Текст
СТЕФАН
ЗОРЬЯН
МОСКВА
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1974
СТЕФАН
ЗОРЬЯН
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИИ
В ПЯТИ ТОМАХ
МОСКВА
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1974
СТЕФАН
ЗОРЬЯН
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИИ
ТОМ ВТОРОЙ
РАССКАЗЫ,
ИСТОРИЯ одной ЖИЗНИ
РОМАН
Перевод с армянского
С(Арм)2
3-86
Редакционная коллегия:
С. Б. Агабабян, Л. С. Зорьян,
В. I . Лиди н, П. М. Л ю б и м о в, Э. С. То пч я н
Примечания
Л. 3 о р ь я н а п К. 3 о р ь я н а
Оформление художника
Г. Фишера
70303—029
028(01J—74 П0ДПисн°е.
И 3 К Н II г и
«О Г Н И»
РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
1
Вы спрашиваете, как все это произошло и каким об-
разом я очутился иа свободе? История эта длинная п не-
много запутанная.
Сиротские детские годы я провел в доме своего дяди.
В те времена у него было довольно много скота и овец,
и для ухода за ними он держал четырех батраков. Трое
из них постоянно находились на кочевьях в горах и очень
редко приезжали домой, не чаще, чем раз в месяц, и то
лишь тогда, когда у них кончались припасы или же нужна
была соль для скота и баранты. А четвертый слуга бат-
рачил дома: сеял, косил, ездил на арбе, таскал воду, ко-
лол дрова или ходил за садовыми деревьями. Он был ро-
дом из соседней турецкой деревни, звали его Али. Это
был расторопный, трудолюбивый парень. По-армянски он
говорил так хорошо и правильно, что его трудно было от-
личить от армянина. Дядю он называл «батюшка», мою
мать и жену дяди — «матушками», а дочку дяди, Ката-
рин, — «сестрицей». Он держался немного с гонором и хо-
дил щеголем, несмотря на свое положение слуги. Особен-
но он любил наряжаться по воскресным и праздничным
дням. Носил пояс с серебряными пуговками и шерстяные
вязаные носки, доходившие до колен. Но больше всего
он любил оружие. Свой единственный простой кинжал
он хранил удивительно бережно. Как только выдавалось
у пего свободное время, он принимался чистить кинжал
золой или мелом, потом смазывал его жиром и вклады-
вал в ножны.
— Теперь он не заржавеет...
7
Дядя не посылал его на кочевья, полагая, что у пего
нет достаточного опыта по уходу за скотиной п он будет
гораздо полезнее дома. И в самом деле, Али был на ред-
кость трудолюбивый парень: случалось, что он с утра до
вечера косил, а потом, вернувшись с поля, носил воду,
колол дрова, а когда наступала ночь, забирал бурку п от-
правлялся сторожить яблоневый сад возле дома... Но его
деятельность не ограничивалась этим. Можно сказать,
что он был мастер на все руки: он плел трехи 1, возводил
разрушенные стены, плотничал, играл на свирели и лихо
плясал на свадьбах... Стоило поглядеть па него, когда, за-
ложив за пояс полу чохи1 2, с кинжалом па боку, он пу-
скался в пляс, приложив одну руку к уху, а другой под-
боченившись. Вот за это проворство и исключительную
преданность дядя и любил его. Но не только дядя — все
у нас в доме любили Алп. Я же любил его главным об-
разом за то, что он мастерил для меня свирели и часто
приносил мне из лесу смородину и малину. Приносил и,
как это было принято в доме, отдавал дочери дяди, Ка-
тарин:
— На, сестрица, принес для детей.
Скажет и улыбнется застенчиво.
Катарин была молоденькой девушкой. К пен несколько
раз сватались, но дядя отвечал отказом, отговариваясь том,
что «еще не подоспела пора» или «мы еще не готовы».
Но истинная причина заключалась в том, что в доме пе
было хозяйки: мою мать болезнь давно уже приковала
к постели, а жена дяди с ранней весны до поздней осени
находилась на кочевьях; поэтому Катарин приходилось
выполнять всю домашнюю работу: она стирала, стряпала,
полола в огороде...
Это была очень скромная и тихая девушка: хотя ей
еще не исполнилось двадцати лет, она избегала общества
своих сверстниц, не любила пестрых и шуршащих платьев,
всегда одевалась в черное, а новое платье всегда предва-
рительно стирала. Такова была паша «сестрица». Будучи
в доме за хозяйку, она так же, как и мой дядя, постоян-
но нагружала Али работой:
— Али, сбегай принеси воды... Алп, наколи дров...
Али бежал за водой, Алп колол дрова... Одним словом,
он так же подчинялся «сестрице», как и дяде. II это было
1 Т j) е х п — обувь, сплетенная пз сыромятной кожи.
2 Чоха, чуха — верхняя деревенская одежда.
8
понятно, так как. в сущности, она была единственной
хозяйкой в доме.
II надо сказать, что Катарин не только не урезыва-
ла его в хлебе и прочей пшце, но даже стирала ему бе-
лье, что вовсе не было принято у пас в доме. Стирать
одежду слуги... такого и в помине не было. Но Катарин
стирала. Однажды, когда моя мать заметила ей, как
это опа не брезгует стирать одежду Али, Катарин отве-
тила:
— А что ж тут такого, разве Али не такой же человек,
как и мы?..
2
Стояло лето. Чудесная пора, когда зреют яблоки.
Кроме моей матери, которая все еще недомогала, все мы
спали на балконе, а Али в саду. Дядя и я спали на тахте,
а Катарин стелила себе постель на полу: она очень стесня-
лась отца и не ложилась, пока он не засыпал, хотя между
нашей тахтой и ее постелью висел старый палас, служив-
ший занавеской.
Вспоминаю те безмятежные летние ночи... Луна плы-
вет в синеве, издали с болотистого берега доносится ква-
канье лягушек, ветер приносит аромат скошенной травы,
тихо шелестят деревья и падают перезрелые яблоки —
туи-туи, и кажется, будто кто-то с неба время от времени
кидает камни.
— Сестрица, яблоко упало,— говорю я Катарин.
— Замолчи, пусть уснет отец, — сердится она на меня.
Снова надает яблоко — туп.
— Сестрица, еще упало.
— Хорошо, спи, утром подберешь. Дай уснуть отцу, —
унимает она меня, а сама, глядя на луну, прислушива-
ется. как падают яблоки в саду.
Я засыпал с мыслями о яблоках, которые съем утром.
Но однажды в тихую ночь я долго не мог уснуть. Дядя
давно уже храпел, а я лежал и прислушивался к звуку
падающих в саду яблок и думал: интересно, какие это яб-
локи — сладкие или кислые... Вдруг я услышал, как Ка-
тарин зашевелилась за паласом, встала, оделась и, не-
слышно ступая, спустилась с балкона.
Была тихая ночь, луна то появлялась, то скрывалась
за облаками. Я посмотрел сквозь балконные перила вслед
9
Катарин... п при свете лупы, выглянувшей из-за туч, уви-
дел, что она направляется в сад...
Катарин шла быстро, но осторожно и то и дело огля-
дывалась. Мне показалось странным, что девушка в такой
поздний час спустилась в сад, и я решил, что она, видимо,
пошла собирать падалицы. Наверное, хочет собрать и
спрятать их, чтобы я утром не раздал товарищам, за что
нередко получал нагоняй... Это предположение у меня
возникло потому, что каждое утро, проснувшись, я бе-
жал в сад и, видя там собранные в кучу падалицы, всегда
думал, что их собирает дядя, а не Катарин. Поэтому мое
любопытство сильно разгорелось: надо выследить, куда
она понесет, где спрячет падалицы. «Так вот, оказыва-
ется, кто собирает яблоки», — подумал я и, приподняв го-
лову, стал глядеть сквозь перила... Прошло несколько ми-
нут — Катарин не появлялась, ее все не было. «Кто знает,
наверное, много попадало яблок, и поэтому она задержа-
лась!»— думаю я и с напряженным любопытством во все
глаза гляжу в залитый лунным светом сад. Смотрю и при-
слушиваюсь: издали доносятся чьи-то приглушенные го-
лоса, на деревенской улице скрипит арба, в соседнем
дворе мычит теленок, в углу балкона один за другим ве-
рещат сверчки.
Прошло много времени (сколько именно — трудно ска-
зать, но мне оно показалось бесконечным), наконец Ка-
тарин появилась: она осторожно вышла из-за деревьев,
огляделась, посмотрела на балкон и, видимо успокоив-
шись, почти бегом добралась до своей постели и легла...
но без яблок... Это меня поразило.
«Наверно, спрятала где-нибудь под деревьями», —
подумал я и, решив поискать их утром, заснул...
Через несколько дней, в одну из таких же ночей, я
проснулся от необычного шума. Дядя во дворе в ночном
белье волочил кого-то по земле и, задыхаясь от гнева, вы-
крикивал:
— Бесстыдница, негодяйка!., тьфу!..
Выражение лица и голос его были ужасны. Сначала
мне показалось, что он поймал в саду вора, тащит его
и плюется, но потом, приглядевшись, увидел, что это
была Катарин, которая молча закрывала лицо руками.
Что произошло, почему дядя тащил ее — я не понял.
Дядя был так разгневай, что я не осмелился спросить его.
10
Больше всего меня поразило то. что мой дядя ПрпцайЦ
Антон волочил по земле свою дочь... За что? Я никогда
не видел ничего подобного! Он так любил ее, что теперь
его поведение, брань, пинки — все это казалось мне без-
образным сном. Меня поразило и то, что Катартш даже
звука не издала, хотя дядя бил ее кулаком в спину,
в бока, тянул за волосы... Катарин все безропотно сно-
сила и молчала, как деревянная...
Втащив Катарин на балкон, дядя с проклятиями втолк-
нул ее в комнату, запер дверь, потом оделся и спустился
в сад. Вид его в эту минуту был ужасен, он был мрачен,
как грозовая туча. Куда он идет в полуночный час, я не
осмелился спросить. С яростной решимостью спустив-
шись с балкона, дядя исчез в саду за деревьями.
Больше уже спать я не мог. Загадочность происшед-
шего долго терзала мой детский мозг и потрясла мою
душу. А дома, в комнате, моя мать, забыв о своей бо-
лезни, не переставала вздыхать и причитать:
— Ох, умереть бы мне, опозорились мы... Ох, чтоб
мне ослепнуть... Что я скажу ее матери... что?
Я не понимал, что произошло; спросить у матери я не
решался, но чувствовал — стряслась беда...
Дядя не появлялся до утра, не появился и Али; я
ждал его, чтобы пойти вместе с ним на родник, но он пе
пришел. Подошло время выгонять быков, а его все не
было. Наконец дядя пришел, вид у него был мрачный.
Я спросил его:
— А где же Али?
Он сердито покосился на меня.
— Но ведь быки не кормлены...
— Замолчи! — рявкнул он на меня.
Я замолчал и отошел в сторону, удивленный этой
гневной вспышкой. Быки меня интересовали только по-
тому, что я опасался, как бы не ушел Али куда-нибудь
далеко: тогда меня пошлют пасти быков вместо него, что
я очень не любил. Вот почему, когда дядя вышел, я обра-
тился к матери:
— Куда ушел Али, мама?
— Замолчи! Чтоб зарыть мне его голову! — ответила
мать.
Никогда моя мать так не говорила об Али. Я замолчал,
не понимая, почему они оба — и дядя и мать — сердятся
и не хотят говорить об Али. Не понимал я и того, почему
Катарин заперли в соседней комнате.
11
К обеду явилась с кочевья жена дяди Эко-азп, блед-
ная и взволнованная. Обычно она редко спускалась crop,
а когда приходила, то всегда приносила с собой густое
мацони1, молодой сыр и то и дело целовала нас, детей
и болтала с нами.
В этот раз ничего подобного не было. Она пришла
с пустыми руками, мрачная и не обмолвилась с нами пи
одним словом. Это было так же странно, как и поведение
дяди и моей матери.
Как только она явилась, дядя подвел ее к постели
моей матери, п они втроем (меня и моего брата выпрово-
дили вон из комнаты) о чем-то говорили несколько минут
шепотом, после чего разъяренная жена дяди бросилась
в комнату дочери. Немного погодя мы услышали, как
она принялась ругать и проклинать Катарин.
— Провалиться бы тебе сквозь землю, девушка Ката-
рин, — вопила она, — провалиться бы сквозь землю!.. Как
ты теперь покажешься людям на глаза!.. Как ты пока-
жешься!..
3
Весь этот день п все последующие наши разговари-
вали и вели себя так, словно в доме был покойник. Ка-
тарин держали взаперти. Как ни старались наши скрыть
случившееся, это оказалось невозможным. Не только я. но
и соседи узнали и начали судачить о том, что наша Ката-
рин полюбила Али и по ночам ходила к нему на свидание
в сад. Н вот во время одного пз таких свиданий дядя на-
стиг их.
Али сбежал, а Катарин поймали.
Жена дяди больше уже не вернулась на кочевья (вме-
сто нее послали соседку, которую для этого наняли). Ра-
боту Катарин теперь выполняла жена дяди, потому что
Катарин после ночного происшествия не показывалась
людям на глаза. Мать по нескольку раз в день входила
к ней в комнату и осыпала ее проклятиями.
— Провалиться бы тебе сквозь землю, девушка Ката-
рин, провалиться бы тебе... Не нашла никого, кроме тур-
ка... — часто слышался па балконе ее крик.
1 Мацони — род простокваши.
12
II потому, что Катарин упорно молчала, мать еще
больше раздражалась и продолжала осыпать ее упреками.
Опа долго говорила, сокрушаясь, понизив голос, чтобы ее
не услышали.
— Тебе разве не приходило в голову, что он му-
сульманин, а ты христианка? Вот увидишь еще, как на-
кажет тебя бог... Как мне теперь показаться людям па
глаза?
Для пашен семьи это были тягостные дни. Испыты-
вая стыд, дядя ходил низко надвинув шапку на глаза
и ни с кем не разговаривал. II вообще все в доме держа-
лись так, словно были пойманы с поличным. Наши не
ходили к соседям, а при встречах отводили глаза.
А дети нашего околотка во время игр при случае драз-
нили меня:
— Сват турка, сват турка...
Все бы ничего, но вскоре выяснилось другое обстоя-
тельство, которое потрясло всю нашу семью. Оказалось,
что Катарин ждет ребенка. В наказание ее поместили
в сараи и заперли на замок. Ее не выпускали во двор.
Воду, хлеб п обед носили ей туда. Вернее, она сама не вы-
ходила из сарая. Несколько раз в день я заглядывал
в щели, чтобы увидеть, что делает там Катарин. Она си-
дела в полумраке сарая, па куче дров, обхватив колени,
в глубокой задумчивости. Пз-под головного платка выби-
вались растрепанные волосы, она выглядела бледной п
худой.
Пищу ей приносила мать: открыв дверь и переступив
порог, она ставила еду и вновь закрывала сарай. Иногда
я украдкой следовал за пей, чтоб поглядеть, как будет
вести себя Катарин, и каждый раз видел одно и то же:
мать, приходя, проклинала н попрекала Катарин, а уходя,
вытирала глаза краем передника... Мне запретили гово-
рить соседям, где находится Катарин. «Если спросят, где
опа, — наставляла меня мать, — скажи, что па кочевье».
Не все ходили на кочевье, из наших соседей там никого
не было, так что некому было меня п проверить. Сперва,
мне казалось, поверили этому. Но однажды паша сосед-
ка, долговязая Егсап, прыснула в ответ па мои
слова:
— На кочевье, — обратилась она к Шого Погосанц. —
Тем хуже, ведь Али сейчас там...
13
Много говорили соседп, но далеко не все доходило до
ушей дяди. На улице ребятишки иногда спрашивали
меня:
— Где ваш зять?..
Спросят, засмеются и убегут. Как-то раз во время та-
кой сцепы неожиданно появился мой дядя. Мальчишки,
окружив меня, со злорадством спрашивали, когда же бу-
дет свадьба Катарин и турка. Вне себя от стыда и гнева
я не зпал, что им ответить, и бранился:
— Убирайтесь отсюда, сукины дети...
И вдруг чья-то рука схватила меня за плечо.
— Чем это ты здесь занимаешься, а? — услышал я
бас своего дяди.
Мальчишки разбежались, а я съежился от страха.
— Чтоб я тебя больше пе видел вместе с этими щеп-
ками! — дернул он меня за ухо.
Иногда поодиночке к нам заглядывали соседп и, при-
творяясь, будто пришли по делу, жадно, с любопытством
посматривали на дверь соседней комнаты. Я не обращал
на это внимания, но слышал, как тетка жаловалась мужу,
что приходят соседп и смотрят во все глаза, желая узнать,
где находится эта «бесстыдница».
Теперь в доме Катарин иначе пе называли, как «бес-
стыдница».
Дядя, узнав, какое любопытство проявляют соседп,
приказал не пускать их больше в дом, а эту «бесстыд-
ницу» держать взаперти.
Первые дни Катарин сидела в дровяном сарае без
дела, потом ей дали работу — щипать перья. Опа по од-
ному общипывала перья и бросала пух в таз. Сквозь щели
сарая я видел, как ее исхудавшие пальцы общипывают
перья. Ее бледное лицо было постоянно задумчивым и
грустным. Глядя на нее, я жалел о том, что она не выхо-
дит, не гуляет, как прежде в саду, и не собирает яблоки.
— Сестрица, хочешь яблоко? — спросил я однажды,
когда никого поблизости пе было.
Казалось, она не разобрала слов, но голос мой узнала
и, повернув голову, спросила:
— Это ты, Сеник?..
— Я, сестрица, хочешь, принесу яблок?
— Принеси.
Я побежал в сад, набрал за пазуху яблок п принес
Катарин: опа переложила яблоки себе в подол и села на
прежнее место, возле мешка с перьями и тазом.
14
После этого я почти каждый депь тайком от наших
приносил ей яблоки. Мы обменивались двумя-тремя сло-
вами. Катарин расспрашивала о моей матери, о том, что
говорят соседи. Я, конечно, умолчал о многом, по однаж-
ды она зазвала меня к себе, усадила рядом и сказала:
— Сеник, я хочу тебя кое о чем спросить, ты никому
не скажешь, а?
— Нет, зачем же?
— Значит, никому не скажешь, да? — переспроспла
она и покраснела. Я дал ей слово, что буду молчать. Она,
казалось, успокоилась и, опустив голову, шепотом спро-
сила: — Сеник-джан, ты не знаешь, где Алп?
— Не знаю, я давно его пе видел.
— Скажи правду, Сеник-джан... что слышно о нем,
какие ходят слухи?
— Ничего не слышно.
Она печально поникла головой, и я заметил, как из
глаз у нее закапали слезы.
II я и все наши домашние в самом деле не знали, где
Али. Однако вскоре стало известно его местопребыва-
ние — соседские парни встретили его в лесу, и Али пору-
чил им передать следующее: «Скажите Антону Нрпцапцу,
чтобы он перестал избивать Катарин, а не то...» — и при-
грозил, что убьет дядю. Услышав об этом, дядя очень
рассердился, по в то же время у него возникли сомнения,
что все это придумали парни, чтобы посмеяться над ним.
Однако проверить это было трудно... Парни говорили с та-
ким серьезным видом, что нельзя было заподозрить их
в обмане. Так или иначе, дядя очень рассердился, полу-
чив это известие. Несколько дней он сильно негодовал —
то ли па Али, то ли на тех. кто принес весть, то ли на
Катарин... Даже за едой оп был раздражительным, мрач-
ным, сердился и кричал по пустякам, а когда, бывало,
шел мимо дровяного сарая, то громко плевался: «тьфу».
Нарочно громко, чтобы Катарин его услышала.
— Из-за нее я стал посмешищем всей деревни! —
говорил он. — Турок но посмел бы сказать такое, эти
щенки смеются надо мной.
4
Осенью по установившемуся в наших краях обычаю
крестьяне — мужчины и женщины, взрослые и дети —
с мешками отправляются в лес собирать дикие груши
15
и яблоки. Груши обычно маринуют, а яблоки храпят в со-
ломе и зимой едят, собираясь у очага. II такими вкус-
ными кажутся зимой эти яблоки и груши, что домочадцы
отнимают их друг у друга.
Этой осенью и я вместе с товарищами отправился в
лес за грушами. Я взял с собой маленький мешок, хлеб
с сыром, и мы отправились в путь. Так как ближайшие
к деревне грушевые деревья давно уже были обобраны,
мы пошли в глубь леса и прошли довольно большое рас-
стояние в поисках «девственных», иначе говоря, не
обобранных деревьев. Сколько мы пи шли, деревья были
обобраны, поэтому мы зашли очень далеко, в самую глубь
леса, и там среди густых зарослей кустарника нашли гру-
шевое дерево, ветви которого так низко склонились под
тяжестью плодов, что издали оно напоминало ель. Обра-
довавшись, мы забрались па дерево и потрясли почти все
ветки, затем спустились и стали собирать в кучки попа-
давшие с дерева груши, с тем чтобы убрать их потом в
мешки. При сборе груш не существует никаких правил —
кто сколько соберет, столько и берет себе, и поэтому каж-
дый по мере своих сил и возможностей старается собрать
как можно больше.
Собирая груши, мы были так увлечены своим делом,
что не заметили, как к нам подошли трое... Я в это время
собирал груши среди зарослей кустарника и поэтому не
обратил внимания на этих людей. Подойдя поближе, они
спросили:
— Что вы здесь делаете, мальчики?
— Собираем груши, — ответили мы, не поднимая го-
ловы.
Голос человека, который спрашивал, показался мне
знакомым, я из-за кустов поглядел на пего и увидел возле
дерева... нашего Али. На поясе у него висел кинжал, а че-
рез плечо было перекинуто ружье... Со страха я перестал
собирать груши и притаился за кустами. Тысяча мыслей
пронеслась у меня в голове: что он сделает, если увидит
меня, — выбранит, побьет или, может быть, убьет?..
С ружьем он показался мне страшным, даже ужасным,
особенно испугало меня его бледное заросшее лицо: он по-
худел, возмужал, одпчал.
Пока я, сидя в кустах, размышлял обо всем этом, Али
и его спутники уселись под деревом. Али спросил у моих
товарищей, что нового в деревне.
Мальчики, продолжая собирать груши, ответили:
16
— Ничего...
Опп знали Али. и Али знал их...
Наконец он стал спрашивать их о нашей семье. Un
спросил, как поживают Нрицанцы...
— Нрицанцы? — сказал один из мальчиков, Пети Си-
рупапц, и тут же окликнул меня: — Сеник, иди сюда, Али
спрашивает о вас...
Сердце у меня заколотилось, я задрожал. Что-то бу-
дет, господи боже!.. В глазах у меня потемнело, земля за-
ходила под ногами. Дальше прятаться было уже невоз-
можно... Я прикинулся, будто не расслышал, и спросил,
в чем дело.
На этот раз меня окликнул уже сам Али:
— Сеник, пдн-ка сюда!..
Подол рубахи у меня был полон груш, я вышел пз-за
кустов, трепеща от страха. Однако, против ожидания, Али
встретил меня с улыбкой и очень приветливо.
— Ну, как поживаешь, паренек? — сказал он тихо
и ласково. — За грушами пришел?..— II потрепал меня
по плечу.
Когда я пересыпал груши в мешок, Али спросил:
— Ну, как ваши?
— Ничего, хорошо.
— Как твоя мать, ей лучше?
— Нет, все еще лежит.
Али говорил, а я исподлобья глядел на него и видел,
что он взволнован. Глаза его бегали по сторонам, каза-
лось, ему хотелось о чем-то спросить, но он не решался.
Наконец Али положил ружье на колени и, понизив голос,
спросил с таинственным видом:
— А что делает Катарин?
Я посмотрел на его заросшее лицо и отвел глаза.
— Щиплет перья.
Он помолчал и, поджав губы,
— Сеник, — спросил он вдруг
пе бьет ее?
Я покачал головой.
— Нет.
— А мать?
Я снова покачал головой.
— Нет.
— Эн, Сеник, — сказал он, и
и мольба и угроза, — скажи правду — бьют ее или
нет. А я слышал, что бьют.
поглядел по сторонам,
взволнованно, — а дядя
в голосе его звучала
-- —I нет...
17
Я стал уверять его, что Катарин никто не бьет.
Не поверил.
— Поклянись матерью.
— Клянусь мамой!
Али, казалось, успокоился, почесал в затылке, потом
снова спросил:
— А где же теперь Катарин?
— У нас, дома.
Он испытующе взглянул на меня.
— Ты говоришь неправду, Сеник!.. — рассердился
вдруг Али. — Мне говорили, что ее заперли в сарае для
дров и каждый день избивают... Скажи правду...
Я опустил голову: не знаю, то ли самолюбие, то ли
честь нашего дома не позволяли мне открыть ему правду.
Но ведь он все уже знал. Откуда?
Казалось, он, поняв мои переживания, смягчился, за-
дал мне еще несколько вопросов, потом поднялся, вски-
нул ружье на плечо и обнял меня за шею.
— Сеник, дорогой, скажешь дяде, что видел меня
здесь... Передай ему, чтобы он не бил Катарин, а не то
ему плохо будет... Понял?
Потом, наклонившись к моему уху, прошептал:
— Сеник, у меня к тебе просьба. Исполнишь, а?..
. — Говори.
— Скажи Катарин, что... что... чтоб опа не горевала...
не плакала... Слышишь?..
Голос его задрожал. Я взглянул на него — глаза его
были полны слез, но он силился сдержать себя. Он при-
крыл глаза ладонью, вытер пальцами слезы и, наклонив-
шись, стал перевязывать трехи. Мне показалось, что он
хотел скрыть свои слезы от товарищей, но они продол-
жали капать на руки.
5
Я пришел домой, груш у меня было меньше, чем у то-
варищей. Я был очень взволнован п, не в силах скрыть
свое волнение, рассказал матери все... все, кроме того,
что мне было поручено передать Катарин. Л моя мать
в свою очередь рассказала все дяде. Дядя вышел из себя.
— Я ему покажу, этому турецкому выродку! Вот сей-
час же пойду к приставу, заявлю о ш м и заставлю изло-
вить наглеца...
18
II он взволнованно зашагал по комнате. Прошелся не-
сколько раз п обратился ко мне:
— Он так и сказал, чтобы ты мне передал, да?
От страха я только кивнул головой.
— Говоришь, был с ружьем и с ним было еще двое
парней?
Я опять кивнул головой.
Оп снова прошелся по комнате.
— Что он еще сказал?
— Что еще? Больше он ничего не сказал, — ответил
я и почувствовал, что краснею. «Нет, — подумал я, — я
ни за что не скажу то, что он велел передать Катарпн».
— Ну ладно. Я ему покажу! — заскрипел зубамп дядя
и опять обратился ко мне. — А ты что делал в лесу? Кто
тебя туда послал, а?.. Нечего сказать, добрые вестп мне
принес. Негодяй! Если еще раз посмеешь пойти в лес,
я тебе задам!..
Весь свой гнев оп хотел сорвать на мне, но я попя-
тился к дверям и стремглав выскочил из комнаты.
В эту ночь почти никто из наших не спал, не говоря
уже обо мне, хотя я устал как собака. Я все время думал
о том, сообщить ли Катарин то, что мне сказал Али, или
нет, а если сообщить, то как это сделать...
Утром, когда дядя вышел из дому, я спустился с бал-
кона и заглянул в дровяной сарай. Катарин сидела и ощи-
пывала перья, вся голова у нее была в пуху. Увидев меня,
опа удивилась. Я явился в неурочное время. Она вопро-
сительно взглянула мне в глаза.
— Сестрица, — сказал я, стараясь говорить короче, —
вчера я ходил в лес за грушами... видел Али...
Катарин бросила работу и тяжело вздохнула, грудь
у нее заколыхалась, лицо зарумянилось.
— Видел?.. Разговаривал с ним?.. Что он сказал?..
— Сказал — пусть не горюет, не плачет...
Катарин опустила голову и помолчала.
— Что же он делал там? — спросила она немного по-
годя.
Я рассказал ей, что мы собирали груши, а он подо-
шел к нам с двумя людьми, в руках у него было ружье.
— Ружье?! — Она озабоченно опустила голову, но, за-
метив, что я собираюсь уходить, остановила меня:
— Сеник, что он еще сказал?
— Еще?.. Больше он ничего не сказал, это все. Только
попросил обязательно передать тебе.
19
При этих словах грустпое лицо Катарин сразу про-
сияло, в глазах блеснул огонек радости.
Боясь, что дядя меня вдруг застигнет, я поспешил
уйти, по Катарин опять остановила меня у порога.
— Сеник, когда ты еще пойдешь в лес?
— В лес?.. Не зпаю, — ответил я, по пе сказал ей, что
мне запретили ходить в лес.
— Когда ты снова соберешься в лес, скажи мпе, —
попросила она. — Скажешь, да, Сеник?..
Я пообещал, не спросив, зачем ей это нужно.
6
Сколько бы дядя ни угрожал, что накажет меня, если
я пойду в лес, я пе боялся этого. Если б я захотел, я мог
бы тайком пойти в лес. Я нередко уходил гулять не спро-
сись, а потом обмалывал домашних, говорил, что играл
или купался с товарищами. Но еще до того, как я побы-
вал снова в лесу, произошел случай, который сильно раз-
гневал дядю. Хотя стоял уже конец сентября, мы с дядей
по-прежнему спали па балконе: во-первых, для того, что-
бы сторожить сад, а во-вторых, пам не хотелось спать
в духоте. Мпе было особенно приятно лежать па балконе
п без конца смотреть на звезды, горевшие в прозрачном
осеннем небе. Сколько тайн и очарования было в этих
звездах!.. Мне часто казалось, что я слышу, как они зве-
нят в пебе, перекликаются друг с другом и убаюкива-
ют меня, и мое детское сердце словно парило под му-
зыку звезд. Я засыпал, и мне спились звезды, к которым
будто бы я летел. Зато в пасмурные ночи сердцу моему
бывало грустно, п я со страхом вглядывался в ночной
мрак.
И вот примерно через неделю после того, как я встре-
тился в лесу с Алп, в одну из таких темных ночей, я про-
снулся от тревожного голоса дяди. С трудом открыв глаза,
я увидел, что дядя, сидя в постели, к чему-то прислу-
шивается и спрашивает: «Кто там?..» Пе получив ответа,
он слез с тахты и в ппжпем белье, босой подошел к пери-
лам балкона. Склонив голову к плечу, он снова прислу-
шался. Кругом — нп звука. Я тоже прислушался с зами-
ранием сердца, по ничего пе услышал. Мпе показалось,
что в сад забрался вор п дядя, услышав его шаги, про-
снулся.
— Кто там, дядя? — спросил я с любопытством.
— Кажется, кто-то вошел во двор. Ты пе слышал?
— Нет.
Он немного подумал, потом вернулся и лег.
— Положим, если б это был вор. собака бы залаяла, —
пробормотал он и спова закутался в одеяло, сердито сопя
п поправляя на голове платок (ложась спать, он повя-
зывал голову платком, чтобы не простудиться).
Однако не прошло и двух минут, как он снова беспо-
койно зашевелился на тахте.
— Сеник, ты не спишь? — спросил он шепотом.
— Нет.
— Л ты не слышишь?
— Что?
— Неужели не слышишь голосов? Как будто кто-то
разговаривает...
Я весь обратился в слух, по ничего не услышал, кроме
одинокого лая соседской собаки. Я высказал дяде пред-
положение, что разговаривают во дворе у Матоса.
— Нет, сюда не будут доноситься их голоса. Нет, это
разговаривают у нас во дворе...
Он снова замолчал и, напряженно прислушиваясь,
оперся о подушку.
Я тоже навострил уши и в самом деле услышал го-
лоса, потому что внезапно перестала лаять собака.
— Говорю тебе — пойдем... — слышался чей-то при-
глушенный голос.
— Ой, как можно, пет, нет! — отвечал другой, более
глухой н слабый голос.
Ночь, как я уже говорил, была темная, беззвездная
и безлунная, из сада долетало легкое прохладное дуно-
вение. Деревья в саду то шелестели чуть слышно — и ка-
залось, что это попискивают где-то вдали только что вы-
лупившиеся цыплята, то начинали шуметь так, словно по
ним хлестал ливень, — поэтому голоса то слышались, то
обрывались. Разговор вдруг умолк, прерванный лаем со-
баки. Но, пролаяв раза два, она снова замолчала. До
пас опять донеслись голоса:
— Говорю тебе — идем.
— Если б я даже хотела, не смогу, — ответил слабый
голос.
— Почему пе сможешь?
— Да дверь заперта...
21
— Это пустякп, я ее в одну минуту выломаю. Только
ты скажи, Катарин, пойдешь или ист?..
Но этот разговор был внезапно прерван. Дядя так бе-
шено заорал, что я даже подскочил на постели.
— Собака!..
Он мгновенно вскочил с тахты, выхватил из-под по-
душки кинжал и, как был, в нижнем белье, кубарем ска-
тился с лестницы.
Я тоже вскочил. Едва я опустил ноги па пол, как под
балконом послышались крики, возня, топот ног. От стра-
ха я не мог пошевелиться, во рту у меня пересохло, и я
успел заметить только, как из-под балкона выскочили
две тени, помчались к саду и исчезли за деревьями. Си-
девшая на цепи собака залаяла и рванулась навстречу
бегущим... Что произошло дальше, я не видел и не слы-
шал, потому что собака подняла неистовый лай... Вскоре
кто-то вышел из-под деревьев и направился к дому. Так
как мои глаза уже привыкли к темноте, я узнал дядю,
державшего в руке обнаженный кинжал.
Вместо того чтобы подняться по лестнице, он прошел
под балкон.
— Бесстыжая тварь! — послышался оттуда его глухой
голос. — Тьфу!..
Он обращался к Катарин, но от волнения не находил
слов и все время плевался.
Я весь дрожал: как бы он не убил Катарин, это было
бы ужасно! И я радовался тому, что он только ругался и
что-то бессвязно бормотал.
— Тьфу, тьфу, бессовестная!—- твердил он.—Но-
чью... с турком собралась удрать, да?.. Тьфу на твою со-
весть!..
Из его слов я понял, что Али приходил с намерением
похитить Катарин, но дядя помешал ему.
Вскоре после этого к нам в дом зачастила бабка Шо-
хер. Она заходила к Катарин и сидела с ней часами.
Я не знал, зачем она приходит, но скоро узнал от дере-
венских мальчиков, что Катарин родила ребенка. Один
говорили, что мертвого, другие божились, что живого, но
что бабка по настоянию дяди зарубила его топором и по-
хоронила в углу погреба.
С этого дня я боялся заходить в погреб и обходил его
стороной: мне казалось, что, если я пройду мимо, убитый
ребенок появится из-под земли и закричит.
22
Но полное происшествие этим не ограничилось. Дядя
обратился к приставу и попросил его (так он объявил до-
машним, строго наказав, чтоб не смели никому расска-
зывать) уберечь нас всех и дом от набегов Али.
Не знаю, что и как он изложил приставу, по в деревне
говорили (находились и очевидцы), что стражники про-
чесывают лес, чтобы изловить Али.
Прошло несколько месяцев, но поймать его так и не
удалось, некоторые говорили, что он убит, другие уве-
ряли, что он убежал.
Трудно было сказать, кто из них прав.
7
Прошли годы. Старики поумирали, малыши под-
росли... Умер мой дядя, умерла и моя мать... Одним сло-
вом, много перемен произошло в деревне. Из мальчика
я превратился в юношу — мне исполнилось двадцать лет.
В армяно-турецкую воину * вместе с другими забрали и
меня.
Не буду подробно описывать сражения, которые ве-
лись от Эрзерума до Лори *. Скажу только, что второй пе-
хотный полк, где я служил, был разбит и уничтожен
больше чем наполовину, но продолжал сопротивляться.
Знаменательным был бой, который мы дали возле А. Два
дня мы отбивали все турецкие атаки, но зато на третий
день турки обходным маневром захватили в плен часть
солдат нашего полка. Среди них был и я. Нас, как пола-
гается, обезоружили и повели в штаб.
Дорога шла лесом — моим родным лесом, в котором
каждая тропинка, каждое дерево были мне знакомы с дет-
ства. Нас сопровождали вооруженные аскеры ’.
Когда мы вошли в глубь леса, кто-то из нас жалобно
сказал:
— Хотя бы каплю воды...
— Чуточку подальше есть родник, — сказал я. —
Если разрешат — напьемся вволю...
Мы разговаривали по-армянски, и наш разговор услы-
шал пожилой аскер, шагавший рядом с нами. Он обра-
тился ко мне: 1
Откуда ты родом, что знаешь эти места?
1 Аскер — солдат (тур.).
23
— Из ближней деревнп.
Его густо заросшее лицо было темным от загара, один
глаз у него гноился и был зажмурен, за ухом виднелся
длинный шрам, видимо, след кинжала. Все это вместе
придавало аскеру мрачный и свирепый вид. Еще больше
сощурив больной глаз, оп внимательно поглядел па меня
другим, и таким грозным был взгляд его единственного
глаза, что сердце у меня сильно забилось, а по телу по-
бежали мурашки.
— Ты из каких будешь? — спросил оп меня по-армян-
ски, медленно, почти по слогам выговаривая слова.
Я назвал свою фамилию.
— Твой дядя жив? — спросил ои внезапно.
Я был потрясен, словно меня сразила молния средь
ясного дня. Испытывая страх и изумление, я ощутил вме-
сте с тем что-то похожее на радость. «Кто же он, что
знает моего дядю, враг пли друг?» — промелькнуло у меня
в голове, и я ответил, что мой дядя умер четыре года
назад.
— \ его жепа?
— Опа тоже.
Аскер опустил голову и некоторое время молча ша-
гал рядом со мной. Потом он вдруг поднял голову.
— Послушай, — сказал он тихо, — ты говорил, что
знаешь, где родник?
— Знаю.
— Где же ои?
Я указал направление.
Оп взял меня за руку п вывел из рядов. Потом объя-
вил другим аскерам, что его сильно мучает жажда, а я
знаю, где находится родппк, и покажу ему. Мне стало
страшно: почему ои меня уводит — действительно ли хо-
чет пить или задумал что-то дурное. А вдруг оп наш
враг и хочет отомстить мне? Возможно, он говорил с аске-
рами па условном языке и родник — это только предлог?
Неужели и остальных убьют так, поодиночке? В одну се-
кунду нахлынуло на меня множество предположений,
одно страшнее другого...
Когда мы, отделившись от остальных пленных, оп —
держа ружье наизготовку, а я — безоружный, вышли на
тропинку, турок опять заговорил о моем дяде и его жене,
а когда, идя по тропинке, мы прошли порядочное рас-
стояние и забрались в чащу, оп спросил:
— А Катарин... жива?
24
«Кто оп, ито знает п Катарин?» — подумал я и, на-
бравшись смелости, спросил:
— Откуда ты их знаешь?
— Я у них в доме... был слугой... я — Али...
Только вековые деревья были свидетелями того, что
произошло потом.
Али, бросив ружье, обнимал и целовал меня.
— Ах, Сеник, дорогой! Ах, Сеппк, родной... Как ты
вырос!..
II слезы бежали по его загорелому лицу и терялись
в густой бороде. Лицо его стало добрым тт простодушным,
глаза и шрам не казались больше страшными.
— Твой дядя плохо обошелся со мной, Сеппк, очень
плохо. II все же жалко, что ои умер. II твою мать жал-
ко — хорошая была женщина.
Потом оп заговорил о Катарин: смущаясь, рассказал
о своей любви к ней, видимо, думая, что я ничего не знаю.
Спросил, как ей живется, кто о пей заботится.
Услышав, что Катарин чувствует себя хорошо и жи-
вет вместе с моими братьями, оп опустил голову, п две
слезы, задрожав, скатились по его небритой бороде.
Некоторое время мы оба молчали, не находя слов.
Первым заговорил Алп. Он нагнулся, поднял ружье,
и мне показалось, что я услышал:
— Ну, Сеник, дорогой, не задерживайся больше, иди...
беги...
II объяснил, какой дорогой пройти, чтобы избежать
опасности: надо подняться до самой вершины горы и от-
туда— прямым путем в нашу деревню, а оп выстрелит,
будто бы я сбежал...
— Иди, скажешь Катарин, что Али... кланяется ой...
Сказал и стал шарить по карманам и за пазухой. На-
конец найдя то, что искал, протянул мне нож п попро-
сил, чтобы я передал его Катарин.
— Скажи — Алп прислал... Ну, иди, Сеник-джан,
пди...
Когда я скрылся за чащей деревьев и кустов, разда-
лись ружейные выстрелы: один, другой, третий... лес на-
полнился гулким эхом, йотом все смолкло.
Я бежал через густой непроходимый лес; падал, под-
нимался и продолжал карабкаться в гору... Я ничего
вокруг не видел, слышал только, как колотилось сердце в
груди...
25
Вот как я освободился...
После всего пережитого я часто думаю о человеческом
сердце.
Что такое человеческое сердце?.. Любовь?
Вы спрашиваете о Катарин?
Когда я передал ей подарок Алп, Катарин долго не
могла произнести ни слова. Потом глаза ее увлажнились
и она, стиснув в руке подарок, молча заплакала...
До сегодняшнего дня Катарин хранит этот подарок
в своем сундучке.
II об этом знаем только я и она.
1919
РЫБАК ЛЕВОН
1
Стояла жаркая июльская погода.
Севанское озеро, обычно бурливое, было неподвижно,
как вода в тарелке; казалось, устав от бури, оно отды-
хало, истомленное зноем; ни одна волна не рябила его
ровную гладь, и в прозрачной воде отражались горы,
обступившие берега, угрюмые скалы и небо с плывущими
облаками.
Вокруг озера все казалось каким-то воздушным и не-
весомым. Горы, как бы в пляске, парили в высоте, окрест-
ные деревни казались картинами, написанными худож-
ником, а остров был похож па одногорбого верблюда, сто-
явшего по брюхо в воде, — кажется, нагнулся он, пьет и
пьет без конца и никак пе может напиться.
Чудится, что все вокруг дремлет, спит.
Но это лишь внешний вид озера. Когда оно спокойно,
жизнь в нем кипит с особенной силой. Каждый, кто в это
время подойдет к любому месту берега и будет пристально
смотреть в воду, увидит клокотание, кипение, борьбу, на-
падение и оборону. Рыбы проплывают одиночками и ста-
ями и, насколько может обнять взгляд, снуют во всех на-
правлениях, большие рыбы стараются заглотать плотву,
а робкие, пугливые плотвички, чтобы спастись, плывут
к берегу пли же удирают на отмели, где их сестры-мало-
летки то и дело высовывают головы из воды, охотясь за
мошками и букашками. В озере обитают и другие пресно-
водные, хотя и пе такие юркие, как рыбы,—это крабы,
купальщицы-лягушки, а также змеи: вот несколько змей,
высунув ца две пяди над гладью воды свои головы
27
величиной с грецкий орех, озираются по сторонам, подоб-
но грозным стражам, высматривая на лоне вод или па
берегу живое существо, чтобы совершить свое черное дело,
а возможно, выслеживают черных уточек, которые, как ми-
ниатюрные лодочки, скользят по глади озера и вдруг пы-
ряют, образуя па воде круги, а потом, минуты две спустя,
вновь появляются па водной глади, держа в клюве за
хвост рыбешку, которую подбрасывают, как фокусники,
и, ловко поймав ее за хвост, проглатывают.
Прямо против острова еле заметно колыхались привя-
занные к берегу две лодки, а па песчаном берегу, усеян-
ном галькой, стояло в ряд несколько баркасов, похожих
на огромных рыб, извергнутых озером. Это были старые
просмоленные рыбачьи баркасы, по видимому вытащен-
ные на берег для ремонта. Между ними, прямо на песке,
лежал юноша лет восемнадцати — двадцати, с голыми до
колен ногами, одетый в простую темную блузу, потертую
и выцветшую, в старой пшике, едва державшейся на его
непокорных курчавых волосах. Вообще что-то непокорное
было во всей его костлявой крепкой фигуре, и это впе-
чатление еще более усиливали голые по локоть руки.
Лежа па спине, он смотрел на сверкавшую, как атлас,
лазурь, где в бездонной глубине тихо проплывали легкие
перистые облака, которые казались ему вышедшими па
прогулку херувимами. Кругом было так тихо, что юноша
ясно слышал и пение птиц в прибрежных кустах, п ла-
сковый шорох воды, которая плескалась то ли о привязан-
ные лодки, то ли о берег.
Был ли этот юноша рыбаком или лодочником, неиз-
вестно, по, безучастный ко всему, он, глядя в небо, о чем-
то размышлял н, казалось, был доволен своим тихим оди-
ночеством. Но вот скрипнул песок, ц юноша насторо-
жился. Его острый слух уловил чьи-то шаги. Оп тотчас
присел и посмотрел в ту сторону, откуда послышались
звуки шагов, насмешливо прищурив глаз, как это обычно
делают при встрече с товарищем.
Но, казалось, оп увидел почто для себя неожиданное,
и выражение его лица сразу же изменилось п стало серь-
езным: по берегу шла — явление непривычное для этих
мест — девушка-горожанка, ведя за руку одипиадцати-
двенадцатплетпего мальчика.
Девушка была в белом платье и в туфлях па высоких
каолуках, которые па каждом шагу вязли в песке и
в гальке, но ступала она легко, раскинув крыльями руки,
28
и чем-то напоминала птицу. Когда туфли у лее вязли,
маленький спутник иной раз помогал ей — брал под
руку или под мышки, и опа хохотала, то ли потому,
что си было щекотно, то ли потому, что у нее вязли
ноги.
Юноша, которого звали Левоном, не отрывал глаз от
них, словно хотел узнать, кто они... Богомольцы, приехав-
шие посетить монастырь на острове?.. Но па богомольцев
они не похожи. У них пет пп узлов, ни свертков, ни того
торжественного вида, который обычно бывает у богомоль-
цев... Опп шли п смеялись... правда, смеялась главным об-
разом девушка. Возможно, что это путешественники, хотя
навряд ли — они идут с непокрытыми головами, без по-
клажи, а па том месте, где обычно останавливались фаэ-
тоны, ничего не было видно. Кто эти люди, которые идут
и весело смеются? — казалось, спрашивал любопытный
взор юноши.
Когда они подошли на довольно близкое расстояние,
юноша невольно встал и со сдержанным любопытством
исподлобья посмотрел на них, смотрел до тех пор, пока
они не подошли к лодкам и не остановились.
— Ты рыбак пли лодочник? — спросила девушка, кив-
нув ему и оглядывая смеющимися глазами рыболовную
сеть, которая, словно грязное кружевное покрывало, ле-
жала на песке у ног юноши.
— II то и другое, — ответил тот с легкой усмешкой. —
А что?
— 1 ы можешь перевезти нас па остров? — спросила
девушка.
— Могу, — мотнул головой юноша, посматривая то на
мальчика, то на девушку, которая, показывая белые
зуоы, неизвестно почему посылала улыбки ему, озеру,
небу — всему на свете.
Тто показалось странным юноше, он решил, что опа
смеется над его видом, и спустил засученные штанины.
— А озеро глубокое? — вдруг озабоченно обратился
мальчик к девушке.
— Не бойся, — успокоил его рыбак.
А чего, спрашивается, мне бояться?
Откуда я знаю, многие думают, что лодка может
перевернуться.
Мальчик хотел еще что-то сказать, по девушка пере-
била его:
Довольно, Парсам, сядем и поедем, я не боюсь.
29
— А если тетя рассердится? — возразил мальчик.
— Ничего, поедем...
Через несколько мгновений они были уже в лодке.
Когда молодой рыбак ударил веслами по воде и лодка
двинулась, девушка радостно воскликнула:
— Поехали, Парсам, поехали... Ах, как хорошо!
И на ее веселом лице засиял восторг. Она захлопала
в ладоши, окидывая взглядом водную ширь. А мальчик
сидел молча. Впд у него был озабоченный: то ли оп боял-
ся, то ли был чем-то недоволен.
По причины для боязни не было. Озеро лежало спо-
койное п прозрачное. Скоро в воде показались водоросли,
которые раскачивались от хода лодки, потом рыбы, про-
плывающие так близко, что их можпо было поймать ру-
кой. Несмотря на то, что лодка вспенивала воду и от нее
по воде расходились широкие круги, рыбы были хорошо
видны: они прыгали и резвились, как расшалившиеся
дети, и девушка в полном восторге беспрестанно воскли-
цала:
— Ах, как хорошо, Парсам, погляди, погляди!..
II, перегнувшись через борт, опускала руку, чтобы
поймать рыбок, но Парсам хватал ее за пояс и предосте-
регал:
— Парик, упадешь...
Но Парик, смеясь, снова перегибалась, с увлечением
следя за рыбами, которые кувыркались и играли, и время
от времени касалась рукой воды.
Когда это ей наконец наскучило, она вдруг вскочила и
стремительно шагнула к лодочнику.
— Дай-ка я немного погребу, — сказала она, хватаясь
за весло. — Можно?..
Левон смущенно улыбнулся застенчивой улыбкой де-
ревепс кого парня и освободил место рядом с собой. Подо-
брав подол юбки, девушка проворно села рядом с ним и,
взяв у него из рук весла, начала грести, по гребла так
торопливо, неумело, неловко, что при каждом взмахе ве-
сел Левон откидывался назад, чтобы они не ударили его.
А девушка, желая грести лучше, старалась во всю силу-
раскачивалась всем телом, порою задевая локтем моло-
дого рыбака, который от каждого ее прикосновения
вздрагивал и краснел, а сидевший сзади малепькпп
Парсам, бледный, крепко держась за перекладину, твер
днл:
— Парик, довольно, иди сюда, довольно...
30
По девушка, казалось, не слышала его. Она гребла до
тех пор, пока не выбилась из сил. Отдав весла рыбаку,
опа вернулась на свое место, вся раскрасневшаяся, тя-
жело дыша, с высоко вздымавшейся грудью.
— Вот видишь, как ты устала! — заметил ей брат.
— Ничего, зато было хорошо! — с довольным видом
ответила она, приводя в порядок растрепавшиеся волосы.
Тем временем лодка приближалась к острову.
Парик вскочила, чтобы лучше рассмотреть остров, и
когда лодка подошла к берегу, она, не дожидаясь, когда
та пристанет, встала на перекладину, взмахнула руками,
как птица, и прыгнула на берег, но то ли из-за узкой
юбки, то ли не рассчитав расстояние, упала в воду. Не
успел ее спутник шевельнуться, как Левон был уже в
воде и, подняв девушку на руки, перенес на берег. Вне-
запно очутившись в объятиях рыбака, девушка и сама не-
вольно обеими руками обняла его за шею, словно боялась
упасть, и Левон снова почувствовал какой-то удивитель-
ный жар во всем теле, который мгновенно охватил его
с головы до ног.
— Благодарю, — сказала девушка, прямо глядя в тем-
ные глаза юноши, который на миг смутился и потупился.
Девушка с улыбкой смотрела то на свои мокрые ноги, то
на Левона.
Несколько минут спустя брат и сестра пошли гулять
по острову, а Левон остался возле лодки. Он был потря-
сен и чувствовал себя как во сне. Еще никогда ни одна
девушка не обнимала его за шею, да еще так крепко и
голыми руками. Это казалось ему чудом, чем-то похожим
на сон, и краска заливала ему лпцо при воспоминании.
«Почему она обняла меня?—думал он. — Боялась
упасть пли же...»
Занятый этпмп мыслями, он не заметил, как прошло
время, и очнулся, лишь услышав звуки шагов. Это были
девушка-горожанка и ее брат. Левон тотчас вскочил и
на этот раз заботливо подвел лодку к самому берегу, что-
бы девушка снова не упала в воду и без труда уселась
в лодку.
Когда она и ее брат легко влезли в лодку, Левон за-
нял свое место и начал грести, то п дело посматривая
назад, словно хотел увидеть, удобно ли его спутникам...
Девушка, склонившись над водой, с увлечением следила
за игравшими и стрелой проносившимися в воде рыбами,
время от времени опуская в воду руку.
31
Видя это, Левон, казалось, хотел продлить девушке
удовольствие и вел лодку медленно, легко и ровно ударяя
веслами по воде.
Казалось, возвращение было еще более приятным де-
вушке, но она неожиданно вскрикнула:
— Ой, медальон... упал медальон!
Левон опустил весла и удивленно оглянулся. Он не
разобрал слов девушки.
— Т1то случилось? — спросил он.
— Медальон... — повторила девушка, показывая на
шею.
Левон понял, что та маленькая вещица, похожая па
часы, которая висела у нее па груди, — потерялась.
— Куда упала? — спросил он, и когда девушка груст-
но показала пальцем направо, он невозмутимо добавил: —
Ничего, — и, сняв блузу, бросил ее иа перекладину п
в шароварах прыгнул в воду.
— Ой!—вскрикнула девушка. — Парсам, позови на
помощь, он утонет!
Она, видимо, имела в виду стоявших в это время на
берегу двух парней, которые с усмешкой наблюдали за
ними, улыбаясь смятению девушки.
— Не бойтесь, не бойтесь, — сказал один из них, но
девушка решила, что они смеются над пей, над ее стра-
хом, и крикнула во всю силу своего голоса:
— Он утонет!.. Спасите его... Спасите!
— Не утонет, девушка милая, пе утонет, пе бойся! —
подошел к краю берега одни из парней, продолжая улы-
баться.
Пока девушка волновалась, сидя в колыхавшейся лод-
ке, пока ее маленький спутник удивленно и растерянно
смотрел на воду, а стоявшие па берегу парни спокойно
ждали, — ровная гладь озера вблизи вдруг заколебалась,
и над водою сперва показалась рука, а затехМ п мокрая
голова...
— Это он, — радостно захлопала в ладоши девушка,
забыв о своем волнении, — это он!..
Стоявшие на берегу парни улыбались, глядя, как де-
вушка хлопает в ладоши, а юноша-рыбак подплыл к лод-
ке, кинул девушке медальон и вслед за этим с непости-
жимой ловкостью прыгнул в лодку п начал грести к бе-
регу, который был уже близко.
— Ах, я вам так благодарна! — беспрестанно твердила
девушка, не зная, как выразить молодому рыбаку свою
32
признательность, и когда они вышли на берег, она протя-
нула ему бумажный рубль:
— Возьмите пожалуйста.
Левон отказался. Девушка решила, что ему показалось
мало, и предложила пять рублей.
Но Левон опять отказался:
— Я это сделал не из-за денег.
— Купишь себе новую одежду, — сказала девушка,
глядя на его мокрые шаровары и потертую блузу, кото-
рую он натягивал на себя.
— Нет, нет, барышня, я пе возьму.
II сколько девушка ни упрашивала, а приятели Ле-
вона делали ему издали знаки, давая понять, чтобы он
взял, — ничего пе помогло. Тогда девушка пожала огру-
белую руку Левона п, поблагодарив его, спросила:
— Ты каждый день здесь бываешь?!
— Каждый день, — сказал Левон.
И когда девушка ушла, держа за руку брата и по-
прежнему увязая в песке и в гальке, Левон долго смотрел
нм вслед, смотрел до тех пор, пока наконец не увидел, что
они вошли в дом управляющего пли, как его называли
местные рыбаки, «управляющего озером».
«Значит, гостп нового управляющего или его родст-
венники», — думал Левон, возвращаясь домой вместе с то-
варищами, и мысленно решил, что надо будет более точно
разузнать, кто они такие.
В этот вечер Левон долго не мог уснуть: вспомпнал
девушку, ее брата, упавший в воду медальон и то, как
он нес ее па берег и она обеими руками обнимала его за
шею... представлял себе, как она гребла, сидя рядом с ним
и касаясь его головой или локтем...
От этих воспоминаний его обдавала какая-то горячая
волна и сладко замирало сердце...
2
На следующее утро Левон должен был пойти на про-
мысла грузить рыбу па арбы, отправляемые в город. Он
обещал это хозяину склада, но не пошел. Когда мать
спросила, почему он пе идет, Левон ответил, что у него
другие дела, и направился на берег моря *, к лодкам, на
вчерашнее место.
1 Севанское озеро в обиходе издавна называют морем.
2 С. Зорьян, т. 2 on
Левой, собственно, не был нп рыбаком, пн лодочни-
ком, по порою нанимался поденно — помогал рыбакам тя-
нуть невод, выгружать рыбу или же помогал лодочникам
перевозить богомольцев на остров и в окрестные деревин.
Он был тружеником моря, своего рода свободным худож-
ником — иначе говоря, делал что хотел.
Он вырос на берегу моря и знал все, связанное с мо-
рем: рыболовство, греблю, мог проплыть большие рассто-
яния, опуститься на любую глубину... он знал все тайпы
моря... Например, когда весной косяки рыб проносились
в прибрежной воде, оп знал, что они спешат вверх к ре-
кам «метать икру», плп, как говорили местные рыбаки,
«класть япца». Когда они, как натянутая струпа, плыли
под водой, Левон бежал вдоль берега, чтобы увидеть, как
рыбы «кладут яйца», а когда с течением дней он замечал
в прибрежной воде маленьких, величиной с иголку, ры-
бок, он удивлялся, что такие малютки растут без мате-
ринской заботы!.. Знал Левон п то, что, когда чайки тре-
вожно и низко летали над водой, следовало из предосто-
рожности не выходить в море, так как это означало при-
ближение бури. Но когда чайки летали низко к берегу,
это значило, что рыбы стаями идут к рекам и чайки как
бы дают знать об этом рыбакам. II, наконец, Левон знал,
в каких местах больше рыбы, где водится форель, где ко-
хак *, знал те потаенные местечки, где можно было ло-
вить рыбу, не опасаясь управляющего и береговой стражи.
Многое знал Левон о море, и всему этому он научился
у отца. Бывало, в детстве встанет поутру п бежит умы-
ваться к морю, летом — купаться плп же стоит и наблю-
дает, как взрослые садятся в лодки п закидывают сети.
Случалось, что Левой по целым дням пропадал на бе-
регу и порою с любовью выполнял мелкие поручения ры-
баков. Иногда он просил их, чтобы они посадили его в
лодку и взяли с собою на рыбную ловлю.
— Успеешь наловить, когда вырастешь, — говорили
они, — мал ты еще...
Левон молчал, но с еще большим нетерпением ждал
того дня, когда он станет рыбаком, — он не мечтал нп о
чем другом, особенно после смерти отца. И когда на бе-
регу или в деревне рыбаки рассказывали об опасностях
морской жизни, о бурях или о способах ловли рыбы, Ле-
вон слушал с увлечением и сердце его вновь наполнялось
1 К охак — разновидность сазана.
34
нетерпением: когда же он сам выйдет в море п все это
увидит, испытает, переживет? Вспоминал, что когда отцу
становилось тяжело дома или он был чем-то расстроен,
то уходил на берег или выезжал в море и забывал обо
всем...
Таким был и Левон. Наступало утро, п оп уже не мог
усидеть дома и бежал па берег посмотреть, что там де-
лается — приехали ли богомольцы, чтобы посетить мона-
стырь на острове, пли, быть может, монахи собрались на
берегу, чтобы ехать в Эчмиадзпн!..
Одним словом, многое можно было увпдеть на берегу,
особенно летом.
На этот раз Левон шел осторожно, чтобы рыбаки его
ие заметили и не позвали чинить сети пли смолить лод-
ки — если б его позвали, он не смог бы отказаться, — п
был рад, что никого не встретил по дороге. Одетый так
же, как п вчера, в поношенную блузу и засученные до
колен шаровары, он, дойдя до монастырских лодок, усел-
ся между ними на песок и стал смотреть на дом управ-
ляющего — не появится лп вчерашняя девушка.
Дом управляющего был крайним в деревне и стоял на
косогоре. Левону пз его засады были хорошо видны окна,
балкон, часть двора, где колыхалось несколько вишневых
деревьев. Но девушка не появлялась, так же как и ее
брат... Только седоволосая жена управляющего и ее слу-
жанка сновали по двору, то спускаясь с балкона, то под-
нимаясь на него... но девушки не было видно.
Левон удивлялся, почему она не появляется плп же
не приходит на берег, сама же спросила его: «Каждый
день здесь бываешь?..» Прождав ее час или два п видя,
что ее пет, Левон лег на песок и, подперев рукою голову,
стал смотреть на остров. Здесь его внимание приковала
одна картина: двое послушников гонялись за бараном и
не могли поймать его. Растопырив руки, они старались
изловить его, но баран убегал, задирая голову. А монахи
в развевающихся сутанах старались загнать его на берег,
надеясь, что там им будет легче поймать его, но баран
снова убегал от них.
«Двое людей не могут поймать одного барана!»—ду-
мал Левон, наблюдая за ними.
И он долго лежал так, как вдруг рядом прозвучал зна-
комый голос:
— Здесь, здесь!..
2*
35
Левон оглянулся. Это была вчерашняя девушка, гостья
управляющего. Она звала своего брата, Парсама, который
на этот раз нехотя следовал за пей.
Увидев девушку так близко от себя, Левон растерянно
вскочил, а она, с улыбкой подойдя к нему, шутливо ска-
зала:
— Здравствуй, герой! — и снова улыбнулась. — Я узна-
ла, мне сказал дядя, что ты достаешь со дна двугривен-
ные и полтинники. Я, разумеется, поверила: раз ты ме-
дальон достал, значит, можешь и монеты. — Повернув-
шись к брату, девушка снова позвала: — Иди, Парсам,
иди скорее, попробуем! — II продолжала, обращаясь к Ле-
вону: — Л если я брошу сейчас, ты достанешь? — Улыба-
ясь, она смерила Левона взглядом.
— Бросай, — с готовностью согласился Левон.
Тогда девушка снова позвала брата:
— Иди, Парсам, он согласен, иди!..
II когда Парсам подошел, девушка достала из кожа-
ного портмоне полтинник.
— Ну, я бросаю.
Левой молча снял блузу, положил в лодку и сказал:
— Бросай.
Когда девушка кинула полтинник, он одним прыжком
очутился в воде и поплыл туда, куда упала монета, а за-
тем внезапно нырнул.
Девушка, а вслед за ней и ее брат изумленно и с не-
которым испугом смотрели па то место, где нырнул Ле-
вон, хотя на этот раз девушка держалась спокойнее.
Правда, она было вскрикнула, но, тотчас умолкнув, за-
мерла на месте, напряженно ожидая: когда вынырнет ло-
дочник и вынырнет ли?..
Озеро было так же, как и вчера, спокойно и прозрачно.
Но на лице девушки все же был написан неясный страх:
а вдруг что-нибудь случится и она будет виновницей не-
счастья? Пока она, не мигая, смотрела на то место, где
нырнул Левой, он вдруг показался совсем недалеко от
берега, вылез и, стоя на месте, стал отряхиваться, как
собака, выскочившая из воды.
Девушка радостно захлопала в ладоши и подбежала
к нему, а Левон протянул ей полтинник.
— Пет, это тебе, тебе, — отказалась девушка, — ра’
ты достал его, он твой!
II хотя она так сказала, но все же ей не верилось, что
это ее полтинник. «Пет ли тут какого-либо фокуса? В нро-
36
тивном случае как он мог отыскать его в песке п в
типе?» — казалось, думала она, в то время как Левон,
бросив монету в лодку, опустился на песок, чтобы отдох-
нуть.
— А что, если я еще раз брошу, ты достанешь? — не-
много погодя спросила девушка.
II когда Левон кивнул головой, она не долго думая,
не то из любопытства, не то желая проверить, был ли то
ее полтинник, бросила в воду новую монету.
Левон, не мешкая, поплыл вслед, нырнул и, спустя
несколько минут, протянул ей полтинник. Но она опять не
взяла у него.
— Возьми, возьми... он твой!
П, казалось, войдя в азарт, бросила в воду новую мо-
нету. Юноша снова выловил ее, потом опять, и так до тех
пор, пока они оба не устали. Девушка удивленно спро-
сила :
— Как ты это делаешь, господи! Скажи, чтобы мы
тоже знали.
— Что сказать? Вижу, как монета кружится в воде,
ныряю и достаю. Ведь она же не сразу опускается на
дно!
Наскучившпсь этой забавой, девушка захотела пока-
таться вокруг острова. Может ли Левон исполнить ее же-
лание? Почему же пет! И когда немного погодя лодка
поплыла, девушка радостно захлопала в ладоши, а когда
они прошли небольшое расстояние, она, как и в первый
раз, взяла из рук Левона весла и начала грести, раскачи-
ваясь всем телом и время от времени весело вскрикивая...
Врат и сестра были полной противоположностью. На-
сколько девушка была веселой, настолько ее юный спут-
ник казался серьезным и мрачным; он или молчал, или
же произносил одну фразу:
— Парик, осторожно... тетя...
Лодочнику трудно было дать себе отчет, почему ем^
было неприятно видеть этого молчаливого, мрачного маль-
чика рядом с девушкой. Ему казалось, что, если б его не
было, она охотнее бы с ним разговаривала и чувствовала
себя свободнее и непринужденнее.
Озеро было ио-прежнему спокойно. Даже рябь не про-
бегала по его ровной глади; лодка скользила бесшумно
и легко, словно утка, девушка гребла п говорила о том
о сем, интересовалась, чем, в сущности, занимается Ле-
вон — ои лодочник или, помимо этого, еще и рыбак, есть
37
ли у него родители или оп живет один? А Левон, то при-
ходя в замешательство, то равнодушно, отвечал, что, смот-
ря по обстоятельствам, приходится заниматься и тем л
другим, а что касается родителей — у него, кроме матери,
никого нет.
— А почему ты так одет? — продолжала расспраши-
вать девушка.
— Э, да у нас все так одеваются! — смутился Левон,
глядя поверх ее головы. Впервые в жизни ему задавали
подобный вопрос. Летом во время работы и лодочники, и
рыбаки носили только блузу, шаровары или же поношен-
ный архалук.
Но замечание девушки, огорошившее Левона, заста-
вило его призадуматься насчет своей внешности.
«Значит, ей не нравится, как я одет», — мелькнула
у него мысль, но ему не хотелось оправдываться и объяс-
нять, что у него нет денег.
В это время они уже подошли к острову, но, не оста-
навливаясь, поплыли дальше. Скалистый, отвесный берег
острова вызвал у девушки удивленные восклицания, а ко-
гда она увидела чаек и гнезда на скалах, то выразила
желание подняться туда или хотя бы поймать живую
чайку.
— Не сейчас! Я после поймаю для тебя...—пообещал
Левон, продолжая грести.
Прогулка вокруг острова заняла больше двух часов, п
когда они вернулись на берег, Парик снова предложила
ему деньги, но Левон отказался.
— Эх ты, простофиля, почему пе взял? — попрекнули
его товарищи, когда девушка ушла.
— Ничего, опа завтра снова придет, — уклончиво от-
ветил Левон.
И действительно, приехав в гости к своему дяде,
«управляющему озером», Парик, казалось, считала своим
главным делом катание по озеру. Ежедневно почти в один
и тот же час она вместе с братом спускалась на берег и
просила Левона покатать их. П Левон вез их в открытое
море, туда, куда указывала девушка.
II эти прогулки повторялись почти ежедневно. Левон
и сам не мог бы сказать, что заставляло его каждый день
в один и тот же час приходить па берег к лодкам и ждать
девушку, чтобы везти ее кататься... П каждый раз, когда
после прогулки девушка благодарила его, загорелое до-
черна лицо Левона прояснялось и расцветало улыбкой, н
38
он долго смотрел ей вслед, пока она не входила в дом
управляющего.
После нескольких дней катания он навел чистоту в
лодке: убрал все лишнее — доски, ведро, рыболовную
сеть, каждое утро стелил на перекладину коврик (кото-
рый мать давала ему с большой неохотой), сам он наде-
вал вынутую из заветного узла праздничную блузу, чтобы
не вызывать больше замечаний девушки...
На вопрос матери, почему оп портит праздничную
блузу, Левон отвечал безразлично-любезным тоном:
— Пе испортится, матушка, а испортится, куплю себе
новую.
— А где возьмешь деньги?
— Заработаю, дорогая.
II неизвестно, по этой ли причине пли по другой, но
девушка уже не заводпла разговор о его одежде и каж-
дый раз просила Левона, чтобы он повез ее в другом на-
правлении, и Левон послушно исполнял ее желания. Он
греб и порой рассказывал ей что-либо о море, покорен-
ный, казалось, ее грацией, ее живостью, ее смехом... II де-
вушка порою слушала его с интересом; судя по всему, ей
нравились его рассказы; иногда она задавала ему вопро-
сы, юноша отвечал и с воодушевлением вел лодку по го-
лубым, чистым водам...
После прогулки, собрав мелкие морские камушки, во-
доросли и цветы, девушка уходила с братом, а Левон
пногда возвращался домой, чтобы отдохнуть, но большей
частью оставался на берегу, ложился на песок и смотрел
вслед девушке до тех пор, пока она не входила в дом
управляющего...
II он не шел, как прежде, искать приятелей, чтобы
провести с ними время пли составить план, как и где
ночью ловить рыбу, чтобы не заметили сторожа и пе
узнал управляющий...
Парни, удивленные его странным поведением, как-то
раз стали допытываться, почему его не видно, почему он
не ходит с ними по ночам в запретные места на ловлю
рыбы.
— Эх! — только и сказал Левон.
Парни принялись его высмеивать, а один из них за-
метил:
— Как видно, ты на эту девушку тратишь слишком
много времени.
— А тебе-то что? — оборвал его Левон.
39
— Смотри, дядя рассердится!
— А мне-то что...
Парень стал подшучивать над Левоном и потом ска-
зал:
Да, лакомый кусочек... Обнять бы ее и поцеловать!
Левон вдруг вспыхнул.
— Замолчи!—сверкнул он глазами.
— А что ж такого, захочу — схвачу и поцелую! — по-
вторил тот.
Левон в ответ пнул его ногой в колено.
— Замолчи, говорю!
— Он п в самом деле сошел с ума, — засмеялся па-
рень, на этот раз непритворно удивившись.
В последнее время приятели вообще удивлялись Ле-
вону, который неизвестно почему отдалился от них.
А мать Левона, узнав, что он бесплатно катает родст-
венницу управляющего, нашла нужным попрекнуть
его:
— Послушай, сыпок, ты что — миллионер? Зачем же
их задаром катаешь? Иди лучше помоги рыбакам, при-
неси домой деньги, принеси рыбу.
— Эх, матушка, будет у тебя желанная рыба, — го-
ворил Левоп и каждый день, до прогулки, рано утром,
шел ловить рыбу п приносил матери, а потом отправлял-
ся на берег «катать девушку», как говорила мать.
Но мать не довольствовалась одной рыбой.
— Э, сынок, что тебе дадут за катание? — допытыва-
лась она.
— Посмотрим, матушка.
Прошел почти месяц в этих веселых прогулках по
озеру, и Левону казалось, что им не будет конца, так же
как и шуткам девушки, ее улыбкам, смеху, который зве-
нел каждый день, под плеск и рокот озера.
В течение месяца, каждое утро после чая или после
обеда, она неизменно приходила покататься на лодке или
же вместе с Левоном поднималась па скалы, чтобы ло-
вить чаек и отыскивать их гнезда, но как-то раз опа вы-
разила желание поехать на другой берег — в Гтонис плп
в Шоржа.
— Ты можешь? — спросила девушка. — Дядя п тетя
не разрешают, но мне очень хочется.
Левон согласился. Оп тотчас подвел лодку к берегу и
когда девушка и ее неизменный мрачный спутник сели
в нее, стал грести, засучив рукава.
40
Был ясный вечер, тпхая августовская погода. Окрест-
ные горы четко виднелись со всеми своими ущельями,
кустарниками п даже маленькими выступами. Озеро было
по-прежнему спокойно. Солнце, словно из лейки, разбрыз-
гивало своп красные и оранжевые лучи над озером, и
освещенная ими, ликующая, сверкающая гладь дробилась
п дрожала мелкой рябью. Казалось, па лоне озера при-
рода справляет свой торжественный праздник. Черные
утки, как миниатюрные лодочки, величественно плыли по
водной глади и ныряли, чтобы выловить своими длинны-
ми клювами маленьких рыбок. Белые чайки и черные
цапли изредка оглашали воздух криком. Стайки диких
уток и гусей, рассекая воздух крылами, неторопливо
летали вдоль озера... Ласточки касались сверкающей
воды своими черными, острыми, как ножи, крыльями и
тотчас взлетали, словно опьянев от зрелища озера...
И лодка Левона скользила по воде легко, как ласточка.
Парик была в восторге. Она шутила со своим угрю-
мым братом, хохотала или, взяв у Левона весла, гребла
то правым, то левым веслом, а то принималась радостно
и беспечно напевать:
Когда па озере буря,
Моя лодка может затонуть...
Не допев одну песню, она принималась за другую,
третью, и так без конца. Она пела, глядя вдаль или бол-
тая руками в воде, а Левон, подхватывая песню, тихо
подпевал ей...
Так они проплыли половину пути, а возможно и боль-
ше, когда чайки стали летать низко, с пронзительным
криком касаясь воды... В то же время небо вдруг как бы
потемнело, солнце сперва затянуло дымкой, потом па него
надвинулись две черные тучи, и оно, словно яичный жел-
ток, выглядывало из их пасти... Поднялся холодный ветер.
Левон удивленно поглядел на небо, па беспокойно ле-
тавших чаек п, повернув лодку, стал торопливо грести.
Что ты делаешь?! — вскочила девушка, хватая ло-
дочника за плечо.
~ Еудут волны, — последовал глухой ответ.
Едва юноша повернул лодку, как озеро вдруг заколы-
халось, словно от сильного подземного толчка, потом обра-
зовались водяные бугры п ямы, а немного погодя, когда
они проплыли небольшое расстояние, появились волны,
играя белой пеной на гребнях. Все озеро покрылось имщ
41
словно до этого онп прятались под водой, а теперь вышли
наружу п, с ревом сталкиваясь друг с другом, надвига-
лись на берег, на лодку, осыпая сидящих в ней крупными
брызгами.
Девушка, обхватив колени, с любопытством следила
за бушующими волнами, а ее брат, мрачный Парсам, еще
более помрачневший, двумя руками крепко держась за
перекладину, твердил сестре:
— Вот видишь, я же говорил, не надо ехать! Что те-
перь скажет тетя?
— Ничего, родной, ничего! Скоро доплывем. Вот уже
берег виден, — утешала его сестра. — Ты не бойся! — по-
вторяла она, то п дело оборачиваясь к Левону, который
греб во всю силу, и предлагала:—Хочешь, я приду по-
могу тебе, Левон?
— Нет, барышня, не беспокойся, я сам! — напрягая
голос, кричал Левон и, наваливаясь на весла, уверенно
вел лодку по прыгавшим волнам, которые, как сбившееся
стадо овец, надвигались и снова отступали, и вместе с
ними в пене и в брызгах взлетали и опускались чайки.
Чем дальше, тем сильнее бушевала стихия, волны
играли все резвее и резвее, и маленькая лодка носилась
по нпм, как легкая яичная скорлупка. В довершение ко
всему из низких черных туч полил дождь, сначала ред-
кий и крупный, а потом все более частый; он лил косыми
струйками, хлеставшими, как кнут.
Девушка была легко одета. То ли для того, чтобы
укрыться и защититься от дождя, то ли чтобы ободрить
брата, она обняла его за плечи и прижалась к нему. А Ле-
вон, который то п дело оборачивался, успокаивал своих
спутников, увидев, что дождь усиливается, стянул с себя
блузу и крикнул девушке:
— Укройся, барышня, скоро доберемся!..
Парик накинула блузу на плечи и снова прижалась
к брату.
— Пе бойся, Парсам, родной, скоро доплывем. Если
тебе страшно, закрой глаза...
А в это время на берегу кучка людей поджидала
лодку.
«Управляющий озером», мужчина лет пятидесяти, оде-
тый в пальто, и его седоволосая жена, окруженные кре-
стьянами, метались в поисках опытных гребцов, чтобы
послать их на помощь Левону. То им казалось, что лодка
идет прямо к берегу, а то, будто подхваченная волнами,
42
она взлетает па водяные бугры и потом проваливается
в ямы.
В самом деле, лодка то приолижалась к ним, то отда-
лялась. II стоявшие на берегу люди не знали, что пред-
принять. II в то время как они в полном отчаянии ожи-
дали прихода опытных гребцов, лодка Левона, внезапно
запрыгав по волнам, зарылась в песок.
Управляющий, его жена п все ожидающие с радост-
ными криками бросились к лодке, но пока они добежали,
новая волна подхватила лодку и отбросила ее от берега.
Это повторилось два раза. Когда же в третий раз волна
вынесла лодку на песок, лодочник выпрямился во весь
рост и нажал ногой на правый борт, держа весла в руке;
чтобы волна снова не унесла лодку, он воткнул весла
в песок, крепко держась за них. И пока ожидающие успе-
ли подбежать, чтобы вытянуть лодку, Левон вынес пз нее
на руках сперва девушку, а потом и Парсама, который
потерял сознание.
— Ничего, — сказал Левон, — только промокли не-
много.
— Ничего! — передразнил его управляющий. — Ты же
видел, дурак, что погода испортилась, надо было вер-
нуться!..
Парсама и Парик окружили, взяли под руки п отвели
домой, а Левон остался па берегу, под дождем, который
продолжал лить косыми, тугими струйками.
3
Спустя два дня после этого происшествия Левон опять
сидел возле лодок п смотрел па дом управляющего, смот-
рел напряженно, с мрачным видом, нахмурив брови.
Вот уже два дня, как девушка не показывалась; он не
знал, что случилось, почему она не только не приходила
на берег, но даже не появлялась во дворе или на балконе.
«Выть может, уехала в город, — думал обуреваемый со-
мнениями Левон, — или просто не хочет выходить пз до-
му?..» Но если бы опа уехала, он увидел бы, узнал бы об
этом наконец. И если бы она уехала, то наверняка вместе
с братом... но он здесь, этот маленький угрюмый Парсам,
который часто появляется перед домом/но тоже почему-
то не приходит на берег. Можно было бы разузнать у пего,
хотя и заметно, что он неохотно разговаривает с Левоном.
43
В другое время по тому пли ппому поводу Левон смело
шел в дом управляющего, по на этот раз пе решался пой-
ти— то ли. стеснялся, то ли стыдился. IT он издали, с бе-
рега пли из деревни, посматривал на дом управляющего
и ждал, не появится лп девушка...
Прождав ее два дня, па третий депь Левон пошел
в дом управляющего. Обычно он туда ходил одетый как
попало, без всякого стеснения, а сейчас шел осторожно,
пугливо озираясь, как преступник. Когда же он вошел
во двор, у него не хватило духу подойти к дому и под-
няться на балкон, как обычно.
Казалось, он колебался, не знал, как поступить... По-
ложим, оп спросит: «Дома лп барышня?», а ему скажут:
«Зачем спрашиваешь?» Что оп ответит на это?..
Охваченный сомнениями, он стоял во дворе и нереши-
тельно поглядывал на дом, балкон и дверь, когда из дому
вышла жена управляющего — седоволосая высокая жен-
щина и, увидев с балкона внизу Левона, спросила:
— Левон, в чем дело?
— Ничего, госпожа, я принес барышне морские ка-
мешки, — сказал он, вынимая из кармана горсть разно-
цветных мелких круглых камней.
— Камешки, — удивилась женщина, — опа лежит боль-
ная, зачем ей камешки?
— Больная? — в свою очередь удивился Левон, по-
краснел и, совсем смутившись, непроизвольно добавил: —
Я этого не знал, госпожа...
Он хотел еще что-то сказать, но госпожа вошла в дом.
«Больная!»—мысленно повторил Левон. Эта неожи-
данная весть так его ошеломила, что оп пе заметил, как
дошел до лодок; там он машинально опустился на песок,
на свое обычное место между лодками, безучастный ко
всему окружающему. В этот момент он напоминал оби-
женного ребенка, брошенного или отвергнутого своим
сверстником. Казалось, его не интересовали ни лодка, ни
плаванье, пи рыбная ловля. Ничего... Казалось, он по
слышал шума волн, которые шумели, плескаясь о при-
брежный песок п о лодки. Он до того погрузился в своп
мысли, что не заметил, как приятели подошли к нему и,
стоя сзади, подавали друг другу шутливые знаки. По
видя, что Левон пе замечает их присутствия, один из них
нагнулся и потянул его за ногу.
Левоп взволнованно оглянулся.
— Что ты делаешь?..
44
— Хочу выпрямить тебе хромую ногу, — засмеялся
парень, пе обратив внимания па его топ, и, увлеченный
шуткой, снова потянул его за ногу.
— Оставь! — отдернул ногу Левон с таким печальным
п подавленным видом, что парни сразу притихли, а один
из пих с любопытством спросил:
— Что случилось, почему ты раскис?
— Ничего, — обрезал его Левон.
— Пойдем поможем рыбакам.
— Нет, идите сами, я пе пойду.
II сколько парни ого пи упрашивали, он пе согласился
пойти с ними, ссылаясь на то, что у него дома дела, а
чтобы они не подумали, что оп их обманывает, встал п,
не сказав ни слова, отправился домой.
Придя домой, он рассердился па мать, почему она
оставила сети на дворе, хотя они там обычно сушились.
Мать с удивлением взглянула па него.
— Что это с тобой, сыпок?
Левон молча направился в дом, и когда немного по-
годя мать вошла в комнату, он уже лежал на тахте, по-
вернувшись лицом к стене.
— Пе болен ли ты, ягненочек? — Мать обеспокоенно
подошла к нему.
— Оставь! — с досадой сказал Левон.
— Голова болит? — И, не получив ответа, положила
ему руку на лоб. — Хочешь, укрою тебя?..
Не дождавшись ответа, она все же принесла шаль и
укрыла сына. Левон не проявил недовольства, п мать ре-
шила, что он хочет спать. Но Левон пе спал. Он лежал
с открытыми глазами п смотрел на стену, а когда мать
вышла, повернулся, посмотрел на единственное окно в
комнате, на потолок...
«Больна!» — думал оп, удивляясь тому, что она забо-
лела. Неужели из-за грозы и неужели оп виноват в ее
болезни?.. Быть может, управляющий и его жена тоже
так считают... Надо точно выяснить, что за болезнь, из-за
чего...
Н па другой день, идя па берег мимо дома управляю-
щего, он встретил брата Парик — Парсама, и' хотя тот
смотрел на пего исподлобья, Левон все же спросил его:
Послушай, как поживает барышня?
Парсам, насупившись, молчал.
Я с тобой говорю, эй, Как поживает барышня —
твоя сестра?
45
— А тебе-то что? — бросил мальчик и ушел прочь.
Левон давно заметил, что этому угрюмому мальчику
не правится, когда его сестра шутит плп разговаривает
с ним. Но теперь-то чем это вызвано?.. 11 Левон решил,
что, вероятно, Парсам считает его виновником болезни се-
стры... А оп сам... как это оп не предвидел, что может
быть буря и дождь? Разве ои не угадывал всегда по при-
метам? Почему он на этот раз оказался таким беспеч-
ным?.. Хорошо хоть то, что он отдал ей свою единствен-
ную блузу, чтобы укрыться, — утешал оп себя.
Несмотря па это, чувствуя себя до известной степени
виноватым, он решил, что обязан пойти и узнать, что
с ней... но не мог заставить себя повернуть обратно п
пойти в дом управляющего и зашагал прямо на берег.
Но ие прошло и получаса, как оп снова появился около
дома управляющего. В руках у него на этот раз были
разноцветные морские камешки, водорослп п цветы. Едва
он вошел во двор, как на балкон вышла седоволосая жена
управляющего.
— В чем дело, Левоп?
Вместо ответа Левон протянул ей камешки п цветы.
— Это для барышни.
— A-а, хорошо, — и госпожа супула руку в карман,
чтобы вынуть деньги.
Но Левон, заметив ее жест, покачал головой:
— Нет, госпожа, пе делай этого... скажп, как ба-
рышня?
— Еще больна.
— Скоро поправптся?
— Там видно будет.
Левой возвращался довольный — то лп потому, что
жена управляющего разговаривала с ним любезно, то лп
потому, что барышпя получит принесенные пм камешки
и цветы.
Весь этот день оп был в приподнятом настроении. Ему
казалось, что он сделал что-то хорошее... Чувствовал об-
легчение, особенно после того, как узнал, что она не тя-
жело больна... Значит, оп снова сможет возить ее на ост-
ров, в открытое море — словом, всюду, куда она пп по-
желает. И Левон решил поймать чайку п отнести в по-
дарок больной. Ведь она очень хотела иметь живую
чайку.
На следующее утро оп отправился ловить птиц — ему
хотелось поймать чайку пли цаплю.
46
В полдень, с чайкой в руках, он уже шагал к дому
управляющего...
Но уже из деревни, словом на достаточно большом
расстоянии, он увидел перед его домом фаэтон и решил,
что, по всей вероятности, к управляющему приехали но-
вые гости. Будет ли сейчас удобно отдать ей то, что он
принес?.. Подойдя ближе, он увидел, что из дому выно-
сят и укладывают в фаэтон какие-то вещи, узлы. «Зна-
чит, это не гости приехали, а кто-то собирается уез-
жать...» — подумал Левон и, остановившись поодаль, стал
внимательно смотреть.
Пз дому продолжали выносить вещи, кучер помогал
укладывать их в фаэтон. Какой-то незнакомый молодой
человек, одетый по-городскому, сновал взад и вперед, вы-
пося мелкие вещи и укладывая их па задок фаэтона.
Левон приблизился к экипажу, когда молодой горо-
жанин с новым узлом в руке показался в дверях дома.
Оп спросил у стоявшей рядом служанки:
— Кто это?
— Жених барышни, — последовал ответ.
«Жених!» И Левон уже не помнил, сколько прошло
времени, как выносили и укладывали новые вещи, и при-
шел в себя, увидев барышню, которая, тепло одетая, в
пальто, вышла на балкон и с помощью молодого человека
и жены управляющего спустилась по лестнице и уселась
в фаэтон... Левону бросилось в глаза, что она осунулась
п побледнела.
Видя, что она не смотрит в его сторону, он подошел
ближе, по барышня по повернула головы, скорее всего
не заметила его. Она смотрела то на балкон, но которому
сновали люди, то опускала глаза, расправляя одежду па
коленях.
Левон шагнул еще ближе.
Барышня продолжала смотреть па балкон и не повер-
нула головы.
Тогда Левон обошел фаэтон и стал с другой стороны
ловить ее взгляд.
Но внимание девушки, казалось, было отвлечено в дру-
гую сторону. Было ли это случайно или умышленно —
трудно сказать. Н пока отъезжающие усаживались, Левон
присоединился к кучке людей, окруживших фаэтон. Жена
управляющего первая поцеловала барышню и Парсама,
а потом пожелала доброго пути приехавшему из города
молодому человеку. Потом стали прощаться управляю-
47
щип, служанка, соседи, но оарышня опять не взглянула
в сторону Левона, не заметила его.
На этот раз Левон смело шагнул вперед, чтобы поже-
лать барышне счастливого пути или снять шапку, как
это делали горожане, пли вручить ей птицу, которую дер-
жал в руках, но фаэтон тронулся, и барышня опять не
взглянула на него, не увидела его, не заметила...
Потом очевидцы рассказывали, что Левон передал слу-
жанке управляющего чайку, которую держал в руке, п
побежал на берег, где, скинув с себя блузу, вошел в воду
и поплыл. Сперва он плыл, говорят, параллельно доро-
ге, — казалось, он хотел опередить экипаж и выбраться
на дорогу, чтобы попрощаться с отъезжающими, но потом
он скрылся за скалами...
II в этот день Левой больше не появился. На другой
день тоже. Мать и приятели искали его повсюду, но не
нашли. Куда он девался, никто не знал. После того как
он вошел в море, его никто не видел.
Лишь спустя два или три дня тело его нашли неда-
леко от прибрежной деревнп. II все были поражены п не-
доумевали, как могло случиться, что такой опытный пло-
вец утонул...
Рыбаки говорили, что он, видимо, хотел доплыть до
прибрежной деревни, чтобы догнать фаэтон, но волна на-
крыла его... или он выбился пз сил на полпути и... уто-
нул.
Что вернее, трудно сказать.
В тот же день приятели похоронили его на берегу
и долго стояли вад могилой Левона, раздумывая о том,
что могло быть причиной его гибели.
1020
ПРОКЛЯТОЕ УЩЕЛЬЕ
С наступлением лета мной овладевает какое-то внут-
реннее беспокойство, я не в силах больше оставаться
в городе п заниматься делами. Вначале я не понимал
причины моего настроения, но потом догадался: это была
тоска по лесу. Мне было все равно куда ехать, лишь бы
там был лес, особенно густой, дремучий лес. Я люблю
суровую девственность лесов, их прохладную тень и сте-
пенное молчание. Есть своеобразное очарование в одино-
честве и тишине, в единении с природой.
Этим летом, как всегда, я выбрал такое место, чтобы
быть в лесу, на лоне природы, которой одной дано исце-
лять наши сердечные раны, восстанавливать утерянный
душевный покой. Я уехал в Абхазию, в глухой лес, прямо
созданный для моего настроения.
Единственным человеком, с которым я общался, был
лесник-абхазец Чамба, приютивший меня в своем дере-
вянном домике. Ои был мужчиной лет пятидесяти, с уди
вительпо ясными глазами и густой бородой, растущей
из-под самых глаз. Чамба был настоящее дитя природы.
Цивилизация еще не коснулась его своей ложной мора-
лью, он казался таким же естественным и мудрым, как
Деревья в лесу, если не считать винтовки, которую он но-
сил, конечно, скорее по службе, чем из любви к оружию.
По утрам и по вечерам Чамба уходил в лес или районный
Центр по своим делам. Походка у него была удивительно
легкой, казалось, он даже не касается земли. Все осталь
ное время мы с ним гуляли, или, сидя перед домом, бесе-
довали на разные темы.
Домик лесника находился в ущелье, заросшем густы-
ми деревьями, круто устремленными ввысь. Склоны
49
высоких скал были покрытая ветвистыми елями, вот-вот го-
товыми улететь, точно кто-то держал с ними пари — мо-
гут лп они удержаться в таком положении пли нет. По
ущелью бежала прозрачная речушка, до того прозрачная,
что песок на ее дне казался золотой пылью, а промытые
водой обкатанные камни можно было пересчитать по од-
ному. Временами в этом ущелье наступала такая тишина,
что шум воды овладевал всем, словно заполнял всю все-
ленную.
Когда Чамба уходил по своим делам, я бродил один
по ущелью п лесу, удивляясь, что здесь, где столько чи-
стых источников, земля богата черноземом, воздух чуде-
сен и дороги удобны, нет людей. «Почему в этом красивом
и благодатном крае не живут и ущелье называется Про-
клятым?»— думал я. И вот однажды, когда лес точно
дремал, а мы мирно беседовали, я спросил об этом Чамбу.
— Почему не живут? — потянул он, выбивая огонь из
кремня для своей «козьей ножки». — Место это прокля-
тое, вот почему. — Он прилег на траву. — Раньше в этих
местах, конечно, жили, по после одного случая, несчаст-
ного случая, покинули ущелье навсегда...
— Какого же это случая?
— Давно-давно здесь произошло одно несчастье. Ста-
рики наши рассказывают, что неподалеку отсюда находи-
лось в старину абхазское село, а в селе жил умный п
знатный человек по имени Ноба. Были у Нобы своп ста-
да, отары овец и табуны лошадей. Было много прекрас-
ных, как серпы, дочерей и только один сын — Давид.
Старый Ноба любил его больше всех, больше дочерей, ло-
шадей и всего состояния. Весь мир для отца был в Да-
виде, пи в чем он сыну не отказывал, одевал так, как не
был одет в Абхазии ни один тавад С
II вот, когда Давиду исполнилось пятнадцать лет, отец
повез его к мудрецу Шакрилю, чтобы тот научил маль-
чика уму-разуму, чтоб сын обессмертил имя отца.
Мудрец Ша криль, рассказывают старики, жпл далеко
от людей, в дремучем лесу. Одевался он всегда во все бе-
лое, и была у него борода, доходящая до самого пояса.
Здесь он молился богу за людей п учил своих учеников.
Со всех краев приводили отцы к нему своих сыновей,
отцы, которые хотели иметь благородных, образованных
детей. Так поступил и Ноба.
1 Тавад — дворянин, князь.
50
— Солнечный привет мудрому Шакрилю! — сказал
Ноба, низко склонив голову перед старцем.
— Да хранит тебя солнце, — ответил Шакрпль, при-
глашая сесть Нобу. Он поинтересовался, какая забота
привела к нему Нобу и чем может он помочь ему.
— До конца жизни буду у тебя в долгу, если помо-
жешь мне, — сказал Ноба. — Я привел к тебе этого горца-
дикаря, чтобы ты сделал из него человека. Научи его
уму-разуму, чтобы легче ему жилось па этом свете.
— Добро, — ответил ему Шакрпль. — Пусть будет у
меня вместо семи восемь учеников.
II Давид остался у мудреца Шакриля. Шакрпль учил
его многому, всему тому, что нужно в жизни.
Пять лет оставался Давид у Шакриля, жил вместе
с его учениками. Мудрец учил их прежде всего любить
Друг друга, если надо будет — умереть во имя дружбы, до
конца жизни быть верным и служить добрым примером
для окружающих. Он говорил, что человек должен ухо-
дить из жизни таким же невинным и чистым, каким при-
шел в мпр, он должен быть благородным другом, любя-
щим отцом п добрым братом.
Так учил Шакрпль, приводя примеры из жпзнп, вос-
питывая своих учеников.
— Вы должны вести себя так, чтобы и в могиле я мог
гордиться вамп, — говорил Шакриль.
И ученики безгранично любили своего мудрого учи-
теля, любили и друг друга и никогда ничего плохого не
делали никому. Давид «за годы своего учения особенно
полюбил одного из учеников Шакриля, юного Авпдзбу.
выходца из тех же краев, что и он. Последний год они
особенно сблизились, помогали друг другу во всем, всем
делились между собой, а когда, завершив учение, возвра-
щались домой по одной дороге, — никак не могли рас-
статься. Они по очереди провожали один другого, пе в си
лах были покинуть друг друга. Когда же в последний раз
обнялись, Авидзба сказал:
— Попадешь в беду, Давид, вспомпп мепя, — жизни
не пожалею ради тебя.
— Пе только в беде, но и в радости мпе будет грустно
без тебя, — отвечал Давид.
И они дали друг другу слово быть верными друзьями
и братьями до конца своей жпзнп.
Чамба вдруг прервал свой рассказ, привстал, посмит-
рел на нависшее над нами темное беззвездное небо.
51
— Сыро стало, пойду принесу твое пальто и свою
бурку. Сейчас поднимется ветер, — добавил он с уверен-
ностью человека, понимающего язык природы.
Немного погодя он вынес пз домика мое пальто и свою
мохнатую бурку. Он расстелил па земле бурку, лег на нее
п прикрылся ею.
...Итак, проучившись пять лет, вернулся Давпд домой.
Ему уже псполпилось двадцать лет. Отец его, Ноба, обра-
довался так, словно ему подарили целый мир.
— Всему ли ты научился, сын мои? — спросил Ноба.
— Да, отец, всему, чему нас учил Шакриль.
II Ноба пригласил всех соседей и все соло па пирше-
ство по случаю возвращения сына.
А когда прошло два месяца, позвал он Давида п ска-
зал ему:
— Тебе, сын мой, уже двадцать лет. Поезжай, поищи
себе такую невесту, равной которой не было бы во всей
Абхазии.
II поехал Давпд искать себе невесту.
Ездил по городам и селам, спускался в ущелья, под-
нимался в горы, выходил к берегу моря, но нигде не на-
ходил девушки, равной которой не было бы во всей Аб-
хазии. И только после долгих поисков, уже на обратном
пути домой, он встретил в одном селе, у родппка, девуш-
ку невиданной красоты, которая могла бы поспорить кра-
сотой с солнцем.
Пленился Давид девушкой, стоит как вкопанный.
Девушка вспыхнула и смутилась, как и подобает де-
вушке.
— Ты должна стать моей женой, — сказал Давид, беря
ее за руку. Тут девушка сказала ему, что она выйдет за
него только тогда, когда он приведет ей белого коня Ах-
мет-бека, того коня, которого многие ее жеппхп хотели
привести, но не смогли.
— Где же этот Ахмет-бек и где его белый конь? —
спрашивает Давпд.
— По ту сторону горы, — показывает рукой девуш-
ка. — Если через семь дней приведешь коня — буду твоей,
не приведешь — ты пойдешь своей дорогой, а я —
своей.
— Хорошо, — говорит Давпд и задумывается, как ем)
привести белого коня Ахмет-бека.
И стал Давпд расспрашивать селян, что за человек
Ахмет-бек, что за конь у него и как можно увести его.
52
— О, Ахмет-бек человек жестокий, — сказали ему, —
а конь его — волшебный. Много людей пытались увести
его, но все они пали от рукп Ахмет-бека. Трудно, очень
трудно увести его белого коня!
Опечалился Давпд, впал в отчаяние. Нет, никогда ему
не увести белого коня Ахмет-бека, за это можно попла-
титься головой.
Но есть в стране абхазов старый закон, что влюблен-
ный юноша должен выполнить желание любимой девуш-
ки, чтобы доказать ей свою удаль, ум и ловкость. Какой
же это молодец, да еще влюбленный, если оп не попы-
тается исполнить желание своей избранницы.
Долго, долго думал Давпд об условии девушки и все
больше мрачнел. Как бы увести ему белого коня Ахмет-
бека? Трудным и невозможным кажется ему это дело. Но
тут вспомнил оп сердечного своего друга Авпдзбу, с ко-
торым учились они у мудреца Шакрпля и которому обе-
щал обратиться в случае беды.
Вспомнил Давпд Авпдзбу, поехал к нему в село посо-
ветоваться и попросить его помощи.
Поехал Давид, нашел его село, нашел и дом. Друзья
крепко обнялись, и Авидзба сказал Давиду:
— Можешь поздравить меня, Давид, вот уже десять
дпей, как я женился. — Давид поздравил его, как пола-
галось, п решил, что теперь, раз Авидзба женился, он пе
может просить его о помощи, не может мешать счастью
друга. Пусть Авидзба и очень храбр и предан ему, но
разве может оп оставить молодую жену, чтобы вместе с
ним отправиться в это опасное путешествие? Думал Да-
вид п о том, удобно ли обращаться к другому, пусть даже
к Другу, за помощью в таком деле.
Загрустил Давид. Загрустил, по решил не показывать
вида, прикидывался веселым. Однако, как он ни старался,
Авидзба заметил, что оп печален.
— Брат мой, — сказал ему Авидзба. — Скажи мне,
что с тобой? Почему ты такой печальный? Скажи, чем по-
мочь тебе.
— Эх,— вздохнул Давид. — Не хочу я омрачать своей
печалью твое счастье.
— Расскажи, — говорит ему Авидзба. — Как я могу
быть счастлив, если друг мои несчастен? Как я могу быть
спокоен, если ты печалей?
II Авидзба настоял па своем. Давид раскрыл перед
ним свою душу п рассказал о своем горе.
53
— II ты печалишься из-за этого? — удивляется Авпд-
зба.
— Что же мне делать, если я никак не могу увести
коня Ахмет-бека.
Тут Авндзба говорит ему.
— Если тебе не удалось увести коня Ахмет-бека, я
сам это сделаю, чтобы не видеть тебя таким грустным.
Раз я счастлив, должен быть счастливым и ты. Завтра
же я отправлюсь в путь, а ты останешься здесь...
— Нет, — говорит Давид. — Я тебя не оставлю одного,
я поеду с тобой.
Но Авпдзба не согласился.
— Ты должен остаться тут, — говорит он, — чтобы
присмотреть за моим отцом и моей женой.
А на следующий день, уже готовый к отъезду, он ска
зал Давиду:
— Жди меня семь дней. Приеду через семь дней-
хорошо, нет — утешь старика отца и молодую жену.
Сказал Авпдзба, поручил свою молодую жену и ста-
рика отца другу, сел па коня и умчался.
...Здесь лесник Чамба снова прервал свой рассказ, при-
сел п поинтересовался, слушаю ли я его плп утомился.
Узнав, что слушаю, он попросил разрешения закурпть
еще одну «козью ножку».
— Скажи ты мне теперь, — спросил оп, обращаясь ко
мне, — человек ты грамотный, что в жизни дороже всего
на свете?
Вопрос был неожиданным, и я ответил неопределенно
— Смотря для кого, Чамба. Кто любит впно, а кто-
золото.
Выбив огонь пз кремня, Чамба в ответ щелкнул
языком.
— Золото — ничто! Самая лучшая вещь в мире -
это любовь к другу, — сказал он тоном, не терпящим воз-
ражений; снова посмотрел на небо, па вершины деревьев
и натянул на себя бурку. — Будет большой ветер, укройся
...Так, братец мой, Авпдзба уехал на поиски белого
коня Ахмет-бека, чтобы осчастливить друга, а Давил
остался в доме Авпдзбы охранять покой его жены и ста-
рика отца.
Когда на следующий день жена Авпдзбы подавала
обед, он удивился, что в первую встречу не заметил, как
она хороша. Станом своим опа походила па чинару. л,*пС
было белое, как молоко, глаза — как яркие звезды.
ходка была величавой п плавной, словно она не шла, а
плыла.
И пленился Давид красотоп молодой женщины.
— Жаль, — сказал оп, — что я не встретил теоя рань-
ше...
__ Почему? — спросила жена Авпдзоы.
— Я бы женился на тебе и так лелеял бы тебя... от-
ветил Давид.
— Неужели ты не рад, что я жена твоего друга? —
удивилась жена Авидзбы.
— Я бы так лелеял тебя... — повторил, вздыхая,
Давид.
Жена Авидзбы вспыхнула и вышла из комнаты. Но
Давид не мог успокоиться, не мог справиться с сердцем.
Долго боролся он с собой. «Как можно заглядываться на
жену друга, который для твоего же счастья отправился
в опасный путь... — говорил себе Давпд. — Нехорошо ду-
мать о таких вещах». Но каждый раз прп виде молодой
женщины терял разум. Отводил глаза, выходил из дому,
чтобы не видеть ее. Стыдился своих мыслей, проклинал
себя и решил, что до приезда друга он больше нп разу
не взглянет на нее.
Но однажды, в последний день ожидания, страсть по-
борола в нем сознание долга...
В седьмую ночь, по истечении которой Авпдзба дол-
жен был привести белого коня Ахмет-бека, Давид, забыв
о друге и обо всем на свете, пошел в комнату его жены...
Молодая женщина умоляла пощадить ее честь, вспо-
мнить Авпдзбу, который пз любви к нему отправился в
дальний путь, вспомнить о том, что завтра он будет здесь.
Все было напрасно. Страсть Давида поборола в нем чув-
ство долга...
Терзаемый муками совести, Давпд вышел пз комнаты
жены Авидзбы и в ту же ночь покинул дом своего друга,
убежал из села.
А на рассвете жена Авпдзбы услыхала топот копя.
Ола поняла, что приехал ее муж. Хотела выйтп и по обы-
чаю встретить мужа, но от стыда не могла подняться с
места.
Авндзба удивился, что никто его не встречает, никто
не отпирает дверь и крикнул:
Давид! Нард!.. Это я приехал!..
Тут жена Авидзбы, Нард, вышла и стала с опущенной
головой перед мужем.
55
— Вот конь, которого хотел Давид, — сказал радостно
Авпдзба, показывая на белого коня. — Где же Давид? По-
чему он не выходит?
— Давид... уехал... — с трудом выговорила Нард.
— Уехал? Когда? — удивился Лвидзба. И, узнав, что
Давид уехал совсем недавно, погнал свою лошадь и бе-
лого коня Ахмет-бека. Скачет Авпдзба уверенный, что
Давид отчаялся и поэтому покинул его дом. И Авпдзба
спешит догнать друга, чтобы порадовать его и привести
обратно.
Долго лп, коротко ли скачет он, это ему виднее, толь-
ко наконец нагоняет он Давида.
— Ну, радуйся, Давид, — говорит Авпдзба. — Вот конь
Ахмет-бека. Не подумал лп ты, что я убит или попал в
плен и, чтобы не видеть горя моего отца и жены моей,
уехал из нашего дома?
У Давида от стыда отнялся язык, пал он в ноги Авпдз-
бе и признался в своем грехе, попросил прощенья за то,
что лукавый попутал его.
Выслушал Авпдзба признание друга, узнал о его изме-
не и грустно сказал:
— Ты не проси у меня прощенья, это лишнее. Пойди
к нашему учителю, и пусть он рассудит. Если он простит
тебя, — прощу и я.
Смятенный Давид оставил друга вместе с приведенным
им конем и отправился к учителю. Через два дня доехал
он до его жилища. Видит он, мудрец Шакрпль весь в бе-
лом, с седой бородой, сидя па пороге своего дома, читает
старую, мудрую книгу.
Увидев своего ученика, старик встал с места и протя-
нул к нему руки.
—- О, Давид, дорогой мой, дай обнять тебя за то, что
не забыл своего старого учителя.
Но Давид, потупившись, не подымал глаз.
— Говори, сын мой, — сказал Шакрпль. — Что тебя
привело ко мне? Говори, если у тебя горе, — мы излечим
тебя. Если сомнение — рассеем, если неудача — найдем
дорогу к удаче.
У Давида словно язык отнялся. Он стал иа колени
перед своим учителем и поведал все, что случилось в доме
его друга.
— Горе мне, — сказал учитель, — если хотя бы одп'1
из моих учеников мог оказаться бесчестным вором!..
56
If, вынув из-за пояса маленький меч, вопзпл его в
свою старую грудь. Он упал перед Давидом, испустив дух.
А Давид?.. Давид, преследуемый всеми, возвратился
домой, к отцу, возвратился в это ущелье.
Чамба привстал с места и показал рукой темное
ущелье.
— Добро пожаловать, сынок! — обрадовался ему
отец. — Нашел ли ты невесту, равной которой не сыщется
во всей Абхазии? — Давид печально стоял перед отцом и
вместо того, чтобы ответить на его вопрос, рассказал обо
всем, что с ним случилось, о девушке, которую он выбрал,
о благородном поступке Авпдзбы, о своей черной небла-
годарности и о смерти своего старого мудрого учителя.
Выслушал старый Ноба рассказ сына, выслушал до
конца п, потрясенный, закрыл лицо руками.
— II после этого ты хочешь остаться в живых и жить
под моим кровом? Уйди, сейчас же уйди п бросься вниз
вот с той скалы! — II отец указал на выступ крутого от-
коса.
Давид молча поднялся на вершину скалы и бросился
оттуда в ущелье, чтобы никто не узнал о его позоре...
Но люди в тот же день узнали о его поступке и ушли
из ущелья, убежали от трупа изменника.
II с того дня это место стало называться Проклятым
ущельем.
Была поздняя ночь, когда Чамба кончил свой рассказ.
Над лесом сгустилась темная ночь, и ветер, предвиденный
Чамбой, сильный ветер колыхал деревья во мраке. Словно
охваченные тревогой, они стонали, трещали где-то навер-
ху. Временами ветер утихал на несколько минут, и дере-
вья начинали шелестеть, временами усиливался так, что
вековой лес, казалось, сорвется с моста.
Чамба молча закручивал «козью ножку», а я продол-
жал думать о двух друзьях.
1918
огонь
1
Все, о чем будет рассказано здесь, произошло в ма-
леньком городке, название которого умалчивается по
топ простои причине, что жителп его очень самолюбивы,
а так как эта история немного заденет честь городка, то
мы его назовем просто — маленький городок.
II в самом деле, это такой тихий, безмятежный горо-
док, что когда в одном его конце мычит корова, то
в другом слышно. Несмотря на железнодорожный вокзал
и новую казарму, выглядит оп так же, как и много лет
тому назад. Часть жителей по-прежнему состоит из
купцов и ремесленников, остальные хлебопашцы, про-
живающие в так называемом «квартале землеробов».
В этом городке нет ничего примечательного, если не счи-
тать кожевенного завода, распространяющего вокруг
неприятный запах. В городе есть две церкви и два клад-
бища (старое и новое), являющиеся местом для прогу-
лок. Впрочем, на новом кладбище места для прогулок
немного, так как церковный ктитор весной сажает там
картофель и не разрешает жителям входить туда.
...Моросил мелкий дождь. В городке было уныло
и тоскливо, с неба словно нависло тяжелое, мокрое по-
крывало. На улицах было грязно, с крыш без конца
текло, и движение постепенно замирало. Изредка про-
езжал фаэтон с закрытым верхом, показывались два-три
дождевых зонтика и тут же исчезали в предвечернем
тумане. Жизнь с улиц перешла в дома и лавки, но лавки
и мастерские тоже одна за другой закрывались. Была
суббота — день подсчетов и выдачи заработной платы-
58
Хозяева с недельными доходами, а служащие с недель-
ным заработком и покупками воз вращались домой.
Несмотря на дождь, по главной городской улице мед-
ленно шел мальчик лет двенадцати, позвякивая клю-
чами в руках. Он с беспечным любопытством разгляды-
вал закрывающиеся лавки, изредка останавливаясь перед
фруктовыми ларьками, и, сжпмая в кармане деньги, про-
должал свой путь, не переставая звенеть ключами.
Незадолго перед этим его хозяин, портной Овапес,
закрыв мастерскую, дал ему обычный субботний пода-
рок — полтинник, н, вручив ключи от лавки, отослал
домой. Мальчик радовался, что хозяина не было с ним,
иначе он не смог бы останавливаться перед лавками.
Радовался он и тому, что завтра воскресенье и у него
в кармане полтинник. Еще недельки две — и у него бу-
дет целых пять рублей. Чего только он не купит на эти
деньги! Для матери оп купит солы *, для сестры
Ануш — сережки, младшему братишке Амо — кушак с
кистями. А для отца?.. Отцу ничего не надо, он сам
купит себе все.
Дойдя до дому, он еще на балконе встретил жену
хозяина, которая с шумящим самоваром в руках входила
в комнаты. Увидев парнишку, она остановилась.
— Где же хозяин? — спросила она недовольным го-
лосом.
— Сейчас придет, — сказал мальчик. — Разговари-
вает с Алекса ном.
— С кем? С Алексаном? — переспросила хозяйка
с пренебрежением.
— Угу...
— Опять «угу»? — рассердилась хозяйка. — Надо го-
ворить «да». Два месяца учу, а ты все «угу» да
«угу»... — Н, поставив самовар на край накрытого бе-
лой скатертью стола, опа принялась быстро перемывать
стаканы, словно ждала гостей.
Это была невысокая полногрудая молодая женщина, од-
на из тех сохранивших свежесть женщин, которых можно
принять за девушек и которым завидуют бледные горо-
жанки. Ее матовому овальному лицу придавали особую
прелесть темные глаза с длинными ресницами, прямой
Тонкий нос и нежные губы,
1 С о л — домашняя мягкая кожаная обувь.
59
По-видимому, она была очень взволнована, грудь ее
тяжело вздымалась и опускалась, и она с таким рвением
вытирала стаканы, что казалось, вот-вот они разо-
бьются в ее руках. Мальчик заметил ее волнение п ре-
шил, что хозяйка сердится на него. Пе забыл ли он что-
нибудь пли не разбил ли чего па кухне, где спал?
— Татос! — позвала из комнаты хозяйка. — Вытри
ноги и иди пить чаи!
Вместо того чтобы вытереть ноги, Татос снял на бал-
коне грязные башмаки, приставил к стене и в мокрых
носках, оставляя за собой следы, вошел в комнату.
Хозяйка поставила перед ним стакан чаю, хлеб
с сыром и села напротив. Мальчик, пе поднимая головы,
стал есть, как всегда отрезая хлеб небольшими ломти-
ками. Так учил его отец: «В городе надо есть мало
и медленно. В городе надо вести себя по-городскому».
Впрочем, выполняя наказ отца, Татос замечал, что в го-
роде едят много н торопливо, гораздо больше, чем в де-
ревне.
Пока Татос ужинал, хозяйка с мрачным лицом
о чем-то думала. Татос никогда не видел ее такой. По
вечерам опа обычно шутила с ним, высмеивала сельские
нравы п его манеру говорить. Татос чувствовал, что
сегодня произошло что-то необычное.
Он не ошибался. Хозяйке было отчего расстроиться.
Она днем поссорилась с женой сапожника, которая при
соседках насмешливо крикнула: «Ты лучше о своем
муже позаботься, ночи напролет проводит в «номерах ка-
рабахца». Жена сапожника называла номерами дом тер-
пимости.
Мариам, конечно, не поверила этим вздорным словам,
но ей было неприятно, что это было сказано при сплет-
ницах-соседках. Услыхав от Татоса, что муж задер-
жался с Алексаном, она забеспокоилась. Алексан торго-
вал всякой мелочью, его лавка находилась рядом с мас-
терской Ованеса. О поведении Алексана по городу хо-
дили нехорошие слухи. Возможно, не все, что о нем го-
ворили, одни сплетни, тем более что оп был холост, лю-
бил покутить, не имел родителей. Интересно, какие мо-
гут быть дела у Ованеса с Алексаном, почему он отослал
мальчика домой, а сам остался с ним?..
— Так ты говоришь, хозяин остался поговорить
с Алексаном? — переспросила Мариам после долгого
молчания.
60
Татос хотел сказать «угу», но, вспомнив замечание
хозяйки, громко сказал:
- Да.
— О чем же они говорили?
— Откуда мне знать? Говорили, и все.
— Значит, ты ничего не слышал?
— Нет.
Мариам снова задумалась. В комнате опять воцарилось
глубокое молчание. Было слышно только, как Татос пил
чай глотками и как стучал дождь но крыше и окнам.
— Татос, я должна тебя спросить кое о чем, только
говори правду... — сказала хозяйка дрожащим голосом.
Глаза Татоса с готовностью обратились на нее, словно
он хотел сказать: «Спроси — я скажу тебе правду».
— Где бывает хозяин по вечерам, когда опаздывает?
— Откуда мне знать? — пожимая плечами, ответил
Татос. — Я-то ведь с ним не хожу.
— Я и не говорю, что ты с ним ходишь, я только
спрашиваю, не знаешь ли, куда он уходит так поздно?
— Никуда он не ходит, вот разве иногда к Алексину.
— А что он там делает?
Татос молчал, не зная, что ответить.
— Говори, Татос, не бойся, я ничего ему не ска-
жу, — улыбнулась Мариам. — Он с ним пьет вино?
— Бывает и пьет.
— А потом куда идет?
— Домой, куда же ему идти?
— Татос, говори правду.
Татос поклялся, что ничего пе знает. По вечерам,
когда мастерская закрывается, он возвращается домой
и засыпает. Откуда ему знать, куда уходит хозяин?
Мариам почувствовала, что зашла слишком далеко.
В самом деле, откуда мальчику знать, куда уходит ее
муж? Она ласково предложила Татосу еще чаю.
Татос поблагодарил и отказался.
Ну, раз так, иди спать. Утром, как встанешь, при-
неси воды, — продолжала так же ласково хозяйка.
Татос ушел на кухню. При свете закопченной лампы
он пересчитал своп сбережения, прибавил к ним сегод-
няшний полтинник, улыбнулся и лег спать. В постели
01\ снова вспомнил мать, брата и сестру, вспомнил хо-
зяйку, ее гпев, а затем ее ласковое обращение и поду-
мал, что опа и злая и в то же время добрая. По какой
°ы она ни была доброй, до матери Гатоса ей далеко,
61
думал мальчик, и сквозь неоольшое кухонное оконце
он, казалось, увидел печальное лицо матери, которая
ласково п нежно говорила: «Спп, Татос-джан, спи...»
II Татос уснул.
2
Дождь продолжал лить непрерывно, монотонно. После
ухода Татоса Мариам осталась одна, сомнения не давали
ей покоя. Можно ли поверить, что Ованес ходит в «но-
мера карабахца»? Разве жена сапожника видела своими
глазами?..
— Наглая бесстыдница!..
«Номера карабахца» находились в двухэтажном бе-
лом доме, почти на краю города, в глубине большого те-
нистого сада, за высокой каменной стеной. Дом этот
пользовался дурной репутацией, о нем в городе всегда
говорили шепотом. После появления железной дороги он
стал самым интересным событием городка. О нем вдруг
заговорили: «Строится, скоро откроется, скоро приедут!..
Спльван приехал, Сильван уехал!..» Сильван, высокий,
статный мужчина, уроженец Карабаха, делец и ловкач,
был хозяином этого дома. Испытав счастья повсюду
п потерпев неудачу, он решил наконец начать доходное
и спокойное дело — открыть в этом городе гостиницу
с десятью девицами. Как и всякое дело, начинание
Сильвана не обошлось, конечно, без трудностей. Прежде
всего он имел неосторожность заранее сказать хозяину
дома о своей цели. «Уж извините, — сказал тогда хо-
зяин, возвращая Сильвану задаток. — Для такого дела
я не сдам своего дома. В пашем роду был даже епис-
коп...» Но Сильван не дал ему договорить и тут же на-
бавил цену на несколько сотен. Они заключили договор
па десять лет. Сильван еще несколько дней оставался
в городе, чтобы лучше с ним познакомиться. Городок со
своим гарнизоном, железнодорожными служащими и ра-
бочими рудника сулил немалые доходы.
Спльван обращал на себя внимание горожан своим
летним белым костюмом, широкополой соломенной шля-
пой и белыми полотняными туфлями. Спльван решил
завязать в городе знакомства. Он побывал в трактирах
и сумел понравиться хозяевам своим открытым характе-
ром, пил дорогие вина и не требовал сдачи, заходил
62
в лавки, покупал, пе торгуясь, ненужные ему товары.
Сильван посетил церковь п положил на тарелку во время
литургии золотой, чем очень удивил старика священника,
усомнившегося, пе ошибся ли незнакомец. Наконец Спль-
ван побывал в клубе, где познакомился с именитыми
горожанами, три вечера играл с ними в карты и все трп
вечера проигрывал, чем окончательно завоевал сим-
патию игроков.
За эти днп многие узнали о предприятии Сильвана.
Холостой начальник гарнизона находил, что это просто
«необходимо для такого малонаселенного и скучного го-
родка», купцы радовались, предвидя для себя доходы.
Весть об открывающемся доме терпимости огорчила
только старика священника, который, впрочем, чтобы не
лишить доходов своего богатого прпхожанпна (чей дом
снял Спльван), ограничился только тем, что мысленно
проклял дело чужеземца.
Вскоре Спльван уехал, но не прошло и десяти дней,
как в город въехало шесть фаэтонов с девицами, жел-
тыми шляпными коробками и узлами. Фаэтоны проехали
по главной улице города под любопытными взглядами
купцов и ремесленников п остановились перед домом,
который снял Спльван. Через несколько минут пустой
дом ожил.
По вечерам в доме не умолкал граммофон. Томные
восточные п европейские мелодии слышались пз окон,
сазандары играли ширазские любовные песни. К музыке
прибавлялись веселый смех п громкие голоса, звучав-
шие до полуночи. В глубине сада горел одинокий фо-
нарь, наблюдавший, словно заговорщик, за домом и по-
крывающий трепещущими тенями деревьев аллеп сада.
Все это придавало дому Сильвана еще более таинствен-
ный вид.
Днем прохожие старались не смотреть на дом. Из
местных жителей днем в доме Сильвана бывали только
Два человека: старик доктор по обязанности п сапожник
Никол по своим заказам. Бедный Никол! Чего только
011 не выслушивал за свою смелость от своей супруги,
которая часто брезгала спать с ним в одной постели
и ложилась с детьми.
Впрочем, люди посещали этот дом по ночам, как
трактир, под предлогом выпить стакан вина пли водки,
ни уверяли, что такого вина, как у Сильвана, в городе
Не сыскать. Ходили туда не только молодые люди, по
63
и Почтенные горожане. Как только наступал вечер
и в городе одна за другой закрывались лавки и мастер-
ские, у дома Сильвана и у калитки в сад показывались
тени, которые двигались, как заговорщики, осторожно,
неслышными шагами. Трудно сказать, кто это были, не-
верные мужья, легкомысленные холостяки или люди,
наблюдающие за ними. Одно было твердо известно: как
только закрывались лавки, многие жены, приготовив
чай, выходили на улицу и, сложа руки на груди, ждали
мужей. «Что это так запаздывают наши мужчины?
Спрашивается, что делать на улице после того, как за-
кроешь лавку? Чего ждешь, кого ищешь? Наложи засовы
и возвращайся домой. К лицу лп это отцу семейства?
И самовар уже остыл...» — бормотали они себе под нос
и успокаивались только, когда мужья возвращались до-
мой и садились за стол. Жены во сне видели, что мужья
им изменяют, а мужья шепотом рассказывали пм о тех
мужчинах, которые ходят «туда».
О, «этот дом»!.. Чего только не рассказывали о нем...
В душе Мариам возникали подозрения, приводившие
ее в ужас. Как знать, может быть, до женитьбы у Ова-
неса была любовница. Он часто ездит в Эрпвань... Как
знать? Может быть, даже сейчас он «там», а еслп не
«там», почему не идет...
Мариам вспомнила поручение, которое утром давала
мужу. Она попросила Ованеса купить два аршина ситца
на платье для новорожденной девочки своей сестры. Со-
рочка, чепчик и нагрудник уже были сшиты, носочки
связаны, оставалось сшить платьице, отделанное лентами
п кружевами. Но Ованес не несет материю, а завтра во-
скресенье и лавки будут закрыты.
В это время на балконе раздались шаги п кто-то за-
кашлял. Мариам выпрямилась. «Он», — подумала она, п,
подперев подбородок руками, Марпам нахмурилась и
опустила глаза. Опа хотела, чтобы муж видел, как она
обижена на него. И муж, войдя в комнату, заметил это.
— Под дождь попал я, а грустишь ты! — сказал он,
пожелав ей доброго вечера.
И Ованес посмотрел на жену пытливым взглядом. Это
был молодой человек со светлыми усами, которые словно
были наклеены и никак не подходили к его темным во-
лосам бороды. Узкий серый пиджак едва сходился на
нем. Плечи пиджака были совершенно темные от дождя,
словно кто-то вылпл на них ведро воды. Видно было, что
64
он долго прооыл под дождем. С полей его соломенной
шляпы капала вода. Его миндалевидные глаза и продол-
говатое белое лицо ласково улыбались.
— Ну, Мариам, что мне будет, если скажу тебе при-
ятную новость? — сказал портной, потирая руки.
Мариам молчала. Плотно сжав губы, опа продолжала
сидеть неподвижно. Портной сделал вид, будто не заме-
чает ее плохого настроения, и продолжал:
— Поздравляю тебя, дело с твоей шляпой выгоре-
ло. — Ованес снял свой мокрый пиджак. — Представь
себе, сегодня зашел ко мне полковник. «Можешь, гово-
рит, сшить костюмы мне и сыну?» — «Почему пет, го-
ворю, господин полковник?» — «Хорошо, говорит, тогда
сними мерку...» Два костюма!.. Как только копчу, куплю
тебе шляпу. Что? Не веришь?..
Ованес ждал, что при упоминании о шляпе настрое-
ние жепы улучшится, но странное дело: жена даже
не двинулась с места. Тогда удивленный портной спро-
сил, что с пей, почему она так грустна. Жена продолжала
молчать.
— Как сестра?
Мариам не ответила.
Портной подошел к жене п положил ей па плечо
руку. Жена отдернула его руку, и Ованес понял, что она
сердита. Ее темные глаза сверкали гневом. Он снова,
улыбаясь, наклонился к пей, собираясь шутить.
— Ты, должно быть, сердишься за то, что я опо-
здал?— сказал оп, легонько троих в пальцем щеку же-
ны. — Что поделаешь, дорогая, может случиться, что за-
пятой человек и опоздает, стоит ли из-за этого расстраи-
ваться?.. Встань-ка, палей чаю.
Мариам, сидевшая до того с неподвижным лицом,
вдруг вспыхнула.
— Где гуляешь, там и пой! — процедила она сквозь
зуоы и с презрением отвернулась от мужа.
Портной рассмеялся.
— Что это такое? Где ты шляешься до полуночи? —
заговорила жепа, смотря мунгу в глаза. — Весь город
спит, а ты?.. Почему это другие возвращаются домой во-
время, пьют чай, принимают гостей, играют с детьми,
а ты, ты...
— Детп-то у тебя есть, чтобы поиграть с ними? —
В’утлпво прервал ее портной.
3 С. Зорьян, т. 2 65
— Не я виновата, что опп умирают! — крикнула жена
и расплакалась.
Портной покраснел. Оп почувствовал, что сказал лиш-
нее. Зачем было ему говорить об этом? Оп подумал о том,
что в смерти детей пе виноваты пп жена, пн он и никто
другой, а тот, чьи дела неисповедимы и от которого
нельзя требовать отчета. II, чтобы смягчить впечатление
от сказанного, он добавил:
— Ну ладпо, ладно, успокойся. Я пошутил, ей-богу
пошутил!
Но Мариам не успокоилась. Она дрожала всем телом
и плакала не столько от оскорбления, нанесенного му-
жем, сколько от сердечной боли. Ованес хотел успокоить
ее шутками, по жена еще больше расплакалась.
— Довольно! — крикнула она, вскочив с места и раз-
махивая руками.— Сам стал посмешищем и еще надо
мной смеешься! Вы на него посмотрите! — продолжала
опа, гневно глядя на мужа. — Где ты был, ну?.. Не отве-
чаешь? Конечно, пе ответишь!
— В чем дело? — пе понимая жену, с недоумением
спросил Ованес.
— По шлюхам шляешься, вот дело в чем!.. А соседи
бог зпает что говорят.
Ованес побледнел.
— Какие шлюхи? Какие соседи? Ничего не понимаю!
— Конечно, не поймешь, это тебе пе выгодно.
— Говори яснее.
— Яснее? — насмешливо протянула Марпам. — Что
ты делаешь в «номерах карабахца»?
В «номерах карабахца»! Для портного это было пол-
ной неожиданностью. Краснея и бледнея, он попытался
было рассмеяться, по улыбка только исказила его лицо.
— Что ты чушь порешь!.. — сказал он, стараясь ка-
заться спокойным.
— Я знаю. Я давно, давно вижу... — продолжала Ма-
риам со слезами па глазах.
Портной от удивления не нашелся что сказать п
только пробормотал:
— Что ты кричишь?
Жена пе кричала. Опа говорила сдержанно, задыхаясь
от волнения, но Ованесу казалось, что она кричит. Ма-
риам продолжала плакать. Опа плакала и горько жало-
валась па судьбу. Другим бог дал счастье, а ей черную
долю, другие смеются, а она плачет, другие мужья прп-
66
ходят домой вовремя, а ее муж?.. Просила купить ей ар-
шин ситца, и того пе принес...
Портной, молчавший все время, при ее последних сло-
вах точно очнулся.
— Еп-богу, забыл про ситец!— сказал он виноватым
голосом. — В понедельник обязательно принесу, обяза-
тельно... Ну, успокойся, ради бога успокойся! — проспл
он п стал мягко упрекать жену в том, что она верит пе-
ресудам. Мало ли что говорят, нельзя же всему верить.
Она видела своими глазами? А если скажут, что Ованес
вор, значит она поверит и этому?
Жена молчала. «В самом деле, кто видел, чтобы Ова-
нес ходил «туда»? Стоит ли пз-за сплетен какой-то бес-
стыдницы сердиться на него?» —думала она.
— Если ты сердишься пз-за ситца, — продолжал порт-
ной, — я в понедельник обязательно принесу, обязатель-
но. Я просто забыл, честное слово...
Разговор между супругами кончился тем, что впервые
за шесть лет совместной жизни они в этот вечер заснули
в разных комнатах: Ованес в спальне на железной кро-
вати, а жена в столовой на тахте, которая скрипела всю
ночь.
3
В городе Ованес считался лучшим портным. Все знат-
ные горожане шили у пего: начальник вокзала, городской
голова, главный врач — все, кроме полковника, который
заказывал своп костюмы в Тифлисе. Но и полковник,
видя, что костюмы врача сшиты лучше, чем его, зашел
к Ованесу и заказал одежду себе п сыну. Ованес был па
седьмом небе. Наконец-то сбылись его ожидания. И дей-
ствительно, почему полковник, пренебрегая Ованесом,
гиьет в Тифлисе? Придя домой, ои поделился своей радо-
стью с женой п вдруг такая неприятность.
Упреки жены не на шутку встревожили Ованеса. То,
что сказала жена, было правдой, по откуда опа узнала —
этого Ованес не мог попять. Да, как это ни позорно, но
011 ходит в «помора карабахца». Даже сегодня, получив
заказ от полковника, на радостях он ходил туда со своим
соседом Алексаном. По откуда узнала об этом Мариам?
’ та мысль продолжала мучить Ованеса. Вот уже год, как
время от времени он посещает эти «номера», ио никто,
3* 67
кроме Алексана, об атом не знал. Сегодня об этом узнала
жена. А может быть, об этом знают и другие?.. Что по-
думают их знакомые и родственники, если жена расска-
жет им?.. Может быть, им уже известно? Что подумают
его заказчики, соседп?.. Позор!.. И с чего начался этот
позор?.. Сейчас даже сам портной удивлялся, до чего он
дошел...
Все началось очень просто. Хозяин «номеров» Спль-
ван заказал Ованесу костюм. Когда костюм был готов и
понравился Сильвану, Ованес и Алексии, который был
тут же, поздравили его с обновкой. Спльван, как любез-
ный человек и кутила, пригласил его в ближайший трак-
тир выпить вина, а немного спустя пригласил и к себе
выпить еще стаканчик. И вот оттуда и началось... Порт-
ной с отвращением вспомнил девушку, которую впервые
обнял в тот вечер. Как человек, попавший в болото, он
не сразу понял, что погружается в трясину, но слова
жены разъяснили ему многое. «Эх, тайно ничего
нельзя делать! Пока еще пе поздно, надо покончить
с этим позором, — думал портной,—в противном слу-
чае...»
