Г. И. ЛЕВИНСОН
ИДЕОЛОГИ
филиппинского
НАЦИОНАЛИЗМА

АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ
ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ
Г. И. ЛЕВИНСОН
ИДЕОЛОГИ
фнднппннекого
НАЦИОНАЛИЗМА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1983

Ответственный редактор
А. Б. БЕЛЕНЬКИЙ
В работе даются научно-публицистические портреты наиболее
видных идейных руководителей основных направлений современ¬
ного националистического движения на Филиппинах: буржуаз¬
но-либерального, леворадикального, народнического, религиозно¬
го (христианского и мусульманского), а также идеологов национа¬
лизма как официальной доктрины правящего режима.
Л
0302030103-227
013(02)-83
30-83
© Главная редакция восточной литературы
издательства «Наука», 1983.

ВВЕДЕНИЕ
Изучение истории Филиппин в нашей стране началось
с изучения их общественной мысли — с книги А. А. Губе¬
ра и О. К. Рыковской «Хосе Рисаль». Это не было
случайностью. Основоположник советского филиппинове-
дения академик Александр Андреевич Губер исповедо¬
вал убеждение, что без знания идеологических про¬
цессов понять историю страны невозможно. Эта плодо¬
творная научная традиция сохранилась. Развитие общест¬
венного сознания, идеологии и культуры на Филиппинах с
середины XIX в. до наших дней получило освещение в
книгах и статьях О. Г. Барышниковой, Э. О. Берзина,
A.	И. Ионовой, Г. И. Колодковой, Ю.О. Левтоновой,
B.	А. Макаренко, И. В. Подберезского, Л. Р. Полон¬
ской, Н. А. Симонии, Ж. Д. Смиренской, Л. Л. Тайвана,
а также автора этих строк. При всем том многие пробле¬
мы современной идеологической ситуации на Филиппинах
остаются недостаточно изученными. Предлагаемая работа
не претендует на то, чтобы целиком восполнить остаю¬
щийся пробел. Она представляет собой очерки из исто¬
рии общественной мысли лишь за последние три десяти¬
летия и посвящена только одному из бытующих на Фи¬
липпинах идеологических направлений, а именно национа¬
лизму.
За последние годы на Филиппинах стало заметно,
как, с одной стороны, растут идеологический натиск
национализма и социальный радиус его действия,
появляются новые разновидности националистических
концепций, а с другой стороны, явно меняется полити¬
ческая окраска, общественное звучание национализма,
соотношение в нем положительных и отрицательных начал.
Поэтому представляется актуальным проделать критиче¬
ский разбор основных, наиболее влиятельных направлений
современного национализма, определить их корни — гно¬
сеологические, исторические, социальные, их политиче¬
ский потенциал, перспективы их развития. Думается, что
3

опыт Филиппин имеет определенный интерес также для
исследования идеологической ситуации в некоторых дру¬
гих странах сходной социальной и этнической структуры.
* * *
Очевидно, есть необходимость для начала указать на
общие особенности и тенденции идеологии национализма
в условиях Филиппин, и более широко — в странах то¬
го типа, к которым Филиппины принадлежат.
Конечно, в ходе исторического исследования, как,
впрочем, и в обыденной жизни, мы легко обнаруживаем
разницу между национальной гордостью и националь¬
ным чванством, между национальным самосознанием и
национальными предрассудками, между патриотизмом
и ксенофобией. Если первая сторона этих противо¬
положностей пользуется заслуженным уважением, то вто¬
рая столь же заслуженно вызывает у нас моральный
протест. Но интересующая нас идеология национализма,
как часть общественного сознания и как концептуаль¬
ное обоснование определенного политического поведения,
обладает сложной структурой и качественно изменчивой
исторической динамикой, требуя поэтому теоретически
осмысленного и гибкого к себе отношения. Следует преж¬
де всего уточнить, какой смысл будет вложен в термин
«национализм», вынесенный в заглавие книги. Автор не
теоретик, а историк, поэтому предпочел не изобретать
собственное определение национализма, а следовать то¬
му, которое выработано советской наукой. В литературе
предложено немало таких определений, однако они в
большинстве своем показались автору недостаточно пол¬
ными для нужд данного исследования, главным образом
потому, что не учитывают должным образом специфики
мира развивающихся стран. Таковы, к примеру, опреде¬
ления, которые содержатся в коллективном труде «Совре¬
менное революционное движение и национализм», спе¬
циально посвященном разработке понятийного инструмен¬
тария, необходимого при изучении данного явления. Со¬
ставители труда предлагают взять за основу такое опре¬
деление: «Национализм — ...психология, идеология, по¬
литика и социальная практика обособления своей социаль¬
но-этнической общности, враждебного отношения к дру¬
гим общностям, проявляющиеся в различных историче¬
ских разновидностях, отвечающие в конечном счете инте¬
4

ресам эксплуататорских классов»1. Составители добав¬
ляют, что «разрыв и противопоставление своих нацио¬
нальных интересов и ценностей интернациональным и на¬
циональным интересам и ценностям других (этнических)
общностей» являются чаще всего результатом корыстной
маскировки социальных проблем ложно истолкованными
национальными [19, с. 37, 86]. При том, что определение
это в основном близко к взглядам автора, оно грешит
тем, что лишь мельком указывает на важнейший аспект
проблемы — на историзм (наличие «исторических разно¬
видностей») национализма. В определении ясно очерчены
отрицательные для народа последствия национальной ог¬
раниченности его сознания, но не указано, что в некоторых
исторических условиях национализм закономерно возни¬
кает и широко распространяется, относясь в этом смысле
к неизбежным издержкам общественно-политического про¬
гресса. Такие условия возникают в обстановке, непосред¬
ственно предшествующей и сопутствующей процессу
формирования нации, причем порожденный этими усло¬
виями национализм оказывается особенно живучим там,
где национальное развитие протекает под иноземным гне¬
том (прямым или косвенным). В подобной ситуации да¬
же ксенофобия, убеждение в своей исключительности, пре¬
восходстве над другими нациями — все эти ложные,
малопривлекательные черты этнического сознания должны
быть поняты (понять не значит простить) как инстинк¬
тивная психологическая самокомпенсация за многовековое
унижение народа высокомерными иноземными правите¬
лями, исполненными столь же ложного убеждения в
собственном расовом превосходстве над покоренными.
Кроме того, справедливо соображение Б. С. Ерасова, что
«в условиях переходного общества... идеологическая моти¬
вация социальных отношений и политических действий во
многом восполняет отсутствие сложившихся социально-
экономических и политических структур. Расшатывание
привычных норм регуляции создает институциональный,
ценностный и духовный вакуум, который в какой-то сте¬
пени и заполняется новой системой идейных установок,
новыми символами жизненных целей, формирующихся
прежде всего в русле национализма» [5а, с. 26].
Национализм часто выступает как абсолютизация реаль¬
но существующих трудных проблем становления и раз- 1
1 Академик Ю. В. Бромлей солидаризировался с этим определе¬
нием и воспроизвел его в своем фундаментальном труде «Очерки тео¬
рии этноса» [За, с. 185].
5

вития этнических общностей, проблем отношений между
ними, особенно в условиях полиэтнического состава го¬
сударства или — еще острее — в условиях насиль¬
ственного господства одного этноса над другим.
В. И. Лениным давно было показано (и это под¬
тверждает опыт мировой истории), что в условиях нацио¬
нального гнета в национализме угнетенного народа доми¬
нируют относительно прогрессивные, демократические тен¬
денции и, напротив, национализм угнетателей может быть
только реакционным, шовинистическим.
Но и в среде народа, ведущего национально-освобо¬
дительную борьбу, содержание национализма изменчи¬
во, оно требует исторически дифференцированной оцен¬
ки. Даже в ходе движения против колониального гнета,
когда на первый план выступают позитивные, стиму¬
лирующие возможности этой идеологии, националистиче¬
ская ограниченность уже изначально таит в себе угро¬
зу отрыва движения от внешних союзников — от анти¬
колониальных движений других стран, от демократов мет¬
рополии, от международных социалистических сил. Такая
угроза полностью сохраняется в национализме и после
того, как завоеван суверенитет, а сам национализм ме¬
няет свои цели — становится стимулятором борьбы
за экономическую самостоятельность, за построение на¬
циональной государственности и культуры, за независи¬
мую внешнюю политику, против неоколониализма. В на¬
ши дни националистическая ограниченность полностью
противоречит духу эпохи, когда неуклонно растет интер¬
национализация политического и культурного общения, а
решающие для судьбы всего человечества политические
конфликты, экономические и экологические проблемы не¬
обратимо приобрели глобальный характер.
Весьма заметно меняется политическая окраска
национализма в результате того, что в освободившейся
стране наступает неизбежное размежевание тех социаль¬
ных слоев, которые входили дотоле в единый антико¬
лониальный фронт: на этом этапе националистическая
идеология все более и более играет на руку местным
эксплуататорским слоям, которые пытаются под фла¬
гом сохранения надклассового национального единства
парализовать стремление народных низов к коренным
социальным преобразованиям (напомним, что в боль¬
шинстве стран, освободившихся от колониального стату¬
са, к власти пришли — в той или иной комбинации —
представители местной социальной верхушки). Естествен¬
6

но, динамика политических потенций национализма про¬
текает по-разному в зависимости от того, какой социаль¬
ный слой выступает его носителем (исследователи раз¬
личают национализм феодальный, буржуазный, мелко¬
буржуазный, патриархально-крестьянский и т. п.)
Кроме того, националистическая идеология эволюцио¬
нирует по-своему в разных сферах общественной жиз¬
ни, испытывающих ее воздействие,— в экономике, по¬
литике, культуре. Но при всех этих вариациях нацио¬
нализм так или иначе проявляет свой двойственный харак¬
тер (подробнее см. [20, особенно с.7—60]).
Как убедится читатель на примере Филиппин, живая
жизнь националистических движений и идеологий
разнообразного исторического и социального типа с тру¬
дом укладывается в прокрустово ложе как сформулиро¬
ванных выше, так и вообще всех строгих опре¬
делений. Тем не менее автор надеется, что эти пред¬
варительные рассуждения послужат полезным ориенти¬
ром при оценке тех явлений общественной и духов:-
ной жизни Филиппин, которые мы взялись изучать.
При взгляде на поверхность сферы общественного
сознания Филиппин (пресса, литература, политические
речи) создается впечатление, что национализм —
главенствующая, если не единственная, социально-пси¬
хологическая ориентация современных филиппинцев. Впе¬
чатление это, однако, нуждается в корректировке.
Во-первых, среди идеологий, функционирующих в сре¬
де образованной и политизированной части общества,
встречаются сейчас и иные концептуальные ориентации
(иногда сочетаясь с национализмом, иногда вытесняя
его) — марксизм (как революционный, так и в рефор¬
мистской интерпретации), либеральный атеистический
позитивизм, религиозный космополитизм, традициона¬
лизм, этатизм, технократизм и многие другие.
Во-вторых, нельзя упускать из виду, что национализм,
как продуманная идеологическая система, может быть
духовным достоянием только достаточно образованной
верхушки общества, а среди более широких социаль¬
ных слоев национализм функционирует не на уровне
идеологии, а на уровне туманной социально-психоло¬
гической ориентации, в форме звонких лозунгов и бес¬
системных обрывков идей.
Наконец, есть большой пласт людей, со стороны ко¬
торых слова «национализм», «нация» (применительно ко
всей стране) вообще не вызывают заметного отклика.
7

Национализм, действительно, входит в качестве эле¬
мента, иногда — доминирующего, в состав мировоз¬
зрения значительного числа филиппинцев. Значитель¬
ного числа, но все же — не большинства. Опыт этой
страны демонстрирует, что развитие национализма в сфе¬
ре политической идеологии, в среде социальной и интел¬
лектуальной элиты, может обгонять как процесс форми¬
рования нации, так и процесс становления массового
национального самосознания. Даже та или иная мера
участия в национально-освободительном движении еще
не свидетельствует о наличии зрелого национального
самосознания у всех участников движения. Преобладаю¬
щая масса патриархального, отчасти полуграмотного,
а то и вовсе неграмотного, сельского населения, да и
изрядная часть городских низов живут, ориентируясь в
своих общественных связях и оценках на традиционные
нормативы таких ограниченных социальных групп, кото¬
рые могут быть лично известны человеку, находятся в
радиусе его непосредственного восприятия: семья, сосе¬
ди, свойственники, земляки; значительно реже помышля¬
ет он о принадлежности к некоей этнолингвистической
группе, к жителям определенной провинции; и уж совсем
редко выпадает ему случай ощутить свою общность с
населением всего архипелага, целой страны. А предста¬
вить себе место Филиппин среди стран внешнего мира
может только получивший достаточное, хотя бы пяти¬
семилетнее, образование; таких в стране немного. Тот
факт, что некоторые продукты крестьянского хозяйства
попадают в конечном счете на мировой рынок, в боль¬
шинстве случаев остается неведомым самому крестьяни¬
ну и не влияет на его мировоззрение; если он ощущает
на своей спине колебания мировой рыночной конъюнкту¬
ры, то склонен обвинять в своих бедах только местного
помещика или скупщика. Современные средства массовой
информации, способные постепенно разрушать патриар¬
хальную замкнутость, вовлекают в орбиту своего воз¬
действия только часть населения.
Слабость национального самосознания масс, недоста¬
точную широту их кругозора не устают оплакивать
филиппинские политики и журналисты; эти качества мно¬
гократно описаны местными и зарубежными социопси¬
хологами, широко отражены в филиппинской художествен¬
ной литературе. Обвинения в пристрастии к импорт¬
ным вещам, в приверженности иностранной моде и вку¬
сам, чужеземным системам ценностей и стереотипам
8

мышления (все это в совокупности именуется на Филип-
линах «колониальным менталитетом»),— подобные обви¬
нения отдельных лиц, целых слоев населения, а то и чуть
пи не всего народа то и дело мелькают на страницах фи¬
липпинских газет, журналов, книг уже не одно десятиле¬
тие.
Явление это имеет вполне реальные исторические
причины, связанные со сложностями процесса формиро¬
вания нации на Филиппинах. Формирование единой фи¬
липпинской нации не только не завершено, но и остается,
судя по всему, делом отдаленной перспективы. А. А. Гу¬
бером давно было подмечено, что на Филиппинах идут
параллельно два этногенетических процесса (он считал
их альтернативными): тенденция к превращению в нации
ряда народностей (тагалов, илоканцев, бисаянцев и неко¬
торых других) соперничает с тенденцией к формирова¬
нию единой филиппинской нации, которая ассимили¬
ровала бы все (а их около 80) большие и малые этносы
архипелага. Похоже, что первая тенденция со временем
слабеет, и будущее — за второй тенденцией. Есть
также немалые основания предполагать, что в итоге верх
возьмет третья, компромиссная тенденция (А. А. Губер
о ней не говорил) — формирование полиэтнической на¬
ции, при котором каждый житель государства будет
сознавать себя соотечественником всех других его граж¬
дан, как «филиппинцев», но сохранит при этом особую
культурную принадлежность к одной из этнолингвистиче¬
ских групп. Близка к этому гипотеза Ю. В. Бромлея,
который включает Филиппины в число тех стран Азии, где
в результате процессов межэтнической интеграции форми¬
руются, по его мнению, «метаэтнические общности» [За,
с. 328].
Для развития национального единства филиппинцев
налицо некоторые существенные предпосылки. Одни из
них коренятся в глубине истории, другие складываются
на наших глазах.
Этнолингвистическая композиция современных Филип¬
пин не была предопределена их древней историей, так
как в общей массе малайских народов, заселивших
островной мир к югу от азиатского материка, не суще¬
ствовало до вторжения европейских колонизаторов устой¬
чивых и этнически строго обусловленных границ.
Когда в XVI в. испанские захватчики объединили под
своей властью разбросанные по множеству островов
.разноязыкие племена, границы колонии определились
9

исключительно соотношением сил между Испанией и
ее соперниками — Португалией, Голландией, позднее
Англией. Если бы столкновения между ними в данном
районе игрою случая приняли не тот, а иной оборот,
географические границы и соответственно этнический со¬
став Филиппин могли быть совсем иными, чем они есть
сейчас. Но так или иначе, колониальный захват создал
некое государственное единство, и это единство по исто¬
рической инерции сохранилось до наших дней. В XX в.
на этой основе постепенно сложилось определенное
единство экономической жизни с элементами региональ¬
ного разделения труда. Одним из стимулов формирова¬
ния единого национального самосознания были антико¬
лониальные движения. В некоторые особенно бурные го¬
ды истории страны — во время антииспанского вос¬
стания 1896—1898 гг., войны против США 1898—1901 гг.,
сопротивления японским оккупантам в 1942 —1944 гг.,
крестьянского восстания 1948—1953 гг.— в центральных
районах о-ва Лусон и еще кое-где совместно выступали
представители разных этнических групп (впрочем, до¬
минирующую роль неизменно играли тагалы).
Серьезное консолидирующее значение имеет то обстоя¬
тельство, что уже несколько столетий большинство насе¬
ления исповедует одну и ту же религию — католицизм.
Привнесенная колонизаторами христианская вера асси¬
милирована массовым сознанием (преимущественно на
поверхностно-ритуальном уровне: в крайне упрощенном
виде и в причудливом сочетании с более древними
локальными верованиями), она принадлежит к структуро¬
образующим элементам в культуре всех филиппинских
христианизированных этносов и одновременно служит
одним из факторов национальной консолидации в мас¬
штабе страны. Однако роль религиозного компонента в
процессе формирования единой нации серьезно лимити¬
рована наличием исстари существующего глубокого от¬
чуждения между мусульманами юга Филиппин и осталь¬
ным населением, тем более что за последние годы про¬
тиворечия конфессиональных общин крайне обострились
в результате развития среди мусульман повстанческого
движения под сепаратистскими лозунгами.
Наиболее мощным современным катализатором форми¬
рования единой нации является развитие вглубь и
вширь капитализма и соответственное ослабление веко¬
вечных этногрупповых связей низшего порядка; склады¬
вается единый внутренний рынок, постепенно размывают¬
ю

ся традиционные формы хозяйствования и социальных от¬
ношений, появляется характерный для капитализма без¬
личный тип господства и подчинения, при котором этни¬
ческая принадлежность противостоящих его участников
в принципе не имеет значения; в том же направлении
действуют централизация государственной власти, интен¬
сификация общения людей и рост внутренних миграцион¬
ных потоков, концентрация и смешение разноплеменных
мигрантов в городах.
Есть, однако, обстоятельства, делающие процесс на¬
циональной консолидации еще очень далеким от завер¬
шения. Процесс буржуазной модернизации Филиппин хо¬
тя и идет сравнительно высокими темпами, но пока еще
носит «анклавный» характер, охватывая в полной мере
лишь небольшое число интенсивно развивающихся про¬
мышленных центров. Буржуазная аграрная реформа на¬
чала проводиться в жизнь только в середине 70-х годов,
идет довольно медленно, и ее последствия еще не скоро
скажутся на социальном облике и тем более на созна¬
нии (в том числе — национальном) многомиллионного
крестьянства.
Выразительным симптомом трудностей на путях фор¬
мирования единой нации является практическое отсутствие
единого для всей страны языка, при том, что на архипе¬
лаге насчитывается до сотни родственных, но вполне
самостоятельных языков и еще того более диалектов.
Языковая проблема на Филиппинах чрезвычайно слож¬
на. Не будучи специалистом в данной области, автор
вынужден ограничиться самым необходимым для наших
рассуждений кратким изложением своего понимания си¬
туации, как она вырисовывается из социолингвистиче¬
ских трудов советских и филиппинских ученых.
Руководители филиппинского государства в прошлом
и настоящем не раз делали попытки декретировать соз¬
дание общенационального языка. В 1936 г. «националь¬
ным» был объявлен тагальский язык, позднее переимено¬
ванный в связи с этим в «филиппинский» («пилипино»).
Но, как известно, никакие юридические или иные искус¬
ственные меры не могут действовать вопреки естествен¬
ному развитию языковых процессов. Тагальский явля¬
ется родным только для одной четверти жителей страны,
и среди остальных трех четвертей далеко не все прояви¬
ли большое желание усваивать его. К началу 70-х го¬
дов «филиппинский», т. е. тагальский, язык стали пони¬
мать немногим более половины населения [23, с. 103], не¬
11

смотря на то что он с 1946 г. в обязательном порядке
повсеместно преподается в начальной и средней школе,
используется в кино, на радио и телевидении, на нем
издается несколько органов печати, он пропаганди¬
руется многими политическими деятелями. Трудности на
пути к всеобщей «тагализации» выступили на поверх¬
ность политической жизни в 60-х годах, когда в кон¬
грессе состоялись острые дебаты, получившие название
«языковой войны». Представители нетагальских избира¬
тельных округов в пылу полемики заявляли, что прину¬
дительное внедрение «филиппинского» языка есть не что
иное, как «четвертая колонизация» страны, на этот раз—
тагалами [23, с. 135—136]. Конгрессменов, выступав^
ших на «национальном» языке, противники прерывали,
требуя перевода (до тех пор дебаты в конгрессе шли
только на английском языке). Патриарх филиппинской
лингвистики директор Института национального языка
Хосе Вилья Панганибан выразил самую суть сложив¬
шейся ситуации в такой остроумной фразе: «Наш нацио¬
нальный язык все еще блуждает в поисках своей
собственной нации» (цит. по [23, с. 147]). Правитель¬
ству пришлось пойти на уступки нетагальскому боль¬
шинству. В последней конституции 1973 г. создание «фи¬
липпинского» языка (в новом написании — «филипино»)
фигурирует лишь как цель на неопределенное будущее,
причем предполагается, что за основу построения этого
искусственного языка будет взят теперь не только тагаль¬
ский, а «все языки» архипелага — замысел, не внушаю¬
щий большого доверия. Если все же когда-нибудь этот
не существующий пока язык станет общим для всего
населения страны (есть лингвисты, полагающие, что это
может быть достигнуто к 2000 году), то и тогда быть един¬
ственным языковым инструментом строительства нацио¬
нальной культуры он не сможет; даже на самом раз¬
витом из местных языков — тагальском — худо¬
жественная литература пока невелика, научной еще мень¬
ше, переводы на него мало практикуются; следова¬
тельно, использование только одного «пилипино» (или
«филипино») будет представлять собой барьер, отгоражи¬
вающий страну от богатств мировой науки, культуры и
политической мысли.
Пока же официальными языками страны провозгла¬
шены английский, тагальский (под именем «пилипино»)
и испанский, причем в случаях толкования конституции
приоритет предоставлен ее английскому тексту. Роль
12

английского языка на Филиппинах показывает тенден¬
цию к росту. На нем сейчас идет обучение в началь¬
ной (с третьего класса), средней и высшей школе, он
является языком основной прессы, политической и дело¬
вой жизни, значительной части художественной литера¬
туры; в среде образованных людей он часто служит
и языком домашнего общения. За десятилетия функцио¬
нирования на Филиппинах английский язык испытал воз¬
действие окружающей среды, что дало основание ряду
лингвистов говорить о появлении особого, «филиппинско¬
го диалекта» английского языка [14, с. 118]. По прог¬
нозам местных ученых, к концу текущего столетия около
80% населения Филиппин будет пользоваться англий¬
ским языком, вероятно в сочетании с местными [23,
с. 149].
На Филиппинах раздавались голоса в пользу того,
чтобы английский стал единственным официальным, а
в перспективе — и общенациональным языком, по¬
скольку стало очевидным, говорят сторонники такого
решения, что опора на тагальский «не объединяет,
а разъединяет» страну [23, с. 137]. В поддержку своей
точки зрения они, кроме того, ссылаются на опыт мно¬
жества стран, население которых говорит ныне на за¬
имствованном извне языке (большей частью на испан¬
ском либо английском). Но на Филиппинах полное пред¬
почтение английскому языку натолкнулось бы в данное
время на ряд препятствий. Во-первых, им сейчас владеет
в совершенстве лишь верхушка образованных людей,
остальные пользуются упрощенным говором, а многие,
по сути, языка не знают, хотя обучались ему в школе;
в результате употребление английского пока еще социаль¬
но стратифицировано, а подчас даже выступает симво¬
лом отчуждения между образованными и необразован¬
ными или малообразованными слоями. Во-вторых, идея
превращения английского языка в основной встречает в
ряде кругов общества сильный националистический про¬
тест.
Существует потенциально и такая перспектива, как
создание на Филиппинах культуры, основанной на всеоб¬
щем двуязычии и даже трехъязычии (для нетагальского
большинства родным, а с 1957 г. и языком обучения в
начальных классах остается третий — локальный язык).
Уже сейчас «среди деятелей культуры и науки страны пре¬
обладает двуязычие (тагальско-английское, илоканско-
английское, себуанско-английское и пр.), усиливающееся
13

с каждым годом»,— констатирует В. А. Макаренко [14,
с. 118].
Если полноценное двуязычие в настоящее время огра¬
ничивается еще верхними социальными слоями, то в более
широком масштабе взаимовлияние английского и местных
языков протекает преимущественно на путях «гибридиза¬
ции». Как указывает В. А. Макаренко, «важными факта¬
ми языковых изменений 70-х годов стали активное попол¬
нение лексики филиппинского (тагальского) языка англий¬
скими неадаптированными заимствованиями ...воздейст¬
вие английского на внутреннюю систему основных филип¬
пинских языков» [14, с. 119]. За последнее десятилетие,
отмечает В. А. Макаренко, характерными стали разного
ро^а «слияния» тагальского и .английского, получившие
общее наименование «таглиш» (или, у языковедов, «линг¬
ва франка Большой Манилы»). Из разговорной «базар¬
ной» речи столичных улиц смешение тагальского и англий¬
ского языков проникло теперь на радио и телевидение,
в публичные выступления политических деятелей, которые
в своих речах иногда беспорядочно чередуют фразы и от¬
дельные слова на том и другом языке. Исследователями
Филиппин отмечено, что распространенный «двойной стан¬
дарт» разных, часто противоположных норм поведения
в разной среде (в школе и на улице, в учреждении и до¬
ма и т. п.) вербализуется, как правило на разных язы¬
ках — английском и местном. Подобным приемом лю¬
ди своеобразно адаптируются к сложной культурной си¬
туации, при которой «современные» формы деятельности
не выросли органично из традиционного образа жизни, а
привнесены извне (вместе с «их» языком) и пока еще не
составляют вполне интегрированную систему. Некоторые
филиппинские деятели культуры, однако, с тревогой на¬
блюдают этот процесс и склонны видеть в нем опасное
«раздвоение сознания», даже «культурную шизофрению»2.
Преждевременно, по-видимому, делать окончательные
выводы о перспективах решения языковой проблемы. До
сих пор наукой «не исследованы еще многие факторы,
влияющие на эволюцию языка и языковой ситуации на
Филиппинах в целом; не выяснено окончательно направ¬
ление языковых изменений под воздействием внешних и
внутренних факторов» [14, с. 122]. На сегодня остается
констатировать, что отсутствие единого языка явно ме¬
2 Это явление выразительно описано И. В. Подберезским [16].
Имеются и филиппинские работы на эту тему.
14

шает полноценному, в общегосударственном масштабе,
общению людей и тем самым тормозит формирование
общенационального самосознания (см. соображения
Л. Б. Никольского на эту тему в масштабе всего комплек¬
са освободившихся стран [20, с. 283—299]).
Некоторой дополнительной трудностью на пути выра¬
ботки общефилиппинского национального чувства, особен¬
но для образованных людей, является отсутствие опоры
в древней традиции: до колониального завоевания мест¬
ные племена находились на общинно-родовой стадии раз¬
вития, поэтому еще не имели своей государственности,
не могли ни обрести развитой религиозно-философской
системы, ни создать памятники материальной культуры,
подобные тому наследию, которым обладают почти все ве¬
ликие и малые соседи Филиппин в Южной и Восточной
Азии. Все, что сохранилось в народной культуре от далеко¬
го прошлого,— это остатки навыков фольклорного твор¬
чества, неистребимая анимистическая вера в разнообраз¬
ных злых и добрых духов, а также отдельные элемен¬
ты общинно-родовых правил социального поведения; эти
пережитки к тому же сильно варьируют от одного этни¬
ческого региона к другому и не могут служить серьезной
основой формирования единого национального психотипа.
На современных Филиппинах не заметно этнического
сепаратизма или автономизма как политического дви¬
жения (не считая религиозно-сепаратистского движения
мусульман). Но в повседневной общественной жизни то и
дело встречаются проявления этнической обособленности.
Даже в космополитической Маниле, где как в гигантском
котле перемешиваются пришельцы со всех концов страны,
такие проявления не редкость. Богатый делец или полити¬
ческий босс часто стремится подобрать себе пособников
и прислужников по принципу этнического происхождения,
землячества, кумовства. Неформальные группировки по
земляческому принципу отмечаются среди столичного сту¬
денчества, а также среди люмпенов, населяющих маниль¬
ские трущобы. Тем более отчетливы подобные явления в
провинции. Замечено было, например, что во время парла¬
ментских выборов кандидат всегда получал наибольшее
количество голосов в том этнолингвистическом регионе, от¬
куда он родом. За последнее время некоторые представи¬
тели верхушки интеллигенции предпринимают усилия по
оживлению и сохранению традиций местной (илоканской,
бисайянской и др.) культуры, фольклорной и профессио¬
нальной.
15

Во всех концах архипелага ежегодно множество пер-
;воклассников заучивают по букварю на разных языках
:фразу: «Я — филиппинец». По этому поводу один вдум¬
чивый автор высказал такую горестную мысль: «За послед¬
нее десятилетие (это писалось в 1965 г. — Г. Л.) каждый
легко заметит, что филиппинцы все более настойчиво
ставят под вопрос свою национальную самобытность. До¬
статочно легко произнести — „Я — филиппинец”, но что
означают эти слова? Сам термин, — говорит современный
•филиппинский ученый,— служит отправной точкой для
постановки проблемы, ибо он — иностранного происхожде¬
ния и не имеет точного местного эквивалента. Мы — азиат¬
ский народ, который можно обозначить, только исполь¬
зуя собственное имя испанского монарха шестнадцатого
века. У нас нет даже названия, которое мы могли бы
считать своим собственным» [22, с. V].
Известно, что человеческая мысль, индивидуальное
и общественное сознание людей не вполне адекватно отра¬
жают объективную реальность, которая этих людей окру¬
жает. Иногда человеческое сознание отстает от хода исто¬
рического процесса, а иногда способно забегать далеко
вперед. Сто лет тому назад Хосе Рисаль назвал филип¬
пинцев единой нацией, когда до этого единства было еще
в действительности очень далеко. В ту пору понятия «еди¬
ная нация» и «национализм» Рисаль и его сподвижники
заимствовали в Европе и, опережая теорию, не колеблясь
приложили к своим, мало похожим на европейские, усло¬
виям. Тем более теперь, когда на пути к национальной кон¬
солидации сделаны определенные шаги, слова «филиппин¬
ская нация» стали употребляться чрезвычайно широко —
в школьных учебниках и конституционных документах,
в речах политиков и в лекциях профессоров. Беспристраст¬
ный наблюдатель, следуя строгим правилам науки, может
сколько угодно утверждать (и будет прав), что единая
филиппинская нация еще окончательно не сложилась. Но
он вынужден будет одновременно признать, что при этом
реально и довольно давно существует филиппинский наци¬
онализм, как идеологическая система, как вполне зримый
неотъемлемый элемент политической и культурной жизни
страны.
Выше мы показали, что есть объективные причины,
по которым идеология национализма находит на Филип¬
пинах осознанный отклик только среди меньшинства. Но
все дело в том, что это меньшинство — самая полити¬
чески активная часть населения, временами — единствен-
16

но активная его часть. К нему в настоящее время можно
отнести: предпринимателей крупного и мелкого масштаба,
состоятельных землевладельцев, чиновничество и офицер¬
ство, разнообразные «средние слои», интеллигенцию, сту¬
денчество, политизированную прослойку рабочих3 и крес¬
тьян. Именно от общественного сознания и поведения этих
слоев зависит прежде всего степень устойчивости правяще¬
го режима, да и в известной мере политический курс и
тактика самого режима. В этой среде националистические
настроения живучи, агрессивны и даже набирают силу.
Распространенность и притягательная сила национа¬
лизма повысились как в связи с вовлечением в полити¬
ческую активность огромных масс дотоле бессловесного,
забитого колониального населения, так и по той причине,
что сам национализм в наши дни стал значительно более
сложной идеологической системой, чем его простодушные
предтечи, стал более способным откликаться на специфи¬
ческие запросы каждой из многообразных социальных
групп современного азиатского общества. Националисти¬
ческие доктрины испытали на себе воздействие крайне
усложнившихся, по сравнению с колониальным прошлым,
жизненных проблем, которые встали ныне перед освобо¬
дившимися странами (см.[17а]). Выявилось, в частности,
что экономическое и социальное развитие (в случае Филип¬
пин — по пути капитализма) этим странам приходится
начинать в иных международных условиях и с существен¬
но иного исходного хозяйственного уровня и типа социаль¬
ной организации, чем начинали когда-то переход к капита¬
лизму страны Западной Европы. В ответ на вставшую
проблему выбора дальнейшего пути развития националис¬
ты приняли, как правило, ориентацию на известную кон¬
цепцию «третьего пути» в разных ее вариациях, завися¬
щих от идейно-классовой позиции тех или иных теорети¬
ков. При всей своей конечной утопичности концепция эта
имеет определенные истоки в современной действительнос¬
ти развивающихся стран, у нее есть немало сторонников
в некоторых, в том числе правящих, социальных слоях и,
кроме того, она реально влияет на формирование их
политики, на разработку стратегии развития.
Несомненно также, что национализм стал ныне высту¬
пать в значительно большем, чем прежде, наборе концеп-
3Впрочем, некоторые слои высокооплачиваемых рабочих, занятых
преимущественно на иностранных предприятиях, предпочитают стоять в
стороне от националистического движения (на это обратил мое внима¬
ние И. Ф. Жулев).
2 Заказ 991
17

туальных и тактических вариантов, а отсюда — растет
число и разнообразие его сторонников. Как мы покажем
в этой книге на примере Филиппин, сложились националис¬
тические течения очень широкого политического спектра:
от национализма левоэкстремистского до национализма
этатистского, выступающего в роли официальной госу¬
дарственной доктрины. Эти течения не только сильно
различаются между собой, но и подчас питают друг к другу
смертельную вражду, однако те и другие остаются раз¬
новидностями одной идеологической категории — нацио¬
нализма.
Национализм еще способен некоторое время стимули¬
ровать позитивные усилия по отстаиванию государствен¬
ного единства и независимости внешней политики Филип¬
пин, по защите интересов филиппинского капитала от
экспансии транснациональных корпораций, по решению
культурных задач. Но значительно более силен (и усилива¬
ется с каждым годом) негативный потенциал национа¬
лизма. Конечно, негативное перерождение национализма
протекает разными темпами и в разных формах, в зависи¬
мости от того, о каком из многообразных типов нацио¬
нализма идет речь, но доминирующим остается то направ¬
ление идейной эволюции, которое нацелено на торможе¬
ние (под флагом сохранения надклассового «националь¬
ного единства») необходимых трудовому народу демокра¬
тических социально-экономических преобразований; оно
способно к тому же искусственно изолировать филип¬
пинское общественное движение от интернациональной
антиимпериалистической солидарности и служит активным
препятствием для распространения идей марксизма. Как
показывает практика, национализм создает в некоторых
общественных слоях благоприятную почву для роста идео¬
логических ориентаций левацкого типа. Со своей стороны,
правые националисты, уверяя трудящихся, что их «враг
номер один» — иностранец, стремятся сбить с толку ра¬
бочее и крестьянское движение Филиппин, вывести из-под
удара доморощенных эксплуататоров — помещиков, сабо¬
тирующих аграрную реформу, хищных фабрикантов и
спекулянтов, жадных чиновников, вымогающих взятки.
Увядание позитивных потенций национализма и выдви¬
жение на первый план его ретроградных сторон являет¬
ся неотвратимым объективным следствием хода современ¬
ной истории Филиппин, как и многих других родившихся
из колониального прошлого стран. Уместно напомнить,
что К. Маркс и Ф. Энгельс, бескомпромиссно выступая
18

за освобождение от чужеземного гнета всех несамостоя¬
тельных стран, будь то Индия, Ирландия или Польша,
никогда не считали решение этой задачи конечной целью,
полагая его только необходимым шагом на пути решения
зада'ч наиболее важных, т. е. социальных. «Пока жизне¬
способный народ скован чужеземным захватчиком,—
писал Энгельс, приводя слова Маркса,— он по необходи¬
мости направляет все свои силы, все свои стремления,
всю свою энергию против внешнего врага; и пока его
внутренняя жизнь остается таким образом парализован¬
ной, он не в состоянии бороться за социальное освобож¬
дение» [1, с. 555]. Развивая эту мысль, Энгельс писал:
«До тех пор, пока отсутствует национальная независи¬
мость, большой народ исторически не в состоянии даже
обсуждать сколько-нибудь серьезно какие-либо внутрен¬
ние вопросы», и потому, заключал Энгельс, устранение
национального гнета является не самоцелью, а «основным
условием всякого здорового и свободного развития»
[2, с. 220—221]. В духе этой идеи В. И. Ленин показал,
что для России (в 1909 г.) подлинно «национальным
вопросом» буржуазного развития, т. е. задачей, выражаю¬
щей интересы основных классов развивающейся нацио¬
нальной общности, является не что иное, как «аграрный
(даже уже: крестьянский) вопрос» [3, с. 229],— задача
чисто социальная.
В своей известной работе «Страны Востока: пути раз¬
вития» Н. А. Симония, опираясь на отмеченные выше
марксистско-ленинские идейные построения, развернуто
обосновал положение, заключительный вывод которого
может быть в полной мере приложен к ситуации современ¬
ных Филиппин: «В тех случаях, где уже достигнута по¬
литическая независимость, вместо национального, т. е. по¬
литического, освобождения в качестве общенациональной
задачи выдвигаются новые, социальные или внутринацио¬
нальные моменты (аграрная проблема, проблема сохра¬
нения полиэтнического единства в рамках данного госу¬
дарственного образования, внутренняя антимонополисти¬
ческая борьба, проблема архаичной государственной над¬
стройки и т. п.)» [18, с. 249]. Н. А. Симония справедливо
указывает, что даже масштаб и глубина собственно этни¬
ческой национальной консолидации ныне непосредствен¬
но зависят от хода решения социально-экономических
задач — от уровня развития производительных сил и в
связи с этим — развития средств массового общения
людей, средств массовой коммуникации [18, с. 247]. Все
2*
!9

это, естественно, не снимает задач борьбы с империалис¬
тическим неоколониализмом, но зато ставит в надлежа¬
щую перспективу соотношение внешних и внутренних по¬
литических задач общественного движения.
Между тем многие филиппинские националисты не по¬
нимают или не хотят понять, что сегодня жизненно важ¬
ные вопросы национального развития лежат для Филип¬
пин не только и не столько в сфере внешней политики,
сколько в сфере внутреннего обновления и развития
страны, начиная с радикального решения аграрного
вопроса — в том самом смысле, в каком Ленин когда-то
называл «национальным вопросом» буржуазного разви¬
тия России аграрно-крестьянский вопрос.
Вполне закономерно, борьба против реакционного на¬
ционализма, за интернационализм, патриотизм, демокра¬
тию стала актуальнейшей задачей идеологической борьбы
прогрессивных сил филиппинского общества.
Вот почему так важно достоверно знать, что собой
представляют различные варианты идеологии современ¬
ного филиппинского национализма, знать их словесное
выражение и объективное содержание, логическую струк¬
туру и систему доказательств их доктрины, тенденции и
перспективы их развития. Выявляя специфику каждой из
разновидностей национализма, необходимо одновременно
понять, что позволяет рассматривать их как представите¬
лей единого идеологического комплекса. Задачу выяснения
по мере возможности этих вопросов ставит перед собой
данная работа.
* * *
В вводном разделе необходимо сказать, хотя бы корот¬
ко, о некоторых общих особенностях той формы, в которую
выливаются националистические теории в специфическом
контексте филиппинской культуры.
Советские востоковеды в последнее время стали обра¬
щать внимание на последствия того факта, что идеологи¬
ческие системы в развивающихся странах возникают
на «перекрестке», где сталкиваются два мощных идейно¬
культурных потока: влияния, идущие из развитых стран
(капиталистических — с одной стороны, социалистичес¬
ких — с другой), накладываются на традиционное духов¬
ное наследие, систему ценностей и миропонимания [6,
с. 165]. Это столкновение служит интенсивным генерато¬
ром самых различных, порой довольно своеобразных, идео¬
логических конструкций, но протекает в целом болезненно
20

и создает атмосферу духовного драматизма, характерную
почти для всех стран афро-азиатского мира.
Эта идеологическая напряженность возникла и нара¬
стает на вулканической почве переходного состояния .сов¬
ременных обществ Востока. Императивная потребность
в ускоренной социально-экономической модернизации ста¬
ла для них поистине вопросом жизни или смерти, но при
этом сталкивается с колоссальными трудностями — с инер¬
цией традиционных общественных отношений, с крайней
ограниченностью материальных возможностей; главная
же сложность в том, что функционирующие в современ¬
ном мире «готовые» основные модели развития неизбеж¬
но требуют гибкой адаптации, «подгонки» при их нало¬
жении на специфические условия бывших колониальных
стран, откуда и родилось уже упомянутое распространение
на Востоке многообразных проектов и практических экспе¬
риментов в поисках «своего», особого «третьего пути»
социально-экономических преобразований. Поиски такого
пути порождают иногда идеи, не лишенные творческой
оригинальности, но чаще оборачиваются попытками сое¬
динить несоединимое. Афро-азиатская интеллигенция ощу¬
щает себя на перепутье, и это нередко сопровождается
не только ростом убежденности в собственной националь¬
ной исключительности, склонностью отгородиться от внеш¬
него мира и даже предать его анафеме, но и настроениями
тревоги перед перспективой трудного, проблематичного
движения по непроторенным дорогам истории. Немало ду¬
ховных драм рождается из противоречия другого рода —
между необходимостью получить образование, отвечаю¬
щее международным стандартам эпохи НТР, и страхом
потерять из-за этого национальную культурную специфич¬
ность, оторваться от родной «почвы».
Все это порождает тягостную маргинальность психоло¬
гии, строя интеллекта и творчества, а отсюда, как прави¬
ло,— концептуальный эклектизм, нестабильность, зыб¬
кость, неоформленность социальных учений и программ.
Филиппинские идеологи, о которых пойдет речь в данной
работе, в значительной мере разделяют со своими собрать¬
ями из других стран Востока отмеченные противоречия
теоретической мысли((см. [6, с. 165, 171 —174]). Им также
свойственны метания в поисках выбора (либо гибриди¬
зации, чаще всего мнимой) перед лицом таких идеологи¬
ческих дилемм, как раздвоение между национализмом и
универсализмом, модернизацией и традицией, либераль¬
ным парламентаризмом и авторитарным этатизмом, и,
21

наконец, таким кардинальным вопросом нашей эпохи, как
столкновение между социализмом и капитализмом. Труд¬
ность, а подчас и неразрешимость в данный момент всей
совокупности проблем, поставленных историей перед Фи¬
липпинами, как развивающейся многоукладной страной,
сложное переплетение социально-классовых противоре¬
чий при поисках их решений часто толкают идеологов
филиппинского национализма на путь утопических мечта¬
ний, на сочинение социальных мифов. Но национализм,
даже мифотворческий, всегда одновременно является про¬
граммой некоей реальной классовой политики. Это осо¬
бенно отчетливо видно на Филиппинах, где создателями
наиболее влиятельных идеологических концепций и про¬
грамм чаще всего выступали не философы, не профес¬
сиональные теоретики, а практические политики. Они
почти никогда не писали книг и трактатов, их концепции
складывались из суммы публичных выступлений — речей,
газетных статей — по частным проблемам текущей
политической жизни. Это можно объяснить тем обстоя¬
тельством, что в годы между двумя мировыми войнами,
а также в период с 1945 по 1972 г. на Филиппинах су¬
ществовала оживленная (то более, то менее открытая)
общественно-политическая деятельность: функционирова¬
ли политические партии и профсоюзы, происходила борь¬
ба на выборах в местные и общенациональные админи¬
стративные органы, имелась некоторая свобода печати.
Поэтому лидеры отдельных фракций национального дви¬
жения сосредоточивали свои силы на повседневной поли¬
тической борьбе (то с внешним противником, то со своими
соперниками из других фракций). Целиком поглощенные
политической практикой лишь очень немногие из них нахо¬
дили время и желание обобщить свои взгляды, изложив
их как цельную развернутую систему, поэтому исследо¬
вателю приходится мысленно реконструировать ее из раз¬
розненных политических деклараций. Трудность такой
реконструкции еще и в том, что борьба за влияние в мас¬
сах побуждала отдельные фракции националистического
движения не только противопоставлять своим соперникам
собственные программные концепции, но и подчас без¬
застенчиво заимствовать у соперников их лозунги, копи¬
ровать их терминологию и символику. Поэтому, чтобы оце¬
нить характер и историческое место отдельных течений,
бывает недостаточно сопоставить их идеологические вы¬
сказывания, а требуется учесть, какие реальные полити¬
ческие действия за этими декларациями следовали.
22

На форму, в которой выступают концепции филиппин¬
ских националистов разных направлений, оказывает боль¬
шое влияние противоречие между их стремлением говорить
от имени всей нации и фактическим отсутствием реаль¬
ного национального единства. Читая выступления филип¬
пинских идеологов обнаруживаешь, что они, строго гово¬
ря, не столько выражают или отстаивают национализм,
сколько призывают к нему: твердят о насущности задач
воспитания, выработки национального самосознания, о
необходимости борьбы за «выживание» нации, о поисках
«корней национальной самобытности». Настойчивое повто¬
рение слов «единая нация», «национальный дух», «нацио¬
нальная идентичность» похоже на магическое заклинание.
Это связано также и с ситуацией значительного разрыва
между концепциями, циркулирующими в среде образован¬
ного меньшинства, и содержанием массового обществен¬
ного сознания. Эти две сферы духовной жизни сложно
взаимодействуют. Проблема этого взаимодействия очень
важна, но исследование ее приходится оставить за рамка¬
ми данной работы.
Весь комплекс трудностей идейного развития, пере¬
живаемых филиппинскими националистами, своеобразно
отражается даже на их языке и стилистике. Исследователь
идеологической жизни современного Востока Е. Б. Раш-
ковский указал на специфическую трудность при анализе
соответствующих источников: «Большинство этих текстов
поражает обилием мыслительных штампов, общих слов,
логических некорректностей, механических заимствований
из политического лексикона западных и социалистичес¬
ких стран. Думается, что в целом общественная мысль
Востока не нашла еще надлежащего языка, который бы
позволил ей в строгих понятиях изъяснять свои собствен¬
ные наболевшие проблемы» [15, с. 80]. Возможно, при
взгляде изнутри восточной культуры подобные особен¬
ности предстали бы не дефектами слога, а вполне про¬
дуктивными имманентными свойствами традиционного
способа организации спекулятивной мысли. Но если в
культурном наследии Индии или Китая известны самобыт¬
ные целостные логические системы, то на Филиппинах
самостоятельное (отличное от европейского) понятийное
наследие много беднее и для их интеллигенции проблема
выработки отточенного «надлежащего языка» обществен¬
ной мысли стоит иначе. Это не означает, конечно, что в
багаже филиппинских теоретиков национализма совсем
нет серьезных и стилистически безупречных сочинений,
23

адресованных заведомо компетентной аудитории либо рас¬
считанных на то, чтобы просветить, пробудить к полити¬
ческой активности те или иные пласты населения. Такие
случаи есть. Нам хотелось лишь обратить внимание на
господствующую тенденцию, доминирующий строй мышле¬
ния и лексикона.
Пусть сказанное не прозвучит в укор тем или иным
современным филиппинским публицистам. Не слишком
большая подчас глубина и оригинальность мысли, недоста¬
точно совершенное ее выражение — не вина, а беда их,
и это отнюдь не означает, что скуден талантами филип¬
пинский народ, а отражает по своему тяжкий драматизм
переживаемого страной переломного времени. Предстоя¬
щий переход от традиционного к современному образу
жизни для всех развивающихся стран неизбежно связан и
с надеждами и со страхами, полон неимоверных экономи¬
ческих, социальных, интеллектуальных трудностей. Проти¬
воречия ожидаемого перехода на Филиппинах, в силу от¬
меченных выше объективно-исторических причин, проте¬
кают в ряде аспектов болезненнее, чем в некоторых иных
странах Востока.
* * *
Предлагаемый в этой работе обзор ограничен хроно¬
логическими рамками периода независимости — т. е. с
1946 г. Однако для правильного понимания ряда вопро¬
сов, которые возникнут в ходе изложения, необходим
небольшой экскурс в историю.
Начальной точкой отсчета для становления концепту¬
ально оформленной идеологии филиппинского национа¬
лизма являются события второй половины XIX в.— дви¬
жение за политические реформы и последовавшие за ним
национальные войны 1896—1901 гг. Общественное соз¬
нание этой бурной эпохи глубоко и подробно иссле¬
довано в нескольких книгах А. А. Губера, Ю. О. Левто-
новой и И. В. Подберезского (см. [4; 5; 9; 10; 11; 16а]),
что дает мне возможность ограничиться здесь краткими
замечаниями о современном резонансе идей того времени,
а затем остановиться только на главных проблемах
идейных процессов XX в. (до 1946 г.)
«Движение пропаганды», как именует филиппинская
традиция деятельность сторонников реформ конца XIX в.,
еще не выдвигало лозунга независимости и рассчиты¬
вало достичь своих целей конституционными методами при
24

содействии испанских либералов. Движение это было да¬
леким от народных низов и не искало их поддержки.
Тем не менее исторические заслуги его велики. Именно
в рядах этого движения выросла плеяда просветителей-
патриотов. Филиппины опередили многие экономически
более развитые колониальные страны Азии в формиро¬
вании собственной, пусть малочисленной, интеллигенции,
получившей европейское образование. Движение возгла¬
вил Хосе Рисаль, замечательный мыслитель, ставший
вровень с самыми выдающимися умами Азии своего
времени. Рисаль и его друзья впервые принесли на
Филиппины идеалы, пленившие их воображение,— сво¬
бодолюбивые девизы Великой французской революции,
идеи «естественного права» и равенства рас, гневную
критику клерикализма и обскурантизма. Их сочинения
долго оставались и отчасти остаются сейчас достоянием
лишь узкого круга образованных филиппинцев. Но, как
показала история, их посев дал свои всходы. Простые
и ясные патриотические идеи Рисаля, да и весь его об¬
лик, необычайно привлекательный, до сих пор являются
предметом гордости филиппинцев, воздействуют на их соз¬
нание и эмоции, служат своеобразным стимулом и призы¬
вом к национальному единению. Конечно, этот символи¬
ческий образ не избежал определенной политической
девальвации. Именем Рисаля сейчас готовы клясться все:
и те, кого еще можно (с большой натяжкой) причислить
к продолжателям его национально-просветительского
дела, и духовные наследники тех, с кем Рисалю было при
жизни совсем не по пути,— революционные радикалы,
примкнуть к которым Рисаль отказался в 1896 г., и
отцы-иезуиты, с которыми Рисаль до конца дней своих
враждовал, расходясь по коренным вопросам теологии
и политики.
Нечто подобное произошло и с идейным наследием
национально-освободительных войн 1896—1901 гг., кото¬
рые у филиппинцев принято называть собирательным
словом «Революция». Они сохраняются в их сознании как
величайшее событие национальной истории. Память о Ре¬
волюции живет не только в музеях и бесчисленных мо¬
нументах, не только в учебниках и научных трактатах,
но и в повседневной политической жизни. Об уроках и
заветах Революции часто говорят в своих выступле¬
ниях те, кто сегодня ведут борьбу за счастье народа.
Одновременно, увы, именем Революции обязательно
клянутся все самые низкие демагоги и даже убежден¬
25

ные контрреволюционеры. Не было и нет на Филип¬
пинах буквально ни одной политической партии, которая
в программных декларациях не объявляла бы себя
законной (и, разумеется, единственной) наследницей Ре¬
волюции. В любом случае это свидетельствует о том,
что память о тех героических днях жива в народной душе,
составляет важную часть общественного сознания, хотя со
дня поражения Революции прошло больше восьми деся¬
тилетий.
Можно себе представить, что в первые годы после уста¬
новления американского господства волнующие воспо¬
минания о недавних славных днях короткого сущест¬
вования независимой республики занимали огромное
место в мыслях и чувствах филиппинцев.
Особенности истории Филиппин привели к тому, что
эта страна, значительно отстававшая от многих других
азиатских колоний по уровню социально-экономического
развития, оказалась в конце XIX в.— начале XX в. впе¬
реди их как по размаху и остроте антиколониальной
борьбы, так и по формированию общественных идей,
подготовивших и направлявших эту борьбу.
В последующие годы сохранялось определенное
несоответствие между характером некоторых распрост¬
ранившихся на Филиппинах политико-идеологических
доктрин и степенью зрелости их социальной базы. В то
время как развитие капитализма и соответствующие ему
процессы социальной дифференциации до середины
XX в. шли здесь по сравнению с другими странами Азии
довольно медленно, те общественные слои, которые силою
событий были особенно активно втянуты во внутрен¬
нюю политическую борьбу и одновременно наиболее
открыты для идущего извне притока новых идей, стали
почвой формирования таких идеологических течений,
которые характерны для более развитых стран коло¬
ниального мира.
Это относится прежде всего к идеологии буржуазного
национализма, которая надолго стала господствующей в
политической жизни страны. Уже на первых этапах
своего формирования (в конце XIX в. и в первые два-три
десятилетия XX в.) филиппинская буржуазия была актив¬
ным участником национального движения. Но она
была малочисленна и экономически слаба, действовала
не столько в производстве, сколько в посреднической
торговле, была тесно связана хозяйственными, а то и се¬
мейными узами с помещиками и касиками (так имено¬
26

