d’hommes qui ont non pas seulement des bras, mais des richesses a consacrer a 1’agriculture (cm. «Memoire sur la surcharge d'impositions qu’eprouve la generalite de Limoges, dans lequel 1’auteur traite incidemment de la grande et de la petite culture, adresse au Conseil en 1766», Turgot «(Euvres», т. I, стр. 543).
208 du Pont. Lettre sur la difference qui se trouve entre la grande et la petite culture. Soissons 1764, adresse a 1’auteur de la Gazette du commerce. Стр. 16.
Общественные доктрины прошлого века
143
пишет он, сеньоры были жертвой привычки; трудно понять, как им не пришла на ум польза замены их прав верховенства правом полной собственности209 210.
Бонсерф развивает ту мысль, что доход, получаемый собственниками от свободных фермеров, гораздо больше того, какой доставляют им оброчные крестьяне. Еще Дюпон определял обычный размер платимой фермерами аренды в восемь, десять и двенадцать ливров с арпана2И). Взамен этой значительной и подлежащей к тому же увеличению платы помещик получает от крестьянина чиншевика ничтожный ценз и неизменную в размере ренту. Там, где удержался платеж натурой, где существует система Шампара, он не вправе рассчитывать ни на что, помимо определенной части урожая с плохо возделываемых и падающих в производительности земель. Правда, он извлекает добавочный доход от пользования сеньориальными правами и монополиями, но доход этот, по словам Бонсерфа, самый ничтожный уже потому, что большую часть его приходится затратить на покрытие издержек взимания и на погашение тех убытков, какие причиняют постоянные процессы с крестьянами, благодаря неопределенности и сомнительности большинства сеньориальных прав. А между тем их выкуп, на который бы все зависимые владельцы согласились охотно, доставил бы помещику сумму, превышающую даже цену его земель. Крестьяне не отказались бы положить в основу этого выкупа не только чистый, но и валовой доход, получаемый от пользования сеньориальными правами, так сильно их желание положить конец существующей системе зависимых отношений. Вместе с тем сократились бы издержки по администрации поместий и совершенно отпали бы те, источник которых лежит в процессах. Нечего настаивать на выгодах, какие бы крестьяне приобрели от отмены сеньориальных отношений. «Право помещика предписывать вам время производства сенокосов и уборки, — говорит Бонсерф в своем обращении к крестьянам, — не раз имело последствием потерю урожаев; баналитеты, монополия мельниц и хлебопекарен помимо вычетов вели еще к значительной потере
209 Jusqu'a present les seigneurs ont etc dupes de 1’habitude; il est difficile de concevoir, comment ils ont neglige de convertir leurs directes en proprietes foncieres. Cm. Les incovcnients des droits fcodaux, сочинение, напечатанное в Лондоне в 1776 г.
210 См. Lettre sur la difference entre la grande et la petite culture. Soissons 1764. Стр. 16.
144
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
времени. Как часто выделка вина терпела от недостаточности помещичьих прессов и собранный вами виноград под палящими лучами солнца скисал до поступления в чаны. Барщинные работы сплошь и рядом отнимают у вас драгоценное время, не позволяя окончить нетерпящих отлагательства сельских работ; а зайцы и кролики, безнаказанно опустошающие поля, нередко сокращают продукты ваших урожаев. Чтобы избавиться от всех этих неудобств, а также от тех, какие связаны с платежом “lods et ventes” — этих поборов с передач владения, с “retrait censuel”, или правом феодального выкупа, с издержками на возобновление “terriers”, или земельных описей с указанием крестьянских повинностей и платежей, и т. п., чиншевики охотно перенесут самые тяжелые денежные пожертвования. А какую пользу доставит общему благосостоянию отмена этих устарелых, переживших себя порядков! Крестьяне, бежавшие из сел, чтобы уклониться от баналитетов и барщины, покинут города и вернутся к занятию земледелием. Обеспеченные в своем существовании, свободные от поборов, они постепенно освободятся от той двуличности и фальшивости, какая в настоящее время справедливо ставится им в вину». Пример Италии, где незначительность феодальных тягостей обусловливает большую густоту населения и большую производительность сельского хозяйства, служит Бонсерфу ручательством того, что с отменой феодального права, противного интересам производства и духу времени, Франция найдет новые пути для развития своего материального и нравственного благосостояния211.
Чем более мы приближаемся к эпохе французской революции, тем чаще раздаются голоса в пользу отмены сеньориального права и зависимых отношений крестьян и помещиков. Клико-Блерваш в 1783 году уже позволяет себе утверждать, что «земли подлежат обработке не столько ввиду их плодородия, сколько ввиду той свободы, какой пользуются лица, поселенные на них». Сравните положения земледелия России и Польши, в которых держится крепостное право, с тем, в каком оно находится в Англии, Швейцарии и Голландии, и вы убедитесь, что его успехи тесно связаны со свободой. Освободите поэтому личность, сделайте собственность независимой, допустите крестьян к выкупу прав совладения с помещиком (admettez le peuple au rachat de la copropriete seignenriale)212
211 См. Бонсерф. Les incovenients des droits fcodaux. Стр. 6, 27,45, 51, 53.
212 См. Jules de Vroil. Etude sur Clicquot-Blervache, стр. 291.
Общественные доктрины прошлого века
145
«Собственность и свобода, — заявляет тот же писатель, — таковы источники производительности почвы»213. Другой современник революции, связь которого с физиократами еще более несомненна, я разумею Кондорсе, в обращении к Неккеру требует немедленной и бесповоротной отмены всякого рода вотчинных платежей и производительных монополий, «всего, что стесняет свободу личности и собственности»214.
Таким образом, физиократы, отправляясь от мысли о противоречии сеньориального права с интересами земледелия, в конце концов приходят к заключению о необходимости полной свободы собственности для крестьянина. Клико-Блерваш не довольствуется, подобно Кенэ пли Тюрго, заменой половничества фермерством; он требует создания класса крестьян-собственников: «Невозможно, — говорит он, — поставить на одну доску сельскохозяйственную культуру собственника, арендатора и поденщика; расчетливость, бдительность, экономия времени, — все это лежит на стороне собственника, сокращая для него издержки производства и увеличивая доходность». Цитируемый нами писатель не скрывает своего желания видеть переход от поденщиков к мелким фермерам, а от фермеров к собственникам215.
Французская революция обратила эти надежды в действительность. Связь, в какой законодательство Учредительного собрания стоит с учением экономистов XVIII века, наглядно выступает в том мемуаре, какой представлен был ему 24 октября 1789 года от имени королевского общества земледелия. В нем открыто высказывается требование отмены всех сеньориальных прав, признания свободы собственника давать своим землям то назначение, которое он сочтет наиболее выгодным, окружать их загородами, освобождая их тем от всякого рода общественных сервитутов и прав пользования216.
Но если отмена сеньориального права необходима для успехов земледелия и равно желательна в интересах дворян-собственников и крестьян-владельцев, то остается еще найти пути для производства этой реформы на началах, отвечающих справедливости и не тре
213 La propriete et la liberte sont les deux germes de la fecondite. Ibid., стр. 301.
214 Toutes les institutions qui genent la liberte doivent etre egalement proscrites. См. Кондорсе. Lettre d’un laboureur de Picardie.
213 Стр. 303.
216 См. Etude sur Clicquot-Blervache, стр. 341.
146 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
бующих больших пожертвований со стороны заинтересованных. Писатели прошлого столетия, стоявшие за отмену крепостных отношений, сходятся в желании избежать всякого насильственного потрясения, всякого социального переворота, всякой револАэции. Юристы и экономисты одинаково утверждают, что основу сеньориальных прав и вытекающих из них повинностей и платежей не следует искать исключительно в произволе и насилии; что многие имеют своим источником действительную услугу, оказанную собственником-капиталистом лицам, обделенным как движимым, так и недвижимым имуществом, услугу, дающую ему право на вознаграждение в форме периодически уплачиваемой ренты и столь же периодически осуществляемых служб. Выражаясь языком феди-ста Ренольдона, не все сеньориальные права равно ненавистны (odieux), не все вызваны к жизни правом сильного (la loi du plus fort) или узурпацией королевского авторитета. Многие возникли путем обоюдного соглашения, благоприятного для обеих сторон (это те, которые он называет «droits favorables»). Но и в числе этих последних немало таких, которые потеряли свой raison d’etre, так как то фактическое отношение, которое некогда лежало в их основе, более не существует217.
Известный маркиз d’Argenson едва ли не первый поднял вопрос о необходимости приступить к немедленному упразднению не только личной, но и имущественной зависимости крестьян с помощью принудительного выкупа. «Желательно, — читаем мы в его “Plan du Gouvernement propose pour la France”, — чтобы законы вернули свободу имуществам, подобно тому как они уже сделали это по отношению к лицам. Королю следовало бы дать пример, постановив обязательный выкуп его прав сюзерена. За ним и другие собственники согласились бы отступиться от своих прав, получая взамен единовременные платежи или простые денежные обязательства»218.
Пять лет спустя Тюрго в письмах к генеральному контролеру аббату Террэ высказывался в пользу безвозмездной отмены тех из сеньориальных прав, которые связаны были с вымогательством провозных пошлин с предметов первой необходимости, а также с производительными монополиями сеньоров, вотчинными мель
217 См. Renoldon. Traite des droits segnieuriaux 1765, стр. 7.
218 «Considerations sur le gouvernement ancien et present de la France» par le marquis d’Arganfon. Амстердам, 1765, стр. 273 и 274.
Общественные доктрины прошлого века
147
ницами и пекарнями. Все эти права для него основаны на узурпации и держатся исключительно только давностью219.
В 1783 году Бонсерф, еще ранее высказавшийся, как мы видели, в смысле желательности добровольного выкупа, в новом памфлете, озаглавленном «Moyens et methode pour eteindre les droits feodaux», указывает и практические пути к осуществлению предложенной им реформы. Большинство вотчинных платежей, как то ценз, рента, шампар, выкупается au denier vingt, т. е. единовременным платежом суммы, в двадцать раз превышающей годовой доход, получаемый от них собственником, доход чистый, а не валовой; ввиду этого Бонсерф рекомендует вычет всех издержек, связанных с взысканием этих платежей и поглощавших нередко четвертую часть выручки. Капитал, необходимый для производства выкупа, получается путем займа, и на кредитора переходят временно, до погашения долга, все права прежнего сеньора. Наряду с ежегодными повинностями и службами сеньоры извлекали известный доход по случаю перемен в лице своих вассалов, наступающих по причине смерти или отчуждения ими своих владельческих прав. Это то, что федисты обозначают общим наименованием «droits casueis». Чтобы добиться их упразднения, Бонсерф предлагает следующую схему. Король, которому как главе феодальной иерархии подобные права должны бы доставлять средним числом три миллиона ливров в год, но который в действительности не извлекает из них и шестисот тысяч ливров, делает безвозмездно это пожертвование своим прямым вассалам, но под условием, чтобы они, в свою очередь, распространили ту же свободу и на второстепенных вассалов, иначе говоря, на всех, кто владеет землей в прямой зависимости от них. Остается затем принять меры к упразднению феодального выкупа, который средним
219 Lettre sur la 1 iberte du commerce de grains «presque tous fondes sur des usurpations, leur meilleur titre est la prescription qu’il ont acquise contre le public». Turgot, (F.uvres. T. I, стр. 253.
Небезынтересно отметить воспроизведение тех же самых взглядов в частной переписке знаменитого коммуниста Бабефа. В письме от 19 флореаль 2-го года республики (1793) к известному атеисту Сильвен Марешаль Бабеф, распространяя положение Тюрго на все виды сеньориальных прав, говорит: De се qui fut anciennement extorque, ou par violence ou par fraude, la transmission hcreditaire pas plus que le contrat de vente n’innocente la possession, tant pis pour celui qui a acquis: pour sortie des mains du falsificateur la fausse monnaie ne cesse par d’etre fausse, et c’est se rendre coupable de vol que de prctendre la maintenir en circulation. Il n’y a pas de prescription qui puisse creer un droit en faveur des detenteurs d’un bien mal acquis. Histoire de Gracchus Babeuf et du Babouvisme. 1884. T. I, стр. 107.
148 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
числом наступает приблизительно каждые тридцать лет и равняется по величине сумме годовой выручки с лэна. Король отказывается безвозмездно и от этого дохода, возлагая равные обязательства и на своих вассалов. Те, кто держит землю на чиншевом прйве непосредственно от казны, призваны к погашению своих обязательств единовременным платежом суммы, в двадцать раз превышающей годовую выручку, т. е. на тех же основаниях, на каких в пределах отдельных вотчин крестьяне призваны обратить свои зависимые владения в полную собственность. Бонсерф обещает приобретение казной этим путем сразу двадцати миллионов ливров, которые пойдут на погашение части ее долга. Итак, выкуп всех годовых платежей и добровольный отказ от платежей случайных — вот к чему сводится предлагаемая Бонсерфом система отмены сеньориального права и крепостных отношений. Отметим, что в его схеме ни словом не упоминается ни о производительных монополиях, уже осужденных, как мы видели, Тюрго на безвозмездную отмену, ни о тех сеньориальных правах, источник которых лежит в личной несвободе. По отношению к последним все писатели восемнадцатого века держатся тех же воззрений, что и Вольтер, требовавший отмены личной крепостной зависимости помимо всякого вознаграждения для помещика. Людовик XVI поспешил в 1776 году удовлетворить этому требованию на протяжении доманиальных земель. Физиократы, не решавшиеся, как общее правило, поднять открыто вопрос об эманципации, не скрывали, однако, своего желания видеть повсюду земледельца-производителя свободным в распоряжении своей личности.
Всего решительнее высказывается в этом смысле аббат Бодо в своей «Introduction a la philosophic economique». Для него крепостничество не более как мнимое право (droit pretendu), способное узаконить ужаснейшие преступления. Он не останавливается перед утверждением, что личная несвобода (servitude personnelle), к счастью, перестала существовать в среде французов. Чинш, ренты и шампары являются, правда, уцелевшими ее остатками, но они на самом деле не более как формы совладения (copropriete fonciere), удержанные в пользу старинного дворянства220. Говоря это, аббат Бодо упускает из виду тот факт, что на протяжении всей еще Франции, и в особенности в Бургундии и Франш-Контэ,
220 Premiere introduction & la philosophic economique ou analyse des etats polices. 1771 r. Cm. Physiocrates, изд. Дэра, т. И, стр. 706 и 708.
Общественные доктрины прошлого века
149
Шампани, Нивернэ, Бурбоннэ и Оверни, можно было встретить десятки тысяч людей, находившихся в тех же или приблизительно тех же отношениях личной зависимости от помещиков, что и взятые Вольтером под свою защиту серфы аббатства Сен-Клода в департаменте Юры221. Гораздо ближе к действительности стоял Бонсерф, призывая внимание читателей к тем преимуществам, какими пользуется земледелие в местностях, где от личной зависимости крестьян не осталось более и помину. «Так как, — пишет он, — отпущения на волю сделались обычными во Франции с давних пор, то далеко не повсюду можно констатировать те преимущества, какие связаны со свободой земледельца. Но в Франш-Контэ мы видим еще бок о бок с плотно населенными доменами казны и не менее многолюдными поместьями сеньоров, отпустивших крестьян на волю, относительно безлюдные и плохо возделываемые земли аббатств Люк-Сель и Сен-Клод, на которых крестьяне gemissent encore sous cette servitude qui les abrutit»222.
В проекте выкупной операции, предложенном Бонсерфом, мы видим отчасти воспроизведение той самой системы ликвидации феодальных порядков, какая осуществлена была в Англии в 1660 году. Давая свою санкцию проведенной еще Кромвелем реформе, Карл II освободил прямых вассалов от службы и других повинностей и обязательств к верховному сюзерену — королю. Так как одновременно не было принято мер к выкупу земельных рент второстепенных вассалов, то имущественная зависимость крестьян от помещиков продолжала держаться в Англии в форме «коппигольда», близкого по характеру к чиншевому владению с его неизменной рентой. Если в конце XVIII и начале текущего столетия сфера распространения этой наследственной аренды и сократилась значительно в Англии, то причина тому лежит не в законодательных мероприятиях и обязательном выкупе, а в торжестве фермерства и принудительном выселении крестьян из поместий (так называемом clearing of estates). Предложенная Бонсерфом система возмещения убытков, какие помещики должны были потерпеть от уступки своих земель крестьянам в собственность, была рассчитана на то, чтобы избежать этого насильственного обезземеления. Она построена была по образцу той, какой держалось савойское правительство
221 См. Chassin. Leglise et les derniers serfs. Кареев. Крестьяне во Франции в последней четверти XVIII века. Доп. 1. О серваже перед революцией.
222 Бонсерф. Inconvenients des droits feodaux. Londres. 1776 г., стр. 61.
150
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
в 1771 году при отмене имущественной зависимости крестьян от помещиков. Этому же примеру следуют и другие проекты упразднения сеньориального права, обнародованные во Франции за несколько лет до революции. Для графа д’Антрега, автора мемуара о выкупе феодальных прав, «савойское правительство установило достойные подражания, мягкие, умеренные порядки и такие способы выкупа, которые показались справедливыми даже тем, чьи права отчасти приносимы были ими в жертву». Ту же похвалу савойской системе эмансипации крестьян можно прочесть в сочинении экономиста Клико-Блерваш, сочинении, которое в 1783 году академия наук в Шалоне награждает премией и которое выходит вторым изданием уже после смерти автора, в самый год революции223. По соображениям, источник которых, по всей вероятности, лежал в цензурных стеснениях, автор выдает себя за савояра и предлагает критику сеньориального права с точки зрения человека, испытавшего на самом себе выгоды освободительной политики савойских правителей.
Одной личной независимости ему кажется недостаточным. На предложение Карла-Эмануила вернуться на родину, ввиду дарованной крестьянам в 1762 году свободы, вымышленный автором эмигрант отвечает отказом, мотивируя его тем, что личная независимость не поведет одна к ожидаемому результату, пока не будет восполнена свободой имущественной. Но в 1771 году дарована и эта свобода. Эмигрант возвращается на земли своих отцов, возделывает их с видимой пользой для себя и государства и находит во вновь созданных земледелием условиях критерий для оценки всех невыгод чиншевого права и зависимых порядков землевладения.
Вслед за мрачной картиной того материального и нравственного положения, в каком находятся французские земледельцы, Клико-Блерваш устами своего героя останавливается на вопросе о том, какими средствами можно добиться эманципации крестьян с землей, не прибегая к насильственному перевороту. «Не будем терять из виду, — пишет он, — что сеньориальные права освящены вековым владением, что большинство современных сеньоров приобрели их ценой денег, что неприкосновенность собственности должна быть удержана как один из государственных устоев». Но все эти требова
22з Сочинение Клико-Блерваша озаглавлено: Memoire sur les moyens d’ameliorer en France la condition des Laboureurs, des Journaliers, des Hommes de peine vivant dans les Campagnes et celle de leurs femmes et de leurs enfants. Ouvrage couronne par 1’Academie de Chalons sur Marne, en 1783. Paris. Delalain aine 1789.
Общественные доктрины прошлого века
151
ния не мешают тому, что из числа вынуждаемых государством контрактов и соглашений должны быть исключены те, в которых одна из сторон поставлена в невозможность дальнейшего выполнения принятого обязательства. Таково именно положение, в каком благодаря перемене обстоятельств очутились многие из сеньориальных прав. Справедливость очевидно не потерпела бы от отмены тех, которые потеряли свой raison d’etre. Важнейние мероприятия, какими достигнута была в Савойе эманципация крестьян с землей, были следующие: частному соглашению предоставлено было установить цену выкупа как из личной, так и из имущественной зависимости; выкупаться дозволено было не каждому в отдельности, а целым приходам, при согласии двух третей живущих в них крестьян. До окончательного расчета с помещиком крестьяне обязывались платить проценты со всей выкупной суммы. Чтобы заполучить нужный для выкупа капитал, сельским общинам дозволялось, а при известных условиях даже вменялось в обязанность приступить к отчуждению части их общественных земель или сделать заем, сумма которого вместе с процентами разлагаема была затем на лиц, принимавших участие в выкупе. Эти-то порядки выкупной операции и рекомендует своим соотечественникам Клико-Блерваш224.
Если в настоящее время мы зададимся вопросом, в какой мере взгляды экономистов на необходимость отмены сеньориального права и средства к его упразднению нашли отголосок в тех наказах, какими снабдили выборщиков и депутатов местные и общие избирательные собрания в 1789 году, то нам нетрудно будет обнаружить в «тетрадях жалоб» не только среднего сословия, но и высших почти полное единогласие по вопросу о необходимости положить в основу эманципации освобождение крестьян с землей и выкуп. Безвозмездность допускается только в тех случаях, когда дело идет об отмене прав сеньора на личность крестьянина225. Так, напр., в наказе среднего сословия Бигора значится: «Феодальные права на личность (les droits feodaux personnels), права ненавистные по своей природе (qui sont odieux), имеющие источником крепостное право и связанные с нарушением свободы частного лица, подлежат
224 de-Vroil. Etude sur Clicot-Blervache, стр. 287 до 297.
225 Cahiers du tiers etat d’Aix: «facultc de racheter tous droits seigneuriaux portant profit, suppression entiere et sans indemnites de tous autres droits seigneuriaux qui imposent servitude personnels (Arch. Pari., v. I, p. 697). См. также Cahiers du Tiers Etat de Clermont Ferrand. Arch. Pari., т. II, стр. 773.
152 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
безвозмездной отмене» 226. По отношению ко всем прочим правам допускается начало выкупа, причем рекомендуется перевод натуральных рент, как напр. шампара, в денежные и, смотря по местностям, допускаются то индивидуальный выкуп в неограниченные сроки, то коллективный со стороны всех членов прихода227 без означения срока. Наказы разно проводят границу между личными и имущественными правами, правами, подлежащими безвозмездной отмене и требующими выкупа. Баналитеты или производительные монополии относятся одними cahiers к числу прав, упраздняемых без вознаграждения наряду с дорожной барщиной и местной стражей (guet et garde) 228; тогда как в других о баналитетах и даже о провозных пошлинах, взимаемых в пользу помещиков, говорится как о подлежащих выкупу229. Почти во всех наказах среднего сословия мы находим по отношению к праву охоты выражение одного и того же желания: каждому должна быть дана возможность убивать пушного зверя и лесную дичь в пределах своих земель. Это очевидно далеко не то, что римским юристам известно было под понятием свободы охоты. Это, скорее, возобновление старинных порядков, предшествовавших во Франции установлению охотничьей монополии в пользу короля и высших членов феодальной иерархии. В основе их лежит мысль, что охота есть принадлежность собственности, такая же принадлежность, как право пользоваться выпасом на талоке или рубкой собственного леса230. Иначе смотрят наказы на свободу пользования проточными водами. Многие относятся к ним как к общей собственности и высказываются поэтому за отмену всякого рода феодальных поборов с пользования ими. Что
226 Таким же образом в местном наказе прихода Combs в Провансе мы читаем: I’extinction de tous droits et privileges, attribues ou acquis a certains corps, communautes ou particuliers a gener la liberte des citoyens et les progres de 1’agriculture, tels que les corvees de toute espece, les droits de peage, d’albergue et de cavalcade, celui plus oppressif encore, communement appele droit de garche qui assujetissait autrefois les vassaux a la garde des seigneurs dans leurs chateaux et qui a etc depuis convert! en une redevance en ble annuellement et indistinctement payee par tous les habitants.— Cahiers de la Sencchausse de Draguignan par Mireur, стр. 133.
227 Cahiers du tiers ctat de Loudon. Arch. Par!., t. Ill, стр. 597.
228 Cahier du tiers etat de la Sencchausse de Bigorre. Ibid., стр. 364. Cahier du tiers de Condom, t. Ill, стр. 39. Cahier de la paroisse de Sevres, ст. 32 (Thenard, стр. 27). Редко когда встречается обратное требование — сохранения баналитетов (Paroisse de Vernouillet sur Seine. Arch. Pari., т. V, стр. 170).
229 См. Cahier du tiers Etat d’Anjou. Ibid., стр. 42.
230 Ibid., т. II, стр. 42 и 402.
Общественные доктрины прошлого века
153
касается до порядка производства выкупа, то и на этот счет можно отметить некоторое разногласие, так как в одних cahiers рекомендуется выкуп «ап denier trente», а в других «ап denier vingtcinq»231. Нередко встречается требование, чтобы в основу выкупа положена была не валовая, а чистая выручка с сеньориальных повинностей и платежей232. Очень часто наказы заводят речь о том, чтобы принцип «nolle terre sans seigneur», благодаря которому помещики освобождены от необходимости доказывать принадлежность им того или другого из подлежащих выкупу прав, заменен был противоположным nulle seigneur sans titre233, чтобы соответственно претендующий на ту или другую производительную монополию доказал, что в его поместьи вотчинные мельницы и хлебопекарни устроены были ранее, напр., 1400 года234, вообще являются чем-то существующим или существовавшим в действительности, а не простым предлогом к вымогательству235.
Из сделанных выписок нетрудно убедиться, что пропагандируемые экономистами XVIII века идеи — эмансипации крестьян с землей, даровой отмены личной и выкупа имущественной зависимости — нашли отголосок в обществе и определи собой характер требований, предъявленных избирателями к будущим членам Учредительного собрания.
§2
Отношением физиократов к сеньориальному праву, к вечнонаследственной аренде и половничеству определился также их взгляд на преимущества крупного хозяйства над мелким. Этот взгляд, как мы увидим, далеко не был разделяем всеми французскими экономистами и публицистами прошлого века; можно даже сказать, что по редкому вопросу общественное мнение разошлось в такой степени с учением Кенэ и его последователей, как в вопросе о необходи
231 См. Cahier de la ville de Nantes (Arch. Pari., т. IV, стр. 98).
232 Arch. Pari., t. III. Cahier de la communaute d’Art, de la communante de Ben vry, стр. 209 и 217.
233 Cahier du Tiers de Troyes, A. P., т. VI, стр. 84.
234 Cahier du Tiers Etat de Gisors (Arch. Pari., т. V, crp. 619).
235 Cahier du Tiers de Douai, t. Ill, стр. 183. Cahier de la paroisse de Longjumeau, т. IV, стр. 657.
154 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
мости округления ферм в интересах большей производительности земледелия. Дело в том, что нигде, как в этом вопросе, интересы агрономии не расходились в большей степени с интересами сельского пролетариата. С заменой чиншевого владения крупной арендой вековая связь крестьянина с землей являлась разорванной и безземельному батраку оставалось или добывать средства существования поденной работой у фермера, или переселиться в город, в надежде найти заработок в промышленности. Чем чаще становились случаи прекращения обязательных отношений крестьян к земле, тем больше увеличивался класс сельских пролетариев, а это должно было необходимо иметь последствием понижение их заработков ввиду увеличившегося в селах предложения труда. Такой порядок вещей был крайне выгоден для интересов помещиков и фермеров, так как им устранялось одно из главных препятствий к производительности земледелия — недостаток и дороговизна рабочих рук; но позволено сомневаться, чтобы те же порядки в равной степени обеспечивали интересы крестьян-землевладельцев. Правда, с той точки зрения, на какую становились физиократы, выгода должна была быть обоюдной. В самом деле, если допустить вместе с Кенэ, что чистый доход, получаемый земельными собственниками, есть тот единственный фонд, из которого оплачивается труд, то надо будет признать, что все содействующее абсолютному увеличению этого фонда, а следовательно, и замена крестьянского половничества более доходным фермерством должно пойти в прок крестьянину-землевладельцу. Кенэ прямо высказывает эту мысль, говоря: «Фермер, в распоряжении которого не больше “плуга земли”, не может рассчитывать на значительный доход; иное дело тот, кто располагает достаточным капиталом, чтобы соединить в своих руках несколько плугов. Затраты не увеличиваются пропорционально возрастанию величины фермы. Поэтому только крупные арендаторы могут рассчитывать на сбережения в числе рабочих и по отношению к другим сельскохозяйственным затратам. Но от большого дохода земель в выигрыше оказываются не одни собственники, но и те, чей труд необходим для утилизации этих земель. Богатый фермер дает занятие и поддерживает “существование крестьянина”; всюду, где нет фермеров, крестьяне прозябают в нищете. Крестьянину, который вздумал бы возделывать хлеб собственными руками, не в состоянии покрыть издержек своего труда. Излишек над затратами может быть только с больших урожаев (grandes recoltes), т. е. таких, которые получаются с значительных
Общественные доктрины прошлого века
155
по своему размеру ферм». Только там, где существуют зажиточные фермеры, крестьянин может рассчитывать на достаточный доход от платимой ему заработной платы. Но с большим достатком является и большая возможность размножения. Поэтому к последствиям крупного фермерства Кенэ относит и рост населения и привлечение его обратно из городов в села. «Се sont les richesses des fermiers, — заканчивает он, — qui fertilised les terres, qui attirrent, qui fixent les habitants des campagnes»236. Другая сторона вопроса — в какой мере возрастающее в селах число лиц, живущих исключительно доходом своих рук, должно понизить размер заработной платы и насколько положение безземельного крестьянина представляет меньшую гарантию обеспеченности сравнительно с положением чиншевого владельца, наконец, в какой мере этот быстрый рост сельского пролетариата должен повести к выселению крестьян в города и вызвать собой обезлюдение сел. Все это нимало не принимается в расчет ни самим Кенэ, ни его школой. Это тем более удивительно, что вся предшествовавшая экономическая история могла убедить Кенэ в неизбежном наступлении этих именно последствий. Писатель, постоянно ссылающийся на опыт Англии, не мог не знать что, начиная с XVI столетия и даже полувеком ранее округления ферм и упразднение благодаря этому вечнонаследственной крестьянской аренды не раз вызывали из уст экономистов и историков, вроде Стаффора и Бэкона, горькие жалобы на упадок сельского благосостояния, на необеспеченность крестьянского заработка и на массовое выселение в города237. Еще более удивительно, что Кенэ не считается с фактами французской экономической жизни, во всем однохарактерными с только что описанными и на которые не раз указано было его современниками. Замена мелкой крестьянской аренды крупным фермерством началась во Франции многими десятками лет ранее появления экономических статей Кенэ в великой энциклопедии. Мирабо-отец, д’Аржансон и Жан-Жак Руссо успели уже констатировать факт обезземеления крестьян и обезлюдения сел, неизбежно связанный с искусственным прекращением средневековых порядков земельного пользования, при которых серф являлся совладельцем помещика. Мы имеем все данные к тому, чтобы признать, что взгляды, высказанные этими писателями,
236 См. article «Grains» и art. «Fermiers».
237 См. мою статью «Поворотный момент в английской социальной истории». Историческое обозрение, т. III.
156
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
не остались безызвестными основателю физиократической школы. Статья Руссо появилась в той же энциклопедии, а сочинение Мирабо не только было прочитано Кенэ, но и вызвало с его стороны известное замечание, что талантливому автору «недостает знания настоящих экономических принципов». То обстоятельство, что в позднейших своих сочинениях Мирабо, успевший сблизиться с Кенэ и его школой, воздерживается от прежней оценки неудобств крупного хозяйства, дает право думать, что источник добровольной слепоты, с какой физиократы относились к превозносимой ими хозяйственной реформе, всецело лежит в их доктринерстве, в одностороннем увлечении теорией чистого дохода (produit net) как единственного источника народного богатства и единственного фонда для оплаты всех издержек производства и обмена.
Преимущество фермерского хозяйства над мелкой крестьянской арендой составляет общее место в сочинениях выдающихся физиократов. Мы находим его и у Тюрго, и у аббата Бодо, и у Дюпона де-Немура238.
Кенэ отождествлял большую культуру с преимущественным употреблением лошадей при обработке. Тюрго исправляет эту ошибку, доказывая, что крупная культура есть та, основу которой составляет фермерство или сдача земель в руки лиц, готовых вложить в землю капитал. Наоборот, мелкое производство отождествляется им с половничеством, при котором неимущие крестьяне снимают землю у помещика вместе со всем хозяйственным инвентарем, включая в том числе и семена для посева239.
238 См. Turgot «CEuvres», т.1. Memoire sur la surcharge d’impositions qu’eprouvait la gencralite de Limoges, dans lequel 1’auteur traite insidemment de la petite culture, adresse au Conseil en 1766, стр. 543.
— Baudeau. «Introduction a la philosophie economique», часть II сборника Daire, посвященного сочинениям физиократов, стр. 693.
— См. также Дюпон де-Немур: Lettre sur la difference qui se trouve entre la grande et la petite culture. Soissons 1774 r. adressce a 1’auteur de la Gazette du Commerce.
239 В своем трактате об «образовании и распределении богатства» Тюрго выделяет фермеров в особый класс сельских производителей, подобный классу предпринимателей в обрабатывающей промышленности. La classe des cultivateurs se partage comme celle des fabricants en deux ordres d’hommes, celui des entrepreneurs ou capitalistes qui font toutes les avances, et celui des simples ouvriers salaries. On voit encore que ce sont les capitaux seuls qui forment et soutiennent les grandes entreprises d’agriculture, qui donnent aux terres une valeur locative constante, si j’ose ainsi parler; qui assurent aux proprietaires un revenu toujours egal et le plus grand qu’il soit possible. «(Euvres», т. I, стр. 41.
Общественные доктрины прошлого века
157
Но параллельно этому движению в пользу введения во Франции, по образцу Англии, фермерской системы хозяйства, движению, нашедшему поддержку по преимуществу в рядах земельных собственников и отголосок в устроенных ими сельскохозяйственных обществах, мы встречаем в XVIII веке обратное течение в пользу удержания и даже размножения мелких крестьянских хозяйств. Первыми выразителями его можно считать одинаково маркиза д’Аржансон и маркиза Мирабо. «Обратите внимание, — писал первый, — на различие, какое по отношению к обработке существует между землями, принадлежащими крупным сеньорам, и мелкими крестьянскими наследствами». Д’Аржансон наперекор физиократам утверждает, что производительность последних превосходит в четыре раза производительность первых. Вот какую картину сельского упадка и запустения рисует он нам в противность той перспективе быстрого увеличения крестьянского достатка и размножения населения, какую физиократы связывали с успехами крупного фермерства: грустное впечатление выносишь из сравнения современного положения французской деревни с прежней. Села заменились хуторами и хутора пришли в упадок, на каждом шагу попадаются валящиеся усадьбы и никто не думает о том, чтобы воздвигнуть новые или поправить прежние; у крестьян лица высунулись и исказились от нужды; место зажиточности заняло нищенство. Несомненной истиной д’Аржансон признает, что земли всего более страдают от того, что возделывателями являются не собственники. «Отцы наши жили в своих поместьях, — пишет он, — довольствуясь старинными усадьбами, мы же покинули их для столиц и только растрачиваем понапрасну деньги на украшение своих замков». Д’Аржансон не стоит ни за половничество, ни за фермерство, он желал бы видеть торжество таких порядков, при которых все сельские имущества находились бы в свободном владении тех, кто их обрабатывает240. Другими словами, он сторонник мелкой крестьянской собственности, в том смысле, в каком поняли ее со временем составители приходских наказов и деятели Учредительного собрания.
240 Qu’il serait a solliciter que tous les Domaines de la campagne ne fussent possedes ' que par ceux qui les peuvent cultiver eux-memes, et que tous les Domaines devraient etre libres, exempts de tous droits et de toutes servitudes, comme ils ctaient lors de leur premier defrichement par nos peres: qu’ainsi tout le royaume ne devrait ctre qu’un iraur alen roturier.— Considerations sur le Gouvernement ancien et present de la France, стр. 271.
158 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Подобно д’Аржансону, маркиз Мирабо в своем «Друге людей» высказывается против крупных поместий: «Жирные щуки, — пишет он, — истребляют мелкую рыбу в прудах, — крупные собственники поглощают мелких»241. В собственных своих поместьях Мирабо поступает как раз обратно советам Кенэ. Он не только не округляет своих ферм, но умножает число крестьянских наделов242.
Руссо также видит задачу законодателя в том, чтобы всячески содействовать распространению средних состояний243. Развивая ту же мысль и требуя установления легального максимума для землевладения. Мабли критикует мнение тех, кто полагает, что от такого сокращения района частных хозяйств пострадает земледелие (очевидный намек на физиократов). «Что значит это неудобство, — говорит он, — раз оно позволяет нам избежать большего; да сократятся урожаи, только бы государство не распалось на патрициев и плебеев. Но я отрицаю и самый факт возможного упадка земледелия. Слишком большие владения обрекают землю на бесплодие; всего лучше же возделываются мелкие наследства»244. При всем своем нерасположении к феодальным порядкам Мабли отмечает ту счастливую их особенность, что в эпоху их процветания «села не были в такой мере опустошены и обезлюдены, как теперь. Каждый сеньор считал за честь иметь как можно более вассалов и подданных. Вместо того чтобы поглощать все, что его окружает, он соглашался отделить от своего поместья известные участки с целью увеличить число его защитников; под его покровительством возрастали и множились крестьянские семьи. Но далеко не то видим мы ныне. С тех пор как феодальные порядки пришли в упадок и земли стали ценить исключительно за их доход, стремление к округлению владений сделалось всеобщим. Там, где прежде жило несколько достаточных семейств, мы находим теперь
241 См. Lavergne. Les economistes franyais du XVIII siecle. Стр. 121.
242 Louis de Lomenie. «Les Mirabeau». T. II, стр. 33. «Ayant, — пишет он, — в 1752 году, toujours eu attention a accroitre et peupler Mirabeau, cela ne se peut que par deux moyens, 1’un en reveillant 1’industrie, 1’autre en etendant la portion de terrain livree aux habitants, et il est a presumer que les possesseurs de cette bastide s’etendront en diverses families selon 1’etendue du bien».
243 C’est une des plus importantes affaires du Gouvernement de prcvenir I’extreme inegalite des fortunes, non en enlevant le tresor a leur possesseurs mais en otant a tous les moyens de 1’accumuler. «Discours sur I’economie politique». «CEuvres». Изд. 1790 г., т. VII, стр. 295.
244 Les trop grandes possessions frappent la terre de st erilit c: ce sont les petits heritages qui sont les mieux cultives. Mably. «CEuvres». T. IX, стр. 146.
Общественные доктрины прошлого века
159
единого собственника, обратившего в обширную пустыню прежний населенный округ. Чтобы расширить свои земли, не устыдились купить наследства несчастных крестьян и осудить их на нищету еще более жестокую, чем крепостное право их предков245.
Те же мысли не раз находят выражение себе в памфлетной литературе. Система мелких крестьянских хозяйств защищается экономическими и социальными соображениями: «Что в том, если крестьянин, владеющий полуарпаном земли, возделывает ее не плугом, а лопатой; она становится от этого только более плодородной. Но всего чаще эти мелкие собственники слагаются и образуют общую упряжь для плуга, как это встречается, напр., в Пикардии и Шампани. Итак, мелкое владение не препятствует успешности культуры». Еще большие выгоды представляет оно с точки зрения общественной. «Крестьянин, оторванный от земли, не дорожит ничем, ни к чему не привязан. Законы ему недороги, так как, ничего не имея, он не боится штрафов и конфискации»246.
Никто, однако, из писателей и экономистов XVIII века не представил столько веских соображений в пользу мелкой крестьянской собственности, как Клико-Блерваш — в цитированном уже нами сочинении «О средствах к улучшению участи земледельцев». Одну из выгод рекомендуемого им упразднения сеньориального права и крепостных отношений этот экономист видит в возможности раздробить «непроизводительные, необъятные владения и образовать из них множество мелких свободных участков». Он противник и крупной собственности и крупного хозяйства. «Продолжительный опыт, — пишет он, — убедил нас, что доходы зависят не от числа арпанов, насчитываемых в поместье, а от количества земель, получивших полезное назначение. Многие сеньоры доселе владеют громадными пространствами ничего не приносящей пустоши. Слишком большие владения, чересчур обширные хозяйства наименее производительны; их доход обратно пропорционален их размерам. Населенность и зажиточность стоят в том же отношении. Обитатели редки и бедны». Крупное хозяйство имеет то неудобство, в глазах автора, что требует затраты такого громадного капитала, какого ни один фермер не имеет в наличности. Приходится поэто
245 См. De la legislation ou principes des lois. (Euvres. Изд. 1794 и 1795 г., т. IX, стр. 146 и 149.
246 См. Memoires, lus le 1-er Juillet 1768 en 1’Assemblee de la Societe d’Agriculture de Soissons. Soissons 1768, стр. 34 и 35.
160
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
му довольствоваться обработкой небольшой части снятой земли, сдавая остальную мелким съемщикам или не пользуясь ею вовсе. Таково одно из неудобств крупной культуры. Другое, не менее важное, состоит в невозможности приложить к земле ту заботу и попечение, на какую способен один мелкий арендатор. Придется затратить на нее меньше удобрения и меньше труда. Клико-Блерваш утверждает, что многие собственники поняли неудобства крупного хозяйства, и поэтому стараются увеличить в своих поместьях число второстепенных владельцев. Так поступили, напр., Морепа, д’Агессо, маршал Муши и др. Мелкой и крупной аренде Клико-Блерваш, подобно д’Аржансону, предпочитает, с хозяйственной точки зрения обработку земель собственниками. В пользу этой последней системы ратует следующее соображение: собственник более расчетлив, его бдительность подсказывается непосредственным интересом, он более способен экономизировать время и более свободен в выборе сроков для производства хозяйственных работ. Все это вместе взятое уменьшает затраты и увеличивает доход. Автор утверждает, что простого наблюдения достаточно, чтобы убедиться, в какой мере хозяйство более производительно там, где оно ведется собственниками. Стоит для этого только сравнить те сельские приходы, в которых земли в руках фермеров и наемщиков, с теми, в которых они обрабатываются собственниками. Особенно желателен переход к собственности для сельских батраков. В настоящее время они не имеют никакой возможности улучшить свое положение. При продаже земель мелкими участками эти обездоленные могли бы затратить свои сбережения на приобретение собственности. Но если фермерство не может повсюду уступить место средней и мелкой собственности, если крупные имения обречены оставаться в руках арендаторов, то интересы сельского хозяйства, интересы помещиков и съемщиков одинаково требуют, чтобы положение фермера возможно приблизилось к положению собственника. А для этого необходимы долгосрочные аренды. Они гарантируют собственнику менее хищническую обработку его земель, съемщику — возможность сделать сбережения и обменять их затем на земельную собственность, наконец всему государству — увеличение культуры и чистого дохода 247.
Наказы 89 года заодно с памфлетной литературой эпохи революции отражают на себе это движение общественной мысли.
247 Etude sur Cliquot-Blairvache par Jules de Vroil, стр. 301 и след.
Общественные доктрины прошлого века
161
Установление легального максимума по отношению к величине ферм, запрещение округлений, обеспечение арендаторам сделанных ими затрат, замена ввиду этого принципа прекращаемости контрактов смертью одного из контр-агентов противоположным ему, сохранение за фермером снятого им участка и по кончине собственника до истечения выговоренного срока и возможное удлинение этого срока, — таковы обычные требования, выставляемые избирателями и публицистами каждый раз, когда дело заходит о формах земельного владения и пользования. Рядом с долгосрочной мелкой арендой столь же мелкая крестьянская собственность является предметом всеобщих симпатий? и большинство по преимуществу местных cahiers решительно высказываются против учения физиократов о преимуществах крупного хозяйства, в то же время заимствуя у них мысль о вреде половничества и всей вообще системы «натуральных рент» (rentes en nature). «Соединение в одних руках двух, трех, четырех и более ферм, — читаем мы, напр., в наказе одного из подгородных местечек Парижа, Бурга Экуен, — представляет несомненно то удобство, что гарантирует собственнику более легкий способ вынуждения рент и относительно большую исправность в их платеже; но благодаря ей, много лиц обречено на праздность или поставлено в суровую зависимость от единого съемщика, который приобретает возможность платить им незначительный заработок. Арендуя 10, 12,15 и даже 25 плугов земли, нельзя обработать их с достаточной тщательностью, нельзя также содержать того количества мелкого и крупного скота, каким владели прежде в сложности мелкие фермеры, из которых каждый имел свой загон, свой скотный двор и свою птичню. Недостаток удобрения и дороговизна мяса одно из последствий больших ферм» 248.
Приблизительно то же повторяют в своих наказах жители приходов Боатрон и Шаланж в нижней Нормандии, жалуясь на то, что округление ферм ведет к обнищанию крестьянских семей. Крестьяне ходатайствуют об издании закона, запрещающего снимать более двух соседних наделов. Это позволило бы, думают они, каждому жить достаточно, соответственно своему общественному состоянию249.
Во Фландрии и Артуа, в которых благодаря успехам культуры фермерское хозяйство получило особенно широкое развитие, соци
248 См. Archives Parlcmentaires, т. IV, стр. 507.
249 Duval, Cahiers de Doleances du baillage d’Alantjon, стр. 36 и 77.
162
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
альные неудобства, связанные с системой крупных аренд, обратили на себя особое внимание избирателей 250.
Жители Сент-Обен ставят на вид, что соединение ферм в одних руках ведет к понижению заработной платы 251.
Крестьяне Аиет хотели бы определить максимум ферм в 300 ар-панов,
В Булоннэ, на округление ферм смотрят как на препятствие к росту населения252.0 размерах, какие приняло округление, дает некоторое понятие жалоба крестьян Вирвинь: «население удвоилось за последние сто лет, — пишут они, — а между тем число ферм уменьшилось на целую четверть». Крупные аренды, по словам составителя сельского cahier прихода Экс, нередко обнимают собой площадь в 900 и даже 3000 ар-панов. Десятки семейств принуждены нищенствовать ради обогащения одного; надо положить конец разрушению мелких хозяйств, постановивши, что впредь никто не будет вправе снимать более 200 арпанов253. Мы сказали уже, что по ту сторону Луары, на протяжении всей южной половины Франции господствующей системой земельного держания в XVIII ст. было еще половничество. Неудивительно, если из этой части государства не доходит до нас жалоб на социальные неудобства крупного хозяйства и больших ферм. Зато во всей центральной половине королевства эти жалобы составляют такое же общее явление, как во Фландрии и Нормандии254. Крупные эксплуатации, значится напр. в наказе среднего сословия Шартра, вредны во всех отношениях: они уменьшают численность населения, увеличивают класс неимущих, вызывают дороговизну мяса, препятствуют развитию удобрения и т. д. Необходимо сократить их размеры и запретить на будущее время уничтожение мелких ферм255. Отмена крупного фермерства и защита мелкого настолько отвечает господствующим в это время общественным идеалам, что речь о них заходит и в тех образцах или формулярах, какие рассылаемы были в руководство составителям приходских наказов. Вот что значится, напр., в одном из этих документов: «запретить собственникам сдачу в аренду, а фермерам снятие более четырех плугов
250 См., напр., Cahier du tiers etat de Cambrai. Arch. Pari., т. II, стр. 522.
25i См. Loriquet. Cahiers de Doleances de 1789 dans le departement du Pas-de Calais.
T. I, стр. 154.
252 Loriquet, т. II, стр. 175 и 177; Cahier de Bermeulles, Ibid., стр. 187: Cahier de Bentin.
Ibid., стр. 190 и др.
253 Ibid., т. II, стр. 150, 295, 484.
254 Ibid., т. I, стр. 471.
255 Archives Parlemeiitaires, т. II, стр. 631.
Общественные доктрины прошлого века
163
земли, дабы тем самым вызвать соревнование в агрономии и дозволить разведение достаточного количества скота» 256.
Параллельно с движением в пользу сохранения мелкого фермерства происходит в среде сельских избирателей, на этот раз под несомненным влиянием физиократии, агитация в пользу упрочения юридического положения фермера. Одна обеспеченность владения может дозволить арендатору производство быстро возмещаемых затрат, без которых, по словам Кенэ и его последователей, немыслима успешность земледелия. При краткосрочной аренде фермер не решится принять на себя другие издержки, кроме тех, какие обнимаются понятием оборотного капитала. Основной капитал, вложенный в землю, вос-становляется лишь медленно и в долгие сроки. Отсюда необходимость продлить арендные договоры и оградить фермеров от возможности их прекращения за смертью собственника. Старинное французское право, усвоивши себе ту точку зрения, какой придерживается одна из конституций Александра Севера, признавало что перемена в лице собственника кладет конец договору земельного найма. Этой статьей в особенности пользовались монастырские обители, на землях которых с назначением нового аббата падали сами собой все права фермеров на снятую ими землю. Наказы 1789 года считают нужным положить конец таким порядкам. Арендные договоры, заключенные лицами духовного звания, читаем мы в наказе среднего сословия Шартра, должны подлежать исполнению несмотря на изменение в лице настоятеля вплоть до истечения девятилетнего срока257. Противящийся этому закон подлежит отмене 258. Избиратели высказываются также в пользу удлинения срока аренды с 9 на 18, 27 и более лет. Желая содействовать распространению подобных контрактов, они ходатайствуют о том, чтобы сбираемый в пользу казны нотариальный сбор не возрастал вместе с удлинением срока сделки259.
Памфлетная литература заодно с наказами высказывается в пользу сохранения мелкого фермерства и долгосрочности земельных аренд. Вот что читаем мы, напр., в появившейся в 1789 году брошюре «Cahier
256 См. Флери. Baillage de Vermendois, elections de 1789, стр. 120.
257 Archives Parlementaires, т. II, стр. 631.
258 Cahier du Tiers Etat de la Gouvernance de Bethune, Loriquet, т. I, стр. 86.
259 См. Cahier du tiers Etat du baillage d’Hesdin. Loriquet, т. I, стр. 94. Cahier du tiers Etat du baillage de Caux. (Hippeau. Le gouvernement de Normandie au XVII et XVIII siecles, т. VI, стр. 277. (Cahiers de 1789). Cahier du tiers Etat du baillage de St. Omer. Loriquet, т. I, стр. 414. Cahier du baillage de St. Pol, стр. 128. Cahier прихода Bellebrune. Loriquet, т. II, стр. 185.
164 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
de Г agriculture?». В числе необходимых условий успешности сельского хозяйства автор ставит удлинение срока аренд, невозможность их прекращения ранее положенного времени и соединение нескольких ферм в одну: «Нужно, — говорит он, — отнять у владельцев церковных бенефиций возможность прекратить аренду вместе со сменой аббата, облегчить сдачу земель на долгие сроки или по меньшей мере на 18 и Т1 лет и разделить большие фермы, последствием чего было бы умножение земледельческих семей»260. «Алчные люди, — жалуется автор памфлета, озаглавленного “Голос гражданина”, — завладели множеством ферм; собственники, не желая затруднять себя мелочами хозяйственной эксплуатации, соединяют воедино земельные участки. Множество семей остается без заработков, устремляется в города, эмигрирует за границу или впадает в крайнюю нищету. Всему этому надо положить конец, запретивши округление и установив для всех и каждого максимум земельной аренды»261.
Нападки на крупное фермерство попадаются также у анонимного автора памфлета «Ж. Ж. Руссо, в национальном собрании». Ставя себе задачей изложить взгляды Руссо на текущие вопросы внутренной политики, решение которых выпало на долю собрания, цитируемый автор останавливается между прочим на вопросе о крупном и мелком фермерстве. «Крупные фермеры, — пишет он, — играют в настоящее время в деревнях роль аристократов. Значительность получаемого ими дохода вызвала в их среде все злоупотребления, все пороки крупной собственности, как то: невежество, нерадение, расточительность и жестокость. Крупные фермеры сами не занимаются земледелием и почти незнакомы с ним; они поручают эту заботу наемным людям, сами же не ставят себе даже вопроса о том, хорошо ли обрабатывается их земля или нет. Они считают ниже себя наблюдать за трудом поденщиков; свои деньги они тратят на распутство и игру, на прием соседей и на содержание наилучшей и обильнейшей кухни. Сердце обливается кровью при виде их дурного отношения к рабочим: ничтожности получаемого последними заработка, тяжести возложенного на них труда и грубого обращения, какое позволяют себе поставленные над ними старосты (premiers valets). Крупным фермерам надо приписать окончательное разорение сел, размножение числа безземельных по
260 См. Cahier de 1’agriculture, последние страницы.
261 В библиотеке Британского музея этот памфлет помечен «Revolution franifaise», т. 82.
Общественные доктрины прошлого века
165
денщиков и нищих»262. Автор заканчивает обычным предложением регламентировать систему земельной аренды.
Но покровительством мелкому фермерству и защитой права фермеров на возмещение их затрат не ограничиваются еще заботы избирателей и публицистов касательно упрочения во Франции мелкого землевладения. Они надеются достигнуть того же и восстановлением принципа равного раздела наследств, и отменой майоратов и субституций. Заодно с экономистами, вроде Клико-Блерваша, и философами-демократами, как Руссо и Мабли, они желали бы насаждения во Франции мелких собственников. Автор только что цитированной нами брошюры не скрывает того, что в его глазах «задачей доброго правительства должно быть умножение числа собственников». Собственность, превышающая своим доходом потребности существования, кажется ему «преступлением против государства, против человечества, против всех остальных собственников, кражей у всех и каждого из сограждан, ибо, — говорит он, — где одна семья имеет излишек, там другая нуждается в необходимом». Автор указывает на источник, из которого заимствованы им подобные взгляды, и ссылается на Руссо и аббата Сен-Пьера.
Вслед за последним он говорит: государство подобно саду, в котором мелкие деревья не могут произрастать в тени крупных263. В числе средств к восстановлению земледелия публицисты эпохи революции ставят наряду с долгосрочностью аренд и умножение числа собственников-хозяев. Повторяя мысль физиократов о том, что чистый доход пропорционален величине предварительных затрат, автор уже названного нами «cahier de I’agriculture» пишет: «Но земледелец не может сделать этих затрат, если он беден и ему не обеспечено возвращение их с прибылью: а из этого следует, что зажиточность и долгосрочность пользования в высшей степени желательны. И то и другое достигается в том случае, когда земледельцы в то же время и собственники. Есть основание поэтому заботиться об умножении числа «лично возделывающих землю собственников» (cultivateurs-proprietaires ou proprietaires qui cultivent eux-memes). Но для этого необходимо допустить раздробление больших лэнов; их неделимость нередко клонится к ущербу самих собственников. Продавцы не в состоянии выручить настоящей цены ввиду недо
262 J.J. Rousseau a L’Assemblee nationale, Paris, 1789, стр. 250 и 251.
263 Etudes de la nature, т. IV. Paul et Virginie, стр. 162.
166 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
статка конкуренции; трудно ждать большого числа покупателей, когда дело идет о приобретении таких обширных поместий. Та же неделимость ведет к обездолению младших членов семьи и дочерей. Закон, допускающий раздел больших лэнов, не только повел бы к умножению числа собственников, но и к увеличению населения, так как избавил бы младших сыновей от необходимости сохранять безбрачие. В интересах насаждения той же мелкой собственности автор желал бы отмены или по крайней мере ограничения права первородства: «Это право, — жалуется он, — некоторыми местными кутюмами понимается так широко, что за младшими сыновьями признается только пожизненное пользование пятой частью семейной собственности. Субституции, препятствуя отчуждениям, тем самым поддерживают крупную собственность. К тому же они служат постоянной ловушкой для кредиторов, которые, не зная заповедного характера имущества, сплошь и рядом дают деньги в обеспечение того, что на самом деле не может подвергнуться отчуждению. Субституции представляют еще одно неудобство: зная пожизненный характер своего владения, собственник воздерживается от предварительных затрат, последствием чего является упадок производительности и уменьшение чистого дохода»264
Наказы 1789 года дают выражение тем же требованиям. На каждом шагу заходит в них речь о необходимости равного раздела наследств — partage egal des fiefs entre les roturiers et du betail, ainsi que des anciens manoirs265. Составители cahiers объявляют себя противниками майората, требуют их отмены или по меньшей мере ограничения. Некоторые из них не желали бы даже признать каких-либо преимуществ в наследовании за мужчиной266. Другие, отменяя право первородства по отношению к податному состоянию, допускают двойную долю старшего при наследовании лэнов267. Многие объявляют майораты «odieux et contraires au droit naturel»268.
С вопросом об упразднении средневековой системы земельных держаний, и в частности оброчного крестьянского владения, тесно
264 Cahier de [’Agriculture, стр. 32 и след.
265 Cahiers du Pas de-Calais т. I, стр. 75,117,179 и 185, и de la paroisse de Passy. Paris. Arch.P., t. V, стр. 7.
266 Ibid., стр. 148, см. также: Cahier du tiers Etat du Nivernais. Arch. Parlem., т. V, стр. 641.
267 Ibid., стр. 191.
268 Ibid., стр. 199.
Общественные доктрины прошлого века
167
связан вопрос и о дальнейшем сохранении или отмене целого ряда сервитутов, и в частности о разделе общинных земель и прекращении свободного прогона (droit de parcours). Физиократы с самого начала решительно высказались против тех и других. Доказывая невыгоды половничества с его экстензивной культурой, Кенэ ставил ему в особую вину то, что оно не может обойтись без затраты части земель под общинный выпас. Клико-Блерваш, который, как мы видели, не раз расходится с физиократами, солидарен с ними в вопросе о невыгодах общинного землевладения: «Сравните, — пишет он, — слабую доходность “communaux” с той, какой отличаются прочие земли; один арпан хорошего луга доставляет, по свидетельству компетентных судей и по собственному моему наблюдению, столько же, сколько пять арпанов луга среднего качества; но и эти луга дают в пять раз больше того, что можно выручить с общинных выпасов, так что в конце концов один арпан хорошего луга в 25 раз доходнее арпана “communaux”». Призовите же и на этот раз на помощь принцип собственности, говорит он в обращении к французским земледельцам, и положите конец нераздельности. На место голых, ничего не приносящих земель возникнут луга, покрытые клевером и люцерной. На смену заразительным болотам, распространяющим болезнь и смерть, явятся нивы, возделываемые крепким и здоровым населением, настанет конец бедности и нищенства и земля покроется зажиточным крестьянством269. Вред, причиняемый нераздельностью и совладением, настолько проник в общественное сознание, что докладчик земледельческого бюро в провинциальных штатах верхней Гвиэнны вправе был сказать в 1780 году: «Общественное мнение Франции давно требует раздела общинных земель». Он спешил прибавить, что принципы политической экономии решительно осуждают их как тормоз земледелию, как действительных виновников недостаточности извлекаемых из почвы продуктов270. Во всей литературе прошлого века я не нахожу ни одного писателя, готового отстаивать общинные земли от грозящего им раздела. Сельскохозяйственные общества заодно с экономистами доказывают необходимость их упразднения. Не препятствуют ли они в самом деле расширению земледельческой культуры, осушению болот, посадке лесов, усовершенствованию общественной гигиены, развитию искус
269 Vroil. Etude sur Clicquot-Blervache, стр. 313 и 314.
270 Collection de proces verbaux des seances de I’Assemblee provinciale de la Haute-Guiyenne. Paris, 1787, стр. 248.
168 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ственного травосеяния, расширению площади обработки и соответственному удешевлению припасов? Все, по-видимому, говорит против них — и прежде всего факт совладения ими помещиков и крестьян. Преследуя это совладение в форме совместных прав сеньора й серфа на крестьянский надел, требуя выхода крестьян из нераздельности с помещиками, публицисты прошлого века, естественно, останавливались на мысли о необходимости полюбовного размежевания общинных земель между собственником сеньором и крестьянином-пользователем. Это казалось им тем более желательным, что права обеих сторон не были определены законом, а регулировались только обычаем; что путем захватов и огораживаний, как и благодаря произвольному увеличению числа стад, помещик имел ежечасную возможность, сократить до минимума выгоды, получаемые крестьянами от пользования общинными выпасами. В свою очередь, заботы о сохранении лесов, побуждая правительство к сокращению права въезда и выпаса и наделению помещика возможностью объявлять мелколесье запретным, все более и более устраняло крестьян от пользования теми разнообразными доходными статьями, какие некогда доставлял сбор валежника, лесных фруктов и выгон скота в поляны. Еще с XVII века французское правительство установило легальный путь к разделу общинных имуществ между сеньорами и крестьянством в форме так называемых триаж (triages) или выдела в полную собственность помещика трети нераздельного имущества. Законодательство второй половины XVIII века, в интересах осушения болот, приняло еще более решительные меры к упразднению нераздельности. Королевская декларация 1766 года допустила возможность раздела общинной собственности в силу решения большинства. Благодаря ей более 400 тысяч арпанов, на протяжении 28 провинций, подверглись осушке и корчеванию и, по расчету провинциального собрания верхней Нормандии, утилизация под хлеб этих прежде даром пропадавших земель обусловила собой прирост народного богатства на целых 60 миллионов. Провинциальные представители не могли в то же время скрыть своего изумления, что большинство сельских приходов не воспользовалось данной им законом свободой и сохранило свои общинные земли271. Наказы, данные в 1789 году сельскими приходами, взялись ответить на этот вопрос и разрешить это недоумение. В северо-восточной Франции, в которой
271 Semichon «Les Reformes sous Louis XVI», стр. 231. Baudrillart «Les population agricoles de la France». La Normandie, стр. 100 и след.
Общественные доктрины прошлого века
169
быстрые успехи сельскохозяйственной культуры, развитие крупного фермерства и процесс огораживания давали повод рассчитывать на благоприятное отношение к общинным разделам, неожиданно сказалось пристрастие к этим архаическим порядкам земельного пользования, пристрастие, которое, как мы сейчас увидим, имело своим источником самые условия крестьянского хозяйства и прежде всего необходимость в пастбище. «Да восстановлены будут общинные выпасы на болотах и угодьях всего Артуа», — читаем мы, напр., в наказе среднего сословия бальяжа д’Эр272. «Да запрещена будет осушка болот и да позволено будет установить выпас на общинных землях, уже подвергшихся очистке и корчеванию» — прибавляют от себя жители бальяжа Аррас. Необходимо запретить также сеньорам производство триажа и вернуть выделенные им земли в общее пользование 273. И те же требования повторяются в cahier среднего сословия Бэтюн274, в наказе Сенешоссэ Сен-Поля275. Против триажа протестуют и деревня Анэ276, и селение Сент-Обен277, и прихожане Арлэ 278. Если верить последним, осушение болот в пределах Артуа признано всеми добрыми земледельцами источником многих бедствий для сельского хозяйства и препятствием к удобрению земель; ему надо приписать уменьшение в числе рабочего скота, затрудняющее обработку полей. Ни одно сельское кайе Артуа не обходится без подобных же жалоб279. Исчезновению общинных земель приписывается и потеря селами того дохода, какой они получали от найма выпаса, и невозможность располагать в прежнем количестве нужным топливом, доставляемым торфяниками, и вздорожание ценности мяса ввиду уменьшения количества скота, и т. под.
И не в одном только Артуа раздаются подобного рода жалобы; мы встречаемся с ними и на южной оконечности государства, и в центральных провинциях, и на востоке, и на западе. Вот, напр., что значится в cahier королевского бальяжа в Гизе: «Необходимо отнять у сеньоров захваченные ими общинные земли; они не должны
272 Loriquet, т. 1, стр. 49.
273 Ibid., стр. 62.
274 Ibid., стр. 86.
275 Ibid., стр. 129.
276 Ibid., стр. 147.
277 Ibid., стр. 153.
278 Ibid., стр. 157.
279 См. Loriquet, т. I, стр. 169,172,175,181,184,188,195 и пр.
170
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
поступать в раздел; пусть часть их остается под выпасом, а другая в общинной обработке, одни продукты которой должны делиться между хозяйствами. Необходимо также допустить крестьянский скот к свободному выпасу в лесах, достигших известного возрасТа»280. Села бальяжа Окзерры также протестуют против того, что они называют захватом общинных земель богатейшими собственниками, последствием чего является, по их словам, уменьшение района выпаса, невозможность разведения стад, дороговизна рабочего скота и упадок земледелия281. Деревенские приходы нижней Нормандии, в свою очередь, жалуются на захват их прежних пастбищ сеньорами и требуют восстановления общинных порядков владения282. На юго-восточной оконечности Франции в сенешоссеях Экса и Драгиниана проявляется то же недовольство триажем и общинными разделами283. Профессор Кареев в одном из приложений к своей монографии о крестьянах во Франции в XVIII веке делает ряд выписок, доказывающих, что не только среднее сословие, но и высшие классы общества отрицательно относились к дальнейшему упразднению общинного землевладения. Так, напр., в самой Фландрии, этой стране интенсивной культуры, дворянство Камбрэ включало в свой наказ требование прекратить осушку болот, годных для пастьбы, осушку, которой, по его словам, не раз злоупотребляли за последнее время284. Но всего чаще протест против огораживаний исходит из среды среднего сословия, которое обвиняет в нем сеньоров и вообще лиц зажиточных. Так, напр., в cahier Бар сюр Сэн мы читаем: «помещики овладели мирскими землями, каждый в пределах своего прихода, и задушили жалобы заинтересованных страхом и принуждением. Необходимо издание закона, которым бы ясно и определенно признавалось право собственности на них общин» 285. Все пустопорожние земли, состоящие как под лесом, так и под пастбищем, должны оставаться и впредь нераздельной
280 Флери. Baillage de Vermendoi Elections aux Etats Generaux de 1789, стр. 374.
281 Bulletin de la Societe de sciences... de 1’Yonne, t. 38. Cahier des paroisses du baillage d’Auxerre par Demay, стр. 389, Cahier de Merry sur Yonne.
282 Duval. Cahier du Baillage d’Alen<;on, стр. 198, 204296, 408, 440 и др.
283 См. Mireur. Cahier de la communaute de la Senechausse de Draguignan. Cahier la comte d’Aiguines. Cahier de Moutoroux. стр. 333. Cahier de Ramatuel 358. Cahier de St. Maxime стр. 410. Archives Parleraentaires т. VI supplement. Cahier Beanreceuil, стр. 262. Cahier de Pennes, стр. 331.
284 Кареев. Приложения, стр. LXXV.
285 Archives Parlcmentaires, т. II, стр. 259.
Общественные доктрины прошлого века
171
собственностью общин — требует среднее сословие Безансонского бальяжа286. В бальяже Бар-ле-Дюка раздаются голоса в пользу отмены закона 1767 года, допускавшего установление загородей; все, что в силу этого закона изъято было из общего пользования, следует воссоединить с мирской землей287.
Но рядом с этой агитацией в пользу сохранения общинного владения высказывается и обратное желание, и притом нередко в тех самых провинциях, в которых нашлись партизаны общинных порядков, так, напр., во Фландрии и Пикардии, всего же чаще в центральных бальяжах в близости столицы и королевской резиденции. Вот что значится, напр., в наказе сельской общины Кормон: мы ходатайствуем о поступлении под обработку всех мирских земель и о разделе их как между соседними общинами, так и между сеньорами и другими владельцами в пределах каждой отдельной общины288. Из всех старинных злоупотреблений, значится в cahier дворянства Boulonnais, злоупотреблений, корень которых лежит в феодализме, нераздельное владение сел заслуживает особого внимания. С этих необъятных, невозделанных пространств никто не получает дохода: на них смотрели некогда как на подмогу беднейшим прихожанам, но в настоящее время они служат им только во вред, отнимая в то же время у государства значительную часть его годовой выручки. Те из них, которые засажены были лесом, покрыты ныне приземистым кустарником, ростки которого ежегодно пожираются скотом. Отдельные участки этой бездоходной площади становятся предметом корчевания. Те мирские земли, которые предназначены для выпаса, заросли бурьяном, мхом и папоротником, так что скот не находит на них достаточной пищи289. Отправляясь от подобных же сетований, наказ среднего сословия Парижа желал бы раздела общинных земель в частную собственность. Пустопорожние земли должны поступить в надел частным лицам на выговоренных общинами условиях. Произведенные уже концессии подлежат утверждению; генеральные штаты примут меры к ближайшему осушению болот290. В той массе брошюр, какие наводнили собой Францию в год созвания генеральных штатов, редко встречаешь попытку отстоять систему общинного землевладения. Как
286 Ibid., стр. 342.
287 Ibid., стр. 200.
288 Loriguet., стр. 233.
289 Ibid., стр. 102.
290 Chassin. Les Elections et cahiers de Paris, t. Ill, стр. 342.
т
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
на исключение можно указать на составленное Ламбертом кайе бедных и брошюру, озаглавленную «Бичи земледелия»291. Большинство писателей, следуя физиократам, требует немедленного упразднения нераздельности. К числу бед, от которых страдает земледелие, относят авторы этих брошюр и так называемые «communaux». Если, рассуждают они, крупное землевладение дает сравнительно меньше дохода, чем мелкое, то мирские земли должны быть признаны наименее производительными. Арпан их, с годовой выручкой в сорок су, дал бы в руках частного собственника от 20 до 30 ливров дохода292. Бонсерф предлагает даже даровую раздачу вновь созданными департаментами пустопорожних земель общин частным лицам и неимущим семьям, приобретающим право собственности на них обработкой293. В числе средств к возрождению сельского быта анонимный автор памфлета, озаглавленного «Важнейший и неотложный вопрос», считает осушение болот и переход состоящих под ними земель в частную собственность294.
Разноречие, выступающее по вопросу об упразднении или дальнейшем удержании общинных выпасов и лесов, сказывается также и при обсуждении выгод и невыгод того имущественного сервитута, который известен под названием «droit de parcours», или права свободного выгона стад на нивы и луга по снятии с них урожаев.
291 On a vu un ministre charge specialement de 1’encouragement de 1’agriculture et disposant de millions pour arriver au but; on a vu des academies, formees de societes d ecrivains gages, des prix proposes, des recompenses et des marques d’honneur prodiguees, pour feter la richesse et le bonheur de la France a la multiplication des grains; on a vu ces corps academiques et ces plumes mercenaries, traites de folies, les sacrifices faits par nos ancctres, conseiller le defrichement des bruyeres, des landes et de toutes les communes; instruments du ministre qui dictait et payait, ils ne faisaient que preparer la voix aux ordonnances et reglements qui devaient faire une loi du defrichement des biens les plus salutaires du royaume... on a vu ces lois desastreuses ordonner le defrichement des landes, bruyeres et communes, les donner au premier occupant et les affranchir de tout impot, meme de dime pendant quinze annees... on a vu des parlements composes de nobles les enregistrer... enfin on a vu les malheureux cultivateurs seduits et aveugles par le prix des bles se porter eux-memes avec fureur au defrichement, les etendre jusqu’a sur les prairies, abandonner I’eleve et 1’engrais des bestiaux (Les fleaux de 1’agriculture, стр. 10).
292 См. Le cahiers de 1’agriculture, § 15 «partage des communes».
293 Boncerf. «De la necessite et des moyens d’occuper avantageusement tous les gros ouvriers», стр. 32.
294 La plus importante et la plus pressante affaire, ou la necessite et les moyens de restaurer 1’agriculture et le commerce, стр. 22 и след.
Общественные доктрины прошлого века
173
И это право единогласно осуждается экономистами, несомненно, с большим основанием, чем мирское землевладение.
В самом деле, пока держится на той или другой земле подобного рода сервитут, хозяин поставлен в необходимость не изменять севооборота: производить уборку в положенные обычаем сроки, пренебрегать возможностью вторичного покоса и т. под. Принимая в расчет невыгоды, вытекающие для собственника из слишком сурового толкования тех обязанностей, какие налагает на него так называемая «vaine pature», местные кутюмы и их толкователи всячески старались ограничить следующее положение федиста Луазо, верно охарактеризовавшего положение частных земель и их собственников при существовании этого рода сервитута! «Согласно общему праву Франции, — говорил он, — наследства подлежат защите, только пока они покрыты произрастающими на них продуктами. Раз эти продукты убраны, земля в силу какого-то общечеловеческого права становится общей всем людям!
Тогда как одни кутюмы, в том числе Бретани и Нормандии, допустили собственников к изъятию их земель путем простого огораживания от подчинения этому общинному сервитуту, другие, как напр. Орлеане, Ла-Марш и Бурбоннэ, связывали те же последствия с фактом обработки, а третьи не допускали никаких исключений и никаких изъятий (так, напр., кутюмы Монт-Аржиса и Пуату). Наконец, во многих местностях обычное право вовсе не занималось регламентацией vaine pature и предоставляло ее ведению верховных палат или парламентов. Эти последние воспользовались данной им возможностью, чтобы допустить собственников к изъятию своих земель из этого вида общинного пользования путем простого огораживания. Так поступили парламенты Парижа, Дижона и Безансона. Королевскими эдиктами, как напр. тем, который в 1769 году издан был для Шампани, дозволено было огораживание наследств вопреки существованию прав общинного выпаса. В свою очередь, юристы постарались сократить постепенно срок общинного пользования по отношению к тем полям, которые доставляли вторичные урожаи сена, так называемый «regain»295 (то же, что общеупотребительный в Малороссии термин «атава»). И экономисты, и юристы сходились
295 Тогда как у Loysei еще значится: «les pres sont defensables depuis la mi-mars jusqu’a la toussaint». Lauricre говорит: «s’ils produisent du regain ils sont de defense jusqu’a la St. Martin». Cm. «La vaine pature suivant les coutumes de Chaumont en Bassigny de Vitry en Perthois, de Troyes, Sers et Langres, par Adrien Durant. Chaumont, 1891, стр. 7,13.
174
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
в отрицательном отношении к этому виду общинных сервитутов. Cahier de 1’agriculture относит отмену его к числу реформ, наиболее желательных для земледелия. Оно видит в нем с полным основанием причину слабого развития травосеяния. Клевер и люцерн lie созревают одновременно с овсом и ячменем, рассуждает его автор, а значительно позже. Пришлось бы поэтому отдать их на истребление общинного стада296. Юристы в лице Мерлена, в свою очередь, настаивают «на противоречии этого права естественному закону, на его несправедливости, на вреде, наносимом им принципу собственности, на стеснении им свободы владения и пользования» и т. п.297
В наказах 1789 года класс крупных собственников по преимуществу высказывался против droit de parcours, разумея под ним не одно лишь право взаимного выпаса скота соседними общинами на землях друг друга, но и существование свободного прогона стад на протяжении всей занятой селением площади298. О его отмене открыто ходатайствует, например, дворянство Берри, говоря, что злоупотребления, с ним связанные, задевают по преимуществу интересы крупной собственности299. Что же касается до беднейшей части сельского населения, то оно, по-видимому, находило, наоборот, свои выгоды в его сохранении. На это указывали еще за 30 лет до революции интенданты, «замечая, что право свободного прогона дает тем, кто не имеет собственности, возможность содержать одну, две штуки скота и тем отчасти обеспечивать свое существование» 300.
296 Droits de parcours. d’un abus voisin de celui de la chasse exclusive et des capitaineries c’est celui de parcours, la defense du troupeau a part, et celle de s’enclore. Cette disposition de plusieurs coutumes interdit les prairies artificielles, toutes cultures de plantes, racines ou legumes qui ne se receuillent pas en meme temps que le blc, le seigle et 1’avoine, parcequ’ils seraient livres a la dent et aux pieds du betail» («Le Cahier de I’agriculture»).
297 Adrien Durant. La vaine pature, стр. 14.
298 Coutume de Chaumont, стр. 103. Les habitants des villages dont les territoires sont voisins peuvent mener champayer et vainpasturer leurs bestes grosses et menues jusqu’a 1’endroit des clochers de leurs eglises. Это то, что собственно разумеется под droit de parcours. — Что же касается до Vaine pature, то она обнимает собой право взаимного выпаса стад сеньорами и крестьянами одного и того же селения на землях друг друга (ibid., стр. 20).
299 Arch. Pari., т. II, стр. 322. См. также Cahier de la Ville de Pont a Moussou, ibid., стр. 322.
300 Единственным аргументом в пользу сохранения droit de parcours признается в 1769 году dans ses trois eveche то обстоятельство, что батраки должны будут лишиться вместе с ним и своего скота, продуктами которого они живут в мертвое
Общественные доктрины прошлого века
175
После этого понятно, если сельские наказы не особенно настаивают на его упразднении, расходясь в этом отношении с кайе высших сословий, для которых vaine pature является общим всем бедствием, препятствием к повторению сенокосов и уборке поспевающих осенью злаков301. Самое большее, если деревенские обыватели выговаривают себе право убрать засеянные травами луга до поступления их в общее пользование302. Они требуют с этой целью удлинения срока изъятия от vaine pature вплоть до середины сентября. Проф. Карееву удалось даже найти в национальном архиве Франции «несколько ходатайств о восстановлении droit de parcours». Они исходят из среды сельских жителей или внушены их авторам заботой о благосостоянии беднейшего класса деревенских обывателей, батраков303. Vaine pature объявляется в одном из многочисленных адресов к учредительному собранию «единственным видом собственности для тех qui n’ont rien, которые ничего не имеют»304.
Это разноречие по вопросу о пользе сохранения или, наоборот, упразднения «права свободного прогона» объясняет нам нерешительность, с какой деятели 1789 года приступили к его регулированию. Отказавшись от мысли о радикальной его отмене, они удовольствовались тем, что сделали его если не вполне безвредным, то по крайней мере менее пагубным для интересов земледелия. Для этого им не надо было производить никаких нововведений, а только последовать тому пути, на какой было указано им эдиктами и декларациями второй половины века. Эдикт 1769 года дозволял собственникам Шампани огораживать принадлежащие им участки и тем освобождать их от vaine pature. Декрет 28 сентября 1791 года только обобщил это постановление, распространив его на всю Францию. С другой стороны, декрет 30 июня 1790 года дал признание давно начатому парламентами движению в пользу изъятия от этого обще
время года. В письме Комартена к д’Ормессону от 13 ноября 1768 г. говорится, что закон об изгородях способен принести большой вред беднякам. Та же мысль высказывается и в мемуаре о препятствиях, какие встречает развитие земледелия в Лорене (см. Кареев. Приложения, стр. LXXIX).
301 Cahier de la noblesse du Boulonnais; Loriquet, т. II, стр. 106.
302 Cachier de la paroisse de Frencq., стр. 277, ст. 22. Qu, independament du droit de parcours ctabli dans cette province, il soit permis aux cultivateurs de jouir de leurs sein-foins, trcphes, luzernes et autres jusqu’ a la fin de septembre.
303 Arch. Nat. H. 1485 (Кареев, стр. 127, приложение 31).
304 Noel, adresse a I'Assemblee nationale (Кареев. Приложение, стр. LXXVIII).
176 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ственного сервитута вторых и третьих покосов305. Это решение было несравненно более в духе наказов, чем постановление Конвента, предписавшее раздел общинных земель, постановление, решенное в принципе немедленно вслед за революций 10 августа 1792 года. Признавая, что трети голосов будет достаточно для производства раздела поголовно между всеми жителями, за исключением сеньора, Конвент уклонился решительно и от исторических прецедентов, и от природы общинных имуществ306. Трудно было отрицать, что в прежнее время они были объектом совладения крестьян и помещиков, что последние имели в них свою долю, — долю, признанную законодательством в размере одной трети всей делимой площади. Но в эпоху декретирования Конвентом общинных разделов большинство сеньоров было в рядах эмиграции и контрреволюции. Политика советовала поэтому пренебречь их правами, и перед ее советами смолкли всякие соображения о справедливости, историческом праве и уважении к принципу собственности.
§3
Приписывая физиократам одностороннее увлечение интересами французского земледелия, некоторые из современных историков далеко не оценивают должным образом ту роль, которую им пришлось играть в реформе промышленной и торговой политики государства. Провозглашая, как мы видели выше, свободу промышленности и торговли основным лозунгом своего учения, открывая ожесточенную войну против монополий и привилегий, физиократы не могли не задаться вопросом, в какой мере существующее в их время во Франции цеховое устройство отвечало выставленным ими требованиям правительственного невмешательства. Преданные тому началу, что между государством и индивидом не должно существовать никаких посредствующих звеньев, что дух корпорации, так называемый ими «esprit de corps», необходимо исключителен и противоречит общему благу, физиократы не могли отнестись иначе как с осуждением и к тому виду ассоциаций, какой представляли собой замкнутые сообщества лиц одного промысла или ремесла и покровительствуемые государством торговые компании, моно
305 La Vaine pature, par Adrien Durant. Стр. 38.
306 См. Avenel. Lundis revolutionnaires. Biens Nationaux, стр. 32 и след.
Общественные доктрины прошлого века
177
полизировавшие в руках своих членов преимущества иноземного обмена со странами далекого востока и запада. Правда, и в этом отношении физиократы отнюдь не являлись провозвестниками нового движения. Подобно тому как в вопросах земледельческой политики английские писатели и экономисты XVI и XVII столетия своими протестами против упадка хлебопашества и происходящего от этого обезлюдения сел, своей защитой крупного производства и фермерского хозяйства, своей проповедью о необходимости не отдавать земледелия в жертву обрабатывающей промышленности и иноземной торговли подготовили однохарактерное течение общественной мысли во Франции, так точно в сфере индустриальной и торговой политики Джозия Чайльд и Джозия Тукер явились прямыми предшественниками физиократов, и в частности Гурнэ и Тюрго, во всем, что касается критики унаследованных от Средних веков гильдий, цехов и торговых корпораций. Недаром же первый из названных нами писателей еще в 1657 году, следовательно, целым столетием раньше Тюрго, относил к числу ходячих заблуждений такие, напр., положения, как:
1) каждому надлежит заниматься одной только профессией;
2) мелочной торговец не может быть одновременно и оптовым;
3) ремесленники не должны принимать неограниченного числа учеников;
4) никто, за исключением сына мастера, не вправе сделаться полноправным членом цеха, не прослужив предварительно семи лет в звании ученика.
Недаром также в XVIII веке Джозия Тукер объявлял монополии, исключительные привилегии и организацию ремесел в цехи важнейшими препятствиями к обращению труда. Наглядно указывает на эту связь английских экономических идей с французскими факт перевода произведений двух только что названных писателей теми самыми из последователей физиократии, которые всего более содействовали укоренению во французском обществе XVIII века идеи, что промышленная и торговая свобода, а потому отмена монополии и цехов, первое требование здравой экономической политики. Кто, в самом деле, как не Гурнэ, переведший в 1754 году трактат Чайльда о торговле, и Тюрго, давший первую французскую версию трактата Тукера о том же предмете, поставили на очередь вопрос о необходимости не только радикальной реформы, но и совершенной отмены так называемых «maitrises et jurandes» и кто, как не они, требовали впервые установления принципа свободного выбора
178 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
каждым его профессии?307 Гурнэ, по словам его биографа — Тюрго, поражен был тем, что во Франции нельзя заниматься ни промыслом, ни торговлей, не добившись ценою денег включения в ряды того или другого цехового сообщества. Он еще более изумлялся тому, что даже после такого включения приходилось нередко вести долгие процессы из-за желания выделывать и продавать тот или другой товар — намек на строгую регламентацию производства и запрещение вносить какие-либо изменения касательно материала, формы или способа обработки. Он думал, что если в известном мануфактурате и окажутся какие-нибудь недостатки, в массе потребителей могут найтись лица, которым низшее качество товара придется более под стать, чем самое его совершенство. Он не понимал, почему всякий раз, когда изготовленная ткань не отвечала положенной законом ширине, ее надо было резать на части и повергать в бедность и нищенство целые семьи. Он недоумевал, почему изготовление того или другого предмета должно было делаться основанием к процессам, вести к длинным препирательствам между часто неграмотным производителем, от которого тем не менее требовалось обстоятельное знакомство с длинным и не всегда ясным регламентом, — и инспектором мануфактур, не знавшим практической стороны производства и тем не менее уполномоченным произносить безапелляционные приговоры, распоряжаться состоянием и судьбой ремесленника. Он не видел причин, по которым правительство считало необходимым наполнить целых четыре in quarto мельчайшими подробностями касательно размера тканей и числа входящих в состав их нитей. Он не понимал, какую пользу могут принести бесчисленные цеховые статуты, вызванные духом монополии, стремлением сосредоточить производство в немногих руках, умножить формальности и издержки, удлинить срок ученичества, заставить десять лет подготовляться к занятию мастерством, с которым легко познакомиться в десять дней; почему следует устранять от занятия ремеслом всех, помимо сыновей мастеров, не допускать применения женского труда и т. под. С другой стороны, немало изумления вызывало в нем то обстоятельство, что в государстве, все части которого подчинены одному монарху, отдельные города присваивали себе право запрещать ремесленную деятельность лицам, родившимся за пределами их ограды, а отдельные провинции не допускали вывоза из их границ
307 Перевод Тюрго включен Дэром в первый том «CEuvres», стр. 322. Французское заглавие сочинения Тукера следующее: «Question importante sur le commerce».
Общественные доктрины прошлого века
179
предметов первой необходимости. Он думал, что регламенты, призванные предупреждать злоупотребление в отправлении того или другого ремесла, в действительности ведут к тому, что в жертву химерическому совершенству приносится прогресс в приемах производства. Он видел также в этих регламентах причину, по которой французским мануфактурам трудно выдерживать конкуренцию с иностранными, так как прежде чем позволить себе более дешевые способы выделки, принятые у соседей, французским ремесленникам приходится еще добиваться разрешения начальства.
Критику интенданта мануфактур и промышленности вызывало также желание французского правительства содействовать установлению одних видов мануфактур предпочтительно перед другими, запрещать одни виды производства и предписывать установление других, создавать в пользу этих последних привилегии, наделять участников их милостями, охранять их от конкуренции запрещением производства тех же или близких к ним товаров другими, простейшими способами, и тому подобное. По словам Тюрго, Гурнэ думал, что администрация не может ставить себе по отношению к промыслам и торговле других задач, кроме следующих: 1) обеспечить всем им свободу: 2) облегчить каждому возможность занятия ими и тем вызвать между гражданами возможно большую конкуренцию; 3) создать возможно большее число рынков для сбыта товаров, наконец, 4) содействовать понижению уровня процентов не запрещением роста, а воздержанием от правительственных займов, необходимо уменьшающих сумму свободных капиталов в стране. Не допуская той формы государственного вмешательства в сферу промышленности, которая выражается в допущении усовершенствований и создании таким образом фактических монополий, Гурнэ не отказывал однако правительству в поощрении промышленности раздачей наград изобретателям, установлением премий, знаков отличия и т. под. Тюрго заканчивает свою характеристику взглядов Гурнэ на задачи промышленной и торговой политики, говоря: «Приписываемая ему особая система состояла в признании того самого, к чему всегда и повсюду стремились промышленность и торговля, — я разумею со стороны правительства свободу и поощрение; он мог повторить слова Лежандра Кольберу: дайте нам возможность действовать как мы хотим (laissez nous, faire)» 308.
308 См. Eloge de Gournay par Turgot, lettre a Marmontel, Paris, 22 juillet 1759, «(Euvres», t. I, стр. 266 и след., 273, 274, 276, 279 и 288.
180
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Давая характеристику взглядов Гурнэ, Тюрго не скрывает от читателя своей солидарности с ними. И для него, подобно учителю, свобода труда является первым и священнейшим видом собственности. В его основном сочинении об «образовании и распределении богатств» принцип свободы и запрещение регламентации распространены на все виды заработков, не исключая и того, какой представляет отдача капитала в рост. Тюрго противник средневекового законодательства, направленного к запрещению процентов; он опровергает в равной мере и богословские и экономические основания, какими в разное время защищаемо было это законодательство, и победоносно доказывает, что размер процента должен быть устанавливаем тем же путем, как и всякие цены на товар — отношением спроса к предложению309. Во всех вещах торгового обмена, предоставленный сам себе личный интерес вернее добьется упрочения общего блага, нежели какие бы то ни было правительственные комбинации, всегда ошибочные и руководимые смутными и неопределенными соображениями310.
Свобода труда и свобода торговли сходятся в требовании отменить существующее во Франции цеховое устройство. Тюрго предлагает поэтому Людовику XVI в 1776 году проект закона о закрытии всех существующих «jurandes». Мотивировка, какую дает этой мере эдикт 12 марта, заключает в себе целый обвинительный акт против корпоративной организации ремесел, тем более интересный, что высказанные в нем взгляды продолжали держаться и после того, как королю, вслед за отставкой Тюрго, пришло на мысль восстановить по крайней мере часть упраздненных эдиктом цехов. Многие
309 «Sur la formation et la distribution des richesses», § 75. Le taux des interets ne doit etre fixe que comme celui de toutes les marchandises par le seul cours de commerce, «CEuvres», т. I, стр. 48. См. также: Memoire sur les prets d'argent. Ibid., стр. 106 и след., из которых мы выпишем следующее место: «Le commerce de 1’argent serait libre, comme doit Petre tout commerce; I’effet de cette libertc serait la concurrence, et I’effet de cette concurrence serait le bas prix de I'intcret». Но Тюрго далек от мысли требовать немедленного осуществления этой задачи государством: J'ose dire, пишет он, que cette liberte entiere du pret a interet doit etre le but plus ou moins eloigne du gouvemement. Cm. Ibid., стр. 143 и 144. Тюрго не скрывает того, что эта мысль о законности процента внушена была ему еще его учителем ГУрнэ,— «II croyait, — пишет Тюрго, — que le commerce des capitaux, dout le prix est I’interet de 1’argent, ne peut etre amene a rcgler ce prix cquitablement, avec toute I’economie necessaire que comme tous les autres commerces, par la concurrence et la libertc rcciproque».
310 Eloge de Gournay, «CEuvres», т. I, 276.
Общественные доктрины прошлого века
181
из наказов 1789 года воспроизводят целиком взгляды министра-реформатора на вред цехового устройства, и Учредительное собрание, отменяя цехи, дает только торжественное признание тому, что задумано и проведено было на деле этим авторитетным представителем физиократии. Тюрго выдвигает против существовавшей в его время организации ремесел следующие обвинения, в общем согласные с теми, какие, по его же словам, делаемы были ей Гурнэ. Желающие посвятить себя той или другой промышленной деятельности не могут добиться положения мастера иначе, как потеряв даром много времени и пожертвовав на приобретение этого звания часть капитала, необходимого им на самое производство. Те, кто лишен этих средств, должны остаться в личной зависимости от мастера, прозябать в бедности или искать занятия за границей. Сами потребители лишены возможности выбора между теми, кому бы они хотели поручить выделку нужных им товаров. Они не могут воспользоваться также преимуществом низких цен, преимуществом, обеспечиваемым конкуренцией. Немало проволочек происходит от того, что отдельные части одного и того же производства распределены между несколькими цехами; это, в свою очередь, увеличивает вымогательства, жертвой которых являются потребители. «Таким образом, — говорит Тюрго, — последствием цехового устройства по отношению к государству является сокращение размера производства и торговли; по отношению к большинству населения — потеря заработка и средств к жизни, по отношению к жителям городов, в частности, — создание исключительных монополий, от которых страдают сами члены цехов каждый раз, когда тому или другому из них приходится иметь дело с однохарактерным сообществом». Тюрго дает исторический очерк образования цехового устройства, постепенного роста в нем духа исключительности и монополии и того влияния, какое на усиление этого духа оказала фискальная политика королей и установление продаваемых правительством званий мастера. Фискальный интерес, думает он, содействовал сохранению иллюзий касательно выгод, обеспечиваемых цехами, заставил многих утверждать, что право трудиться принадлежит к числу тех, в которых король может отказывать подданным и которое подданные должны покупать. Поспешим, пишет он, отвергнуть такой принцип. Наделивши человека потребностями, сделав для него необходимым труд как средство к их удовлетворению, Бог в этой возможности трудиться наделил каждого особым видом собственности, и эта собственность есть первейшая, священнейшая
182 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
и наименее подлежащая отчуждению. Король объявляет поэтому о своей решимости покончить с порядками, которые заключают в себе посягательство на естественное право, которые не позволяют неимущему жить своим трудом, совершенно оттесняют от**производства слабейший пол, осуждая его на бедность, соблазн и разврат. Эти порядки, продолжает далее министр, устраняют соревнование, делают бесполезным талант для лиц, не имеющих доступа в цехи, лишают государство возможности воспользоваться делаемыми за границей изобретениями и тормозят прогресс промышленности. Нерасположение писателей XVIII века к частным ассоциациям и корпоративному духу проявляется в следующем упреке, направляемом Тюрго против цехов. «Они делают возможным, — пишет он, — внутренние стачки, заставляют беднейших членов подчиняться воле богатых. Таким образом они становятся орудием монополий и всякого рода махинаций, ставящих себе целью поднять цену на продукты первой необходимости. Та цель, с которой первоначально созданы были эти сообщества, нимало не достигается ими; кому не известно, что внутренняя полиция промысла, задача которой обеспечить совершенство работы, не ведет в большинстве случаев ни к чему, что склонные поддерживать друг друга, в силу связывающего их корпоративного духа, члены цехов почти всегда оставляют без удовлетворения жалобы потребителей, или ставят их в необходимость затрачивать на процесс сумму, превышающую цену иска»311.
Нападки Тюрго на цеховое устройство сходятся с теми обвинениями, какие направляют против него Ролан и Клико-Блерваш, первый в мемуаре, представленном министру в 1778 году, второй в особой брошюре в ответ на предложенные академией в Амиэне в 1757 году следующие четыре вопроса: 1) какие препятствия ставят цехи к труду и промышленности, 2) какие выгоды нашло бы государство в их упразднении и 3) какими путями можно добиться этого упразднения, наконец, были ли когда-либо цехи полезны государству, или, наоборот, всегда вредны ему312. Интереснейшую и наиболее оригинальную сторону мемуара Ролана составляет разбор полицейских регламентов, применяемых в различных сферах ремесленной деятельности. О суровости их можно судить по следующему отрывку: «В течение одного дня разрезали на мелкие
311 Тюрго «CEuvres», т. II, стр. 302 и след.
312 Vroil. «Etude sur Cliquot Blervache», стр. 85.
Общественные доктрины прошлого века 183
части 80, 90 и даже 100 кусков материй под предлогом, что при изготовлении их не были соблюдены строго все предписания. Эта сцена повторялась на моих глазах чуть не еженедельно и в течение многих лет. Сверх того, многие куски подвергались публичному сожжению на площади, в рыночные дни. Их привешивали нередко к позорному столбу и грозили сделать то же с мастерами в случае рецидива. Не раз производились при мне обыски у фабрикантов; целая стая чиновников врывалась в мастерские, переворачивала в них все вверх дном, распространяла ужас в семьях и все это под тем предлогом, что мастера позволили себе приемы, которые давно применены в Англии, но которым регламенты запрещают следовать во Франции»313.
Клико-Блерваш, мемуар которого отпечатан был в Гаге целых 20 лет раньше отменявшего цехи эдикта, можно сказать, почти исчерпал вопрос о вреде этих корпораций для французской промышленности. Он вполне подготовил дело министра-реформатора, отмечая те самые недостатки в отмененном им цеховом устройстве, против которых восстает закон 1778 года. В XVIII веке цехи сделались совершенно замкнутыми корпорациями, и эта замкнутость была последствием предписаний, направленных против увеличения числа учеников, удлинения срока ученичества, увеличения издержек для приобретения мастерства и т. п. Сами цехи защищали все эти постановления своих статутов мнимыми заботами об интересах потребителей, желанием доставить им товар высшего качества, оградить их от злоупотреблений и неумелости. Соображениями общего блага прикрывалось, таким образом, стремление сохранить монополию производства в руках немногих семей, создать из них класс столь же замкнутый, каким в древности являлась каста. Клико-Блерваш ставит себе целью сорвать маску с официальных защитников цеховой исключительности, раскрыть перед всеми ее действительные причины и тем самым подготовить общество к признанию той истины, что лучшей гарантией его интересов является неограниченная свобода труда. «Запрещение принимать больше определенного числа учеников, — пишет он, — не было вызвано невозможностью обучить ремеслу сразу нескольких юношей: мастеру едва ли бы стоило больше труда иметь дело с десятью учениками, нежели с одним. Оно имеет своим источником боязнь создать себе многих конкурентов, оно вызвано не государственным, а личным
313 Memoire relatif aux manufactures de France presente au ministrele 11 Juin 1778.
184 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
интересом. Но если частный человек находит выгоду в возможном ограничении числа лиц, занятых одним с ним производством, то государство, наоборот, выигрывает от открытия новых путей для труда, от уравнения ему дороги, в его интересах облегчить массам приобретение средств к жизни. Следует поэтому предоставить решение вопроса о числе учеников потребителям. Они одни могут установить действительную норму; всякое определение ее легальным путем может быть только пагубным». Тот же частный интерес, то же стремление обеспечить себе монополию, по мнению Клико-Блерваша, побудило цехи удлинить срок ученичества. В одних цехах требуется три, в других четыре, в третьих шесть лет; но и эти ограничения показались недостаточными, чтобы отбить охоту у тех, кто стремился получить звание мастера. И вот причина, по которой придумывается новое средство — создается звание подмастерья — род личной несвободы, срок которой в два-три раза превышает срок ученичества. Но может быть сложность профессии потребовала такого долгого искуса? «Только при самой низкой оценке человеческого разума, — отвечает Клико-Блерваш, — можно допустить, что необходимо семь лет, чтобы сделаться хорошим бочаром, и десять, чтобы сшить как следует колпак».
Автор снова утверждает, что только боязнь конкурентов и желание подольше воспользоваться чужим трудом являются действительными виновниками того, что от желающих попасть в цех требуется, во-первых, долгое ученичество, во время которого рабочий не только ничего не получает от мастера, но еще платит ему, а во-вторых, пребывание в течение многих лет в звании подмастерья или дарового работника в пользу мастера.
Опять-таки с целью устранить конкуренцию цеховые статуты требуют от ученика издержек по регистрации, на содержание часовни, братства, на устройство трапезы по случаю его вступления (frais de bien venu). Во многих цехах, сверх того, полагается еще платеж на восковые свечи. По окончании срока ученичества следует новый взнос в три ливра за право быть подмастерьем. Многие платежи возобновляются ежегодно. Денежные тягости ученичества еще возрастают от того, что мастера требуют известного вознаграждения от родителей и платежей в пользу гильдейской администрации. Большинство населения, справедливо замечает Блерваш, не в силах удовлетворить всем этим требованиям, а следовательно, не может приобрести права трудиться, права не быть лентяем и бродягой. В этом-то и лежит настоящая причина громадного числа нищих.
Общественные доктрины прошлого века
185
Наталкиваясь на трудности, какие общество ставит каждому желающему трудиться, многие, очевидно, предпочитают ничегонеделанье и житье подаянием. Много ли родителей достаточно обеспечены, чтобы отказаться от дохода, доставляемого трудом подростка в течение шести или семи лет, и принять вдобавок еще обязательство платить за них мастеру?
Не общественным благом, а интересами самозащиты объясняет Блерваш и те постановления цеховых статутов, которыми всячески затрудняется приобретение мастерства лицами посторонними цеху и устанавливаются привилегии в пользу детей бывших мастеров. От последних в большинстве случаев не требуется никаких доказательств подготовленности и, в частности, представления образцовой работы, так дорого стоящей подмастерью-чужаку. Таким образом, создается своего рода наследственная монополия, и способный, но бедный рабочий всю жизнь свою поставлен в необходимость не выходить из среды подмастерий. Материальное вознаграждение перестает быть наградой за труд — условие крайне неблагоприятное для развития соревнования и усовершенствования.
Доказавши таким образом, что цеховая иерархия поддерживается исключительно в интересах существующих мастеров, Клико-Блерваш переходит к критике цеховых порядков, с точки зрения их устарелости, несоответствия тем задачам, для которых они некогда были созданы. Его соображения на этот счет нисколько не потеряли своей цены и находят полное оправдание в историко-экономической литературе нашего времени.
Автор несомненно ошибается, когда относит возникновение цехового устройства к XII и XIII векам. Оно возникло многими столетиями ранее или, вернее, не прекращалось со времен римской империи314.
Но мысль, что желание привлечь к городским промыслам рабочие силы, находившие заработок в сельскохозяйственной культуре и утилизации никому не принадлежащих земель, повело к созданию цеховых привилегий и монополий, слишком отвечает современным, по преимуществу итальянским, теориям, чтобы частичное проявление ее в сочинениях такого отдаленного предшественника, как Клико-Блерваш, не заслуживало быть отмеченным. Вот что
314 См., что говорит, например, на этот счет Ludo Moritz Hartmann в предисловии к недавно открытой им грамоте от 1030 г., установляющей не только факт существования в Риме цеха садоводов, но и выбора им цеховых начальников.
186
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
говорит он об источнике цехового устройства. Справедливость требовала привлечения чрезвычайными привилегиями тех рабочих, которые впервые вносили в нашу среду те или другие ремесла и промыслы. В эпоху возрождения промышленности естественно было вознаграждать тех, кто изобретал новые мануфактуры и делал новые открытия. Но этот период давно отошел в прошедшее; закон, который должен изменяться вместе с обстоятельствами, призван теперь положить конец цеховым привилегиям. Задача современности лежит не в обогащении небольшого числа готовых заняться ремеслом рабочих, а в распространении ремесленного производства в массах. По мнению Клико-Блерваша, цехи препятствуют размножению населения, затрудняя заработок. Не имея возможности добиться мастерства, способный ремесленник эмигрирует за границу и переносит на иностранцев блага собственного труда и национальной изобретательности. Цехи препятствуют также расширению и домашнего потребления, и иностранного вывоза. Они увеличивают ценность продуктов обрабатывающей промышленности и тем делают приобретение их затруднительным. Но дешевизна — первое условие успешной конкуренции с соперниками французской торговли и промышленности. Необходимо поэтому, •заключает Клико-Блерваш, устранить те преграды, какие ставит на пути к прогрессу цеховое устройство315.
Памфлетная литература первых годов революции вносит мало нового в только что воспроизведенную нами критику цеховых порядков. Пельтье в число средств, долженствующих содействовать возрождению Франции, включает, между прочим, и отмену цехов. Мотивы, приводимые им в пользу этой отмены, в общем те же, какие были выражены много лет ранее экономистами и воспроизведены в тексте эдикта 1776 года. «Благосостояние государства, — пишет он, — зависит непосредственно от труда его жителей; необходимо поэтому сделать все для поощрения трудолюбия и предприимчивости, не парализировать их энергии, не стеснять, а наоборот, всячески поощрять их; вот к чему сводится задача законодателя». Но можно подумать, что французское государство преследовало совершенно обратные цели, призывая лишь меньшинство горожан в каждой отдельной местности к занятию ремеслами и ставя всех остальных в прямую от них зависимость в деле получения заработков. Пельтье осуждает также в цеховом устройстве ту систему «подчинения
315 Jules de Vroil (Etude sur Cliquot-Blervache), стр. 86-98.
Общественные доктрины прошлого века
187
и угнетения», которая выражается, по его словам, в наложении цепей на неимущего и покровительстве богатым. «Только проституируя имя порядка, можно было, — говорит он, — применить этот термин к цеховому устройству». Заодно с Клико-Блервашем он нападает на возможность, какую имеют мастера, — пользоваться даровым трудом своих учеников и подмастерий. Долгий срок ученичества не кажется ему серьезной гарантией высокого качества мануфакту-ратов. Ведь неспособный останется таковым и по истечении всяких сроков, а между тем цеховые статуты позволят создание и в его пользу защищаемой правительством монополии. Требование образцовой работы, удостоверяющей подготовленность к занятию ремеслом, может быть обойдено, так как имеющему средства легко заказать ее третьему лицу и выдать за свою собственную. На возражение, что трудолюбивый рабочий без труда может приобрести права мастера ценою сбережений, Пельтье отвечает: «Как накопить их ему, когда заработок едва покрывает издержки существования. Вздумает подмастерье работать на самого себя, мастер удерживает в свою пользу доход от заказа, а в случае рецидива бросает подмастерье в тюрьму». И для Пельтье вред ремесленных корпораций состоит в устранении ими конкуренции и обусловленного ею соревнования между рабочими, в препятствовании росту населения и ограничении числа ремесленников, в возвышении цены мануфактуратов, в сокращении потребления и размеров торговли, в развитии пауперизма и разврата. Пельтье с уважением упоминает о Тюрго, говоря, что его справедливая и доброжелательная натура давно сознала силу этой истины. Для Пельтье, как и для его предшественника, кажется ясным, что первой задачей правительства по отношению к промыслам должно быть установление свободы частной предприимчивости316.
Приблизительно те же мысли одновременно высказывались Кондорсэ, брошюра которого, озаглавленная «Монополия и монополисты», заканчивалась следующим обращением к правительству: «чтобы уничтожить в корне источник всякой монополии, достаточно одного, — желания положить им конец» 317.
Небезынтересно отметить, что наряду с противниками цеховой организации французская революция выставила и одного горячего поборника. Этим поборником явился не кто иной, как Марат.
316 La Regeneration de la France par 31. Pelletier, глава XXII (1899).
317 Condorcet, CEuvres, том XIX, стр. 149.
188 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Уже один тот факт, что защиту цехов принимает на себя человек, которого некоторые новейшие историки готовы отнести к числу предшественников социализма, оправдывает предположение, что представленные им соображения в пользу цехов близЙ! к тем, какими катедер-социалисты стараются защитить это учреждение если не в настоящем, то в прошедшем. Но чтение того, что известный демагог счел возможным привести в пользу цехов, далеко не оправдывает подобного предположения. Оно убеждает, наоборот, в совершенной произвольности того мнения, которое приписывает Марату социалистические тенденции. «В каждом сословии, не ставящем себе задачей удовлетворение честолюбия, а только обеспечение личного благосостояния, — пишет Марат, — добросовестность неразрывно связана с возможностью упрочить свою репутацию. Отнята эта возможность, и необходимо наступает конец обыкновенной честности. Всякое ремесло, всякая торговля вырождается в открытое плутовство и интригу, так как с отменой цехов исчезнет стимул к производству мануфактуратов отменного качества в видах упрочения репутации; каждый отныне будет ставить себе целью привлечь покупателя одной внешностью; можно ждать, что впредь все будут искать как можно больше работы и работать как можно быстрее. Чтобы избежать последствий, какие для сбыта его продуктов произведет дурная о них молва, ремесленнику ничто не помешает переселиться в другой квартал или в другой город». Марат полагает, что государство должно обеспечить всем потребителям возможность приобретения мануфактуратов доброго качества по крайней мере настолько, насколько эти мануфактураты принадлежат к числу предметов необходимости. А отсюда желательность мер, удостоверяющих способность и устраняющих возможность обмана со стороны промышленника. Предлагаемый Маратом проект организации индустрии существенно расходится, однако, с господствовавшими в то время цеховыми порядками. Правда, и он хочет подчинить всех, кто готовится к ремеслу, шести- и семилетнему искусу, но, с другой стороны, он говорит о даровании простым рабочим (подмастерьям) приличного жалованья, мешающего им впасть в нищету, и о наделении наиболее искусных из них по истечении трехлетнего срока всеми необходимыми средствами к открытию самостоятельной мастерской318.
318 См. Ami da peuple, N 91, цитировано Buehez et Roux в Histoire parlamentaire, том V, стр. 108.
Общественные доктрины прошлого века
189
Нельзя сказать, чтобы наказы 1789 года представили бы по вопросу об отмене цехового устройства то же единогласие, каким отличаются их требования насчет упразднения сеньориальных прав и привилегий. Один из недавних историков французской революции объясняет этот факт тем, что в окончательном тексте cahiers не слышно голоса простых рабочих; в их редакции принимают участие не подмастерья и ученики, а мастера. Весьма мало таких, в которых самим рабочим приходится высказать свои требования, но эти немногие, всецело принадлежащие к числу местных или приходских cahiers, своим содержанием вполне оправдывают предположение, что имей рабочее сословие возможность высказаться отдельно по вопросу об отмене или сохранении цехового устройства, оно несомненно отнеслось бы к нему с осуждением.
Цитируемый нами писатель дает следующую статистику наказов с точки зрения их сочувствия и враждебности к существующей организации ремесел и промыслов: 59 наказов, из которых 4 принадлежат духовенству, а десять дворянству, требуют отмены цехов как противоречащих свободе, личному самоопределению и прогрессу ремесел и промышленности. 7 cahiers предоставляют решение вопроса Генеральным Штатам; 2 — бальяжей Внтри и Сент-Менегуда, — стоят за сохранение существующих цехов. То же делают и пять других, требующих устройства новых ремесел на тех же цеховых основах, и притом только в больших городах. Шесть cahiers, относясь благоприятно к мысли об упразднении цехового устройства, требуют исключения из общего правила в пользу тех видов промышленности, правильное отправление которых связано с общественной безопасностью. Аптекаря, фельдшера, золотых дел мастера, слесаря, парикмахеры, типографщики и книгопродавцы должны по-прежнему быть устроены в цехи. Наконец, в шести наказах говорится только о необходимости внести реформу в существующую организацию промышленности319 320. Так, в наказах среднего сословия города Амьена говорится лишь об упразднении покупаемых у правительства прав мастерства. Ученичество и образцовая работа признаются желательными как средство вызвать соревнование, усовершенствование и обеспечить каждому преимущества его труда и таланта 32°.
319 См. La revolution franchise et la question ouvriere par Charles Cnabot. involution framjaise, t. V, Juillet.— Dec. 1883.
320 Arch. Pari., t. I, стр. 753.
190 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
В отпечатанных Шассеном cahiers приходских собраний Парижа наряду с ходатайствами о сохранении цеховой организации321 встречаются и совершенно обратные. Они являются даже более или менее общим правилом по крайней мере в приходских cahiers, отнюдь однако не в тех, авторами которых были непосредственно заинтересованные в вопросе мастера. Последние единогласно стоят не только за сохранение цехов, но и за устранение всяких изъятий из цеховой подсудности, вроде той, например, какою пользовались поселенные в пределах Temple ремесленники322. Некоторые требуют даже возвышения платежей при поступлении в ряды мастеров323 с целью усиления монополии. Другие стараются поддержать существующую организацию ремесел соображениями довольно близкими к тем, какие высказаны были Маратом. «Слишком большая свобода, удержанная эдиктами 1776 и 1777 годах, не оставила сомнения в неудобствах ее для промышленности. Обилие производителей далеко не обеспечивает того блага, какого можно было ожидать от конкуренции. Ведь потребление не возрастает одновременно и параллельно увеличению их числа. Они поставлены поэтому в необходимость соперничать в понижении цены, что в результате ввергает их в крайнюю нищету»324. Торговля нуждается в доверии, а его может обеспечить только организация ремесел в корпорации. При возникновении слишком большого числа ремесленников в одном и том же производстве им приходится или подкапываться друг под друга, или пускаться на недобросовестность325.
Если от городских общин и корпораций мы перейдем к сельским, то в них мы, разумеется, встретим полное единогласие по вопросу об упразднении цехов. Тогда как в наказах отдельных бальяжей и городов, Артуа, например, не раз высказывается желание сохранить права и привилегии ремесленных корпораций326, из сельских общин той же провинции слышится единодушное требование
321 Chassin. Les elections et cahiers de Paris, т. II, стр. 487, отрывки из затерянного cahier прихода Grand Augustin.
322 См. наказ de la communaute des maitres fondeurs doreurs et graveurs (Ibid., стр. 503). Cahier du corps de I’epicerie, стр. 519. Memoire des maitres perruquiers, стр. 531.
323 См. стр. 532 Cahiers de la communaute des marchandes de modes plumassieres, fleuristes de Paris.
324 Doleances des marchandes bouquetieres fleuristes, стр. 535.
325 Communaute des maitres fruitiers, orangers, grainiers des villes, faubourgs et baulieue de Paris, стр. 540 (Ibid.).
326 Cahiers du Pas de-Calais, т. I, стр. 48 и 64.
Общественные доктрины прошлого века
191
сделать занятие промыслами и торговлей свободным для всех и отменить необходимость приобретения прав мастера327. Едва ли нужно доказывать, что централизация промышленной деятельности в городах, необходимое последствие цехового устройства, гибельно отражалась на интересах сельского люда и вызывало в нем при случае откровенный протест, попытку радикальной реформы. Неудивительно поэтому, если и вне Артуа повторяется то же явление, если крестьянин всюду стоит за свободу промышленности, обещающую ему возможность добавочных заработков и дешевизну продуктов потребления328.
Таким образом, содержание сельских наказов оправдывало замечание аббата Бодо, что цеховая организация и регламентация ремесел государством имели своим последствием восстановление сел против городов, порождали между ними ожесточенную, хотя и скрытую вражду329.
Большинство возражений, представленных экономистами против цехов, применимы были в равной степени и к тем большим гильдейским компаниям, в руках которых сосредоточивались важнейшие ветви внешней торговли.
327 Ibid., т. I, стр. 205, 336, 394, 546.
328 Arch. Pari., т. V, стр. 56. Cahiers de la paroisse de Rosny. Cahiers de la communaute d’Eguilles, т. VI, стр. 286. Cahiers de la communaute de Ciotat et cahier de la communaute de Ventrabres, стр. 328 и 439.
329 Говоря о цеховой организации, аббат Бодо называет ее systeme absurde qui a rendu les villes du meme empire ctrangers aux campagnes meme les plus prochaines, qui a fomente, a fortific sans cesse ces divisions, ces guerres sourdes de toutes les villes contre toutes les campagnes (Introduction a la philosophie economique, стр. 718). Клико-Блерваш, в свою очередь, доказывал необходимость для крестьян того подспорья земледелию, какое представляет собой кустарная промышленность, и указывал на пример Лангедока, Пикардии, Шампани, как на доказательство тому, что и в мертвую половину года сельский житель может найти занятие в выделке льна, в приготовлении гвоздей, в слесарном деле, в тканье и пряже и т. п. В окрестностях Реймса, писал он, крестьянские женщины чешут и прядут шерсть, и это обстоятельство вносит значительное благосостояние в их семьи. В Лорене и в Вогезах те же крестьянки заняты вышиваньем и поражают высоким качеством своей работы. Поселянин из Арден выделывает гвозди, а пикардец слывет отличнейшим слесарем. Все эти факты приводились в доказательство тому, что промышленность призвана оказывать помощь земледелию. Они, как нельзя лучше, устанавливают тот факт, что задолго до революции правило, в силу которого обрабатывающая промышленность должна была всецело сосредоточиваться в руках городских цехов, далеко не соблюдалось на практике, стр. 331 и 333. Vroil Etude sur Cliquot Blervache.
192
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Полемика против привилегий ост-индской компании занимает, как известно, выдающееся место в истории физиократии. Еще Гурнэ высказывался открыто против этих привилегий330. Морелле счел нужным в 1769 году воспроизвести эти нападки, присоединяя к ним новые. После поражений, понесенных Дюпле, ему нетрудно было доказать, что компания бессильна отстаивать без правительственной помощи свои торговые преимущества в Индии против усиливающейся конкуренции англичан и поддерживаемого ими недоброжелательства в среде туземцев. Легко было также установить, ввиду финансовых затруднений правительства, невозможность поддержания компании ценой пожертвований, равных тем, на которые так необдуманно шло французское правительство за последние сорок лет. Неккер, заведовавший в это время ее интересами, счел своим долгом отвечать на нападки Морелле. Все крупные представители физиократии стали на сторону последнего. Тюрго приветствовал мемуар Морелле и его возражения на критику Неккера, объявляя в письмах к аббату от 25 июля и 3 октября 1769 года, что доказательства доведены до очевидности331. Дю-Пон де-Немур, в свою очередь, вмешивался в борьбу, видя в ней новый повод к защите основного принципа физиократии о необходимости ничем не сдерживаемой ‘свободы торговли. Бедственное положение компании, по его словам, было «разительным примером тех опасностей, каким подвергается государство, раз оно решится предпочесть кажущиеся выгоды монополии настоящим преимуществам свободной конкуренции»332.
Когда в 1769 году правительство отняло у компании ее привилегии, физиократы торжествовали эту победу как предвестник свободы торговли. В сочинениях Ле-Трона по отношению к торговым компаниям воспроизводятся те же мысли, выражение которых можно найти в полемике Морелле и Дю-Пона с Неккером. «Я не ограничусь утверждением, что Франция должна распространить на колонии благодеяния свободной торговли, едва сделают это другие нации, — пишет Ле-Трон, — нет, я скажу: она должна наделить их этой свободой, как только обеспечена будет ей самой свобода внешнего рынка, а этого она может добиться, когда ей угодно, и чем скорее, тем лучше»333.
330 Schell, стр. 134.
331 La demonstration у est portee au plus haut degri d’evidence ((Euvres, т. I, стр. 799).
332 Schelle, стр. 133.
333 Le-Trosne (De I'interet social, стр. 1018).
Общественные доктрины прошлого века
193
Отношением к ост-индской компании определилось положение, занятое экономистами XVIII века в вопросе о всякого рода торговых монополиях, будет ли ими, например, установление портофранко в Марселе или наделение преимуществами тех или других обществ транспортирования кладей морем или сушей. Клико-Блерваш высказывает общую физиократам точку зрения, подвергая строгому осуждению коммерческую политику Кольбера и заявляя, что нигде и ни в какое время торговля не процветала в большей степени, как тогда и там, когда купцы пользовались ничем не стесняемой свободой сделок334.
Наказы 1789 года высказались в том же смысле. «Со всех сторон, — пишет Бонассио, — слышатся жалобы на привилегии и монополии. Общественное мнение требует отмены частных компаний, наделенных торговыми преимуществами. Избиратели не хотят знать более о привилегиях лодочников Кондэ и Дюнкирхена. В Вилленев-де-Берг слышится протест против марсельского портофранко. Среднее сословие Парижа требует отмены исключительных преимуществ королевских почт (messageries). «Да позволено будет, — гласит его cahier, — ударить кнутом по лошади без королевского разрешения». Богатые каменным углем местности требуют прекращения монополий, созданных там и здесь в пользу лиц, эксплуатирующих эти копи. «Мы желаем не привилегий, — пишет среднее сословие Амьена, — а поощрения, почетных, лестных отличий, не исключительных выгод, а чести»335. Но в этом не отказывала, как мы видели, промыслам и торговле — защищаемая физиократами политика. Наряду с прочими исключениями общественное мнение высказывалось и в пользу отмены того privilegium odiosum, которое тяготело, с одной стороны, на дворянах, не допускаемых к занятию мелочной торговлей, а с другой — на капиталистах, которым запрещалась отдача денег в рост. Не одни дворянские cahiers, но и те, редакторами которых были духовенство и среднее сословие, высказываются в пользу допущения дворянства к коммерческой деятельности336. Нельзя сказать того же в равной мере по отношению к свободе роста. Правда, во многих наказах встречается односложное заявление: «Отдача денег на проценты должна быть разрешена на протяжении всего государства»337. Но в цер
334 Vroil (Etude sur Cliquot Blervache), стр. 172,179, 199.
335 Examen des cahiers de 1789, au point de vue commercial et industriel par P. Bonnassieux. Paris, 1884, стр. 22 и 31.
336 Ibid., стр. 32.
337 Cahiers du bailliage d’Amont (Arch. Pari. Том I, стр. 779). Cahiers de la Senechaussee d’Anjou (т. II, стр. 43).
194
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ковных cahiers не раз делаются оговорки вроде тех, какие заключают в себе «жалобы и ходатайства бенедиктинцев конгрегации Сен-Мор в Париже», объявлявших рост противным божеским и человеческим законам и подводивших под общее осуждение даже такие спекуляции, как те, которые производятся Mont-de-piete в Париже338. Осуждение ажиотажа и правительственных лотгерей также весьма обычные явления не в одних только церковных наказах, но и тех, редакторами которых являются дворянство и буржуазия339. Таким образом, по отношению к росту в наказах сказывается то же разногласие, какое существовало и в лагере экономистов, где наряду с Гурнэ и Тюрго, стоявших за его свободу, Кэне считал нужным удержать по отношению к нему некоторые ограничения.
Итак, в общем можно сказать, что наказы 1789 года, хотя и не вполне, отразили на себе довольно ярко влияние той теории государственного невмешательства в экономическую деятельность, которую Гурнэ высказал в известном афоризме — «laissez faire» и которая на целое столетие определила собой характер господствующей экономической доктрины и политику европейских правительств по отношению к промыслам и торговле. ♦
Глава III
Податные теории прошлого столетия и их влияние на наказы 1789 года
§1
Отнюдь нельзя утверждать, чтобы экономисты и публицисты XVIII века, единогласно нападая на несовершенства существующей системы налогов, обнаруживали ту же общность воззрений по вопросу о ее реформе. Можно сказать даже как раз обратное, можно доказать, что, сходясь в мысли о необходимости поднять земледелие как главный и даже единственный источник народного
338 Chassin. Les elections et cahiers de Paris, том II, стр. 37.
339 См. напр., Cahiers du clerge des paroisses de Saint Paul в Париже (Ibid., том II, стр. 51), Cahiers du departement noble (1-er depart), Cahiers du district des Barnabites a Paris.
Общественные доктрины прошлого века
195
богатства, защитники и противники физиократического учения расходились в конечных его выводах, в практическом применении тех взглядов на естественные отношения государства к народному производству, в которых лежит источник всякой теории налогового обложения. Что всего изумительнее, что само собой опровергает все наветы и обвинения, взводимые на Кэне и его школу как на односторонних защитников земледельческих интересов и класса крупных недвижимых собственников, это мысль о необходимости возложить все бремя налогов не на кого иного, как на собственников. Наряду с этим учением о едином земельном налоге XVIII столетие представляет нам разнообразнейшие проекты податной реформы, начиная с мечтаний Вобана об установлении в пользу короля подобия церковной десятины, переходя к защите существующей системы поголовной подати и косвенных сборов, в частности таможенного тарифа, уцелевшими сторонниками кольбертизма, и во главе их Форбонэ, и оканчивая проектами подоходного и даже прогрессивного налога340, которые все встречают в лице Руссо, мечтающем о восстановлении доманиального фонда и покрытии доходом с него всех государственных издержек, одинаково строгого и одностороннего критика341. В одном отношении, однако, существует между финансистами прошлого века полное единогласие. Как предвозвестники новых демократических течений, они в одно слово протестуют против неравенства обложения и податных изъятий высших сословий. В этом отношении все и каждый из них равно наложили свою печать на редакцию наказов 1789 года и подготовили решения, принятые в знаменитую ночь 4 августа.
Уже Буагильбер включает в свой «Factum Франции», эту, можно сказать, первую попытку обосновать науку о финансах, энергический протест против обременения податями беднейших классов общества. «В государственном теле, — пишет он, — бедные то же, что глаза и череп в человеческом, — части наиболее слабые и нежные, а богатые — точно руки и туловище; удары, наносимые их карману, в видах покрытия государственных потребностей, для них не чувствительны, — так они крепки и сильны; но те же удары почти
340 Condorcet, de I’impot progressif. 1792 года.
341 Quiconque aura suffisamment reflechi sur cette matiere ne pourra guere etre a cet egard d’un autre avis que Bodin, qui regarde le domaine public, comme le plus honncte et le plus stir de tous les moyens de pourvoir aux besoins de I’etat, Discours sur I'economie politique. CEuvres, изд. 1790 г., т. VII, стр. 309.
196
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
смертельны для слабых членов (т. е. для бедных); и передаются ими сплошь и рядом остальным частям государственного тела»342.
Из этого положения Буагильбер делает следующий вывод: «Если бы богатые сознавали свои настоящие интересы, (/ни совершенно освободили бы бедных от налогов»343. «Надо, — говорит Буагильбер, — чтобы налоги текли в руки правителя так же легко, как реки в море; но для этого необходимо, чтобы они были пропорциональны платежным способностям, а следовательно, чтобы государь требовал много с того, кто имеет много, и мало с того, кто имеет мало»344.
Физиократическая школа, в свою очередь, не только не допускает сословных изъятий в деле налогов, но требует еще возложения всего их бремени на земельных собственников, т. е. на практике на классы привилегированные. «Физиократам, — пишет Летрон, — делают упрек, будто все их интересы клонятся к защите собственников. Уж не потому ли, что их одних они и желали бы обложить налогом? Их обвиняют во враждебном отношении к торговле и промышленности, — не потому ли, что для них они требуют свободы и налоговых иммунитетов? Так как в их глазах ни промышленность, ни торговля не являются источниками богатства, а простой затратой, оплачивае-.мой земледельческим производством, то понятно, что связанный с ними труд не должен, по их мнению, быть обложен»345.
Если физиократы с такой горячностью требуют отмены налогов на потребление, то потому, что эти налоги главной массой своей падают на беднейших плательщиков. «Косвенные сборы необходимо предполагают, — писал Кэне, — бедных крестьян, а где бедные крестьяне, там и бедная казна»346. В число невыгод косвенных налогов, и в частности налогов на потребление, Тюрго ставит обременение, испытываемое от них бедными, и несоответствие их с доходами347. Физиократы придавали такое значение отмене налогов на потребле
342 См. Factum de la France, глава XVI, стр. 309.
343 Ibid., стр. 308.
344 Ibid., стр. 307. (Сравни: Horn. L’economie politique avant les physiocrates, стр. 310-313.)
345 Letrosne, de I’interct social. Physiocrates, ed. d’Eugene Daire, т. II, стр. 1022.
346 «Impositions indirectes, pauvres paysans; pauvres paysans, pauvre royaume; pauvre royaume, pauvre souverain».
347 II у a surcharge pour les consommateurs pauvres. Elies sont sans aucune proportion avec les revenus. Turgot. CEuvres, издание Daire, том I, стр. 397 (Plan d’un memoire sur les impositions).
Общественные доктрины прошлого века
197
ние, что Дю-Пон де-Немур, предупреждая Тюрго против излишней поспешности в проведении реформ, писал ему 16 октября 1774 года: «Отмените только налоги на потребление, и этого уже достаточно; вы сделаете остальное, если у вас хватит на то время»348. Противник физиократов Форбоннэ нимало не расходится с ними в вопросе о равенстве граждан перед налогом. Считая химерой превозносимый Кэне и его школой единый земельный налог349, он в то же время вооружается заодно с ним против налогов на потребление, раз эти налоги падают на предметы первой необходимости; заодно с ним также он готов провозгласить налог на собственников «самым справедливым и всего легче осуществимым, но под условием, чтобы все земли были равно обложены (Si toutes les terres payaient egalement» 35°.
Критик физиократических теорий, столь сурово осужденный Летроном Кондильяк, не обнаруживает разногласия по вопросу о равномерном участии граждан в несении податей. «В государстве, — пишет он, — существует, собственно говоря, два класса лиц — собственники, в руках которых все земли и продукты, и лица, живущие заработком (salaries), которые, не имея ни земель, ни продуктов в собственность, живут доходом своего труда».
Первые легко могут быть обложены налогом в пользу государства. Так как все продукты принадлежат им и проходят прежде всего через их руки, то налог может сократить лишь количество остающихся у них денег. Другое дело те, кто живет заработком. Их нельзя обложить налогом, так как у них нет собственных продуктов, так как они не имеют ничего, кроме платы за труд, платы, постоянно понижаемой конкуренцией и падающей до уровня того, что необходимо для существования; обременять налогом класс, имеющий только нужное для жизни, равнозначительно требованию денег, у того, кто их не имеет351.
Почти накануне революции другой экономист, Клико-Блерваш, высказывает по отношению к равенству налогового обложения те самые мысли, какие в наши дни лежат в основе экономического
348 Schelle, Du Pont de Nemours, стр. 188.
349 L’impot unique sur la terre parait une chimere. (Recueil des principaux Economistes) Forbonnais principes economiques, 1767, стр. 208.
350 Ibid., стр. 207 и 208.
351 La classe salariee gagnant 1’argent necessaire a sa subsistence, mettre un impot sur elle, c’est vouloir qu’elle paye avec un argent, qu’elle n’a pas. Condillac. Le commerce et le gouvernement в Recueil des principaux economistes, глава 38, первой части.
198 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
законодательства всех образованных народов. «Все подданные одного государя, как подчиненные одним законам, пользуются, каждый сообразно своему состоянию, своим способностям и имуществу, одинаковой безопасностью, одинаковым покровительством. Справедливость требует поэтому, чтобы они равно участвовали в тех тягостях, с какими связана эта доставляемая государством защита. Только на этих началах справедливости можно опереть сколько-нибудь прочно общественное благоденствие»352.
Таким образом, в сочинениях экономистов различнейших школ уже высказывается то общее требование — уравнять граждан в деле несения податей и, по возможности, перенести бремя их с неимущих классов на имущие, — которое заставило Людовика XVI за десять лет до революции ставить нотаблям на вид необходимость «отнестись с особенным попечением к интересам наименее зажиточных плательщиков»353.
Можно спорить, разумеется, о том, в какой мере физиократическое учение наложило печать на характер социальной революции, пережитой Францией в 1789 году; можно расходиться в оценке его роли при редакции наказов и проведении учредительным собранием основ нового экономического законодательства; но нельзя не признать, что по вопросу о равенстве граждан перед налогом и обложении податью имущественного класса предпочтительно перед другими, честь почина принадлежит не кому другому, как школе Кенэ и тем ранним ее предвозвестникам, крупнейшим представителем которых является Буагильбер. Какое бы разноречие ни существовало между экономистами прошлого столетия по вопросам земледельческой, промышленной и торговой политики, все они без различия школ примыкают к физиократическому учению, раз дело касается вопроса о податных изъятиях и привилегиях. Противник Тюрго в вопросе о свободе хлебной торговли, Неккер, сходится с прямыми последователями великого министра-реформатора — Дю-Поном и Кондорсэ, — в требовании отменить податные изъятия, привлечь всех граждан к покрытию государственных издержек и не допускать других преимуществ, кроме тех, повод к которым дает бедность и нужда. Идея равенства граждан перед налогом выходит из сферы теоретических вопросов, проникает в общественное сознание всех сословий, обусловливая собой не встречающееся в других сферах единогласие дворянских и церковных кайе с наказами буржуазии,
352 Vroil. Etudes sur Clicquot-Blervache, стр. 324.
353 Gomel (les causes financieres de la revolution franvaise), стр. 414.
Общественные доктрины прошлого века
199
заставляя привилегированных добровольно поступиться своими податными изъятиями, провозгласить в этом отношении изополитию всех граждан французского государства. Если факту распространения в среде избирателей наперед заготовленных образцов наказов не раз надо приписать однообразное воспроизведение «тетрадями жалоб и ходатайств» одних и тех же запросов, то нельзя, с другой стороны, не объяснить одинакового протеста их против существующей налоговой системы тем молчаливым соглашением, какое во всех классах вызвало новое учение о «естественном порядке народного хозяйства». Стоит раскрыть любой из наказов дворянства или духовенства, чтобы вынести то впечатление, что начавшаяся задолго до революции пропаганда подоходного налога, пропаганда, поведшая к созданию так называемых dixiemes et vintiemes, в связи с учением новой экономической школы и укоренившимся сознанием, что без расширения основ обложения государство не в силах покрыть дефицита, привели в совокупности к тому результату, что и в глазах привилегированных свобода от подати сделалась вопиющим злоупотреблением. Упорствуя в отстаивании других сословных преимуществ и связанных с ними почетных прав, не желая поступиться ни крепостными службами и платежами, ни подсудностью им крестьянства, требуя преимущественного занятия собственными членами военных и придворных постов и даже особого знака отличия для благородных, дворянство в то же время ни разу не заводит в наказах речи об освобождении его собственности от налогов, а, наоборот, хочет усиленного обложения «роскошных домов, служебной свиты, лошадей, свор собак и т. п.» 354.
Те же привилегированные не раз подымают «речь об изъятии от налога живущих своим заработком поденщиков»355.
Дворянство одного из парижских избирательных округов даже делает открытый призыв ко всему сословию, приглашая его отказаться добровольно от «тех денежных привилегий, которые так отяготительны для народа и препятствуют установлению желательного единства между всеми частями государства»356.
354 См., например, наказ алансонского дворянства (Arch. Pari., т. I, стр. 715); а также наказ духовенства в Амьене (Ibid., стр. 735); наказ всех трех сословий в Villers-La-Montagne высказывается в том же смысле (Arch. Pari, том II, стр. 246); смотри также наказ дворянства Сен-Кантена (Arch. Pari., т. V, стр. 852).
355 См. наказ духовенства в Ниме (Arch. Pari., т. IV, стр. 237, статья VII).
356 См. Chassin. Les elections et cahiers de Paris, том II, Les cahiers des departements nobles, VI-eme departement, XIV-ёте depart., стр. 264 и 281. Du Pont de Nemours
200 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Но если в вопросе о равенстве граждан перед налогом все экономисты прошлого века одинаково являются выразителями новых демократических течений, то на этом собственно и останавливается сходство предлагаемых ими податных реформ. Что касается до самых форм и порядков обложения, то они не в силах столковаться друг с другом, и это разномыслие налагает свою печать и на характер требований, заявленных наказами 1789 года. Не то чтобы финансовая наука не сделала в прошлом столетии никаких успехов; напротив того, можно сказать, что основы ее были прочно положены с того момента, когда благодаря физиократам вполне установлено было различие чистого и валового дохода и единственным предметом обложения признан был доход чистый. Но провозгласить этот труизм — не значило еще указать те способы, какими чистый доход всего легче и вернее может быть привлечен к оплате государственных издержек. Одностороннее воззрение на исключительную производительность земледелия, ложное представление о том, что обрабатывающая промышленность и торговля не создают сами по себе ценностей, что вне собственников, фермеров и земледельцев не существует других классов, кроме «бесплодных» (steriles), последовательно привело физиократов к тому утверждению, что единственной статьей обложения должен быть чистый доход, доставляемый сельским хозяйством. Этот доход представляет ту часть общей выручки, которая остается за покрытием издержек производства, предварительных затрат и личного заработка фермера357.
Там, где существует система сдачи земли в аренду, размер этого чистого заработка определяется легко получаемой собственником платой; это тот платеж за естественную и неисчезающую производительность почвы, которую Рикардо признает источником
в составленном им Tableau comparatif des demandes contenues dans les cahiers des trois ordres приводит огромное множество наказов разных сословий, требовавших равенства обложения как между сословиями, так и между провинциями, см. стр. 63.
357 Dans le code physique, пишет Mercier de la Riviere, d’apres cette legislation naturelie et divine il est evident que sur les produit bruts, c’est a dire, sur la masse totale des reproductions on doit d’abord prelever les reprises a faire par le cultivateur, 2) que dans le surplus qui est un produit net, un accroissement de richesses, il ne faut pas regarder, comme disponible la portion necessaire a l’acquittement des charges de la propriete fonciere; que le surplus est dans le vrai la seule partie qui puisse se partager entre le souverain et les proprietaires fonciers par la raison qu’elle est la seule dont la societe puisse arbitrairement disposer (De 1’ordre naturel des societes politiques, стр. 467).
Общественные доктрины прошлого века
201
земельной ренты и которую уже Тюрго в противность Дю-Пону и другим доктринерам физиократии считает «неоплачиваемым даром природы» (revenu libre, que le proprietaire tient en grande partie du bienfait de la nature)358. Оживляя политическую доктрину Боссюэта и других теоретиков абсолютизма, высказывая дорогую Людовику XIV мысль о совладении короля со всеми земельными собственниками его государства, физиократы не желают видеть в налоге ничего, кроме той доли чистого дохода, которая причитается монарху в силу его неограниченного права совладения. Земельная рента должна поэтому нести весь налог, и физиократы строят теорию единой земельной подати (impot unique), изменчивой в размере сообразно возрастанию чистого дохода (produit net)359 и устраняющей необходимость всякого рода дополнительных поборов с ввоза и вывоза, всяких государственных монополий, всяких акцизов и т. п. Все эти налоги на потребление кажутся физиократам осужденными уже потому, что в конечном результате они перелагаются на собственников. Не производя сами ценностей, а только придавая новую форму уже существующим и всецело созданным сельским хозяйствам, предприниматели, торговцы и рабочие не имеют другого источника дохода, кроме платы, получаемой ими от сельских производителей. Все они равно являются в глазах Тюрго классами на жалованьи (salaries); обложить их налогом, значит, потребовать от сельских производителей такой доплаты к этому жалованью, которая бы позволила удовлетворить требованиям фиска.
Отсюда осуждение всех налогов на потребление, всех производительных монополий, так как последствием тех и других является искусственное вздорожание товаров, т. е., в конце концов, новый налог на то же потребление. При существовании их бок о бок с зе
358 Turgot, CEuvres, т. II, стр. 411 и 412.
359 Le produit net est tout pour une nation, parce qu’il n’y a que cette partie de libre, i, et que tout ce qui est engage a des depenses n’est pas disponible; et le souverain qui, comme chef d’une nation agricole, a un droit incontestable au partage du produit net, , a le plus grand interet a son accroisseroent (De I’interet social, стр. 961). Dans l’ordre essentiel des societes, пишет, в свою очередь, Mercier de la Riviere, I’impot est le , produit d’un partage dans le revenu des terres, partage qui se fait en vertu d’un droit de copropriete qui appartient au souverain (стр. 478).— L’impdt le plus naturel, le plus juste et le plus avantageux serait celui qui porterait exclusivement sur le produit net du sol, e’est a dire sur le revenu foncier, говорит Мирабо-отец, tous frais de culture ddduits. Theorie de I’impot 1760 года, Ломени, Les Mirabeau, том II, стр. 217.
202
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
мельным налогом косвенные сборы являются в глазах физиократов не более как добавочным обложением того же чистого дохода сельских производителей. Выражаясь их языком, эти налоги «font double emploi» 36°. Пристрастие физиократов к единому земельному налогу идет так далеко, что они не допускают даже той формы обложения, какой является налог на жилища. И для Тюрго и для Летрона одинаково дом не может, подобно земле, считаться производителем ценностей. «Сумма всех квартирных плат нимало не увеличивает массы народного богатства. Если плата за помещение и достигает, положим, того же размера, тысячи ливров, какую представляет вносимая фермером аренда, то это не значит, чтобы эти два вида дохода не представляли глубокой разницы по своему отношению к народному богатству. Фермер извлекает из земли платимую аренду; он не прибавляет ничего от себя, а только делится с собственником продуктами земли; другое дело жилец — он не может извлечь из дома цены, платимой им собственнику».
Из этого различия Летрон делает вывод, что квартирная плата представляет собой не доход, а простую затрату; обложение ее имело бы то же последствие, что и всякий налог на потребителя, т. е. она заставила бы сельских производителей сделать в пользу квартирантов ту доплату, которая позволила бы им удовлетворить требованиям налога на жилище. «Квартирная плата, — пишет он, — не должна подлежать налогу, так как это повело бы к тому же “double emploi”, каким сопровождается установление всякого косвенного сбора»360 361.
«Не может быть сомнения, — пишет, в свою очередь, Тюрго, — что дома не дают дохода, который можно было бы считать прибытком для государства. Наем их сопровождается чистыми издержками, которые, подобно всем прочим издержкам оплачиваются продуктами земель». Если Тюрго и допускает обложение домов земельным налогом, то только под условием, чтобы при этом принята была
360 Tout impot est рауё par le produit des terres, говорит Mercier de la Riviere, tout ce que 1’impot prend sur ce produit, apres le partage fait par le souverain, forme un double-emploi; tout double-emploi retombe sur les proprietaires fonciers, avec depredation de la richesse nationale et de tout ce qui constitue la puissance politique de 1’Etat (L’ordre naturel des societes politiques, стр. 504 и 505).
361 Letrosne. De I’interet social, стр. 951. Он замечает, однако, что квартирный налог есть тот из видов косвенных сборов, который может считаться наименее отяготительным (il n’est ni arbitraire, ni couteux a percevoir, et il n’a aucun des inconvenients des autres impots indirects).
Общественные доктрины прошлого века
203
во внимание исключительно ценность занятого ими участка, отнюдь не ценность самих зданий 362 363.
Один из недавних историков физиократии, Шелль, збз верно говорит, что при всем своем пристрастии к земледельческим интересам физиократы на самом деле стремились к целям, довольно близким к тем, какие ставят себе сторонники национализации земель. В самом деле, какой иной исход могло иметь обложение земельной ренты налогом, постоянно увеличивающимся параллельно росту государственных издержек и мало-помалу поглощающим весь чистый доход собственника? Физиократы, по-видимому, не предвидели такого последствия, они не принимали в расчет, что замена земельным налогом всех существующих доходных статей казны потребует от собственников уступки значительнейшей доли их ренты. В то же время они замечали, что существующий размер ее не дает верного представления о той величине, до какой может подняться рента при отмене всех косвенных сборов, платимых согласно их теории из того же чистого дохода. Ошибка предлагаемой физиократами податной системы выступает воочию, раз мы поставим себе вопрос, в какой мере возрастающий приход капиталистов и предпринимателей призван в их схеме к участию в государственных издержках. Отправляясь от той мысли, что заодно с рабочими и предприниматели не имеют другого дохода, кроме «жалованья» от сельских производителей, физиократы вооружались против мысли обложить налогом промышленные или торговые предприятия. Теория, признающая, что последствием такой подати будет сокращение и упадок мануфактур и обмена, вправе считать своим родоначальником не кого иного, как Кэне. «Не от людей зависит, — писал Дю-Пон, — возложить налог на тот или другой предмет; существует один базис для обложения, предписанный естественным порядком. Нельзя взимать налога иначе как с возрождающихся богатств, так как он идет на покрытие возрождающихся расходов. Его можно взимать только с дохода сельских производителей и, под страхом приостановки культуры, только с чистой выручки».
Подушный налог, как и налог на товары, на расходы, на потребление, парализовали бы благотворное влияние конкуренции, не говоря уже о других невыгодных последствиях, и в частности дороговизны их взимания. «Налог на промышленников не может
362 Observations sur un memoire de M. de Saint-Peravy CEuvres, Turgot, т. I, стр. 423.
363 Du Pont de Nemours et lecole Physiocratique, стр. 85 (G. Schelle).
204 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
быть уплачиваем иначе, — пишет Mercier de la Riviere, — как из их заработка. Это само собой очевидно. Если последствием обложения будет возвышение заработка, налог, очевидно, падет на того, кто несет все налоги, т. е. на государя и земельных собственников (между которыми распределяется produit net.). Буде же последствием обложения промышленности явится понижение заработков, участвующие в ней должны будут сократить размеры своего потребления, а это поведет необходимо к увеличению числа продуктов, не находящих спроса и потому не ведущих к образованию ценностей и обогащению нации»364.
Столь же пагубен в глазах физиократов и всякий налог на торговлю, все равно, будет ли обложен им вывоз или ввоз. В первом случае неизбежным последствием надо считать сокращение спроса, обесценение продуктов, а следовательно, и уменьшение чистой выручки. «Иноземная торговля, — учит Летрон, — каковы бы ни были ее размеры, имеет то важное значение, что установляет прочно цены на продукты внутреннего рынка. Всякое стеснение, всякая надбавка, всякий налог, взимаемый при вывозе, всякое посягательство на свободу конкуренции к невыгоде покупателей или лиц, взявших на себя перевозку товара, гибельны не только потому, что сокращают район сбыта, но и потому, что понижают цены на внутренних рынках, стоящих в сообщении с этими местами вывоза»365.
Что касается до налога на предметы иностранного ввоза, то последствием его, думают физиократы, будет увеличение издержек на потребление, а это вызовет необходимость увеличения тех затрат, какие сельские производители поставлены в необходимость делать в пользу непроизводительных классов (classes steriles или classes salaries) 366.
Как председатель лиможского общества земледелия Тюрго поставил на очередь вопрос о наилучшей системе обложения, и когда Graslin из Нанта высказался в пользу смешанной системы податей (прямых и косвенных), Тюрго в примечаниях, сделанных к его мемуару, оттенил свое враждебное отношение ко всякой системе косвенного обложения, доказывая, что налоги на потребление необходимо падают своей тяжестью не на одних достаточных,
364 См. De l’ordre naturel des societes politiques, стр. 512 и 515.
365 Letrosne, De I'interet social, стр. 965.
366 L’effet indirect de I’impot mis a 1’entree, et qui consiste dans le rencherissement, est supporte en entier par la nation qui le met (Letrosne, стр. 1006. De I’interet social).
Общественные доктрины прошлого века
205
но и на громадную массу рабочих, заставляя их сократить размеры потребления. А это ведет к обесценению продуктов земель и, следовательно, в конце концов, отражается на сельских производителях367. Осуждения не избегли и ввозные пошлины, взимаемые при проходе продуктов чрез городские заставы (Octrois). «Все эти налоги на потребителей, — писал Тюрго, — кажутся мне злом. Какой бы способ ни был принят при их установлении, они все же ложатся гнетом на чистый доход, поступающий от земледелия. Их нельзя реформировать, их можно только отменить» 368.
Отрицая возможность обложения промышленности и торговли, физиократы, главным образом в лице Тюрго, не допускали также обложения налогом и отдаваемых в рост капиталов. Основатель физиократии Кэне не был еще убежден в справедливости процентов и невозможности подавить рост путем законодательных запретов и налагаемых правительством кар. Но Гурнэ уже придерживался этого мнения 369, а Тюрго вполне установил тот факт, что капиталист, отдающий деньги в рост, ничем существенно не отличается от купца, поставляющего на рынок свои товары, что и тот и другой получают большую или меньшую прибыль, смотря по отношению, в каком стоит спрос к предложению, и что поэтому те возражения, какие вызывает налог на торговцев, применимы и к налогу на капиталистов370. Нет, кажется, необходимости доказывать, что вся налоговая система физиократов держится на положении: «Единственный фактор производства — сельское хозяйство; единственный источник обогащения государства — увеличение чистого дохода земель». Стоит только ввести в число источников народного богатства труд, заговорить об увеличении населения или о накоплении движимых имуществ и капита
367 Observations sur le mcmoire de M. Graslin (Turgot, CEuvres, т. I, стр. 443).
зев Turgot, CEuvres, т. П, стр. 111. Lettre au controleurgeneral 1’abbe Ferray, du 9 Novem-bre, 1772.