Он боялся даже думать о последствиях. Но как? «Пе-
рестать ходить в «номера» и попросить у Марпам про-
щения», — говорил ему внутренний голос. Возможно лп
это? Признаться жене во всем... А может быть, она
только подозревает?.. Нет, так нельзя. Надо прекратить
посещение «номеров», пе встречаться с Алексаном, по
вечерам возвращаться домой вовремя и, ни в чем не при-
знаваясь жене, жить как раньше. Так будет лучше.
«Да, так будет лучше!»—подумал Ованес и решил
быть с женой мягче и нежнее.
В понедельник оп купил обещанный ситец и, ласково
улыбаясь, вручил ого жене.
Мариам взяла ситец, но но заговорила с ним. Целую
неделю они были в ссоре и даже избегали друг друга,
насколько это было возможно в двухкомнатной квартире.
Овапос был недоволен собой и срывал своп гнев на Та-
тосе, из-за каждого пустяка ударяя его по голове дере-
вянным аршином. Мальчик пе понимал причины гнева
хозяина и за шитьем и глаженьем по раз поглядывал на
аршин в руках портного. Оп удивлялся, что хозяйка
пе говорит с мужем, и приписывал это тому, что хозяин
пе покупает ей шляпы (разговор о шляпе он слышат
много раз). Каждый вечер перед сном Тагос думал о том,
68
что его родители лучше всех: если отец нс купит чего-
нибудь матери, она никогда не обидится.
Ссора супругов длилась бы еще долго, если бы не кре-
стины дочери Марты, сестры Мариам. За день до крестин
муж Марты, стрелочник на железной дороге, высокий
мужчина с редеющими волосами, в фуражке с кокардой
и кителе с блестящими пуговицами, пришел к нпм поз-
дно вечером с большим пакетом, из которого торчалп
винные бутылки, и сказал, что в воскресенье будут кре-
стить ребенка.
— И говорить нечего, что мы вас ждем, — краснея,
сказал молодой отец п снова пошел за покупками.
Это приглашение послужило поводом для примирения
супругов. Они стали советоваться, что купить в подарок
ребенку и матери.
— Хорошо бы подарить Марте шарф, — предложил
Ованес. — Красивый такой, синего плп красного цвета.
— У нее есть шарф, — сказала жена. — Лучше что-
нибудь другое.
— Хочешь, купим пару туфель?
— Вот еще, туфли! Она не босая!
Ованесу хотелось сделать жене приятное, чтобы смяг-
чить свою вину, п он продолжал:
— Ну, а кофточку?
— Вот еще! — улыбнулась жена. — Тоже скажешь...
Ее улыбка обрадовала Ованеса, он только и ждал,
чтобы жена хотя бы намеком дала понять, что не сер-
дится, не презирает его. И он с облегчением сказал:
— Надо же ей что-нибудь подарить!
Наконец было решено купить Марте кольцо.
— А ребенку?
— Ребенку ничего не надо, — сказала Мариам. —
Я уже все приготовила.
Н они замолчали.
— Хорошо иметь ребенка... — немного помолчав, меч-
тательно начал портной.
Ему хотелось продолжать разговор, но жена не ото-
звалась, и беседа их на этом закончилась.
На следующий день утром они дали в руки Татосу
узел с подарками п все трое отправились на крестины.
Супруги были в праздничной одежде: Ованес в черном
костюме и накрахмаленной белой сорочке с зеленым гал-
стуком, на котором сверкала золотая булавка, жена —
в голубом платье с оборками. На груди у нее висели
69
золотые часы па длиппой цепочке. Светлые усы портного
еще резче выделялись в сочетании с черным костюмом.
Голубое платье Мариам очень шло ей, оттеняя ее нежное
лицо. Татос постукивал по мостовой в старых ботинках
хозяина. Он торжественно и серьезно шел впереди, держа
в руках узел. В рукав его блузы, как во время работы,
были воткнуты иголки. Татос шел и все оглядывался. Он
был очень доволен, что идет на крестины. Чем-то угостят
их сегодня?
Ровно в шесть часов вечера стали накрывать на стол.
Несмотря на то что было еще светло, в компатах уже
зажгли лампы, свет которых до прихода священника из
церкви был приспущен. Зажженные лампы п белоснеж-
ная скатерть на столе придавали комнатам праздничный
вид. Вокруг все было прибрано и сверкало чистотой. Го-
сти постепенно собирались. Еще с утра пришли родители
Марты, и сейчас, сидя рядом, беседовали с женой крест-
ного отца. Это были добрые, наивные старички, низень-
кие и пухленькие, с морщинистыми лицами, всегда до-
вольные своей судьбой, — одна из тех немногих супруже-
ских пар с патриархальным укладом жизни, все еще
встречающихся в провинции. Пришел и дядя стрелоч-
ника, купец, в белом архалуке и длинном черном пид-
жаке. Па его большом пальце блестел золотой перстень,
а на грудп — плоская золотая цепь от часов, конец кото-
рой был прикреплен к верхней пуговице архалука. Он
пришел со своей болезненной женой и дочкой в белых
туфлях. Здесь был с женой и сослуживец молодого отца,
работавший с пим «по службе тяги», как говорил оп сам.
Ждали двоюродного брата хозяина, приказчика, пз боль-
шого магазина па главной улице. Гости, беседуя, то и
дело поглядывали па дверь в ожидании священника. Ова-
нес разговаривал с купцом и железнодорожником, а Ма-
риам накрывала на стол. Молодые родители старались
делать все, чтобы гости были довольны. Отец то и дело
выходил на кухню, а мать с усталым, похудевшим лицом
сидела на тахте, укрыв ноги одеялом, и, смущенно улы-
баясь, слушала болтовню соседок, тревожно и радостно
поглядывая па дверь, откуда должны были принести
ребенка.
70
— Батюшка идет! — вбежал вдруг в комнату Татос,
который по поручению Мариам ждал па улице прихода
священника.
Разговоры в комнате прекратились, все приняли серь-
езный вид и повернулись к двери.
Минуты через две в дверях с посохом в руке пока-
зался старый священник отец Симон, за ним крестный
отец, худощавый мужчина со свисающими усами, п пол-
ная низенькая повивальная бабка с новорожденной, ко-
торую она тут же передала крестному отцу. Последним
вошел дьячок в темных очках, со всклокоченной бородой и
с узлом под мышкой.
Все собрались в столовой, даже стряпуха с половни-
ком в руке со слезящимися от дыма глазами просунула
голову в дверь, чтобы увидеть церемонию вручения ново-
рожденной матери.
По окончании короткого обряда свящепппк благосло-
вил молодых родителей, и все уселись за стол. Во главе
стола сел священник, по левую его сторону уселся купец,
по правую — крестный отец. Остальные гости занялп
своп места. Напротив священника уселись родители ро-
женицы. Дьячок сел в конце стола.
И обед начался.
Прежде всего выпплп за здоровье новорожденной,
благословив ее п пожелав здоровья, счастливого замуже-
ства и радостных дней в этом печальном мире. При этом
Мариам тяжело вздохнула п позавпдовала ребенку, кото-
рый еще ничего не понимает в жизни. Выпив за здоровье
ребенка, гости выпили за его родителей, священника,
крестного отца с женой, за стариков — родителей роже-
ницы — и за всех гостей. Не забыли и повивальную бабку.
Поднимая стакан за здоровье Ованеса п Мариам, тамада
пожелал такой же радости. Супруги потупили глаза.
Знают ли присутствующие о его позоре? — думал Ованес.
Мариам, подумав о том же, все же сомневалась, правда
ли то, что сказала жена сапожника, плп со зла оклеве-
тала портного. Они, опустив головы, молчалп. Из непри-
ятного положения вывела их повивальная бабка.
— Я все глаза проглядела, — сказала она, хитро
Улыбаясь. — Жду не доищусь, когда придут за мной.
Псе рассмеялись. Смеялись и Ованес с Мариам.
За столом острили п шутили, как это обычно бывает
Ва кРестпнах и свадьбах. Гости, исчерпав весь запас
°Строумия, вспомнили шутки, давно известные, по
71
вызывавшие каждый раз веселый смех, как мужчин, так
п женщин.
Обед уже подходил к концу, когда вошел хорошо оде-
тый молодой человек с коротко остриженными усами и
живыми темными глазами. Это был двоюродный брат
стрелочника. Приглаживая волосы и поправляя галстук,
оп извинился за опоздание и уселся рядом с дьячком
в конце стола. Мариам принесла ему еды. Молодой при-
казчик смущенно посмотрел на незнакомую ему жен-
щину, на ее открытые белые руки и полную грудь и что-
то прошептал на ухо дьячку. Когда Мариам принесла
второе и стала за стулом дьячка, чтобы посмотреть, чего
еще пе хватает, опа услыхала следующий разговор:
— Так ты говоришь, это жена Ованеса?—спросил
дьячка приказчик.
— Да, твоя милость...
— Жаль... — сказал приказчик и, немного помолчав,
покачал головой. — Можно ли, имея такую жену, бегать
за другими?
Дьячок ничего не понял из его слов, по Мариам
вздрогнула. Комната закружилась перед ее глазами.
Чувствуя, что у нее темнеет в глазах, опа вышла в со-
седнюю комнату и, бросившись па постель сестры, с го-
ловой зарылась в подушкп.
4
Супруги вернулись домой поздно ночью. Ованес был
навеселе, улицы слегка качались, в глазах все еще мель-
кали гости и бутылки. Мариам, позабыв о крестинах и
гостях, думала о слышанном. Но па этот раз опа ничего
пе сказала мужу, а па его вопросы отвечала коротко и
сухо.
Слова приказчика пе давали ей покоя. Сомпеппя
вновь овладели ею и, как капля краски окрасившая воду,
отравили все ее существо. День и ночь опа думала только
о том, что муж изменяет ей п что она несчастна.
II Мариам стала следить за Ованесом. Делала опа это
очень осторожно, ничем пе выдавая себя, притворяясь,
будто забыла о ссоре и давно уже пе интересуется его
жизнью впе дома. Обрадованный портной решил, что
жена все ему простила, больше не подозревает его в не-
верности и что, если оп будет продолжать прежнюю
72
жизнь, Мариам ничего пе узпает. II по вечерам иногда
оп отсылал Татоса домой, а сам заходил в лавку Алек-
сапа. В такие вечера Мариам начинала расспрашивать
мальчика, где Ованес, что он делает и куда ушел. Татос
своими неловкими ответами не мог удовлетворить любо-
пытство хозяйки. Однажды Мариам мягко упрекнула
его:
— Ах, Татос, Татос, мальчик должен быть расто-
ропным!
Татос удивленно посмотрел на нее.
— Да разве подмастерье может быть таким рази-
ней? — продолжала Мариам. — Ты должен следпть, куда
ходит твой хозяин, что он делает, с кем говорит, чтобы,
если, не дай господи, с ним что случилось, мы нашли бы
его. Понял?
Татос кивнул головой. Конечно, оп понял.
— Ну, что ты понял? Говори, — спросила с любопыт-
ством Мариам.
— Что тут не понимать? Я должен следпть за хозяи-
ном, чтобы знать, куда он ходит по вечерам. Тогда, если
что с ним случится, мы будем знать. Что тут непонят-
ного? Однажды пз нашей деревни один человек ушел
в другую деревню и жене не сказал, а там его убили.
Жена и не знала, где муж.
— Ну, значит, ты понял, — усмехнулась довольная
Мариам и объяснила Татосу, что следпть за хозяином
необходимо и оп поступит хорошо, если по вечерам бу-
дет говорить ей, куда ушел Ованес. — Нашп прежние
подмастерья всегда мне все рассказывали, — кончила
мягко, материнским тоном Мариам. — Ну, значит, смотри
в оба...
Чтобы показать свое рвение и желая быть не хуже
прежних подмастерьев, Татос после этого подробно рас-
сказывал по вечерам о жизни мастерской. Кто был и что
говорил, как сидел костюм па заказчике, как сломалась
пголка швейной машины. Татос рассказывал с увлече-
нием и с присущей деревенским ребятам откровенностью,
уверенный, что все это интересно его хозяйке. Мариам
слушала его с улыбкой, иногда безразлично, думая о том,
какой наивный мальчик Татос, не понимающий цели ее
поручения.
Однажды в субботпий вечер Татос, задыхаясь, словно
за ним бежали собаки, пулей влетел в комнату.
Хозяин ушел! — воскликнул он торопливо.
73
Мариам, которая в это время перемывала чанные ста-
каны, растерялась при виде Татоса.
— Куда ушел? — изменилась опа в лице.
— Ушел... Я сам видел... С Алексапом,—продолжал,
тяжело дыша, Татос с таким веселым видом, словно при-
нес какую-то радостную весть.
Мариам, услыхав имя Алексана, вздрогнула и поста-
вила на стол стакан. Подозрения ее подтверждались.
Словно чья-то холодная рука сжала ей сердце, и она с
трудом выговорила:
— Куда он ушел?
— Вместе с Алексапом они пошли в лавку Вано.
— В лавку Вано?
— Да, вот те крест. — Татос поднес руку ко лбу. —
Сейчас только ушли.
Мариам передохнула. Татос продолжал с воодушевле-
нием:
— Когда хозяпн передал мне ключп, а сам вошел
в лавку Алексана, я остановился посмотреть, что они бу-
дут делать. Алексии сказал: «Пойдем, сегодня суббота».
II ушли.
— А тебя они не видели? — машинально спросила
Мариам, чтобы сказать что-нибудь.
— Нет, я спрятался за стеной.
— Как же ты смог увидеть, что онп зашли к Вайо?
— Я пошел за ними.
Мариам задумалась.
— Так, говоришь, в лавку Вано?
— Да, к тому кривоносому, что носит серебряный
пояс.
— Знаю, знаю... — почти застонала Мариам, нахму-
рившись и сжав губы. Видно было, что она о чем-то му-
чительно думает.
Она действительно мучительно думала, как ей быть.
Пойти в трактир и оскандалить мужа там же, на людях,
или взять за руку и вывести па улицу?
— Татос, ты пей чаи, а я сейчас вернусь, — сказала
она быстро и деловито. И так же быстро, накинув на го-
лову черный пуховый платок, вышла из дому.
Это был час, когда движение на улицах зампрало.
Лавки были закрыты, занавеси на окнах спущены. Тут и
там мигали редкие газовые фонари п скудно освещали ок-
рестность. Мариам могла пдтп спокойно, ио боясь, что
ее заметят. Впрочем, торопиться ей было нечего, трактир
74
Вапо находился недалеко. Через несколько минут, напо-
ловину укрыв лицо шалью, она уже заглядывала в него
через мутное стекло двери.
Этот дешевый второразрядный трактир посещался
темп любителями карт или игры в нарды, кого не при-
нимали в члены городского клуба. Ходили в трактир и
городские кутилы, предпочитавшие его клубу, где пе раз-
решалось пьянствовать п шуметь. Заходили туда п люди,
желавшие просто «опрокинуть стаканчик-другой». Трак-
тир Вапо пе имел пи привлекательной витрины, ни вы-
вески, его находили и без этого. Своими стеклами, гряз-
ными и засиженными мухами, оп скорее напоминал де-
ревенскую харчевню, где разбитые и заклеенные бумагой
окна свидетельствуют о пьяных скандалах и драках.
Стекла трактира Вано тоже были заклеены бумагой.
Когда Мариам остановилась у окна, ее сердце засту-
чало, словно молоток. Кутая лицо и стараясь остаться
незамеченной, опа нетерпеливо смотрела во внутрь. Первое,
что опа увидела, — это висячую лампу «молния», осве-
щавшую трактир. Когда ее тревожный взгляд, окинув
пустое помещение, остановился па стойке, сердце заби-
лось учащеннее.
Ованес был там. Значит, Татос пе лгал. Но он был
не один. Кроме трактирщика в болом переднике, кото-
рый, стоя у кассы, считал деньги, было еще двое пожи-
лых мужчин, сосредоточенно игравших в карты. Ованес
и высокий полный молодой человек стояли у стойки. Опп
что-то жевали, перед ними была бутылка с вином. В мо-
лодом человеке по его живым большим глазам и коротко
остриженным усам Мариам узнала Алексана. Он был
в новом шерстяном пиджаке с нагрудными карманами,
плотно облегающем его полную фигуру. Он стоял лицом
к улице и что-то говорил Ованесу, который отрицательно
качал головой. Опп, очевидно, допили бутылку и закусы-
вали, собираясь выйти на улицу. Так, по крайней мере,
казалось Мариам. «Не вызвать ли мужа? Пли лучше по-
дождать, пока они выйдут? — думала она, глядя на тол-
стые губы и стриженые усы Алексана.— Бесстыдник,
още хохочет! — следя за каждым движением приятелей,
продолжала думать она. — Шляется вот с такими, потому
и болтают о нем бог знает что!»
Мариам рассуждала с возмущением и тревогой, слов-
но мать, которая волнуется за сыпа, попавшего в компа-
нию испорченных мальчишек. «Если бы не Алексии, —
75
думала Мариам, — Ованес никогда, никогда не пошел бы
в трактир. Наглец! Это оп привел беднягу сюда, сам раз-
вратник, думает, нашел себе товарища. Не выйдет!..
11 Мариам который уже раз подходила к двери, но свет
лампы, падающий на лицо, заставлял ее прятаться в тонн.
«Что скажут люди, если узнают меня?» — подумала
Мариам, заметив прохожего. Опа опустила па лицо пла-
ток п прижалась к степе. Когда прохожий скрылся, Ма-
риам опять потянулась к освещенному окну.
«Позвать Ованеса плп постучать в дверь? Нет, лучше
постучать», — сказала опа себе и па этот раз уже реши-
тельно шагнула к двери. Сделав еще шаг, Мариам снова
остановилась и посмотрела на приятелей. Не лучше лп
подождать их на улице4?
Пусть опп выйдут, тогда Мариам окликнет мужа. Ни-
чего, она так долго ждала, что может подождать еще не-
много. Вот, кажется, опп уже собираются выйти. Мариам
быстро укрылась в тени соседней лавки. Алексап протя-
нул трактирщику бумажку, тот взял и вернул сдачу.
У Мариам учащенно забилось сердце: приятели уходили.
Что ей теперь сказать? Пусть он думает что угодно.
Опа скажет ему, чтобы он с этим развратником не бывал.
Да, она должна это сказать, недаром же пришла сюда.
И Мариам прошла вперед. Но колени у нее задрожали, и
она снова отошла.
«Ничего, я и дома скажу,— решила Мариам.— Здесь
неудобно. Но хорошо бы, если бы муж узнал, что я ви-
дела его у Вано».
Пока Мариам, стоя в тени, раздумывала, как ей быть,
приятели вышли пз трактира.
— Не взять ли извозчика? — сказал Алексап.
— Нет, пойдем пешком.
«Куда это они идут, что даже хотят взять извозчика?»
Мариам напрягла слух.
— Нет, лучше возьмем, — снова сказал Алексап, ог-
лядываясь по сторонам.
Извозчиков не было видно нигде.
— Брось, — сказал Ованес, — дойдем и пешком.
П они пошли вверх по улице.
«Значит, Ованес не домой идет?.. — Сердце Мариам
стало биться сильнее, ею овладели мрачное подозрение и
решимость. — Значит, правда то, что говорят?.. Значит,
Ованес идет «туда»?..» Эта мысль снова взволновала ее
до глубины души. И Мариам, считавшая своего мужа па-
76
явным, обманутым человеком, в эту минуту почувство-
вала такую ненависть к нему, что, сжав кулаки, быстро
отделилась от стены и побежала за ними.
Позабыв страх, позабыв, зачем она приходила сюда,
она торопливо шла за мужем, чтобы узнать, куда он
идет, да еще с этим «развратником».
Мрак все больше сгущался. Поднявшийся ветер сго-
нял все новые тучи на горизонте. Редкие фонари каза-
лись огоньками в далекой степи, которые только манят,
но не освещают.
Улица была безлюдна и тиха. Приятели, беседуя, шли
посередине улицы, но Мариам не слышала их разговора,
опа кралась вдоль степ, стараясь быть незамеченной. Нод
фонарями опа укрывала лицо платком и опускала голову.
Сейчас Мариам не занимала уже мысль о том, как от-
вести мужа домой, ее интересовало, куда оп шел так поз-
дно. Она вспоминала насмешливые слова жены сапож-
ника п замечание приказчика. «Значит, они говорили
правду!» — повторяла опа мысленно, ио тут же начинала
сомневаться: может быть, у мужа с Алексином важное
дело. Опп мужчины, может быть, они идут в эти края по
Делу?
Прпятелп. а за ними Марпам, прошли еще несколько
улиц и свернули к церкви. Перед церковью стояли два
извозчика. Пз приотворенной церковной двери виднелись
огни зажженных свечей. Очевидно, венчался вдовец, па-
роду не было. Марпам вспомнила свое венчание в этой
церкви, запах ладана... Сколько было гостей!.. Как
ярко горели свечи... Ленты, кружева, огни, огни!..
А сколько ярких надежд и мечтаний!.. По сейчас ой
было не до воспоминаний. Натянув на лицо платок,
чтобы не быть узнанной, опа поспешила дальше. Но чем
дальше шли прпятелп, тем больше беспокоилась Марпам.
«Так они дойдут и до «номеров», — думала опа. — Пет,
°пи, кажется...» Запятая мыслями, она п пе заметила,
что подошла к ним. Голос мужа привел ее в себя. Опа
сейчас же замедлила шаги п остановилась, споткнувшись
0 камень. Приятели тоже остановились.
— Кто это? — спросил, оглянувшись, Ованес. — Кто-
то, кажется, идет за нами.
— Что ты за человек? — рассмеялся Алексап. — Тебе
все мерещится, что за тобой следят.
Мариам вспыхнула и замерла у степы.
77
— Мне послышались чьи-то шаги, — сказал тихо Ова-
нес, продолжая идти.
Была минута, когда Мариам хотела подбежать к нему
и сказать: «Это я, Ованес, куда ты идешь?» По опа сдер-
жалась, ей хотелось непременно узнать, куда идет муж.
Опа постояла у стены до тех пор, пока товарищи отдали-
лись, н тогда уже продолжала идти за ними.
И снова пошли по темным улицам: приятели посере-
дине, а Мариам вдоль степ. На ее счастье, улица была
безлюдна, п опа могла пдтп спокойно. Упрямая, смелая
мысль, непреодолимое желание узнать, куда идет муж,
придавали ей силы. «Только бы увидеть, узнать, куда он
идет...» — повторяла про себя Мариам.
Приятели снова свернули па новую улицу. Фонарь па
углу иа миг осветил их п скрыл от Мариам. Чтобы пе по-
терять их из виду, Мариам добежала до угла и напрягла
зрение. Сердце учащеппо забилось: па этой улице нахо-
дился дом Сильвана. Значит?.. Она пз последних сил за-
ставила себя пдтп вперед и пе успела сделать несколько
шагов, как приятели снова свернули в сторопу. Сначала
Мариам показалось, что опи свернут па новую улицу, но,
заметив, что угловой фонарь далеко, опа вздрогнула.
Словно кто-то сжал ей горло, по телу прошла холодная
дрожь, опа побежала вперед и, задыхаясь, крикнула:
— Ованес!..
В ее дрожащем голосе были и тревога, и грусть, и
мольба, и угроза.
Одна из теней остановилась, другая перепрыгнула че-
рез степу в сад.
Ованес узнал голос жепы, ноги его словно прилипли
к земле, и оп, как сражеппый молнией, остался стоять.
Мариам подошла.
— Это я, Овапсс,—сказала опа дрожащим, замирающим
голосом, тяжело дыша, как лошадь после долгого бега.
Они стояли у дома Сильвана...
5
Татос уже спал.
После чая оп очепь долго ждал хозяйку, прислуши-
вался к шагам, подходил к окнам и смотрел на улицу,
огорчаясь, что хозяйка долго пе идет, потом стал разгля-
дывать висящие на стенах картины. Оп смотрел па седу>°
78
бороду католикоса, любовался фотографией хозяйки, ее
платьем, прической и наконец, нс в силах бороться со
сном, положил голову на обеденный стол и заснул.
Рядом с ним на столе устроился серый кот и, шевеля
усами, мурлыча, дремал. Время от времени приоткрывая
глаза и щурясь, он так ласково смотрел па Татоса, словно
отвечал за спокойный соп маленького подмастерья. Но и
без его надзора Татос спокойно спал, подложив под го-
лову правую руку п приоткрыв рот. Оп, возможно, так п
спал бы до утра, если бы пе стук открывшейся двери. Он
услыхал во сне какой-то грохот и изумленно открыл
глаза.
В комнате стояли хозяин и его жена.
— Иди спать, — сказал ему мастер и сбросил рукой
со стола кошку.
Слова хозяина и его жест показалпсь Татосу такими
строгими п сердитыми, что он в мгновение ока очнулся
и сжался в комок. Но хозяин п не думал его бить, он
сердился па кота. Татос посмотрел на хозяйку, лицо ее
тоже показалось мальчику сердитым. Он никак пе мог
понять, чем рассердил своих хозяев. Но не успел он
войти на кухню, как услышал громкие голоса. Он остано-
вился. Страх и любопытство разогнали его сон. О чем это
говорят, интересно, хозяин и его жена? Неужели
о нем?
Он вошел на кухню, снял шапку и блузу. Голоса
в комнатах становились все громче и злее. Татос заинте-
ресовался. Как все юные подмастерья, Татос очень любил
подслушивать у дверей и окон. И на этот раз любопытство
толкнуло его в комнаты, и он на цыпочках подошел к за-
крытым дверям.
Сначала послышалась какая-то возня, топот и голос
хозяина:
~ Ты осмелилась!.. Осмелилась ночью ходить за
мной?.. Как ты смола!..
А жена слабым голосом повторяла:
— Бей еще, бей!.. Лучше убей, по по ходи!.. Не ходи
туда!..
Голос хозяйки был таким жалостным, что Татос не-
вольно заглянул в замочную скважину и увидел то, чего
он никогда пе видел в этом доме. Хозяйка, съежившись,
лежала па тахте, а хозяин бил ее кулаком по голове,
плечам и куда попало. О, как он ее бил... От злости усы
У хозяина топорщились, глаза горели. Чем больше жена
79
защищалась, тем больше он приходил в ярость. А когда
хозяйка хотела укрыть лицо передником, он потянул его,
разорвал и схватил жену за волосы.
У Татоса затряслись ноги. Оп дрожал всем телом п
думал о том, что причиной всему оп. Если бы Татос ни-
чего не рассказал хозяйке, она не пошла бы в трактир
Вано и этого не случилось бы. Видно, хозяин пьян, и кто
знает, что еще может сделать... II Татос от души пожа-
лел о случившемся и о том, что ничем не может сейчас
помочь хозяйке. Хозяин никогда не был таким сердитым,
видно, он очень пьян.
Ованес дергал жену за волосы и продолжал ее бить,
повторяя:
— Вот тебе!.. Вот тебе!..
Впрочем, гнев его прошел сейчас же, когда у жены из
носу пошла кровь...
— Чтобы у тебя рука отсохла!.. — сказала жена, уви-
дев кровь, и начала упрекать мужа. Из ее слов Татос по-
нял, что хозяин ходит в «номера карабахца». «Вот оно
что!..» —подумал Татос.
Портной вскоре ушел в соседнюю комнату, прикрыв
за собой дверь.
Татос решил, что ссора кончена, и ушел на кухню,
тем более что устал стоять. Он лег, не переставая думать
о своей вине. Ведь если хозяин узнает, кто рассказал обо
всем его жене, он непременно прогонит Татоса. Что же
он тогда будет делать?..
Между тем портной, войдя в спальню, бросился
не раздеваясь па кровать.
«Позор!.. Позор!..»
Случившееся было так неожиданно, что оп словно
одеревенел и, не давая себе отчета, все время твердил:
«Позор!.. Позор!..»
На улице он не обмолвился с женой ни одним словом,
но, вернувшись домой, взорвался, как бутылка с газиро-
ванной водой. Дерзость жены, то, что она следила за ним,
да еще ночью, сводила с ума портного. А если бы это ви-
дели его знакомые?.. Хорошо, что только Алексин...
Впрочем, неужели Алексии будет молчать? «Позор!
Позор!..»
С этими словами оп и уснул.
Поздняя лупа лила серебряный дождь па липу в саду
п чертила сквозь ее листву причудливые узоры на бал-
коне, на окнах и полу. Лунный свет осветил носки боти-
80
нок Ованеса, прислоненных к спинке кровати, золотую
цепь па груди п голову, которая вместе с рукой свеси-
лась с подушки.
Такпе же лунные блики мелькали и в комнате, где
сидела Мариам. Оставшись одна, она встала, обмыла за-
литое кровью лицо и руки и теперь, сидя па тахте, уст-
ремив глаза в одну точку, думала. Она спустила фитиль
лампы и в полумраке комнаты сейчас была похожа на
затворницу, которая думает о потерянных утехах жпзнп
и увядших грезах. Щеки ее горели от пощечин, корни
волос болели, словно ей кололи голову иглами. Но она
не чувствовала физической боли. Мариам утешала мысль,
что она спасла мужа.
Конечно, этого позора забыть нельзя, но во всяком
случае Ованес теперь нс пойдет «туда», в этот дом, с та-
кими подозрительными людьми, как А лексан. II Мариам
гневно проклинала Алексана и весь его род. Во всем ви-
новат он. Если бы не Алексан, Ованес не совершил бы
такого поступка и она не вынуждена была бы упрекать
его...
И Мариам пожалела мужа за то, что он стал жертвой
такого человека, как Алексан. Интересно, как подейст-
вует этот вечер на Ованеса? Вряд ли он вынесет это, и
кто знает, что сделает со стыда. Мариам испуганно вско-
чила с места и, приоткрыв дверь, посмотрела в комнату.
Посмотрела и с облегчением вздохнула: Ованес сппт, но,
боже мой, он лежит пе раздевшись.
Мариам вернулась в комнату, сняла с вешалки зим-
нее пальто мужа, на цыпочках отнесла его в спальню и
укрыла его. «Лежит не укрывшись, как бы нс просту-
дился!..»
G
На следующий день было воскресенье. После обедни
родители Мариам зашли ее навестить. Оба маленькие и
полные, с морщинистыми лицами, как всегда наивные
и добрые. Они жили в квартале «землеробов» в домике
с плоской земляной кровлей. Всю педелю они занима-
лись своим скромным хозяйством и только по воскре-
сеньям, переодевшись в праздничное платье, вместе, как
новобрачные, отправлялись в церковь. По дороге опи при-
ветливо здоровались со знакомыми, останавливались, не-
годовали с ними, нюхали вместо табак и, пожелав друг
81
другу всех благ, шли дальше. После обедни они посещали
дочерей и, так как Марпам была старшей, сначала шли
к пей. Иногда приносили они в подарок зятьям заверну-
тых в лаваш 1 вареных кур.
II в это воскресенье принесли с собой небольшой узе-
лок. Мать, взяв обеими руками голову дочери, расцело-
вала ее в обе щеки, отец поцеловал ее в лоб. Затем, усев-
шись рядом, они стали расспрашивать, как дела Ованеса.
Ответами Марпам онп остались довольны.
— Слава богу, значит, дела идут хорошо.
— Дай бог ему спл и здоровья!
Сидя рядом друг с другом, старички напоминали про-
сителей в приемных больших начальников, со сложен-
ными на коленях руками, скромных и покорных. Онп
сидели всегда степенно н тихо и даже у дочери стесня-
лись, чувствовали себя как чужие.
— Где же Ованес? — поинтересовался отец. — Ведь
сегодня воскресенье.
— Ушел по делу, — сказала Марпам, чувствуя, что
краснеет. Она не знала ничего и даже не видела, как
ушел муж.
— Ну, раз у него дело, ясно — должен был пойти, —
одобрительно заметил старик, довольный, что зять даже
по воскресеньям пе сидит без дела.
Затем старики поговорили о дороговизне, о высоких
ценах на виноград, вспомнили девочку Марты и стали
восхищаться ее красотой. Старик находил, что внучка по-
хожа на бабушку, старушка твердила обратное: ребенок
пошел в деда.
— Ошибаешься, — сказал старик. — У нее такие же
светлые глаза, как у тебя.
После небольшого спора старики сошлись па том, что
ребенок похож не на бабушку и дедушку, а па мать.
II так как Мариам все время молчала, то мать забеспо-
коилась, почему опа грустна, что случилось.
— Ничего, просто голова немного побаливает, — ска-
зала Марпам, потирая лоб.
Старушка всплеснула руками.
— Да пе сглазили ли тебя, доченька? Так и есть,
пойди ко мне. — Старушка взяла носовой платок дочери
и принялась быстро-быстро протыкать его иглой и про-
клинать «дурной глаз», зевая и крестясь.
1 Лаваш — хлеб, выпеченный пз топко раскатанного теста.
82
От сильной зевоты глаза старушки начали слезиться.
— Это от дурного глаза, — сказала мать, кончив мо-
литву. Она вернула платок дочери. — Возьми, иголку не
вынимай.
Старики, еще немного подождав зятя, поднялись,
оставили одну пз принесенных вареных кур Ованесу и
ушли к младшей дочери.
После ухода родителей Марпам бросилась па тахту и
прижала к глазам ладони. Нервы ее были напряжены,
как натянутая струна. Опа не выдержала и заплакала.
Плечп ее тряслись, и слезы обильно лились пз глаз. Она
плакала и жалела, что пе рассказала родителям, ей стало
бы легче, и они, может быть, дали бы какой-нибудь совет.
Потом Марпам подумала, что не стоило беспокоить ро-
дителей и огорчать их. Лучше остаться одной со своим
горем и решить, что надо делать. Надо, пока пе поздно,
спасти Ованеса, сделать так, чтобы он больше пе ходпл
«туда».
По где оп сейчас? Что делает? Вдруг он от стыда п
горя решил уйти навсегда...
А Ованес... Оп думал о том же, что п жена.
Утром, пока Марпам спала, он вышел пз дому и не-
известно почему направился к вокзалу. Город еще спал,
голуби стайками искали корм па пустых улицах. Из-
редка попадались слугп, несущие в ведрах воду, п на-
божные старушки, торопящиеся в церковь. Ованес быст-
рыми шагами шел вперед, сам нс зная куда п зачем. Ему
хотелось уйти как можно дальше, чтобы не видеть зна-
комых. После этой ночи ему особенно тяжело было оста-
ваться с глазу на глаз с Марпам. Оп чувствовал себя
униженным п беспомощным, его мучило, что оп опять
ие смог удержаться и всем своим поведением подтвердил
подозрения. «Надо было просить у жены прощения,
а я поднял руку па пее», — упрекал себя Ованес.
«Позор, позор!» —повторял про себя портпой и думал
о том, что, если так продолжится, жизнь их будет погуб-
лена. «А разве она уже по погублена? — говорил оп себе,
пе переставая думать, что его поведение должно быть из-
вестно многим. — Нет, пока пе поздно, надо с этим по-
копчпть!..»
Дойдя до вокзала, Ованес прошел по залам ожидания,
где встретил знакомых железнодорожников. Один пз них
сказал, что собирается заказать новый костюм, второй
пожаловался па то, что жилет узок, начальник вокзала
83
сказал, что тоже собирается зайти в мастерскую. Па
платформе оп увидел свояка. Ованесу эта встреча была
неприятна. «Должно быть, н он знает, — думал Ованес.—
Если уж до Марпам дошло, он, конечно, тоже слыхал.
Последний раз и товарищ свояка был «там», возможно,
что оп и рассказал!»
— Что так рано? — спросил стрелочник. Ованесу по-
слышалась какая-то сухость в его голосе. Он сказал, что
приехал встречать знакомого.
Стрелочник удивился.
— Но ведь еще рано. Поезд должен прийти через два
часа.
— Неужели?
— Да, в девять часов, а сейчас нет еще семи.
Вот оно что... Л Ованесу казалось, что расписание
поездов изменилось.
— Если изменится, то он будет приходить еще
позже, — сказал стрелочник. II, чтобы показать Ованесу
свою осведомленность, протянул ему расипсаппе.
«Он, конечно, слыхал,— решил Ованес.— Скоро, ве-
роятно, узнают и начальник вокзала, и помощник, и дру-
гие. Пет, надо с этим покончить!»
Когда опп расстались, Ованес еще раза два прошелся
по платформе, перешел через пути и направился к реке,
над которой поднимался молочный туман, легким покры-
валом расстилаясь вдоль реки.
Мариам все больше приходила к убеждению, что
как-то надо спасти мужа и с помощью знакомых повли-
ять па пего. Можно обратиться к дяде Ованеса плп еще
к кому-нибудь. Потом опа подумала, что не стоит раз-
глашать тайпу, узпает один — узнают п другие. Некото-
рые просто с удовольствием будут рассказывать повсюду
об их позоре. Можно воздействовать на мужа и иными
способами. В таких случаях очень помогают ворожеи.
Надо обратиться к их колдовским средствам. II опа вспо-
мнила старика еврея, который давал такие амулеты.
А может быть, кто-нибудь из их врагов, чтобы свести
мужа с правильной дороги, был уже у этого еврея? Да,
надо пойти к нему и за любую цену получить у пего
амулет.
Но дни проходили, и Мариам никак не могла ре-
шиться. С утра до вечера она мучилась, не выходила из
дому, а по ночам ее терзали тысячи дум. «Хорошо бы
перевести мастерскую подальше от соседства Алексаиа,
84
даже, если можно, переехать в другой город. А может
быть, лучше взять с Ованеса обещание, что он больше
не пойдет «туда»?..» Каждый день дожидалась она ве-
чера, чтобы поговорить с мужем, по, увидев его, не ре-
шалась. Наконец Марпам решила, что все же самое вер-
ное — взять у еврея амулет. II как-то в дождливый день
опа отправилась к нему.
Когда Марпам вошла в комнату, старик с очками па
носу читал талмуд. Солнечный свет, падавший из окна,
освещал его седую голову с высоким лбом, с горбатым,
как орлиный клюв, носом и пышной бородой. Он напо-
минал библейских старцев. Увидев Марпам, старик отло-
жил в сторону книгу.
Марпам рассказала ему о цели своего посещения.
— Амулет? А для кого? — спроспл старик, растягивая
слова.
Марпам задумалась. Сказать ему, что амулет нужен
для мужа? А вдруг старик тоже окажется болтливым, да
п стыдно ей говорить о муже.
— Для тебя?—переспросил еврей.
Нет, Марпам хочет не для себя. Она просит амулет
для (Марпам запнулась н продолжала быстро), для сво-
его знакомого, нет, скорее для одного родственника.
Ходжа 1 сумеет приготовить за день?
— Конечно, конечно...
II старик попросил рассказать, в чем дело и как зовут
этого человека.
Имя!.. Мариам об этом совсем пе подумала.
— Неужели и имя нужно?
— Конечно, конечно...
Какое же имя ей назвать? Мариам знала, что, если
назвать чужое имя, амулет пе поможет.
~ Имя? — сказала она. — Его зовут Ованесом, ходжа,
Ованесом.
И Мариам рассказала старику, что Ованес человек
Дурного поведения. Он оставляет свою законную жену,
•побит другую, он ходит в «номера карабахца», ходжа,
конечно, слышал про них. Да, ходжа, оп ходит «туда»,
110 человек он наивный, его сбил с толку сосед, ремеслен-
ник. Иногда этот Ованес бьет жену. Может ли ходжа
Ходжа — вежливое обращение в Турции к людям пауки и
росвсчцепия («учитель», «наставник», «духовный руководитель»).
85
сделать так, чтобы оп стал па путь истинный? Ходжа,
конечно, получит свое вознаграждение.
Ходжа задумчиво перелистал книгу, пробормотал
что-то по-еврейски, затем сказал:
— Можно, можно...
Мариам с облегчением вздохнула.
— А когда приготовишь?
Если будут волосы, оп сегодня же паппшет. Есть
у Маркам волосы того и другого? Нет? Тогда она должна
принести ему волосы обоих мужчин.
— Это, ходжа, немного трудно.
Ходжа уступил. Лучше бы, конечно, волосы обоих, ио
еслп трудно, падо принести волосы хотя бы одного.
Па следующее утро, когда Ованес ушел в мастерскую,
Маркам собрала с его подушки несколько волос, сняла
их еще с гребня и отнесла еврею.
Через два дня амулет был готов. Мариам зашила его
в жилет Ованеса под поясок, чтобы муж не заметил.
Ованес, как портной, конечно, сейчас же это заметил, по
промолчал. Как и жена, оп подумал, что, возможно,
средство это поможет, и оставил амулет зашптым в жи-
лете.
Больше месяца жизнь супругов протекала мирно. Ова-
нес, выпив по утрам чаю, уходил в мастерскую. Обедал
он дома пли брал с собой обед в мастерскую. По вечерам
возвращался домой вовремя, но так как супруги еще ие
помирились друг с другом, то Ованес от скуки читал
купленные у книгоноши «Песенник» или «Собрание анек-
дотов». При чтении «Анекдотов» он часто улыбался, и
Мариам, искоса поглядывая на пего, радовалась этому
так, как радуются выздоровлению родпого человека. Ова-
нес чптал, Мариам вязала кружева, и вечер проходил
тихо и спокойно. Теперь они оба были ласковы с Татосом
п пе отправляли его рано спать. Подмастерье был един-
ствен ным живым звеном между ними. Они часто гово-
рили друг с другом через мальчика. «Татос, у нас кон-
чился сахар», — обращалась к мальчику Мариам, и Ованес
вечером приносил сахар. «Татос, пойдем купим мяса,
принесешь домой», — говорил Ованес, и Мариам понимала,
что мужу хочется мясного обеда и добавляла: «Татос.
купи еще зелени, помидоров и лука». Постепенно оип
стали заговаривать друг с другом. И однажды вечером
портной нежно тронул жену за подбородок, когда та раз-
86
лпвала чай. «Ну?..» — «Оставь...» — сказала жена. II оба
улыбнулись.
В этот вечер впервые после ссоры они легли спать
вместе.
На следующее утро Мариам, стоя в спальне перед
зеркалом, думала о благотворном влиянии амулета. Как
хорошо, что она пошла к старику. В зеркало смотрело на
нее овальное лицо с темными глазами, длинные ресницы
словно рассыпали вокруг лучи, освещая ее высокие
брови и зарумянившиеся щеки. Платье с вырезом откры-
вало ее белую шею. Мариам продолжала рассматривать
себя, поворачиваясь перед зеркалом. Она осталась очень
довольна собой и удивлялась, что Ованес мог ходить
к другой женщине. Но сейчас он этого больше не сделает.
Мариам чувствовала себя уже победительницей. В этот
день она вынесла на балкон и развесила на перилах
ковры, проветрила белье, убрала комнаты, сняла пыль со
стен и картин. А когда настал вечер, поставила на стол
самовар, достала варенье и стала ждать мужа с таким
же нетерпением, как ждала его в первое время
замужества, считая минуты п вставая при каждом
звуке.
Все у них шло хорошо. За чаем они обычно говорили
и смеялись над манерами Татоса, над тем, как он за ужи-
ном клал шапку на колени или засовывал за пазуху.
Так прошло больше месяца. Настал конец октября.
Холодный ветер со свистом носился по улицам, срывал
черепицы с крыш, хлопал дверьми и пригибал к земле
полуобнаженные деревья, как дождем бил но окнам жел-
тыми листьями и, забрав их в охапку как трофей, мчался
вдаль, в темноту, чтобы вернуться и заново поднять свою
шумную возню. Несмотря па поздний час Ованеса не
было. Мариам и Татос долго ждали его к ужину, но он
все не приходил. Мариам послала Татоса в трактир и
в лавку Алексана. Татос вернулся и сказал, что портного
там нет. Мариам забеспокоилась. Хорошо бы Татосу
пойти и по другим лавкам. Татос снова ушел и, вер-
нувшись, запыхавшись, сказал, что хозяина нигде пет.
Мариам отослала Татоса спать, а сама осталась ждать
мужа.
Ованес пришел очень поздно, когда уже запели пе-
тухи.
"Где ты был?—спросила жена.
А что такое? Меня кто-нибудь спрашивал?
87
Изумленная ответом мужа, особенно его спокойным
тоном, Марпам не удержалась н стала упрекать его за
опоздание. Ованес молчал. Он положил на стол шапку,
тронул рукой холодный самовар, достал пз шкафа хлеб
с сыром п стал ужинать. Мариам продолжала упрекать
мужа, то повышая голос, то стараясь говорить спокойно,
пытаясь узнать, где же он был. Ованес упорно молчал
и только повторял: «Ну, довольно, перестань». Наконец
Марпам расплакалась. Она завтра же вернется к роди-
телям, если муж будет себя так вести. Ованес продолжал
с тем же спокойным видом молчать. Так же молча он
доел свой ужин.
Молчание мужа пугало Марпам, оно доказывало, что
Ованес был «там», иначе он стал бы оправдываться.
А как же амулет?.. Но, может быть, он не был «там»,
может быть, он проиграл в карты большую сумму и хочет
скрыть от нее? И Марпам старалась успокоить себя. Ко-
нечно, в тысячу раз лучше, если он пропграл в карты,
чем ходил «туда». Игра в карты показалась Марпам та-
кой вероятной, что она стала раскаиваться в своей не-
сдержанности. Немного погодя со свечой в руке она
вошла в спальню.
Ованес, как и в ту ночь, лежал одетым на постели,
отвернувшись к стене. Марпам постояла немного посреди
комнаты, затем неверными шагами подошла к постели.
Она долго колебалась, но потом взяла себя в руки п по-
звала:
— Ованес!
Молчание. Он как будто спал.
— Ованес! — повторила Марпам немного громче.
— Что такое? — спросил Ованес, не поворачиваясь
к пей.
Губы Мариам дрожали, как свеча в ее руках, как
тени в комнате.
— Ованес, скажи мне, — голос Мариам опять пре-
рвался,— скажи мне, признайся, признайся, Ованес, что
ты не был «там».
Ованес молчал.
— Ну, говори же, — повторяла Мариам, и свеча др<>-
*жала в ее руке. — Скажи, что не был...
— Довольно тебе кричать! — рассердился Ованес,
стукнув погон по спинке кровати.
Марпам продолжала почти шепотом:
88
- Я не кричу, Ованес. Не кричу. Прошу тебя, скажи,
что не был...
Губы Мариам задрожали сильнее. Пламя свечи трепе-
тало, свеча дрожала в руке.
— Говори, Ованес. Ну, я же знаю, что ты не был
«там».
Ованес вдруг повернулся к пен и вскочил с постели.
— Что? Что ты хочешь от меня? — заговорил он,
хмуро глядя па жену п потрясая руками. — Ну, что ты
хочешь? Чем я тебя обидел? Оставляю тебя голодной,
холодной, раздетой? Ну, говори!
— Я не об этом... — разрыдалась Марпам. — Лучше
оставь меня голодной, ругай, как другие, по не... не...
Плечи ее затряслись от рыданий.
Овапес снова лег на кровать и отвернулся к степе.
«Это невыносимо! — подумал оп. — Так дальше пе мо-
жет продолжаться. Я опять не смог сдержаться... Но это
было в последний раз... В последний раз!..»
В старой церкви всенощная блпзплась к концу. Свя-
щенники читали последние молитвы. Бородатые дьячки
устало подпевали им и все вместе, словно стараясь изба-
виться от тяжелой обязанности, тянули один за другим
слова Евангелия...
В церкви стоял полумрак. Было холодно и таинст-
венно. Перед аналоем и иконой божьей матери в подсвеч-
никах, потрескивая, горели слабым светом топкие свечи,
и полумрак казался из-за этого гуще, особенно у степ и
в углах. Редкие молящиеся, по большей части старики
и старухи, рассеявшись по просторной церкви, с набож-
ным видом слушали службу и время от времени, подни-
мая головы, крестились.
У одной пз степ за колонной стояла Марпам. Повер-
нувшись лицом к иконе божьей матери, опа быстро ше-
велила губами и время от времени, как и другие
молящиеся, крестилась. Ей казалось, что богородица
понимала всю глубину се горя, ее думы и сочувство-
вала ей.
Но Марпам пришла в церковь по только молиться.
Она хотела поговорить со старым священником и сейчас
89
ждала, когда разойдется народ, чтобы подойти к нему.
Но как долго длится служба, как медленно читают
дьячки! II опять Мариам смотрит на молящихся, на
икону, и снова ей кажется, что богоматерь сочувст-
вует ей.
Наконец священник прочел «Отче наш», и народ на-
чал расходиться. Дьячки сняли со священников облаче-
ппе, и звонарь стал гасить свечи.
Мариам пошла к выходу и когда священник с дьяч-
ком вышли пз церкви, подошла к ним.
— Батюшка, можно вас на минуту? — спросила опа
смущенно.
Старик остановился, опираясь о посох.
— Батюшка, я хочу поговорить с вамп наедине.
Можно?
Голос Марпам дрожал от волнения. Священник смот-
рел на нее, стараясь вспомнить, где впдел эту женщину.
Он прищурил старческие, но зоркие глаза, и от этого
лицо его еще больше сморщилось. Марпам папомппла
ему, кто она такая.
— Как же, знаю, — сказал священнпк. — Как Ованес?
Давно что-то пе впдел его.
— Я, батюшка, прпшла поговорпть о нем.
Лицо и голос Марпам выдавали ее волнение. Священ-
ник спросил:
— Не болен ли Ованес?
— Нет, батюшка, он здоров.
Опп сели на скамье под акацией, п Марпам преры-
вающимся голосом стала рассказывать о своем горе. Горе
делает человека разговорчивым. Как больной врачу, как
верующий богу, Марпам раскрыла тайну своей души ста-
рику, уверенная в его добром сердце и отзывчивости.
Священник, хранивший на своем веку тайны бес-
численных исповедей, молча слушал ее и покачивал
головой. Услыхав о «номерах карабахца», оп выпря-
мился.
— Как? И он ходит в это проклятое место? — вос-
кликнул оп.
— Да, батюшка... ходит...
Лицо священника нахмурилось. Оп молча дослушал
рассказ Марпам.
— Продолжай, дочь моя, продолжай...
И Марпам продолжала.
Вокруг было тихо, никто им по мешал. Над головой
90
обнаженные акации покачивали своими высохшими чер-
ными стручками.
Кончив рассказывать, Мариам попросила священника
помочь ей.
— Вся моя надежда теперь на вас, батюшка, — плача
сказала она.
— Потерпи, дочь моя, он одумается.
— После того как измучает меня...
— Я поговорю с ним.
— Прошу вас, батюшка.
— Будь спокойна, дитя мое. Я не допущу, чтобы та-
кой молодой человек, как Ованес, стал жертвой этого
дома... О, этот дом! О, этот проклятый дом, который при-
тягивает моих скромных прпхожан п бросает в пропасть
заблуждения... II нет никого, кто бы закрыл эти прокля-
тые «номера»! — воскликнул священник, ударив кулаком
по колену и тряхнув бородой.
Возмущение священника успокоило Мариам и вну-
шило ей надежду.
— Значит, батюшка, я могу надеяться?.. Он вас не-
пременно послушается.
— Будь покойна, дочь моя, я с ним увижусь. — Свя-
щенник поднялся со скамьи. — А теперь иди с
миром.
Марпам вернулась домой, окрыленная надеждами. Да,
священник непременно наставит Ованеса на путь истин-
ный. И Ованес послушается его. Иначе ведь он опозо-
рится. Амулет старика еврея пе помог, а беседа отца
Симона непременно поможет. Как жаль, что она об этом
не подумала раньше.
Разговор со священником так успокоил Марпам, что
дома опа, взяв горсть фасоли, рассыпала ее по столу и
стала перебирать, произнося «да» и «нет». Если послед-
няя фасоль падет на слово «да», значит, беседа священ-
ника поможет Ованесу, а еслп, не дай бог, фасоль падет
на «нет», значит, Марпам погибла.
Последняя фасоль пала на «пет». Марпам огорчилась,
но немного погодя успокоила себя тем, что это было слу-
чайностью, может быть, опа была невнимательна. II снова
начала гадать. Последняя фасоль пала на «да».
Опа обрадовалась. Конечно, так и будет. Марпам
раз перебрала фасоль. Снова получилось «да».
аРнам радостно улыбнулась и с облегчением вздох-
91
Священник выполнил свое обещание. Выйдя из
церкви, он направился в мастерскую, которую знал так-
же хорошо, как и дома всех своих прихожан.
Когда он вошел в мастерскую, портной о чем-то шеп-
тался с Алексаном. За вторым столом мальчик-подма-
стерье, набирая в рот воды, обрызгивал кусок сукна. Вода
стекала на его синюю блузу. Увидев священника, собе-
седники замолчали, и Ованес с работой в руке поднялся
с места. Алексан, поклонившись, стал в сторонку, давая
старику дорогу, а Татос посмотрел на священника п
вспомнпл крестины, где он так близко видел его.
— Мастер, ты свободен сегодня вечером? — спросил
священник, пройдя вперед.
Портной был удивлен.
— Что случилось, батюшка?
— Если свободен, зайди ко мне, у меня к тебе
дело, — добавил священник мягко и немного загадочно.
— Нельзя ли, батюшка, завтра? Сегодня я немного
занят.
— Как закончишь дело, зайди. 13уду ждать, — повто-
рил священник и вышел из мастерской.
Вечером, закрыв мастерскую, портной сказал Алексану:
— Пойдем вместе, подождешь меня на улице.
Потом...
— Ладно, — согласился Алексан.
Раз священник звал Ованеса, отказать ему было не-
удобно. Но Ованес не понимал, зачем ему понадобилось
говорить с ним. Если священник хочет заказать рясу, он.
Ованес, не шьет ряс. И сына нет у него... Что же он хо-
чет сказать?..
Раздумывая об этом, Ованес подошел к дому священ-
ника и постучал в дверь.
Открыл ему сам отец Симон со свечой в руке и при-
гласил в комнату, где он обычно и псповедовал. В ком-
нате никого во было. Па столе горела лампа под абажу-
ром. Комната была убрана коврами, вышивками и
подушками. Даже па стульях лежали маленькие поду-
шечки, что говорило об изнеженности попа и попадьи.
Посмотрев на шелковые подушки, валики и занавеси на
окнах, портной подумал о том, что все это покрывала бо-
гатых покойников, которыми домовитая попадья укра"
шала свой дом.
— Садись, — сказал священник, показав Ованесу ла
стул и усаживаясь во главе стола.
92
Все было таинственно: тихая комната, освещенная
только настольной лампой, а за столом старик с оклади-
стой белой бородой и молодой человек.
Отец Симон начал издалека. Он говорит с Ованесом
не как священник, а как отец, да, как отец с родным сы-
ном. Ованес, конечно, знает, что священник — духовный
отец своей паствы.
— Конечно, конечно,— кивнул Ованес.
Беседа длилась больше часа. Ованес вышел на улицу
смущенный, растерянный и все же с легкой душой.
Не успел он сделать несколько шагов, как Алексан
тронул его за рукав.
— Что задержался? Разве так можно? Я тут жду,
жду, пе знаю, что и думать.
Ованес молчал.
— Что этот старый черт болтал? — продолжал Алек-
сап и, не дождавшись ответа, добавил: — Ну, пошли!
— Ты иди, а я не пойду, — сказал изменившимся го-
лосом портной и повернул обратно.
Алексан удивленно посмотрел ему вслед.
«Видно, наставил старик»,— подумал он и, весело на-
свистывая, пошел к «дому Сильвана». А Ованес, взвол-
нованный и ошеломленный беседой со священником, шел
домой, раздумывая о том, кто бы мог рассказать обо
всем. Неужели Мариам?.. II Ованес путался в догадках.
То, что его тайпа стала известна людям, ужасала порт-
ного. Священник нрав: его имя, честь, уважение — все,
все погибнет, если будет так продолжаться. Алексан —
дело другое, он человек холостой, одинокий. Подумав об
Алексане, Ованес вспомнил Лизу. Сегодня Алексан, на-
верное, пойдет к Лизе. Ему давно этого хотелось... Лиза,
правда, не любит Алексана, но раз сегодня его не будет,
ей безразлично... II портной представил себе Лпзу в объя-
тиях Алексана...
Лиза была русская, девушка лот восемнадцати, со
светлыми золотистыми волосами. Каждый раз, бывая
«там», Ованес выбирал только ее. Ему нравились синие
глаза Лизы, се рассыпанные по плечам светлые вьющиеся
волосы. Сейчас Алексап, наверное, пойдет к ней... «Эх,
пусть делает что хочет!» — подумал портной и, махнув
Рукой, продолжал свой путь.
Он был недалеко от дома, «Пойти домой пли пет? —
колебался Ованес. — Если пойду, что сказать?..»
93
«Пойди и попроси прощения»,— подсказал ему внут-
ренний голос.
Да, это будет хороню. Он войдет и скажет, что был
у священника, попросит у жены прощения и пообещает
больше пе изменять ей.
Рассуждая так, Ованес поднялся на балкон и посту-
чал в дверь. Но когда оп вошел в комнату, то не решился
заговорить и, пе поужинав, лег спать...
Уже больше месяца, как в доме у портного все шло
хорошо. После утреннего чая Ованес шел в мастерскую,
обедал дома, а по вечерам, закрыв лавку, вместе с Та-
тосом прпходпл домой. Вечером оп рассказывал жене го-
родские новости пли читал «Сборник анекдотов». Марпам
была довольна мужем и объясняла это воздействием свя-
щенника. Она всячески старалась не давать Ованесу чув-
ствовать свою вину, а оп, хоть и пе проспл у жены про-
щения, но своим мягким обращением давал понять, что
виноват перед ней и никогда больше не повторит
прежнего.
За это время Сильван, имевший обыкновение поддер-
живать хорошие отношения со своими посетителями, ра-
за два заходил в мастерскую Ованеса под предлогом за-
каза и между прочим интересовался, почему портной
забыл его.
— Работы много, — говорил, краснея, Ованес.
Сильван, человек бывалый, прекрасно понимал, что не
в этом дело. Портной прпходпл в «номера» в самые жар-
кие рабочие дни. Тут крылось что-то другое.
Последние дни Ованес думал только о том, чтобы пе
встретить Лизу.
Но разве это возможно в маленьком городке? Девушки
из «номеров» Спльвана каждый день выходили па про-
гулку, ездили па вокзал, бывали па рынке, в городском
саду, по воскресеньям изредка посещали церковь и обыч-
но проходили по главной улице мимо мастерской Ованеса.
Раза два Овапес встречал Лизу, по делал вид, будто не
видит ее. Лиза, улыбаясь, обнажала мелкие зубы, глаза ее
улыбались, но Ованес старался не смотреть в ее сто-
рону.
Да, он не хотел видеть ее. Оп избегал ходить в го-
родской сад, где, впрочем, сейчас было скучно. Насту-
пила глубокая осень, шел снег. Ованес и па улицах пока-
зывался редко, а с Алексаном почти пе говорил.
94
— Почему пр ходишь туда? — спроспл его как-то
Ал океан.
Ованес помолчал немного п ответил нехотя.
— Что, мпе делать нечего?.. Твое дело другое, ты мо-
жешь...
С этого дпя отношения их стали холоднее.
Прошло больше месяца. Дпп в доме портного прохо-
дили спокойно и однообразно до тех пор, пока Ованес
как-то слова не встретил Лизу.
О, этот день!.. Ованес никогда его пе забудет!.. Под
вечер оп выходил пз мастерской п едва переступил порог,
как увпдел Лизу. Опа шла с черной муфтой в руках и
в черных серьгах. Легким движением головы опа кивнула
портному и улыбнулась ласковой, мапящей улыбкой.
Ованес пзмепплся в лице, смутился и тоже улыбнулся.
Это длилось одно мгновение. Девушка, шурша платьем,
прошла, а Ованес остался стоять. В нем проснулось
вдруг непреодолимое желание заговорить с Лизой, при-
коснуться к ее волосам, кольцами вьющимися у висков.
Оп постоял немного, потом вернулся в мастерскую и до
самого вечера, как ни старался думать о посторонних ве-
щах, мысли его все возвращались к Лизе. Не пойти ли
еще раз к ней, только один раз?..
Какой-то внутренний голос отговаривал его: «Не ходп,
пе надо, кроме позора, это тебе ничего не принесет...» Но
что он теряет, если пойдет?.. Ничего. Можно сделать так,
что никто не узнает.
«Это будет последний раз, — говорил себе портной. —
Да, последний. И больше «туда» я не пойду!»
И страсть увлекла его туда, как дикая лошадь несет
седока.
Ованес снова пошел в «дом Сильвана». Это было в па-
чале декабря, в один пз мрачных, облачных вечеров.
Когда он поздно ночью возвращался домой, шел снег и
медленно садился на крышп п улицы. Ованес пришел до-
мой весь в снегу. По дороге оп решил солгать жепе,
сказать, что задержался у товарища п никак не мог ее
пРеДУпредить. Но не успел, отряхиваясь от снега, войти
в комнату, как увидел Мариам, которая в пальто пошла
ему навстречу.
~~ Ну, теперь ты посиди дома, а я пойду, — сказала
она дрогнувшим голосом.
~ Куда? — ничего не понимая, спроспл удивленный
взнес, с шапкой в руке стоящий у порога.
95
— Веселиться... Ты покутил, теперь пойду я.
Ованес был поражен.
— Как это веселиться? Я... — начал было он, желая
сказать, что был у товарища, но повторил рассеянно: —
Как веселиться?
— Так же, как ты.
— Ничего пе понимаю.
— Воля твоя, — заявила Марпам решительно. Лицо
ее было спокойно. — Можешь не понимать. Теперь оче-
редь за мной. Ты нашел себе женщину, а я, может быть,
найду себе мужчину... — И, хлопнув дверью, вышла на
улицу. Все это произошло так быстро и неожиданно, что
портной пе успел опомниться. Когда же оп пришел в себя
и понял, что случилось, то без сил опустился па стул...
«Ну, теперь посмотришь!—мысленно говорила Ма-
рпам, стискивая зубы. — Теперь посмотришь...»
Улицы были пустынны. Снег продолжал идти. В воз-
духе стоял легкий шорох от падающих снежинок. Дома,
улицы, заборы постепенно покрывались белой пеленой.
Редкие фонари мигали бледным светом, и вокруг снег
падал, слегка кружась, словно кто-то просеивал его через
огромное сито.
Марпам шла так быстро, точпо кто-то преследовал ее
или сама торопилась пагпать кого-то. Закутав голову
теплым шерстяным платком, она шагала по снегу, не пере-
ставая повторять:
— Теперь посмотришь...
Она шла сначала по своей улице, затем, подумав, что
муж может проследить ее, свернула па узкую улицу,
которая вела в городской сад и к «дому Сильвана».
Она долго шла по узким кривым улицам и все по-
вторяла:
— Пусть, пусть узнает, что это не легко... Довольно!
По куда она игла? Опа об этом думала долго. Почему
он может найти собе другую женщину, а опа не может
найти мужчину? Почему оп может кутить, а опа пет? По
сейчас ночь, идет спег, куда она может пойти?
«Пойду к сестре», — решила Марпам и пошла к вок-
залу. Шла она торопливо, поправляя па голове платок',
но когда дошла до дома сестры, то подумала, что Ованес
может ее найти здесь. Пе лучше ли пойти к родителям
или к тетке; опа жпвет недалеко от стариков. II она
пошла к родительскому дому. Па мягком спегу Маркам
пе слышала собственных шагов. Она шла и думала о том,
96
что скажут родители плп тетка, увидев ее, зачем она при-
шла к ним поздней почью? Что она может им сказать?
Рассказать все? А почему нет? Надо все рассказать, пусть
все знают. Пусть весь город узнает, что за человек Ова-
нес. Довольно, сколько она скрывала правду. Пусть все
узнают, все!..
Она остановилась. Пот стекал с ее висков. Платок
словно давил своей тяжестью. Она сняла его, п снег стал
оседать на волосы, разгоряченное лицо, рукп. Продолжая
стоять под снегом, Марпам чувствовала особое наслажде-
ние от его холодного прикосновения. Но вдруг ее охва-
тило сомнение: а может быть, Ованес не был там, и она
напрасно?.. Но нет, Марпам хорошо изучила его винова-
тые глаза: в них безмолвное признание своей впны.
Эта мысль сменилась другою: «Что сделает Ованес
после ее ухода?.. Он такой горячий, вдруг покончпт с со-
бой в отчаянии...» По телу Марпам прошла дрожь. Кто
знает? Револьвер в шкафу... Мало лп случаются такие не-
счастья?.. II она вспомнила о самоубийстве одного учителя.
Это было месяца два тому назад... Как его фамилия?..
Она забыла... II снова дрожь прошла пи телу.
А снег все шел и шел.
В то время как Марпам, стоя посреди улицы, разду-
мывала обо всем этим, Ованес искал ее в другом конце
города. После ухода жены он еще минуты две оставался
сидеть на стуле, потом вдруг вскочил с места и бросплся
на улицу.
Он думал только об одном — найти жену, привести ее
домой, броситься к ее ногам и попросить прощения. Зна-
чит, Марпам хочет пойти... и как девушки Сильвана...
Ованес боялся даже подумать об этом. Он был совершен-
но подавлен и уничтожен.
Оглядываясь по сторонам, без пальто, с открытой го-
ловой бежал он по улице. Ему казалось, чт<> жена ушла
в «дом Сильвана», п он спешил прямо туда. На полдо-
роге он вдруг подумал, что жена вряд лп это сделает,
У нее не хватит смелости, и он направился к свояку. Дой-
дя до покрытых снегом ворот, он постучал. Долго ему ни-
кто не открывал, п Ованес решил, что Марпам у них, но
зная, что это он, не разрешает им открывать дверь.
Но Ованес ошибался. Дверь все же открылась, и на
пороге показался удивленный стрелочник в накинутом на
плечи форменном пальто с металлическими пуговицами.
~~ Мариам не у вас? — спросил его Ованес.
4 С. Зорьян, т, 2 97
Свояк еще больше удивился.
— Мариам? Нет, она пе приходила к нам. А что
такое?
— Ля думал, она у вас, — сказал, смутившись, Ова-
нес.— Значит... Спокойной ночи!..
II портной помчался дальше, к тестю. Мариам не. бы-
ло и там. Старики, как вспугнутые с насеста птицы, хо-
тели было что-то спросить, по Ованес не стал слушать.
Не найдя у них жены, он побежал домой, чтобы надеть
пальто п снова пойти на попеки.
Снег сейчас шел крупными хлопьями. Ованес вернул-
ся домой похожим на снежного деда. На балконе он ис-
пуганно остановился. Чья-то тень при звуке его шагов
прижалась к стене и присела. Ованес подумал было, что
это вор, забравшийся в дом после его ухода, но, подойдя
ближе, оп вгляделся и узнал знакомый платок. Это была
Мариам.
— А я ищу тебя, — сказал Ованес так, словно ппчего
не случилось, и, открыв дверь, продолжал: — Где только
я не был, а ты, оказывается, дома... — Он был обижен па
то, что жена заставила его столько ходить.— Пдп в ком-
нату.
Жена пе тронулась с места. Ованес подошел к пей.
Встань,— сказал он, взяв ее за рукав.— Ну, пой-
дем, простудишься. Кому говорят?
Мариам выдернула руку, но пе двинулась с места.
— Что это? — удивился портной. — Встань, говорю,
пойдем домой.
Мариам молчала.
— Пу, пойдем, пока мальчик не узнал! — Ованес го-
ворил о Татосе, который спал на кухне, тут же, в конце
балкопа.
Мариам продолжала сидеть па земле.
Тогда портной нагнулся, поднял жену па руки, как
ребенка, попсе в комнату и уложил на тахту.
Мариам молчала.
— Ну, что ты молчишь? — спросил портной и стал
задавать вопросы, стараясь разговорить жепу, но жена
продолжала молчать, устремив задумчивый взгляд в од-
ну точку. Опа словно пе видела и не хотела видеть мужа.
Это очень взволновало Ованеса.
— Может, ты думаешь, что я опять ходил «туда?» —
говорил он. — Я был у товарища, хочешь, скажу, у кого
был?..
98
Оп пе знал, кого назвать, а еслп бы даже назвал, жена
все равно не поверила бы. Ованес это знал. II вдруг про-
изошло неожиданное. Портной упал на колени перед
женой.
— Прости меня, Мариам, — сказал он, и лицо его
приняло жалкое выражение. — Я и сегодня был «там>>.
Так случилось... По больше никогда, никогда!.. Поверь
мне... Что?.. Не веришь?..
Жена молчала.
— Ну, скажи хоть слово... — просил Ованес.
Мариам даже пе взглянула па пего. Опа дрожала
всем телом, зубы ее стучали, щеки горели, как в огне.
8
Этой ночью у Мариам открылась горячка. Она часто
теряла сознание и находилась в тяжелом состоянии. Так
длилось больше месяца. Мариам похудела, лицо и руки
приняли восковой оттенок. Ованес большую часть вре-
мени проводил у ее постели. Родители и сестра сменяли
ДРУГ друга, ухаживая за ней. Татосу запрещали заходить
в комнату, боясь, что оп громким голосом или топотом
побеспокоит больную. А Татос... А Татос все понимал. Оп
знал, что в комнате больного нельзя шуметь. Он это по-
нимал, но ему хотелось знать, как здоровье хозяйки.
И не раз он заглядывал в щелку, глядя па нее грустными,
полными слез глазами. Ведь с того дня, как хозяйка за-
болела, никто с ним не говорил ласково, не заботился
о нем. Хозяйка лежала неподвижно со льдом на голове
или салфеткой, смоченной в уксусе, на лбу. Иногда она
стопала и тяжело вздыхала. Бедная хозяйка!.. И каж-
дый раз, отходя от ее дверп, Татос думал: когда, инте-
ресно, она поправится, когда будет снова готовить обеды,
ставить самовар, шутить с ним?..
Но уход и лечение сделали свое, и Мариам начала по-
правляться, илп, как говорил врач, кризис прошел. И все
Я'е, несмотря на то что силы постепенно возвращались к
ней, Мариам по-прежнему была печальна. Какая-то то-
ска, ничего общего не имеющая с ее болезнью, пе покн
Дала ее. В глазах ее, казалось, застыла какая то грустная
Дума, что немало беспокоило Ованеса. «Почему ты груст-
на? то и дело спрашивал он жену. — Пу говори, что
4* 9‘j
с тобой? О чем ты думаешь?» Мариам коротко отвечала:
«Ничего. Ни о чем не думаю. Просто так...» Не меньше
беспокоились родители Марпам и сестра, которая, уло-
жив девочку, часто прибегала узнать, как она. На ее рас-
спросы Марпам также отвечала, что она ни о чем не
думает. С первого дня болезни у Марпам в голове засела
мысль, пе дающая ей покоя. После топ вьюжной ночи,
а затем во время болезнп она долго-долго думала и по-
няла, что причиной поведения Ованеса является не он
сам, пе Алексап и никто другой, а «номера карабахца».
«Вот где причина, — думала она. — Этот дом, ах, этот
дом!..» II в ее воображении «номера карабахца» станови-
лись все выше, росли, делались чудовищно большими и
поднимались посреди города, как нерушимая крепость,
полная врагов. Эти враги заманивали всех к себе, брали
в плен... и делали их несчастными. Этот дом был особенно
страшен по вечерам. Он вырастал перед ее глазами близ-
ко, совсем близко, как в ту ночь, когда она отвела мужа
с его порога. Дом стоял перед ней со своим двухэтажным
балконом, темным садом п горящим в его глубине таин-
ственным, словно заговорщик, одиноким фонарем. Фо-
нарь этот, казалось, подмигивал всем, звал прохожих. За-
тем фонарь становился девушкой с обнаженной грудью,
которая бесстыдно хохотала ей в лицо, обнажая зубы.
Она долго хохотала и убегала в дом, откуда немного по-
годя множество таких же, как она, обнаженных девушек
выглядывали в окна, со смехом смотрели на Марпам п
манили рукой: «Пойди сюда!.. Пойди!..»
«Бесстыдницы!.. Бесстыдницы!..»—говорила в бреду
Марпам, отмахиваясь от них. Ей хотелось швырнуть
в них палкой, забросать камнями их бесстыдно смеющие-
ся лица, обнаженные тела, ио в это время появлялся
сам хозяин Сильван, полный, высокий, в соломенной
шляпе и полотняных туфлях, и грозил Марпам паль-
цем...
От страха и волнения Мариам просыпалась вся в ис-
парине, бледная, с широко раскрытыми глазами.
Это повторялось часто, почти каждый день, по все же
Марпам изо дня в день чувствовала себя лучин*, поправ-
лялась и к Новому году уже была на ногах. Впрочем, пе-
чаль ее по проходила. Она была все так же задумчива,
чем-то озабочена, занята своими мыслями.
— О чем ты думаешь? — спрашивал ее робко Ованес.
Марпам ласково смотрела па мужа и слабо улыбалась.
100
— Ничего...
Она обвивала руками шею мужа п прижимала его к
груди так сильно, словно оп уезжал в далекие края,
словно кто-то отнимал его у нее. Она долго сжпмала его
в объятиях, затем клала голову ему на грудь и
умолкала.
Так же, совсем так обняла Мариам мужа в тот вечер,
когда должно было произойти, вернее, когда произошло
событие, о котором жители маленького городка вспоми-
нают до сих пор. Это случилось в пасхальный вечер, ко-
гда жители городка «разговлялись».
В этот день с самого утра Марпам по обыкновению
была грустна пли скорее задумчива и озабоченна. За два
дня младшая сестра пригласила стариков родителей п
Мариам с мужем на пасхальный ужин. Муж ее привез пз
Тифлиса икру п семгу, и она хотела в этом году «разго-
веться» со своими родными. Марпам и Ованес обещали
пойти, но перед самым вечером Мариам раздумала. Она
передала через мужа и Татоса, что чувствует себя плохо,
боится, что болезнь может повториться, и просит сестру
не обижаться. Пусть она с Татосом пришлет ей ужин
домой.
— Если ты не идешь, зачем же мне пдтп? — сказал
портной, думая этим заставить жену пойти с ним.
Марпам пошла бы с удовольствием, тем более что
она идет не к чужим, а к родной сестре, но боится, по-
нимаешь, боится простудиться. Доктор ведь тоже ска-
зал, что надо быть осторожной.
Доктор... Да, верно... Овапес совершенно забыл об
этом.
— Как же быть теперь? — спроспл он растерянно.
— Ничего, ты пойдешь один. Если и ты не пойдешь,
они, конечно, обидятся, — решила Марпам п стала помо-
гать мужу одеваться.
Ованес надел своп праздничный костюм с белой крах-
мальной сорочкой и зеленым галстуком. Мариам поло-
жила ему в карман белоснежный носовой платок, затем
помогла надеть пальто и проводила до дверей. Здесь, па
пороге, она бросилась ему на шею. Затем поцеловала
мужа и сказала:
Смотри, не выходи с открытой головой, холодно.
И портной отправился по скрипучему снегу на вок-
зал, к дому стрелочника.
101
9
Было около десяти часов вечера, а ио словам некото-
рых, не было п половины десятого, koi да жители город-
ка, согласно дедовским и христианским обычаям, все еще
«разговлялись». Священники с дьячками продолжали об-
ходить прихожан, «святить» дома (сегодня только у бо-
гатых), еще пз многих домов доносились звуки песен и
музыки, когда в этот торжественный час ряженые мо-
лодые люди в масках и овчинных тулупах наизнанку,
которые на рождество и пасху ходят по домам и раз-
влекают жителей, подняли невероятный крик и шум в
верхнем квартале города, шум, совершенно неподходя-
щий в такой праздничный вечер. Вначале трудно было
попять, в чем дело, драка это, или волк показался на
улицах, плп поймали вора. По голоса постепенно стали
слышны отчетливее, и в чистом зимнем воздухе раз-
далось:
— Пожар!.. Огонь!.. Горит!..
Горожане (конечно, пе все, потому что многие и не
слышали криков в угаре праздничного веселья) выско-
чили из домов, и глазам их представилась необычная кар-
тина, особенно в такое время года. Над одним пз домов
верхнего квартала стоял огпепный столб, рассыпающий
вокруг искры, а сам столб то поднимался, то опускался,
колеблясь и разгораясь.
Что горит и где пожар, пикто не мог понять. Люди
бежали со всех сторон к месту пожара. Иные, узпав, где
пожар, с полдорогп возвращались домой продолжать пре-
рванный праздничный ужин.
Горел дом Сильвана. Огонь лизал балконы, взбирал-
ся па крыши, а из окоп, особенно пз выходящих на ули-
цу, клубами валил дым.
На улице было светло как днем. Сад перед домом,
окрестные улицы и дома были освещены трепетным крас-
новатым светом. Снег, лежащий па крышах, заборах п
деревьях, слепил своим блеском глаза. Свет колебался
п был до того ярок, что людп пе узнавали друг друга,
деревья казались декорациями, люди артистами, а яс-
ное звездное небо, казалось, постепенно бледнело от ио-
жара.
Па улице и во дворе дома собралась толпа, которая
постепенно росла. Среди собравшихся бросались в глаза
ряженые в овчинных тулупах и в масках. У некоторых
102
пз ппх были длинные породы п хвосты. Они собирались
веселить сегодня народ, но здесь, па пожаре, держались
так серьезно, словно позабыли, в каком они виде. Один
из них, волоча по снегу хвост и потрясая рогамп, распо-
ряжался, сердился, ч го пожарники опаздывают, давал ка-
кие то советы, но его никто не слушал. Люди отмахива-
лись от пего, нм казалось, что человек в гакой одел, у
нр мог сказать ничего путного.
— Кто это еще тут путается?
— Шут какой-то! А ну, отойди!
Были здесь и городовые, которые, стоя у дверей, не
всем разрешали входить в сад.
Во дворе была страшная суматоха: кричали, шумели,
приказывали выйги пз комнат, запрещали входить в дом.
Женщины, то есть «девушки» Сильвана, полуодетые,
растрепанные, метались по двору и отчаянно плакали,
прижимаясь друг к другу, как сиротки. Люди продолжа-
ли кричать: «Воды! Несите воды!» В толпе выделялся
своей высокой фигурой Спльвап без пальто, в одном жи-
лете, который, засучив рукава, тоже кричал:
— Выносите вещи! Вещи выносите!.. Платья, сун-
дуки!..
Перепуганные слуги выносили чемоданы, ящпкп,
сундуки, ковры п паласы, женские платья, круглые
шляпные коробки, постель и все бросали в одну кучу.
В этой суматохе вдруг раздался звон церковного ко-
локола, и опасность стала казаться еще больше. Вскоре
приехали шесть человек железнодорожных пожарных,
которые привезли с собой бочки с водой и шлангами.
Двое пз них поднялись на крышу и стали поливать во-
дой пз шлангов горящее здание. Остальные гасили пожар
со двора. Огонь яростно шипел п змеился вверх, огнен-
ные языки пламени переливались красновато-зелеными
лентами. Оп становился все ярче, и смотреть друг на дру-
ги делалось невозможным. Тополя в саду при доме и в
соседних садах были озарены огнем, как в час заката.
Вещи! Несите вещи! Чемоданы, платья!..—доно-
сился со двора хриплый голос Сильвана. Люди, собрав-
шиеся па улице, потеряв уже интерес к пожару, спокойно
Делали различные предположения. Отчего мог возник-
нуть пожар? Кто говорил, что огонь мог попасть пз кух-
ни, кто считал, что от брошенной папиросы. Некоторые
Утверждали, что дом могли поджечь враждебно настроен-
ные люди. А один пз ряженых уверял, будто дом
103
подожгла одна пз «девушек» Сильвана, ее впделп убегаю-
щей с жестянкой от керосина в руках. Впрочем, ему ни-
кто не поверил. Шутка лп! Но дело было в том, что по-
жар начался с балкона, выходящего на улицу. Балкон
с одной стороны был забит досками до крыши.
Пламя, охватив крашеные доски балкона, поднялось
на крышу. Сейчас горели потолки и чердак. Огонь, из-
виваясь и шипя, лизал снег. Пахло горящей краской.
Люди, стоящие на улице, возмущались неповоротливо-
стью пожарных, которые направляют шланги не на
огонь, а на толпу. Какой-то невысокий старик с одеялом
на плечах ходил от одного к другому и повторял:
— В такую-то святую ночь!..
Откуда-то появился извозчик. Священник с Еванге-
лием в руках и дьячок с дымящим кадилом, освятив дома
прихожан, возвращались домой. Увидев пожар, извозчик
невольно остановился. Лошади беспокойно затопали но-
гами. Священник, увидев пожар и собравшуюся толпу,
нахмурился и велел извозчику ехать дальше.
— Поделом этому Сильвану! Жаль только одного Ова-
кима,— сказал он дьячку, имея в виду своего богатого при-
хожанина, чей дом он освятил полчаса назад, положив
в карман золотую пятирублевку.
— Да, — согласился дьячок. — Жаль, хороший был
дом...
Церковный колокол продолжал звонить. Этот тревож-
ный звон и необычное зарево, стоящее над городом, про-
должали собирать толпы любопытных. Люди прерывали
праздппчный ужин и выходили пз домов.
Набат дошел и до вокзала, где у стрелочника был в
разгаре праздничный ужин. Ованес простился с хозяе-
вами и тоже поспешил к месту пожара, но узнав по до-
роге, что горят... «номера карабахца», счел неудобным
идти туда и повернул к дому.
В доме огни были погашены. Ованес решил, что жена,
оставшись одна, уснула, и, отряхнув с ног снег, осторож-
но поднялся на балкон. Странное дело — дверь в ком-
наты была открыта. Он остановился на пороге и, поша-
рив в кармане, пашел спички. Чуть дрожащими руками
Ованес зажег спичку и вошел в дом.
В первой комнате не было никого.
Он зажег еще спичку. И вторая комната была пуста
Удивительно!.. У портного задрожала рука. Спичка
погасла. Он не поверил глазам и зажег третью спичку.
104
Да, в комнате никого нет. постель не раскрыта. Значит,
Мариам не ложилась. Но почему она погасила свет и
куда она могла пойти?.. Портной зажег лампу п снова
осмотрел комнаты. Постель оказалась убрана. На спинку
кровати был брошен платок, которым опа днем укрыва-
лась. Видно было, что она его бросила впопыхах. А пальто
Мариам, обычно висевшее у кровати, исчезло. Значит, она
оделась и вышла пз дому. Но куда? Куда она могла уйти?
Он постоял немного посреди комнаты, собираясь
с мыслями, затем сорвался с места п быстро спустился
во двор.
Мариам не было и во дворе.
Тогда он пошел к кухне и постучал в дверь.
— Татос!.. Татос!..
Тахта заскрипела, и Татос проснулся.
— Кто там? — зевая, спросил он.
— Где хозяйка?
Татос узнал голос хозяина.
— Разве хозяйки нет дома?
— Ее дома нет, — сказал портной и забросал ученика
вопросами. Мариам была дома, когда он прпнес ей ужин?
Да? Где же она сейчас? Может быть, ушла к соседям?
Татос сказал, что он ничего не знает. Когда оп принес
ужин, хозяйка накормила его, но сама ничего не съела.
Затем она послала его спать, а вот куда ушла сама, Татос
не знает.
Татос рассказывал хозяину и одевался. Немного по-
годя он вышел из кухни.
— Так, значит, пе знаешь? — повторил портной, по-
стоял с минуту, сказал торопливо: — Посмотри за до-
мом! — и выбежал на улицу.
Ованес решил, что жеиа, видя, что оп запаздывает,
могла пойти к сестре. В эту минуту он мог предположить
все что угодно. Иначе куда опа могла пойти? К соседям
°на бы не пошла. Конечно, она пошла за ним, но, веро-
ятно, по другой дороге.
И портной продолжал бежать.
Жены не оказалось и у сестры. Ованес обезумел от
страха и бросился бежать обратно. За ним бежал его
свояк в своем форменном пальто с блестящими пугови-
цами. Прохожие нс обращали па них внимания: бегут,
вероятно, иа пожар...
Портной добежал до дому, и вместе со свояком они
снова осмотрели комнаты и балкон.
105
Татос искал во дворе. Мужчины все еще продолжали
осматривать все углы, когда раздался задыхающийся ю-
лос Татоса.
— Хозяин!..
Портной, а за ним и свояк выбежали во двор.
Татос стоял посреди двора у какого-то темного пред-
мета.
Это была Марпам в черном пальто, распростертая на
снегу. Она крепко держала за ручку пустую жестянку от
керосина. Тело ее было теплое, виски покрыты холодным
потом.
Мариам подняли, но она не выпустила пз рук посуды
и крепко ее держала.
— Ой, это ваша жестянка! — воскликнул изумленно
Татос.
Мариам отнесли в комнату и сталп приводить
в чувство...
А там, в верхнем квартале, пожар еще продолжался.
Как людп пп старалпсь потушить огонь, пламя все разго-
ралось и расстилалось все дальше и дальше.
1916—1919
ИСТОРИЯ одной жизни
РОЛ1 кН
ПРОЛОГ
Сегодня тихий вечер. На дворе падает снег, медленно
падает мой любимый снег. Он осыпает голые деревья,
дома, улицы, покрывает все — заботливо и ровно, и ночь
становится мраморной. Снег покрывает и далекие дали,
и дороги, и тропы, деревни и города, горы и леса. Сегодня
он осыпает всю землю — от горизонта до горизонту, и
кажется — снег идет во всей вселенной. Падает он боль-
шими хлопьями — медленно, неудержимо и смело, как шел
он в веках, как шел в дни нашего детства, как будет па-
дать и на пашей могиле и тогда, когда па свете забудется
наше имя, изгладится даже память о пас.
Но я не грущу. Наоборот, больше всего в природе я
люблю этот снег, обволакивающий землю чистотой и как
бы обновляющий ее. 11 мне не холодно; окно мое открыто,
и я слышу, как мягкие пушистые хлопья словно бархатом
покрывают деревья, касаются друг друга... II у них такие
нежные, тихие голоса. Душа моя понемногу сбрасывает
тяжесть будней, и я чувствую себя таким спокойным, та-
ким обновленным...
Сегодня тихий, ласковый вечер.
В моем камине весело пляшет огонь. Неведомо как,
словно по волшебству, всплывает в памяти минувшее.
Словно на экране чередуются картины — то радостные,
то грустные, — это мои пестрые воспоминания.
109
Что вызвали в памяти эти далекие и давпо забытые
страницы прошлого. Не этот ли снег и тихни вечер? Или
огонь моего камина перенес меня в те дни, когда весь мир
ограничивался родным селом, а солнце казалось уснув-
шим в лесу ребенком?
Ну что ж, добро пожаловать! Я не отгоняю вас.
Душе угодно вновь быть с вами и вновь пережить бы-
лую радость п грусть.
11
1
И ДТП дом
По рассказам моей матери, я родился весной, на
рассвете, под колокольный звон.
Динь-динь... динь-динь!..
По мнению присутствующих, момент был очень тор-
жественный и таинственный. Колокола как будто возве-
щали: вот рождается некто, оп станет необыкновенным
человеком, — внимание — «дппь-дпнь... дипь-дппь»... Се-
мидесятппятилетняя повитуха заметила, что за послед-
ние сорок лет у пее никто не рождался на свет под звон
колоколов. Это обстоятельство дало ей повод предполо-
жить, что я буду либо очень счастливым и прославлен-
ным человеком, либо же... знаменитым разбойником, и бог
заранее гудением колоколов предупреждает людей о моем
рождении. А моя бабушка — столь же богобоязненная жен-
щина — в гудеппи колоколов услышала благовест о моем
блестящем будущем, думая, что я стану церковнослужите-
лем, иначе мое рождение пе совпало бы с колокольным
звоном... Однако немного погодя, вглядевшись в черты
моего лица, она нашла, что у меня «рыбий» рот, а посему
высказала весьма смелое предположение, что, мол, ново-
рожденный будет много путешествовать и, как знать, мо-
жет быть, даже и по морям... 1
— По морям! — испугалась моя тетя. — Буй, аман ,
утонет ведь...
А кто же даст ему денег на путешествия? заме-
тил мой дед, перебирая четки.
1 Восклицание сильного испуга: «Вот ужас!»
ИЗ
— Отец! — насмешливо ответил мой дядя, купец, на-
мекая на вечное безденежье моего отца, который, будучи
бедным крестьянином, никогда не имел денег.
Отец молчал — не то из скромности, пе то смущенный
рождением сына, по мысленно он, наверное, радовался
своей будущей подмоге.
Что касается матери, то она, лежа в постели в сосед-
ней комнате, слушала все это п досадовала на отца, кото-
рый в ответ на насмешку дяди не сказал ему с достоин-
ством:
— Не бойся, сын мой не попросит у тебя денег на до-
рогу...
Плп:
— Сам заработает и поедет путешествовать.
Между тем бабка запеленала меня и вынесла на
крыльцо. Став лицом к востоку, опа начала своеобразную
молитву, то и дело крестясь:
Вседержитель господь п солнечный свет!
Ниспошлите на землю мир,
Меж царей — согласие,
Всем болезням — редкость,
Хлебу — изобилие,
А малютке этому — долгого жптья...
Бабка молится на пороге, родные спорят дома, я же,
невзирая пи на что, без конца кричу и успокаиваюсь
только у груди моей матери.
— Ненасытный, покою не даст матери, — замечает мой
Дед.
Детство свое я вспоминаю с того дня, когда я был же-
стоко избит из-за съеденного кусочка сахару. Конечно,
я помню и другие обстоятельства, предшествовавшие
этому знаменательному для меня случаю, но все же они
были слишком незначительны и мимолетны, словно об-
рывки сна, ничем не связанные друг с другом, словно еле
заметные отблески света во тьме, пе могущие рассеять
мрак. Помню, папример, себя в белом платьице; помню
какой-то родник, из которого льется вода, сверкая, как об-
наженная сабля, а женщина в черном ведет меня за руку
мимо этого родника. Женщина в черном — моя бабушка,
она ведет меня в церковь... в церкви меня поражают горя-
щие люстры и батюшка, в особенности батюшка, так как
не знаю, бабушка ли это или дедушка, женщина или
мужчина, и заключаю, что, наверное, наполовину де-
душка, наполовину бабушка... Затем помню какую-то пз-
114
городь, колючки которой вцепились в мор платье. — я пе
могу идти домой п плачу... А после — стою на пороге
нашего дома: вдруг загремело небо, загорелся тополь
в соседнем дворе и, взметнувшись огненным столбом
к небу, с треском грохнулся на землю. Вместе с тополем
падаю и я...
Вспоминаются п другие обрывки каких-то событий, но
они разрознены и не связаны с моей дальнейшей жизнью.
Знаменательный же случай с сахаром сразу положил на-
чало моей, так сказать, сознательной жизни.
Я помпю этот случай, наверное, еще и потому, что за
ним последовали другие знаменательные события, доста-
вившие мне столько горя и волнения.
Трудно сказать, сколько мне тогда было лет, — четыре,
пять плп шесть? — но я хорошо помпю все, что произошло
у нас дома после того, как меня больно побили.
Но сначала — о сахаре.
Вот я — маленький мальчуган, в нагрудипчко (это моч
мама подвязала его, чтобы л нр проливал воду и суп на
одежду) — подхожу к шкафу, где мама, бабушка и жена
дяди держат хлеб, сыр, мацонп, фрукты п разную еду.
Шкаф небольшой, черный; оп выше обеденного стола.
На шкафчике — подсвечншш пз оленьих ножек и зеркало
в простой черной раме. Когда мама показывает мне это
зеркало, я вижу в нем маленького, как я, мальчика.
Подхожу к шкафу, открываю дверцу и заглядываю во-
внутрь. Дома никого нет — я один. Не знаю, куда ушла
мама, а бабушка и жена дяди, Сапам-зпзп, сидят под де-
ревом и шьют. Поэтому я долго п обстоятельно рассматри-
ваю содержимое шкафа. Чего там только нет! Хлеб, сыр,
япца, тарелки, стаканы, солонки, ваза для варенья — все
зто расставлено рядышком п друг па дружке... А вот и са-
харница в углу! При виде сахарницы я почему-то лезу в
шкаф, закрываю за собой дверцы и сажусь. Затем беру
кусок сахару п начинаю его грызть.
Я ликую от удовольствия, п мне кажется, что я бы так
просидел долго-долго!
Но вдруг дверцы шкафа распахиваются. Появляется
шродатое лицо моего дяди.
2“ Ах, это ты... что ты тут делаешь?
kro зеленые глаза злобно впиваются в мепя.
Дома больше всего я боюсь его глаз. Даже за столом.
*огда время от времени он смотрит на меня, я пер(члаю
1<ть и гляжу на мать.
115
Но сейчас я закрываю рот, чтобы дядя пе заметил, что
я ем.
Однако он тотчас понял.
— Значит, это ты повадился таскать сахар? — говорит
он и, больно схватив меня за руку, вытаскивает пз шкафа.
Я поражен: как он угадал, что я ем сахар?
Дядя сердито тащит меня за руку, останавливается по-
средине комнаты п говорит:
— Открой рог...
Я дрожу и от страха еще крепче сжимаю губы. Но
дядя негодует и сует мне в рот своп огромный палец.
С перепугу я кусаю его, но это ему нипочем; он двумя
пальцами вытаскивает сахар из моего рта, и вдруг я па-
даю на пол ничком от сильного удара...
Я открываю глаза после этого уже в объятиях матери.
Она в отчаянии разводит руками и повторяет:
— Пусти, отними же руку, дай вымыть лицо...
Я смотрю на своп руки и от удивления перестаю пла-
кать: онп все в крови.
— Дай вымыть, чтобы остановить кровь, — продолжа-
ет мать, взяв кружку с водой. — Дай же мне отмыть
кровь!
Кровь пдет у меня изо рта; когда я подношу к губам
руку, па пальцах появляются пятна крови. Однако это
тревожит меня меньше, чем беспокойство матери, которая
со слезами на глазах умывает мне лицо и руки, стараясь
ваткой остановить кровь.
Я начинаю плакать. Понимаю, что со мной случилось
что-то неладное, иначе моя мама не встревожилась бы так
сильно. Мой плач еще больше волнует ее, и, возвысив го-
лос, она проклинает того, кто побил меня.
— Пусть отсохнет у него рука! — говорит она, погла-
живая меня по лбу и по голове, чтобы я перестал плакать,
но от ее прикосновения я чувствую боль еще сильнее. Лоб
у меня тоже ушиблен. Мама же думает, что успокаивает
меня.
— Пусть отсохнет рука у того, кто побил тебя! — по
вторяет она п сулит мне конфет и фруктов, лишь бы я пе-
рестал плакать.
В последний раз, когда мама говорит «пусть отсохнет
рука у того, кто побил тебя», из соседней комнаты выхо-
дит дядя и, злобно впиваясь в меня и маму своими зеле-
ными глазами, говорит сердито:
— Довольно глупостей! Не сдохнет!
116
— Стало быть, это ты его побил? — говорит мама,
только сейчас поняв, что меня ударил дядя. — Что ма-
лютка сделал тебе, бессовестный, за что ты окровавил ему
лицо!
— Что он сделал? — Зеленые глаза дяди пронзительно
смотрят на меня. — Гм! Этого ему еще мало!
Я прижимаюсь к груди матери.
— А что же он такое сделал, что этого еще мало? —
недоумевает мама.
— Что он сделал?.. Влез в шкаф и жрал сахар. Вот
что он сделал...
— Пз-за кусочка сахару?!—с изумлением говорит
мама. — Сказал бы мне... зачем же ты его побил?..
— Мало того, — продолжает дядя. — Говорю: «открой
рот», а он кусает меня за палец.
И, угрожая мне кулаком, он уходит в соседнюю ком-
нату.
Я дрожу. Чернобородый дядя кажется мне страшным
великаном, которого никто не может одолеть, и он сделает
все, что захочет.
Но история со съеденным куском сахару на этом нр
кончается.
В тот же вечер у нас в доме разгорелась ссора. Все
взволнованно говорят и указывают на меня пальцами.
Отец мой, худощавый и длинный, с жесткими усами,
стоя посреди комнаты, сердится на дядю за то, что тот по-
бил меня. А дед (с большой, как у батюшки, бородой) и
моя бабушка (женщина в черном платочке) защищают
Дядю и то и дело поминают меня:
— Озорной ребенок; всюду суется, все трогает...
— А как же иначе, ведь он еще дитя, — говорит отец. —
На то и ребенок, чтобы шалить. Да разве из-за куска са-
хару можно так ударить, чтобы зуб вонзился в губу?.. Да
что же это такое?
Я подношу пальцы к губам и только теперь чувствую
боль. Но я не издаю ни звука. Я молча сижу около мамы,
Держу ее за платье и боязливо озираю спорящих. Это по-
вторяется каждый раз, когда они рукой указывают на
меня.
Один лпшь отец не внушает мне страха.
До этого дня я был убежден, что моим единственным
защитником и хранителем от всех опасностей была мать,
тчасти и бабушка. А для чего нужен отец, я не понимал,
117
пе понимал смысла ого существования, его роли в пашей
жизни.
Поэтом у я ц думал, что оп лишний. Оп только мешал
мне, и больше ничего... Например, он часто сердился, то-
пал на меня ногами и не разрешал мио делать то, что я
хотел. Мешал и казался совершенно лишним...
Но в тот день, когда ему сказали, что я свел сахар, он
повел себя совершенно иначе. Я почувствовал в нем та-
кого же защитника, как п в матери. Заинтересовавшись
им, я неотрывно смотрю на пего.
Сегодня он сильно раздражен.
— Как же это так! Обливайся потом и кровью, трудись
день-деньской, и — нате — жалеют кусочек сахару для ре-
бенка! — говорит он и взволнованно, большими шагами
мерит комнату.
А дед, с четками в руках, прислонившись к мутаке1
на тахте, отвечает:
— Трудишься! Не для мепя ведь трудишься... Тру-
дишься! Твои вдвое больше съедают, чем ты зарабаты-
ваешь — жена твоя да четверо детей... Не будь нас, разве
смог бы ты прожить? Мы кормим твоих детей, а ты еще
разговариваешь!
Отец выходит пз себя:
— Так, значит, это вы меня кормите, а?
Размахивая руками, оп вновь что-то говорит и по-
прежнему шагает по комнате.
Я впервые присутствую при ссоре взрослых; может
быть, это бывало и раньше, но сейчас я весь поглощен нк
разговором п не хочу пропустить пи одного слова. Раз
они говорят о моем проступке, то мпе кажется, что все то.
о чем опп говорят, — все это относится ко мпе, и только
ко мне. Поэтому я напряженно стараюсь попять их слова,
постичь их смысл. Но это мне не удастся; многое остается
непонятным, непостижимым. Что такое труд, зачем лю in
трудятся, кто кого кормит, этого я никак ие пойму. Знаю
лишь, что мепя кормит моя мама, опа же дает есть п папе,
п дедушке, и бабушке... Всем... Моя мать п жена дяди
Санам-зпзп. Это они готовят обед и чай, стелют постели...
Как же дед говорит, что оп кормит отца, когда сам ни-
чего пе делает: не заваривает чай, пе готовит кушанья,
не накрывает иа стол, пе стелет постели, только лишь
1 М у т а к а — валпкообразная подушка.
118
перебирает четки да беседует с такими же, как он, ста-
риками.
Разговор продолжается. Дед опять что-то говорит отцу,
а бабушка старается смягчить его слова. Дядя же, сидя
рядом с дедушкой у стола, исподлобья косится па отца
и беззвучно смеется.
Этот смех мпе пе нравится.
Отец все больше горячится.
— Значит, я ничего пе делаю в доме?
— Подумаешь — дело! — вспахать полосу-другую, —
говорит дядя и, вновь обнажив зубы, смеется по-прежнему
неприятно.
Отец сердито обращается к нему:
— Что? Л ты чем занят? Целыми днями праздно си-
дишь у порога своей лавки...
— Л тебе-то что? — говорит дядя. — За один день я
заработаю больше, чем ты за год. — Он оглядывает моего
отца с головы до ног (мне кажется, что он смотрит па
его одежду) и прибавляет: — Посмотрите-ка на него! Хам.
Не понимаю, почему вслед за этим словом отец набра-
сывается на дядю и хочет ударить его кулаком, но ба-
бушка и Санам-зизи преграждают ему дорогу и не дают
подойти к дяде. Бабушка пе только не позволяет, но и
ужасно сердится:
— Ладно, хватит; будет вам переворачивать дом вверх
дном из-за какого-то щенка...
И, пренебрежительно протянув руку в мою сторону,
в исступлении кричит:
— У-у! Подавиться бы тебе этим куском сахара...
•>
л»
РАЗДЕЛ
После этой ссоры родные решают разделиться. Отца,
мать и нас, детой, оставляют в той комнате, где мы спим
11 обедаем, а дед, бабушка, дядя и его жена Санам-зизи
перебираются в остальные комнаты, где стоят хорошие
кровати, а на стенах висят иптересные-преннтереспые кар-
тины. Собственно говоря, дед и дядя никуда вс перепи-
раются, а остаются в своих больших комнатах и уже не
заходят к нам, но дверь, соединяющая их комнаты с па-
Шей, наглухо закрывается.
119
По этой закрытой двери я понимаю, что мы раздели-
лись. Когда, забыв про ссору и сахар, я по обыкновению
хочу открыть эту дверь — оказывается, что она больше
не открывается; толкаю, стучу — она по-прежнему наглу-
хо закрыта. Тогда мама объясняет мне, что дверь больше
не откроется, что мы теперь разделились.
Что означает слово «разделились», я еще не понимаю.
Но мама снова приходит ко мне па помощь и объяс-
няет, что мы больше не будем жить вместе: бабушка
и остальные будут жить в больших комнатах, а мы в на-
шей маленькой.
Вот оно что! П в тот день я впервые понимаю, что
«разделиться» — значит закрыть наглухо дверь между
двумя комнатами.
Но потом я замечаю, что «разделиться» имеет еще ка-
кие-то другие приметы. После того, как дверь заколотили,
родные уже больше не заходят к нам. Дед, бабушка, дядя
и его жена Санам-зпзи больше не приходят в нашу ком-
нату пить чай и обедать, как это они всегда делали
раньше. Теперь они заваривают чай у себя, а моя мама —
в нашей комнате, только для нас. В тот же день, когда
закрыли дверь, пришла Санам-зпзи, унесла самовар пз
нашей комнаты и больше пе вернула его... Кроме того, опп
готовят обед отдельно от нас...
Раньше наша комната была общая. Тут собирались
всей семьей: пнли чай, обедали, затем уходили в соседние
комнаты.
Эти три остальные комнаты все были хорошо обстав-
лены: по стенам ковры, па окнах занавеси. Там стояли и
красивые кровати. Одна пз них была ореховая, и бабушка
особенно ею дорожила и всегда заботливо стирала с ное
пыль. Па спинках и колонках этой кровати была изуми-
тельная резьба! На них были вырезаны и цветы, и гра-
наты, и яблоки, а на углах были кругленькие шарики,
которые можно было отвинтить и запустить вместо
волчка.
Па этой кровати спали дядя и Санам-зпзи.
В этих же комнатах они принимали знатных гостей и
тут же угощали их обедом. Дед мой называет их: «ком-
наты радости и грусти». Тут в прошлом справлялись
свадьбы дяди, отца, а также и мои крестины.
Эти комнаты всегда чисты и уютны, и потому я люблю
бывать в них; па стенах висят всякого рода большие и ма-
ленькие картины. По больше всех мне нравится картина,
120
изображающая мышей, запряженных попарно в санп, —
они везут хоронить дохлого кота... Я вообще боюсь мышей,
вначале и эти мыши меня пугали, но я вижу их изо дня
в день и замечаю, что опп стоят всегда на одном п том же
месте. II больше не боюсь пх, смело становлюсь перед
картиной п кричу коту: «Брысь!» Мне кажется, что он
спит, но вдруг проснется и — хвать! О, если бы кот про-
снулся!.. Как бы разбежались эти мыши... Наверное, на
картине не осталось иы ни одной, все бы посыпались па
ореховую кровать... А если бы это случилось ночью —
что бы тогда сделали дядя и Санам-зпзи?!
Но глупый кот не просыпается. II как мама меня ни
убеждает, что это только «дохлый кот», я никак не хочу
этому поверить и все жду, что в один прекрасный день он
выскочит из сапей, изловит всех мышей и задушит пх, как
это делала наша кошка Шамо.
Наглухо заколоченная средняя дверь—«раздел», как
говорят взрослые, — опечалила меня особенно потому, что
впредь я не мог видеть этой картины. Мама сказала, что я
не должен ходить в комнаты деда.
— Они закрыли дверь, чтобы мы больше пе ходили
к ним, понимаешь? — объясняла мама.
По правде сказать, я не понимаю этого (да и трудно
мириться с таким запретом), но все-таки киваю головой,
что, мол, понимаю.
После «раздела» дядя и дедушка однажды приходят
в нашу комнату с тем, чтобы унести большой обеденный
стол.
Отца, как п всегда, нет дома, — он то лп пашет, то лп
на арбе вывозит в поле навоз. А дома он бывает лишь в
дождливые дни и почему-то хмурится, часто делает мне
замечания за то, что я шалю, и от него мне нередко
перепадают колотушки. Поэтому я рад, когда его нет
дома.
Но в этот день, когда дедушка и дядя приходят взять
стол, я хотел бы, чтобы отец был дома. Тогда бы он не
позволил так грубо отталкивать мою маму и запретил бы
уносить стол.
II мне кажется, будь он дома, пе случилось бы всего
того, что было.
Когда дедушка и дядя подходят к столу, мама, ко-
торая собиралась уложить моего братика в люльку,
вскакивает с места, кладет ребенка на тахту и бросается
к ним.
121
— Мало у вас всякого добра, так вы п ^тот стол заби-
раете?— говорит она. — Па полу, что ли, прикажете обе-
дать!
— А что же? Нам на полу прикажешь обедать? — от-
вечает дяди, косо глянув на нее.
— У нас есть складной стол, — продолжает мама.
— Тот не в счет, — замечает дедушка, — тот для го-
стей.
Дедушка и дядя поднимают стол, но мама всем телом
наваливается па него:
— Не пущу!
— Отойди! —строго говорит дед.
Выпрямившись, мама все-таки не выпускает пз рук
пожку стола и висит на пей.
Па этот раз ее отталкивает дядя. Мама падает па
тахту, ушибается и остается сидеть там, — пе знаю, то ли
от боли, то ли от страха; больше она ничего пе говорит:
пускай делают что хотят.
Дедушка и дядя, держа стол с двух сторон, уносят
его.
Спустя некоторое время дядя приходит за стульями.
Верет два стула и хочет уйтп. Мама вновь пытается поме-
шать ему. Теперь опа действует смелее, ибо дедушки
пет — мне так кажется. Она хватает стулья и тянет их к
себе.
— А это куда несешь?.. Разве нам пе нужны стулья?
Но дядя силой вырывает стулья пз рук матери, опа
еще раз пятится назад п пе успевает опомниться, как дядя
уже выносит стулья.
Затем по очереди — бабушка, Сапам-зпзи, дядя — при-
ходят п уносят висящую у потолка лампу, утюг, посуду,
блюдца, стаканы, скатерть... Мама напрасно каждый раз
старается помешать, ее не слушают.
Моей маме удается удержать лишь шкаф, — тот са-
мый, куда я полез за сахаром п па котором стояли под-
свечники пз оленьих ножек п зеркало.
В этот день я понимаю, что «разделиться» — значит
не только закрыть наглухо дверь между двумя комнатами,
но также и забрать пз дому вещи и всякое добро.
А мне все-такп казалось, что дверь когда-нибудь от-
кроется, что все это времеппо, — я был убежден, что в па-
шем доме все останется по-старому. Например, что ба-
бушка всегда останется бабушкой, дед — дедушкой...
Отец, мать, дядя п Сапам-зпзп всегда останутся такпмп,
122
как п были, а я вместе с остальными детьми — с Вар-
душ, Арташем и Вачо — всегда будем маленькими детьми.
По почему-то так пе выходило.
Мир мой рушился... Дни Проходили за днями, а
дверь в соседние комнаты пе открывалась.
В тот день, когда унесли стол и другие вещи, вечером,
как только мои отец вернулся домой, мать, плача, расска-
зывает ему обо всем. Покачивая головой, отец молча слу-
шает ее, затем срывается с места и выходит.
Немного погодя из-за закрытой двери, то есть пз ком-
нат деда, слышится сердитый голос отца. Мать подходит
к дверям и прислушивается; мпе кажется, опа хочет уз-
нать, о чем говорит отец. Несмотря на то что маленький
Вачо беспокойно плачет, мама так заинтересована разго-
вором за дверью, что пе обращает внимания па ребенка
и знаками дает мне понять, чтобы я покачал его. Сама
же, наклонив голову, продолжает слушать. Внезапно она
вскрикивает и рукой ударяет в дверь:
— Неправда! Я ничего ему пе сказала. Неправда...
Из-за двери маме отвечают; она в свою очередь что-то
говорит, п начинается оглушительный, непонятный спор.
Оп сопровождается стуком: мама стучит в дверь, что-то
крича нашим родным, а онп в свою очередь отвечают
тем же.
Ребенок, вероятно потревоженный шумом, начинает
громко плакать.
Я пе понимаю, почему все шумят и стучат в дверь, п
делаю вывод, что «разделиться» — означает также шу-
меть и стучать в двери...
После этого случая между мопмп родителями п род-
ными часто происходят такие же шумные споры— как во
дворе, так и дома. II я наконец начинаю немножко пони-
мать суть дела.
Отец и мать говорят: если мы разделились, отдайте нам
нашу долю, — делиться, так делиться по-настоящему.
Дед не соглашается.
У нас было много скотины — быков, коров, телят, ло-
шадей; домашних вещей — ковров и много другого
Добра.
Из всего этого дед отдает нам пару быков и арбу, на
которой отец обычно выезжает на работу, а из «домашних
вещей» — ничего.
Отец просит, требует себе «справедливую» долю.
Дед качает головой.
123
— Ты молод, — говорит он, — а я стар. Коровы п
остальная скотина еле могут прокормить нас — меня
и твою старую мать.
— А чем будут жить мои дети? — продолжает отец.
Дед удивлен:
— Эге, пе мпе же кормить твоих детей!
— Я свое заработанное хочу получить, — объясняет
отец.
— Ты съел вдвое больше того, что заработал, — отве-
чает дед.
II спорят, кто больше заработал, кто больше съел. Спор
понемногу переходит в перебранку, а перебранка в шум,
а я ничего не понимаю — что они говорят и чего хотят
друг от друга.
И теперь, когда я оглядываюсь па те дни далекого про-
шлого, перебранки при разделе почти заглушают все то.
что было хорошего и прекрасного в моем раннем детстве —
наши игры летом под деревьями, зимой в снегу, сказки
взрослых в весенние вечера пли в стужу около печки,
песни и игру на таре 1 бродячих слепых ашугов * 2, которые
собирали вокруг себя много мужчин, женщин и детей, вы-
зывая восторг в моем маленьком сердце.
Но наши опять спорят; из-за каждой вещи, каждого
пустякового предмета возникает новый спор и новая пе-
ребранка; говорят о медной посуде, о колесах, о топоре...
Каждый хочет, чтобы эти вещи достались именно ему...
Вскоре начинаются споры о земле.
Отец хочет вспахать какую-то полосу, а дед не разре-
шает.
— Это для меня будут пахать, — говорит он спокойно,
перебирая четки, — ты паши полосу па низине.
— Лучшая земля вам, а целина мне? — горячится
отец.
Дед говорит спокойно, с перерывами, вдумываясь в
каждое слово; когда отец очень горячится, дед вовсе не
отвечает, а отворачивает лицо в сторону и спокойно пере-
бирает четки.
Оп молчит и па этот раз, когда отец возвышает голос,
смотрит в землю и продолжает со стуком перебирать чет-
ки, — каждое зерно величиной с оливу.
’Тар — струпный музыкальный инструмент.
2 Ашуги пли a in и г и (по-арабски — влюбленный) — народ-
ные поэты, певцы и музыканты на Ближнем Востоке.
124
Некоторое время отец молчит, ожидая, что дед что-ни-
будь да скажет, ио, долго не получая ответа, уходит раздо-
садованный.
Через два дня спор опять разгорается.
Отец протестует: полосу, пм вспаханную, дед засеял
для себя.
— П хорошо сделал, — спокойно говорит дед, — я тебе
говорил: не паши ту полосу.
— А почему бы мне не пахать? — сердится отец.
Дед наклоняет голову и опять постукивает зернами
четок.
В следующий раз мама со слезами на глазах приходит
домой и сердито направляется к деду.
— Да разве так поступают, отец мой? — говорит она,
раскрыв свой передник.
В переднике я вижу нежные всходы фасоли, лука и
помидоров, уже сморщенные и увядшие па солнце.
— Не совестно лп вам разрыть посев, портить се-
мена и всходы?! — продолжает мама.
Дед слушает, некоторое время молчит, затем медленно
и важно поднимает голову.
— Иди и займись своими делами, — говорит он. —
Очень хорошо сделал. Кто тебе позволил отделить для
себя полосу и засеять ее?
— Но ведь, отец...
— Да иди же и займись своим делом!
Дед отворачивает голову, и крупные зерна четок
мерно, со стуком следуют одно за другим.
Отец, возвратившись домой, видит вырванные всходы
п негодует.
— Сейчас я им покажу! — говорит оп и быстро вы-
ходит.
Немного спустя оп возвращается с нашими соседями,
стариками, усаживает их под сливой, похожей на гигант-
ский букет, и раскладывает перед ними вырванные всходы.
— Посмотрите, добрые люди, да разве это дело? —
спрашивает отец, скрестив руки па груди.
Старики — я их всех знаю: Логоса и ц Вартан ами, дед
моего товарища Ашота, муж старухи За но и кузнец
Давид — все четверо смотрят на всходы и качают голо-
вами.
— Стыдно, — говорят они в один голос.
— А что мне теперь делать? — говорит отец, еле сдер-
живая возмущение.
125
— Ты ничего и не делан, — спокойно отвечают ему ста-
рики,— пошли человека и вызови сюда своего отца.
Это был для меня торжественный день. Старики, кото-
рые казались мне такими величественными и почтенными,
впервые были у нас в доме, да еще все вместе. Я вертелся
вокруг них, с жадным любопытством смотрел па пх
изрезанные глубокими морщинами лица, любовался
их тяжелыми черными папахами, спускавшимися до са-
мых ушей, седыми бородами, закрывавшими им грудь.
Все четверо казались похожими друг на друга. Я поду-
мал: что захотят, то и сделают, каждый человек послу-
шается их слова: они могут защитить отца и дать выговор
Деду.
До прихода деда они сидели, молча склонившись на
свои посохи, а когда дед пришел, так же молча отодви-
нулись на тахте, дав ему место рядом с собою, и опять за-
молчали.
Дед мой сидит с четками в руке и ждет, что скажут
ему эти люди, старше его годами.
И я с любопытством смотрю на этих старых людей и
так же жду, что они ему скажут.
Наконец Вартан-ами вытаскивает из-за пояса чубук,
набивает его табаком и откашливается.
— Манас, — обращается он к деду, — как вы будете
делиться? Почему ты не даешь Нерсесу (отцу моему) его
долю? Пока ты жив, раздели имущество поровну между
сыновьями и спокойно доживай свои дни. Не делай так,
чтобы у одного было густо, а у другого пусто. Нехорошо
этак...
Мой дед слушает его, спокойно перебирая четки.
— Гм... Что ты на это скажешь, Манас? — спрашивает
его Вартан-ами.
— У Нерсеса дети, отдай ему свою долю, пусть идет
с миром, — добавляет он.
— Дом и пару быков я отдал ему, — отвечает дед.
— Это не дело, — вмешивается в разговор кузнец Да-
вид, — не дело! У тебя хлев полон скотины, а ему лишь
пару быков? Мало... Ты должен землю отделить ему, и
от домашнего имущества — долю...
Говорят и остальные; они пытаются убедить моего
деда, чтобы он все свое имущество поделил поровну меж-
ду двумя сыновьями, приводят примеры, как поступали
другие и как это нужно сделать.
126
— Отдай Нерсесу корову-другую, один-два ковра, по-
ловину бахчи, — говорит Вартан-ами.
Остальные старики перечисляют другие вещи, кото-
рые тоже нужпо отдать моему отцу.
Дед молча слушает пх и невозмутимо перебирает
четки.
И когда они, высказав все своп доводы, кончают его
уговаривать, дед поднимает голову, смотрит на стариков
и встает.
— Идите и сами так делитесь, — говорит он. — Мне
нечего больше делить.
II быстро идет к двери.
Старнкн-посреднпкп молча переглядываются и много-
значительно покачивают головами. Немного спустя один
пз них спрашивает отца, почему мы разделились. II отец
начинает свой рассказ с кусочка сведенного мною сахару.
Так объясняет причину раздела и мама. Когда во вре-
мя какой-нибудь беседы соседки спрашивают у нее: а Что
же случилось, почему вы разделились?» — мама всегда
начинает с сахара:
— Если бы этот паршивец, провалиться ему сквозь
землю, пе влез бы в шкаф и не съел бы сахара, этого не
случилось бы...
А бабушка, увидев меня, всегда сердито отмахивается
и кричит:
— Черт бы побрал тебя! Если б ты нр жрал его са-
хар... Перевернул ты наш мирный дом вверх дном...
Я чувствую, что, если бы в самом деле я не съел кусо-
чек сахару, тогда в пашем доме, наверное, ничего бы та-
кого не случилось...
3
М ЕСТЬ
Мое самое большое удовольствие — это езда па арбе.
Каждый депь отец вместе с нашими соседями перево-
зит па арбе грузы для торговцев — то па вокзал, то оп-
рятно к лавкам. Утром, когда я еще сплю, оп запрягает
быков п выезжает. По в полдень, когда отец возвращается
Домой, чтобы задать корм быкам, да и самому подкре-
питься, я пе отхожу от арбы. Жду, когда оп будет снова
запрягать.
127
Как только отец пачппает запрягать, я поднимаюсь па
арбу, сажусь и еду до угла нашей улицы... Это мое самое
большое удовольствие. Удобно рассевшись на арбе, я свы-
сока смотрю на попадающихся мне навстречу мальчиков:
они ведь пешком плетутся по улице, у них ведь пет арбы!..
Во мне просыпается желание петь, кричать, и вот я пою,
кричу, чтобы на улице обратили на меня внимание, чтобы
все видели, что я сижу на арбет еду.
II я достигаю своей цели: дети, увидев меня на арбе,
бегут вслед, пробуют подсесть, но я их пе пускаю. На чью
арбу лезут!.. Они подбегают к арбе — я гоню их прутом,
отталкиваю ногой... и это наполняет мое сердце гордостью.
В такие минуты я чувствую себя хозяином на арбе: за-
хочу — пущу, не захочу — прогоню!.. Я это делаю смело:
отец рядом со мной, и я уверен, что ни один мальчик не
посмеет сказать мне слово или кинуть в меня камнем...
Для меня отец — самый сильный человек в мире, — кто же
может его одолеть? Вот только деда он не может побе-
дить. Отец все делает сам, один: поднимает полный мешок
зерна и несет на спине, заставляет быков подчиняться
ему; однажды он поймал за веревку бежавшую лошадь и
осадил ее. Да, отец мой очень сильный: он один снимает
колесо с арбы, смазывает ось и опять ставит колесо
на место. Около отца и вместе с отцом я чувствую себя
в полной безопасности и от собаки, и от скотины, и от
злых мальчишек... Вот почему я гордо п свысока смотрю
на всех.
Но недолго продолжается моя радость.
Едва мы доезжаем до угла улицы, как отец останавли-
вает арбу:
— Ну-ка, слезай!
С большим сожалением я спускаюсь и стою опеча-
ленный.
Отец велит мне скорее отправляться домой, а не то
укусит собака или забодает корова. П так как я очень
боюсь собак н бодливых коров, то бегу домой, — это со-
всем недалеко от угла нашей улицы. Пробегаю мимо не-
скольких домов — п вот я опять перед нашими воротами.
А вечером, в час заката, когда солнце скрывается за
лесом, я опять иду на угол улицы. Радостный и возбуж-
денный, я жду отца, чтобы сесть на арбу и торжественно
возвратиться домой...
И вот однажды, когда я играю с моими товарищами,
вдруг вижу: возвращается наша арба. Радостно бегу на-
128
встречу, нисколько не задумываясь над тем, что арба воз-
вратилась раньше обычного. Только добежав до арбы,
замечаю, что ею управляет не отец, а сын нашего соседа —
Алек.
Это кажется мне странным, я гляжу на арбу и зами-
раю... Отец лежит, растянувшись во весь рост на побе-
левших досках. Он с ног до головы покрыт цементной
пылью. Голова его лежит на коленях сына дяди Пплоса —
Матоса.
Я вижу все это, предчувствую что-то недоброе, быстро
повертываюсь и бегу назад — домой.
Мама с чулком в руках беседует с нашей соседкой —
тетей Терезой.
— Папеньку везут, — говорю я запыхавшись.
— Как везут?.. — вскакивает мама изумленно. — Что
ты болтаешь?!
Больше я ничего не могу сказать, лишь рукой показы-
ваю на улицу, по которой медленно движется наша арба.
Мать, увидя арбу и неподвижно вытянутую фигуру
отца на ней, вскрикивает и падает на землю.
Мы, я п сестра моя, пугаемся от крика матери еще
больше, чем от вида отца, и начинаем плакать.
— Ничего, ничего, — говорит возчик Алек. — Ничего
страшного!
То же самое говорит п сын дяди — Матос.
Тогда мама приходит в себя и идет к арбе, которая уже
въехала во двор. Возчики Алек и Матос, держа отца за
голову и ноги, снимают его, затем, поставив на ногп, под
руки ведут домой.
A-а, значит, он не умер!
Я облегченно перевожу дыхание, но меня охватывает
сейчас новое беспокойство: «Что же случилось с отцом —
почему глаза его закрыты, почему голова бессильно опу-
стилась и почему он так стонет?»
Проходит также и острая тревога матери; она уже
больше не кричит, а только волнуется, бьет себя по ко-
леням и спрашивает, что случилось.
— Пусти, дай ввести его в дом, потом расскажем, —
говорят возчики.
И до тех пор, пока они не ввели отца, ничего нам не
сказали.
В комнате онп осторожно уложили отца на тахту вверх
лицом. Тут только я замечаю, что глаза и волосы отца за-
леплены грязью, ею же покрыта вся грудь.
б С. Зорьян, т. 2 129
Маме больше не терпится.
— Ну, скажите же, что случилось? — говорит она, вы-
тирая слезы.
Пз рассказа Алека и Матоса я понимаю лишь одно,
что отец поспорил с местным подрядчиком из-за неупла-
ты обещанных денег. Рассерженный подрядчик схватил
горсть цемента и бросил ее отцу в лицо. Цемент попал в
глаза и рот. Отец хотел было кинуться на подрядчика, но
не мог уже больше открыть глаз... Собрались возчики,
вытерли сейчас же отцу лицо, заставили выполоскать рот
водой, но никак не могли очистить глаза от грязи. Отец
не мог их даже открыть, так как они были полны це-
мента... Увидя это, возчики хотелп было избить подряд-
чика, но тот бросил все и убежал.
— Вот как было дело. Теперь нужно вызвать врача, —
говорят возчики и выходят из комнаты.
Скоро собираются соседи. Женщины, мужчины и дети
приходят посмотреть на отца. Они издали глядят на его
распростертое на тахте тело и закрытые глаза — глядят,
вздыхают, охают п молча сторонятся.
От их вздохов мать еще больше волнуется и плачет,
а отец, по-прежнему лежа с закрытыми глазами, изредка
ругает подрядчика.
— Надо жалобу подать, — говорит кто-то. — Старшине
пли в мировой суд.
— Бросьте! Еще неизвестно, как там рассудят, — чего
доброго, вас же признают виновным. Подрядчик ведь дру-
жит с приставом...
Этого русского подрядчика у нас все знают, так как
он живет в нашем квартале на той же улице, что и мы,
за нашим хлевом, на задах. Живет он в доме с балконом,
у пего две девочки и мальчик.
Я тоже знаю и его самого, и его детей. Обе девочки
старше меня, а мальчик на несколько лет моложе. У них
у всех хорошие платья и ботинки, а также обручи для
игр и мяч — болыпой-преболыпой, величиной с человече-
скую голову.
Узнав, кто швырпул цемент отцу в глаза, женщины
начинают проклинать подрядчика:
— Чтоб его согнуло в три погибели...
— Чтоб он сам света невзвидел...
Немного спустя приходят дедушка и бабушка. Со дня
раздела опи пи разу не были у пас, но сегодня — исклю-
чение. Собравшиеся отходят в сторону и дают нм дорогу.
130
Бабушка, подобно маме, бьет себя по коленям.
— Буй!.. Пусть лучше я ослепну...
Она начинает проклинать того, кто поступил так с
мопм отцом, — подрядчика. Затем бабушка просит дать
ей чистый платок п начинает вытирать отцу глаза, вер-
нее, — она старается очистить их, но отцу от этого стано-
вится еще больнее. Отец не может как следует ни от-
крыть, ни закрыть глаз, они остаются в каком-то полуза-
крытом состоянии, так как цемент залепил веки. Тогда
бабушка откладывает платок в сторону и, высунув язык,
наклоняется над отцом. С любопытством я смотрю, что
она будет делать, и вижу, как бабушка, плача, вылизы-
вает цементную грязь пз глаз отца.
— Болит, Нерсес-джан? — спрашивает бабушка.
— Жжет, — говорит отец, содрогаясь, и ресницы его
как-то неестественно шевелятся.
При виде страданий отца я чувствую, как мое сердце
понемногу наполняется ненавистью к подрядчику. Он мне
представляется самым злым человеком в мире, — ведь оп
виновник несчастья нашей семьи, он наш враг. Чувст-
вую, как я ненавижу его детей, которые каждый день
играют на нашей улице... Одновременно с глубокой
грустью я отмечаю, что отец в действительности вовсе не
такой всесильный и непобедимый человек, каким я его
себе представлял. Он не смог одолеть подрядчика... А ведь
отец выше ростом и сильнее его. Как же это случилось?..
Я отомщу за отца, расправлюсь с этим подрядчиком!
Чем дальше, тем больше растет моя ненависть. Стало
быть, мой отец вынужден лежать вот так, а подрядчик
будет свободно разгуливать... Стало быть, мы — мать и
дети — должны сидеть, опечаленные, у постели отца,
а разряженные дети подрядчика будут в это время играть
в мяч, катать обруч?! Нет, нужно что-то сделать, чтобы и
нм тоже было больно, чтобы и сам подрядчик пострадал,
а также и его жена... Все...
Постепенно мепя охватывает чувство, которое, как по-
том я узнал, взрослые именуют словами «месть» или же
«возмездие». П это чувство изо дня в дош» все больше и
больше усиливается во мне. Когда я вижу отца, беспо-
мощно лежащего с закрытыми глазами, и мать, кормящую
его из рук, сердце мое охватывает ярость, мне хочется
выбежать из дому и швырнуть камнем в подрядчика и
его детей или же причинить нм какое-нибудь сильное
огорчение.
5й
131
П постепенно это желание превращается в твердое
решение. Я ищу только удобный случай; мне все равно,
кто пострадает — сам лп подрядчик, пли его дети, лишь
бы отлегло от сердца.
Но все же лучше, чувствую я, если пострадает пмепно
он, подрядчпк.
II вот однажды утром, наполнив подол рубашкп кам-
нями, я пробираюсь в сад нашего соседа. Я знаю время,
когда подрядчик проходит по нашей улице, знаю прибли-
зительно, в какие часы оп уходит на работу и возвра-
щается домой. Он выходит из дому утром — когда мы
играем после чая, а с работы возвращается в обеденное
время. На голове у подрядчика белая шапка, в руке
палка, одет оп в серый пиджак. Борода его похожа на то-
пор — у основания она сужена, а к концу широкая. Ко-
гда подрядчпк шагает, то всегда стучпт палкой о землю.
Он ниже отца ростом и полнее его. Ходит оп всегда с опу-
щенной головой, словно о чем-то раздумывая.
Войдя в сад, я прячусь под кустами густого малин-
ника — в углу, где растет п конопля. Место и удобное
п безопасное. Удобно оно тем, что отсюда хорошо виден
каждый прохожий на улице; значит, я увижу и подряд-
чика, когда он пройдет. А безопасно оно тем, что меня
никто здесь не заметит. Значит, сколько бы я нп кидал
камнями в подрядчика, он все равно не увидит меня.
«Если бы даже у него было и десять глаз, — думал я, —
и тогда он не заметит меня».
И вот, спрятавшись, я жду. Проходит довольно много
времени (может быть — час, может быть — два, я не
знаю: в те дни я потерял представление о времени); по
улице идут всякого рода люди, проезжают телеги, иногда
и всадники, а подрядчика все нет и нет. Забор невысок,
и я вижу головы и плечи всех прохожих. Неужели он про-
шел и я не заметил его? Пли же он прошел давным-давно,
еще до того, как я спрятался тут?
II от беспокойства мне кажется, что время возвраще-
ния подрядчика домой уже прошло... При каждом шуме
шагов я вскакиваю с места, высовываю голову из-под ку-
стов п смотрю. Его нет, все еще пет!
Понемногу я начинаю отчаиваться, боюсь, что оп пе
придет, и вместе с тем у меня ослабевает желание заки-
132
дать ого камнями. Не вернуться лп мне домой? Пли подо-
ждать еще немного?
Во время этих размышлений вдруг в тишине улицы
раздается стук палки, и немного спустя появляется белая
шапка подрядчика.
Сердце стучит у меня в груди, ноги дрожат, но руки
напряжены. Чувствую — решительная минута прибли-
жается, нужно проявить храбрость, нужно сделать так,
чтобы подрядчик, как и мой отец, слег. Нужно сделать
что-то жестокое.