вали на Филиппинах тех, кто совмещал в одном лице
роли крупного землевладельца и государственного чинов¬
ника). Поэтому буржуазные предприниматели и их идео¬
логи выступали долгое время совместно с помещиками
и местной бюрократией в рамках единых организаций.
Программа этих организаций может быть охарактери¬
зована как в основном буржуазная: требование полити¬
ческой независимости и экономической самостоятель¬
ности на основе развития и государственной защиты мест¬
ного предпринимательства, установление парламен¬
тарно-демократического строя. Следует отметить, что
лозунг «немедленной, полной и абсолютной независи¬
мости», прозвучавший на Филиппинах еще накануне
революции в 1893 г., стал основным лозунгом веду¬
щей буржуазно-помещичьей Партии националистов с
момента ее основания — в 1907 г., т. е. на много лет рань¬
ше, чем его выдвинули буржуазные националисты дру¬
гих колониальных стран Азии. Лозунг этот, однако,
утратил прежнее революционное содержание — филип¬
пинские буржуазные политики стали убежденными
реформистами после поражения в войне с США.
То обстоятельство, что патриотические слои поме¬
щиков приняли на вооружение идеологию буржуазного
характера, может быть объяснено как влиянием духов¬
ного наследия революции 1896—1901 гг., протекавшей под
буржуазно-демократическими лозунгами, так и отсут¬
ствием на Филиппинах (за исключением одного отдален¬
ного района, населенного мусульманами) традиции
обращенного в идеализированное прошлое «феодаль¬
ного национализма», хорошо известного в истории боль¬
шинства стран Востока. Традиционализм не сложился
здесь в особую самостоятельную ветвь национальной
идеологии, а остался только компонентом, иногда весь¬
ма слабо выраженным, буржуазно-помещичьих и в боль¬
шей мере мелкобуржуазно-популистских идейных тече¬
ний. Это прямо вытекало из упоминавшихся уже особен¬
ностей филиппинской истории. К началу XX в. традицион¬
ные социально-экономические структуры были представ¬
лены на Филиппинах помещичьим землевладением
феодального типа (которое не существовало в доколо¬
ниальную эпоху и было насаждено испанской адми¬
нистрацией), причем кабальная эксплуатация издольщи¬
ков сочеталась с отношением патриархального «патро¬
нажа» между арендатором и землевладельцем; сель¬
ская община, как социальный и экономический институт,
27

практически отмерла еще в XVIII в. В сфере сознания
(не только крестьянского, но и городского населения)
сохранились существенные черты общинно-родовых по¬
рядков в семейных отношениях и ’в более широкой сфе¬
ре общественных связей (подробно об этом см. [16]). Ре¬
лигиозное мировосприятие, пронизывавшее всю жизнь
филиппинцев, представляло собой причудливую амаль¬
гаму католической ритуальной символики и древней¬
ших анимистических верований. Такая социально-куль¬
турная традиция, при всей своей укорененности и инер¬
ционности, не могла служить достаточной базой для
формирования философской традиционалистской докт¬
рины, подобной тем, что мы встречаем в духовной жиз¬
ни соседних с Филиппинами стран.
Требование независимости не было в устах филип¬
пинских буржуазных и помещичьих националистов
строго последовательным: с одной стороны, оно сопровож¬
далось пожеланием избежать полного разрыва отноше¬
ний с США и американским капиталом (с наибольшей
отчетливостью эта платформа была выражена идеоло¬
гом Партии националистов Карлосом Ромуло в книге
«Мать-Америка» [28]); с другой стороны, националисты
охотно шли на сговор с империалистическими соперни¬
ками США, прежде всего с Японией. Подобная ориента¬
ция закономерно привела многих лидеров филип¬
пинского буржуазного национализма на путь сотруд¬
ничества с японскими оккупантами в годы второй миро¬
вой войны, а в первые послевоенные годы побудила
правую фракцию националистов пойти на компромис¬
сную сделку с США, ограничившую суверенитет Филип¬
пин после провозглашения их независимости.
Размытость, непостоянство социальных границ внутри
имущей верхушки филиппинского общества привели
к тому, что носители идеологии буржуазного национа¬
лизма, будь они по положению капиталистами, поме¬
щиками, бюрократами, интеллигентами, выступали в
политике либо в рядах единой партии (Партии национа¬
листов), либо примыкали к возникавшей время от вре¬
мени второй аналогичной партии, не имевшей от первой
сколько-нибудь существенных отличий ни в идеологии,
ни в социальной базе. Лидеры и теоретики буржуазно¬
го национального движения не задумываясь переходили,
иногда не раз, из одной партии в другую и обратно.
Однако в рядах столь слабо дифференцированного
движения можно обнаружить сосуществование, а то и
28

противоборство, двух весьма разных тенденций в тео¬
рии и практике. Одна из них — либерально-демократи¬
ческая, другая — этатистская, авторитарная (снова
приходится отметить, что нередко один и тот же идеолог
или политик выступал в разное время как выразитель
то одной, то другой из этих двух тенденций). В обоих
случаях для идеологического обоснования политического
курса широко использовались заимствованные в запад¬
ном мире социально-нравственные концепции, государ¬
ственно-правовые понятия, политические теории и лозун¬
ги. Однако в конечном счете смысловое наполнение
идеологических программ определялось реальными об¬
щественными отношениями в собственной стране, ее
спецификой общественного сознания. Именно поэтому
либерально-демократические идеи с трудом пробивали
себе дорогу и часто оставались благими пожеланиями,
а идеи авторитарные проводились в жизнь без особого
сопротивления со стороны народных масс, веками своей
доколониальной и колониальной истории приученных
принимать как должное неограниченную единоличную
власть на всех уровнях социальной организации, от
семьи до государства.
Взгляды и деятельность наиболее яркого националь¬
ного лидера межвоенных лет — Мануэля Кэсона — хо¬
рошо иллюстрируют отмеченные особенности идеологиче¬
ских процессов на Филиппинах. На этой фигуре стоит
остановиться чуть подробнее еще и потому, что имя Кэсо¬
на до сих пор мелькает в сочинениях филиппинских
националистических публицистов и совершенно затми¬
ло память о других идеологах национализма 20—30-х го¬
дов XX в. Более того, как мы увидим из последней гла¬
вы данной книги, в идеологии современного правящего
режима есть немало черт, наводящих на мысль о парал¬
лелях (а может быть, и о сознательном подражании)
идеям Кэсона.
После превращения в 1935 г. Партии националистов
в правительственную, а ее главы Кэсона — в президен¬
та автономной республики местная бюрократическая вер¬
хушка стала проявлять наклонность к этатизму. Адми¬
нистративный аппарат стал активно использоваться как
инструмент накопления капитала, были введены начатки
государственного предпринимательства и регулирования
экономики.
От режима автономии до полной независимости еще
было далеко. Однако с 1935 г. США предоставили мест¬
29

ной бюрократии довольно широкие административные
полномочия, значительно большие, чем имели в то вре¬
мя аналогичные слои в других колониальных странах.
Поэтому идеология Кэсона и его партии приобрела опре¬
деленные черты официальной идеологии, которая пре¬
тендовала на роль единственной для всего населения
Филиппин.
Внутренняя национальная политика правительства
Кэсона исходила из постулата, что все этнические груп¬
пы Филиппинских островов представляют собой единую
нацию. Конституция 1935 г. фактически ставила препоны
на пути возможной национальной консолидации таких
крупных народностей, как бисайя, илоканцы и др., уста¬
новив, что «общенациональным» языком будущей неза¬
висимой республики будет тагальский, который понима¬
ло тогда не более 25% населения. Но Кэсон чувствовал
зыбкость искусственного, административно предписан¬
ного национального единства. Он не мог не замечать
фактов партикуляристских тенденций в политической
жизни. Бюрократическая и плутократическая элита бы¬
ла неоднородной по этническому происхождению. Сре¬
ди богатейших «четырехсот семейств» страны имелись
семьи тагальские, бисайские, илоканские, испанские, ме-
тисские (полукитайские). Как однажды признался Кэсон,
он испытывал опасения, что после ухода американской
администрации с Филиппин в стране может начаться
этническая междоусобица, но утешал себя так: «...язык
выручит нас, так как никто не будет помнить, что он
тагалог, бисайя, илокано, пампанго, бикол и т. д. Все
они забудут эти различия» (цит. по [25, с. 211]).
Кэсон прямо ставил перед собой цель форсировать нацио¬
нальную унификацию и хвастал впоследствии: «Я добил¬
ся больших успехов в искоренении племенного партику¬
ляризма» [27, с. 168]. Курс на национальную ассими¬
ляцию сочетался у автономного правительства с пря¬
мой дискриминацией по отношению к «нехристианскому»
(согласно официальной филиппинской терминологии) на¬
селению, т. е. к мусульманам («моро») и «язычникам».
По конституции 1935 г. для них были установлены не
выборы депутатов населением, а «отбор» их местными
чиновниками; губернаторы в провинциях, населённых
моро и «язычниками», также не избирались, а назнача¬
лись.
Автономное правительство проводило по отноше¬
нию к непокорным моро политику военного подавления,
зо

начатую еще испанскими конкистадорами и продолжав¬
шуюся при американском господстве. Не прекраща¬
лись случаи захвата земель у «язычников» илонготов
и ифугао на Лусоне, билаанов на Минданао, сопровож¬
давшиеся безжалостным сгоном исконного населения.
Шовинистические черты в национальной политике
автономного правительства проявлялись также в пре¬
следовании китайцев, живших на Филиппинах. Аме¬
риканские «советники» при случае подогревали антики-
тайские настроения. Верховный комиссар США Макнатт,
например, в одной из своих речей пугал филиппин¬
цев тем, что «приток китайцев разрушит расовую чисто¬
ту и христианскую культуру Филиппин». Лидеры местной
буржуазии поддерживали шовинистические предрассуд¬
ки, используя их для вытеснения китайского капитала
из сферы торговли.
Исходя из задач, которые они ставили перед собой
после получения автономии, лидеры партии Кэсона счи¬
тали нужным принять меры, чтобы националистические
чувства населения не принимали резкой антиамериканской
направленности. Всячески подчеркивая в своей про¬
паганде значение полученных от США уступок, национал-
реформисты призывали терпеливо ждать истечения
10-летнего переходного периода и не обострять отноше¬
ний с Америкой, пока она не отказывается от своего
обещания. В связи с этим в официозной печати и в го¬
сударственных школах стало проповедоваться одобрение
(а то и восхваление) политики США; надо сказать,
что оно воспринималось многими с доверием, так как
исходило теперь не от самих американцев, а от соб¬
ственных национальных руководителей. Дело дошло, на¬
пример, до празднования 40-летия захвата американски¬
ми войсками Манилы. Кэсон счел нужным публично
выразить по этому случаю «безграничную благодарность
Соединенным Штатам за неоценимые блага», принесен¬
ные филиппинцам. В другом случае Кэсон призвал всех
забыть прошлые обиды и «воздвигнуть в своих сердцах
монумент вечной благодарности Испании рядом с таким
же монументом в честь Америки» (цит. по [25, с. 10]).
Стремясь не допустить массовых антиамериканских
выступлений, идеологи из окружения Кэсона не ослабля¬
ли националистическую пропаганду — они прекрасно
понимали, что только престиж патриотов сохраняет
им влияние в народе. А это влияние было необхо¬
димым элементом для сохранения стабильности власти
31

автономного правительства. Его лидеры предвидели к то¬
му же, что им еще может понадобиться народная
поддержка, если придется снова оказать давление на
США для получения независимости. И они старались,
сохраняя и подогревая националистические настроения,
направить их в желательную для себя в данный мо¬
мент сторону, например против местного китайского на¬
селения. Сам Кэсон в своих речах ловко льстил «просто¬
му народу» и умело играл на националистических чув¬
ствах [27].
У Кэсона отчетливо проявилась склонность к авто¬
ритарным методам управления. Он присвоил себе «чре¬
звычайное право» издавать в обход законодательных
органов постановления, имеющие силу закона, выступил
с идеей декретировать в стране однопартийную систему.
Правительство одобрило создание в районах аграрных
волнений погромной организации «Кавал» типа фашист¬
ских штурмовых отрядов. Экзальтированное мещанство
раздувало культ Кэсона, была даже создана так назы¬
ваемая Кэсоновская ассоциация, целями которой были
объявлены «распространение, поддержание и пропаган¬
да уважения, любви и восхищения президентом». Не
удивительно, что с самого начала фашистского мятежа
в Испании Кэсон и его окружение публично выража¬
ли симпатии к Франко. Кэсон проявлял интерес к ме¬
тодам экономической политики и пропаганды в гитле¬
ровской Германии, которую он посетил в 1937 г.
Другой видный идеолог буржуазного национализма,
Мануэль Рохас (он выступал то как попутчик Кэсона,
то как его соперник) открыто называл себя сторон¬
ником корпоративной системы Муссолини. Он еще в 1930 г.
создал довольно крупную организацию, название кото¬
рой — «Новый Катипунан» — должно было предста¬
вить ее как бы преемником союза Катипунан, возглавив¬
шего революцию 1896 г. Рохас был умелым демагогом:
он обличал «тех, кто повинен в страданиях простого
народа», призывал «покупать только товары, сделанные
на Филиппинах и продаваемые филиппинцами», его ре¬
чи были пересыпаны лозунгами антиамериканскими, ан-
тикитайскими, антисемитскими, он разжигал травлю
живущих на Филиппинах мусульман и спровоцировал
несколько китайских погромов. Хотя «Новый Катипунан»,
привлекший поначалу в свои ряды около 100 тыс. чле¬
нов, довольно быстро сошел с политической сцены, сам
Рохас занимал прочные позиции (он был членом кабине-
32

та, председателем сената) и продолжал пропаганду
фашиствующего национализма.
Если Рохас являл собой тип по-своему цельного,
последовательного выразителя наиболее реакционных ком¬
понентов идеологии буржуазного национализма, то Кэ¬
сон был личностью более сложной и противоречивой.
Как и все националисты, Кэсон стремился получить под¬
держку широких народных низов, но обращался к мас¬
сам не только с демагогической риторикой (что он умел де¬
лать не хуже Рохаса), а и с развернутой программой
социальных реформ, некоторые из которых он провел
в жизнь, когда стал главой автономного правитель¬
ства.
Мысль о том, что будущая политическая независи¬
мость должна будет сочетаться с преобразованиями в
экономике и социальных отношениях, была присуща
наиболее дальновидным идеологам буржуазного нацио¬
нализма. Такая установка нашла свое отражение в тек¬
сте конституции, которая была выработана конвентом
лидеров национального движения и стала с 1935 г.
основным законом Филиппин в условиях автономии,
а с 1946 г.— в условиях независимости. Принципы,
легшие в основу конституции, противоречивы. Они содер¬
жат черты авторитарности (широкие полномочия испол¬
нительной власти) и вместе с тем — либерального
парламентаризма, восходящего к традициям эпохи станов¬
ления западной буржуазной демократии (билль о граж¬
данских правах, отделение церкви от государства). При¬
мечательной была декларация о том, что «государство
будет заботиться об осуществлении социальной справед¬
ливости ... защищать интересы трудящихся». Этот раздел
конституции послужил отправной точкой для реформ пра¬
вительства Кэсона, получивших название «программы
социальной справедливости». Реформы включали законы
по аграрному и рабочему вопросу, которые, при всей
своей ограниченности, дали филиппинским труженикам
такие права, которыми в ту пору не обладали жители
других колониальных стран. В 1937 г. Кэсон легализо¬
вал Коммунистическую партию и амнистировал ее лиде¬
ров (Компартия, в свою очередь, заявила о поддержке
конституции и тех мер правительства, которые отвечают
нуждам народа).
Политическая концепция Кэсона была продиктована
четким пониманием классовых интересов филиппинской
буржуазно-помещичьей элиты, стремлением защитить эти
3 Заказ 991
33

интересы как от давления американского капитала, так
и от растущей активности рабочего и крестьянского
движения. «Мы переживаем в настоящее время период
бури и натиска, одну из самых трагических эпох исто¬
рии,— говорил Кэсон.— Наше дело — доказать просто¬
му человеку, что в условиях республиканской формы прав¬
ления он может достичь всего, что ему нужно для счастья».
Проведение реформ сопровождалось большим пропаган¬
дистским шумом. Один из идеологов правящей Партии
националистов Леон Гинто утверждал, что дело идет
к установлению некоей новоявленной социальной системы,
а именно «кэсоновского коммунизма». Сам президент
заявлял, что его программа есть «средний путь между
капитализмом и социализмом» и представляет собой
претворение в жизнь «дистрибутистской философии»,
то есть теории «справедливого распределения» националь¬
ных богатств. Кэсон проявил интерес к советскому опы¬
ту планирования экономики, организации вооруженных
сил, в связи с чем намеревался посетить СССР (начав¬
шаяся война этому помешала).
Не отказываясь от проведения активной социальной
политики, Кэсон и его последователи, следуя чувству
классового самосохранения, неизменно настаивали на
подчиненности социальных задач национальным. «Я пред¬
почитаю видеть свой народ бедным, но свободным, неже¬
ли богатым, но порабощенным»,— писал Кэсон [27,
с. 119]. На Филиппинах до сих пор часто вспоминают,
что Кэсон любил повторять фразу: «Лучше адская жизнь
под управлением филиппинцев, чем райская жизнь под
управлением американцев». Эта громкая фраза, звуча¬
щая как пустая игра словами, на самом деле несет
в себе целую политическую программу. Она содержит
две идеи. Во-первых, уверение в том, что даже самое
неумелое национальное правительство будет преследовать
все же, так или иначе, национальные цели, а даже самое
эффективное американское управление в конечном
счете будет всегда преследовать только собственные
(т. е. чуждые филиппинцам) цели. Во-вторых (и в этом
главный смысл крылатой формулы), филиппинское об¬
щественное мнение ориентируется на то, чтобы после
провозглашения независимости оно не предъявляло пре¬
тензий правительству за некомпетентность, коррупцию,
социальный консерватизм или другие пороки, довольст¬
вуясь сознанием того, что это «свое», национальное
правительство. Иными словами, это все тот же, раз¬
34

дающийся и сегодня, лозунг — «национализм превы¬
ше всего».
Еще одна черта сближает национализм группировки
Кэсона с идеологией современной правящей буржуазии.
В стремлении поднять свой престиж идеологи национа¬
лизма 30-х годов, особенно из числа ученых-историков,
часто апеллировали к прошлому, стремясь представить
себя законными продолжателями дела славной револю¬
ции 1896—1901 гг. В связи с этим осуществлялись
собирание и публикация документов эпохи революции,
поощрялись исторические исследования, воздвигались
памятники героям революции.
Тем же целям укрепления своих идеологических по¬
зиций отвечали декларации националистов о солидар¬
ности с другими колониальными народами. В то время
как в сфере практической политики им не удалось достиг¬
нуть объединения или хотя бы координации усилий с
националистами соседних стран Востока, в сфере идео¬
логической такие попытки делались — в форме
выдвижения то панмалайских, то паназиатских концеп¬
ций. Последние принимали нередко прояпонский харак¬
тер, что активно использовалось токийскими политика¬
ми для пропаганды экспансии, а то и для насаждения
на Филиппинах своей агентуры.
В предвоенные годы паназиатизм прояпонской ориен¬
тации исповедовали немало идеологов буржуазного
национализма — известные историки братья Максимо
и Теодоро Калау, профессор политических наук Пио
Дуран, популярный журналист Фаролан. Панмалайские
лозунги, подобно паназиатским, воспринимались многи¬
ми филиппинцами как антиколониальные. Их опасная
утопичность не осознавалась. Идея панмалайского един¬
ства впервые была принесена на Филиппины индоне¬
зийским радикальным националистом Тан Малакой,
который жил в Маниле в эмиграции в 1927 г. Соб¬
ственные пропагандисты этой идеи выступили на Филип¬
пинах позднее — в середине 30-х годов. Среди них наи¬
более видной фигурой был Венсеслао Винсоне, созда¬
тель и лидер небольшой патриотической партии «Моло¬
дые Филиппины». У некоторых сторонников панмалаизма
сложилось высокомерное убеждение в особой миссии
филиппинцев по отношению к другим родственным им на¬
родам; «Манила может стать центром новой империи Мад-
жапахит, центром малайского ирредентизма»,— заявлял
публицист Фелипе Мабиланган [26, с. 29]. Такие проро¬
з*
35

чества льстили самолюбию филиппинских националистов.
Панмалайские шовинистические амбиции были нечужды
и Кэсону. В последний год своей жизни он в мечтах ви¬
дел себя президентом «Малайской конфедерации», кото¬
рая, как он думал, будет создана после окончания войны.
Буржуазный национал-реформизм, который был идео¬
логическим кредо всех соперничавших фракций буржуаз¬
но-помещичьего блока, задававшего тон в политической
жизни Филиппин до второй мировой войны, не обладал,
однако, монополией в националистическом движении того
периода. Большое место в общественном сознании занима¬
ли еще два идеологических течения — мелкобуржуаз¬
ный и популистский национализм, которые тесно перепле¬
тались между собой на Филиппинах и подчас не под¬
даются четкой дифференциации. Тех и других объеди¬
няло стремление к национальной независимости в полити¬
ке, экономике и культуре, враждебность к местной бур¬
жуазно-помещичьей элите. Различие между ними состояло
в том, что идеологи мелкой буржуазии искали решение
назревших исторических задач страны на путях капита¬
лизма, выступая за «улучшенный», «народный», «демокра¬
тический» путь буржуазного развития, против крупного
монополистического капитала, не только иностранного, но
и национального. Социальной базой мелкобуржуазной
идеологии служили те общественные слои, которые уже
были в той или иной мере втянуты в процесс капитали¬
стической трансформации и разделяли с национальной
буржуазией идеал частной собственности и некоторые
другие социально-нравственные нормы.
Популисты же ориентировались преимущественно на
добуржуазные традиционалистские слои, прежде всего на
патриархальное крестьянство; выражавшие их идеалы
интеллигенты-популисты не надеялись «исправить» капи¬
тализм, а стремились найти возможность совсем из¬
бежать буржуазного развития, ввиду чего для их идео¬
логии центральной была антибуржуазная направлен¬
ность, и в частности отрицание (то более, то менее
радикальное) частной собственности на средства произ¬
водства, прежде всего на землю. Они выдвигали альтер¬
нативные планы общественно-политического развития ти¬
па кооперативного, гильдейского и тому подобных уто¬
пических эгалитаристских вариантов социализма. В от¬
дельных случаях популистские взгляды становились сту¬
пенькой на пути к усвоению марксизма. Так, весьма
влиятельный организатор и теоретик крестьянского дви-
36

жения 30-х годов Педро Абад Сантос, начинавший свою
деятельность как приверженец народнических идей Льва
Толстого и Генри Джорджа, стал затем убежденным
марксистом, занял пост заместителя председателя Ком¬
мунистической партии Филиппин (подробнее см. [8]).
Мелкая буржуазия в точном социально-экономическом
смысле этого понятия была на Филиппинах в первой
половине XX в. очень малочисленной общественной про¬
слойкой, но весьма широкие социальные круги за преде¬
лами этой прослойки — крестьяне, батраки, часть город¬
ских рабочих, трудовая интеллигенция, мелкие служа¬
щие — разделяли мелкобуржуазные жизненные идеалы,
т. е. идеалы труженика и собственника одновременно.
Они были готовы следовать за политиками, которые
выступали с позиций мелкобуржуазного национализма.
Носители этой идеологии вышли на передний край на¬
ционально-освободительного движения еще в конце прош¬
лого века (напомним имена Бонифасио и Хасинто),
продолжатели их дела сохраняли в XX в. большую актив¬
ность и влияние. Тактика различных мелкобуржуазных
группировок варьировала от осторожного реформизма
до экстремистского «революционаризма». Их политиче¬
ская программа была, по сути, буржуазно-демократи¬
ческой, причем они отстаивали ее более твердо и последо¬
вательно, чем буржуазия. Демократической эту програм¬
му можно назвать лишь в том смысле, что она соответ¬
ствовала интересам широких масс народа и была рас¬
считана на их поддержку. Но политическая демократия
была чужда мелкобуржуазным националистам и как ме¬
тод руководства массовыми организациями и как прин¬
цип управления государством. Понятия о гражданских
правах и либерально-парламентарном строе, занесенные
из Европы накануне революции 1896 г., остались достоя¬
нием узкого слоя интеллигенции. Они нашли свое отраже¬
ние в формулировках двух первых конституций Филип¬
пинской республики — 1896 г. и 1898 г., затем в кон¬
ституции 1935 г., но так и не были полностью проведены
в жизнь и не создали в сознании народа демократи¬
ческой традиции. Отсюда и тяготение мелкобуржуаз¬
ных идеологов к авторитарности и «вождизму» по от¬
ношению к своим последователям, и нередкое заимство¬
вание лозунгов у зарубежных националистических дви¬
жений фашистского типа. Склонность видеть в тоталитар¬
ных диктатурах политических союзников и идеологи¬
ческий образец для подражания проявляли и некоторые
ЗТ
филиппинские националисты-народники. Они становились
легкой добычей демагогов и поставляли массовую базу
для таких организаций фашистского типа, как «Новый
Катипунан» или «Кавал», которые были орудием насилия
в руках крайне правых националистов.
В отличие от буржуазно-помещичьего крыла национа¬
лизма мелкобуржуазные и популистские течения на Фи¬
липпинах часто имели своей идеологической основой
христианскую религию. В мотивации национальных требо¬
ваний религия играла для филиппинцев несколько иную
роль, чем обычно на Востоке. Со времени испанского
господства тот факт, что вероисповедание колонизаторов
и покоренного народа совпадали, предопределил обраще¬
ние борцов за независимость к сектантским и реформа¬
ционным идеям, которые позволяли, сохраняя субъектив¬
но чувство принадлежности к христианской вере, высту¬
пать против официальной церкви, которая ассоциирова¬
лась с колониальной властью. Отсюда характерное для
идеологической ситуации на Филиппинах парадоксаль¬
ное сочетание антиклерикализма с убежденной религиоз¬
ностью. Сама же церковь и ее служители редко высту¬
пали здесь непосредственно в области политики, они
воздействовали на общество прежде всего через сферу
индивидуального и семейного духовного воспитания (это
отчасти объясняется тем, что в годы американской власти
во главе церковной иерархии и среди низового духовен¬
ства по-прежнему преобладали иностранцы).
В то время как в массе народа религиозное сознание
глубоко укоренилось, для филиппинской буржуазии и ее
идеологов была характерна весьма поверхностная рели¬
гиозность, а то и атеизм. Это вело либо к полному
отсутствию религиозных мотивов в буржуазной идеоло¬
гии, либо к бессистемному цинично-политиканскому их
использованию. Так, Мануэль Кэсон за свою жизнь про¬
делал переходы из католичества в масонство и обрат¬
но, попутно пытался заигрывать с некоторыми национа¬
листическими сектами, но в общем не делал серьезной
ставки на религию. В отличие от этого идеологи мелко¬
буржуазного и популистского национализма, более чут¬
кие к психологии крестьянских масс, относились в боль¬
шинстве своем к религии со всей серьезностью.
Два мелкобуржуазных течения религиозно-национали¬
стического характера зародились в 1910-х годах. Оба они
выступили как резко враждебные католицизму христиан¬
ские секты, вскоре оформившиеся в самостоятельные
М

церкви, и одновременно как политические организации
с программой, которая, при всей своей мистической окрас¬
ке, получила недвусмысленную националистическую
ориентацию. Первая из этих организаций — «Иглесия-
ни-Кристо» («Церковь Христа») — исходила из убежде¬
ния в божественной избранности филиппинского народа,
который в будущем не только обретет независимость
и будет полностью обращен в новую веру, но и призван
обратить в эту единственно истинную, «подлинно хри¬
стианскую» веру все население земного шара. Одно¬
временно «Иглесия-ни-Кристо» стремилась приобрести вес
в политической жизни страны, активно пропагандировала
содействие мелкому частному предпринимательству и са¬
ма вела коммерческие операции4.
Другая из этих «мятежных» церквей — «Ватават-нанг-
Лахи» («Знамя нации» или, точнее, «Знамя расы») —
провозгласила божественность Хосе Рисаля, которого
приравняла к Христу, а основатель новой веры был объяв¬
лен живым перевоплощением Рисаля. Приверженцы «Ва-
тават-нанг-Лахи» рассматривали католическую церковь
как иностранную, а потому неприемлемую для филип¬
пинцев. Герои национально-освободительного движения
XIX в. Гомес, Бургос, Самора, Бонифасио, Хасинто,
Мабини и другие были причислены к лику святых.
Обе названные церковно-националистические органи¬
зации, весьма немногочисленные поначалу, стали в 20-х
годах медленно, но верно привлекать к себе новых и но¬
вых сторонников, преимущественно из бедных и «сред¬
них», мелкобуржуазных слоев населения, маргинальное
положение которых делало их особенно восприимчивыми
к обещаниям быстрого «чудесного» избавления от жиз¬
ненных невзгод, к идеям мистифицированной националь¬
ной исключительности и мессианства.
Те идеологи филиппинского национализма, которые
были способны принять близко к сердцу заботы и настрое¬
ния беднейшего крестьянства, склонялись к концепциям
популистского типа. В этих концепциях отражалась не¬
нависть не только к иноземному игу и помещичьему гнету,
но и к первым проявлениям буржуазной эксплуатации, ко¬
торая носила на Филиппинах особенно хищнический ха¬
рактер в условиях деформированного колониальным гне¬
том развития капитализма.
4 Подробнее об этом см. в статье Г. И. Колодковой [7], это един¬
ственная пока советская работа об этой церкви.
39

Самым ранним антиколониальным выступлением, кото¬
рое имело некоторые популистские черты, было восста¬
ние, поднятое в 1902 г. сектой «Святая церковь»
во главе с бывшим полковником республиканской армии
Фелипе Сальвадором. Он проповедовал идеи примитивного
утопического социализма и обещал, что после сверже¬
ния американской власти земля «по велению божьему»
будет роздана крестьянам.
В середине 30-х годов на авансцене политической
борьбы были особенно активны два массовых движе¬
ния с элементами националистического популизма в идео¬
логии — партия «Сакдал» и Независимая церковь.
В основе программы идеолога партии «Сакдал» Бе-
нигно Рамоса были национализм паназиатской окраски
и социальные лозунги в духе крестьянского утопического
эгалитаризма5. Рамос требовал немедленно предоставить
Филиппинам независимость («Сейчас мы иностранцы на
нашей собственной земле!» — восклицал он), изгнать из
страны всех американцев, развивать дух патриотизма
«по образцу японских самураев», «возродить восточные
семейные традиции на Филиппинах, восточную культуру
и цивилизацию ...создать мощный и вечный союз всех
стран Дальнего Востока», как оплот против Запада и про¬
тив всех «белых людей» вообще [24, с. 145, 155; 30,
с. 230]. Государственное устройство Филиппин после по¬
лучения независимости Рамос мыслил себе в духе анар¬
хистской утопии: «Когда все филиппинцы станут сак-
далистами, страна не будет нуждаться ни в жандарме¬
рии, ни в полиции, ибо сакдализм основан на мире,
свободном развитии и моральном совершенствовании ин¬
дивидуума» (цит. по [30, с. 225]). Одновременно в прог¬
рамме партии содержалось не вяжущееся с этим обеща¬
ние (совершенно нереальное, но льстившее национа¬
листическим чувствам) создать на независимых Филип¬
пинах огромную 500-тысячную армию и построить соб¬
ственные заводы по производству самолетов и подвод¬
ных лодок [24, с. 138]. В подкрепление приверженности
национализму сакдалисты называли себя последовате¬
лями Рисаля и героев революции 1896—1901 гг.;
они установили контакт с укрывшимся в Японии видным
ветераном революции генералом Рикарте.
Социальная программа Рамоса [30, с. 223] включала:
5На народнические черты идеологии и политики сакдалистов впер¬
вые было указано в работе Л. Л. Тайвана [21].
40

«уничтожение тирании капиталистов и помещиков», пере¬
распределение земли в пользу бедняков, введение равного
и коллективного владения землей крестьянами, отмену
одних налогов и снижение других, борьбу против рос¬
товщичества (коллективистский идеал Рамос заимствовал,
несомненно, из социалистических учений). Рамос повел
атаку на «политическую и экономическую олигархию»
партии Кэсона, отвергая закон об автономии и консти¬
туцию 1935 г. «Сакдал» выступал с требованием изгнать
из страны всех католических священников, пересмотреть
права церкви на принадлежащие ей земли. На этой поч¬
ве сакдалисты временами блокировались с религиозно¬
реформаторским движением, хотя сами не прибегали к
религиозной мотивации своей программы. Отношение Ра¬
моса к коммунистическому движению было весьма не¬
последовательным и в целом враждебным. Временами
сакдалисты блокировались с компартией в отдельных
политических кампаниях, но чаще выступали с антиком¬
мунистическими лозунгами.
Партия «Сакдал» имела большой успех. В ее ряды
влилось около 300 тыс. членов, преимущественно из сель¬
ской бедноты. Рамос был провозглашен «вождем» сакда-
лизма и пользовался неограниченной властью в партии.
Первоначально он отвергал революционное насилие, при¬
зывал к «гражданскому неповиновению», ссылаясь при
этом на успех лозунгов Ганди в Индии. Но постепен¬
но радикальные настроения взяли верх в партии и в мае
1935 г. около 7 тыс. сакдалистов выступили с оружием
в руках, провозгласив в одном из захваченных ими город¬
ков власть «Временного правительства независимой
Филиппинской республики». Повстанцы, как оказалось,
имели весьма смутные представления о расстановке поли¬
тических сил в стране и за ее пределами. Они были убеж¬
дены, что получат военную поддержку со стороны Япо¬
нии (эта иллюзия подкреплялась тем фактом, что в мо¬
мент начала восстания Б. Рамос находился в Токио, где
был обласкан главарями «Черного дракона» и другими
экспансионистами). Выступление было быстро подавлено,
влияние партии после этого стало падать.
Среди националистических движений популистского
типа с религиозной ориентацией наиболее массовым было
движение приверженцев так называемой Независимой
церкви. Сделать церковь на Филиппинах чисто нацио¬
нальной, патриотической, освободить ее от подчинения
иноземным епископам и Ватикану, заменить иностран¬
41

ных священников местными — эту идею развивали еще в
прошлом веке некоторые националисты. С нею выступал,
в частности, известный публицист Исавело де лос Рейес,
когда он находился в Испании, где отбывал тюремное
заключение за патриотические и антиклерикальные
выступления. Вернувшись в 1901 г. на родину, Рейес
сразу приступил к осуществлению своего замысла.
В 1902 г. Независимая церковь была основана усилиями
Рейеса и его единомышленников. Главой новой церкви,
ее «верховным епископом», стал популярный священник
Грегорио Аглипай, видный участник освободительных войн
1896—1901 гг.
Не углубляясь в канонические споры, Независимая
церковь провозгласила популярные и привлекательные для
простого люда идеалы национальной независимости и
социальной справедливости. Она причислила к лику свя¬
тых Хосе Рисаля и других героев патриотического дви¬
жения, но требовала не молиться им, а только
подражать их «самоотверженности и бескорыстию».
За Аглипаем последовали около 200 священников-фи¬
липпинцев со своими прихожанами, много крестьян и
городской бедноты (к 1918 г. число «аглипаянцев», как
стали именоваться приверженцы Независимой церкви,
достигло 1400 тыс.). В 1904 г. церковь создала свою
политическую партию, назвав ее Республиканской. Сре¬
ди лидеров партии были адвокаты, врачи, бывшие офи¬
церы республиканской армии. Придерживаясь в основ¬
ном мирных легальных путей борьбы- за незави¬
симость, священники церкви Аглипая в отдельных слу¬
чаях в 1910—1913 гг. не останавливались перед руко¬
водящим участием в вооруженных выступлениях крестьян.
В идеологии Независимой церкви явственно проступа¬
ли черты народнического социализма. Рейес говорил, что
коммунизм — это идеал общественного устройства, вы¬
текающий из учения Христа и соответствующий практике
раннего христианства. В 30-е годы на взгляды епископа
Аглипая стала оказывать определенное влияние марксист¬
ская мысль. Аглипай писал одному из деятелей компар¬
тии США, который снабжал его коммунистической ли¬
тературой: «Первая же среди тех (книг.— Г. Л.), что
я теперь читаю, укрепляет меня во взглядах на ком¬
мунизм и в убеждении, что спасение человечества долж¬
но быть делом его собственных рук! Я всегда заявлял:
мы должны сосредоточить свои усилия на том, чтобы
усовершенствовать этот мир, а не предаваться пустым
42

иллюзиям в отношении мира потустороннего! Я с волне¬
нием обнаруживаю, что Ленин, Маркс и все истинные
друзья пролетариата думают так же» (цит. по [8, с. 245]).
Таким образом, доктрина Аглипая постепенно подверга¬
лась определенной секуляризации, шла к утрате строго
религиозного содержания. В области практической поли¬
тики Независимая церковь в период 1935—1940 гг. актив¬
но сотрудничала с Коммунистической партией Филип¬
пин, участвовала в ряде кампаний и блоков, организо¬
ванных КПФ. Однако, как и многие другие обществен¬
ные организации, Независимая церковь сохраняла идей¬
ное и политическое единство прежде всего благодаря
авторитету и полновластию своего лидера — Грегорио
Аглипая. Поэтому с его смертью в 1940 г. возглавлен¬
ное им движение начало приходить в упадок.
Идеология всех политических разновидностей филип¬
пинского национализма подверглась строгой жизнен¬
ной проверке в огне драматических событий второй ми¬
ровой войны. Поскольку война была переплетением разно¬
родных противоречий (соперничество империалистиче¬
ских держав играло в ней второстепенную роль по срав¬
нению со справедливой борьбой народов против смертель¬
ной угрозы завоевания мира фашистским блоком), вопрос
о выборе позиции приобретал особую сложность и ответ¬
ственность. Приходится констатировать, что узколобая
замкнутость на плохо понятых «собственных» интересах
Филиппин, наивный расчет извлечь пользу из союза с
«врагом своего врага», сознательно закрыв глаза на ин¬
тернациональный антифашистский смысл мирового кон¬
фликта,— эти органические черты политических взглядов
идеологов филиппинского национализма привели боль¬
шинство их к пагубному курсу на сотрудничество с япон¬
скими оккупантами или по крайней мере к нежеланию
противиться их власти. Коллаборационистами стали в
1942 г. почти все помещики, предприниматели и чинов¬
ники, большинство теоретиков буржуазного, мелкобур¬
жуазного и популистского национализма. Лишь неболь¬
шая часть националистов избрала путь участия в движе¬
нии Сопротивления (особенно после того, как стали об¬
наруживать себя бедствия, принесенные стране безжа¬
лостными японскими захватчиками).
После победы антифашистской коалиции в мировой
войне и образования мирового социалистического содру¬
жества коренным образом изменилось соотношение сил
на международной арене. Особенности нового этапа
43

всеобщей истории глубоко повлияли на государственно¬
политическое бытие Филиппин, на сознание филиппинского
народа.
Каждый политически мыслящий филиппинец мог убе¬
диться, что победа СССР и его союзников над гер¬
мано-японской фашистской «осью» была завоевана наро¬
дами, которые вдохновлялись чувствами патриотизма и
интернационализма в их неразрывном единстве, чувства¬
ми международной солидарности. Крах коллаборацио¬
нистских маневров на Филиппинах, как и в других стра¬
нах, продемонстрировал, казалось бы, совершенно на¬
глядно идейную порочность, политическую несостоятель¬
ность националистического эгоизма. Но националистиче¬
ская идеология не утратила своей живучести. Провозгла¬
шение в 1946 г. независимости Филиппин, которое поло¬
жило начало — в государственно-правовом аспекте —
реализации мечты многих поколений филиппинских пат¬
риотов, не сократило масштаб идейного влияния нацио¬
нализма. Эта идеология показала себя прочно связан¬
ной с мировоззрением таких политически активных слоев
филиппинского общества, как буржуазия и помещики,
бюрократия, мелкобуржуазные «средние» слои. Измени¬
лась лишь группировка, удельный вес тех или иных
социальных и политических фракций национализма,
появились новые направления и оттенки в содержании
националистических доктрин. Сошли со сцены и вскоре
были забыты многие идеологи национализма 20-х—30-х
годов, былые «властители умов». Некоторые влиятель¬
ные в прошлом националистические организации потеряли
многих сторонников (как, например, Независимая цер¬
ковь) или полностью исчезли (как партия «Сакдал»).
На их месте появились новые идеологи, новые полити¬
ческие лидеры, новые партии и группировки с национа¬
листической программой.
Сохранилась, однако, определенная историческая
преемственность в развитии общественной мысли. И се¬
годня еще в кипении злободневных националистических
страстей на Филиппинах можно обнаружить отзвуки
идеологических бурь, бушевавших здесь в довоенные
годы.
* * *
Вопрос о типологии националистических течений —
один из актуальных и не решенных до конца вопросов
востоковедной науки. Каждый автор работ по пробле¬
44

мам национализма предлагает, как правило, свою осо¬
бую типологическую схему. Имеются и специальные ра¬
боты на эту тему, например статья Л. Р. Полонской
и А. X. Вафы «Типология немарксистских идейных те¬
чений в развивающихся странах» [17]. Авторы статьи
насчитывают около десятка различных типов национа¬
листических течений, особо отмечая, что многообразие
концепций, плюрализм общественной мысли являются
общим отличительным свойством идеологической жизни
развивающихся стран. В этом свете на данном этапе
наших знаний представляется целесообразным, описывая
националистические учения одной страны (в нашем слу¬
чае — Филиппин), не пытаться жестко притягивать груп¬
пировку этих учений к «универсальным» общеазиатским
схемам, а исходить из конкретной ситуации данного об¬
щества.
Идеологическую ситуацию можно в принципе опи¬
сывать разными методами: типологической группировкой,
в исторической динамике и т. д. Автор избрал персо¬
нифицированный способ описания, при котором делает¬
ся попытка все аспекты — типологические и динами¬
ческие — раскрыть через анализ взглядов нескольких
конкретных идеологов национализма. Советские восто¬
коведы, занимающиеся исследованием общественной мыс¬
ли, уже с успехом использовали прием обособленного
анализа концепций отдельных действующих лиц идео¬
логической истории. Большое распространение получил
в нашей научной литературе жанр исторической биогра¬
фии, в рамках которого опубликовано немало моногра¬
фических работ об отдельных мыслителях современного
Востока. Некоторые из ученых сочетали персонифи¬
цированное изложение с целостным рассмотрением идео¬
логического процесса, другие ограничивались созданием
своего рода портретной галереи, справедливо полагая,
что в образе одной, но значительной личности непремен¬
но проступит образ страны, образ эпохи.
Для этой книги отобрано небольшое число идеологов
национализма, которые, как кажется автору, в совокуп¬
ности могут дать если не исчерпывающее, то достаточ¬
но полное представление о наиболее значительных явле¬
ниях в современной идеологической жизни страны. Речь
пойдет сначала об относительно ранних представителях
либерально-буржуазного национализма 50-х годов —
Хосе Лауреле и Кларо Ректо. Затем характеризуются
проповедники религиозно окрашенных националистиче¬
45

ских теорий Орасио Де ла Коста и Рауль Манглапус.
Третья глава посвящена лидерам леворадикального
направления национализма 60-х — 70-х годов Лоренсо
Таньяде и Ренато Константино. Там же будет дана
критика народнического крыла националистов в лице
его теоретика — Хосе-Мария Сисона. Последняя глава
посвящается рассмотрению национализма, возведенного
в ранг официальной государственной доктрины современ¬
ного правящего режима, как она изложена в книгах
президента Фердинанда Маркоса.
Из тех идеологов, о которых пойдет в основном
речь, троих уже нет в живых. Естественно, что в отноше¬
нии системы взглядов ныне здравствующих, продолжаю¬
щих активную общественно-политическую деятельность
личностей недопустимо делать выводы, претендующие на
законченность. Каждый из них еще способен совершить
непредсказуемый поворот в своей идеологической ориен¬
тации. Эту важную оговорку необходимо иметь в виду
при чтении данной работы.
Предлагаемые очерки — не биографии. Отдельные со¬
бытия и обстоятельства жизни персонажей упоминают¬
ся только в тех случаях, когда это необходимо, чтобы
лучше понять происхождение и ориентацию их взглядов.
Взгляды действующих лиц также описаны далеко не
полностью: если кто-либо из них высказывал кон¬
цепции по вопросам, не имеющим прямого отношения к
предмету данной работы (например, в области худо¬
жественной литературы, истории, юриспруденции и т. п.),
ссылки на это делаются лишь в той мере, в какой это
помогает изучению интересующей нас проблематики.

Глава 1
ХОСЕ ЛАУРЕЛЬ. КЛАРО РЕКТО
Когда в 1946 г. Филиппины начали свое суверенное
существование, в стране царила обстановка, крайне труд¬
ная для становления и укрепления процесса независимого
развития. Консервативная националистическая группи¬
ровка Мануэля Рохаса пришла к власти на основе сделки
с правительством США, по которой получение Филиппи¬
нами массированной финансовой и военной американской
помощи было обусловлено подписанием серии договоров,
сохранявших господство американского капитала в
экономике Филиппин, контроль США над филиппинскими
вооруженными силами, размещение на архипелаге амери¬
канских военных баз, решающее влияние госдепартамента
США на филиппинскую внешнюю политику. Против подоб¬
ной неравноправной сделки выступал патриотический
блок, включавший широкий спектр политических сил — от
либерально-реформистской националистической буржуа¬
зии до Коммунистической партии. Этот блок, организаци¬
онно оформленный как избирательная коалиция Партии
националистов и Демократического альянса, стал, однако,
терять прочность после поражения на выборах 1946 г. и
окончательно прекратил свое существование в 1948 г.,
когда после решения компартии перейти к вооруженной
борьбе за захват власти распался Демократический
альянс. В этой обстановке признанный лидер и идеолог
Партии националистов и всего патриотического блока
Серхио Осменья, подавленный поражением, ушел с поли¬
тической сцены. На короткий период, длившийся не более
пяти лет, роль идейного главы оппозиции, выразителя
интересов патриотической либеральной буржуазии выпа¬
ла на долю одного из ветеранов Партии националистов —
Хосе Лауреля.
X. Лаурель давно был известен как убежденный про¬
тивник американского господства. Когда накануне второй
47

мировой войны президент Кэсон ввел его в свой кабинет
в качестве министра юстиции, это рассматривалось как
дружеский жест в адрес Токио, поскольку Лаурель имел
репутацию националиста, ориентирующегося на союз с
Японией в борьбе за независимость Филиппин. Перед тем,
в 1938 г., Лаурель получил степень доктора Токийского
университета (он был юристом), сыновей своих он также
послал учиться в Японию. Неудивительно, что, когда япон¬
ские войска захватили Филиппины, оккупационные власти
подготовили для Лауреля высокий пост в марионеточной
администрации. Лаурель пошел на сотрудничество с окку¬
пантами, разделяя со многими буржуазными националис¬
тами трагическую иллюзию, будто бы победу японских
войск — «врагов наших врагов» — можно использовать в
интересах филиппинской независимости и захватить в руки
национальных сил хотя бы часть экономических и полити¬
ческих позиций, утерянных американцами; они надеялись,
что компромисс с японскими властями лишь временный
этап на этом пути. Губительность такого заблуждения
Лаурель начал осознавать довольно скоро — после того
как в 1943 г. стал президентом марионеточной «Филиппин¬
ской республики». Между ЛаурелемХ японскими властями
стала нарастать напряженность, накануне американского
вторжения оккупанты предпочли отстранить Лауреля от
руководства марионеточной администрацией.
Все это не избавило, конечно, Лауреля от моральной
и юридической ответственности за коллаборационизм.
После разгрома Японии он был арестован и предан суду.
Только в январе 1948 г. декрет об амнистии позволил ему
вернуться к активной политической жизни. Президент
Кирино (сменивший в апреле 1948 г. умершего Рохаса)
предложил Лаурелю войти в состав его кабинета, но полу¬
чил отказ: Лаурелю претил реакционный курс прави¬
тельства, которое грубо подавляло гражданские права
внутри страны, во всем слепо следовало указке Вашингто¬
на. Лаурель обнаружил, что ошибки военных лет не поме¬
шали ему сохранить в глазах значительной части патрио¬
тической буржуазий престиж опытного лидера, а среди
широких слоев населения — славу убежденного против¬
ника США. Через два-три года после окончания войны
прошлое участие или неучастие в коллаборационизме
перестало служить главным идейно-политическим водо¬
разделом. Размежевание стало проходить прежде всего по
вопросу о путях развития стр а н,ы в условиях независи¬
мости, об отношении к экономическому и военному «при¬
48

сутствию» США на Филиппинах, о проведении социаль¬
ных преобразований. По этим критериям бывшие руково¬
дители марионеточного правительства Лаурель и Ректо
оказались теперь политическими соратниками ряда вид¬
нейших лидеров Сопротивления, вместе с ними повели
борьбу против американского неоколониализма, в отдель¬
ные моменты сотрудничали с коммунистами. Наряду с
этим в лагере капитулянтов, подчинившихся диктату США,
оказались вместе с бывшим министром коллаборацио¬
нистского кабинета Рохасом некоторые командиры анти-
японских партизанских соединений и высшие офицеры-
филиппинцы, служившие всю войну в армии США.
Хосе Лаурель занял место Осменьи в руководстве Пар¬
тии националистов и стал ее кандидатом в президенты
страны на выборах 1949 г. Лаурель развернул острую
критику правящего режима, особенно за его экономи¬
ческую и социальную политику, за разгул коррупции. Он
требовал принять меры для поддержки национального
предпринимательства, денонсировать невыгодный для
Филиппин торговый договор с США, приступить к решению
аграрного вопроса на путях капиталистического развития
(путем скупки крупных имений для перепродажи земли
арендаторам и предоставления государственного кредита
крестьянам). Рассчитывая на поддержку левых сил, Лау¬
рель высказался против объявленного правительством
запрета Национального крестьянского союза, которым
руководили коммунисты. Дело явно шло к тому, что боль¬
шинство голосующих выскажется за кандидатуру Лауре-
ля. И когда настал день выборов, правительство пошло
на прямое насилие и подлоги, чтобы не допустить победы
«лаурелистов»; Кирино был объявлен переизбранным в
президенты.
Сторонники Лауреля (за него проголосовали около
50% избирателей) были возмущены фальсификацией. В
провинциях Батангас, Кавите и Булакан вспыхнуло вос¬
стание лаурелистов с требованием признать выборы недей¬
ствительными. Повстанцев-националистов немедленно
поддержали отряды коммунистической партизанской
армии Хукбалахап. Такой поворот событий напугал, одна¬
ко, приверженцев Лауреля, и они поспешили принять
предложенную правительством амнистию [2, с. 185].
Драматические обстоятельства избирательной кампа¬
нии 1949 г. оказали заметное влияние на политическую
ориентацию Лауреля: с одной стороны, он остался яро¬
стным противником консервативной правительственной
4 Заказ 991
49

группировки и поборником всесторонней национальной
независимости, с другой — стал с опаской относиться к
блокированию с крайне левыми силами.
Проиграв битву за президентский пост, Лаурель с
удвоенной энергией стал выступать на поприще идеологи¬
ческой борьбы. На протяжении 1949—1953 гг. он в много¬
численных статьях и речах развернул в довольно стройную
систему свои взгляды на коренные проблемы националь¬
ного развития Филиппин во всех областях — внешнепо¬
литической, экономической, социальной, культурной.
Профессия юриста наложила определенный отпечаток
на стиль мышлёния Лауреля: его национализм имел из¬
вестный государственно-правовой уклон, понятие нации
совпадало для него с понятием государства. Такой под¬
ход, недостаточно строгий теоретически, был, однако,
исторически оправдан до тех пор, пока борьба за неза¬
висимость означала прежде всего борьбу за юридический
суверенитет Филиппинской республики. После провозгла¬
шения независимости также сохранилось объективное
содержание в задаче защиты политических и экономичес¬
ких прав Филиппин, как единого целого, от посягательств
извне. Но когда Лаурель (как, впрочем, почти все филип¬
пинские националисты) безо всяких оговорок и сомнений
исходит из убеждения, что ра^ существует единое филип¬
пинское государство, следовательно существует и единая
филиппинская нация, то он не только совершает теорети¬
ческую ошибку, но просто оказывается неспособньпм
оценить непреложный факт полиэтнического состава на¬
селения страны. В сочинениях Лауреля мы не найдем ни
одного слова о перспективах самобытного культурного
развития тагалов, бисайянцев, илоканов, пампанго и дру¬
гих основных народностей архипелага, о проблеме единого
национального языка на местной основе, об особых
интересах мусульманского меньшинства или социально
отсталых горных племен, о том, наконец, что формирова¬
ние единой филиппинской нации и соответственно общена¬
ционального самосознания — процесс далеко еще не
завершенный и не безболезненный.
Юридический акцент в мировоззрении Лауреля выра¬
зился, с другой стороны, в его обостренном внимании к
проблеме законности в деятельности государственного
аппарата. Он без устали обличал факты коррупции,
казнокрадства, произвола на всех^ уровнях — от членов
правительства до мелких чиновников, отстаивал необхо¬
димость строгого соблюдения конституции и зафиксиро¬
50