369 Cm. Eloge de Gournay. Turgot, CEuvres, т. I, стр. 276.
370 Le rentier est un marchand d'argent. La rente est le prix du capital. Le capital ne rapportant point par lui meme, mais seulement en vertu de la convention des contractans, un impot sur les rentes est exactement semblable a tout impot sur les marchandises. Si vous prenez une partie du prix de quelque marchandise que ce soit, il est evident que vous empechez ce prix de baisser au profit de 1’acheteur de tout ce que vous demandez au vendeur. C'est done 1’acheteur, lequel est ici en derniere analyse le proprietaire de fonds, qui paye I’impot sur les rentes (Observations sur un memoire de M. de Saint-Peravy, стр. 422 и 423, т. I).
206
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
лов как об условиях возрастания народного богатства, и сама собой падает та согласованность частей, та логическая связь идей, которая характеризует собой физиократическую схему. Но очевидно также, что только добровольной слепотой’можно объяснить факт совершенного опущения родоначальниками нового учения труда и капитала как самостоятельных факторов народного производства. В этой слепоте нельзя уже обвинять ни Тюрго, ни Кондильяка, но тем справедливее будет направить против них упрек в непоследовательности. В самом деле, говоря в своем похвальном слове Гурнэ, что государство не имеет других действительных богатств, кроме продуктов своих земель и предприимчивости (Industrie) своих жителей и что максимум народного благосостояния будет достигнут тогда, «когда каждый арпан земли и труд каждого индивида подымутся до апогея производительности», Тюрго тем самым давал основание думать, что и в его представлениях труд является самостоятельным источником народного богатства. Как иначе истолковать также следующее место того же трактата: «Рабочий, изготовивший кусок материи, присоединил к массе народных богатств новое богатство» (une richesse reelle) 371.
Неймарк прав, говоря, что взгляды Тюрго существенно не расходятся в этом отношении со взглядами Адама Смита, отождествлявшего годовой доход нации с годовым продуктом земель и труда372.
Еще в большей мере можно повторить сказанное в применении к Кондильяку, посвящающему целую главу развитию той мысли, что ремесленники увеличивают массу богатств, и высказывающему то же положение по отношению к торговцам373.
Но это признание не мешает Кондильяку заодно с физиократами восставать против всякого другого налога, кроме земельного, объявлять промышленность и торговлю свободными от обложения и повторять нападки Mercier и Turgot на систему косвенных сборов и на налоги на потребление374.
371 См. CEuvres de Turgot, т. I, стр. 266 и 273.
372 См. Alfred Neymarck. Turgot et ses doctrines. T. I, стр. 369.
373 Condillac. Du commerce et du gouvernement a 1776 (Ch. VI); Par les echanges ce qui n'etait pas richesse devient richesse. Les comercants augmentent done la masse des richesses. (Ch. VII). Les arts augmentent la masse des richesses.
374 Ibid., глава XXVIII первой части, глава VI второй части, глава VIII второй части, глава XIX второй части.
Общественные доктрины прошлого века
207
Это внутреннее противоречие новой доктрины частью с фактами экономической жизни, частью с теми новыми посылками, какие более внимательное отношение к этим фактам заставило включить в первоначальную физиократическую схему, открывало возможность борьбы не для одних только приверженцев меркантилизма, но и для людей, свободных от преданности каким бы то ни было доктринам и не признававших над собой другого повелителя, кроме здравого смысла. Установивши то положение, что общественное благоденствие зависит не от одной лишь величины чистого дохода, но и от того, содержится ли на его счет возможно большее число людей в условиях активной жизни, Форбоннэ считал возможным избрать предметом обложения всякого рода доход, превышающий издержки существования375.
По его мнению, нельзя достигнуть того, чтобы различные виды доходов привлечены были к покрытию государственных тягостей, иначе как сохранивши систему одновременного существования многих налогов. Форбоннэ различает личную подать, взимаемую с глав отдельных семейств, подать на потребление и подать земельную. «Личный налог, — пишет он, — несправедлив, если взимать его в равном размере со всех и каждого, ибо одни едва имеют необходимое, а другие большой излишек. Нужно поэтому произвольно изменять его размер сообразно обстоятельствам, но произвол слеп и нередко пристрастен; он может нанести равный удар слабому и сильному. Труд поспешит скрыться, боясь встретить его на пути. Производство уменьшится, а если оно и останется прежним, то только под условием увеличения заработной платы, излишек которой послужит возмещением за произвольное вымогательство. Но так как издержки производства не могут быть повышены без ущерба для его доходности, то, очевидно, и само производство сократится ввиду понесенных им утрат». На всех этих основаниях Форбоннэ осуждает систему личной подати. Налог на потребление также представляет свои выгоды и невыгоды. Если он падает на предметы первой необходимости, предметы, в которых никто не может себе отказать, он не только вреден, но и невыносим. Но раз им обложены другие продукты потребления в возрастающей прогрессии по мере их удаления от того, что можно считать необходимым для существования, налогу на потребление нельзя будет отказать в преимуществе «возможно справедливого распре
375 Principes fconomiques, а 1767. Forbonnais, стр. 195 и 204.
208
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
деления государственных тягостей». Неудобством его является необходимость больших затрат на взимание, возрастающих заодно со стремлением внести различия в размерах обложения. Эти издержки увеличат сумму производимых населением затрГат или величину налогового фонда государства. Заодно с физиократами Форбоннэ признает также другое невыгодное последствие налогов на потребление — обусловленный ими рост заработной платы. Но это последствие не будет особенно чувствительно, раз предметы первой необходимости объявлены свободными от налога. «Земельная подать, — думает Форбоннэ, — всего более отвечала бы справедливости, но для этого необходимо дать собственникам право требовать больших работ за отпускаемые ими средства к жизни по мере увеличения фискальных требований. Но это фактически невозможно, если только не допустить регламентации заработной платы соответственно цене продуктов и размеру земельной подати. Такая регламентация мыслима только в государстве с ограниченной территорией; в больших же монархиях, где необходимы неизменность и определенность налога и где не существует поэтому постоянного соответствия цен на труд с платой за продукты и размером обложения, единая земельная подать является химерой. При большом урожае производитель не в состоянии был бы сохранением прежних цен перенести часть налога на потребителей, наоборот, — он согласится дать много, чтобы получить мало, и за вычетом того, что приходится государству, у него едва останется достаточно для покрытия необходимого. При скудости урожая вычет того, что приходится фиску, не оставит в руках собственника и потребного ему для жизни, ибо труд, всегда прикованный к минимуму средств существования, не может отказаться даже от части своего прежнего вознаграждения». Особенно неудобным кажется Форбоннэ земельный налог в тех государствах, в которых значительная часть его идет на уплату жалованья чиновникам и государственного долга, так как ни то ни другое не допускает понижения вслед за уменьшением дохода собственников; последние лишены таким образом возможности переложить на кого бы то ни было часть падающего на них излишка. Из этого сопоставления земельного налога с налогами на потребление Форбоннэ делает тот вывод, что «в глазах людей не предубежденных комбинация поземельного налога с налогом на потребление является неотложной необходимостью» 376.
376 Ibid., стр. 206,208 и 211.
Общественные доктрины прошлого века
209
Несравненно большее влияние, чем только что приведенная критика, оказали на общественное мнение те сатирические нападки, каким теория «единого налога» подверглась со стороны Вольтера. Нельзя сказать, чтобы написанный им против физиократов памфлет заключал в себе сколько-нибудь серьезную постановку вопроса об источниках народного богатства и природе подлежащих обложению доходов. Но он, как нельзя ярче, оттенял односторонность той схемы, в которой миллионер-капиталист признавался свободным от всякого платежа, в то время как собственник с доходом в 40 экю должен был делиться ими с государством.
Вольтер предполагает вступление физиократов в министерство и обнародование ими ряда эдиктов, в которых их теория единого налога становится обязательным для граждан законом. Осмеивая учение о совладении монарха со всеми собственниками королевства, Вольтер в следующей шутливой форме передает содержание одного из их постановлений. «Законодательная и исполнительная власть, — значится в нем, — в силу божеского закона является совладельцем моей земли и вправе требовать от меня половину того, что мне нужно в пищу,— Необъятность ее желудка заставила меня перекреститься. Что будет со мною, подумал я, если естественный порядок человеческих обществ потребует от меня всего моего дохода. Что мешает, в самом деле, такому порядку считаться еще более божественным? Новые министры утверждают, что налогу должна подлежать одна земля, так как все происходит от земли, не исключая, вероятно, и дождя. Один из их чиновников во время последней войны потребовал от меня три сете ржи и мешок бобов, всего на сумму в двадцать экю, говоря, что такова доля, следуемая государству. Так как у меня не было ни того, ни другого, всего же менее денег, законодательно-исполнительная власть бросила меня в тюрьму и стала воевать, как могла. От меня оставались только кожа да кости, когда по выходе из заключения я встретил ехавшего шестерней пухлого розового малого, с шестью лакеями, из которых каждый получал жалованья вдвое больше моего дохода. Он сознался мне, что его годовая рента не меньше 400000 ливров. “Вы, следовательно, отдаете государству двести тысяч”, - сказал я. — “С чего вы взяли?” — ответил он.— “Стану я платить на издержки государства; вы, очевидно, смеетесь надо мной; ведь все, что я имею, унаследовано мною от дядюшки, нажившего 8 миллионов в Кадиксе и Сурате. У меня нет пяди
210
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
земли, а следовательно, мне нечего платить налога; это ваше дело, господин земельный собственник; если бы министр финансов вздумал потребовать от меня какой-нибудь суммы, его следовало бы признать безумцем, неспособным к правильному мышлению: ведь все происходит от земли; деньги и банковые билеты только гарантия обмена. Если б при существовании единого налога с урожаев вздумали требовать от меня денег, это повело бы к двойному побору (double-emploi)”» 377.
Что критика Вольтера не прошла бесследно для составителей наказов 1789 года, в этом убеждает уже тот факт, что в тех из них, которые не считают нужным высказаться в пользу единой земельной подати, обложение капиталистов всегда предлагается в форме налога на роскошь, обыкновенно даже в более конкретном виде — налога на экипажи, на лошадей, на лакеев и т. п. Так, например, духовенство Труа, высказывая в общем желание, чтобы генеральные штаты привлекли капиталистов и коммерсантов к платежу государственной подати «с соблюдением справедливости и отсутствием произвола», спешат прибавить: «Желательно установление законов о роскоши и налога на тех, кто держит чрезмерное число лакеев»378. Среднее сословие Канна повторяет то же требование, указывая и путь, какому должно следовать при создании этого нового вида обложения. «Необходимо, — значится в кайе, — установить род поголовного сбора (capitation) со всех слуг, курьеров и лакеев, к какому бы полу они ни принадлежали. Налог уплачивается лицом, нанявшим их, притом таким образом, что за второго служителя взимается в два раза больше, чем за первого, а за третьего в три раза и т.д. Земледельцы, приказчики и мануфактурные рабочие одни, разумеется, не дают повода к такому обложению»379. Подобного рода мера была уже предложена генеральным контролером Силует в 1759 году, но в более общей форме налога на всякого рода предметы роскоши, как то: на золотую и серебряную посуду, на лошадей и экипажи, на галуны, шелка и бархаты и даже на входившие в это время в моду крашенные полотна380.
377 См. L’homme aux quarante ecus, изд. in 12.1885 г. (CEuvres completes de Voltaire), стр. 128.
378 Arch. Pari., том VI, стр. 72 и 73.
379 Arch. Pari., том VI, стр. 110, статья 119.
380 Les causes financieres de la revolution fran^aise par Charles Gomel, стр. 11.
Общественные доктрины прошлого века
211
Неудивительно поэтому, если в наказах не раз упоминается имя первого министра, серьезно задавшегося мыслью об обложении роскоши налогом381.
Среднее сословие Суассона идет еще далее в требовании налога за прислугу. Оно желало бы наряду с прогрессивной таксой, сообразно ее числу, установить такой же сбор с лиц, пользующихся услугами подмастерий, писцов, приказчиков и приказчиц, приставов и адвокатов. К предметам роскоши оно относит также своры собак и требует трехфранкового сбора за каждую. Исключение делается только по отношению к собакам пастухов 382. Среднее сословие Сент-Кантена вместе с налогом за прислугу требует также обложения экипажей, носилок, лошадей и собак. В том же смысле высказывается и дворянство той же области383. Среднее сословие Реймса стоит за тот же налог на прислугу; оно видит в нем средство затормозить то движение, которое влечет сельских обывателей в города, нанося тем существенный вред земледелию. Предлагаемый сбор может оказать ту услугу, что на нем будет испробована возможность привлечь к несению государственных тягостей так трудно поддающийся обложению капитал384. Та же забота о соразмерности налога с достатком побуждает некоторые наказы воспроизвести предложение уже упомянутого нами генерального прокурора Силует385 и заговорить об усиленном обложении холостяков. Это требование составляет довольно обычную черту в cahiers всех трех сословий; о нем говорит и дворянство Божоле и Виллер-Коттере386, и среднее сословие Форкалкье387, Кемпера388 и Эльбефа389; особенно популярен этот налог в приходских cahiers, как видно из наказов некоторых
381 Arch. Pari., том VI, стр. 110, статья 119.
382 Ibid., стр. 697, статьи 32, 33,34.
383 Arch. Pari., том V, стр. 656 и 652.
384 Arch. Pari., том V, стр. 533, статья 68. Смотри также некоторые приходские наказы, например, наказы прихода Мулиньон (Moulignon), том IV, стр. 742; прихода Saint-Gratien (т. V, стр. 83); Saint-Morice-Mont-Couronne (т. V, стр. 94), а также наказ среднего сословия Дюнкирхена (том II, стр. 182) и Блуа (том II, стр. 390); Лиможа (том III, стр. 571) и Макона (том III, стр. 632).
385 Gomel, стр. 11.
386 Arch. Pari., т. II, стр. 283, статья VIII.
387 Том II, стр. 334.
388 Том V, стр. 515.
389 Том V, стр. 621.
212
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
общин Прованса390, Тионвильских купцов391, некоторых соседних к Парижу городов и бургов392.
Можно встретить в наказах и более серьезные меры к обложению капиталистов. Хотя многие из них разделяют убеждений физиократов, что всякий налог на процентные бумаги неизбежно ведет к эмиграции капиталов, тем не менее многие предлагают обложение доставляемого ими дохода высоким побором в пользу государства393. Большинство ограничивается, однако, пожеланием, чтобы само правительство обсудило меры, наиболее удобные к тому, чтобы заставить и капиталистов принять участие в оплате государственных издержек394. Преследуя ту же цель, некоторые наказы подымают речь об установлении штемпельного сбора на всякого рода акции, выдаваемые Caisse d’escompte395, а также со всякого рода дипломов и актов, установляющих пенсии, с военных и гражданских чинов и т. п.396
В этом запросе отражается влияние, оказанное на общественное мнение проектом Калонна об установлении штемпельного сбора. Он предложен был собранию нотаблей 1787 года. Согласно ему, штемпельному сбору должны были подвергнуться всякого рода договоры и соглашения, как то: купчие крепости, арендные контракты и рядом с этим разного рода письменные документы и счеты; так, например, квитанции, удостоверяющие получение, опекунские отчеты и т. п.397 Это предложение встретило решительный отпор со стороны парламента столицы, и один из членов его, Семонвилль, выразил общее недовольство, говоря: «Меновые сделки требуют доверия, секрета, свободы и быстроты. Предлагаемый налог лишает их всех этих необходимых условий»398. Неуспех проекта Калонна не помешал, однако, некоторым дворянским наказам возобновить его как средство к об
390 Communaute des Arcs сенешоссее Драгиньяна, т. III, стр. 262; т. IV, стр. 307
391 Том III, стр. 783.
392 Том IV, стр. 463; том V, стр. 165; том VI, стр. 687.
393 Так поступает, например, дворянство Лиможа (том III, стр. 568, статья 12); см. том II, стр. 592; том V, стр. 528, статью 55.
394 См. Cahier среднего сословия бальяжа Везуль (том I, стр. 776, статья 65). Cahier среднего сословия Гвиенны (том II, стр 398); том III, стр. 619; см. также том IV, стр. 345; том V, стр. 236, 323, 354, 453, 489.
395 Arch. Pari, том IV, стр. 728.
396 Arch. Pari., том IV, стр. 214.
397 Stourm. Les finances de 1’Ancien Regime et de la Revolution. Том I, стр. 447.
398 De la necessite d’assembler les etats generaux dans les drconstances actuelles et de 1’inadmission du timbre. Fragment du Dissours de M. de Semonville Conseiller an Parlement (стр. 9).
Общественные доктрины прошлого века
213
ложению торговых и промышленных классов. Вообще при чтении их выносишь то представление, что в отпор на заявленный средним сословием протест против податных изъятий, какими пользовалось дворянство, привилегированное сословие предложило распространить равенство перед налогом и на высшие слои буржуазии, составленные из крупных промышленников, торговцев и капиталистов, одним словом, владельцев, слабо обложенных и совершенно свободных от налога движимых богатств. Это впечатление получается и при чтении некоторых политических брошюр, вышедших из среды дворянства и призванных дать выражение его точке зрения на поставленные временем вопросы. «Сравните, — значится в одном из них, — то, что платит так называемое привилегированное дворянство, с тем, что несет в казну богатый финансист, через руки которого как откупщика проходят доходы государства, негоциант, обменивающий богатства Старого и Нового света, фабрикант, облагающий поборами гоньбу за модами и чванство, нотариус, создающий в несколько лет громадное состояние, или адвокат, обогащающийся за счет доверия своих клиентов. Если все граждане должны нести налог сообразно своим платежным способностям, то ни одна из этих профессий не может быть свободной от него и обязана уплачивать его в размере, отвечающем ее заработку. Справедливо ли возлагать подать только на того, чье состояние легко может быть констатировано, так как оно представлено бросающимися в глаза землями и домами? Справедливо ли, чтобы рядом с дворянами, платящими налог, утопающие в богатствах и роскоши буржуа не несли ничего или почти ничего в государственную казну. Трудно, говорят, определить размер их обложения. Найдите только способ принуждения их к платежу и нетрудно будет включить их в число обложенных пропорционально их богатству. Только уверенность в том, что они способны избежать всяких пожертвований в пользу государства, побуждает этих людей, далеко превосходящих своим богатством членов дворянского сословия, высказываться в пользу равенства всех перед налогом»399.
При внимательном отношении к дворянским наказам нетрудно вывести то заключение, что в них невыгоды единого земельного налога встречают столь же, если не более суровую оценку, как и в наказах сельских бальяжей. Объясняя тот факт, что в большинстве cahiers, редактированных в провинциях, вдали от больших
399 Fayon de voir d’une bonne vieille qui ne radote pas encore (стр. 65) (Британский музей, собрание памфлетов, относящихся к истории французской революции, том 80).
214
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
торговых и промышленных центров, поземельный налог встречает слабую поддержку, Дюбуа де-Крансэ справедливо видит причину тому в редакции этих наказов наиболее зажиточными сельскими хозяевами 400. Тем же соображением приходится объяснить враждебность, с какой дворянство Амона (Amont), например, относится к проекту impot unique et territorial, объявляя, что последствием его будет гибель земледелия — этого первого источника силы для государства401. Наоборот, города, вроде Эвре, Форкалкье, открыто высказываются в пользу такого налога402. Еще в одном отношении следует отметить уклонение наказов от взглядов, высказанных физиократами. Мы видели, что как Тюрго, так и Летрон одинаково говорят против обложения домов и требуют, чтобы при определении налога принималась в расчет только ценность занятой ими земельной площади; наказы 1789 года почти единогласно высказываются в пользу обложения жилищ; только те здания, полагают некоторые из них, должны быть свободны от платежа, которые не доставляют собственникам никакого дохода403.
Приходские cahiers стоят даже за то, чтобы налогом обложены были не одни городские, но и сельские усадьбы, и заодно с замком прилегающий к нему сад и парк404. Таким образом, еще в наказах намечается проект будущего налога на двери и окна, и некоторые cahiers прямо прибегают к этому именно способу при определении размера падающего на жилища налога. Так поступает, например, дворянство Сен Кантена405 и дворянство Верманду406.
400 La plupart des cahiers des baillages s’opposent a 1 etablissement de I’impot territorial. Je le sais, mais par qui ont-ils ete rediges? Par les plus opulents cultivateurs des communautes (Vues patriotiques d’un laboureur par Dubois de Crance de Belham, depute a 1’Assemblee nationale-Paris 1790. Британский музей. Tracts В. 722 (стр. 3)). В некоторых наказах встречается даже попытка критической оценки теории единого земельного налога; так, например, в наказе города Байона: Le projet des economistes sur I’impot n’est pas soutenable; ils croient que si 1’on percevait I’impot sur les productions de la terre, il en resulterait des changements de prix qui feraient payer I’impot paries salaries et capitalistes. Aucun de leurs ouvrages ne prouve cette proposition, sans laquelle le systeme s ecroule promptement; mais on peut leur prouver qu’elle est fausse (Arch. Pari., том III, стр. 105).
401 Arch. Pari., том I, стр. 766.
402 Arch. Pari, том III, стр. 301, 349.
403 См. Arch. Pari., том V, стр. 221, статья 28.
404 Arch. Pari., том V, стр. 28, статья 6 и 7; стр. 454, статья 35; стр. 559, статья 3.
405 Arch. Pari., том V, стр. 652.
406 Том VI, стр. 142.
Общественные доктрины прошлого века
215
Нельзя также сказать, чтобы физиократам удалось породить в составителях cahiers решительное нерасположение к системе подушной подати и косвенным налогам. Противники их, вроде Неккера и Форбоннэ, недаром доказывали что «существование рядом налогов на производство и на потребление делает государственную казну менее зависимой от урожая» 407; и что косвенным налогам нельзя отказывать в преимуществе быстроты взимания и неощутительности платежа 408.
В наказах 1789 года заодно с ходатайствами об изъятии от налогов предметов первой необходимости (matieres premieres)409 встречается требование об увеличении налога на кофе, иностранные вина и ликеры, на белила и румяна и другие, как значится, предметы роскоши410.
Вся вообще система косвенных сборов находит со стороны составителей cahiers следующую защиту, невольно вызывающую в уме память о том, что сказано было в ее пользу Форбоннэ. «Налог на одну землю может парализовать рвение сельского хозяина; не мешает перенести часть государственного бремени на предметы ввоза. Не все продукты потребления подлежат подати. Предметы первой необходимости остаются свободными от нее, но ей складываются предметы роскоши, как то: иностранные вина, ликеры, сахар, кофе, пряности. Раз эти предметы будут обложены налогом, бремя последних значительным образом падет на иностранцев и на лиц зажиточных»411. Влияние Форбоннэ сказывается также в желании сохранить наряду с косвенными налогами и налог личный, желании, выражение которому можно найти, например, в наказе тулузской сенешоссеи412. Вообще можно сказать, что учение о необходимости заменить все существующие налоги единым поземельным сбором нашло сравнительно слабую поддержку в среде избирателей, и член учредительного собрания Камюс дает скорее выражение собственным взглядам, нежели тем, которых держалось большинство его товарищей, когда говорит,
407 См. Неккер (De [’administration des finances, petite edition originale, Лозанна, 1785 года, том I, глава VII, стр. 119 и 120).
408 Forbonnais. Principes economiques, стр. 209 и 210.
409 Cahiers du tiers etat de Meudon. Arch. Pari., том IV, стр. 710.
410 Arch. Pari., том IV, стр, 339, статья 24.
411 Cahiers ангулемского дворянства. Arch. Pari., том II, стр. 4.
412 Arch. Pari., том VI, стр. 37.
216
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
что депутаты желали установления единого налога на землю, и одна только необходимость заставила их сохранить систему косвенных сборов413.
§2
Если влияние физиократов едва заметно в деле создания новой налоговой системы, то никто более их не содействовал укоренению в обществе прошлого века критического отношения к существующей податной организации. Выставленное ими впервые учение о том, что обложению подлежит только чистый доход, produit net, одно уже заключало в себе полное осуждение не только taille и capitation, но и церковной десятины. Все эти налоги взимаемы были с общей массы продуктов без всякого отношения к тому, в какой мере часть общей выручки идет на покрытие сделанных сельским хозяином затрат. Задолго до редакции наказов 1789 года Тюрго высказывал открыто свое осуждение существующей во Франции системе прямых податей, говоря, что они падают не на землевладельцев, а на земледельцев, и не на зажиточных, а на бедных414. Девятого июня 1768 года палата денежных сборов в Париже высказывала в своих ремонстрациях буквально тот же взгляд на несовершенство того наполовину личного, наполовину земельного налога, каким являлась так называемая taille. «Все смотрят на нее, как на самую тяжкую форму обложения; бремя ее падает на беднейших и полезнейших граждан; произвол управляете ее взиманием; taille подкашивает в корне всякое соревнование, всякую предприимчивость, так как последняя нередко служит причиной усиленного обложения». Недостатки этой прямой подати сознаваемы были, впрочем, задолго до возникновения физиократии, и Вобан доказывал еще
413 Les principes veulent, говорил Camus, 1’etablissement d’une contribution uniforme, egale, moderee sur les facultcs evidentes et reconnues... Les principes etablissent les contributions directes; la necessite exige les contributions indirectes (Laferriere Histoire des principes et des lois revolutionnaires, стр. 37, приводит этот отрывок из Notice des principaux dccrets rendus par I’assemblee constituante sur les ma tier es les plus importantes par Camus, стр. 24).
414 II faut convenir qu’une partie des inconvenients de 1’imposition actuelle vient de ce qu’elle ne porte pas sur le proprietaire, mais sur les cultivateurs et sur les miscrables habitants de la campagne (Plan d’un memoire sur les impositions). (Euvres de Turgot, ed. par Daire, том I, стр. 408.
Общественное доктрины прошлого века 217
в конце царствования Людовика XIV, что благодаря произвольности своей разверстки и податным изъятиям, не всегда оправдываемым законом, но поддерживаемым фаворитизмом и экономической зависимостью сборщиков-крестьян от сеньоров, один беззащитный половник и батрак несет на своих плечах всю тяжесть этого обложения, тогда как фермер, покровительствуемый собственником, облагается сборщиком несоразмерно низко415.
Эта подать ложилась тем большим бременем на сельских жителей, что призванные к ее взиманию выборные из крестьянства связаны были круговой порукой и, подобно римским декурионам, должны были платить за недоимщиков. Не считая возможным сразу изменить существующую систему прямых налогов, Тюрго постарался по крайней мере произвести реформу в порядке их взимания и начал с отмены круговой поруки. Неккер пошел по его следам, облегчая чрезмерно обложенным путь к обжалованию, освобождая их иски от всяких судебных пошлин. Но все это было не более как паллиативом, паллиативом, столь же недостаточным, как и все придуманное к тому, чтобы упорядочить самые способы разверстки и взимания, усиливая контроль правительства, заменяя избранных сборщиков назначенными свыше комиссарами. Общественное мнение не остановилось на этих полумерах, и наказы 1789 года осудили огулом всю систему прямого обложения. Почти все ходатайства, касающиеся установления новых налогов, начинаются с категорического заявления о необходимости отменить taille и взимаемые заодно с ней добавочные сборы. Исключение составляют те местности, в которых, как, например, в Лангедоке, taille издавна перенесена была на землю, из личной сделалась реальной. «Эти провинции, — читаем мы в cahier городского округа Langon, — представляют образцы равномерности и единообразия в разверстке, образцы, которые бы не мешало принять в расчет при реформе налогов» 416.
Включение в наказы требования об отмене taille настолько является всеобщим, что в пределах одного Лаонского бальяжа можно насчитать до пятидесяти приходов, высказавшихся в этом смысле 417. Единогласия в этом отношении легко было достигнуть уже потому, ЧТО во многих из тех программ, которые разосланы были по всей
415 Vauban. La dime royale, стр. 24.
416 Arch. Part., том II, стр. 269.
417 Cahiers du Tiers etat de Laon par A. Combier, стр. 109.
218
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Франции и послужили образцом при составлении местных cahiers, отмена taille рекомендуется как неотложная реформа418. Влияние, какое в этом отношении оказала проповедуемая экономистами доктрина, выступает уже из того, что во многих cahiers (Тбложение налогом землевладельцев, а не земледельцев, признается необходимым критерием всякой разумной подати419.
Равному осуждению с taille и на том же основании подвергают физиократы и церковную десятину. И она, по их верному замечанию, падает не на чистый доход, а на валовую выручку. «Первый недостаток десятины, — пишет Тюрго, — лежит в том, что при ней не принимаются во внимание издержки обработки. Возможен случай, в котором десятая часть валового дохода превышает весь чистый. В самом деле, если для обработки арпана хлеба, дающего десять сете, потребуется затрата, равная ценности девяти сете, десятина отымет у земледельца всю его прибыль; нельзя считать невозможной подобную комбинацию, так как надежда получить один сете чистого дохода может служить еще совершенно достаточным стимулом для предприимчивости. Другой недостаток десятины, — продолжает Тюрго, — лежит в том, что она падает не на одного собственника, но и на возделывателя (elle peut entamer la part du . cultivateur)». Согласно физиократической теории все продукты полей поступают в руки земледельца, который делает из них вычет в пользу собственника, и только этот вычет, представляющий собой ренту, подлежит обложению налогом; но при взимании церковной десятины земледельцу приходится поступиться частью своей валовой выручки раньше отчисления следуемой собственнику наперед условленной ренты. Легко предвидеть случай, когда за вычетом десятины у земледельца не окажется возможности уплатить ренты иначе, как посягая на ту часть валовой выручки, которая представляет его собственный заработок и затраты на обработку420. «Церковная десятина, — пишет со своей стороны Дю-Пон, — так же часто стоит в противоречии с действительным доходом земель, сколько можно насчитать различных сортов почвы и различных размеров уро
418 Baillage de Vermandois (Elections aux Et. gen. de 1789. Laon, par Ed. Fleury, 1872, стр. 123).
419 Cahiers de Doleances de 1789 dans le departement du Pas-de-Calais par H. Loriquet, том I, стр. 63,267; в cahiers среднего сословия Apacca говорится, например: Que pour 1’avenir les impots ne puissent etre qu’a la charge des proprietaires, quoique le contraire soit stipule par les baux.
420 Plan d’un memoire sur les impositions (Turgot. CEuvres, т. I, стр. 404).
Общественные доктрины прошлого века
219
жая»421. Это заявление покажется нам вполне справедливым, если мы примем во внимание различие культуры, существующее между провинциями, державшимися еще старинного трехполия и даже двухполия, и теми, в которых, как например во Фландрии, установилась уже система плодопеременного хозяйства. В этих последних местностях с особенной наглядностью выступало другое неудобство церковной десятины, на которое, в свою очередь, указано было физиократами. Подобно taille, она парализовала предприимчивость, препятствуя, например, успехам травосеяния, с которого церковь, не получавшая никакой доли в покосе природных лугов, повсеместно требовала себе часть. Эта сторона церковной десятины особенно принимается в расчет как авторами брошюр, так и составителями наказов. И те и другие одинаково нападают на так называемый vertes dimes, а также на dimes du sang. В числе бичей земледелия публицисты 1789 года считают и распространение церковной десятины с четырех пород хлеба, первоначально ей подчиненных (пшеница, рожь, ячмень, овес, заменяемый кое-где гречихой, а в провинциях винодельных — вином), на искусственные луга, овец и домашнюю птицу. Они отмечали «странное разнообразие, какое в отношении к взиманию церковной десятины представляли между собой не только отдельные провинции, но и отдельные села и местечки одной и той же провинции. Что дозволено в районе одного парламента, то запрещается в районе другого. Всякая местность следует своим особым обычаям, а если в состав селения входит несколько хуторов, каждый хутор имеет нередко свои особые порядки». По словам составителей брошюр, церковная десятина не только парализует предприимчивость, но и ведет к двойному обложению одних и тех же предметов. Требуя десятой части прироста стад и одновременно соответственного вычета из сена, она, по их мнению, облагает полеводство двойным побором422.
В наказах повторяются те же сетования. «Церковная десятина, — значится, например, в cahiers среднего сословия Saint-Sauveur le vicomte, — самый тяжкий из всех поборов. Она отымает нередко пятую часть чистой выручки, такого размера она достигла благодаря тому, что ее взимание распространено было на травосеяние,
421 Schelle, стр. 86.
422 Les flcaux de I’agriculture, ouvrage pour servire a 1’appui des cahiers de doldances des campagnes 10 Avril, 89. (Британский музей, Bibliotdque Historique de la Evolution, 473, 475).
220 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
огородничество, садоводство; необходимо поэтому восстановить прежнюю ее величину, отменивши все необычайные ее виды (dimes insolites)»423.
В Бретани среднее сословие протестует, в частности, против обложения десятиной приплода овчарен и шерсти. Чтобы парализовать тормозящее влияние, какое она оказывает на предприимчивость земледельца, cahier динанской сенешоссеи требует освобождения от десятины вновь поступающих под обработку участков424. Среднее сословие Дуэ желало бы ограничить сбор ее четырьмя обычными породами хлеба. Оно ходатайствует об издании закона, которым установлен был бы неизменный размер ее для всего королевства; в настоящее же время, жалуются избиратели, в некоторых общинах побор в пользу церкви равняется тринадцатому и даже двенадцатому снопу. Все облагается ею, даже семена. Во Фландрии лен и конопля несут десятину425. В Нижнем Лимузене, как и в Нивернэ и Иль-де-Франс, предметом жалоб служат всякого рода dimes insolites с мяса и шерсти, причем ставится на вид, что земледельческий скот уже отбыл свою повинность по отношению к церкви, доставивши навоз и обеспечив оранку поставляющих десятину полей426. Отметим, однако, тот факт, что ни в одном из приведенных cahiers не упоминается о необходимости совершенного упразднения десятины. Национальное собрание пошло далее наказов, отменив ее вполне.
Редкий налог подвергся более резким и заслуженным нападкам, чем налог на соль. По вычислениям Летрона, к которому присоединяется в этом отношении и Кондильяк427, налог на соль стоит ежегодно плательщикам 100 миллионов, но из этих ста только 45 поступает в казну428. Еще в правление Людовика XV Дю-Пон де-Немур предлагал Шуазелю отмену соляной монополии и то же предложение повторено им в эпоху созвания нотаблей 1787 года429. Но никто
423 Arch. Pari. Том III, стр. 67.
424 Ibid., стр. 149.
423 Ibid., стр. 187, 206 и 209.
426 Arch. Pari., том III, стр. 541; том IV, стр. 259,311,328,503,638,726, 772. В cahiers прихода Энери значится по этому случаю: «1 a dime est prise sur leur travail et leur travail procure les productions qui la payent; la dime se tronve done payee deux fois. См. также Loriquet Cahiers du Pas-de-Calais, том I, стр. 120,174, 182, 192, 230, том II, стр. 226, 418,441, 490.
427 Du commerce et du Gouvernement. 2-я часть, глава VII.
428 Traite de I’administration provinciate et de la reforme de 1’impot.
429 Du Pont-de-Nemours et I’dcole Physiocratique par G. Schelle, стр. 9 и 259.
Общественные доктрины прошлого века
221
больше Неккера не содействовал укоренению в обществе того воззрения, что если не совершенная отмена, то по крайней мере радикальная реформа соляного налога — дело первой необходимости. «Нельзя, — пишет он в своем трактате об администрации французских финансов, — не высказать искреннего соболезнования о том, что в некоторых провинциях государства один из необходимейших предметов потребления, который природа расточила в стране с такой щедростью, почти недоступен населению». На основании сделанного им расследования о размере и порядке взимания соляного сбора Неккер приходит к заключению, что отяготительность gabelle зависит от ее неравномерности430. «В трети государства, — пишет он, — благодаря ей квинтал соли стоит от 60 до 65 ливров; в другой трети от 20 до 30 ливров, наконец, целая треть Франции совершенно свободна от соляного побора». Причина такого разнообразия лежала в провинциальном сепаратизме, в тех местных вольностях, какие признаны были за отдельными областями в эпоху их первоначального присоединения к Франции. Всякий проект общегосударственной подати наталкивался на эту стену провинциальных привилегий и изъятий, столь же нерушимую, как и та, какую представляли собой сословные иммунитеты. И эти последние давали себя чувствовать, впрочем, при взимании соляного налога; между лицами, занимающими высокое общественное положение, принадлежащими к двору и администрации, происходила раздача соли даром или по уменьшенной цене, тогда как от простого народа требовалась покупка ее за высокую плату, и притом в определенном законом количестве, нередко превышавшем потребности крестьянской семьи.
В главе, посвященной характеристике экономического быта крестьянства, я подробно коснулся тех печальных последствий, к каким вело существование соляной монополии по отношению как к пропитанию крестьянской семьи, так и к скотоводству. Я не стану повторять сказанного и ограничусь замечанием, что влияние, оказанное gabelle на упадок народного благосостояния, с ясностью и полнотой раскрыто было экономистами прошлого века и по их примеру обстоятельно указано авторами тех многочисленных брошюр, которые в 1788 и 1789 годах ставили себе задачей прямо или косвенно повлиять на редакцию приходских cahiers и общих наказов. О gabelle говорится в них как об одном из бичей земледелия, как о тормозе народного хозяйства, как об источнике преступлений,
430 De 1’administration des finances de la France, par. M. Necker, том II, глава I.
Ill
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
как о препятствии к народному здравию. Ее отмена вносится в текст рассылаемых образцов наряду с упразднением taille 431. Этот призыв был услышан, и трудно упомянуть о наказе, все равно приходском или общем, за исключением тех, которые редактированы были в местностях, свободных от монополий, где бы не заключалось предложения отменить налог на соль или по крайней мере упорядочить его взимание, распространив на него требования равенства и единообразия. В пределах одного Лаонского бальяжа наряду с пятьюдесятью общинами, ходатайствующими об упразднении всей существующей системы податей, можно насчитать сорок, в которых специально говорится об отмене соляного налога, и двенадцать, в которых предлагается распространить ту же меру и на акцизы (Aides)432.
Мотивы, приводимые в пользу таких предложений, заключают в себе буквальное повторение того, что раньше было высказано экономистами. Высокая цена соли разорительна для крестьянства; она не дозволяет ему частого употребления в пищу даже соленой похлебки, она лишает его возможности сохранять мясо на зиму; последствием воздержания от соли являются болезни, одинаково у людей и животных, увеличение смертности тех и других. Скотоводство падает с каждым днем, между прочим от того, что соль дорожает. Там, где покупка ее •вменена в обязанность, крестьянин поневоле должен отказывать себе в других предметах первой необходимости; не есть мяса, не носить обуви и т. д. Большая часть ежегодно задерживаемых и предаваемых суду принадлежит к числу контрабандистов; приманка слишком велика благодаря резкому различию в ценах на соль между pays de grande et de petite gabelle, чтобы не побудить многих искать заработка в тайной торговле и перевозке соли из пограничных провинций. Крестьянин лишен благодаря правительственной монополии того добавочного дохода, какой доставила бы ему варка соли на берегу моря. Монополия имеет и то неудобство, что отсутствие конкуренции позволяет продажу соли дурного качества, часть ее пропадает даром для купившего.
Вот приблизительно то, что говорят о соляном налоге приходские наказы разнообразнейших частей Франции, начиная от Прованса на юге, переходя к Иль-де-Франсу и оканчивая Нижней Нормандией433.
431 См. Fleury. Baillage de Vermandois (Elections aux Et. generaux de 1789).
432 Cahiers dutiers-etat du Baillage de Laon en 1789, par A. Combier, crp. 109,110, 111.
433 Arch. Pari, том IV, стр. 292,319. Cahiers de Versailles et de Meudon (par M. Thenard.) стр. 71 и следующая. Duval Cahiers du baillage d’Alen^on, стр. 67 и след,, 73 и след. Mireur Cahiers de la sencschaussee de Draguignan.
Общественные доктрины прошлого века
223
Я сказал уже, каково было отношение физиократов ко всей системе косвенных сборов, и в частности к налогам на потребление. Если их воззрения не восторжествовали вполне в редакции наказов 89 года, если многие из cahiers и высказались в пользу сохранения защитительных пошлин на границах Франции и существующих налогов с питей, то все одинаково потребовали решительной реформы в администрации косвенных сборов и прежде всего отмены откупной системы, недостатки которой впервые были выяснены физиократами и их прямыми предшественниками — Вобаном и Буагильбером. Все одинаково указали на необходимость концентрировать в руках единой администрации разнообразнейшие виды управления косвенными сборами и правительственными монополиями. Очень многие пожелали упразднения тех вопиющих злоупотреблений, повод к которым давала доходящая до мелочей регламентация, регламентация, не отступавшая перед мыслью определять норму для личного потребления крестьянской семьи и наказывать как за преступление всякую недостачу, оказавшуюся в бочках и объясняемую подчас излишней выпивкой (trop bu или gros manquant). Многие присоединились к требованию отменить внутренние таможни, дать свободное обращение в стране хлебным запасам и вину и тем самым не только оправдали те теоретические положения, какие по отношению к внутренней торговли выставлены были Тюрго и Кондильяком, но и продолжили дело министра-реформатора, впервые отменившего запреты, какими обложена была торговля вина в интересах бордоских негоциантов, например, и перевозка хлеба из провинции в провинцию в угоду отжившим свое время провинциальным привилегиям. Пришлось бы наполнить целые страницы выдержками из сочинений Летрона, Кондильяка, Тюрго и его биографа Кондорсэ, чтобы показать соответствие требований наказов касательно реформы в косвенном обложении с учением французских экономистов прошлого века. Для нашей цели достаточно будет сказать, что отмена откупной системы упоминается большинством cahiers на ряду с неотложнейшими реформами434; что то же следует повторить насчет упразднения внутренних таможен435, что во многих наказах trop bu или gros manquant встречает то же враждебно-насмешливое отношение к себе, какое, по примеру Вольтера, постепенно усвоили все те, * 433
434 Tableau comparatif des demandes contenues dans les cahiers des trois ordres (par Du-Pont de Nemours) стр. 71.
433 Ibid.
224 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
кому в прошлом веке приходилось писать о финансах, не исключая Неккера и Летрона.
Трактат последнего «theorie de 1’impdt» заключает в себе, по всей вероятности, самую полную критику всей системы налогов старой Франции. Эта критика заканчивается предложением полного упразднения существующих порядков обложения. Вторичное появление ее в новом издании в самый год революции, очевидно, было рассчитано на то, чтобы оказать давление на редакцию финансовой стороны наказов. В одном смысле с Летроном высказывался и Кондорсэ в статьях, озаглавленных «Монополия и монополисты», «Рассуждения о дорожной повинности (corvee)», «Письма земледельца Пикардии к протекционисту в Париже».
В этом последнем сочинении Кондорсэ влагает в уста крестьянина следующие рассуждения: «В отмене произвольной талии я вижу улучшение участи бедного и возвращение промышленности утраченной ею свободы, свободы, парализованной страхом новых поборов в награду за предприимчивость. В отмене соляного налога — конец побору, падающему на ежедневное потребление крестьянина, возможность держать большее количество скота, сохранять его в добром здоровьи, увеличить сумму потреблений открытием народу нового источника доходов; наконец, в реформе дорожной повинности и возложении издержек, связанных с содержанием путей на собственников тех земель, по которым они проходят, прекращение той неоплачиваемой затраты времени, которой подвергается неимущий крестьянин в пользу своего состоятельного соседа, извлекающего все выгоды из его труда» 436. Я закончу этими извлечениями мою характеристику влияния, оказанного податными теориями XVI века, на наказы 1789 года, прибавив, что каждое из высказанных Кондорсэ пожеланий не только перешло в текст предъявленных избирателями ходатайств, но и получило полное осуществление в реформах учредительного собрания.
Таким образом, наглядно сказывается то не столько положительное, сколько отрицательное воздействие, какое физиократии суждено было оказать на характер пережитой Францией прошлого века социальной революции. Бессильные изменить общественное мнение, раз дело шло о таких сторонах их теории, которые задевали непосредственные интересы народных масс, неспособные
436 Condorcet. CEuvres, том XIX, lettres d’un laboureur de Picardie, стр. 6; Reflexions sur les corvees, стр. 101 и следующие.
Общественные доктрины прошлого века
225
поколебать веру в необходимость регламентировать порядки хлебной торговли и даже установлять максимум цен на продукты первой необходимости и труд рабочего, терпя полное поражение в таких основных для них вопросах, как свобода внешней торговли и ничем не стесняемая конкуренция, пораженные на голову в деле замены всех существующих налогов единым земельным, всецело падающим на ренту собственников, физиократы в то же время доставили деятелям революции критерий для суждения о достоинствах и недостатках всей существующей в их время экономической и общественной организации. Они подняли знамя восстания против меркантилизма и цеховой исключительности, провозгласили свободу собственника, свободу труда и начало равенства всех перед налогом, потребовали отмены не только сословных, но и провинциальных изъятий в деле обложения, наконец, породили в умах уверенность в существовании незыблемых и неотложных экономических законов, с которыми законодатель должен считаться едва ли не в такой же мере, как и с требованиями законов природы. Тем самым они придали делу общественного обновления Франции цельность и стройность, помешали подчинению его временным требованиям политики, наложили на него печать принципиальности. Мы увидим, что сказанное особенно применимо к той части этой общей работы, которая выпала в удел учредительному собранию. Мы постараемся оттенить нередко вырождающуюся в доктринерство принципиальность, какая выступает в постановлениях 4 августа 1789 года и тех многочисленных декретах, которыми проведена была на практике эта в одну ночь завершенная мирная революция. Мы покажем, что и в деле секуляризации церковных имуществ и обусловленном им перевороте в сфере землевладения учредительное собрание являлось только истолкователем тех взглядов, которые впервые высказаны были таким физиократом, как Тюрго. Все односторонности учета, провозглашающего свободу и собственность естественными правами, но только под условием лишения этих прав всякого юридического лица, всякой объединенной интересами группы, выступят воочию, когда нам придется говорить не об одном лишь церковном, но и рабочем законодательстве учредительного собрания. Доктринерством, источник которого опять-таки лежит нигде более, как в экономической литературе прошлого века, представится нам и официальное признание той весьма сомнительной истины, что между частным лицом и государством не должно существовать никаких посредствующих звеньев, что дух
226 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
корпорации по природе своей является разлагающей силой по отношению к государству, что нельзя поэтому допустить существования ассоциаций не только с религиозными целями, но и с более практическими задачами взаимной поддержки и экономической солидарности. Нам нетрудно будет выяснить, таким образом, причину, по которой учредительное собрание, столько ниспровергшее на своем пути, далеко не полно и односторонне выполнило свою задачу «возрождения не одной политической, но и общественной жизни Франции». Из двух взятых им под защиту начал, собственности и труда, только первое получило сколько-нибудь широкое признание в освобождении почвы и сидящего на ней крестьянства от тяготевших на них обоих повинностей и платежей. Финансовые затруднения помешали учредительному собранию довести эту часть своей задачи до конца, воспользоваться секуляризацией церковных имуществ для умножения числа мелких собственников для расширения того имущественного фундамента, в котором нуждалось созданное им политическое могущество демократии. С другой стороны, индивидуализм, так строго проведенный физиократической школой и вполне проникший в сознание людей 1789 года, помешал решению ими задачи об организации труда. Недостаточно было провозгласить его свободу, парализуя в то же время те средства самозащиты, какие дает труду основанная на взаимности система самопомощи. Физиократия, как мы видели, не допускала никаких, ни временных, ни постоянных, сообществ между рабочими, она была враждебна ко всему, что носило на себе печать коллективизма, все равно, будут ли то нераздельные имущества общин или ассоциации лиц одинаковой профессии. Она отказывала рабочим сообществам в возможности защитить интересы трудящегося люда приисканием работы и временной помощью из общественного капитала. В лице даже тех немногих ее представителей, которые, как Тюрго, не раз уклонялись от строгости ее принципов, она перенесла на государство те заботы, которые в наше время так успешно осуществляются рабочими корпорациями. Учредительное собрание пошло по ее пути, расторгая в лице монастырских братств, цехов и рабочих товариществ (compagnionages) уцелевшие от Средних веков формы коллективизма. Подавляя малейшее проявление солидарности между рабочими одного ремесла, преследуя поэтому образование новых ассоциаций в среде трудящегося люда под предлогом, что эти ассоциации являются возрождением отмененных им цехов, учредительное собрание впадало во все крайности господствовавшей
Общественные доктрины Прошлого века
227
в XVIII веке экономической доктрины. Оно следовало ей и тогда, когда, применяя на практике начало невмешательства, отказалось от всяких мер к созданию в пользу рабочих классов той системы государственной помощи, какая рекомендована была Тюрго. «Право на труд» нашло в учредительном собрании одних теоретических приверженцев. В его пользу высказались некоторые ораторы в стенах собрания «Якобинского клуба». Пустыми разговорами окончились также все предложения в пользу создания государственного кредита, облегчающего приобретение национальных земель неимущими. Об обращении части их в неотчуждаемую собственность общин никто не подумал, а, наоборот, приняты были меры, благоприятные распадению общинных имуществ и подготовившие общество к принятию закона 1793 года об их обязательном разделе. И то и другое сделано было в полном соответствии с требованием доктрины, видевшей в свободе личной конкуренции панацею для всех общественных бедствий, а в проявлении всякой групповой солидарности анархическую тенденцию. Дух корпорации на время был изгнан, но ожидаемое от того примирение частного интереса с общим не последовало, и в рядах противников вновь созданного революцией порядка не замедлили выступить те самые классы, которым обеспечена была ею пресловутая «свобода труда».
ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА*
С конца июня 1789 года Генеральные штаты Франции, преобразованные по воле среднего сословия в единую всесословную камеру, Национальное собрание, заседают почти без перерыва день за днем. Сессии длятся нередко двенадцать часов подряд; начинаются в первом или втором по полудни и заканчиваются в третьем или четвертом утра. Что, спрашивается, побуждает депутатов обнаруживать такую лихорадочную деятельность; чему посвящают они жаркие дни летних месяцев, не зная усталости, не требуя отдыха?
Они заняты построением теории неправильных спряжений, пишет Карлейль. Они вырабатывают начала общей всем народам конституции, думают сами депутаты. Вот отзывы, по-видимому, исключающиедруг друга; на самом же деле каждый в своей односторонности заключает долю истины.
И Карлейль прав, думая, что поставленная собранием задача имела скорее теоретическое, нежели практическое значение, что формулировка прав человека принадлежит к кругу деятельности ученых академий, отнюдь не законодательных палат. И депутаты правы, высказывая надежду, что их манифест войдет со временем в сознание всех цивилизованных обществ, сделается и политическим credo народных масс, и руководящей нитью для законодателей. История оправдала эти ожидания. Кто, в самом деле, решится отрицать, что такие положения, как свобода от личного подчинения и рабства, равенство всех перед законом и судом, всесословность и равномерность податей и повинностей, публичность и гласность правосудия, отделение судебной власти от законодательной, не позволяющая дать закону обратную силу, признаны в наши дни
* Печатается по: Юридический вестник. 1889. Т. II. С. 445-477.
Декларация прав человека и гражданина
229
не только ограниченными, но и неограниченными монархиями — Турцией и Россией? Кому неизвестно также, что свобода духовных проявлений личности соблюдается более или менее повсюду, где существуют гарантии и конституции, т. е. на протяжении всей Западной Европы, всего Американского материка, значительной части Азии, всей Австралии и многих местностей Африки?
Всесословность — это драгоценнейшее для людей 89 года благо — настолько успела проникнуть во всеобщее сознание даже отсталых народностей, что всякая попытка уклониться от нее, путем расширения свободы одного класса, хотя бы и без ущерба остальным, кажется нам явной несправедливостью. Мы охотнее миримся с равенством в бесправии, нежели с неравенством в правах.
Повсеместное усвоение принципов 89 года само по себе уже ручается нам за то, что принципы эти были не простыми теоретическими домыслами, а наоборот, вынесенными из жизни убеждениями. Философские абстракции, воспринятые в текст конституций, не становятся от этого частью нашего сознания. Чтобы сделаться ею, они должны отвечать существенным потребностям общества, всеми чувствуемой, хотя бы и смутно выражаемой необходимости.
Если философские абстракции 1789 года нашли себе применение на практике, оказались не мертвыми формулами, а вполне жизненными началами, то потому, что, думая провозгласить новые для мира правила, составители декларации о правах человека только давали свое признание тому, на что натолкнул их, что выработал исторический опыт. На первый взгляд их положения представляются нам целиком заимствованными из сочинений кабинетных мыслителей — Кумберланда, Локка, Руссо, Вольтера, Монтескье. На самом же деле их первоисточником являются такие законодательные памятники, как Великая Хартия вольностей, Акт Habeas Corpus, Декларация веротерпимости и Петиция прав. Понятие о неотчуждаемых вольностях, о правах, которые не могут быть отняты ни законами, ни конституциями, было вполне установлено уже в республиканской Англии XVII века. «Неотчуждаемые и не знающие влияния давности права», о которых говорит декларация 89 года, — это то самое, что английские радикалы полутора столетиями раньше, и по их примеру Кромвель, обозвали «необходимыми устоями всякой конституции», ее essentials. Вместе с пуританским радикализмом эти идеи перешли в Новый Свет, проникли в конституции и законы отдельных штатов и провозглашены были торжественно всему миру в составленной Джефферсоном декларации. Сама форма,
230
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
в которой люди 1789 года пожелали обнародовать свои воззрения на руководящие принципы государственного устройства — та самая, к которой ранее их не раз обращались англичане и к которой еще недавно прибегли пионеры возникающей в Северной Америки европейской гражданственности.
Если принципы 1789 года в конце XVIII века могли считаться новинкой, то только в том смысле, что отрицали те самые начала, на которых был построен общественный и политический склад Франции и всего европейского континента. Для феодальных порядков, основанных на привилегиях и изъятиях, провозглашаемый декларацией принцип равенства перед законом и судом был своего рода смертным приговором. Политическая и гражданская свобода и начало народного суверенитета, очевидно, в такой же мере противоречили учению «I’etatc’estmoi», пророча неминуемую гибель всемогущей и вездесущей бюрократии.
Ошибочно было бы думать, однако, что разлагающая сила принципов 89 года не сказалась на континенте Европы задолго до их обнародования. Уже в пятнадцатом веке писатели, вроде Филиппа де Комин, почерпая сведения об английской конституции из сочинений знаменитого Фортескью Ц будили в общественном сознании французов никогда не исчезающий вполне запрос на политическую свободу. Их проповедь не может быть названа беспочвенной, так как в сравнительно недавнем прошлом французы наделены были теми же учреждениями, которые послужили англичанам средством к обеспечению себе начал неприкосновенности личности и самодеятельности общества. Не о простом заимствовании чужих гарантий говорят также писатели Лиги, призывая к восстановлению во Франции той же системы ограниченной сословиями монархии, которая для англичан явилась очагом политической свободы. Вызывая в памяти попеременно примеры средневековых сословных монархий, с Англией во главе, и классических республик древности, писатели, как Готоман и Ла-Боэси, одинаково подымали голос против добровольного рабства, указывая в то же время выход из него в начале самодеятельности общества.
В XVII веке в борьбе с королевским абсолютизмом и господствующей церковью начала английской политической свободы не только получают ту определенность и законченность, которая
1 De Laudibus legum Angliae — The difference between an absolute and limited monarchy.
Декларация прав человека и гражданина
231
недоставала им дотоле, но и находят себе существенное дополнение в неведомом еще Мору принципе гражданского равенства. Этот принцип впервые находит признание себе в сфере религиозной. Он провозглашается представителями наиболее передовых протестантских сект, вожаки которых незаметно вводят его в область политики, объявляя себя «левеллеррами», или нивелляторами. Вызванная в значительной степени религиозными преследованиями, первая английская революция, ввиду невозможности достигнуть того «единообразия» в делах веры, о котором мечтал Генрих VII, Эдуард VI и Елизавета, впервые вводит также в понятие личных прав английского гражданства принцип веротерпимости, а этот принцип, в свою очередь, является источником развития свободы слова и печати. В том же столетии сперва в Англии, а затем на континенте составные элементы английской свободы находят себе теоретическое выражение и обозначаются далеко не новым термином «естественных прав личности»2. Памфлетная литература времен республики и протектората подымает и разрабатывает уже все те вопросы, более систематическое выражение которых мы находим впоследствии у Локка, Кумберланда, Юма, Монтескье и Руссо.
Учение о неотчуждаемых правах и в числе их о свободе совести, неприкосновенности личности и собственности, о значении, какое для свободы граждан имеет отделение судебной власти от исполнительной, как лишающее закон его обратной силы и т. п., уже ясно выражены в многочисленных трактатах и петициях Лильборна и не отрицаются самим Кромвелем.— Континентальной публицистике XVIII века останется только усвоить эти принципы, дать им более полное метафизическое обоснование, привести их в стройную логическую последовательность; Монтескье и Руссо одни внесут некоторые изменения в эту в полном смысле слова английскую систему личных и народных прав. Первый доведет теорию Лильборна и Локка о разделении властей до ее абсурда — полного обособления и равновесия3, второй — исказит английское начало ограниченного народного суверенитета, суверенитета, не устраняющего существования не подлежащих отчуждению человеческих прав, — античной идеей о всецелом поглощении личности государством и установит таким образом свой принцип неограниченного и неделимого на
2 Термином natural law — естественное право — уже Фортескью озаглавливает одно из своих сочинений.
3 II faut que le pouvoir arrete le pouvoir, — говорит он.
232 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
родного верховенства. Ошибки теоретиков вслед за тем отразятся на деятельности законодателей, и творцы единой американской гражданственности поспешат внести в выработанный ими текст федеральной конституции заимствованное у Монтескье*начало обособления властей «как существеннейшую гарантию английской свободы». Политическое сознание Франции, в свою очередь, усвоит себе все эти провозглашаемые теорией положения во всей их исключительности и доктринерстве, и данные депутатам в 1789 году «наказы» почти в один голос потребуют составления особой «декларации прав человека и гражданина», а некоторые включат в нее наряду с бесспорными началами всякой, и прежде всего английской, свободы более спорные положения о неограниченности народного суверенитета и необходимости в интересах свободы не только разделить, но и обособить друг от друга законодательство, суд и управление.
Правда, большинство наказов, и в том числе тот, который дан был Парижем депутатам от среднего сословия, указывая на нацию как на источник всякой власти в государстве, в то же время провозглашают начало ограниченности этой власти, запрещая ей всякое посягательство на свободу и собственность граждан; правда, те же наказы открыто высказываются и против неделимости народного суверенитета, и против начала полного обособления властей, и предоставляют законодательную власть совместно королю и нации; но можно указать и на такие, в которых, как, напр., в наказах Медона, Этампа или Ниверне, строго проводится грань отличиямежду «областью воли — законодательством» и «областью действия — исполнением». В первой — полная неограниченность власти признается за нацией, во второй — за королем. Власти должны быть так строго отделены друг от друга, что у короля отнимается всякое право изменить что-либо в тексте вотированного народным представительством закона.
То обстоятельство, что большинство деятелей 89 года было знакомо с требованиями свободы не из указаний опыта, а из чтения метафизических трактатов и кабинетных размышлений4, не могло, разумеется, не отразиться на их деятельности. Читая дебаты
4 Locke, Cumberland, Hume, Rousseau, et plusieurs autres, говорит одиниз депутатов учредительного Собрания, de Londine, ont developpe les memes principes que ceux que nous appliquons aujourd’hui, leurs ouvrages les ont fait germer parmi nous (Buchez et Roux, т. II, стр. 205).
Декларация прав человека и гражданина
233
учредительного собрания, невольно выносишь представление о каком-то светском соборе, занятом скорее формулированием политических догматов, нежели реформой в законодательстве и управлении. Членам его недостаточно отмены старинных злоупотреблений и установления новых государственных порядков. Они мечтают еще о том, чтобы своими предначертаниями произвести переворот в самом складе мышления, в политических верованиях и убеждениях. Отсюда включение ими в свою задачу таких целей, которые, пожалуй, были бы понятны со стороны древнего законодателя, наполовину религиозного и нравственного, наполовину светского реформатора, но которым нет места в современных кодексах и законах, обособляющих право от нравственности и религии.
К чему, например, бесконечные рассуждения о том, признать ли Бога источником естественного закона, провозгласить ли общественный договор5 — началом всякого общежития, включить или не включать в декларацию прав тезис Кумберланда о том, что единственная цель правительства6 — благоденствие граждан? К чему также предложения вроде следующего: внести в декларацию тезис, что «человек имеет священное право на самосохранение и спокойствие и что Верховное Существо создало всех людей свободными и равноправными»?7 Ведь по самому характеру своему все постановления подобного рода необходимо должны остаться без санкции, а санкция есть именно то, что отличает закон от нравственной или религиозной максимы.
Учредительное собрание, несомненно, исключило бы подобные вопросы из сферы своих обсуждений, если бы его целью не было выработать «догматы веры» (articles de foi), обязательные для всех людей и для всех наций. Не ставь оно себе этой цели — оно избежало бы справедливого упрека Мирабо: «Увлекаясь метафизическими тонкостями, вы рискуете быть понятыми лишь немногими и заслужить восторг всех, кто не уразумел вас»8. Только тем, кто подобно Мирабо или Муэнье, Лалли Толендалю или Мале-дю-Пан, знакомы были с механизмом свободных учреждений, могло прийти в голову выбросить из декларации прав «все,
5 Сессия 17 августа 1789 г.
6 Сессия 27 июля 1789 г.
7 Предложение аббата Бониефуа, сделанное в заседании 19 августа 1789 г.
8 Заседание 20 августа 1789 г.
234 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
чему можно научиться из книг и абстрактных размышлений» 9. Большинство депутатов держалось на этот счет противоположного взгляда. «Я намерен представить на ваше обсуждение то, до чего я додумался в тиши и уединении. Я не имел иного руководителя, кроме разума, и другого двигателя, кроме любви к человечеству». Эти слова депутата Креньера, требовавшего, чтобы собрание включило в текст декларации его личные домыслы, как нельзя лучше рисует нам точку зрения законодателей 89 года. Понятие о том, что конституции не сочиняются, а растут, что их значение и сила зависит не от логической последовательности установляемых ими абстракций, а от соответствия их с выработанными историей особенностями национального характера, по-видимому, было чуждо большинству депутатов. «Все народы призваны природой к одной и той же конституции, так как все получили от нее одинаковые права»10 11, — таково последнее слово их политической мудрости. Оно объясняет нам причину, по которой составители декларации смотрели на свою роль, как на роль всемирных законодателей. Дать законодательное признание долго остававшимся в забвении естественным правам — разве это не то же, что наделить все народы единственно возможной для них конституцией, конституцией, источником которой являлся бы не предшествующий опыт, не историческое право, а разум, или что для них то же: природа (la nature)? «Наша задача, — говорит Петион, — не ограничивается одной Францией, мы должны объявить, какие права составляют общее достояние всех людей и всех времен» п.
При таком настроении приходится только удивляться, что выработанная собранием декларация отличается относительной трезвостью и практичностью, что, отказываясь от мысли определить, в чем состоят права человека, «живущего вне общежития, в так называемом естественном состоянии», она озабочена установлением того драгоценного для свободы начала, что верховная власть не вправе посягать на все права, что есть такие, признание которых обязательно для нее. «Цель всякого политического сообщества, — читаем мы в Декларации, — охрана естественных и неотчуждаемых прав человека. Права эти: свобода, собственность,
9 См. речь М. de Creniere в заседании 1 августа 1789 г.
10 Речь того же депутата Креньера (BuchezetRoux, т. II, стр. 193).
11 II ne s’agit pas ici de faire une declaration des droits seulement pour la France, mais pour 1’homme en general. Ces droits sont de tons les temps et avant les lois.
Декларация прав человека и гражданина 235
безопасность и сопротивление угнетению. Общество, в котором эти права не гарантированы, не имеет конституции». Присутствия одних этих слов в тексте декларации достаточно для того, чтобы признать в ней не простое метафизическое рассуждение о прирожденных правах, но практическую попытку обеспечения политической свободы.
Результатом продолжительных и, по выражению одного из современников, «смертельно скучных12 рассуждений о правах и гарантиях» явился не отвлеченный трактат о политике, а основной закон, провозглашающий, вопреки ходячей теории о безграничности суверенитета, освященное опытом Англии и Америки учение о неотъемлемых правах. Руссо утверждал, что, при выходе из естественного состояния, люди путем общественного договора всецело отчуждают себя и принадлежащие им права в руки общества13 (alienation totale de chaque associe avec tous ses droits a toute la communaute). Отсюда то последствие, что, так как никто не сохранил за собой никаких прав, суверенитет общества или, что то же, народа, безграничен и не может быть связан законами14. Деятели 89 года не поверили обещанию Руссо, что «при такой взаимной уступке всеми и каждым принадлежащих ему прав и отдельные граждане не только ничего не потеряют, но и приобретут еще большую силу для сохранения того, что имеют». Они справедливо признали безграничность власти источником деспотизма и тирании. Подобно английским радикалам XVII века и деятелям американской революции, деятели 89 года сочли нужным поэтому не признавать во всех его последствиях учения о неограниченности суверенитета, учения, завещанного нам древностью, нашедшего выражение себе и в аристотелевой политике, и в Комментариях на нее Бодена, и в политических измышлениях Гоббса, и в социальных фантазиях Руссо. Провозглашая новые начала политической жизни, они избрали отправной точкой для своих построений выработанный не теорией, а практикой принцип, что власть всякого правительства останавливается там, где идет речь о посягательстве на личность и собственность. В теории это начало не было признано и в самой Англии, где всемогущество парламента, составленного из короля, лордов и общин, доселе находит наглядное
12 Etienne Dumont de Geneve. Souvenirs sur Mirabeau, стр. 138.
is Contrat social, ch. VI et VII.
14 II est contre la nature du corps politique, que le souverain s’impose une loi qu’il ne puisse enfreindre. Contrat social, ch. 7.
236 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
выражение в поговорке: «Парламент все может сделать; он бессилен только обратить мужчину в женщину и женщину в мужчину». Английская жизнь тем не менее в течение столетий стремилась к ограничению этого правила, создавая с каждым поколение^ новые гарантии для свободы физических и духовных проявлений личности, свободы, нарушения которой запрещены были самому парламенту. С расцветом американской гражданственности, с возникновением отдельных штатов и их конституций и это всецело опирающееся на обычай правило нашло выражение себе на бумаге. Американские декларации, и в числе их виргинские, включили его в число обещанных ими народу гарантий. Их пример оказался заразительным и для французов. Кондорсе настолько увлекся им, что при самом созыве штатов стал требовать составления акта, «который, заявляя о существовании у человека неотъемлемых прав, тем самым связал бы до некоторой степени руки всем властям, и судебной, и военной, и даже законодательной»15.
Законодатели 1789 года, трудам которых мы обязаны декларацией прав человека и гражданина, неоднократно ссылаются в своих проектах на ее американские образцы. Для некоторых из них не оставалось тайной, что практический смысл всякой декларации подобного рода лежит не в чем ином, как в возможности установить с помощью ее известные границы всемогуществу не только исполнительной, но и законодательной власти. В той редакции, на которой, ввиду необходимости скорейшего завершения работ, остановилось большинство депутатов, декларация 89 года далеко не точно передает то значение, какое связывали с ее обнародованием ближайшие участники ее составления.
Текст декларации говорит нам о возможности найти в признаваемых ею правах разумный критерий для суждения о деятельности законодателей и правителей. Зная, в чем состоят права человека, люди сумеют правильно отнестись ко всему, что нарушает эти права. Они вернее поймут также в каждом данном случае характер падающих на них обязанностей. Все это, очевидно, лежит далеко от той вполне практической цели — установить границы для всякой власти, которая, как мы видели, составляла заботу депутатов и нашла выражение себе в отдельных статьях воздвигнутого ими законодательного памятника. Объясняется это тем, что в своем окончательном виде декларация представляет результат компро
15 Lettre d’un gentilhomme a Messieurs du tiers etat (CEuvres, т. IX, p. 234).
Декларация прав человека и гражданина 237
мисса между различными течениями, из которых одно занято было установлением практических гарантий вроде тех, какие известны были в Англии и Америке, а другое заботилось о возможно полном и последовательном перечне не только прав, но и обязанностей граждан, с указаниями на народ как на источник власти и Верховное Существо (Etre Supreme) как на высшую санкцию провозглашаемых политических афоризмов.
Но что ближайшей целью составителей декларации было поставить государственную власть — все равно, будет ли ею король или народное представительство — в невозможность отнят-, у личности ее прирожденные права, это ясно следует как из содержания происходивших в собрании дебатов, так и из того отношения, в какое стали к ним представители прессы и наиболее популярные вожди революции. Один из депутатов, де-ла-Борд, предложил включить в самый текст декларации следующий афоризм: никакая власть не должна нарушать положенных ей границ; она преступит эти границы, если дозволит себе малейшее посягательство на естественные права личности16. Одновременно не кто иной, как Камилль Демулен высказывал ту мысль, что на земле не может существовать власти неограниченной и что над «общею волею», или — что то же — народным суверенитетом надо поставить «естественное право» (au dessus de la volonte generale il у a le droit naturel)17.
Все значение декларации прав сводится для меня к признанию этой истины; составители ее не имеют иной заслуги перед потомством. Самые границы суверенитета указаны ими не всегда верно, языком сбивчивым и неточным. Множество совершенно побочных вещей и бесцельных рассуждений закрывают перед читателем настоящий смысл декларации; спорные по существу положения о происхождении общества путем договора, о необходимости войска для гарантии прав человека и гражданина и т.п. наполняют ее столбцы, вызывая со стороны критиков справедливые замечания, что «высшая похвала, которая может быть сделана им, есть признание их ненужности»18. Декларация, следуя предсказанию Мирабо, не оказала большей живучести, чем та, какая составляет удел ежегодно возобновляемых календарей, но провозглашенный ею принцип необходимости ограничения
16 Buchez et Roux, Hist, par I. т. II, стр. 312.
17 Camille Desmoulins, La France libre. 1789, стр. 10.
18 CEuvres de Jeremie Bentham, т. I. Sophismes Anarchiques, стр. 521.
238
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
всякой, хотя бы и верховной, власти в наши дни, как и сто лет назад, продолжает оставаться наиболее существенным требованием политической свободы. Установление его было равнозначительно разрыву не только с теми взглядами, которые завещаны деятелям 89 года всею предшествующею историей их страны, но и с присущим всей древности воззрением, что верховная власть по природе своей всесильна. Это воззрение настолько еще живо во многих из современников революции, что один из них, Бентам, даже прямо ставит составителям деклараций в вину то, что дает им наибольшее право на нашу признательность. Если бы декларация, говорит он, была в силах поставить границы законодательному собранию, это было бы большим злом. Такие границы не нужны и опасны (toute limite est inutile et dangereuse). Бентам, или, точнее, его женевский истолкователь — Дюмон, поясняет свою мысль, говоря: в стране, в которой законодатель озабочен расширением народного влияния, в которой предоставлено народу выбирать себе представителей, собираться на сходки и составлять петиции, сделано все возможное к предотвращению злоупотреблений: у свободного народа, наделенного правом представительства, уздой по отношению к законодателям может быть одно общественное мнение. Когда власть их приведена только что указанными средствами в зависимость от общественного мнения, нет больше места для опасений и нет необходимости в мерах предосторожности. «Ничто не в состоянии заменить этой узды, ничто не в состоянии придать ей больше силы, чем та, которую она имеет. Всего же забавнее мысль, что законодатель может связать себя фразами своего собственного изобретения»19.
Говоря это, критик декларации 89 года упускает из виду, что как закон, так и общественное мнение в представительных государствах всегда являются выразителями одного большинства, что в критические моменты народной жизни, подобные тем, какие представляет собой история революционных собраний Франции, свободное от всякой удержи, всемогущее собрание легко может подавить малейшее выражение разномыслия; разогнать митинги, запретить петиции, отнять у члена меньшинства право голоса и тем самым подавить в зародыше всякий протест. В такие эпохи серьезную гарантию дает интересам меньшинства лишь та конституция, которая непосредственно принимает под свою защиту публичные
19 Sophismes Anarchiques, т. I, стр. 510.
Декларация прав человека и гражданина
239
права граждан и вверяет их охране независимой от законодательства судебной власти.
Где нет этого, там возможно, как показал опыт конвента, и при самой неограниченности народной власти то, что весьма удачно было названо Робеспьером «деспотизмом свободы» (le despotisme de la liberte). Деятели 89 года ясно сознавали эту возможность. «Неограниченность власти в их глазах необходимо должна была вести к деспотии», все равно, будет ли эта власть вверена одному лицу или целому собранию20; это тем более заслуживает удивления, что, по верному замечанию Ланфре, «люди, только что вышедшие из-под ига абсолютизма, весьма склонны думать, что источник угнетения лежит всецело в принадлежности власти одному лицу. Замените его собранием, и они охотно наделят собрание еще более неограниченными правами и вообразят себя свободными»21.
Но если выставленный людьми 89 года принцип заслуживает полного одобрения, то справедливость заставляет сказать, что они не приняли всех нужных мер к его упрочению.
Их заявления о неприкосновенности личности и собственности, о свободе мысли и религиозной терпимости остаются простыми обещаниями. Никакая власть не призвана специально к охране этих вольностей, никаких практических средств не указано к тому, чтобы доставить им торжество, в случае попыток к их низвержению со стороны законодательных или административных органов. Это тем более непростительно, что законодатели Франции имели перед собой готовый опыт Англии и Америки. Где есть право, там должно быть и средство к его защите — суд (ubi jus, ibi justitia), говорят римские юристы. Из народов нового мира англичане ранее других поняли всю обязательность такого правила и, провозглашая, напр., свободу от произвольных арестов, снабдили ее исковой охраной, поставили стражем ее суды королевства. То же, на еще более широкую ногу, было задумано и проведено творцами американского единства. Те самые начала, которыми члены учредительного собрания думали облагодетельствовать человечество путем простого напоминания о них, защищены были Гамильтоном и Джефферсоном
20 Buzot: «Un pouvoir ne pouvant etre arrete par rien, est par cela meme despotique». Это мнение разделяемо было всеми членами Жиронды. Уже в учредительном собрании его открыто высказывал Virieu (Н. Pari. т. II. стр. 189): «Le despotisme de la multitude est le plus funeste de tons».
21 Essai sur la revolution fran^aise, стр. 158.
240
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
не только от произвола администрации, но и оттирании законодательной власти, и с этой целью вверены специальной заботливости федеральных судов. Законы, противоречащие этим началам, были объявлены неконституционными и как таковые не подлежащими исполнению. Частному лицу, интересы которого задеваемы были ими, дано право судебного обжалованья этих законов, а за судом признана обязанность освободить в каждом данном случае доказавшего свой иск жалобщика от подчинения им. Французские законодатели не сделали ничего подобного. А между тем данные им избирателями наказы открыто высказывались в пользу исковой охраны «естественных прав».
Дворянство Монтаржиса, Ока, Гвиены, Кверси, Мелена, Лилля, Верманду, Понта-Мусона, Нижнего Лимузена, Бове и др. бальяжей в один голос требовало, чтобы лицо, виновное в произвольном аресте, являющееся исполнителем не легально состоявшегося судебного приговора, а исходящего от администрации приказа о задержаниии (lettre de cachet), могло быть преследуемо перед судами и подлежало не только обязанности возместить вред и убытки, но и телесному наказанию22. Среднее сословие присоединяло к этому заботливость о том, чтобы залог допускаем был возможно часто к замене личного задержания. «Хартия Короля Иоанна», дозволяющая подобную замену, не раз упоминается наказами как достойный пример для подражания23. Суду также желают вверить избиратели Франции охрану другого естественного права человека — свободу печати. Меры предупреждения по отношению к ней должны быть отменены, и никто, кроме суда, не вправе решать, совершено ли в каждом данном случае путем печати оскорбление религии, нравственности и чести граждан и подлежит ли соответственно писатель и типографщик определенному законом наказанию24.
Хотя деятели 1789 года ни словом не обмолвились о той гарантии, какую в Америке дает личным правам возможность судебного обжалования законов по причине их неконституционное™, но сознание, что закон ни в каком случае не должен нарушать созданных ими конституционных гарантий, по-видимому, было им присуще. Лоран справедливо останавливается на следующих двух случаях как
22 См. Les Cahiers de 89, par Leon de Ponds, стр. 127.
и Ibid., стр. 135.
24 Большинство наказов среднего сословия и дворянства, в частности наказы среднего сословия от Медона и Меца. См. LesCahiersde89, стр. 153 и 154.
Декларация прав человека и гражданина
241
на решительных доказательствах того, что члены учредительного собрания считали себя связанными декларацией и выраженными в ней правами. «Когда в июле 1789 года, ввиду возникшего подозрения, что дворянство Бретани вступило в заговор с англичанами, один из депутатов, Реубель, потребовал вскрытия частной корреспонденции, собрание отклонило это предложение, не желая опорочить своих реестров подобным решением. Когда, два года спустя, в собрание внесен был проект закона, воспрещающего эмиграцию, Мирабо, усматривая в нем нарушение принципа личной свободы, открыто заявил, что никогда не станет повиноваться ему25 (je jure de n’y obeir jamais). Само собрание ввиду, как значится в его протоколах, несоответствия проекта с принципами конституции отказалось выслушать докладчика26.
После этого остается только удивляться, как при таком ясном понимании отношения, в каком законы должны стоять к конституции, учредительное собрание не приняло никаких судебных гарантий к обеспечению их «конституционности». Оно не только не сделало этого, не только не дало гражданам судебной защиты против тирании законодательных палат, но не установило даже начала исковой охраны публичных прав против произвола исполнительной власти. Средством к этому могло быть создание так называемой административной юстиции, все равно — в руках специальных или общих судов. Необходимо было наделить граждан, личные права которых провозглашались декларацией, правом обжалованья в судебном порядке всех действий чиновников, клонящихся к нарушению этих прав. Объявляя свободу от арестов или равномерность налогового обложения, необходимо было снабдить эти права исковой охраной. В такой охране не отказывала вполне гражданам и примирившаяся, по-видимому, с бюрократическим произволом Франция старого порядка. Она не допускала ее, правда, по отношению к органам полиции. Но юрисдикция налогов, возможность судебной защиты в случаях неправильной или неравномерной их разверстки была
25 Moniteur 1 марта 1791 года. Laurent. Etude sur 1’histoire de 1’humanite, La revolution fran^aise, т. I, стр. 53-55 второго издания.
26 Rapport de M. Thouret au nom de comite de constitution (Seance du Mardi 29 septembre 1789, Moniteur, N 65): L'objet essentiel de la constitution etant de dcfinir et de scparer les differents pouvoirs... il parait necessaire qu’il soit statue constitutionnellement... que les assemblies administratives ne pourront ctre traversees, ni aretees dans leurs fonctions administratives par aucun acte du pouvoir judiciaire.
242
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
вполне признана. Наполовину судебные, наполовину административные учреждения и во главе их палаты сборов (Cours des Actes) и отчасти парламенты являлись стражами этой равномерности, и только в последние два столетия их роль в этом отношении была принижена захватами интендантов провинций и королевского совета.
Ничто не могло быть целесообразнее, ничто не обещало больших выгод для политической свободы, как дальнейшее расширение системы судебного обжалования административных мероприятий. Но провозглашая своим принципом подсудность каждого его естественным судьям (nul ne doit etre distrait des ses juges naturels), учредительное собрание сразу приступило к уничтожению всех тех органов судебной власти, которые в его глазах носили характер чрезвычайных. Парламенты и палаты сборов были отменены, с той оговоркой, однако, что функции их будут переданы обещанным французам новым судам.
Когда же дело дошло до наделения этих судов контролем за администрацией, юристы, вроде Турэ, поспешили выставить принцип: «II faut que le cours de 1’administration ne soit pas entrave par la justice»27: необходимо, чтобы деятельность администрации небыла стесняема судами. В этом принципе видели прямое применение теории Монтескье об отделении судебной власти от административной. Мысль о том, что торжество его было равнозначительно отказу дать практическое признание провозглашенным декларацией принципам, по-видимому, не смущала законодателей Франции. Правда, некоторые из них, и во главе всех Мирабо, в полном соответствии с духом английской конституции, признавал за каждым гражданином и право, и обязанность доводить до сведения судов о всех нарушениях закона, какие позволяет себе администрация, но собрание громадным большинством высказалось в пользу того принципа, что для обжалования так называемых «delits d’administration», т. е. преступлений по должности, необходимо предварительное разрешение высшего органа исполнительной власти в департаменте (так называемой директории)28. Это правило, в котором один из депутатов, Реубель, справедливо находил полное противоречие со свободой, было затем применено и по отношению к судебному преследованию
27 Seance du Mardi, Оёс. 1789. Moniteur, N 101.
28 Moniteur, Seance du mercredi 6 Avril 1791. Discussion sur 1’organisation du ministere.
Декларация прав человека и гражданина
243
министров. Вышедшая из рук учредительного собрания конституция допустила обжалование их действий перед судами не иначе как с разрешения законодательного собрания. Таким образом положено было начало тому правилу, полным выражением которого является знаменитая 75-я статья консульской конституции, сохранившая свою силу до времен третьей республики: статья эта не допускает преследования чиновников иначе, как с разрешения их начальства, в частности государственного совета. Тщетно жирондисты, в лице Бюзо29, указывали на «опасность, какой грозят свободе граждан подобные ограничения», тщетно требовали они, чтобы по кр шней мере вышедшие в отставку министры признаны были непосредственно подлежащими судебной ответственности. Начало «бесспорности» действий администрации было установлено на практике, частью под влиянием унаследованных традиций, частью в угоду теоретическому требованию о разделении и обособлении властей.
Итак, провозглашая принцип ограниченности суверенитета, отказывая в полноте самодержавия не только королю и собранию, но и совокупности обоих, составители декларации 1789 года в то же время не сделали нужного, чтобы дать этому началу практическое признание. Они не устранили возможности нарушающих свободу и равенство действий ни со стороны законодательной, ни со стороны исполнительной власти; не сделали суда стражем конституционности издаваемых собранием законов, их согласованности с провозглашенными декларацией началами. Они не озаботились также правильным устройством административной юстиции, не наделили граждан исковой охраной принадлежащих им публичных прав, не поставили администрацию под единственно действительный для нее контроль судебных органов.
Эта ошибка сделалась источником постепенной отмены путем закона и административного распоряжения тех самых принципов свободы и равенства, в которых учредительное собрание справедливо находило выражение существеннейших прав личности.
Но, может быть, такой исход был неизбежен, может быть, данные декларацией обещания несбыточны по самой своей природе, а защищаемые ею начала не иное что, как разлагающие принципы и «анархические софизмы»? Так, по-видимому, склонны думать и барон Этвеш в своем «Рассуждении о господствующих идеях нашего времени», и Бентам в своей знаменитой критике самой
29 Buchez et Roux, Н. pari., т. II, стр. 274.
244 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
декларации. Но в таком случае, как объяснить, что все свободные правительства построены на признании этих же самых принципов, как объяснить, что Англия и Америка положили их в основу своей гражданственности, что вопрос о неприкосновенности лйЬности и собственности, о равенстве всех перед законом и судом ставился и ставится повсюду, где только возникает речь о гарантиях и конституциях, о защите против насилия и произвола? Но исчерпывают ли собой эти «вольности» содержание самой декларации, и то ли именно представление связывали с началами свободы и равенства люди 89 года, какое мы соединяем с ними ныне и какое сотнями лет раньше придаваемо было им составителями Великой Хартии вольностей, Акта Habeas Corpus, Декларации веротерпимости и Билля о правах? Если отвлечься от верно отмеченных Бентамом несовершенств редакции, если иметь в виду, как понимали сами составители декларации формулируемые ими понятия свободы и равенства, необходимо придешь к заключению, что между их точкой зрения и нашей нет существенной разницы. Понятие о том, что в наше время привыкли разуметь под термином материальной свободы, в противность свободе формальной, о равенстве по отношению не к одному закону и суду, но и к состоянию, остается им чуждым. Неприкосновенность собственности для них такое же естественное право, как и свобода личная. Самые смелые из них — и опять-таки во главе всех Мирабо — не идут дальше пожелания, чтобы каждый гражданин имел свой участок земли — идеал, очевидно, навеянный на него американскими порядками. В доложенном Мирабо от имени Комитета проекте декларации прямо значится: «Гражданское равенство не есть равенство имуществ, оно состоит в том, что все граждане равно подчиняются законам и имеют равное право на их защиту»30. Основой всякому обществу, говорит другой участник в составлении декларации — Пеллерен, — служит собственность и свобода31.
В первом по времени проекте декларации, — а таким надо признать тот, который изложен в наказе, данном депутатами среднего сословия Парижа, — целью законов признается защита собственности, и неприкосновенность ее возводится на степень обязательного для законодателя принципа32. Право собственно
30 Ibid., стр. 304.
31 Ibid., т. I, стр. 337.
32 Ibid., т. II, стр. 79,178.
Декларация прав человека и гражданина
245
сти поставлено в числе прирожденных и неотчуждаемых прав, как в проекте Лафайета, так и в тех, авторами которых являются Мунье и Сиэе. Формула, придуманная Дюпоном и целиком вошедшая в окончательную редакцию, заявляя, что собственность священна и неприкосновенна и что никто не может быть лишен ее иначе, как в силу засвидетельствованной в законном порядке общественной необходимости и под условием справедливого вознаграждения (ст. XVII), отвечает, таким образом, общему воззрению людей 89 года, что собственность есть неотъемлемое право человека. Будущие монтаньяры, и в числе их Камиль Дему.’ н, открыто объявляли себя сторонниками такого понимания. Экспроприация государством частной собственности помимо вознаграждения владельцев, как и всякий аграрный закон, направленный к переделу имуществ, кажется ему невозможностью. Необходимость такого закона не вытекает, по мнению Демулена, из признанного собранием принципа равенства. «Общество, — рассуждает он, — не имеет других прав, кроме тех, какие даны ему частными лицами, его составившими. Было бы бессмыслием допустить, что люди, соединившись в общество для защиты от разбойников, наделили верховную власть правом их ограбить»33. Между депутатами идут, правда, споры о том, что считать собственностью, подводить ли под понятие ее церковную десятину, те или другие виды феодальных прав. Видеть ли в налоге частичное отрицание собственности или, как думает Мирабо, ту часть личного достояния, какую гражданин отдает в общее пользование. Депутатов разделяет также такой вопрос, как прирожденность права собственности. Одни, следуя Локку, признают ее существующей до государства, другие, согласно с учением Гоббса, Руссо и всей современной исторической школы правоведения, утверждают, что в до-государственном состоянии все вещи состояли в общем владении. Но эти частные разноречия не выходят из сферы метафизических иисторических проблем и нисколько не подрывают силы того общего положения, что люди 89 года далеко не были коммунистами, а наоборот, приверженцами начала частной собственности. Гражданское равенство для людей 89 года сводится прежде всего к отмене той эксплуатации человека человеком, какую представляло собой все еще остававшееся в силе крепостное право. Наказы депутатам единогласны в требовании уничтожить безвозмездно гражданскую несвободу, барщину и др.
33 Camille Desmoulins, La France libre (1789), стр. 10.
246
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
так называемые личные права сеньоров по отношению к их вилланам, а благородное соревнование, обнаруженное в знаменитую ночь 4 августа привилегированными сословиями в добровольном отказе от своих прав, и сравнительно слабое впечатление, какое произвела эта отмена в народных массах, как нельзя лучше доказывают, по верному замечанию Кенэ, что равенство, в смысле отсутствия личной зависимости, проникло уже в общее сознание и всеми ожидалось как нечто должное и неизбежное. Равенство означало также для составителей декларации, как показывает самый ее текст, единообразие законов и судов, отсутствие элемента сословности в налоговом обложении и отправлении государственной службы. Далее не шли ни требования наказов, ни обещания декларации. Правда, в ней можно найти намек на то, что в будущем все граждане равно будут участвовать в изготовлении законов и вотировании налогов, но что под этим далеко не имелось в виду введение всеобщего права голосования, доказывает легкость, с которой незначительному и непопулярному меньшинству удалось, по собственному его сознанию, провести при обсуждении конституции правило об ограничении избирательного права одними «активными гражданами», т. е. лицами, платящими налог, равный заработку трех рабочих дней34.
Нельзя также назвать крайними те взгляды, каких составители декларации придерживаются по вопросу о личной свободе, свободе совести и печати, петиций и сходок. Параграф декларации, говорящий о свободе от арестов, напоминает своим содержанием знаменитую статью ВеликойХартии: «Nullus liber homo capiatur vel imprisonetur... nisi per legale judicium... velperlegemterrae». «Ни один человек не будет обвинен, арестован или содержим в заточении иначе, как в случаях, определенных законом и с соблюдением предписанных им форм», — гласит ст. 7-я. Известно, что обещанная англичанам свобода от арестов была обеспечена не раньше, как после того, когда новым актом (Habeas Corpus) она поставлена была под защиту судов и ее нарушителям стало грозить положенное законом наказание. Эта истина сознаваема была в 1789 году одинаково изби
34 См. Herisson, Autour d’une revolution. Lettre du comte de Virieu: L'opiniatretegagne seule des batailles. Par exemple, le principe consacre de la propriete, necessaire pour entrer dans les assembles nationales, eut ete perdu sans moi... Un jour de bonheur et de courage de ma part a valu a la nation d’etre sauvee de ce dernier crime contre son bonheur et sa libertc I Nov. 1789 (стр. 20).
Декларация прав человека и гражданина
247
рателями и депутатами. Первые открыто высказали в своих наказах требование, чтобы исполнители противозаконных предписаний, клонящихся к лишению граждан свободы, подлежали уголовной ответственности. Вторые дали удовлетворение такому желанию, включив в текст разбираемого нами параграфа следующие слова: «Наказанию подлежит всякий, кто издаст приказ о произвольном аресте или станет следить за приведением его в действие, равно и тот, кто ходатайствует о его издании».
Остается только сожалеть, что в ближайшем будущем собрание лишило эту гарантию всякого практического значения, защитив, как мы видели, чиновников от возможности судебного преследования. Опять-таки, в полном соответствии с требованиями английской свободы, составители декларации спешат прибавить, что гражданин, призванный к суду или задержанный властями «согласно закону», должен повиноваться немедленно; кто не делает этого, становится виновным в сопротивлении властям. Что означают эти слова, как не то же, к чему стремится практика великобританских или американских судов, признавая за арестованным право самозащиты в том случае, когда арест сделан чиновником, не снабженным письменным приказом о его производстве, или когда этот приказ составлен не по форме, не заключает в себе имени или внешних примет лица, которое предписано задержать, и не указывает на побудительную причину ареста?
Гарантию личной свободы англичане и, по их примеру, американцы видят также в праве арестованного требовать замены личного задержания залогом и поручительством. О такой свободе поднята была речь в стенах учредительного собрания, но желание избежать частностей в формулировке этого справедливого требования повело к принятию собранием положения, которое по своей неопределенности оправдывает всякие ожидания, а на самом деле ничего не обещает. Всякий считается невинным, пока не объявлена его виновность, гласит девятая статья декларации. В случае, если признано будет необходимым арестовать его, всякая суровость (rigueur), не необходимая для пресечения ему способов уклониться от следствия и суда (pour s’assurer de sa personne), должна быть строго преследуема законом. Что надо разуметь под такой суровостью, составители декларации не говорят, а между тем не только в английском, но и во французском прошлом они бы легко могли открыть некоторые положения, указывающие на то, какие действия народное сознание признавало чрезмерно суровыми даже по от
248
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ношению к справедливо задерживаемым преступникам: такими древние кутюмы Франции, заодно с английским общим правом, признавали вторжение ночью в чужое жилище, отказ в замене ареста поручительством, чрезмерность требуемого с арестуемого залога или самое недопущение его к представлению залога. Учредительное собрание оказало бы большую услугу свободе, если бы ограничилось напоминанием об этих гарантиях. Зато полного одобрения заслуживает та статья, которая, повторяя истину, сознанную англичанами в середине XVII века и поведшую к отмене билля of attainder, постановляет, что закон не будет иметь обратного действия. «Никто не может быть подвергнут наказанию, читаем мы в 8-й статье декларации, иначе, как в силу закона, изданного ранее совершенного им проступка». Это правило, выставляемое уже как требование политическими агитаторами времен английской республики, является действительным источником той теории, которая требует отделения судебной власти от законодательной. Распространенная в равной мере на отношения законодательства к исполнению, теория эта сделалась в устах Монтескье пресловутым учением о разделении властей. Учредительное собрание не преминуло включить ее в свою декларацию в той же общей форме, в какой она вышла из рук ее ближайшего творца. Статья 16-я гласит, между прочим, что общество, в котором не установлено разделения властей, не имеет конституции. Эта теоретическая сентенция в гораздо меньшей степени призвана гарантировать неприкосновенность публичных прав, нежели менее общая по своему содержанию формула: «Закон не имеет обратной силы». Истина этого последнего положения так велика, услуга, оказываемая им свободе так существенна, что оно проникло в общественное сознание всех почти образованных народов. Судебные уставы императора Александра II дали ему открытое признание и у нас.
Личная свобода, как понимают ее составители декларации, так далека от крайностей и излишеств, что Бентаму она кажется даже недостаточной. Критикуя 7-ю статью декларации, он замечает: статья эта в той редакции, какая дана ей собранием, могла бы с удобством фигурировать и в кодексе Марокской империи. Следуя ей, надо признать, что нет ничего беззаконного в исполнении малейших предписаний марокского султана. Ведь воля его закон, все, что делается согласно ей, имеет законную силу35. Этот упрек был бы
35 Sophismes Anarchiques, т. I, CEuvres de Jeremie Bentham, стр. 518.
Декларация прав человека и гражданина
249
справедлив, если бы собрание в самой декларации не высказало ясно, что именно оно считает законом: «Закон, значится в ней, есть выражение общей воли. Все граждане имеют равное право участвовать в его составлении лично или через представителей». Под такое определение закона воля марокского султана, очевидно, не может быть подведена.
Гораздо справедливее было бы, на мой взгляд, обвинить составителей декларации в слишком робком и далеко не достаточном обеспечении религиозной свободы. Разбираемый нами памятник довольствуется заявлением, что «никто не должен быть преследуем за убеждения, хотя бы и религиозные, под тем условием, однако, чтобы их внешнее выражение не нарушало законом установленного общественного порядка». Бентам прав, утверждая, что, ввиду подобной оговорки, Людовик XIV охотно бы подписался под этой статьей. Ведь и в его царствование протестанты подвергались преследованию за нарушение закона, не признававшего другой веры, кроме католической, а кто нарушает закон, очевидно, подрывает и охраняемый им общественный порядок? При той формулировке, какую свобода совести получила со стороны учредительного собрания, еще вопрос, имеют ли члены других церквей, кроме господствующей, свободу проповеди и свободу культов. Та и другая ведь необходимо ведут к действиям, легко подводимым под квалификацию «нарушающих общественный порядок». Только читая наказы 1789 года, начинаешь понимать действительный источник той сдержанности, чтобы не сказать робости, с которой собрание выражает новое для Франции начало религиозной свободы.
В самом Париже среднее сословие настаивает еще на признании одной господствующей веры (une religion dominate), и к этому пожеланию жители Ренна в Бретани прибавляют требование, чтобы католической вере одной было дозволено публичное отправление богослужения. Веротерпимость, в тех размерах, в каких она признаваема была за протестантами до отмены Нантского эдикта, — вот к чему сводится программа большинства избирателей среднего сословия Ниверне, Провин, Труа и других бальяжей Франции. Этот идеал почти уже был достигнут в эпоху составления декларации. Людовик XVI эдиктом 1787 года восстановил для протестантов свободу, дарованную им при Генрихе IV. Он допустил их снова к пользованию гражданскими и политическими правами. Более этого в конце XVIII века не требовали и сами протестанты. Что же касается до католиков, то им нельзя поставить в вину, что их за
250
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
ботливость о «схизматиках» «ограничивалась, — по выражению дворянства Нижнего Лимузена, — одним устройством их гражданского состояния». Высказываясь в пользу отмены уголовных законов против протестантов, католическое духовенство в то же время вооружалось против «универсального толерантизма ретивых декламаторов века»36.
При таких условиях удивительно ли, если предложение депутата Кастеллана включить в текст декларации слова: «Никто не должен подлежать преследованию за свои религиозные убеждения или встречать препятствие в отправлении своего культа», несмотря на горячую защиту его Мирабо, не встретило дружной поддержки в стенах собрания и если большинство депутатов дало предпочтение редакции епископа Лиддского, ставящей свободу вероисповедания в зависимость от такого разноречивого в своей интерпретации требования, как ненарушение отдельными церквами существующего общественного порядка. Тщетно доказывал Мирабо, что одной терпимости со стороны господствующей церкви недостаточно для обеспечения религиозной свободы, тщетно ратовал он против самого термина «господствующий» в применении к культу большинства, тщетно доказывал необходимость безусловного невмешательства государственной власти в отправление отдельными церквами их религиозных треб; большинство предпочло остановиться на формуле, оставлявшей ему свободу сохранить за католической церковью принадлежащие ей преимущества37
Как ни несовершенна была избранная учредительным собранием редакция, какой произвол ни представляет она вмешательству властей в дела культа и проповеди, все же справедливость заставляет признать, что в декларации прав религиозная свобода делает значительный шаг вперед на пути к ее окончательному признанию. Надо вспомнить только, что нигде в Европе, не исключая даже короткого периода республиканского режима в Англии, свобода веры не шла далее терпимости по отношению к одним христианским сектам. Английские радикалы XVII века, не говоря уже о Кромвеле, не считали возможным распространить эту терпимость, по крайней мере путем закона, на магометанство и иудейство, а тем более на язычество и неверие. Пуританская Англия принимала меры против перевода Корана на английский язык, настаивала на запрещении
36 Poncis. Les cahiers de 89, стр. 139-145.
37 Buchez et Roux, т. II, стр. 324-335.
Декларация прав человека и гражданина
251
евреям свободного поселения, открыто враждовала со всем, что в ее понятиях не отвечало вере в Христа и началам христианской нравственности. Для атеистов одинаково, по воззрениям Вена, Кромвеля и Локка, не может быть терпимости. Никаких подобных различий не устанавливает декларация. Для нее нет более «христиан и нехристей, эллинов и иудеев». Учредительное собрание озабочено только тем, чтобы равно допускаемые им религиозные секты не нарушали мира государства, но каков будет источник самих этих сект и будут ли лежать в основании их христианские догматы или проповедь неверия и свободного мыш гния — для него безразлично. В этом отношении оно идет несравненно дальше не только Англии XVII и XVIII веков, но и Америки, которая по примеру своей бывшей метрополии признает христианство «одним из элементов в своей конституции», хотя и более широко подводит под понятие его разделяющие ее граждан вероучения, в том числе гонимые Кромвелем квакерство и социнианство. Справедливость заставляет сказать также, что к протестантизму революционная Франция отнеслась гораздо терпимее, чем сделала это два столетия раньше революционная Англия по отношению к католицизму. Под предлогом, что главой последнего является иноземный государь, с которым не только позволительно, но и благоразумно никогда не прекращать борьбы, Англия времен Кромвеля поставила «папизм» в число непризнаваемых его сект. До 1829 года католики не пользовались в Англии той полнотой гражданских прав, какая обеспечена была во Франции протестантам декларацией прав и даже ранее этого эдиктом 1787 года. В Ирландии они всю первую половину века продолжали оставаться в «осадном положении»,— Итак, хотя не полной, но в то же время далеко превосходящей все предшествующее надо признать ту гарантию, какую религиозная свобода получила в декларации прав 89 года.
Еще строже был формулирован собранием другой вид свободы духовных проявлений личности — свобода слова, письма и печати. Свободное сообщение мыслей и взглядов есть одно из драгоценнейших прав человека, гласит 11-я статья декларации. Каждый гражданин вправе поэтому говорить, писать и печатать свободно; он отвечает только за злоупотребления этой свободой в случаях, определенных законом. Смысл этой статьи вполне станет ясным, если сопоставить ее с другими, встречающимися в той же декларации, четвертой статьей, определяющей свободу как право делать все то, что не вредит другому, и пятой, постановляющей, что все
252 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
незапрещенное законом должно считаться дозволенным. Из сопоставления этих статей легко вынести то заключение, что учредительное собрание, отрицая в корне всякую систему предупреждения, в то же время не закрывало глаз на возможность нарушенйя словами и печатью прав частных лиц и общества, что, вопреки несправедливо взводимому на него обвинению в полнейшем разнуздании прессы, оно озабочено было мыслью о подчинении ее закону и суду. Провозглашая свободу от предварительной цензуры, деятели 89 года в то же время высказывались в пользу установления карательных мер против всяких злоупотреблений свободой слова, как устного, так и печатного.
В этом отношении, как и при регулировании порядков личного задержания, они руководствовались не только теоретическими положениями, но и вековым опытом свободных стран, и во главе их Англии. Разделяя положение Мильтона о невозможности задержать свободное проявление мысли, они в то же время не расходились с ним в оценке результатов, достигаемых печатным словом. И для них, как и для английского мыслителя, было ясно, что печать то же, что «зубы Дракона», что она может сделаться угрозой и общественному порядку, и мирному существованию частных лиц, если не дать одинаково правительственным властям и подданным исковую охрану их доброго имени и чести. Эта охрана дана была в Англии так называемым lybel-act, которым предоставлялось право преследовать перед судом все случаи не только клеветы, но и диффамации, сделанных путем печати, и подвергать виновных как уголовной каре, так и имущественному взысканию. Составители декларации, очевидно, прониклись вполне теми мыслями, которые лежат в основании английского законодательства о печати. И это тем более счастливо, что общественное мнение Франции, насколько можно судить о нем по данным избирателям наказам, далеко не было единодушно в требовании отменить цензуру. Духовенство настаивало даже на усилении ее, видя в ней защиту против неверия и свободного мышления. Правительство призываемо было уничтожать в корне возможность издания книг, брошюр и журналов, враждебных вере, добрым нравам и репутации частных лиц. Установление духовной цензуры, наряду с светской, входило в число желаний довольно либерально настроенных в других вопросах привилегированных сословий38. Одно среднее сословие открыто признавало право каж
38 Resume des Cahiers, t. П, p. 65.
Декларация прав человека и гражданина
253
дого говорить, писать и печатать что угодно, подлежа ответственности только в случае нарушения этим путем чужих признанных законом прав. Оно прибавляло к этому требование, чтобы авторы и типографщики выставляли свои имена на делаемых ими изданиях и совместно с авторами отвечали за их содержание39.
Наш взгляд на крайнюю умеренность, с которой декларация прав провозглашает публичные права граждан, находит новое подтверждение в том факте, что свобода сходок и петиций. давно признаваемая уже, — правда, с известными ограничениями в Англии и Америке, не упомянута ею ни единым словом. Из. • того ie следует, однако, чтобы учредительное собрание отказывало французам в этой свободе. Признание ее прямо следует из факта отнесения декларацией к числу дозволенных действий всех тех, которые прямо не запрещаются законом. Но умолчание, о котором идет речь, все же знаменательно, так как оно указывает в составителях декларации отсутствие ясного понимания того громадного значения, какое в представительных демократиях призвано играть право сходок. Они далеки были от мысли видеть в митингах необходимое звено в общем механизме свободных учреждений, существенное восполнение неизбежных в конституциях недостатков и несовершенств. То, что говорят о митингах и их значении для уравновешивания хода парламентской машины и конституционной борьбы партий современные публицисты и во главе их Брайс, по всей вероятности, не было бы понято ни Лафайетом, ни Мирабо. А между тем справедливая оценка этой свободы, по всей вероятности, избавила бы деятелей 89 года от необходимости включать в число заявляемых ими прав «право сопротивления». Это право, столь же громко провозглашенное в Англии великой Хартией вольностей, нашло практическое признание не раньше, как после того, как за народом была признана свобода выражать это сопротивление в форме митингов и петиций, открывающих одинаково верховной власти и народным представителям глаза на действительные нужды нации, побуждающих подчас короля распустить сделавшийся непопулярным парламент или парламент прекратить свою оппозицию популярной правительственной программе.
Людям 89 года недоставало опыта представительных демократий, и ни по какой иной причине, как по той, что самих этих демократий еще не было: Англия оставалась прежней аристократией,
39 Ibid.
254
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
да и Американские Штаты, с их довольно ограниченной системой представительства, мало отвечали понятию о демократии. Если бы составители декларации призваны были действовать столетием позже, они, вероятно, с выгодой для свободы заменили бы туманное по своему смыслу и анархическое по содержанию право «сопротивления» вполне закономерным и не грозящим порядку правом мирно сходиться для обсуждения своих нужд и мирно заявлять правительству и палатам о желательных в ближайшем будущем мероприятиях.
Декларация прав занята не одним лишь изложением публичных прав граждан. Ее заботливость в равной мере вызывают и их политические права. Надо отдать ту справедливость собранию, что оно как нельзя вернее поняло, в чем именно лежит действительная гарантия системы самоуправления общества. И говоря это, я разумею не провозглашение голого принципа, что нет власти, которая бы не исходила от народа, так как принцип этот, наравне с противоположным ему началом: нет власти иже не от Бога, может быть одинаково источником и народовластия и деспотии. Римские императоры, как известно, не производили своей власти ни от кого иного, как от народа; на суверенитете народа в его естественном состоянии строил Гоббс свою теорию неограниченного правителя светского и духовного, а Кромвель свою систему военной диктатуры. И римские юристы, с их lex regia, и автор Левиафана, нимало не изменяя своим убеждениям, могли бы подписаться под третьей статьей декларации, гласящей: никакое собрание и никакое частное лицо не может осуществлять власти, которая бы не исходила от народа. И в столетие, следовавшее за революцией, учение о народе как источнике всякого верховенства, нимало не помешало полнейшему подавлению политической свободы Бонапартами.
Оба Наполеона открыто производили свою власть от народа. Объявляя себя единственным представителем нации, Наполеон I в своем обращении к палате указывал на народ как на виновника его власти. Приверженцы демократического цезаризма всегда были и доселе остаются партией непосредственного воззвания к народу (appel au peuple). Тяжелым опытом Франция дошла до сознания, что разномыслие по вопросу о первичном источнике власти в действительности мало затрагивает существенный для народа вопрос о политической свободе. Самоуправление общества, к чему сводится на самом деле эта свобода, отнесем ли мы ее, по примеру англичан и американцев, к предначертаниям Божеского Промысла, или,
Декларация прав человека и гражданина
255
по примеру французов, к народному выбору, возможно только под условием участия народа через его представителей в налоговом обложении, законодательстве и контроле за управлением. Средством к последнему является ответственность тех органов, которым народное представительство вверяет осуществление правительственных функций.
Эти далеко не сложные истины были выработаны многовековым опытом средневековых сословных монархий. В середине XIV века они сознаваемы были во Франции не хуже, че^ в Англии или Арагонии. Заслугу людей 1789 года составляет то jto. "влекаясь новейшими теориями народного суверенитета и раздс ” 1я властей, платя им дань в отдельных положениях своей декларации, они в то же время оценивали по достоинству все значение этих старых истин и соответственно постарались дать им полное признание.
«Все граждане, объявляет декларация прав, участвуют через представителей в изготовлении законов (ст. 6), имеют право лично или через представителей удостовериться в необходимости налога, свободно дать или отказать в согласии на его взимание, определить его размер, способ обложения, срок и порядок взимания (ст. 14). Общество вправе требовать от всякого чиновника отчета в его административной деятельности» (ст. 15).
Такое ясное понимание действительных требований всякого свободного правительства указывает на глубокое знакомство членов учредительного собрания с механизмом как английской, так и американской конституции. И действительно, многие из деятелей 89 года знали их и из личных наблюдений, как Лафайет и Бриссо, и из чтения классических трактатов по политике, не исключая в том числе знаменитых Комментариев Блакстона. О Лафайете Мария Антуанетта говорила, что его взгляды и поступки определяются тем, что делается в Филадельфии. Бриссо обязан был отчасти своим влиянием продолжительному пребыванию в Англии. Сочинения Мирабо рисуют его нам человеком, которому одинаково были доступны все тонкости государственного механизма Англии, Голландии, Пруссии и Соединенных Штатов40. Члены собрания: Малуе, Лалли-Толендаль, Мунье и Вирье, принадлежат к числу немногих политических деятелей, суждения которых об английских порядках могут быть приводимы в образец чуткости и прозорливости французских публицистов. Но, может быть, никто из французов XVIII века, бо
40 Buchez et Roux, т. I, стр. 337. Extrait des cahiers du tiers-etat de Paris.
256
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
лее Малле-Дюпан не заслуживает названия истолкователя начал английской конституции, главное достоинство которой он видит в том, что «она в своих предначертаниях постоянно имеет перед глазами неизбежное столкновение человеческих страстей*и одна умеет пользоваться им для целей свободы» 41.
От таких руководителей можно было ожидать конституции, более отвечающей жизненному опыту и потому более почвенной и живучей, чем та, которой наделило Францию учредительное собрание. И действительно, если бы голос их не был заглушен теми, которых то4' же Малле Дюпан изображает поборниками начала неограниченного народного суверенитета и конституция 1791 года не оказалась бы попыткой примирить непримиримое, монархическую форму и республиканское содержание, независимость исполнительной власти и требование, чтобы король приводил в действие нежелательные ему законы, свободу короля в выборе министров и ответственность их перед собранием за направление их политики, государственное верховенство монарха и запрещение ему входить в стены палаты. Разумеется, главная вина лежала в событиях, в иноземной войне, поднятой против Франции эмиграцией, в непрекращавшемся заговоре королевской партии против новых порядков, в возрастающем, вследствие голода, раздражении народных масс... но все это не мешает потомству произнести над людьми 89 года то справедливое осуждение, что их важнейший законодательный памятник, конституция 91 года, стоит несравненно ниже тех ожиданий, какие могла вызвать составленная ими полтора года ранее декларация. Конституция 91 года не более, как последовательное развитие и доведение до абсурда теории разделения властей. Политические статьи декларации — признание завещанных опытом веков начал правового государства.
Заключая в себе гарантию публичных прав человека и политических прав народа, принципы 89 года, по замечанию некоторых критиков, совершенно упускают из виду те посредствующие органы, какие существуют в обществе между государством и индивидом: самоуправляемую сельскую и городскую общину и национальность,
41 «La foule ne voit, ni ne verra de longtemps, que nous n’estimons pas les lois britanniques, uniquement parcequ’elles sont britanniques, mais parcequ’elles reposent sur Paction inevitable des passions humaines et sur les seuls moyens de les rendre utiles a la liberte (lettre a Mounier. Paris le 14 mars 1790). Cm. Le Comte d’Herisson. Autour d’une revolution, стр. 94.
Декларация прав человека и гражданина
257
как нечто отличное от народа, входящее в его состав, как часть в целое, под условием сохранения известных отличий, известной доли автономии, принимающей форму провинциальных вольностей.
Первый упрек справедлив разве в применении к тексту декларации, который действительно ни словом не упоминает о системе местного самоуправления. Его нельзя направить против всей учредительной деятельности собрания. Местные наказы рекомендовали депутатам создание системы свободных общин, и они свято исполняли эту миссию, наделив Францию избирательными мэрами и муниципальными советами.
Второй упрек не только не справедлив, но не им. т под собой почвы. Нельзя обвинять людей в непризнании того, чего на самом деле вовсе не было или что потеряло уже всякий смысл и значение; а провинциальные вольности Франции — этот слабый проблеск автономии, признаваемой некогда французскими монархами за присоединявшимися к Франции народностями, — в 1789 году находились именно в сказанных условиях. Рука Ришелье и Людовика XIV прошлась по ним гораздо ранее того, чем сами депутаты, приравнивая вольности городов и провинций к потерявшим смысл и значение сословным привилегиям, сочли нужным принести их в жертву на «алтарь отчизны». Поступая таким образом, они по собственному сознанию, руководились тем соображением, что ожидаемая конституция обеспечит их доверителям гораздо большие права, чем те, какие гарантированы были им провинциальными вольностями. Полного внимания заслуживают следующие слова депутатов от Прованса: «Мы отказываемся от нашей провинциальной конституции, надеясь, что та, которую вы дадите всей Франции, будет лучше (nous vous abandonnons notre constitution de Provence parce que nous esperons que vous nous en donnerez une meilleure)» 42. Слова эти лишний раз доказывают ту неоспоримую истину, что ревнивое охранение провинциальной автономии мыслимо лишь до тех пор, пока эта автономия существует бок о бок с бесправием остальных частей государства. Но стоит только государству вступить на путь политической свободы и всякий местный сепаратизм теряет свой raison d’etre. Расчет в данном случае очень прост. Неравенство в правах, разумеется, лучше равенства в бесправии, но какая надобность держаться за неравенство, когда всем обеспечена одинаковая свобода? Если отдельные города и провинции, если Париж, Монпелье, Экс
42 Buchez et Roux, Н. Parlementaire, т. П, стр. 316.
258
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИИ
спешили добровольным отказом от своих специальных учреждений и судов, если воззвание муниципалитета столицы к департаментам по случаю предстоящего праздника федерации: «Мы более не бретонцы, не провансальцы, не овернцы и не парижане, мы французы» всюду встречаемо было с несомненными признаками энтузиазма, то источник всего этого лежит в том, что с 1789 года свобода, по выражению Малуэ, сделалась «светилом, одинаково озаряющим всех граждан государства» 43.
Мы кончили с разбором отдельных статей декларации и нам остается вьк ..азать наш взгляд, частью насчет ее целесообразности, частью насчет значения, какое в наше время могут иметь провозглашаемые ею начала. Как в среде современников, так и в среде потомства, нередко слышатся голоса, что декларация прав была совершенно излишней. Малуэ и Мирабо одинаково настаивали на необходимости или вовсе не издавать ее, или слить ее воедино с текстом новой конституции. Бентам и его женевский сотрудник Дюмон думают, что, издавая свою декларацию, учредительное собрание спешило обещать народу права, которые оно само же принуждено было вскоре отобрать. Все это совершенно верно, но верно также и то, что обязательные для депутатов наказы требовали наискорейшего издания собранием торжественного объявления прав человека44. Столь же несомненно, что сами депутаты сознавали необходимость в будущем регулировать, т. е. ввести в известные рамки обещанные ими вольности. Обнародовать те начала, на которых должна опираться конституция всех свободных народов, думали многие из них, дело декларации. Она не устраняет необходимости органического закона, которым общие права человека были бы согласованы с особенностями французского национального характера. «Задача декларации, —
43 La liberte doit etre comme 1’astre du jour qui luit pour tout le monde (Buchez et Roux, H. pari., т. II, стр. 200). Учредительное собрание не омрачило своей деятельности никакими мероприятиями к искусственному воцарению в школах и церквах одного французского языка. Закон 20 июля 1794 г., запрещающий употребление немецкого языка в судах, школах и церквах, под страхом шестимесячного тюремного заключения — дело якобинцев и первым его исполнителем был Сен Жюст, засадивший до двух тысяч стразбургских немцев в тюрьму за неисполнение этого приказа. См. Richter. Staats und Gesellschaftsrecht der franzosischen Revolution, т. I, стр. 43.
44 Некоторые депутаты прямо начинали свою речь заявлением: Je suis charge par mon bailliage de reclamer une declaration des droits de 1'homme (Buchez et Roux, т. II, стр. 192).
Декларация прав человека и гражданина
259
говорил Дюпор, — выразить истины для всех времен и народов. Что в том, если бы они и противоречили отчасти той конституции, какая будет принята нами? Декларации достаточно установить их. Дело конституции внести в них видоизменения и ограничения» 45. Некоторые депутаты стояли за то, чтобы восполнить декларацию прав одновременным заявлением об обязанностях человека, но это заявление по своей практичности мало чем превышает то, какое Карлейль, задним числом, делает по адресу учредительного собрания, предлагая ему составить инвентарь того, что лежит в пределах человеческой возможности (a declai tioi of human mights). Если в декларации прав многие положения , ” потея простыми абстракциями, место которым скорее в Метафизических началах правоведения Канта, нежели в акте, исходящем от законодательной власти, то что сказать о тех, какие заключает в себе предложенный собранию проект перечисления обязанностей гражданина? «Каждый француз обязан уважать Бога, — значится в нем, — религию и ее служителей, а также оказывать почтение королю как особе священной и неприкосновенной. Повиновение законам есть высшая добродетель — француз должен признавать права ближнего» 46. Какие юридические начала заключают в себе эти не снабженные санкцией нравственные и религиозные сентенции и какое право имеют они на включение во что бы то ни было, кроме текста даваемых детям прописей?
Подтвержденные опытом опасения Мирабо, что декларация не будет понята теми, для кого она назначена, объясняются не самой природой этого акта, еще менее отсутствием в нем параллельного правам перечня обязанностей, а исключительно несовершенством редакции, дающей право ожидать от данных собранием обещаний более, чем в силах даровать самое либеральное в мире правительство. «Люди рождаются и пребывают свободными и равными в правах» — фраза, которой начинается первая статья декларации без сопоставления с другими статьями и в связи с §§ о сопротивлении как о естественном праве, очевидно, может возбудить в умах надежды на безграничное равенство и веру в священное право революции. Нечего и говорить, что ни то, ни другое не входило в расчеты деятелей 89 года.
45 La declaration est pour les etablir, la constitution est pour les modifier et les circonscrire (Buchez et Roux, т. II).
46 Проект редактирован был депутатом d’Avaray (Н. parlem., т. II, стр. 223).
260 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Но отсюда до признания бесцельности или даже вреда декларации еще далеко. «Люди потеряли свои права и нуждаются в напоминании о них», — говорил депутат Дюпор. Такое напоминание входило в расчеты партии, все будущее которой опиралось йа сознании народом необходимости утерянных им вольностей. Чтобы обеспечить себе победу, деятелям 1789 года приходилось прежде всего революционировать умы народных масс, а для этого не было иного пути, кроме повсеместно обнародуемых манифестов». Таким манифестом и была для людей 89 года декларация прав человека. Издание < е еще потому должно быть признано мерой вполне политичной, что связывало руки санкционировавшему ее правительству. Все пути отступления были отрезаны ему с того времени, когда Людовик XVI скрепил декларацию своей подписью. Поворот к старинным порядкам не мог с этого момента произойти иначе, как путем всегда опасной для правительства контрреволюции.
Итак, декларация прав человека и гражданина была несомненно мерой целесообразной. Остается решить еще, какое значение имеет она для нашего времени; следует ли видеть в ней великую хартию народных вольностей, общую для всех времен и народов, или одностороннее выражение политических требований среднего сословия? И то и другое воззрение кажется нам односторонним. Народные вольности или, точнее, блага, которых подданные вправе ожидать от правительства, заботливого об обеспечении всеобщего благоденствия, не исчерпываются гарантируемыми декларацией правами. Уже Малуэ считал нужным восполнить ее обещанием общественной помощи неимущим47.
Право на труд, признанное еще в XVI веке в Англии законодательством Елизаветы, предписывавшим устройство рабочих домов для нищих и снабжение их всем необходимым для производства работ, необходимо должно найти себе место в числе тех прав, гарантия которых падает на обязанность современного государства.
И пусть не возражают мне, что включение этого права в декларацию противоречило бы тем представлениям, какие ее составители имели о задачах государства. Декларация 89 года потому и не может быть названа хартией одних буржуазных вольностей, что она
47 «Lui direz-vous (au citoyen) que dans 1’indigence il a droit au secours de tous, tandis qu’il invoque peut-etre en vain la pitie des passants, tandis qu a la honte de nos lois et de nos moeurs aucune precaution legislative n’attache a la societe les infortunes que la misere en separa» (Buchez et Roux, т. П, стр. 203).
Декларация прав человека и гражданина 261
ни единым словом не дает права утверждать, будто для ее составителей задача государства исчерпывалась обеспечением безопасности и правосудия. Ясно выраженное в ней обещание подоходного, если не прогрессивного налога (налог должен быть равномерно распределен между гражданами, сообразно их платежным cnoi >бностям) (facultes, ст. 13) и не менее смелое заявление, что собственность может сделаться предметом государственной экспроприации, если того будет требовать общественная необходимость (ст. 17), не дают права сомневаться, что составители декларации понимали цели современного государства несколько отлично от тех,' >то] 1евнаши дни взывают к декларации 89 года для оправдания гп л . ikh laissez faire.
Принципы 89 года шире того, чем думают, и нет основания полагать, чтобы на почве свободы не было возможности достигнуть решения социального вопроса.
ОБЩИЙ ХОД РАЗВИТИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА *
Мне не раз приходилось слышать жалобы на то, что политическая мысль, так энергично и творчески проявившаяся в трактатах английских мыслителей XVII века или французских XVIII века, за последнее столетие точно замерла. Этот упрек едва ли справедлив, если обозреть всю совокупность учений, впервые высказанных или только получивших новую постановку в период от времени Венского конгресса и до начала русско-японской войны. Особенность движения в области литературы о государстве, его устройстве и преследуемых им целях, за протекшее столетие представляет разве более или менее полный разрыв политической мысли не только с богословием, но и с метафизикой, а также все более и более глубокое проникновение европейских публицистов той мыслью, что государствоведение имеет свои основы в более широкой науке об обществе, которая, в свою очередь, орудует самостоятельным сравнительно-историческим методом. Если мы заглянем в сочинения таких писателей, как Фильмер или Боссюэт и сопоставим оглавление их трактатов с теми, каким открывается любая книга по государствоведению в наше время, — нас невольно поразит отсутствие, во-первых, всяких доказательств, кроме тех, какие можно почерпнуть из Библии, а во-вторых, — всяких соображений о соответствии или несоответствии тех или других политических порядков с Божественным Откровением, с текстом Писания. Если мы вспомним, что еще Локк считал нужным посвятить одно из своих двух рассуждений о политике доказательству той мысли, что Бог не указал людям на необходимость абсолютной монархии, создав
* Печатается по: Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века. СПб., 1905.
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
263
в лице Адама, как думал Фильмер, первого царя, то нам легко будет вынести то впечатление, что секуляризация политической науки, разрыв ее с богословием едва восходит к концу XVII столетия. С другой стороны, во всей литературе, предшествующей появлению, скажем, трактатов Бентама, Бенжамена Констана и вообще <. (временников французской революции, нельзя указать ни одного. который бы не занимался вопросом о естественном состоянии людей и естественном законе как предшествовавшем во времени и отличном по природе от государственного состояния и от ген уд: ственного закона. Источник этого естественного закона искали об кновенно в разуме, а прообраз естественного состояния в каког то изолированном положении первых людей, которым якобы было чуждо само понятие общежития. Так как метафизики, возбуждавшие все эти вопросы, начиная от Гуго де Грота и оканчивая Пуффендорфом и Томазием, обыкновенно не вполне отрешались от богословской точки зрения, то немудрено, если в их трактатах не раз поднимался вопрос о соответствии естественного закона с законом божеским, другими словами, о согласии велений разума с Откровением. Настаивать ли на том, что все эти вопросы если не потеряли вполне и для всех смысл и значение в наши дни, то во всяком случае занимают, за немногими исключениями, второстепенное место в современных трактатах о государственном праве и политике?
Но этим не исчерпывается еще различие направлений политической мысли, с одной стороны, XVII и XVIII столетий, с другой — XIX. Первым двум совершенно недоступно представление об обществе как о чем то отличном от государства; в них нет также речи о формах совместной жизни людей, предшествовавших во времени возникновению государственного общежития. Две причины всего более содействовали усвоению публицистами XIX столетия той точки зрения, что государство — не более как одна из форм общественной жизни, и притом далеко не первичная, что ей предшествовали порядки родового, общинно-поместного и автономно-городского устройства, так что государство, в смысле национального союза, есть продукт последних пяти или шести столетий, да и то лишь в некоторых частях Европы. Первым побудительным мотивом к принятию такой точки зрения было непосредственное знакомство с обществами, еще сохранившими черты догосударственных порядков и сближение их с картиной быта тех племен Старого и Нового континента, которые не доросли еще до государственных форм общежития. Миссионерам XVII и XVIII столетий, как, например,
264
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Шарлеруа и Лафито, удалось уже познакомить европейскую читающую публику с жизнью краснокожих Америки, всецело основанной на начале кровного родства по матери или по отцу и не допускающей другой связи между отдельными родами, кроме союзной или федеративной. Когда Дальману и Нибуру в начале XIX века удалось обнаружить существование однохарактерного устройства у немцев Дитмаршена и у римлян в эпоху, предшествовавшую Пуническим войнам, когда у историков германского права явилась мысль распространить выводы названных писателей на все прошлое древних германцев, . кельтисты и слависты — открыли в клановом быте Шотландии и в древне-славянских родах однохарактерные черты догосударственных порядков, политической философии поневоле пришлось вдвинуть в промежуток между семейным и государственным бытом ту, как полагали на первых порах, промежуточную стадию, которая является родовой.
И независимо от сравнительно-исторических исследований, наблюдения над жизнью современных обществ неизбежно должны привести к тому заключению, что помимо всякой насильственной инициативы в жизни отдельных слоев населения, представляемых кастами, сословиями и классами, происходят постоянные столкновения, по временам прерываемые соглашениями, что и позволяет говорить об их общественной организации и общественной жизни, независимо от государственных. С эпохи французской революции, когда с особенной наглядностью сказалось взаимное притяжение и отталкивание отдельных общественных групп, идея общества и составляющих его подвижных единиц нашла себе выражение и в сочинении Кондорсе «Tableau des progress de 1’esprit humain», и в первых попытках Сен-Симона положить начало общей ему с Контом социологии. В отдельных частях того «Catechisme industriel», в котором Конту рядом с Сен-Симоном пришлось наметить в самых, разумеется, общих чертах поступательный ход развития человеческого знания, указана и параллельная эволюция общества, переходящего от милитаризма к индустриализму, от косности кастового и сословного устройства к подвижности опирающихся на экономическом неравенстве классов. Позднейшие по времени работы в области сравнительной истории учреждений, как и более глубокий анализ классовых отношений, одинаково в современном обществе и в прошлых привели постепенно к тому заключению, что национальному государству наших дней предшествовало не только родовое, но также и феодальное автономно-городское устройство.
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
265
Резкой ошибкой было бы поэтому обнимать общим понятием такие, например, явления, как жизнь европейских обществ в эпоху крестовых походов, итальянских республик XIII и XIV веков и национальных монархий XVII, XVIII и XIX столетий. С другой стороны, изучение того тесного взаимодействия, i.uKoi в каждом обществе существует между строем имущественным и отношениями классов между собой, позволило почти одновременно Лоренцу Штайну и Карлу Марксу изобразить жизнь общества независимо от их государственного устройства, в виде постепенр-'о перехода власти и влияния из рук одного класса в руки другого,' о мере перемещения центра народного производства из облао »емледелия в область торговли, промышленности, кредита. Таким образом, у писателей, занимающихся вопросами государственного права и политики, скажем, с середины XIX столетия, устанавливается та точка зрения, что жизнью государства не обнимается вся сумма тех явлений, которые в отличие от чисто биологических или жизненных нужно назвать явлениями социальными. Отсюда то последствие, что современная политическая мысль перестает смотреть на государство и как на прямое противоположение индивиду, и как на нечто существовавшее с самого начала, а не как на поздний сравнительно продукт общественного развития.
Не удивительно, если ввиду этих успехов социологии и сравнительной истории учреждений старинный вопрос об отношении права и государства получил в наше время совершенно новую постановку. Если бы мы пожелали в немногих словах передать содержание тех решений, какие давались этому вопросу в XVII и XVIII столетиях, то нам пришлось бы дать следующий ответ: рядом с теорией, признающей право выражением первичного божеского закона, Откровения, и, так сказать, вторичного или естественного, раскрываемого данным нам от Бога разумом, можно отметить существование в прошлом только двух следующих учений, взаимно исключающих друг друга. Согласно первому, человек от природы, независимо от государства, располагает известными правами, которые не могут быть отняты у него всецело. Согласно второму, человек в момент перехода от изолированности к общежитию и от естественного состояния к государственному отказывается от пользования своими врожденными правами, так что государству приходится сделаться источником всех признаваемых за индивидом прав. Отсюда то последствие, что право рассматривается как создание государства и издаваемого им закона. Нельзя связать эти теории исключительно
266
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
с именем того или иного писателя, но следует признать, что они нашли себе более категорическое и полное выражение: первая — у Локка, последователями которого является большинство писавших о так называемом естественном праве, вторая — у Гоббса, взгляд которого разделяется сторонниками всемогущества государства, в том числе Спинозой и Жан-Жаком Руссо. Нельзя сказать, чтобы и в наши дни не имелось представителей обоих столь несогласных между собой доктрин. Точка зрения Герберта Спенсера, насколько она выступает из его «Социальной статики» и из второй части его трактат i о морали, озаглавленной «Справедливость», в сущности — та же, что и Локка и всех вообще последователей школы «естественного права». Государство, учат они, обязано признать за личностью известные права и ввиду этого не может расширить сферы своей самодеятельности или, как говорят, своего вмешательства. Совершенно независимо от Спенсера тех же воззрений придерживаются те немецкие и, по их образцу, русские юристы, которые, отправляясь от «Метафизических основ права» Эммануила Канта, в свою очередь, только систематизировавшего учение о естественных вольностях, признают за государством обязанность их признания и одно право ограничения свободы каждого с целью сделать возможным параллельное существование свободы всех. Рядом с этим взгляд Гоббса на всемогущество государства и решение одним государством вопроса о том, что — право, а что — не право, разделяется всеми последователями учения о неотчуждаемом и неотделимом государственном суверинитете или не терпящей никакого ограничения власти, субъектом которой является не правящее лицо или классы лиц, а государство или нация в целом. Это учение находит многочисленных сторонников в Германии, в лице таких писателей, как Зейдель, Лабанд, Йеллинек и другие; одни из них не допускают даже возможности издания государством законов, для него обязательных, а другие, прежде всего Йеллинек, объясняют возникновение таких законов добровольным самоограничением, к которому государство обращается в интересах большей устойчивости своей власти. Только за последнее время в вопросе об отношении права и государства сделан был тот значительный шаг вперед, что источник обоих стали искать в породившем их обществе. Писатели этого направления не видят возможности возникновения права иначе как под условием общежития, а государства — для других целей, кроме общежительных. Некоторые французские государствоведы, и никто в большей степени, чем Дюгюи, содействовали установлению такой,
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
267
правильной, на мой взгляд, точки зрения; они признают, что право существует независимо от государства и выражает собой требования общественной солидарности, — требования обязательные для такого союза, как государство, так как само оно вызвано к жизни теми же интересами. Такая точка зрения одинаково отрицает и эзможность существования прирожденного человеку права, и прт адлежность одному лишь государству необходимого авторитета его создания. Она одинаково враждебна и учению о естественных правах, и учению о нетерпящем ограничения государственном сувере’чтг ’’е.
В отличие от политических доктрин XVII и XV 1 ст етий го-сударствоведение с середины истекшего столетия вс. о ей более подчеркивает тесную связь государства с нацией и отказывается видеть в нем что-либо иное, как организацию властвования со стороны национального союза. Очевидно, что подобная тенденция в области отвлеченной мысли только отражает собой явления в области положительных фактов. С эпохи той реакции, которую вызвала последняя попытка создания всемирной монархии, — попытка, связанная с именем Наполеона I, — и у отдельных народов Европы стало все более и более скрадываться убеждение в том, что основанием совместной государственной жизни надо считать единство языка и исторического прошлого, с которым более или менее произвольно связывается представление о единстве крови или расы и общности исторического права. Я говорю: произвольно, так как ничто не доказывает, чтобы между кельтами и германцами, вошедшими в состав французской нации, существовало большее единство расы и крови, нежели, положим, между племенами франков, аллеманов и саксов, из которых первые положили начало французской монархии, а два последних вошли в состав германских политических тел. Столь же мало оправдывается фактами и то предположение, что основанием к национальному единству служит общность исторического права. До революции французские провинции придерживались своих самостоятельных кутюмов, имели свои особенности в политическом устройстве, свои провинциальные штаты, парламенты и верховные суды; это не мешало им, однако, входить в состав одной нации и пребывать в настолько тесном общении друг с другом, что явилась возможность создания для всех их общего языка. Нельзя сказать, чтобы и в современной Германии до последнего времени, до введения общего гражданского кодекса, не имелось местных систем права; особенности политического устройства, республиканского в Гамбурге и Любеке, монархи
268
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ческого в других частях империи, держатся и по настоящий день. Это не мешает, однако, общности так называемого германского духа, т. е. не устраняет того психического сродства, которое влечет племена, говорящие немецкой речью, входить в состав более йли менее единого политического целого. Так как большинство европейских государств, не говоря уже о государствах Востока, возникло путем завоевания, из неоднохарактерных по своему составу частей, то национальный принцип на первых порах принял характер «разлагающей силы», характер, какой признает за ним французский писатель И .олит Пасси. Но если этим принципом вызвано было падение начала легитимизма, т. е. верности традиции, если им положен был конец государствам с одними только так называемыми естественными границами (limites naturelles), если благодаря ему Австрия перестала владеть Ломбардией и Венецианскй областью, а Дания — немецким Шлезвигом и Голштинией, то он обнаружил также и силу общественного цемента, так как повел к созданию единой Италии и единой Германии и породил в славянских народностях стремление внутри монархий, смешанных по их племенному составу, образовать полуавтономные группы, вроде Богемии, Моравии и Силезии, с одной стороны, Галиции и юго-славянских провинций Венгрии — с другой. Национальное движение не завершается необходимо политической централизацией: оно может повести к созданию федераций, легче уживающихся с параллельной полуавтономией отличных друг от друга по этнографическому составу политических тел, как, например, немецкая или мадьярская провинции той же Австрии, польская или итальянская области Германской империи и империи Габсбургов, немецкие, французские и итальянские кантоны в Швейцарии. При образовании национальностей историческое прошлое, общность пережитых невзгод, по верному замечанию Ренана, а соответственно, и общность успехов, играет ту связующую, созидающую единство роль, которую нельзя признать ни за общностью крови, ни за общностью юридического сознания и права. Единство исторических судеб настолько ведет к сближению отдельных частей, что порождает собой общность языка, а следовательно, и литературы, что, в свою очередь, является новым цементом. Движения, отразившиеся на изменении политической карты Европы, не прошли бесследно и для общей теории государства, в которую проникло понятие о национальности как об одном из необходимых элементов государства, — элементе столь же существенном, как и территория, и более необходимом, чем
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
269
полная независимость его высших органов власти, — независимость, которой может и не быть, как доказывает факт существования таких полусуверенных государств, как, положим, княжества Болгарское и Монакское или республики Марино и Андорра.
Если национальные движения XIX столетия отраз! ась в области теоретической мысли созданием учения о националы, сти государства, то классовая борьба, имевшая в течение того же столетия такое заметное влияние на изменение самого характера государственного устройства, необходимо должна была повести за собой 'становку на очередь ряда вопросов, которые оставались б( лее >и менее чуждыми политическим мыслителям двух предшест •. ших столетий. Когда в XVIII веке Руссо подымал вопрос о том, при каких условиях возможно республиканское устройство, ему не удавалось сказать ничего существенно нового против того, что еще раньше было установлено писателями древности, начиная с Аристотеля и оканчивая Цицероном. И в этом нет ничего удивительного. На расстоянии тысячелетий политические теоретики строят свои учения в полном соответствии с теми решениями, какие дают поставленным ими вопросам факты политической жизни. Обширные государственные тела, представляемые Вавилоно-Ассирийской или Персидской империей, так же мало мирились с республиканским устройством, как и французская или испанская держава XVI и XVII столетий. Параллельно с этим города-государства, вроде Спарты, Афин и Рима в древности, Генуи, Венеции, Гамбурга, Любека в Средние века, приобретали республиканскую форму устройства. Не мудрено было при таких условиях говорить о незначительности территориального состава как об одном из условий прямого народовластия, говорить об этом в равной степени и в III или I веке до Р. X. и в XVIII столетии после него. Но с того момента, когда, с одной стороны, возникновение американской федерации, по образцу которой устроилась с 1848 года и швейцарская, а с другой — появление и в обширных телах таких сильных разлагающих элементов, как национальная и классовая рознь, породили возможность сомнения в том, чтобы отношение сил центростремительных и центробежных зависело исключительно от протяжения государственной территории, весь вопрос о естественных условиях возникновения республики и монархий необходимо должен был подвергнуться пересмотру. Республики, покрывающие собой целые материки, — говоря это, я имею в виду Америку, с ее двумя обширными федерациями на севере, Канадской и Соединенных Штатов, и автономным народоправством в цен
270
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
тре и на юге, необходимо вызвали сомнение в правильности той точки зрения, по которой республика мыслима только в пределах городской, а тем более сельской округи. Одновременно падало и представление, еще наглядно выступающее у Руссо, о тог/, что федеративг связь мыслима лишь между республиками, так как возникновение целого ряда германских союзов, уступивших затем место федеративной Германской империи, превращение Австрии начиная с 1867 года из политически централизованного тела в дуалистическую монархию и образование федеративной связи между английски .. колониями в Америке и Австралии поставили вне сомнения вопрос о примиримости федерации с монархическим устройством и об их призвании осуществить в более или менее близком будущем те самые задачи мирного общегражданского оборота, какие со времен Римской империи преследовали всякие эфемерные попытки возрождения всемирной монархии.
Ближайшая причина тому, что на республику и федерацию пришлось смотреть в наши дни с точки зрения совершенно отличной от той, какой придерживались писатели в XIX столетии, с Руссо во главе, лежит, несомненно, в том расширении, какое получила, с эпохи французской революции и вопреки ожиданиям Руссо, представительная система. Ограниченная на первых порах одной сферой сословных монархий, из которых к XVIII столетию уцелела только одна — Англия, представительная система сделала возможным существование и обширных демократий. Помимо всякого прямого участия в государственной власти если не всего, то значительной части народа, пример чего представляют нам древние Афины и древний Рим, лесные кантоны Швейцарии и средневековые городские республики, заведование народом своими судьбами, основанное на представительстве всего взрослого мужского населения, сделалось обычной формой политического устройства. Это можно сказать в равной степени и о Европе и об Америке, независимо от монархического или республиканского устройства отдельных государств. Наконец, благодаря применению представительной системы и к таким сравнительно обширным политическим телам, как отдельные штаты Северной Америки и Швейцария, демократическая республика заняла выдающееся место в ряду современных политических форм, а это повело к изменению обычного в XVIII веке и разделяемого самим Руссо взгляда, что республикам принадлежит только прошедшее, настоящее же и ближайшее будущее — монархиям.
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века 271
Классификация политических форм, которую ошибочно считают более или менее неизменной со времен Аристотеля, необходимо расширилась благодаря включению в нее неизвестной древним представительной республики, как политически центря тизованной, так и федеративной, и столь же мало доступной их г шманию федеративной монархии, в ее разнообразнейших фор?' х, не только личной и реальной уний, но также союза государств и союзного государства. Личная уния, предполагающая соединения двух или более государств под властью одного правителя, извс-тг была еще Средним векам и началу Нового времени в форме таi < ix с< (инений, какие не раз представляла, например, Польша с Венгрие . ’еальные унии, при которых два самостоятельных государства соединяются в одной под властью общей династии, но с сохранением каждым своих учреждений и своего права, также возникли довольно рано, например, с момента соединения Литвы с Польшей в XIV веке и много прежде — южной Франции, т. е. Лангедока и Прованса с северной. Многие из таких уний продолжают держаться и по настоящий день, в доказательство чего можно сослаться на союз Швеции с Норвегией, Финляндии с Россией и Венгрии с Цислейтанией. Но чего до времен Вашингтона и конвенции 1787 года в Филадельфии не знала Европа, это — такой политической комбинации, при которой автономия уживается с единством и между правительствами отдельных государств и общим для всех союзным происходит раздел функций верховной власти. Швейцарские кантоны, вошедшие в союз в начале XIV века, не были равноправными частями общего целого: одни из них, например, Берн, Цюрих и Люцерн, владычествовали над другими. И то же в равной степени можно сказать о республике Соединенных Нидерланд с преобладающим в ней значением Голландии и передачей ее верховному органу прав общества правительства унии. Только с 1787 года можно говорить о создании особого союзного государства в лице Соединенных Штатов; пример их решил дальнейшую судьбу федераций, заставив Швейцарию, сперва в 48, а затем в 74 году, переустроить свой быт на тех же началах равенства и полуавтономии отдельных кантонов. Не удивительно поэтому, если именно с XIX столетия классификация форм правления Аристотелем, классификация, более или менее удержанная Полибеем и Боденом, и Монтескье, оказалась тесной и неполной и ее рамки необходимо было расширить, для того чтобы рядом с понятием простого государства ввести в нее и понятие о государстве сложном или федеративном.
272 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Но эта классификация и с указанным дополнением едва ли может считаться полной и обнимающей собой все существующие в наши дни формы государства. Дело в том, что в ней отсутствует представление о современных порядках, одинаково как представительной мо-архии, так и представительной республики. Древние не знали монархии, которая не была бы в то же время деспотией, и эта точка зрения, по-видимому, еще настолько разделялась людьми XIX века, что когда Монтескье в своем знаменитом сочинении о «Духе законов» обособил друг от друга обе формы политического устройства . о критику, Вольтеру, не мудрено было встретить общее сочувствие, объявляя эти две формы родными братьями. Если Монтескье настаивал на отличиях монархии от деспотии, то только потому, что имел в виду сословную монархию, в XIV веке более или менее общераспространенную на всем протяжении Европы, почти умиравшую во Франции в его время и продолжавшую развиваться, видоизменяясь, в одной только Англии. Эти видоизменения, сущность которых состояла, по верному замечанию Локка, в подчинении исполнительной власти законодательной, т. е. короля обеим палатам парламента, не были замечены Монтескье. Он думал поэтому определить общую природу монархии, сказавши, что в ней власти разделены между королем и сословиями или, точнее, их палатами, будут ли последними генеральные штаты или верховные суды. Большинство публицистов Америки и Европы поверило на слово Монтескье и признало основами английского государственного строя и всякой вообще конституционной представительной монархии отделение законодательства от исполнения и суда, сосредоточение первого в руках представительных палат, второго — в руках короля и поставленных им чиновников (бюрократии), третьего — в руках самостоятельных и потому несменяемых судей. Но английская практика, которой за последнее время уподобилась в большей или меньшей степени практика французская, испанская, итальянская и, пожалуй, австрийская, повела к созданию новой политической организации, в которой, вопреки началу разделения властей и теории политических противовесов, руководительство делами страны сосредотачивается в руках комитета от палат, глава которого, а кое-где и все члены выбираются королем или президентом из среды господствующей партии. Это тот образ политического устройства, который известен под именем парламентаризма. При нем классовая борьба находит возможность наиболее откровенного проявления, так как, организуясь в партии и оспаривая друг
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
273
у друга политическое господство, классы добиваются большинства на выборах, а следовательно, и в составе палат, что, в свою очередь, позволяет им владычествовать над страной в форме кабинета или солидарного ответственного министерства, поставленного численно преобладающей партией. Такой порядок политического устройства стал возможным, повторяю, равно в монархиях, как Англия, и республиках, как Франция, тогда как порядок, обнимаемый понятием разделения властей, впервые введенный в Соединенных Штатах Северной Америки, оказался одинаково возможным и в федеративной республике, и в политически-централизованной монархии, как Пруссия, а в новейшее время даже Япония, и в таком сложном государственном теле, как Германская империя. Итак, независимо от различия между республиками и монархиями, простыми и сложными политическими телами, необходимо ввести в классификацию форм государственного устройства еще две неизвестные древности и выступающие только в эмбриональном виде в Средние века. Одна из них предполагает раздел отдельных функций верховной власти между единоличным правителем или коллегией правителей, представительными палатами и судами, равно независимыми и от палат, и от органов исполнения. В самих этих палатах право представительства, принадлежащее в Средние века сословиям, в настоящее время принадлежит то земельному дворянству и промышленноторговой буржуазии, то буржуазии и простонародью, во всяком случае скорее классам, нежели сословиям. Рядом с такой формой политического устройства, которую приходится назвать освященным обычаем термином ограниченной монархии существует другая, в просторечии известная под именем парламентаризма; природа ее состоит в самоуправлении народа и составляющих его сословий и классов через посредство представителей и при наличии избираемого или наследственного главы. Это самоуправление устраняет необходимость политических противовесов, создаваемых разделом верховной власти, и ведет к всемогуществу представительных палат; всемогущество это наглядно передается английской поговоркой: парламент все может сделать; он не может только обратить мужчину в женщину и женщину в мужчину.
С торжеством представительной системы, с распространением ее с монархий на республики, форма прямого народовластия в такой же степени отошла в область прошедшего, как и подкошенная в корне идей равенства форма аристократии, земельной и городской. Но пристрастие, питаемое еще древними писателями, к прямому
274 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
народовластию, пристрастие, разделяемое и Руссо, заставившее его высказаться против представительства и настаивать на неотчуждаемости народом его верховных прав, даже в руки лиц, им избранных, не исчезло, а наоборот, стало расти и развиваться. Оно сталб особенно заметно с тех пор, как парламентской практикой доказана была возможность резкого расхождения между действительными желаниями большинства нации и политикой большинства ее представителей. Отсюда, с одной стороны, критика представительных порядков, и в частности парламентаризма, а с другой — попытки ограничить его, подчинив решения палат народному контролю в форме референдума или в форме непосредственного законодательного почина. Последний имеет место каждый раз, когда значительная часть народа, какая именно — заранее установлено законом, выскажется в пользу известной реформы. Можно сказать, что со второй половины XIX столетия критика представительной формы правления в ее двух видах — ограниченной монархии и парламентаризма — приобретает все большее и большее значение в европейской публицистике.
