КЕМБРИДЖСКАЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО МИРА
ТОМ VI Второй полутом


THE CAMBRIDGE ANCIENT HISTORY
SECOND EDITION VOLUME VI
THE FOURTH CENTURY B.C.
Edited by
D.M. LEWIS F.B.A.
Professor of Ancient History in the University of Oxford
JOHN BOARDMAN
Lincoln Professor of Classical Archaeology and Art in the University of Oxford
SIMON HORNBLOWER
Fellow and Tutor of Oriel College and Lecturer in Ancient History in the University of Oxford
M. OSTWALD
William R. Kenan, Jr, Professor Emeritus of Classics, Swarthmore College and Professor Emeritus of Classical Studies, University of Pennsylvania
Cambridge
UNIVERSITY PRESS


КЕМБРИДЖСКАЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО МИРА
ТОМ VI
Второй полутом
ЧЕТВЕРТЫЙ ВЕК ДО НАШЕЙ ЭРЫ
Под редакцией
Д.-М. ЛЬЮИСА, ДЖ. БОРДМЭНА,
С. 	ХОРНБЛОУЭРА,
М. ОСТВАЛЬДА
Научно-издательский центр «Ладомир»
Москва


Перевод, научное редактирование, подбор дополнительных иллюстраций, заметка «От переводчика», примечания, подготовка переработанного и расширенного «Указателя»
А.В. Зайкова
Четвертый век до нашей эры: в 2 полутомах / Под ред. Д.-М. Льюиса, Дж. Бордмэна, С. Хорнблоуэра, М. Оствальда; перев. с англ., подготов. текста, предисловие, примечания А.В. Зайкова. — М.: Ладомир, 2017. — Второй полутом. — 720 с. (Кембриджская история древнего мира. T. VI, второй полутом [625—1344 с.]).
© Cambridge University Press, 1994.
© Зайков А.В. Перевод, заметка, примечания, ISBN 978-5-86218-544-7 подбор дополнительных иллюстраций, 2017.
ISBN 978-5-86218-542-3 (пД. 2) © НИЦ «Ладомир», 2017.
Репродуцирование [воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается


Глава 10
Μ.-М. Остин
ОБЩЕСТВО И ЭКОНОМИКА
Центральная тема данной главы — влияние войны на греческий мир в первой половине IV в. до н. э. Фукидид описывает Пелопоннесскую войну как самый грандиозный конфликт в эллинской истории, как столкновение, которое повлияло почти на весь греческий и часть негреческого мира. Его вердикт был вполне подтвержден последующими событиями.
Не каждое эллинское государство подверглось указанному влиянию в одинаковой степени. Центральный Пелопоннес, к примеру, во многом остался невредимым, а Элида во время спартанского вторжения ок. 402 г. до н. э., как выясняется, жила сытной жизнью (Ксенофонт. Греческая история. Ш.2.21—31). Беотия как целое, то есть как область, испытала только одно безуспешное афинское вторжение — в 424 г. до н. э. В Деке- лейской войне фиванцы обогатились на грабеже Аттики и приобрели множество бежавших афинских рабов (Оксиринхская греческая история. ХУЛ (ХП).3—5). Воздействие войны на общество и экономику двух протагонистов отличалось разительно. Победа Спарты, а также роль, которую она взялась играть в греческих делах после 404 г. до н. э., возложили такую нагрузку на ее общество, какую то не в состоянии было выдержать. Если Афинская империя V в. до н. э. привела к преуспеянию всех классов афинского общества и тем самым укреплению политической и социальной стабильности, то Спартанская империя усугубила внутреннюю напряженность и неравенство в Спарте. Разрыв между амбициями Спарты и доступными ей ресурсами казался угрожающе большим. Упадок Спарты в IV в. до н. э., случившийся через поколение с небольшим после ее победы, вытекал из этой победы как долговременный результат. Это осознавалось и в современных событиям, и в более поздних источниках, настроенных к Лакедемону как благожелательно, так и враждебно.
Афины, напротив, приспособились к поражению много лучше, чем Спарта к своей победе. Афины понесли тяжелые потери в живой силе от военных действий, чумы и гражданских конфликтов. Вражеская оккупация Декелей, начавшаяся в 413 г. до н. э., оказалась для афинской эконо¬


630
Глава 10. Общество и экономика
мики более тяжелой, чем предыдущие спартанские сухопутные вторжения (Фукидид. VIL27—28), и привела к уничтожению многочисленных хозяйств и разорению отдельных афинян1. Сокращение добычи лаврион- ского серебра привело к прекращению чеканки афинских серебряных монет, которая не была восстановлена вплоть до конца 390-х годов до н. э. (Аристофан. Женщины в народном собрании. 814—822). Афины потеряли свою морскую державу, а с нею и имперские доходы и контроль над жизненно важными для себя зерновыми поставками. Этот полис никогда более уже не достиг того процветания, какое было у него в V в. до н. э., к тому же сохранялись многие признаки эрозии общественного и частного богатства. И всё же Афины пережили сложный период после 404 г. до н. э. и возродились как ведущая сила, как и позднее, когда им пришлось вновь пережить падение в результате поражения в Союзнической войне 355 г. до н. э. Во времена Демосфена Афины оставались по- прежнему самым влиятельным, преуспевающим и стабильным государством греческого мира.
Для эллинского мира в целом Пелопоннесская война в ретроспективе была лишь одной стадией в широком конфликте между увеличивавшимися в числе соперниками. Ни один из них не имел ресурсов для установления своей длительной гегемонии, и этот конфликт продолжался до тех пор, пока решение не было навязано извне — Филиппом Македонским. Спарта находилась в состоянии войны более или менее постоянно с 404 г. до н. э., Афины — с 396-го до 386-го, а затем с 378-го и далее лишь с незначительными передышками, Фивы — с 396-го до 386-го, а с 379-го — почти непрерывно. Система союзов вовлекала более мелкие государства в конфликты более крупных городов. Ограждать себя от войны и от ее последствий в течение сколь-нибудь длительного времени были способны немногие государства. Внешние и внутренние события постоянно влияли друг на друга. Подрывающий характер борьбы за гегемонию, не способной привести ни к какому окончательному результату, умело резюмировал Ксенофонт в своих комментариях к битве у Мантинеи в 362 г. до н. э. [Греческая история. УП.5.26—27). Примерно через двадцать лет Демосфен нарисовал похожую картину раскола и ослабления материковой Греции, вызванных такого рода конфликтами (Х.51—53).
Таким образом, в IV в. до н. э. для большинства греческих государств война была, по сути, некой константой. Это давило на их человеческие, материальные и финансовые ресурсы, причем, вероятно, даже в большем масштабе, чем прежде. Анализ феномена войны и ее причин в греческой истории вышел бы за рамки данной главы2, которая будет сфокусирована на последствиях войны для эллинского мира в этот период.
1 Испытало ли сельское хозяйство Аттики долгосрочный вред — это другой вопрос, см.: Hanson 1985 (К 24); в целом см.: Strauss 1986 (С 259).
2 Finley 1985 (А 18): 67-87; Garlan 1989 (I 52); ср. также: Austin 1986 (I 4).


I. Социальные и политические конфликты (стасис)
631
I. 	Социальные и политические конфликты [стасис]
Когда в 337 г. до н. э. Филипп Македонский собрал греческие государства материка в Коринфский союз, одно из условий новой лиги было прямо направлено против попыток свержения конституционного строя в других государствах-членах. Должностные лица союза должны были гарантировать, что никакие приговоры о смертной казни или об изгнании, о конфискации имущества, переделе земли и отмене долгов не будут выноситься в нарушение действующих в городах законов, не будут освобождаться и рабы в целях осуществления переворота (Tod No 177, строки 12—14 = Harding Ne 99А; [Демосфен.] XVII. 12 и 15; SdA 403). Такого рода положения имели прецеденты в двуязычных или многоязычных соглашениях между греческими государствами (напр., договор между Афинами и Фессалией от 361/360 г. до н. э.: Tod No 147; SdA 293 = Harding No 59; договор между Афинами, Аркадией, Ахеей, Элидой и Флиунтом от 362/361 г. до н. э.: Tod No 144 = SdA 290 = Harding No 56)3. Но то был первый случай, когда законодательный акт против внутреннего политического и социального переворота был включен в панэллинский трактат. Такой акт мог объясняться тем, что к этому времени значительная часть греческого мира находилась в состоянии хронической нестабильности, а также тем, что остановить это можно было только осуществляемым господствующей силой принуждением к сохранению status quo.
Имеется много свидетельств, подтверждающих данное впечатление. Это была тема, к которой политические писатели той эпохи обращались постоянно. Так, Исократ в «Панегирике» в 380 г. до н. э. представляет эллинский мир как находящийся в состоянии политического и социального беспорядка (IV. 114—117, 167—168) и в последующих сочинениях постоянно возвращается к этой мысли4. Платон рассматривает проблему распределения собственности и богатства как фундаментальную для прочности государства. В «Государстве» (ок. 375—370 гг. до н. э.) он пытается решить проблему путем отмены всей частной собственности у первых двух классов в своем идеальном государстве, а также путем резервирования всей экономической деятельности за третьим, и самым низшим, классом, который у него устранен от всякой политической власти5. В «Законах» (конец 350-х — начало 340-х годов до н. э.) он принимает принцип частной собственности, но предписывает самые строгие меры к тому, чтобы сохранять и богатство, и собственность в определенных рамках и предотвратить развитие радикального неравенства6. О том, насколько разным был тогдашний мир, он говорит в другом своем сочинении: «Государство неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государ¬
3 Gehrke 1985 (С 27): 301-304.
4 Fuks 1972 (I 45).
5 Fuks 1977 (H 44).
6 Fuks 1979 (H 45).