Достаю камень и выжидаю.
Вот он, посту кивая палкой, подходит. Видна его го-
лова и плечи.
Я колеблюсь — бросить камень пли не бросить?
Понемногу подрядчик приближается ко мне.
Бросить пли нет?
Он уже проходит... Вот он уйдет, и больше не будет
такого удобного случая...
Я чуточку приподымаюсь с места и бросаю камень. Но
камень, не попав в цель, проносится мимо его головы. Это
я хорошо вижу, и это воодушевляет меня.
Я бросаю второй камень, третий, несколько — один за
другим. Вдруг подрядчик останавливается и удивленно
оглядывается. Вижу блеск его злых глаз: он старается по-
нять, откуда летят камни.
Я съеживаюсь в конопле, всячески стараясь остаться
незамеченным; это, впрочем, излишне, так как конопля
вдвое выше меня.
Подрядчпк осматривается по сторонам и, пе увидев,
вероятно, никого, покачивает головой и идет дальше...
Я сейчас же возобновляю «бомбардировку» — раз, два,
три... Камни летят над его головой, проносятся мимо или
же через улицу, падают в сад, на соседнюю улицу, но ни
одни не задевает его.
На этот раз он возвращается обратно, делает несколько
шагов в мою сторону, опять смотрит направо и палево.
Я замираю в конопле. А он, то и дело осматриваясь, плюет
и что-то говорит.
Не видя никого вокруг, он продолжает свой путь. Это
я узнаю ужо по стуку его палки.
Когда стук затихает, я осторожно, стараясь пе шуметь,
оглядываюсь, выбираюсь из конопли и кустов малины и
пду домой. Я доволен, что, по крайней мере, рассердил под-
рядчика. Я бы хотел попасть ему камнем в голову,
133
рассечь ее так, чтобы потекла кровь. Пусть он хорошенько
пострадает! Но раз этого не случилось, хорошо и то. что
я припугнул и рассердил его.
Но подожди ты — мы еще увидимся! В обед, когда оп
будет возвращаться домой, я его проучу!
Однако вслед за этим происходят другие события.
Перед обедом я по обыкновению поднимаюсь на кры-
шу нашего хлева, чтобы посмотреть, как взрослые парни
гоняют голубей: люблю, когда голуби, взмыв ввысь, вдруг
начнут, кувыркаясь, опускаться или же когда, хлопая кры-
льями, долго кружатся над домами, затем уносятся далеко-
далеко, исчезают в небесной лазури п внезапно опять по-
являются над головами своих хозяев... На этот раз, под-
нявшись на крышу хлева, я вижу, что девочки и мальчик
подрядчика весело играют у себя во дворе. Белокурые де-
вочки в белых платьях, а мальчик в синем матросском
костюме и бескозырке.
От их веселой игры на душе у меня мутно. Вспоми-
наю лежащего дома отца, его запорошенные цементом
глаза и мать, грустно стоящую около него... и виновник
всего — отец этих детей...
Какие только мысли не приходят мне в голову... Не
долго думая, тут же, на крыше хлева, собираю камня 1
и, размахнувшись, бросаю их. Просвистев в воздухе, камни
падают на двор подрядчика, но никого не задевают.
Однако игра прекращается.
Дети подрядчика испуганно оглядываются по сторо-
нам, но меня не замечают. Я продолжаю...
Тогда они убегают на свой балкон и оттуда высле-
живают, кто швыряет камни.
Увидев меня, они сейчас же спускаются во двор и при-
нимают вызов: сами начинают бросать камни в мою сто-
рону.
Я швыряю камни — они отвечают. И, несмотря па то,
что их трое, они все же не могут закидать меня камнями.
Они не могут победить меня еще и потому, что я стою
выше их — на крыше хлева, а они находятся внизу, во
дворе; известное дело — камень легче бросить сверху, чем
стоя внизу. Помимо того, у меня есть еще одно преиму-
1 В армянской деревне постройки большей частью были по-
крыты земляными крышами,
134
щество: я заранее приготовил целую груду камней, пх
очень много, они тут же под рукой. Между тем мои про-
тивники то и дело ищут камин...
Но у них есть свое преимущество: в случае нужды
они прячутся под навесом около балкона, мне же негде
укрыться. Чтобы защитить себя от их камней, я лишь
пригибаюсь до земляного настила крыши, но пе перестаю
все время бросать в них камни. 11, наконец, загнав их
в дом, спускаюсь на улицу.
Но немного спустя они первыми нападают на меня.
Когда я иду по улице, младшая дочка подрядчика,
спрятавшись у дарбаса ’, палкой наносит мне удар по
спине н мигом закрывает дверь.
Этого достаточно. Сейчас же собираю камни и, напол-
нив ими подол моей рубашки, опять поднимаюсь на кры-
шу хлева.
II вновь начинается горячее сражение — бомбарди-
ровка камнями. Онп непрерывно летят с обеих сторон.
Но — удивительное дело — камни не попадают в цель, ни
в меня, ни в них. Впрочем, бросив камень, дети подряд-
чика сейчас же прячутся под навесом, а я нагибаюсь пли
же отбегаю на другой конец крыши, который не виден со
двора.
Сражение продолжается довольно долго; у меня кон-
чается запас камней, и я вынужден спуститься за ними
на улицу.
Мои противники замечают это и, подойдя к двери дар-
баса, бросают в мою сторону все, что попадается им под
РУКУ, — камни, деревяшки, стружки, черепки тарелок...
Я отвечаю им тем же и полными горстями бросаю в них
щебень... Сгребаю уличпый песок вместе с мелким щеб-
нем и, сидя на корточках, бросаю в их сторону. Иногда
борьба принимает яростный характер. — мы действуем с
такой быстротой, что даже пе видим друг друга...
Все это кончается тем, что вдруг раздается пронзи-
тельный крик:
— Ма-маИ
Один из моих камней попадает в сына подрядчика,
он падает, затем, расплакавшись, с помощью своих сестер
поднимается и идет домой.
Я торжествую свою победу и сейчас же, покинув поле
сражения, бегу домой.
Д а р б а с — сводчатые ворота.
135
Наконец-то!.. Будут теперь знать мепя... Горжусь и во-
сторгаюсь собой п хочу рассказать маме, какую я про-
явил храбрость, но боюсь, — она не любит, когда я дерусь
на улице с ребятишками.
Несмотря иа это, я все-таки решаюсь рассказать о слу-
чившемся п отцу и матери, — пусть они порадуются. По
мама занята разговором с какой-то женщиной, которая
пришла навестить отца...
Пока мама разговаривает, я весело то вхожу, то вы-
хожу из комнаты, испытывая восторг от своего поступка.
Наконец-то!.. Ну, теперь пеняйте на себя...
Я чувствую себя победителем, кажусь героем в своих
собственных глазах п тут же решаю при удобном случае
побить камнями и подрядчика, п его дочерей...
Но моя радость длится недолго...
Внезапно к нам стучат в дверь. Мама выходит, чтобы
узнать, кто там, п я слышу голос нашего гзира1
Асатура.
— Где внук Манаса? — спрашивает оп.
— Впук пли сын? — говорит мама п, будучи уверена,
что гзпр ищет отца, добавляет: — Лежит больной.
— Это я знаю, — говорит гзпр. — Не сына, а внука я
спрашиваю. Суреп — твой сын? — продолжает гзпр.
Я дрожу и напрягаю слух.
Отец также, лежа па спине с закрытыми глазами, за-
интересовался и прислушивается.
— Мой... — отвечает мама в тревоге. — А что?
— Да ничего, — говорит гзир безразлично. — Его в
канцелярию зовут.
— В канцелярию? — удивляется мама. — А что ему
делать в канцелярии?.. Ошибаешься, братец мой. Может
быть, они вызывают его отца — Нерсеса?
Гзир обижается:
— Эге! Не знаю я Нерсеса, что лп?.. Мпе сказано: веди
сына Нерсеса — Сурепа...
Я дрожу и инстинктивно направляюсь к отцу.
А мама, стоя на пороге, ничего не понимая, горячится:
— Да что же ему, малютке, делать в канцелярии?
— Как так — что ему делать? — возвышает голос
гзир. — Рассек голову русскому мальчику и не хочет в
канцелярию идти.
1 Гзпр — исполнитель распоряжений, рассыльный деревен-
ского старосты (тур.).
136
Губы моп дрожат, зубы стучат, п я все больше прижи-
маюсь к отцу.
— Какому русскому, какому мальчику? — меняясь
в лице от изумления, спрашивает мама.
— Сыну подрядчика...
«Значит, они все узнали и пошли жаловаться. Что же мне
теперь делать? — думаю я. — Может быть, я опасно ранил
его? Что же теперь будет? Почему меня вызывают?»
Я дрожу еще сильнее.
— Ладпо, что же тут такого — ну, и пусть ударил, да
разве из-за этого вызывают в канцелярию?! — сердится
мама. — Ребенок ведь он: пошалил — и все. А вот его
отца, моего мужа, искалечил этот дохлый подрядчик —
почему же его не вызывают?!
— Ято не мое дело, — говорит гзпр. — Мепя послал
старшина за твоим мальчиком. Ежели он дома, скажи,
пусть выйдет.
Я в тревоге смотрю на отца, жду, как оп отнесется
к этому.
Отец сильно обеспокоен: оп часто моргает, как бы
силясь открыть глаза, по тщетно. Он что-то бормочет себе
под нос п окликает гзпра:
— Асатур, подп-ка сюда.
Гзпр входит в комнату.
Отец объясняет ему, что отпустит меня лишь при том
условии, если гзир не позволит, чтобы в канцелярии меня
били и запугивали.
Но моя мама и па это пе согласна; она говорит, что ни
за что пе отпустит мепя одного — сама пойдет со мною.
Хотя она никогда не бывала в канцелярии, так как у нас
не принято, чтобы замужняя женщина ходила в присут-
ственные места, но на этот раз мама отступает от этого
обычая. Она накидывает па себя шаль и, взяв меня под
РУку, обращается к гзпру, который с прутом в руке стоит
посреди комнаты:
— Идемте!
Гзир идет впереди, а я, держась за руку матери, ша-
гаю рядом с пей, дрожа всем телом. Гзир, старшина, при-
став — все это наводит на меня ужас, они кажутся мпе
всемогущими людьми. Я слышал и видел, как они аресто-
вывали людей, били их, сажали в тюрьму. Мама всегда
пугает меня именем гзира... Я и сам видел, насколько эти
гзпры злые... Однажды они унесли половик и самовар со-
седа. Жена его плакала, повиснув на половике, и пе
137
выпускала из рук самовара, — а бессовестные гзпры не
слушали ее, били по рукам...
Иду и завидую встречающимся по пути мальчикам п
девочкам, которые беспечно играют, — их никто не вызы-
вает в канцелярию. От страха у меня сжимается сердце,
и я с тревогой думаю о своей защите. Если они спросят:
«Почему ты ударил?», я им скажу: «Они втроем бросали
в меня камнями, и я в них кинул». А что, если они ска-
жут: «А по какой причине ты кидал камни в самого под-
рядчика!..» Ведь сейчас им все известно, что же я им
скажу на это? II решаю, что на этот вопрос я отвечу без-
боязненно: «И хорошо сделал — он швырнул цемент мо-
ему отцу в глаза...»
Мы шагаем, и я вижу, что мама тоже встревожена;
она держит меня за руку, и я чувствую, как рука у нее
дрожит. Я не знаю, о чем она думает, и уверен, что она
защитит меня; в ее присутствии я буду вести себя хорошо
и сумею без боязни отвечать им. Как хорошо, что мама со
мною!
Вот п канцелярия — огромное каменное здание со
множеством окон. На самом крыльце нам навстречу попа-
дается наседка, окруженная маленькими цыплятами. При
виде нас она распускает крылья и бросается в коридор,
с невероятным шумом призывая своих, птенцов. Даже
они — эти цыплята — теперь счастливее меня: их не ве-
дут к старшине, они разгуливают, где хотят, а я...
Пз коридора мы попадаем в продолговатую комнату,
где па деревянных скамьях со спинками сидят крестьяне,
положив на колени свои папахи. Налево у стены за сто-
лом сидит старшина с медной цепью на шее и какой-то
очкастый человек, который, понурив голову, пишет. Стар-
шину я знаю: с палкой в руке оп каждый день проходит
но пашей улице. При виде его я всегда чувствую страх,
так как он очень строго говорит с людьми, а иногда и
сердится.
Па первой скамейке поодаль от крестьян сидит хорошо
одетая женщина.
Я не сразу замечаю ее, но, присмотревшись и узнав
ее, чувствую себя еще хуже.
Это жена подрядчика со своим сыном. Мальчик*изме-
нился: голова у пего забинтована белой повязкой. Значит,
его привели сюда и пожаловались...
Да, именно я так ц скажу. «Они меня ударяли,
а я их».
138
Когда я с мамой вхожу в зал. все Смотрят на нас, и
мама замедляет шаги.
— Проходи вперед, — говорит гзир.
Держа меня за руку, мама медленно продвигается и,
не дойдя до скамеек, останавливается.
Старшина впивается глазами в меня и маму. Жена
подрядчика тоже смотрит на нас гневным взглядом.
Я прижимаюсь к матери.
— Малыш, пройди вперед, — говорит старшина ка-
ким-то грубым, повелительным голосом.
Мать проталкивает меня вперед, а сама становится
позади. Это мне приятно: хорошо, что она со мною.
А старшина с цепью на шее нагибается над столом,
смотрит на меня в упор и спрашивает:
— Ты — Сурен?
Я, опустив глаза, киваю головой:
- Да.
— За что ты рассек голову этому мальчику? — гово-
рит он, сердито указывая на сына подрядчика.
На этот раз я исподлобья смотрю на старшину, на си-
дящего рядом с ним очкастого человека, который, пере-
став писать, тоже уставился на меня, бросаю мимолетный
взгляд на жену подрядчика и вдруг — о позор! — прижав-
шись к матери, начинаю плакать.
Не знаю, что именно заставляет меня плакать: не то
мысль о палке старшины, пе то наводящие страх очки
писаря, не то разгневанное лицо жены подрядчика и не-
привычная обстановка, но я не могу сдержаться и... по-
зорно плачу.
Но мама не теряется: опа сейчас же начинает укорять
старшину, почему он пе наказал подрядчика, мужа этан
женщины, который искалечил моего отца и лишил семью
кормильца, — а тут, чуть подрались ребята, сейчас же вы-
зывают в канцелярию.
— Стыдно, — говорит мама и. обратившись к гордо
сидящей жене подрядчика, бросает ей в лицо на армян-
ском и русском языках угрозы, размахивая кулаком. 11?
всех ее слов я понимаю лишь одно: мало было рассечь
голову мальчику, мама своими же руками должна пасы
иать подрядчику в глаза землю и золу, чтобы и он, как
мой отец, ослеп и остался лежать дома.
Застигнутая врасплох, жена подрядчика растерянно
моргает глазами, и мне кажется, что опа это делает от
испуга; однако спустя годы я узнал, что бедняжка тогда
139
совсем пе поняла русского языка моей матери п не знала,
что ее муж швырнул цементную пыль моему отцу
в глаза.
Мама, наверное, еще долго говорила бы, ио гзпр сейчас
же берет ее за руку и выводит пз канцелярии.
Я следую за ней.
— Тише, тише, — говорит он, — да разве ты пе зна-
ешь, что подрядчик царский человек?..
— А мы собаки, что лп? — отвечает мама. — II мы
ведь люди...
II до самого нашего дома гнев мамы не проходит.
Л дома она с гордостью рассказывает отцу, как «отде-
лала» старшину и «ту матушку».
4
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
О любви писали больше, чем о чем-либо другом. Гово-
рят, что любовь — начало всех начал, что любовь — ось
вселенной и единственный источник жизни на земле. Мо-
жет быть, это так — не знаю. Говорят, что любовь — пер-
вое проявление страсти и что любовь — сама страсть. Те,
которые так говорят, наверное, не понимают, что такое
любовь. Говорят — любовь подобна вину: кто раз выпьет,
опьянеет, потеряет сознание и разум.
Пожалуй, это верно. Так именно опьянел я однажды,
когда был еще совсем маленьким. Но было ли это лю-
бовью?.. Говорят, любовь похожа на молнию: достаточно,
если она раз ударит в сердце человека — сожжет, разру-
шит все и не даст другому чувству родиться там. Вот так
любовь и ударила однажды в мое сердце молнией, — я был
тогда еще совсем маленьким, — и... ничего нс разрушила
там. По была ли это любовь?.. Может быть, больше, чем
любовь? Не знаю.
Отец по-прежнему лежит дома; так продолжается все
лето. В течение этого времени бабушка, дедушка и соседп
частенько приходят к нам в дом навещать отца. Бабушка
часами сидит и беседует с вамп, качает моего маленького
братика, и мпе кажется, что между нашими комнатами
дверь скоро откроется и все будет по-прежнему... По дни
проходят, и ничего пе меняется. Дядя вовсе не заходи г
к нам, а также и Санам-зизи. Но я рад, что хоть бабушка
140
и дедушка навещают вас. Рад также и тому, что прихо-
дят соседи.
Я люблю, когда у нас в доме собирается много люден.
Чувствую, что они не дадут папе долго лежать, каждый
из них поможет, найдет какое-нибудь средство для его
исцеления. Кроме того, приходя к пам, они иногда при-
носят конфеты, яблоки, ласкают пас. Но особенно инте-
ресно, когда приходит доктор. Это очкастый, толстый
человек низенького роста, с пухлыми руками; кажется, что
они опухли от укусов пчелы. Ходит он с высоко поднятой
головой, вероятно опасаясь, чтобы очки не упали с носа.
Палку свою он оставляет за дверью. Вынув пз кармана
бутылку с водой, он моет руки, затем вытирает пх чистым
полотенцем, поданным мамой, и подходит к отцу. Сперва
он осматривает его глаза, затем выворачивает веки и про-
мывает их ватой, смоченной какими-то каплями. Промы-
вает он долго п осторожно, чтобы пе причинить отцу боли.
Затем оп дает наставление маме, что опа должна делать
до его следующего прихода. Мама, согласно наставлениям
врача, два раза в день, смочив вату в какой-то жидкости,
промывает глаза отцу, а затем с большой осторожностью
впускает каплями лекарство.
Когда приходит врач, я пе только радуюсь этому, но
и хвастаю перед своими товарищами:
— А у пас сегодня опять был доктор...
Однажды, когда я так хвастался перед моим товари-
щем Самсоном, его мать, тетя Тереза, покачала головой и
рассердилась на мепя:
— Глупыш! Чего тут хвастать? Что ты так кичишься?
Ты должен огорчаться, что к вам доктор ходит. Пе в ра-
достный день является врач. Он приходит во время не-
счастья.
Хотя меня радовал приход врача, но, выслушав это за-
мечание, я призадумался, мпе стало стыдно.
В самом деле, почему оп пе приходил, когда отец был
здоров? Стало быть, оп ходит тогда, когда в доме есть
больные?..
Я, наверное, долго бы чувствовал себя неловко, если
бы мне на помощь не пришла сестра Самсона. Спратт.
— Ничего, ничего, он еще ребенок, — говорит она. по-
гладив меня по голове. — Пе грусти, играй, играй...
В ее голосе столько нежности, столько ласки, что я
сейчас же улыбаюсь и продолжаю игру с Самсоном.
141
В нашем квартале у меня много товарищей, но мой са-
мый близкий и верный друг — это Самсон, который до
конца остается моим верным товарищем. К нему я еще
не раз вернусь в этой, повести.
Самсон!.. Когда я вспоминаю его, радость заливает мое
опечаленное сердце и я вновь чувствую себя малышом,
не ведающим добра п зла.
Удивительный мальчик Самсон! У него синие глаза,
черные волосы. Обыкновенно у синеглазых, особенно в
детстве, волосы бывают русыми. Но Самсон — исключе-
ние. Среди моих товарищей он исключение и в другом от-
ношении. Он носит сапоги с высокими голенищами и в
них шагает по ручьям, словно по улице. Мать не бьет его
за это и не сердится, как другие матери, как, скажем, моя
мама.
Он живет в доме с высоким балконом. Этот дом мне
кажется самым лучшим в нашем квартале. Снаружи дом
побелен, крыша крыта железом, а узорчатый балкон
кажется мне великолепным. Балкон этот покрашен, на
нем чисто и просторно; стоят большие горшки с распу-
стившимися цветами и тахта, покрытая ярко-красным ков-
ром, на котором сестра Самсона, Сиран, ежедневно пле-
тет кружева.
Мать Самсона, тетя Тереза, женщина высокого роста,
блондинка с широким лицом. Она всегда вяжет носки и,
куда бы пи шла — на родник за водой пли к соседям, —
не выпускает из рук вязания. Самсон — ее единственный
сын. Может, поэтому она, подобно другим матерям, не
сердится на него и всячески наряжает его. У Самсона раз-
ные костюмы, шапки, ботинки и черкеска, поверх которой
он носит серебряный пояс с маленьким серебряным кин-
жалом... Говорят, что у тети Терезы было много мальчи-
ков, но все они умерли, и поэтому она так любит Сам-
сона и боится за него, не пускает его одного и не со все-
ми позволяет играть. Тетя Тереза боится, что вдруг
кто-нибудь ударит мальчика камнем (один из ее сыновей
погиб от удара камнем) пли же что он утонет в реке (дру-
гой се сын упал в колодец). Поэтому она и рада, что
Самсон играет па балконе у нее па глазах. Когда Самсон
выражает желание играть с другими мальчиками, его мать
сейчас же подходит к пашей изгороди и окликает меня:
— Суреп, Суреп...
Я мигом выбегаю пз дому.
— Что, тетя?
142
— Иди, попграй с Самсоном, милый мой. Самсон
один.
Радостный, я вхожу в их двор, оттуда на балкон, и мы
играем в бабки, в мяч — во что придется. У Самсона ма-
ленькая четырехколесная тележка, мы по очереди садимся
в нее и возим друг друга лпбо во дворе, либо с одного
конца балкона на другой. Несемся и кричим:
— У-у-у! Хабарда! 1
Сестра Самсона, Сиран, взрослая уже девушка, сидит
с кружевом в руках на тахте и все улыбается, глядя на
наши проделки.
— Осторожно, не упадите! — говорит она нежным,
ласковым голосом, и этот голос звучит так тепло и так
мне нравится, что хочется его все время слушать.
Сиран... Мне кажется, что в нашем местечке нет де-
вушки красивее и лучше ее. У нее овальное белое лицо,
густые волосы, черные большие глаза, которые сияют,
словно звезды. Ручки у нее такие белые и нежные, такие
ловкие и искусные! С клубком белых ниток в переднике
или в боковом кармане платья она с изумительной быст-
ротой вводит иглу в кружева, и получаются разные —
один другого красивее — узоры...
Мне нравится ловкость, искусность Сиран, нравятся
ее белые ручки, ее чистое платье, ее ясный голос, ее свет-
ло-русые волосы, которые так и искрятся под лучами
солнца, особенно когда она распускает косы и волосы рас-
сыпаются по плечам. Нравится она мне и когда сидит на
балконе, тихо поет песни и плетет кружева...
И теперь я вспоминаю ее всегда такой — чисто одетой,
сидящей на красном ковре и плетущей кружево...
В те дни, когда ее нет на балконе, мне кажется, что
у нас и игра не клеится, и нет того веселья, какое бывает
в ее присутствии.
А когда она тут, с нами, или же вдруг появляется,
я стараюсь показать ей всю свою ловкость и удаль, хочу
отличиться, превзойти Самсона...
Я выкидываю разные штуки, чтобы рассмешить ее,
нарочно падаю па пол пли же кувыркаюсь.
Сиран смеется и говорит:
— Не делай так. Сурен, а то голова заболит...
Я делаю вид, что слушаю ее, и опять повторяю преж-
ние проделки. 11 она часто дарит мне конфеты и фрукты,
’ Хабарда — берегись, дай дорогу!
143
лишь бы я играл спокойно. Я решаюсь хоть раз препод-
нести ей подарок.
В пашем саду растут яблони и сливы, — па них в иной
год больше фруктов, чем листьев. Наши сливы — отбор-
ные; нп у кого в квартале нет таких деревьев. Все хва-
лят их, даже сами лавочники приходят к нам покупать
фрукты. В саду тети Терезы, как и у других наших сосе-
дей, нет таких слив.
II вот однажды я залезаю на дерево и тапком от до-
машних наполняю пазуху спелыми сливами и, запыхав-
шись, бегу через двор па балкон, к Сиран.
Сиран там: сидя па ковре, она плетет кружева.
Подхожу и, сунув руку за пазуху, говорою:
— Па, Сиран!
Сиран кивает головой па свой передник. Я высыпаю
сливы в передник и, довольный своим поступком, смотрю
па нее и жду, что она скажет.
— Молодец, спасибо!—говорит опа и с аппетитом ест
красные сливы.
Я доволен, что мой подарок ей поправился. Мне хо-
чется, чтобы она все съела и сказала: «Принеси еще».
Ликуя, я опять бы залез на дерево, парвал слив, на-
полнил ими пазуху н помчался бы к ней.
Но опа съедает всего несколько слив и продолжает
затем плести свое кружево.
«Остальные потом, наверное, съест, — думаю я, — не
обжора же она, как другие, чтоб сразу все проглотить».
Поощренный вниманием Сиран, я таскаю ей те го-
стинцы, которые мне приносят родственники и соседи,
когда приходят проведать моего отца, — фрукты, конфе-
ты, пшат ’, орехи.
II когда я, сдерживая радость, дрожащей рукой протя-
гиваю ей мои подарки, опа говорит:
— Спасибо, кушай сам, ты же маленький.
Пе нравится мне это слово «маленький». Почему я —
«маленький»?
Вот братишка мой — маленький, он еще в люльке и
ничего не может делать...
Почему я «маленький», когда умею лазить по де-
ревьям, побеждаю в драке детей подрядчика и, наконец,
оставаясь дома, охраняю сестру и братьев, чтобы мама
могла пойти на родник за водой или еще куда-нибудь?
* Пшат — сладкий мучнистый плод.
144
II чтобы доказать Спрап, что я пе маленький, п что
мне пе жалко сластей, и что я не такой ненасытный,
как другие малыши, которые жадно поедают сласти, я
говорю:
— Я уже ел.
Иногда я сажусь возле Спрап и долго смотрю на ее
белые ловкие пальцы, которые так быстро плетут кру-
жева и выводят на них изумительные узоры.
Эти узоры порой настолько занимают меня, что я под-
хожу к Спрап поближе, трогаю ее рукоделие, ощупываю
каждый узор в отдельности, а иногда и дотрагиваюсь до
ее чистой юбки и передника. На правой стороне этого пе-
редника есть кармашек, куда Сиран часто кладет клубок
со своим рукоделием.
Но больше всего меня восхищают ее волосы. Опп по-
рой заплетены в толстую косу и украшены бантиком на
конце, а иногда без бантика спущены на спину. Иногда
вместо одной косы Сиран заплетает две. И когда она пле-
тет кружева и у пее шевелятся косы, мне кажется, что
они одушевленные... Часто, стоя неподвижно рядом с Сп-
ран, я не отрываясь смотрю на ее волосы. Как-то раз,
когда конец косы коснулся ковра, я схватил его. Неожи-
данно бантик развязался, и коса, распустившись, веером
закрывает ее спину. Я с виноватым видом хочу сейчас
же повязать се волосы лентой, но Сиран говорит ласково:
— Ничего, Сурен-джап, — я сама...
II с этого дня, улучив минуту, я часто играю с ее во-
лосами: развязываю бантик, распускаю косу и опять за-
плетаю ее.
Сиран шутя сердится на меня, однако не запрещает
мне шалить. Меня удивляют ее длинные волосы, пх яр-
кий блеск па солнце. Как бархат, мягки эти волосы, — на
ощупь они кажутся шелковыми нитями.
— Не надо дергать, маленький! — говорит опа.
Я отпускаю волосы и осторожно заплетаю их в косу.
В другой раз, когда я угощал Снран своими ябло-
ками, балкон был залит лучами солнца. Сиран расчесы-
вает волосы — пх пряди так и блестят на солнце. Пока
Снран уплетает принесенные мною яблоки, я восхищенно
смотрю па ее искрящиеся волосы, затем, отделив одну
прядь, вдруг целую ее.
Почему я целую? Возможно, меня привлекает блеск
и красота этой пряди. Не знаю. Однако, как пи осторожен
Мой поцелуй, Снран чувствует его и поворачивает голову.
145
— Это что такое? — говорит она, улыбаясь, но с вол-
нением.
Я смущаюсь. С минуту чувствую себя как пойманный
воришка; я опускаю глаза, но затем, не знаю почему, ти-
хонько отойдя от окна, бегу к себе домой.
Два дня подряд я не иду к ним во двор. В первый же
день мать Самсона, тетя Тереза, зовет меня через изго-
родь пойти играть с ее сыном, но я не отвечаю ей, словно
не слышу, а когда она вдруг замечает меня в саду, обе-
щаю ей, что сейчас же приду, но не иду к ним. Мне ка-
жется, что я совершил нехороший поступок и он не по-
нравился Сиран; мне неудобно прийти к ним — она будет
смеяться надо мною; с другой же стороны, меня интере-
сует, как отнесется теперь Сиран ко мне; мне так хочется
видеть ее.
Я сожалею о своем поступке, лишившем меня возмож-
ности видеть ее и играть у них на балконе.
Но однажды Сиран встречает меня на улице и, улы-
баясь, кладет мне руку па голову.
— Где же ты пропадал, маленький? — говорит она ла-
сково. — Почему не приходишь играть с Самсоном?
— Яс Вардуш пграю, — отвечаю я, — с сестрой моей...
— Иди играй и с Самсоном.
Ее дружеская улыбка и то, что она погладила меня
по голове, подбадривают меня и наполняют сердце звеня-
щей радостью: значит, мой поступок не такой плохой, как
я предполагал, значит, она либо позабыла об этом, либо
не обратила внимания.
II я возобновляю своп ежедневные посещения. Опять
пграю с Самсоном на балконе, опять с восхищением смот-
рю на рукоделие Сиран, а иногда и пграю ее волосами.
Распускаю косу, вновь заплетаю ее, как прежде, п она,
Сиран, по-прежнему ничего не говорит мне. Опять начи-
наю таскать для нее яблоки и сливы, а она, как и рань-
ше, ест их охотно, приговаривая:
— Молодец, Сурен-джан, спасибо.
От радости я прыгаю, кувыркаюсь и смеюсь. Хочу,
чтобы и Сиран улыбалась, чтобы ей тоже было весело.
Я готов сделать для нее все, все...
Но все кончается на этом свете. Недолго длится и моя
радость.
Как-то раз, когда в садах уже пе было больше яблок,
а отец выздоровел, я заметил, что в доме тети Терезы
идут необычайные приготовления: все домашние вещи
146
были выставлены па балкой, в комнатах шла уборка, две-
ри и окна чистили и протирали, мать Самсона с какими-
то чужими женщинами вытряхивала ковры, а его отец с
учеником пз своей лавки то и дело носили домой корзины
п большие свертки. Под деревом на привязи стоял только
что купленный баран. У всех в доме Самсона был ожив-
ленный, веселый вид, — это так необычно для них.
Что произошло там, я пе могу понять. Наконец Сам-
сон кладет конец моему недоумению, он подходит ко мне
п радостно сообщает:
— Нашу Сиран сосватали.
На лице у него счастливая улыбка. Я знаю, что озна-
чает «сватать». Это когда чужие люди приходят в дом.
поют, едят, танцуют, а затем надевают девушке на палец
кольцо. Именно так в прошлом году сосватали дочерей
наших соседей — Шароенц Каро и Хромого Capo. II я
знаю, что после этого бывает свадьба и девушку под му-
зыку зурны 1 ведут в церковь, а оттуда она в отцовский
дом уже больше не возвращается.
Вот оно что... Значит, Сиран скоро уведут...
Эта весть меня сильно печалит. Значит, Сиран уйдет,
она больше не будет сидеть на балконе и плести кружева.
Кто же будет смотреть на наши игры, кто будет радо-
ваться вместе с памп?.. Больше, значит, не пграть мне
с ее волосами?
Но как бы узнать, рада ли сама Сиран этому пли пет.
«Наверно, она не рада, — думаю я. — В прошлом году,
когда взяли дочь Хромого Capo, та плакала...»
В тот день мы, я и Самсон, играли не на балконе, а
во дворе, и каждый раз, увидя Сиран, мне хочется знать,
рада она пли нет. Но она занята, и по ее лицу трудно что-
либо угадать.
А вечером, когда я ложусь спать, пз их дома слышны
звуки зурны.
— Это пришли сваты Сиран, — говорит мама.
Я долго не могу уснуть. Думаю, хорошо бы посмот-
реть, что там делают и как выглядит тот человек, за кото-
рого сватают Сиран. Интересно бы знать, что делает сама
Сиран — радуется ли опа или грустит? Самсон, я знаю,
Рад, но Сиран, мне кажется, будет опечалена. Ведь онп
1 Зурна — духовой музыкальный инструмент.
147
пришли, чтооы увести ее, отнять у матери, опа никогда
больше не будет сидеть па этом прекрасном балконе... Не
лучше лп было бы мпе встать и пойти посмотреть в окно,
что там делают? Ах, если бы я знал, что там будут играть
па зурне, я бы не лег спать. Но теперь нельзя — мама рас-
сердится, если я встапу.
«Утром я спрошу у Самсона»,— думаю я п с этой
мыслью засыпаю.
Утром я спешу к ним во двор. Спрап не видно. В этот
час она обыкновенно появляется на балконе. Но сегодня
ее пет... Не видно и Самсона. Что случилось?
Жепщппа, которая носит им воду в дом, узнав, что я
пришел поиграть с Самсоном, подносит руку к губам, да-
вая мне понять, чтоб я говорил тише:
— ...все еще почивают! — произносит она приглушен-
ным голосом.
Но на следующий же день Спрап вновь на своем ме-
сте: сидя па красном ковре, она по-прежнему плетет свое
кружево. Мпе кажется, что она изменилась, стала более
серьезной и взрослой. Мпе бросается в глаза кольцо на
пальце се правой рукп: при малейшем движении Си ран
оно сверкает па солнце. А когда опа кладет руку па ко-
лено, я долго всматриваюсь в это кольцо и уже пе осме-
ливаюсь подойти ближе. Мпе кажется, что Спрап — пе та,
пе прежняя. Несмотря па то что опа одета теперь в луч-
шее платье, а волосы заплетены более старательно, чем
обычно, опа задумчива п вовсе пе интересуется пашей
игрой.
Заметив, что я смотрю на ее кольцо, она улыбается.
— Ты па это смотришь, да?
Я киваю головой.
— Это тебе вчера дали? — спрашиваю я немного
спустя.
— А тебе какое дело? — говорит опа и опять задум-
чиво улыбается.
Она кладет свою руку мпе на голову и по-прежнему
гладит мои волосы, затем немного спустя уходит в дом
и выносит несколько конфет; большую часть пх опа дает
мне, а две-три штуки — Самсону.
— Ты их уже много ел, — говорит опа своему
брату.
В ту минуту, когда Спрап дает пам конфеты. во двор
входит какой-то смуглый высокого роста человек, с длин-
ным лицом и большими усами. На кем сапоги со скрином
14b
и длинными голенищами и тонкая бухарская папаха, на-
детая набекрень.
При виде его Спран покидает нас и, взяв свое руко-
делие, убегает в комнату п больше уже оттуда не вы-
ходит.
А смуглый человек’ поднимается на балкон, здорова-
ется с Самсоном, затем гладит его по щеке и спра-
шивает:
— Мама дома?
Пока Самсон, смущаясь, отвечает «да», тетя Тереза,
сияя, выходит п приглашает смуглого человека в дом.
На мой вопрос — кто этот человек? — Самсон отве-
чает:
— Это наш зять.
Не знаю почему, но я вдруг чувствую какую-то не-
приязнь к этому человеку. Неприятными мне кажутся его
смуглое лицо, бухарская папаха, весь его облик...
Неприятными кажутся также его черные, старательно
закрученные усы, высокие скрипучие сапоги, походка...
А после этого во все последующие дпи, когда я встре-
чаюсь с ним на нашей улице пли во дворе дома тети Те-
резы, оп мне кажется врагом: я отворачиваюсь, давая
этим понять, что ненавижу и презираю его, так как при
каждом его приходе пам приходится бросать игру: Спрая
сейчас же запирается в комнате, а Самсон уходит
к пей.
И я думаю: «Неужели нельзя было Спрап сосватать
за хорошего человека. А то этот смуглый... Как веселая
Сиран может ужиться с ним?»
Я страстно хочу, чтобы с ним случилось что-нибудь
и он пе смог бы больше прийти к Сиран.
И вот однажды случается нечто, очень радующее
мепя.
Наша собака Тоблаи всегда привязана к дереву. Ее
Держат на привязи в саду для того, чтобы воры не забра-
лись туда, а кроме того, и потому, что опа ужасно злая —
бросается на всех чужих, молча валит жертву па землю
и бежит прочь. А бывает и так: вырвав клок одежды у
прохожего, опа, довольная, бежит па свое место, словно
одержав победу. Она очень сильна: как бы крепко ее ни
привязать, опа всегда вырвется на волю.
В тот памятный день мы сидели дома и вдруг с улицы
(а не из сада) слышим рычание собаки. Кто-то сер щто
говорит: «Пошел вон, пошел!»
Я п мама выбежалп на улицу п... картина! Иаш Тоо-
ла н напал на «зятя». Черные брюки висят па нем лохмо-
тьями, сквозь прорехи просвечивают белые кальсоны.
А Тоблан, звеня цепью на шее, бежит в сад. «Зять» стоит
бледный, растерянный, он, видимо, пе знает, как ему
быть: возвратиться обратно плп идти в дом? Похоже, что
в таком виде ему пе хочется идти нп в дом тети Терезы,
нп па базар...
Моей маме стыдно, и она сейчас же уходит в дом, а
я стою и смотрю, что предпримет «зять»,— пойдет лп он
к Спран пли же вернется на базар...
«Зять» трогает рукой порванные брюки и становится
спиной к стене, но не уходит. Мне кажется, он не хочет,
чтобы люди видели его в таком виде.
II так он стоит до тех пор, пока по боковой улпце не
проезжает свободный фаэтон. «Зять» окликает извозчика
п, сев в фаэтон, направляется к базару.
Беспредельная радость наполняет мою душу. Весь
этот вечер я то и дело вспоминаю «зятя» п смеюсь, сме-
юсь над ним...
В постели я думаю о его разорванных брюках, вспо-
минаю, как он побледнел и растерялся, и почему-то гор-
жусь собой: «Ну, и поделом ему... получил?»
Мне нисколько не жаль его, наоборот — я радуюсь, от
души радуюсь... II мне кажется, что п Спран обрадова-
лась бы, застав его в таком виде; даже если просто рас-
сказать ей, она обрадуется... Думаю, что этот «зять», на-
верно, больше не придет к Спран в своих разорванных
брюках: просто постыдится и больше не придет.
Но, как видно, у «зятя» много брюк. На следующий
же день он приходит в новой одежде, а в руке большая
палка.
А через неделю — свадьба, собирается множество гос-
тей, и Сиран увозят; я бегу то рядом с фаэтоном, то по-
зади. Я хочу видеть Сиран в ее новом белом платье, хо-
чу, чтобы Спран взглянула на меня хоть одним глазком,
заметила бы меня; если она пе может попрощаться со
мною, то хотя бы улыбнулась в последний раз... II я бе-
гу, ровняясь с фаэтоном, смотрю на Спрап, па фату, за-
крывающую ее лицо, на венок пз белых цветов па ее го-
лове, улыбаюсь ей, махаю руками: всячески хочу при-
влечь ее внимание...
Но пе удается.
150
Спран с фатой на лице, держа руки на груди, непо-
движно сидит рядом с «зятем»; опустив глаза, она нику-
да не смотрит.
Моросит мелкий дождь, такой, какой бывает только в
нашей стране. Вернее — это не дождь, а дождевая пыль,
но — как ни странно — она может промочить очень силь-
но. Несмотря на это, все веселы, у всех улыбающиеся ли-
ца. Некоторые пз гостей даже поют под звуки зурны.
II фаэтоны то медленно, то быстро двигаются по гряз-
ным улицам, и я с ними, вернее — неразлучно с фаэтоном
Сиран... Колеса разбрызгивают грязь, из-под копыт ло-
шадей вылетают большие комья — я весь залеплен гря-
зью.
Но ничего... я бегу... стараюсь не отстать от фаэтона
Сиран: хочу, чтобы опа хоть раз посмотрела на меня.
Фаэтон, на которохМ сидят зурначи едет впереди всех.
За ним фаэтон Спран и «зятя», затем следуют другие фа-
этоны, в них сидят родственники и друзья новобрач-
ных... Фаэтоны, фаэтоны — сколько же пх?!
В одном пз них сидит Самсон в черкеске, с малень-
ким серебряным кпнжалом у пояса и в папахе пз отбор-
ного бараньего меха.
Играет зурна, мчатся фаэтоны.
II я, запыхавшись, бегу за фаэтонамп, рядом с ними.
Вот наконец и церковь. Все вылезают и входят туда.
«Зять», под руку с Сиран, идет впереди, Самсон сопро-
вождает пх. Войдя, они становятся перед священником в
облачении, и все окружают пх.
Я пробиваюсь вперед сквозь ряды мужчин и женщин.
Спрап стоит между Самсоном и «зятем», по-прежнему
сложив руки на груди и опустив глаза. Священник, дер-
жа серебряный крест в руке, что-то говорит «зятю» п Си-
ран, и они по очереди кивают ему головой.
Самсон замечает меня и улыбается.
Я улыбаюсь ему в ответ и жду, чтобы Спран взгля-
нула на меня и тоже хоть раз улыбнулась. Но Сиран не
поднимает глаз: она лишь кивает головой в ответ на сло-
ва священника и даже не глядит на него.
Придумываю, что мне сделать такое, чтобы она заме-
тила меня.
Окликнуть нельзя — стыдно... а что же сделать?
1 Зурначи — музыканты, играющие на зурне.
151
И вот. когда священник кончает обряд венчания, а
гости готовятся выйти и сесть в фаэтоны, я остана впива-
юсь у дверей церквп, перед самым выходом.
«Теперь уж, наверное, она заметит меня,— думаю я
в восторге от своей находчивости, — как только она вый-
дет, сейчас же увидит меня».
Но прежде всего появляются какие-то девушки и жен-
щины, а идущая вслед за ними Сиран не только не заме-
чает меня, но и стыдится смотреть на окружающих.
Ей, видно, так стыдно, что она даже глаз не подни-
мает.
Тогда я бросаюсь бежать и занимаю место па поднож-
ке фаэтона. Здесь уже она пе сможет пе заметить меня...
Сиран, конечно, увидев меня, улыбнется и, может быть,
скажет:
«Прощай, Сурен...»
II вот она под руку с «зятем» подходит к фаэтону...
По что это? Мужчины и женщины опять окружают их...
какая-то женщина отталкивает меня и, бережно подни-
мая край платья Спрай, подсаживает ее в фаэтон...
Опять трубит зурна, и фаэтоны двигаются один за
другим. Трогается и фаэтон, в котором сидит Сиран.
П опять я бегу рядом с экипажами.
Опять моросит дождь. Колеса гулко стучат, грязь
комьями летит из-под копыт лошадей во все стороны и
вместо с каплями дождя падает па мепя.
И чем дальше, тем пронзительнее звучит зурша и тем
быстрее едут фаэтоны.
А я... я уже больше не могу следовать за ними: стою
посреди улицы и — не знаю почему — тихо плачу. Плачу
и рукавом вытираю глаза.
А дождь, мелкий дождь — дождевая пыль — тихо мо-
росит...
Уже спустились вечерние сумерки и зажглись огни,
когда я возвращаюсь домой. Еще издали я замечаю фи-
гуру моей матери во дворе; опа стоит растерянная, скре-
стив руки па груди. При виде меня она сердито кричит:
— Где ты был, погодный мальчишка?
Не знаю, что ответить. Я так взволнован, мысли в та-
ком разброде, платье так перепачкано, что я пе могу да-
же правдоподобно соврать:
— Ходил к роднику напиться воды...
— А дома разве пе было воды, что ты к роднику хо-
дил? — говорит мама, явно не веря моей лжи, вернее —
рассердившись па эту ложь.
Конечно, кто же поверит, чтобы можно было два-три
часа подряд пить воду? II пощечина обжигает мое лицо.
— Где-то шлялся, промок, весь испачкался в грязи и
говорит, что воду пил!.. Вот тебе, вот тебе!
Второй сильный удар — на этот раз по голове.
— Ты еще погоди, придет отец, оп тебя научит, как
ходить к родпику пить воду.
Но еще до возвращения отца я забираюсь в постель.
Во время спа пе бьют. Я притворяюсь спящим, но мне
не спится. Мне представляется Сиран в белом платье не-
весты, с покрывалом на лице и опущенными вниз глаза-
ми... Вижу ее смуглого «зятя» в бухарской папахе п с
лихо закрученными усами.
А фаэтоны мчатся и разбрызгивают грязь.
Я с трудом дышу и часто стону.
Несколько раз мама наклоняется надо мною и озабо-
ченно спрашивает, почему я стопу и не болит ли что у
меня.
— Нет,— отвечаю я,— нигде пе болит.
— Хм, не наелся ли ты опять диких яблок? — спра-
шивает опа и, угрожая, требует, чтобы я больше не ел
лесных яблок, не то прибьет мепя.
Я вновь сдерживаю дыхание п притворяюсь спящим.
Больше не нужно стонать... Не надо стонать...
5
ПЕРВОЕ ГОРЕ
Есть лп такие люди, которые не помнят своего детства
пли же отдельных случаев пз детства? Если есть, то онп
несчастные люди, лишенные радости ярких воспомина-
ний, потому что детство — радостное или грустное — все-
гда есть детство, со своим кристально чистым сердцем,
бурной жаждой жизни и светлыми снами; оно украшает
Утро нашего бытия и никогда больше пе повторяется в
пашей жизни. Меня всегда удивляют люди, которые го-
ворят, что ничего пе помнят из своего детства.
Я помню даже ручеек, который всегда тихо журчал
перед нашим домом; из этого ручья поливали огороды и
153
сады, дворы и улицы. В ручейке целыми стаями плавали
желтоклювые гусята и утята. Найдя кожуру огурца, сли-
ву или червяка, они с такой жадностью и неистовством
выхватывали добычу друг у друга, словно их жизнь за-
висела от этой сливы пли же огуречной кожурки. Мы, де-
ти, играем у ручейка, спускаем на воду бумажные челны,
дощечки; из песка строим дома и дороги на берегу или,
засучив штанпшкп, бегаем по воде и галдим. Гуси п утки
со своими птенцами в ужасе разбегаются перед нами. Но
случается и так: гусыня, вытянув шею, нападает на нас,
и тогда мы бежим очертя голову... Бывает также, что на
гоготанье и кряканье гусей и уток выходит какая-нибудь
хозяйка и, подбоченясь, кричит на нас:
— Ай, чтоб вас черт побрал! Чего вам надо от этих
бедных птиц?
И мы бежим, перепуганные.
И вот однажды, когда я и мой брат Арташ играем око-
ло ручейка, а гуси с гоготом бегут от нас, вдруг на бал-
кон выходит жена дяди Санам-зизи.
— Ай, чтоб вы сдохли! Что вам надо от бессловесных
птпц?..
Мы бежим домой. В этот день Арташ заболевает.
И мне кажется, что он заболел потому, что Санам-зизи
прокляла его.
И вот уже несколько дней, как он лежпт в своей ма-
ленькой постели.
Мама часто сидит у его изголовья, кормит его или от-
гоняет ивовой ветвью мух — сам Арташ не в состоянии
этого сделать, до того он слаб. Мама говорит, что у него
«выступил цвет» ', потому и нас, детей, она не пускает к
его постели.
— Нельзя, — говорит опа, — доктор запретил.
Но мне так хочется видеть выступивший на теле у
Арташа «цвет». Мне кажется удивительным, очень удиви-
тельным то, что на теле ребенка может расцвести цветок.
Как это происходит и что это за удивительный цветок?..
Интересно посмотреть, какой окраски этот цветок, каков
его вид. Я то и дело подхожу к спящему Арташу и издали
смотрю на его лицо, па котором видны красноватые
маленькие, совсем маленькие пятнышки. Мама говорит,
что это п ость вышедший на теле Арташа «цвет». Но
1 Характерное народное выражение «выступил цвет», объяс-
няющее появление оспенных пятен на теле больного ребенка.
154
Я не верю, что это цветок, — неужели цветок оывает та-
ким?.. Настоящий цветок, наверно, у него на теле. Инте-
ресно знать, где он. На груди, на спине?.. Но подойти и
обнажить тело брата я не смею: он может простудиться, —
а вдруг я причиню ему боль? Оп и так сильно страдает,
наш бедный Арташ!
Наконец однажды мама подымает одеяло, и мы видим
тело брата — на его груди и руках такие же пятна, что
п на лице.
Какое разочарование!.. Неужели это и есть «цвет»?
«Почему же мне нельзя подойти к нему?» — думаю я
и грущу, что братишка не может играть со мною, а мама
вынуждена все время сидеть около него; она всецело за-
нята им и печальна. Отец тоже опечален; каждый день,
вернувшись с работы и войдя в дом, оп сейчас же подхо-
дит к постели Арташа.
— Арташ-дж ан...
Эти два слова он говорит изменившимся голосом, не-
обыкновенно нежно. В голосе его я чувствую беспредель-
ную ласку и участие, которые отец никогда не проявлял,
и пз этого я заключаю, что положение Арташа тяжелое.
Но Арташ только стонет.
И отец, покачивая головой, безмолвно сидит у его по-
стели.
Грусть взрослых заражает и нас, детей. Каждый вечер
я ложусь спать с надеждой, что Арташ завтра, наверное,
выздоровеет, а отец п мать больше не будут грустить.
Но вот однажды ночью я просыпаюсь от громкого
плача матери. Смотрю удивленно: светильник ярко горит,
а мама на коленях у постели Арташа плачет, ломая себе
Руки.
Отец тоже не спит; он стоит одетый, словно теперь
день.
Ну, я пойду за священником, — говорит он и вы-
ходит.
А на дворе темно, ночь.
юсле его ухода мать замечает, что я проснулся, и го-
ворит:
беспредельное горе
^Унщ, плач матери
Молчание Арташа и
Встань, Сурен, вставай, одевайся.
Другой раз я вряд ли исполнил бы ее требование
Н(1УРОчнып час, но теперь в ее голосе я чувствую
которое трогает меня до глубины
то, что отец ушел за священником,
его блуждающий взор, который он
переводит с потолка на стены, — все это мне кажется
странным, непонятным, н я начинаю быстро одеваться.
Мать ломает руки и беспрестанно хлопает ими по ко-
леням. Потом несколько мгновений, подняв глаза к по-
толку, остается неподвижной. Я понимаю, что означает
этот взгляд: мама молится.
Мама и меня научила молиться; она говорила, что если
я хочу что-нибудь попросить у бога, нужно молиться, и
тогда бог исполнит мое желание. Сама она молится
часто.
Молится и сейчас.
Значит, это сегодня необходимо.
Не отрывая взгляда от мамы, я одеваюсь и незаметно
выхожу во двор. Темно. Небо усыпано звездами. Я пуглив
и боюсь темноты, но в нашем дворе мне не страшно.
Ведь рядом наши быки, привязанные на своем обычном
месте. Теперь они мирно лежат и пережевывают свою
жвачку.
Я стою во дворе и смотрю па небо, смотрю глазами,
готовыми заплакать. И вдруг, бессознательно или же сле-
дуя примеру мамы, я начинаю молиться.
Молюсь словами, которым научили меня бабушка п
мама. Молюсь искренне, от всего сердца, слезы незаметно
текут у меня пз глаз. Я ощущаю, что па щеках дрожат
их капельки.
Звезды с неба, мигая, смотрят вниз и, кажется, слу-
шают мою молитву.
Я молюсь и представляю себе бога старым дедом с бе-
лой бородой и белыми волосами, сидящим высоко в небе-
сах, окруженным белокрылыми ангелами. Я молюсь, чтобы
он исцелил моего брата, чтобы мама не плакала, отец не
грустил... II я думаю, что бог, услышав мои слова, сейчас
же что-то сделает, и, чтобы оп непременно что-нибудь
сделал, я обещаю ему больше пе лгать, всегда слушаться
маму и папу, возвращаться после игры вовремя домой,
чтобы мама больше не сердилась... Я обещаю ему
все, все.
Я молюсь, вслушиваюсь в голос матери и, пока я
слышу ее плач и стопы, чувствую, что брат мой опасно
болен, а потому продолжаю еще усерднее молиться. II я
верю, что бог услышит мою молитву. Звездное небо п ти-
хая ночь рождают светлые надежды, и я загораюсь ими.
Вот выздоровеет Арташ, и я тогда с гордостью скажу
маме: «Оп поправился потому, что я молился за него».
156
Вдруг громкий плач матери приводит меня в себя.
Плач такой отчаянный и душераздирающий, что я сей-
час же бегу домой.
Отец вернулся со священником, — опп стоят около по-
стели Лрташа, мама плачет, ломая руки, а Арташ — на
этот раз с закрытыми глазами, — вытянувшись, непо-
движно лежит па постели.
Взглянув на Арташа, я понимаю все; слезы душат
меня, сердце щемит, и как будто кто-то сжимает мне
горло. Не знаю, что побуждает меня. — я вновь выбегаю
во двор и громко выражаю богу свой протест и обиду,
как это делают женщины нашего села, как это иногда
делают моя мама и бабушка; кулаком угрожаю небу за
то, что оно не вняло моим просьбам и не исцелило нашего
Арташа, — ведь я так горячо молился, давал такие обеща-
ния богу... и в душе я ругаю его теми же словами, какими
обыкновенно ругают его паши женщины, когда мольбы
их остаются напрасными:
— У, ты — безжалостный, несправедливый...
В ту ночь моя светлая вера разбивается, как хрупкий
сосуд, и я чувствую себя несчастным, разочарованным и
обманутым. До этого мне казалось, что мы все останемся
такими, как есть: мама — мамой, папа — папой, ба-
бушка — бабушкой, а мы — я, Арташ, Вардуш, Ваче —
детьми и что каждому суждено остаться таким, каким он
рожден, и ничего никогда не изменится...
Утром наши родственники и соседи, женщины и муж-
чины, приходят в наш дом, — дядя Пилос, моя тетя, ее
муж, бабушка, дедушка, Варо-кпкир 1 плачут вместе с ма-
мон, затем берут нашего Арташа и несут хоропить.
Несмотря на строгое запрещение, я все же иду на
кладбище вслед за грустной процессией. Иду, чтобы ви-
деть, куда несут нашего бедного Арташа.
Когда я добираюсь до кладбища, то первый раз чув-
ствую ужас перед той непонятной загадкой, которая на-
зывается смертью.
Значит, смерть — это когда взрослого или ребенка за-
ворачивают в савап, кладут в гроб и опускают в глубо-
кую яму, затем сверху засыпают землей и камнями. Я ви-
дел уже покойников, но такого ужаса, как сейчас, еще пе
испытывал. Теперь у меня сердце разрывается от мысли,
как наш маленький и больной Арташ сможет вы-
’ К н к и р— тетя (ласкательное обращение).
157
держать тяжесть земли п камней. Но меня утешает то
обстоятельство, что его душа, по словам матери и бабуш-
ки, должна улететь на небо... Но и тут возникает вопрос:
а кто же даст ему хлеба, еды, будет готовить ему постель
и вообще заботиться о нем? Ведь он больной!
В частности, меня занимает вопрос, что будет носить
наш бедный Арташ. Ведь вся его одежда осталась дома,
ведь он простудится...
П он представляется мне таким одиноким, осиротев-
шим и грустным, что слезы жалости текут по лицу.
В тот вечер перед сном я долго думаю об Арташе, вспо-
минаю наши игры в саду и на берегу ручья, его слова и
смех, и в особенности меня мучит воспоминание, как
в последний раз перед болезнью во время игры он попро-
сил у меня волчок: «Только раз пустить, только одни
раз...» А я не дал ему...
Ах, почему я не дал!..
О, если б он опять вернулся, — я так полюбил бы его
и ни в чем бы не отказывал ему, лишь бы он не грустил,
лишь бы был доволен.
Ах, если бы он опять пришел к нам, я отдал бы ему
все, все — мой лучший волчок, мяч, бабки, — все! 11 не
только это: взял бы его с собой на прогулку, нарвал бы
ему слив, яблок. И любил бы его, так бы любил...
Но может ли Арташ вернуться? Сумеет ли он выбрать-
ся из-под земли и камней?..
Я не могу больше думать. Слезы душат меня, и я
всхлипываю; плачу долго и безутешно...
6
ШКОЛА 3 А К А Р А - В А Р Ж А П Е Т А 1
У пас дома опять спор.
11 предмет этого спора — опять я. Каждый вечер мать
и отец говорят о том, что меня нужно отдать в школу.
Мама требует, чтобы отец поскорее сделал это, так как
все мои сверстники, мальчики и девочки, уже учатся.
А отец предлагает подождать немного, пока не покончит
с молотьбой, а после молотьбы оп отговаривается тем, что
у пего не собран еще саман, не вырыт картофель. Мама
сердится. 11 опять онп спорят, в какую школу меня отдать:
1 Варжапет — букв.: учитель, преподаватель.
158
в русскую школу пли в какое-либо другое учебное заве-
дение. И долго не могут решить.
Из их спора я узнаю, что раньше существовали армян-
ские школы, но они были закрыты ио приказу русского
царя, п вместо них открыли одну русскую школу. Теперь,
значит, есть только русская школа, да еще два армянских
варжапета и один священник, которые тайно учат детей.
И один из них, Закар-варжапет, недавно приехавший, по
рассказам матери, является наилучшим преподавателем;
где-то она слышала, что он был в Эчмиадзинской акаде-
мии и учит лучше священника.
Так как говорят обо мне, то я вслушиваюсь в разговор
с глубоким вниманием, но кое-чего не понимаю: например,
почему царь закрыл армянские школы, что означает слово
«академия» и почему вместо армянских школ открыли
русскую.
— Чтобы мы стали русскими, — объясняет мама.
Я и этого не понимаю: что ж тут плохого, что мы бу-
дем русскими? II мы будем жить в хорошем доме, как
подрядчпк, и так же хорошо одеваться, как его дети.
А что же касается «академии» — это слово остается для
меня непонятным.
Наконец решают отдать меня в «школу» Закар-варжа-
пета. Товарищ мой Самсон уже ходит к нему. Шагает он
в черкеске, держа книгу под мышкой, и моя мать, увидя
его, каждый раз досадует:
— Ой! чтобы я ослепла, Сурен-джан! Он уже челове-
ком стал, а ты остался чабаном!
И, хлопая себя по коленям руками, она горюет, а ве-
чером пе дает покоя отцу:
— Слушай, решай поскорее: у всех уж детп стали
людьми, а наш остался чабаном.
И отец всегда отвечает ей:
— Ладно, ладно, дай только выкопать картофель, то-
гда уж...
Отец вообще не выражает своих чувств, зря он ничего
не обещает, но то, что обещает, выполняет. II на этот раз
также: как только картофель выкопан и привезен домой,
на следующий же день отец ведет меня в «школу» За-
кара-варжапета.
— Будь умненьким, — говорит мама, провожая нас
п поправляя па мне одежду, — учись всему тому, что он
там скажет, ничего не пропускай, слышишь?
159
Я киваю головой, — ладно, мол, ничего не пропущу, —
особенно я рад тому, что буду ходить в ту же школу, куда
и Самсон. Это хороню; вместе пойдем, вместе вернемся
домой, во время драки будем защищать друг друга и по-
бьем других, — думаю я пи дороге.
Но дорога не длинная: вскоре мы приходим в «школу».
Школа Закара-варжапета! Я никогда по забуду мой
первый пансион и тебя, мой первый учитель — Закар-
варжапет! Не забуду п твоего тестя — «благочестивого
отца» Багдасара, который своими забавными вопросами
то и дело вмешивался в нашп занятия, и твою тещу —
уважаемую попадью, которая делала пам замечания.
Школа Закара-варжапета!.. Чтобы войти в здание
«школы», мы спускаемся две-три ступеньки вниз, в полу-
подвальное помещение с квадратными окнами. Одну по-
ловину занимают «парты» — расставленные неровными
рядами простые длинные доски, одна выше другой, поло-
женные на сундуки и спиленные пни. Такая же длинная
доска прикреплена к стене в виде полки, и па ней рас-
ставлены какие-то кубической формы предметы, которые
на первый взгляд кажутся игрушками. Вначале я удивля-
юсь: столько досок в комнате и столько игрушек па пол-
ке — зачем они? Но потом выясняется, что это «столы»
и «стулья» для учеников, а квадратные мелкие игрушки —
буквы. На каждой стороне куба приклеена печатная буква,
а всего на каждом кубике шесть букв.
Как я уже говорил, «школа» помещается в подвальпом
этаже, потому что верхний еще пе готов. Пол земляной,
стены пока что без штукатурки, и впдны голые камни. На
стенах висят разные картины и черная доска, па которой
что-то написано мелом...
Кроме всего этого, в комнате стоят тахты, большой
шкаф для хранения хлеба, п больше ничего. Какая-то вы-
сокая девушка, одетая в яркое платье, со связкой ключей
в руке, звеня серебряными украшениями на рукавах, при-
ходит в школу во время урока, открывает шкаф и, взяв
сухие лаваши, выносит их, вновь позвякивая украше-
ниями и ключами. При появлении девушки у пас в школе
становится веселей. Трудно сказать, отчего это, — но мы
хотим, чтобы она почаще заходила к пам, потому что
Закар-варжапет, как бы ни был он грустен и мрачен, при
виде ее сейчас же смягчается и улыбается: лицо его так
и сияет...
Эта девушка — невеста Закара-варжапета.
160
Сам Закар-варжапет высокого роста, с маленькой мяг-
кой бородой; его синяя блуза перехвачена кушаком, концы
которого кистями спускаются к карману, откуда он то
п дело вынимает вышитый красными нитками платок и
устало вытирает свой лоб.
Закар-варжапет недавно обручился с дочерью священ-
ника, н так как у пего не было ни работы, ив службы, то
он, как говорили, открыл «школу». II мы — более два-
дцати учеников — смирно сидим перед ним, слушаем
уроки и смотрим, что творится в комнате и вне ее. А в
комнате иногда происходят события гораздо более инте-
ресные, чем уроки.
Самая большая тахта занимает почти весь угол ком-
наты и убрана лучше других: па ней постлан ярко-крас-
ного цвета ковер, один крап которого спускается на землю,
лежат миндари ', подушки и мутаки, покрытые шелком.
Часто попадья, румяпая и кругленькая женщина, прихо-
дит посидеть па этих мягких мпндарях и, прислонившись
спиной к мутакам, вяжет носки. А священник с бородой,
похожей на лопату, иногда сидит около нее, читая газету,
а чаще всего, засунув руки в карманы подрясника, расха-
живает перед тахтой по ковру. Борода у него при этом
шевелится: кажется, что батюшка разговаривает сам с со-
бой пли молится. Но меня удивляет то, что батюшка сни-
мает рясу. До этого я думал, что священники никогда пе
снимают верхнего платья и что под рясой они одеты в
женские одежды, но, оказывается, на пашем батюшке еще
подрясник п шаровары. Значит, священник не такой, ка-
ким я его представлял до сих пор, — наполовину дедуш-
ка, наполовину бабушка. Нет, батюшка скорее похож па
мужчину, чем на женщину, заключаю я и все-таки на-
хожу, что в нем есть что-то женское. II вот в присутствии
попа п попадьи протекают паши «уроки».
Варжапет берет один пз кубиков, расставленных на
полке, и, положив палец на букву, спрашивает:
— Какая это буква?
Ученики отвечают: А или Б, Д пли Г... Случается, что
один из учеников ошибается и Б называет Д пли на-
оборот.
Нет, не так, — говорит варжапет. — Ты посмотри
хорошенько.
1 М и н д а р п — небольшие, набитые тряпьем или шерстью
плоские подушки.
6 С. Зорьян, т. 2
161
Ученик смотрит и опять ошибается.
— Вот видишь, ты снова ошибся...
Попадья, которая одновременно с вязаньем, улыбаясь,
следит за нашими уроками, вдруг покачивает головой:
— Да ведь он тупица, пз семьи Жамгаранц... конеч-
но, будет ошибаться, — говорит она недовольно, — никто
пз них еще не стал порядочным человеком. Куда
ему!
По-впдимому, варжапету неловко, что ему мешают,
но он ничего не говорит, не желая обидеть свою будущую
тещу.
Но немного погодя попадья вновь делает замечание,
на этот раз другому ученику:
— Ты, малыш, возьми себя в руки, учись как следует,
чтобы потом люди не говорили, что зять батюшки тебя ни-
чему не научил...
Иногда вмешивается и сам батюшка. Как сейчас вижу:
стоит он, заложив руки за спину, сощурив глаза, как бли-
зорукий, смотрит на отвечающего невпопад ученика и
спрашивает:
— Слушай, ты чей будешь?
— Сын Мапасанц Нерсеса, — отвечаю я быстро.
— Нерсеса? — удивляется батюшка. — Вот те на! Нп
за что бы не узнал, если б ты не сказал. Стало быть, ты
внук Манаса?
— Ага, — отвечаю я.
— Не говорят «ага», бестолковый, — опять замечает
попадья, недовольно покачивая головой. — Скажи «да».
Ты ведь ученик. Стыдно! Люди скажут, что зять батюшки
плохо обучает детей!
Варжапет с минуту молчит, недовольно косится в сто-
рону тещи, затем продолжает урок. Одному он дает чи-
тать, другому предлагает решить арифметическую задачу,
третьему показывает, как написать в тетради свое имя
и фамилию... У учеников разная подготовка, а потому и
уроки он задает неодинаковые. В школе мальчики всякого
возраста — от семи до пятнадцати лет, и все опп сидят
вместе — младшие впереди, а старшие в последних рядах.
Я моложе всех, сижу на первой скамье и благодаря этому
могу хорошо следить за движениями преподавателя пбез
конца смотреть на кисти его . пояса, которые все время
болтаются сбоку. Этот пояс мне очень правится, и, смотря
па него, я неустанно думаю: «Когда вырасту, куплю себе
такой же...»
162
Урокп длятся два часа. Во время перерыва мы играем
во дворе, отделенном от сада бревнами, лежащими прямо
на земле. Утомившись от игры, мы садимся на эти бревна
и смотрим на осенний сад, где несколько яблонь все еще
гнутся под тяжестью зрелых плодов. Эти зимние яблоки
оставлены нарочно, как говорит попадья, чтобы «отве-
дали инея».
— Эй, чего вы на них зарптесь, — говорит она, видя,
с каким вожделением мы смотрим на яблоки, горящие под
лучами осеннего солнца. — Горе вам, если вы сорвете хоть
одно яблоко: они для маринада... По эту сторону от бревен
вы можете играть, но дальше — нп шагу! А пе то — ноги
вам обломаю! Когда яблоки поспеют, я дам каждому по
штуке, но чтобы вы больше не зарились на них.
И каждый раз во время перерыва или при нашем воз-
вращении домой попадья выходит во двор посмотреть, не
в саду ли мы.
Домой я возвращаюсь вместе с Самсоном, мы вместе
готовим урокп, либо у них, либо у нас. Мама моя любит,
когда мы читаем, «связно выговаривая буквы». Она
восторгается, когда я называю каждую букву в отдель-
ности. Мама сама умеет читать: как только я ошибаюсь,
она поправляет меня и дома не дает мне никакой работы,
ни за чем не посылает, как это делала раньше; теперь она
все делает сама, чтобы я не отрывался от уроков.
— Ты читай, читай, чтоб завтра тебе не стыдно было
перед товарищами.
Отец тоже в восторге от моего первого лепета. Этот
мрачный, редко улыбающийся человек ликует, когда я,
«складывая буквы», читаю:
— А-са, а-ра, а-рп *...
— Ай, молодец, — говорит он, — учись, чтобы у врага
глаза на лоб полезли, чтобы ты жил по-настоящему, а то
и тебя, как нас, сотрут в порошок.
Хотя я и пе понимаю, что означает «у врага глаза на
лоб полезли», по врагом я считаю моего дядю и, воодуше-
вившись словами отца, читаю еще громче:
— С-а-р — cap. Т- а -р — тар. М-а-с-и-с — Маспс2.
— Ай, молодец... А что такое Маспс? — спрашивает
отец.
1 Скажи, делай, иди.
Сар — гора, тар — унеси, М а с и с — народное название
горы Арарат.
6*
163
— Гора, — отвечаю я, как объяснял нам варжапет.
— Молодец, правильно!
— А что ты думал. — хвалится моя мама, — он не та-
кой бестолковый, как другие дети.
— Гм... — радуется отец, тоже гордясь мною. — Не за-
будь, чей он сын, — ему ли быть бестолковым?
Поджимая губы, мама покачивает головой:
— Может, ты хочешь сказать, что он в вас пошел?
— А то в кого же? — обижается отец, немного возвы-
сив голос. — Неужели ты думаешь, что он в твоего отца
пошел?
— Конечно, — говорит мама с гордостью.
— А когда он делает что-нибудь плохое, почему ты
тогда говоришь, что он пошел в нас?
— Конечно, в дурном он похож на вас, а в хорошем
на нас, — продолжает мама.
Отец горячится:
— Ты хочешь сказать, что мы плохие, а твоя родня
хорошая? Не так ли?
— Конечно, мой отец не таков; он пе обирает своих
детей. Отец мой почтенный человек, — он глава над семью
селами...
Об этом мама говорит с какой-то особенной гордостью.
Ее отец, то есть мой другой дед, действительно известен
во всем нашем районе. Все знают его. Хотя он п пе учился
в академии, но читает «грабар» ’, понимает по-русски
и получает газеты. Дома у пего на полке много толстых
церковных книг в кожаных переплетах, по словам отца,
полка набита «Евангелиями и Библиями». А получаемые
газеты он бережно складывает друг на друга и хранит.
Когда я бываю у него, я всегда с удивлением останавли-
ваюсь перед этими огромными книгами и кучей газет.
Когда он читает все это?.. Но он все же успевает читать.
Как только возвращается домой, в особенности по вече-
рам, он сейчас же надевает очки и вполголоса читает:
слышно лишь бормотанье.
Но этот мой дед очень странный человек. Ежедневно
утром и вечером в присутствии семьи, а если бывает
гость — все равно и в его присутствии, он становится по-
среди комнаты лицом к востоку, то есть к двери, и, часто
1 Грабар—древпоармявскпи язык. Лучшими знатоками
дрсвнеармяпского языка считались воспитанники Эчмнадзинскои
духовной академии.
164
крестясь, без конца шевелит усами и бородой, а затем
начинает класть земные поклоны, — нагибается, одной ру-
кой касаясь земли, и опять у него шевелятся губы, — это
видно по движению усов.
Окружающие свободно разговаривают, смеются, но он
как будто вовсе не слышит их голосов: углубленный в мо-
литву, продолжает шевелить губами.
Его молитвы и земные поклоны днем не имеют той
таинственности, как по вечерам, когда кажется — в каж-
дом углу притаились духи и внимательно слушают де-
душку. Потому, вероятно, оп и старается совершать свой
обряд с такой старательностью.
Отец мой не любит деда. Хотя сознает, что тот умный
человек, читал много книг, но его приводит в негодование,
что дед так много молится. II когда у нас идет об этом
речь, он всегда высмеивает маму:
— Хорошее дело! Да еще называешь его своим от-
цом, — ведь оп не более как архимандрит из Севанского
монастыря — день-деньской бормочет себе под нос мо-
литвы.
— Ах, ты бы был таким, — говорит мама.
— Не дай бог!
И они начинают спорить. Иногда спор принимает та-
кой оборот, что дело доходит до взаимных оскорблений
и ссор. Но большею частью они высмеивают друг друга,
осуждают тот или иной поступок и опять возвращаются
к своим каждодневным заботам. А я, слушая их пере-
бранку, повторяю уроки, чтобы ответить лучше Самсона,
чтобы варжапет не бил линейкой по руке и сидящая на
мпндаре попадья пе делала мне замечаний. Я не так
боюсь линейки варжапета, как замечаний попадьи и ба-
тюшки. Да и вообще я боюсь попов, так как они хоронят
мертвых. Мне кажется, что попы обладают таинственной
и злой силой, имеют связь с небом и богом, могут умерт-
вить кого захотят, а затем с пением отвезут хоронить...
Поэтому-то я и остерегаюсь батюшки, стараюсь всегда
хорошо ответить урок, а во время игры быть подальше от
его комнаты и взоров.
Но вот однажды зимой, во время перерыва, случается
нечто ужасное: разделившись с товарищами на две пар-
тии, мы во дворе играем в снежки. Большие снежные
комья без конца летят туда и обратно; каждая группа
яростно стремится одержать победу, и все участники, об-
ливаясь потом, нагибаются, вновь подымаются, забыв и
165
себя, п весь мир, видя только спежкп да еще противника,
в которого нужно попасть. Я и Самсон в одной группе.
Разгоряченные, мы наскоро лепим снежки посиневшими
от мороза руками и, не успев еще выпрямиться, бросаем
пх в «неприятеля». То же самое делают и другие. А я
хочу особенно выделиться, сделать что-нибудь такое, что-
бы меня похвалили, хочу сделать такие крепкие снежки,
чтобы противник заплакал от боли: ведь достаточно будет,
если одпн-другой из них заплачет, тогда остальные, испу-
гавшись, разбегутся. С этой целью я приготовляю не-
сколько снежков сразу, затем кладу в полу своей чухи и
бросаю пх с такой быстротой, что сам прихожу в восторг
от своей ловкости. Но вдруг — кто бы мог ожидать? —
один из моих снежков попадает в голову батюшки, выхо-
дящего из дому, и сбивает с него шляпу. Ребята кри-
чат «ай!» и сейчас же прекращают игру. Я тоже прекра-
щаю. Выбрасываю снежки из полы и стою опе-
шив.
— Кто это бросил? — говорит батюшка, поднимая
шляпу.
Я жду, что вот-вот ребята укажут на меня или силой
потащат к батюшке. По товарищи мои молчат, и я ду-
маю, что, может быть, они не заметили, что это я бросил,
или заметили, но не хотят меня выдавать. Ведь они знают,
что последствия будут плохие.
Батюшка вновь спрашивает:
— Кто этот негодяй?
Ребята молчат.
Батюшка сердито качает головой: от негодования у
него трясется борода; он возвращается домой, чтобы счи-
стить снег со шляпы.
Самсой подходит ко мне.
— Я видел, что в него попал твой снежок, по не ска-
зал, — шепчет он. — Если бы я сказал, знаешь, что бы он
сделал?
В этот день до самого вечера я сильно тревожусь:
а вдруг батюшка узнает, что это я бросил снежком, а вдруг
кто-нибудь из ребят выдаст меня? Наверно, больше не раз-
решат учиться, или же батюшка так изобьет меня, что я
заболею и умру. Ведь попы все умеют делать.
На следующий день я со страхом иду в школу Закара-
варжапета: я так перепуган, что мне кажется — стоит
только переступить порог школы, как мепя сейчас же
схватят и поведут в канцелярию, или же во время урока
166
сам батюшка подойдет ко мне и выдерет за уши. Боюсь
я не столько самого наказания, сколько сраму.
Но, к счастью, все проходит благополучно.
Покончив с буквами, Закар-варжапет учит нас читать,
писать и делать вычисления, во время перерывов играет
с памп, хорошо успевающих учеников вызывает после
обеда к себе.
— Учитесь, чтобы стать людьми: неграмотного всякий
обманет, — наставляет он каждый раз.
К весне я и Самсон уже одолели половину нашего
учебника и начали писать на доске и в тетрадях имена
всех наших родных и товарищей.
Но весною, когда начинаются дожди, наша школа на-
чала протекать.
— Верхний этаж недостроен, потому и течет, — объ-
ясняет батюшка. — Летом достроим, больше не будет про-
текать.
Нас мало интересует протекающая крыша, по нам не
дает покоя вода. Темно-грязные капли дождевой воды па-
дают на книги, тетради или прямо нам на головы. Самое
неприятное то, что во время письменных работ капли
дождя падают на затылок, проникают под рубашку, и бы-
вает такое ощущение, словно по спине ползут холодные
черви. Мы перестаем писать и смотрим на потолок, сле-
дим, как тоненькой ниточкой ползет вода, струйка набу-
хает, угрожая то тому, то другому.
Все ковры и подушки с тахты попадья убрала в дру-
гие комнаты и везде наставила посуду; даже на наши
скамьи она поставила тарелки, но ничего пе помогает.
В школе течет даже в то время, когда на дворе перестает
идти дождь и сияет солнце. Тогда мы выходим во двор,
чтобы продолжать занятия, сидя на бревнах.
Заложив руки за спину, Закар-варжапет расхаживает
перед нами и спрашивает урок.
Мы читаем вслух или отвечаем па его вопросы.
II вскоре вокруг нас собираются зеваки нашего квар-
тала. Они слушают уроки, ответы учеников, а иногда и
сами принимают участие в наших занятиях, по не так,
как попадья, а возгласами. Удачные ответы вызывают у
них восторженное одобрение:
— Ай да молодец! Пусть впрок тебе пойдет молоко
матери!
167
А над нашими ошибками они хохочут.
— Пе вышло, не вышло! Ха-ха-ха!
Закар-варжапет не сердится за их вмешательство, ни-
кого пе удаляет, только добродушно улыбается. Лишь ма-
лорослая п кругленькая попадья терпеть не может этого
сборища парней и девушек у изгороди. Подбоченясь, она
часто ругает пх:
— Что вы тут собрались, небось мы пе канатные пля-
суны, чтобы на пас так глазеть! Ну что глаза выпучили?
Иначе поступает Закар-варжапет: поглаживая свою
мягкую бороду, он иногда подзывает к себе этих праздных
парней, усаживает пх на бревна, чтобы они могли слушать
урокп. Шум в это время стихает: все заинтересованы, по-
глощены п слушают внимательно.
А сам Закар-варжапет, устав ходить и стоять перед
нами, садится на стул и снова задает нам отрывок пз
армянского учебника для чтения плп же арифметическую
задачу. Мы, ученики, отвечаем, соревнуясь друг с дру-
гом; ребята с улицы тоже заявляют о своем желании от-
вечать.
— Варжапет, можно? — спрашивает кто-нибудь пз
них.
— Можпо, — тихо улыбается Закар-варжапет.
Иногда эти уличные мальчики отвечают лучше, чем
мы. Это, наверно, оттого, что они старше нас.
— Кеццес! 1 — говорит Закар-варжапет.
Ребята приходят в восторг, и урок продолжается с но-
вым рвением.
Уроки на бревнах нам больше нравятся, чем в поме-
щении; здесь светлее, веселее и приятнее, п мы хотим,
чтобы наши уроки всегда велись тут.
После урока уличные ребята иногда обращаются кЗа-
кару-варжапету с просьбой рассказать им что-нибудь.
— Хорошо, — соглашается Закар-варжапет и, снова
погладив свою короткую и мягкую бороду, начинает рас-
сказ.
С какпм восторгом мы слушали его захватывающие
рассказы, какое изумление охватывало пас, какие воскли-
цания без конца раздавались там! Все были поглощены
слышанным и пе могли сдержать своего удивления, узнав,
что паша земля вращается огромным шаром во вселен-
ной, вращается без конца и не падает; о странах, где со-
1 Кеццес — браво, молодец.
168
всем не бывает снега и люди живут по-иному... Даже недо-
вольная попадья с вязанием в руках подходит к нам и
молча слушает рассказы своего зятя.
Но именно опа прерывает его.
— Ладно, довольно. Идите по своим домам. У меня,
наверно, и обед уже переварился...
11 она с носком в руке спешит к очагу, а ребята рас-
ходятся по своим домам, с тем чтобы завтра снова со-
браться во дворе.
Но радость- наша длилась недолго.
Как-то раз утром по обыкновению мы приходим на
урокп и — нет Закара-варжапета! Батюшка, засунув руки
в карманы подрясника, грустно расхаживает по комнате,
девушка с украшениями на рукавах плачет, закрыв лицо
руками, а попадья взволнованно п яростно сыплет про-
клятия на головы каких-то незнакомых нам людей:
— Увели, увели вашего варжапета! Больше уж вы его
не увидете. Пусть обрушится дом на головы погубивших
его люден. Пусть бог их покарает в день Страшного суда!!
— Почему?.. Кто увел?.. Куда увели?.. — спрашиваем
мы удивленно и испуганно.
Попадья перемешивает свой рассказ с проклятиями;
возмущенная, она сразу выпаливает целый поток слов, н
мы узнаем, что Закара-варжапета увели в тюрьму.
— Пусть погаснет очаг у доносчика, — волнуется по-
падья. — Говорила ведь я ему — не устраивай уроков на
бревнах, незачем собирать вокруг себя ораву со всего
квартала, ведь тысячи глаз смотрят...
По словам попадьи, ее зятя арестовали за то, что он
открыл свою школу без разрешения властей.
11 отец мой того же мнения, но говорит, что Закар-
варжапет сам виноват: он должен был нас обучать тай-
ком— так, чтобы ни пристав, ни власти не узнали об
этом: ведь сам царь закрыл армянские школы...
7
РУССКАЯ ШКОЛА
Сегодня необычайный для меня день: в центре вни-
мания наших — опять я; мать и отец снова заняты мною
и, забыв все, говорят лишь обо мне. Они окружили ме-
ня непривычной лаской п вниманием. Одели меня в
169
наплучшес платье: синюю блузу и брюки навыпуск, на-
хлобучили на голову фуражку с синим околышем, специ-
ально купленную отцом накануне. Поверх рубашки я на-
дел красный пояс, который мама берегла для «светлого
праздничного дня».
Почему они так ласковы со мною, почему с такой на-
деждой смотрят на меня и всячески ухаживают?
Сегодня я иду — вернее, отец ведет меня — в русскую
школу для жеребьевки и сдачи экзамена. Там такое пра-
вило: сначала нужно вынуть жребий, потом уж сдавать
экзамен. Но посчастливится ли мне — выпадет ли нужный
жребий?..
Мать без устали вертится, поправляет на мне платье
и заодно наставляет:
— Смотри, чтоб не попался пустой билет; на экзамене
не стесняйся, ответь так, чтоб все удивились, — подбадри-
вает она меня.
— Когда скажут «читай», ты прочти, — прибавляет
отец необычайно ласково, что редко с ним бывает.
— По чужой книге читать не стану, — предупреждаю
я, — только по своей буду читать.
— Раз так, то бери свою книгу, — так же ласково го-
ворит отец.
И мы пускаемся в путь.
Теперь, спустя десятки лет, когда я вспоминаю свое
детство, мне кажется, что я через бинокль гляжу на эти
минувшие и уже забытые дни; я вижу себя маленьким
мальчуганом с книгой, плотно прижатой подмышкой, ша-
гающим вслед за отцом. Улица полна ребят и взрослых,
но маленькому мальчугану кажется, что все смотрят n<t
него и понимают, что он с книгой под мышкой идет в рус-
скую школу вынуть жребий и держать экзамен. Гордится
маленький мальчуган и большими-пребольшимц шагами
следует за отцом, — шутка ли: ведь оп поступает в рус-
скую школу!..
Русскую школу я часто видел с улицы, но сегодня и
она кажется мне необычной. Как будто она оживлена,
одухотворена, и само здание выглядит как-то таинствен-
но. Это одноэтажный высокий дом, окна в нем с двуствор-
чатыми ставнями, каких у нас в местечке нет, а крыша
железная, покрашенная; водосточные трубы спускаются
до половины стен и, образовав угол, выступают па один
метр вперед и как бы смотрят на прохожих открытой
пастью, в которой виднеется железный язык. Больше все-
170
го моля удивляют эти высунутые языки, придающие кон-
цам труб вид открытой пасти; они кажутся мне верхом
искусства, а мастер, делавший их, чудотворцем.
Раньше, когда я учился у Закара-варжапета, каждый
раз, проходя мимо этой школы, я видел через решетки
играющих во дворе учеников, деревья, цветник и препо-
давателей, которые, беседуя друг с другом, расхаживали
по двору. Тогда моим единственным заветным желанием
было поступить в эту школу. Не только я, но и Самсоп
и мои другие товарищи хотелп учиться в этой школе, оде-
ваться так же, как и все ее ученики, заниматься в свет-
лых, больших комнатах, учиться петь и, составив ряды,
идти гулять. Привлекательными казались нам также п
учителя, одетые в сюртуки с блестящими пуговицами,
в фуражки с кокардой, в накрахмаленные рубашки с чер-
ными галстуками па шее, и светло-русая учительница,
с очками на носу и с зонтиком в руке, прогуливавшаяся
с учителями. Все это было хорошо, но, думал я, интересно
бы знать: так же ли онп добры п прямодушны, как За-
кар-варжапет, и знают ли они столько сказок, сколько он?
По-видимому, больше, ведь они одеты лучше его. А что
касается доброты и прямодушия — это трудно узнать: не
было никаких внешних признаков.
И вот я и отец во дворе школы, где ученики весело
шалят, а новички, робко и с любопытством поглядывая,
идут в сопровождении отцов пли матерей. Видно, таких,
как я, много.
Войдя в здание, мы видим просторную п высокую ком-
нату. Она полна будущими учениками и их родителями,
которые, сидя па скамейках, напряженно следят за ре-
зультатами жеребьевки.
В конце комнаты большой длинный стол, покрытый
красным сукном. Вокруг стола сидят учителя: один из
них наш приходской священник отец Гют, имя которого
дети не могут произнести правильно и всегда говорят —
«отец Гут». Это он вместе со своим псаломщиком каждую
пасху и крещенье приходит к нам святить дом. Батюшка
среднего роста, полный, с черной бородой, спускающейся
на грудь. Руки у него белые и пухлые. Черная ряса так
Длинна, что из-под полы видны только носки ботинок. Как
все священники, он из-за своей длинной одежды кажется
полу мужчиной, полуженщиной. По-моему, он, сидя там
У стола, думает совсем о постороннем, потому что то и
Дело смотрит в окно. Рядом с батюшкой сидит ректор.
171
У пего белое лицо, закрученные длинные усы, похожие
на бычьи рога, и сюртук с желтыми блестящими пугови-
цами. Он часто подносит руку к усам, подкручивает их,
поднимая концы, как будто они мешают ему. Направо от
ректора сидит батюшка, а налево — учительница в очках,
она вертит карандаш. Остальные два учителя следят за
тем, как ученики вынимают жребии. Опп берут вынутые
детьми билеты и что-то отмечают па листе бумаги, лежа-
щем перед ппми па столе. Я пх всех знаю. Вне школы,
на улице, они кажутся несравненно добрее, чем здесь.
Па улице я не боюсь никого пз них, по тут, ие знаю
почему, сердце у меня дрожит. Чувствую, что в груди
что-то стучит — тик-тик, тик-тик... и я со страхом смотрю,
как мальчики и девочки по очереди вынимают бумажки,
передают их ректору, а оп, развертывая эти билетики,
объявляет по-русски: «Пусто», или называет какую-то
цифру.
Вынувший «пустой» билет печалеп, стыдливо смотрит
на преподавателей и с поникшей головой, еле удерживая
слезы, удаляется пз зала. А взявший билет с «цифрой»
улыбается, как будто нашел что-то ценное, лицо его
сияет, в особенности в ту минуту, когда учитель или рек-
тор говорят ему: «Стань туда».
Я стою среди детей, вынимающих жребий, и погляды-
ваю на отца, сидящего среди родителей: он, в свою оче-
редь, выжидательно смотрит иа меня и словно подбадри-
вает, чтобы я не вынул «пустой» билет, и я как будто
вижу, что он печалится вместе с вынувшими «пустой»
билет, а с вынувшими «цифру» радуется и сияет; в та-
кие минуты глаза его выразительно обращены ко мпе и
он как будто говорит: «Вот и ты бы так...» П от этого
пуще прежнего бьется мое сердце, п я. чтобы чувство-
вать себя спокойнее, начинаю разглядывать картины,
по ничего не разбираю в них. Невольно мой взор опять
падает па преподавателей, священника, отца п мальчи-
ков, вынимающих жребий. Наконец наступает и моя
очередь.
Теперь, когда я из дали времен смотрю на этого ма-
ленького мальчугана, я вижу, как он встает и направ-
ляется к столу, чтобы выпуть жребий. Его маленькое
сердце бьется еще сильнее, глаза как будто ничего пр
видят, кроме желтых блестящих пуговиц учителей. Он
вспоминает наставления матери: «Перед тем. как выпуть
жребий, перекрестись». По ему стыдно, и он думает,
172
что это неудобно, — если оп «счастливый», то и так не вы-
тащит пустого билета. И оп в последний раз смотрит на
отца и по одному лини, намеку понимает его. У отца на-
пряженный, взволнованный вид, и в его глазах такая
мольба, как будто оп говорит: «Сурен-джап, не осрами
нас...» Маленький Суреп, посмотрев на отца с жалостью,
решает: «будь что будет!» — сует руку в коробку с тонко
свернутыми бумажками и... не знает даже, сколько про-
ходит времени, как вдруг слышит голос ректора, который
читает:
— Восемнадцать.
Это значит, что я вынул не пустой билетик, а цифру
«18». Как будто сразу же в комнате становится светлее,
со стен весело смотрят на мепя картины, п первый, кого
я вижу, — опять-таки мой отец. Оп ликует, как будто бы
сама радость озарила его яркими лучами. Никогда еще
он не был таким веселым. Это, может быть, одна пз самых
веселых и счастливых минут в его жизни — удача сына.
Я тоже рад, что нс «осрамил» отца и от других не от-
стал. Но это еще не значит, что я принят. Я должен еще
сдать экзамен, п только после этого выяснится, примут
меня или нет. И кратковременное блаженство от удачи
в жеребьевке уступает место новому беспокойству. Смогу
лп я сдать экзамен?.. Вот экзаменуют вынувших пер-
вые номера. Ректор, батюшка, а также и остальные
преподаватели задают нм разные вопросы. А препо-
давательница как будто все время чем-то недовольна;
опа смотрит то на задающих вопрос преподавателей, то
на детей.
Мне кажется, ей все это надоело, и я боюсь, что вдруг
опа мне задаст такие вопросы, на которые я не смогу от-
ветить.
Но, к счастью, меня экзаменует сам ректор.
— Как тебя зовут? — спрашивает он.
— Мое имя?..
От стыда п смущения я забываю свое имя, п за меня
отвечает отец.
— А читать умеешь? — продолжает ректор.
Я киваю головой:
- Да.
— Где ты учился?
— В школе Закара-варжапета.
— Где?
173
— В школе Закара-варжапета, — повторяю я отчет-
ливо.
— Такой школы пет, — говорит оп.
Как же пет? Я хочу сказать, что она была, но теперь
ее уже нет, так как Закара-варжапета арестовали... Од-
нако батюшка не дает .мне говорить.
— Ты проходил закон божий? — спрашивает оп.
Я качаю головой:
— Нет.
— Но знаешь лп ты, что такое закон божий?
— Это книга.
Батюшка улыбается, остальные тихо смеются, а я не
понимаю — почему.
— Об Иисусе ты что-нибудь знаешь? — продолжает
батюшка.
Я киваю головой.
— Знаю.
— Кто такой Ппсус?
— Это икона.
Батюшка укоризненно качает головой.
— Говорят «святой», бестолковый ты этакий, а не
икона! Понимаешь?..
Я повторяю:
— Святой, бестолковый ты этакпй, а не икона!
Но почему все смеются? Неужели я переврал слова
батюшки? Если это так, стало быть, дело мое плохо. На-
верно, это так и есть — раз все смеются, думаю я и от
стыда не смотрю даже на отца: кто знает, сколько горя
я ему причинил.
Но вскоре один из учителей выводит меня пз этого
положения; видя, что я под мышкой крепко держу книгу,
он интересуется, что это за книга.
— Мой учебник.
— Можешь ли что-нибудь прочесть?
Я открываю книгу и читаю первое попавшееся стихо-
творение — «Пташка щебечет на дереве...»
— Хорошо, — говорит он, — а теперь можешь сказать,
сколько будет, если к двадцати прибавить двадцать?
— Сорок.
— II из сорока вычесть десять?
— Тридцать.
— Хорошо.
После этих «хорошо» я смотрю на отца — он опять ве-
сел, улыбка так п сияет на его лице. Это подбадривает меня.
174
Но вдруг случается то, чего я больше всего боялся:
очкастая учительница поправляет пенсне и обращается
ко мне — зпаю ли я по-русски?
Я утвердительно киваю головой, так как от детей под-
рядчика научился многим русским словам и уже умею
считать по-русски до двадцати. Учительница спрашивает
меня, сколько у нас коров и сколько куриц. Я отвечаю:
две коровы, восемь куриц, пять гусей и одна собака...
Учителя снова улыбаются, — мне кажется, никто из них
не ожидал, что я зпаю по-русски.
— Молодец, — говорит ректор, подняв один ус, —
завтра придешь.
Дома мать впе себя от радости обнимает меня и це-
лует. А отец так рад, что все время повторяет похвалу
ректора:
— Молодец, молодец! Это хорошо, что ты знал рус-
ский язык, а то плохо было бы твое дело... Теперь ты уже
хорошенько учи русский язык в школе: захочешь — ста-
нешь писарем, а не то — кондуктором... Еслп будешь хо-
рошо учиться, как знать — может, и телеграфистом ста-
нешь!
Предсказанпя отца не интересуют меня. Теперь меня
занимает другое: я не могу сдержать свою радость, сей-
час же выбегаю, рассказываю всем встречным, что принят
в русскую школу. Говорю об этом всем мальчикам нашего
квартала, сообщаю бабушке, — хочу, чтобы все видели
мое новое платье, фуражку, и принимаюсь расписывать,
как трудно поступить в эту школу.
— Стоит тебе пе знать одного слова — кончено, не
примут. А если засмеешься — исключат.
Горжусь и хвастаю, что на все вопросы преподавателей
я ответил правильно и сам ректор сказал мне: «Молодец».
На следующий день, взяв все своп книги, я вместе
с Самсоном пду в школу. Пусть дядя, Санам-зпзи и все
соседи увидят, что я — ученик русской школы... Мама по-
ложила мне в карман несколько сушеных плодов, хлеб
с сыром п наказала Самсону, чтобы он хорошенько сле-
дил за мной и не позволял драться с мальчиками. Самсон
обещал, но теперь, по пути в школу, наставляет меня, как
вести себя, еслп подвернется удобный случай подраться.
Я и Самсон будем в одном отделении, и нам хочется сесть
рядом на одну скамью. Но меня усаживают не с Самсо-
ном, а с какой-то девочкой в юбке из зеленого сукна и
черном шерстяном фартуке. Мне кажется, что она не
175
плохая соседка: наоборот, она лучше, чем какой-нибудь
озорник, который, пожалуй, будет шалить, а эта, как
видно, очень опрятная и умная девочка: волосы у нее за-
плетены в короткую косу, с лентой, завязанной бантом,
похожим на большую бабочку. Она смотрит на меня доб-
рыми глазами и все время улыбается. Потом, не стерпев,
спрашивает:
— Как тебя зовут?
Я говорю свое имя и в свою очередь спрашиваю:
— А тебя как?
— Ева!..
Как не вспомнить тебя. Ева, твой тихий голос, под-
сказывающий мне в затруднительных случаях, твои вкус-
ные завтраки, пз которых ты всегда уделяла мне долю,
и твои маленькие-маленькие ручки, похожие на голубей.
Не знаю, кто сравнил руки женщины с голубями, но это
подходит для ручек Евы. Во время урока, когда она кла-
дет руки на парту, они трепещут, и кажется, вот-вот уле-
тят.
Мы разговорились, и оказалось, что она дочь бога-
того купца, торгующего ситцем, материями и коврами;
он часто ездит в Тифлис и каждый раз привозит ей от-
туда подарки.
— Л чем занимается твой отец? — спрашивает она.
— Пашет, возит па арбе грузы...
— У вас арба? — радуется она. — Я люблю ездить на
арбе. Ты мне позволишь сесть на вашу арбу?
Я приглашаю ее, по предупреждаю, что нужно прийти
в такое время, когда отец выезжает на работу. Она обе-
щает.
Первый урок начинается с вопросов. Учитель с мед-
ными пуговицами, низенького роста человек, имя кото-
рого, как мы потом узнаем, Арам Спмоппч, спрашивает
у вновь принятых их имена и фамилии, а затем некото-
рых вызывает к доске, чтобы они написали свои имена.
Пишу свое имя и я.
Все идет хорошо до первой перемены.
Первая перемена!.. Здесь руки мои дрожат, и я опять
волнуюсь, как тогда, во время этой первой, знаменатель-
ной для меня перемены, когда случилось то, чего я никак
пе ожидал.
Мы все выходим во двор, и ученики всех классов, сме-
шавшись вместе, играют, кричат, орут, прыгают. Даже
несколько вновь принятых учеников, которые от смущс-
176
ния не могли назвать учителю свое имя, теперь бегают,
перебрасываются мячом, забираются один другому на
плечи. Большая часть, впрочем, стоит в сторонке, молча
наблюдая игру и изучая новую среду. Я тоже почти ни
с кем не знаком, стою поодаль и смотрю на играющих.
II вот трое старых учеников, мои ровесники, подходят и
зовут меня принять участие в их игре, так как одного
у них пе хватает. Я не знаком с ними и потому не дви-
гаюсь с места. Мне почему-то стыдно. Поодаль играет
Самсон, а моя новая подруга Ева находится среди дево-
чек. Ребята, приняв мое смущение за гордость, начинают
смеяться надо мной:
— Смотрите-ка па него, не хочет пачкать платья...
— Да вы на его блузу посмотрите!
— А ботинки, а ботинкн-то какие чудные у него!..
Я молчу. Сжав зубы, я смотрю па них и думаю —
уйти, но уйти так, будто бы ничего особенного не случи-
лось, то есть сохранив свое достоинство. Но они, угадав
мое намерение, наглеют пуще прежнего:
— Посмотрите на него — боится!
— Погодите — оп заорет сейчас...
II все ближе и ближе подходят ко мне. Один из них,
белокурый мальчик, даже дергает меня за пояс, а другой
хочет снять фуражку.
Я не позволяю и бью его по протянутой руке. Тогда
все трое вместе окружают меня и опять пробуют снять
фуражку. Я пе подпускаю их близко, защищаюсь, колочу
их по рукам пли отклоняю голову, подаваясь то в одну,
то в другую сторону. Но онп дразнят меня, высунув
языки. Прижавшись к степе, я понемногу пробую отойти
от них. по опп шаг за шагом, дразня меня, идут по пятам.
Больше всех меня дразнит мальчик с толстыми щеками и
синими глазами. Его полное лицо и высунутый язык раз-
дражают меня. Хочу ударить ногой, но боюсь испачкать
его платье, — тогда, наверно, еще хуже будет. Но когда
он, поймав мой пояс, хочет оборвать его, я больше не
могу сдержаться и, упираясь в степу, пинаю его ногой...
в живот.
По что это такое? Неужели удар мой был так силен,
что этот белокурый мальчик с легким стоном падает,
как мешок, полный самана? Его товарищи сейчас же
оставляют меня в покос и замирают на место. Навер-
ное, выражение моего лица так испугало их, что они
177
вытаращенными от удивления глазами смотрят на меня
и больше не смеют подойти. А играющие во дворе дети
сбегаются и окружают неподвижно лежащего белокурого
мальчика.
Пока они заняты им, я стремглав бросаюсь в класс,
хватаю книги и... перевожу дух только дома.
Не помню, как я добежал до дому, но, вероятно, вид
у меня был очень взволнованный, потому что мать спра-
шивает с беспокойством:
— Что случилось, почему ты так скоро вернулся
домой?
— Отпустили...
Мать удивляется, что в русской школе так рано отпу-
скают учеников. Но затем начинает сомневаться: почему
Самсон не пришел?
— Он ушел в лавку к отцу.
Верит ли мама, успокаивается лп она — не знаю. Я, по
крайней мере, не могу успокоиться: иду в сад, сажусь
в укромном месте на камень. Мне кажется, что вот-вот
придут люди и поведут меня в школу или в канцелярию,
как это было после стычки с сыном подрядчика. Поведут
и будут допрашивать. Если тот мальчик потерял сознание,
то меня, наверно, исключат из школы. А если умер?..
Мысль моя останавливается, и ужас охватывает сердце.
Я чувствую себя плохо, мне так грустно, что ничто уж не
может утешить меня. Как после этого я покажусь моим
товарищам, что я скажу отцу, матери, учителям! Нет, нет,
теперь уже все кончено — и, наверно, дядя первый обра-
дуется, что я не сумел вести себя как следует и меня
выгнали из школы.
Я все время смотрю на дорогу в школу: когда же вер-
нется Самсон? Но его все нет, п беспокойство мучит мепя:
я срываю траву, выросшую у забора, и бросаю ее на
землю или беру травинку в рот и жую.
Накоиец-то! Вот идет Самсон. Но он взволнован, и это
обстоятельство еще больше страшит меня. Я плохо слу-
шаю его. Пз его слов понимаю лишь одно: что белокурый
мальчик — сын нового пристава. Сын пристава!.. От стра-
ха я вскакиваю с места, но Самсон успокаивает меня —
мальчик не умер, но потерял сознание и то ненадолго...
Это хорошо. Что?.. Самсон рассказывает. Оказывается,
после того как я убежал, он всюду искал меня, чтобы
избить, но, не найдя, угрожал расправиться, если я по-
паду ему в руки... Вот оно что! По эта угроза не так
178
страшна, как то, что оп — сып пристава. Имя пристава
наводит на мепя дрожь. Стало быть, вот сейчас придут
за мной гзпры пли стражники пристава.
Нет, больше я не пойду в школу!
— Самсон, ты об этом не говори маме п папе.
— Почему? Ты боишься, что тебя вздуют? Ничего не
сделают. Оп хотел тебя ударить, а ты защищался. Что ж
тут такого?
Нет, я пе хочу, чтобы оп рассказывал мопм родителям
о происшествии. Самсон понимает мепя п обещает ппчего
не говорить.
В эту ночь я долго-долго не могу заснуть: по-преж-
нему думаю, что вот кто-нибудь прпдет. Мать белокурого
мальчика — как жена подрядчика тогда, — наверно, уже
пожаловалась, и вот гзпр Асатур опять прпдет за мною.
II я не сплю. II когда закрываю глаза, впжу ораву маль-
чишек, которые гонятся за мной п хотят поймать, но я
убегаю далеко-далеко от нпх.
Утром мама будит меня — пора в школу. Я одеваюсь,
но не хочу идти в школу и на все вопросы мамы отвечаю
одним словом:
— Не пойду!
— Почему? Не нравптся, не по душе, что лп? — инте-
ресуется отец.
Я не отвечаю.
— Рассердились на тебя, а?
Я качаю головой:
— Нет.
— Ты что-нибудь плохое сделал?
Молчу.
— Но почему же ты не идешь? Расскажи, послу-
шаем, — продолжает отец.
— Хочешь остаться неучем, — сердится мать, — чтобы
все смеялись над тобой. Неразумный ты мальчик... Ты
так хотел учиться в русской школе, а теперь что случи-
лось? Наверно, натворил там что-нибудь такое? — гово-
рит она.
Ни позор, ни выговоры, ни мрачные перспективы бу-
дущего: «останешься неучем», пи упреки — ничто не дей-
ствует на меня. Знаю, что дядя, соседи будут смеяться
надо мной, обзывать лентяем, по все равно — я повторяю
°Дно и то же:
Не хочу. Не пойду.
179
— Ну, ты смотри у меня, — угрожает отец, — а пе то
пошлю пасти скот, — добавляет оп, зная, что я не люблю
ходить на пастбище.
Я согласен на все, лишь бы не ходить в школу, не
видеть сына пристава, пе слышать выговоры учителей.
Как нп старается мама — то лаской, то угрозами — убе-
дить меня в том, что в школе хорошо, там пет дождя, пе
печет солнце, там так чисто, светло... все равно я не под-
даюсь. Не пойду!
— Последишт раз говорю — если пе пойдешь, пошлю
тебя пасти скот, — угрожающе заявляет отец и выходит
пз дому.
Но я — как пи сердятся, как нп плачет мама — пе ме-
няю своего решения. Мама вызывает Самсона, расспра-
шивает его, что случилось, что я там такое натворил. —
Самсон отвечает, что я ничего пе сделал. Ничего!..
Мама опять сердится, опять плачет...
Все равно — кончено: я не пойду в русскую школу.
II отец посылает меня на пастбище.
8
ПАСТУШОНОК
Вот в паши поля, покрытые жпивьем п полосами кар-
тофеля; вот и осенний лес — пожелтевший и унылый, и
холодный осенний ветер, который с глухим, сдержанным
гулом шумит в лесу, и листья — красные, желтые п оран-
жевые — падают, падают без конца и, подхваченные вет-
ром, несутся далеко-далеко... Вот и наше небо — синее и
чистое; по нему вереницей правильными треугольниками
несутся на юг журавли, и сверху время от времени
слышно пх чарующее курлыканье: «Крлк!.. Крлк!..»
Я знал, что у отца неумолимый характер, — что ска-
жет, то п сделает, — однако я по думал, что оп в этот раз
осуществит свою угрозу. Но я был упрям, а отец в такой
же мере настойчив.
Убедившись, что я больше не пойду в школу, оп на
следующий же день утром позвал меня, поручил коров п
быков п заявил: «Гони!» Затем, отдав мпе узелок с хле-
бом, прибавил:
— Паси до вечера, а когда загудят колокола в церкви,
пригонишь домой.
180
Я понимаю: отец, наверное, надеется, что я, услышав
его приказание, сейчас же положу узелок и прут на
землю п скажу: «Нет, отец, лучше уж я пойду в
школу...»
Но я упрям п самолюбив. Несмотря на то что на душе
у меня тяжело и накипают слезы, я, сохраняя внешнее
спокойствие, крепко стискиваю зубы, беру прут п выго-
няю скот в поле.
Наши быки и коровы сами знают дорогу: опп идут
спокойно, а я вслед за ними. Случалось, что иногда мне
приходилось выгонять наш скот, но я сам никогда не пас
его. II теперь я озабочен мыслью: а что, еслп эти быки
п коровы вдруг пропадут в лесу, — что я тогда буду де-
лать? Плп же еслп они потравят посевы и огороды? Ведь
лесничий и полевой сторож сейчас же загонят пх к себе
домой и потребуют «штраф». Что скажет тогда мой отец?
Не лучше лп пойти в школу, чем брать на себя такую от-
ветственность? А сын пристава и его товарищи?.. Разве
они простят мне пинок в живот и, наконец, что скажут
преподаватели, батюшка, учительница в очках и моя по-
друга Ева? Хотя Самсон п уверял, что о происшествии
никто и не вспоминает, но стоит только мне прийти в
школу... Нет, пока что лучше пасти скот...
II два-три дня я один стерегу скот в поле, далеко от
леса и огородов. Достаточно отойти корове плп быку чу-
точку в сторону от других, как я сейчас же гоню их
обратно, чтобы они не забрались в огород и не ушли
в лес... Но коровы ведут себя плохо: некоторое время они
вместе с быками пасутся на межах, а затем уходят в ку-
сты шиповника и крушины, а иногда п вовсе исчезают
в них. Это обстоятельство пугает меня: бегу к кустам п
сердито окликаю их, заставляя сейчас же выйти оттуда...
Рыки, однако, пе похожи на коров: они, как видно, пони-
мают мое беспокойство и держат себя прилично. — я ими
Доволен.
первые дни, затем ко мне по-
другие маленькие пастушки и,
Так проходят только
степенно присоединяются
пустив свой скот к моему, завязывают со мною дружбу,
одходят еще какие-то незнакомые мне пастушки, п мы
вместе пасем наших коров и быков. Руководит нами ста-
рый пастух, с большой взлохмаченной бородой по грудь,
с огромной косматой папахой на голове и черной буркой
на плечах. Удивительное дело: при ходьбе он взваливает
Эт^ бурку себе на плечи, когда сидит — подкладывает под
181
сеоя, а во время дождя устанавливает ее шатром тт за-
бирается под нее. Странный человек этот Мадат-бидза
я впервые вижу такого человека: спичку расщепляет на
две половинки, чтобы два раза зажечь огонь, хотя у него
за поясом имеется кремень и трут.
В первый же день пастухи задают мне странные во-
просы, затем начинают высмеивать мою ученическую фу-
ражку, заученные книжные слова и, наконец, мои напрас-
ный страх, что скот может пропасть. А иногда бездель-
ники подпаски собираются вокруг меня и, издеваясь, за-
дают мне головоломки:
— Л ну-ка, скажи, сколько пятппц промелькнуло вад
головой годовалого козленка?
Я не могу ответить, — этот вопрос кажется мне на-
столько трудным, что я завидую тому, кто мне его задал.
Правда, годами оп старше меня, но — черт возьми!—от-
куда он знает это?
— А мертвец сколько дней живет? — спрашивает
другой.
Опять пе могу ответить.
— Ну, ладно, раз ты ходил в школу, скажи нам,
сколько «и» в Евангелии? — спрашивает третий — взрос-
лый парень.
Я покачиваю головой — не знаю. Все эти вопросы ка-
жутся мне трудными и мудреными.
— Мы еще в школе не проходили этого, — оправды-
ваюсь я.
Одыако я замечаю, что пастухи улыбаются, подмиги-
вают друг другу и хихикают.
Потом они начинают задавать загадки:
— Что такое — хлев, а внутри полно резцов?
— Не знаю.
— А что такое: за горой два брата смотрят-смотрят,
а друг друга никак не видят.
Я опять не знаю разгадки. Ребята смеются и соби-
раются ошарашить меня новым вопросом, по тут на по-
мощь поспевает Мадат-бидза.
— Ну, ну, не дразните малыша, — осаживает он ре-
бят и, в свою очередь, предлагает им ответить на другие
загадки; ребята пе могут отгадать, я радуюсь, а Мадат-
бнд.за качает головой.
1 Кпд за — дядя; почтительное обращение к пожилому че-
ловеку.
182
— Вот видите, — говорит оп, — есть вещи, которых и
вы не зияете. А хорошо ли будет, если я начну смеяться
над вами? Нет, я и пе думаю смеяться. Сперва надо ма-
лыша научить, а потом уж взять его в оборот. А вы не
даете ему очухаться. Каден ', — обращается оп ко мне, —
как тебя зовут? Сурен? Хорошее имя. Иди и садись тут.
каден. — И оп показывает па свою разостланную бурку.
Предложение его так просто и сердечно, что я робко
подхожу и сажусь на бурку. Всей своей внешностью Ма-
дат-бидза напоминает патриарха Авраама из учебника за-
кона божия. Полулежа на бурке, он держит чубук во рту
и глубоко сидящими, задумчивыми глазами смотрит па
скот, который спокойно пасется, рассеявшись по осен-
нему полю.
— Ты из каких будешь, каден? — спрашивает Мадат-
бидза.
Я называю свою фамилию. Оп знает моего отца, деда,
успокаивает и ободряет меня, чтобы я ничего пр боялся —
пн скота, ни пастушат, и советует присоединить свой скот
к его стаду. Узпав, что я не хочу ходить в школу, он не-
одобрительно покачивает головой.
— Это ты плохо делаешь, каден, очень плохо. В школе
человек умнеет... — Оп умолкает ненадолго, поглаживая
взлохмаченную бороду, и продолжает:—Хотя как кто:
есть и такие люди, которые от учения глупеют. Но зна-
ние — нужная вещь. Чтобы пасти скот, тоже нужен ум.
Раз у тебя нет ума — скот пасти не сможешь...
Мадат-бидза! Он говорит очень медленно, с расстанов-
ками и так сильно затягивается, что па щеках его об-
разуются впадины. Сейчас, когда я шипу о нем, он мне
кажется вылитым из бронзы монументом, которому ни-
почем и дождь, и ветер, и бури, и молнии. Иногда же
0,1 представляется мне огромным черным грабом, который
глубоко пустил своп корпи в землю. Сотни деревьев с кор
ними вырывают бури, а оп всегда стоит непоколебимо —
этот Мадат-бидза. Как будто оп вышел пз самой земли
и сам часть этой природы и понимает язык всего сущего.
Со скотом он обращается так, как никто пз пастухов.
101 да коровы пробуют отойти, он издает такой звук, что
01111 с°йчас же останавливаются. А когда он протяжно
кричит: «Го-го-го» — коровы, уже направившиеся было
1! лес, сейчас же поворачивают обратно. Окликает он
1 Iп ‘
надеи — бравый, отважный (арабск.).
183
скотину иа разные голоса. Когда наступает пора гнать
скотину домой, он издает какое-то клокотанье, от которого
коровы п молодые телки перестают пастись и собираются
около пего. Как будто этим голосом он им дает знать, что
пора идти домой, и коровы понимают его. А когда слу-
чается, что две коровы сцепятся между собой, он лишь
крикнет: «Ге-ге!»— и коровы послушно, как дети, расхо-
дятся.
В дальнейшем я много видел пастухов, по ни одни из
них не владел искусством Мадата-бпдзы. Как будто еще
и сейчас звенит в моих ушах его грозный окрик: «Ге-ге!>>,
который, ударившись о горы и лес, эхом раскатывается
там. Его знания о скоте, траве и деревьях неисчерпаемы.
Ему известны названия всех деревьев и растений; он
знает, когда нужно поить коров, когда нужно дать нм
отдых, чтобы удои не уменьшился. Знает., какое облако
к дождю и что предвещает тот пли иной ветер... А его
рассказы... Он рассказывает, как коровы боятся ежа. как
змея вползает в рот спящему человеку и как ласки, под-
нявшись на спину лошади, заплетают ей гриву. Рассказы-
вая, оп мастерит свирель или же ножом вырезает пз сам-
шита пли из дикой груши ложки.
Мадат-бпдза! О, как он не любит, когда подпаски кам-
нем или прутом бьют коров; в такие минуты он огорчен-
но покачивает головой:
— Эх, братец ты мои, да разве можно так, а? У ско-
тины ведь сердце бьется так же, как и у тебя. Если тебя
ударить — приятно будет? Нет. Так и она... Ты окликай
ее, ругай, но бить — пе смей! Опа такое же существо, как
и ты, только бессловесное, сказать не может, чего хочет.
Жалеть ее надо. Так-то! Вот хотя бы такой случай: в дни
моей молодости однажды в лесу, на пути к горам, я встре-
тил оленя. Стоит себе на краю обрыва и греется на солн-
це. А ружье-то со мною! Смотрю я на него — так хорошо
стоит, как будто самим богом послан мне. Дан выстрелю
в него, — говорю себе...
Н, затягиваясь пз чубука, Мадат-бпдза рассказывает
о том, как он выстрелил в оленя, чтобы потом похвастать
в деревне своим подвигом. Ои спустил курок — раздался
выстрел. Трах! — олень посмотрел в ого сторону и упал.
Мадат-бпдза подошел к добыче и увидел, что олениха —
это была самка — упала па острый выступ камня и пз ее
распоротого живота высовывается голова олененка...
Увидя это, он не тронул их.
184
— Пошел к себе в горы, и так было мне тяжело, как
будто я убийство совершил, — продолжает Мадат-бпдза,
затягиваясь едким дымом, и некоторое время молча смот-
рит вдаль, как бы вспоминая минувшее.—С того дня
я перестал охотиться. Грешно убивать, кадей, очень
грешно! Голова олененка, выступающая пз распоротого
брюха матери! — что может быть грешнее этого? Ни-
чего!— Оп снова замолкает. — Каден, у них тоже есть
п мать, п отец, и такое же сердце, как у нас.
Медленно пуская дым, он молчит некоторое время,
а потом снова говорит:
— Когда увидишь птенца, выпавшего из гнезда, возьми
да положи на место. Встретишь голодную собаку — дай
ей кусок хлеба, нет у тебя хлеба — пусть идет себе даль-
ше... Не тронь, кадей, пи одно животное; все они появи-
лись на свет, чтобы жить. А жпть-то сколько им поло-
жено? Одному месяц, другому год, от силы десять лет...
Лишь человек живет больше. Потому-то он такой бессо-
вестный... это всегда так — долговечные лишены совести.
Вот тебе пример: бабочка пли птичка — кому они причи-
няют зло? Никому. Но человек... О-о!
Мадат-бидза глубоко вздыхает и усиленно затягивается
из чубука; дым медленно кружится и тает в воздухе. Над
нашими головами беспокойно шелестит лес, впереди про-
стираются голые поля с грядами капусты и картофеля, —
они заплатами выделяются на равнине. Вразброд пасется
скот; сытые телки, играя, бодают друг друга. По небу
несутся стаи птиц. П Мадат-бпдза опять рассказывает
нам о птицах, растениях, а затем посылает ребят воровать
картофель и яблоки.
— Поди, кадей, принеси несколько яблок, — говорит
он мне спокойно и просто, как будто посылает в свой сад.
— Откуда? — спрашиваю я в недоумении.
Заметив мое смущение, он рукой показывает на ближ-
ний сад.
— А у кого попросить?
Усмехнувшись, Мадат-бпдза качает головой.
— Да ни у кого, кадей. Перескочи через ограду, со-
PB,i и принеси, — продолжает он так же просто и спо-
койно.
А если увидят?
А ты сделай так, чтобы тебя пикто ие видел.
Этого я никак не понимаю:
А если меня увидят и поймают?
1S5
— Да ты сделай так, чтобы тебя по заметили, а если
и поймают, скажи, что это для меня — для Мадата-бпдзы.
Иди, каден, иди. Когда у тебя самого пет, не стыдно воро-
вать. Кто на свете не ворует? Птица и та ворует на ниве,
в лесу, у человека. Зверь — тот еще больше. А человек —
больше всех. Кто больше ворует, каден, тот и богатеет.
Но я не люблю богатства: в день кусок хлеба, сыра,
штуки две картофеля пли яблок — да мне п достаточно.
Видя, что я все еще не решаюсь идти воровать, он
ждет, когда подойдут другие подпаски. Их трое — от де-
сяти до двенадцати лет, они все в трехах и вооружены
прутами. С полуслова онп понимают Мадата-бидзу — бе-
гут в сад, и не проходит и получаса, как возвращаются
с полными карманами.
Мадат-бидза берет себе несколько штук яблок, осталь-
ные отдает ребятам.
— Не будьте жадными, ребята: рвите всегда столько,
сколько нужно, не срывайте много.
Точно так же Мадат-бидза посылает их за картофелем
и морковью.
Печеный картофель — лакомство для пастухов. Пекут
они картофель в горячей золе сгоревшего титена ’, и, пока
картофель печется, мы окружаем веселый огонь, а Мадат-
бидза, перебирая свою седую бороду, спокойно рассказы-
вает нам что-нибудь.
Но больше всего Мадат-бидза любит посылать ребят
за яблоками. Воруют пастушки удивительно ловко: один
пз них сообщает садовнику, — словно оказывает ему
услугу, — что в нижнюю часть сада пробрался вор (сам
видел), и пока встревоженный садовник бежит в эту по-
ловину сада, другой пастушонок забирается в верхнюю
часть сада и набивает карманы и пазуху яблоками. Но
не всегда они поступают так: иной раз, заметив, что са-
довника пет, воришки попросту влезают через какую-ни-
будь удобную лазейку в сад, обеспечивая себе возмож-
ность побега.
Так вот однажды ребята берут п меня с собою, чтобы
я караулил, если уж сам пе пойду в сад. Но когда раз-
ведка устанавливает, что ни садовника, пп его сына нет,
мы все четверо забираемся в сад.
Помпю: заходящее солнце огненно-красными лучами
залпвало сад и яблоки. На яблоках лежал красновато-
1 Т п т е н, пли тптрен — высохший помет рогатого скота.
186
оранжевый отблеск. Яблоки словно золотые шары в лу-
чах заката — разве можно было безразлично пройти
мимо?!
Мы перелезаем через ограду в верхней части сада. —
осторожно, чтобы собака не услыхала наши шаги. — п,
оглядываясь, забираемся на деревья, по одному на яб-
лоню. Осторожно срываем яблоки и кладем за пазуху —
самое удобное место в случае погони. Мы целиком по-
глощены своим делом — яблоки одно за другим исчезают
за пазухой, уже готовимся слезать, как вдруг у кого-то
из ребят не то пояс развязывается, не то край вздувшейся
рубашки вылезает из-под пояса, и вот с вершины дерева
градом сыплются вниз яблоки: тп, тп, тп!
Сад сейчас же наполняется тревожным лаем собаки.
Слышна ругань и шум шагов.
Ребята в испуге слезают, я спешу следом за ними:
скорее, скорее! Они уже слезли и — айда! Один за дру-
гим. Вдруг подол моей блузы зацепился за сучок... Я те-
ряюсь, и пока успеваю освободить рубашку, чтобы спу-
ститься, ребята перепрыгивают уже за ограду, оставив
меня одного в саду с людьми, которые уже приближаются:
наконец спускаюсь п, нагнувшись, бегу к ограде. Чтобы
меня не заметили, я стал ползти на животе. Там внизу
есть отверстие для стока воды. Мои несчастья начинают-
ся, однако, именно тут — отверстие узко, а пазуха полна
яблоками. Я, может быть, сам и пролез бы, но яблоки
мешают.
И пока я думаю, не развязать лп пояс, чтобы изба-
виться от яблок и пролезть, садовник и его сын насти-
гают меня п, схватив за ногу, вытаскивают из отверстия
в ограде. Мне перепадает столько оплеух, что и не счесть,
да в эту минуту мне и не до счета: я прихожу в себя,
когда, оставив яблоки и пояс в саду, кое-как добираюсь
До Мадата-бпдзы. Ребята говорят, что у меня посинела
часть лица.
Я подношу руку к лицу п чувствую сильную боль.
— Что, болит, каден? — спрашивает Мадат-бидза. —
Ничего, съешь яблоко — пройдет.
Я очень скрытный мальчик: как бы меня ни обругали
На улице, как бы нп побили, я ничего не говорю ни това-
рищам, ни дома, а когда па теле остается какой-нибудь
знак от побоев, я вру, что, мол, упал и ударился о что-
нцбудь.
187
Так было и в тот вечер. Когда мама спрашивает, по-
чему лицо у меня опухло, я уверяю ее, что упал и ушиб-
ся. Недоверчиво п с болью в сердце мама покачивала го-
ловой:
— Гм, пу, где теперь лучше, — в школе или на паст-
бище?
Я не отвечаю. Выбор пока что неясен для меня. Ко-
нечно, лучше в школе, по... сын пристава, мой поступок...
В течение двух недель я понемногу привыкаю к своим
обязанностям: уже больше не боюсь, что коровы могут
потеряться пли потравить огороды.
Теперь я, как и другие подпаски, спокойно лежу на
спине и созерцаю небо. Это одно из лучших моих удо-
вольствии в ноле, — может быть, единственное. Как заман-
чиво ясное синее осеннее небо и как грустно видеть ли-
стопад в лесу! По чистому небу плывут тонкие, как по-
крывала, прозрачные облака, прекрасные, причудливые
облака. Кто создал эти облака? 11 куда онп плывут? Лежа
на спине, я слежу за их ходом, пока они не растают со-
всем пли не скроются за горой.
В такие минуты я, вдруг вспомнив пашу школу, вска-
киваю с места и сажусь. Я думаю о моих преподавателях,
товарищах, вспоминаю Еву, крошечную Еву, па копчике
косы которой бантик так похож па бабочку. Вспоминаю,
конечно, и Самсона. Наверно, оп ой передал, что я стал
подпаском... Интересно, что она теперь думает обо мне.
Мне досадно — я завидую перепелкам, беззаботно шны-
ряющим ио осенним сжатым полям, улетающим на юг
птицам и спокойно пасущимся коровам, у которых пе
было конфликта с сыном пристава, — им некого бояться!
В особен пости бесстрашными мне кажутся птицы, летя-
щие вдали... по синему небосклону... Это дикие утки и
журавли.
Приятнее всего для меня наблюдать за полотом жу-
равлей, которые, образовав треугольники, стаями, мерно
хлопая крыльями, плавно несутся по осеннему небу.
Крлк, крлк!.. Крлк, крлк!..
В их как будто давно знакомом, сладком и родном
зове я чувствую какой-то таинственный призыв. И когда
онп скрываются за горой, глубокая тоска и печаль охва-
тывают меня. Куда же они летят, торжественно и при
зывпо курлыкая?.. Э, будь у меня крылья и умей я лс-
188
тать — унестись бы с ними и оттуда, сверху, смотреть на
мир! Чего бы только я там но увидел! А иногда я ду-
маю — добраться бы до облаков, сесть на одно пз них и
мчаться до самых звезд, чтобы увидеть, что такое звез-
ды — огонь пли глаза, как говорит бабушка.
Из моих мечтании меня выводит журавлиное «крлк!
крлк! крлк!».
— Мудрые они птицы, — говорит Мадат-бидза. — Ко-
гда появляются журавли — значит, весна на дворе, когда
улетают — осень. «Готовьтесь», — говорят онп. Раньше,
когда еще пе было почты, это онп приносили и уносили
письма — во как!
Кроме журавлиного зова, я люблю еще, когда лес то
тихо шелестит, то как бы взволнованно шуршит пли гу-
дит. Я внимательно вслушиваюсь и хочу узнать, откуда
возникают все эти лесные звуки и о чем говорят они, да
п говорят ли что-нибудь. Во мне просыпается желание
петь п посвистеть, и я чувствую себя легко.
Иногда я останавливаюсь на краю опушки и кричу:
«О-го-го!» Мне приятно слышать эхо моего голоса, гулко
звенящего в чаще леса и отдающего затем басом. Кажет-
ся, в глубине леса, в какой-то темной пещере чудовищные
исполины повторяют мой голос, чтобы застращать меня:
как посмел я нарушить их покои и дразнить. II чтобы
показать, какой я бесстрашный, продолжаю дразнить их:
«Ого-го!»
Ответ звучит еще более басисто. Но я пе боюсь, —
шума шагов но слышно, — и, ободренный, продолжаю
кричать еще сильнее.
— Это ты нехорошо делаешь, кадей. — говорит мне
как-то раз Мадат-бидза. — Нельзя дразнить лешего.
— А кто он такой?
— Леший-то?.. Неужели ты до сих нор* не знаешь,
кто такой леший? Лешин вот всему этому — травке, де-
ревьям, белкам, зайцам, оленям — хозяин, всем нм дает
он жизнь, всех их питает... Вот как, кадей. Ты уж брось
его дразнить...
Вот оно что!.. Слова Мадата-бидзы производят па меня
глуоокое впечатление: значит, кроме лесного сторожа,
еще кто-то заботится о деревьях и лесных животных,—
некто, живущий в самом лесу. Почему же до сих пор
ояоушка и мама мне ничего пе говорили об этом? Значит,
,)то «он» сердито отвечает па моб окрик! Интересно знать,
это за существо и как оно выглядит.
189
Но я все-таки не испытываю боязнп п продолжаю по-
прежнему дразнить лешего несколько раз в день, когда
приходится отгонять скот, забирающийся в лес. Стою и
смело дразню лешего. Это мне доставляет удовольствие:
пусть лопнет! Я не боюсь его, так как Мадат-бпдза близ-
ко — он защитит меня.
Спокойно я чувствую себя, лишь когда скот мирно
отдыхает, когда вовсе не надо опасаться, что коровы про-
падут. Лежу на спине, смотрю в небо и погружаюсь
в мечты... Вспоминаю чудеса, рассказанные бабушкой или
мамой. А когда думаю о школе — мигом вскакиваю и со-
весть начинает меня мучить. За это время Самсон уже
многому научился! Что-то думает обо мне мой новый
товарищ Ева?.. Но немного погодя я опять уношусь
в мечты: бабушка как-то рассказывала мне, что небо со-
стоит из семи этажей; на самом верхнем сидит бог на
своем золотом троне: он в светлых одеждах и с белой
бородой. Когда ему хочется посмотреть па мпр — синие
ворота неба распахиваются, и бог глядит сверху вниз и
видит, кто чем занимается на земле, и какой достоин
кары или милости. Тогда с веба до земли спускается зо-
лотая лестница, и по ней движутся белокрылые ангелы,
чтобы выполнить приказание бога.
«А почему же они не пришли помочь нашему Арта-
шу — ведь я так горячо молился за него! Если правда,
что говорят бабушка и мама, почему же бог не исполнил
моей просьбы?» —думаю я с горечью.
Не найдя ответа иа эти вопросы, я начинаю думать
о другом: кто зажигает звезды па небе и кто гасит
столько звезд сразу?
Как я ни поглощен этими мыслями, все же по забы-
ваю, что скот может потравить огороды и картофельные
ноля, так как сторож, в круг обязанностей которого вхо-
дит охрана и надзор за ними, часто появляется на полях
пли около села и спрашивает у подпаска: «Гм, а не во-
ровал ты картофеля?», или же: «Не пускал скотину в по-
севы?»
Н вот однажды Мадата бпдзы нет со мною, и я в пол
пом одиночестве лежу па травке и смотрю в небо. Не
знаю, сколько времени я так лежу и увлекаюсь мечтами,
по вдруг слышу какое-то тревожное мычание. Вспомнив
про скотину, вскакиваю с места и вижу, что скот исчез.
В ужасе смотрю то в одну сторону, то в другую. Неужели
коровы забрели в лес п потому их пе видно? Если так,
190
то горе мпе: скот пропадет пли же лесной сторож угонит
его к себе домой и...
Я бегу в лес. Но, пе достигнув опушки, опять огляды-
ваюсь на поля, где полосы картофеля, капусты и свеклы
отчетливо виднеются среди скошенного жнива. Моих ко-
ров нет и там...