Порядок правления, впервые возникший в Англии, сознательно преследовал цель представительства страны лучшими гражданами и наиболее сведущими в законах. Недаром в призывных письмах, посылаемых с XIII века к правителям отдельных графств или шерифам, король приглашал их озаботиться избранием двух, как значится в латинском тексте этих грамот, meliores et legaliores homines de visnetu, что на средневековой латыни значит: из лучших и наиболее сведущих в законах людей из соседства.
Эти люди избирались всем гражданством, сходившимся на собрания графства, точно так же, как всеми совершеннолетними мужчинами выбирались во Франции в пределах королевских городов депутаты, посылавшиеся средним сословием на генеральные штаты. Со временем, снисходя к жалобам на неудобства, связанные с таким периодическим перемещением, правители Англии и Франции, и прежде всего первой, распространили на избирателей ту свободу неявки, которая признана была ранее всего по отношению к службе присяжного для лиц, доход которых с земельной собственности не достигал цифры 40 шиллингов в год. Таким образом было положено начало избирательному цензу. Все позднейшие попытки оправдать этот ценз соображениями о том, что одни недвижимые собственники неразрывно связаны с государством, так как они не имеют возможности перемещения своих капиталов, не находят
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века 275
себе никакой почвы в истории представительства. Выборы в городах долее чем в графствах продолжали носить характер всеобщего голосования, а именно до того момента, когда, главным образом в течение XVI века, тесные городские советы, составленные из членов наиболее зажиточных семей и пополняемые путем кооптации (т. е. выбора всем советом на оказавшиеся вакансии) не захватили в свои руки и назначения депутатов в парламент. Но оставаясь всеобщей, представительная система в то же время никогда не отказывалась от мысли вверить интересы законодательства и составление бюджета «лучшим и наиболее сведущим в законах» гражданам. Такая точка зрения, очевидно, далеко не совпадает с тем представлением, что в парламенте должны найти себе защиту интересы всех групп и что эта защита должна быть вверяема каждым сословием или классом его собственным избранникам. Косвенно, однако, эта цель до некоторой степени достигалась, — и вот в каком смысле. Высшее дворянство находило своих представителей в пэрах королевства, как высшее духовенство в епископах и монастырских настоятелях. С присоединением к ним высших сановников государства и судей все названные лица заседали в верхней палате — Палате лордов. В нижней — большинство голосов принадлежало представителям от низшего дворянства так называемым рыцарям и оруженосцам графств, позднее слившимся в одно понятие «сквайеров» или «Джентри». Наряду с ними важнейшие города, известные под наименованием королевских, имели представителями в нижней палате парламента членов высшей буржуазии, организованной в гильдии и цехи и заседавшей в уже упомянутых мною тесных советах городов. О правительстве рабочего и крестьянского люда с каждым столетием все менее и менее заходит речь. Сказанное об Англии может быть повторено о любом из государств континента, в которых представительство, как например во Франции, было построено по типу сословных палат. К палатам дворянства, духовенства и среднего сословия, с преобладающим в нем влиянием высшей буржуазии, в одной только Швеции присоединяется четвертая — крестьянская палата. Запрос на расширение избирательного права с целью дать более широкое представительство сперва движимой собственности и капиталу, а затем сельскому и промышленному труду, начинается в Англии уже с середине XVII века, в эпоху установления республики и протектората Кромвеля. Он находит себе временное и частичное удовлетворение в избирательном законе великого диктатора; но с реставрацией Стюартов мы видим поворот
276 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
к прежним порядкам, так что в XVIII веке английским радикалам, в том числе Вильксу, приходится начать новое движение в пользу расширения избирательного права. Страх французской революции и якобинского духа заставляет Питта Младшего отказаться от проведения необходимой реформы и оставить XIX столетию заботу об удовлетворении справедливых жалоб не представленных в парламенте интересов и классов. Тремя реформами, 1832, 1867 и 1884 годов, английское избирательное право постепенно и только частично расширило так называемую franchise или право подавать голос на выборах, во-первых, на владельцев движимой собственности и капиталов, во-вторых, на фермеров, в-третьих, — на дрмовладельцев и в-четвертых, — на квартирантов. В эту последнюю категорию могут попасть и семьи рабочих, раз платимая ими аренда достигает положенного законом минимума. Мне необходимо было указать бегло на этот ход развития в Англии избирательного права, для того чтобы ознакомить читателя с причинами, поведшими к возникновению в XIX столетии, и прежде всего в самой Англии, совершенно новой точки зрения на цели, преследуемые представительством. Оно перестает быть порядком истолкования общих интересов страны «лучшими и наиболее сведущими в законах людьми» и становится системой владычества страною со стороны отдельных классов общества, вверяющих защиту своих классовых интересов собственным уполномоченным. История избирательного права во Франции или любой из стран европейского континента, а также в отдельных штатах Северной Америки только подтвердила бы этот взгляд, — указывая на постепенное расширение так называемого «pays legal», на уравнение сперва в отношении к представительству владельцев движимой собственности с владельцами недвижимой и наделение затем правом голоса всех граждан, то в форме открыто признанного законом принципа всеобщего голосования, как в современной Франции, Бельгии, Германии, Швейцарии, то в форме невысокого избирательного ценза, как, например, в Австрии, Пруссии и Италии, при котором один пролетариат, и то не вполне, остается за пределами «pays legal».
Но новое начало представительства интересов и классов ставит на очередь вопрос о том, в какой мере интересы меньшинства той или иной местности имеют право рассчитывать на их выражение и защиту в общем собрании страны. Не мудрено поэтому, если только с XIX века поставлена на очередь проблема пропорционального представительства, т. е. представительства интересов каждой группы
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
277
соответственно месту, занимаемому ею в ряду других. Этот вопрос, возбужденный и в теории, и на практике в Англии, в лице Томаса Еэра и сторонника его взглядов, Джона Стюарта Милля, нашел энергичных защитников и пропагандистов.
С точки зрения представительства по возможности всех интересов, и притом пропорционально их важности, как ограниченная монархия, так и парламентаризм подвергаются в наши дни одинаково строгой критике. Тогда как референдум и прямой законодательный почин в форме массовых петиций предлагаются как средство реформировать представительную систему в смысле приближения ее к порядкам народного правления, — испробованная на местных выборах в Англии система представительства меньшинства имеет в виду сделать из национального собрания или парламента по возможности верное отражение всех имеющихся в стране групповых интересов. На съезде юристов всего света, устроенного Обществом сравнительного законоведения в Париже в 1900 году, сторонникам и противникам исторически сложившейся системы народного представительства дана была возможность преломить копья. Теоретики установившегося в Бельгии vote plural, вызывающего резкий отпор со стороны рабочих классов, встретились в своих требованиях и в своей критике с теми, кто, подобно Бенуа, профессору в Ecole des sciences politiques, под именем «организации всеобщего голосования», преследует цель сделать из народного собрания выразителя не столько интересов нации, сколько составляющих ее классов и групп.
Парламентская система в большей степени, чем система ограниченной монархии, встречает в наши дни критиков и с точки зрения чрезмерного сосредоточения ею всей власти в руках народной палаты. В Италии это движение встретило особенно многочисленных сторонников в лице профессоров конституционного права. Профессор Милези, читавший в прошлом году лекции в Русской школе общественных наук в Париже, является одним из главных представителей этого направления. Ссылаясь на пример сената республиканского Рима и сената республики Святого Марка, Венеции, а также на порядки, которые в наши дни держатся в Соединенных Американских Штатах, где, как уже сказано, проведено начало разделения властей, Милези доказывает опасность сосредоточения в руках обеих палат, а не одной только высшей, вместе с законодательством и составлением бюджета также решения важнейших вопросов внешней политики, в том числе вопроса о войне и мире.
278 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Все эти вопросы должны ведаться, по его мнению, высшей палатой, как отличающейся большим постоянством состава и большей политической опытностью. Это движение, к которому примыкает немало последователей в странах или не перешедших еще к порядкам парламентского правления, или разуверившихся в его преимуществах, вызывает в наши дни у многих писателей поворот в сторону ограниченной монархии. Это, в частности, относится к такому выдающемуся немецком публицисту, как Лабанд. Имея дело с конституцией, сравнительно недавней и редактированной Бисмарком в интересах сохранения за прусским королем, в роли германского императора, возможно широких полномочий, Лабанд путем юридических построений старается доказать, что император, свободный в выборе канцлера, в свою очередь, не несущего политической ответственности ни перед рейхстагом, ни перед высшим административным судом, облечен всеми правами государственного верховенства; пользование ими, по его собственному почину, только ограничено палатами.
Двадцатому столетию предстоит, таким образом, решить все еще открытый вопрос об относительных преимуществах ограниченной монархии и парламентаризма и прямой демократии, ожидающей в форме референдума и народного почина в деле законодательства. При референдуме палаты в сущности издают не законы, а законопроекты; их может обратить в закон только прямое голосование большинства граждан. При почине законов народом палаты теряют важнейшую из предоставленных им функций государственного верховенства, да и не одни палаты, так как на деле, как показывает пример Англии, большинство законопроектов исходит от органов исполнения — от кабинета. Не мудрено, если в таких условиях даже сторонники радикальной партии, вроде Карла Фохта, открыто высказывались и продолжают высказываться против возможности примирить представительную систему, т. е. управление страной лучшими людьми, принимающими те или другие решения на свой страх, действующими по собственному разумению, с системой, при которой избранники народа были бы не более как его приказчиками, исполняющими все веления большинства. Опыт показал, что референдум более консервативен и более отражает на себе народные предубеждения, нежели система вотирования законов представителями. Защищая передо мной это положение, Карл Фохт любил ссылаться на тот факт, что путем референдума гражданство Швейцарии отклонило
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
279
закон, обеспечивающий пенсию чиновникам, очевидно, ввиду того, что крестьянству неизвестно на опыте ничего подобного тому обеспечению от старости и недугов, каким представляется такая система пенсий. Но, с другой стороны, нельзя не сказать, что тот же референдум заявлял себя не раз противником всяких рискованных новшеств и, следовательно, скорее сторонником существующих порядков, нежели их упразднителем. Профессор Гильти в Архиве публичного права, издаваемом во Фрейбурге, еще в конце 80-х годов отметил следующие выгодные стороны референдума. «Референдум, — пишет он, — придает законодательству народный характер: народ лучше знакомится с самим содержанием законов и заставляет редактировать их более тщательно и с меньшей поспешностью. Референдум — энергичный противник дорогой бюрократии тенденции расширять сферу государственного вмешательства (очевидно, ввиду всегдашней возможности отклонения народом неназревших реформ). Референдум — прекраснейшее образовательное средство, так как будит в каждом сознание его принадлежности к государству и устраняет возможность смотреть на законодательство как на ответственное дело лишь незначительного меньшинства лиц, участвующих в правительственной власти. Референдум имеет еще то выгодное последствие, что дает возможность арифметического решения вопроса о том, насколько та или другая реформа действительно отвечают желаниям большинства нации. Он принуждает образованные классы стоять в постоянном общении с простонародьем и заботиться о поднятии его умственного и нравственного уровня из разумного расчета».
К этим соображениям профессора Гильти Теодор Курти прибавляет от себя короткую, но весьма обстоятельную характеристику того направления, в каком сказалось влияние референдума на законодательную деятельность Швейцарии с 1874 года. Референдум, пишет он, отнесся недоверчиво ко всем предложениям, в которых сказывалось желание воскресить конфессиональные споры. Он в то же время не отказал в своей поддержке социальному законодательству, как-то: фабричному закону, законам, составившим себе целью защиту рабочих. Выкуп железных дорог, всякие меры к поощрению лесосохранения, земледелия и промышленности встретили с его стороны решительную поддержку. Он также высказался в пользу выработки общего законодательства, о гражданском состоянии, о браке и о личной правоспособности. Он санкционировал предложение общего обязательственного, торгового и вексельного
280 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
права, общего для всех кантонов законов: закона об оседлости, закона о правах изобретателей и закона о конкурсе. Таким образом, нельзя сказать, что референдум, насколько его деятельность известна нам за последние 30 лет в сфере федерального законодательства Швейцарии, выступал противником реформ. Им отклонены были такие реформы, в пользу которых еще не высказывалось общественное мнение или которые нашли для себя несовершенную редакцию, так как не были основаны на достаточном изучении1.
Референдум встречает все большее и большее сочувствие и за пределами Швейцарии, хотя он и не проник еще в сферу законодательства. Рабочая партия, например, в Бельгии и Германии, не раз обращалась к нему с целью решить в применении к тем или другим вопросам, разделявшим ее членов, на чьей стороне действительное большинство. В парижском муниципальном совете также были сделаны попытки в 1895 году узнать мнение населения посредством референдума, например, по таким вопросам, как проведение в самом городе железной дороги. Префект Сены воспротивился, однако, осуществлению этой мысли. В Швеции движение в пользу введения референдума нашло поддержку в 200000 граждан, принимавших участие в собрании, созванном с этой целью радикальной партией и получившему наименование народного парламента. Своеобразную форму референдума предлагает бельгийский король, референдума, так называемого королевского. Он хотел бы, чтобы правительство обращалось к народному голосованию каждый раз, когда те или другие законы вотированные палатами, не встречают его одобрения2.
Это невольное отступление в область законодательной практики вызвано тем обстоятельством, что как явление сравнительно новое, попытка обновить представительную систему сочетанием ее с началом народного участия в законодательстве еще не нашла себе той теоретической конструкции, какую имеет система ограниченного представителями самовластия или режим парламентаризма.
В общем очерке судеб европейской политической мысли за протекшее столетие нельзя не остановиться на том знаменательном факте, что последствием сравнительно-исторического изучения учреждений оказалось то убеждение, что государственные порядки не являются предметом свободного выбора и что ни о какой из существующих форм политического устройства нельзя говорить как о наилучшей
1 «Die schweizerischen Volksrechte», Theodor Curti, Bern, 1900. стр. 62-75.
2 Ibid., стр. 78-81.
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
281
при всех условиях. Эта точка зрения, можно сказать, была не чужда и писателям XVIII века, например Берку. В XIX веке ее высказывают и некоторые английские мыслители, в том числе Льюис, и такие французские писатели, как Ипполит Пасси, автор трактата «О формах правления и о законах, управляющих их выбором», или еще Блунчли, автор известного сочинения «Об общем государственном праве».
Нельзя сказать, однако, чтобы эта точка зрения пользовалась общим признанием или устраняла возможность даже со стороны лиц, ее высказывающих, некоторого пристрастия к той или другой форме политического устройства. Более или менее совершенной считалась в первой половине XIX столетия так называемая конституционная монархия, а во второй его половине — демократическая или парламентарная. Под конституционной монархией разумелось на континенте Европы нечто отличное от английских порядков, хотя последние и признавались ее образцом. Дело в том, что континентальные публицисты никак не могли отрешиться от высказанной Монтескье и принятой Деламотом и Блекстном мысли, что политическая свобода в Англии обеспечена началом разделения властей и системой политических противовесов. Эту точку зрения можно встретить не только у доктринеров, но и у Бенджамена Констана и тех многочисленных немецких публицистов, которые прямо или косвенно содействовали конституционному развитию отдельных монархий, входивших в состав Германского союза. Наиболее полное выражение она нашла, быть может, в известной государственной энциклопедии Ротека и Велькера.
По непонятной странности предпочтение, оказываемое английской конституции, своеобразно неправильно толкуемой, сочеталось у так называемых последователей конституционной школы с идущим вразрез с английской практикой учением о прирожденных правах, на которые не может занести руки никакая власть, даже имеющая свои корни в народном представительстве. Мы видели, что такая теория высказана была еще в XVII веке в Англии, но не нашла в ней законодательного признания ввиду явного противоречия ее с основным английским воззрением на могущество парламента. Провозглашенный еще елизаветинским судьей Коком принцип неограниченной власти короля, лордов и общин, совокупность которых и образует собой парламент, очевидно, не мог быть примирен с учением о неотчуждаемых народных вольностях, одна лишь охрана которых вверяется правительству. Согласного решения короля, лордов и общин, этих трех участников верховной власти, считалось и доселе
282
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
считается достаточным в Англии для установления новых прав или ограничения существующих. Но зародившаяся в Англии доктрина неотъемлемых прав пустила корни в Америке; официальное признание дано ей в тех биллях о правах, которыми снабжены конституции отдельных ее штатов, в том числе виргинская. Пример Америки решил выбор деятелей Учредительного собрания во Франции и явился причиной, по которой во французскую конституцию 1791 года была включена особая декларация прав человека и гражданина. Учение Локка о свободе и собственности как неотчуждаемых вольностях подверглось в ней искусственному сочетанию с учением Руссо о верховенстве, принадлежащем одной только нации, и производном характере всех существующих в государстве властей. Декларация прав послужила для публицистов первой половины XIX столетия отправным пунктом при построении целой теории публичных прав, отличных от политических, т. е. определяющих, кому в государстве должно принадлежать участие в правительственной власти, законодательстве, суде и управлении. Эти публичные права считались своего орда естественными правами или правами прирожденными, которых государство не может не признавать, что, в свою очередь, обуславливает собой существование, так сказать, самой природой установленных границ государственного вмешательства. В декларации прав видели существенную защиту личности от произвола как правительства, так и законодательных палат и не считали нужным искать более действительного тормоза такому произволу в возможности судебного обжалования несогласных с законом действий чиновников или несогласных с конституцией законов. А между тем образец и того и другого можно найти в Англии и Соединенных Штатах Америки: в последних — в форме обжалования заинтересованным лицом даже тех норм закона, которые покажутся ему несогласными с конституционными порядками страны.
Не считая условием, необходимым для политической свободы, право избирать и быть избранным, публицисты конституционной школы выдвигали то учение, что право голоса может быть предоставлено только лицам, сознательно относящимся к такой привилегии. Сознательное же отношение предполагает известный возраст и довольно высокий уровень образования: последний мыслим будто бы только у лиц, владеющих собственностью: одни думали — исключительно недвижимой, а другие — также и движимой. Такая точка зрения наглядно выступает еще у современников французской революции, между прочим у Неккера в его сочинении «Об исполни
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века 283
тельной власти в больших государствах». Она с меньшей резкостью высказывается Бенджаменом Констаном и публицистами Июльской монархии, сторонниками так называемой pays legal.
Не ранее тридцатых гдов проникает в сознание публицистов континентальной Европы, что одним из условий, благоприятных упрочению политической свободы в Англии, является местное самоуправление. Корменен и Вивиен во Франции открывают целый поход против административной централизации и правительственной опеки над общинами. В Германии, в частности в Пруссии, законодательство предшествует теории. Штейном, еще в эпоху Наполеоновского владычества, предлагаются и проводятся реформы, имеющие задачей заменить бюрократию землевладельческим сословием в сфере общинного и окружного управления. Пример Англии, где до последнего времени дворянство несло даровую службу в сфере местной полиции и суда, — причина тому, что и континентальная публицистика остановилась на той мысли, что местное самоуправление должно быть вверено по преимуществу землевладельческому классу. Один Токвиль составляет в этом отношении счастливое исключение; им впервые отмечено не только существование в Новом Свете демократического устройства общин и приходов, но и неотложное наступление однохарактерных порядков в Европе.
Резюмируя в немногих словах учение институционалистов первой половины столетия, мы можем сказать, что наиболее отвечающим современным требованиям они считали такой государственный строй, при котором правительство, пользуясь неограниченной исполнительной властью и контролем за законодательством в форме королевского «вето», в то же время обеспечивало бы владетельным классам значительную самостоятельность в деле законодательства и налогового обложения, а также возможность посвятить себя даровой налоговой службе. Судам предоставлена была в то же время независимость благодаря принципу несменяемости их членов и обеспечена известная популярность ввиду гласности их решений и участия в них народного элемента в лице присяжных (впрочем, только в сфере уголовной юстиции).
Господствующая теория уже в первой половине столетия находила систематических критиков и в Англии, и на континенте Европы. Нам придется указать на Бентама как на того из английских юристов-философов, которому может быть приписано начало похода как против той интерпретации, какую английская конституция нашла со стороны Монтескье и его ученика Блэкстона, так и против самой
284 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
этой конституции, как наиболее совершенной, так и, наконец, и против возможности сочетать со всемогуществом парламента защиту каких-то прирожденных прав личности от посягательств государства и власти. Правда, и до Бентама высказывались однохарактерные взгляды, й не кем другим, как Юмом, критиком известной теории общественного договора Руссо, а также учения о прирожденных правах. Но никто не придал этим нападкам на декларацию и проводимое ею учение о правах, «предшествующих во времени и превосходящих силой положительные» законы (anterieure et superieure aux lots positives), более резкого характера, чем известный критик всей учредительной деятельности людей 1789 года Берк. К нему примыкает и Бентам в своем трактате об «Анархических софизмах». В этой книге уже приводится тот взгляд, что всякое государственное устройство рассчитано на удовлетворение потребности в счастье, общем если не всем, то по крайней мере большинству жителей государства (le plus grand bonheur du plus grand nombre); при преследовании этой цели, думал Бентам, правительству нет основания стеснять свою деятельность формальным актом, выражающим собой необходимо изменчивые по природе политические вкусы и идеалы, а такими только и могут быть принципы, провозглашаемые всякой декларацией прав. В позднейших своих сочинениях Бентам не раз возвращается к той же точке зрения — так, например, в том конституционном кодексе, какой написан был им для Испании. Тот же Бентам отрицает возможность раздела суверенитета или прав верховенства, так как суверенитет, по самой своей природе, кажется ему, как и Руссо, неотделимым. Всякий суверенитет, пишет он, неограничен. Говорить о его разделе значит создавать фикцию. А если так, то в глазах Бентама не имеет никакого значения для интересов свободы ни разделение властей, ни система противовесов. Для него существенно, чтобы возможность стремиться к благу была признана за всеми, а это достигается только под условием расширения избирательного права до его крайних пределов. Отказываясь от первоначально высказанной им мысли, что такими пределами должно быть наделение голосом всякого домовладельца, Бентам в своем плане избирательной реформы становится открыто на сторону всеобщего голосования. Только при нем возможно будет установление той формы политического устройства, которую он считает наиболее подходящей для современных условий, — формы чистой представительной демократии3. Всеобщее голосование
3 Ср. недавнее сочинение Halevy «La information du radicalism philosophique en Angleterre», t. Ill, стр. 181-199.
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
285
в предложенном Бентамом плане реформы должно было найти себе существенное восполнение в годичном парламенте и в тайной подаче голосов: всеобщность, равенство, годичность выборов — такова предложенная Бентамом формула. Она найдет себе дальнейшее дополнение и развитие в известном сочинении его ученика и последователя, Милля, «Рассуждение о представительной форме правления». Милль в противовес Бентаму подымет вопрос о правах голосования женщин и о необходимости обеспечить представительство меньшинству, притом по возможности пропорциональное.
Продолжая обзор тех видоизменений, каким в самой Англии подверглось учение о действительной природе ее учреждений, изменений, в значительной степени вызванных самими переменами в этих учреждениях, мы не можем не отметить того, никем раньше Бэджгота не выясненного факта, что английский парламентаризм в сущности представляет собой систему самоуправления общества через посредство его представителей. В этом самоуправлении по мере расширения избирательного права первенствующее место приходится на долю народной палаты, которая одна деятельно участвует в составлении бюджета, к которой принадлежит также большинство членов солидарного и ответственного правительства, так называемого кабинета.
Критикуя эти новые порядки в своем известном трактате «О народном правительстве», Мэн уже подчеркивает характер демократии, приобретенный за последнее время английскими учреждениями. Эта демократия пускает еще более глубокие корни в почву с момента передачи — из рук мирового института, отправляемого классом землевладельцев, — в руки избирательных советов заведования административными интересами не только прихода и города, но и целого графства. Влияние, какое прямая народная инициатива, в форме митингов и коллективных петиций, оказывает на изменение законодательства, внутренней и отчасти внешней политики, вполне сознается в настоящее время и туземными писателями, как, например, Джексом в его истории «политической платформы», т. е. массовой петиции, и Острогорским в его недавно вышедшем сочинении «Демократия и организация политических партий». Заветные стремления Бентама, таким образом, получают в Англии осуществление, и страна все более и более становится представительной демократией, о которой говорится в «Плане реформ». Само движение в пользу отмены Верховной Палаты, которого он был одним из инициаторов, не может считаться вполне вымершим.
286 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Даже такие консервативные писатели, как Фримен, высказываются в пользу радикальной реформы Палаты лордов и возможного приближения ее к тому культурному представительству нации ее наиболее выдающимися государственными людьми, писателями, учеными, художниками, каким в Верхней Палате мудрено стать даже при широком праве назначения королем в лорды наиболее выдающихся коммонеров.
Очевидно, что эти перемены в фактах и теориях классической страны представительства и парламентаризма должны были изменить точку зрения и континентальных писателей на наиболее желательную в современных условиях форму политического устройства. Немало содействовал упадку старых воззрений на природу английской конституции мой берлинский учитель Гйейст; он показал в своих известных сочинениях по ее истории и современному состоянию, что гарантиями политической свободы в Англии надо считать вместе с представительством местное самоуправление и возможность обжалования всех действий административных властей перед судами. Из этих трех начал слагается тот правовой порядок, для которого Гйейстом придуман был особый термин Rechtsstaat’a. В том толковании, которое Гнейст дает английской конституции, еще не подчеркнут характер самоуправления общества, присущий системе парламентаризма. В этом надо видеть главный недосмотр, допущенный лучшим из континентальных знатоков английской государственной жизни. Но то, что не было сказано Гнейстом, в настоящее время после работ Бэджгота и Дайси, породивших целый ряд компиляций, и на континенте Европы проникло более или менее в общее сознание. Доказательство этому можно найти, между прочим, в появившемся не далее как в прошлом году сочинении Моро «О парламентаризме вообще», а также в таких трактатах по конституционному праву, как сочинение известного профессора Эсмена. Все те, кто отрицательно относится к английскому образцу, видят в нем ныне не систему разделения властей, а, наоборот, порядок солидарной деятельности органов законодательства и управления; единодушие их обеспечено самим фактом сосредоточения высшей администрации и почина законов в руках комитета от палат, каким является кабинет. Нет также разногласия по вопросу о необходимости положить в основу самоуправления сверху — самоуправление снизу. Бюрократия и правительственная опека над общинами не встречают уже поклонников. Похвалы, расточаемые по адресу административной централизации Тьером (cette centralisation que
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
287
ГЕигоре nous en vie) и вслед за ним Дюпон-Уайтом, не встречают отголоска у выдающихся политических писателей современной Франции, хотя «Чиновное государство», которым так гордятся пруссаки как своим собственным созданием, в действительности зародилось впервые в эпоху французского абсолютизма и взято было у него напрокат немецкими и славянскими державами. Мысль о необходимости сделать правительственных агентов ответственными перед судом за все их действия по службе, — мысль, находившая себе лишь частичное признание во Франции, благодаря существованию рядом двух порядков судебного устройства: обыкновенного и административного (contentieux administratif), — встречает все больше и больше сторонников если не в смысле подчинения всякого рода дел обыкновенным судам, то в том, чтобы обставить суды административные теми же гарантиями несменяемости и гласности и т. д„ какими пользуются суды гражданские и уголовные. Забота о создании таких высших административных судов и сведующих юристов и администраторов может быть признана всеобщей в Германии; результатом ее явилось установление высших Verwaltungsgerichtshoefe как в Берлине, так и в Вене. В этом обжаловании перед судами действий администрации, несогласных с законом, частное лицо находит несравненно большее обеспечение своих прав, чем в текстах сплошь и рядом нарушаемых законодателями и правителями деклараций личных вольностей. Европейскому конституционному праву недостает пока той гарантии индивидуальной свободы и неприкосновенности собственности, какую в Соединенных Штатах представляет возможность обжалования в судах самого разного закона, раз последний несогласен с государственными устоями, конституцией. Значение этой гарантии уже оценено должным образом всеми исследователями американских государственных порядков, начиная с Токвиля и оканчивая Брайсом и Берджесом. И в общих трактатах о государственном праве не раз заходила речь о разумности такой системы, признаваемой в наши дни наиболее положительной стороной американской государственной жизни.
Представительная демократия, т. е. та форма политического устройства, которая в передовых странах считается наиболее отвечающей современным вкусам и требованиям, не предполагает необходимо избирательного права. Она уживается и с наследственностью должности первого сановника государства, но только под тем непременным условием, что ответственность за этого несменяемого главу несли проводящие его пожелания в жизнь ближайшие советни
288
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
ки — министры. Нельзя сказать, что большие или меньшие размеры власти, какою пользуется глава государства, стояли в зависимости от ее наследственности или срочности. Избираемый американский президент, непосредственно отвечающий за свою политику перед народом, а за нарушение законов — перед судом, едва ли не оказывает большого влияния на ход политической машины, чем английский король, безответственный, но распоряжения которого считаются обязательными только под условием их скрепления ответственным министром. Поэтому представительная демократия не изменяет совей природе, оставаясь монархической. Над двумя долгое время противоречивыми, взаимно исключавшими друг друга типами государственного устройства подымается в настоящее время новый, примиряющий их. Это — представительная демократия. Она не зависит в своем существовании от того, принадлежит ли главенство в ней коллегии избираемых сановников, как в Швейцарии, единоличному правителю, выбранному народом, как показывает опыт Америки, делает его ставленником господствующей партии, представительным палатам, как во Франции при третьей республике, или, наконец, наследственному князю, принадлежащему к исторической династии. Представительная демократия — это новый и далеко еще не вполне определившийся тип государственного устройства. XIX столетие унаследовало ее от своего предшественника; она возникла в эпоху французской революции, благодаря искусственному слиянию политической системы англичан с так называемыми принципами 1789 года. Основу представительной демократии составляет, наравне с парламентаризмом или самоуправлением народа, «равная свобода» для всех граждан (liberte egalitaire, — equal liberty, gleiche Freicheit). Это начало равенства в свободе не может считаться, однако, изобретением французской революции. В середине XVII столетия, в эпоху, когда исторический ход развития английских учреждений внезапно был прерван поворотом к абсолютизму, сторонники исконных порядков объединились под знаменем «прирожденных прав англичанина».
Этими правами признана равная для всех возможность самоопределения в сфере как материальных, так и нравственных интересов и, в частности, неприкосновенность лица, жилища, свобода петиций и сходок. Такие вольности признавались общим достоянием всей нации, ее историческим наследием; они предполагали своей основой равенство всех перед законом и судом. В этом учении о вольностях свободно рожденного англичанина (free-born Englishman), воль
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века 289
ностях, нашедших со стороны Лильборна и партии левеллеров, или уравнителей, первую систематическую передачу в особом «Соглашении английского народа» трудно не видеть зародыш неотчуждаемых и данных самой природой правах. Политическая философия XVII века в Англии завещала эту теорию в равной мере авторам американских деклараций и деятелям Учредительного собрания во Франции, и учителям естественного права в Германии, начиная с Пуффендорфа и Вольфа и оканчивая Штаммлером. Кантовское определение свободы, по верному замечанию Давида Ритчи, сходно по существу с тем, какое дает ей в наши дни индивидуалист Спенсер, как бы ни расходились во всем остальном взгляды названных писателей, не говоря уж об их методологических приемах. Для обоих личная свобода — свобода уравнительная4, свобода, пользование которой мыслимо под условием предоставления однохарактерной возможности любому из подданных или граждан государства и, до некоторой степени, даже иностранцам, временно пребывающим в ее пределах. В конце XVIII столетия фактическое содержание этой свободы легко было определить: она означала разрыв с монополиями и привилегиями отдельных сословий и подчинение всех в равной степени действию общего закона. Но в наши дни с ней нередко связывается представление о чем-то несравненно более сложном. Не говоря уже о тех, кто преследует задачу равенства материальных условий, несомненно, что в глазах даже сторонников существующего общественного строя уравнительная свобода означает не только равенство прав, но и «равенство возможностей». Эта точка зрения передается английской формулой: «Равенство отправного пункта» (equal start). Это значит, что от государства каждый из его подданных вправе требовать споспешествования своему материальному и нравственному развитию настолько, чтобы сделать для него возможным пользование обещанными ему вольностями и правами. Получение дарового начального образования, как и обеспечение труда, т. е. косвенно средств к существованию, в такой же степени входят в понятие такого «равенства возможностей», как и одинаковая защита всех и каждого от внешнего насилия, проявляется ли оно в произвольном задержании, во вторжении в чужое жилище,
4 Так, Спенсер определяет свободу: «Право каждого человека делать все, что он пожелает, под условием не нарушать тем самым равной свободы всякого другого». Но разве то же не было сказано гораздо ранее Кантом, в его «Метафизических основах права»?
290 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
во вскрытии чужой корреспонденции или в принуждении не исповедовать своей веры открыто, не высказывать своих убеждений5.
Сказать, что относительно границ этих «возможностей» установилось уже соглашение — значило бы произвольно утверждать, что все сторонники правового государства и представительной демократии одинаково понимают вопрос о действительной природе отношений между личностью и государством, вопрос, который совпадает с другим — о задачах государства и пределах его вмешательства в частную жизнь. Конец XIX столетия находит их столь же разъединенным на этот счет, как и конец XVIII. Право на труд, которое не прочь были признать Монтескье и Тюрго, не нашло себе выражения в Декларации прав человека и гражданина 1789 года. Упомянутое в тексте конституции 1793 года, конституции, никогда не применявшейся6, обещание это более полувека спустя повторено было в декрете временного правительства 1848 года7. Оно не фигурирует уже в тексте действующей ныне конституции, да и вообще ни в одном законодательном акте, нашедшем себе фактическое применение8.
Но если право на труд не вышло пока из области тайных вожделений и не осуществленных обещаний9, то того же нельзя сказать о другой «уравнительной возможности», представляемой даровым первоначальным образованием. Она прежде всего осуществлена
5 Срав. Ritchie, Studies in Social Ethics. London. 1902 г., стр. 58 и след.
6 В тексте этой конституции мы читаем: «Le secours publics sont un dette sacree la socicte doit la subsistence aux citoyens malheureux, soi en leur procurant du travail, soit en assurant le moyens d’exiteser a ceux qui sont hors d'etat de travailler».
7 Декретом 15 февраля 1848 г. временное правительство приняло обязательство «garantir du travail a tous les citoyens».
8 Известно, что сторонники Луи Блана протестуют против мысли видеть в неизбежном фиаско устроенных в 48 году национальных мастерских исход предложенной им формулы обеспечения государством труда нуждающимся. Еще недавно Ренар просил меня не принимать на веру того, что английский посол Нормандии говорит о ближайшем участии Луи Блана в создании национальных мастерских.
9 В одной Англии можно говорить о признании законодательством обязанности государства доставлять работу нуждающимся. Говоря это, я имею в виду установление еще Елизаветой обязательного налога в пользу нищих и призрение последних в двояком виде: доставка труда в рабочих домах и пропитания вне стен дома. Но известно, что на практике рабочие дома приобрели характер своего рода тюрем, а оказываемое в них призрение доставляет только возможность предпринимателям понижать по временам заработную плату даже ниже средств к существованию.
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века
291
была в Америке хорошо известным фактом приурочения одной квадратной мили из каждых 32 миль отчуждаемых национальных земель на цели устройства светских, даровых и потому всем доступных школ. Америка в этом отношении удачнее осуществила задачу уравнения граждан в их духовной свободе и, прибавим, предоставила им большую возможность успешной конкуренции, чем те европейские государства, по преимуществу германские, которые, провозглашая принцип обязательного начального обучения, в то же время увеличили податные тягости населения установлением особого школьного налога.
Поднятые жизнью вопросы необходимо наложили свою печать и на политическую теорию. И в ней сказалась та же рознь в понимании задач государства и пределов его власти, какая нашла себе выражение в законодательной политике отдельных стран и правительств. Тогда как Бентам и, в меньшей степени, его еретический последователь Джон-Стюарт Милль еще продолжают понимать политическую свободу в смысле невмешательства государства в другие сферы, кроме безопасности и правосудия, и определяют ее как возможность делать, что пожелаешь10, Герберт Спенсер, хотя и признает себя наиболее непримиримым сторонником индивидуализма, уже настолько широко понимает условия уравнительной свободы, что не считает примиримой с ней монополию недвижимой собственности11. Английский судья Стифен в своем известном трактате о «Свободе, равенстве и братстве» идет еще дальше в расширении границ государственного вмешательства; он предлагает решать этот вопрос в каждом отдельном случае самостоятельно, независимо от всякой общей формулы и имея в виду дать ответ на следующие пункты: хороша ли преследуемая вмешательством цель, т. е. клонится ли она к благополучию всего общества, может ли эта цель быть достигнута предложенными средствами и не принесет ли обращение к этим средствам больше вреда, чем пользы?12 Если в Англии, благодаря в значительной мере искони установив
10 «Liberty consists in doing what one desires», см. 3-ю главу трактата Милля о свободе.
11 См. его трактат о справедливости и мой мемуар о социальной доктрине Спенсера в итальянском «Международном журнале социологии» за истекший год.
12 «Liberty, equality, fraternity», стр. 542 издания. Точка зрения Давида Ритчи на тот же вопрос весьма близко подходит к решению, предложенному Стифеном. См. его мемуар «Закон и свобода или вопрос о государственном вмешательстве» в этюдах о «Политике и общественной этике», Лондон, 1902, стр. 62-63.
292
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
шейся в ней доктрине о всемогуществе парламента, т. е. короля, лордов и общин, вместе взятых, и несмотря на зарождение в ней обратного учения о прирожденных и неотъемлемых правах, идея государственного вмешательства пустила, как видно из сказанного, довольно глубокие корни, то того же нельзя сказать об Америке. Здесь к числу не принадлежащих отмене государственных устоев отнесен и принцип свободы, понимаемый в смысле невозможности правительственного вмешательства в частную деятельность иначе как в интересах безопасности и правосудия. В Германии, где идеи государственного социализма нашли готовую почву в традиции просвещенного абсолютизма, мысль Гегеля о том, что осуществление нравственного закона мыслимо только при посредстве государства13, встретила сочувственный прием со стороны многих новейших писателей, в том числе Эллинека. Последний не прочь наделить правительство, отождествляемое им с государством функцией установления не только правового, но и высшего культурного порядка. В культурную задачу государства может входить преследование целей и несогласных с началами индивидуализма, но расширяющих в то же время сферу «возможностей» для личности. Та же мысль проглядывает и у другого не менее выдающегося немецкого публициста Гирке14.
Во Франции, если не иметь в виду сравнительно ограниченного круга последователей государственного социализма и некоторых сторонников учения о прирожденных правах, тщетно пытающихся примирить его с расширением государственного вмешательства за пределы защиты личности от насилия15, большинство публицистов более или менее повторяют старинную схему Росси, по которой правам государства противополагаются права личности, права первичные и неотчуждаемые, согласно выражению, употребленному Декларацией 1789 года. Эта преданность теориям индивидуализма странным образом сочетается у многих французских мыслителей,
13 «Der Staat ist die Wirklichkeit der sittlichen Idee».
14 Cm. Jellinek, Gesetz und Verordnung, стр. 214, 216 и его же System der subjektiven Verordnung, стр. 12 и след., а также Allgemeine Staatsslehre, 224-227.— Gierke, Die Grundberiffe des Staats und die neuere Staatsrechte, в Zietschrifte filer die gesammte Staatswissenschaft, т. XXX, стр. 265.
15 К числу их я не прочь отнести и Henri Michel, с его неизвестным трактатом о государственных теориях первой половины минувшего столетия. См. вступительную главу к этому сочинению, озаглавленному «L’ldee de 1’Etat», стр. 14, прим. 2-е, а также стр. 793 и 646.
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века 293
даже задетых доктринами общественной солидарности, с преувеличенным культом государства. Так, Изуле, объявляющий в своей книге «L’Etat modern»: «Если у нас есть душа, то мы обязаны ею государству» 16, в то же время не делает ни шагу вперед по вопросу о расширении государством личных «возможностей» граждан. У одного только Дюгюи я нахожу17 попытку связать вопрос о границах свободы и государственной власти с учением о праве как о совокупности норм, выражающих собой требования общественной солидарности, и о государстве как преследующем задачу осуществления в жизни этих норм. Но общественная солидарность не мирится с понятием формальной свободы и системой государственного невмешательства. В первой части своего двухтомного трактата Дюгюи показывает, что государство несет одновременно обязанность не нарушать своими действиями общественной солидарности и по мере возможности содействовать ей. С течением времени, пишет он, изменяются наши представления о том, что необходимо в интересах сохранения и дальнейшего развития общественной солидарности. Поэтому декларация прав, изданная более столетия назад, не может отражать в себе нашей теперешней точки зрения на те средства, какими обеспечиваются выгоды, вытекающие из государственного сожительства людей. Она не может, следовательно, связывать деятельности правителей нашего времени. Не имея возможности предпринять
16 «Si nous avons un ame, e’est a 1’Etat que nous le devons».
17 У другого, несравненно более выдающегося представителя науки конституционного права, у Эсмена, я также не могу открыть ничего, кроме повторения общей Бенджамену Констану, Росси и всем конституционалистам точки зрения, что публичное право, как и частное, имеет своим исходным моментом индивида; публичная власть существует только в интересах индивидов, а потому и может быть осуществлена законно не иначе как под условием признания частных прав. «Важнейший интерес и первейшее право личности, — пишет ученый представитель кафедры государственного права в парижской Ecole de Droit, — это свободно развивать свои способности, а лучшее средство обеспечить это развитие — это позволить индивиду направлять свою деятельность, как он вздумает, на собственный риск и до тех пор, пока он не нарушит чужих равных прав. Обеспечить это свободное развитие можно путем признания индивидуальных вольностей. Нарушая их, политическое общество не удовлетворило бы своей существеннейшей миссии и государство потеряло бы ближайшее свое основание». Из дальнейшего изложения видно, что под личными вольностями Эсмен разумеет те же, что и Тьер. Необходимыми вольностями для обоих являются: неприкосновенность личности и собственности, связанная со свободой совести и свободой мысли и передаваемой словом и печатью, безопасность и свобода труда — и только. См. 3-е издание «Основ конституционного права», стр. 177, 381, 382.
294 ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
что-либо противное общественной солидарности, государство не вправе прежде всего посягнуть на начало равенства; но равенство предполагает одинаковое отношение к равным вещам и неравное к вещам разным. Так как различие между людьми увеличивается вместе с ростом цивилизации, то государство обязано принять во внимание эти различия и оказывать равную защиту различным способностям, доставлять удовлетворение неравным потребностям. Отсюда Дюгюи делает вывод об обязанностях государства обеспечить возможность получения образования неимущим и освободить мелкие состояния от налога применением принципа его прогрессивности. Обязанность государства, пишет Дюгюи, обеспечить физическое и умственное развитие составляющих его единиц. Ввиду этого оно должно не только гарантировать всем личную свободу в тесном смысле слова, но и дать всякому трудящемуся возможность полного присвоения себе всех продуктов его труда; а это непримиримо с признанием индивидуальной монополии на орудия производства. Таким образом, с преследованием государством требований права, которые, в свою очередь совпадают в глазах Дюгюи с требованиями общественной солидарности, наш автор связывает обеспечение каждому интегрального пользования продуктами его работы и упразднение капиталистического режима. Во всей современной политической литературе нельзя найти писателя, взгляды которого в большей мере отражали бы на себе влияние новейших течений в области общественной философии. Передачей этого одиноко стоящего учения мы и закончим наш общий очерк успехов, достигнутых государствове-дением во второй половине XIX столетия18.
is См. Duguit, «L’Etat, le droit objectif et la loi positive», t. 1. 1901 г., стр. 273-302. Передавая мысль Дюгюи, я все время употреблял термин «государство», не желая отступать от общепринятой терминологии, но Дюгюи постоянно заменяет это понятие словом «правительство», так как согласно его общему учению, государство не является каким-то юридическим лицом и еще менее организмом, имеющим свою личную волю (суверенитет). В действительности мы имеем дело, пишет он, только с меньшинство властвующих и массой подвластных; государство — союз властвования.
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
К ИСТОРИИ ВСЕОБЩЕГО ИЗБИРАТЕЛЬНОГО ПРАВА** 1
К числу сильно распространенных еще недавно предрассудков надо отнести то предубеждение, что заведование общественными делами должно находиться исключительно в руках тех, кто владеет движимым или недвижимым имуществом, не имеющие же собственности лица должны быть лишены всякого права голоса. Такая точка зрения была неизвестна ни древности, ни Средним векам. Как, скажут мне, вы утверждаете, что всеобщее голосование существовало в действительности, а не только в головах одиноких мыслителей, уже тогда, когда население было разделено на роды?! Я покажу, что в действительности так было всюду, где первобытная демократия еще не была поглощена королевской властью и аристократией. Знаменитый английский историограф Фриман вполне ясно доказал, что в Греции времен Гомера и позже, в Спарте и Афинах, все главы семей созывались на публичную площадь (agora), и от их избрания зависела участь политических вождей наций. В частности, в Афинах все четыре класса граждан, не исключая и неимущих фетов, живших на чужих землях, участвовали в голосованиях. Реформы Эфиальта и Перикла, ознаменовавшие собой полный расцвет афинской демократии, не создали, а только укрепили это начало всеобщего голосования.
По словам Аристотеля, еще Солоном весь народ был призван одобрить на вече предложенные ему законы. С этого времени, чтобы войти в силу, законы афинян должны были предварительно
* Печатается по: Пифферун О. Современные избирательные системы. СПб., 1905. С. 334-361.
1 Актовая речь, произнесенная в Новом Университете в Брюсселе. (Перевод с французского, просмотренный и исправленный автором.)
298 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
подвергаться голосованию всех взрослых граждан. Можно было бы сказать немало об организации и деятельности комиссий Древнего Рима. Нет, в самом деле, ничего более поучительного, как тот процесс поступательного развития, благодаря которому простой народ, плебеи, вначале совершенно устраненный от участия в общественных делах, сосредоточил в своих руках и в руках поставленных ими трибунов права, более или менее сходные с теми, которыми обладали патриции. Но для нашей цели совершенно достаточно, не прослеживая всей этой эволюции, остановиться лишь на ее исходном и конечном моментах.
В первые годы республики центуриатские комиссии устроены были таким образом, что патрициям обеспечено было решительное влияние на характер принимаемых мер. Голоса отбирались не поголовно, а по центуриям (военными, по источнику, делениями нации), и все плебеи были собраны в одну центурию2. С другой стороны, решения, принятые на комиссиях плебеев, созданных в 494 году до Р. X., могли касаться исключительно вопросов, затрагивающих их интересы. Но уже в 449 году до Р. X. за их постановлениями была признана сила общезаконодательных актов. Фактически эта мера в течение долгого времени не применялась и лишь в 339 году, когда был обнародован знаменитый закон Публия Филона, она вошла в силу. Но и после этого решения плебеев (плебисциты) продолжали нуждаться в утверждении сената3. Все постановления, принимаемые народом в его комициях (комиссиях. — Мое), объявлены были обязательными и для квиритов, т. е. патрициев4. Таким путем всенародное голосование окончательно утвердилось в Древнем Риме. Нужен был деспотизм Тиберия, чтобы ниспровергнуть такой порядок вещей.
Воинственные племена, вторжение которых в Римскую империю открывает собой новую эру истории, враждебно относились ко всякой власти, не опирающейся на всенародное избрание. Это одинаково относится и к описываемым Тацитом германцам, и к славянам наших летописей. И в Древней Руси народные собрания просуществовали целые века, прежде чем быть упраздненными усилением самодержавия, сперва великих князей, а впоследствии — царей московских.
2 Ср. Charles Borgeaud. Histoire du plebiscite dans 1'Antiquite. 1887, стр. 449 и след.
3 Populi comitia ne essent rata, nisi la partum approbuisset auctoritas.
4 Lex Hortensia.
К истории всеобщего избирательного права
299
Славянские веча, или народные собрания, по своему демократическому характеру были очень сходны с народными собраниями древних германцев. «При решении маловажных вопросов, — рассказывает о последних Тацит, — народные вожди совещались только между собой, но когда дело касалось вопросов первостепенной важности, то для обсуждения их созывался весь народ». От подобных собраний у франков эпохи Каролингов уцелели лишь Мартовские поля, а несколько позднее — Майские. С ростом автократии эти собрания постепенно превратились в военные смотры, служившие также для обнародования новых законов. Но позже, после того как Филипп Красивый в 1302 году счел необходимым призвать различные сословия государства к выбору представителей в генеральные штаты, prevots и baillis уполномочены были созывать в своих округах всех совершеннолетних граждан. На этих собраниях избирались с общего согласия делегаты третьего сословия. В своей ученой монографии о выборах в генеральные штаты в XIV и XV веках Эрвье вполне установил этот факт. Подобные порядки существовали некогда и в Англии, в истории которой народные собрания, аналогичные вече Древней Руси или собраниям древних германцев, известны были в эпоху, предшествовавшую возникновению единого королевства англосаксов.
Едва англосаксонские государства объединились в одно, так называемые «фолькмоты», т. е. народные веча уступили место советам, составлявшимся из танов или уитэнов, т. е. из членов «служилого сословия». Когда во второй половине XIII века общины впервые были призваны выбрать депутатов в Верховный Совет, то на правителей провинций, так называемых шерифов, была возложена обязанность производить выборы депутатов (рыцарей или milites) в Палату общин; они созывали для этого общее народное собрание вверенного им графства. Таким путем возникло всеобщее голосование в Англии, просуществовавшее до XV века, когда для того, чтобы избегнуть дорого стоивших переездов и под давлением растущего влияния земельной аристократии и городской олигархии, был распространен на всех жителей графства избирательный ценз в сорок шиллингов с дохода от свободного владения, ценз, дотоле применявшийся к выбору присяжных,
К этой же эпохе относится сосредоточение муниципальной власти в руках торговых и промышленных корпораций, гильдий и цехов. Под влиянием этого мирские собрания, некогда заправлявшие всеми делами городов под именем «больших советов», постепенно
300 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
утратили свое значение и, наконец, совсем исчезли. Муниципалитет, число членов которого все более и более уменьшалось, комплектуясь при том путем кооптации, получил полномочие выбирать представителей города в парламент.
Однако еще в государствах Средних веков мы находим пережитки первобытной демократии. Особенно характерны в этом отношении городские республики Италии и Германии, жители которых продолжали сходиться для решения дел на народные собрания, носившие различные названия: aringha, parlamentum, commune consilium или placitum и т.д.
Протекли целые века, прежде чем уничтожились вольности городских коммун и непосредственный контроль над всей деятельностью муниципальных властей из рук народа перешел в руки больших и малых советов, члены которых стали избираться из среды богатой буржуазии.
Многие города Италии еще в XIII и XIV веках сделали ряд по большей части неудачных попыток расширить круг лиц, принимающих участие в управлении, путем привлечения к нему наряду с «popolo grasso», или «богатой буржуазией», также и представителей простого народа. При этом рабочие, не входившие в корпорации, были лишены всякого участия в управлении. Недовольные таким положением вещей, они не раз пытались захватить власть и переустроить республику на свой лад. Такой именно характер носило знаменитое восстание Чемпи во Флоренции, восстание, очень скоро подавленное вследствие разногласий между его вожаками.
Подобного рода движения со столь печальным исходом происходили и в других итальянских городах. Даже в самой аристократической Венеции Баямонте Тьеполо сделал тщетную попытку ниспровергнуть Верховный Совет, обязанный свои существованием дожу Пьетро Градениго. В Верховный Совет Венеции допускались лишь члены фамилий, входивших в состав этого совета в течение пяти лет — с 1292 по 1297 год.
Восстания низших слоев населения с целью захвата власти происходили не только в Италии, но и в других государствах. В середине или в конце XIV века поднявшиеся крестьяне встретили поддержку городского населения, мечтавшего о низвержении тесных советов.
Этим объясняется, почему во Франции Этьен Марсель вступил в союз с «Жаками», а в Англии поселяне, предводительствуемые Уоттом Тэйлором и другими вожаками, встретили горячее
К истории всеобщего избирательного права
301
сочувствие во всех простонародных кварталах Лондона. В начале XVI столетия, когда Карл V был возведен в императоры, некоторые города Аррагонского королевства, и в особенности Валенсия, примкнули к восстанию, известному под именем движения коммунидадес, или «общин». Целью его было преобразование муниципалитетов и милиции на демократических основах. Особенно широкое развитие получили демократические течения в эпоху Возрождения, когда Иоанн Лейденский и другие вожди анабаптистов создали в городе Мюнстер в зачаточном виде республику равноправных граждан. После же Возрождения начинается упадок демократического движения. Когда в конце XVI и первой половине XVII века, сначала во Франции, а потом и в других странах Европы укрепились принципы автократии, мы уже не встречаем ни демократических республик, за исключением некоторых кантонов Швейцарии, ни всеобщего избирательного права. Но в то же время происходившая в XVI и XVII веках религиозная борьба содействовала подъему духа простого народа и пробудила в нем вполне естественное стремление обосновать государственный быт на более широкой основе. Однако вожди реформации по большей части были сторонниками аристократии. Они стремились лишь к тому, чтобы отнять власть у императора, остававшегося верным католицизму, и передать ее наиболее могущественным феодальным князьям, вроде, например, герцога Саксонского, да еще в руки городской буржуазии, задетой учениями Лютера, Кальвина, Цвингли. В Женевской республике ее религиозным и гражданским реформатором Кальвином сделана была попытка передать власть городскому совету, составленному исключительно из представителей буржуазии, т. е. из высших слоев городского общества. Аналогичную реформу мы находим и в конституции, данной Цвингли городу Цюриху. Теми же соображениями надо объяснить и неуступчивость Лютера по отношению к требованиям, заявленным порабощенными поселянами Германии, во время знаменитых крестьянских войн. Только после того как кальвинисты, известные в Шотландии под именем пресвитериан, вступили в открытую борьбу с католической монархией Марии Стюарт и выставили против поддерживаемых ею порядков свою Церковную организацию, опирающуюся на принципы свободного выбора духовной власти всеми прихожанами, — и в сфере светского устройства сказалось влияние демократического движения. Буханан и многие другие протестантские писатели поставили
302 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
себе целью распространить принцип свободного выбора властей и на все гражданское управление страны. Наиболее влиятельным и даровитым представителем этого течения был Альтузиус, автор сочинения «Политика». *
Профессор Гирке не без основания признает Альтузиуса одним из предшественников Руссо. Альтузиус, подобно автору «Общественного договора», выступает защитником народоправства, доказывая, что источником высшей государственной власти может служить только коллективная воля всех граждан и что суверенные права их не могут быть никому отчуждены.
Таким образом, и с точки зрения Альтузиуса, и с точки зрения Руссо все правители государства являются лишь уполномоченными народа, лишь гражданами, облеченными властью и за все свои действия несущими ответственность перед народом. В свою теорию Альтузиус внес многие черты из быта Нидерландов, в соседстве с которыми он жил, и из жизни той маленькой фрисландской городской республики, в которой он занимал пост высшего сановника. Впоследствии его сочинение послужило для английских радикалов, заключивших союз с пресвитерианами, главнейшим источником, из которого они черпали свои демократические принципы. Было бы очень интересно проследить влияние, оказанное Альтузиусом на английских публицистов первой половины XVII века. Это влияние никем еще не выяснено, и я мимоходом указываю на это тем, кого интересует последовательный ход развития демократических идей в Европе. Французский гугенот, Дюплесси Морне, еще ранее оживил учение о договоре как определяющем собой отношение суверенного народа к правителям и как обеспечивающим народу нерушимые права человека и гражданина. Те же идеи достигли господства в Англии с момента появления левеллеров, самым популярным представителем которых был Джон Лилльборн, учивший, что англичане в качестве свободного народа должны держать в своих руках верховную власть, почему лишь договор и избрание могут считаться единственным источником власти сановников и правителей. Всякое лицо, власть которого не опирается на народное избрание, есть узурпатор. Исполнительная, законодательная и судебная власти принадлежат по праву только народу, который, однако, пользуется ими при посредстве выбранных им лиц или, иначе говоря, посредством парламентов, советов и присяжных. Лишь свободное соглашение правящих и управляемых может разрешить недоразумения между
К истории всеобщего избирательного права
303
ними. Это соглашение, принимающее форму свободного договора, получает силу обязательного закона. Таковы основы учения, развитого в знаменитом памфлете «Установление основных законов и вольностей Англии». Права английского народа защищались не одним только Лильборном и левеллерами. Одна из радикальных сект, индепенденты, отказывалась признавать другие власти, кроме избираемых самими прихожанами. Секта эта образовалась еще в царствование королевы Елизаветы. Броун, один из ее основателей, считал церковными настоятелями только тех, кто был выбран обществом верующих. Такое учение было, конечно, враждебно всякому правительству, не опиравшемуся на демократические принципы, так как оно требовало, чтобы все должностные лица республики свободно избирались народом и представляли собой лишь народных уполномоченных, деятельность которых в точности регулировалась бы предписаниями, не подлежащими ни изменению, ни нарушению.
Когда армия Кромвеля, состоявшая из индепендентов и вследствие этого враждебно относившаяся к пресвитерианскому большинству Долгого Парламента, одержала верх над Карлом I, то совет офицеров, созванный Кромвелем, занялся обсуждением вопроса о той организации, которую нужно дать государству. Один из секретарей этого совещания, некий Кларк, оставил о нем отчет, который, будучи лишь недавно разыскан и обнародован, открыл нам возможность проследить ход тех оживленных прений по поводу учреждения английской республики на началах всеобщего избирательного права, которые происходили в среде армиии в 1648 году. Один из участников совещания, капитан Ренсборо, решительно высказался за всеобщее избирательное право. «Я думаю, — говорил он, — что и самый бедный, и самый богатый имеют одинаковое право путем голосования участвовать в выборах тех властей, под управлением которых им придется жить, ибо в Англии всякий обязан повиноваться лишь тем, кто избран свободным голосованием».
В противоположность этому учению о полном равенстве публичных и политических прав всех граждан вожди основанной Кромвелем республики, и в особенности Эйртон, выставили учение, дававшее избирательное право только землевладельцам. При этом они исходили из ни на чем не основанного предположения, что только земельные собственники заинтересованы в сохранении общественного порядка и поддерживающей его конституции.
304 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
«Я придерживаюсь того мнения, — говорил Эйртон, — что участвовать в делах управления, в выборах лиц, составляющих законы, может только тот, кто связан прочными интересами с той или иной частью государства. Только лица, которые владеют земельной собственностью, и могут быть представителями народа в парламенте. По той же причине только эти лица и должны пользоваться избирательным правом. Бессмысленно доказывать естественное право каждого участвовать в голосовании и избрании. Рождаясь на свет, люди располагают лишь правом на воздух и на то пространство, в границах которого они вращаются. Даровать всем людям избирательное право — это равносильно тому, что признать за ними право свободного распоряжения чужим имуществом и чужой землей. Если неимущим людям будет представлен голос, это неизбежно поведет к уничтожению всякой собственности, всякого истинного права».
Это учение вполне отвечало тому имущественному цензу, который был установлен в Англии в конце XV века и в силу которого избирательными правами пользовались только лица, располагавшие недвижимым имуществом, приносящим годовой доход в 40 шиллингов.
В эпоху Ланкастерской династии этот имущественный ценз был введен, как мы видели, для того чтобы освободить людей небогатых от сопряженных с выборами расходов по переезду, но с точки зрения Эйртона этот ценз один мог служить серьезной охраной общественного порядка, и в особенности частной собственности. В этом отношении учение Эйртона выражало собой зародившееся в буржуазии стремление, с одной стороны, ограничить влияние высших сословий и самой завладеть политической властью, а с другой — дать отпор требованиям низших классов. Напрасны были старания других ораторов опровергнуть аргументацию Эйртона, например Пэтти, утверждавшего, что всеобщее голосование не представляет никакой опасности для существования частной собственности. В разгар прений Пэтти доказывал, что «все люди равны, потому что у всех одинаковая природа. Если они не могут сами сообща управлять государством и выбирают для этого особых представителей, то это происходит только потому, что их многочисленность не дает им возможности каждый раз собираться для подачи голосов. Парламент и администрация учреждены людьми для охраны их интересов, для установления в обществе порядка и спокойствия, а не для нарушения последних. Вследствие этого я не могу понять, почему всеобщее избирательное право может угрожать существованию
К истории всеобщего избирательного права
305
собственности». Эйртон на возражение Пэтти ответил, «что надо считать чужеземцем всякого, не связанного, благодаря земельной собственности прочными и постоянными узами с государством. Неимущие должны или подчиниться требованиям законов, или оставить страну». Я обращаю ваше внимание на эти доводы. Позже они не раз будут повторены, например в сочинениях Неккера и доктринеров первой половины XIX века, признававших избирательное право только за лицами, обладающими недвижимой собственностью. Напрасно Пэтти указывал на несправедливость ценза, лишавшего избирательного права арендатора, который уплачивает собственнику сто фунтов стерлингов и предки которого в течение ряда поколений прожили на одной и той же земле. Эйртон продолжал настаивать на том, что всякая уступка в пользу арендаторов неминуемо приведет к всеобщему уравнению и гибели частной собственности.
Я остановился с некоторой подробностью на прениях, происходивших в 1648 году между основателями английской республики, ввиду того что в этих прениях мы находим в зачаточном виде все те доводы, которые приводились впоследствии, с одной стороны, в защиту необходимости даровать лишь земельным собственникам избирательные права, а с другой — в защиту непримиримости подобного порядка с принципом равенства всех граждан.
И в самом деле, если мы спросим себя, какова была сущность учений, выдвинутых во второй половине XVII века Альджерноном Сиднеем и Джоном Локком, этими двумя светилами политической науки, одинаково превозносимыми и в Европе, и в Америке, влияние которых ясно заметно на сочинениях Монтескье и Руссо, то мы должны будем признать, что все они лишь в своеобразной обработке выдвигали те же аргументы, которые были впервые сформулированы Эйртоном.
Например, Сидней, признавая, что республика выше монархии, что лишь республика превращает добродетель в жизненный принцип, в то же время выступает страстным врагом демократии и считает, что власть должна принадлежать исключительно землевладельцам. В свою очередь, Локк доказывает, что основная задача всякого гражданского общества заключается в том, чтобы охранять режим частной собственности, существовавший, по его мнению, еще До возникновения государства. Заклятый враг всякой демократии, он составил для Южной Королины проект конституции, дававшей избирательное право только земельным собственникам.
306 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Но, с другой стороны, Гаррингтон в своей утопии «Осеапа» выступает с защитой всеобщего права голосования, ссылаясь на то, что у всех людей хватит благоразумия выбрать достойных правителей. Однако его увлечение Венецианской републикой мешает ему признать за народом право непосредственного участия в государственных делах. Вследствие этого он предлагает два парламента: один народный, а другой — долженствующий служить представительством интересов кровной аристократии, которую у него нелегко отличить от земельной. Сенат и через его посредство аристократия должны обладать исключительным правом законодательного почина, народное же собрание, избираемое на основании всеобщего голосования, может только целиком одобрить или отклонить законопроекты. После падения республики и при возобновлении преследования англиканской церковью диссидентов развитие демократических идей в Англии на известное время приостанавливается, но зато они крепко прививаются в английских колониях по ту сторону океана, колониях, которые, как известно, положили начало Соединенным Штатам.
Пэн, а раньше его отцы-пилигримы осуществили всеобщее избирательное право в тех местностях, которые впоследствии стали Пенсильванией. Но в северных колониях, благодаря Джону Коттону, аристократические идеи Кальвина берут верх над демократическими течениями, и избирательное право, бывшее в начале в новой Англии всеобщим, ограничено принадлежностью к господствующей церкви. Коттон повсюду проповедовал, что демократия противна заветам Господа Бога, так как если бы все были призваны управлять, то кто же тогда должен был бы повиноваться? И та политическая организация, которую он дал стране, превратившейся впоследствии в штат Массачусетс, ближе была к теократическому, чем к гражданскому строю. Только благодаря великому поборнику свободу совести, Роджеру Уильямсу, было создано рядом с Массачусетсом демократическое государство, действительно заслуживающее это название, а именно Род-Айленд. Основным законом его конституции было требование, чтобы все законы утверждались голосованием всех свободных людей, которые поручали бы избранным ими должностным лицам применение этих законов. Введенная этим реформатором форма правления была, таким образом, демократической, т. е„ по выражению конституции, она опиралась на свободное согласие большинства. Рабство в колонии было отменено; при обязательном чтении каждым Библии грамотность была всеобщей,
К истории всеобщего избирательного права
307
а поэтому ничто не препятствовало сознательному пользованию всеми жителями правом голоса. Первым законодательным актом была своего рода декларация, подобная французской 1789 года. Таким образом, идея демократического государства, будучи изгнанной из Англии, получила известное распространение в Новом Свете.
После сказанного нам уже не приходится удивляться тому, что политические мыслители Франции, произведения которых до некоторой степени подготовили французскую революцию, не будучи непосредственно знакомы с движениями левеллеров в Англии, увлеклись тем не менее идеями, по существу дела, сходными с теми, которые вдохновили это движение. Это могло произойти тем легче, что и в самой Европе еще в XVIII веке, например в Лесных кантонах Швейцарии и в Женевской республике, держалось народовластие в таком же приблизительно виде, в каком оно известно было афинянам и римлянам, а позднее германским племенам, положившим своим покорением римских провинций начало современной цивилизации.
Жан-Жак Руссо, автор трактата «Общественный договор», заимствовал основные посылки и доводы своего учения отчасти из сочинений древних мыслителей, в особенности Платона, отчасти же из более поздних трактатов Альтузиуса, Спинозы, Сиднея, Локка. Развитию его доктрины содействовал также и пример его собственной родины, Женевской республики, в которой еще во времена епископов существовал Великий Совет, куда входили все граждане республики. В руках этого совета фактически сосредотачивалась верховная власть, так как епископы не позволяли женевским гражданам отчуждать хотя бы незначительную долю своей власти в пользу кого бы то ни было. Вюи первый приблизил взгляды Руссо на отчуждаемость народовластия хартией епископа Фабри, относящейся к концу XIV века и отрицающей за женевским народом право отказываться от привилегий, которые были дарованы ее составителем и его предшественниками.
Мы видим, таким образом, что учение о народовластии не есть продукт новейшего времени. Оно не возникло внезапно и неожиданно, а коренится в прошлом, уходит вглубь столетий. Оно в новейшее время явилось как бы возрождением старого принципа, забытого только в XV веке под влиянием завоеваний автократии и буржуазии и в ущерб интересам низших классов населения.
Но, с другой стороны, и Монтескье, выставившего доктрину если не парламентского, то во всяком случае конституционного
308 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
строя, было бы несправедливо считать повинным в той ненависти к всеобщему голосованию, которую мы встречаем в сочинениях доктринеров конца XVIII века и первой половины XIX века.
«О духе законов» не дает нам никакого основания к такому утверждению. Монтескье не признает избирательного права лишь за лицами, находящимися в зависимом положении, т. е. пользующимися общественной благотворительностью.
Доктрина, признающая избирательное право только за земельными собственниками по крайней мере, поскольку дело идет о Франции, ведет свое начало от физиократов и их учения о непроизводительных классах. Впрочем, и сами физиократы в этом отношении лишь усвоили себе основную идею Локка, учившего, что государство прежде всего должно заботиться об охранении естественных прав человека, а именно — свободы отдельной личности и неприкосновенности частной собственности, о чем всего более призваны печься сами собственники.
На Генеральных Штатах 1789 года для обеих сторон, т. е. как для сторонников ограниченного цензом избирательного права, как и для тех, кто требовал всеобщности, открылась возможность вполне развить свои взгляды и формулировать свои доводы. Прения по этому вопросу были открыты Дюпон-де-Немуром, категорически заявившим, что, за исключением землевладельцев, все остальные граждане не связаны постоянными интересами с обществом. Чтобы пользоваться избирательными правами, говорил он, необходимо обладать земельной собственностью. Так как содержание неимущих лежит на собственниках, то и администрация должна быть сосредоточена в их руках. Только собственников задевают вопросы, обсуждаемые в парламенте. Поэтому, кто не располагает земельной собственностью, того нельзя признавать членом государства. Консерватор Казалес стал на ту же точку зрения, доказывая, что только земельные собственники могут быть допущены к голосованию по вопросам, касающимся налогов, а потому они одни должны располагать избирательным правом. Купец, говорил он, гражданин всего мира; он может без труда переносить свое имущество повсюду, где его ждет счастье и мир. Иное дело собственники недвижимого имущества. Он может жить только в месте нахождения своего имущества. Ввиду этого необходимо, чтобы государство обеспечило ему все средства, для того чтобы он мог вести счастливое существование на собственной земле.
Теория ограничения избирательного права нашла себе защитников и в лице Мунье, Малуэ, Маллэ-дю-Пан и Вирье. Все они доказывают
К истории всеобщего избирательного права
309
в речах и в печати, что Франция — страна по преимуществу земледельческая, и поэтому в ней только одни землевладельцы заинтересованы в охранении законов и поддержании общественного порядка. Лица, не обладающие собственностью, не могут быть сильно озабочены поддержанием государственного благосостояния. Им не грозят в равной степени чрезмерные налоги и произвол чиновников. Но дальше всех в защите идеи ограничения избирательного права пошел Неккер. В своем сочинении об «исполнительной власти» он говорит: «Человек, лишенный собственности, не может считаться настоящим гражданином. Он неизбежно будет равнодушен к большей части вопросов, волнующих страну. Только люди, обладающие собственностью, располагают средствами, необходимыми для получения того образования, которое одно может гарантировать издаваемым законам значение и вес в глазах общества». Таким образом, учение физиократов о том, что всякий налог в конце концов падает на землевладельцев, как бы обусловило собой стремление предоставить решение вопросов о налогах исключительно земельным собственникам, а это, в свою очередь, не могло не привести к лишению избирательного права всех, кто не обладает земельной собственностью.
Конечно, подобное учение было очень трудно примирить с принципами общего равенства и верховной власти народа, провозглашенным в одном из первых параграфов конституции 1791 года. Последователи «Общественного договора», в котором были установлены эти принципы, не раз пытались бороться с системой земельного ценза и желали ввести избирательное право в комплекс тех публичных прав, которые декларацией объявлены всеобщим достоянием всех граждан. Дальше других в защите всеобщего избирательного права пошел депутат Робеспьер. Произнесенная им 25 января 1790 года речь является наиболее ярким выражением демократических устремлений Учредительного Собрания. Сущность этой речи, слишком длинной, чтобы привести ее целиком, состоит в следующем. Всякое ограничение избирательного права представляет собой грубое нарушение того принципа, который гласит, что все люди рождаются и должны оставаться свободными. Этот принцип был торжественно провозглашен знаменитой декларацией прав человека и гражданина. Ограничение избирательных прав противоречит и той идее закона, как выражение общей воли всего народа, которую Учредительное Собрание восприняло из «Общественного Договора» Руссо. Остановившись на требовании, чтобы избирательное право распространялось только на тех граждан, которые
310 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
уплачивают прямой налог, равняющийся трехдневной заработной плате, Учредительное Собрание пошло по стопам Англии. Но английская конституция могла считаться идеальной только тогда, когда французы находились еще в состоянии рабства. После же того, как совершилась Великая французская революция, только рутиной и невежеством может держаться представление, что английские порядки достойны подражания. Как можно утверждать, что лица, не имеющие земельной собственности, ничего не теряют от лишения их избирательного права? Разве они не такие же члены общества, как и землевладельцы? Разве они не вынуждены заботиться о поиске средств к существованию? Разве свобода, общественная безопасность, возможность по собственному усмотрению распоряжаться своими умственными и сердечными силами не так же дорога неимущим, как и землевладельцам? Охранять же свободу всех этих стремлений могут только законы. И можно ли после всего этого говорить, что неимущие не заинтересованы в них? Не должны ли, наоборот, эти законы охранять слабых еще в большей степени, чем сильных и могущественных — охранять от несправедливости и притеснений? Конституция не может рассчитывать на прочность там, где политические права представляют лишь привилегию одного какого-либо класса и где большинство населения вынуждено с равнодушием или с завистью смотреть на эти права. Робеспьер закончил свою речь требованием, чтобы Национальное Собрание высказалось за всеобщее право голоса, так как только оно соответствует полному равенству прав, одинаково признаваемому всеми французами.
С защитой всеобщего права голосования выступили одновременно в печати Камилль Демулен и Марат. Первый, полемизируя со сторонниками ограничения избирательного права, указывал на Аристида и Христа, которых как лишенных собственности пришлось бы причислить к «черни» и не допускать к участию в общественных делах. Марат же доказывал, что законодательство, ограничивающее право голосования десятой частью горожан, неизбежно должно повести к созданию новой аристократии, аристократии богатства. К этому мнению присоединились Шарль Ламетт, Гара-младший и Тарже. Первый из них указывал на то, что народ, всецело занятый добыванием средств к жизни, и без того может прирнимать незначительное участие в делах страны. И нет никакой надобности санкционировать еще законом такое положение вещей. Поступать таким образом — все равно что сознательно стремиться к установлению нового феодализма на развалинах феодализма земельного.
К истории всеобщего избирательного права
311
Гара-младший заявил: «Не отрицая факта, что плательщики налогов больше заинтересованы в избирательных правах, чем другие граждане, я все же не понимаю, почему люди, благосостояние которых терпит ущерб от высоты косвенных налогов, должны быть лишены того избирательного права, которым владеют собственники, платящие налоги поземельные».
Таким образом, в эпоху великой революции боролись два противоположных учения, из которых одно исходило от физиократов, а другое — от «Общественного договора» Руссо и проповеди естественных прав человека и гражданина. Ни одно из этих учений не взяло окончательно верха над другим. По отношению к избирательному праву Учредительное Собрание остановилось на следующем решении. Оно лишило известную категорию лиц, так называемых пассивных граждан, избирательного права, ссылаясь на то, что эти лица не имеют земельной собственности и не платят прямого налога, минимальным размером которого была признана трехдневная заработная плата. Рядом с этим законом отличают право выбирать от права быть самому избранным. Это последнее право признается лишь за незначительной группой лиц, вносящих поземельный налог не менее марки серебром.
Эти меры никого вполне не удовлетворили. Сторонники ограничения избирательных прав жаловались на то, что Франция больше, чем все другие цивилизованные страны, игнорирует интересы землевладельцев, а приверженцы теории «Общественного договора» и народного суверенитета возмущались режимом, принесшим интересы низших слоев народа в жертву интересам одних землевладельцев.
Составленная Конвентом в 1793 году новая якобинская конституция была уже всецело проникнута демократическими принципами, но она просуществовала очень недолго, и ход событий не позволил даже применить ее всецело на практике.
Конституции Директории и Консульства возвратились к прежним изъятиям. При Империи продолжал существовать имущественный ценз, а в эпоху Реставрации и Июльской монархии он был даже повышен.
Доктринеры вновь стали проповедовать теорию, распространившуюся в Англии еще в XVII веке и позже возродившуюся во Франции в 1789 году. Они решительно выступили против расширения избирательного права за пределы так называемой «легальной страны» 5,
5 «Легальной страной» («pays legal») называлась при Людовике немногочисленная группа избирателей.
312 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
сходные с теми, которые выдвигались раньше Эйртоном, Дюпон де Немуром, Казалесом и Неккером.
Любопытно отметить, что величайший французский публицист первой половины XIX века, Алексис Токвиль, отнюдь не разделял тех взглядов на избирательное право, которые проводились Ройе Колларом и Гизо.
В своей переписке с Сеньором Токвиль указывает на то, что ни одно правительство не опиралось на столь узкие и ненадежные устои, как правительство Июльской монархии. Ее приверженцы не отличались ни многочисленностью, ни благородством происхождения, ни даже образованием. Вся «легальная страна» была представлена двумя стами тысяч лиц, плативших 200 франков прямого налога. Низшие классы народа питали к правительству, говорит Токвиль, презрение, а высшие — ненависть. Людовик-Филлип опирался лишь на сочувствие эгоистичной и ненасытной плутократии. В своих «Воспоминаниях» автор «Демократии в Америке» высказывает тот же взгляд на Июльскую монархию. При Людовике-Филиппе, говорит он, французская нация привыкла смотреть на дебаты в Палате, как на дело, не представляющее для нее никакого интереса, как на своего рода борьбу между родственниками, одинаково претендующими на наследство. Токвиль доказывает, что правительство не может быть прочным, если оно не считает нужным заботиться об общих интересах страны.
В согласии с этим Токвиль примкнул к сторонникам всеобщего избирательного права, когда в 1848 году оно было введено во Франции по инициативе Ледрю-Роллена и других членов временного правительства.
В одном из своих писем к Стофелю Токвиль говорит, что в таком изменчивом обществе, как французское, может быть сильной только власть, опирающаяся на всеобщую подачу голосов.
При этом он оказался искреннее Корменена, автора избирательного закона, на основании которого было созвано Учредительное Собрание 1848 года. В своих «Воспоминаниях» Токвиль рассказывает: «Во время общих выборов я встретил Корменена, который любезно обратился ко мне со словами: “Видано ли было где-то, что творится у нас? Укажите мне страну, где в качестве избирателей выступали бы слуги, нищие, солдаты? Не правда ли, ничего подобного до сих пор и в голову никому не приходило”. И потирая руки, он прибавил: “Очень интересно посмотреть, чем все это кончится!” Он рассуждал обо всем этом, — замечает Токвиль, — точно о каком-то химическом эксперименте».
К истории всеобщего избирательного права
313
В появившейся недавно монографии по истории республиканской партии во Франции, Вейль6 очень верно показывает, что уже в 1837 году газета «National» и ее главный редактор Арман Маро открыли кампанию в пользу всеобщего избирательного права.
К радикалам скоро присоединились и социалисты. В отличие от Анфантена и Консидерана, говорит Вейль, Луи Блан в своей «Revue du Progres» доказывал невозможность совершить необходимые реформы, не опираясь при этом на всеобщее избирательное право. Ограничение избирательного права он считал нелепой и постыдной затеей. «Необходимо, — говорил он, — чтобы власть получала узаконенную ее санкцию со стороны свободно выраженной воли всех граждан или же рассматривалась, как воля Господа Бога. Выбирайте одно из двух: народ или папу!»
Последователи Бюшеса, со своей стороны, доказывали в газете «L’Atelier», что всеобщее избирательное право голоса является необходимым предварительным условием всякой общественной реформы7. Интересно отметить, что, по словам Токвиля, провозглашение всеобщего избирательного права сочувственно было встречено даже теми, кто некогда боролся против него.
Уже 19 января 1848 года, т. е. за месяц до февральской революции, Токвиль открыто доказывал необходимость такой реформы 8. Выборы, происшедшие после подавления июньского рабочего движения, были благоприятны для консервативной партии. Не только Ламенэ, но и Лакордер стали поэтому благосклонно относиться к всеобщей подаче голосов.
И только после того как новые выборы доставили большинство Луи Бонопарту и всеобщее народное голосование встало на сторону узурпатора, только после этого по адресу народа раздались прежние обвинения в подкупности и невежестве. Народная же масса, в свою очередь, объяснила исход выборов местью представителям за их недавнюю измену. После революции 1848 года немецкие националисты настолько прониклись идеей всеобщего избирательного права, что объединение Германии на первых порах в виде двух конфедераций — северной и южной, а затем в виде единой империи, могло осуществиться только на почве новой конституции со всеобщей подачей голосов. Всеобщее избирательное право составляет ныне
6 Weil. La parti republ icain е en France, p. 84.
7 Ibid., стр. 212.
8 Tocqueville, Souvenirs, стр. 13.
314 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА основу требований демократических партий Австрии и Италии, где оно не замедлит быть признано законом. Быстрое распространение грамотности в Империи Габсбургов столько же делает своевременной подобную реформу, сколько невежество народных масс в пределах бывшего Неаполитанского королевства является по отношению к ней существенным тормозом.
И в Англии в настоящее время очень много сторонников системы всеобщего избрания. Ее восхвалял еще в конце XVIII века Годвин в знаменитом трактате «Политическая справедливость». С1832 года в Англии были проведены три реформы избирательного права, знаменующие собой решительное приближение к всеобщей подаче голосов.
Что же касается Франции, то там всеобщее избирательное право настолько вошло в нравы, что даже лица, критикующие парламентские учреждения и требующие их реформы, не решаются поднять руку на эту основу представительного режима. Сошлюсь на пример Бенуа, автора сочинения «Кризис современного государства». На конгрессе сравнительного законодательства, заседавшем в Париже в 1900 году, Бенуа очень ловко вел компанию против парламентаризма. Но требуя реформы современной избирательной системы, Бенуа сам признает невозможной отмену всеобщей подачи голосов. По его мнению, она служит необходимой основой государства. «Если мы признаем, — говорит он, — что современное государство есть государство правовое, опирающееся на всеобщую подачу голосов, то остается лишь постараться о том, чтобы эта избирательная система была возможно лучше организована и выведена из состояния анархии». В следующих словах Бенуа точно определяет свое отношение к всеобщей подаче голосов: «Нет надобности ни отменять, ни изменять ее, не надо никого лишать права голоса или кому-либо давать более одного голоса; не следует ни у кого отнимать его места; наделение граждан более чем одним голосом ставит его в привилегированное положение в государстве, не надо поэтому преобразовывать избирательное право, необходимо лишь закончить его организацию».
Пример Бенуа показывает, что в настоящее время даже между критиками парламентаризма трудно найти людей, которые не осуждали бы той системы, которая ценит мнения людей соответственно их зажиточности.
Из тех фактов, которые я изложил в этом поневоле кратком очерке, легко усмотреть, что движение в пользу всеобщей подачи
К истории всеобщего избирательного права
315
голосов не представляет собой факта новой истории, что оно длинной цепью связано с прошлым, и лишь вследствие победы буржуазии и ее союза с местным дворянством эта цепь была разорвана в течение трех последних столетий. Союз укрепился прежде всего в Англии. В XVI столетии, в течение которого секуляризированное церковное имущество перешло в руки буржуазии, слитие джентри, т. е. мелкого поместного дворянства в один класс с буржуазией повело к образованию класса земельных собственников.
Революции 1648 и 1688 годов укрепили победу этого класса, и новый парламентский режим был построен на начале ограничения избирательного права. Голос в делах получили одни землевладельцы. Этот чисто английский порядок был рабски скопирован буржуазией Европы, впервые добившейся власти во Франции в 1789 году и удержавшей свое господство до 1848 года.
В наше время, когда государство столько же отрешилось от мысли видеть в монархе верховного сюзерена над всеми землевладельцами, как и небесного помазанника, власть перестала представлять собой исключительно интересны движимой или недвижимой собственности и явилась выразительницей «потребностей» всех граждан без различия классов и сословий. Соответственно этому и право голоса стало неотъмлемым правом всякого, способного сознательно пользоваться им. Всеобщее избирательное право превращается все более и более в неизбежную необходимость, в основное условие всякой власти, истинно сильной и поэтому способной смело идти по пути прогресса.
ЧТО ТАКОЕ ПАРЛАМЕНТ? *
I
На вопрос «что такое парламент?» англичанин, долго не задумываясь, ответит: «Это король, лорды и общины, действующие совместно». Такой ответ не удовлетворит, разумеется, русского читателя. Он спросит себя, откуда взялись эти лорды и общины и почему он должен считаться с английским решением этого вопроса? Очевидно, что без исторических справок, без общего очерка судеб и самого происхождения представительства нельзя обойтись при всякой попытке выяснить людям, привыкшим вверять руководство своих судеб поставленным свыше чиновникам, что господствующие на Западе порядки требуют от граждан самодеятельности, сказывающейся прежде всего в том, что они поручают руководительство общими всем интересами — наряду с наследственным или наследственными вождями нации — уполномоченным от провинций и городов. К этому и сводится, в конце концов, та система самоуправления общества, происхождение, развитие и современный характер которой нам придется изучить, раз мы желаем дать посильный ответ на вопрос: «Что такое парламент»?
О нем не могло идти речи в древности, которой известны были только полутеократическая, полувоенная деспотии и, рядом с ними, самоуправляемые городские общины, из которых некоторые, как, например, Спарта, Афины, Фивы, сумели объединить под своей властью или только под своим руководительством целый ряд соседних городов и селений. Жители их не попадали в положение граждан, оставались навсегда зависимым классом сельских и городских производителей, теми гелотами или фетами, периаками, о кото
* Печатается по: Что такое парламент. СПб., 1906.
Что такое парламент?
317
рых не раз заходит речь в греческих источниках. Афины и Спарта были городскими республиками в том смысле, что их граждане призывались к разделу политической власти, сходились на сходы, выбирали сановников и членов тесных советов, которые, в свою очередь, особенно в Спарте, удержавшей царей и рано создавшей в своей среде класс крупных земельных собственников, сумели ограничить в интересах олигархии роль простого гражданства в делах страны. Но, будучи республиками, ни Афины, ни Спарта не допускали граждан подчиненных им городов и селений к политической самодеятельности, посылали в них своих правителей, заставляли подчиняться решениям собственных народных вече и советов.
Сказанное об Афинах и Спарте может быть повторено о любой греческой республике и справедливо также по отношению к Риму. И для него жители покоренных или добровольно присоединившихся городов были, самое большее, союзниками, италийскими и латинскими. Римский гражданин не означал уроженца римской республики, а члена искони поселенной в Риме семьи. Одни граждане участвовали на сходах, или комициях, одинаково трибутских, центуриатских и плебейских; одни они принимали участие в выборах и призывались к заседанию в сенате. Не ранее времен императора Каракаллы жители всего римского государства одинаково признаны были гражданами, но такое уравнение, вызванное фискальными целями, совпало с эпохой потери свободы и деятельного участия в делах государства. Оно было скорее уравнением в бесправии, чем уравнением в правах. На расстоянии веков те же порядки господства главного города области над соседними, редко когда добровольно соединившими с ним свои исторические судьбы, выступают перед нами в жизни итальянских муниципий и до некоторой степени в истории наших удельновечевых народоправств, последними представителями которых надо считать Новгород, Псков и Вятку. Фраза нашего начального летописца: «И что старшие положат, на том пригороды станут» применима и к отношениям таких городов, как Милан, Брешиа, Сиена, Венеция и Генуя, ко всей соседней округе, — округе, близкой и отдаленной, нередко разрастающейся в обширные области вроде той «terra ferma», т. е. материка, которой Венеция владела на Апеннинском полуострове от Адриатики до Бергамо включительно. Ни один из городов, принадлежавших к так называемому «contado», т. е. графству, или к территории господствующей муни
318 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
ципии, как ни одна из областей, входивших в состав венецианской terra ferma, не наделены были голосом в общих делах государства. Флорентийская демократия означала владычество одних граждан Флоренции над соседними селами и городами, как венецианская аристократия — господство дворянских семей Венеции, собиравшихся в Большой Совет, над городами и провинциями, постепенно вошедшими в состав республики св. Марка. Этим политическим бесправием подчиненных муниципий объясняется легкость их перехода вслед за удачной войной от одного соперника к другому — положим, от Сиены к Флоренции, или наоборот. В нем же надо искать разгадку того поразительного явления, что на расстоянии немногих месяцев Венеция растеряла все свои земли, вошедшие в состав новых политических тел, и по миру в Кампо-Формио в 1797 году сама перешла под владычество Австрии. Те же причины вызвали, как известно, постепенное отпадение от Новгорода его пригородов и образование самостоятельных республик с князем наверху или даже без князя, в лице Пскова и Вятки. Не представляет исключения из общего правила и судьба тех городских и сельских республик, из которых возникла швейцарская федерация. Берн, Цюрих, Люцерн владычествовали над соседними городами, вроде Фрибурга, Цуга и Лозанны, как над присоединенными к ним местностями («Zugewandte Orte»). Наполеоновское владычество в Швейцарии, открывшееся созданием Гельветской Республики, оставило за собой те прочные следы, что обратило в самостоятельные кантоны, свободные от подчинения старым городам, одинаково Фрибург и Лозанну. Типическим образцом городской республики до момента присоединения ее к Швейцарской федерации оставалась Женева, жители которой издавна распадались на граждан, жителей предместий и пришлых поселенцев, лишенных всякого участия в выборах. Еще Руссо, автор «Общественного договора», этого катехизиса современных демократий, гордился тем, что он гражданин Женевы и как таковой может считать себя участвующим в осуществлении верховной власти (member du souverain).
Если мы зададимся мыслью, когда впервые зародилось представление о республиках-нациях взамен республик-муниципий или республик-сел, вроде Швица, Нижнего и Верхнего Унтервальдена, нам едва ли удастся открыть более ранние факты, как возникновение тех фламандских республик, из которых наиболее крупной была Голландия. Фландрские коммуны Средних веков, как Гент, Брюгге, были опять-таки не более, как городскими республиками, главен-
Что такое парламент?
319
ствовавшими над починенной им округой. Но Голландия XVII века уже выступает перед нами с характером федерации, или союза городов и сел, жители которых равноправны и одинаково призываются к участию в делах. Этот факт отмечен был уже Спинозой, постоянно противополагающим в своем «Политическом трактате» итальянские городские республики голландской. Он не скрывает своего предпочтения последней и объясняет свой выбор тем, что в ней «не жители одного города, как некогда у римлян, а затем в Венеции и Генуе, почитаются гражданами, а жители всей, как они выражаются, провинции, т. е. государственной территории»1.
Очевидно, что до тех пор, пока в республике один город считал себя призванным говорить за всех, не было нужды в представительстве; вече под различными наименованиями, в том числе «говорильни» (aringha от aringhare, что на средневековой латыни означает: обращаться с речью harengue, или еще parlamentum от parle = говорить), заступало собой место представительного собрания. Но как только город-республика или самоуправляющаяся сельская община, вроде Швицкой, уступила место республике-нации, постоянному союзу городов и сел, мало-помалу сливающихся в единое целое, верховное заведование делами страны наряду с единоличным и обыкновенно наследственным сановником, вроде графа Голландии, сосредоточилось в руках собрания, составленного из уполномоченных отдельных сел и муниципий.
Параллельно с этим зарождением представительной системы в республиках происходит однохарактерный процесс в монархиях, постепенно возникающих путем объединения все большего и большего числа феодов или поместий. Они переносят при этом на все государство те порядки, какие образовались в вошедших в их состав первичных ячейках, несвободных или владельческих общинах. В этих последних мы всюду встречаемся с существованием двоякого рода собраний. На одно сходится весь поместный люд, на другое — одни прямые вассалы феодального сеньора, те, кто держит землю в силу непосредственного наделения им самим. В Англии особенно наглядно выступает эта двойственность совета. Ближайшие ленники феодального собственника образуют совет его баронов (Court-baron); все население поместья — вечевой сход (Court-leet). Причина, побуждающая помещика столковываться со своими прямыми и отдаленными ленниками, лежит в договорном характере всей феодальной системы.
1 См. «Трактат Политический», гл. VIII. § 3.
320 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Она построена на идее взаимопомощи. Собственник-феодал обеспечивает военную защиту и дает землю всем своим вассалам. Вассалы взамен ставят ему не только необходимое число воинов, но и необходимое число сельских возделывателей или взамен продукты их собственного хозяйства. Они одаривают помещика барщиной или оброками, натуральными или денежными платежами, и все это независимо от службы военной и придворной.
Перенесите эти отношения на все государство, этот продукт объединения феодов, и вы получите рядом с королем, верховным сюзереном и собственником всей земли, совет прямых его вассалов, и бок о бок с ним совет представителей от сельских и городских вече, установленный в силу физической невозможности собрать воедино всех их членов. Очень наглядно эти порядки выступают в Англии. Ранее других возникает в ней так называемый Большой Совет короля. Мы встречаем его еще при англосаксонских правителях. Они любят совещаться о делах с высшими главами церковной иерархии и с членами служилого сословия, своими мудрыми танами. Откуда и само название этого совета — Виттенагемот (Gemot — то же, что сход, Than равнозначительно понятию служилого человека, а корень wit доселе сохранился в английском прилагательном witty, т. е. остро- или хитроумный). Служилые люди — незамкнутое сословие; в их ряды может попасть и купец, три раза переплывший Ла-Манш, т. е. один из тех предприимчивых негоциантов, которые своими морскими путешествиями умели проложить путь мировой торговле англичан. Со времени завоевания Англии Вильгельмом во второй половине XI столетия совет служилых людей выступает перед нами под латинским термином Великого Совета (Magnum Consilium) и с несколько измененным составом в том смысле, что место прежних служилых людей англосаксонского происхождения заняли сподвижники Вильгельма, витязи из Нормандии и Франции, наделенные им поместьями, отнятыми у прежних собственников, ставшие поэтому к королю в положение прямых его ленников, лиц, держащих землю непосредственно от него. Вот почему в актах этого времени, упоминающих о составе совета, говорится о призыве в него, рядом с архиепископами и епископами, всех тех, кто получил феод непосредственно от главы государства. Что же касается прочего населения, то та часть его, которая не состоит в рабстве и крепостной неволе, которую образуют все так называемые свободные держатели чужих земель (liberi tenentes), призвана посылать в Совет от каждого графства, т. е. от каждой провинции
Что такое парламент?
321
двух рыцарей или воинов (milites). Такие порядки установлены уже в 1215 году так называемой Великой Хартией вольностей, исторгнутой у короля Иоанна Безземельного после открытого междоусобья, руководимого высшей феодальной знатью, светской и духовной. В XIII столетии в этой хартии король обещает, что впредь откуп от несения воинской службы и денежные пособия, поставляемые королю как верховному сеньору, или сюзерену, в трех положенных обычаем случаях: его плена, посвящения в рыцари его старшего сына и отдачи в замужество старшей дочери, не будут взимаемы иначе, как по постановлению общего совета королевства. В этот общий совет входят, во-первых, весь состав прежнего большого, т. е. архиепископы, епископы, аббаты, графы и всякие бароны, призываемые личными письмами короля за его печатью, а во-вторых, все прочие держатели земли непосредственно от короля. Призыв должен содержать в себе указание на повод к собранию и 40 днями предшествует его созыву. В назначенный день следует производство выборов, в каком бы числе не явились созванные. На собрания духовенство не приглашается, как не присутствуют на нем и второстепенные владельцы, т. е. те, кто держит землю не непосредственно от короля, а от его прямых вассалов. Только с 1254 года, во времена регентства, установленного Генрихом III, по случаю его отбытия в Гасконь во Франции, представительство от свободных владельцев, без различия прямых и второстепенных вассалов, и представительство от духовенства по диоцезам, т. е. по епископиям, становится в Англии свершившимся фактом. Шерифы или губернаторы получили в этом году приказ распорядиться выбором четырех рыцарей от графства и особых уполномоченных от духовенства епископий. Когда с 1265 года, со времени новой междоусобной войны, глава восставшей против Генриха III партии баронов призвал в Большой Совет королевства и депутатов от городов, парламент сделался уже тем собранием лордов и общин, призываемых к совместной деятельности с королем, каким и по настоящий день он является по определению английских юристов. Созывая свой первый парламент в 1295 году, Эдуард I следующим образом передает мотивы, побуждающие его к такому акту; «Насколько справедливо, чтобы то, что касается всех, было всеми же и одобряемо, настолько же естественно, чтобы общая опасность была отклоняема нами сообща». Если ранее этого современник событий, поведших к приглашению депутатов от городов На скамьи парламента, неизвестный стихотворец XIII столетия,
322 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
по всей вероятности духовного происхождения, следующим образом выражает настроение, вызванное в нем победой, одержанной над королевскими притязаниями партией, стоящей за народные вольности и участие парламента в делах страны. В большой эпической поэме, заключающей в себе 968 латинских стихов, неизвестный автор не скрывает своих симпатий к мятежным баронам. «Ныне Англия, — пишет он, — может вздохнуть легко в надежде на свободу. Пусть король знает, что ему позволено все, что может служить к пользе королевства, а запрещено все, что идет ему во вред. Но в решении этого вопроса нельзя исключительно положиться на его мнение; поэтому пусть земщина (communitas regni) подает ему совет... Жители графств не настолько невежественны, чтобы не знать обычаев и порядков королевства. Тот, кто на себе испытывает пользу и вред законов, необходимо знает их; раз дело касается чьих-либо интересов, можно быть уверенным, что к нему отнесутся заботливо и в видах обеспечения спокойствия; а из всего этого следует, что земщине предстоит решать по праву и на пользу государства, кто должен быть выбран в советники короля. Первое место в государстве принадлежит земщине и законам, в создании которых она участвует. Закон управляет королем; он — тот светоч, без которого начальствующий сбился бы с правого пути. Добрый король совещается с магнатами королевства насчет мер, полезных для государства и способных поддержать в нем мир и тишину. Вздумает король поступить иначе и нарушить нормальный строй королевства, и он необходимо вызовет со стороны своих подданных отказ в повиновении. Поистине, — прибавляет поэт, — они бы были глупцами, если бы стали поступать иначе».
Можно сказать, таким образом, что с XIII века не только в учреждения, но и в общественное сознание англичан проникла та мысль, что народ должен управляться законами, в создании которых участвуют наравне с королем магнаты, или лорды, и земщина. Эта земщина не всегда включала в себя все сословия английского общества, за вычетом высшего дворянства. Духовенство с конца XIV века не посылает депутатов в Палату общин и вотирует свои субсидии или денежные пособия казне на самостоятельных собраниях, так называемых конвокациях. Таким порядкам наступает конец не ранее 1664 года, когда члены духовенства наравне с прочим населением начинают участвовать в выборе депутатов от графств. Лорды и общины, созываемые в парламенте, наделены в нем неодинаковыми правами. Различие их сказывается
Что такое парламент?
323
и в самом тексте призывных писем. О лордах говорится, что они созваны «для обсуждения, постановления и действия» (ad tractandum, ordinendum et faciendum), а об общинах, что они «призваны к исполнению того, что будет постановлено от общего совета (ad faciendum). Но права лордов и общин более или менее уравнены уже с XIV столетия, со времен Эдуарда III, а тем более в эпоху королей из династии Ланкастеров, когда канцлер Генриха VI, сэр Джон Фортескью, впервые излагает основы британской конституции в двух сочинениях: «Похвалы английским законам» и «Трактат о различии между абсолютной и ограниченной монархией». Отдавая решительное преимущество последней, Фортескью следующим образом излагает ее основы: «Монарх, правящий неабсолютно, вносит изменение в старые законы или издает новые не единолично, а с согласия членов своего парламента. Он не может также облагать подданных налогом помимо их воли; а из этих двух правил следует, что подданные управляются только законами, ими самими вотированными, и несут подати, на которые они изъявили свое согласие; а это позволяет им пользоваться своими имуществами в полной безопасности, не боясь посягательства ни с чьей стороны, не исключая и короля».
II
Не следует думать, что Англия является единственной страной, установившей в своей среде еще в Средние века представительные порядки и допустившей дворянство и среднее сословие к участию наравне с королем в законодательстве и обложении народа налогами. Мы встречаем представительное устройство на протяжении всей Европы, начиная с Иберийского полуострова и оканчивая Венгрией и Польшей. Всюду оно построено на начале сословном, на мысли о необходимости призвать наравне с высшим дворянством и высшим духовенством низшее дворянство, горожан и приходское духовенство к посылке особых уполномоченных. Эти последние снабжаются в отличие от современных депутатов известными наказами; им говорится, как они должны поступить и в каком смысле высказаться по тем или другим вопросам, и, если в такой инструкции не предусмотрены те или другие проекты правительства, Уполномоченные вправе требовать отсрочки дебатов для возвращения на родину и нового соглашения с доверителями. В против
324 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
ность современным депутатам, средневековые связаны волей своих доверителей; они в полном смысле слова уполномоченные или послы. В наши дни депутат голосует, соображаясь с требованиями общественной пользы всего государства; средневековый делегат, наоборот, озабочен интересами своего сословия и своего околодка. Из всех государств Европы в одной только Швеции к трем сословиям — дворянству, духовенству и буржуазии, посылающим уполномоченных, присоединяется и крестьянство. Объяснение этому надо искать, разумеется, в том, что крепостное право исчезло в Швеции сравнительно рано, промышленность получила слабое развитие, и свободные крестьяне-землевладельцы образовали могущественное сословие. Сообразно числу представленных в парламенте общественных слоев мы находим в нем три или четыре камеры; так, в Каталонии, Арагонии, Кастилии, где сословное представительство появляется всего ранее, имеются три палаты, именуемые руками (brachios): рука духовенства, рука дворянства и рука общин. Во Франции так называемые генеральные штаты, возникшие с начала XIV ст. при Филиппе IV Красивом, насчитывают также три палаты: дворянства, духовенства и среднего сословия. То же может быть сказано о ландтагах или, в буквальном переводе, днях, когда вся страна в сборе; мы встречаем их в отдельных территориях или полусамостоятельных княжествах Германии, подчиненных императору и имперскому сейму, на котором от палаты князей отделяется еще особая курия курфюрстов, светских и духовных, в руки которых переходит выбор самого императора. В одной Швеции существует отдельное представительство крестьянства в особой четвертой камере. На всем протяжении европейского материка сословия голосуют каждое отдельно. В одной только Англии мы встречаемся с противоположной политикой: депутаты от городов сходятся с депутатами от низшего дворянства в Палате общин, и одно высшее духовенство заседает с главами аристократии, королевскими судьями и сановниками в верхней палате, Палате лордов. Эта особенность далеко не может считаться случайной: корни ее лежат, по верному замечанию Галлама, в той изополитии, в том уравнении граждан в правах и обязанностях, которая достигнута была всего ранее англичанами, сравниваемыми Галламом в этом отношении с древними греками, и в частности с афинянами. В отличие от континентального дворянства английское не отделено от простого народа нерушимой стеной сословных привилегий и податных изъятий. Оно живет общей с ним жизнью. Младшие
Что такое парламент?
325
члены аристократических династий не носят никаких титулов и охотно вступают в ряды торговцев и промышленников, не говоря уже о священстве. Одни старшие в роде наследуют княжеские и графские титулы и призываются к занятию в верхней палате мест, оказавшихся вакантными, за смертью прежних носителей тех же титулов. Об Англии можно сказать, что раньше других стран она совершила переход от сословной организации к классовой и от сословного представительства к народному. В этом обстоятельстве, в такой же степени, как и в ее островном положении, сделавшим ненужным создание постоянной армии и постоянного налога на ее содержание, надо искать ближайшее объяснение тому, что в Англии захваты королями неограниченной власти были непродолжительны и свободные учреждения продолжали развиваться более или менее безостановочно. До времен Реформации можно указать всего-навсего две попытки вернуться к самодержавию: одна была сделана Эдуардом II, другая — Ричардом II. Обе стоили короны их виновникам. Ричард III также слывет в истории, и в особенности в Исторических хрониках Шекспира, под именем тирана; но он не упразднил парламента, как не сделал этого и Генрих VIII, удовольствовавшийся перенесением в руки своего «тайного совета» главного руководительства страной и предоставлением этому тайному совету права издавать под именем «прокламаций» своего рода указы, за которыми парламентом признана была та же сила, что и за законами. Парламенты продолжают созываться безостановочно во все время правления Тюдоров и первых Стюартов вплоть до 1640 года, когда Карл I решается сделать новую неудачную попытку к упрочению единоличного правления. Принужденный снова, за безденежьем казны, созвать народное представительство, он в 1648 году открытием «долгого парламента» кладет начало организованной оппозиции своему единовластию. «Долгий парламент» низводит его с престола, судит и приговаривает к казни.
В Англии временно упрочивается республика по образцу Голландской, но с решительной тенденцией сохранить возможно больше черт прежнего конституционного устройства. Отмененная Палата лордов снова возникает при лорде-протекторе Кромвеле. Вместе с его сподвижниками по оружию в нее попадают и члены старинной английской аристократии. Когда же смерть внезапно уносит этого гениального государственного деятеля и внутренние распри между генералами кромвелевского войска заканчиваются изменой Монка и восстановлением Стюартов, старинная английская
326 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
конституция, а вместе с ней и парламент, как состоящий из короля, лордов и общин, реставрированы в более или менее прежнем виде. Нерешенными остались и прежние вопросы о границах власти короля и пределах закономерного повиновения подданны*х. Это обстоятельство вызывает новый конфликт между парламентом и монархом и ведет к перемене династии при сохранении и письменном истолковании старой конституции. Такое толкование содержит в себе «билль о правах» 1688 года и как существенное дополнение к нему тот «акт о престолонаследии», которым ганноверская династия, доселе царствующая, впервые призвана была на английский престол. Ограничения, какие заключают в себе эти два акта по отношению к королевской власти, внесли меньшие изменения в механизме парламентских учреждений, чем вкравшееся в них, помимо закона, путем практики, обыкновение вверять руководительство внутренней и внешней политикой, другими словами, заведование исполнительной властью, самим членам парламента, а именно тем из них, которые принадлежат к партии, располагающей численным большинством как в верхней, так и в нижней палате. Эти королевские избранники и одновременно любимцы большинства образуют собой солидарно действующее правительство, ответственное перед палатами не только в случае нарушения им законов, но и в случае несоответствия его политики желаниям большинства депутатов. Этот последний вид ответственности, ответственность политическая, выступает в том, что оказавшееся в меньшинстве министерство принуждено подать в отставку и уступить место членам оппозиции. Мысль о том, что король не вполне волен в выборе ближайших исполнителей своих предначертаний и обязан искать их в среде членов парламента, не может считаться вполне новой. Английский парламент стремился к ее осуществлению еще в XIII веке; но общественное мнение было возмущено такими притязаниями и окрестило повинный в них парламент в Оксфорде именем Сумасшедшего. В это время думали еще, что король не только правит, но и управляет королевством, независимо от палат, призываемых только к участию в законодательстве и налоговом обложении. Правда, у парламента были косвенные средства влиять на изменение правительственной политики отказом в нужных правительству денежных суммах или субсидиях, но никому в это время еще не приходило на мысль требовать, чтобы страной управляли лица, принадлежащие к составу Палаты лордов и Палаты общин. Да и в начале XVIII века, когда такие порядки уже вошли в практику,
Что такое парламент?
327
они противоречили самим требованиям закона, между прочим, той статье «акта о престолонаследии», которая гласила, что «король правит государством с помощью членов своего совета, имена которых должны быть известны его подданным». Мало этого: в том же акте из страха, чтобы лица на жаловании у правительства не помешали своим присутствием независимости палат, — страха, разделяемого и составителями закона 6 августа 1905 года, запрещено было чиновникам присутствовать на заседаниях; тем самым устранялась возможность министрам принадлежать к составу палат. Но жизнь сделала свое дело, доказала непрактичность доктрины, отнеслась отрицательно к чрезмерным опасениям и, устанавливая то, что специально запрещено было законом, создала важнейший оплот английской свободы в этом включении глав администрации в число выдающихся деятелей парламента. Много обстоятельств содействовало развитию системы английского кабинета и тесно связанного с ним партийного правительства. Новой династии недоставало легитимизма, исконности и потому законности ее прав на престол, до тех пор пока где-то на континенте, сперва во Франции, затем в центре католического мира, продолжали жить представители Стюартов. Правительству приходилось опираться поэтому на те аристократические роды и те семьи среднего сословия, которые прямо или косвенно поддерживали переворот. Они окрещены были их противниками наименованием «вигов». Слово «виг» на шотландском наречии означает «кислое молоко»; оно впервые стало применяться к укрывавшимся в Шотландии раскольникам или диссидентам. В свою очередь, виги окрестили своих противников, т. е. лиц, стоявших за Иакова II, бранным прозвищем «ториев», т. е. папистов или католиков, искавших убежища в Ирландии. Так возникло расчленение английского общества на две партии, расчленение, доселе продолжающее держаться и, очевидно, вызванное той наипростейшей причиной, что к правительственным актам может быть только два отношения — поддержки и противодействия. Так как тории были сторонниками павшей династии, то королям Ганноверского дома приходилось управлять почти безостановочно с министрами, взятыми из среды вигов; а так как первый представитель нового королевского дома, Георг I, почти не знал английского языка, то он по общему правилу не являлся на совет министров и тем косвенно содействовал все большей и большей самостоятель-н°сти кабинета от короны и, наоборот, все большей и большей зависимости его от парламента. С этого времени происходит со
328 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
вершенное обособление кабинета от тайного совета короля, прежде поставлявшего монарху членов его правительства. «Кабинет становится, — говорит один из недавних комментаторов английской конституции, Энсон, — собранием глав правящей партии;*но он в то же время продолжает стоять как бы вне закона; его существование как коллегии не имеет законодательной санкции. Созывается он от имени его главы, премьера, которого закон не знает; заседаниям кабинета не ведется протокола и король оповещается о них в форме еженедельных докладов2. При королях Ганноверской династии вполне упрочивается также другое начало, резко отличающее кабинет от совета министров во всех странах, еще не пришедших в число парламентарных, и прежде всего от порядков современной России с ее “солидарным, но безответственным правительством”. Я разумею то начало, в силу которого один министр покрывает всех других под условием взаимности, и оппозиция, встреченная в парламенте или в короле мероприятиями одного министра, ведет к вынужденной отставке всего кабинета». «В настоящее время, — говорит Энсон, — король не может более отставить одного из членов кабинета и сохранить других, за исключением того случая, когда инкриминированный потерял доверие своих товарищей. Если бы король тем не менее вздумал потребовать от него выхода из кабинета, весь состав последнего, как один человек, подал бы в отставку. Король имеет дело в настоящее время с целой группой ближайших советников, которые стоят у кормила правления и покидают его одновременно, ввиду того что ими представляются общие интересы и общие взгляды целой партии. Эти люди сделались министрами потому, что большинство в палатах намерено было поддерживать их политику и высказывалось против всякой другой. Они все в совокупности — делегаты этого большинства. Хотя они и призываются к делам короной и держат от нее свои функции, но действительным источником своей власти они признают волю большинства палат. Вынужденная отставка любого из них рассматривалась бы поэтому как акт, направленный против политики, представляемой ими в совокупности, а следовательно, и тем большинством, которого они являются выразителями и уполномоченными»3. Если мы спросим себя, в какой мере эта вековая эволюция английского парламента
2 См. Энсон. Франц, пер., озаглавленный «Loi et pratique constitutionnelle de 1’Anglieterre», v. I. «Parlernent», p. 35.
3 Там же.
Что такое парламент?
329
из законосовещательного учреждения в учреждение не только законодательное, но и дающее верховное направление всей внутренней и внешней политике государства, отразилась в области политической мысли, то нам придется сказать, что жизнь обыкновенно обгоняла доктрину и что большинство трансформаций, пережитых английским парламентом, не было отмечаемо их современниками. Так, в Средние века, когда английский парламент, чтобы перейти от законосовещательного в законодательное учреждение, пустил в ход следующий политический прием: отложил вотирование денежных кредитов правительству до момента удовлетворения законодательным путем его запросов, никто, не исключая и канцлера Фортескью, не отметил этого факта. Упущено из виду было и то обстоятельство, что в отличие от других сословных камер английский парламент с XV столетия заменил подачу королю громоздких ходатайств, своего рода «тетрадей жалоб и протестов», внесением ряда законодательных предложений или биллей. Не указано было также никем и то обстоятельство, что в том же столетии путем практики Палата общин как представительница массы плательщиков захватила исключительно в свои руки распоряжение народной сумой. И это в том смысле, что так называемые «денежные билли» могут возникнуть только в ней одной; Палата лордов может принять их или отвергнуть, но внести в них изменения она не вправе.
В XVII веке, вслед за падением Стюартов и признанием новым правительством ряда конституционных ограничений королевской власти, выраженных в «Билле о правах», известный английский философ Локк пишет свой «Трактат о правительстве». Вторая часть его может быть названа комментарием английской конституции в ее новом виде, т. е. конституции, преобразованной переворотом 1688 года. Внимательнее всех своих предшественников Локк относился к фактам действительности и поэтому ранее Монтескье говорит об уравновешении власти правительства передачей отдельных частей этой власти в разные руки. Вместе с тем он отмечает и решительную победу законодательной власти над исполнительной, парламента над королем, говоря о подчинении законодательной власти всех остальных. «При смешанных образах правления, — рассуждает он, подводя под их понятие и английскую конституцию, — глава власти исполнительной лишь в том смысле и потому не подчинен органам законодательной власти, что сам участвует в ней благодаря праву принятия или отклонения закона». В этом нельзя не видеть прямого Сражения английской практики абсолютного veto короля по от
330 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
ношению к издаваемым парламентом законам, или статутам. Ту же английскую практику имеет Локк в виду, когда говорит, что «если органу исполнительной власти и приносится присяга в верности даже членами парламента, то это нимало не говорит о главенстве его над властью законодательной. Принося присягу, граждане и члены парламента обязуются повиноваться правителю лишь до тех пор, пока его предписания будут согласны с законами. Видимым признаком подчинения исполнительной власти законодательной является право органов последней сменять правителя в случае противоречия его поведения с законами». Говоря это, Локк, очевидно, оправдывает поведение парламента, сменившего на престоле Иакова II Стюарта Вильгельмом Оранским. Органы законодательной власти, по мнению Локка, не призваны к постоянному действию. Исполнительная власть вправе созывать и распускать их в определенные законом сроки или по собственному выбору. Но право роспуска парламента принадлежит органам исполнения лишь под условием созыва нового парламента. Раз король не созывает парламента в определенный законом срок или когда того требует необходимость, он вступает в борьбу с народом, к которому переходит право созыва вновь прежнего парламента. Предоставляя такие широкие права органам законодательной власти, Локк в то же время, вслед за Фортескью, не отнимает у короля, главы исполнения, права издавать в толкование законов указы. Основание к этому он видит в неспособности законодателя предвидеть всевозможные в жизни случаи. Для примера он приводит следующее: закон, озабоченный сохранением собственности, не дозволяет разрушения чужого дома; но возможно наступление таких обстоятельств, при которых подобный образ действия необходим. Так, если соседний дом будет объят пламенем, чтобы не дать огню возможности распространиться, приходится нередко сносить чужое жилище, посягая, таким образом, на охраняемую законом собственность. Другое соображение также заставляет высказываться в пользу такой дискреционной власти короля. Бывают случаи, в которых законы оказываются недостаточными. «Каждый раз, — учит Локк, — когда то или другое порождаемое жизнью явление не подходит под нормы действующего права, король сможет принять временные меры для его регулирования. Он имеет тем большие основания поступать таким образом, что орган законодательной власти — парламент — не всегда бывает в сборе, да и в том случае, когда он созван, медлительность его процедуры не позволяет лишить короля права принятия быстрых мер, но под условием позднейшего утверждения их законодательным
Что такое парламент?
331
собранием страны». Это то самое решение, к какому обращаются все современные законодатели, которое имеет в виду и русский закон 20 февраля 1906 года, когда говорит, что «указ или временные правила должны быть вносимы на утверждение Думы и теряют свою силу в том случае, если по истечении двух месяцев со времени созыва ее они не обращены будут ею в закон».
В Англии дискреционная власть короля, делающая возможным издание им указов, известных под наименованием «прокламаций», издавна обозначается термином «королевской прерогативы». О такой прерогативе говорит еще Фортескью; на ней подробно останавливается и Локк. Но эта прерогатива, думает он, имеет свою границу; король вправе прибегнуть к ней только тогда, когда этого требует польза общества. Но кому быть судьей по вопросу, служит ли в том или другом случае пользование прерогативой интересам общества или нет? Локк отвечает на это следующим образом: «Как общее правило, судьей в этом вопросе нельзя признать народ, так как король не знает над собой старшего, то из этого не следует еще, чтобы подданные лишены были возможности всякого сопротивления произволу; у них всегда остается в руках крайнее средство — “воззвать к небу, сделать самого Бога судьей в открывшемся предательстве”». Этими несколько неопределенными выражениями Локк хочет сказать, что за народом всегда остается возможность подняться против злоупотребляющего властью правительства. Это — то право сопротивления, о котором говорили еще английские бароны в тексте Великой Хартии вольностей и к которому английский народ прибег в 1688 году, чтобы низвергнуть Стюартов и положить конец новому оживлению абсолютизма. «Тирану, — пишет Локк, разумея под ним всякого правителя, захватывающего власть, не принадлежащую ему по праву, — следует оказывать отпор точь-в-точь, как мы противимся всякому захватившему наше имущество. Никто не станет ведь сомневаться, — пишет он, давая тем самым выражение праву, признанного за англичанами статутом “Habeas Corpus”, — что граждане могут противодействовать незаконным требованиям чиновников. Так, если бы кто из них получил приказ схватить меня на улице и дерзнул бы ввиду этого войти силой в мой дом, я могу поступить с ним, как с вором». По аналогии с правом личного противодействия чиновничьему произволу, Локк приходит к тому выводу, что граждане могут сопротивляться и верховному правителю государства каждый раз, когда его приказания несправедливы, противозаконны и связаны с обращением к грубой силе.
332 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Но такой отпор произволу не опасен для самого существования государственной власти, по крайней мере, в тех странах, в которых, как в Англии, король безответственен, и последствия его актов падают на одних министров. Со времени Локка еще более’упро-чилось то представление, что при ответственности министров, наглядно выступающей в скрепе их подписью всех правительственных актов, исходящих от короля, сам монарх нимало не задет всяким противодействие чиновничьему беззаконию. В конце XVIII века в своих «Комментариях к английским законам» Блакстон сочтет возможным говорить, употребляя старинную форму, что в указанном смысле «король не может сделать зла». Личное сопротивление беззакониям сменяется, по мнению Локка, сопротивлением всего народа, другими словами, восстанием только в том случае, когда произвольное распоряжение, принятое верховным правителем государства, грозит общей пользе, пользе большинства граждан, или существеннейшим интересам даже небольшого числа лиц, как-то: их жизни, имуществу, свободе личной и свободе совести. Локк поддерживает, таким образом, свой основной взгляд на самую задачу государства и власти как охранителя свободы и собственности. Раз оно перестает служить этой цели и становится препятствием к пользованию указанными благами, необходимым становится открытое сопротивление правительству со стороны всего народа.
П1
К концу XVII века теория конституционной монархии с королем, лордами и общинами как разделяющими между собой верховные права нации или, точнее, как осуществляющими их совокупно может считаться вполне установленной в самой Англии. Но это не значит еще, чтобы английские учреждения уже в это время слыли образцовыми. Наоборот, есть основание утверждать, что сами англичане продолжали еще искать в это время иноземных примеров для подражания и что их взгляды, подобно взглядам прочих народов Европы, переносились в это время с Италии на Францию и с Франции на Швецию. Теория заимствования чужих политических порядков не возникла одновременно с англоманией. Мы встречаем рассуждение о преимуществах той или другой конституции еще в Средние века, когда в образец всему миру философами схоластики ставилась Римская империя с ее продол
Что такое парламент?
333
жением на почве христианского мира в образе созданной Карлом Великим державы. Второй период Средних веков всецело захвачен вопросом о наилучшем устройстве этой последней империи, обнимающей собой весь христианский мир, и об упрочении отношений ее двух властей: светской и духовной, папы и императора. С того момента, когда судьбы империи в лице Карла V слились с судьбами Испании, испанская монархия с крепнущим в ней самодержавием начинает приковывать к себе внимание всюду, куда ни распространяется ее господство. О ней пишут не одни испанские иезуиты с Марианой и Суарецом во главе; ее выставляют в образец прочему миру и итальянцы по рождению, как Кампанелла, автор не одного «Солнечного града», но и трактата «Об испанской монархии». Со времени окончания тридцатилетней войны и вестфальского конгресса две державы приобретают небывалое прежде значение, одна в католическом, другая в протестантском мире: Франция, сделавшаяся со времен Ришелье сильно централизованной и абсолютной монархией, и Швеция, еще сохранившая свои сословнопредставительные учреждения, но также обнаруживающая заметный наклон к самодержавию и административной централизации. Французская монархия привлекает к себе завистливое внимание всех соседей, и ее учреждения, особенно со времен Людовика XIV, «короля-солнца», ставятся в образец консерваторами и монархистами всей Европы. Наоборот, сторонники более свободных политических порядков, удержавшихся и расцветших в Италии, устремляют свои взгляды на эту страну, не столько на демократические порядки Флоренции, скоро подпавшей под власть тиранов или единоличных правителей в лице Медичей, сколько на аристократический строй Венеции, сохранившей свою независимость до конца XVIII столетия. Размышления, вызванные у Макиавелли чтением Тита Ливия и размышлениями над судьбой собственной родины — Флоренции, привлекают к себе меньшее внимание своим демократическим республиканизмом, нежели изображение им в живых красках современных ему «тиранов», успешно достигших подчинения целых областей своему единовластию. В самой Флоренции аристократические порядки Венеции ставятся в образец всем тем, кто мечтает о сохранении республиканской свободы Или об освобождении от ига недавно установившейся тирании. Гвичардини, Джанотти, Ботеро, вслед за венецианцем Контарини, пишут трактаты о государственном строе республики св. Марка Или составляют проекты реформы Флоренции по венецианскому
334 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
образцу. Италия, таким образом, в эпоху Возрождения предлагает миру на выбор одновременно две доктрины: народной монархии и аристократической республики. Европа ищет в сочинениях ее публицистов руководящих идей для оценки происходящий в ней самой политических движений. Сторонники абсолютизма в лице Альберика Джентилис, уроженца Италии и профессора в Оксфорде, воспроизводят мысли о преимуществах единовластия, высказанные не столько Макиавелли, сколько его многочисленными последователями. В свою очередь, сторонники более свободных государственных порядков в лице Мильтона, Гаррингтона, автора «Океаны», и Альджернона Сиднея ищут в венецианском аристократическом строе руководящих начал для переустройства английских порядков. Обвинения в «итальяничание» сыпятся в равной мере и в Англии в царствование Елизаветы, и во Франции в эпоху Мазарини на целую группу писателей и государственных деятелей, и термин «italionats» пускается в XVI веке в ход Гаррисоном, автором «Описания внутреннего быта Англии», для обозначения односторонней тенденции тех, кто не видит ничего хорошего вне Италии. Но республиканские движения и вызванные ими порядки довольно быстро подавляются совокупными усилиями не столько дворянства и высшего духовенства, сколько войска и бюрократии. Восстание, охватившее Париж в 1648 году почти одновременно с английской революцией, оказывается не более как временной вспышкой и получает в истории наименование «Фронды» — термин, служащий с этого времени для обозначения всяких несерьезно задуманных и непланомерных мятежей. Английская республика ввиду вековых привязанностей народа «к королю и аристократии» незаметно склоняется к концу еще в эпоху протектората Кромвеля и после его смерти легко уступает место монархической реставрации. Сама республика соединенных Нидерланд подпадает под политическое руководительство графов Голландии. Одновременно республики Италии, за исключением Генуэзской и Венецианской, уступают место наследственным герцогствам, вроде Тосканского, созданного при ближайшем участии Испании в интересах семьи Медичи. К концу XVII века Западная Европа не только становится монархической по своим учреждениям, но и обнаруживает заметную тенденцию приблизить единовластие к тому типу неограниченного господства, пример которого дали миру Римская и Византийская империи; а между тем еще недавно на материке можно было встретить в зародышном виде или в более или менее развитом те самые
Что такое парламент?
335
порядки народного участия в законодательстве и налоговом обложении, пример которых представляет нам Англия. Под разными названиями: кортесов в Испании, генеральных штатов во Франции, ландтагов в Германии, сеймов в Венгрии и Польше, сословные палаты, составленные из членов высшего дворянства и высшего духовенства и представителей одинаково низшего дворянства, низшего духовенства и среднего сословия, призваны были доводить до сведения правительства о нуждах и желаниях населения, раскрывать перед ним внутренние настроения государства, требовать их отмены, рекомендовать реформы, выражать свое согласие на обложение народа податями в известном размере и в определенной форме или отказывать в своем согласии.
Многообразные причины содействовали постепенному упадку таких порядков. Не имея возможности перечислить их все, мы укажем по крайней мере некоторые. Рознь сословий и частые войны, называемые завоевательной политикой, лежат в основе тех явлений, которые привели к постепенному упразднению той «готической монархии», о которой будут вспоминать с сожалением писатели XVIII века, начиная с Монтескье. Крепостное право, вымершее в Англии еще в середине XV века — обстоятельство, позволившее Фортескью противополагать ее как страну свободы прочим государствам континента, — продолжало тяготеть над крестьянством Франции и Германии, Венгрии и Польши, вызывая ряд насильственных потрясений, принимающих форму открытых мятежей или так называемых жакерий, т. е. крестьянских войн, что, в свою очередь, ведет к обострению отношений владетельных классов с невладетельными. Среднее сословие, главным центром которого являются города, не раз принимает в этой распре решительно сторону крестьянства. И в этом нет ничего удивительного не только потому, что низшие ряды горожан пополняются выходцами из сел, ищущими в них как свободы от прежнего гнета, так и промышленного заработка, но и потому, что все бремя налогов падает на него одного, ввиду податной свободы дворянства. На полном бесправии масс, как и на антагонизме городов и земельной аристократии, строит французский король, а по его примеру и правители германских территорий, свое единовластие. Постоянные войны с Англией, происходящие на французской почве и потому падающие всем бременем на французский народ, в свою очередь, сменяются вооруженным соперничеством с Бургундией и заставляют короля Карла VII в первой половине XV века обратиться к созданию по
336 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
стоянной армии. Но ее содержание требует и постоянных средств. Королю удается добиться от штатов создания независящей от их дальнейшего утверждения прямой подати, так называемой “taille royale”. Со времени ее установления французский король не только приобретает в войске надежную поддержку своей власти, но и возможность не прибегать периодически к созыву сословных палат для получения необходимых правительству сумм. Людовик XI и его ближайшие преемники широко пользуются этой возможностью, и штаты перестают созываться периодически. Они временно оживают в эпоху религиозных войн, но с тем чтобы исчезнуть окончательно в 1613 году, благодаря на этот раз внутренней розни сословий, наглядно сказавшейся в обиде, какую почувствовало дворянство при образовании его «старшими братьями» со стороны членов среднего сословия. С этого момента и до начала французской революции мы более не слышим о генеральных штатах во Франции. Реформация, перенесшая в руки светской власти многие функции церковной и освободившая ее от контроля со стороны папства, в связи с тридцатилетней войной, имевшей для Германии те же последствия, что столетняя война во Франции, объясняет нам в значительной степени рост абсолютизма крупных и мелких правителей, более или менее номинально подчиненных главе Священной Римской империи и ищущих своих образцов в Версале при французском дворе. Когда к концу царствования Людовика XIV ряд военных неудач, совпавших с внутренними настроениями — преследованием гугенотов и ростом бедности в низших классах населения, — показал гнилость французских военных и гражданских бюрократических порядков, в представителях политической мысли того времени зародилось желание искать иноземных образцов для внутренней реформы государства. Европейский континент, при господствующих на нем абсолютно-монархических тенденциях, не мог приковать к себе внимания новаторов, находивших на нем не более, как воспроизведение порядков версальского правительства. Следы «готической монархии», с ее относительным равновесием властей и участием если не народа, то высших сословий и среднего в политической жизни, уцелели только в двух странах, расположенных одна на Скандинавском полуострове, другая — на островах Великобритании. Немудрено поэтому, если шведские порядки приводятся уже в соотношение с английскими в великой книге Монтескье «О духе законов» и если, почти полвека спустя, публицисты французской революции постоянно ставят в образец
Что такое парламент?
337
членам учредительного собрания, озабоченным выработкой конституции, шведскую свободу наравне с английской.
Лучшим подтверждением той мысли, что англомания, возникшая во Франции с момента выхода не одного «Духа законов», но и писем Вольтера, имеет в своем источнике недовольство возрастающим единовластием и подавлением свободы и самоуправления, представляет нам дневник путешествий, предпринятых Монтескье с целью воочию познакомиться с современным ему строем Европы. В этом дневнике, недавно обнародованном, не раз выступает тот взгляд, что всюду на континенте исчезли или исчезают следы прежней свободы. Настоящей монархии, в которой власть умерялась бы богатым и привилегированным дворянством, Монтескье не находит более нигде. Всюду народы стонут под гнетом, а подданные страдают от ужасающей тирании властителя, и нигде более, как в мелких герцогствах Германии, в Баварии, напр., «где, — пишет Монтескье, — политическим правам дворянства наносятся постоянные удары; тщетны обращения к Вене, т. е. к императору. Вена молчит. Еще хуже обстоит дело в Пруссии, где отец Фридриха Великого, озабоченный только созданием большого войска, не останавливается ни перед каким насилием. Чтобы откупиться от рекрутчины, семьям, имеющим одного наследника, приходится разоряться на поставку наемщика. Купцы также не дерзают более проникать во владения прусского короля. Их грабят, оскорбляют, силой берут в рекруты. Все, кто занят промышленностью, бегут из его владения. Нет более свободы и во Франции; нельзя назвать публичным правом те жалкие и ничтожные остатки прежнего устройства, т. е. сословиями ограниченной монархии, которые абсолютной власти удается скрывать от глаз подданных. Подобно тому как реки устремляются к морю, — скажет впоследствии Монтескье в 17 главе VIII книги «Духа законов», — так «королевства теряются в деспотиях». В одной только Англии уцелели следы той «готической монархии», общей некогда всем народам Европы, которая обеспечивала отдельным сословиям неравное участие в делах государства. «Если бы готскому правителю, — пишет Монтескье в недавно только изданном отрывке, — пришло на мысль говорить об абсолютной власти и неограниченном верховенстве, он вызвал бы смех в своих подданных, бывших в то же время членами его войска». Феодальная монархия, начало которой положено было германскими нашествиями, в глазах Монтескье являлась правительством уравновешенным, примирявшим единоначалие с политическим равноправием дворянства и делавшим
338 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
из короля только первого между равными. Создание взамен феодальных ополчений постоянной армии кажется Монтескье ближайшей причиной роста абсолютизма. В конце царствования Людовика XIV этот абсолютизм проявлялся в неограниченной власти министров и в подавлении ими прежней роли верховных судебных палат, которые во Франции носили наименование парламентов и наделены были правом приводить в исполнение только указы, согласные с законами и потому добровольно вносимые ими в свои протоколы. Что касается до другого учреждения, дававшего оплот самоуправлению сословий, до генеральных штатов, то они исчезли еще ранее, как мы видели, в 1613 году, т. е. приблизительно за 125 лет до редактирования Монтескье его книги. Где же искать в настоящее время образцов исчезнувшей повсюду готической монархии? 11-я книга «Духа законов» отвечает: в Англии. И это обстоятельство заставляет Монтескье поставить английские учреждения в образец всем народам, ищущим политической свободы. Но в чем же лежат особенности английского строя? Монтескье думает, что они совпадают с теми, какие свойственны были сословным монархиям Средних веков или, употребляя его терминологию, «готическим». В них король, как мы видели, один давал направление внутренней политике, был свободен в выборе своих министров и в назначении всех чиновников государства. Но он не пользовался той же независимостью в отношении к законам и судам. Все законы, касавшиеся обложения, должны были проходить через сословные камеры, так как, согласно выражению, употребляемому еще современником Людовика XI, Филиппом де Коммином, «нет христианского государя, который бы облагал подданных податями без собственного их согласия». Что касается прочих законов, то они издавались по выслушании мнений сословий, их жалоб и протестов. Суды, в свою очередь, пользовались независимостью, так как члены их, покупая места президентов и советников, тем самым приобретали возможность относиться к ним как к неотъемлемой собственности. Таким образом, власти были разделены. Исполнение принадлежало королю и поставленным им органам, судебное разбирательство ведалось членами признанных независимыми трибуналов, законодательство принадлежало совместно королю и сословным палатам. То же разделение властей находит Монтескье и в Англии. Он преувеличивает значение, какое в ее конституции играет такое обособление. От его внимания вполне ускользнуло то обстоятельство, что страной фактически правил и правит выборный комитет от обеих
Что такое парламент?
339
палат в лице так называемого кабинета. Он не заметил, что законодательство и исполнение далеко не так обособлены в Англии, как требовало бы этого последовательное проведение самого принципа. Он преувеличил также значение королевского veto как противовеса, оказываемого исполнительной властью власти законодательной. С тех пор как управление перешло в руки кабинета и большинство законопроектов стало поступать в парламент непосредственно от министерства, королевское veto потеряло всякий практический смысл и значение, так как королю, очевидно, нет основания отказывать в своем согласии законам, проводимым собственным его правительством. Факт внесения в палаты большинства биллей кабинетом решительно противоречит утверждению Монтескье, будто законодательный почин и право участия в обсуждении проводимых в парламенте законопроектов или биллей не могут принадлежать власти исполнительной (книга XI, гл. VI «Духа законов»), Монтескье приписал также слишком большое значение судебной ответственности министров. Он не обратил достаточного внимания на тот факт, что ответственность министров достигается в Англии и помимо всякого суда над ними за преступления по должности; что достаточно неблагоприятного министерской политике постановления большинства членов Палаты общин или Палаты лордов, чтобы вызвать отставку кабинета, раз дело идет не о частностях министерской программы, а о ее основных пунктах. Рядом с этими недосмотрами необходимо отметить верное понимание Монтескье и английского начала безответственности короля при ответственности его министров, и того правила, установленного практикой еще Средних веков, по которому денежные билли, т. е. такие, с прохождением которых связано обложение граждан поборами, не могут возникать в прежней палате. Последняя поставлена в альтернативу или принять их целиком, или отвергнуть, вносить же в них какие-либо изменения в Палате лордов не принято. Такая практика, думает Монтескье, лишает лордов возможности дать при обложении торжество собственным частным интересам над интересами этого народа. Монтескье оценивает также по достоинству и значение того правила, в силу которого король со временем Вильгельма III получает только на год право располагать средствами, необходимыми для содержания армии, так как вотирование их происходит в парламенте из года в год. Монтескье понимает, что в противном случае исполнительная власть приобрела бы излишнюю независимость от законодательной, к немалому ущербу для свободы. Когда ему
340 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
приходится говорить об избирательном праве, он верно передает английскую точку зрения, по которой депутат должен быть одновременно представителем интересов всего государства и того избирательного округа, который выбрал его в палату. Первое обстоятельство мешает ему принимать повеления или наказы от избирателей; второе требует с его стороны материальной связи с тем графством или городом, от которого он послан, т. е. владения в нем имуществом или легального местожительства. Если Монтескье уклоняется от английских порядков по вопросу об избирательном цензе, то делает он это сознательно, предпочитая всяким ограничениям всеобщее право голосования с той, однако, оговоркой, что к нему не допускаются те, приниженное положение которых не дает основания считать их независимыми и действующими по собственной воле.
Если мы спросим себя, почему в английских порядках Монтескье подчеркнул начало разделения властей, стараясь свести к нему все другие их особенности, то нам необходимо придет на ум то предположение, что он видел в Англии сохранение и развитие тех самых начал, какие на правах обломков прежнего, как он выражается, величественного здания, уцелели и во Франции. Это, с одной стороны, право провинциальных штатов давать или отказывать в субсидиях королю, право, принадлежавшее еще в начале XVII века и штатам генеральным, т. е. сословному представительству всего королевства; это, с другой стороны, независимость судебных палат, члены которых, раз приобретши свои должности за деньги, относятся к ним как к неотъемлемой собственности. Восходя мысленно на целые века назад, Монтескье находит в порядках «готической монархии», общей Франции со всей континентальной Европой, и косвенное участие штатов в законодательстве, в форме представления скромных жалоб и протестов (doleances et remontrances), и право veto короля, сказывавшееся в замене уклончивого ответа: «Король посоветуется» (le roi s’avisera) более определенным и решительным: «Король хочет» (le roi le veut). Монтескье далек от мысли, что отмеченные им в Англии порядки составляют исключительную особенность этой страны: заканчивая 11-ю книгу «Духа законов», он признает полезным задаться мыслью о том, каково распределение властей в каждом из умеренных образов правления, известных еще миру. Имея положительный ответ на этот вопрос, легко было бы высказать суждение и о том, в какой мере сохранена свобода в той или иной стране (книга 11-я, глава XXII).
Что такое парламент?
341
Понимание Монтескье английских порядков определило отношение к ним не только его современников, но и ближайшего потомства. Точка зрения Монтескье была принята и в самой Англии, где комментатор ее законов, Блакстон, руководствуется ею при толковании ее конституции, и в Швейцарии, выходец из которой, Делольм, печатает на всех языках Европы первый популярный трактат об английской конституции, понимаемой им также в смысле системы разделения и равновесия властей. Когда с началом французской революции и с созывом генеральных штатов, скоро провозгласивших себя национальным собранием, открылась возможность приложить к реформе французских порядков ближайшее знакомство с английской конституцией, все почти публицисты, за исключением одного аббата Ciasa, сошлись в признании, что разделение властей составляет существеннейшую особенность английских порядков. Это можно сказать в частности и о Мирабо, и о Черутти, и о Рабо Сент-Этьене, и о Кондорсе; а тем более об англоманах того времени Мунье, Малуэ и Мале-дю-Пан. Первая французская конституция от 1791 года во многом отразила на себе влияние Монтескье. Она пошла еще далее английской в обособлении властей, отняв у короля абсолютное veto и упразднив всякое участие высшего дворянства как сословия в законодательстве. Последнее сделалось невозможным ввиду установления ею однокамерной системы. Можно сказать, что, за двумя исключениями конституции 1793 г. и консульско-имперской, поведшей к созданию цезаризма Наполеона, ни одна не обошлась без открытого признания или тайного проведения в жизнь принципа разделения властей. Но нигде этот принцип не проведен был с большей односторонностью и не обнаружил в такой степени всех практических неудобств, с ним связанных, как в Соединенных Штатах. Здесь, в угоду принципа, министерство зависит всецело от президента, его назначающего, и, чтобы не нарушить независимости законодательной власти, не имеет доступа в палаты конгресса иначе, как в силу специального приглашения. Последствием является возможность частого конфликта между президентом и его министрами, с одной стороны, и конгрессом — с другой. Если его и избегают, то только окольным путем, созданием в комитетах от конгресса самостоятельных руководителей различными сторонами внутренней политики. От некоторых из этих комитетов зависит дарование средств на покрытие издержек администрации. Чтобы получить эти средства, министрам приходится вступать в соглашение с председателями этих комитетов и нередко
342 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
подчиняться их требованиям. Таким образом, и в Соединенных Штатах законодательная власть в лице комитетов от палат берет на себя верховное руководительство администрацией.
Не ранее второй половины XIX века можно отметить серьезный поворот в понимании природы английской конституции и ее парламента в частности. Из английских публицистов никто в большей степени, чем Беджют, не содействовал установлению того взгляда, что основу английских порядков составляет самоуправление общества, самоуправление как местное, так и общее. Первое сказывается в том, что местным уроженцам, местным общественным деятелям, вручается заведование местными делами; второе — в том, что народные представители не только законодательствуют и вотируют налоги, но и указывают своим выбором на тех из своей среды, кому должна быть вверена королем забота о внутренней и внешней политике государства. Таким образом, все более и более оправдывается суждение елизаветинского судьи Кока о всемогуществе английского парламента в его трехчленном составе: короля, лордов и общин. Из этих трех участников в осуществлении государственного самодержавия наиболее сильным некогда был король, затем лорды, в настоящее время общины. От них, как мы видели, зависит распоряжение народным кошельком; с каждым годом все более и более упрочивается и тот взгляд, что им принадлежит и деятельное направление политики, так что кабинет, в пользу которого высказывается только меньшинство лордов, может все же оставаться у кормила правления, раз за него стоит большинство общин.
IV
Мы познакомились, таким образом, с природой, происхождением и развитием парламента. Прежде чем закончить наш очерк, бросим беглый взгляд на его внутреннюю жизнь, на способ его созыва, на порядок, в каком происходят выборы, и на тот путь, каким один парламент сменяется другим, доставляя, таким образом, стране возможность безостановочного пользования политической свободой.
Начнем прежде всего с ответа на вопрос «как собирается парламент»? В полном согласии со средневековой практикой король призывает в свои советы личными письмами членов Палаты лордов, а общины приказами о выборе депутатов в отдельных графствах
Что такое парламент?
343
и городах. Для последнего необходимо постановление кабинета. В личных призывных письмах король приглашает то или другое лицо, светского или духовного пэра, явиться в определенный день в Вестминстер для совместного обсуждения дел государства с прелатами и пэрами королевства, т. е. равными между собой по общественному положению лордами. Король настаивает далее на том, чтобы приглашаемый, в силу той верности и того подчинения, какими он связан по отношению к нему, а также важности дел и неотложности опасности, не прибегая ни к каким уловкам, явился в данный день для прений и дачи совета по текущим делам. Что касается членов Палаты общин, то их выбор предписывается особыми приказами, посылаемыми именем короля губернаторам или шерифам графств. В этих приказах значится: «Мы повелеваем, чтобы в день, предварительно оглашенный, и в месте, ранее указанном особой прокламацией, вы распорядились о свободном и беспристрастном выборе всеми теми, кому по статутам выбирать надлежит, двух рыцарей от графства из числа лучших и способных хранить тайну, а от города двух граждан, от предместий же — двух посадских, также из лучших и способнейших хранить тайну. Имена избранных должны быть внесены в особый список, составляемый в присутствии избирателей. Те же, на кого пал выбор, должны быть посланы вами к нам в Вестминстер снабженными полными и достаточными полномочиями для того, чтобы они могли действовать и давать свое согласие по всем вопросам, которые могут быть возбуждены и решены в данном месте и в данный день общим советом нашего королевства. Это необходимо для того, чтобы обсуждение дел не подверглось отсрочке ввиду недостаточных полномочий рыцарей, граждан и посадских». Эти последние слова находят себе историческое объяснение в том, что связанные в прежнее время своими полномочиями депутаты не раз отказывались вотировать по вопросам, о которых не заходила речь в тексте данных им наказов. В наши дни приведенные слова потеряли практический смысл и значение, так как воля депутата не может быть связана его доверителями, и он смотрит на себя как на представителя всей страны.
Палаты собираются в следующем порядке: монарх редко когда присутствует при открытии парламента в день, наперед указанный в тексте издаваемой по этому случаю прокламации или манифеста. Вместо себя он назначает целую комиссию, в состав которой входит нередко и наследник престола, если он совершеннолетний. Палаты собираются сперва каждая отдельно в своем особом поме
344 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
щении, а затем лорды приглашают к себе общины. В соединенном заседании обеих палат читаются письма за королевской печатью, с указанием имен тех лиц, которые назначены для открытия парламента, после чего канцлер королевства, т. е. глава судебного персонала, приглашает общины избрать своего председателя или так называемого спикера (в буквальном переводе «говоруна», так как он должен вести речь с правительством и королем от имени и по полномочию всей палаты). Исполняя это требование, общины удаляются в отведенный им зал и здесь производят выбор. Когда он состоялся, вновь назначенный спикер занимает немедленно свое кресло, и перед ним кладется булава — символ предоставленной ему власти. После этого палата откладывает до следующего дня дальнейший ход занятий. Когда возобновится заседание и спикер займет свое место, пристав Палаты лордов должен явиться с призывом к общинам прибыть в верхнюю палату для заявления о том, кто избран, и для получения королевского утверждения. Когда депутаты соберутся у перегородки, отделяющей скамьи лордов от свободной части зала, и произнесут имя спикера, лорд-канцлер именем короля подтверждает его выбор, после чего спикер выставляет просьбу о признании старинных и бесспорных прав и привилегий общин. Канцлер обещает ему их соблюдение, после чего спикер вместе с прочими членами палаты возвращается в место ее заседания. При поверке полномочий от каждого депутата требуется принесение присяги. Такая практика установилась с 1534 года. Присяга гласит: «Клянусь в верности и в сохранении подданства королю, его наследникам и преемникам согласно закону. Да поможет мне в том Бог»! Против последних слов в правление королевы Виктории заявлен был ряд протестов, благодаря чему новым актом 1888 года дозволено было лицам, не желающим принести религиозной присяги, сделать заявление о том, что они не имеют религии или что всякая клятва противоречит их религиозным убеждениям.
И выбор спикера, и принесение присяги имеют место только в первую сессию парламента, а не в следующие за ней по времени.
В тех случаях, в которых король сам открывает парламент, он является в Палату лордов и занимает в ней трон, после чего лорд-камергер распоряжается о призыве Палаты общин. Последний же подходит к барьеру со спикером во главе. Король читает затем тронную речь и заявляет парламенту, какого рода дела будут подвергнуты его обсуждению. В тех случаях, когда вместо короля
Что такое парламент?
345
заступает назначенная им комиссия, чтение тронной речи падает на лорда-канцлера.
После прослушивания речи короля следует отсрочка заседания, и когда общины снова соберутся, прежде чем приступить к обсуждению прослушанной речи и составлению адреса королю, они слушают в первом чтении какое-нибудь законодательное предложение. Делается это с той целью, чтобы наглядно доказать принадлежность им права законодательного почина. Самое чтение имеет в данных условиях не более, как символическое значение, и прочитываемый законопроект соответственно известен под именем билля, вносимого как формальность (bill pro forma).
Дальнейшим действием является вторичное чтение каждой палатой королевского адреса, после чего вносится предложение изготовить ответ на него. Во время обсуждения текста этого ответа могут быть внесены отдельными членами те или другие поправки, критикующие отдельные части королевского адреса. Таким образом, завязывается спор о самом направлении политики и выясняется желание обеих палат насчет нее. Когда ответный адрес изготовлен, каждая палата принимает меры к представлению его королю.