632
Глава 10. Общество и экономика
ства: одно — государство бедняков, другое — богачей. Хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга» [Государство. УШ.551с1. Пер. А.Н. Егунова\ cp.: IV.422e— 423а)). Аристотель в «Политике» похожим образом рассматривает греческие государства как разделенные обычно на две группы — богатых и бедных, и всю кн. V посвящает проблеме стасиса (междоусобицы, гражданской смуты. — А.3.) в его многочисленных формах, нестабильности существующих политий, а также способам обеспечения их прочности7.
Высказываются сомнения, можно ли брать такие обобщения за чистую монету8. С другой стороны, конкретные примеры вспышек стасиса в IV в. до н. э. изобильны. Следуя примеру Фукидида (Ш.82—83), мы можем взять случай с Керкирой в качестве образцового. До событий в Эпи- дамне и конфликта с Коринфом в 430-х годах до н. э. Керкира исповедовала политику отчужденности по отношению к основным силовым блокам и была, как кажется, свободна от стасиса. Ее альянс с Афинами в 433 г. до н. э. изменил ситуацию. То, что в 427 г. до н. э. началось как борьба между соперничавшими проафинскими и проспартанскими вождями, переросло в полномасштабный классовый конфликт между немногими и многими. Дальнейшие вспышки внутренней смуты на Керкире засвидетельствованы в 411/410 г. до н. э. (Диодор. ХШ.48), в 374 и 373 гг. до н. э. (Ксенофонт. Греческая история. VI.2.3—15; Диодор. XV.46—47), а также в 361/360 г. до н. э. (Диодор. XV.95.3; Эней Тактик. XI.13—15).
Случай Керкиры не является изолированным. Во время Пелопоннесской войны и позднее греческие государства, прежде невосприимчивые к стасису, падают жертвами этой болезни. Коринф, образец олигархической стабильности в V в. до н. э., подвергся ожесточенному восстанию во время Коринфской войны; олигархические изгнанники нашли убежище в Спарте и сражались на ее стороне против своих сограждан-коринфян (Ксенофонт. Греческая история. IV.4.1—13). В течение нескольких лет Коринф был некоторым образом объединен с Аргосом, хотя точная природа этой унии спорна9. Царский мир положил конец этим экспериментам, заставил вернуть проспартанских изгнанников и, как логическое продолжение этих мер, ввел запрет на высылку лидеров конкурирующей партии из Коринфа (Ксенофонт. Греческая история. V.1.34). Хотя после этого и вплоть до битвы при Левктрах Коринф был послушен Спарте, скрытая напряженность сохранялась. В 366 г. до н. э. Тимофант попытался осуществить окончившийся неудачей переворот, прибегнув к помощи отряда наемников, навербованных Коринфом, и предложив, согласно Диодору (XVI.65), программу поддержки бедняков. Поражение Спарты при Левктрах в 371 г. до н. э. послужило сигналом к началу беспорядков на всем Пелопоннесе; повсюду демос поднялся против проспартанских олигархов (Диодор. XV.40; Исократ. VI.64—67). В Сикионе, который, как
7 de Ste Croix 1981 (С 70): 69-80; Lintott 1982 (С 43): 239-251.
8 Gehrke 1985 (С 27): 323—325, более полное изложение: Gehrke 1985 (Н 51).
9 Griffith 1950 (С 362); Tuplin 1982 (С 387); Salmon 1984 (С 380): 354-362, 383-386; Whitby 1984 (С 390).


I. Социальные и политические конфликты (стасис)
633
утверждает Ксенофонт, «вплоть до того момента управлялся в согласии с древними установлениями», Евфрон, из числа первых граждан и прежде принадлежавший к лаконофильской группировке, ок. 369 г. до н. э. захватил власть с молчаливого одобрения аргивян и аркадян и при поддержке наемного войска и представителей низшего класса, которые после того, как он был убит (в Фивах. — А.«?.), почтили его как «героя-осно- вателя» города и похоронили на агоре (Ксенофонт. Греческая история. VU. 1.44-46; 3.1-12).
Примеры можно множить, черпая их из истории любой части эллинского мира10, хотя все эти свидетельства неизбежно недостаточны и сами по себе не могут в полной мере объяснить, до какой степени стасис превратился в эндемическое заболевание. Не случайно, что как раз на исходе V в. до н. э. между гражданами в качестве политического лозунга возникнет гомония — согласие, единодушие (Фукидид. УШ.75.2; 93.3; Андокид. Ι.140)11, чтобы в следующем столетии и в эллинистический период стать часто используемым во внутренней и внешней греческой политике модным словечком12. «Повсеместно в Элладе есть установление, чтобы граждане клятвенно обещали сохранять единодушие [гомонию], и повсюду они приносят такую клятву» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. IV.4.16). Эней Тактик, писавший приблизительно в середине IV в. до н. э., является особенно ценным источником по условиям жизни, преобладавшим в «обычных» греческих городах. Этот автор заостряет внимание на том, насколько важно поддерживать единодушие внутри каждого города с помощью сообразных мер (Полиоркетика. 10.20, 14.1, 17.1, 22.21)13. Настойчивый акцент на единодушии свидетельствует о его отсутствии в реальности. Трудно назвать хотя бы одно греческое государство в IV в. до н. э., которое было бы надежно защищено от угрозы внутренних беспорядков. Для автора «Афинской политии» Афины — это исключение, когда он в пылких выражениях комментирует поведение в 403 г. до н. э. и позднее восстановленной демократии: «<...> афиняне, кажется, превосходно и в высшей степени дальновидно с политической точки зрения воспользовались и в частных, и в общественных отношениях пережитыми несчастьями. Они <...> пресекли обвинения по делам о провалом <...>. Между тем в остальных государствах демократия в случае своей победы не только не добавляет своих денег на общие расходы, но еще и производит раздел земли» (,Афинская полития. 40.2—3. Пер. С.И. Радцига). Сравните это с аристотелевским комментарием в «Политике»: «В настоящее время в некоторых олигархиях клянутся так: “И буду я враждебно настроен к простому народу [демосу) и замышлять против него самое что ни на есть худое”» (Политика. V.1310a8—12; ср.: 1307а19—20, 3Φ-39. Пер. С А. Жевеле во).
10 См. собрание материала в изд.: Gehrke 1985 (С 27): часть I, с анализом источников на с. 254—261, хотя этот обзор обходит стороной Афины, Спарту и западногреческий мир.
11 de Romilly 1972 (С 59); Hands 1968 (I 69): 38-42.
12 West 1977 (С 85).
13 Whitehead 1990 (В 131): 25-33; Winterling 1991 (С 86).


634
Глава 10. Общество и экономика
Если больший размах и серьезность стасиса в IV в. до н. э. в сравнении с предыдущим столетием ясны14, то вопрос о характере и причинах данного явления более проблематичен. Во-первых, можно заметить, что стасис в общем и целом был ограничен гражданским населением греческих государств — нечлены гражданского коллектива, как правило, не включались в активные политические действия, а число тех, кто всё же включался, было ограниченным15. Из этой базовой посылки, в частности, исходят в соответствующих местах Платон и Аристотель. Стасис был в каком-то смысле привилегией гражданина, и этот фактор сохранялся до тех пор, пока существовал независимый полис, — от века архаики до римского завоевания16. Причастность гражданина к политической власти давала ему возможность бороться за контроль над государством, возможность, которой нечлены гражданской общины были лишены. Но последние порой всё же оказывались вовлечены в политические конфликты: к примеру, многие метеки встали на сторону демократов в гражданской смуте 404/403 г. до н. э. Сколько из метеков в итоге могли быть награждены правами афинского гражданства, неясно17, но в любом случае институт метекии остался нетронутым. Метеки как целое не составляли политического класса, желавшего и способного выражать собственные коллективные требования18.
То же верно и в отношении невольников, или, точнее, «рабов-как-дви- жимых-вещей»19. «Освобождение рабов с целью восстания» — одно из тех действий, которые были недвусмысленно запрещены учредительным соглашением Коринфского союза. Дело в том, что данная тактика иногда использовалась в начале стасиса, но это была именно тактика, способ приобрести дополнительную поддержку, использовавшийся одной стороной против другой, никак не влиявший на институт рабства как таковой20. Инициатива в таких случаях исходила не от самих рабов, чьи этнические и языковые различия, социальная раздробленность, а также отсутствие политического влияния и предводителей лишало эту массу всякой способности к сплоченным действиям. Их пассивность не означает, что они были довольны своей участью. При появлении шанса, особенно в условиях войны, рабы могли проголосовать ногами, как сделали беглые афинские рабы во время Декелейской войны. Но они не могли организовать восстание, как и сформулировать единые цели21. Если что-то и находилось под угрозой исчезновения в IV в. до н. э., то уж точно не институт рабства. То, что в этот период законность рабства обсуждалась и
14 Сомнения по этому поводу: Lintott 1982 (С 43): гл. 8, однако см. подборку материалов в изд.: Gehrke 1985 (С 27): Часть 1, с комментариями на с. 259 сл.
15 Cp.: Winterling 1991 (С 86): 220—222 — здесь расставлены другие акценты.
16 Finley 1981 (I 38): 82.
17 Krentz 1980 (С 181); Krentz 1986 (С 183) — здесь обсуждается надпись: Tod Nq 100; Whitehead 1986 (С 268): 147 сл.
18 Whitehead 1977 (С 265): 154-159, 174 сл.
19 Vidal-Naquet 1986 (I 146): 159-167.
20 Mossé 1961 (I 109); Garlan 1988 (I 51): 155-163.
21 Cardedge в изд.: Cartledge, Harvey 1985 (A 14): 16—46; Garlan 1988 (I 51): 176—200.