Мой взор охватывает все пространство до границы
лугов, откуда уже начинаются дома и тополя пашей де-
ревни.
Смотрю, и вдруг у мепя подкашиваются ноги.
Кто-то гонит наших быков и коров в деревню. Вот
наш белый бык, вот и корова-чернуха! Наш скот... поле-
вой сторож!.. Одна минута, и я, опомнившись, бегу, еле
переводя дух и так быстро, как только может бежать
охваченный ужасом девятилетнпй мальчик.
Бегу умолять сторожа, чтобы он простил меня; я толь-
ко одну минутку был невнимателен, я больше не позволю
себе этого, не допущу, чтобы скот портил посевы. Я верю,
что сторож простит меня. Если мои слова пе тронут его,
я заплачу, буду целовать его руку, скажу, что отец по-
бьет меня... бегу, да еще как бегу!
Но я еще не догнал его, а слезы уже льются из моих
глаз. Еще немного, еще несколько шагов — и я добегу до
пего...
Наконец догоняю сторожа.
— Дядя!—всхлипываю я и пе могу продолжать.
Полевой сторож — психолог; оп сейчас же дотачи-
вается, что скот этот мой, и начинает так орать, что от
страха у мепя душа уходит в пятки.
— Убирайся, щепок! Попробуй-ка подойти ко мпе, я
тебя так вздую, что небо с овчинку покажется!
Оп так угрожающе замахивается кнутом, что я каме-
нею от ужаса. Безжалостно подстегивая скот, он гонит
его в деревню.
Когда сторож скрывается за домами, я прихожу
в себя — что же мпе теперь делать? Что я скажу отцу,
маме? Бежать и сообщить им об этом. А вдруг отец по-
бьет?
Я решаю спачала сообщить матери: опа поймет и про-
стит меня. Я обращаюсь к пей.
О всепрощающая материнская любовь!..
Вытирая мои слезы, мама выслушивает меня, потом
Рассказывает обо всем отцу.
191
Немного спустя отец возвращается и ведет за собой
наших быков н коров. Оп привязывает пх во дворе и под-
ходит ко мне.
— Ну, что ты теперь скажешь? Опять не пойдешь
в школу?
Я молчу — мне трудно отвечать. Мне пе хочется пн
в школу, нн пасти стадо. Я. конечно, с радостью пошел
бы в школу, но как туда пойти? Мое молчание и упор-
ство непонятны родителям.
— Да отчего ты так разом отвернулся от школы? —
удивляется отец. — Кто тебя там обидел? Пли накуро-
лесил сам? Ну, скажи, как знать, — может, натворил там
что-нибудь и стыдишься идти туда? А?..
Сегодня я так сильно взволнован, что больше пе могу
сдержаться и сознаюсь во всем.
— А, так бы ты и сказал! — говорит отец и па следую-
щее утро идет просить ректора, чтобы меня вновь при-
няли в школу.
9
ОПЯТЬ В ШКОЛЕ
На этот раз я иду в школу охотпо, без сопротивления.
По когда отец, сдав меня па руки ректору, уходит,
я чувствую себя неловко: мне стыдно, я краснею и не
смею прямо смотреть в лицо не только ректору, но п
ученикам; боюсь, что вдруг потребуют у меня объясне-
ний, боюсь, что нагрянет сын пристава и попробует от-
платить мне, ударив ногой. Что мне тогда делать?
Стерпеть или же ответить па удар?
Мне кажется, что ученики будут по-прежнему сме-
яться надо мной и дразнить, поэтому я держусь насторо-
же. По все проходит благополучно: даже мальчики, кото-
рые раньше приставали ко мне и дразнили, даже они
смотрят па мепя без враждебности, а сам пострадав-
ший— сып пристава — пе обращает па мепя никакого
внимания и продолжает играть во вдоре, — видно, он за-
был обо мпе.
Одноклассники окружают меня с любопытством, уче-
ники старших классов подсмеиваются над моей застенчи-
востью, а обрадованный Самсон одобряет меня, повторяя
без конца:
192
— Не бойся, пойдем в класс!
Я не боюсь, но мне стыдно, когда я вспоминаю мой
поступок, и вижу, с каким любопытством меня рассмат-
ривают ученики. Наконец звонок освобождает меня от
их назойливого внимания.
— Ну, иди, садись па свое место п будь умницей, —
говорит ректор, ласково хлопнув мепя по спине.
Ободренный таким отношением ректора, я вхожу
в класс и занимаю свое прежнее место — рядом с Евой.
Заняв место, я кивком головы здороваюсь с ней, по
в душе трепещу, — а вдруг опа уже знает о моем «под-
виге» и о том, что я был подпаском, и не захочет сидеть
со мной рядом?
Однако oiui улыбается, — па ее щеках я вижу знако-
мые мне ямочки. Она протягивает свою белую ручку.
— Здравствуй, Маиасян, почему ты пе приходил? —
говорит опа дружески. — Мы столько прошли нового!..
О, каким добрым кажется мне ее голос, п сколько
в нем сердечности в сравнении с безразличным любопыт-
ством других ребят. Стало быть, она ничего по знает или
же знает, по не хочет напоминать об этом. II потому она
мне кажется более близкой и родной, чем остальные.
В этот день первым идет урок батюшкп — закон бо-
жий.
Вот он входит с черной шалью на плечах... Отец Гют,
пли, как его называют ученики, отец Гут. и осенью и
зимой не расстается па уроках с шалью. Ох, эта шаль!..
Ее доставляет п упоспт домой сын соседа батюшкп, —
он учится в нашей школе. За это ученики старших клас-
сов обозвали его «поповской шалью». Мальчик обижается,
он охотно отказался бы от этой обязанности, по пе мо-
жет,— некоторые пз учеников говорят, что он стыдится
заявить об этом батюшке, по словам других, он боится,
как бы отец Гют пе поставил ему плохую отметку.
Войдя в класс, батюшка раза два проходит между
партами, затем безразличным взглядом обводит всех уче-
ников и, заняв место за кафедрой, указывает пальцем на
меня:
— Расскажи!
Я поднимаюсь и стою в смущении: не только не зпаю,
что рассказать, но и как объяснить мое молчание.
Мне па помощь приходит Ева.
Батюшка, его две педели не было в школе, он
только сегодня пришел.
7 С. Зорьян, т. 2 193
— Ага, — говорит батюшка рассеянно, — раз так, ты
мне расскажешь завтра.
Я рад, что батюшка не интересуется причиной моего
отсутствия: значит, он ничего не знает.
Так вновь начались мои занятия в русской школе.
II потекли один за другим дни и годы однообразной
ученической жизни, дни п годы под руководством наших
преподавателей: ректора Санатрука Сергеевича, с усами,
похожими на рога, Николая Петровича, преподавателя
географии и истории, знающего по-армянски лишь одно
слово «хоз»’, которое он произносит не иначе как «хос»,
учительницы русского языка Лидии Львовны, отца «Гут»
и остальных.
Теперь, когда я из дали десятилетий оглядываюсь на
это время, в тумане однообразных дней и годов школьной
жизни я вижу лица моих товарищей, моих близких то-
варищей-шалунов, с которыми мы еще много раз встре-
тимся в этой книге, а затем тех из учителей, которые имели
большое влияние на учеников.
Думая о школьных годах, я вспоминаю и паш обшир-
ный двор, незабываемый двор нашей школы, где стояли
флюгер, дождемер и некоторые другие метеорологические
приборы, — двор, где происходили наши игры, военные
занятия п гдр каждую весну мы сажали деревья вместе
с Николаем Петровичем.
Рано утром мы собираемся и играем во дворе школы,
но как только раздается звонок, становимся попарно и
входим в класс. Каждый идет в паре со своим товарищем
по парте: поэтому я и Ева всегда становимся вместе. Мы
и уроки всегда отвечаем вместе: Ева подсказывает мне,
а я — ей.
Самое трудное для меня—это уроки русского языка,
географии и истории. Мне трудно усваивать не сами со-
бытия, а произносить названия, незнакомые и непривыч-
ные имена, которых так много и которые кажутся мне
такими странными, а иногда п вовсе непроизносимыми:
Пабугодопосор, Беехзебух, Дпокхетпанос1 2 — па уроках
закона божия, а па уроках русской истории я пе могу
произнести имя «Рюрик», а всегда говорю «Люрпк». Ни-
колай Петрович ужасно сердится па это и заставляет без
конца повторять одно и то же слово, но сколько я ни ста-
1 Хоз — свинья.
2 Навуходоносор, Вельзевул, Диоклетиан.
194
раюсь, ничего не получается: «Люрпк» остается «Лю-
рпком».
Я и Ева сидим на первой скамье, а позади нас Мелитэ
Еванпулло и Седрак — сын портного Авака, — пати знаме-
нитый Седрак, который всех щиплет, ради потехи прячет
книги товарищей п вообще доставляет много хлопот учи-
телям. Оп охотно подсказывает уроки, по требует, чтобы
ему тоже подсказывали, если он «запнется». Иногда,
шутки ради, он подсказывает умышленно неправильно и
подводит товарища, а когда учитель делает замечание,
Седрак смеется. Но однажды он попался: неправильно от-
ветивший мальчик заявил, что ему подсказал Седрак.
Николаи Петрович вызвал Седрака к доске: «А ну, по-
смотрим, как ты будешь подсказывать...» Вы думаете,
Седрак приуныл? Нисколько! Нз-за спины учителя он
показывал язык, а иногда и делал одобрительные знаки,
кивая головой отвечавшему урок ученику, — мол, пра-
вильно, продолжай, — пли отрицательно качал головой.
Другой раз на уроке армянского языка, когда батюшка
выставил Седрака в коридор за шалости, Седрак через
окно влез в класс и продолжал смешить учеников. Ба-
тюшка, как пи был рассеян, все же заметил его присут-
ствие и неожиданно для пас закричал па него, сильно
рассердившись:
— Вон, негодяй! Убирайся, откуда пришел!
Седрак влез па подоконник, чтобы прыгнуть во двор.
— Ты куда, негодный мальчишка? — остановил его
батюшка.
— Вы же сказали: «Убирайся, откуда пришел», ба-
тюшка, а я отсюда пришел, — ответил Седрак и прыгнул
во двор.
Батюшка лишь молча покачал головой. Это должно
было означать: все равно, мол, из Седрака ничего вс
вы идет.
За Седраком и Мелитэ сидят Апостол Караманнди и
Филипп Зайцев — сын старшего железнодорожного мас-
тера. Он всегда одет чисто и аккуратно, гладко при-
чесан и носит в кармане брюк маленькие часы. У пего
есть также ножик с перламутровой рукояткой. Он носит
01 ° п кожаных ножнах и очень неохотно дает чинить им
кара пдашп.
Во время уроков армянского языка и закона божия
постол Караманнди, Филипп в остальные русские вы-
ходят, но Мелитэ Еваппулло учится с нами и закону
7* 195
божию и армянскому языку. Иногда он лучин1 нас, ар-
мян, готовит уроки, п батюшка всегда стыдит нас.
— Эх, вы, бессовестные, не стыдно вам? Грек, а по-
армянски учится лучше вас.
Это было верно: Мелптэ в самом деле лучше нас
учился, и это удивляло всех.
— Мелптэ, ты зачем учишь армянский язык, на чю
он тебе? — спрашиваем мы.
— Отец говорит: «Учись — в лавке понадобится», я и
учусь.
Отец у Мелптэ торговец, имеет на главной улице боль-
шой магазин фруктов и мелочных товаров. На вывеске
огромными буквами написано: «А р и с т о Ев а и и у л л о».
Этот Аристо — отец Мелптэ. В его магазине продаются
самые лучшие сорта сухих фруктов. Мелптэ приносит
иногда из магазина своего отца инжир, пряники, фи-
ники, маслины или конфеты и продаст нам, а выручен-
ные деньги бережно складывает в кожаное портмоне.
Если оп дает в кредит, то в записной книжке отмечает
по-армянски: «такой-то остался мне должен столько-то
копеек».
Не таков Апостол Карамаппдп: оп часто рассказы-
вает, что его семья пе долго останется в нашем местечке:
как только он кончит школу, они всей семьей уедут к
себе на родину — в Грецию.
— А это далеко? — интересуемся мы.
— Э-э, далеко, за морями! — протянув руку, куда-то
вдаль показывает Апостол.
II он описывает свою родину как сказочно прекрас-
ную страну, где цветут оливы и миндальные деревья и
где зреют лучшие в мире фрукты: апельсины, гранаты,
инжир и виноград...
— А ты был там?
— Нет.
— А откуда все это знаешь?
— Отец мне рассказывал.
Отец его — пекарь, он выпекает превосходные матна-
каши ’, один из его братьев, каменотес, работает на по-
стройке железнодорожной станции, а другой — служащим.
По воскресеньям все они одеваются чисто, сидят иа бал-
1 М а т и а к а ш—раскатанный пшеничный хлеб с бороз-
дами — чурек.
196
коне п играют в домино пли же ходят в гости к другим
грекам из нашего местечка.
Рассказы Апостола мы всегда слушаем с захватываю-
щим интересом, они уносят нас в иной, чудесный мир.
Мы не только в школе, но и после уроков почти каж-
дый день встречаемся, играем вместе, вместе ходим гу-
лять в поле или лес. А иногда ио вечерам сидим в каком-
нибудь укромном местечке и долго беседуем при свете
звезд. О чем мы только пе говорим! О земле, о небе,
распределяем между собой звезды, какая из них чья,
пытаемся узнать, что такое в действительности солнце,
луна, из чего они сделаны и кто ведает сменой дня п
ночи. О, какие философы дети! Мы так хотим все выяс
пить, узнать, постичь сущность вещей! Нас не удовлетво-
ряют объяснения преподавателей, и наши мысли порха-
ют вокруг мировых проблем, как порхают птички вокруг
туго набитых мешков с зерном.
— Я бы хотел быть ученым и знать все, — говорит
Седрак, увлеченный темными п таинственными загад-
ками мироздания.
— Такие вещи трудно узнать, — говорит Самсон. —
Мой родственник и тот не знает, а тебе откуда знать?
— Твой родственник ведь пе ученый, а студент, —
возражает Седрак. — А я хочу быть ученым и изучить
все это.
— Ученым! Ты думаешь, это легко? — замечает Сам-
сон. — Ты уроки своп прочесть ленишься, а такие толстые
книги разве одолеешь?
— Нет, Седрак, это не твоего ума дело; лучше стань
старшиной, — советует ему Мелптэ, — будешь носпть ме-
даль на груди и сажать в тюрьму своих врагов.
— Нехорошо быть старшиной,— вмешивается в раз-
говор Ашот, сын вдовы Поэм. — Что ж тут хорошего —
арестовывать людей да орать то па одного, то на другого?
— А разве плохо быть богатым, получать подарки,
всеми распоряжаться? — продолжает Мелптэ.
— Нет, — покачивает головой Ашот. — По мпе, лучше
быть попом, чем старшиной. Все воздают тебе почести,
приносят деньги, и живешь себе спокойно.
А разве ты можешь хоронить мертвых? — вскаки-
вает с места Седрак.
Пет, я боюсь мертвецов, — честно признается Ашот
к, немного подумав, добавляет: — Раз так, я буду учите-
лем.
197
II вот мало-помалу мы подходим к вопросу, кто кем
хочет быть.
Самсон говорит, что оп хочет быть студентом, как
его родственник.
— А ты кем хочешь быть, Сурен? — спрашивает он
меня.
— Телеграфистом, — говорю я.
Давно уже телеграфисты, особенно железнодорожные,
мне нравятся своими тужурками со светлыми пуговицами
и фуражками с околышем и с кокардой. Кроме того, мне
кажется, что па свете пет людей умнее и находчивее пх:
кто другой смог бы по проволоке говорить с разными
городами?
Апостол никем не хочет стать: оп ждет окончания
школы и поедет в Грецию, — там решит, что дальше бу-
дет делать. А Мелитэ того мнения, что должен продол-
жать профессию отца.
— Расширю магазпп и буду продавать всевозможные
сладости. А вы будете приходить и покупать у меня...
— Ну, братец, — говорит Седрак,—довольно, пойдем
спать.
II ребята расходятся по домам, думая о завтрашних
уроках и преподавателях. II больше всего, конечно, о Ни-
колае Петровиче, самом требовательном и сердитом.
10
НИКОЛАЙ П Е Т Р О В И Ч
Мы, ученики, не так боимся ректора, как Николая
Петровича. Почему это так? Может быть, причина в том,
что он, кроме истории и географии, учит нас военному
делу и требовательнее п строже всех преподавателей. Ему
неприятно, когда мы, читая, искажаем какое-либо назва-
ние пли слово. Николай Петрович занятный, очень за-
нятный человек: па нем черный сюртук с медными пуго-
вицами и такой же жилет. На мизинцах оп отпускает
длинные ногти, у него белое лицо, а волосы светлые и
стоят торчком, папохмппая только что взошедший ячмень.
Па цепочке его часов висит брелок — свинка. Когда он
сердится на кого-нибудь из учеников, то показывает ру-
кой на эту свинку и говорит: «Ты lios».
198
Вообще Николай Петрович любит давать имена и
прозвища: Седрака, например, как самого отчаянного
ученика, он называет «Пугачевым», Самсопа — «длин-
ным языком», Мелитэ — «хос», Апостола и мепя «серо
ками» п так далее. Все эти прозвища оп связывает с
поведением ученика. Самсопа, например, он называет
«длинным языком» потому, что тог показывает язык уче-
никам; Мелнтз называет «\ос» за то, что тот умеет ис-
кусно хрюкать. А прозвище мое и Апостола — «сороки» —
было дано в день посадки деревьев. Товарищи копачи
ямы, сажали туда деревья, а мы с Апостолом, прервав
работу, беспечно болтали.
— Сороки, настоящие сороки!
fl с того дня нас зовут «сороками».
При входе в класс он па секунду задерживается у
дверей, испытующим взглядом окидывает всех учеников
п затем тяжелыми шагами подходит к кафедре.
— Пу, приготовились?
Класс отвечает:
- Да.
— Петросян, начинай.
Бедный Петросян! Николай Петрович всегда с тебя
начинал, потому что ты плохо отвечал урокп, — хотя и
знал пх, но терялся и ждал, пока тебе подскажут. А под-
сказчики еще больше путали тебя, — подвел и я тебя
однажды н поплатился за это.
Петросян кажется моложе своих лет; на уроке геогра-
фии он теряется п часто озирается по сторонам. — не
ошибся ли, не поправит ли кто его? А иногда сам ти-
хонько говорит рядом сидящим: «А дальше что?» II когда
ому подсказывают, «что дальше», он слепо верит, что это
правильно, и делает порой грубые ошибки.
П вот однажды па уроке географии Петросян никак
пе мог назвать столицу Бельгии, — может быть, он и
знает, но сомневается и смотрит по сторонам — не помо-
жет ли кто?
— Бухарест, — подсказываю я, сжалившись пад ним.
Бухарест, — повторяет Петросян уверенно.
По зоркие глаза Николая Петровича замечают движе-
ние моих губ, а может быть, его острый слух улавливает,
кто подсказал. Николай Петрович медленно подходит к
парте и, взяв меня за ухо, как берут быка под ярмо,
ЬеДет к доске.
199
— Стой до конца урока и знай, что столица Бельгии
не Бухарест, а Брюссель.
До конца урока я стою у доски и смотрю на товари-
щей: мне не так стыдно, как утомительно, — я беспре-
станно переступаю с ноги па ногу п завидую сидящим
товарищам.
Таков Николай Петровпч. Его излюбленные наказа-
ния: «становись в угол», «сегодня останешься без обеда»,
«пойди позови родителей», и самое страшное: «иди и
расскажи ректору, что ты сделал». II ученик шагает, идет
походкой осужденного на пытку и обстоятельно расска-
зывает ректору все подробности своего преступления, не
пропуская ни одного пункта, так как знает, что Николаи
Петровпч потом проверит его.
Но у Николая Петровича есть и другие наказания.
Однако к ним он прибегает лишь на уроках военных за-
нятий.
Весенний солнечный день; длинной шеренгой, но во-
енному подтянутые, мы стоим перед школой. С обнажен-
ной головой, в сюртуке с медными пуговицами (под ним
виден жилет с медными пуговицами и цепочка от часов
с брелоком, изображающим свинку) перед нами расхажи-
вает Николай Петрович и призывает к порядку, вырав-
нивая ряды, после чего мы принимаемся шагать вдоль
обширного двора, начиная все время с левой ногп; Нико-
лай Петровпч в такт нашим шагам беспрестанно повто-
ряет, размахивая правой рукой:
— Левой! Левон! Левой!..
Мы шагаем попарно, затем перестраиваемся, строим
колонны и, стоя на месте, приступаем к новым упражне-
ниям. Нагибаемся, поднимаемся, делаем повороты то в
одну, то в другую сторону и опять шагаем.
Уличные ребятишки, облепив решеткп забора, пере-
гнувшись через него, пе отрываясь смотрят па нас; прохо-
жие тоже останавливаются, глядя па наши упражнения,
а мы стараемся шагать бодро, нам хочется отличиться
перед Николаем Петровичем и покрасоваться перед улич-
ными зрителями.
В особенности стараются Самсоп п Апостол. Николай
Петрович, внезапно остановившись, командует: «Во
фронт!» Ребята, совершившие полный поворот, сталки-
ваются с размаху с зазевавшимся Самсоном, — тот па-
дает, увлекая за собой одного из учеников. Все это так
2оо
неожиданно и смешно, что я не могу удержаться от
хохота.
— Кто тут смеется? — выступает Николай Петро-
впч. — Выходи сюда!
Я, еле сдерживая смех, выхожу пз рядов и прибли-
жаюсь к нему.
Николаи Петровпч сильно возмущен, но с виду спо-
коен: я чувствую это по его рукам, которые хищно, как
когти, вонзаются в мои плечи и поворачивают меня ли-
цом к солнцу.
— Смотри, — показывает он на солнце.
Это не в первый раз, что Николаи Петровпч во время
военных занятии наказывает таким образом провинивше-
гося плп нарушившего строй ученика: ребята это назы-
вают «солнечным наказанием». Солнечное наказание вы-
пало и на долю Седрака, п Апостола Караманнди, и
Петросяна, и многих других.
Но я наказан таким образом в первый раз.
II какое это дикое наказание! Представьте себе: нужно
совершенно прямо стоять и открытыми глазами смотреть
на ослепительный диск солнца!
В первую же секунду зрачкам щекотно, и я закрываю
глаза.
Сейчас же раздается голос Николая Петровича:
— Смотри, смотри!..
Я вновь открываю глаза и сейчас же прищуриваюсь —
так ярки и ослепительны лучи солнца. Кажется — солн-
це уставилось на меня одного, кажется—свои огненные
пики и пламенные стрелы оно направило только в мои
глаза. II я не в сплах перенести ослепительно острый
блеск — закрываю глаза и опускаю голову. Но Николай
Петрович, не забыв про меня, то и дело оборачивается п
приказывает:
— Смотри на солнце!
Я смотрю и сейчас же рукой заслоняю глаза.
— Пе так, не так! — повторяет Николай Петрович.
Я больше не могу терпеть, сердито отмахиваюсь и
направляюсь в школу.
Куда, куда? — кричит мне вслед Николай Петро
В||ч и, по-видимому опасаясь, что я пойду к ректору,
сейчас же приказывает: — Становись в шеренгу, быстро!
Я, конечно, становлюсь в шеренгу и опять принимаю
участие в упражнениях: это лучше, чем идти жаловаться
ректору, который неизвестно еще, как бы принял мою
201
жалобу. Да и вопрос — осмелился бы я жаловаться? По
было лп это у мепя наивным взрывом возмущения, кото-
рый, возможно, прошел бы, стоило переступить порог шко-
лы?.. Кто бы рискнул пойти жаловаться ректору иа
учителя? Какая для этого нужна была смелость?
Но все иа этом свете кончается.
«Солнечное наказание» также имело свой конец. По
еще немало учеников было наказано! Последним были
наказаны опять-таки Седрак и Апостол, а самым послед-
ним Мелптэ. Именно в тот раз Мелптэ заплакал, а Сед-
рак вспыхнул от гнева, — тот Седрак, которого Николай
Петрович за озорство называл «Пугачевым».
— Ребята, раз оп так истязает нас, давайте сыграем
с ним какую ппбудь злую шутку! — говорит Се фак,
взволнованно грозя маленьким кулаком, а черные глаза
его так и горят.
Я и мои товарищи согласны, возражает лишь Зар-
гаряп Ашот, сын вдовы Поэм.
— Нехорошо, ребята, — говорит он, покачивая своей
черной головой, — нехорошо с учителем так поступать,
ребята.
— Он тебя не наказывал, потому ты так и гово-
ришь! — набрасывается на пего Седрак. — Заставил бы
он тебя глядеть на солнце, посмотрели, что бы ты запел!
— Ведите себя хорошо, он и пе поставит, — спокойно
возражает Ашот. — Знаете ведь, что он сердитый человек...
Седрак больше не слушает его, он отводит пас в сто-
рону и спрашивает, какую бы шутку нам сыграть с учи-
телем.
Мы долго думаем, по ничего подходящего пе можем
придумать.
Выручает опять-таки Седрак. Оп предлагает воткнуть
иголку в стул.
— Ну что ж, мы согласны, если только удастся.
— Не беспокойтесь, удастся, — говорит Седрак, —
лишь бы Ашот пе испортил пам дела!
Н вот однажды в перемену перед третьим уроком,
когда большинство учеников играет на дворе, Мелптэ.
подчиняясь указаниям Седрака, втыкает в стул Николая
Петровича снизу иголку с ниткой, а конец нитки протя-
гивает к своей парте. Остается только дернуть ниточку
в нужный момент, чтобы иголка выскочила.
Раздается звонок. Ученики группами с шумом входят
в класс.
Мелптэ, держа в руках конец ппткп, ждет, бледный и,
по-впдпмому, очень взволнованный. Нитка проходит под
нашей партой, и я вижу, как опа дрожит. Я всячески ста-
раюсь, чтобы Ева — мой товарищ по парте — пе заметила
нитки. С этой целью я ей показываю картинку, иа кото-
рой изображен Иван Третий, рвущий в гневе грамоту
татарского хана па клочки и топчущий их ногой.
— Разве мыслимо, чтоб царь так рассердился?— го-
ворю я ей.
— Что ж тут особенного? «Это на картине так! — от-
вечает Ева и но может продолжать, так как в ату минуту
входят Николай Петрович. Он, как всегда, на с.екундч
останавливается около дверей, зорким взглядом обводит
класс и быстрыми шагами подходит к кафедре.
Нитка теперь уже пе дрожит, а дергается.
— Ну, приготовились? — задает Николай Петрович
своп обычный вопрос.
— Да, — отвечает класс.
Нитка продолжает дергаться.
— Петросян, расскажи, — говорит Николай Петрович
п усаживается.
Но, едва коснувшись стула, оп вскакивает, как ужа-
ленный, вскрикнув: «A-а!» Затем трогает рукой сиденье
и видит иголку.
Как мпе описать изменившееся лицо Николая Петро-
вича, его судорожное движение и скрежет зубов, дли в
шиеся всего лишь секунду, по нагнавшие ужас на весь
класс? Однако он тотчас же берет себя в руки и молние-
носно обводит всех нас свирепым взглядом.
— Кто это сделал? — раздается металлический голос
в застывшей тишине класса.
Класс молчит.
— Я вас спрашиваю — кто это сделал?
Ни звука.
Скажите, или я заявлю ректору, и вы все будете
исключены.
Угроза пе действует — все молчат.
До тех пор, пока пе назовете имя преступника, я не
начну урока.
Ни у кого нет желания говорить.
Мы боимся только за Филиппа Зайцева и Ашота, ко-
торые оба трусы —могут нас выдать, и тревожно смот-
рим в пх сторону — я, Седрак, Апостол и Мелптэ: Анют
Сцдит невозмутимо, а Филипп понурил голову над
203
книгой. И возможно, что сомнительная для такой минуты
ноза Филиппа, а может быть, наши взгляды, обращен-
ные в его сторону, заставляют самого Николая Петровича
повернуться к нему.
— Зайцев, это ты сделал?
Вероятно, это был умышленный вопрос, так как никто,
да и сам Николай Петрович не ждал бы от него такой
дерзости, но вопрос был задан с той именно целью, чтобы
испуганный Зайцев сообщил фамилию преступника.
Но Зайцев, зная, чья это проделка, отвечает:
— Нет, Николай Петрович, я этого не делал.
— Л кто же?
— Не зпаю.
Николаи Петрович взбешен и ударяет рукой о стол.
— Назовите фамилию виновного!
Класс молчит.
— Повторяю: пока вы не скажете, я не начну урока!
Угроза не действует.
Никто не издает ни звука.
Тогда происходит нечто неожиданное: Николай Пет-
рович, сорвавшись с кафедры, вылетает из класса с та-
ким лицом, что это действует на нас сильнее, чем его
угрозы; нам кажется, что он ушел потребовать каких-
нибудь чрезвычайных мер против нас. И мы не ошиблись.
Через несколько минут торопливыми шагами входит рек-
тор, Санатрук Сергеевич, мрачный, с глубокой морщинен
па переносице. И пе входит, а, вернее, в спешке ударив-
шись о двери, буквально врывается в класс, быстро под-
ходит к кафедре и, опираясь на нее рукой, останавлива-
ется. Оп стоит почти рядом со мной п с Евой, и я ясно
вижу, как его рука п рогообразные усы дрожат.
— Дети, — начинает оп возмущенным голосом и, не-
много помолчав, смотрит на класс; подбородок его дро
жит. — Вы ученики или уличные... ну, хулиганы, а?
Класс молчит.
— Вы все вместе пли кто-нибудь пз вас поступил
с Николаем Петровичем самым непозволительным об-
разом, — продолжает Санатрук Сергеевич, подчеркивая
каждое слово. — Вы, конечно, знаете, кто это сделал,
и потому должны сейчас же честно сообщить мне фамп
лию этого ученика, — иначе пострадают все...
Класс молчит.
— Доти, — продолжает Санатрук Сергеевич, и на его
лице дрожат усы рога, — если сию же минуту вы но
204
скажете мне фамилию преступника, весь класс будет
пеключеи! 11авсегда!
Класс опять неподвижен и безмолвен.
II в этой тишине я чувствую (потом мои товарищи
рассказывали, что и они почувствовали то же самое),
что над классом повисла угроза, нечто страшное, могущее
каждую минуту взорваться. Я боюсь, что кто-ннбу дь пз
моих товарищей вдруг встанет и все выложит; больше
всего боюсь за Седрака, — ведь его могут сейчас же вы-
гнать пз школы, и он окончательно погибнет, так как он
живет с мачехой и с отцом-пьяницей. Дома его никто не
любит, и только в школе он чувствует себя хорошо.
П именно эта скрытая боязнь причина того, что, когда
Ашот, сын вдовы Поэм, поднимает руку, весь класс вздра-
гивает. «Что оп скажет ректору? Выдаст лп он Седра-
ка?» — мелькает у всех в голове, п нечто вроде нена-
висти и жажды мщения просыпается во мне.
— Говори, Заргаряп,— обращается к нему Санатрук
Сергеевич, обрадованный, что наконец-то хоть один уче-
ник нарушил молчание.
Ашот встает.
Весь класс — напряженный слух п внимание.
— Санатрук Сергеевич. —начинает Ашот. — я должен
сказать вам, что причина всего...
Он заикается, останавливается, а класс, затаив дыха-
ние, ждет продолжения его сообщения, и в этой тишине*
Ашот продолжает отрывисто, пе оглядываясь, устремив
свой взор лишь на усы ректора:
— ...причина всего, Санатрук Сергеевич, та, что во
время военных занятий Николай Петрович ставит ребят
против солнца и заставляет их держать глаза откры-
тыми.
Санатрук Сергеевич потирает руки.
— Значит... — говорит оп выжидающе, и по его смяг-
чившемуся выражению лица видно, что он надеется уз-
нать имя виновного.
Л мы, Седрак, Мелитэ, Апостол и я, исподлобья
смотрим на Ашота и с тревогой ждем его последних
слов.
Значит,— повторяет Санатрук Сергеевич,— сегодня
эту пакость устроил...
Перед тем как ответить, Ашот смотрит па класс, смот-
Р1,т па Седрака и других товарищей, а затем, уставив-
шись на усы ректора, говорит:
205
— Я думаю, Сапатрук Сергеевич, что... — оп опять
останавливается в нерешительности.
— Ну, ну, продолжай, — подбадривает его в иетерне-
пшт ректор. — Что?.. Что?
— Что если Николай Петровпч больше пе будет ста-
вить ребят против солнца, то они ничего подобного боль-
ше пе будут устраивать.
— Стало быть, это они сделали за то, что преподава-
тель их ставил против солнца? —спрашивает ректор.
— Да, — опускает голову Ашот.
— Значит, ты знаешь, кто это сделал?
— Пет, пе знаю.
— Л зачем тогда говоришь, что они сделали это в от-
вет па «солнечное наказание»? Откуда ты это знаешь?
В голосе ректора опять звучат нотки раздражения.
— Я слышал, что ребята недовольны солнцем...
— Какие ребята?
— Николай Петрович сам знает, — спокойно отвечает
Ашот и опять смотрит па класс.
— А ты пе знаешь?
— Пот, Сапатрук Сергеевич. Кажется, все...
— Я тебя выгоню, Заргарян!..
— Как хотите, Сапатрук Сергеевич, только ио я это
сделал.
Ректор, вдруг вспыхнув, топает йогой.
— Неблагодарный! —бросает оп упрек в лицо Анюту,
и усы рога по обе стороны носа вздрагивают. — Мы тебя
освободили от платы за учение как сироту, а ты... Зна-
ешь ли ты, что «укрывший вора — сам вор»? Знаешь,
нет?
— Пет, Сапатрук Сергеевич, — качает головой Ашот.
Вконец разочарованный, ректор смотрит па Ашота.
— Глупый! Значит, ты знаешь виновника и не хочешь
его выдать?
— Ничего не знаю, Сапатрук Сергеевич. Я только со-
общил при чи ну.
Н потом, сколько ректор пи настаивает, сколько ни
сердится и угрожает, никто ничего ему пе говорит.
Класс дружно молчит.
С того дня Николай Петрович ппкого ужо больше пе
ставил против солнца и не нр11казывал:«Смотрп!..»
А Ашот — Заргарян Ашот — становится нашим героем
и самым близким товарищем.
206
tl
Л ИД И Я Л Ь ВО В И V
Опа входила в класс птичьими шажками, станови лась
подле кафедры и из-под пенсне, прищурившись, смотрела
па учеников. II казалось, что класс всегда новый для
нее и опа хочет познакомиться с нами — кто, мол, мы
такие?
Некоторые говорят, что опа так смотрит из-за своей
близорукости, по это кажется нам сомнительным. Мы, на-
оборот, думаем, что опа притворяется. Пам также ка-
жется, что и очки, и лист"! мох па ее плечах, и перчатки,
которые опа носит даже весной и летом, — все это нужно
ей лишь для рисовки. Самым удивительным кажется нам
лисnii мех, который опа даже в классе не снимает
с плеч.
Апостол Карамаппдп называет ее «индюшкой», а Сам-
сон — «трлон» (дикий голубь). Остальные ученики ей
вслед высовывают язык, передразнивают ее манеру ша-
гать, точно на высоких каблуках, и щурить глаза. Го-
ворят, что опа приехала пз России и здесь у нее пнкого
нот — пи товарищей, ни родных; единственные ее знако-
мые — это преподаватели, батюшка и жена аптекаря.
П всегда в ней есть что-то скрытое, молчаливое и не-
высказанное. Опа никогда не рассказывает о себе, о ка-
ком-либо событии пз своей жизни, как это делают другие
преподаватели. II потому она нам кажется человеком
с загадочным прошлым. А нам так хочется знать про
ее жизнь, — кто она, из какой семьи, что любит, — сло-
вом, все то, о чем пам рассказывают другие преподава-
тели. II раз она сама пе рассказывает — стало быть, пре-
зирает пас и пе хочет быть откровенной с нами, знает
только свои уроки.
— Дети, вчера мы прочли вот это, а сейчас прочтем
вот это. — II опа читает, выразительно жестикулируя, как
актер, поднимая руку, прижимая ее иногда к груди.
II это тоже пам кажется странным: опа нисколько не
похожа па остальных учителей. Некоторые из ребят, как,
например, Мелитэ и Седрак, отвечая уроки, подражают
(‘е манерам, вернее — передразнивают ее. Лидия Львов-
на понимает это: слегка топпув ногой или ударив линей-
ной по кафедре, опа требует:
Читай своим голосом.
207
То же бывает и на уроке пения. Кроме русского язы-
ка, Лидия Львовпа учит нас пению. Поет она всегда
высоко держа голову, с распущенными по плечам воло-
сами п с вздрагивающим пенсне па носу. Получается
странное и смешное зрелище: кажется, что Лидия Львов-
на не поет, а показывает, дергая головой: «Смотрите,
сколько бы я пи дергала головой, пенсне пе упадет».
П тут Седрак, Мелитэ, а иногда и Самсон передразни-
вают ее. Они во время пения закидывают голову, гри-
масничают, но все-таки впечатление неполное — у них
нет пенсне.
Но Лидпя Львовна опять разгадывает нашу проделку
и резко стучит камертоном по кафедре:
— Не так поешь! Начинай снова: до, ре, мп, фа...
Сколько бы ребята пи дразнили ее, ни гримасничали,
она все сносит молча, делая вид, что это к ней не отно-
сится. Вот какая Лидия Львовна. Опа удивительно сдер-
жанный человек. Но однажды происходит вот что.
Лидпя Львовна учит нас петь «Вниз по матушке по
Волге». С камертоном в руке она поет, и по обыкновению
пенсне дрожит у нее па носу; голос ее, нежно перели-
ваясь, то усиливается, то понижается в тишине класса...
но вдруг, в самый напряженный момент пения, позади
меня фыркает Мелитэ, ему вторит другой, третий...
Лидия Львовна сейчас же прерывает пение, секунду
смотрит па класс своими прищуренными глазами, затем,
молча топнув ногой, швыряет камертон и опускает голову
на кафедру. Не то что опускает, а, вернее, бессильно
поникает, — так слабо держится па плечах ее голова.
С минуту нам кажется, что она потеряла сознание, но вот
мы слышим всхлипывание, а потом и плач:
— Мама, мама... Ты умерла... А я пою... и надо мною
смеются, мама!..
По классу пробегает дрожь.
В эту минуту она нам кажется такой жалкой, такой
беспомощной, маленькой, словно наказанная ученица,
которая плачет, всхлипывает и пе может поднять головы.
— Мама!.. Мама!..
Часть учеников замерла на партах, остальные, и я
вместе с ними, подошли и окружили кафедру, по ппкто
из пас не решается вымолвить слово, утешить ее, по-
просить прощения.
Наконец опять-таки Ашот, Заргаряп Ашот смело при-
ближается к ней.
208
— Лидия Львовна,—и, взяв руку учительницы, он
говорит прорывающимся голосом: — Простите, Лидия
Львовна, мы виноваты.
Этот Анют... Сам он ничего плохого не сделал, пе
смеялся, как другие, во считает себя виновным.
— Лидия Львовна! — продолжает он тем же преры-
вающимся голосом, готовым заплакать.
Лидия Львовна пе подымает головы.
Но Апют, чуть осмелев, нежно отнимает руку Лидии
Львовны от ее лица:
— Лидия Львовна, мы просим прощения... Лидия
Львовна, мы не знали... ребята не знали, что ваша мама
умерла... от имени класса я прошу прощения, Лидия
Львовна... Простите...
Лидия Львовна наконец поднимает голову и выти-
рает глаза.
— Ничего, ничего... Садитесь по местам...
Мы покорно рассаживаемся по партам п с глубоким
волнением слушаем рассказ Лидии Львовпы о том, как
у нее месяц назад умерла мама и опа пе могла поехать
на ее похороны; сегодня вдруг она вспомнила ее. Класс
молчит так, что даже не слышно дыхания.
11 с этого дня мы любим и жалеем Лидию Львовну
и часто, особенно весною, приносим ей цветы.
12
ОТЕЦ ГЮТ
— Гм, неисправимые! Никак пе можете спокойно си-
деть,— говорит батюшка, входя в класс с черной шалью
па плечах и потирая белые пухлые руки. — Ну, успо-
коитесь, посмотрим, чем мы будем сегодня заниматься.
Класс утихает, а усталый батюшка, с трудом уместив
вое грузное тело па стуле у кафедры, протягивает палец
' первому попавшемуся ему па глаза ученику:
Аматупп, знаешь урок?
1 узан Аматуни — девочка, похожая па Еву, с высоко
поднятыми бровями. Опа кпвает головой; да, мол, знает.
~~ Дочитай, послушаем.
И оатюшка медленным движением вытаскивает изкар-
а11а подрясника четки с желтыми зернами, облокачивается
209
на кафедру и смотрпт в окно. Аматуни, краснея, читает
заданный урок армянского языка.
— «Рог луны скрылся за горой Керке...»
— Правильно, правильно, — говорит батюшка рас-
сеянно, постукивая четками, занятый своими мыслями.
Выслушав несколько фраз, он предлагает другому:
— Продолжай, Самсон.
Самсон, как всегда при ответе, поправляет рубашку,
прочищает горло и начинает скороговоркой читать.
— Медленнее, медленнее! Ведь за тобой не гонятся, —
говорит батюшка и продолжает считать желтые зерна
своих четок, пе отворачиваясь от окна, за которым, как
часовой, стоит молодая акация. — Так, так, — кивает
иногда головой батюшка. — Теперь ты читай, Мелптэ
Ева и пул л о.
Мелптэ всегда с особой охотой и гордостью читает по-
армянски.
— «Всегда кроткая п серебристая Арацани взбесилась
от бурного притока весенних вод и залила своп берега
мутными...»
— Гм, гм... Так, правильно, очень хорошо! Вот ви-
дите — грек, а по-армянски читает лучше всех. Кеццес,
Еванпулло, кеццес! А теперь продолжай ты, Седрак.
Седрак, занятый в течение всего урока разговорами
со своими соседями, не сразу находит нужное место и,
подмигнув товарищам, держа книгу в руках, наизусть
произносит хорошо знакомое всем стихотворение:
Давно это было. В селенье одном
Вступила невесткою девушка в дом.
Не слышат ни свекор, ни мужняя мать,
Чтоб слово посмела она им сказать,
Чтоб губы хоть раз бы раскрыла она!.. ’
Весь класс удивленно, еле сдерживая смех, смотрпт то
на батюшку, то на Седрака, ожидая, что будет дальше:
заметит ли батюшка его проделку или пет?
Однако батюшка, постукивая четками, пе отрывая
своего усталого взора от улицы, кивает головой и повто-
ряет:
— Так, так...
Седрак, не сдержавшись, смеется, и вместе с ним
смеется весь класс.
1 Популярное стихотворение поэта Ованеса Туманяна «Про
клятая невестка».
210
Батюшка, очнувшись, смотрит па пас.
— Чего вы тут хохочете, неисправимые, а?
Кто-то смеясь говорит:
— Батюшка, Седрак вместо урока прочитал вам
«удода» '.
Батюшка качает головой и укоризненно обращается
к Седраку:
— Ах ты, бессовестный! Значит, ты пе знаешь урока,
а? Раз так, останешься без обеда, — выучишь, потом пой-
дешь домой. Слышишь?
— То сказал «правильно», а то опять «но знаешь»,—
бормочет под нос Седрак, оглядываясь кругом п посмеи-
ваясь.
Класс тоже смеются.
Однако па этот раз батюшка сердится:
— Глупый, кто не знает \ рока, должен плакать, а пе
смеяться!
Седрак за словом в кармап пе лезет.
— Батюшка, я урок знаю, только по знаю, откуда
продолжать читать, — говорит он смиренно, по класс
опять смеется.
— Ладно, неисправимые, хватит, — говорит батюшка,
отмахиваясь рукой, и задает нам новый урок.
Урок закона божия проходит еще оживленнее. Фанта-
стический библейский мир интересует нас, наводя мисти-
ческий страх, и дает повод для многих и многих вопросов:
почему окаменела жена Лота, могут лп теперь люди ока-
менеть? Возможно лп несколькими рыбами накормить
всех гостей па свадьбе? Каким это образом пророк Мон-
сей пешком прошел по Красному морю? Почему сейчас
пе бывает таких чудес? От потока наших вопросов ба-
тюшка отмахивается.
— Помолчите, неисправимые, говорите по очереди...
Ьак прошел? Пророк — потому п прошел. Теперь нет про-
роков, которые могли бы...
Однажды па уроке, когда мы читали главу пз Евап-
ге.’1пя о «вознесены'», Самсон спрашивает:
— Батюшка, как это Иисус вознесся на небо? Ведь
тяжелые предметы пе поднимаются, а надают.
Батюшка качает головой.
Bf‘CTi 113 стпхотв(,реиия Ованеса Туманяна «Проклятая не-
211
— Как до сих пор ты таких простых вещей пе зияешь,
бестолковый ты этакий! Разве пе знаешь, что оп был свя
той, потому и «вознесся». Если б ты был святым, то тоже
вознесся бы, несмотря па то что голова у тебя довольно-
таки тяжелая и тупая.
Ученики смеются над Самсоном, а Седрак спраши-
вает:
— Значит, батюшка, святые —легкие?
Катюшка опять качает головой.
— Зто твоя голова легкая, безмозглый, твоя голова...
Мы с батюшкой более близки, чем с другими препода-
вателями. Он прост, доступен и словоохотлив. Пе только
в школе, по даже встретив нас на улице, оп интересуется,
что мы делали, куда идем. Иногда, купив па рынке мясо
пли продукты, оп поручает пам отнести их к нему домен.
Иногда он предлагает пам пойти в церковь и петь в хоре
или учиться читать псалмы. Оп знает всех учеников,
знает, кто чей сын. Иногда он интересуется, нет ли у кого
семян эстрагона пли какого-нибудь другого редкого рас-
тения.
— Если у вас есть, скажи папе, пусть оп мне пришлет
немножко...
У батюшки перед домом большой, просторный сад,
огород п много-много цветов... От ворот до крыльца бе-
жит усыпанная песком дорожка, которая по обеим сто-
ронам окаймлена кустами зелени и цветов. Там множе-
ство цветов: гвоздики, лилии, колокольчики, бархатцы,
анютины глазки и много других, названий которых мы
пе зпаем. Л его яблоки! Таких яблок’ ни у кого пет —
крупные, сочные, долго пе забудешь их вкуса. А груши!
Прямо чудо! Такие груши растут только у батюшки.
Каждый садовник из кожи лезет вон, чтобы достать
у батюшки саженцы от этих груш. И ои, конечно, не
отказывает, только взамен просит «оказать маленькую
услугу» — привезти арбу камней, чтобы достроить ог-
раду, песку — посыпать дорожку, а если проситель плот-
ник, каменотес пли маляр, в таком случае батюшка про-
сит сделать скамеечку, поправить разрушенную степу
пли же окрасить дверь в кухне.
Когда батюшка что-нибудь просит, никто пе отказы-
вает ему. Как можно в чем нпбудь отказать батюшке?
В(*дь оп и учитель, и самый старший но чипу священ-
ник— благочинный. Когда оп пас вызывает к себе па
дом «немножко помочь», мы никогда не отказываемся.
212
Идем к нему сеять, иногда полоть сорняки, а осенью
собирать яблоки пли груши или копать картофель.
— Пойдемте, ребята, а то он нам поставит плохую
отметку, — смеются ученики.
И мы идем —больше для времяпровождения, впрочем,
конечно, и работаем немного.
Однажды вчетвером мы пдем к батюшке сажать
свеклу. Своих коров батюшка кормит свеклой, п боль-
шая часть его огорода отведена под красимо и белую
свеклу.
Вскоре мы устаем, нот течет по нашим лицам, и ко-
лени болят от беспрестанною сгибания... II вот, чтобы
пораньше избавиться от этой тяжелой работы, — о наив-
ная хитрость! — мы зарываем в землю мешочек с семе-
нами, как будто уже посеяли их. Зарываем, а сами са-
димся отдыхать. Немного погодя появляется батюшка
в подряснике и издали спрашивает:
— Ну, ребята, кончили?
— Да, батюшка, — отвечает Седрак за всех.
— Так скоро?—удивляется батюшка и со свойствен-
ным ему благодушием добавляет: — Ну, раз так, благо-
словение божье па вас...
Но спустя две недели наша тайна открывается: на
одной из гряд свекла не взошла.
— Эх вы, бессовестные! Как это вы сеяли, что добрая
половина семян ие взошла?..
— Может быть, семена были плохие, батюшка?
— Не понимаю, хотя возможно, — говорит батюшка
с сомнением. — Я уже купил новые семена, приходите
завтра, засеем. Посмотрим, что теперь у пас получится...
Батюшка очепь словоохотлив: с ним мы говорим и бе-
седуем обо всем, часто задаем ему разные вопросы, и оп
все объясняет нам обстоятельно и просто. Самый любо
звательный из нас — это Самсон: ои никогда не доволь-
ствуется ответами товарищей и всегда обращается к ба-
тюшке для проверки своих сомнений.
Однажды Самсон подходит ко мне и таинственно рас-
сказывает:
— Знаешь, Суреп, я слыхал такую вещь, что диву
Даешься! Говорят, что человек произошел от обезьяны...
иида-то прадеды паши были обезьянами.
Это известие меня сильно поражает.
Кто это говорит? — спрашиваю я в недоумении.
~~ Родственник мой — студент. Он вчера отцу расска-
213
.зывал, а я подслушал. От обезьяны!.. Ты представляешь
себе?
Но мы сомневаемся, чтобы это было так: студент пе
такой авторитет для пас, чтобы безоговорочно верить
всему, что оп скажет. Не лучше лп будет спросить у ба-
тюшкп? Оп, конечно, больше знает, чем какой то студент.
Батюшка, заметив вас, сейчас же понимает — мы хо-
тим что-то узнать у пего.
— А, идите-ка, посмотрим, что у вас такое?
— Батюшка, можно у вас спросить? — начинает Сам-
сон, стесняясь н от смущения дергая меня за край ру-
башки.
— Говори, посмотрим.
— Батюшка, правда лп, что человек родился от
обезьяны? — спрашивает Самсон, заикаясь, так как ему
кажется, что он совершает святотатство.
Батюшка смотрит на него с упреком.
— Ты сам обезьяна, безумец, — укоряет оп Самсона.
От стыда мы опускаем головы п собираемся уйти, но
батюшка останавливает нас.
— Погоди, Давтян, — говорит он Самсону. — Кто тебе
сказал эту глупость?
— Мой родственник.
— А кто такой твой родственник?
— Студент.
— Студент, а сказал глупость, а может быть, он по-
шутил. Ступай п больше не говори об этом.
Но Самсон пе трогается с места; он потирает лоб и
спрашивает еще:
— А еще, батюшка, он говорит, что бога нет, правда
это?
Батюшка прикладывает руку к губам п придает сво-
ему7 лицу выражение человека, услышавшего богохуль-
ство:
— Тс... тс... В другой раз не говори такие слова.
Когда мы возвращались, Самсон спросил меня:
— Выходит, родственник мой говорил неправду?
Об обезьяне я ничего не могу7 сказать, по, что касается
бога, мне хочется высказать Самсону свое мнение: бога,
наверное, нет, и, как доказательство, хочу рассказать емс
про ту ночь, когда я так горячо молился, обливаясь сле-
зами, просил за брата—и бог ничего не сделал. А если
бы он существовал, то, наверное, что-нибудь сделал бы...
Пе так ли?
Ио мне стыдно обнаружить свою слабость, рассказать,
что я тогда плакал. Хотя Самсон и самый близкий мой
товарищ, но я не скажу ему: он будет смеяться надо
мной, чего доброго, расскажет товарищам, и те начнут
меня высмеивать. Я молчу и думаю о том, что студент,
родственник Самсопа, наверно, как и я, просил чего-ни-
будь у бога, и тот не исполнил его просьбу, а поэтому и
говорит теперь: «бога нет». Но неужели в самом деле
бога нот? А почему же он существует для бабушки, де-
душки, мамы, для всех наших соседей?.. «Хорошо, еслп
его нет, — думаю я, — кто же тогда создал этот необозри-
мый мир, людей, животных, птпц?.. Кто же нам посы-
лает снег, дождь, град?.. II неужели батюшка говорит не-
правду? Может л и человек с такой бородой и в таком
возрасте говорить неправду? Допустим, что бог есть, но
тогда почему же он не исполин л мою просьбу?»
Мой разум но в состоянии решить эти вопросы.
Смутно чувствую, что много таких темных, непонятных
п непостижимых вещей в жизни.
II вечером, когда мама, по обыкновению, молится пе-
ред сном, я спрашиваю у пее:
— Мама, вот ты молишься, а разве бог существует?
Мама внимательно смотрит мне в лицо, поражаясь
моему впезаппому вопросу.
— Ты почему это спрашиваешь?
Я смущаюсь от строгого тона мамы и говорю прямо:
— Самсон сказал, что «бога нет». Правда это? — гово-
рю я, боясь, как бы не обидеть маму. Она ведь говорит
о боге с таким благоговением, вспоминает его всегда
в трудную минуту как справедливую высшую силу. Од-
нако мама спокойно принимает мой вопрос.
— Я почем знаю? — пожимает она плечами. — Какое
тебе дело, есть бог или нет? Иди и учи свои уроки.
П все опять остается неясным.
13
А Ф Г А II П С Т А II
Афганистан! Первый раз я слышу о нем от Самсона,
Потом Афганистан становится предметом всеобщих раз-
говоров.
Мы с товарищами и во время летних каникул часто
ьпзаем вместе: идем в иоле, в лес, купаемся в реке.
215
О свобода детских дней!.. О ароматная прохлада потен и
лесов и сверкающие воды прозрачной речки! Летом мы
больше всего любим реку: она с шумом течет с гор,
с грохотом ударяется о скалы и, пройдя через леса, сти-
хает вблизи города, как будто устав от долгого пути...
А ребята запруживают ее в нескольких местах и купают-
ся; купаются они долго, иногда с полудня до сумерек, пока
не посинеют. Какая суматоха и шум поднимаются на бе-
регу. От голосов и плеска воды звенят берега и ближний
лес... В купании принимаем участие и мы — Седрак. Ме-
лптэ, Апостол Караманидп, Самсон и я. Иногда к нам
присоединяются Филипп Зайцев и Заргарян Ашот, но они
купаются недолго: сделав несколько заплывов, они сей-
час же одеваются на прибрежных, согретых солнцем
камнях. А мы, в особенности Седрак и Мелптэ, долго не
выходим пз воды, иногда, зажав нос рукой, ныряем и
спустя минуту вновь выплываем на поверхность.
Летом у пас вообще много развлечений, но самое лю-
бимое — это купание в реке. Из-за купания мы иногда от-
казываемся даже от обеда.
И вот однажды, когда мы идем купаться, Самсон,
вдруг остановившись на дороге, грустно говорит:
— Знаешь, Сурен, сегодня я слышал плохую весть.
Говорят — русский царь хочет отнять все имущество и
владения нашей церкви, а нас, всех армян, выслать в да-
лекую страну ’.
Я не сразу понимаю это: неужели русский царь такой
бедный и у него так мало земли, что он хочет отнять
у наших церквей владения? И зачем ему высылать нас
в другую страну? Что плохого мы ему сделали?
— Почему же это? — спрашиваю я.
— А я откуда знаю? — пожимает плечами Самсон.
— Кто же тебе это сказал?
— Мой отец и родственник-студент.
Пе знаю почему, но из всего сказанного Самсоном
меня больше всего беспокоит весть об изгнании в «дале-
кую страну». За что царь хочет нас«изгнать», что означает
«изгнать» и куда именно он хочет пас отправить? Самсон
тоже не знает подробностей, но слышал, что высылать
будут в Афганистан.
— Дж Афганистан, — это название он хорошо помнит.
1 Имеется в виду Положение от 12 июня 1903 года. См. При-
мечания к I тому наст. соор, соч., с. 450.
210
— Афганистан!.. Афганистан! — повторяю я, чтобы
не забыть.
Меня огорчает это известие, но вместе с тем кажется
неправдоподобным: как могут нас всех сразу выслать
п что же будет с нашей школой, домами и нашим доб-
ром?
В тот день, торопливо выкупавшись, мы сразу же вы-
лезаем пз воды; не брызгаем друг в дру!а, не бросаемся
со скалы в реку и не ныряем, закрыв нос и рот. Выку-
павшись без обычного шума, мы возвращаемся домой.
Наши мысли заняты этими необычайными вестями.
Я решаю, вернувшись домой, сейчас же рассказать
обо всем маме.
Но мама уже слышала об этом: родные, дедушка и
бабушка тоже знают. Знают и соседп.
11 в этот день, па кого бы я ни посмотрел, все кажутся
мне озабоченными и подавленными. II все говорят о том,
что скоро везде в армянских городах и селах «царские
люди» заберут имущество и владения наших церквей,
а нас всех вышлют в Афганистан — далекую-далекую
страну. Всех, как и меня, пугает не столько захват цер-
ковных владений, сколько этот далекий Афганистан, со-
вершенно неизвестная нам страна: где она находится,
в каком краю света? Может быть, там нет ни воды, ни
деревьев, ни леса...
II чем дальше, тем больше говорят люди об этом и
изо дня в день рассказывают новые подробности. Слухи
чудовищно растут и становятся потрясающе грозными.
Соседки часто, оставив свои дела, собираются у нашего
крыльца вокруг бабушки и говорят взволнованно и гнев-
но. А бабушка проклинает:
— Они хотят уничтожить нашу святую армянскую
ВеРУ, пошли на них, боже, огонь!
Аминь, амппь, — твердят хором женщины.
Бабушка моя — острая на язык маленькая старушка.
Среди женщин нашего участка опа пользуется большим
авторитетом. Воодушевленная одобрением соседок, она
продолжает, воздев руки к небу:
Г* Пусть рухнет престол русского царя!
Ни одна женщина в нашем квартале не имеет наготове
столько проклятий, сколько бабушка. II сейчас она сып-
лет проклятия одно за другим, а в промежутках то хло-
пает себя по коленям, то, с мольбой подняв руки, взы-
вает к небу:
217
— Что мы худого сделали дарю? Сына его, что ли,
зарезали! Зачем он хочет лишить пас крова и выгнать
из нашей страны?
Окружающие либо проклинают, либо безмолвно стра-
дают. Я чувствую их горе, понимаю, чго означают их
Жесты, Когда онп в отчаянии хлопают себя по коленям
и качают головой, — «мы бессильны и беспомощны»...
Женщины продолжают горевать и рассказывать друг
другу такие вещи, от которых по телу пробегают му-
рашки.
— Нам пе позволят,— говорят онп,— взять с собою
даже арбу и лошадь: пешком будут гнать.
Одна эта перспектива наводит ужас, и я чувствую
глубокую ненависть к русскому царю, огромный портрет
которою в большой золоченой раме висит в нашей шко ie.
Ненависть эту чувствуют также и мои товарищи, щже
греки — Апостол Караманнди п Мелитэ.
— Если вас выселят, то мы останемся совсем одни, —
говорят онп грустно.
А глаза Седрака гневно мечут искры.
— Пойдем в школу, — говорит он, — снимем портрет
и выколем ему глаза...
Седрак говорит о портрете царя: он слышал, что не-
сколько человек где-то уже сделали это.
Наивный Седрак!.. Он думает, что если выколет глаза
царскому портрету, то царь устрашится его мести и от-
кажется от своих злых намерений.
Но вот настал день, когда с утра начали гудеть коло-
кола. Гудели онп до обеда и затем до позднего вечера,
пока совсем не стемнело.
Динь-динь... Динь-динь!..
Это был не обычный спокойный перезвон, а как будто
грустный, протяжный п жалобный зов... Мне кажется,
что я и сейчас слышу эти плачущие звуки, сердце мое
судорожно сжимается. Кажется, что гудение колоколов
сеет грусть и отчаяние над полями и домами, что их
гулкий голос уносится в далекие дали, как призыв, как
мольба о помощи:
На помощь!.. На помощь!..
С утра перед нашим домом собрались пожилые жен-
щины, жившие поблизости, и, крестясь, под звон и гуде-
ние колоколов стали переговариваться между собой.
Здесь моя бабушка, Маппшак пз семьи Черного Огана,
Апнанц Зармап, Терапц Заназаи — старушка с острым
218
подбородком, которая па все смотрит зорко, как мышь.
Затем —Маиап, Шекоянц Сусамбар и Варо из Ворда...
Варо... Это костлявая, высокого роста женщина; се
широкое и сухое лицо усеяно бородавками; голос у псе
почти мужской, и говорит опа так авторитетно подчер-
кивая слова, что никто ие осмеливается возражать ей.
Варо — простая, безграмотная женщина, ио, по знаю, бла
годаря ли своему самоуверенному тону, рассудительности
или же прекрасному знанию традиционных обычаев, она
пользуется общим уважением в нашем околотке: авто-
ритет ее выше даже, чем бабушкин. Болеет ли кто-ни-
будь, покойник ли в доме, родился ли ребенок или
свадьба — она тут же появляется и распоряжается как
взрослыми, так и детьми. II ее слово — закон!
— Так сказала Варо-кикпр...
— Варо-кикпр говорит, что больного ие нужно ку-
пать, дайте ему выпить заварку каптаны 1 или чаю ма-
линового.
— Варо-кикпр пе нравится девушка, говорит: «Род
у mix плохой»...
II люди, услышав это, ищут для своего жениха дру-
гую невесту.
А когда приглашают много гостей, без совета Варо-
кикпр никто шагу не сделает. 11 Варо-кикпр, как бы опа
пи была занята, охотно помогает всем, лишь бы к ней
обратились. Рассказывают о том, как иногда опа усми-
ряет семенные распри, призывает к порядку непокорных
сыновей и невесток, стыдя их при всех.
— Взгляпп-ка на себя, дубина ты этакий, и сты-
дись! — грозит она пальцем.
Варо-кикир бывала у нас несколько раз во время спо-
ров при разделе и успокаивала расходившиеся страсти.
В особенности часто опа укоряет дедушку. Хотя опа но
годам и моложе его, однако говорит с ним как старшая.
Засучив рукава, опа подходит к дедушке и, поднося
пилотную к его лицу правый кулак, произносит:
— Ты, Манас, подумай лучше о своей душе, о душе
подумай. Умрешь — ничего с собой пе возьмешь па тот
£в<‘т: ни дом, ни хлев, ни медную посуду...2 Понадо-
>ИТСя тебе лишь несколько досок, ими обложат тебя —
2 дг*1 И т а 11 а — целебное растение.
„ ° Д нал посуда — необходимая утварь крестьянского
Я|,< тьа. Переходя но наследству, опа, помимо удовлетворения
гто хозяйственных нужд, являлась и своеобразной ценностью.
219
бездыханного... Пока еще ходишь по земле, раздели все
имущество поровну между сыновьями и живи себе мир
ио...
Вначале дедушка слушает ее с иропнен, но иод конец
он Bcei i<i выходит из себя.
— Ну, ладно, будет! Пе нужны миг твои настав-
ления! — говорит он, постукивая четками и отворачи-
ваясь.
— Я свое сказала, после итого сам знаешь, как посту-
пить,—басит Варо и отходит.
Как всегда, она верховодит в толпе собравшихся около
нашего крыльца женщин. Это она говорит своим осипшим
голосом:
— Закрыли наши школы, детей наших учения ли-
шили, а теперь хотят и по миру пустить... Чтоб их холера
взяла, — потрясает она кулаком. — Афганистан!.. Умрем,
по шагу не сделаем пз нашей земли! Живыми не пой ц*м
никуда — пусть мертвыми пас унесут отсюда!
Женщины, окружающие ее, еще больше волнуются.
А опа, вся в черном, как вдова, продолжает в гом
же духе, подобно охрипшему проповеднику, а из-под
бровей временами мечет гневные взгляды, направляя пх
куда-то вдаль.
Женщины голосят; я и Самсон стоим в стороне н вни-
мательно слушаем, делая свои предположения. Вдруг мы
видим, что все встают и в сильном возбуждении направ
л я юте я куда-то. Пз нескольких фраз выясняется, что они
идут к батюшке, к нашему преподавателю — Гюту. Опп
громко говорят о том, что в любой день могут нагрянуть
царские люди и забрать имущество церкви, которое1 хра-
нится у батюшки... Женщины хотят ему сказать, чтобы
оп ничего не отдавал нм.
— Пойдем к ному, послушаем, что он пам ска-
жет...
II они идут во главе с Варо.
Идут, взволнованно переговариваясь.
Я и Самсон с любопытством следуем за ними. По пхти
к нам присоединяются и другие ребята, а также жен
щнны. Словно сговорившись, они выходят пз домов в
одиночку нлп группами, кто с вязаньем, а кто с ребенком
на руках, и интересуются, куда же направляется толпа,
жужжащая, как пчелы, вылетающие из улья. Встречные
останавливаются, удивленно смотрят, а женщины все
подходят п подходят. Вот одна, с вилами иа плече —
220
ВИДИМ”, шла в поле, — пристает к толпе, а вот друган,
поливавшая огород, с грязной лопатой примыкает к ше-
ствию.
II чем дальни1, тем все больше растет толпа. Неизве-
стно, что именно думают женщины, когда одна за дру-
гой, с шумом захлопывая за собой двери, присоединяются
к шествию. Пройдя несколько улиц, толпа настолько
разрастается, что вместо жужжания слышен рокот, а еще
немного — атот рокот переходит в 1 розный шум, как
будто грохочет вышедшая из берегов весенняя река. Все
женщины в простых домашних платьях и платках. Они
шагают решительно, еле сдерживая свое возмущение; все
(иш говорят разом, потрясая кулаками... Я думал, что
только женщины нашего квартала так возбуждены, но
навстречу нам попадаются еще более возбужденные,
разгневанные женщины...
— Куда пас хотят гнать? IVyjia?
Толпа движется вперед, а колокола продолжают гу-
деть по-прежнему тревожно и жалобно, как будто при-
зывая на помощь кого-то из далеких далей, и стонут,
словно в отчаянии:
«Дииь-днпь-дипь!»
Как будто грабят и режут кого-то, и эти звуки — по-
следние стопы несчастного. Гудение колоколов приводит
нас в смятение; женщины, подобно армии, спешащей на
помощь, неудержимо несутся вперед, и земля дрожит от
их топота.
Мы с Самсоном и с целой гурьбой ребятишек и парней
не отстаем от женщин. Мы хотим услышать, что они ска-
жут батюшке и что тот нм ответит.
не дойдя до дома батюшки, шествие внезапно
останавливается.
Лесничий! Лесничий! — слышны возгласы в толпе.
Услышав имя лесничего, я и Самсон сейчас же выбе-
гаем вперед,—посмотреть, что там такое, почему они так
кричат.
Г самом деле, перед процессией стоит наш местный
Ж'( иичий — здоровенный мужчина со светлой бородой,
и всегда ходит в сапогах с высокими голенищами и в
Ф>ражке с зеленым околышем и кокардой. У нас все его
аи.ног. Всем хорошо известно, что он преследует бра
ксиц,г|И)И в лесу. Рассказывали, что иногда, с целью про
•ирки лесных сторожен, он лично обходил леса с фото
•Рафическнм аппаратом в руках. Услышав стук топора
пли пилы, оп незаметно приближался и танком фотогра-
фировал виновника. Затем, расспросив и узнав фамп пно,
он передавал дело в суд, предлагая па выбор: штраф н in
тюрьму. Немало было случаев, когда обвиняемые на суде
отрицали свою вину, всячески доказывая, что они в этот
день вовсе и не ходили в лес и что пх ложно оклеветали
и возвели напраслину... Тут-то лесничий и выкладывал
фотографии на стол.-«Чародей, а не лесничий», — гово-
рили про него. У пас его все боялись и пе любили. По-
этому-то я и Самсон, услышав про лесничего, выбегаем
вперед.
lie успеваем мы приблизиться, как женщины окру-
жают лесничего и, размахивая кулаками, гневно кричат:
— Почему вы отнимаете имущество у наших церк-
вей, зачем гоните нас в Афганистан?.. Что вам от пас
нужно? Совести у вас пет!
— Умрем, а в Афганистан пе пойдем! Пе пойдем!..
Выкрикивают, потрясая кулаками, и, видимо, ж ivt
его ответа. А застигнутый врасплох лесничий стоит блед-
ный и не знает, что сказать этим женщинам, выкрикива-
ющим что-то на армянском языке. Он, по-впднмому,
знает по-армянски всего лишь несколько слов и без конца
повторяет пх, отрицательно качая головой:
— Ес ’, пет, куйрнк 1 2, пет...
Оп говорит, прикладывая руку к груди или размахи-
вая ею, что означает: «я ничего пе знаю» или: «я ничего
по понимаю».
— Как это «пет»? — вдруг повышает голос Варо и по
обыкновению машет кулаками над головой — такова ее
манера говорить. — Ты начальник и ничего не знаешь!..
Ты, братец, не отнекивайся! Напиши своему царю, что
мы не хотим отдавать имущество наших церквей и не
желаем ехать в другую страну.
Пока Варо говорит, все молчат, а как только опа кон-
чает, женщины начинают шуметь, повторяют слова Варо,
требуют, чтобы лесничий написал царю или намест-
нику, — пусть отменят распоряжение о церквах. Средн
этого шума я дважды слышу знакомый голос моей ба-
бушки.
Так как лесничий но-армяискп не понимает, женщи-
ны выталкивают вперед невестку Ера носа из нашею
1 Е с — л.
2 К у й р и к — сестрица.
222
квартала, п та смущенно начинает, то и дело поправляя
платок на голове:
— Господни леснич, ниши, говорит, что пар, наш
боле —одни бож... Церков пе дам, Афганистан по noir-
дем...— объясняется невестка Кроноса па ломаном рус-
ском языке тт застенчиво ждет ответа. Имеете* с пен ждет
ответа и притихшая толпа женщин.
По не успел лесничий ответить, как Варо опять дик-
тует:
— Ты ему, верзиле, скажи, пусть напишет царю, что
мало ему было закрыть наши школы, а теперь хочет и
церкви закрыть?!
Невестка Е рапоса, опустив глаза, переводит. Л лес-
ничий как будто с полуслова понимает ее, но он опять
качает головой:
— Пет, нет, куйрик... Нет!
— Что он говорит, ахчй? ’—спрашивает Варо с не-
терпением, догадываясь, что лесничий дает отрицатель-
ный ответ. — Что это он там отнекивается?
— Говорит: «Это не мое дело», — объясняет невестка
Ераноса.
Варо вспыхивает:
— Ты скажи ему: «Холера тебе в бок, рука у тебя,
что лп, отвалится, если па пишешь прошение, ты ведь на-
чальник».
Пе поймешь: догадывается лп лесничий о смысле ее
слов плп хочет отказаться, по опять показывает руками,
что, мол, ничего пе может сделать, и хочет уйти. Однако
женщины преграждают ему дорогу, намереваясь еще что-
то сказать, но тут лесничий вдруг раздражается и говорит
сердито:
— Пу, уходите!..
Это простое с.чово... никогда по забуду, что сделало это
простое слово... Я тут только в первый раз попал значе-
ние слов, что «пз искры возгорится пламя». Единствен-
ное слово лесничего буквально стало искрой, брошенной
в пороховой погреб. Может, не слово само было виновато,
а сердитый топ лесничего; по этого слова было доста-
точно, чтобы толпа разъяренных женщин сейчас же
пришла в движение. Едва лесничий произнес «уходите»,
А \ ч и — обращение к женщине (сокращенное от слова
ахчик» — девушка).
223
Как кулаки угрожающе поднялись п Одна из Женщин ис-
терически закричала:
— Раз так, вырвите ему бороду!
II вот, рассвирепев, сплетясь в один клубок, они окру-
жают лесничего, который сразу же исчезает в толпе. Он
падает, как подрубленный ствол высокого дерева, и
больше его уже пе видно: пп фуражки с кокардой, пи
бороды. Мы видим лишь угрожающие движения и взмах
кулаков и слышим голоса:
— Что же вы хотите от нас?.. Что мы сделали вам
плохого?..
Эти слова как будто бы обращены к лесничему, но его
самого ие видно. Как мы ни стараемся его увидеть, поды-
маясь на цыпочки, ничего не удается разглядеть в бу-
шующем море голов. Потом уже нам рассказывали, будто
лесничий стал на колени перед женщинами и просил
у них прощения, обещая исполнить их желание и напи-
сать письмо царю, лишь бы его отпустили.
II женщины отпустили его... и он отошел, как петух,
потерпевший в бою поражение, и сразу потерял всю свою
важность. Отошел, приглаживая встрепанную бороду и
отряхивая фуражку — этот бедный лесничий!
Женщины больше не обращали на него внимания.
Шествие опять двинулось вперед, направляясь к дому
батюшки. П опять заунывно гудят колокола:
«Динь-динь! Динь-динь!..»
Зов их как будто обращен ко всем; в нем прпзыв
выйти пз домов и присоединиться к шествию; и, как бы
в ответ гудению колоколов, толпа женщин растет.
кдва мы делаем несколько шагов, как к нам подходят
Седрак, Заргарян Ашот и Апостол Караманнди — все трое
потные и запыхавшиеся.
— Правда ли, что лесничего избили? — спрашивают
они. Мы рассказываем все то, что видели.
— А теперь куда они идут? — продолжают онп допы-
тываться, сильно заинтересованные.
— К дому батюшки.
Отец 1 ют живет почти на самом краю пагпего ме-
стечка: в глубине сада, огороженного решеткой, стоит
его дом с маленькими окнами и балкончиком. Посыпан-
ная песком узкая дорожка, по обеим сторонам которой
посажены цветы п разные травы, ведет от калитки прямо
к окрашенному балкону.
224
II вот женщппы, открыв деревянную калитку, вры-
ваются во двор, как неприятель в крепость, с шумом и
гамом направляясь по дорожке к балкону. Мы с товари-
щами— идем вслед за ними. Нарочно отстаем, чтобы
батюшка нас яр заметил, так как неизвестно, что будут
делать там женщины, а пас занесло сюда одно лишь
любопытство.
Но, раньше чем женщины приблизились к балкону,
батюшка сам выходит пз комнаты, торопливо поправ-
ляя полы своей рясы, видимо, только что надетой. За
пим выходит попадья в сильном замешательстве и с по-
душкой в руках.
Выйдя па балкой, батюшка останавливается па верх-
ней ступеньке лестницы и с тревожным недоумением
смотрит на толпу, пе понимая причины ее появления.
Бедный наш законоучитель! Обычно никого не сте-
сняющийся, общительный и разговорчивый человек, он
сейчас, опешив, пе может вымолвить пи слова.
— Гляди, как батюшка побледнел! — говорит Седрак.
Действительно, в эту минуту батюшка был бледнее
лесничего. На его робкий вопрос, что случилось, зачем
онп пришли, выступает вперед Варо — длинная и костля-
вая, одетая в черное платье.
— Батюшка, мы пришли,— начинает опа басом, и ро-
дпнки на ее лице как будто чернеют и выделяются еще
больше, — мы пришли узнать...
Она опять говорит о церквах, о закрытых школах, об
Афганистане, требует, чтобы батюшка пе отдавал цар-
ским людям золотую утварь и кресты и написал като-
ликосу, чтобы и тот не отдавал ничего, и заодно передал
бы ему и о том, что «мы не хотим покидать свою страну».
А затем пусть батюшка скажет, как быть дальше.
Беспомощно блуждающий взгляд батюшки устремлен
в пустое пространство над головами женщин. Наконец
он останавливает свой взор на лице Варо, одетой в чер-
ное, но не может найти сразу нужные слова и лишь
лепечет:
Эчмиадзпн ’... Эчмпадзпн что прикажет, то и сде-
лаем... А вас прошу успокоиться п не подымать напрасно
шума...
Сам батюшка говорпт беспокойно, крайне тревожным
голосом. Он говорит, что бесполезно поднимать шум, так
Местопребывание главы армянской церкви — католикоса.
8 С. Зорьян, т. 2 225
как этим можно вызвать гнев властен и больше навре-
дить делу, чем помочь ему...
— Ну, расходитесь спокойно но долгам, — заканчи-
вает оп свою короткую речь.
— А еслп мы будем спокойными, пе нагрянет беда? —
спрашивает Варо с сомнением.
— Да, да, нужно успокоиться... Лучше — спокойно...
— Да ведь, батюшка, говорят, что все цепное из
церквей больших городов уже забрали п увезли. Теперь
очередь за нашей церковью, — как же нам оставаться
спокойными?..
Батюшка уже оправился, он теперь находит нужные
слова п говорит, что сделает все сам и кое-что успел уже
предпринять, паппсав, кому следует...
— Тихо п спокойно расходитесь по домам, — повто-
ряет батюшка женщинам каким-то загадочным, по мяг-
ким и внушающим доверпе тоном.
Верят женщины его словам плп нет — пе зпаю, по
опп пе унимаются и пе расходятся но домам. Слухи ходят
такие, так много страшных вестей передают кругом —
разве можно тут успокоиться? Может, войска царя сейчас
уже подошли и ломают двери церкви, чтобы взять от-
туда все ценности, а может, уже вышел и приказ об изгна-
нии армян...
II толпа женщин, выйдя из сада батюшкп, целой про-
цессией направляется в церковь, колокола которой не пе-
рестают гудеть еще жалобнее, еще безнадежнее:
«Динь-динь! Динь-динь!..»
Па атот раз кажется, что русские войска уже здесь
и колокола призывают па помощь. Следом за жепщппами
идем и мы с товарищами, еле переводя дух, взвинченные,
разгоряченные.
— Пе церкви паши нужны царю, — говорит Седрак, —
на что ему голые камни? Он хочет, чтобы мы стали рус-
скими. Вот что оп хочет!
— Ты откуда знаешь? — интересуется Заргаряп Ашот.
— Слышал. Па базаре говорят.
— Правда, — добавляет Самсон, — родственник мой.
студент, то же самое говорит.
Мы встречаем множество людей — женщин п детой,
тоже направляющихся к церкви. Пройдя базар, мы пп-
дпм, что лавки закрываются и хозяева их спешат туда
же. Пе только взрослые торопятся в церковь, по и дети-
дети... Сотни детей, как и мы, следуют за взрослыми. Пе
226
одпо любопытство, а оотцее волнение захватило и вас,
детей, и мы все возбуждены: мы понимаем всю тяжесть
надвинувшейся беды, нам передается отчаяние и тревога
взрослых, поэтому все дети так серьезны и никто пз
пас пе шалит: все внешне спокойно, по озабоченно сле-
дуют за шествием. Когда говорят, что после того, как
разграбят церкви, пас загонят в вагоны и ушлют в дале-
кий неизвестный Афганистан, мое сердце больно сжи-
мается от мысли, что мне придется покинуть наш дом,
сады, поля и речку, пашу школу, чтобы поехать в бог
весть какой печальный, неприглядный край...
— Повстречайся мне сейчас какой-нибудь солдат, я
бы его побил! — говорит Седрак, потрясая кулаками.
Самсой стискивает зубы, а Заргаряп Ашот еле сдер-
живает себя, чтобы не заплакать.
— Если бы опп разгромили паши церкви, — говорит
Апостол Караманидп,— я бы их всех убил! Всех!
Его слова задевают name самолюбие, и мы, чтобы пе
отстать от пего, повторяем хором:
— А ты думаешь, мы бы пе убили?.. П мы убьем!..
И нам кажется, что мы действительно можем вступить
в единоборство с солдатами.
Между тем разъяренная толпа с шумом п криком
входит на церковный двор, уже переполненный наро-
дом, — мужчинами, женщинами, детьми. Многие сидят
или стоят на могильных плитах, дети залезли на акации:
несколько ребят — наши ровесники, обняв памятники,
стоят на выступах, чтобы лучше видеть. А толпа кипит
от волнения и ожидания. У всех яростные лица: кажется,
они жаждут что-то услышать, полны решимости дейст-
вовать, защищаться, но пе знают как... II толпа кипит от
нетерпения.
Вдруг из толпы выходит исхудалый ДЛИННОВОЛОСЫЙ
человек; вернее, он не выходит, а как будто выскаки-
вает п становится на возвышение. Оп встряхивает голо-
вой, откидывает волосы со лба и начинает говорить, все
время поднимая и опуская кулак. Получается такое впе-
чатление, будто он хочет ударить во что-то, но ие по-
падает.
Часть его слов вовсе не доходит до меня, так как оп
вое время поворачивается па месте, и когда лицо его
пбращепо в противоположную от мепя сторону, я почти
ничего пе слышу. Впрочем, даже1 и долетевшие до мепя
слова я понимаю нс полностью: мпе ясно пз его речи
8*
227
лишь то, что желание русского царя не исполнится и мы
ему ничего не отдадим.
— Обещаем, что умрем, по ничего не отдадим!—за-
канчивает оп.
На это отвечают рукоплесканиями и начинают так
кричать п шуметь, что пе слышно ни одного слова. А ка-
кой-то мальчик, сидящий на дереве, выпрямляется и
кричит:
- Ура!..
Я в первый раз на таком большом собрании, и мпе
кажется, что все, о чем сейчас говорят, сбудется и что
таков уж порядок: после каждого выступающего нужно
хлопать и орать, а ребята должны кричать: «Ура!»
Затем выступает какой-то бородатый, низенького роста
человек и говорит, что русский царь хочет захватить
пе только золото наших церквей, но и паши души. «Оп
хочет из пас сделать русских, чтобы па свете пе осталось
пи одного армянина...» Бородатый тоже вертится в раз-
ные стороны и также пальцем указывает па людей. Бо-
родач говорит каким-то глухим и замогильным голосом,
кажется, что голос доносится из пропасти. Это застав-
ляет меня содрогаться, а слова наводят ужас; в особен-
ности когда бородатый говорит, что «русский царь хо-
чет захватить наши души»: я представляю себе, как из
груди женщин, мужчин и детей вынимают души, и меня
охватывает дрожь.
Большую часть слов второго оратора, как и первого,
я не понимаю, но чувствую, что он рассказывает, навер-
ное, что-то печальное, так как две старушки, стоящие
рядом со мною, плачут. А при его последних словах —
«русский царь хочет, чтобы на свете не осталось ни
одного армянина» — один из мужчин вытаскивает свой
платок и машет им над головой.
— Долой!.. Долой!.. — кричит он.
Мне кажется, что все ждали именно этого слова, и,
как только оно было сказано, поднимается лес рук п
раздается множество голосов:
— Долой! Долой!..
Оратор прерывает свою речь, как бы пе зпая, что де-
лать дальше, но когда возгласы на минуту утихают, он
сейчас же выпрямляется и машет рукой в воздухе.
— Долой тирана! —кричит оп.
Этого слова, как и многих других, я пе понимаю, по
толпа вдруг так закричала, что заглушила слова оратора;
228
собравшиеся один за другим повторяют его возглас, а
затем все вместе затягивают какую-то песню... сначала
тихо, а потом все громче и громче; лишь две-три дрях-
лые старушки плачут рядом со мпою.
Продолжая петь, все двинулись со двора церкви, а ко-
локола, умолкнувшие иа время собрания, опять начи-
нают гудеть — на этот раз смело п победно: «Дпнь-дон!..
Динь-дон!..»
Толпа двигается, а мы с товарищами — я, Самсон, Сед-
рак, Апостол Караманидп и Заргарян Ашот, а также
другие ребята, старше пас, — остаемся во дворе церкви,
так как говорят, что каждую минуту могут нагрянуть
войска русского царя: нужно быть наготове и не допус-
тить их близко. Несколько старших ребят и молодые лю-
ди, вооруженные ружьями, уже заняли позиции за мо-
гильными плитами, чтобы при появлении отряда русских
сейчас же открыть огонь.
II мы с товарищами, как и эти ребята, также решили
занять позиции на кладбище и отбиваться камнями.
Мы все время смотрим на полотно железной дороги;
оттуда должен приехать отряд. Старшие ребята предла-
гают нам пойти и разрушить железнодорожный мост,
чтобы воинский поезд потерпел крушение, но взрослые
отговаривают нас, — а вдруг это поезд с мирными людь-
ми и пострадают невинные?
Некоторое время мы ищем на кладбище подходящие
Для нас позиции. Наконец находим несколько могиль-
ных плпт, лежащих рядом и возвышающихся над землей
примерно па один аршин: они могут хорошо защи-
тить от наступающего отряда. Сейчас же собираем камни
в кУчу У могильных плпт п, взяв палкп, возвращаемся
домой с решением: ночью пе спать и, как только услы-
шим шум шагов наступающего отряда, сейчас же по-
мчимся на кладбище, чтобы встретить войска градом
камней.
Сильно взволнованный, я возвращаюсь домой, и мне
кажется, что по моим шагам уже все должны знать
о моем решенпп и удивляться, что я, совсем еще малень-
кий мальчик, готов совершить такое геройство. По дороге
я встречаю Еву, которая по обыкновению чисто одета —
в белой пелеринке и фартуке, с волосами, завязанными
лептон, — опа стоит перед своим домом и изумленно
пл°Т^ИТ Ua па*1КУ» которую я с храбрым видом несу па
229
— Это что такое, Минасян? Па что тебе пастуший
посох? — говорит она посмеиваясь.
Я огорчен, что опа по понимает моего боевого настрое-
ния и значения палии в моих руках... А когда я он объ-
ясняю, опа опять улыбается...
— Палка? Для боя нужно ружье, а нс палка и камни!
— Все равно: мы будем драться и камнями п пал-
ками. Побьем всех, кто придет.
— Всех? — переспрашивает Ева.
— Всех!
— А если придет пристав?
— 11 его тоже.
Отвечая па ее вопросы и проявляя перед Евой свою
силу, я был уверен, что теперь то опа удивится моей
храбрости и но-должпому оценит мою лихость.
По она, сжав своп топкие губы, посмеивается и го-
ворит:
— Смешно...
Пу, и пусть! — П я гордо удаляюсь; по сознание,
что Ева не верит в мою храбрость и смеется надо мной,
это сознание одновременно огорчает и сердит меня. Я до-
кажу свою храбрость, я покажу себя. Может быть, я у мру
в этой борьбе... Тогда Ева убедится... тогда она пожалеет
о своих словах и совесть будет мучить ее за то, что она
меня так высмеяла...
Два-три дня мы ждем войск русского царя. Ходим,
вооруженные палками, на кладбище и возвращаемся
домой. А царского отряда все еще пет. Утром говорят:
войска придут вечером, а вечером предполагают, что по-
явятся утром. По мы боимся, что вдруг они придут ночью
и мы их прозеваем. Потому дежурим по очереди, чтобы
в случае их прихода сейчас же дать друг другу' знать.
Сражение мы представляем себе так: царское войско бу-
дет стрелять из ружей, а мы, спрятавшись за могильными
плитами, — нули до пас пе долетят, — бросаем камни.
Офицеры и солдаты валятся одни за другим, и — мы по-
беждаем!.. Часть солдат падает убитыми, а другая часть,
побросав оружие, обращается в бегство; мы выходим из
наших убежищ, народ весело пас встречает н рукопле-
щет: «Молодцы, бравые ребята, молодцы!»
А если мы умрем? Если умрем — нас, наверно, будут
хоронить с большим торжеством, с цветами и венками,
230
В('Сь парод пойдет за нашими гробами, все будут вспо-
минать наш поступок и хвалить пас, будут говорить
речи, назовут пас героями, п... тогда Еве станет стыдно
за свои слова...
Предаваясь этим мечтам, мы вместе с тем хотим найти
объяснение, по какой это причине русский царь плохоотио
сптся к нам, посылает против пас войска, — что мы ему
сделалп дурного? Па эти вопросы ответа не находим. Сам-
сон пробует объяснить это тем, что «царь — тиран», — т.н;
сказал его родственник-студент. По что такое «тиран»,
мы пе понимаем, и сам Самсоп не может пам объяснить,
что это значит.
— Студент так сказал, — повторяет оп.
— Нет, — говорит Седрак, — мы ничего не попили, ты
лучше еще раз спроси его.
Самсоп обещает и па следующий же день приходит
с сияющим лицом:
— Узнал: «Тиран, — говорит оп, — это тот, который
не дает свободы пароду, угнетает его, а говорящих правду
сажает в тюрьмы».
На этот раз мы кое-что понимаем пз объяснения Сам-
сона, по все-таки хорошо пе представляем себе слово
«тиран».
Проходит несколько дней, по русского отряда пет и
нет. А однажды разносится слух, что отряд и вовсе пе
придет. Почему? Ото остается непонятным. По я и мои
товарищи это обстоятельство истолковываем так, что, на-
верное, получив известия о наших приготовлениях, войска
не осмелились выступить, испугались...
Ото пас радует. Значит, опасность миновала, нас пе
погонят в дальнюю страну.
По вскоре другое известно повергает нас в уныние.
Однажды утром мы просыпаемся в, как большую но-
вость, слышим, что за избиение лесничего арестовали
пашу соседку Варо, невестку Ерапоса и двух других жен-
щин. В пашем околотке все жалеют Варо; мои родители,
в особенности бабушка, того мнения, что Варо, наверно,
сошлют в Сибирь.
Сибирь... Это звучит грозпо для пас всех. Мы знаем,
Чт° ^о место, откуда ссыльные не возвращаются,
Дплекая и холодная страна, где люди умирают в безвест-
ности, в тоске по дому и родным...
231
О Сибири мы слышали такие страшимо рассказы, что
наши маленькие сердца сжимаются, терзаясь за Варо. Мы
мало знаем остальных арестованных женщин, ио Варо
знаем хорошо: ее высокая, прямая фигура, вся в черном,
суровое лицо — хорошо нам известны. Не раз ее мужской
сердитый голос пугал п нас, часто она грозила нам паль-
цем, в особенности мне и Седраку, по все-таки мы ее
жалеем — эту суровую и храбрую Варо. Не только жа-
леем, по и, собравшись, думаем с товарищами о том, по
сможем ли ей и другим арестованным женщинам устро-
ить иобег из тюрьмы, как недавно одному парню, уда-
рившему пристава, товарищи помогли бежать.
— Что ж тут трудного? 11 мы можем, — говорит с
удивительной самоуверенностью Седрак. — Кто-нибудь
пз пас пойдет п бросит камень в часового, часовой по-
гонится за ним, а мы тем временем ворвемся в тюрьму
и выведем оттуда Варо и остальных. Покуда часовой
вернется, мы уже будем далеко. Только тому, кто на-
падет, нужно хорошенько дать тягу, чтобы часовой ушел
подальше.
Заргарян Ашот недоверчиво покачивает головой: он
того мнения, что часовой не будет гнаться за человеком,
а вернее всего выстрелит из ружья. Точно так же он не
побежит за бросившим камень, а выстрелом убьет его
наповал.
— Ты откуда знаешь, что он не побежит? — горячит-
ся Седрак.
— Знаю, — говорит Ашот спокойно и убедительно.
Тогда Седрак предлагает подкупить часового. Оп слы-
шал, что часовые за деньги устраивают побег арестован-
ным. Можно собрать какую-нибудь сумму и дать ее часо-
вому, тогда он выпустит Варо.
— Но откуда достать денег? — спрашивает Самсон.
В наших карманах всего лишь пятьдесят копеек.
Мы решаем собрать нужную сумму среди родных и това-
рищей.
— Хорошо, положим, собрали, а кто передаст пх ча-
совому? — спрашивает Заргаряп Ашот.
Мы переглядываемся. В самом деле — это серьезный
вопрос. Нелегко дать часовому деньги и сказать — по-
моги, мол, устроить побег Варо. Кто пз пас может сде-
лать это?
Я,— говорит Седрак. — Соберите деньги, я отнесу.
Как самоуверен и смел этот Седрак!
232
Но пока мы еще только намереваемся собрать деньги
для организации побега, разносится слух, что Варо, не-
вестку Ераноса и остальных женщин увозят в другой
город.
II вот мы с товарищами около ворот тюрьмы. На
улице собралась большая толпа. В толпе много жен-
щин, — они держат в руках узелки с продуктами: это
«передача» для Варо и других. Несмотря на то что ча-
совые отгоняют всех, даже женщин и детей, они но от-
ходят, а лишь отодвигаются немного назад. А когда
вдруг открываются ворота тюрьмы и появляется Варо и
остальные женщины, окруженные часовыми, — толпа
смело бросается к воротам.
Я, Самсон и Седрак поднялись па какую-то стену
и, держась друг за друга, смотрим на арестованных,
в особенности на Варо. Она — та же смелая и суровая
Варо —вся в черном. Нисколько не изменилось и ее
смуглое лицо, покрытое бородавками. А невестка Ера-
носа, кажется, похудела и вся как-то сжалась. С поник-
шей головой, опа все время смотрит вниз и стыдится
поднять голову, как тогда перед лесничим. Так же
стыдятся и стесняются две другие женщины. Варо на-
оборот: ростом выше часовых, она смело смотрит налево
п направо на собравшихся мужчин п женщин, и когда
кто-то пз толпы вдруг окликает ее — «Варо-кпкир!» —
останавливается, ищет взглядом окликнувшего и спраши-
вает:
— Кто это?..
В это время часовой прикладом толкает Варо в руку,
чтобы она не останавливалась, и что-то говорит ей. Варо
молча кладет руку на голову часовому и отталкивает
его. Часовой пятится назад, сталкивается со своим то-
варищем и останавливается.
Тишина на улице становится зловещей. Все удивленно,
затаив дыхание, ждут, — что же будет дальше? Выстре-
лит лц часовой в Варо плп ударит ее? Однако ничего
не случается. Часовой не только не стреляет, но, словно
чем-то пристыженный, шагает поодаль от Варо. А сама
0|,а гордо смотрит по сторонам и кивком головы привет-
ствует знакомых.
Женщины хотят передать узелки с провизией Варо и
остальным — в особенности Варо, по часовые пе позво-
ляют подойти близко и передать что-либо, да и сама
аро не хочет брать.
233
— Спасибо, люди, — говорит она твердым мужским
голосом, — спасибо. Отнесите домой, детям вашим...
Заключенных ведут на станцию; женщины, мужчины
и дети, грустные, следуют за ними, а мы с товарищами
тоже пе отстаем.
Приближаясь к станции, какая-то женщина вдруг об-
ращается к Варо:
— Варо-кпкпр, будь стопкой, пе бойся...
Варо оборачивается и через головы часовых отвечает:
— Я не боюсь, не бойтесь и вы!.. Одни раз родилась,
один раз и умру! Будьте вы счастливы, а их чтоб хо-
лера забрала!..
И опа, проклиная, потрясает обеими руками, угрожает
часовым.
Последние слова Варо так волнуют нас, меня и моих
товарищей, что мы решаем непременно избить лесничего
или по крайней мере камнем рассечь ему голову.
Решаем сделать это как-нибудь ночью, когда он бу-
дет проходить по улицам нашего околотка.
— Всю палку обломаю об его спину! — заключает раз-
горяченный Седрак.
14
СВАТОВСТВО МА II У Ш
«Мир — игрушка для детей, — говорит один из моих
знакомых, — каждый предмет является для них игрушкой
или забавой, и чем меньше ребенок, тем вернее это опре-
деление».
Пе знаю, как для других, по для пашей группы мир
действительно был игрушкой или, пи крайней мере,
огромным нолем игр и забав.
Хотя во время каникул я иногда и помогал отцу на
полевых работах в матери в домашнем хозяйстве, но
все-таки находил время часто бывать с товарищами п
принимать участие в пх играх. С тех пор как войска рус-
ского царя так и не пришли и пам не пришлось сра-
жаться, мы все же считаем себя храбрыми и непобеди-
мыми, п, несмотря па то что вопрос о переселении в Аф-
ганистан, видимо, отпал и больше пе тревожит пас, мы
по-прежпему ходим вооруженные палками. Мы ищем
случай показать нашу удаль. Вооруженные палками, мы
идем купаться па речку, бродим но полям п по лесу, ла-
зим по деревьям, осматриваем птичьи гнезда. Гнезда мы
не разоряем, а только пробуем свою ловкость, загляды-
ваем в гнезда, чтобы узнать, какие птенцы сидят там, и.
еслп они большие п оперились, берем их к себе домой.
Все это мы делаем с шумом, криком, соревнуясь друг
с другом. Однако самый ловкий среди нас — опять-таки
Седрак: он лазит но деревьям так искусно, как будто ро-
дился лишь для лазания, почему ребята и называют его
«мкцер»— белка. Даже самое высокое и топкое дерево
доступно для Седрака: влезает он удивительно проворно
и, как только добирается до вершины или какого-нибудь
гнезда, сейчас же кричит «ура!», и лес откликается па
его крик.
Однажды Седрак поднялся па высокий горный вяз и
заглянул в находящееся почти на самой вершине гнез-
до... Неожиданно две большие птицы, с виду похожие на
орлов, с клекотом подлетели к дереву и, кружась над
ипм, стали постепенно опускаться все ниже... Это Седрака
пе пугает, он свистит и отгоняет птиц. А когда одна пз
них, опустившись совсем низко, подлетает к самому
гнезду п приближается к Седраку, оп, держась за ствол
одной рукой, другой отмахивается от птицы. Взмах ли
руки Седрака пли желание защитить своих птенцов за-
ставляет одну из птиц упорно опускаться все ниже и ни
же... Мы свистим и кричим снизу, а Седрак все еще от
махпвается рукой, по с дерева не слезает. П пока мы
свистим, а он отмахивается, птица опускается совсем
низко, делает последний круг пад самым гнездом и, чу-
точку поднявшись легким взмахом крыльев, сраз> са-
дится Седраку иа голову.
Седрак кричит и торопится слезть вппз, и в то время
вак одна птица кружит над гнездом, другая поднимается
шапкой в когтях. Она, наверно, опустится где-нибудь
1,4 растерзав «добычу», освободит когти от своего стран-
ного груза. Не знаю почему, но мне по сей день кажется,
что птица все еще летит, держа шапку в когтях.
После этого случая Седрак все-таки не перестал ла-
зить па деревья. Нисколько! Он продолжал заопраться
11,1 них с прежней ловкостью. Казалось, пет ничего та-
кою, что могло бы ослабить его энергию и рвение... Не-
смотря на то что отец его пьяница, а мачеха часто оранит
01<2 п попрекает, Се фак никогда пе унывает, чувствует
ССоя всегда вольной птицей.
235
— Самое большое, чего они добьются от меня. — то,
что я уйду из дому и буду жить отдельно, — говорил оп
нам иногда, намекая на родителей.
И вот однажды Седрак приходит в необычном для
пего грустном и подавленном настроении.
— Сегодня сватают нашу Мануш, — сообщает оп
с глубокой горечью.
Странное дело: Седрак грустный!.. II это пз-за сва-
товства своей сестры?.. Удивительно! Обыкновенно в слу-
чаях сватовства люди радуются, поздравляют друг друга,
а Седрак так опечален, что даже не может говорить
толком.
— Что, Седрак, ты не рад? — в недоумении спраши-
вает Самсон.
Седрак отвечает не сразу.
— Да чего ж тут радоваться? — говорит он, понурив
голову. — Мануш хотят выдать за Аршака Шароянца...
И он подносит руку к глазам.
Мы знаем и Мануш и Аршака Шароянца. Мануш, се-
стра Седрака, на два-три года старше его. Она всегда
стирает белье брату, чинит его одежду, защищает от на-
падок мачехи и отца. Седрак платит ей горячен любовью:
когда ему перепадает какое-нибудь лакомство, он гово-
рит: «Это я отнесу Мануш». Возвращаясь с поля пли пз
леса, он приносит ей цветы пли дикие плоды. Удивительная
это девушка Мануш — молчаливая и всегда запятая де-
лом. Когда мачеха сердится на Седрака за нерадивое по-
ведение, Мануш, чтобы избавить брата от упреков ма-
чехи, часто сама выполняет его работу. Однажды, когда
Седрак разбил лампу, Мануш взяла его вину на себя, и
отец избил ее вместо Седрака. Да, удивительная девушка
Мануш!.. А Аршак Шароянц — это пожилой бородатый
человек, приятель отца Седрака, такой же пьяница, как
и он. Мануш миловидная девушка, а Аршак рябой п
невзрачен лицом: его редкие усы похожи на кошачьи,
у него длинная шея с безобразно выступающим кадыком.
Говорят, что первая жена Аршака, умирая, оставила ему
нескольких детей. Как может Мануш стать женой такого
пожилого человека и нянчить его детей?! — сетует Сед-
рак.
— А кто хочет ее выдать? — спрашивает Ашот.
— И отец и мать.
— Л сама Мануш что говорит?
— Мануш? — еле сдерживает слезы Седрак. — Мануш
23G
спдпт п плачет. Опа говорит: «Седрак-джап, по хочу я
за пего, утоплюсь, но пе пойду за пего...» Ну вот, спдпт
в хлеве и плачет...
И Седрак — пе в сплах сдержать себя — тоже плачет.
То обстоятельство, что наш бесстрашный, никогда пе
унывающий Седрак сейчас плачет, так поражает нас, что
мы некоторое время молчим, не находя слов для утеше-
ния: чувствуем всю глубину его горя. Я удивляюсь отцу
Седрака, который хочет выдать дочь за пожилого и без-
образного человека. Но отец Седрака — пьяница, а по-
тому удивляться почему: мне кажется, что от пьяницы
можно ожидать подобного шага, тем более — у Мануш не
родная мать, а мачеха.
— А что говорит батюшка? Он разрешает? — спраши-
вает Заргарян Ашот.
Седрак в отчаянье машет рукой:
— А батгошке-то какое дело!
— Когда будут сватать? — продолжает Ашот.
— Нынче вечером хотят просватать и увезти: у них
уже все сговорено. Мы с Мануш сегодня узнали об этом...
Опа сидит п плачет...
Вновь дрожит голос Седрака, и оп отворачивает лицо,
чтобы мы не видели его слез.
Мы понпмаем, как тяжело Седраку, по пе находим
слов, чтобы утешпть его. II то, что мы не можем помочь
ему, угнетает нас.
— Ты говоришь, ее сегодня хотят увезти?—интере-
суется Самсон.
— Да, но Мануш не хочет...
— А этот пьяница Аршак хочет непременно сегод-
ня? — продолжает Самсон.
Седрак так подавлен, что только кивает головой.
— Ребята, уж не поймать ли нам его да хорошень-
ко... — показывает свой кулак Самсоп, потрясенный сло-
вами и тоном Седрака. Седрак любит все спорные во-
просы решать дракой пли же учинять* расправу над про-
тивником при помощи камней пли палок; в особенности
0,1любит бомбардировку камнями. Именно он предложил
отпить нападение русских солдат камнями. Вообще там.
гДо нужно было применить камни или палки, инициатива
ВсегДа исходила от Седрака. Самсон же явно находился
под ого влиянием.
Предложение Самсона принимается, и только я выра-
жаю сомнение:
237
— А если Аршак пас узнает?
— А мы сделаем так', чтобы он не узнал, — успокаи-
вает меня Самсой. — Нападем ночью и...
— Когда же мы это успеем? — вздыхает Седрак. —
Ведь сегодня вечером Мануш увезут... пойди посмотри,
наши уже готовятся... По Мануш не хочет одевать новое
платье.
Седрак, вспомнив сестру, вновь готов плакать.
Нам тяжело видеть горе товарища — нашего смелого
вожака, п, чтобы утешить его, мы готовы на все и ре-
шаем: вечером, когда пьяница Аршак со своими прияте-
лями п родственниками направится в дом Седрака, под-
караулить их п побить камнями.
Наше решение Седраку по душе, он опять берет па
себя роль предводителя нашей группы и начинает давать
практические советы, что п как нужно сделать. Оп нахо-
дит, что, кроме предложенного способа, другого выхода
нет, успокаивает пас, говоря, что напасть на Аршака бу-
дет легко, так как, будучи вдовцом, он придет без музы-
кантов ’, с ним будут всего два-три человека. Так, но
крайней мере, сказали ему дома.
— Я не позволю увезти Мануш! — вновь вскипает
Седрак.
— Это хорошо. А как сделать, чтобы нас пе пойма-
ли? — говорит Ашот Заргаряп. Какой осторожный этот
Ашот!
Седрак сейчас же успокаивает его — Ашот напрасно
думает, что пас поймают: мы будем швырять камни из
такого места, где пас пн кто не увидит, а если даже п
заметят, ие смогут поймать. Нападение мы будем вести
с крыш... Л па случай отступления Седрак знает такие
дороги, по которым н сам сатана пе догонит нас...
Седрак живет в пашем квартале, недалеко от меня п
Самсопа. Оп сосед Ашота. Последний и сам не хуже его
знает все ходы в выходы и больше уж пе возражает.
Начинаем готовиться к выступлению.
О безрассудное детство с твоими сумасбродными пла-
нами! Для тебя нет ничего невозможного па свете! Ты
дерзко и бесстрашно! Холодный рассудок никогда пе
останавливает твоих шагов, и ты делаешь то, что диктует
тебе нежное сердце и невинные чувства! Люблю я тебя,
1 Вступавшие вторично в брак старались обычно избежать
шумного свадебного веселья.
238
безрассудное детство! Даже твои горести мне приятны,
ты —светлый и мимолетный сон нашей жизни.
Седрак немедля показывает нам крыши, откуда, заняв
позиции, мы должны забросать камнями Аршака-женпха
п его друзей. Он показывает нам плоские крыши домов,
находящихся по обеим сторонам улицы, ведущей к их
дому. Нам нужно взобраться па эти крыши и напасть
с двух сторон.
— Вот потеха-то будет! Люди идут па свадьбу п —
вдруг град камней! — смеется Самсон.
Собираем камни для предстоящего сражения и, по
совету Ашота, часть из них кладем в карманы, чтобы род-
ные, да и встречные, пе догадались о наших намерениях.
Пусть думают, что мы затеяли игру. Но после того как
мы уже несколько раз поднялись на крыши и спусти-
лись—мать Ашота, вдова Поэм, вдруг спрашивает, что
это мы делаем там, наверху.
— Да ничего, играем... — отвечает Ашот.
— Что это за игра такая, что вы все время поднимае-
тесь на крыши п спускаетесь? — выражает сомнение
вдова.
— Это новая игра, — не теряется Ашот.
— Удивительно, — говорит вдова, по больше нами пе
интересуется: опа куда-то спешит, ей надо получить
деньги за стирку белья.
А мы по-прежнему снуем вниз в вверх по лестнице,
проделываем это много раз, и в результате нашей «игры»
на каждой крыше вырастают кучи камней.
После этой подготовки мы ждем, когда совсем стем-
неет. А пока для успешного завершения дела Самсон
предлагает вызвать Мелитэ и Апостола. Ашот против: оп
боится, что те разболтают наш секрет, но мы втроем на-
стаиваем и посылаем за ними Самсопа. Опп приходят и
вместе с нами ждут, когда стемнеет. А когда наступает
ночь, я, Мелитэ и Ашот тапком поднимаемся на крышу
Дома Ашота, а Седрак, Самсон п Апостол на крышу про-
тивоположного дома. Поднявшись, мы занимаем своп по-
зиции и смотрим па улицу — не появится ли пьяница
ршак со своими приятелями?
Ночь темна, звезды еле мерцают; со своих позиций мы
слышим отрывистый лай собак, мычание поздно возвра-
Щаютцпхся коров, громкий скрип закрывающейся где-то
дв°Рп... Это дверь дома Сабет, — ее открывают утром и
закрывают только к вечеру. Нам знаком скрин всех
239
дверей нашего квартала. Мы различаем мычание каждой
коровы, лай каждой собаки и узнаем скрип каждой двери.
Мы радуемся, что одна за другой закрываются двери до-
мов нашего квартала. Это хорошо — пас не заметят, ко-
гда мы будем бросать камни. Но где же гости? Пх не ви-
дать. На улице поодиночке проходят какие-то люди, а
гостей все еще нет. Мы знаем, что они должны пройти
группой; Седраку тоже известно, что их будет четверо
или пятеро и что они должны нести с собой фрукты и по-
дарки для сватов и невесты — таков обычай. Это нам
известно.
Но почему же они опаздывают!
Мы — я, Ашот п Мелптэ — в большом нетерпении то
п дело поднимаемся с мест, смотрим на улицу или на
крышу напротив, где спрятались Седрак и Самсон. За-
метно, что и они смотрят па нас; я чувствую, как уси-
ленно бьется мое сердце — мпе тяжело дышать. Ашот и
Мелптэ молчат, а я очень обеспокоен — часто высказы-
ваю своп опасения:
— Л вдруг, Ашот, мы угодим в других прохожих?
— Нет. Я знаю, они должны пройти группой, со сверт-
ками...
Это верно. Но вдруг действительно мы попадем в кого-
нибудь другого, думаю я, не отрывая взляда от конца
улицы, откуда должны появиться «гости».
Опять несколько одиноких прохожих, потом какая-то
старуха: она гонит корову, ругая того, кто поздно при-
гнал скотину; за коровой с блеянием бежит коза.
А тех, кого мы ждем, все пет и нет.
Наконец-то! В конце улицы появились тени...
— Идут! — шепчет Мелптэ, вытягивая шею над кра-
ем крыши. В эту секунду я чувствую дрожь, но сдержи-
ваюсь, не то стыдясь своей роли, пе то сознавая серьез-
ность минуты, в моя правая рука машинально тянется
к куче камней.
При свете звезд ясно видно, что идут несколько чело-
век: один из пих песет впереди что-то плоское и широ-
кое (это, наверное, фрукты, думаю я), рядом с ним дру-
гой! держит в руке узел (а это, видно, платье невесты
или подарки ей); за ними следуют еще несколько человек
неторопливо и торжественно.
— Они!.. — шепотом сообщает Ашот, набирая камни.
Сейчас же после слов Анюта следует условный свист
Седрака с противоположной крыши п — со стуком па-
240
дает первый камень. После этого я уже ничего не вижу
перед собой: я. Ашот, Мелптэ без конца бросаем камни
па улицу, в ту сторону, где виднеются тени... Я лишь
мельком успеваю заметить, что напротив па крыше также
поднимаются и нагибаются Седрак, Апостол и Самсон,
а что происходит па улице, куда падают наши камни, —
этого я не вижу и ничего пе различаю... Вдруг я слышу
сначала грубую ругань, затем крик: «Ай!» Наши камни
градом сыплются на землю — стоит такой шум, словно
в темноте быки бегут по улице, стуча подкованными ко-
пытами '.
— Ара 2, кто это? — раздается опять чей-то голос на
улице.
II снова тишина. Опять летят камни, большие и ма-
ленькие камни, затем слышится ругань, крики, шум, от-
крываются и закрываются двери, но камни наши летят
беспрерывно, и среди этого шума вдруг мы слышим чей-то
сдавленный голос:
— Бежим, тут какая-то западня...
За этими словами следует ругань и топот ног.
— Убежали! — говорит Мелптэ шепотом, не прекра-
щая бомбардировки.
Действительно, на улице больше никого пет. Но ре-
бята все еще не перестают бросать камни, в особенности
Седрак со своими товарищами. Они неистовствуют — с пх
крыши камни летят градом. Открывается чья-то дверь па
улицу, и кто-то робким голосом спрашивает: «Кто тут?»
Но, не получив ответа и опасаясь за себя, с шумом захло-
пывает дверь.
Седрак опять свистит. Это означает, что мы можем
спуститься.
Запыхавшись, в поту, мы слезаем п осторожно, по-
одиночке, пробираемся па улицу. Пам не верится, что
сваты убежали, и мы, чтобы проверить, тихонько про-
двигаемся вперед. Едва мы делаем несколько шагов, как
Самсон задевает ногой что-то, нагибается и вскрики-
вает:
— Вот тебе па! Яблоко...
Неожиданная удача!.. В течение нескольких минут в
темноте мы отыскиваем яблоки, конфеты, орехи и, с
аппетитом уплетая их, расходимся по домам, радостные
2 В гористых местностях Кавказа быков подковывают.
Ара — обращение к мужчинам; эн, ты!
п удовлетворенные, что вырвали Мануш пз рук этого
урода.
Вырвали ли?
На следующий день по нашему кварталу разносится
слух, что у Мануш был любовник и что этот-то любовник
обратил в бегство неудачника Аршака и его друзей.
После этого происшествия мачеха Мануш стала еще
хуже обращаться с ней, часто ругала ее. повторяя:
— Смотрпте-ка на пес! У нее уже есть любовник!
Пропади ты вместе с ним пропадом! Раз ои ие допустил
свадьбы, так пускай и женится па тебе. Почему его не
видать, если он парень порядочный?..
11 мы каждый раз, слыша эти слова, пе знаем, смеяться
нам или возмущаться.
15
ВТОРОП ПОДВИГ
Этот второй «подвиг» я совершаю в одиночку, по даже
при воспоминании о нем на сердце у меня становптся
грустно.
Это ты, отчий дом, вповь волнуешь меня...
Вновь вижу я перед собой твой большой двор; вижу
осенние листья, смешанные с соломой, желтые тыквы
вдоль ограды, унылый сад с оголенными деревьями, где
сквозь ветви с редкой листвой завывает ветер, а у скло-
нившихся ив колышутся длинные рыжие пряди.
И в этом ветре я слышу шум и громкий разговор: это
опять паши — отец, дедушка, дядя, мама и бабушка... Это
они шумят, это они опять спорят...
— Я требую свою долю, — говорит отец.
— Не будет тебе доли...
Лх, эти споры!.. Обыкновенно онп начинаются осенью
и возобновляются весной. Постоянные взаимные упреки,
в сущности, никогда не прекращаются, — паши ссорятся
по всякому поводу, пе разговаривают друг с другом це-
лыми месяцами. По весной, когда соседи готовятся к севу
па своих наделах и огородах, и осенью, когда нужно раз-
местить скотину и заготовить саман, возобновляются ста-
рые споры, которые длятся иногда дни и педели. Опять
вспоминают все, что было в прошлом году и позапро-
шлом, — все оскорбительные слова и поступки. В этих сио-
242
pax, как всегда, принимает участие и мама. Она защи-
щает, конечно, отца, выкладывает новые факты; участвует
также и бабушка, стараясь примирить обе стороны и при-
стыдить их; вмешивается в ссору и Саман знзп, то появ-
ляясь па балконе, то исчезая в комнатах. Опа с пренебре-
жением кидает, в частности по адресу мамы, несколько
слов, сейчас же поворачивается и уходит. В спорах иногда
вспоминают и моб проступок с сахаром. В такие минуты
я переживаю мучительное чувство стыда. Мама пе упу-
скает случая упрекнуть дядю, что он пз-за куска сахару
побил меня. Эти споры иногда причиняют мне так много
огорчений, что я с трудом удерживаюсь от слез или от
желания убежать, чтобы ничего ие видеть и не слышать.
Тем более что во время этих споров собираются наши
соседи, в особенности женщины и дети, которые затем
передают другим то, что слышали, и все смеются над
нами... Мне стыдно перед соседями и перед товарищами —
Самсоном п Ашотом... Ни у кого дома не бывает таких
ссор и дрязг, как у нас.
Па этот раз спор о разделе загорелся опять пз-за са-
манника *.
Этой осенью, как и всегда, отец хочет использовать
общий саманник, где дедушка храпит корм для скота.
Саманник этот настолько просторен, что даже после того,
как все уложат в пем своп запасы кормов, остается еще
место для дров на зпму п небольшое свободное простран-
ство. По, несмотря на это, дедушка и дядя возражают,
чтобы отец ссыпал туда свой саман. Онп стоят перед
ароой, наполненной саманом, и не пускают отца к саман-
нику.
— Раз у тебя все отдельное — построй себе п отдель-
ный саманник, — говорит дед.
Отец возмущен, но все таки молча направляет арбу
вперед.
Дед бьет быков четками по морде и осаживает пх,
а Дядя бежит к саманнику, закрывает его па замок п зло-
радно улыбается.
Слыханное ли дело — лишать сына всего добра? -
Упрекаем мама дедушку. — Саманник ведь не возьмешь с
с°бой па тот свет. Каждый год мы ссыпали туда саман,
Разреши п в этом году.
Сам ап пик — специальное помещение при доме для хра-
1,11я самана, который засыпают через отверстие в крыш<* (ер ди к).
243
— Нельзя, — говорит дедушка спокойно, по властно. —
Завтра случись что — ты сама первая скажешь, что это
мы украли.
— Это отговорка, чтобы пе разрешать, — горячится
мама. — Говори просто: пе разрешаю, и все тут!
Дед перестает постукивать четками п бросает острый
взгляд па маму.
— Пу, п скажу: не разрешаю! Что тебе еще надо?
— Отчего же пе разрешаешь? — присмирев, спраши-
вает мама.
— Да так, — вместо дедушки отвечает дядя, который
до этого зло косился па маму. — Возьми и построй себе
свой саманник.
— А ты кто такой здесь? Ведь саманник не твой! —
обращается к нему отец. — Саманник общий. Оп пе раз-
делен...
— Не разделен? — усмехается дядя. — А вот оп хо-
зяин и пе разрешает, — указывает он пальцем па деда, —
что поделаешь?..
Мама теряет терпение.
— У вас совести пет, вашу совесть кошка съела.
— Ах ты, бесстыдница! — укоряет бабушка. — Уби-
райся отсюда! А вы заткните глотки, — обращается она
к остальным и, понизив голос, добавляет: — Кругом со-
седи слушают — стыдно!..
Во слова бабушки пе действуют, и спор продолжается
по-прежнему: стороны больше ругают друг друга, чем
хотят убедить в чем-нибудь. А соседи, в особенности
женщины, подслушивают у изгородей п смеются. Я зпаю,
что немного погодя они пойдут и расскажут другим:
— Сегодня Манасепк 1 опять грызутся...
Больше всего меня удивляет дедушка: насколько отец
горяч и вспыльчив, настолько дед холоден и невозмутим.
Отец говорит, настойчиво требуя свою долю, а дед слу-
шает и молчит, слушает и постукивает зернами четок;
видя это бесплодное упорство отца, мпе становится гру-
стно, и я возмущаюсь, что он пе отстает от деда и без
конца требует свою долю.
Спор разгорается, и теперь отец ругает дядю:
— Мошенник! У тебя фальшивые весы: по одним ве-
сам покупаешь, по другим продаешь.
— Хам!—говорит дядя с расстановкой и корчит та-
1 Семья Мапасяиц.
244
кую ехидную гримасу, что отец выходит пз себя и с палп-
тымн кровью глазами, с прутом в руке бросается па него.
По бабушка удивительно ловким движением, напо-
минающим взлет птицы, — да, именно с легкостью птицы,
подлетает к отцу и падает перед ним на колени:
— Аман!..
Отец останавливается с подпятым прутом в руке, дядя
в испуге бросается на балкон и закрывает за собой двери,
а растерявшаяся Санам-зпзи подает мужу метлу для защи-
ты, п уже оба вместо опп крикливо храбрятся па балконе.
Отец вздыхает, качает головой и отходит. Он пе в си-
лах оттолкнуть мать и броситься на брата.
Как и всегда после такой перебранки, родители мои
возвращаются домой в полном отчаянии и долго говорят
о том, как они несчастны. Мама потом жалуется, плача,
что дедушка и дядя живут в довольстве, богатстве, в боль-
ших комнатах, а нам даже уголок в саманнике жалеют.
И затем мать бранит моего отца, что тот до сих пор не
может добиться своей доли, что он не настойчив, не опро-
щается в суд, что, если бы он был более решителен, де-
душка и дядя давно бы уступили.
Отец, и без того взволнованный, расстраивается от
укоров матери еще больше и, в свою очередь, упрекает ее,
что она вмешивается в спор, своим острым языком сердит
дедушку и дядю, и они, еслп бы даже и хотели справед-
ливо разделиться, уже из упрямства пе делают этого.
Мама не соглашается с отцом и возражает ему; теперь п
они начинают спорить — кто пз них больше виноват в том,
что дед до сих пор не выделил долю отцу. Спорят долго
и, вконец рассорившись, оба усталые и подавленные, ле-
жаться спать.
Все эти дрязги родителей с дедушкой и дядей, так же
как и домашние ссоры, наводят на меня глубокую грусть
и Доставляют мне много огорчений.
В этот вечер, ложась спать, я долго не могу успо-
коиться: все время думаю о бесконечных спорах и пере
франках, связанных с разделом, вновь сравниваю нашу
семью с семьями моих товарищей и еще больше досадую,
почему у них нет споров из-за раздела и ссор и только \
пас это происходит? Еще немного, и мне кажется, что
сеРДЦе разорвется от накопившейся там горечи, гнева и
ппзмущения. Ах, почему я по взрослый! Если оы я был
большой, я бы сумел помочь семье и отцу избавиться от
нУжды, а самое главное — отказаться от своей доли и
245
больше пе думать о разделе... Грустно раздумываю я и о
том, почему дедушка так обращается с нами, почему он
все добро оставляет себе и другому сыну, а моему отцу
ничего не дает. Что за причина?.. Может быть, отеп когда-
нибудь жестоко обидел деда, пе послушался его, рассер-
дил, и оп поэтому обездолил отца?.. Но если это так, то
дед райо пли поздно сказал бы об этом, проговорился бы
и дядя... тогда в чем же дело? Разум мои пе находит
ответа, несмотря на то, что я постоянно слышу: «дед ску-
пой» (слово «скупой» я не совсем хорошо понимаю), пе
хочет расстаться со своим имуществом и все, что он имеет,
желает удержать в своих руках до самой смерти...
II все это мне кажется совершенно непостижимым.
А другие, как, например, мать Самсона, Варо-кнкпр,
были того мнения, что дедушка мой «ходит по указке
дяди» п что это дядя его настроил так враждебно против
отца. Я уверен, что отец здесь не виноват, п считаю де-
душку жадным, бессовестным и злым человеком, неспра-
ведливо мучающим моих родителей... Мпе хочется выки-
нуть такую штуку, чтобы дед смягчился и, как говорила
Варо, «вспомнил бы свою душу», разделил бы все иму-
щество справедливо. Ведь до сих пор не помогли ни по-
средничество стариков, ин наших родственников, пи советы
бабушки, ни мольбы отца и угрозы матери, собирающейся
поставить в церкви свечку, чтобы «бог наказал деда»...
Угроза матери всегда удивляет меня: как это бог нака-
жет деда после того, как мама поставит свечку? Неужели
нельзя обойтись без свечи? Неужели свеча имеет такую
силу, что бог только с ее помощью может приступить к
делу? Л если свеча так много значит, то почему мама до
сих пор по поставила пх несколько, даже несколько десят-
ков сразу? Чем больше будет свечей, тем больше будет
в них силы.
Однако, несмотря на все это, дед остается неумо-
лимым.
А что же такое сделать, чтобы дед смягчился и отдал,
наконец, отцу его долю, чтобы отец так не мучился, и мама
по плакала, и в особенности не было этих дрязг, перебра-
нок и ссор, п над нами не смеялись соседп, н я не сты-
дился потом своих товарищей? Больше всего меня угне-
тает это последнее.
Лежа в постели, я долго-долго думаю обо всем этом.
Родные — отец, мать, сестра и маленький Вачо — давно
246
уже спят, по мпе по спится. После сегодняшней ссоры я
весь горю от стыда, в ушах все еще звенит сдержанный
смех соседей, я как будто вижу п\ глумление и злорадные
улыбки. II в то же время думаю: видели лп мои това-
рищи—Самсон, Апют, Седрак п остальные, как отец с
прутом в руке бросился на дя цо, а бабушка, упав па
колоип, обняла его ноги?.. Если они это вн (ели. то поду-
мают, что отец мой гадкий, бешеный человек, п решат,
чего доброго, что отец и мепя, наверное, всегда избивает
прутом. Не будут же они допытываться, что именно вечно
сердит и раздражает отца.
Раздумывая обо всем этом, я упорно ищу способа, ко-
торым можно было бы смягчить дедушку и сломить его
упорство, заставить выделить долю отцу и тем самым
устранить поводы для новых споров н дрязг. II вдруг —
неизвестно как: под влиянием лп старых рассказов ба-
бушки и мамы или страшных повестей, услышанных от
соседей, — я вспоминаю, как мертвецы, поднявшись ночью
из могил, в белых саванах направляются в дома злых
людей и с крыш или через окна стыдят их, угрожают им,
требуют, чтобы они отказались от своих злодеянии, —
иначе плохо будет.
Я вспоминаю такие же рассказы об ангелах, которые,
подобно мертвецам, приходят, становятся у окна злого
человека и угрожают ему. «Тогда почему же какой-нибудь
ангел пли мертвец пе приходит устрашить моего деда,
ведь п он злой человек», — думаю я. представляя, как
хорошо было бы, если бы такой ангел или мертвец пришел
бы и пригрозил деду. Наверно, он так бы испугался, что
со страху исполнил бы его повеление.
Мысли далеко уносят мепя... Я раздумываю о том, как
положить конец этой тяжелой, позорной жпзнп и устано-
вить мир в нашей семье. Я пе хочу, чтобы о нас судачили
соседи.
Уже глубокая ночь. Тишина царит во всем доме, а я
все еще упорно и без копна ищу способа, как и каким пу-
тем прекратить все эти раздоры...
II наконец я нахожу выход. Не пойти лп мпе самому
Дедушке с просьбой отдать долю отцу и тем поло-
жить конец спорам и перебранкам? «Дед, а дед, — скажу
я ему, — стыдись, все соседи смеются над тобой и над
вами»... п, поцеловав ему руку, я заплачу. Дедушка сжа-
лится, исполнит мою просьбу, а затем все будут довольны,
Что я положил конец ссорам, длившимся уже столько лот!
Пути разума необъятны...
До какой же степени я был увлекающимся и горячим:
зародилась мысль, от беспокойства меня бросает в дрожь,
и мне уже хочется видеть ее осуществленной!
11 вот — тихая ночь... Наши безмятежно спят в темной
комнате. Я осторожно поднимаюсь с постели и неслыш-
ными шагами иду к двери. Тихо поднимаю железный за-
сов... еще одно мгновенье — и я во дворе. В ночном белье
направляюсь к окну дедушки.
Быки во дворе мирно жуют жвачку. От их морд тя-
нутся, блестя в лунном свете, серебряные нити слюны.
Давно уже затих дневной ветер, и деревья в саду непо-
движно смотрят на лунный диск и на звезды и, кажется,
прислушиваются к каким-то далеким звукам. Порой из-
дали доносится лай собак, и больше ничего, ничего вс
слышно... Оглядываюсь и осторожно иду к окну дедушки-
ной комнаты, но не к тому, которое выходит па балкон
(на балкон опасно подыматься — может проснуться дядя),
а к другому — оно находится с краю и выходит в сад.
Наконец вот я перед окном дедушки. С чего п как
начать? Прежде всего нужно постучать в окно. А если
вместо дедушки проснется бабушка, — что тогда мне ска-
зать? Махнуть на все рукой и убежать? Или попросить,
чтобы она разбудила дедушку? Да, бабушка добрая: она
разбудит дедушку и поможет мне убедить его. С чего же
я начну? — продолжаю я раздумывать, стоя босой под ок-
ном. Думаю долго, и в этих думах мне кажется, что про-
шли уже часы... И вдруг я слышу за спиной чье-то горя-
чее дыхание, кто-то наваливается на меня всею тяжестью,
кладет на плечи огромные лапы.
Пронзительно вскрикнув, я падаю.
А потом настает утро. Я лежу в постели, около меня
спдпт мама, тетя Тереза и бабушка. Мама смачивает мне
лоб водой и спрашивает, зачем я ночью вышел. Я вспоми-
наю все, но мне трудно говорить, и я молчу.
— Наверно, он был в жару, — говорит бабушка груст-
ным голосом, и все думают, что я вышел во двор, ве-
роятно, в бреду.
Так оно и есть — у меня сейчас сильный жар. По, не-
смотря на высокую температуру, я ясно слышу разговор
женщин и из их слов понимаю, что ночью, когда отец
вышел задать быкам корм, ои нашел меня лежащим перед
окном дедушкиной комнаты, а рядом сидела наша собака
Тоблаи с оборваиной цепью на шее...
248
16
ЭКЗАМЕНЫ И «ГОГОЛИ»
Предстоят выпускные экзамены.
Ученики последнего класса, готовясь к экзаменам,
группами пли в одиночку усиленно занимаются. На дворе
весна, яркая весна, и со всех сторон нас манит пробуж-
дающаяся природа: аромат жасмина кружит голову, на
полях и лугах так много цветов, лес манит к себе, как
обильный и пышный стол влечет голодного; а сколько игр
во дворах!
Но мы в добровольном заточении: прячемся в до-
мах, упорно избегаем встреч с товарищами. Читаем и
повторяем паши уроки, чтобы не только не остаться
на второй год в классе, по и быть первыми среди выпуск-
ников.
Так, по крайней мере, думаем я и Самсоп. Мы гото-
вимся вместе — то у него, то у нас. Обедаем, пьем чай
вместе и, иногда наспех, но докончив еду, опять набрасы-
ваемся на книги.
— Ешьте, чтобы выдержать, — говорит моя мать либо
мать Самсона, — а то память ослабеет... Разве можно так
много читать?
Но у нас пет времени для еды, — книги зовут! Наши
товарищи ушли далеко вперед; теперь небось Ашот и
Седрак многое уже прошли, а Апостол Карамаппдп п
Филипп Зайцев (онп тоже вместе занимаются), наверно,
всех нас оставят позади. Недаром онп русский язык знают
лучше всех... Нужно во что бы то ни стало догнать пх и
стать первыми... Оставив арифметику, мы переходим к
русскому языку, от него — к географии. Больше всего нас
мучит геометрия, да и русская и армянская грамматики.
О-о-о, как мы не любим всю эту премудрость! Но ничего
не поделаешь, нужно ее знать, и знать так хорошо, чтобы
пе было ни одной ошибки, в противном случае все эти
«падежи, местоимения, производные слова и наречия»
могут вдруг осрамить нас.