Таковы условия, в которых открывается деятельность парламента. Посмотрим теперь, как она прекращается.
Король не может отсрочить заседаний Палаты общин; он может только довести до ее сведения о желательности, чтобы она по собственному почину приняла подобную меру. Но ничто не может заставить ее сообразовать свое поведение в данном случае с волей короля. Иное дело, когда речь заходит о желании самой палаты прекратить на время свои занятия. Король в силу закона, изданного в 39-40-й год правления Георга III и подтвержденного королевой Викторией в 33-34-й год ее правления, вправе потребовать от палаты, чтобы она продолжала обсуждение текущих дел в новой сессии, созванной ранее срока, указанного самой палатой, если этот срок превышает 14 дней. Он делает это путем издания прокламации или указа, скрепленного подписью министров и объявляющего, что в течение 6 дней, следующих за выходом указа, палаты должны собраться снова.
От отсрочки заседания надо отличать роспуск парламентской сессии. Он зависит от воли короля, составляет, как выражаются англичане, часть его прерогативы. Последствием роспуска является приостановка всех дел, начатых в обеих палатах. Парламент может прекратить свою деятельность и в силу истечения срока.
346 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Долгое время законом не было определено никакого срока для деятельности парламента. Еще в эпоху реставрации Карл II в течение 17 лет продолжал созывать паламент, впервые собравшийся после его воцарения. Так как жизнь показала, что Палата общин на расстоянии такого продолжительного промежутка перестает представлять действительные нужды народа и из страха быть распущенной не прочь поддерживать правительственную политику, то в 1693 году остановились на мысли определить известный срок, долее которого один и тот же парламент не может быть созываем. Этим сроком выбрано было трехлетие. Но король Вильгельм отказался дать свою санкцию закону, и только на следующий год, когда парламент представил то же требование, Вильгельм счел возможным уступить его настоянию. Трехгодичные парламенты продолжали существовать в Англии до воцарения Георга I, когда в 1715 году трехгодичный срок заменен был семигодичным. До 1867 года считалось правилом, что парламент перестает существовать вслед за кончиной созвавшего его монарха. В настоящее время, в силу закона 1867 года, парламент продолжает собираться независимо от изменения в лице правящего.
В нашу задачу может войти только самое короткое описание английской избирательной системы. Достаточно будет сказать, что англичанам неизвестно еще всеобщее право голосования, что и после трех законов (1832,1867 и 1885 гг.), расширивших в течение одного XIX века те общественные круги, из которых берутся избиратели, собственность, домохозяйство и съем земель в арендное держание, продолжают оставаться необходимыми условиями для пользования голосом на выборах одинаково в городах и селах. Только размеры этой собственности и этого владения и пользования значительно ограничены. Так, доход в 40 шиллингов со свободной собственности, установленный еще в правление Генриха VI, т. е. в 1429 году, разумеется, представлял довольно значительную величину в XV столетии, но совершенно лишился этого характера в настоящее время. Съем свободной собственности, а также прежнего крестьянского оброчного владения, сопровождающийся платежом собственнику 5 фунтов стерлингов, т. е. 50 рублей, также дает право пользоваться голосом на выборах; и в те же условиях попадает фермер, платящий то же число фунтов при съеме земли на 60 лет и 50 фунтов при съеме ее на 20 лет. Что касается городов, то снятия дома ли, или отдельного этажа, или, наконец, части его, представляющей самостоятельную квартиру, достаточно, чтобы быть допущенным к выборам, раз го
Что такое парламент?
347
довой платеж за такое помещение не менее 10 фунтов, т. е. 100 рублей, и самый платеж производим был в течение по меньшей мере 12 месяцев до выборов. Прибавим, что в них могут участвовать только лица мужского пола, достигшие гражданского совершеннолетия, и, очевидно, англичане, а не иностранцы. При решении вопроса, кто должен быть исключен из числа голосующих, приняты во внимание психическая ненормальность, сумасшествие, судимость, раз она сопровождалась постановкой приговора за преступление и срок наказания не истек или не был прерван помилованием, наконец, принадлежность к числу лиц, призреваемых приходами. Законодатель воспользовался установлением вышеприведенных изъятий, для того чтобы покарать и тех, кто повинен в производстве подкупов на выборах. Такие акты, за исключением случая подставки одного кандидата взамен другого, не признаются преступлениями, а только проступками, и потому не могут вести к постоянному исключению; но лица, повинные в них, в течение 7 лет не допускаются к урнам. Такое правило применяется к тем, чей голос был куплен, но невыгодных последствий не избегают и подкупившие. Как сам кандидат, так и его агент, повинный в таком подкупе, лишаются права голосования на 5 лет.
Чтобы обеспечить искренность выборов, английское право приказывает держать солдат в казармах в дни, когда происходят операции, связанные с выборами. По закону от 10-11-го года правления королевы Виктории ни один солдат не может пребывать на расстоянии ближе 2 миль от того места, где происходит выборные операции. Последние заключают в себе, во-первых, заявление имен кандидатов, а во-вторых, производство самой баллотировки. Для заявления считается достаточно рекомендации кандидата одним избирателем. Если число заявленных кандидатур не превышает числа парламентских мест, на которые предстоит избрать депутатов, то выборы считаются состоявшимися без баллотировки; в противном случае имеет место закрытая подача голосов. Она требуется особым статутом, прошедшим в царствование королевы Виктории и известным под наименованием «Ballot-act»; он издан был в 1872 году. Кандидатами в депутаты не могут быть известные лица: одни — ввиду занятия ими публичной или частной должности, не оставляющей необходимого досуга, другие — в силу объявления их злостными банкротами, третьи — потому, что они подверглись обвинению в государственной измене, четвертые — ввиду получения ими правительственных пенсий или казенных заказов, пятые —
348 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
потому, что они повинны были в подкупе. Для таких лиц имеется запрет ставить свою кандидатуру в том округе, в котором сделана была ими такая попытка. Значительным стеснением в старые годы было требование присяги, удостоверяющей косвенно принадлежность к англиканской вере, а в ближайшее к нам время — к одному христианству. С 1829 года, со времени издания акта об эмансипации католиков, исчезло требование, установленное еще в 1672 году так называемым test-act’oM, в котором в форме присяги будущий депутат заявлял о признании им королевского супрематства в делах церкви, но продолжали требовать присяги, удостоверяющей принадлежность к христианской вере. Это обстоятельство поневоле держало вдалеке от урн евреев, пока особым актом 1858 года за палатой не признано было право освобождать от произнесения слов: «Клянусь словом христианина» лиц, не способных произнести этой формулы по своей принадлежности к другим вероисповеданиям. С1866 года эти слова совершенно исключены из текста присяги, приносимой депутатами; но квакеры и моравские братья по-прежнему лишены были возможности попасть в число представителей ввиду их нежелания приносить какую-либо присягу. В конце концов за ними было признано право заменять присягу простым заявлением в утвердительном смысле, текст которого был при этом установлен раз навсегда. Последние стеснения, от которых продолжали страдать атеисты, пали в 1888 году, когда то же право заменять присягу простым утвердительным заявлением было признано за людьми, не имеющими никакой религии.
Приказ о производстве выборов, или так называемый writ, посылается на имя губернатора графства или шерифа, которому предписывается теперь, как и столетие тому назад, созвать избирателей для выбора депутатов в числе, означенном в самом приказе. Выборам составляется протокол, который отсылается шерифом в ответ на полученный им приказ о выборах.
Скажем еще два слова о распределении числа депутатов между графствами, или провинциями, и городами. В старые годы последние обладали представительством, значительно превосходившим численность их населения сравнительно с сельскими округами; многие из них с течением времени захудали, т. е. пришли в упадок, сделались «гнилыми местечками», очевидно, ввиду того, что промышленность и торговля нашли себе новые центры, по мере того как Атлантический океан стал играть в международных торговых сношениях Англии ту роль, какую прежде играло
Что такое парламент?
349
Немецкое море. Сохранение права иметь депутатов за городами, в которых число избирателей едва считалось десятками, было выгодно для соседних представителей аристократических родов и потому охранялось Палатою лордов от всяких попыток нового распределения голосов, пока реформа 1832 года не занялась этим делом, призвав впервые к посылке депутатов такие центры, как Манчестер, и уменьшив наполовину или совершенно отменив право некоторых более или менее заштатных городов и бургов иметь представителей в парламенте. До этого времени можно сказать, что общим правилом была посылка городом двух депутатов, теперь же, наоборот, общим правилом является посылка им одного. Последний акт, занявшийся распределением голосов между графствами и городами, акт 1885 года. Он отнял право посылки депутатов у 79 английских бургов и уменьшил наполовину число депутатов, посылаемых 36 другими. До издания этого акта в графствах средним числом приходилось по 1 депутату на 78 тыс. жителей, а в городах — на 41200. Акт 1885 года достиг того, что число жителей, приходящихся на депутата, пало до 54 тыс. человек; но это справедливо только по отношению к графствам; в городах же 1 депутат приходится на значительно меньшее число жителей. Так, все те города, которых население больше 15 тыс. и менее 50 тыс., посылают 1 представителя, все же те, которых население более значительно, — двух. Те города, в которых более 165 000, получают право назначить третьего депутата, причем считается, что на каждые 50 тысяч полагается по дополнительному депутату. Исключение сделано для университетских центров, как Оксфорд, Кэмбридж, Дублин. Каждый из них посылает от университета двух депутатов. Лондонский университет имеет своего представителя, Глазговский и Абердинский — совместно одного, и то же надо сказать об университетах в Эдинбурге и Сент-Андрьюс.
К выборам допускаются только лица, внесенные предварительно в списки. Такой порядок впервые установлен актом 1832 года. Все не занесенные еще в списки должны озаботиться о внесении в них к определенному сроку. В приходах имена их выставляются у входа в храмы. Забота об этом падает на избираемые органы приходского управления в деле благотворительности, на так называемых надзирателей за нищими. Против внесения в списки могут быть заявлены протесты. Спорные случаи судятся объезжающим страну с этой целью, так называемым адвокатом для ревизии, на решение которого можно апеллировать в верховные суды. Что касается са
350 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
мого порядка голосования, то он регулирован законом 1872 года. Избирательные операции распадаются на две части: на объявление имен кандидатов и на голосование. Лицо, заведующее выборами: шериф в графстве, мэр в городе, вице-канцлер или фактический ректор в университетах, — следить за тем, чтобы объявление имен кандидатов последовало в графствах не позже 9, в городах не позже 4 дней до получения приказа о производстве выборов. На расстоянии новых 6 дней для графств и 3 для городов назначается день для самого голосования. Оно длится с 8 часов утра до 8 вечера. Каждому избирателю подается четвертушка бумаги с именами кандидатов. Напротив имени или имен тех, кого он желает видеть депутатами, он делает свою отметку. При этом приняты меры к тому, чтобы такое голосование было тайным. Свою записку избиратель опускает в ящик. Когда же процедура голосования придет к концу, все эти ящики с имеющимися в них бюллетенями посылаются тому лицу, которое заведует выборами, т. е., как мы уже сказали, шерифам в графствах, мэрам в городах. Они производят подсчет голосов и объявляют о результатах голосования, после чего на самом приказе о выборах ими делается пометка, удостоверяющая, что такой-то или такие-то лица избраны были таким-то округом в соответствии с полученным приказом.
После этого по необходимости короткого очерка английского избирательного права мы перейдем к изучению опять-таки в самых общих чертах преимуществ или привилегий палат и их членов, и прежде всего Палаты общин. Эти привилегии частью созданы обычаем, частью законом. Председатель Палаты общин, как мы видели, ходатайствует об их признании тотчас же после своего выбора и представления Палат лордов и канцлеру королевства. Последний от имени короля дает ему требуемые обещания, но привилегии держатся не на одном этом зыбком основании, но прежде всего на обычае и законе. В первый ряд между этими привилегиями надо поставить право избрания собственного председателя, так называемого спикера, или «говоруна».
С 1377 года можно следить за безостановочным рядом таких избираемых палатой председателей. Спикер исполняет двоякого рода функции: он является представителем палаты и выразителем ее мнений; он вместе с тем председательствует на ее заседаниях, поддерживает на них порядок, решает единолично вопросы, связанные с применением внутреннего регламента палаты, и объявляет о решениях, принятых ею. В первой своей роли, глашатая палаты,
Что такое парламент?
351
спикер с давних пор и особенно в эпоху столкновений парламента с королями из династии Стюартов настолько сливал свою личность с «общинами королевства», что отказывался иметь другие глаза и уши, кроме тех, какие имеет палата. Эта сторона наглядно выступила в том знаменитом заседании, на которое Карл I явился со стражниками для задержания целого ряда мятежных в его глазах депутатов. Его свита не сумела опознать их, а тогдашний спикер заявил, что не вправе указать на них королю, так как он видит и слышит только то, что желает видеть и слышать палата. В настоящее время на спикере в качестве глашатая палаты лежит обязанность настаивать на соблюдении ее привилегий, передавать постановленные ею резолюции, высказывать от ее имени благодарность и осуждение. От него исходят приказы о задержании лиц, повинных перед палатой в нарушении ее привилегий. Он приказывает привести к перегородке палаты или к внутренней балюстраде свидетелей и лиц, задержанных по его приказу. Символом принадлежащих ему функций является булава, которая во время заседания лежит перед ним на столе и которую носит перед ним особый пристав палаты, так называемый сержант в оружии (sergeant at arms). Она сопровождает, таким образом, спикера всюду, куда бы он ни являлся в качестве глашатая палаты. Как председатель, спикер ведет прения только в общих заседаниях. Что же касается комитетов, то даже в том случае, когда вся палата переходит в комитет, что бывает при обсуждении бюджета, председателем и руководителем дебатов является уже не спикер, а особый президент комитета путей и средств, выбираемый в начале всякого парламента. При спикере имеется помощник в лице так называемого депутата к спикеру (Deputy-speaker) и секретарь, который занимается регистрацией актов палаты. Этот секретарь назначается королем и в отличие от спикера является постоянною должностью, т. е. не теряет своего поста, как спикер, в том случае, когда на новых выборах в его пользу не выскажется большинство избирателей.
В числе привилегий палаты, на которых настаивает спикер вслед за своим избранием, мы находим, во-первых, право свободы слова, во-вторых, возможно благоприятную интерпретацию правительством всех актов палаты, в-третьих, непосредственный доступ к престолу и возможность через спикера вручить те или другие адресы королю. Все эти преимущества, в которых в настоящее время никогда не следует отказа, были приобретены палатой только путем упорной борьбы, покрывающей собой целые столетия. Еще
352 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
со Средних веков обеспечена была, по крайней мере на бумаге, личная неприкосновенность депутатов, их свобода от задержания во все время отправления ими их функций, а также в течение 40 дней до и после созыва и роспуска парламента. Эта прибавка сделана была с целью дать им возможность беспрепятственного проезда из дому в Вестминстер и обратно. Это и передавала формула, гласившая, что «депутат свободен, идя, пребывая в парламенте и из него возвращаясь» (enado, morande et exinde redenado). Самая цифра 40 дней объясняется тем, что она указана Великой Хартией вольностей как максимальный срок для явки депутатов в парламент.
Другое преимущество, которого члены Палаты общин также добились не сразу, это — свобода слова. Еще в 1497 году выставлено было требование на ее счет, по случаю смелого заявления одного депутата Таксе о необходимости уменьшить издержки королевского двора. Правительство Ричарда II потребовало от палаты извинений, и парламент осудил Таксе как изменника. Обвиненный избежал казни только благодаря предстательству епископа Арундэля. Но в первый же год воцарения Генриха IV Таксе в петиции к королю потребовал отмены постановленного над ним приговора как противного законам, и его ходатайство было поддержано Палатой общин ввиду несогласия приговора с ее свободами. Король дал благоприятный ответ, и приговор был отменен. Не ранее «Билля о правах» 1689 года свобода слова и прений была принята под защиту и законом, объявившим, что из-за произнесенной в одной из палат речи никто не может быть привлечен к другому суду, кроме суда самого парламента. Но и в XVIII веке еще возникали препирательства из-за того, что правительство нередко отставляло от должности людей за слова, произнесенные ими на правах депутатов. В настоящее время эта свобода ограничена только контролем самой палаты, так как последняя может подвергнуть своих членов исключению за произнесенные ими слова и даже заключить их в тюрьму. Поводом к таким мероприятиям является не содержание делаемых предложений, а форма их, признаваемая обидной для монарха или для одной из палат.
Чтобы добиться свободы от преследований за произносимые ими речи, Палата общин в старые годы озабочена была тем, чтобы на ее заседаниях не присутствовали лица посторонние, для которых к тому же не было и места ввиду отсутствия галереи, так что возникала опасность, чтобы при счете голосов по ошибке не сочтены были бы
Что такое парламент?
353
и их голоса. От этого правила, потерявшего в настоящее время всякое основание, уцелела возможность для палаты удалять публику в любое время. В 1875 году еще повторялись случаи подобного рода. Желая добиться отмены такой практики, некоторые депутаты нередко настаивали на ее соблюдении, думая тем самым выставить на вид ее нелепость; но последствием их запросов было каждый раз фактическое удаление публики, в том числе и репортеров газет. Палатой принято было в конце концов следующее постановление: «Буде на собрании палаты или ее комитетов кто-либо из депутатов отметит присутствие посторонней публики, спикер или президент комитета обязан тотчас же поставить вопрос о ее удалении».
Такой же пережиток представляет и запрещение печатать дебаты палат. Издание их, предпринятое еще в XVIII веке Ганвардом и доселе продолжающееся, издание частного характера, не прямо дозволенное, а только терпимое палатой. Последний может ежечасно объявить, что печатание отчетов о ее заседаниях заключает в себе нарушение ее привилегий. Она может поэтому принять меры, препятствующие дальнейшему их обнародованию. В числе преимуществ, о признании которых не ходатайствует спикер, но которыми палата руководствуется в то же время, надо поставить следующее: право камеры предписать производство частных выборов для замещения открывшихся вакансий в том или другом избирательном округе. Спикер отдает приказ от имени палаты и последствием этого является производство дополнительных выборов.
Другое право, долгое время принадлежавшее Палате общин и доселе остающееся в руках народных камер на континенте, — право производить поверку выборов, прямо признавать отдельных депутатов неправильно избранными и соответственно производить судебное следствие и расчет спорных выборов. Это право в Англии с 1868 года окончательно перешло в руки верховного суда, который наряжает двух членов в то графство или же в местечко, где имели место такие спорные выборы. О результатах расследования и содержании постановленного приговора доводится затем судебной властью до сведения спикера, который принимает меры к тому, чтобы в протоколах палаты обнародован был самый приговор.
Палата общин одна разбирает все случаи нарушения ее членами внутреннего регламента и вообще одна, помимо судов, высказывается по всем случаям нарушения мира и порядка, происходящего в ее стенах, за исключением того, когда эти нарушения приняли характер прямого преступления. Дискреционная власть в палате
354 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
сосредоточивается в руках спикера, он вправе принимать следующие меры репрессии: призывать лиц, признанных им виновными в нарушении регламента, к выслушиванию, стоя у барьера палаты, в одних случаях предостережения, в других — выговора; задерживать виновного и отдавать его под надзор пристава палаты; налагать на виновного штраф — мера, в последнее время вышедшая из употребления. Крайней мерой строгости является исключение депутата, нарушившего регламент; оно происходит по определению палаты, а спикеру предписывается принять меры к производству добавочных выборов в том округе, к которому принадлежит исключенный.
Мы остановились с некоторой подробностью на составе, функциях и привилегиях нижней палаты в Англии, так как ее распорядки, за исключением того, что касается избирательных законов, более или менее воспроизводятся и континентальными парламентами. Но того же нельзя сказать о верхней палате. Ни на чем не сказалось в такой степени влияние исторических судеб, пережитых английским народом, как на составе и функциях Палаты лордов. Только средневековым законодательством о феодальной собственности, о прямых и второстепенных вассалах, можно объяснить присутствие в палате тех, а не других исторических родов. Только особенностями той унии, какая связывает с Англией Шотландию и Ирландию, обусловливается, с другой стороны, существование в верхней палате рядом с призываемыми для личного заседания лордами и так называемых лордов представительных, т. е. выбираемых их сословием в соединившихся с Англией королевствах Шотландии и Ирландии. Первоначальное присутствие в Палате лордов архиепископов и епископов может быть возведено еще к той отдаленной эпохе, когда эта палата являлась верховным советом королевства для дел одинаково светских и духовных. Монастырские настоятели перестали заседать в ней с момента перехода от католицизма к англиканству, т. е. в царствование Генриха VIII. До этого же времени духовные сеньоры, были ли ими капитулы кафедральных церквей, или главы монастырских обителей, одинаково призывались в ее состав. Наряду с главами феодальной иерархии в палате заседали и заседают и высшие сановники королевства. К числу их принадлежит председательствующий в сенате лорд-канцлер, в силу старого обычая восседающий на мешке с шерстью, символ той роли, какую в создании английского благосостояния играли овцеводство и вывоз за границу его
Что такое парламент?
355
продуктов. В состав палаты входят и члены высших судов, так как сама Палата лордов является своего рода судилищем. Наконец, в палату король может призвать, кого ему будет угодно, с тем, однако, ограничением, что ему не дозволено создавать так называемых пожизненных пэров или лордов, а одних только наследственных. Иначе бы правительство имело слишком легкую возможность влиять на решение палаты, не подвергаясь в то же время опасности создать в потомках возвышенных им лордов лиц, способных противодействовать его замыслам. Угрозы создать новых пэров, т. е. ввести в палату произвольное число новых членов, иногда достаточно, чтобы сломать дальнейшее противодействие лордов тем или другим реформам, требуемым общественным мнением, встречающим поддержку в большинстве членов Палаты общин, а равно и в рядах министерства, наконец, одобряемым королем, но нежелательным для лордов; так было в 1832 году, когда лорды решительно отказывались провести избирательную реформу, и одно известие о том, что король Георг IV считает себя вправе ввести в Палату лордов в случае надобности и на правах новых ее членов целый гренадерский корпус, способно было образумить лордов и вызвать большую уступчивость с их стороны.
Верхние палаты в разных странах составлены различно, так как служат разным целям, являясь — одни расширенным верховным советом короля, из лиц по назначению; это, в частности, может быть сказано об Италии. В других странах, и прежде всего во Франции, верхняя палата является представительством земских миров, тех генеральных советов департаментов, которые весьма близко отвечают по своему характеру нашим губернским земским собраниям. В Соединенных Штатах и в Германии существование верхней палаты прямо служит задачей представительства автономных членов унии, государств, вошедших в состав в Америке — союза, в Германии — империи. Но где бы ни существовала верхняя палата, она везде призвана ограничивать стремления нижней к всецелому захвату власти в свои руки, к контролю за ее действиями и к посредничеству между нею и органами власти исполнительной. На нее не раз слышатся жалобы как на тормозящую поступательный ход развития общества и ей же воздаются похвалы за то, что она своевременным противодействием помешала проведению в жизнь незрелых мер, отражавших на себе влияние временных настроений, преходящего торжества тех или других лиц и партий.
Мы дали посильный ответ на вопрос «что такое парламент?», но далеко не исчерпали нашей задачи, так как по недостатку места
356 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
и ввиду технического характера некоторых вопросов совершенно не затронули порядка прохождения законов в парламенте, обсуждения им бюджета, порядка постановки запросов министрам, призыва их к судебной и политической ответственности. Обо всем этом следовало бы поговорить особо, и мы надеемся, что «Библиотека», ставящая себе задачей содействовать самообразованию, в этом или в ближайшем году, познакомит русских читателей в коротких монографиях со всеми только что намеченными вопросами. Мы же поневоле заканчиваем сказанным наш очерк, боясь, что и без того мы вдались в некоторые подробности, без которых трудно, однако, обойтись при сколько-нибудь конкретном изображении судеб и характера того или другого учреждения.
АНГЛИЙСКАЯ КОНСТИТУЦИЯ И ЕЕ ИСТОРИК [В. СТЕБС] *
'А
В истории развития современных нам форм политического устройства творческая деятельность всецело выпадает на долю Средних веков: они подарили мир совершенно новой, дотоле не известной ему государственной формой, — я разумею сословную представительную монархию. Говоря это, я хочу сказать, что те смешанные формы политического устройства, какие известны были уже древним и в которых обыкновенно видят зародыш конституционной монархии Нового времени, в действительности не представляют ни малейшего сходства не только с конституционной, но и с сословной монархией. Дело в том, что об избрании самими сословиями или классами лиц, способных представить их сословные или классовые интересы, в смешанных формах правления, известных древним народам, нет и помину. Возьмем ли мы Афины, Спарту или Рим — мы ни в одном из них не найдем самого института представительства, составляющего отличительную особенность как сословной, так и конституционной монархии. В таком представительстве не чувствовалось необходимости при всеобщем отождествлении в древности государства и города, при участии в делах страны лишь небольшого сравнительно числа граждан того городского дистрикта, с которого началось развитие политического могущества важнейших государств древней Европы. При повсеместном признании рабства для покоренного инородческого населения, при принижении даже единоплеменников на степень более или менее бесправных в политическом отношении обывателей (периойков, илотов, провинциалов, латинских и италийских граждан и т. п.) не мудрено, если сравнительно небольшое число лиц,
* Печатается по: Английская конституция и ее историк. М„ 1880.
358 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
располагавших правом гражданства и призванных к заведованию делами страны, не находило непреодолимых реальных препятствий к тому, чтобы собраться в одном месте и потолковать о своих нуждах и потребностях. Вот почему греческие агора или римские комйции являлись в действительности собраниями всего полноправного народа, а не одних лишь представителей его. Очевидно, что как только государство вышло из пределов городского дистрикта, как только устранено было различие между гражданами и провинциалами, так тотчас же явилась необходимость замены личного участия народа в делах страны участием одних лишь представителей его. Греция, по справедливому замечанию Галлама, стремившаяся к изополитии, по-нашему — всесословности, во все время ее политической независимости, сошла со сцены, умерла как нация, не достигнув этой изополитии. Далеко не то же может быть сказано о Риме. Император Каракалла, как известно, даровал право гражданства провинциалам. Каковы бы ни были руководившие им при этом мотивы, несомненным остается то, что это уравнение жителей обширной Римской империи в их политических правах и обязанностях принадлежит к числу радикальнейших переворотов, когда-либо виданных в истории. Переворот этот не мог не отразиться рано или поздно и на судьбах занимающего нас вопроса. С каждым поколением слабевший абсолютизм императоров поставлен был в необходимость в IV и V веках по Р. X. искать новой жизненной силы если не в представительстве всего населявшего империю народа, то в представительстве совокупности некоторых провинций. Так, относительно Галлии мы имеем несомненный факт существования в ней в начале V и, по всей вероятности, и несколько ранее, в конце IV века, особых представительных собраний, собиравшихся в августе месяце в городе Арле и составленных частью из городских магистратов, частью из крупных землевладельцев. Прямые указания на этот счет мы находим в одном рескрипте императоров Гонория и Феодосия Младшего, рескрипте, которым предписывалось префекту Галлии, Агриколе, созвать ежегодное собрание в Арле, собрание, некоторое время не созываемое при его предшественнике Петроние. Вот факты, очевидно не допускающие возражений. Представительство, по крайней мере некоторых классов и в некоторых провинциях Римской империи, несомненно существовало. Но из этого не следует еще, чтобы на него можно было смотреть, как на зародыш средневекового сословного представительства и развившегося из него представительства классов. Существование представительства в некоторых римских
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
359
провинциях, и в частности в Галлии, несомненно было лишь кратковременным. Воспоследовавшие нашествия германских племен вскоре положили ему конец, а германская жизнь, в свою очередь, подарила мир не зародышами сословной монархии, как полагают некоторые писатели и во главе их Фриман, а временным оживлением непосредственного участия народа в делах страны. Я назвал это оживление временным, и вот по какой причине. Так называемые «мартовские» или позднее «майские поля», к участию в которых призваны были все свободные германцы, постепенно принижены были развившимся абсолютизмом как меровингских, так и каролингских королей до положения собраний, не имеющих не только решающего, но даже и совещательного голоса в делах страны, а одно лишь право выслушивания их односторонних решений королем и его ближайшими советниками. Я не имею возможности пускаться здесь в объяснения многообразных причин этого, не одной лишь Франции и Германии известного, явления постепенного устранения народа от участия в делах управления. Плодотворная попытка к его выяснению сделана уже много лет тому назад Зибелем в его прекрасной монографии, озаглавленной «Происхождение королевской власти в Германии». Вполне соглашаясь с высказанной в ней мыслью о том, что развитие абсолютизма произошло в Галлии под влиянием покоренного германцами галло-римского элемента, я в то же время спешу прибавить, что тот же исход, т. е. развитие абсолютизма в ущерб народных прав, имел место одновременно и в таких странах, в которых римское влияние было лишь крайне непродолжительным и не оставило по себе никаких прочных следов. Говоря это, я имею в виду, в частности, Англию, в которой к концу англосаксонского периода народ является уже вполне устраненным от дел, и к участию в собраниях, как показывает и самое название этих собраний «ви-тенагемоты» (от слов: гемот — собрание и витан — член служилого сословия), допускается одна лишь должностная знать.
После сказанного читатель согласится, что всякого рода рассуждения о том, что политическая свобода, в смысле самоуправления общества, возникла уже в лесах Германии, по красивому, но неверному выражению Монтескье, заслуживают того же внимания со стороны серьезных исследователей, что и целый ряд других исторических романов. Когда поэтому английский ученый Фриман с увлечением и жаром распространяется насчет того, что в собраниях германцев в эпоху Тацита, как и в тех собраниях, какие ему пришлось посетить в кантоне Ури в один из его туристских походов по Швейцарии, мож
360 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
но видеть первообраз современной английской конституции, то эти весьма красивые речи следует отнести на счет ничего иного, как пылкости его темперамента, той самой пылкости, которая побудила его устанавливать сравнение между легендарным Альфредом и вполне историческим Вашингтоном. Итак, говоря о происхождении сословной монархии, не будем возводить его до полумифических времен, а постараемся найти ему более близкую, более реальную и непосредственную причину. Эта последняя лежит, как мне кажется, не в чем ином, как в договорном характере, которым насквозь проникнута феодальная система. На чем, в самом деле, как не на договоре, построены отношения сюзерена и его вассала, вассала и подвассала, договоре, в котором каждая из сторон принимает на себя известные обязанности и получает взамен этих обязанностей определенные наперед выговоренные права. А если так, если феодальные отношения построены в действительности на обоюдном соглашении, то, спрашивается, что могло быть естественнее, как поручить наблюдение за выполнением этих соглашений самим договаривающимся сторонам, прежде всего одним только непосредственным вассалам, позднее же и подвассалам. И действительно, к какой бы стране мы ни обратились, к Испании ли конца XII и начала XIII века, к Англии ли времен Иоанна Безземельного и Генриха III, к Франции XIV столетия, мы во всех и каждой из них найдем развитие представительных собраний путем пополнения королевского совета, составленного из прямых вассалов короля (так называемой curia Regis, magnum consilium и т. п.), депутатами от подвассалов. Такими подвассалами самого короля или феодальной аристократии могли быть как сельские рыцари, так и города, тогда как прямыми его вассалами являлись не одни лишь светские графы и бароны, но и духовные аристократы, архиепископы, епископы, аббаты и приоры. Таким образом, между тем как светские и духовные феодалы в своей совокупности составили верхнюю палату, — нижняя постепенно наполнилась сперва депутатами от сельского рыцарства, а затем и «лучшими людьми городов», melioreshomines, как называют их избирательные предписания Плантагенетов. Любопытно наблюдать, каким образом в одних странах король, в других, наоборот, аристократия заботятся о привлечении подвассалов к представительству. Во Франции депутаты от городов призваны в начале XIV века Филиппом IV Красивым как противовес если не светской, то духовной аристократии; в Англии ей одной свойственная в равной мере зависимость поземельного владения не только рыцарей, но и городов, от феодальной аристократии,
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
361
вызывая большую, чем где-либо, солидарность интересов высших и низших общественных слоев, побуждает аристократию заботиться о предоставлении тому, что позднее привыкли называть термином среднего сословия, права охраны его интересов через посредство им самим выбираемых представителей. Таким образом, уже восставшие против Иоанна Безземельного бароны в 1214 и 1215 годах принимают меры к тому, чтобы в парламент призываемы были не только архиепископы, епископы, аббаты, приоры, графы и бароны, но и депутаты от рыцарства графств. Симон-де-Монфор, граф Лейстерский, предводитель восставшей против Генриха III аристократии, делает еще шаг далее в том же направлении. Он призывает впервые к участию в делах страны депутатов от городов и кладет тем самым последний камень к установлению в Англии сословной представительной монархии. Некоторые писатели, и во главе их Галлам, полагают, что, призывая к представительству его интересов среднее сословие графств и городов, английская аристократия вполне ясно сознавала невозможность установления свободного правительства иначе, как под условием привлечения к политическим правам и обязанностям возможно большего числа лиц. Ничто не может быть ошибочнее этой мысли. Феодальная аристократия в Англии так же мало заботилась о равноправии и всесословности, так же упорно стояла за свои сословные права и преимущества, так же неустанно стремилась к удержанию своего не только политического, но и общественного преобладания, как и на континенте. Если тем не менее она приняла меры к предоставлению одинакового с нею представительства среднему сословию, то потому лишь, что ее побуждали к этому ее собственные интересы. В самом деле, представим себе такой порядок вещей, при котором собственник земли извлекает весь доход с нее в форме ежегодно выплачиваемой натуральной или денежной ренты, где, в силу владения землей на зависимых отношениях, большая часть населения государства, одинаково в селах и городах, связана, по отношению к небольшому числу собственников, постоянным обязательством личных служб и натуральных платежей, и мы необходимо должны будем допустить, что все, способное затронуть тем или иным образом интересы второстепенных вассалов, необходимо Должно было отразиться рано или поздно в том же направлении и на интересах их сюзеренов; отсюда ясно, что гарантировать этих подвассалов от чиновничьего благоусмотрения, от произвольных конфискаций и штрафов, дать им возможность свободного заявления ° своих нуждах, право изъявлять или не изъявлять свое согласие
362 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
на обложение их правительственными платежами и контролировать употребление дарованных ими сумм было столько же в интересах среднего сословия, сколько и в интересах высшей аристократии, в экономической зависимости от которой жило это среднее сословие; новое доказательство тому, как сильно факты экономической жизни влияют на характер внутренней политики сословий и классов.
Обязанная своим возникновением повсеместному развитию феодальной системы, сословная монархия и ее учреждения продолжают держаться в Западной Европе в течение целых столетий ввиду тех финансовых затруднений, в какие поставлены были правительства повсеместным исчезновением домениальных земель. Весьма значительные на первых порах домены постепенно теряют свое прежнее протяжение благодаря неумеренной расточительности, с какой короли раздают их в дар, с одной стороны, церквам и монастырям, с другой — развивающейся при их дворе служилой аристократии. Доведенная мало-помалу до совершенного истощения, королевская казна не находит вскоре других средств к покрытию с каждым годом возрастающих издержек управления, кроме периодического обложения народа налоговыми платежами. Раз, однако, было допущено право сословных представителей определять как сумму падающих на народ сборов, так и предметы обложения — сама собой возникла потребность периодического создания народного представительства. Четырнадцатое столетие является той эпохой, в которую эта периодичность собраний становится уже общим правилом в Англии; в Кастилии и Арагонии и в слабейшей мере во Франции и в Германии, пользуясь правом давать или отказывать в согласии на взимание с него налоговых платежей, народное представительство пытается в то же время наложить свою печать на характер как самого законодательства, так и администрации. С этой целью, в частности, в Англии и Франции, сословия нередко отказывают в даровании субсидий раньше законодательного удовлетворения королем заявленных их представителями нужд и желаний. С этой же целью они стараются принудить его к предоставлению самой администрации в руки их выборных или же по меньшей мере поставить назначаемых королем советников под непосредственный контроль представительных палат.
Имея общий источник происхождения с сословными конституциями других государств Европы, английская конституция долгое время переживает и одинаковые с ними судьбы. Из совета высших чиновников государства, пополняемого время от времени прямы
Английская конституция и ее историк [В. Стебе] 363
ми ленниками короля, каждый раз в силу его личного признания, в течение XIII, XIV и XV веков постепенно развивается английский парламент. К поголовному представительству непосредственных вассалов присоединяется со второй половины XII века выборное представительство мелкого дворянства и среднего сословия графств и городов. В своей совокупности делегаты того и другого образуют отдельную от аристократической палату, палату, получающую описательное наименование «общин королевства». Путем совокупных усилий обе палаты в течение XIV и XV столетий достигают открытого признания за ними Плантагенетами и Ланкастерами прав высшего законодательного, административного и судебного учреждения королевства. Начиная уже с XIII века обложение налогами происходит не иначе как с согласия лордов и общин, согласия, в котором решающее значение приобретает с XV века один голос нижней палаты как представительницы той части населения, которая призвана если не к исключительному, то к преимущественному несению государственных тягостей. Своим правом давать или отказывать в согласии на взимание требуемых правительством сборов парламент пользуется для проведения в жизнь нового начала контроля самой администрации сословным представительством. Этот контроль находит крайнее выражение себе в требовании, чтобы ближайшими советниками короля, деятельными администраторами государства были лица или непосредственно избранные парламентом, или пользующиеся его доверием. Деятельный контроль сословного представительства за внутренней и внешней политикой вполне гарантирован, с тех пор как депутатам Палаты общин после неоднократных попыток отказа в утверждении бюджета удается провести на практике то правило, что дарование субсидий имеет место лишь к концу парламентской сессии, после удовлетворения уже королем «справедливых» жалоб сословного представительства.
Вышеописанная практика входит в полную силу уже в первой половине XV столетия. Одновременно совокупным усилиям лордов и общин удается достигнуть еще более существенной конституционной гарантии. Место старинного порядка представления тетрадей жалоб и петиций занимает новый — непосредственного внесения законодательных биллей в парламент. Этим путем сословному представительству Англии удалось, не в пример сословиям континента, заменить старинный контроль сословий за законодательной Деятельностью правительства прямым законодательным почином, Другими словами, — дать практическое применение началу са
364 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
моуправления общества, началу, составляющему жизненную силу всякой конституции.
Индивидуальные гарантии парламентских членов, явившиеся дорогим приобретением продолжительной и упорной борьба с королевским и чиновничьим произволом, дали возможность голосу сословий безнаказанно отзываться на все важнейшие вопросы дня, т. е., другими словами, сделали из сословного самоуправления не пустой звук, не бросающуюся в глаза форму, а вполне реальный и весьма деятельный фактор общественного и политического развития нации.
Радикальнейший переворот во всех сторонах общественного быта, почти поголовное исчезновение старинной аристократии, замена ее новым придворным дворянством, реформация с ее последствиями, секуляризацией монастырских имуществ и решительной переменой в личном составе верхней палаты, не менее радикальная замена городского общегражданского управления цеховым, самый разрыв прежней солидарности владельческих и полувладельческих классов с падением средневековой системы поземельных держаний, с развитием фермерства, с грандиозными огораживаниями, с искусственным расторжением связи народа с землей, развитием сельского и городского пролетариата, все эти и целый ряд других экономических и общественных факторов не в состоянии были хотя бы на столетие вырвать из народного быта так крепко вкоренившиеся в нем начала самоуправления сословий. Не в пример другим государствам, развитие абсолютизма в Англии не ведет за собой прекращения деятельности представительных собраний, приостановку в развитии конституционных учреждений нации; оно только совпадает во времени и обусловливается временным ослаблением независимости отдельных сословий по отношению к королевской власти, временным разногласием политических интересов влиятельных и невлиятельных классов, временным падением доверия простого народа к заступничеству его интересов сословными представителями, временному повороту общественного мнения масс в пользу единоличного правления, повороту, вызванному узкосословной политикой английской аристократии в предшествующее столетие. Период абсолютизма в Англии ознаменован радикальным переворотом в области нравов, чувств, убеждений и стремлений английской нации. В сфере же учреждений он не ведет за собой никаких существенных изменений: мы не слышим ни об уничтожении сословных советов, ни о введении каких-либо новых органов
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
365
политической власти, самое большее о расширении деятельности тайного совета и умножении дел в одном из подразделений последнего, в Звездной палате. Начиная с Генриха VII и оканчивая Иаковом I, все и каждый из абсолютных королей Англии свято соблюдают если не дух, то букву английской конституции, испрашивая согласия парламента и для издания нового закона, и для вотирования новых налогов. «Тогда как континентальные тираны, — справедливо замечает Фриман, — неустанно заботились о низвержении свободных учреждений, Генрих VIII и его преемники постоянно делали вид, что относятся к ним с полным уважением. Во все время своего правления Генрих VIII ни разу не позволил себе принять меры, которые бы не опиралась на писаное право или судебные и административные прецеденты, которая бы не находила себе оправдания хотя бы в букве основных законов королевства».
Непрерываемая ни разу в своем действии во все время правления Тюдоров английская конституция в течение XVII столетия два раза выходит победительницей из той осады, которой преемственно подвергают ее Карл I и Иаков II. С 1688 года она продолжает мирно развиваться благодаря честному соблюдению ее основных начал новой, призванной самим народом, династией.
Тогда как на протяжении всего западно-европейского материка сословные и представительные учреждения совершенно сходят со сцены под напором развивающегося абсолютизма, в Испании при Карле V и Филиппе II, во Франции еще в конце XIV и в XV веке, с тем чтобы возродиться снова во второй половине XVI столетия и исчезнуть затем навсегда в первой четверти XVII, в большинстве германских государств, с Пруссией в том числе, в XVI и XVII столетии, в Италии же по меньшей мере еще веком ранее, в Англии, рядом с которой в этом отношении можно поставить только Венгрию, представительные учреждения продолжают держаться непрерывно, гарантируя собой в разное время большее или меньшее участие народа в делах страны. В XVIII столетии, при повсеместном развитии единовластия, Англия вместе с Голландией, являются единственными очагами политической свободы. Тогда как вторая служит предметом изучения и подражания для республиканских государств Западной Европы и благоприятных республике публицистов, первая делается кумиром влиятельных сословий монархической Европы, жадных до политической власти, более или менее зрелых для восприятия ее в свои руки и не без основания видевших в английских учреждениях не более, как дальнейшее развитие и усо
366 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
вершенствование тех самых начал, при которых жили и действовали их предки. Начиная с Филиппа де Комица и вплоть до Монтескье, Клермона Тонера, Сиеса, Бенжамена Констана и других, тянется целый ряд писателей, которые, видя в английской конституции совершеннейший продукт политического творчества, считают немыслимым достигнуть сочетания порядка и свободы иначе, как под условием целостного перенесения на чуждую им почву английских политических учреждений.
Было бы ошибочно думать, что интерес к английской конституции сколько-нибудь ослабел в наше время. Монархическая Европа доселе не знает, да и не может знать политической машины, которая бы в равной мере с народным представительством обеспечивала собой как мирное пользование существующим порядком, так и прогрессивное развитие его в будущем. Если наше отношение к английской конституции в чем-нибудь изменилось, то разве лишь в том, что сделалось, так сказать, более осмысленным, более критическим. Мы перестали преклоняться безусловно перед всеми английскими порядками, приобрели способность выделять темные и светлые стороны в английском общественном и политическом быте, обнаруживать в нем рядом со свойственными одной Англии особенностями лишь более совершенное выражение тех вечных и неизменных начал разумного устройства политической жизни, корень которых лежит в народном самоуправлении и которые с одинаковым удобством могут быть привиты любой общественной среде, любым выработанным историей нравам и привычкам, применение которых не требует, одним словом, предварительного переворота в самом строе общества.
Зная, из каких начал выработалась современная английская конституция и какое громадное значение оказала она на политическую мысль и жизнь новой Европы, мы вправе отнести к числу любопытнейших вопросов истории вопрос о причинах, содействовавших удержанию и развитию в Англии средневековой сословной монархии. Ответ на этот вопрос и призвана дать нам конституционная история Англии. Ее задача — задача далеко не легкая. Историк, который бы взялся представить в одном стройном целом сумму причин, взаимодействие которых воспрепятствовало в Англии вырождению сословной монархии в абсолютную, не вправе ограничиться изучением одной сферы непосредственно касающихся его политических событий: он обязан принять еще во внимание сумму экономических и обусловленных ими общественных явлений, кото
Английская конституция и ее историк [В, Стебе] 367
рые затормозили в Англии общий всей западной Европе последних трех столетий процесс развития самодержавия и бюрократизма.
В таком беглом очерке, каков настоящий, мы, разумеется, не имеем возможности остановиться на рассмотрении в подробности всех и каждой из причин, обусловивших собой отклонение английского конституционного развития от общего всей Западной Европе процесса перехода сословной монархии в абсолютную. Мы в состоянии лишь наметить некоторые из этих причин, невольно бросающиеся в глаза при сравнении истории политического развития Англии с историей политического развития ее ближайшего соседа — Франции.
Во главе этих причин я считаю возможным поставить различие последствий, к каким повели повсеместные в XIV веке попытки к низвержению средневекового сословного строя теми классами общества, эксплуатацией которых жил этот строй. Говоря это, я разумею почти одновременные восстания Жаков и Этиена Марселя во Франции, Арттефельдов и Занекена и др. во Фландрии, Боля и Уотта Тейлора — в Англии. Повсюду эти восстания произведены были крепостным и ремесленным людом в надежде положить конец крепостному бесправию, феодальному произволу и цеховой замкнутости. Повсюду они встретили более или менее энергическую поддержку в тех слоях городского населения, которые не находили прямого заступничества своим интересам в представительных учреждениях сословной монархии. Если не изданные доселе судебные протоколы времен Ричарда II и наглядно рисуют нам участие городского простонародия в эмансипационных движениях XIV столетия, то из них вместе с тем не менее наглядно выступает тот факт, что это участие далеко не было столь энергичным, как в соседней с Англией Франции. Будем ли мы признавать или отрицать непосредственную связь Этьена Марселя с восстанием Жаков, тот факт, что простой народ сел подымается одновременно с простым народом городов, остается тем не менее весьма знаменательным: он показывает нам, что у поселян и горожан был один и тот же враг, мало того, что в среде того и другого сословия одновременно возникло сознание полного разногласия их интересов с интересами дворянства и городского патрициата и неудержимое желание силой положить конец дальнейшей эксплуатации себя влиятельными классами. Если Французским городам и городскому простонародью суждено было играть гораздо более видную роль в протесте против феодального Узко-сословного строя, нежели английским, то это объясняется лишь
368 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
тем обстоятельством, что в то время, когда вспыхнули первые эмансипационные движения простого народа, муниципальное развитие Франции ушло гораздо далее муниципального развития Англии. Со времен галло-римлян во Франции удержались могущественные муниципии, которым уже в XII веке удалось добиться широкой административной и судебной автономии от короля, дворянства в церкви и вместе с тем положить начало постепенному поглощению гражданского равноправия цеховой исключительностью. Тот же двусторонний процесс эмансипации городов и замены в них гражданского равенства гильдейской замкнутостью совершается в Англии гораздо позднее. В ту эпоху, когда начинается восстание Уотта Тейлора, городское землевладение в большинстве английских бургов является землевладением зависимым, ничем существенно не отличающимся от оброчного порядка держания дворянских земель свободными землевладельцами (socman). Одновременно стремление гильдий захватить в свои руки всю политическую власть над городом не выходит еще из области более или менее неудачных попыток. Эти два обстоятельства мешают крестьянскому восстанию в Англии найти деятельную поддержку себе в городском населении. Владение горожанами феодальной землей порождает между ними и поземельной аристократией некоторую экономическую, а потому и общественную солидарность. Удержание большинством городов политического равноправия граждан препятствует образованию в их среде многочисленного класса, недовольного цеховой исключительностью городского простонародья. При таких условиях неудивительно, если, несмотря на однообразное подавление в Англии и Франции эмансипационных движений совокупными усилиями королевской власти и феодальной аристократии, несмотря на восстановление последними силой оружия средневекового сословного строя, последствия, к которым ведет эта победа в обеих соседних странах, являются вполне различными.
Во Франции крепостное право, по крайней мере в некоторых провинциях, продолжает держаться вплоть до революции. В Англии помещики, под влиянием целого ряда причин, в рассмотрение которых мы не имеем возможности вдаваться в настоящее время, в течение XV столетия сами прибегают к замене натуральных служб и платежей денежными оброками. Во Франции города и после подавления восстания, предводительствуемого Этьеном Марселем, продолжают оставаться весьма сильными противовесами феодализму, противовесами, в которых король ищет опоры в своей борьбе
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
369
с политическими притязаниями старого дворянства. В Англии, напротив того, города неизменно остаются на стороне феодальной аристократии, с которой связывает их самый характер городского землевладения, владения, как мы видели, зависимого по отношению к дворянству. Они становятся даже более доступными аристократическим влияниям по мере подавления политического равноправия граждан и ограничения правящего класса городов членами одних привилегированных гильдий. Во Франции дворянство было и остается замкнутым в себе классом, отделенным от простого народа неприступной стеной сословных привилегий и податных изъятий. В Англии дворянство связано со средним сословием узами крови, так как ряды его, постоянно пополняемые выдающимися членами среднего сословия, сами состоят лишь из старших представителей аристократических династий, младшие члены которых по закону входят в ряды коммонеров. О сословных привилегиях в тесном смысле, о податных изъятиях в силу принадлежности к дворянскому роду нет и помину. Это различие в характере сословных групп и их взаимном отношении отражается и на судьбе, которую одновременно переживают в Англии и Франции средневековые сословные учреждения. На полном бесправии масс, на продолжающемся антагонизме городов и землевладельческого дворянства, как отдельного, замкнутого в себе сословия, французский король в течение XV и следующих столетий строит в течение веков уцелевшее здание почти восточного деспотизма. На личном уравнении сословий, на удержании аристократией выгодной для нее солидарности с рыцарями, городами, свободными владельцами оброчной земли и вновь развившимся классом фермеров, выступившем на смену прежнего крепостного люда, английская аристократия с успехов охраняет в течение веков твердыню своего всемогущества, английский парламент, от всевозможных попыток Йорков, Тюдоров и Стюартов к восстановлению в свою пользу единоличного правления. Островное положение Англии, делая ее почти недоступной для внешних врагов, в свою очередь, немало содействует достижению вышеуказанного результата. Содержание постоянной армии является бесполезным, а отсутствие ее лишает короля надежнейшего оплота его всемогущества. Другое дело во Франции, в которой столетняя война с англичанами, беспрестанные междоусобия и соперничество с Бургундией заставляют уже Карла VII в первой половине XV века обратиться к созданию постоянной армии. Эта постоянная армия требует и постоянных средств для ее содержания. Карлу VII удается
370 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
создать последние в периодически взимаемом налоге на военные издержки. С этого момента король приобретает не только надежную поддержку для своих абсолютических стремлений в оплачиваемом им самим войске, но и возможность избегать впредь периодического созвания сословий ввиду установления постоянного налога. Этой возможностью Людовик XI и его ближайшие преемники пользуются весьма широко. Благодаря совокупному действию вышеуказанных различий политическое развитие Англии продолжает совершаться в ином направлении, нежели во Франции; в последней в XV веке сословная монархия постепенно вымирает, уступая место абсолютизму, тогда как она продолжает держаться в прежней силе в первой, делая возможным сосредоточение аристократией в своих руках всей суммы политического влияния и власти.
В предшествующем очерке мы старались показать интерес и задачи, представляемые историей конституционного развития Англии. В настоящее время нам остается перейти к рассмотрению самого способа выполнения этих задач теми немногими писателями, которые сделали из истории английских политических учреждений прямой предмет своего изучения. Как ни странным может показаться на первый взгляд то обстоятельство, что английская средневековая конституция до последнего времени не находила себе историка, тем не менее интерес истины заставляет нас выставить на вид перед читателем этот почти невероятный и во всяком случае непостижимый факт. Конечно, нам могут возразить, что в «Средних веках» Галлама, что в трудах берлинского проф. Гнейста постоянно затрагиваются отдельные стороны английской конституционной истории; мы нимало не отрицаем этого, но в то же время считаем себя вправе утверждать, что английской конституционной истории, другими словами, всестороннего раскрытия судеб английской конституции, раскрытия многообразных условий, вызвавших ее к жизни и содействовавших ее дальнейшему развитию, в этих работах нет, да и быть не может, так как цель, преследуемая их авторами, или до такой степени широка, что не дозволяет внимательного изучения отдельных сторон общественного и политического быта средневековой Англии, или, наоборот, настолько тесна, что позволяет читателю следить за развитием лишь центральной или местной администрации королевства. Первое может быть сказано о «Средних веках» Галлама, второе об истории английской администрации и истории местного самоуправления Гнейста. Ни одно из этих сочинений не может быть названо в строго смысле слова историей английской конституции.
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
371
Трудно, в самом деле, допустить, чтобы те две главы, какие Галлам посвящает средневековой сословной монархии в Англии, могли бы хотя приблизительно исчерпать этот почти необъятный предмет.
Притом как ни оригинальны и ни глубоки подчас высказываемые Галламом мысли, сколько в них ни заключается плодотворных зародышей для целого мира новых идей и научных построений, как ни обширен, с другой стороны, тот материал, какой служит автору для его исторических параллелей, тем не менее и на творении Галлама, творении, которому подобное едва ли увидит XIX столетие, не могла не отразиться скудость доступных исследователю источников английской общественной и политической жизни, почти совершенное отсутствие мало-мальски научных подготовительных работ, если не говорить об общих сочинениях по английской истории, написанных Липгардом и Юмом, наконец, общее состояние исторической критики и в гораздо большей еще мере общий характер воззрений на факторы исторического прогресса, на национальный дух как на главный двигатель этого прогресса и т. п. Неудивительно после этого, если многое, что кажется нам вполне ясным и осязательным, являлось для Галлама закрытой книгой. Неудивительно поэтому, если, с другой стороны, многое, что казалось автору «Средних веков» вполне объясненным и бесспорным, вызывает с нашей стороны только удивление, невольное подергивание плеч, подчас ироническую улыбку. Кто, в самом деле, из лиц, знакомых со средневековыми протоколами вотчинных судов, с отчетами управляющих имениями, с подробными описями доходных статей поместий (ренталями), не остановится в изумлении перед категорическим заявлением Галлама о том, что английские помещики не в пример прочим отказывались от извлечения в свою пользу каких-либо экономических выгод с принадлежавших им личных прав над крепостными? Кто согласится также, что причина, побудившая английских баронов, восставших против Иоанна Безземельного, позаботиться не о себе одних, но и добиться законной охраны личности и собственности всех и каждого из английских граждан, вполне выяснена Галламом, говорящим о прирожденном английской аристократии стремлении к всесословности или изополитии? Сочинение Галлама при всем том несомненно останется настольной книгой для всякого начинающего историка. Целый ряд грядущих поколений не одних лишь английских, но и континентальных исследователей средневекового быта Европы воспитаются на нем, подобно тому, как уже воспитались Мены, Фриманы и Стебсы. Но из этого не следует, чтобы это бес
372 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
смертное произведение и в наши дни, при чрезмерном накоплении исторического материала, при изменении в условиях исторической критики, при решительном перевороте в воззрениях на самые задачи историка, могло бы дать правильное научное объяснение тем многообразным причинам, которые вызвали к жизни английскую конституцию и дали возможность английскому народу в течение веков удержать незыблемыми ее существеннейшие основы, вопреки повсеместному поглощению народных вольностей королевским абсолютизмом. «Средние века» Галлама остаются не более, как памятником и, быть может, самым великим памятником национальноисторической школы. Памятники заслуживают изучения, но вместе с тем, ветшая, как и люди, требуют замены себе, но этой-то замены мы и не видели пока ни в одном сочинении по истории английских учреждений. Правда, в Германии уже со второй четверти текущего столетия стал появляться целый ряд весьма добросовестных монографических исследований, освещавших ту или другую сторону английской жизни, изображавших судьбы того или другого института, нередко целых эпох в правовом развитии нации. Одно время можно было думать, что не Англии, а Германии суждено будет подарить науку историей конституционной жизни английского народа. Многие увидели даже осуществление этой задачи в массивных трудах берлинского профессора Гнейста, стали говорить об этих трудах, как о каком-то откровении, видеть в английских учреждениях и их истории только то, что хотел видеть в них прусский ученый, интересоваться в них лишь тем, что интересовало его, говорить о самоуправлении и об административном суде как об учреждениях, почти исчерпывающих собой содержание английской свободы, скептически относиться к так называемым конституционным гарантиям, отрицать даже существование некоторых из них, как, напр., права членов Палаты общин, отказывать в утверждении бюджета; одним словом, изучать не английскую конституцию, а то, что думает о ней проф. Гнейст. Пора увлечений, к счастью, уже прошла. Ввиду услужливой готовности, с какой берлинский ученый, сделавшийся членом немецкого парламента, спешил поддержать ссылками на английскую конституцию нередко произвольнейшие меры своего премьера, ввиду крайней беззастенчивости, с которой он воочию всех гнул английские порядки, чтобы подвести их под прусские образцы, в самом рейхстаге, в том самом лагере, которого он некогда считался украшением, послышались и не всегда согласные с ним голоса. Часто стали встречаться случаи, в которых личные наблюдения Гнейста
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
373
над английским парламентаризмом почти единогласно были признаваемы его личными заблуждениями. Раздраженному профессору не раз пришлось услышать от не менее его знакомых с делом людей, что он не видел, не изучал или не хотел видеть и изучать целого ряда всем и каждому известных исторических явлений, В последнее время скептицизм до такой степени овладел национально-либеральной партией, что она, не внимая более словам учителя, извергла его из своей среды и тем самым поставила его в необходимость доказывать печатно «в четвертый раз в своей жизни», по его собственным словам, что английский народ не имеет серьезного контроля над бюджетом. Не больше успеха имеет проф. Гнейст и в среде своих ученых собраний. Кое-где начинают слышаться, правда, еще робкие голоса насчет ненаучности его исторических приемов, совершенной априорности некоторых воззрений, односторонности, не вполне безупречной добросовестности, готовности не только упустить из виду, но и совершенно отрицать исторические факты, раз они не вяжутся с его теорией. Эти голоса еще не особенно опасны для авторитета Гнейста в Германии, — целое поколение пройдет, прежде чем станет ощущаться в ней потребность в пересмотре гнейстовых работ, в их не частичном, а целостном исправлении.
Другое дело в Англии. Здесь эти голоса за последнее время стали раздаваться так сильно, что помешали даже переводу гнейстовых сочинений на английский язык, переводу, к которому одно время, с совета немецких почитателей Гнейста, думала приступить «Кларендонская пресса».
В Англии, где так мало читается иностранных книг, особенно толстых, о Гнейсте судили только понаслышке. Раз явилась мысль о переводе, почувствовалась необходимость и в непосредственном знакомстве. Специалисты призваны были высказаться о научных достоинствах гнейстовых работ, о полезности самого перевода. К немалому изумлению континентальных почитателей Гнейста, в среде специалистов составилось единогласное и неблагоприятное для автора мнение. Все высказались в один голос в смысле полнейшей бесполезности английского перевода. И неудивительно, если принять во внимание, что догматическая часть работ Гнейста — или передача статутов, или изложение в ином только порядке того громадного материала, какой собран в форме словаря каким-нибудь Бернсом или Арчибольдом для простых практических целей, для справок, для ежечасного руководства мировым судьям, надзирателям За бедными, полицейским властям и т, п. Таким образом, догмата-
374 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
ческую часть, которая в сочинениях Гнейста занимает по меньшей мере в два раза больше места, чем историческая, оставалось только выбросить. В самом деле, какой интерес могло представить для англичан чтение их собственных юридических словарей в немецких передачах с внешним видом солидной учености и неподражаемой обстоятельности. Оставалась еще историческая часть; в последней действительно высказано было немало новых мыслей, мыслей, весьма льстивших народному сознанию великой германской нации, которой на каждом шагу ставилось на вид, что все хорошее в английской конституции не имеет другого источника, кроме германского духа, а все дурное, привнесенное в нее лишь за последнее время, — результат дурного влияния Франции и французских идей. Такого рода мысль, конечно, нашла поборников и в Англии, в которой между историками немало людей, чутко относящихся к прошлым обидам великого и все еще опасного соседа. Поэтому не изложение Гнейстом английской конституционной истории с узконациональной точки зрения воспрепятствовало выходу в свет его сочинений на английском языке, а недостаточное знакомство автора с прямыми источниками, готовность, с которой он набирает свои факты откуда ни попало и изумительная бесцеремонность, с какой этот основательный и обстоятельный ученый выбрасывает за борт все те исторические данные, которые идут вразрез с его нередко априорными построениями. Как ни важны, конечно, для историка учреждений законодательные акты и парламентские прения, как ни скудны подчас сведения летописей о фактах внутренней жизни народа, тем не менее обстоятельное изучение истории политической жизни нации, история ее конституционного развития немыслимо иначе, как под условием непосредственного знакомства с летописями и историческими мемуарами. А между тем кто из лиц, знакомых с сочинениями Гнейста, позволит себе утверждать, что их автор непосредственно пользовался английскими хрониками, подвергнул их критическому исследованию, выделил в них баснословное от достоверного, представил, путем сравнения летописных свидетельств, исторические факты в их надлежащем свете, избегая всех тех преувеличений, всех тех недосказов, которые необходимо вносит в исторические анналы субъективный характер их составителя? По всей вероятности, никто.
Если история политического развития страны стоит в тесной связи, как старался показать это сам Гнейст, с историей ее экономического и общественного быта, то опять-таки, спрашивается,
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
375
вправе ли историк учреждений совершенно избегать изучения таких памятников народной жизни, как судебные протоколы, поместные описи, рентали, сборники жалованных грамот, договорные грамоты и т.п.? Кто не согласится, однако, с тем, что у Гнейста не видно ни малейшего знакомства с этими источниками? Я скажу более этого, — прусский историк не только не знает тех многочисленных документов, которые рассеяны по изданиям местных ученых обществ в Англии: он недостаточно знаком даже с несравненно более доступной для континентального исследователя средневековой английской литературой. Политические стихотворения английского народа, целый мир народных сатир, исторических баллад, сказаний, легенд и т. п., в которых, как в зеркале, отражаются отношения подчас простого народа, всего же чаще народного духовенства или рыцарства, светской и духовной знати к важнейшим явлениям английской конституционной жизни, остались для него закрытой книгой. А между тем кто мало-мальски знакомый с памятниками средневекового быта не согласится, что, при представительстве в парламенте одних влиятельных классов общества, голос простого народа, почти не слышный в парламентских прениях и петициях, только и раздается подчас в поэтических созданиях народных стихотворцев? А частная переписка — этот неоцененный источник для исследователя любой стороны народной жизни — дала ли она проф. Гнейсту хотя бы один мало-мальски заслуживающий внимания факт? Заглядывал ли он даже когда-нибудь в сборники Эллиса, в Феновское издание корреспонденции семейства Пастон, в переписку Племптонов и в целый ряд других корреспонденций, изданных английским архивным управлением, кембденским и целым рядом других ученых обществ? Из довольно богатой политической литературы Средних веков, столь обильной картинами современных нравов, обычаев и учреждений, проф. Гнейст, по-видимому, знаком с одним лишь Фортескью, и то лишь с общеизвестным его сочинением «Похвала английским законам», отнюдь не с другими не менее любопытными трактатами первого теоретизатора учения о сословной монархии. Кто читал Иоанна Салисберийского или Геральда Камбрийского, тот охотно согласится с нами, что в их сочинениях, бедных теоретическими построениями, только и ценно то, что прямо относится к характеристике английского абсолютизма в период времени, непосредственно предшествовавший восстанию баронов против Иоанна Безземельного, XV век особенно плохо представлен в сочинениях Гнейста, и это неудивительно, если принять во вни
376 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
мание то пренебрежение, в каком оставлена им помимо перечисленных уже выше источников памфлетная литература Лоллардов, столь бедных новыми догматами и столь богатых удачно направленными нападками на современный им общественный и политический строй. Мы не последуем далее в нашем перечислении всего того материала, который положительно оставлен без внимания прусским историком английских учреждений, мы не станем настаивать на почти совершенном игнорировании им народной поэзии и памфлетной литературы XVI и XVII столетий, на недостаточном знакомстве с актами, относящимися к секуляризации монастырских имуществ, на почти исключительном обращении его для всего XVII столетия, для эпохи столкновений парламента со Стюартами к одной так называемой парламентской истории Англии; XVI и XVII столетия не входят в рамки той задачи, какую поставил себе автор «Конституционной истории Англии»: при перечислении же ошибок и упущений немецкого историка мы не имеем в виду другой цели, кроме желания отметить ими заслуги английского. Произвольное опущение проф. Гнейстом всего вышеперечисленного нами материала не могло не отразиться на самом содержании его сочинений. Тщетно бы стали мы искать в них фактического описания экономического развития Англии, воздействия его на отношения сословий, на изменения в характере местного самоуправления и суда, парламентского устройства и центрального управления; тщетно бы также вздумали мы найти у него ответ на вопрос о том, как относилось английское простонародье, как относились не представленные в парламенте классы к постепенному развитию английских учреждений в узкосословном аристократическом духе, какие меры принимало оно к задержанию этого процесса вырождения народного правления в олигархическое, каковы были его политические идеалы, его заветные стремления и надежды. Если добровольное ограничение доступного историку материала произвольно избранными источниками не позволило профессору Гнейсту указать нам реальную связь между экономическим развитием и политическим и общественным ростом английской нации, если оно повело к совершенному устранению из его труда того, что можно назвать историей народных движений, то оно же оставило ему широкое поле для субъективных теорий, для нередко узких и нимало не отвечающих фактам действительности исторических обобщений. Результат вековой борьбы демократических и аристократических притязаний и торжества последних над первыми, английская конституция,
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
377
является у него продуктом естественного, почти ничем не прерываемого роста из тех семян, какие посеяны были на английской почве германским племенем англо-саксов, семян, жизненной силой которых является не что иное, как германский народный дух. Не довольствуясь повторением того, что можно назвать избитыми местами исторической школы правоведения в Германии, проф. Гнейст на каждом шагу приносит в жертву более или менее априорным положениям, взятым им напрокат у своего друга и учителя Штейна самые неоспоримые исторические свидетельства. В небольшом мемуаре, предпосланном Штейном его истории общественной стороны французской революции, в мемуаре, в котором не знаешь, чему более удивляться, бесцеремонности ли, с какою автор называет своими исторические построения школы Сен-Симона и других социалистов, или порче этих учений с помощью гегелевской философии и шталевской теории полицейского государства, красной нитью проведена та мысль, что король и бюрократия являются спасителями общества от социальной розни, порождаемой различием сословных или классовых интересов. Эта же мысль лежит, можно сказать, в основе всех исторических построений Гнейста. Воплощение абсолютной справедливости, король и чиновничество, являются в его глазах какими-то бесплотными, бесстрастными существами. Вместо того чтобы быть, как это имело место в действительности, односторонними защитниками интересов влиятельных классов, такие короли, как, напр., Эдуард III, с его законным maximum’oM для заработной платы, Генрих VI, с его высоким избирательным цензом, или Эдуард IV, с его мерами к сосредоточению всей власти над городом в руках городских цехов, являются какими-то неукоснительными блюстителями равноправия и все-сословности. Раз допущено, что сословия и классы преследуют свои исключительные интересы и что единственной охраной от социальной розни является король, вполне естественным представляется избегать народного избрания должностных лиц и сосредоточить право их назначения в руках правительства. Избранные власти легко могут быть выразителями интересов и нужд наиболее влиятельного при выборах сословия или класса. Наоборот, прямо назначаемый чиновник не зависит от сословных влияний и предан всецело служению одной правде. Этой совершенно произвольной мысли ищется подкрепление и в истории английского управления. Если мировой институт в Англии представляет, по словам Кока, Учреждение, которому ввиду его достоинств нет подобного в мире,
378 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
то источник этому, полагает Гнейст, лежит не в чем ином, как в том, что мировые судьи с древнейших времен и вплоть до наших дней всегда были лицами, назначаемыми от правительства и никогда не избирались народом. Говоря это, Гнейсту приходится ид’ги наперекор тем историческим свидетельствам, какие представляют патентные предписания Плантагенетов и какие собраны Ламбордом в его «Eirenarchia». Ряд личных обращений короля к шерифам с требованием собрать жителей графств для избрания мирового судьи очевидно не говорит в пользу неизбираемости этой должности. Гнейст нимало не стесняется ими и без всякой проверки объявляет их вымышленными, а между тем эти акты до сих пор хранятся в лондонском архиве и с таким же удобством могут быть прочитаны всяким, с каким были прочтены мною три года тому назад. Вот один из многих примеров развязного обращения Гнейста с неотвечающими его теории фактами, построения самой теории совершенно независимо от фактов, сортировки последних в благоприятные и неблагоприятные ей, нанизывания на нить своего изложения одних лишь благоприятных и совершенного игнорирования, а подчас и отрицания всего, что идет сколько-нибудь вразрез с его априорными допущениями.
Но довольно о Гнейсте и ненаучное™ его приемов. Если мы остановились на них с некоторой подробностью, то лишь из желания объяснить читателю, почему конституционная история Англии, в наших глазах, до последнего времени не была написана, почему за проф. Стебсом должна быть призвана честь первого научного истолкователя ее судеб. Редко кто являлся более подготовленным к избранной им самим задаче; редко кто располагал более богатым материалом, большей начитанностью в средневековых памятниках письменности и права. Почти всю свою жизнь проф. Стебе посвятил открытию и изданию этих памятников, и имя его, задолго до появления его истории, красовалось уже на заглавных листах целого ряда трудов английской архивной комиссии и других ученых обществ. Богатство и разнообразие материала — несомненно то, что прежде всего поражает при чтении капитального труда Стебса. Но этим еще далеко не сказано всего, что дает право этому сочинению быть настольной книгой всякого, кто бы пожелал познакомиться с историей английских учреждений. Проф. Стебе не только неподражаемый знаток всего исторического материала, состоящего в распоряжении исследователя средневековой Англии, он еще глубокий и вместе с тем осторожный критик этого материала. Целый
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
379
ряд хроник, на которые сплошь и рядом опирали свои утверждения английские континентальные историки, в его глазах являются или совершенно не заслуживающими доверия, или требующими проверки на основании других одновременных, менее спорных свидетельств. О той осторожности, с какой он пользуется источниками, предпочитая нередко живым картинам прошлого довольно бледные, но зато бесспорные характеристики, читатель в состоянии будет составить себе понятие, в частности, из тех глав его сочинения, которые посвящены Англии XV века, Англии Ланкастеров и Йорков. Тогда как хроники XIII и XIV столетий написаны современниками рассказываемых в них событий, того же отнюдь нельзя сказать об исторических повествованиях о XV веке. Последние составлены нередко столетие спустя после описываемых ими событий, с чужих слов, под влиянием страстей минуты, в обстановке, не отвечавшей более описываемой ими жизни. Беспристрастие, редко встречаемое в исторических хрониках, всего менее может быть допущено в повествованиях, составленных в эпоху, непосредственно следующую за падением известной династии и поддерживаемой ею политики, и как ни черен мог быть поэтому сам по себе какой-нибудь Ричард III, он легко может представиться еще чернее от тех преувеличений, от того сгущения темных красок, к которому так охотно обращаются благоприятные новой династии историки. Отсюда необходимость быть крайне осмотрительным в приведении летописных свидетельств, отсюда налагаемая на исследователя самым характером материала обязанность быть недоверчивым к ним. Никто больше проф. Стебса не проникся убеждением в этой необходимости, в этой обязательности. Его довольно сухое, далеко не картинное изложение политической истории Англии в эпоху Ланкастеров и Йорков может быть приводимо в образец строгой критической оценки источников. В этом отношении профессора Стебса можно смело поставить на один ряд с любым из современных учителей германской историографии, назвать его английским Вайцем, строгое критическое направление которого немало содействовало устранению из средневековой историографии целой кучи научного сору, привнесенного в нее представителями, так сказать, романтической школы вроде Мозера, Эйхгориа или Филипса. Если по отношению к фактической обстоятельности и к строгости критических приемов мы позволяем Себе поставить проф. Стебса рядом с Вайцем, то в одном отношении °н кажется нам стоящим гораздо выше его. Хваля Вайца за осторож-н°сть его научных построений, г. Виноградов на столбцах
380 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
«Критического обозрения» совершенно верно заметил, что эта научная добросовестность заставляет историка германской конституции впадать нередко в противоположную крайность, в некоторую неопределенность и неясность основных воззрений. Вполне Соглашаясь с этой мыслью, я полагаю что г. Виноградов мог бы пойти и несколько далее в своем критическом отношении к Вайцу, он мог бы откровенно высказать то, что при всем уважении к необыкновенному трудолюбию, громадной начитанности и прочим счастливым особенностям немецкого историка, невольно вылетает из уст каждого, имевшего терпение одолеть его книги: да имеет ли наконец Вайц собственное суждение по целому ряду затрагиваемых им вопросов, или же он довольствуется констатированием возможности построить противоположные, взаимно исключающие друг друга теории, на основании всей массы собранного им и сообщенного публике материала? О такой неопределенности при высказывании собственных научных воззрений в труде Стебса нет и помину. Представляя читателю самый ход развития своей мысли, открывая перед ним всю ту груду исторических фактов, на которых построены его обобщения, заставляя, так сказать, публику быть зрительницей самого процесса его исторического творчества, профессор Стебе ни на минуту не оставляет нас в сомнении, каковы действительные результаты этого творчества. Он прямо говорит, в чем состоит его мнение, каждый раз, когда, путем принятия в расчет всех относящихся к вопросу данных, он в состоянии был прийти к какому-нибудь определенному представлению, или же не менее откровенно говорит, что ни в состоянии был прийти ни к какому заключению ввиду скудости материала и разноречия источников. В этом отношении проф. Стебе поистине позитивист, — эпитет, который, заметим мимоходом, едва ли заключает много лестного в его глазах. Его заключения — поистине заключения индуктивные или индуктивно-дедуктивные, другими словами, проверенные выводами из общего характера той или другой эпохи. Самое изложение таково, что непосредственно подотовляет читателя к делаемым автором выводам. Подумаешь, что говорит не он, а исторические факты сами за себя; что с его стороны не было даже ни малейшего творчества; что немыслимы и разноречия по высказываемому вопросу; что так всегда думали, да и думать иначе нельзя; что в том, что он говорит, нет ничего нового, что это не более, как общеизвестная и всеми признанная истина. Эта счастливая черта стебсовского изложения свидетельствует не об одной лишь ясности речи, но и о ясности
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
381
мысли. Видно, что автор хорошо продумал свой предмет, прежде чем изложить его на бумаге, что весь ученый аппарат, в одном лишь выставлении которого немецкие историки видят иногда свою прямую задачу, в его глазах не более, как средство прийти самому и привести своего читателя к небольшому числу почти бесспорных положений. Как ни проста, как ни ясна самая форма, в которую проф. Стебе постоянно облекает свою мысль, его сочинение читается тем не менее с трудом, и это легко понять, принимая во внимание, что историк английской конституции положительно лишен тех качеств, какими так счастливо одарен был природой его великий соотечественник, Маколе, или наш не менее талантливый Грановский. Проф. Стебе далеко не историк-художник. Он опишет вам с возможной подробностью различные стороны занимающей его эпохи, укажет воздействие одной на другую, объяснит причины и последствия изученных им явлений, одним словом — даст возможность понять ту или другую эпоху. Но нарисовать вам картину народного быта, заставить вас мыслию перенестись в прошлое, осязать и чувствовать это прошлое, жить с ним одним духом, войти в его интересы, убеждения и предрассудки — он решительно не в состоянии. К чести Стебса надо сказать, что он и не делает к тому попыток. Не имея преувеличенного представления о своем таланте изложения, проф. Стебе ограничивается задачей историка-критика и историка-философа. Он надежен, глубок, способен расшевелить мысль, навести на новые обобщения, но пленить читателя, подействовать на его воображение, заставить его по часам не отрываться от книги и ждать с таким же нетерпением заключения того или другого исторического эпизода, с каким в романе ждешь развязки, — он и не может, да и не ищет. Пишущий эти строки отнюдь не ставит в вину английскому историку отсутствие природного дара. Он только констатирует факт, думая найти в нем объяснение тому, почему У проф. Стебса так много почитателей и так мало читателей. Если внешняя форма изложения слабо подкупает в его пользу читателя, то взамен того последний является положительно очарованным строгим объективизмом автора, способностью его отрешиться °т всяких национальных, религиозных или сословных предрассудков. Патриот в душе, проф. Стебе не ставит своего патриотизма в том, чтобы выгораживать английскую нацию от всякого рода влияний, кроме германских; священник англиканской церкви, он Не Думает, чтобы религиозный прозелитизм требовал от него при-иижения всемирного культурно-исторического значения католи
382 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
цизма. За исключением, быть может, одного Огюста Конта, ни один писатель-схизматик не проникался в такой мере мыслью о том, что католическая церковь с папством во главе, с монашескими орденами, с нищенствующими братьями, а также с ее университетами, ею открытою открытыми для всех школами, с доступом каждому к высшим ступеням церковной иерархии, каково бы ни было его происхождение, одним словом, с ее первыми попытками осуществления равенства перед Богом и наукой, была величайшим фактором человеческого прогресса. Быть может, счастливые свойства личного характера Стебса одни в состоянии объяснить причину такого высокого научного беспристрастия. Кто имел случай личного знакомства с ним, того не могла не поразить редкая терпимость профессора к самым противоположным ему воззрениям, желание найти и в этих воззрениях положительную сторону, способность вполне отрешиться от интересов и страстей минуты, быть наблюдателем и исследователем даже там, где приходится быть деятелем и борцом. Ученый до мозга костей, проф. Стебе совершенно чужд тем увлечениям, благодаря которым его друг Фриман способен приходить в восторг как от полумифического Альфреда, так и от вполне исторического черногорского князя Николая, обречен страдать вместе с Гарольдом, ненавидеть Вильгельма и сокрушаться над гибельным, хотя и моментальным влиянием на Англию Нормандии и, через ее посредство, Франции. Это ученое беспристрастие при всей симпатии автора к учениям Кэмибля и Фримана о развитии английских учреждений из одних германских основ заставляет его быть крайне осторожным в формулировании своего взгляда на национальный характер английской конституции. Далеко отступая в этом отношении от Фримана, обнаруживающего притязание знать более того, что дают источники, Стебе не только не решается отрицать какое бы то ни было влияние первоначального населения Англии бриттов на ее историю, но и признает несомненное воздействие кельторимского элемента на характер английского законодательства, не решая в то же время в части вопроса о том, в чем выразилось это воздействие, опять-таки не по иной причине, как по недостатку источников1. Искусственные построения, какими Кембель пытается поддержать свое учение о полнейшей германизации бриттов, допуская ни на чем не основанное существование германских колоний на острове задолго до времен Генгисты и Горзы в лице «Belgae,
1 Т. I, стр. 62.
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
383
Coritani или Catieuchlani»2, встречает в нем не предвзятого, но строгого критика3. Попытки Филипса и шедших по его стопам исследователей приписать германское происхождение нередко норманнским институтам, как, наприм., десятичленным союзам круговой поруки, разбиваются о его железную логику. В голове читателя не остается ни малейшего сомнения в том, что то учреждение, в котором видели наглядное проявление германского духа взаимной солидарности, не более, как полицейская мера, введенная завоевателем и имевшая своей целью защиту победителей от побежденных4. Проф. Стебе даже впадает, как нам кажется, в преувеличение, когда почти отрицает за институтом круговой поруки всякое значение, кроме значения временной и мимолетной меры. В моей «Истории полицейской администрации в Англии» я, как мне кажется, привел немало данных в подкрепление того воззрения, что этот по своему происхождению норманнский институт продолжал держаться в течение целых столетий, переживая различные изменения, утрачивая постепенно характер личного союза и переходя в союз территориальный; что даже с окончательным его исчезновением следы его существования удерживаются как в индивидуальной ответственности начальников территориальных подразделений, десятен, так и в составляемом первоначально из них одних комплект обвинительных присяжных. Отсылая читателя к тем главам моего труда, в которых с подробностью развит только что упомянутый взгляд, я позволю себе лишний раз поставить ему на вид тот факт, что происхождение обвинительного жюри, известного одной только Англии, необъяснимо, помимо согласного с источниками допущения факта совпадения на первых порах должности начальника десятни и члена обвинительного жюри.
Способность профессора Стебса отрешиться от всякого рода национальных пристрастий в обсуждении причин возникновения исторических явлений особенно заметна на тех немногих страницах, какие посвящены им любопытному вопросу о происхождении в Англии феодализма. Наперекор довольно узкому воззрению прежних по преимуществу немецких историков англо-саксонского права, профессор Стебе вместе с Пальгрэвом и Фриманом допускает существование задолго до завоевания своеобразных форм коммен
2 Кембель, т. I, стр. 9.
3 Стебе, т. I, стр. 62 и 63.
4 Т. I, стр_ 88 и 89.
384 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
дации, бенефициального владения, антрустианата и иммунитета, т. е. почти всех и каждого из элементов, из которых на континенте постепенно сложился феодализм. Обязательность индивидуального поручительства помещиков не только за крепостных, но й за свободных обывателей королевства, предоставление помещикам права гражданского и уголовного суда (saca, soca etc.), дарственное распоряжение королем национальными имуществами (folcland) в пользу служилого сословия танов и соединение в руках последних владения землей и обязательного служения в войске5 — факты, существовавшие задолго до того времени, когда перенесение нормано-французских форм феодализма почти во всех отношениях уподобило общественный быт Англии, — с типическим образцом феодального быта — с французским. Такой вывод, помимо непосредственного интереса представляемого им по отношению истории Англии, не лишен значения и для общей истории феодализма. Сближенный с теми заключениями, к каким путем изучения галло-римских прекарий или престарий пришли в разное время ученый издатель картюлера аббата Ирминона и Фюстель де Куланж, он лишний раз доказывает всю несостоятельность того воззрения, которое видит в феодализме чисто германское явление. Рано или поздно приходится, таким образом, сознаться, что феодализм был бы возможен и без нашествия так называемых варваров; так как он в действительности не что иное, как переходная стадия от коллективных форм жизни, представляемых родовым и общинным бытом, к индивидуальным. Не настаивая долее на этой мысли, развитой мною более обстоятельно в другом месте, я остановлюсь еще на минуту на решении профессором Стебсом вопроса о самом происхождении английской конституции как на таком, в котором с особенной наглядностью выступает отсутствие в нем всякой национальной узкости, всякого пристрастия к романтической идеализации той или другой народности. Известно, что большинство германских и английских историков с любовью останавливается на раскрытии мнимой связи между первобытными собраниями германцев, какие описывает нам Тацит, и теми, какие появляются в Англии в начале XIII века как результат сложного процесса, частью самопроизвольного развития, частью искусственного привития феодального быта. Профессор Стебе резко отличается в этом отношении от большинства своих предшественников. Он предоставляет Фриману искать не только в лесах
5 т. I, стр. 187.
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
385
Германии, но и в общей всем арийцам родине зародыш конституционной формы правления. Сам же не только не настаивает на этой связи, но и весьма наглядно показывает, как в англо-саксонских витенагемотах отнюдь не следует видеть первообраз английского парламента. Повторение Фримоном высказанного Филипсом взгляда насчет представительства витенагемотами не одного лишь служилого сословия, но и простого народа, встречает с его стороны решительный отпор, и он строго и последовательно проводит в своем сочинении тот взгляд, что в англо-саксонских собраниях следует видеть, как показывает и самое название их, не более как собрания нотаблей, лиц близких к королю, служащих в его войске или при его дворе, одним словом, его витанов. В этом отношении мнение профессора Стебса случайно встречается с мнением, недавно развитым с такой обстоятельностью Фюстель де Куланжем по вопросу о действительном характере меровингских и каролингских собраний, мартовских и майских полей. Подобно английскому собрату, талантливейший представитель французской историографии с полной убедительностью, как нам кажется, проводит тот взгляд, что на народные собрания первых двух династий следует смотреть не более как на средство к обнародованию законов, отнюдь не как на источник генеральных штатов XIV столетия.
Результаты, добытые параллельными исследованиями английского и французского ученого, в наших глазах, имеют то важное значение, что подкапывают в корне учение о творческой роли германского духа в создании сословной монархии и развившегося из нее типа конституционного королевства. Перерыв между народными собраниями Тацитовой Германии и английским парламентом XIII века или французскими генеральными штатами XIV-го был слишком продолжительным, чтобы мы вправе были видеть в последних не более, как дальнейшее развитие первых.
Сословно-представительные собрания Средних веков, как уже замечено мною выше, с гораздо большим правом могут быть рассматриваемы как своеобразный продукт феодализма и того договорного начала, какое было впервые привнесено им в отношения правительства к подданным. Контроль сословий за выполнением королем как сюзереном раз принятых на себя обязанностей в такой же мере вытекает из общего договорного характера феодализму как и обязательство короля не вносить не спросясь изменений в основанную на договоре конституцию или не облагать своих Вассалов помимо их воли и предварительного соглашения теми или
386 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
другими денежными тягостями. И то, и другое, и третье могло быть достигнуто лишь под условием составления при короле особого совета из его прямых вассалов и депутатов от подвассалов. Одной из важнейших заслуг Гнейста, мне кажется, и следует признать некое толковое развитие этой мысли, систематическое проведение того взгляда, что зародыш английского парламента лежит в феодальной курии или совете короля (curiaregis), постепенно пополненном депутатами от графств и городов. Профессор Стебе дает этой мысли только дальнейшее развитие, но делает это с такой обстоятельностью, с таким громадным запасом прочно установленных им самим фактов, что то, что у Гнейста носит еще характер более или менее вероятного предположения или догадки, вытекает у него само собой, из всей суммы относящихся к предмету данных.
Если мы зададимся вопросом, в чем лежит действительная причина избежания Стебсом большинства тех ошибок, в какие впадали его предшественники при изображении внутреннего быта англо-саксонского королевства, то нам невольно придет на мысль, что корень тому лежит в добросовестном знакомстве автора с древнейшим периодом в истории права двух ближайших соседей англичан — немцев и французов. В Англии, в которой иностранная ученая литература изучается сравнительно мало, невольно поражаешься глубокой начитанностью Стебса по преимуществу в немецкой историографии. В этом отношении Стебе в Англии не имеет равного себе, за исключением разве Фримана. Не только прочтены им или, лучше сказать, добросовестно изучены малейшие работы, сделанные в Германии по истории того или другого английского института, но и все крупнейшие явления по германской истории, начиная от Маурера и Вайца и оканчивая Зомом, известны автору конституционной истории от доски до доски. Такое знакомство, открывая ему возможность историко-сравнительной проверки собственных взглядов, дозволило ему вместе с тем избежать той узконациональной точки зрения, которая так вредит научному объяснению историко-правовых вопросов.
Если критическая способность профессора Стебса выступает с особенной наглядностью в той части его сочинения, которая посвящена англо-саксонскому периоду английской жизни, по которому уже так много было писано до него, то его творческая способность нашла возможность проявления себя почти во всех и каждом из остальных отделов его гигантского труда, т. е. на расстоянии по меньшей мере полутора тысяч страниц. В самом деле, как не удивительно может
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
387
показаться с первого взгляда полное отсутствие в Англии монографической разработки судеб английских учреждений в Средние века, но это отсутствие тем не менее есть несомненный факт. Имеется, конечно, массивная история английского права Ривса, но достаточно заглянуть в нее, чтобы навсегда отказаться искать в ней что-либо, кроме голого перечня фактов. Те две главы Галламова труда, которые относятся к этому периоду, принадлежат к числу наиболее слабых частей его Средних веков. В них, кроме более или менее талантливой передачи политической истории и немногих блестящих заметок и критик на Лингарда и Юма, положительно невозможно найти ничего. Гораздо ценнее для средневекового историка Англии юридическая литература с Мэдоксом, Сельденом и другими во главе, но только в фактическом отношении. Кто имел случай пользоваться ею, знает, что в ней находишь лишь свод подчас весьма ценных данных, но без всякого научного синтеза. Мнения юристов, приводимые ею, мнения в большинстве случаев противоречивые, способны скорее сбить с толку исторического исследователя, нежели дать ему готовые решения занимающих его вопросов. Остаются затем еще две-три монографии, лишь косвенно затрагивающие конституционную историю, Пирсона — Средние века, доведенные до XIII века, Лонгмана — Эдуард III с двумя небольшими главами, посвященными внутреннему быту Англии в XIV столетии, одна глава из Эденовой истории законодательства о бедных (The state of the poof), Сорольда Роджерса — история земледелия и цен, Нассе — история общинного землевладения и т. п. Нетрудно согласиться, что такая подготовительная литература не особенно облегчает задачу исследователя, что последний на каждом шагу принужден обращаться к непосредственному изучению прямых источников, прокладывать себе путь, так сказать, через густой, никем еще не пройденный лес. Не мудрено и споткнуться подчас на таком пути, не мудрено и свернуть в сторону, ворваться в такую чащу, из которой нет выхода. Если несчастные случаи подобного рода и могут быть отмечены подчас в исторических экскурсиях профессора Стебса, то справедливость в то же время требует сказать, что в общем цель пути достигнута весьма благополучно, и за проф. Стебсом в такой же мере должна быть признана честь первого по времени открывателя средневековых судеб английской конституции, в какой по отношению к почти всему периоду исторической жизни русского народа она бесспорно признается всеми за недавно утраченным нами С. М. Соловьевым. Слова, сказанные о последнем в некрологе, напечатанном в 18 № Крит.
388 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
обозр., вполне применимы и к Стебсу: «Явятся десятки трудолюбивых исследователей, которые остановятся дольше его на том или другом факте и будут изучать то или другое явление подробнее, чем изучал он, но каждый из них, чтобы идти прямо и твердо’в своей работе, должен будет начать с того, чем кончил он свою речь о том же». Доказательства верности сказанного уже налицо. Гриновская история английского народа была бы немыслима без Стебса. Общая характеристика последствий норманнского завоевания, представляемая Фриманом в пятом томе его сочинения, изобилует ссылками на конституционную историю. Она же стоит в числе ближайших руководств первого историка английского поземельного права — Дигби и вошла целыми отделами в руководство к конституционной истории Тасвеля Лангмида.
Не имея возможности по недостатку места следовать в моем разборе шаг за шагом за историком английской конституции, я ограничусь одним выставлением на вид тех сторон его труда, которые, в моих глазах, заслуживают особого упоминания или по своей от-деланности, или же, наоборот, по недостаточной обработке.
Начать с того, что общий порядок, в котором английский историк располагает свой материал, положительно не может быть одобрен. Высказывая сам неоднократно мысль о зависимости конституционного развития Англии от ее общественного развития, профессор Стебе в то же время отводит последнему место лишь в конце всего своего труда, в последней главе третьего тома. Не говоря уже о том, что такое произвольное отнесение к концу того, что должно было бы стоять в начале, не дает возможности осязательно схватить указываемую самим автором связь явлений общественных и политических, оно еще делает неизбежным целый ряд повторений, так как нельзя же, например, говоря об истории любого царствования, не упомянуть об изменениях в судьбе города, изменениях, которым опять-таки отведено с полсотни страниц в конце книги. Мы особенно настаиваем на этом более или менее внешнем недостатке, так как его легко избежать во втором издании Стебсова труда, в котором необходимость, по всей вероятности, не замедлит явиться.
Гораздо труднее для автора пополнение в общем довольно скудного материала, собранного им по истории общественной жизни Англии. Этот материал все еще лежит в рукописях, и извлечение его из них, по всей вероятности, представило бы само по себе труд не меньше того, какой был затрачен на написание конституционной
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
389
истории. В том виде, в каком общественная история средневековой Англии представлена у Стебса, она едва ли в состоянии объяснить многое в политическом развитии страны. Особенно поражает нас совершенное упущение из виду автором двух важнейших факторов экономического, а вместе с тем и общественного переворота, пережитого Англией в XV веке. Я разумею, с одной стороны, начавшуюся уже в это время замену средневековых видов второстепенного владения землей (tenure in soccage и customaru tenure) арендным держанием (leasehold), а с другой — так быстро усилившегося к концу столетия процесса огораживания пастбищ и замены земледельческого хозяйства луговым. Эти два параллельных явления, совпавши во времени с развитием нового дворянства, вышедшего из рядов среднего сословия и алчного к приобретению поземельной собственности, повели уже в средние столетия к возникновению крупного землевладения и обезземеленью не только крестьянского, но и прежнего землевладельческого класса (сквайров), на смену которым явился совершенно новый класс свободных арендаторов (йоменов).
Эти движения в сфере поземельной собственности и владения наглядно обнаруживаются описями поместных доходов (ренталя-ми). Их проявление в жизни, нарушая ту солидарность интересов между поземельной аристократией и средним сословием графства, какая была порождаема фактом зависимого владения последней дворянской землей, делает и то и другое сословие более или менее бессильными против развивающегося абсолютизма. Самодержавие Йорков и Тюдоров становится возможным лишь благодаря отсутствию такой совместной оппозиции, оппозиции, неоднократно обнаруживаемой лордами и общинами в их отношениях к королям Анжуйской династии, Генриху III, Эдуарду II или Ричарду II.
Не столько по вине автора, сколько по свойству имевшегося в его распоряжении материала, отдел о городах вышел особенно бледным и неопределенным. Профессор Стебе оказался положительно неспособным хотя приблизительно очертить внутреннюю организацию англо-саксонского города. Гораздо обстоятельнее изложена им судьба города при первых двух династиях, следовавших за завоеванием. Нового, впрочем, читатель, знакомый с сочинениями Мадокса, Мериуэзера и Томпсона, не найдет в этом отделе ничего; °н пожалеет, пожалуй, вместе с нами о том, что автор недостаточно останавливается на начавшейся при Эдуардах борьбе горожан с цехами из-за удержания их исконного равноправия, хотя в то же время
390 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
и согласится с ним, что благоприятный цехам исход этой борьбы относится не ранее, как к эпохе правления Генриха VI и Эдуарда IV.
В тех отделах сочинения, которые посвящаются истории сословий, читатели, к сожалению, не найдут никаких более или менее ббстоя-тельных исторических сведений ни о дворянстве, ни о рыцарстве. Это тем более прискорбно, что в Англии доселе нет ничего, что бы хотя отдаленным образом напоминало собой континентальные труды по истории высших сословий Франции или Германии. В английской литературе отводится, правда, немало места истории отдельных аристократических династий, геральдике или составлению родословных таблиц, но от этого до истории дворянства и рыцарства еще далеко, а между тем, по всей вероятности, ни в одной стране история самого хода развития аристократии не представляет большей важности по отношению к истории учреждений, как в Англии, этом совершеннейшем типе аристократической монархии. Работы Сельдена, Мадокса, Бенкса, работы, представляющие в большинстве случаев не более как свод фактического материала, с успехом могли бы послужить Стебсу по крайней мере для беглого очерка постепенного роста как высшего, так и низшего дворянства в Англии. Автор конституционной истории, к сожалению, почти не воспользовался ими.
Нельзя сказать также, чтобы история крестьянского сословия и, в частности, причины и ход постепенного уничтожения крепостной зависимости были бы изложены Стебсом с той подробностью, какой заставляет желать как интерес, связанный с самым предметом, так и важность его для правильного понимания отдельных фазисов конституционного развития. Это тем более удивительно, что по вопросу, о котором идет речь, написано уже немало в Англии. Врайт, Ферниваль, Сибом, Сорольд Рождерс и целый ряд других писателей, в числе которых надо поставить и анонимного автора прекрасной статьи в LawMagazine, проложили уже путь к обстоятельному разъяснению причин того удивительного явления, что крепостное право, продержавшееся в других странах до XVIII и даже до XIX столетия, в Англии уже почти совершенно вымирает в XV веке. Эмансипационные движения самого английского простонародья, в значительной мере содействовавшие достижению этого результата, оценены профессором Стебсом далеко не по их достоинству. О коллективной оппозиции, оказанной сельскими рабочими первым попыткам законодательного вмешательства в отношении капитала к труду, в царствование Эдуарда III, у него почти нет и помину. А между тем вызванные необходимостью к ней союзы сельских
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
391
рабочих, эмиграция и переселения в промышленные графства, как я и показал это в моей монографии о полиции рабочих в XIV веке, и являются действительными причинами неуспеха правительственных попыток к искусственному задержанию заработной платы на прежней ее высоте. Движение Уотта Тейлора также представлено Стебсом не в надлежащем свете, что и неудивительно ввиду пристрастного отношения к нему летописцев и отсутствия со стороны автора всякой попытки проверить эти свидетельства на основании судебных протоколов. Эти последние, как я постараюсь показать и это в непродолжительном времени, бросают совершенно новый свет на характер, факторы и причины восстания. Не пользуясь этим единственно достоверным источником, историки движения до сих пор продолжают смотреть на него то как на результат недовольства крестьян налоговым гнетом, то как на оппозицию попыткам восстановления крепостного права. Судебные протоколы дают право утверждать, что как причины, так и задачи восстания были несравненно шире, что в нем следует видеть не что иное, как энергический и отчаянный протест со стороны не одного лишь сельского люда, но и низших слоев городского населения, против узкосословного аристократического и цехового характера, какой постепенно стали принимать общественные учреждения Англии начиная с XIV столетия, протест, неуспешность которого дала возможность аристократии и городским оптиматом в течение следующего века всецело сосредоточить в своих руках ведение дел страны.
Гораздо удачнее истории сословий представлен у Стебса ход постепенного развития английского самоуправления. Не довольствуясь повторением того, что на этот счет сказано у Гнейста, Стебе на каждом шагу является его критиком и очищает исторические факты от того искажения, какому они подверглись в сочинении прусского историка. Особенно точно восстановлен Стебсом ход развития мирового института, замена его первоначально демократического характера аристократическим по мере устранения начала избрания, признания дарового характера этой должности и ограничения личного контингента мировых судей одними поземельными собственниками графств. Я с тем большим интересом прочел изложение профессором Стебсом средневековых судеб английского самоуправления, что нашел в нем Решительное подтверждение тех взглядов, какие на этот счет были высказаны мною за год до появления второго тома конституционной истории в последних главах моей истории полицейской администрации. Соответствие выводов, полученных почти одновременно
392 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
двумя исследованиями, производимыми независимо одно от другого, как нельзя лучше доказывает, что в них мало субъективного, а следовательно, и произвольного, мало того, что бы не опиралось непосредственно на свидетельство источников.
Лучшую часть труда профессора Стебса составляет изложение самой истории английского парламента. Несомненно, что большинство фактов, приводимых в этом главном отделе всего сочинения, не является новинкой ни для кого, хотя в то же время надо прибавить, что многими хрониками, многими политическими трактатами, как, напр., доселе рукописным Speculum архиепископа Ислена, из историков английских учреждений впервые воспользовался не кто иной, как профессор Стебе.
Тем не менее главный интерес предлагаемой им истории парламента лежит не в новизне материала, а в целостном освещении его одной мыслью — мыслью о том, что английская свобода есть продукт многотрудной, вековой и совокупной борьбы всех и каждого из классов английского общества против непрестанных и вполне естественных стремлений королей к единоличному правлению. В этой борьбе народ не отступает ни перед отказом в даровании субсидий, пока не будут удовлетворены правительством его справедливые жалобы (всего чаще в XV веке), ни перед открытым восстанием, как, наприм., в вечно памятные эпохи вооруженных столкновений в первом случае одной английской аристократии, во втором и среднего сословия с Иоанном Безземельным и Генрихом III, ни перед низложением самих правителей, как то Эдуарда II и Ричарда II, ни перед призванием на престол династий, не имевших на него никакого исторического права, как, напр., Ланкастерской, дорогой аристократии своей готовностью к честному проведению конституционных начал.
Проникновение всего рассказа одной основной идеей, давая цельность самому изложению, в то же время не лишено своего рода неудобств. У автора сама собой возникает необходимость или подгонять исторические факты под наперед сложившуюся теорию, или же видеть в них исключительное проявление одной какой-нибудь причины, когда в действительности они являются продуктами совокупного действия целого ряда причин. Поясним сказанное примером. В ту темную и мало еще исследованную эпоху английской истории, которая слывет под наименованием войны Алой и Белой розы, профессор Стебе пытается внести некоторый луч света. Он стремится показать, что препирательства двух династий и поддерживавших их партий было вместе с тем и борьбой двух принципов — конститу
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
393
ционализма и самодержавия. Трактаты Фортескью, лица, близкого к Ланкастерской династии, являются для него весьма сподручным средством доказать приверженность самой династии к конституционным принципам. Наоборот, засвидетельствованный хрониками подчас жестокий произвол Йорков не оставляет в его глазах ни малейшего сомнения в том, что иоркисты были абсолютистами. Читатель, знакомый из собственных же слов профессора Стебса с целым рядом произвольнейших мер Генриха VI или, лучше сказать, королевы Маргариты, его жены, действительной правительницы Англии, с неоднократным нарушением ими священнейших прав английского гражданина уже в XV веке, т. е. личной свободы и неприкосновенности собственности, в форме произвольных арестов и не менее произвольных натуральных поборов (purveyances), или только по имени добровольных, в действительности же принудительных подарков (benevolences) и займов, с изумлением спросит себя: неужели в этих действиях следует искать доказательства приверженности к конституционным принципам и чем принципиально отличаются они от однохарактерных же мер сменившей Ланкастеров династии; мало того, не следует ли признать самого Ричарда III, этого кровожадного героя шекспировских трагедий и морусовского исторического повествования, приверженцем конституционных идей в гораздо большей степени, нежели Генриха VI, хотя бы ввиду того обстоятельства, что им были приняты меры к совершенному прекращению натуральных поборов в пользу двора и так наз. добровольных подарков?
Рассмотрение Стебсом явлений английской конституционной истории с одной лишь вышеуказанной нами точки зрения мешает ему видеть действительное принципиальное различие между политикой Ланкастеров и Йорков в том, что Ланкастеры были представителями аристократических интересов, а Иорки первыми провозвестниками демократической политики Тюдоров. Как, в самом деле, объяснить ту несомненную популярность в народе, какою пользовался даже такой тиран, как Ричард III, как не тем, Что им впервые сделаны попытки к устранению целого ряда зол, °т которых всего более страдало английское простонародье, как-то: Разбойничьего самоуправства лордов и рыцарей в графствах, ничем Не сдерживаемого вымогательства королевскими чиновниками Натуральных поборов якобы в пользу двора, принудительных подарков и т. п. Прибавьте к этому впервые задуманный им, но не приеденный в исполнение, даже не предложенный парламенту, проект
394 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
мер, способных воспрепятствовать дальнейшему огораживанию общинных целей и исчезновению ввиду развившегося скотоводства мелких ферм и поземельных держаний, мер, к которым обратится снова, каких-нибудь двенадцать лет спустя, первый’из Тюдоров, Генрих VII. Пусть также читатель не упустит из виду и того обстоятельства, что меры, о которых теперь идет речь, проведенные единолично Ричардом III в собственных поместьях (как видно из актов, напечатанных Герднером), только потому не предложены были парламенту, что король опасался вызвать этим предложением недовольство аристократии, и он, по всей вероятности, согласится с нами, что несомненный поворот к единоличному правлению, какой замечается в Англии начиная со второй половины XV века, происходит скорее в интересах, нежели против интересов простого народа, являясь энергическим средством к подавлению тех аристократических влияний, сферой исключительного проявления которых сделался английский парламент, особенно с тех пор, как Ланкастерам удалось ограничить число избирателей установлением сравнительно высокого имущественного ценза.
Профессор Стебе не довольствуется одним изложением того, что можно назвать историей воздействия парламента на внутреннюю политику и администрацию королевства. Он посвящает еще в высшей степени интересные главы истории внутренней жизни парламента, постепенного роста как личных прерогатив его членов, так и всего собрания, изменений в самой системе парламентских выборов и т. п. Эти главы, по всей вероятности, ничего бы не потеряли, а, напротив того, много бы выиграли от проведения проф. Стебсом параллели между развитием представительных учреждений в Англии и на континенте. Такое сравнение доставило бы автору несомненно новые точки зрения, дало бы ему возможность более широких объяснений, положим, такого явления, как постепенного ограничения избирательного права не только в графствах, но и в городах, явления, заметим кстати, отмеченного одинаково как Гомерсгамом Коксом, в его «старинных парламентских выборах», так и Пико в любопытной монографии, посвященной вопросу о выборах в генеральные штаты. К сожалению, пр. Стебе, постоянно обращающийся, как мы видели, к сравнительному изучению древнейших учреждений германских племен, когда дело идет об англо-саксах, совершенно игнорирует дальнейшее развитие этих же учреждений как в самой Германии, так и во Франции. В одном только месте мы прочли ссылку на Гервие, историка генеральных штатов, ссылку, которая даст повод думать, что, отведи пр.
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]
395
Стебе больше времени параллельному изучению представительных учреждений в Англии и на континенте, его и без того великое творение обогатилось бы целым рядом новых и свежих мыслей.
Труд профессора Стебса доведен до вступления на престол Тюдоров. Год тому назад мы слышали от автора, что он не намерен продолжить его далее ввиду начатого уже исследования профессора Паули. Нимало не отрицая того, что никто из континентальных историков не призван в большей мере к принятию, так сказать, Стебсова наследства, мы в то же время от души пожелали бы, услышав вновь о добровольной приостановке оксфордским ученым его столь плодотворной работы. Несомненно, что иностранцев, уже в силу того обстоятельства, что он иностранец, что воспитался и жил в совершенно иной среде, в иных привитых историей представлениях, подчас лучше туземца может подметить оригинальные стороны в историческом развитии чуждого ему народа; несомненно также, что некоторые явления английского прошлого будут гораздо лучше поняты и по достоинству оценены писателем, живущим в обстановке менее сложной, ближе подходящей к той, какую можно было встретить в английском прошлом. Все это так, но столь же несомненно и то, что никто, кроме туземного историка, не в состоянии объять всю массу представляющегося исследователю материала, материала в большинстве случаев неизданного, хранящегося в местных книгохранилищах и архивах. Вот почему проф. Стебе, по нашему мнению, был бы не прав, передавши начатый им труд даже в такие опытные руки, каковы руки продолжателя ланненберговской истории Англии. Вот почему оканчивая нашу попытку критической оценки труда Стебса, мы позволим себе обратиться к нему печатно с теми словами, с какими мы неоднократно обращались к нему устно в бытность нашу в Оксфорде: не оставляйте вашего труда неоконченным, продолжите его по меньшей мере до Стюартов и дайте нам возможность так же обстоятельно изучить и так же верно понять тюдоровскую Англию, как мы изучили и поняли благодаря вам средневековую историю английской конституции.
«РУССКАЯ ПРАВДА» ПЕСТЕЛЯ *
У редкого народа политическая литература представлена так слабо и так односторонне в относительно недавнем прошлом, как у народа русского. За причинами ходить недалеко. Стоит вспомнить об участи Радищева, о подвигах Аракчеева и Магницкого, о последствиях, к каким повело подавление казнями и ссылками политического переворота, затеянного декабристами, чтобы понять, почему до эпохи освобождения крестьян и сопровождавших его попыток частичного переустройства государства на началах местного самоуправления и равенства всех перед законом и судом политическая мысль русского народа могла быть только односторонне представлена ревнителями так называемых исторических устоев: православия, неограниченного единовластия и официальной народности.
По мере того как от цепей цензуры освобождается печать, мы приобретаем возможность знакомиться с рукописями, долго лежавшими под спудом и за семью печатями, рукописями людей, политические воззрения которых были осуждены, а поведение признано преступным, как направленное к ниспровержению существовавшего в их время порядка. Из всех документов подобного рода, изданных со дня манифеста 17 октября, центральное место принадлежит «Русской правде» Пестеля. К сожалению, мы далеко не обладаем всем текстом этого единственного в своем роде трактата, единственного потому, что он одновременно должен был служить трем целям: проповеди известных социально-политических принципов, готовым проектом русской конституции и наказом для временного правительства. Те рукописи, которые покойному академику Дубровину
Печатается по: Минувшие годы. 1908. № 1. С. 1-19.
Русская правда» Пестеля
397
удалось добыть из бумаг Следственной комиссии, заключают в себе всего несколько глав «Русской правды», и притом в разновременной редакции, да еще записку Пестеля «О государственном управлении», также неполную и несомненно предшествовавшую во времени «Русской правде». Особенно следует пожалеть о том, что третья ее глава обрывается как раз так, где можно было ожидать, по общему плану сочинения, перехода от общественного строя к государственному. Издатели «Русской правды» нашли возможным вставить в нее «Записку о государственном управлении», которая, по их собственному признанию, составлена из черновых отрывков и открывается словами: «Итак, в каждой области должны быть шесть управ» — начало, само указывающее на то, что мы не имеем значительной части документа. При всей своей длине — записка занимает ровно сто страниц из всего числа 244, — мы все же не обладаем ее концом. Отсутствует весь отдел о судоустройстве и судопроизводстве. О чем всего более надо жалеть, так это о том, что в дошедших до нас главах «Рус. пр.» очень мало страниц отведено изображению политического устройства России, как его замышлял Пестель. Глава, в которой не столько изложены, сколько затронуты эти вопросы, не получила окончательной редакции; она не более, как черновой набросок. В своих показаниях перед следственной комиссией Пестель утверждал, что кончены им лишь первая, вторая и большая часть третьей главы, четвертая же и пятая написаны начерно, а последние пять глав имеются только в отрывках. Шестая глава должна была поднять речь о верховной власти. Когда Пестель был задержан, он сказал Волконскому: необходимо поскорее уничтожить «Русскую правду»; она может нас погубить. «Правда» в целом не была уничтожена. Это удалось сделать лишь по отношению к ее отдельным главам самому Пестелю или его друзьям1. И вот почему нам, по всей вероятности, никогда не придется узнать в полном виде во всех подробностях политическую программу того человека, которого декабристы считали своим духовным главой и который, насколько
1 Павлов-Сильванский в своей монографии «Декабрист Пестель перед верховным военным судом» говорит: «В середине ноября 1825 г. Пестель счел необходимым скрыть свои бумаги; он сжег наиболее опасные главы “Русской правды” “о верховном управлении”, а остальные решил скрыть. Большой пакет, в котором вместе с его бумагами соединены были бумаги его друзей — А. П. Барятинского и П. А. Крюкова — был зарыт в землю братьями Бобрищевыми-Пушкиными при участии Заикина недалеко от тульчина, в селе Карнавовке» (Рус. ист. библ., № 15, стр. 22).
398 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
можно судить по уцелевшим отрывкам его книги, действительно обладал довольно цельной и хорошо продуманной схемой преобразований, необходимых для обращения русской империи в единую, но сильно децентрализованную демократию, опирающуюся же на широком фундаменте не столько индивидуальной собственности, сколько видоизмененного по коммунистическому образцу общинного владения и пользования.
Рукопись в том виде, в каком она издана, не помечена никаким числом; нам предстоит поэтому установить, путем внутренней критики текста, приблизительное время составления отдельных глав. Для этого у нас есть несколько показателей. Спрошенный лицами, производившими следствие по его делу, о том, откуда он заимствовал «первые вольнодумные и либеральные мысли», Пестель признался, что «сочинение Дестю-де-Трасси на французском языке очень сильно подействовало на него». Книга, о которой идет речь, носит заглавие «Комментария на “Дух законов Монтескье”» и была написана ее автором для северо-американского президента Джефферсона. Она вышла первоначально на английском языке в Америке в 1811 году. В Европе французский оригинал напечатан был без согласия автора и, по его утверждению, не в полном виде сперва в Люттихе, а затем в Париже. Та же книга выпущена была, наконец, в свет самым Дестю в ее общераспространенной форме в 1819 году. Есть основание думать, что Пестель знаком был с нею именно по этому окончательному изданию, к которому приложен, между прочим, мемуар того же Дестю «О средствах создать нравственность народа». Отдельные мысли этого мемуара воспроизводятся Пестелем в пятой главе его «Русской правды», когда он говорит о народе в гражданском отношении. Если мои догадки верны, то они дают право заключить, что эта глава «Русской правды» написана не раньше 1819 года. В одном месте ее, принадлежащем к первым трем главам, есть ссылка на событие, произошедшее в конце 1824 года. Это указывает на то, что редакция глав, дошедших до нас во вполне обработанном виде, а таковы только первые две и часть третьей, не воспоследовала ранее, как за год до момента практического выступления декабристов или, вернее, в самый год этого выступления. На 75-й странице, в третьей главе, посвященной вопросу о сословиях, говоря о мещанстве, Пестель пишет: «Непременно уничтожить вышедшее в конце 1824 года постановление, известное под названием “гильдейского” и заключающее в себе все то, что зловластие выдумать только могло для вреда народной
Русская правда» Пестеля
399
промышленности, покровительствования всем злоупотреблениям и совершенного угнетения беднейших классов». Итак, мы имеем две даты — 1819 год и конец 1824 или 1825 год — как более или менее предельные сроки, в течение которых Пестель занят был сперва составлением отдельных набросков своего сочинения, затем окончательной его обработкой по частям2.
При беглом даже знакомстве с его взглядами бросается в глаза сильное влияние, оказанное на него Бентамом, автором трактата «Теория наказаний и наград». Читая все написанное Пестелем о законе и суде, проникаешься убеждением, что сочинения Бентама, и в частности упомянутое нами, во многом определили его образ мыслей на природу законов и установляемых ими санкций. Это вполне отвечает показанию одного из декабристов, Бестужева, о влиянии, какое и на него имел Бентам. Обращаясь письменно к судьям, Бестужев сказал, между прочим: «После школы принялся я за науки и занимался один, считая свой рассудок лучшим руководством. Свободный образ мыслей заимствовал из книг наиболее и, восходя постепенно от мнения к другому, пристрастился к чтению публицистов французских и английских до того, что речи в Палате депутатов и Haus (sic) of commons занимали меня, как француза или англичанина. Из новых историков более всех делал (т. е. оказывал) на меня влияние Герен, из публицистов — Бентам»3. Так как нет указаний на то, чтобы Пестель знаком был с английским языком, то можно думать, что он читал Бентама в известной обработке Дюмона — «Трактат о наказаниях и наградах». Он вышел в Лондоне на французском языке в 1811 году. Передача его взглядов Пестелем встречается в той части книги, которая носит подзаглавие: «Записки о государственном управлении»; есть поэтому возможность определить приблизительно и время, раньше которого не могла появиться эта записка. Этим временем будет 1811 год. Наша догадка вполне совпадает с тем, что издатели «Русской правды» говорят нам о ее авторе. По их словам, он в течение десяти лет, не покладая рук, тру
2 Закон, о котором идет речь, обнародован 14 ноября 1824 г. и отпечатан в «Полном собрании законов», т. 39. Им запрещается мещанам продавать хлеб и другие произведения, перевозя их из уезда в уезд, иначе как под условием приобретения права торговли уплатой за свидетельство 150 руб. (См. статью В. Семевского: «Очерки из истории политических и общественных идей декабристов» — «Рус. Богатство», 1907 г., май, стр. 135, 3-е примеч.)
3 См. П. Котляревский, Декабристы — кн. Одоевский и А. Бестужев, 1907 г., стр. 124-125.
400 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
дился над делом тайного общества, и в это время значительнейшая часть его работы пала на обработку «Русской правды». Пестель был, как известно, адъютантом фельдмаршала Витгенштейна и ранее других пристал к тайному обществу, образованному в 1816 году братьями Муравьевыми4. Итак, мы получили возможность приблизительно установить время составления отдельных рукописей, вошедших в состав той книги, которая объединяет собою как отдельные записки, так и главы цельного трактата, дошедшие до нас от Пестеля. Материал этот распределяется в хронологическом порядке следующим образом. Первой по времени надо считать «Записку о государственном управлении», которая не могла быть составлена ранее 1811 года и на которой, по всей вероятности, основана была репутация Пестеля как сторонника либеральных реформ в то время, когда создано было Муравьевыми тайное политическое общество в Петербурге, т. е. в 1816 году, что и позволило им обратиться к Пестелю с предложением войти в него. К позднейшему времени принадлежат не вполне обработанные главы «Русской правды», начиная с четвертой и пятой; в своих показаниях следственной комиссии Пестель говорил, что они написаны только начерно. В этих главах изложено почти все то, что сказано им по поводу сословной организации Русской империи, ее земельного устройства, ее политических учреждений, начиная с низшей земской единицы — волости, переходя к уезду и области и оканчивая всем государством. Наконец, в связи с гражданскими правами русских подданных в этих главах, а именно в пятой, говорится и об их публичных правах и обязанностях. Это, можно сказать, те части книги, по которым всего легче судить о характере затеянного Пестелем преобразования. Что же касается до первых трех глав, то и они, по-видимому, разновременного происхождения. «Глава I переписана набело, — пишет Павлов-Сильванский, — на бумаге с водяными знаками 1821 года. Часть главы II и III переписана на бумаге со знаками 1823 и 1824 г»5. Ввиду сказанного можно согласиться с тем же историком, что «Русская правда» вчерне была написана к 1823 году, но дошедшая до нас редакция, вероятно, относится к следующему году. Это вытекает из показаний, данных
4 См. статью Герцена «La conspiration russe de 1825», отпечатанную на русском языке в «Собрании сочинений Рылеева», Библиотека декабристов, окт. 1. 1906 г.
5 Павлов-Сильванский. Пестель перед Верховным судом, стр. 13.
Русская правда» Пестеля
401
самим Пестелем перед судом. Он заявил, что «после перехода его к республиканскому образу мыслей “Русская правда” не писалась уже так ловко, как прежде»6. «От меня часто требовали ею поспешить, и я за нее принимался, но работа уже не шла, и я ничего не написал в течение целого года, а только прежде написанное кое-что переправлял». В дальнейших показаниях Пестель говорит: «Некоторые статьи и краткие начертания (“Русской правды”) написал во время моего пребывания в Петербурге, в 1824 г.».
Ничто прямо не выдает нам в «Русской правде» Пестеля за того республиканца, каким он рисовался воображению своих современников и ближайшего потомства и каким изображает его нам Герцен в своем известном очерке о декабристах, написанном для французов и только недавно появившемся на русском языке7. «Пестель был горячим республиканцем, — пишет Герцен, —...соглашаясь с собеседником, что было бы очень недурно добиться английской конституции, он... тут же прибавлял, что сам предпочел бы американскую, которая, по его словам, охраняет интересы всех, а не одних только лордов и купцов». О самом себе Пестель при допросе показал, что от монархического конституционного образа мыслей он переведен был в республиканский главнейше следующими предметами и соображениями. Сочинение Дестю-де-Траси на французском языке очень сильно подействовало на него. «Дестю доказывает, что всякое правление, где главой государства есть одно лицо, особенно ежели сей сам наследствен, неминуемо кончится деспотизмом». Говоря это, Пестель, очевидно, разумел то, что Дестю-де-Траси пишет в комментарии на XI книгу «Духа законов».
В названной части своего сочинения этот француз, пишущий для Америки, в период наполеоновского владычества, полемизирует с ходячим мнением, что при устройстве исполнительной власти необходимо придерживаться единства. «Я позволяю себе утверждать, — говорит он, — что решительно не следует сосредоточивать всей власти исполнения в одних руках. Единственное основание, приводимое в доказательство обратного, то, — будто для производства правительственного акта, как для всякого действия, один человек более пригож, чем несколько лиц». Дестю, очевидно, разумеет известный афоризм: Faction est le fait d’un seul: la diliberation est le fait de plusieurs. Этот афоризм фигурирует в числе так называемых
6 Ibid., стр. 30.
7 В предисловии к Полному собранию сочинений Рылеева.
402 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
наполеоновских принципов, хотя и формулирован был впервые не кем другим, как аббатом Сэйесом, автором консульской конституции. Критикуя мысль о необходимости единого главы исполнения, Дестю говорит, что цельность и единство существеннь? в волевых актах, а не тогда, когда речь идет об одном проведении этих решений или этих актов. «Недаром у нас одна голова и несколько повинующихся ей органов движения. Недаром также нет монарха, у которого бы не было нескольких министров. Но ведь действительными исполнителями являются они. Монарх ограничивается выражением известных пожеланий, сам часто ничего не предпринимая. В самой Англии король ничто, если не иметь в виду его участия в законодательстве. Отнимите у него эту неподобающую ему функцию и он стал бы совершенно не нужен. Действительное правительство образуют здесь законодательный корпус и совет министров. Король не более как лишнее колесо машины, только увеличивающее ее трения и общее количество издержек, связанных с управлением ею»8. Но король, по мнению Дестю, не только не нужен; он еще опасен, и вот почему.
В системе единоначалия автор отмечает следующую недопустимую, по его мнению, черту — ее неограниченность, невозможность ввести власть короля в определенные рамки (e’est d’etre de sanature illimite et illimitable). Этот недостаток происходит от того, что наследственная власть правителя едина и нераздельна. Но никакая наследственная власть не может чувствовать себя прочно установленной, если рядом с ней мы признаем верховенство общей воли, т. е. суверенитет народа. Последнее клонится к тому, чтобы сделать срочным всякое начальствование, создаваемое путем выдачи полномочия от народа, полномочия срочного и подлежащего взятию обратно. Неизбежно поэтому стремление этого строя к упразднению самого начала народного суверенитета, так как с этим связано ее собственное упрочение. Эта неизбежность лежит не в одних человеческих страстях, но в самой природе вещей. Ясно, какие последствия вытекают из этого, ясно, что в этом строе нельзя обойтись без вечной вражды, острой или затяжной, явной или тайной. Выход из нее может быть только один: рабство народа или перемены самого строя. Надеяться на сохранение свободы и этой системы строя — это то же, что желать двух вещей, взаимно исключающих друг друга9.
8 Commentaire sur 1’Esprit des lois de Montesquieu. Стр. 185 и 186.
9 Ibid., стр. 197.
Русская правда» Пестеля
403
Этим внутренним противоречием между народным суверенитетом и единоначалием Дестю объясняет и отмеченные Монтескье безнравственность и продажность, существующие при таком образе правления, стремление его к развитию роскоши, разврата, чванства; пристрастие к войнам и завоевательной политике, расстройство им финансов народа, извращение нравов придворных, принижение низших классов общества, тенденцию не к развитию знаний, а, наоборот, к их искоренению, по крайней мере во всем, что касается нравственной философии, мы бы сказали теперь, общественных наук, наконец, самое стремление режима к поощрению легкомыслия, необдуманности и эгоизма. «Все это в порядке вещей, — пишет Дестю, — так как интерес правителя отличен от общего интереса народа, то он и ведет себя как обособленная секта или партия в государстве. Он озабочен тем, чтобы вносить разделение в нацию, дабы тем ослабить ее и облегчить для себя самого борьбу с ней. В его интересах поддерживать противоречие в стремлениях отдельных классов, так как это позволяет ему господствовать над одними с помощью других. Сторонники единоначалия не могли поэтому остановиться при устройстве его на другой схеме, помимо системы противовесов, которая, восстановляя одни власти против других, обращает их во враждующие армии».
Воспроизведение этих последних мыслей можно найти в том, что Пестель говорит о необходимости упразднения сословий: «Всякое существование отдельного от общей массы народной сословия есть вещь пагубная по той причине, что такое сословие не долго будет удовлетворяться одним наслаждением самолюбия. Оно будет искать существеннейших для себя выгод и, отделившись раз от общей массы народной, будет жертвовать благом общины для проведения своей корысти и для овладения существеннейшими преимуществами, нарушающими равенство всех пред законом — сие первейшее, главнейшее и прочнейшее основание государственного благоденствия». И, сказав это, Пестель прибавляет: «Чего не делали древние козни дворянские?»10 — заявление, содержание которого, как я полагаю, мы вправе распространить и на современность.
Все приведенное место очень близко по мысли, если не по форме, к следующим положениям Дестю-де-Траси: «Всегда бесполезно или вредно, чтобы те, кто имеет серьезные преимущества в обществе (преимущества рождения или богатства), имели возможность
10
«Русская правда», стр. 70.
404 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
присоединять к ним и преимущества власти. Это позволило бы им не столько озаботиться собственной защитой — мысль, на которой Монтескье строил положение о необходимости особой аристократической камеры, — сколько угнетать других»11.
Как для Дестю, так и для Пестеля, ни рождение, ни богатство не должны служить основанием к каким-либо исключительным правам и преимуществам. «Богатые, — пишет Пестель в четвертой главе, — всегда будут существовать, и это очень хорошо, но не надобно присоединять к богатству еще другие политические права и привилегии, за исключением (т. е. во вред) бедных. А посему и возлагается непременная обязанность на верховное правление в полной мере всякую даже тень аристократического порядка, хоть феодального, хоть на богатстве основанного, совершенно устранить и навсегда удалить»12. Чего Пестель желает, так это того, чтобы все сословия слились в одно общее — гражданское13.
Таким образом, влиянию Дестю-де-Траси надо приписать враждебность Пестеля и к конституционной монархии, и к системе противовесов, а также его нежелание дать аристократии отличное от народа участие в политической власти и представительстве. Ни разу во всем своем сочинении Пестель не отнесся с похвалой к английским политическим порядкам, столь превозносимым в его время публицистами либеральной партии с Бенжаменом Констаном во главе.
Республиканизм Пестеля мешает ему произносить с похвалой, по примеру всех современников, имя Монтескье. Оно ни разу не встречается в его книге, как нет в ней и упоминания о необходимости разделения властей, сделавшегося почти избитым местом публицистики первой четверти XIX ст. В этом несомненно надо видеть влияние Дестю-де-Траси, сведшего все различия в формах правления не к тому, насколько в них власти обособлены, а к тому, насколько в них верховенство, или суверенитет, принадлежит нации или, наоборот, одной из ее составных частей, той или другой династии или сословию14.
Для автора «Русской правды», как и для комментатора Монтескье, двухпалатная система является невозможностью ввиду отрицания
11 Considerations, стр. 173.
12 «Русская правда», стр. 214.
13 Ibid., стр. 199.
14 Considerations, кн. 2, стр. 12.
Русская правда» Пестеля
405
обоими писателями всяких сословий, всякого политического класса, наделенного особыми преимуществами в государстве. Представительство должно быть основано, по их мнению, на начале равенства прав, по крайней мере всех взрослых мужчин; ни один из двух писателей не признает за женщинами права участия в политических выборах и государственной власти.
«Все российские граждане должны одинаковым образом пользоваться всеми правами частными, гражданскими и политическими и пользоваться ими на целом пространстве Государства», — читаем мы в пятой главе «Русской правды»15. Все они по достижении совершеннолетия (т. е. 20 л.) участвуют в выборах. «Народные собрания на два рода должны быть разделены (гл. IV, стр. 24); из них одним именоваться земскими, а другим наместными (т. е. представительными). Земским народным собранием быть по одному в каждой волости, состоять из всех граждан, к той волости по гражданскому списку приписанных, и заниматься единственно выбором граждан в члены известных народных собраний... Наместным же народным собраниям заниматься всеми делами, народному соучастию предоставленными, и состоять из трех степеней таким образом, чтобы каждая волость имела свое наместное волостное собрание, каждый уезд — свое наместное уездное собрание, а каждый округ или губерния — свое наместное окружное или губернское собрание (стр. 214 и 215). Окружные собрания назначают народных представителей в народное вече, образующее верховную законодательную власть» (стр. 217).
В политической схеме Пестеля выступает то же желание внести широкую децентрализацию, какое мы находим в проекте Сперанского насчет конституционного устройства империи. Но эта децентрализация не идет дальше той, какая была допущена Бенжаменом Констаном в проектированном им преобразовании Франции. Подобно Констану, Пестель мог бы сказать: «Руководительство делами всех принадлежит всем. То, что интересует часть государства, Должно быть решено этой частью»16.
В первой главе «Русской правды» Пестель задается вопросом о различии в природе государств, как он выражается, неразделимых и государств федеральных. Он справедливо видит его в том, что право издавать законы, образовывать общественные учреждения
15 Стр. 200.
16 Constant Collection Complete, т. I, стр. 198, du potivoir municipal.
406 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
и распоряжаться государственными делами в последних, т. е. федеральных, в отличие от первых, разделено между общей Верховной властью и частными областными властями. Из этих двух порядков он дает решительное предпочтение тому, в котором не имеется такого разделения: оно особенно нежелательно, полагает он, в государстве, составленном из стольких разнообразных племен, как Россия. Последняя должна поэтому остаться в его глазах единой и нераздельной.
Из двух видов федерации Пестелю, по-видимому, известен был только тот, при котором союзная власть лишена исполнительных функций, и издаваемые ею законы имеют силу только в случае согласия на них властей отдельных государств союза.
«Верховная власть в федерациях по существу дела не законы дает, но только советы, — пишет Пестель, — ибо не может иначе привести свои законы в исполнение, как посредством областных властей, не имея особенных других принудительных средств»17. Это те порядки, какие известны были Республике Соед. Нидерланд и Швейцарии до 1848 года, которые существовали одно время в С. Америке, но которым положен был конец принятием ныне действующей конституции, конституции 1787 года. Пестель, очевидно, не достаточно был знаком с ней, а превратное понятие о федерациях еще более содействовало укоренению в его уме мысли, что Россия должна остаться государством нераздельным под страхом отложения от нее тех разнородных частей, из которых она составлена.
Противник федерализма, Пестель18 в то же время, по-видимому, вполне разделяет взгляды Бенжамена Констана и либеральной школы на необходимость широкой административной децентрализации. Бенжамен Констан в этом отношении шел так далеко, что требовал выделения в особую категорию муниципальной власти как отличной от исполнительной.
В полном соответствии с только что приведенными мыслями Констана Пестель стоит за создание мелкой земской единицы в лице волости, которой одинаково может быть город, местечко, село или деревня, имеющие тысячу обывателей мужеского пола или более («Русская правда», гл. I, стр. 24-25). Волость является у него не только первичной административной единицей, единицей при этом самоуправляемой, но и единицей имущественной.
17 Русская правда, гл. I, стр. 22.
18 Ibid., стр. 23.
Русская правда» Пестеля
407
«Народонаселение и земельное пространство, занятое волостью, должны быть, — пишет Пестель, — в возможном соответствии. А как ни одна волость не должна иметь менее тысячи обывателей мужеского пола, то и земельное пространство, ею занятое, не должно ни в единой волости заключаться в меньшем количестве, как сколько нужно для тысячи человек мужеского пола с их семействами».
В IV главе, дошедшей до нас, как видно из слов Пестеля, далеко не в окончательной редакции, волость призвана к владению на началах нераздельности приуроченными к ней землями. Выбираемое в ней всеми совершеннолетними мужчинами представительное или, как выражается Пестель, «наместное» собрание высказывается окончательно по вопросу о раздаче участков волостной земли в пользование обывателям, каждый раз по предложению волостного правления. «Любой член волостного общества, — пишет Пестель, — имеет право требовать столько участков, сколько пожелает. Принужден же к тому никто быть не может. Сие право распространяется равным образом на граждан, имеющих собственные свои частные земли и на не имеющих таковых, ибо они суть все члены волостного общества. Когда требуется менее участков, чем сколько их имеется, тогда получает каждый требователь желаемое число, а остальные участки могут отдаваться на откуп посторонним лицам. Когда требуется более участков, чем сколько их имеется, тогда остаются без удовлетворения требования тех граждан, кои требуют наибольшее число участков, так что в сем случае всегда большие требования сравниваются с меньшими. При невозможности удовлетворить равные требования предпочитаются не имеющие частных земель в своей собственности тем, которые такими землями обладают, пропитывающиеся от одного земледелия тем, которые занимаются еще какой-нибудь промышленностью, одним словом, предпочитается тот, который беднее. Каждый участок должен быть так велик, чтобы необходимое для житья одного тягла доставить мог. Тяглом разумеется муж с женой и тремя детьми. Участки поступают не в полную собственность, но для того, чтобы их обрабатывать и пользоваться их произрастаниями. Каждый участок отдается в обладание на один год, по истечении которого переходит в другие руки или опять за тем же владельцем утверждается. Земледельческий год считается с конца одной жатвы до конца другой. Земля общественная как принадлежащая всему обществу не может быть ни продана, ни заложена. Она не может переходить из рук в руки иначе, как в трех случаях: когда получивший участок пожелает обменять его
408 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
на свободный, когда он не в силах воспользоваться всеми поступившими в его обладание участками, когда он лишен права пользования ими по приговору волости “за гласный и доказанный разврат”. Так как общественная земля должна доставить каждому необходимое для жизни, то он должен, — пишет Пестель, — заниматься своим участком с усердием и прилежанием, а потому волостное общество и сохраняет власть за гласный и доказанный разврат лишать права на общественные участки. В посторонние руки участки волостной земли могут поступить только тогда, когда волостное общество удовлетворило все требования на них своих членов».
Этот проект устройства аграрного коммунизма комбинирован у Пестеля с системой волостного кредита и волостного обязательного страхования. «В каждой волости, — пишет он, — должен быть учрежден волостной банк, из коего бы каждый гражданин волости мог существование получить. К сему банку полезно присоединить страховое учреждение. Из банка граждане будут получать нужное количество денег на первоначальное обзаведение хозяйством при поступлении ими в число землевладельцев. Такая помощь будет оказываема, между прочим, переселенцам. При существовании такой системы обеспечения каждого общественной землей состав переселенцев, — надеется Пестель, — значительно изменится. Ими будут не беднейшие семьи, как теперь, а те, которые не получили желательного для них количества участков. Ныне, — жалуется Пестель, — переселения производятся самыми неимущими людьми, теми, кто не находит на месте средств к пропитанию. От этого происходит то, что большая часть переселенцев пропадает по дороге, а тот, кто до места достигнет, тот способа не имеет ни себя порядком водворить, ни новой своей земле пользу принести, так как для всего этого нужны капиталы, которых он не имеет. Но раз станут переселяться люди зажиточные, последствия переселения будут несомненно более благотворны». От создания системы общественных земель, раздаваемых в пользование на год участками, Пестель ожидает установления между людьми тесного общения, мы бы сказали, солидарности. Этот термин употребляется уже Пестелем, но в его французской форме — solidarite, надежное ручательство тому, что понятие, им представляемое, еще не успело в то время проникнуть в русское общественное сознание. При солидарности членов общины Пестель считает возможным и круговую поруку их в исполнении всех падающих на обывателей повинностей. «Волость за каждого вступаться будет, — пишет он, — для правительства же та будет
Русская правда» Пестеля
409
неоцененная выгода, что оно не будет с каждым частным человеком ведаться особо. Оно будет знать только волость и волостное правление; от сего последнего требовать частного исполнения всех правительственных действий и распоряжений и с него требовать за всякие упущения; в личный же разбор входить только тогда, когда волостное правление содействия просить будет».
Только что изложенная нами система любопытна, во-первых, потому, что является, по всей вероятности, первой в России попыткой сколько-нибудь стройного коммунистического учения19. Она интересна, во-вторых, потому, что заключает в себе одно лишь видоизменение мирской системы пользования, свидетельствуя тем самым, что последнее хорошо было известно русским общественным и политическим деятелям, вопреки распространенному немцами воззрению, что мы впервые узнали о нем из книги барона Гакстгаузена, наконец, в-третьих, самая схема Пестеля как не устраняющая существования рядом с мирскою личной земельной собственности, для которой он требует неприкосновенности, является счастливым примирением частичной национализации земли с порядком индивидуального владения ею. Пестель уже подымает вопрос об образовании земельного фонда не в руках государства, а в руках отдельных его общин. Эта мысль заслуживает быть отмеченной особенно в переживаемую нами эпоху, когда на очередь поставлен вопрос о добавочном наделении крестьян с помощью государственного выкупа части помещичьих земель, и мнения отдельных политических партий расходятся главным образом по вопросу о дальнейшей судьбе этих прирезок, составят ли они личное или по меньшей мере семейное достояние тех, в чью пользу они будут произведены или поступят к ним лишь в пользование, причем собственность останется за общиной. В этом последнем смысле высказываются, между прочим, составители программы партии демократических реформ, и мне лично трудно было бы понять пользу всей проектируемой выкупной операции, если бы последствием ее было одно перемещение земли из рук нынешних собственников в руки других, хотя бы и более численных.
19 На ней несомненно отразилось влияние той практической попытки устроить подобие коммунистических порядков при сохранении бок о бок частной земельной собственности, которая связана с именем Роберта Оуэна, и предприятия, затеянного им в Нью-Ланарке. Та же раздача земель в пользование и та же роль банка в ссуде средств, необходимых для первоначального обзаведения колонистов, то же уважение к трудовому началу.
410 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Политическая схема Пестеля, известная нам лишь в вышеприведенном отрывочном виде, благодаря истреблению той главы «Русской правды», которая должна была касаться организации верховной власти, интересна тем, что стоит в прямом противоречии с господствующим у декабристов течением, течением федерали-стическим. Читая текст той конституции, которая была найдена при обыске в бумагах декабриста кн. Трубецкого, и того наброска, какой по памяти Сергей Муравьев должен был начертать собственноручно для следственной комиссии, выносишь то впечатление, что обширность империи, многообразие племен, ее населяющих, различие хозяйственных интересов и культурного уровня отдельных областей внушили преобразователям России в царствование Александра I мысль приблизить ее устройство к американскому федеральному образцу. Отсюда, между прочим, те автономные «державства», т. е. области, которые в конституции Муравьева являются подобием штатов. Они имеют свои отдельные законодательные собрания, или думы, построенные по системе двух палат и разделяющие функции законодательства с народным вечем всей империи, также двухчленным, составленным из верховной думы и палаты представителей. Державства или области имеют свою особую от центральной исполнительную власть в лице так называемого правителя, его наместника и совета. Образец, которого декабристы придерживаются при федеративном устройстве России, дан, таким образом, конституцией 1787 года, вышедшей из рук заседавшей в Филадельфии конференции американских патриотов с Франклином и Гамильтоном во главе.
При незнакомстве Пестеля с действительной природой этой конституции и допущении им лишь того типа сложного государства, которым является так называемая, конфедерация, подобная той, какая держалась в Америке до 1787 года, нас не должно поразить его утверждение, что «верховная власть в федеративном государстве не законы дает, но только советы, ибо не может иначе привести свои законы в исполнение, как через посредство областных властей; ежели же область не захочет повиноваться, то дабы ее к повиновению принудить, надо междуусобную войну завести» (кн. I, стр. 22). Ввиду этого Пестель высказывается в пользу устройства России на началах политически централизованного государства, в котором за отдельными областями будет признано только право самоуправления, а не автономии, точь-в-точь как и за низшими земскими единицами — волостями — и посредствующими звенья
Русская правда» Пестеля
411
ми, так называемыми им уездами. Только для Польши Пестель делает исключение, приглашая Россию даровать ей независимое существование, под условием заключения с ней вслед затем тесного союза в мире и войне.
Пестель не считает нужным дать признание требованиям отдельных национальностей, населяющих империю, даже в том случае, если эти требования не выходят из границ, делающих возможным развитие одних культурных особенностей каждой. Он стоит за то, чтобы на всем пространстве Русского Государства действовали одни и те же законы, существовал один и тот же образ управления. Он против признанья особых условий Малороссии, Украйны и Белороссии20.
«Все племена России, — пишет он, — должны быть слиты в один народ так, чтобы обитатели целого пространства Российского Государства были все русские. К этой цели, — пишет он, — ведут многоразличные способы: во-первых, на целом пространстве Российского Государства должен господствовать один только язык русский; во-вторых, нужно, чтобы исчезли даже различия имени для отдельных составных частей России; в-третьих, чтобы одни и те же законы и один и тот же образ управления держались во всей стране». Пестель надеется, что последствием этого будет то, что все обрусеют21.
Схема Пестеля еще тем отличается от той, которой придерживался Муравьев и большинство членов тайного общества, заседавшего в Петербурге, что построена на начале полного равенства всех совершеннолетних мужчин перед избирательной урной. «Весь народ, — пишет он, — будет размещен по земским собраниям для всеобщего участия в составлении наместных, или представительных, собраний. Наместные собрания будут сим способом весь народ и всех оного граждан в полной мере без изъятия представлять. Никто не будет зловластно от участия в государственных делах исключен. А поелику участие сие устроено будет порядком представительным, посредственным, то и будут в полной мере соглашены невозможность для граждан собираться в одно место с обязанностью даровать всем гражданам одинаковые права на сие соучастие». В то время как Муравьев и большинство декабристов считали нужным установить известный земельный ценз и для из
20 Ibid., стр. 39.
21 Гл. II, стр. 55.
412 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
бирателей, и для выборщиков, Пестель, высказываясь, подобно им, в пользу двухстепенных выборов, не мирится ни с какими ограничениями избирательного права. «Гибельный обычай даровать некоторым людям привилегии, за исключением массы народной, будет совершенно уничтожен22, — говорит он. — Порабощающая сила аристократов и богатых — причина тому, что во многих представительных государствах предоставлено право участия в избрании одним только богатейшим людям». Таким образом, замечает Пестель, аристократия богатства заменяет в таких государствах аристократию феодализма.
Народы от этого не только ничего не выигрывают, но попадают в еще худшее положение, ибо поставлены в насильственную зависимость от богатых23. Тем, кто вздумал бы возразить, что демократический состав народного представительства опасен для внутреннего мира и спокойствия, Пестель отвечает: «Что касается до опасения, чтобы так называемая чернь не волновала государства, когда в выборах она участвовать будет, то опасение это совершенно лишнее и напрасное; чернь производит беспорядки только тогда, когда ее угнетают или когда богатые в своих видах ее подкупают и волнуют. Сама же она пребывает всегда в спокойствии».
Равенство, проводимое Пестелем в вопросе об избирательном праве, применяется и к пользованию гражданами так называемыми политическими вольностями или свободами. В духе публицистов либеральной школы, в частности Бенжамена Констана, и нередко в тесном общении с мыслью деятелей французского учредительного собрания и их духовных вождей, в том числе физиократов и Тюрго, Пестель высказывается одинаково и за неприкосновенность личности, и за неприкосновенность собственности, и против свободы завещательных распоряжений, совершенно в духе Мирабо, и за свободу промышленности, в частности свободу роста, в пользу которой написана была, как известно, красноречивая защита его учителем Бентамом, и против существования цехов, и против наделения монополиями отдельных товариществ. Влияние на нее тех предрассудков, какие вместе с Тюрго разделял и Адам Смит по отношению ко всяким частным обществам, с постоянной целью учреждаемым, а в том числе и к рабочим обществам и торговым товариществам, побуждает его высказаться за их запрещение, все равно, будут ли
22 Стр. 217.
23 214.
Русская правда» Пестеля
413
они открытыми или тайными24. Та точка зрения, какую еще Руссо высказывал насчет противоположения частного интереса общему, в связи с преувеличенным представлением автора «Эмиля» о роли воспитания в выработке достойных граждан, побуждает Пестеля отказать частным лицам в праве устройства школ. Воспитание — исключительное право, с одной стороны, семьи, а с другой — государства. Частные лица, пишет он, не должны заводить ни пансионов, ни других учебных заведений, куда бы граждане своих детей отдавали. Коль скоро родители не имеют времени, средств или охоты заниматься воспитанием, должно правительство их место заступать и не допускать, чтобы сие (т. е. забота о воспитании) было предоставлено посторонним людям25.
В вопросе о свободе совести и печати, как и в вопросе о личной неприкосновенности человека и его жилища, Пестель повторяет обычные требования всей либеральной школы. Свобода печати для него равнозначительна с существованием одного судебного контроля за ней, контроля, осуществляемого, однако, не иначе как при участии избранных от народа присяжных. Что касается до свободы совести, то она признается им с оговоркой, что греко-российская православная вера остается господствующей в России. Свобода проповеди исключает мысль о сохранении какой бы то ни было инквизиции. Личная неприкосновенность требует освобождения от задержания до истечения 24 часов после ареста, как это предписывает английский Habeas Corpus акт. «В дом же гражданина никто войти не может без его согласия; самый же арест происходит после предъявления полицией письменного предписания о нем с указанием причин». И на этот раз образцом для Пестеля остается английская система так называемая специальных варрантов (warrants), требующая обозначения внешних признаков задерживаемого и указания, в чем его обвиняют.
Переходя к рассмотрению обязанностей граждан, Пестель говорит об общей воинской повинности и высказывает свое пристрастие к системе прямых налогов, при которой обложено было бы недвижимое имущество граждан, а не капиталы или чистая прибыль и еще менее «душа». Конфискация имущества не должна быть допускаема Даже по отношению к тем, кто политически признан судом умершим. Имение осужденного должно быть передано его детям26.
24 § 17 гл. V, стр. 237 и § 20, стр. 240.
25 § 18 гл. V, стр. 239.
26 §§ 12 и 7, стр. 233 и 225.
414 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Если прибавить ко всему сказанному, что Пестель решительно восстает против смертной казни и крепостного права, что отмене последнего посвящена им красноречивая страница, внушенная ему, быть может, чтением «Путешествия Радищева», и что, по подобию Иеремии Бентама и Сен-Симона, он ставит в обязанность государству «елико возможно большее благоденствие многочисленнейшего количества людей»27, то трудно будет не признать, что многими сторонами своих воззрений он тесно примыкает к нам, опережая нас на три четверти столетия.