I. Социальные и политические конфликты (стасис)
635
оспаривалась некоторыми мыслителями, очевидно из кн. I «Политики», где Аристотель пытается опровергнуть эти сомнения и продемонстрировать, что рабство — это институт, согласный с природой. Споры эти носили сугубо интеллектуальный характер и велись внутри очень узкого круга22. Они закончились на Аристотеле и на существовании самого института никак не сказались. Была выдвинута гипотеза о том, что конкуренция рабского и свободного труда привела в IV в. до н. э. к обнищанию бедных людей свободного состояния, по (сомнительной) аналогии с упадком Римской республики23. Однако нет никаких ясных признаков хоть какого- то протеста со стороны свободных бедняков против этой предполагаемой конкуренции24.
Вернемся к конфликтам между гражданами. Отправную точку здесь нам дает Фукидид в виде керкирского примера. Как он отмечает (Ш.82— 83), расширение стасиса было тесно связано с общегреческими войнами, которые давали возможность соперничавшим группировкам обращаться за помощью к внешним силам, предоставляя последним предлоги для вмешательства. Внутренние и внешние события влияли друг на друга: стасис разжигал войну, а война разжигала стасис. Вражда между Спартой и Афинами в V в. до н. э. потворствовала поляризации внутриполитической жизни греческих государств Эгеиды. Спарта была естественным поборником олигархий, тогда как Афины в V в. до н. э. начинают восприниматься как оплот демократии25. Поражение Афин в конце этого столетия означало свержение многих демократий и их временное замещение «декархиями» Лисандра. Спартанское поражение на море в 394 г. до н. э. привело к восстановлению демократий в Эгеиде, и Афины вновь становятся их защитником. На Родосе, к примеру, в результате демократического переворота олигархия была свергнута, а олигархические лидеры отправлены в изгнание [Оксиринхская греческая история. XV [X]). В 391 г. до н. э. они обратились к Спарте за помощью, указывая на то, что «спартанцы не должны позволить афинянам подчинить Родос и увеличить тем самым свое могущество. Понимая, что, если верх возьмет демократия, весь Родос будет принадлежать афинянам, но если — богачи, то он и достанется им (имеются в виду спартанцы. —А.З.), лакедемоняне снарядили восемь кораблей и назначили навархом Экдика» (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.20—24; ср.: Диодор. XÎV.97.1—4; 99.5). Возврат к разногласиям V в. до н. э. (между лаконофилами и теми, кто симпатизировал Афинам. — А.З.) сохранялся по меньшей мере до битвы при Левктрах в 371 г. до н. э. (Ксенофонт. Греческая история. VI.3.14; Диодор. XV.45.1). Впоследствии данное противостояние станет менее четко выраженным — в связи с закатом Спарты и афино-спартанским альянсом 370 г. до н. э.
22 Cambiano в изд.: Finley 1987 (I 39): 22—41.
23 Pecirka 1976 (С 217) — статья посвящена в целом кризису Афинского полиса в IV в. до н. э.
24 de Ste Croix 1981 (С 70): 201 сл.; Finley 1981 (I 38): 106 сл.; сомнения: Nenci 1978 (I 112).
25 de Ste Croix 1972 (C 68): 34-44.


636
Глава 10. Общество и экономика
Фивы — в пику Спарте — на время превратятся в приверженцев демократии в Пелопоннесе (Ксенофонт. Греческая история. VII. 1.43). Афины, вплоть до времени Демосфена, продолжат претендовать на то, что они — естественный лидер и поборник демократических режимов (Демосфен. ХШ.8; XV. 17—24), но претензия эта не всегда будет подтверждаться реалы ными событиями, а способность Афин вмешиваться в чужие дела ослабнет, особенно после Союзнической войны26.
Может показаться, что всё это подразумевает прежде всего политическую интерпретацию феномена стасиса27. Такой взгляд находит очевидную поддержку в том факте, что в большинстве известных случаев деятельная инициатива явно принадлежала небольшим кликам и группировкам внутри соответствующих городов. Почти всегда вмешательство внешней силы осуществлялось по приглашению какой-нибудь группы политических сторонников внутри государства, как, например, произошло на Керкире в 427 г. до н. э. и во всех последующих вспышках стасиса на острове. Другие исследователи придерживаются взглядов политических писателей IV в. до н. э. и акцентируют внимание на скрытых социальных и экономических проблемах, которые способствовали формированию нестабильности28. «Передел земли» и «отмена долгов» являлись парой близких революционных лозунгов греческого мира, которые в IV в. до н. э. можно было слышать с нарастающей частотой и на которые был наложен запрет постановлениями Коринфского союза. Гражданские права и собственность на землю были тесно связаны друг с другом; нехватка земли пронизывает всю греческую историю и в этот период становится особо острой (см. далее). То, что долги также периодически становились серьезной проблемой, ясно, например, из замечаний Энея Тактика по поводу опасностей, которые подстерегали греческие города в его время. Он настаивает на важности сохранения единодушия внутри каждого города при помощи подходящих средств, в особенности таких, как уменьшение или отмена долгов [Полиоркетика. 14.1). На практике, как представляется, невозможно четко отделить «политическую» сферу от «социальной и экономической»; такое разделение вряд ли было бы понятным для самих греков.
Как бы то ни было, нет сомнений относительно последствий стасиса. Стасис — это порочный круг, из которого не существовало никакого выхода. Конфискациям и изгнаниям не было конца. Политические эмигранты, этот характерный греческий феномен, появлялись во всё возрастающем числе29. Хотя инициаторами стасиса обычно выступали члены какой-нибудь небольшой клики, в него могло вовлекаться значительное количество населения, в экстремальных случаях — до четверти граждан¬
26 Cp.: Homblower 1983 (А 31): 169.
27 Именно такая картина, хотя и с разной степенью выразительности, представлена в работах: Ruschenbusch 1978 (С 63); Iintott 1982 (С 43): гл. 8; Gehrke 1985 (С 27): 309-353; Winterling 1991 (С 86).
28 Fuks 1974 (I 46); de Ste Croix 1981 (С 70): 283-300.
29 Seibert 1979 (С 75); Gehrke 1985 (С 27): 224-234.


I. Социальные и политические конфликты (стасис)
637
ского коллектива. Например, на Самосе в 412 г. до н. э. демос перебил двести самых богатых граждан и еще четыреста изгнал (Фукидид. VTTT 21). В 409 г. до н. э. на Хиос вернулась группа изгнанников и выгнала шестьсот своих противников (Диодор. ХШ.65.4). Захват спартанцами фиванской Кадмеи в 382 г. до н. э. привел к бегству около трех сотен антиспартански настроенных граждан (Ксенофонт. Греческая история. V.2.31). В 370 г. до н. э. были изгнаны 1,4 тыс. проспартанских тегейцев, из которых восемьсот нашли убежище у спартанцев (Диодор. XV.59.2; Ксенофонт. Греческая история. VI.5.10). Когда в 324 г. до н. э. Александр обнародовал в Олимпии прокламацию с повелением к греческим государствам вернуть своих изгнанников, то сюда, чтобы услышать ее, как сообщается, собралось ок. 20 тыс. таких изгнанников (Диодор. ΧνΊΠ.8)30.
Вероятно, даже в V в. до н. э. в греческом мире существовал экспортируемый пролетариат: этот вывод вытекает, например, из практики основания Девяти Путей, Фурий и Амфиполя, а также других колоний. Одной из особенностей IV в. до н. э. было значительное увеличение в численности подвижного населения31, и стасис был одним из тех факторов, которые более всего усугубляли проблему. Многие уходили из дому, завербовавшись наемниками, — явление, развившееся в этот период32. В наемнической службе как таковой не было ничего нового, и было бы ошибкой предполагать наличие какого-то единственного объяснения для разрастания этого феномена. Приемы ведения войны становились более дифференцированными и специализированными; и в Персидской державе, и среди военных тираний IV в. до н. э. потребность в наемниках возрастала. Некоторые морские командиры, среди которых многие являлись афинянами, такие как Конон, Ификрат и Хабрий, были очень востребованы и в греческом мире, и за его пределами как по причине их навыков, так и потому, что на войне им очень часто сопутствовала личная удача. Для других служба наемником могла быть временным приключением, способным принести легкую наживу (ср.: Ксенофонт. Анабасис. VI.4.8). Но это само по себе не могло стать причиной того, что данный феномен приобрел такие масштабы. Увеличившаяся потребность отчасти отражала рост запасов продовольствия, а запасы всегда превышали потребность: никто никогда не слышал о государстве или правителе, не способном набрать требуемое наемное войско. Нет сомнений, что большинство тех, кто шел в наемники, делали это потому, что у них не было выбора. Бедность была движущей силой, и наемники, по-видимому, вербовались в основном из низших слоев греческого общества: неприязненное отношение к наемникам, сквозящее в источниках, особенно у Исократа, говорит о многом. Условия службы были плохими, использова¬
30 Это, конечно, округленная цифра; по поводу других цифр ср.: Seibert 1979 (С 75): 405 сл.; Gehrke 1985 (С 27): 219 сл., 236, 360 сл.
31 McKechnie 1989 (1 100).
32 Parke 1933 (К 50); Aymard 1967 (К 7); Seibt 1977 (К 54); Perlman 1976-1977 (I 119); Маринович 1988 (К 42); McKechnie 1989 (I 100): гл. 4 вместе с: Whitehead 1991 (К 59); Gar- lan 1989 (I 52): гл. 7.


638
Глава 10. Общество и экономика
ние нерегулярным и непредсказуемым, а авансом денежное довольствие часто вообще не выплачивалось, особенно на службе у греческих городов.
Для прекращения стасиса требовалось установление status quo какой- нибудь внешней доминирующей силой либо появление новых источников богатства, которые можно было бы распределить более равномерно и тем смягчить базовые проблемы бедности и вызываемых ею напряженностей. Однако в технологических условиях античного мира это было невозможно. Что касается наделения землей (как пути решения проблемы бедности и смягчения социальной напряженности. — А.З.), то свободных территорий — если не считать нескольких основанных Дионисием военных колоний в Сицилии — на просторах греческого мира практически не было. Также греки не могли питать особых надежд на получение земли в Азии, пока ею управляли персы, несмотря на всё возраставшую потребность персидского Царя в греческих наемниках.
Таким образом, если и имелось какое-то решение, то носить оно могло лишь внешний характер: заграничные завоевания и колонизация. Богатства Азии прямо за порогом обнищавшей Греции уже давно искушали эллинов, а разговоры о прибыльной завоевательной войне велись задолго до IV в. до н. э. (ср.: Геродот. V.49 — касательно 499 г. до н. э.)33. Как зарождалась и укреплялась идея похода против Персии, за которым должна была последовать ее греческая колонизация, можно проследить от «Анабасиса» Ксенофонта (Ш.2.26; V.6.15—19; VI.4.1—б, 12—22) до Исократа, у которого она начиная с 380 г. до н. э. превращается в идею-фикс. По мнению Исократа, угрозу социальной стабильности можно устранить только прекратив войны между греческими государствами, завоевав новые территории и переправив свободный пролетариат Греции в Азию (IV. 167—168; V. 119—123; VIII.24). Завоеванные азиаты должны будут обеспечить новую рабочую силу своим греческим хозяевам — служить им «как илоты» [Письма. Ш.5; ср.: Аристотель. Политика. VH.1329a2^-26, 1330а25—31).
II. 	Народонаселение
И МОБИЛИЗАЦИОННЫЕ РЕСУРСЫ
Ни для одного периода истории античной Греции мы не обладаем данными по общей численности населения, а соответствующие свидетельства по отдельным городам редки и фрагментарны. Поэтому оценки как по конкретным городам, так и по эллинскому миру в целом неизбежно предполагают широкие границы неопределенности34. Многие войны и внутренние конфликты IV в. до н. э. должны были оборачиваться значи¬
33 Ср.: Starr 1976 (С 79): 48-61.
34 Ruschenbusch 1984 (С 64) — автор оценивает совокупное население материковой Греции и Эгейского бассейна примерно в 3 млн чел.