ванных в ней гражданских прав населения. Это, несом¬
ненно, способствовало широкому авторитету Лауреля.
Взгляды Лауреля отличались большим политическим
реализмом; он призывал, говоря его собственными слова¬
ми, перенести борьбу за независимость «из эмоциональ¬
ного плана в материальный» [7, с. 137] и пояснял:
«Когда мы в конце концов стали независимыми и полу¬
чили право решать, что делать с нашими национальными
ресурсами, то обнаружили, что на каждом шагу нас обсту¬
пают старые постройки и подпорки, сооруженные для под¬
держания колониальной системы. Экономически, а отчасти
и политически, мы после получения полного суверенитета
оказались весьма далеки от подлинной свободы. Мы обна¬
ружили, что нашу национальную экономику, приноровлен¬
ную к колониальным порядкам, не так-то легко переделать
в такую, которая будет отвечать нашим потребностям»
[7, с. 67]. Лаурель не переставал обличать правящую
группировку Рохаса— Кирино за капитулянтство перед
Соединенными Штатами, за согласие подписать с ними
неравноправный торговый договор, что означало, по его
словам, «восстановление старого типа (филиппинской. —
Г. Л.) национальной экономики, существовавшего
в 1940 г.» [7, с. 90]. Лаурель обвинял руководителей
правительства в том, что, согласившись принять амери¬
канское требование включить в конституцию Филиппин
так называемую поправку о равенстве1, они «продали
часть суверенитета (Филиппин. — Г. Л.) и гражданских
прав за иллюзорные обещания притока в... страну ино¬
странного капитала...» и тем самым «осквернили» консти¬
туцию, которая предусматривала монополию филиппинцев
на эксплуатацию природных богатств страны [7, с. 26].
«В результате того что правительство расточает широ¬
кие привилегии чужакам, неотвратимая иностранная кон¬
куренция заставляет многих филиппинских капиталистов
вместо вложения средств в развитие наших националь¬
ных ресурсов (что было бы наилучшим практическим
выражением их национализма) соглашаться на роль аген¬
тов или младших партнеров крупных иностранных пред¬
приятий» [7, с. 27]. Лаурель проявил понимание корыст¬
ных мотивов политики национального предательства, про¬
водившейся кликой Рохаса—Кирино. Он писал: «Вместо
того чтобы сосредоточить усилия на социальных и эконо- 1
1 Имеется в виду равенство прав американского капитала с нацио¬
нальным в ряде сфер экономики.
4*
51

мических преобразованиях в соответствии с требованиями
и условиями нашего независимого национального разви¬
тия, эти эгоисты, попирая конституционные и демокра¬
тические принципы, употребили все силы на то, чтобы
удовлетворить свою непомерную жажду власти и роскош¬
ной жизни, в результате чего мы, по сути дела, оказались
в положении нищего, выпрашивающего деньги у своей
бывшей метрополии — Америки» [7, с. 139].
Переходя от критики правительства к собственной
позитивной программе, Лаурель так определял ее сущ¬
ность: «Патриотизм (т. е. любовь к стране) и филиппинизм
(т. е. утверждение своего национального первородства)
должны принять форму страстной борьбы за развитие,
притом — за развитие своими силами. Колонизированный
народ не может рассчитывать, что его развитием займется
хозяин, который будет делать только то, что служит его
алчности и тщеславию. Чтобы нация обрела себя и свою
душу, чтобы она достигла предназначенных ей Богом
целей, она должна сама развивать себя, как можно менее
полагаясь на помощь извне» [7, с. 49]. Содержание
процесса «развития» Лаурель понимал широко, но отдавал
себе отчет, что в основе его лежит развитие экономическое.
Помимо призыва «оказать помощь и поддержку филиппин¬
ским капиталистам» [7, с. 27] он выступал с программой
«постепенной, но решительной переориентации экономики
с зависимости от экспорта сырья ко все большей опоре на
нужды внутреннего рынка; это значит, что все возраста¬
ющая доля национального дохода должна поступать от
производства готовых изделий и услуг в стране, а не от
производства сырья на экспорт» [7, с. 96].
Примечательной особенностью политического мышле¬
ния Лауреля было отчетливое понимание важности соци¬
альных аспектов национального развития, которые сплошь
и рядом игнорировались буржуазными националистами
того времени. Призывая «сократить неравенство в распре¬
делении национального дохода... между относительно
небольшим имущим классом и чрезвычайно многочислен¬
ным классом трудящихся» [7, с. 93, 96] , Лаурель указы¬
вал, что ключ к решению этой задачи лежит в реформе
аграрных отношений: «Преобладающая часть экономи¬
ческих трудностей нашего народа, особенно простона¬
родья, проистекает из преимущественно полуфеодальной
структуры нашего сельского хозяйства; это именно то,
что социологи называют экономикой колониального типа»
[7, с. 92]. Лаурель предлагал осуществить аграрную
52

реформу (впрочем, довольно ограниченную), повысить
заработную плату рабочим, перераспределить налоговое
бремя в интересах наименее состоятельных слоев населе¬
ния.
Выдвигая программу социальных преобразований,
Лаурель видел в ней не только экономическую, но и поли¬
тическую необходимость. И в этом вопросе проявилась в
полной мере буржуазная классовая сущность его мировоз¬
зрения: «Если эти (социальные.— Г. Л.) проблемы не
получат быстрого решения, накопятся годы горечи и разо¬
чарований и сотни тысяч отчаявшихся филиппинских
молодых людей в один прекрасный день обратятся к
коммунизму, станут хуками и будут навсегда потеряны для
демократического общества... Эта гневная масса вырастет
в мощную силу, которая поглотит нас всех» [7, с. 85—86].
Отвергая социалистическую альтернативу общественного
развития, Лаурель, однако, выступал в существенно
ином тоне, чем та антикоммунистическая пропаганда,
которая в годы руководимого КПФ восстания (1948—
1953) звучала ежедневно в прессе и в выступлениях
многих политических деятелей. Лаурель пытался на свой
лад понять объективные социальные корни коммунисти¬
ческого движения и усматривал в нем немало позитив¬
ных начал, с которыми был готов выразить свое согласие.
Он говорил: «Есть факт, который мы не можем игнориро¬
вать, если хотим анализировать ситуацию глубоко, объек¬
тивно и правдиво. Он состоит в том, что при тех условиях,
которые сложились на Филиппинах и в большинстве стран
Юго-Восточной Азии после второй мировой войны, в этом
регионе неизбежно должен был произойти социальный и
политический взрыв, независимо от существования комму¬
низма... Условия жизни стали невыносимыми, и, как всегда
бывает в истории, люди пришли в движение в поисках
новой стабильной структуры, которая заменила бы уста¬
ревшие политические институты и устранила бы нестерпи¬
мую окружающую ситуацию... Это гигантское массовое
движение стремится к такому социальному и экономи¬
ческому строю, который был бы чуток к нуждам простого
народа, дал бы чувство достоинства и самоуважения
обездоленным, освободил бы миллионы человеческих
существ, пробужденных солнечным светом свободы и на¬
дежды, от вечных лишений и изнуряющего труда. Это,
следовательно, движение, к которому мы не можем повер¬
нуться спиной. Оно — спутник прогресса» [7, с. 35].
Переходя от общих рассуждений к положению в
53

собственной стране, Лаурель высказывал такое убежде¬
ние: «Коммунизм на Филиппинах...— прежде всего ре¬
зультат неспособности нашего правительства разрешить
самые элементарные проблемы простого человека в его
законном устремлении жить в нормальных условиях и
иметь надежду облегчить свою судьбу, достичь более
полнокровной материальной и духовной жизни» [7,
с. VIII]. Как было сказано, Лаурель шел временами на
единство действий с коммунистами. Это было для него не
только средством политического маневрирования. Он, по
его собственному признанию, испытывал туманную надеж¬
ду оказать идейное влияние на тех, кто шел за компартией,
в расчете, что они «смогут обеспечить нам и всему челове¬
честву новое развитие свободы и демократии, а, в част¬
ности, для Филиппин — реальный и подлинно прогрессив¬
ный христианский образ жизни» [7, с. 35].
Лаурель был убежден, что даже если решить экономи¬
ческие проблемы трудящегося большинства, проблемы
ежедневного пропитания, то такое решение будет губи¬
тельным без сопутствующего решения проблем социаль¬
ных и духовных, т. е. без обеспечения общественной и
личной свободы. Он выразил эту мысль в таких словах:
«Поставленные перед необходимостью выбирать между
обеспеченностью и вольностью, люди могут предпочесть
хлеб пустопорожней свободе. Мы же должны дать нашему
человеку... и хлеб и свободу» [7, с. VIII]. Этой лаконичной
формуле — «хлеб и свобода» — Лаурель придавал такое
важное значение, что сделал ее заглавием книги, в кото¬
рой собрал в 1953 г. все свои главные сочинения.
Духовные аспекты независимого национального разви¬
тия занимали большое место в идеологической концепции
Лауреля. Рассуждая о единстве человечества, «столь
трагически необходимом в наши дни», Лаурель делал
важные оговорки: «Задача не в том, чтобы свести своеоб¬
разие культур к принудительному однообразию, а в том,
чтобы через признание универсальной ценности фундамен¬
тальных принципов культуры добиться единства в сочета¬
нии с многообразием... Мы будем приветствовать сближе¬
ние культур в ходе их взаимного оплодотворения... Но
мы должны быть осторожны в отношении унификации,
вырастающей из культурного, политического, социального
и экономического империализма, при котором сильный
захватывает власть над слабым, чтобы выгодно торговать
с ним, и не испытывает уважения к его культуре... Таков
культурный империализм. Он означает вмешательство в
54

наши дела, эксплуатацию, господство. Мы не должны до¬
пускать, чтобы нас кормили миазмами такого рода гни¬
лых идей» [7, с. 133]. Между тем, с горечью констатирует
Лаурель, на Филиппинах колониальная система нанесла
ощутимый урон национальной культуре и самосознанию.
Он осуждает за это не только колонизаторов, но и тех
соотечественников, что пошли у них на поводу. С болью
и гневом пишет Лаурель о юных филиппинцах* которые
«даже стыдятся прекрасных обычаев и освященных века¬
ми правил праведной жизни своей родной земли; они
мерят все и вся мерилом иностранных стандартов, иност¬
ранных обычаев, иностранных достижений, как если бы все
иностранное было прекрасным и желанным». Лаурель
сурово предупреждает: «Народ, который согласится быть
зависимым от других во всем, от зубочистки до внешней
политики, не сможет ни сохранить уважения к себе, ни тем
более выработать веру в свои силы... С потерей самосоз¬
нания и самоуважения больше ничего не останется терять»
[7, с. 103].
Придавая такое большое значение выработке нацио¬
нального самосознания, Лаурель закономерно уделял
серьезное внимание задачам системы народного просвеще¬
ния на всех ее уровнях. Об этом он много писал, часто
выступал с речами перед студентами и преподавателями.
Суть его позиции по этому кругу вопросов выражена в
словах: «У нас остается нерешенной самая важная проб¬
лема — построить такую систему образования, которая
будет адекватно отвечать природе, потребностям, склон¬
ностям и надеждам нашего филиппинского народа.
Я утверждаю, что эту проблему могут решить только сами
филиппинцы своими собственными силами, и никто более»
[7, с. 98].
Не забывая о таких конкретных вопросах, как разумное
сочетание профессионально-технических и гуманитарных
знаний, Лаурель придавал особо большое значение наи¬
более общим задачам просвещения, и прежде всего вос¬
питанию патриотизма.
Что касается путей патриотического воспитания, то
Лаурель не раз подчеркивал в этой связи важность
сохранения и широкой пропаганды исторического насле¬
дия, традиций национально-освободительной борьбы фи¬
липпинского народа. «Система просвещения, которая не
будет иметь своей основой внимание к великому прошлому
нашей нации, к жизни и подвигам ее героев и мучени¬
ков, к деяниям тех, кто творил нашу неповторимую исто¬
55

рию,— такая система будет выращивать граждан неуве¬
ренных в себе, склонных мыслить на колониальный лад,
лишенных энтузиазма, необходимого для созидательных
трудов на благо нации» [7, с. 17]. Сам Лаурель в своих
политических выступлениях то и дело апеллировал к исто¬
рии, особенно к памяти о славных событиях национально-
освободительной революции 1896—1901 гг., часто и умело
пользовался цитатами из писаний выдающихся мыслите¬
лей-патриотов XIX в. Хосе Рисаля, Аполинарио Мабини.
Он стремился показать, что их идеи сохраняют непреходя¬
щую ценность, поскольку многие сложные проблемы на¬
ционального развития, о которых размышляли Рисаль,
Мабини и их соратники, остаются не решенными по сей
день.
Лаурель, говоря о воспитании патриотизма, отводил
в этом процессе определенное место религии. Он считал
христианство неотъемлемой стороной национальной куль¬
туры и традиционной морали филиппинцев. Вместе с тем он
обращал внимание своих читателей на универсализм хрис¬
тианства, как мировой религии, на присущее ему сверхна¬
циональное понимание единства человеческого рода. В сле¬
довании евангельским принципам братства всех людей
Лаурель усматривал для филиппинцев стимул к преодоле¬
нию национальной ограниченности [7, с. 132]. Религиозное
сознание, как и национальное чувство самого Лауреля
было, судя по всему, довольно открытым, лишенным нетер¬
пимости. Он, например, в одной из своих статей приводит,
сопровождая словами одобрения, полный текст молитвы,
которой его научил некий индийский пандит; эта молитва
намеренно лишена каких-либо следов определенной кон¬
фессиональной принадлежности, в ней содержится обра¬
щение к Богу, как божеству всех существующих религий:
«Мы все твои дети, независимо от цвета кожи, расы или
религии... Научи человечество жить в мире... Пусть каж¬
дая раса строит сама свою судьбу... свободная от социаль¬
ного зла и угнетения личности...» [7, с. 135]. Можно
сделать вывод, что такой гуманный и демократический
универсализм импонировал убеждениям Лауреля.
Интересно, что Лаурель, демонстрируя широту своих
взглядов, не раз в статьях и речах обращался к националь¬
ному опыту борьбы за свободу народов Запада — к исто¬
рии Великой французской революции и особенно часто —
к истории борьбы народа Соединенных Штатов Америки
против британского владычества. Таким образом его кри¬
тика в адрес современного американского империализма
56

приобретала оттенок укора американцам в забвении их
собственной демократической традиции.
Вопрос о роли и положении Филиппин среди других
стран, о курсе их внешней политики всегда волновал
Лауреля. По его убеждению, «внешнюю политику (Филип¬
пин.— Г. Л.) должен вдохновлять уверенный в себе нацио¬
нализм, отважная вера в способности народа» [7, с. 65].
Он указывал на такие обязательные предпосылки («импе¬
ративы», какой выражался) независимой внешней полити¬
ки, как верность собственной исторической традиции
и духу национализма, готовность расширять и защищать
свою независимость, изживать пережитки колониальных
порядков в экономике, не предоставлять иностранцам прав
и привилегий иначе как на началах полного равноправия.
«Мы должны полагаться на собственные силы,— не уста¬
вал повторять Лаурель,— по возможности не просить
помощи ни у кого, зная, что такая помощь обойдется
нам дороже, чем любая выгода, которую мы когда-либо
от нее получим» [7, с. 68]. Выступая за развитие активных
внешних связей Филиппин, Лаурель при этом предупреж¬
дал о необходимости помнить, что великие державы «не
знают чувств вечной дружбы или вечной вражды, им
знакомо только чувство вечных собственных интересов»
[7, с. 68]. Он, однако, определенно отдавал предпочтение
одним зарубежным «друзьям» перед другими и говорил:
«Мы слишком неотступно глядели в сторону Золотых
ворот и небоскребов Манхэттэна и бросали только беглый
взгляд на наших дружественных восточных соседей»
[7, с. 137]. В этих словах можно, конечно, усмотреть
рецидив старых японофильских настроений Лауреля, но
он мыслил, видимо, значительно шире. Об этом говорят
такие его строки: «Непрерывный, богатый бурными собы¬
тиями ход истории научил нас, что каждый народ, каж¬
дая нация должны быть творцами своей судьбы, своего
освобождения, должны использовать все средства, имею¬
щиеся в их распоряжении, в том числе, конечно,
революции и войны. Мы, независимые народы Востока,
находимся в гуще этого исторического процесса. Я не
вижу на горизонте никаких признаков того, что этот
процесс может быть обращен вспять... Неизбежно для
угнетенных народов должно было наступить время осво¬
бождения от иностранного господства» [7, с. 68—69].
Так Лаурель вписывал проблемы национальной независи¬
мости Филиппин в контекст широкого процесса пробужде¬
ния Востока к независимому национальному развитию.
57

* * *
В середине 50-х годов Лаурель отошел на задний план
как идеолог национализма, уступив первенство своему
давнему соратнику Кларо Ректо.
Ректо еще в предвоенное десятилетие выступил в ка¬
честве одного из наиболее ярких глашатаев националисти¬
ческих идей. Среди наиболее видных идеологов буржуазно¬
го национализма, заявивших о себе в 20—30-е годы, лич¬
ность Кларо Ректо своеобразно выделялась тем, что, от¬
нюдь не чураясь политической деятельности и связанных с
нею интриг, он обладал, в отличие от Кэсона или Рохаса,
широким кругом интересов в сфере культуры. Автор
утонченных стихов и эссе на испанском языке, Ректо при
этом не был «западником». Для Ректо и близких к нему
интеллигентов испанизм в культуре был формой демонст¬
рации антиамериканских настроений и сочетался с убежде¬
нием в необходимости сохранить самобытность филиппинс¬
кой культуры.
Воспитанник католического Университета Св. Фомы,
Ректо не стал, однако, возлагать надежды на религию,
как способ защитить традиционные духовные ценности
филиппинцев. Средоточие этих ценностей он видел в дере¬
венских нравах, где отношения феодальной эксплуатации
выступали в обличье патриархального «покровительства»
помещика над крестьянином. В своем стихотворении «Моя
хижина» [4, с. 267] Ректо рисовал подобную буколическую
идиллию («Под сенью пальм... правит справедливость»)
и противопоставлял ее разрушительному вторжению урба¬
нистической цивилизации («Шумный город — логово, где
волчьи повадки у людей»). Эти элементы традиционализ¬
ма не означали, таким образом, близости Ректо к филип¬
пинским популистам, так как не были связаны у него с иде¬
алом социального освобождения крестьянства. Идеализа¬
ция патриархальных нравов, как и приверженность к
наследию испанской культуры, имела у Ректо отчетливую
патриотическую, антиамериканскую окраску. Если в пер¬
вые годы американского господства он призывал взять за
основу обучения в школах испанский, а не английский
язык, то позднее он стал выступать за объявление тагальс¬
кого языка официальным языком страны. Ректо говорил:
«Обрести общий собственный язык вместо множества раз¬
личных диалектов, на которых говорят сейчас в разных
областях Филиппин, имело бы важное значение трансцен¬
дентального масштаба. Более, чем что-либо иное, общий
58

язык местного происхождения может обеспечить единство
нашего народа, сохранить специфичность нашего наци¬
онального самосознания. Ибо культура, чувства, традиции
и идеалы народа не могут существовать и тем более
процветать, если они опираются на язык, заимствованный
извне» (цит. по [6, с. 120]).
Ректо разделял со многими восточными просветителя¬
ми предубеждение против западного «материализма». Не¬
трудно видеть, что этим словом он характеризует буржуаз¬
ные нравы. Здесь проступала свойственная националистам
растерянность перед лицом дилеммы: как сочетать необ¬
ходимость экономического прогресса (который мыслился
ими, по существу, как капиталистический путь развития)
со стремлением сохранить докапиталистические традици¬
онные социальные порядки. Ректо говорил: «Мы должны
покончить с чрезмерным материализмом. Нас приучили
мерить успех и личные достоинства материальными кри¬
териями. К сожалению, такой подход воспитал в нашем
народе, особенно среди молодежи, потворство человечес¬
ким слабостям, распущенность, неуместную жажду к такой
роскоши, которая нам не по средствам. Мы должны сде¬
лать все возможное, чтобы избавиться от таких черт ха¬
рактера. Легкомысленное существование должно быть
заменено любовью к труду и самодисциплиной, а почте¬
ние к материальному благосостоянию — духом самоана¬
лиза и приличествующей нам простотой образа жизни»
(цит. по [6, с. 120]). В связи с этим Ректо в других своих
выступлениях подчеркивал значение националистической
ориентации народного образования. Он возмущался тем,
что «вестернизация... развратила и лишила истинного
смысла родную культуру». Система обучения, говорил
Ректо, была построена так, что она культивировала у
филиппинцев «неуместное восхищение вещами, импорти¬
рованными с Запада; в результате филиппинцы преврати¬
лись в восточный народ с выраженной приверженностью
к западному образу жизни». Для избавления от этого, счи¬
тал Ректо, «наша система просвещения, как государствен¬
ная, так и частная, должна быть направлена к одной
цели: формировать подлинно филиппинский образ мыс¬
лей, подлинно филиппинское сердце, подлинно филиппин¬
скую душу» (цит. по [6, с. 121]).
Ректо призывал ориентироваться на духовное и поли¬
тическое единение со странами Азии в общем стремлении
освободиться от господства Запада. В опубликованной в
1930 г. книге «Азиатская доктрина Монро» Ректо, рассмат¬
59

ривая проблему колониализма в аспекте международных
отношений, высказывался за поддержание баланса сил
в Азии между великими державами, за политику «откры¬
тых дверей» для них; он считал, что эти факторы создадут
наиболее благоприятную обстановку для завоевания
независимости колониальными странами. Но он преду¬
преждал, что борьба с господством «белой расы» должна
быть делом собственных рук народов Востока, призывал
остерегаться поисков помощи у любых иностранных дер¬
жав [6, с. 65]. Представление Ректо о сущности импе¬
риализма было в ту пору совершенно искаженным, нелепо
расистским: он всерьез утверждал, что империалистиче¬
ская политика есть «биологический феномен, появляю¬
щийся у народов латинской, славянской и англосаксонской
рас в определенные периоды их истории» (цит. по [6,
с. 63]).
Отстаивая культурную самобытность и политическую
самостоятельность Филиппин, Ректо не призывал, впрочем,
отгораживаться от высших достижений европейской циви¬
лизации. В своих размышлениях о государственном уст¬
ройстве для будущих независимых Филиппин Ректо вы¬
сказывался, например, за использование опыта западной
истории. Порядки, которые ввели американские вла¬
сти на Филиппинах и которые выдавались ими за «обу¬
чение филиппинцев демократии», Ректо отвергал. «Блед¬
ный свет факела статуи Свободы не достигает берегов
нашей страны, этой жемчужины Востока»,— писал он в
одном из своих стихотворений (цит. по [6, с. 29]). Но после
введения на Филиппинах автономии Ректо в качестве пред¬
седателя конституционного конвента отдал много сил
выработке основного закона страны и в тексте конститу¬
ции 1935 г. нашли свое отражение некоторые государствен¬
но-правовые взгляды Ректо, и в частности его стремле¬
ние использовать опыт ряда зарубежных буржуазно-де¬
мократических конституций (например, мексиканской).
Ректо, несмотря на свои декларации против «матери¬
ализма», был готов поддержать планы экономического
развития страны, но буржуазная основа взглядов побуди¬
ла его к настороженности в отношении программ наиболее
радикальных социальных движений, в том числе коммунис¬
тического. В 1931 г., видимо под свежим впечатлением от
создания на Филиппинах коммунистической партии,
Ректо выступил с призывом к своим единомышленникам —
националистам постараться своими силами объединить
пролетарские организации в легальную партию, чтобы не
60

дать этим организациям попасть, как он выразился, «в ру¬
ки демагогов» (цит. по [6, с. 87]).
Когда в 1942 г. Филиппины были захвачены Японией,
Ректо пошел на сотрудничество с оккупантами, наивно
решив, что под властью «братской по крови» восточной
державы филиппинцам будет легче добиваться националь¬
ной независимости, чем под властью США. Он получил в
марионеточном правительстве посты сначала министра
просвещения, затем министра иностранных дел. Он пытал¬
ся использовать это, чтобы провести в жизнь некоторые
свои идеи в области культуры и в области контактов С дру¬
гими странами Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока,
оказавшимися в японской «сфере сопроцветания». Жизнь
быстро рассеяла иллюзии Ректо. Демагогические жесты
японских властей по «филиппинизации» культуры (напри¬
мер, внедрение тагальского языка) и демонстрация показ¬
ной «азиатской солидарности» не могли скрыть глубокой
враждебности политики оккупантов интересам филиппин¬
ского народа. В своей книге «Три года вражеской окку-,
пации» [10], опубликованной в 1946 г., Ректо выразитель¬
но передал историю заблуждений и разочарований тех
искренних националистов, которые вместе с ним совершили
трагическую ошибку, пойдя по пути коллаборационизма.
Ректо возобновил публицистическую и политическую
деятельность после того, как в 1948 г. добился для себя
оправдательного приговора на суде, к которому был прив¬
лечен за коллаборационизм. Ректо пришлось, однако,
довольствоваться положением человека на вторых ролях в
Партии националистов: в 1949 г. он лишь поддерживал
кандидатуру Лауреля в президенты (сам Ректо был на
этих выборах избран сенатором), в 1953 г. вместе с Лауре-
лем он помог стать президентом Магсайсаю. Но стремле¬
ние быть признанным идейным вождем филиппинских
националистов и, более того, самому стать главой госу¬
дарства не оставляло Ректо, и это в конце концов привело
его к разрыву с Партией националистов. Он создал соб¬
ственную небольшую партию, которая сначала именова¬
лась Националистической (по-тагальски — Лапианг Ма-
кабанса), а позднее — Национально-гражданской, затем
стал на выборах 1957 г. добиваться избрания президен¬
том, но потерпел неудачу и с тех пор оставил попытки сде¬
лать крупную политическую карьеру, не прекращая, одна¬
ко, активной публицистической деятельности.
Превратности политической борьбы наложили значи¬
тельный отпечаток на эволюцию программно-идеологичес¬
61

ких деклараций Ректо. В условиях установленной на
Филиппинах в 1946 г. квазидемократической парламент¬
ской системы, механически заимствованной у Запада, для
успеха на выборах кандидату было нужно, с одной сторо¬
ны, учитывать настроения избирателей, притом не только
отстаивать их реальные интересы, но и потакать их
предрассудкам, приноравливаться к их политической
неискушенности; с другой стороны, ему было необходимо
заручиться материальной и деловой поддержкой «сильных
людей» из среды местной плутократической и бюрократи¬
ческой элиты, а также постараться не навлечь на себя
немилость американского посольства в Маниле, которое
долгое время сохраняло в своих руках многообразные
рычаги влияния на исход выборов. Понимая все это, Рек¬
то, увлеченный борьбой за президентский пост, шел подчас
на оппортунистические идейные маневры, делал заведомо
двусмысленные, туманные заявления по программным
вопросам. Только после поражения 1957 г., то есть в пос¬
ледние три года своей жизни, Ректо, презрев карьерные
соображения, стал высказывать взгляды напрямик и
облек их в форму более или менее последовательной
концепции. Вот почему, читая статьи и речи Ректо за
1949—1960 гг., так часто встречаешь противоречащие
друг другу мысли, большие колебания в позиции автора.
Тем не менее можно попытаться проанализировать в
определенной последовательности идеологию «позднего»
Ректо, систематизировать его взгляды на различные аспек¬
ты национализма. Эта задача представляет определенный
исследовательский и практический интерес, так как сейчас,
через два десятилетия после смерти Ректо, его сочине¬
ния продолжают переиздаваться и его идеи, по мнению
некоторых современных филиппинских националистов,
сохраняют свою злободневность (чего нельзя сказать о
сочинениях Лауреля, которые в значительной мере преда¬
ны забвению).
Кларо Ректо сформулировал свое понимание основно¬
го содержания национализма: первый, по его выражению,
«базовый компонент» национализма — это «растущее и
углубляющееся осознание того, что мы есть народ отлич¬
ный от других, народ со своим особым характером и
духом, со своими особыми обычаями и традициями,
идеалами, образом мышления и образом жизни... Вторым
базовым компонентом национализма является твердая ве¬
ра в гений нашей расы и в способность нашего народа
продвигаться к реализации своей судьбы» [11, с. 3]. Опре¬
62

деление, как видим, не лишенное черт расистского мисти¬
цизма и опасного налета проповеди национальной исклю¬
чительности. Для Ректо было весьма просто, исходя из
такого иррационального понимания «духа нации», игнори¬
ровать культурно-исторические различия между многочис¬
ленными племенами и народностями страны и вывести
представление о том, что на Филиппинах уже давно су¬
ществует единая нация: «Мы, филиппинцы, национально
едины с конца XIX столетия» [11, с. 13]. Любые претензии
каких-либо народностей Филиппин заявлять о своих специ¬
фических интересах отметаются Ректо как «провинциа¬
лизм» и «раскольничество», которые, говорит он, «могут
только отвлечь наше внимание от развития более транс¬
цендентальной концепции национализма перед лицом всех
зарубежных наций... как дружественных, так и недру¬
жественных» [11, с. 13].
Как и все без исключения филиппинские националисты,
Ректо часто и охотно обращался к памяти о славном исто¬
рическом прошлом своей страны. Он, однако, не хотел
выглядеть приверженцем архаики и делал такую сущест¬
венную оговорку, говоря о содержании национального ис¬
торического наследия: «Все знают, что мы народ восточ¬
ный; но было бы стыдно считать истинно филиппинскими
наши древние и самые отсталые восточные порядки: сколь
ни любили бы мы все свое, мы не можем вернуться
в 1300-й год... Мы должны возрождать наше прошлое, но
отнюдь не отдаленную эпоху наших малайских предков,
а революционную эпоху (т. е. 1896—1901 гг. — Г. Л.)
с ее неутомимой яростной пропагандой и ее славной
кульминацией на полях сражений» [И, с. 17—18, 26].
Ректо стремился представить себя и своих единомышлен¬
ников законными духовными наследниками самых почита¬
емых в народе героев национально-освободительного
движения XIX в.— Рисаля, Мабини, Бонифасио.
Ректо никогда не обращался к религиозному обосно¬
ванию своих националистических идеалов (явление ред¬
кое на Востоке, но нередкое на Филиппинах). Более того,
он однажды оказался в открытом конфликте с церковью.
В 1956 г. Ректо внес в сенат проект закона, который вводил
бы обязательное изучение произведений Хосе Рисаля во
всех средних и высших учебных заведениях, как государст¬
венных, так и частных. Он считал основательное знание
идей Рисаля необходимым элементом воспитания «филип-
пинизма» у молодежи. Этот законопроект (по-видимому,
несколько неожиданно для Ректо) вызвал решительное
63

противодействие со стороны церковного руководства, ко¬
торое заявило, что некоторые высказывания Рисаля
оскорбляют католическую веру, ввиду чего школьникам и
студентам допустимо читать лишь специально препариро¬
ванные сокращенные издания его сочинений. Церковники
пригрозили закрыть принадлежащие им школы, если
закон будет принят. В проповедях верующих призывали
не голосовать за Ректо на предстоящих выборах. В конеч¬
ном счете большинство депутатов обеих палат конгресса
согласились принять лишь компромиссный вариант зако¬
на, фактически лишавший его обязательности. Да и сам
Ректо, опасаясь потерять голоса верующих, предпочел
отступить и после провала своего законопроекта написал
манильскому архиепископу Руфино Сантосу открытое
письмо, в котором заверял, что не имел намерения
нападать на церковь, что он осуждает за вмешательство в
политику не церковь как таковую, а лишь отдельных
священников и что брошенные в его адрес обвинения
в «коммунизме и антикатолицизме» являются «абсолютно
ложными» [6, с. 271]. Однако, когда выборы 1957 г.
миновали, Ректо стал снова позволять себе критику прела¬
тов филиппинской католической церкви за то, что они
«никогда не поддерживали движения за независимость» и
стремились приобрести влияние на государственный
аппарат, «имея конечной целью установить у нас теократи¬
ческую власть» [6, с. 287, 289]. Эта критика, впрочем,
никоим образом не была связана с проповедью атеизма,
так как Ректо хорошо знал религиозность основной массы
филиппинского населения и не хотел вызывать его антаго¬
низм. Характерно, что одну из своих речей, в которой со¬
держалась критика католической церкви за ее чуждость
делу национализма, Ректо произнес (в 1958 г.) на собра¬
нии масонов — организации, которая с прошлого века выс¬
тупает на Филиппинах как поборник религиозной рефор¬
мации и национальной независимости.
Центральной темой всех выступлений Ректо была,
естественно, задача защиты и расширения национальной
независимости.
Ректо прямолинейно говорил о драматических, непред¬
виденных трудностях суверенного развития Филиппин.
Он с горечью указывал на то, что «по сравнению с эрой
полного американского господства мы платим ныне более
высокие налоги... государственный бюджет неизменно
сводится с дефицитом... наши социальные проблемы и
связанные с ними проблемы спокойствия и порядка стали
64

в тысячу раз острее». В свете этого Ректо задавал вопрос:
«Должны ли мы сказать, что разочаровались в независи.
мости?.. Можно ли утверждать, что мы сейчас взираем со
страхом на ту самую независимость, о которой так долго
мечтали?» И на это отвечал: «Есть, вероятно, филиппинцы,
которые так думают, но я не из их числа. При всех траги¬
ческих ошибках и неудачах... время поможет нам понять,
что независимость не является гарантией свободы и изоби¬
лия, она только создает возможность достигнуть их наши¬
ми собственными силами... Если наши гражданские права
урезаны — то потому, что мы сами допустили это; если на¬
ше экономическое положение ненадежно — то потому, что
у нас не хватало мудрости и воли укрепить его; если наши
социальные проблемы не решены — в этом только наша
вина... Нам некого винить, кроме самих себя» [11 с. 22—
24].
Ректо обвинял лидеров правящей Либеральной партии
в том, что они, согласившись подписать продиктован¬
ные Вашингтоном экономические и военные договоры в
качестве условия провозглашения независимости Фи¬
липпин, «продали задешево национальную самостоятель¬
ность в таких важнейших сферах, как таможенные тарифы,
курс валюты, распоряжение природными ресурсами, раз¬
витие коммунальных услуг, национальная оборона» (цит.
по [6, с. 157]). Подписанные с США экономические согла¬
шения, говорил Ректо, «на короткое время помогли спасти
нас от послевоенного голода и несчастий, но в долгосроч¬
ной перспективе... они будут действовать во вред подлин¬
ным долговременным интересам народа» (цит. по
[6, с. 230].
Пресловутая «поправка о равенстве прав»,
внесенная в конституцию Филиппин по условиям согла¬
шения с США и оставлявшая национальный филиппин¬
ский капитал беззащитным перед лицом мощной американ¬
ской конкуренции, вызывала особенно резкую и детально
аргументированную критику со стороны Ректо на протяже¬
нии многих лет.
Когда в середине 50-х годов возникло и стало набирать
силу общественное движение под лозунгом «Филиппин¬
цы — прежде всего», Ректо сразу стал его активным
пропагандистом. Начало этому движению положила борь¬
ба группы крупных местных предпринимателей за вве¬
дение закона, который обязывал бы Центральный банк
страны отдавать предпочтение филиппинцам при распре¬
делении долларовых квот для оплаты импорта. Вскоре,
5 Заказ 991
65

однако, цели движения расширились, под лозунгом «Фи¬
липпинцы — прежде всего» стали выдвигаться требова¬
ния отмены «равных прав» для американского капитала,
а затем и более общие требования пересмотра неравно¬
правных договоров с США, раздавались призывы огра¬
ничить экономические права живущих на Филиппинах
лиц китайского происхождения; под тем же лозунгом
выступали сторонники поощрения развития национальной
культуры. Соответственно расширился и социальный круг
тех, кто поддержал лозунг «Филиппинцы — прежде всего»,
охватив не только предпринимателей, но и представителей
средних слоев, интеллигенции (подробнее об этом движе¬
нии см. [1; 3; 5]). Некоторые плутократы, извлекавшие
выгоду из сотрудничества с иностранным капиталом, по¬
пытались притупить популярный лозунг, поставив на его
место другой, внешне похожий: «Филиппины — прежде
всего». Ректо решительно выступил против такой подмены,
объяснив, что на деле это означало бы всего лишь «пре¬
доставление привилегий живущим здесь иностранцам
в ущерб филиппинцам» [11, с. 61].
Когда Ректо излагал свои взгляды на развитие незави¬
симой экономики, он часто употреблял выражения «эконо¬
мический национализм» и «националистическая индустри¬
ализация». Выступая в 1955 г. перед бизнесменами — чле¬
нами Промышленной палаты с речью, в которой он назы¬
вал индустриализацию «единственным лекарством от всех
экономических и социальных болезней», Ректо подчерки¬
вал: «Когда я говорю об индустриализации, я имею в виду
националистическую индустриализацию, т. е. такую, кото¬
рая будет происходить в рамках нашей собственной, при¬
надлежащей филиппинцам, экономики, а не индустриали¬
зацию Филиппин вообще, как географического понятия»
(цит. по [6, с. 226]). Он развил эту мысль в одной из
своих речей в сенате: «Следует индустриализировать на¬
шу страну силами филиппинских капиталистов... эксплуа¬
тировать наши природные ресурсы силами филиппин¬
ского капитала, развивать и поддерживать филиппинский,
а не иностранный капитализм, повышать наш нацио¬
нальный доход, но при этом не допуская, чтобы
он шел по преимуществу на пользу нефилиппинцам» (цит.
по [6, с. 224]). Ректо отмечал, что американский капитал
перешел на Филиппинах от противодействия промышлен¬
ному развитию к его поощрению, но осуществляет эту
новую политику путем усиления своих прямых капитало¬
вложений, в то время как в интересах Филиппин было бы,
66

полагал Ректо, не ввозить капитал, а получать долгосроч¬
ные иностранные займы. При этом он высказывался за
развитие системы смешанного государственно-частного
предпринимательства и за государственное планирование
экономического развития. «Если кто-нибудь назовет это
социализмом, пусть так»,— добавлял Ректо (цит. по [6,
с. 252]), хотя он, несомненно, сам понимал, что социализм
.тут ни при чем.
Надо сказать, что идея индустриализации Филиппин
заслоняла для Ректо все другие экономические и социаль¬
ные проблемы страны, в том числе и такую острейшую,
как аграрная. Любые проекты и программы перестройки
развития сельского хозяйства и филиппинской деревни
вообще Ректо с порога отвергал, как увековечивающие
аграрную, а следовательно неизбежно (так он думал)
отсталую и зависимую экономическую ориентацию страны
(он утверждал, что все эти проекты продиктованы либо
«демагогами», либо корыстными американскими совет¬
никами). Если юный Ректо отдал дань утопической идеа¬
лизации патриархального деревенского быта и клеймил
урбанизацию, то теперь он совершил крутой поворот в
сторону другой не менее утопической идеи: путем немед¬
ленной всеобщей урбанизации покончить с филиппинской
деревней. По его убеждению, сельским жителям надле¬
жит перейти на работу в городскую промышленность
[11, с. 43], и в результате аграрно-крестьянский вопрос
решится сам собой: «индустриализация будет означать
конец касикизма (т. е. помещичьей эксплуатации.— Г. Л.)
в наших сельских районах» [11, с. 46]. Впрочем, Ректо
высказывал и ту мысль, что вообще «необходимость под¬
нять производство национального продукта куда более
настоятельна, чем необходимость более справедливого
распределения этого продукта» [И, с. 44]. Такое пря¬
мое игнорирование наболевших, требующих неотлож¬
ного решения социальных проблем вело неизбеж¬
но к определенному отчуждению между Ректо и нацио¬
налистами мелкобуржуазного и популистского круга.
Ректо часто произносил слова сочувствия бедствиям тру¬
дового народа, но эти бедствия, он был убежден, имели
лишь «внешнее» происхождение и исчезнут, стоит только
Филиппинам стать полностью самостоятельными полити¬
чески и экономически. Поэтому Ректо ни разу не поддер¬
жал какие-либо реальные требования, направленные на
борьбу с бесправием и нищетой филиппинских рабочих
или крестьян. Такая социальная ограниченность вытекала
5*
67

из самой сути националистических убеждений Ректо. Всю
силу своего публицистического таланта он обратил только
и исключительно на борьбу с «внешним» врагом и с теми,
кто, по его мнению, был на Филиппинах проводником
иностранных влияний.
Ректо едко обличал лицемерных политиканов, кото¬
рым дал прозвище «националисты баронг-тагалог»2.
«Весь их национализм,— говорил Ректо,— исчерпывает¬
ся тем, что они поют национальный гимн на национальном
языке, декламируют патриотические школьные стихи и
носят национальный костюм» [И, с. 11 —12]. За этим
фасадом, говорил Ректо, они скрывают свое прислужни¬
чество иностранным коммерческим интересам. В большой
речи, озаглавленной «Наш затяжной колониальный ком¬
плекс» (1951 г.), Ректо утверждал, что национальное
самосознание филиппинцев переживает кризис и даже
упадок, которые он считал результатом проводившейся
Соединенными Штатами «интенсивной и всеохватываю¬
щей культурной колонизации, а также проницательной
политики постепенного расширения автономии, что ослаби¬
ло ненависть, накопившуюся во время филиппино-аме-
риканской войны (1898—1901)» [11, с. 9]. Ректо, разви¬
вая эту мысль, называл американский колониализм более
опасным и коварным (чем французский или колониа¬
лизм других «старых» европейских держав), ввиду того
что «он обещает более высокий жизненный уровень,
гражданские свободы и политические права» (цит. по
[6, с. 232]). Ректо не мог понять, что специфика методов
империалистической политики США определялась не осо¬
бым хитроумием вашингтонских администраторов, а соче¬
танием мощной финансово-промышленной базы колони¬
альной экспансии с политическими уступками, на которые
их вынуждала идти как напряженная обстановка на
Филиппинах после революционных национально-освобо¬
дительных войн на рубеже XIX и XX вв., так и общие
условия начавшегося кризиса мировой колониальной сис¬
темы, особенно после Великого Октября.
Природу империализма Ректо понимал довольно смут¬
но. Он хотя и видел экономические проявления империа¬
лизма, корень его он усматривал лишь в политических
факторах, даже скорее в политической идеологии: «Кон¬
цепция национализма слаборазвитых стран неизбежно
2 Так называется белая рубашка — мужская народная одежда тага-
лов.
68

приходит в столкновение с „национализмом** стран процве¬
тающих и мощных... Те, кто склонны выносить свои
националистические устремления за пределы собственных
границ с тем, чтобы подавить национализм других наро¬
дов... становятся тем самым ультранационалистами, или,
иными словами, империалистами» [И, с. 7, 15].
В обстановке бушевавшей в мире холодной войны
Ректо выступил за переориентацию внешней политики
Филиппин в направлении нейтрализма. Он призывал отка¬
заться от слепого следования в фарватере американской
дипломатии, чтобы избежать втягивания Филиппин поми¬
мо их воли в глобальный конфликт великих держав. По
тем же мотивам он выступал против участия в СЕАТО
или сотрудничества с АНЗЮС, поскольку решающее слово
в этих блоках принадлежало Соединенным Штатам. Аме¬
риканские базы на Филиппинах Ректо называл «магнитом»
для ракетно-ядерного удара, который может обрушиться
на архипелаг в результате войны, развязанной даже без
ведома филиппинского правительства. При этом, однако,
Ректо занимал по вопросу о базах позицию крайне непос¬
ледовательную и, по сути, противоречащую его собствен¬
ной концепции нейтрализма. Он выступал не за их ликви¬
дацию, а только за то, чтобы в договор между Филиппи¬
нами и США были внесены условия, подобные тем, кото¬
рые включены в договор НАТО, то есть предусматриваю¬
щие автоматическое военное выступление США на стороне
Филиппин в случае, если последние подвергнутся нападе¬
нию (в действовавшем договоре такого рода выступление
США обусловливалось необходимостью получить предва¬
рительно санкцию американского Конгресса).
Ректо настаивал на том, что Филиппины не будут в
полной мере политически самостоятельными, пока сохра.
няется их зависимость от поставок оружия из-за границы
и предлагал в одной из предвыборных речей 1957 г. [6.
с. 251] ориентироваться на создание собственной военной
промышленности, которая полностью обеспечивала бы
потребности национальных вооруженных сил (при сущест¬
вовавшем тогда уровне экономического развития Филип¬
пин для реализации этого предложения на практике
потребовалось бы несколько десятилетий, и Ректо, навер¬
ное, понимал это, он просто играл на национальных чувст¬
вах избирателей).
Взгляды Ректо на внешнеполитический курс Филиппин
были сильно окрашены паназиатизмом, приверженность
к которому он высказал еще в 1930-х годах. Пан-
^69

азиатизм Ректо приобретал определенное позитивное
звучание, когда он выражался в призыве к солидарности
с антиколониальной борьбой народов Индонезии и Вьет¬
нама. Ректо полагал, что филиппинское правительство,
надолго затянув установление прямых дипломатических
отношений с основными странами Южной и Юго-Восточ¬
ной Азии (несколько лет, действительно, единственное
филиппинское посольство в Азии находилось на Тайване),
упустило тем самым «возможность захватить дипломати¬
ческое лидерство в процессе освобождения зависимых
азиатских народов» (цит. по [6, с. 142]).
Основания для солидарности между странами Азии
Ректо видел, однако, не только и не столько в их совмест¬
ной борьбе против империализма, сколько в том, что у них
«общее историческое происхождение и идентичные куль¬
турные ценности» (цит. по [6, с. 139]). Поэтому он мог
с равной убежденностью уверять своих соотечественников,
что Япония для них — «великий урок и великий образец
для подражания» [11, с. 47], и что «Красный Китай
преподает полезные уроки национального строительства»
[6, с. 289], и что во время поездки в Индонезию он
«с радостью увидел, что там национализм стал образом
жизни» [5, с. 86). Именно в национализме видел Ректо
суть и смысл азиатской солидарности. Его паназиатизм
был связан с представлением об исключительности исто¬
рической судьбы народов Азии, об их духовном превос¬
ходстве над другими народами и тем самым как бы призы¬
вал развивающиеся страны к опасному отчуждению от
общемировой борьбы за социальный прогресс. Ректо пи¬
сал: «Есть особая связь, объединяющая новые нации
Азии и Африки. В этих двух частях земного шара, кото¬
рые были некогда областями великих древних цивили¬
заций, колыбелью религии и одухотворенности... народы
ныне увидели, что все они имеют один общий идеал, еди¬
ную связующую’силу, преданность единой вере — национа¬
лизму» [11, с. 5]. Отвергая ложный европоцентризм, Ректо
проповедовал не менее ложный азиацентризм. Из такой
установки следовали соответствующие политические вы¬
воды: «Никто не смеет недооценивать мощь Азии. Если мы,
азиаты, будем едины, наш голос сольется в один... И всем
придется прислушаться к нам, ибо именно мы будем
естественными вожаками на пути к двум высшим целям
человечества — к миру и свободе... Я предвижу, что Азия
с ее бескрайними просторами и неисчислимым населением
станет подлинной родиной нового мира, подобно тому
70

как в прошлом именно в Азии рождались великие все¬
мирно-исторические движения... Когда остальной мир
разрушит себя при помощи изобретенных на Западе атом¬
ных и водородных бомб, мы сможем надеяться, что вы¬
живем благодаря нашей мудрости и осторожности, что
заново создадим для человечества новую отчизну»
[11, с. 105, 111]. В этом мрачном и самоуверенном про¬
рочестве Ректо, сам того не зная, предвосхитил подоб¬
ные же бесчеловечные рассуждения некоторых национа
листов паназиатской ориентации.
Ректо попытался возвратить к жизни лозунг, который
был так дорог ему в начальные годы его политической
деятельности, но приобрел особо зловещее звучание в годы
японской оккупации и потому был после войны забро¬
шен,— лозунг «Азия для азиатов». Этот лозунг, говорил
Ректо в 1954 г., «является ныне, вероятно, самым эффек¬
тивным принципом, которому надо следовать для дости¬
жения солидарности между свободолюбивыми азиатски¬
ми нациями... против колониализма в любой форме, по¬
литической или экономической, из какого бы источника
и направления он ни исходил и кем бы он ни навязывался
азиатским нациям» [11, с. 107—108]. Формула «Азия
для азиатов» имела в устах Ректо отчетливый антисо¬
ветский смысл: «Спасение азиатского национализма мо¬
жет быть достигнуто только путем его освобождения как
от западного колониализма, так и от нового советского
империализма»,— заявлял он [11, с. 111]. Неоднократ¬
ные выпады против внешней политики СССР закономерно
сочетались у Ректо с враждебными высказываниями про¬
тив коммунистического движения, как международного,
так и филиппинского. «Политика мирного сосуществова¬
ния обостряет коммунистическую угрозу новым нациям»,—
утверждал он. Доктрина «Филиппинцы — прежде всего»
направлена, с точки зрения Ректо, «против всех видов
угнетения — и со стороны коммунистов и со стороны
западных держав» (см. [5, с. 86; 11, с. 63]).
При всем при этом филиппинские реакционеры и их
продажная пресса не раз приклеивали Ректо ярлык «по¬
собника коммунистов» [6, с. 235]. Филиппинские мак-
картисты, «охотники за ведьмами», возводя на Ректо
вздорные поклепы, ссылались не только на его критику
СЕАТО, выступления против западной интервенции во
Вьетнаме, призывы к установлению торговых отношений
с КНР, но и на тот факт, что Ректо в качестве адвоката
выступил на одном из судебных процессов по обвинению
ft

лидеров филиппинской компартии в «подрывной деятель¬
ности».
Следует сказать, что личное общение с арестован¬
ными коммунистами оказало некоторое пусть непрочное,
но позитивное влияние на настроения Ректо. Судя по
его словам, он пришел к выводу, что «некоторые честные
и патриотически настроенные крестьяне» примкнули
к повстанческому движению хуков лишь потому, что
«продажная, некомпетентная администрация» подорвала
их веру в конституцию и демократию (цит. по [6, с. 155—
156]). Ректо заявил даже, что, призывая к национальному
единению всех филиппинских политических группировок,
он включает в их число и коммунистов, ибо, пояснял он,
«если мы откажемся привлечь их, мы будем их толкать
к подпольной деятельности и применению силы... Политика
подавления коммунистов обречет нас на постоянную за¬
висимость от иностранной помощи» (цит. по [6, с. 160]).
Таким образом, выступал ли Ректо по отношению к ком¬
мунизму враждебно или более или менее «примиритель¬
но», он в любом случае приходил к националистическим
умозаключениям. Неудивительно, что Ректо считал за¬
падные державы ответственными за распространение
коммунистического влияния на Востоке, рассуждая сле¬
дующим образом: «Ни одна свободная азиатская нация
не желает иметь коммунизм своим союзником, но стре¬
мящиеся к освобождению от старомодного колониализма
азиатские народы, не получая помощи от демократических
держав, оказываются подчас вынужденными, в отчаянии
или по неведению, принять непрошеную помощь комму¬
нистов» (цит. по [6, с. 207]).
Политическая судьба Ректо весьма поучительна. На¬
ционалистическая и буржуазная ограниченность взгля¬
дов, привычный для политической культуры Филиппин
оппортунизм, беспринципное маневрирование ради успеха
на выборах — все эти пороки не оставались лишь чертами
личности или общественного поведения Ректо, а глубоко
влияли на весь строй его концептуальной системы, при¬
давая ей непоследовательность, противоречивость и пе¬
рекрывая неоспоримые достоинства его острого ума,
блестящей эрудиции, искреннего патриотизма. В этом ре¬
шающая причина того, что ни в начале, ни в конце
своего пути на политической сцене Ректо не приобрел
поддержки в широких слоях населения. Отсутствие на¬
родного отклика на свои выступления и призывы Ректо
болезненно ощущал. Он отвечал на это горькой и подчас
72

высокомерной критикой своих соотечественников за гос¬
подствующие, по его мнению, в массе филиппинского
населения «колониальный образ мыслей», «колониальный
комплекс сознания», «политическую наивность».
В речи «Национализм и наше историческое прошлое»
(февраль 1960 г.) Ректо говорил: «Многие наши сооте¬
чественники считают себя свободными и независимыми,
но они обмануты тем, что у нас есть собственный флаг,
что мы именуемся республикой, имеем министерство иност¬
ранных дел в Маниле и посольства за границей, яв¬
ляемся членом Организации Объединенных Наций и об¬
ладаем другими видимыми символами суверенитета. Они
не понимают, что мы множеством способов связаны и ско¬
ваны в политической, военной, экономической и культур¬
ной областях. Этот самообман — одно из важнейших
препятствий на пути полного развития филиппинского
национализма» (цит. по [6, с. 292]). Провоевав три войны
за свою независимость, филиппинцы, утверждал Ректо,
в конечном счете «сдались без боя и, разглагольствуя
о реальности национальной свободы, ведут себя так, как
если бы они ее не желали и в нее не верили» (цит. по
[6, с. 151]).
Ректо был неспособен понять, что глухота народ¬
ных низов к его националистическим проповедям была
прямым результатом его собственной глухоты к острей¬
шим социальным проблемам обездоленных, проблемам
хлеба насущного: земли — для крестьянина, заработ¬
ка — для рабочего. Ведь именно этот клубок классовых
конфликтов стал после 1946 г. главным, воистину «об¬
щенациональным», всефилиппинским вопросом общест¬
венной борьбы. Ректо же остался от этого аспекта борь¬
бы в стороне.
* * *
Кларо Ректо закончил свой жизненный путь в ощу¬
тимой изоляции. Он полностью порвал отношения со ста¬
рой олигархической бюрократией обеих «традиционных»
партий (националистов и либералов), его собственная
Национально-гражданская партия существовала, строго
говоря, только номинально; среди интеллигенции и сту¬
денчества его иногда слушали или читали с интересом,
но устойчивой популярности он при жизни не приобрел;
что касается более широких масс, будь то городские
обыватели и беднота, будь то крестьяне, то к ним Ректо
73

даже не пытался обращаться с какой-либо программой
или призывами. Единственными соратниками и помощ¬
никами «дона Кларо», как звали его близкие люди, были
несколько националистов из интеллектуальной элиты,
сгруппировавшиеся вокруг него в последние годы жизни.
Все это были деятели и мыслители заметно меньшего
масштаба, чем их патрон. Среди них наиболее значитель¬
ными фигурами можно считать юриста Лоренсо Таньяду
и историка Ренато Константино. Оба они в 60—70-х годах
немало сделали для создания и поддержания на Филип¬
пинах культа Ректо.
Никогда при жизни Ректо его имя не пользовалось та¬
кой популярностью, как в последние два десятилетия после
смерти, никогда его популярность не охватывала столь
широкие и разнообразные общественные слои (см. [8; 9]).
Сейчас, когда имя Ректо то и дело упоминается в речах
и статьях филиппинских публицистов, оно сопровождает¬
ся, как правило, эпитетом «великий националист».