В одном еврейском вопросе он не столько является сторонником равноправия, сколько тех самых начал, которые ныне проповедуются сионистами. Он как нельзя лучше понимает вред обособленного существования евреев от всего прочего населения, их тесной зависимости от раввинов и их дружной связи, как он выражается, между собой. Последней он объясняет, что «коль скоро они в какое-нибудь место допущены, то неминуемо становятся монополистами и всех прочих вытесняют. Сие ясно видеть можно, — прибавляет он, — в тех губерниях, где они жительство свое имеют. Вся торговля там в их руках, и мало там крестьян, которые бы посредством долгов не в их власти состояли, отчего и разоряют они ужасным образом край, где жительствуют». Особенность евреев, столь невыгодную для всего российского гражданства, Пестель объясняет ошибочностью правительственной политики, которая и освободила их от дачи рекрут — порядок, отошедший ныне, разумеется, в область прошлого — и обеспечила им возможность судиться между собой по приговорам раввинов. Пестель желал бы, чтобы на евреев распространен был общегосударственный порядок, но еще более полезным он считает содействовать «евреям к учреждению особого самостоятельного государства в какой-либо части Малой Азии». Для этого надо назначить им сборный пункт и дать войска. Заняв в Азиатской Турции достаточные земли, они могли бы устроить там особенное еврейское государство.
Мне показалось интересным отметить это раннее выражение в русской литературе идей сионизма. В этом вопросе, как и во многих других, Пестель предугадывал решения не только близкого, но и от-даленного потомства, обнаруживая тем самым широту своего госу- дарственного ума и ту научную подготовленность, которую признают за ним все его современники, и никто в большей степени, как Лорер,
27 Гп. IV, § 5.
Русская правда». Пестеля
415
говорящий в своих записках: «Чего только этот человек не прочел на своем веку, и притом на многих иностранных языках».
Из представленного нами очерка его основной общественной и политической доктрины легко будет сделать то заключение, что оценка, данная ему его товарищем по «южному обществу», кн. Волконским, не может считаться преувеличенной. Пестель был действительно «человек замечательного ума, образования, и в сердце которого гнездились высокие чувства патриотизма». Мы можем также повторить вслед за другим декабристом Басаргиным, что он был «человек ума высокого, ясного и положительного и излагал свои мысли с такой логикой, такой последовательностью и таким убеждением, что трудно было устоять против его влияния». Все эти качества отразились и на разобранном нами сочинении. Они позволяют «Русской правде» Пестеля считаться самым выдающимся политическим трактатом, написанным в России в царствование Александра I.
РУССКАЯ КОНСТИТУЦИЯ*
I. Свободы
1
Манифест 17 октября внес настолько существенные изменения в будущий строй нашей государственной жизни, что без соображения с ним нельзя представить себе тех порядков, которые созданы у нас законом 6 августа. Вот почему, говоря о нашей Государственной Думе, мне придется рассматривать ее ближайшее устройство и предоставленные ей функции в том освещении, какое дает им новейший акт верховной власти.
Манифест 17 октября открывается обещанием даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. Это те необходимые вольности, без которых, как показывает пример западноевропейских стран, невозможно существование правового или конституционного порядка, как невозможно и правильное производство выборов, т. е. сознательное и искреннее выражение различными классами общества их соответственных нужд и желаний. Наша великая хартия вольностей, как и все великие хартии того же порядка, только тогда сделается действительностью, когда обещанные ею начала проведены будут в жизнь целым рядом законодательных актов. От выражения известных желаний до их выполнения проходят нередко целые столетия. Доказательством этого может служить дарованная англичанам свобода личности, свобода от произвольных арестов. О ней заходит речь еще в 1215 году. Знаменитый § 39 Великой Хартии, исторгнутой англичанами у короля Иоанна Безземельного, формально заявляет, что впредь ни один свободный человек не будет схвачен, брошен
* Печатается по: Политическая библиотека «Биржевых ведомостей». Бесплатное приложение к «Биржевым ведомостям». 2-е изд. Вып. 5-8. СПб., 1906.
Русская конституция
417
в тюрьму, объявлен стоящим вне закона или лишен имущества... иначе, как по приговору его сограждан и по законам страны. Один уже тот факт, что можно насчитать 30 с лишним подтверждений Великой Хартии вольностей, вызывает в уме представление о том, что дарованные ею свободы соблюдались нестрого. Что касается, в частности, свободы от произвольного задержания, то в течение всех Средних веков правительство продолжало смотреть на нее, как на милость, нередко покупаемую дорогой ценой. Верховные суды королевства соглашались на выдачу арестованному или его друзьям освободительного письма не иначе как под условием платежа весьма значительных сумм на нужды правительства и короля. Судебный пристав, обязанности которого исполнял губернатор провинции, так называемый шериф, заменял личное задержание поручительством или залогом только в тех случаях, когда верховная власть открыто заявляла о своей готовности отпустить заключенного на свободу. С течением времени и после ряда заявлений, сделанных на этот счет в Палате общин, задержанным удалось обратить милость в право. Средством к этому явилось получение от судей освободительного письма, начинавшегося призывом к шерифу доставить тело подсудимого на ближайшее заседание уголовной сессии. Документ начинался словами: Habeas corpus ad suscipiendum.
В отличие от других однохарактерных актов только что упомянутое освободительное письмо выдаваемо было заинтересованным в его получении лицам на общем основании закона. Но такой порядок имел место лишь в случае, когда задержание воспоследовало по требованию частных лиц, а не по приказу короля; достаточно было сослаться на высочайшее повеление, чтобы сделать невозможным всякое дальнейшее настаивание на замене личного задержания залогом или поручительством. Не ранее 1641 года, т. е. в полный разгар столкновений парламента с королем Карлом I, англичанам Удалось провести в жизнь то начало, что свобода от предварительного заключения распространяется и на случаи задержания кого-либо именем короля. В эпоху реставрации Стюартов новые попытки нарушить это правило вызвали со стороны парламента новый поход в его защиту. Статут 1679 года, знаменитый Habeascorpusact, обеспечил навсегда лицам, подвергшимся предварительному аресту, возможность настаивать на отпущении их на свободу под условием залога или поручительства. Этим статутом, между прочим, установлено как общее правило, что во всех делах, за исключением дел о государственной измене, заключенный может требовать освобождения
418 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
из тюрьмы, прибегая с этой целью к судьям с ходатайством о выдаче ему освободительного письма к шерифу.
На расстоянии 21 дня со времени ареста задержанный должен быть отпущен на поруки или под залог и не может снова подвергнуться заточению в силу того же обвинения. Его дело должно разбираться на ближайшей сессии уголовного суда. Запрещено также переводить заключенных в тюрьмы, расположенные в местностях, изъятых от подсудности английских верховных судов. В этом положении находились в числе других тюрьмы Шотландии, Ирландии и Нормандских островов Гернзе и Джерзе. И после издания акта 1679 года свобода от арестов продолжала терпеть от возможности для судей требовать от задержанного непосильного для него залога. И это препятствие было устранено, но не ранее 1689 года. Известный билль о правах предписал не взимать чрезмерных залогов и предоставил суду в каждом данном случае определять их размер сообразно не одной тяжести обвинения, но и общественному положению подсудимого. Другим недостатком закона 1679 года надо считать тот факт, что он предоставлял ходатайствовать об освобождении из заключения только в случае совершения уголовного преступления, отнюдь не полицейского проступка.
Не ранее как законом 1816 года преимущества, созданные актом 1679 года, распространены были на лиц, задержанных по полицейским проступкам. До этого судья, к которому обращались с ходатайством о выдаче освободительного письма, не имел права задаваться вопросом о том, насколько само обвинение оправдывается обстоятельствами данного случая. Он признан был исключительно к замене ареста поручительством или залогом. С этого времени ему предписано было производить сокращенным порядком расследование о том, обосновано ли обвинение, и, в случае отрицательного ответа на этот вопрос, отпускать задержанного на свободу, не требуя от него никаких гарантий его явки в суд. Можно считать, что только с этого времени личная свобода англичан от произвольных арестов была вполне обеспечена и что как сам подсудимый, так и его друзья получили возможность добиваться немедленного его освобождения из тюрьмы с залогом или поручительством или без обоих.
На истории постепенного роста личной свободы в Англии немудрено убедиться в том, что голого признания властью известного оглашения принципа еще недостаточно для проведения его в жизнь. Но такая мысль наглядно может быть иллюстрирована и судьбой личной свободы во Франции. Она включена в число тех благ, ко
Русская конституция
419
торыми наделяет французов Декларация прав 1789 года. Но как мало была обеспечена эта вольность, видно из того, что со времен консульской конституции и до установления во Франции третьей республики нельзя было подвергнуть преследованию полицейского чиновника за незаконное задержание, не получивши на то предварительного разрешения со стороны высшей административной коллегии — государственного совета. Правительство национальной обороны впервые отменило знаменитый § 75 консульской конституции, перешедший затем во все те основные законы, какими на десятки лет, не более, определялся государственный порядок во Франции. Только с третьей республики личная свобода граждан может считаться вполне установленной в этой стране.
Английская система требует, чтобы в приказе о задержании обозначено было по имени или по его внешним признакам то лицо, которое подлежит аресту. Нельзя задерживать в Англии человека на основании общего приказа о лишении свободы целой категории лиц, исповедующих те или другие убеждения, принадлежащих к тем или другим кружкам или партиям.
Всякий арест на основании такого общего приказа считается незаконным. Эти существенные гарантии личной свободы, выработанные английским политическим развитием, были в большей или меньшей степени усвоены конституционным правом свободных народов одинаково в Европе, Америке, Австралии и Африке. Но и для этого потребовались не десятки, а сотни лет упорной борьбы не только с административным произволом, но и с попятными движениями законодательных палат.
2
Свобода личности только одна из таких вольностей, какие обещаны русским гражданам манифестом 17 октября 1905 года. Рядом с ней стоит и свобода совести. Еще в XVII веке англичане видели в ней, по выражению Кромвеля, существенное условие всякого правового порядка, благо, из-за которого можно временно поступиться другими, но от которого отнюдь нельзя отказаться. И в то же время католики и атеисты продолжали преследоваться судами и верховными советами страны, не исключая из их числа и парламента. Один уже этот факт порождает в уме подозрение в том, чтобы свобода могла считаться тем продуктом реформационного движения, каким
420 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
признают ее некоторые германские историки и публицисты, в том числе гейдельбергский профессор Геллинек. С Реформацией нельзя связать происхождение доктрины, по которой совесть свободна от всякого внешнего давления, нельзя уже потому, что в первые века христианская церковь была проникнута идеей терпимости. Весьма поучительно на этот счет чтение отцов церкви, предшествовавших по времени блаженному Августину. И Тертуллиан, и Лактанций, и Сальван сходятся в утверждении, что вера принадлежит к числу предметов свободного выбора, что никого нельзя принуждать к ней силой. «В вере свобода избрала свое местожительство, — пишет, например, Лактанций, — она всего более носит характер чего-то добровольного. Можно притвориться верующим, но стать им вопреки собственному желанию нельзя».
«Надо отстаивать религию, жертвуя собственной жизнью, но нельзя убивать за нее других». Только со времен Августина стали искать в известном тексте Евангелия от Луки, глава 14-я, стих 26-й, доказательство тому, что принуждать страхом или болью к исповедованию веры полезно в интересах вечного спасения. Но и после этого Афанасий Александрийский и Григорий Богослов продолжали учить, что истина возвещается не с помощью военной силы, а советом и убеждением. Нужно ли напоминать о том, что и Иоанн Златоуст не раз высказывался против всякого преследования из-за веры. «Убеждай с кротостью», — учил он. Можно ненавидеть ложное учение, но не человека, его исповедующего. Любовь — высшая учительница; она одна может содействовать освобождению людей от заблуждения.
Отождествление веротерпимости с успехами протестантизма неверно еще потому, что призыв к свободе совести вышел и в Средние века, в самый разгар религиозных преследований, не от учителей церкви католической и не от сектантов, а от мыслителей, восставших против притязаний пап на светскую власть. Тот самый Марсилий Падуанский, который отстаивал независимость императора от папы, проводил в своем «Защитнике мира» тот взгляд, что Божеский закон, иначе говоря — религия, не имеет другого судьи, кроме Христа, и другой санкции, кроме загробной. Священное Писание побуждает нас к поучению, а не к принуждению силой. Тот, кто исповедует веру не добровольно, ничего не делает для вечного спасения. Апостолы не требовали наказания как средства добиться исповедования евангельских заветов.
Наконец, свобода совести потому уже не может считаться порождением Реформации, что сами протестантские секты исповедовали
Русская конституция
421
ее лишь до тех пор, пока были в числе преследуемых; они забывали о терпимости каждый раз, когда им самим приходилось становиться государственной силой. В момент своего разрыва с Римом Лютер выставлял в числе других положений своей доктрины, осужденных папой Львом X и Сорбонной, то, что еретики не должны подлежать сожжению, но им же дан впоследствии германским князьям совет наказывать всех, кто высказывает учение, несогласное с христианским катехизисом.
На заявлении, сделанном богословами Виттенберга против анабаптистов, которых они предлагали казнить мечом, стоит подлинная подпись Лютера: «Это решение мне нравится». О Кальвине, казнившем за несогласие в догматах Сервета, очевидно, трудно говорить как о стороннике религиозной свободы, а то обстоятельство, что кроткий Меланхтон признал поведение Кальвина благочестивым и долженствующим служить памятным примером для потомства, не позволяет отнести и его к ревнителям терпимости. Свобода совести нашла первых сторонников в тех протестантских сектах, родоначальники которых вышли из среды мыслителей итальянского Возрождения. Антитринитарии и социниане, одинаково преследуемые и католиками, и протестантами за нежелание признавать божественность Иисуса Христа и догмат Троицы, принуждены были искать убежища в Италии, Трансильвании, Польше, Пруссии, Голландии, Англии, Франции и, наконец, в отдаленной Америке. Уже то обстоятельство, что в движении руководящую роль играли юрист Лелие Социно и медик Георгий Бландрат, показывает, что мы имеем дело с людьми, получившими серьезную научную подготовку. Племянник первого и наследник его рукописи, Густав Социно, продолжает проповедь своего дяди и вырабатывает стройное учение, нашедшее выражение себя в катехизисе, изданном в Рокау. В числе положений, провозглашенных этим катехизисом, мы находим и уважение к чужим верованиям, обязанность религиозной терпимости. Отправляясь от того, что для верующих обязательно одно Евангелие, и то лишь в тех его частях, которые Доступны пониманию разума, социниане признают, что во всем остальном судьей правильного толкования Слова Божьего является сам верующий. «Нельзя, — учат они, — требовать поэтому, чтобы все понимали Писание одинаково». Отсюда необходимость терпимого отношения к мнению, несогласному с нашим, необходимость того начала, которое мы обнимаем понятием вероисповедной свободы. Учение о свободе совести сблизило с социнианами великого ам
422 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
стердамского мыслителя Бенедикта Спинозу и породило во многих из его современников несправедливое представление о том, что сам он присоединился к их секте. К числу самых выдающихся представителей их образа мысли надо отнести в XVI веке Себастьена Кастильона. «Не считает ли Христа Молохом, т. е. кровожадным божеством, тот, кто думает, что ему угодно приношение в жертву живых людей — еретиков. Кто решится служить Христу, зная, что одного неверного понимания тех или других сторон его учения достаточно, чтобы быть сожженным?» Вот какие мыли вызвало в Кастильоне сожжение Сервета Кальвином, отвечавшего ему на эти слова решительным осуждением новой секты. Катехизис из Рокау, изложивший основы их вероучения и обнародованный в 1659 году, встретил одинаково нападки и со стороны католических богословов, вроде Боссюэта, и со стороны пастырей, преследуемых католиками, — кальвинистов-гугенотов. В своей «Истории разномыслий протестантских церквей» Боссюэт признает, что и последователи реформаторского учения, заодно с католиками, рекомендуют обращение к светскому мечу против еретиков. «Противоположное воззрение, — пишет он, — должно считаться опаснейшим заблуждением; его проповедуют социниане». В свою очередь, духовный руководитель преследуемых во Франции кальвинистов, Жюрие, не отступал перед мыслью считать догмат веротерпимости опаснейшим злоучением. «Последствием его, — писал он, — может быть погибель христианства и установление равнодушного отношения в делах веры». Итак, еще во второй половине ХУПстолетия католики и протестанты сходились в осуждении вероисповедной свободы. Удивительно ли после этого, если законодательство долгое время высказывалось по отношению к ней отрицательно. Как при Кромвеле, так и в эпоху реставрации Стюартов, католики и безбожники исключены были из числа терпимых государством учений. Декларация о веротерпимости, изданная Иаковом II, восстановила против него многих из его подданных, увидевших в ней доказательство тайной приверженности к католицизму и готовности содействовать распространению последнего в Англии. Когда вторая английская революция положила конец дальнейшим попыткам к восстановлению самодержавия, она тем самым еще не искоренила одного из главных его устоев — нетерпимости в делах веры. Истолкователь конституционных основ нового правительства, великий английский мыслитель Джон Локк, автор трактата «О веротерпимости», еще считал возможным высказываться против
Русская конституция
423
допущения в Англии католиков на том основании, что в лице папы они признают над собой власть иноземного государя. Тот же Локк отказывал безбожникам в свободе совести, говоря, что терпимость распространяется только на людей, исповедующих какую-нибудь веру, а не тех, кто не имеет религии. До 1829 года католикам пришлось ждать в Англии уравнения в правах гражданских и политических с последователями других религиозных учений. Что же касается до свободы мыслителей, то и в настоящее время за высказывание мыслей, несогласных с христианством, они могут быть привлекаемы к суду, как за кощунство. По меткому замечанию одного из наиболее выдающихся истолкователей английской конституции, Дайси, их свобода поставлена в зависимость от приговора двенадцати сограждан-присяжных, которые могут признать кощунственными те или другие их мысли о порядках природы и о причинах, управляющих судьбами человечества.
Страна, которой всего ранее провозглашена была вероисповедная свобода, это — Северная Америка. За религиозные несогласия проповедник Роджер Вильямс с горстью единомышленников должен был оставить колонию Массачусетской бухты и положить основание новому штату — Род-Эйланд, в котором впервые проведено было отделение церкви от государства. Этот принцип вполне проведен в настоящее время в великой Американской республике и обеспечил в ней возможность полного признания за каждым свободы веры, культа и проповеди. Сознание тесной связи, в какой эти оба начала, — терпимость и свобода церкви в свободном государстве, стоят между собой, овладело сознанием граждан другой великой республики, — Французской, и вызвало в ней то движение, свидетелями которого мы являемся за последние два года. Движение это повело к упразднению конкордата, т. е. соглашения, которым Наполеон I признавал за католичеством значение если не господствующей веры, то веры, субсидируемой правительством. Отделение церкви от государства во Франции — вопрос ближайшего будущего, а с этим отделением тесно связано и признание неограниченной свободы верить или не верить, верить одному и не верить другому и всеми средствами, за исключением физического насилия, содействовать обращению других в число последователей собственных взглядов.
Свобода совести, обещанная нам манифестом 17 октября, очевидно, не может считаться вполне установленной тем равноправием с православными, какое получили за последнее время последователи
424 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
старообрядчества. Передовое русское сектантство лишено еще возможности свободной проповеди своего учения, и в России в основу нашего обновления не будет положен принцип свободной церкви в свободном государстве — о полном уравнении граждан в деЛе веры не может быть и помину.
3
К числу поздно завоеванных вольностей надо отнести и ту свободу печати, о которой, под именем свободы слова, говорит акт 17 октября. В самой Англии, где еще Мильтон доказывает ее необходимость, система предупредительных мер против печати продолжала держаться до конца XVII века. Цензура в Англии отменена не ранее 1694 года. На континенте же Европы движение в пользу ее устранения открылось век спустя, в эпоху французской революции и включения Декларацией прав свободы слова, — устного и печатного, в число необходимых вольностей человека и гражданина. Отмена предварительной цензуры нигде не означала и не означает безответственности лиц, злоупотребляющих печатным станком для распространения в обществе ложных слухов, клонящихся к опозорению частных или общественных деятелей и к распространению клеветы. Английская точка зрения, разделяемая в настоящее время всеми государствами, придерживающимися конституционных порядков, состоит в замене предупредительных мер по отношению к печати мерами карательными. Отмена цензуры совпала в Англии с изданием парламентом целого ряда законов, объявивших, что клевета и диффамация подлежат судебному преследованию и наказанию. От имени, какое в Англии носит пасквиль, и эти законы названы были законами о пасквиле. Его понимали долгое время так широко, что, по выражению одного из выдающихся парламентских деятелей XVIII века, лорда Чатама, трудно было точно установить условия, при которых заявление, сделанное в печати и наносящее вред чужим интересам, могло считаться пасквилем. Дела, возникающие по жалобам частных лиц на диффамацию и клевету, подлежали, правда, разбирательству присяжных. Но в течение всего XVIII века эти последние не могли решить вопроса о виновности подсудимого и в своем приговоре ограничивались одним заявлением о том, последовал ли факт опубликования тех или других выражений, признаваемых пасквильными или нет. Одновременно
Русская конституция
425
лицо, преследуемое за клевету и диффамацию, не могло доказывать справедливости брошенных им обвинений и достоверности тех фактов, какие были опубликованы им. Не ранее 1792 года парламент, по настоянию Фокса, счел возможным признать за присяжными право высказываться в процессах о печати и по вопросу о виновности подсудимого, зависящей от преднамеренного оглашения им тех или других фактов. Пришлось затем ждать еще полстолетия, прежде чем законом 43 года, изданным по предложению лорда Кембеля, обвиняемому в клевете, предоставлено было право доказывать, что обнародованные им факты в действительности имели место. В настоящее время раз обвиняемому удается убедить в этом присяжных, он имеет полное основание ждать оправдательного приговора.
И после этого периодическая печать продолжала еще терпеть в Англии ряд стеснений. Особый штемпельный сбор установлен был с газет в 1712 году при королеве Анне. Пониженный в 1786 году до одного пенса с номера, он был окончательно отменен всего-навсего 50 лет назад — в 1855 году. Залог с издателей газет немало стеснял распространение в Англии взглядов, разделяемых классами неимущими или малообеспеченными. В 1793 году этот залог достигал еще высокой цифры — 400 фунтов (4000 руб.). Он должен был служить обеспечением тому, что штрафы в пользу казны и присуждаемые сторонам убытки будут взысканы на деле. И помимо залога издатели связаны были обязательством, в интересах правильного поступления с них штемпельного сбора, подчиняться некоторым полицейским предписаниям. Они обязаны были сообщать правительственным органам в положенные законом сроки название газеты, которую они намеревались печатать, имя той типографии, в которой она будет выходить, и местожительство как главы этой типографии, так и редактора и издателя газеты. В конце каждого номера обязательно должно было стоять имя того и другого лица. Немало стесняло также периодическую печать существование особого налога на объявления и такого же сбора с бумаги. Все эти препятствия постепенно были устранены. Налог на объявления отменен в 1853 году. Налог на бумагу — в 1851 году. Залоги с издателей перестали требовать с 1869 года. Та же свобода печати, в смысле полной отмены предварительной Цензуры, упрочилась окончательно во Франции лишь с выхода в свет закона 29 июля 1881 года. До этого времени держалась в ней хорошо известная нам и нами скопированная система трех предостережений, за которыми следовало закрытие самой газеты.
426 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Нельзя сказать, чтобы и закон 1881 года освободил периодическую печать от всякого контроля властей. Во-первых, любая газета должна иметь во Франции своего заведующего, на которого и падает ближайшая ответственность за преступления и проступки, совершенные с помощью печатного станка. Таким заведующим может быть только совершеннолетний француз, пользующийся всеми правами гражданства, отнюдь не женщина. Во-вторых, право на издание газеты дается не иначе как после предварительного представления прокурору письменного заявления, сделанного на гербовой бумаге, в котором обозначалось бы название газеты, порядок ее выпуска, имя и местожительство ответственного редактора, а равно и имя главного заведующего типографией. В-третьих, два экземпляра каждого номера представляются на момент их выпуска органу судебной власти — прокурору, а где нет таких органов — в городскую ратушу или мэрию. Сверх того, два экземпляра поступают в министерство внутренних дел. В-четвертых, номер газеты должен всегда носить на себе подпись заведующего ею или ответственного редактора.
Если от этих примеров, представленных нам законодательством о печати в Англии и Франции, мы перейдем к обсуждению того положения, какое создано у нас газетам последними циркулярами, то нам нетрудно будет прийти к тому заключению, что мы далеки еще не только от английского, но и от французского понимания условий свободной печати. Одно время газеты стали выходить самовольно без цензуры, но последняя только недавно подверглась отмене законом. До его выхода, циркуляром, отпечатанном в «Правительственном вестнике» 21 октября текущего года, все законоположения, определяющие деятельность учреждений и лиц, оставлены были в полной силе. Цензорам рекомендовалось только проникнуться началами манифеста 17 октября, обнаруживать личный такт и отказываться от исполнения всяких требований, не основанных на законе. Отменялись поэтому все прежние циркулярные распоряжения, изданные министерством внутренних дел на основании ст. 140-й уст. о цензуре. Правительство в то же время дает себе отчет в том, что свобода печати равносильна упразднению по отношению к ней всяких предупредительных мер и предполагает переход к системе судебного преследования за преступления и проступки, совершаемые путем печати. «Ни в одном государстве, — гласил циркуляр 21 октября, — не существует такой свободы печати, которая не была бы ограничена определенными
Русская конституция
427
карательными законами, почему и у нас эти законы всегда будут ограничивать свободу печати».
Указ Правительствующему Сенату от 24 ноября 1905 года понял весьма широко это право правительства карать преступные в его глазах действия, совершаемые с помощью печатного станка. Прочитав этот указ, я не вполне вынес то впечатление, чтобы к числу инкриминируемых актов были отнесены исключительно те, в которых сказывается злая воля их совершителя; закон карает, вопреки всем требованиям справедливости, невольные ошибки, недосмотры, упущения. Так, например, заключение в тюрьму на время от 2 до 8 месяцев грозит лицу, виновному в распространении посредством повременного издания заведомо ложного, возбуждающего общественную тревогу слуха о правительственном распоряжении, общественном бедствии или ином событии. Что значит заведомо ложный слух? Это понятие весьма растяжимое, и могу ли я при тайне, окружающей действия высших властей, передавать о них другие слухи, кроме сомнительных и спорных. Сколько раз наши газеты объявляли о ближайшем созыве Думы, а указ о ней и доселе не вышел. Что считать заведомо ложным, — передачу известия о том, что обещание 17 октября будет исполнено, или, наоборот, опровержение этого известия? И если бы ожидания, наконец, оправдались, и мы получили бы Думу, то, в силу указа 24 ноября, нельзя ли было бы признать заведомо ложным и возбуждающим общественную тревогу сообщение, что Дума вскоре не соберется.
Необыкновенная спорность понимания таких понятий, как возбуждение рабочих к продолжению стачки или учащихся к прекращению занятий, в то же время вызывает справедливое опасение, что личная свобода автора и редактора будет впредь зависеть от толкования вопроса о пределах, в каких поведение тех или других начальствующих лиц не переходит в призыв к неповиновению. Я стану писать, что заработной платы, получаемой на той или другой фабрике, не хватает для того, чтобы рабочие могли вести человеческое существование, или что вмешательство полиции и жандармов во внутренние распорядки университетов противоречит обещанной им автономии. Поступая таким образом, я имею в виду Указать на общественное зло и вызвать его отмену; но сказанное мною представило лицам заинтересованным положение дел в таком свете, что они не увидели из него выхода иначе, как путем стачки или приостановки занятий. Должен ли я считаться виновным в воз
428 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
буждении к тому или другому? Сведущий юрист, конечно, скажет, что нет; но не все участвующие в постановке решения являются сведущими юристами, и я могу поплатиться потерей личной свободы за недостаток их юридических познаний.
Положительная сторона указа лежит в отмене предварительной цензуры, как общей, так и духовной, по отношению, однако, к одной периодической печати, а также в упразднении прежнего требования залога от издателя, что делало невозможным основание предостережений, заимствованная нами, как я уже сказал, из законодательства Наполеона III, и, что не менее важно, исчезает и прежнее право министра внутренних дел воспрещать обсуждение в печати вопросов государственной важности, за исключением лишь одного — о передвижении войск и морских сил и о средствах обороны.
Отныне каждый желающий выпускать в свет газету или журнал обязан представить губернатору или градоначальнику только заявление с обозначением города, в котором будет выходить периодическое издание, названия последнего, его программы, срока выхода, подписной цены, имени, отчества, фамилии и местожительства издателя, наконец, имени типографии, в которой будет печататься газета или журнал. Любопытную черту представляет дозволение двум или нескольким редакторам разделить между собой ответственность таким образом, что каждый несет ее лишь в размерах той части издания, заведование которой он принимает на себя. Для выдачи свидетельства, удостоверяющего факт разрешения издания и уполномочивающего типографию приступить к его тиснению, определен двухнедельный срок. Издатель обязан представлять известное число экземпляров газеты или журнала местным властям, для того чтобы они могли, ознакомившись с их содержанием, принять меры как к привлечению к судебному преследованию, за случаи нарушений авторами или редакторами законов о периодической печати, так и к наложению ареста на издание. Ст. 9-я указа 24 ноября 1905 года содержит в себе на этот счет следующие правила:
«На отдельные номера повременных изданий может быть наложен арест по распоряжению установления или должностного лица по делам печати, с одновременным возбуждением судебного преследования против виновных: а) когда в содержании таких номеров заключаются признаки преступного деяния, уголовным законом предусмотренного, за исключением преследуемых в порядке частного обвинения, или не иначе как по жалобам, сообщениям или объявлениям потерпевшего. Те же меры могут быть приняты
Русская конституция
429
в том случае, когда в выпущенном номере повременного издания не указаны фамилии редактора и издателя и не обозначены адрес типографии и редакции. Распоряжение об аресте издания остается в силе только в случае его утверждения судом».
В этом можно видеть попытку положить конец административному произволу, от которого так долго зависела судьба наших повременных изданий. Но для достижения этой цели необходимо, чтобы распоряжение об аресте представляемо было немедленно на распоряжение подлежащему судебному установлению и чтобы суд рассматривал дело в первом же распорядительном своем заседании. Такой порядок предписывается и ст. 11-й, которая наделяет суд правом, утвердив арест издания, постановить о приостановке его до судебного приговора. Само преследование, за исключением случаев оскорбления печатью частных лиц, открывается или по сообщению административных органов, заведующих делами печати, или по предложению прокурорского надзора. В том случае, если прокурор не усмотрит оснований к возбуждению уголовного преследования в том сообщении, какое сделано ему будет на этот счет административной властью, он вносит дело со своим заключением на рассмотрение суда, которому, таким образом, принадлежит последнее слово. Наряду с преследованием правительственными властями предвидится и возбуждение частными лицами иска о клевете. Такие иски поступают на рассмотрение судебных учреждений в районе местожительства потерпевшего.
Что касается до наказаний, налагаемых за преступления и проступки, совершенные периодической печатью, то они заключаются в лишении свободы и в штрафах. Наиболее мягким является денежное взыскание не свыше 300 руб. за несоблюдение правил насчет выпуска в свет повременных изданий; в том случае, если в сообщениях, сделанных администрации лицами, желающими принять на себя обязанности редакторов, будут заключаться заведомо ложные сведения насчет их правоспособности или имен издателя и типографии, штраф заменяется уже заключением в тюрьме сроком не больше года. Этот срок увеличивается до года и 4 месяцев в том случае, когда заходит речь о возбуждении к устройству или продолжению стачек, «но только в предприятиях, прекращение Деятельности которых, — говорит закон, — угрожает безопасности государства или создает возможность общественного бедствия (разумеются железные дороги, телеграфы и телефоны, состоящие в общественном пользовании)». Тюрьма, арест или денежный штраф
430 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
грозит, по выбору суда, за возбуждение учащихся к прекращению занятий, за призыв к устройству запрещенных законом скопищ, за распространение заведомо ложных слухов о деятельности правительственных лиц и учреждений, войска или воинской части, слухов, возбуждающих в населении враждебное к ним отношение, а также за распространение заведомо ложных сведений о правительственном распоряжении, общественном бедствии и ином событии, раз последствием может быть возбуждение общественной тревоги, наконец, за обнародование, вопреки состоявшемуся распоряжению, данных о передвижении войск или морских сил и о средствах обороны.
Тюрьма ждет также всякого виновного в оскорблении в печати войска или воинской части, в этом случае лишение свободы может продолжаться до года и 4 месяцев.
Все эти наказания постигают самого автора; что же касается до редактора, то в случае его виновности в допущении по неосмотрительности выхода в свет такого номера его газеты или журнала, в содержании которого заключаются признаки преступления, он подлежит штрафу в размере не свыше 500 рублей.
От суда зависит при этом постановить решение об одновременной приостановке повременного издания или запрещении его навсегда.
Он вправе также требовать помещения своего приговора в ближайшем номере издания.
Указ 24 ноября 1905 года озабочен исключительно судьбой периодической печати. Проектируемый новый закон, опубликованный в газете «Слово» от 17 января 1906 года, имеет в виду установить более общие нормы о печати.
«Свобода эта, — значится в нем, — подлежит только тем ограничениям, которые предписаны будут уставом. Ответственность за преступные деяния, совершенные путем печати, определяется не иначе как по приговору суда. К произведениям печати отнесены книги, брошюры, повременные издания, отдельные листы или ноты с текстом, изображения, чертежи, планы и карты. Заведование делами печати возложено на особые местные установления или особых должностных лиц под высшим наблюдением главного управления по делам печати».
Вслед за этими основными положениями следует в проекте почти буквальное воспроизведение правил 24 ноября о порядке, в каком допускается издание новых газет и журналов. В числе дополнительных статей, воспроизводящих, однако, уже действующие
Русская конституция
431
нормы, надо упомянуть о том, что всякое повременное издание, не появившееся в течение года, считается прекратившимся, и что официальные опровержения должны печататься в течение 3 дней по их поступлении в редакцию. Получаемые повременными изданиями телеграммы освобождаются от той цензуры, какой они подлежали до манифеста 17 октября. Сообщение сведений о личных действиях государя и наследника престола, передача их подлинных слов или писем, сведения и суждения об их истинной жизни — изъ-емлются из числа неподлежащих цензуре; обнародование в данном случае не может последовать иначе, как с разрешения министра Императорского двора. Та же цензура существует и для книг, предназначенных для употребления при православном богослужении; она осуществляется Святейшим синодом, и такого рода книги печатаются не иначе как с его разрешения. Что касается до узаконений, правительственных распоряжений, судебных решений и отчетов о производящихся в судебных установлениях делах, то и они не освобождаются от известного предварительного контроля. Так, законы и распоряжения не могут печататься в частных изданиях ранее их опубликования в изданиях правительствующего сената, а судебные решения — ранее их опубликования самими судами. Запрещается также предварительным следствием, а равно и обвинительных актов.
Средством контроля за печатью служит требование, чтобы на каждом печатном произведении обозначены были имя и местонахождение типографии, чтобы само произведение, одновременно с выпуском его, было представлено в двух экземплярах местному установлению или должностному лицу по делам печати. Сверх того, взыскиваются еще дополнительные экземпляры для публичных библиотек в Петербурге и Москве и Академии наук.
Цензура иностранных книг не отменяется. «Обращение в Империи всякого произведения печати, изданного за границей, — значится в проекте нового закона, — может быть запрещено особым постановлением Совета министров, но для повременных изданий каждый Раз на срок не свыше 2 лет». Запрет обращения может коснуться лишь печатного произведения, и «в случае согласия владельцев этих произведений на изъятие запрещенных мест, — значится в новом проекте, — такие произведения печати могут быть выданы
владельцам». Контролю подлежат также типографии, публичные библиотеки и кабинеты для чтения, устраиваемые частными лицами; они открываются явочным порядком, но под условием
432 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
предварительного заявления начальству, заявления, содержащего в себе обозначение: для типографий — местонахождения заведения, числа и размера печатных станков, а для магазинов и библиотек — местожительства продавца и места, в котором будет производиться продажа.
Таков, в самых общих чертах, проект нового закона о печати; он мало вносит изменений в те отношения, какие установлены были современным правительством к периодическим изданиям, и восстанавливает цензуру для книг духовного характера и книг, поступающим к нам из-за границы. В этом отношении он стоит в полном противоречии с обещанной нам манифестом 17 октября свободой слова. Будущей Государственной Думе придется поставить на вид правительству этот факт и требовать выполнения им данного слова.
4
Четвертая из таких свобод, которые обещаны нам 17 октября, — свобода собраний или митингов. Она заслуживает серьезного внимания, так как при несовершенстве той избирательной системы, на которой остановился русский законодатель, она может служить существенным дополнением к праву участия граждан в издании общеобязательных норм через посредство выбранных ими уполномоченных. Эту службу свобода собраний сыграла и продолжает еще играть на Западе, и прежде всего — в Англии. При ограниченности в ней числа избирателей, при существовании долгое время имущественного ценза свобода митингов являлась в Англии для народа единственным средством влиять на ход законодательства и вводить требуемые временем реформы. Неудивительно, если правительство в эпохи реакции считало нужным принять против митингов те же запретительные меры, какие недавно тяготели над ними у нас. Так, в эпоху французской революции, когда и в Англии поставлен был вопрос о необходимости расширить избирательное право и приблизиться к началу всеобщего голосования, глава консервативного министерства, Питт младший, счел нужным для борьбы с митингами отменить временно действие акта, гарантирующего гражданам свободу от предварительного задержания.
Отмена этого закона была проведена парламентом ввиду, как значится в его заявлении, изменнического и гнусного заговора, на
Русская конституция
433
правленного к ниспровержению закона или конституции. Тщетно противник этой меры Фокс доказывал, что лучшая гарантия прочности конституции лежит в постоянном и неусыпном контроле народа над парламентом, ввиду чего народные митинги, подымающие политические вопросы, должны быть признаны желательными. Большинство депутатов высказалось за предложение Питта, и акт, обеспечивающий личную свободу англичан, был временно отменен вплоть до 1 февраля 1795 года. Когда вслед затем, т. е. по истечении указанного срока, возобновились митинги и на них стало собираться 100 и более тысяч граждан, консервативное министерство остановилось на несчастной мысли издать особый закон, которым всякое собрание свыше 50 человек было дозволено не иначе как с разрешения местного начальства, каждый раз, когда имелось в виду закончить его составлением адресов и петиций, направленных к изменению существующего порядка в государстве и церкви. Одновременно местным органам предоставлено было право присутствовать на митингах и наблюдать за тем, чтобы в прениях не допускаемо было нападать на короля, правительство и конституцию. Кто не исполнял этого требования, мог подвергнуться задержанию. Если митинг принимал бурный характер, присутствовавшие на нем органы власти могли закрыть его силой. При этом с них снималась всякая ответственность за поранение и убийство, жертвой которых могли сделаться лица, обнаруживающие сопротивление властям. Новый закон издан был на три года. И когда срок его истек в 1798 году, то для новой борьбы с митингами правительством проведена была отмена на время акта о личной свободе англичан. Это, можно сказать, — последняя попытка, сделанная Англией с целью парализовать деятельность митингов путем законодательных мероприятий. Правительство обращалось, правда, еще не раз к грубой силе с целью подавления митингов. Но в своем преследовании свободы собраний оно не могло уже опереться ни на один парламентский статут, т. е. закон.
Так, когда в 1819 году снова открылась кампания против митингов, установившихся с целью добиться избирательной реформы, правительству пришлось придерживаться уже не текста парламентского статута, а простого указа, так называемой в Англии прокламации. А этого одного уже было достаточно, чтобы не произвести ожидаемого действия. И вот правительство обращается к грубой силе. Когда в Манчестере собралось до 80 тыс. человек и поставило требование о наделении голосом не представленных в палате городов, в том числе Бирмингема и самого Манчестера, правительство вздумало
434 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
разогнать толпу с помощью кавалерии. Отряд ее ворвался неожиданно в среду не желавшей открыть ему дорогу публики; 11 человек были убиты и 500 ранены. В стране поднялось сильное брожение. Повсюду собирались митинги, ставившие себе задачей выразить негодование, овладевшее всеми. На одном из них герцог норфольский предложил вотировать следующую резолюцию: «Право собираться на митинги для обсуждения общественных вопросов составляет неотъемлемое достояние англичан. Насильственное рассеяние собрания с помощью войска есть грубое посягательство на народные права». Резолюция заканчивалась требованием, чтобы парламент тщательно расследовал обстоятельства дела. Но парламент не только не исполнил этого желания, но, наоборот, решился оживить временно те меры репрессии, каких правительство держалось в прежние годы. Срок всем этим нормам истек в 1825 году, и с этого времени правительство уже ни разу не обращалось к запрещению митингов. Они продолжали собираться и оказывать решительное влияние на ход законодательных реформ. Особенно деятельную роль стал играть в деле их устройства город Бирмингем. С 1829 года в нем возникла особая организация, под названием политического союза для защиты общественных прав. Главная задача, преследуемая эти союзом, состояла в том, чтобы добиться законными средствами такой реформы Палаты общин, которая обеспечила бы низшим и средним классам общества достаточное представительство их интересов. Эта кампания митингов повела к изданию нового закона 32 года. Тщетно Палата лордов пробовала затормозить прохождение его через парламент. Новой серии митингов удалось сломить ее оппозицию. На расстоянии всего-навсего десяти дней, между 9 и 19 мая, газете «Time» пришлось отметить на своих столбцах 201 митинг, а в две недели, прошедшие между 8 и 23 мая того же 1832 года, в Палату общин поступило от этих митингов 290 петиций, или челобитных, с требованием отказа правительству в денежных средствах, пока оно не удовлетворит запросу на избирательную реформу.
Политические митинги вторично сыграли выдающуюся роль в деле расширения публичных прав англичан в годы, предшествовавшие февральской революции во Франции (1848 г.). Размножение их числа совпадает с агитацией так называемых чартистов. Эта партия выставила на своем знамени отмену закона об особом имущественном цензе для депутатов. Она требовала введения тайной подачи голосов и новой разверстки числа депутатов между избирательными
Русская конституция
435
округами. Она настаивала на необходимости всеобщего голосования и требовала, чтобы депутатам назначено было содержание. Из всех этих заявлений одно последнее осталось пока без всякого удовлетворения. Что же касается до остальных, то особый ценз, требуемый от лиц, желающих быть депутатами, отменен был в 1868 году. Тайная подача голосов введена была парламентом в 1872 году, а новое, более равномерное деление страны на избирательные округа воспоследовало в 1885 году. Что касается общей подачи голосов, то ее нет пока в Англии, но парламентские реформы 1867 и 1885 годов значительно понизили цензовые ограничения и подняли число голосующих с полутора до шести миллионов человек. Один акт 1867 года наделял избирательными правами 1150000 представителей одного городского рабочего люда. О роли, какую митинги сыграли во время последних кампаний в пользу расширения избирательного права, можно судить хотя бы по следующим данным. За один 1884 год, год, предшествующий реформе, собрано было в Англии и Шотландии 1512 митингов, на которых в общем присутствовало до 3500000 человек.
Что митинги сыграли выдающуюся роль во Франции, на этом едва ли нужно настаивать ввиду хорошо известного факта, что кампания так называемых банкетов повела в конечном исходе к падению в этой стране правительства Людовика-Филиппа в 1848 году, несмотря на то, а может быть, и благодаря тому, что министерство Гизо решило бороться с митингами с помощью предупредительных мер. В годы, следующие за подавлением рабочего движения 1848 года, возобновлены были преследования против митингов. Они открываются законом 1849 года и продолжены мероприятиями Наполеона III, принятыми как в эпоху его президентства, так и в первые годы империи. К митингам применено было постановление закона 1834 года. Запрещено было собираться более как в числе 20 человек, не получив предварительно разрешения от правительства. Закон 1868 года, изданный в последнюю эпоху существования империи, после заметного поворота в сторону либерализма, отменил, правда, эти запреты и разрешил собирать митинги без дозволения полиции. Но в то же время из этого правила сделано было исключение для всяких собраний, ставивших себе задачей обсуждение политических или религиозных вопросов. Одновременно признано было за губернаторами, или префектами, и за министрами право первых — отсрочивать, а вторых — запрещать собрания. Всякий митинг, который в их оценке грозил сделаться опасностью для су
436 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
ществующего порядка, мог быть отложен ими на время или отменен. Свобода митингов вполне установлена лишь третьей французской республикой, а именно законом 18 июля 1877 года. Первая статья этого закона гласит: «Публичные собрания свободны. Они могут состояться без предварительного разрешения, но соблюдая известные условия». Каковы же эти последние? О всяком публичном собрании должно быть сделано заявление заблаговременно. В нем обозначается место, время, день и час собрания. На заявлении необходимо требуется подпись двух лиц, из которых одно должно принадлежать к жителям той общины, где последует собрание. Заявления такого рода подаются в Париже — префекту полиции, в главных городах департаментов, т. е. губерний, — префекту или губернатору, а в главных уездных городах — под-префекту, в остальных же — городскому голове или мэру. Митинг может собраться лишь на расстоянии 24 часов со времени подачи о нем письменного заявления. Исключение делается только для избирательных собраний. Они могут состояться немедленно после извещения о них полиции. На каждом собрании или митинге присутствует правительственный агент, обыкновенно полицейский комиссар, которому отводится для этой цели особое место. Публичные собрания не могут происходить на улицах или площадях и не должны продолжаться после 11 часов вечера, за исключением тех местностей, в которых общественные учреждения остаются открытыми и позже этого часа. От каждого митинга требуется избрание бюро из трех по меньшей мере членов. Оно обязано поддерживать порядок собрания, пресекать деяния, законам противные, заботиться о сохранении за собранием того характера, какой придан ему в заявлении, и запрещать речи, противные общественному порядку и добрым нравам или заключающие в себе призыв к совершению преступления или проступка. От бюро зависит потребовать ежечасно от представителя власти, чтобы он закрыл собрание. По собственной же инициативе полицейский комиссар обращается к этой мере только тогда, когда в собрании последует открытое столкновение и причинено будет кому-либо насилие. За нарушение только что указанных предписаний виновные подлежат полицейским взысканиям, а за совершенные на митинге преступления или проступки им грозит уголовная ответственность. Из всего сказанного следует, что современная Франция отказалась от прежних попыток ограничения числа участников на собраниях, о чем не раз заходила речь в эпоху директории, консульства и империи. В то же время в интересах сохранения мира и спокойствия
Русская конституция
437
республиканское законодательство считает нужным удержать систему предварительного оповещения властей о предстоящих собраниях, присутствие на них особых охранителей порядка в лице полицейских комиссаров и наличность бюро с дискреционными правами по отношению ко всем присутствующим на собрании.
Нельзя также сказать, чтобы Бельгия, ранее других держав континента Европы провозгласившая принцип свободы собраний, вполне отказалась от их регламентации. Статья 19-я конституции от 1881 года гласит: «Бельгийцы имеют право собираться мирно и без оружия, согласуй свое поведение с законами, призванными регламентировать право собраний, но не уполномоченными ставить пользование им в зависимость от предварительного разрешения». Из этого, по-видимому, следует, что бельгийское законодательство отказалось от системы предупредительных мер по отношению к митингам. Но это справедливо только в применении к тем, которые собираются в закрытых помещениях. Наоборот, те, которые имеют место на открытом воздухе, вполне подчинены полицейским законам и регламентам. Сопоставляя бельгийское законодательство о митингах с одновременными ему континентальными, нельзя не признать его весьма либеральным. Но в то же время приходится согласиться с Дайси, что в нем нельзя видеть буквального воспроизведения английской системы, так как в Англии полиция не призывается контролировать даже митинги, мирно собирающиеся на площадях.
Бельгийское законодательство о праве собраний послужило образцом и для германских, прежде всего для прусской конституции. В ней значится, что все пруссаки, помимо всякого предварительного разрешения властей, имеют право собираться мирно и без оружия в закрытых помещениях. Это постановление, гласит 28-я ст. прусской конституции, не распространяется на митинги, устраиваемые под открытым небом. Последние нуждаются в предварительном оповещении и согласии органов исполнительной полиции. Разрешение на устройство таких митингов дается на письме. Им следует запастись за 48 часов до открытия собрания. Отказать в нем полицейские власти вправе только тогда, когда от митинга предвидится прямая опасность для порядка и общественного спокойствия. Но судьей того, имеется ли достаточное основание предполагать такую опасность, является сама полиция, решения которой на этот счет не могут быть обжалованы впредь судебными властями. На расстоянии двух миль от места жительства короля или места собрания лантага, во все
438 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
время продолжения сессий никакие митинги под открытым небом не могут быть терпимы.
В отличие от собраний под открытым небом те, которые происходят в закрытых помещениях, освобождаются от необходимости испрашивать предварительное согласие властей. Таково постановление 29-й ст. прусской конституционной хартии от 31 января 1850 года. Полиция не вправе воспрепятствовать собранию на том основании, что оно имеет в виду заняться обсуждением политических вопросов, но все происходящее на нем подлежит тем же репрессивным карам, какие грозят однохарактерным преступлениям и проступкам, совершенным вне митингов. На собрание в закрытом помещении могут сойтись одинаково мужчины и женщины, за исключением, однако, военных; ст. 88-я конституции прямо высказывается против посещения митингов лицами, состоящими на активной военной службе; членам ополчения или ландвера также запрещается собираться для обсуждения вопросов, касающихся военного устройства. Наконец, на случай войны или восстания, или серьезной и наступающей опасности для общественного спокойствия дозволяется временная отмена статьи 29-й, говорящей о свободе митингов в закрытых помещениях.
Северо-германские законодательства, в том числе саксонское и саксен-веймарское, более или менее приближаются к прусскому образцу при решении вопроса о праве собраний, тогда как южногерманские, за исключением одного баварского, отличаются в этом отношении большим либерализмом. В Саксен-Веймаре, например, доселе продолжает держаться закон 7 января 1854 года, в силу которого полицейским властям предоставлено принимать меры к охранению жизни, здоровья и имущества в случае грозящей опасности; и это правило толкуется министерскими циркулярами, в том числе одним циркуляром от 1890 года, в том смысле, что в таких условиях полицейские власти вправе отказывать в разрешении митингов, ставящих себе задачей обсуждение политических, социальных или церковных вопросов. В Баварии женщины допущены к присутствию на митингах не ранее 1898 года. В других южногерманских государствах мы не находим ничего подобного тем ограничениям свободы собраний, о которых идет речь на севере. «Кажется, — пишет по этому поводу Тенис, — что попал в другой мир. Беспрепятственно развертываются перед глазами явления, которые в Пруссии или саксонских государствах (т. е. в королевстве Саксония или в герцогстве Саксен-Веймар) подали бы
Русская конституция
439
повод к недоверчивому отношению полиции или к подведению их под понятие неотложной опасности для общественного мира и спокойствия. В Бадене, в Гессене, в Вюртемберге повторяются из года в год митинги, которые на вышеуказанном основании подверглись бы запрещению полицией Северной Германии» (см. стр. 142 брошюры Тениса «О праве собраний и союзов», 1902 г.). Общего имперского закона о праве союзов и собраний доселе не обнародовано, хотя в компетенцию рейхстага и входит выработка подобного закона.
Из всех германских или полугерманских государств наибольшие ограничения свободы собраний доселе держатся в Австрии. Хотя в основном государственном законе, или конституции Цислейтании от 21 декабря 1867 года, в § 12-м, и говорится, что австрийские граждане имеют право собираться, но тут же прибавлено, что способы осуществления этого права определяются особыми законоположениями. Цислейтанский рейсрат выработал с этой целью специальный закон, который получил учреждение императора 15 ноября 1887 года. Им предписывается испрашивать письменное разрешение на устройство митинга за три дня до предположенного срока его созыва, причем должны быть обозначены цель, место и время собрания. Этот трехдневный срок заимствован был из австрийского права и русским законодателем. § 6-й гласит, что собрания, грозящие общественному благу и общественной безопасности, должны быть воспрещаемы начальством. Никто не может являться на собрание вооруженным.
Начальству предоставляется послать на митинг одного или нескольких уполномоченных. По их требованию лица, устраивающие собрания, должны сообщать сведения о личностях докладчиков и ораторов; присутствующий на собрании правительственный агент может закрыть митинг, если на нем происходят противоправные деяния или когда он принимает угрожающий характер для общественного порядка. Как только собрание будет объявлено закрытым, все присутствующие на нем обязаны тотчас же разойтись; в противном случае они могут быть вынуждены к тому силой. На действие властей допускается жалоба только их прямому начальству, а не в суды. В случае неминуемой опасности для порядка и спокойствия всякое начальство, которому вменяется наблюдение За сохранением этого порядка и спокойствия, вправе распустить или воспретить несогласный с законами митинг; в случае войны или мятежа свобода собраний временно может быть отменена
440 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
повсюду или в определенных только местностях. Все сказанное относится к собраниям в закрытых помещениях; что же касается до устраиваемых под открытым небом, то они могут быть созваны только с разрешения начальства. Ходатайство идет от устроителей митинга, которые в своем прошении указывают на цель, место и время собрания; если митинг не будет разрешен, то об отказе должно быть объявлено письменно, с указанием причины. Закон 5 мая 1885 года более определенно указывает те последствия, к каким ведет приостановка статьи 12-й основного закона, наделяющего австрийских граждан правом собраний. Последствием может быть совершенное упразднение всяких митингов, не только на открытом воздухе, но и в закрытых помещениях.
Всякому, кто хотя бы бегло ознакомился с содержанием недавно изданного у нас закона о праве сходок и собраний, не может не броситься в глаза, что этот закон составлен главным образом по примеру только что приведенного австрийского. Желающий устроить собрание обязывается временными правилами от 12 октября 1905 года письменно заявлять о том начальнику местной полиции не позже, как за трое суток (тот же срок, что и в австрийском законе). Собрания, цель и (или) предмет занятий которых противны закону, или устройство которых угрожает общественному спокойствию и безопасности, воспрещаются начальником полиции, который, по-видимому, один является судьей того, действительно ли те или другие вопросы принадлежат к числу волнующих общественный порядок. Собрания допускаются только в закрытых помещениях; на них можно являться не иначе как без оружия. Надзор за соблюдением порядка в собраниях предоставлен распорядителям его (то же, что бюро на Западе) или председателю. Они могут закрыть собрание при отклонении его от предмета занятий, когда высказанные на нем суждения возбуждают к вражде одну часть населения против другой, когда в собрании производятся неразрешенные денежные сборы, присутствуют лица, в собрания не допускаемые, слышатся мятежные возгласы и читаются преступные воззвания. Назначенный губернатором или местной полицией агент, присутствуя на собрании, вправе требовать сообщения ему имен ораторов и самого закрытия собрания при наличности указанных выше условий. К счастью, циркуляр министра внутренних дел от 14 октября 1905 года значительно смягчил суровость временных правил; в нем поясняется, что указ 12 октября относится только к собраниям публичным, обсуждающим вопросы общественные,
русская конституция
441
государственные или экономические, отнюдь не к частным собраниям, созываемым хозяином дома или квартиры; циркуляр министра прибавляет, что назначение должностного лица для присутствия в публичных собраниях не всегда является необходимым; оно не нужно в тех случаях, когда по личности устроителей, по предполагаемому числу и составу участников, по условиям времени и места или же по каким-либо особым обстоятельствам не возникает никаких специальных опасений (очевидно, насчет возможности нарушения собранием мира и спокойствия). Такое предположение, по мнению составителей циркуляра, едва ли может возникнуть также в тех случаях, когда речь идет о публичных собраниях обществ, действующих на основании утвержденных правительственных уставов.
Циркуляр объявляет далее, что полицейские чины могут быть заменены, смотря по обстоятельствам, чиновником особых поручений при губернаторе, правителем его канцелярии и даже чинами посторонних ведомств. Губернатору напоминается о том, что должностные лица, присутствующие в собрании, не должны вмешиваться в прения и что собрание может быть закрываемо правительственными органами лишь в том случае, когда имеются налицо все те признаки, по которым закон признает собрание угрожающим общественному спокойствию и безопасности. Случайного выражения в единичных возгласах или заявления такой готовности нарушить общественный порядок признается при этом недостаточным, раз это выражение не нашло отклика; точно так же поводом к закрытию не признается временное отклонение собрания от предмета занятий, указанного в прошении о его разрешении, или еще разброска листков и воззваний, или сбор денег, не сразу остановленный председателем. Такие действия могут подать только повод присутствовавшим на митинге представителям власти к заявлению председателю о необходимости восстановить порядок. Только исчерпав предварительно все меры предупреждения и в том случае, когда собрание действительно приняло характер мятежнического или шумного сходбища, намеревающегося от слов перейти к насильственным действиям, читаем мы в циркуляре, присутствующий на нем представитель власти обязан распорядиться о его закрытии. Вообще, циркуляр производит впечатление акта, направленного к смягчению суровости недавно изданного указа, и приближает отношение русских властей к митингам к тому, в какое становится французское или прусское законодательство.
442 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Но манифест от 17 октября 1905 года, даруя свободу собраний и союзов, очевидно, идет еще далее, так как в противном случае он был бы только повторением прежде изданных мер. Обещание оградить в числе других гражданских вольностей свободу собраний и сходок способно в данных условиях означать только одно: устранение всякого требования ходатайствовать о предварительном разрешении собраний, не преследующих противозаконных целей. Другими словами, дальнейшее развитие русского законодательства о праве собраний и союзов под условием в противном случае пойти вразрез с обещаниями Высочайшего манифеста может совершиться только в направлении подведения собраний под категорию дозволенных каждому проявлений свободы самоопределения. Эта свобода признается до тех пор, пока не совершено будет, при пользовании ею, проступков или преступлений. Это та самая точка зрения, какой держится английское право. «Право собраний, — пишет Дайси, — не есть какое-либо особое право; оно вытекает из того толкования, какое суды дают индивидуальной свободе в связи со свободой слова; никакой специальный закон не уполномочивает А, В или С сходиться под открытым небом или в другом месте с непротивной законам целью, но право А идти куда он надумает, лишь бы он не совершил преступления, и говорить, что он вздумает, под условием, однако, чтобы его слова не заключали в себе ни призыва к восстанию, ни оскорбления частного лица, не были бы ни мятежными (seditions), ни клеветническими (libelous) — это право одинаково признается и за В, и за С, и так далее до бесконечности; а из совокупности этих индивидуальных прав, хотя бы речь шла о тысячах, десятках и сотнях тысяч человек, возникает их общее право сходиться где им угодно с законными намерениями и в законном порядке, иначе говоря, — их право организовать собрания и митинги».
5
Последнее из прав, о котором говорится в Высочайшем манифесте, есть право союзов. Под ним надо разуметь право устраивать сообщества большего или меньшего числа людей, сообщества, рассчитанные на продолжительное существование и ставящие себе задачей преследование непротивозаконных целей совместными усилиями. В Англии это право, подобно праву собраний, не норми
Русская конституция
443
ровано никаким законом и считается одним из проявлений личной свободы. Другое дело во Франции, где и по закону 30 июня 1881 года «клубы остаются запрещенными» (клубы с характером политическим, а не в смысле простого увеселительного кружка). Закон 1 июля 1901 года разрешил устройство всякого рода ассоциаций или союзов, не противных законам и добрым нравам и не грозящих целости французской территории или республиканской форме правления. Новый закон различает три вида ассоциаций: негласные, заявленные, признанные общественно-политическими. Негласные учреждаются простым соглашением участвующих в них лиц, без всякого предварительного заявления, и не признаются законом юридическими лицами, не могут поэтому вчинять исков и отвечать по ним. Ассоциация с предварительным заявлением префекту или под-префекту имен и местожительства участников вправе облагать своих членов взносами (не свыше 500 франков с каждого), держать помещение для свободных собраний и владеть недвижимостями, вполне им необходимыми (strictement necessaires).
Ассоциации наделяются правом владеть и приобретать имущество большего размера, если в их пользу состоялся декрет Государственного совета, признающий их общественно-полезными (d’utilite publique).
Недвижимостей, однако, и они приобретать не могут, кроме прямо необходимых для целей, ими преследуемых, а все свои капиталы они должны держать в именных бумагах.
В Германии вопрос о союзах решается законом в более либеральном смысле.
Образование их, как общее правило, свободно: для него не требуется предварительного разрешения правительства. Тем не менее союзы подлежат некоторым ограничениям. Уставы союзов в течение трех дней, а равно и список всех его членов или только тех, которые входят в состав бюро, должны быть представлены администрацией союзов местным полицейским властям. Союзы не должны принимать в свой состав женщин, военных, воспитанников учебных заведений и несовершеннолетних. Им не позволено соединяться в одну общую организацию. Союзы политические вполне свободны. Окончательное запрещение союзов в Пруссии может последовать лишь по решению судебных властей.
Будем надеяться, что современная Россия решит вопрос о праве союзов в таком же либеральном духе, в каком решают его Англия и Германия.
444 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
II. Избирательное право
•
Второй параграф манифеста начинается словами: «Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в ней, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку». Таким образом, манифест удовлетворяет заветному желанию всех слоев и всех партий русского общества положить в основу обновленного порядка участие всех граждан в представительстве. Если иметь в виду, что в нашем отечестве, в форме личного владения или пользования общинным наделом, громадное большинство участвует в землевладении, если, с другой стороны, не терять из виду широкого преобладания в нашей финансовой системе косвенных налогов над прямыми, то немудрено будет прийти к тому заключению, что для всеобщего права голосования у нас имеется тот материальный фундамент, которого недостает странам с обезземеленным крестьянством, вроде Англии. На чем, в самом деле, опереть у нас систему имущественного ценза? На принадлежности недвижимого участка известных размеров или приносящего доход не ниже положенного минимума? Но в таком случае большая половина населения окажется не принимающей никакого участия в государственной жизни: ведь ее составляют крестьяне — владельцы мирских наделов. Сказать ли, что кто не платит прямой подати в определенном размере, тому не быть избирателем? Но при отсутствии у нас подоходного налога в решительном перевесе, какой в государственном бюджете имеет сумма поступлений от косвенных сборов, над теми, какие ставит прямое обложение, как не остановиться перед мыслью, что участие в несении государственных издержек столько же выражается у нас в количестве выпитой водки, сколько и в размере платимой кем-либо прямой подати. При правительственной монополии винокурения ведь и не может быть иначе.
Итак, помимо всяких даже соображений о том, что одно всеобщее право голосования создает для власти, опирающейся на народ, прочный фундамент, что оно совпадает с преследуемым современным обществом идеалом равенства и охватившими нас демократи
Русская конституция
445
ческими течениями, что оно одно способно внести умиротворение в столь возбужденную в настоящую минуту среду городских рабочих и интеллигентного пролетариата, можно возразить сторонникам цензовых ограничений еще следующее: в России не существует того видимого признака, по которому можно было бы выделить из всей массы населения класса людей, исключительно владеющих землей и потому призываемых к осуществлению политических прав. Прибавим к этому, что у нас не вылилась в определенные политические формы та система феодальных отношений, в которой и надо видеть источник первоначального представления о тесной связи власти с землей. Ведь при феодализме, как хорошо известно, все те классы, которые не были закреплены и сохраняли свою свободу, призываемы были к посылке представителей в сословные камеры по группам, смотря по тому, владели ли они землей в прямой зависимости от верховного ее собственника, короля, или как лица, держащие свои участки на условиях съема земли у прямых вассалов и ленников короля. Вот где лежит корень того положения, что к представительству призываются лично все старшие бароны, графы и князья, а через уполномоченных — вся масса второстепенных владельцев земли, будут ли ими свободные жители сел или владельцы городских участков, раз верховным собственником последних является сам король. Отсюда возникла та мысль, что политическая власть по праву принадлежит только тем, кто держит землю, и что все несобственники не имеют постоянного интереса в государстве, а потому и должны быть лишены участия в осуществлении политической власти. Эта мысль пользовалась еще широким признанием в Англии в ту самую эпоху, когда в середине XVII века партия так называемых уравнителей ил левеллеров выставила на своем знамени то самое начало всеобщего голосования, к какому стремится европейская демократия, начиная с французской революции, увлекая своим примером и американскую, и русскую.
Сторонники начала цензовых ограничений и приурочения права голоса к землевладению в XVII веке проводили в Англии то же соображение, каким Неккер в эпоху Учредительного Собрания в 1791 году доказывал невозможность распространить право участия в выборах не только на неимущих, но и на лиц, не связанных с данной местностью земле- или домовладением. В том же начале лежит корень того представления, в силу которого и в настоящее время в Англии права голоса лишены не только сельские рабочие, как не имеющие в ней земельной собственности, но и все городские
446 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
труженики, за исключением тех, которые снимают жилища с определенным размером квартирной платы, и притом по годам, что позволяет смотреть на них как на съемщиков городской недвижимой собственности и ставить их в один ряд со съемщиками собственности сельской, также призываемыми к представительству.
Всеобщее право голосования, как показывает пример Германии, приносит ожидаемые от него выгодные последствия лишь под условием созидательного отношения голосующих к их обязанностям. Такое отношение сказывается, во-первых, в том, что масса избирателей действительно пользуется своим правом и не сторонится выборов, а во-вторых — в том, что большинство проводит при этом только кандидатов своей партии. Пропорциональное отношение между лицами, воздерживающимися от участия в выборах, и всей массой избирателей зависит не от одного только преследования штрафами тех, кто уклоняется от голосования. Оно стоит еще в известной связи с распространением в них того представления, что никто не должен избегать этой общегражданской обязанности на том же основании, на каком позорно и преступно не нести, положим, воинской службы или обязанности присяжного заседателя. Если в Бельгии массовое участие населения в выборах обусловливается законом, признающим, что право голоса есть вынуждаемая служба граждан, то в протестантских государствах, не знающих подобных мероприятий, оно может быть поставлено в причинную связь только с двумя фактами — широким распространением грамотности, в свою очередь вызываемым религиозным требованием читать Библию, и строгой организацией политических партий, при которой потери голосов на выборах от нерадения избирателей приравнивается к измене интересам отдельных классов и групп и подлежит поэтому с их стороны строгому осуждению. Нельзя сказать о всеобщем избирательном праве, чтобы оно всегда являлось залогом того, что прогрессивные интересы общества найдут себе широкое выражение и решительное преобладание в представительной палате. Консерватизм его наглядно сказался в поддержании в течение 20 лет наполеоновского цезаризма во Франции, как он сказывается и поныне в той решительной победе, какую на бельгийских выборах одерживает консервативная клерикальная партия благодаря дружной поддержке безграмотного фландрского крестьянства. В одних городах, где рабочее население сознательно относится к выборам, благодаря более высокому образовательному уровню, проходят представители прогрессивных течений бельгийского общества.
Русская конституция
447
Немудрено поэтому, если в странах католических и еще недавно стоявших под двойным гнетом самодержавного бюрократизма и фанатизированного духовенства, сходившегося с чиновниками в желании держать народ в невежестве, трудно ждать вполне сознательного отношения избирателей к выборам. В таких именно условиях находятся жители бывшего Неаполитанского королевства, иначе — королевства обеих Сицилий. Среди них грамотность распространена весьма слабо. Это обстоятельство принимается в расчет итальянскими патриотами из среды самых даже передовых партий. Из нежелания принести в жертву невежественным массам южной Италии высшее по своей культуре население Тосканы, Ломбардии и Пьемонта, они просили в своем избирательном законе требование, чтобы при всеобщем праве голосования к пользованию им допускаемы были только лица, «знающие азбуку». Все незнающие ее (и нальфабети) держатся в стороне от урн. Этот урок не должен пройти даром и для русской демократии. Мы должны проникнуться тем убеждением, что введение в нашу избирательную систему начала всеобщего голосования налагает на нас обязанность всячески содействовать образованию народных масс, хотя бы это заставило нас и удесятерить издержки земств и городов, а также министерства народного просвещения на устройство народных школ. От сознательного отношения избирателей к их обязанностям зависит в будущем общественное и государственное благосостояние нашего отечества. А при таких условиях нет тех пожертвований, на которые не пришлось бы пойти с целью увеличить в нашей стране число грамотных и тем самым подготовить почву для создания в недалеком будущем системы не только дарового, но и обязательного начального образования.
Не в первый раз ставится в России вопрос о призыве земских мужей к подаче мнений и советов высшему правительству. Наши древние Соборы, по крайней мере с эпохи воцарения Романовых, были построены на мысли о таком непосредственном обмене взглядов между монархом и всенарордными «человеками». Но Соборы имеют ту характерную особенность, что являются представительством не народа, а сословий, и больше служилых людей и людей торговых, чем крестьянства, так называемых черных сотен.
Обещания законом 6 августа 1905 года Государственная Дума в этом отношении совершенно отступает от традиций московского строя. На петергофском собрании многими присутствовавшими поднят был вопрос о том, сохранился ли еще в России сословный дух,
448 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
и не является ли поэтому анахронизмом всякий проект устройства представительства на сословном начале. Вопрос этот решен был в том смысле, что сословная организация у нас вымирает и что ее нельзя поэтому положить в основу полного представительства. Таким образом, наша Государственная Дума избежала одного из тех подводных камней, которые с самого начала могли подвергнуть опасности самое ее существование.
Но подводным камнем при устройстве представительства может служить и ложное представление о том, что имущество само по себе имеет право найти выразителей связанных с ним интересов в законодательном собрании страны. Народное представительство не есть представительство имуществ, а представительство населения. Когда оно впервые возникло в Европе, т. е. в XIII столетии, весь народ в городе ли, сельском округе призываем был к участию в выборах. Так было и в Англии, и во Франции, так было и у нас в эпоху Земских выборов, когда воеводы не раз получали нагоняй за то, что произвели выборы собственной властью. На ограничение права голосования имущественным цензом первоначально смотрели как на льготы, дарованные лицам необеспеченным и неспособным оторваться от повседневных занятий без явного ущерба для своих интересов: дороги были плохи, сообщения затруднительны, сельские работы не допускали перерыва, население жаловалось на непроизводительную трату времени, вынуждаемую службой в роли присяжных заседателей и участников в избирательных собраниях. Ценз в 40 шиллингов дохода с земельной собственности был установлен впервые по отношению к службе присяжного. Кто не имел земельной собственности или фригольда, приносящего такой доход, объявлен был свободным от несения этой общегражданской повинности. Такое правило проведено было в Англии в XIV веке, а в середине следующего столетия, при Генрихе VI, из династии Ланкастеров, оно было распространено и на другую общегражданскую повинность — на участие в политических выборах. Только со временем, когда городская олигархия, составленная из членов старейших цехов, или гильдий, озаботилась устранением от городских дел неорганизованных в корпорации ремесленников и торговцев или вступивших в такую организацию лишь недавно, стало складываться представление, что зажиточность сама дает право на пользование голосом при выборах. Эта мысль, ранее всего упрочиваясь в городах, пустила корни и в селах, особенно с тех пор, когда с падением феодализма как политической силы стало сглаживаться различие
Русская конституция
449
между дворянином или рыцарем, владеющим служилой землей, и обыкновенным недвижимым собственником, так называемым фригольдером, или свободным владельцем. С этого момента не принадлежность к служилому сословию, а владение землей на началах полной собственности, землей, доставляющей известный доход или обложенной прямой податью в известном размере, стало признаваться основанием права выбирать и быть выборным. В XVI и XVII столетиях уже вполне складывается в Англии та точка зрения, что земельные собственники одни имеют «постоянный интерес» в делах страны, тогда как капиталисты, ввиду легкости, с какой деньги переходят из одной местности в другую, не более как гости, терпимые собственниками, на своих землях. Эта точка зрения, как я показал в моем «Очерке исторического развития всеобщего права голосования», весьма наглядно выступает в Англии в эпоху междоусобных войн парламента со Стюартами и установления республики. Ее защищает стоящая в рядах правительства группа пуритан с Кромвелем во главе, тогда как демократическая партия, партия уравнителей, или левеллеров, уже ставит требование всеобщего голосования.
Когда во Франции возникло то освободительное движение, последствием которого явился созыв Штатов и последующее обращение их в Учредительное Собрание, английская точка зрения, благоприятная тесной зависимости избирательного права от земельной собственности, нашла сторонников в людях, действовавших заодно с Неккером и получивших в глазах современников репутацию англоманов. Всеобщее голосование считало в это время во Франции еще небольшое число приверженцев, из которых наиболее видным был Робеспьер; но оно торжествовало победу уже при редактировании конституции 1793 года, с тем чтобы уступить снова место цензовым ограничениям и возродиться не ранее 1848 года. Но цензовые ограничения с момента их вторичного появления во Франции отстаиваются уже по соображениям иного характера, чем те, какие временно выдвигаемы были в их пользу в эпоху английской или французской революций. Слагается доктрина, в силу которой имущество является только показателем способности сознательного отношения к выборам, так как оно обеспечивает человеку досуг и средства для приобретения образования. Такие мысли высказывает уже Бенжамен Констан, но они складываются в стройную систему (systeme des capacites) в эпоху Реставрации в речах и сочинениях Ройе Коллара, Гизо и всей партии так называемых доктринеров. Такая точка
450 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
зрения весьма отлична, однако, от той, которая призывает к представительству отдельные виды имуществ; зажиточность считается ею только косвенным свидетельством способности избирателя дать себе отчет в тех обязанностях, какие падают на него. В системе же представительства имуществ мы, наоборот, видим логическое развитие того положения, что разные виды капитала, недвижимого или движимого, имеют разные интересы и что всем этим интересам необходимо открыть возможность высказываться в парламенте и вообще в представительных палатах. Такая точка зрения, как недавно показано мною в журнале «Право», зародилась впервые в сфере местного управления: последнее, как известно, во многих странах континентальной Европы, в частности во Франции, принуждено было ограничиться одним заведованием экономическими интересами провинции или округа. Местным собраниям дозволено было решать, в какой мере отдельные виды имущества подлежат обложению для покрытия местных нужд.
Немудрено поэтому, если всюду, где местное самоуправление было ограничено одной сферой хозяйственных интересов, те или другие лица призываемы были к подаче голоса на выборах лишь ввиду обладания теми или другими видами имущества, и сами избиратели организуемы были в группы по типу принадлежащего им имущества. В Автрии, при введении конституционных порядков в землях, лежащих к западу от Лейты, другими словами, в той части империи, которая под именем Цислейтании составилась из немецких и славянских земель, положено было в основу организации рейхсрата тоже представительство не лиц, а различных категорий имущества Е
Эта система, подобия которой мы тщетно будем искать в прочих государствах Европы, определила собой выбор русского законодателя.
В Государственной Думе он, по-видимому, видит не более как надстройку земского и городского представительства, опирающегося у нас, как я сказал, на начале представительства не населения, а отдельных категорий имущества. Ввиду сказанного закон 6 августа
1 Избирательный закон для выбора в рейхсрат от 2 апреля 1873 г. установляет 4 избирательных курии или собрания: во-первых, собрание крупных земельных дельцов, во-вторых, собрание городских владельцев, в-третьих, курию торговых и промышленных палат, в-четвертых, курию сельских общин. И в 1896 г. к числу этих курий прибавлена еще одна — курия всеобщего голосования; в нее вошли все те, кто не попал в первые 4 курии.
Русская конституция
451
1905 года признает право избирать и быть выбранными за тремя видами земельных собственников: за личными собственниками или пожизненными владельцами, имущество которых обложено земскими сборами, за владельцами волостных и станичных земель на началах надельной системы, наконец, в-третьих, за лицами, владеющими в пределах города недвижимым имуществом, обложенным городским сбором в известном размере. К представительству призывается, рядом с недвижимой собственностью, но в меньшем против нее размере, и собственность движимая — капитал, затраченный в торгово-промышленные предприятия в городах или в горнозаводские предприятия, снимаемые на посессионном праве в селах. Сначала не было выяснено, дает ли право голоса имущество, находящееся в коллективном обладании акционерных обществ и компаний, но изданные 22 сентября правила о применении и введение в действие учреждения Государственной Думы не оставляют сомнений в том, что акционерным обществам и компаниям, владеющим фабриками, заводами или горными предприятиями, предоставлено участие в выборах, а именно в том смысле, что право голоса вообще признается за всеми директорами и членами правления, а также за управляющими фабриками, заводами и промыслами, прирадлежащими этим обществам (статья 18-я).
Со времени выхода в свет этих правил нельзя уже сказать, что юридическое лицо как таковое устраняется от всякого участия в выборах или чтобы из общего правила, допускающего к представительству одних личных собственников, сделано было изъятие только в пользу приходского священства сел, почему-то одних только сел, а не городов. Члены его являются избирателями не от личных недвижимых имуществ, а от земель, принадлежащих к приходам.
Тем резче бросается в глаза та непоследовательность, благодаря которой высшие учебные заведения, владеющие, подобно университетам, и землями, и строениями, не наделены голосом на выборах. То соображение, что учащий персонал этих учреждений как получающий жалованье есть персонал чиновников, по тому самому устраняемых от избирательных урн, может быть опровергнуто простым указанием на тот факт, что состав университета входит в почетные члены, из которых далеко не все чиновники, и заслуженные профессора, не получающие более жалованья, и приват-доценты, так что есть из кого выбрать уполномоченного, не нарушая правила, за придающего доступ чиновникам в состав Государственной Думы.
452 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Еще большую непоследовательность надо видеть в том числе, что закон 6 августа, допуская надельных крестьян к выборам, в то же время обошел своим вниманием тех из них, которые постоянно живут при фабриках и заводах. Это, очевидно, наиболее просвещенный класс крестьян, класс, составленный не из чернорабочих, приходящих из деревни на временные заработки, а из технически подготовленных выполнителей труда. Кому неизвестно, что при сильном дроблении наделов крестьяне не в состоянии жить исключительно доходов с них, что многие даже не видели своих наделов, предпочитая оставить пользование ими в руках соседа или соседей, платящих за них подати, иногда с некоторым придатком в пользу самого уступившего пай владельца. Надельный крестьянин имеет благодаря этому возможность искать и находить заработки и в арендовании чужих земель, и в отхожем промысле, и в поступлении на фабрику или завод, на правах его постоянного рабочего. Закон 6 августа требует от него, чтобы он голосовал на месте нахождения его надела: но будет ли это для рабочего прямым побуждением к приостановке занятий на фабрике на все время избирательной кампании? А к чему может привести такая приостановка, как не к искусственно организованной стачке?
Не целесообразнее ли было бы поэтому дать возможность надельным крестьянам, состоящим при фабриках и заводах, голосовать на особых собраниях избирателей, созываемых в месте нахождения этих фабрик и заводов?
Такая поправка могла бы до некоторой степени ослабить то невыгодное впечатление, какое вызывает в каждом, как русском, так и иностранце, систематическое устранение от права голосовать и быть выбранным наряду с представителями умственного труда и высшей категории материальных тружеников, именно тех, которые, благодаря постоянному пребыванию на фабриках и заводах, приобрели техническую подготовку.
Один статс-секретарь граф Витте счел возможным поднять вопрос о том, насколько целесообразно исключение из числа лиц, наделенных правом выбора, уже многочисленного ныне класса фабрично-заводских рабочих. Среди этого класса, говорил он, замечаются в последнее время признаки серьезного брожения; если же при исполнении предначертаний рескрипта 18 февраля фабрично-заводское население окажется из действия его изъятым, то с вероятностью можно ожидать обострения рабочего вопроса.
Русская конституция
453
По отношению к этому вопросу наиболее правильным граф Витте считал для власти взять, как он выразился, рабочее движение в свои руки, подобно тому как это было сделано правительством в Германии, и не упускать возможности законодательной инициативы по назревшим вопросам.
Вследствие задержек в развитии нашего фабрично-заводского законодательства, думал граф Витте, уже неоднократно бывали весьма неудобные примеры проявления этой инициативы, не сверху, как бы то следовало, а снизу; с учреждением Государственной Думы положение вещей может приобрести особую окраску. Поэтому вполне благовременным министр считал обсудить, что можно сделать для фабрично-заводского населения (в смысле призыва его к представительству) и «разрешить этот вопрос, — прибавил он, — по инициативе правительства, не ожидая поднятия его со стороны». В мемории Совета министров значится, что последний отнесся к вопросу, поднятому председателем Комитета министров, с полным сочувствием, но что по обмене взглядов между лицами, входившими в его состав, он не мог прийти к какому-либо окончательному заключению, и вот на каком основании: применение однообразного цензового начала для всего населения Империи делает невозможным в глазах совета параллельное допущение совсем иного начала для класса фабрично-заводских рабочих. Получить избирательные права, прибавляет Совет, этот класс мог бы лишь при выборах всеобщих, применить которые у нас будто невозможно. Говоря это, совет, очевидно, упустил из виду, что сам он, следуя примеру министра внутренних дел, положил всеобщее голосование домохозяев в основу выбора крестьянских уполномоченных; ведь волостной сход, от которого отправляется выбор, очевидно, не построен на начале цензовых ограничений. Сельский сход ведь составлен из всех домохозяев общества, на нем каждый домохозяин имеет особый голос. Председателем схода является избираемый им староста, которым и приводится в исполнение приговор схода. Из сельских обществ, отстоящих от волостного села не дальше 12 верст и в которых имеется от 200 до 300 ревизских Душ, образуется волость. В ней имеется свой сход, так называемый волостной, в который попадают депутаты от крестьян по одному °т каждых 10 дворов всех сел волости. Этот сход выбирает своего старшину.
Можно сказать поэтому, что в основу волостного представительства положено всеобщее голосование по крайней мере всех
454 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
домохозяев, но в Положении о выборах в Государственную Думу волостной сход играет роль той первичной ячейки, из которой выходят депутаты от крестьян. Ведь по смыслу статьи 17-й положения о выборах в Государственную Думу от 6 августа 1905 года й съезде уполномоченных от волостей, которому предоставлено назначение выборщиков от крестьян, участвуют выборные от волостных сходов уезда, по 2 от каждого схода; выборные эти избираются волостными сходами из числа крестьян, принадлежащих к составу сельских общин данной волости. Таким образом, вопреки всем рассуждениям и министра внутренних дел, и Совета министров о том, что «всеобщие выборы в наших условиях неудобоосуществимы», наши высшие государственные учреждения признали в законе 6 августа руководящим принципом при устройстве выборов от крестьян начало всеобщего голосования домохозяев и сделали это потому, что, при всеобщности землевладения в среде надельных крестьян и отсутствии у нас, как они выражаются, прямого подоходного обложения, не является возможности остановиться на тех ограничениях избирательного права, какие одно время приурочиваемы были на Западе почти повсеместно к факту владения или невладе-ния землей и соответственно к платежу или неплатежу земельной подати. Упомянув о тех возражениях, какие сделаны были в печати против предоставления права голоса безграмотным и признавая его существенным препятствием, исключающим возможность выбора по запискам, что при огромном числе избирателей и протяжении избирательного округа не может быть заменено другим способом подачи голосов, Совет министров, по-видимому, полагает, что при создаваемой законом 6 августа системе сложных крестьянских выборов ему не придется считаться с таким затруднением; но я не нахожу в законе о Государственной Думе ни одного слова о том, чтобы назначаемые от волостей уполномоченные или избираемые их съездами выборщики необходимо были грамотны; и безграмотность, по крайней мере части крестьянских уполномоченных, не исключена из числа возможностей.
Мы увидим, пожалуй, повторение тех самых явлений, какие имели место на наших древних Соборах и невыгодно выделяют их из среды других сословных представительных собраний, а именно замену подписей депутатов крестами. Одно широкое развитие грамотности, при усиленной деятельности земств по открытию народных школ, сделает возможным для русского представительства примирить всеобщее голосование с требованием сознательного от
Русская конституция
455
ношения и избирателей, и избираемых к той общегосударственной обязанности, которая связана с правом участия в выборах.
Указ правительствующему сенату от 13 декабря внес существенные изменения в систему избирательного права, в том смысле, что допустил представительство рабочих. Параграф 5-й этого указа гласит: «Предоставить участие в избрании выборщиков в губернские и избирательные собрания рабочим в предприятиях фабрично-заводской, горной и горно-заводской промышленности». Этим правом могут воспользоваться только лица, занятые в тех предприятиях, в которых общее число рабочих мужского пола не меньше 50. К числу предприятий фабрично-заводской промышленности отнесены и железнодорожные мастерские с тем же числом душ мужского пола. Число выборщиков, какое может быть избрано от рабочих в отдельных губерниях с городами, определено законом. При этом оказывается, что только в губерниях, в которых расположены обе столицы, да еще в тех, центрами которых являются Варшава, Киев, Харьков, число выборщиков считается десятками и падает не ниже шести.
Из других губерний наибольшее число приходится на Петро-ковскую с Лодзью, на Владимирскую — центр района того же имени, на Пермскую и Екатеринославскую. В большинстве же остальных оно колеблется между одним, двумя и, наконец, четырьмя. Рабочие выбирают из своей среды уполномоченных, а последние — уже выборщиков; избранные же по губернии или городу выборщики от рабочих участвуют в выборе членов Государственной Думы в составе губернского или городского избирательного собрания, по принадлежности (ст. 20-я). Таким образом, и по отношению к рабочим применяется в России система тройных выборов.
К числу выборщиков, назначенных съездами: 1) уездных землевладельцев, 2) городких избирателей и 3) уполномоченных от волостей и станиц (Положение о выборах 6 августа, параграф 3-й), присоединяются в настоящее время как самостоятельная категория выборщики от рабочих, которые, смотря по месту нахождения фабрик, входят в состав одни — губернского избирательного собрания, Другие — городского.
Совершенно устранены от всякого участия в выборах рабочие ремесленных заведений и мелких фабрик, не имеющих состава 50 тружеников мужского пола. Одна из статей указа Правительствующему Сенату упоминает о том, что иностранцы, служащие на фабриках, не имеют права голоса; но это само по себе очевидно, так как право избрания неразрывно связано с пользованием гражданскими права
456 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
ми. Отметим статью, гласящую, что выборщиками от рабочих могут быть только лица, достигшие 25-летнего возраста и пробывшие на фабриках не менее 6 месяцев (ст. 12-я). Последняя мера указывает на то, что, обеспечивая рабочим возможность подачи голоса независимо от их принадлежности к сельским мирам, законодатель имел, в частности, в виду тех, которые в действительности разорвали связь с этими мирами, а не работают случайно в промышленных или горных предприятиях в дни, свободные от земледельческих занятий. Что касается до возраста в 25 лет, который требуется для того, чтобы попасть в выборщики, то он, очевидно, рассчитан на то, чтобы сделать невозможным отправление обязанностей депутата ранее этого возраста, так как выбор депутата производится из лиц, состоящих выборщиками. Но против 25-летнего возраста для депутатов представлены г. В. Михайловским, статистиком при московской городской думе, очень важные соображения, сущность которых передана в следующей краткой записке, обязательно поставленной в мое распоряжение.
«В России, — пишет он, — где огромные массы населения коснеют в глубоком невежестве (в 1897 г. среди населения в возрасте от 5 лет и старше было 75,3 проц., т. е. ровно 3/4, неграмотных), при политических выборах вопрос о возрастном цензе имеет особую важность, так как грамотность у нас тесно связана с возрастом. Вследствие того, что начальное образование в деревнях у нас поставлено на сколько-нибудь широкую ногу только с конца 80-х годов, в сельских местностях России процент грамотных правильно понижается в старших возрастных группах, как видно из следующих данных всероссийской переписи 1897 года о мужском населении в уездах:
Возрастные группы Процент грамотных в сельском населении
21-24 года 40,1 %
25-29 лет 37,8%
30-39 лет 34,6%
40-49 лет 28,8%
50-59 лет 22,5%
60-69 лет 18,8%
70 и более лет 14,2%
Русская конституция
457
Вообще, среди мужчин в возрасте 21-24 года грамотных в 1897 году было около 2/5 (40,1 проц.), а в возрасте от 25 лет и старше — только 3/ю (30,5 проц.). Повышать возрастной ценз с 21 года до 25 лет значит отказываться в деревнях по крайней мере от 1 з/4 миллиона грамотных избирателей мужского пола, а русская деревня слишком бедна грамотными людьми, чтобы можно было позволить себе такую роскошь. По переписи 1897 года в сельских местностях Империи было грамотных мужчин в возрасте от 21 года и старше — 7 811162; из них 1163 331 или более у? (14,9 проц.) имели менее 25 лет от роду. Во всей России (в селах и городах вместе) среди мужчин в возрасте 21-24 года грамотных в 1897 году было 47,8 проц., а в возрасте от 25 лет и старше грамотные составляли только 35,1 проц. В общем, следовательно, самые младшие возрасты (21-24 г.) на треть грамотнее старших. Во всей Империи в 1897 году было 11068234 грамотных мужчин в возрасте свыше 20 лет, из них 1992775 (т. е. 18 проц.) имели менее 25 лет. Введением возрастного ценза в 25 лет мы выбросим за борт круглым числом около 1/5 грамотных избирателей. Было бы явно неблагоразумно лишать права голоса 2 миллиона грамотных граждан, притом в том возрасте, когда они особенно интересуются общественной жизнью. С точки зрения повышения качественного уровня избирательного корпуса в России представляется необходимым установить возрастной ценз для избирателей в 21 год, совпадающий с гражданским их совершеннолетием».
По примеру западных порядков, например тех, какие держатся при выборах от городов в Англии, русский законодатель допустил к праву голоса и квартирантов, признавая плату за квартиру признаком имущественной обеспеченности. Английский закон, изданный в эпоху торийского министерства Дизраэли, настолько понизил размер требуемой от голосующих квартирной платы, что сделал возможным для высших категорий рабочего люда попасть в число избирателей на основании одного факта снятия ими жилого помещения. Русский закон, наоборот, поднял размер квартирного ценза до такой высоты, особенно в столицах, что закрыл даже весьма зажиточному — холостяку капиталисту, не нуждающемуся для жизни более как в двух, трех комнатах, возможность попасть на основании квартирной платы в число избирателей и выборщиков. Я могу владеть государственной Рентой или облигациями земельных банков на десятки и даже сотни тысяч рублей и, как холостяк, снимать в то же время квартиру в три или четыре комнаты, легко оплачиваемые в Москве
458 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
шестью или семью стами рублей; но в этом случае, гласил закон 6 августа, я не буду допущен к избирательным урнам, так как размер требуемой от меня для права голоса квартирной платы в Москве — 1300 руб. Позволено, однако, спросить, в какой мере человек, поместивший свои сбережения в облигациях земельного банка, в меньшей степени заинтересован в общественном благополучии, чем собственник, сдавший свои земли в долгосрочную аренду, и почему первый лишен голоса, а второй пользуется им? Министр внутренних дел в своей объяснительной записке, в так называемых «соображениях», признает необходимым и даже «единственно возможным в наших условиях определение ценза по владению недвижимостью и по торгово-промышленным оборотам»; другими словами, он желает иметь избирателями только собственников и предпринимателей торговых и промышленных заведений. Капитал сам по себе, а равно и труд, — два фактора, без которых не может обойтись ни земельный собственник, рационально ведущий свое хозяйство, ни глава фабричного заведения или торговой конторы, — почему-то обойдены в проекте министра внутренних дел при перечислении тех имущественных категорий, какие признаны заслуживающими представительства.
Совет министров пошел несколько далее министра внутренних дел в понимании границ избирательных вольностей. Соглашаясь с мнением министра, что «единственно правильным в наших условиях является определение ценза по владению недвижимым имуществом известной стоимости», Совет вслед за тем решительно разошелся с ним и предложил дать право избирания некоторым плательщикам государственного, квартирного и личного промыслового налога. «Привлечение плательщиков квартирного налога весьма желательно, — объявил он, — потому что, принадлежа к наиболее образованным и культурным слоям населения, указанные лица внесут с собой в Думу тот технический навык и тот деловой опыт, которые столь нужны будут этому учреждению ввиду вероятности заполнения его состава элементами, недостаточно технически работоспособными». Так как министр внутренних дел рекомендовал принять основанием для наделения правом голоса рядом с владением недвижимой собственностью известного размера и уплату промыслового налога, то Совет министров признал, что «распространение того же правила и на налог квартиный не нарушит правильности принимаемой цензовой системы». Соответственно этому
Русская конституция
459
было объявлено, что в городах первого класса, к числу которых принадлежат столицы, допущены будут к выборам лица, платящие 45 рублей квартирного налога, а такими лицами являются те, кто оплачивает помещение в размере 1320 рублей. На том же основании в городах второго класса довольствуются платежом 1000 рублей за квартиру, а в городах третьего, четвертого и пятого классов — 700, 500 и 300 рублей.
Справедливое недовольство, какое вызвал высокий размер требуемой законом 6 августа квартирной платы, побудил правительство графа Витте рекомендовать государю принятие следующей реформы. В Высочайшем указе от 13 декабря значится, что право голоса должно быть предоставлено, между прочим, лицам, уплачивающим в пределах города не менее года государственный квартирный налог, и лицам, не менее года занимающим в пределах города на свое имя отдельную квартиру. Этим правом они пользуются как для участия в съездах городских избирателей, так и для избрания выборщиков в городские избирательные собрания. Такими постановлениями русское избирательное право в значительной степени приближено к английскому, которым снятие годовой квартиры на собственное имя также признается одним из условий допущения к урнам. На основании избирательных реформ 1884 года, читаем мы в книге Пифферуна «Европейские избирательные системы», квартиранты (logers) допущены к голосованию, если их квартирная плата без мебели не ниже 10 фунтов стерлингов и к моменту составления избирательных списков они проживают в этой квартире не меньше 12 месяцев2.
Русский законодатель расширил основы избирательного права в городах еще тем, что предоставил доступ к урнам, во-первых, лицам, владеющим в пределах городских поселений уезда на праве не только собственности, но и пожизненного владения недвижимым имуще
2 «Европейские избирательные системы», перев. Стеклова, стр. 133. Особенность Англии составляет то, что в ней очень распространена сдача домов и этажей не в годовую квартиру, а на продолжительный срок, после чего наемщик становится держателем, подобно долгосрочному арендатору в селах. Вот почему рядом с квартирантами (logers) англичане знают еще особую категорию домо-держателей (lionsholders); она ранее квартирантов допущена была к праву голосования, но только под условием, чтобы снимаемый дом обложен был налогом в пользу бедных. Не нужно, чтобы домодержатель снимал весь дом; достаточно того, чтобы в его долгосрочном пользовании была часть дома, но в достаточной мере изолированная от других квартир, чтобы нельзя было сказать о нем, что он живет у других (ibid, стр. 131).
460 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
ством, обложенным государственным налогом или городским сбором, или сбором на земские повинности; во-вторых, — лицам, владеющим в пределах города и его уезда не менее года торгово-промышленными предприятиями, требующими выборки промыслового свидетельства; в-третьих, — лицам, уплачивающим в пределах города или его уезда не менее года основной промысловый налог на личные промысловые занятия; наконец, — лицам (за исключением низших служителей и рабочих), не менее года проживающим в пределах города и его уезда и получающим содержание или пенсию по службе государственной или по службе в земских, городских либо сословных учреждениях, или на железных дорогах.
Особенно широкую категорию лиц разумеет эта последняя норма, так как ею право голова дается не только чиновникам, но и всем тем, кого привыкли называть третьим элементом при земских и городских учреждениях, а также при учреждениях сословных, и, наконец, членам всей железнодорожной администрации, за исключением низших служителей и рабочих.
Весьма обширна также та группа избирателей, которая характеризуется уплатой промыслового налога на личные промысловые занятия. Этим параграфом к выборам, очевидно, допускается часть ремесленников; они, как мы видели, не могли бы воспользоваться теми преимуществами, какие признаются за рабочими, так как персонал лиц, занятых в ремесленном заведении, ниже 50 человек.
Наконец, внимания заслуживает и допущение к праву голоса пожизненных владельцев недвижимой собственности, обложенной прямым налогом в пользу государства, города или земства.
Таким же значительным расширением избирательного права в уездах надо считать предоставление права голоса не только лицам, владеющим определенным законом 6 августа минимумом, который этим законом вычисляется в количестве уплачиваемых ими земских повинностей, но и всем лицам, не менее года управляющим имением на основании письменного договора или арендующим это имение, опять-таки в силу контракта. В этом отношении русский законодатель опять-таки довольно близок к английскому, который, установив известный минимум, определяемый им доходом в 10 фунтов стерлингов и платежом падающих на имущество налогов в течение не менее года, распространяет и на арендаторов этого имущества то же право голоса, какое признается за собственниками3.
3 Пифферун. С. 129.
Русская конституция
461
Закон 6 августа имел в виду наделить правом избирать выборщиков и лиц, владеющих собственностью в размере меньше того, какой требуется положенным им минимумом. Для этих лиц, раз их имущество — не менее десятой доли количества десятин, определенного для данного уезда, представляется возможность назначить уполномоченных в числе, отвечающем общей сумме владеющих ими земель, разделенной на легальный минимум, дающий каждому отдельному собственнику право голоса. Так, если 8 человек владеют каждый четвертью того числа десятин, какое дает право голоса, то в совокупности они вправе поставить двух уполномоченных.
На том же начале построено и право голоса священнослужителей, пользующихся в уезде церковной землей; и они ставят от себя уполномоченных в числе, пропорциональном количеству всей церковной земли, разделенному на положенный законом минимум владения. Указ 13 декабря подтверждает эти права, устраняя требование, чтобы размер таких имуществ был не менее 10-й части положенного законом минимума, ставя в одинаковые условия как собственников, так и пожизненных владельцев этого имущества, наконец, выговаривая, что право голоса, в силу владения церковной собственностью, признается за настоятелями церквей и молитвенных домов всех вероисповеданий.
Нельзя сказать, чтобы в общем новый закон не сделал серьезного шага к распространению политических прав как в селах, так и в городах. Но он продолжает грешить сохранением принципа сословности по отношению к выборам крестьян, рабочих и церковнослужителей. Он значительно ослабляет нравственную ответственность избирателей, ставя между ними и депутатами «средостения» в лице уполномоченных и выборщиков. Он не принимает никаких мер к тому, чтобы обеспечить уполномоченным, выборщикам и кандидатам известный уровень образования.
Он грешит также своей сложностью, множеством создаваемых им категорий и ограничений; тем самым он открывает широкое поле Для всяких препирательств о выборах и умножает число поводов к их обжалованию.
Избирательная система, на которой остановился русский законодатель, страдает еще неравномерной разверсткой голосов между Центром и окраинами.
Когда возникла представительная система, никому не приходило в голову положить в основание разверстки одну численность населения; в противном случае и в Англии, и во Франции,
462 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
да и в прочей половине Европы, за исключением разве богатой муниципиями Италии, депутаты от городов вошли бы в ничтожном числе в состав народного представительства. Между тем очагами свободы при продолжающейся еще крепостной зависимости крестьян являлись именно городские центры. Они были оплотами того эмансипационного движения, последствием которого было падение феодализма. Немудрено поэтому, если творцы представительного устройства сочли нужным признать уполномоченных от городов в народные советы независимо от того пропорционального отношения, в каком число их жителей стояло к числу всего населения. Уже в 1265 году предводитель партии, боровшейся в Англии с абсолютизмом Генриха III, Симон де-Монфор, восполняет состав «большого совета» уполномоченными от тех английских муниципий, которые считались держащими свои земли в прямой зависимости от короля и потому могли считаться его прямыми вассалами.
В состав их входят не одни только многолюдные центры, пользующиеся под именем Сити местной автономией, но и укрепленные местечки или бурги. В парламентах Эдуарда I и его преемников мы встречаем тех же делегатов от городов в числе, превышающем пропорциональное отношение их жителей к общему населению королевства. С этого времени и вплоть до избирательных реформ XIX столетия английские города продолжают пользоваться преимущественными перед селами правами представительства, и только новейшие реформы отняли у захудалых местечек право посылать одного или двух депутатов и перенесли это право на такие многолюдные центры, еще не пользовавшиеся в 30-х годах прошлого столетия городским устройством, как, например, Манчестер. Сказанное об Англии может быть повторено и о Франции, стране по преимуществу земледельческой, и в которой поэтому сельское население во многом превышало городское. Нельзя сказать о Западной Европе, чтобы в ней и в настоящее время число жителей было единственным основанием при разверстке голосов между селами и городами. Принимаются во внимание и другие критерии: масса платимых городом налогов, в свою очередь, являющаяся указателем его промышленного и торгового значения, роль, какую он играет в экономической жизни целых районов и нередко всей страны. Рядом с этим и историческое прошлое города в общих судьбах нации не оставляется без внимания. Йорк, бывший некогда вторым по населенности
Русская конституция
463
городом Англии, может потерять со временем массу своих жителей и перейти в категорию второстепенных муниципий, он не лишается от этого права посылать двух депутатов в английскую Палату общин, и такое преимущество оправдывается в глазах англичан его историческим прошлым.
Русский законодатель не захотел на первых порах принять во внимание при распределении голосов между городами и селами никаких других соображений, кроме численности населения; но, прилагая этот масштаб, он должен был установить определенный минимум, достижение которого позволяло бы выделить известный населенный центр в категорию городов и не смешивать жителей последних с населением соседних к ним сел. Таким минимумом признана была цифра 100 тысяч человек; города с таким населением уполномочены иметь каждый одного депутата; все же прочие, в том числе все уездные, за исключением одной только Лодзи, отнесены к сельским округам. Русский уездный город, действительно, в большинстве случаев, только тем выделяется из сельской округи, что является местопребыванием известных властей; экономическая же его жизнь может быть даже менее интенсивной, чем такого, например, селения, как Иваново-Вознесенск, Юзовка и т.п. Но очевидно, что отнесение к числу городов, имеющих как таковые право на обособленное представительство, только центров с 100-тысячным населением, значительно понизило процентное отношение городского люда к сельскому, отношение и без того весьма неблагоприятное в России для сел. На 250 000 жителей положено вообще по одному представителю в Думу; поэтому министр внутренних дел и Совет министров делают отступление от этого правила в пользу городов с 100-тысячным населением и, обращая их в самостоятельные избирательные округа, считают нужным оправдываться в отступлении от строгого проведения того единственного критерия, какой был избран ими при распределении голосов — численности населения. Они выставляют при этом то соображение, что в противном случае последовало бы поглощение представительства городских интересов представительством интересов сельских; это, прибавляют они, наблюдается уже и ныне при земских выборах. Я полагаю, наоборот, что русский законодатель недостаточно защитил городские интересы в деле представительства и не принял в расчет, что такие города, как, например, Москва, из которой направляются железные дороги во все части России и которая питает своей промышленностью всю Империю,
464 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
имеют право на число голосов более 4, считая по одному голосу на 250 тысяч жителей. Русский законодатель скоро сам пришел к частичному сознанию неудобства избранного им критерия при разверстке голосов между селами и городами. Оказалось, что, за исключением обеих столиц, большинство населенных центров лежит на окраинах государства. В таком положении находятся: Рига, Варшава, Лодзь, Тифлис, Баку и Ташкент.
Пришлось поэтому отступить от строгого проведения раз избранного критерия и, не стесняясь им, допустить к самостоятельному представительству некоторые города, имеющие менее 100 000 жителей и в то же время являющиеся такими историческими и экономическими центрами, как Ярославль, Нижний Новгород, Воронеж, Курск, Орел или Самара. Всем этим городам даровано право посылать представителей в Государственную Думу; но, спрашивается, почему на том же основании и, в частности, ввиду их исторического значения в судьбах Малороссии не признаны к представительству, наравне с Киевом и Харьковом, Полтава и Чернигов?
При производстве самой разверстки по указанному масштабу одного избирателя на 250000 человек допущена была некоторая непоследовательность в том смысле, что излишек против этого масштаба принят был для одних городов основанием к дарованию им дополнительного представителя, а для других — нет. Петербург получил поэтому 6 представителей, а Москва всего 4, потому только, что излишек ее населения против миллиона не был принят в расчет. Немудрено, если московская городская дума возбудила уже ходатайство об увеличении числа представителей города до 5, и если то же сделано было на том же основании и некоторыми другими городами, в том числе Харьковом. Из сибирских городов Иркутск, ввиду его важного значения в горной промышленности России, наделен был правом иметь представителя в Думе, но Томск, являющийся не только административным, но и научным центром всей Западной Сибири, вправе признать себя несправедливо обойденным, и возбудил поэтому уже ходатайство о включении его в число городов, имеющих право посылать депутатов в Думу.
При распределении депутатов между различными областями сельской России Совет министров также признал нужным отступить от критерия населенности в ущерб окраинам; тогда как для центральных частей России принят один выборный на 250 тысяч
Русская конституция
465
человек населения, для окраин, управляемых по особым учреждениям, избирательной единицей признается округ в 350 тысяч человек. Чтобы создать во вред окраинам такое исключение, такой privilegium odiosum, Совет министров счел возможным выдвинуть другой критерий — сумму налоговых поступлений из отдельных районов и сумму затрат, производимых на них казначейством. Из сопоставления взимаемых налогов с производимыми расходами, значится в его мемории, усматривается, что доходными для государства являются лишь центральные губернии; в них с жителя казна получает в среднем числе 1 р. 10 коп., остальные же области дают дефицит. В Сибири правительство теряет на каждого жителя 9 руб. с копейками, на Кавказе и в Закавказье — 5 руб., в Прибалтийском крае — 4 руб. 50 коп., в губерниях Царства Польского — 3 р., в Западном крае — 2 р. 25 коп., в средне-азиатских владениях — 1 руб. 25 коп. Но едва ли лица, обездоленные на том основании, что казна не добирает с них производимых государством затрат, удовольствуются тем объяснением, какое заключают в себе вышеприведенные строки. Они, пожалуй, спросят себя, да кто же виноват в том, что вы не умеете извлечь из края всего того дохода, какой обещают вам его физические богатства и труд его жителей? Чем мы виноваты, что нерадение властей не может предупредить своевременно истребления построек, сделанных нами для разработки, положим, нефтяных богатств Кавказа, и почему наше разорение, ведущее косвенно и к понижению вашего дохода, должно еще сопровождаться для нас сокращением возможности влиять через наших представителей на изменении тех государственных порядков, от которых мы страдаем и которые приносят вред и вашей казне. Удивительно, как Совету министров не пришла на ум возможность и следующего однохарактерного заявления со стороны жителей Царства Польского; ваши затраты, могли бы они сказать правительству, зависят от того, что вы нагнали в нашу страну массу войск; мы ничего не имеем против их удаления, а наоборот, страдаем от их присутствия в нашей среде; почему же, спрашивается, этого бедствия для нас недостаточно и мы должны терпеть еще то сокращение наших общегражданских прав, какое вы связываете с фактом недополучения вашего дохода? По слухам, есть основание думать, что правительство в решительную минуту откажется от этой Шемякиной правды и распространит на всю Империю избранный им масштаб одного представителя на 250 тысяч жителей.
466 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Поступая таким образом, оно только продолжит то отрицательное отношение к своим собственным первичным проектам, каким является отказ Совета министров признать государственную мудрость в решении министра внутренних дел — не допускать евреев к выборам впредь до пересмотра действующих о них узаконений. По этому вопросу Совет справедливо рассудил, что пересмотр законодательства о евреях тянется уже около столетия, и когда представится возможным прочно его разрешить, — сказать нельзя; при решении же вопроса по существу надо принять во внимание следующее. Отказ евреям в праве, которое по силе рескрипта 18 февраля может считаться дарованным всему населению Империи, раздражит еще более эту национальность, и ныне уже находящуюся в значительной своей части в состоянии брожения, благодаря экономическим и правовым условиям, в какие она поставлена. На решение Совета министров, по-видимому, сильно повлияло и то соображение, что при высоком избирательном цензе от участия в выборах фактически будет устранена главная масса еврейства — его пролетариат, почему и в Думу попадет самое большее лишь несколько евреев, а ввиду этого «справедливость и политическая осторожность одинаково высказываются против исключения евреев». Совет министров мог бы с равным правом сослаться, в качестве успокоительного для него обстоятельства, на то, что евреи поселены главным образом в городах и местечках; так как большинство этих поселений незначительны, то их жители будут голосовать с соседним сельским населением, среди которого они, разумеется, окажутся в меньшинстве. Остаются затем большие города, вроде Варшавы или Киева, но трудно думать, что центр Польши послал в Думу кого другого, кроме поляка, а мать городов русских остановила свой выбор на представителе иудейского племени; вот почему некоторые из выдающихся евреев высказывали мне то соображение, что Совет министров допустил их соплеменников к избирательным урнам лишь в уверенности, что при настоящем законе о выборах никто или почти никто из них не пройдет. Но влияние еврейского вотума все же может сказаться в усилении вероятности выбора для тех, кто считает равенство граждан перед законом необходимым условием всякого правового государства.
Русская конституция
467
III. Законодательная власть Думы и контроль за ее администрацией
В Высочайшем манифесте один третий пункт способен вызвать в уме вопрос о том, можно ли считать самодержавие уступившим уже место в России конституционной монархии, если не парламентаризму. Этот пункт гласит: «Установить как незыблемое правило, чтоб никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы и чтоб выборным от народа была обозначена возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий, поставленных от Нас властей». В этом параграфе заключаются собственно два: один признает необходимым участие Думы в законодательной деятельности; другой устанавливает судебную ответственность, от высших до низших, поставленных монархом чиновников. Участие в законодательной деятельности признано было за Думой и законом 6 августа, законом, который, очевидно, остается в силе и по настоящий день, насколько он не противоречит словам манифеста. Но это участие было стеснено необходимостью согласного действия с Государственным Советом и не устраняло возможности, при разномыслии Думы и Совета, обойтись без Думы. Не в первый раз в нашей истории можно найти примеры искажения принципа народного участия в делах подчинением народных советов высшим административным коллегиям. Земский собор служил нередко только дополнением к боярской Думе — Государственному Совету того времени. Так называемые «верховники» времен Анны Иоанновны не задавались иной мыслью, как присвоить себе роль законодателей. Они допускали представителей провинциального дворянства не столько к разделу власти с ними, сколько к подчиненной роли зависимой от них представительной камеры. На Западе также период возрождения абсолютизма ознаменован был попыткой подчинить Государственному Совету представительные учреждения страны, будут ли ими парламенты, штаты, рейхстаг и ландтаги или сеймы. Особенно наглядно этот факт выступает в Англии в эпоху Тюдоров. Ни Генрих VIII, ни Елизавета никогда не приходили к мысли о необходимости упразднить парламент. Им достаточно было подчинить это собрание так называемому найному, т. е. Государственному Совету, чтобы совершенно обезвредить его. С этого времени, т. е. с той эпохи, когда один из департаментов
468 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
этого Совета, Звездная палата, сделался одновременно и высшим управителем государства, и верховным судом по государственной измене, — судом, строгость которого не раз испытывали на себе и члены парламента, у английских юристов сложилось т*Ь доселе разделяемое ими представление, что самодержавию общества, выступающему во взаимодействии короля, лордов и депутатов от нижней палаты, собранных в парламенте, можно противопоставлять только самодержавие монарха, действующего через посредство своего Совета и подчиняющего парламент этому Совету, Король в Совете означает для англичан то же, что отказ от управления страной с помощью избранных от народа. Последнее же передается фразой «король в парламенте». И в настоящее время, когда большинство английских колоний получило возможность устроить свою политическую жизнь на началах демократических федераций с представительными камерами, некоторые земли Британской империи, в числе их Ост-Индия, продолжают управляться «королем в Совете», что не мешает парламенту издавать по временам те или другие нормы общего характера, применяемые к этим землям. До последнего времени наш государственный строй, строй самодержавный, мог быть передан на языке английских юристов словами «монарх в Совете». Решения Государственного совета, которые на Западе считаются не более как указами (их называют административными регламентами во Франции, прокламациями — в Англии, распоряжениями — в Германии), в России, по утверждении их императором, признаются законами. Выражение «Российская империя управляется на твердом основании законов, от Высочайшей власти исходящих» значит в действительности не более как то, что Империя признает законом то, что в других странах считается административным распоряжением. Задавшись мыслью о реформе нашего внутреннего строя, Сперанский вполне дал себе отчет в том, что в отличие от всех стран Европы и Америки мы одни продолжаем отождествлять закон с административным распоряжением, или указом... Чтобы положить конец таким порядкам, он вознамерился создать, по примеру одинаково Англии и Франции, Государственную Думу, рядом с Государственным Советом и Комитетом министров. Думе как построенной на начале представительства столько же народа, сколько и знати он желал предоставить законодательные функции. Государственному же Совету в схеме Сперанского предстояло «сделаться высшим административным органом, с правом подготовлять проекты указов,
Русская конституция
469
однохарактерных по природе с теми “регламентами государственного управления”, которые и доселе, как в эпоху Наполеона I, регулируют собой весь административный порядок во Франции». Третьим учреждением, рассчитанным на то, чтобы создать в России строй правового государства, в проекте Сперанского является Комитет министров. Это зародыш того солидарного и ответственного министерства, при котором только и возможен правильный ход конституционной машины, т. е. такой, которая должна служить задаче самоуправления государственного общества через посредство народных представителей.
Известна судьба, постигшая план государственного преобразования России, план, задуманный Сперанским. Подчиняясь влиянию реакционной партии, усилившейся при Дворе со времени основания Священного Союза, Александр I осудил дело, затеянное по его собственному почину. Сперанского ждало изгнание. Проект его был искалечен в том смысле, что Государственная Дума, а вместе с ней и начало народного представительства, и идея закона как выражения народной воли были совершенно оставлены правительством. Центр тяжести наших политических учреждений переместился. Государственный совет призван был заменить собой Думу в ее законодательной деятельности, а к Комитету министров перешли многие функции высшего административного собрания, каким по проекту Сперанского предстояло быть далеко не Комитету. О солидарном и ответственном министерстве, к чему, как мы видели, и направлено было задуманное Сперанским создание Комитета министров, не было более и помину. Да и не чувствовалось в нем нужды ввиду отсутствия в стране народного представительства, которому в странах Запада предоставлен контроль за деятельностью министров и право привлекать их к суду. С того же момента падения Сперанского и затеянной им реформы стало невозможным проводить в России различие по существу между законом и указом, и по весьма понятной причине: ведь при отсутствии представительной палаты не может быть и закона в смысле выражения народной воли. Решение Государственного совета, утвержденное императором, заступает место закона. Обещанная нам 6 августа реформа должна была исправить ту роковую ошибку, которая состояла в искажении первоначального плана Сперанского. Она должна была наделить нас Государственной Думой. Эта Государственная Дума обещана нам и манифестом 17 октября. Но между обоими актами Высочайшей власти существует то различие, что первый, как я сейчас пока
470 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
жу, ставил Думу в подчиненное положение к Государственному Совету, а второй, не говоря ни слова о Совете, по-видимому, признает за Думой решающее значение в деле законодательства. Закон 6 августа, повторяю, решал вопрос об отношении Думы к Совету в смысле подчинения народного представительства административным органам. Дума должна была зависеть от Совета. Статья 50-я этого закона гласит: «В тех случаях, когда Государственный совет затруднится принять заключение Думы, дело может быть передано, по постановлению общего собрания Совета и для согласования его мнения с заключением Думы, в комиссию из равного числа членов от обоих установлений, по выбору общих собраний Совета и Думы». Следует обратить внимание на слова, гласящие, что такое соглашение обоих собраний может быть принято только по постановлению общего собрания Государственного совета. Раз такое постановление не имеет места, Государственный совет сразу или после ряда попыток повлиять на изменение Думой ее решения может внести непосредственно на утверждение государя свое собственное постановление. Такая возможность открывается ему и смыслом статьи 53-й, гласящей: «Когда Его Императорскому Величеству благоугодно будет обратить внимание на медленность рассмотрения Государственной Думой внесенного в нее дела, Государственный совет назначает срок, к которому должно последовать заключение Думы».
Если Дума не сообщит к назначенному сроку своего заключения, то Совет рассматривает дело без заключения Думы. По смыслу же ст. 51-й, если согласительного заключения не будет выработано смешанной комиссией из членов Совета и Думы, дело возвращается в общее собрание Государственного совета. Наконец, статья 52-я, предвидя случай нерадивого отношения Думы к своим обязанностям, предоставляет министрам или главноуправляющим вносить дело в Государственный совет и без предварительного заключения Думы, буде они признают это необходимым. Из всего сказанного возможен, кажется, только тот вывод, что Государственный совет в тех случаях, когда он не считает нужным или не может добиться соглашения с Думой, один решает поступившие на его обсуждение вопросы, точь-в-точь как это имеет место и в настоящее время. А такой порядок, очевидно, возможен лишь под условием подчинения Думы Совету, законодательного учреждения — учреждению административному. Таким порядкам, по-видимому, должен наступить конец. К этому сводится обещание манифеста 17 октября. Несогласия будущей Государственной Думы, т. е. положенного законом 6 августа большинства двух третей ее
Русская конституция
471
членов, присутствующих на заседании, будет отныне достаточно для отклонения всякого законодательного предложения, сделанного ей от имени правительства. Манифест не отменяет совместной с Думой деятельности Государственного совета. Правительство гр. Витте, если верить сообщениям газет, намеревается только изменить до некоторой степени состав этого собрания, ввести в него представителей от земских миров, но с этим дополнением Государственный совет, т. е. орган административный, по-прежнему призывается, заодно с Думой, к участию в законодательной деятельности. Смешение властей продолжается. Думе обещано только одно: не быть в подчиненном положении к Совету и своим отказом поддержать делаемое ей предложение препятствовать обращению его в закон.
Больше этого в манифесте не обещано. Ни одним словом, в частности, не указано в нем на то, чтобы отныне законодательный почин предоставлен был членам самой Думы. Согласно закону 6 августа, депутаты ее могут подымать вопросы о желательности и своевременности тех или других реформ. В том случае, когда в пользу этих реформ будет собрано 30 голосов в Думе, председатель ее допустит к обсуждению вопрос об их важности и желательности. Но от одних министров и главноуправляющих зависит удовлетворить такому решению Думы, внесши в нее соответствующий законопроект, или не удовлетворить.
Точный смысл тех слов, какие употреблены манифестом, заключает в себе даже прямое признание того порядка, согласно которому Дума высказывается только по вопросам, поставленным ей правительством. Закон, говорится в манифесте, не может вос-приять силы без одобрения Государственной Думы. Не монарх дает свое одобрение или неодобрение поступившим на его утверждение законопроектам, как это имеет место в странах конституционных, а Дума положенным в законе 6 августа большинством двух третей своих членов высказывается о желательности или нежелательности предложенных ей от имени монарха законов.
В этом извращении ролей лежит глубокая черта различия. Наша Государственная Дума не будет инициатором законов; она может только служить тормозом для проведения в жизнь тех или других общих норм, рекомендуемых правительством. Но представительная палата только тогда может считаться вполне законодательным Учреждением, когда члены ее располагают правом почина законов. В противном случае ей приходится нести в глазах общественного Мнения незаслуженную ответственность за предполагаемое нераде
472 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
ние к общественным нуждам и запросам дня. Общественное мнение требует известной реформы. Дума, при всем желании, не может удовлетворить этого требования, так как не имеет почина в деле законодательства. Министры, не обязанные подчиняться голосу общественной совести, медлят с внесением тех или других реформ на обсуждение Думы и Совета.
И вот, получается в стране представление, что законодательная власть, Дума, небрежно относится к требованиям общественного мнения, тогда как в действительности она не в силах принять на себя другой роли, кроме советника правительства, советника, мнения которого вдобавок еще не всегда могут быть оглашены, так как публика не присутствует на заседаниях Думы и от председателя зависит допустить или не допустить обнародования ее дебатов печатью. Последствием всего этого может быть только непопулярность Думы, происходящая и от ее келейности, и от предполагаемой за ней инерции, тогда как в действительности для Думы имеется полная невозможность удовлетворить назревшим запросам общества, — невозможность, создаваемая конституционными преградами, лишением ее права законодательного почина.
Это право инициативы желательно, разумеется, не потому, что добрые законы могут исходить только от народных представителей, а потому, что ежечасная возможность для них поставить на очередь в форме вносимого законопроекта волнующий общество вопрос вызывает в правительстве готовность не откладывать его решения и даже предупредить Думу в его возбуждении, предвосхитить ее намерения на счет внесения того или другого билля или проекта. Так и бывает в действительности в тех странах, в которых, при законодательном почине палат, кабинет министров, солидарно и политически ответственный, принимает на себя роль высшего руководителя законодательной деятельностью страны. Такие порядки, в частности, известны в Англии, где большинство так называемых публичных биллей, т. е. законопроектов, предлагающих решение общегосударственных вопросов, вносится в палаты не их членами, а членами кабинета, т. е. солидарного и ответственного министерства. Палата общин и Палата лордов, особенно первая, настолько завалены работой, поставляемой им министрами, что, по справедливому замечанию Мэна, у них фактически остается мало времени для обсуждения биллей или законопроектов, вносимых отдельными депутатами. Вот почему каждый раз, когда член Палаты общин, возбуждающий известный законодательный во
Русская конституция
473
прос, спешит с проведением в жизнь предлагаемых им реформ, он заботится о включении выработанного им законопроекта в число тех, какие будут предложены парламенту от имени правительства. Наша палата лишена будет благотворного влияния этой конкуренции между членами Думы и членами правительства в проведении требуемых временем реформ, последствием чего может быть только ее косность и разрыв с общественным мнением страны.
Манифест 17 октября, очевидно, в состоянии указать только общие начала, на основании которых должен быть выработан в ближайшем будущем основной закон Империи. Не бесполезно настаивать поэтому уже в настоящее время на том, что Дума из законосовещательного учреждения может сделаться учреждением законодательным только в том случае, когда вместе с опекой Государственного совета снята будет с нее и опека министров в деле проведения в жизнь тех или других реформ.
Во всех конституционных странах рядом с законами мы встречаем и административные распоряжения, или указы. Их задача — исправить то неизбежное несовершенство, какое заключает в себе всякая общая норма, проводимая в жизнь законом, несовершенство, проистекающее от того, что жизнь бесконечно разнообразна и что ни в одной общей норме не могут быть предусмотрены все те местные и временные обстоятельства, которые требуют ее модификации в интересах приспособления к данным условиям. На этом соображении основана вся система восполняющих законы указов, задача которых — выработать нормы, необходимые для применения законов к целой категории частных случаев. Выработка таких норм поручается владеющим административным опытом членам высшего совета по управлению. Таким надо считать, не в одной России, Совет Государственный. Его указы должны играть роль призаконий, другими словами, давать одно толкование к законам, отнюдь не вводить в жизнь новые, не встречающиеся в законах, нормы. Не то, как мы знаем, имеет место в современной России. Все попытки провести различие между законом и административным распоряжением на основании норм русского государственного права оказались, по необходимости, неудачными, так как наша государственная практика представляет немало случаев проведения важных реформ при посредстве не только указа, но и временных правил. Мероприятие такой государственной важности, как, например, введение у нас золотой валюты, последовало на основании личного доклада министра финансов государю, помимо обращения
474 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
к Государственному Совету. В этом, впрочем, нет ничего удивительного. Самодержавие всегда и всюду стремилось к замене закона, вотируемого представительными камерами, указами, или постановлениями Государственного совета. Так было во Франции, где эдикты или решения Совета не раз заступали место ордонансов, издаваемых вслед за собранием Генеральных Штатов и отражавших на себе в большей или меньшей степени их соборные решения. Так было и в Англии в XVI и первой половине XVII века, особенно при Генрихе VIII, когда за указами тайного совета короля признана была сила парламентских статутов. Если России суждено сделаться в будущем конституционной державой, а Думе из законосовещательного органа — органом законодательным, то лишь под одним условием строгого проведения различия между законом и административным распоряжением, или указом. Первый должен вотироваться Думой, второй — представляет собой мнение Государственного совета, утвержденное государем. Закон всегда будет иметь в виду установление общей нормы, указ — применение последней к целому ряду частных случаев, как прямо предусмотренных, так и не предусмотренных законом, но которые могут быть подведены под него, не нарушая его смысла.
Высшим органам судебной власти следовало бы предоставить решение вопроса о том, в какой мере тот или другой указ уклонился от действительного смысла закона. В таком случае судьи имели бы право не применять этого указа в своих решениях; созданный ими, таким образом, прецедент воспрепятствовал бы и на будущее время обращению указа в закон, т. е. сделал бы невозможным его применение во всех однохарактерных случаях, точь-в-точь как в наши дни кассационные приговоры сената мешают истолкованию законов в ином смысле, чем тот, какой дает им наше высшее судебное учреждение. На такой мысли о контроле высшего суда за закономерностью указов построено было право верховных палат в дореволюционной Франции, парламентов, счетных палат, палат денежных сборов ит.д., право отказывать во внесении в свои протоколы новых эдиктов или указов ввиду их несогласия с законами страны. Невнесение эдиктов в протоколы имело то последствие, что верховные суды не считали себя обязанными руководствоваться ими при постановке своих приговоров. Сведение указа к скромной роли толкователя законов, а Государственного совета — к положению не верхней палаты, какой он является на основании закона 6 августа, а высшего административного собрания, изготовляющего
Русская конституция
475
регламенты, или указы, будет содействовать развитию в русском обществе того чувства законности, которое едва ли может пустить глубокие корни в стране, где личная воля государя имела в течение веков силу закона.
Я имел доселе в виду только первую половину третьего параграфа Высочайшего манифеста. Я показал, при каких условиях Дума из законосовещательного органа, каким делает ее закон 6 августа, может стать учреждением законодательным, а Россия из абсолютной монархии — конституционной. Но из сказанного отнюдь не следует, чтобы образ правления, обещанный манифестом 17 октября, приближался к парламентарному. Парламентаризм существует только там, где глава исполнительной власти, будет ли то монарх или президент, образует свое правительство из членов партии, или партий, располагающих большинством в палате или палатах. Такой кабинет призван выражать мнение этого большинства как во внешней, так и во внутренней политике и коллективно ответственен не только за закономерность, но и за целесообразность своих действий. Он поэтому всегда готов оставить власть и уступить место новому кабинету, взятому из рядов оппозиции, раз большинство палаты или палат, по одному из коренных вопросов проводимой кабинетом программы решительно выскажется против него. Ничего подобного не обещает нам третий пункт манифеста 17 октября. В нем говорится только о том, что выборным от народа должна быть предоставлена возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных государем властей. Точно понять смысл этой статьи можно только под одним условием, если мы сопоставим ее с текстом закона 6 августа и с последовавшими за манифестом постановлениями об устройстве Совета министров. В законе 6 августа говорилось об одном праве Думы требовать от министров сведений и разъяснений в тех случаях, в которых их действия покажутся членам Думы несогласными с законом. Министры могли дать эти сведения и разъяснения в течение месячного срока; они могли также не давать их вовсе, но указывая каждый раз на причины, побудившие их к такому отказу. Сведения и разъяснения, даваемые на расстоянии месяца от событий, признанных Думой незаконными, очевидно, были бессильны достигнуть той цели, какую преследует в конституционных странах право интерпелляции министров. Оно рассчитано на то, чтобы остановить беззаконие, сделать невозможным повторение инкриминируемых действий в будущем.
476 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Власти оказали излишек рвения при подавлении, положим, того или другого мятежа или обнаружили, наоборот, преступное нерадение и попустительство. Палата интерпеллирует министров, и последствием ее запроса может быть прекращение в блй!жайшем будущем прежнего рвения или прежнего нерадения.
Но если министры или управляющие отдельными частями вправе хранить молчание по сделанному им запросу в течение месяца, то беззаконию, очевидно, не предвидится конца, и речь может идти не о его приостановке, а только о наказании лиц в нем виновных. Высочайший манифест 17 октября признает, по-видимому, всю ненормальность таких порядков. Он считает недостаточными принятые законом 6 августа меры к ограждению закономерного поведения министров и главноуправляющих и дает понять, что в основном законе Империи члены Думы получат более действительные средства контроля за соблюдением министрами законов. Манифест не обещает ничего более; он, в частности, не говорит ничего о желании монарха управлять страной, сообразуясь с мнением большинства членов Думы. Царь ни одним словом не упоминает о том, что впредь члены создаваемого им правительства будут вербоваться из среды большинства народных представителей. Разделение властей, в смысле обособления органов исполнения от органов законодательства, проведено в данном вопросе весьма резко. Монарх сохраняет за собой полную свободу в выборе министров, а последние, согласно закону 6 августа, на правах чиновников не пользуются в Думе другим голосом, кроме совещательного. Возможно поэтому наступление таких порядков, какие не раз имели место в Соединенных Штатах Северной Америки, где в основу конституции положено также начало разделения властей. Благодаря этому президент свободен в выборе своих министров и подчас считал возможным, как, например, во времена Джаксона, вести политику, несогласную с желаниями большинства членов конгресса. Известно, какой исход имела такая практика в Америке. Книга Вильсона о конгрессиональном правительстве, т. е. об управлении американским союзом его федеральными палатами, вполне установила тот факт, что конгресс добился контроля за деятельностью министров и за направлением их политики окольными путями. Его комитетам поручено, как известно, ассигнование средств на правительственные издержки, причем каждый раз указывается тот предмет, на который должны пойти ассигнуемые суммы. И вот, пользуясь этой властью, комитеты стали входить в постоянный обмен мыслей с министра
Русская конституция
477
ми, ждавшими от них ассигновок, и соглашаться на эти ассигновки только под условием проведения министрами тех или других желательных конгрессу мер. Возможность отказа в них не раз являлась достаточной угрозой, угрозой, ломавшей дальнейшую оппозицию министров действительным намерениям большинства конгресса. Будем надеяться, что правительство даст себе своевременно отчет во всех неудобствах, какие представляет такое косвенное введение начал парламентарного образа правления, и предпочтет положить в основу нашего государственного строя систему кабинета, т. е. не только солидарного и взятого из среды палаты министерства, но и министерства, представляющего в своей политике верное отражение мнений большинства Думы.
Изданные постановления о Совете министров, к сожалению, не оправдывают подобных надежд. В течение нескольких дней газеты подготовляли нас к известию о создании в России таких порядков, при которых министры проводят общую всем политику под руководством председателя такого Совета. Многих запугивала даже мысль, что Совет министров ввиду своей политической безответственности перед палатами и внутреннего единства может уподобиться в действительности не столько английскому кабинету, сколько турецкому визирату, а руководящий им первый министр попадет в положение того дворцового мэра, или дворецкого, который при вырождающихся представителях первой французской династии, династии Меровингов, сделался действительным хозяином Франции и подготовил вступление на ее престол своего собственного потомка. Новое постановление, изданное в форме указа сенату, одновременно упразднило наши надежды и рассеяло наши опасения. По собранным мною сведениям, указ выработан за четыре дня до манифеста и выражает собой взгляды сторонников далеко не той политики, которая восторжествовала с его изданием. Указ тем не менее помечен 19 октября, т. е. объявлен опубликованным два дня спустя после манифеста. При всем желании, в нем нельзя открыть следов законодательного признания тех новых порядков, в силу которых, вслед за манифестом, на статс-секретаря графа С. Ю. Витте возложено было образование солидарного правительства из лиц, им избранных и, очевидно, готовых поддерживать его политику. Указ от 19 октября пытается провести тот взгляд, что государственная власть постоянно была верна исконным началам организации министерств в России.
Ввиду этого она настаивала, во-первых, на непосредственном подчинении министров и главноуправляющих верховной власти
478 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
государя и, во-вторых, на том, чтобы на указанном основании все министры и главноуправляющие составляли из себя единое правительство и «ни одно министерство не отделялось от других ни в видах управления, ни в общих его целях!». При создании Совета министров законодатель имеет в виду, как он сам говорит, только оживление старинных принципов, наличность которых в учреждении, созданном Сперанским, потому уже не должна удивлять нас, что в его проекте учреждение министерств входило не более как составной частью в общий план преобразований, рассчитанных на то, чтобы сделать из России конституционную державу. Согласно новому указу, на Совет министров возлагается обязанность направлять и объединять действия главных начальников отдельных ведомств по предметам как законодательства, так и высшего государственного управления. Совет состоит под председательством одного из министров, по избранию государя, или под председательством особого, призываемого к тому монархом лица, но председательство Совета министров может принять на себя и сам государь. Особая роль премьера или председателя Совета министров выступает только в том, что один он входит с докладами к Царю по вопросам, подлежащим ведению Совета и требующим Высочайшего разрешения. Он может также заступить место всех прочих министров в сношениях с Государственной Думой и Государственным советом. О том, чтобы выбор министров зависел у нас, как в Англии, непосредственно от председателя Совета, в приведенном указе не сказано ни слова. То обстоятельство, что государь может, буде пожелает, взять на себя председательство Совета министров, делает немыслимым проведение на практике того правила, согласно которому никакие действия правительства не приписываются непосредственно самому главе государства — монарху, а одним только членам его правительства. Это правило выражается, как известно, в Англии старинной поговоркой: «Король не может делать зла». Другими словами, на всякое зло, причиненное действием его министров, отвечает не монарх, а его министры и весь кабинет. Наглядно министры связывают свое имя с известными мероприятиями, скрепляя своей подписью акты, исходящие от кабинета или отдельных его членов. Эта подпись служит символом принимаемой ими ответственности; сама же эта ответственность дает министрам возможность отказать в своем согласии тем требованиям короля, или президента, которые кажутся им незаконными или нецелесообразными и потому — способными вызвать недовольство большинства в палате или палатах. Недаром
Русская конституция
479
Гладстон считал скрепу министрами всех исходящих от правительства актов лучшей гарантией их свободы по отношению к главе государства. Ни о чем подобном не заходит речи в указе 19 октября. Мы не должны поражаться этим, так как такое упущение вполне отвечает нежеланию правительства перейти к системе не просто солидарного кабинета, но кабинета и политически ответственного перед палатами, и выходящего в отставку каждый раз, когда по существенным вопросам его программы члены оппозиции окажутся в большинстве. Указ 19 октября содержит в себе еще одну статью, наличность которой не оставляет сомнения в том, что к кругу ведомства Совета министров далеко не отнесены все дела управления, а именно: ему не подчинено все то, что входит в состав функций министерства Императорского Двора и уделов, все, что касается управления армией и флотом, а также вся сфера дипломатических сношений. Те же дела, как видно из закона 6 августа, не принадлежат к компетенции Государственной Думы. Итак, оказывается, что у нас рядом будут существовать две администрации: одна — объединенная Советом министров, другая — непосредственно поставленная в зависимость от воли государя; одна — контролируемая Думой, другая — лишенная подобного контроля. Но такое двоевластие противоречит основным требованиям всякого конституционного правопорядка.
Из всего сказанного нами, кажется, с наглядностью выступает тот факт, что та статья в манифесте 17 октября, в которой ищут доказательства тому, что Россия вступила уже в число держав конституционных и даже парламентарных, не вполне оправдывает такое убеждение. Для того чтобы империя сделалась конституционной монархией, необходимо, чтобы Дума вполне освободилась от контроля того высшего административного собрания, каким является Государственный совет. Она должна также получить для этого право законодательного почина, право для ее членов вносить непосредственно на обсуждение Собрания всякого рода законопроекты, в том числе и связанные с увеличением или с уменьшением налоговых тягостей населения, иначе говоря, так называемых денежных биллей. Одновременно должно быть строго установлено, что указы, или мнения Государственного совета, получившие утверждение императора, не имеют силы отменять закон или вносить в него какие-либо изменения. Но и при всех этих реформах в основных законах империи Россия еще не сделается парламентарной державой, по крайней мере до тех пор, пока Кабинет не будет составляться
480 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
его премьером из членов большинства в Думе и на этот Кабинет не будет возложена политическая ответственность перед Думой за все проводимые им мероприятия.
Никто более меня не склонен признавать громадной историческое значение за актом 17 октября. Он обещает повести нас по пути мирного конституционного развития наших учреждений. Он обещает даровать нам те гарантии личной свободы, свободы слова, совести, сходов и собраний, без которых не может обойтись ни одна современная гражданственность. Мало этого: мы находим в нем залог тому, что наш политический строй будет опираться впредь на прочный фундамент всенародного представительства, наделенного не законосовещательными, а законодательными функциями. Наконец, он дает возможность предвидеть, что прежний произвол органов управления уступит место судебному контролю за ними и что ни один из случаев нарушения ими законов не останется впредь безнаказанным. Но все это ждет еще своего осуществления в жизни, и пока обещания не сменятся действительностью, мы едва ли вправе будем смотреть на акт 17 октября как на решительный разрыв с самодержавием. После декабрьского переворота Наполеон III, соглашаясь править Францией как народный избранник, не считал умалением своего императорского самодержавия издание акта, заключавшего в себе обещание тех самых вольностей и прав, о каких заходит речь и в Высочайшем манифесте 17 октября. Декларация о личных правах французов, которой мы не находим в конституции третьей республики, входила в текст основного закона, октроированного счастливым узурпатором. Тот же акт заключал в себе обещание создать законодательный корпус и сенат и подвергать министров судебной ответственности за преступления по должности. Все эти обещания не помешали тому, что империя Наполеона III не была конституционной державой и что созданный плебисцитом властитель правил Францией единолично или с помощью поставленных им министров. Этого примера не следует терять из виду и при обсуждении тех последствий, к каким может привести буквальное исполнение манифеста 17 октября. Ввиду этого конституционные партии должны сойтись в одном желании: положить в основу русского политического обновления идею самоуправления общества под руководством наследственного главы: но это начало может быть проведено в жизнь лишь под условием создания у нас не только конституционной, но и парламентарной монархии.
Русская конституция
481
IV. Будет ли Дума законодательным или совещательным органом
Одной из причин недовольства законом 6 августа было то, что им за Думой признается одно лишь право обсуждения поступающих в нее законопроектов; последние же могут стать законами только при утверждении их императором.
В этом видели намерение сделать Думу не законодательным, а только совещательным учреждением. Я не считаю правильной такую постановку вопроса. Решающий голос Думы в вопросах, поставленных на ее обсуждение, означал бы на практике, что постановления, принятые в ней половиной голосов плюс один, становились бы обязательным законом страны даже в том случае, если бы общественное мнение энергично протестовало против такого решения и государь готов был бы прислушаться к этому мнению и помешать обнародованию нового закона. Но что получили бы мы в таком случае? Очевидно, только следующее. Самодержавие монарха сменилось бы самодержавием единой безответственной камеры, члены которой не раз попадали бы на свои места благодаря случайному большинству и проводили бы те или другие нормы, ввиду столь же случайной комбинации интересов отдельных лиц и целых партий, комбинаций, обеспечивающих возможность образования такого спорного большинства, как половина плюс один всех членов.
Истории известны такие претендовавшие на самодержавие единые народные камеры. Против Долгого Парламента, захватившего таким образом в свои руки на ряд лет неограниченную власть, боролся не один Кромвель, но и та народная партия, партия уравнителей или левеллеров, главой которых был известный Джон Лильборн, редактор первой по времени декларации прав если не человека вообще, то свободно рожденного англичанина в частности. Непризнание этих прав самодержавствующим парламентом и было причиной восстания против него народной партии. Пример Долгого Парламента показывает, что свобода так же мало обеспечена при произволе многосотенного собрания, как и при безграничной власти единоличного правителя. Это сознание и является причиной, по которой во всех конституционных странах, как монар
482 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
хических, так и республиканских, столько же в Англии, сколько в Америке и Франции, за главой исполнительной власти, король или президент, признается право тормозить решения палаты или палат в одной из двух форм, абсолютного или относительного veto. Первый безапелляционен: раз отвергнутый правительством законопроект не может поступить снова на обсуждение народных представителей. При относительном же veto только отсрочивается на время обращение билля в закон. При отказе президента, положим, Соединенных Штатов Америки, утвердить прошедший через палаты билль, последним дается возможность подвергнуть новому обсуждению мероприятие, встретившее отпор со стороны высшего правительства. Буде окажется, что общественное мнение страны поддерживает предложенную меру, она в ближайшей сессии снова может получить в свою пользу большинство голосов в конгрессе, и в этом случае она уже становится законом страны, вопреки оппозиции президента. При солидарном и ответственном министерстве, члены которого принадлежат к той партии, какой обеспечено большинство избирателей и депутатов, трудно допустить, чтобы высшее правительство пользовалось своим правом veto и в тех случаях, когда общественное мнение решительно высказывается в пользу проводимой реформы. Veto короля или президента является благодетельным тогда, когда народное представительство, и в нем случайное большинство, остановилось на мысли провести закон вопреки общественному мнению страны. В этих случаях право короля или президента тормозить деятельность палат является надежной гарантией против произвола. Та мысль, что отказ короля находит себе оправдание лишь в том случае, когда он поддерживается общественным мнением, внушила бельгийскому правительству в эпоху недавнего пересмотра конституции (в 1893 г.) мысль внести в нее следующую поправку: когда король расходится в мнении с палатами, требующими от него утверждения известного закона, он обращается к референдуму, т. е. он ставит первичным собраниям, собраниям избирателей по округам, вопрос о том, желают ли они или не желают проводимой палатами нормы? Таким образом, у короля получается возможность убедиться в том, сходится ли решение палат с голосом общественного мнения или нет. Повторяю, veto главы исполнительной власти, под условием пользования им согласно требованиям общественного мнения, является серьезным препятствием к узурпации власти, в которой камера народных представителей может быть повинна не менее
Русская конституция
483
безответственного министерства, действующего именем единоличного правителя.
Деспотизм, где бы он ни проявлялся, очевидно, одинаково нежелателен, и если ответственность министров является препятствием к обнаружению его сверху, то veto короля или президента по отношению к безответственным палатам может считаться столь же существенным тормозом для него снизу. Это сознание и является причиной, по которой решающего голоса не имеют в настоящее время представительные палаты даже в демократических республиках. Так, во Франции, например, о решающем голосе палат заходит речь только в двух случаях: при выборе президента и при внесении тех или других изменений в основные законы конституции. Но и в этих случаях решающий голос признается не за большинством членов обеих палат или каждой из них, а за двумя третями голосов соединенного заседания — народной камеры и сената. Итак, закон 6 августа о Государственной Думе грешит не тем, что объявляет Думу законосовещательным учреждением при императоре, а тем, что обращает ее в законосовещательное учреждение при Государственном совете.
Одно из двух: или Государственный совет подвергнется серьезному преобразованию, которое позволит ему сделаться из административного органа верхней палатой, или Государственная Дума, оставаясь в подчиненном положении по отношению к Совету, превратится в своего рода справочную контору, мнения которой принимаются в расчет или отвергаются по выбору большинства членов Совета. Чтобы сделаться верхней палатой, Государственному совету нельзя остаться собранием отслуживших долгую службу светских и военных администраторов, а необходимо сделаться цветом страны, сборищем лучших представителей ее умственных и нравственных сил. Едва ли дело может ограничиться одним пополнением состава Совета теми или другими земскими или городскими деятелями, а тем более депутатами дворянства и биржевых комитетов.
Оставаясь законосовещательным учреждением, Государственный совет мог бы оказать большие услуги зачинающемуся в России правовому и конституционному порядку, если бы ему удалось сделаться представителем земских и городских миров и рядом с этим выразителем нужд и желаний тех центров умственной жизни, какими являются наши университеты, наши высшие школы и академии. В Австрии в рейхсрате заседает ректор Венского университета. Я не вижу причины, по которой бы в русской верхней
484 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
палате не нашлось места для ректора Московского университета или другого лица, уполномоченного представлять университет в этом собрании.
Преобразованный на вышеуказанных основаниях Государственный совет должен был бы стать в равные отношения к Государственной Думе и даже предоставить ей первенствующую роль в вопросах налогового обложения. В Англии, где на Палату общин издавна справедливо смотрят, как на представительницу главной массы налоговых плательщиков, издавна также, т. е. еще со Средних веков, установилась практика представлять ей одной на рассмотрение так называемые денежные билли, т. е. те, в которых речь идет об установлении податей. Эти билли могут быть приняты или отвергнуты в целом верхней палатой, но последняя не вправе делать в них каких-либо изменений. Пример Англии определил собой отношение и некоторых других стран к тому же вопросу, прежде всего отдельных штатов североамериканского союза. Из двух правил, взимания денежных биллей в нижней палате и невнесения в них изменений верхней, в большинстве штатов удержано было только первое. Бельгийская конституция также последовала английскому образцу и провела его с большей полнотой и последовательностью, чем конституции Нового Света. Он принят был и многими органическими законами континентальных государств Европы, особенно тех, в которых верхняя палата была по преимуществу или исключительно дворянской камерой. Необходимость в этом правиле чувствуется в меньшей степени там, где, как, например, во Франции, природу верхней палаты составляет представительство интересов провинций, так называемых департаментов, и городов, или муниципий. Польза такого правила потому здесь менее чувствительна, что обе палаты одинаково заинтересованы в разверстке налоговых тягостей. Если бы наш Государственный совет перестал быть собранием администраторов и сделался представительством земств и городских дум, я не видел бы основания отказывать ему в равном участии с Государственной Думой в обсуждении денежных биллей. Но если земские и городские деятели будут допущены в его ряды только на правах дополнения к прежнему составу, остается в силе то серьезное соображение против расширения его финансовых функций, что Совет есть собрание не лиц платящих, а лиц, налагающих подати.
Мне остается перейти в настоящее время к рассмотрению вопроса о том, в какой мере Государственная Дума по характеру своих
Русская конституция
485
полномочий может быть поставлена рядом с народными представительными камерами Западной Европы и Америки.
При беглом знакомстве с узаконением 6 августа может показаться, что функции Думы довольно значительны. Статья 33-я гласит, что ведению подлежат, во-первых, предметы, требующие издания законов и штатов и их изменения, дополнения, приостановки действия и отмены, во-вторых, финансовые сметы министерств и главных управлений, государственная роспись доходов и расходов, а равно денежные из кассы ассигнования, росписью не предусмотренные, на основании особых правил, в-третьих, отчет государственного контроля по исполнению государственной росписи, в-четвертых, дела об отчуждении части государственных доходов или имущества, требующие Высочайшего соизволения, в-пятых, дела о постройке железных дорог непосредственно распоряжением казны или за ее счет, в-шестых, — дела об учреждении компаний на акциях в случае, если испрашиваются изъятия из действующих законов, в-седьмых, — дела, вносимые на рассмотрение Думы по особым Высочайшим повелениям.