П. Народонаселение и мобилизационные ресурсы
639
тельными людскими потерями, хотя вряд ли население греческого мира в целом сократилось. Политических теоретиков той эпохи больше заботил вопрос сохранения населения в рамках приемлемой численности (Платон. Государство. V.546b—d, 46le; Аристотель. Политика. УП. 1335620—26), нежели страх депопуляции, давший о себе знать спустя два столетия (Полибий. XXXVI. 17.5—10). Детоубийство и оставление на произвол судьбы нежелательных детей, особенно дочерей, были общей практикой, хотя, возможно, менее распространенной, чем в эллинистический период35. Как мы уже видели, бросающейся в глаза демографической особенностью IV в. до н. э. было наличие огромного и продолжавшего разрастаться текучего населения, которое сам греческий мир впитать просто не мог.
Греческая история — как она нам известна по античным свидетельствам — сфокусирована на меньшинстве более крупных и более знаменитых городов. Подавляющему большинству более мелких государств исторические источники уделяют немного внимания36. В территориальном и демографическом смысле все древнегреческие государства — в сравнении с современными — были небольшими, хотя разрыв между самыми крупными и самыми малыми заставляет сомневаться в применимости к эллинскому миру такого понятия, как «средний город»37. Из всех греческих государств самое крупное территориальное пространство контролировала Спарта — ок. 8,4 тыс. кв. км (включая Лаконию и Мессению); Афины имели ок. 2,65 тыс. кв. км, то есть значительно меньше, чем самые крупные сицилийские государства: Сиракузы с Леонтинами — ок. 4,7 тыс. кв. км, Акрагант — 4,3 тыс. кв. км. Большинство греческих государств имели гораздо меньше этого, у многих величина площади была трех- и даже двузначной. Схожая картина — и с демографией: город с численностью гражданского населения в 5 тыс. чел., как, например, Флиунт, считался уже значительным (Ксенофонт. Греческая история. V.3.16), а потому политические теоретики IV в. до н. э. рассуждали в терминах города среднего размера. Платон в «Законах» предусматривает государство с 5,04 тыс. гражданских домохозяйств, число которых должно оставаться неизменным (V.737а). Аристотель, хотя и не закладывает никаких точных цифр, уверен, что в идеале город должен быть настолько большим, чтобы самостоятельно удовлетворять свои потребности, но не более того: «<...> население государства должно быть легко обозримым» [Политика. VII. 1326аб—1327а1). На практике лишь меньшинство греческих государств превышало такой размер. В начале IV в. до н. э. из многих сотен греческих полисов существовало всего около двадцати городов с 10 тыс. граждан или более; подавляющее большинство более мелких городов имело, по всей видимости, гражданское население, исчислявшееся лишь трех¬
35 Eyben 1980-1981 (I 33); Golden 1981 (I 64).
36 Ruschenbusch 1985 (С 65) — автор насчитывает ок. 750 полисов в целом на материке и Эгейском бассейне.
37 Gehrke 1986 (С 28); Nixon, Price 1990 (I 113): 146 сл., 158—162 — соображения по поводу: Ruschenbusch 1983 (С 240) и 1983 (I 133) и 1985 (С 65).


640
Глава 10. Общество и экономика
значной цифрой38. Афины IV в. до н. э. — хороший пример того, как трудно точно оценить население отдельного греческого города. В современном антиковедении ведется нескончаемый спор о том, сколько — ок. 20 тыс. или ок. 30 тыс. — взрослых мужчин насчитывал гражданский коллектив Афин в этот период; расхождения в оценках объясняются конфликтом, существующим в античных источниках по поводу последствий отмены Антипатром демократии в 322 г. до н. э. и сохранения им гражданских прав за афинянами с собственностью, оцениваемой в 2 тыс. драхм и более. Диодор (XVIIL8.5) утверждает, что гражданские права сохранили 9 тыс. афинян, а потеряли — 22 тыс., тогда как Плутарх [Фотон. 28.7) для последней категории приводит цифру в 12 тыс.; по иронии судьбы оба писателя черпают информацию из общего источника, и вопрос о том, какой из двух текстов должен быть исправлен, остается открытым39. Единственные известные нам цифры по всем категориям афинского населения происходят из переписи, проведенной Деметрием Фалерским в 317—307 гг. до н. э.: было насчитано 21 тыс. граждан, 10 тыс. метеков и (как утверждается) 400 тыс. рабов (Афиней. VI.272c — из сочинения Ктесикла: FGrH 245 F 1), и по поводу каждой из этих цифр ведутся дискуссии и предлагаются противоречивые интерпретации40.
Небольшие, с точки зрения территории и народонаселения, греческие города, в отличие от Рима, считали для себя нежелательным увеличивать численности граждан сверх определенного предела. Относительно этой предубежденности показательны рассуждения Аристотеля об оптимальном размере греческого государства. Особенно неохотно даровала гражданские права Спарта, даже столкнувшись с неуклонным снижением численности спартиатов40а. Афины в конце гражданской войны 404/ 403 г. до н. э. имели и возможность, и нужду восполнить свой истощенный гражданский коллектив весьма компетентными метеками, такими как оратор Лисий, но, в какой степени эта возможность была использована, неясно (см. выше, с. 531, со сноской 17). Предложение Фрасибула о более щедром даровании гражданских прав было отменено (Аристотель. Афинская полития. 40.2)41. Широкомасштабное предоставление политических прав и привилегий нечленам гражданской общины обычно было мерой принудительной, характерной, например, для сицилийских тираний, и практически всегда становилось источником социальной напряженности и нестабильности (ср.: Аристотель. Политика. V.1303a28—ЬЗ). Самоуправляющиеся города прибегали к этому весьма неохотно лишь в чрезвычайных ситуациях (ср.: Аристотель. Политика. Ш.1278а30—35). В 406 г. до н. э. перед Аргинусским сражением афиняне, возможно, «сделали граж¬
38 Ruschenbusch 1985 (С 65).
39 Rhodes 1980 (С 227); Ruschenbusch 1981 (С 238), 1984 (С 241) и 1988 (С 244) - за нижнюю цифру; Hansen 1986 (С 165): 28 сл. — за высокую.
40 Hansen 1986 (С 165): 28—36; Gamsey 1988 (I 55): 136 сл.
403 См.: Зайков А.В. Роль чужаков в спартанской политии: случай с Тисаменом Элид- ским Ц История: электронный научно-образовательный журнал. 8 (16) (2012). — A3.
41 Davies 1977-1978 (С 125).


П. Народонаселение и мобилизационные ресурсы
641
данами метеков и других иностранцев, пожелавших сражаться вместе с ними» (Диодор. ХШ.97.1), а после битвы дали ограниченные гражданские права рабам, принявшим в ней участие (Гелланик. FGrH 323а F 25). В 338 г. до н. э., после битвы при Херонее, Гиперид предложил наделить гражданскими правами метеков и освободить рабов для усиления обороны, но это предложение встретило сопротивление, и остается неясным, было ли оно проведено в жизнь ([Плутарх.] X ораторов. 849а)42. В некоторых частях греческого мира проводились эксперименты с идеей более широкого, союзного, гражданства для построения более крупного и более эффективного силового блока, как в Беотии [Оксиринхская греческая история. XVI [XI]) или в Халкидской федерации, где доминировал Олинф (Ксенофонт. Греческая история. V.2.12—19). Но, помимо того, что эти эксперименты натолкнулись на решительное противодействие Спарты, всячески старавшейся, как и Афины в предыдущем столетии, не допустить формирования враждебных силовых блоков, они в конечном итоге имели лишь локальное значение, а также встретили упорное сопротивление на местах.
Военные людские ресурсы греческих государств всегда были пропорциональны общей численности их взрослого мужского населения. Со времен архаики установилось доминирующее положение тяжеловооруженных пехотинцев, гоплитов, которые сражались в сомкнутом строю и набирались из имущих слоев гражданского коллектива. Самые богатые могли служить в коннице — не всегда эффективной, зато социально престижной. Политические права и привилегии зависели от гражданской военной функции. Малоимущие граждане могли призываться для выполнения вспомогательной роли в качестве легковооруженных бойцов, более или менее организованных и в той или иной степени эффективных. Так, общий призыв из Беотии в 424 г. до н. э. составлял 7 тыс. гоплитов, 1 тыс. всадников, пятьсот легковооруженных пельтастов, а также более 10 тыс. обычных легковооруженных бойцов (Фукидид. IV.93.3). Неграждане и рабы, как минимум — в принципе — вообще не выполняли никакой военной роли (ср.: Ксенофонт. Киропедия. УП.5.79).
В V в. до н. э. Афины ввели новшества в военную сферу, благодаря чему беспрецедентным образом развили свою морскую мощь. Это повысило военную роль и политическое значение представителей низших классов, служивших на флоте гребцами. Афины прибегали также к помощи метеков (от которых к тому же требовалось обеспечивать снабжением гоплитскую службу в тех размерах, какие соответствовали их благосостоянию) и наемных гребцов как из союзных городов, так и из иных мест. Но ключевой фигурой афинского флота был призванный на службу афинянин (ср.: Фукидид. 1.143.1—2; Старый Олигарх. 1.2), и это сохранялось и в IV в. до н. э. (ср.: Ксенофонт. Греческая история. VU. 1.3—7)43. Тот статус, который имел в Афинах военно-морской флот, по греческим
42 Whitehead 1977 (С 265): 162 сл.
43 Amit 1965 (С 88): 30-49; Meiggs 1972 (С 201): 439-441.