Глава 2
ОРАСИО ДЕ ЛА КОСТА.
РАУЛЬ МАНГЛАПУС
Одним из примечательных новых явлений в идеологи¬
ческой ситуации на Филиппинах в условиях независимости
явилось выступление в роли поборников религиозно окра¬
шенного национализма ряда деятелей официальной като¬
лической церкви, как из числа ее служителей, так и из
мирян. Это явление имеет причины внутренние и внеш¬
ние. Среди первых важную роль играет тот факт, что
после провозглашения независимости произошла значи¬
тельная (хоть и неполная) филиппинизация клира — боль¬
шинство высших должностей в церковной иерархии за¬
няли прелаты местного происхождения, три из них были
возведены Ватиканом в сан кардиналов. Также филип-
пинизировано было руководство монашеских орденов
и принадлежащих им высших учебных заведений.
Филиппинские священники понимали, что прежнее
церковное руководство, стоявшее в стороне от националь¬
ного движения, а то и прямо враждебное ему, своей по¬
зицией способствовало росту раскольнических национа¬
листических сект и церквей. Среди них особенно стреми¬
тельно расширяет свое влияние «Иглесия-ни-Кристо»,
которая привлекает прозелитов сочетанием фантасти¬
ческой идеи об особом избранничестве, всемирно-истори¬
ческой миссии филиппинского народа с сугубо прагмати¬
ческим содействием материальному благополучию своих
приверженцев. Число их за 1948—1960 гг. возросло в 3 ра¬
за, за следующее десятилетие — еще на 76% и достигло
полумиллиона [14, с. 19]. Численность разного рода срав¬
нительно мелких крестьянских и люмпенских хилиасти-
ческих сект, враждебных официальной ортодоксии, не
поддается статистическому учету, поскольку секты эти
действуют тайно, но влияние их все еще дает о себе знать
не только в глубинных районах, но и в самой столице.
75

Национальная (аглипаянская) церковь, в отличие от
«Иглесия-ни-Кристо», отошла в послевоенные годы от
своей былой социальной активности и поплатилась за это
некоторым снижением влияния, но все же сохраняла
к 1970 г. полтора миллиона сторонников, т. е. 4% населе¬
ния [14, с. 19]. Несколько выросло за годы независимости
число протестантов, превысив 3% населения. Пришло
в упадок, но не сошло со сцены масонское движение.
Все это еще далеко от огромного преобладания тех, кто
причисляет себя к ортодоксальным католикам (85% на¬
селения в 1970 г.), но потенциальная угроза католической
идейной монополии налицо. Служители католической
церкви — филиппинцы ощутили необходимость не только
активно включиться в общественно-политическую жизнь
своей страны, но и показать себя силой, отзывчивой на все
проблемы, волнующие население, в том числе касающиеся
защиты политического суверенитета, достижения эконо¬
мической самостоятельности, развития национального са¬
мосознания и культуры.
Внутренние побуждения местных церковников совпа¬
ли с многозначительными переменами в мировом католи¬
цизме. Хорошо известен и исследован в научной литера¬
туре начавшийся с понтификата Иоанна XXIII (1958—
1963) процесс обновления («аджорнаменто») официаль¬
ной католической доктрины, отраженный впоследствии
в решениях II Ватиканского собора (1962—1965) и в ряде
папских энциклик. В них сформулированы новые уста¬
новки в церковной доктрине и политике, а главное — су¬
щественно модернизированная социальная программа
церкви, в том числе программа по вопросу отношений
между нациями. Этому процессу предшествовало и со¬
путствовало появление огромного числа теоретических
и публицистических трудов неофициальных католических
теологов, которые не только дали обоснование модер¬
низации церковной доктрины, но и подчас шли дальше
Ватикана по этому пути, в результате чего появились
такие учения, как «теология политики», «теология ре¬
волюции», «теология освобождения». Последняя, раз¬
работанная главным образом латиноамериканскими ав¬
торами, делает вывод о необходимости активного участия
католиков в революционной борьбе за освобождение
угнетенных стран «третьего мира» от империалистическо¬
го господства [7, с. 31 и далее].
Совершенно очевидно, что глубокие перемены в офи¬
циальной и неофициальной католической социальной
76

доктрине и практике являются отчаянным усилием церкви
сохранить авторитет у своей 600-миллионной паствы в ус¬
ловиях стремительных общественно-политических пере¬
мен после второй мировой войны, невиданного роста сил
социализма, распада колониальной системы, нарастания
угрозы катастрофической мировой войны, а также проти¬
воречий, порождаемых научно-технической революцией.
В капиталистических развивающихся странах про¬
цессы буржуазной модернизации экономики, связанное
с этим освоение современной технологии и развитие
средств массовой коммуникации, большие перемещения
населения, интенсивная урбанизация, деформация де¬
мографических процессов влекут за собой распад или
подрыв традиционных связей на уровне больших и малых
социальных групп, нарастающее обезличение, овеществле¬
ние человеческих отношений, свойственное складывающе¬
муся капиталистическому строю. Это, естественно, тол¬
кает людей на поиски новых (либо реставрацию, галь¬
ванизацию старых) основ солидарности, способов само¬
организации человеческих общностей, самозащиты лич¬
ности. Поиски эти в условиях наличного уровня и типа
культуры часто выражаются в обращении к религиоз¬
ным путям социальной интеграции и индивидуального
самоутверждения. Наряду с этим распространяющееся
в освободившихся странах враждебное отношение к за¬
падному капитализму нередко оборачивается в сфере
сознания враждебностью к утилитаризму, к материально¬
ориентированным ценностным системам и тем самым ук¬
репляет почву для укоренения противоположных, т. е.
духовно-ориентированных, религиозных взглядов. Следует
добавить, что национальная буржуазия Востока, главный
социальный двигатель капиталистической модернизации,
все решительнее отходит в последнее время от своей бы¬
лой приверженности к западным либерально-демократи¬
ческим просветительским (в том числе антиклерикаль¬
ным) идеалам XIX в., убеждаясь в их непригодности
для нужд нынешних времен. На месте былых идеалов
у национальной буржуазии складывается тенденция к ав¬
торитарному этатизму, подкрепленному в сфере идеологии
апелляцией к слепой вере, к религиозной традиции (орто¬
доксальной либо реформаторской).
Современная религиозная мысль, со своей стороны,
предлагает народам, болезненно переживающим потря¬
сения модернизации, своеобразное разрешение конфлик¬
та между потребностями скорейшего экономического раз¬
77

вития и стремлениями народа к социальной справед¬
ливости. При этом решение проблемы предлагается не
только в иллюзорном, мистическом плане, но и во вполне
земном, практическом: современный католицизм (как
и современный ислам, и некоторые другие религии) высту¬
пает не с одним лишь обещанием потусторонней награды
за житейские невзгоды, но и с развернутой собственной
социально-политической программой устроения жизни
на земле, и в частности специально уделяет внимание
специфическим проблемам развивающихся стран.
Мы не имеем возможности рассмотреть разнообраз¬
ные оттенки современной доктрины католицизма по со¬
циальному и национально-колониальному вопросам во
всей их сложности и многозначности. Для целей нашего
обзора достаточно будет обратить внимание на главные
положения соответствующих документов Ватикана, кото¬
рые формально обязательны для каждого католика и не
могли пройти мимо внимания образованного слоя деятелей
филиппинского католического движения, в частности ока¬
зав несомненное влияние на взгляды интересующих нас
двух идеологов национализма — О. Де ла Косты
и Р. Манглапуса.
Усилия ватиканских модернизаторов были направлены
прежде всего на поиск удовлетворительного сочетания
исконно вселенского, наднационального характера хри¬
стианского мировоззрения с необходимостью для церкви
пойти навстречу специфическим национальным чаяниям
народов, освобождающихся от чужеземного гнета и всту¬
пающих на путь суверенного развития. Выход из этого
противоречия католические прелаты искали в русле обще¬
го поворота церкви ко все большему антропоцентризму в
теологии и в социальной доктрине, к переносу акцента
в своей проповеди с религиозной онтологий на этику.
В центре культа теперь ставится не абстрактный «род
людской», а конкретный индивидуум во всей полноте
его социальных связей, в том числе связей на этнической
основе. Продолжая регулировать религиозное «общение»
человека с божеством, церковь должна была расширить
диапазон религиозных нормативов общения между людь¬
ми, между классами, между нациями и государствами.
Папа Иоанн XXIII откровенно признавал, что стимул
к переориентации родился не внутри церкви, а вне ее.
Он писал, объясняя мотивы своей знаменитой энцикли¬
ки 1963 г., что «простые люди мира... сегодня принимают
все большее участие в общественной жизни своих стран,
78

а вследствие этого все полнее следят за явлениями меж¬
дународной жизни и все лучше отдают себе отчет в том,
что являются живыми членами всеобщей человеческой
семьи» («Расет in terris», цит. по [3, с. 178]). Подчер¬
кивая рост единства судеб современного мира, «взаимо¬
зависимости всех людей», «универсальности стремлений»
человечества, документы II Ватиканского собора прямо
говорят об объективном характере этих процессов: «Все
нации день ото дня все более объединяются... люди раз¬
личных культур соединяются все более тесными связями»
(«Dignitatis humanae», цит. по [3, с. 150]). Отвечая
на это веление времени, собор счел нужным заявить, что
церковь «не связывает себя исключительно и нераздель¬
но ни с какой расой или нацией, ни с какой частной
системой нравов... Сознающая свою универсальную мис¬
сию, она сумеет установить связь с разными формами
культуры» («Gaudium et spes», цит. по [3, с. 70]). Чтобы
выполнить эту жизненно важную для церкви задачу, она
должна была расширить интерпретацию своей универ¬
сальности, отказаться от претензий на монопольное обла¬
дание истиной, признать объективный плюрализм социаль¬
но-экономических структур, культур, верований на земле
и стать на путь «диалога» с внекатолическим миром.
Собор начал с расширения понятия «Католическое един¬
ство», заявив, что ему «принадлежат или подвластны
как верующие католики, так и другие верующие во Христе,
так и, наконец, вообще все люди, милостью Бога призван¬
ные к спасению» («Lumen gentium», цит. по [3, с. 155]).
К последним отнесены и те, «кто не знает Евангелия
Христа и его церковь» («Lumen gentium», цит. по
[2, с. 199]); более того, собор призвал не исключать
из диалога атеистов, «ни тех, кто чтит высшие челове¬
ческие ценности, не признавая еще их Автора, ни тех,
кто противостоит церкви, по-разному преследуя ее»
(«Gaudium et spes», цит. по [2, с. 199]).
Начав с беспрецедентного призыва к веротерпимости,
Ватикан сделал следующий шаг — выступил с осужде¬
нием расовой дискриминации, шовинизма и колониаль¬
ного гнета [3, с. 41, 92]. Ссылаясь на идеи прирожден¬
ного «естественного права» всех людей на равенство, при¬
зывая к внеклассовому «солидаризму» как личностей,
так и народов, собор заявил: «Любая дискриминация
основных прав человека как в социальной, так и в куль¬
турной областях, по мотивам пола, расы, цвета кожи,
социального положения или религии, должна быть преодо¬
79

лена и устранена» («Gaudium et spes», цит. по [4, с. 47]).
Процесс возвышения наций к их собственному бытию
Иоанн XXIII причислял к одному из трех великих «зна¬
мений времени» и выражал убеждение, что «в недалеком
будущем не будет ни господствующих над другими, ни
остающихся под иностранным господством наций»
(«Расет in terris», цит. по [3, с. 45]). Развивая эти
положения, папа Павел VI в энциклике 1967 г., спе¬
циально посвященной социальным и национальным
проблемам, писал о том, что колониальные державы,
«преследуя свои собственные интересы», оставили после
себя в освободившихся странах «уязвимую хозяйствен¬
ную ситуацию» и что «нельзя отрицать эту плохую практи¬
ку определенного колониализма и его последствия»
(«Populorum progressio», цит. по [8, с. 140]). Папа
явно стремился избегать слишком резких выражений и
напрашивающихся политических выводов при осуждении
колониализма, однако и в таком виде подобное заявление
со стороны католического первосвященника прозвучало
Как сенсационное новшество.
Говоря о задачах «интегрального развития человека»
и «солидарного развития человечества», Павел VI давал
ясно понять, что совершенствование отдельной личности
церковь по-прежнему ценит выше, чем совершенствование
отношений между нациями, что вполне соответствует шка¬
ле ценностных ориентаций, тщательно разработанной
в аксиологии неотомизма (богословы Ватикана отдают
предпочтение осовремененному учению Фомы Аквинского
перед другими течениями религиозной философии). Од¬
нако такое относительное принижение значимости на¬
циональных чувств и противоречий не должно (с точки
зрения церкви) вести к пренебрежению ими. Ватиканский
собор прямо указал, что «на развитых народах лежит
спешный долг помочь народам, которые находятся на пути
развития» («Gaudium et spes», цит. по [3, с. 94]). Поли¬
тическая программа Ватикана в отношении развивающих¬
ся стран неизменно исходит из дихотомического деления
мира на «богатые» и «бедные» народы, сознательно иг¬
норирующего формационные критерии (такой принцип,
как известно, весьма популярен среди националистов
афро-азиатских стран). Исходя из «первоначального ра¬
венства людей», Ватикан осудил, как «противоречащие
основам справедливости», диспропорции «хозяйствен¬
ного и культурного развития между отдельными стра¬
нами, из которых одни относятся к странам экономи¬
80

чески развитым и богатым, другие же являются отста¬
лыми и порой терпят голод и нужду» («Mater et magistra»,
цит. по [3, с. 82—83]). В Ватикане создана специаль¬
ная постоянная комиссия для поддержки действий, ко¬
торые будут «способствовать прогрессу наиболее бед¬
ных народов» [3, с. 82]. Важно отметить, что прогресс
понимается в данных папских документах реалистически,
как прогресс прежде всего экономический и социальный.
В них идет довольно подробно и деловито речь о таких
мероприятиях, как финансовая и научно-техническая
помощь развивающимся странам, изменение в их пользу
условий мировой торговли, проведение в этих странах
социально-экономических преобразований и тому подоб¬
ное. В этой связи впервые с высоты папского престола
прозвучало заявление, что «частная собственность ни для
кого не является безусловным и абсолютным правом...
Общее благо требует иногда экспроприации» («Рори-
lorum progressio», цит. по [6, с. 73]). Так получили
церковную санкцию и национализация отдельных отраслей
экономики и аграрная реформа — задачи столь актуаль¬
ные для стран Востока.
Для координации действий по проведению в жизнь
папской программы в Маниле в 1970 г. была созвана
конференция епископов пятнадцати азиатских стран.
Ее участники призвали церковь прилагать усилия для
«освобождения людей от нищеты», «для превращения
демократии избранных в демократию масс». Во время
конференции на Филиппины прибыл сам Павел VI —
это было первое в истории появление папы в Азии.
В послании народам этой части света Павел VI подтвер¬
дил свое намерение заботиться о нуждах «бедных лю¬
дей», высказался за справедливую заработную плату
для рабочих и за проведение аграрной реформы
[8, с. 151 — 152].
Важной чертой политики и пропаганды Ватикана в раз¬
вивающихся странах является последовательно прово¬
димая ориентация на необходимость для этих стран сле¬
довать своим особым, «средним» путем, не совпадающим
будто бы ни с капиталистическим, ни с социалистическим
курсом развития. В документах Ватикана одновремен¬
но осуждается, либо прямо, либо иносказательно, тот
и другой курс как в решении национального вопроса,
так и в социально-политической сфере вообще. Подоб¬
ный подход вполне увязывается с позицией националисти¬
чески настроенных слоев на Востоке, для которых также
6 Заказ 991
81

характерно сочетание антикоммунизма с критикой тех
или иных сторон «западного» капитализма. В докумен¬
тах Ватикана критика пороков капитализма (или «ли¬
берализма», как часто именуют эту систему церковники)
бывает порой довольно меткой. В энциклике Павла VI
содержится призыв отойти от системы, «которая рассмат¬
ривает прибыль как основную движущую силу экономи¬
ческого развития, конкуренцию — как высший закон
экономики, частную собственность на средства произ¬
водства — как абсолютное право, без всяких ограниче¬
ний и соответствующих социальных обязательств»
(«Populorum progressio», цит. по [6, с. 73]). Автор
энциклики высказывает понимание драматизма проти?
воречий, порождаемых буржуазной модернизацией тра¬
диционных восточных обществ. Он отмечает, что столкно¬
вение «между традиционными местными цивилизациями
и всяческого рода новизной, вносимой проникновением
индустриальной цивилизации, разрушает прежние со¬
циальные структуры», между тем как «в рамках тра¬
диций, иногда излишне строгих, находилась все же
необходимая опора личной и семейной жизни» («Populo¬
rum progressio», цит. по [3, с. 48]). Подобная тревога
разделяется многими национальными идеологами в
странах Азии, так же как и высказанное в папской
энциклике опасение, что «технократия завтрашнего дня
может стать источником не менее страшных зол, чем
вчерашний либерализм» («Populorum progressio», цит.
по [6, с. 75] ).
Концепция Павла VI получила дальнейшее развитие
в "выступлениях папы Иоанна-Павла II. В самом начале
своего понтификата, в марте 1979 г., он издал энциклику
«Redemptor hominis», в которой с осуждением говорится,
что прогресс технологии, потенциально сулящий блага
человечеству, на деле принес лишь рост неравенства и уси¬
лил страх перед будущим. «Пространства на нашей пла¬
нете, пораженные нищетой и голодом,— сказано в энцик-
•лике,— могли бы быть за короткий срок превращены
в плодородные, если бы гигантские капиталы, вложенные
в производство оружия ради войны и разрушения, были
вложены в производство продовольствия ради жизни на
земле». Необходимо, говорит папа, найти способы содейст¬
вия развитию «бедных» народов как путем торговли
«на основе законов здоровой конкуренции», так и путем
«широкого и скорейшего перераспределения богатств».
Энциклика осуждает «сверхдержавы» за то, что они по¬
82

ставляют оружие «новым нациям» ив тем самым стиму¬
лируют столкновения «во имя тех или иных форм шо¬
винизма, империализма и неоколониализма» (цит. по
[25, с. 9]).
В феврале 1981 г., во время посещения Филиппин,
Иоанн-Павел II обратился с посланием к народам Азии,
в котором снова указал, что в этой части света большинст¬
во людей страдают от экономических трудностей, социаль¬
ных контрастов, нехватки пищи и жилья, отсутствия необ¬
ходимого медицинского обслуживания и условий для по¬
лучения образования. Но на этот раз папа привлек вни¬
мание к другой причине этого бедственного положения:
«Невозможно удовлетворительно объяснить эти проблемы
развивающихся стран, просто ссылаясь на недостаточ¬
ный или запоздалый научно-технический прогресс»,—
говорится в послании; скорее дело в том, полагает папа,
что навязанные индустриальным миром модели развития
и «чуждые идеологии», проникшие в Азию, привели лишь
к «дезорганизации сложившихся в развивающихся стра¬
нах структур и, как правило, не принесли желаемых ре¬
зультатов».
Послание, однако, не предлагает какую-либо альтер¬
нативную модель развития для Азии, а ограничивает¬
ся призывом: «Все нации и международное сообщест¬
во в целом должны взять на себя свою долю ответствен¬
ности за развитие Азии в духе подлинной интернациональ¬
ной солидарности». Здесь снова проводится, как и в преж¬
них документах Ватикана, противопоставление «богатых»
и «бедных» стран, как бы игнорирующее политическое
размежевание внутри этих групп стран.
В области социальных отношений позиция Иоанна-
Павла II была выражена им (во время того же пребывания
на Филиппинах) в следующих словах: «Земля — дар
Божий. Недопустимо, чтобы ее плоды служили только
интересам ограниченного числа людей, тогда как дру¬
гие — огромное большинство — были отстранены от
плодов земли... Церковь не колеблясь примет сторону
бедняков, станет рупором тех, кого не слушают, и будет
требовать не благотворительности, но справедливости».
Одновременно папа решительно осудил политическое
насилие и классовую борьбу.
Таким образом, за последние два десятилетия со¬
циальная доктрина Ватикана, адресованная развиваю¬
щимся странам, оказывается созвучной почти всем ос¬
новным постулатам афро-азиатского национализма.
6*
83

* * *
Среди руководителей католического духовенства Фи¬
липпин первым, кто взялся за разработку националисти¬
ческой системы взглядов, был Орасио Де ла Коста, про¬
винциал иезуитов, то есть глава филиппинской «провин¬
ции» этого ордена.
На Филиппинах сейчас немногим более 400 членов
Сообщества Иисуса, но это не только самый многочислен¬
ный, но и самый влиятельный среди здешних монашеских
орденов. В числе иезуитов несколько видных ученых в об¬
ласти естественных и гуманитарных наук, а среди выпуск¬
ников принадлежащего ордену крупного университета,
манильского Атенео, много представителей местной ин¬
теллектуальной и политической элиты.
О. Де. ла Коста получил степень доктора философии
в Гарвардском университете США и затем до конца своих
дней был профессором истории (а одно время также
деканом факультета) в университете Атенео.
Де ла Коста, несмотря на свое философское обра¬
зование и высокий монашеский сан, не проявлял склон¬
ности к абстрактному богословскому теоретизированию.
Он предпочитал заниматься конкретными общественными
науками — историей, социологией, проблемами культуры.
В его сочинениях можно найти лишь косвенные отзвуки
разных философских течений так называемой новой
теологии католицизма — неотомизма, концепций
Тейяра де Шардена, элементы «теологии освобождения».
Сам Де ла Коста не объявлял себя приверженцем какой-
либо из определенных богословских школ. Все же его
можно, с некоторыми оговорками, отнести к последова¬
телям прежде всего современного томизма. Предпочтение
им этой школы католической социально-философской мыс¬
ли можно объяснить помимо личных склонностей прежде
всего тем, что именно неотомизм наиболее полно выразил
повышенный интерес современной католической церкви
к национальному вопросу и ее стремление адаптировать¬
ся к повсеместному росту этнического самосознания и на¬
циональных движений.
Как это ни покажется странным, у Де ла Косты есть
ряд посвященных актуальным общественным проблемам
статей и речей, в которых совершенно отсутствуют какие-
либо религиозные мотивировки. Похоже, что он сознатель¬
но избегал проповеднйческого тона. В сочинениях же,
где он ставил религиозные проблемы или апеллировал
84

к религиозным доводам, Де ла Коста никогда не ссылался
на новаторские документы, исходившие в 60-х годах из
Ватикана, хотя, по существу, следовал за ними в своих
концепциях национального развития Филиппин. Это
последнее обстоятельство можно, по-видимому, объяснить
так: тогдашний примас филиппинской католической
церкви архиепископ Манильский кардинал Руфино Сан¬
тос был крайним ретроградом, на II Ватиканском соборе
он Црймкнул к его консервативному крылу [5, с. 34]
и неодобрительно относился к новшествам поборников
«аджорнаменто»; по этой причине до конца 60-х годов
ссылки на решения II собора или на энциклики Иоан¬
на XXIII и Павла VI по социальным вопросам позволяли
себе на Филиппинах только оппозиционно настроенные
рядовые священники. Де ла Коста, судя по его сочи¬
нениям, был, по существу, солидарен с католиками-мо¬
дернистами (среди них, кстати, было немало иезуитов),
но положение главы ордена не позволяло ему открыто
портить отношения с кардиналом Сантосом.
Представление Де ла Косты о сущности национализма
в самом общем виде выражено в формуле: «Азиатский
национализм это решимость сохранить себя, и физи¬
чески и как особую культуру... это проблема нашего
выживания и нашей самобытности... Отказ находиться
под господством коренится в конечном счете в решимости
быть самим собой» [18, с. X—XI]. Не надо думать, однако,
что Де ла Коста психологизирует, индивидуализирует
национализм. Он не только видит его социальную приро¬
ду, но и приписывает ему непомерный исторический ди¬
намизм: «Мало есть сил в современном мире, которые,
подобно национализму, были бы способны высвободить
такую огромную энергию ранее пассивных и инертных
человеческих масс, побудить их взяться за такие преоб¬
разования, которые прежде считались лежащими за преде¬
лами возможного». Католический мыслитель готов даже
согласиться с теми, кто называет национализм религией
за его способность внушать безоговорочную веру и пре¬
данность. Но все это не помешало Де ла Косте почувст¬
вовать заложенные в национализме противоречия, под¬
метить неустранимые трудности, стоящие перед теми,
кто попытается поставить национализм на службу сози¬
данию: «Как удалить яд ненависти из этого движения,—
ненависти к чужестранцу, к бывшему колониальному
властителю, к слишком процветающему соседу,— не ли¬
шив движение его демонической энергии? Как избавить
85

его от высокомерия, от отвратительного самолюбования, не
лишив, однако, способности внушать ту высочайшую
уверенность в себе, которая необходима для отважных
нововведений? Как, наконец, сделать его совместимым
с разумным интернационализмом, но при этом не вы¬
холостить полностью?» Прямолинейно поставив эти острые
вопросы, Де ла Коста признавался, что не знает ответа
на них [13, с. 9].
Де ла Коста высоко ценил традиционное духовное
богатство Востока и призывал хранить его, но он не был
консервативным традиционалистом, понимая, что процесс
отмирания тех или иных элементов старых ценностных
систем неизбежен в ходе модернизации, столь необходимой
народам Востока. Он лишь спорил с теми учеными, ко¬
торые считают восточную культурную традицию серьез¬
ным препятствием на пути преодоления отсталости, и под¬
черкивал, что подобные препоны имеют не региональный
(азиатский), а стадиальный (всемирно-исторический)
характер и свойственны всем «докапиталистическим» —
он употребил именно этот термин — обществам. На этом
основании он, в частности, отклонял термин «вестерни¬
зация» (применительно, скажем, к Японии), как научно
некорректный [12, с. 49—51]. Де ла Коста высказывал
большую тревогу по поводу того, что цели и методы мо¬
дернизации стран Азии вырабатываются часто на основе
установок, лежащих в пределах совсем иной культуры,
и потому ведут к крайне болезненным для народов Азии
мероприятиям по «реориентации», «мобилизации» и тому
подобным манипуляциям в духе «социальной интегра¬
ции», для которой человек «не личность, а факт», не
субъект, а пассивный объект социального процесса [12,
с. 47].
Приглашенный однажды выступить с докладом на тему
«Экономическое развитие и азиатская философия»
Де ла Коста начал с заявления, что «простой человек
в Азии, судьбы и проблемы развития которого нас ин¬
тересуют, не имеет никакой философии... Но он имеет
нечто куда более важное, чем любая философия... Мы,
тысячи и миллионы, разбросанные по просторам Азии,
имеем собственное представление о смысле жизни, хотя
не всегда умеем выразить его в словах. Это представление
обычно именуется религией, даже если оно не включает
в себя идею личного Бога». Де ла Коста подчеркнул
свое убеждение, что в конечном счете именно от местного
религиозного сознания зависит успех или неудача процес¬
86

са общественного развития в Азии. Он отверг известный
тезис Мюрдаля о том, что религия есть препятствие
к развитию Востока, и предложил вместо него иной те¬
зис: «Ложно понимаемая и практикуемая религия стала
оболочкой, прикрытием и стимулом для таких традицион¬
ных социальных установок и порядков, которые создают
препятствия для развития». В итоге рассуждений Де ла Ко¬
ста сделал парадоксально звучащий вывод: «Не религиоз¬
ные верования азиатов должны быть приспособлены
к нуждам развития, а скорее сам процесс развития дол¬
жен быть приспособлен к религиозным верованиям Азии ...
так как развитие не может ограничиваться экономи¬
ческим и социальным аспектами, сколь бы они ни были
важны, но должно быть распространено на реализацию
всех потенциальных возможностей человека... в высших
сферах мысли и духа, которые составляют далеко не
последнюю часть богатого наследия человечества»
[16, с. 20, 67].
Говоря о культурной самобытности, культурной тра¬
диции народов Азии, Де ла Коста обращался, естественно,
прежде всего к проблеме содержания этой традиции
у собственного, филиппинского народа. Он констатировал,
Что в отличие от множества других народов для филип¬
пинцев ответ на вопрос «обладаем ли мы культурной
самобытностью» не является само собой разумеющимся.
«Ни один азиат, кроме нас, не испытывает сомнений по
поводу того, принадлежит ли он в культурном отношении
к Азии или к Западу. Это вселяет глубокое чувство неуве¬
ренности в себе... Мы не можем пройти мимо того факта,
что избранная нами форма правления и юридическая
система являются западными, что наши две главные
религии — христианство и ислам — пришли к нам с За¬
пада, что наше искусство находится под сильнейшим
влиянием западных образцов... И когда нам нужно ска¬
зать о чем-то сложном, требующем точности и тонких
оттенков выражения, мы вынуждены пользоваться для
этого западным языком» [13, с. 83—84]. Нетрудно видеть,
что, говоря «мы», Де ла Коста не делает различия между
этническим самосознанием народа в целом и специфи¬
ческими проблемами самосознания интеллигенции. Такое
смешение затрудняет анализ проблемы, но в общем она
Поставлена не без оснований. К тому же в некоторых
сочинениях (см., например, [13, с. 23—25]) Де ла Коста
показывает ясное понимание того, что, «хотя допустимо
говорить о национальной культуре, общей всем филип¬
87

пинцам, нельзя игнорировать наличие в ней существен¬
ных горизонтальных и вертикальных вариаций».
Де ла Коста отклоняет мнение тех, кто полагает, что,
если сбросить как можно быстрее все западные наслоения,
филиппинцы снова станут такими же азиатами, какими
они были до появления Магеллана. Столь же решительно
отвергает он призывы отбросить восточные элементы
культурного наследия, как.«ненужное старье». Он убеж¬
ден, что многообразие, многослойность культурного насле¬
дия не помеха самобытности. Но эта самобытность может
утвердиться лишь при условии, что все элементы, все исто¬
рические слои культуры будут органически спаяны между
собой, «синтезированы», как он выражается (следуя здесь,
несомненно, за концепцией мирового «культурного син¬
теза», разработанной католическим философом Тейяром
де Шарденом). Де ла Коста выражает уверенность,
что само многообразие культурного наследия и социаль¬
ного опыта народа Филиппинских островов есть его богат¬
ство, делающее подобный синтез возможным и перспек¬
тивным [13, с. 89].
Но, высказав эту здравую мысль, Де ла Коста раз¬
вивает ее (в одной из своих работ) в направлении,
которое ведет его на путь националистической гордыни:
он готов усмотреть в своеобразии культуры и истории
Филиппин провиденциальное призвание этой страны,
«сколь бы слабой и недостойной она ни была»,— стать
«не только географическим, но духовным, жизненным
центром, в котором вся Азия найдет то, что она столь долго
ищет, но не находит, а именно найдет самое себя, свой ум
и сердце» [14, с. 169]. Знаком и сутью этой всеазиатской
исторической миссии Де ла Коста считает христиани¬
зацию Филиппин. Он выступает при этом за более пол¬
ную адаптацию католической веры к специфическим чер¬
там исконной филиппинской культуры: «В ходе нынешнего
поиска национальной цели и национального самосознания
не может не встать вопрос о взаимоотношении между
католицизмом и нашим национализмом... Католицизм
столь неотъемлемая часть нашей личной жизни и, сле¬
довательно, нашей национальной жизни, что должен
сформироваться особый филиппинский стиль или тип ка¬
толика, полностью согласуемый с универсальностью
церкви, но одновременно истинно филиппинский, прино¬
ровленный к нашим нуждам, нашим взглядам, нашему
образу мысли и действий, нашей экономике и социальной
структуре, нашим традициям и идеалам, то есть ко всему
88

тому, что мы подразумеваем, когда говорим — «я филип¬
пинец» [14, с. 149] L
Одновременно с филиппинизацией религиозного соз¬
нания Де ла Коста считал необходимой филиппинизацию
исторического самосознания своих соотечественников.
Он сетовал на неразвитость народной исторической па¬
мяти, на непонимание того, сколь «поразительно богаты
и разнообразны» исторические корни филиппинской куль¬
туры, и призывал: «Мы должны заново открыть наше
прошлое» [14, с. 58—59]. Беда в том, говорил Де ла Коста,
что существующие труды по истории Филиппин почти все
без исключения «европоцентричны», между тем «они
должны быть ,,филиппиноцентричными“, и в этом состоит
долг современных филиппинских историков: заново ин¬
терпретировать нашу историю с точки зрения филиппин¬
ской, а не испанской или американской» [13, с. 26]. Сам
Де ла Коста, высококвалифицированный историк, внес
немалый вклад в решение сформулированной им задачи,
хотя, впрочем, не всегда был последовательно «филип-
пиноцентричным», особенно когда дело касалось истории
католической церкви и орденов.
В данном обзоре нет места для историографического
анализа основных трудов Де ла Косты: «Новейшая исто¬
рия Востока» (1958), «Иезуиты на Филиппинах, 1581 —
1768» (1961), «Суд над Рисалем» (1961), «Хрестоматия
по истории Филиппин» (1965) и др. Ограничимся неболь¬
шим примером, который покажет, как антиколониальная
политическая установка реализовалась Де ла Костой
в конкретном историческом исследовании. Его работа
«Мухаммад Алимуддин I, султан Сулу в 1735—1773 гг.»,
впервые опубликованная в журнале Малайского отделе¬
ния Королевского исторического общества, завершается
такими словами: «Правление Алимуддина — прекрас¬
ная иллюстрация того, как торговое и территориальное
соперничество европейских держав воздействовало на
малые, в большинстве своем мусульманские, государства
Юго-Восточной Азии, сохранявшие независимость до
1 Орасио Де ла Коста оказал поддержку исследованиям двух филип¬
пинских социологов (членов ордена иезуитов) — Хайме Булатао и
Виталиано Гороспе, которые на основе тщательного изучения «раздвоен¬
ного» религиозного сознания в разных слоях филиппинского общества
разработали предложения о возможности сочетать некоторые традицион¬
ные ценности, нормы и обычаи с теми, которые проповедует церковь.
Статьи X. Булатао «Раздвоенное христианство» и В. Гороспе «Христиан¬
ское обновление филиппинских ценностей» изданы одной книгой с пре¬
дисловием Дела Косты [10].
89

конца XVIII столетия. История этих государств до сих пор
писалась (если вообще писалась) только западными
учеными с западной, колониалистской точки зрения.
В результате эти государства выглядят в их описаниях
как пиратские монархические или даже просто анархи¬
ческие образования, лишенные каких-либо полагающихся
атрибутов государственности. Однако, если подвергнуть
их изучению как таковые, а не только как помеху той
или иной торговой державе, обнаружится, что они об¬
ладали своей социальной и политической структурой,
развивались в определенном направлении и имели в соста¬
ве правящего класса руководителей, не менее значитель¬
ных и интересных, чем мы находим в государствах Европы
раннего средневековья» [14, с. 109].
Орасио Де ла Коста понимал, что его научные труды
доступны лишь узкому кругу образованных читателей,
в то время как он стремился донести свои идеи до ши¬
рокой массы филиппинцев. Именно этим можно объяснить
его несколько неожиданные попытки попробовать силы
в жанре историко-патриотической беллетристики. Пред¬
ставление об этой своеобразной стороне его творчества
может дать небольшая одноактная пьеса «Перевал Ти¬
рад», посвященная известному эпизоду филиппино-аме-
риканской войны: 2 декабря 1898 г. небольшой арьергард¬
ный отряд филиппинцев под командованием генерала
Грегорио дель Пилара задержал на перевале продвиже¬
ние превосходивших его во много раз американских войск.
Весь отряд и сам генерал героически пали в бою, но
обеспечили отход на север основных сил Агинальдо.
Этот эпизод послужил Де ла Косте фоном для сочинен¬
ного им диалога американского майора и генерала дель
Пилара. В ответ на слова майора, что американцы хотят
учредить на Филиппинах правительство, основанное на
тех же принципах, что изложены в Декларации независи¬
мости США, дель Пилар отвечает: «Какое бы хорошее
правительство вы ни сумели у нас установить, это все же
будет не наше правительство, а ваше. И какой бы мирной
и процветающей страной вы ни сделали Филиппины, это
будет, однако, ваша страна, а не наша. А на это мы не
можем согласиться». Более просто, но и более выразитель¬
но отвечает на предложение американцев капитулировать
рядовой Хуан: «Мы работаем на этой земле всю жизнь,
а до этого работали бесчетное число лет наши предки...
За эту землю стоит воевать и стоит умереть» [17, с. 84—
90]. Де ла Коста не сумел, а может быть и не хотел,
90

придать художественную глубину примитивно-символи¬
ческим образам героев пьесы, но вложил в их реплики
хвое отчетливое неприятие той версии мотивов и поел е дет -
•вий захвата Филиппин Соединенными Штатами, кото¬
рая издавна имеет хождение в официозной американской
историографии и долгое время бездумно повторялась
филиппинскими историками.
Де ла Коста в одной из статей называет эпоху ко¬
лониального порабощения «школой» для филиппинцев.
«Это была, конечно, очень тяжкая школа, но все же мы,
как народ, научились в ней многим полезным вещам».
Среди них он, понятно, ставит на первое место религию.
«Если к концу XIX века филиппинцы обрели очень ясное
и четкое понимание того, на что они по справедливости
могут претендовать как индивидуумы и как народ, то
это, по крайней мере отчасти, следует приписать их ов¬
ладению основными элементами христианской доктрины
о природе, предназначении и свободе человека» [16,
с. 19—20]. Более того, Де ла Коста полагает, что и на¬
ционализм новых афро-азиатских стран является своеоб¬
разным продуктом эпохи колониального гнета, ибо «зало¬
женные в национализме принципы свободы, равенства,
представительного управления, гарантированных граж¬
данских свобод,— все эти принципы были впервые вы¬
работаны на Западе... Национализм — продукт запад¬
ного господства, но в еще большей мере — реакция
против этого господства» [13, с. 8]. Эту мысль допол¬
няет своеобразное ироническое замечание Де ла Косты,
обращенное к участникам международного семинара по
проблеме «Культурные мотивы прогресса» (1963); он
тогда сказал: «В настоящее время люди Запада тратят
много времени, денег и даже размышлений в попытках
понять азиатов. Это очень мило с их стороны. Стоит
пожелать, чтобы азиаты потратили такое же количество
усилий на то, чтобы понять Запад, вместо того чтобы
просто подражать ему либо, наоборот, поносить его»
[12, с. 50].
Надо отдать справедливость Де ла Косте — сам он
неплохо знает духовную и политическую культуру За¬
пада. Оперируя этим знанием, он предъявляет Западу
немало серьезных упреков. Крушение европейского ко¬
лониализма, говорит он, создало в Азии не только времен¬
ный вакуум власти, но и духовный вакуум. «Западные
идеи сыграли как роль взрывчатых веществ, так и роль
растворителей: они подорвали традиционные азиатские
верования и взгляды на мир, но не смогли предложить
91

взамен такой образ жизни или такую систему ценностей,
которые были бы приемлемы для большинства азиатов.
Старые верования они заменили только сомнениями.
Это неудивительно, потому что либеральный Запад, от¬
вергнув христианство, утратил и свою собственную веру.
Теперь у него нет даже прочного рационального основания
для тех самых прав и свобод, на защиту и проповедь
которых он претендует» [13, с. 13]. Де ла Коста категори¬
чески заявляет: «Либерализм потерпел банкротство»
(напомним, что согласно принятой у католических бо¬
гословов фразеологии либерализмом они называют капи¬
талистический строй). Как и следовало ожидать, отказав¬
шись благословить капиталистический путь развития, гла¬
ва филиппинских иезуитов тут же осудил и социалисти¬
ческий путь. Не раз повторяя инвективы в адрес ком¬
мунистической идеологии и «советского империализма»,
Де ла Коста при этом настойчиво проповедует лозунг
«третьего, среднего пути» общественного развития, кото¬
рый в рамках католицизма разработан неотомистской
социологией и воспринят Ватиканом в качестве генераль¬
ной линии политической пропаганды. Де ла Коста однаж¬
ды прямо выразил согласие с нелепыми софизмами ев¬
ропейских «новых левых» о некоем «поразительном сходст¬
ве» идейных истоков советской и американской политики
(рассуждения, перекликающиеся с аналогичными пост¬
роениями азиатских «левых»). С не очень искренним мо¬
нашеским смирением Де ла Коста писал, что «средний
путь — самый трудный, ибо, хотя истина лежит в сере-
дине, находиться посередине крайне неприятно: ты ока¬
зываешься под перекрестным огнем с обеих сторон»
[13, с. 75]. В действительности католические проповедники
весьма охотно пользуются концепцией «среднего пути»,
особенно когда обращаются к афро-азиатской аудитории,
так как эта идея находит живой отклик у национали¬
стов разной ориентации, от самых правых до самых
«левых».
Заслуживает внимания серьезность, с какой Де ла Ко¬
ста оценивал перспективы распространения коммунисти¬
ческой идеологии в странах, освободившихся от коло¬
ниального гнета. По его словам, сочетание афро-азиатско¬
го национализма с коммунизмом произвело «потрясаю¬
щий эффект» [13, с. 8]. Это произошло потому, говорил он,
что коммунисты «постарались идентифицировать себя
с массами Азии, а массы, пришедшие в движение, неодо¬
лимы. Нельзя остановить социальную революцию — это
92

все равно что пытаться остановить ураган» [13, с. 14].
Обратим внимание на то, что подобное заявление было
сделано в 1952 г., когда на Филиппинах полыхало ру¬
ководимое коммунистами крестьянское восстание, анти¬
коммунизм был основой основ правительственной полити¬
ки и главным содержанием всех видов массовой инфор¬
мации.
Примечательно, что Де ла Коста отдает должное
личным качествам коммунистов и предупреждает: «Мы
потерпим поражение, если не сумеем воспитать таких же
умных, преданных, бескорыстных, героических лидеров,
как это оказались способными сделать коммунисты в Азии»
[13, с. 15]. Более того, он призывал своих единомышлен¬
ников не только изучать, но использовать на практике
подход коммунистов к проблемам развивающихся стран.
В предисловии к книге Альфредо Сауло (ренегата филип¬
пинского коммунистического движения), опубликованной
в 1969 г., Де ла Коста писал: «Как нам добиться в своей
стране, так долго эксплуатируемой иностранными и мест¬
ными угнетателями, создания справедливого и мирного
общества, основанного на сердечном сотрудничестве всех
общественных слоев и групп? На этот ключевой вопрос
Коммунистическая партия Филиппин предлагала ясный
и недвусмысленный ответ... Я лично думаю, что комму¬
нистам в некоторых случаях свойственно такое проникно¬
вение в суть наших проблем, какое было бы полезным
и нам для выработки более конструктивных решений»
[15, с. V—VI]. Эти слова не будут казаться странными
в устах католического проповедника, если вспомнить от¬
мечавшиеся выше установки ватиканских модернизато¬
ров на поощрение «диалога» с атеистами, в том числе
с коммунистами.
В сочинениях Де ла Косты нет развернутого рассмот¬
рения социальных аспектов национального развития Фи¬
липпин. Но он, как мы видели, недвусмысленно высказал
убеждение в неизбежности социальной революции. При
этом он не верил в способность государственной власти
собственными силами и по своему разумению осуществить
необходимые стране социальные перемены. «Государст¬
ва,— говорил он,— даже именующие себя демократи¬
ческими и либеральными, способны в наше время обратить
свою подавляющую силу на ограничение священных прав
граждан — их свободы слова, их права давать образова¬
ние детям, их права свободной ассоциации с другими граж¬
данами для законных целей. ...Это может быть тирания
93

во имя демократии, тирания во имя национализма, тира¬
ния во имя свободы, но в любом случае это — тирания»
[13, с. 80]. В подобных «анархических» с виду рассуж¬
дениях заключена, как выясняется, далеко идущая пре¬
тензия — подчинить социальную политику государства
идеологическому руководству со стороны церкви, которая,
по уверению Де ла Косты, одна только призвана и спо¬
собна отстоять истинные нужды каждого отдельного че¬
ловека и всего общества, всей нации в целом. Католи¬
ческая церковь исстари воспитывает у своих служителей
взгляд свысока на государственную власть, утверждая
неоспоримый примат духовной власти над светской.
Эта установка приобретает в некоторых выступлениях
Де ла Косты национально-демократическую окраску.
Наиболее решительно свою позицию по этому вопросу
он высказал, умело использовав выразительную истори¬
ческую аналогию. В 1958 г. он опубликовал статью [13,
с. 79—81] с прославлением жизненного подвига трех
знаменитых филиппинских священников — Гомеса, Бур¬
госа и Саморы, которые в середине прошлого века высту¬
пили против колониальных властей с довольно скромным
требованием заменить испанских приходских священников
филиппинцами, но в ответ были обвинены в подстрека¬
тельстве к мятежу и преданы мучительной казни. Почи¬
таемые до наших дней как национальные герои, три свя¬
щенника символизируют для Де ла Косты непреходящую
роль церкви, как единственного надежного защитника
свободы личности от посягательств всевластного госу¬
дарства, будь то государство иноземных колонизаторов
или «собственное», национальное. Несомненно, что сей¬
час, на рубеже 70-х — 80-х годов, позиция Де ла Косты
находит на Филиппинах немало сторонников среди свя¬
щеннослужителей. Известно, что значительное число как
высших прелатов, так и рядовых служителей церкви
(среди них не в последнюю очередь иезуиты) ведут ак¬
тивную деятельность против правительства президента
Маркоса под знаменем защиты гражданских свобод и со¬
циальной справедливости (как они ее понимают).
Еще при жизни Орасио Де ла Косты руководимая
им «провинция» ордена иезуитов выступила в роли ор¬
ганизатора первых в истории Филиппин католических
массовых организаций трудящихся: под эгидой ордена
были созданы крестьянский союз «Федерация свободных
земледельцев» и профсоюзное объединение «Федерация
свободных рабочих». В основу их программы были поло¬
94

жены социал-реформизм, антикоммунизм, национализм.
Сейчас филиппинские иезуиты пошли дальше, следуя
велению времени. Публикация итогов социологического
анализа взглядов местных священников, вышедшая в свет
в Маниле в 1980 г. под редакцией члена ордена иезуитов
X. Фернандеса, содержит поддержку следующей деклара¬
ции: «Не принимать безоговорочное участие в револю¬
ционных движениях нашего времени, которые борются
за социальную справедливость, означало бы предать
Христа... Мы хотим создать церковь бедняков, церковь,
выступающую символом христианских ценностей в раз¬
вивающихся странах» [11, с. 158]. Такое усиление со¬
циальной радикализации знаменует новый этап в раз¬
витии филиппинского католического национализма, у исто¬
ков которого стоял Орасио Де ла Коста.
* * *
Наиболее известный современный идеолог филиппин¬
ского католического национализма Рауль Манглапус не
является, в отличие от Де ла Косты, ни серьезным ученым,
ни вдумчивым мыслителем. Он — ловкий политикан, уме¬
лый оратор и пропагандист и сумел приобрести заметно
большее, чем Де ла Коста, общественное влияние и поли¬
тический вес. Это объясняется не в малой степени тем, что
он стал первым, кто понял необходимость поставить в
центр религиозно-националистической программы реше¬
ние наболевших социально-экономических проблем филип¬
пинского общества.
Манглапус — воспитанник иезуитов, но остался миря¬
нином. Окончив Атенео и Университет св. Фомы на Филип¬
пинах и завершив свое юридическое образование в США,
Манглапус стал на несколько лет (1948—1954) профес¬
сором конституционного права в Атенео. Его политиче¬
ская ориентация в эти юные годы была относительно пере¬
довой, он стоял на левом оппозиционном фланге нацио¬
нализма: в 1949 г. Манглапус вместе с Л. Таньядой при¬
нял участие в создании Гражданской партии. Но когда
Манглапусу предоставилась возможность занять престиж¬
ный пост на государственной службе, он легко превратил¬
ся из оппозиционера в конформиста. В 1954 г. он стал за¬
местителем министра, а в 1957 г. министром иностранных
дел (в это время ему не было еще 40 лет). В 1961 г. он до¬
бился избрания в члены сената, но через 6 лет заявил, что
в дальнейшем баллотироваться не намерен, так как решил
посвятить себя созданию новой оппозиционной полити¬
95

ческой организации под названием «Христианское со¬
циальное движение». Объявленное в 1972 г. чрезвычайное
положение вынудило его эмигрировать. Сейчас он прожи¬
вает в США, где играет руководящую роль в рыхлом бло¬
ке разношерстных элементов филиппинской эмиграции,
враждебных современному режиму президента Маркоса.
Читая произведения Манглапуса в хронологическом
порядке, легко заметить, что на протяжении сравнительно
короткого времени он довольно существенно изменил свои
взгляды по ряду принципиальных вопросов национального
развития Филиппин, особенно во внешнеполитическом ас¬
пекте. Очевидно, мы в своих оценках националистической
концепции Манглапуса должны исходить из тех убежде¬
ний, которые выражены в его наиболее поздних выступле¬
ниях. Однако в отдельных случаях будет небезынтересно
отметить, в каком именно направлении менялись его взгля¬
ды, так как в этих переменах отразились не только черты
его личности, но и перемены в общественной обстановке,
в политических настроениях некоторых слоев населения.
В совокупной концепции Манглапуса (она рассеяна
по множеству статей и речей и нигде не сформулирована
полностью) можно выделить три основные темы: нацио¬
нализм как проблема культуры, как проблема отношений
Филиппин с внешним миром, как проблема социального и
экономического развития.
Манглапус как-то сказал, что в «фундаменте нацио¬
нального бытия лежат три краеугольных камня — культу¬
ра, экономика и политика; это они сообщают нации ее
неповторимость и жизнеспособность» [18, с. 2]. Однако на
начальном этапе своей публицистической деятельности он
долгое время рассматривал нацию как прежде всего, и да¬
же исключительно, культурное понятие.
Все остальные аспекты национального вопроса — со¬
циальные, экономические — оказываются производными:
«В культуре, видимо, можно найти ответ на вопрос, поче¬
му одни нации богаты, а другие бедны. Может быть, здесь
лежит ключ к решению проблемы преодоления бедности
тех или иных наций» [20, с. 34]. В свете такого подхода за¬
дачу национального развития Филиппин Манглапус фор¬
мулировал так: «Если мы хотим жить и процветать как не¬
зависимая нация, мы должны найти корни, найти проч¬
ные основы нашего культурного наследия». Поставив, та¬
ким образом, под сомнение укорененность, прочность фун¬
дамента филиппинской культуры (для этого были, как мы
знаем, известные основания), Манглапус призывал сооте-
96

чественников заняться прежде всего следующими вопро¬
сами: «Что должно быть включено в наше наследие и что
исключено из него?.. Что, собственно, составляет культур¬
ный базис нашей нации? Находится ли он исключительно
в туманном историческом прошлом? Или только в настоя¬
щем? Или мы должны выработать новую культуру, рассчи¬
танную на будущее?» [18, с. 6]. Поставив, с некоторой
растерянностью, эти трудные вопросы, Манглапус в конеч¬
ном счете приходит к однозначному ответу: основным со¬
держанием и движущей силой культуры является «отноше¬
ние человека к верховному Существу», т. е. религия, а для
Филиппин, следовательно, христианство. Манглапус с па¬
тетикой восклицает: «Мы гордимся тем, что являемся един¬
ственной христианской нацией на Востоке!» [18, с. 47].
По концепции Манглапуса, свою конструктивную на¬
циональную функцию религия реализует прежде всего на
уровне самой элементарной социальной ячейки — на уров¬
не семьи. «Где найдем мы черты, отличающие наш народ
от всех других народов мира? Заглянем в дом филиппин¬
ской семьи, этого микрокосма в обширной системе, кото¬
рую мы именуем нацией... Здесь мы увидим зримые знаки
религиозной веры филиппинца, разукрашенные и расцве¬
ченные в духе его своеобразных вкусов... Основа его куль¬
туры — вера в бога. Как филиппинец формирует свои при¬
вычки и традиции на основе веры, как он провозглашает
законы и ведет повседневные дела в соответствии с этикой
своей веры, как он мыслит и поступает согласно указа¬
ниям своей веры— вот что составляет его национальное
самосознание и делает его нацию непохожей даже на са¬
мые близкие соседние народы» [18, с. 172—173].
Манглапус одобрял усилия некоторых деятелей като¬
лической церкви по универсализации христианской веры,
исповедуемой в странах Азии, путем приближения ее ри¬
туала к местной (в частности, филиппинской) культурной
традиции. Вместе с тем Манглапус призывает филиппин¬
цев «не стыдиться» того, что их религия заимствована у За¬
пада. «Без взаимного культурного обмена между нациями
всего мира наступила бы культурная самоизоляция, кото¬
рая может привести только к бесплодию и упадку куль¬
туры. Мы, филиппинцы, счастливы тем, что можем заявить:
наш народ не пошел по этому пути» [18, с. 65—66]. В мно¬
гослойном характере культурного наследия Манглапус
видит выигрышную для Филиппин перспективу. Он не раз
ссылается на идеи Тейяра де Шардена о грядущем слиянии
национальных культур, к которому «каждая нация будет
7 Заказ 991
97

идти своим путем, пока весь человеческий род не станет
единым обществом свободных людей, обществом равных»
[22, с. 28]. Для Тейяра такое слияние мыслилось как реа¬
лизация божественного замысла человеческой истории, а
для многих его последователей (для Манглапуса в их чис¬
ле) идея культурно-исторического синтеза открывала воз¬
можность выхода за рамки идеологии ограниченного, са¬
модостаточного национализма, а также возможность приб¬
лижения к тем или иным вариациям социалистической идеи.
Проследить эволюцию воззрений Манглапуса бывает
нелегко, так как подчас за этой эволюцией может скры¬
ваться только неустойчивость, непоследовательность
взглядов, а то и оппортунизм, идеологическое маневриро¬
вание. Тем не менее с этой оговоркой можно отметить не¬
которые многозначительные сдвиги в понимании Мангла-
пусом национальных интересов Филиппин. Особенно бро¬
саются в глаза изменения в его позициях по вопросам
внешней политики и общего соотношения внутренних и
международных проблем.
Если в одном своем выступлении (перед американской
аудиторией в Сан-Франциско) Манглапус пространно го¬
ворил о благотворности «особых отношений» Филиппин
с Соединенными Штатами, единстве их общественных
идеалов и религии, то в ряде других выступлений (у себя
на родине) он стал называть положение Филиппин «коло¬
ниальным» и подчеркивать «чуждость филиппинской ду¬
ше» таких черт американского образа жизни, как «мате¬
риалистический» эгоизм, и даже отрицал религиозную
общность на том основании, что идеалы, которые «переса¬
живают» на филиппинскую почву американские миссионе¬
ры, только по названию христианские, а на деле — секуля-
ристские, «препятствующие сближению с Богом» [18, с. 48;
19, с. 176; 22, с. 5].
В 1955 г., находясь в составе руководства внешнепо¬
литического ведомства, Манглапус одобрил дипломати¬
ческое признание Филиппинами марионеточного режима
Зьема в Южном Вьетнаме, а через 11 лет он же (но уже в
качестве сенатора) стал активным противником отправки
в Южный Вьетнам филиппинских воинских континген¬
тов [21, с. 187].
В 1955 г., произнося речь в клубе выпускников Гарвард¬
ского университета, Манглапус решительно отверг лозунг
«Азия для азиатов» и заявил: «Подчеркивать азиатское
сотрудничество... это значит встать на позиции нейтрализ¬
ма; нас хотят уверить, что нельзя быть истинным азиатом,
98