Примечание. Ведению Государственной Думы подлежат также сметы и раскладки земских повинностей в тех местностях, в которых не введены земские учреждения, а равно и дела о возвышении земского или городского обложения против размера, определенного земскими собраниями и городскими думами.
Если прибавить, что в следующих двух статьях говорится о праве Думы возбуждать предположения об отмене или изменении действующих законов и требовать от министерств сведения и разъяснения, то может показаться, что русская народная камера обладает более или менее теми же функциями, что и представительные собрания на Западе; но такое заключение было бы поспешным, и я сейчас покажу, что выражения «законодательный почин» и «право запроса министров» отнюдь не применимы к тем атрибутам власти, какие предоставлены русской Государственной Думе.
Законодательный почин приобретен был не сразу средневековыми сословными камерами. Многие, в числе их французские Генеральные Штаты, не вышли за пределы представления скромных ходатайств о нуждах населения. Они составляли особые тетради жалоб (cahiers de doleances et de remontrances), в которых живыми красками изображали природу современных им нестроений и ходатайствовали об их отмене. То же может быть сказано и о русских земских соборах, от которых к правительству могли идти только
486 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
челобитные. Английский парламент первый обратился к замене их готовыми законопроектами; такая практика вошла в силу не ранее середины XV столетия, с того момента, когда в целях удовлетворения правительством своих ходатайств, изложенных в форме билля, парламент стал отсрочивать момент дарования требуемой от него денежной помощи или субсидии до конца сессии и после предварительного заявления ему королевского согласия на предложенные реформы.
Закон 6 августа желает ограничить инициативу русской Думы в деле законодательства представлением одних челобитных. Почин закона может исходить только от министра или главноуправляющего, в ведении которого находятся затронутые в ходатайстве вопросы. В том случае, если в Думе окажется 30 человек, готовых поддержать известное предложение, последнее не становится еще от этого тем, что англичане называют motion, т. е. поступившим на рассмотрение палат проектом нового закона.
Необходимо еще, чтобы министр, или главноуправляющий, сошелся с Думой во мнении о важности и своевременности затеянной реформы. Не последовало такого совпадения во взглядах, и заявление 30 членов остается неуслышанным. В противном случае министр вносит от своего имени готовый законопроект, который в отличие от других, от него же поступающих, не может быть взят им обратно без согласия общего собрания Думы. Такой смысл можно вынести из сопоставления статьи 34-й и статьи 46-й, а также из статей 54, 55 и 56-й. Указавши тот порядок, в каком члены Думы могут возбуждать вопрос об отмене или изменении действующего закона, приведенные статьи заявляют, что министр и главноуправляющий дает движение делу в законодательном порядке только тогда, когда разделяет мнение Думы о желательности отмены или изменения действующего закона или об издании нового. «Дело, внесенное в Думу, — гласит статья 46-я, — вследствие возбуждения ею законодательного вопроса, не может быть взято обратно министром или главноуправляющим без согласия общего собрания Думы». Соображения министра внутренних дел и мемория Совета министров не оставляют сомнения в том, что вышеприведенные статьи отвечают сознательному желанию правительства ограничить участие народных представителей в деле законодательного почина одним только возбуждением вопроса о пользе или необходимости тех или других мероприятий. И министр, и Совет одинаково настаивают на одном лишь возбуждении
Русская конституция
487
Думой ходатайств об издании нового закона или реформе старого, обставляя самый факт предъявления таких ходатайств известными условиями, как-то: поддержкой предложения 30 членами Думы в общем ее собрании при наличности в нем трети всех думцев, так как только в этом будто случае можно иметь уверенность, что делаемое предложение отвечает мнению совокупности лиц, выбранных населением. Самое возбуждение ходатайств возможно лишь по вопросам, не задевающим основных законов страны, т. е. тех, на которых опирается здание самодержавия. Отсюда, несомненно, то заключение, что всякая попытка расширить участие Думы в законодательстве, как содержащая в себе только мнимое, на мой взгляд, посягательство на права верховной власти, необходимо будет отклонена. Совет прямо говорит: «Озабочиваясь всемерным ограждением исторически сложившихся устоев нашей государственной жизни, Совет признает необходимым установить незыблемым правилом в учреждении Думы, что предоставление ей права законодательного почина не имеет применения в отношении законов об основных началах нашего государственного устройства». Это не значит, разумеется, чтобы все нормы закона 6 августа входили в число тех, которые не могут быть отменены по ходатайству Думы; к таким могут быть отнесены лишь предложения, прямо подымающие вопрос об отмене установившегося в России самодержавного строя. Совет министров думал было придать Думе большую устойчивость правилом, по которому запрещалось касаться в возбуждаемых ею петициях «содержания учреждения Государственной Думы», что, по всей вероятности, значит норм закона 6 августа; но, как говорится в его мемории, по обмене мнений, Совет усомнился в необходимости такого правила и признал, что ходатайство Думы о пересмотре частностей ее учреждения, в случае выяснившихся на практике их неудобств, не может восприять силы без Высочайшего на то соизволения, ввиду чего Совет и предпочел отказаться от своего намерения.
Но одного уже факта изъятия из числа предметов, по которым может быть возбуждено ходатайство о реформах, основных законов страны достаточно, для того чтобы сделать невозможным дальнейшее видоизменение существеннейших черт нашего государственного устройства иначе, как в форме мероприятий, исходящих из верховной власти. Издания их обещают следующие слова всеми-лостивейшего манифеста: «Мы сохраняем всецело за собой заботу о дальнейшем усовершенствовании учреждения Государственной
488 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Думы, и когда жизнь сама укажет необходимость изменений в ее учреждении, изменений, кои бы удовлетворяли вполне потребностям времени и благу государственному, Мы не преминем дать по сему предмету соответственные в свое время указания».
Если, таким образом, Государственная Дума взамен права законодательного почина имеет лишь возможность возбуждать ходатайства о реформах, да и то лишь по вопросам, не касающимся наших государственных устоев, то, с другой стороны, она лишена и права интерпелляции министров. Такое право необходимо предполагает политическую ответственность последних — выход их в отставку как вслед за неблагоприятным вотумом палат, вызванным этим запросом, так называемым вотумом недоверия, так нередко и до производства самого запроса, каждый раз, когда министерство не рассчитывает найти в большинстве палат поддержки своей политике. Ни о чем подобном не идет речи в законе 6 августа. В том случае, когда в действии министра или главноуправляющего, а также подчиненных им чиновников Дума усмотрит нарушение закона, а не простой вред для государства, она вправе обратиться с просьбой о даче ей сведений и разъяснений. Министр не обязан спешить с ответом; ему дается месячный срок, да и по его истечении ответ не должен необходимо заключать в себе ожидаемые сведения и разъяснения. Министр может ограничиться указанием причин, по которым он считает ненужным сообщение таких сведений и разъяснений. Очевидно, что практического результата, кроме того, чтобы открыть правительству глаза на беззакония его агентов, право палат требовать сведения и разъяснения не имеет и иметь не может. Прежде чем признать за палатами серьезное участие в выработке законов и бюджета, представляемых на их рассмотрение правительством, нам необходимо дать себе точный отчет в том, какое последствие имеет, на основании закона 6 августа, отрицательное отношение Думы к сделанным ей предложениям. В конституционных странах раз отвергнутый палатами законопроект, как и подвергшаяся их критике государственная роспись, не могут быть внесены вновь на их обсуждение в прежнем виде или с легкой только ретушевкой.
Достаточно неблагоприятного для них вотума половины плюс один членов в одной из палат, чтобы остановить дальнейшее прохождение законопроекта или росписи через палаты. Далеко не то же должно иметь место у нас на основании закона 6 августа 1905 года. Предложения министров и главноуправляющих считаются отклоненными только в том случае, когда против них выскажется не простое
Русская конституция
489
большинство Думы или Государственного совета, а большинство двух третей членов в каждом из этих собраний. Впрочем, если министру удастся заручиться Высочайшим соизволением, он может снова внести то же предложение, несколько им измененное, на рассмотрение Думы или Совета. Статья 49-я высказывается определенно на этот счет и в только что указанном мною смысле. «Законодательное предположение, — гласит она, — отклоненное большинством, двух третей членов в общих собраниях, как Думы, так и Совета, возвращается подлежащему министру или главноуправляющему для дополнительного соображения и внесения вновь на законодательное рассмотрение, если последует Высочайшее соизволение». В своих соображениях Совет министров отказывается защищать такое решение, говоря: «Утруждать внимание Высочайшей власти рассмотрением предположения, отвергнутого обоими законодательными учреждениями, едва ли есть основание». Тем не менее в окончательной редакции закона 6 августа, принятой после совещаний в Петергофе, говорится только о возвращении отклоненного законопроекта министру для дополнительного соображения и внесения вновь, если последует Высочайшее соизволение. Другими словами, ни Дума, ни Государственный совет не могут окончательно похоронить ненавистного им проекта, и Высочайшая воля, истолковываемая министром, может принудить эти учреждения к новому и новому рассмотрению уже отвергнутой ими меры. А при таких условиях Дума не выходит из той роли справочной конторы о местных нуждах и желаниях населения, которой, по-видимому, законодатель и думал ограничить на первых порах всю ее деятельность. Недаром министр внутренних дел говорит в своей мемории: «Рассмотрение Думой законодательных предположений, как предварительное, должно свидетельствовать перед Государственным советом о взглядах и мнениях населения по предстоящим рассмотрению вопросам». Министр отказывается, правда, от мысли «признавать за суждениями избранных населением лиц одно лишь свойство подготовительного материала, облегчающего всестороннее рассмотрение дела», но только в том смысле, что постановления Думы, даже отвергнутые советом, должны восходить к верховной власти; Высочайшие же поведения во всякое время сламывают оппозицию, как Думы, так и Совета, нежелательным в их глазах мероприятиям и побуждают эти собрания заняться снова их обсуждением, несмотря на предварительное отклонение.
Такой порядок далеко не является воспроизведением норм, Рекомендованных Высочайшим наказом 5 апреля 1801 года. Этот
490 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
наказ дан был Непременному Совету и заключал в себе, между прочим, следующее правило, вполне отвечающее конституционным порядкам Запада: «Законодательные предположения, внесенные на рассмотрение Совета, тогда только поступают на утверждение Верховной власти, когда большинством голосов будут уважены, а не имеющие сего уважения остаются без действия».
Государственная Дума представляет характер справочной конторы при Государственном совете еще в том смысле, что ее ведению подлежат только те вопросы, которые вносятся и в Совет; но наряду с последним имеются в России и другие высшие законосовещательные учреждения; предметы, подлежащие их ведению, на предварительное рассмотрение Думы не поступают. Мало этого, Государственной Думе не подлежит, несмотря на обещания ст. 33-й параграфа 2-го, что ею будут рассматриваться финансовые сметы министерств, решение вопросов о внешних займах, от которых, как показал недавний опыт, зависит уравновешение доходов с расходами. Эти внешние займы, позволяющие текущему поколению жить на средства грядущих, только тогда не ведут к постепенному и неминуемому истощению финансовых средств страны, когда доставляемые ими средства затрачиваются непосредственно на поднятие ее экономического благосостояния, а этого, разумеется, нельзя сказать ни о постройке железных дорог, преследующих исключительно стратегические цели, ни о затратах на усиление армии, флота, а тем более жандармерии и внутренней полиции. Если Дума не будет иметь возможности высказываться положительно или отрицательно по вопросу о внешних займах, то ее роль в финансовой жизни страны сделается по необходимости ничтожной; а так как редакция ст. 33-й закона 6 августа настолько широка, что позволяет считать Думу деятельным контролером по отношению к тому употреблению, какое правительство делает из государственных средств, то она, по необходимости, будет нести ответственность перед обществом за чужие мероприятия, что, в свою очередь, конечно, не будет содействовать поддержанию ее популярности.
Один параграф статьи 33-й открывает для будущих членов Думы довольно широкие горизонты. От нее будет зависеть учреждение компаний на акциях, когда при этом испрашиваются изъятия из действующих законов. Самый характер этой функции таков, что, несомненно, привлечет к выборам представителей торговых и промышленных интересов, для которых не может быть безразличным устройство новых предприятий с обходом тех стеснений, какие
Русская конституция
491
действующее законодательство ставит отчасти с целью защитить интересы частных лиц от их эксплуатации фантастическими или дутыми предприятиями. Ст. 33-я может окрылить поэтому надежды наших грюндеров и открыть для них широкие перспективы.
Ее одной достаточно, чтобы объяснить возникновение особой промышленно-торговой партии, для которой на задний план отойдут вопросы нашей внутренней реформы и первенствующее значение занято будет мыслью о создании новых компаний на акциях. Но и их порыв необходимо сдержан будет статьей 34-й, дозволяющей Думе только возбуждать предположения об отмене или изменении действующих законов и издании новых, так как действительный почин в этом деле всецело сосредоточен в руках министров.
Из всего сказанного с очевидностью вытекает, кажется, то заключение, высказанное мною еще в сообщении, прочитанном 11 сентября 1905 года юридическому обществу в Харькове, что при оценке природы Государственной Думы надо искать иных предметов для сравнения, чем законодательные палаты на Западе — рейхстага, ландтаги или камеры депутатов. Государственная Дума отвечает самое большее представлению о том собрании нотаблей, с совещательным голосом, о котором зашла речь во Франции в начале царствования Людовика XVI. Мы вправе прибавить, что, признав себя не народными представителями, эти нотабли сослужили тем самым действительную службу стране, так как указали правительству на необходимость обратиться за решением неотложных государственных вопросов к действительным избранникам народа, чем, как известно, и положено было начало дальнейшему конституционному развитию современной Франции. Эту службу может оказать русскому обществу Государственная Дума, если в состав ее попадут люди убежденные и сознательно относящиеся к великой миссии, к которой призывает их современный ход событий. Одной из важнейших статей закона 6 августа я считаю право Думы иметь выборного председателя и прямой доступ последнего к императору. Если в председатели попадет человек стойкий и смотрящий на себя, подобно английскому спикеру, как на «уши и уста» всего собрания, царь будет осведомлен о действительных желаниях и нуждах Земли Русской от имени ее избранников. Ввиду сказанного я полагаю, что ставить свою кандидатуру на выборах — обязанность всякого, кто считает себя призванным дать полезный совет по многосложным вопросам о преобразовании России. Этими людьми наряду с земскими и городскими деятелями могут быть и лица, специально посвятив
492 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
шие себя изучению экономических, финансовых и государственных вопросов, знатоки русской крестьянской жизни и судеб русского рабочего, знатоки западноевропейских порядков, хозяйственных, общественных и политических, так как справка с тем, что было сделано опередившими нас народами, не может быть лишней при решении наших собственных судеб.
Не преувеличивая значения Думы, не возводя ее на степень народного представительства или законодательной камеры, видя в ней то, что она есть, т. е. один из советов, к которым император будет обращаться для ознакомления с запросами русского общества, мы все же думаем, что это преходящее учреждение призвано сыграть свою роль в истории.
эволюция ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ДВИЖЕНИЙ В РОССИИ И В МИРЕ
МЕСТНОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ В АМЕРИКЕ И ЕГО ИСТОРИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ *
Со времен Токвиля сделалось общим местом, что Америка — страна самоуправления по преимуществу; один за другим публицисты Старого и Нового Света повторяют, что величие Соединенных Штатов создано прежде всего системой их местных учреждений. Но каковы эти учреждения? Где искать их прототип? Какие причины вызвали постепенное изменение их первоначального характера?
Все это вопросы, на которые пока не последовало еще ответа. Нельзя же, в самом деле, считать ответом голое заявление, что пуританизм создал в Новой Англии систему действующих в ней общин (towns) и что развитие местного самоуправления в других штатах было не более как воспроизведением ново-английской системы. Вместо того чтобы быть творцом в сфере политических идей и учреждений, пуританизм сам является выражением, в религиозной сфере, демократических стремлений эпохи, вызвавшей его к жизни. С другой стороны, вместо того чтобы быть снимком с ново-английского образца, устройство американского юга представляло нам до последнего времени разительное сходство со средневековой системой английских поместий, тогда как американский Запад являлся странным сочетанием демократических и аристократических тенденций, унаследованных от англичан административных традиций и вынесенных из Новой Англии симпатий ко всеобщему голосованию и назначению на все должности путем народных выборов.
Уже из этого одного видно, что история местного самоуправления в Америке представляет собой развитие не одного типа, а нескольких и что без детального изучения его судеб в отдельных
* Печатается по: Вестник Европы. 1885. Т. 1. Февраль. С. 793-820.
496
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
штатах не может быть сделано ни одного шага вперед в деле выяснения его происхождения и причин, породивших его характерные особенности. Известный американский публицист Герберт Адамс во вступительном очерке к недавно появившейся серий*монографий по истории местных учреждений в Америке, рассказывая о недавнем посещении мною его отечества, сообщает следующий вполне верный факт.
«В бытность в Филадельфии г. Ковалевский, — говорит он, — посетил библиотеку исторического общества в Филадельфии, в надежде найти в ней какие-нибудь данные по истории местных учреждений. Познакомившись с библиотекарем, г-м Стоном, издателем исторического сборника Пенсильвании, он обратился к нему с вопросом, какие литературные пособия имеются в библиотеке для ознакомления с интересовавшим его предметом. “Я не могу дать вам ничего, кроме корректурных листов”, — отвечал ему на это г-н Стон и тут же передал ему статью Гульда, предназначавшуюся для его журнала и представлявшую собой первую попытку монографического исследования истории местного управления в одном из штатов Северной Америки — в Пенсильвании. Вопрос, сделанный русским публицистом, — прибавляет от себя г-н Адамс, — неоднократно ставился мне и прежде, и после такими лицами, например, как Брайс или Фриман, тщетно искавшими литературных указаний и находившими одни никем не тронутые материалы».
После сказанного ясно, какое значение имеет только что вышедший из печати первый том сборника, издаваемого университетом Джона Гопкинса в Балтиморе, под редакцией Адамса и при ближайшем сотрудничестве лиц, получивших в университете свое политическое образование. Не могу не указать при этом случае на ту похвальную черту американских университетов, благодаря которой эти ученые корпорации не ограничивают своей задачи преподаванием наук в стенах всегда более или менее тесных аудиторий, но и воспитывают все общество путем издания целого ряда ученых журналов, в которых самостоятельные исследования переплетаются с обстоятельной и беспристрастной критикой и по возможности полной библиографией. Университет, основанный в Балтиморе на частные средства Джона Гопкинса, один выпускает ежегодно целых шесть ученых вестников. Старому Свету есть чему поучиться у Нового.
Как первая попытка исследовать историю местного самоуправления, изданный университетом сборник открывает собой новую эру
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
497
в истории американской публицистики. От вопросов федеративного устройства, более или менее выясненных, интерес американских писателей и американской публики переходит к вопросам местного устройства, — устройства отдельных штатов, графств и приходов в них. В то время как в Балтиморе выходят первые исследования по истории местного самоуправления, в Нью-Йорке в школе политических наук, устроенной по образцу парижской, на правах частного предприятия, профессор Берджес открывает первый курс сравнительного изучения конституции отдельных щтатов.
Для моей настоящей задачи издания Балтиморского университета послужат главным материалом, который только отчасти будет восполнен личными исследованиями, произведенными в библиотеках Нью-Йорка, Бостона и Вашингтона и в архивах исторических обществ Пенсильвании, Виргинии и Огайо.
Знакомя своих читателей с тем впечатлением, какое произвела на него недавно посещенная им Америка, Фриман говорит, что в этой стране он нашел не более как молодую Англию; в американских же местных учреждениях его поразил лишь факт воспроизведения и дальнейшего развития им английских начал. Мысль Фримана верна и ошибочна. Верна, — если говорить о внешней организации самих учреждений, которая, как возникшая еще в колониальную эпоху, носит на себе все черты заимствования из метрополии. Ошибочна, — если сосредоточить внимание на духе самих учреждений, на той системе народных воззрений и чувств, которая поддерживает и животворит эту во многом архаическую организацию, внося в нее по временам существенные изменения и поправки, заставляя ее служить взамен аристократических демократическим интересам. Несомненно, что в Америке имеются и шерифы, и мировые судьи, и констебли, и коронеры, и надзиратели за бедными, но эти должностные лица представляют довольно слабое сходство с их английскими прототипами1.
С другой стороны, самое положение о заимствовании американцами их местной организации требует некоторой оговорки. Первые административные деления, как и первые местные должности, были созданы, конечно, по английскому образцу. Определившие
1 Избираемые народом и из народа, они, очевидно, нимало не призваны к преимущественному служению сословным и землевладельческим интересам, какое составляет характерную особенность вышедших из среды «джентри» местных органов английского самоуправления.
498
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
их характер правовые представления были занесены колонистами несомненно из их старой родины, но тут-то именно и возникает вопрос — из какой родины? Из той ли части Англии, которая, как вся юго-восточная ее половина, почти не сохраняла уже чер*г англосаксонской демократии, или же, наоборот, из северо-западной, в которой под внешней корой общих для всей страны местных учреждений с резко определившимся аристократическим характером старинное общино-сельское устройство с его мирскими землями и избираемыми сходом властями сохраняло еще всю полноту жизненной силы. Известно, что эмиграция в Америку началась именно из северной части Великобритании, что основатели древнейших поселений в Новой Англии — поселений в Плимусе, Сандвиче и Салеме, были по преимуществу выходцами из Йоркшира и смежных с ним графств английских и шотландских.
Замечательно, что это те самые графства, которые доставили наибольший контингент круглоголовых — врагов короля и аристократии и приверженцев библейского народовольства.
Историк, не скользящий по поверхности фактов, ищущий для них экономической и социальной подкладки, не вправе будет обойти молчанием то обстоятельство, что графства, доставившие Старой Англии наибольшее число ее республиканцев, а Новой — древнейший контингент ее колонистов, были те самые, в которых исконные германские начала мирского управления и общинного владения землей продолжали уживаться с аристократическим составом мирового института и все еще жизненными чертами манориального, иначе говоря, поместного устройства. Известный английский и англошотландский статистик Маршал, писавший в конце прошлого столетия, указывает на северную половину Англии как на страну, в которой всего чаще встречалась еще в его время общинная система пользования пастбищами и лесами, а также право свободного прогона скота по нивам и лугам после снятия с них годовых урожаев. Одновременно в южной и западной господствовала по преимуществу дворовая система поселений, не было сплошных сел, а встречались одни только усадьбы, расположенные посреди полей, состоявших исключительно в частной собственности.
В тех же северных графствах долее чем где-либо удержалось старинное германское деление на общины или «towns», с подразделением последних на десятни, tithings или boroughs, некогда личные, теперь территориальные союзы, каждое под начальством избираемого десятника. В сочинении Ламборда, посвященном из
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
499
ложению обязанностей этих лиц и появившемся приблизительно в то самое время, когда началась эмиграция англичан в Америку, т. е. в конце XVI века, следующим образом описывается порядок избрания, права и обязанности десятников. «Каждая из десятен, — говорит он, — назначает из своей среды одного человека, которому предоставляет право говорить и действовать от ее имени». К первоначальным своим обязанностям — доносить о нарушителях мира судебному собранию сотни — десятник присоединял во времена Тюдоров целый ряд других полицейских административных и отчасти судебных функций, которые мало-помалу делают из него, с одной стороны, низшего полицейского служителя «petty-constables», с другой — сборщика сумм, какими жители десятой облагают себя добровольно для покрытия местных издержек, с третьей, наконец, третейским разбирательством в мелких спорах гражданского и уголовно-полицейского характера. Первой заботой колонистов после высадки их на берег Новой Англии было установление на новой родине той же системы поземельных отношений и тех же правительственных властей, какие существовали в их среде до выселения их из метрополии.
В дневнике, веденном Джоржем Мортоном и заключающем в себе подробный отчет о первых действиях иммигрантов, основавших колонию в Плимусе, рассказывается, как вскоре после высадки своей на американский материк, отцы-пилигримы приступили к нарезке земли отдельным семьям, для чего установлен был первоначально средний размер личного надела, — и каждой семье было предоставлено большее или меньшее их число сообразно самому числу ее членов. При этом неженатым приказано было селиться по выбору в той или другой семье, с тем чтобы вести с ней впредь хозяйство сообща. Всех образовавшихся таким образом дворов оказалось 19. Первым построенным зданием была ратуша, она была признана общим достоянием всех дворов и получила наименование commune hause (общий дом). Такое же общее Достояние составили прилегающие к поселению пастбища и леса. На тех же началах, что и в Плимусе, основаны были первые поселения в двух других колониях Новой Англии, в Салеме и Сандвиче. В этих колониях, так же как и в Плимусе, удержаны были в общем пользовании леса и пастбища, удобная же к обработке земля разделена была на равные участки. Быстрый рост населения один заставил колонистов Новой Англии принять со временем меры к ограничению права поголовного участия в земельном пользова
500
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
нии; в этом отношении мы встречаем в Новом Свете буквальное повторение того самого процесса обращения поземельной общины из всенародной в замкнутую, какую одинаково представляет нам история швейцарских альменд или французский bien-communaux. В течение XVII столетия как в Салеме, так и в Сандвиче, проводится то правило, что общими угодьями вправе пользоваться одни только старые поселенцы; в то же время на содержание школ и бедных выделяются известные участки общего поля — опять-таки порядок вещей, весьма близкий к тому, какой мы встречаем в истории западно-европейской сельской общины с ее biensdespauvres или Armengiiter и довольно обычной практикой — обеспечивать школы земельными наделами.
Воспроизведение порядков Старого Света на почве Нового не ограничивается одним лишь оживлением экономических отношений, связанных с существованием сельской общины, — оно касается также самой организации властей, порядка их назначения и предметов ведомства. По образцу Англии, колонисты Салема не позже как в 1644 году обращаются к установлению должностей десятников (tithingmen), которым поручают, между прочим, надзор за тем, чтобы каждый ходил по воскресеньям в церковь и соблюдал в ней благопристойность и тишину. Из старинных законов колонии Массачусетской бухты видно, что десятники Новой Англии по своему характеру вполне соответствовали тем, какие известны были в метрополии: им поручается надзор за десятью семьями соседей, а также целый ряд полицейских функций, между прочим, наблюдение за питейными домами и за соблюдением в них правил благочиния, причем десятники приобретают право сажать всех провинившихся в городскую клетку, выставляемую на рыночной площади, — клетку, в которой и следует видеть первообраз американской тюрьмы.
Несколько позднее мы встречаем тех же лиц под наименованием petty-constables, с довольно широким кругом ведомства по поимке воров, разбойников и всякого рода нарушителей мира, по взиманию местных сборов, по надзору за бродягами, пьяницами и всеми теми, которые после 10 часов вечера станут вести себя «распутно»; им же принадлежит право насильственно возвращать хозяевам беглых слуг и составлять списки всех тех, которые, не заручившись предварительно согласием общины, установят в ней свое постоянное местожительство. Обо всех этих личностях констебли должны были доносить судам для поступления с ними по закону.
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
501
Очевидно, древнейшие поселения Новой Англии, можно сказать, воскресили собой общественные и административные порядки — более древние, чем те, какие одновременно являлись господствующими в их первоначальной родине — Англии. Сельская община «town», с ее мирскими землями и избираемыми властями, — что это, как не старинная германская община (Gemeinde), община, которая в Англии под влиянием процесса феодализации рано выродилась в поместье (manos), с тем чтобы снова расцвесть на демократической почве Нового Света со всеми особенностями ее первоначального характера.
Прямое воспроизведение в Америке английских порядков местного самоуправления начинается не ранее посылки в нее губернаторов по распоряжению частных владельцев колоний, т. е. частью торговых компаний, частью лиц, наделенных жалованными земельными грамотами со стороны английского правительства.
Переходя к изучению этого периода в истории местного управления в Америке, мы по необходимости предпосылаем ему краткий очерк английского устройства в эпоху основания первых колониальных правительств в Новом Свете. Без такого предварительного ознакомления немыслимо производство сравнения и установление каких-либо параллелей между американскими и английскими порядками.
XVI и вторая половина XVII столетия были для Англии такой же поворотной эпохой, как и для континентальных государств. Сословные учреждения здесь, как и повсюду, переживают в это время более чем вековую борьбу с монархическим началом. Причины, однохарактерные с теми, какие одновременно были в полном действии на континенте Европы, вызывают в Англии XVI и XVII столетий не столько переворот в учреждениях, сколько перемену в политических убеждениях, привычках и симпатиях. Почти поголовное истребление феодального дворянства в течение полувековой борьбы Алой и Белой розы случайно встречается в это время с фактом передачи королю главенства над церковью и приводит в результате к усилению монархического принципа. Не отмененные законодательным путем парламенты или вовсе не созываются, или заседают на расстоянии весьма значительных промежутков времени, в течение которых король управляет страной абсолютно с помощью свободно избираемых и сменяемых им министров. В самом парламенте, и в частности в верхней палате,
502
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
оппозиция все более и более слабеет, благодаря возрастающему с каждым годом числу новых пэров, созданных королевской милостью, и по тому самому обреченных на бессилие. В нижней тот же результат достигается несколько иным путем, путем создания йовых парламентских местечек и ограничения избирательных прав городов членами преданной престолу олигархии, в которой официальный кандидат всегда вправе рассчитывать на успех и поддержку. Если в политическом отношении времена Тюдоров и первых Стюартов могут быть названы эпохой замирания свободных учреждений в сфере местного управления, это, быть может, наиболее плодотворный и творческий период. Самоуправление графств и городов не только получает в это время свое окончательное завершение, но законодательство приступает также к созданию совершенно новой ветви местного самоуправления — самоуправления приходов, благодаря чему и Англия XVI и XVII столетий, подобно современной, представляет уже троякого рода местные подразделения: графство, город и приход. Управление первым, по мере постепенного упадка власти назначаемых королями наместников, вице-графов или шерифов, сосредоточивается в руках поместного сословия джентри и выходящих из его рядов мировых судей. Одновременно управление городом переходит в руки городской олигархии и составленного из ее членов городского совета. Новое создание, приход, вступает в права прежнего поместья (manos), и в лице местного священника, церковных старост, надзирателей за бедными, надзирателей за дорогами (overseers of the poor) начинает ведать большую часть тех дел, которые некогда разбирались вотчинными судами, церковными монастырскими сходами. Тогда как во Франции и по ее примеру в большинстве континентальных государств средневековая система более или менее автономных общин, уездов и провинций уступает место административной централизации, бюрократизму и правительственной опеки над общинами. Англия не только удерживает, но совершенствует и завершает свою вековую систему местного самоуправления. Чуждая всяким отвлеченным политическим принципам, и в частности навязанному ей Монтескье началу разделения властей, Англия в руках мировых судей соединяет административнополицейские, судебные и до некоторой степени законодательные функции в смысле права издавать местные распорядки и регулировать ими обыденные жизненные факты, начиная от рыночных цен и заработной платы и оканчивая народной нравственностью. Трудно указать такую сферу жизни, в которую бы не проникало влияние
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
503
мировых судей. Откройте Эйренархию Ламбарда, другими словами, первый опыт сколько-нибудь систематического перечисления функций мировых судей, — чего, чего только не найдете вы под рубрикой предметов их ведомства: мировой судья — следователь, полицейский надзиратель, судебный следователь, третейский раз-биратель, полицейский и гражданский судья; разверстка налогов принадлежит ему в такой же мере, как и надзор за питейной продажей и общественными удовольствиями: он заседает и действует всего чаще один, нередко вместе с товарищем и четыре раза в году в собраниях однохарактерных с ним лиц от целого графства, так наз. четвертных сессиях (quarter sessions). К его прежним функциям, только что нами перечисленным, разумеется приблизительно, присоединяются еще новые со времени возникновения приходского управления, т. е. с XVI столетия. Контроль за приходами, постановка решений по жалобам на приходских властей, смена и утверждение последних в должности производятся четвертными заседаниями, которые таким образом становятся как бы высшей инстанцией по отношению к приходским съездам. Одни лишь функции военной власти остаются чуждыми мировому институту. Набор и заведование местной милицией со времен Генриха VIII и Елизаветы сосредоточиваются в руках особых лордов-лейтенантов, которые, подобно мировым судьям, назначаются правительством каждый раз из членов местной знати.
В то же время продолжают держаться по-прежнему следственнополицейские разъезды шерифов по графствам и право избирательных коронеров — производить розыск по всем так называемым «королевским случаям», другими словами, тем, в которых король лично заинтересован, так как получает с обвиненных штрафы или участвует в выгодах от имущественной конфискации. Все это в конце концов приводит к тому результату, что самоуправление графств является нимало не отвечающим требованиям систематичности и стройности и представляет непонятное с первого взгляда соединение самых разнообразных правительственных функций в руках одних и тех же лиц.
Городское самоуправление в XVI и XVII веках устроено по образцу самоуправления графств. Важнейшие города прямо признаются графствами, другими словами, получают одинаковую с последними внутреннюю организацию. Городской совет, обыкновенно из двух палат — нижней, составленной из депутатов от гильдии, и верхней, с заседающими в ней гильдейскими старшинами, оль
504
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
дерменами, — ведает большинство тех административных дел, которые в графствах выпадают на долю мирового института. Мэр с коллегией олдерменов в городах то же, что четвертные собрания мировых судей в графствах с их одинаково полицейскими й судебными функциями.
В приходах, обращенных Генрихом VIII и Елизаветой в низшие административные деления, оживают некоторые черты прежнего общинного устройства, рано вытесненного в Англии развитием поместной системы. Вспомоществование нищим, оставленным без призрения со времени уничтожения монастырей — их средневековых кормильцев, ведет к установлению рядом с постоянным налогом в пользу бедных столь же постоянной административной организации; основу ее составляют приходские собрания с избираемыми в них церковными старостами (church wardens). Рост приходского самоуправления завершается в царствование Елизаветы созданием должностей особых надзирателей за бедными (overseers of the poor), которые в сообществе священника и церковного старосты образуют из себя тесные приходские собрания (select vestries), названные так в отличие от общих сходов всего взрослого приходского люда (general vestries). К предметам ведомства приходских сходов присоединяется постепенно дорожная полиция, надзор за бродягами и принятие против них мер предупреждения и пресечения, что, в свою очередь, ведет к установлению новых избирательных должностей.
Мы познакомились пока с одним лишь механизмом английских учреждений; спрашивается еще — в чью пользу был устроен этот механизм и кем приводился в действие? Едва ли ошибочно будет сказать, что правительственная машина была устроена в Англии таким образом, чтобы сделать возможным постоянный перевес владельческих интересов над интересами остальных классов. Мировой институт, в руках которого сосредоточивалась деятельная администрация и суд в графствах, всецело был отдан в руки поместного сословия или джентри; законом предписывалось не назначать на должности мировых судей никого, кроме лиц, вышедших из ее рядов. В городах избирательные права, как мы видели выше, были предоставлены одним только владетельным классам — членам гильдейской знати. Наконец, в приходах право мировых судей назначать надзирателей за бедными необходимо вело к замещению этих должностей членами того же поместного сословия или по меньшей мере лицами, от него зависимыми.
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
505
После этого по необходимости краткого очерка английской системы самоуправления приходов графств и городов в эпоху основания американских колониальных правительств возможен переход и к непосредственному изучению древнейшего законодательства последних по вопросам местного устройства. Древнейшими из американских сводов являются законы ньюгевенской плантации колонии Массачусетской бухты, Коннектикута, Пенсильвании и Виргинии. Во всех этих памятниках неоднократно высказывается та мысль, что основой им служит английское право.
«Мы открыто объявляем, — говорит собрание колонистов Виргинии в 1661 году, — что намерены следовать прекрасным, так часто подвергавшимся исправлению, английским законам». «Хотя в издаваемых нами постановлениях, — говорят, в свою очередь, одинаково составители массачусетского и коннектикутского свода, — мы отклоняемся подчас от английских статутов, но это не означает с нашей стороны желания не признавать обязательной силы за статутным правом Англии, по крайней мере насколько последнее известно нам».
Согласно этому общему принципу, древнейшие колониальные законодательства воспроизводят в своих постановлениях существеннейшие стороны английского местного устройства. Не чувствуя себя в достаточном числе, чтобы нуждаться в подразделении в занятой ими стране на графства, жители ньюгевенской колонии не устанавливают на первых порах посредствующего звена между общиной, приходом и государством; государство является у них соединением общины, община первоосновой государства. Совершеннолетние жители общины, читаем мы в их древнейшем законодательстве 1639 года, вправе выбирать как судей, так и общинно-приходских властей. Те же постановления встречаем мы и в древнейшем своде Массачусетса от 1641 года. «Свободные граждане (фримены) каждой общины, — значится в этом своде, — будут иметь впредь полное право ежегодного или, в случае надобности, и более частого выбора должностных лиц для заведования местными делами, согласно письменным инструкциям избирателей; число избираемых на должность не должно превышать собой 9». Все вместе они образуют тесный общинно-приходский совет, носящий то же наименование, что и в Англии, — «select vestries». Рядом с этим тесным советом мы встречаем устроенные опять-таки по образцу метрополии общие приходские сходы, на которые созывается все свободное население прихода. Название им в Массачусетсе то же, что и в Англии, —
506
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
«general vestries». Общим сходам принадлежит, как и в метрополии, право установления местных регламентов для регулирования разных сторон приходской жизни или так называемых bye-laws, нарушение их наказуется штрафами не свыше 20 шиллингов; регл’аменты не должны противоречить общим законам; в случае несоответствия их с последними они не подлежат исполнению.
Древнейший свод Коннектикута, от 1673 года, наполовину составленный из законов массачусетского свода, также говорит о праве лиц, имеющих постоянную оседлость, сходиться на приходские собрания, vestries, и устанавливать на них известные полицейские регламенты, bye-laws, простым большинством голосов; эти регламенты, как и в Массачусетсе, приводятся в исполнение только при соответствии их с общими законами колонии. Приходские собрания избирают ежегодно из своей среды не более 7 человек, обязанностью которых является заведование приходскими делами; это те же английские selectmen. Приходскому управлению поручается призрение бедных, полиция безопасности, органами которой являются избираемые жителями констебли, дорожная администрация и школьное дело. Каждый приход, население которого достигло числа 50 домовладельцев, обязан содержать по меньшей мере одного учителя для обучения детей чтению и письму; местные издержки покрываются путем взимания приходских сборов, разверстка которых предоставляется избираемым собранием сборщикам.
В отличие от массачусетского коннектикутский свод впервые заводит речь о самоуправлении графств; органами последнего являются избираемые жителями мировые судьи, обязанные собираться на съезды по меньшей мере два раза в год. Съезды эти созываются частью для принятия общих всему графству административных мер, частью для постановки окончательных решений по апелляциям на приговоры отдельных судей.
Тогда как в Новой Англии первыми колонистами были по преимуществу простые рабочие — сельские и городские, мелкие торговцы и ремесленники, — колонии, лежащие к югу от нее, возникают при ближайшем участии английской земельной аристократии, члены которой частью входят в состав образованных для этой цели компаний, частью получают от короля жалованные грамоты на владение целыми провинциями. Это различие между порядками заселения американского севера и американского юга проходит не бесследно и для судеб местного управления. Правда, на юге, как и на севере, местное самоуправление одинаково носит печать заимствования
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие 507
из Англии, но заимствуются разные стороны одной и той же системы. На севере — демократическая система приходов, на юге — аристократическая система графств и поместий (manors). В жалованной грамоте, выданной Пену Карлом II в 1681 году, предоставляется, между прочим, право установления в дарованной территории поместий (manors), разделение страны на графства, создание в ней судей и чиновников. Такие же права предоставляет Кальверту, лорду Балтимору, выданная на его имя грамота от 1632 года, в которой мы, между прочим, встречаем следующее характерное указание на тот порядок местного устройства, какое правительство желало бы видеть установленным в новой колонии: «Предоставляется нашему барону Балтимору и его наследникам — обращать в поместья (in maneria erigere) отдельные земли провинции и в этих поместьях право держать curiam baronis et visum franci plegi, иначе: court baron и court leet, в интересах охранения мира».
В curia baronis или court baron следует видеть собрание вассалов древнего феодального сеньора, собрание с административными и судебными функциями. Этому собранию подлежит рассмотрение всех судебных случаев, прямо или косвенно затрагивающих вопрос об отношениях феодального сеньора к свободным владельцам его земель и последних между собой. Нечто совершенно отличное от этого чисто феодального по характеру учреждения представляет так называемый court leet, в котором следует видеть не что иное, как старинный германский сотенный сход с правом присутствия на нем всего взрослого населения поместья.
Предметы ведомства этого собрания самые разнообразные. Под председательством назначенного помещиком судьи оно приступает как к выбору известных властей, в том числе пробовалыциков хлеба и пива, так и к установлению известных полицейских распорядков, так, наконец, и к постановке судебных приговоров — гражданских и уголовных.
Вот эту-то систему вотчинных судов — обломок пережитого уже прошлого — оживляют на почве Нового Света частные владельцы колоний, в слабейшей степени Пен, во всей ее силе и старинном значении — Кальверт.
Поместье в Пенсильвании и Мериланде занимает место прихода. Это низшее административное подразделение, за которым следует Уже графство. До нашего времени дошли протоколы древнейших вотчинных судов Мериланда, и на основании их, как и на основании некоторых законодательных мер самого лорда Балтимора,
508
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
можно представить довольно полную картину поместной системы в Новом Свете.
В полном соответствии с дарованным ему правом Балтимор в 1636 году обращается к возведению в поместья «manos»*Bcex земельных владений размером в 2000 лиров не менее; каждому из таких поместий предоставлено иметь свои court baron и court leet. На court leet в Мериланде созываемы были все совершеннолетние от 12 по 60-летний возраст. Председатель собрания — назначенный владельцем управитель, — судья, удостоверялся в личном присутствии в собрании всех долженствующих быть в нем лиц и приступал затем к выбору из числа присутствующих 12-членной комиссии присяжных. Эта 12-членная комиссия заявляла затем о всех правонарушениях, совершенных в пределах поместья в промежуток времени, протекший с момента последней сессии вотчинного суда. Собрание по рассмотрении представленных на его обсуждение жалоб приступало к постановке решения при содействии специальных судебных присяжных. Наказаниями обыкновенно служили штрафы. Рядом с судебными делами собрание «ведало» дела административные. В протоколах нередко встречаются заявления о необходимости установить загороди, определить цены на хлеб и пиво, ввести те или другие полицейские предписания и т. п. Собрание занимается также выбором поместных властей — констеблей и пробовалыциков пива.
Специальную подсудность имеет court baron, — в нем присутствуют и судятся одни только фригольдеры, другими словами, свободные владельцы помещичьей земли; всякие споры о размере ренты, о переходе земли, за совершенным прекращением того или другого семейства, в руки феодального собственника, о конфискации ее последним и т. п., расследуются и судятся в court baron при участии с одной стороны обвинительных, а с другой — судебных присяжных.
Высшую ступень по отношению к поместью составляло графство. В Пенсильвании, как и в Мериланде, оно одинаково было устроено по образцу английского: каждое графство имело свои четвертные сессии мировых судей, в ведомстве которых стояли одинаково — управление бедными и, в частности, назначение и контроль надзирателей за ними, управление дорогами и мостами, установление местных сборов на покрытие местных издержек и разверстка этих сборов между плательщиками.
В такой системе местных учреждений с течением времени, под влиянием социальных перемен, происходят некоторые весьма суще
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
509
ственные изменения. Введение рабства негров заставляет помещиков отказаться от вынесенной из Англии практики отдавать свои земли в наследственное владение вассалов; взамен ее они переходят к непосредственной эксплуатации их с помощью несвободного труда, а это, в свою очередь, ведет к тому, что сходы поместного люда постепенно перестают собираться и по недостатку наличного персонала, и за отсутствием прежней в них потребности. Плантатор, считая негра своей вещью, судит его единоличным судом и не нуждается поэтому в содействии со стороны суда вотчинного. Административные функции последнего переходят постепенно в руки новых чиновников, приуроченных к новой системе местных подразделений, системе церковных приходов. Хотя и поздно, эти последние сосредоточивают в своих руках заведование общественной нравственностью и народным образованием, надзор за бедными и оказание им помощи путем отдачи их детей в школы на средства прихода. Порядок управления приходами тот же, что и в Новой Англии; деятельная роль в нем принадлежит тесным приходским советам, в состав которых входят церковные старосты и надзиратели.
Чем далее мы подвигаемся к югу, тем резче и резче выступают следующие особенности в организации местного самоуправления: более или менее аристократический склад его, обусловленный господством крупных плантаций, отсутствие или слабое развитие демократического по характеру управления приходов и воспроизведение почти целиком английской системы самоуправления графств.
В Виргинии, заселение которой произошло под непосредственным руководством английского правительства, история местного самоуправления открывается фактом установления графств. Первоначальное разделение страны на графства относится еще к 1634 году; в отдельные графства, числом 8, назначаются шерифы, чтобы управлять ими по образцу английских шерифов, гласит изданный с этой целью закон. «Шерифы, — продолжает он, — должны быть назначаемы в том же порядке, что и в Англии, и имеют одинаковый с английскими права; каждый получает помощника в лице особого лейтенанта и подчиненных ему агентов».
Несколько лет спустя создается в Виргинии должность мировых судей, назначаемых губернатором, в числе 6 человек в каждое отдельное графство. При поступлении на должности они призываются к принесению присяги, в которой, между прочим, значится, что свои приговоры они должны постановлять согласно законам и обычаям колонии, а также законам и статутам Англии.
510
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
По образцу английских, мировые судьи Виргинии призываются к отправлению своих обязанностей как единолично, так и на особых съездах, которые созываются здесь, как и в Англии, четыре раза в год и носят общее с английскими название — четвертных (Quarter sessions); апелляции на их приговоры поступают на рассмотрение состоящего при губернаторе совета. Подобно английским мировым судьям, виргинские сосредоточивают в своих руках вместе с судебными и административные функции, а четвертные заседания присоединяют к этому еще право издания местных распорядков (bye-laws), опять-таки по образцу английских. По английскому же образцу вводится в Виргинию институт присяжных, при участии которых мировые судьи и постановляют свои приговоры, одинаково в делах гражданских и уголовных; порядок их назначения тот же, что и в Англии.
Гораздо позже возникает в Виргинии приходское управление — не ранее как в 1657 году. Мировым судьям графств, носящим в Виргинии также наименование комиссаров графств, дано право, с согласия жителей, делить графства на приходы; раздел считается состоявшимся каждый раз, когда в пользу его сказывается большинство жителей графства. Жителям прихода разрешается облагать себя натуральными сборами, платимыми табаком и идущими на содержание местного причта и на призрение бедных. Последнее принимает своеобразную форму — установления особых ремесленных школ для дарового и обязательного обучения детей бедных родителей прядению, тканью и другим, как значится, полезным промыслам. Как и в Англии, управление приходами поручается тесным приходским советам, число членов которых определяется в 12 человек. Эти 12 человек попадают на свои должности в силу избрания; в состав совета входят местный священник и избираемые приходом церковные старосты. Последние имеют, между прочим, право обвинять перед четвертными сессиями мировых судей всех лиц, не соблюдающих постановления о запрещении работы в воскресные дни, всех, кто уклонится от посещения церкви или от принятия святого причастья, а также всех виновных в «низком и отвратительном грехе — пьянства, блуда или прелюбодеяния».
Хотя деление графств на приходы и признано было со временем обязательным, но этой системе самоуправления не удалось развиться в Виргинии, как и вообще в южных штатах, благодаря главным образом следующим обстоятельствам. Тогда как на севере непроизводительность почвы заставляла искать заработков преиму-
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
511
щественно в занятии промыслами и торговлей, на юге плодородие почвы побуждало колонистов сосредоточивать свою деятельность на земледелии, а это обстоятельство, в свою очередь, содействовало рассеянности поселений и затрудняло соединение в приходы поместий, нередко отстоящих друг от друга на целые сотни миль. Прибавим к этому, что начавшийся уже с 1620 года ввоз негров, облегчая эксплуатацию земельных богатств, в то же время содействовал большей изолированности колонистов, переставших нуждаться в прежней мере во взаимной помощи и поддержке.
Аристократический характер с особенной наглядностью выступает в том проекте конституции, который был составлен Локком и Шевтбюри для Южной Каролины в 1669 году. Проект этот, правда, не был приведен в исполнение во всех его подробностях и интересен для нас лишь тем, что заключает в себе самую систематическую попытку привить Новому Свету аристократические учреждения Старого. Составители конституции не скрывают своего заветного желания и, определяя свою задачу, говорят, что имеют в виду избежать установления в Каролине демократического управления масс. С этой целью, по образцу Мериланда, южная Каролина объявляется палатинатом, подобным тому, каким является графство Дергама в Англии. Старший из частных владельцев колонии (всех восемь) получает звание палатина, — звание, которое с его смертью переходит к наиболее возрастному из 7 остальных. Палатинат делится на графства; в состав каждого графства входит одинаковое число феодальных сеньорий, бароний и простых колоний. Каждый из частных владельцев получает в графстве одну сеньорию: всех, следовательно, в графстве 8. Каждое из лиц, принадлежащих к дворянству палатината, наделяется одной ба-ронией. Территориальный размер сеньории и баронии определен раз навсегда и одинаково в 12000 акров; каждой предоставлено иметь свой вотчинный суд, по образцу английского court leet. Эти суды ведают как гражданские, так и уголовные дела и подчинены в высшей инстанции судам графств, составленным из 4 мировых судей и шерифов, постановляющих свои решения при участии Жюри из землевладельцев.
От этой конституции, отмененной вместе с самими владельцами ввиду ее неосуществимости, удержалось со временем одно лишь Деление страны на графства, которые, как и в Виргинии, получили Каждое свои суды, близкие по характеру к четвертным сессиям, и свою администрацию в лице шерифа и мировых судей. Как
512
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
и в Виргинии, приходское управление возникает в Каролине сравнительно поздно — с того момента, когда законом предписывается сперва факультативное, а затем обязательное деление графства на приходы и образование в них тесных приходских собраний, составленных из старост и надзирателей за бедными.
Попытка расширить самоуправление прихода в скором времени оказывается практически неосуществимой и по тем же причинам, что и в Виргинии, т. е. благодаря рассеянности поместий на большом расстоянии друг от друга и возможности их изолированного существования ввиду принятия ими систем несвободного труда. Приходское устройство мало-помалу приходит поэтому в упадок в течение XVII века, с тем чтобы в XIX подвергнуться решительной отмене законодательным путем сперва в нагорной части штата, а затем и в низменной.
Из предшествующего очерка с наглядностью выступает тот факт, что местное самоуправление в Америке при несомненном влиянии на его развитие английского образца в то же время представляет не один, а несколько типов.
Причина тому лежит в том преимущественном развитии, которое в отдельных колониях получило разные стороны местного самоуправления в Англии. Тогда как в древнейших поселениях Новой Англии оживлена была система англо-саксонского сотенного и сельского устройства, в штатах, основу которым положили частные владельцы, сделана была попытка воспроизвести феодальную систему поместного управления. Обе эти попытки в конце концов оказались неудачными, и самоуправление в Америке организовалось по одному из следующих двух типов: на Севере от Мена до Мериланда особенное развитие получило приходское управление, по отношению к которому управление графств является сравнительно поздним нововведением и далеко не получает одинакового с ним значения. На Юге, — напротив того, благодаря вышеуказанным климатическим и социальным условиям, в приходском управлении не чувствуется необходимости, если оно и вводится в отдельных колониях, то из одного лишь подражания метрополии, — обстоятельство, благодаря которому оно не пускает в стране прочных корней и в конце концов отменяется законодательством XVIII и первой половины XIX века. Средоточием местного управления на Юге является графство, организованное вполне по английскому образцу и отличающееся от последнего лишь тем, что в руках его администраторов сосредоточивается одновременно и вся сумма тех
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие 513
прав и обязанностей, которая в Англии принадлежит приходским властям.
Итак, широкая децентрализация на Севере и сравнительно большая централизация на Юге.
Примирением обеих систем самоуправления является та, которая создана начиная с конца прошлого и в течение всего настоящего столетия в западных штатах Америки; мы остановимся на ее характеристике в заключение нашего исторического очерка.
Известно, что западные штаты образовались из той северо-западной территории, какая уступлена была Виргинией, Пенсильванией, Массачусетсом и Коннектикутом федеральному правительству в конце прошлого столетия. Из этой неопределенной в своей западной границе территории образованы были последовательно несколько штатов, согласно постановлениям знаменитого Ордонанса 1787 года. Этим законом в принципе установлено было то правило, что при возрастании населения до 5000 человек мужского пола заселенный округ, по воле его жителей, может быть образован в особую территорию, при увеличении же его населения до 60000 — округ становится штатом и допускается наравне со старыми штатами к представительству в федеральном конгрессе.
Согласно тому же закону, штаты Запада получают однообразное устройство, назначаемого на первых порах федеральным правительством губернатора и две палаты — высшую — из советников по назначению конгресса, позднее — президента, и низшую — из депутатов от народа.
Первым из организованных таким образом штатов был штат Огайо; за ним впоследствии Мичиган, Индиана, Кентукки и Иллинойс. Первоначальное ядро населения Огайо составили выходцы из Виргинии, обратившиеся к колонизации края задолго до уступки его федеральному правительству. К ним с течением времени присоединились переселенцы из Пенсильвании. Что касается до остальных штатов, то они получили главный контингент своих колонистов из Нью-Йорка и др. северных штатов. Миссури же, организованный, самостоятельный штат в 1820 году, по крайней мере в южной его части стал заселяться выходцами из Виргинии. С самого начала эмиграция в новые штаты, таким образом, стала производиться из штатов, расположенных на одинаковой с ними широте, — обстоятельство, определившее собой и самый характер местного управления в них.
514
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Переселенцы из старых штатов, очевидно, являлись на новую родину с готовыми уже правовыми воззрениями и административными привычками. Неудивительно поэтому, если строй местного самоуправления складывался в большинстве западных штатов по типу тех штатов, из которых производима была эмиграция, если общинное управление установлено было в Иллинойсе, напр., тогда как в Миссури графства навсегда остались низшим подразделением государства.
Не имея возможности следить за ходом развития местного самоуправления во всех западных штатах, мы остановим внимание читателя на одном из них, и притом наиболее типичном, на штате Огайо, включенном ранее других в унии на равных правах со старыми штатами.
К разделению стран на графства приступлено было в Огайо еще в конце прошлого столетия, в 1798 году, причем к внутреннему устройству их администрации применены были те общие начала, какие, по отношению ко всему вообще законодательству штата, установлены были губернатором Сенклером и его советом в 1795 году; они состояли в признании законов Виргинии обязательными для населения штата по всем тем вопросам, по которым не будут изданы специальные мероприятия правительством штата. Как и в Виргинии, дополнением к этим законам признано было общее право Англии, «common law», и английские статуты, предшествующие по времени четвертому году правления Якова I. Что касается до самостоятельных законов Огайо, то они заимствованы были почти исключительно из свода статутов Пенсильвании. В полном соответствии со сказанным общее собрание штата установило окончательно, в 1803 году, следующий порядок местного управления в графствах. Заведование делами графств предоставлено избираемым народом комиссарам, которым в Огайо принадлежат те же административные функции, какие в Англии несут мировые судьи... Название предоставлено в этом штате специальным судебным чиновникам, попадающим на должности по избранию и получающим право собираться на четвертные сессии. По образцу виргинских, комиссары от графства получают право обложения жителей налогами и право расходовать полученные таким путем суммы на местные издержки; на них возлагается также заведование дорогами и мостами, общественными постройками и т. п.
Приходское управление в Огайо и других западных штатах, по отношению к которым избранный нами является не более
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
515
как типическим образцом, складывается довольно своеобразно. Повсюду, и в Старом, и в Новом Свете, основой для возникновения общины или прихода служат частью имущественные, частью религиозные интересы. Прежде чем сделаться административным центром, община является экономической группой, коллективной обладательницей известных земель. Прежде чем сделаться центром дорожного управления или призрения бедных, приход является погостом, средоточием религиозного культа. На одном лишь Западе С. Штатов, на этом Far West, с которым у жителей Нью-Йорка или Бостона, напр., связываются представления, довольно близкие к тем, какие мы привыкли связывать с Востоком, интересы народного просвещения, школьное дело явилось не только задачей приходского управления, но и причиной, вызвавшей его к жизни. Великие пионеры идей государственности и гражданского общежития на американском Западе, те Джефферсоны и Синклеры, воззрения которых определили собой дальнейшую судьбу, хорошо сознавали, что во всеобщем образовании, — образовании притом по возможности всестороннем, лежит не только ключ к обращению полуодичавших колонистов в граждан свободнейших государств в мире, но и тот цемент, который должен сплотить в одну массу пестрый этнографический состав, какой представляло собой их первоначальное население. В этой уверенности они сделали то, чего не делал до них ни один законодатель в мире. Они признали школу, имеющей такое же право на недвижимую собственность, какое в старые годы и на старом континенте признаваемо было за дружинниками и советниками счастливых полководцев и завоевателей, церквами и монастырскими корпорациями. Знаменитый ордонанс 1787 года решил в принципе, что1/-^ часть каждой общины или земельного округа, предназначаемого федеральным правительством для продажи колонистам, должна быть оставлена в руках штата или территории для покрытия получаемыми с него доходами издержек по народному образованию. С течением времени этой одной тридцать второй части оказалось мало, и в 1848 году, согласно предложению сенатора Дугласа, решено было увеличить ее вдвое, т. е. довести размеры уступаемого школами участка до одной шестнадцатой township’a или поступающего колонистам округа. С этого года и по настоящий — девятнадцати штатам роздано было федеральным правительством для целей народного образования в сложности более 106000 квадр. миль, пространство, превышающее своими размерами земельную площадь, занятую штатами
516
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Нью-Йорка и всеми теми, которые известны под наименованием новоанглийских. И все же дохода с них оказалось недостаточным для оплаты всех издержек школьного дела, и приходам Запада пришлось не раз обращаться к добавочному местному налогу для восполнения дефицита. Но вернемся к происхождению приходского управления на Западе. Выделяя сперва 1/32, затем одну шестнадцатую township или поступавшего колонистам округа на содержание школ, федеральное правительство высказывало по отношению к отдельным штатам требование о немедленном заведении школ в каждом township.
Приходская школа становится с момента ее возникновения центром, вокруг которого группируются остальные интересы местности. Для заведования ею в каждом township устанавливается особая администрация в лице иногда трех, а иногда и одного супервизора народных школ, на которого последовательно возложены были обязанности надзирателя за бедными, асессора и сборщика местных налогов и к которому во многих штатах присоединены были со временем комиссары по управлению дорогами, констебли и мировые суды.
Особенность приходского управления на Западе составляет его чисто демократический характер. Последний высказывается и в факте назначения на все должности путем народных выборов и в самом широком участии в последних всех совершеннолетних мужчин, в некоторых же новейших штатах, и притом в новейшее время, не одних мужчин, но и женщин. Об этой стороне местного самоуправления в Америке я позволю себе сказать еще несколько слов. Женщины пользуются правом голосования на школьных съездах в штатах Канзас, Небраск, Мичиган, Дакота и Вайоминг, а также в трех старых штатах — Нью-Йорке, Вермонте и Нью-Гемпшире. Они принимают участие в выборе школьных властей одинаково в Колорадо и Миннезотте.
В некоторых штатах такое право предоставляется только незамужним женщинам, как, напр., в Индиане; в других, Кентукки в том числе, только замужним, имеющим по меньшей мере одного ребенка. Есть и такие, в которых, как, напр., в Орегоне, право голосования принадлежит только вдовам. В многих штатах женщины имеют право не только выбирать, но и быть выбранными на местные должности, так, напр., в Иллинойсе, Иове, Канзасе, Луизиане, Мичигане, Миннезотте, Вайоминге, а из старых штатов в Массачусетсе, Пенсильвании и Вермонте. Это право в названных штатах применимо одинаково
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
517
ко всем должностям, в других штатах они допускаются к занятию известных только должностей: должности заведывателя школьным делом в Колорадо, члена школьного комитета в Нью-Гемпшире и Род-Эйланде, ко всем вообще должностям, за исключением специально указанных в законе в Калифорнии, и, безусловно, ко всем на равных правах с мужчинами в стране мормонов — в Ута.
Указавши на существенные различия в характере и ходе развития местных учреждений на Севере, Юге и Западе американской федерации, мы не можем не сказать, что в последнее время, со времени торжества Севера над Югом, эти различия начинают исчезать довольно быстро в том смысле, что к Югу и Западу применяется новым законодательством система обязательного деления графств на приходы, и функции последних все более и более расширяются в ущерб первым. Это обстоятельство позволяет мне познакомить читателя с современным строем местного самоуправления в Америке на одном каком-либо типическом образце, не скрывая от него в то же время существенных отступлений, делаемых от него законодательством других штатов. Выбираю для этой цели штат Массачусетс как тот, в котором местное самоуправление имеет наиболее продолжительное существование. Останавливая внимание читателя лишь на основных началах местного устройства, я оставлю без освещения все то, что может быть названо технической его стороной. Но умаляя таким образом свою задачу, я постараюсь, с другой стороны, несколько расширить ее, указывая на каждом шагу аналогии и контрасты между американскими и английскими порядками.
Как и в Англии, мы находим в Массачусетсе три самостоятельные сферы местного самоуправления: общее обеим странам — графство и город, сельскую общину (town), которой в Англии соответствует приход. Вполне отвечает также английским представлениям уподобление законом города сельской общине или, что то же, приходу, и устройство им городской администрации на началах сельской или приходской. «Города, — читаем мы в главе 28-й массачусетского свода, — имеют те же обязанности и соответственно те же права, что и села (towns)». Мэр и ольдермены располагают в них теми же полномочиями, какими в приходах так называемые селектмены (Selectmen); городские же советы имеют ту же степень власти, какая принадлежит сельским собраниям. Признавая в принципе тождество города с сельской общиной и устраивая, согласно этому, администрацию обоих на одинаковых началах, английское право делает на практике целый ряд отступлений от этого правила в интересах
518
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
больших городов. Такие центры всемирной торговли, как Лондон и Йорк, с их сотнями тысяч и миллионами населения, плохо укладываются в тесные рамки приходского устройства. Превосходя нередко по численности своего населения и по сложности возбуждаемых в них административных вопросов те графства, в пределах которых они расположены, города эти рано обнаруживают стремления к уподоблению своей внутренней организации, организации графств. Возведение города на степень графства, термин общеупотребительный на административном языке современной Англии, не означает ничего иного, кроме признания законом основательности таких притязаний и приурочивания им внутреннего устройства города к тому типу, какой представляет собой организация графства. Ничего подобного этому мы не находим в Массачусетсе; такие крупные центры промышленной и торговой деятельности, как Бостон или Кембридж, по своей внутренней организации ничем существенно не отличаются от сельской общины (town), самое большое, что можно сказать о них, — это то, что они признаются законом за соединение нескольких сел, — обстоятельство, делающее возможным удержание городским устройством тех широких демократических основ, какими характеризуется сельское самоуправление. Эта черта массачусетских порядков, повторяющаяся далеко не во всех штатах, позволяет нам говорить впредь только о графствах и общинах как об отличных друг от друга сферах местного управления, разумея под последними одинаково сельские и городские населения. Сходство массачусетских порядков с английскими выступает далее в том обстоятельстве, что графства и их подразделения — общины или приходы, одинаково уподобляются корпорациям законодательством обеих стран и как таковые располагают свободой приобретения и отчуждения имуществ. Каждое графство, читаем мы в Массачусетском своде, признается за политическое тело и организовано по началу корпорации (a body politic and corporate) в интересах достижения следующих целей: приобретения имуществ, движимых и недвижимых, отчуждения их, заключения договоров и защиты своих имущественных интересов в судах. То же, только в иных выражениях, повторяется Массачусетским сводом и по отношению к приходам. Но если de jure общины и приходы имеют в Массачусетсе и Англии одинаковые права к приобретению и отчуждению имуществ, то de facto они далеко не пользуются ими в равной степени. Значительных имуществ в руках английских приходов мы не встречаем. Эта черта отличия заслуживает тем большего внимания, что в ней наглядно выступает
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
519
факт несравненно большей жизненной силы американских общин сравнительно с английскими приходами. В Англии приходское управление является чем-то вымирающим, место приходов заступают искусственные союзы, устраиваемые между несколькими приходами, или так называемые унии и дистрикты в интересах призрения бедных, производство публичных работ, поддержания дорог и тому подобных целей местного благоустройства. Унии, а не приходы, приобретают поэтому имущества, вступают в договоры на правах гражданских сторон и защищают в судах свои имущественные интересы. Что же касается до приходов, то они только de jure признаются корпорациями, не осуществляя в то же время на деле связанных с этим прав, по недостатку денежных средств. Широта функций, предоставленных в Массачусетсе одинаково графствам и приходам в сфере имущественных интересов, выступает с особенной наглядностью при сравнении постановлений американского законодательства на этот счет с теми, которых придерживается большинство европейских. В Массачусетском своде нет и помину о тех многочисленных ограничениях самодеятельности общин в деле приобретения и отчуждения имуществ, заключения договоров и, в частности, займов, о которых сплошь и рядом идет речь в законодательствах романских и германских народностей европейского континента.
Но вернемся к установлению параллелей между английским и американским законодательством по вопросам местного устройства. Сходной чертой в обоих является признаваемое одинаково за графствами и за приходами право восполнения законодательной деятельности представительных палат путем издания местных распоряжений или так называемых bye-laws, а также то обстоятельство, что массачусетские графства и общины, приходы, подобно английским, вправе обращаться к обложению своих жителей местными сборами в интересах покрытия ими местных нужд. Как в Англии, таки в Массачусетсе издаваемые местными инстанциями регламенты не преследуют иной цели, кроме приведения общих законов в соответствие с местными условиями, без чего самое применение их на практике было бы немыслимым. Что же касается до права взимания местных сборов, то к ним в обеих странах одинаково дозволяется прибегать не раньше, как в случае невозможности покрытия иным путем местных издержек.
К предметам ведомства местной администрации одинаково в Англии и Массачусетсе принадлежат полиция безопасности и благосостояния и, в частности, призрения бедных и школьное
520
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
дело. Последние две ветви административной деятельности поручаются, впрочем, обыкновенно особо установленным для этого административным подразделениям — униям и дистриктам. Только в небольших общинах заведование школами сосредоточивается всецело в руках избранного общиной школьного комитета. В более же значительных мы встречаемся обыкновенно с делением общины на несколько дистриктов, нередко соединяемых воедино в большем или меньшем числе и получающих в этом случае наименование «union district».
Заканчивая обозрение круга ведомства местных учреждений Массачусетса, мы должны упомянуть еще о судебных функциях последних. В Англии, как известно, эти функции осуществляются наряду с административными одними и теми же лицами: мировыми судьями, шерифами и коронерами. Того же нельзя сказать о Массачусетсе и о большинстве северных, южных и западных штатов. Теория Монтескье о разделении властей, популяризированная в Америке «Федералистом», не осталась без влияния на законодательство; усвоенная с самого начала политическими деятелями, она вызвала, между прочим, довольно распространенное в Америке разделение функций английских мировых судей между так называемыми комиссарами от графств и судьями в тесном смысле слова. Первым запрещено вмешиваться в сферу мировой юстиции, вторым — принимать административные меры. Каждый имеет свой определенный круг ведомства, за пределы которого он выходить не должен.
Мы подошли, таким образом, незаметно к вопросу о самих органах местного самоуправления. Эти органы в Массачусетсе, как и в любом из других штатов, те же приблизительно, что и в Англии. Шерифы, мировые судьи, констебли, селектмены, церковные старосты, надзиратели за бедными, общие и тесные общины или приходские собрания — все это термины, с которыми в Массачусетсе связываются те же представления, что и в Англии. Нам следует, однако, оговориться, что сверх указанной уже выше попытки выделить из юрисдикции мировых судей их специально административные функции и предоставить последние ведению особых комиссаров от графства, новейшее законодательство Массачусетса еще тем отступает от английского образца, что ему вовсе неизвестна должность избираемого населением коронера, функции которого по осмотру трупов лиц, сделавшихся жертвой злоумышленников, предоставляются назначаемым губернатором медицинским рас
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие
521
следователям — должность, к исполнению которой допускаются только медики.
Сходством массачусетских порядков с английскими объясняется также факт назначения на большинство должностей в графстве тех или других лиц по выбору губернатора штата и состоящего при нем совета. Известно, что в Англии мировые судьи и другие единоличные органы провинциального управления не подлежат избранию, по крайней мере de jure; на самом же деле в списки кандидатов на местные должности заносятся безразлично лордом-лейтенантом или высшим административным чиновником графства, все те из достаточных землевладельцев, которые выразят ему на то свое желание. Королева вправе проколом булавкой высказаться против той или другой кандидатуры; но такие случаи, всегда редкие, не повторялись ни разу за последнее столетие. В Массачусетсе, местное управление которого впервые было организовано еще в то время, когда корона ревниво осуществляла на деле право назначения на должности в графствах, это право доселе осуществляется центральным правительством обыкновенно в интересах господствующей политической партии и является, таким образом, нередко препятствием к замещению должностей наиболее пригодными кандидатами. В этом отношении массачусетские порядки являются, впрочем, не более как исключением. Господствующей системой следует признать избрание на все должности путем народных выборов. Эта система одна известна американскому Западу. Тогда как в графствах Массачусетса большинство должностей замещаются по назначению от правительства, в общинах неограниченно господствует система народного избрания. Избирательными являются не только должности членов тесных приходских советов, но и надзиратели за бедными, которые в Англии, как известно, определяются на службу мировыми судьями в их четвертных сессиях. Неограниченное господство избирательного начала — дань, которую общество Новой Англии несет по отношению к демократическим идеям первых его основателей — отцов пилигримов. Широкий простор, какой в заведовании местными нуждами предоставлен инициативе самих общин, обеспечивает в Америке демократическому порядку определения на должность решительный перевес над унаследованным из Англииспособом правительственного назначения и является надежнейшим фундаментом более или менее неограниченного народовластия.
Итак, с одной стороны, мы видим широкое заимствование американским законодательством английских основ местного са
522
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
моуправления, а с другой — существенное видоизменение им как самого механизма административной машины, так и приводящей его в движение силы. Этой последнею в Америке является не земельная аристократия, а среднее сословие; сообразно этому законодательством обеспечивается и перевес избранию над правительственным назначением, и преобладающее значение общины, в пределах которой практикуется избрание над графством, которому этот порядок в некоторых штатах неизвестен. Американское законодательство отражает на себе также в гораздо большей степени, нежели английское, влияние чисто теоретической постановки, которую в конце прошлого столетия получил одинаково в Старом и Новом Свете вопрос об отношении властей — и это в том смысле, что, не в пример английскому, он пытается обособить друг от друга административные и судебные должности и установить определенную границу между администрацией и судом. Этой последней цели служит, как мы видели, создание бок о бок с мировыми судьями должности особых комиссаров от графства, функции которых не выходят за пределы исполнительной власти.
При всех этих различиях американская система местного самоуправления остается верной своим английским основам в том * смысле, что сосредоточивает в руках местных жителей заведование всей совокупностью местных интересов и оставляет их почти безусловными повелителями собственных судеб. Не в пример гражданам континентальной Европы, жители Новой Англии свободно облагают себя известными денежными пожертвованиями на удовлетворение местных потребностей, свободно приобретают на общие средства общинные имущества и столь же свободно вступают в обязательства и заключают займы, не испрашивая на то ничьего согласия и имея в виду лишь скорейшее и по возможности полное удовлетворение общей, всеми сознаваемой потребности в хорошей школе, в даровом призрении бедных и вообще в благоустройстве, в проведении дорог и мостов, содержании достаточной полицейской стражи.
Этим мы заканчиваем наш очерк истории и современного состояния местного самоуправления в Америке. Мы сказали далеко не все то, что может быть сказано об этом предмете; но и сообщенного нами достаточно для подтверждения хотя бы следующей мысли: американские местные учреждения — демократизированные английские. Английский self-government, который многие публицисты, Гнейст в том числе, признают не подлежащими пересаждению, неразрывно связанными и с крупным землевладением и с аристократическим
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие 523
складом общества, оказался на самом деле столь же жизненным на демократической почве нового мира, как и на старой родине (old country), как доселе называют Англию не порвавшие с ней духовной связи американцы. Сказанное Миллем о представительных учреждениях Англии и о возможности для них привиться чужим народностям, при полном отличии их общественного быта от английского, применимо вполне и к английскому selfgovernment. Его аристократические основы могут быть заменены демократическими, даровое несение местных должностей может уступить место хорошей оплате их, назначение на должность правительством — избранию населением, — и все же характерные черты местного самоуправления будут удержаны, местным центрам дарована самостоятельная жизнь, а жителям их — возможность приобрести в служении местным интересам ту школу, без которой немыслима гражданская зрелость, — а к этим двум целям и сводятся в Америке все задачи местного самоуправления. Обе эти цели далеко не конечные цели, они не более как средства к достижению высшей цели: управления населения, согласно его действительным местным нуждам и желаниям. Они средства — но средства незаменимые, и это потому, что никакой даже самой просвещенной центральной администрации недоступно в такой мере понимание местных нужд, как местным обывателям, знакомым с повседневной административной практикой, а таких обывателей не в состоянии создать ни школа, ни даже университеты, как бы высоко ни поставлено было в них научное образование, а одна лишь практическая деятельность, участие возможно большего числа местных жителей в заведовании местными делами, т. е. опять-таки не иное что, как местное самоуправление.
ГЕРЦЕН И ОСВОБОДИТЕЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ НА ЗАПАДЕ*
Герцен покинул Россию в 1847 году и провел начало революционной эры частью в Италии, частью во Франции* 1. Из-за рубежа Герцен открыл свою литературную деятельность в России письмами из Avenue Marigny, вызвавшими изумление и даже негодование его друзей. От русского прогрессиста не ждали столь скептического и презрительного отношения к западноевропейской общественности. Письма показались не только поверхностными, но и крайне неуважительными. Не один Боткин считал себя задетым выходками •Герцена против буржуазии, к которой он сам себя причислял. То же изумление, связанное с недовольством, высказывали и другие члены того кружка, к которому в Москве принадлежал Герцен, в том числе и проф. Грановский, и редактор «Московских ведомостей» Евгений Корш. Обо всем этом мы узнаем из собственных писем Герцена, недавно попавших, правда, не в оригинале, а в копии, в руки г. Иванова-Разумника. «Крепко оттузили вы меня за письмо из Avenue Marigny, — пишет Герцен,— Позвольте речь держать. Во-первых, вы им придали важность, которой в них не было. Это шалость, a la Reisebilder Гейне; я не думал им придать смысл отчета о Европе». Легкое и в то же время дерзновенно-насмешливое отношение к тому, чем в это время жил Париж, а с ним вместе и вся Франция, представляло из себя, действительно, нечто еще небывалое. Письма Герцена далеки были и от того уравновешенного
* Печатается по: Вестник Европы. 1912. Кн. 6. С. 211-244.
1 В «Былое и думы» отъезд его ошибочно показан 21 января 1847 г. В своей недавней статье о Герцене Иванов-Разумник поправляет эту неточность и указывает, что прощание его с друзьями в «Черной грязи» произошло 19 января 1847 г. (Современник, 1912 г., кн. 4-я).
Герцен и освободительное движение на Западе
525
повествовательного тона, каким Фонвизин в разгар великой революции вел свой дневник из Франции — дневник, который и доселе может интересовать историка этой эпохи, и от того восторженного преклонения перед страной свободы, каким проникнуты «Письма русского путешественника» Карамзина, готового целовать землю не одной Гельвеции.
В самый расцвет российского абсолютизма и проведения в жизнь принципов самодержавия, православия и народности Герцен пишет о французах 1847 года с нескрываемым презрением как о людях, забывших великие заветы революции и занятых в сущности пустяками. В своем письме к друзьям, впервые появляющемся в статье г. Иванова-Разумника, Герцен раскрывает причину своего пренебрежительного отношения, говоря о французах своего времени: «Это бессмысленные дети великих отцов. Я хожу с непокрытой головой по кладбищу Рёге Lachaise и не хочу кланяться людям без таланта, без энергии, без правил, называемых французами. Есть у них печальный и заслуживающий сострадания bas peuple (простонародье), но он, по образованию, не ушел еще за пределы XVI столетия. Остальных можно не токмо не любить, но презирать. Что за пустое сердце! Что за слабая голова! Живут себе на двух, трех нравственных сентенциях и на profession de foi “Савойского викария”, не замечая, что после Руссо прошло столетие»2.
Герцен показывает несколько ниже, что сказанное им о Франции может быть распространено на всю Европу, и прежде всего на Германию, в которой он иронически находил в своих письмах из Avenue Marigny одно торжествующее мещанство, порядок и расправу (Ordnung und Zucht). «Европа вообще, — пишет Герцен в своем интимном письме к Коршу, Грановскому и Кавелину, за три недели до февральской революции, и не из Франции, а из Рима (30 января 1848 г.), — не может подняться на высоту своей цивилизации. Последняя остается отвлеченным идеалом, вряд ли исполнимым». Духовное разложение французской буржуазии или мещанства особенно оскорбляет его. Белинский, одновременно с Герценом бывший в Париже, а именно с конца июля по конец сентября 1847 года, — также не прочь считать «буржуазию сифилитической раной на теле Франции». Немудрено, если из всей компании друзей, оставшихся в Москве, он один относится положительно к письмам из Avenue
2 Это письмо с проповедью гуманного отношения к народу и религиозной терпимости вошло, как известно, в состав знаменитого «Эмиля».
526
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Marigny. «Они писались при мне, — говорит он, — на моих глазах, под влиянием тех ежедневных впечатлений, от которых краснели и потупляли голову честные французы, да и мошенники-то мигали не без замешательства».
Какие же, спрашивается, явления вызывали в русских путешественниках, проникнутых западничеством и уважением к европейской культуре, настроение, крайне ей неблагоприятное? Франция в 1847 года доживала эпоху буржуазной монархии, этого сознательного использования зажиточными классами своей монополии политической власти в интересах материального обогащения, устраивания своих частных, классовых дел и делишек. Известно обращение Гизо к депутатам, гласившее: «Enrichissez-vous messieurs». Оно находит объяснение себе в следующем отрывке из речи, произнесенной Одилон Барро по поводу обсуждения реформы, имевшей в виду освободить палату депутатов от лиц на правительственном жалованьи или на пенсии.
«Там, — говорит знаменитый оратор, — где выборы не служат выражением убеждений голосующих, но являются результатом своего рода торгов, при заключении которых принимаются во внимание одни материальные интересы, не может в строгом смысле слова ‘ существовать парламента. Мы имеем в нем дело только с политическими спекулянтами. С севера на юг и с востока на запад темой, затрагиваемой избирательными агентами, надо считать следующее: да падет ваш выбор на депутата, приятного правительству, так как в этом случае депутат добудет для вас возможно больше выгод... В депутате надо видеть уполномоченного, приставленного к власти и умеющего извлечь из нее возможно больше выгод для своих клиентов. Надо поэтому брать его из числа агентов власти; а если так, то немудрено, что между депутатами число правительственных чиновников возрастает. Кончится дело тем, что бюджет будет вотироваться теми, кто призван расходовать даруемые им средства»3.
Что такие заявления не были утрировкой, тем, что французы называют «шарж», — доказательство этому мы находим в некоторых одновременных свидетельствах. Известный историк французского парламентаризма Дювержье де-Горран, консерватор, сделавшийся под влиянием самого хода событий либералом, следующим образом описывает политическую среду в последние годы июльской монар
3 Этот отрывок приведен Pierre de la Goree в его известной Истории второй республики во Франции, т. 1, стр. 13.
Герцен и освободительное движение на Западе
527
хии: «Мне суждено было, — говорит он, — знать многих и многих избирателей, которые смотрели на свое право голоса, как на частную собственность; они интересовались не убеждениями своего избранника, а вопросом о том, какие он может оказать им услуги. Между министерством и депутатами, депутатами и избирателями устанавливалось своего рода товарищество с целью совместной эксплуатации народного бюджета» 4.
Либеральная профессура, с Мишле и Эдгаром Кинэ во главе, первая подняла знамя протеста против этого, как сказал бы Мережковский, торжествующего хамства; их проповедь, с кафедры перешедшая в область распространенной в широких кругах исторической литературы (напомним, что к 1847 г. относится выход в свет и 1-го тома «Истории французской революции» Мишле и 1-го тома такой же истории, написанной Луи Бланом, не говоря уже об истории Жирондистов Ламартина) находит отзвук и в стенах парламента. Не одно меньшинство радикалов, руководимых Ледрю Ролленом, но и вся та партия, которая составляла так называемую династическую оппозицию или левый центр, — серьезно озабочена была мыслью и об избирательной реформе в смысле понижения ценза с 200 на 150 франков, и реформой парламента в смысле исключения из его среды бюрократов и пенсионеров правительства.
Начавшиеся летом 1847 года судебные процессы, в которых обвиняемыми оказались бывшие министры и члены кассационного суда, заподозренные в мздоимстве при управлении армией и флотом (я разумею, между прочими, процесс Теста, в июле 1847 г., бывшего министра публичных работ) доказывали воочию, что должностями стали торговать в целях наживы. С этими процессами совпали по времени таинственные убийства и самоубийства. Они одни прерывали монотонный ход жизни, переданный Ламартином в 1847 году известной фразой: «Франция скучает». Общественное сознание, будимое такими романистами, как Эжен Сю, с его изображением подонков парижского общества, начинало нервно относиться к вопросу о том, в какой мере двести тысяч избирателей способны служить верным отражением действительных нужд и желаний 30 и более миллионной нации. Меньшинство в парламенте начинало понимать необходимость, по счастливому выражению Кинэ, относящемуся еще к 1846 году, «раскрыть окна», т. е. войти в непосредственное общение с массами. Такие даже убежденные
4 Ibid., стр. 17.
528
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
консерваторы, как Токвиль, не скрывали от правительства необходимости удовлетворить требования общественного мнения своевременными реформами. В речи, произнесенной им в палате депутатов 22 января 1848 года, Токвиль заявлял: «За последние шестнадцать лет впервые чувствуется непрочность созданного положения. Это чувство, обыкновенно являющееся предшественником революции, уже выступает с ужасающей силой. Отсутствие порядка заметно не в ходе дел, а в настроении умов. Мы засыпаем на вершине вулкана; в воздухе дует ветер революции; буря показывается на горизонте.
К сожалению, не все отличались такой прозорливостью. Гизо на вопросы о реформах отвечал следующей самоуверенной фразой: «Разумное правительство может и должно иногда идти на них, когда момент кажется ему наступившим; до этого же ему выгоднее молчать, не расточая обещаний». Большинству правительство казалось еще прочным. Придворные славословили Людовика-Филиппа, называя его «Наполеоном мира», и сравнивали июльский переворот со второй английской революцией (1688 г.), обошедшейся без пролития крови и наделившей страну такой же новой династией, какой во Франции с 1830 года стала Орлеанская •линия Бурбонов.
И русский путешественник так мало ждал быстрого наступления переворота, что уехал из Франции в Италию, где в это время уже определенно шла агитация в пользу объединения, начатая еще Карлом-Альбертом в Пьемонте и направленная Мадзини из Генуи к выгоде республики. Герцену пришлось наблюдать национальное движение итальянцев в Риме и из Рима. «Вечный город» сделался в конце сороковых годов одним из главных очагов идеи политического единства. Одно время можно было думать, что оно осуществится под властью не Савойской династии, а папства, готового стать снова во главе лиги свободных городов-республик, как это было в XII и XIII веках, в эпоху борьбы ломбардских и тосканских коммун с императорами — Фридрихом I Барбароссой и Фридрихом II. Происходившая в это время война Карла-Альберта с Австрией из-за независимости Ломбардии окрыляла надежды патриотов. И в римском простонародье сказывался неожиданный подъем, равного которому нельзя было найти в «вечном городе» со времен Кола-ди-Риенци — последнего трибуна, а во Флоренции с эпохи нашествия французов и религиозно-политического движения, связанного с именем доминиканца Саванароллы.
Герцен и освободительное движение на Западе
529
4 февраля 1848 года Герцен пишет из Рима: «Вечером 31 декабря дождь лил проливной, сильные удары грома и беспрерывные молнии напоминали, что это не русский Новый год. Piazza del Popolo покрылась народом, и зажженные факелы, невесело потрескивая и дымясь, зажигались там и сям... Толпа построилась правильной колонной и, грянув scuoti il polvere, пошла по Корсо к Квириналу. Анджелло Брунетти вел римский народ поздравить святого отца с Новым годом, прокричать ему е viva так, как ему одному кричат, и напомнить, что римляне ожидают в этом году исполнения тех упований, на которые он дозволил надеяться, но которые еще не удовлетворены консультой. В 12-м часу ночи по дождю и грязи спокойно и стройно пришла колонна с факелами к Монте Кавалло с криками viva Pio nono, е viva sempre! Народ звал папу на балкон; папа не вышел, а выслал сказать, чтобы народ расходился. Отношения, образовавшиеся между народом и папой, избаловали римлян; они несколько раз плакали и клялись во взаимной любви. Отказ папы удивил всех. Люди, промокнувшие до костей, не ждали такого приема; они стали еще громче и настоятельнее требовать появления папы. Тогда губернатор объявил им, что если они не пойдут сейчас же по домам, то он, по приказанию святого отца, их разгонит с помощью солдат. Народ в самом деле увидел, что солдаты под ружьем. Такт римлян в этих случаях удивителен: вдруг все переменилось, факелы погасли, ни одного крика; мрачно, безмолвно, свернувши свое знамя, народ пошел домой. На другой день нигде ни толпы, ни веселья; праздника нет, город оскорблен, народная милиция громко ропщет. Двое сенаторов приняли сторону народа и отправились к Пию IX. Пий IX расплакался и объявил, что для вознаграждения римлян он сам поедет благословить их на новый год. Часов в двенадцать 2 января Корсо покрылся людьми. Правильная масса народа двигалась с Piazza Colonna... Анджелло Брунетти, по прозвищу Чичеровэккио, шел впереди с знаменем, на котором был написан следующий упрек — краткий, простой и полный смысла: “Святой отец, правосудие народу, который с вами!” Народа было по крайней мере тысяч 20; ни хохота, ни крика. Никто не толпился, не давил. Ни одного карабинера, ни одного полицейского не было видно (они вообще здесь где-то прячутся, в особенности, когда есть демонстрация). Явилась милиция без ружей и стала в ряды народа. Порядок был удивительный; только по временам поднимался крик, который распространялся все далее и далее, как круги в воде от брошенного камня. Крик был выразительнее, нежели прежде: “Долой
530
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
иезуитов, да здравствует свободная печать, да здравствует Пий IX, но он один”. Кто-то прокричал: да здравствуют пьемонтцы. Народ подхватил; при этом вдруг пробирается сквозь густую толпу седой, но здоровый старик и начинает благодарить римлян от имени Генуи. Слов его я не расслышал, но по мимике можно было догадаться; лицо у него разгорелось; он плакал; в конце речи он закричал: “Да здравствует свобода”, бросил свою шапку вверх и сам бросился обнимать солдата национальной гвардии, потом другого, третьего... Народ бешено рукоплескал генуезцу. Часа в два раздалось: “Едет, едет!” Папа ехал шагом, сопровождаемый четырьмя драгунами и каретой, в которой сидел кто-то из министров. Он был взволнован и очень бледен. Народ его встретил громким бесконечным приветствием. Чичероваккио поднял знамя к его окошку, и двадцать тысяч человек пошли провожать Пия IX».
Разве все это не сцены из жизни? Какой историк пройдет мимо этого описания, не воспользуется им, как неоцененным документом, позволяющим проникнуть в самую душу того движения, которое охватило со всех сторон Италии и повело к ее объединению, если не под главенством папы и не в форме республики, о которой одно время одинаково мечтали и Мадзини, и Гарибальди, то под властью наследника короля-патриота Карла-Альберта, конституция которого, данная Пьемонту, сделалась основным законом Итальянского королевства. Как прозорливо Герцен оценивает грядущие события, пользуясь своим знанием итальянского прошлого, того стремления Италии оградить свои судьбы от иноземцев, которое сказалось в словах Макиавелли, обращенных даже к таким тиранам-узурпаторам, как вероломный Цезарь Борджиа. Кому не памятен его призыв собрать всю Италию в единую храмину и направить ее против врагов отчизны. «С какой благодарностью, с какими слезами, — писал Макиавелли, — встречено будет это давно желанное освобождение».
Кто-то весьма верно назвал сочинение Герцена «Былое и думы» великолепной эпопеей, эпопеей победы и поражений, понесенных политической свободой Италии и Франции в период времени между 47-м и 51-м годами. Как здраво понимает в нем Герцен счастливую особенность итальянцев, позволившую им в конце концов выйти свободными из-под французского, испанского и австрийского гнета. «Несмотря на нравственную неволю, — пишет Герцен, — итальянцы никогда не были до того задавлены, как французы и немцы. Не надо забывать, что правительства итальянские прескверно организованы,
Герцен и освободительное движение на Западе
531
что их государственные люди так же беспечны, как земледельцы; но главная причина в том, что итальянец не на всю свою жизнь связан с государством. Для него государство было формой, условием, а не целью, как для француза; оттого падение государства не могло совсем раздавить человека. Крестьянин средней Италии так же мало похож на задавленную чернь, как русский мужик — на собственность. Нигде не видал я, кроме Италии и России, чтоб бедность и тяжелая работа так безнаказанно проходили по лицу человека, не исказив ничего в благородных и мужественных чертах. У таких народов есть затаенная мысль, или лучше сказать, не мысль, а непочатая сила, непонятная им самим до поры до времени, которая дает возможность переносить самые подавляющие несчастия, даже крепостное состояние».
Герцен не раз проводит параллель между итальянским и русским простонародьем. У них общее — пассивное отношение к государству. Народ, пишет Герцен о русских в своем Дневнике, собственно мало участвовал в истории. Он пробуждался иногда, выступал с энергией, как в 1612, так и в 1812 году, никогда не показывал ни малейшего, построяющего, зиждущего начала и удалялся пахать землю. Эта даль и безучастие народа есть, может быть, великое пророчество. Расторженность народа и государства еще более увеличилась с Петра и его реформ по западному образцу. Желая привить России европеизм, Петр начал с учреждения страшного высшего деспотизма и инквизиционно-канцелярского управления. Расторженность народа с правительством спасла Россию. Ей мы обязаны тем развитием, которое дает нам право высказывать большие надежды насчет нашего будущего призвания (том 6-й, Дневник и статьи из Колокола, стр. 108). «При управлении не национальном с каждым десятилетием у нас все же виден шаг вперед; оппозиционность растет», — восклицает Герцен. «Если бы не так терзали всякую свободную мысль, мы сразу шагнули бы ужасно».
В Италии Герцен впервые стал лицом к лицу с вопросом об обновляющем влиянии националистического движения. Вместо того чтобы быть разлагающим началом, как в некоторых других государствах, сложившихся искусственно под влиянием завоевания или еще брачных союзов правящих династий, национальный вопрос в Италии принял с самого начала характер центростремительной силы, объединяющей разрозненные ветви одного и того же народа. Национальное движение направлено было к освобождению итальянцев от ига иноземцев и одно время обещало образова
532
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
ние на Аппенинском полуострове целой федерации свободных республик, идущих от Венеции к Генуе и от Милана к Неаполю и Сицилии. Насколько в Герцене еще в бытность его в Москве заложены были старославянофилами зародыши не панславизма, разумеется, а веры в образование в более или менее близком будущем федерации освободившихся от иноземного ига славянских племен; насколько окрылило эту надежду в 1848 году внезапное выступление чехов с запросом на восстановление их самобытности и исторической культуры; насколько славянская идея проявила для него свою творческую силу и на том Пражском съезде, на котором рядом с Палацким и Ригером, вождями чехов, выступил и русский республиканец Бакунин, — Герцен не мог иначе как с энтузиазмом отнестись к победоносному шествию идеи итальянского объединения, тем более что последнее велось с поразительным успехом такими республиканцами-патриотами, как Мадзини и Гарибальди. В позднейшие годы, когда Герцену суждено было разделить с ними изгнание сперва в Женеве, а затем в гостеприимной к чужестранцам Англии, он ближе сошелся с обоими вождями итальянского возрождения; во второй части «Былое и думы» начертаны необыкновенно ярые портреты этих пионеров идеи итальянского единства. «Редко, где можно встретить, — пишет Герцен о Мадзини, — такую изящную в своей серьезности, такую строгую античную голову. Минутами выражение его лица было жестко, сурово, но оно быстро смягчалось и прояснялось; деятельная, сосредоточенная мысль сверкала в его печальных глазах; в них и в морщинах на лбу — бездна воли и упрямства; во всех чертах видны следы долголетних забот, недосланных ночей, пройденных бурь, сильных страстей или, лучше сказать, — одной сильной страсти, да еще что-то фанатическое, быть может аскетическое. Мадзини прост, любезен в обращении, но привычка властвовать видна, особенно в споре. Он едва может скрыть досаду при противоречии, а иногда и не скрывает ее. Силу свою он знает и откровенно пренебрегает всеми наружными знаками диктаториальной обстановки»5.
Для Герцена Мадзини не только фанатик, но и организатор. «В Женеве, в своей маленькой комнатке с вечной сигарой во рту Мадзини, как папа в Авиньоне, сосредоточивал в своей руке, — говорит Герцен, — нити психического телеграфа, приводившие его в живое общение со всем Аппенинским полуостровом. Он знал
5 Собрание сочинений, т. III, стр. 53 и 54.
Герцен и освободительное движение на Западе
533
каждое биение сердца своей партии, чувствовал малейшее сотрясение, немедленно отвечал на каждое и давал общее направление всему и всем с поразительной неутомимостью. Мадзини покрыл Италию сетью тайных обществ. Они ветвились неуловимыми артериями, дробились, мельчали и исчезали в Аппенинах и Альпах, в царственных дворцах аристократов и в тайных переулках итальянских городов, в которые ни одна полиция не может проникнуть. Сельские священники, кондукторы дилижансов, ломбардские князья, контрабандисты, трактирщики, женщины, бандиты — все шло на дело; все были звеньями цепи, примыкавшей к нему, Мадзини. Такой революционной организации, — замечает Герцен, — никогда не бывало нигде».
С Гарибальди Герцен встретился впервые в Женеве. «В простых и бесцеремонных разговорах его, — пишет он, — чувствовалось присутствие силы; без фраз, без общих мест народный вождь, удивлявший своей храбростью старых солдат, во всем давал себя чувствовать; в этом капитане частного корабля легко было узнать того уязвленного льва, который, огрызаясь на каждом шагу, отступил после взятия Рима и, растеряв своих сподвижников, снова сзывал в Сан-Марино, в Равенне, в Ломбардии, в Тироле, в Тессино солдат, мужиков, бандитов, кого попало, чтобы ударить на врага. Мнения его уже значительно расходились с мнениями Мадзини. Он при мне говорил ему, что Пьемонт дразнить не надо, что главная цель теперь освободиться от австрийского ига, и очень сомневался, чтобы Италия так была готова к единству и республике, как думал Мадзини. Гарибальди был против всех попыток и опытов восстания»6.
Жизнь в Италии в 1847 году, так сказать, на заре ее национального подъема, закончила политическое воспитание Герцена и обратила его не в одного только противника «торжествующего мещанства», но и в республиканца-националиста. Ему легче будет поэтому сойтись в будущем с федералистом Прудоном, чем с его принципиальным противником, автором «Нищеты философии — (ответ на «Философию нищеты)», - Карлом Марксом. Для Маркса, Резко разошедшегося с Бакуниным, Герцен, подобно последнему, являлся каким-то панславистом, чем он, разумеется, никогда не был. Во время моего знакомства с Марксом я не раз наводил Разговор на ту тему, какие причины заставили его сторониться °т всякого общения с нашим великим агитатором-мыслителем.
6 т. III, стр. 59.
534
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Маркс указывал мне на то, что Герцен всего более дружил с такими националистами-патриотами, как Мадзини, к которым автор «Капитала» не чувствовал ни малейшего влечения. Когда читаешь даже в новейших работах, напр., в прекрасной и в общем объективной книге Фридъюнга об истории Австрии с 1848 по 1860 год отчет о первом славянском съезде в Праге или характеристику той роли, какую хорватскому бану Елачичу пришлось играть в усмирении венгерского восстания в пользу независимости, — легче начинаешь понимать, почему в глазах немецких эмигрантов не только Бакунин, как участник пражского съезда, но и Герцен — с его сравнительно барской обстановкой и нескрываемым сочувствием к вождям националистического движения — вызывали почти болезненную подозрительность. В разговоре со мной Маркс отмечал также и другие причины нерасположения его к Герцену, а именно доброе отношение последнего к Руггэ, немецкому патриоту-эмигранту, с которым когда-то Маркс был близок и разошелся впоследствии, а также общий Герцену с Прудоном тон пренебрежительного и несколько насмешливого отношения к утопическому социализму и коммунизму, к Фурье и фурьеристам, которых Маркс ставил весьма высоко, говоря мне, например, что в одном мизинце Фурье скрыто для человечества больше залогов счастливого будущего, чем в надерганной отовсюду энциклопедической осведомленности его сурового критика, Дюринга, не раз величавшего творца фаланстеров «главой социалистов-идиотов» (Idiotea-Sozialismus). Я полагаю, что Герцен и Маркс далеко не стояли на непримиримых точках зрения, что Герцен был коммунистом в своем роде и, конечно, в гораздо большей степени, чем его соратник по изданию журнала «La Voix du peuple» — Прудон.
Во всяком случае Герцен, будучи националистом, в то же время отнюдь не разделял надежды объединения всех славян под властью России. Он видел и желал чего-то весьма отличного от панславизма, — свободы самоопределения для нации, а поэтому Герцен не был противником ни немецкого объединения, ни самостоятельности Венгрии. Его отношение к Кошуту, например, было столь же положительным, как к Карлу Фохту, одно время вице-президенту знаменитого Франфуртского парламента, на котором впервые во всю широту развернулся вопрос о германском единстве. Что касается до Маркса, то он, несомненно, видел во всем националистическом движении, откуда бы оно ни шло, только задержку для решения социального вопроса. Ему одинаково были чужды и идея
Герцен и освободительное движение на Западе
535
восстановления короны Святого Стефана, и идея объединения Чехии, Моравии и Силезии в триединое королевство, более или менее автономное, возрождающее традицию времен Св. Венцеслава и порядки, предшествовавшие поражению, понесенному чехами в Белогорском сражении. Национальная идея и вера в сельскую общину, в аграрный коммунизм, основанный на начале мирского владения, приближающегося к земледельческой артели в отношении к совместному пользованию продуктами общего труда, — таковы были те две руководящие и основные мысли социально-политической доктрины Герцена, которые стали складываться еще в первые годы его пребывания в Европе, в частности во Франции и Италии. Эти мысли пустили в нем более глубокие корни под влиянием решительного поражения социально-политической революции во Франции, в Германии и Австрии и наступления той мертвой зыби, которой он был свидетелем в эпоху Второй империи и возрождения бюрократического абсолютизма в Австрии.
Чтобы проследить за тем влиянием, какое жизнь европейских народов наряду с крестьянской реформой в России и сохранением ею исконных начал нашего аграрного коммунизма оказала на рост социально-политической доктрины Герцена, нам необходимо перейти к беглому очерку политических событий, развернувшихся во Франции и в других странах континента в памятную годину 1848 года.
Можно было бы думать, что события, отстоящие от нас всего на 64 года, по которым мы имеем мемуары не одних только современников, но и ближайших участников, не способны более вызывать сомнений ни на счет их ближайших причин, ни на счет той роли, какая выпала в них отдельным деятелям. Оказывается, однако, что в применении к февральскому перевороту 1848 года такого заявления сделано быть не может. Говоря это, я имею в виду не только хорошо известное обстоятельство, против которого протестовал Луи Блан, а именно полное искажение его роли в создании знаменитых «национальных мастерских», искажение, сделанное тогдашним английским посланником в Париже, лордом Норманди, но и то, что мы все еще должны спрашивать себя: на кого падает ответственность за решительное отклонение в 1848 году требуемой общественным мнением реформы избирательного права и исключения из парламента лиц, состоящих на жалованьи или на пенсии У правительства: на главу ли тогдашнего министерства — Гизо, на весь ли кабинет или, наконец, на короля.
536
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Только что появившийся отрывок из мемуаров Шамболя, сотрудника руководящего органа либералов — National, человека, по-видимому, посвященного в мельчайшие подробности рассказываемых им событий, решительно переворачивает все те'пред-ставления, какие, на основании мемуаров Гизо, Ламартина, Гарнье Пажеса, Луи-Блана, можно было составить себе о распределении ответственности за февральские события в Париже между важнейшими их участниками. В известной «Истории второй республики», написанной Пьером де ла Горе и появившейся в 1887 году, члены кабинета с Гизо во главе представлены противниками требуемой меньшинством палаты представителей политической реформы.
В тронной речи, прочитанной при открытии парламента, говорилось о готовности власти, придерживаясь текста хартии 1830 года, «поддерживать существующий общественный порядок и все условия его существования (et toutes ses conditions), равно и публичные вольности французов со всеми вытекающими из них последствиями». В существующем конституционном порядке правительство видело средство против «слепых вражеских ненавистей» (passions ennemies ou avengles), под чем, очевидно, разумелись всякие запросы на реформу. Правительство обещало «передать без всяких изменений грядущим поколениям права и вольности, охрана которых была ему поручена»7.
Так как в своих мемуарах Гизо ни одним словом не обмолвился насчет того, в какой мере сам король Людовик-Филипп стоял за такую политику — non posscomus, то до последнего времени ответственность за нее признавалась падающей исключительно на членов кабинета. В появляющихся мемуарах Шамболя представлен, однако, ряд фактов, свидетельствующих о том, что Гизо далеко не был слеп к последствиям, к каким поведет правительственное упорство, и со своей стороны готов был встретиться на полупути с теми, кто настаивал на понижении избирательного ценза, на увеличении личного состава палаты и удалении из нее правительственных чиновников. На выборах в Лизье в своей речи Гизо развил следующую мысль: «Оппозиция обещает вам реформы; сделает же их консервативная партия». Имея в виду эти обещания, члены либеральной печати в числе 62 человек обратились к Гизо с письменным заявлением, что решительный отказ на все ходатайства оппозиции, объявлявшей себя конституционной и которая
7 См. de la Goree, т. I, стр. 20.
Герцен и освободительное движение на Западе
537
в устах радикалов слыла за династическую, создает серьезную опасность для будущего. Они ходатайствовали поэтому о том, чтобы быть допущенными к королю; они желали поставить ему на вид необходимость обеспечить прочность его престола и успокоить умы уступками. Допущенные к личному свиданию с Гизо, они услышали из его уст следующее заявление:
— То, что вы предполагаете сделать, весьма серьезно, господа. Достаточно ли обдуман вами этот шаг?
— Мы взвесили все обстоятельства и приняли неотложное решение, — последовал ответ.
— Как велико ваше число?
— Нас шестьдесят два человека.
— Шестьдесят два, готовых подписать такую декларацию?
— Да, господин министр.
— В таком случае, господа, изложите письменно все вами сказанное, снабдите акт вашими подписями и передайте его мне. Я увижусь с королем и озабочусь устройством вам аудиенции у монарха.
Когда эти условия были выполнены, Гизо передал бумагу королю и сказал ему:
— Ваше Величество, до сих пор я в точности подчинял мое поведение Вашей политике, но чтобы придерживаться ее впредь и обеспечить ей торжество, нам необходимо рассчитывать на поддержку большинства.
— Разумеется, — ответил король.— Но разве мы не имеем ее?
— Мы можем потерять ее с часу на час. Шестьдесят два депутата-журналиста готовы отделиться от нас в том случае, если мы не сделаем уступок оппозиции.
Говоря это, Гизо держал в руках текст врученной ему декларации. Людовик-Филипп принял из его рук бумагу, прочел ее, пробежал стоящие под ней подписи и затем, скомкав в руках переданный ему акт, бросил его презрительно на землю и оттолкнул ногой, говоря:
— Скажите этим господам, чтобы переходили налево, — я в них не нуждаюсь8.
Упорство короля, которое Гизо не решился раскрыть в своих мемуарах, отмечено и некоторыми другими одновременными свидетельствами. В самой семье короля не только герцогиня Орлеанская, но и сыновья Людовика-Филиппа, принц
8 Revue de Paris. 1 мая 1912 г.
538
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Жуанвиль и герцог Омальский, чувствовали необходимость уступок. Жуанвиль не считал нужным скрывать своего мнения перед отцом и вызвал тем его неодобрение. Последствием было то, что Жуанвиля отправили на место военных действий в Алжир. В письме, уже обнародованном, Жуанвиль сообщал одному из своих братьев:
«Нас ведут к революции. Король упорствует и не хочет более слышать никаких советов. Он настаивает на том, чтобы все подчинилось его воле. Более нет министров, ответственность их ничтожна. Все восходит до короля. Он привык править и дорожить тем, чтобы знали, что правит страной он, а не кто другой».
Близкий к Жуанвилю контр-адмирал Гэрну, одновременно состоявший и флигель-адъютантом принца и депутатом, по желанию обоих сыновей короля готов был заявить в палате о необходимости сделать уступки. Так как он принадлежал к правительственной партии, то от этого заявления ждали серьезных последствий, надеясь, что большинство в палате расколется и реформы своевременно будут проведены.
Третий и старший брат Жуанвиля, герцог Немурский, поставлен был в известность о предстоящем шаге. Он посоветовал ничего не предпринимать, не предупредив королевы. Любящая жена Людовика-Филиппа, не высказываясь сама против реформ, испугалась тех последствий, какие для Жуанвиля может иметь выступление в палате близкого к нему человека. Король, полагала она, увидит в этом заговор против себя.
— «Воздержитесь, — сказала она детям, — от демонстрации, которая только вызовет в нем (короле) раздражение, но не изменит его убеждений».
Берну принужден был отказаться от своих намерений и сам посвятил впоследствии во все указанные подробности автора мемуаров — Шамболя.
Упорство короля не составляло секрета для барона Штокмара, корреспондента английской королевы Виктории, друга столько же принца Альберта, сколько и Бельгийского короля Леопольда I. «Король и министерство, — писал он, — прибрали равную уверенность в том, что оппозиция как в палатах, так и вне их, стремится не к реформам, а к революции, желает падения династии и низвержения существующего социального порядка. Это подозрение внушило им руководящий принцип их политики». Зная, какой отпор намерено оказать правительство всякой попытке реформы, министр
Герцен и освободительное движение на Западе
539
внутренних дел Дю-Шатель еще 15 августа 1847 года в письме к Дюпэну говорил: «Нового нет ничего, все спит».
Февральский переворот явился поэтому неожиданностью не для одного Герцена, в то время вызывавшего в Италию своего друга Грановского ввиду тех недоразумений, какие возникли между московским профессором и министерством и грозили окончиться для знаменитого историка вынужденной отставкой.
По-видимому, и самые участники «февральских дней» сразу не предвидели их конечного исхода. Глава династической оппозиции Одилон Барро рассчитывал самое большее на изменение в направлении политики, на избирательную и парламентскую реформу, на переход власти из рук Гизо в руки своих друзей и образованного из них под его личным руководительством министерства. Людям, ближе стоящим к рабочим массам, рисовались, однако, иные перспективы. Луи-Блан в беседе с Шамболем не скрывал от него надежды не только на установление республики, но и на то, что она послужит средством для осуществления социальной революции. В ответ Шамболю, сомневавшемуся в том, чтобы у него было необходимое для достижения такой цели число приверженцев, Луи-Блан отвечал: «У нас нет армии, говорите вы; так ли это в действительности, и не кажется ли вам, что ее нет только потому, что она не устраивает парадов на Марсовом поле? Подождите немного и вы увидите, как она поднимется из-под земли».
Экономист Воловский, профессор в консерватории искусств и ремесел в Париже, при посещении Лиона поражен был размерами, какие социалистическая пропаганда приняла в этом городе. Он встретился в нем с Прудоном, который в это время состоял на службе при одном торговом доме и руководил фабрикой. В Париже тот же Воловский имел случай не только встречаться с Луи-Бланом, но и беседовать с самими рабочими. Они не скрывали от него, что готовится восстание. «Ничто, — прибавляли они, — не может остановить его. В течение ряда лет правительство отказывалось выслушивать наши жалобы и признавало возможным даже совершенно не заниматься нами... В то время как оно обнаруживало по отношению к нам полное равнодушие, люди, которых вы называете агитаторами, пришли к нам на помощь. Они заинтересовались нашими страданиями, приняли нашу сторону, обещали нам исполнение наших давнишних Желаний. Вы говорите, что это пустые обещания, что нам подскажут опасные шаги и что наше бедственное состояние в конце концов только усилится. Это возможно; нам самим приходила та же мысль;
540
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
но теперь уже поздно для отступления; нами приняты известные обязательства»9.
В мою задачу, разумеется, не входит описание самых событий, развернувшихся в Париже в памятные дни 22,23 и 24 февраля 1848 года. Отмечу только тот факт, что временное правительство было предложено в палате представителей почти одновременно с провозглашением в ней регентства герцогини Орлеанской при малолетнем ее сыне, графе Парижском, к которому, за отречением Людовика-Филиппа и по его выбору, перешло право на престол. Когда поэт Ламартин начал свою речь в палате, большинство по первым произнесенным оратором словам ожидало поддержки им регентства; но речь закончилась призывом к созданию республики. Так как Ламартин стоял вне партий, примыкая в то же время к оппозиционному движению, то проникшая в палату толпа прежде всего высказалась за передачу временной власти этому популярному поэту. К нему присоединены были имена главы радикалов Ледрю-Роллена, старого поборника народных вольностей и члена французского Учредительного собрания 1789 года Дюпон де Лера, такого видного ученого, как Франсуа Араго, и некоторых сотрудников журнала «National», руководящего органа либеральной партии. Временное правительство было провозглашено в зале заседаний палаты. Чтобы получить освящение народа, члены его двинулись в городскую ратушу (Hotel de Ville) и проникли в нее не без труда. В то время как они распределяли между собой портфели, другая депутация, посланная из более радикального органа («La Reforme»), явилась в Hotel de Ville с требованием, чтобы в разделе власти приняли участие и редактор газеты Флокон, и социалист Луи-Блан, и рабочий Альбэр. Ламартин пробовал воспротивиться этому, но неудачно. Названные лица вошли в кабинет на правах ( секретарей; но на расстоянии нескольких дней всякие различия j перестали соблюдаться между ними, и временное правительство ; составлено было из 13 членов, причем министерство внутренних * дел перешло к Ледрю-Роллену, а иностранных дел — к Ламартину; • Луи Блана же поставили во главе министерства труда.
Народные массы, по-видимому, с самого начала оспаривали за- ; конность титула у нового правительства, которое, действительно, ! не было выбрано в каком-либо закономерном порядке. Ламартин ответил на эти нарекания поэтической импровизацией, говоря: ! «Источником нашей власти является готовность к самопожерт- )
9 Revue de Paris, 1 мая 1912 г., стр. 161 и 162.
Герцен и освободительное движение на Западе
541
вованию для блага страны. Наши титулы лежат в нашей совести и в желании прийти вам на помощь при грозящей опасности». С этого времени и в течение всех трех месяцев, пока длилась диктатура этих скорее самозваных, чем выборных вождей народа, Ламартин оставался душой правительства. О его популярности можно судить по тому, что в собранное временным правительством Учредительное собрание он был выбран в десяти избирательных округах. Решающее значение он сохранил и в день открытия нового собрания, когда поддерживаемое им предложение сделалось причиной выбора депутатами исполнительной комиссии в 5 человек, к которой и перешли функции правительства, в том числе выбор министров.
Но Ламартину пришлось с самого начала и не вполне по собственной воле разделить власть с вожаком радикалов Ледрю-Ролленом и скрепя сердце пойти на провозглашение того «права на труд», в требовании которого Луи-Блан поддерживаем был уже довольно численной в то время социалистической рабочей партией. Признание обязанностью государства — доставлять труд нуждающимся, естественно, повело к созданию «национальных мастерских», а последовавшее закрытие их сделалось ближайшим поводом к вооруженному восстанию парижских рабочих, подавленному силой и при участии войска под начальством Кавеньяка. Это настолько напугало французскую буржуазию, что она решилась в стенах палаты, заодно с реакционерами, поднять руку на предложенное Ледрю-Ролленом и проведенное временным правительством начало всеобщего голосования.
Я не имею, конечно, возможности останавливаться на изображении дальнейших событий, к тому же слишком хорошо известных, чтобы нужно было излагать их снова в подробности. Для меня важно, разумеется, установить только отношение к ним Герцена. Но чтобы понять причину, по которой русский революционер так критически отнесся к революционерам Франции, надо восстановить в уме, хотя бы в самых сжатых чертах, постепенный ход французской революции 1848 года. Сделать это нам тем легче, что проф. Кареев в общем своем курсе весьма сжато указал на этот ход. Господствовавшая до февральской революции буржуазия менее всего была склонна подчиниться каким бы то ни было социалистическим требованиям. Она отнеслась поэтому далеко не сочувственно к созданию в Люксембургском дворце под председательством Луи-Блана особой комиссии для разработки вопросов, касающихся труда и благосостояния рабочих. Комиссия эта превратилась в своего рода
542
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
рабочий парламент, лишенный, однако, всякой власти и материальных средств. Одновременно для успокоения безработных временное правительство устроило особые мастерские, которым дано было громкое название «национальных». Каждому желающему трудиться в предпринятых в Париже земляных работах давалось по 2 франка в день. Это привлекло в столицу массу безработного люда. Рабочие национальных мастерских организовались постепенно в грозную революционную силу, подпавшую под влияние демократических кругов. Она начала вскоре выступать с социальными и политическими требованиями. В рядах либеральной буржуазии даже те, кто стоял за республику демократическую, слышать не хотели о социализме. Введение всеобщей подачи голосов, по предложению Ледрю-Роллена, открыло возможность значительного участия в выборах крестьянских масс, отличавшихся консерватизмом и бывших под влиянием духовенства. Предъявленные рабочими требования запугали крестьян. Между ними стали ходить слухи о том, что городской пролетариат намерен добиться передела земель. Повышение земельного налога, вызванное отменой некоторых косвенных сборов, непопулярных в глазах городского населения, не могло, разумеется, содействовать сочувственному отношению крестьян к рабочим. Выборы поставили в Учредительное собрание значительное меньшинство консерваторов. К ним принадлежали не одни приверженцы свергнутой династии Орлеанов, но также легитимисты и клерикалы. Их сознательной политике удалось исключить из числа членов исполнительной комиссии вожака рабочего движения Луи-Блана.
Новое правительство стало стягивать в Париж войска ввиду революционного настроения рабочих. Одновременно национальное собрание приняло меры против национальных мастерских, дорого обходившихся плательщикам налогов, а это, разумеется, не могло увеличить его популярности в рабочей среде. После неудавшейся народной вспышки 15 мая число войск в Париже было увеличено и, чтобы очистить столицу от чрезмерного числа безработных, всем холостым в возрасте от 18 до 25 лет, призреваемым национальными мастерскими, предложено было поступить в солдаты. Кто отказывался от этого, принужден был покинуть Париж.
Несколько дней спустя решено было рабочих, не живших в Париже в течение последних шести месяцев, отправить в провинцию для производства земляных работ. Попытка проведения в жизнь этих мер вызвала волнение. Борьба считалась неизбежной;
Герцен и освободительное движение иа Западе
543
правительство, говорит Кареев, даже готово было ускорить момент столкновения. Генерал Кавеньяк выработал план уличной борьбы с пролетариями. 22 июня на большой народной сходке решено было на другой день прибегнуть к восстанию и направить его одновременно и против правительства, и против национального собрания. Рано утром 23 июня выросли одна за другой баррикады. Попытки Ламартина успокоить народ оказались безуспешными. Рабочие требовали роспуска национального собрания и восстановления национальных мастерских. Уличный бой начался 23 июня и окончился только на четвертый день, 26 июня. Национальное собрание объявило себя непрерывным и заседало целую ночь. На следующий день введено было осадное положение и вся исполнительная власть передана была собранием Кавеньяку.
Линейные полки, искавшие отмщения за февральскую революцию, национальная гвардия, возмущенная требованиями рабочих, и так называемая подвижная гвардия (guarde mobile), составленная из всякого сброда, соперничали в жестокости при усмирении восстания, что заставило и самих рабочих дойти до крайней степени ожесточения. Множество домов было сожжено, в других пробиты стены, и в образовавшиеся таким образом бреши врывались солдаты, убивая всех встречных. Месть победителей была безгранична. Расстреливали даже мирных жителей при малейшем подозрении. Ледрю-Роллен и Луи-Блан едва спаслись от преследовавших их членов национальной гвардии. Террор продолжался еще несколько дней после усмирения восстания. К нему подстрекали некоторые газеты.
Июньские дни, разумеется, усилили реакцию и подготовили падение самой республики. Так как по выработанной Учредительным собранием конституции выбор президента республики поручен был народу, то враждебное настроение рабочих масс к республиканцам — подавителям их восстания, в связи со старой наполеоновской традицией, сделалось причиной того, что выбор пал на наследника имени великого императора, Людовика-Наполеона. Последний, разумеется, воспользовался властью, чтобы проложить себе — хотя бы ценой преступления, посредством переворота 2 декабря 1851 года, — дорогу к диктатуре и империи10.
Я опустил, разумеется, все то, что случилось во Франции со времени подавления июньского восстания и указал на один лишь
10 См.Н. Кареев. «Общий курс истории XIX в.», стр. 294 и след.
544
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
конечный исход событий, благодаря которому вторая республика отошла в область прошлого и пришлось прождать почти четверть столетия восстановления во Франции системы народоправства.
6 сентября 1848 года Герцен пишет из Парижа друзьям и подводит итог тому, чему научили его недавние события. «В 1847 году, — говорит он, — при всей гадости было сноснее. Тогда был по крайней мере порядок. К нему можно было примениться, да и требования были не те. Четыре первые месяца нынешнего года сгубили нас. Мы так откровенно были надуты февральской революцией, мы так гордо и так свободно ходили, поднявши голову, по улицам республиканской столицы; вместо всего этого — зависеть от любого полицейского комиссара, от агента, от первого встречного солдата! Бесстыдное собрание вотирует конституцию при существовании осадного положения. Подлое население приготовляется к выборам, в то время когда радикальная партия не смеет даже назвать своих кандидатов. Или в скором времени должна кровь литься реками, или на время Франция погибла. Из глубоко выстраданных трех месяцев главные результаты таковы. До тех пор пока правительство будет идти от начала, что спасение народа высший закон, что личность сама по себе ничего не значит, что представитель власти выше гражданина, что меньшинство может быть задавлено большинством, раз это большинство вышло из всеобщего голосования, — до тех пор правительство останется агрессивным, насильственным, монархическим даже при республике».
Письмо Герцена должен был доставить в Москву Анненков. Говоря о его оптимизме и резонерстве в толковании событий, «в отыскивании им объяснений, и из начала необходимости, подобно тому как некогда Белинский строил русскую историю», Герцен просил своих друзей остерегаться его толкований и сознавался: «Мне веселее было бы видеть Генриха V на троне, чтобы опозорить эту республику, чтобы покончить с этим недоразумением. Анненков до сих пор защищает, — прибавлял он, — пошлую личность Ламартина, а я его ненавижу, ненавижу не как злодея, а как молочную кашу, которая вздумала представлять из себя жженку».
Герцен предвидит уже в этом письме, что успех Франции на войне, успех ее над австрияками в Италии, необходимо поведет к потере республики. «Тут-то и будет ей карачун, и мы спокойно въедем в империю, под каким бы то ни было именем».
Проходит еще год, и уже из Женевы, куда Герцену «пришлось бежать с чужим паспортом» после участия в новой революцион
Герцен и освободительное движение на Западе
545
ной вспышке 13 июня, опять-таки подавленной в крови, русский революционер раскрывает перед приятелями свою душу, говоря: «Глупый день 13 июня (1849 года), в который парижский народ заплатил “Горе”, т. е. радикалам, за июньские дни 1848 года — вы знаете. Тогда “Гора” не явилась предводительствовать колоссальным восстанием, теперь явилась Гора одна-одинешенька и разбежалась, не родивши мыши».
«Демократическая сторона движения, — читаем мы далее в письме Герцена, — была побеждена (на протяжении всей Европы) потому, что была недостойна победы. А недостойна победы потому, что везде делала ошибки, везде боялась быть революционной до конца, везде бросалась с яростью на порожний трон и царствовала по-своему... Пустым людям, как Ледрю-Роллен и Луи-Блан, — революция не может удастся. Я был и теперь еще знаком почти со всеми громозвучными репутациями революции, развалины которых теперь проживают в Швейцарии. Есть между ними люди прекрасные, более или менее умные; это те, кто наименее участвовали в деле или участвовали без веры. Да и какие политические перевороты возможны в наше время! Как будто достаточно, в самом деле, объявить уничтожение пролетариата, всеобщее обучение, братство и любовь между людьми, чтобы из этого что-нибудь вышло. Грядущая революция, — поясняет далее свою мысль Герцен, — должна начать не только с вечного вопроса: с собственности и гражданского устройства, а и с нравственности человека... Конец политических революций и восхождение нового миросозерцания — вот что вы должны проповедовать. Я попробовал эту проповедь — успех превзошел мои ожидания. Отдали справедливость “демонической иронии”, но не только нет симпатии к истине, но, наоборот, имеется враждебное чувство. Сам Мадзини — величайший политический человек в наше время — морщится и в споре со мною отворачивается от некоторых истин».
Чтобы понять источник скептицизма Герцена к происходившим на его глазах событиям и его сомнение в том, чтобы будущая революция могла быть чем иным, как не социальной, — надо принять во внимание подготовку, им полученную еще в бытность его на родине. Развивающее влияние оказали на него, как и на все поколение, впервые выступившее на арену истории в 30-х годах, сперва немецкая философия с Гегелем во главе, а затем — французский сен-симонизм. Сам Герцен говорит нам об этом в первой части «Былое и думы». «Детский либерализм 26-го года, сложившийся мало-помалу во французское воззрение, которое проповедовали
546
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Лафает и Бенмажен Констан, пел Беранже, потерял для нас после гибели свою чарующую силу; тогда-то часть молодежи бросилась на глубокое и серьезное изучение русской истории, другая — на изучение немецкой философии. Мы с Огаревым не принадлежали ни к тем ни к другим. Вера в беранжеровскую застольную революцию была потрясена. Мы искали чего-то другого, чего не могли найти ни в Несторовой летописи, ни в трансцендентальном идеализме Шеллинга. Среди этого брожения, среди догадок, усилий понять сомнения, пугавшие нас, попались в наши руки сен-симонистические брошюры, их проповеди, их протесты; они поразили нас. Торжественно и поэтически являлись середь мещанского мира эти восторженные юноши с неразрывными жилетами и отращенными бородами. Они возвестили нам новую веру. С одной стороны, освобождение женщины, призвание ее на общий труд, отдание ее судеб в собственные ее руки; союз с нею как с равным; с другой — оправдание искупления плоти. Наше монашеское развратное воображение боится плоти, боится женщины. Религия жизни шла отныне на смену религии смерти. Религия красоты на смену религии бичевания и худобы от поста и молитвы. Распятое тело воскресало, в свою очередь, и не стыдилось больше себя. Человек достигал созвучного единства, догадывался, что он существо целое и не составлен, как маятник, из двух разных металлов, удерживающих друг друга. С сен-симонистами новый мир вторгался в дверь. Наши души, наши сердца растворились для него. Сен-симонизм лег в основу наших убеждений и неизменно остался существом их» п.
Редко два человека расходились больше между собой в понимании ближайших требований времени и того, что ныне называют социальной тактикой, как Герцен и Маркс. Одинаково поклонники Гегеля, одинаково борцы за эмансипацию народных масс, одинаково сторонники социализма, — они с самого начала почувствовали неотразимое нерасположение друг к другу, и полемика между ними продолжена была их сторонниками и после кончины обоих. А между тем и тот и другой одинаково испытали на себе влияние сен-симонизма. Маркс рассказывал мне, что отец его невесты, фон Вестфалей, сам убежденный сен-симонист, впервые повел с ним, кандидатом в преподаватели философии в Бонском университете и горячим поклонником Гегеля, разговоры о социальном вопросе.
11 «Былое и думы». Конец части 1-й, издание второе Собрания сочинений, стр. 119 и 120.
Герцен и освободительное движение на Западе
547
Он первый породил в нем желание познакомиться с брошюрами Сен-Симона и деятельностью сен-симонистов.
Но тогда как на Маркса сен-симонисты, и еще в большей степени Фурье с его фаланстером, влияли проповедью коммунистической организации труда, Герцена, с его темпераментом индивидуалиста и более разрушителя, чем созидателя, привлекала в сен-симонизме критическая сторона учения: идея эмансипации женщины, протест против подавления плоти, призыв к свободной любви. Как объяснить, что Герцен мог пойти впоследствии за одно с тем писателем, который из всех социалистов более всего оставался проникнутым ходячей католической моралью в только что указанных нами вопросах? Как случилось, что Герцен стал ближайшим сотрудником Прудона по изданию журнала «La voix du peuple»? Их, разумеются, не свело одинаковое понимание вопроса о нормальном отношении полов. Герцен и впоследствии писал о Прудоне: «У него есть отшибленный угол, и тут он неисправим, тут предел его личности, и, как всегда бывает, за ним — он консерватор и человек предания. Я говорю о его воззрении на семейную жизнь и назначение женщины вообще. Как счастлив наш N, говаривал Прудон шутя, у него жена не настолько глупа, чтобы не умела приготовить хорошего потофе, и не настолько умна, чтобы толковать о его статьях. Это все, что надобно для домашнего счастья. В этой шутке, — прибавляет Герцен, — Прудон, смеясь, выразил серьезную основу своего воззрения на женщину. Понятия его о семейных отношениях грубы и реакционны. Но и в них выражается не мещанский элемент горожанина, а скорее упорное чувство сельского pater familias, гордо считающего женщину за подвластную работницу, а себя за самодержавного главу дома»12. В Прудоне Герцен оценил не теоретика принципа взаимности и не политического деятеля, а прежде всего разрушителя. «Я многим обязан Прудону в моем развитии, — пишет Герцен, — чтение его, как и чтение Гегеля, дает особый прием, оттачивает оружие, дает не результаты, а средства. Прудон по преимуществу диалектик, контроверсист социальных вопросов. Не находя у него ни сметы фаланстера, ни икарийской управы благочиния, французы пожимают плечами и кладут книгу в сторону». «В большей части сочинений социального характера важны, — продолжает Герцен, — не идеалы, которые почти всегда не досягаемы в настоящем или сводятся на какое-нибудь одно
12 Былое и думы, ч. 5, гл. 41.
548
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
стороннее решение; в отрицании, в улетучивании старого общественного быта страшная сила Прудона. Он такой же поэт диалектики, как Гегель, с той разницей, что один держится на покойной выси научного движения, а другой толкнут в сумятицу народных волнений, в рукопашный бой партий». И Прудон ценил в Герцене не его организаторские таланты и не его проект будущего общества, которого, к счастью, и не было налицо, а то, что он называл «варварским задором» (verve barbare) (письмо Прудона из тюрьмы Консьержери от 15 сентября 1849 г.). Автор «С того берега», как и автор «Экономических противоречий», одинаково сходились в 1849 году в отрицательном отношении к потерявшим республику республиканцам. Оба они принимали их за разновидность доктринеров. Герцен писал Прудону: «Я знаю одного свободного француза, это — вы; ваши революционеры — консерваторы: они христиане, не зная сами того, и монархисты, сражаясь за республику. Вы одни подняли вопрос отрицания на высоту науки, вы первый сказали французам, что нет спасения внутри разваливающегося здания, что и спасать из него нечего, что сами их понятия о свободе и революции проникнуты консерватизмом и реакцией. Политика республиканцев не более как вариация на ту конституционную тему, на которую играют свои мелодии Гизо, Одилон Барро и др.» (Ibid., стр. 153). Это письмо Герцена дает выражение тем же мыслям, развитие которых мы находим в его «Западных арабесках». «После июльских дней, — пишет Герцен, — я видел, что революция побеждена, но верил еще в побежденных, в падших, верил в чудотворную силу мощей, в их нравственную могучесть. В Женеве я стал понимать яснее и яснее, что революция не только побеждена, но что она должна быть побежденной; не реакция победила ее; реакция везде оказалась тупой, трусливой. Она везде позорно отступала за угол перед напором народной волны и воровски выжидала времени: в Париже и в Неаполе, в Вене и Берлине революция пала, как Агриппина под ударами своих детей и, что всего хуже, без их сознания; героизма, юношеского самоотвержения было больше, чем разумения, и чистые благородные жертвы пали, не зная за что. Несчастье, праздность и нужда внесли нетерпимость, упрямство, раздражение... Эмиграции разбились на маленькие кучки, средоточием которых стали имена, ненависти, а не начала. В раздоре между собой, в личных спорах, в печальном самообольщении, разъедаемые необузданным самолюбием, останавливались вожаки на своих неожиданных торжествах и не хотели снять ни увядших венков, ни венчального наряда. Взгляд, постоянно
Герцен и освободительное движение на Западе
549
обращенный назад, исключительно замкнутое общество, начало выражаться в речах и мыслях, в приемах и одежде. Новый цех — цех выходцев — складывался и костенел рядом с другими» (т. 3, стр. 95 и 96). Неувядаемыми красками написал Герцен портреты некоторых из этих выходцев. В «Былое и думах» проходит ряд революционеров-неудачников, с которыми приходилось встречаться Герцену. Тут и немецкие разрушители (Umsturzmanner), и члены французской «Горы», и итальянские изгнанники. Очень комичны «Баденские разрушители»: Густав Струве, величаемый генералом, и Гейнцель, требовавший двух миллионов голов, чтобы обеспечить блаженство человечества. Семь бичей, по мнению Струве, виновники человеческого угнетения: папа, ксендзы, короли, солдаты, банкиры и т.д. В разговорах с Герценом Струве проповедовал какую-то новую демократическую и революционную религию и говорил о душе мира. В составленном им календаре для вольной Германии вместо святых каждый день был посвящен воспоминанию о двух знаменитостях, десятый же назначался в память врагов рода человеческого, напр. Меттерниха. 25 декабря переставало быть Рождеством и становилось праздником жены Струве — Амалии. Гейнцель озабочен был мыслью издавать какой-то общий всем эмиграциям журнал на трех языках. «У него не было, — пишет Герцен, — даже тени новой мысли; программа журнала была тысячной вариацией тех демократических разглагольствований, которые составляют такую же риторику на революционные тексты, как церковные проповеди на библейские. Демократическая республика, по убеждению Гейнцеля, должна сама уладить экономический вопрос к общему удовольствию всех».
Не менее комичен тип заурядного французского революционера, нарисованный Герценом в образе прокурора французской республики в Ницце — Матье. По случаю декабрьского переворота он построил целый план высадки на французский берег в департаменте Вар, но всего с экипажем, помещавшимся на одной лодке. Чтобы обратить его в бегство и избавиться таким образом от докучливого и смехотворного агитатора, Карлу Фохту достаточно было намекнуть ему на возможность выдачи его французскому имперскому правительству. И Матье бежит в Турин, где из уст министра узнает, что над ним подшутили. «Революционером Матье, — пишет Герцен, — был до конца ногтей. Он отдался революции так, как отдаются лире. Никогда не дерзал ни понимать, ни сомневаться, ни мудрствовать лукаво, а любил и верил. Получив весть о декабрьском перевороте, устроенном Людовиком-Наполеоном, он внезапно
550
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
исчез из принадлежавшей еще Пьемонту Ниццы и возвратился через два дня с глубоким убеждением, что Франция поднялась, и особенно на юге в департаменте Вар, около Драгиньяна. Главное дело состояло, по его мнению, в том, чтобы ночью, перейд$Г Вар, в известном месте собрать людей важных и надежных. Но чтобы жандармы не могли догадаться, было положено с обеих сторон подавать сигналы коровьим мычаньем. Исполняя этот план, Матье всю ночь мычал коровой; несколько раз, казалось, ему, он слышал ответ; шел на сигнал и находил действительного быка или корову. И тем кончилась вся авантюра». А между тем восстание в Варе было действительно сильное, народные массы поднялись и были усмирены оружием с обычной французской кровожадностью. Отчего же, заканчивает Герцен, не позаботились узнать Матье и его телохранители, при всем своем усердии и мычании, где к ним примкнут восставшие?.. Это отсутствие первоначального уговора, эта игра в революцию, повторившаяся на протяжении не одного департамента Вар, имели, однако, самые ужасные последствия. Несколько дней спустя, как желтый лист гонимый вихрем, пишет Герцен, стали падать на Ниццу несчастные жертвы подавленного восстания. Их было так много, что и Пьемонтское правительство дозволило им остановиться каким-то цыганским табором возле города. «Сколько бедствий и несчастий видели мы на этих кочевьях. Тут были простые земледельцы, мрачно тосковавшие о доме, о своей землице и наивно говорившие: мы хотели защищать порядок, как добрые граждане. Эти мерзавцы (под ними разумели мэров, чиновников) изменили присяге и долгу, а мы должны теперь умирать с голоду в чужом краю или идти под военный суд. Тут были простые, небогатые буржуа, жалкие ограниченные люди, усвоившие себе две-три мысли и полумысли об обязанностях гражданина. Они восстали, увидев, что их святыня попрана. Это победа эгоизма, говорили они о декабрьском перевороте. А где эгоизм, — там неизбежно порок. Надо, чтобы каждый исполнял долг свой без эгоизма. Тут были, разумеется, и городские рабочие — этот искренний элемент революции, стремящийся декретировать социальную республику и воздать буржуа и “аристо” в той же мере, в какой они воздают им».
Герцен ищет и не всегда находит достаточно сильных слов, чтобы заклеймить и тех восстановителей порядка, которые, идя нередко против права и жертвуя всем собственному эгоизму, и в 1832 году (Лионское восстание рабочих), и в 1848 и в 51-м, не щадили че
Герцен и освободительное движение на Западе
551
ловеческой крови для сохранения существующего или ломки его в собственных интересах.
В Лионе проводник, показывая ему на одну террасу, сказал: «Сюда загнали солдаты и национальная гвардия работников в 32-м году. Как они столпились там, на них вдруг открылся пушечный огонь из-за Роны. Сойти им было некуда. Назад двинуться невозможно, дороги узки и везде штыки, ну, тут их и покончили картечью!» Не менее жестоко было подавление попыток отстоять республику от успешного заговора бонапартистов. Рассказав об усердии французской полиции и жандармов, продолжавших стрелять в раненых и тем препятствовать их побегу, Герцен останавливается затем на усердии мэров, их помощников, прокуроров республики и префектов. Оно сказалось при подсчете голосов, поданных за плебисцит, сделавший Людовика-Наполеона пожизненным президентом и проложивший ему путь к империи. «По ту сторону Вара, который в это время составлял границу Франции, в любом местечке можно было видеть, по словам Герцена, мэра и жандармов, сидящими возле урны и наблюдающими за тем, как кто кладет свой бюллетень. С истинно сельской простотой они тут же грозили свернуть в бараний рог всякого бунтовщика. Казенные бюллетени были отпечатаны на особой бумаге; их легко было отличить от неказенных; немудрено, если находилось всего-навсего пять-десять беспардонных смельчаков, готовых подать голос против плебисцита. Остальные и вся Франция вотировали империю inspe»13.
Но бичуя новую феодальную знать в лице французской буржуазии, заступившей место земельной аристократии и безжалостным эгоизмом которой сами современники, по словам Герцена, объясняли преобладание материальных интересов над идейными в эпоху Июльской монархии, не находя достаточно сильных проклятий для тех политических авантюристов, которые, как Людовик-Наполеон, не отступали, по выражению Гюго, и перед преступлением, лишь бы забрать в свои руки вместе с властью и деньги, обвиняя буржуазию в том, что у нее нет другой религии, кроме веры в собственность со всеми вытекающими из нее римско-феодальными последствиями (т. V стр. 46), Герцен не щадил и революционеров по карьере, готовых рисковать жизнью сотен и тысяч человек для того, чтобы иметь возможность Драпироваться в тогу римского трибуна и вызывать восторги
13 «Былое и думы», гл. 42-я, стр. 174-я.
552
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
в тесном кружке поклонников, лишенных всякой инициативы и всякой способности критического отношения к своим идолам. Он бережно относился к крови народной и не готов был считать героем всякого, кто на свой страх предпринимает устройство революционных вспышек, с тем чтобы на чужбине кичиться своим временным и преходящим величием. То, что французы называют la bosse de I’admiration — способность преклонения перед лицами, исполняющими главные роли на сцене истории, вообще не свойственна была Герцену. Характерно в этом смысле его отношение к Ламартину. Вот какими чертами рисует он его в роли народного оратора: «Он говорил своим известным напыщенным слогом; его речи были похожи на взбитые сливки: кажется, берешь несколько капель молока с сахаром». А вот общая оценка деятельности всего временного правительства 48-го года: «Почему именно этим людям, — спрашивает Герцен, — попалась в руки судьба народа, освободившегося за минуту до того? Как они стали правителями? Знали они что-нибудь о желаниях, о нуждах народа? Подвергались ли они за него смерти? Они ли победили или, может, у них была мысль новая, плодовитая; поняли ли они лучше других современное зло, придумали ли они средство ему помочь?
Нет, нет и нет! Они заняли место потому, что нашлись люди довольно смелые, чтобы выбирать их не на баррикадах, а в бюро журналов, чтобы провозглашать их имена не на месте битвы, а в набитой народом камере. Народу не дали опомниться, — временное правительство явилось перед ним совсем не кандидатами, а готовым правительством. Ламартин и люди National во главе движения были великим несчастием для Франции. И что могло выйти из двуглавого правительства, руководимого Ламартином и Ледрю-Ролленом? Ледрю-Роллен хотел во что бы то ни стало утвердить республику, Ламартин — обуздать революцию; Ледрю-Роллен шел в правительство для того, чтобы двигать вперед, Ламартин для того, чтоб подставлять ногу, чтоб тормозить движение. Ледрю-Роллен хотел нести революцию в Бельгию и Германию, Ламартин в марте месяце писал в Швейцарию, чтоб не очень настаивали на признании республики: “Мы-де не знаем, прочна ли она?".
Ламартин в конце концов нехотя провозгласил республику. Многие роптали; чтобы их успокоить, приставили к Ламартину и Ледрю-Роллену Луи Блана, которого работники любили; другие члены правительства проскользнули как то незаметно. И вот как совершился великий акт водворения новой республики. Она объявляла
Герцен и освободительное движение на Западе 553
себя с самого начала со своим трехцветным знаменем — мещанской; она не разрывала с прошлым и, следовательно, необходимо должна была встретиться с республикой ожидаемой, и встретиться злее, нежели монархия».
Тьеру приписывают слова о республике: «Она будет консервативной или ее не будет вовсе». Герцен придерживается противоположной точки зрения: он полагал, что республика погибла во Франции потому, что не решилась развернуть во всей его широте социальный вопрос, а когда он развернут был самим народом, — для его вразумления не побоялись прибегнуть и к картечи. «Временное правительство, — пишет Герцен, — приняло за главный вопрос успокоить среднее сословие во Франции и встревоженные правительства в Европе. Оно не верило в свое собственное дело и оттого погубило его. Оно хотело как-нибудь уладить республику, как-нибудь удержать мир — и достигло цели. Оно боялось порвать с прежним порядком; новой, государственной, построяющей мысли у него не было; отсюда это неприятное, нестройное колебание между разными направлениями: то является закон, основанный на социализме, то чисто монархическое распоряжение; в одних мерах видно бледное подражание комитету общественного спасения; в других остался весь характер конституционного королевства. Люди, судившие и рядившие Францию, а с ней вместе и всю Европу, ни разу не подумали, чем собственно должна отличаться новая республика от старой монархии»14. Всеобщая подача голосов, организация труда — вот чего хотела февральская революция и чего не осмеливалось оспаривать временное правительство. Но грубое непонимание вопроса и механически-холодное разрешение его привели к тому, пишет Герцен, что всеобщая подача голосов убила организацию труда. Герцен обвиняет временное правительство в том, что оно дало себя знать крестьянам установлением добавочного налога в 45 сантимов. «Нелепость этой меры, — пишет он, — превышает всякое человеческое понимание. Она оскорбила земледельцев, она восстановила их против республики». Но откуда брать деньги? Сэр Роберт Пиль, конечно, не революционер, отвечает Герцен, прибегнул же он тем не менее к подоходному налогу? После кровавого подавления рабочего восстания в июньские дни народ, по словам Герцена, расстался с революционерами именно потому, что остался верен революции. Но революция не остановилась; вместо неосторожных попыток
14 Т. V. стр. 12.
554
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
и заговоров рабочий думает крепкую думу. С тех пор как грубая рука полиции закрыла клубы и избирательные собрания, трибуна работников перенеслась в деревню. В груди крестьянина собирается тяжелая буря»15.
Предсказаниям Герцена на этот раз не суждено было сбыться: 2 декабря, подготовленное народным недовольством, создало не республику, а империю. «То, что не удалось революционерам 15 мая белым днем во имя свободы, то удалось Людовику-Наполеону и полицейским сыщикам темной ночью во имя насилия. Республика пала, зарезанная по-корсикански, по-разбойничьи, при обмане из-за угла».
Герцену не пришлось дожить до восстановления республики во Франции. Был ли бы он доволен теперешним порядком ее учреждений? Я полагаю, что нет. Вправе ли мы думать, что новейший ход событий изменил бы его уверенность в том, что старый мир более или менее сходит со сцены и что одна Россия — эта, как он выражается падчерица, эта Сандрильона между европейскими народами, призвана подарить мир новыми порядками справедливости ввиду того, что в ней одной уцелело общинное устройство и коллективное землевладение?
То, что держалось в его время, — близится к разрушению под ударами, наносимыми новыми ревнителями порядка, радикально разошедшимися со старинным пониманием общественных устоев нашего отечества. Вожаки народные по-прежнему мудрят над ним, полагая, что они призваны обойтись без его совета при устройстве его судеб; представительные палаты так же мало выражают действительные его нужды и желания, как и те, какие созываемы были в эпоху обеих реставраций во Франции или в начальный период конституционного движения в различных королевствах и герцогствах Италии. Народ по-прежнему думает свою глубокую думу и хранит про себя свое недовольство. Самозваные глашатаи его велений озабочены мыслью о сохранении занятых ими мест и легко приобретенной ими популярности.
В странах, где нет и помина о прямом выборе депутатов народом, где землевладельцы и священники, руководимые своим ближайшим начальством, определяют результат выборов, а бюрократия по-прежнему диктует свои веления послушным палатам, там будущее рисуется в образе неограниченных возможностей. Но «прошлое чре
15 Ibid., стр. 51.
Герцен и освободительное движение на Западе
555
вато будущим», сказал еще Паскаль. Без всякого самообольщения, без всяких притязаний на ясновидение историк и общественный деятель вправе воспользоваться накопленным опытом прошлого, для того чтобы предсказать, куда мы идем. И вот почему тот живой и вместе с тем тонкий анализ психических мотивов неудавшихся переворотов первой половины прошлого столетия, какой сделан был Герценом, заслуживает одновременно и благодарной памяти, и неустанного изучения. Воздаваемая ему похвала по случаю столетнего юбилея со дня его рождения необходимо должна обнять и ту оценку событий его времени, какую заключают в себе «Былое и думы», «Письма из Франции и Италии», «Европейские арабески» и ряд других более мелких, но не менее замечательных очерков.
В лице Герцена мы вообще имеем первую нашу живую связь с Западом. Он жил его интересами, никогда не теряя из вида своей родины, так как понимал столько же умом, сколько и сердцем, что задачи прогрессирующего человечества всюду едины. Быть может, в том отношении, в какое Герцен стал к людям, подымающим народ против власти без достаточной оценки действительного соотношения сил и при отсутствии вполне определенной программы, мы найдем для себя и кое-что поучительное. На современников сильное впечатление производили, как производят до сих пор на меня, следующие слова Герцена в его известном сборнике «С того берега»: «Видеть исполняющимися все лучшие пожелания, все задушевные надежды, видеть возможность их осуществления, и пасть так глубоко и так низко, все утратить, и не в бою и не в борьбе с врагом, а от собственного бессилия, неумения». Так передавал Герцен то настроение, в какое сперва быстрый рост революции, а затем не менее быстрое ее падение на Западе, привели русских обновленцев, попавших по велению судьбы на тот берег и принужденных таким образом оставаться, как он выражается, «зрителями, вечными зрителями, жалкими присяжными, которых приговор не исполняется»16. Хотя события, среди которых протекла жизнь Герцена, начиная со времени почти вынужденного оставления им своего отечества в 1847 году, и переживаемое нами время отделены друг от друга почти тремя четвертями столетия, но можно сказать без преувеличения, что многие из моих современников найдут в приведенных словах верную передачу собственных настроений. Мы также пережили иллюзии и страдаем разочарованием; мы также мнили себя близкими к цели
16 «Vixerunt». Сочинения Герцена, том V, стр. от 206 по 224.