642
Глава 10. Общество и экономика
стандартам, был исключительным. Другие морские государства Греции в огромной степени зависели очевидным образом от своего несвободного населения (ср.: Фукидид. 1.55.1 о Керкире; Аристотель. Политика. VII. 1327Ы2—16 — здесь указывается Гераклея; Ксенофонт. Греческая история. VI. 1.11 — о морских амбициях Ясона Ферского)44. Афины, напротив, набрали рабов во флот лишь однажды, в 406 г. до н. э., когда состоялась битва при Аргинусах. Политическое значение этой особенности было хорошо понятно современникам: в Афинах морская мощь и радикальная демократия были тесно связаны, отсюда — неприязненное отношение к военно-морскому флоту любого оппонента демократии начиная со Старого Олигарха (1.2)45.
Во время и после Пелопоннесской войны, когда возросли потребности в живой силе, изменившиеся условия ведения войны привели к разрыву между догмой и реальностью, который впоследствии только расширился. Из всех греческих государств Лакедемон столкнулся с самой острой нехваткой людских ресурсов. Спарта заявляла о своем естественном праве на лидерство в греческом мире, однако ее собственный военный класс, гожей (т. е. «равные». — А.З.), был малочисленным и постоянно убывал. В эпоху Персидских войн могло насчитываться ок. 8 тыс. спартиатов, из которых 5 тыс. приняли участие в битве при Платеях. Спустя век с небольшим оставалось, судя по всему, лишь ок. 1,2 тыс. спартиатов, из которых семьсот сражались при Левктрах в 371 г. до н. э., где их потери составили 400 человек (Ксенофонт. Греческая история. VI.4.15). Ко времени Аристотеля численность спартиатов упала ниже одной тысячи: «<...> полис не смог выдержать единственного поражения, но погиб из-за малолюдства [олигантропии)» [Политика. П.1270а30—34). Олигантропия, подтачивавшая Спарту, хорошо осознавалась современниками (ср.: Ксенофонт. Лакедемонская политая. 1.1). Это понимание отражалось в стремлении Спарты к сверхэкономии собственных людских ресурсов и в ее обостренной боязни понести даже незначительные потери, что хорошо видно по историям с плененными в 426 г. до н. э. на Сфактерии спартиатами (Фукидид. IV.108.7; 117.2; V.15.1) и с поражением спартанской моры под Лехеем в 390 г. до н. э. от пельтастов Ификрата (Ксенофонт. Греческая история.
IV.5.7—17). Корни проблемы лежали в спартанских институтах собственности и наследования, как доказывает Аристотель в пассаже, с которого начинается любое современное обсуждение данной темы [Политика. П.1270а15—Ь7), но также и в духе соперничества, царившего в этом обществе, который сам по себе был источником неравенства, и в том влиянии, которое после окончания Пелопоннесской войны оказывала новая роль Спарты на ее собственное общество46.
44 Об использовании несвободных в морской и сухопутной войне: Welwei 1974—1977 (К 58); Garlan 1988 (I 51): 163-176.
45 Momigliano 1960 (С 50).
46 Из многочисленных работ назовем следующие: de Ste Croix 1972 (С 68): 331 сл.; Redfîeld 1977-1978 (С 311); Cartledge 1979 (С 282): 307-318; Carüedge 1987 (С 284): 395-


П. Народонаселение и ллобилизационные ресурсы
643
Во времена Персидских войн, а возможно, и ранее (ср.: Павсаний.
IV.6.16), Спарта уже использовала свои низшие классы в военном деле. Помимо 5 тыс. спартиатов в битве при Платеях, имелось еще 5 тыс. гоплитов из числа периэков и (как утверждается) 35 тыс. илотов, которые были не просто слугами, но также исполняли ограниченные боевые функции (Геродот. IX.28—29). Сведенные в битве при Платеях в отдельный отряд, к 425 г. до н. э., а может быть, еще раньше, периэки уже стояли со спартиатами в одном строю (ср.: Фукидид. IV.8.9, 38.5; V.68), возможно даже, превосходя последних числом; умысел, похоже, состоял в том, чтобы скрыть численную нехватку спартиатов47. Так что, насколько мы знаем, периэки не получили никакого повышения в статусе в рамках спартанского государства. Начиная с похода Брасида во Фракию в 424 г. до н. э., использование плотских армий для далеких экспедиций превращается в обычную практику (Фукидид. IV.80.5; V.34.1). К 421 г. до н. э. относится первое упоминание о неодамодах (букв.: «новые члены демоса») — разряде илотов, освобожденных Спартанским государством и использовавшихся в военных целях (Фукидид. V.34.1). Это могло быть новшеством конца Архидамовой войны, и на следующие полвека они становятся отличительным признаком спартанских заграничных армий, будучи упомянуты в последний раз в 370/369 г. до н. э. (Ксенофонт. Греческая история. VL5.24). Без них Спарта вряд ли могла играть ту военную роль, которую она играла на протяжении жизни поколения после 404 г. до н. э.
Следует сказать, что сухопутные силы Спарты применялись и на ее флоте, хотя немногое известно о тех средствах, человеческих и материальных, посредством которых Спарта превратилась на десятилетие, с 404 по 394 г. до н. э., в господствующую морскую державу в Эгеиде, такую державу, с которой приходилось считаться вплоть до возникновения после 378 г. до н. э. Второго Афинского морского союза. Если не принимать во внимание союзные контингенты, спартанские эскадры, похоже, набирались в основном из илотов (ср.: Ксенофонт. Греческая история. ΥΠ.1.12— 13), но также и из наемников, как было в ходе Ионийской войны. Есть некоторые основания думать, что эти морские илоты — в отличие от их сухопутных товарищей — получали свободу или хотя бы обещание ее предоставить (ср.: Мирон Приенский. FGrH 106 F I).
Всё это ставит новые вопросы. Отношения между спартиатами и илотами в целом, как предполагается, были враждебными, хотя каким-то образом был найден способ отбора, экипировки и военного обучения илотов в значительном количестве (речь определенно идет о тысячах человек), как и способ формирования у них лояльности и поддержания материальной заинтересованности. И в самом деле, илоты, призывавшиеся на военную службу, всегда оставались вполне благонадежны вплоть до биг-
412; Finley 1981 (I 38): 24-40; Hodkinson 1983 (С 296), 1986 (С 297) и в изд.: Powell 1988 (С 309): 79-121.
47 	Это — обычная точка зрения (напр.: Cartledge 1987 (С 284): 40—43), однако см. другое объяснение: Lazenby 1985 (С 300): 14—16.


644
Глава 10. Общество и экономика
вы при Левктрах (ср.: Ксенофонт. Греческая история. VL5.28—29 — время фиванского вторжения 370 г. до н. э.)48.
Если случай Спарты был исключением, то возрастание военной роли низших слоев общества выглядит характерной чертой греческого военного дела в IV в. до н. э. Это можно увидеть в успешности и широком распространении — начиная с Коринфской войны — нового типа пеших бойцов — легковооруженных пельтастов. Неожиданный успех хорошо натренированного войска под командой афинянина Ификрата против спартанской моры под Лехеем в 390 г. до н. э. доказал, что пельтасгы — это особый тип воинов, которые могут состязаться на равных с традиционными тяжеловооруженными гоплитами. С тех пор пельтасгы стали постоянными участниками боевых действий в IV в. до н. э. Отличие между пельтас- том и гоплитом отчасти состояло в снаряжении и тактике (пельтаст легко вооружен и более мобилен), отчасти же в социальном характере комплектования личного состава, поскольку в случае с пельтастами новая ми- литарная роль предлагалась людям, обладавшим более низким, нежели у гоплитов, социальным статусом (ср.: Ксенофонт. Греческая история. VI. 1.8—9 — планы Ясона Ферского набрать пельтастов из фессалийских периэков). Обычно пельтасгы представляли собой наемников, и именно в возросшей полезности и участившемся использовании наемников можно усматривать эволюцию социального состава греческих армий в IV в. до н. э.
Степень зависимости греческих государства от наемников варьировалась. В середине века Эней Тактик предполагал, что их использовало любое греческое государство [Полиоркетика. 10.7; 10.18—19, 12—13; 22.29), но он заявлял и о сохранении греческих гражданских армий49. Спарта использовала наемников на флоте и в сухопутном войске периодически, как, например, в Малой Азии с 399 г. до н. э. (остатки от «десяти тысяч») и во время Коринфской войны после 394-го (Ксенофонт. Греческая история. IV.4.14). Фивы же в сражениях на суше использовали их мало, хотя, вероятно, не смогли обойтись без них, как и без беотийских низших классов, в своей попытке стать морской державой в 360 г. до н. э.50. Афины, как выясняется, в IV в. до н. э. задействовали мало наемников в своем флоте, меньше, чем в V в. до н. э., а полагались в основном на местных афинских гребцов из класса фетов. Трудно отделаться от ощущения, что афиняне постепенно стали предъявлять более строгие требования к фе- там по части их морской службы. В 362 г. до н. э., вероятно, была введена повинность по призыву, прежде использовавшаяся лишь на короткое время, и к ней стали прибегать гораздо чаще51. На суше первым значи¬
48 Аргументы против взгляда на илотов как «Ахилессову шпу» для спартанской системы (напр.: de Ste Croix 1972 (С 68): 89—94; Cartledge 1987 (С 284): 160—179) см. в работах: Cawkwell 1983 (С 286); Talbert 1989 (С 318). (См. также: Зайков А.В. Общество древней Спарты: основные категории социальной структуры (Екатеринбург, 2013): гл. V, § 2. — А.З.)
49 Bengtson 1962 (С 8); Whitehead 1990 (В 131): 120.
50 Buckler 1980 (С 329): 163 сл.
51 de Ste Croix 1981 (С 70): 207, 581 (примеч. 8).