не перейдя на эти позиции». Но это означало бы, заклю¬
чал он, капитуляцию перед коммунизмом [18, с. 120]. Че¬
рез год, выступая в Сингапуре, Манглапус заговорил сов¬
сем в другом тоне: «Азиаты должны помогать азиатам.
Только азиаты должны решать, как им лучше использо¬
вать ресурсы Азии. Нет иного пути, чтобы утвердить
силу и достоинство свободных жителей Азии» [18, с. 60]2.
Еще более радикально изменились взгляды Мангла-
пуса на проблемы развития Востока спустя десятилетие.
В большом докладе на конференции Совета по междуна¬
родным делам (в 1966 г., США), озаглавленном «Азия:
революция и идеология», Манглапус провозгласил: «Пер¬
вая и важнейшая истина относительно Азии состоит в сле¬
дующем: Азия стремится к революции, Азия нуждается в
революции... Азия находится в состоянии революции».
Содержание этого процесса в докладе определено так:
«Азиаты, восприняв западные идеи, хотят теперь управ¬
лять собой сами и контролировать свою судьбу, они не на¬
мерены перепоручать это преемникам колониальных хо¬
зяев — национальной аристократии или компрадорам»
[21, с. 190—1921. Манглапус призвал западные держа¬
вы, и прежде всего США, оказать поддержку националь¬
ной и социальной революции в Азии, но предупредил, что
эта помощь не должна сопровождаться попытками навя¬
зать странам Востока западный образ жизни и систему цен¬
ностей. «Революция в Азии не должна быть похожа на
американскую... идеологический фундамент последней не
приспособлен к условиям бурных событий, происходящих
в среде тех, кто более всего стремится сегодня к револю¬
ции — среди масс развивающегося мира» [21, с. 192].
Манглапус советует Соединенным Штатам не вставать в
позу «отеческого» покровительства поднимающимся к не¬
зависимому развитию странам Азии, а азиатские народы
он призывает уничтожить в своем сознании «отеческий»
образ бывшего колониального властителя, как условие
успешного формирования собственного национализма
121, с. 203 ].
Восстановить попранную колониализмом справедли¬
вость в отношениях между народами поможет, полагает
Манглапус, реализация известного предложения (полу¬
чившего, кстати, поддержку Ватикана) — передать в фонд
2 Прославление азиатской солидарности не помешало Манглапусу
впоследствии принять активное участие в кампании за присоедине¬
ние к Филиппинам Сабаха, входящего в состав малайзийской части
Северного Калимантана.
7*
99

безвозмездной помощи «бедным» странам один процент
валового национального дохода «богатых» стран, «подоб¬
ных Соединенным Штатам» [22, с. 14]. Он поддержал
также весьма оригинальную утопическую идею цейлон¬
ского католического теолога Тисса Баласурья: потребо¬
вать, чтобы «развитые страны белых», такие, как США,
Канада и Австралия, открыли свои целинные земли для
свободного заселения нескольким миллионам безземель¬
ных «цветных» жителей Азии [21, с. 197].
Как известно, деление человечества на «белых» и
«цветных» или на «богатые» и «бедные» страны, при кото¬
ром Советский Союз попадает в одну категорию с запад¬
ными империалистическими державами, весьма распрост¬
ранено среди националистов Востока, правых и левых.
Такая идеологическая путаница вполне устраивает Манг-
лапуса, для которого национализм, естественно, связан с
антикоммунизмом. Испытывая страх перед «угрозой» ком¬
мунизма, категорически отрицая его, как атеистическую
идеологию, Манглапус вместе с тем высказывался дву¬
смысленно по вопросу об отношении к членам коммунисти¬
ческих партий стран Востока, и в частности Филиппин.
В одном случае он мог с резкостью заявить, что если с при¬
верженцами ислама католики могут найти общий язык или
достичь компромисса, то с приверженцами атеизма воз¬
можна только конфронтация [18, с. 33] В другом же слу¬
чае он мог обратиться с призывом — искать пути компро¬
мисса, сосуществования с коммунистами в своей стране и
с коммунистическими государствами на международной
арене [18, с. 174]. «Союзники США и их антикоммунисти¬
чески настроенные друзья начинают уставать от негатив¬
ного антикоммунизма»,— говорил он. В 1966 г. в речи
«Трагедия филиппинской изоляции» Манглапус критико¬
вал внешнюю политику своего правительства, в частности
за то, что вместо переговоров и развития торговли с со¬
циалистическими странами оно отгородилось от них «вы¬
сокой непреодолимой стеной, чтобы оттуда не проникли ни¬
какие люди, никакие мысли, способные нарушить застыв¬
шую, самодовольную атмосферу нашего косного общест¬
ва» [21, с. 194, 209].
Впрочем, говоря о налаживании связей с социалисти¬
ческими странами, Манглапус, как выясняется, имел в ви¬
ду прежде всего КНР. Этой стране он готов простить ате¬
истическую идеологию. Манглапус говорил в 1966 г.:
«У нас создали примитивный образ коммунистического
Китая, изображая его огромным чудовищем, готовым про¬
100

глотить всех, кто находится поблизости от него. Но теперь
'Несколько наших соотечественников-филиппинцев посе¬
тили Китай и обнаружили, что там живут люди, которые
полны веры в то, что они возрождают утраченное влия¬
ние Срединной империи и уничтожают последствия униже¬
ний, испытанных в прошлом» [21, с. 206]. Одновременно
Манглапус несколько парадоксальным образом увидел в
КНР проявление психологии, «родственной, хотя и не иден¬
тичной», психологии американских пионеров эпохи освое¬
ния Дальнего Запада.
Весь путь развития политического мышления Мангла¬
пуса вел его к выработке развернутой социальной про¬
граммы, антикоммунистической по внутреннему замыслу,
христианско-социалистической и националистической по
■фразеологии,— программы, которая сочетает в себе мел¬
кобуржуазный реформизм с выраженными чертами на¬
роднической идеологии.
Социальный аспект националистической концепции
Манглапуса изначально связан с его религиозным подхо¬
дом ко всем общественным проблемам. В собственно рели¬
гиозной области Манглапус колебался между радикаль¬
ным реформаторством, модернизмом, с одной стороны, и
возрожденческими идеями — с другой. В этом отразилась
не столько неустойчивость взглядов самого Манглапуса,
сколько противоречивый статус тех социальных слоев,
которым он адресовал свою проповедь: он рассчитывал
получить поддержку как у национальных предпринимате¬
лей, мелких и средних, так и у бедноты, особенно деревен¬
ской, и у промежуточных городских слоев. Кроме того,
обладают имманентной противоречивостью сами обновлен¬
ческие религиозные процессы в странах Востока. Убеди¬
тельным представляется соображение Б. С. Ерасова: «На¬
родные массы, оставшиеся в стороне от буржуазных путей
развития общества, нуждались в нереформированном ва¬
рианте религиозной ориентации, в присущих ей норматив¬
ности, устоявшихся ритуалах, нерефлексивной вере и т. д.
Далеко идущая реформация религии лишала мировоззрен¬
ческих и нормативных установок массы, слишком депер¬
сонализированные самими условиями существования, с
готовностью реагировавшие либо на ,,внеземные“ упова¬
ния ортодоксального фундаментализма, либо на утопи¬
ческие и эгалитаристские идеи возрожденчества» [1,
с. 136]. Концептуальные зигзаги религиозно-национали¬
стических воззрений Манглапуса хорошо иллюстрируют
Отмеченную закономерность.
101

Осуждая влияние американской культуры и американ¬
ского «стиля» религиозности на филиппинцев, Манглапус
делал это с вполне ортодоксальных и даже фундамента¬
листских позиций, он называл насаждаемое Соединен¬
ными Штатами христианство «секуляристским», поэтому
«полностью чуждым» истории и духу народа Филиппин.
Подобное вероучение, по словам Манглапуса, лишь в тео¬
рии не вступает в конфликт с идеей бога, а на практике,
в повседневной жизни, «нас побуждают растворять имя
божье в таких понятиях, как провидение, первоэлемент,
великий устроитель, и тем самым вытравляют из нашего
национального характера присущую ему ориентацию на
бога... Это для филиппинцев противоестественно» [18,
с. 48]. Все эти возражения направлены, вполне опреде¬
ленно, не только против протестантизма, но и против мо¬
дернизаторских течений в католичестве. В антисекуля¬
ризме Манглапус дошел до того, что осудил отделение
церкви от государства, внесенное еще в конституцию Фи¬
липпинской республики 1898 г., подтвержденное затем во
время американского господства и вошедшее в конститу¬
цию, действовавшую после провозглашения независимо¬
сти [18, с. 184—190]. Он призывал филиппинцев после¬
довать примеру Индонезии, где господствующая идеоло¬
гическая доктрина «Панча сила» начинается с провозгла¬
шения обязательности веры в Бога.
Однако когда Манглапус попытался разработать (при¬
менительно к условиям Филиппин) учение о христианском
социализме, ортодоксально-католические установки сме¬
нились у него отчасти модернистскими мотивами, отчасти
возрожденческими. Такое противоречивое сочетание не
следует, по мнению советского исследователя В. Г. Хоро¬
са, считать проявлением эклектики, ибо, говорит он, «сим¬
биоз» традиционалистских и модернизаторских начал не
только обычен, но и неизбежен в националистических идео¬
логических системах современного Востока, особенно ти¬
пичен он для концепций популистского типа [2, с. 48]
Как мы увидим, в целом ряде идейных построений
Манглапуса обнаруживаются популистские черты: роман¬
тическая критика «западной» буржуазной цивилизации,
упование на крестьянско-общинные традиционные поряд¬
ки в поисках особого, филиппинского пути развития «в об¬
ход» капитализма.
Первые признаки внимания к социальным проблемам
трудового населения Манглапус проявляет в 1960 г. В это
время он оставил государственную службу и стал доби¬
102

ваться избрания в сенат. Манглапус писал тогда: «Вот
какова наша страна сегодня: с богатыми ресурсами, бо¬
гатой культурой, богатой историей, но с народом, живу¬
щим в своем большинстве в тех же условиях, что жили его
предки... Несомненно, это трагедия нашего народа. Ослеп¬
ленные блеском независимости, мы до сих пор не сумели
выкорчевать колониальные порядки» [19, с. 176]. Выра¬
ботка социальной доктрины, как органической части на¬
ционалистической концепции, заняла у Манглапуса не¬
сколько лет и приобрела более или менее законченный
вид к 1967 г., когда он выдвинул ее в качестве платформы
новой политической организации — Христианского со¬
циального движения.
Социальная программа Манглапуса целиком и пол¬
ностью подчинена у него националистической идее: «По¬
зитивный, конструктивный, реалистический национализм...
должен неизменно оставаться душой любых усилий наро¬
да в достижении счастья на земле» [18, с. 176]. Стремясь
построить собственную оригинальную концепцию хри¬
стианского социализма, Манглапус пытался найти для
нее исторические истоки в филиппинской культурной тра¬
диции. Это привело его сначала к идеям Хосе Рисаля и
других вдохновителей национального движения XIX в.
Он писал, что заветная мечта Рисаля о полном освобож¬
дении родного народа не может считаться осуществлен¬
ной, пока народ «бродит во мраке» и не стал на путь «дви¬
жения к величию, которого он заслуживает» [21, с. 213—
214]. Манглапус цитировал как сохраняющие свою нрав¬
ственную силу эгалитаристские положения из программно¬
го документа революционного союза «Катипунан»,
написанного рукой Эмилио Хасинто [22, с. 6]. Но как ре¬
лигиозно-этические идеи Хасинто, так и особенно рели¬
гиозные воззрения Рисаля были открыто противопостав¬
лены ортодоксальному католическому вероучению, носи¬
ли антиклерикальный, реформаторский характер, а у Ри¬
саля были связаны к тому же с определенным интересом
к протестантизму. Это толкнуло и Манглапуса на доволь¬
но радикальные религиозно-модернизаторские высказы¬
вания, вплоть до поддержки раздававшегося из рядов
американских иезуитов предложения канонизировать
Мартина Лютера.
Наряду с этим Манглапус пытался использовать для
нужд современной социальной практики наиболее ар¬
хаичные пласты филиппинской культуры. Отношение к
архаике сильно изменилось у него за короткий срок.
103

В 1963 г. Манглапус утверждал, что одна из главных при¬
чин экономической отсталости страны в том, что «доиспан-
ские, типично азиатские верования и традиции филиппин¬
цев были сохранены с благословения католиков-испан¬
цев», которые, чтобы облегчить себе христианизацию по¬
коренного народа, включили в церковную практику мест¬
ные поверья, ритуалы и традиции, «не только не свойст¬
венные христианству, но подчас противоречащие ему»
[20, с. 35]. Уже через четыре года, выступив с доктриной
Христианского социального движения, Манглапус загово¬
рил совсем иначе. Национальную идейную почву для до¬
морощенного «особого» филиппинского учения о социаль¬
ной справедливости он решил найти в таких пережитках
общинной крестьянской психологии, как принципы «бая-
нихан» (так называется по-тагальски совместный, артель¬
ный труд) и «пакикисама» (партнерство, товарищест¬
во)3. В сочетании с современными формами трудовой
кооперации и «корпоративной собственности» они смогут
обеспечить, по Манглапусу, создание общественного строя,
которому он дает название «коммунитарианизм» и кото¬
рый (вот суть идеи!) «будет третьей силой, находящейся
между капитализмом и коммунизмом» [22, с. 27].
Необычное словечко «коммунитарианизм» не придает,
конечно, оригинальности совершенно банальной идее
«третьего пути», излюбленному коньку афро-азиатских
националистов. Количество предшественников Манглапу-
са в деле выдвижения этой идеи столь велико и сама она
столь органична для современного национализма, что не
представляется возможным определить, у кого именно он
ее заимствовал. Достаточно только напомнить, что, как
было отмечено выше, концепция «третьего, или среднего
пути» общественного развития составляет сейчас важную
часть социальной доктрины католической церкви (хотя и
не сформулированную прямо в официальных документах
Ватикана). Поэтому естественно, что Манглапус обрам¬
ляет свою программу многочисленными цитатами из пап¬
ских энциклик, постановлений Вселенского собора, сочи¬
нений теологов, особенно Маритэна. Ссылается он и на бо¬
лее ранних теоретиков христианского социализма — фран¬
цузских, немецких, английских. Апелляции к автори¬
3 Следует напомнить, что сельская община как социально-экономи¬
ческий институт отмерла на Филиппинах еще два столетия тому назад,
но в сознании и обиходе крестьян до наших дней сохранились некоторые
общинные нормы поведения.
104

тету западных мыслителей легко соседствуют у Мангла-
пуса с антизападными националистическими тирадами.
Любопытно, что Манглапус нигде не упоминает о Не¬
зависимой церкви и ее идеологах — Грегорио Аглипае и
Исавело Де лос Рейесе, хотя именно в их учении еще в на¬
чале нашего века впервые на Филиппинах прозвучали
идеи христианского социализма. Манглапус, бесспорно,
знаком с аглипаянской программой и испытал ее влияние,
но не захотел признаваться в этом, видимо, по той причи¬
не, что среди католического руководства сохраняется весь¬
ма враждебное отношение к Независимой церкви.
Манглапус, впрочем, любит иногда продемонстриро¬
вать широту, терпимость взглядов и тогда готов назвать
себя единомышленником не только идеологов «мятежной»
церкви в Латинской Америке, но и, как ни странно, Фиделя
Кастро, ссылаясь на его ранние (1959 года) высказыва¬
ния о гуманизме, как программе кубинского революцион¬
ного движения [22, с. 10]. Недавно предававший социа¬
лизм анафеме Манглапус после 1967 г. стал призывать не
бояться этого слова, хотя он обычно сопровождает его
«ограничительными» эпитетами — «мирный», «демократи¬
ческий». Но часто, излагая свои взгляды, он употребляет
и выражение «революционный социализм». Это, однако,
означает в его устах не призыв к неотложной и коренной
перестройке общественных отношений, а только более
или менее значительные структурные изменения в рам¬
ках существующего строя; о выходе за эти рамки он гово¬
рил только как об отдаленной перспективе, но и при этом
определенно открещивался от экономического и социаль¬
ного «коллективизма», не признающего права частной
собственности. Составленный Манглапусом «Манифест
Христианского социального движения» [22, с. 11 —12]
представляет собой заурядную реформистскую програм¬
му перераспределения богатств, интеграции труда и капи¬
тала, развития планирования и индустриализации и тому
подобное — набор лозунгов, давно ставших штампом для
платформ социал-демократического толка.
Столь же стандартным для стран Востока является
сочетание у Манглапуса социал-демократизма и попу¬
лизма с националистическими лозунгами. Один из пунк¬
тов Манифеста гласит: «Развивать воинствующий нацио¬
нализм как гарантию развития нашей нации, обеспечения
достоинства личности, защиты наших законных нацио¬
нальных чаяний и целей не только от посягательств со
стороны колониальных или квазиколониальных держав,
105

но и от политических и общественных групп, которые
стремятся изнутри подорвать единство нашей нации». Сле¬
дующий за этим пункт Манифеста излагает внешнеполи¬
тическую программу движения, в центре которой — требо¬
вание «расторгнуть все такие договоры с любой более раз¬
витой державой, которые под видом взаимности ослаб¬
ляют нашу экономику и приносят в жертву наши интере¬
сы». Эту формулировку можно трактовать как скрытое от¬
рицание пресловутых «особых отношений» между Филип¬
пинами и США, но при желании можно обратить и против
развития отношений с социалистическими странами —
такая двусмысленность внесена Манглапусом в Манифест
совершенно сознательно.
В развернутом публичном заявлении 25 августа 1968 г.
в связи с началом деятельности Христианского социаль¬
ного движения Манглапус, изложив программу ближай¬
ших требований движения и туманно обрисовав идеи бу¬
дущего «коммунитарианизма», особенно подчеркнул
ориентацию на промежуточный, «средний путь» развития
как в социальной области, так и в области защиты нацио¬
нальных интересов. Он сказал: «В отношениях между на¬
циями, как и между людьми, мерой должна служить
справедливость. Имущие должны давать неимущим не из
благотворительности, а по справедливости. Богатые нации
разбогатели потому, что бедные нации остаются бедны¬
ми... Мы отвергаем империалистические крайности комму¬
низма и либерального капитализма западного стиля» [23].
Манглапус сумел придать возглавленному им движе¬
нию солидную массовую базу, выступив в роли координа¬
тора активности таких крупных организаций, как Федера¬
ция свободных рабочих (созданная в 1950 г.) и Федера¬
ция свободных земледельцев (созданная в 1953 г.). Обе
федерации возникли по инициативе и под эгидой ордена
иезуитов, тем не менее на первых порах они подвергались
нападкам за «радикализм» со стороны консерваторов и в
правительстве и в церковной иерархии, включая ее тог¬
дашнего главу кардинала Руфино Сантоса. Эти политики
не сумели сразу разглядеть антикоммунистическую на¬
правленность федераций.
В идеологической кампании, развернутой Христиан¬
ским социальным движением, как и в пропаганде обеих
рабоче-крестьянских федераций, очень сильно звучала на¬
ционалистическая нота, хотя вопросы борьбы «за права
трудового народа» были на первом плане. Христианское
социальное движение взяло под свое покровительство та¬
ких ренегатов коммунистической партии Филиппин, как
106

Альфредо Сауло и Луис Тарук, которые порвали с пар¬
тией главным образом из националистических побужде¬
ний. «Я прежде всего филиппинец, а потом уж комму¬
нист»,— заявлял Тарук [24, с. 21] Такие люди были на¬
ходкой для Манглапуса.
Манглапус был в контакте с иезуитскими федерация¬
ми рабочих и крестьян с момента их создания, а став гла¬
вой Христианского социального движения, сразу занял
положение их идейного лидера. Он решил, что теперь мо¬
жет рассчитывать на солидную поддержку как сверху (у
ордена иезуитов и некоторых политических боссов), так и
снизу (у рабочих и крестьянских союзов). Манглапус
объявил, что Христианское социальное движение он рас¬
сматривает как основу для создания в ближайшем буду¬
щем политической партии — Христианско-социалистиче¬
ской. Он явно взял курс на борьбу за пост главы госу¬
дарства, бросив вызов президенту Маркосу.
По политическим амбициям Манглапуса был нанесен
тяжелый удар, когда в 1972 г. Маркос ввел в стране чрез¬
вычайное положение. Дело не только в том, что Христиан¬
ское социальное движение было распущено, а сам Мангла¬
пус укрылся в США, справедливо опасаясь ареста. Объяв¬
ленная Маркосом аграрная реформа оказалась более ра¬
дикальной, чем та, за которую ратовал Манглапус, а в
провозглашении националистических лозунгов президент
нисколько не уступал своему сопернику. В результате из-
под контроля Манглапуса вышли многие его последова¬
тели, в том числе массовая крестьянская организация —
Федерация свободных земледельцев, лидеры которой за¬
явили о лояльности правительству и готовности поддер¬
жать аграрную реформу. Манглапус внезапно оказался ге¬
нералом без армии. Но не сложил оружия. В США в 1973 г.
он возглавил организацию «Движение за свободные Фи¬
липпины», которая претендует на руководящую роль сре¬
ди всех антимаркосовских эмигрантских организаций и
предпринимает (не без участия ордена иезуитов) большие
усилия по созданию подпольных групп на Филиппинах в
расчете на подготовку государственного переворота. Ког¬
да Манглапус в прежние годы то и дело бравировал сло¬
вом «революция» (одна из его книг носит подзаголовок
«Социальная революция на Филиппинах»), он отнюдь не
разумел под этим насильственный политический переворот.
Теперь же, в эмиграции, он без колебаний примкнул к
тем врагам режима, которые избрали путь заговорщиче¬
ской и террористической деятельности, направленной на
107

насильственное свержение власти Маркоса. Это, естест¬
венно, привело его к прямому блокированию с леворади¬
кальными националистами, а одновременно с крайне пра¬
выми кругами помещичьей олигархии, потерпевшей ущерб
от социальных и политических реформ Маркоса. Кроме
того, Манглапус оказался не прочь заполучить помощь тех
реакционных американских политиков, которым не по вку¬
су кое-какие аспекты деятельности современного филип¬
пинского режима.
По сведениям филиппинского министерства обороны
[17а, с. 80], в стране среди конспиративных антиправи¬
тельственных организаций действует экстремистская груп¬
па под названием «Объединенная демократическая со¬
циалистическая партия Филиппин», которая имеет в своем
руководстве иезуитов, находится в связи, с одной сторо¬
ны, с местными левыми национал-популистами, а с дру¬
гой — с некоторыми эмигрантскими кругами христиан¬
ских националистов, в частности с Манглапусом. Этой
партии власти приписывают ответственость за ряд терро¬
ристических актов (взрывы бомб в общественных местах,
покушения на деятелей правительства и т. п.). Распро¬
страняемые в стране программные тексты партии носят
определенную печать сходства с националистической
ориентацией и популистскими политическими лозунгами
бывшего Христианского социального движения, с той су¬
щественной разницей, что вместо ненасильственного ре¬
формизма в них звучит призыв к вооруженной борьбе за
«национальное освобождение», свержение «диктатуры
Маркоса» и установление «социалистической системы».
Программа-минимум партии обещает, после ее победы,
искоренение на Филиппинах «империализма, феодализма,
капитализма» (с примечательным уточнением? партия бу¬
дет вести борьбу против «всех форм империализма, вклю¬
чая капиталистический и коммунистический»), сулит про¬
ведение «подлинной» аграрной реформы и индустриали¬
зации для «национального самообеспечения».
Программа-максимум предусматривает построение
«филиппинского демократического социализма», который
будет соответствовать «религиозным и этическим цен¬
ностям филиппинцев» и при котором «превращение основ¬
ных средств производства в общественное достояние»
будет странным образом сочетаться со «священностью
права частной собственности». Авторы программы под¬
черкивают, что борьба партии направлена против «расту¬
щего увлечения тоталитарным атеистическим коммуниз¬
мом», причем ответственность за «возрождение коммуни-
108

стического движения на Филиппинах» возлагается на
президента Маркоса. Партия, по ее утверждению, пред¬
лагает «демократическую и прогрессивную альтернативу
фашистскому режиму Маркоса и тоталитарному комму¬
низму». Подобная демагогия явно рассчитана на привле¬
чение симпатий политически неискушенной, национали¬
стически настроенной молодежи, городской и деревенской
бедноты, страдающей от многочисленных экономических
трудностей, возмущенной казнокрадством и взяточниче¬
ством чиновников и при этом сохраняющей привержен¬
ность религии и предубеждение против коммунизма. Этой
пол уд екл ассированной массой пытаются манипулировать
в своих целях как правые политиканы из среды поме¬
щичьей олигархии, так и филиппинские «ультралевые».
Трудно с уверенностью сказать, какую именно роль
играет сейчас в организации антимаркосовской оппози¬
ции Рауль Манглапус. Но можно предположить, что он не
теряет надежды восстановить в новых условиях свои
утраченные политические связи, чтобы при случае не упу¬
стить возможность опять появиться на общественной сце¬
не Филиппин в роли идейного вождя националистического
христианского движения.
* * *
Совершенно очевидно, что историческая судьба сдела¬
ла христианскую веру на Филиппинах активным культур¬
ным фактором этнической консолидации, идущей в пер¬
спективе к формированию единой филиппинской нации.
Ошибкой (или предвзятостью) является лишь такое пре¬
увеличение роли религии в этногенезе, когда она трактует¬
ся как решающий, а то и единственный стимул нацио¬
нального становления, национального сплочения. Мы уже
встречались в первой главе с аналогичным преувеличением
другого фактора — государственно-правового. Подобная
односторонность и произвольность толкований понятия
нации и процесса ее становления особенно характерны для
обществ, которые еще не консолидировались в нации,
притом, что практические задачи политической борьбы
против чужеземного гнета толкают идеологов этой борь¬
бы на то, чтобы конструировать нацию теоретически, ког¬
да она еще отсутствует эмпирически.
В устах некоторых общественных деятелей Филиппин
слово «нация» устойчиво приобрело характер чисто про¬
пагандистского лозунга, расплывчатого политического
109

термина, которым самовольно охватывается некая терри¬
тория, невзирая на то, что ее население подчас не объеди¬
нено никакими связями — ни экономическими, ни языковы¬
ми, культурными или религиозными, ни даже администра¬
тивными или государственными границами. Такое воль¬
ное обращение с термином «нация» восприняли, в част¬
ности, лидеры радикального крыла мусульманского сепа¬
ратистского движения, развернувшегося на юге страны с
конца 60-х годов. Глава самой крупной повстанческой
организации сепаратистов, Фронта национального осво¬
бождения моро (ФНОМ), Нур Мисуари, проживающий в
эмиграции в Ливии, объявил в 1974 г. южную часть Фи¬
липпин независимой республикой, которую позднее, в
1981 г., он назвал «Исламской республикой Бангсаморо».
Название это образовано из имеющегося в ряде филиппин¬
ских языков слова «бангса» или «банса», означающего
«нация, страна», и испанского «моро», означающего
«мавр, мусульманин», как еще в XVI в. назвали колони¬
заторы жителей филиппинского юга. Придуманное нынеш¬
ними идеологами сепаратизма название никогда не было,
да и не могло быть самоназванием местного населения.
Даже мусульманская его часть до вторжения колониза¬
торов не имела собирательного этнонима. Ислам испове¬
дуют на Филиппинах несколько разрозненных племен и
две-три слабо консолидированные народности, говорящие
на разных языках, разбросанные на обширной островной
территории, местами отделенные друг от друга морями,
горами, непроходимыми джунглями и потому практически
лишенные контактов. Среди них сохраняются глубоко уко¬
ренившиеся элементы общинно-родовых отношений, остат¬
ки патриархального рабства и связи феодального характе¬
ра между простолюдинами и князьями — «дату». Лишь
ничтожная часть мусульман проживает в городах. Толь¬
ко немногие районы заселены мусульманами более или
менее компактно, в остальных районах они живут череспо-
лосно с христианским населением, мигрантами с северных
и центральных островов архипелага. В ряде районов посе¬
ления земледельцев-мусульман разделены территориями,
на которых кочуют более отсталые охотничье-собиратель-
ские племена анимистической бесписьменной культуры.
И вот, весь этот пестрый и рыхлый конгломерат полу¬
чил от Нур Мисуари наименование единой нации Бангса¬
моро. Он заявил, что в состав «национального отечества»
Бангсаморо должны будут войти 22 провинции, располо¬
женные на трех крупных и множестве мелких островов,
с населением около 10 млн., из которых мусульмане со-
110

ставляют, по утверждению ФНОМ, более половины, а в
действительности, по переписи, не более четверти. Слово
«филиппинцы» руководители ФНОМ применяют только в
отношении христиан, которых называют колониальными
захватчиками. Что касается анимистов, или, по термино¬
логии документов ФНОМ, «туземных немусульманских
племен», то они объявлены «интегральной частью нации
Бангсаморо». Руководители ФНОМ заявляют (в Мани¬
фесте 1974 г.), что «наша национальная идентичность
и национальный характер скрепляются надлежащей фор¬
мой идеологии, которая прочно обеспечивает единство
нашего народа». Такой идеологией и является, по мне¬
нию ФНОМ, ислам [9]. Совершенно очевидно, что при от¬
сутствии иных консолидирующих факторов одна только
религия (к тому же, в данном случае, религия меньшин¬
ства населения) не способна сформировать нацию или да¬
же внести такой вклад в ее формирование, какой внесло
христианство на большей части территории Филиппин.
Следует подчеркнуть, что движение мусульманского
меньшинства за гражданское равноправие, за развитие
своей культуры имеет реальные социально-экономические
основания и полное моральное оправдание. По ряду
исторических причин на юге местное христианское насе¬
ление значительно более интенсивно, чем мусульманское,
вовлечено в современные формы производственных и со¬
циальных отношений, имеет более высокий жизненный
уровень. До недавнего времени нередко бывало, что пере¬
селенцы из других районов (христиане) захватывали зем¬
ли, традиционно считавшиеся принадлежащими какой-
нибудь мусульманской сельской общине. Местные чинов¬
ники, полиция, судьи комплектовались преимущественно
из христиан, и власти потакали незаконным притеснениям
мусульман, проявляли неуважение к их религиозным чув¬
ствам. Справедливые социальные и культурные требова¬
ния мусульманского населения в сочетании с многовеко¬
вым наследием взаимного недоверия приверженцев двух
вероисповеданий создали почву для движения под зна¬
менем, ислама с лозунгами как умеренно-автономистскими,
так и радикально-сепаратистскими. Сепаратисты взялись
за оружие, и вот уже полтора десятка лет на южных
островах не стихают кровопролитные стычки повстанцев
с правительственными войсками, не прекращаются терро¬
ристические акты. Мирные жители десятками тысяч бегут
из неспокойных районов, терпя бедствия и лишения. Руко¬
водители сепаратистов тесно сотрудничают с отрядами
111

левоэкстремистской «Новой народной армии» Филиппин,
получают солидную материальную поддержку и идеологи¬
ческие наставления из некоторых зарубежных мусульман¬
ских кругов; ФНОМ выдвинул программу, которая сочета¬
ет в себе религиозно-ориентированный национализм
(и добавим: панисламизм) с шовинистической претензией
на создание «исламского государства», в котором боль¬
шинство населения оказалось бы подавленным привиле¬
гированным меньшинством.
Не лишено интереса, что мусульманско-националисти¬
ческую концепцию Нур Мисуари в 1981 г. одобрила упоми¬
навшаяся выше Демократическая социалистическая пар¬
тия Филиппин, идеология которой включает, как мы отме¬
тили, черты католического национализма и антикоммуниз¬
ма. В обращении к ФНОМ с выражением солидарности
эта партия заявила: «Религиозные связи воистину яв¬
ляются самыми сильными и решающими. Расовое и
лингвистическое родство... не вступает в конфликт с вер¬
ностью своей религии. Аллах в своей мудрости вложил
в сердца людей любовь к подобным себе по крови и по
языку» [9].
В этом любопытном документе, отрывок из которого
здесь приведен, можно различить два слоя. На поверхнос¬
ти — выспренние слова в духе радикальных религиозных
модернистов, ратующих за сотрудничество всех вероис¬
поведаний, в том числе христианства и ислама, а также
идея преодоления национальной вражды на путях религи¬
озной веры. Но сокровенный внутренний замысел доку¬
мента — простой политиканский расчет скрепить любой це¬
ной блок сил, ведущих вооруженную диверсионно-терро¬
ристическую борьбу против правительства, блок, в рядах
которого беспринципно сотрудничают «безбожные» левые
экстремисты, «христианские социалисты», обломки реак¬
ционнейшей помещичьей олигархии, наконец — мусуль¬
манские сепаратисты. Заговорщики, входящие в этот блок,
не имеют позитивной социальной программы, отвечаю¬
щей нуждам трудового населения, и потому не пользу¬
ются его поддержкой ни на севере, ни на юге страны.
Апелляция к религиозным чувствам совершенно очевидно
связана с попытками преодолеть этот разрыв. Но в настоя-
.щее время нет признаков того, что религиозный национа¬
лизм, будь то христианский или мусульманский, превра¬
тится в массовое движение, угрожающее стабильности
правящего режима.
112

Глава 3
РЕНАТО КОНСТАНТИНО.
ЛОРЕНСО ТАНЬЯДА
Идеологическое наследие «великого националиста»
Кларо Ректо пережило в конце 60-х и начале 70-х годов
второе рождение. Это было связано с заметным изме¬
нением политической атмосферы на Филиппинах. С одной
стороны, новые веяния в глобальной ситуации, заставив¬
шие страны Запада начать отход от наиболее грубых
форм стратегии «отбрасывания коммунизма» и пойти
навстречу первым попыткам разрядки международной
напряженности, способствовали ослаблению антикомму¬
нистической истерии на Филиппинах. Во времена Ректо
и он сам и его единомышленники подвергались травле
в реакционной прессе, а то и привлекались к ответу
Комиссией по расследованию антифилиппинской деятель¬
ности за их мнимый «прокоммунизм». Теперь появилась
возможность публично высказывать достаточно радикаль¬
ные националистические взгляды, резко критиковать дея¬
тельность иностранного капитала в стране, покорное
следование американскому курсу во внешней политике.
С другой стороны, стали видны признаки оживления
общественно-политической деятельности не только бур¬
жуазно-либеральных, но и леворадикальных сил. Возни¬
кли легальные массовые организации национально-де¬
мократического направления (прежде всего — среди сту¬
денчества), они стали издавать свою прессу, проводить
митинги и демонстрации против американской интервен¬
ции во Вьетнаме, против бесчинств солдат с американ¬
ских военных баз на Филиппинах, выступали с требова¬
ниями защиты национальных интересов в сфере экономи¬
ки, политики, культуры. Коммунистическая партия остава¬
лась под запретом, но все ее деятели были мало-помалу
освобождены из тюрем. Коммунисты повели активную
работу в некоторых крестьянских, рабочих, молодеж-
8 Заказ 991
113

ных легальных организациях; новые приверженцы ком¬
мунистических взглядов появились среди студентов и ин¬
теллигенции.
В этой обстановке националистическое движение рас¬
ширило свою социальную базу, усилилось его радикальное
крыло, наметился определенный сдвиг влево во взглядах
либерально-буржуазных националистов, группировавших¬
ся в прошлом вокруг Ректо. Бывшие сподвижники Ректо
сделали славное имя своего учителя знаменем нового эта¬
па буржуазного национального движения. Наиболее вы¬
дающимися теоретиками этого движения стали Ренато
Константино и Лоренсо Таньяда. Выступив в роли само¬
стоятельных идеологов национализма, они кое в чем
отошли от концепций Ректо (Таньяда — менее, Констан¬
тино — более далеко). По сравнению с Ректо оба они об¬
ращались к более широкой в социальном плане аудито¬
рии, и их национализм начал приобретать некоторые
мелкобуржуазные (а у Константино — и некоторые по¬
пулистские) черты. Но вместе с тем и тот и другой несли
на себе печать влияния как сильных, так и слабых сторон
системы взглядов своего учителя.
* * *
Автор биографического очерка о Ренато Константино,
Розалинда Пинеда [28], уверенно заявляет, что ее ге¬
рой — «наиболее популярный и уважаемый в кругах
современной филиппинской интеллигенции националист
и критик общественных порядков» (очерк опубликован
в 1978 г.).
Еще на студенческой скамье Константино (он учился
на юридическом факультете) проявил талант острого на
язык журналиста, чуткого к злобе дня и способного бес¬
страшно поднять руку на сильных мира сего. В 1939 г.
он добился избрания по конкурсу на пост редактора га¬
зеты «Коллиджиэн» — органа студентов Филиппинского
университета, единственного в то время государственного
высшего учебного заведения, средоточия либеральной про¬
фессуры и самых боевых студенческих корпораций.
На этом посту Константино прославился, в частности,
нападками на президента Кэсона за его авторитарные
замашки и намерение ввести однопартийную систему
(Кэсон вынужден был явиться в университет и перед
многолюдным собранием отбиваться от нападок сту¬
денческой газеты). Юный журналист навлек на себя так¬
114

же немилость американских военных властей, опублико¬
вав материалы о жестокостях войск США во время филип¬
пинской кампании 1898—1901 гг.
По окончании мировой войны Константино быстро
вошел в число популярных обозревателей «большой»
манильской прессы, но в 1946 г. предпочел перейти
на дипломатическую службу. Он побывал на многих
международных конференциях, дослужился до высокого
ранга советника, как вдруг в 1950 г. был уволен реше¬
нием Комиссии по расследованию антифилиппинской дея¬
тельности за некие связи с «подрывными элементами» —
это было начало мрачного разгула «охоты за ведьмами»
наподобие американского маккартизма. Недреманное
око зловещей Комиссии продолжало следить за Констан¬
тино более десяти лет, и как только он получал штатное
место в газете или преподавательскую работу — следовал
приказ Комиссии об увольнении. Ему пришлось доволь¬
ствоваться скромной должностью директора частной исто¬
рической библиотеки, так называемого Мемориального
музея Лопеса. Тихая, малозаметная работа не отвечала
темпераменту и надеждам Константино, но зато дала
ему возможность серьезно пополнить свое образование.
Он занялся изучением отечественной истории, изучал
и недавнее прошлое. Его особое внимание привлекла
жизнь и деятельность Кларо Ректо, с которым он был
некогда близко знаком и которому помогал в избиратель¬
ной кампании 1957 года (Ректо его щедро отблагодарил,
подарив книгу с надписью: «Патриоту, националисту,
выдающемуся мыслителю»).
С середины 60-х годов обстановка на Филиппинах
несколько изменилась, и Константино получил возмож¬
ность снова заявить о себе. В течение нескольких лет
он публикует со своими комментариями избранные места
из сочинений Ректо, пространную политическую биогра¬
фию Ректо, а также сборник своих журнальных статей
прошлых лет. С 1967 г. Константино регулярно печатается
в ведущих газетах и журналах. Ему предоставляют
место преподавателя в государственном университете.
Важным политическим шагом Константино было его
присоединение к созданной в 1967 г. общественной орга¬
низации под названием «Движение за развитие нацио¬
нализма» (МАН). Эта организация была задумана ее
лидерами как первый шаг к созданию единого патриоти¬
ческого и демократического фронта, как попытка зало¬
жить основы партии, способной привлечь сторонников ло¬
8*
115

зунгами, существенно более радикальными, чем платфор¬
мы обеих «традиционных» буржуазно-помещичьих партий.
В отличие от чисто буржуазного националистического
движения 50-х годов «Филиппинцы — прежде всего» новое
движение стремилось обрести широкую социальную базу.
В число учредителей МАН вошли представители не только
предпринимательских кругов, но и некоторых профсою¬
зов и крестьянских союзов, левых молодежных органи¬
заций, интеллигенции. Здесь собрались политические
и общественные деятели довольно разнообразных убеж¬
дений — либералы, реформисты, революционеры, левые
экстремисты; рядом с членами руководства подпольной
Коммунистической партии в организации МАН участвова¬
ли националисты, известные своими антикоммунисти¬
ческими выступлениями. Тем не менее все они оказались
на время единодушны в решимости повести политическую
кампанию в защиту экономической самостоятельности
Филиппин и интересов национального капитала, за незави¬
симую внешнюю политику, за соблюдение гражданских
прав, за улучшение жизненных условий рабочих и кресть¬
ян, за развитие национальной культуры. Правда, при
конкретизации этих требований сразу выступали на по¬
верхность Противоречия между устремлениями разных
членов коалиции, давали о себе знать националисти¬
ческая ограниченность, утопизм некоторых программных
установок. В конечном счете Движение за развитие на¬
ционализма так и не смогло стать влиятельной силой
в политической жизни страны. Все же оно оставило
свой след в истории Филиппин конца 60-х годов, а в идей¬
ной эволюции Константино сыграло немалую роль.
Константино выступал с докладом на первом учреди¬
тельном конгрессе МАН в 1967 г., председательствовал
на его втором конгрессе в 1969 г., активно участвовал
в подготовке программных документов, был избран чле¬
ном Национального совета МАН. Эта деятельность близ¬
ко познакомила его с разными (в том числе и наиболее
радикальными) политическими лидерами нового, молодо¬
го поколения.
После того как в 1972 г. было введено чрезвычайное
положение, руководство МАН подверглось различным
репрессиям. Но через некоторое время Константино полу¬
чил возможность вернуться к публицистической деятель¬
ности. Он продолжил свои занятия и публикации по исто¬
рии, а также по текущим проблемам политики и идеологии.
Более того, в условиях, когда выезд за границу был строго
116

ограничен правительством, Константино много разъез¬
жал по Азии и Европе, читал лекции в учебных заведе¬
ниях Англии и Швеции, участвовал в международных
научных конгрессах. Константино стал организатором и
главой так называемого Фонда развития националисти¬
ческой науки, начавшего в конце 70-х годов активную
издательскую деятельность.
Обращаясь к рассмотрению тех работ Константино,
в которых он излагает свои взгляды на национальный
вопрос, приходится прежде всего отметить, что его мысль
сильна не в построении позитивных концепций нацио¬
нального развития, а в критической части — в разобла¬
чении стратегии и тактики неоколониализма, в раскрытии
его пагубных последствий для Филиппин, в обнажении
пороков паразитических, ретроградных слоев филиппин¬
ского общества.
. Константино — плодовитый и очень целеустремленный
писатель: все его сочинения посвящены так или иначе
одной теме, обращены против одного врага в его разных
обличьях — против колониальных угнетателей Филиппин
в прошлом (испанских, американских, японских), против
современного неоколониализма транснациональных кор¬
пораций, против всех видов прислужничества и капиту¬
лянтства среди самих филиппинцев перед иноземным
господством в экономической, политической, культурной
сферах. Язык Константино выразительный, острый, он
предназначает свои произведения, как правило, для ши¬
рокого круга образованных читателей.
Среди ранних сочинений Константино особенно хо¬
роши два остроумных, саркастических фельетона: «Стра¬
ничка о светской жизни» (1958) и «Филиппинцы на Филип¬
пинах» (1959). В первом из них он клеймит бесстыдную
саморекламу богачей и политиканов в филиппинской
прессе; непомерный интерес газетчиков и их читателей
к личной жизни элиты Константино объясняет «расту¬
щей американизацией», которая охватила не только так
называемый высший свет, но, по его мнению, и «филип¬
пинское общество в целом» [7, с. 33]. Второй фельетон
написан в форме пародии на этнографический очерк
о филиппинцах, как о «национальном меньшинстве» в соб¬
ственной стране, которую заполонили американцы; он
заканчивается ироническим сожалением по поводу
того, что эти «остатки» туземцев ныне заражены «неиз¬
лечимым безумием национализма» [7, с. 20]. За способ¬
ность к язвительной социальной сатире Розалинда Пинеда
117

дала Константино вполне подходящее прозвище —
«Овод».
Все творчество Константино пронизано воинствую¬
щим национализмом. Он обращен у него не только
против иноземных угнетателей (и подчас против иностран¬
цев вообще), но и, парадоксальным образом, против соб¬
ственного народа, который он не устает упрекать в отсут¬
ствии или недостатке национализма, даже в «антифилип-
пинизме». Здесь отразилась и некоторая объективная
реальность, например незавершенность процесса форми¬
рования единой нации (что Константино, впрочем, отри¬
цает), и субъективное недовольство Константино (как
ранее это было у Ректо) слабым откликом масс на нацио¬
налистические призывы. Неспособность достичь контакта,
взаимопонимания с народными массами вызывает у Кон¬
стантино растерянность, досаду и заставляет его часто
терять чувство меры в своих страстных инвективах.
Филиппинцы, по уверению Константино, выделяются
среди жителей Азии «позорной чертой характера —
уникальным отсутствием национализма» [7, с. 53]. Они
«поразительно доверчивы в отношениях с иностранцами»,
а их «гостеприимство стало унизительным пороком, кото¬
рый обращается против них самих и позволяет хищным
иностранцам с легкостью оставлять их в дураках» [7,
с. 52—54]. Большинство филиппинцев в общественных
делах апатичны, имеют ограниченный горизонт, «их глав¬
ная забота — пропитание и материальные житейские
нужды», сетует Константино [8, с. 49]. Чтобы смягчить
интонацию своей критики в адрес «большинства», Кон¬
стантино часто вместо «они», говорит «мы», т. е. как бы
не отделяет себя от народа и берет на себя ответствен¬
ность «самокритики» от имени всех филиппинцев. Он заяв¬
ляет, например: «Мы демонстрируем продажность наци¬
онального духа... Как народ, мы все фальшивы, так как
наши жизненные стандарты заимствованы... Мы живем
по образцу чужеземного общества... Мы боимся обособ¬
ленного национального существования, не способны ори¬
гинально мыслить... /Мы изо всех сил стараемся выглядеть
людьми Запада в наших мыслях и нравах .. Вместо того
чтобы крепко держаться за свою национальную самобыт¬
ность, мы старательно проделали нелепую работу по пре¬
вращению себя в маленьких американцев» [7, с. 66, 88,
120, 126, 145]. Когда Константино с осуждением говорит:
«Мы (филиппинцы.— Г. Л.) восприняли потребительские
стандарты Соединенных Штатов» — и восклицает: «Мы
118

разжирели от пристрастия к роскошной жизни, которую
едва ли можем себе позволить», он, кажется, не замечает
всей бестактности словечка «мы», которым он не связал
себя с народом, а отгородился от него, отгородился от всех
тех, кто не только не «разжирел» в погоне за чуждыми
«потребительскими стандартами», а влачит бедственное,
полуголодное существование. Мы имеем дело не со случай¬
ной оговоркой в пылу полемики, а с устойчивой чертой
идеологической ориентации Константино. В одной из своих
работ, совершенно лишенной памфлетного стиля,— в док¬
ладе на XIII Международном социологическом конгрессе
(Торонто, 1974), Константино, суммируя в выводах
«главные характерные черты современного самосозна¬
ния» филиппинцев, указал, в частности, что «потреби¬
тельская ориентация, порожденная колониальной приро¬
дой экономики, имела результатом мелкобуржуазное
перерождение (petty-bourgeoisification) масс»; рядом
с этим идут «узость социального мышления... расплывча¬
тая верность родине» [II, с. 53] и другие столь же
неблаговидные черты. Когда Константино приписывает
всей массе народа структуру сознания, присущую лишь
небольшой части общества, его можно уличить не в гипер¬
критицизме, а в пренебрежении реальными мыслями
и чаяниями трудового большинства, т. е. в пороке,
свойственном всякому социально-ограниченному национа¬
лизму.
Из сочинений Константино видно, что он на протяже¬
нии многих лет стремится придать своим националисти¬
ческим взглядам облик стройной наукообразной концеп¬
ции. Мы отмечали во введении царящий среди филип¬
пинских теоретиков национализма произвол в толковании
термина «нация» и смежных с ним понятий. Ощущая, ви¬
димо, этот дефект, Константино сделал попытку скон¬
струировать более или менее стройную понятийно-терми¬
нологическую систему в данной области. Показательно,
что основное, опорное понятие нации остается у Константи¬
но без прямого определения. Но косвенно, из его рассуж¬
дений о том, как родилась филиппинская нация, можно
сделать вывод, что это понятие лишено для него каких-
либо этнических характеристик, кроме самоназвания,
и сводится к представлению о совместной борьбе против
иноземного гнета. Он пишет: «Восстания, которые возника¬
ли на Филиппинах... были школой для масс; количествен¬
ный рост локализованных, региональных выступлений при¬
вел к качественному изменению: к рождению нации»
119

[12, с. 8]. Константино вообще предпочитает говорить
не о нации как объективном общественном явлении,
а о «национальном чувстве» и о «концепции национальной
принадлежности» (nationhood). Последнее он прямо
связывает с трансформацией значения слова «филип¬
пинец». Первоначально так называли себя только крео¬
лы — родившиеся на архипелаге испанцы. Но затем, в
XIX в., «илюстрадос» — образованная часть местных
помещиков стали называть «филиппинцами» себя.
Они, по словам Константино, «вырвали этот термин
из рук креолов, наполнили его национальным смыслом
и впоследствии стали обозначать им весь народ» [12,
с. 148]. Константино бездоказательно утверждает,
что местная социальная верхушка в ходе борьбы за поли¬
тические реформы «создала у большинства народа
чувство обособленной национальности» [12, с. 146], иг¬
норируя тот факт, что рассуждения пропагандистов ре¬
форм о единой филиппинской нации оставались достояни¬
ем узкого круга политических деятелей (в подполье и в
эмиграции) и к тому же формулировались в сочинениях
на испанском языке, непонятном подавляющему большин¬
ству населения, а главное, Константино ошибается,
полагая, что «национальное чувство» может быть внуше¬
но целому народу сверху, без объективно-социальных для
этого оснований. Даже когда накануне и в ходе вос¬
стания 1896 г. антииспанское движение стало приобретать
массовый масштаб, лозунг «Да здравствует свобода Фи¬
липпин!» выражал только понимание солидарных интере¬
сов всех жителей архипелага. Это было важным ша¬
гом на пути к становлению национального самосознания,
но отнюдь не означало еще, что это самосознание
сложилось и что уже «родилась нация», как полагает
Константино (12, с. 166) \
По мнению Константино, в годы, прошедшие после по¬
ражения антиколониальных войн 1896—1901 гг., произош¬
ла «регрессия национального самосознания» вплоть до
полного его отмирания [11, с. 1]. Чтобы увязать эту идею с
утверждением, что с середины XIX в. существует единая
филиппинская нация, Константино предлагает такую
странную теоретическую новинку: могут быть нации,
1 Нам представляется значительно более реалистичным мнение
филиппинского ученого Э. Гонсалеса, автора глубокого исследования
«Язык и национализм», который считает, что в годы антиколониаль¬
ных войн (1896—1901) национальное единство сложилось на Филип¬
пинах не в реальности, а как «надежда и цель» [15, с. 21].
120

лишенные национального самосознания и филиппинцы то¬
му будто бы пример: «Существование филиппинской на¬
ции есть факт, но существование национального само¬
сознания — это только потенциальная возможность,
раз мы под ним понимаем чувство единства, вырастаю¬
щее из общности надежд, реакций и поступков»
[11, с. 1]. Константино вводит различение двух понятий:
национальной обособленности, самобытности (identity) и
национального самосознания (consciousness). Первое из
этих чувств, если оно не сочетается со вторым, «сво¬
дится только к географической категории» [ 11, с. 38]. А на¬
циональное самосознание непременно связано с постоян¬
ной или временной «политизацией» сознания [11, с. 7].
В наши дни два этих чувства у филиппинцев столь разор¬
ваны, что у них осталось лишь, по словам Констан¬
тино, «рудиментарное ощущение национальной обособ¬
ленности, которое можно реально наблюдать только во
время международных спортивных соревнований и конкур¬
сов красоты» [11, с. 52].
Стремясь придать научную строгость своим рассужде¬
ниям по национальному вопросу, Константино вводит но¬
вые и новые термины: национальное «невежество», «час¬
тичное» или «ограниченное» самосознание и, наконец,
«противосознание» (counter-consciousness) — термин,
которым он особенно часто пользуется. «Противосозна¬
ние есть реакция против господствующего сознания, оно
становится сознанием, когда одерживает победу... В исто¬
рии Филиппин, противосознание стало сознанием на ко¬
роткий период во время Революции (т. е. в 1896—1901 гг.—
Г, Л.) ...В борьбе против угнетения противосознание по¬
родило отчетливое чувство национальной самобытности,
что означало появление нации, преданной своей особой
судьбе и защищающей всеми силами свое право на не¬
зависимость». Однако американская политика «умирот¬
ворения», продолжает Константино, «переориентировала
энергию новой нации на второстепенные цели... Колониаль¬
ный менталитет, насаждавшийся среди филиппинцев еще
испанскими властителями, в период американского гос¬
подства проник еще глубже в сознание населения. Разви¬
тие всеобщего противосознания затруднилось» [11, с. 7,
38, 50].
Приходится признать,, что терминологические экспери¬
менты Константино не принесли ему удачи. Критерии для
различения понятий у него крайне расплывчаты, а рас¬
суждения приобрели формально-догматическую окраску.
121