556
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
и оказались весьма далекими от нее. Мы вправе при справедливой оценке нашей деятельности повторить слова Герцена, что многое утрачено по собственному бессилию и неумению; но наше положение тем тягостнее, что в отличие от Герцена мы стоим на собс!венном берегу и являемся не только свидетелями, но и участниками того освободительного движения, зарю которого мы приветствовали несколько лет тому назад и которая, при дальнейших ошибках, легко может закатиться на наших глазах.
При внимательном чтении всего сказанного Герценом о причинах неудачи освободителей 1848 года необходимо приходишь к заключению, что разброд, неспособность согласиться насчет общей программы, выступить дружно и одновременно лежит в основе их неуспеха. Либералы сводили счеты с радикалами, радикалы не пришли на помощь рабочим, а рабочие потеряли веру в необходимость спасать республику и допустили восстановление самовластия. Да послужит это предостерегающим уроком тем, кто не видит необходимости единения оппозиции в борьбе со все еще усиливающейся реакцией. Только отказавшись на время от между-партийных споров и признавая своим союзником всякого, кто дает утвердительный ответ на составленные на очередь вопросы, — оппозиция может усилить свое положение и обеспечить себе если не победу, то по крайней мере более серьезное признание. «Viribus unitis» должен быть лозунгом тех, кто на ближайших выборах будет служить идее прогресса.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА НОВОГО СОЮЗА НАРОДНОГО БЛАГОДЕНСТВИЯ*
Политические порядки, подобно всяким другим, имеют глубокие корни в историческом прошлом и не могут быть перевернуты вверх дном без того, чтобы не причинить народу, у которого происходит такая ломка, тяжких и продолжительных ранений. Привычки, накопленные веками, пристрастия и вкусы, источник которых нередко лежит в не всегда реальных представлениях о прошлом, вызывают сплошь и рядом вслед за такими потрясениями понятные движения, то, что привыкли называть — реакцией. Сила отражения бывает при этом так же велика, как и сила падения. Мы имеем тому разительный пример в двух революциях: английской и французской. Англичане скрепя сердце шли на опыт республики. Кто читал Мильтона и Сиднея, не мог не вынести того впечатления, что самые смелые новаторы считали английские порядки в том виде, в каком они приняли до эпохи захвата власти Стюартами, образцовыми и превосходящими всякие другие. Но из последних работ Гардинера мы узнали, что и ближайший виновник революции Кромвель неохотно соглашался на разрыв с монархией и замену ее республикой. Нужно ли говорить, как скоротечна была последняя, как под ее кровом сложилась диктатура лорда-протектора, едва не перешедшая в наследственную монархию, и как легко после его смерти Стюарты снова вернулись на английский престол, кладя начало вместе с реставрацией и реакции. События французской революции показывают нам, что в народе, еще сохранившим живую связь с прошлым, народоправство вызывает при своем установлении сильный протест, нередко грозящий целостности и единству
* Печатается по: Политическая программа нового Союза народного благоденствия: Очерк. СПб., 1906.
558
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
государства. Французская Вандея имела источником движение, близкое по характеру к нашему черносотенному; его подавление стоило потоков крови; оно потребовало создания временной диктатуры в лице якобинских комитетов Конвента и подготбвило военно-гражданское владычество Наполеона, вскоре принявшее форму восстановления монархии.
Партия демократических реформ, или народного благополучия, не ставит ввиду этого на своем знамени ничего иного, кроме видоизменения и развития существующего. Она не думает, чтобы 17 октября Россия вернулась в какое-то естественное состояние и что она поэтому нуждается в новом Солоне для создания вновь нравов, обычаев, законов и государственного порядка. Так думали в Англии века назад те религиозные анархисты, которые под именем «святых», или людей пятой монархии, рекомендовали Кромвелю замену английского законодательства Моисеевым и создание вместо парламента нового синедриона; на это Кромвель ответил роспуском их «совета».
Те, кто говорит у нас об Учредительном собрании, по-видимому, рисуют себе в нем нечто довольно сходное с таким временным упразднением всякой власти и всяких форм общежития. Но история не знает ничего подобного. Знаменитое Учредительное собрание во Франции было в действительности национальным и официально носило это имя. Оно занялось не упразднением собственности и правительства, а обращением неограниченной монархии в ограниченную и заменой министерского деспотизма ответственностью перед представительной палатой. Партия демократических реформ, не отказывая Думе в учредительных функциях, желала бы в то же время не отсрочивать решения ею аграрного и рабочего вопросов, хотя их и нельзя отнести к числу основных законов, установление которых одно выпало бы в удел Учредительному собранию. Вот почему она не предрешает вопроса о том, чем именно должно будет заниматься первое русское представительное собрание. Партия слишком проникнута сознанием, что всякий прогресс есть результат поступательного хода истории, чтобы требовать низвержения всякого существующего порядка, а не модификации его в желательном для нее смысле. На последние же указывает само ее название. Основатели партии не имеют ни малейшего сомнения в том, что Россия призвана быть страной демократической. Весь прошедший ход истории препятствовал образованию в ней замкнутой и независимой аристократии. Служилое сословие, из которого выработалось
Политическая программа нового Союза народного благоденствия
559
наше дворянство, никогда не было такой аристократией. Оно прикреплено было к службе, как крестьянство к земле, и далеко не отличалось такой независимостью от престола, какую предполагает существование наделенного политической властью, а не просто привилегированного сословия.
Будучи демократией, Россия в то же время монархия. Ее монархическое устройство вызвано было ходом истории, необходимостью сплотить под главенством сильной центральной власти, чтобы завоевать себе независимость от татар, отстоять ее от поляков, шведов и турок и расширить пределы государства от Балтийского моря до Черного, от Вислы до Тихого океана.
Форма правления — не предмет свободного выбора; она должна отвечать порожденным историей верованиям и желаниям народных масс.
Забота освободительного движения в России должна быть направлена к тому, чтобы под кровом традиционных форм, внесением в них нового содержания обеспечить личную свободу, гражданское равенство, равноправие национальностей, свободу преследования обособленными этнографией и историей группами их культурных задач и создание такого политического уклада, при котором свободно выбранные представители всего народа могли бы проводить его волю в законодательство и администрацию; а для этого равно необходимы право законодательного почина, право запроса министров и право суда над ними за беззакония, наконец, право вынуждать их к оставлению службы, в случае недовольства их политикой.
Россия — страна, образовавшаяся путем частью насильственного, частью добровольного присоединения многих народностей, слагавшихся или уже сложившихся государств. Эти народности и государства не слились вполне с начальным ядром — с Московией; они сохранили тяготение если не к прежней независимости, то к возможно слабому вмешательству центральной власти в их местную жизнь. Этот запрос сказывается неравномерно в разных областях: всего сильнее там, где культурную обособленность поддерживает различие языка и славное историческое прошлое, а также память о сравнительно недавней потере свободы самоопределения, поэтому сильнее в Финляндии и Польше, нежели в Закавказье, восточная часть которого до присоединения к России была под властью мусульманских беев, а западная испытывала на себе все невыгодные стороны близкого соседства с Персией и Турцией. Вот почему в программе партии демократических реформ вовсе не заходит
560
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
речи о Финляндии, отношения которой к России определилось событиями 17 октября, и говорится только о Царстве Польском, которому обещано широкое областное самоуправление с правом издания местных законов. Эти два понятия передаются термийом «автономия», и ст. 22-я следующим образом определяет ее природу вообще, и в частности в применении к Царству Польскому. «Предоставление автономного управления отдельным областям (определенным территориальным единицам) не должно простираться далее признания за ними законодательных полномочий по вопросам исключительно местного значения, не затрагивающим единства Империи и круга действий общего государственного управления. В частности, автономию царства Польского, ввиду особых его условий, надлежало бы Государственной Думе установить в ближайшую очередь с сохранением, однако, единого царства с Империей и с ограждением в нем законных интересов польского населения». Из чтения этой статьи видно, что наша партия не отказывается от распространения и на другие области преимуществ автономии, понимаемой в тесном смысле, раз насчет ее последует общее согласие заинтересованных и самое ее установление окажется своевременным. Я с особенным вниманием останавливаюсь на этой статье, так как она подала повод к неверным толкованиям, благодаря недостаточно полной передаче нашей программы в «Рус. вед». На днях получено мною одно частное письмо от 5 (18) февраля 1906 года. В нем я читаю: «Судя по напечатанным в “Рус. ведом.” отрывкам из воззвания партии, отдельные пункты ее программы, как, напр., пункт об автономии, в виде исключения для Польши, кажется мне совершенно неприемлемыми». Очевидно, ни о каком желании нашей партии ограничиться автономией только Царства Польского не может быть и речи. Такое заключение прямо противоречит смыслу 22-й статьи. Чего наша партия не допускает — это немедленного обращения Империи в цепь автономных единиц, это признания всякой губернии за самостоятельную область, и земского собрания в ней за учреждение с законодательными функциями. О чем-то подобном смутно говорилось на предпоследнем съезде земских деятелей в Москве. Отрицательное отношение к такой программе свидетельствует только о нашем нежелании ломать единство Империи, благодаря теоретическому пристрастию к федеративному образу правления. Нас не пугает в то же время, а, напротив, привлекает мысль дать интересам отдельных районов возможность высказываться и повлиять на ход законодательства
Политическая программа нового Союза народного благоденствия
561
и административной практики. С этой целью мы рекомендуем создание верхней палаты, которая сделалась бы представительницей земских и городских миров. С ее установлением связана также возможность парализовать те попытки захвата власти единой палатой, примеры чего представляет нам история Англии в эпоху так называемого «Долгого парламента» и история Франции в эпоху Конвента. Такие попытки тем опаснее, что самодержавная палата может отсрочить время своего распущения и превратиться в продолжительного, если не постоянного, тирана.
Еще одна причина побуждает нас стоять за устройство верхней палаты. При отсутствии всякого посредника между ней и монархом соперничество их во власти может склониться к решительной победе одного из двух противников. И так как легко предвидеть, что в ближайшее время слабейшей все же будет палата, а не опирающийся на войско монарх, то в интересах свободы желательно существование между обоими возможными противниками постоянного посредника, которым и будет верхняя палата, имеющая свои корни в земском и городском самоуправлении и почерпающая в тесном общении с ними свою силу, свой авторитет. Создание верхней палаты как представительницы местных миров даст, наконец, возможность сделать опыт допущения женщин к представительству. В настоящее время при общераспространенной малограмотности среди женской половины населения и патриархальной зависимости крестьянских жен и дочерей от главы семейства опыт распространения права голосования на оба пола представляет несомненную опасность; но сделать частичную попытку введения самостоятельной половины женского общества в сферу политической жизни показалась составителям программы своевременным. Эту самостоятельную половину, несомненно, представляют те женщины, которые как ведущие хозяйство на собственных землях удовлетворяют имущественному цензу или условиям продолжительного местожительства, требуемым для участия в земских и городских выборах. Ст. 5-я программы говорит о том, что другая палата избирается органами местного самоуправления, которые могут остановить свой выбор и на женщинах, удовлетворяющих законом установленным требованиям. Могут сказать: почему наша программа высказывается за удержание в сфере местного управления за местожительством или владения имуществом того значения, в каком она отказывает обоим факторам при решении вопроса о праве выбора депутатов в нижнюю палату. На этот вопрос отвечает следующее место из всту
562
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
пления в программу: «Мы обусловливаем право участия в местном самоуправлении сравнительно долгим сроком проживания в данной местности или владения в ней недвижимостью, так как только при наличности этих данных возможны достаточно близкие знакомства с местными делами и достаточный к ним интерес». Ввиду этого ст. 19-я программы гласит: «Представительство в органах местного самоуправления должно быть основано на всеобщем, равном, прямом и закрытом голосовании безотносительно к полу, вероисповеданию и национальности, и под условием постоянного проживания в данном уезде или городе не менее двух лет, а для лиц, не удовлетворяющих этому условию, обладания также в течение того же срока недвижимым имуществом. Представительство в мелких самоуправляющихся единицах образуется особо не тех же началах».
В отличие от современных порядков, при которых земства и города призваны к одному заведованию хозяйственными интересами губернии, уезда или города, наша программа предлагает расширить сферу самоуправления на все стороны местной жизни, включая полицию безопасности и благочиния. При таких условиях деятельность органов центральной власти должна свестись к одному надзору за законностью мероприятий, проводимых местными учреждениями. Это те порядки, которые существуют в стране, послужившей образцом для всей Европы, и, можно сказать, не одной Европы, при устройстве местного самоуправления. Я разумею Англию. Пример Америки доказывает, что участие местных миров в местной администрации возможно и в демократиях и не связано необходимо с даровым характером службы, доступной при таком условии одному зажиточному дворянству и зажиточной также буржуазии. Нашей демократии предстоит пойти той же дорогой, что и Соединенным Штатам, т. е. расширить функции земских и городских собраний, распространить их систему на всю Империю и свести задачи центральной администрации и ее органов в губерниях и уездах к одному надзору. Эта именно роль и принадлежит в Англии так называемым лордам-лейтенантам, которые со времени королевы Елизаветы, т. е. с конца XVI века, с почетным начальством над местной милицией, соединяют и право следить за ходом администрации и суда в графствах. Ими представляются, например, высшему начальству, те списки людей зажиточных, которые призваны к даровому несению мировой службы.
Политическая программа нового Союза народного благоденствия
563
Программа нашей партии, понимая так широко задачи земства, в то же время не намерена оставить произволу решение вопроса о распределении полномочий между ним и центральным правительством, а вверяет суду решение возможных споров по этому предмету. Всякое же расширение объема прав и пределов местного самоуправления может быть произведено лишь путем издания основного закона.
Ввиду особого и самостоятельного положения Финляндии партия демократических реформ не поднимает вопроса об устройстве в ней ни центральных, ни местных органов, ни законодательной, ни исполнительной, ни судебной власти и указывает только на необходимость соглашения между законодательными органами Империи и Великого Княжества каждый раз, когда речь идет о выработке общих обоим норм.
Весьма широко понимает наша партия функции народного представительства. Не разделяя их между палатами, она равно допускает к их осуществлению и нижнюю камеру, избранную всеми совершеннолетними и полноправными гражданами мужского пола закрытой подачей голосов, и верхнюю, выбор которой предоставлен органам местного самоуправления. Программа демократических реформ открыто говорит об участии думы в законодательстве, в установлении бюджета и в контроле за правительством; при этом она делает два существенных заявления. В противность закону 6 августа и 20 февраля, от Думы будет зависеть заключение новых законов. Несогласно с теми же законами и то требование партии, чтобы контроль представительства за агентами исполнительной власти обусловливался не только заботой о законности их действий, но и мыслью об их целесообразности.
Никогда судебная ответственность министров не могла заменить собой их политической ответственности иначе как под условием нарушения одного из основных требований права: того, что закон не имеет обратного действия и что поэтому факты, считавшиеся не преступными в момент их совершения, не могут приобрести противоположного характера в силу позднее их изданной нормы, в одном из проектов конституционного устройства России, изданном за границей редакцией «Освобождения», совершенно упущено из виду, что суд может карать в действиях министров только то, что в них есть противозаконного. Нецелесообразность же их политики должна иметь другое последствие, наступление которого
564
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
зависит уже не от суда, а от представительных палат. В форме ли выражения «недоверия» по случаю поступившего от министра ответа на сделанный ему палатами запрос, или в форме провала внесенного правительством законопроекта народные представители дают понять лицам, стоящим у власти, что большинство депутатов, выражая собой мнение большинства страны, относится отрицательно к их деятельности и желает нового направления политики и новых людей для руководства ею. В странах, где, как в Англии или Франции, министерство принадлежит по своему составу к численно господствующей партии, сплошь и рядом обходятся без вотума «недоверия», предпочитая ему более простое средство — отклонение министерских предложений большинством депутатов. В странах, в которых, как в Соединенных Штатах Северной Америки, глава исполнительной власти — президент — волен в выборе своих ближайших советников-министров, и вотума «недоверия» недостаточно подчас для того, чтобы свергнуть правительство. То же с меньшей степенью может быть сказано о Германской империи. Конституция ее говорит, правда, об ответственности канцлера, но не определяет более точного характера и способа проведения в жизнь этой ответственности. Партия демократических реформ определенно высказывает свое отношение к вопросу о министерской ответственности, объявляя, что министры в политической своей деятельности ответственны перед народным представительством. Такая ответственность их не исключает и другой, судебной, общей всем исполнительным органам и наступающей только при нарушении ими закона. Статья, гласящая, что «никто не может быть подвергнут преследованию, наказанию или правоограничению иначе как на основании закона и надлежащей судебной властью», распространяет свое действие и на чиновников, к которым относятся и министры.
Своим умолчанием по вопросу о том, нужно ли испрашивать чье-либо разрешение для открытия судебного преследования против министров, программа партии открыто высказывается в том смысле, что преступления и проступки, совершенные ими при отправлении должностных обязанностей, подлежат ведению суда на общем основании.
Во Франции до установления временного правительства по случаю падения Второй империи продолжало держаться правило, по которому никто из членов администрации не может быть привлечен к суду без предварительного согласия высшего административного учреждения — Государственного совета. И одной этой статьи, впер
Политическая программа нового Союза народного благоденствия
565
вые попавшей в текст французской конституции в эпоху консульства (Наполеона Бонапарта), было достаточно для того, чтобы свести на нет все обещания декларации прав. Неприкосновенность личности, жилища, собственности, имущества, частной корреспонденции, как и свобода выражения мыслей устным и печатным словом или символическим действием, выражающим принадлежность к известному культу, не существуют там, где посягнувший на эти вольности чиновник может быть освобожден от преследования высшим начальством. Так как ни о чем подобном не заходит и речи в программе партии демократических реформ, то личные права граждан, из-за сохранения которых английский народ не раз подымал знамя восстания, начиная уже с 1215 года, ею вполне признаны и серьезно обеспечены.
Как демократическая по своим тенденциям, наша партия требует свободы только под условием равноправия полов, национальностей и вероисповеданий. Равенство прилагается ко всем видам личных вольностей или так называемых публичных прав, обнимающих собой всю сумму как физических, так и духовных проявлений личности: к свободе передвижения в той же мере, как и к свободе собраний и союзов, к свободе от произвольных арестов столько же, сколько к свободе совести, свободе устного и печатного слова.
Личная свобода всех не значит еще участие любого гражданина в политической власти, права его выбирать и быть выбранным в законодательную камеру; иначе ее следовало бы признать за несовершеннолетними и женщинами. Равенство в свободе не нарушено при наделении правом голоса на выборах только возрастных, и притом мужского пола; женщин же по исключению лишь тогда, когда они, отвечая требованиям продолжительного местопребывания или обладанию имуществом в размере, положенным земским и городским уставом, попадают в состав местных представительных собраний и в число посылаемых ими депутатов в высшую камеру.
Во всех программах наших политических партий личные права граждан понимаются весьма широко и ставятся под защиту суда. То же может быть сказано, в частности, и о партии демократических реформ: она делается стражем как личной неприкосновенности, так и свободы слова и печати; в этом отношении она придерживается английского понимания условий, при которых публичные права граждан могут считаться обеспеченными; она следует английскому образцу и тогда, когда позволяет потерпевшему от произвольного задержания требовать возмещения ему государством понесенных
566
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
убытков, и тогда, когда признает право петиций не только за частными лицами, но и за целыми группами. Конституционные законодательства, начиная с французского, не раз выставляли известные ограничения по отношению к числу лиц, скрепляющих своей подписью то или другое письменное ходатайство перед властями и палатами; английское за последние сто лет не знает более таких ограничений, как не известны они и программе нашей партии. «Право петиций, — говорится в ней, — предоставляется как отдельным гражданам, так и всякого рода группа, союзам, собраниям и т. п.».
Если прибавить, что партия желает видеть суд свободным от тех ограничений, каким подвергалось его право самоопределения за последние 40 лет, другими словами, что для нее несменяемость судей, гласность и состязательность прений и участие народного элемента присяжных в решении вопроса о совершении или несовершении преступного акта — равно желательны, то всем станет ясно, что составители программы имели в виду не одно лишь принципиальное развитие доктрины субъективных прав граждан, но и проведение ее начал в жизнь.
Обещаемая программой система всеобщего голосования может обеспечить стране не только благо внутреннего мира, но и сознательное представительство ее интересов «лучшими?» людьми только под одним условием — распространения в массах просвещения; этим и объясняется заботливость, с какой наша партия относится к созданию условий, «при которых начальное обучение могло бы стать всеобщим, бесплатным и обязательным». Нельзя не отметить того факта, что партия, сознавая все неудобства, какие может повлечь за собой для народного труда внезапное введение принципа обязательности обучения, и самую неосуществимость такой схемы при недостатке школ, дает понять, что эта обязательность рассматривается ею лишь как последнее звено в целой цепи мероприятий, преследующих одну цель — внесение в народ знаний. Понимая то громадное значение, какое может иметь инициатива частных лиц и общественных учреждений в деле устройства школ, партия наша ждет от правительства одного — признания широкой самодеятельности за всеми, кто озабочен мыслью об устройстве учебных заведений всяких типов или организации внешкольного образования. Место правительственной опеки, которой мы обязаны слабым процентом грамотности, должна занять отныне свобода личного и общественного почина в деле распространения ее в массах.
Политическая программа нового Союза народного благоденствия
567
Народное образование встречало недавно также непреодолимые препятствия и в тех запретах, какие наложены были правительством на лиц, желающих поступить в школы ввиду их пола, происхождения, вероисповедания. Все эти запреты должны пасть: «сыновьям кухарок» не будут напоминать, как это делал министр Делянов, о том, что им лучше не учиться, так как подобного рода государственная мудрость признается в настоящее время непростительной глупостью; евреям не будут ставить на вид, что их можно принять в созданные государством школы только в том случае, когда они не превышают известного процента. Ведь о том же проценте не заходит речи, когда их шлют на войну или облагают налогом; женщинам не будут говорить, что стремление их к высшему образованию грозит отнятием их у семьи, так как в таком заявлении нет правды и всякому известно, что имущественная необеспеченность в большей степени ведет к разрыву с семьей, нежели обладание высшим образованием. Одним словом, равенство в свободе, проводимое в отношении к пользованию публичными правами, найдет выражение себе отныне и в применении к образованию. Партия демократических реформ изменила бы своей программе и самому своему названию, если бы не видела в распространении знаний важнейшее условие уравнения граждан. Допуская неравенство способностей и неравенство имуществ, она стремится в то же время к возможному ограничению тех крайностей, в каких оно выражается; с этой целью она желает ограничить рост больших состояний, обеспечить возможно большему числу лиц доступ к земле и заработок, достаточный для покрытия издержек существования. Та же заботливость о народных массах, какой проникнута рекомендуемая ею аграрная политика и рабочее законодательство, подсказывает партии мысль об уравнении условий приобретения всеми начального образования; в выгоде от этого будут не одни народные массы, но и вся страна, которой только под этим условием может быть обеспечено сознательное отношение избирателей к их обязанностям, а потому высший уровень народного представительства. Без этого демократия неизбежно выродилась бы в то правительство невежественной черни, «охлократию», которую еще древние считали наихудшим из всех правительств. Такое правительство было бы неустойчивым и послужило бы переходной ступенью к народному цезаризму, всегда искавшему в невежественных, столько же обделенных знанием, сколько и имуществом, «черных сотнях» поддержки своих честолюбивых замыслов и опоры своему единовластию.
568
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Не разрывая с унаследованной от предков монархией и ища для нее нового фундамента в народной свободе и равенстве в правах, партия демократических реформ одинаково высказывается и против владычества невежественной черни, и против ее исчадия — народного цезаризма; она хочет свободы в праве и равенства в свободе, а это мыслимо только при широком проникновении народных масс вместе с образованием и тесно связанным с ним сознанием своих прав и обязанностей. Партия демократических реформ ставит своей высшей задачей видеть русский народ освобожденным от вековых цепей как духовного, так и материального рабства, а для этого, пока не придумано других средств, да едва ли когда и будет придумано, кроме просвещения, личной свободы самоуправления общества через посредство его представителей.
ЧЕМ РОССИЯ ОБЯЗАНА СОЮЗУ ОБЪЕДИНЕННОГО ДВОРЯНСТВА*
Глава I
Тени прошлого...
Можно было думать, что дворянская расправа, насажденная в России Екатериной и процветавшая в царствование Николая I, навсегда отошла в область прошлого с эмансипацией крестьян и с созданием земских учреждений. Но тени прошлого по временам восстают снова перед нами, словно вышедшие из гробов мертвецы. Растерявшее свои земли дворянство опять выступает в роли не только первенствующего сословия, но и с явным желанием наложить свою руку на самый ход государственной жизни, вызвать в ней попятное течение, затормозить развитие гражданственности и культуры. Говоря это, я имею в виду не сразу же осужденные попытки повернуть Россию к эпохе крепостного права, какие сказывались, например, в речах одного депутата Государственной Думы IV созыва. В обширном сообщении, которое только наполовину было произнесено в законодательном собрании страны, развивался тот взгляд, что крепостному праву не дана была возможность проявить во всю ширь своего благодетельного воспитательного влияния. Оно отменено было слишком рано. Большинство народных представителей не испугалось этих заявлений, и дружный смех покрыл голос несчастного оратора. Под тенями прошлого я разумею нечто более серьезное: я разумею попытку дворян то 32, то 37 губерний собираться на съезды для обсуждения не одних нужд сословия, но и с явным намерением навязать правительству свою экономическую, социальную и политическую программу. Читая труды съездов объединенного дворянства, я стал проникаться мыслью о том, как правы были Руссо и его последователи, утверждая явную опасность для государства того частного или сословного интереса
Печатается по: Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства. СПб., 1914.
570
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
(interet particulier), который не хочет считаться с общей волей народа и стремится навязать правительству собственную себялюбивую политику.
Если монархия во Франции была поколеблена в конце XVIH столетия, то благодаря ее тесному союзу с дворянством. Людовик XVI понимал опасность созданного таким образом положения, и если на созванном им собрании Генеральных штатов дворянство принуждено было уступить требованиям прочих сословий государства, то только потому, что король настоял на прекращении дальнейшей оппозиции общественному мнению, мощно заявившему свою волю. Мы переживаем в настоящую минуту период дворянской реакции. С появлением у нас периодических съездов, часто самозванных уполномоченных от дворянских обществ, у нас возникло как бы два парламента или две Думы — Дума дворянская и Дума землевладельческая, неправильно организованное представительство некогда командовавшего сословия и собрание уполномоченных от землевладельцев, авторитетно высказывающихся за всю Россию. В этом последнем собрании дворянство опять-таки представлено в достаточном числе, чтобы проводить в форме законов и часто в форме запросов к правительству веления дворянских съездов. В Государственном совете уполномоченные от дворянства только усиливают своими рядами бюрократическую половину высокого собрания, сплошь составленную из дворян, частью наследственных, частью выслужившихся. Русская демократия, опирающаяся на стомиллионное с лишним крестьянство, в руках которого собралось 130 миллионов десятин земли, вынуждена идти по пути, проложенному послушной дворянскому голосу бюрократией. Такие порядки, очевидно, не могут быть долговечны. Еще в середине XVI столетия известный английский мыслитель Гаррингтон в своей «Океана», или полуреальном, полувымышленном государстве, лежащем, подобно Платоновой Атлантиде, за океаном, красной нитью проводит ту мысль, что материальным фундаментом для всякой демократии является сосредоточение в руках народа возможно большего количества земель.
Крестьянское землевладение расширяет свою площадь в России с каждым годом. С 1906 года по август 1911-го крестьяне приобрели на собственные средства 3843 294 десятины у дворян и 280733 десятины у казны. За тот же период времени при посредстве Крестьянского банка перешли в руки нашего сельского состояния 2868351 десятина. По приблизительному расчету, сделанному
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
571
доктором Аугагеном, количество земли, перешедшей таким образом в руки крестьян за последние восемь лет, до 1 января 1911 года, приближается к семи миллионам десятин, а если прибавить, что в руках Крестьянского банка к этому сроку состояло 2858934 десятины, приобретенных им у дворян для дальнейшей перепродажи крестьянству, и что 465 360 десятин выделены управлением казенных земель для цели поселения на них крестьян, — то общий вывод, очевидно, будет сводиться к признанию, что до десяти миллионов десятин присоединились за последние восемь лет к массе тех, которые поступили в надел крестьянам в эпоху их эмансипации (118721 000)1 и, очевидно, приумножились новыми покупками с 1861 года по 1905-й включительно. Согласно Статистическому ежегоднику за 1912 год, изданному доктором Виктором Шари в исполнение поручения, данного ему съездами представителей торговли и промышленности, крестьянство владеет на началах мирского пользования 138 миллионами десятин, а на правах частных владельцев 13200000 десятин2. В руках промышленного и торгового класса сосредоточивается всего 16700000 десятин, а дворянство продолжает владеть 51200000 десятин. Таким образом, перевес недвижимой собственности на стороне демократических классов, и перевес несомненный.
Три четверти годных для сельского хозяйства земель находится в руках других сословий, помимо дворянского, и всего одна четверть принадлежит первенствующему сословию государства.
А между тем свое первенство это сословие стремится обратить в господство. Чтобы убедиться в этом, стоит только вспомнить, какие задачи решилось преследовать собрание объединенных дворян, начиная с самого своего возникновения в 1906 году. Из речей, произнесенных 27 марта и 2 апреля 1907 года, мы можем заключить, что с самого начала дворяне считали возможным обращаться к председателю Совета министров с требованием не вносить в Государственную Думу проекта реформы местного управления, не посоветовавшись предварительно с дворянскими собраниями.
1 Цифра эта приведена у Кофода. «Русское землеустройство», 1914 г., стр. 15.
2 Кофод говорит, что 23,2% дворов и 17,3% площади состояли, по подсчету 1905 г., в подворном, а 76,8% дворов и 82,7% площади в общинном владении (ibid., стр. 15). Число всех крестьянских дворов в 50 губерниях Европейской России, за исключением Прибалтийских и Оренбургской, Архангельской и части Вологодской, где крепостного права небыло, равнялось 11864641.
572
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Покойный Столыпин в это время еще считал возможным идти своей дорогой и ответил, что не признает за собой права не внести проекта в Думу, предоставляя в то же время одинаково дворянским и земским собраниям обсуждать этот проект. Но и тогда уже председатель съезда объединенных дворян, граф А. Бобринский, считал возможным поделиться с собранием впечатлением, вынесенным им из переговоров с председателем Совета министров: он свидетельствовал, что правительство не прочь прислушаться ко всем замечаниям, которые дворянству угодно будет сделать, чтобы остановить грозящую ему опасность. Под этим разумелся проект демократизации земства путем понижения избирательного ценза. Одновременно один из членов съезда объединенного дворянства, г. Ознобишин, уверял, что, познакомившись с проектом местной реформы, он считает себя вправе сказать: основы его таковы, что могут «считаться pia desideria всего того, что революция три года тому назад требовала». По-видимому, не все собравшиеся на съезд дворяне считали еще возможным присваивать себе политические функции. Один из уполномоченных, г. Кушелев, счел нужным напомнить: «Губернское собрание дворян категорически постановило, чтобы мы обсуждали вопросы одного нашего внутреннего бытия. Дворянству не подобает играть политической роли». Голос его был, однако, подавлен теми, кто считал не только правом, но и обязанностью дворянства высказывать свое мнение каждый раз, когда так или иначе затрагиваются жизненные основы сословия. «Мы такие же дети царя, — сказал по этому случаю один из ораторов (Хотяинцев), — как и члены императорской фамилии. Вы знаете, что существует три степени родства лиц, принадлежащих к царской фамилии; последняя степень — светлость, а светлость — высшая степень дворянского достоинства, и мы, как дети царя, можем к нему обратиться». Уполномоченный Харьковского дворянства, г. Кованько, настаивал на том, что дворянство должно неотложно выступать против тех проектов, какие вносятся в Государственную Думу правительством, раз «оно считает их опасными не только для государства, но и для того первого сословия, которое составляет его основу и опору».
Последняя попытка свести первенствующее сословие с этого скользкого пути сделана была дворянином Зыбиным. «В законе нигде не сказано, — заявил он, — чтобы Верховная власть могла остановить течение дел в Думе». Князь Дм. Цертелев счел возможным возразить, что прямое обращение дворян к государю с протестом
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
573
против вносимой реформы вызывается тем, что «с упразднением дворянства, к которому неизбежно ведет реформа, предположенная правительством, упразднится и сама Россия».
Подарив свое внимание земской реформе, дворянство не отказалось от навязывания своего мнения правительству и по реформе суда. Уполномоченный от Саратовской губернии стал обвинять суд в недостаточной строгости по отношению к печати. 160-170 дел начаты были против местной прессы Саратова, но из них обвинительный приговор состоялся только по одному делу, да и то приговор слишком мягкий, по оценке оратора. Мы не можем не обличать суда, сказал другой участник съезда, за то, что он оправдывает одних погромщиков, а других приговаривает к двухмесячному заключению. Это не суд, а издевательство над судом. «Лучше объявить о сменяемости судей, ибо если судьи останутся несменяемыми, то спасения нет для России».
Стоит припомнить те угрозы, какие насчет отмены несменяемости судей сделаны были открыто председателем Совета министров с трибуны Государственной Думы, чтобы не оставить ни малейшего сомнения в том, имело или не имело объединенное дворянство ближайшее участие в походе, предпринятом правительством на нашу магистратуру. Очень определенное требование об отмене несменяемости судей заявлено было г. Хотяинцевым. «В местностях терроризированных, — сказал он, — несменяемость должна быть отменена, дабы достойнейшие лица заняли места тех, кто попал на них в порядке несменяемости». Тщетно представители от Псковского и Воронежского дворянства и во главе их Брянчанинов при обсуждении устава объединенного дворянства продолжали высказываться против того, чтобы избранному им совету было предоставлено право делать постановления по общегосударственным вопросам. «Только с тех пор как мы подали адрес Его Величеству, — ответил дворянин Кованько, — стало снова известно, что есть дворянство в России. До этого же времени о немникто не хотел ни слышать, ни заботиться; поэтому и все мероприятия правительства обращались против него. Только с тех пор как существует объединенное дворянство, мы можем выступать с докладами и по вопросам государственного характера. А об этом прежде никогда не приходилось и слышать. Возродилась, наконец, мощь дворянства. С нашей легкой руки оно приобретет еще большую силу».
В числе мероприятий, принятых советом, было и ходатайство о введении военно-полевых судов. Против такого решения выска
574
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
зывался тщетно граф Мусин-Пушкин, представитель Черниговского дворянства. Отстаивая совет от поднятых против него нареканий, один из ораторов, Шильдер-Шульднер, счел возможным сказать следующее: «Все дворянские собрания имеют право и обязанность собираться в экстренные собрания и обсуждать вопросы общегосударственные. Из них эти вопросы должны поступать на заключение съезда, а от имени съезда идти к Верховной власти. Если ныне наш голос недостаточно слышен, то он несомненно будет слышен, когда господ из Таврического дворца попросят удалиться. Тогда настанет момент, когда надо будет спросить кого-нибудь: что делать». Большую речь произносит на собрании и его председатель граф Бобринский. «Дворянство, тяжелое на подъем, — сказал он, — наконец очнулось и стало на ноги. Кто сомневается в его силе, тот увидит. Извлечен из ножен тяжелый меч, и с этим мечом придется считаться и внешним врагам сословия, и правительству, и недоброжелателям внутренним. Лишить съезд и совет дворянства права на всякую инициативу значит свести все зародившееся дело дворянского объединения к нулю». Съезд сопровождает речь графа Бобринского продолжительными рукоплесканиями. Объединенное дворянство считает себя призванным рекомендовать правительству и введение военно-полевых судов, на что отнюдь не согласился пойти еще недавно перед тем министр юстиции в кабинете графа Витте. Оно учитывает наперед возможность ближайшего роспуска Думы второго призыва и не прочь выступить в роли ее наследника.
Те самые сомнения в прочности дворянского режима, какие вызывают в нас противоположение его политических притязаний с его материальной обеспеченностью, приходят, однако, на ум и некоторым членам II съезда объединенных дворян. Кушелев в следующих чертах изображает экономическое положение дворянства. «Остались, — говорит он, — отдельные дворяне по уезду, но нет больше той корпорации, о которой здесь говорили. Вспомните, что было двадцать лет тому назад, и сравните с тем, что имеется сейчас. 70%земли в некоторых местах ушло из рук дворянства, а такие местности, где ушло 40,50,60 % заурядны. Это северная и западная части России и весь ее восток. Остается один центр с доходным черноземом. Да и здесь земля осталась за дворянством “в меньшинстве”. Мы слышали, что дворянство было в прошлом и передовым, и первенствующим сословием в государстве. Да, но почему оно было таковым? Потому, что в то время образование, материальные средства и нравственные качества — все было у дворян. Никто не мог
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
575
конкурировать в этом с нами. А теперь все это имеется и у других сословий, а с этим надо считаться».
Совет этот остался не услышанным, и на ближайших же заседаниях дворянство поставило вопрос о необходимости новых сенатских ревизий. В речах слышится безжалостная критика всего провинциального строя; достается всем, от членов сельского управления, которые бегут от исполнения своих обязанностей, и до земских начальников, не связанных с местными интересами, лишенных одухотворяющей силы, желания служить царю, вере и отечеству, насчитывающих в своей среде кутейников и поповичей и даже «деятелей, ошельмованных самим правительством». Шильдер-Шульднер рассчитывает на успех сенатских ревизий. «Они дадут возможность правительству избавиться от тех чиновников, которые не могут понять, что для них не существует другой партии, кроме той, которой придерживается правительство».
Не отказывается съезд от вмешательства и в финансовую политику. «Уже один тот факт, — говорит Зыбин, — что эта политика привела к полному разгрому земледельческой промышленности, которая в России должна бы занимать первое место, оправдывает недоверие к ведомству финансов». Один из ораторов, Хотяинцев, ставит ему в вину задолженность частного землевладения (?). «Главное, на что нужно обратить внимание, — говорит он, — это в каком положении по отношению к финансам находится земельная собственность. Нам известно, что большинство земель заложено на долгие годы. Если вы вспомните уставы банков — Государственного, Дворянского и Крестьянского, то вы будете иметь возможность сказать, что только 20% ценности заложенных земель осталось во владении их непосредственных собственников». Оратор, очевидно, разумеет, что фактически дворянство продолжает извлекать доход лишь из Уз земель, которые за ним числятся; остальные идут на платеж процентов различным банкам, в которых заложены эти имущества. Оратор заканчивает речь заявлением, что такое отношение к главному источнику доходов и благосостояния страны — к земледелию — ненормально, и почему-то ставит это в вину министерству финансов.
Но объединенное дворянство не ограничивается такими выпадами. Оно еще жалуется на то, что введение золотой валюты и произведенная по этому случаю девальвация отразились крайне невыгодно на экономическом благосостоянии страны. У нас образовался металлический запас в 1 миллиард 100 миллионов, говорит Зыбин.
576
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Закон настаивает, чтобы выпускаемые вновь кредитные билеты были обеспечены золотом рубль за рубль. В других странах довольствуются обеспечением бумажных денег золотом только в размере 58%, как во Франции, 39%, как в Германии, или 17%, как в Бельгии. Если бы нами принята была бельгийская практика, то мы могли бы выпустить 6 миллиардов. Г. Зыбин, которому принадлежит это предложение, даже не считается с возможностью окончательного упадка русского денежного курса, а г. Шарапов спешит при первом случае напомнить о себе предложением ввести систему биметаллизма. Если бы пожелания гг. дворян были исполнены, мы бы пережили, несомненно, денежный кризис и оказались бы, может быть, несостоятельными в расплатах с нашими кредиторами.
Другое пожелание, высказанное объединенным дворянством, по-видимому, было принято во внимание нашим правительством. Съезд высказался решительно против подоходного налога. Недавно умерший сотрудник «Нового времени», г. Головин, иронизировал по поводу этого налога, говоря: есть два способа обезврежения противников — способ их прямого уничтожения и способ наигрывания сладких песен с целью их усмирить. И вот такой сладкой песнью надо признать проект подоходного налога, который внесен настоящим министерством финансов в Думу и даст, по признанию самого ведомства, лишь незначительную сумму дохода. Прения заканчиваются предложением ходатайствовать перед правительством об образовании особого финансового комитета, в который призваны были бы и представители общества.
Теперешний член Государственного совета, г. Сухомлинов, своим вмешательством в прения, к счастью, останавливает осуществление этого проекта в самом его зародыше. Он напоминает, что обсуждать дела страны уполномочены Государственные Дума и совет, и что поэтому никакое правительство не в состоянии удовлетворить ходатайства, предъявляемого съездом. При голосовании уполномоченные от 14 губерний из 18 высказываются против обращения к правительству. Восторжествуй обратное течение, объединенное дворянство открыло бы, несомненно, поход и против правила об обеспечении вновь выпускаемых бумажных денег равным количеством золота, и против подоходного налога, и против всей покровительственной политики правительства по отношению к туземной промышленности, и, наконец, против деятельности государственных кредитных учреждений, на его взгляд недостаточно благоприятной дворянскому землевладению.
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
577
Не останавливаясь долее на этой стороне деятельности дворянских съездов, которая, к счастью, встретилась с противоположным течением, исходившим от съездов промышленности и торговли, да и с самого начала была осуждена необходимостью выполнения обещаний, принятых нами по отношению к иностранным кредиторам, я остановлюсь на некоторых других заявлениях объединенного дворянства, носящих политигеский характер. Съезды и избранный ими совет все более и более озабочивались мыслью представлять адресы государю по всякого рода возникавшим вопросам, между прочим и по поводу принятия Костромским депутатским собранием в число дворян лиц, осужденных по делу выборгского воззвания и подвергшихся исключению из дворянских обществ каждый в своей губернии. Совет съездов, очевидно, протестовал против такого поведения и заявил о том в тексте адреса. При баллотировке вопроса, одобряют ли съехавшиеся дворяне факт поднесения государю такого адреса, дворянство от 24 губерний из 25 одобрило поведение совета. Одни смоленские дворяне нашли, что совет превысил свои полномочия. На той же мысли настаивает уполномоченный от псковского дворянства, г. Брянчанинов, говоря, что совет не получил от съездов права входить к монарху с адресами. Если идти таким путем, то совет, пожалуй, вздумает в новом адресе критиковать действия Государственной Думы и доказывать необходимость ее роспуска. Такого рода выступления г. Брянчанинов считает неуместными и нежелательными. Но мотивированный переход к очередным делам, предложенный съезду и принятый им единогласно, одобрил поведение совета. Выражая полную уверенность, что он будет действовать не только по букве, но и по духу устава объединенного дворянства, гласит вотированная формула, съезд переходит к рассмотрению дел, стоящих на очереди. Такое решение определило все дальнейшее поведение съездов. Они решительно переходят к критике правительственной деятельности, поощряют одно министерство, осуждают другое, высказываются за принятие строгих мероприятий против высшей школы, критикуют проект всеобщего и дарового обучения, даже пускаются в такие детали, как неудобство рекомендации министерством тех или других учебников для низшей школы или тех или других хрестоматий, прибавим от себя, как раз тех самых, против которых ополчатся затем и члены Государственного совета, предлагая сделать по поводу их запрос министру народного просвещения. В конце концов правительство уступает натиску, и отверженные
578
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
дворянством учебники и хрестоматии вычеркиваются из списка рекомендуемых.
Ниже я коснусь того положения, какое объединенное дворянство заняло и по отношению к избирательному закону 3 июня, и подношению к тому указу 9 ноября, принятому в порядке 87-й статьи, которому суждено было сделаться законом и вызвать целый переворот в области крестьянского землевладения. В обоих случаях почин исходил от объединенного дворянства, которое на съездах в феврале 1911 и в марте 1912 года гордилось этим, заявляя, что его почину обязаны своим происхождением оба мероприятия.
Дворянство торжествовало также победу и по случаю открывшегося похода против высшей школы. Оно чествовало министра в заседании 6 марта 1912 года, говоря устами одного из ораторов, Исеева, следующее: «Слышны были упреки дворянству, что в трудные минуты оно недостаточно и не всегда проявляет свою энергию. И вот, чтобы не подвергнуться снова этому упреку, дворянству предложено поднять свой одобряющий и ободряющий голос в защиту деятельности министра народного просвещения». Последний, по словам оратора, «метко ударял по больным местам высших учебных заведений и тем заслужил вполне поддержку» объединенного дворянства3. По прочтении доклада по народному образованию вынесена резолюция, в которой, между прочим, сказано:4 «По вопросам высшего образования комиссия удостоверяет с чувством глубокого удовлетворения, что министерством народного просвещения обращено серьезное внимание на упорядочение учебной и воспитательной части высших учебных заведений и на охранение в них порядка». После этого председатель собрания, московский предводитель дворянства, г. Самарин, поставил было на голосование предложение дворян Исаева и Кованько. Оно сводилось к тому, чтобы выразить министру благодарность от имени съезда объединенного дворянства. «Угодно ли, — спрашивает председатель, — принять это предложение единогласно?» Раздаются голоса: «Единогласно, единогласно». Марков 2-й прославляет министра, «как героя». Вопрос о высшей школе считается поконченным и дворянство сосредоточивает отныне свою заботливость преимущественно на судьбах школы низшей. Предложения следуют за предложениями, и все клонится к тому, чтобы поколебать в самых
3 Заседание 6 марта 1912 г. Труды, стр. 51.
4 Ibid., стр. 82.
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
579
ее основах ту систему низших школ, какая была задумана и отчасти уже проведена народными представителями. Тогда как большинство депутатов Государственной Думы хотело установить преемство низшей, средней и высшей школы, объединенное дворянство, наоборот, желает затруднить поступление в средние и высшие школы для детей «третьего элемента» и для крестьян. Государственная Дума стоит за светскую школу, дворянство, наоборот, — поощряет церковноприходскую. В светской школе оно желает замещать места преподавателей не учителями, а учительницами, вышедшими по преимуществу из епархиальных училищ, а не из гимназий. Государственная Дума желает по возможности поскорее провести начало всеобщего и дарового обучения; дворянство советует не спешить с этим, отдает профессиональному образованию преимущество над общим и рекомендует подготовку учебного персонала для школ под особым надзором правительственных инспекторов. Съезды объединенного дворянства высказываются также за создание должности помощника благочинного, которому можно было бы поручить надзор за преподаванием Закона Божия в народной школе. Они озабочены также заменой распространенных в школе учебников новыми, которые бы в большей степени содействовали религиозному и патриотическому воспитанию народа. Что касается до средней школы, то дворянство определенно высказывается только за одно: чтобы в университет не пускали тех, кто в гимназиях занимается политикой. Дворянство озабочено тем, что и в средней школе за последнее время заметно какое-то брожение. Пуришкевич открыто заявляет, что идеалом народного учителя является тот тип, который так поэтично, так прекрасно был обрисован Беранже:
На лужайке детский крик: Учит грамоте ребят, Весь седой, как лунь, старик, Отставной солдат.
В настоящее время, продолжает он, одна часть учителей народных школ ярые и злостные пропагандисты, которые и ребенка делают пропагандистом, а другая часть — это те господа, которые не удовлетворены своим современным положением. Оратор предлагает обратить внимание правительства на пользу заменить учителей Учительницами, вышедшими из епархиальных школ, а не из женских гимназий. Г. Володимиров критикует «всю эту громадную затею
580
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
с немедленным осуществлением всеобщего обучения». Надо прежде озаботиться оздоровлением школ, созданием кадра честных русских учителей и т. д.
Еще в феврале 1911 года объединенное дворянство обратило внимание на учебники. Г. Шеншин заговорил о руководствах Тулупова и Шестакова. По его словам, это своего рода перл. Книга отличается неверным освещением истории. «Краска стыда заливает лицо, когда читаешь это произведение». Оратор имеет в виду ту хрестоматию, изданную в Москве под названием «Новь», которая сделалась предметом гонений не далее как на прошлой сессии со стороны некоторых членов Государственного совета. Мне пришлось выступить в числе защитников этой книги, которой ставилось, между прочим, в вину сообщение такого всем известного факта, как тот, что число крепостных людей возросло при Екатерине после раздачи ею обширных поместий в Новороссии. Нападая на прежних министров народного просвещения, г. Шеншин объявил: то, что было одобряемо ими как руководство для ученических библиотек, кажется мне совершенно невероятным. В доказательство приводится книга Вахтерова, весьма распространенная среди учителей. Оратор уверяет, что через каждые 10 страниц можно встретить в ней рассказ о тюрьме или рассказ каторжанина, или песню заключенного. Крупное место занимают казни Иоанна Грозного и бунт Стеньки Разина. Следует выступить с ходатайством перед министерством народного просвещения, говорит оратор, о том, чтобы оно обратило серьезное внимание на учебники народных школ.
Кто следил за прениями Государственного совета в прошлогоднюю сессию, тому небезызвестна и роль, какую книга Вахтерева сыграла в походе правых против Ученого комитета. Поход этот увенчался успехом. В числе книг, рекомендуемых с нынешнего года министерством для приобретения школьными библиотеками, мы не встречаем более упоминания об этой книге.
Обрусение открыто поставлено задачей правительства на заседаниях объединенных дворян. Средством к нему должна быть школа: русское дворянство не допускает и мысли о возможности преподавания на ином языке кроме русского. На заседании 9 февраля 1911 года Арцыбашев из Казани, указывая на то обстоятельство, что в Казанской губ. 70% инородцев (30% татар, 30% чуваш и 10% более мелких: племен: вотяков, черемис, крещеных татар, мордвы), жалуется на то, что политика правительственных учреждений привела к созданию на средства казначейства национально-сепаратистских
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
581
стремлений. Виновником всего он признает систему «знаменитого профессора и педагога» Ильинского, который положил в основу учебного дела в инородческой школе систему весьма близкую к той, какая проектируется Государственной Думой. Система эта заключается в том, чтобы в первые два года преподавание в школе велось на природном местном языке. Оратор утверждает, что благодаря этому школа очутилась в руках чувашских учителей, вербуемых из среды чувашской интеллигенции, пропитанной сепаратизмом и чувашско-национальными тенденциями. Дворянство Казанской губ. озаботилось таким положением вещей и через губернского предводителя дворянства довело до сведения государя о неправильной постановке в губернии учебного инородческого дела5.
Кушелев из Пскова, в свою очередь, жалуется, что в Государственной Думе при обсуждении закона о государственной народной школе допущено двухлетнее обучение на местных языках. «Это абсурд, — говорит он. — Школа государственная должна быть русская, национально-патриотическая. Обучение в ней должно вестись на русском языке» 6.
«Я считаю, — говорит Шеншин из Орловской губ., — что нужно с самого начала вести преподавание на русском языке. Нужно, чтобы в первый же год начиналось обучение на русском языке, чтобы все ученики к концу первого года могли говорить на русском языке. Те ученики, которые русской речи не обучатся, должны быть оставляемы на второй год в том же отделении, а тот учитель, у которого окажется много таких не обучившихся русской речи детей, конечно, будет на замечании у училищного совета».
В полном соответствии с этими заявлениями правая Государственного совета постоянно высказывалась за то, чтобы польский язык не был допускаем в правительственной школе даже для объяснения арифметической задачи детям, не владеющим еще русским языком: пусть остаются в первом классе. Такие заявления делаемы были даже выдающимися государственными деятелями и бывшими министрами, напр., А. С. Стишинским, который продолжал высказывать ту же мысль при обсуждении Государственным советом вопроса о начальной школе не далее как в прошлом году.
Тесная связь, существующая между требованиями объединенного дворянства и правительственной политикой, выступает
5 Труды 7-го Съезда, стр. 16,17.
6 Ibid., стр. 12.
582
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
одинаково резко и в вопросе об отношении России к Финляндии, и в так называемом вопросе еврейском. Вот резолюция, принятая в 1910 году съездом объединенного дворянства: «Мирное течение жизни Финляндии, согласное с дарованным ей милостями Русских Государей широким внутренним самоуправлением, давно уже нарушилось. Окраина наша служит местом всевозможных дерзких выходок, возмущающих русское патриотическое чувство. За последние четыре года со стороны финляндцев предъявляются все более и более резкие и настойчивые требования государственной автономии. Требования эти, под впечатлением снисходительности русской правительственной власти и слабости некоторых местных ее представителей, являются угрозой не только для внутреннего мира, но и для благополучия самой Финляндии. Яркое доказательство сему в недавнее время дали финляндские члены комиссии сенатора Харитонова. Рассматривая Великое Княжество как страну, облеченную всеми правами Государства, они предлагали при решении общих для него и России дел установить порядок, подобный междугосударственному законодательству Австро-Венгерской дуалистической монархии. Такая точка зрения признается съездом безусловно неправильной, находящейся в полном противоречии с правовым положением Финляндии, составляющей нераздельную часть единой России. Со стороны финляндцев и некоторых русских кругов, потерявших связь с историческим развитием Российского Государства, ныне прилагаются все усилия к тому, чтобы затормозить проведение в жизнь проекта общегосударственного законодательства. Съезд объединенных дворянских обществ высказывается за неотложную необходимость немедленного разрешения сего вопроса. Каждое промедление в этом отношении отзывается болезненным чувством в правосознании русского общества. Непрекращающиеся оскорбления патриотических чувств, всего, что свято русскому человеку, не должно быть более терпимо.
Съезд выражает твердую уверенность, что Государственная Дума и Государственный совет, согласно Высочайшей Государя Императора воле, выраженной в манифесте 14 марта, в самом непродолжительном времени представят на благовоззрение Верховной власти проект закона, отвечающий достоинству и пользам Государства Российского, нераздельную часть коего составляет Великое Княжество Финляндское, чем раз навсегда положен будет предел финляндским домогательствам об особой государствен
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
583
ности, не находящим себе оправдания в исторических событиях, приведших к присоединению Финляндии к России»7.
Доказывать, что и по этому вопросу деятельность правительства была согласована с требованиями дворянства, очевидно, нет нужды; каждому, кто знаком с содержанием закона об общеимперском законодательстве, должно быть ясно, что упразднение законодательной автономии Финляндии произошло в полном соответствии с только что приведенной резолюцией.
Остается еврейский вопрос. Объединенное дворянство с самого начала старалось провести тот взгляд, что революционное движение 1906 года вызвано было исключительно евреями и что поэтому на них главным образом должна быть направлена государственная репрессия.
Еще в 1906 году заседание уполномоченных объединенных дворянских обществ принимает следующую резолюцию: «Особые постановления о евреях, действовавшие во всех европейских государствах, где они водворились, несомненно имели свою историческую законность, а доставленное им равноправие, не разрешив еврейского вопроса, все настоятельнее выдвигает его на очередь, в ряду вопросов мирового значения. В основе упомянутых исключительных законоположений лежало требование оградить народность государственную от разлагающего влияния еврейства. Это пагубное влияние проявилось в последнее время в России с небывалой силой: анархия, потрясающая наш государственный и социальный строй, по собственному признанию евреев, есть главным образом их дело, стремления же их и конечная цель не равноправие, а господство. При таком положении, во время продолжающихся революционных выступлений и оскорблений, наносимых национальному и религиозному чувству, всякая уступка еврейским притязаниям может отразиться в народном сознании как проявление слабости правительства. Подрывая к себе доверие, оно обратит общее негодование не против евреев только, но и против государственной власти»8. Четыре года спустя съезд объединенного дворянства делает следующие постановления по еврейскому вопросу:
«I. Евреи и выкресты из евреев не допускаются ни к отбыванию воинской повинности, ни к поступлению в сухопутные и мор
7 См. Свод постановлений за 1902-1912 гг. СПб. 1913 г. 43-44.
8 Свод постановлений. 1913 г., стр. 17.
584
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
ские войска, на правах вольноопределяющихся или охотников, ни в военно-учебные заведения.
II. Евреи и выкресты из евреев не допускаются к участию в земских избирательных собраниях и съездах.
III. Евреи и выкресты из евреев не допускаются на земскую службу.
IV. Евреи и выкресты из евреев не допускаются на службу по городскому общественному управлению.
V. Запрещается принимать в гражданскую службу всех вообще евреев и выкрестов из евреев.
VI. Евреи и выкресты из евреев: 1) не подлежат внесению в списки присяжных заседателей, 2) не могут быть назначаемы и избираемы в должности по судебному ведомству и 3) не могут быть присяжными и частными поверенными».
Кто следил за прениями Государственного совета по вопросу о реформе местного суда, тому легко найти отражение тех же взглядов не только в речи князя Лобанова-Ростовского, но и в заявлениях г. министра юстиции о том, что «психология» лиц, рожденных в еврействе, такова, что не позволяет им и после принятия христианства занимать должности мировых судей.
Объединенное дворянство с не меньшим успехом, как показывает недавно внесенный в Думу закон о печати, ополчилось и против либеральной прессы, о чем подробнее скажу ниже.
Подводя итог всему сказанному, можно было бы прийти к заключению, что объединенному дворянству остается только торжествовать победу. А между тем оно обнаруживает неудовлетворенность достигнутыми результатами, особенно в сфере социальной политики. Оно предвидит «надвигающуюся революцию» и боится больше всего рабочего пролетариата. Истолкователем его взглядов выступает Н. А. Павлов. По желанию съезда, им предпринята была анкета по вопросу об объединении с дворянами всех русских землевладельцев на почве сельскохозяйственных интересов. И что же? На 400 посланных запросов ответило 20-25 человек. Недоволен г. Павлов не только неотзывчивостью сельских хозяев, но и поведением правительства. «Что в течение последних шести лет сделано для укрепления собственности, для защиты интересов землевладельцев?» Ответ гласит: «Правительство, общественные сферы, законодательные учреждения, хотя бы нам дружественные, пятятся по всей линии назад, отступая и уступая позицию за позицией, когда речь идет об основах порядка, и в частности правах
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
585
собственности». Обязанность собственников — выступать против «систематического построения» (?) пролетариата. Критиковать ли, спрашивает Павлов, за уступки пролетариям? Оратор заявляет, что он всегда осуждал и до сих пор осуждает слабость правительства. В самом деле, борется ли оно с наступающими силами социализма? «Я думаю, что нет», — отвечает он. «Что видим мы, как не скопление золота в государственном казначействе и нищету в полях? У мужика нет денег на плуг и нет кредита на покупку сельскохозяйственных машин. Нет также знаний и готовности трудиться». С не меньшим пессимизмом смотрит на будущее и г. Пуришкевич. Либеральная проповедь пошла в народ в форме копеечных газет. Правая печать не в силах бороться с левой и нуждается в правительственной поддержке. Нет также ноты оптимизма и в той изумительной речи, какая произнесена была в Государственном совете председателем съезда дворян графом Бобринским. Она в значительной степени напоминала собой те речи, какие на Западе слышатся от аграриев. Смысл ее был таков: во время смуты дворянство поддерживало правительство. Настал момент расплаты за услугу. Дворянство ждет экономических преимуществ ипервым шагом к расплате будет удовлетворение требований сахарозаводчиков. В русских законодательных собраниях такие речи являются еще новинкой. Ее выслушали «недоуменно» и оставили более или менее без ответа. Но почин сделан, и мы таких речей в будущем, вероятно, не оберемся.
Почему же, спрошу я в заключение, объединенное дворянство недовольно итогами своей деятельности? Вероятно, потому что сознает полное свое расхождение собщественным мнением страны. Не проходит ни одного сельскохозяйственного, промышленного или торгового съезда, ни одного собрания не только левых партий, но и партий, стоящих в центре, без того, чтобы не было высказано самого решительного протеста против вожделений объединенного дворянства. Культурной среде еще дороги государственные начала, провозглашенные в манифесте 17 октября. Ни дворянской, ни бюрократической опеки, которая в сущности сводится к той же дворянской, русское общество над собой не желает. Оно стремится к равноправию, а не к привилегиям, к свободе проявлений личности, а не к исключительным положениям, не к возрождению, хотя бы и в скрытом виде, цензуры и ограничению свободы преподавания. Оно желает возрождения земства, расширения избирательной системы для городских, земских и государственных выборов. Оно решительно высказывается против всяких фантастических идей
586
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
о биметаллизме и восстановлении обязательного курса бумажных денег или о выпуске кредитных билетов в количестве, безрассудно превышающем металлическую наличность. Оно не намерено также жертвовать средствами государственного казначейства, для того чтобы дать помещикам возможность если не выйти из своей задолженности, — чего осуществить нельзя, — то хотя отсрочить время неизбежной окончательной ликвидации.
Но всего того, в чем русское общественное мнение расходится с политикой объединенного дворянства, — не перечесть. Вернее было бы сказать, что оно расходится с ним во всем, и в этом расхождении промышленные и торговые классы стоят отнюдь не на стороне дворянства, а тех, кто, употребляя английский термин, может считаться «общинами государства»: на стороне земщины, а не опричнины. И вот почему деятели объединенного дворянства не ошибаются, если полагают, что их державная расправа будет скоротечной. Нельзя навязывать стране волю ничтожного меньшинства. Нельзя заменять деятельность законодательных собраний крикливыми выступлениями какой-то более или менее самозванной — не боярской, а только дворянской думы. Нельзя оставлять руководство страной в руках людей, которые в сфере экономической обнаружили слабую устойчивость, упуская постоянно из своих рук поместья, с такой щедростью розданные Екатериной, Павлом и некоторыми из их преемников. Материальный фундамент, на который опирается политическая мощь государства, далеко не составляют больше дворянские имения. Это было справедливо в эпоху крепостного права, но это было бы анахронизмом в наши дни, когда давно начавшаяся мобилизация собственности всех сословий, кроме крестьянского, повела к тому, что в руках дворян уцелело, как мы видели, не более у5 части всей возделываемой площади, да и то более юридически, чем фактически, так как большинство этих земель заложено, и доход с них поступает поэтому не в карманы собственников, а в кредитные учреждения — частные и государственные. Да и мыслимо ли, чтобы в начале XX века, когда со сцены истории давно сошли аристократии Венеции, Венгрии и Польши, Германии, Франции и Испании, и в самой Англии совершился сдвиг в пользу полного торжества общин над лордами, Россия продолжала оставаться дворянской страной. Русская империя нуждается в более широких основах: она может быть только империей всенародной, дворянское же, как и бюрократическое самовластие, — только тени прошлого!
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
587
Глава II
Разрушение общины и объединенное дворянство
По случаю постановки памятника П. А. Столыпину в газетах сделана была попытка отметить творческую сторону его деятельности. Указывали на то, что им проведены указ 9 ноября, произведший целую революцию в системе крестьянского землевладения, и указ 3 июня, радикально изменивший нашу избирательную систему. Влияние этих указов на весь ход развития нашей государственности несомненно весьма велико. Но можно спросить себя: в какой мере П. А. Столыпину принадлежит инициатива обеих «реформ»? Объединенное дворянство открыто заявило притязание на то, что творческая мысль в обоих случаях принадлежала ему, а не покойному министру. И притом эти притязания высказаны были не в последнее время, из желания оспаривать лавры «богатыря русской мысли», а несколько лет тому назад, когда эти лавры еще казались спорными.
В феврале 1911 и в марте 1912 года на заседаниях объединенного дворянства некоторые лица прямо заявили, что и закон 3 июня, и указ 9 ноября обязаны своим происхождением почину дворянства. «Жизнь нам говорит, — заявил Н. Е. Марков, — что если бы дворяне не вступились в дела государственные, если бы русское дворянство не оставило в стороне толстые томы свода законов и не съехалось бы в Петербург, не возвысило бы свой мощный и благородный голос, то многое в России стало бы иначе, чем теперь есть. Даже акт 3 июня был подсказан известным постановлением здешнего собрания. Я, конечно, не смею говорить, что именно наше постановление повлекло за собой акт 3 июня; так дерзновенно я не смею думать. Тем не менее должен сказать, что предположение, которое было осуществлено впоследствии в законодательном порядке, задолго до третьего июня было высказано на съезде благородного дворянства».
С такой же откровенностью дворянин Павлов в 1912 году указал на то, что и указ 9 ноября внушен былправительству не кем иным, как объединенным дворянством. «Шесть лет тому назад мы, объединенное дворянство, и ранее Московский и Саратовский съезды землевладельцев поставили ребром вопрос о собственности, в то время когда великолепные министры освобождения, в лице
588
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Кутлера и компании, проводили принудительное отчуждение земли. В 1906 году мы, имея против себя, кроме улицы, массу сановников, сильнейших врагов, установили общее положение о праве собственности, блистательно разрешили вопрос экономического строй деревни, утвердили это положение о собственности и через несколько месяцев услышали, что правительство идет параллельно со съездом в лице своих представителей, борясь с Думой». Такие заявления весьма ценны: они позволяют раскрыть тот сословный, классовый источник, из которого вытекло и обращение народного представительства в дворянское, и насильственное расторжение общинного землевладения, с усилением пролетаризации народных масс.
Необходимо воздать каждому должное и не возлагать на плечи одного бремя мероприятий, измышленных сознательно целым сословием, или по крайней мере наиболее активной его частью, в интересах самого этого сословия. Разумеется, что и при отсутствии таких откровенно высказанных притязаний гг. Маркова и Павлова, историку нетрудно было бы обнаружить «скрытые факторы» переживаемой нами контрреволюции. Для этого достаточно было бы сопоставить те взгляды, какие высказывались в правительственных сферах при первоначальном обсуждении наших основных законов, с теми, которые восторжествовали при издании указа 3 июня. Никакого сомнения в причастности дворянства к резкой перемене положения, занятого правительством по отношению к крестьянству, не остается после такого сравнения. Вот что говорилось в 1906 году: «Крестьяне — элемент по преимуществу консервативный, оплот престола и самодержавия. Нельзя опираться на сословие дворянское, так как оно распадается, и опорой может быть крестьянство. Оно не колеблет самодержавия, не требует уступок; несомненно, крестьяне — опора престола, они держат на плечах всю Россию, им в Думе должно быть отведено достойное место. Надо прямо определить, что 44% членов Думы избирается крестьянами из своего сословия... Необходимо обеспечить присутствие крестьянам в Думе как элемента консервативного. Об устойчивую стену консервативных крестьян разобьются все волны красноречия передовых Элементов-Крестьян можно уподобить ценному балласту, который придает устойчивость кораблю - Думе — в борьбе со стихийными течениями и увлечениями общественной мысли... Крестьяне представляют без сомнения элемент консервативный, в котором будущая Дума очень нуждается. Сто миллионов народа не заражено властолюбивыми похотями и не стремится к народоправству... Исторические пре
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
589
дания твердо держатся в одном крестьянстве. Даже в настоящее время физиономия крестьянства осталась неизменной. Не то сталось с дворянством».
В полном соответствии с этими взглядами наш первый избирательный закон предписал производство выборов от крестьянства на губернских избирательных собраниях в первую очередь, причем участвовать в них могли только уполномоченные от волостей. Теперь условия радикально изменились и выбор члена Думы из числа уполномоченных от волостей производится составом всех прибывших в губернское избирательное собрание выборщиков. Таким образом, частные землевладельцы, в среде которых преобладают дворяне, в конце концов решают вопрос о том, кому быть истолкователем крестьянских требований. А если искать объяснение такой резкой перемены, то ее, как мне кажется, всего легче найти в тех заявлениях, какие не раз делаемы были на съездах уполномоченных дворянских обществ от 32 губерний. При обсуждении адреса, который объединенное дворянство намерено было послать государю, князь Дм. Цертелев настаивал на необходимости сосредоточить все внимание не на аграрном, а на политическом вопросе. Он предлагал дворянству высказаться за самодержавие, но не настаивать теперь же нароспуске Думы; «она должна существовать до тех пор, — заявлял он, — пока мы не будем уверены, что соберется лучшая, в которой революционные партии — социал-демократы и анархисты — не получат преобладания. В нашем адресе надо указать, что Дума не есть выразительница народных желаний, потому что она заранее была подготовлена, потому что карты были подтасованы».
«Положение наше, — жаловался А. А. Киреев, — положение всего российского дворянства, пошатнулось, понизилось, потому что мы слишком легко отказались от нашей исторической роли, добровольно пошли за чужими вождями, стали молиться чужим богам. Смягчающим нашу вину обстоятельством может быть признано то, что монархический строй, которому мы из рода в род служили верой и правдой, сам пошатнулся, сам добровольно, без всякой веской причины, сошел со своего исторического пути и умалился до неузнаваемости... Но мы все еще крепкая корпорация, вокруг которой могут сгруппироваться консервативные силы страны... Мы должны стать на сторону правительства и всеми силами поддержать его... Спешу добавить, что это ничуть не доказывает, чтобы мы имели малейшую охоту восстановить прежний бюрократический строй, столь блистательно доказавший свою негодность». Такое
590
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
предложение не удовлетворяет лишь незначительное меньшинство, которое в лице г. Хотяинцева настаивает на принятии собранием адреса следующего содержания: «Царь-Государь, Батюшка! Не снимай с себя самовольно бремя правления Твоим народом, не умалйй власти Твоей... Имей на соборе совет с землей твоей, но не делись с ней властью. Тебе одному вручена она от Бога».
«Только крепость правительства удерживает в известных пределах все те враждебные силы, которые на нас надвигаются. Для нас нужно это сильное правительство, — заявил Р. Н. Кованько,— Мы решились себя защищать, защищать свою собственность, и правительство нас поддержит». «Одно теперь спасение — в непреклонной воле монарха, — заявляет дворянин Павлов,— Дворянство не потеряло надежды, что Государь воспользуется своим священным, царственным правом и повелит народу прекратить пагубную, внутреннюю борьбу и насилие. Опомнится народ и прекратит неслыханный разбой, бессмысленно и бесцельно направленный на малочисленное дворянское сословие».
Дворянин К. М. Гримм высказывает опасение, как бы в случае преждевременного роспуска Думы сорок два человека левой партии не вздумали сказать народу: мы все делали для того, чтобы добиться земли, а нас распустили. «Народ верит левой партии. Уже и теперь крестьяне не желают покупать земли и ждут решения Думы. Дума имеет громадное значение, потому что выдвинула на первый план земельный вопрос и этой землей манит крестьянина».
«Политические выборы, — утверждает дворянин Ознобишин, — во всех странах основаны на лжи и обмане. Если Думу распустят и выберут другую, то результаты будут те же, так как одинаковые условия вызывают те же последствия».
«Центр тяжести всего нестроения, — говорит Н. Е. Марков, — есть земельный вопрос. Если он будет разрешен удачно, то царская власть может делать что угодно: народ будет на ее стороне».
Дворянин Зыбин указывает, что причина неудачного состава Думы лежит в неудачно созданной системе выборов.
Из сопоставления всех этих заявлений нетрудно, как мне кажется, прийти к заключению, что аграрная революция запугала дворянство, что не решаясь ходатайствовать о восстановлении прежнего строя, из ненависти к бюрократии, оно в то же время возложило все надежды на верховную власть и созванный ею земский собор, в котором дворянству обеспечена была бы возможность широкой защиты его интересов. Не указывая прямо, в каком направлении должен
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
591
быть изменен выборный закон, оно настаивало на той мысли, что действовавшая при выборах система — причина того, что «мечтой о земле враги русской государственности приобрели возможность завоевать слепое доверие крестьян и, возбуждая низменные инстинкты, поднять крестьянские массы на бессознательную борьбу».
Связь между указом 9 ноября и программой, выставленной съездом объединенного дворянства, еще более бросается в глаза. То разрушение общины, которое является прямой задачей указа, нигде в мире не обходилось без столкновения экономических интересов как в среде самих аграрных коммун, так и в отношениях к ним всех сословий, владеющих землей. В книге, написанной мною много лет назад и озаглавленной «Сельская община, причины, ход и последствия ее разложения», эта мысль положена была в основу всех соображений, высказанных по поводу исчезновения имущественной нераздельности как родовых, так и общинных и семейных союзов. Я иллюстрировал ее примерами Индии, Мексики, Перу и, наконец, Алжира.
В другой моей работе «О причинах разложения сельской общины во французской Швейцарии» та же мысль обоснована материалом, доставленным мне средневековыми и позднейшими по времени грамотами кантона Ваадт. В «Экономическом росте Европы» я старался привлечь в доказательство той же мысли материал как из немецкой и итальянской Швейцарии, так и из Франции и Англии. В работе доктора Франца Кристофа об общинных землях или альмендах Пруссии9 также не раз указывается на влияние, какое столкновение экономических интересов оказывает на замену коллективных форм пользования индивидуальной собственностью. Классовая борьба нередко отодвигается исследователями на второй план ввиду той роли, какую, по преимуществу с середины XVIII века и начавшегося развития капиталистического хозяйства, сыграло учение экономистов о том, что совместное пользование землей является препятствием к сельскохозяйственным улучшениям и условием меньшей производительности земледелия. Но так как процесс разложения земледельческой общины начался еще в эпоху господства не только трехпольного, но и двухпольного хозяйства, то, очевидно, нельзя возложить всю ответственность за упразднение мирских пользований исключительно на экономическую доктрину XVIII и XIX столетий, тем более что в последнем веке в противовес ей
9 Die landlichen Gemeinde gtiterin Preussen. 1906.
592
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
создалась и другая, благоприятная сохранению имущественной нераздельности общин, главным образом по соображениям социального, но отчасти и экономического характера.
Общераспространенность того явления, что первобытный аграрный коммунизм исчезает под влиянием столкновения экономических интересов, оправдывается и по отношению к России. Положение 18 февраля 1861 года предоставило крестьянам право после уплаты выкупных платежей настаивать на своем выделении из общины. Оно предвидело также тот случай, когда в среде самой общины скажется желание покончить с нераздельностью и перейти если не к личной собственности, то к семейной или дворовой. Для такого решения достаточно было простого большинства. В царствование Александра II, несмотря на такую возможность положить конец нераздельности, крестьянство почти на пользовалось предоставленным ему правом выхода, прежде всего, разумеется, потому, что у него не имелось достаточных средств для окончательной расплаты с казной. В следующее царствование произошел в этом отношении некоторый сдвиг, прежде всего связанный с тем, что значительная часть выкупных платежей была выплачена. Правительство было озабочено обнаружившейся переменой; благодаря вмешательству всесильного в то время К. П. Победоносцева — горячего сторонника «мира» — издан был указ 14 декабря 1893 года, затормозивший дальнейший выход крестьян из общины, между прочим, требованием, чтобы постановление на счет перехода к разделимости было принято не менее как двумя третями всех членов сельской общины. Это не остановило внутреннего процесса расслоения общины, но заставило его вылиться не в форме мобилизации земли в среде общин путем купли-продажи, а в форме негласных договоров и соглашений между людьми, поставленными в необходимость или желающими уйти из деревни, и теми, кто готов был принять на себя вместе с их наделами и следующие с этих наделов платежи. Изменения в составе фактических пользователей вызывались то задолженностью, то переходом к ремесленной, промышленной или торговой деятельности, то переселением на новые места жительства. Крестьянский двор передавал свой надел в большинстве случаев не безвозмездно: только предварительная задолженность могла заставить двор отказаться от всякого имущественного эквивалента. Как только указом 9 ноября 1906 года открыта была возможность ликвидировать сложившиеся таким образом отношения, сразу, в первые же годы, следовавшие за указом, явилось значительное число желающих
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
593
раздела. В 1907 году более двухсот восемнадцати тысяч селений высказались за раздел, а в два следующих затем, в первый — 840 тысяч с лишним, во второй — почти 650 тысяч. С этого времени цифра настаивающих на разделе падает почти наполовину: в 1910 году ходатайств подобного рода всего можно насчитать 348336, а в первой половине следующего года — всего 114447.
Приведенные данные свидетельствуют о том, что в самой общине стало происходить расслоение. Но какими причинами, спрашивается, вызывался самый этот процесс? Мы имеем сравнительно мало данных для суждения о том, какие течения побуждали крестьян к выходу из нераздельности. Сельскохозяйственный опрос, предпринятый в министерстве С. Ю. Витте, не дает на этот счет необходимых данных. Приходится довольствоваться тем, что собрано отдельными исследователями в отдельных областях России. В числе общин, ранее других заявивших о своем желании выйти из нераздельности еще до издания указа 9 ноября, стоят некоторые села Псковской губернии, в частности Холмского уезда. Псковская губерния примыкает к Лифляндии, где мирское землевладение неизвестно и где значительная затрата капитала подняла земледелие на значительную высоту. Пример соседей, по-видимому, увлек крестьян во многих частях Псковской губернии. На основании данных, собранных г. Кисляковым на местах, можно прийти к заключению, что восемь общин Холмского уезда сознательно преследовали одну и ту же цель — упразднение черезполосиц и соединение в один участок паев, рассеянных по разным местам и принадлежащих к одному и тому же наделу. В некоторых приводимых г. Кисляковым актах раздела прямо значится: «Находя самым выгодным и удобным по сельскому хозяйству, все единогласно постановили: находящуюся в нашем общинном пользовании землю распределить на постоянные участки, соразмерно имеемым каждым из нас душевым наделам»10.
Подобные же мысли были высказываемы крестьянами Смоленской губернии в 1902 году членам земской комиссии, производившей расследование о том, как относятся сельские возделыватели земли к мирскому владению. В некоторых деревнях жаловались на то, что нераздельность является препятствием к лучшему возделыванию почвы, что крестьянин не решается произвести необходимые издержки при переходе к более интенсивному
10 К.М. Кисляков. «Раздел общинных земель в Холмском у., Псковской губ.», Псков, 1907.
594
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
земледелию из страха, как бы его надел не перешел в чужие руки при ближайшем переделе. Жаловались и на то, что при разбросанности полос, входящих в состав одного надела, крестьянин теряет немало времени при переносе работы с одного места на другое. Недовольство вызывало также то обстоятельство, что при системе! открытых полей и отсутствии загородей скот травит поля и луга.! Но наряду с этими и некоторыми иными соображениями экономического характера представлялись и другие, свидетельствующие о борьбе в среде самой общины. Беднейшие не раз заявляли, что из нераздельности выгоду извлекают те, у кого много скота: она позволяет им посылать его на землю соседей после уборки хлебов. Отмечу тот факт, что однохарактерные заявления можно встретить в наказах сельских приходов Франции в 1789 году. Наименее зажиточные, слывшие под названием manouvriers, т. е. работающих исключительно руками (мы бы сказали: батраки), настаивали на том, что богатеи, называвшиеся пахарями («laboureurs»), обременяют общие выпасы своим скотом и одни извлекают выгоду из тех порядков, при которых все земли после уборки поступают в общее пользование11. (
Теми же наименее зажиточными крестьянами Смоленской губер- j нии высказывались следующие мысли насчет выгод нераздельности, j Пока она держится, дети крестьян могут быть уверены в том, что : не лишатся своей части в землепользовании. Всякий новый передел (а не один коренной), всякая даже простая «свалка и навалка» платежей и повинностей необходимо будет считаться с теми переменами, которые произошли в численном составе двора; увеличен будет надел тех дворов, у которых число членов возросло на счет тех, у которых в этом отношении последовала убыль. Сторонники сохранения мирского пользования высказывали опасение, что при окончательном разделе земли более других нуждающиеся продадут свои наделы полностью или отчасти и сделаются нищими, а в настоящих условиях они даже при малоземельи извлекают из мирских порядков ту выгоду, что их скот пасется «на толоке» или «паре», на немногих еще уцелевших выпасах и пустопорожней земле. Раз возведены будут загороди, — все эти пользования прекратятся; придется удовольствоваться только тем количеством, которое имеется на отрубе. Бедняку надо будет в конце концов расстаться
11 Данные на этот счет можно найти в моей книге «О происхождении мелкой собственности во Франции».
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
595
и с быками, и с лошадьми, а это равносильно для него прекращению хозяйства12.
В своей оценке выгод мирских порядков землевладения крестьяне отправлялись от той точки зрения, что при них все «рты» наделены одинаковым правом на получение паев. Но это, разумеется, не единственная форма мирского пользования. Во многих селениях землю припеределе получают одни совершеннолетние, одни годные к службе. В таких случаях обремененные малолетними детьми семьи не получают тех прибавок, о которых упомянуто было выше. Их интересы приносятся в жертву тем дворам, в которых имеется большое число совершеннолетних или «рекрутских душ». И в тех селениях, в которых земля разверстана между одними плательщиками налогов, крестьянские дворы поставлены в разные условия, независимо от числа составляющих их членов. Все эти различия во внутреннем распорядке влияют и на ту оценку, какую дают ему в разных местностях крестьяне. Вот почему в одних селах на стороне мира стоят менее зажиточные, в других — наоборот. Очень часто те, которых называют «кулаками», т. е. которые успели уже накопить некоторый капитал, высказываются за окончательный раздел, в надежде, что задолжавшие им крестьяне расплатятся с ними уступкой своих наделов. Одним словом, русская деревня далеко не представляла картины той гармонии интересов, на которой настаивали оптимисты крестьянского быта. Рознь между «хозяйственным мужичком» или кулаком, часто слывущим под названием «мироеда», и средним крестьянином весьма значительна, и далеко не представляет преходящего явления.
Но если по указанным причинам крестьяне далеко не придерживались одного и того же мнения по вопросу о мирском землевладении, то объединенное дворянство проникнуто к нему безусловной враждебностью. За исключением немногих славянофилов, готовых повторять слова, якобы сказанные некогда Кошелеву графом Кавуром: «Россия завоюет мир своей сельской общиной, освободившей ее от пауперизма и пролетариата», — дворянство как целое враждебно системе периодических переделов. Независимо от всякой теории ряд интересов чисто хозяйственных легко объясняет эту предвзятость. Насколько крестьянин является владельцем надела, его нельзя поставить в отношение к поместному хозяйству в ту
12 См. Чернышев. «Что думали крестьяне об общинном землевладении накануне указа 9 ноября» (СПб. 1912, стр. 31-37).
596
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
материальную зависимость, в какой находится, скажем, в Англии сельский батрак — «labourer», не имеющий ни кола ни двора, получающий свою усадьбу от собственника или фермера и живущий исключительно заработком. Крестьянин не всегда пойдет к помещйку на полевую работу, а займется прежде всего уборкой собственного поля. При обсуждении в 1861 году губернскими комитетами и их уполномоченными условий выхода крестьян на свободу раздавались голоса в пользу введения в России английской системы батрачества, как обеспечивающей поместьям постоянный труд пролетаризированных масс. В то же время в среде помещиков некоторое время преобладало течение, неблагоприятное свободе переселения крестьян, а потому и мирившееся с политикой, затруднявшей выход из общины. Это течение опять-таки вызвано было себялюбивым расчетом: нежеланием лишиться дешевых рабочих и выгодных арендаторов. Общинный крестьянин смотрит на заработок у помещика как на прибавку к доходу, получаемому им от земли, а при снятии помещичьих участков в аренду ни во что ценит свой собственный труд. При таких условиях мирские наделы оказывали русским землевладельцам ту же услугу, какую английским — денежная помощь, щедро расточавшаяся публичной благотворительностью, особенно до реформы 1834 года и сокращения размеров «призрения нищих» вне стен рабочего дома (outdoor relief). Такая система позволяла английским лендлордам держать заработную плату ниже уровня издержек существования. Недостающее пополнялось средствами, доставляемыми приходским налогом в пользу нищих.
В последнее время наше поместное дворянство прекратило свое прежнее противодействие переселениям и увидело в них одно из средств удовлетворить земельную нужду крестьянства, которой оно не отрицает, но лишь насколько такая нужда носит местный характер; общего же малоземелья крестьян дворяне не признают. С переменой своего отношения к переселению дворянство еще более стало настаивать на вреде мирского землевладения, обвиняя его прежде всего в том, что, создавая в крестьянстве уверенность в материальном обеспечении, оно вызывает в нем ту лень, которая парализует интенсивность его труда и невыгодно отражается на хозяйственных оборотах помещика. К этим обвинениям за последнее время присоединилось еще одно: земельная община заподозрена в том, что она поддерживает в крестьянстве коммунистические пристрастия или, как выражаются члены объединенного дворянства, благодаря некоторому смешению понятий, — идею социализма. Мысль о том,
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
597
что земля должна принадлежать ее возделывателям и государство обязано обеспечить ее подрастающим поколениям, — тот источник, откуда будто бы и вытекло течение, благоприятное принудительному отчуждению помещичьих земель с целью удовлетворить «земельный голод» крестьянства. В тесной связи с общинным землевладением стоят, по мнению объединенного дворянства, и крестьянские бунты, обрушившиеся на поместное сословие в 1906 году.
В адресе государю члены объединенного дворянства 29 губерний объявляют, что аграрный вопрос поднят был внутренними врагами государства. «Стремясь к политическому и экономическому превосходству, враги русской государственности пытаются завоевать мечтой о земле слепое доверие крестьян и, возбуждая низменные инстинкты, поднять крестьянские массы на бессознательную борьбу. Проповедь отчуждения земли скрывает за собой и служит первым шагом к победе идеи социализма, отвергающего всякую собственность. На пути к осуществлению этой идеи в России стоит частное землевладение, защищая собой и неприкосновенность крестьянского землевладения, а потому полное уничтожение землевладения необходимо для социализма ввиду дальнейшей возможности легко упразднить и собственность крестьян, отдав потом весь народ, обезземеленный и обнищавший, в руки международного капитала»13.
Не останавливаясь на фантастичности последнего вывода, отметим только тот факт, что дворянство считает общину виновником распространения социалистических идей, с которым произвольно смешивается и идея добавочного наделения крестьян землей путем выкупа казной части помещичьих земель. Эта мысль красной нитью проходит и в основных положениях по аграрному вопросу, выработанных комиссией съезда или, вернее, одним из ее членов, занимающим в настоящее время выдающееся положение в министерстве внутренних дел. В этих положениях говорится, между прочим, что неизбежным спутником всех политических революций были предложения о разделе частных недвижимостей между лицами, обрабатывающими землю своим трудом. Так было будто бы во Франции и в Германии, в первой в 1830,48 и 71 годах, во второй — в 1849 году. После освобождения крестьян и у нас было сильное движение в пользу «Черного передела»; оно повторилось после заключения Берлинского трактата, наконец, после неудачной войны с Японией. Составитель докладной записки утверждает, что
13 Труды I съезда, второе изд., приложение VII, стр. 144-145.
598
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
врагами нашей государственности и сторонниками социалистического строя преследуется уничтожение всякой частной собственности на землю, что к этому одинаково направлены аграрные проекты как партиинародной свободы, так и трудовой груйпы. Отмена права собственности отдельных крестьянских обществ на надельную землю будет лишь вопросом короткого времени. Если право собственности на землю будет уничтожено, то это будет лишь первым шагом к уничтожению всех остальных видов имущества: на городские недвижимости, на промышленные и фабричные предприятия, денежные капиталы и т. д,— одним словом, первым шагом к социалистическому строю.
При обсуждении этих положений в собрании объединенного дворянства отдельными ораторами постоянно подчеркивалась связь общинного землевладения, аграрной революции, проектов обязательного выкупа помещичьих земель и социализма. «Надо взять быка за рога, — говорит барон Пиллар фон-Пильхау, — и начать с упразднения общины, которая есть рассадник социалистических бацилл». Дворянин Н. А. Павлов заявляет: «Мы, земельные дворяне, знаем ход теперешней народной болезни. Борьба с социализмом необходима, а орудие против него одно — собственность. Благодаря правительству и социализму страна наша стала страной лени». «Надо отменой общины вселить в народе сознание собственности», — утверждает В. Л. Кушелев. «У нас община, т. е. начало социализма, уничтожила понятие собственности, — настаивает князь А. В. Урусов, — поэтому-то нигде мы и не видим такого бесцеремонного ее нарушения, как в России; необходимо упразднить общину и укоренить в народе понятие собственности». «Крестьяне не от того волнуются, — говорит Л. С. Кисловский, — что нуждаются в земле, причиной всех волнений была преступная агитация, и вся опасность представляется нам только со стороны социализма, который внушает массам, что необходимо отобрать землю у богатых и отдать бедным». «Почему социализм в западной Европе не имеет такого успеха, как у нас, — спрашивает К. М. Гримм, — а потому, — отвечает он, — что там жизнью развито чувство собственности, между тем как у нас этого чувства нет... Уничтожение общины было бы поэтому благодетельным шагом для крестьянства. Государство должно идти именно по этому пути, если оно хочет положить конец социализму». Дворянин Павлов жалуется, что «у нас (т. е. у дворян) осталась только третья часть земли, которую мы любили и любим, а перед нами встает вопрос об отчуждении и этой земли. Я любил
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
599
эту страну до последних месяцев, но я должен признать, что это страна лени. Наша болезнь — не бедность, а лень. Отчего колонизация Сибири идет так медленно? От лени. Отчего аграрный вопрос? От лени». Единственным спасением князь Н.Б. Щербатов считает свободу выхода из общины и переселение. П. В. Попов, повторяя ранее сказанное другими, говорит: «Община — одно из тех зол, откуда истекают неправильные взгляды крестьян на землю. Мы находим поэтому, что она должна быть безусловно уничтожена». То же повторяют на все лады и другие члены собрания. Упразднение общины, по мнению князя Урусова, «поведет к созданию многочисленного класса собственников, которые сделаются союзниками дворянства в деле защиты его имущественных интересов. Необходимо образовать лигу земельных собственников без различия сословий».
Община находит вообще мало заступников в среде собравшихся. Один Ушаков, из Ярославской губернии, указывает на ее социальные выгоды, предсказывая в то же время, что при ее упразднении начнется разрыв связи народа с землей, да и исчезнет то тесное общение между отдельными дворами, какое вызывается совместной жизнью в пределах одного и того же селения. Дворянин Полтавской губ., Бразоль, хотя и не отстаивает общину, но не считает возможным возложить на нее ответственность за аграрные беспорядки: ведь они начались в Полтавской губ., в которой община неизвестна. Но эти отдельные голоса теряются в массе тех, которые видят в общине очаг социализма и настаивают на необходимости содействовать переходу крестьян к частной собственности; она сделает возможным переселение страдающих малоземельем на свободные земли государства. В адресе государю дворяне обещают «не бросать своих гнезд, до конца выдержать трудную борьбу с революцией, работать над постепенным просветлением затуманенного и обольщенного сознания крестьян, товарищей на общей ниве труда».
Если сопоставить то, что говорилось на собраниях объединенного Дворянства в пользу упразднения общины, с прениями, имевшими место в палатах при обсуждении указа 9 ноября, то придется отметить повторение врагами общины многих из числа тех положений, которые высказаны были объединенным дворянством. Эти прения были особенно серьезны в комиссии, избранной Государственным советом и открывшей свои заседания в октябре 1909 года. В Думе Указ 9 ноября был пополнен некоторыми статьями, еще резче об-наружившими систематический поход дворянства против мирской собственности. Так, предложено было считать перешедшими к част
600
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
ному землевладению все те общины, в которых не было передела за последние 24 года. Комиссии Государственного совета удалось создать в собрании течение, благоприятное отмене этой прибавки. Большинство избранной комиссией Государ. совета подкомиссии нашло, что «такое правило представляет повелительное требо-ваниезакона о переходе от общинного землевладения к личной собственности. Но такое начало принуждения является совершенно новым в нашем крестьянском землевладении... Все предшествующее законодательство о крестьянском землевладении выход из общины целых селений или отдельных домохозяев всегда ставило в зависимость от воли общества или домохозяина... Если в некоторых местностях России, напр. в центральных губерниях, общинная форма землевладения доживает свой век, то на востоке Европейской России общинный строй еще вполне соответствует правосознанию населения, а жители восточной Сибири не доросли еще до общинных форм землевладения и держатся более первобытных способов, напр. заимочного землепользования. Там общине, может быть, предстоит еще упрочиться и развиться». Меньшинство подкомиссии отмечало еще более резко тот факт, что проект «узаконяет приемы искусственного и по существу насильственного разрушения строя земельной общины, издавна существующего в России и во многих случаях отвечающего быту и интересам крестьянского населения. Такие приемы недопустимы, независимо от принципиального отношения к общинной форме землевладения. Как бы ни относиться к ней, нельзя признать правильной такую земельную политику, которая неизбежно поведет к обезземелению более или менее значительной части нашего крестьянства. При ограниченном и без того приложении труда крестьян вне земледелия последствием явится усиление безработицы и нищеты». По отношению к статье первой, признававшей, что общества и селения, не производившие общих пределов в течение 24 лет, тем самым признаются перешедшими к частному землевладению, сказано: «Такое предположение не отвечает действительности. Всем известно существование частичных переделов или так называемой скидки и навалки душ. Распространение таких частичных переделов устраняло потребность в общих, так что отсутствие последних не может служить признаком умирания общинного начала в сознании населения».
Противники общины не отрицали того, что при свободном выделе из нее некоторая часть крестьян оторвется от земли и потеряет с ней связь. Но они не видели в этом беды, утверждая, что часть
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
601
разорвавших с землей будет служить материалом для правильно организованного земледелия, а часть найдет работу на местах, в средних и крупных хозяйствах, нуждающихся в наемном труде.
Когда открылись прения в общем собрании Госуд. совета, противники общины пустили в ход не одни экономические соображения, но и соображения, так сказать, социального и политического характера. Председатель Совета министров откровенно признал, что при издании указа 9 ноября имелась в виду и борьба с революцией. «Смута политическая, революционная агитация, приподнятые нашими неудачами, — сказал он, — начали пускать корни в народе, питаясь смутой гораздо более серьезной, смутой социальной, развившейся в нашем крестьянстве. Отсюда естественный выход — необходимость уничтожить первопричину, необходимость сначала излечить коренную болезнь, дав возможность крестьянству выйти из бедности, из невежества, из земельного нестроения. На закон 9 ноября надо смотреть с угла зрения социального». П. А. Столыпин не отстаивал того добавления, какое было предложено Думой, и полагал, что нет основания считать перешедшими к частной собственности общины, в которых 24 года не было переделов. «Изменение существующего порядка по отношению к ним, — справедливо думал он, — вызвало бы среди крестьян лишь волнение, недоумение». Его уверенность в том, что и без такой прибавки указ 9 ноября поведет к упразднению общинного землевладения, сказалась в пророчестве, что «при успешной работе» лет через двадцать общины в России там, где она уже отжила свой век, почти не будет.
Проф. Мануйлов, говоря вслед за этой речью, имел полное право сказать следующее: «Никто ни сомневается в том, что настоящий законопроект направлен против общинного землевладения и что такая мера мотивируется тем, что община есть зло и что ее следует упразднить возможно скорее». Бехтеев, ранее принимавший участие в заседаниях объединенного дворянства, заявил, что указ 9 ноября нужен для раскрепощения крестьян и укрепления принципа собственности. Но он в то же время справедливо настаивал на том, что отсутствие знаний есть главная причина наших неурожаев и что поэтому упразднением общины мы еще не достигнем высокого сельскохозяйственного уровня. «Далее, — сказал он, — нам говорят, необходимо как можно скорее упразднить общину, потому что община явилась причиной погромов, которые мы только что переживали. Но ведь община существует не со вчерашнего дня; следовательно, погромы не имеют никакой связи с общиной».
602
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Тем, кто, подобно мне, предвидели, что последствием начатого правительством и продолженного Думой похода против общины будет рост сельского пролетариата, противники общины возражали, что, «несомненно, безземельные крестьяне, с про* ведением в жизнь указа 9 ноября, явятся; но обезземеление некоторых крестьян еще не есть безусловное зло. Ведь в какие руки перейдет земля? Говорят — в руки кулаков или так называемых мироедов. Во всяком случае кулаки и мироеды — люди стойкие, люди крепкие, люди трудолюбивые. Они без всякого сомнения вложат капитал в свое хозяйство, а от этого хозяйства сделаются более интенсивными. Бывшие владельцы наделов, продавшие их кулакам мироедам, найдут возможность приложить к земле свои руки».
Таким образом, члены объединенного дворянства, попавшие в Госуд. совет, нисколько не отрицали, что последствием закона будет некоторый разрыв народа с землей. Но они приветствовали такое явление как способное, между прочим, увеличить контингент сельскохозяйственных рабочих или батраков. Мотив, выставленный в собраниях объединенного дворянства против общины, как против рассадника уравнительных идей, отстаивался и в среде Госуд. совета докладчиком комиссии, Красовским, в следующих словах: «Я не могу не указать на крайне вредное значение основного начала общинного пользования — на уравнение долей. Заметьте, что уравнительное начало в общине находится в прямой и непосредственной связи с представлением, с которым так недавно приходилось считаться российской государственности — с представлением о том, что земля ничья, что земля Божья, что кто желает трудиться на земле — и исключительно, конечно, крестьянин (потому что, по понятиям российского крестьянина, трудится на земле только он, а тот, кто прилагает к земле свой разум, свой капитал, тот не трудится) — имеет неотъемлемое право не только получить столько земли, сколько ему нужно, но и получить годную землю взамен той, которую он испортил. Между началом уравнения и социальными теориями, провозглашающими: каждому по его потребностям, но, отнюдь, конечно, не по его заслугам, — существует неразрывная родственная связь. Если в понятиях известного субъекта твердо вкоренилось убеждение, что тот, у кого больше, чем у него, должен, хотя бы по истечении изустного промежутка времени, уступить этот излишек, если, невзирая на усиление своего соседа, улучшающего
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
603
свой участок, делающего на нем какие-нибудь насаждения, этот субъект твердит: сади, улучшай, будет время, отберут у тебя, поровняют, — то такой человек представляет собой материал, вполне подготовленный для восприятия тех социальных идей, широкая распространенность коих среди нашего крестьянства явилась для многих сюрпризом, но к которым наш имущественно-бесправный крестьянин-общинник был исподволь подготовлен господствующими при общине земельными порядками».
Я полагаю, что нет надобности продолжать этот ряд выдержек из стенографического отчета заседаний верхней палаты. И приведенного достаточно, чтобы показать общность положений, защищаемых по вопросу о мирском пользовании объединенным дворянством и по крайней мере частью сторонников общины в среде Государственного совета. Нельзя, конечно, отрицать того, что между ораторами, выступавшими в дебатах в пользу законопроекта, многие, — в том числе представители западных губерний и Царства Польского, — имели в виду по преимуществу экономические невыгоды, связанные с чрезполосицей, с длиннопольем, с возможностью перехода паев в чужие руки при новом переделе. Таких критиков общины, разумеется, не касается проводимая здесь параллель. Но что рядом с ними многие ораторы имели в виду упразднением общины искоренить самый источник всякого уравнительного движения, — в этом, как я полагаю, не останется сомнения у каждого, кто прочтет приведенные цитаты.
Никто, по-видимому, не считался с тем фактом, что социал-демократия постоянно высказывалась отрицательно и по отношению к мирскому владению, и по отношению к семейной нераздельности. На это и было указано мною. «По весьма понятной причине и община, и дворовое владение являются препятствием к той пролетаризации масс, которая необходима людям, полагающим, что окончательный строй общества будет установлен борьбой классов, в которой пролетаризованный крестьянин пойдет об руку с городским пролетарием-рабочим. И вот к ним-то будет сделан тот призыв, который едва ли услышат наши крестьяне, еще сидящие на земле и еще не пролетаризованные, — призыв: пролетарии всех стран, соединяйтесь! Итак, вместо того чтобы думать, что последствием сохранения общинного землевладения и семейной нераздельности будет рост рабочей партии, ставящей в своей программе классовую борьбу и, в конце концов, диктатуру пролетариата, можно прийти к совершенно обратному заключению». Никто не стал считаться
604
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
с моим заявлением, и в собрании снова раздались голоса в пользу упразднения общины как рассадника социализма.
Дело Столыпина торжествовало, но с тем вместе осуществлялись и откровенно выраженные желания объединенного дворянстйк
Глава III
Провал волостного земства и объединенное дворянство
Всюду, где существуют земские учреждения на Западе, они не ограничиваются одними верхами. Губернское и уездное земство или, точнее, окружное имеют во Франции свои корни в общине и в общинном совете. В Германии ту же роль играет по отношению к округу, или Kreis, та же община под именем Gemeinde. То же можно повторить об Австрии, об Италии, Швейцарии и о любом государстве Запада. Исключение представляет одна Англия. В ней по причинам, связанным с отпущением крестьян на свободу без земли и возникновением благодаря этому сельского пролетариата, к XVI веку не оказалось наличного состава для образования сельской общины в качестве одновременно экономической и политической ячейки. В Швейцарии, наоборот, община является такой ячейкой, так как или владеет мирскими землями, или выделяет лиц, пользующихся этими землями, в особую гражданскую общину (Burgergemeinde), отличную от политической, обнимающей всех обывателей. Когда англичанам пришлось искать для графства из сотни или округа фундамента в более мелкой земской единице, с тем чтобы поручить ей административные заботы о призрении бедных, о содержании дорог в исправности, о принятии тех или других мер общественной гигиены и вообще мер полиции благосостояния, то пришлось, за отсутствием общины, приурочить все эти задачи к церковному приходу.
Россия с ее еще недавно могущественными общинами-союзами, являвшимися одновременно и собственницами приуроченных к ним мирских земель, очевидно, призвана пойти не по следам Англии, а континентальной Европы. Одно обстоятельство помешало созданию всесословной волости с самого начала, т. е. с момента отпущения крестьян на свободу и исчезновения поместья как административной единицы: боялись, что с включением в состав этой волости быв
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
605
ших начальников крепостных людей, — этих «одиннадцати тысяч даровых полицеймейстеров», как называл их император Николай Павлович, — косвенно будет восстановлена если не юридически, то фактически несвобода крестьян.
Но мысль о всесословной волости не покидала дворянство. На ней останавливался не один генерал Фадеев, но и граф Орлов-Давыдов, сознательно стремившийся к тому, чтобы поставить во главе ее крупного помещика-дворянина. И вот теперь, когда поступило в законодательные палаты предложение о создании волостного земства, когда реформа уже прошла через Думу, — она откладывается на неопределенное время даже не общим заседанием Государственного совета, а избранной им комиссией. Основанием приводятся дошедшие до членов комиссии слухи о том, что министр внутренних дел подготовляет общую реформу земства. Происходит нечто небывалое не только в летописях законодательных собраний Запада, но и в практике дореформенного Государственного совета. Комиссия, выбранная палатой для исполнения определенного поручения, прекращает работу, не получив на то никаких полномочий, по собственномурешению.
Но где же скрывается действительная причина такого отношения к волостному земству членов правой нашего Государственного совета и примыкающей к ней группе нейдгардцев, не лежит ли она в том отношении, в какое стало к созданию волостной земской единицы наше объединенное дворянство?
Я заглянул в «Труды восьмого съезда уполномоченных дворянских обществ 37 губерний» и нашел в нем категорический ответ на поставленный вопрос. Проект создания волостного земства обсуждался собранием объединенных дворян на заседании 10 марта 1912 года. Дебаты открылись по этому вопросу докладом Шамшева из Новгородской губ. Оратор признал учреждение волостной земской единицы бесполезным в хозяйственном отношении. «Благодаря слабости платежной силы нашего населения, малой доходности наших земель, — сказал он, — эта земская единица не будет сосредоточивать в своих руках достаточных средств для осуществления сколько-нибудь значительных хозяйственных мероприятий». Докладчик протестует также против желания уравнять в волостном земстве женщин и мужчин в правах. «Уже в деревне заговорили о том, что Государственная Дума проектирует устроить какое-то бабье земство». Доклад заканчивается предложением признать законопроект ° земском самоуправлении неприемлемым по существу.
606
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Административные функции, — значится в резолютивной части доклада, — не присущи земским учреждениям, и придание их мелкой земской единице недопустимо. Помещик Головин из Твери пророчит, что найдутся лица, которые постараются превратит! волость в готовую ячейку для подготовки если не революционной пропаганды, то будущих думских выборов. Созданием волостного земства на началах, предложенных законопроектом, грозит опасность интересам не одного дворянства. «Не важно то, — говорит оратор, — что мы поколеблем основу государства, — наше сословие, — но важно то, что мы поколеблем и престол». Левшин из Тулы обнаруживает не меньший пессимизм. В лучшем случае, — говорит он, — волостное земство будет изображать из себя пустоту, а в худшем — оно может явиться очагом для всех врагов, — и наших и крестьянских. Волостное земство сделает то в сельской жизни, чего не могли сделать ни погромы, ни герценштейновские иллюминации. Оно окончательно выживет нас из наших поместий, развратит политически крестьян и кончит тем, что действительно подорвет все устои». Кушелев из Пскова пророчит, что волостное земство будет той же бездушной, завистливой и своевольной общиной. «К чему клонится в конце концов новый закон? К тому, чтобы толпа, которая не сумела составить себе благосостояния, могла уничтожить благосостояние тех отдельных лиц, — далеко не одних дворян, — которые составили себе благосостояние на сельскохозяйственных и промышленных предприятиях. Чем? — спросите вы. Да непомерным обложением... Большинство голосов в волости признает всю землю в одном разряде, как делают это и теперь земства с преобладающим числом крестьянских членов. Они признают выгон и лес по доходности равным пашне». Оратор восстает также против допускаемого законом участия женщин. Если вы в сознание крестьян пожелаете ввести право женского голоса, — говорит он, — то он вам ответит: «Знаешь ли, барин, что такое баба? Баба — хуже собаки: на хозяина лает». Оратор не скрывает своего желания заменить волость приходом. «Вся жизнь наша, — утверждает он, — основана на приходе. Если был порядок в нашей губернии в 1905 году, если в ней поезда ходили и почта работала, так это потому, что мы обратились к приходу; приход постановил: не быть беспорядку. Во всех отношениях: в смысле государственном, в смысле знания друг друга... может быть принята только одна единица — приход».
Головин сомневается, что помещик и «в тех немногих местах, где он сохранился, будет в состоянии говорить на земском собрании
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
607
с пьяной толпой, особенно теперь, когда с крестьянскими детьми, как показал Родионов в своей “великолепной” книге “Наше преступление”, не в состоянии говорить их родители»,
Исеев из Саратова, занявшись рассмотрением нового законопроекта, открыл, что в нем всесословная волость отсутствует. «Там прямо стоит волость безсословная. Правительство внесло проект реформы волостного правления, а из этой реформы волостного правления Государственная Дума сделала безсословную волость».
Кованько из Харькова еще определеннее выясняет действительную причину недовольства дворян волостным земством, как оно проектировано в вышедшем из Думы законе. «Богатое дворянство или небогатое, — все равно, — раз оно замешано в массы, — является меньшим среди большего. Как же вы хотите, чтобы оно не затерялось? Наша сила — в обособленности нашей; при этой обособленности мы имеем влияние на крестьянство... Если мы замешаемся в общую с крестьянами среду, то мы явимся лицами, с ними конкурирующими, будем оставаться в меньшинстве, и в конце концов нас постигнет та же участь, что и французское дворянство». Оратор видит еще одну большую опасность. В проекте на все служебные должности предлагаются одни лица с высшим образованием. «Кому же достанутся эти места? — говорит г. Кованько,— Преимущественно лицам, окончившим университеты, часто с известным настроением. Эти лица, садясь на места, будут строить поместному дворянству оппозицию и будут стараться ставить дворянство на последнее место».
Прения заканчиваются принятием следующего постановления: «Съезд признает законопроект о волостном земском управлении, одобренный Государственной Думой 3-го созыва, неприемлемым во всем своем целом».
Итак, вот где лежит ключ к уразумению того, почему после долгих и томительных оттяжек комиссия Государственного совета под председательством А. С. Ермолова вынесла такое невероятное решение, как ждать для возобновления своих трудов поступления от правительства нового законопроекта об общей реформе земства. Всюду, где существуют представительные учреждения с законодательными функциями, признано, что правительство, заняв известное положение к закону в нижней палате, сохраняет его в верхней; признано также, что если оно изменило свои взгляды, ему нет иного средства, как взять внесенный им проект обратно. Но этого сделано не было, а следовательно, Государственный совет официально не извещен
608
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
о том, что правительство заинтересовано в гибели проекта. Прямую выгоду для себя видит объединенное дворянство. Но где, вне России, возможны такие порядки, при которых поведение законодательных палат и большинства членов избранной одной из них комиссии определялось бы постановлением частного собрания, преследующего частные интересы первенствующего сословия. Как не вспомнить о том, что говорили мыслители XVIII века, противополагая частный интерес — общему, интерес сословный — интересу народному и требуя, чтобы закон был всегда выражением общей воли, а не победой частного интереса над общим интересом страны.
Глава IV
Объединенное дворянство и свобода пегати
Объединенное дворянство, понимая очень широко свои задачи, не обходило вниманием ни одного выдающегося вопроса русской жизни. Оно интересовалось и низшим, и средним, и высшим образованием в России; оно озабочено было положением печати. И если проследить ход развития нашего законодательства за последние годы, то можно сказать, что в предложениях, делаемых палатам от имени правительства, легко отметить на каждом шагу развитие тех взглядов, которые нашли выражение или в речах отдельных членов дворянских съездов, или в принятых ими постановлениях. Объединенное дворянство давно озаботилось вопросом о периодической печати; оно начало с попытки проводить собственные взгляды в самостоятельном органе и кончило призывом увеличить денежные субсидии официозной прессе и усилить преследование так называемой левой печати.
В 1906 году объединенное дворянство еще мечтает о создании собственного органа. Но большие трудности лежат на пути осуществления этого предприятия. На них указывает г. Брянчанинов. Чтобы осуществить мысль об издании органа, служащего выражением взглядов объединенного дворянства, «требуется миллион рублей, так как газета может иметь влияние при условии таланта и компетентности, а это стоит больших денег. Кроме того, большая серьезная газета может окупаться только объявлениями, а так как таковые начинают приливать только после нескольких лет существо
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
609
вания, то в первые два-три года солидная газета должна готовиться к дефициту в несколько сот тысяч». Оратор считает поэтому более практичным «войти в соглашение с уже существующей солидной газетой, воспользоваться для общего политического отдела ее налаженным личным составом, приобрести сразу клиентуру, дать ей новую, в лице всех сторонников правильного освещения интересов землевладения и земледелия, а для этого обеспечить себе в каждом номере газеты известное количество столбцов, наполняемых материалом по указанию особо избранного союзом землевладельцев комитета. Для облегчения финансовой стороны дела с точки зрения сосредоточения в одном органе всех течений экономической жизни, противных социализму полезно было бы привлечь в тот же орган и союз торгово-промышленников, которые вошли бы также в часть издержек и получали бы также в номере свое место для освещения вопросов с их точки зрения». Г. Брянчанинов считает торгово-промышленников союзниками дворянства в борьбе с социализмом и частичными противниками его в области тарифной и таможенной. «Уклоняясь самым решительным образом от всякой правительственной субсидии и давления, — говорит он, — газета могла бы обеспечить за собой преимущественную официозную осведомленность, а это сразу бы заставило общественное мнение ею интересоваться и лучше всяких реклам содействовало бы ее распространению». Предложение г. Брянчанинова в сущности сводилось к тому, чтобы объединить консервативные интересы в борьбе с социализмом.
Можно спросить себя, насколько осуществимо было и тогда, а не только теперь, подобное желание. Торгово-промышленная партия, конечно, содержит в себе людей, враждебно относящихся не только к социализму, но и ко всякой попытке создать у нас социальное законодательство по образцу, скажем, германского. Они с недоверием относятся к фабричной инспекции и не горят желанием принять на себя большую часть бремени, связанного с системой страхования рабочих от болезней и несчастных случаев. Некоторые из них и при прохождении недавнего закона по этому предмету указывали на то, что в Германии часть издержек по осуществлению страхования берет на себя казна, о чем в поступивших в наши законодательные палаты проектах не было, разумеется, и помину. Но если торгово-промышленный класс и не прочь тормозить некоторые начинания нашей бюрократии на пользу трудящегося люда, то стоит той же бюрократии только напомнить о том золотом
610
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
дожде, какой сыплется на фабрикантов и заводчиков благодаря поддерживаемому правительством протекционному тарифу, чтобы побудить представителей нашего развивающегося капитализма к «самоотверженному» принесению «на алтарь отечества» ну хоТй бы отказа от дальнейшего отстаиванья своей позиции. Но протекционный тариф — это то самое, из-за чего в наших торговых договорах приходится жертвовать интересами тех классов, которые живут главным образом земледелием. В ответ на обложение высокой пошлиной немецких фабрикантов и полуфабрикантов нам отвечают повышением сборов, взимаемых на границе не с одной русской пшеницы. Прусские аграрии торжествуют, а русские только мечтают о том, как бы по их примеру образовать особую партию, которая своим давлением потянула бы весы правительственной политики, разумеется, не к пользе фабрикантов, заводчиков и тех, кто торгует их товаром. Главный русский производитель, крестьянин, молчит, уж не потому ли, что продаваемого им скрепя сердце на сторону хлеба едва хватило бы для собственного продовольствия?
И в вопросе о необходимых вольностях интересы обоих классов — земледельческого и торгово-промышленного — резко расходятся между собой. На что помещикам свобода передвижения, отмена иностранных паспортов, пропуск в пределы Империи даже тех американцев, которые заподозрены в происхождении от евреев? А ведь все это — неотложная необходимость для тех, кто правильно видит в привлечении иноземных капиталов необходимое условие для расцвета нашей промышленности. Немудрено поэтому, если и независимо от той непопулярности, какую сразу создали для г. Брянчанинова его смелые выступления и его нескрываемое разномыслие с товарищами по сословию, проект его не встретил поддержки. Граф Д. А. Олсуфьев доказывал необходимость издания газеты для борьбы с революцией. Такая газета, надеется он, руководила бы общественным мнением и была бы признана всеми мелкими газетами центральным органом. Оратор мечтает о создании еженедельника, занимающегося преимущественно вопросами земледельческого характера, и думает, что для этого на первых порах достаточно будет затраты трех или четырех тысяч рублей. Г. Шильдер-Шульднер более неумерен в своих требованиях: он хочет ежедневной газеты. «Слово “газета”, — говорит он, — пугает всех из-за расходов, но газета может существовать, если имеет пять тысяч подписчиков» (?). Издатели прекратившейся недавно газеты «Русская молва», вероятно, могли бы представить на это серьезные
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
611
возражения. Г. Шильдер-Шульднер, по-видимому, рассчитывал на то, что в каждой губернии окажется по сто дворян, готовых подписаться на такую газету, и назначал цену на нее в 10-12 руб. в год.
И это предложение, по-видимому, сразу оценено было по достоинству. Съезд ограничился выслушанием двух отдельных предложений графа Олсуфьева и князя Шаховского и постановил просить дворянские собрания ассигновать на издание центрального органа по 3000 руб. в год и оказывать всякое содействие местной прессе согласного со съездом направления. Сообщения, сделанные как графом Олсуфьевым, так и князем Шаховским, дают полную оценку значению, какое может иметь местная печать в борьбе с революционным движением в деревнях. Съезд приглашается поэтому графом Олсуфьевым принять такое постановление: «Он всемерно рекомендует губернским дворянским собраниям оказывать посильную поддержку, как денежную, так и всякую иную, местным газетам желательного землевладельцам направления».
Заявление князя Шаховского гласит: «Несомненно, что возвратившиеся в свои “гнезда” дворяне личным своим трудом и влиянием будут способствовать умиротворению страны и успокоению взбудораженных народных масс. Но для спасения от надвигающейся анархии и противодействия сеятелям разрушительных учений всего этого недостаточно. Дворянству необходимо, воспользовавшись состоявшимся объединением и созданной организацией, выступить на активный путь борьбы с крамолой ее же оружием, т. е. печатным словом. Надо опровергать в разных изданиях, распространяемых в народе и в малообразованных слоях населения, ложные учения и лживые сведения, имеющие единственной целью революционизирование масс и подготовление их к государственному и социальному перевороту, а также надлежит укреплять в населении уважение к своему родному и исконному, разъясняя великое значение главных устоев государственной и народной жизни. Следует в буквальном смысле слова засыпать народ брошюрами, листками и разными изданиями (курс, подл.), благодаря которым рассеялся бы мираж, созданный деятельностью революционных партий и народ почувствовал бы ту гибель, которая грозит государству от смуты и заглянул бы в пропасть, в которую его толкают его мнимые друзья, и опомнился бы. Если съезд признает справедливость высказанного выше, то ему следует ныне же, не разъезжаясь, собрать складогный капитал, и довольно знагителъный, для немедленного же приступа
612
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
к организации борьбы с революцией с помощью пегати. Необходимо немедленное основание большой ежедневной и большой народной газеты. Первую надлежало бы издавать в Петербурге, а вторую — в Москве или каком-либо крупном провинциальном городе (курс. подл.). ЗаСим немедленно же надо приступить и к составлению народных брошюр. Было бы желательно главное издательское предприятие учредить при совете и поставить его под контроль этого центрального органа объединенного дворянства. Предприятие это, однако, должно быть частным, и издания отнюдь недолжны носить на себе какого-либо штемпеля дворянской организации».
Реальных последствий все эти заявления, по-видимому, не имели. Отозвался один только В.М. Пуришкевич предложением внести тысячу рублей на создание печатного органа. На втором дворянском съезде постановлено благодарить его за это предложение, но самый вопрос о пожертвовании оставить открытым, прося В.М. Пуришкевича сделать о сем, если он пожелает, заявление в совете.
На втором своем съезде объединенное дворянство, признавая, по-видимому, безнадежным осуществление мысли о самостоятельном органе и о борьбе с враждебными направлениями одним с ними оружием — свободным словом, единогласно поручает совету «просить правительство обратить внимание на злоупотребление свободой слова прессой революционного направления». В то же время объединенное дворянство идет, так сказать, на помощь правительству в деле обуздания печати и поручает совету «пересмотреть временные законы о печати в целях содействия к изменению закона в направлении, соответствующем правильно понимаемым задачам печати». Год спустя у собрания, по-видимому, не остается никаких иллюзий насчет возможности осуществить мысль о самостоятельном органе, проводящем виды дворянства: хотя губернскими предводителями и был поставлен на обсуждение двор, собраний вопрос об ассигновании сумм, нужных для такого органа, хотя им и было поручено открыть частную подписку для той же цели, сумм, по-видимому, никаких не поступило. Разумеется, еще менее реальной оказалась надежда на то, что переговоры с союзом земельных собственников увенчаются крупными пожертвованиями со стороны последних все для той же газеты, призванной перевоспитать широкие круги русского общества. Местные дворяне, по-видимому, не захвачены были этой мыслью, а купцы и разночинцы, владевшие поместьями, сторонились от первенствующего сословия. Поэтому на третьем
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
613
съезде, в 1907 году, «по докладу совета об издании дворянством еженедельного органа печати и об имеющихся для сего средствах, съезд постановил: считать преждевременным окончательное разрешение этого вопроса в утвердительном смысле, пока в распоряжении совета не будет для этой цели достаточно материальных средств».
Прекрасным комментарием к такому решению можно считать соображения, высказанные несколько лет спустя, на новом съезде, одним из влиятельных его членов, В. М. Пуришкевичем. «В 1905 году, — пишет он, — мы видим, как страшно, как бешено разбивается левая пресса, как душит она правую прессу, которая находится и в настоящее время только в зачатке». В 1905 году, — продолжает оратор, — левой печати еще не было. «В настоящее время она развивается лихорадочно и проникает положительно во все медвежьи углы. Левая печать обладает деньгами; она имеет то, на что существует каждая газета; а газета держится не на подписчиках, а исключительно на объявлениях. Правая же пресса не имеет возможности существовать на объявления, потому что таковые дают торговые фирмы, дает купечество». Г. Пуришкевич заявляет, что русское купечество вытесняется еврейским, а потому от купечества и не дается объявлений в правую прессу. «Пути распространения левой прессы, — говорит далее г. Пуришкевич, — гораздо шире и доступнее, чем правой. Сотрудниками ее являются те подпольные элементы, которые с 1905 года всплыли на поверхность: народные учителя, агрономы, статистики, оценщики... они являются даровыми сотрудниками левой прессы. И посмотрите, как хорошо осведомлена эта пресса и как удачно ведется отдел провинциальной жизни! Нет такого глухого угла России, откуда она не имела бы корреспонденции. Всякая такая корреспонденция с захватывающим интересом читается на местах... Помимо средств, помимо даровых сотрудников, которых нет у правой прессы, левая печать отличается удивительной осведомленностью. Она знает все и проникает повсюду: она имеет своих корреспондентов и агентов во всех министерствах и департаментах... Левая пресса никогда не вступает в противоречие в освещении того или иного факта: она действует спаянно, коллективно и дружно... В один и тот же момент, в одно и то же время в самых различных и далеких углах Российской империи расходятся газеты с совершенно одинаковым освещением событий русской общественной и государственной жизни; они создают настроение и гипнотизируют народные массы; и массы культурные, интеллигентные чувствуют необходимость
614
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
поступать так или иначе, понимают пользу проведения тех или иных реформ именно благодаря тому, что все действуют по одному и тому же лозунгу».
С таким противником, очевидно, спор будет не легким, если не поставить на свою сторону правительство, если не снабдить его такими полномочиями, при которых был бы задушен голос общественной совести и среди общего молчания раздавались бы одни патриотические раскаты рева охранительной печати. Согласно с этим, еще в 1908 году, на заседании 16 марта, князь Дмитрий Цертелев в коротком слове (председателем было предложено ограничить речи 5 минутами) заявляет: «Чтобы заставить печать говорить одну правду, необходимо создание устава о печати и в особенности временных правил: они должны быть построены на следующих началах: 1) Все появляющиеся в печати статьи должны быть подписаны полным именем авторов. 2) В периодических изданиях ответственность редактора и издателя нераздельна. 3) Суд по делам печати принадлежит особому вневедомственному учреждению, которое в своих постановлениях руководствуется не только формальными требованиями гражданских и уголовных законов, но и совокупностью всех обстоятельств, значение которых меняется сообразно условиям места и времени». Бехтеев соглашается с тем, что правила, изданные 24 ноября 1905 года, требуют исправления, так как они дали печати возможность приобрести такой характер, что она разлагающим образом «действует и на сторону политическую, и на сторону этическую». Съезд принимает, по предложению Бехтеева, резолюцию, что закон о печати требует исправления и изменения, в смысле большей обеспеченности личности, порядка и спокойствия, и передает материал по этому вопросу в совет съезда, с поручением пригласить лиц, сведущих в этом деле, дабы обсудить и дать решение в направлении, которое сам совет признает нужным.
Итак, уже в 1906 году намечены были те «преобразования», один слух о которых так взволновал самые широкие круги русского общества. Выставлено было положение, что издатель должен отвечать наравне с редактором, что когда дело идет об обуздании печати, нечего руководствоваться одними законами гражданскими и уголовными, а надо принимать во внимание «совокупность всех обстоятельств, меняющихся сообразно условиям места и времени». А это очевидно значит: что в одном городе и в одной губернии будет считаться дозволенным, то будет запрещенным в другой губернии и в другой деревне; книга или статья, не вызвавшая никакой репрес
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
615
сии сегодня, может вызвать ее завтра; одним словом, суд перестанет быть судом и его девизом будут не известные слова Екатерины: «Лучше оправдать нескольких виновных, чем обвинить одного невинного», а хорошо известный нашему чиновничеству принцип: «Чего изволите».
И тем не менее, несмотря на всю невероятность проведения в жизнь государства, не отказавшегося от мысли быть правовым, начал, колеблющих всякую закономерность, в проекте реформы закона о печати мы уже встречаем нормы вроде следующей: ответственность редактора распространяется на издателя и на типографщика. Одного известия об этом было достаточно, чтобы поднять на ноги не одну только левую, но и правую прессу. Ведь это означало бы ни больше ни меньше, как то, что при произвольном толковании «сообразно месту и времени» гражданских и уголовных законов ни один человек с деньгами не решился бы принять на себя громадных затрат, связанных с периодическим изданием, так как трудно было бы предвидеть заранее все поводы к закрытию газеты.
В недавно сообщенном «Русскими ведомостями» тексте пересмотренного советом министров проекта не упоминается прямо об ответственности издателя и собственника типографии, но имеется одна норма, при которой широчайший произвол открыт для администрации в деле воспрепятствования издателю упраздненной газеты заменить ее новою. Статья 47-я гласит; «Издателю приостановленного или прекращенного судом повременного издания воспрещается до истечения срока, указанного в законе или в определении, или в приговоре суда, издавать лично или через посредство других лиц какие-либо иные однородные, заменяющие приостановленные или прекращенные повременные издания, кроме тех, которые им издавались одновременно с приостановленным или прекращенным изданием».
В этой норме всякого, разумеется, поразят два обстоятельства. Первое состоит в том, что издатель лишается возможности печатать новую газету даже при посредстве третьих лиц. Кто будет установ-лять факт такого посредства и как провести границу между участием прежнего издателя в новой газете и простым помещением им денег У третьего лица?
Другое недоумение: какими внешними признаками можно установить, что новая газета, кем-либо предпринятая, есть воспроизведение старой? Неужели достаточно будет ссылки на сходство в общем
616
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕН ИЙ...
направлении? Но ведь такое сходство, — как следует, например, из речи г. Пуришкевича, выше мною приведенной, — отмечается у всех органов левой печати. Опять-таки и в этом отношении открыт полный простор для произвола, а нередко и самодурства местной власти, от которой зависит судьба провинциальной прессы.
Разумеется, и новому проекту еще далеко до начертанного князем Цертелевым идеала. Нет запрета печатать иначе как под собственным именем. Нет цинического заявления, что законы должны толковаться судом «по соображениям времени и места». Идеальное законодательство о печати, предложенное князем Цертелевым и встретившее единодушное одобрение объединенных страхом дворян, еще ждет своего осуществления в будущем.
Во всяком случае, нет недостатка в призывах к «недреманному оку» положить конец тому, что в устах г. Пуришкевича признается «анархией печати». Нам «внушают мысль, — говорит этот «радетель», — что мы еще далеко отстали от Западной Европы, когда мы, в сущности говоря, в деле свободы далеко опередили ее, ибо на Западе существует свобода печати, но там запрещается анархия печати. У нас же в настоящее время имеется в полном смысле слова анархия прессы; если мы будем продолжать идти по тому пути, по которому идем с 1905 года, то близко то время, когда будет распропагандирована не только вся русская интеллигенция и правящие классы, которые всегда были оторваны от широкой народной массы, но несомненно и весь народ».
Недаром оратор заканчивает свою речь в заседании 11 марта 1912 года предложением, чтобы в ближайшем всеподданнейшем докладе председателем совета объединенного дворянства было доложено государю о положении дел, «принимающем все более и более грозный характер благодаря левой печати, и о необходимости принять те или другие меры для оздоровления русской прессы и прекращения того тлетворного течения, которое исходит с левой стороны».
Г. Пуришкевич не думает, однако, что одними мерами против левой печати будет создано препятствие дальнейшему разливу «освободительных идей», и потому призывает правительство и общество к поддержанию правой прессы. «Свободная пресса, которая не зависит от правительства, а лишь от самой себя, влачит жалкое существование, — говорит он. — Ее редакторов называют хулиганами, погромщиками, черносотенцами и пр-> а правительственная власть, администрация в большинстве слу
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
617
чаев относится к такой независимой прессе скептически, и о редакторах ее говорят, что это неспокойные люди!» Автор весьма трезво смотрит на условия, при которых мог бы быть обеспечен больший успех правой прессе. «Я должен указать, — говорит он, — на тот факт, который нам постоянно бросают в глаза левые; они кричат: “правая пресса получает субсидию, тот или другой редактор или орган получает субсидию!”» Оратор ссылается на пример Германии, в которой Бисмарк «захватом прессы путем средств» имел на нее колоссальное влияние и создал с ней единство Империи. Не отступает Пуришкевич и от мысли рекомендовать нашему отечеству пример еще недавнего врага нашего Японии, «правительство которой, — по его словам, — тратит громадные суммы на поддержку и распространение прессы, и это не считается ни постыдным, ни позорным. Только мы боимся слов, как московская купчиха боится жупела “металл”». Что нужно делать, к чему должно стремиться в данный момент правительство, спрашивает себя Пуришкевич, и отвечает: я думаю, что главной задачей правительства и нас — в лучшем смысле этого слова передового сословия России — создать на местах прессу — не скажу путем органического питания этой печати субсидиями: этого не нужно; но нужно дать возможность этой прессе существовать в независимости от правительственных субсидий. Для этого необходимо правительству озаботиться, чтобы каждая газета русской прессы в крупных общественных пунктах имела свою типографию. Так как в этих пунктах существует целый ряд казенных учреждений и организаций, которые могут давать заказы, то отсюда следует, что правые органы, которые не могут получать объявлений, будут, имея типографию, получать доход с нее.
Таким образом, совет, какой объединенное дворянство, по мнению г. Пуришкевича, может и должно дать правительству, сводится к двум мерам: 1) наложить намордник на левую печать и 2) оживить правую золотым дождем, ну хотя бы в форме заведения для нее на казенный счет типографий и снабжения казенными объявлениями. Тогда общественное мнение будет фабриковаться у нас самим начальством, как это, мол, делается в Японии и делалось в Германии. Да и нет в этом ничего мудреного, скажет досужий читатель, припоминая из «Записок сумасшедшего», что «луна изготовляется в Гамбурге».
618
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Глава V
Чем русские университеты обязаны объединенному дворянству
Происходившие в Государственной Думе прения по смете министерства народного просвещения и дебаты Государственного совета по тому же предмету делают современными вопросы о порядке замещения у нас профессорских кафедр. Мы испытали две системы: систему избрания профессоров факультетами и систему назначения. Система избрания господствовала у нас начиная с выхода устава 1863 года. Когда вспоминают о таких представителях науки, как С. М. Соловьев, Александр Веселовский, А. О. Ковалевский, Климент Аркадьевич Тимирязев, Илья Ильич Мечников, Менделеев, Столетов, Бредихин, Бутлеров, А. И. Чупров, В. О. Ключевский, Потебня, академики Ф. Ф. Фортунов и В. Ф. Миллер и ряд других славных имен, оставивших след не в одной русской науке, то простая справедливость заставляет сказать, что все они были избранниками факультетов и советов. А отсюда, разумеется, следует, что университет способен производить подбор между молодыми людьми, желающими посвятить себя научной и преподавательской деятельности. Та система двух инстанций, через которые проходит выбор профессоров, имеет при этом свою цену. Возможный фаворитизм, желание порадеть родному человечку или провести во что бы то ни стало собственного ученика, наконец, даже то, что можно назвать местным патриотизмом, т. е. предпочтение, оказываемое бывшему студенту университета перед иногородними учеными, — все это может быть до некоторой степени парализовано в совете. Как бывший профессор Московского университета я мог бы привести примеры, когда вмешательство совета сделало невозможным успех тех или других интриг, направленных к тому, чтобы оставить незамещенной, скажем для примера, кафедру антропологии, ввиду того что кандидатом являлся ученик одного профессора, не одобряемого другим профессором, или когда необходимо было участвовать в некоторой агитации с целью поддержать иногороднего, но известного ученого, против местного и только начинавшего свою деятельность кандидата. Я понимаю, что в некоторых странах, например, во Франции, стараются увеличить
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
619
средства контроля за правильным замещением кафедр, привлекая к этому наравне с советом профессоров и Академию наук, а нередко и соединенное заседание всех академий, образующее так называемый «институт». Так, при выборе профессоров College de France соединенные академии также имеют голос. Да и министерство вправе сделать выбор между намеченными двумя кандидатами, из которых один, первый, всего более рекомендуется его вниманию. Кафедра истории наук была замещена, таким образом, при несомненном вмешательстве правительства в пользу одного из наиболее выдающихся последователей творца «положительной философии» Ог. Конта, т. е. того человека, который впервые провозгласил необходимость создания такой кафедры и начертал общие контуры самого предмета в своих бессмертных лекциях. В демократиях, какова французская, весьма важно создать рядом с общественным мнением большинства, руководимым по необходимости социальными и политическими пристрастиями, такие коллективные очаги внепартийного, научного мнения, какими являются ученые общества и в числе их академии.
При последнем моем посещении Парижа я имел возможность убедиться, что и независимо от академии такие ученые учреждения, как например, Пастеровский институт, не относятся безразлично к замещению кафедр по близким к нему дисциплинам. Они рекомендуют и отстаивают своих кандидатов, преломляют за них копья, выставляют их преимущество перед их конкурентами, занимаясь тем, что в шутливой форме обозначается нелестным прозвищем «pistonnage». Если за последним нельзя отрицать и полезной стороны, то лишь в той мере, в какой он вызывается соображениями научного характера, желанием отстоять еще новые и не всеми признанные течения научной мысли в лице рекомендуемых кандидатов.
И в Англии система выбора профессоров учеными коллегами является общим правилом. Но к выбору призываются не одни профессора, а университетский сенат, в котором рядом с представительством от профессорства имеется и представительство от тех коллегий, совокупность которых и образует университет. Чем шире круг лиц, хотя бы не лично, а через уполномоченных участвующих в выборах кандидата на вакантную кафедру, тем более, разумеется, растет уверенность, что руководящим мотивом предпочтения, оказанного одному лицу перед другими, будет то, что можно назвать «удельным весом» человека, определяемым не одной его ученостью, числом напечатанных им книг, но и его педагогическими
620
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
способностями и высотой нравственного уровня. Когда видишь в Оксфорде кафедры, замещенные бывшим мировым судьей, историком норманнского завоевания Фриманом, бывшим купцом Эдуардом Тэйлором, автором «Первобытной культуры», бывшим нотариусом, знаменитым математиком Кэли и рядом с этим адвокатами, как Брайс, Поллок, Вестлек и Дайси, наконец, учеными родом из России, докторами истории, тем не менее призываемыми к чтению по науке права ввиду их специальной подготовки, — я разумею, в частности, одного из первых знатоков юридических древностей Англии, Павла Гавриловича Виноградова, — то получается в общем представление, весьма благоприятное для этой испытанной опытом системы, тем более необходимой в Англии, что в ней и при наличности королевского Общества науки и даже недавно возникшей академии нет такого организатора научного мнения страны, каким во Франции является институт. Как соперничают между собой германские университеты в привлечении наиболее выдающихся ученых и как умеют удерживать у себя университеты Лейпцига и Гейдельберга или Страсбурга тех, кого привлекает столичная жизнь Берлина или близость к правительству, или желание играть политическую роль, — слишком хорошо известно, чтобы на этом нужно было настаивать. Но полезно оттенить то обстоятельство, что в погоне за мировыми учеными германские университеты не останавливаются перед соображениямиузкого патриотизма или расовой исключительности. Берлин взял Ад. Вагнера, Оствальда и Гарнака из Дерпта и не постеснялся еврейским происхождением математика Кантора, а Вена призвала южно-германца Шеффле, уступая в то же время лучшего ученика Лоренца Штейна — еврея Еллинека — Гейдельбергу, призвавшему в свои стены и швейцарца, бывшего цюрихского профессора Блюнчли. Талантливейший из всех историков-юристов конца XIX века, Иеринг переселялся из университетов южной Германии в Вену и обратно, всюду удерживаемый по соображениям, связанным с честью и славой приютившего его университета. Многие, как Рошер и Вундт, никакими преимуществами материального положения не могли быть увлечены к оставлению родного университета.
Рядом с избранием, нередко принимающим форму конкурса, а не простой рекомендации кандидатов лицами близкой к их занятиям специальности, мы встречаем менее на Западе и в быстро возрастающем числе в России случаи назначения профессоров министерством народного просвещения. Такая практика, извест
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
621
ная до устава 1863 года, укрепилась со времени царствования Александра III и новой реформы наших высших школ. Некоторые из русских ученых, начиная с Соловьева, поставлены были в необходимость покинуть преподавание. Другие были удалены, в числе их Муромцев и Дитятин. Новые назначения не устранили, однако, вполне и прежней практики выбора кандидатов в университет. Но она становилась все более и более редкой. Провинциальные университеты в особенности пополнялись министерскими ставленниками. Деканам факультетов приходилось не раз доводить до сведения министра, что подготовка присланного из Петербурга не такова, чтобы слушатели могли извлечь много пользы из его курса. Министром был любивший лирику старец, и получался поэтому ответ: «Успеет научиться». Искать за эти годы ученых, вновь призванных к педагогической деятельности, с репутацией, равной Сергею Соловьеву или Менделееву или еще Веселовскому и Ключевскому, было бы трудно. Лебедев и Павлов — едва ли не единственные мировые ученые, прогремевшие за эти годы. Но, сколько мне известно, открытие их не принадлежит министерству. Если прибавить, что за эти же годы более или менее вынужденно прекратили свою деятельность в России люди вроде И. И. Мечникова и П. Г. Виноградова и что из двух упомянутых светил науки, Лебедева и Павлова, один ушел не вполне по своей воле, а другой недавно собирался уйти, что в числе порвавших связи с медицинским факультетом был и известный Данилевский, так много сделавший для медицинской химии, то позволительно будет отнестись с некоторым скептицизмом к заявлению, что до эпохи общественного перелома 1905-1906 годов наши университеты представляли отрадную картину высокого научного уровня и широкой посещаемости аудитории. И то и другое восходит ко временам более отдаленным — к последним годам царствования Александра II, когда с разных факультетов сходились студенты, чтобы послушать Буслаева и Ключевского, Тихонравова и Тимирязева, Чупрова или Веселовского.
Наступил перелом в русской общественной жизни, и, удовлетворяя давно назревшему вопросу, известный указ от 25 августа 1905 года обещал, что впредь факультеты и совет будут выбирать сами своих деканов, ректоров и помощников последним. Это то, что прослыло у нас под названием университетской автономии. Можно было думать, что с ней оживет и старинная практика замещения кафедр по выбору факультетов и совета. Но толкование указу было Дано иное, и после короткого периода занятия министерства народ
622
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
ного просвещения графом Толстым, П. Н. Кауфманом и Шварцем последовало, как известно, массовое увольнение одних профессоров и массовое назначение других. Особенно сильны были изменения, произведенные в составе юридических факультетов обеих столиц, и в особенности в петербургском. Так как в личном составе министерства имеются бывшие профессора того и другого, то можно было думать, что они сочли себя и научно-компетентными при выполнении этой задачи. Спрошено ли было мнение и других научных компетентных кругов при этой очистке и насадке, — вот вопрос, который невольно представляется уму всякого, кто останавливается в недоумении перед таким массовым незамещением университетских кафедр? У нас есть, выражаясь языком Свода законов, «ученое сословие». Это — Академия наук. В ней сидят ученые, пользующиеся мировой известностью. Были ли они спрошены? Оказали ли они какое-либо влияние на рекомендацию кандидата? Сочло ли министерство нужным считаться с их мнением и по вопросу об избрании той или другой системы для подготовления будущих заместителей пустующих кафедр? По собранным сведениям, ничего подобного не было. Скажут, не было, между прочим, потому, что в академии экономические науки представлены слабо, а общественные и юридические вовсе не имеют представителя. Но в академии все же заседает и наш известный финансист И. И. Янжул, и А. С. Лаппо-Данилевский, и проф. Дьяконов, и недавний почетный доктор Берлинского университета Шахматов, и знаток классической древности Никитин, и византинисты Успенский и Кондаков. В числе членов-корреспондентов имеются представители и историографии, и юридических наук - Платонов и Кареев, Виноградов и Лучицкий... Наконец, сама академия взяла на себя инициативу, указывая на необходимость предоставить стипендиатам министерства, отправленным за границу для подготовления к профессорскому званию, больший простор выбора между своими учителями. Если немецкие студенты переходят из одного университета в другой, желая слушать и Лабанда, и Еллинека, и Вагнера, и Менгера, то почему, — думали академики, — необходимо затруднить такое передвижение людям, умственно более зрелым, уже прошедшим четырехлетний искус в наших университетах? Ни индивидуальных, ни коллективных советов выслушано не было. Но значит ли, что деятельность министерства была совершенно самостоятельна, что оно вводило собственные новшества, собственное толкование законов и установившейся практики?
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
623
Познакомившись с «Трудами 3-го съезда уполномоченных дворянских обществ тридцати двух губерний», я пришел к противоположному выводу. За отсутствием руководительства со стороны угеного сословия министерство удовольствовалось руководительством дворянского сословия. Самому читателю легко будет прийти к тому же выводу на основании следующих выписок.
На заседании 30 марта 1907 года съезда объединенных дворянских обществ произошел следующий обмен мнений. По поводу несостоявшегося запроса в Госуд. совете министру фон Кауфману и его товарищу Герасимову высказано было положение, что оба лица «ведут нашу школу к гибели. Средняя школа развращается, и высшая обращается в форты, где орудуют бандиты и разбойники под жидовским знаменем» (стр. 191). «Высшие учебные заведения являются источником смуты, а потому нам необходимо выработать ряд технических мер, которые должны быть приняты против автономной высшей школы, поскольку она является подстрекательным и питательным источником всякой смуты» (стр. 394). «Надо сказать правительству, что не было автономии — учились, теперь стали лучших профессоров бойкотировать, изгонять, и все порядочные люди ушли. Недаром министерство народного просвещения называют безработным министерством» (стр. 19).
Считаясь с противоположным мнением, один из членов собрания жаловался, что представители науки — ректор Московского университета Мануйлов и князь Евгений Трубецкой — объявили в Госуд. совете, что университеты находятся в таком прекрасном состоянии, в каком они никогда не находились. Мы стали поправлять автономией, а вы призываете полицию, хотите наложить тяжелую руку. «Эти люди, — восклицал оратор, — в каком-то дурмане; на них нет никакой надежды. И это представители высшей школы! Логически приходим к заключению, что все школы надо закрыть!» — закончил тот же член объединенного дворянства (стр. 204). «Мера эта, — замечал другой, — едва ли не единственно возможная. Ее, может быть, трудно будет формулировать относительно высших учебных заведений. Но до тех пор пока весь преподавательский персонал не заменит своего направления, до тех пор невозможно никогда серьезное образование в высших учебных заведениях» (стр. 204). «Если мы оставим хотя один курс на тех факультетах, которые занимаются революцией, — мы не дадим возможности получить образование не только в течение трех лет, но, может быть, и десяти. Ничего удивительного в закрытии учебных заведений не будет,
624
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
потому что сами студенты заявляют: “Мы не хотим учиться”, а профессора говорят: “Мы не хотим учить”». «В высшей школе, — сказал другой выдающийся член объединенного дворянства, заседавший одновременно на скамьях Государственного совета, — есть почтенные профессора, но они тонут в анархии приват-доцентов и сознательных профессоров, которые лишают их возможности работать. Во всяком университете есть такие элементы. Вообще университеты можно разделить на два сорта: где революция в большинстве и где революция в меньшинстве. Но в обоих случаях революция гнездится, и по мере того как дует ветер сверху, она раздувается или поджимает хвост. Единственный исход, следовательно, который, по моему мнению, только страшно предложить, — это закрыть университеты и составить из всех профессоров комплект на один университет, куда принимать с разбором только тех студентов, которые желают учиться. Я думаю, что те храбрые профессора, которые делают на казенный счет революцию, тогда увидят, что с ними не шутят, войдут в норму и сами примутся за дело и дело войдет хотя не в идеальное, но в сносное положение... Если бы власть показала себя, не трусила и не пряталась, если бы явился министр, который провел бы идею о закрытии всех высших школ толково и с энергией, то я уверен, что к осени университеты действовали бы так, как никогда. Надо показать, что правительство не желает вести революцию на казенный счет. Девять десятых профессоров, которые не очень заражены освободительством, лягут в хомут и повезут, и хотя бы плохо, но все же повезут» (стр. 206 и 207).
Причину, по которой в высшей школе не учатся, а занимаются изготовлением бомб и революционными сборищами, митингами с участием посторонних лиц и т.п., один из членов собрания видел в том, что, по мнению правительства, автономия дает право экстерриториальности. «Теперь, — прибавлял он, — правительство, кажется, стало отрешаться от этой мысли. Но нет еще в этом направлении достаточной решительности. Может быть, пойдут дальше, и порядок водворится. Профессора же выработали особую систему, состоящую в том, что, как только случается большой скандал, университет закрывается месяца на два. Затем являются студенты, желающие учиться; университет открывается. Те, которые желают этого, мешают им (?); опять скандал, опять заведение закрывается. Я предложил бы против этого практическую меру, очень простую, а именно, чтобы за время закрытия университета господа профессора Мануйлов и князь Трубецкой нашли, что дело не так благополучно
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
625
обстоит, как им кажется» (?). К этим словам другой член собрания счел нужным прибавить, что «профессоров, изменивших своему долгу перед отечеством в ту минуту, когда правительство на них рассчитывало, следует лишать возможности продолжать педагогическую деятельность, а также лишить пенсии, орденов и запретить им пребывать в крупных центрах, дабы поставить предел той преступной их деятельности, которая привела к гибели юношество» (стр. 208).
На один университет в то время особенно сыпались нападки членов съезда уполномоченных дворянских обществ, — на Киевский. «В нем, — по мнению одного из ораторов, — царит полная анархия, профессора делают вид, что читают лекции, а выходят из аудитории, как только вошли». В заключение оратор прибавлял, что «если автономия порождает одну смуту, ее надо уничтожить» (208).
После обмена мнений председательствующий предложил избрать комиссию из семи членов. «Сегодняшние прения, — сказал он, — дали комиссии несколько важных указаний; желательно, чтобы они нашли себе место в резолюции комиссии, а что наша резолюция будет выслушанатам, где следует, я убежден глубоко» (ibid., стр. 209).