Ш. Финансы греческих государств
645
тельным применением наемников Афинами было войско пельтасгов под командой Ифшсрата во время Коринфской войны. Нежданный успех мог впоследствии убедить афинян в том, что на наемников можно полагаться52. В дальнейшем последние определенно играли заметную роль в афинских войнах. Демосфен, хотя и опасался зависимости от наемников — по практическим и идеологическим резонам, — полагал, что Афины полностью отказаться от их услуг не могут. В выдвинутых им в 351 г. до н. э. предложениях по поводу постоянной армии для борьбы с Филиппом (IV. 19—27) он советовал создать смешанное войско из пятисот граж- дан-гоплитов и 1,5 тыс. наемников для круглогодичных операций. Но могущее возникнуть от его слов и от слов Исократа впечатление, что афиняне попали в полную зависимость от наемников и что сами афиняне не служили, обманчиво: когда требовалось, афиняне и могли, и на деле сражались53. Главные битвы в материковой Греции велись и выигрывались гражданскими армиями (Немея и Коронея — в 394 г. до н. э., Левкг- ры — в 371-м, Мантинея — в 362-м, Херонея — в 338-м). Конечно, для большинства городов-государств крупномасштабное и долговременное применение наемников было финансово неоправданно. Чтобы быть эффективным, оно требовало серьезных ресурсов, доступных лишь персидским Царям, или сатрапам, либо иным восточным владыкам (как на Кипре и в Египте), а в пределах эллинского мира — автократам (Дионисию Сиракузскому, Ясону Ферскому, Евфрону Сикионскому, Клеарху Гераклейско- му и др.), то есть людям, которые и могли, и были готовы мобилизовать капитал способами, неприемлемыми для города-государства.
III. 	Финансы греческих государств
Война была вопросом людских резервов, но также — и во всё возраставшем объеме с Пелопоннесской войны — вопросом финансовых ресурсов (ср. слова Перикла у Фукидида: 1.141—143; П.13). Делосский союз сделал финансы обычной частью организации военно-морского дела через взимание ежегодной дани — по контрасту со свободным от податей Спартанским союзом. Афинская демократия пошла дальше, введя государственную плату магистратам, членам буле и судьям, а также выплаты «продовольственных» денег морякам и бойцам сухопутного войска. Доходы, извлекавшиеся из имперского союза, позволяли Афинам аккумулировать резервы в поистине беспрецедентном масштабе. То, к каким важным последствиям это могло привести, пелопоннесцы осознавали и допускали лить отчасти (Фукидид. 1.80.3-4; 83.2; 121.3 и 5), но после Сицилийской катастрофы данная тема стала доминирующей. С этого времени, вплоть до конца эпохи эллинизма, финансы стали регулярно всплывающей проблемой для греческих государств. «И на войне победы достигает тот, |
52 Pritchett 1974 (К 51) П: 117-125.
53 Pritchett 1974 (К 51) П: 104—110.


646
Глава 10. Общество и экономика
В чьем войске ты, Богатство, свой разбило стан» (Аристофан. Богатство. 184-185, пер. Адр. Пиотровского. — Эти слова звучали с афинской сцены в 388 г. до н. э., во время Коринфской войны, когда указанная проблема была особенно животрепещущей). Греки никогда не осознавали и не осмысляли экономику как отдельную и самостоятельную сферу54. Вместе с тем в V в. до н. э. управление денежным хозяйством становится в Афинах отраслью государственного управления (ср.: Ксенофонт. Воспоминания. Ш.6.4—7). В следующем веке значение этой сферы повысится: возникнет частичная специализация правительственных функций, обнаруживаемая в разделении военного и политического руководства (ср.: Исократ. VHI.54—55; Плутарх. Фокион. 7)55. Ни один афинский политик не мог игнорировать вопросы финансов; вот и Демосфен постоянно возвращается к этой теме, начиная со своей первой публичной речи, произнесенной в 354 г. до н. э. (XIV. 16—30; IV.28—29). Ряд афинских политиков прославились в качестве финансовых специалистов, подобно Евбулу, который после Союзнической войны «навел порядок в денежном хозяйстве, повысил доходы и тем принес великую пользу городу» (Плутарх. Моралии. 812F)56.
Перемены не ограничились одними Афинами: «Многие города нуждались в поиске средств (χρηματισμός) и источников доходов <...>, потому некоторые государственные мужи даже посвятили свою деятельность исключительно финансам» (Аристотель. Политика. 1.1259а 36—38; ср.: Риторика. 1359b). Интерес к государственным резервам виден уже у Геродота (ср., напр.: 1.64; Ш.57 и 89—97; V.49; VI.47; УШЛИ); он часто проявляется в литературе IV в. до н. э.: некоторые примеры дают труды Ксенофонта (ср.: Анабасис. Ш.2.26 — о Персидской державе; Греческая история. V.2.16— 17 — об Олинфе; VI. 1.11—12 — о Ясоне Ферском и Фессалии), а его последний трактат, «О доходах», от 355 г. до н. э., дает советы, как возродить финансовое благополучие Афин после разрушительной Союзнической войны. В конце IV — начале Ш в. до н. э. анонимный автор аристотелевской школы составил короткий трактат, известный как «Экономика». Книга I дает суммарное описание существующих типов финансового управления, а кн. П является собранием финансовых уловок, к каким прибегают города в случае денежных затруднений57. Большинство приведенных примеров датируется от IV в. до н. э., и многие связаны с войной, особенно с необходимостью выплачивать вознаграждение наемным отрядам.
В финансовом отношении, как и в прочих, Спарта отличалась своеобразием. Хотя спартанские финансы во многом являют собой загадку, можно вполне прийти к заключению о существовавших в Спарте ограничениях в этой сфере, как и в других. Не то чтобы Спарта не имела нужды в материальных богатствах. Будучи государством, почти полностью
54 Finley 1985 (А 18): гл. 1.
55 Hansen 1981 (С 158): 368-370; Hansen 1983 (С 162; С 163).
56 Разобрано в: Cawkwell 1963 (С 107).
57 van Groningen 1933 (Н 111).


Ш. Финансы греческих государств
647
окруженным сушей, Спарта, в отличие от Афин, осознанно изолировавшаяся от международной торговли, территориально была самым крупным греческим государством, к тому же могла извлекать серьезные доходы из своей недавно приобретенной империи. В начале IV в. до н. э. Спарта могла выглядеть чрезвычайно богатой (Платон. Алкивиад I.122d—123а). На протяжении всего этого периода в частных руках скапливались значительные состояния, однако Спарта так и не смогла поставить их на службу публичным интересам. Во время Коринфской войны лакедемоняне испытали финансовую несостоятельность, которая после Левктр переросла в перманентное состояние. Очень странным было отношение Спарты к монетной чеканке (ср.: Полибий. VI.49)58. В VI в. до н. э., когда другие греческие государства принимали это новое изобретение, Спарта сознательно воздерживалась и сохраняла свои старомодные железные деньги (Плутарх. Ликург. 9)58а. В IV в. до н. э. монетная чеканка продолжала распространяться как по греческому миру, так и за его пределами. Отчасти это было вызвано использованием наемников и установившейся практикой выплаты им вознаграждения золотой или серебряной валютой: чтобы рассчитываться со своими наемниками, монеты чеканили персидские сатрапы, владыки Египта и Карфагена59. Можно было бы ожидать, что создание Спартой панэллинской империи в 404 г. до н. э., предполагавшей взимание дани с зависимых от нее городов Эгеиды, а также крупные военные расходы, приведет к появлению у Спарты собственной чеканки. Имеются свидетельства о ведшихся в Спарте в конце Пелопоннесской войны спорах о принятии больших сумм в иноземной монете (Плутарх. Лисандр. 16—17). Но создание новой монеты, очевидно, не рассматривалось60, и Спарта продолжала оперировать для публичных и имперских целей чужой монетой. На практике, в условиях запрета на частное владение монетами, их тщательно разыскивали (Ксенофонт. Лакедемонская полития. Vn.6) — значит, эти деньги находили способ попасть в негосударственный оборот (ср.: Плутарх. Лисандр. 16). «Золота и серебра в частных руках в Спарте больше, чем в остальной Греции» (Платон. Алкивиад I. 122е). Никто и никогда не предлагал направить эти средства на перечеканку, хотя в других местах золото и серебро, находившиеся в частной собственности, время от времени использовались таким образом (ср.: Динарх. 1.69; [Аристотель.] Экономика. П.2.19; 20а и h). Обо всем остальном в спартанской финансовой системе известно мало, и трудно что-то добавить к вердикту Аристотеля:
Плохо обстоит дело у спартиатов и с государственными финансами: когда государству приходится вести большие войны, его казна оказывается пустой и взносы в нее поступают туго; а так как большая часть земельной собственности сосредоточена в
58 Cardedge 1987 (С 284): 88-90.
58а О том, что проблема со спартанской денежной системой не так проста, см.: Фигей- ра Т.-Дж. Спартанские железные деньги и идеология средств существования в архаической Лаконии / Пер. с англ. AB. Зайкова // АДСВ 32 (2001): 5—28. — A3.
59 Garlan 1989 (I 52): гл. 3.
60 Ср.: Bommelaer 1981 (С 279): 155, примеч. 230.