Если же сквозь все нововведения пробиться к коренному
смыслу концепции, то обнаружится набор достаточно ба¬
нальных националистических рассуждений. Среди них есть
здравые, серьезные мысли о необходимости самостоя¬
тельно планировать и развивать экономику, сообразуясь
с потребностями собственной страны, вести внешнюю
политику курсом, независимым от империалистическо¬
го диктата, сохранять специфику культуры, коренящей¬
ся в традиционном наследии. Но доминирует надо всем
этим всеобъемлющее кредо: «Единственное решение всех
наших проблем— это националистическое решение...
Только твердый национализм может разбить цепи, кото¬
рые сами мы помогали ковать... Только непоколебимые
усилия направить нашу жизнь по националистическому
курсу окончательно принесут нам свободу» [7, с. 90—
95]. «Филиппинцы могут вернуть себе честь и достичь
процветания, только если они во всенародном единстве
воспримут националистическую альтернативу» [14, с. 81].
С разными вариациями эта установка присутствует в лю¬
бом сочинении Константино. С полным основанием напи¬
сал Л. Таньяда в своем предисловии к избранным ра¬
ботам Константино: «Он рисует нам филиппинское общест¬
во с националистической точки зрения» [7, с. IX].
Добавим, что не только общество в целом, но и отдель¬
ные люди, выдающиеся представители филиппинского
народа, интересуют Константино лишь постольку, посколь¬
ку они служат ему материалом для развертывания нацио¬
налистической идеи. Это относится и к его рассужде¬
ниям о Рисале или Бонифасио, и к составленному им
жизнеописанию Ректо. Поучительность биографии Ректо,
например, состоит, по Константино, в том, как этот «за¬
урядный политик», обратившись в националистическую
веру, стал «подлинным филиппинцем» [8, с. 49; 9, с. 1].
Тезис о том, что «только» национализм является «един¬
ственным» путем к решению всех общественных проблем,
вполне естественно, приводит к относительному приниже¬
нию задач борьбы за социальные интересы эксплуатируе¬
мого большинства народа. Нельзя сказать, чтобы Кон¬
стантино совсем умалчивал о внутренних социальных
проблемах. В его работах последних лет мы найдем
страницы о вопиющих нарушениях демократических прав,
об абсолютном и относительном обнищании филиппинско¬
го рабочего класса, о тяжелых последствиях расслоения
крестьянства в результате развития аграрного капита¬
лизма и тому подобное, и все это, как правило, выра¬
122

жено в терминах марксистской политэкономии (кото¬
рые Константино вообще нередко употребляет в послед¬
нее время). Но за этим следует далекий от марксизма,
чисто националистический вывод: только разрешение
«главного» противоречия между Филиппинами и иностран¬
ным империализмом создаст необходимую предпосылку
для разрешения «всех других противоречий в филиппин¬
ском обществе». Лишь «после разгрома главного врага
национальные усилия будут направлены на социаль¬
ную борьбу за равенство, прогресс и свободу для всех
граждан». А до этого «националистически ориентирован¬
ный народ будет готов временно претерпеть лишения,
раз он будет уверен, что это необходимо для достижения
избранной цели... Политизация тех, кто включается в мас¬
совое националистическое движение, обязывает их посту¬
питься своими изначальными секториальными (т. е. клас¬
совыми.— Г. Л.) интересами в пользу более широких
интересов всего народа», поскольку «в национализме...
различные социальные слои с расходящимися интереса¬
ми объединяются во имя общего дела ...Филиппинский
бизнесмен и филиппинский рабочий могут под нацио¬
налистическим знаменем объединиться в совместной борь¬
бе» [7, с. 97; 13, с. 343—344; 14, с. 72].
В свете такой позиции неудивительно, что Константино
отрицательно относится к «несвоевременному» развитию
классового самосознания рабочих и крестьян. Американ
ская колониальная политика, по мнению Константино,
повинна в том, что «массы видят своих врагов только в
лице непосредственного господствующего класса и его
вооруженных сил. Это в значительной мере верно также
и для городского населения. Именно поэтому классовое
самосознание развивается быстрее, чем сознание антико¬
лониальное» [11, с. 47]. С нескрываемым раздражением
упрекает Константино крестьян в том, что «одержимость
стремлением к собственности на землю и к освобож¬
дению от произвола помещиков затмила для них более
широкую проблему колониализма... Таким образом, для
обеих групп (рабочих и крестьян.— Г. Л.) самая фунда¬
ментальная причина их угнетенного состояния — амери¬
канский колониализм — была недостаточно раскрыта»
[11, с. 48]. Также осуждает Константино и чрезмерное,
по его мнению, увлечение борьбой за демократизацию
политической жизни: «Нарушения гражданских свобод и
физическое насилие государственных чиновников над
гражданами подлежат осуждению, но это не должно со¬
123

ставлять главную цель движения протеста, пока не раз¬
решен более важный вопрос о праве народа на нацио¬
нальное самоопределение» [14, с. 69] (это написано в
1979 г.: Константино считает современные Филиппины
полуколонией).
Во всех этих «искажениях» целей общественно-полити¬
ческой борьбы Константино винит не только сохраняю¬
щийся у большинства филиппинцев «колониальный мента¬
литет», но и ошибочную, по его мнению, ориентацию
некоторых руководителей борьбы: «Определенные левые
группы,— пишет он, явно имея в виду филиппинских
коммунистов,— в начале семидесятых годов отбросили на¬
ционализм, как якобы уже устаревший» [14, с. 68].
В целом национализм Константино имеет по преиму¬
ществу буржуазно-либеральную окраску. Только в выступ¬
лениях 70-х годов появляются у него черты более ши¬
рокого демократизма в духе психологии «средних слоев»
общества — критика крупного местного капитала, идеал
всеобщего равенства в будущем и т. п. Но интересы
национального капитала для него и теперь на первом мес¬
те. Константино развернуто мотивирует свое исходное по¬
ложение о том, что «в условиях стагнации колониаль¬
ной экономики предпринимательский талант лишен воз¬
можности применить себя с пользой для общества» [7,
с. 92].. Гневно осуждая коррумпированных филиппинских
дельцов, которые идут на сделки с иностранным капита¬
лом, Константино противопоставляет им «законно дей¬
ствующих (legitimate) промышленников и бизнесменов,
которым трудно конкурировать с иностранцами» [7, с. 100],
и призывает правительство оказать им всяческую поддер¬
жку. «Если государство обеспечит преференции для
филиппинцев, мы сможем успешно конкурировать с ино¬
странцами в экономике... Эффективно действующий пред¬
приниматель будет заслуживать восхищения и подража¬
ния. Это даст ему двойную награду: социальный престиж
и богатство» [7, с. 97—98].
В конце 50-х годов Константино не только приветство¬
вал буржуазно-националистическое движение «Филип¬
пинцы — прежде всего», но и расточал хвалы президен¬
ту Карлосу Гарсии, который на словах поддерживал ло¬
зунги этого движения. «Пробудившийся национализм в
верхах сомкнулся с подобным же пробуждением в
народе... Сегодня в руках политических деятелей оказал¬
ся золотой шанс: теперь они могут переориентировать
национальное развитие в интересах экономического прог¬
124

ресса» [7, с. 116—119]. Довольно скоро реальная полити¬
ка Гарсии отрезвила Константино, и он отбросил свои
надежды опереться на национализм правящей элиты. Но
и сегодня, двадцать лет спустя, Константино (как неког¬
да Ректо) считает, что вся экономическая политика долж¬
на быть подчинена единой цели — так называемой нацио¬
налистической индустриализации или самообеспечи¬
вающейся индустриализации. Эта формула по-своему
выражает прогрессивную ориентацию на экономическое
развитие, независимое от иностранных монополий. Но
обращает на себя внимание, что, пропагандируя инду¬
стриализацию, Константино отстаивает чисто буржуазные
интересы, так как отодвигает на задний план борьбу
за улучшение жизненных условий трудящихся и меры по
укреплению филиппинского капитала называет первооче¬
редной (курсив наш.— Г. Л.) задачей массового демокра¬
тического движения [14, с. 77—79].
В работах Константино нередко встречается лозунг
«опоры на собственные силы». В зависимости от контекста
он приобретает у него совершенно разное содержание.
Когда Константино ведет речь об «опоре на собственные
силы» в экономическом развитии страны, этот лозунг
означает установку на максимальную мобилизацию всех
видов внутренних ресурсов и ослабление зависимости от
ТНК — такая установка, бесспорно, имеет позитивную
антиимпериалистическую направленность и разделяется
всеми развивающимися странами. Как мы отмечали во
введении, в определенных случаях национализм (точ¬
нее, один из его аспектов) стал приобретать ныне новую
функцию — функцию обоснования политики международ¬
ного сотрудничества развивающихся стран в борьбе про¬
тив неоколониализма и в этом отношении заслуживает
поддержки. Откликаясь на этот процесс, Константино
выдвигает национализм как основу «коллективной страте¬
гии стран третьего мира в борьбе за освобождение из
тисков империализма», поскольку «концепция национализ¬
ма может стать внутренней объединяющей силой не толь¬
ко для Филиппин, но и для других стран, находящих¬
ся в подобной ситуации» [14, с. 84]. Константино
убежден, что «страны третьего мира, независимо от того,
избрали ли они для себя капиталистическую или социа¬
листическую систему, либо какое-то сочетание той и дру¬
гой, в любом случае базируют свою идеологию на нацио¬
нализме» [14, с. 7]. Константино полагает даже, что
«третий мир» является прежде всего «полем боя между
125

двумя силами — национализмом и транснационализмом...
И чем прочнее и основательнее привязанность к нацио¬
нализму, тем лучше вооружены народы третьего мира для
самозащиты» [14, с. 8]. Образцом своего рода «интерна¬
ционала националистов», образцом «коллективного само¬
обеспечения» этих стран мира Константино считает Орга¬
низацию стран — экспортеров нефти [14, с. 86].
Но те же слова об «опоре на собственные силы»
в ряде случаев Константино употребляет не в защиту
экономической самостоятельности, а как политический ло¬
зунг, выражающий одну из интерпретаций идеи «треть¬
его пути» и окрашенный явной подозрительностью, а то и
прямой враждебностью к интернационализму. Современ¬
ную взаимозависимость между судьбами различных стран
Константино называет «мифом, который распространяет¬
ся под влиянием империализма» [14, с. 68—69]. Он
предупреждает, что в поисках «альтернативной системы»
общественного развития «филиппинский народ не должен
заимствовать опыт других стран и считать его пригод¬
ным в условиях Филиппин, игнорируя оригинальность и
специфичность местных проблем, особенности националь¬
ной обстановки и национального сознания» [14, с. 77].
Классовых противников правящего режима он упрекает в
том, что они «импортируют иностранные модели и мето¬
ды борьбы» [12, с. 396]. Чтобы скомпрометировать интер¬
националистическую идеологию в глазах филиппинцев,
Константино объявляет ее ...продуктом американского
влияния. «Понятно,— говорит он,— что американская
система просвещения подчеркивала интернационализм и
принижала национализм... Упор на всемирное братство
и на дружбу с другими нациями имел самые отрица¬
тельные последствия в условиях, когда у народа не было
прочных националистических основ, которые побудили бы
его чувствовать гордость» [7, с. 52].
Значение интернациональной помощи социалистиче¬
ских стран народам, борющимся против империализма,
Константино игнорирует, даже когда это значение очевид¬
но и общепризнано. Выражая восхищение победой Вьет¬
нама, этой «соседней азиатской нации», над американ¬
скими интервентами, он подчеркнуто добавляет, что вьет¬
намцы «сбросили колониальное ярмо прежде всего благо¬
даря опоре на свои собственные боевые силы» (цит. по
[15]).
В рецензии на книгу Константино «Националистиче¬
ская альтернатива» видный деятель филиппинского
126

коммунистического движения Хосе Лава отметил как
главный ее недостаток «умалчивание роли Советского
Союза, всего мирового социалистического содружества в
общей борьбе против империализма» [1, с. 90]. Правда,
рецензент затем великодушно смягчает свой упрек,
высказывая предположение, что Константино лишь про¬
явил «чрезмерную осторожность в обстановке антиком¬
мунизма и антисоветизма». Однако рассмотрение творчест¬
ва Константино во всей совокупности не оставляет сом¬
нений, что отмеченный в рецензии «недостаток» вполне
органичен для системы его взглядов.
В сочинениях Константино, особенно в созданных за
последнее десятилетие, много места уделено разработке
программы действий, необходимых для решения комплек¬
са сложных экономических, социальных, политических и
культурных проблем, стоящих на пути дальнейшего
исторического развития Филиппин. Константино считает,
что все предлагавшиеся до сих пор программы неудовлет¬
ворительны, в том числе и те, которые были выдвину¬
ты представителями прогрессивных народно-демократи¬
ческих сил. Он объясняет этот дефект, с одной стороны,
тем, что «левая интеллигенция» оторвана от масс в си¬
лу абстрактности своего мышления и в силу того, что’
она изъясняется на иностранном (т. е. английском) язы¬
ке. С другой стороны, активисты массового движения
склонны к упрощениям и «полагаются на формулы, заим¬
ствованные из иноземного опыта» [14, с. 89]. Таким об¬
разом, упрек тем и другим сводится к отсутствию
националистической ориентации. Сам же Константино
предлагает программу, которую так прямо и называет:
«Националистическая альтернатива». Эти слова служат
заглавием брошюры, которая представляет собой текст
обширного доклада, подготовленного им для конферен¬
ции, созванной под эгидой ЮНИТАР в Дели в 1979 г.
для обсуждения вопросов стратегий развития стран Азии.
В программе Константино есть немало разумных кон¬
структивных предложений (они, впрочем, только повторя¬
ют идеи, давно имеющие хождение в развивающихся
странах и получившие поддержку со стороны дипломатии
социалистических стран на многих международных фору¬
мах). Это призыв добиваться такого нового мирового
экономического порядка в области торговли, капиталовло¬
жений и финансов, который был бы благоприятен для
развивающихся стран. Это предложение поставить под
строгий государственный контроль ввоз иностранных капи¬
127

талов и технологии для обеспечения защиты экономи¬
ческих интересов и экологической ситуации страны-полу¬
чателя. Это напоминание о том, что экономический рост
должен идти в ногу с переменами в распределении дохо¬
дов и решением других социальных задач в интересах
трудящегося большинства. Все эти и ряд других аналогич¬
ных положений Константино умело мотивирует обшир¬
ным набором фактических и статистических данных по
Филиппинам.
Наряду с этим в программе Константино имеется ряд
весьма сомнительных, а то и явно ошибочных положе¬
ний, вытекающих из его националистической исходной
установки и потому привлекающих наше внимание в све¬
те проблематики данной книги.
Так, например, Константино решительно отвергает курс
на экспортную ориентацию промышленного развития (он
называет этот курс «ловушкой неоколониализма») и вы¬
ступает, по существу, за экономическую автаркию [14,
с. 48]. Он возражает против импорта технологии, уверяя,
что отечественная технология может сама обеспечить нуж¬
ды промышленности и сельского хозяйства [14, с. 52, 80].
Тяга к современной технологии, говорит он, есть пагуб¬
ное стремление, внушенное филиппинцам иностранной рек¬
ламой [14, с. 62]. Он отрицает, что Филиппины испы¬
тывают нехватку собственных капиталов, и утверждает
(не приводя каких-либо расчетов или доказательств),
что внутренние источники накопления при правильном
их использовании вполне достаточны для нужд эконо¬
мического развития [14, с. 79, 87].
Константино не видит никаких положительных черт в
начатой на Филиппинах аграрной реформе потому лишь,
что она способствует развитию капиталистических отно¬
шений в сельском хозяйстве. Реформа, уверяет он, была
придумана для Филиппин американцами и служит толь¬
ко их корыстным интересам. И агротехническая модерни¬
зация сельского хозяйства есть, как он полагает, про¬
дукт империалистической стратегии и ведет только к раз¬
базариванию ресурсов. «Самые примитивные методы вы¬
ращивания продовольственных культур», по мнению Кон¬
стантино, выгоднее, чем современная агротехника. «Эк¬
сперты из-за границы» не в состоянии понять, что «твор¬
ческие способности туземных крестьян дают им возмож¬
ность развить собственные... методы подъема продуктив¬
ности» [14, с. 48—52]. В общем Константино, по сути,
стоит за консервацию архаики и в сельскохозяйственном
128

труде и в аграрных отношениях. Здесь в его взглядах
отчетливо проступают либерально-народнические черты —
романтическая критика современной цивилизации и выте¬
кающая из этого идеализация деревенской патриархаль¬
ности. Эта идеализация распространяется даже на древ¬
нейшие формы социально-политических отношений: по¬
рочность политического строя независимых Филиппин
коренится, по Константино, в том, что при выработке
конституции «игнорировались туземные институты, кото¬
рые могли послужить источником развития местных де¬
мократических идей и институтов» [7, с. 50]. Константино
поясняет, что под словом «туземный» он имеет в виду
«относящийся к периоду до вторжения испанских завое¬
вателей».
Популистское утопическое убеждение в том, что отста¬
лость общественного бытия и сознания есть преиму¬
щество, ибо таит в себе потенциальную силу для ускорен¬
ного прогресса, нашло себе выражение во взгляде Кон¬
стантино на судьбы филиппинской культуры.
Согласно Константино, забвение «националистических
целей» в области культуры лежит в основе всех несчастий
филиппинского народа: отказ от националистической
ориентации в экономике, внутренней и внешней политике
.есть результат «колониального образа мышления», внед¬
ренного американской системой народного образования.
Эта система, которую Константино именует «антипросве¬
щением» (miseducation), достигла, как он полагает, пол¬
ностью целей, поставленных колонизаторами,— с ее по¬
мощью осуществилась «дефилиппинизация» филиппинцев,
американизация их культуры [7, с. 64; 11, с. 37—38,
49—51]. Филиппинцы «считают себя самым цивилизован¬
ным народом в Азии», но на самом деле они не цивили¬
зованы, говорит он, а вестернизованы, поэтому и «не
пользуются уважением среди азиатов» [7, с. 73, 145].
Действительно, до конца 60-х годов правительство Филип-,
пин, охраняя классовые интересы помещичье-бюрократи-
ческой олигархии, плелось в хвосте американской внеш¬
ней политики, что и привело к дипломатической изоля¬
ции Филиппин от основной массы афро-азиатских стран.
Константино и это, однако, склонен объяснять пороками
системы просвещения: «Наше восторженное восприятие
американской культуры,— пишет он,— отрезало нас от на¬
шего азиатского наследия. «Лишенные прочных традиций
и даже отчетливой расовой принадлежности, мы преда¬
лись оргии слепого подражания иностранной системе
9 Заказ 991
129

образования, искусству, культуре, даже манерам и мора¬
ли. Отрезанные от своего прошлого, мы стали чувствовать
себя „не на месте“ в Азии» [7, с. 94]. Поэтому в прог¬
рамме на будущее Константино уделяет большое место
культурной политике. Константино так представляет себе
«культурное возрождение» Филиппин: «Продажность на¬
шей культуры и нашей системы просвещения, вырастаю¬
щая из ложного понимания жизненных ценностей и слепо¬
го подражания всему иностранному, постепенно умень¬
шится и затем исчезнет. Вместо этого появится динамиче¬
ская оценка нашего культурного наследия, возвращение к
нашему прошлому как отправная точка для развития
оригинальной филиппинской культуры» [7, с. 99].
Порочность современной филиппинской культуры
Константино видит не только в ее содержании, но и в том
факте, что она в определенной своей части функционирует
на основе английского языка. «В обмен на знание англий¬
ского мы продали наши души»,— говорит он [7, с. 44].
«Используя иностранный язык в качестве главного сред¬
ства коммуникации, мы оказались открытыми и совершен¬
но беззащитными перед внедрением иностранной культу¬
ры, в то время как языковой барьер помог бы ослабить это
культурное вторжение ... которое смело наши исконные
традиции, нравы и ценности» [7, с. 144]. Отсюда его
настойчивое требование: немедленно отказаться от
английского в качестве языка обучения на всех уровнях,
от начального до высшего [7, с. 55—60], т. е. восстановить
«языковой барьер». Константино, видимо, не осознает всей
рискованности своего проекта. Не приходится и говорить,
какой урон такая языковая изоляция нанесла бы развитию
филиппинской экономики, техники, науки. Но он не за¬
думывается и над более серьезным вопросом: а не создаст
ли отказ от знания английского языка положение, при
котором очень узкий слой, верхушка образованных филип¬
пинцев, окажется монополистом в отборе зарубежной
научной, политической и иной литературы для перевода
на местный язык и получит тем самым в свои руки мощное
орудие идеологической индоктринации филиппинского
населения в собственных социально-политических инте¬
ресах, отгородив его непроницаемым языковым барьером
от «нежелательных» достижений мировой культуры и по¬
литической мысли. Ведь совершенно очевидно, что для
перевода на тагальский или иной местный язык хотя бы
важнейшего из того, что имеется в сокровищнице мировой
культуры, потребовались бы многие десятилетия, огромные
130

затраты труда и материальных средств, недоступные такой
стране, как Филиппины. Константино, кроме того, игно¬
рирует мировой исторический опыт, в частности опыт всего
конгломерата латиноамериканских стран, который свиде¬
тельствует, что вполне возможно развитие на базе заим¬
ствованного языка (притом языка бывших колонизаторов)
полноценной, вполне оригинальной национальной куль¬
туры. Добавим, что упомянутый выше крупнейший филип¬
пинский социолингвист Э. Гонсалес отрицает идею
Константино, будто бы отказ от обучения на английском
языке и создание собственного всеобщего языка являются
непременным предварительным условием независимого
социально-экономического развития Филиппин [15, с. 154].
Авторитетный филиппинский филолог проф. Леопольдо
Явес считает опасным для развития страны попытки
изъять английский язык из употребления [33].
Р. Константино с легкостью перечеркивает, как «подра¬
жание американским образцам» [11, с. 48], всю старую
и новую филиппинскую художественную литературу на
английском языке; между тем, по всеобщему признанию,
в XX в. именно англоязычная ветвь литературы дала до
сих пор наиболее совершенные по форме и самые значи¬
тельные по содержанию образцы филиппинской новел¬
листики и романистики. Его позиция в этом вопросе не
только ошибочна, но к тому же и непоследовательна: сам
он обращается к читателю исключительно на английском
языке. Взгляды Константино лишний раз показывают,
что языковая проблема на Филиппинах весьма сложна
и болезненна и что нельзя ожидать ее решения, руко¬
водствуясь только националистическими эмоциями.
В своих планах культурного и политического «пере¬
воспитания» филиппинцев Константино большое место
отводит так называемому пересмотру истории страны.
Он не пионер в этом начинании. Еще в середине 50-х годов
один из самых авторитетных филиппинских историков
Теодоро Агонсильо создал два капитальных исследова¬
ния — «Восстание масс» и «Кризис республики Малолос»,
основанных не только на обширном круге новых, ранее не
известных, источников, но и на новом для филиппинской
историографии методологическом подходе: он показал
историю как совокупный результат действий народных
масс, показал переплетение противоречивых интересов
различных социальных слоев, и столь правдиво описал
события (речь идет у него о периоде антиколониальных
войн 1896—1901 гг.), что его книги приобрели отчетливое
131
9*

патриотическое звучание. Работы Агонсильо разительно
отличались от прежней литературы по истории Филиппин,
в которой доминировали либо откровенная апологетика
колониализма (у большинства испанских и американских
авторов), либо (у авторов филиппинских) компилятивное
повторение колониалистских концепций, лишь слегка
сдобренное патриотической фразеологией. Начинание
Агонсильо было подхвачено несколькими филип¬
пинскими историками младшего и даже старшего поколе¬
ния (подробнее об этом процессе см. [4; 5], а также
[2; 3]). Среди них были и ученые, стоявшие на существен¬
но иных, чем Агонсильо, идейно-политических позициях,
например Орасио Де ла Коста (см. главу 2 настоящей
книги).
Кроме профессиональных историков в движение по
«пересмотру» отечественной истории включились публи¬
цисты без специального исторического образования,
которых политический стимул побудил засесть за изучение
прошлого своей страны. Среди них наиболее известны
Эрнандо Абайя (две его книги — «Предательство на
Филиппинах» и «Нерассказанная история Филиппин»,
обе, кстати сказать, переведенные на русский язык, посвя¬
щены событиям от начала второй мировой войны до пер¬
вого президентства Ф. Маркоса) и Ренато Константино.
Константино в предисловии к одной из своих книг
указывает, что «не претендует на новые открытия, а хочет
указать только на новые интерпретации» [12, с. VII] и что
с фактографической стороны опирается на труды своих
предшественников. Однако он потратил много лет упорной
работы для выполнения взятой на себя задачи, и резуль¬
татом было появление нескольких фундаментальных книг2.
Неоспоримые заслуги Ренато Константино перед оте¬
чественной историографией по справедливости делит с ним
его жена Летисия Рохас Константино, как постоянный
помощник и в ряде случаев соавтор.
Константино прямолинейно заявляет, что его занятия
2 «Становление филиппинца» (политическая биография К. Ректо),
вышла в 1969 г.; «Филиппины: новый взгляд на прошлое» (история
страны с XVI в. до начала второй мировой войны), год издания —
1975; «Филиппины: прошлое продолжается» (история страны с 1930-х го¬
дов до 1972 г.), увидела свет в 1978 г. Под редакцией и с предисловием
Константино была осуществлена пятитомная публикация «Восстание
Филиппин против Соединенных Штатов» — так называемый архив Тэй¬
лора, уникальное собрание документов, относящихся преимущественно
к событиям 1898—1901 гг., хранящееся в США и лишь недавно впервые
полученное на Филиппинах в микрофильмированной копии.
132

историей подчинены политическим целям современности.
«Мы столь же плохо понимаем наше настоящее, как и наше
прошлое, ибо те аспекты прошлого, которые могли бы
объяснить настоящее, были скрыты от нас с помощью
систематического процесса антипросвещения... когда нам
внушали колониальные ценности и взгляды. Этот процесс
не был бы столь эффективным, если бы нас не лишили
доступа к истинам нашей истории. В итоге мы стали наро¬
дом, лишенным исторической памяти,— с горечью и не без
основания говорит Константино и заключает: — Необ¬
ходимость написания истинной истории нашего народа тем
более настоятельна, что мы, филиппинцы, ведем поиск
подлинно филиппинских решений филиппинских проблем»
[12, с. 1—7]. Еще в 50-е годы в публицистических статьях
Константино часто встречались саркастические замечания
по поводу положения с преподаванием истории. В филип¬
пинских школах история предков «изображалась так, буд¬
то бы это были странные пришельцы, с которыми нас мало
что связывает... Книги по истории Филиппин, от школьных
учебников до пособий по обучению солдат,— отмечал
Константино,— изображали Америку как. благодетельни¬
цу, которая явилась к нам только для того, чтобы спасти
нас от гнета Испании... Жизнь филиппинских героев нам
рассказывали, но националистическая суть их учений
замалчивалась» [7, с. 46—47]. В те же годы Константино
сформулировал задачу филиппинских историков, как он
ее понимает: «Восстановить преемственность с нашим
историческим и культурным прошлым, чтобы мы предстали
в наших собственных глазах самобытным народом»
[7, с. 79]. С этой целью, провозглашал Константино,
«филиппинская история должна быть переписана с точки
зрения филиппинца» [7, с. 62]. Как отмечалось выше,
когда Константино выступал с этим призывом, Агонсильо
уже начал реализацию подобной задачи, хотя и на ограни¬
ченном хронологическом отрезке. Константино же решил
написать с новых позиций, «в свете исходного национа¬
листического тезиса» [13, с. VII], всеобщую историю
Филиппин с древнейших времен до наших дней.
Задача оценки исторических сочинений Константино
весьма облегчается для нас тем, что два опытных советских
ученых — Ю. О. Левтонова и В. А. Макаренко подготовили
развернутую рецензию на эти сочинения (см. [6]). Нам
остается выразить солидарность с основными взглядами
рецензентов на научные достижения Константино и согла¬
ситься с их критикой его ошибок. Поскольку в данной
133

работе Константино интересует нас не как историк, а как
идеолог национализма, отметим специально тот выявлен¬
ный рецензентами недочет, который прямо связан с нацио¬
налистическим характером его исторической концепции:
говоря о переживаемых сейчас филиппинским трудовым
народом тяготах, Константино относит эти тяготы целиком
на счет внешних факторов, не находя объяснений, исходя¬
щих из эксплуататорской природы филиппинских правя¬
щих классов.
Чтобы полнее раскрыть националистическую концеп¬
цию Константино, остановимся на одном частном вопросе
в его исторических сочинениях, который не привлек внима¬
ния Ю. О. Левтоновой и В. А. Макаренко. Речь идет
о борьбе с фашизмом во всем мире и на Филиппинах
в 30—40-х годах.
Напомним, что после того, как «ось Берлин — Рим —
Токио» заявила претензию на подчинение всего мира
фашистскому господству, возникла необычная ситуация,
поставившая перед странами с различным общественным
строем, перед западными колонизаторами и их восточ¬
ными колониями, перед партиями различного классового
содержания одну исключительно трудную, но решающую
дилемму: либо интернациональное сплочение для отпора
фашизму, либо национальный эгоизм, открывающий путь
фашизму к власти над миром. Известно, что Коммунисти¬
ческий Интернационал на своем VII конгрессе в 1935 г.
занял в этом вопросе совершенно Четкую позицию, высту¬
пив за создание единого международного антифашист¬
ского фронта. Известно также, что компартии колониаль¬
ных стран, воспринявшие линию Коминтерна (в том числе
компартии Филиппин, Вьетнама и Индонезии), во имя
мирового антифашистского единства временно сняли
с повестки дня лозунг отделения от метрополий. Нет
сомнения, что борьба Коминтерна и советской дипло¬
матии тех лет за антифашистский единый фронт под¬
готовила создание антифашистской коалиции держав
после начала Великой Отечественной войны советского
народа и содействовала в международном плане разгрому
агрессивного фашистского блока, а следовательно, содей¬
ствовала в перспективе крушению колониальной системы
империализма.
Перед войной и даже после ее начала, уже в условиях
фашистской оккупации, националисты в колониальных
странах колебались, не могли решить на чью сторону
стать в мировом конфликте. Тогда такую растерянность
134

еще можно было как-то понять. Но сегодня, когда стало
очевидно, что судьбы народов мира в то время полностью
зависели от того, на чьей стороне будет победа, когда ясна
преступность (или трагическая слепота) коллабора¬
ционизма, когда виден во всем величии подвиг не только
фронтовых солдат, громивших фашистские армии, но
и подвиг подпольных борцов Сопротивления,— сегодня
какая-либо двусмысленность в оценке ситуации кануна
и периода второй мировой войны достойна только
осуждения.
К сожалению, приходится отметить, что Константино
занял в этом вопросе противоречивую и в целом ошибоч¬
ную позицию. Ошибочность ее тем более серьезна, что
Константино склонен в каждом историческом событии
видеть урок, поучительный опыт для современности.
Константино осуждает фашистскую агрессию, но не
хочет видеть связи фашизма с национализмом, замал¬
чивает тот факт, что радикальные филиппинские нацио¬
налисты имели фашистские наклонности (см. об этом
в нашем введении); фашистское движение на Филип¬
пинах представлено у него только кучкой испанских
фалангистов и группой Ганап, возникшей на развалинах
Сакдала [12, с. 380; 13, с. 9—11]. Упомянув о прояпонском
«оппортунизме» Б. Рамоса, Константино ничего не говорит
о прояпонских иллюзиях массы сакдалистов, более того,
он восхваляет их идеологию, называя ее образцом «про-
тивосознания» [11, с. 46]. Враждебность же коммунистов
к Сакдалу он объясняет не расхождением по коренному
вопросу — об отношении к фашизму, а только тем, что
сакдалисты «переманили» у компартии ряд ее привержен¬
цев [12, с. 371].
Борьбу за единый антифашистский фронт Константино
рисует искаженно [13, с. 19—29]: «Когда Соединенные
Штаты и СССР стали союзниками по антифашистской
коалиции, коммунистические партии во всем мире начали
осуществлять в своих странах директиву Коминтерна об
организации единого фронта против фашизма... Филип¬
пинцы видели события 30-х годов американскими глазами
и реагировали на них как американские колониальные
подданные... Радикальные лидеры замалчивали антиколо¬
ниальный аспект борьбы, поскольку США теперь пред¬
ставлялись оплотом сопротивления тоталитаризму...
Неизбежным следствием единства перед лицом угрозы со
стороны Японии было согласие на сохранение американ¬
ского господства до предоставления независимости
135

в 1946 г. Эта установка имела далеко идущие последствия»
(крайне отрицательные, по мнению Константино, как мы
увидим ниже). Нарисованная Константино картина
совершенно не согласуется с общеизвестными истори¬
ческими фактами: • коалиция с участием СССР и США
возникла лишь в июле 1941 г., советская политика анти¬
фашистской «коллективной безопасности» в 30-х годах
основывалась на договоренности с Францией и реали¬
зовалась в рамках Лиги наций, в число членов которой
США не входили. Филиппинские «радикальные лидеры»,
т. е. коммунисты, выступая за антифашистское единство,
резко критиковали США за их политику «умиротворения»
агрессоров в Европе и Азии, а оплотом против фашизма
они считали не США, а Советский Союз. Произвольное
переиначивание истории потребовалось Константино для
того, чтобы интернациональное единство антифашистов
представить (не говоря этого напрямик) как предатель¬
ство национальных интересов Филиппин.
Эта тенденция звучит еще более отчетливо в тех
разделах исторических сочинений Константино, где идет
речь о периоде войны, японской оккупации и о движении
Сопротивления. То, что советские вооруженные силы и их
союзники вели борьбу за освобождение всех народов,
попавших в фашистскую кабалу, в том числе и филип¬
пинского, и что решающий вклад в победу над общим
врагом внес самоотверженный советский народ,— все это
Константино игнорирует, упорно повторяя, что война была
только борьбой «соперничающих империалистов» [13,
с. 29, 35], а «народы Азии с самого начала войны и до
самого ее конца были не чем иным, как пешками в игре
между империалистическими державами» [13, с. 30]. Он
в общем не симпатизирует Японии, но считает нужным
«ради объективности» подробно перечислить блага,
которые, по его мнению, принесла Филиппинам японская
оккупация независимо от того, хотели того оккупанты или
нет. Впрочем, и к намерениям оккупантов Константино
готов отнестись «с пониманием». Он приводит текст
приказа японского главнокомандующего от 17 февраля
1942 г. о «шести основных принципах», на которых должно
базироваться «обновление системы просвещения на
Филиппинах», и так его оценивает: «По сути дела, за
исключением интеграции Филиппин в сферу сопроцветания
и акцента на внедрении японского языка, эти принципы
были разумны и остаются таковыми до настоящего време¬
ни» [13, с. 66—67].
136

Столь же похвально отзывается Константино о таких
распоряжениях оккупантов, как запрещение английского
языка и поощрение тагальского («это имело оздоровля-
ющий эффект», говорит он), расширение преподавания
истории и «восточной культуры». Символом «переориента¬
ции в сторону филиппинизма» называет Константино
исполнение национального гимна на тагальском языке
[13, с. 65—67, 101]. Коллаборационистские марионеточ¬
ные «партии» и молодежные «союзы», по мнению Констан¬
тино, дали филиппинским националистам «ценный орга¬
низационный опыт», а народу — «более сильное чувство
единства» [13, с. 40]. Константино не умалчивает о жесто¬
костях оккупантов, но если «филиппинцы продемонстри¬
ровали почти всеобщую враждебность к японцам», то
отнюдь не из патриотизма и свободолюбия, полагает
Константино, а совсем наоборот — ввиду «их глубокой
преданности американцам», что, в свою очередь, было
вызвано тем, что «филиппинцы не устояли перед изо¬
щренными приемами американского господства... Их про¬
американская ориентация породила сильное расовое
предубеждение против своих же азиатов... Филиппинцы
унаследовали эту черту от испанцев, а американские
расовые предрассудки усилили ее... К тому же они, по сути
дела, не ощущали себя азиатами... Филиппинцы автомати¬
чески отвергали даже те стороны японской политики
и идеологии, которые могли принести им пользу, вопреки
эгоистическим мотивам самих японцев» [13, с. 41—42, 55].
Такова позиция, которую Константино берет за исход¬
ную при решении задачи, сформулированной им сле¬
дующим образом: «В то время как коллаборационизм
сохраняет в сознании филиппинцев клеймо предательства
и оппортунизма, движение Сопротивления обычно вспоми¬
нают как патриотическое и героическое дело. Пора под¬
вергнуть это Сопротивление националистическому анали¬
зу» [13, с. 126]. Произведенный Константино «пересмотр
отношения» к «так называемым героям» [10, с. XI] Сопро¬
тивления (какой позволяет себе иронизировать) приводит
его к таким результатам: «Борьба против Японии была
прежде всего борьбой за Америку... Патриоты-партизаны,
сопротивлявшиеся фашизму, плохо понимали свои цели...
По существу, партизаны... на самом деле были не филип¬
пинскими героями, а американскими». За этим у Констан¬
тино следуют поистине кощунственно звучащие слова:
«Эти псевдогерои (!)... воевали за возвращение Америки.
Они лишь продолжали выполнять свой долг хороших коло¬
137

ниальных подданных» [10, с. XII—XIII]. Константино
считает нужным особо отметить подобное же «заблужде¬
ние» партизанской армии Хукбалахап, самой активной
боевой силы антияпонского подполья, которой руководи¬
ли филиппинские коммунисты. Он видит корни этого
«заблуждения» в том, что «временный союз между СССР,
китайскими коммунистами и Соединенными Штатами,
а также прогрессивное обличье президента Рузвельта
разоружили руководство Коммунистической партии
Филиппин» [13, с. 148]. Утверждая таким образом, что
компартия будто бы подчиняла свою борьбу не интересам
собственного народа, а чужеземным силам — внешней
политике СССР и «обличью» президента США,— Констан¬
тино чернит патриотизм и интернационализм коммунистов-
партизан, которые, не жалея своей жизни, наносили
удары по оккупантам, помогли ускорить их разгром,
а после конца оккупации стали активными организаторами
единого национального фронта, боровшегося за полно¬
ценную независимость и демократические преобразования,
за единство действий филиппинского народа со всеми
антиимпериалистическими силами в мире.
Придя к выводу, что «во время японской оккупации
существовал еще один вид коллаборационизма — с амери¬
канцами» [13, с. 106], Константино делает к этому важное
добавление: «Мы должны понять, что коллаборационизм
с Америкой, нашедший свое выражение в антияпонском
Сопротивлении, имеет более опасные последствия, так как
коллаборационизм с Японией без колебаний считается
предательством, а Сопротивление, которое было колла¬
борационизмом с Америкой, все еще считается герои¬
ческим делом» [10, с. XVIII].
Мы остановились более или менее подробно лишь на
одном сюжете из исторических сочинений Константино.
Но и этот единичный пример позволяет сделать общий
вывод: когда Константино разоблачает измышления
колониалистской историографии и с фактами в руках
восстанавливает истину — он оказывает услугу истори¬
ческой науке и помогает воспитанию национального
самосознания; когда он, в угоду своим предвзятым уста¬
новкам, берется перетолковывать историю с националисти¬
ческих (пользуясь его собственным, вполне точным, опре¬
делением) позиций — он вынужден замалчивать или
сознательно искажать факты, и такой «пересмотр» истории
не только противоречит требованиям науки, но и воспиты¬
вает у его читателей ущербный националистический
138

эгоцентризм, губительный для дела общественного про¬
гресса.
Нам остается указать на программные политические
выводы, к которым пришел Константино в итоге раз¬
работки своей концепции. В работах последних лет он
начал говорить о «новой исторической роли» национа¬
лизма. Искать «новые» подходы его побудили тревожные
указания на то, что американская внешнеполитическая
стратегия берет курс на поддержку национализма в раз¬
вивающихся странах, в том числе и на Филиппинах
[13, с. 340—341]. Константино далек от понимания
неотвратимой закономерности такого альянса. Но от¬
казаться от национализма для него немыслимо, поэтому
он пытается спасти положение, предложив внести в нацио¬
налистическое движение два новых элемента: добиться
превращения его в «массовый национализм» и усилить
акцент на антиимпериализме [13, с. 341—344; 14, с. 68].
Константино не видит, что успешное противодействие
империализму, являющемуся системой глобального мас¬
штаба, под силу не разрозненным националистическим
потугам отдельных стран, а лишь совместным интерна¬
циональным действиям, и не одних только развивающихся
стран, а всех международных антиимпериалистических
сил.
Вторая задача — внедрить националистическую
идеологию в массы — возникает перед Константино и его
единомышленниками именно потому, что в массах видно
равнодушие к национализму из-за его явной неспособности
помочь решить назревшие социальные задачи, вывести
народы развивающихся стран на путь избавления от
экономической отсталости, бедности, бескультурья. Но
Константино продолжает рассуждать в замкнутом круге:
если, с одной стороны, национализм бессилен без опоры
на массы, то, с другой — «единственная сила, способная
мобилизовать массы, это национализм» [14, с. 90].
Наряду с попыткой апеллировать к массам Константи¬
но весьма пессимистически оценивает их политический
потенциал. Среди крестьян, особенно получивших серти¬
фикаты на землю в ходе аграрной реформы, «существен¬
но ослаб боевой дух», а безземельные «представляют собой
аморфную массу сельской бедноты, неорганизованную
и бессловесную» [14, с. 75]. Что касается рабочего класса,
то для Константино «ясно, что он еще не в состоянии
стать детонатором социальных перемен» [14, с. 74]. От¬
сюда вывод: на «национальной фазе» общественного дви¬
139

жения (которая, по Константино, лежит не позади,
а впереди) руководство кампанией за национализм будет
исходить от «прогрессивных мелкобуржуазных элементов»
[14, с. 75]. Программа получает, таким образом, вполне
ясную социальную характеристику. На вопрос, что при¬
несет Филиппинам осуществление его программы,
Константино отвечает: «Триумф национализма сделает
всех нас гордыми своей расой» [7, с. 151].
* * *
Упоминавшаяся нами Розалинда Пинеда, заканчивая
биографический очерк о Константино, наградила его
титулом «великий патриарх националистического движе¬
ния» и сопроводила эти слова еще одной похвалой: она
подметила, что Константино в политике большой реалист,
он хорошо чувствует, когда и с какими идеями уместно
выступать, благодаря чему «ему удается удерживаться на
поверхности» [28]. Лоренсо Таньяда, некогда ближай¬
ший соратник Константино, не смог в отличие от него
«удержаться на поверхности» и сейчас переживает глу¬
бокий упадок своей политической карьеры, хотя когда-то
занимал в обществе место куда более заметное, чем
Константино.
Л. Таньяда был таким же выходцем из помещичье-
бюрократической среды, как большинство идеологов либе¬
рального национализма. Как водилось в этой среде, его
со школьных лет готовили к карьере на политическом
поприще. Окончив Гарвардский университет в США
и получив докторскую степень в манильском Университете
св. Фомы, Таньяда стал преуспевающим адвокатом, но при
этом проявил склонность к либеральным взглядам. Он
вступил в конце 30-х годов нашего века в ряды передовой
буржуазно-демократической организации — Союза граж¬
данских свобод, что привело его в годы японской оккупа¬
ции в ряды движения Сопротивления. После войны Танья¬
да по поручению президента Осменьи выступил прокуро¬
ром в ряде процессов по обвинению бывших коллабораци¬
онистов, но после поражения Осменьи перешел на сторону
Рохаса и стал в 1947 г. сенатором от Либеральной партии.
В 1949 г., однако, Таньяда порвал и с этой партией, создав
под своим руководством небольшую группировку, назвав¬
шую себя Гражданская партия. Впоследствии, соеди¬
нившись с группой Ректо, она стала называться Нацио¬
нально-гражданская партия, а Таньяда отошел в руко-
140

водс?тве ее на второй план, оказавшись в тени такой
крупной фигуры, как Ректо.
Тацьяда никогда не любил писать статей, но он вы¬
дающийся оратор. Поэтому именно его публичные выступ¬
ления, часть которых составила сборник речей, озаглав¬
ленный ^Национализм: призыв к величию», суммируют
основные ^го политические взгляды.
В основе этих взглядов убеждение, что «филиппинцы
имеют черты великой расы» [32, с. 132]. В понимание
того, как складывается филиппинская нация и нацио¬
нализм, Таньяда внес некоторые собственные оттенки, не
вполне совпадающие со схемой, обычной для идеологов
его круга. «Перед тем как к нам пришли американцы,
никто не сомневался, что скоро наступит рождение нации.
Но вскоре после их прихода стало совершенно ясно,
йто до рождения нации еще далеко. Когда же наконец
американцы ушли, нация уже существовала, но нация,
не сознающая себя, отчужденная от себя... За сорок лет
возник ’’американизированный народ"» [31, с. 41—42].
Таким образом, по мысли Таньяды, в настоящее время
процесс формирования нации как бы начинается заново
и появление ее еще впереди. Чтобы она сложилась, нужно
решить одну задачу: «Мы должны себя деамерикани-
зировать»,— пишет Таньяда [31, с. 48]. Эта задача,
поясняет он, затрагивает сферу экономики, внешней
политики, образования, культуры. Предварительным
условием ее решения является утверждение и внедрение
национализма в народное сознание. Национализм тоже
прошел, по концепции Таньяды, сложную историю
становления. В годы революционных событий конца XIX в.
«казалось, что филиппинский национализм готов рас¬
цвести как яркий цветок... Наши герои мечтали о нем, кор¬
ни его политы их кровью... Но цветок не расцвел... Он был
загублен в зародыше с приходом американцев... насиль¬
ственным внедрением новых американских ценностей
в древнее филиппинское общество, введением английского
языка в качестве официального, установлением по всему
архипелагу американской системы государственного
школьного обучения» [31, с. 42]. Упадок национализма
углублялся, и низшей его точкой, говорит Таньяда, «был,
как ни иронически это звучит, 1946 год, год рождения
нашей республики, и следующее за ним десятилетие»
[31, с. 42]. Начало возрождения национализма Таньяда
связывает прежде всего с общественной деятельностью
Кларо Ректо, особенно с его борьбой в 50-е годы за обя-
141

зательное изучение романов Рисаля в средней ш4соле,
а затем с попыткой (предпринятой вместе с Тануядой)
выиграть президентские выборы 1957 года под национа¬
листическим знаменем.	/
Новая и самая мощная волна национализм^ связана
в представлении Таньяды с возникновением/МАН —
Движения за развитие национализма, о котором уже
упоминалось выше, как о попытке объединить усилия
весьма широкого спектра антиимпериалистических груп¬
пировок. При создании МАН в 1967 г. Таньяде было
предложено стать председателем его исполнительного
комитета (он был единственным членом сената, который
примкнул к этой организации). На втором конгрессе МАН
в 1969 г. он был снова избран его главой. На обоих конгрес¬
сах Таньяда выступил с программными речами.
Действуя в рядах МАН, Таньяда выступил за раз¬
работку «хорошо синтезированной националистической
идеологии» и решительно требовал, чтобы «противоречия
между секторами общества (т. е., иными словами, клас¬
совые противоречия.— Г. Л.) были подчинены более
высокой цели» [30, с. 17], иначе «конфликты ослабят наше
движение», говорил он. В этом Таньяда был верен духу
Ректо, который всегда выступал за полное подчинение
социальных интересов национальным.
Формулируя в качестве центральной задачи движения
внедрение национализма в широкие массы филиппинцев,
Таньяда (в отличие от Ректо и от Константино) не игнори¬
ровал религиозный аспект национального самосознания.
«Идеал, в котором так нуждается наша страна и которому
будут следовать наши граждане, это — национализм,
базирующийся на христианских принципах» [32, с. 124].
Не случайно борьбу за националистические цели Таньяда
именовал «крестовым походом филиппинизма». Эта борь¬
ба, считает он, решит любые проблемы, стоящие перед
страной: «Наш народ начинает понимать, что нацио¬
нализм — ключ не только к свободе, но и к экономи¬
ческому процветанию... Основополагающая истина нашего
времени состоит в том, что национализм, основанный на
принципах христианства, является общим знаменателем
для всех экономических, социальных и политических
проблем, заботящих нас сегодня, и что мы не сможем
найти устойчивое решение этих проблем, если не будем
искать это решение на путях национализма» [32,
с. 125—126]. В предисловии к книге Константино «Филип¬
пинцы на Филиппинах» Таньяда особо подчеркнул свою
142

солидарность с автором в этом основополагающем пункте:
в национализме — единственное решение всех проблем
филиппинского общества [7, с. X].
В св\)ей политической деятельности в качестве сена¬
тора (а\он оставался членом сената до самого его
роспуска 1972 г.) Таньяда сосредоточил усилия на двух
задачах: во-первых, он выступал за разнообразные меры
пр государственной поддержке национального капитала,
во-вторых, обличал жульнические махинациии американ¬
ских дельцов на Филиппинах. Это поддерживало его попу¬
лярность даже в тех буржуазно-националистических кру¬
гах, которые сторонились МАН, как слишком «левой», по
их мнению, организации.
Некоторые выступления Таньяды отличаются неза¬
урядным красноречием и принадлежат к числу ярких об¬
разцов филиппинской националистической публицисти¬
ки. Так, лекция, прочитанная им для студентов Лицея
в мае 1966 г. и затем опубликованная леворадикальным
журналом «Прогрессив ревью» под заглавием «Фольклор
колониализма», содержит остроумную критику ходячих
представлений филиппинских буржуазных обывателей
о Соединенных Штатах и о филиппино-американских
отношениях. Он называет такие представления мифами
(и, очевидно, хочет сказать этим, что они столь же ложны
и столь же живучи, как сказания древних о богах и чудо¬
вищах). Первым он называет миф о принадлежности
Филиппин к «свободному миру», о безупречности демокра¬
тии «американского стиля» и о том, что любой государ¬
ственный строй, отличный от этого «стиля», является злом;
Таньяда призывает не полагаться в политических суж¬
дениях «на западных, особенно американских, экспертов»,
мыслить независимо и не допускать, чтобы «молодое
поколение получало интеллектуальную пищу почти исклю¬
чительно из американских журналов и телевизионных
программ, из голливудских кинофильмов» [29, с. 62].
Затем Таньяда говорит о мифе «идентичности интересов»
Филиппин и США, следуя которому сменявшие друг друга
правительства обеих партий — Либеральной и Национа¬
листической — отказывались признавать коммунистиче¬
ские страны, «игнорировали существование Советского
Союза», в результате чего упустили возможность выгодно
торговать с этими странами и к тому же потеряли престиж
в Азии, так как соседи стали считать Филиппины «послуш¬
ным сателлитом Америки» [29, с. 64].
Таньяда особо выделяет «миф о социалистических
143

странах», как нанесший большой ущерб внешнеполити¬
ческим позициям и торговым интересам Филиппин; он
обращал внимание на то, что многие «яростно антиком¬
мунистические» страны Востока извлекают выгоду из
экономического сотрудничества с СССР, пренебрегая
«сантиментальными соображениями», а Филиппины ос¬
таются в стороне от этого сотрудничества. Та/ьяда реши¬
тельно осуждал тогдашнюю негативную политику Филип¬
пин в отношении Китая как по экономическим соображе¬
ниям, так и особенно потому, что «мы,—! говорил он,—
прежде всего азиатская страна... и должны жить рядом
со своими соседями, даже если мы не согласны с их идео¬
логией» [29, с. 63—64].
Таньяда переходит далее к мифу об американской
«благотворительности», об «особых отношениях» между
Филиппинами и США, критикуя со всей резкостью
пресловутую поправку к филиппинской конституции
о «равенстве прав» американских и местных предприни¬
мателей, а также соглашение, предоставившее США воен¬
ные базы на филиппинской земле [29, с. 64—65]. С этим
связан другой миф — о том, что филиппинская экономика
не может существовать без иностранных капиталовложе¬
ний: Таньяда оговаривается, впрочем, что он не против
таких капиталовложений, «если они осуществляются под
разумным контролем и служат нашим национальным
интересам»; он особенно остро критикует (не только
в этой лекции, но и во многих других выступлениях)
неограниченную выдачу иностранцам кредитов местными
банками. «Какое большое число филиппинских бизнесме¬
нов могло бы появиться или расширить свои операции,
если бы такие огромные суммы не утекли в руки иностран¬
ных дебиторов!» — восклицает он [29, с. 66—68]. Таньяда
заключает лекции критикой мифа о том, что «экономи¬
ческий рост автоматически означает развитие, а развитие
неизбежно ведет будто бы к демократизации» богатств
через их равное распределение»; он выдвигает точку
зрения, что «полная свобода предпринимательства не
подходит для развивающихся стран; Правительства этих
стран должны тем или иным путем направлять развитие
экономики... во имя националистических целей» [29,
с. 68—69].
Беда, однако, в том, что, столь умело разделавшись
с «мифами колониализма», Таньяда сам оказался в плену
шаблонных националистических мифов, не менее ложных
и не менее живучих. В той же лекции он упорно исходит
144