~~ А ну, экзаменуй меня, — говорит Самсон, про-
верь, знаю ли я что-нибудь.
И я экзаменую его: то представляю Николая Петро-
вича, придаю лицу строгое выражение, впиваюсь взором
в глаза Самсона и, задав коротко вопрос, жду ответа, о
249
расхаживаю, как Санатрук Сергоевич, заложив руки за
спину, и вовсе не гляжу па товарища, киваю головой и
изредка поправляю его. А когда я перехожу к армянской
грамматике, Самсой заявляет мне, что армянский язык
пустое дело, тут все пойдет как по маслу, и что батюшка
все равно не строг и пе требователен, как остальные пре-
подаватели.
— А если батюшка спросит у тебя: «укажи производ-
ное деепричастие»?
Самсон, запнувшись, растерянно молчит.
— Не знаешь, бессовестный, пе знаешь, — говорю я,
как батюшка, потирая руки и подражая его голосу.
Теперь очередь за Самсоном экзаменовать меня.
— Скажи, Маиасяп, где находится Белое море? —
вытягивается оп в струнку, уставившись па меня, как Ни-
кола]”} Петрович. — Хорошо. А Рим?
После моего правильного ответа он продолжает зада-
вать мне самые трудные вопросы по географии, грамма-
тике и литературе. Затем он начинает проверять мои во-
ен пые знания.
— Не будем же мы экзаменоваться по военным заня-
тиям? — возражаю я.
— Ты мне на вопрос ответь! — топает оп ногой, как
Николай Петрович. — Сколько рот в полку?
— Три.
Он, также вытянувшись в струнку, подходит, пе отры-
вая от меня взгляда, и... вдруг звонкая пощечина обжи-
гает мото правую щеку.
Застигнутый врасплох, я закрываю руками щеки.
— Ты что это?
Самсой снова топает на меня погой:
— Становись против солнца.
Обиженный, я смотрю на пего.
— Пу, ладно, это я пошутил, — смеется Самсон.
Смеюсь и я. Оп опять задает мне вопросы по армян-
скому языку п грамматике. Сидит, повернувшись лицом
к окну, и, изредка кивая, как батюшка, головой, бормочет
себе под нос слова, не имеющие никакой связи с моими
ответами:
— Местоимение... Местный падеж... Ну, ладно, бессо-
вестный, так...
Я молчу. В это время оп поворачивает лицо в мою
сторону, будто обращаясь ко всему классу, и говорит:
250
— Сегодня, ребята, приходите ко мне... на грядках
сорняки надо прополоть...
— Я немножко нездоров, батюшка.
— А ты заболей после прополки, бессовестный,— го-
ворит Самсон серьезно, как батюшка, затем смеется, да
еще как...
Смеюсь и я.
Смех — наш отдых. Услышав наш хохот, входит моя
сестра, ей тоже хочется принять участие в пашем веселье.
Но мы отсылаем ее обратно.
— Пет, мы еще не свободны.
— Как ты думаешь, Самсой, выдержим экзамены? —
спрашиваю я.
— Кто знает? — озабоченно говорит оп. — Вдруг за-
дадут такой вопрос, что и ответить пе сможешь.
Озабоченность, неопределенность, сомнения тяжелым
грузом давят на наши сердца. Это заметно, впрочем, поли-
рам всех учеников, даже Евы—моей маленькой подруги
по парте, которая занимается теперь одна. Я так бы хотел
объяснить ей все то, что знаю, сделать так, чтобы она
лучше всех сдала экзамены, ярче всех блеснула своими
знаниями... Я готов для нее сделать все, лишь бы она об-
ратилась ко мне за помощью... По она ведет себя сдер-
жанно и ничего не говорит. Я пе могу утерпеть и спра-
шиваю:
— Ты одна готовишься, Ева?
— Одна.
Я хочу предложить ей свою помощь, но она так уве-
ренно говорит «одпа», что я молчу, даже думаю о том,что
она догадалась о моих намерениях и потому так ответила.
Но все-таки мне хочется, чтобы она сдала экзамены лучше
всех девушек и всех ребят, пусть даже лучше мепя...
Ах, эти экзамены! Все наше существо поглощено ими:
чем бы я ни занимался, я непрерывно думаю об экзаменах.
Даже ночью, когда я сплю, они не дают мне покоя, и
мама будит мепя:
~ Сурен, Сурен...
Спросонья я открываю глаза.
Ты о чем это говоришь?
— А что?
~~ Да что это за «Африка», которую ты все время по-
вторяешь? Потом — «конус», «конус». Что это такое.
Я протираю глаза и опять засыпаю.
Наконец-то начинаются экзамены.
251
Нас всех, учеников старшего класса, поодиночке вы-
зывают к столу рядом с доской и предлагают выпуть из
вазы, похожей на сахарницу, свернутую трубочкой бу-
мажку, — тащить билет. В этой бумажке наша судьба, так
как на пей написаны те роковые вопросы п темы, на кото-
рые надо отвечать.
Экзамены идут уже второй день, и второй день прихо-
дят гости, садятся и слушают паши ответы.
И сегодня так же, как и вчера, перед классом торже-
ственно полукругом восседают: пристав с погонамп и с
шашкой па боку, па которую он то и дело опирается лок-
тем; мировой судья, полполпцый, благодушный человек,
все время улыбающийся как при удачных, так и при не-
удачных ответах учеников; старик, начальник почтовой
конторы с козьей бородкой и недоумевающим взглядом,
ясно доказывающим, что все услышанное здесь для пего
новость или же давно позабыто. Тут же сидят и другие
чиновники с погонамп и желтыми меднымп пуговицами
п врач, лечивший глаза моего отца. Среди гостей сидит
также наш директор Санатрук Сергеевич; у него сегодня
старательно закручены и вздернуты кверху рогообразные
усы; батюшка, одетый в новую, чистую рясу, с чуточку
подстриженными волосами на голове; Николай Петрович,
Лидия Львовна и остальные преподаватели — все в па-
радной одежде.
Больше всего смущает, конечно, присутствие гостей.
В особенности я боюсь пристава: у него такой пронизы-
вающий взгляд, что кажется, он может заглянуть в
самую душу человека, увидеть все, что там скрыто. Воз-
можно, что из-за присутствия множества гостей все проис-
ходящее кажется мне сном: я часто забываюсь п чувствую
лишь сердце, которое судорожно бьется.
Вот первый идет к столу Асланян Астхпк. Она выни-
мает свернутую трубочкой бумажку, читает ее, затем, сму-
щаясь и заикаясь, отвечает, не сводя глаз с гостей. Страх
заползает в душу каждого из нас. Ах. эти гости! —
неужели нельзя было обойтись без них? На что они нам?
В их присутствии забудешь даже то, что знаешь. Но, оче-
видно, таков порядок.
За Астхпк следуют и другие — мальчики п девочки,
а потом идет и Апостол Карамапндп. Он, как всегда, отве-
чает па все вопросы, выпятив грудь и откинув назад
голову. После пего идут Самсон, Седрак, Заргарян Ашот.
Идут, отвечают, и все это мпе кажется сном. Наконец до
252
ходит очередь и до меня .. Отвечаю и — опять как во сне.
Не чувствую действительности, пе вижу и не понимаю, что
творнтся вокруг мепя, виж\ лишь, что батюшка все время
кивает головой. Это еще ничего пе значит, потому что ба-
тюшка одобрительно кивает как на правильные, так и на
неправильные ответы... II я, чтобы не смутиться, стараюсь
ни на кого не смотреть: не отрывая взгляда от картин па
стене, я отвечаю все, что помню.
Наконец выхожу во двор. Именно такой порядок уста-
новлен: экзаменующемуся разрешают после ответа выйти
пз зала. В эту минуту у мепя такое же чувство, как у уз-
ника, освободившегося из тюрьмы и от кандалов, пли че-
ловека, вырвавшегося пз мрака...
Как хорошо и ласково греет солнышко. Кажется, весь
мир ожпл только сейчас: как приятно поют птпчки —
скворцы, малиновки... II какой свежий воздух...
Экзамены подходят к концу, а вместе с ними кончаются
п наши страдные дни... II вот после этих тяжелых пережи-
вании наступает день выпуска, акт, на котором объявят,
кто пз нас окончил школу. Сегодня приглашены все роди-
тели и гости. Но пришли только отцы учеников. Окончив-
шим школу раздадут свидетельства. Директор и препода-
ватели опять в своих парадных одеждах. Санатрук Сер-
геевич пуще прежнего закрутил своп усы п острые концы
их поднял к самым глазам, а Лидия Львовна одела легкое
светло-голубое платье, а па груди прикрепила пышную
красную розу. Стекла ее пенсне блестят еще ярче — какая
она веселая и нарядная сегодня! Батюшка в своей новой
рясе тоже кажется веселым, а Николай Петрович... — его
волосы похожи на новенькую желтую щетку пли только
кто взошедший в теплице ячмень, так ровно — каждый
волос порознь — причесана его голова. Пришедшие на
торжественный акт родители тоже не в своих обычных
одеждах, у всех на лицах праздничное п озабоченное вы-
ражение. Собравшиеся, это непривычное для нас сборище
людей, придают школьному акту особую торжественность,
Пам 'KG внушают только страх до той минуты, пока мы не
получим выпускные свидетельства. В присутствии этой
толпы радость окончившего школу, наверно, будет еще
шлыле, по и оставшемуся па второй год будет вдвойне
стыдно.
253
Меня теперь охватили те же отцущеппя и мысли, что
и в первый день 'поступления в школу, во время приемного
экзамена. Как и тогда, присутствуют все преподаватели
и родители. Как и тогда, отец си щт п смотрит в мою сто-
рону, и па его лице я вижу ту же озабоченность и тре-
вогу— «не осрами меня».
Зал украшен зелеными ветвями и цветами. Как уче-
ники, так и гости, заняв своп места, ждут начала торже-
ства.
— Как ты думаешь, Мапасяи, я окончу? — спраши-
вает беспокойно Ева.
— Конечно, — ободряю я се. — Если пе тебе, так кому
же окончить?
Ева как будто успокаивается и, в свою очередь, обод-
ряет меня:
— А ты — обязательно!
Вот наконец Сапатрук Сергеевич, закрутив свой ус,
поднимается па кафедру, в течение секунды обводит за i
своим холодным взглядом, смотрит на нас и начинает
речь, длинную, с цифрами... Он говорит, а я смотрю на
своих товарищей и думаю о том, что больше всего зани-
мает сейчас собравшихся здесь: кто окончит, кто оста-
нется на второй год...
Но мои мысли прерываются рукоплесканиями.
Сапатрук Сергеевич окончил свою речь и садится.
Затем на кафедру поднимается Николаи Петровпч и
читает список окончивших.
Кто пз учеников в эту минуту может думать о чем-
нибудь другом? Весь превратившись в слух, я не отры-
ваясь смотрю па губы Николая Петровича и жду, когда
будет названо мое имя. А сердце колотится все сильнее
и сильнее... Вот — Самсоп... Седрак... Ева... Ашот... — кон-
чают. А я? Вдруг останусь.
Смотрю на отца... Оп беспокоится, тоже весь превра-
тился в слух. Что это такое — неужели нет моей фами-
лии в списке? Я забыл, что читают в алфавитном порядке.
Вот и Апостол Караманнди...
А вот и моя фамилия.
Окончил...
В зале становится отце светлее, все делаются для меня
бесконечно милыми, а Николай Петрович — милее всех...
Я опять смотрю на отца. Его усталое лицо сияет, глаза
как будто сверкают на лице. У него годами не бывает
254
такого радостного дня. Улыбка редко появляется па его
всегда мрачном н озаоочснпом лицо. Оп отце больше
сияет, когда директор Сапатрук Сергеевич подзывает меня
п, взяв со стола две киши в роскошных переплетах, улы-
баясь, передает мне. На книгах большими золотыми бук-
вами вытиснено: «Гоголь».
От радости отец ие может сдержаться, встав с места,
оп протягивает ко мне руку — хочет посмотреть подарок.
Я передаю ему книги, а отец беспредельно рад п с любо-
пытством рассматривает переплет, открывает книги, про-
водят пальцами по тисненным золотом буквам, и улыбка
восхищения долго пе сходит с его лица.
— Хороши! — говорит ои, вкладывая в это слово всю
свою отцовскую радость и гордость.
А моей радости нет предела...
Я рад не столько тому, что окончил школу, сколько
полученным в награду чудесным книгам с золотыми бук-
вами; кроме меня, никого по наградили такими книгами.
Только трос получили книги, по и то ио одной, и малень-
кой притом. А у меня две — большие и роскошные. Инте-
ресно знать, что скажет Ева. Сама опа но получила ни
одной книги.
После акта подходят ученики, ощупывают мои книги,
раскрывают их, смотрят на картинки и повторяют:
— Гоголь, Гоголь...
Фамилия писателя, конечно, знакома всем, по книги
такие большие и прекрасные...
Мне хочется увидеть Еву и показать свою награду, —
она, наверное, ею заинтересуется. Но Ева проходит мимо
меня и на лету небрежно бросает:
Ты Гоголя получил, Мапасяи? Хорошая книга.
Хочешь, прочти, Ева.
— Сейчас — пет! — говорит она равнодушно. — У меня
много книг для чтения.
Успешное окончание школы п полученный подарок
Доставляют моей матери большую радость. Она сейчас
,ке готовит яичницу и ставит ее передо мной. Эту честь
011а оказывает только самым дорогим гостям. II пока я
ем золотистую яичницу, опа выходит па улицу и с гор-
достью рассказывает соседкам о моих успехах:
~~ Сурен окончил, да еще в подарок получил пару
«1 оголей»...
255
17
«О Б Е Р»
Я думаю, что величайшие дары, полученные человеком
от природы, — это память, любовь и мечты.
Человек счастлив, что может украсить своп печальный
день яркой мечтой и стремится к ней.
В серьте дни уныния и разочарования мепя всегда уте-
шали воспоминания о прошлом, и единственной поддерж-
кой для моего опечаленного сердца были мечты. Мечты...
В дни моей школьной жизни я ничто так горячо не любил,
как мечты, мои светлые, заманчивые мечты. Достаточно
было мне ненадолго остаться одному, как я сразу же уно-
сился в мечтах, в лучезарных грезах, наполнявших для
меня весь мир. Не только в одиночестве или в свободное
от занятий время, но и на уроках плп исполняя то плп
иное поручение родителей, я всегда увлекался мечтами,
как ребенок разпоцветпымп игрушками, — мечтами, кото-
рые и теперь пе покидают меня.
Еще не окончив школы, я всегда думал о том, что буду
делать и куда пойду по окончании учения. Все казалось
доступным, все дороги были как будто открыты. Одно
время, когда мне было девять-десять лет, я мечтал стать
телеграфистом, — надеть синюю форменную тужурку с
медными пуговицами и фуражку с кокардой. Больше всего
меня привлекала работа телеграфиста, казавшаяся мне
таинственно-заманчивой: сидеть перед маленьким аппа-
ратом и разговаривать со всемп городами и странами
мира. Это мне казалось величайшим достижением чело-
веческого ума. Потом мне хотелось, чтобы у моего отца
был магазин плп лавка, как у отпа Мелитэ, и чтобы я мог
туда заходить и, наполнив карманы фруктами всех сор-
тов, — айда в поле, в лес, па реку; там я раздавал бы
Фрукты товарищам, чтобы они еще крепче дружили со
мною, дарил бы фрукты и Еве, чтобы опа не смотрела на
меня свысока и относилась ко мне ласково. После этого
я мечтал стать учителем, директором, одеться в форму,
ио не наказывать учеников, а любить п помогать им. Кем
только я не мечтал быть! И все мне казалось так легко
осуществимым и доступным!
II вот по окончании школы мепя опять занимает во-
прос— что теперь делать? Этот вопрос не только зани-
мает, во и заботит меня. Нужно найти запятие. Мои това-
256
рпщп, окончившие школу, уже решили, что будут делать!
Самсон поедет в город для продолжения учения. Его род-
ственник-студент подготовит Самсона, и осенью его от-
дадут в гимназию; Ашот поедет в Тифлис к дяде, чтобы
поступить в семинарию «Нерсесян»; Апостол Караманпди
намерен ехать в Грецию: Мелитэ будет помогать отцу в
его лавке; отец Филиппа Зайцева подал заявление о при-
еме сына в железнодорожную школу; а Ева собирается
в этом году готовиться к поступлению в тифлисскую жен-
скую школу «Овпанян».
Остаемся мы вдвоем — Седрак и я. Седрак решил
уйти от пьянпцы отца и мачехи и поступить куда-ни-
будь на работу. Стало быть, я останусь один. Что я буду
делать, куда пойду? Никакой перспективы, никакой на-
дежды.
Иногда я ухожу в поле, сажусь на опушке леса и меч-
таю в одиночестве. В синем небе плывут облака, над ни-
вами в воздухе парят жаворонки, в огородах, согнувшись,
работают мужчины п женщины, вдали мирно пасутся
быки... А вот п заяц — робкпмп скачкамп он выбегает из
леса и быстро скрывается в кустах крушины... Я завидую
всем: облакам, жаворонкам, людям, работающим в ого-
родах, спокойно пасущимся быкам и даже этому пугли-
вому зайцу, которому не нужно, как мне. думать о службе,
о работе. Все они знают, что будут делать завтра, пли
приблизительно . знают, что пх ожидает в будущем...
А я ничего, ничего не знаю.
Тем же, видимо, озабочен и мой отец. Через два дпя
после того как я окончил школу, отец заговорил о том,
чем бы мне теперь заняться, чтобы быть полезным в доме.
Он никогда не говорил об этом, пока я учился; в этом
отношении он не похож па мою мать, которая всегда ри-
совала предо мною планы и картины будущего. Об этом
отец сейчас говорит как об очередном деле, так же, как
сам после окончания одного дела принимается за другое,
например: скосит хлеб, свезет его на гумно, а потом моло-
тит. Но мама не такая: опа часто своп желания, или, как
°на сама говорит, «думы своего сердца», сразу выклады-
нает предо мною и сама увлекается ими. С тех пор как во
время паломничества в Эчмпадзин она увидела воспитан-
ников академии, опрятно одетых в форму, она постоянно
повторяет одно и то же: «Блажен тот. чей сын будет там
учиться». «Да разве примут?» — сомневается опа тут же.
* очему нет? Разве много нужно денег для этого?»
9 с. Зорьян, т. 2 257
интересуюсь я. «Много или мало — по знаю, но туда
принимают только сыновей священников и богачей». Это
верно: сын нашего батюшки, отца Гюта, учится там.
II вот, когда отец заикнулся о том, что мне делать,
мама говорит ему:
— Дай-ка, муж, попробуем послать его в академию...
— В академию?!—говорит отец. — Легко лп в ака-
демию?..
Так размышляют мои родители, как вдруг однажды
появляется человек, который обещает осчастливить нас
всех, — это обер-кондуктор.
Он появляется неожиданно и столько светлых надежд
зажигает в наших сердцах... И столько зависти вызывает
он среди наших соседей и родственников.
Как-то раз вечером вместе с отцом со станции при-
ходит к нам в дом какой-то железнодорожный кондуктор
с маленьким чемоданом в руке. Потом мы уже узнаем, что
он спрашивал у отца, где ему устроиться на ночь, так как
у него в этом местечке не было знакомых, и отец пригла-
сил его к себе в дом. И вот этот человек в форменной
тужурке со светлыми металлическими пуговицами на
груди появляется у нас в доме. Он очень вежливо здоро-
вается с мамой, затем достает из кармана конфеты и дает
их мне, сестренке и маленькому Вачо. А отец тихонько
что-то говорит маме, и та сейчас же накрывает на стол:
вечерний чай уже готов, мама ставит на стол варенье,
что она делает очень редко и только для «дорогих го-
стей».
Пока наш гость пьет чай, я и сестра моя Вардуш с
любопытством разглядываем и изучаем его. Больше всего
мне нравятся его сапоги гармошкой с высокими голени-
щами. Меня удивляет, что он носит кольцо на большом
пальце и так подстриг усы, что верхняя губа совсем ого-
лилась. Так же удивительны и глаза у него: все время
бегают по сторонам, как будто не могут остановиться на
чем-нибудь. Несколько раз взглянув на меня, он вдруг
улыбается.
— Хороший у тебя сынок! — обращается он к отцу
и подзывает меня к себе: — Поди-ка ко мне, мой маль-
чик...
Я подхожу. Он гладит меня по голове, коснувшись
кольцом моего лба, затем кладет руку на плечо и спра-
шивает, умею ли я читать.
Я киваю головой:
258
- Да.
— Окончил нашу школу, — вступает в разговор
отец. — Да еще в подарок пол уч пл две книги.
— А арифметику знаешь?
— Знаю...
— Да? А сколько будет полтысячп?
Мне кажется, что этот человек шутит, но я все-такп
серьезно отвечаю:
— Пятьсот.
Он хвалит меня и опять обращается к отцу:
— Смышленый у тебя мальчик — далеко пойдет!
Отец радуется и, довольный, с гордостью смотрпт на
меня, а я думаю: «Ну-ка, пусть спросит еще о чем-нибудь!
Увидит, как я отвечу!» Я с гордостью смотрю на сестру
Вардуш и опускаю голову.
— А хочешь поступить на железную дорогу? — спра-
шивает он.
— Почему же нет? — отвечает отец за меня. — Он
и русский язык знает. Если бы ты помог устроить его
туда...
— Весьма охотно, — говорит наш гость. — Для тебя все
могу сделать: хочешь, возьму его с собой и выучу на ма-
шиниста, а хочешь — помещу его в железнодорожную
школу, как своего... Я имею право, пусть учится и станет
человеком. Я возьму на себя всю заботу об его образо-
вании. Может быть, хочешь другую должность? Я вижу —
он у тебя смышленый парень, далеко пойдет. Может стать
и контролером, станционным начальником... Таким чело-
веком станет, что все в деревне пальцами будут показы-
вать! Ну, малыш, хочешь — я возьму тебя с собою?
Учиться — да ведь это мое самое горячее желание!
Вместе с Филиппом Зайцевым учиться в железнодорожной
школе! Я киваю утвердительно головой.
— Вот это прекрасно! У меня нет сына, возьму тебя
п буду воспитывать, как родного.
Мама ликует. У отца, который всегда сдержан в выра-
жении своих чувств, тоже радостное лицо.
Обер нам объясняет, что после нескольких лет учения
я могу получить любую должность, по нужно хорошо ра-
ботать.
Чем больше будешь работать, тем дальше пойдешь,
шнятно? — спрашивает обер. — Вот видите, я — опер,
Пп До того, как стал им, сколько мне пришлось порабо-
тать!
9*
25!)
Отец п мать не отрываясь смотрят ему в рот. не
пропуская нн одного слова, п все время кивают голо-
вами.
Обер говорит нам, что одежду, керосин и дрова я
буду получать даром. Проезд по железной дороге тоже
будет бесплатный; могу также бесплатно провезти маму,
сестренку; онп могут побывать в разных городах...
— А отец не имеет такого права? — интересуется пана.
— Нет. хозяин. У отца такого права нет.
Отец вздыхает.
— Ну, ладно, пусть будет так: да я не о себе думаю, —
говорят отец.
— Ну, как — согласен? — опять обращается ко мне
обер.
Я снова киваю головой:
- Да!
— Скажи: благодарю! — подсказывает отец и, не дав
мне опомниться, сам благодарит обера.
Немного спустя, когда обер уходит па базар, отец и
мать то и дело обрадованно переглядываются и молча
улыбаются. Я сейчас помню их улыбки в тот вечер. Липа
их выражают столько довольства, что мне кажется, они
от радости не находят слов.
— Ну, сынок, ты счастливец, — говорит наконец
отец. — Поезжай, человеком станешь. Пусть не радуется
враг.
Оп намокает па дядю — это я понимаю.
— Нудь честным человеком, чтоб все уважали тебя.
Если я и по доживу, то хоть в могиле порадуюсь за тебя.—
И вдруг голос отпа прорывается, слышится глухое клоко-
танье. — Но забывай мои слова...
Опять дрожит его голос, что с ним редко случается.
Отец вообще очень скуп в выражении своих чувств, но на
этот раз, но знаю почему, он сильно растроган; я кивам»
головой, обещаю выполнить его желание.
— Ну, так, так... — говорит он и, согнув указательный
палец, смахивает нм повисшую на ресницах слезу.
В эту секунду мне жаль отца, я чувствую, что он
взволнован, по он сдерживает себя; однако его грустное
настроение длится недолго, и вскоре лицо его опять свет-
леет.
Вместе с родителями и я радуюсь, что не отстану
от своих товарищей и буду учиться... Но одновременно
мне становится как-то грустно, что я должен покинуть
2г»и
родное местечко, товарищей, Еву... По как бы пи было
тяжело, необычно — нее же столько впереди интерес-
ного, неизведанного: я еще никуда не выезжал пз на-
шего местечка, до сих пор еще не видал большого го-
рода...
На ночь мама готовит самую лучшую постель для
обера: на кровати отца она расстилает чистую простыню,
кладет две подушки, чтоб было мягко.
А я, лежа в постели, долго не могу уснуть. Представ-
ляю себя в чужой среде, в высоком чине, в красивой
форме...
Вместо одной ночи обер живет у нас несколько дней,
его задерживают «какие-то дела». В течение этих дней но
нашему околотку разносится слух, что обер берет меня
с собой, чтобы устроить в железнодорожную школу, а по-
сле поможет получить хорошую должность. Мои това-
рищи— в первую очередь Самсон и Седрак — приходят
узнать, правда ли это.
Я с гордостью подтверждаю слух.
— Да. я скоро поеду.
А тетя моя, которая живет далеко и вообще к нам \о
дит редко, вдруг появляется с упреками. — почему мои
отец для меня нашел место, а о ее сыне Каро, который
столько времени шляется без дела, вовсе не думает.
— А что, если ты попросишь этого человека взять и
моего Каро?
Обиженная, она хнычет, жалуется, что братья ее всегда
забывают и пе считаются с ней.
— Даже не вспомните, что у вас есть сестра, а \ нее —
сын. Черствое у вас сердце, черствое...
Во время этого разговора входит обер.
— Друг Никол, это моя сестра,— начинает отец, зна
комя их, и объясняет, что у сестры есть тоже мальчик
с меня ростом. — Нельзя ли и его устроить, а? Я очень
прошу тебя.
Опер, как бы затрудняясь, смотрит то на тетю, то на
отца и говорит:
— Это очень трудное дело, но раз ты просишь, Друг
Персее, я не могу тебе отказать — пусть приводит.
Спасибо, — низко кланяется тетя. — Сына моего
звать Каро, парнишка толковый, что прикажешь, то и еде
лает, надо только хорошенько следить за ним.
261
Обер обещает: «Конечно, об этом нечего п говорить;
раз я его с собой беру — значит, кончено...»
В тот же день к нам приходит дядя Пилос с неразлуч-
ным своим чубуком во рту, — тот самый, который когда-то
при спорах о разделе пожаловал к нам в качестве посред-
ника-примирителя; приходит и лично просит обера. чтобы
тот «взял и его сынишку Вардана, устроил на какую
угодно работу, но только—чтоб на железной дороге».
Дядя Пилос ввек не забудет его доброты.
Обер, как видно, добрый человек — обещает взять и
его сына. Но вечером он сообщает, что отдаст в школу
только меня одного, а остальных устроит па какую-нибудь
работу.
Отец снова благодарит его за особое внимание но
мне.
А затем тетя и дядя Пилос наперебой приглашают
обера на обед, чтобы, как объясняет мама, «хлебом и
солью закрепить дружбу и чтобы он на пх детей смотрел
как на своих родных». Они были уверены, что обер решил
взять меня с собой именно из-за проявленного к нему
радушия и гостеприимства.
Целую неделю обер пробыл в нашем местечке и все
эти дни не бывал дома, возвращаясь только к вечеру. Отец
огорчался, что обер не обедает дома, а тот всегда оправ-
дывался тем, что у него много дел, нужно покончить с
ними: ссылается на то, что у него есть пшеница, которую
надобно продать, и вот он заключает со здешними куп-
цами и другими лицами договора... За обедом у тети и
дяди Пилоса он тоже вел переговоры о пшенице и получил
задаток.
Пока он торопится закончить своп дела, я весь погру-
жен в мечты. Вот поступлю в железнодорожную школу,
окончу ее, займу должность и на заработанные деньги
куплю новые платья маме, сестре и маленькому Вачо.
Кроме того, сестре Вардуш я куплю серьги, чтобы и она,
как другие девушки, имела нарядный вид. Куплю подарки
также и Еве, что именно — я пока не могу решить, но
непременно что-нибудь хорошее. Куплю подарки и ба-
бушке... Я так рад, так полно мое сердце, что мне хочется
любить всех... Я решаю при отъезде попрощаться со всеми
моими товарищами и соседями. А пока я иду в поле и
мысленно говорю «прощайте» лесу, речке, лугам и род-
никам... Стою и с тоской смотрю вокруг и молча про-
щаюсь, думая о том, когда еще раз увижу все это. Сердце
262
мое давит какая-то незнакомая тяжесть, слезы душат, но
плакать не могу.
Обер кажется мне великим, всесильным человеком, ко-
торый может все сделать: захочет — устроит любого на
работу, возвысит его, осчастливит... 11 мне кажется, что
радушие и гостеприимство родителей ничто в сравнении
с тем, что хочет для меня сделать обер.
Это же чувствуют и мои родители и пе знают, как ему
угодить. Мама, например, говорит, что такому человеку
нужно оказать особую честь — зарезать барашка, купить
вина, коньяку, но она, кроме курицы, яиц и варенья, ни-
чего другого подать на стол не может.
— Я потом испеку гату 1 и пошлю, в долгу перед ппм
не останусь, — говорит, сокрушаясь, мама.
Весть о моем отъезде уже дошла до многих*. Я иногда
слышу, проходя по улице, Kai; наши соседи говорят друг
Другу:
— Ну п счастье им привалило. Захочет бог — и без
жертвы наградит. Ты хоть дверь закрои — счастье с кры-
ши свалится...
Хотя мне и грустно оттого, что я должен скоро поки-
нуть родные места, отца и мать, товарищей, но я горжусь,
услышав это. Есть товарищи и соседи, которые искренне
поздравляют мепя, радуются, что я еду учиться в хорошую
школу; даже дед мой, хотя и в ссоре с отцом, зазывает
меня к себе на балкон и наставляет, чтобы я учился
хорошо и был послушным... А бабушка, моя маленькая
бабушка, целуя меня, плачет, потом, оправившись, го-
ворит:
— Сурен-джап, ты мне скажи о дне отъезда...
Даже дядя не остается безразличным.
Проходя через базар, он машет мне рукой.
Давно-давно уже он со мной не разговаривал; не по-
нимаю, зачем на этот раз он подзывает меня к себе. Осто-
рожно, недоумевая, подхожу.
— Хм, едешь в Трапезой 1 2, что лп? — говорит он с иро-
нией.
Я понимаю его иронию: он хочет сказать — в далекие
страны едешь?
Хочешь стать начальником, одеть форму со свет-
1 р '
2 * а т а — слоеное печенье.
Трапезой — город Трапсзунд.
263
лыми пуговицами, да? Сколько гуманов 1 в месяц будешь
получать?
Оп смеется надо мной, а я мысленно говорю себе: «вот
поеду — выучусь, получу хорошую должность — тогда
увидишь...» — и хочу отойти, но оп снова останавливает
меня:
— Погоди, а вдруг этот обер окажется каким-нибудь
жуликом?.. Кто он такой, чтобы каждого встречною
в школу устраивать и должности раздавать, что за власть
у него такая?
Когда немного погодя я рассказываю маме и пане про
этот разговор, они оба негодуют:
— Ему завидно... Не хочет, чтобы ты человеком
стал.
Мама хлопочет вовсю: она приводит в порядок мою
одежду, стирает, гладит; то же самое делают тетя и жена
дяди Полоса — Зардар. Кроме этого, во всех трех домах
пекут гату, режут куриц и варят яйца па дорогу. А мы,
трое счастливцев — я, мой двоюродный брат Каро и сын
дяди Полоса, Вардан, — часто встречаемся и сообщаем
Друг другу, у кого что делается. Выясняется, что у всех
та же картина дома.
Сам отец тоже принимает участие в этих хлопотах: он
покупает материю для белья и блузы, колет дрова для
печки, а в минуты отдыха всегда наставляет меня. К нем)
сейчас же присоединяется мама:
— Попадут тебе в руки деньги — спрячь или пошли
нам... Зря, без надобности, не трать их...
По вот все приготовления наконец уже закончены.
Все собрано и увязано в узелки, и мы, одетые, ждем: со
гласно уговору, мои два товарища с родителями собра
лись у нас, чтобы вместе пойти на вокзал.
Снова — который уж это раз! — родители дают пам
наставления, как мы должны держать себя в городе, у чу-
жих людей, на службе...
— Смотрите, ребята, Сурен, Каро, Вардан, чтобы
я не слышал про вас, что вы пьете вино или курите... Пи
пи ни... Узнаю — сейчас же приеду в Тифлис, все вверх
дном переверну! — говорит дядя Пилое. — Ведите себя
хорошо, следите за собой. Па рождество и пасху вместе
приедете. Этот обер ваш благодетель — слушайтесь его
во всем. Он вам ничего дурного пе сделает...
1 'Г у май — 10 рублей.
264
— Да, да... — одобряет моя тетя, поднося к глазам но-
совой платок, — дядя правильно говорит...
Разговариваем и ждем обера, чтобы, поужинав, пойти
вместе на вокзал. Но неизвестно почему оп запаздывает.
Уже темнеет, пора бы идти на станцию, но его все нет,
хотя оп еще в полдень ушел на базар, взяв своп чемодан-
чик.
— Надо кое-что купить для дома, — сказал он маме
уходя.
— Сейчас прпдет, — успокаивает пас мама, по сама
беспокоится, часто выходит во двор, возвращается в ком-
нату, прислушиваясь к шуму шагов на улице.
Проходит довольно много времени, в домах зажигаются
огни; тревога усплпвается.
Дядя Пилос советует пойти па станцию: возможно,
что обер там дожидается пас.
— Пойдем, — говорит отец и берет один из моих
узелков.
Мы и провожающие берем остальные узелки, а остаю-
щиеся целуют нас п говорят напутственные слова.
В суматохе я забываю, что должен был повидаться с
бабушкой и попрощаться с ней, но опа сама догоняет меня
по дороге и, сунув в руку какую-то бумажку, целует:
— Купишь себе что-нибудь вкусное, родимый мой...
Береги себя...
Мы продолжаем наш путь. Впереди всех папа вместе
с дядей Пилосом, затем мама и тетя, жена дяди Пилоса,
Зардар-дзало...1 А мы, ребята, идем позади всех. Я с то-
ской и глубокой грустью смотрю на дома по обеим сторо-
нам дороги, на деревья, которые, кто знает, когда еще
увижу. Вернусь я, наверное, совсем другим — в новом
платье... и все будут удивляться: «кто этот красивый маль-
чик»... а когда узнают, что это я, подойдут, пощупают мое
платье, будут восхищаться моими светлыми пуговицами
11 Фуражкой, удивляться тому, что я вырос, будут подроб-
но расспрашивать, как я получил образование.
От этих мечтании меня отвлекают товарищи:
~ Дошли...
На станции отец, отдав свои узлы, идет искать ооера.
1‘0.1вратпншпс|, через несколько минут, оп говорит, чю
(,|о нигде но видно, но, наверное, теперь он скоро при-
дет.
Д з а л о — невестка (-’/>!/<).
Все мы смотрим по сторонам, надеясь увидеть обора
в толпе, но его пе впдно. Пора уже покупать билеты, а
обера все нет. Наши хотят купить билеты без пего, по дядя
Пплос советует воздержаться и подождать. Все-такп мы
считаем нужным стать в очередь перед кассой, чтобы
при появлении обера сейчас же купить билеты и не
опоздать...
Раздается звонок — поезд прпбыл. Грохот, свистки,
переполох, а обера все еще нет...
— Нет его, не видать? — окликают наши друг друга
среди толпы. — Нет?.. А?
Пассажиры с вещами садятся в поезд — обера нет
и нет.
— Что такое? Не случилось ли чего-нибудь с несчаст-
ным? — беспокоится мама. — Чужой ведь он здесь — кто
знает?..
И все предполагают то же самое, — почему иначе ему
опоздать па поезд?
Отец идет к своим знакомым железнодорожникам,
описывает приметы обера и спрашивает, не видали ли они
такого человека. Вернувшись, он сообщает, что кое-кто
говорит—«не видали», но некоторые будто бы видели
обера: он был тут с маленьким чемоданом в руках.
В это время к нам подходит какой-то железнодорож-
ник.
— Кого ищете?
Отец описывает обера.
Железнодорожник безнадежно машет рукой:
— Э-э, голубчик, он уехал еще с дневным поездом,
с маленьким чемоданом в руке.
Мы возвращаемся домой в крайнем недоумении, не
веря собственным ушам, пи у кого нет охоты разговари-
вать.
На следующий день, когда уже стало известно, что
обер удрал, к нам в дом один за другим приходят люди
с жалобами: обер у них взял деньги, мешки, чтобы послать
пшеницу. Отца теребят: как теперь быть, кто вернет
деньги?
— А я почем знаю? — отмахивается отец, оконча-
тельно сбитыii с толку.
— Как же? Ои нам говорил, что живет у вас, что ои
ваш родственник, и мы поверили ему...
266
Отец не знает, что сказать, а мама всем повторяет одно
и то же:
— Какой там родственник! Совсем незнакомый, при-
ехал, пробыл несколько дней и — уехал.
Этим жалобщики пе удовлетворяются, спорят, прере-
каются, затем с ругательствами уходят...
А я?.. От стыда я не показываюсь людям: избегаю
товарищей, родственников и нс знаю, куда деться. Но в
тот же день встречается со мной один пз ребят нашего
квартала.
— Гм, обер, как ты поживаешь?
Я прохожу мимо него, ничего не ответив. А дядя еще
утром, увидев меня, спрашивает с балкона:
— Хм, поехал в Трапезоп и вернулся, да?.. Ха-ха-ха!
Начальником стал...
И опять хохочет. Вместе с нпм беззвучно смеется п
Санам-зпзи.
С этого дня мне стыдно показываться на глаза дяде и
Санам-зпзп, стоять перед их балконом. Не только им, но
вообще людям мне стыдно показываться. Каждый брошен-
ный на меня взгляд волнует, смущает, — мне стыдно ви-
деть товарищей, в особенности Еву: как бы сделать, чтобы
опа не узнала обо всем?
Хуже всех чувствует себя мама: от стыда она не
знает, что делать, все время бьет себя по коленям и по-
вторяет:
— Осрамили нас... осрамили...
А отец, как бы очнувшись от тяжелого сна, все время
удивляется:
— И этот чертов сын не нашел никого другого, кроме
меня! Нет, у меня куриный ум, право, куриный...
II больше не находит слов, даже для ругательств...
Это первое мое разочарование в людях с блестящими
пуговицами, первое разочарование, испытанное мною
тогда. Людей с такими пуговицами и кокардами я всегда
считал самыми хорошими, честными и необыкновенными.
После этого при виде незнакомых людей в форме я
инстинктивно считаю их такими же мошей пиками, как
°бер, ц сейчас же решаю в уме, что, если они что-либо
скажут, им не надо верить. Хотя я и избегаю встречи с
Друзьями и мне стыдно выйти па улицу, по товарищи сами
иногда приходят ко мпе и утешают мепя.
267
— Плюнь ты на это!—говорит Самсой. — Провались
он, этот ваш обер!
А Седрак скрежещет зубами:
— Подвернется ои мне — я об ого спину палку об-
ломаю!..
Остальные мои товарищи: Анют Заргаряп, Апостол.
Мелитэ — также обозлены па обера... По пока что это
меня мало утешает, — так глубоко мое горе, что я всегда
ищу одиночества и, чтобы не сидеть совсем без дела,
читаю, уединившись в саду, или поднимаюсь на крышу,
чтобы мепя никто не видел и не мешал мне. Лишь Го-
голь отвлекает мои мысли, лишь оп уносит мепя пз окру-
жающего мира и утешает меня... Читаю и мои старые
учебники, те отрывки, которые когда-то мне нравились.
Но мне больно, что каждый раз отец, возвратившись после
работы домой, досадует на самого себя, что я сижу без
дела.
— Постарайся, сыпок, найти себе работу, нехорошо
шляться без дела, — говорит он убитым голосом.
Мне стыдно, и я просто пе зпаю, что сказать. Мне
совестно, что я не могу быть полезным своей семье и не
зпаю даже, чем бы мог помочь ей. Не раз я решаю уехать
куда-нибудь, найти сам себе работу, но сейчас же предо
мной встает один и тот же вопрос: куда? Это «куда»)
трудно разрешить. II вот однажды я решаюсь пойти и
помочь отцу. Если я помогу ему, он, наверное, перестанет
сердиться. Теперь он занят перевозкой песка для желез-
ной дороги: утром уходит и возвращается вечером уста-
лый. Да, нужно помочь, говорю я себе. 11 когда я сообщаю
о своем решении маме, она радуется и грустит одновре-
менно.
— Раз тебе хочется — иди... Жаль отца... — говорит
она скорбно и, не закончив, вздыхает.
Я понимаю ее вздохи: она не хотела бы видеть мепя на
такой тяжелой работе, по раз я решил помочь отцу, опа
не протестует, так как ей жаль его — после работы ои при-
ходит таким усталым, что, кое-как поужинав, сейчас же
валится в постель.
Однако когда я сообщаю отцу о своем решении, оп
грустно качает головой:
Я пе для того отдавал тебя в школу, чтобы
ты стал возчиком, как я. Нет, братец, ты мой... Поста-
райся найти себе работу по душе. Если не сможешь,
268
fi сам найду, — говорит он сноконно, отчеканивая каждое
слово.
11 он выполняет свое обещание: не проходит и недели,
как через своих знакомых железнодорожников он устраи-
вает меня па работу.
18
К О Н Т О I’ А II Я т И А Д Ц А ТОГО У ЧАСТ К А
С Л У Ж Б Ы ПУТ II
Вот большое, большое белое здание со светлыми ок-
нами па всех четырех степах. Цветущая акация, белая
и синяя сирень тихо качаются перед этими окнами.
Пх свежий аромат, в особенности вечерами, разносит-
ся по двору и через открытые окна проникает внутрь
здания.
Это — первое учреждение, где я работаю — контора
пятнадцатого участка службы пути. Я работаю здесь уже
несколько дней, но пока чувствую себя стесненно, словно
в церкви.
Моему начальнику-делопроизводителю, которого зовут
Глебом Максимовичем, очень понравился мои почерк,
п в первый же день он дал мне переписать бумаги или,
как он сам говорит, «снять копию». В комнате, где я ра-
ботаю, пять столов. Тут работают: сам Глеб Максимович
п писаря — каждый за своим столом. Мой стол почти у са-
мых дверей. Посетители — п как их много! — все время
проходят мимо, почти задевая мой стол, часто останавли-
ваются около меня и задают разные вопросы. Приходят
большей частью рабочие, дорожные мастера, всякого рода
подрядчики. Тут только я в первый раз узнаю, что желез-
ные дороги тоже ремонтируются и на ремонте этих линии
работает много людей, которыми руководит начальник
участка Карл Карлыч. Большая часть посетителей глав-
ным образом спрашивает его.
— Здесь ли начальник? Карл Карлыч здесь сейчас...
Начальник мой, Глеб Максимович, русский, лет
пятидесяти, он ласков с нами, любит пошутить, но со
своим начальником оп серьезен и робок. Чего я не успе-
ваю выполнить в конторе, Глеб Максимович разреши!т
взять домой и вечером или ночью окончить, если это
спешно.
269
С каким вниманием, с какой старательностью я рабо-
таю! Я боюсь допустить хотя бы одну ошибку и получить
замечание. Дома, когда я сажусь за работу, мама ходит на
цыпочках. Она старается ничем, нп единым звуком не ме-
шать мне п все время предупреждает детей:
— Тс-тс... Сурен пишет...
П сестренка В ар душ и маленький Вачо не только мол
чат, а сами, подражая маме, ходят на цыпочках и, поднося
руки к губам, предупреждают друг друга:
— Тс-тс... Сурен пишет...
Вокруг меня полная тишина. С вязанием в руках мама
целыми часами сидит молча. Дома все спят, лишь она одна
бодрствует и молчит; в тпшпне комнаты слышен лишь
скрип моего пера да временами треск фитиля в керо-
синовой лампе. И так — до позднего вечера, до ночи.
Я стараюсь переписать как можно больше, без ошибок
и — насколько это возможно — красиво, чтобы Глебу
Максимовичу понравилась моя работа и он похвалил
меня.
Моя служба принесла родителям такую радость, что
они уже не сетуют больше на свою судьбу и ходят доволь-
ные и гордые: ведь никто из моих товарищей не имеет
такой должности. Правда, некоторые из них поедут
учиться в другие города, некоторые помогают своим роди
телям в лавке, как, например, Мелптэ, но никто из них не
зарабатывает денег, как я. Поэтому, наверное, дядя и де-
душка смотрят на меня, едва скрывая зависть. Этого они,
конечно, не выражают ни одним словом, но я чувствую,
что они не очень рады, когда я с картонной папкой под
мышкой иду в контору. А однажды, когда отец возобновил
разговор о разделе, дед прямо сказал:
— Сын твой теперь работает, чего тебе еще надо? —
и продолжал спокойно перебирать четки.
— Сын — одно, а земля — другое, — отрезал отец.
Дед промолчал, продолжая постукивать зернами че-
ток.
А я по утрам с папкой под мышкой, а иногда и без нее
иду важной и гордой поступью, как будто мпе досталась
самая высокая должность в мире! В контору я прихожу
раньше всех служащих, боясь опоздать: ведь меня могут
«выгнать»—внушает мне мама. И возможно, что из-за
этого она сама встает чуть свет — готовит чай и будит
меня:
— Вставай, а то опоздаешь...
270
и я никогда не опаздываю. Прихожу, один сажусь за
стол и читаю переписанные листки, — все боюсь допустить
ошибку, и тогда...
После меня приходят остальные сотрудники конторы:
два русских писаря и одна переписчица-девушка, кото-
рая всегда помогает мне — читает неразборчивые места,
дает нужные указания и старается, чтобы для переписки
мне доставались разборчивые оригиналы. Я так признате-
лен ей, этой русской девушке! Остальные ппсаря не вме-
шиваются в паши дела. А Глеб Максимович, делопроиз-
водитель, для нас все: он — авторитет и слово его — за-
кон. Хотя он и добр, но требователен и аккуратен: не лю-
бит ошибок в правописании; если увидит чернильное
пятно или кляксу, сейчас же вынет свой маленький ножик
и соскоблит.
— Ой, нельзя так, голубчик, нельзя...
Глеб Максимович! Разве мне забыть его высокую фи-
гуру, тонкую шею, аккуратность и угодливость перед на-
чальством! Одевается он всегда чисто, волосы расчесывает
на пробор. В особенности он следит за чистотой кокарды
и пуговиц своего мундира. Во время чаепития в конторе,
если капля случайно упадет на пуговицу, он вынимает пз
кармана завернутый в бумагу кусок мела, натирает им пу-
говицу и очищает ее платком. То же самое он делает и
после дождя — такой аккуратный этот Глеб Максимовпч!
Столько же в нем, впрочем, и раболепия перед начальст-
вом. Когда наш «главный», то есть начальник пятнадца-
того участка службы пути, Карл Карлыч, входит, Глеб
Максимович, как бы он ни был занят, сейчас же вскаки-
вает с места и почтительно сгибает голову так низко, что
касается подбородком груди. Кажется, что он отвешивает
поклон за всех сотрудников конторы, как пх представи-
тель, как ответственное лицо...
А Карл Карлыч его приветствие принимает по обык-
новению молча, даже пе кивнув головой. О Карле Карлыче
говорят, что он обрусевший немец. Что значит «оорусев-
nniii немец», я хорошо не понимаю, но молчаливую ма-
неру его приветствий я обт>ясняю этим. Наверно, «обру-
есвпптй немец» всегда так отвечает на приветствия. Карл
Карлыч среднего роста, крепкий человек с рыжими, за-
крученными кверху усами. II мпе кажется, что все «оору-
сев1иие немцы» такие же. При вхо ie Карл Карлыч даж<
не смотрит на нас и направляется прямо в свой кабинет,
а нели иногда и взглянет на служащих, то как бы вскользь,
271
случайно. Карл Карлыч весьма неразговорчив: держа в
углу рта трубку, он за целый день пи слова не молвит
в конторе, и его молчаливость угнетает и внушает всем
страх. Он молча выслушивает донесения дорожных масте-
ров. техников, доклады управляющего делами, роняет
в ответ два слова или так же молча пишет на бумаге рас-
поряжение. Часто, очень часто он ездит на дрезине осмат-
ривать ремонт путей и возвращается рассерженный. После
каждого такого объезда он увольняет либо кого-нибудь из
служащих, либо рабочих. Когда после длительного молча-
ния вдруг раздается его голос, все служащие полторы
неизвестно почему вздрагивают, а сильнее всех — Глеб
Максимович: он сейчас же вскакивает с места п прислу-
шивается, что говорит Карл Карлыч и пз-за чего он так
рассердился.
— Тс-тс... — говорит он, и голова его совсем уходит
в плечи. — Тс-тс...
И чем больше возвышает голос Карл Карлыч, тем
больше съеживается Глеб Максимович, весь превратив-
шись в слух. А еслп Карл Карлыч вдруг закричит, Глеб
Максимович, побледнев, отскакивает от двери и сейчас же
возвращается на свое место. II это повторяется несколько
раз в день.
А Карл Карлыч порой орет на дорожных мастеров, на
десятников п рабочих. Он стучит рукой по столу, топает
ногами и кричит: «Вон!» Каждый раз мне кажется — он
кричит так потому, что его оскорбляют. Но сейчас же
после его крика пз кабинета вылетает взволнованный по-
сетитель, кусая себе губы.
Все старательно склоняют головы пад столами п, за-
таив дыхание, ждут, что будет дальше. II в этой тишине
раздается суровый голос Карла Карлыча:
— Макси мыч!
Глеб Максимович на цыпочках входит в кабинет,
всем своим видом выражая полную покорность и сми-
рение.
— Никого пе пускать ко мне!—сердито приказывает
Карл Карлыч.
— Слушаю-с! — почтительно говорит Глеб Максиме
внч и пятится к двери.
Карл Карлыч особенно строг с рабочими. Когда рабо-
чие, в одиночку или группой, приходят просить о чем-
лиоо, оп или вовсе не принимает их, пли, выслушав, сер
днто гонит.
•>7‘>
«4 * «4
— Он не хочет иметь дело с рабочими, — объясняет
мне девушка-переписчица. — Оп желает разговаривать
только с мастерами, а мастера уж пусть объясняются с
рабочими.
Но рабочие все-таки ходят к Карлу Кар.пячу, сердят
его и мешают вам работать.
Вот опять пришли ремонтные рабочие со своими де-
сятниками: пришли они жаловаться на дорожного мастера,
который грубо обращается с ними. Они просят Глеба Мак-
симовича доложить о них. Глеб Максимович отказыва-
ется.
— Не могу, голубчики... Ои приказал никого не пус-
кать. — говорит Глеб Максимович и для того, чтобы при-
дать своим словам больше убедительности, разводит ру-
ками.
— Ну, Глеб Максимович, скажите, что пришли по
очень важному делу.
И Глеб Максимович уступает, направляется к двери
кабинета, но с полдороги возвращается:
— Не могу!
Рабочие снова настаивают:
— Глеб Максимович, скажите ему, что у нас жалоба
на дорожного мастера.
Добряк Глеб Максимович идет второй раз и с опаской
входит к начальству.
На этот раз оттуда слышится грозный окрик:
— Я же вам сказал — никого!
Глеб Максимович возвращается белый, как лист оу-
маги, и вместо ответа подносит руку ко рту, что означает
«молчание».
Но, удивительное дело, рабочие па этот раз пе только
пе уходят молча, как раньше, а поднимают такой ш\м,
что их недовольные голоса раздаются на всю контору и
работать становится совершенно невозможно. Теперь они
говорят, уже пе стесняясь, взволнованно, раздраженно,
переоивая друг друга. Пз их слов я понимаю лишь, что
они работают с утра и до позднего вечера и по воскресным
Дням, а между тем им не выдали «получки» даже за про
шлый месяц. Они говорят и о том (и больше всех говорит
какой-то смуглый, невысокого роста рабочий), что дорож-
ный мастер груб, но выдает долог вовремя и за малейшее
недовольство увольняет рабочих, ссылаясь па приказ ла
чальиика. II вот они пришли проверить, так ли это. А вче-
273
ра мастер ударил одного рабочего так, что тот лишился
чувств, и товарищи отнесли его к реке и там приводили
в сознание. Так вот они пришли сообщить обо всем этом
начальнику и просить об уплате денег за прошлый месяц.
Но они предполагают, что эту «получку» присвоил сам
мастер. Так объясняет невысокого роста смуглый рабочий
Глебу Максимовичу. А остальные говорят все вместе, как
на сельских сходках, некоторые нервно курят, бросая окур-
ки прямо на пол, плюют на пол и топчут. Все это ново
п удивительно для меня. Я внимательно слежу за рабо-
чими и поражаюсь, как это они ие боятся и не стесня-
ются Карла Карлыча, ведь тут каждый посетитель говорит
тихо и осторожно, а эти — громко, нисколько не стесня-
ясь. Смотря на них, я все время думаю, что голоса их,
наверно, доходят до Карла Карлыча и, конечно, раздра-
жают его. Мне еще не приходилось видеть такую большую
толпу рабочих в нашей конторе. Обыкновенно они к нам
приходили в одиночку пли небольшими группами, тихо и
скромно справлялись о своих делах и уходили. Но сегодня
рабочие необычайно возбуждены и говорят с таким раз-
дражением, словно им безразлично, где они находятся.
Не помогает и то, что Глеб Максимович, часто вставая
с места, подносит руку ко рту, призывая этим к тишине.
Рабочие продолжают шуметь. Гул пх голосов беспокоит
и меня: я все время думаю, что Карл Карлыч может на
это рассердиться, я знаю, что он терпеть ие может шума
и громкого разговора, — недаром же Глеб Максимович
всегда заботится о тишине в конторе. Оказывается, я не
ошибся в своих предположениях.
Среди шума вдруг открывается дверь кабинета, и по-
является стриженая голова Карла Карлыча.
— Что за шум? — гремит его голос.
Глеб Максимович отскакивает от стола и в сильном
замешательстве мечется взад и вперед по комнате. Мне
кажется, он не знает, что ему делать: просить лп извине-
ния у начальника или успокоить толпу рабочих. Бедный
Глеб Максимович! Каким растерянным и беспомощным
оп выглядит! Но вместе с нпм дрожу и я, и остальные со-
трудники. «Что-то будет сейчас?..»—думаем мы и ждем.
Глеб Максимович пе успевает вымолвить и слова, как
пз толпы рабочих выступает смуглый и невысокий па-
рень.
— Господин начальник!..
Карл Карлыч своим суровым взглядом как бы при-
гвождает его к месту и обращается к Глебу Максимо-
вичу.
— Выгнать! — говорит оп, с шумом захлопнув дверь
перед самым лицом смуглого парня.
Ошеломленные рабочие смотрят друг па друга.
— Идемте, ребята, идемте, — говорит одни пз них.—
Ничего, видно, не добьемся здесь, идемте...
Смуглый парень краснеет, бледнеет, упорно смотрит
на дверь кабинета начальника, и вдруг глаза его загора-
ются.
— По, но, но! — остерегающе тянет его за рукав по-
жилой рабочий. — Пойдем!..
Рабочие уходят. Пз комнаты они удаляются гурьбой,
мрачно толкая друг друга. Они нп на кого п нп на что
не глядят.
В смятении Глеб Максимович смотрпт пм вслед, как
бы укоряя, что опп потревожили покой Карла Карлыча.
Глеб Максимович не любит, когда подрядчики, дорожные
мастера или рабочие приходят и портят настроение на-
чальнику, так как все это в конце концов отражается на
работе конторы, а в особенности на самом Глебе Макси-
мовиче. II действительно, после нескольких таких слу-
чаев Карл Карлыч выходил из кабинета, выражал свое
недовольство и распекал Глеба Максимовича по всяким
случайным поводам: что он не так выполняет его распо-
ряжения, что задерживает пх исполнение или же просто
за то, что на его столе нет писчей бумаги. Сколько раз
он приказывал, чтобы на его столе всегда п все было на
месте! В таких случаях Глеб Максимович окончательно
теряет голову и, собрав бумаги, взяв чернильницу, уно-
сит все это в кабинет Карла Карлыча. Заходит он туда
осторожно, на цыпочках, всячески стараясь предупредить
новую вспышку гнева.
Глеб Максимович! Разве забыть мне тебя, твои ров-
ный пробор, твои покорные улыбки, твои робкие движе-
ния и несмелые шаги... Ты всегда ходил так, чтобы не
потревожить покой Карла Карлыча, и всегда подносил
Руку к губам, требуя от входивших в контору рабочих
не разговаривать громко и не шуметь. Как мне забыть
твои слова, которые ты иногда говорил опоздавшим слу
Жащнм:
Нельзя, милый, нельзя — нужно вовремя прпхо
Дпть, а то — Карл Карлыч... неудобно...
275
Я и без того боюсь Карла Карлыча и на раооту при-
хожу раньше всех. Из всего виденного и слышанного я
уже вынес заключение, что. наверное, все начальники
такие сердитые; может быть, у них должность такая —
они должны быть требовательными и сердитыми. Так мио
кажется в особенности потому, что вне конторы Карл
Карлыч. по крайней мере во время прогулок с женой! и
детьми, всегда очень спокойный и ласковый человек:
улыбается, па руках выносит своих детей из экипажа:
любит после обеда ходить на охоту, стреляет в поле ди-
ких голубей и перепелок.
Я часто видел, как он, сменив форму, в сапогах с вы-
сокими голенищами, с ягдташем через плечо идет по
полю, по пояс скрываясь в хлебах, поднимается па холмы
в сопровождении своей кофейного цвета собаки с ку-
цым хвостом и как собака стремительно несется за ди-
чью и, схватив ее, в зубах приносит к ногам хозяина.
II в это время Карл Карлыч ласково гладит собаку по го-
лове.
Значит, оп не злой, как говорят про него. Он только
в конторе требователен, и мне кажется, что таким дол-
жен быть всякий начальник. Я изо всех сил стараюсь
писать чище и без ошибок; боюсь, что моя работа попа-
дет в руки Карлу Карлычу и я получу от пего выговор
пли — что еще страшнее — он уволит меня. Вернее, я
боюсь только одного: из-за плохой работы меня могут
уволить, какой будет позор!
Что скажут люди: «Едва прослужил месяц — и уже
уволили. Значит, не годится для работы!» Как будет ра-
доваться тогда дядя!
Что скажут мои товарищи и Ева...
П особенно — Ева...
Ева! Мой школьный товарищ Ева — теперь почти
взрослая девушка. Окончив школу, опа спя ла форменное
платье и одевается как взрослая: носит туфли на высо
ких каблуках и платье с пышными рукавами и буфами,
которое к пой очень идет. А длинную косу она иногда
подкалывает шпильками и укрепляет па затылке1 гребет
ком. Все это придает ей вид совсем взрослой девушки.
II сама она стала серьезной. Встретившись со мной на
улице, она улыбается, здоровается, а иногда и сама пер-
вая подходит ко мне:
— Здравствуй, Манасяи, как ты поживаешь?
276
Изменилась также и ее манера приветствовать: те-
перь при встречах опа только кивает головой.
И я, конечно, не отстаю от пес. Держа папку под
мыпгкой, я с серьезным видом приподнимаю фуражку и
здороваюсь, как взрослый: пусть все — н вместе со всеми
Ева —увидят, что я уже больше не ученик, а служащий
конторы пятнадцатого участка службы пути.
После приветствий Ева первая интересуется мной:
спрашивает о работе, о сослуживцах, о жалованье.
Я отвечаю с радостью, чуть хвастаю, но всегда серь-
езно, а она все еще улыбается — такая проказница эта
Ева!
— Ты почему смеешься, Ева? — спрашиваю я.
Ева вновь смеется.
— Ты так важно держишься, словно стал взрослым.
— То есть как это «взрослым»? Неужели я не взрос-
лый?..
Я оскорблен этим замечанием Евы, но, конечно, ничего
не говорю, и мы продолжаем вместе идти по улице. Иногда
я ее провожаю до дому. Она много рассказывает о себе и,
между прочим, сообщает, что скоро должна поехать в
Тифлис к тете готовиться к поступлению этой осенью в
школу «Овнанян».
— А ты остаешься тут? — спрашивает она.
Я не знаю, что ответить.
— Пока остаюсь, а потом, может, и приеду в Тифлис.
— Это будет хорошо, — говорит Ева, — непременно
приезжай... Ну, до свиданья...
Ева торопится домой, а я возвращаюсь, окрыленный
ее вниманием. Да, Ева дружит только со мной, остальных
товарищей она ни во что не ставит, встречаясь со мной
Долго разговаривает, гуляет по улицам. 11 это сильно воз-
вышает меня в собственных глазах. Конечно, будь я та-
кой же, как другие, Ева не стала бы так относиться ко мне,
Думаю я.
По дороге мне попадается Самсон. Засунув рукп в кар-
маны, он останавливается предо мной н хитро улыоается.
Его синие глаза лукаво блестят.
«Что случилось, почему он так улыбается?»
— Ты откуда идешь? — спрашивает он.
~~ Из конторы.
— А контора совсем в другом место.
Е самом деле: я иду с противоположной стороны, ро
это Я забыл!
277
Видя мое замешательство, оп опять улыбается и гово-
рит, понизив голос:
— Ты любишь Еву?
Любовь!.. Я пе знаю, можно ли назвать люоовью то,
что мы иногда встречаемся и я провожаю ее до дома.
Это — просто дружба, хорошие товарищеские отношения,
может быть, и внимание, но любовь!.. Об этом я даже
не подумал. Неужели все это вместе называется лю-
бовью?
— Не знаю,— говорю я. — Она мне нравится... Да, нра-
вится, ведь она мой друг.
— Признайся, что ты любишь ее...
Любовь ли это пли что-нибудь другое, но я всегда хочу,
чтобы она была возле меня, дружила бы со мною. Чувст-
вую, что близость ее приятна мне. Какое до этого дело
Самсону: завидует он, что ли, нашим встречам, досадно
ему, что мы встречаемся и разговариваем?
— А тебе не нравится, что мы разговариваем?
Самсон смеется.
— Разговаривайте сколько хотите — мне-то что! — по-
жимает он плечами, поджав губы. — Только вы какие-то
смешные!
— Почему? — спрашиваю я серьезно, пе видя ничего
смешного в моих отношениях с Евой.
— Так, ничего, я же шучу...— смеется Самсон, и мы
вместе идем домой.
Спустя два дня, когда я возвращаюсь из конторы, Сам-
сон останавливает меня и говорит очень серьезно:
— Знаешь, я сегодня встретил Еву, и она спрашивала
про тебя: «Почему его не видно?» Хочет видеть тебя.
— Правда?
— Да зачем же мне врать?
Я ликую: так вот оно что! Она хочет меня видеть! Зна-
чит, любит. Но если хочет видеть, почему сама пе ищет
встреч? «Ей, наверное, стыдно»,— думаю я и заключаю, что
Ева — очень скромная девушка. Да, может быть, это имен-
но и есть любовь?.. Значит, она любит меня, но самой ей
сказать об этом стыдно. Мне кажется, что настоящая лю-
бовь именно такой и бывает. «Значит, начинается!» — ДУ-
маю я с какой-то скрытой боязнью и радостью.
О легковерная юность! Ты живешь мечтами и гре
вами, когда все кажется тебе возможным и легко дости
жимым. Таким доступным кажется тебе весь чарующий
мир!
278
И вот, вскоре после этого, как-то раз, когда спустился
тихий летний вечер, я нетерпеливо расхаживаю возле
дома, где живет Ева, спрятав в кармане несколько штук
самых лучших яблок.
Дом Евы находится на углу, обнесен невысокой стеной,
за которой много деревьев, со всех сторон окружающих
дом, а перед балконом клумбы цветов. Даже на улице я
чувствую их аромат, от которого можно опьянеть. Но, мо-
жет быть, это мне только кажется? Я часто проходил днем
перед домом Евы п видел цветы во дворе: может, потому
я и слышу их аромат? Но сейчас этот дом мне кажется
самым красивым, самым приятным пз всех домов. И вот я
расхаживаю легкими шагами и каждый раз, приближаясь
к углу (проходящие арбы, задевая за угол стены, отбили
несколько камней), останавливаюсь у фонарного столба,
ставлю ногу в углубление, выбитое в стене, и подтянув-
шись, заглядываю на балкон и в окна. Но Евы не видно...
На воротах висит молоточек — не постучать ли мне? Нет,
это лишнее, не нужно, чтобы домашние знали. Ева и сама,
наверное, не захочет этого. Скорее бы она вышла! Как
только она выйдет, я ей скажу: «Ева, я пришел», и пере-
дам ей яблоки, как когда-то сестре Самсона — Сиран. По-
том поговорим и погуляем. А уж после этого я спрошу,
зачем она звала меня.
Но Евы не видно. Почему? Неужели она забыла, что
звала меня? А может, Самсон обманул?
Снова расхаживаю и — наконец-то! Скрипит дверь, и
вот Ева с какой-то книгой в руках выходит на улицу. Зна-
чит, Самсон говорил правду. Вот и Ева. Но она не смот-
рит в мою сторону. Я хочу крикнуть, позвать ее, сказать
ей, что я стою здесь, однако что-то такое — стыд или вне-
запный прилив чувств — мешает. Все-таки я тихонько
зову;
— Ева!..
Она удивленно смотрит в мою сторону и восклицает:
— Манасян?..
Я еле сдерживаю радость:
— Пришел...
Я бросаюсь вперед.
Но Ева останавливается в крайнем недоумении.
— Как?
Наверно, она нс расслышала.
Я пришел, вот.
А что случилось, зачем?
27'3
Теперь, в свою очередь, удивляюсь я.
— Как, разве ты мепя не звала?
— Я? — Ева удивленно качает головой п смеется.
«Значит, Самсон пошутил», — думаю я и, чтобы вый-
ти пз неловкого положения, говорю ей, протягивая яб-
локи:
— Ну, что ж тут такого, Ева? Возьми, я принес тебе
яблоки, это с нашего дерева.
— Спасибо,— говорит она и как будто не хочет взять
яблоки, может быть, находя неудобным, но так как я уже
вынул из кармана яблоки и подаю пх ей, она нереши-
тельно берет одно, только одно, не желая, очевидно, оби-
деть меня, и говорит:
— Возьму, но в другой раз не делай этого...
В ее голосе я чувствую скрытую радость за внимание
к ней, за то, что именно для нее я принес из нашего сада
яблоки. Особенно меня радует то, что она не отказывается
от яблок. Нет, у Евы добрая душа... Хотя она и сказала:
«в другой раз не делай этого», но я все-таки буду прино-
сить ей фрукты.
— Ты любишь груши, Ева? — спрашиваю я.
— Груши? У нас их много, не вздумай принести...
Мы говорим о разных вещах, и оба смеемся: я еще
раз спрашиваю у нее: неужели она не звала меня?
— Нет, а кто сказал, что я тебя звала?
Я больше не вижу надобностп скрывать и говорю:
— Самсон.
— Самсон? — смеется Ева.— Какой глупый мальчик,
этот Самсон... Уж очень он глупый. Пошутил, наверно.
Я провожаю Еву до дома ее подруги и возвращаюсь
с облегченным сердцем, думая, что Ева — хорошая де-
вушка, надо сделать ей хороший подарок. И ночь такая
чудная, прекрасная... Хочется всех любпть, всем делать
добро и всем говорить приятное... Даже Самсона, хотя
ои и обманул меня, я готов любпть... простить и... лю-
бить...
Но вот. едва я делаю десяток шагов, из-за угла выхо-
дит Самсон.
— Самсой? Ты тут был?
Самсон теряется.
— Нет, я так — мимо проходил,—говорит он нехотя.
— Ты сказал, что Ева зовет меня,— не вытерпел я.
Он не отвечает.
Я беру его за руку.
£80
— Пусти! — освобождает он руку п, свернув в сторо-
ну, уходит.
— Самсон! Самсон! — окликаю я.— Подожди!
Но он не оборачивается п вскоре исчезает во мраке.
Я понял: он обманул мепя, послав к Еве, и шел вслед
за нами, чтобы посмеяться над моей неудачей. Он пошу-
тил, чтобы потом вместе с товарищами высмеять меня. Но
его шутка не достигла цели, а наоборот: Ева посмеялась
над ним и назвала его глупым.
Вот почему Самсон так грустен!
Но я готов все простить ему...
А Ева! Какая она добрая, Ева, какая ласковая...
В ту ночь я лег спать, полный счастливых пережива-
ний. Вспоминаю слова Евы, ее маленькие белые ручки, лу-
чистые глаза и чувствую блаженство: мир кажется мне
таким прекрасным, таким радужным... Думаю, что те-
перь мы часто будем встречаться, и я опять принесу Еве
яблок, опять мы будем разговаривать, гуляя ио ули-
цам...
19
СТРАШНАЯ НОЧЬ II НЕЗНАКОМЫЕ М Е С Т к
Гром среди ясного неба...
Едва ли это сравнение к чему-нибудь так подходило,
как к тому, что случилось со мной. Кто бы мог ожидать,
что радостный вечер, блаженный час. пережитый с Евой,
мои радостные думы о будущем обернутся таким мрач-
ным кошмаром...
Как гром в безоблачном небе...
Я засыпаю безмятежно в мечтах о Еве и во сне слышу
«тук, тук». Кажется, стучат в нашу дверь, по это только
кажется, должно быть, так,— я ведь сплю. Потом слышу
П1ум шагов, странные слова, и все это опять как будто во
С11е- Едва проснувшись, я поворачиваюсь на другой бок.
чтобы снова заснуть,— так приятен сон после счастливого
Дня. Хочется спать п ничего-ничего не слышать. И неко-
т°рое время мне кажется, что я в самом деле ничего не
слышу, но немного спустя я уже чувствую — не слышу,
а чувствую,— как меня толкают и тормошат. Одновремен-
но чувствую, что это не мамино обычное прикосновение,
КогДа она хочет разбудить мепя п ласково трогает ру-
281
кон. Пет, я чувствую, что чья-то чужая рука грубо дер
гает меня. Так иногда мепя будил Самсон в дни экза-
менов.
Эта грубость не нравится мне, и я, не открывая глаз,
говорю:
— Отстань!
Но меня по прежнему дергают за плечо, и я слышу
нежный голос матери:
— Сурен, Сурен...
Но в голосе не только нежность, я слышу в его зву-
ках что-то странное, какую-то тревожную дрожь. Дурное
предчувствие охватывает меня: вспоминаю ночь, когда
умер мой брат, п совсем просыпаюсь, открываю глаза и
сажусь па постели. Но опять все как будто во сие: в ком-
нате стоят два стражника, черноусый околоточный и наш
гзир — Лсатур; стражники с ружьями и шашками, а гзир
со своим обычным прутом в руке. Около них стоит отец,
накинув на себя поверх ночного белья старый пиджак. Он
стоит не двигаясь, беспомощно опустив руки. Вид у пего
убитый,— таким я его никогда еще не видал. А мама, по-
теряв голову, готова сейчас же заплакать и поспешно по-
правляет на себе одежду.
— Одевайся! —говорпт мпе черноусый околоточный с
военной выправкой и шашкой на боку; он уже успел ос-
мотреть мою картонную папку на столе и взятые для пе-
реписки бумаги.
А пока я одеваюсь, пе зная, в чем дело, околоточный
берет один из моих учебников, открывает его и начинает
перелистывать. Стражники с винтовками в руках смотрят
то на меня, то на околоточного. Вытянувшись, как столб,
стоит и гзир Асатур.
Я с удивлением смотрю па отца и мать, чтобы хотя
по пх лицам угадать, что это означает. Но они пора-
жены больше меня. Значит, и они не знают, что случи-
лось?
— Не взял ли ты на дом важные бумаги из конто-
ры?— спрашивает вполголоса отец.
— Нет,— отвечаю я и удивляюсь,— неужели они при
шли за бумагами, за какими же именно?
— Что это за несчастье опять,— гневно шепчет моя
мама,— враги сглазили, чтобы у них самих глаза новы
лезли!..
— Тут донос,— промолвил немного погодя отец, же-
лая, видимо, успокоить маму.
282
Из этих отрывочных слов и из того, как вооруженный
шаткой стражник осматривает мою нанку, учебники и
перелистывает сочинения Гоголя, я чувствую, н не только
чувствую, по п понимаю, что черноусый, п его стражники,
и гзир пришли именно за мною.
«Но почему, за что? Что я сделал такого?»
— Пу пойдем! — говорит черноусый, когда я оделся,
и первый идет к двери с моей нанкой и книгами Гоголя
в руках.
II снова все это кажется мне сном. Кажется сном и то,
что один пз стражников берет меня за руку и говорит
«пойдем»... Кажется сном и когда мама плачет, а отец хо-
чет идти за мною, но его оттесняют назад. Мы выходим на
улицу. Я вспоминаю, что сестренка Вардугп и маленький
Вачо не проснулись во время обыска, и рад тому. Хороню
п то, что теперь уже почь, и дядя пе увидит мепя, окру -
женного людьми с винтовками.
О тревожная, страшная ночь, доставившая нам столь-
ко горя!
Проживу я сто лет — наверно, пе забуду этой ночи!
II теперь, вспоминая пз далекой дали ту почь, я вижу
длинные спящие улицы, полные мрака и мглы. Изредка
в каком-нибудь окне мигнет слабый огонек, быстро перс
бежит улицу испуганная собака или кошка и исчезнет
где-то во дворе или в саду; по этим темным и пустым
улпцам шагает мальчик, окруженный с двух сторон
вооруженными стражпикамп, а впереди идет с шашкой
на боку околоточный; позади плетется гзпр, шаркая но-
гами.
Выйдя пз дому па улицу, я чувствую легкое содрога-
ние то ли от страха, то лп от почпой сырости. Кругом
мрак и вооруженные стражники, и я все время думаю,
кУда и почему мепя ведут. I! чем дальше, тем страх рас-
тет и ширится: я стараюсь вспомнить все своп преступле-
ния, которые когда-либо совершил. Неужели это за уча-
стие в демонстрации, когда ожидался захват церковного
имущества? Пли за то, что мы помешали сватовству Ма-
11Уш? Пли... по все это было так давно — несколько лет
тому назад.
А что еще может быть?
Я думаю, думаю без коица, ни одного преступления не
огу за собой вспомнить, путаюсь в темных догадках. Но
Все Такп начинаю мечтать о невозможном: вдруг товарп
283
щи, каким-то чудом узнав ооо всем, придут, вооруженные
дубинами, и освободят меня, укроют в лесу или в каком-
нибудь отдаленном месте.
Но мы прошли уже несколько улиц, а их все нет.
Пока слышны шаги гзпра — я не так боюсь, но, когда
с полдорогп гзир покидает нас (по-видимому, его обязан-
ностью было показать лишь наш дом) и я остаюсь один с
вооруженными стражниками, страх вдруг охватывает меня
и я начинаю дрожать: а вдруг меня убьют? Я чуть было
не заплакал. Но тут же вспомнив, что я уже большой и
служу в конторе, решаю, что плакать неудобно. Немного
погодя, услышав позади себя кашель, я ободрился и заша-
гал смелее. Почему?
Это кашляет отец. Кашель, который я узнаю средн
множества звуков. Значит, я не одинок — позади идет
отец, и он, может быть, чем-нибудь поможет мне —
устроит побег... Нет, сам он не сможет этого сделать, но,
по крайней мере, узнает, куда меня ведут, и попросит от-
пустить.
Шагаю и думаю, а вдруг Ева увпдит меня сейчас? Она,
наверное, подумает, что я украл что-нибудь пз конторы
или совершил какой-нибудь дурной поступок и за это ме-
ня ведут наказывать. Но хорошо, что темно п меня никто
не видит.
Меня вводят в канцелярию пристава, а оттуда в дру-
гую комнату, где горит свеча п стоит тахта. Один из
стражников, со свечкой в руках проводив меня в эту ком-
нату, затворяет дверь. Я слышу безжалостный скрин клю-
ча в замке.
«Меня арестовали,— думаю я,— значит, отец ничего не
смог сделать. Но хотя бы сказали за что. Неужели можно
арестовать человека без всякого повода?» Это мне кажет-
ся очень странным и необычным, так как я знаю, что, за-
держивая кого-нибудь, старшина всегда объясняет причи-
ну. А почему мне ничего не сказали? Почему забрали мои
бумаги, книги? Допустим, против меня что-то есть. Но
книги? Что это означает?
В голове возникают бесчисленные вопросы, ио от-
вета я не нахожу. В отчаянии и грустп проходят часы,
и наконец от усталости я растягиваюсь па голой тах-
те, ожидая, что будет дальше. Хочется верить, что отец
все еще ждет меня на улице, чтобы чем-нибудь помочь.
Сознание, что отец тут, близко, ободряет меня, и я засы-
паю.
284
Утром меня будят, ведут в комнату, где на стене ви-
сит портрет царя и календарь. За большим столом сидят
двое: один в очках, лысый, с маленькой бородкой, которо-
го я вижу в первый раз, другой — бритый, с круглым ли-
цом, тоже незнакомый. А третий, старик с длинной белой
бородой, стоит у дверей, видимо, служитель,— так, по
крайней мере, мне кажется. Он плохо одет. Когда я вхо-
жу, он кладет мне руку на плечо и подводит к столу, а
очкастый лысый человек спрашивает мое имя и фами-
лию. Я отвечаю.
— Ты служишь в конторе пятнадцатого участка служ-
бы пути?
Я киваю головой:
- Да.
— Ты любишь своего начальника?
Странный вопрос! Я скорее боюсь его. чем люблю. Ду-
маю, что ответить, и говорю:
— Только месяц, как я служу.
— Месяц...
«Люди переглядываются.
— А можешь нам сказать, кто пз служащих плп рабо-
чих ненавидел вашего начальника?
Ненавидел... Почему меня об этом спрашивают?
— Не знаю. От пего всем попадало,— отвечаю я, но
чувствую, что брякнул необдуманно, и сразу же останав-
ливаюсь.
Человек в очках сейчас же подхватывает мои слова:
— Ну кому, например?
Я теряюсь и говорю:
— Многим.
— Можешь назвать пам фамилию хоть одного?
Фамилии я не знаю: месяц только, как служу.
Я еще не познакомился со всеми.
Ты лучше ответь на мой вопрос,— прерывает меня
человек в очках.— Знаешь ли, кто пз рабочих ненавидел
вашего начальника?
„ Я вспоминаю, как в последний раз возмущенные ра-
бочие пришли в контору, вспоминаю смуглого рабочего,
который чуть было не набросился на Карла Карлыча, и
ч5ю что-то недоброе в этом допросе. Вспоминаю также,
как все говорили, что Карл Карлыч — человек строгий,
злой, что пз-за каждого пустяка оп увольняет людей, что
°н презирает рабочих и служащих. Отчетливее всех я
285
вспоминаю смуглого невысокого рабочего, и мне кажет-
ся — ему угрожает что-то плохое. II я отвечаю следовато
лю, что такого человека я не знаю, так как служу всего
один месяц.
Однако следователь недоволен моими уклончивыми от-
ветами.
— Ты, мальчик, по бойся, тебе ничего пе будет. Мне
говорили, что ты хороший парень, развитой, читаешь Го-
голя. Наверное, врать не станешь. Ну скажи откровенно:
все, что знаешь. С кем ваш начальник был строг и кто
им был недоволен.
Это говорит человек в очках и дружески кладет мне
руку па плечо.
— С кем он был строг? — спрашиваю я задумчиво.
— Да, да! — радуется человек в очках.
— Да он со всеми строг: и с рабочими, и с дорож-
ными мастерами, и с подрядчиками, — перечисляю я
всех, одного за другим, и, заметив, что бритый чело-
век, по-видимому писарь, записывает мои слова, сейчас
же спохватываюсь: зачем я все это выкладываю? Ведь
если узнает Карл Карлыч, сейчас же уволит меня со
службы.
— Хорошо, — говорит человек в очках. — А кто был
больше всех им недоволен?
— Не зпаю. Всего месяц, как я там работаю.
— Хорошо. А несколько дней тому назад, когда ра-
бочие подняли шум в конторе, ты присутствовал ври
этом?
— Да, — говорю я и замечаю, что писарь опять запи-
сывает мой ответ.
— А можешь назвать кого-нибудь пз тех, кто шу-
мел?
— Никого не зпаю, только месяц, как я работаю
там.
— Хорошо. Знаешь ли ты рабочего по имени Арам?
— Нет.
— А Мамикона?
— Нет.
Нисарь вновь заносит мои ответы, а стоящий у две
ри старик с белой бородой стонет и вздыхает. Это мш*
кажется странным — с чего бы ему вздыхать и сто-
нать?
Человек в очках некоторое время молчит, осматрв
вает мепя с ног до головы своими зелеными глазами,
286
затем, взяв со стола какую то старую кепку, показывает
мне:
— Можешь ли ты сказать, чья это кепка?
Я качаю головой:
— Нет.
Ои недовольно кивает стоящему у двери старику:
— Отведите!
Меня снова водворяют на прежнее место, и немного
спустя стоящий у дверей старик с белой бородкой прино-
сит хлеб и сыр, кладет передо мною, а сам устало са-
дится напротив на тахту. Разглядев его вблизи, я заме-
чаю, что у него круглые птичьи глаза, а крючковатый
нос, похожий на клюв, словно нацелился клевать белые
усы, свисающие па широкую, покрывающую грудь бо-
роду.
— Ешь, мой мальчик, ты голоден небось, — закрывая
глаза, говорит он таким заботливым голосом и с таким
сочувствием, что после строгого топа человека в очках
его обращение со мпой кажется мне чуть ли не мате-
ринской нежностью.
Его ласковость и сердобольность трогают, утешают
меня, и я чувствую непреодолимую потребность разгово-
риться с ним, и первые слова, с которыми я обращаюсь
к нему, это вопрос: «За что меня арестовали?»
— Тебя!.. — растягивает старик. — Тебя? Да ничего,
тебя скоро освободят, если скажешь, кто убил вашего на-
чальника.
— Какого начальника? — вскакиваю я с места.
— Да вашего Карла Карлыча.
— Карла Карлыча?.. Убили!.. Кто убил?..
— Это ты, наверно, сам знаешь, сыпок, и должен все
рассказать.
И старик, не то уступив моему любопытству, пе то
побуждаемый сердобольностью, рассказывает, как убили
Карла Карлыча. Его слова ошеломляют мепя, как гром
среди ясного неба. Если бы это рассказал другой, я бы
едва ли поверил, но внешность старика внушает столько
Доверия и сам он так сочувственно стонет и вздыхает, что
У мепя не остается ни капли сомнения. Он описывает,
пак было дело. Оказывается, что вчера вечером, когда
Карл Карлыч возвращался домой, как раз в тот час, ко-
гДа я весело гулял с Евой, ему повстречались двое людей,
По Дороге к станции. Раздалось несколько выстрелов, за-
тем все стихло. Люди, сбежавшиеся па выстрелы, заме-
287
тили две человеческие фигуры, бежавшие по полю; Карл
Карлыч лежал па земле: из головы у него текла кровь.
Потрогали — мертв, бедняга.
В голосе старика столько боли, что мне кажется, он
вот-вот заплачет. Расстроенный, он прерывает свой рас-
сказ и полными слез глазами смотрпт на меня.
— Вот как, мальчик мои... Убили — удрали... А у бед-
ного человека жена, дети...
На этот раз старик подносит платок к глазам.
Я растрогав и больше не могу есть. Убийство это по-
ражает меня и страшит: нужно же иметь смелость под-
нять руку на человека с таким высоким служебным по-
ложением, не говоря уже о том, что Карл Карлыч был
охотником и умел стрелять из ружья. Вначале я удив-
ляюсь смелости убийц, потом вспоминаю жену и детей
Карла Карлыча, которые каждый день в черном блестя-
щем экипаже ездили на прогулку к Балке девиц и к Род-
инку Багдасара. Не знаю почему, но мне жаль его детей,
которые сейчас, наверное, горько плачут. И, странное
дело, меня занимает мысль, что будет теперь делать
вдова: останется ли она в том же доме, будет лп дер-
жать экипаж, лошадей плп продаст пх?.. «II что она сде-
лает с охотничьим ружьем мужа и с его собакой?» —ду-
маю я.
А старик, не переставая вздыхать и стонать, продол-
жает дальше:
— Всем его жалко, мой мальчик... всем. Жалко, не
так ли? Все озлоблены на убийц, все... Говорят: «Пойма-
ем—па куски разорвем». Наверное, рабочие его убили,
как ты думаешь, а? — П убитый горем старик выжида-
тельно смотрит на меня.
Я пожимаю плечами —откуда я знаю?
На этот раз оп в упор смотрпт мне в лицо своими
круглыми птичьими глазами.
— Ну, мой мальчик, ты, наверное, знаешь, кто был
с ним в ладу, кто был им особенно недоволен, кто ругал
его. Ты ведь в конторе работаешь — должен знать... Бед-
ный человек, бедные дети... Это все врут, когда говорят,
что он не любил рабочих и увольнял служащих. Неправ-
да! Он пх очень любил... Бедный человек... Уж так он их
любил!.
Оп опять подносит платок к глазам.
Я догадываюсь: этот, как и очкастый, наверное, ду-
мает, что я, как служащий конторы, знаю убийц, и жо-
288
лает выпытать у меня про них. По мои ответы — «я слу
;ку только одпп месяц и ничего пе знаю» — явно пе удов-
летворяют его, п он продолжает:
— Убийство, мальчик мой, дурное дело, очень дур-
ное. Пе только душа убийцы попадает в ад, но п душа
того, кто знает преступника п не хочет его выдать. Жал-
ко мне тебя, маленький мой... Жалко твою юную, невин-
ную душу. Если что-либо знаешь — не скрывай. Не жди,
пока тебя будут бить, пытать, вынуждать все рассказы-
вать...
«Как это — бить, пытать? Сколько раз я ему говорил,
что мпе ничего неизвестно, никакого рабочего я не зпаю,
а оп все свое...» От злости я дрожу и еле сдерживаю
себя, чтобы не кинуть ему в лицо хлеб и не пнуть ста-
рика в его впалый живот. Но сознание, что за это могут
наказать, сковывает меня, и я повторяю настойчиво и
сердито:
— Ничего я не знаю, дядя. Мне ведь ничего неиз-
вестно. Никто мпе ничего не говорил!
— Эх, плохо ты делаешь, мальчик мой, плохо. —
вздыхая, покачивает он головой, опять уставпвшпсь
на меня своими птичьими глазами. — Ты плохо дела-
ешь. Если скажешь все, что тебе известно, тебя сейчас
же освободят. Вернешься домой к отцу, матери, опять
будешь служить... Вот как! Скажи. Нечего жалеть зло-
деев, надо жалеть убитого, жалеть его детей... А? Ну, го-
вори же...
Не вытерпев, я вдруг неожиданно для себя самого,
топнув ногой, кричу:
— Не знаю! Не знаю и не зпаю, — возвышаю голос и
от отчаяния и злобы плачу.
— Ну, ладно, ладно, — вздыхает он, поднимаясь с
места, — ты не сердись, мальчуган, подумай, может быть,
вспомнишь, кто был его врагом... Садись, ешь хлеб и
Думай...
И старик тихо выходит, снова закрывая дверь па
замок.
Кто он был? До сего дня я пе перестаю думать о том,
кто был тот таинственный старик.
После его ухода я не могу есть, но думаю долго, долго
и прихожу к заключению, что меня арестовали не за
преступление, а для того, чтобы выпытать, кто был вра-
гом нашего начальника и кто может быть его убийцей.
В этот вечер мепя переводят в тюрьму.
10 С. Зорьпп, т. 2
Наша тюрьма!.. С того дня, когда арестовали Варо, не-
вестку Ерапоса и других женщин, у меня был большой
интерес к тюрьме: хотелось посмотреть, что внутри, как
там живут люди, что едят, где снят, зажигают ли но вече-
рам огонь, есть ли у них столы пли они обедают на зем-
ляном полу и на нем же спят.
11 вот — я сам в этой тюрьме, в одной из ее малень-
ких камер. Но я пе один: со мной вместе сидят трое пар-
ией, почти одних со мной лет. Если я проживу даже сто
лет — никогда пе забуду этих парней, — их постоянную
резвость, их удивительную смелость и сметливость. Не за-
буду в особенности того худого и головастого, с большими
глазами парня, которого товарищи, не знаю почему, на-
зывали Манго-Балас; имя другого тоже было странное:
Шур-ту-Гево ’, а третьего звали Ашик: он был моложе
остальных, но проворнее их.
Как только я вошел, они тотчас же окружили меня и
уже через несколько минут подружились со мною. Узнав,
за что я арестован, онп все трое замахали руками, го-
воря:
— Это — пустяки. Арестовали, чтобы все выведать, и
скоро выпустят. А мы думали, за воровство...
Опп сидят за воровство и говорят об этом так просто,
весело и с шутками, как будто находятся не в тюрьме.
Наверное, оттого, что онп, по пх словам, привыкли к тюрь-
ме: им уж много раз приходилось сидеть и уходить от-
сюда, пли, как говорит Манго-Балас, «удирать». На этот
раз их арестовали на станции в то время, когда онп вы-
носили чемоданы пз вагона. Едва они успели спуститься
на землю, каждый с чемоданом в руке, как пх настиг ка-
кой-то человек. «Куда это вы несете?» Они ответили:
«Хозяин дал, чтобы вынести из вагона, сейчас выйдет
сам».— «Хозяин — я сам», — сказал человек. И их по-
вели в тюрьму.
— Но ничего, и отсюда удерем, — говорят они так
уверенно, как будто по своей доброй воле попали сюда и
сейчас же могут отсюда выйти.
Самый занятный из них — это Манго Балас: он гово-
рит без конца, рассказывая разные удивительные случаи
из своей жизни. Вспоминает он, например, как на одном
пз базаров города «стибрил» пуд масла и па следующий
же день продал тому же хозяину, по в другой посуде. Вы-
1 Воровские клички.
290
тащил пз кармана какой-то женщины портмоне, набитое
разными портретами... Рассказы Манго-Баласа текут
один за другим, и он сам смеется над ними. Иногда това-
рищи его припоминают те или иные случаи. Меня пора-
жает одно: в этом возрасте они так много знают о жизни,
так хорошо разбираются в пей, а я учился в школе, читал
книги — п почти ничего пе знаю. Ни одной мпнуты опп
не унывают и не сидят без дела: болтают о своих при-
ключениях, пли делают пз хлеба коз п оленей и затем
раскрашивают пх, пли забавляют друг друга шутками и
смешными рассказами. Меня они все время ободряют,
говоря, что все обойдется, и обещают, посте того как вый-
дут отсюда, ввести меня в свою компанию, если, конечно,
я соглашусь воровать.
— Если меня освободят, я пойду учиться, — говорю
я серьезно.
— Эх, ты... учиться — одна тоска, — говорит Манго-
Балас. — Сколько ни учись, толку не будет... Лучше стань
у нас писарем, доходы записывай. Дадим жалованье:
захочешь — деньгами, захочешь — вещами. День поси-
дишь в тюрьме, другой — на воле, воровать будешь... Ин-
тересно!..
Как ни забавляют они меня, как ни развлекают, —
все-такп горе мое и думы не покидают меня... Я нахо-
жусь все еще в каком-то оцепенении и никак не могу по-
верить в убийство Карла Карлыча. Все это кажется мне
сном или неправдоподобным слухом, кем-то сочинен-
ным... Я думаю также о моих товарищах, о Еве. Пред-
ставляю себе, как беспокоятся теперь мама, как злорадст-
вует дядя! А мои товарищи: Самсоп. Седрак. Апостол
Караманнди, Ашот Заргарян, Мелитэ. неужели они мо-
гут подозревать меня в чем-лпбо плохом, считать участ-
ником этого убийства, если оно действительно было со-
вершено? Нет, никто ничего дурного не подумает ооо мне.
наоборот, они теперь, наверно, изыскивают способы, как
освободить меня... Мои товарищи! Но в особенности ме-
ня мучает вопрос: что думает сейчас обо мне Ева, знает
лп она, что я арестован и сижу в тюрьме. Причинит лн ей
это известие беспокойство? А может быть, она по-преж-
нему будет читать книжку на балконе или же пойдет ве-
село гулять с подругами? Я так хотел бы узнать, как опа
относится ко мне. Неужели опа способна подозревать
меня в чем-либо пли вообще думать обо мне что-лноо
плохое? Порой мне кажется, что это возможно: у нее мо-
10* 291
гут вдруг возникнуть сомнения. Не лучше ли в таком
случае написать ей письмо, сообщить, что я пе Biinonai
и меня арестовали для того, чтобы выведать, кто убийцы,
а сам я ничего пе знаю?..
Но каждый раз, когда меня одолевают мрачные мысли,
ребята сейчас же отвлекают меня играми и шутками,
играют в чехарду, кувыркаются или же, встав друг дру-
гу на плечи, смотрят в окно и пронзительно свистя г,
сунув два пальца в рот. Временами опп поднимают та
кой шум, что сердитый надзиратель смотрит в глазок и
кричит:
— Эй, петрушки, тише!
Ребята сейчас же вытягиваются в струйку, прикла-
дывают руки к вискам и отдают честь в такой комиче-
ской позе и с такими ужимками, что и сам надзиратель
смеется.
— Петрушки, петрушки...
На следующий же день после моего перевода в тюрь-
му надзиратель подходит к глазку нашей камеры и сооб-
щает, что мепя хочет видеть отец.
Мепя хочет видеть отец! Одна эта весть наполняет мие
сердце несказанной радостью: в моих глазах отец теперь
самый лучший, самый добрый человек на свете. Когда
надзиратель ведет меня по узкому коридору в комнату
для свиданий, я думаю о том, поцелует ли меня отец или
нет? Он никогда не целовал мепя, и, не знаю почему,
па этот раз я думаю о поцелуе отца. II вот, когда я его
вижу за железной решеткой с одеялом и подушкой в ру-
ках, мне вновь кажется, что лучше моего отца нет пикою
на свете. Он радостно восклицает: «Сурен-джаи!»—опу-
скает па пол одеяло с подушкой н бросается вперед с рас-
простертыми руками, чтобы обнять мепя, по решетки не
пускают его. Его смущает, видимо, присутствие надзп
рателя, и он подносит к глазам мозолистую руку. Не
зпаю — от тюремной лп обстановки или от обилия чувств,
но он пе может заговорить и с трудом выдавливает пер-
вые слова:
— Мама послала. — Он передает мне одеяло, подушку
н маленький узелок.— Укрывайся хорошенько на ночь,
не простудись...
Я спрашиваю у него о брате, о сестре, о товарищах...
— Ничего, все благополучно, кланяются тебе... Ты
скажи, когда тебя выпустят? Говорят, тебя уже допросили
н признали невиновным, а?
•К 19
— Об этом нельзя говорить,—прерывает надзира-
тель.
Бедный мой отец! От боязни или ог смущения он те-
ряется и пе знает, что сказать. Но я так рад, как будто
ои ирипес с собой весь внешний мир; я словно вдыхаю за-
пах дома, аромат наших нолей.
Мы опять говорим о наших домашних делах, в, рас-
ставаясь, оп ободряет меня:
— Не бойся, Сурел-джан, продам быков — освобожу
тебя!
Отец вообще редко проявляет своп родительские чув-
ства, и я всегда был того мнения, что по характеру он
угрюмый человек, не похож на других отцов, часто лас-
кающих своих детей...
Но сегодня его слова трогают меня до глубины ду-
ши, — значит, он меня так горячо любит, что для моего
спасения готов даже продать быков!
«Продам быков — освобожу тебя...» Эти слова отца
долго-долго звучат в моих ушах, зажигая в сердце на-
дежду. Эти слова ободряют меня, и я больше не бо-
юсь. А ребята, узнав, что отец хочет продать своих бы-
ков и освободить меня, советуют мне пока не выходить на
волю.
— Лучше уж подожди, — вместе выйдем, — говорит
Манго-Балас, — мы тебя к делу пристроим — заработа-
ешь больше, чем перепиской...
Но вскоре обстоятельства складываются так, что и
отцу не пришлось продавать быков, п желание ребят не
исполнилось.
На следующий же день старший надзиратель тюрьмы,
рябой человек в погонах и с шашкой па боку, вплотную
Подойдя к дверям Каморы, называет мою фамилию и ве-
лит собрать постель и выйти.
— Должно быть, освобождают, — говорит Маню-
Балас.
— Ты почем знаешь, может, в другую тюрьму пере-
водят,— возражает Шур-ту-Гево.
Я стараюсь скорее завернуть одеяло и под\шку, прине-
сенные отцом.
Ты собирай, да смотри, j нас не забери чеюнн
будь, — говорит Ашик.
Бели будут освобождать — пе выходи, сме< *
Манго-Балас.
Пока я собираю постель, надзиратель снова прнходт.
293
— Ты что. парнишка, так долго копаешься? Не хо-
чешь домой, что лп?
Эти слова волнуют мепя так, что от радости я дейст-
вительно пе могу собрать постель и завязать ее, пока на по-
мощь мне не приходят Манго-Балас п Ашпк. А когда я
уже собираюсь выйти, они жалеют, что «лишились
меня», и крепко жмут мне руку, а Манго-Балас дарит мне
вылепленного пз хлеба оленя. Я решаю принести его
сестренке Вардуш и братишке Вачо. Как они будут ра-
ды! Двери камеры открываются, п ребята еще раз пред-
лагают мне вступить в пх компанию, когда они выйдут
на волю.
— Не забудь, жди нас...
— Но, но, но... — говорит надзиратель. — Вас-то отсю-
да не выпустят. Зря уговариваетесь...
Сколько бы ни поздравлял меня надзиратель с возвра-
щением свободы, у меня на душе все-таки какое-то сомне-
ние: может быть, и не освободят, может, и сам надзира-
тель хорошо не знает.
Но нет: вот тюремная контора, вот мне возвращают
сочинения Гоголя, картонную панку: вот и знакомая ули-
ца, а навстречу мне знакомые люди...
Привет тебе, солнце!
20
В НЕВЕДОМУЮ ДАЛЬ
Мое возвращение было, конечно, большой неожидан-
ностью для родных; оно было так же неожиданно и вне-
запно, как и мой арест.
Полдень. С одеялом под мышкой и с оленем в руке,
смущенный и обрадованный, я возвращаюсь домой, заранее
приходя в восторг от мысли, как будут удивлены родите-
ли и с какой радостью побегут мне навстречу — отец, мать,
сестра Вардуш и маленький Вачо. А я подарю Вардуш
оленя и поцелую Вачо.
Но еще не дойдя до угла нашего дома, я слышу шум
и различаю голоса отца, дяди, деда, матери п бабушки.
Бабушка п мама кричат, как всегда, визгливо, п их голо-
са заглушаются голосами мужчин, звучащими громко и
возбужденно.
— А мне какое дело,— конечно, буду косить! — гово-
рит отец.
294
— Права пе имеешь, — прерывает его дедушка _______
слышишь? По имеешь права!
Носить будешь? Как оы пе так! Полоса-то ведь пе
твоя! — издевается дядя. — Косил в прошлом году — и
хватит!
Буду косить! Назло теое буду косить! — повторяет
отец.
Я останавливаюсь.
Моя светлая радость тускнеет.
Опять спор о разделе! П, судя по голосам п тону,
видно, что спор уже дошел до топ точки, когда он обык-
новенно переходит в ругань. Но удивительное дело —
мое появление вдруг производит магическое действие: пе-
ребранка сразу же прекращается. Причиной этого, навер-
ное, была мать, которая, радостно раскрыв объятия, с
криком бросилась ко мне. Навстречу мне спешит и отец.
Мать целует меня п от радости плачет. А отец, еле сдер-
живая еще не остывший гнев, говорит только: «Вот и хо-
рошо, что пришел...» Бабушка тоже обнимает меня и
целует. Сестренка и братишка увиваются вокруг и по-
чти вырывают из рук оленя, выкрашенного в красный
цвет. Дедушка, постукивая четками, так и застывает на
месте, а дядя отворачивается и уходит. Проходя под бал-
коном, я слышу, как он говорит своей жене — Санам-
зизи:
— Каторжник пришел...
Эти слова отравляют мою радость, и я, несмотря пи на
какие усилия, не могу их забыть; как ни хлопочет мать,
угощая меня яичницей и другими кушаньями, как ни ра-
дуются сестра Вардуш и маленький Вачо, любуясь оле-
нем, п смотрят на меня с сияющими лицами — все-таки
слова дяди не выходят у меня пз головы: «каторжник
пришел». Я чувствую всю тяжесть этого слова и его по-
рочный смысл. Знаю, что каторжниками зовут убийц, во-
ров и бандитов, которых ссылают в далекие страны,— в
тюрьму пли на каторгу. Значит, он мепя считает убийцей
п-ти просто испорченным мальчишкой, заслуживающим
тюрьмы пли каторги? Это слово так угнетает меня, что на
озграничную радость сестренки и брата я не могу отве-
тить даже простой улыбкой, и на вопрос матери, почему я
Рустен, отвечаю, что устал, не спал ночь.
3 «каторжник... Значит, меня теперь будут так и иа-
ывать», __ дуМаю п это слово раскаленным железом
И'Ит мой мозг, пе дает мне покоя.
295
К этому скоро прибавляется егце п то, что лагни начи-
нают рассказывать, из-за чего у них вышел спор: дед не
разрешает отцу косить сено на горных лугах, а отец на-
стаивает на том, что будет косить.
— Он не имеет права лишать меня этого участка, —
говорит отец, обращаясь скорее к отсутствующему деду,
чем ко мпе. — Либо он должен отдать мою долю, лпбо я
самовольно буду косить...
Обычная история, раньше она возмущала и злила ме-
ня, сегодня — нисколько не трогает, — наоборот, мне ста-
новится как-то грустно. Мне досадно, что родные заняты
не мною, а сеном, говорят о разделе горных лугов, вспо-
минают перебранку. Но вскоре мама, угадав мое душев-
ное состояние, меняет разговор.
— Не дали тебе хорошенько и послужить-то, сглазили
лиходеи, выжили... Куда бы тебе уехать подальше от их
глаз?..
После завтрака п короткого разговора с родными
я выхожу пз дому побродить и повидаться с товари-
щами.
Как сильно тосковал я в тюрьме по родным и друзь-
ям! II теперь, неизвестно почему, я все еще грустей и
шагаю, как бы стыдясь: мне кажется, что люди бросают
па меня странные взгляды, кажется — хотя и не говорят
этого, — у всех на уме слово «каторжник», и я чувствую,
что они иначе и пе могут смотреть на меня, так как один
пз многих предрассудков нашего местечка — это подо-
зрительное отношение ко всякому, попавшему в тюрь-
му; такого человека считают запятнанным.
И это вскоре оправдывается.
Я иду повидаться с моими товарищами. Мне так хо-
чется видеть Самсона, Седрака, Ашота, Апостола Кара-
маипди, Мелитэ! Я иду не домой к ним, а направляюсь
на главную улицу, где они часто бывают.
И едва я делаю пятьдесят шагов — встречаю Еву.
В туфлях на высоких каблуках, одетая в летнее голубое
платье, опа идет, ио-видимому, из дома.
Как ее ни изменило платье, я еще издали узнаю Еву:
опа идет, жеманясь, как взрослая девушка, вернее, опа
хочет казаться совсем взрослой.
Я собираюсь снять фуражку и радостно поздороваться
с ней, как это делают благовоспитанные люди при ветро-
296
че с девушкой, но думаю, что в этом случае одного при-
ветствия мало: после моего ареста, после того как мы
столько времени не виделись — только поздороваться?
Это даже неловко, — так поступают лишь малознакомые
люди, а мы...
Я решаюсь: приветствую ее и... еще издали улыба-
юсь ей. Она увидела меня, но — почему-то смотрит в
сторону. Что ее там заинтересовало?
Подойдя ближе, я снимаю фуражку, но она опять как
будто не видит меня, — смотрит направо: неужели ее
внимание отвлечено уличной дракой, — или она так по-
глощена своими мыслями?
— Здравствуй, Ева, — говорю я.
— Ай! Манасян, — говорит она рассеянно и удивлен-
но и опять смотрит в сторону, как будто избегая моего
взгляда.
А я весело продолжаю:
— Знаешь, Ева, я только сегодня вышел пз тюрьмы...
Не виновен, вот и освободили... Последние два дня я все
время вспоминал о тебе, хотел даже письмо напи-
сать...
— Письмо? — удивляется она. — Зачем это нужно,
Манасян?
Ее белые тонкие руки, ее бархатный голос, которым
она произносит мою фамилию «Манасян», так напомина-
ют нашу школу!.. Но она, кажется, избегает смотреть
на меня: то опускает глаза, то смотрит по сторонам. Что
же случилось?
— Ты как будто беспокоишься, Ева?
— Нет, наоборот.
— Л почему ты такая?
— Какая? — говорит опа опять рассеянно и крас-
неет.
— Во сне я видел тебя в красном платье, — говорю
я> ~~ Ты звала меня: «Манасян»...
Ева сдержанно улыбается, через силу делает нрпвет-
ливое лицо, и опять глаза ее ишаки по сторонам — как
”УДто она с не терпением ждет кою-то пли боится опоз-
дать куда-то...
Ясно, что мои слова нисколько не радуют ее, и на
,)ТОт раз я уже понимаю, что она просто тяготится встре-
Яей с бывшим «арестантом», опасаясь людской молвы,
одь люди, бывшие под арестом, считаются у нас подоз-
рительными.
297
— Ты куда-нибудь спешишь, Ева?
Ева краснеет п кончиком туфли роет землю.
- Да...
Это она говорит с трудом, пе глядя па меня.
— Ну иди... — говорю я сдавленным голосом и про-
должаю свою дорогу.
Мне кажется, что Ева опомнится и окликнет мепя:
«Манасян», затем, улыбаясь, подойдет и скажет мир что-
нибудь ласковое. Но она уходит не оглядываясь.
Когда я вышел на улицу, то думал, что все удивятся,
увидев меня на свободе, и будут интересоваться тюрьмой,
допросом, моим пребыванием там, не испытывал ли я стра-
ха... II больше всех — мои товарищи. И вдруг Ева так
безразлична...
Я грустно продолжаю свой путь, и взгляды всех мне
кажутся такими же, как у Евы...
После этой встречи мне становится понятным безраз-
личие людей и пх равнодушие; еслп уж Ева не удиви-
лась и не заинтересовалась мною, то остальные и по-
давно...
С этими мыслями я нду, вернее, ноги несут меня на
станцию. Вдруг кто-то схватывает меня за рукав:
— Сурен?.. Ты когда это вышел?
Передо мною стоят трое рабочих нашего участка пу-
ти, которые, как видно, возвращаются с работы, переки-
нув пиджаки через плечо. Я их знаю только в лицо, по
мы незнакомы. Они окружают мепя и, перебивая друг
друга, забрасывают вопросами, на которые я не успеваю
отвечать. Прежде всего опп спрашивают, как поживают
их арестованные товарищи Арам и Мамикон. Арама и
Мамикона я пе знаю.
— Ты разве их не видал?
Я им объясняю, что со мною были лишь трое подрост-
ков, больше я никого не видел.
— /Калко ребят, — говорит один пз рабочих, иодно-
роден которого обожжен и блестит, словно он отполи-
рован и смазан маслом. — Жаль... из-за какой-то сооакп
пропадут...
Остальные тоже жалеют, и, по их словам, движениям
и грустным взглядам, я понимаю, что об убийстве они
знают болыпб, чем я. Одновременно я чувствую пх глубо-
кую ненависть к Карлу Карлычу: они одобряют уописл-
во, и эго мепя удивляет,
296
— Замучил оп нас... душу вымотал... Сдох наконец,
все же избавились от него!—говорит рабочий с обо-
жженным подбородком.
Остальные молча кивают головами.
Даже п сегодня, спустя годы, я помню пх усталые,
грустные п обозленные лица, хотя в то время я пе пони-
мал пх горя.
После короткого разговора па улице опп зовут меня с
собой в какой-то незнакомый дом. Мне вовсе не хочется
этого, но я все-таки иду, иду неохотно: они хотят у меня
что-то узнать. Опп просят, чтобы я рассказал им, как ме-
ня арестовали и о чем допрашивали. Я удивлен, что эти
люди интересуются моим арестом больше, чем мои род-
ные.
Ясно п отчетливо помню невысокий дом, куда мы во-
шли. Помню также ту женщину, которая, увидя нас, су-
нула метлу под тахту п накрыла стол скатертью. Видимо,
здесь жил один пз этих рабочих.
— Ну, рассказывай, Суреп, рассказывай, послуша-
ем, — говорят они, рассаживаясь вокруг стола.
Я рассказываю все, что зпаю: какие мне задавали
вопросы, кто допрашивал, кто еще был при этом. Добав-
ляю, что я не впдел Арама и Мамикона и вообще пх не
знаю.
Рабочие опять качают головами.
— Жалко ребят, жалко!
— Устроить бы им побег! — в сердечном порыве гово-
рит один пз рабочих, но в голосе его слышится отчая-
ние.
— Это очень трудно, это невозможно, — глубокомыс-
ленно покачивает головой бородач.
— Как невозможно? — почти кидается на него обо-
жженный, сверкпув глазами. — Почему?
— Да потому, что караульных стало больше.
— А какое это имеет значение? — нетерпеливо гово-
рит обожженный. — Столько устраивали людям побегов,
п ты Думаешь, караульных было тогда меньше.
Может, подкуп помогал? — вмешивается в разговор
третий рабочий, вопросительно смотря то па одного, то
на другого.
Кородач соглашается: конечно, и это бывало.
~~ А где взять денег?
Они говорят озабоченно и немножко туманно, упомп
пая незнакомые мне имена и случаи; из пх разговора я
299
узнаю, что в ту же ночь вместе со мной было арестовано
двенадцать человек — железнодорожных рабочих л слу-
жащих. Кое-кого выпустили, а остальные еще сидят. Но
рабочие говорят только об Араме п Мамиконе и жалеют
только их. Я думаю, что Арам и Мамикон пх товарищи, а
может быть, и родственники...
Одновременно я замечаю, что они нисколько пе жа-
леют Карла Карлыча, наоборот — очень рады, что избави-
лись от него. Вспоминают, как он нарочно заставлял пере-
делывать работу по нескольку раз, чтобы вытянуть жилы
из людей, задерживал «получки» пли увольнял рабочих
целыми группами.
Вглядевпшсь в своих собеседников, я вспоминаю, что
видел пх в конторе, ни где они работают и что они де-
лают— не знаю. Помню также и тот день, когда смуглый,
небольшого роста рабочий угрожающе посмотрел на
Карла Карлыча, услышав, как тот прпказал выгнать их.
Увлеченные разговором, они почти забывают обо мпе
п спохватываются только, когда хозяйка подходит п ра-
душно кладет на стол несколько свежих огурцов.
— Ешь, родненький, это с нашей бахчи...
Я не отказываюсь и ем с аппетитом свежие огурцы;
рабочие провожают мепя и просят никому пе говорить о
пашей беседе.
Я, конечно, обещаю, думая о том, что рабочие, на-
верно, что-то сделают, найдут какое-нибудь верпое сред-
ство, чтобы спасти своих товарищей.
Однако...
Уже значительно позже я узпал, что рабочие так и пе
смогли спасти своих товарищей, и эти незнакомые мне
Арам и Мамикон были присуждены к смерти и... пове-
шены.
Я и до сего дня не зпаю, убили ли они Карла Карлыча
или пет. Зпаю только, что, когда батюшка ходил пспове-
. довать пх перед смертью, они его выругали и прогна-
ли. Об этом сам батюшка рассказывал родителям казнен-
ных.
Теперь я подхожу к последней части моей истории, п
сердце вновь полно грусти.
Вечерние сумерки. Устало шагая, я возвращаюсь по-
сле встречи с рабочими и, еще не дойдя до угла нашего
дома, опять слышу громкий и шумный разговор. Спорят
у пас во дворе, и я опять различаю голоса дяди, отца и
дедушки.
300
— Как сказал, так и сделаю, — угрожает отец.
— Молчать! — приказывает дед.
Спор о горных лугах вновь разгорается.
Не знаю почему — мпе становится так грустно, что
даже домой пе хочется заходить. Прежде, слушая такие
споры, я волновался, сердился, по никогда не грустил.
Теперь же меня охватывает безнадежное отчаяние, п все
паши споры о земле, хлеве и лугах кажутся мне такими
ничтожными: перебранки, одни и те же попреки, те же
угрозы и ругань, — все ото до смерти надоело мне.
В тюрьме я забыл обо всем этом, по теперь, вновь при-
слушиваясь к старым спорам, да еще второй раз в тече-
ние дня, мне становится тяжело и грустно. Ева избегает
разговора со мной, дядя называет мепя каторжником,
словно я преступник пли вор. Арестованные рабочие то-
мятся в тюрьме, неизвестно еще, что их ждет, — бывают
же на свете такие страшные дела, а мои домашние опять
спорят из-за земли и сена, и никто не интересуется мною.
О, если б было такое место пли уголок, где можно было
бы укрыться и не слышать больше этих споров, этих
шумных перебранок?!
И вдруг мне приходит в голову мысль: уйти пз
дому.
Я больше не хочу служить в конторе. Лучше уехать
отсюда, уехать. Вот скоро уедут мои товарищи, — почемх
бы и мне не уехать? Они едут учиться, — почему бы и мне
не поехать учиться? Я вспоминаю слова матери во время
завтрака: «Уехать бы тебе подальше...»
Мне показалось тогда, что она намекает на соседей, но
опа тут же пояснила свою мысль: «Кто знает, сынок, а
вдруг придут да и арестуют тебя опять». «И это может
случиться, — думаю я. — Действительно, как знать: вдруг
опять придут да арестуют меня?»
С этими мыслями я выхожу в поле: там моя грусть
усиливается. Тихими волнами переливаются колосящиеся
нивы, кое-где уже звенит невидимая коса, люди с лопа-
тами проводят воду для поливки огородов, девушки-по-
лольщицы поют знакомые песни, а лес молчит, как оы
слушая их.
На душе становится еще грустнее, и я не знаю, что на-
вевает эту грусть: песня ли девушек, звон ли невидимых
Кос или поле и лес? Теперь я чувствую сеоя таким одино-
ким. чужим, забытым! В звоне кос мпе временами слы-
шится слово дяди «каторжник». Вспоминаю также отпо-
301
шенпе Евы ко мне и споры наших из-за лугов... Мысль об
уходе из дому пе даст мне покоя; я предаюсь странным
и смелым мечтам и грезам...
Да, я поеду в какой-нибудь далекий край, днем буду
работать, служить, а по ночам учиться и читать, читать
без конца. Выучусь, стану зарабатывать деньги — зашибу
целую кучу и в один прекрасный день неожиданно для
всех пошлю деньги п подарки отцу, матери, сестренке,
братишке...
Десять лет ничего не буду писать о себе, и вдруг — по-
дарки и деньги! Деньги, конечно, пошлю отцу, чтобы он
не спорил с дедом пз-за земли, хлева и хозяйства, чтобы
оп отказался от наследства и покончил с этими пудиымп
дрязгами, которые причинили пам столько волнений п
горя... Пошлю им сразу много денег и подарков... Родные
мои будут, конечно, поражены и расскажут соседям. Со-
седи тоже будут удивляться, что я такой «храбрый», сме-
лый и трудолюбивый. И если я когда-нибудь вернусь к
ним — все, о, все: соседи, родственники с радостью при-
мут меня! Все будут пальцами показывать па меня и
скажут своим малышам:
— Вот видите, уехал в город пятнадцатилетнпм маль-
чиком, своим трудом добился образования, человеком
стал, а теперь приехал повидаться с родными.
Может быть, скажут еще много других хороших
слов...
Вернувшись на родину, я со всеми сердечно поздоро-
ваюсь, всем сердечно пожму руку, во дяде — никогда, ни-
когда! Увидев его, я отвернусь и молча пройду мимо.
Даже взглядом его не удостою. Если он подойдет ко мне и
протянет руку — все равно я ни за что пе поздороваюсь с
ним... Я отомщу ему за все оскорбления, которые он при-
чинил мне... А Ева? Ева... Если мы встретимся п она,
улыбаясь, протянет мне руку? Что я тогда сделаю?.. Я, ко-
нечно, поздороваюсь с пей и, сердечно улыбнувшись,
спрошу ее: «Как поживаешь?»
Не знаю почему, но я представляю ее себе прежней
Евой в ученическом платье, в фартуке или в голубом
платье, как сегодня.
Мое сердечное приветствие заставит ее со стыдом
вспомнить, как она пе хотела когда-то разговаривать с
освобожденным из тюрьмы. Она пожалеет, что плохо от-
неслась тогда ко мне, и, может быть, попросит проще-
ния.
302
«Ничего, ничего!» —скажу я и от всего сердца, вели-
кодушно прощу се.
Вообще я буду великодушен и снисходителен. Прощу
школьных товарищей, когда-то смеявшихся надо мной,
соседей, косо глядевших па меня, прощу даже деда, при-
чинившего столько горя отцу и матери, по дядю — ни-
когда, никогда!
Затем с тоской приду сюда, в это поле, буду бродить по
знакомым местам: в Балке девиц, в Лору-тала и у Род-
ника Багдасара, воды которого с журчанием льются пз
груди скалы, напоминая тихое ржание доброго коня...
Меня эта перспектива волнует, увлекает, очаровывает,
и я, восхищенный ею, уже строю планы.
— Да, так и сделаю, — решаю я и направляюсь к дому.
Дома меня ждет большая радость: пришли мои това-
рищи — Самсон, Седрак, Ашот Заргарян, Мелитэ и Апо-
стол Караманнди. Узнав, что я освобожден пз тюрьмы,
онп пришли повидаться со мной. Я пе в силах оппсать
теперь нашу взаимную искреннюю радость, поцелуи,
смешанные со слезами, и мое блаженное состояние успо-
коения.
— А мы уже собирались устроить тебе побег! — гово-
рит Седрак, первый взяв себя в руки после этой — непо-
добающей мужчине — сентиментальной сцены.
Начались расспросы.
— Сколько времени мы ищем тебя, где ты пропа-
дал? — интересуется Самсон. — В конторе, что ли?
Я отрицательно качаю головой:
— Нет, я больше не пойду туда.
— Почему? Ведь ты пе виновен?
— Я больше не хочу здесь оставаться...
— Почему?
— Поеду в Тифлис.
Товарищи одобряют мое решение. Однако на пх во-
прос, что я там буду делать, не могу ответить Я и сам не
знаю, что буду делать.
Пу что ж, поезжай, п мы скоро приедем! —говорит
Заргарян Ашот за себя и за Самсона. — Апостол поедет в
рецпю; останутся Мелитэ и Седрак.
А когда Мелитэ уйдет к отцу за прилавок, я оста-
СЬ СОвсем ЩЩЩ — добавляет Седрак. — Возьму тогда
* анущ и поеду куда-нибудь...
Терез несколько диен поезд уносит меня в Тифлис. Пз
окиа вагона я смотрю на постепенно исчезающие лица
303
товарищей, на паше местечко, на цветущие поля, лес,
журчащую речку и мысленно прощаюсь со всеми: с кон-
торой пятнадцатого участка службы пути, с форменной
тужуркой со светлыми пуговицами, которую я должен
был надеть, и с кокардой на фуражке.
Прощайте и вы, беспечные дпи детства и радостные
часы отрочества! Вступаю в незнакомую жизнь, которая
кажется мне темным и страшным лесом, где пе знаю
заблужусь или найду светлую тропинку...
Поезд свистит и мчится все быстрее и быстрее...
1
ЧЕ МАРАН ЦИ1
Мое первое путешествие... сколько бы я ни жил, на-
верное, никогда не заоуду моего первого путешествия
Тифлис и первых дней в этом шумном, веселом ,. •••
Еще в вагоне меня охватил какой-то страх, '« '
неопределенное чувство; что ожидает меня в /°™*1
комом большом городе? К тому же меня вреду J 'Д' ’
что и в поезде и в городе зачастую встречаютс ' .
ники, которые всевозможными спосооамп заводя ‘ '
ство, а затем заговаривают зубы и вытаскивают де
карманов или из-за пазухи... ПЛПпыт-
Говорплп мне также, что они сразу распозна II
II вот, держа руку в кармане, где у меня
лученные от отца десять рублен, а также и подар д
бушки, я занимаю место на краю скамейки и, в> гора_
чтобы любоваться мелькающими за окном ^ес '
мп, внимательно и незаметно для других иа,иЮ' ‘ гчечует
ими соседями — кто из них подозрителен и ко
остерегаться...
амп п крестьян-
,““и n*7e по выражению
ками. У женщин праздничный вид. м« од Широко
их лиц можно догадаться, что они за вещами п
раскинув свои юбки, они исподтишка • прислонив
охраняют сон своих мужей, которые дремлют, I
..пт — академии (речь
1 Чемар а н цп — воспитанник академни).
вдет об Эчмиадзинскон армянской ДУ
307
шись к стенке нагона или опустив головы на грудь.
Крестьяне, находящиеся в вагоне, ничуть не кажутся мне
подозрительными. «Может быть, они сами боятся карман-
ников»,— думаю я. Сомнение вызывает у меня только па-
рень с соседнего куне, он с виду немного старше меня, а
синен блузе. Играя кистями черного пояса, он расха-
живает по вагону; его голова ничем не прикрыта; этот
парень то смотрит па меня своими черными глазами, то.
высунувшись в окно, любуется лесами и горами... Мне ка-
жутся подозрительными его дерзкпе взгляды, его беспеч-
ное хождение по вагону, а также и то, что оп с таким без-
различным видом смотрит в окно.
«Вот кого нужно остерегаться»,— думаю я и еще
крепче зажимаю деньги, держа руку в кармане. Мне ка-
жется даже, что у него есть товарищи в других купе и
что оп, расхаживая по вагону, незаметно дает им понять,
что вот тут сидит неопытный мальчик,— хорошо бы его
ограбить, когда он заснет пли зазевается...
Но я решил бодрствовать всю ночь и до самого города
не засыпать.
Мой сосед по вагону, пожилой купец, дремлет, положив
руки на толстый живот. Скамью напротив занимает
крестьянин с женой и ребенком. Муж дремлет, ребенок,
пятилетний мальчик, уже спит. А жена, видимо, боясь
воров не меньше, чем я, собрала вокруг себя и располо-
жила под ногами все свои вещи п узелки. Ее осторожность
еще больше пугает меня. Я все время слежу исподлобья
за парнем в синей блузе, который, заглядывая в окно, то ।
и дело посматривает в мою сторону,— порой с таким лю-
бопытством, что у меня больше не остается сомнений...
«Оп, безусловно, уже знает, что у меня есть деньги,—
думаю я,— потому и уставился на меня, следит и ждет
удобной минуты...»
К крестьянам он не осмелится подойти: те едут груп-
пами пли же рядом с ними сидят жены. П, наконец, это
взрослые люди — опп могут поймать и избить его...
А меня, одинокого, легко будет обмануть и обобрать, —
так, наверное, кажется ему.
Я еще раз решаю во что бы то ни стало бодрствовать и
не дать себя в обиду. Дело не только в деньгах — это во-
прос и чести: что скажут мои родные, мои товарищи? «Не
сумел сберечь десяти — тринадцати рублей!..» И, наконец,
на эти деньги я должен прожить до тех пор, пока не
найду себе работу. Хотя отец, видя мое упорное желание
308
ехать в город, и снаоднл меня письмом, адресованным
своему двоюродному брату, живущему в юроде, чтобы тот
на время приютил меня, пока я не устроюсь на работу,—
однако я решил ни для кого пе быть обузой, жить на своп
средства... Стало быть, этих денег никак нельзя лишиться.
Кроме того, я беспокоюсь за дорожную корзинку, в кото-
рую мама заботливо уложила мою одежду и печенье для
двоюродного брата отца, незнакомого мне дяди Шампра.
В этой корзинке лежат и мои «Гоголи», потеря которых
была бы для меня большим горем. Вот почему я поместил
сумку между собой п стенкой вагона, положив на нее
руку.
Но вот парень в синей блузе отходит от окна и направ-
ляется прямо ко мне.
— Куда вы едете? — спокойно и вежливо спрашивает
он, глядя мне прямо в лицо.
— Я?.. В город,— отвечаю я осторожно.
— Значит, мы спутники с вамп; и я еду туда.
II одернув свою блузу, он садится рядом, не спросив,
приятно лп мне это плп пет.
— А по какому делу, разрешите спросить? — продол-
жает ои таким чистым книжным языком п с такой вежли-
востью, которая и удивляет меня, и кажется подозри-
тельной.
По какому делу?.. Я и сам не зпаю, по какому делу.
Сказать, что покидаю ставшую мне ненавистной среду? Но
как сказать это незнакомому человеку? Пли же сказать,
что я еду искать себе счастья? Тоже нет смысла.
— Посмотрим,— говорю я неопределенно.— Поступлю
на работу или же буду учиться.
— Значит, вы еще не решили... А я хочу поступить в
семинарию «Нерсесян», — говорит он просто п друже-
ски. — Хотя п рано еще, но нужно подготовиться, под-
заняться немножко...
Он опять говорит так дружелюбно, что я невольно со-
мневаюсь, что он пз тех карманников, которых надо осте-
регаться. Вскоре мой спутник сообщает, что он учился в
чемарапе, но оттуда его выгнали в середине ученного года.
1енерь он едет продолжать образование. Правда, отец был
против, но дядя обещал платить за учение.
-..Выгнали из чемарана! Об этом он говорит без стес-
нения, и эта откровенность кажется мне подозрительном.
еужели человек может сознаться в таком позоре, поуже
Ли °п пе понимает, что это может уроппть его в моих
309
глазах?.. Но, вероятно, видя мое изумление, он прибав-
ляет с усмешкой:
— А знаете, почему меня исключили из чемарапа?
Из-за одной фразы, невинной фразы...
— Как, пз-за одной фразы?!
— Да, именно так.— 11 он рассказывает следующее:
Зимой, когда мы сидели в классе, па подоконник ино-
гда прилетала пара белых голубей. Они нежились, ворко-
вали, грелись на солнце, а потом улетали. Ученики так
полюбили их, что стали бросать им крошки хлеба. Мы
были рады видеть пх каждый день. II птицы прилетали,
грелись на солнышке, ворковали... А весной, когда мы за-
нимались при открытых окнах, голубей приучили влетать
в класс. Крошки хлеба мы бросали сперва на подоконник,
потом на пол, а затем уже на кафедру преподавателя...
Все это мы делали, конечно, в отсутствие преподавателей,
а когда они приходили в класс, голуби оставались на под-
оконнике, будто понимая, что нельзя мешать учителю... Но
однажды на уроке церковной истории голубь взлетел на
кафедру. Как нарочно, в этот час присутствовал ректор.
Когда голубь опустился на кафедру, преподаватель удив-
ленно попятился назад, а ректор вскочил с места, бросая
негодующие взгляды то па преподавателя, то на нас. «Что
это значит?» — Голос ректора дрожал от злости, а препо-
даватель, растерявшись, ничего не мог сказать. Тогда рек-
тор обратился к вам: «Что это значит?» Класс молчал.
«Я у вас спрашиваю, что это значит?» — еще пуще разо-
шелся ректор. Опять молчание. Тут я, не долго думая, го-
ворю: «Это святой дух в образе голубя спустился на
нас...» Весь класс как захохочет! А ректор побледнел и
топнул ногой. «Вон, негодяй!..» С этого дня меня выгнали,
и весь класс был наказан: учеников педелю не пускали
в чемаран, — так закончил он свой рассказ и снова за-
смеялся: — Можно сказать, что я стал жертвой го-
лубя!..
— А вы бы хотели, чтобы вас за это погладили по го-
ловке? — вдруг недовольно замечает мой сосед-купец, ко-
торый, закрыв глаза, очевидно, слушал весь наш разго
вор, а теперь в упор рассматривал чемаранци.
Однако чемаранци не теряется. Он дерзко мерит купца
взглядом с ног до головы.
— Дело не в том, чтобы гладить по головке. Я расска-
зываю, как меня выгнали пз-за пустяка.
— Хорош пустяк!—с укоризной покачивает головой
ЗЮ
купен. — Во время урока закона божьего допускаешь та-
кое святотатство, да еще говоришь — пустяки!..
На этот раз чемаранци еще более вызывающе смот-
рит на купца, раздосадованный непрошеным вмешатель-
ством.
— По-вашему, такая шутка является святотатством? —
спрашивает оп с презрением.
— Иная шутка убить может! — говорит купец таким
голосом, по которому видно, что он оскорблен.— А теперь
едешь в Тифлис, чтобы в нерсесяновскоп школе тоже вы-
кидывать такие шутки?..
Чемаранци с презрением отворачивается от купца, дав
ему понять, что ие желает разговаривать с ним и что со-
беседник не он, а я.
Между тем, заинтересованный его рассказом, я спра-
шиваю, забыв о всех своих подозрениях:
— А потом вы не хлопотали, чтобы вас снова при-
няли?
— Нет, не хлопотал. Отец рассердился и не захотел:
«Раз не можешь вести себя прилично — иди в пастухи!»
Тогда дядя посоветовал мне перевестись в семинарию
«Нерсесян». Увидим...