648
Глава 10. Общество и экономика
руках спартиатов, то они и не контролируют друг у друга внесение налогов (эйсфоры — см. далее, с. 651—653 наст. изд.). И получился результат, противоположный той пользе, какую имел в виду законодатель: государство он сделал бедным денежными средствами, а частных лиц — корыстолюбивыми [Политика. П.1271Ы1—18. Пер. С А. Же- белёва).
Об 	афинских финансах мы знаем больше, нежели о финансах любого другого греческого государства этого периода61. Несмотря на Пелопоннесскую войну, Афины восстановились, чтобы вновь стать самым преуспевающим и престижным государством греческого мира (этот тезис часто повторяется Демосфеном, напр.: XIV.25; IV.40; IX.40; Х.16; ср.: Исократ. XV.293—302). Афины и Пирей оставались экономическим центром эллинского мира; и само государство, и частные лица извлекали из данного обстоятельства важные выгоды и доходы;62 этому способствовал и наплыв иностранных гостей всех мастей, и то влияние, которое Афины могли оказывать на иноземных правителей, жаждавших афинского одобрения и почестей. Советы Ксенофонта в трактате «О доходах» исходили из той посылки, что Афины обладают особыми преимуществами, которые Ксенофонт подробно описывает в своем памфлете (I—IV) как потенциальные источники увеличения государственных доходов63. И всё же утраты, понесенные в Пелопоннесской войне, могли быть возмещены лишь отчасти. В 411 г. до н. э. государственные оклады, введенные в V в. до н. э., были отменены, но, какое жалованье получали должностные лица в IV в. до н. э., неясно64. В 390-х годах был добавлен новый вид выплат — за посещение народного собрания. Поначалу это был способ обеспечить на нем кворум в пору политического уныния и экономической депрессии. Введенные какое-то время после восстановления демократии — по ставке 1 обол за одно собрание — выплаты выросли до 2 оболов, а к концу 390-х и до 3-х (Аристофан. Женщины в народном собрании. 289—310; Аристотель. Афинская полития. 41.3). Во времена Аристотеля плата составляла одну драхму за посещение рядового собрания и полторы — главного, правда, только для тех, кто пришли первыми [Афинская полития. 62.2). Кроме того, после Союзнической войны за присутствие на праздничных представлениях Евбул ввел выплаты из заново созданного Зрелищного (Театрального) фонда64"1.
Финансовая система Афин, какой бы масштабной и сложной она ни была, делила многие общие черты с другими греческими государствами65. Прямое налогообложение лиц из числа граждан — подушный налог —
61 Об афинских финансах в IV в. до н. э. ср.: Rhodes 1979—1980 (С 226): 309—315.
62 Garland 1987 (I 53): гл. 2.
63 Gauthier 1976 (В 42).
64 См., с одной стороны: Hansen 1979 (С 157); Hansen 1971—1980 (С 151); MacDowell 1983 (С 195); и, с другой: Gabrielsen 1981 (С 141); Rhodes 1981 (В 94): 691-695.
б4а Θεωρικόν («зрелищные суммы») — средства, выдававшиеся беднейшим гражданам, чтобы они имели возможность оплатить места в театре; впервые такие пособия были введены при Перикле. — А.З.
65 Jones 1974 (I 86).


Ш. Финансы греческих государств
649
было нежелательным, его старались избегать в силу социальной идеологии; оно считалось вещью рабской и оскорбительной (ср.: Демосфен. ХХП.54—55), и состоятельные граждане предпочитали иные, политически более достойные, способы вкладывать свои богатства на общественные нужды66. В Афинах лишь метеки были обложены таким налогом, который назывался метойкионом (μετοικιον) и составлял двенадцать драхм в год (вероятно, по драхме в месяц) и шесть драхм с женщин, которые не имели сыновей, уплачивающих этот налог; данная плата символизировала их приниженный статус (ср.: Лисий. ΧΧΧΙ.9)67. Косвенные же налоги не заключали в себе такого позора и широко применялись греческими государствами — в форме портовых и рыночных пошлин, сборов с продаж и торгов на все импортные и экспортные товары без разбора, взимавшихся по единой ставке ad valorem®*. Особенно распространены они были в морских государствах со значительным потоком международной торговли68, таких как Византий; большинство товаров из дальних стран прибывало по морю (чем и объясняется значение портовых сборов для экономики. — А.З), но и на сухопутных границах таможенные пошлины также были обычным делом. При взимании таких пошлин не проводилось никакого различия между гражданами и негражданами или между свободными и рабами (Демосфен. LVII.34 — исключение68*); они были сугубо фискальным средством и, в любом случае, не были направлены на стимулирование или ограничение экономической активности как таковой: торговля была «интернациональной» — по характеру и по задействованному в ней персоналу, — и барьеры в виде оградительных таможенных пошлин ей были неизвестны. Типичный пример — двухпроцентный налог (сбор в У50), общий для значительной части греческого мира, который в Пирее взимался со всех ввозимых или вывозимых из гавани грузов безразлично к их происхождению или типу. Право на сбор таких пошлин обычно продавалось на публичных торгах частным подрядным организациям (откупщикам). Они обязаны были предоставить залоги и уплатить государству единовременный взнос, который потом возмещали прибылью от сбора налогов. В 400/399 г. до н. э. это право было продано на аукционе за тридцать талантов, а в следующем году ставка выросла до тридцати шести талантов (Андокид. 1.133—134), что свидетельствует о возобновлении морской торговли через Пирей вскоре после окончания Пелопоннесской войны (ср. также: Ксенофонт. Греческая история. V. 1.19—24; Исократ. IV.42 — в 380 г. до н. э.). Суммы собранных налогов в спокойные времена были, вероятно, значительно выше: Демосфен оценивает еже¬
66 Veyne 1990 (1 145): 71-83.
67 Whitehead 1977 (С 265): 75-77; Whitehead 1986 (С 269): 146.
б7а Ad valorem [лат. — «от цены»). — Адвалорными сборами называются платежи за перевозку грузов, таможенные пошлины, иные платежи, исчисляемые не за единицу груза, а в процентах от его объявленной стоимости. — A3.
68 Vélissaropoulos 1980 (I 144): 205—231.
683 Здесь у Демосфена речь идет об афинском налоге за торговлю на агоре, который должны были платить метеки. — A3.


650
Глава 10. Общество и экономика
годный доход с портов на Херсонесе Фракийском более чем в двести талантов (ХХШ.110). Поэтому налоги данного типа потенциально были крупной статьей доходов (ср.: Ксенофонт. Греческая история. V.2.16 — об Олинфе; Демосфен. 1.22 — о Фессалии), хотя размеры поступлений зависели от степени экономической активности. Откупная система естественным образом подразумевала, что значительная часть реально собранного налога не доходила до казны; так, например, в Македонии в 361/360 г. до н. э. Каллистрат смог удвоить поступления от портовой пошлины (έλλιμένιον) с двадцати до сорока талантов ([Аристотель.] Экономика. П.2.22). С другой стороны, эта система освобождала государство от бремени сбора налогов, тяжесть которого усугублялась отсутствием необходимого административного персонала. Кроме того, она позволяла избежать риска коррупции должностных лиц — риска весьма реального, что вообще было важнейшей заботой греческих государств (ср.: Аристотель. Политика. V.1308632—1309а14), и гарантировала государству фиксированные поступления в строго оговоренные сроки.
Аристотель подробно описывает действовавшую в Афинах процедуру сдачи податей на откуп, называет должностных лиц, ответственных за это [Афинская полития. 47.2-48.2), и перечисляет другие источники непрямых доходов: судебные штрафы, продажа конфискованного государством имущества, рента за пользование государственной и священной землей, а также отчисления за эксплуатацию серебряных рудников и суммы, уплачивавшиеся за концессии на горные работы. Владение серебряными рудниками в Лаврионе было для Афин важным, хотя и нестабильным источником дохода (ср. прежде всего: Ксенофонт. О доходах. IV). Собственность на копи сохранялась за государством (но не на землю вокруг них), однако их разработка была передана в частные руки — афинским гражданам, которые при этом в широких масштабах использовали рабский труд. Серия документов о сдаче рудников в аренду (в виде перечней арендаторов. —А.З.) сохранилась на надписях, пускай и фрагментарных, причем самый первый сохранившийся перечень датирован от 367/ 366 г. до н. э. Имеется упоминание о каком-то более раннем списке, которое заставляет думать, что данная форма концессии была недавним нововведением. Последний список — от 307/306 г. до н. э. Такая аренда продолжала практиковаться до конца IV или начала Ш в. до н. э.69. Лав- рионские прииски — единственные рудники классического мира, о которых имеется детализированная информация, извлекаемая из литературных, эпиграфических и археологических источников. Немало известно или может быть выведено путем умозаключений о собственниках или концессионерах приисковой земли, многие из которых принадлежали к высшим слоям афинского общества, о характере земельной собственности или аренды в районе приисков, об использовании рабского труда и способах добычи, о взлетах и падениях в горнорудном деле и их связи с
Crosby 1950 (I 29); Crosby 1957 (I 30).


Ш. Финансы греческих государств
651
политическими событиями70. Однако, хотя понятно, что прииски были косвенным источником крупных доходов для Афинского государства, оценить их в конкретных цифрах невозможно, поскольку истинный характер и частота платежей, зафиксированных в арендных контрактах, неизвестны. Все эти доходные статьи были существенными, хотя и нестабильными. Сразу после Союзнической войны афинские доходы, как мы читаем, упали и не превышали сто тридцать талантов (Демосфен. Х.37), хотя к 346 г. до н. э. они поднялись до четырехсот талантов в год, и на тот момент, вероятно, это была максимальная сумма за всё время после поражения в Пелопоннесской войне (Феопомп. FGrH 115 F 166).
Заменой подушному налогообложению граждан были налоги, определяемые по их богатству, которым считалось капитальное имущество, а не доход. Это означало, что наемные работники с незначительной собственностью или вообще без таковой могли налогом не облагаться, но в любом случае это были люди несостоятельные71 (и в качестве налогоплательщиков государству малоинтересные. — А.3.). В греческом мире богатство иногда рассматривалось в свете сельскохозяйственной продукции, как в случае с солоновскими четырьмя классами (Аристотель. Афинская полития. 7.3—4), но для целей налогообложения такое разделение не использовалось. К IV в. до н. э. этот метод оценки богатства вышел из моды; большая диверсификация имущественных статусов привела к тому, что в Афинах их стали выражать в монетарных терминах. Иногда налогообложение могло принимать форму определенной доли от произведенной продукции, как было в Афинах в VI в. до н. э. при тирании (Аристотель. Афинская полития. 16.4; Фукидид. VL54.5). После Писисг- ратидов эта практика прекратилась, и в греческом мире взимались лишь религиозные сборы в виде доли от произведенной продукции, как в случае с подношениями Элевсинским богиням (М—L 73, ок. 422 г. до н. э. — этот акт заменен другим законом, в который в 353/352 г. до н. э. внесены поправки, см: IG П2140).
Налогом, общим практически для всего греческого мира, была эйсфо- ра, обнаруживаемая даже в Спарте (см. выше, с. 648 наст, изд.), хотя большинство свидетельств для данного периода связано с Афинами. Несмотря на то, что многие детали, связанные с организацией здесь сбора этого налога, остаются для нас неразрешимыми проблемами72, его характер ясен: по существу, это было чрезвычайное обложение основного имущества на военные цели. В Афинах эйсфора впервые явно засвидетельствована в финансовых декретах Каллия (М—L 58 В, строка 17, если только эта надпись правильно датирована 434/433-м г. до н. э.), хотя, вне
70 Hopper 1953 (I 76); Hopper 1968 (I 77); Lauffer 1957 (I 94); Lauffer 1975 (195); Conopha- gos 1980 p 26); Jones 1982 (I 87); Osborne 1985 (C 212): гл. 6.
71 de Ste Croix 1981 (C 70): 179-204.
72 de Ste Croix 1953 (I 135); Jones 1957 (C 178): 23-29; Brunt 1966 (I 18) и de Ste Croix 1966 (I 137) — по поводу: Thomsen 1964 (I 143); Davies 1981 (C 126): 15—28; Rhodes 1982 (1127); Brun 1983 (I 17): 3-73; MacDowell 1986 (C 196); Ruschenbusch 1985 (C 242); Ruschen- busch 1987 (C 243); Hansen 1990 (C 168): 353.