Избранная собранием комиссия редактировала следующий документ: «Как средняя, так и высшие школы почти без исключения являются рассадниками не истинного просвещения и воспитания, а нравственного, умственного и политического развращения и очагами политической пропаганды, заражающей все население. Если в развращении школы и в полном упадке дисциплины отчасти виновато и общество, то в гораздо большей степени виновны в этом учащие, их начальники и правительственные лица, стоящие во главе учебного дела и остающиеся доселе (sic!) безнаказанными за величайшее из преступлений — развращение подрастающих поколений. Правительство обязано во что бы то ни стало обеспечить желающим серьезно учиться такую возможность, что, по мнению съезда, достижимо путем принятия следующих мер:
а) Властного призыва ученого и учебного педагогического состава к исполнению закона, долга и прямых обязанностей.
б) Немедленного учреждения особых заведений для специальной подготовки, как научной, так и педагогической, учителей средней школы.
в) Закрытие не отвечающих своему назначению правительственных учебных заведений с прекращением выдачи содержания служащим в таковых, равно как и стипендий учащимся.
626
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
г) Увольнение из учебного ведомства всех должностных лиц, противодействующих восстановлению и правильному течению школьной жизни, равно как и виновных в нарушении законов и правительственных распоряжений, а также всех лиц, занимающйхся противоправительственной агитацией среди учащихся».
Комиссия предлагала, между прочим, уничтожить приобретение особых прав и преимуществ, соединенных с дипломами высших учебных заведений.
При обсуждении этих заключений комиссии, за исключением одних представителей от псковского дворянства, все высказались одобрительно; слышались заявления вроде следующего: «Никакой автономии нет и никогда не было установлено; если же порядок выбора профессоров факультетом дает отрицательный результат, то мы вправе просить о его отмене. Приват-доцентура не может иметь одинаковые с профессорами автономные права. Если указ 25 августа (об автономии) находится в противоречии с нашими пожеланиями, то это должно служить поводом к ходатайству о его изменении... Следует сказать, не признавая соответственным настоящему положению вещей в России положение в учебных заведениях, — мы требуем отмены автономии» (см. стр. от 311-318).
«Следует обратиться к государю, раскрыть ему настоящее положение вещей». «Резолюция комиссии исчерпывает все наши пожелания, — говорил в заключение один из ее составителей, — что касается красноречия господ профессоров, то я оспаривать его не буду, но нахожу высшим красноречием правду. А то, что они говорили, есть очевидная для всех, кто знает это дело, неправда. Подтверждением всех их слов было то, что по возвращении их в Москву Мануйлов был освистан, а университет экспроприирован. Если для восстановления порядка придется отменить пресловутую автономию, то это следует сделать». Перед закрытием прений один из ораторов просил обратить особое внимание на военно-медицинскую академию. «Медики состоят на действительной службе, и весьма важно, каких врачей будут посылать в армию, ибо врачи стоят ближе к солдатам, чем офицеры; надо требовать, чтобы революционное движение в академии было прекращено» (ibid., стр. 323).
Съезд закрылся заявлением председателя, что объединение дворянства существует и что оно сильно (стр. 323).
Последующая деятельность министерства народного просвещения вполне оправдала эти последние слова. Ряд профессоров поставлен был в необходимость прекратить преподавание. Ирония судьбы
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
627
допустила то логическое противоречие, что жертвами оздоровления наших университетов явились те, кто всего резче выступал против студенческих забастовок. Князь Евгений Трубецкой счел нужным использовать свое влияние на студентов прямым обращением к ним в аудитории с призывом щадить университет, который, как светоч знания, никогда не может оставаться бездеятельным иначе как с величайшим уроном длд всей культуры страны. Красноречивый оратор был освистан. В Петербурге никто в большей степени, чем проф. Пергамент, не боролся словом и делом против забастовок. Он продолжал читать лекции, обращался к слушателям со всякими увещаниями, и в заключение — приглашен был министерством перенести свою преподавательскую деятельность в Дерпт. Опустела его аудитория, в течение ряда лет собиравшая сотни студентов ввиду совершенно исключительных качеств его как лектора и редкой подготовленности благодаря долгому пребыванию в немецких университетах, и в частности в Берлинском. Проф. Ивановский, не прекращавший чтения лекций, несмотря на то что в его аудитории едва сидело несколько слушателей, подвергся личному оскорблению совершенно неизвестного ему студента-естественника, который, в свою очередь, не знал, кому наносит обиду, и видел в своем действии своего рода «символ». Последствием было то, что профессор был так сильно потрясен, что по болезни не мог далее продолжать своего курса. Юридический факультет в Петербурге сейчас же озаботился тем, чтобы этот курс продолжен был другим лектором, а лектор пошел на исполнение своего долга, давая себе в то же время отчет о риске подвергнуться такому же оскорблению. Переводы профессоров продолжались, несмотря на практический неуспех, и, не обогащая других университетов, повели к потере таких научных и преподавательских сил, как проф. Покровский, доктор римского права, образцовый лектор, строгий экзаменатор и в то же время весьма ценимый юношеством не только как профессор, но и воспитатель.
Система выбора профессорского персонала юридическими факультетами, по крайней мере в применении к Петербургскому университету, была оставлена или, точнее, министерство для вида приглашало факультет наметить кандидатов и затем, узнавши, кому именно факультет желает вверить преподавание, назначало на их место других. При этом не стеснялись даже определением на кафедру политической экономии доктора полицейского права и не считались вовсе с научной деятельностью таких людей, как доктор политиче
628
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
ской экономии Туган-Барановский, известный как в Германии, так и во Франции своей оригинальной теорией кризисов, — теорией, давно обсуждаемой в научной литературе благодаря переводу сочинений нашего выдающегося специалиста и на немецкий, и на фрай-цузский языки. Туган-Барановский, критик доктрины Маркса и последователь психологической школы, долгое время преподававший на правах доцента в Петербургском университете, предложен был факультетом к замещению кафедры большинством всех голосов против одного. Утверждение его не последовало, и ему пришлось приостановить свою полезную преподавательскую деятельность в столичном университете. Не утверждались даже те из профессоров, которые ранее намечены были к замещению кафедр самим министерством, и только потому, что назначению они предпочли избрание ученой коллегии. Так было с доктором государственного права, занимающим кафедру в Дерптском университете, и с доктором торгового права, преподающим этот предмет в Харькове.
Исполнено было и другое пожелание съезда объединенных дворян, — создание семинариев за границей для подготовки профессоров и учителей. Кандидаты далеко не всегда рекомендовались факультетами или отдельными учеными специалистами, и состав их носил более или менее случайный характер. Не считаясь со специальностями, избранными каждым, и с желанием их поучиться в разных университетах у разных ученых знаменитостей, их заставляли слушать курс в одном месте и по таким предметам, которые, как, напр., гражданский процесс, только косвенно могут интересовать лиц, готовящихся стать преподавателями по государственному, международному или уголовному праву. При выборе кандидатов не всегда осведомлялись об их достаточном знакомстве и с древними языками, и с теми новыми, на которых они должны были слушать лекции. Иностранные профессора жаловались на то, что чтение греческих папирусов, рекомендованное ими русским слушателям, встречало препятствие в недостаточной их подготовленности по греческому языку. А посещение лекций и производство письменных работ парализовалось незнанием французской или соответственно немецкой грамматики. Двухтысячный оклад, разумеется, являлся и является приманкой для многих, кого более интересует заграничная жизнь, чем научная работа. Все, к сожалению, говорит о том, что нам нечего надеяться на получение от этих командировок тех благодетельных результатов, какие в свое время дали командировки пироговские. Едва ли кто из посланных молодых людей стоит
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства
629
на той высоте научных требований, на какой стоял, напр., юный Бутлеров, встречаемый в химических лабораториях германских университетов как человек, уже отмеченный своими работами. Пока таким образом идет подготовка новых профессоров в столичном университете, полиция блюдет за сохранением порядка на лекциях вновь назначенных преподавателей, а ряды слушателей все более и более редеют, избегая возможности неприятных недоразумений, нередко кончающихся исключениями. Факультет открыт и пуст, и на деле осуществляется некогда столь критикуемый текст Гегеля, что «бытие равняется небытию».
В обществе с быстро развивающимися вместе с капитализмом свободными профессиями замещение кафедр юридических факультетов «талантливыми лекторами и многообещающими учеными» и само по себе трудно; оно становится еще труднее в тех условиях, которые созданы для русской профессуры. Мало таких богатырей мысли, которые удовольствуются развитием оригинальных доктрин в Москве или Ярославле при скромном окладе в каких-нибудь две тысячи, зная в то же время, что брат, перешедший в сословие присяжных поверенных, сводит в конце года свои счеты записью в актив нескольких десятков тысяч рублей, причем над ним не висит никакого дамоклова меча, подобного тому, который грозит философу-идеалисту, учение которого, пожалуй, не встретит положительной оценки со стороны объединенного дворянства.
А из всего этого, кажется, можно заключить, что научное творчество и педагогическая деятельность наших факультетов, пожалуй, более бы выиграли от того, если бы в России рядом с общественным мнением дворян, промышленников, духовенства и даже свободных профессий существовало еще особое научное мнение, питаемое академиями и учеными обществами, и с которым бы пришлось считаться и министерству народного просвещения. Долгое время эту научную цензуру несли факультеты и советы университета. Она дала нам знаменитых специалистов, признаваемых всем миром. Университеты попали в подозрение в мирволении революции. Подозрение это зародилось в среде дворян, потерпевших от вооруженных экспроприаций. Поджоги их усадеб, сколько мне известно, ни в одном из русских университетских центров не встречали и не встречают ни поддержки, ни одобрения. Но люди, проникнутые жаждой мщения, не прочь заподозрить и неведомых врагов.
630
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
Сравнительный историк права скажет, что возмездие постигает нередко при низком уровне культуры и совершенно непричастных к делу лиц. Объединенное дворянство увидело, что пропаганда революционных идей, охватившая все слои русского обществ^, вызвавшая ряд действий, отрицаемых холодным рассудком и сжимающимся от боли сердцем, проникла и в неизбежно податливую среду учащейся молодежи. Кто в этом виноват? «Очевидно, те, кто сидит на кафедре и с этой кафедры говорит слушателям об уголовном и гражданском праве, естественном и государственном», — решили понесшие имущественный урон члены служилого сословия. Ревнители сравнительной психологии легко объяснят и источник такого недостатка логики, указывая на то, что при недостаточном культурном уровне сопутствующие явления признаются необходимо породившими друг друга.
Великий французский моралист Вовенарг прав, говоря: «Все понять, все — простить», поэтому можно простить и нашему первенствующему сословию, что оно не попало на след действительных причин социального брожения, пережитого нашей родиной. Но чтобы лицам, принимающим участие в законодательных советах, могло представиться нормальным подчинение одной из областей управления, касающейся судеб подрастающих поколений, руководительству людей, историческое призвание которых было служить в боях, но не изобретать наиболее совершенных педагогических систем, — это мне кажется непростительным.
Обращение к ним в тот момент, когда, благодаря стечению несчастных обстоятельств, они потеряли умственное и нравственное равновесие, является особенно печальным. Его последствия налицо: упадок доверия к высшим рассадникам знания, стремление молодежи искать других руководителей помимо официально помеченных наставников и, в конце концов, усиление того самого брожения умов, которое старались прекратить. Имеющий уши слышати — да слышит, а тот, кому не безразлично будущее, вправе будет призадуматься над настоящим и поискать из него исхода.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС И РАВЕНСТВО ПОДДАННЫХ ПЕРЕД ЗАКОНОМ*
Полуазиатская Московия Ивана III и Ивана IV стала европейской державой и протянулась «от финских хладных скал до пламенной Колхиды» не потому только, что русский народ мог шапками забросать своих противников, а потому, что присоединяемым нациям обещано было то равенство перед законом и то уважение к их народным особенностям, которые одни сделали возможным то славословие на разных языках выгод русского подданства, о котором говорит 45-я статья первого тома нашего свода законов. Петр I был крутенек, но он также был мудр и знал поэтому, что Брюсы и Шлиппенбахи, говоря по-шведски, могут быть добрыми служителями русской державы и что русское дворянство не понесет урона в своей чести от включения в его ряды и арапа Ганнибала, и еврея Шафирова. Екатерина II, величие которой воспевал не один поэт Державин, была ученицей философов XVIII века. Чтобы написать свой «Наказ», она, по собственному заявлению, не отступила перед мыслью обобрать и Монтескье и Бекарию; но, обирая их, она не могла не проникнуться той мыслью, что современное государство построено столько же на началах равенства всех перед законом, как и на подчинении последнему всех действий правителей. Уже при первом разделе Польши обещана была всем присоединяемым народностям равная защита законов и полное уважение к их вере и языку. Если Петр давал приглашаемым на службу иностранцам надежду, что они, дети их и потомки «в природной своей вере пребудут», то Екатерина прямо озабочена была тем, чтобы «все народы, в России пребывающие, славили Бога Всемогущего различными языки по закону и исповеданию праотцев
* Печатается по: Национальный вопрос и равенство подданных перед законом. Варшава, 1906.
632
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
своих, благословляя царствование наше и моля Творца вселенной об умножении благоденствия и укреплении силы империи всероссийской». Если гипотеза поступательного хода человеческих обществ способна вызвать в уме сомнение, то всего более тогда, когда сопоставишь с этими пожеланиями царя-реформатора и мудрой Фелицы такие правила, как запрещение принимать евреев в высшие учебные заведения больше положенного процента, как приказ держать их в стороне от профессуры, от служебной деятельности и даже от адвокатской карьеры. И не на одних евреев распространяется эта политика предупреждения, а не пресечения возможной измены против российского благоденствия. От нее страдают и поляки, над которыми также висит в русских университетах угроза известного процента, его же не прейдеши. Вспоминать ли о недавних еще порядках преследования студентов, желавших в Варшаве говорить по-польски, о преподавании им польской литературы на русском языке и т. д„ и т. д.?
«Свежо предание, а верится с трудом», и когда верится, — становится стыдно, стыдно за недоверие к исторической миссии русского народа, стыдно за то, что 130-миллионная нация, покрывающая собой одну шестую всей суши, по которой, не в пример прочим странам мира, можно проехать десятки тысяч верст, обходясь одним русским языком, нуждается в таких придирчивых и вместе с тем смешных и практически неосуществимых мерах, как навязывание своего языка и своей религии сравнительно незначительному меньшинству лиц, дорожащих как историческим наследием обособленностью своей веры и своей речи. Меня мучительно беспокоил этот вопрос об отношении русского правительства к иноземным народностям и вероисповеданиям во время моих двух поездок в Северные Штаты Америки. Кого только не приходилось мне встречать здесь: и шведов, и французов, и немцев, и чехов, и поляков, и литовцев, и русских евреев, и кого еще, Ты один, Господи, веси! Никто не мешал им говорить и молиться по-своему, никто не принуждал их обучаться английскому языку. А между тем немцы, так чутко относящиеся к сохранению своих национальных особенностей, не раз говорили мне, что отдают своих детей в английские школы, надеясь облегчить им борьбу за существование. Поляки, так неохотно беседующие с русскими посетителями в Варшаве на ином языке, кроме родного или общего всем цивилизованным нациям, французского, говорили со мной на английском языке и в Нью-Йорке, и в Чикаго, а французы Нового Орлеана, как и Сант-Луиса, даже не всегда помнили свой родной язык. Евреи не прочь были беседовать со мной по-русски, желая доставить мне тем
Национальный вопрос и равенство подданных перед законом
633
удовольствие; с той же целью они приглашали меня в свой еврейский театр смотреть пьесы Островского на немецко-еврейском жаргоне. Но все они, хорошо или худо, говорили по-английски и в знании английского находили средство устроиться и при банкирской конторе, и при оптовом складе, и нотариусами, и адвокатами, и библиотекарями, и профессорами. Словно чудом еще недавно испанские штаты, вроде Техаса или южной Калифорнии, принимали английский облик, и не потому, чтобы испанский язык был в загоне и употребление его сознательно искоренялось властями, а потому, что требования гражданского оборота на протяжении целого континента не могли обойтись без насажденных первыми выходцами из Великобритании английской культуры и английского языка. Не полицейские ловушки, устраиваемые тому, кто невзначай обмолвится родной речью, а проповедь на английском языке великих принципов свободы и гуманности, связанных с именами столько же Шекспира, сколько Франклина или Джеферсона, обращали эту пеструю толпу старых или новых выходцев из всех концов мира в единую англо-американскую нацию. И невольно мне, русскому, становилось жутко при мысли, что язык Пушкина и Толстого — богатый и «гибкий русский язык», мысль о котором утешала Тургенева, как он сознался, «в минуты горестных раздумий», не признан лучшим средством к упрочению русского единства наряду с законностью и равноправием всех национальностей. Равноправие национальностей! Подумаешь, что урок, данный миру революцией 1848 года, бывший столько же подъемом невладетельных классов против владетельных, сколько и подавленных национальностей против господствующих, прошел для нас бесследно. Подумаешь, что воображению наших государственных деятелей никогда не рисовался образ итальянских провинций, отпавших от Австрии, желавшей обратить их жителей в немцев; что волнения в Праге и Загребе, более или менее затихшие с момента удовлетворения, хотя бы частичного, национальных вопросов, никогда не приходили на мысль нашим руководящим сферам, в то время когда они лишали немцев возможности обучаться на немецком языке в созданном на их немецкие деньги немецком университете, а полякам — на польском языке комментировать в школах поляка Мицкевича. В Австрии, которую наши славянофилы не прочь украшать эпитетом «гнилой», венгерец, поляк, чех могут проходить курс науки каждый на своем родном языке, не становясь от этого дурными подданными; может делать это и хорватский серб в Загребе и, до некоторой степени, малоросс во Львове. Ведь история Малороссии составляет особую
634
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
кафедру в Львовском университете и читается по-хохлацки магистром Киевского университета, и это в то время, когда, как показал пример предпоследнего археологического конгресса в Одессе, представителям галицийских малороссов не дается даже права сделать научногГ» доклада на своем родном языке.
Три идеи могут быть названы господствующими началами нашего времени, говорит не опасный новатор, а консервативный министр австрийского императора барон Этвеш: идея свободы, равенства подданных перед законом и идея национальности. «Национальностью, — продолжает он, — необходимо признать всякую народную группу, в которой развито сознание принадлежности каждого к общему целому. Это сознание может быть продуктом разных причин: сходство языка, принадлежность к одному племени, общность исторического прошлого, как и общность интересов в настоящем. Из этих четырех факторов — племенной играет далеко не важнейшую роль. Антропологическими и этнографическими исследованиями давно установлено, что в мире нет других исторических народов, кроме смешанных по крови. Если даже в итальянцах, латинской расе по преимуществу, приходится отметить примесь не только этрусков, не арийцев, но даже, по словам Серджи, черной крови, крови эфиопской, то можно судить о том, как смешан состав населения во Франции, Англии и России, в частности в последней, где финские и тюркско-татарские племена слились со славянскими и восприняли в себя скандинавских варягов. И историческое прошлое народов, принадлежащих к одной и той же национальности, было нередко так изменчиво, что его одного едва ли достаточно, чтобы поддержать между ними сознание в их принадлежности к общему целому и обособленности от всех остальных. Говорят у нас об армянском вопросе, но мне, которому пришлось знать близко многих из тех, кого считают главными его пропагандистами, не тайна, что возрождение армянского царства, исчезнувшего еще в эпоху крестовых походов, его временно восстановивших, вовсе не рисуется их воображению. Армянский вопрос — прежде всего вопрос о праве на жизнь, праве не подвергаться истреблению, имеющему целью понизить процент не турецкого населения в тех или других пашалыках, так как с величиной этого процента с 1895 года, в связи с решениями берлинского конгресса, связан вопрос о турецкой или европейской администрации в этих пашалыках. Армянский вопрос — также вопрос об удержании последних следов некогда высокой культуры, призванной сохранить среди мусульманского Востока наследие византийского христианства,
Национальный вопрос и равенство подданных перед законом
635
римско-византийского права искусства. Кто, подобно мне, не раз странствовал по нашему Закавказью, тому не осталось безызвестным все определяющее значение, какое для развития обычного права не только Грузии, но и подчиненных ей горцев, имела компиляция римских юридических норм известным армянским юристом Мехитором Гошем, кодекс которого лег в основу грузинского законодательства, столько же светского, сколько и церковного. От величественной национальности, имевшей в разные времена своими представителями и Митридата, и правителей Иерусалимского княжества, а позднее — правителей Кипра, уцелело в наши дни национальное и демократическое устройство армянской церкви, с ее выбираемым главой, с имуществами, пожалованными ей одинаково из Персии, турецких и русских провинций, имуществами, год назад подвергшимися ничем не оправдываемой конфискации и которые пришлось вернуть. От исторического прошлого остался у армян их язык, язык старинный и литературный, изучаемый во вех умственных центрах Европы, столько же в Париже, сколько в Оксфорде или Венеции, язык, на котором и в наши дни появилось немало художественных произведений, достойных перевода и уже переведенных на русский язык русским филологом Юрием Веселовским, — но только для того, чтоб подвергнуться сожжению. Кто, подобно мне, жил на Кавказе, знает, что наряду с армянами-купцами, армянами-банкирами имеется обширный слой армянских крестьян, здорового, сильного, красивого и гостеприимного населения, среди которого мне пришлось провести много приятных часов на берегах живописного Табасгурского озера. Армян — профессоров и армян — ученых рассчитывают в своей среде все университеты и все академии, начиная от русских. Многие из нас сохранили добрую память и об армянах — публицистах, бывших в то же время, подобно покойному Джаншиеву, добрыми русскими патриотами, фанатиками русского слова и русского искусства.
На примере армян мы видим, что национальность поддерживается не романтическим желанием вернуться к порядкам, уходящим вглубь веков, скажем, к временам Багратидов, а любовью к родному языку и народной церкви — осколкам давно исчезнувшего политического единства. Нельзя сказать также, чтобы и в еврейском вопросе речь шла о восстановлении порядков, отмененных еще императором Титом. Антон или Николай Рубинштейн заботились о развитии русской музыки, о создании русской консерватории и русской оперы, как Петр Вейнберг — о передаче на русский язык Шекспира и Гете, а Пассовер или Винавер о достоинстве русской адвокатуры и русской
636
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
юриспруденции. Каждый из нас, людей, проходивших среднюю или высшую школу в царствование Александра И, в столице ли, или, как я, в провинции, имел товарищами и профессорами евреев, и ни у кого из нас не зарождалось мысли о том, чтобы их национальность или религия способны были сделать невозможным всякое взаимное понимание между нами. В Харьковском университете, где я воспитывался, знаменитый окулист Гиршман уже в то время, как и теперь, принимал в своей клинике и бедного, и богатого с одинаковым участием, проводя подряд десятки часов в неусыпном служении страждущим, какова бы ни была их национальность или вера и как бы слабо они ни вознаграждали его труд. Когда вспомнишь о том, сколько полезных служителей русскому делу, делу русского просвещения и русского искусства мы нашли в рядах русских евреев, вплоть до Надсона включительно, недоумеваешь, как животная ненависть, питаемая невежеством и клеветой, могла проникнуть с базарной площади в русские руководящие сферы и сделаться препятствием к тому слиянию всех национальностей в общей культуре, к которому сознательно должна стремиться школа.
В мое время не знали еще о той вопиющей неправде, какую представляет недопущение к высшему образованию более известного процента евреев или закрытие им доступа к либеральным профессиям. Когда слышишь о самоотверженном служении евреев — врачей в русско-манчжурской войне, краснеешь за тех, кто в XX веке не может проникнуться истиной, ясно сознанной еще в правление Екатерины и нашедшей выражение себе и в наших основных законах. Какой смысл после этого имеет обещание 64-й статьи 1-го тома: «Законы должны быть исполняемы беспристрастно, несмотря на лица», или призыв статьи 45-й признавать свободу вероисповедания не только за христианами, но и евреями, магометанами и язычниками, дабы все народы, «в России пребывающие, славили Бога всемогущего разными языки и молили Творца вселенной об умножении и укреплении силы империи»?
Как бы далеко ни забрасывала меня судьба, мне всюду приходилось встречаться с одним и тем же, явным или тайным, упреком: как можете вы, русский, терпеть ту несправедливость, что ваш согражданин — еврей не имеет ни свободы местожительства, ни свободы передвижения, ни свободы профессий, неся в то же время все обязанности русского подданства, в том числе военную повинность? Как можете вы толковать о каком-либо закономерном порядке в России, раз все подданные не равны у вас перед лицом закона? Если в еврейском
Национальный вопрос и равенство подданных перед законом
637
вопросе многие из ваших журналистов и стараются оттенить чисто экономический фактор, то потрудитесь доказать, чем ростовщики из русских лучше ростовщиков из евреев? Усиливайте, если это нужно, строгость законов против всякого вида эксплуатации, но не объявляйте, что известные формы ее неразрывно связаны с расой или верой. Если вы требуете от евреев исполнения всех обязанностей подданства, если вы облагаете их кошельки вычетами в пользу вашей казны и требуете от них налога крови, то как можете вы, не нарушая элементарной справедливости, сокращать их гражданские права?
Едва ли какие погромы причинили нам больший вред в сфере мировой политики, как еврейские, к которым, — увы! — за последнее время присоединились и армянские. Обе национальности рассеяны по всему свету, имеют широкие связи с руководящими сферами Западной Европы и Америки, с финансистами столько же, сколько с представителями науки и публицистики. Происходящие в Кишеневе, Гомеле или Житомире злодейства так же болезненно отзываются в сердцах не одного еврейского, но и всего американского общества в Нью-Йорке или в Чикаго, как и в среде руководящих сфер Парижа или Лондона. Избиениям армян в Баку или Эривани волнуется публицистика всего мира по сю, как и по ту сторону Атлантического океана. Положить конец бесправию и самосуду составляет прямую обязанность всякого, даже не конституционного правительства. Римская империя не знала представительства, но с памятью о ней связана мысль о pax romana, о мире, доставленном ею всем национальностям и всем вероисповеданиям, входящим в состав того, что называли orbis romanus и что в действительности исчерпывало собой понятие культурного человечества. Если Русская империя, протянувшаяся от Балтийского моря до Тихого океана, не сумеет обеспечить даже внутреннее спокойствие вошедшим в нее расам и национальностям, то едва ли она найдет оправдание себе в глазах историка. На присоединение Крыма, Кавказа, Туркестана и бесконечных степей, какие тянутся от Урала до Алтая и от Алтая до устья Амура, можно смотреть как на приобретение для цивилизации только в том убеждении, что победы русского оружия означают замирение края, прекращение междоусобий, свободу всем жить по-человечески под равной охраной власти и возможностью постоянного развития личности и общества. Раз поколеблено будет это сознание, и Русская империя приблизится к типу тех «царств без справедливости?., о которых еще блаженный Августин писал: «Quid sunt regna sine justicia, nisi magna latrocinia??..
ПЕРВАЯ ДУМА И ЕЕ ЗАВЕТЫ *
— На что, барин, Дума? — спросил меня старик-извозчик. Я ехал на избирательное собрание в Харькове. Четверти часа едва хватило, чтобы объяснить, как я умел, пользу законодательных собраний моему вознице. «Бог в помощь», — сказал он мне, подвигаясь к зданию харьковского уездного земского собрания.
И вот прошли с лишним десять лет со времени этого разговора. И не одни городские извозчики породнились с мыслью о том, что в Таврическом дворце заседают уполномоченные, одни от бар, другие открестьян, и спорят о том, как бы жизнь устроить вольготнее.
Этот переворот в умах растянулся не на десять лет, а произведен был сразу и не кем другим, как депутатами первого призыва. Их кратковременная двухмесячная деятельность стоила в этом отношении целых годов. И доказательства налицо: в первую Думу рабочий народ не пошел, и крайней левой в ней не было. Во второй, наоборот, социал-демократы с трудовиками оспаривали своей численностью значение более умеренных групп: кадетов, мирных обновленцев, октябристов. Позднее, несмотря на перемену избирательного закона в направлении, как раз обратном всеобщему голосованию, ни рабочие, ни крестьяне не считали более возможным сторониться от Думы.
В сознание проникло, что она во всяком случае могущественное средство для постановки на очередь известных вопросов, если не для их решения. И в этом я вижу главным образом заслугу перед Россией Думы первого призыва. Она не дала нам ни одного важного законодательного мероприятия, но она определила программу деятельности русских законодателей на ряд поколений.
Печатается по: К 10-летию 1-й Государственной Думы, 27 апреля 1906-27 апреля 1916. Пг„ 1916. С. 89-94.
Первая Дума и ее заветы
639
Составленный ею адрес в ответ на тройную речь в главнейших своих частях до сих пор остается не исполненным. Но все, что за последнее время делается в направлении сближения прогрессивных партий и в выработке общей платформы, — не более как отражение, и, быть может, весьма бледное, тех заданий, какие можно найти в этом адресе.
История нашего отечества не богата проектами государственных реформ, в которых бы инициаторами не являлись чиновники. Едва ли не древнейшим была попытка «верховников» предложить царице Анне Иоанновне свои «кондции». Попытка эта, сделанная, как показал упсальский профессор Гиерне, не без влияния шведского образца, преследовала весьма определенную цель. Ее выразил Голицын, говоря о необходимости подумать о том, чтобы русскому сановничеству легче было при нашем царствовании сравнительно с предшествующей ему эпохой. Верховники не думали даже об интересах дворянства, не говоря уже о прочих классах. Не мудрено поэтому, что в дворянстве нашлись уже тогда сторонники самодержавия в смысле абсолютизма, прямые предшественники дворян Струкова и Павлова.
Построенные по французскому, английскому и даже американскому образцу проекты преобразования российских учреждений, — проекты Сперанского, Мордвинова, Муравьева и Пестеля, — были, разумеется, несравненно шире, задавались мыслью и об отпущении крестьян на волю, и о представительстве различных слоев населения, и об обеспечении русскому народу в его целом возможности самообложения и участия в законодательстве. Но эти проекты всегда являлись снимками с чужих порядков, а потому мало приспособленными к условиям русской действительности.
Одни, как проект Сперанского и Муравьева, не прочь были обратить Империю в федерацию полуавтономных областей. Другие, как «Русская правда» Пестеля, подготовляли возможность создания единой, неразделимой республики с явным тяготением к цезаризму или, вернее, — к диктатуре. Третьи, как проект Мордвинова, задавались мыслью создания в России аристократической камеры.
Нашлись затем сторонники и оживления наших земских соборов — в лице славянофилов, соборов с их одной лишь законосовещательной деятельностью по принципу: «Правительству свобода деятельности, народу — свобода мысли и слова». Генерал Игнатьев, по-видимому, не прочь был сделать действительностью эти довольно туманные мечтания. Раньше его генерал Лорис-Меликов задался
640
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
мыслью использовать губернские земские собрания для того, чтобы наделить Россию какой-то совещательной камерой избранных экспертов по делам государственного строительства.
Выработанный Булыгинской комиссией проект был еще нисколько шире, но и он не шел далее наделения уполномоченных от землевладельцев совещательным голосом по законодательству и составлению бюджета.
Граф Витте, при пересмотре изменений Булыгинского проекта, впервые настоял на необходимости создания у нас законодательных камер. При всем несовершенстве действующих у нас порядков, они тем выгодно обособляются из массы неосуществленных проектов обновления России, что в основе их лежит мысль об уступке Верховной властью части своих законодательных функций двум палатам, из которых одна всецело, а другая — наполовину составлена из выборных членов. Избирательный закон, построенный на не оправдавшейся надежде на консерватизм русского крестьянства, давал сельским мирам возможность самостоятельного представительства. Это право у них в настоящее время отнято, и закон 3 июня обратил Думу, с некоторыми отступлениями в пользу больших городов, в зеркало одной части землевладельческой России.
Когда собралась первая Дума, она, благодаря избирательному закону, включила в себя значительное число выразителей действительных нужд сельских миров, и из ее среды вырвался вопль об их малоземельи и начинающейся пролетаризации масс. Этот вопль нашел отклик в большинстве депутатов, и союз интеллигентной России, России, стремящейся к самоуправлению, к свободе личности и гражданскому равноправию, с этого времени был заключен с простонародьем, прежде всего искавшим материального обеспечения, а затем уже общности прав с другими сословиями. Благодаря этому союзу возможно было принятие большинством того адреса, который является заветом, оставленным первой Думой последующим поколениям русских законодателей.
В чем же состоит этот завет? Депутаты первого призыва решительно высказываются в смысле политического единства Империи, склоняясь в то же время к автономии таких окраин, как Финляндия и Польша. История последнего десятилетия оправдала их решение и оправдала в двояком направлении: за исключением Финляндии и Польши, нигде не сказалось того центробежного движения, которое лежит в основе всяких федералистических стремлений. Сказать, чтобы Поволжье или Сибирь, Малороссия и даже Кавказ
Первая Дума и ее заветы
641
стремились бы к чему другому, как к гражданскому равенству, политической свободе и культурному самоопределению, — было бы грешить против истины. Но столь же несомненно, что Финляндия не отказалась от своей автономии и после введения общеимперского законодательства и что в Польше славянская идея окрепла и стала приносить свои политические плоды преимущественно с тех пор, как сперва в лице великого князя, а затем устами главы правительства в заседании Гос. Думы жителям Царства Польского обещана была автономия.
Отправляясь от признания единства и целости Империи, депутаты первого призыва верно поняли и необходимое условие сохранения этого единства. Этим условием, разумеется, является гражданское равенство, понимаемое в самом широком смысле одинаковой свободы веры для всех исповеданий, одинаковых политических прав, что само по себе исключает возможность искусственного сокращения наполовину числа представителей от окраин и строгое проведение начала пропорциональности населения при политических выборах, свободу развития каждой национальностью ее культурных особенностей — ее языка или наречия, ее литературы, театра и печати на родном говоре, допущение последнего и в начальную школу и при сношении населения с органами местной администрации и суда; свободу столько же физических, сколько и нравственных проявлений личности; поэтому свободу передвижения в такой мере, как и свободу от административного задержания, свободу печати в смысле отмены предварительной цензуры и возможности наложения штрафов администрацией на редакторов газет в такой же степени, как и свободу союзов и собраний, под условием сохранения ими порядка и спокойствия, или, как выражаются англичане, «мира».
Комиссия первой Думы о неприкосновенности личности в значительной мере положила в основу выработанного ею законопроекта систему английского Habeascorpusact, а комиссия о равенстве, имевшая всего лишь несколько заседаний, готова была отменить все исключительные законы, существующие во вред тем или другим национальностям Империи.
Изополития, к которой стремилась еще древняя Греция, которой проникнута была законодательная деятельность обновителей французских государственных порядков с 1789 года и творцов североамериканской гражданственности, которая положена в основу при создании бельгийской монархии, итальянского королевства,
642
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ...
объединенной Германии и всех новейших конституций, провозглашена была первой Думой таким же государственным устоем, как и политическое единство России. В вопросе государственного строительства Госуд. Дума первого призыва стала решительнЪ на сторону признания за более народной камерой решающей роли в вопросах налогового обложения и равенства прав Госуд. Думы и Госуд. совета во всех прочих законодательных вопросах. В этом отношении составители адреса готовы были присоединиться к той группе государств, которые, следуя примеру Англии, справедливо признали, что при определении суммы, распределения и формы налоговых тягостей решающее слово должно принадлежать камере, представляющей массу налоговых плательщиков, но что в других, не связанных прямо с материальными затратами реформах повторное их обсуждение, хотя бы и более консервативной по своему составу палатой, может внести только большую разносторонность и осмотрительность в оценку выгод и невыгод, могущих произойти от того или другого решения. Депутаты первого призыва, связанные в отношении к законодательному почину требованием и 30 подписей, и месячного срока для ответа министра, к ведомству которого относился возбуждаемый ими вопрос, тем не менее сумели в короткий срок, отведенный судьбой и начальством их служению родине, поставить вне всякого сомнения, что Россия и в своем экономическом, и в своем административном укладе не может обойтись без ряда реформ. Законопроекты следовали за законопроектами, хотя многие депутаты и предусматривали их конечную судьбу — попасть под зеленое сукно канцелярии. Довольно и того, что печать знакомила с их содержанием широкие круги читателей и тем самым пропагандировала мысль о необходимых реформах.
Если в настоящее время столь популярной является мысль и о создании волостного земства, и о распространении самоуправления на отдаленную Сибирь, то не следует забывать, что все эти вопросы уже 10 лет тому назад поставлены были первым законодательным собранием России.
Учреждение, десятилетний юбилей которого мы готовы праздновать и среди тех трагических условий, в которых протекает наша жизнь, сознавало как нельзя лучше, что корень зла лежит не в одной лишь отсталости нашего законодательства, но и в слабом контроле за деятельностью местной администрации. Запросы отдельным министрам и главе правительства следовали безостановочно. Дума не прочь была наследовать на местах, через своих уполномоченных,
Первая Дума и ее заветы
643
причины погромов, предполагая, и не без основания, в одних случаях нерадение властей, а в других и прямое попустительство. С трибуны слышался призыв о том, гтобы исполнительная власть подгинилась законодательной, что равносильно требованию закономерности, без которой не может быть и порядка.
Стесненная в вопросах внешней политики, Гос. Дума не прочь была наметить руководящие ею начала, высказывая одновременно и готовность жить в мире со своими соседями, и симпатии к зарубежным славянам. Ход событий показал, что такие заявления отвечали действительному настроению русского народа. Если они в конце концов не были включены в думский адрес, то из опасения, чтобы кто-нибудь не усмотрел в таком внесении стремление захватить прямо не предоставленные представителям функции.
Гуманность, которой проникнуты были деятели нашей первой по времени законодательной палаты, сказалась в равной степени и в желании добиться отмены смертной казни, и в той мысли о всепрощении и восстановлении прав, потерянных как последствие осуждения по политическим процессам.
Всех добрых начинаний депутатов первого призыва здесь не перечислишь. Да в этом и нет большой надобности. Адрес первой Думы принадлежит к числу тех актов нашего недавнего прошлого, содержание которых всего более известно.
Враждебная Думе печать, авторы многочисленных брошюр, предпринявших против нее поход, высмеивавших ее начинания и старавшихся унизить в глазах населения ее выдающихся деятелей, сами немало способствовали успеху, каким пользуется в настоящее время в широких кругах идеология первого думского большинства. Об этом легко было судить и недавно, и когда по всей России раздались одни и те же слова, заявлены были одни и те же пожелания. Неопределенная фраза, повторяемая во всех обращениях к престолу о необходимости правительства, пользующегося общественным доверием, сознательное стремление установить контроль членов законодательных палат за действиями администрации, резкая постановка вопроса о податной реформе в смысле увеличения системы прямого обложения и отмены самой доходной из всех монополий — питейной, — что это, как не отдельные пункты программы, яснее и резче выраженной в заявлениях депутатов первого призыва?
История знает не один пример палат, имевших лишь кратковременное существование и в то же время определивших на долгие годы то направление, по какому с временными остановками будут
644
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИИ...
следовать их преемницы. Вспоминается знаменитое собрание в церкви св. Павла членов так называемого Франкфуртского парламента. Объединенная и демократическая Германия может считать его своей колыбелью. А куда только не разбрелись эти начинателй в деле собирания германских земель! Одни принуждены были эмигрировать в Америку, другие перешли швейцарскую границу (напр., Карл Фогт), третьи, как Блюм, казнены были в Вене. Сравнительно с их судьбой менее горькой может показаться судьба членов первой Думы, даже тех, которые осуждены были за выборгское воззвание к потере своих политических прав.
Двухмесячная деятельность депутатов первого призыва, так слабо отразившаяся в непосредственной перемене нашего устарелого законодательства, не вызвавшая ближайших перемен ни в составе правительства, ни в общем направлении нашей политики, тем не менее не принадлежит к числу тех явлений, которые проходят бесследно для поступательного хода истории. Заветы, оставленные первой Думой, не потеряли своей жизненной силы и во многом определят тот путь, по которому пойдет дальнейшее развитие нашей гражданственности.
ПРИЛОЖЕНИЕ
А. А. Боголепов
КОВАЛЕВСКИЙ КАК ИСТОРИК ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ*
В 1906 году появились три тома книги Максима Ковалевского «От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму». К этому заглавию автором был прибавлен еще подзаголовок: «Рост государства и его отражение в истории политических учений». Подзаголовком ясно определялся своеобразный характер работы. Построение исследования не походило на обычно встречавшиеся построения общих обзоров истории политических доктрин. Одни авторы излагали их в связи с учениями о нравственности, другие ставили в зависимость от развития метафизики. Связать историю политических учений с историей политических учреждений, показать, что одна не может быть понята без другой — такова была основная задача нового труда* 1.
I
Признание наличности неразрывной связи между политическими теориями и философией есть базис, на котором зиждется вся схема богатейшей по материалу известной пятитомной «Истории политических учений» Б. Н. Чичерина. Последний твердо убежден, что начала философские и политические в существе своем одни и те же и что поэтому каждой из главных философских школ соответствует и особая политическая, основанная на том же самом принципе. Материалисты и в политике, равно как в философии, являются, по его мнению, выразителями тенденции дробления целого на части и «обособления» отдельных элементов, именно — при
* Печатается по: Боголепов А. А. М.М. Ковалевский как историк политической мысли. Пг., 1916.
1 От прям, народоправства, т. I, стр. III.
648
ПРИЛОЖЕНИЕ
верженцами резко-индивидуалистических тенденций, сторонниками прав личности и строго-демократического строя государств2. «Идеалисты» вроде Гегеля, перед умственным взором которых весь мир в его материальных и духовных элементах представляется объятым единым стремление^ к высшей цели, в политике оказываются идеологами такого строя, в котором наиболее полно осуществляется высшая цель государства — общее благо, — строя, в котором примиряются интересы разнообразных слоев населения и который особенно полное осуществление находит в конституционном государстве с наследственным монархом во главе3. Благодаря этому соответствию эволюция политических учений вполне совпадает с историей философии как таковой, и потому на всем протяжении своей грандиозной работы Чичерин, излагая учения отдельных мыслителей, всякий раз предварительно анализирует их философские воззрения и затем подчеркивает влияние последних на политические учения.
Следом за ним в построении «Истории философии права»4 идет Н.М. Коркунов, полагая, что «нравственные, правовые и социальные теории всегда в значительнейшей степени определяются чувствами, верованиями, метафизическими и этическими чаяниями»5.
Ковалевский подходит к политическим учениям с иной стороны. С небес отвлеченности он низводит правовые теории на землю политической борьбы и из-под оболочки метафизических формул выявляет и обнажает стремления и интересы враждующих партий. При таком освещении с особенной ясностью видно, насколько несущественна связь политических концепций с общефилософскими и как часто дело обходится даже без всякого влияния со стороны последних.
II
Благотворность результатов указанного приема явственно сказалась на работах Ковалевского. Особенно живо она отразилась на его исследованиях о происхождении западно-европейских либеральнодемократических идей. Многими исследователями они связывались с Реформацией. Освобождение совести от навязываемой ей догмы было, по их мнению, источником учения о свободе личности вообще, как в области духовной, так и в сфере политической: оно повело к требованию
2 Ист. пол. уч. III, 48-103.
3 Ист. пол. уч. IV, 586-590.
< СПб. 1908.
5 Ист. фил. пр., стр. 3.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли
649
свободы веры, мысли и слова. Широкое самоуправление церковных общин с избранием пастырей вызвало к жизни, с указанной точки зрения, идеи политического самоуправления народа под главенством выборных правителей. Французские монархомахи-кальвинисты, отстаивавшие свободу исповедования их вероучения и права сословных собраний, английские индепенденты, под влияниям которых в 1649 году Англия превратилась из монархии в республику, и выселившиеся в Америку пуритане, создавшие величайшую в мире республику, казалось, были живым и убедительным подтверждением этой связи политики с религиозными идеями Реформации. Наиболее рельефную формулировку это течение нашло себе у Г. Еллинека, по мнению которого «установить законодательным путем ряд неотчуждаемых, прирожденных и священных прав индивида — это мысль не политического, а религиозного происхождения; то, что до сих пор считали последствием революции, на самом деле было плодом Реформации и вызванной ею борьбы» 6.
Верный исторический взгляд Ковалевского сумел подметить всю относительность и условность этой связи. Ковалевский справедливо указал на ряд невольно напрашивающихся фактических возражений. Прежде всего, полагал он, нельзя утверждать, что личные вольности возникли впервые в XVI веке. «Что значит, в таком случае, признание их еще Великой Хартией короля Иоанна Безземельного в 1215 году»?7 А затем, к одним ли идеям свободы приводила Реформация? Освободивши в Англии светскую власть от контроля духовной в лице папы, она перенесла в руки короля назначение высших органов церковной иерархии и контроль над ними. «Цезаризм в церкви, как доказывает пример и императорского Рима, и нашего отечества со времен Петра Великого, и Англии эпохи Тюдоров и первых двух Стюартов, никогда не был условием, благоприятным развитию политической свободы, а, наоборот, содействовал упрочению абсолютизма». Гонения, которым Кальвин подверг за религиозное разномыслие Сервета, и оживление им в Женеве теократических порядков путем соединения в руках избранников паствы духовного и светского меча говорят вовсе не о свободе религиозной и политической. Не о том же свидетельствует как отстаиванье Лютером неограниченности власти князей, так и его подлинная одобрительная подпись под заявлением богословов Виттенберга о необходимости казнить анабаптистов мечом.
Этими сопоставлениями Ковалевский показал, что не в Реформации самой по себе как известном теоретическом учении кроется действительный
6 Декларация прав. М. 1905, стр. 60.
7 От прямого народоправства II, 4.
650
ПРИЛОЖЕНИЕ
источник идей политической и религиозной свободы, а в чем-то другом. Огромной научной заслугой его является указание на то, кого в действительности должно считать подлинными родоначальниками идей неотчуждаемости прав личности, равенства сословий и разделения властей, каки5л путем выработались все эти идеи. Он считает бесплодными и напрасными поиски принципа неотчуждаемости прав свободы у немецких приверженцев Реформации, которые исповедовали религиозную терпимость лишь до той поры, пока сами находились в числе преследуемых, и забывали о ней всякий раз, как скоро их исповедание начинало опираться на силу государственной власти8. Он считает также невозможным найти этот принцип и у французских кальвинистов. С монархомахов и даже с Руссо, Монтескье и Локка он переносит свой взор, вместе с Еллинеком, на английских сектантов. Но Еллинек лишь мельком упоминает об учении собственно английских диссидентов и выдвигает главным образом воззрения выселенцев в Америку, связывая их демократизм с их вероучением. Ковалевский доказывает, что упомянутые начала успели ясно оформиться в самой Англии и вовсе не в зависимости от основ реформационного движения. Для этого ему, конечно, нужно было найти новые источники.
III
И он их нашел не в богословских или философских трактатах, не в стройных сочинениях ученых политических мыслителей, а «в памфлетах, проповедях, дидактических виршах, пастырских поучениях, наконец, в текстах манифестов и деклараций, поспешно редактированных вожаками народных движений»9. Этим весьма расширялся кругозор для исследования истории политической мысли и устанавливалась возможность проследить ее в самом зарождении. Особенно тщательному исследованию было подвергнуто Ковалевским возникшее в эпоху первой английской революции движение левеллеров. Он внес богатый вклад в русскую науку изучением их обширной памфлетной литературы, характеристикой враждующих партий революционной армии Кромвеля, описанием самой борьбы, начиная с прений о принципах государственного устройства в совете офицеров и кончая поражением левеллеров Кромвелем после вооруженного столкновения с ними10. Наибольший интерес представляют три приводимых Ковалевским манифеста левеллеров под названием «Народное
s Т. П, 11.
’ Т. I, стр. Ш.
I» Т. П, 173-346.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли
651
соглашение»11, «Соглашение свободных жителей Англии насчет мер к установлению мира»12 и «Основные законы и вольности Англии»13, — эти три прототипа деклараций прав. Условия их появления проливают свет и на происхождение заложенных в них принципов.
Королевская реформация в Англии не удовлетворила всех стремлений реформационного движения, шедшего из народных низов. В положении раскольников по отношению к государственной церкви оказались не только католики, но и пуритане-протестанты, разветвлением которых явились левеллеры. Сторонникам реформационного движения неоднократно приходилось испытывать притеснения. Эти не раз повторявшиеся в Англии с первой половины XVII столетия религиозные преследования, шедшие в разных направлениях, и навели, как это устанавливает Ковалевский, многих на мысль, что должна же быть граница вмешательства государства в жизнь подданных, что свобода личности, совести, печатного слова должна быть поставлена вне возможности посягательств с чьей бы то ни было стороны и что не один король, но и парламент не вправе поднять на них руку14. Таким путем была заложена левеллерами в их манифестах основа учения о неотъемлемых правах личности, которое затем ими же было применено и к принципу национального суверенитета. «Нация, — говорится в манифесте “Основные законы и вольности Англии”, — есть начало, середина и конец власти. Таково наследие, завещанное нам предками. Основы здания готовы, нам не предстоит создавать их снова, а только охранять от узурпации королей, лордов и священников. Это наследие не только наше, но и наших детей. В пределы наших полномочий поэтому не входит их отчуждение. Живущее поколение не может распорядиться тем, что составляет общее достояние всех предшествующих поколений; оно не может обездолить своих преемников»15. «Верховные советы или парламенты Англии бессильны уменьшить или нарушить только что перечисленные конституционные основы», — заканчивает один из ле-веллерских манифестов16.
Так же в атмосфере политической борьбы, именно борьбы левеллеров с «долгим парламентом», бывшим выразителем интересов наиболее зажиточных классов английского общества, возникли требования как пе
11 Т. 11,215.
12 Т. И, 326-330.
» Т. II, 342-345.
>4 Т. II, 308, 309.
is Т. II, 343.
16 Т. II, 345.
652
ПРИЛОЖЕНИЕ
риодичности и краткосрочности законодательных собраний, так и равного для всех избирательного права (отчего за левеллерами, представителями интересов низших слоев городского населения17, и упрочилось название «уравнителей»): осуществлением лишь этих требований им казалось возможным устранить расхождение между волей парламента и волей нации. Как выражение практических интересов момента, был выдвинут левеллерами и принцип разделения властей, впоследствии не редко поставлявшийся в особую заслугу Монтескье. «Свободолюбивый» Джон Лильборн, один из виднейших представителей этой партии, так мотивировал необходимость разделения властей: «Народное представительство должно ограничить свою задачу начертанием общих правил для руководства судов. Предоставление законодателям права быть одновременно исполнителями закона само по себе неблагоразумно, — оно является источником пристрастия, неправосудия и угнетения»18. «Да не будут, — значится в тексте нортумберландской петиции, — законодатели одновременно и исполнителями закона, строгое разграничение да будет удержано между этими двумя основными властями в государстве из опасения, чтобы в противном случае не пострадала свобода»19.
Трудно удержаться от подробного цитирования этих документов, столь тщательно изученных Ковалевским: так выразительно характеризуют они идеологию левеллеров и так убедительно говорят за то, что источник основных принципов всего новейшего демократизма вовсе не в религии и не в философии, а в политике.
Политические же условия, не одинаково сложившиеся в эпоху Реформации для отдельных государств, в достаточной мере уясняют и различие возникших среди деятелей ее политических доктрин. «Монархическая власть во Франции представляла собой возрождение неограниченной власти римских императоров с той особенностью, что, в противность последней, она являлась служительницей интересов церкви», мечом ее в преследовании еретичества. Естественно «поэтому, что кальвинисты-гугеноты, отстаивая право свое исповедовать угодное им вероучение, оказывались в положении гонимых еретиков и благодаря этому пришли в конце концов к антимонархическим идеям»20. В Германии, напротив, светская власть, враждуя с Римом, оказывала поддержку Реформации, и Лютер учил безусловному повиновению князьям, а Меланхтон провозглашал последних защитни
17 т. П, 318,324.
18 Т. П, 330.
il Т. П.
20 Т. П, 17-27.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли
653
ками обеих скрижалей завета. Правительственный характер английской Реформации, шедшей сверху от королевской власти, придал ей характер цезаропапизма, тогда как последовавшие смены государственной религии и события эпохи долгого парламента способствовали возникновению доктрины левеллеров.
IV
Такое же значение влияния политических условий явствует и из исследований Ковалевского о двух величайших политических мыслителях XVIII века — Руссо и Монтескье.
Считая необходимым изучать историю политических учений не иначе как в связи с историей философии, Чичерин, Коркунов и др. как то упускают из внимания, что нередко оригинальнейшие философы, как Лейбниц или Кант, оказывались посредственными и далеко не оригинальными политическими писателями, тогда как часто на целые эпохи клали отпечаток такие политические сочинения, авторы которых были или вовсе не знамениты, как философы, или не имели никакого отношения к философии. Достаточно вспомнить Макиавелли, Бодэна, Руссо, Монтескье или Бенжамэна Констана. В «философской» схеме «Истории политических учений» Чичерина они представляются как то искусственно втиснутыми. Не вставить же их нельзя как столпов политической мысли.
При исследовании Руссо в качестве философских предпосылок его политической доктрины обычно рассматривают его учение о «естественном состоянии», изложенное в трактате «О происхождении неравенства». В нем нет, однако, ни решения гносеологических проблем, ни попыток построить целостное учение о мире и человеке; здесь скорее можно найти мораль, чем философию. Но и принимая «естественное состояние» за отправную точку, нельзя еще надлежащим образом установить, почему Руссо в конечном счете стоит за создание небольших демократических республик с непосредственными народными собраниями. Как это теперь уже установлено анализом первоначального текста «Общественного договора», догосударственное состояние человека, утратившего первобытное блаженное неведение, простоту и близость к природе, развращенного появлением собственности, развитием наук, искусств и вообще культуры, рисовалось Руссо царством эгоизма, вражды и беспорядка21, т. е. в таких же приблизительно красках, как и Гоббсу. Гоббс пришел отсюда к выводу о необходимости для общего и личного блага отказаться каждому от индивидуальной воли в пользу
21 А. С. Алексеев, Этюды о Ж. Ж. Руссо, т. II, прилож.
654
ПРИЛОЖЕНИЕ
неограниченной государственной власти. К тому же самому пришел и Руссо. «Как природа, — говорит он, — дает каждому человеку власть над всеми его членами, так и общественный договор дает политическому телу абсолютную власть над его членами» 22. Но тут-то и возникает вопрос, поче*му именно спасительный государственный абсолютизм одному рисуется в виде монархии, а другому в виде непосредственной республики, да притом еще — небольшой по своим территориальным размерам? Ответ становится ясным при установлении Ковалевским связи между доктриной Гоббса и событиями первой английской революцией, борьбой партий кавалеров и круглоголовых, близостью самого Гоббса к первым и, с другой стороны, связи между воззрениями Руссо и республиканским бытом Женевы, с которым ему пришлось близко познакомиться в свои молодые годы 23.
V
Учение Монтескье о разделении властей точно так же мало стоит в связи с какой бы то ни было философией и его же представлением о первобытном человеке, как и республиканские тенденции Руссо.
Учение Гоббса о человеке в естественном состоянии как о кровожадном звере и учение Локка о том же человеке как о сохранившем, несмотря на испорченность, добрые черты, являются логически понятным предисловием к признанию государственной власти — или ничем не ограниченной, или ограниченной «естественными правами» граждан. Но если и можно еще сопоставить картину естественного состояния, нарисованную Монтескье, с социологической частью его «Духа законов», то ее весьма трудно связать с политической частью этого произведения. Да и вообще эта неизбежно не лишенная фантазии картина не имеет существенного значения в трезво рассудочном трактате о «Духе законов». Она является не столько фунда- , ментом, сколько своего рода невольной данью научному духу времени. Использовав изданные Баркгаузеном «Путевые заметки» Монтескье, ! написанные им во время путешествия по Европе, Ковалевский прекрасно выяснил ту историческую почву, на которой выработались политические воззрения их автора. Перед взором последнего все тогдашние монархии и аристократии: Пруссия, Швеция, городские республики Германии, итальянские государства представлялись клонящимися к деспотизму и анархии в силу произвола в правлении24. Только в Англии он мог наблюдать
22 Общ. дог., кн. П, гл. IV.
23 Т. И, 128, 220-225.
2« Т.Ш, 104-112.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли
655
несколько иную картину, с задатками в конституции разделения функций государственной власти. Эти наблюдения в связи с традициями, привитыми воспитанием и прежним служебным положением, и выставляются Ковалевским как обстоятельства, объясняющие особый интерес Монтескье к противоположению государств деспотических и недеспотических25, к способам организации умеренных форм правления и к выяснению того принципа, который делает возможным существование последних, т. е. принципа разделения властей, этого жизненного нерва всей его доктрины.
С методологической точки зрения представляют весьма большой интерес и исследования Ковалевского о Спинозе. Здесь прежде всего бросается в глаза объяснение того непонятного при «философском» методе истории политических учений факта, что по существу антииндивидуалистический пантеизм, растворявший все частное в едином великом мировом целом, не помешал, однако, Спинозе написать ряд красивых страниц в защиту прав личности, свободы мысли и совести. Равным образом, тщательно подчеркиваемое Ковалевским сходство исходных моментов Гоббса и Спинозы, их одинаковый взгляд на человека как на существо, движимое грубыми страстями, одинаково дедуктивный характер их аргументации 26, невольно вызывают вопрос, как же они могли отстаивать совершенно противоположные формы государственного устройства? Та эпоха, с которой связано появление трактатов Спинозы и которая била свидетельницей прогрессивного развития несовершенной федерации Соединенных Нидерланд, возникшей после кровопролитной войны с Испанией из-за религиозной свободы и местной автономии, лучше всего уясняют, по Ковалевскому, и демократический характер политических воззрений Спинозы, и отстаиванье им принципа свободы совести27.
VI
Если возможность вывести из одной и той же философской системы различные политические учения и построить последние не только независимо, но и вопреки первой, свидетельствуют о тщетности «философского» построения истории политических учений, то каждый разобранный Ковалевским автор является новым подтверждением связи доктрины этого автора с современным ему государственным строем. Но было бы, конечно, излишней узостью сосредоточиваться на одной лишь политической борьбе.
25 «Дух зак.», кн. II, гл. I.
26 Т. II, 439, 440.
22 Т. II, 427-438,456 и сл.
656
ПРИЛОЖЕНИЕ
На каждой доктрине помимо этой печати времени лежит не поддающаяся пока никакому анализу печать личных дарований автора и след влияния на него его предшественников. Это выдвигает задачу изучения произведений отдельных мыслителей как своеобразного логического целого и и5 литературной генеалогии.
М. Ковалевский никогда не упускал этого из внимания, и он потратил немало - быть может, и напрасной - энергии на попытку реконструировать по сохранившимся весьма любопытным отрывкам и заметкам произведение Руссо «Institutions politiques», которое должно было объединить все его воззрения и, по его же словам, увенчать его репутацию 28.
По отношению к Монтескье Ковалевский исследует лежащий в основе его социологических воззрений взгляд на ход человеческой истории, анализирует его учение о влиянии различных факторов, подчеркивает у него отсутствие идеи прогресса и констатирует слишком преувеличенное представление о роли законодателя29. Признавая единство и целостность доктрины Руссо и ее новаторский характер, Ковалевский отмечает отражение в ней идей предшествовавших мыслителей, начиная с Платона и кончая Спинозой, Гоббсом, Локком и Монтескье. Это он делает и в целом ряде других случаев30.
Наиболее важным является выяснение тех литературных влияний, под действием которых была создана политическая доктрина, положенная деятелями великой революции в основание конституции 1791 года. Вопреки воззрению, приписывающему французской революции два взаимно исключавших друг друга течения, из которых одно, имевшее своим родоначальником Монтескье, стремилось наделить Францию уравновешенной свободой при сохранении монархической формы правления, а другое, шедшее от Руссо, отрицало законность всякого иного правления, кроме прямого народоправства, наподобие древних республик, — Ковалевский доказал, что между этими двумя течениями не было того глубокого различия, которое обычно устанавливается, что, напротив, между ними было немало точек соприкосновения, благодаря чему в конституции 1791 года оба этих направления и были примирены в одной общей искусственной схеме, которая ближе всего может быть определена термином «демократическая монархия» 31.
28 Т.П,243исл.
2’ Т.П, 171-174.
зо «Происх. совр. дем.», т. II, ч. III и IV, 428 и сл. «От прям, народ.», т. 1,133-190, 494.
31 «От прям, нар.», III, 204-206. «Происх. соврем, дем.» 330-361.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли
657
VII
Исследование М. Ковалевским литературных источников революционной доктрины касается не только самой конституции 1891 года, но и декларации прав. Поль Жанэ, автор известного французского курса по истории политических учений, рассматривающий последние в связи с учениями о нравственности, доказывает, что декларация прав человека и гражданина была создана под влиянием французских мыслителей XVIII века: Вольтера, Монтескье и главным образом Руссо32. Эта точка зрения встретила очень энергичную критику со стороны Ковалевского33, равно как и Еллинека34. Оба они сходятся в признании того, что на французскую декларацию прав оказали огромное влияние идеи, шедшие из-за границы, и в выяснении этого положения взаимно дополняют друг друга. Ковалевский подробно останавливается на англоманстве и американофильстве среди деятелей Великой французской революции, отмечая попутно сходство между французской и американскими декларациями прав35, а Еллинек подвергает вопрос о сходстве французской и американских деклараций самому подробному разбору, цитируя по пунктам французскую декларацию и подыскивая к каждому из них соответствующие места из американских36. Если Ковалевский хочет доказать американское влияние путем разбора воззрений таких видных деятелей той эпохи, как Лафайет, Кондорсэ и Бриссо, часто собиравшихся в доме американского посла в Париже Джефферсона, то Еллинек стремится к той же цели путем анализа основных принципов декларации. Оба они решительным образом отрицают влияние Руссо в самом важном пункте декларации, а именно — в учении о естественных и неотчуждаемых правах, признание которых, по их мнению, никак нельзя найти в «Общественном договоре», с его проповедью государственного абсолютизма37. Этот факт лишний раз подчеркивал существование особого влияния, помимо Руссо, и давал Ковалевскому основание ставить французскую декларацию, совместно с Еллинеком, в связь с американскими.
32 Histoire de la science politique dans ses rapports avec la morale. Paris, 1887, t. II, 455-60.
33 T. I его «Происхождения современной демократии».
34 В его «Декларации прав». М., 1906.
35 Т. I, ч. IV, 259-329, изд. 1899.
* Стр. 19-31.
37 Ковалевский, т. I, ч. IV, 426-427; Еллин. 6-7.
658
ПРИЛОЖЕНИЕ
Во французской литературе указание на американское влияние вызвало живые возражения, именно со стороны Бутми, в статье его, направленной против Еллинека38, По утверждению Бутми, пункты декларации относительно неотчуждаемых прав нисколько не противоречат принципа^ Руссо и находятся в полном соответствии с «Общественным договором»; в целом же французская декларация создана под влиянием не одного только Руссо, но вообще всего философского духа XVIII века; если при этом можно говорить об иностранном влиянии, то уж скорее об английском, чем американском. В частности, вслед за Жанэ, Бутми указывает, что Руссо признает свободу необходимым свойством человеческой личности, что самое отчуждение прав личности совершается в пользу самого же суверенного народа и с целью более полного сохранения ее39. Однако если вникнуть в эти доводы, то придется признать, что они по существу дела не убедительны, так как у Руссо власть законодателя над индивидами безгранична и последние не имеют ничего такого, чего законодатель не мог бы у них отнять. Поэтому Руссо своей проповедью обязательной государственной религии в дальнейшем сам приходит к стеснению религиозной свободы подданных. Это, несомненно, противоречит его основному принципу. Но противоречие создается только благодаря тому, что Руссо не признает за личностью никаких прав, которыми не могла бы распорядиться государственная власть. Противоречие это, таким образом, лишь сильнее подчеркивает отмечаемое Ковалевским и Еллинеком отсутствие у Руссо идеи неотчуждаемых прав.
Более верны указания Бутми на наличность в декларации 1789 года таких положений, которые носят на себе чисто французский отпечаток. Таковы, напр., ст. 4-6-я, определение свободы и учение о равенстве перед законом с устранением всяких сословных ограничений. Но и Ковалевский считает стремление к равенству, усиленно подчеркиваемое Жанэ в смысле влияния Руссо40, характерной чертой именно французской революции.
Вообще Ковалевский не идет столь далеко в своих выводах, как Еллинек, и не выставляет американские декларации в качестве прямого прототипа французской. И это вполне справедливо. Многие принципы последней выросли на родной почве; другие, будучи заимствованы, успели ярко обнаружиться еще до создания американских конституций. За принципом народовластия, например, не требовалось французам XVIII века ездить не только за океан, но и через Ламанш: принцип этот от монархомахов через Журье
38 Etudes politiques. Р. 1907.
з’ Стр. 125-128.
40 Т. П, стр. 453.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли
659
докатился непосредственно до времени Руссо, который, по утверждению Ковалевского, «не мог не знать “Пастырских писем”»41. Отражение идей свободы личности, совести и мысли можно найти в XII и других книгах «Духа законов» Монтескье.
Помимо указанных уже возражений Бутми замечает, что как американские, так и французская декларации имеют один общий источник — английские политические доктрины, что последние весьма легко могли проникнуть во Францию прямо через Ламанш, вовсе не нуждаясь в предварительном перенесении их в Америку. Это замечание очень существенно. Такое проникновение английских идей во французское общество мы видим на ярком примере «Духа законов» Монтескье. Однако это замечание может быть направлено лишь против Еллинека, но не Ковалевского, который подчеркивает, напротив, совместность английского и американского влияний и, между прочим, на примере Мабли устанавливает, как некоторые французы XVIII века вместе с уважением, которое они питали к американским порядкам, соединяли признание справедливости и мудрости учения Локка о естественной свободе человека и о природе правительства42 — того самого учения, которое питалось принципами левеллеров.
Возражения Бутми, таким образом, или вовсе не затрагивают положений, выставленных Ковалевским, относясь лишь к Еллинеку, или никак не могут поколебать основного утверждения о заимствовании из англо-американского источника учения о неотчуждаемых правах вместе с манерой выражать в декларациях принципы государственного строя. Кроме того, Ковалевский гораздо совершеннее, чем Еллинек, устанавливает причины возникновения самой доктрины неотчуждаемых прав.
VIII
Немало и других вопросов из истории политических учений, не затрагивавшихся ранее в русской научной литературе, было освещено в свое время М. Ковалевским. Перечень их был бы утомителен. Достаточно указать лишь на некоторые из них. В первом томе «От прямого народоправства» подвергаются обстоятельному исследованию произведения ранних схоластиков: Иоанна Салюсберийского, Роджера Бэкона, Геральда-дю-Барри, Винцента из Бовэ, которым обычно мало уделяется внимания (за исключением Иоанна Салюсберийского) и самые произведения которых иногда считаются интересными «только для начетчиков». Часть материалов, касающихся этих
« Т.П,стр.54.
42 «Происхождение совр. дем.», стр. 294.
660
ПРИЛОЖЕНИЕ
ранних схоластиков, открыта самим Ковалевским, именно: им открыты неизданные доселе рукописи Геральда-дю-Барри и Винцента из Бовэ43. В противоположность с существовавшим мнением, Ковалевский устанавливает влияние произведений ранних схоластиков не только на монархистов (Фому Аквина, Салмазия), но и на монархомахов (Дю-Плесси-Морнэ, Буханана и др.), на первых — учением о превосходстве монархического образа правления, а на вторых — учением о тираноубийстве44.
Особенно много внимания Ковалевский уделял вообще английским идеям. Им даются подробные сведения о таких произведениях, как интересная поэма XIII века о битве под Льюисом, являющаяся оригинальным выражением идей сословной монархии45, или о таких писателях XIV века, как Симон Ислеп, энергичном обличителе обременительных для английского народа чрезвычайных способов пополнения королевской казны 46, или Дж. Фортескью, одном из наиболее ранних выразителей идей конституционной монархии, развившем учение о достоинствах правительства одновременно монархического и республиканского47. Из числа писателей XVI века, в произведениях которых отразилась политическая борьба короны с парламентом, М. Ковалевским исследованы сторонники обоих противоположных направлений: полные чисто английского практицизма произведения защитников прав парламента еписк. Джона Поннэ, Томаса Симса, Вальтера Ралейга, — и защитников неограниченности королевской власти: итяльопата Чарльза Мербери и Альберика Джентилиса, утверждавшего, что абсолютная власть монарха свойственна всем нациям и что она, в частности, имеется и у англичан, среди которых слывет под наименованием «прерогативы» 48.
Наряду с английскими следует упомянуть и о разработке произведений итальянских писателей, главным образом флорентийских и венецианских. Из трактата, предшествовавшего по времени работам Макиавелли и написанного Саванароллой по предложению временно восторжествовавшего, с изгнанием Медичей, республиканского правительства, Ковалевский воссоздает картину того поразительного политического интригантства, которое царило в маленьких итальянских государствах, того макиавеллизма, который существовал там еще до Макиавелли и был не изобретен им, а только
« т. 1,162.
44 Т. 1,163-165; 179-180.
45 Т. I, 209-218.
46 Т. I, 222-240.
47 Т. 1,247-301.
48 Т. II, 90-112.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли 661
воспринят. Ковалевский отмечает живо звучащие мотивы народовластия в трактате Саванароллы, полагавшего, что природа флорентийцев не может мириться с правительством князя, что соответствовать ей может только народоправство 49.
В трактате Гвичардини, написанном уже по возвращении Медичи, Ковалевский нашел вместе с отражением стремления к умеренным республиканским порядкам характеристику последних теми именно чертами, которые присущи современным представительным республикам, в частности — Франции, т. е. наличностью единоличного главы, выбираемого двумя представительными собраниями и управляющего с помощью комиссии, отвечающей современному понятию министерства 50. Произведения венецианских писателей Контарини и Паруты рисуются во 2 т. «От прямого народоправства» как такие, которые дают ясную формулировку аристократическим тенденциям, сосредоточению власти в руках меньшинства. У Паруты, в частности, отмечается столь часто повторявшаяся мысль, что предоставление людям, не равным по достоинству, прав равных — граничит с оскорблением, а у Контарини подчеркивается высказанное им задолго до Монтескье положение о добродетели как о жизненном принципе не одних только демократий, но и всяких вообще республик51.
Из двух трудов Ковалевского по истории политических учений — «От прямого народоправства к представительному» и «Происхождения современной демократии» (собственно IV части I тома), второй труд является продолжением первого, содержа в себе анализ политической доктрины эпохи французской революции, тогда как первый кончается эпохой, предшествующей революции. Ценным дополнением к обеим этим работам служит курс лекций, читанных Ковалевским на экономическом отделении СПб. Политехнического института в 1912-13 учебном году и изданных отдельной книгой (литограф.) под названием «Демократия и ее политическая доктрина», а также брошюра «Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века» (СПб., 1905 г.). Курс лекций — это история демократических учреждений, главным образом Нового времени, доведенная до современного их состояния во Франции, Германии и других государствах, и, в связи с ней, история демократической доктрины. Особенно интересными являются обыкновенно мало затрагиваемые в других общих руководствах данные о писателях периода второй империи во Франции, как оправдывающих переворот Наполеона III, напр., Ипполит Пасси, так
49 Т. I, 394-398.
50 Т. 1,405.
51 Т. I, 445-459.
662
ПРИЛОЖЕНИЕ
и тех, которые своими произведениями заранее содействовали выработке основных принципов конституции третьей республики, каковы: Броль, Лабулэ и Прево-Парадоль.
Суммируя все исследования М. Ковалевского по истории политической мысли, нельзя не заметить, что с новым методом, который ввиду принципиального признания связи исследуемых теорий с политикой может быть назван «политическим», создавалась и новая периодизация. При «философском» методе об этом не нужно было и беспокоиться, поскольку ход политических теорий совпадал с общефилософским. Периоды, естественно, определялись сменой схоластики, рационализма, материализма и т. п. Только независимый от философской мысли ход политических теорий мог создать потребность в самостоятельных делениях, и такой периодизацией явилась у Ковалевского смена форм государственного устройства. Поэтому он последовательно дает характеристику афинской и римской демократии, королевства варваров, сословной монархии и т. д„ стараясь затем показать, как то или другое современное данному автору государственное устройство отражалось и в его доктрине. Именно этим путем может излагаться история политических учений как наука самостоятельная по отношению к философии и только в этом направлении могут быть уяснены все особенности изгибов политической мысли.
Три тома «От прямого народоправства к представительному» не являются полной историей политических учений: это не входило в намерения Ковалевского52.
Деление на эпохи у него тоже лишь намечено, но не проведено в деталях на протяжении всего исторического процесса. Его основной идеей было показать необходимость построить историю политических учений не на основании истории философии, а на основании эволюции форм государственного устройства. Эта идея прекрасно оправдана результатами его работ.
IX
История по справедливости считается одной из наиболее объективных наук, но и сквозь исследования фолиантов вековой давности чувствуется личность их исследователей. У каждой книги есть свое лицо — образ и подобие ее автора.
В пятитомной «Истории политических учений» Чичерина невольно ощущается могучий по силе анализа ум, с богатейшей эрудицией, с об
52 Т. I, вступление, III.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли
663
ширным кругозором; ум упорный, дошедший до кристаллической ясности своих воззрений, уверившийся в них, непоколебимо стоящий на избранной позиции, отражая во всеоружии логики нападки справа и слева, не отступая ни назад, ни вперед; ум более чем упорный, — закаленный в постоянстве до неподвижности, до черствости, а потому нередко сухой и холодный. Полный упрямой веры в высоту раз познанной истины, он лишь сквозь призму ее может смотреть на весь мир, на все прошлое и даже будущее, не преклоняясь ни перед тем, ни перед другим: «Начала, вытекающие из природы вещей» и открытые философским прозрением автора, «всегда одни и те же». «Мы видим» в прошедшем, «в истории мысли повторение одних и тех же воззрений». «Будущее» тоже «не даст нам ничего существенного, чего бы не было в прошедшем» 53. Но прошедшее не может, конечно, стоять на одной ступени с настоящим: будучи тем же по кругу идей, оно не равно по их разработке. «Что прежде существовало в зародыше, то впоследствии является во всей полноте своих определений». Так, эпоху за эпохой, с точки зрения Чичерина, проходила человеческая мысль, пока не достигла до вершины настоящего, до учения о конституционном государстве, возглавляемом наследственным монархом и охраняющем в равной мере как духовную, так и экономическую свободу подданных, не вступаясь ни за богатого, ни за бедного54.
Коркунов возражал против такого превознесения настоящего перед прошедшим. «Попытки представить историю философии права как законченное целое приводят», по его мнению, «к ничем не обоснованному возвеличению данного исторического момента, к историческому эгоизму, как говорит Савиньи». К чему же сводится в таком случае историческое развитие политической мысли? Так как во все эпохи, по мнению Коркунова, мы находим одни и те же основные принципы: противоположение свободы и власти, равенства и аристократизма, положительного права и естественного, личной обособленности, общественной связанности и т.п., то «более подходящими признаками для исторической группировки философских учений о праве может служить различие не по содержанию предлагаемых ими ответов, а по самой постановке вопроса» 55
Критикуя в своей «Истории философии права» доктрину Чичерина и его четырехчленный диалектический закон, Коркунов указывает на неизбежность, при его допущении, замены прогрессивного движения по трем гегелевским ступеням бесплодным движением по кругам. Но в действи-
53 Ист. пол. уч. Т. 1,3.
54 Ист. пол. уч. Т. 1,11-15.
55 Ист. фил. пр., стр. 3-4.
664
ПРИЛОЖЕНИЕ
тельности он сам впадает в ту же цикличность, да еще худшую. У него мы также видим вечное повторение одних и тех же идей, и даже без того усовершенствования, которое устанавливается Чичериным. Различие возникает лишь в форме, а не в содержании. Поэтому позднейшее в существе дела не дает ничего нового в сравнении с прежде бывшим. Подобно ветру, упоминаемому Екклезиастом, идеи кружатся, кружатся и снова возвращаются на место свое, к исходному моменту. Вечным застоем, суетой сует веет от такой трактовки истории философии права. В этом приравнении, вопреки Чичерину, настоящего к прошлому чувствуется дыхание того консерватизма, который глубоко проникал и мысль, и психику Коркунова.
Упорная неподвижность и догматизм одинаково свойственны и манчестерскому либерализму Чичерина, и консерватизму Коркунова. То и другое было чуждо живой мысли Ковалевского. Он не думал, что вечная истина — старая истина. Жизненной истиной для него была идея прогресса во всем: в промышленности, в государственном строе, в политических теориях. На пути этому убеждению стояла высказываемая даже некоторыми выдающимися социологами нашего времени мысль, что «идея прогресса едва ли применима к истории государства и что, в частности, формы политического устройства, известные еще Аристотелю, продолжают жить и по настоящий день». Но эта мысль легко устранялась жизненноправовым указанием Ковалевского на то, что «под старыми названиями, еще известными Аристотелю, нам приходится иметь дело с совершенно новыми политическими образованиями»56, благодаря чему — прогресс может быть найден и в истории форм государства.
Верный своему принципу, Ковалевский всюду отмечал параллельно с непрерывным ростом государства постоянную эволюцию политических идей. И это вечное движение вперед представлялось ему не праздной суетой, ' а имеющим высокий смысл. То не был смысл неподвижной конечной цели, $ за которой уже ничего не может быть. То был смысл общего направления в ходе развития политических образований: «от прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму». Действительная природа этой эволюции потому была дорога Ковалевскому, что она соединялась с развитием самого общества, с исчезновением в нем рабства и крепостничества, проведением в жизнь равенства всех перед законом и судом, ростом общественной самодеятельности, укреплением неприкосновенности тех самых прав личной свободы, которые еще со стороны левеллеров столь торжественно были провозглашены неотчуждаемыми и которые в последнее время нашли лучшее, по его мнению,
56 Т. I, стр.У.
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли
665
осуществление в парламентарных государствах. Но Ковалевский не считал и парламентаризм последним словом политического творчества и, ожидая в будущем трансформации современного государства, заранее приветствовал всякое дальнейшее развитие его, которое будет совершаться «в духе равенства и свободы» 57.
М. Ковалевский не уравнивал настоящего с прошлым и не возводил его на пьедестал. Оно казалось ему одним из звеньев в цепи событий на пути к большему совершенству. Состоящим из таких же беспрестанно сменявшихся и неизменно новых звеньев рисовалось ему и прошлое. Это представление о вечном обновлении жизни человечества, в противоположность представлению о постоянстве и повторяемости форм ее, и дало ему возможность явственнее отметить такие детали политических учений, которые сглаживались и оставались в тени в исследованиях Коркунова и Чичерина; оно же способствовало и тому, что в его изложении заполнились подлинно живым содержанием сухие схемы абстрактных теорий.
57 Т. I, стр. V-VII.
Я. Магазинер
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИДЕЯ М. М. КОВАЛЕВСКОГО В СВЯЗИ С ХАРАКТЕРИСТИКОЙ ЕГО ЛИЧНОСТИ*
I
Всякий, кто знает, как широки были научные интересы М.М. Ковалевского, как разнообразны и многосторонни те политико-юридические вопросы, которые он разрабатывал, в первую минуту едва ли сразу согласится с тем, что у него была основная, большая, всеобъемлющая, всеобъ-ясняющая политическая идея, которую он исследовал, к которой отовсюду возвращался и которой он, без страха и упрека, в науке и политике служил. Между тем такая идея не только была, но и составляла самую душу всех его политических исследований.
С особенной яркостью и силой эта идея выступает у него в своей отрицательной формулировке: я имею в виду то резкое и безусловное осуждение, которому подвергал Ковалевский доктрину, построенную на принципе всемогущества государства. Особенная благодарность государству за то, что оно не вторгается в сферу личной свободы, не мешает личности свободно думать, верить, говорить, читать, работать, общаться или уединяться в своем «доме-замке», все это казалось ему так же странным, как и особая благодарность тому же государству за то, что оно в XX веке охраняет жизнь и имущество личности. Возведение этих двух элементарных обязанностей современного государства в особые status’bi личности и упоение особыми правами, проистекающими отсюда для личности, — эти особенности учения Иеллинека о личности и государстве вызывали в Ковалевском особенную неприязнь. Это всевластие, эта неограниченность государства, которое
* Печатается по: Магазинер Я. М. Политическая идея М. М. Ковалевского в связи с характеристикой его личности // Вестник Европы. 1917. № 3. С. 305-326.
Я. Магазинер. Политическая идея М. М. Ковалевского... 667
одно устанавливает границы своих прав в отношении личности, вызывает самые живые протесты Ковалевского и подымает его на защиту основных и первичных прав личности.
«Я полагаю, — говорит он, — что господствующее ныне учение, разделяемое большинством немецких публицистов, о том, что всякая конституция является не более как добровольным самоограничением государственной власти, не может служить оплотом против той опасности, какую для свободы представляет доктрина, допускающая неограниченность государственного суверенитета» (Общее конституционное право, II, 102). Опасность эта заключается в том, что если государственная власть не ограничена в своих правах и притязаниях, если она имеет право на все, тогда, в случае нужды, в интересах государственной необходимости, можно попирать «священнейшее из всех прав человека — право на жизнь, безнаказанно смеяться над правосудием» и вообще упразднить свободу самоопределяющейся личности. Между тем нетрудно видеть, что эта свобода личности, свобода ее самоопределения составляет первичную основу всякого общения. В самом деле, если всякое общение основано на солидарности людей, т. е. на их совместных усилиях в обществе, то для того чтобы эти усилия не истощались в ущерб союзу, а наоборот, давали ему наибольшую пользу, необходимо, чтобы каждому была дана свобода «отдать своим согражданам всю ту сумму усилий на какие он способен», т. е. каждому должна быть обеспечена свобода самоопределения. «С развиваемой здесь точки зрения нет ни малейшей надобности признавать за государством то полновластие, которое позволило бы ему упразднять свободу самоопределения личности в интересах какой-то государственной необходимости. Такой необходимости нет и быть не может, так как человеческая солидарность требует, наоборот, сохранения и развития свободы личного самоопределения». Поэтому «государство должно быть наделено только такими правами, при которых вместо того чтобы быть тормозом, оно, наоборот, является стражем и охранителем личной самодеятельности как необходимого условия общественной солидарности» (Общее конституционное право, II, 103-106).
В этих словах уже пробивается основная политическая идея Ковалевского. В современном обществе для осуществления общественной солидарности необходима наличность двух условий: необходимы самоопределяющаяся личность и охраняющий ее государственный союз; следовательно, личность не только не может быть поглощена государством, но, наоборот, государство есть «страж и хранитель» личности: «Народное спасение, или государственная необходимость, со времен древних признавалась оправданием всякого произвола правительства по отношению к подданным. В таком оправдании отказывает государству защищаемая
668
ПРИЛОЖЕНИЕ
нами точка зрения» — государство не может, в интересах самосохранения, упразднить личные права, так как признание их является таким же требованием общественной солидарности, как установление самого факта государственного общежития». Другими словами, тот, кто отрицает лич* ные права в интересах государства, т. е. общественного блага, забывает, что личные права сами по себе являются величайшим, даже верховным общественным благом, и государство существует не над ними, а самое большее — на одном с ними уровне, т. е. государство является в лучшем случае таким же, но отнюдь не большим общественным благом, чем личные права. Следовательно, верховенство одного из этих благ над другим отнюдь не вперед на все случаи предустановлено, а напротив, должно быть в каждом отдельном случае доказано — с решающей точки зрения общественной солидарности.
Более того, Ковалевский определенно утверждает, что в то время как государственная власть принципиально должна быть всегда ограничена, личные права, напротив, обладают принципиально неограниченным характером, так как не они служат целям государства, а государство служит целям «охраны личной самодеятельности». Поэтому при оценке различных политических институтов надо исходить из их значения не для государства как самостоятельного лица, а для личной свободы индивида как цели общественного союза: если этой свободе грозит несомненная опасность от данного института, то этого совершенно достаточно для его отрицания, и, наоборот, если институт направлен на установление или гарантию личных прав, то этого одного, в идее, достаточно для его защиты и признания.
Такова постановка идеи личной свободы у Ковалевского. Без сомнения, он не открыл этой идеи, да и едва ли можно назвать того, кто «открыл» эту коллективную идею, воодушевлявшую уже деятелей первой английской революции и блестяще обоснованную в сочинениях Бенжамена Констана. Но Ковалевский в самых разнообразных вариациях и с неистощимой полнотой приемов социологической и политической аргументации выдвинул и обосновал эту идею, хотя и не дал ей типографического единства в форме одной книги. Важно то, что в его работах идея личности-самоцели проникает собой и предопределяет все остальные политические воззрения: из этой единой идеи можно их легко вынести, и только в свете этой идеи можно правильно понять их. Мы сейчас рассмотрим эти воззрения, без всяких наших личных оценок и пристрастий.
Прежде всего одна из самых его любимых идей - идея разделения всего фонда государственной силы между несколькими органами и его решительное осуждение ее сосредоточения в одном органе, будь то монарх или парламент, — это идея так называемого разделения властей. Известно,
Я. Магазинер. Политическая идея М. М. Ковалевского...
669
что учение Монтескье подверглось сильному гонению со стороны не только парламентарной доктрины, в лице Беджгота, но и догматической школы, в лице Лабанда, причем в главную вину доктрине было поставлено то, что, раздробляя власть, она разлагает единство государственной воли. С особой силой, однако, была недавно развита В.М. Гессеном в его «Основах конституционного права» та мысль, что независимо от ошибочного элемента уравновешения властей в доктрине Монтескье имеется — юридически доныне полноценная — идея обособления властей, и в особенности обособления органов законодательной и правительственной власти, — дабы один безличный закон имел развитую «власть над жизнью, свободой и собственностью граждан».
Этот последний мотив обособления властей как стремление оградить личную свободу от произвола властей особенно ценил и выдвигал Ковалевский. Защищая учение Монтескье от непонимания его противников, он говорил, что оно доныне «сохраняет свою силу, если понимать его не в смысле необходимости отмежевать каждой власти особую и равную другим область, а в том, что соединение всех властей в руках одного субъекта может быть гибельным для свободы» (Лекции, 1,303; От народоправства к представительству, III, 88). И легко видеть, почему. Мы старались показать, что, по Ковалевскому, государство принципиально должно быть ограничено в своем праве посягать на личную свободу; наоборот, принципиальная неограниченность личной свободы безусловно требуется началом общественной солидарности. Отсюда следует, что в идее всякая неограниченная власть, кто бы ее ни осуществлял, представляет огромную общественную опасность. «Непримиримость монархического самодержавия с личной свободой бросается в глаза каждому»; но и «полновластие народного представительства, неограниченного в своей продолжительности, даже при расхождении с общественным мнением, и не связанного обязательством согласовать свои меры с конституцией и принятыми ею под свою защиту публичными правами граждан, равносильно было бы созданию нового многоголового самодержавия, не менее опасного для свободы, чем единоголовное». В бедствиях народа от неограниченной власти повинны, как говорил Б. Констан, не носители власти, а самая беспредельность ее; поэтому-то, по мнению Ковалевского, опасен для личной свободы и однопалатный парламент: «Деспотизм возможен всюду, где власть остается неограниченной» (Стен. отч. Гос. Думы 1-го созыва, 107).
Как же отграничить власть, как оградить личную свободу от чьего бы то ни было произвола? Коренная гарантия личной свободы заключается в господстве права. Замечательно, что когда Ковалевский противополагает закон произволу, то он ценит в законе не его организационную функцию,
670
ПРИЛОЖЕНИЕ
регулирующую общественную жизнь, не уравнительную его функцию как общего для всех правила, не централизующую его мощь, нивелирующую местные и личные особенности и стягивающую единый и полновластный народ вокруг одного центра, а прежде всего гарантию личности от произвола власти. Как нравственный человек связан своими принципами при разрешении конкретных вопросов, а не решает их каждый раз в зависимости от своего интереса или потребности, так и государство, издавая закон, тем самым заявляет правило своего будущего поведения, связывает себе руки и очерчивает вокруг личности волшебный круг, запретный для вторжения власти и даже для самого закона.
В самом деле, каково, по Ковалевскому, отношение закона к личным правам? Оно таково, что «закону личность обязана своей относительной автономией», и поэтому-то в Англии господство закона «обеспечивает ее гражданам пользование личными правами»; но это обеспечение личных прав действительно, благодаря судам, только против администрации, а не против парламента, который «ежечасно вправе принять меры к упразднению личных вольностей» (Учения о личных правах, 37). Отсюда двойственное отношение к закону: во-первых, признание его огромной положительной силы как правового источника автономии личности и как защиты от произвола власти и, во-вторых, поиски гарантии против самого закона, чтобы отнять у него возможность вторгаться в личные права. Недоверие к зако- • нодательной власти, которое Ковалевский находит в С.-А. Соединенных " Штатах, встречает его полное сочувствие, ибо только здесь «за гражданином признается право искать в судах защиты против посягательств на личные права со стороны законодательной власти»; напротив, в Англии, со времен судьи Кока, господствует доктрина всемогущества парламента, который «не знает другого предела своему всемогуществу, кроме законов природы, а потому может изменять границы личной автономии» (Лекции, II, 95); следовательно, «индивидуальная свобода принята под охрану конституции только в Соединенных Штатах Америки; во всех же остальных странах ее существование стоит в зависимости от закона» (Общее конституционное право, 80, 75-6, 94). Таким образом, признавая исключительное общественное значение закона, Ковалевский ценит его прежде всего как гарантию личных прав и, поскольку считает эту гарантию недостаточной, приветствует подчинение самого закона, в интересах личной свободы, контролю судебной власти, как бы говоря, перефразируя Дюги: «11 у a un droit contre la loi’.
Чтобы отрешиться от тривиального законопреклонения во что бы то ни стало, от признания закона верховной и абсолютной ценностью, надо было не только быть в течение целого ряда лет законодателем великой
Я. Магазинер. Политическая идея М.М. Ковалевского...
671
страны, когда критическое отношение к закону есть легальная обязанность, а не мятежное право, — но еще и иметь то редкое чувство научной меры, которое в такой счастливой степени свойственно Ковалевскому. Преклоняясь перед принципом права, он свободен от того правового фанатизма, который заменяет исследование догматом, и решает вопросы в порядке воли, а не разума, по принципу: Cogito quia volo.
Это живое понимание действительности заставило Ковалевского решительно восстать против создания закона в такой области, где он представлялся лишним: в первой Государственной Думе он выступил против законопроекта о праве собраний единственно потому, что, вслед за Дайси, выводил это право из двух более элементарных прав — свободы перемещения и свободы речи; а так как эти два права не нуждаются в законодательной санкции, то и сумма их этой санкции не требует. Не останавливаясь на этом вопросе по существу, не защищая и не отвергая правильного воззрения, мы можем здесь лишь подчеркнуть, что и в данном вопросе закон для Ковалевского был только средством для той же цели: раз средство оказывалось сомнительным для целей личной свободы, он отвергал его как порождение «традиции и практики государства, все опекающего, за всем следящего, все предупреждающего», как угрозу для дорогого ему принципа свободы собраний, «представляющего необходимый корректив ко всякого рода несовершенствам конституции» (Стен. отч. Госуд. Думы, 1459-60).
В высшей степени типично для Ковалевского искание гарантий личной свободы. Его мысль, вечно обращенная при решении политических задач к защите личных прав, заставляла его везде и всюду искать, точно ли позаботились о защите того или другого «дорогого» ему права. В декларации прав 1789 года он отмечает пробел: она «не говорит о праве ассоциаций, праве, которое есть не более как одна из форм самоопределения личности» (Лекции, II, 62), т. е. он выводит право союзов из той же идеи личного самоопределения, которая лежит в основе неприкосновенности личности и всех других прав личной свободы. В проекте ответного адреса первой Гос. Думы он открывает другой пробел: «В числе необходимых свобод, которые должны быть обеспечены, вы, как мне кажется, напрасно опустили одну свободу петиций, подписываемых на имя Государственной Думы; свобода петиций есть именно та свобода, благодаря которой англичанам удалось превратить свой аристократический строй в демократический» (Стен, отч., 108).
Для Ковалевского и характер правового государства определяется в значительной мере отношением государства к личным правам, и именно здесь «государственная опека над личностью носит характер не столько предупреждения, сколько пресечения, полицейская ответственность заменяется
672
ПРИЛОЖЕНИЕ
свободой» (Личные права, 9). Верный духу своего учения, Ковалевский придавал такое исключительное значение гарантиям личной свободы, что, можно сказать, силой этих гарантий он измерял степень совершенства данного государственного порядка; для него это был самый яркий симптома, самый показательный реактив. В первую голову он, конечно, исследует, достаточно ли обеспечена в данном правопорядке ответственность должностных лиц за нарушения индивидуальной свободы. Неудовлетворенный с этой точки зрения французской постановкой административной юстиции, он все свои симпатии отдает английской системе ответственности чиновников по общему праву перед общими судами, — так как эта система сосредотачивает свое внимание не на законности административного акта, а на ответственности должностного лица и в силу этого дает наибольшую «гарантию признания т. н. личных прав», дает возможность «призыва в суд всякого, кто бы он ни был», за противозаконные действия, поражающие личное право (Личн. права, 36,12).
В ином фундаменте строит Ковалевский ответственность министров. Конечно, их юридическая ответственность за противозаконные деяния должна строиться так же, как и ответственность других чиновников, т. е. поскольку министр — чиновник, смысл его ответственности тот же, что и других чиновников; главная цель этой ответственности — ограждение граждан от личного произвола и охрана закона как гарантии личной свободы. Но смысл политической ответственности министров совершенно иной: при парламентарном режиме министерство есть не столько законопослушное собрание отдельных чиновников, сколько исполнительный комитет парламента, т. е. министерство является активной миниатюрой парламента, и поскольку оно не может ограничиваться одним исполнением действующего закона, а обязано проявлять творческую инициативу руководства всей национальной жизнью под контролем парламента и в согласии с волей народа. В таком случае министерство есть не что иное, как орган самоуправления народа, такой же, как и парламент. Если в основу государственного порядка кладется самоопределение личности, то из этого прямо вытекает, что и сумма всех самоопределяющихся личностей не может быть лишена того права самоопределения, которое принадлежит отдельной личности. Другими словами, самоопределение личности неизбежно влечет за собой самоопределение общества и его самоуправление, в лице его доверенных органов — парламента и министерства как осуществителей парламентской воли. По определению Ковалевского, существо парламентской монархии в том, что это есть «под верховенством короля самоуправление народа через посредство его представителей, поставляющих ему (народу) одинаково и законодателей
Я. Магазинер. Политическая идея М. М. Ковалевского... 673
и министров» (Лекции, I, 358). Очевидно также, что такие же права самоуправления имеет и всякая социально организованная сумма граждан: община, округ, провинция... «Если прибавить, — говорит Ковалевский, характеризуя английский государственный строй, — что основу этого самоуправления на верхах составляет самоуправление низших общественных союзов», общин, городов и графств, то можно сказать, что «снизу доверху английское общество призывается к заведованию своими судьбами», а если присоединить сюда еще монстр-митинги и монстр-петиции, то окажется, что «при парламентском образе правления нация всецело овладевает своими судьбами» (Лекции, I, 359).
Любопытно, однако, что ответственность министров перед парламентом обосновывается не только интересами самоопределения нации, но и непосредственными интересами личной свободы, даже личной безопасности. В самом деле, ответственность министров нужна и в интересах единства государственной политики, внутренней и внешней, страдающей от двоевластия; необходима эта ответственность и для устранения влияния группового или сословного интереса знати, диктующего общегосударственную политику. Есть еще другая опасность, менее видная, но и более угрожающая: она заключается в том, что где нет публично ответственной перед обществом власти, там зарождаются и получают опасную силу «безответственные влияния», под действием которых государство, подобно человеку со связанными глазами, может быть приведено к гибели, ибо тогда уже ни общее благо, ни личная безопасность не защищены ничем. «Какие-то неведомые, — говорил Ковалевский в первой Думе, — тайные силы, где-то, но очень близко к столице и резиденции, руководят известной стороной нашей внутренней политики, подготовляя такие сюрпризы, как белостокский погром и события в Эриванской губернии, которых мы являемся свидетелями». «Если бы у нас существовала эта политическая ответственность (министров), главе правительства нечего было бы ссылаться на тот факт, что те или другие произвольные действия, засаживания в тюрьмы, административные ссылки и т. д. были произведены при нем, вопреки его воле, подчиненными ему лицами» (Стен, отч., 159), — не пришлось бы потому, что подлежащий ответственности министр понес бы законную ответственность за допущенные им нарушения личной свободы. Между тем теперь безответственность власти ведет к тому, что судьба отдельных лиц и целых народов становится игрушкой в безвестных руках, что в любой момент самоопределению общества и его членов, даже их безопасности и существованию могут быть нанесены непоправимые, смертельные удары. Вот почему так отстаивал Ковалевский свою мысль, что «парламентский образ правления в России необходим» (Стен. отч. Гос. Думы, 106).
674
ПРИЛОЖЕНИЕ
Таким образом, ряд главнейших, решающих пунктов, из которых исходит современное государство — личные права, разделение властей, господство права, гарантии конституции, ответственность должностных лиц перед судом, свободное местное самоуправление, двухпалатная система и парламентаризм, — все это основано у Ковлевского на идее самоопределения личности. Даже такие специальные институты, как право парламентского запроса, обосновывается им не только как гарантия закономерного поведения агентов правительства, но и как гарантия личности от произвола и насилия власти: «право запроса по законам 6 августа и 20 февраля является не более как насмешкой над народными представителями»; «ведь право запроса существует для того, чтобы иметь возможность сразу положить конец произволу, насилию и нерадению властей» (Стен, отч., 106). Сама закономерность, которую стремится обеспечить право запроса, дорога и важна прежде всего «уверенностью, что мы можем подвергнуться тем или иным нежелательным последствиям только в случае нарушения закона, а не по соображениям о государственных пользах и нуждах, которые могут быть одни в Ялте, другие в Петрограде, одни в Вологде, другие в Москве» (Стен. отч. Госуд. Совета, 1907/8, стр. 840). Под таким же углом зрения рассматривает он и отличие конституционного закона от обыкновенного: в С.-А. Соединенных Штатах парламент не может нарушить своими законами основные личные права, ибо их защищает конституция, неотменимая обыкновенными парламентскими законами, а так как в Англии этого отличия не существует, то здесь «от парламента зависит упразднить, — буде он того пожелает, — всякие следы личной свободы» (Берджесс).
II
Так намечаются основные линии того проникнутого единством рисунка, в который складываются политические идеи Ковалевского в их чисто догматическом освещении. Но не менее блеска, силы и единства дал Ковалевский и историческому освещению своих идей, в особенности своим мыслям о монархии, народном суверенитете и национальности.
Каково его отношение к монархии? На этот вопрос нельзя дать односложного ответа. Ковалевский, несомненно, ценил и высоко ставил республиканские учреждения уже потому, что здесь самоопределение народа не встречает в идее никаких ограничений и искажений. Но, читая у него историю угасания Флорентийской республики в XV и XIV веков (От народоправства, 1,365 и сл.), нельзя не видеть, что он резко отличал отвлеченный правовой принцип от его конкретного политического содержания и как ни осуждает он деспотизм, ведущий к порабощению личности, классовый
Я. Магазинер. Политическая идея М. М. Ковалевского...
675
республиканизм, устраняющий от политического равноправия целые части общества, экономически порабощенные, встречает в нем не больше симпатии. В итальянских городских республиках Средних веков он устанавливает «тесную зависимость народного недовольства от классового характера правительства — недовольства, поведшего к установлению тирании», в особенности во Флоренции XIV века, ибо popolo minute, простой народ, получал поддержку своих интересов «не от выборных властей, республики, а от временно упрочившихся в ней тиранов»; а цеховая олигархия не только не удовлетворила «справедливых требований массы рабочего люда на раздел власти с буржуазией», но само восстание этого люда, так называемых Чиомпи (чернорабочих-суконщиков) в 1378 году «подавлено было в крови» (От народоправства, I, 365-366).
Эти факты и побудили Ковалевского к внимательному анализу того политического инстинкта, который толкал неимущих в городских республиках на сочувствие самодержавию во внутренней политике и на равнодушие к утрате республиканской независимости во вне, хотя бы и в пользу самодержавнейшего государя. В результате этого протеста против неравенства прав в республике является равенство в бесправии при абсолютизме, но неимущими движет надежда на то, что безграничность классового господства при самодержавии ослабеет, так как абсолютизм не терпит классового полновластия. Зная, как отрицательно Ковалевский относился к полновластию какого бы то ни было лица, физического или юридического, легко понять, почему классовая республика, будь то средневековая Флоренция или Венеция, или так наз. республика с монархическими учреждениями, как современная Франция, встречают у него меньше симпатии, чем такая монархия с республиканскими учреждениями, как Англия, и прежде всего потому, что личная свобода в Англии более обеспечена, чем во Франции; но североамериканская республика привлекает к себе его сочувствие, ибо здесь личная свобода еще более гарантирована, чем в Англии. Он как как будто хочет сказать нам, что его своеобразный эмпирический идеал составлен из ряда наилучших учреждений, встречаемых им в лучших странах Запада: если бы это было возможно, он взял бы для своего идеального строя конституционные гарантии личной свободы из Соединенных Штатов, местное самоуправление в Англии, всеобщее избирательное право во Франции и т. д. С этой точки зрения и республиканская форма правления, как всякая форма, еще не предрешает своего содержания: между тем для Ковалевского важно иметь это содержание, возможность для народа, в его целом и частях, овладеть своей судьбой, т. е. самоопределение народа, и только наличностью этого признака определяется его отношение
676
ПРИЛОЖЕНИЕ
к данному государственному порядку (ср. его выводы из учений Спинозы и Монтескье, От народоправства, II, 476; III, 144; Происхождение совр. демократии, ч. Ill—IV, 362-416).
Такое же чисто историческое отношение мы встречаем у Ковалевскогб к принципу народного суверенитета. Мы видели, как ценит он начало народного самоопределения. Отсюда легко заключить, что народное самоопределение как вторичный, производный момент не может стать выше личного самоопределения как первичного момента, из которого оно выведено и которое дает ему жизнь. Поэтому, когда органы коллектива, как какого-то особого отвлеченного существа, отличного от суммы его частей, начинают заявлять требования, противные интересам и жизненным целям этих реальных частей, тогда мы имеем дело с каким-то обманом или насилием: в силу своеобразного правового оптимизма Ковалевский не допускал здесь противоречия, а если бы оно оказалось, то разрешение должно быть в пользу личной свободы. Следуя Б. Констану, повторявшему в этом случае Локка, Ковалевский писал: «Нельзя считать все дозволенным для власти, даже осуществляемой всем народом или его именем», будь то французский конвент 1793 года или английский парламент 1649 года, и этим положением определяется его отношение к принципу народного суверенитета: признание его как права народа на самоопределение и отрицание его как основы для насильственной диктатуры государства, попирающей все гарантии личной свободы.
Под тем же углом зрения, т. е. углом зрения истории, а не догмы, рассматривает Ковалевский вопрос о национальных, сословных и вероисповедных отличиях в праве. Для него это вопрос исторического преуспеяния или отсталости данного общества, вопрос степени зрелости и роста личности. Разбирая этот вопрос под знаком истории и социологии, он исходит из мысли, что превращение родовой организации в национальную, а национальной в государственную есть не что иное, как «расширение той замиренной среды, в которой начало соперничества сменяется проявлением солидарности» (Лекции, II, 104), — среды, в которой медленно и постепенно «вырабатывается идея братства между людьми, братства не во Христе или Магомете, но в силу одного факта принадлежности к числу существ, одаренных мыслью и словом; это сознание связи, вследствие принадлежности к одной семье, родине и человечеству, — таковы последовательные ступени эволюции чувства солидарности» (Droit compare, 121). Да и бесполезно хранить национальные перегородки, ибо исторически немыслимы застывшие в своих замкнутых рамках национальности: «ни одна из них не сумела сохранить своей первоначальной однородности; возьмите Индию, Персию, Грецию, Рим, славянские и кельтские государства — все они стали
Я. Магазинер. Политическая идея М. М. Ковалевского...
677
активными факторами человеческого прогресса, только соприкоснувшись с отличными от них расами» (Droit compare, 135).
С этой точки зрения национальные и исповедные отличия означают для данного народа еще не превзойденную им ступень своего развития: эти отличия часто поддерживаются искусственно государством и заслуживают осуждения уже потому, что рознь национальная «препятствует упрочению политической свободы», а рознь сословная «искусственно воздвигает перегородки между детьми одной родины» (Лекции, II, 36). Эта двоякая рознь, конечно, разрушает узы солидарности и уже постольку ослабляет личность, но главное — она противоречит принципу гражданского равенства, из которого прежде всего вытекает право каждой личности, независимо от нации и сословия, на свободное самоопределение. Там, где нет гражданского равенства, немыслимо целостное проведение коренного и главнейшего для Ковалевского начала — свободы личного самоопределения: принадлежность к нации и сословию наследственно и через ряд поколений связывает и предрешает это самоопределение, о свободе которого уже не может быть речи. Когда Ковалевский говорил в первой Гос. Думе о способах обеспечения гражданского равенства в России, он приветствовал «дождь законопроектов об отмене сословности в России, об уравнении в правах национальностей и вероисповеданий и т. д. (Стен, отч., 1050); он говорил тогда же, касаясь странного для него еврейского вопроса: «Мы должны раз навсегда заявить, что все граждане русские — наши братья, что мы все стоим друг за друга, как один человек». Так, принцип национального, вероисповедного и сословного равенства является для Ковалевского одним из коренных оснований не только научного, но политического его credo: он вытекает из начала самоопределения личности и свободы ее духа.
На рассмотренных выше принципах народного суверенитета, монархического порядка и национального равенства легко видеть своеобразный оттенок его наиболее мощного научного интереса — его историзма: к служению своей любимой идее он сумел привлечь и историю; он с особым интересом искал в ней путей и принципов, обеспечивающих самоопределение личности, ее свободу от внешнего гнета учреждений и исторического рока. У него исторический метод — не орудие политического консерватизма, средство остановить реформаторский порыв доказательствами, сколь древне, неискоренимо и вечно данное учреждение, — а, наоборот, история для него средство доказательства того, что данные учреждения и идеи, порожденные конкретными историческими условиями и обстоятельствами, с отмиранием этих условий, с переменой этих обстоятельств, должны также перемениться или отмереть. История давала ему пафос осуждения существующих несовершенств и глубокую уверенность в их неизбежной
678
ПРИЛОЖЕНИЕ
гибели, — уверенность, которую можно сравнить с бесспорностью в логике того положения, что нет действия без причины.
Здесь, в этом историзме, лежит источник глубокого политического оптимизма Ковалевского, его уверенности, что «1а raison finira par avoir raison», и его неизменного, ничем непоколебимого прогрессивного настроения; здесь он черпал веру в растущую мощь личности, освобождаемой силой самого исторического процесса от уз семейного, племенного и государственного начала, от опеки этих союзов над ее жизнью и стремлениями, от чьих бы то ни было покушений на свободу ее самоопределения. Он верил в эту освобождающую мощь исторического процесса и в творческую силу свободного личного самоопределения: внутренние, органические начала общественного развития, основанные на личной свободе и не искаженные никакими насильственными задержками и поворотами государственной политики, — вот основа его общественных надежд и стремлений. Но он осуждал в то же время равнодушие государства к ходу национального развития, он не признавал так наз. манчестерских идей: нет, государство должно поддерживать и укреплять беспрепятственный органический рост живых и творческих элементов общества, живые силы национального труда и могучие средства национального объединения и общения; с другой стороны, государство, которое становится поперек развитию своего народа, вызывает самые живые, самые сильные его протесты.
Любопытно, однако, что при всей его вере в органические элементы национального развития, он с особенной любовью и интересом останавливался именно на таких критических моментах этого развития, как революции 1649 года в Англии и 1789 года во Франции, — может быть, потому, что в эти периоды твердела и крепла его главная идея свободной человеческой личности. Но важнее здесь другой момент. Вспомним, что историзм Ковалевского прямо противоположен историзму исторической школы, как радикализм противоположен консерватизму; так же и органические воззрения Ковалевского прямо противоположны учениям органической школы. Он будто говорит нам: неверно что различные части общества, как органы тела, имеют одно раз навсегда предопределенное назначение, вследствие чего и все общество представляется как бы своеобразным организмом с навеки установленными функциями его частей, т. е. социальных групп, как тому учит органическая школа; наоборот, неотвратимый, стихийный процесс органического развития общества неизбежно приводит его к таким глубоким изменениям, которые не могут быть остановлены или возвращены назад по чьей бы то ни было воле, и если их свободному ходу создаются препятствия, то неудержимый исторический поток, не найдя себе естественного ложа, насильственно прорывает себе русло и течет дальше. Это значит, что
Я. Магазинер. Политическая идея М.М. Ковалевского...
679
всякое препятствие, воздвигаемое на пути развития личной и общественной свободы, не только неправильно по мотиву, но и бесцельно по результату. Если бы эта мысль не составляла решающего элемента в исторических и систематических воззрениях Ковалевского, если бы он не верил в силу самоопределяющейся личности, восстающей против своих гонителей, он не дал бы нам замечательного портрета знаменитого левеллера Джона Лильборна; если бы он не верил в победу самоопределения общества над гнетом автократии, он не дал бы нам классических страниц, посвященных обеим первым революциям Англии и Франции.
Освещенные ярким светом его подлинного проникновения в эпоху, эти страницы читаются с огромным интересом еще и потому, что в авторе неизменно чувствуется судья в споре двух эпох, двух миров, двух мироощущений, а ведь, как он сам однажды выразился, что же такое ученый, как не судья в споре? Эта черта сыграла решающую роль в другом интересном и большом вопросе. Не раз, и устно, и в работах своих, Ковалевский нападал на партийность, с особым сочувствием указывал на исследование М.Я. Острогорского о партиях и подчеркивал, с точки зрения своей основной идеи — свободы личного самоопределения, — весь вред партийного гнета над личностью, над свободой и независимостью ее мнений. Он признавал либо такие органические, исторические партии, как нидерландские «гезы», английские «круглоголовые», французские «санкюлоты», либо возникающие в отношении к данному правительству соединения, где личность не поглощается задачами партии на всю жизнь или значительную ее часть, а сохраняет силу вступать одновременно или вслед за прекращением временного союза в новое соединение. Отнюдь не отвергая партийного самоопределения как своеобразного, действительного, исторически оправданного мировоззрения, он высказывается против всякой организации искусственной и теоретической, парализующей свободу самоопределения личности, в особенности если эта организация построена не на исторически-необходимой, а на теоретической, произвольной основе. Таким образом, и здесь решающим критерием является свобода личности и потребности ее внутреннего самоопределения. И так во всем. Для этого достаточно оглянуться на сказанное и подвести итоги.
Мы видели, что все права личной свободы Ковалевский выводит из свободы самоопределения, ибо там неизбежно будут и неприкосновенность личности и жилища, и свобода собраний и союзов, и свобода совести и слова, занятий и передвижения, национальное и сословное равенство и все другие формы, средства и условия личного и группового самоопределения. Далее, ограничение всемогущества государства, даже в лице власти законодательной, ослабленной делением на две палаты, также диктуется требованиями
680
ПРИЛОЖЕНИЕ
свободы личного самоопределения, ибо и законодательная власть может действовать незаконно и нарушать личную свободу: надо ограничить ее в интересах личной свободы, и этому служит выделение из общего права конституционных законов, благодаря чему законодательная власть не может касаться личных прав, находящихся под защитой конституционных законов. Начало господства закона и права также означает прежде всего рамки, пределы, узы, связывающие произвол правящих в отношении прав личности; гарантиями против правительственного произвола в области индивидуальной свободы являются право запроса, ответственность должностных лиц перед судом и политическая ответственность министров. Затем парламентаризм, местное самоуправление, национальное самоопределение, двухпартийная система, все эти различные формы самоопределения и са-; моуправления общества и его частей вытекают из того же начала свободы! личного самоопределения, ибо то, что дозволено части, дозволено и целому] если при этом сохраняется самоопределение его частей и личная свобода! обеспечивается от гнета целого во всех формах, будь то государство, цер-j ковь, нация, сословие или партия...
III
Такова политическая концепция Ковалевского. Существует ли какаят, нибудь связь между ней и личностью ее автора? Несомненно, такая связь — и притом очень глубокая — существует. В самом деле, мы только что произвели его теоретическую неприязнь к партиям из его опасения, что партии окажутся покушением на свободу личного самоопределения. Но его непартийность, отчасти продукт исторических занятий, объясняется еще привычкой везде и всегда чувствовать себя ученым и нигде и никогда стороной в споре. Выступая на диспуте по поручению факультета, он был не оппонентом, а судьей, благожелательным и глубоким, решение которого едва ли не всегда принималось факультетом; являясь на политический банкет, он почти никогда не выступал в защиту какой-либо партии, говорил только от себя, а чаще всего был самым желанным и любимым председателем, т. е. по существу возможным судьей в споре. На университетской кафедре партийность не только была чужда его преподаванию, но и настроению, которое создавалось им в слушателях, хотя он обладал дивным даром увлекать воображение в такой мере, что лекции его всегда были источником глубокого идейного возбуждения. Наконец, в Государственном совете он никогда не мог стать стороной в споре: при наличности несомненно убедительного слова и красивого политического темперамента, он не обладал той способностью останавливаться на чужих
Я. Магазинер. Политическая идея М. М, Ковалевского...
681
ошибках и предаваться по этому поводу словесным излишествам, которые необходимы в известных политических условиях, а был скорее экспертом по конституционным делам, — и его не могли вывести из равновесия никакие колкости его политических противников, не исключая членов кабинета и председателя Государственного совета.
Везде и всюду, на диспуте и в редакции, на банкете и в товарищеском суде, на кафедре и в Государственном совете, — везде он был судьей и никогда стороной. Удивительно ли, что он не мог стать ни членом, ни лидером партии? «Я друг той партии, которая называется партией народной свободы, — сказал он в первой Думе, — но я в то же время сохраняю за собой свободу критики, свободу самостоятельного суждения» (Стен, отч., 107). И действительно, он и поддерживал, и критиковал законопроекты этой партии, и если исключить кратковременное существование партии «демократических реформ», весьма небольшой по составу, Ковалевский не примкнул ни к одной из других партий, — может быть, потому, что для активной и постоянной партийности необходимо некоторое, условное, ограничение поля внимания. Надо добиться от самого себя на данное время и в пределах данной исторической задачи известного сужения сферы внимания и интереса: такое самоотречение или совмещение — по плечу не всякому, и это было особенно трудно цельному и непосредственному духу Ковалевского, с его необъятными научными интересами и задачами.
Счастливая цельность его натуры была так велика, что, вдумываясь в основные черты его личности, можно легко заметить их глубокое соответствие с основными чертами его учения. Надо помнить, что идея самоопределения личности у него была не отвлеченным логическим постулатом, а живым политическим лозунгом потому, что он истинно уважал и любил живого, конкретного человека. Ему было в исключительной мере свойственно одно простое, но дорогое и редкое в интеллектуальных кругах свойство — доброта, т. е. удовольствие от чужой радости, радость от чужого счастья и в особенности удовлетворение от радости, которой он был виновником; и при этом редкая скупость в словах участия или симпатии: он любил во всем, чтобы слова не поспевали за делом... Я думаю, что его призванием, прирожденной чертой его личности был дух исследования, а не учительство: он преподавал потому, что давать доставляло ему больше радости, чем брать, — он раздавал богатства своего духа, страдая только тогда, когда они не были правильно восприняты. Не забуду той грустной иронии, с которой он заметил однажды: «Зачем стремиться к преподаванию? Ведь это значит говорить перед людьми, из которых половина вас не понимает, а другая понимает навыворот». И это говорил человек, преподавание которого имело совершенно исключительный успех не только
682
ПРИЛОЖЕНИЕ
в России, но и на Западе; так глубока была неутомимая жажда его духа одарять, поднимать, просветлять все, к чему он прикасался, и только истинное восприятие того, что он давал, могло бы его удовлетворить.
Если бы мощное дерево, обремененное плодами, могло сознавать и чувствовать, оно переживало бы те мотивы, которые с такой силой побуждали Ковалевского к преподаванию, учительству в широком значении этого понятия, как удачно выразил это К. Н. Соколов в своей речи о Ковалевском. И это, конечно, ценили, ценили ту стихию чистой свободы, которой было одухотворено его преподавание. Вместе с тем требования его были очень высоки, и не раз, от смущения, ему давались ответы, о которых он сам с особым юмором умел рассказывать. «На мой вопрос, в чем заключаются гарантии личной свободы в Англии, я получил однажды ответ: в том, что ни один англичанин не может быть арестован без его собственного согласия». Так, иногда шутя, иногда с истинным огорчением относился Ковалевский к шипам преподавания.
Такие же смешанные чувства, смягченные его неповторимым юмором, испытывал он и в Гос. совете, где, однако, ему не раз приходилось, при всей сдержанности и незлобивости его натуры, очень тяжело. Вот классический диалог. В течение речи Ковалевский приводит историческую справку. Председатель; «Позвольте вас просить не упоминать ни о французской коммуне, ни о французском терроре». Ковалевский: «Я только с осуждением». Председатель: «Если вы желаете говорить по вопросу, то оставайтесь в рамках, в которые он вложен. Высокое собрание не нуждается в лекциях». Ковалевский: «Я совершенно подчиняюсь распоряжениям председателя». Председатель: «Покорнейше прошу подчиниться безусловно моему распоряжению. Не угодно ли продолжать». Ковалевский цитирует Б. Констана, отвергающего мотив общественного блага как оправдание для нарушения закона. Председатель: «Вы опять продолжаете свое. Если вы не подчинитесь моему распоряжению, я вас лишу слова» и т.д. (Стен. отч. Госуд. Совета, 1907/1908, зас. 28 марта 1908 г.).
«Barbaras sum illis quia non intelligor ab illis!» — мог бы только ответить Ковалевский, если бы не был до того лишен слова. Только безграничная вера в общественное значение своей работы, потребность излучать свет знания и глубокий общественный оптимизм Ковалевского давали ему силу не только для работы в таких условиях, но еще и для его дивного искусства заражать других своим оптимизмом. Действительно, у каждого человека есть своя, ему свойственная мелодия речи, известный ритм и темп; есть мелодии тривиальные, есть трогающие до глубины души. У Ковалевского был изумительный голос, — истинный «голос шуму вод подобный», и секрет успеха этого голоса — та бодрящая мелодия, которая ему была свой
Я. Магазинер. Политическая идея М.М. Ковалевского...
683
ственна; мелодия его фразы всегда поднимала, ободряла и давала надежду. Конечно, это было результатом его необыкновенной не только умственной, но и душевной одаренности, ибо убедить — значит склонить не только рассудок, но и волю, заставить не только знать, но верить. Но больше всего это бодрящее действие его речей и бесед зависело все от той же глубокой потребности его духа одарять, передавать свои душевные ценности как можно шире, полнее, не считая.
В этом отношении поразительна была его способность входить во все личные обстоятельства человека. Когда была издана (точнее, воспроизведена) в 1908 году конституция Турции, у меня возникло намерение заняться некоторыми ее особенностями, но он удержал меня шутливыми словами: «В лучшем случае вы прослывете знатоком турецкой конституции. Даст ли это вам удовлетворение?»
Внимание, симпатия к человеку как таковому порождали в нем другое свойство: у него была необыкновенная простота, не как примитивная элементарность, а как побежденная сложность, и она давала ему исключительную способность говорить о самых сложных предметах, не упрощая сложного и не усложняя простого; и эта простота делала в высшей степени естественным его демократизм, — непритворный, ненадуманный, основанный на глубоком чувстве равенства и уважении к человеку. А это редкое чувство давало ему возможность понимать самые противоположные воззрения и настроения: в нем не было ограниченности человека определенной веры, — и если такое неверие нехорошо, то с ним связана способность понимания всякой другой веры. «Вы стоите на границе двух миров, старого и нового», — сказал ему однажды человек, хорошо его знавший, разумея аристократизм его натуры и демократизм его воззрений.
Его простота, прямота, отвращение к кривым путям, ко всякой искусственности, его любовь к ясным, прямым и чистым линиям в науке и в личных отношениях делали его одной из самых обаятельных индивидуальностей своего времени. Разрешая мне посвятить ему свою книгу о чрезвычайном указе, написанную по его побуждению, он прибавил условие: «Если не находите достойнейшего». Его радушие, терпимость и понимание чужой идеологии, вопреки парадоксу Мопассана «personne ne comprend personnel», его способность переживать человека как неповторимое и неделимое целое делали из его небольшого, многим здесь памятного кабинета на Моховой центр, где встречались люди всех политических оттенков, от умеренного члена Государственного совета до самого яркого сотрудника «Русского богатства».
Возможно, что именно эта способность Ковалевского быть центром, организующим и объединяющим вокруг себя общественные силы, и по
684
ПРИЛОЖЕНИЕ
служила одной из причин его долгого плена у австрийцев, где ему пришлось, по словам А. Ф. Кони, «быть заподозренным в панславистском коварстве» и где он на печальном опыте почувствовал тяжелую руку государства, упраздняющего во имя государственной необходимости личную свободу — живой символ того порядка идей, против которого он всю жизнь боролся... Опасения австрийского правительства были основательны: едва вернулся он в Россию, как немедленно стал тем сильным организующим центром, которого так опасались его противники и которым он был для своих друзей. Не внешние события, не война, которая создает героев, сделали его таким центром: это сделала все та же его широкая, открытая натура, его истинная любовь к людям, его желание облегчить, устроить, помочь, где и как только можно.
Та же любовь и симпатия к людям влекли за собой его редкую снисходительность в личных оценках и часто побуждали его возвышать голос в защиту того, кто в ней нуждался, и это делалось легко, сердечно, просто, часто шутя и всегда от души.
«Однажды, — рассказывал он, — на факультете пришлось мне слышать о диссертации молодого ученого не вполне благоприятный отзыв, основанный на том, что в ней мало оригинального. Я заметил тогда, что ведь вообще со времен Аристотеля не было высказано абсолютно новых идей в государствоведении». Обаяние его приветливости, как и всякое, впрочем, было в том, что в ней светилась его доброта, и несмотря на скептические ноты в воззрениях, его безмерная доброта, его жажда блага людям побуждала его вечно искать положительных, творческих, созидательных начал жизни и углублять во всяком общем деле моменты сотрудничества, а не соперничества, солидарности, а не конфликта, и в особенности стремился он везде и всюду находить шансы победы любимых им начал личного и общественного самоопределения над насильственным внешним вмешательством, так как он истинно верил в способность свободного человека самостоятельно организовать свою жизнь и разрешить свои жизненные задачи.
В его доброте, любви к человеку, доверии к его силам лежат источники и его теоретического credo, и его практического, бодрящего оптимизма, его неутомимой общественной деятельности, его способности быть центром общения, его приветливости и терпимости, его простоты, прямоты, естественности и его исключительного миролюбия. При всех своих необъятных знаниях, он редко вступал в далекий спор; несколько коротких замечаний — и достаточно; и это потому, что он не любил чувствовать себя спорящей стороной. Я помню, как однажды, вышучивая тяготение людей к спору и к немедленному занятию определенной спорной позиции, он заметил: «Ведь даже не читая какого-нибудь автора, мы стараемся непременно
Я. Магазинер. Политическая идея М.М. Ковалевского... 685
с ним не согласиться», т. е. удерживаем из книги только то, чему не сумели противопоставить ничего своего, хотя бы наша победившая мысль была хуже чужой, побежденной.
Он вообще не мог понять настаивания на какой-нибудь частности своих воззрений: этому противилась широта, щедрость, размах его натуры; он не понимал удовлетворения от исключительного пользования конструктивным методом, не постигал радости от терзания буквы закона до забвения его духа, цели и причины; в нем было какое-то великолепное отсутствие минимальной научной мелочности, ибо не из мелких, едва уловимых и исключительно правовых элементов создавал он свои выводы, а из широкого, необъятного количества ярких и бьющих в глаза фактов истории, социологии, политики, экономики, религии; по известному образу, он умел собирать факты, которые, как раковины, выбрасывает нам море жизни; он умел находить их в неистощимом обилии и многообразии и уже затем не настаивал на доказательности того или другого из них; если некоторые отпадали, то огромная масса остальных делала свою работу и пробивала дорогу мысли навстречу широким просторам понимания и предвидения...
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Августин Блаженный (354-430) — философ, проповедник, христианский богослов. — 420,637
Агрикола (40-93) — политический деятель Римской империи. — 358
Александр II Освободитель (Александр Николаевич Романов, 1818-1881) — император Всероссийский с 1855 г. — 248, 592, 621,636
Альфред (849-899 или 901) — англосаксонский король с 871 г., первый король Уэссекса. — 360,382
Анджелло Брунетти. — 529
Анжуйская династия — наименование нескольких дворянских и королевских династий в Европе, родоначальник Ингельгер (840-886). - 389
Анненков Иван Алексеевич (1802-1878) — декабрист. — 544
Антонель. — 68
Араго Франсуа Виктор Эммануэль (1812-?) — французский юрист и политик, в 1870 г. — министр внутренних дел, в 1880 г. — посол в Берлине. —540
Арман-де-ла-Мез. — 64,70
Арттефельд Филипп — предводитель восстания жителей Гента (Фландрия) в 1382 г. — 367
Архиепископ Ислен. — 392
Афанасий Александрийский (295-373) — церковный деятель и богослов. — 420
Афанасьев. — 115,122,126
Бабеф Франсуа Ноэль (Гракх) (1760-1797) — французский политический деятель, руководитель движения «во имя равенства», социалист-утопист. — 65, 68,69,147
Бакунин Михаил Александрович (1814-1876) — идеолог анархизма и народничества. — 532-534
Барбье. - 92
Беджют — английский публицист. — 342
Бенке. — 390
Бландрат Джорджино (1515-1588) -итальянский врач и религиозный деятель. — 421
Бодо. - 60-62,77,101,119,122,124, 130,148,156,191
Бонассио. — 193
Борджиа Цезаре (Сезар де Боржа-и-Катанеи) (1475-1507) — политический деятель Италии эпохи Возрождения. - 530
Боссюэт Жан Бенинь (1627-1704) — французский проповед
Указатель имен
687
ник, богослов, писатель. — 201, 262, 422
Боэси Этьен Ла (1530-1563) — французский писатель и философ, близкий друг Мишеля Монтеня. — 230
Брайс Джеймс (1838-?) - английский историк, правовед и политический деятель. — 253, 287, 496, 620
Брайт Джон (1811-1889) — английский политический деятель, министр торговли. — 129
Буагильбер Пьер Лепезан (1646-1714) — французский юрист, основатель классической политической экономии. — 56-59,62, 130,195,196,198, 233
Бужар. - 65
Булыгин Александр Григорьевич (1851-1919) — российский государственный деятель, министр внутренних дел ( с 1905 г.). — 640
Бюзо Франсуа Леонард Николай (1760-1794) — деятель французской революции, жирондист. — 243
Вайц Георг (1813-1886) — немецкий историк-медиевист. — 379, 380,386
Ванваль, аббат — генеральный викарий Шалон. — 137
Вашингтон Джордж (1732-1799) — американский политический деятель, первый президент США (1789-1797). - 271, 360
Верженн Шарль Гравье де (1719— 1787) — французский политический деятель, дипломат. — 130-132
Вильгельм I Завоеватель (1028-1087) — английский король (с 1066 г.).-320
Воловский — экономист. — 539
Врайт Эдвадр (1560-1615) — английский астроном. — 390
Галлам Генри (1777-1859) — английский историк. — 324, 358, 361, 370-372, 387
Гарнье Пажес — братья Этьен Жозеф Людовик (1801-1841) и Людовик Антуан (1803-1878), французские политические деятели, противники монархии. — 536
Гарольд (1022-1066) — последний король англосаксов. — 382
Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) — немецкий философ. - 292,545-548, 629, 648
Гейнцель Рихард (1838—?) — германист, профессор Венского университета. — 549
Генгиста. — 382
Генрих III Плантагинет (1207-1272) — король Англии (с 1216 г.), из английской ветви анжуйской династии. — 321, 360, 361, 389, 392
Генрих VI Ланкастерский (1422-1461) - король Англии (1422-1461). - 323, 346, 377, 390, 393, 448
Генрих VII (1457-1509) — король Англии и государь Ирландии (1485-1509), первый монарх из династии Тюдоров. — 231,365, 394
Генрих VIII Тюдор (1491-1547) — король Англии (с 1509 г.). — 325, 354, 365, 467, 474, 503, 504,
688
Указатель имен
Геральд Камбрийский (1146-1223) — средневековый английский историк и церковный писатель. — 375
Гладстон Вильям Юарт (1809-1898) — английский политический деятель, премьер-министр Великобритании. — 479
Гнейст Генрих Рудольф Герман Фридрих фон (1816-1895) — прусский юрист и политик. — 286, 370-378, 386, 391, 522
Гомерсгам Кокс. — 394
Гонорий (384-423) - первый император Западной Римской империи (с 395 г.). - 358
Горза. - 382
Горе Пьер де ла — член французской академии. — 536
Готоман. — 230
Григорий Богослов Низианзин (329-389) — христианский богослов. — 420
Грин Роберт (1558-1592) — видный английский драматург. — 388
Гэрну - контр-адмирал. - 538
Дайси Альберт — английский юрист XIX в., профессор Оксфордского университета, автор монографии «Основы государственного права Англии». — 286, 423, 437, 620, 671
Джентилис Альберика (1552-1608) — итальянский дипломат юрист, преподавал гражданское право в Оксфорде. — 334, 660
Джерард де-Рейиваль. — 132
Джозия Тукер. — 113,177
Джозия Чайльд. — 109,113,177
Дигби Кеиелом (1603-1665) — английский философ. — 388
Дю Мон Этьен (1759—?) — священник, состоял в переписке с Мирабо, Ромильи, Бентамом и др. — 86 •
Дювержье де-Горран. — 526
Дюпон де Немур Пьер Самуэль (1739-1817) — французский экономист и политический деятель, представитель школы физиократов. —
Дюто. — 130
Жак-простак — прозвище, данное крестьянам французскими землевладельцами в период крестьянского восстания 1358 г. Этиена Марселя во Франции. — 300, 367
Жане Поль (1823-1899) — французский философ и историк. — 66, 85
Жуанвиль, принц и герцог Омаль-ский — сыновья Людовика-Филиппа. — 538
Жюрие. — 422
Занекен. — 367
Зом Рудольф (1841-1917) — немецкий историк, правовед, канонист. — 386
Иаков I Яков Стюарт (1566-1625) -король Англии (с 1603 г.). — 28, 365
Иаков II Яков Стюарт (1633-1701) — король Англии и Шотландии (1685-1688). - 327, 330, 365,422
Иванов-Разумник (Разумник Васильевич Иванов, 1878-1946) — русский литературовед, социолог, публицист. - 524, 525
Указатель имен
689
Иоанн (Джон) Безземельный (1167-1216) — король Англии (с 1199 г.) и герцог Аквитании, из династии Плантагинетов. — 321, 360, 361, 371, 375, 392, 416, 649
Иоанн Златоуст (344 или 354-407) — идеолог восточно-христианской церкви, патриарх Константинополя с 398 г, — 420
Иоанн Салисберийский (1115— 1180) — англо-французский богослов, схоластик, писатель, педагог, епископ. — 375
Ирминона, аббат. — 384
Каракалла Септимий Бассиан (188-217) — римский император (с 211 г.) из династии Северов. — 317, 358
Карда Роберт Госсэлен. — 72
Карл I Стюарт (1600-1649) - король Англии (с 1625 г.). — 21, 23, 25, 26, 36, 38, 42, 43, 48, 54, 301, 325, 351, 365, 417
Карл VII (1403-1461) — король Франции (провозглашен в 1422 г., коронован в 1429 г.), из династии Валуа. — 335, 369
Карл Фохт (Фогт) (1815-1895) — немецкий естествоиспытатель, зоолог, палеонтолог, врач. — 278, 534, 549, 644
Карлейль Томас (1795-1881) — английский писатель, публицист, историк и философ. — 228, 259
Кастильона Себастьена Шатьйон (1515-1563) — французский писатель-гуманист, сторонник веротерпимости. — 422
Клеман Франсуа (1714-1793) -французский историк. — 110, 115
Клермон-Тонер — французское дворянское семейство, начиная с XI в. игравшее значительную роль в истории Франции. — 366
Клико-Блерваш. - 73,110,115,144, 145, 150, 151, 159, 160,165, 167, 182-187,191,193, 197
Коллар Ройе Пьер Поль (1763-1845) — французский философ и политический деятель. — 449
Кольбер Жан Батист (1719-1783) -французский государственный деятель. - 110,11,114-116,179,193
Кондильяк Этьен Бонне де (1715— 1780) — французский священник и философ-сенсуалист. — 102,105, 106,197, 206, 220, 223,
Констан де Ребек Бенжамен (1798-1830) — франко-швейцарский писатель, философ и политический деятель. — 263,281,283,293,366, 404-406, 412, 449, 546, 653, 668, 669, 676, 688
Конт Огюст (1798-1857) - французский философ, социолог, основоположник позитивистского направления в социологии. — 264, 382, 619
Контарини Амброджо (? — 1499) — венецианский дипломат и путешественник. — 333, 661
Кошут Людвиг (1802-1894) - венгерский юрист, революционер. — 534
Креньер. - 234
Кумберланд Ричард (1631-1718) — английский философ, епископ англиканской церкви. — 229,231, 233
Кэне Франсуа (1694-1774) - французский экономист, основоположник школы физиократов. — 56-63, 74, 79, 86,103,194-197, 203, 205
690
Указатель имен
Лактанций, Луций Целий Фирмиан (ок. 250-325) — христианский богослов. — 420
Лалли Толендаль Трофим Жерар (1751-1830) — французский политический деятель. — 233,255
Ламартин Альфонс де (1790-1869) — французский политический деятель и писатель. — 127, 536, 540-544, 552
Лев X — Медичи Джованни (1475-1521), римский папа с 1513 г. — 421
Ледрю Ролен. - 312,527, 540-543, 545, 552
Ле-Квинио. — 88, 89
Лелий Социн. — 421
Леон Сей (я). — 129
Леопольд! (1790-1865) — бельгийский король. — 138
Летрои Гильом Франсуа (1728-1780) — французский экономист, представитель школы физиократов. - 61, 75, 76, 196, 197, 202, 204, 214, 220, 223, 224
ЛингардФриц (1865-?) - немецкий писатель. — 387
Лингэ. - 106,107,122,128
Лонгман — лондонское издательство, основанное в 1724 г. Томасам Лонгманом (1699-1755). — 387
Людовик XI Святой (1214-1270) -король Франции (с 1226 г.). — 336, 338, 370
Мадзини Джузеппе (1805-1872) -итальянский политик, писатель и философ, стоял у истоков национально-освободительного движения. — 128, 530, 532-534, 545
Мадокс. - 387-390
Маколе. — 381
Мале-дю-Пан — французский журналист, монархист в период революции 1789-1793 гг. - 233, 344
Малуэ Пьер Виктор (1740-1814) — французский публицист и политический деятель, морской министр с 1814 г. - 258, 260, 308, 341
Мария Антуанетта (Мария Антония Йозефа Иоганна Габсбург Лотарингская, 1755-1793) — королева Франции. — 120, 255
Марсилий Падуанский (ок. 1270-1342 или 1343) — политический философ, сторонник светского государства. — 420
Маурер Георг Людвиг фон (1790-1872) — немецкий историк, создатель Марковой или общинной теории. — 386
Машо — генеральный контролер. — 92
Меланхтон Филипп (1497-1560) -немецкий педагог, теолог, первый систематик лютеранства. — 421, 652
Мена. - 512
Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865-1941) — русский писатель, религиозный философ. — 18, 527
Мериуэзер Льюис (1774-1809) -американский офицер и первопроходец. — 389
Мерсье де-ла-Ривьера Пьер Поль (1719-1792) — французский экономист, представитель школы физиократов, разделявший взгляды Кэне. - 61, 76-78,103,117
Меттерних Клеменс Венцель Лотар фон (1773-1859) - австрийский политический деятель, дипломат. — 549
Указатель имен
691
Монтескье Шарль Лун де Секон-да, барон Ла Брэд и де (1689-1755) — выдающийся французский политический мыслитель и правовед. - 19, 54, 58, 76-80, 87, 229, 231, 232, 242, 248, 271, 272, 281, 283, 290, 305, 307, 308, 329, 335-341, 359, 366, 398, 403, 404, 502, 520, 631, 650, 652-657, 659, 661, 669, 676
Морелле Андре (1727-1819) -французский писатель, член французской академии. — 124, 131,192
Мунье — французский монархист в период революции 1789-1793 гг. - 245, 255, 308, 341
Нассе Эрвин (1829-1890) — немецкий экономист. — 387
Неккер Жак (1732-1804) — французский политический деятель, сторонник меркантилизма. — 94, 122-128,145,192,198, 215, 217, 221, 224, 282, 305, 309, 312, 449
Нестор-летописец — средневековый писатель, историк, автор «Повести временных лет». — 546
Николай (Черногорский), княэь (Никита Петрович Николай I Негою, 1841-1921). - 382
Нюма-Дени Фюстель де Ку-ланж (1830-1889) — французский историк. — 384, 385
Одилон Барро (1791-1873) — французский политик и государственный деятель. — 526, 539, 548
Орлеанская династия — ветвь королевских династий Валуа и Бурбонов во Франции, правила в период с 1498-1515 г. и с 1830-1848 г. -528
Палацкин Франтишек (1798-1876) — чешский историк, издатель и политический деятель. — 532
Пальгрэв Франсис (1788-1861) — английский историк, директор государственного архива. — 383
Пастон Уильям — основоположник коллекции из более 1000 архивных документов, написанных в Англии с 1419 по 1509 г. - 375
Пеллерен — участник составления декларации 1789 г. — 244
Пеллетье. — 90,91
Петион Жером де Вильнев (1756-1794) — деятель французской революции, жирондист. — 234
Петроний (14-66) — древнеримский писатель. — 358
Пий IX (1792-1878) — папа Римский с 1848 г. - 529, 530
Пирсон Карл (1857-1936) — английский математик, биолог, философ. — 387
Пифферун О. — английский правовед, автор монографии «Европейские избирательные системы» (1905). - 297, 459
Племптонов. — 375
Польверель. — 91
Реубель — депутат Национального собрания 1789 г. — 241, 242
Ривс. - 387
Ригер — соратник Палацкого, один из основателей газеты «Народ» и некоторых других. — 532
Ричард II Плантагинет (1367-1400) — король Англии (1377-1399). - 325, 352, 367, 389, 392
Ричард III (1452-1485) — король Англии (с 1483 г.), последний мо
692
Указатель имен
нарх из династии Йорков. — 325, 379, 393, 394
Роджер Вильямс (1603-1684) — проповедник, основатель баптистской церкви. — 28, 29, 36, 423
Ролан де ля Платье Жан Мари (1733-1793) — французский ученый и политический деятель. — 134,182
Ромильи Самуэль (1757-1818) — английский публицист и политический деятель, автор трактата «Мысль о вероятном влиянии французской революции на Великобританию». — 84
Рубо. - 117
Саванаролла Джироламо (1452-1498) — итальянский священник, диктатор Флоренции (1494-1498). - 528, 660, 661
Сальван. — 420
Сельдей Джон (1584-1654) - английский юрист и политический деятель. — 387, 390
Сен-Симон Клод Анри де Рувра, граф де Сен-Симон (1760-1825) — французский мыслитель, социолог, социалист-утопист. — 264, 277, 414, 547
Сиб. - 390
Сиес (Сийэс) Эмануэль Жозеф (1748-1836) — французский политический деятель. — 366
Симон-де-Монфор, граф Лейстер-ский. — 361
Соловьев Сергей Михайлович (1820-1879) — русский историк, профессор Московского университета. — 387, 618, 621
Сорольд Роджерс. — 387, 390
Стебе (Стеббс) Уильям (1825-1901) — английский историк-медиевист. — 371, 378-395
Стишинский Александр Семенович (1852-1922) — юрист, государственный деятель, монархист. — 581
Струве Густав Антонович (1763-1828) — российский дипломат. — 549
Сю Жозеф Мари Эжен (1804-1857) — французский писатель. — 527
Тайлор Уотт (1341-1381) — предводитель крупнейшего в истории средневековой Англии крестьянского восстания 1381 г. — 300
Тасвель Лангмид. — 388
Тацит ( ок. 56 — ок. 117) — древнеримский историк. — 298, 384
Тертуллиан Квинт Септимий Флоренс (ок. 155 - ок. 220) - юрист, философ, богослов. — 420
Тест — министр публичных работ во Франции. — 527
Токвиль Алексис де Клерельде (1895-1959) — французский социолог, историк и политический деятель. - 283,287, 312, 313,528
Томпсон Уильям (ок. 1758-1833) -ирландский социолог, экономист, последователь Р. Оуэна. — 389
Тюрго Анн Робер Жак (1727-1781) — французский экономист, политический деятель, основоположник экономического либерализма. - 61, 62,77,78,80-82,84, 87, 89-93, 99,103-106, 108, 109, 113,114,117,118,120-122,125, 126,130, 138-140, 142,146-148, 156,177,182,192,196,202,204-206, 214-218,223, 290, 412
Указатель имен
693
Феодосий Младший (401-450) — император Восточной Римской империи (с 402 г.). — 358
Ферниваль Ришар де (1201-1259 или 1260) — французский священнослужитель, поэт, врач. — 390
Филипп IV Красивый (1269-1314) — король Франции (с 1285 г.). — 299, 324, 360
Филипп де Комица. — 366
Филипс. — 379, 383, 385
Фокс Чарлз Джеймс (1749-1806) — английский политический деятель, идеолог британской модели концепции либерализма. — 131, 425, 433
Форбонне. — 105,106
Фортескью Джон (ок.1391- ок. 1476) — английский юрист, политический мыслитель и государственный деятель. — 54,230, 231, 323, 329-331, 335, 393, 660
Фоссэ Дюбуа де Фердинанд — секретарь королевской Академии в Арсе, состоял в переписке с Ба-бёфом. — 69
Фош Клод (1744-1794) - французский священнослужитель и политический деятель. — 64,71
Фриман Эдуард (1823-1892) - английский историк. — 297, 359, 365, 371, 382, 383, 388, 496, 497, 620
Чатам, лорд (Вильям Питт Старший, 1708-1778) — английский государственный деятель, премьер министр в 1766-1768 гг. — 424
Шапелье Исаак Рене Ги Ле (1754-1794) — французский политический деятель, автор закона о запрете стачек и рабочих коалиций. — 100
Шевалье Мишель (1806-1879) — французский экономист, представитель классической школы. — 129
Шелл. - 61,130,131, 203
Шельборн. — 131
Штокмар Леопольд, барон — доверенное лицо семейства Саксен-Кобургов в период правления королевы Виктории (1838-1901). — 538
Эден Нильс (1871-1945) — шведский историк и политический деятель. — 131, 387
Эдуард ППлантагинет (1284-1327) — король Англии (с 1307 г.). — 389, 325
Эдуард III Плантагенет (1312— 1370) — король Англии (с 1327 г.). — 377,387
Эдуард IV (1442-1483) — король Англии (с 1461 г.), из династии Йорков. — 377, 390
Эллис. — 375
Этамп. — 232
Юм Дэвид (1711-1776) - шотландский философ, представитель эмпиризма и агностицизма. — 231, 284, 371, 387
Юнг Артур (1741-1820) — английский писатель, историк экономической жизни. -134-137
СОДЕРЖАНИЕ
А. О. Бороноев, С.Д. Савин. Предисловие................. 3
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ
Мильтон как поборник народного самодержавия и автономии личности................................... 17
Общественные доктрины прошлого века.................... 56
Декларация прав человека и гражданина................. 228
Общий ход развития политической мысли во второй половине XIX века........................... 262
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА КОНСТИТУЦИОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
К истории всеобщего избирательного права.............. 297
Что такое парламент?.................................. 316
Английская конституция и ее историк [В. Стебе]........ 357
«Русская правда» Пестеля.............................. 396
Русская конституция................................... 416
ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ДВИЖЕНИЙ В РОССИИ И В МИРЕ
Местное самоуправление в Америке и его историческое развитие........................... 495
Герцен и освободительное движение на Западе........... 524
Содержание 695
Политическая программа нового Союза народного благоденствия..................... 557
Чем Россия обязана союзу объединенного дворянства........ 569
Национальный вопрос и равенство подданных перед законом...................... 631
Первая Дума и ее заветы.................................. 638
ПРИЛОЖЕНИЕ
А. А. Боголепов. Ковалевский как историк политической мысли. 647
Я. Магазинер. Политическая идея М. М. Ковалевского в связи с характеристикой его личности................... 666
Указатель имен (С. Д. Савин)............................. 686
Наугное издание
Максим Максимович Ковалевский
ТРУДЫ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ социологии и политологии
Ответственный редактор А. О. Бороноев
Директор издательства Р. В. Светлов Заведующий редакцией В. Н. Подгорбунских Редактор Л. Н. Ларионова Корректор С. А. Авдеев Верстка Т. О. Прокофьевой
Подписано в печать с готового оригинал-макета 23.11.2012.
Формат 60 х 90 У16- Бум. офсетная. Гарнитура OctavaC.
Печать цифровая. Усл. печ. л. 43,00.
Тираж 1500 экз. Заказ №45
191023, Санкт-Петербург, наб. р. Фонтанки, 15, ООО «Центр содействия образованию».
Тел.: (812) 570 01 29
Отпечатано в типографии ООО «Супервэйв Групп»
193149, Ленинградская обл., Всеволожский р-н, пос. Красная Заря, д. 15