Чемаранци сообщает мне, что он намерен взять про-
грамму, немного подготовиться и надеется, что будет при-
нят в шестой класс и окончит года через два.
Он говорит удивительно просто и непринужденно, как
будто мы — старые друзья или же давным-давно знакомы.
Он сообщает мне даже о том, у кого он остановится в го
роде, говорит, что он намерен снять себе отдельную ком-
нату, чтобы спокойно заниматься.
— А вы бывали в Тифлисе пли в первый раз туда
едете? Первый раз? Значит, с городом незнакомы? А я уже
оывал там раза два. Хороший город, есть прекрасные ме-
ста для прогулок,— говорит оп и спрашивает, где я буд\
жить, у кого остановлюсь.
Я отвечаю, что пока поживу у родственника, а потом
будет видно,— если найду себе работу, я тоже сннм) п<
чолыпую комнату, чтобы заниматься.
Хотите, снимем вместе? — предлагает чемаранци с
Удивительно]! простотой.— Вместе дешевле ооойдется.
Мне нравится его дружеское расположение, я охотно
слушаю его, в его речи попадаются такие слова, которые
и встречал только в книгах, и мне совестно, что я принял
его за карманника. Однако предложение снять комнат)
311
вдвоем кажется мне немного странным и несколько подо-
зрительным: еще не успели как следует познакомиться, а
он уже хочет, чтобы мы сняли комнату вместе...
Не слишком ли скоро?..
Я слушаю его, но все-таки не вынимаю руку из кар-
мана.
Купец дремлет, склонив на плечо свою круглую, как
арбуз, плешивую голову. Крестьянин и ребенок безмя-
тежно спят, а женщина, будто наседка над цыплятами,
накинув широкие края юбки на вещи и узелки, смотрит
на нас из полутьмы, как сова,— трудно сказать, спит она
или бодрствует. А остальные пассажиры давно спят. В фо-
нарях без конца мигают свечи и нагоняют дремоту. Ино-
гда с фонарем в руке проходит кондуктор, и кажется, что
и он своим молчанием приглашает ко сну. Но, несмотря
на то что веки тяжелеют, а голова то и дело падает на
грудь, мне все-таки хочется слушать чемаранцп, и я пы-
таюсь преодолеть охватившую меня дремоту: я боюсь
карманников, которые так или иначе, наверное, появятся.
Сколько проходит времени — неизвестно. II вдруг я
чувствую толчки, переполох, кто-то задевает мою ногу,
что-то мягкое падает мне на руку, я просыпаюсь от ка-
ких-то восклицаний.
— Доехали, доехали,— наперебой говорят мои соседи.
Я открываю глаза и ужасаюсь мысли, что заснул. Пер-
вым делом хватаюсь за карман. Затем лезу за пазуху:
письмо на месте, бумажник тоже. Но все ли цело? Мо-
жет, вынули, очистили все содержимое и опять положили
в карман? Я шцу уголок, где бы можно было тайком от
других проверить содержимое бумажника... Но, прежде
чем я успеваю что-нибудь предпринять, поезд, вздраш-
вая, останавливается, люди с вещами и узелками толка-
ют друг друга и выходят из вагонов.
Взяв свои легкие вещи, я и чемаранцп пробираемся па
перрон.
Не успели мы выйти из вагона, как попали в сутоло-
ку; слышны оклики, приветствия, короткие фразы на
риском, на грузинском, па армянском языках. .Люди ю-
ворят наперебой. Какая разноплеменная толпа... 1»ако(
разнообразие нарядов — пиджаки, блузы, чохи, шляпы,
кепи, кеча 1, папахи. II в этой бурлящей разношерстной
толпе повсюду мелькают военные.
1 К е ч <i — войлочная тюбетейка.
Несколько человек с такой стремительностью броса-
ются па наши чемоданы, что кажется — вот вот они отни
мут их у нас л унесут. Хотя ото носильщики со значками
на груди п ведут себя услужливо, но я крепко держу свою
дорожную корзинку, чтобы ее не стащили... «А может,это
переодетые карманники?» —думаю я с опаской.
До самого вокзала мы несколько раз подвергаемся та-
ким нападениям, а когда наконец благополучно выбп
раемся из этой сутолоки, чемаранцп говорит мне на про-
щание:
— Ну, надеюсь, встретимся.
— Конечно,— отвечаю я рассеяппо, и мы уславлива-
емся встретиться пли в семинарии «Нерсесян», плп в го-
родском саду, где он собирается бывать в свободные часы.
Мимо нас проходит купец и бросает уничтожающий
взгляд на чемаранцп.
— Скотина! — еле слышно шепчет чемаранцп в ответ
на этот взгляд, и мы прощаемся.
Он дружески п приветливо жмет мою руку.
- Це!..1
Не «цтесутюн», а — «це».
Это — новость для меня: «це» звучит даже как-то при-
ветливее.
— ...Це,— он останавливается,— ведь мы толком не
познакомились. Тигран,— представляется он п, назвав
свою фамилию, еще раз протягивает мне руку.
Я называю свое имя.
Расстаемся. «Тигран! Хорошее имя, — думаю я, — пол
ходит к его характеру». Мне определенно нравится его
манера разговаривать, кппжный язык чемаранцп.
О
ДЯДЯ Ш А М П Р
Как только я приехал в Тифлис, моим первым долом
было разыскать дядю Шампра.
На вокзале я вынимаю пз кармана письмо отца п, про
читав адрес, иду в город.
Еще утро, но на улицах необычайное оживление, осо
енно звонко раздаются голоса молочниц и торгенщ в
ФРУктамщ Разносчики с кипами газет под мышкой бегают
1 Ц е — сокращенно от слова «цтесутюн» — до свидания.
313
пз дома в дом и, подойдя к дверям, бросают в щель
свежую газету. Мне правятся большие дома, чистые тро-
туары, мостовая, на которой топот лошадиных копыт раз
дается совершенно иначе — цок... цок... цок... цок... Но
толпа люден п движение на улице смущают меня. Фаэто-
ны, арбы, трамваи создают такую сутолоку, что мне ка-
жется удивительным, как это они не сталкиваются и пе
разбиваются.
Я пробираюсь с письмом в руке и все время расспра-
шиваю, где Гончарная улица. Спрашиваю у тех, кто по-
проще одет, а к хорошо одетым я, конечно, не решаюсь
подойти — вдруг они сочтут меня грубияном. Хотя чема-
ранци и посоветовал мне обращаться к городовым, стоя-
щим на перекрестках улиц, но я боюсь подходить к ним.
Я вообще боюсь царских солдат и вооруженных люден;
они почему-то производят на меня угнетающее впечат-
ление.
Расспрашивая встречных, я наконец нахожу Гончар-
ную улицу и останавливаюсь перед пятиэтажным огром-
ным домом с обширным двором.
Улица и номер уже найдены, но где в этом огромном
доме разыскать квартиру дяди Шампра? Конечно, еслп
начать расспрашивать, можно найти, но я слишком за-
стенчив; мне особенно неловко потому, что я незнаком нп
с дядей Шамиром, нп с его женой. «Как мне сказать пм
о себе, как они меня примут?» — думаю я. Но меня не-
много подбадривает мысль о тех курах, которые лежат
у меня в корзинке: мама велела передать их дяде Ша-
миру.
Наконец я осторожно открываю калитку и вхожу во
двор. Там на длинных веревках сушится белье и какая-то
полная женщина с засученными до локтей рукавами рас-
хаживает мимо развешенного белья и выбирает то, что
просохло. II хочется спросить у нее, где квартира дяди
Шампра. да колеблюсь. Это ведь прачка, она, наверно,
не знает всех жильцов. Однако она сама выводит меня пз
состояния нерешительности, обращает ко мне свое круг-
лое большое лицо и, подбоченясь, спрашивает:
— Чего ты глядишь, мальчик? Разве не впдел разве-
шенного белья?..
Я краснею. Эта женщина, должно быть, принимает
мепя за жулика.
Оскорбленный, я говорю сердито:
— Я тут стою не из-за вашего белья, в этом домр жп-
314
вет мой родственник, у меня письмо к нему,— и я пока-
зываю письмо.
____ д кт0 твой родственник? — недоверчиво и насмеш-
ливо спрашивает женщина, наклонив голову в сторону,
как бы готовясь к нападению.
II я называю фамилию дяди Шампра.
Выражение лица женщины внезапно меняется, она
подходит ко мне, выпростав юбку, заткнутую за пояс.
— Я его жена. В чем дело, говори.
— Я его родственник...
— Какой родственник? — прерывает она недоверчиво.
Я объясняю.
— А что тебе нужно?
— Я из деревни приехал.
— Вижу. А какое у тебя дело к нему?
— Письмо привез.
— Дай-ка сюда.
Она берет письмо пз моих рук и опять-таки недовер-
чиво рассматривает его с обеих сторон.
— Ладно, передам ему. А что еще скажешь?
— Больше ничего. Привез кое-что: кур, гаты...
— Что ж ты тут стоишь? Пойдем в дом!
II женщина ведет меня в свою комнату, расположен-
ную в нижнем этаже этого большого дома. Спустившись
па две ступеньки, мы входим на балкон, затем в комнату
с одним окном, пропускающим очень мало света. На подо
коннике стоят горшки с цветами и спущенная занавесь
наполовину закрывает окно, поэтому в комнате полу
мрак. Но мало-помалу я различаю большой оеденнып
стол и громоздкую кровать, которую, я думаю, сделал сам
Дядя Шамир, приложив все свое мастерство и сноровку,
углы он украсил шариками, обточенными па токарном
станке, а верх — резьбой. На эту мягкую постель моя тет
ка положила так много пухлых подушек, что они доходят
чуть лп не до потолка. Когда глаза немного привыкают к
полутьме комнаты, я оглядываюсь — нет ли ДР5ГО” К1(>
пати или тахты, где бы мог отдохнуть приезжий В,1Д^
в глубине комнаты тахту с разложенными па пси
ками у стены, я успокаиваюсь — значит, они мне пос
не на полу.
Когда я вытаскиваю пз корзинки кур, гату и кладу^_
стол, тетка спрашивает у меня, не хочу ли я ia^ •
смотря на то что я со вчерашнего дня вито
315
отказываюсь. О, юношеская застенчивость п робость, пз-за
которых я столько страдал!..
— Ну, хорошо,— говорит тетка,— посиди тут, я пойду,
а то стащат белье. К обеду придет дядя, сам прочтет
письмо, а я читать не умею!
Опять подоткнув юбку за пояс, точно она идет на се-
нокос, тетка выходит из комнаты.
Я сижу, голодный и усталый, хочу что-нибудь вынуть
из своих припасов — поесть, отдохнуть, но не осмели-
ваюсь; а вдруг войдет эта женщина? Что она подумает обо
мне?! Скажет: «Деревенщина!» II я, сидя на стуле, гото-
вой прислоняюсь к столу.
Не знаю, сколько времени дремлю, но вдруг открываю
глаза, услышав хлопанье дверей.
— Э, вот и твой дядя пришел! — слышен басистый го-
лос тетки.
Вслед за нею в комнату входит мужчина среднего ро-
ста; бросается в глаза большая родинка на его левой
щеке. Он тихо подходит ко мне, протягивает окрашенные
лаком пальцы и расспрашивает — чей я сын, в каком мы
родстве.
— Вот как! — говорит он, выслушав мои объясне-
ния.— Сколько раз, бывало, играл с твоим отцом, вместе
купались в реке...
Узнав, что у моего отца трое детей, он удивляется:
— Ну-ну!.. Л у нас и одного нет! Наша барышня не
любит детей,— намекает он на свою жену.
— Да разве мыслимо их любить?!—вмешивается
«барышня».— А вдруг заболеют, умрут... охоты нет во-
зиться!
Порасспросив о родственниках, о друзьях, дядя Ша-
мпр, с трудом нацепив очки, читает письмо отца, то бор
моча про себя, то возвышая голос.
— Так, значит, в какую школу ты собираешься по-
ступить?
— В какую у 1 одно, лишь бы продолжать ученье.
— А до этою что думаешь делать? Что придется?..
Как это? Ты же не ученый, чтобы справиться с любой
работой! Прекрасно, раз так, я найду тебе должность гу-
бернатора,— улыбается оп доброй улыбкой, которая успо-
каивает и обнадеживает меня.
•Этим и кончается паша первая беседа.
Вечером я засыпаю с радостными мечтами и сплю та-
ким сном, каким спят только юноши — безмятежно и
316
счастливо. А утром, одев чистую парусиновую олузу, я
причесываюсь и иду осматривать город, в надежде встре-
титься с чемаранци.
Город просто увлекает меня. Здесь все ново, интересно
п удивительно — дома, река, мосты, городской сад со сво
ими подстриженными деревьями, лавки с их огромными
вывесками, аршинные буквы которых блестят на солнце,
дамские зонтики и шляпы, кажущиеся роем разноцветных
бабочек, наполнивших улицу...
Но больше всего в городе меня удивляют отряды воен-
ных, которые с ружьями на плече ходят шеренгой по
тротуарам и проверяют документы у горожан. Когда я
встречаю один пз таких отрядов, меня охватывает заме-
шательство. Идущий впереди отряда офицер в белых пер-
чатках останавливает прохожих и требует, чтобы ему
предъявили документы. Одним он разрешает пройти, а
других, которые кажутся ему подозрительными, он задер-
живает, отдает приказание солдату, п тот куда-то их уво-
дит. Когда очередь доходит до меня, сердце мое от волне-
ния начинает сильно биться — у меня нет никакого пас-
порта, никакого документа, кроме моего выпускного
свидетельства, находящегося в доме дяди Шамира. Рус-
ский офицер в белом кителе и в белых перчатках окиды-
вает меня синими глазами с ног до головы и чуть замет-
но кивает, что означает «проходи»... Я иду дальше с без-
граничной радостью, как выпущенный из тюрьмы.
В городе все привлекает мое внимание: я всем восхи-
щаюсь, однако эти отряды просто пугают меня. Я их
боюсь; при встрече с ними я чувствую себя скверно не
только потому, что у меня нет документов; штыки, угро-
жающе поблескивающие на солнце, пронзительные взгля-
ды приводят меня в трепет... Я не понимаю, почему онп
Делают обход по городу. Неужели здесь всегда так бы-
вает?
Мое недоумение рассеивает дядя Шамир. Он объясня-
ет, что они это делают для подавления революции.
Будто бы поддерживают порядок,— говорит он с
Усмешкой,— а в действительности эти охотничьи сооаьп
ищут революционеров...
«Так вот почему они не спросили \ меня документа! -
Думаю я.— Сейчас же догадались, что я не революционер.
ИИ’ наверное, сразу узнают революционеров», продол-
жаю я своп размышления. Меня особенно поражает
лоба, с которой дядя Шамир говорит о военных отрядах.
317
— Хотят все задушить... Но этого не будет!..
Последние слова, таинственный смысл которых я не
понимаю, он произносит тихо. Только потом уже Тигран
объяснил мне, что царские власти после подавления ре-
волюции хотят арестовать всех подозрительных и нагнать
страха, чтобы революционеры не посмели снова взяться за
свое дело.
— Устрашают: «так п знайте, арестуем... Не смей-
те!..» Но, наверно, сами больше всего боятся новой рево-
люции!
II Тигран презрительно машет рукой.
Как бы там ни было, эти отряды не нравятся мне!
Я решаю пореже попадаться им на глаза или совсем не
встречаться с ними — ведь не каждый раз они отпустят
добром. Вдруг потребуют документы?
Нужно как можно скорее найти службу и в свободное
время учиться! Чемаранцп уже достал программу семи-
нарии Нерсесян и готовится. Об этом он сообщает мне
в городском саду и опять предлагает вместе снять ком-
нату.
— В отдельной комнате нам будет спокойнее, и мы
лучше сможем заниматься,— говорит он.
Но я пока что отказываюсь:
— Найду службу, и тогда...
А про себя я думаю: «Удобно ли, даже если найду
службу, жить с человеком, которого я так мало знаю, и
не будем ли мы мешать друг другу?»
— Ладно,— говорит чемаранцп,— найди службу, по-
том видно будет.
Но службы пока нет.
Вот уже четыре-пять дней, как дядя Шампр ищет ра-
боту для меня.
— 11 сегодня ничего не вышло, Суреп,— говорит он с
досадой и перечисляет те места, где он побывал.— Но ты
не бойся, что-нибудь да сделаю, пристрою тебя!..
Стараясь помочь делу, ищу работу и я; по совету чо-
маранци я читаю объявления в газетах, узнаю, на какую
работу и где требуются люди, и хожу по указанным ад-
ресам.
Ничего! Всюду одни и тот же ответ: «у вас пет опы-
та», или: «ты еще слишком юн». II очень часто со мной
говорят па «ты», улыбаясь, а нередко и с пренебреже-
нием; я чувствую, что меня ни во что не ставят, и мое са-
молюбие сильно страдает.
318
Целую педелю я орожу в поисках работы, а по вече-
рам в отчаянии возвращаюсь домой.
Но вот меня ждет повое огорчение. Однажды в душ-
пый летний вечер, уставший от долгой ходьбы, я возвра-
щаюсь па квартиру дяди Шампра. Я еще па лестнице
слышу громкий разговор, доносящийся из-за дверей.
Услышав свое имя, я невольно останавливаюсь.
— Ну, хватит,— говорит жена дяди Шамира,—до ка-
ких же пор он будет висеть на моей шее?! Наконец, я не
обязана быть его служанкой!
— Он ведь еще мальчик,— спокойно отвечает дядя
Шампр, — да разве он много съест? Варишь обед — при-
бавь и на его долю...
— На его долю! Это значит — вымой еще одну лиш-
нюю тарелку, лишнюю ложку, нагнись и выпрямись лиш-
них десять раз! Дело не в лишней доле и лишней тарел-
ке; изволь ему постелить, убрать, воду таскать, выливать
за ним...
— Воду он сам будет выливать.
— Дать ему таз, чтобы он его разбил!
Они долго говорят, жена — сердито и недовольно, по-
вторяя, что я стал ей обузой, муж — тихо и спокойно,
убеждая, что через несколько дней я найду себе работу,
уйду, буду вспоминать о них с чувством благодарности...
Жена насмешливо отвечает:
— Эх, ты!.. Человек такое существо, что все забы-
вает!.. Слышишь ты, мне не нужен ни он сам, ни его бла-
годарность!
Стоя на балконе, я невольно слышу этот разговор и
думаю: «Не лучше ли прямо уйти отсюда, не заходя до-
мой?..» Но куда? Город — незнакомый, я никого не знаю,
Других родственников у меня нет... Единственный мой
знакомый — это чемаранцп, а он живет у своего родствен
ника, который, может быть, также плохо относится к
нему. Еще думаю о том, что я напрасно не согласился на
предложение чемаранцп — вместе снять комнату; напрас-
по я отложил это до того дня, пока не найду сеое раоо
тУ»-у- можно было еще тогда устроиться с жильем.
Жду конца разговора, а затем вхожу в комнату.
Добрый вечер,— говорю я спокойно. Пусть не Д}
мают, что я их подслушивал.
Они оба отвечают мне не так, как обычно, дядя осо
01,110 приветливо, а жена его что-то бормочет, отвернув
Шись в сторону.
319
— Где ты был, Сурен? — спрашивает дядя.— Чем был
занят?
— Ничем особенно,— говорю я,— был у товарища.
Дядя удивляется:
— Значит, здесь у тебя и товарищ есть?
— Да, — отвечаю я, — мы с нпм уже сняли себе ком-
нату, будем жить вместе.
Это я говорю, конечно, с досады...
Мне кажется, что после моего сообщенпя тете будет
совестно, но она откровенно радуется:
— Правда? Вот молодец мальчик!.. Видно, не хочет
больше с нами жить. Не так ли?
Я пе отвечаю ей; мое самолюбие так уязвлено, что я
отказываюсь от чая: «Я уже пил...»
Ложусь спать с твердым решением — утром повидать-
ся с чемаранци п с нпм вместе снять комнату. Я очень
мало тратил из моих тринадцати рублей, и еще месяц
смогу продержаться до того временп, пока найду себе ра-
боту... Лишь бы только не стеснять больше этих люден!
Я так оскорблен и унижен, что утром, даже пе выпив чая,
хочу выйти из дому, по дядя Шампр не пускает.
— Куда же ты?
— К товарищу.
— Погоди. Выпьем чаю. потом уйдешь.
А когда после чая мы вдвоем выходим па улицу, оп
берет меня за руку и спрашивает с сомнением:
— Ты в самом деле снял комнату?.. Почему? Небось
обиделся на пас? Ты, может быть, недоволен тетуш-
кой?..
— Я? Ничуть. Спасибо. Просто хочу жить вместе с то-
варищем.
— Товарищ — хорошее дело,— говорит дядя Шампр,
растягивая слова.— У каждого человека должен быть то-
варищ, но — хороший товарищ!..
Секунду он молчит, размышляя.
— Раз ты нашел себе комнату, Сурен-джап, по думай
о плате; вносить буду я, пока найдем тебе работу... Я не
отпустил бы тебя, но...
Дядя Шамир хочет еще кое-что сказать, но как будто
пе находит слов, с грустью машет рукой и отходит. Не
сделав и двух шагов, он возвращается п обещает прийти
и посмотреть нашу комнату:
— Непременно приду,— говорит оп.— Посмотрим,
удобпая лп она, хороша ли.
320
П уходит.
К счастью, он ие спрашивает адреса. А еслп бы сиро
сил... если бы он спросил... не знаю — что бы я емс от
ветил! 5 от-
3
НОВЫЕ 3 II А К О М Ы Е
смотрим на окна и двери — 1----, насколько эти
означающие, что тут сдается компа ... —
бумажки заманчивы издали,
вают вблизи. Они привлекают пас
объявления, по часто мы с
высока, плп, глядя па 1
быть, и приняв во внимание
отказывают нам.
пвные условия,— мы хотим за
снять приличную КОМ1
Расставшись с дядей Шамиром, я с тревогой спешу в
городской сад. Найду лп я чемаранци, и вообще будет‘лп
он сегодня там, а если и будет, захочет лп теперь снять
комнату вместе со мной? А может быть, оп уже снял,
с кем-нибудь другим!
Ito судьба пе так уж сурова, как иногда кажется.
Дойдя до городского сада, я, к счастью, скоро нахожу
чемаранци, сидящего па скамейке с книгой в руках. Не
желая беспокоить своих родственников, он берет с собой
несколько книг, приходит в сад, уединяется в тихом угол-
ке и занимается. Увидев меня в такой ранний час, он сна-
чала удивляется, но, узнав о моем решении, вскакивает.
— Очень рад,— говорит он.— Независимость — хоро-
шее дело. Идем.
И вот мы пускаемся па поиски. Задрав головы, мы
не белеют лп на них бумажки,
,х _________________________По насколько эти
, настолько опп разочаровы-
. лгс, нам весело читать эти
-id. с грустью уходим: пли плата
нашу скромную одежду, а может
и BHiiMunno наш возраст, многие просто
Некоторые встречают улыбкой паши на-
Хитнм за четыре рубля в месяц
>.^„жату! А порою комнаты сами оттал-
_ают нас. Полутемные, лишенные света!
Арсенальной улпце мы находим комнату,
колыбелью нашей радости и печали,
стоят две кровати, стол и пара
________________________ —>, что компата
самая крайняя, с вы-
женпщна. перочнс-
< х...ре рубля в месяц,
литературные слова с
Наконец на
которая потом стала кповати, стол м *“*i"
В комнате с одним окном стоят Д т0, что комнат,
венских стульев. Нам особенно пр__ ____„
помещается на втором этаже, она е
ходом на балкон. Хозяйка, немолодая
ляет нам все удобства. Плата
Она говорит быстро, перемешивая
местным наречием.
11 С. Зорьян, т. 2
321
— Вы школьники, не так ли? — спрашивает опа и за-
метно радуется, получив подтверждение.— Семенным не
сдаем, а вам — можно.
Мы согласны с предложенной платой, если хозяйка
ежедневно будет давать нам кипяток: «Понимаете, нам не
на чем кипятить воду». Об этом говорит, конечно, Ти-
гран,— я очень стесняюсь этой жешцппы: она говорит
так смело и властно и смотрит па пас так проницательно,
точно испытывает. Недалеко от нее, па таком расстоянии,
чтобы слышать наш разговор, стоит четырнадцати — пят-
надцатплетняя девушка, в открытом белом фуляровом
платье, плотно охватывающем ее стан. Девушка очень
похожа на домохозяйку, она с любопытством смотрит на
нас, особенно на Тиграна, который уверенно говорит па
армянском литературном языке.
Наши переговоры кончаются тем, что домохозяйка со-
глашается давать нам кипяток:
— Это пустяки, прислуга будет вам доставлять утром
и вечером.
— Хороша н хозяйка, и ее дочь,— говорит чемаранци.
когда мы выходим со двора п отправляемся за нашими
вещами.
К женщинам я пока что отношусь безразлично п ска-
занные Тиграном слова понимаю в том смысле, что у них
приятная внешность, но чемаранци продолжает:
— Здесь можно будет и влюбиться, и завязать роман...
Чемаранци года на два старше меня и опытнее; теперь
в моих глазах он стал авторитетом. Слово «роман» я по
нимаю в таком смысле: книга. 11 эта возможность мне ка-
жется приятной: у нас будут книги для чтения. А влю-
биться — это значит, что можно будет поболтать с моло-
дой девушкой, которая с таким любопытством смотрела
на нас.
Вечером мы уже в нашей новой комнате. Приведя в
порядок кровати, Тигран вынимает пз своего чемодана
книги, тетради и раскладывает пх на столе. Я, следуя его
примеру, кладу па стол мои «Гоголи». Над изголовьем
Тигран вешает свой фотографический портрет в форме
воспитанника академии. А у меня нет карточки; я даю
себе слово при первой же получке сняться и повесить
свой портрет над кроватью. Мне кажется, что этого тре-
бует приличие.
Едва мы успеваем привести комнату в порядок,— сту-
чат в дверь. Это домохозяйка или, как жильцы величают
322
ее, «Варенька-хозяйка». На ией розовый капот, а пышная
прическа заколота греоешкамп. В таком виде она кажет-
ся симпатичнее, и как будто это пе та женщина, которую
мы видели днем. Она приносит с собой неуловимый
аромат.
— Хорошо ли устроились? — интересуется она, тихо и
степенно войдя в комнату, п оглядывает ее.— Я вам дам
еще пару стульев,— может, придут ваши школьные това-
рищи, неудобно, если они будут садиться на постели: не
люблю, когда садятся на постель.
Она вновь внимательно все осматривает, а потом обра-
щается к нам:
— Я хочу кое о чем поговорить с вамп. Можно?
Она садится на один пз двух стульев, другой занима-
ет Тпграп, а я стою, пе осмеливаясь, после замечания хо-
зяйки, сесть на постель.
— У моего мужа лавка па Мпхаплоцком,— начинает
ова. по очереди оглядывая нас,— гастрономический мага-
зин, и ему некогда заниматься домашними делами и
детьми. А детям нужно подготовиться в школу. Не може-
те ли вы заняться с ними? Научите пх тем предметам, ко-
торые они еще не знают... Мы люди с совестью, в долгу
не останемся...
Она обещает взамен этого давать нам чаи и распоря-
диться. чтобы служанка убирала нашу комнату.
Тигран мигает мне и обращается к хозяйке:
— Мы охотно помогли бы вам, сударыня, по, к
несчастью, это невозможно... Мы сами должны гото-
виться.
Хозяйка хмурится и меняет позу на стуле: ова. на-
верно, не ожидала такого ответа.
— Мои дети — умницы, они отнимут у вас немного
времени,— вкрадчиво уговаривает она,— позайметесь,
увидите. С ними могла бы заниматься и моя старшая дочь,
п°, знаете, ведь, как говорится, нет пророка в своей де
Ренне, они ее не послушаются. Вдобавок — у пес свои
5 роки. В гимназии так строго спрашивают...
Хозяйка говорит долго, перечисляет достоинства своих
Д^тей и убеждает, что от занятий, кроме пользы для нас,
ничего пе будет. Слушая ее, Тпграп все время нодмп и
*)(т а когда хозяйка замолкает, он спокойно заяв-
ляет:
~~ Мы дадим вам ответ завтра, сударыня. Посмотрим.
сУМееы ли.
11*
323
— Я вам предоставлю все ^дооства,— продолжает она,
вставая с места.
После ее ухода в комнате остается запах дорогих
духов.
— Теперь ты понял, почему она так легко сдала нам
комнату н так дешево? — говорит Тигран.— Ведь она —
жена купца, знает, что делает. Но я охотное занимался
бы с ее старшей дочерью, чем с маленькими... За урок —
один поцелуй. Недорого! А вообще, если уж заниматься
с ними, дешево мы не возьмем. Десять рублей в месяц...
Мало того, что в своем магазине наживаются на покупа-
телях, так хотят надуть и нас! Недурно будет, если мы
возьмем с них чуточку подороже? Да. десять рублей, не
менее. А она хочет отделаться чаем!..
Чем дальше, тем больше мне правится Тигран; на этот
раз мне правится его смелость. Но меня — скромного, а
вернее сказать, неопытного провинциала, — смущают его
слова: «за урок — поцелуй»... Чувствую, что в его обще-
стве я становлюсь смышленее и узнаю о вещах, о кото-
рых никогда не слышал: «Наживаются па покупателях»...
«Недурпо будет, если мы возьмем с них подороже». «Де-
сять рублен в месяц»,— настаивает он.
— Не сдохнут! Муж ее, наверно, надувает сто, двести
покупателей в день. Если он дорого продает свой товар,
то и мы должны дорого продать ему наши знания. Разве
не так?
Я киваю головой.
— Ас дочерью, то есть со старшей дочкой, я уж без-
возмездно буду заниматься, если только опа захочет... За
поцелуй — урок или за урок — поцелуй,— повторяет Ти-
гран, смеется и, схватив меня за плечо, трясет. — Ну, ска-
жи, ты бы согласился заниматься па таких .условиях?
Я краснею, ио чувствую, что настоящий парень дол-
жен быть смелым. II, чтобы не отстать от него, говорю:
— Согласился бы. Конечно, согласился бы...
Утром Тигран сообщает хозяйке: мы будем заниматься
с малышами на условиях — двадцать рублей в месяц за
двух учеников.
Двадцать рублей! — удивляется Варенька хо-
зяйка.—Это уж слишком, генацвале! 1
_ 1 Гепа цвал с —букв, жизнь отдам за тебя. Ласкательное
ооращснне (груз.).
324
— Нисколько,— говорит спокойно Тигран.— Ваш муж
ежедневно сколько десятирублевок зарабатывает?! На-
верно, несколько,— не так ли? А мы хотим десять рублей
в месяц,— не в день, а в месяц... Видите, как мы мало
требуем за подготовку ваших детей!..
Хозяйка усердно торгуется,—она хочет, чтобы мы ус-
тупили, хоть немного сбавили:
— Дети маленькие, вам немного придется с ними за-
ниматься.
Но Тигран не теряется; он объясняет. что за такую ра-
боту другие предоставляют учителям бесплатную комна-
ту и обед, помимо жалованья. Хозяйка возражает:
— Двадцать рублей — это большие деньги!
— Хорошо,— продолжает Тигран.—дайте нам пять
рублей, и мы будем заниматься на эту сумму.
Этот довод окончательно уоеждает хозяйку, держа па-
лец па верхней губе (это ее излюолепная привычка), она
смотрит во двор, вернее — в неопределенное пространст-
во, н качает головой.
— Ладно, генацвале,— говорит она,—но когда м^ж
спросит, скажите, что занимаетесь за десять руолей. Если
он узнает, что за двадцать,— очень рассердится...
Вскоре мы познакомились с ее мужем. Это человек
средних лет, «при галстуке и шляпе», как говорит о шм
Варенька-хозяйка. Утром рано, когда все еще < пят, он
пдет в свой гастрономический магазин, вечером поздно,
очень поздно, возвращается домой. Дом своею рода го
стнппца для него: здесь он только спит. У него сшцпаль
ный мальчишка на побегушках, который доставляет ем
обед; он завтракает и обедает в магазине.
семьей управляет жена — Варенька-хозяйка, это он‘’
слушпвает требования жильцов, принимает квартир
плату, следит за занятиями детей и наблюдает за и
пнем жпльцов. „ го
Муж, или, как сама Варенька-хозяйка назыв« г ’
«господин Вахтанг», только по воскресеньям 01,1 в‘11'
Утром одевается, идет па базар, покупает ’
вернувшись домой, спит до обеда. В это время д е_
ходят на цыпочках и со всех сторон слышится пр ,' .
тающий шепот: «Тс-с... папа спит!» После оосда нова
Вахтанг пграет в нарды 1 с Вареиькон-хозяпко
„ 1 Нарды — восточная игра в кости на ос
рои игрокп, согласно количеству очков, передки
325
спит, и квартира опять наполняется шепотом: «Тсс-с, папа
спит!» Этот необычный сон мужа Варепька-хозяйка
объясняет тем, что господин Вахтанг в течение целой не-
дели сильно устает в магазине и отдыхает только по во-
скресеньям.
11 вот в одно из таких воскресений мы знакомимся с
господином Вахтангом. Толстенький, с очень короткой
шеей, он расхаживает по балкону без пиджака, в жилете
и смотрит на пас с безразличным любопытством, как оби-
татель гостиницы на своих соседей.
— А это паши новые жильцы.— говорит Варенька-хо-
зяйка, указывая па нас.— Занимаются с Аник и Лртуши-
ком,— объясняет она, а нам говорит: — Это мой муж, гос-
подин Вахтанг.— Слово «господин» она подчеркивает, как
бы гордясь тем, что муж ее не пз простых.
Мы знакомимся и говорим о том о сем. Затем ои веж-
ливо приглашает нас, как приглашают нового знакомого
к себе домой:
— Наш магазин на Мпхаплоцком; если что нужно бу-
дет, пожалуйста — гастрономический магазин Вахтанга
Назарова.
Н отходит с видом человека, совершившего доброе
дело. А потом мы видим его только по воскресеньям. Пра-
зднично разодетый, «при галстуке и шляпе», он подходит
и спрашивает:
— Как дети?
Он хочет узнать, как онп учатся. Наш ответ всегда
одинаков:
— Хорошо.
В первые дни после переселения мы знакомимся и с
остальными обитателями нашего дома. Это знакомство
происходит не официально, как с господином Вахтангом,
а запросто.
Наш дом небольшой, двухэтажный, общим видом по-
ходит на подкову; внутри — узкий двор, по обеим сторо-
нам которого расположены балконы. А перед балконами
возвышаются акации, пх верхушки доходят почти до
крыши. Опп так тесно посажены и так густы, что балко-
ны укрыты пх листвой. Цветы акаций давно осыпались,
и вместо них теперь пучками торчат темные стручки,
издающие странные звуки при ветре,— онп пе то шуршат,
ие то трещат... Лишь эти акации скрашивают непривле-
кательный вид двора, благодаря им стушевываются также
326
и другие недостатки дома: он давно не крашен, па балко-
нах местами вывалились решетки...
— У нас не совсем хорошее соседство. — заявляет Ти-
гран на второй или третий день после нашего переселе-
ния; он входит с балкона в комнату.— В шикнем этаже
проживает городовой...
Я не люблю военных п полицейских; у меня какой-то
безотчетный страх перед ними. От этого известия мне ста-
новится неприятно. Я слышал, что городовые — это млад-
шие полицейские; онп не только следят за порядком в го-
роде, но п являются «глазами и ушами» местных властей.
Они также следят за каждым прохожим, одарены какой-
то волшебной способностью распознавать людей, читать
пх мысли. Но, как потом выясняется, наша Варенька-хо-
зяйка очень довольна своим жильцом.
— Если бы не он, в доме было бы много случаев
краж,— говорит она.— Воры очень боятся Иваныча.
Городовой живет в нижнем этаже, вместе со своей
семьей он занимает две комнаты. Кроме него, в нижнем
этаже живут еще три семьи — приказчики и ремеслен-
ники, которые, как и сам домохозяин, лишь по воскре-
сеньям показываются во дворе.
Но из жильцов нижнего этажа меня особенно интере-
сует этот городовой, которого в нашем доме все называют
Иванычем. Он высокого роста, крупного телосложения,
как все городовые. У пего мясистое лицо, хмуро навис-
шие брови. Из-под них порою поблескивают синие глаза.
Придя домой, он снимает мундир, шапку, отстегивает
шашку и в одной нижней рубашке сидит на балконе, от-
дыхает. В эти минуты он теряет свой грозный вид и ста-
новится похожим па обыкновенного человека.
Городовой играет со своими двумя малышами, у кото-
рых светло-русые кудри и такие же, как у пего, синие
глаза. Иногда, посадив детей на свину, он возит пх на
четвереньках и весело хохочет. Просто не верится, что
это городовой Иваныч!.. Но, собираясь на службу, он
Долго одевается, старательно чистит щеткой одежду, при-
чесывается. Иногда п жена вооружается щеткой, и тут
на моих глазах вид его постепенно меняется. Прежде
чем спуститься с балкона, он раза два откашливается, а
потом шагает, придав лицу выражение, подобающе!' ею
Должности. На своем посту’ оп ужо кажется соверпн цпо
кзменпвшпмея: стоит прямо, как столб, п грозно смотрит
вокруг из-под густых бровей...
327
Не знаю, что происходит на его посту п какие бывают
у Иваныча переживания в это время, но с поста оп воз-
вращается еще более мрачным,— таким мрачным, точно
выпил вместо впна керосин. А жена, увидев его, радуется,
улыбается ему с балкона пли с ребенком на руках идет
навстречу, как будто муж вернулся из трудного похода,
в котором он случайно уцелел.
Когда я выражаю удивление по этому поводу, Тигран
объясняет:
— Оно п понятно, городовые теперь боятся: во время
революции некоторые пз них были убиты...
Второй интересующий меня жплец — человек лет три-
дцати — тридцати пяти, род занятий которого пока что
нам неизвестен. Днем он больше бывает дома, чем другие,
и всегда приветлив и весел. Он несловоохотлив, но к
жильцам относится так, будто дружит с ними и любезно
разговаривает со всеми, даже с городовым. Он живет как
раз над Иванычем. Глядя со своего балкона вниз, он
спрашивает:
— Гм, Иваныч, что это случилось вчера на твоем по-
сту? Почему народ собрался?
Иваныч, без мундира, в одной нижней рубашке, по-
чтительно смотрит вверх.
— Ничего, поймали воришку...
Верхний жилец кажется мне таким простым, привет-
ливым. Он задумчиво расхаживает по балкону, а затем,
осмотрев другие балконы, вежливо здоровается с сосе-
дями. Он всех знает. Знает, у кого какое дело плп забота,
у кого дома больные... Интересуется, в каком положении
дела или что сказал доктор о больном... Иногда он шутит
со всеми, даже с хозяйкой.
— Варенька-хозяйка, в этом месяце я немного запо-
здаю с квартирной платой, — говорит он, улыбаясь, — не
рассердитесь, а?..
Варенька-хозяйка кивает головой и тоже улыбается,—
значит, пе сердится.
Он держится просто и непринужденно; поневоле тянет
поговорить с ним, вернее, послушать его. Среднего роста,
с бородкой клинышком, он говорит, улыбаясь, и все вре-
мя поглаживает бородку.
На второй или третий депь после нашего переезда,
спускаясь вниз с балкона, мы сталкиваемся с ним на сту-
пеньках лестницы.
— Привет новым соседям,— говорит он дружески.
32R
Тпграи прпподппмает шапку, я следую его примеру.
И вот мы уже знакомы. На следующий депь оп спраши-
вает, откуда мы п чем занимаемся.
Тигран объясняет, что сам оп намерен поступить в се-
мпнарпю Нерсесян, а я должен сперва найти себе работу,
а уже потом начать готовиться к поступлению в учебное
заведение.
— Какую работу? — спрашивает он, оглядев мепя, как
бы для того, чтобы узнать, с какой именно работой я мог
бы справиться.
Мне приятно, когда взрослые интересуются мною, но
вместе с тем это меня и смущает; у меня не хватает сме-
лости для находчивого ответа. Кое-как я высказываю, ка-
кие у меня надежды.
Оп кладет мне руку па плечо и обещает помочь
устроиться: пока что я могу заниматься с детьми хо-
зяйки, а через месяц оп найдет мне подходящую работу.
— Не бойся, на свете много всякой работы...
II это он говорит таким обнадеживающим, ласковым
голосом, что я невольно чувствую к нему расположение.
Однако этот человек почему-то кажется мне таинствен-
ным, обладающим непонятной силой. Мепя удивляет его
простая манера держать себя и умение найти оощип язык
со всеми; мне хочется знать, кто он такой, чем занимает
ся и какая у него служба. Тот же самый вопрос адаг
мне Тигран,— его тоже интересует наш сосед...
Это выясняется спустя несколько дней, koi да дя
Шамир приходит посмотреть мою комнату.
— Давайте-ка пойдем поглядим, какое вы |НС3^) ’
нашли,— говорит он, поймав меня па улице, и заст.
показать ему нашу комнату. „„„.шин
Войдя во двор, дядя Шампр удивленно ос <
вается.
— Да водь вы живете
каэл! — говорит он.
___ имя нашего
в том же самом доме, что и наш
удивительного соседа.
Микаэл —
— Ты его знаешь, дя дя?
Дядя Шамир восклицает:
Знаю ли!.. Ну и сказал! Он ведь наш товарищ, как
Же его пе знать!
А па мой вопрос, какая служба у Микаэла, дядя Ша-
МпР как-то странно смеется.
Служба!.. У него скромная служба, Сурен-джа и. но
Делает большое дело, — говорит дядя тихо, словно
329
зачарованный, — он революционер, — и, видимо, спохва-
тившись, что выболтал лишнее, шепчет: — Но никому ни
слова. Слышишь? Никому!
Теперь Микаэл становится для меня еще более зага-
дочным человеком.
Революционер!
4
НАШИ ЗАНЯТИЯ
На третий пли четвертый день после переселения в но-
вую комнату мы начинаем заниматься с детьми домохо-
зяйки. Так как время летнее и стоят жаркие дни, мы
учим их по утрам, когда сравнительно прохладно, а ос-
тальные часы уделяем нашим занятиям. Тигран читает
книги и учебники, необходимые для экзаменов, я читаю
что подвернется, гуляю и брожу, где только вздума-
ется...
Наши ученики очень послушны и вежливы. Как толь-
ко мы кончаем чаепитие — они будто чуют: смотришь,
стоят уже у порога. «Можно?» А если дверь закрыта, сту-
чат, да так осторожно, что иногда, увлеченные разгово-
ром, мы не слышим... «Так, наверно, учила их лгать,— ду-
маю я,— а может быть, и сестра». Чтобы не мешать друг
ДРУГУ, они занимаются поочередно: сначала—двенадца-
тнлетняя Аник, девочка с глазами как фиалки и лицом
цвета зрелой пшеницы. В легком летнем платьице без ру-
кавов, с темной спущенной косой, она входит и кивает
головой:
— Добрый депь, господа!..
Я опять склонен думать, что этим словам научила ее
сестра Анаит, которая всегда так вежлива со всеми. Меня
впервые называют «господином», и нужно сознаться, что
мне это нравится. Как будто я становлюсь взрослым в
собственных глазах...
С Аник я занимаюсь арифметикой, Тигран — армян-
ским языком п географией. Опа девочка смышленая,
усердно готовит уроки, охотно отвечает. Когда я говорю
«хорошо», опа сейчас же прибавляет:
— Если я буду плохо учиться, мама рассердится...
— Неужели твоя мама умеет сердиться? — в шутку
спрашиваю я.
330
— Конечно. Она говорит: раз мы платим много денег,
значит, и должны как следует учиться.
Тигран тоже доволен успехами девочки, однако жа-
луется, что она «р» произносит очень мягко: вместо слова
«цмер» она произносит «цмерь» 1 — и так же други
слова.
Совсем другой характер у ее брата. Артушпка. У него
такая же короткая шея п выпуклые черные глаза, как у
отца. Он больше любит играть, чем учиться. Редко слу-
чается, чтобы он хороню знал урок.
— Почему ты не выучил урока? — спрашиваю я.
— Жарко, трудно учиться.
— А почему А инк успевает?
— Она не играет.
— II ты меньше играй.
— Она девочка, я — мальчик.
Почему он подчеркивает эту разницу, я не спрашиваю
его, но заметно, что он подтрунивает над сестрой.
— Она дома сидит, хочет быть учительницей.
— А ты кем хочешь быть, Артушпк?
— Я? — отвечает он, то опуская глаза, то глядя мне
в лицо.— Я — купцом или приставом.
А когда я спрашиваю, кто лучше из них и кем он
предпочитает быть, .мальчик колеблется, не зная, что ска-
зать. Приставом быть хорошо потому, что все будут бо-
яться его, а купцом — будет много денег.
— Но, чтобы стать приставом или купцом, нужно хо-
рошо учиться, — замечает Тигран.—А то из тебя даже
зеленщика не получится...
Это предостережение действует лишь в течение одного
Дня, а на второй — Артушпк опять верен себе.
Наши занятия часто посещают Варенька-хозяйка и ее
старшая дочь, Анаит, всегда в кисейном пли фуляровом
платье. Прослушав, как дети отвечают урок — хорошо пли
плохо, гладко или с запинкой,— Варенька-хозяйка всегда
повторяет одно и то же наставление:
Хорошенько учитесь. А то папа рассердится.
А потом обращается к нам:
Учите их так, генацвале, чтобы они были первыми
Учениками...
В армянском языке буква «р» имеет два написания и о* т
ствевно дяа произношения: мягкое и твердое.
331
В мы старательно занимаемся с детьми — не потому,
что так хочет хозяйка, а потому, что мы оба впервые го-
товим учеников и хотим добросовестно и с честью спра-
виться с нашей задачей. Это — вопрос самолюбия; нуж-
но приложить все старания, чтобы паши ученики пр сре
вались, иначе мы осрамимся. Тогда Варенька-хозяйка в
ее муж, господин Вахтанг, наверное, пе дадут нам покоя,
а что подумают о пас другие жильцы!.. Кроме того, и
Варенька-хозяйка, наверно, распустит повсюду слухи о
том, что, хотя опа платила нам большие деньги и отпус-
кала кипяток, мы пе смогли подготовить детей, обма-
нули ее... Иногда опа говорит в шутку:
— Вот, Артушик-джаи, koi да ты перейдешь в следую-
щий класс, я устрою праздник, приглашу господина Ти-
грана и Сурепа, уплачу нм обещанные двадцать рублей.
Она—дипломат и привыкла говорить иносказательно.
Из ее слов мы заключаем, что покуда дети не выдержат
экзамена и пе перейдут в следующий класс — она пам ин
чего пе даст. Именно это обстоятельство вынуждает нас
быть особенно внимательными. Что касается Аник, мы
уверены, что она ие осрамит пас; по успехи Артуншка,
этого малыша, который хочет быть купцом пли приста-
вом, крайне сомнительны, и мы пускаем в ход всю свою
сноровку, чтобы оп пас не оскандалил. Стараемся гово-
рить на уроках как можно увлекательнее, заинтересовать
его... Мне известно, что оп собирает коллекцию марок,
чтобы потом продать ее, и я дарю ему марки, лишь бы оп
хорошо готовил уроки. Сам я писем пе получаю, марки
приходится покупать в лавках; каждый день я даю ему
по одной марке.
— Если будешь хорошо учиться—дам и картинки,
обещаю я.
Тигран применяет другой способ воздействия:
— Если в другой раз пе приготовишь урока, я боль-
ше ие буду заниматься с тобой,— угрожает он.
Я не могу так обращаться с ним, быть строгим,— он
может все рассказать матери и сестре и, конечно, в про
увеличенном виде... Я так застенчив, что в присутствии
ого матери и сестры пе делаю даже замечаний. А вдруг
они сочтут это невежливостью, оскорблением?.. Все это
расстраивает и беспокоит меня. «Что сделать, чтобы этот
малыш по осрамил меня?..» Но даже п Тиграну я пе го
ворю о своих опасениях.
Все же я чувствую, что пужно держаться смелее.
332
Однако есть л Другое обстоятельство, мешающее мне
быть мужественным и смелым,— дочь хозяйки. Анаит.
Она чаще, чем мать, приходит слушать наши уроки, ио
никогда пе вмешивается и не разговаривает, а только с
увлечением слушает нас, словно опа в восторге от наших
уроков. Это и подбадривает и смущает меня Конечно,
приятно, когда твои мысли правятся другому, по неволь
но смущаешься, боишься ошибиться и сказать что-нибудь
такое, что может испортит!, впечатление...
В присутствии Анаит я бываю чересчур щепетилен и
осторожен и именно поэтому смущаюсь... Опять таки ви-
новата моя робость, которая всегда мешает мне.
Однажды вместо того чтобы сказать «кошка». я про-
изношу «котка». Анаит удивленно смотрит на меня.
— Л что такое «котка»? — спрашивает опа.
Я пытаюсь исправить свою ошибку, краснею и оши-
баюсь еще больше:
— «Котка» — кату ’, то есть, извиняюсь, «кошка».
Анаит улыбается — вероятно, слово «котка» опа счи-
тает обычно)! оговоркой, но в ее улыбке я чувств) ю
столько нежности, что словами это трудно выразить.
Я опяттл беру себя в руки и продолжаю урок. Анаит
слушает и улыбается. Ее улыбка смущает меня, ио она
старается помочь мне; замечая, что Артушнк плохо знает
Урок, она укоризненно качает головой в говорит брату:
— Артушнк, ты должен хорошо учиться, ЧТООЫ ГОСПО-
ДИН Суреп не сердился па тебя. Понял?..
Сколько нежности в ее словах, в ее малеш.кпх, белых
Руках, в очертаниях ее топких т уб! Каждое слово опа про-
износит так мило и ясно, слова эти точно согреты какой-
то особенной теплотой, которой я не нахожу названия...
<^та девушка обладает удивительным тактом и проипца
тельностью. Заметив, что я смущаюсь, она сейчас же ipo
Г11т извинения и уходит под каким-лноо предлогом, всегда
с улыбкой на лице, склонив голову набок. Когда опа).ил
бается, на правой ее щеке появляется едва заметная
ямочка, которая так ей к лицу и делает ее еще краев
вор.
После ее ухода я, конечно, продолжаю урок, но вы
время чувствую, что мое воображение занято ею, ка
Ихстси, что от меня ушло что-то прекрасное, оставив топ
к,,й аромат... приятный и вместе с тем bo.ih) юшни..
К ату — кошка.
333
Я тороплюсь дать Артушику урок, вручаю ему новую
марку, и па этом кончаю занятия.
То же самое бывает и во время урока с маленькой
Аник, с тон лишь разницей, что Анаит довольна успехами
своей сестренки.
После уроков я сижу в комнате и думаю об Анаит.
Почему опа всегда приходит слушать урок? От безделья,
что ли? Может быть, ей скучно одной плп опа хочет про-
верить нас и детей? По в таком случае почему же опа
улыбается так нежно и ласково? Что кроется в ее
улыбке?..
Мне удается заметить, что так же она улыбается и
Тиграну. Но Тигран — смелый, оп часто, прервав урок,
беседует с ней, пускает в ход такие шутки, которых не
понимает ученик, по понимают они оба и я.
— Скажите, Анаит, любовь — имя существительное
плп прилагательное?
— Я не знаю.
— По-моему,— говорит Тигран, держа ее руку,— лю-
бовь — имя молодежное.
Анаит вспыхивает и густо краснеет. Иногда ее так ве-
селят шутки Тиграна, что она невольно хохочет. Этот хо-
хот привлекает внимание соседей; они смотрят на наш
балкон. Наши ученики тоже улыбаются и смеются. На
хохот дочери вдруг выбегает из своей комнаты Варенька-
хозяйка и с любопытством смотрит на нас, качая голо-
вой,— не поймешь, укоряет плп просто удивляется. Анаит
смущается, оправляет па себе платье и слегка опускает
голову.
— Боптесь матери? — тихо спрашивает Тигран.— За
смех людей пе наказывают, смех — право молодости...
Анаит пробует засмеяться, но смех ее уже не звучит
так весело и непринужденно, как раньше; теперь он ка-
жется деланым и искусственным.
На этот раз Варенька-хозяйка зовет дочь:
— Анапт!..— Голос матери звучит ласково.— Анаит,
пдп сюда, душка, пдп на минутку.
Покусывая топкие губы, Анапт уходит, стараясь улыб-
нуться, по эта улыбка не прежняя, а какая-то принуж-
денная.
Не проходит п минуты, как пз другой комнаты доно-
сится голос Вареньки хозяйки — сдержанный, приглушен-
ный, по сердитый.
— Что тебе там надо, бегаешь к нпм то п дело?
334
— А что же тут такого? Разве ты сама не бываешь
там? __ слышен голос Анаит.
— Я хочу посмотреть, как опп там учатся. А ты?
— II я тоже.
Мать упрекает ее за то, что опа мешает нашим заня-
тиям. Анапт что-то говорит, мать опять сердито возра-
жает, обвиняя дочь в неприличном поведении.
— Как только я иду к нпм, ты выглядываешь пз окна,
из-за дверей или же идешь вслед за мной,—негодует
мать, возвышая голос.— Чтобы в другой раз этого не
было!..
Анапт молчит, а может быть, и возражает, по мы этого
не слышим п думаем, что после этого Анапт к нам боль-
ше не придет. Это было бы очень жаль...
Однако пе проходит и двух дней, как Анапт опять по-
глядывает в нашу сторону пз окна плп из-за дверей, а за-
тем появляется на балконе с рукоделием в руках, все вре-
мя настороженно посматривая во двор, подходит к наше-
му окну и вот — она уже перед нами.
— Здравствуйте,— улыбается девушка, поднимая го-
лову.
— Здравствуйте.
— Можно посидеть тут? — спрашивает она, указывая
на стул, стоящий на балконе.
Мы с радостью приглашаем ее.
С рукоделием плп книгой в руках Анаит сидит у ре-
шетки балкона прямо против нашего окна и ие столько
занята вышиванием или чтением, сколько следит за нами.
Она сидит до тех пор, пока пе появляется мать. Варень-
ка-хозяйка тихо подходит к ней. Анапт встает с места, а
мать садится на ее стул.
— Анапт, дорогая, пдп убери посуду—
П Анапт уходит — недовольная, но без возражении.
Внаит послушная девушка.
Конечно, посещения матери п дочки пе огранпчп
ваются лишь часами занятий, как и паша жизнь не огра
нпчена только уроками.
Позанявшись с детьми, Тигран начинает готовиться к
экзаменам, а я читаю книги, взятые у него, и эти киши
так захватывают меня, что я даже не слышу, как inipaii,
Ч11Тая вслух, расхаживает по комнате...
Никогда мир книг пе захватывал меня так, как в эти
даи. Три-четыре книги Тпграпа я прочитываю в несколько
ДНей, а затем, по его совету, беру книги пз юродской
335
библиотеки. Книги открывают передо мной неведомые го-
ризонты. Они захватывают и увлекают. Опн рождают но-
вые волнующие чувства п переживания.
Постепенно я прочитываю всевозможные книги, п не-
заметно жизнь меняется в моих глазах, приобретает но-
вый смысл и новые краски, новое обаяние и глубину...
11 не только это: передо мною как бы открываются неиз-
вестные миры, появляются необыкновенные люди, они
совершают героические и отважные поступки, какие мне
не приходилось наблюдать в жизни, и я невольно хочу
уподобиться им, быть таким же честным, правдолюбивым
п самоотверженным.
Иногда в тихие вечера я рассказываю о них Тиграну;
он тоже воодушевляется и говорит:
— Вот каким должен быть человек!.. Да, так именно
и надо жить!..
А наш сосед Микаэл, видя, что я хожу в библиотеку
за книгами и читаю их, интересуется содержанием этих
книг п советует читать не только романы, но и такие кни-
ги, которые помогут мне еще лучше познать все окру-
жающее.
— Такие книги, милый мой, говорят правду о жиз-
ни,— подчеркивает он.— Любопытно, скажем, описание
дерева, но интересны условия и законы природы, благо-
даря которым растут эти деревья.
После таких разговоров я читаю книги, где рассказано
о том, как простой безвестный человек без помощи дру-
гих, лишь благодаря своему упорству приобретает обра-
зование и знания и становится знаменитым деятелем, уче-
ным. Мне в особенности нравятся книги о смелых и чест
ных героях — таких, как Инсаров и Базаров Тургенева,
Чацкий Грибоедова, и о других.
II, наконец, из этих книг я узнаю, что жизнь — не не-
что застывшее: она беспрерывно изменяется, и эти изме-
нения осуществляют отважные люди.
Читая, я чувствую, как расту и развиваюсь, и это со-
знание наполняет меня радостью; я думаю о том. что дру
гие горожане вряд ли знакомы с этими книгами. <<Пожа
луй, я знаю больше их>>,— думаю я с гордостью, и мне
кажется, что со времени приезда в город и в особенности
благодаря дружбе с Тиграном мои взгляды па жизнь и
людей меняются и кругозор мой расширяется... Кроме
того, наслаждение от чтения книг так велико, впечатле-
ния так разнообразны, что я забываю о моих проектах н
336
даже об основной цели — найти какую-нибудь работу и
начать готовиться к экзаменам... Лишь бы иметь кусок
хлеба, как говорится, «кусок насущного хлеба», да еще
книги, остальное — неважно!.. Я читаю с таким страстным
рвением и пересказываю Тиграну с таким воодушевле-
нием и так подробно самые интересные места, что Тигран
отмахивается от меня.
— Хватит, милый мой, не отвлекай меня, а не то
брошу все, возьмусь за чтение и — пострадает дело...
Мое страстное увлечение книгами замечает Анаит.
— Неужели и вы готовитесь к экзаменам? — интере-
суется она.
— Нет, это другие книги.
Ах, так! В таком случае нельзя ли и ей получить
книжку? Она так хотела бы почитать что-нибудь инте-
ресное...
В первую очередь я ей даю своего «Гоголя» в роскош-
ном переплете. Разве можно дать ей подержанную, за-
пачканную книжку?!
Пусть лучше она прочтет моего «Гоголя»... О, тщесла-
вие юности!.. Я хочу, чтобы опа взяла «Гоголя», прочла
надпись... А надпись гласит, что книга подарена мне как
отличному ученику. Пусть прочтет Анаит и узнает, кто я!..
То, что я не могу сказать по своей застенчивости, она
узнает из надписи.
О, хитрое тщеславие!..
Результат сказывается на следующий же день. После
урока, когда я сижу один па балконе, Анаит подходит ко
мне. Она как будто изменилась — улыбается нежнее
обычного.
— Господин Сурен, вы эту книгу в подарок полу-
чил п?
Я киваю головой и жду похвалы.
А она говорит:
— Хорошая книга.
П —только. Однако я замечаю, что се мнение ооомне
становится более лестным: опа не такая, как раньше, к<>
'Потея, что она мне симпатизирует больше, чем Tnrpauj,
11 это радует меня. «Конечно, у Тиграна нет такого по
Дэрка; как-никак’ он не кончал школы и, вероятно, не чи
тэл столько книг»,— думаю я и горжусь, но вместе с тем
шкалою, что не умею разговаривать так смело, как игран
(ведь это необходимо, чтобы занимать женщин). не на
ХоД’Шв, не умею сыпать остротами — такими, которые
337
заставили бы Анаит смеяться, взволновали бы н заинте-
ресовали ее...
Меня мучает то, что я не умею искусно говорить и не
знаю, куда девать свои большие руки. 11 самое главное —
я всегда робок, и это огорчает меня. Не только Тигран,
даже Анаит смелее меня. Иногда она подшучивает надо
мной: берет и прячет оставленную мною книгу, а в дру-
гой раз, когда я погружен в чтение, незаметно подходит
и захлопывает книгу. «Не мешай, Тигран»,— говорю я,
думая, что это шутка товарища. Видя мое замешатель-
ство, Анапт, довольная своей шуткой, хохочет.
Это повторяется несколько раз.
Но еще и другое волнует меня: Анапт при встречах
всегда внимательно слушает меня, улыбается, мы мирно
беседуем с ней, но как только приходит Тигран, начи-
наются шутки п смех. Тигран всегда вызывает у нее ра-
достное настроение. Вот этой способности у меня нет!
Однако я утешаюсь тем, что за книгами Анаит обра-
щается все же ко мне, а не к нему. Это что-нибудь да
значит и тешит мое самолюбие; я даю почитать ей взя-
тые из библиотеки книги.
II вот однажды я покупаю новую книгу, чтобы пре-
поднести ей. Но, прежде чем вручить подарок, я долго
колеблюсь — прилично лп это плп нет и что подумает опа
плп ее мать? Нужно лп сделать какую-нибудь надпись?
После долгих размышлений я решаю, что надпись безус-
ловно нужна, иначе какой же это подарок. II пишу:
«Анапт от такого-то...» А когда я преподношу ей книгу,
она краснеет и, улыбаясь, благодарит. Это доставляет мне
большое удовольствие.
От дочери не хочет отстать и Варенька-хозяйка.
Спустя несколько дней она подходит ко мне и гово-
рит:
— Это вы даете книги Анаит для чтения? Нельзя ли
и мне одну, генацвале, в свободное время почитать?
Я спрашиваю:
— Какую же вы хотите книгу, сударыня?
— Все равно, генацвале; что-нибудь о любви или из
семейной жизни...
Сейчас у меня пет книг. Отказать ей — не позволяет
самолюопе; пусть пе думает, что у меня нет книг плп что
я даю дочери, а ей не хочу.
Нельзя лп завтра, сударыня? — спрашиваю я, ДУ-
мая о том, где бы мне найти такую книгу, чтобы не осра-
338
миться В ее глазах. Ту, которую я читаю, дать пе могу,
а пока по вернешь, повои не получишь.
На следующий день я покупаю у букиниста ромап «пз
семейной жизни», как говорит Варенька-хозяйка. При-
ношу и отдаю ей. Опа благодарит и важно уносит книгу
к себе, мимоходом показывая ее дочери, чтобы та уви-
дела, что опа тоже получила книгу для чтения. Тигран
видит это п улыбается.
— Ты замечаешь, Суреп,— спрашивает он многозна-
чительно, посмотрев вслед хозяйке. — Мать и дочь очень
странно ведут себя.
— То есть как?
____ Мне кажется, что онп хотят влюбиться в пас, ноне
знают — кто в кого.
Эти слова Тиграна наводят меня па размышления. Не-
что похожее заметил несколько дней назад и наш сосед
Микаэл.
— Ребята, кажется, Варенька-хозяйка и дочь ухажи-
вают за вамп... Что скажете, а?
Это он сказал будто шутя, но Тигран, по-вндпмому,не
шутит. Вначале я удивляюсь его смелому предположению,
а затем думаю: «Вот так так! Неужели может случиться,
что обе, мать и дочь, вдруг влюбились в нас?!»
«Дочь — это еще понятно, но мать?.. Как может же п
щпна, имеющая мужа, да еще немолодая, влюопться в
шестнадцати-семнадцатплетних юношей?.. Нет. видно. __
гран сочиняет, этого никогда пе может быть, думаю я.
А еслп вдруг это правда? Интересно знать, в кого из нас। >
жет влюбиться Варенька-хозяйка — в меня плп в J,rP^ ' ’
«Нет, я совсем не хотел бы, чтобы опа влюии.' _
меня. Это было бы ужасно!.. Что я скажу этой ш
Доп, полной женщине с усиками и бычьими г'л‘,‘п
Нет, боже упаси... С дочерью ее, Анапт, почти MOt я
ницей, я и то стесняюсь разговаривать, а что । « «
матери... Нет, пусть она лучше влюбится в игр Д’
Уж это неизбежно,— продолжаю я размышлят ,
еще ничего! Тигран смел, он изворотливее, панд
общин язык, сумеет как-нибудь от нее отделит ’ ’
путь ее любовь, может даже посмеяться и Ус ’
А я не только не могу сделать ничего подо шс> ’ поцу_
краснеть от стыда, а Варенька-хозяйка еще , __ •
«ет. что я влюблен в нее - вот беда! Т" 1
маю,—-еслп это случится, что же скажут
Шамир, господин Микаэл...»
339
Я гоню эти мысли от себя и думаю об Анаит. Вот если
бы она влюбилась в меня — было бы чудесно! У меня,
правда, пока что пет нужной ловкости и красноречия в
разговоре с хорошенькими девушками, но... во всяком
случае, мы — ровесники... Тут можно и влюбиться!..
Мне хочется, чтобы Анаит больше разговаривала со
мной, чем с Тпграпом. А когда она говорит с Тиграном
наедине или смеется над его остротами, я чувствую себя
скверно, мне кажется, что она увлечена Тиграном, а ко
мне равнодушна.
Но, быть может, Тигран просто шутит, как и господин
Микаэл. Может быть, мать и дочь прпходят к пам только
для того, чтобы следпть за уроками детей... по-соседски.
Естественно, что соседи, живущие па одном и том же
этаже, могут встречаться, разговаривать и вместе прово-
дить время... Тпграп, наверное, придает значение тому,
что мать и дочь берут у пас книги для чтения. Но я не
вижу в этом ничего особенного...
— Неужели ты считаешь признаком влюбленности то,
что опп прпходят к нам побеседовать? — спрашиваю я
Тиграна.
— Нет, ты посмотри па пх глаза, обрати внимание,
какие они на пас бросают взгляды! Когда Анаит разгова-
ривает с памп, мать, видимо, ревнует: приходит вслед за
пей пли же сердито окликает дочь... А когда мы говорим
с матерью — Анаит смотрит из окна или открытой
двери...
Правда, Анаит смотрит па нас слишком ласково,
улыбается, смеется, все время хочет быть с памп. С дру-
гой стороны, мать ие желает, чтобы мы долго разговари-
вали с дочкой, отсылает ее домой, а сама продолжает бе-
седу. Все это верно, по неужели это — признаки любви?
— Во всяком случае, если это так, кого бы ты полю-
бил? — спрашивает Тпграп.
В его вопросе я чувствую какую-то шутку п задаю ему
тот ясе вопрос.
— Я? Дочь!—смело заявляет Тпграп.
— А если дочь не полюбит тебя?
Тигран молча прищуривает глаза.
— Тогда посмотрим...
С этого дня я внимательно слежу за каждым движе-
нием матери и дочки, за каждым пх взглядом и выраже
пнем лиц: к кому опп больше внимательны — ко мне пли
к Тиграну? На кого пз нас опп больше смотрят?
340
5
СТАРЫЕ ТОВАРИЩИ И ПОВОЕ ГОРЕ
ежедневных прогулок,
л н Tin ран забираемся
Городской сад — место моих
После занятий, в душные вечери,
в прохладные аллеи и ищем себе место па* скамейках. По
очень часто я тут бываю днем и одни; беру книгу и уеди-
няюсь, чтобы занять тихий тенистый уголок. Здесь я и
отдыхаю, н читаю, п мечтаю... Читаю я до тех пор пока
не лягут вечерние тони.
Я очень люблю одиночество. Люблю его, наверное, пз-
за чтрпия. В особенности оно приятно в летнее время под
открытым попом, когда погружен в чтение любимой
книги, а вокруг тебя — свежий воздух, пенне птиц, благо-
ухают деревья п цветы.
II вот однажды, увлеченный чтением, я чувствую, что
кто-то сзади закрывает мни руками лицо.
Кто это? — осторожно спрашиваю я, застигнутый
врасплох. «Кто оы это мог найти мой уголок?» — думаю я
п называю Тиграна. Но сейчас же вспоминаю, что оп не
любит таких шуток.
Неизвестный шутник пе отнимает рук от моих глаз,
начпт, это не Тпграп. Кто же это может быть еще?.. Мон
знакомые в городе — дядя Шамир и его жена, затем до-
мохозяйка со своими детьми и г-н Микаэл. Кажется, ни-
кто пз них не способен на такие шутки, за исключением
1 напт. И я, не долго думая, говорю тихо:
— Анаит?..
Неожиданно меня оглушает целый каскад смеха: во
ТУГ мепя так неудержимо смеются, что мне стыдно от-
крыть глаза и обернуться. По пет надобности оборачп-
ться: подняв голову, я вижу Самсона, Заргаряна Ашота
гюстола Караманнди.
Да?" А1Гапт”- Значит, твои мысли были заняты Анапт.
опять хохочут звонким смехом, в котором слы-
искренияя радость, что
мы опять ВИДИМ Д]>уг
~ я смотрю на
чуть изменились,—ка-
— лучше обык-
шатен любовь и ласка, а таь'^1
после полуторамесячной разлу
ДРУга. „ т п попе луп. >-
За смехом следуют ооъяты ^,ть 1Пме
свопх товарищей и вижу: он . детЫ л> —
^ется, повзрослели, стали сер» пе удивите.
повенвого,— в новые костюмы,
ведь опп приехали в большой гор г
341
— Ну, теперь ты нам скажи, кто такая Анаит? —
спрашивают они, усевшись вокруг меня.— II двух меся-
цев нет, а ты уж нашел себе какую-то Анаит... Ай ай ail!
И опять смеются п требуют у меня ответа. Как мне
оправдаться пли отрицать, что никакой Анаит у меня нет,
что эта Анаит не кто иная, как дочь моей домохозяйки,
и что я с ней только знаком...
— Если хотите знать,— говорю я,— Анаит — дочь
моей домохозяйки, опа любит такие шутки.
Опять хлопают в ладоши и смеются.
— 11 у, вот п сознался, наконец ты сознался!
— Похвально, похвально! — говорит Самсон, подра-
жая голосу нашего преподавателя закона божьего, отца
Гюта.
Хотя я нахожусь в обществе моих хороших товари-
щей, но я краснею п говорю полушутя-полусерьезно:
— Между нами ничего нет, поверьте, мы просто зна-
комы, больше ничего.
— Ничего пет, а все-таки встречаетесь в таких укром-
ных уголках? Похвально, похвально! — повторяет Самсон,
на этот раз поглаживая воображаемую бороду, как это
делал батюшка.
Самсон! Он остался таким же озорником и насмеш-
ником.
Я больше не стараюсь оправдаться — пойман на ме-
сте преступления! Я тоже смеюсь вместе с ними, и это
обезоруживает моих товарищей. Чувствую, что мое зна-
комство с девушкой, а тем более с городской, возвышает
меня в их глазах. Не каждому юноше так везет: для меня,
как и для них, это признак мужественности.
Разговор об Анаит отнимает довольно много времени;
товарищи мои смеются от души, и когда иссякают паши
остроты, мы переходим на другие темы.
Выясняется, что мои товарищи приехали учиться.
Ашот Заргарян намерен поступить в семинарию Нерсесян
(ему осталось лишь сдать экзамены), Самсон — в коммер
веское училище, по желанию его отца (он тоже подал
прошение и получил письменное разрешение сдавать
экзамены), а Апостол Караманидп, наш грек патриот,
едет в Ватум. Некоторое время он там останется у своих
родственников, потом с первым судном, может быть, с но-
выми товарищами, поедет в Грецию. (Ju рад, как чело-
век. находящийся на пути к осуществлению заветнон
мечты. Рад, что увидит все, созданное его предками не-
342
сколько тысяч лет тому назад,— Элладу, Акрополь. Пар-
фенон, памятники старины...
— А нам ты будешь писать, друг? — спрашивает
Самсон.
Апостол обещает посылать письма раз в десять дней
с видами древних развалин.
— А вдруг ты тоже найдешь себе какую-нибудь \паит
п забудешь вас? — смеется Ашот Заргарян.
— Будьте покойны, я — не Сурен,— подмигивает мне
Апостол.
Щепетильный парень Апостол. Он и шутит и не хо-
чет, чтобы я обиделся на его шутку.
Неожиданная встреча заставляет меня забыть все своп
огорчения, и в кругу товарищей я переживаю радостные
минуты. Но ото длится недолго: немного погодя я опять
вспоминаю о своем неопределенном положении, и какая-
то тяжкая грусть сжимает мое сердце. «Вот мои товарищи
поступят в учебные заведения, вот-вот они достигнет
своих целей, а я останусь ни при чем. У них есть от кого
ждать помощи, а мне...» И чтобы отогнать зти тяжелые
мысли, я расспрашиваю о моих родных: Самсон наш блн
жавший сосед, значит, он лучше, чем другие, должен
знать о них. П он вытаскивает из кармана письмо и про
тягивает мне.
— Родители шлют тебе сердечный привет, Сурен; про-
сили, чтобы ты берег себя и но влюблялся бы в девушек
А бабушка твоя, узнав, что я еду в город, тайком от всех
передала для тебя небольшой сверток.
11 Самсон, оставив нас в саду, бежит за свертком. Он
такой аккуратный! То, что можно сделать сегодня, ни
когда не откладывает на завтра. Немного позже я полу-
чаю посылку и открываю ее — там лежит пара шерстяных
носков, пара шерстяных перчаток. В одной из перчаток
рубль, в другой — записка, которую, по просьое баоушки.
написал Самсой. «Сурен-джап. посылаю теш* носки н пер-
чатки, чтобы зимой тебе не было холодно, и руоль денег,
чтобы ты себе купил то, что захочешь...» коротенькое1
письмо бабушки так волнует меня, что я отворачиваюсь,
стараясь скрыть набежавшие слезы.
— Ну, а теперь пойдем посмотрим твою комнату. —
говорят ребята, и мы направляемся домой.
А по дороге* я думаю о том, как было <»ы хорошо, «тли б
Тигран был дома; ребята познакомятся е- ним, \biiiht,
Какой у меня хороший товарищ. 11, едва войдя во двор, я
3 53
замечаю, что на пашем балконе кто-то есть. Сердце
екнуло. Может быть, это Анапт и Тигран?.. Предчувствие
пе обманывает меня: мы подходим, и я вижу — действи-
тельно, это Тпгран и... Анапт, рядом...
О том, как я познакомил моих товарищей с Тиграном
и с «дочерью нашей домохозяйки», как подал им стулья, —
мне трудно говорить. Это были тяжелые, слишком тяже-
лые минуты. Взволнованный своими мыслями, я почти
ничего не видел и пе замечал; мепя тревожило лишь
одно — значит, Тпгран успел сблизиться с Анапт... Зна-
чит, он во время моего отсутствия занят не только уро-
ками, ио и... Анаит... Мне кажется, что она неискренна
по отношению ко мне — изменила мне, проводя время с
Тиграном... II в моем сердце просыпаются недобрые чув-
ства к ним обоим, чувства, названия которым я еще не
умею найти; они, однако, беспокоят меня и омрачают мое
настроение... Я пе в состоянии как следует говорить с
товарищами, радоваться нашей встрече, развлекать их.
Какая-то тяжесть давит мое сердце.
11 опять-таки именно Тпгран занимает пх, блещет
остроумием и хорошим знанием армянского литератур-
ного языка. Это производит хорошее впечатление па моих
товарищей. Они мало говорят и внимательно слушают
Тиграна, увлеченные его красноречивыми рассказами.
Порою лишь Ашот вставляет несколько слов. Я всегда
охотно слушал Тиграна, во сегодня почему-то холоден:
более того — мне не нравится, что оп говорит так складно:
мне досадно, что Анапт с каким-то восторгом смотрит па
пего... Они продолжают беседу, а я все время думаю о
том, что Анаит, наверно, больше симпатизирует ему, чем
мне, и все это, должно быть, из-за того, что Тигран умеет
хорошо говорить...
Когда поздно вечером мы выходим па улицу и Ашот
Заргаряп хвалит Тиграна, я слушаю его равнодушно и
думаю только о том, как бы мне поскорее вернуться домой
и узнать, продолжает лп Анаит сидеть у нас в комнате
или ушла к себе. Но Самсоп усиливает мои сомнения.
— Твоя Анапт действительно хорошая девушка, но
кого из ваг она любит? А может быть, вы оба влюблены
в нее?
Я пытаюсь отшутиться:
— Пока нам некогда влюбляться...
— Тебе, может быть, и некогда, а у твоего товарища,
видимо, есть время,— говорит он шутливо.
344
Я так и ждал, что мои товарищи, увидя Анаит с Тиг-
раном, будут надо мною подшучивать. Несмотря на то
что я люблю ее, опа пренеорегает мною и любит другого...
Хотя Самсон и шутит, но эта шутка серьезно задевает
меня. Дулю полна противоречивыми чувствами. Накануне
Анапт так сердечно говорила со мною, что казэло< ь, будто
о Тигране она даже и не вспоминала. А сегодня?
Вскоре жпзнь приносит мне новые волнения: мои то-
варищи один за другим поступают в школы... Большую
радость переживает Тпгран: он сдал экзамен и прппят в
шестой класс. Его экзамен по истории поразил всех — так
много он знал!.. Об этом мне раса называет не сам Тиг
ран,— о, у него нет тщеславия, нисколько! — а мой друг
Ашот, который слыхал это от других
— Откуда у пего столько знаний и столько смело-
сти?! — удивляется Ашот.
Тигран в самом деле развитой парень и во всех отно-
шениях хороший товарищ, но одно во нравится мне: он
старается еще больше сблизиться с Анаит... Мне хотелось
бы, чтобы Варенька-хозяйка влюбилась в него. Мне кл
жется, что тогда оп, пожалуй, пр будет больше уделять
внимания Анаит.
Ашот принят в пятый класс п тоже весьма рад своему
успеху. Летом оп занимался с дядей, который работает
преподавателем в здешних школах. У этого дяди и живет
теперь Ашот.
— Еслп бы пе дядя, меня, наверное, не приняли оы,
сознается Ашот и собирается написать матери, порадовать
ее своими успехами.—Теперь это единственное ее уте
шение,— говорит он.
Нечто вроде этого рассказывает в Самсон. Оп принят
в пятый класс коммерческого училища «кое-как»; оп так
и говорит: «кое-как». Оп тоже хочет написать домой,
чтобы порадовать родителей...
Я искренне рад успехам своих товарищей, по то, что
они пишут письма своим родителям, огорчает меня.знав
об пх успехах, что подумают мои родители, соседи; Они,
конечно, подумают, что я не принят, так как не мш сдать
экзамены, что я «срезался». А дядя мой, наверное, сидя
перед своей лавкой и покручивая усы, усмехаот<я. « и
Дали? Я же говорил, что из этого каторжника ничей» н>т
кого не выйдет...» И это мучает меня больше всего... Дядя
бросит укор в лицо моим родителям: «Те, которые \ t ха.in
после него (то есть после мепя), приняты, а он (то есть
345
я) пет...» Может быть, он этого п не скажет, но, конечно,
будет злорадствовать, а родители мои горевать. Я живу
здесь почти два месяца и нигде не учусь, а вот мои това-
рищи, приехавшие сюда всего лишь несколько дней назад,
уже приняты... Они, конечно, понимают, почему так слу-
чилось, а родители не поймут, огорчатся, подумают, что я
неспособный...
Друзья замечают мою грусть. Первой подходит ко мне
Анаит и очень мило интересуется, что случилось, почему
я так удручен... В ее голосе слышится нежность и сочув-
ствие. Это трогает меня, и я хочу рассказать ей о причи-
не моей печали, но опять смущаюсь. Во-первых, самолю-
бие не позволяет мне открыть душу посторонней девушке,
рассказать о своих переживаниях, которые могут пока-
заться си смешными. Во-вторых, мне стыдно говорить об
этом, да п вообще я стесняюсь говорить с Анаит долго, от-
кровенно, как с товарищем... Часто я замечал,— ей при-
ятно, когда я с ней долго разговариваю, рассказываю ей
что-нибудь, но я почти совсем не умею этого делать и за-
видую Тиграну, который болтает так непринужденно,
естественно, безо всяких усилий... II как бы болезненно я
ни переживал свою застенчивость, все-таки в душе всегда
что-то подымается против Тиграна, когда я вижу его раз-
говаривающим с Анаит пли представляю ее улыбаю-
щейся, смеющейся в его обществе... Однако как я нп
стараюсь вызвать улыбку Анаит или рассмешить ее,
к несчастью, мпе это не удается, и я часто крас-
нею.
Я так презираю эту краску стыдливости, что даже в
одиночестве внушаю себе: «Нужно быть смелым, нужно
пе стесняться, черт возьми! Нужно!» Который раз я это
решаю?! Но по-прежнему при каждой встрече с Анаит я
становлюсь снова робким и стыдливым. Если я смущаюсь
перед Варенькой-хозяйкой — это понятно, она взрослая
женщина. Но почему же я так держусь с девушкой моего
возраста?
Анаит улыбается, ждет ответа, играя косой, закину-
той на грудь, открыв мелкие частые зубы. Нет, Анаит не
питает ко мне плохих чувств, она даже как будто пред-
почитает меня, ио виновата моя застенчивость...
И это усиливает мое горе; я чувствую себя несча-
стным...
Вскоре ко всему этому прибавляется новая неудача.
Дети Вареньки-хозяйки, Апик и Артушнк, уже начали хо-
346
дить в школу, и я остаюсь совершенно без работы... Ва-
ренька-хозяйка, согласно обещанию, расплачивается с
нами «за подготовку детей» только тогда, когда убеж-
дается, что дети действительно перешли в следующий
класс. То есть не то что расплачивается, а производит
какой-то изумительный расчет, по которому видно, на-
сколько она опытная хозяйка.
— Я принесла обещанные вам двадцать рублей.— го-
ворит она, садясь и сгибая пальцы. — Пз этой суммы мы
вычтем плату за комнату — восемь рублей за два месяца;
остается двенадцать. Сентябрь уже начался; если же-
лаете заплатить и за этот месяц, то останется восемь
рублен. Как вы хотите? Дать вам двенадцать или во-
семь?
Тиграна пет дома, я один, мне стыдно торговаться, и я
говорю;
— Как хотите, сударыня.
Тогда она, отсчитывая каждый рубль, кладет па стол
восемь бумажных рублевок и с видом благодетельницы
идет к дверям.
Кажется, только сейчас я почувствовал, что любез-
ность Вареньки-хозяйки преследовала одну лишь цель —
заставить нас лучше подготовить ее детей, а теперь, ко-
гда «дети уже перешли», она стала удивительно сухой,
расчетливой и чопорной. Настоящая хозяйка!.. А я и
Тигран думали, были даже уверены, что она собирается
влюбиться в пас!..
Так, значит, восемь рублей! К тому же половина этой
суммы моя, а другая половина Тиграна... После ухода хо-
зяйки я невольно занялся подсчетом своего бюджета.
В течение двух месяцев я уже истратил привезенные пз
дому десять рублей и рубль, подаренный бабушкой.
Теперь нужно как-нибудь прожить на эти четыре руоля...
До тех пор, пока я найд> новую работу. А когда это оу-
дет — неизвестно.
И вообще будущее темно и неопределенно.
II от этой неопределенности отчаяние охватывает мою
Душу... Что будет дальше?.. Почему так вышло? ( читая
сеоя обеспеченным уроками, я почему-то увлек я чтением
Кинг, и вот — результаты... П я обвиняю сеоя в том. что
если бы пе это увлечение, я мог бы найти какую нибудь
работу или подготовиться к экзаменам. По кранной мере,
Некоторые предметы знал бы так же хорошо, как 1ш
ран,..
347
Для меля начинаются грустные дни — комната угне-
тает меня, книги становятся ненавистными. Город теряет
свою прелесть. Неохотно брожу я но улицам, и кажется,
нет человека несчастнее меня: у любого мужчины есть
какая-то работа, определенное занятие, и во всем городе
лишь я один такой неудачник... Мне даже стыдно встре-
чаться с товарищами.
Тигран удивительный психолог; он понимает мое на-
строение, подбадривает меня, чтобы я не унывал, и гово-
рит, что денег, полученных им, хватит нам на обоих.
— Как-нибудь проживем вместе, а если ты озабочен
экзаменами, я могу подзаняться с тобой, насколько по-
зволят мои знания...
Несмотря на его великодушие, самолюбие не позволяет
мне быть для него обузой и сидеть дома. Я пе хочу уро-
нить свое достоинство в глазах Вареньки-хозяйки, пока-
зать, что я без работы; не хочу, чтобы Анаит видела
меня в таком унынии, и, наконец,— не хочу мешать
Тиграну...
Несколько дней подряд я ищу работу и думаю о том,
что, если ничего не изменится, я буду вынужден прода-
вать вещи. Но что именно?.. И вот однажды, когда я, сидя
дома, думаю об этом, раздается стук в дверь. С испугом
думаю, не Анаит ли? К счастью, это дядя Шампр. Он в
рабочем костюме, и его пальцы, как обычно, окрашены
лаком.
— Ай-айай,— покачивает он головой,— даже по зай-
дешь проведать — жив твой дядя или умер.
Я удивленно смотрю па него. Не случилось ли чего?
— Ничего, братец, ничего особенного не случилось,—
говорит он садясь.— Нашел тебе службу, посмотрим, по-
нравится лп тебе место.
Служба... понравится лп!.. Я готов взяться за какую
угодно работу, лишь бы не быть безработным... Я так во-
одушевился, что почти совсем пе слышу подробного рас-
сказа дяди Шамира о том, как он устроил меня у своего
знакомого адвоката... И когда он спрашивает о моем со-
гласии — я готов обнять его...
Я так тронут, что отворачиваю лицо — пусть он не ви-
дит моих слез...
Его слов оказалось достаточно, чтобы я почувствовал
себя пристроенным, и заманчивые перспективы уже рисо-
вались в моем воображении...
348
fi
J АДВОКАТА
Если бы до приезда в город мне сказали бы, что я буду
работать у адвоката, я привял бы это за бреди фантасти-
ку. Я и адвокат! Что общего? Но вот благодаря стара-
ниям дяди Шамира я работаю у известного в городе адво-
ката— г-на Нерсеса Багратунп. Работа небольшая и со-
всем нетрудная; в точение дня пишу несколько бумаг под
диктовку г-на Багратунп и около часу занимаюсь с его
сыном — маленьким Ваником, который учится в первом
классе гимназии. Не то что занимаюсь, а «подтягиваю»
его. как говорит дядя Шампр.
Дом г-на Багратунп интересен для меня во многих от-
ношениях: семья живет втроем в шести комнатах.
Я впервые попадаю в такую светлую, просторную квар-
тиру; она находится на втором этаже большого здания.
Большая часть окон выходит на улицу, остальные смот-
рят в сад, где елки и сосны вперемежку с тропическими
растениями покачиваются вокруг прохладных бассейнов.
Порой брызги фонтанов долетают до верхушек деревьев
и разукрашивают их блестящими капельками, словно ро-
синки...
В доме г-на Багратунп чисто; здесь много красивых
вещей: везде стоят статуэтки — на столиках, по углам, на
шкафах. На стенах висят картины в позолоченных рамах,
с которых еще пе сняты летние чехлы. Самое замечатель
ное здесь, что особенно привлекает меня,—это библиоте-
ка г-на Багратунп, занимающая три степы его кабинета
до самого потолка. О, эти книги!.. Все они в роскошных
переплетах п стоят правильными рядами, как войско на
параде.
В памятный день, когда дядя Шампр приводит меня
сюда и, всячески расхваливая, представляет Багратунп,—
первое, что привлекает мое внимание и приводит в вос-
торг,— это богатая библиотека адвоката. О том, что гово
рпт обо мне дядя Шампр, я почти не слышу, восхищенно
рассматривая ровные ряды книг. Линн, насмотревшись па
книги, я перевожу взгляд на юриста. На его пледпокатом
лице тихое, задумчивое выражение; борода с проседью,
черные грустные глаза внимательно осматривают меня, и
он одобрительно кивает головой, слушая отзывы дяди Ша-
мп ра.
349
— Какие вы знаете языки, молодой человек? — тихо
спрашивает он. вертя пенсне в руке.— Армянский и рус-
ский?.. Прекрасно, вот моя библиотека, в свободное от
работы время вы можете пользоваться ею сколько душе
угодно. Можно здесь посидеть и почитать. Для вашего
самообразования вы найдете любые книги, труды армян-
ских и русских писателей. Что касается занятий с моим
сыном, то вам придется помогать ему, чтобы он пе ле-
нился. В случае необходимости — будьте строги...
II вот я занимаюсь с маленьким Ваником, который
окружен удивительной заботой матери и горничных. Не-
смотря на то что ему уже десять лет, горничная надевает
па него пальтишко серого цвета с белыми пуговицами и
сопровождает его до гимназии; затем в час дня идет встре-
чать его. Как только он возвращается домой, мать с тре-
вогой расспрашивает — пе заболел лп он, не случилось
ли чего-нибудь по дороге?.. То же самое продолжается и
во время наших занятий.
У Ваника своя отдельная комната, где мы занимаемся.
Я поправляю его ошибки или объясняю непонятные ме-
ста. Больше всего мальчика тяготят арифметические за-
дачи, а всякая письменная работа кажется ему такой уто-
мительной, что он либо зевает, либо с трудом выводит
буквы и так стонет при этом, как будто на его плечах ле-
жит непомерно тяжелый груз.
Не проходит и получаса, как его мать, г-жа Ермоння.
открывает дверь в комнату сына и, остановившись на по-
роге, говорит:
— Прошу вас, господин Сурен, не утомляйте Ва-
ника...
А Ваник только этого и ждет; он сейчас же вскаки-
вает с места.
— Мама, я уже устал.
— Да? Тогда пдп на балкон, чуточку отдохни.
II, оставив меня за письменным столом, Ваник уое-
гает па балкон.
На застекленном широком балконе, где красный пол
сверкает зеркальной чистотой, у Ваника бесчисленное
количество игрушек; они разбросаны по полу или лежат
в ящиках. Собрав разные игрушки в одном мосте, он
комбинирует их, что-то строит, воздвигает сооружения, по
тут же ударом ноги разбрасывает кубики, мячи, колеса,
медведей, а сам, бросившись к перилам, смотрит в сад,
где играют дети. Мои уговоры, что урок не закончен, что
350
учитель может завтра поставить плохую отметку,— на-
прасны. Игра товарищей неудержимо влечет его.
— Иди, Ваник, поиграй с детьми, но поскорей вер-
нись, 1 оворпт ма ь через открытую дверь, потакая его
желанию.
Ваник очертя голову бросается бежать во двор.
Под деревьями сада и в шуме детских голосов разго-
рается игра, а я жду возвращения Валика.
Пусть чуточку поиграет на чистом воздухе, — го-
ворит г-жа Ермоння, заметив мое беспокойство. — После
позайметесь.
Позднее Ваник, уже уставший от долгой игры, должен
«чуточку» отдохнуть, выпить чай и отправиться куда-то
с мамой.
— Ничего, сегодня пусть отдохнет, завтра будете
заниматься, как следует, — решает г-жа Ермоння.
Завтра!.. А завтра г-жа Ермоння берет Ванпка на
прогулку — на бульвар плп в магазины за покупками.
— Сегодня вы свободны, господин Сурен.
Я выхожу пз комнаты Ванпка и собираюсь идти до-
мой. Мне навстречу попадается г-н Багратунп.
— Куда вы, молодой человек? Уже позанялпсь с Ва-
ником?
II я говорю ему, что Ваник ушел с матерью.. Г-н Ба-
гратунп качает головой — конечно, по адресу жены, кото-
рая мешает урокам мальчика, делая пз него неженку.
Адвокат часто не скрывает своих мыслей.
— Вот что, молодой человек, внимательно выслушайте
меня; человек уже с детства должен приучиться к дис-
циплине п к трудностям. Будьте строги с моим сыном
п требовательны... Госпожа может заступаться за него,
заявлять, что он устал и тому подобное, а вы все-таки
сумейте настоять на своем и довести урок до конца...
Легко сказать!.. У г-жи Ермонии такое властное лицо
и такой острый язык, что я не решаюсь возражать ей!..
Но сказать об этом господину Багратунп стесняюсь. Пе
только я, но п сам г-н Багратунп не решается прекосло
вить г-же Ермонии.
II вот однажды, когда г-н Багратунп, сидя в комнате
Ванпка и вертя в руке пепспе, слушает, как отвечает сын
и как я его «подтягиваю», вдруг раздается голос г жи
Ермонии:
— Господин Сурен, сегодня Ваник долго сидел, он
устанет; пусть лучше выйдет на балкон...
351
Услышав мой ответ, что мы скоро кончаем, г-жа недо-
вольно замечает:
— Ничего, потом позайметесь...
Прп этих словах г-н Багратунп встает с места п от-
крывает дверь в комнату жены.
— Почему вы, мадам, желаете, чтобы ребенок, не
закончив урока, принялся за игру? Это непедагогично.
Жена, нахмурив брови, обращается к супругу, пе
глядя ему в лицо:
— Для меня здоровье ребенка дороже всего. А что
в педагогике принято пли не принято, меня совсем не
интересует.
— Таким путем вы его превращаете в манекен, а не
в гражданина.
— Гражданина!.. А пе хотите ли вы, чтобы он стал
попечителем школы? — иронизирует г-жа Ермонпя.
Г-н Багратунп — общественный деятель, он состоит
попечителем одной из школ и членом многих обществ,
часто ходит на собрания. Все это не правится г-же Ер-
монип.
— Фи, общественные дела, попечительство, собра-
ния! — с пренебрежением часто говорит опа.
Г-н Багратунп не отвечает на иронические замечания
жены, возвращается на свое место, усаживается и слу-
шает урок. По занятия уже нарушены: сын не может
спокойно заниматься, а отец не в состоянии сосредото-
ченно слушать.
Урок скомкан. Покусывая губы, г-н Багратунп сидит
еще некоторое время, не столько для того чтобы следпть
за уроком сына, сколько ради принципа — показать жене,
что он интересуется занятиями сына, а затем встает.
— Теперь, Ваник, ты можешь пдтп играть, а вы, мо-
лодой человек, пойдемте со мной.
С восторгом человека, избавившегося от тюрьмы, Ва-
ник убегает на балкон, к своим игрушкам, оттуда в сад,
а г-н Багратунп и я направляемся в его кабинет.
Адвокат с протяжным вздохом, вырвавшимся из глу-
бины его души, усаживается на диван.
— Вот что я вам скажу, молодой человек: воспитайте
моего сына гражданином. Внушите ему все, что нужно
хорошему члену общества...
И он долго говорит в таком духе, иногда непонятном
для меня... а что означает это «все»? Я и сам толком не
зпаю, но чувствую, что эти слова г-на Багратунп на прав-
352
лены против жены. Чу вствучо также, и не впервые, что
между адвокатом ц его молодой женой есть какая-то
неприязнь: относятся опп друг к другу холодно, говорят
на «вы», что очень удивляет меня, и разговаривают ме-
жду собой только в случаях крайней необходимости. По
вкусам и наклонностям опп совсем несхожи. Г-н Багра-
туни любит книги, общественные дела, собрания, г-жа
Ермонпя — цветы, птиц, танцы. Кабинет адвоката полон
книгами, а комнаты г-жи Ермонип, ее приемная и столо-
вая, цветами и клетками, в которых живут птицы. Птицы
эти с утра до вечера поют самыми разнообразными голо-
сами, создавая какофонию, от которой невольно затыка-
ешь уши. Здесь есть множество птпц — от канареек до
крикливого попки — желтого попугая с крючковатым клю-
вом. Когда попку выносят на балкон, он подымает такой
впзг, точно его режут.
Г-жа Ермонпя то и дело даст распоряжения прпслуге:
«Даша, Маша, — цветы, птички... выньте попку пз клетки,
он беспокоится». II обе горничные — полпая Даша и ху-
дая Маша — одна с лейкой в руках поливает цветы, ста-
рательно стирает пыль с листьев, а другая, держа в руке
жестяную коробку с отделениями, в которых насыпаны
разные зерна, идет от клетки к клетке и кормит малень-
ких пернатых.
Каждый из них по-своему принимает корм, а попугаи
все еще громко шумит, давая знать своим соседям, что он
вышел из клетки и сейчас будет клевать зерно... Иногда
он упрямо не хочет выйти пз клетки и доставляет много
хлопот прислуге. Порой оп своим кривым клювом хватает
подол юбки горничной Маши и рвет, а иногда до крови
Щиплет ее голые руки, если пе выполнена какая-нибудь
его прихоть, — вот какой капризный этот желтый франт!..
А когда он выходит пз клетки, то долго хорохорится, раз-
глаживает перья, картавит, важничает, повторяя когда-то
выученную фразу: «Акоп, дай сахару... Акоп, дай са-
хару...» Эту фразу попугай произносит так, будто в гор. е
У него застряло зернышко фасоли.
Г-жа Ермонпя не любит эту фразу, доставил юся в i а
следство от прежнего хозяина попугая, и хочет научить
его новой фразе: «Благодарю, мадам...» Одпако, как ни
старается г жа Ермонпя, без конца повторяя эту новую
Фразу, попка все твердит свое: «Акоп, дай сахару... \коп.
Лай сахару...» Г-жа Ермонпя дает ему кусок сахару и
требует:
12 С. Зорьян, т. 2
353
— Попочка, скажи: «Благодарю, мадам... благодарю,
мадам...»
По, удивительное дело, попка упорствует. Оп пли мол-
чит, или повторяет: «Акоп, дан сахару...»
Этот урок повторяется много раз, по без всякого
результата. Г-жа Ермония сердито отходит, решив, оче-
видно, больше пе заниматься с ним. Однако на следую-
щий день, как только попка начинает свою крикливую
фразу, г-жа Ермония опять подходит к нему, и все на-
чинается сначала...
Когда попка выходит из клеткп, ему разрешают гулять
не только на балконе, по и по коридорам и комнатам.
Он похаживает, опуская то одно, то другое подрезан-
ное крыло, иногда повторяя свою фразу: «Акоп, дай са-
хару...»
Кроме г-жп Ермонип, никто не любит этого попугая;
в особенности ненавидят его горничные Маша и Даша.
Свою ненависть они вкладывают в одно-единствепное
слово, которое произносят тихим голосом, тапком от хо-
зяйки, но с отчаянной злобой: «Сдохни!» В особенности
их раздражает то, что, проходя мимо, попка неожиданно
хватает их клювом за подол пли же мокрыми лапками
лезет на постель. О, в такие минуты их гнев переходит
в ярость!
Но однажды их возмущение доходит до высшего пре-
дела. Пропадает одно из многочисленных колец г-жи
Ермонии. После долгих поисков она вызывает при-
слугу.
— Кольцо я положила на стол в моем будуаре; кроме
вас, никто не входит туда, — говорит хозяйка Маше и
Даше. — Не видели? Нет? Удивительно!.. Подумайте.
Больше мне некого подозревать.
Маша и Даша обижаются:
— Что вы, барыня, неужто вы нас за воровок при-
нимаете?
И ссылаются на свою многолетнюю верную службу.
— Я все равно других пе могу подозревать, — повто-
ряет г-жа Ермония, — только вы и бываете в моем бу-
дуаре. Идите и постарайтесь найти.
В соседней комнате, в библиотеке, я слышу голос
г-жи Ермонии, и какой-то страх сжимает мое сердце:
а вдруг она и меня вызовет и также будет допрашивать?
Что отвечать? И я решаю рассердиться, оскорбить ее за
такое подозрение, даже потребовать извинения... Но, как
354
видно, пока что она подозревает только горнич-
ных.
Немного погодя я слышу, как г-жа Ермония вызывает
к себе одну из горничных и уговаривает вернуть кольцо.
Если это она взяла, хозяйка готова ее простить, но гор-
ничная — худая Маша, прерывающимся голосом, плача,
уверяет, что она ничего не брала. Свидетель бог...
Г-жа Ермония отсылает ее и тут же вызывает дру-
гую горничную полную Дашу. То же самое обещание
дается и ей — простить и забыть о краже, если опа вернет
кольцо.
У Даши басистый голос.
— Пе видела и не брала, — обижается она. — Никогда
не была воровкой и не буду!
Тогда г-жа Ермония гневно вызывает Машу н заяв-
ляет обеим:
— Завтра вы должны принести мое кольцо, а не то —
обеих выгоню... Идите и подумайте!
Горничные выходят, плача от гнева и возмущения.
Не проходит и десяти минут, как слышится крик
г-жи Ермонии:
— Маша, Даша!
Я выбегаю в столовую, куда направляются, вытирая
слезы, обиженные горничные.
Посреди комнаты стоит г-жа Ермония. Она точно
застыла; ее палец протянут, а лицо приняло странное
выражение; она указывает на попугая, сама пе своя нс то
от радости, не то от изумления.
— Маша... Даша... кольцо... — повторяет она, указы-
вая на попугая, — кольцо...
Мы все смотрим по направлению ее пальца, и — что
же? Кольцо блестит в клюве у птицы!
Увидя это, худая Маша накидывается па попугая.
— Разбойник! — кричит она, сжимая горло птицы, но
г-жа Ермония бросается к ней и отнимает попугая.
Маша, дрожа от ярости, выхватывает кольцо и пере-
дает хозяйке.
— Видали, кто оказался вором?! — говорит она ли-
кующим голосом п удаляется, чтобы от пегодоваппя пе
сказать чего-нибудь лишнего.
Этот случай взбудоражил и разозлил горничных, о
сильнее всех он задел г-на Багратунп. Вернувшись
в библиотеку, я застал его шагающим по комнате. Он то
11 дело покачивал головой, вздыхая.
12*
355
— Не понимаю, для чего тут эти птицы? Не курятник
же у нас! А этот негодный попугай!.. Какой же дурак
выдумал, что его можно научить говорить? Какая польза
от этого? — спрашивает он и, глубоко задумавшись, оста-
навливается. — Затыкают рот говорящим людям, а попу-
гаев учат говорить...
Этот намек относится к арестам, к тому, что закры-
вают газеты, к тому, что происходит ежедневно в городе.
II это мне понятно — всякий раз, когда адвокат читает
газету, он то и дело взволнованно повторяет: «Опять
репрессии... Опять аресты!..»
Вообще г-и Багратунп не может спокойно говорить об
образе жизни своей жены. Не только эти птицы, но и
званые вечера и гости г-жи Ермонии возмущают его.
В особенности его волнует кудрявый молодой человек,
который через день приходит к г-же Ермонии — дает
урокп музыки или вместе с ней играет в четыре руки на
рояле. При виде его лицо г-на Багратунп сейчас же
омрачается, и он начинает взволнованно шагать по ком-
нате.
С первых же дней мне казалось, что в доме адвоката
все, наверно, счастливы п что под этой кровлей никогда
не может быть грусти и волнений, тем более среди такой
роскоши и великолепия. Но чем дальше, тем более усили-
вается мое недоумение: жена не разговаривает с мужем,
а если и говорит, то с раздражением и на «вы», обедают
они отдельно, спят в разных комнатах. Г-жу Ермонпю
посещают гости, которые избегают встреч с г-ном Багра-
туни, не хотят даже видеть его, а г-н Багратунп терпеть
не может их; в особенности он презирает этого кудрявого
пианиста, который иногда поет бравурные арии.
— Опять этот неприятный шум! — возмущается г-н
Багратунп.
Наблюдая жизнь этой семьи, я склонен был думать,
что так принято в домах высшего общества. Но почему —
мне не понятно.
Однако все это становится мне ясным спустя месяц,
когда г-жа Ермоння устраивает именины Ваника.
А случаи с попугаем поражает меня так глубоко, что
я думаю: «Вот настоящая тема для писателя...» II в пер-
вый раз у меня зарождается мысль написать небольшой
рассказ.
356
7
ТАИНСТВЕННЫМ СОСЕД
Наш сосед, г-н Микаэл, и в самом деле, таинственный
человек: я еще ие знаю, чем он занимается, какая у него
служба. Я только знаю, что он работает в каком-то
учреждении, которое называется страховое общество «Са-
ламандра». По глубокому убеждению Вареньки-хозяйки,
это такое учреждение, которое гарантирует застрахован-
ного от любой болезни, а еслп застрахованный заболеет
или умрет, то для его родных или близких открывается
возможность разбогатеть.
Мне кажется весьма странным, что г-н Микаэл — ре-
волюционер; до встречи с ним я представлял себе, что
революционер — человек с длинными волосами, в красной
блузе, с палкой в руке; на голове — широкополая шляпа,
на плечах — пелерина, а сам он — задумчивый, на ред-
кость неразговорчивый. Откуда это представление? Мо-
жет быть, из книг. Читал лп я об этом? Не знаю, но это
было отчетливое, ясное представление.
Между тем наш сосед не имеет ни одного из этих
признаков.
Кроме того, мне казалось, что революционер всегда
чуждается полицейских, — не только чуждается, но даже
избегает пх... Однако наш сосед в этом отношении удив-
ляет меня; он почтп каждый день разговаривает с городо-
вым Иванычем. Когда по утрам Иваныч, поставив поги на
решетки балкона, чистит щеткой сапоги плп в послеобе-
денное время, без мундира, в одной лпшь рубашке, сидит
на балконе п прохлаждается, г-н Микаэл, прислонив-
шись к перилам балкона, смотрит вниз и тихо гово-
рит:
— Ну, Иваныч, что нового?
Иваныч почтительно подымает голову.
— Ничего, сосед... Ничего особенного...
— Слышал, каких-то воров поймали?
— Да, по это не новость.
Я всегда чувствую, что в тоне г-на Микаэла, когда оп
говорит с Иванычем, сквозит нечто похожее на иронию.
Однако меня удивляет то, что он спрашивает городо-
вого — верно лп, что в городе произведены аресты. Горо-
довой утвердительно кивает головой.
— А за что?
357
Услышав наивный вопрос соседа, Иваныч улыбается.
— Конечно, пх арестовали за какую-нибудь провин-
ность. Листовки. Пропаганда. Уж очень беспокойный
народ!
Это было несколько месяцев назад, теперь же я так
привык к пх разговорам, что онп не кажутся мне необыч-
ными.
Почти каждый день встречаюсь с г-пом Микаэлом во
дворе или на улице, при каждой встрече оп дружески
улыбается и спрашивает меня:
— Ну, как дела?
Я благодарю и отвечаю, что работаю в конторе у од-
ного адвоката и занимаюсь с его сыном. Об этом оп уже
знает, по я все-таки повторяю, так как больше мне с ним
говорить не о чем.
Видя какую-нибудь книгу у меня в руке, он по обык-
новению интересуется, что я читаю.
— Пе читай книг, недоступных твоему пониманию,
без системы, а то в голове будет сумбур, — говорит он.
А иногда, в свободные часы, ои приходит в нашу комнату
и беседует с нами.
— Ну, в каком положении ваши любовные дела? —
весело спрашивает он.
Теперь мы с ним так подружились, что уже но стесня-
емся говорить о наших переживаниях, о книгах и о мно-
гом другом. Когда Тигран заводит разговор о воинских
патрулях, марширующих по городу, он машет рукой.
— Это от страха... Тираны держатся с помощью шты-
ков, у них пот другой опоры...
Я не совсем ясно понимаю его слова, по Тигран потом
объясняет мне, что слова Микаэла относятся к царю,
который, боясь парода, призвал на защиту войска.
Так вот оно что! Его слова кажутся пе только сме-
лыми, дерзкими, но и таинственными. Я чувствую, что
наш сосед знает вещи, о которых пока еще нс говорит,
знает какие-то тайны, неизвестные нам... именно по-
этому Тигран относится к пему с особым уважением,
хочет почаще бывать с ним, выяснить свои сомнения ио
поводу того, о чем он туманно слышал в чемарапе.
Несмотря па то что г-н Микаэл часто приходит в пашу
комнату и Тпграп изредка посещает его, я еще пи разу
не был у пего в комнате — стесняюсь, считаю неудобным
идти без уважительной причины. Но вот однажды дядя
1 Памир, который, как оказывается, хорошо знаком
358
С Г НОМ МпКПЭЛОМ, приходит к пому и, по листов ДОМЛ,
оставляет у меня для него записку. Это послужило мне
поводом зайти к г-ну Микаэлу.
Его комната производит па меня странное впечатле-
ние. Там почти нет мебелп, если пе считать железной
кровати и стола, заваленного книгами и газетами. II во-
обще, куда пи посмотришь — один лишь книги и книги.
Опп нашли себе место везде — па этажерке, па подо-
коннике, даже на постели п на полу. Есть и кипы, пе-
ревязанные бечевкой и заботливо уложенные в
углу.
— Знаешь, что это такое? — спрашивает Тпграп после
того, как я рассказываю ему об этих книгах. — Все это
запрещенная литература.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю, — многозначительно кивая, говорит Тигран
тоном человека, посвященного в какую-то тайпу.
Все же чем дальше, тем загадочнее для меня стано-
вится наш сосед. А имеющаяся у пего запрещенная лите-
ратура разжигает мое любопытство. Что может быть там
интересного и почему эти книги запрещены? А если по-
просить — не даст ли он их почитать?
Тигран отвечает на мои вопросы таинственно или
просто пожимает плечами, отчего я заключаю, что он
читал эти книги. Тигран продолжает бывать у г-на Ми-
каэла, но, возвращаясь домой, рассказывает скупо:
«Спрашивал о моих уроках»... или: «Кто-то из ого род-
ственников учится в семинарии Нерсесян. Он интере-
суется его успехами». Пли сообщает еще какие-нибудь
пустяки.
Я чувствую, что Тигран многого пе договаривает.
Может быть, пе доверяет.
Но вот однажды, придя от нашего соседа, оп весело
трясет меня за плечи:
— Суреп, сегодня господин Микаэл говорил о тебе.
Ты ему нравишься, и он хорошего мнения о тебе...
— Перестань шутить! — прерываю я.
— Честное слово! — говорит Тигран совершенно
серьезно. — Оп интересовался твоими занятиями. Я ска-
зал ему. Потом он спросил — давно ли мы знаем друг
Друга и насколько ты... словом — можно ли тепе дове-
рять... Я его убедил, что ты вполне надежный парень.
«А если поручить ему какое-нибудь дело — справится. »
спросил он. «Честно и хорошо!» — ответил я.
359
Вначале я думал, что Тпгран шутит, но потом ио его
серьезному тону я убедился, что он говорит правду, и
очень обрадовался, что они оба меня расхвалили.
Юноши любят, когда старшие считаются с ними. Это
льстит их самолюбию, и они готовы на всякие услуги и
даже па жертвы.
Узнав о том, что наш сосед заинтересовался мною
и Тигран представил меня как «надежного», я радуюсь
Н чувствую большую гордость. Если меня считают надеж-
ным, стало быть, нужно сделать так, чтобы оправдать это
доверие п добросовестно выполнить поручение. Что бы
мне ни поручили, я буду держать в секрете.
— А какое дело поручит он мне? — интересуюсь я.
— Он хочет, чтобы мы помогли ему в небольшом деле.
Помогли!.. Это и интересно и льстит моему самолю-
бию. Мы должны помочь нашему соседу!.. Он хочет,
чтобы мы помогли...
— Я готов, — говорю. — Но что это за дело?
Тигран объясняет:
— Господин Микаэл хочет, чтобы мы доставили не-
сколько небольших пачек на улицу Н. Он хочет эту
работу поручить надежным людям. Понятно?
Хотя Тигран и не говорит, что это за пачки, но я по-
нимаю и без объяснения: думаю, наверно запрещенные
книги и листовки, как внушал мне сам Тпгран.
— А когда же он хочет, чтобы мы перенесли их? —
спрашиваю я.
— Сегодня же вечером, — говорит Тпгран и подробно
объясняет, что мы должны делать и где нас будет под-
жидать г-н Микаэл.
Пачки!.. В действительности это не пачки, какие-то
рулоны, плотно завернутые в серую бумагу п перевязан-
ные бечевкой. Они не похожи ни на книги, ни на ли-
стовки. Но все-таки мы осторожно вносим их в нашу ком-
нату. Нам кажется, что этот груз требует особой забот-
ливости и осторожности. Я предусмотрительно думаю
даже о том, что если Варенька-хозяйка или Анаит спро-
сят, что мы несем, нужно будет ответить так: «Получили
посылку из дому, мимоходом зашли к соседу...»
К счастью, в момент, когда мы идем по балкону, никто
не попадается нам навстречу, и мы избавляемся от нсоо-
ходимости удовлетворить любопытство Вареньки-хозяйки
пли ее дочери. После того как свертки внесены в нашу
комнату, мы не знаем, куда положить их, чтобы было
360
удобно. На пол? Он покрыт пылью. На стол? Но тогда
всякий входящий может заметить их. Предпочитаем по-
ложить на наши постели и накрыть пх.
О юношеская наивность! Мне даже кажется, что каж-
дый входящий сейчас же поймет, что это такое и кто нам
дал пх... Опасения еще более усиливаются, когда я и
Т игран, взяв под мышку свертки, направляемся на
улицу Н., на углу которой, как мы условились, нас дол-
жен ждать г-н Микаэл.
По дороге мне все время кажется, что прохожие с лю-
бопытством смотрят и интересуются — что мы несем. При
виде городового, военного или чиновника мы сворачи-
ваем в переулок плп переходим на другую сторону.
Нужно быть осторожными!.. Иногда у меня такое ощуще-
ние, что мой сверток развяжется и из него, наверное,
выпадут листовки, а идущий сзади нас полицейский
заметит, поднимет их и затем будет следить за нами.
Поэтому я то и дело оглядываюсь и сильнее прижимаю
сверток под мышкой. То же самое делает и Тигран. Мо-
жет быть, он оглядывается по другой причине, но мне
кажется, что и он тоже опасается — не преследуют
лп нас.
Наконец мы на углу улицы Н. Еще издали мы видим
нашего соседа, который расхаживает с каким-то молодым
человеком без шапки, с ниспадающими на лоб густыми
волосами. У него длинная шея и длинные руки. Г-н Ми-
каэл говорил нам, что он один будет пас ждать. Л кто же
этот молодой человек?
— Не подозрительный ли? — говорит Тигран и пола-
гает, что все-таки нужно подойти. — Посмотрим, как бу-
дет вести себя г-н Микаэл. Если незнакомец действи-
тельно подозрительный, то это сразу будет видно: госпо-
дин Микаэл подмигнет, чтобы мы не подходили.
Мы подходим, и г-н Микаэл говорит тихим,
приглушенным голосом:
— Я уйду, а вы следуйте за товарищем 1 арасом. Куда
он пойдет, пойдете и вы. Бумаги оставьте у пего, он вам
даст другие пачки — принесите домой.
Не время разговаривать, расспрашивать. Г-н Микаэл
говорит шепотом, и мы считаем излишним задавать ка-
кие-либо вопросы. Мы безмолвно повинуемся, чувствуя
важность и серьезность данного поручения; одновременно
мы думаем о том, что чем дальше, тем таинственнее ста-
новится история со свертками. До сих пор я полагал, что
361
мы отдадим свертки г-ну Микаэлу и вернемся домой. Те-
перь же появляется кто-то другой, а кто он — нам неиз-
вестно. «Что это за человек и куда поведет нас?» —думаю
я, издали следуя за худощавым высоким молодым челове-
ком, у которого весьма странная наружность — начиная
с одежды и кончая прядью волос, которая, подобно лоша-
диной гриве, свисает на его лоб, придавая ему облик без-
заботного и ветреного человека.
Он идет впереди, далеко от нас, не оглядываясь, а я
не понимаю, почему он не шагает рядом с нами, почему
мы должны следовать за ним на расстоянии... Это мне
кажется таинственным, очень даже таинственным... Куда
он ведет? А вдруг он нас втянет в беду?
Довольно долго мы следуем за ним, все время в од-
ном направлении, затем товарищ Гарас сворачивает на
какую-то узкую безлюдную улицу. Мы опять следуем за
ним, — посмотрим, чем все это кончится. И страшно и
любопытно.
Наконец он останавливается, берет наши свертки, дает
какие-то пачки с бумагами. Каждый получает по одной
пачке: они не круглые, а четырехугольные.
— Ну, теперь идите, — говорит незнакомец басом, не
соответствующим ни его годам, нп его росту: голос зву-
чит глуховато, словно у него одышка.
Только тут мне удается взглянуть на его рябое лицо,
на котором искрятся и горят черные глаза из-под пряди
волос. Глаза эти такпе большие и жгучие!
Мы возвращаемся в повышенном настроении, как
будто совершили героический подвиг. Нам кажется, что
мы сделали нужное дело, но что именно — не можем
себе представить. Впрочем, об этом мы и не думаем. Мы
рады, что справились с тайным поручением. Это напол-
няет гордостью паши сердца. Не всякий парень нашего
возраста может удостоиться такого доверия!
С величайшей осторожностью и опасениями мы несем
пачки домой. Придя домой, мы кладем их в нашей ком-
нате и ждем г-на Микаэла. Чувствуем усталость, по
любопытство паше возбуждено: что бы могло быть в этих
пачках? То, что мы несли отсюда, конечно, не книги. Это
ясно. Но в этих пачках, несомненно, книги, и притом
запрещенные. Таково мнение Тиграна. Но как узнать?
Открыть нельзя, а любопытство терзает нас. Когда же
г-и Микаэл вернется домой? Мы ждем его, прислонясь
к перилам балкона.
362
II вот в то время, как мы томимся ожиданием, черРЗ
калитку входит Иваныч — городовой, с такой же пачкой
в руках.
Вслед за ним появляется г-н Микаэл, благодарит Ива-
ныча и несет пачку в свою комнату.
Это обстоятельство смущает нас: еслп эти пачки со-
держат тайные и запрещенные книги и нужно было про-
нести их очень осторожно, почему г-п Микаэл дал одну
пз них городовому? Что это значит? Может быть, он вас
использовал просто так — под предлогом выполнения
тайного поручения? Ведь этот Иваныч мог бы раскрыть
пачку п узнать, что в вен!.. Плп же эта пачка имеет дру-
гое содержимое? Но, может быть, пн в одной пз них нет
ничего подозрительного?..
Когда г-н Микаэл, поблагодарив Иваныча, идет в свою
комнату с пачкой в руке, мы следом вносим своп пачки.
— О, молодцы! — радуется оп, вытирая пот со лба. —
Третью пачку нес я, на дороге встретился Иваныч, гово-
рит: «Дай, помогу». И донес, как видите, — спокойно
рассказывает г-н Микаэл, однако, впдя паше изумление,
улыбается: — Вы думаете, они понимают что-нибудь? Нет,
многие из них очень наивны... Вот и этот Иваныч —
право, крайне наивный малый...
Мы с благоговением слушаем нашего соседа, по все-
таки его поступок кажется нам странным и удивитель-
ным. Какой он бесстрашный и смелый человек! Л Ива
пыч, наоборот, кажется нам таким жалким и наивным:
ведь он не понимает даже того, что делает!
— Если бы все полицейские были такими, тогда
нетрудно было бы жить, — говорит Тигран, как взрослый,
когда мы возвращаемся в нашу комнату.
В этот вечер г-н Микаэл приносит нам две книжки
две маленькие брошюры в красных обложках.
— В подарок вам, ребята. Читайте сами, но ни-
кому!
И, прищурив один глаз, пальцем грозит пам, что озна-
чает: никому пе давать читать и пе говорит!., от кого
получили... II я решаю даже Ашоту и Самсону пе гово-
рить об этом.
Нашей радости нет предела. Мы по зпаом, какими сло-
вами отблагодарить нашего соседа. Вот они, эти заире
Щепные книги! Наконец-то они у нас в руках!
— Видал? Я же говорил, что у пего запрещенные
книги, — хвастается Тигран после ухода г-на Микаэла.
363
II мы так набрасываемся па эти книги, как набрасы-
ваются дети на давно ожидаемые сладости. Что и гово-
рить, книжки захватывают пас, и мы читаем пх с особым
вниманием и увлечением. II как будто поднимается тяже-
лый занавес, п мы видим незнакомые пам, неизвестные ве-
щи, и мало-помалу меняется паше представление о мире.
Мы читаем и перечитываем эти книги. Не беда, что
местами попадаются непонятные мысли, сложные обо-
роты речи; там говорится о таких вещах, о каких люди
боятся говорить: «царь — палач...», «народ должен сверг-
нуть его с престола... добиться свободы... это может сде-
лать рабочая революция...».
Так вот что говорят запрещенные книги!
Тигран в особенности воодушевлен ими: оп читает,
а зачастую и перечитывает по нескольку раз отдельные
страницы.
— Тпграп, ты снова читаешь? — спрашиваю я.
— Да, это нужно знать наизусть. Нужно усвоить.
— Почему?
— Нужно.
И читает снова и снова. По его словам, еще в чема-
ране оп слышал от товарищей об этих недозволенных
книгах, но сам впервые читает пх. В последнее время он
даже часто спорпл со своими товарищами из семинарии
Нерсесян, однако сам не совсем ясно представлял про-
блемы, о которых шел спор. А теперь он рад, безгранично
рад, что в книжках находит ясное, правдивое освещение
всех вопросов, которые волнуют его и товарищей. II он
читает, угрожая порой кулаком:
— Теперь уж я им докажу, кто прав!..
И через несколько дней оп действительно вызывает
своих противников па политический диспут, и этот диспут
дорого обходится ему.
8
ЗА ОГРАДОЙ МОНАСТЫРЯ
В воскресные дни мы наслаждаемся отдыхом и про-
гулкой.
Бросив книги и занятия, мы с товарищами идем
осматривать достопримечательности города: ботанический
сад, рынок, цирк, театр. Самсон своими шутками, а 1 иг-
364
рай своими юмористическими рассказами развлекают пас
по дорого.
13 одни пз воскресных дней 1 игран предлагает пойти
па монастырский двор... Двор монастыря... Я слыхал
о пом. Именно Гпгран рассказывал мне о монастырском
дворе, по я еще не видел ого; Ашот и Самсоп тоже не бы-
вали там. Тигран так интересно описывает этот двор, что
мы, сгорая от люоопытства, хотим непременно посмот-
реть — что это за место? Сам Тпграп очень часто бывал
там п полагает, что двор монастыря непременно понра-
вится пам: там собирается много народу. Прпходят даже
девушки.
Двор монастыря — это такое место, где можно встре-
тить знаменитых, всем известных людей. Не для того опп
собираются, объясняет пам Тигран, чтобы послушать ли-
тургию в монастыре, а чтобы повидаться друг с другом,
поговорить и поспорить под открытым небом.
Мы идем туда под предводительством Тиграна. Перед
памп — обширный замощенный двор, где грузно стоит
древняя каменная церковь; вокруг нее мраморные над-
гробные плиты и обнесенные железными решетками
памятники. Этот двор напоминает рынок, полный пестрой
толпой. Женщины сгрудились внутри церкви и перед
входными дверями, а мужчины, расхаживая ио всему
двору или собравшись большими и маленькими груп-
пами, в воскресных костюмах, празднично настроенные,
беседуют: здесь — тихо и дружелюбно, там—шумно и
горячо.
Внутри церкви идет литургия; поет четырех гол осы и
хор, а во дворе шумно; там и сям люди собираются груп-
пами и о чем-то спорят, мелькают разгоряченные лица.
Из церкви слышны песнопение и металлический звон
рппид, а двор порой наполняется густым звоном огромных
колоколов.
Вначале мы обходим двор. Нас поражают толстые
стены монастыря: мы читаем золотые надписи на могиль-
ных плитах и памятниках, а затем, во главе с 1 играном,
переходим от группы к группе, чтобы узнать, о чем гово-
рят. Возле одной группы мы останавливаемся. Наше
внимание привлекают несколько спорящих. Один из
пих — высокого роста, с черной бородой. Его собесед-
ник— худой, в очках. Во время разговора очки сползают
и вот-вот упадут. Но, как ни сильно оп жестикулирует и
волнуется, очки не падают. Заинтересованные спором, их
365
слушают какие-то одетые в кафтаны и брюки из синего
диагонали люди, которые то протестуют, то одобряют
спорящих, в зависимости от их доводов.
Спор вначале нам кажется отвлеченным, неинтерес-
ным. Самсон торопит нас: «Пошли!», но Тпгран, заметив
это, дергает нас за рукав: «Подождите!» Однако предмет
спора до того незнаком мне, что становится скучно, и
вместе с Самсоном я смотрю через открытую дверь
церкви на молящихся и слушаю песнопение. Самсон то
п дело толкает меня в бок, чтобы я обратил внимание
на гимназисток. «Смотри!»—подмигивает он. II мы пе
отходим от спорящих лишь для того, чтобы не потерять
товарищей из виду. А Тигран и Ашот с захватывающим
интересом слушают спор. В особенности Тпграп... Он пе
только слушает, по начинает волноваться, услышав ту
пли иную фразу... А спорящие, насколько я понимаю,
говорят о малых нациях. Человек в очках держится та-
кого мнения, что рабочая революция принесет свободу
малым народам.
— Только она, другого пути нет! — говорит он уве-
ренно.
Бородатый не соглашается; усмешка играет на его
лице. Вместе с ним усмехаются и его сторонники — люди,
стоящие налево и направо от него.
— Несбыточная и далекая мечта! — повторяет боро-
датый. — Стало быть, одна из малых наций, скажем
армяне, должна столько времени жить под гнетом, пока
не будет рабочей революции... далекая мечта! Вы, значит,
не хотите, чтобы страна наша освободилась?!
В словах бородатого явно чувствуется недовольство п
ирония. Вместе с ним негодуют и его сторонники.
— Слышь ты, чего он брешет?
— Рабочпй-то придет нас спасать?..
Но сторонники очкастого тоже не отстают. Они отве-
чают на возражения противника. Вмешательство сторон-
ников бородатого раздражает Тиграна; он порывается
что-то сказать, но молчит, предоставляя очкастому отве-
тить нм, а очкастый с горечью покачивает головой, недо-
вольный тем, что ого так превратно поняли.
— Но ведь оно так и получается!.. — И бородатый, не
то удивленный, не то раздосадованный, трясет головой.
— У вас странная манера спорить, — волнуется очка-
стый и отворачивается. Видя это, мы понимаем, что ему
больше неохота говорить.
366
Но в эту мппуту происходит нечто неожиданное для
меня. Трудно сказать — оттого лп, что Тпгран не был
удовлетворен концом спора, или же сам захотел засту-
питься за очкастого, — вдруг он локтями отталкивает
нас и, сделав шага два, становится перед борода-
тым.
— Я думаю, что этот господин прав, — показывая ру-
кой на очкастого, говорит он, — только рабочая револю-
ция спасет нашу страну.
Этот момент!.. В моей памяти он остался необычайно
ярким. Тигран, в синей блузе, взволнованно продолжает
настаивать на своем и, смотря прямо в глаза бородатому,
смело высказывает своп мысли... От волнения его молодой
голос становится звонким. Окружающие бородатого на-
смешливо смотрят на раскрасневшееся лицо Тиграна,
удивленные его самоуверенностью, тем, что он так смело
вмешивается в спор взрослых.
А бородатый... бородатый качает головой.
— Нехорошо, молодой человек, что ты, как попугай,
повторяешь чужпе слова.
Тпгран краснеет сильнее прежнего.
— Истину всегда можно повторить, — говорит он, от
волнения подняв руку.
— Хорошо, если это истина. А скажи-ка, пожалуйста,
молодой человек, когда это будет твоя рабочая револю-
ция? — спрашивает бородатый, актерским жестом под-
ставляя ухо Тиграну.
Этот жест приводит нас в отчаяние: нам кажется, что
бородатый загнал Тиграна в тупик и он не сможет отве-
тить. Но Тпгран не теряется.
— Когда? Точно не знаю, но что это так будет —
твердо могу сказать, — продолжает Тпгран смело и ка-
ким-то особенно уверенным голосом.
Вдруг — взрыв общего хохота. Услышав самоуверен-
ный ответ Тиграна, смеется и бородатый; смоются и все
окружающие его.
Тигран одно мгновение безмолвно смотрит на них,
затем хмурит брови.
— Тут нет ничего смешного... Только тот. кто не по-
нимает, может так смеяться...
Голос Тиграна звучит самоуверенно и смело.
Но в это время выступает один из сниженных словами
Тиграна.
— Стало быть, лишь один ты понимаешь?
367
II неожиданная звонкая пощечина обжигает лицо
Тпгран прикрывает рукой щеку.
— Дикарь!
Ответом па это была вторая пощечина.
Тпгран опять что-то отвечает, к нему подходит второй
пз негодующих... Но Ашот, Заргаряп Ашот, сейчас же
бросается вперед и предостерегающим жестом поднимает
книгу, которую держит в руке.
— Что вы делаете! Как вам не стыдно! Вы, взрослые
люди!
Он не находит слов, но такое негодование или магиче-
ская сила в его голосе, в словах и движениях, что люди
отступают и косятся на Ашота.
— А ты кто? — спрашивает один из нападающих.
— Я? — II Ашот негодующим взором обводит пх. —
Вовсе нет надобности объяснять, кто я. Вопрос в том,
допустимо лп, чтобы пожилые люди набрасывались па
юношу!
— Он нам говорил возмутительные вещи, — оправды-
вается кто-то.
— Об этом можно спорить, доказывать свою
правоту, — спокойно отвечает Ашот.
11 трудно сказать, то лп его спокойствие, то лп серьез-
ность ясных глаз плп негодующий топ отрезвляют окру-
жающих. Одно мгновение мне кажется, что они внима-
тельно смотрят на этого серьезного парня и восхищаются
его выдержкой и хладнокровием. А те из них, которые
оскорбили Тиграна, кажется, раскаиваются в своем по-
ступке и отходят в сторону.
Домой мы возвращаемся молча, грустные, как побе-
жденные в бою воины. Нам кажется, что любое слово мо-
жет оскорбить нашего чуткого товарища. Но Тигран очень
взволнован: он то и дело покачивает головой и шумно
сопит носом, затем, через некоторое время, говорит воз-
мущенно:
— Я им покажу!..
II действительно, не прошло и двух недель, как про-
изошел новый эпизод.
Опять воскресный день.
Сидя у себя в комнате, я читаю одну пз книг, взяты к
пз библиотеки адвоката Багратунп. Я так увлечен чте-
нием, что не слышу шума шагов. Ио когда Тигран входит
368
и, не говоря нп слова, ложится на кровать, — это кажется
мне необычным.
— Что случилось, Тпгран?
Вместо ответа он стонет.
Я бросаю книгу и подхожу к нему.
— Ты болен, Тпгран?
Глаза у пего закрыты, он тяжело дышит.