из тдго, что главное противоречие в современном мире
это противоречие между «неразвитыми или слаборазвиты¬
ми странами, которые только что освободились от коло¬
ниального статуса», с одной стороны, и «великими держа¬
вами, экономически высоко развитыми» — с другой.
Вслед за Мюрдалем Таньяда именует эти две категории
стран «низшим и высшим классом наций в мировом
сообществе». Таньяда полагает, что конфликт между
великими державами не что иное, как «соперничество
в борьбе за мировое господство, за защиту своих
национальных интересов... за рынки, за экономические
сферы влияния». При этом он убежден, что все великие
державы равно несут ответственность за неравноправ¬
ное положение «бедных наций». Он заявляет, что «бед¬
ные нации... хорошо видят стремление великих держав
сделать их пешками в своей игре». Он уверяет, будто
бы каждая великая держава заинтересована в сохра¬
нении нынешнего отсталого состояния «бедных наций»,
ибо «любой прогресс в третьем мире уменьшит их
экономические выгоды и сократит их сферу влияния».
Если же «Советский Союз и высказывается за под¬
держку, бедных народов», то только в расчете на то,
что «победа этих народов лишит Запад рынков». Из этого
следует отчетливо националистический политический
вывод: «Заботясь о благе своих народов, нации треть¬
его мира должны преследовать свои собственные нацио¬
нальные интересы и не связывать себя поддержкой ни
Запада, ни коммунистов... Не вступая в союз ни с одним
из блоков, они могут получить выгоду от обеих враждую¬
щих сторон» [29, с. 58—60].
Такое своекорыстное, политически слепое понимание
«нейтрализма», неприсоединения, вполне закономерно
сочетается у Таньяды с проповедью среднего, «третьего
пути» внутреннего социально-экономического развития
освободившихся стран. Он замечает, что некоторым
наблюдателям национализм кажется прокоммунистиче¬
ской идеологией, но спешит заверить, что это ошибка.
Он призывает сделать «свободный выбор» пути разви¬
тия, но при любом выборе сохранять независимость как
от лагеря капитализма, так и от лагеря социализма:
«Если нация избирает капиталистический путь, ей не
обязательно быть в подчинении у великих капитали¬
стических держав... В качестве независимой капитали¬
стической нации она может выиграть, установив всесто¬
ронние отношения с обоими лагерями... Равным обра¬
10 Заказ 991
145

зом, если нация изберет социалистический путь, ей
нет надобности становиться сателлитом коммунистиче¬
ских гигантов, ибо она в этом случае станет просто спи¬
цей в колесе великодержавной политики и потеряет
свою национальную самостоятельность». Таньяда считает,
что «единственная альтернатива для наций третьего
мира —... усвоение комбинации из двух систем или выра¬
ботка особой системы, отвечающей их собственным
потребностям» [29, с. 58—61]. При ближайшем рас¬
смотрении оказывается, однако, что душа у Таньяды
лежит полностью на стороне буржуазного пути нацио;
нального развития, лишь «улучшенного», подправлен¬
ного по сравнению с классическим западным путем.
«Раз мы избрали капиталистический путь развития,
пусть это будет истинно филиппинский капитализм»,—
говорит он и приветствует тот факт, что «филип¬
пинские предприниматели наконец заговорили в полный
голос». Таньяда обращается к этим предпринимателям
с призывом: если они «искренни в своих националисти¬
ческих устремлениях, пусть покажут образец воздержан¬
ности. Также должны поступить наши интеллигенты и
представители средних классов,— говорил он,— рас¬
ставшись с нынешними привычками в потреблении...
Народ не может долго терпеть бедность и недоедание.
Придет время, и он поднимется на защиту своих инте¬
ресов, и, если тогда предприниматели и интеллигенты
не окажутся рядом с ним, народ может попасть под
контроль иных сил» [29, с. 68]. Чтобы предотвра¬
тить подъем «иных сил», Таньяда рекомендует капита¬
листам кроме воздержанности в потреблении согласить¬
ся, пока не поздно, на определенное перераспределение
национального дохода путем изменения налоговой си¬
стемы в пользу беднейших слоев населения, а прави¬
тельство он призывает усилить все формы поддержки
национального капитала, и в частности активизиро¬
вать деятельность манильской биржи [31, с. 46, 49—50].
Таньяда временами довольно трезво оценивал ограни¬
ченный масштаб влияния идеологии национализма и
выражал тревогу по этому поводу. Он говорил: «Сегод¬
ня филиппинский национализм имеет наиболее глубокие
корни в сердцах и умах поднимающегося класса филип¬
пинских бизнесменов и среди городской интеллиген¬
ции» [32, с. 142]. В свете этого он выдвигал задачу —
привлечь на сторону национализма более широкие об¬
щественные круги, и прежде всего — молодежь. Пре-
146

следуя эту цель, Таньяда стремился выступать перед
профсоюзными лидерами, перед активистами молодежного
движения. Он произнес речь на учредительном съезде
Федерации свободных рабочих — первого в стране
христианского профсоюзного объединения. В этой речи
Таньяда призывал рабочее движение не ограничивать¬
ся экономическими целями борьбы, а стать «движущей
силой национальной солидарности, прогрессивного фи¬
липпинского национализма», [32, с. 95]. В 1964 г. Таньяда
выступил на первом съезде организации Националисти¬
ческая молодежь, призывая развивать дух «динамиче¬
ского национализма». Таньяда знал, несомненно, что
среди членов организации многие симпатизируют ком¬
мунистическим взглядам, поэтому в своей речи высказал¬
ся за «умеренный социализм» [32, с. 90]; он произнес
эти слова только для того, чтобы завоевать доверие
аудитории, так как до и после этого неоднократно делал
резкие публичные выпады как против коммунистической
идеологии, так и против Советского Союза и других
социалистических стран. Он прямо говорил, что рассмат¬
ривает национализм в качестве главного противовеса
угрозе «монолитной тирании» коммунизма, и даже поз¬
волял себе в этой связи ставить знак равенства между
«нацистской Германией и советской Россией» [32, с. 109,
141].
Гибкость формулировок в речах Таньяды нередко
перетекала в беспринципность, он стремился угодить
разным политическим вкусам, занимая часто дву¬
смысленную, промежуточную позицию по важным
вопросам. Но именно этот недостаток, возможно, и сде¬
лал его фигурой, особенно подходящей для того, чтобы
стоять (хотя бы номинально) во главе широких поли¬
тических коалиций. В этом можно видеть объяснение
причины, по которой Таньяда, не будучи выдающимся тео¬
ретиком или организатором, выдвинулся в середине 60-х
годов на положение одного из лидеров буржуазно¬
либерального националистического движения. Он про¬
был главой МАН до 1972 г., до самого роспуска этой
организации правительством после введения в стране
чрезвычайного положения.
Осуществленный президентом Маркосом государствен¬
ный переворот застал Таньяду в поездке по Европе,
но он вернулся на Филиппины. Таньяда не стал скры¬
вать своего отрицательного отношения к роспуску кон¬
гресса и установлению единоличной власти президента —
ю*
147

сказался, видимо, прочно усвоенный им либеральный
буржуазно-демократический легализм. Но он избежал
репрессий, которым были подвергнуты многие ведущие
деятели МАН. Вероятно, Маркос не счел его опасным
противником, зная рыхлость, промежуточность политиче¬
ского нрава Таньяды. Когда несколько лет спустя, в
1978 г., стало возможным легально сформировать оппози¬
ционный блок Национальный союз за свободу и де¬
мократию (весьма непрочный и пестрый по социальному
составу), престарелый Таньяда снова оказался подхо¬
дящей фигурой на номинальный пост его председателя.
Имя Лоренсо Таньяды до сих пор ассоциируется у мно¬
гих филиппинцев с его проверенной многолетним опытом
способностью возглавлять временные коалиции разроз¬
ненных политических группировок под общим знаменем
национализма.
* * *
Развитие леворадикального направления в идеологии
филиппинского национализма шло по нескольким раз¬
личным путям. Одним из них был путь народнических
исканий.
Нам уже приходилось отмечать появление то менее, то
более выраженных черт народничества во взглядах та¬
ких влиятельных идеологов филиппинского национализ¬
ма, как Р. Манглапус и Р. Константино. Показательно,
что этому не помешало сильное расхождение политиче¬
ских позиций обоих теоретиков. Тем самым лишний раз
находит подтверждение многослойность, чтобы не сказать
расплывчатость, народнического мировоззрения. Как
показал В. Г. Хорос, «практические социальные импли¬
кации» народничества «могут быть весьма различными —
от вариантов „улучшенного" капитализма до стра¬
тегии развития, в той или иной мере выходящей за
буржуазные рамки» [66, с. 129]. Соответственно народ¬
ничество может мотивировать самую различную полити¬
ческую тактику — от робкого реформизма до левоэкстре¬
мистского бунтарства. Мы встречаемся с тем и другим в
филиппинской действительности.
Массовые националистические движения народничес¬
кого типа переживали на Филиппинах в 20—30-х годах
то подъем, то упадок (см. введение), но не могли исчез¬
нуть из сферы общественного сознания, так как их кор¬
ни — в глубинах социальных и психологических проти¬
воречий исторического процесса на Филиппинах, которые
148

сохраняются и в наши дни. Главные питающие популизм
противоречия — это кризисные формы развития «третич¬
ного», «периферийного» капитализма, ущербность на¬
циональной буржуазии и ее конфликт с буржуазией
империалистической, пауперизация низших слоев кресть¬
янства и рост люмпенства, обостренные демографиче¬
ским взрывом (об этом см. [66, с. 61—75]). Протест угне¬
тенных низов против бедствий буржуазной модерниза¬
ции нередко облекается на Филиппинах, как везде в
развивающихся странах, в мистифицирующие одежды
популистского национализма, который в современную
эпоху особенно часто сочетается с заимствованиями
из социалистической идеологии, поскольку неоколониали¬
стский гнет по понятным причинам ассоциируется с капи¬
тализмом. Но фрагментарные заимствования понятий и
лозунгов из марксистского арсенала так переосмысли¬
ваются у националистов-народников, что оборачиваются
на деле отчуждением от подлинного марксизма, его
мелкобуржуазным искажением, сочинением разного
рода утопических «национальных социализмов».
Если обратиться к мелкобуржуазной националистиче¬
ской среде 60-х годов, то здесь видна готовность к рево¬
люционно-демократической ориентации народнического
толка вплоть до восприятия антикапиталистических,
социалистических лозунгов разного происхождения, от
христианского социализма до вульгаризованного марк¬
сизма. Наибольший радикализм в этой среде проявило
студенчество, не столько вследствие мелкобуржуазного
происхождения (среди студентов-радикалов выходцы из
самых разных семей, от рабочих до помещичьих),
сколько в силу маргинальности, зыбкости социального
статуса всей учащейся молодежи. Поэтому острые кон¬
фликты, питающие националистический популизм — бур¬
жуазная модернизация в условиях зависимости от ино¬
странного капитализма, процессы дезинтеграции в дерев¬
не и тому подобное,— отозвались в студенческой среде
плохо осознаваемым протестом в форме бурных де¬
монстраций, в ходе которых реально оправданные анти¬
американские лозунги сочетались с лозунгами экстре¬
мистскими и с анархическими актами бессмысленного
насилия и разрушения3. Приходится отметить с сожале¬
3 Интересны соображения Л. Л. Тайвана о связи психологи¬
ческой атмосферы в студенческих кампусах и вообще городского
экстремизма на Филиппинах с процессами разложения сельского об¬
щества [6а, с. 96—97].
149

нием, что подобный крикливый популизм часто притя¬
гивает к себе наиболее социально активных молодых
людей, искренне озабоченных бедствиями родного наро¬
да. Он ведь обещает (ложно, но обещает) быстрое,
одним ударом, решение всех сложнейших проблем нацио¬
нального политического, экономического, культурного
развития страны. Это звучит заманчиво для нетерпеливой,
но идейно не искушенной националистической молоде¬
жи, которая потеряла веру в заклинания буржуазно¬
помещичьих политиканов, в рецепты, предлагаемые с
университетских кафедр. Возник определенный духовный
вакуум, который отчасти заполняет левоэкстремистская
идеология. Единственным рычагом решения обще¬
национальных проблем она провозглашает вооруженное
насилие, террор, «народную войну» — такая авантюрная
ориентация дает выход туманному революционному ро¬
мантизму студенческой молодежи, дает иллюзию благо¬
родной альтернативы трусливому капитулянтству согла¬
шателей из бюрократической элиты.
Что касается политически более зрелой интеллиген¬
ции, происходящей на Филиппинах преимущественно из
помещичьей среды, то для нее националистический попу¬
лизм, утопический социализм, наивное (или показное)
крестьянофильство связаны с тем психологическим комп¬
лексом «кающегося дворянина», который хорошо известен
из истории народничества в России и других странах.
Особняком стоят несколько неожиданные на первый
взгляд попытки поддержать радикальное крестьянско-
народническое движение со стороны националистов из
высшего эшелона земельно-бюрократической олигархии.
Наиболее яркой фигурой в этом ряду являлся бывший
сенатор Бенигно Акино. Это отпрыск очень богатой семьи,
известной антиамериканскими (и прояпонскими в прош¬
лом) настроениями. В 60-х годах он повел решительную
планомерную борьбу за президентский пост. Реалист,
прагматик, он пытался заручиться любой поддержкой как
за границей, так и особенно внутри страны. Акино
стал «флиртовать» со всеми, кто по той или иной причине
был настроен против президента Ф. Маркоса: от кня¬
зей церкви до предводителей деревенских гангстерских
шаек, в рядах которых подвизались перерожденцы
из остатков повстанческих отрядов бывших хуков. Акино
встретился с вожаками этих шаек, дал им немало денег и
оружия, обеспечил для них базу на территории пров.
Тарлак, где расположены земельные владения его семьи
150

и где он одно время был губернатором. Акино клялся,
что как только станет президентом, проведет радикаль¬
ную аграрную реформу, проведет ее «твердой рукой»,
и если понадобится — «расстреляет сотню помещиков»
для острастки. В лице Акино мы, конечно, имеем дело
не с заурядным народником, а с явлением, которое
В. Г. Хорос удачно назвал «политическим популизмом»,
т. е. с демагогическим использованием народнических
(и, добавим, националистических) лозунгов в интересах
захвата власти, в данном случае — для осуществления
в конечном счете чисто капиталистической модерниза¬
ции страны.
Основным идеологом и политическим лидером лево¬
радикального народнического национализма выступил
молодой публицист Хосе-Мария Сисон. Он. воспринял
идеи радикального национализма с популистским укло¬
ном в значительной мере от своего университетского
учителя, известного историка Теодоро Агонсильо, хотя
этому способствовала и общая интеллектуальная ат¬
мосфера в профессорской и студенческой среде. Там же,
в университете, он смог узнать некоторые азы марк¬
систского учения. Азартный темперамент, острый язык,
огромное честолюбие и сильная воля быстро выдвину¬
ли Х.-М. Сисона в ряды студенческих вожаков. Его
возможность воздействовать на настроения студентов
еще более возросла, когда после получения в 1960 г.
Степени бакалавра политических наук он был оставлен при
факультете преподавателем. Сисон вступил в нелегаль¬
ную Коммунистическую партию Филиппин и вскоре за¬
нял место в ее высшем руководящем ядре. Он возглавил
организацию Националистическая молодежь (по-тагаль¬
ски Кабатаанг Макабайян, или КМ), стал генеральным
секретарем Движения за развитие национализма (МАН),
руководителем редколлегии журнала «Прогрессив Ревью»,
занял ключевые посты еще в нескольких общественных
организациях. Он стал часто выступать с речами на раз¬
нообразных собраниях и конференциях, в высших учебных
заведениях (даже перед слушателями Военной академии).
Характер личности и стиль мышления Сисона имеют
черты сходства с психологическим типом русского левого
эсера: любовь к громкой фразе, поверхностный догма¬
тизм в теоретических рассуждениях, безответственный
авантюризм в политической практике. Это предопредели¬
ло его восприимчивость к мелкобуржуазному «рево-
люционаризму». В 1966 г. у Сисона сложилось амби¬
151

циозное намерение — заполучить пост генерального
секретаря ЦК Компартии Филиппин и перевести ее дея¬
тельность на рельсы левацкой стратегии. Обстановка
внутри партии, казалось, благоприятствовала планам
Сисона: после поражения восстания 1948—1953 гг.,
гибели или ареста почти всех руководящих партийных
работников, КПФ только в середине 60-х годов смогла
начать трудный процесс организационного восста¬
новления своих рядов, а главное — критического ана¬
лиза стратегических и тактических ошибок прошлых
лет, выработки новой программно-тактической линии,
отвечающей требованиям дня. Тем не менее затеянная
Сисоном интрига сорвалась, а сам он в апреле 1967 г.
был исключен из Коммунистической партии вместе с не¬
большой группой своих сторонников. Он потерял так¬
же руководящие посты, которые занимал в разных ле¬
гальных общественных организациях, сохранив за собой
только Националистическую молодежь. Сисон ушел в под¬
полье. Вскоре появились сообщения, что в конце 1968 г. в
одной из деревень пров. Тарлак было провозглашено
создание (буквально говорилось не о создании, а о «вос¬
становлении») так называемой компартии, которая со
всей резкостью противопоставила себя истинной Ком¬
мунистической партии Филиппин. Одна из бродячих воо¬
руженных групп, давно сменивших политические цели на
уголовные, согласилась примкнуть к новоявленной «пар¬
тии» и получила наименование «Новой народной армии».
По директиве Сисона несколько десятков активистов
Националистической молодежи в 1969—1970 гг. покинули
Манилу, чтобы заняться насаждением «революционного
сознания» среди крестьянских повстанцев. Позднее был
тайно установлен деловой контакт между Сисоном и
Акино, о чем упоминалось выше.
Судьба затеи Сисона была безрадостной. За после¬
дующие 3—5 лет большая часть отрядов «Новой народ¬
ной армии», не получив поддержки сельского населения,
была разбита и рассеяна правительственными войсками,
а сам Сисон и его ближайшие сподвижники арестованы.
На причинах такого хода событий мы еще остановим¬
ся, а сейчас обратимся к рассмотрению существа нацио¬
налистической концепции Сисона.
Но сначала — одно разъяснение. Х.-М. Сисону грозит
смертный приговор (на него возложили личную ответст¬
венность за убийства и другие акты насилия, совершен¬
ные его последователями из «Новой народной армии»).
152

Совершенно очевидно, что это было бы жестоким актом
политической расправы и вызывает нравственное осуж¬
дение, невзирая на самое отрицательное наше отноше¬
ние к идеологии и политической программе Сисона.
Но, равным образом, сочувствие Сисону, как полит¬
заключенному, не может удержать автора от прямой,
нелицеприятной критики его взглядов.
Для оценки системы взглядов Сисона мы распола¬
гаем достаточно большим материалом. Это прежде все¬
го сборник его речей 1965—1967 гг. и книга «Филип¬
пинское общество и революция» 1971 г.4, а также принад¬
лежащие перу Сисона программные документы организо¬
ванной им «партии» и союза КМ.
Бурный «революционаризм» Сисона с самого начала
его политической деятельности выступал в национали¬
стическом обрамлении. Вот как обозначил он темы своих
программных речей 1965—1967 гг.: «Национализм и за¬
дачи текущего момента», «Национализм и молодежь»,
«Национализм и рабочее движение», «Национализм и аг¬
рарная реформа», «Национализм и социализм» и так
далее в том же духе. Он неустанно подчеркивал приори¬
тет национализма перед всеми прочими подходами к ре¬
шению насущных проблем филиппинского общества. «Фи¬
липпинский национализм должен быть понят, как исто¬
рический феномен веры и дела всего народа... Нацио¬
нализм — прогрессивная и творческая сила... Быть
националистом значит быть политическим активистом...
Тот, кто называет воинствующих националистов экстре¬
мистами — предатель» [25, с. 35—36]. Сисон настаивал
на необходимости подчинить националистической идео¬
логии сознание решительно всех слоев общества. «Наша
задача — создать националистическое движение, в ко¬
тором приняли бы активное участие практически все
граждане нашей страны» [25, с. 26]. В одних речах он
призывал «обучать национализму» молодежь [25, с. 21],
в других — рабочий класс [25, с. 104]. «Бизнесмен-
националист и его рабочие могут вполне реально при¬
ветствовать друг друга в рядах движения, выступаю¬
щего против иностранных монополий» [25, с. 34]. Руко¬
водя журналом «Прогрессив Ревью», Сисон предоставлял
4 Книга опубликована в Гонконге. В качестве автора указан Амадо
Герреро. Судя по многим сообщениям филиппинской и зарубежной
печати, это псевдоним Х.-М. Сисона. Под этим же псевдонимом он
фигурирует в документах своей партии как ее председатель. На Филип¬
пинах эту книгу иногда называют «красной книжкой».
153

его страницы деятелям разных политических направлений,
от леворадикальной и тяготеющей к марксизму интел¬
лигенции до умеренно-либеральных конгрессменов и круп¬
ных чиновников (даже враждебных коммунизму) при
одном только условии — чтобы их выступление имело
националистическую направленность.
Сисон однажды признался: «Националистическое
движение часто упрекают в том, что оно равнодушно к
текущим внутренним проблемам и занято исключитель:
но вопросами внешней политики». Действительно, вот один
из примеров обоснованности такого упрека: в написан¬
ной Сисоном программе союза Националистическая
молодежь прямо сказано, что задача «молодежного
авангарда» состоит в том, чтобы «добиться непобеди¬
мого единства всех национальных классов и сил... в
борьбе против единственного главного врага — амери¬
канского империализма» [30, 1965, № 6, с. 69]. Сисон
утверждал, что «определенное социальное неравенство...
есть лишь частное проявление более широкого истори¬
ческого объективного феномена иностранного и феодаль¬
ного господства» [27, с. 9—10]. Появление и поддержа¬
ние «феодализма» (так с теоретической беззаботностью
называет Сисон современный аграрный строй Филиппин),
в свою очередь, по его концепции, есть полностью дело
рук иностранцев. В итоге, классовая борьба оказывает¬
ся нацелена лишь против «феодалов» и притом подчи¬
нена борьбе национальной.
В сфере культуры националистическая программа
Сисона наряду с чертами, общими всем разновидностям
филиппинского национализма, имеет ряд любопытных
особенностей.
К более или менее стандартным идеям можно отнести,
например, непомерное превознесение филиппинской куль¬
туры, как превосходящей всю западную: «В то время как
западный мир после французской революции терзали
разрушительные силы отчуждения и эксплуатации,
Филиппины со времен испанской колонизации в XVII в.
и особенно после революции 1898 г. были заняты
поиском своего истинного национального облика, в кото¬
ром материальные средства производства во всех сферах
жизни глубоко едины с духовным бытием всего народа.
Филиппинская литература с самого своего зарождения
была социальной в концепции и в практике... была мощ¬
ной литературой, сила которой состояла в постижении
человеческой жизни». Такими высокомерными словами
154

начинает одну из глав своей книги убежденный последо¬
ватель Сисона историк литературы Эпифанио Сан Хуан
[22, с. 43].
Специфику культурной платформе Сисона придала
народническая суть его идеологии. Как показала история
культурной политики ряда популистских партий и режи¬
мов в разных странах, народничеству органически присущ
культурно-исторический изоляционизм и нигилизм, отри¬
цание культуры, как «забавы сытых», шельмование ин¬
теллектуализма и интеллигенции (этому ничуть не проти¬
воречит тот факт, что проповедниками «контркультуры» и
на Востоке и на Западе выступают интеллигенты — одер¬
жимость популизмом толкает их на историческое самоосу¬
ждение и даже самоуничтожение).
Сисон строго предупреждает: «Интеллигенты являют¬
ся по своему характеру субъективистами, индивидуали¬
стами, они импульсивны и трусливы ввиду их мелко¬
буржуазного происхождения, условий жизни и политиче¬
ской ориентации. Они склонны к контрреволюционным
идеям, в том числе — к современному ревизиониз¬
му, центр которого находится в Советском Союзе...
Пролетариат должен постоянно быть бдительным по от¬
ношению к их слабостям» [26, с. 249].
Если, как мы отмечали в предыдущих главах, самые
разные филиппинские националисты единодушны в при¬
зывах к «пересмотру» истории страны с патриотических
позиций, то Сисон стоит в этом вопросе на особой, ниги¬
листической точке зрения. Так, он не побоялся очер¬
нить святое для каждого филиппинца имя Хосе Рисаля
и назвал его «предателем революции» [26, с. 18],
а заодно с пренебрежением отверг положительное .зна¬
чение принятого конгрессом Филиппин по инициативе
К. Ректо закона об изучении в школах романов Хосе
Рисаля [26, с. 77]. В историко-литературных сочи¬
нениях уже упоминавшегося выше Э. Сан Хуана и его
единомышленника Л. Теодоро огульно перечеркивается
все творчество таких талантливых поэтов и прозаиков
как Хосе Гарсия Вилья и Ник Хоакин, в произве¬
дениях которых усматривается лишь декадентство, как
продукт «тлетворного влияния Запада» [21, с. 107,
133; 23, с. 13—15]. С таких же националистических по¬
зиций А. Пангилинан полностью отвергает художествен¬
ные и гражданские достоинства произведений целой яр¬
кой плеяды писателей 30-х годов XX в. во главе с Мануэ¬
лем Аргильей, которых филиппинская литературная тра¬
155

диция именует «пролетарскими». Эти писатели-реалисты
первыми на Филиппинах правдиво и сочувственно расска¬
зали о повседневной тяжкой жизни людей труда. На их
творчество оказали плодотворное влияние произведения
наиболее передовых писателей США того времени — Эпто¬
на Синклера, Теодора Драйзера, Джона Стейнбека. Но
именно этого не может им простить критик-националист:
«Ученичество филиппинских писателей у американских —
крайне отрицательное явление»,— заявляет он [18, с. 59].
Э. Сан Хуан тоже бросил камень в писателей-демокра¬
тов 30-х годов, назвав их «дезертирами» [23, С. 17—20].
Судьба самого Сан Хуана — многозначительный при¬
мер того, в какой тупик заводит творческую личность
ложная идейная ориентация. Сан Хуан получил хорошее
филологическое образование и проявил немалые способ¬
ности, начал преподавать сравнительное литературоведе¬
ние в университетах Филиппин и США, опубликовал
несколько книг и статей по сложным проблемам теории
и истории литературы, филиппинской, американской,
английской. Он и сам писал неплохие стихи, некоторые
из них нашли себе место в советских антологиях пере¬
водов лучших образцов современной филиппинской поэ¬
зии. Но стоило Сан Хуану запутаться в сетях попули¬
стской псевдоромантики, как он изменился до неузнавае¬
мости: стал писать напыщенные косноязычные стихот¬
ворения, заполненные пропагандистскими штампами в
духе «красной книжки» Х.-М. Сисона, а также грубо
перекраивать историю отечественной литературы в угоду
узколобому национализму. Так свершилась подлинная
трагедия — банкротство таланта. Концентрированным
выражением интеллектуальной деградации может служить
призыв Сан Хуана к филиппинским деятелям литерату¬
ры и театра — брать за образец «оперу, реформирован¬
ную великой пролетарской культурной революцией»
[21, с. 26]. При всей видимой смехотворности такого
требования оно звучит зловеще. Незавидной была бы судь¬
ба филиппинской культуры и интеллигенции, если бы осу¬
ществилась мечта Сисона и его сподвижников — полу¬
чить в свои руки государственную власть. Можно себе
представить, какими безжалостными методами насажда¬
ли бы они декретированное псевдонародное «искусство».
Культурно-исторический нигилизм был среди причин,
которые оттолкнули от Сисона целый ряд первоначаль¬
но примкнувших к нему видных деятелей гуманитарных
наук, например, историка Вивенсио Хосе. Все же идеи
156

Сисона сохранили немалое, прямое и косвенное влия¬
ние в среде националистической интеллигенции.
Художественная культура не была, однако, главным
полем приложения сил национал-популистской партии
Сисона. Таким полем была сфера политики, а главной
и открыто декларированной целью был вооруженный за¬
хват власти в стране. Он мыслился как результат «за¬
тяжной народной войны», всеобщего, прежде всего
крестьянского восстания. Это прямо связано с собствен¬
но народническим аспектом доктрины Сисона — с идеали¬
зацией крестьянского движения, которому приписывает¬
ся роль решающей силы революционного процесса.
Идею «захвата города из деревни», «окружения го¬
рода деревней» Сисон повторяет на все лады — ив по¬
литико-стратегическом и в военно-тактическом смысле
(см., например, [19, с. 285, 289, 298; 26, с. 109, 255—
256, 280—283]). Отсюда прямой переход к агрессивной
идее «окружения мирового города мировой деревней»,
причем мировой деревней именуются аграрные афро¬
азиатские страны, а мировым городом — все промыш¬
ленно развитые страны, независимо от их обществен¬
ного строя.
В написанной Сисоном Программе народной демо¬
кратической революции прямо указывается, что «Филип¬
пины принадлежат к мировой деревне, которую составляют
Азия, Африка и Латинская Америка». Отсюда делает¬
ся высокомерный националистический вывод: «Филип¬
пинский народ и его коммунистическая партия счастливы
тем, что находятся в центре бури мировой пролетар¬
ской революции» [19, с. 293].
Одно время Сисон носился даже с идеей филиппин¬
ской гегемонии в Юго-Восточной Азии, рассчитывая ис¬
пользовать для этого недолговечный панмалайский блок
«Мафилиндо», т. е. союз Малайи, Филиппин и Индоне¬
зии. Сисон посвятил специальный выпуск журнала «Прог¬
рессив Ревью» пропаганде всестороннего сближения Фи¬
липпин с Индонезией, опубликовал в этом выпуске не¬
сколько речей Сукарно и Субандрио, а в передовой статье
расхваливал государственную мудрость филиппинского
Президента Д. Макапагала [20, 1963, № 2, с. 1—2].
Сисон проявил неутомимое усердие в призывах к па¬
назиатской изоляционистской ориентации внешней поли¬
тики и общественного национально-демократического
движения Филиппин. В своих высказываниях, сделан¬
ных в пору, когда Сисон еще входил в состав руко¬
157

водства Коммунистической партии, он ополчался на ано¬
нимных «ревизионистов», хотя, конечно, знал, что каждому
было понятно, в кого он метит. Но после 1967 г. Си¬
сон отбросил иносказания и стал открыто нападать на
Советский Союз и на КПСС. Его сочинения пестрят анти¬
советскими выпадами и самими нелепыми измышле¬
ниями. Сисон договорился до утверждения о «совмест¬
ном угнетении и эксплуатации филиппинского народа
Соединенными Штатами и Советским Союзом...» [26,
с. 104, 227]. Малейшая перспектива нормализации госу¬
дарственных отношений между Филиппинами и СССР
встречалась Сисоном в штыки, выдавая его желание
сохранить ради своих групповых националистических
интересов внешнеполитическую изоляцию Филиппин от
стран социализма. В одной из листовок союза Национа¬
листическая молодежь в 1968 г., когда начались первые
полуофициальные советско-филиппинские контакты, заяв¬
лялось, что «администрация Маркоса, подчиняясь дикта¬
ту США, использует в своих целях СССР как это делают
другие реакционные правительства» [16].
С особой ненавистью обрушивается Сисон на Ком¬
мунистическую партию Филиппин, которая начиная с
1964 г. неизменно заявляла о поддержке генеральной
линии международного коммунистического движения.
Сисон предпринял беззастенчивую фальсификацию исто¬
рии КПФ с националистических позиций: все стратеги¬
ческие и тактические установки партии, которые начи¬
ная с середины 30-х годов находились в соответствии
с линией Коминтерна и общим курсом мирового ком¬
мунистического движения, Сисон объявил «предатель¬
ством», результатом «захвата руководства КПФ аген¬
тами буржуазии». Он в самых резких выражениях поно¬
сит и решение III съезда КПФ 1938 г. о курсе на еди¬
ный антифашистский фронт, и политическую программу
партизанской армии Хукбалахап 1942—1945 гг., ориенти¬
рованную на солидарность с борьбой всемирной анти¬
фашистской коалиции держав, с борьбой советского на¬
рода против германо-японского агрессивного блока
[19, с. 307—309; 26, с. 52—56]5.
В ряде случаев Сисон по сути вторит антикоммуни¬
5 Подобную же националистическую критику антияпонского Сопро¬
тивления, руководимого компартией, мы встретили у Р. Константино
(см. выше). Заметим, что в этом малопочтенном деле Х.-М. Сисон может
претендовать на приоритет: его книга вышла в свет на семь лет рань¬
ше, чем книга Р. Константино.
158

стической пропаганде, которая твердит, что коммунистиче¬
ское движение на Филиппинах «не национально», а явля¬
ется делом рук «иностранных агитаторов», «агентов меж¬
дународного коммунизма». Так, объединение в 1938 г.
компартии Филиппин с социалистами (осуществленное
на марксистско-ленинской интернационалистской плат¬
форме) было, уверяет Сисон, «прямым образом органи¬
зовано» руководителями компартии США, которых он
тут же зачисляет в «ревизионисты» [27]. Известную
книгу американского коммуниста В. Помроя о роли ком¬
партии Филиппин в антияпонском Сопротивлении Сисон
без стеснения называет «книгой национального преда¬
тельства» [27]. Таких националистических перелицовок
истории КПФ в писаниях Сисона можно найти немало.
Что же касается опыта практического приложения
национал-популистской доктрины, то, как мы уже гово¬
рили, реальная действительность не оправдала ожида¬
ний Сисона и его последователей. Остается добавить,
что безрезультатность сисоновской военной авантю¬
ры была прямым образом связана с ее национали¬
стической ориентацией. Уже первый опыт «хождения в
народ» должен был показать Сисону и прибывшим из
Манилы его юным сподвижникам, сколь далеко еще соз¬
нание крестьян Центрального Лусона от общефилип¬
пинского национального самосознания. Начать с того,
что Сисону пришлось обращаться через переводчика
к крестьянам пров. Тарлак, завербованным в «Новую
народную армию»; Сисон владеет своим родным илокан-
ским языком, тагальским языком и английским, а его
слушатели понимали только местный язык пампанго.
Но главное в том, что не только язык, но и смысл при¬
зывов Сисона оказался для крестьян неясным. Готовые
бороться за свои кровные интересы, за демократическую
аграрную реформу, крестьяне не проявили желания про¬
ливать кровь за звонкие, но туманные для них нацио¬
налистические лозунги6. Тщетно стал перебрасывать
Сисон свои вооруженные группы из провинции в провин¬
цию, везде его ждало равнодушное, а то и прямо враждеб¬
6 В этой связи не лишены интереса результаты опроса, проведен¬
ного на Филиппинах в июне 1970 г. Опрос был проведен на достаточно
высоком научном уровне, с представительной выборкой: 3 тыс. респонден¬
тов в 10 основных районах страны представляли все слои населения
пропорционально их общей численности. На вопрос о причинах су¬
ществующего общественного недовольства 89% назвали узкоэкономи¬
ческие мотивы: высокие цены, дороговизну обучения; 31% назвали такие
159

ное отношение сельских жителей. А после того, как Маркос
в 1972 г. провозгласил проведение многообещающей
аграрной реформы, возможность поднять крестьянские
массы всей страны на антиправительственное вооружен¬
ное восстание свелась практически к нулю.
Обескураженный неудачей, Сисон лихорадочно стал
искать союзников в любой среде. В одном из его прог¬
раммных заявлений 1972 г. прямо ставилась задача —
«привлечь к сотрудничеству любого, кто враждебен
диктатуре Маркоса» [6в,	12.Х.1972]. Сисон предло¬
жил услуги деятелям реакционной помещичьей олигар¬
хии, экономическая и политическая власть которых бы¬
ла ущемлена введением чрезвычайного положения и
которые не оставили надежды на реванш. Оказав¬
шиеся в эмиграции в США приверженцы Сисона
пошли на блок с антимаркосовской группировкой во гла¬
ве с Р. Манглапусом, которого еще недавно Сисон на¬
зывал «клерико-фашистом» и «агентом ЦРУ». Вооружен¬
ные группы «Новой народной армии» были переброше¬
ны на о-в Минданао для совместных действий с мусуль¬
манскими религиозными традиционалистами, возглавив¬
шими сепаратистское движение моро. Одновременно
сисоновцы вошли к контакт с откровенно антикомму¬
нистической клерикальной организацией — Демократи¬
ческой социалистической партией.
Но следует со всей определенностью сказать, что ни
подобные беспринципные метания, ни военные неудачи
«Новой народной армии» не могут означать безвозвратно¬
го конца народнического экстремистского национализма,
как явления идеологической жизни Филиппин, так как оно
имеет достаточно глубокие корни в культурно-историческом
развитии и современной социальной структуре Филиппин.
Явление это может, конечно, претерпеть определенную
эволюцию, может сменить словесные одежды, но в любом,
случае надолго сохранится содержательное существо¬
данного вида идеологии, так как оба его компонента —
национализм и популизм — принадлежат к числу наибо¬
лее живучих духовных феноменов в развивающихся
странах.
политические мотивы, как нечестный подсчет голосов на выборах,
притеснения со стороны чиновников, взяточничество и казнокрадство;
9% указали более глубокие социально-экономические причины; безрабо¬
тицу, эксплуатацию арендаторов, «обогащение богатых и обеднение
бедных». 0,5% возложили вину на американский империализм и на конт¬
роль иностранцев в сфере бизнеса [16а, с. 199].
160

Глава 4
ФЕРДИНАНД МАРКОС
В 70-х годах в общественно-идёологической жизни
Филиппин утвердилось новое явление: буржуазный на¬
ционализм выступил в качестве концептуально разрабо¬
танной официальной государственной идеологии. Она бы¬
ла провозглашена в книгах и выступлениях президента
страны Фердинанда Маркоса под названием программы
«Нового общества».
Государственная националистическая идеология, во¬
обще говоря, не новость для стран, освободившихся от
колониальной или полуколониальной зависимости, когда
националисты из врагов правящего режима превращаются
в правителей, а национализм из идеала превращается в
программу практической, внешней и внутренней, полити¬
ки, в орудие управления собственным народом, его созна¬
нием. В период между двумя мировыми войнами такого
рода идеология некоторое время функционировала,
к примеру, в гоминьдановском Китае, в кемалистской
Турции, в Мексике при президенте Карденасе. И на Фи¬
липпинах, как было сказано во введении к этой работе,
нам видятся черты государственной идеологии в на¬
ционалистической программе Кэсона. Но особенно широ-
кое-распространение такой тип идеологии приобрел в наши
дни, когда очень большое число стран вступило в катего¬
рию развивающихся. К государственному национализму
можно отнести концепцию «Панча сила» в Индонезии,
и программу партии Национальный конгресс в Индии
(при жизни Джавахарлала Неру), и «пехлевизм» в монар¬
хическом Иране, и теории таких африканских лидеров,
как Л. Сенгор или К. Каунда, и т. д. Тот, кто внимательно
следит за современной жизнью стран Азии, Африки и Ла¬
тинской Америки, может продолжить этот перечень. Мы
имеем дело, следовательно, не с разрозненными фактами,
а с определенной исторической закономерностью.
11 Заказ 991
161

Глубинной основой для появления подобных государ¬
ственных доктрин является все более драматически пе¬
реживаемый разрыв между жизненным уровнем населег
ния развитых и развивающихся, слаборазвитых стран.
Демографический взрыв, научно-техническая револю¬
ция, многообразные проявления структурных кризисов
в мировой экономике, своекорыстная стратегия ТНК —
все это придает особую, жгучую остроту проблеме преодо¬
ления экономической отсталости, в значительной мере
ставит препоны самым напряженным усилиям развиваю¬
щихся стран по перестройке, модернизации их эконо¬
мической жизни. Идут лихорадочные поиски более эффек¬
тивных методов этой перестройки, не только на путях
собственно экономической стратегии, но и в сфере со¬
циальных отношений и политических структур.
На Филиппинах уже в 60-е годы стало очевидно, что
страна находится в критическом положении, типичном для
большинства развивающихся стран, идущих по капита¬
листическому пути. Чтобы завоевать экономическую само¬
стоятельность, обеспечить рост занятости и жизненного
уровня населения, Филиппинам было необходимо создать
определенные к тому предпосылки: существенно поднять
производительность труда (особенно в сельском хозяйст¬
ве), максимально мобилизовать внутренние ресурсы капи-
талонакопления, интенсивно развить национальную про¬
мышленность, как ориентированную на экспорт, так и опи¬
рающуюся на внутренний рынок, и т. п. Но все эти, как и
многие другие, предпосылки оказалось очень трудно соз¬
дать не только из-за названных выше внешних препон, но в
значительной мере и из-за внутренних, главная из кото¬
рых — сохранение тягостных пережитков полуфеодальных
(а отчасти и патриархальных) отношений в деревне. А эту
социальную проблему было, в свою очередь, невозможно
решить из-за сопротивления со стороны помещичье-
бюрократической олигархии, не только сосредоточившей
в своих руках огромные богатства и безраздельную поли¬
тическую власть на сельской периферии, но и имевшей
возможность блокировать в центральных органах зако¬
нодательной и исполнительной власти осуществление лю¬
бых мер, угрожающих их позициям, в особенности —
аграрной реформы.
Таким образом, в конечном счете решение экономи¬
ческих и социальных проблем стало упираться в решение
проблемы структуры и содержания политической власти.
Как и во многих других освободившихся от колониализ¬
162

ма странах, на Филиппинах после обретения националь¬
ного суверенитета была введена в действие скопированная
еще в 1935 г. с западных образцов политическая система
по типу параламентской демократии с двухпартийным
механизмом. Эта система, буржуазная по происхождению,
оказалась, однако, непригодной для обеспечения интенсив¬
ного буржуазного развития в условиях такой страны, как
Филиппины. Она функционировала только на поверхно¬
сти политической жизни. Вполне, казалось бы, «современ¬
ная», типичная для развитого капиталистического обще¬
ства государственная надстройка находилась в противоре¬
чии с отсталой социально-экономической структурой
(общественные отношения буржуазного характера на¬
ходились, как было сказано, лишь на стадии становления,
и их развитие сдерживалось отношениями добуржуаз-
ными) и, что не менее важно, не соответствовала
уровню массового общественного сознания, в котором до
сих пор господствуют традиционные виды идеологии и
норм поведения, слабо развито социально-дифференциро¬
ванное политическое самосознание, да и уровень общей
образованности населения относительно невысок. Не
только многовековой испанский феодально-деспотический
режим, но и сменившее его более «модернизированное»
американское колониальное управление не могли, конечно,
создать парламентарно-демократической традиции в
сознании филиппинского народа, так как действовавшие
с 1907 г. формально представительные административные
органы избирались без участия большинства населения и
оставались подчиненными абсолютной власти метрополии
даже после введения в 1935 г. автономного режима.
Поэтому к моменту провозглашения независимости на
Филиппинах имелись готовые юридические формы парла¬
ментарной власти (на основе конституции 1935 г.) и декла¬
рированные гарантии гражданских прав, но они не могли
быть наполнены реальным содержанием из-за отсутствия
надлежащей основы в социально-экономической и идеоло¬
гической сферах. В годы, последовавшие за провозглаше¬
нием независимости, политическая практика показала со
всей очевидностью, что парламентарно-демократическая
система оставалась на Филиппинах фикцией, прикрывав¬
шей власть консервативных олигархических группировок.
Филиппинские национальные предприниматели, осо¬
бенно их более молодое и особо динамичное поколение,
стали видеть в старой паразитической олигархии опасное
препятствие на пути к ускоренной буржуазной модерни¬
и
163

зации, что не только ограничивало возможности их эко¬
номической экспансии и роста доходов, но и сохраняло
бедственное положение крестьянских (а косвенно — и ра¬
бочих) масс, тем самым создавая социальную напряжен¬
ность, чреватую взрывом. С точки зрения национального
буржуазного класса, страна оказалась, говоря словами
Ф. Маркоса, перед неотвратимой дилеммой: «Либо пе¬
ремена, либо смерть» [12, с. 23]. И такая весьма серьез¬
ная перемена была решительно и быстро осуществлена,
когда 21 сентября 1972 г. президент объявил в стране
чрезвычайное положение, распустил конгресс, в котором
хозяйничали ставленники олигархии, поставил местные
органы власти под контроль армии, разоружил помещи¬
чьи наемные отряды и принял еще серию политических
мер, которые в итоге привели к установлению в стране
жесткой авторитарной формы правления. Структура
власти так радикально изменилась, что можно говорить
о фактическом государственном перевороте, хотя он был
осуществлен руками самого главы государства.
Ф. Маркос присвоил лично себе всю полноту законо¬
дательной и исполнительной власти. Административное
управление было строго централизовано. Государствен¬
ный аппарат принял характер относительно самостоятель¬
ной корпорации, главное влияние в нем получили так
называемые технократы — профессиональные высокооб¬
разованные администраторы, имеющие, как правило,
связи с верхушкой буржуазии. Армия сильно выросла и
получила ряд важных невоенных функций, хотя остается
под контролем гражданских властей. Деятельность по¬
литических партий и других общественных организаций
сначала была полностью запрещена, позднее весьма огра¬
ниченно допущена, но контролируется правительством,
доступ к средствам массовой информации для них крайне
затруднен. Профсоюзы в большинстве своем унифици¬
рованы, идет Процесс их интеграции в политическую си¬
стему. Забастовки запрещены.
Сохраняя строго авторитарный характер политической
системы, Маркос одновременно окружил ее некоторыми
государственно-правовыми институтами, внешне напо¬
минающими образцы парламентарного строя: провозгла¬
шена новая конституция, проводятся «выборы» и «рефе¬
рендумы», которые организуются так, что результаты их,
по сути дела, заранее предрешены в пользу правительст¬
ва; заседает «законодательный орган» — Ассамблея, аб¬
солютное большинство в которой принадлежит прави-
164

тельственной партии. В январе 1981 г. Маркос объявил об
отмене чрезвычайного положения, но все принятые в ходе
его законы сохранили силу, а ограничения в сфере
массовой информации и общественной деятельности сняты
далеко не полностью. В конституцию внесены поправки,
несколько изменившие структуру кабинета министров, но
сохранившие за президентом сполна функции главы го¬
сударства и исполнительной власти. Ф. Маркос был вновь
переизбран президентом и 30 июня того же года про¬
возгласил рождение «Новой» (или «Четвертой») респуб¬
лики. В официальных выступлениях было заявлено, что
во всей филиппинской истории это событие может срав¬
ниться по важности только с провозглашением респуб¬
лики в 1898 г. [21, с. 26—31]. Между тем, конститу¬
ционные реформы 1981 г. в основе своей не вышли за
рамки авторитарного политического строя, установлен¬
ного в 1972 г. Отсутствие у современных государственных
институтов реального демократического содержания по-
прежнему не вызывает заметного протеста у населения,
что лишний раз показывает, сколь слабый след в общест¬
венном сознании оставило функционирование в прошлом
заимствованных с Запада политических форм.
Вся стратегия нового режима подчинена задаче —
обеспечить ускоренное экономическое развитие и социаль¬
ную перестройку на путях капиталистической модерни¬
зации, гарантировать стабильность режима, добиться
возможно большей независимости в отношениях с внеш¬
ним миром. Во главу угла государственной политики по¬
ставлены экономические задачи. Усиливается воздействие
государства на экономические процессы с помощью фи¬
нансовых и налоговых рычагов, растут государственные
инвестиции в инфраструктуру и отчасти в производство,
осуществляется попытка текущего и долгосрочного плани¬
рования, регулируются направление притока иностранных
инвестиций, уровень заработной платы и отчасти уровень
розничных цен. Особое значение в государственной поли¬
тике имеет провозглашение довольно радикальной аграр¬
ной реформы, шаги в сторону кооперирования крестьян и
обеспечения их государственным кредитом.
В известном смысле усвоение подобных форм и функ¬
ций власти выглядит как отступление от политической
системы современного западного типа к системе более ар¬
хаичной. Филиппины как бы сделали шаг назад в поли¬
тике, чтобы обеспечить себе шаг вперед в экономике.
Такое «возвратное» движение политической структуры
f«5

имеет свою историческую логику и не является на Востоке
единичным случаем (ср. переход в Индонезии от кон¬
ституции 1950 г. к «направляемой демократии», а затем к
«новому порядку»). Вспомним, что в Европе первый этап
становления капитализма шел также в условиях автори¬
тарного политического строя — абсолютизма. Поддержи¬
вая равновесие между буржуазией и силами старого по¬
рядка, абсолютизм создавал условия для первоначального
накопления и функционирования капитала — до известно¬
го предела, лишь после достижения которого модерниза¬
ция общества стала распространяться и на политическую
сферу: в ходе революций и реформ была выработана
адекватная новым экономическим отношениям либе¬
рально-парламентарная система. В отличие от евро¬
пейского абсолютизма современные авторитарные режимы
типа филиппинского выражают прежде всего интересы
буржуазного класса и сами активно расчищают путь
для капитализма, хотя и теперь налицо некоторый ком¬
промисс новых предпринимателей со старой элитой: пра¬
вящий режим обеспечивает эволюционный, сравнительно
спокойный характер трансформации общественных отно¬
шений в буржуазные. Но путь, занявший в Европе
.несколько столетий, буржуазии Востока приходится
преодолевать в предельно сжатые сроки. «Мы живем
в революционную эру, — говорит Маркос. — Это эра
быстрых, бурных, часто разрушительных перемен, и мы
должны не оплакивать этого попусту, а принимать ре¬
шение — будем мы хозяевами этих перемен или их
жертвами» [11, с. 1]. Отсюда — поворот буржуазии
развивающихся стран к твердому этатизму в доктрине
и практике.
Ф. Маркос и его окружение еще за год-два до сен¬
тябрьского переворота 1972 г. поняли, что для реализа¬
ции их целей бюрократическо-административное волевое
руководство необходимо подкрепить системой контроли¬
руемой идеологической мобилизации широких масс на
поддержку режима. Так родился замысел разработки
идеологической доктрины нового режима, основанной на
национализме.
В советской востоковедной печати уже опубликовано
немало статей, обстоятельно анализирующих экономиче¬
скую, социальную и политическую деятельность режима
Маркоса за десятилетие чрезвычайного положения на
Филиппинах (см. [1; 2; 3; 5; 6]). В них уделено неко¬
торое внимание также и идеологии «Нового общества».
166

Есть две небольшие работы, в которых специально идет
речь о некоторых сторонах идеологической концепции
Маркоса (см. [7, гл. VIII], а также тезисы доклада
автора этих строк на XI Всемирном конгрессе Междуна¬
родной ассоциации политических наук [10]). Это весьма
облегчает нашу задачу, позволяя сосредоточить внима¬
ние лишь на не разработанном еще аспекте доктрины
«Нового общества», а именно на лежащей в ее основе
националистической идее (мы будем называть «идеями
Маркоса» содержание всех текстов, которые публикуются
от его имени).
Структура основополагающей идеи доктрины Маркоса
являет собой органическое сочетание национализма с по¬
литическим популизмом.
Нам уже приходилось пользоваться понятием по¬
литического популизма для характеристики идейно-так¬
тических приемов главного соперника Маркоса — Б. Аки¬
но (см. гл. 4). Еще более продуктивно можно применить
это понятие при рассмотрении идеологической системы
Маркоса. Исследователь народнической идеологии,
В. Г. Хорос был первым, кто привлек наше внимание к
тому, что наряду с общераспространенным «идейным»
популизмом «в новейшей истории существовал и су¬
ществует до сих пор другой ряд явлений, причисляе¬
мых ... к популизму как феномену политической куль¬
туры», который имеет, однако, совсем иное проис¬
хождение и иную целенаправленность. «Он зарождается
и функционирует, — указывает В. Г. Хорос, — на базе
уже укрепившихся буржуазных отношений» и потому
отличается чисто буржуазным подходом к решению аг¬
рарных и других социальных проблем. Из книги В. Г. Хо¬
роса можно понять, что он склонен ограничивать область
проявления политического популизма высокоразви¬
тыми буржуазными обществами, но нам представляется,
что опыт Филиппин и ряда других развивающихся
стран сходного социально-экономического уровня и типа
позволяет обнаружить и здесь все характерные элементы
подобного вида идеологии. С универсальным феноменом
народничества эта идеология связана тем, что, «поскольку
стадиально-исторически „политический” популизм идет
вслед за „идейным”, он заимствует у него отдельные идеи
и стереотипы мышления», чтобы затем использовать их
в сфере политической культуры «с точки зрения пере¬
распределения власти или влияния на нее» [8, с. 124—
127]. В выступлениях Маркоса мы найдем целый набор
167

таких народнических по фразеологии, но буржуазных
по содержанию призывов и программ.
Маркос настойчиво декларирует, что в центре внимания
(«в фокусе», как он говорит) его политики_ находится
деревня, сельскохозяйственное производство, нужды кре¬
стьян [17, с. 20]. «Если не удастся осуществить земель¬
ную реформу, потерпит крах вся программа Нового об¬
щества», — говорит Маркос [12, с. 40], и в этом он,
очевидно, прав. Но, проводя чисто буржуазную реформу,
он преподносит ее цель в народническом духе: «освобо¬
дить филиппинского земледельца от экономической и по¬
литической зависимости» [17, с. 124]. Свой государствен¬
ный переворот Маркос называет ни много ни мало «вос¬
станием бедноты». До сих пор, говорит он, бедные люди на
Филиппинах были беспомощной жертвой «богатого мень¬
шинства», олигархов, «старой элиты». Теперь же, обещает
президент, «любая попытка использовать насилие или
богатство для получения особых привилегий в нашем
обществе будет немедленно пресечена» [12, с. 34]. Мар¬
кос использует свойственную патриархальному кре¬
стьянскому сознанию эгалитаристскую, типично народни¬
ческую утопию и хочет внушить филиппинцам веру, что
будто бы эту утопию намерен осуществить современный
правящий режим: «Восстание бедняков, эта идеологи¬
ческая основа Нового общества, устанавливает новый
тип политических связей, основанных прежде всего на
равенстве» [13, с. 67]. Равенство будет достигнуто,
провозглашает Маркос, путем «демократизации собствен¬
ности» и «перераспределения богатств» (заметим, что
этот последний термин буквально воспроизводит идею
«дистрибутистской философии» Кэсона, о которой мы
упоминали во введении).
Право собственности не абсолютно, заявляет Маркос, и
приводит в подкрепление этого тезиса многочисленные
ссылки на авторитеты исторические — от святого Амвро¬
сия и Фомы Аквинского до Линкольна и Прудона, а из
авторитетов нашего времени — на энциклику «Попу-
лорум прогрессио» папы Павла VI. Но после всех таких
ссылок Маркос спешит сделать оговорку, что относитель¬
ностью права собственности недопустимо мотивировать
уничтожение этого права: собственность должна быть
«демократизирована», и даже, если потребуется, с при¬
менением государственного насилия, но ни в коем случае
не должна быть «социализирована» [11, с. 67—70,
ИЗ—117]. Маркос пускается в банальное терминологи¬
168