Я прикладываю руку к его лбу.
— У тебя жар?
Он утвердительно кивает головой п просит намочить
платок и положить на лоб. Я исполняю его просьбу и са-
жусь около пего.
— Где ты был?
— Во дворе монастыря... Поспорили...
— Потом?..
— Подрались...
— Опять с ними?..
— Пет, с другими, — отвечает он, не открывая глаз.
— Тебя ударили?..
Он молча показывает на голову, плечи и бока.
На следующий день оп не идет в школу, и неизвестно,
каким путем соседи узнают о его «болезни». Первой при-
ходит навестить его Варенька-хозяйка, потом... Анаит.
Опа несколько раз появляется на балконе перед нашим
окном, по стесняется войти.
Однако в ту же ночь, когда я просыпаюсь и открываю
глаза, чтобы взглянуть на Тиграна, — вижу, что у его из-
головья сидит какая-то девушка... Неужели это сон или
видение? Нет, это Анапт... Анаит... Хочу спросить, как
она пришла? Но что-то удерживает мепя, я притворяюсь
спящим, чтобы она пе сконфузилась... Но я никак не могу
спокойно лежать: мепя одолевают сомнения... Значит,
Анапт любит Тиграна! Напрасно я думал, что ее влечет
больше ко мне, чем к нему. И я чувствую себя оскорблен-
ным, униженным. Поступок Анаит приводит меня в от-
чаяние. Мне кажется, что это — измена, что она нару-
шила обещание, данное мне. 11 в сердце поднимается пе
только недовольство против Анапт, по и ненависть к ней.
Хочется встать с постели и сказать: «Вон отсюда, измен-
ница!» Хочется оскорбить ее, произнести такие слова,
чтобы она почувствовала всю мою ненависть, все мое
презрение п больше пе осмелилась говорить со мною, шу-
тить, улыбаться... По что-то непонятное сдерживает меня.
Потом я думаю, что Анапт не так уж виновата. Ведь
369
одно несомненно — это Тигран увлек ее. Если бы не Тиг-
ран, то Анаит непременно полюбила бы меня. Именно
Тигран мешает!..
Думаю и о том, что если Анаит узнает, если я ей рас-
скажу, как избивали Тиграна и он не сумел защи-
титься, — она, наверно, разлюбит его!..
Вот о чем я думаю. С закрытыми глазами я слышу
каждое движение Анаит, ее вздохи. Мои слух до того
обострен, что, кажется, я слышу, как шевелятся губы
Анаит. Кажется, она губами касается лба Тиграна, а Тиг-
ран стонет во сне.
Трудно сказать, сколько длится мое мучительное со-
стояние. Вдруг я слышу шум легких-легких шагов, ше-
лест платья и скрип ставен окна и невольно открываю
глаза: Анаит из окна выходит на балкон и исчезает.
В ту ночь я был глубоко опечален и возненавидел
Анаит. Но одновременно я был восхищен ее смелостью:
не боясь родительского гнева, она влезла через окно и
ухаживает за больным Тиграном! Какая отвага! Значит,
она любит Тиграна больше, чем меня!
И мне делается грустно.
Утром приходит наш сосед Микаэл. Узнав о том, что
случилось с Тиграном, он улыбается. Не сочувствует, не
сердится, а улыбается.
— Это хорошо, ты уже получил идейное крещение.
Я не совсем ясно понимаю смысл слов «идейное кре-
щение», но чувствую — г-н Микаэл очень доволен Тигра-
ном, что тот оказался таким стойким и хотя был избит,
по нс сдал своих позиций.
Видя такое отношение г-на Микаэла к Тиграну, я чув-
ствую какую-то гордость: ведь это мой друг Тигран, мой
товарищ по комнате, нравится ему своей стойкостью!
Как бы я хотел быть таким, как Тпграп, чтобы г-н
Микаэл похвалил и меня!
9
ИМЕНИНЫ
Работать у адвоката мне заметно легче: верпее, я уже
привык к работе и она пе представляет для меня осооых
трудностей. «Деловые бумаги» и «подтягивание» Ваника
отнимают у меня пе больше двух часов. Все остальное
370
время посвящено чтению книг в роскошных переплетах
словно ожидающих читателя в библиотеке Багратунп.’
Эти объемистые тома часто доводят меня до опьянения;
сердце полно еще не изведанными чувствами, обогащаю-
щими меня. Зачастую эти книги так увлекательны, что
я даже не замечаю, как в комнате появляется г-н Багра-
тунп, а потом краснею: пе слишком ли я заспделся?..
Хочу встать, положить книгу па место, но г-н Багратунп
подходит ко мне и кладет руку мне на плечо.
— Читайте, молодой человек, читайте... Еслп здесь
вам мешают, можете взять книгу с собой на дом... Вам
необходимо больше читать.
II, ободренный его словами, я много часов провожу
за чтением. II никто, никто пе мешает мне. С утра г-н Ба-
гратунп уходит по общественным делам пли в суд, а г-жа
Ермония либо играет на рояле и занпмается с молодым
кудрявым пианистом, либо муштрует горничных: «цветы...
птички...» А потом уходит на прогулку. И я остаюсь со-
всем один в тишине опустевших комнат. Здесь слышен
только однообразный гул большого города, да изредка
кричит от скуки желтый франт: «Акоп, дай сахару...
Акоп, дай сахару...»
Эта тишина приятна, однако в доме адвоката меня
по-прежнему смущают натянутые отношения супругов:
кажется, чем дальше, тем больше они пе ладят друг
с другом. К тому, что супруги редко встречаются и мало
разговаривают, обращаясь друг к другу на «вы», я давно
привык. Но несколько дней тому назад между ними
вспыхнула ссора, подобной которой я еще не видел, вер-
нее— не слышал: ссора происходила в соседней комнате.
Тихий полдень; г-н Багратунп давно ушел в суд, и, по
обыкновению, никто не знает, когда он вернется. Во вся
ком случае, в такие дни оп приходит домой не раньше
чем к обеду. В зале играют с небольшими перерывами
г-жа Ермония п кудрявый пианист, и пх игра ничуть
не отвлекает моих мыслей; наоборот, под музыку читать
еще более приятно, — как будто отрываешься от окружа-
ющей среды, уносишься в новый мир, и мысль парит
в звездной синеве, где, кажется, глубже чувствуешь ю
речь повседневности и сдается, что вот-вот поймешь, по-
стигнешь тайны вселенной...
Как долго звучал рояль — не помню, я только слышу,
как кудрявый молодой человек, щелкая каолукамн. пр)
Щается с хозяйкой. Такая привычка у пианиста ще кать
371
каблуками при прощании, подражая кавалерийским офи-
церам. Его сапоги щелкают довольно-таки громко. Не-
сколько раз я с удивлением следил за тем, как он это про-
делывает, и заметил, что он мастерски ударяет каблуком
о каблук, отчего и получается щелканье. По-впднмому,
ему доставляет большое удовольствие показать свое ма-
стерство... Но но проходит и нескольких секунд, едва
успевает пианист выйти из дому, как я слышу звуки зна-
комых шагов. Это г-н Багратунп. Но вместо того чтобы,
по обыкновению, направиться в кабинет, он идет в зал, и
немного погодя я слышу разговор супругов, вначале глу-
хой, а затем довольно громкий, до того громкий, что он
ясно слышен и в моей комнате.
— Поймите, мадам, — постепенно возвышает голос г-н
Багратунп, — я не желаю, чтобы этот господин бывал
в моем доме!
— Значит, вы не желаете, чтобы я брала уроки? —
спрашивает мадам раздражительно.
— Берите уроки сколько душе угодно, но только пе
у него.
— Почему? Что оп сделал такого?
— Я о нем плохого мнения.
— Почему?
Г-н Багратунп ие отвечает; слышны лишь звуки его
шагов. Г-жа Ермония еще что-то говорит. Наконец муж
перестает расхаживать по комнате и опять говорит
громко:
— Кончено. Я не хочу его видеть!
Потом я слышу, как хлопает дверь. Г-н Багратунп
идет в кабинет; он входит взволнованный, до того взвол-
нованный, что даже не замечает меня, а я вижу, как* на
лбу у пего вздулись вены... Он тут же усаживается в мяг-
кое кресло перед письменным столом и, погрузив пальцы
в поседевшие на висках волосы, глубоко задумывается.
Вдруг оп срывается с места и подходит ко мне. Я закры-
ваю книгу и встаю, желая показать, что кончил чтение.
— Читаете?—говорит он и, как мне кажется, ста-
рается придать своему голосу по возможности больше
мягкости и непринужденности, но в каждом ого слове
чувствуется грусть и горечь. — Читайте! Жизнь хороша
только в книгах, — продолжает он как бы сквозь зубы и
вновь впадает в задумчивость.
Видя его скверное настроенно и не желая мешать его
одиночеству, я отправляюсь к себе домой, по дорого раз-
372
мышляя о том, что могло вызвать его печальное настрое-
ние. За что оп зол из пианиста и почему не хочет, чтобы
тот оывал у пего в доме?.. Все это кажется мне странным
и непонятным. Одно для меня ясно: после сегодняшнего
столкновения отношения супругов должны еще больше
обостриться. «Теперь они окончательно перестанут разго-
варивать между собой», — думаю я. И мне становится
грустно...
Однако не проходит п нескольких дней, как события
принимают другой оборот. Однажды утром, когда я по
обыкновению пишу отношения под диктовку г-на Багра-
тунп, входит г-жа Ермония. Она в бархатном платье цвета
фиалки, которое, плотно облегая фигуру, подчеркивает ее
стройность и делает ее еще более обворожительной. Гос-
пожа редко приходит в кабинет мужа, а если и появ-
ляется здесь, значит, случилось нечто необычайное. Либо
это связано с большой тратой денег, либо предполагается
званый вечер, что бывает раз-другой в месяц. Однако мне
кажется, что сегодня она пришла помириться с мужем.
Наверное, мое присутствие будет лишним во время
их объяснения. Но немного погодя выясняется, что я
ошибаюсь: повод, побудивший ее прийти к мужу,
иной.
— Как вы знаете, пятнадцатого день именин Ва-
ника, — тихо говорит г-жа Ермония, глядя на мужа голу-
быми глазами. — Будут гости. Если вы хотите кого-нибудь
пригласить, пожалуйста...
Г-н Багратунп слушает жену молча, повернувшись
к стене. Выслушав ее, он ничего пе говорит, ни единого
слова! А между тем мне все-такп кажется, что г-жа Ермо-
нпя пришла помириться с мужем ради имении сына. Но
г-н Багратунп не произносит ни слова, он только утверди-
тельно кивает головой в знак того, что выслушал ее.
— Значит, пятнадцатого,—повторяет г-жа Ермония
медленно, произнося последнее слово почти по слогам.
— Хорошо, — говорит г-н Багратунп на этот раз, и,
как мне кажется, для того лишь, чтооы я не пыл дурного
мнения о пем или но подумал, что у него плохие отноше-
ния с женой. А когда г-жа Ермония, в своем оархатном
платье, гордо выступая, унося с сооой аромат духов, у ia-
ляется, г-н Багратунп покачивает вслед головой и, как
всегда, держа пенсне в руке, начинает шагать по каои-
пету взад и вперед.
— Званый вечер... гости... — повторяет оп оез копна.
373
Насколько мне известно, эти вечера не нравятся ему:
трудно сказать, что ему не по душе: то лп неизбежные
расходы, то лп люди, которые бывают у пего в доме, или
то, что ои сам невольно вынужден принимать участие
в их веселье. Но предстоящий званый вечер — исключи-
тельный, он пе похож па другие вечера, и это как будто
смягчает его.
— Именины Ванпка... Значит, пятнадцатого — име-
нины моего сына. Молодой человек, — говорит он, пере-
став шагать, — я приглашаю вас. Непременно приходите...
Будем справлять именины Ванпка...
II затем он снова продолжает расхаживать в глубокой
задумчивости, по привычке вертя пенсне в руке.
Немного погодя то же самое приглашение я получаю
от Ванпка, когда он, вернувшись из школы, узнает, что
пятнадцатого будут праздноваться его именины.
— Господин Сурен тоже придет, не правда лп, мама?
— Конечно, конечно, — утвердительно кпвает головой
г-жа Ермоння. — Господин Суреп, приходите и вы, Ваник
будет очень рад.
«Значит, сама-то опа пе будет рада», — сейчас же ду-
маю я, чувствуя, что мое самолюбие задето, — вообще я
болезненно самолюбив. Я никогда не бывал на званых
вечерах; для меня это новый мир, и меня охватывает
сомнение: идти илп нет?.. Пожалуй, мне хотелось бы
посмотреть, как развлекаются на таких званых вечерах,
но, с другой стороны, я заранее стесняюсь, пе зная, как
нужно себя вести. Но, как бы я нп стеснялся, мне ка-
жется, что отказаться я все же не могу. Еслп я не пойду,
это сочтут неприличным, а может, и обидятся. Пока я не
знаю, что значит формальное приглашение; по-моему,
если приглашают, нужно обязательно пойти.
Но когда, вернувшись домой, я сообщаю о полученном
приглашении Тиграну, оп смеется.
— Значит, понемногу ты становишься салонным кава-
лером, — говорит он. — Любопытно... — II тоже находит,
что нужно пойти, поскольку это именины моего уче-
ника. — Еслп даже не получишь удовольствия, то, во вся-
ком случае, увидишь быт этих буржуев, а может быть, и
влюбишься в какую-нибудь кокетку!
Хотя Тигран и шутит, я подозреваю, что он намеренно
уговаривает меня пойти на именины, чтобы самому
остаться наедине с Анаит: по вечерам я всегда бываю
дома и, возможно, мешаю их свиданиям...
374
Затем Тшраи советует мне приодеться, чтобы не вы-
деляться среди гостей. Непременно нужно надеть костюм,
сорочку с галстуком. Это обязательно. Потом нужно по-
бриться, иначе могут высмеять — с таким пушком на
лице я буду похож на настоящего провинциала... Так
вот с чем связан этот вечер!.. Значит, нужно что-то пред-
принять. Осталось еще несколько дней до пятнадца-
того.
В тот же день я п Тпгран направляемся в магазины.
Сперва мы покупаем костюм, мой первый костюм, затем
сорочку с крахмальными манжетами и воротником,
а также синий галстук. Тпгран настаивает на покупке
синего галстука, — он подойдет к синему костюму. Но
я все же покупаю, кроме синего, еще черный с белыми
крапинками; он мне нравится больше. Покупаю также
новые ботинки и фуражку. Ботинки блестящие, остроно-
сые, ботинки настоящего городского франта... С первых
же дней после приезда в город я мечтал купить именно
такие ботинки; наконец-то я приобрел их... Теперь у меня
есть деньги, небольшая сэкономленная сумма, п я могу
позволить себе эту роскошь, тем более для такого исклю-
чительного случая — именин моего ученика Ванпка, вер-
нее, для званого вечера г-жи Ермонии.
— Нужно нарядиться как следует, — говорю я Тиг-
рану и, вернувшись домой, одеваюсь с ног до головы во
все новое. Как будто все в порядке, во мои руки кажутся
мне слишком большими; это обстоятельство немного огор-
чает меня, однако новые ботинки своим блеском и ост-
рыми носками всецело поглощают мое внпманпе, застав-
ляя забыть все остальное.
Спустя четыре дня, вечером в день именин, я надеваю
новый костюм, новую сорочку с белым воротником и ман-
жетами и лакированные ботинки.
Увидя меня, Анапт ахает и останавливается на
балконе.
— Ой, не узнала вас, вы совсем изменились, господин
Сурен.
— Как? — спрашиваю я безразличным голосом.
— Изменились, — повторяет она, как оы смутив-
шись. — Это почему? Куда-нпбудь идете?
— Да... приглашен...
— Неужели? — удивляется она.
Ее удивление льстит моему самолюбию. Это мне ка-
жется чем-то вроде победы, и я полон радости.
375
Но мне ведь надо еще решить — когда пойти, в кото-
ром часу, чтобы было удобнее. Тпграп мне советует отпра-
виться как можно позднее, так как горожане собираются
не в точно назначенное время. Об этом я знаю и пз книг,
но все-такп с семи часов я начинаю волноваться. Как сде-
лать, чтобы меня не приняли за «невежу-провинциала»,
как говорит Тигран. В самом деле: придешь раньше вре-
мени — сочтут невежей, опоздаешь — то же самое. Все
равно, Тигран и сам толком не знает пх обычаев, и лучше
уж отправиться немножко раньше. Я решаю пойти, стать
недалеко от дома пли же ходпть по противоположной
стороне улицы; если замечу, что гости начали собираться,
тогда войду и я.
Так и поступаю.
В тот вечер многие горожане могли бы рассказать
о том, как на Михайловской улице онп видели странного
юношу, который с букетом цветов в руке беспокойно рас-
хаживал по тротуару и все время посматривал на подъ-
езд какого-то дома... Он так был занят этим (могли бы
рассказать опп), что то и дело натыкался па прохожих и
каждый раз просил извинения...
II это было верно, так как я не отрывал глаз от подъ-
езда дома Багратунп, боясь пропустить гостей. Я решил
было считать входящих гостей и ждать до тех пор, пока
не войдут десять человек. «Потом войду», — решил я. Но
мне не терпится. Видя, что несколько человек уже вошли
в подъезд, я привожу в порядок букет и следую за ними.
Если даже среди них нет гостей, я могу подождать в биб-
лиотеке пли же отдать букет Ванику и посидеть в его
комнате.
Однако, узнав, что гости уже в зале, я вхожу в каби-
нет г-на Багратунп, надеясь, что там нет адвоката и
я успею привести себя в порядок и причесаться, а затем
войти в зал, а оттуда — к Ванику. Но г-н Багратунп
в комнате; через полуоткрытую дверь я вижу его, оде-
того во все новое — он в белоснежной манишке, черном
сюртуке, с черным галстуком. Волосы, еще не совсем
поседевшие, гладко причесаны. Он читает какое-то
письмо, и лицо его мрачнеет. Вижу, как вздрагивают
мышцы на его лице и дрожат руки. Он оборачивается п
бросает письмо на стол.
— Честный человек подписался бы... «Друг»!.. -
II, положив руки в карманы, оп начинает, как обычно,
ходпть по комнате, повторяя одно и то же слово;
370
— друг... друг...
Я осторожно вхожу с букетом в руке.
— A-а, молодой человек, пришли? — говорит он маши-
нально и рассеянно; видно, что его занимают другие
мысли. Обернувшись, он берет брошенное письмо и кладет
в карман так торопливо, что это кажется мне стран-
ным.
«Наверное, боптся, что я прочту», — думаю я.
Но еще более странным мне кажется то, что он сейчас
же добавляет:
— Идите к Ванику, молодой человек, я сейчас приду...
Я, конечно, выхожу. II все-таки меня удивляет, что
г-н Багратунп сегодня такой мрачный, рассеянный и
чем-то озабочен. Что случилось? Казалось бы, что сего-
дня, в день именин единственного сына, он мог бы быть
веселым, а он мрачнее, чем когда-либо... Удивительно!..
Помимо этого, мне очень неприятно, что он даже пе
взглянул на мой подарок — букет... II не заметил моего
нового костюма...
В зале уже много гостей, все онп нарядно п красиво
одеты: женщины в атласных шелковых платьях, некото-
рые — декольтированы, а мужчины — все молодые, в чер-
ных сюртуках и фраках. Пз гостей я узнаю только куд-
рявого пианиста. Сегодня он надел фрак и тщательно
причесался. Я узнаю п двух молодых женщин, которые
часто прпходят к г-же Ермонпи пли же с ней вместе ухо-
дят на прогулку. В обширном зале гости беседуют, стоя
небольшими группами пли же сидя па диванах. Горшки
с цветами и деревьями отодвинуты к стенам, а клетки
с птицами вынесены в дальние комнаты.
Когда я вхожу, г-жа Ермонпя, в пышном кружевном
платье, беседует в углу с какой-то молоденькой дамой.
Она подносит лорнет к глазам и удивленно смотрит на
меня, как бы недоумевая — кто бы мог быть этот незна-
комец. Другие тоже удивлены... Может быть, в действи-
тельности, никто п не удивляется, но мне кажется,
что они смотрят на мой костюм, на галстук и лицо,
бритое в первый раз... Пх внимание приятно мне, и я
краснею.
Зал весь залит светом. Две люстры сверкают огнями,
а установленные па стенах гроздья электрических ламп
усиливают и без того яркое освещение. Я ищу глазами
Ваника. Но его не видно. Г-жа Ермонпя — пспхоло!, она
сейчас же догадывается, кого я ищу, пли, может быть.поип-
377
мает мое неловкое положение, — среди собравшихся у меня
нет ни друзей, нп знакомых, — и спешит мне на помощь.
— Ваник у себя в комнате, — говорит она, указывая
черным лорнетом па комнату Ванпка. — Пожалуйте!
Я иду в комнату Ванпка. Сегодня оп в синей матроске
с белыми ленточками па воротнике; окруженный буке-
тами и подарками, он рассматривает какой-то альбом.
Увидя эти подарки и огромные букеты, я понимаю, по-
чему г-жа Ермоння удивленно посмотрела на меня. «Ее,
вероятно, удивил мой маленький букет, — думаю я. —
II гостей тоже... Наверное, здесь принято дарить огромные
букеты, а я прпнес такой скромный; его придется поста-
вить не в вазу, а в стакан... Как же исправить ошибку?
Не сказать лп, что я купил другой подарок и забыл при-
нести, а завтра действительно преподнести что-нибудь
получше?..» Но мне кажется, что так будет хуже — они
могут подумать, что я настолько безразлично отношусь
к сегодняшнему дню, что даже забыл дома свой подарок...
Нет, уж лучше пусть будет так... И я присоединяю мои
букет к остальным.
Гости постепенно собираются. Г-жа Ермония прини-
мает их с улыбками, смехом, а иных и с поцелуями. Она
всех ведет в комнату Ваника. Новые букеты и подарки...
Мальчик со страстным любопытством разворачивает но-
вые подарки, радуется, восторгается, не стесняясь моим
присутствием, но когда подарок не нравится ему, он с вы-
сокомерием избалованного ребенка откладывает его в сто-
рону.
Между тем в зале начинают играть на рояле и танце-
вать. Я и Ваник выходим из комнаты, чтобы посмотреть
на танцы. В вальсе кружится только одна пара, а на
рояле играет не кудрявый пианист, а какая-то молодая
дама с длинной шеей; ее серьги похожи на черные че-
решни и свисают так низко, что, когда она двигает голо-
вой во время игры, «черешни» ударяются о щеки...
Г-н Багратуни уже тут. Он стоит в углу и беседует
с мужчинами; он опять кажется мне мрачным и рассеян-
ным. Когда собеседники смеются, на его лице появляется
лишь что-то вроде деланой улыбки и сейчас же исчезает.
Я замечаю, что он только силится казаться веселым.
А г-жа Ермония в своем пышном кружевном платье бле-
щет улыбками, весельем, драгоценными камнями па шее,
пальцах и в ушах... Кажется, что вместе с пей улыоа-
ются и смеются все ее украшения. Входящим мужчинам
378
она подносит для поцелуя руку со сверкающими коль-
цами, а с женщинами целуется и ведет пх в своп будуар,
где они перед трельяжем приводят в порядок своп при-
чески и завитушки или же, отыскав пудру среди разно-
образных коробок, пушком припудривают лицо и шею...
В вальс постепенно вовлекаются новые пары, и не-
много погодя весь зал полон танцующими. Иногда пары
кружатся и несутся так быстро, что кажется — танцуют
не люди, а гибкие фраки, сюртуки и волнообразные юбки,
которые без конца несутся в каком-то вихре. И кажется,
вместе с ними кружится и зал со всеми своими люстрами.
Среди танцующих мне особенно нравятся две пары:
высокого роста, с гладким, как у артиста, лицом молодой
человек и черноглазая девушка, которые кружатся п пор-
хают с легкостью бабочек. Кажется, их ноги совсем но ка-
саются пола. И еще — г-жа Ермония и кудрявый пианист,
которые как будто составляют печто гармонически целое:
гпбкие и стройные, они несутся в горячем вихре танца,
увлекают за собой всех танцующих — все время впереди
всех, сияющие п радостные...
Я никогда не видел г-жу Ермонию танцующе!!, и се-
годня она мне кажется удивительно пленительной, пре-
красной и молодой... II одновременно кажется, что г-н
Багратунп, наверно, рад, что его жена не только хороню
танцует, но и привлекательнее и красивее всех... Но
г-н Багратунп почти не смотрит на жену: уединившись
в углу, он беседует с каким-то лысым молодым челове-
ком, и когда взгляд его падает на жену и кудрявого
пианиста, оп сжимает губы и мрачная тень проходит по
его лицу. Я приписываю это его усталости и продолжаю
смотреть на танцующих.
Женщина с длинной шеей п серьгами в виде черешен
играет на рояле вальс, мазурку, краковяк, кек уок. Ее
длинные пальцы беспрестанно подымаются и падают на
клавиши рояля, танцы следуют один за другим, и гости
парами кружатся без конца, иногда в таком быстром
темпе, что кажутся мигающими огнями, а зал точно
огромная чаша, наполненная пеной, взбитой пз жешкнх
платьев.
Привлеченные музыкой, гулом танцев, рас краснев-
шиеся горничные. Магна п Даша, оставив кухню^ выое
гагот посмотреть на танцующих п поспешно пд\т ооратпо,
а обеспокоенный попугай в задних комнатах, будто выра-
жая свое недовольство, по временам кричит: «Акоп, дай
379
сахару...» Но никто не обращает на него внимания, и его
отчаянный крик теряется в шуме музыки и танцев. Быть
может, только я один слышу его голос, так как не танцую
и редко хлопаю в ладоши, н то — следуя примеру других,
ради приличия.
Молодой дирижер — небольшого роста, бодрый, с чер-
ной родинкой па подбородке, — увидев меня, предлагает
танцевать с девушкой-брюнеткой, которая моложе всех, —
у нее нет кавалера. Я отказываюсь: «европейских танцев
не знаю». Но моя робость не позволила бы сейчас танце-
вать, если бы даже я п умел. Пет, я совершенно далек
от мысли танцевать, дирижер предлагает, наверное, про-
сто так — ради шутки. Но немного погодя я замечаю, что
он ту же молоденькую девушку убеждает танцевать со
мною, а девушка, к моему счастью, пе соглашается. «Фи,
пе хочу», — слышу я голос девушки; ее ответ и радует
и огорчает меня. Радует, что благодаря ее отказу я, не
умеющий танцевать, спасаюсь от позора. Но мне стыдно,
что эта девушка презирает меня. Значит, несмотря на
новый костюм, я все же похож на провинциала! Пли.
быть может, мои длинные руки ей кажутся некрасивыми?
Наверное, именно поэтому она избегает меня или считает
ниже своего достоинства танцевать со мною. А может
быть, и по какой-либо другой причине, неизвестной мне.
И эти грустные думы омрачают то маленькое чувство
радости, которое я испытал, услышав отказ девушки тан-
цевать со мной!
«Если бы Тпгран был здесь, эта брюнетка, наверное,
танцевала бы с ним: у Тиграна красивая голова и краси-
вые руки. Она, может быть, танцевала бы и с Самсоном,
но Ашот сам бы не согласился — оп, как и я, не умеет
танцевать».
По-прежнему раздаются звуки рояля, пары продол-
жают кружиться, они несутся в вихре танца, устают и
иногда присаживаются отдохнуть. Но г-жа Ермония бес-
прерывно кружится вместе со своим кавалером — с вос-
хитительной улыбкой па лпце, в блеске и сиянии драго-
ценных камней. Кажется, ни одна из присутствующих
женщин п девушек ие чувствует себя так весело и счаст-
ливо, как г-жа Ермония. Мне кажется, что она старается
развлечь гостей и поддержать общее веселье. В то время
как гости устают, садятся, обмахиваются веером, она без
устали кружится с улыбкой счастья на лице, такая лег-
кая в своем воздушном платье, с рассыпавшимися на лоу
380
и висках локонами... Г-н Багратунп продолжает беседо-
вать с лысым господином и временами, мельком взгля-
дывая на жену, мрачнеет...
Мне опять кажется странным, почему же г-н Багра-
тунп не радуется, что жена так хорошо танцует. Однако,
вспомнив, что он терпеть не может этого кудрявого моло-
дого человека, я думаю: «Оп, наверное, недоволен, что
жена все время танцует с ним. а пе с кем-нибудь другим,
пли, может быть, беспокоится, что жена не отдыхает, как-
все остальные. Вероятно, поэтому он. пе прерывая свою
беседу с лысым господином, все время исподлобья смот-
рит па жену — пе устала ли она от головокружительного
танца».
По вот наконец, когда пары после краковяка продол-
жают только что начатый вальс, г-жа Ермония и ее кава-
лер выходят из круга танцующих. У них пылают лица,
в глазах сверкает огонь. Онп направляются в соседнюю
комнату, вероятно для отдыха. А г-н Багратунп, бросив
в их сторону молниеносный взгляд, мрачнеет еще силь-
ней. Это мне кажется еще более странным. «Он, навер-
ное, беспокоится», — думаю я. Безразличный к беседе
с лысым господином, он провожает жену взглядом, а не-
много спустя, бросив своего собеседника, следует за ушед-
шей парой. II я думаю, что он, наверное, хочет что-то
сообщить г-же Ермонии пли попросить ее, чтобы она
меньше танцевала... Однако, выйдя из комнаты, оп, взвол-
нованный, тотчас возвращается обратно; его нижняя че-
люсть дрожит, взгляд блуждает — он видит мепя, видит
также своего лысого собеседника и, как будто не узнав
нас, идет к дверям. Окинув всех остальных гостей таким
же бессмысленным взглядом, оп молча направляется
в свой кабинет.
— Папа! Папа!—окликает Ваник и. держа в руке
одпн из полученных подарков, бежит за отцом.
Но г-н Багратунп пе оглядывается. Его неооычнос
настроение не остается незамеченным для гостей; они
смотрят ему вслед, и средн них подымается шепот и шу-
шуканье; немного спустя прекращается танец, замо. кает
музыка. Кажется, у всех на лицах недоуменный вопрос.
«Почему так неожиданно г-н Багратунп покипел го-
стей?..» II в зале воцаряется тревожная тишина.
Немного погодя, как бы ооеспокоепная этой ипниной,
входит г-жа Ермония, тоже взволнованная, и глазами
ищет кого-то. Наверно — мужа. Две дамы что то говорят
381
on. п г-жа Ермонпя спешит в кабинет мужа... Должно
быть, для того, чтобы вызвать его. II вдруг слышится
крик г-па Багратунп:
— Вон!..
Г-жа Ермонпя, спльпо побледневшая, пдет обратно.
— У него болпт голова... это с ппм часто бывает,
знаете лп, часто...
Голос ее дрожит.
— Неужели так сильно болпт? — спрашивает какая-то
пожилая женщина.
— Нет, ничего серьезного, наверное скоро пройдет.
— Может быть, зайти к нему?
— Не стоит, лучше оставить его в покое.
II г-жа Ермония старается успокоить своих гостей.
Она улыбается и дружески кладет руки на плечи то од-
ному, то другому. Но каждое слово, каждое движение
выдает ее волнение. Слова она произносит не совсем ясно,
не договаривает начатую фразу, в голосе, в жестах чув-
ствуется искусственность и принужденность...
Через полчаса гости расходятся; с ними вместе вы-
хожу и я, думая о внезапной болезни г-на Багратунп.
На следующий день, когда я немного раньше обычного
прихожу на занятия, я вижу нескольких полицейских и
чиновников, спускающихся по лестнице. Кто они, почему
пришли — трудно понять. Однако у всех какой-то озабо-
ченный вид. «Обыск!» —мелькает мысль. Поднявшись на-
верх, на площадке лестницы я встречаю полную Дашу
с заплаканными глазами. И тут мне кажется, что между
появлением полицейских и слезами Даши есть какая-то
связь.
— Что случилось? — спрашиваю я Дашу, чтобы
узнать, почему она плачет п почему пришли полицейские.
Даша подносит кончик своего фартука к глазам:
— Господин... господин... покончил с собой...
Будто кто-то камнем ударяет меня по ногам; я оста-
навливаюсь и не знаю, что предпринять, — войти или же
нет?.. И не могу остановиться на определенном решении.
Даша спешит мне на помощь; она, утирая глаза, входит
в коридор, и я следую за ней.
В доме уже много людей, и все онп мне незнакомы.
В зале, во вчерашнем светлом зале, где так весело
играли па рояле и пары кружились в радостном вихре, —-
в середине па длинном столе лежит г-н Багратунп. Руки
у него сложены на груди, глаза закрыты, и на нем ка-
382
кая то черная материя до самого подоородка. На правом
виске синеет пеоольшое еле заметное пятнышко.
В первый раз я вижу самоубийцу и впервые стою пе-
ред загадкой самоубийства. «Как человек подымает руку
на сеоя и каковы причины, которые доводят людей до
такого поступка?»—думаю я п жадно прислушиваюсь
к разговору окружающих. Но опп шушукаются и шеп-
чутся, говорят так осторожно, что трудно что-либо понять.
Уже спустя много времени дядя Шамир рассказывает
мне, что г-н Багратунп покончил самоубийством пз-за
жены... Получив письмо о том, что жена изменяет ему,
он несколько месяцев следил за нею и в последний вечер
видел, как опа целовалась с кудрявым пианистом. Другие
рассказывают о подробностях и говорят, что полицейский,
составлявший протокол, среди бумаг адвоката обнаружил
письмо за подписью «Друг».
В какой степени верны эти слухи, трудно утверждать,
по все это мне кажется таинственным и ужасным.
На второй день после самоубийства Багратунп мы
хороним его без священника, а спустя два дня г-жа Ер-
мония увольняет меня.
— Вы свободны, господин Сурен; я не в состоянии со-
держать вас...
10
ТЯЖЕЛЫЕ ДНП
Я опять безработный. Проходят печальные дни и не-
дели, полные грустных дум, фантастических мечта шй,
отрывающих меня от настоящего и уносящих вдаль...
После смерти адвоката для меня вновь наступают тя-
желые времена. То, что мне следовало за восьмой месяц,
я не получаю. Не то чтобы г-жа Ермония отказала мне,
нет, я сам стесняюсь в минуты такого тяжелого горя
прийти к ней и сказать: «Дайте мой заработок а не лед
нпй месяц». Мне это кажется неприличным, даже пош-
лым. Кроме того, я склонен думать, что г-жа Ермония
может просто не поверить мне. «Неужели не получили.
Ну, ладно, я... проверю, посмотрю...»
Опа может так ответить, а выслушать такой ответ мне
было бы неприятно. Может быть, она и не скажет так, но
я этого опасаюсь.
383
В последний раз, когда я был у них, г-жа Ермоння,
эта веселая и обычно шикарно одетая женщина, была
в трауре. Грустным голосом она сказала мне; «Вы сво
бодны...» В ее обращении я почувствовал холод, который
заставил меня подумать, что г-жа Ермоння рада изба-
виться от меня: я больше пе буду утомлять ее Ванпка.
плп «мучить его», как опа часто говорила. После этого
разве можно было говорить о следуемой мне сумме?..
Вторично обратиться к г-же Ермонии? Будь па моем
месте кто-нибудь посмелее, оп, наверное, потребовал бы...
Но моя робость помешала мне. Так всегда бывало п
впоследствии. На деньги, заработанные мною в первые
месяцы, я жил, приобрел одежду, фуражку и ботинки —
остроносые лакированные ботинки, которые мне так пра-
вились. Я хотел хорошо одеться, чтобы нп г-жа Ермония,
нп ее гости не сочли меня за провинциала, лишенного
вкуса... И после всех этих трат у мепя па руках осталась
незначительная сумма, на которую можно было прожить
всего лишь несколько дней.
— Значит, тебе нужно опять найти работу, — говорят
дядя Шампр, когда я сообщил ему о моем увольнении. —
Нехорошо вышло, — покачивает он своей круглой, ко-
ротко остриженной головой.
Дядя Шампр человек практичный п проницательный.
— А есть у тебя деньги, пока мы найдем тебе новую
работу?
— Конечно, — киваю я головой, хотя и пе уверен. что
дядя Шампр в течение нескольких дней найдет мне ра-
боту. По я отвечаю так потому, что самолюбие не позво-
ляет мне сознаться в безденежье. Да к тому же дядю
Шамира может удивить, что я проел свое жалованье.
О своем костюме и остроносых ботинках я ему, конечно,
ничего не говорю...
Как знать, может, оп принял бы это за расточитель-
ство и стал бы упрекать меня? Помимо того, что я ли-
шился службы, для меня большим горем было и то, что
я не буду больше пользоваться богатой библиотекой адво-
ката.
Сколько увлекательных книг я мог бы еще там про-
честь!.. Эти книги!.. Сколько радостных часов они мне
подарили, как часто я погружался в мечты! После смерти
г-па Багратунп у меня остались две книги: пе прочитав
их, я отнес г-же Ермонии, предполагая, что, может быть,
она захочет иметь все вещи мужа; пусть не думает, что
384
я оставил пх себе. Возвращая книги, я надеялся на ёе
любезность, па то, что она скажет: «Приходите п берите
книги, которые вам понадооятся». Но она этого не ска-
зала, и я почувствовал, что неприятен ей. Теперь един-
ственным моим утешением была городская библиотека.
После долгих часов ходьбы п тщетных поисков работы
я иду в Пушкинскую библиотеку, выбираю книгу, с лю-
бовью приступаю к чтению. Но, прочитав несколько стра-
ниц, вспоминаю, что я безработный, в карманах пусто,
и сейчас же оросаю книгу. Невольно я вспоминаю о своих
мечтах и надеждах в первые дни после приезда. Я ведь
должен был зарабатывать много денег и посылать домой,
чтобы избавить отца от излишних забот, чтобы хоть не-
много облегчить его жизнь. Но я до сих пор ничего не по-
слал домой... Десять месяцев, как я здесь, и... ни одной
копейки!
Вот уже несколько дней, как я покупаю фунт черного
хлеба п отправляюсь в городской сад или на русское
кладбище, чтобы там «пообедать». Чаще всего на русское
кладбище — там никто не видит моего «обеда» и никто не
сможет нарушить моих дум. Я «обедаю» в полном одино-
честве и мечтаю под цветущими деревьями...
Мои мечты?.. Не созданы ли мечты и грезы для того,
чтобы в печальные дни нашей жизни быть опорой, чтобы
иногда уносить нас в мир чаяний и надежд? В эти тоск-
ливые часы я прежде всего утешаюсь .мыслью, что очень
многие бывали в моем положении, а потом не только на-
ходили себе работу, но и делались знаменитыми людьми...
Потом я представляю себя в разных положениях: вот
я нахожу саквояж, полный ассигнаций. Денег так много,
что трудно сосчитать... Или же, скажем, по улице прохо-
дят фаэтоны, бесчисленная вереница фаэтонов... Крошеч-
ная девочка, убежав от матери, хочет перейти через
улицу, и в ту самую минуту, когда она чуть-чуть не по-
падает под колесо фаэтона, я спасаю ее, схватив за руку...
Мать благодарит, приглашает меня домой и в знак
признательности дарит кошелек, полный золота... II чего
только я не делаю на это золото! Во-первых, посылаю до-
мой много денег и пишу родным, чтобы они отказались
от наследства деда и выстроили себе новый дом... Затем
для Анапт покупаю такие подарки, чтобы она больше ни-
когда и пе думала о Тигране... А на остальные деньги
я готовлюсь и поступаю либо в семинарию Нерсесян, либо
в гимназию. Экзамен я сдаю так удачно, что меня
385
G. Зорьян, т. 2
определяют в один класс с Тиграном. А потом?.. Потом,
по окончании, поступаю в университет... Блестяще окон-
чив его, занимаю видную должность, и каждый раз, как
только я появляюсь в родном городе, все с уважением
смотрят на меня... Я гуляю по улицам, приподнимая
шляпу, кланяюсь всем... кроме одного человека — моего
дяди... Он встречается со мною, здоровается, но я пе от-
вечаю ему... Он шлет посредников, уговаривает поми-
риться с ним — я отказываюсь...
Обо всем этом я мечтаю на кладбище, в этом царстве
мертвых, которое, не знаю почему, и до сих пор привле-
кает меня. Может быть, потому, что одиночество и уеди-
нение ощущаются здесь глубже и никто не может обо-
рвать нить моих мыслей и нарушить мои мечты.
II я здесь, среди могил, зеленеющей травы, в прохладной
тени деревьев и под сипим небом сооружаю воздушные
замки. Мечты уносят меня далеко. Вот я уже народный
герои, все восторгаются моими доблестями, хотят познако-
миться со мною, лишь Анаит не решается подойти ко
мне... Потом... потом она просит извинения за то, что
предпочла Тиграна... Я прощаю ей от всей души, и мы
долго беседуем искренне и сердечно...
Но тут мои мечты исчезают; я прихожу в себя: во-
круг — могилы и надмогильные памятники, тпшпна и по-
кой. Я продолжаю прерванное чтение и опять думаю
о планах на будущее...
И вот однажды, увлеченный мечтами, я засыпаю под
липами и чувствую, что кто-то дергает меня за руку. Еще
пе оторвавшись от сна, я сопротивляюсь, размахиваю ру-
ками и ногами. Но скоро чей-то голос окончательно будит
меня; открываю глаза. Кладбищенский сторож, согбен-
ный старик, улыбается мне хитрой улыбкой. Я вижу его
седую бороду, доходящую до пояса, морщины пергамент-
ного лица. Не переставая улыбаться, он спрашивает:
— Как вижу, ты безработный... не так лп? Приходишь
сюда, читаешь книги и спишь?
Когда я кивком головы подтверждаю его слова, оп
усаживается на надгробный камень и, медленно покури-
вая, созерцает свое царство. Затем так же тихо и мед-
ленно рассказывает о том, как год тому назад два моло-
дых человека, такпе же безработные, как и я, часто при
ходили па кладбпще, порою тут же и спали. Так вот,
однажды опп ограбило могилу, по старик поднял тревогу,
и вызванные нм полицейские арестовали их.
386
12ВЗ
Им надоело шляться оез работы, — улыбается сто-
рож, — ну п взялись за новое дело...
Коротенький рассказ сторожа я понимаю как намек
на своя п после этого совершенно прекращаю посещения
кладбища.
Но по-прежнему в моем распоряжении остаются го-
родской сад и Пушкинская библиотека, в особенности —
сад, где с книгой в руке я провожу целые часы на ска-
мейке, под сепью двух нежных п гибких кипарисов. Я на-
хожу желанное одиночество не только на кладбище, но
и в саду. Правда, паша комната тоже имеет свою пре-
лесть и в ней можно уединиться, а для чтенпя она, по-
жалуй, более удобна, однако я избегаю проводить время
в комнате, не желая, чтобы Варенька-хозяйка и Анаит
догадались о том, что теперь я без работы. Кроме того,
наша комната приводит меня в отчаяние — там я сильнее
чувствую свое плачевное положение, и тоска охватывает
меня...
Теперь, спустя много лет, возвращаясь к воспомина-
ниям об этих днях, я понимаю, насколько тогда у меня
были обострены самолюбие и мнительность: я нарочно
поздно возвращался домой еще и потому, что пе хотел
мешать Тиграну готовить уроки, к тому же — пе хотел
встречаться с моими товарищами — Ашотом и Самсоном,
чтобы они не видели меня грустным, не расспрашивали
нп о чем. Это самое главное. Но когда они все-таки спра-
шивали — нашел ли я работу? — мне это причиняло боль.
— Ничего, найдешь, — подбадривает меня Тигран.—
Лучше совсем не думай об этом. — С минуту он молчит,
потом продолжает заботливо: — А на обед у тебя есть
деньги?..
Я отвечаю Тиграну так же, как и дяде Шамнру: ко-
нечно, у меня есть деньги па обед.
Оп смотрит мне в глаза.
— Если у тебя нет денег, там (оп показывает па че-
модан) есть несколько рублей... бери, сколько нужно.
— Нет, пока что у меня есть, дядя мне дал, хва-
стаюсь я, чтобы не уронить себя в его глазах. Хочу пока-
зать, что и у меня есть опора.
Самолюбие — вот мой величайший враг. Везде и всюду
оно сковывает мои чувства, сдерживает их и дает о себе
знать. Откуда взялось это тираническое чувство?
У меня за душой нет пи гроша (последние носколько
рублей уже растаяли), а все-таки самолюоие пе позволяет
1/213*
387
Сообщить товарищам о моем незавидном материальном
положении или же запять у них деньги. Знаю, что и
они не богаты. Тигран столуется в какой-то семье и еле
сводит концы с концами. Ашота содержит его дядя.
А Самсон получаемую ежемесячную сумму целиком от-
дает своему домохозяину, у которого и обедает. Значит,
мне нельзя у них занимать деньги. Может быть, заложить
что-нибудь?.. Однако и тут мешает самолюбие: «Что по-
думают?..» Хотя я и не знаю, где закладываются вещи —
в ломбарде ли, в комиссионных магазинах или где-пнбудь
еще, но я все-таки перебираю в уме — что можно было
бы заложить. Костюм, новые ботинки. Гоголя в роскош-
ном переплете? Заложить книги Гоголя! От одной этой
мысли мне становится тяжело. Заложить единственный
предмет моей гордости — пи за что!! А вдруг присвоят
или продадут заветные мои книги, с которыми связано
так много воспоминаний?.. Мне вовсе не приходит в го-
лову, что книги не берут в заклад, а в комиссионных
магазинах принимают лишь на условиях продажи, удер-
жав определенные проценты. Но я не хочу лишаться
этих книг. Мне кажется, что это было бы святотатством.
Нет, буду голодать, но Гоголя не продам. Никогда!
Так решаю я и, взяв новые остроносые ботинки, иду
на базар. Однако я делаю это крайне осторожно: ботпнкн
тщательно завертываю в газету и жду удобной минуты,
когда Вареньки-хозяйки не будет на балконе. Ведь она
может заинтересоваться, куда это я собираюсь, как во-
обще интересуется всем. Не хочу, чтобы видела и Анаит:
боюсь, как бы она не догадалась, что в свертке я несу
своп новые ботинки. Это еще не все: я долго думаю о том,
что мне ответить Тиграну, если он когда-нибудь спросит
о них.
Они были мне малы, послал брату, — нахожу я под-
ходящий ответ и, преследуемый тысячью опасений, иду
на рынок. По дороге мне приходит мысль: а вдруг там по-
падутся знакомые? А вдруг встречусь на рынке с дядей
Шамиром пли его женой? Что мне тогда сказать? Не по-
думают ли онп, что я украл эти ботинки?..
Да, так может подумать жена дяди Шампра, по сам
он поймет, что дела мои неважны, что я обманул его,
скрыв свое положение. Я думаю и о том, что на рынке
могут встретиться горничные г-жи Ермонпп, полная Даша
или худая Маша, а может, п сама Варенька-хозяйка...
Мне бы ни за что не хотелось встретить там кого-нибудь
388
из знакомых... что онп подумают обо мне... боже мой'
А если вдруг я встречусь с г-ном Микаэлом?! Никого
я так ие стесняюсь, как его. «Ботинки продает' » Он по-
теряет ко мне всякое уважение! Л рынок... одна мысль
о рынке пугает меня. Чего только не рассказывают
о рынке! Не помянут ли меня? Может, вырвут ботинки
пз рук п убегут?.. 11, наконец, главное — если мне удастся
продать ботинки, сколько мне дадут за них?" Одно
ясно: денег, истраченных на ботинки, уже пе вер-
нешь.
II вот я на рынке. Смотрю по сторонам, боясь встре-
тить знакомых. Ищу покупателей, даже пе знаю, кому
именно можно предложить ботинки — торговцам или
снующим по рынку покупателям? Я так стесняюсь, что
долго не разворачиваю завернутые в газету ботинки...
Найдя наконец уголок, где торгуют обувью, я вынимаю
их п робко предлагаю старику:
— Пе купите ли ботинки?
Одни пз стоящих предлагает мне такую пнчтожпую
цепу, что меня охватывает дрожь. «Два рубля...» А между
тем я заплатил за них большие деньги — десять рублей
и надел всего лишь раз — в день именин Ваника.
— Совсем поношенные, — говорю я, — они мне жмут,
потому п продаю.
— А мне все равно, — заявляет старьевщик. — твои
пли чужие. Два рубля.
«Твои пли чужие!..» Зто, конечно, подозрение, оно
оскорбительно, и мне очень хочется уверить его, что
онп мои, а пе чужие. Ио пока я обдумываю, что сказать,
выручает стоящий тут же пожилой человек с добрым ли-
цом. Он дергает меня за руку и говорит:
— Продай мне за пять рублей.
Пет, судьба не так сурова, как думают некоторые!
Я перестаю торговаться. От радости, что moi у пзое
жать встречи со знакомыми и возможных по щзреяпй, от-
даю ему ботинки и, получив пятпруолевую оумажку.
ухожу с рынка, вернее — ноги несут меня прямо в столо-
вую. Я давно не ел горячей пищи и хочу со ( ш позво
лить себе эту роскошь, а с завтрашнего дня буду жить
экономно. пока не найду себе работу.
Да, сегодня я решил быть расточительным, в столовой
заказываю обед пз двух блюд и требую пива. Я хочу хо-
рошенько пообедать! 11 делаю это с расчетом: всю остав-
шуюся мелочь я потрачу7 сегодня, а деньги, вырученные
13 С. Зорьян, т 2
От продажи ботинок, буду экономить. Если по считать
квартирной платы, я могу прожить на эти деньги месяц.
Горячая и на редкость вкусная питца, прохладное пиво
постепенно заставляют забыть о моей безработице и не-
приятностях, связанных с продажей ботинок. Мир стано-
вится светлее, люди кажутся не такими уж плохими, как
раньше. Я чувствую себя обеспеченным — в кармане
у меня целых пять рублей! Это воодушевляет мепя, вну-
шает надежды.
В веселом настроении я возвращаюсь домой, полагая,
что Тигран уже там. Он непременно спросит меня, откуда
я пришел. О том же будет спрашивать, наверное, п
Анаит. Я, конечно, снисходительно улыбнусь ей, но... пи
когда пе выдам своего чувства к ней. Я уже знаю, что
она предпочитает Тиграна. Значит, близости между нами
не может быть.
Пока я жил в доме родителей, вынужденное безделье
пе так тяготило меня; а здесь, в городе, я считаю это по-
зором. Мне кажется, я сам виноват, что у мепя пет ра-
боты, и поэтому, возвращаясь домой, я всегда стараюсь
казаться беспечным и веселым. В особенности сегодня.
Я бодрыми тагами поднимаюсь па балкон и, когда под-
хожу к двери пашей комнаты, удивленно остапавлива
юсь, не веря ушам: оттуда слышен голос дяди Шампра и
еще чей то другой. От неожиданности мое сердце пачн
нает биться сильнее: я слышу голос отца.
И я останавливаюсь, чтобы лучше расслышать: не
ошибаюсь ли, неужели это он?.. Да, это оп, его тихий
голос, звучащий здесь тише обычного, — наверное, но
тому, что он находится среди незнакомых ему горожан.
Но что именно заставило его приехать сюда? В первая
моя мысль, первое предположение: наверное, какая-ни-
будь неприятность. Оп никогда пе пускается в путь-до
рогу ради собственного удовольствия. Тем более но мог
же он без особой надобности приехать в город, покинуть
домашних, оставить скот почти без ухода.
Но эти мысли занимают меня недолго. Я вхожу. Да,
это он, мои отец, в праздничной одежде, в шапке, кото-
рую он надевает только па пасху, крещение или на
свадьбу. Он сидит па моей постели рядом с дядей IIIa-
ми ром.
Увидев меня, отец спокойно поднимается с места, про-
тягивает мне руки, в глазах его я вижу слезы. Когда
я подхожу к нему, он берет мою голову обеими руками
390
п целует в лоб. Мне кажется, что я чувствую аромат на-
ших лесов и нолей.
— Приехал в гости к тебе, — говорит отец, слегка
стесняясь присутствующих и испытывая гордость от со-
знания, что у (ио сына своя комната и он уже стал само-
стоятельным человеком.
Дядя Шамир и Тпгран улыбаются, а я расспрашиваю
отца о здоровье* матери, о том, как живут дети. Ои гово-
рит. что все живы, здоровы п сердечно кланяются мне.
а потом молчит и с любопытством и грустью смотрит на
меня; в его печальном взгляде я смутно угадываю горе.
Потом мы говорим о том, о сем. о соседях... Я все время
замечаю, что взгляд отца остается неподвижным и вре-
менами мрачнеет.
Мы вновь толкуем о разных вещах, но отец пока что
не говорит о настоящей цели своего приезда и не интере-
суется, чем я запит, где работаю. Я объясняю это его ще
петилыюстыо. По вот мы, но приглашению дяди Шампра.
выходим, чтобы отправиться к нему. Па улице дядя 111а-
мнр говорит: «Вы идите, я сейчас!» 11 сразу же отец
борет меня за руку.
— Да ты. Суреп джан, и не спрашиваешь. как идут
наши дела с разделом!
Мне совсем но хочется говорить об атом. — я знак», что
ничего хорошего не услышу и на душе будет горестно
после его томительных рассказов, однако юлам вид. что
интересуюсь. Мне не хочется обижать отца
— Посуди сам: на днях говорит мне: «Не имеешь
нрава брать наш медный котел».
— Кто говорит?
— Госпожа жена твоего дяди!
— Разве и теперь она вмешивается в »тв дела?
— II как еще! За что ни возьмусь — либо она сама
затевает ссору, либо мужа вызывает из лавки. Говорит:
«Не имеешь нрава...» «Эй, ты. — говорю я ей,—ослиная
голова, кто ты такая?..» \ опа мне в ответ: «Ты сам
осел!» Услышав это, я ьчмахвулся прутом и отделал ее
как следует. Она вскричала «ай!» и бросилась в дом. За
тем позвала своею мужа, твоего вельможу —дядю. Л ои
тоже орет: «Что это такое, какое ты имеешь право?» Я и
(‘го отделал... Он схватился за голову и пошел на меня
жаловаться. Вызвали, посадили меня шнььа на два —
мол, языком болтай. а рукам воли п< давай... Но погоди
я еще до них доберусь!..
13*
Отец говорит взволнованно и сердито, нисколько пе
владея собой: забыл даже, что находится в городе. Его
слова вновь переносят меня па наш двор, опять я слышу
томительные споры, перебранку, и так тяжело у меня па
душе, что не хочется разговаривать. Однако с моих уст
невольно срываются слова неодобрения:
— Э, брось, отец...
— Что?! Бросить? Нет, брат, я так пе оставлю: пли
получу свою долю, пли как-нибудь отплачу им!
Он на мнпутку умолкает, а потом, успокоившись,
говорит:
— Ведь я приехал, Сурен-джан, надеясь на твою но
мощь. Ты нам писал, что работаешь у какого-то адвоката.
Узнав об этом, я сказал себе: «Ну вот, повезло мне.
Пойду-ка п расскажу этому адвокату все как есть о нашем
споре, чтобы устрашить пх законом, заткнуть рот». Но
Шампр мне рассказал, что адвокат твой... взял и умер...
А ты остался безработным...
Я обнадеживаю его, уверяю, что скоро найду себе хо-
рошую работу п ношлю ему денег.
— Посмотрим, — вздыхает оп так недоверчиво, что
меня охватывает отчаяние. — Раз так, завтра я уеду;
мать, детишки остались одни...
И больше пе говорит ни слова. Проводив его до дома
дяди Шамира, где он должен переночевать, я возвраща-
юсь, думая все время об одном: в самом деле, нанду лп
я такую выгодную службу, чтобы помочь отцу? II от со-
знания, что я ничего пе могу сделать, сердце у меня сжи-
мается.
Ночь я провожу неспокойно и каждый раз, просыпа-
ясь, вспоминаю, что отец в городе, в нужде и отчаянии,
а я ничем не могу ему помочь...
А на другой день утром, провожая его на вокзал, пе-
ред отходом поезда, я отдаю ему последние пять рублей.
Он долго отказывается, не хочет брать.
— Оставь их себе... они тебе пригодятся на харчи...
Но я убеждаю его, что у меня есть деньги на харчи,
что мне их достаточно, и в конце концов он берет пяти-
рублевую бума ж к у.
— Ладно, куплю чего-нибудь детям...
Поезд трогается, я возвращаюсь домой, не зная, па
какие деньги я теперь буду жить — сегодня, завтра и
дальше... И в тот же день беру свой единственный новый
костюм и иду к старьевщикам. Со свертком под мышкой
392
я долго кружусь около их лавок, стараясь угадать, кто из
них добрее, к кому лучше нодойтп, чтобы пе оказаться
обманутым... По я плохой психолог — доброе лицо считаю
выраженном доброй души, и вот человек, добродушный
с виду, привлекает меня: пощупав мой костюм, старьев-
щик любезно говорит:
— Мальчик мой, из уважения к тебе я дам самую вы-
сокую цепу... три рубля.
Три рубля за новый костюм!.. Не говоря пн слова,
я покидаю лавк\ и направляюсь в другую, оттуда —
в третью, четвертую... И вдруг случается то, чего я боль-
ше всего боялся. Не знаю, во скольких лавках я пытался
продать костюм, по при выходе из последней встречаюсь
с нашим соседом — г-ном Микаэлом. Увидев меня, оп
удивленно останавливается и с любопытством спрашивает:
— Что ты делаешь на рынке? — п смотрит на мой
сверток.
Я краснею и рассказываю все.
Он слушает меня, слушает внимательно, потом смот-
рит мне прямо в глаза.
— Хорошо. Почему ты об этом ничего мне не говорил?
Он укоряет меня за стыдливость, за скрытность, обе-
щает найти мне работу завтра или послезавтра... Но все
же... все же нужно еще прожить до завтра, а то еще
дольше... После его ухода я все-таки продаю костюм за
три рубля н возвращаюсь домой.
Вечером я засыпаю, полный надежд и мечтаний. Если
такой солидный человек, как господин Микаэл, интере-
суется мной, несомненно, он что-нибудь сделает...
И
НОВЫЙ МИР
Я попал в среду, где все ново для меня и неооычайно
интересно — и работа и люди. Впервые я вижу типогра-
фию и знакомлюсь с процессом печатания книг. Дело это
тонкое, и мне придется еще долго изучать его. А какие
здесь люди! Какие интересные и разнообразные люди!
Собственно моя работа не сложна и не тяжела: я по-
могаю корректору — господину Вартану: он читает гран-
ки, а я слежу за рукописью. Если рукопись разборчива,
работа идет легко, если же текст трудно читается, я часто
393
ошибаюсь, п работа не спорится. Б таких случаях госпо-
дин Вартан тотчас же спешит мне на помощь, разъясняя,
как нужно корректировать гранки, какие условные знаки
ставить.
Господин Вартан очень интересует меня. Оп седой
старик. В свободные от работы часы он умеет очень за-
нимательно рассказывать. Беседы ои ведет с наборщиками
и со мной.
Эту службу подыскал мне наш сосед Микаэл с по-
мощью кудлатого молодого человека, когда-то передав-
шего нам запрещенную литературу для г-на Микаэла.
Гарас, так зовут молодого человека, рекомендовал
меня господину Вартану, которому нужен был помощ-
ник. Приняли меня с условием, что я не брошу работу
через несколько дней, как поступали мои предшествен-
ники, рекомендованные Гарасом.
Поэтому-то Гарас по пути советовал мне:
— Понравится тебе работа, братец мой, — останешься
надолго. Ну, а если она тебе окажется не по душе, про-
работай хоть месяц, чтобы господин Вартан не был в
обиде.
Я дал честпое слово, что не сбегу, и вот уже два ме-
сяца работаю в типографии. Понемногу я знакомлюсь
п с делом, и со многими людьми.
Прежде всего мое внимание привлекают владельцы
типографии. Один из них — армянин, другой — еврей. Ар-
мянин Пплосяп всегда чисто одет, выбрит и причесан;
оп сидит в конторе, принимает заказчиков, ходит по уч-
реждениям и в банк. Он неразговорчив, курит без пере-
дышки. Похоже на то, что голова его постоянно занята
какими-то сложными расчетами. Второй хозяин, Давид
Мансон, одевается просто и носит светлые бакенбарды,
похожие на маленькие крылья. Это придает его лицу
сходство с летучей мышью. Подвязав синий фартук, ои
все время бегает из конторы в наборную, оттуда — в ма-
шинное отделение, пз машинного — в переплетную, затем
к нам и обратно. П так без конца. Подлетит к кому-ни-
будь, отдаст распоряжение, очень тихо, чтобы никому не
мешать, и летит дальше, издавая на ходу какие-то стоны
и вздохи:
— Ах-ах-ах...
Стоны эти означают, что дела в типографии пе в по-
рядке, работа идет ие совсем хороню. Гарас объясняет
мне: своими стопами он хочет дать понять рабочим, что
395
хозяин недоволен ими, надо работать лучше, быстрее,
чтобы удовлетворить его. По оп никогда пе бывает дово-
лен. Проверяет ли он работу в наборной, оттиски пли го-
товую книгу в переплетной — мы неизменно слышим:
— Ах-ах-ах...
Насколько беспокоен и подвижен Давпд Мапсоп, на-
столько медлителен, тих и неразговорчив его компаньон
Пплосян, который благодаря этим качествам пользуется
большим авторитетом в типографии.
Впрочем, мои покровитель Гарас терпеть пе может
обоих, в особенности молчаливого Пилосяпа. Каждый раз,
когда речь идет о них, он презрительно машет рукой.
— Оба хороши. — говорит он, — один изводит нас
своим аханьем и оханьем, другой — тем, что молчит.
Гарас известен среди наборщиков своим беспокойным
характером. Высокий и тонкий, с беспорядочно падаю-
щими па лоб прядями черных волос, он похож на безза-
ботного артиста. Стоя перед реалом наборной кассы, он
внимательно слушает беседы товарищей и нередко всту-
пает с ними в споры, ни па минуту не прерывая своей
работы. Меня удивляет эта способность наборщиков: они
могут, будучи заняты работой, требующей внимания и со-
средоточенности, разговаривать и даже спорить. Это
очень странно. Споры пх очень интересуют меня. Правда,
иногда они спорят о типографских делах, и я в этом
плохо разбираюсь. Но когда они критикуют набираемую
книгу пли ее автора — я все отлично понимаю.
Вполне доступны моему пониманию и пх разговоры
о газетных новостях пли оценки спектаклей.
— Смотри, какую чепуху мелет, — говорит один пз
наборщиков об авторе набираемой книги. — Впдно, ма-
кает перо в ведро с чернилами и гонит строчки...
— Да, да, — соглашается другой, — ни чувства ника-
кого, ни свежей мысли...
— Вы это о стихах? — интересуется третий. — А я,
братцы, не понимаю, зачем поэты рассказывают пам
о своей любви? Любишь, братец, ну и ступай к своей
возлюбленной, читай ей своп стихи, если есть охота, про-
износи их перед ней, а нас оставь в покое!
— Одно хвастовство! Поглядите, дескать, как я люб-
лю!.. Небось думает: я ее расхвалю на людях, так она
меня крепче любить станет!
— Расхвалю! — злорадствует кто-то. — В вашем квар-
тале живет один поэт. Каждый день колотит свою жену,
395
а почитай ка его стихи! Тут и «ангел», и «звездочка»,
и «царица моего сердца»...
— Дурак ты! — возражает его товарищ. — Это он н<»
о жене пишет, он возлюбленную воспевает. Потому и
жену колотит.
— Пу и сказал! Вот нашелся критик! — восклицаю!
со всех сторон, и вся наборная весело смеется.
Иногда образуются два лагеря, разгорается спор, во
победа всегда остается за той группой, которую возглав
лист Гарас. У него очень острый язык; он так острит и
так хороню умеет обосновать своп доводы, что противники
умолкают. Иногда в разгар спора в наборной появляется
Давид Мапсоп.
Далее не взглянув па спорщиков, он громко стонет:
— Ах-ах-ах...
И быстро уходит в машинное отделение.
Неседа на время прерывается, потом наборщики псре-
Г!расы ва ются шуткам и.
— Намекнул, чтобы мы замолчали, — говорит Гриш,
полный, небольшого роста паренек. Иго величают «Сан-
чо»^ его неразлучного нрпятеля-верзплу Гараса прозвали
Дон-Кихотом. Их нисколько не обижают эти прозвища;
наоборот, они добродушно откликаются на них и даже
сами посмеиваются. Иногда Гарас и сам окликает Гриша:
«Санчо, поди-ка сюда!», «Санчо, уходи...».
А после этого, подражая Мансону, стонет еще груст-
нее и безнадежнее его:
— Ах-ах-ах...
Раздается такой оглушительный хохот, что его нельзя
не услышать даже в машинном отделении, куда только
что ушел Мансон. И вскоре Мансон опять проходит через
наборную, неодобрительно покачивая головой:
— Ах-ах-ах...
Наборщики еле сдерживают смех. Па секунду воца-
ряется тишина, слышно даже, как мерно постукивают
буквы в верстатках.
Потом опять кто-нибудь обронит замечание, другой
возразит ему, и прерванная беседа продолжается, сна-
чала тихо, затем все более оживленно и, наконец, пере-
ходит В ЯрОСТНЫ|”! СПОр.
Гарас, конечно, непременный участник этих споров
Я замечаю, что Гарас гораздо начитаннее своих товара
щей. Иногда он говорит о таких книгах, которых я не чи-
тал и о которых даже не слыхал. Газеты оп успевает про-
396
смотреть в самой типографии, во время короткого пере-
рыва, или в пашен комнате, пока мы ждем поступления
новых материалов для корректуры. Читая, он нередко
морщится и недовольно покачивает головой.
— Ох, уж эти буржуазные газеты... Не .ноблю!
— Почему? — спрашивает мой начальник, господни
Вартан, глядя на Гараса поверх очков. Господину Вар-
тану не правятся резкие выражения Гараса.
— Почему пе люблю? Да потому, что они неправду
пишут!—отчеканивает Гарас каждое слово.
Удивительно уравновешенный человек господин Вар-
тан: от (‘го клинообразной бороды б\ по исходят мир и
спокойствие. Прежде чем сказать слово, он бросает па
собеседника взгляд поверх очков, затем осторожно сни-
мает очки, кладет пх на стол п, не спеша, поглаживая
лицо и бороду, начинает говорить. Голос у пего негром-
кий, и сам он такой сиокойстарается всех прими-
рить...
Господин Вартан — чистоплотный старик, одевается
он аккуратно, всегда старательно причесан; редкие сереб-
ристые волосы гладко прилизаны на его большой
голове.
Взгляды господина Вартана кажутся мне странными:
в одних случаях оп очень добродушен, в других — неожи
давно суров и непонятен. Когда наборщики приходят по
беседовать с ним или обращаются к нему за разрешением
каких-нибудь спорных вопросов, оп старается умиротво-
рить разгулявшиеся страсти или же мягко укоряет обе
стороны:
— Спорить можно, по ссориться н оскорблять друг
Друга по надо. Толстой говорит: «Когда двое ссорятся—
оба по правы».
Господни Вартан по убеждениям толстовец и лкнип
во время спора ссылаться на 'Толстого. Однако набор
Шики далеко не всегда соглашаются со взглядами госпо-
дина Вартана, и эго совсем не правится ему. Однажды
случилось, что паши хозяева отказали в месячном отпуске
заболевшему наборщику. 1>ес» наборщики оылн возмуще-
ны, шумели, а господни Вартан пытался успокоить пх,
Доказывая, что нет пинакон необходимоеi и так шуметь,
что сами хозяева заинтересованы в здоровье* рабочих. По
мнению господина Вартана, главное* дело лини, в том,
чтобы все толком объяснить хозяевам.
Одни из наборщиков неожиданно прерывает его:
397
— Сколько жалованья вы получаете от Пнлосяна, гос-
подин Вартан?
Вартан, не понимая смысла вопроса, смотрят па со-
беседника и спокойно отвечает:
— Столько, сколько зарабатываю.
— Я не об этом!—продолжает наборщик. — Я спра-
шиваю, сколько вы получаете от Пнлосяна плп от Давида
Мансона за то, что защищаете их интересы?
Господин Вартан спокойно снимает очки и кладет их
на гранки.
— Стыдись, сын мой. Я не торгую своими убеждени-
ями, — говорит оп и смотрит на собеседника всепрощаю-
щим взглядом, словно священник, отпускающий грехи.
— Ладно, ладно... не обижай папашу, — вступаются
другие наборщики, и среди них — Гарас. Инцидент счи-
тается исчерпанным.
По вскоре спор разгорается с новой силой по какому-
то другому поводу. Этим поводам нет конца. Очень часто,
например, в наборной толкуют о непротивлении злу.
Это — конек господина Вартана.
— Этак мы все станем рабами, — говорит Гарас, отки-
дывая свисающую на лоб прядь волос и склонив голову
набок. — Плохие советы вы даете, господин Вартан!.. Ай-
ай-ап! Мало противиться злу — нужно уничтожать его!..
Спорящие пытаются определить самые понятия зла и
добра, говорят о том, что нужно для совершенствования
человека.
Слушая эти споры, я зачастую теряюсь и не могу по-
нять— кто прав? Господин Вартан говорит верно: человек
должен совершенствоваться. Я понимаю эти слова в том
смысле, что человек должен избавиться от своих поро-
ков — от склонности к воровству, лжи, злости и зависти,
должен стремпться быть добрым, честным. Но мне ка-
жется, что прав и Гарас, утверждающий, что человек бу-
дет совершенствоваться быстрее и лучше, живя в хоро-
ших условиях. «Для этого, — говорит Гарас, — прежде
всего нужно создать эти хорошие условия...»
Ясные мысли Гараса и примеры, которые он часто
приводит, я понимаю лучше, чем сложные фразы госпо-
дина Вартана. Но сам я пе вмешиваюсь в эти споры, так
как чувствую себя недостаточно подготовленным. Беседы
наборщиков приводят меня к выводу, что мир не для всех
таков, каким я его представлял себе, и что на свете не
все обстоит благополучно. «Поэтому-то, — размышляю
398
Я, — каждый хочет перестроить мир по-своему и каждый
считает своп способ перестройки единствен по правиль-
ным». Но чей способ на самом деле лучше — ото я пока
з а т ру д н я юс ь о и реде л iгт ь.
Когда я рассказываю Тиграну об этих спорах, он
смеется над господином Вартаном:
— Рехнулся этот твой господин Вартан. Легко ска-
зать «совершенствоваться»... Оставили бы его самого без
работы, без куска хлеба, — мы посмотрели бы, что бы
оп делал: совершенствовался или... был вынужден во-
ровать.
Так говорит Тиграп, приводя такие примеры, что мне
и в самом деле становится ясно, насколько нелепы сове-
ты господина Вартана. В мепя опять поражает начитан-
ность Тиграна... Откуда у него столько знаний?
В час отдыха наборщики собираются вместе, а иногда
к нпм присоединяются рабочие пз переплетного и машин-
ного цехов и с интересом прислушиваются к спору Гараса
с господином Вартаном. Время от времени то один, то
другой задаст какой-нибудь вопрос, выскажет свое мне-
ние или просто постарается раздуть спор, вызывая госпо-
дина Вартана на откровенность...
Среди работников типографии особую любовь к таким
беседам питает один молодой человек — пе то счетчик,
не то накладчик, по имени Еро, которого, неизвестно по-
чему, за глаза зовут «Кери» *. Оп подходит к беседующим
и, улыбаясь, молча слушает пх. На ого лице написано яв-
ное удовольствие. Однако наборщики, по непонятным для
мепя причинам, избегают его, иногда же, заметив прибли-
жение Кери, просто прекращают разговор, переходят
на другую тему плп даже расходятся. Появляется он все-
гда как-то неожиданно, за спиной беседующих, и прини-
мает озабоченный вид, точно что-то ищет.
Во время одной пз наших бесед в корректорскую за-
ходит Еро и, сунув голову в шкаф с бумагами, начинает
что-то искать. Гарас тотчас же прерывает разговор и, по-
качивая головой, косится на Еро. При этом Гарас откиды-
вает свисающую на лоб прядь волос. Видя, что Еро про-
должает стоять у шкафа, он сердито подходит к нему.
Я никогда не впдел Гараса таким возбужденным.
— Что ты тут делаешь?
Вопрос его похож на нападение.
1 Кери — дядя.
399
— Я? Ищу... — Еро отвечает Гарасу, не поворачивая
головы п не отходя от шкафа.
— Что именно? — спрашивает Гарас.
— \ тебе какое дело?
— как раз это мое дело! Я знаю, что ты ищешь...
Только руки твои тут пи при чем, не руками ты ищешь,
а вот чем! Вот чем!
С этими словами Гарас нагибается и дергает его
за ухо.
— Пусти, не то пожалеешь! — кричит Еро.
Но разгневанный Гарас пе отпускает ухо Еро. В эту
минуту вмешиваются приятели Гараса — наборщик Гриш
и еще двое — и оттаскивают его. Еро стремится поскорее
уйти, по Гарас успевает угостить его сзадп пинком ноги
и вытолкнуть в другую комнату.
— Па, получай!
Наборщики смеются, а господин Вартан, сняв очки,
грустно покачивает головой.
Привлеченный шумом и смехом, вбегает Давпд Май-
сон и останавливается на пороге.
— Ах-ах-ах...
Оп стонет громче обычного, и русые бакенбарды дро-
жат на его маленьком, исхудалом личике.
Один за другим наборщики возвращаются в своп цех;
остается лишь взволнованный Гарас, стоящий возле гос-
подина Вартана; он смотрит на Давида Майсона.
— Что случилось? — спрашивает Мансон. Его выпу-
ченные глаза неподвижно застыли, а бакенбарды топор-
щатся, словно становясь дыбом, — несомненный прпзпак
гнева.
— Что случилось? — переспрашивает Гарас. — Случи-
лось то, что ваш служащий шппопнт тут. Достаточно
двоим начать разговор, как он сейчас же подбегает и под-
слушивает.
— Тише! — приложив руку к губам, говорит Давпд
Мансон; он говорит таким голосом, будто его душат. —
Вы хотите, чтобы закрыли типографию!.. Зачем подни-
мать шум? И откуда вы знаете, что он — шпион? Вы мо-
жете доказать?
— Могу! — горячится Гарас.
Давпд Майсон бледнеет.
— Молчите, не говорите о таких вещах! Он ведь мо-
жет привлечь вас к судебной ответственности! Разве вы
сумеете что-нибудь доказать на суде? Ничего не дока-
400
жете! Лучше молчите. Но, господи боже, вы же наделали
такие дела, которые могут иметь тяжелые последствия
для вас и... „ для нас! Для нас!..
Бакенбарды Давида Мансона вздрагивают. Его приво-
дит в ужас, мысль о том, что происшествие может иметь
дурные последствия для типографии. Пз-за спины Ман-
сона появляется длинное бритое лило Пплосяна. Ои стоит
на пороге несколько секунд и молча смотрит на своего
компаньона. Потом дергает его за руку, и оба уходят
к себе в кабинет, чтобы посоветоваться о происшест-
вии.
— Вот, господин Сурен, результаты злости и ненави-
сти,— говорит мне Вартан, до сих пор молчаливо наблю-
давший эту сцепу.
Оп говорит тихо, не повышая голоса, словно сожалея
о пороках люден. Я молчу, не умея разобраться в новых
для меня впечатлениях. Еро предстает передо мной те-
перь совсем в другом свете. Я ожидаю, что, после того как
Гарас выдрал его за уши, Еро побежит за городовым пли
жандармом, и те придут и арестуют Гараса. Однако про-
ходят часы, ио ничего пе случается. Неужели напрасно
беспокоился Давпд Майсон? Пет. не может быть, чтобы
пе было никаких последствий!.. Один ли Гарас постра-
дает пли вся типография, как опасается Майсон? Почему
же должна пострадать типография? Непонятно. Я сообра-
жаю: если Майсон окажется прав и типографию закроют,
то это, конечно, будет плохо, очень плохо. В особенности
для меня.
Господин Вартап развивает свою мысль. Он придер-
живается того мнения, что Гарас но должен был проти-
виться злу.
— Всякая попытка сопротивления только разжигает
зло, — поясняет ои, — п, значит, может привести к еще
худшим последствиям.
Пророческий тон старика внушает мне страх. Мне ка-
жется, что вас ожидает несчастье, но нельзя предугадать,
откуда оно нагрянет.
— По я нисколько пе оправдываю Еро, — говорит
господин Вартан. Он отрывается от работы и смотрит на
меня поверх очков. — Впрочем, иные люди тем и зани-
маются, что шпионят и... пишут.
У господина Вартана странный образ мыслей: я пони-
маю, что старик возмущен шпионством Еро, ио мне ре-
шительно непонятно — при чем здесь умение писать? Это
401
задевает меня за живое, так как здесь, в типографии, где
я собственными глазами наблюдаю, как создается книга,
во мне с новой силой пробуждается желание писать.
Я хочу непременно описать случай с попугаем г-жи Ер-
монпп и издать этот рассказ отдельной книжкой. Я соби-
рался даже посоветоваться с господином Вартаном —
удачна лп эта тема? И вот теперь я слышу его презри-
тельные слова о тех, кто пишет... Я до того поражен, что
не выдерживаю и спрашиваю его:
— Неужели это плохо, что люди умеют писать, гос-
подин Вартан?
— Смотря по тому, что они пишут. Если они выра-
жают добрые чувства, человеколюбие — это, конечно, хо-
рошо. Но если злобствуют и лгут — это дурно.
— А если они протестуют?
— Это уже борьба, сопротивление злу, следователь-
но — вредно.
«Значит, — думаю я, — еслп в задуманном мной рас-
сказе «Случай с попугаем» я стану протестовать, стану
осмеивать кое-кого — это вредно?»
Нет, я не буду советоваться с господином Вартапом...
Я буду писать.
А что, еслп Гараса арестуют и закроют типографию?
Не зря же беспокоится Давид Мансон? Что мне тогда де-
лать?
Я так обеспокоен, что уже невнимательно слежу за
рукописью.
— Что с тобой, сын мой, — спрашивает господин Вар-
тан, — ты совсем пе следишь за текстом?
Обычно я стесняюсь высказать своп опасенпя. Но на
этот раз говорю:
— Господин Вартан, как вы думаете, могут арестовать
Гараса и закрыть нашу типографию?
Господип Вартан смотрит мне в глаза и говорит спо-
койно, все таким же пророческпм тоном:
— Типографию не закроют, но Гараса могут поса-
дить...
Беспокойство мое переходит в тревогу, и я жду, что
вот-вот полицейские уведут Гараса.
Но дни проходят, п ничего пе случается.
Еро, видимо, не пожаловался, а может быть, у него на
уме совсем другое...
402
12
НАШИ СЕКРЕТЫ
Тихпй вечер. В скромной маленькой комнате, накло-
нившись над своим столиком, без устали пишет юноша,
и лампа под зеленым абажуром ярким светом освещает
его руки и исписанные листы бумаги. Юноша пишет и
мечтает.
Мечтательный юноша за столом — это я.
Признаться, суждение господина Вартана о том, что
сочинения — сродни пустой выдумке, смущает меня, за-
ставляет задуматься, но я все-таки очень хочу написать
рассказ «Случай с попугаем». Эта тема занимает меня.
Положение, в котором очутились тогда горничные адво-
ката, все время волнует меня, и мне хочется описать слу-
чай, когда негодная птица могла быть причиной несчастья
людей. Кроме того, видя, как в типографии рукописи по-
степенно превращаются в книги, я хочу поскорей напи-
сать рассказ, выпустить книжку, чтобы все читали и
удивлялись. Эта тема кажется мне исключительно инте-
ресной, я уверен, что такого рассказа никто никогда не
писал. Я мечтаю о том, как я напечатаю его, п все будут
в восторге, многие, может быть, будут вырывать книжку
Друг у друга из рук... А некоторые придут повидаться
со мною п когда увидят перед собою никому пе извест-
ного юношу, то поразятся, что я мог написать такую ин-
тересную, небывалую книгу... Затем мой портрет поместят
в газетах и так будут расхваливать меня, что весть обо
мне разнесется повсюду, дойдет и до моего родного город-
ка, и мои родственники п знакомые придут поздравить
моих родителей. А они будут ликовать и сиять от радо-
сти... А мой дядя... И он непременно узнает все это:
прочтя обо мне в газете, взятой у соседа, он помрачнеет
и ни с кем не будет разговаривать, даже с Санам-зизи, и
лишь наедине без конца будет повторять одни и те же
слова: «Только посмотрите, кем стал этот каторжник!..»
Так я отомщу ему.
Но пока все это мне кажется второстепенным; меня
больше всего занимает вопрос, как изложить тему. Хочу
писать так, чтобы было похоже на действительность, что-
бы все предстали в своем настоящем облике: и г-жа Ер-
мония и горничные — худая Маша и полная Даша, а
также попугай. В особенности попугай, этот крикливый
403
пернатый вор, который так злил меня своими отврати-
тельными выкриками... Я хочу описать попку так, чтобы
читатель возненавидел его, а вместе с ним и его хозяй-
ку — г-жу Ермопшо.
Однако, как ни стараюсь, пе могу выразить в точности
всего этого. Когда обдумываю рассказ, получается хо-
рошо. Картины рисуются так живо и ярко, — а когда
начинаю писать, все меняется. Никак не удается передать
слова, движения, подробности этого случая. Когда я опи-
сываю точь-в-точь так, как это произошло, — вижу, что
рассказ получается неубедительным; я чувствую необхо-
димость дополнить его новыми описаниям и, подробностя-
ми, оживить, сделать сильнее... Но, вспомнив слова г-на
Вартана о том, что писатели просто выдумывают, я чув-
ствую, как мною овладевают сомнения: имею ли я право
делать разные добавления от себя и не сочтут лп все это
пустой выдумкой? Не найдутся ли люди, которые, по-
добно г-ну Вартану (а г-н Вартан в моих глазах неоспо-
римый авторитет!), будут укорять меня за чрезмерную
отсебятину... Но тема уже настолько захватила меня, что
я уже не думаю о последствиях; хочу только ппсать-пп-
сать и кончить рассказ как можно скорее...
Рассказ я пишу тайком от Тиграна, в те часы, когда
он в школе плп отсутствует по вечерам (а в последнее
время он очень часто отлучается из дому). Не могу опре-
делить, что это — стыд или еще что-нибудь, но пока я не
хочу, чтобы Тигран узнал о том, что я пишу рассказ.
А может быть, у меня ничего и не получится, и он,,на-
верное, будет смеяться над тем, что я занят такими глу-
постями. Но, к счастью, он часто подолгу отсутствует по
вечерам, и это дает мне возможность спокойно работать.
Правда, иногда, раз в два-трн дня, приходят Ашот и Сам-
сон, по они не засиживаются — торопятся домой зани-
маться. Они сидят долго лишь по субботам, — завтра
воскресный день, они могут вдоволь болтать и веселиться.
Начинаются шутки, проказы... Они рассказывают о своих
уроках, товарищах, преподавателях, я — о прочитанных
книгах и происшествиях в типографии. Веем кажется
странным старик Вартан... Иногда наша радость и смех
так безудержны, что Варенька-хозяйка и Анаит загляды-
вают к нам в окно — узнать, что происходит в нашей
комнате.
В такие вечера я. конечно, не работаю; ие только ог
Тиграна, но п от Ашота и Самсопа я скрываю, что пишу
404
рассказ... Опять-таки боюсь, как бы они пс посмеялись
надо мной и но охладили моего вдохновения. А в пылу
вдохновения я чувствую себя так легко и так беззаботно.
Радость охватывает меня, и я считаю себя счастливым,
когда страницы без особого труда пишутся одна за дру-
гой... Но когда встречается какая-нибудь помеха — сомне-
ния охватывают душу, я чувствую себя робким, до того
несчастным, что мне становится стыдно бывать в обще-
стве людей. В такие минуты я считаю себя неспособным
человеком, который мечтает о неосуществимом п стре-
мится к тому, что ему не по силам... В такие минуты я —
ничто...
В тихие вечера я пишу, целиком отдаваясь работе,
и чувствую себя оторванным от всего мира. Единствен-
ный человек, который в эти часы иногда мешает мне, —
это Анапт. Опа тихонько стучит в дверь п на мое обычное
«войдите» просовывает голову в дверную щель.
— Можно?
— Пожалуйста.
Я кладу ручку и закрываю бумагой страницу.
Она входит легкими шагами п просит у меня какую-
нибудь «хорошую» книгу для чтения.
Я нахожу подходящую книгу и даю ей. Она берет
книгу, смотрит на переплет, перелистывает, останавли-
вается на некоторых страницах, и я чувствую — она как
будто ждет, чтобы я первым заговорил пли сказал ей что-
нибудь. Будучи застенчивым, я по обыкновению теряюсь.
Однако иногда меня охватывает нетерпение, и я жду, ко-
гда она уйдет, чтобы продолжать прерванную работу...
В последнее время Анаит стремится сделать наши от-
ношения более сердечными. Узнав, что я работаю в типо-
графии, она расспрашивает, как печатаются книги, п вы-
ражает желание побывать в типографии. Я, разумеется,
рад такому7 вниманию со стороны Анапт, мне приятна ее
любознательность, но, несмотря на это, я обращаюсь с ней
довольно холодно — пусть почувствует, как несправедлива
она была ко мне, уделяя внимание только Тиграну. Но
Анаит неглупая девушка: она безусловно чувствует холод
в моем обращении и старается выяснить причину, задо-
брить меня. Поэтому, получив желаемую книгу, она выхо-
дит но сразу, а медлит, в надежде, что я спрошу о чем-
нибудь или заговорю... По у меня пет настроения беседо-
вать даже с ней. Мое единственное желание — чтобы она
поскорее ушла. Мне почему-то кажется, что именно в эту7
405
минуту мне могут прппти в голову гениальные мысли и
образы, а она своим присутствием помешает записать их...
— Вы, господин Сурен, сделались каким-то стран-
ным, — улыбается она. — В последнее время вы такой
молчаливый, вас не узнать; вы стали таким неразговор-
чивым. Может быть, вы недовольны мной?..
Хочется сказать «да», но я нахожу это излишним.
Нет надобности.
— Все-таки интересно, почему вы так изменились...
ко мне, — продолжает она, улыбаясь добродушно и сни-
сходительно.
— Я? Я нисколько не изменился, это вам так кажет-
ся. Я, знаете ли, в последнее время... просто занят дру-
гими делами... — говорю я бессвязно, но с ласковой улыб-
кой, чтобы опа не обиделась.
— Знаю, — снова улыбается она, — вы что-то пише-
те... должно быть, что-нибудь интересное, не хотите от-
влекаться и...
— Пишу? Как вы узнали об этом? — говорю я удив-
ленно, думая, что, видимо, Тигран рассказал ей. Но ведь
и Тигран ничего не знает. — Кто вам сказал, что я
пишу? — повторяю я, заинтересовавшись.
— Думаете, я не вижу, что ли?
Я невольно бросаю взгляд на лежащие передо мной
исписанные страницы, закрытые бумагой, и говорю:
— Да, пишу письма родителям.... товарищам.
— Неужели письма пишут несколько недель, и утром
и вечером? — смеется она.
— Нет, я пишу не одни только письма. Я ведь рабо-
таю в типографии.
— Но почему же вы тогда расхаживаете по комнате,
разговариваете с самим собой, жестикулируете... А потом
садитесь за стол и пишете. Проходя мимо вашего окна,
я пе раз замечала это.
За мной следят? Для меня это новость.
— Наверное, я за что-нибудь был сердит на работни-
ков типографии, — смеюсь я, думая, что, может быть, и
Тигран подметил, что я сочиняю рассказ.
Анаит прекращает разговор — замечает ли опа, что я
избегаю прямого ответа, пли же верит моим словам —
неизвестно.
— Хорошо, — говорит она, направляясь к двери, —
если у вас будет еще какая-нибудь интересная книга, вы
мне дадите, не правда ли?
40G
После ее ухода я решаю занавесить окно, чтобы шт кто
не видел, как я пишу. Пока что это нужно держать
в секрете; копчу труд, отдам свой рассказ какому-нибудь
авторитетному человеку — узнать его мнение. Если он по-
хвалит мое сочинение, я тогда расскажу о нем товари-
щам, в противном случае — разорву пли сожгу...
Но, работая над рассказом, я замечаю, что у Тиграна
тоже есть тайна. По вечерам он часто ходит к г-ну Мн
каэлу и еще куда-то и возвращается поздно иногда ра-
достный, иногда мрачный, по не говорит мне, где был и
чем занят. Я замечаю, вернее, чутьем догадываюсь, что
его занимают какие-то особые мысли, что оп находится
во власти каких-то больших впечатлений. Иногда во сне
он произносит странные, таинственные слова н фразы, пз
которых я ничего не понимаю: «так, так... правильно,
нужно организовать...»
Однажды почью он особенно беспокоен. Я бужу его:
«Тпграп, Тигран...» Он вскакивает и с трудом открывает
глаза.
— Что такое?
— Ты спишь беспокойно. Все время говоришь во сне.
— О чем я говорю?
— О разных вещах.
— Например?
— Говоришь «организовать... арестуют» и все в этом
роде...
— Л еще что? — спрашивает оп с удивлением, окон-
чательно очнувшись от спа.
Я замечаю: мое сообщение о том. что он разговаривает
во сие, очень огорчает его, поэтому отвечаю безразличным
топом:
— Да так... ничего особенного. Все время отрывочные
фразы...
Не совсем оправившись от удивления, оп смотрпт на
меня и говорит:
— Это ничего, вероятно, под впечатлением прочитан-
ных книг... — И поворачивается па другой бок. Но не мо-
жет заснуть. Я это определенно чувствую. Чувствую
также, что у пего от меня какой-то секрет, который он
тщательно скрывает. Что-то вроде этого Тпграп чувствует
по отношению ко мне; возвращаясь поздно и замечая мое
смущение, он обиняком расспрашивает меня, стараясь
узнать, чем я был занят. Но я тоже старательно скрываю
свою тайну. Услышав его шаги на лестнице (когда я
407
пишу, мой слух до того обострен, что я различаю шум
шагов каждого жильца нашего дома), я сейчас же соби-
раю рукопись и кладу под подушку, затем открываю ка
кую-нпбудь книгу п начинаю читать. Тпгран входит, го-
ворит мне «добрый вечер», вешает пальто и фуражку,
подходит ко мне. Временами меня удивляет его проница-
тельность.
— Почему ты взволнован? — говорит оп и смотрит
мне в лицо. — Что случилось?
— Ничего. Я пе взволнован.
Молчание.
Он в упор смотрит мне в глаза.
— Если у тебя что нпбудь случилось, Сурен, пр скры-
вай. Скажи откровенно.
Я уверяю, что мне нечего от него скрывать, по он не-
доверчиво покачивает головой.
— Тогда почему же ты так взволновав?
— Читал...
Он опять недоверчиво покачивает головой.
II вот однажды тайна моя открывается. Пе знаю, от
долгой лп работы, пли утомленный бессонницей, я остав-
ляю рукопись на столе п ложусь отдохнуть...
Долго ли я спал — пе знаю. Вдруг слышу голос Ти-
грана; он дергает меня за руку и говорит:
— Слушай, что же ты спишь не укрывшись, просту-
дишься.
Я вскакиваю и прежде всего со страхом смотрю на
рукопись. Тпгран смеется.
— Можешь не беспокоиться, тайпа твоя раскрыта.
Прочел... Мое мнение положительное; дальше получится
недурной рассказ. Честное слово! Я серьезно говорю.
Эти слова меня волнуют до такой степени, что я не
могу даже говорить. Опп радуют и воодушевляют
меня; я обнимаю Тиграна... и плачу от радости и от
стыда: я держал в секрете свой труд и скрывал своп
намерения от Тиграна — моего хорошего, близкого това-
рища.
Он сейчас же понимает мое неловкое положение и
старается утешить меня.
— Ничего, это естественно; ты, наверное, думал, что
тебя поднимут на смех. 11 может быть, ты поступил хо-
рошо. Если бы ты сказал нам, — кто знает? Какое-нибудь
неловкое замечание могло бы расхолодить тебя. Но ты
заканчивай, вместе отнесем в редакцию газеты...
408
Оп говорит и шагает по комнате, а я мысленно опять
укоряю себя за то, что был плохого мнения о Тигране.
— Ты меня прости, Тпгран, прости, что скрывал от
тебя... — не в силах сдерживаться, обращаюсь я к нему.
Я говорю ему, что мои поступок был нетоварище-
ским, — мне следовало быть откровение»*... Бормочу слова
оправдания, а Тпгран продолжает задумчиво шагать по
комнате. Оп долго шагает так. Вдруг лицо его становится
мрачным.
— Почему ты такой грустный, Тпгран?
— Ничего. Ты не думай, что ты один виноват п по-
ступил не по-товарищески. Я виновен больше тебя. 11 я
от тебя кое-что скрывал. По через несколько дней я все
расскажу тебе...
Фразу «через несколько дней» он говорит так реши-
тельно, что разжигает мое любопытство. Однако я пред-
полагаю, что это, наверное, связано с поздними возвра-
щениями Тиграна, а может быть, и с Анаит; от этого не-
терпение охватывает меня еще сильнее.
Эти несколько дней проходят в трепетном ожидании.
И вот, в субботу, когда по обыкновению у нас собираются
Ашот Заргарян и Самсон, Тпгран осторожно прикрывает
дверь и усаживается за стол.
— Ребята, поближе, — говорит он.
Слова эти он произносит, понизив голос п каким-то
таинственным тоном, который заставляет пас невольно
насторожиться. Мы все взволнованы.
— Я буду говорить тихо, чтобы никто из посторонних
пе мог подслушать. Завтра на улпце Н. ...тайное собра-
ние... собрание молодежп... Я знаю вас, знаю ваше наст-
роение, потому п сообщаю. Хотите, чтобы я вас взял с со-
бой? Уговор — никому ни слова!..
Тайное собрание... Я пз книг знаю, да и слышал, что
У революционеров бывают тайные собрания, на которых
говорят против царя и власть имущих, а также о борьбе
за права рабочих, крестьян — всего народа... но я не
знал, что п молодежь может иметь свои собрания. О чем
они там будут говорить? Это в самом деле так интересно,
что мы, восторженные юноши, целиком захвачены мыс-
лями о тайном собрании. Это нам кажется каким-то у жи-
вительным, необычайным. Как же не стремиться пойти на
такое собрание? II, наконец, участие в тайном собра-
нии — великая честь... как можно отказаться? II мы так
радуемся, что больше не спрашиваем ни о чем... Обо всем
409
мы узнаем там, па этом таинственном собрании. Только
бы попасть туда!
II мы решаем завтра ровно в восемь собраться у пас
и отсюда вместе пойти на улицу И.
— Нет, — говорит Тпгран, — мы пойдем не все сразу.
Идти вместе нельзя. Пойдем по два человека. Значит, ре-
шено? Прекрасно. Но опять повторяю: все это должно
оставаться в тайне. Кроме нас, никто не должен знать об
этом! Понятно? Я отвечаю и ручаюсь за вас.
Тпгран говорит как взрослый. В другой раз это могло
бы показаться смешным, но теперь его слова звучат так
внушительно, что еще больше разжигают наше любопыт-
ство. Поскорее бы настал завтрашний вечер!..
13
КОНСПИРАТИВНОЕ СОБРАНИЕ
Вот п «завтрашний вечер».
Странно, почему человек с трудом забывает первые
впечатления и переживания, первую любовь, первое путе-
шествие...
Точно так же п наше первое конспиративное собрание
до сих пор осталось в моей памяти со всеми подробно-
стями.
Нас охватило такое чувство радости и нетерпения, ка-
кое присуще молодым девушкам, впервые приглашенным
на свадьбу, пли юношам, которые в первый раз в своей
жизни едут в город пз родного села. Ашот Заргаряп и
Самсон после обеда, нарядившись в новые костюмы, при-
шли к нам. Когда же наступит условленный час, чтобы
отправиться вместе?
Самсон частенько посматривает на своп маленькие
ручные часы, а Ашот интересуется — далеко Ли место
собрания и много ли там будет народу? Ответы Тиграна
еще больше разжигают наше любопытство.
— Будут главным образом такие же, как и мы, мо-
лодые люди, — армяне, грузины, русские и, наверно, не-
сколько взрослых. Состоится беседа. Поговорим. Мы мо-
жем задавать вопросы. Нам ответят. Словом, узнаем мно-
го интересного и пе пожалеем, что пришли.
— А пет л и в этом какой-нибудь опасности? — вдруг
спрашивает Самсон.
410
— О какой опасности идет речь? — встает с места
Тпгран.
— Не знаю. Я слышал, что полиция следит за такими
собраниями.
— Потому-то мы и осторожны: делаем так, чтобы
шпики ничего не заметили: на собрание идем поодиночке,
попарно, по разным улицам. Там будет накрыт стол: чан,
вино, закуска. «День ангела» нашего товарища Гареги-
на — вот что мы должны сказать. Главное, дом вдали от
любопытных взоров, в глухом районе и имеет два входа.
— Говорят, что для шпиков нет глухого района. Они
все могут пронюхать. Везде у них своп люди, — продол-
жает Самсон и рассказывает о том, как у них во дворе
было конспиративное собрание и как один из жильцов
этого дома выдал собравшихся: кое-кого арестовали,
остальные спаслись бегством...
Вот о какой опасности спрашивал Самсон! Его рассказ
несколько смутил нас. Заметив это, Тпгран сейчас же до-
бавляет:
— Там все произошло случайно. Организаторы долж-
ны знать, где устраивать собрание. Они обязаны хорошо
знать своих соседей. Дом, где мы собираемся, в этом
смысл безопасен, — успокаивает пас Тпгран. — Хотя, еслп
ты боишься, милый мой, можешь не ходить...
Еслп рассказ Самсона внушает нам некоторые опасе-
ния, ответ Тиграна задевает наше самолюбие. Как, боять-
ся воображаемой опасности и не идти на такое интерес-
ное собрание, куда не всякому суждено попасть?! Да ведь
это же счастье — пойти туда! — думаем мы. — таким за-
манчивым и таинственным кажется нам конспиративное
собрание...
11 вот мы пускаемся в дорогу! Наконец-то!
Вначале мы идем вместе. А когда доходим до пло-
щади, Тигран берет с собою только Ашота Заргаряпа.
— Вы тут немного погуляйте, а я сейчас приду, —
шепчет нам Тпгран и быстро уходит вместе с Ашотом.
Мы с Самсоном гуляем по площади, рассматриваем
витрины лавок, и все время мне кажется, что сегодня мы
совершаем геройство — идем на конспиративное собра-
ние!.. И, продолжая прогуливаться, мы разговариваем,
чтобы никто пе догадался, куда мы идем, какая у нас
Цель. Однако мне кажется, что, при виде пас, некоторые
прохожие думают, что эти ребята не зря и по без цели
бродят тут; наверное, у них есть что-нибудь на уме.
Ш
— Как по-твоему, Суреп, у пас пе подозрительный
вид? — вдруг спрашивает Самсоп, до сих пор молча ша-
гавший рядом.
Я думаю о том же, ио уверяю Самсона, что вряд ли
прохожие могут о чем-нибудь догадаться по пашей по-
ходке пли по внешнему виду. Это нам только кажется.
— Может быть, паша мнительность вызвана стра-
хом, — говорю я и спрашиваю, пе боится ли он.
— Нисколько! — возражает Самсон. — Я, наоборот, иду
с радостью. Если бы я боялся — ие пошел бы. Чего же
тут бояться? Скажи пожалуйста!..
Самсон говорит шепотом, взволнованно, но вот пока-
зывается Тигран, и он умолкает.
На этот раз Тигран берет с собой Самсона.
— Чтобы мне не пришлось приходить в третий раз,
ты, Сурен, иди следом за памп, — предлагает Тпграп.
Так я и делаю. II иду следом, держась на большом
расстоянии, и напряженно слежу за ними, порой споты-
каюсь о камни, а иногда задеваю прохожих. Вечер тем-
ный, фонари на этой окраине горят очень тускло. Ка-
жется, что стоит мне чуть отвести глаза — я потеряю пх
пз виду или онп исчезнут в темноте. Поэтому я и споты-
каюсь о камни. Чтобы не потерять пх из виду, я иногда
спускаюсь с тротуара и иду по мостовой. К счастью, про-
хожих немного, п мне не приходится уступать им дорогу.
Улицы темны; далеко стоящие друг от друга фонари едва
освещают прохожих, по этот слабый свет все же помо-
гает мне видеть товарищей и на расстоянии. С секунду
под светом фонаря ясно видишь их, затем на несколько
мгновений они исчезают или как бы превращаются
в тени, и вот снова нх фигуры видны под новым фо-
нарем.
Меня охватывает какой-то необычайный страх; сердце
тревожно бьется. — а вдруг я потеряю пх пз виду? Ти-
гран, конечно, пе найдет меня, и, главное, мне пе удастся
попасть на конспиративное собрание! А мои товарищи мо-
гут объяснить это тем, что я пз страха но последовал за
ними!.. Я не отвожу глаз от них.
Наконец онп останавлпваются перед каким-то домом,
оглядываясь, исчезают за дверью пли воротами — разли-
чить трудно. Я же не отрываю взгляда от этого дома.
Жду, вот-вот Тигран прпдет и за мною.
II действительно, Тигран не заставляет долго ждать
себя.
413
— Пойдем, — шепчет он и ведет меня по какому-то
темному двору, где расставлены бочки и ящики, в дом
с деревянными ступеньками и оалкопом. Промерзшие от
мороза ступеньки скрипят; скрип звучит до того неприят-
но, чго кажется, уже один .йот зв\ к может выдать нас.
Войдя в комнату, я замечаю па крытый стол, на нем —
большую керосиновую лампу; она освещает только сере-
дину комнаты, мне трудно различить даже лица моих то-
варищей, уже сидящих там, — так непривычна эта полу-
тьма.
Тпграп усаживает меня на очин пз стульев у стены
п па цыпочках подходит к нашему сосед) —г-ну Микаэ-
лу, сидящему без пальто и шапки в освещенной части
комнаты. Перед ним какие-то бумаги. Это радует меня:
значит, тут есть знакомые. II, постепенно привыкнув
к свету, я начинаю узнавать присутствующих. Наряду с
незнакомыми мне людьми я вижу п моих товарищей —
Ашота и Самсона, сидящих рядом. У Ашота — серьезное
и задумчиво-выжидательное выражение лица; Самсон
с любопытством п некоторым беспокойством оглядывается
по сторонам. Особенно внимательно он разглядывает сп
дящих у стен. А там, на стульях и на подоконниках, си-
дят такие же, как мы, юноши, большей частью не знако-
мые мне, может быть не знакомые и друг другу. Это, как
выясняется потом, ученики пз различных школ и моло-
дые рабочие с предприятий — грузины, русские, армяне.
Здесь спдят также Гарас и его неразлучный товарищ —
наборщик Гриш.
В полутьме мне кажется, что комната полна людьмп.
Это впечатление особенно усиливается, когда я слышу
шум п кашель, раздающийся в том пли другом углу.
— Значит, все налицо? — слышится знакомый мне
голос нашего соседа Микаэла.
— Все,— раздается чей-то шепот.
— Тогда пусть кто-нибудь закроет окно занавеской,
а один пли двое постоят у входа п последят.
Встают двое — Тигран и не знакомый мне молодой
грузин — п молча выходят. Мне кажется, что они без вся-
кого объяснения понимают смысл п всю серьезность этого
распоряженпя. Я чувствую странный сердечный трепет...
Недаром сказано, что чувство таинственности — одно пз
самых сильных чувств. Воцаряется такое молчание, что
не слышно даже дыхания. Вдруг раздается ровный голос
нашего соседа Микаэла.
413
— Ребята! Знаете лп вы, зачем собрались сюда? —
спрашивает оп по-русски, чтобы всем было понятно. Эти
слова доносятся из-за лампы, п свет ее как бы колеблется
от них.
В ответ па его вопрос с разных сторон слышится «да».
Наступает выжидательное молчание. А затем тихим голо-
сом начинает говорить наш сосед. Ашот Заргарян весь
превратился в слух; Самсон слушает с удивлением и не-
доумением, прищурив глаза, он иногда посматривает на
меня. Неизвестно, плохо ли он понимает пли просто не
одобряет того, что слышит. А наш сосед, как мне кажется,
говорит очень понятно и ясно. Оп говорит о том, что мо-
лодежь должна организоваться в специальные группы,
изучать определенные науки и проблемы, приобретать зна-
ния... Оп так и говорит: «определенные науки и проблемы»,
особенно историю и политэкономию. Оп говорит, что мо-
лодежь должна уже сейчас серьезно запяться этими проб-
лемами, так как еслп не сегодня, то завтра жизнь поста-
вит пх перед нами. Плохо, еслп люди останутся в неведе-
нии и невежестве... Он говорит о какой-то, для меня
непонятной борьбе, о хорошем, счастливом будущем. Оп
хочет, чтобы мы стали борцами, сознательными и стой-
кими гражданами.
— Разве вас удовлетворяет такая жпзпь: военное по-
ложение, облавы, обходы, аресты, тюрьмы, ссылки... Мо-
жет лп честный, мыслящий, разумный человек мириться
со всем этим? Нет!.. Только человек с рабской душой мо-
жет терпеть такую жизнь!
Его слова производят на нас огромное впечатление.
Сначала наш сосед говорит общими словами об отвле-
ченных предметах, как будто не имеющих никакого отно-
шения к нам и не всегда понятных. Но когда он перехо-
дит к нашей современности, к окружающей нас жизни,
все становится яснее. Собравшиеся оживляются и напря-
женно следят за его речью. В особенности меня удивляет
смелый и гневный тон выступления нашего соседа. Я еще
пе видел человека, который такими словами критиковал
бы нашу жизнь и действия властей. Так вот какой он в
действительности, г-н Микаэл!
Мое представление о нашем соседе меняется; он, ока-
зывается, смелый, большой человек!.. II я с гордостью
смотрю на присутствующих — вот какой человек паш
сосед!
414
В эту минуту я забываю о том, что большая часть
собравшихся даже не знает, что Микаэл — наш сосед. Об
этом известно только Ашоту и Самсону.
Чем дальше, тем резче становится голос оратора. Он
объясняет нам, что должна делать молодежь, рекомендует
книги, которые необходимо прочесть, советует собираться
небольшими группами, беседовать о прочитанном, обещает
принимать постоянное участие в наших беседах.
— Вы согласны или, может быть, хотите заниматься
как-нибудь иначе? — спрашивает он.
— Так будет лучше всего, — раздаются с мест одобри-
тельные голоса.
В полночь кончилось наше первое собрание. Мы разо-
шлись взволнованные и радостные. Как-то по-новому вы-
глядели дома и улицы, и нам казалось, что мы тоже в ка-
кой-то степени изменились...
II с этих пор мы время от времени собираемся в нашем
кружке. Главным образом приходят одни и те же молодые
люди; зачастую появляются и новые товарищи — то один,
то двое... Па каждом собрании с нами беседует г-н Мика-
эл и спокойно, пользуясь меткими сравнениями, образно и
живо рассказывает нам много интересного и полезного.
На одной такой беседе г-н Микаэл, рассуждая о соб-
ственности, между прочим говорит: «Собственность портит
человека до такой степени, что иногда побуждает его со-
вершать преступления...»
Услышав это, я с невольным изумлением вспоминаю
моего дядю. «По ведь возможно, что и у г-на Микаэла
был такой же дядя».— думаю я.
Я долго раздумываю над этим и прихожу к такому
выводу: еслп он так хорошо разбирается в вопросе о соб-
ственности, то. значит, вероятно, сам не раз бывал свиде-
телем подобных разделов имущества в семье.
Наши собрания всегда проходят оживленно, на них мы
слышим столько интересного! II каждый раз мы расхо-
димся довольные, чувствуя себя обогащенными.
Однако во время четвертого пли пятого собрания,
когда г-н Микаэл говорит о Парижской коммуне и мы на-
пряженно слушаем его. вдруг вбегает — да пет! не вбе-
гает, а с шумом, задевая стулья и сидящих, врывается в
комнату — Тпгран... В этот день Тпгран был дежурным
«часовым» у входа. Бледный и взволнованный, оп подхо-
дит к г-ну Микаэлу и что-то быстро-быстро шепчет ему
на ухо.
415
— Ты твердо уверен? — спрашивает Микаэл и, встав
с места, поспешно подходит к Гарасу и Гришу, сидящим
рядом в углу комнаты. Даже в сидячем положении один
пз них значительно выше другого, словно неразлучные
Дон-Кихот и Санчо Панса, как пх называют в типогра-
фии. Наш сосед что-то говорит им; кажется, оп говорит
лишь одно слово, по они понимают и тотчас встают и
идут к выходу. Наш сосед спокойно подходит к столу.
— Ребята, я должен сообщить вам неприятную весть,
но вы сохраняйте полное спокойствие. Нас.— он показы
вает на Гараса, Гриша п па себя.— преследуют жандар-
мы. Мы должны уйти. Но теряйте самообладания. Пойте,
играйте, танцуйте. Гели опп придут, скажите, что сего шя
день рождения нашего товарища Гарегина.— он указы-
вает на сына хозяина комнаты. Затем они втроем
уходят.
О том. как ведут себя остальные, я не знаю, но в это
мгновение мой взгляд падает на Самсона. Бледный, он
смотрит вслед ушедшим, а мое сердце бьется в гру ш так
сильно, что слышны его удары. «Что будет?» —думаю я,
вспоминая слова Самсопа об опасности. Я не замечаю
волнения других ребят: может быть, это оттого, что я сам
слишком взволнован. Но у меня создается впечатление,
что здесь есть люди более опытные, чем я. в особенности
сын хозяина Гарегин, которого я вижу впервые.
Этот парень с курчавыми волосами сейчас же достает,
не знаю откуда, тар и бубен... П через несколько минут
собрание превращается в пиршество: пение, музыка,
танцы чередуются одно за другим. Н играющий па таре,
и тот, который бьет в бубен.— незнакомы мне. Первым
танцует Гарегин — сын хозяина. Потом к нему присоеди-
няется Тигран, а к ним еще молодой грузин Васо. и они
втроем так дружно топают по полу. что. того и гляди, по-
толок обрушится. В это время мать Гарегина, худая и
истощенная женщина, и его сестра, молодая девушка с
бронзовым цветом.лица, приносят в комнату чай и едл и
ставят на стол... И, удивительное дело, эта музыка, пенне,
танцы п сутолока, когда накрывается стол, на время за
став Пиот забыть об опасности, которая с такой иепзбеж
костью надвигается па пас. Кажется, что все увлечены
музыкой и танцами. — так громко хлопают в ла-
доши...
II вот. в самый разгар танца, стучат в дверь — раз.
два, три... Стук становится все сильнее.
416
Гарегин идет к двери и подает нам знак, музыка про-
должает играть. Тпгран перестает танцевать и ударяет
в такт ножом по столу. Он кивает головой, как бы при-
глашая нас петь, и сам запевает:
Ива, ивушка, плодов не ждем мы,
Не качан кудрявыми ветвями...
Ребята вторят ему и, едва закончив один куплет, на-
чинают другой. Вдруг вместе с Гарегином в комнату
входит офицер; на нем—погоны, фуражка с кокардой,
сбоку висит шашка (потом мне сказали, что это был жан-
дармский ротмистр). А за его спиной — другие жан-
дармы...
На мгновение все каменеют. Но музыка прекращается
лишь на секунду. Л затем играющий на таре снова уда-
ряет по струнам, а его товарищ, спрятав лицо за бубном,
нервно и без устали барабанит, так что в этом ш\ ме
я с трудом улавливаю слова офицера.
— Что у вас тут происходит? — спрашивает оп. вни-
мательно обводя всех взглядом. Затем, все еще не дви-
гаясь с места, оп всматривается в углы комнаты и требует
документы у Гарегина, стоящего перед ним... (Время та-
кое. что мы все ходим с документами.— на улице часто
приходится предъявлять паспорт.) Гарегин тотчас выни-
мает свой паспорт из внутреннего кармана пиджака.
Офицер вслух читает его имя и фамилию, затем требует
паспорт у Васо. который, как нп в чем не бывало, продол-
жает бурно веселиться и. покончив с ним. обращается
к какому-то приказчику... Ви ш все это. мы опускаем руки
в карманы, чтобы достать наши паспорта. Но. вместо того
чтобы потребовать и от нас документы. офицер на этот
раз направляется к этажерке с книгами, стоящей в углу.
Он внимательно осматривает книги и просит перевести
названия. Л Гигран все еще продолжает ударять ножом
по столу, как бы но инерции, и что-то поет себе под пос.
Порою он. изображая пьяного, призывает и остальных,
чтобы те пели, но всеобщее внимание уже сосредоточено
на офицере, и мне кажется, что все. так же как и я. ду-
мают лишь об одном: «что будет'»
Офицер одним взглядом оки цявает книги, берет в руки
одну, другую, смотрит на первые страницы, затем пред-
лагает перевести названия и объяснить ему. что это за
книги. Узнав. что на полках лежат армянски»' романы, он
машет рукой но адресу армянских романистов и подхо
Дпт к столу.
417
— Прошу,— говорит Гарегин, предлагая ему стул.
Не обращая внимания на его приглашение, офицер бе-
рет со стола одну из бутылок. Мы думаем, что ои соби-
рается выпить, но он только нюхает и ставит бутылку
с вином на стол.
Трудно сказать, о чем думает офицер, и что он соби-
рается предпринять. Он неопределенно машет рукой.
— А скажите, пожалуйста, зачем вы собрались здесь?
— Сегодня день моего рождения,— отвечает Гаре-
гин,— собрались мои товарищи, чтобы повеселиться.
Офицер опять машет рукой.
— Продолжайте!
— Пожалуйста, прошу рюмочку,— просит Гарегин.
Офицер направляется к двери. Жандармы, стоящие
у входа, расступившись, дают ему дорогу, а Гарегин как
хозяин квартиры заботливо провожает офицера, предосте-
регая, чтобы он осторожно спускался по лестнице. Не
проходит п минуты, как он возвращается, восклицая:
— Ну, ребята, давайте-ка теперь по-настоящему ку-
тить. Ушли!
Теперь он искренне весел. Черные, как маслины, глаза
его сияют, курчавые волосы блестят при каждом поворо-
те головы.
Но ни у кого нет настроения продолжать вечеринку:
веселье обрывается, как чересчур натянутая струна тара;
все хотят поскорее уйти, но один из товарищей останав-
ливает вас н не советует расходиться сразу,— это может
по каза ться и о доз р и те л ы I ы м.
I вновь поют, играют на таре и бубне, ио прежнего
воодушевления как не бывало. Через некоторое время мы
начинаем расходиться.
— Ну вот, ведь я же говорил вам, что это опасно,—
замечает Самсон, когда мы выходим на улицу. — Мы еще
благополучно отделались!
Па другой день, когда Гарас в типографии интере-
суется, чем же кончилось дело, я рассказываю ему обо
всем, а Гриш шепотом говорит:
— Все это дело рук Еро...
II он сообщает о том, как, удирая через двор соседа
на следующую улицу, он видел стоявшую на углу фи-
гуру, очень похожую на Еро.
Значит, прав был г-н Вартан, полагая, что Еро не ус-
покоится.
418
14
РЕВНОСТЬ
После собрания Тигран посвящает меня в тайны, не
известные мнр раньше. Ох, этот Тигран, чего только он
не знает! Во-первых, оп мне рассказывает о пашем соседе;
оказывается, кроме других сложных дел. оп занимается
еще организацией молодежи, создает революционные
кружки молодежи, устраивает тайные собрания в разных
районах города, распространяет листовки и книжки па
армянском языке, отпечатанные в тайной типографии. От
Тиграна я узнаю о том, что есть много грузин и русских,
которые, подобно нашему соседу, распространяют ли-
стовки и книжки.
— Распространяют пе только здесь, в городе, но п
в уездах, — говорит Тигран.
И от его рассказа облик нашего соседа меняется в
моих глазах: г-п Микаэл кажется мне самым умным и от-
важным человеком, которого я когда-либо знал.
Затем Тигран рассказывает, что сам он начал в школе
организовывать группу молодежи. Спорит со многими...
Часть преподавателей косо смотрит на него, а некоторые
ученики высмеивают его социалистические идеи.
— Ну, ничего; самое большее — выгонят, так же как
из чемарапа. Ну и пускай выгоняют!
На уроке истории он критиковал метод учителя, ска-
зав, что в его преподавании нет «классового подхода».
«Это пе твои мысли, сынок мой»,— заметил ему учитель
и посоветовал, чтобы Тигран думал «собственным умом».
Тигран возразил ему. Учитель был оскорблен... Об этом
случае мне сообщил не сам Тигран, а Ашот Заргарян.
Тигран рассказывает мне часто и о многом, но о себе
лично — никогда. Удивительная выдержка у этого Тп-
грана! Вот, например: об Анаит он ничего не говорит.
Прежде, бывало, он весело рассказывал о ней, смеялся,
а теперь почему-то молчит, как-то особенно скрытен. И это
молчание кажется мне подозрительным: быть может, пх
отношения стали более близкими? Да к тому же мне ка-
жется, что странно ведет себя и сама Анаит. Иногда она
так сердечно говорит со мною, будто никто, кроме меня,
но существует для нее; будто я ее единственный друг...
— Вы так хорошо говорите по-армянски,— заявляет
она однажды.
419
— Думаю, что Тпгран говорит лучше меня,— отвечаю
я, подчеркивая имя «Тигран»,..
Понимая мой намек, она краснеет; она дружит с Ти
граном больше, чем со мной, и это задевает меня.
— Вы думаете, что я с Тиграном чаще разговариваю,
чем с вамп? — спрашивает опа с тихим укором.
— Но ведь я об этом ничего пе говорил вам! Я хотел
только сказать, что оп лучше меня знает армянский лите-
ратурный язык.
— Нет, я поняла ваш намек так, как вы этого хотелп.
— Ну, пусть будет так,— говорю я внешне спокойно,
стараясь скрыть свое волнение.— Докажите, что вы с ним
мало разговариваете, тогда я возьму своп слова об-
ратно.
Опа с удивлением смотрит мне в лпцо.
— Какой вы странный! — восклицает она, надув
губки. — Как это можно доказать?!
Конечно, эта мысль и мне кажется нелепой, по опять
какое-то необъяснимое волнение охватывает меня, п я го-
ворю, будучи пе в силах сдерживаться:
— Наконец, я прошу вас, Апапт, ответьте мне па во-
прос: кому вы больше симпатизируете — Тиграну или...
мпе?
Выпалив это, я чувствую, до чего глуп мой вопрос, —
но уже поздно... Меня он слишком долго мучил, и сейчас
я жду ответа. А Анаит, выслушав такой странный и не-
ожиданный вопрос, многозначительно смотрпт на меня,
как бы спрашивая: «в своем ли я уме?» А я в ожидании
ответа думаю: «Если опа молчит, значит, ей трудно от-
ветить».
— Знаете,— говорит опа, пожимая плечамп,— свои
симпатии я не мерила и пе взвешивала и не могу дать
вам точный ответ. Тиграна я вижу столько же, сколько и
вас...
Я чувствую, что она сознательно запутывает простой
вопрос, но от этого етце больше волнуюсь...
— Нет, вы неправду говорите! Вы больше симпатизи-
руете Тиграпу, — прерываю я, подстрекаемый каким-то
злым чувством,— вы его больше любите!
— Любовь?.. Любовь?.. Откуда это видно, — бормо-
чет опа в замешательстве. — Почему вы оскорбляете
меня? Любить?.. Я?.. Что вы?! За кого вы меня прини-
маете?..
И опа всхлипывает, опустив голову на стол.
420
Я смущен п растерян: как я глупо поступил! Что за-
ставило меня говорить о любвп? Я не предполагал, что
слово «любовь» может вывести ее из равновесия п... за-
ставить проливать слезы.
Я решаю исправить ошибку и, не знаю почему, под-
хожу к пей и, обняв девушку за талию, поднимаю ее го-
лову со стола.
— Простите меня, Анаит, я... пе знал... Простите...
II пока я, запинаясь, произношу эти слова, она вдруг
встряхивает головой, локтем отталкивает меня и выхо-
дит, закрыв глаза рукой...
Мои смущение и замешательство удесятеряются. Ка-
кой позор! Зачем я заикнулся о любвп? II, наконец, разве
так говорят о любви?.. Я вспоминаю описания любви
в книгах — как тонко и деликатно там говорят о любви...
А я — сразу... Настоящий провинциал... II опять начи-
наю укорять себя.
Вдруг стучат в дверь, п не успеваю я сказать «вой-
дите», как в комнату врывается необыкновенно раскрас-
невшаяся Варенька-хозяйка и взволнованно смотрит на
меня.
— Скажите, пожалуйста, здесь была только что
Анаит?— спрашивает она, вернее, набрасывается на меня.
Застигнутый врасплох, я удивленно смотрю на нее и
киваю головой:
- Да.
— Что вы сказали ей, почему она плачет?
— Я... ничего особенного... Мы говорили...
— Не скрывайте, господин... господин... (от гнева опа
забыла мое имя). Пе скрывайте, скажите правду. Я спра-
шивала у нее — молчит... Ну, что же вы ей такое ска-
зали?!
Что мне ответить? Я никак не мог допустить мысли,
что моя неосторожная фраза вызовет такие последствия.
Чувствую, что краснею. А Варенька-хозяйка стоит передо
мною, подбоченясь, и испытующим взглядом смотрит
на меня. Мое замешательство волнует ее.
— Наверное, вы ей сказали что-нибудь непозволитель-
ное, грубое? Да? Вы молчите? Значит, самому стыдно...
может быть, она попросила у вас что-нибудь, а вы ей гру-
бо ответили?.. Говорите, что же вы молчите, боже мой!
В первое мгновение я был совсем подавлен,— какими
словами я мог рассказать ей о вашей беседе? Но послед-
няя фраза хозяйки выводит меня из оцепенения, вернее—
421
пз терпения. Неужели я Позволю, чтобы ова так плохо
думала обо мне? Уж лучше сказать всю правду.
— Напрасно вы волнуетесь, госпожа. Ничего худого
я ей ие говорил. Я лишь спроспл у нее: кому она более
симпатизирует — Тиграну или мпе?
Варенька-хозяйка облегченно вздыхает.
— Так бы и сказали, генацвале. А я-то делала тысячи
разных догадок! Глупая девушка! Вместо того чтобы быть
смелее и дать ответ, опа убежала п плачет.
Гнев хозяйки окончательно проходит, она снисходи-
тельно улыбается, будто солнце выглядывает пз-за обла-
ков после грозы.
— Я на ее месте сказала бы: вы оба мне правитесь,
и — конец. Или: не нравитесь, и все,— смеется Варенька-
хозяйка. — Ну, простите, господин Сурен, за беспокойство.
Глупая девушка!..
Улыбаясь, она выходит. Когда же я наконец научусь
как следует разговаривать с девушками?
А вопрос о «симпатии» выясняется сам собой, совер
шенво неожиданно для меня.
Спустя два дня я возвращаюсь домой в поздний час
из городского сада, где по-прежнему люблю гулять, вер-
нее, сидеть на какой-нибудь скамейке и смотреть на пе-
стрый поток людей, проходящих мимо меня по аллеям.
Как все это занимательно! Ни одно представление пе мо-
жет заменить этого занятия. В течение нескольких минут
перед тобой проходят сотни людей. Каждый пз них — это
целая история, целый мир... Я и сейчас люблю это празд-
ное занятие, это безмолвное созерцание...
Выйдя во двор, я замечаю две темные фигуры на бал
копе, перед нашей комнатой. Ночь темна, а свет пз окна
комнаты пе освещает пх. Стоя в углу балкона, онп разго-
варивают, то и дело сближая головы... Я тихонько подни-
маюсь по лестпице. Онп пе замечают меня. Я ступаю так
осторожно, что онп даже не слышат шума моих шагов.
Они продолжают разговаривать и целуются... Зрелище это
не то удивляет меня, не то возмущает, и я невольно оста-
навливаюсь па ступеньках; не могу сказать — от удивле-
ния или нежелания помешать им. Но от чрезмерной осто-
рожности я задеваю ногой выступ ступеньки и роняю
книгу.
Они замечают меня.
— Сурен? Ты чего стоишь? — окликает меня Тиг-
ран.
Я делаю шаг назад и, от смущения пе говоря нп слова,
вхожу в комнату.
Онп разговаривают еще несколько минут, а потом при-
ходит Тпграп п с удивлением спрашивает меня:
— Что с тобой? Даже пе поздоровался...
Я молчу.
В последнее время я ничего не скрываю от него, все-
гда рассказываю о мопх печалях и радостях, спрашиваю
его советов; он вправе интересоваться моим настроением.
Тигран ждет ответа.
— Может быть, ты сердишься на меня? A-а? Навер-
ное, тебе не понравилось то, что ты видел на балконе?
Сознайся: ты молчишь, ревнуешь, а-а?..
Тигран — психолог. Я так взволнован, что не могу
говорить, п вместе с тем считаю неудобным сознаться, что
я ревную. Пробуждается такое чувство, будто меня обо-
крали или оскорбили и обесчестили. И я молчу, не рас-
сеивая сомнений Тиграна.
Вероятно, мое смятение длилось бы долго и привело
бы к неприятной сцене, если б в это время не вошли Ашот
и Самсоп.
— Что случилось? Вы что, поссорились?— улыбается
Ашот Заргарян.
— Ты это верно заметил,— говорит Тигран.— Пред-
ставь себе, этот дурак обиделся на то, что я поцеловал
дочку нашей хозяйки. Ревнует!..
Этого было достаточно, чтобы мои товарищи начали
смеяться надо мною.
— В самом деле, что за глупость,— говорит Самсон
топом нашего преподавателя закона божьего, отца Гюта,
пальцами расчесывая воображаемую бороду. — Сын мой,
неужели ты до сих пор не знаешь, что бог создал девушек
для того, чтобы их целовать... Сегодня оп целует, а завтра
ты ее поцелуешь...
II хохочут, шутят без конца. Они шумно мирят меня
с Тиграном и требуют, чтобы мы поцелуем скрепили наш
мир. Мы целуемся, но я, конечно, пе созпаюсь в своей
ревности. Я просто выдумываю, что получил дурные вести
из дому, и этим объясняю свое плохое настроение и мол-
чание.
Однако товарищи пе верят мне и продолжают шутить.
Для них это радостный вечер. Онп беспечно веселятся...
Ведь завтра — воскресенье. Нет забот об уроках. А среди
423
этого веселья Я йи минуты пе забываю о любви Анаит к
Тиграну и решаю держаться с пей официально сухо плп
совсем не разговаривать.
Но смогу ли я?
15
ГАРАС
После первого конспиративного собрания я чувствую
себя причастным к какому-то таинственному миру, куда
пе всякому суждено иметь доступ. Я с особенным трепе-
том жду каждого нового собрания, на котором увижу ста-
рых и новых знакомых и услышу много интересного. По-
сещая эти собрания, я чувствую, что мир постепенно ме-
няется в моих глазах: он приобретает новые краски,
новый смысл; на том, что раньше казалось единым и
цельным, возникают трещины.
Постоянный руководитель этих собраний — наш сосед
Микаэл — приходит раньше всех и каждый раз одет по-
новому. Он любезно и дружески относится ко всем, хотя
надо сказать, что на этих собраниях все необыкновенно
быстро сближаются. Я склонен думать, что именно кон-
спиративность сближает людей. В условиях легальной
жизни люди, как бы они часто нп встречались друг с дру-
гом, не так легко сближаются, по достаточно побывать
на двух-трех конспиративных собраниях, чтобы найти
себе друзей.
Вот так и я сближаюсь со многими моими знакомыми,
которые кажутся мне прекрасными во всех отношениях.
Особенно бросается в глаза их готовность к товарище-
ским услугам, их преданность друг другу. Пз этих моло-
дых людей мне особенно нравятся двое: одни из них ра-
ботает в банке, другой по окончании гимназии намерен
поступить в университет. Они всегда приходят вместе, на
собраниях тоже всегда сидят рядом и вместе уходят.
И того и другого зовут Бабкеп, поэтому, когда они прихо-
дят, все говорят: «Пришли Бабкены», и чтобы различить
их друг от друга, одного называют «Бабкен I», другого —
«Бабкен II». Бабкены неизменно посещают все собрания
и пе довольствуются, как большинство, одной лишь бесе-
дой; их интересует очень многое, и они часто задают во-
просы товарищу Микаэлу. (Между прочим, па собраниях
мы называем его «товарищ Микаэл», а в остальное
время — «господин Микаэл».) Создается впечатление, что
Бабкены ищут, проверяют какие-то истины и хотят разъ-
яснить свои недоумения; они называют многие книги,
о которых я даже пе слыхал.
— Они знают больше всех, — говорит товарищ Ми-
каэл.
— А остальные как? — интересуюсь я.
Оп сразу понимает меня, — каков это проницательный
человек!
— Другие, например твои товарищи Тпгран и Ашот
Заргаряп, хорошие ребята, по опп менее начитаны, чем
Бабкены. Что касается тебя, братец мой, ты, видно, только
беллетристику читаешь. Но одни романы и стихи не спа-
сут мир, — говорит он, смеяс!.
В последнее время я так подружился с ним, что могу
смело спрашивать его об интересующих меня вопросах;
вот и теперь, услышав от него, что «романы не спасут
мир», я спрашиваю:
— По-вашему, значит, роман — это ничто?
— Разве я сказал «ничто»? Пет, у романа своя роль;
он облагораживает людей, обогащает их внутренний мир,
иногда прививает людям новые идеи и, что важно, — до-
бавляет он шутливо, — преподает школу любви...
Мепя веселят его объяснения, но вместе с тем огорчает
мысль, что в моем рассказе о попугае пет этих достоинств,
а если их нет, значит, он никуда не годится, не нужен...
Не раз мне хотелось поговорить с г-ном Микаэлом о моем
произведении плп же дать ему прочесть, чтобы узнать его
мнение; ведь мнения Тиграна и Ашота еще далеко ие до-
статочно. Но сейчас, услышав его слова, я оставляю мое
намерение: еслп у него такое суждение о романе — мое
сочинение все равно ему пе поправится. И я думаю
о том, как хорошо было бы суметь написать такую книгу,
которая действительно спасла бы мпр. «Вот это будет
настоящая работа!» — думаю я под влпянпем его слов.
В последнее время я замечаю, что вслед за Тиграном
п я подпадаю под влияние товарища Микаэла: начинаю
Думать его мыслями, говорить его словами и даже подра-
жать его походке. В особенности мне нравится его про-
стой, дружеский топ, а мне, сколько я пи стараюсь гово-
рить просто и откровенно, это не удается, так как я всегда
Думаю о том, не покоробит лп моего собеседника слиш-
ком фамильярный тон. А тут еще Тигран однажды
14 С. Зорьян, т. 2
425
(удивительно наблюдательный парень!) замечает мне,
что слово «город» я произношу с такой же интонацией,
как наш сосед...
Однако еще больше, чем с ним, я подружился с Гара-
сом из нашей типографии. Иногда мы вместе возвраща-
емся с собраний, и он кое-что объясняет мне. В типогра-
фии он всегда справляется о моем здоровье, интересуется
прочитанными мною книгами. Все это он делает по-това-
рищески, с любовью, и я тронут его вниманием. Иногда
он шутит или шепчет мне на ухо что-нибудь о Давиде
Майсоне, когда тот проходит мимо нас. Гарас очень не
любит этого «Ах-ах», как он его называет. Однажды он
шепнул мне об этом и прошел в наборную. Еро тотчас
отозвал меня в сторону.
— Что сказал тебе Гарас? —спросил он тихим и дру-
жеским тоном.
Я уже знаю, кто такой этот Еро, и не отвечаю ему,
хотя Гарас говорил со мной о каких-то пустяках.
— Ничего... ничего особенного...
Он недоверчиво качает головой:
— Человек поговорил с человеком и ничего ему не
сказал?
— Сказать-то сказал, но это не интересно для вас, —
и я тут же выдумываю небылицу. — Он говорил о госпо-
дине Вартане. Сказал, что обнаружил ошибку в коррек-
туре господина Вартана.
И Еро тотчас обращается к господину Вартану:
— Гарас сказал Сурену, что вы сделали ошибку в кор-
ректуре. Да? — спрашивает он, видимо желая проверить
мое сообщение.
Господин Вартан человек опытный; он, по своему
обыкновению, безразлично смотрит из-за очков на Еро и
спокойно говорит:
— Может случиться. Погрешности бывают. Безгрешен
лишь папа римский...
Еро не понимает иронии. Он думает, что господин
Вартан действительно допустил ошибку, и у меня такое
впечатление, что он рад этому. Появляется Давид Май-
сон, который, как всегда, входит неожиданно.
— Ах-ах-ах!!!
Все знают, что эти восклицания «ах-ах» означают: не-
довольство, замечание пли же призыв к порядку. Еро уда-
ляется. Господин Вартан снимает свои очки и с грустью
смотрит ему вслед.
426
— Чего он добивался у тебя?
Я, не скрывая, рассказываю обо всем.
Знаю, что господин Вартан пе сочувствует Гарасу
или, как сам говорит, — «его идеям», по уважает парня
за прямоту и искренность.
— Это ты хорошо поступил. Не следовало молчать пли
упорствовать, а невинная ложь — ничего. Скотина! —при-
бавляет он по адресу Еро.
В другой раз Гарас в конце работы отзывает меня
в сторону и дает что-то тяжелое, завернутое в газету.
— Положи в карман, — шепотом говорит он, — после
работы отдашь мне в городском саду.
И передает мне какой-то предмет, вернее, ловко опу-
скает его в карман моего пиджака, который сразу ста-
новится тяжелым, точно в него положили увесистую
гирю. «Это, наверно, револьвер, — думаю я, — но зачем он
мне его дал? Неужели боится обыска?»
— Смотри, не вынимай из кармана и другим не пока-
зывай! — шепчет Гарас и, подмигнув, смеется.
Смех у него деланып, но звучит так естественно, что
господин Вартан поднимает голову п смотрит на него по-
верх очков.
— Что случилось? — с улыбкой спрашивает он.
Я не слышу, что отвечает Гарас старому толстовцу;
меня занимает лишь одно: что же он положил в мой кар-
ман? Сомнение охватывает меня, особенно после его слов
«не вынимай из кармана». Что же там такое?
Когда мой карман, оттянувшись от тяжести, ударяется
о бедро, у меня возникает странное ощущение: кажется,
что в кармапе лежит револьвер. Услышав смех Гараса,
я начинаю думать, что это просто шутка. Может, он за-
вернул в бумагу камень и, придав всему этому таинствен-
ный характер, хочет напугать меня? В наборном цехе ча-
сто выкидывают такие шутки. Потом, вспомнив его серь-
езное предостережение — «не вынимай из кармана», я
испытываю сомнение и страх. Значит, это нечто очень
важное. Но что же именно? Трудно разгадать. И я боюсь
задеть карман рукой... А вдруг в самом деле револьвер?..
Даже движения мои становятся осторожными: я внима-
тельно слежу, как бы не наткнуться на что-нибудь твер-
дое— на стол, шкаф пли дверь. А вдруг, черт возьми, ре-
вольвер выстрелит! Временами мне хочется придержать
карман рукой, чтобы он пе оттягивался, но я боюсь: этак
ведь я могу привлечь внимание окружающих! В особен-
14*
427
пости будет плохо, если увидит Еро. Когда я сижу — еще
ничего, но как только встаю с места, неизвестный пред
мет оттягивает карман. Кажется, что у меня сбоку висит
пудовая гиря. Правда, моему самолюбию чуть-чуть льстит
доверие Гараса, ио страх заглушает это чувство. С дру-
гой стороны, я с таким большим уважением отношусь
к Гарасу, что пе могу по выполнить его поручения, как
бы опасно оно пи было.
«Самое трудное — выйти пз типографии, потом уж ни-
чего»,— думаю я. Время тянется бесконечно. На улице
меня охватывают новые сомнения: если снизу поддержать
рукой этот тяжелый предмет, лежащий в кармане, то про
хожио, в особенности военные и городовые, могут что-то
заподозрить. Л если ие поддержать — оттягивает карман.
Это тоже может вызвать сомнения. II я несколько раз
оглядываюсь (прежде всего я думаю об Еро) —пе сле-
дует ли кто-нибудь за мной?
Удостоверившись, что никого нет, немного успокоен-
ный, я поспешно иду дальше. II до самого городского
сада страх пе покидает меня. Хуже всего будет, если все
это окажется шуткой. Но мне пе верится, чтобы Гарас так
жестоко подшути.! надо мной. Л если в самом деле это
так, — то-то надо мной посмеются товарищи: Тигран,
Ашот, Самсон, в особенности Самсой!.. Л потом рабочие
типографии, вся наборная, и переплетная, и даже степен-
ный господин Вартап будут издеваться па до мной.
А Давид Майсон посмотрит мне в лицо и, вздыхая
«ах-ах-ах», пойдет из одного отделения типографии
в другое.
С этими сомнениями я вхожу в городской сад и разы-
скиваю условленное место. Еще издали я замечаю длин-
ную фигуру и полосатое кепи Гараса; шт носит его, слегка
сдвинув назад, как бы нарочно выпуская прядь волос, па-
дающую на лоб. Гарас медленно расхаживает; при каж-
дом повороте пристально смотрит в ту сторону, откуда я
должен прийти. Его сосредоточенный взгляд подбадрп
вает меня. Во всяком случае, мне становится ясно, что
тут нет никакой шутки.
11 какое удивительное облегчение я чувствую в ту ми-
нуту, когда, вынув пз кармана сверток, передаю его Га-
расу. II какую радость ин переживает: глаза его свер-
кают, и он, в знак благодарности, крепко сжимает мое
плечо.
428
Я пс спрашиваю его, что он положил мне в карман:
раз оп запретил мне говорить об этом, значит, пе хочет,
чтобы я знал...
— Ты не открывал сверток? — спрашивает оп и, за-
метив, что его вопрос неприятен мне, берет меня за руку.
— Ты пе обижайся. Дело такого рода, что нужно дер-
жать его в секрете. Я тебе доверяю, скажу. Я о прошу
тебя — ппкому ни слова! Здесь — шрифт и шпоны...
— Шрифт п шпоны! На что они тебе?
Гарас кивает головой: «нужно». Больше он ничего пе
объясняет, а я, по своей щепетильности, пе задаю ему
никаких вопросов. Однако мои мозг пронизывает мол-
нией мысль о том, что Гарас не только сам совершил
кражу из типографии, по еще и меня сделал своим со-
участником. Неужели такой человек, как Гарас, способен
па это? «Л если бы меня поймали?» —с ужасом думаю я.
Гарас замечает мое смущение и, вероятно, понимая
мое состояние, кладет руку мне па плечо.
— Ты, вероятно, думаешь, что я совершил кражу и
вовлек тебя в это дело? Не бойся, братец мой, это не во-
ровство. Если бы ты знал, для чего нам нужен шрифт, не
думал бы так. Это не для меня. Узнаешь потом, что это
нужно для весьма важного дела... Понимаешь?
Гарас, нагнув голову, серьезно и многозначительно
смотрит мне прямо в глаза.
Я и в самом деле ничего не понимаю, по верю, что это
необходимо для важного дела. Гарас пе будет врать, я
в этом уверен. Но для меня опять остается необъяснимым
одно: можно ли красть, допустим, даже ради важного
дела?
Вернувшись домой, я обо всем рассказываю Тиграну:
мы уже почти ничего не скрываем друг от друга; я знаю,
как сильно интересуется оп такими делами и насколько
он опытнее меня.
Внимательно выслушав меня, оп говорит невозмутимо,
как бы успокаивая меня.
— 11 у, конечно, это очень важное дело. Наверно,
шрифт нужен для листовок...
— По украсть?!
— Это пе кража, а геройство, — прерывает меня Тиг-
ран. — Когда человек подвергает себя такой опасности —
это геройство.
Тигран говорит как взрослый, и это мне пе нравится.
Я спрашиваю:
429
— Хорошо. Ты говоришь, что будут печатать листов-
ки. А где?
После минутного молчания Тпгран говорит:
— В тайной типографии. — II сейчас же добавляет: —
Гарас, наверно, уже сказал тебе, и я тоже хочу напом-
нить: будь осторожен, никому не говори ни слова. Это
необходимо как для общего дела, так и для тебя...
Тигран говорит тоном опытного человека.
— Понятно, я не ребенок, — говорю я, слегка оскорб-
ленный тем, что Тигран считает меня таким бестолковым.
— Ты не обижайся, милый мой, в этом деле нужна
особая осторожность. Понимаешь? Революционные ли-
стовки и книжки могут быть напечатаны только в тай-
ной типографии.... А это — все для организации; следо-
вательно, осторожность — жизнь, — подчеркивает он серь-
езно, опять-таки подражая манерам взрослого.
Тайная типография... организация... Это уже новость
для меня... Какие бесстрашные, какие опытные люди
должны руководить этим трудным делом, чтобы не по-
пасть в руки жандармов...
Эти мысли па некоторое время заставляют забыть
меня о воровстве шрифта и шпон. Только потом я чувст-
вую, что поступок Гараса — в самом деле геройство.
Но меня все-таки интересует: кто же руководит этими
секретными сложными делами? И я спрашиваю об этом
Тиграна. Выясняется, что Тигран сам не знает, но ду-
мает, что это, наверно, известно нашему соседу Микаэлу.
И мы при первом же удобном случае, через два дня, об-
ращаемся к нему с этим вопросом.
— Кто они? — Микаэл призадумался и, немного по-
молчав, сказал: — Ребята, я не буду вам их называть...
Но скажу, что это люди, которые с юношеских лет по-
святили себя делу освобождения рабочего класса. Их
пе раз арестовывали, сажали в тюрьмы, ссылали...
Так... Больше я ничего не скажу... Ну, и этого доста-
точно.
Нам интересно было знать имена этих людей, но так
как товарищ Микаэл не захотел их называть, мы воздер-
жались от новых вопросов. Но я так ясно представляю
себе этих сильных, смелых людей, которых не могли сло-
мить ни лишения, ни тюрьма, пн ссылка... Они мужест-
венно переносят все — ради любимого дела, ради освобож-
дения рабочего класса...
430
1G
1» УКОПИСЬ
Я опять раиотаю над рассказом «Случай с попугаем».
Эта негодная птица доставляет мне много хлопот — все
вечера я с увлечением посвящаю ей. Лишь иногда меня
возвращает к действительности шум знакомых шагов.
Это Анапт расхаживает по балкону. Я узнаю ее легкие
шаги. Сначала она как будто бесцельно ходит по балкону
п вдруг — топ-топ — подходит и останавливается перед
нашим окном... (Ее присутствие я чувствую.) Но она
больше ничего не увидит: окно уже занавешено. По вече-
рам я предусмотрительно опускаю шторы и, когда Тигра-
на нет дома, сажусь за работу. Впрочем, теперь я не
стесняюсь его присутствия, мне больше нечего скрывать
от него. Но он такой щепетильный, этот Тигран. Всем
своим видом подчеркивает, что уже приготовил урокп,
одевается и, ни слова не сказав, уходит. (У нас создалась
привычка во время занятий хранить молчание и не ме-
шать друг другу лишними вопросами.)
И в глубокой тишине я воздвигаю и разрушаю: воз-
двигаю с увлечением, разрушаю с болью в сердце. Нужно,
черт возьми, написать такой рассказ, чтобы он своей
правдой убедил всех. Кроме того, я хочу отомстить г-же
Ермонии и ее курчавому кавалеру, которые так мучали
господина Багратунп. С первых же дней нашего знаком-
ства г-жа Ермония не понравилась мне, мою неприязнь
к ней я хочу подчеркнуть и добиться, чтобы читатель
возненавидел эту женщину так же сильно, как и ее по-
пугая. Не знаю, в какой мере это удастся мне.
Трудно сказать, сколько времени я пишу рассказ, и
вот в один прекрасный день я заканчиваю его, и у меня
возникает желание прочитать его товарищам. Я припоми-
наю слова господина Вартана. Однажды он сказал: «Как
актер не может играть лично для себя, так и писатель
не может сочинять только для себя». Поэтому я хочу
знать — получилось лп что-нибудь из моего рассказа, пли
я напрасно трудился. В первую очередь я читаю, конечно,
моим товарищам: Тиграну, Ашоту, Самсону. В последнее
время Самсон редко бывает у нас, объясняя это тем, что
«ученик должен быть далек от собраний». Но, услышав,
что я написал рассказ и хочу прочитать его, он приходит
послушать, «что это за произведение», и «посмеяться
431
с памп>>, как оп говорит. А во время чтения оп слушает
так же внимательно, как Тпгран и Ашот.
Моя читка! До чего трудна первая читка первого со-
чинения... Несмотря па то что я читаю своим близким
товарищам, я все-таки волнуюсь, краснею, прислушиваюсь
к своему голосу и от этого часто смущаюсь. Шутка лп!
Шесть глаз в упор смотрят на меня.
— Смелее, смелее! — подбадривает меня Тпгран.
— Небось сомневается, хорош ли рассказ, потому и
робеет, — замечает Ашот.
А Самсон, охваченный нетерпением, шутит:
— Смелее, хотя бы в такой же мере, как попугай...
Я чувствую себя в роли ученика, оказавшегося перед
преподавателями, и это ощущение так неприятно, что я
уже раскаиваюсь, зачем затеял эту читку, и зарекаюсь:
никогда никому ничего не читать! Это — мучение, само-
унижение, подлая жажда хорошего мнения и похвалы!
Хуже всего для меня — самоунижение. Мон лоб покры-
вается потом, губы сохнут, п кажется, что читаю не я,
а кто-то другой.
Когда я кончаю, товарищи несколько минут молчат.
Мне кажется, что я их поставил в неловкое положение.
Быть может, они не знают, что сказать, а высказаться
надо... Они задумчиво поглядывают друг на друга, как бы
спрашивая: кто же из них первый начнет разговор и что
скажет?
Они молчат, а я волнуюсь и краснею. Но вот онп на-
чинают говорить; я краснею еще больше, волнение мое
растет. Нет, думаю я, писать рассказ — глупость! Умный
человек не возьмется за это. А если и напишет рассказ,
не станет читать другим...
— Ну, как? Интересно пли нет? — спрашивает Тпгран,
обращаясь к Ашоту. — Мне кажется, рассказ интересный
и хорошо бы его напечатать.
Ашот задумчиво смотрит на него и говорит:
— А как вы думаете, не лучше ли было бы, если бы
одна из горничных убила попугая; это было бы психоло-
гично...
— Психологично пли непсихологпчно, не знаю, —
смеется Самсон, — одно несомненно: эту отвратительную
птицу нужно было убить.
И .начинают спорить. Тигран поддерживает мнение
Самсона. Что же еще! Ашот и Самсон фантазируют: хо-
рошо, если бы одна из горничных задушила этого нена-
432
впстного попугая, пли, для усиления драмы, описанной
в рассказе (предлагает Самсон), пусть одна из горнич-
ных, более честпая, покончит жизнь самоубийством. А по-
том, когда выяснится, что кражу совершил попугай, у
г-жи Ермонии начнутся угрызения совести: из-за ка-
кого-то кольца она уволила горничную! Так будет
лучше...
Каждый из них настаивает па своем, и спор еще долго
продолжается. Впервые мне становится ясно: сколько лю-
дей, столько вкусов и мнений. Я решаю оставить рассказ
без изменений. Однако нужно будет дать рассказ знаю-
щему человеку и выслушать его мнение.
И вот вторым (вернее четвертым) читателем моего
произведения оказывается господин Вартан. Но, памятуя
о первой читке, я уже пе рискую читать рассказ, а прошу
ознакомиться с ним самого господина Вартана.
Вначале старого толстовца удивляет название «Слу-
чай с попугаем»...
Его удивление меня радует. «Удивило даже назва-
ние, — думаю я, — а когда прочтет рассказ до конца —
совсем будет поражен!» А еслп удивляется господин Вар-
тан, значит, другие будут удивляться еще больше. Мне
уже кажется, что я достигаю своей цели. И когда госпо-
дин Вартан обещает прочесть его дня через два, я от ра-
дости бегу к Гарасу и сообщаю ему, что господин Вартан
взял читать мой рассказ и если он ему понравится,
можно будет напечатать!
II я жду с волнением мнения господина Вартана!
Когда он по утрам приходит на работу, я внимательно
смотрю на него — хочется угадать по лицу и выражению
глаз. Но лицо его, окаймленное белой бородой, всегда
серьезно и неизменно приветливо. Наконец на третий
день оп приглашает меня к себе па квартиру.
— В типографии, — говорит он, — мы не сможем сво-
бодно беседовать. Тут все время беготня, мешать будут,
а стоит Давиду Майсопу увидеть, что мы заняты беседой,
сейчас же начнет свои стопы: «ах-ах-ах». Уж лучше ве-
черком заходи ко мне...
Вечером в условленный час я стучусь в дверь квар-
тиры господина Вартана, вернее, в дверь его единствен-
ной комнаты. Открывает сам господин Вартан, в пестрой
тюбетейке и шелковом полосатом халате — настоящий
узбек! В таком виде он внушает мне больше уважения и
страха. Как будто передо мною стоит не корректор, ваш
433
господин Вартан, а мудрец пз старого мпра, о которых
я читал в книгах. Что он скажет? Этот вопрос интересует
меня больше всего, и мне становится страшно. Совсем
иначе было с моими товарищами; хотя во время читки
я и волновался, краснел, однако я пх не боялся: мои то-
варищи, думал я, они ведь плохо разбираются в лите-
ратуре, у них нет жизненного опыта, п, наконец, я ведь
зпаю пх, знаю также и их вкусы. А господин Вартан...
оп — совсем иной человек: начитанный, видавший виды,
стало быть, и судить будет строже.
— Ты пришел в точно назначен пое время, — говорит
он, усаживая меня у своего письменного стола, где стоит
бронзовый бюст Льва Толстого. — Аккуратность — хоро-
шее дело.
Сказав это, оп берет мою рукопись и усаживается
против меня. Увидев в рукописи закладки, я теряю само-
обладание, и мое сердце начинает стучать все сильней п
сильней.
— Милый мои, — говорит господин Вартан, зацепив
очки за уши, — ты читал Евангелие?
Этот вопрос застает меня врасплох: какая связь ме-
жду Евангелием и моим сочинением, — думаю я, ио,
вспомнив, что отец Гют проходил с нами во время уро-
ков по закону божьему и Евангелие, и деяния апосто-
лов, — я утвердительно киваю головой: да, читал, хотя
очень смутно помню.
— Ты помнишь слово апостола Матеоса1 о том, что
«блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное.
Блаженны страждущие, ибо они будут утешены». По-
мнишь?
Хотя я и слыхал что-то вроде этого, по твердо пе по-
мню. Все же я опять киваю головой, хотя и не понимаю,
что общего между апостолом Матеосом и моим расска-
зом. Но скоро эта связь становится ясней.
По мнению господина Вартапа, мое сочувствие к не-
винным горничным — похвально, по-христианскп. По он
считает недопустимым мое стремление вызвать ненависть
к г-же Ермонии.
— Опа заблуждается, сошла с божьего пути, и мы
должны пожалеть ее, постараться внушить ей любовь
к ближнему. Милый ты мой, человека совершенствует
любовь, а твой рассказ вызывает в людях ненависть.
1 Матфея.
4-34
Даже к невинной птице нужно вызвать любовь. Да! Лю-
бовь... люоовь... Лишь ею держится мир, и только любовь
спасет человечество... Человек от животного тем и отли-
чается, что умеет любпть и писать.
Писать, это верно, господин Вартан,—осмелива-
юсь заметить я. — Но животное ведь тоже любит своих
детенышей?
— Ты прав, — прерывает оп мепя. — Даже п живот-
ные любят своих детенышей, по это несознательная лю-
бовь, а человек сознательно должен любить своего ближ-
него п дальнего.
— По, господин Вартап, по-моему, Христос говорит:
только ближнего.
— А я прибавляю: п дальнего.
Господин Вартап еще долго говорит в таком же духе,
по трудно понять, забывает он или намеренно пе касается
положительных сторон моего рассказа. От него я ухожу
в смятении и смущении, так и не узнав, чего больше
в моем рассказе: недостатков или положительных сто-
рон? Художественно ли он написан, правдив ли, передана
ли психология героев? Я ждал ответа от господина Вар-
тана на все эти вопросы, а он ограничился... христиан-
ской любовью!
Я ни одной минуты не думал о вопросах, затронутых
господином Вартаном, и не мог ожидать, что мое произ-
ведение можно рассматривать в таком свете, и это от-
части смущает меня. Именно это обстоятельство ставит
меня перед решением какой-то сложной математической
задачи; я чувствую себя погибшим и невеждой. Значит,
в моем рассказе нет положительных сторон? Если бы они
были, то господин Вартан, наверное, сказал бы о них.
Вероятно, именно поэтому он ограничился упоминанием
о христианской любви.
Домой я возвращаюсь в отчаянии. Как же быть те-
перь? Выбросить рукопись или пока надо ждать?
Тигран, увидя меня таким подавленным, спрашивает:
— Что такое? Не случилось ли несчастья?
Я рассказываю ему о моем визите к господину Вар-
тану.
— Этот твой господин Вартан — рехнувшийся ду-
рак, — прерывает он мой рассказ, — оп но понимает того,
что эта барыня пе имеет права истязать своих служанок
из-за кольца! Жалеть злого человека?.. Нет! Нужно
осмеять госпожу Ермоншо и осудить, а не жалеть! Вот
435
что... Завтра же пойдем в редакцию, пусть напечатают, п
увидишь, какой будет фурор!
11 он так обнадеживает и подбадривает меня, рисует
такие радужные перспективы, что я и сам чувствую, как
мое отчаяппе сменяется уверенностью. Я начинаю верить
в успех.
На следующий день мы вместе с Тиграном направ-
ляемся в редакцию.
Одно название таинственного для меня учреждения
«редакция» уже будит во мне любопытство и вызывает
какое-то беспокойство.
С дрожью и благоговением я ступаю по улице, где по-
мещается редакция. Сидящие там люди мне представ-
ляются мудрецами, которые с одного взгляда могут разга-
дать — станет ли человек писателем? А стоит нм прочи-
тать рукопись — п тогда все для них окончательно
прояснится!
Мы подходим к редакции. Я читаю название газеты
на небольшой четырехугольной вывеске. Сердце сжима-
ется от страха, и я, не решаясь идти дальше, останавли-
ваюсь на тротуаре.
— Я не пойду, — тихо, совсем тихо говорю я Тиграну,
боясь, что сидящие в редакции могут услышать мои
слова. — Ты передай им п вернись с ответом.
Тпгран удивляется:
— Как! Ведь они захотят познакомиться с автором,
может быть, узнать что-нибудь, спросить, а может, и до-
говориться с тобою. Наконец, неплохо и тебе самому по-
знакомиться с ними...
— Нет, я ни за что не пойду! Если спросят, скажи,
что ты сам автор, я даю тебе это право. Договаривайся,
как знаешь.
Тпгран упорствует:
— Если ты не пойдешь, и я не пойду. Пойдем вместе.
Еслп ты стесняешься, говорить буду я.
Эта перспектива мне кажется странной. Как это так:
автор входит, стоит, как застенчивая невеста, а за пего
говорит товарищ! Вероятно, пет ничего смешнее этого!
Несомненно, все в редакции будут изумлены. И, по-мо-
ему, там пе только удивятся, — покажется сомнитель-
ным сочинение такого автора: если автор не умеет разго-
варивать, может ли он написать рассказ?
— Нет, лучше не ходить, — решаю я. Но Тигран
хватает меня за руку и силой тащит к входу. Я опять
436
сопротивляюсь, по, увидев выходящего из двери человека,
сгорая от стыда (этот человек может Припять меня за
Дикаря!), следую за 1 играном, и мы входим в светлую
комнату.
Можно видеть редактора? — раздается голос Тпг-
рапа.
Человек в очках поднимает голову п близорукими гла-
зами смотрит иа нас.
— Редактор занят. Что вам нужно?
— Принесли рассказ.
— Оставьте, прочтем.
Тпгран ооорачпвается ко мне п взглядом спрашивает:
«Оставить, что лп?» Я отвечаю кивком головы: «Как
знаешь. Если хочешь — оставь».
— А как нам узнать, когда вы его напечатаете? —
продолжает Тигран, дергая меня за руку и требуя, чтобы
я заговорил, как автор.
Увидя это, очкастый бросает па нас взгляд и спраши-
вает:
— Кто же из вас автор?
Тиграп пальцем указывает па меня.
Я опускаю глаза. «Если рассказ не напечатают —
осрамлюсь! Он теперь знает автора!»
Очкастый, по-впдпмому секретарь, смотрит на меня
с иронической улыбкой и опять опускает голову. В этом
взгляде я уже чувствую предубеждение. Первого впечат-
ления достаточно для оценки моего рассказа. Значит, все
ясно. II я уже мысленно осуждаю себя за то, что отпра-
вился в редакцию, а Тиграна за то, что он силой прита-
щил меня сюда. Может быть, еслп бы я пе появился здесь,
судьба моего рассказа была бы более удачной. Прочли
бы, по крайней мере, внимательнее. А теперь?.. Бросят,
наверное, в угол пли, в лучшем случае, под рубрикой «поч-
товый ящик» напишут: «Господин такой-то (пмя и фа-
милия полностью), ваш рассказ не может быть напеча-
тан...» Вот будет позор! И все узнают, что я паппсал рас-
сказ и он пе был принят... Вот когда мои знакомые будут
смеяться и издеваться надо мною! Даже мои товарищи —
и те пе пощадят! Весть об этом, наверное, дойдет до ва-
шего местечка, узпаст мой дядя, и тогда — воображаю его
злорадство!.. А господин Вартан, прочтя газету, покачает
головой и скажет: «Не послушался меня... и вот!»
Нет, я пе должен был идти в редакцию. Нечего было
слушаться Тиграна и нести туда рассказ...
437
17
«ОТЕЦ БОЛЕН, ПРИЕЗЖАЙ...»
Я никак пе думал, что, прожив в чужом городе около
двух лет, буду вынужден опять вернуться па родину, да
еще так неожиданно. По «жизнь — это цепь неожиданно-
стей, а неожиданность столь же естественпа, как и не-
счастье»,— говорит один поэт.
Озабоченный участью моей рукописи, я возвращаюсь
домой, и вдруг... телеграмма! Па моей родине телеграмма
всегда вестник несчастья: там нс принято телеграфиро-
вать о радостных событиях. Поэтому при одном взгляде
па телеграмму какая-то невидимая рука сжимает мое
сердце. И предчувствие пе обманывает меня. Три слова,
помещенные в телеграмме, точно молнией поражают
меня своей неожиданностью.
«Отец болен, приезжай...» — телеграфирует мать.
Но болен ли только? Не случилось ли чего-нибудь бо-
лее страшного? Ведь в телеграммах всегда смягчают
весть о несчастье!
«Приезжай»... Конечно, нужно ехать. Я сейчас же со-
общаю об этом господину Вартану, товарищам п соби-
раюсь ехать. В это время приходит Тигран и говорит:
— Ты, кажется, едешь? Кстати, господин Микаэл хо-
чет дать тебе небольшое поручение.
— Интересно знать, какое?
— Ничего особенного. Передать одному человеку не-
сколько книг и газет. Ты повезешь их с собою, а оттуда
привезешь от него письмо.
— И все?
— Да, все.
Я рад выполнить поручение нашего соседа; это дове-
рие вызывает во мне гордость.
И в тот же день вечером, за несколько минут до моего
отъезда па вокзал, Тигран приносит небольшой узелок.
— Здесь книги, газеты, листовки. Туда положено п
письмо, — объясняет Тигран.
Узелок я кладу в саквояж и старательно прикрываю
посылку одеждой и газетами, чтобы не привлечь подозре-
ния сыщиков. Мне кажется, что этого требует конспи-
рация.
В вагоне кладу саквояж под руку; опасаюсь: вдруг
ночью, чего доброго, засну, а его стащат? Какой ответ
438
дам я тогда? Это будет несчастьем, позором. Как потом
покажусь я на глаза товарищу Микаэлу? Я решаю не
спать: забота об узелке заставила забыть и тревогу за
отца. Но вот поезд подъезжает к вашему местечку,
мчптся мимо кладбища, я со страхом бросаюсь к окну и
жадно всматриваюсь в тот уголок кладбища, где обычно
хоронят моих родственников п где поел едини раз мы хо-
ронили моего младшего брата, Арташа.
Но на кладбище (точно гора свалилась с плеч) пе
только нет сборища людей — участников погребальной
процессии, но п вообще никого нет. Значит, отец еще
жив, значит, я увижу его, услышу его голос... Но вскоре
это настроение сменяется жалостью в горечью: я пред-
ставляю себе печальную, полную забот жизнь отца,
жизнь без единого часа отдыха. И опять сердце сжима-
ется при воспоминании о том, как порой я обманывал
отца, не слушался его или заставлял горевать. Однако
меня успокаивает мысль о том, что на кладбище без-
людно.
На станции навстречу мне попадаются знакомые, лица
которых не выражают ни сочувствия, пи соболезнования.
Значит... но, может быть, эти люди пе узнали меня или
просто пз жалости не захотели причинить мне боль?
Наконец, весь охваченный мрачными и противоречи-
выми мыслями, я добираюсь до дому... Я жду, что вот-вот
услышу вопли матери и бабушки, оплакивающих отца,
а затем плач женщин — наших родственниц, которые
обычно вторят домашним, вспоминая своих давно умер-
ших родных. Но вот я уже у порога... Полная тишппа.
Не слышно ни плача, ни стона. Собака, наш старый Тоб-
лан, греется у стены на апрельском солнце; увидев меня,
она вскакивает с места, но, узнав, дружески виляет хво-
стом. Тоблап пе забыл меня, он очень рад мне.
Еще один шаг, п я вхожу в дом... Но в доме ни души.
Странно. Обвожу взглядом комнату, и — что же? В углу
на постели неподвижно лежит мои отец, голова его пере-
вязана белым платком. Он лежит в той же позе, как в дни
ссоры с русским подрядчиком, бросившим ему в глаза
горсть цементной пыли. Если бы нс руки, простертые
поверх шерстяного одеяла, трудно было бы предполо-
жить, что там лежит человек, так как повязка целиком
закрывает голову. Отец, видно, спит. Дыхание ровное.
Чтобы пе нарушить его сна, я возвращаюсь обратно
в сени и выхожу в сад. Домашние, наверно, там.
439
Действительно: мать работает в тонн деревьев (у нас
сливы и черешни уже в цвету), сестра Вардуш и малень-
кий Вачо помогают ей. Она что-то сеет.
— Сурен! — крпчит Вардуш, увидев меня, и бежит
навстречу.
Мать в волнении бьет себя по коленям и тоже бежит;
вслед за ней — Вачо, который заметно вырос, стал боль-
шим мальчиком.
Когда проходит волнение, обычное во время таких
встреч, и мы входим в сени, мать рассказывает все под-
робности того, что случилось с отцом, почему он лежит и
почему у него голова в повязке.
Знакомая, нудная история...
Опять был спор насчет раздела. Отец, дед п дядя
столкнулись на огороде. Взамен прошлогоднего участка
под тенистыми деревьями отец потребовал для грядок
более солнечный участок. Дед и дядя, как всегда, не со-
гласились с нпм; отец рассердился, обругал обоих, затем
перебранка перешла в настоящую драку... Отец, време-
нами такой вспыльчивый, схватил камень, чтобы бросить
в дядю. Тот увернулся, но все же камень попал ему
в бок. Взбешенный, он сам в ответ швырнул камень и
прошиб голову отцу. По словам матери, «кровь брызнула
и забила ключом».
Выслушав рассказ матери о дяде, я вспомнил слова
товарища Микаэла о том, что собственность портит чело-
века до такой степени, что толкает его па преступления.
Об этом он говорил на одном пз наших собраний.
— А доктор был? — спрашиваю я.
— Если бы пе оп, разве мы могли бы остановить
кровь? — взволнованно восклицает мать.
— Значит, положение отца было таким опасным, что
решили вызвать меня телеграммой?
— Нет, не такое уж... мы тебя вызвали, чтобы ты
увидел, в каком положении отец, и подал бы жалобу
В суд.
— Какую жалобу?
— Да о том, что нам ие отдают нашей доли, да еще
изувечили отца. Пусть там на суде установят вашу долю
и заставят возместить убытки...
— Какие убытки?
— Отец изувечен, лежит, не может работать... Питии,
ты ведь ученый — столько времени работал у адво-
ката!
'.40
Я молча смотрю на мать, потом на спящего отца
с повязанной головой, и опять тяжелая, как гора, грусть
давит мое сердце. 13 эту минуту я сочувствую пм, мне их
жалко. Я злюсь, что ничем не могу пм помочь... С от-
вращением вспоминаю бесконечные перебранки, ссоры:
«Пдп и судись!» Я не хочу больше видеть нп моего
дядю, нп деда и не хочу говорить об этих участках
земли, о скотине, о доме.
Пока я выслушиваю все это, дети, не обращая внима-
ния на привычные для них рассказы матери, льющиеся
как вода, то восторженно смотрят на мепя, то бросают
взгляды на саквояж, в ожидании подарков пз города.
Потом они начинают тихо говорить и то и дело громко
смеются. II, вероятно, от их громкого смеха просыпается
отец. Протирая глаза, он смотрит на меня.
— Гм! Приехал? Ну, как ты думаешь поступить
с ними? — вот первые его слова. — Неужели и на этот
раз ты оставишь безнаказанным этого негодяя?
Я понимаю его; он намекает на дядю.
Молча смотрю на страдающее лицо отца и внутренне
возмущаюсь. Мне и жаль его и досадно за него. Мне
жаль, что он оказался в таком положении, но меня воз-
мущает то, как упорно добивается он раздела имуще-
ства. При всем этом я чувствую, что иначе и нельзя —
без земли наша семья не может существовать. А я ни-
чем не могу помочь...
— Я просил мать телеграммой вызвать тебя, — про-
должает отец. — Ты это дело так не оставляй! Продан все,
что хочешь, трать сколько угодно, лишь бы посадить
этого негодяя в тюрьму. Чтобы душа моя успокоилась...
Я молчу, пе зная, какими словами утешить его.
Больные вообще слишком чувствительны. Б моем
молчании отец, наверное, угадывает колебание и безраз-
личие.
— Ты сровняешь с землей честь отца, — говорит он
дрожащим голосом, — если не сделаешь этого!
От слов отца па душе становится мучительно тяжело.
Да разве сумею я сделать что-нибудь для раздела, свя-
заться с бессовестным дядей, разве смогу месяцами, го-
дами околачиваться по судам?.. 11 это преувеличенное
мнение о моих возможностях...
Бедные мои родители! Они по понимают, что я пе
могу сделать больше того, что сделано ими... Напрасно
думали они, что, работая в течение нескольких месяцев
441
у адвоката, я уже постиг все тонкости и премудрости
законов, п стоит только захотеть, я добьюсь справедли-
вости, получу от дяди пашу долю имущества. Они еще
не знали, что тогда закон предоставлял все права отцу
семьи, пока оп жив... Не зная этого, они ищут справед-
ливости, надеются па закон и верят в справедливость.
Надежда внушает им мечты и веру. Я не хочу разру-
шать их веру и уговариваю: ждали так долго, подождите
еще немножко, скоро я найду хорошую должность и по-
могу вам, помогу так, что вы сможете приобрести себе
новый участок и выстроить новый дом.
Слушая меня, отец и в особенности мать явно раду-
ются, по они по-прежнему смотрят на меня с недовернем.
— Да легко ли нам будет приобрести новый участок,
сынок, и выстроить новый дом, — говорит мама, — поки-
нуть нашу землю, очаг и где-то искать чего-то нового?
Отец разочарованно отворачивается к стенке, а мать
продолжает почти недовольно:
— Мы ведь грозили им твоим именем, а ты теперь
отказываешься подать жалобу?..
Из ее слов выясняется, что они действительно грозили
моим именем дяде и дедушке, заявляли, что я работаю
у известного адвоката и расправлюсь с ними... Что мне
сказать им теперь? Чем утолить пх горе? Я затрудняюсь
найти выход из создавшегося положения, и единственное,
что могу сделать, — это отдать маме небольшую сумму,
которую я сэкономил.
— Об этом мы еще подумаем, — говорю я, — предпри-
мем что-нибудь...
По выражению лица и движениям матери я замечаю,
что мое заявление нисколько не утешает ее. Конечно, опа
предпочла бы, чтобы я поступил так, как находят нуж-
ным опа и отец, и отомстил дяде. Это для них вопрос
чести, достоинства и, может быть, более важный, чем от-
цовское наследство. Они моим именем угрожали местью —
и вдруг я отказываюсь! Это двойной срам для них. Во-пер-
вых, они не в состоянии осуществить свою угрозу, во-вто-
рых, все подумают, что «сын ничего не добился» или
просто не захотел защищать честь своего отца... Об этом
говорит безмолвная грусть матери, ее разочарование...
Я понимаю ее повое горе п молчу. Занимаюсь с деть-
ми, отдаю привезенные им подарки, а затем выхожу из
дому, чтобы вы пол пить поручение пашего соседа. Взяв
узелок, я отправляюсь на вокзал, где проживает адресат
442
посылки — Григор Аразян. Я не знаю его и найду лп —
не уверен. Но нужно его обязательно наптп, иначе я
осрамлюсь, не выполнив данного поручения.
Первый человек, который попадается мне навстречу
при выходе из дому, — Сапам-зпзп. Стоя у стены во
дворе, опа прислушивается к нашему разговору, но, как
видно, оттуда плохо слышно. Увпдев меня, опа опешпла
и, не теряя ни секунды, бросилась на балкон, затем —
в комнату. Оттуда до меня долетают ее слова, которые
она произносит задыхаясь:
— Каторжник приехал, хочет в суд подать!..
Продолжения я пе слышу. Направляясь к вокзалу,
я думаю лишь о том, как бы мне найти этого Григора
Аразяна. Но едва я делаю несколько шагов, как мне за-
гораживает дорогу бабушка.
— Оп, Сурен-джан!..
Она мне кажется очень состарившейся, такая теперь
крошечная моя бабушка! Какая беспомощность в ее
взгляде и движениях! Она обнимает меня и, поднявшись
на цыпочки, хочет поцеловать в лоб.
— Ты этого пе будешь делать, Сурен-джан! Не начи-
най тяжбу, не таскай пх по судам! Пожалей деда, дядю...
Правда, твой дед плохо поступил, но ты пощади его, Су-
рен-джан. Я всегда нм говорю: дайте Нерсесу все, что
оп хочет! Не слушают меня бессовестные. Но ты сжалься
над ними, душа моя...
И смотрит мне в лицо глазами, полными мольбы.
Растерянный, я не ’знаю, что ей ответить, как успо-
коить бедную старушку.
— Ты, нани *, не беспокойся...
— Старика настраивает твой дядя, дед совсем забыл
о совести. Чтобы окаменеть мне! Но пожалей его, сжаль-
ся над его старостью, все-таки он твой дед. Знаешь ведь
поговорку: «свой своего растерзал, но костей не кппул!»
Она говорит, держа меня за руку, а глаза ее полны
слез и мольбы. Временами бабушка в упор смотрит на
меня.
Как я нп успокаиваю ее, ничего не получается до
того напугана бедная старушка. Она уверена, что я спе-
циально приехал из города наказать деда и дядю.
И конечно, опа полагает, что, набравшись в городе зна-
ний, я могу всего добиться. Мне стоит больших усилий
1 Нани, нан — мать, мамаша.
443
успокоить се: я мепяю тему нашего разговора п благо-
дарю ее за присланные перчатки и носки.
— Для тебя еще фуфайку связала. А ты мне чы
привез? А-а? — улыбается она, укоризненно покачивая
головой.
Я краснею. Только сейчас вспоминаю, что для ба-
бушки я ничего пе привез. Вот оплошность! Между том
нужно было купить для нее хотя пакетик нюхательного
табаку. Это единственная вещь, которую она любит по-
лучать в подарок. II все-таки я говорю, что привез ей то,
что она любит.
— О, дай бог тебе здоровья!
Ее тревога как будто проходит, п я продолжаю свой
путь, все время твердя в уме, что нужно купить для ба-
бушки нюхательного табаку. Не успеваю пройти полдо-
рогп, как позади меня раздается знакомый голос:
— Суреп, Сурен!
При звуке этого голоса я вздрагиваю, как будто я на-
шел товарища, заблудившегося в лесу, и радуюсь от души.
Это голос Седрака... Я оглядываюсь, ожидая увидеть
его грустным, а может быть, и жалким. Но каково же
мое удивление!.. Прежде всего мне бросается в глаза то,
что за эти два года Седрак возмужал, стал выше ростом
и затем (чего я никак ие ожидал) прилпчно одет.
Мы обнимаемся, слезы выступают па глазах, и сло-
вами невозможно передать чувства, переполняющие
сердца. Более плп менее отчетливо я помню одпо: в тече-
ние нескольких секунд, вероятно от избытка чувств и
воспоминаний, мы не можем найти слов... Как всегда,
Седрак и па этот раз держится молодцом, он кладет руку
мне на плечо и спрашивает:
— Ну, как поживают ребята: Ашот, Самсон?
Мой рассказ о них удовлетворяет Седрака, но ему не
нравится, что я не учусь.
— Эх, ведь п ты должен был учиться! — покачивает
оп головой.
Видя, что оп разочарован, я решаю порадовать его.
— Я пе только работаю, по и пишу, — говорю я.
«Пишу!» Вначале Седрак пе понимает этого хоро-
шенько, а выслушав моп объяснения, снова покачивает
головой.
— Ничего хорошего! Разве ты пе мог выбрать себе
что-нибудь более основательное?
Молчание.
444
Меня интересует его мпеппе о писателях и писатель-
ском труде.
— Да как сказать, просто сочиняют, пишут о неправ-
доподобных вещах, вот и все, — прерывает он.
Опять молчание.
А чем занимается оп сам? — пптересуюсь я. Оказы-
вается, Седрак поступил на работу учеником в депо, в ма-
ленькое депо нашего вокзала, где уже год как работает.
А сестра — Мануш?
Мануш... Именно пз-за Мануш Седрак поступил
в депо. Каким образом? Па Мануш женился одни пз мо-
лодых мастеров депо, а его, Седрака, взял туда учени-
ком... Теперь у него нет стычек пи с отцом, ни с матерью.
Оп пользуется полной свободой.
— А что делает Мелитэ?
— Мелитэ? Торгует в лавке отца — ест сладости п
гуляет...
Беседуя, мы идем па вокзал. По дороге Седрак рас-
сказывает об интересных событиях. Слушая его, я то и
дело поглядываю на дома и людей родного городка. После
Тифлиса дома кажутся мне такими маленькими и изме-
нившимися.
— Седрак, не знаешь ли ты, кто такой Григор Ара-
зян, работающий иа вокзале?
— А что? Ты его откуда знаешь? Он хороший человек.
— Где бы я мог повидаться с ним?
— Да у нас, в депо.
Я успокаиваюсь и перестаю сомневаться: если он ра-
ботает в депо, значит, его нетрудно найти. Но как пере-
дать ему узелок, чтобы никто не заметил?..
Мы подходим к вокзалу. Вдруг Седрак локтем толкает
меня в бок.
— Вот он, Григор Аразяп...
Нам навстречу идет невысокого роста худой человек
с огромными руками и круглыми темными глазами. Па
нем черный рабочий костюм. Он еще пе стар, но уже и
пе молод. Держа в руках какой-то инструмент, ои идет
по направлению к нам и разговаривает с человеком по-
старше его.
— Подойди к пему, чего стесняешься? — опять под-
талкивает меня Седрак.
Я ие стесняюсь, просто пе знаю, удобно ли здесь, па
вокзале, в присутствии чужих людей, вручить Аразяиу
мой узелок и останется ли сам Аразян этим доволен? Пе
445
будет лп неприятности?.. Не увидел бы кто-нибудь посто-
ронний, скажем, станционный жандарм, как я передал
узелок Аразяпу?.. А вдруг к пому придут с обыском? Эти
мысли смущают мепя; я пе решаюсь подойти к нему,
сколько бы Седрак нп толкал меня локтем в бок. Нако-
нец видя, что я стесняюсь, Седрак сам подходит к нему...
Он все тот же смелый парень.
— Дядя Григор, мой товарищ хочет поговорить с то-
бою. Оп приехал из города...
Григор дружески смотрит на меня своими большими
глазами, и в его взгляде чувствуется пе то осторожность,
не то вопрос: кто это может быть п какое к нему дело?
Чтобы рассеять его сомнения, я спрашиваю:
— Можно мне поговорить с вамп наедине?
Вместо ответа оп оборачивается к своему собеседнику
со словом «подожди» п делает несколько шагов к желез-
ной ограде, прислоняется к ней п ждет, что я скажу ему.
— Я привез вам письмо и книги от... (Я тихим голо-
сом называю товарища Микаэла.) Где бы передать вам?
Здесь неудобно.
— Давай. Почему же неудобно? Таинственность еще
хуже, — говорит он тихой скороговоркой и берет узелок
из моих рук.
— Сестра посылку прислала, Сероб! — говорит он уже
громко, с сияющим лицом и показывает узелок това-
рищу. — А письмо? — обращается он ко мне.
— Внутри, — шепчу я так, чтобы слышал только он.
— Хорошо, очень хорошо!
— Вам нужно написать ответ, завтра я уезжаю.
— Непременно, непременно, — повторяет он громко, —
разве можно не ответить на письмо сестры?.. Завтра же
ответ будет готов. А как сестра? Как живут дети?..
Я не знаю, что ответить ему — до такой степени не-
ожиданны его вопросы.
— Обо всем сказано в письме, — говорю я наконец
и удивляюсь своей смелой изворотливости.
— Значит, до свидания, братец ты мой, — жмет он
мне руку и возвращается к собеседнику.
Мы возвращаемся вместе с Седраком: сегодня у пего
свободный день, и оп рад встрече со школьным товари-
щем. Оп сообщает мне новости.
— Ие рассказывали тебе, что случилось с бородой
отца Гюта? — смеется оп. — В церкви, во время чтения
Евангелия, дьячок так неосторожно подошел к нему со
446
свечкой, что опалил ему бороду, п запах паленых волос
наполнил церковь!
Седрак смеется от души; он все тот же шутник.
Затем оп рассказывает, что Николай Петрович же-
нился па Лидин Львовне. Это тоже кажется ему смеш-
ным, но мне жалко Лидию Львовну.
— А Ева? Что сталось с нею? Ведь она собиралась
поехать в Тифлис учиться?
— Ева!—растягивая, говорит Седрак. — Вместо того
чтобы поехать в Тифлис, она вышла замуж. Муж ока-
зался ближе! — опять смеется оп.
Когда мы идем по главной улице, он снова толкает
меня локтем в бок.
— А это лавка твоего дяди...
Невольно я смотрю туда, куда оп указал, п, поражен-
ный, останавливаюсь. Лавка была в другом месте, —
я знаю, где она стояла, совсем не там, где показывает
Седрак. Но, оказывается, мой дядя снял другое помеще-
ние, более удобное: на правой стороне улицы. Он расши-
рил торговлю и повесил новую, большую вывеску. Прежде
всего бросается в глаза эта вывеска. Написанная круп-
ными золотыми буквами, она занимает весь фасад лавки:
«Гастрономический магазин», а затем имя и фамилия,
тоже золотыми буквами: «Авак Манасян».
Потом я вижу дядю, сидящего перед входом па вен-
ском стуле. Заметив меня, как будто застигнутый врас-
плох, оп быстро отворачивается и смотрпт на прилавок,
где работает какой-то приказчик в белом фартуке. Кроме
«бакалеп», мой дядя теперь торгует рыбой, разными кол-
басами, винами и коньяком...
Да, в течение этих двух лет в моем городке произошли
большие изменения!
На следующий день, перед самым моим отъездом
в Тифлис, отец, у которого все еще забинтована голова,
поднимается и садится в постели.
— Значит, ты едешь... А что же ты думаешь, Сурен,
о нашем деле, что собираешься предпринять?
«Как бы мне пе оскорбить чуткое сердце отца, пе раз-
рушить его веру, пе разбить вдребезги его надежды», —
думаю я.
— Поеду, отец, посоветуюсь с каким-нибудь опыт-
ным адвокатом п узнаю, что можно сделать. Тогда на-
пишу вам.
447
Отец разочарованно вздыхает.
— А я-то думал, что ты сумеешь посадить в тюрьму
подлеца и отобрать у него нашу долю!.. — Оп намекает на
дядю. — Ну, не забудь сделать хотя бы это. Если здесь
ничего не вышло, попытайся добиться там, — говорит он
п прощается со мною.
Я пускаюсь в путь-дорогу.
Мать провожает меня до угла пашен улицы и дает
наставления:
— В вагоне, когда ляжешь спать, укройся потеплее,
пе купайся в Куре!
18
ПЕРВОЕ МАЯ
Чем дальше, тем пптереспее становятся для мепя кон-
спиративные собрания. Наш сосед Микаэл на этих собра-
ниях часто рассказывает о таких вещах, о которых я не
читал еще ни в одной книге: нация, классы, собственность
и многое другое — вот о чем пдет речь. Кроме того, он
иногда проверяет нас, вернее наши познания: какого мы
мнения о том или ином вопросе. А выслушивая внима-
тельно наши ответы — то уверенные, то робкие, — он вре-
менами, как говорит дядя Шампр, «подтягивает» нас.
На этих собраниях часто выступают Тигран и Ашот;
сами задают вопросы, а иногда даже отвечают на вопросы
других молодых людей. Это кажется мне настолько труд-
ным, что я считаю их смельчаками. Но вот что удиви-
тельно: когда говорит Тпгран, его голос меняется, и оп
всегда принимает позу оратора, между тем как Ашот го-
ворит пе повышая голоса, и его слова производят большее
впечатление. Но лучше, чем оп, говорят Бабкен I и Баб-
кен II. С особым жаром выступают грузин Шалпко и
гимназист Петров. Они так много знают и так свободно
говорят! Я всегда завидую нм: еслп бы мпе знать хоть
половину того, что знают они!..
На этих собраниях постоянно присутствует Гарас. Вы-
сокий и тонкий, он входит, прикрывает плечом за собой
дверь и занимает место в углу.
— Почему ты всегда сидишь в углу. Гарас?
— Из угла мне все видны, — отвечает он с улыбкой,
показывая ряд белых зубов и поправляя на лбу прядь
волос.
448
Гарас люонт посещать наши занятия,* по сто словам,
он ходит на все городские собрания, устраиваемые взрос-
лыми и молодежью.
— Это мои университет. — говорит ои.
II очевидно, именно поэтому он не пропустил пп од-
ного соораппя. По ои почти никогда не выступает: огра-
ничивается отдельными словечками, потом смеется л
опять замолкает в своем углу. По однажды оп заговорил.
Это было па одном из наших собрании после речи Ми-
каэла о Первом мая.
Выступление Микаэла длилось долго. Он говорил
о том, что через несколько диен наступает Первое мая и
нужно отметить этот праздник...
— Верно, — говорит оп, — время сейчас трудное, усло-
вия борьбы неблагоприятны для пас, иднако отпраздно-
вать необходимо. Это решено!
— Где? — нетерпеливо прерывает его Тигран.
— В Ботаническом саду.
II вот тут-то встает Гарас и, откинув рукой прядь во-
лос со лба, говорит:
— Ребята! В день Первого мая приходите все. будет
очень интересно. Раздадим листовки п поднимем красные
знамена...
Для нас все это необыкновенно и ново: Первое мая,
листовки, красные знамена...
После собрания, при выходе из комнаты, Гарас оста-
навливает меня и Тиграна.
— Погодите, у меня к вам дело...
Подойдя к товарищу Микаэлу, он о чем-то говорпт
с ним. Вернувшись к нам, шепчет:
— Сейчас товарищ Микаэл передаст вам листовки.
Положите пх в корзинку вместе с вашим завтраком,
когда пойдете на праздник. Я буду в саду. Сможете?
Мы обещаем. Конечно, что ж тут трудного?..
На улице к нам присоединяется Ашот, по мы нпчего
не говорим ему о поручении Микаэла. Мы беседуем
о празднике; настоящей маевкп мы еще не видели, мы
только чпталп о пен, потому паше люоопытство так раз-
горается.
— Наверно, будут произносить речи против прави-
тельства, — говорит Тпгран.
— Именно для этого и собираются, — добавляет Ашот.
— Но неужели власти об этом не узнают? —енраши-
449
паю я, думая о листовках, которые мы должны доставить
на место.
— Конечно, в тайпе это не останется.
— А что будет с нами, если узнают? — спрашиваю я,
но Тигран и Ашот не знают, что ответить на этот вопрос.
Все мы впервые увидим празднование Первого мая,
и каждый по-разному представляет его себе. Мне, напри-
мер, кажется, что будет большая шумная демонстрация и
пламенные речи. А как к этому отнесутся власти — я не
могу себе представить. Конечно, онп не могут безраз-
лично отнестись, это мне кажется несомненным. Если
что-нибудь случится — скажу: «я—ученик». Этот выход
мне так нравится, что хочется сообщить о нем Тиграну,
но я боюсь, что тот высмеет меня. Несколько дней мы
пребываем в нетерпеливом ожидании, подобно людям, при-
ехавшим из провинции и ожидающим торжества, о кото-
ром они только слышали, но которого еще не видели.
Наконец-то! Вот и Первое мая. С утра яркий день. Си-
нева неба чиста и глубока, воздух прохладный и такой
приятный, что не хочется оставаться дома, какая-то не-
преодолимая сила гонит на улицу...
Мы просыпаемся раньше времени, одеваемся во все
самое лучшее и чистое. Еще с вечера Микаэл дал нам
пачку листовок. Мы кладем ее в корзинку, взятую у хо-
зяйки, и покрываем сверху хлебом и газетами. Потом
укладываем продукты, купленные накануне. Покончив
с этим, мы ждем Ашота и Самсона, чтобы пойти всем
вместе в Ботанический сад. Вчера мы так условились.
Самсон давно не посещает наших собраний. Вчера он за-
шел к нам, и мы предложили ему присоединиться.
— Да, конечно, это интересно, — говорит он, — но как
быть? Я с моими школьными товарищами завтра соби-
раюсь подняться на вершину горы...
Мы не считаем нужным его уговаривать. В последнее
время Самсон вообще ведет себя странно: к нам он при-
ходит редко, а если и появляется, ведет разговоры лишь
о преподавателях или о девушках. А едва мы заговари-
ваем о газетных новостях и наших собраниях, он начинает
зевать, ему становится скучно. «Ну, ребята, я пошел за-
ниматься, це!» И мы не удерживаем его. Наши товари-
щеские отношения от этого не страдают, «без вас, — уве-
ряет он, — я чувствую себя одиноким». В коммерческой
450
школе у него, конечно, есть товарищи, но с ними он не
так близок, как с нами. А между тем непонятно, почему
он иногда избегает нас. Вот и на этот раз его отговорка
насчет восхождения на вершину горы кажется нам не-
убедительной. Потом он как будто колеблется и, уходя,
говорит с порога:
— Ребята, а может быть, и я пойду с вамп. Мы всегда
успеем подняться на гору, с вамп будет интереснее...
И вот мы поджидаем его и Ашота.
По удивительному совпадению сегодня воскресенье,
поэтому Тигран полагает, что в Ботаническом саду будет
много пароду.
В котором часу соберутся на маевку, мы точно не
знаем, но хотим добраться туда пораньше, чтобы передать
листовки Гарасу. Кроме того, жалко пропустить что-
нпбудь интересное. Ашот и Самсон запаздывают. Тигран,
более нетерпеливый, чем я, сердится.
— Какие равнодушные люди! — то и дело повторяет
он.— Ну, если Самсон не пришел, это понятно, но Ашот...
Наконец появляется взволнованный Ашот, глаза
у него горят. Оказывается, направляясь к нам, по дороге
он увидел людей, идущих небольшими группами, и пу-
стился бежать со всех ног.
— Пойдемте скорее, мы можем многое пропустить! —
торопит он.
У ворот мы сталкиваемся с Самсоном и вчетвером
идем дальше. Еще в пределах города мы видим людей,
по-видимому рабочих, с корзинками и узелками в руках.
Онп идут по нескольку человек или целыми группами по
направлению к Ботаническому саду. Трамваи перепол-
нены главным образом ими. На окраине города они выхо-
дят вместе с нами из вагона и продолжают путь пешком.
Мы с товарищами идем за группой мирно беседующих
ремесленников. Онп несут с собой небольшую ивовую
корзинку, из которой выглядывают головки редиски,
перья лука, а концы салфетки торчат, как заячьи уши, —
скромный завтрак, который опп собираются съесть с ап-
петитом на лоне природы, под тенистыми деревьями...
Все разодеты в легкие белые одежды; вид празд-
ничный.
Мы шагаем безостановочно, и я мысленно без конца
повторяю: «Скорее, скорее...»
«Если бы эти люди знали, что у пас в корзинке!»
По дорого я неожиданно встречаю Еро. Одетый в во-
451
скреспый костюм, он стоит па углу улицы, ведущей в Бо-
танический сад, и с кем-то разговаривает. Увидев меня
с товарищами, оп кивает головой.
— Куда это? На гулянье, что ли?..
В ответ я утвердительно киваю головой, по в сердце
закрадывается опасение — оп может проследить, узнать,
что у мепя в корзине... Однако следующая его фраза от-
части рассеивает мои опасения.
— Я тоже приду. Жду своих товарищей, — говорит
оп, слащаво улыбаясь.
— Это кто? — интересуется Ашот, когда мы отходим
от Еро.
О нем я уже рассказывал моим товарищам и теперь
напоминаю пм, что это тот самый «Кери», которого Гарас
выдрал за уши.
— A-а! Значит, нужно быть осторожными, — замечает
Тпгран, — мне что-то ire понравилась его улыбка...
О, этот Тпгран!.. Напрасно хочет казаться проница-
тельным.
— Еслп ты хорошо разбираешься в людях, то почему
сразу не заметил, — подтрунивает Ашот над ним.
Радостно настроенные, мы незаметно доходим до Бо-
танического сада. Здесь уже много парода: русские, гру-
зины, армяне... Под деревьями, па скамейках отдыхают
отдельные группы и семьи... Вскоре опп все приступают
к завтраку, а потом предстоит гулянье. Я совсем пе пред-
ставляю себе, что произойдет потом, то есть как же нач-
нется праздник и что будет дальше. Вернее, я думаю
только о Гарасе.
По Гараса не видпо... Мы с товарищами переходим пз
аллеи в аллею, от группы к группе, по пока что пе встре-
чаем знакомых лиц. А я-то думал, что первый человек,
которого я увижу здесь, будет Гарас и его товарищ —
наборщик Гршп, небольшого роста кругленький парень
с жесткими щетинистыми черными волосами. Во время
прогулок Гриш неразлучен с Гарасом. Рядом с сухопа-
рым верзилой Гарасом Гриш кажется низкорослым и
толстым; они вполне оправдывают данные им про-
звища— Дон-Кихот и Санчо Панса.
Я удивлен тем, что пе вижу их; особенно мепя удив-
ляет отсутствие Гараса, — ведь он так готовился к этому
дню... Мы идем дальше. Сквозь кружево листвы просве-
чивают солнечные лучи, играя на дорожках аллен.
Везде — радостные лица. Я всматриваюсь в людей, на-
452
деясь увидеть Гараса, но — напрасно. Его нигде
нет!
Наконец мы выбираем раскидистое дерево с густой
листвой, так и зовущее уставших людей отдохнуть под
его тенью. Сколько свежести и прохлады под нпм!
Немного отдохнув, мы с Тиграном оставляем товари-
щей п идем искать Гараса. Сегодня оп интересует мепя
больше всех. Вероятно, с ним будет п наборщик Гриш,
который так громко п раскатисто смеется. Хотя бы его
хохот раздался где-нибудь!
Многие пришли сюда со своими женами и детьми.
Всюду под деревьями оживленные разговоры, смех.
После городской духоты люди чувствуют себя здесь сво-
бодными п радостными.
Мы идем по тропинке, и вдруг кто-то окликает меня:
— Сурен, Сурен!
Это голос дяди Шампра, но сто самого пе видно. Огля-
дываясь по сторонам, я наконец замечаю среди деревьев
руку, машущую платком, и только потом сияющее лпцодя
ди Шампра. Он идет к нам, держа в руке новую фуражку.
— Куда это вы? Идите сюда, к пам, — говорит оп,
гостеприимно улыбаясь. — Идите к пам, здесь и наша
«барышня»...
Я рад встрече с нпм, по «барышня», как он называет
свою жену, не вызывает у мепя радостных чувств. Эта жен-
щина будит во мне неприятные воспоминания, но, не же-
лая быть с пей грубым, я решаю подойти и поздороваться.
Оставив Тиграна, я приветствую дядю Шампра и его
«барышню». «Барышня» тотчас пробирает меня за то,
что я пе бываю у них, совсем позабыл...
— Ап-ап-ай! Ты нас забыл совсем, ведь я тебя при-
няла как родного сына!
Очевидно, опп пришли сюда целой группой: мужчины,
собравшись в кучу, о чем-то разговаривают, а женщины,
подобно заботливым наседкам, возятся с узелками п кор-
зинами и проверяют, пе забыто лп что-нибудь.
— Это рабочие нашего завода со своими женами и
детьми... Молодец, Суреп, что пришел... — говорит дядя Ша-
мпр, — будет па что посмотреть, хороший народ собрался!
Я спрашиваю дядю, не видел лп оп I араса.
— Только что был здесь, роздал бумажки и ушел.
Какие именно бумажки—дядя Шампр не говорит, но
я ионнмаю, что это листовки.
— А где оп сейчас?
453
— Эх, ты! Разве нынче найдешь Гараса? У него сего-
дня много хлопот, он должен везде поспеть.
Все же дядя Шампр показывает направление, в кото-
ром ушел Гарас.
Мы с Тиграном идет по указанной дороге и пемпого
погодя видпм Гараса, окруженного группой людей. Еще
издали между стволами деревьев я замечаю его высокую
фигуру и спадающие на лоб кудри. Когда мы подходим,
он вынимает из-за пазухи какую-то бумажку и передает
ее одному из стоящих в группе молодых людей. Человек
этот берет бумажку, кладет в карман и кивает головой
Гарас отходит от него с такой быстротой, что его
трудно догнать.
— Гарас, Гарас! —оклпкаю я.
Он оборачивается, но, тряхнув прядью волос, идет
дальше, а мы — вслед за нпм. Гарас опять переходит от
группы к группе, везде находит знакомых, почти неза-
метно передает им листовки и отходит.
Я замечаю, что оп устал: он с трудом тащит ноги, по
от волнения и крайнего напряжения, видимо, не ощущает
усталости. Гарас необычайно возбужден...
Наконец мы догоняем его. Вдруг кто-то из ближай-
шей группы, не то пожилой рабочий, не то ремесленник,
тихонько говорит ему:
— Берегись иуд, Гарас!
— Будь спокон; на дорожках везде расставлены свои
люди.
Человек недоверчиво качает головой.
— Это не значит, что вокруг тебя нет иуд.
Заметив нас, он понижает голос. Иуды!.. Я толком пе
понимаю: слово «иуды», к кому оно относится — к пши-
кам или другим людям?
Наконец мы подходим к Гарасу. Вынув из корзинки
завернутую в газету пачку листовок, передаем ему. Он
берет большую часть себе, а остальные, несколько десят-
ков штук, отдает мне и Тиграну.
— Вовремя подоспели!—радуется оп. — У меня они
уже почти кончились. Но, чур, давать пе всякому встреч-
ному! В каждую группу по одной. Подбросьте и идите
дальше. Не останавливаться!..
Слова Гараса — для пас закон. Мы так и делаем: под-
ходим к какой-нибудь группе людей, бросаем пли суем
в руки сидящим сложенную листовку и торопливо идем
дальше... В этом деле большую ловкость проявляет Тпг-
454
pan: on просто всовывает листовку кому-нибудь за пазуху
пли сует в карман и уходит без оглядки.
Немного погодя недалеко от пас появляется Гриш —
весь в поту и взволнованный. Он так же, как Гарас, вы-
нимает из-за пазухи заранее сложенные бумажки, сует
пх то одному, то другому и. улыбаясь, отходпт.
— Гриш, Гриш! Дай и нам этого «причастия»! — кри-
чит кто-то. II Гриш, вернувшись, сует бумажку и бежит
дальше.
Ловкость Гараса поощряет нас еще больше, п осталь-
ные листовки мы раздаем уже шутя и смеясь.
Покончив с этим делом, мы возвращаемся к Ашоту
п Самсону, нетерпеливо ожидающим нас.
Едва мы приступаем к завтраку, как на аллее пока-
зывается Микаэл. Сегодня у него необычайный вид: на
пем великолепный серый костюм, белые парусиновые
туфли и соломенная шляпа. На одной руке — перебро-
шено летнее пальто, а в другой он держит палку, которую
я вижу в первый раз. Он медленно идет по аллее и не-
брежно здоровается со знакомыми. А у него, как видно,
много знакомых среди собравшихся, — где бы он ни про-
ходил, люди шепотом произносят его имя, любуются его
новым костюмом.
— Смотрите-ка, идет наш Микаэл!
— Да, он совершенно неузнаваем...
Не снимая шляпы, Микаэл слегка кивает нам голо-
вой. Такое впечатление, что он гуляет для собственного
удовольствия и, случайно увидев знакомых, равнодушно
здоровается.
Микаэл идет дальше в глубину сада.
Еще раз мелькает гибкая, высокая фигура Гараса и
исчезает. Опять появляется Гриш, он подходит к своим
знакомым, что-то шепчет им и убегает дальше. Во время
быстрой ходьбы его полное тело в синей блузе трясется.
Потом я замечаю Еро с какими-то двумя приятелями.
«Интересно знать, видел ли он, как мы раздавали ли-
стовки?» — думаю я. Мне не хочется, чтобы он снова уви-
дел нас. Но я теряю его из виду... А затем и мы развязы-
ваем наш узелок и садимся завтракать — я, Тигран,
Ашот, Самсон...
Как ни приятно и радостно завтракать с товарищами
под тенью деревьев, но мы с нетерпением ждем начала
455
празднества, особенно я. Мне кажется, что произойдет
нечто удивительное.
— А когда начнется торжество? — спрашиваю я,
вглядываясь в глубь аллен.
Тигран усмехается.
— Ты думаешь, будет парад?
Парад... пет, мне кажется — будет что-то исключитель-
ное. Недаром здесь собралось столько людей!
В это время ближайшая группа рабочих запевает
песню, ей вторит другая, затем вступает третья, четвер-
тая, и вскоре сад наполняется мощными звуками песни.
На разных языках одну и ту же песию поют русские,
грузины, армяне, и пение разносится — то сдержанно и
тихо, точно певцы спускаются в ущелье, то громко^
и бурно, как будто опп поднимаются па вершину холм^ j
Они поют дружно и гордо, и кажется, что вся огромная
масса деревьев качается от пх песни и точно певидиму^й
армии проходят по ущелью и по его краям... II повсюду
эта песня разносптся громко и смело.
Я с трудом различаю ее слова, но мотив до того бод-
рый, что п мы увлекаемся и начинаем петь.
— Ребята, пойте громче! — кричит Тигран, и все за-
певают полным голосом.
Тигран поет лучше всех нас и знает слова песни:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам не надо златого кумира, tW*
Ненавистен нам царский чертог!
Мы поем в общем хоре, и я пе в состоянии отличить^
какая группа поет лучше, где громче и где слабее раз-
даются голоса. Нам кажется, что весь сад и ущелье
полны поющими. Иногда я чувствую себя в каком-то дру-
гом мире; мне представляется, что это поет ущелье, поют
деревья, а может быть, ручей, с шумом падающий с вы-
соты утеса...
Трудно сказать, сколько времени звучит песня, долго
ли мы поем, и все ли дружно ее поют, или только отдель-
ные группы? Вдруг мы замечаем, что люди, поющие чуть
поодаль, с удивлением смотрят на дорогу, ведущую в го-
род. Не просто поглядывают — нет, встают п напряженно
всматриваются. У всех выжидательные позы.
— Жандармы! Городовые!—раздаются со всех сто-
рон возгласы. Наша иесня прорывается и на мгновение
456
умолкает. Но через несколько минут, когда действительно
показываю ся полицейские с болтающимися на боку
шашками (жандармы оии пли городовые — точпо я пе
знаю), прерванная песня опять раздается со всех сторон
п на этот раз еще громче, чем раньше. Поют по-русскп
по-грузински и по-армянски.
Нам нс надо златого кумира...
Полицейские прпходят в замешательство от взрыва
этой песнп. Потом один из них топает ногой, — это, по-ви-
димому, их главный. В исступлении оп дает какие-то рас-
поряжения. II точас, придерживая рукоятки шашек, по-
лицейские разбегаются по аллеям и кричат:
— Разойдпсь!.. Разойдись!..
Самсон смотрит на них и качает головой:
— Пойдемте, ребята, пахнет арест а мп.
По-видимому, что-то уже происходит, но что пменпо —
ппкто толком не может попять. Любопытство удерживает
пас. И, очевпдно, охваченные таким же любопытством,
неподвижно стоят п другие. Лишь кое-где беспокойно
вскакивают женщины, вскрикивают, пытаются собрать
вещи, по опять садятся, решив, очевидно, что распоряже-
ние «разойдись!» пх пе касается, а, значит, онп могут пе
обращать на пего внимания, тем более что полицейские
бегут в другом направлении.
Теперь, спустя годы, я восстанавливаю в моей памяти
эту минуту и снова так ясно вижу, как полицейские, дер-
жась за рукоятки шашек, не вынутых из пожен, бегут
по двое по аллеям и тропинкам сада. А пз ущелья и из
глубины сада снова и снова слышится песня, все та же
волнующая песня... II в эту то утихающую, то звучащую
с новой силой песню врываются грубые, осипшие голоса:
— Ра-азойдп-и-сь! Разойди-и-сь!
По песня не умолкает, и люди не расходятся. Когда
полицейские проходят мимо, опп молчат и продолжают
спокойно завтракать с полным равнодушием к происхо-
дящему. А едва те скрываются из виду — снова начинают
петь. II песпя раздается то там, то здесь. Полицейские
не могут поспеть повсюду, чтобы заставить замолчать...
Песпя опять льется, разрастаясь все шире и шире, то
тише, то громче, как глухие раскаты грома, от которых
содрогаются деревья. Напрасно полицейские кричат:
15 с. Зорьян, т, 2 457
«Замолчите!», напрасно они приказывают: «Разой-
дись!»— люди продолжают петь, и пн один полицей-
ский не знает — кто поет; весь Ботанический сад полон
людьми.
— Пойдем, что ли, ребята; у меня уроки, — уговари-
вает Самсой.
По никто пе откликается; мы хотим знать, чем все это
кончится, следим за тем, что происходит в глубине сада,
куда направились полицейские. Оттуда опять слышны пх
грозные окрики: «Молчать!», «Разойдись!»... Но — на-
прасно... Заглушая голоса полицейских, песня льется сво-
бодно и громко. На время полицейские исчезают, точно
лес поглотил их, и вдруг снова появляются: ведут не-
сколько молодых людей. Наверно, пх застали поющими и
арестовали за неисполнение приказа. Но удивительное
дело: арестованные улыбаются и опять пытаются петь.
Не пьяны лп они? Пли все это кажется им шуткой? А мо-
жет, они радуются тому, что не исполнили приказа поли-
цейских п пх арестовали за такую доблесть? Полицей-
ские ведут пх дальше, но, подойдя к нам, арестованные
останавливаются. Столпившиеся недалеко от них люди
кричат, уговаривают пх не подчиняться. И в ту же се-
кунду отовсюду бегут другпе люди, еще и еще, и оста-
навливаются перед полицейскими.
— Куда вы их ведете?
Один из полицейских крпчпт на столпившихся людей,
приказывает им отойти, по опп пе слушаются. Наоборот,
подходят все новые люди и окружают полицейских. Уси-
ливается шум и давка. Полицейские пытаются увести
арестованных, но окружающие мешают им и подстрекают
задержанных удрать. Но те не удирают из опасения под-
вергнуть аресту своих спасителей. Постепенно подходят
еще люди, — толпа становится все больше и больше. Не-
известно откуда появляется главный полицейский и при-
казывает всех забрать. Но никто пе двигается с места,
раздаются даже иронические восклпцанпя:
— Семеро хотят арестовать такое множество людей!..
В это время другие полицейские приводят новые
группы арестованных, но, встретив па своем пути толпу,
останавливаются. Кажется, это воодушевляет главного
полицейского, п он повторяет свой приказ — забрать всех
п гнать соединенными силами. По по-прежнему никто пе
двигается с места.
Тогда происходит что-то совершенно неожиданное:
458
главный полицейский выступает вперед и, вынув револь-
вер, орет:
— Вперед, живо!..
Его голос скрипит, как ржавое железо, п мне кажется,
что теперь сооравшпеся больше ничего пе могут сделать
п должны будут подчиниться. По примеру главного поли-
цейского его подчиненные тоже вынимают из кобур ре-
вольверы и, угрожая ими, требуют, чтобы толпа разошлась.
Но никто нс двигается с места. А между тем продол-
жают прибывать повые группы пз разных уголков и ал-
лей сада, и в течение нескольких минут площадка на пе-
рекрестке аллей наполняется шумной толпой. Теперь уже
с трудом можно разобрать отдельные слова и распоряже-
ния полицейских. II вдруг раздается свист. Этого доста-
точно: он является сигналом, вслед за которым раздаются
со всех сторон ответные свистки и крики... Неожиданно
одпп пз полицейских стреляет...
В одно мгновение все смешивается... Стреляют п дру-
гие... Опять свист, выстрелы. И вдруг полицейские бро-
саются бежать по аллее, ведущей в город. Они бегут,
а толпа — вслед за ними.
— У-у-у-
Свистят, бегут п угрожают...
Между тем песня, все еще долетавшая из глухих угол-
ков сада, прекращается после выстрелов, и люди запол-
няют площадь. Мы тоже здесь, в этой массе людей. Вдруг
какой-то молодой смуглый грузин поднимается на ска-
мейку и, прежде чем сказать что-нибудь, потрясает ку-
лаком в воздухе:
— Товарищи, долой насилие!..
II под рукоплескания, раздавшиеся кругом, оп произ-
носит гневную речь, опять угрожая кому-то кулаком. От
сильного гнева глаза его мечут пскры. Вначале мне ка-
жется, что оп возмущен только действиями полицейских.
Но возмущение его растет. Оп выступает против царя,
против его порядков, законов, выступает против насилия,
и так смело, что того п гляди его схватят и арестуют за
дерзкие слова. Но оп говорит безбоязненно, пе переставая
потрясать кулаком в воздухе; говорит резко, внушительно
и наконец заявляет спокойно и удовлетворенно:
— Мы уже отпраздновали наш праздник, товарищи,
теперь все могут спокойно расходиться по домам...
Затем выступают двое — русский с длинными свет-
лыми волосами и армянин с небольшой черной бородкой.
15* 459
И онп говорят с жаром, сильно жестикулируя; критикуют
царские порядки и в конце своих выступлений тоже при-
зывают расходиться...
Через некоторое время толпа начинает расходиться:
одни — взволнованно напевая песню, другие — хмурясь,
а некоторые, особенно женщины, боязливо озираясь — не
нагрянут ли снова полицейские.
Мы с товарищами тоже возвращаемся домой.
Интересно знать, что сталось с Гарасом п Грпшем?
— Не арестован лп товарищ Микаэл? — спрашиваю я.
— Не думаю, — спокойно отвечает Тпгран, — не такие
уж онп наивные, чтобы торчать под носом у полицейских.
— И нужды пе было, чтобы онп торчали, — вмеши-
вается Ашот, — по все-таки интересно, успели лп онп
скрыться?..
Участь наших товарищей действительно тревожит пас.
Может быть, пх задержалп и увели по другой дороге,
а мы пе заметили? Мы полагаем, что полиция непре-
менно будет искать организаторов майского праздника...
«II в первою очередь, наверно, Гараса п Гриша», — ду-
маю я. А может быть, и пас тоже — за то, что мы при-
неслп пз города листовки и распространяли пх. Но
прежде всего, наверно, будут искать Гараса.
II это предчувствие по обманывает мепя.
На следующее утро, едва я успел войтп в типографию,
как Гриш с изменившимся лицом становится передо мною.
— Ты зпаешь, Гараса арестовали.
— В саду? — спрашпваю я.
Но оп не отвечает мне и выходит па улпцу. И только
от господина Вартапа я узнаю подробности. Держа прямо
свою седую голову, он замшей чистит очкп, усталыми гла-
зами смотрит па меня и рассказывает, что ночью обыскали
квартиру Гараса, патплп листовки, книжки, брошюры, бу-
маги и опечатали дом: теперь его мать осталась без крова.
«Значит, оп держал у себя дома часть первомайских
листовок, чтобы потом распространить их»,—думаю я.
— Горячая была голова! — говорпт господин Вар-
тап. — Оп не скрывал своих мыслей, прямо высказывал
все, что думал. Неосторожный такой, нетерпеливый...
Во время нашего разговора из-за дверей выглядывает
голова Еро, улыбается и исчезает. Но его лицу видно
(а может быть, так мне кажется), что отг рад случивше-
муся. Его крысиные глаза так и смеются на продолгова-
том лице.
460
— Видишь, не забыл, что его выдрали за ухо, — заме-
чает господин Вартан. — Вот почему я говорил: не про-
тивьтесь злу. Это именно то зло, которому Гарас не
должен был противиться; тогда злость Еро не имела бы
последствий...
II господни Вартан продолжает говорить в этом духе,
но вскоре его беседа вновь прерывается. На этот раз вхо-
дит Давид Майсон, что-то ищет в шкафу и тотчас вы-
ходит.
— Ах-ах-ах!
Стонет оп спльнее обычного, в его возгласах слышно
отчаяние. Непонятно: то ли ему жаль Гараса, то ли он
боптся, что у него в типографии работал такой опасный
человек.
Но не менее озабочен и его компаньон Пплосян. Се-
годня его чисто выбритое лицо выглядит мрачней и стало
как будто длпппее обычного.
Потом, много дней спустя, Гриш рассказывает, что
онп боялись одного: а вдруг у Гараса будут обнаружены
шрифт и другие типографские принадлежности п пх при-
влекут к ответственпостп.
Гараса арестовали!.. А наш сосед — Микаэл?.. Где он,
куда он делся? А вдруг и он арестован...
19
НОВАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ
В этот день я возвращаюсь домой озабоченный и
взволнованный. Гарас арестован!.. Спешу заблаговре-
менно сообщить об этом Тпграну и Микаэлу. Возвращаюсь
обычной своей дорогой, через городской сад, в тот вечер-
ний час, когда люди парами плп в одиночку выходят на
прогулку, когда в городском саду после вечерней поливки
воздух бывает чистым п насыщен ароматами цветов и
деревьев.
Едва я вхожу в сад, как на одной из боковых аллей
встречаю Тиграна под руку с Анаит. Они идут и, улыба-
ясь, беседуют.. Увидев меня, Тигран на секунду смущается,
но потом улыбка вновь появляется па его лице. Анаит
густо краснеет п хочет освободить руку. Однако Тпгран
пе отпускает ее, очевидно но желая, чтооы его считали
трусом. Ои пытается выйти из неловкого положения,
шутя покачивает головой и ооращается ко мне:
461
— Где ты пропадал столько времени?
Я всегда возвращаюсь домой в определенные часы,
и поэтому его слова кажутся мне насмешкой. Никогда оп
не задает мне таких вопросов, как бы я ни опаздывал.
Л Анаит... Теперь-то ясно, что опа предпочитает Тиграна!
— Слушай, почему ты такой грустный?..
Тпграп, конечно, понимает мое состояние.
— Ничего, — говорю я и удаляюсь быстрыми шагами.
Я чувствую, что Тпграп и Анаит смотрят мне вслед. Но
у меня нет желания оглянуться. Поступок Тиграна мне
кажется двойной изменой: оп ухаживает за Анаит даже
в то время, когда арестован Гарас, и гуляет с этой де-
вушкой, сияя от удовольствия.
Все это ие правится мпе, и я мысленно осуждаю Тиг-
рана.
Однако через час оп возвращается и спрашивает
у меня — что случилось? Узнав, что Гарас арестован, оп
бледнеет.
— Это скверно, — говорит оп, — очень скверно. Пойду
скажу соседу, — и бежит к Микаэлу.
Но оттуда он возвращается еще более грустным. Ми-
каэла пет дома. Наш разговор слышит Варенька-хозяйка.
— Ночью у пего свет не горел; кажется, со вчераш-
него для он не возвращался, — говорит опа.
Это пам кажется зловещим, ио мы скрываем от хо-
зяйки паше беспокойство.
— Значит, его тоже... — выражает опасеппе Тигран.
Па следующий депь я спрашиваю Гриша:
— Не арестован ли Микаэл?
— Пет, ои в безопасном месте, — отвечает Гриш и
радостно сообщает, что часть арестованных была выпу-
щена за отсутствием улик, а Гарас — бежал...
— Гарас бежал? Каким образом?
И оп кратко мпе рассказывает, что Гарас был достав-
лен в жандармское управление, там оп, улучив момент,
когда допрашивали одного пз арестованных, воспользо-
вался счастливой случайностью: заметив, что недалеко от
пего валяются инструменты и материалы монтера, а его
самого пет, оп быстро нагнулся, поднял пх и незаметно
вышел па улицу.
— А где же оп теперь? — спрашиваю я Гриша.
— Об этом после...
И идет в наборную.
В типографии уже знают о бегстве Гараса... У Еро
4(52
брови нахмурены; ои нс паходттт себе места, появляется
то в одном, то в другом отделении типографии. Давпд
Майсон участил своп вопли: «ах-ах!'>, а его компаньон
Пнлосяи без конца дымпт сигарой, и его длинное лицо
стало еще серьезней и еще более вытянулось. Частые
вздохи «ах-ах» одного и вытянутое лицо другого говорят
о том, что опп ничего приятного по ожидают после ареста
и побега Гараса. А господин Вартан твердит о том, что
Гарас опять противился злу. Следовательно, оп, господни
Вартан, пе может предсказать ничего хорошего.
Вечером я рассказываю Тиграну о побеге Гараса. Оп
восхищается его находчивостью и смелостью.
— Ну и ловко же оп вырвался пз рук жандармов!..
Отважный человек!
Его дерзость по только радует нас, по и вызывает чув-
ство гордости за пего. В самом деле, какой бесстрашный
этот Гарас!
Через несколько дней появляется товарищ Микаэл.
Пашей радости пет предела.
— А мы думали, что вас арестовали, — говорит Тигран.
— Могли бы арестовать, по...
Но, как говорится, паша радость длится недолго.
Проходит несколько дней.
Микаэл, наверно из предосторожности, избегает поле-
вать дома. Он появляется на короткое время днем плп
вечером и уходит. С ним вместе приходит какая-то жен-
щина п уносит что-то в чемодане... Вскоре после ее ухода
исчезает п наш сосед.
Но вот однажды я и Тпграп поздно вечером возвра-
щаемся пз театра.
Тихая ночь. Лупа... Особеппо тихо па пашей улице;
обитатели этой части города рапо ложатся спать.
На порядочном расстоянии от нашего дома мы видим
какую-то девушку или женщину, которая смотрит в нашу
сторону. Опа то спускается па мостовую, то опять подни-
мается па тротуар. Это кажется пам весьма странпым.
Заметно, что опа кого-то дожидается. Но почему опа так
волнуется? Кто она? Жена ли, встречающая своего пья-
ного мужа, плп влюбленная девушка, вышедшая па ноч-
ное свидание?
— Кажется, это Анаит, — говорит Тигран, пе то сом-
неваясь, по то смущаясь.
— Анаит? — с удивлением спрашиваю я.
— Не знаю, по мне кажется, что это она.
463
«Наверно, Тигран знает, — думаю я, — что опа дожи-
дается его, п на этот раз решил не скрывать от меня».
Если в самом деле это Анаит, значит, она, несомненно,
дожидается Тиграна. Значит, дело дошло до того, что они
по ночам устраивают свидания уже п вне дома. Но, мо-
жет быть, это пе опа? Может быть, Тиграп ошибается.
Но нет... Это действительно Анапт! Опа идет к нам на-
встречу. Но в ее походке я замечаю нечто пеобычное:
шаги ее перовпы, сама она кажется взволповаппой.
— Обыскивают комнату господина Микаэла, — гово-
рит Апаит шепотом и сообщает, что нарочно вышла
предупредить нас, чтобы мы не входили в дом, так как
могут обыскать и нас, п, кто знает...
— Мама такого же мнения, как и я. Перед воротами
стоят солдаты. Входить разрешается, но выходить — нет;
я вышла из нашего подъезда...
И тем же сдавленным шепотом опа убеждает нас пе
входить в дом.
— Пе ходпте! — повторяет опа. — Нечего вам туда
ходить; потом будете раскаиваться! — Анапт плачет п
преграждает нам дорогу.
Однако Тигран отстраняет ее.
— Иди спокойно домой, — говорит оп, — ничего пе бу-
дет! А мы тоже пойдем п сейчас же ляжем спать. Уже
поздно...
— Не ходпте! — повторяет Апаит. — Если вам хочется
спать, я поведу вас к моей тете...
Но мы провожаем Анапт до подъезда, который выхо-
дит в туппк. Нам самим падо пройти через общие ворота.
Провожая Анапт, я с волнением думаю о том, что опп
(те, которые производят обыск), наверно, знают о пас
все. Вероятно, они знают и о том, что мы брали книги
у Микаэла, передавали по его поручению запрещенную
литературу, да и теперь некоторые экземпляры этих книг
находятся у нас в комнате. Еслп, после обыска у Ми-
каэла, заглянут к нам, то найдут и эти книжки п повезут
нас вместе с ним в тюрьму...
— Ну, иди. — Тигран почти силой вталкивает Апаит
в дверь и, дернув меня за руку, направляется к воро-
там. — Пойдем. Нам-то что, мы — ученики!.. Пойдем,
нужно сжечь паши книги. Если и будет обыск, то ничего
не найдут.
В подворотпе полицейский преграждает нам дорогу:
— Кто вы такие?
4G4
— Жильцы, — отвечает Тиграп, вынимает пз кармана
ключ п показывает ему.
Мы поднимаемся по лестнице в нашу комнату, пе от-
рывая взгляда от дверей комнаты Микаэла, которая, как
я уже говорил, находится против нашей. II в первую оче-
редь мы замечаем, что комната нашего соседа освещена и
там находятся три жандарма...
Войдя в комнату, мы прежде всего прячем запрещен-
ные книжки. Втыкаем их в щели дощатого пола и каран-
дашом заталкиваем глубже. Этим исчерпывается наша
хитрость. Покончив с книжками, мы успокаиваемся и
опять жадно наблюдаем за комнатой соседа. Мы не за-
жигаем лампы, чтобы не привлечь внимания жандармов.
Так лучше: нас опп не видят, а мы пх впдпм ясно. Один
пз них, видимо главный (которого я принимаю за при-
става), распоряжается, а остальные рассматривают книги,
лежащие на сголе, разбирают какие-то бумаги. Против
главного жандарма сидит наш сосед, заложив ногу за
ногу: он курит и все время следпт за жандармами.
Мы молча наблюдаем все, что там происходит. Нам
кажется, что они могут услышать даже наше дыхание,
и каждый раз, когда один из жандармов оборачивается
лицом в нашу сторону, не знаю, как у Тиграна, но у меня
начинает сильней стучать сердце.
— Давай ложиться, — говорит вдруг Тигран, — а не
то, еслп застанут нас бодрствующими, могут заподо-
зрить...
И мы раздеваемся, но не ложимся. Разве мыслимо лечь
в постель, когда в комнате Микаэла происходят такие
дела и еще не знаешь, каковы будут последствия? Спать
в такую минуту? Ни в коем случае! Нужно именно бодр-
ствовать, выяснить, что там делают эти страшные люди...
Теперь, через много лет, вспоминая эти минуты, я
вижу двух полураздетых юношей, прильнувших к окну.
Затаив дыхание, опп следят за обыском в комнате соседа
и боятся: а вдруг эти люди увезут Микаэла под конвоем
вооруженных жандармов. Эта мысль кажется страшной и
невероятной. До сих пор они думали, что жандармы ищут
только запрещенную литературу. Но ведь Микаэл очень
предусмотрителен. Конечно, оп после ареста Гараса изъял
ее пз своей библиотеки... И если пе найдут запрещенных’
книг, его, наверное, пе арестуют. Так думают юноши.
Но они ошибаются: пх предположения ио сбываются:
покончив с обыском, жандармы уводят соседа... но захва-
465
тпв нп одной книги! Юноши видят, как Микаэл закры-
вает дверь и кладет ключ в карман. Оп уходит не
в шляпе, как обычно, а в кепи и с переброшенным через
руку летппм пальто.
Все это мы видим при лунном свете. По опасения, что
жандармы могли бы зайти и к пам, были напрасны.
Опп спускаются по лестнице, ночь поглощает пх и ка-
жется нам такой страшной... Куда опп ведут Микаэла?
Что будет с нпм и кто его выдал? Неужели опять Еро?
Так много вопросов возникает один за другим, что их не
сосчитать. Онп терзают наш мозг, давят сердце, по ответа
нет, или мы просто не находим его.
— Что теперь будет?
Утром весь наш двор говорит об аресте г-па Микаэла.
Рассказывают подробности — что говорили жандармы,
как держал себя г-н Микаэл.
— Ни во что их не ставил!—говорит Варенька-хо-
зяйка. — Они всю комнату перевернули, а ему — нипо-
чем! Курит. Я с первых же дней заметила, что это ка-
кой-то особенный человек.
— А какой он был вежливый!—говорит жена порт-
ного, проживающего на нижнем этаже, и, подбоченясь,
смотрит на балкон второго этажа, где стоит хозяйка. — Со
всеми здоровался, с детьми разговаривал...
— Да, кто бы мог подумать, что он — революционер.
У него и револьвера пе было, уж такой смиренный был,
ни с кем не ссорился, — продолжает Варенька-хозяйка. —
За квартиру всегда вовремя платил... но вот за этот месяц
остался должен... жаль...
— Бедный человек, — вздыхает на нижнем этаже
жена портного.
И они без конца говорят о нем.
Не столько хвалят его, сколько жалеют и сочувствуют.
А Иваныч, городовой Иваныч, который в эту ночь стоял
па посту и только утром, по возвращении домой, узнал
о случившемся, вдруг заходит к нам. Мы замираем...
— Можно? — говорит оп, остановившись у порога.
У него странный, взволнованный вид и блуждающий
взгляд. Зачем он пришел к пам и что ему нужно? Ни-
когда оп ие бывал у пас... Мы приглашаем его в комнату
и со страхом в сердечным трепетом ждем, что ои скажет.
Я молча смотрю па его толстые губы.
— Скажите, пожалуйста, — начинает он, оглядыва-
ясь, — вы знали, что он революционер?
4G6
Пртт этом оп показывает рукой па двор, в сторону, где
находится комната Микаэла.
— Революционер?! — с изумлением говорит Тпгран. —
В первый раз слышу. Разве он был революционером?
Ивапыч поражен.
— Я думал, что вы знаете, — говорпт оп подавлеппо.
— Откуда же пам знать? — спрашивает Тпгран. —
Разве оп сказал бы пам, что он революционер?
Мы разговариваем с Иванычем, но от страха у нас
замирают сердца. А все-таки зачем собственно Иваныч
пожаловал к пам?
— Никогда бы мне пе прпшло в голову, что оп может
быть революционером, — опять говорпт Иваныч, — нико-
гда!.. Я так его уважал...
Посещение Иваныча и его разговор производят на нас
странное впечатление. Потом я узнал, что и у Тиграна
были мысли о том, что, зная о нашей дружбе с Мика-
элом, Пвапыч хотел выведать у пас какие-нибудь сведе-
ния и сообщить куда следует...
Ио, оказывается, наши опасения лишены основа-
ния.
После такого «предисловия» фигура Иваныча стано-
вится еще более жалкой. Может быть, он нам кажется
такпм жалкпм потому, что стоит без шапки и без мун-
дира, в какой-то изношенной сорочке.
— Слушайте, молодые люди, об одном я вас прошу:
вы, вероятно, видели, как однажды я нес вместе с ним
какой-то сверток. Не так ли? Оказывается, это были ли-
стовки. Вообразите, листовки! Я ему помог, как сосед.
Разве я мог знать, что там были листовки?.. — И оп рас-
терянно качает головой. — Так вот почему я пришел
к вам. Я пришел просить об одном: если кто-нибудь спро-
сит — доставлял ли я сверток, завернутый в бумагу, ска-
жите, что не видели. И все. Можете?.. Знаете, почему
я говорю об этом? Боюсь, что оп на допросе пазовет
мое имя...
Мы, конечно, могли бы заподозрить, что он хочет кое-
что вынюхать у пас, но оп смотрит так умоляюще, словно
стремится вызвать в наших сердцах жалость.
— Лишат меня куска хлеба, а семья будет голодать.
Вы пе верите?.. Но кто бы мог подумать, что такой хоро-
ший человек — революционер! — продолжает недоумевать
городовой. — Такпм приятным он казался, а глядь — ком
оказался!
467
Оп покачивает головой п некоторое время молчит.
— Пу, ладно. Я надеюсь, что вы исполните свое обе-
щание...
И, пробормотав это, он собирается выйти, по сейчас
же оборачивается к пам:
— Вот что я вам скажу: если вы пе исполните вашего
обещания, — оп угрожающе поднимает палец, — тогда я
знаю, как поступить... Тогда я расскажу все, о чем знаю.
Попятно?
Мы вновь успокаиваем его, что «ничего по скажем»,
и наконец оп уходит.
Арест господина Микаэла удивил и сильно папугал
жильцов вашего дома. Они говорят об этом шепотом, со
страхом и как будто ждут еще чего-то. Польше всех вол-
нуется Анаит и ее мать — Варенька-хозяйка.
— Пу, как вы думаете, господин Суреп, пе обвинят
ли нас в том, что мы сдали ему комнату? — спрашивает
хозяйка. — Я так боюсь... Утром Иваныч так многозначи-
тельно смотрел па меня, что у меня от страха замерло
сердце... Чтоб у пего глаза лопнули! А вдруг кто-нибудь
донес на пас плп па вас; водь вы ходили к нему... Будьте
осторожны, гепацвале...— Так говорит Варенька-хозяйка,
вернее, думает вслух и, опустив глаза, добавляет озабо-
ченно: — Если у вас была связь с ним, то лучше вам
найти комнату в другом доме. Впрочем, нет! Вы — уче-
ники, вам ничего пе сделают...
Она без конца говорит об одном и том же и каждый
раз, подобно Иванычу, взволнованно покачивает головой:
— Кто бы мог подумать, что такой порядочный че-
ловек — революционер! За квартиру платил вовремя,
со всеми дружил, вел себя прилично, даже с Иваны-
чем, с городовым, разговаривал! Пет, все же это удиви-
тельно!
Такого же мнения и жена портного с ппжпего этажа.
О своем испуге опа рассказывает в сгущенных красках:
услышав ночью стук в двери и шум тяжелых шагов эта-
жом выше, она проснулась и больше уже по могла за-
снуть. II не зпает, сможет ли вообще после этого спать...
Боже, как она сильно испугалась!
А намек пашей Вареньки-хозяйки па пашу дружбу
с Микаэлом рождает у нас некоторые опасения... По водь
если бы могло случиться с нами что-нибудь подобное, это
произошло бы в ту же ночь.
И мы ждем.
468
20
Т 1* > ДЛОЕ II РЕД II РЛЯ 1 ЛЕ
В моем повествовании я подхожу к описанию самого
важного события, которое причинило пам столько волне-
нии п беспокойства.
Наши опасения, что, зная о наших отношениях с Ми-
каэлом, нас могут в чем-либо заподозрить, произвести
обыск в нашей комнате и вызвать даже па допрос, —
постепенно исчезают. Вернее, увлеченные нашими де-
лами, мы заоываем об этом, по Микаэла, который завое-
вал паше уважение н любовь, мы не можем забыть. Мы
вспоминаем его п очень жалеем.
Дядя Шамнр, побывавший у пас па следующий день,
интересуется всеми подробностями ареста. А через неко-
торое время рассказывает о его деле. Оказывается, на-
шего соседа обвиняют «в антигосударственном преступ-
лении». Дядя Шамир так и говорит: «в антигосударствен-
ном преступлении»...
— Дело в том, — объясняет он пам, — что Микаэл
печатал запрещенные книжки, распространял их, органи-
зовывал собрания.
Но его словам, «грехов» у пего много... Стало быть,
наказание будет суровое. А какое именно наказание —
этого ои не может сказать.
— А дело то когда будет рассматриваться? — спраши-
вает Тигран.
— Скоро, скоро, — покачивая головой, отвечает дядя
Шамир. — Но мы хотим сделать так, чтобы оно пе было
рассмотрено.
Я и Тигран удивленно смотрим ему в лицо.
— Каким это образом?
— Можно... По это еще будет вн що, — говорит оп
многозначительно, моргая глазами.
А что означает «будет видно» и кому это «будет
видно»—дядя ин слова пе говорит. Но по его лицу мы
угадываем, что у пего есть какие-то надежды; больше
того, оп \верен, что дело примет хороший оборот... Его
оптимизм радует нас, но чем вызван этот оптимизм и
почему оп надеется па благоприятный исход дела—оп
не говорит. Вообще таков наш дядя Шамир: когда его
воодушевляет какая иибудь оригинальная мысль или за-
хватывает необычайное событие, оп может часами гово-
469
рить об этом, а иногда так молчалив, что его сплои ио за-
ставишь вымолвить слово...
Так п на этот раз — дядя Шампр многозначительно
молчит. Между прочим, он сообщает нам, что «за участие
в маевке было арестовано много рабочих: русских, грузин
п армян». И опять умолкает... Это заставляет нас предпо-
лагать, что оп знает о чем-то очень важном, по не может
пам сообщить. Вероятно, он расскажет нам, когда наста-
нет время.
II действительно, не проходит и неделп, как дядя Ша-
мир входит в пашу комнату, держа под мышкой большой
сверток.
— Ребята, через два дня будет суд над Микаэлом.
Сверток этот пока что держите у себя.
11, положив сверток в угол, не сказав более пи сло-
ва, хочет уйти. Как мы ни интересуемся, пн расспраши-
ваем, оп молчит. Многозначительно закрывает рот ру-
кой, как бы говоря (мы, по крайней мере, так понимаем
его): «Это большой секрет, не спрашивайте! Узнаете по-
том».
Ах, этот дядя Шампр, каким оп стал скрытным!
Все его поведение мне кажется странным. Особенно
его просьба «быть готовыми»... К чему? Неизвестно. Инте-
ресует меня очень и загадочный сверток! Любопытство
мое настолько возбуждено, что я иду вслед за ним п во
дворе (этого я не делаю в присутствии Тиграна, чтобы
не смущать дядю Шамира) спрашиваю:
— Дядя, скажи хотя бы мне: в чем дело, к чему быть
готовыми, для чего этот сверток?
Все это я выпаливаю сразу.
Дядя Шампр спокойно кладет руку мне на плечо.
— Сурен-джан, пе могу сказать. Я дал слово никому
пе говорить об этом. Ждите еще два-три дня, узнаете...
Кончено!
Я больше пе настаиваю, но любопытство мучает меня
Недоумевает и Тигран. Но ему ничего пе приходит
в голову. Однако, когда па второй день утром снова появ
ляется дядя Шамир и велит пам доставить сверток
в портняжную мастерскую па улице Н. (тут же он дает
адрес), Тиграп спрашивает:
— А зачем это, дядя... можно лп узнать... чья это
одежда?
Дядя Шамир пристально и испытующе смотрит на
него, затем говорит, отчеканивая каждый слог:
470
1ья? Микаэла! произносит он. — Все! Польше
никаких вопросов! Несите. Немного погодя я приду
гуда.
Оп торопливо уходит. А Тигран делает новое предпо-
ложение:
— Наверно, господин Микаэл будет выпущен на сво-
боду или же...
Он не доканчивает фразы, в его голосе слышны нотки
сомнения.
— Еслп ои будет выпущен па свободу, то почему же
его одежду посылают к портному? — спрашиваю я.
— Наверное, в починку, — объясняет Тиграп неуве-
ренно и тут же поправляет себя: — Нет, здесь что-то дру-
гое. Еслп бы дело было в починке, то дядя Шамир просто
сказал бы нам об этом, по раз скрывает и толком не го-
ворит, значит, что-то есть!
Таина со свертком опять мучает нас, но пам сейчас ие
до размышлений, мы спешим выполнить поручение дяди
Шамира.
До самой мастерской портного мы идем с большой
осторожностью и по очередп несем сверток, ведь в свертке
одежда г-на Микаэла!
Дорога до улицы Н., до мастерской, кажется пам та-
кой длинной, и так много разных мыслей возникает в го-
лове! Кажется, что прохожие догадываются, что у нас
под мышкой не простой сверток, и даже знают — куда и
зачем мы идем...
Тпгран и тут начеку. Внешне спокойно, по внима-
тельно он ищет мастерскую и как только находит ее, тол-
кает меня в бок:
— Дошли!
Мастерская представляет собой низенькую лавчонку
с небольшим окном. Она приютилась в каком-то глухом
переулке, который выходит па набережную.
Когда мы входим в мастерскую, Тигран кивком го-
ловы здоровается с мастером.
Показав на сверток, Тиграп говорит:
— Дядя Шамир просил передать вам...
Портной, продолжая шить, безразлично кивает голо-
вой, что означает «ладно».
Мы кладем сверток на один из стульев.
— Пу, пойдем, — говорю я Тиграну шепотом.
— Погоди. Мы тут останемся до прихода дяди Ша-
мира,— говорит оп тихо, незаметно для портного насту-
471
ппв мне па ногу, а потом обращается к нему: — Мастер,
можно здесь чуточку отдохнуть?
Тот безмолвно кивает головой, что означает «можно».
Мы усаживаемся и с любопытством рассматриваем
обстановку мастерской. Привычная картпна: швейная
машина, шкаф п широкий длинный стол, а на нем —
утюг п куски разных материй. На стене висят готовые и
недошптые костюмы. Сам мастер — человек неопределен-
ного возраста. Волосы у него черные с проседью, но лицо
молодое. Через плечо свисают белые нптки, а на левом
рукаве блестят пголкп. Он строчпт на швейной машине:
чх, чх, чх... II так углублен в свою работу, словно, кроме
шитья, его ничто пе интересует. Он не только не раз-
говаривает с нами, даже не смотрит в нашу сторону.
А мы?
Изучив обстановку мастерской, мы то и дело выгля-
дываем на улицу, видимо неосторожно, потому что порт-
ной недовольно косится в пашу сторону. Мне кажется,
что ему не нравится наше беспокойство, особенно после
того, как мы раза два встаем и, высунув головы пз две-
рей, смотрим вдоль улицы — не идет лп дядя Шампр?
Не знаю, о чем думает Тпгран, по я опять делаю раз-
ные предположения: в конце-то концов, что это такое?
Ведь неспроста дядя Шампр дал нам это таинственное
поручение? Если бы не было ничего особенного, он сам
прппес бы сверток, а не поручил бы нам... Строя разные
предположения, я все же понимаю, что дядя Шампр, по-
ручив нам это дело, не доверил своей тайны... Значит,
в его глазах мы еще ненадежные.
Не знаю, как долго длятся этп моп размышления.
Вдруг как-то неожиданно входпт дядя Шампр и, не за-
метив нас, еще па пороге спрашивает у портного:
— Каро, прпнеслп сверток?
— Да, — говорпт портной, показав кпвком головы на
сверток.
Только тут дядя Шампр замечает нас.
— Доставили, да? Хорошо! А почему вы сидите тут?
— Мы отдыхаем, — отвечает Тпгран.
Дядя Шампр смотрит задумчиво па Тиграна, хочет
что-то сказать, но сейчас же машет рукой и говорпт:
— Ну ладно: отдохните п пойдете по своим делам.
А сам подходит к портному и что-то шепчет, по, ви-
димо, он не в силах сдержать волнения, и до нас доле-
тают слова: «Ужо вывели пз тюрьмы!»
Да——приглушенно восклицает портной и бросает
быстрый взгляд на сверток, потом на нас...
Я хочу спроспть у дяди Шампра, кого вывели пз
тюрьмы, однако почему-то считаю это неудобным п не
могу, вернее не успеваю, так как он сейчас же выходит
пз мастерской.
Вдруг меня охватывает какое-то странное волнение,
отчего сердце начинает стучать сильнее. Я замечаю, что
в таком же состоянии Тпгран — он то п дело покусывает
губы. Взволнован также этот молчаливый портной: хотя
он и продолжает строчпть на машине, но, видимо, напря-
женно прислушивается к уличному шуму.
«Вывели пз тюрьмы! Кого вывели?.. Что означают эти
слова», — думаю я и вижу, что Тпгран тоже озабочен.
— Пойдем, что лп, Тпгран? — спрашиваю я.
— Погодп немножко! — резко говорпт он.
Немного спустя улица наполняется грохотом мчаще-
гося фаэтона. На мостовой раздается быстрый цокот ло-
шадиных копыт. Портной не в силах скрыть волнения, он
перестает шить и весь превращается в слух, фаэтон
мчится дальше, портной вновь нагибается над шитьем, но
больше пе строчит — по-впдпмому, он все еще прислуши-
вается к уличному шуму...
Вот слышится грохот другого фаэтона. Портной на-
пряженно слушает... Фаэтон на секунду замедляет ход,
затем лошади вновь продолжают свой быстрый бег...
Внезапно на лице портного появляется радостная
улыбка... Почтп в ту же секунду кто-то врывается в ма-
стерскую. Это бородатый человек, бледный, с горящими
глазами. Он обводпт блуждающим взором мастерскую...
Кто это? Я пе сразу узнаю его, но Тпгран тотчас броса-
ется ему навстречу. Я слышу всего лишь два слова:
— Господин Микаэл!
А кто-то другой говорпт торопливо:
— Сверток здесь!
А потом онп уходят в заднюю половину мастерской,
господин Микаэл переодевается, но я этого не вижу.
Спустя несколько коротких минут оттуда выходит
Тигран. У него спяющпй, почтп победоносный вид. Он
деловито говорпт:
— Пойдем.
— А оп? — спрашиваю я.
— Он ушел через черный ход, — радостно шепчет
Тигра п.
473
Я ничего пе понимаю. Я ждал, что г-п Микаэл подой-
дет, поздоровается с памп, поговорит и только тогда
уйдет... Но он уже ушел! Сердце охватило какое-то стран-
ное сожаление, смешанное с радостью. Я сожалею о том,
что видел г-на Микаэла только мельком и в то же время
глубоко радуюсь его свободе. Как бы там пи было, я чув-
ствую большую гордость, будто именно мы, Тпграп и я,
спасли его. Удачный побег несказанно окрылил пас.
— Как славно вышло! — говорит Тигран тоном взрос-
лого, выходя пз мастерской.
Радостные и довольные, мы идем домой.
— Куда же он теперь направится, — спрашиваю я, —
в другой город или останется здесь?
— Может быть, и уедет, — говорил Тпграп, — однако
как хорошо, что ему удалось благополучно бежать!
«Но как это случилось, кто и как помог ему бежать
из тюрьмы? Ведь должны были судить господина Мика-
эла, и кто знает, какое ожидало его наказание... Но он
уже на свободе!» —думаю я и делаю вывод, что, наверно,
многие помогали ему. Но как онп устроили ему побег?
Несколько дней подряд эти вопросы не дают нам по-
коя. И вот наконец наше любопытство удовлетворено.
У Тиграна в городе много знакомых революционеров, от
них оп узнает подробности побега.
Как-то раз Тигран, вернувшись домой, едва пересту-
пив порог, радостно восклицает:
— Наконец-то узнал!
— Что узнал? — спрашиваю я, застигнутый врасплох.
— Узнал, как устроили побег господину Микаэлу.
— А как? — вскакиваю я, охваченный любопытством.
И Тигран, самодовольно и гордо, с видом человека,
одержавшего победу, подробно рассказывает об обстоя-
тельствах побега, словно сам организовал его. Оп сооб-
щает мне, что г-ну Микаэлу устроили побег по решению
тайного комитета. Я знаю (об этом мне рассказывали, да
и сам я где-то читал), что иногда удается устраивать по-
бег революционеров либо прямо из тюрьмы, где они со-
держатся, либо при переводе пх из одной тюрьмы в дру-
гую. Но как было организовано дело в этом случае — вот
что интересно!
— Как? — повторяю я с нетерпением. — Расскажи.
— Дело было задумано очень хорошо, — начинает Тп-
грап, — нашего господина Микаэла должны были в тю-
ремной карете под конвоем доставить пз тюрьмы в зда-
471
пне с^да. Когда тюремная карета пересекла площадь,
где стоит памятник графу Воронцову, три плп четыре
фаэтона во весь опор мчались навстречу. В одно мгно-
венье небольшая площадь наполнилась шумом, гамом,
музыкой. В момент неизбежного замешательства п сума-
тохи господин Микаэл, по уговору, вскакивает в один пз
фаэтонов и — айда!
— Так легко?!—удивляюсь я. — Мыслимо ли?
— Да. Почему же нет. Я тебе рассказываю все, как
было, — говорит Тпгран.
— А как ты узнал? Кто тебе рассказал?
— Гарас. В одном из фаэтонов сидел оп, в другом —
товарищи Микаэла... А в третьем музыканты...
— Гарас?!
— Да, Гарас, — продолжает Тигран, добавив, что как
раз сегодня он видел его. Благодаря другой одежде Га-
рас теперь совсем неузнаваем. Разговорились, спрашивал
и о тебе — «что поделывает Сурен?».
— А дальше? — интересуюсь я. — Расскажи, как это
вышло, что конвой не стрелял в них?
— Не стрелял, потому что не должен был стрелять.
— Как так?
— Просто так... — И Тпгран многозначительно пока-
чивает головой.
— Значит, конвоиры знали, кого опп везут?
— Конечно!..
На секунду я представляю себе всю сложность опера-
ции п потому-то мне кажется, что Тигран шутит.
— А ты правду говоришь?
— Да, если не веришь, спроси у Гараса.
«У Гараса? Легко сказать! Он, конечно, ничего не
скроет от меня и подробно расскажет, но где мне найти
Гараса», — думаю я. Нет, это невозможная вещь... Однако
спустя несколько дней я встречаю дядю Шамира, и он
почти дословно повторяет рассказ Тиграна.
— А как же иначе, разве комитет поступит необду-
манно? — говорит он, видя мое изумление. — Ты не бойся,
все было организовано так, чтобы Микаэл не пострадал...
При этих словах дядя Шамир, словно торжествуя,
поднимает правую руку и восклицает:
— Во как!
Я радуюсь, что это трудное предприятие увенчалось
успехом. Ясно представляю себе, как Микаэл мчится па
фаэтоне. Кони скачут, клубится пыль, свистит ветер...
475
Скоро оп будет далеко, далеко, и никто не сможет его
догнать.
Вскоре эта огромная радость сменилась другой, зат-
мившей все остальное...
Передав редакции мой рассказ «Случай в попугаем»,
я каждый день с особым волнением открывал газету: пе
напечатан ли оп? И каждый раз отбрасывал с отчаянием.
Не раз мне хотелось зайти в редакцию и поинтересо-
ваться участью рассказа, но застенчивость мешала отва-
житься на это... И вот однажды я, в присутствии госпо-
дина Варта па, открываю газету н — о, удивление! — не
верю своим глазам, как говорят многие рассказчики...
Действительно, невероятная вещь — в подвале газеты
крупным шрифтом набран заголовок: «Случай с попу-
гаем», а в конце красуется моя фамилия.
Схватив газету, я бегу домой, к Тиграну. Еще на
улице мне хочется показать газету каждому встречному
и крикнуть: «Смотрите, мой рассказ напечатай!» Безумно
хочется, чтобы все узнали об этом!
На балконе я встречаю Апаит в легком прозрачном
платье, в прическе совсем взрослой девушки. Всего лишь
несколько дпсй тому назад Анапт окончила гимназию;
у нее уже манеры взрослой.
— Что случилось, господин Суреп? Вы так счастливы...
— Мой рассказ напечатан, — говорю я, развернув га-
зету, и показываю ей заголовок.
Анапт удивлена: она смотрит па рассказ, затем на
подипсь и наконец па меня:
— Значит, это вы написали?
В се топе звучит уважение.
— Да, я...
— Обязательно прочту его.
— Пожалуйста, возьмите.
Я даго ей газету и бегу обратно. Сейчас же покупаю
несколько штук, чтобы раздать желающим.
Вечером — пожалуй, это самый счастливый вечер в
моей жизни — меня поздравляли товарищи: Тиграп,
Анют и Самсон.
— Ты уж нашел себе дорогу. Смело шагай по этому
пути.
А как опп? Ио какому пути пойдут мои товарищи?
эпилог
Мпе немного остается рассказать о моих товарищах.
Большинство пз них закончило образование, и каждый
вошел в жизнь...
Словно караван нагруженных верблюдов, в час заката
идущий к темной неизвестности, годы то сверкают, то
мигают, как костры, а порой вспыхивают и угасают...
В веренице этих лет вновь появляются облики любимых
товарищей... Годы разлучают нас; суровая жизнь, как
мачеха, швыряет пас в разные места, то сближая, то
опять отдаляя...
Единственный товарищ, которого мы больше пе ви-
дим,— это Апостол Карамапиди, уехавший на желанную
родину—Грецию... О ого судьбе мы больше ничего но
знаем. Море ли убаюкивает его, пли оп уже покоится
в родной земле? Мы не получили пи одного из обещанных
писем.
Мелитэ продолжает дело отца, расширив его лавку,
Филипп Зайцев окончил железнодорожную школу и ра-
ботает начальником станции па одном из главных путей.
А Седрак, паш ловкий и озорпой Седрак, стал известным
мастером в депо. Каждый день, в свободные от работы
часы, его можно видеть па станции, куда оп приходит
встречать вечерний пассажирский поезд. Это одно из
излюбленных его удовольствий. Что касается Самсона,
оп по окончании школы женился и, вернувшись па ро-
дину, получил место в небольшом банке.
А Тиграп и Ашот целиком отдались подпольпой ре-
волюционной работе. Они появляются то в одном, то
в другом городе и исчезают. Затем их арестовывают, они
снова возвращаются... В семнадцатом году они оба уже
477
были в водовороте революционных событии. Ашот Зар-
гарян убит во время гражданской войны. Он был полит-
комиссаром. А Тпгран занимает важный пост и видное
положение в нашей республике. Иногда, правда очень
редко, мы встречаемся с нпм и вспоминаем прошлое,
дни пашей юности... Или он рассказывает мне эпизоды
пз своей революционной жизни. Л когда я, увлеченный
его рассказами, советую описать эти эпизоды, — он улы-
бается и покачивает головой:
— Ты все тот же мечтатель, каким был в дни нашей
юности.
Да, я и сейчас мечтаю, по мои мечты совсем пе по-
хожи па прежние наивные грезы. Нет, я не остался преж-
ним... Жизнь мпогому научила мепя, и многие непонят-
ные загадки теперь стали ясными.
И все же многое еще волнует меня п жажда совер-
шенства обуревает мою душу... Я часто повторяю слова
поэта:
Все выше и выше по уступам гор...
Правда, я и мои товарищи избрали в жизни разные
пути, но цели остались прежними — быть всегда спра-
ведливым и служить правому делу.
С того дня, как мой первый рассказ был напечатан
в газете, я написал другой, потом — третий, четвертый...
Таким образом, я постепенно вошел в мир печати и ли-
тературы, где увидел много значительного и интерес-
ного. Об этом можно написать целую книгу.
1927—1928. Ереван
Во второй том настоящего Собрания сочинений автором вклю-
чены рассказы пз цикла «Огни» и роман в двух книгах «История
одной жизни».
ИЗ КНИГИ «ОГНИ»
Цикл рассказов, объединенных под этим заглавием, не выходил
в свет отдельным изданием.
В 1927 г. в Ереване был издан сборник Ст. Зорьяна под назва-
нием «Огонь», куда пз данного цикла входил лишь рассказ
«Огонь».
Рассказы, объединенные под заглавием «Огни», составили одну
пз трех частей II тома десятитомного Собрания сочинений автора
на армянском языке (Ереван, Госиздат, 196U—1964). Раньше эти
произведения входили в разные сборники писателя.
Для настоящего собрания сочинений автор выбрал ряд расска-
зов пз этого цикла.
«РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ» (Стр. 7)
Написан в 1919 г. Впервые опубликован в сборнике:
Ст. 3 о р ь я и. «Новеллы». Ереван, Госиздат, 1931.
На русском языке впервые напечатан под заглавием «Али»
в книге: Ст. 3 о р ь я н. Избранные рассказы. Тифлис, Закгпз,
1934.
Стр. 23. В армяно-турецкую войну... — Имеется в виду турец-
кая интервенция 1918 г. в Армении и в Закавказье.
Эрзерум — город в Западной Армении (в древности и средние
века город назывался Карин), ныне в Турции.
481
Стр. 23. Лори — историко-географическое название территории,
включающей в основном современные административные районы
Арм. ССР; Туманя некий, Стенанаванскпй и Калининский.
«РЫБАК ЛЕВОН» (Стр. 27)
Написан в 1920 г. Впервые опубликован в журнале «Советакап
гракапутюн ев арвест» («Советская литература и искусство»), Ере-
ван, 1946, № 6—7.
На русском языке впервые напечатан в книге: Ст. 3 о р ь я н.
Рассказы. М., «Советский писатель», 1959.
«ПРОКЛЯТОЕ УЩЕЛЬЕ» (Стр. 49)
Написан в 1918 г. Впервые опубликован в журнале «Советакан
гракапутюн» («Советская литература»), Ереван, 1939, № 5—6.
В русском переводе печатается впервые.
«ОГОНЬ» (Стр. 58)
Написан в 1916—1919 гг. Впервые опубликован в книге:
Ст. 3 о р ь я и. Огопь. Ереван, Госиздат, 1927.
На русском языке впервые напечатан в книге: Ст. 3 о р ь я н.
Рассказы. М., «Советский писатель», 1959.
«ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЖИЗНИ» (Стр. 109)
РОМАН
Написан в 1927—1928 гг.
В своих «Автобиографических заметках» (см. стр. 33 I т.
паст. Собр. соч.) автор рассказывает, что начал работать над рома-
ном «История одной жизни» еще в 1919 г., написал несколько глав.
Поэтому началом работы над книгой можно считать 1919 год.
Роман «История одной жизни» впервые опубликован: первая
книга в журнале «Хорурдапп гракапутюн» («Советская литера-
тура»). Ереван, 1934, № 3—4; 1935, №№ 1, 2, 3 и часть второй книги
(одиннадцать глав) в том ясе журнале, 1937, №№ 5, 6—7, 8—9.
Отдельным изданием книга первая вышла в Ереване (Гос-
издат, 1935), обе книги вместе — роман полностью — тоже в Ере-
ване (Госиздат, 1939).
Па русском языке роман «История одной жизни» впервые
напечатан: книга первая — М., Гослитиздат, 1936, одиннадцать
глав (из двадцати) книги второй в первом номере альманаха
«Дружба народов», 1939.
482
Обе книга вместе -на русском языке впервые напечатаны:
Ст. 3 о р ь я н. История одной жизни. М., Гослитиздат, 1949.
Первая книга романа в журнальном варианте и на армянском
языке и на русском (издание 1936 г.) имеет подзаголовок: Из днев-
ника моего товарища.
В последующих изданиях и на армянском языке и на русском
автор подзаголовок снял.
Роман «История одной жизни» кончается словами: «...я посте-
пенно вошел в мир печати и литературы, где увидел много значи-
тельного и интересного. Об этом можно написать целую книгу».
Автор действительно собирался продолжить роман. В его архиве
сохранились наметки отдельных глав третьей книги, некоторые
записи, но работа над третьей книгой не была продолжена. О том,
в какой мере роман «История одной жизни» можно считать авто-
биографической книгой и какие автор ставил перед собой задачи,
когда писал его, рассказывается подробно в «Автобиографических
заметках» (см. стр. 27—28 I т. наст. Собр. соч.).
«История одной жизни» была встречена очень тепло читате-
лями и критикой. Так, Б. Бродский в статье «Начало жизни»
(«Комсомольская правда», 1941, И мая) в связи с новым изданием
первого тома писал: «В детской литературе повесть-биография во
все времена была одним из излюбленных жанров. Увлекательная
тема формирующегося человеческого сознания всегда остается
новой и благородной, быт и среда здесь могут быть показаны
особенно остро во всех своих мельчайших проявлениях.
В нашей советской литературе мы знаем, помимо произведе-
ний Горького, немало хороших книг такого жанра, но, к сожале-
нию, ничтожный процент среди них составляют переводы с языков
братских республик. Не приходится доказывать нужду в них и
интерес, который они представляют для ребят: знакомя их
с жизнью детей в национальных республиках, они воспитывают
в читателе чувство патриотизма, чувство великой дружбы, объеди-
няющей семью народов вашей страны.
Вот почему особенно радует недавпо изданный перевод книги
армянского писателя Ст. Зорьяпа «История одной жизни».
В «Известиях» (1939, № 167) в рецензии «Альманах «Дружба
пародов» М. Серебрянскии писал: «Хорошо будут встречены чита-
телем главы из второй книги «Истории одной жизни» Стефана
Зорьяпа, известного армянского писателя. Образы юношей Сурена
и Тиграна, приехавших из армянской деревни в большой го-
род и здесь увидевших в наиболее отчетливой форме всю ост-
роту классовой борьбы трудящихся против эьспл^ататоров, об
раз революционера подпольщика Микаэла, друга и учи юля моло-
483
дых героев, нарисованы тепло, психологически правдиво и убеди-
тельно».
В белорусской газете «Литература и искусство» (1939, № 25,
на белорус, яз.) М. Климкович отзывался так: «С большим интере-
сом читается повесть одного из лучших писателен Советской
Армении — Ст. Зорьяна... Зрелое мастерство, глубокое знание обста-
новки и души человеческой привлекают внимание читателя к этой
повести. Жаль, что альманах не мог напечатать повесть полностью.
Сердечно радуемся за братскую литературу, вырастившую одного
из лучших писателей Советского Союза».
Г. Маргвелашвили в статье «Память, любовь, мечты...» («Лите-
ратурно-критические статьи», Тбилиси, «Заря Востока», 1958)
писал: «История одной жизни» — одна из лучших книг армянской
советской художественной прозы».
Высокая оценка дана роману Б. Брайнипой в предисловии
к «Избранным произведениям» Ст. Зорьяпа (М., Гослитиздат, 193b)
в в статье в сборнике «Воспитание правдой» (М., «Советский
писатель», 1956); Г. Маргвелашвили в рецензии «Зрелое мастер-
ство» («Литературная газета», 1956, 7 июня); Б. Брайниной и
С. Хитаровой в монографии «Стефан Зорьяп» (М., «Советский пи-
сатель», 1960); С. Агабабяном в книге «Стефан Зорьян» (Ереван,
1956, на рус. яз.); в книге «История армянской литературы»
(Москва, 1966) и др.
Роман «История одной жизни» переведен па украинский, ли-
товский, немецкий, чешский, польский, болгарский языки.
Левон Зорьян
Карен Зорьян
СОДЕРЖАНИЕ
из книги «огни»
Романтическая история. Перевод С. Хитаровой . . 7
Рыбак Левой. Перевод С. Хитаровой............. 27
Проклятое ущелье. Перевод А. Поаннисиан ... 49
Огонь. Перевод А. Поаннисиан.................. 58
ИСТОРИЯ одной жизни
Роман
Перевод С. Сукиасяна
Пролог............................ 109
КНИГА ПЕРВАЯ
1. Нага дом................................... 113
2. Раздел....................................... 119
3. Месть....................................... 127
4. Первая любовь..............................140
5. Первое горе............................... 153
6. Школа Закара-варжапста..................... 158
7. Русская школа.............................. 169
8. Пастушонок.................. ............. 180
9. Опять в школе.............................. 192
10. Николай Петрович.......................... 198
И. Лидия Львовна.......................... ... 207
12. Отец Гют ................................. 209
13. Афганистан................................ 215
14. Сватовство Мануш.......................... 234
15. Второй подвиг ............................ 242
1G. Экзамены и «Гоголи»........................249
485
17. «Обер».....................................256
18. Контора пятнадцатого участка службы пути . 269
19. Страшная ночь и незнакомые места...........281
20. В неведомую даль...........................294
КНИГА ВТОРАЯ
1. Чсмаранцп...................................307
2. Дядя Шамнр..................................313
3. Новые знакомые .............................321
4. Наши занятия................................330
5. Старые товарищи и новое горе................341
6. У адвоката..................................349
7. Таинственный сосед................... . . 357
8. За оградой монастыря........................364
9. Именины.....................................зуд
10. Тяжелые дни................................383
11. Новый мир..................................393
12. Наши секреты...............................403
13. Конспиративное собраппе.....................4Ю
14. Ревность...................................419
15. Гарас......................................424
16. Рукопись...................................431
17. «Отец болен, приезжай...»..................43g
18. Первое мая.................................44g
19. Новая неожиданность........................461
20. Трудное предприятие........................459
Эпилог.........................................477
Примечания Л. Зорьяна и К. Зорьяна . .
481
Зорьян Стефан
Собрание сочинений, в пяти томах. Т. 2. Рас
сказы п роман. Пер. с арм. Предпсл. С. Агаба
бяна и В. Давтяна. Прим. Л. Зорьяна и К. Зорь
яна. М., «Худож. лит.», 1974.
488 с.
Во второй том Собрания сочинений Стефана Зорьяна вхо-
дят лучшие рассказы писателя из книги «Огни», написанные
в 1916—1920 гг., и большой автобиографический роман «История
одной жизни» (1927—1928 гг.). В этом романе автор рисует
судьбу не только одного героя, но и всего молодого поколения
своего времени (начала XX века), поколения, пришедшего к ре-
волюционной борьбе через поиски правды и справедливости.
70303-029
028(01)-74
подписное
С (Арм) 2
СТЕФАН ЕГИАЕВПЧ ЗОРЬЯН
Собрание сочинений
Том 2
Рассказы и роман
Редактор А. Ма к и н ц я н
Художественный редактор
В. Горячев
Технический редактор
С. Ефимова
Корректоры 3. Тихонова
и Н. Усольцева
Сдано в набор 8/Х 1973 г. Подписано в
печать 8/П 1974 г. Бумага для глубок,
печати № 1. Формат 84х108'/з2- 15,25 печ. л.
25,G2 усл. печ. л. 20,657 +1 вкл. = 26,705
уч-изд. л. Тираж 50 000 экз. Заказ 1121.
Цена 1 р. 25 к.
Издательство «Художественная литера-
тура». Москва, Б-78, Ново-Басман-
ная. 19
Ордена Трудового Красного Знамени Ле-
нинградская типография Ns 1 «Печатный
Двор» имени А. М. Горького Союзполи-
графпрома при Государственном коми-
тете Совета Министров СССР по делам
издательств, полиграфии и книжной тор-
говли. 197136, Ленинград, П-136, Гатчин-
ская ул., 26