ческое балансирование, уверяя, что «Новое общество»
не является ни капиталистическим, ни социалистическим
(как мы отмечали в гл. 2, подобный же идеал еще ранее
проповедовал на Филиппинах Манглапус), а кончает тем,
что называет его вполне определенно «обществом свобод¬
ного предпринимательства» [13, с. 99; 17, с. 110].
И действительно, даже самая радикальная из социаль¬
но-экономических реформ правительства Маркоса — аг¬
рарная реформа идет на практике проторенным путем
буржуазных преобразований: постепенно ликвидируется
за выкуп крупное и среднее помещичье землевладение,
растет капиталистический агробизнес, богатеют зажиточ¬
ные крестьяне, множатся сельские пауперы.
Но Маркос старательно стремится сохранить «народ¬
ническое» обличье своей политики и внедрить среди
филиппинцев убеждение, что при всей новизне этой поли¬
тики она верна древнейшим традиционным принципам об¬
щинного солидаризма, которые были попраны плуто¬
кратической олигархией. Подобно тому как Сукарно,
внедряя в Индонезии «направляемую демократию», уве¬
рял, что она базируется на традиции общинного сотруд¬
ничества «готонг-ройонг», Маркос пытается ввести в по¬
литический обиход аналогичную терминологию, бытовав¬
шую некогда на Филиппинах. «Происходит возрождение
в современном контексте духа „баянихан”, или „общин¬
ности”,— утверждает он и делает вывод: — Теперь на¬
ша обязанность — сделать этот дух солидарности идео¬
логической и практической основой строительства
нашей национальной жизни» [18, с. 29]. Первые опыты
создания на Филиппинах сельскохозяйственной коопера¬
ции Маркос также поспешил окрестить тагальским тер¬
мином «самаханг найон», который должен внушить, что и
это нововведение будто бы укоренено в традиционном
крестьянском быте.
Социально-психологический смысл подобного рода
терминологического манипулирования хорошо истолкован
В. Г. Хоросом: «Общинность — древнейшая форма со¬
циализации человека, и, как таковая, она укоренена в
массовой психологии, принадлежит к личностному „яд¬
ру”, к наиболее глубинным пластам психики и систем
ценностей человека. Идейный „синдром” популизма, апел¬
ляция индивида или группы к данным ценностям, могут
возникать всякий раз, когда под воздействием тех или
иных причин рушатся социальные связи человека... Но
формы и результаты этой „популистской** реакции, естест¬
169

венно, не идентичны в условиях различных исторических
эпох... На стадии достаточно развитого капитализма идей¬
ные рудименты популизма скрывают чисто буржуазное
содержание политического действия» [8, с. 127].
В апелляции к традиционным стереотипам крестьянско¬
го мышления особенно отчетливо видно, как политико-по¬
пулистские аспекты доктрины Маркоса оказываются тесно
связанными с его национализмом. Не только социальные
реформы, но и проделанная в 1972 г. перестройка го¬
сударственной структуры, продиктованные прозаической
прагматикой буржуазной модернизации, разукрашены в
книгах и речах Маркоса высокими мотивами национа¬
листического тона с расчетом завоевать таким путем
массовую поддержку своему политическому курсу.
Ренато Константино однажды удачно назвал идеоло¬
гическую доктрину Маркоса «казенным национализмом»
(establishment nationalism). Название справедливое не
только потому, что доктрина исходит от главы го¬
сударства, но и потому, что среди ее важнейших по¬
стулатов националистическое оправдание авторитарно¬
бюрократического характера государственного строя. От¬
ступление от парламентарной демократии к режиму
личной власти Маркос не мог (да этого и нельзя от него
ожидать) объяснить особыми требованиями запоздалого
развития капитализма, соответствующей этому неразви¬
тостью гражданско-правового самосознания населения и
другими объективно-историческими причинами, о которых
мы вели речь выше. Вместо этого Маркос пускается
в типично националистические рассуждения насчет того,
что установленные на Филиппинах в результате перево¬
рота 1972 г. однопартийная система, всемогущество ис¬
полнительной власти и подчиненная роль властей зако¬
нодательной и судебной — все это отвечает политическим
традициям Востока, которые людям Запада не понять. Не
случайно, замечает Маркос, «освободившиеся от коло¬
ниализма страны Азии и Африки одна за другой пе¬
реходят от либеральных политических принципов к более
жестким системам» [18, с. 21].
Типичное для стран Востока сочетание пережитков
деспотического правления с остатками патриархально¬
общинных порядков Маркос идеализирует в духе тради¬
ционализма и высокомерного противопоставления Востока
Западу: «Индивидуализму западного мира противостоят
коллективизм и дух сотрудничества в азиатских общест¬
вах, традиция принятия совместных решений на основе
170

единодушного согласия. Источник силы здесь — община...
В традиционных обществах Азии и Африки индивидуум
реализует себя в рамках системы кооперированной жизни
и взаимной социальной ответственности. В этих обществах
политический авторитет воспринимается позитивно. Здесь
нет антагонизма между правителем и управляемым»
[19, с. 64]. Эта идиллическая картина, не имеющая ни¬
чего общего с исторической реальностью, призвана убе¬
дить филиппинцев, что, потеряв в 1972 г. пусть огра¬
ниченные, но все же существовавшие гражданские права
и свободы (печати, собраний, забастовок и т. п.), они
обрели в лице авторитарной диктатуры политический
строй, соответствующий их национальной традиции и по¬
строенный будто бы на бесклассовом национальном еди¬
нении и сотрудничестве.
Стремясь угодить разным слоям населения, людям
различных взглядов, Маркос пытается соединить антиза¬
падничество, идею возврата к восточной политической
традиции, с намеком на готовность восстановить некото¬
рые элементы существовавших на Филиппинах конститу¬
ционных порядков западного типа. Такое «соединение»
осуществляется не столько на практике, сколько с по¬
мощью игры словами: существующий ныне режим
Маркос придумал назвать двусмысленно — «конститу¬
ционно-авторитарный», а созданную им бюрократическую
диктатуру выдает за особый вид демократии, а именно
«прямую демократию» ил’й «демократию соучастия».
Практической реализацией «демократии соучастия»
является, по Маркосу, введенная им (сначала на уровне
деревень, а позднее и для всех более высоких единиц
административного деления) система гражданских ас¬
самблей, вскоре получивших официальное название «ба-
рангаев». Барангай — давно вышедшее из повседневного
употребления тагальское слово, которым до испанского
вторжения на Филиппинах называлась сельская община.
Теперь этот термин был, словно археологическая древ¬
ность, извлечен на поверхность, чтобы освятить в гла¬
зах народа придуманную Маркосом систему публичных
собраний, на которые обязаны являться все жители
каждой деревни от 15 лет и старше1. Эти собрания не обла¬
дают ровным счетом никакой властью, их участники
должны выслушивать распоряжения властей и время от
1 На районные, провинциальные, региональные и т. д. собрания
делегируются представители низших административных ступеней.
171

времени присутствовать на общенациональных «референ¬
думах», отвечая (открытым голосованием) на какой-либо
поставленный правительством вопрос. Все это не мешает
Маркосу высокопарно заявлять, что система барангаев
«вернула власть народу» [18, с. 27], что они выражают
собою «братство» и реализуют «политическую цель де¬
мократической революции — национальную интеграцию»
[13, с. 64].
Маркос расхваливает древние барангаи за то, что
«они имели, можно сказать, автократическую природу...
дату (общинный старейшина. —Г. Л.) осуществлял од¬
новременно все исполнительные, законодательные и судеб¬
ные функции... В годы испанского господства в рамках
прежних барангаев филиппинцы сохраняли и даже при¬
умножали свою доиспанскую культуру, создав основу и
коллективную волю для последующего национального воз¬
рождения» [19, с. 5—8]. Но все же новые, современ¬
ные барангаи Маркос ставит много выше: «Барангай —
не реставрация древнего политического института, а новый
базовый институт, принадлежащий нашей расе по про¬
исхождению. Это подлинно азиатский институт, он сущест¬
вует, например, у индонезийцев и у китайцев, которые
приспособили его к своим современным нуждам. Его
можно назвать ,,деревенским советом” или ,,деревенской
демократией”. Нет сомнения, что наш народ с энтузиаз¬
мом и ответственностью воспринял такое конституцион¬
ное новшество, как возрождение барангая» [13, с. 128].
Маркос торжественно заверяет, что «при посредстве ба¬
рангая голор каждого гражданина получил прямой канал
связи с цитаделью правительства, с сердцем президента
страны» [15, с. 235]. Маркос приписывает своему но-
врввед£нйю не только практическо-политическую роль,
но и более широкую и долговременную функцию инстру¬
мента национальной идеологической консолидации: «Ба¬
рангай стал главным орудием для достижения националь¬
ного единомыслия. Благодаря барангаям мы превращаем¬
ся в сообщество; наконец-то мы начали действовать, как
единая нация» [18, с. 33—34].
Хотя все утверждения, что барангаи суть органы
государственной власти, даже органы «власти народа»,
это не более чем пустопорожняя пропаганда, создание
барангаев принесло правящему режиму определенную вы¬
году: их стали использовать в качестве инструмента конт¬
ролируемой идеологической мобилизации, идеологической
обработки народных низов в духе «национального едино¬
172

мыслия». Сходную задачу призвана решать единственная
пользующаяся поддержкой режима политическая пар¬
тия — Движение за новое общество, в члены которой
зачисляются практически все государственные служащие.
По Маркосу, однопартийная система, как и система ба-
рангаев, соответствует «традиционным ценностям» филип¬
пинцев; он положительно оценивает соответствующий
опыт «однопартийных стран Азии» и пишет «...единствен¬
ная политическая партия... действует в руках современ¬
ного государства для коллективного принятия решений.
Она воспроизводит в национальном масштабе деревенскую
сходку» [19, с. 65—66].
Эти слова, как и многочисленные другие свидетельст¬
ва нарочитой идеализации Маркосом национальных тра¬
диций деревенского общежития, убеждают нас, что его
политическая мысль представляет собой типичный нацио-
нал-популистский идеологический комплекс.
Как и многие другие идеологи филиппинского нацио¬
нализма, Маркос не может скрыть глубокой тревоги по
поводу того, что национализм находит недостаточный
отклик в массе народа, что национальное самосознание
и этническое единство филиппинцев еще не сформирова¬
лись в полной мере2. И Маркос не перестает в своих
выступлениях призывать к национальному сплочению
«Наша миссия,— говорит он решить старейшую и важ¬
нейшую задачу, стоявшую перед многими поколениями
филиппинцев со дня рождения нашей нации, — добиться
плодотворного единства народа... Быть единым народом
с общим бременем и общей надеждой... Давайте скажем
каждому филиппинцу, что он принадлежит к нашему
обществу независимо от своего происхождения, расы,
вероисповедания или жизненного статуса» [15, с. 41—44].
Повторяющийся мотив необходимости единения «богатой
мозаики групп, образующих филиппинскую нацию», всех
ее этнолингвистических единиц и конфессиональных общин
неизменно завершается и перекрывается у Маркоса
призывом к единению «богатых и бедных», «рабочих и
2 Показательный пример внутренней противоречивости националь¬
ной психологии филиппинцев являет сам Маркос, который в некото¬
рых публичных выступлениях начинает с того, что обращается к соб¬
равшимся на тагальском языке, а потом в его речи спонтанно появляют¬
ся отдельные слова и целые фразы на английском, перемежаясь
беспорядочно со словами на тагальском (см., например, [15, с. 183—
185]); на такой языковой смеси говорят, как было отмечено в нашем
введении, очень многие жители Манилы.
173

предпринимателей»; в новом Трудовом кодексе прямо го¬
ворится, что социальные и экономические требования,
рабочих должны быть подчинены «общенациональным^
интересам, т. е. проще говоря, интересам предприни¬
мательского дохода [17, с. 86; 19, с. 74]. В этом цент¬
ральная идея маркосовского национализма.
Как поступают обычно все националисты, Маркос
призывает себе на помощь далеких предков, единомыш¬
ленником и верным последователем которых он хочет
себя показать — Лапу-Лапу (который в 1521 г. убил
Магеллана), Мабини (премьер-министра национального
правительства Филиппин в 1899 г.) и, конечно, Рисаля.
Он провозглашает свою политику продолжением «неза¬
вершенного» дела национально-освободительной рево¬
люции 1896 г. (так же, кстати, говорил о своей политике
предшественник Маркоса — президент Макапагал). Бо¬
лее того, Маркос решил сам выступить в роли историка —
замысел, редкий для политических лидеров даже по¬
добного типа. С середины 70-х годов начало публико¬
ваться огромное серийное издание, которое будет содер¬
жать девятнадцать объемистых (по полтысячи страниц)
томов, на титуле которых значится: «Фердинанд Маркос.
История филиппинского народа» (по-английски) и та¬
гальское слово «тадхана», т. е. «судьба» [16]. На су¬
перобложке читаем: «Фердинанд Маркос, который в ка¬
честве президента страны творит историю, ныне позволил
себе быть наряду с этим призванным на службу исто¬
рической науке». Это сочинение должно будет охватить
всю историю страны, всю ее «судьбу», и призвано про¬
вести идею о формировании филиппинского «националь¬
ного сообщества» с незапамятных времен.
Впрочем, ‘ в отношении Маркоса к историческому
прошлому нет чрезмерной идеализации. Он готов кри¬
тиковать ошибки самых почитаемых деятелей националь¬
ных войн 1896—1901 гг., он отмечает относительную бед¬
ность культурно-исторической традиции своей страны, не¬
редко говорит о недостатках «национального характера»
и мировоззрения филиппинцев [И, с. 39, 50, 59, 81;
13, с. 70; 15, с. 162—163; 19 с. 28]. Критика такого рода
служит Маркосу аргументацией в пользу неотложной не¬
обходимости создать систему националистического вос¬
питания народа, настойчивого внедрения национализма
в сознание решительно всех филиппинцев. Он называет
одной из главных целей «Нового общества» необходимость
«выковать национальное моральное единомыслие, как
174

предпосылку созидания наций» [19, с. 73]. Маркос при¬
зывает своих единомышленников развернуть «битву за
умы и сердца народа» [12; 14].
\Борьба за «культурную самобытность» (в другом слу¬
чаев Маркос говорит о «расовой самобытности» [19,
с. 11]) филиппинцев из сферы доктринальных рассужде¬
ний Перенесена в сферу практической политики. Руковод¬
ство культурной политикой находится в основном в руках
супруги президента Имельды Ромуальдес-Маркос. Она
вносит свою лепту и в идеологическое обоснование пра¬
вительственного курса в данной области. В своих мно¬
гочисленных речах она призывает филиппинцев «познать
себя», понять уникальность и красоту «нашей истори¬
ческой расы» [22, с. 15—16, 32], воспитать в себе гор¬
дость «своей страной, ее наследием, ее традициями»,
ибо нация выражает себя прежде всего особой системой
ценностей в сфере «неуловимого духовного мира» [22,
с. 36—39]. Имельда Маркос уверяет, что с провозгла¬
шением строительства «Нового общества» «началось воз¬
рождение нашей культуры и искусства, наш собствен¬
ный ренессанс» [22; 23].
Национализм занял в идеологической системе Маркоса
центральное положение не только как опора для воздей¬
ствия на сознание масс, но и как идеологический компо¬
нент внешнеполитического курса, особенно в экономиче¬
ской сфере. В большинстве развивающихся стран на¬
ционализм, как государственная доктрина, сложным об¬
разом увязывается со стратегией их развития. Следует
согласиться с соображениями И. Ф. Жулева, что и на
Филиппинах, в условиях НТР и углубления разрыва в
уровне развития по сравнению с индустриальными гиган¬
тами, необходимость ускоренного преодоления отсталости
наталкивается на слабые экономические возможности, что
ведет к неизбежности привлечения внешних факторов
роста и одновременно требует мер по защите экономи¬
ческого суверенитета, по повышению экономической само¬
обеспеченности, поэтому национализм в области внешне¬
экономических связей должен становиться очень гибким.
Подобную двойную задачу правительство Маркоса пыта¬
ется решать, но не всегда с успехом, что вызывает подчас
недовольство деятелей национальной буржуазии, которые
обвиняют окружающих президента технократов в чрез¬
мерных уступках домогательствам ТНК, в нарушении
принципов национализма. Маркос, естественно, старается
отвести от себя подобные обвинения.
175

В идеологической деятельности Маркоса и его прибли¬
женных, идет ли речь о культуре или политике, о пробле¬
мах социальных или международных, постоянно присут¬
ствует стремление сочетать утверждение самобытности
путей исторического развития Филиппин с идеей общности
их интересов со странами Азии и еще шире — со стра¬
нами «третьего мира», противостоящих, по их концепции,
всему миру «богатых», промышленноразвитых стран.
Паназиатский акцент в национализме Маркоса пресле¬
дует, очевидно, две цели. Во-первых, он служит идеоло¬
гическим подкреплением внешнеполитического курса его
правительства. Ощущая большую технико-экономическую
и финансовую зависимость от американских и трансна¬
циональных корпораций, Филиппины стараются отвоевать
для себя максимально достижимую в столь тесных рамках
свободу внешнеполитического маневрирования и в этом
стремлении пытаются опереться на региональную солидар¬
ность со странами — членами АСЕАН и на более широкую
солидарность со всем массивом развивающихся стран
по широкому кругу вопросов, в том числе в антиимпе¬
риалистической борьбе за новый международный экономи¬
ческий порядок. Во-вторых, паназиатские мотивы в нацио¬
налистической пропаганде призваны усилить ее эффект
внутри страны, напомнив филиппинцам, что они — пол¬
ноправные сородичи огромной семьи народов Азии, носи¬
телей древней богатой культуры.
Маркос подчеркивает, что происходящее на Филиппи¬
нах «восстание бедняков» — часть такого же «восстания»,
которое уже произошло или неизбежно произойдет во
всех «бедных» странах [13, с. 48—50]. В выступлениях
Имельды Маркос не раз подчеркивалась существенная
культурная общность Филиппин с другими народами
Азии [22, с. 18—21, 49]. Фердинанд Маркос призывает
страны Азии преодолеть унаследованные от колониальных
времен политическое разобщение, взаимное непонимание
и недоверие, предлагает создать особый форум для Азии,
«на котором соседи могли бы встречаться в лице
своих лидеров и независимо от политической идеологии
свободно обсуждать общие проблемы» [15, с. 111 —112].
Такие призывы не вызывали бы никаких возражений,
если бы не сопровождались огульными выпадами против
совокупности «великих держав»: развивающиеся страны,
утверждает Маркос, «имеют основания полагать, что вели¬
кие державы используют их как пешки в своей между¬
народной игре. Более того, великие державы рассматри-
176

ваются как дестабилизирующий фактор в мировой системе,
они расходуют свои ресурсы на конфликты, препятствуют
установлению международного мира и гармонии, которые
являются необходимым условием для быстрого и упорядо¬
ченного развития бедных и малых стран», [11, с. 93].
Но Маркос уверенно предсказывает «третьему миру»
светлое будущее, более того — выход на передовую,
руководящую роль в прогрессе человечества [17, с. 122].
Как, вероятно, заметил читатель, выступлениям Марко¬
са часто свойственны приподнятая торжественность, про¬
поведнический тон. В этом можно усмотреть явление, выхо¬
дящее за рамки чисто индивидуальных черт личности
Маркоса, оно связано, на наш взгляд, со сложным отно¬
шением между идеологической системой Маркоса и ре¬
лигией.
С первых дней своего существования авторитарный
режим Маркоса отличался отчетливой секуляристской
ориентацией. Ни в одном из документов, провозглашавших
перестройку политической системы и социальных отноше¬
ний, не было попыток апеллировать к религиозной моти¬
вировке. Более того, Маркос открыто солидаризовался
с антиклерикальными аспектами филиппинского осво¬
бодительного движения конца XIX в. и писал, что «разрыв
связей филиппинского народа» (в 1896 г.) «с монахами
и священнослужителями вообще... был фундаментальным
актом морального и политического освобождения, зало¬
жившим основу для подъема этнического и политического
единства на новую ступень» [19, с. 14]. У Маркоса еще
до чрезвычайного положения сложились натянутые от¬
ношения с деятелями католической церкви, особенно с
орденом иезуитов. Незадолго до того как на Филиппины
в 1971 г. прибыл впервые генерал (т. е. всемирный глава)
ордена Педро Аррупе, Маркос публично обвинил иезуитов
в том, что они «подстрекают народ к революции» (он
имел в виду, очевидно, активную деятельность иезуитов
в рядах филиппинского рабочего и крестьянского движе¬
ния). После государственного переворота 1972 г. отноше¬
ния президента с церковью стали ухудшаться. Дело дошло
до официальных протестов собора епископов и примаса
филиппинской церкви кардинала X. Сина против наруше¬
ний прав человека и против режима чрезвычайного
положения вообще. Одновременно несколько леворади¬
кальных молодых священников были уличены в связях
с маоистским подпольем. Маркос в одном из выступлений
по радио и телевидению назвал церковников — врагов
12 Заказ 991
177

своего правительства «клерико-фашистами» [15, с. 81],
а в одном из проправительственных памфлетов кардинал
Син был обвинен в потворстве «клерико-марксистам» и
«иезуито-марксистам», а также в тайном намерении за¬
нять место президента, установить на Филиппинах теокра¬
тию [9, с. 10, 60, 78 и др.].
Может сложиться мнение, что конфликт режима Мар¬
коса с церковью — странное недоразумение. Как мы
показали в гл. 2, католическая социально-политическая
доктрина, обращенная к развивающимся странам, и соот¬
ветственно идеология филиппинских христианских нацио¬
налистов по всем основным пунктам совпадают с идео¬
логией национальной буржуазии, с буржуазным нацио¬
нализмом. Поскольку Маркос, как сказано, проводит в
жизнь программу капиталистического развития Филиппин,
отвечающую прежде всего интересам национальной бур¬
жуазии, то почему же в этом деле правительству и церкви
не удается идти рука об руку? К ответу на этот вопрос
можно приблизиться, только если иметь в виду, что
религиозные институты (не в меньшей, а скорее в большей
степени, чем такие институты, как бюрократия или армия)
занимают относительно самостоятельное место в полити¬
ческой структуре развивающихся стран, имеют свои соб¬
ственные интересы, не сводимые полностью к интересам
тех или иных социальных групп. Интересы церкви могут
быть в самой общей форме определены как задача само¬
сохранения. А в условиях острых социальных и психо¬
логических конфликтов периода трансформации тради¬
ционного уклада церковь особенно озабочена тем, чтобы
сохранить влияние на паству. Современные руководители
филиппинской иерархии хоть и не готовятся установить
теократию, но не могут себе позволить в угоду государ¬
ству повернуться спиной к настроениям массы верующих,
не желают выслушивать от правительства поучения, что
и как проповедовать. Правительство Маркоса, со своей
стороны, не могло допустить, чтобы епископат использо¬
вал в своих корпоративных интересах недовольство среди
населения и вмешивался в определение государственной
политики.
Знаменательно, что напряженность в отношениях меж¬
ду руководителями церкви и государства возникла только
в середине 70-х годов. Прежнее церковное руководство
не вело активной социальной политики, более того,
фактически игнорировало соответствующие постановления
II Ватиканского собора. Такая позиция отражала укоре¬
178

нившийся консерватизм филиппинского епископата, близ¬
кие связи некоторых прелатов со «старой» помещичьей
и бюрократической олигархией. Это явно грозило церкви
потерей доверия трудовых низов в обстановке нарастав¬
шего социального и политического кризиса. Только под
влиянием деятельности ордена иезуитов (см. гл. 2), а так¬
же вследствие прихода к руководству молодого, ориенти¬
рованного на дух «аджорнаменто» Хайме Сина3 католи¬
ческая церковь на Филиппинах выступила с собственной
социально-политической программой и заявила о себе,
как о силе, независимой от правительства, даже критикую¬
щей его.
Маркос скоро понял, что в стране, где подавляющее
большинство населения — католики, раздувать конфрон¬
тацию с церковью нерасчетливо. В его речах стали мель¬
кать ссылки на «волю творца», на «богоугодность» со¬
циальных реформ и т. п. В журналах появились фотогра¬
фии, изображающие президента и членов его се¬
мьи на молитве в часовне Малаканьянского дворца.
Маркос попытался использовать визит на Филиппины
папы Иоанна-Павла II (в феврале 1981 г.), чтобы нала¬
дить отношения с руководством местной церкви, но без
особого успеха; папа счел нужным публично осудить
нарушение прав человека на Филиппинах и тем поддер¬
жал позицию местных епископов. Впрочем, «для равно¬
весия», папа в другом выступлении указал филиппинским
священнослужителям, что их функции религиозные, а
не политические. В угоду националистам Иоанн-Павел II
воздал хвалу «особым качествам филиппинского народа,
воспитанного в прочной христианской традиции», а также
отметил «уникальность» Филиппин, как страны, где про¬
живает более половины всех азиатских католиков и ко¬
торая поэтому призвана, сказал он, играть первостепен¬
ную роль в христианской миссионерской деятельности на
Востоке. Одновременно папа отметил, что католики долж¬
ны видеть «истину и доброе начало» в любой религии
и культуре, причем специально обратился к филиппин¬
ским мусульманам, как «нашим братьям» и призвал их
сотрудничать с христианами, так как они «плывут на
одном корабле» и «вместе строят лучшее будущее для
этой великой страны» [8а, с. 62—70]. Подобные слова
очевидно пришлись Маркосу по душе, но они не были
3 Хайме Син стал архиепископом Манильским в 1972 г. и был возве¬
ден в сан кардинала в 1976 г.
12*
179

способны сгладить трения правительства с Местной цер¬
ковью.
Параллельно со всеми этими перипетиями Маркос
и его окружение стали предпринимать усилия по своеоб¬
разной «светской сакрализации» официальной государст¬
венной идеологии филиппинского национализма.
Концепция, объясняющая современный феномен об¬
мирщенного «политического культа», была разработана
советским исследователем Ю. А. Левадой в его известной
книге «Социальная природа религии». Рассматривая такое
явление, как «перенос культовых отношений на внешние
по отношению к традиционной культовой системе объек¬
ты», исследователь показал, что «особой формой этого
процесса можно считать сакрализацию определенных эле¬
ментов общественно-политического и идеологического
устройства, превращение их в культовые отношения»
[4, с. 232]. В той или иной степени такая метаморфоза
свойственна всей буржуазной действительности, отметил
Ю. А. Левада, но особенно часто она дает о себе знать
«во всех тех ситуациях, где „реабилитируется" осужден¬
ная в либеральной фазе буржуазного прогресса тоталь¬
ность идеологии» [4, с. 237].
Выше мы приводили рассуждения Маркоса, в которых
он отвергает «либеральные политические принципы», «на¬
следие западной демократии», «индивидуализм запад¬
ного мира» и противопоставляет им «более жесткие
системы», в основе которых — азиатский «коллективизм»,
«единомыслие», «политический авторитет». На этом фо¬
не Маркос развернул свой популистский культ абстракт¬
но-единого «народа», культ столь же абстрактной и мни¬
момонолитной «нации». В предыдущих главах нам уже
встречались элементы мистического, мифологизирующего
отношения ряда идеологов к единой «филиппинской на¬
ции», проступавшие тем более явственно, чем менее
было уверенности в реальном существовании националь¬
ного единства.
На фундаменте «культа нации» и «культа народа»
Маркос возводит «культ государства», которому он при¬
писывает способность совершить давно ожидаемое спа¬
сительное чудо — создать утопическое «Новое общество»,
построенное на началах социальной справедливости и
несущее благоденствие,— нечто очень сходное с христиан¬
ским обетованием тысячелетнего «царства божьего» на
земле. Это чудо Маркос называет «революцией», но
она будет, говорит он, осуществлена не снизу или сверху,
180

а «изнутри» общества (Revolution from the center).
Государственная идеология (сформулированная в книгах
Маркоса) и государственная партия (Движение за новое
общество) выступают в таком контексте непогрешимыми
руководителями народа на пути к миллениуму. Учение
Маркоса повседневно и в массовом масштабе разносится
по стране средствами информации, в духе его происходит
индоктринация школьников на специальных уроках по
изучению принципов «Нового общества», а также армей¬
ских новобранцев и резервистов. Сплотить народ вокруг
главы государства призваны ритуализованные парады,
тщательно срежиссированные и костюмированные мас¬
совые шествия. Выступая перед большими скоплениями
слушателей, Маркос говорит возвышенно, стремится раз¬
жечь националистические страсти, раздает заманчивые
обещания «бедняками*, «простому человеку». Внушить
почтение к режиму должны также сооружаемые государ¬
ством гигантские общественные здания, дорогостоящие,
но архитектурно очень эффектные. Немало усилий пред¬
принимается для создания культового отношения к лич¬
ности как президента, так и его супруги. Услужливые
пропагандисты именуют Маркоса «отцом народа», «вож¬
дем нации». Словом, власть интенсивно использует «те
„каналы* воздействия на общественное сознание, которые
исторически были проложены культовыми системами»
[4, с. 233].
Надо сказать, однако, что все эти длительные и це¬
ленаправленные усилия не принесли Маркосу в полной
мере тех результатов, на которые он, несомненно, рас¬
считывает. В ряде восточных обществ нашего времени
сходная идеологическая кампания привела к проникно¬
вению в массовое сознание национал-популистского «поли¬
тического культа» религиозного типа, к возникновению
харизматического ореола вокруг политического лидера.
На Филиппинах Маркос не добился этого, хотя и распо¬
лагает достаточно устойчивой политической поддержкой
не только буржуазно-бюрократической плутократии,
но и довольно широких масс народа, особенно среди
крестьянства. Но эта поддержка даже в идеологически
неискушенных общественных низах не имеет характера
экзальтированной слепой веры, которая является необ¬
ходимым условием функционирования «политической
религии». Видимо, слабость национального самосознания,
неизжитый скептицизм в отношении к намерениям госу¬
дарственной власти в сочетании с давней укоренен¬
181

ностью католической веры оказались препятствием для
того, чтобы слова и дела Маркоса приобрели «святость*
в глазах всего народа. Рассчитывать, что со временем
Маркос еще добьется этой своей цели, нет убедитель¬
ных оснований.
* * *
Чтобы попытаться оценить перспективы проповедуемой
Маркосом националистической идеологии и его режима
в целом, следует прежде всего помнить, что переживае¬
мая страной социально-экономическая ситуация и
соответствующая ей политическая система носят переход¬
ный, т. е., по определению, временный характер (хотя
I «временность» эта может оказаться довольно длительной).
На сегодня можно констатировать, что установление
авторитарного режима дало Филиппинам (как и ряду
других стран сходного типа) определенные преимущества
в области экономического развития и политической стаби¬
лизации. Укреплен унитарный характер государства в
условиях полиэтнического и отчасти поликонфессиональ-
ного состава ’населения. Ускорилось устранение архаи¬
ческих препонг*на пути капиталистической модернизации,
безвозвратно подорваны экономические и политические
позиции старой помещичьей олигархии. Созданы условия
для интенсивного привлечения иностранного капитала
при некоторых гарантиях приоритета в развитии наибо¬
лее необходимых для государства отраслей хозяйства.
Стимулируется рост национального предпринимательства
и поддерживается конкурентоспособность местной про¬
дукции на мировом рынке (в немалой мере за счет
сдерживания роста цены рабочей силы). Значительной
массе крестьян внушена надежда на возможное превра¬
щение в самостоятельных и обеспеченных земельных соб¬
ственников.
Следует признать, что роль самого Фердинанда Марко¬
са в планировании и осуществлении всего комплекса
политики современного режима очень значительна. Убеж¬
денный националист, умный, гибкий и волевой политик,
Маркос не раз демонстрировал, с одной стороны, трезвый
прагматический реализм и осмотрительность, с другой —
способность рисковать, принимая смелые, неожиданные
решения, и проводить их в жизнь твердой рукой (спра¬
ведливости ради добавим, что, заботясь о благе своей
страны, он не забывает и об интересах личного престижа).
182

Но ни Маркос, ни его возможный преемник на посту
главы государства (который будет вынужден, скорее
всего, сохранить в основных чертах и социально-по¬
литический курс Маркоса, и его националистическую
идеологическую мотивировку, даже если предпочтет на
словах отречься от программы своего предшественника)
не в состоянии отвратить неизбежный рост трудностей
на пути решения жизненных задач филиппинского обще¬
ства. Эти трудности дают о себе знать уже сейчас.
Не решаются такие острейшие социальные проблемы,
как обеспечение занятости и искоренение массовой бед¬
ности. Рабочие лишены возможности эффективно бороться
за справедливые условия труда. Обещанное «перераспре¬
деление богатств» не проводится в жизнь, а это под¬
держивает атмосферу политической напряженности, к то¬
му же сохраняет узость внутреннего рынка для националь¬
ной промышленности. Нет механизмов обратной связи
и институтов реального контроля над деятельностью
правительства даже со стороны привилегированных слоев
общества, в том числе и со стороны предпринимательско¬
го класса, как целого, хотя объективно политика режима
направлена на защиту его интересов. Эта бесконтроль¬
ность создала условия для гипертрофии и бюрократиза¬
ции административного аппарата, развития казнокрадства
и взяточничества. Кроме того, бесконтрольная авторитар¬
ность повышает опасность политических и экономических
просчетов со стороны властей. Казенный национализм в
области духовной жизни и определенные ограничения,
наложенные режимом на творческую интеллигенцию,
создают помехи на пути культурного прогресса.
Аккумуляция дефектов авторитарного строя будет не¬
удержимо нарастать год от года. Есть основания пола¬
гать, что, когда на Филиппинах (а также в других раз¬
вивающихся странах со сходным политическим режимом)
будет достигнута достаточно высокая ступень экономи¬
ческой и социальной капиталистической модернизации,
станет во весь рост необходимость перехода от авторитар¬
ных к менее жестким, многопартийным политическим
формам, исторически соответствующим развитому ка¬
питалистическому строю. Нельзя рассчитывать на дол¬
говременное устойчивое сосуществование в одном обще¬
ственном организме экономики современного типа и го¬
сударственного строя (и его идеологии), ориентированного
на традиционные, архаические стереотипы правосознания.
«Очаговая» модернизация, охватывающая выборочно лишь
183

отдельные сферы экономики, общественных отношений или
политики и обходящая стороной другие сферы, неизбеж¬
но создает конфликтные диспропорции в общественной
структуре, что может повести к неконтролируемому эко¬
номическому спаду и социально-политической дестабили¬
зации. Тогда филиппинским идеологам авторитарного
строя не помогут более никакие националистические
заклинания.

ЛИТЕРАТУРА
Введение
1.	Э н г е л ь с Ф. За Польшу.— Т. 18*.
2.	Энгельс Ф. Письмо К. Каутскому 7 февраля 1882 г.— Т. 35.
3.	Ленин В. И. Письмо И. И. Скворцову-Степанову 16 декабря
1909 г. — Т. 47.
За. Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. М., 1983.
4.	1убер А. А. и Рыковская О. К. Хосе Рисаль. М., 1937,
5.	Губер А. А. Филиппинская республика 1898 г. и американский
империализм. М., 1961.
5а. Ерасов Б. С. Националистическая идеология и механизм ее
действия.— Национальный вопрос в странах Востока. М., 1982.
6.	Интеллигенция и социальный прогресс в развивающихся странах
Азии и Африки. М., 1981.
7.	Ко л од ко в а Г. И. Церковь «Иглесия-ни-Кристо» на Филиппинах
как пример трансформации христианства в условиях колониальной
страны.— Юго-Восточная Азия: история и современность. М., 1983.
8.	Л е в и н с о н Г. И. Филиппины на пути к независимости. М., 1972.
9.	ЛевтоноваЮ. О. Мабини — национальный герой Филиппин.
М., 1970.
10.	Л е в т о н о в а Ю. О. История общественной мысли на Филиппинах.
М., 1973.
11.	ЛевтоноваЮ. О. Филиппины.— Зарождение идеологии нацио¬
нально-освободительного движения (XIX — начало XX в.). М., 1973.
12.	М а к а р е н к о В. А. Языковая ситуация на Филиппинах в прошлом
и настоящем.— «Народы Азии и Африки». 1970, № 5.
13.	М а к а р е н к о В. А. Языковая ситуация и языковая политика
на Филиппинах (основные проблемы исследования). — Языковая
политика в афро-азиатских странах. М., 1977.
14.	МакаренкоВ. А. Эволюция современного тагальского языка.—
«Народы Азии и Африки». 1979, № 3.
15.	Национальное и интернациональное в идеологии национально-
освободительного движения. Тезисы. Ч. I—II. М., 1974.
16.	Подберезский И. В. Сампагита, крест и доллар. М., 1974.
16а. Подберезский И. В. Эволюция творчества Хосе Рисаля.
М., 1982.
17.	Полонская Л. Р., Вафа А. X. Типология немарксистских
идейных течений в развивающихся странах.— «Азия и Африка
сегодня». 1977, № 9.
* Произведения К. Маркса и Ф. Энгельса приводятся по второму
изданию Собрания сочинений, В. И. Ленина — по Полному собранию
сочинений.
185

17а. Примаков E. M. Восток после краха колониальной системы.
М., 1982.
18.	С и м о н и я Н. А. Страны Востока: пути развития. М., 1975.
19.	Современное революционное движение и национализм. М., 1973.
20.	Современный национализм и общественное развитие зарубежного
Востока. М., 1978.
21.	Тайван Л. Л. Крестьянские восстания на Филиппинах в XX в.
M.	, 1980.
22.	De la С о s t а Н. The Background of Nationalism. Manila,
1965.
23.	G о n z a 1 e z A. Language and Nationalism. The Philippine Experien¬
ce thus Far. Manila, 1980.
24.	G о о d m a n G. Japan and Philippine Radicalism: the Case of
Benigno Ramos.— Four Aspects of Philippine-Japanese Relations,
1930—1940. Yale, 1967.
25.	H e у d e n J. The Philippines. A Study in National Development.
N.	Y., 1945.
26.	M a b i 1 a n g a n F. Indications of a Philippine Foreign Policy.—
Philippine Papers. Manila, 1939.
27.	Q u e z о n M. The Good Fight. N. Y., 1946.
28.	R о m u 1 о C. Mother America. N. Y., 1943.
29.	R о x a s M. Important Speeches, Messages and Other Pronounce¬
ments. Manila, 1947.
30.	S t u г t e v a n t D. Popular Uprisings in the Philippines, 1840—
1940. L., 1976.
Глава 1
1.	Барышникова О. Г. Филиппинская национальная буржуазия
в борьбе за независимую внешнюю торговлю. М., 1962.
2.	Л е в и н с о н Г. И. Филиппины вчера и сегодня. М., 1959.
3.	Левинсон Г. И. О характере движения «Филиппинцы прежде
всего. XXV Международный конгресс востоковедов. Доклады
делегации СССР. М., 1960.
4.	Современная филиппинская поэзия. М., 1974.
5.	С a s t г о F. Nationalism — Filipino First. Manila, 1960.
6.	Constantino R. The Making of a Filipino. Manila, 1969.
7.	L a u r e 1 J. Bread and Freedom. Manila, 1953.
8.	MAN (Movement for the Advancement of Nationalism). Basic
Documents and Speeches of the Founding Congress. Quezon City,
1967.
9.	MAN’S Goal: the Democratic Society. Manila, 1969.
10.	Recto C. Three Years of Enemy Occupation. Manila, 1946.
11.	[Recto C.J. Recto Reader. Manila, 1965.
Глава 2
1.	E p а с о в Б. С. Социально-культурные традиции и общественное
сознание в развивающихся странах Азии и Африки. М., 1982.
2.	Место религий в идейно-политической борьбе развивающихся
стран. Тезисы. М., 1978.
3.	МинкявичусЯ. В. Католицизм и нация. М., 1971.
4.	Н о в и к о в М. П. Современный религиозный модернизм. М., 1973.
5.	ПьерантоцциЛ. Социальная доктрина Ватикана и XX век.—
«Проблемы мира и социализма». 1965, № 7
186

6.	Пьерантоцци Л. Энциклика «Популорум прогрессио».—
«Проблемы мира и социализма». 1967, № 6.
7.	Р а д у г и и А. А., О в с и е и к о Ф. Г. Новые тенденции в като¬
лической теологии и философии. М., 1977.
8.	Ш е й и м а и М. М. Католицизм в меняющемся мире. М., 1975.
9.	Bangsamoro Republik. Damascus, 1981.
10.	В u 1 a t а о У. Split-Level Christianity. Gorospe V. Christian
Renewal of Filipino Values. Manila, 1966.
11.	Church of the Philippines on the Threshold of the 80-th. Manila, 1980.
12.	De la Costa H. Reorientation and Mobilization of Traditional
Values.— «Comment». 1963, № 18.
13.	De la С о s t a H. The Background of Nationalism and Other
Essays. Manila, 1965.
14.	De la Costa H. Asia and the Philippines. Collected Historical
Papers. Manila, 1967.
15.	D e 1 а С о s t a H. Foreword to: «Communism in the Philippines»
by A. Saulo. Manila, 1968.
16.	De la Cost a H. Development and the Asian Philosophy.—
20 Years of the Federation of Free Workers. Manila, 1970.
17.	D e 1 а С о s t a H. Tirad Pass.— «Solidarity». 1975, № 8.
17a. «Fookien Times Philippines Yearbook, 1980». Manila, 1980.
18.	M a n g 1 a p u s R. Freedom, Nationhood and Culture. Manila, 1959.
19.	M a n g 1 a p u s R. A Revitalization of the Barrio Political
Structure.— Progress Yearbook. Manila, 1960.
20.	M a n g 1 a p u s R. Culture, Religion and Poverty.— «Comment»,
1963, № 18.
21.	ManglapusR. Land of Bondage, Land of Free. Social Revo¬
lution in the Philippines. Manila, 1967.
22.	ManglapusR. A Christian Social Movement. Manila, 1968.
23.	«Manila Times», 25. VIII. 1968.
24.	T a r u k L. He who Rides the Tiger. N. Y., 1967.
25.	«United States News and World Report», 26. III. 1979.
Глава 3
1.	ЛаваХ. Призыв к диалогу (рецензия на кн.: R. С о n s t a n t i п о.
Nationalist Alternative).— «Проблемы мира и социализма». 1981,
№ 2.
2.	Левинсон Г. И. О характере движения «филиппинцы прежде
всего». XXV Международный конгресс востоковедов. Доклады
делегации СССР. М., 1960.
3.	Л е в и и с о н Г. И. Прошлое и настоящее далекой страны (вступи¬
тельная статья).— Э. А б а й я. Нерассказанная история Филип¬
пин. М., 1970.
4.	Левтонова Ю. О. Современные филиппинские историки о
национально-освободительном движении на Филиппинах во второй
половине XIX — начале XX в.— Источниковедение и историо¬
графия стран Юго-Восточной Азии. М., 1971.
5.	Левтонова Ю. О. и Макаренко В. А. (рецензия на кн.:
G. Z a i d е. The Pageant of the Philippine History. Vol. 1).—
«Народы Азии и Африки». 1980, № 2.
6.	Левтонова Ю. О. и Макаренко В. А. (рецензия на кн.:
R. Constantino. The Philippines: a Past Revisited; The
Philippines; a Continuing Past) (рукопись).
187

ба.	Та й в а н Л. Л. Крестьянские восстания на Филиппинах в XX веке.
М., 1980.
бб.	Хорос В. Г. Идейные течения народнического типа в развиваю¬
щихся странах. М., 1980.
бв.	«Ang Вауап» (English Edition). 1969—1972.
7.	Constantino R. The Filipinos in the Philippines and Other
Essays. Manila, 1966.
8.	Constantino R. A Leadership for Filipinos.— MAN. Basic
Documents and Speeches of the Founding Congress. Quezon City,
1967.
9.	Constantino R. The Making of a Filipino. Quezon City, 1969.
10.	Constantino R. Continuing Betrayal.— Betrayal in the Philippi¬
nes by H. Abaya. Manila, 1970.
10a. Constantino R. Dissent and Counter-Consciousness. Quezon
City, 1970.
11.	Constantino R. Identity and Consciousness: a Philippine
Experience. Quezon City, 1974.
12.	Constantino R. The Philippines: a Past Revisited. Quezon
City, 1975.
13.	Constantino R. and Constantino L. The Philippines:
a Continuing Past. Quezon City. 1978.
14.	Constantino R. The Nationalist Alternative. Quezon City, 1979.
15.	G о n z a 1 e z A. Language and Nationalism. Manila, 1980.
16.	Kabataang Makabayan (листовка). 1968.
16a. Lachica E. Huk: Philippine Agrarian Society in Revolt. Manila,
1971.
17.	New People’s Army. Annex «С» to: Lachica. E. Huk: Philippine
Agrarian Society in Revolt. Manila, 1971.
18.	«Praxis», Manila, August-September, 1968.
19.	Program for a People’s Democratic Revolution. Annex «В» to:
Lachica E. Huk: Philippine Agrarian Society in Revolt. Manila,
1971.
20.	«Progressive Review», Manila, 1963—1967.
21.	San Juan E. The Radical Tradition in Philippine Literature.
Quezon City, 1972.
22.	San Juan E. A. Preface to Pilipino Literature. Quezon City, 1972
23.	San Juan E. Onty by Struggle, Literature and Revolution in the
Philippines. Mansfield, 1980.
24.	Si son J. Ma. General Report. — MAN. Basic Documents
and Speeches of the Founding Congress. Quezon City, 1967.
25.	S i s о n J . Ma. Struggle for National Democracy. Quezon City,
1967.
26.	(Sison	J.	Ma.)	Amado	Guerrero.	Philippine Society
and Revolution. Hongkong, 1971.
27.	(Sison	J.	Ma.)	Amado	Guerrero.	A Work of Two
Renegades. A Criticism of Luis Taruc and William Pomeroy’s
Book «Born of the People».— «Ang Malaya», 27. I. 1972, 4. II. 1972.
28.	Pineda R. Renato Constantino: Incorrigible Gadfly. — «Review»,
1978, № 5.
29.	Tana da L. The Folklore of Colonialism.— «Progressive Review»,
1966, № 9.
30.	Tana da L. A. Definition of Our Tasks. — MAN. Basic Documents
and Speeches of the Founding Congress. Quezon City, 1967.
31.	Tana da L. The Challenges of the Present.— MAN’S Goal: the
Democratic Filipino Society. Quezon City, 1969.
32.	Tan a da L. Nationalism: a Summons to Greatness. Manila, 1965.
188

33.	Y a b e s L. The Language Policy Reconsidered.— «The Fookien
Times 1981 —1982. Philippines Yearbook*. Manila, 1982.
Глава 4
1.	Барышникова О. Г. Филиппины в 70-е годы.— «Азия и
Африка сегодня*. 1975, № 6, 7.
2.	Барышникова О. Г., ЛевтоноваЮ. О. Филиппины: четыре
года «Нового общества*.— «Азия и Африка сегодня», 1977, № 2.
3.	Барышникова О., Левтонова Ю. Филиппины: теория и
практика «нового общества*. — «Азия и Африка сегодня», 1981,
№ 7
4.	Л е в а д а Ю. А. Социальная природа религии. М., 1965.
5.	Л е в и н с о н Г. И. Филиппины на перепутье.— «Новое время».
1972,	№ 44.
6.	Л е в и н с о н Г. И. Филиппины: новое и старое.— «Азия и Африка
сегодня». 1973, № 11.
7.	Полонская Л. Р., Вафа А. X. Восток. Идеи и идеологи.
М., 1982.
8.	X о р о с В. Г. Идейные течения народнического типа в разви¬
вающихся странах. М., 1980.
8а. A Day in February when the Pope Came to the Philippines and
Spoke to Us — «Fookien Times Philippines Yearbook, 1981 — 1982».
Manila, 1982.
9.	Del RosarioS. A Monograf on Cardinal Sin. Quezon City, 1980.
10.	L e v i n s о n G. I. Modernization and the Official Political Doctrine
(the Philippines Case Study). Moscow, 1979.
11.	Marcos	F.	Today’s Revolution: Democracy. Manila, 1971.
12.	M	а	г с о s	F. Basic Guidelines to a New Society. Manila,	1972.
13.	M	а	г с о s	F.	Notes on the New Society. Manila, 1973.
14.	M	а	г с о s	F.	An Ideology of Development.— The Ascent. Growth
and Change in Philippine Society. Manila, 1973.
15.	Marcos F. A. Dialogue with My People. Selected Speeches. Manila,
1973.
16.	M а г с о s F. The History of the Filipino People. Tadhana. Vol. 1—2.
Manila, 1977.
17.	M а г с о s F. On Human Rights. A Selection of Statesments on
Human Rights by the President of the Philippines. Quezon City, 1977.
18.	M а г с о s F. Revolution from the Center. Hongkong, 1978.
19.	Marcos F. An Introduction to the Politics of Transition. Manila,
1978.
20.	Marcos F. Progress and Martial Law.— «Bulletin Today*,
27—28. V. 1981.
21.	Marcos F. A New Republic, a New Philippines — «Fookien
Times Philippines Yearbook 1981 —1982». Manila, 1982.
22.	Romualdez Marcos I. The Compassionate Society and Other
Selected Speeches. Manila, 1973.
23.	Romualdez Marcos I. The Human Order. Manila, 1982.

SUMMARY
Prof. G. I. Levinson, Ph. D. in History and head of
the Philippine Studies Group of the Institute of Oriental
Studies of the USSR Academy of Sciences, has published
five books on various aspects of the political and social
history of the Philippines.
This new book by Dr. Levinson represents an analysis
of the key nationalist ideologies currently circulating in
the Philippines. The introductory chapter sets forth the
author’s understanding of the origines of nationalism
and its role in an ex-colony undergoing ~apid modernization.
Analysing the controversial ethno-linguistic and socio-poli¬
tical factors, which further the formation of a cohesive
Filipino nation, the author points to positive and negative
ideological manifestations of the process.
A historical survey of the main varieties of nationalist
ideologies which prevailed in the Philippines from the end
of the 19th century to the proclamation of independence
in 1946 forms a prologue to a more thorough analysis
of the ideological situation in the past three decades.
The choice of a personified form of presentation has
enabled the author to offer a series of vivid portraits
of the most typical and influential exponents of Filipino
nationalism.
The opening essay intrdduces Jose Laurel and Claro
Recto as distinguished proponents of the liberal-democratic
nationalism of the 1950’s. Laurel’s nationalist writings
are surveyed with an accent on his legalist attitudes.
The development of Claro Recto’s views is presented
as a conflicting process, which by the closing years of
his life had assured him a long-standing reverence
lasting up to the present time. The author sees the main
limitation of Recto’s nationalism in his inability to pay
due attention to the internal social barriers to his country’s
economic and political progress — a limitation which,
the author assumes, is characteristic of many nationalists.
Special attention is paid to the formation of a nationalist
ideology based on tenets of the Catholic faith, strongly
190

influenced by the social doctrine proclaimed in the course
of “aggiornamento” and reflected in a series of papal
encyclicals and the decisions of the second Vatican
Council — a phenomenon new to the Philippines. This
brand of nationalism is outlined through an exposition
of the views of Horacio De la Costa S. J., a prominent
historian, and Raul Manglapus, the founder of the
Christian Social Movement. The author touches on the
Muslim religious nationalism which revealed itself in the
course of the separatist movement of the Moros in the
Southern Philippines.
The 1960s—1970s are shown to have brought a revival
of Claro Recto’s ideas with a notable tendency toward
their more radical interpretation. However, many facets
of Recto’s concept of nationalism, both strong and weak,
survived. This type of nationalist ideology is highlighted
as espoused by Renato Constantino and Lorenzo Tanada.
Attention is paid to the writings of the main political
leader and theoretician of the Philippine’s left extremissts —
Jose Ma Sison. His ideology is treated as a kind of
nationalist populism expressed in a pseudo-Marxist phraseo-
logy.
The concluding chapter is concerned with nationalism
as the key element of the official political doctrine of
President Ferdinand Marcos. In the author’s opinion,
the nationalist aspect of the New Society concept is
exploited by the ruling regime as a vehicle of mobilization
and political control of the mass of the population with
a view to ensuring social stability in the course of
society’s modernization. Marcos’s nationalism is buttressed
by his efforts to give a populist tinge to some of his
social and administrative reforms, which are being presen¬
ted as a revival of traditional Filipino values and insti¬
tutions (cases in point are the «barangay» system and
the «bayanihan» principle).
According to the author, Filipino nationalism once
played an indubitably positive role as a motive force
behind the struggle for political sovereignty, but now it
retains only limited positive significance as a promoter
of the country’s efforts to achieve economic independence.
At the same time, nationalism’s potential negative aspects
are assuming increasingly distinct forms as it tends to
divert popular attention from handling acute internal
socio-economic problems which affect the lives of the
majority of the Filipinos.

ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ	3
ГЛАВА 1.
ХОСЕ ЛАУРЕЛЬ. КЛАРО РЕКТО	•			 47
ГЛАВА 2.
ОРАСИО ДЕ ЛА КОСТА. РАУЛЬ МАНГЛАПУС . 		75
ГЛАВА 3.
РЕНАТО КОНСТАНТИНО. ЛОРЕНСО ТАНЬЯДА	113
ГЛАВА 4.
ФЕРДИНАНД	МАРКОС	161
ЛИТЕРАТУРА	185
SUMMARY	190
Георгий Ильич Левинсон
ИДЕОЛОГИ ФИЛИППИНСКОГО НАЦИОНАЛИЗМА
Утверждено к печати
Институтом востоковедения
Академии наук СССР
Редактор М. Н. Брусиловская
Младший редактор А. В. Бодянская
Художник Б. Л. Резников
Художественный редактор Б. Л. Резников
Технический редактор В. П. Стуковнина
Корректор В. Н. Багрова
ИБ № 14644
Сдано в набор 23.12.82. Подписано к печати 10.11.83. А-13723. Формат 84Х108,/зз-
Бумага ТИ.Л2. Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. п. л. 10,08.
Усл. кр.-отт. 10,29. Уч.-изд. л. 10,92. Тираж 1150. Изд. № 5309. Зак. 991.
Цена 1 р. 60 к.
Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»
Москва К-31, ул. Жданова, 12/1
Фотонабор выполнен в Ордена Трудового Красного Знамени
Чеховском полиграфическом комбинате ВО «Союзполиграфпром»
Государственного комитета СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли
г. Чехов Московской области
Отпечатано в Ордена Трудового Красного Знамени Первой типографии
издательства «Наука»
199034, Ленинград, В. О.,9 линия, д. 12.

1 p. 60 к.