652
Глава 10. Общество и экономика
всякого сомнения, она — институт более древний; во время Пелопоннесской войны эйсфора была впервые собрана в 428 г. до н. э. (Фукидид. Ш.1973). Хотя впоследствии она взималась часто, о ней мало что известно вплоть до важной реформы 378/377 г. до н. э., то есть до даты создания Второго Афинского союза, что знаменовало новую исходную точку не только в политической и военной, но и в финансовой истории Афин. Афиняне, судя по всему, поначалу не рассчитывали на регулярные взносы своих союзников (см. далее), поэтому от Афин требовался строгий финансовый менеджмент. В то же время афиняне, возможно, пытались создать резервный военный фонд, пополняемый за счет любых «излишков» публичных доходов, хотя доступные для этого суммы, конечно, были ограничены74. В IV в. до н. э. Афины уже не пользовались преимуществом в виде огромных резервов, которыми они распоряжались в предыдущем столетии, и ораторы часто и с ностальгией вспоминали финансовое изобилие давно минувших дней (ср., напр.: Демосфен. ХХШ.207— 210). К тому же контексту относится фрагментарная эпиграфическая фиксация закона о взыскании задолженностей государству (IG П2 45), заставляющая вспомнить об усилиях, предпринятых после Союзнической войны по взысканию недоимок по долгам перед государством (Демосфен. XX, ХХП, XXIV). В этой же связи следует отметить и новый импульс в деле разработки серебряных приисков, о котором свидетельствуют арендные договоры (см. выше).
Реорганизация 378/377 г. до н. э. была основана на облагаемом налогами богатстве как граждан, так и метеков в Аттике. Общая оценка имущества составила 5,75 тыс. талантов (Полибий. П.62.7), Демосфен же называет в 354 г. до н. э. сумму в 6 тыс. талантов (XIV. 19 и 30) — это либо округленная цифра, либо результат последующей переоценки. Что бы ни говорил Полибий, эти цифры слишком малы, чтобы соответствовать общему богатству Аттики — они, скорее, отражают сумму задекларированного имущества, подпадающего под налогообложение. При этом действовали два ограничения: во-первых, те, чье состояние оценивалось ниже определенной планки, возможно, 2,5 тыс. драхм, налогом не облагались. Каким бы ни было число граждан и метеков, обязанных платить эйсфору75, лиц, ее не плативших, в любом случае было большинство; их исключение, вероятно, отражает нецелесообразность сбора огромного количества мелких взносов75а. Во-вторых, проведенная оценка дала представление о сумме декларируемого богатства (оценивалось и движимое, и недвижимое имущество, т. е. и наличные деньги, и личные вещи, и рабы, а не только земля и дома, хотя горнорудные концессии могли быть ис¬
73 Слова Фукидида допускают двоякое толкование: Griffith 1977 (С 147).
74 Cawkwell 1962 (С 104).
75 Jones 1957 (С 178): 28 сл. — автор предполагает, что их было 6 тыс., хотя предлагаются и другие цифры; о метеках ср.: Whitehead 1977 (С 265): 78—80; Whitehead 1986 (С 269): 146.
75а Имеется в виду, что в отсутствие соответствующей системы и персонала такой сбор оказался бы для государства неоправданно затратным. — A3.


Ш. Финансы греческих государств
653
ключены). Не существовало никакого регистра земельной собственности, тем паче — рабов и иных движимостей, и не было подходящего бюрократического персонала, то есть полагаться можно было только на декларации самих частных лиц. Сознательная недооценка земельных богатств и утаивание движимого имущества было обычным делом; на суде участник процесса иногда похвалялся тем, что он предъявил честную декларацию, однако страх перед доносчиками и перед процедурой антидосис (άντίδοσις, см. далее, с. 656 наст, изд.) должен был ограничить количество уверток.
Взимание эйсфоры было нерегулярным и непредсказуемым. После реорганизации 378/377 г. до н. э. она оставалась, как и прежде, чрезвычайным налогом, собиравшимся от времени до времени в военных целях по решению афинского Народного собрания в форме обложения капитального богатства (а не дохода. — A3.) по ставке в 1 или 2%, и ко всем налогоплательщикам применялась одна плоская шкала. Хотя с 378 г. до н. э. Афины почти непрерывно воевали, к этому налогу обращались лишь периодически. Между 378/377 и 355 гг. до н. э. в виде эйсфоры было собрано лишь немногим более трех сотен талантов (Демосфен. ХХП.44): это дало бы ставку в 0,25%, взимайся налог ежегодно. Несмотря на такие сравнительно низкие цифры, эйсфора рассматривалась богатыми людьми как нежелательное бремя, равно как и триерархил (см. далее, с. 656 наст, изд.), по-видимому, из-за сугубой непредсказуемости этого налога, который вторгался в резервы денежной наличности индивидуумов, живших в условиях ограниченности кредитных ресурсов76.
Число подлежавших обложению эйсфорой было, вероятно, выше тех, кто призывался к исполнению литургий; этих последних было, видимо, 1,2 тыс. граждан77. Уровень богатства, требовавшийся для принадлежности к литургическому классу, колебался в диапазоне 3-^ таланта, то есть примерно в 7—9 раз превышал минимум, начиная с которого наступала обязанность платить эйсфору\ как и в случае с эйсфорой, метеки также обязаны были выполнять литургии78. Институт литургий известен в подробностях только для Афин, но распространен он был во многих греческих государствах; например, в 390-х годах до н. э. он засвидетельствован на таком маленьком острове, как Сифнос (Исократ. ΧΙΧ.36). Данный институт был основан на той посылке, что богатые обязаны жертвовать на публичные цели личные накопления; вознаграждением за траты служили престиж и признательность сограждан. Известно, что даже в Спарте практиковались литургии — здесь засвидетельствована, по крайней мере, триерархия (Фукидид. IV. 11.4; ср.: Ксенофонт. Греческая история. VII.1.12), хотя подробности и неизвестны, однако в целом, похоже, идея использования частных состояний в публичных интересах играла здесь гораздо меньшую роль, нежели в других греческих государствах.
76 Osborne в изд.: Rich, Waliace-Hadrill 1990 (I 128): гл. 5.
77 Davies 1981 (С 126): 15—28; однако Родс и Хансен считают, что эта, приводимая Дэвисом, цифра слишком занижена, см.: Rhodes 1982 (I 127): 1—5; Hansen 1990 (С 168): 353.
78 Whitehead 1984 (С 267): 80-82.


654
Глава 10. Общество и экономика
В Афинах практиковались литургии двух типов. Первый — это религиозные литургии, как, например, хорегия, которая подразумевала набор и обучение хора для драматического праздника; существовали и многие иные литургии этого типа, в целом около ста, а в год Панафиней — сто семнадцать или более;79 они использовались в качестве основного инструмента финансирования и организации афинских праздников, известных в греческом мире своим великолепием. Второй тип — это военные литургии — триерархии и проэйсфоры (προεισφορά). Тех, кто обязан был их исполнять, заносили в особые списки, и освобождение от этого бремени не допускалось (Демосфен. XX. 18); эти литургии считались очень важными с точки зрения государственной безопасности, хотя могли рассматриваться и в качестве особого налога. Триерархия в теории подразумевала командование триерой и поддержание ее в надлежащем состоянии на срок до одного года, хотя на практике обязанности и расходы, падавшие на триерархов, могли быть гораздо более продолжительными (ср. прежде всего: [Демосфен.] L). Проэйсфора, или «досрочно уплаченный налог», до 362 г. до н. э. не зафиксирована; она касалась трехсот самых богатых афинян, которые могли быть призваны внести авансом всю ту денежную сумму, какую государство предполагало собрать в качестве эйсфоръι, а позднее вернуть эту наличность с прибытком по отношению к исходному вложению, собрав ее с других членов своих сгшморий (территориальные единицы налогоплательщиков). Контраст между непопулярностью военных и популярностью праздничных литургий нередко оттеняется у ораторов (Демосфен. IV.35—36; XX.26).
Система литургий — в том виде, в каком она действовала в Афинах, — была неоднозначной по своему характеру. По происхождению это — аристократический институт, встроенный внутрь демократической структуры. Он как подчеркивал отличия между публичной и частной сферами, так и одновременно связывал их (ср.: Демосфен. XIV.28; ХХП.26; Х.43— 45). Афинская демократия покоилась на очевидном и гарантированном уважении к частной собственности: как говорит Сократ Критобулу в Ксенофонтовом «Домострое» (11.6), «если ты когда-нибудь потерпишь неудачу в исполнении [своих литургических обязанностей], я знаю, что афиняне накажут тебя точно так, как если бы они поймали тебя на краже их личного имущества». Исполнение литургий и уплата эйсфоры постоянно упоминаются в судах как доказательство наличия у обвиняемого гражданского духа и свидетельство его невиновности (ср., напр.: Лисий. XXV. 12—13). Однако то же самое поведение могли истолковать как нарочитые траты для личного самопрославления (Ликург. Против Леокра- та. 139—140). Слова «богатство» и «богач», случалось, имели в Афинах IV в. до н. э. уничижительные оттенки (ср. прежде всего: Демосфен. XXI)80. Другой аспект неоднозначности связан с ожидаемой степенью исполнения литургии: минимальные обязанности были определены (детали неизвестны), но на практике качество и объем исполнения значительно
79 Davies 1967 (С 122).
80 Dover 1974 (Н 32): 109-112.


Ш. Финансы греческих государств
655
варьировались у разных лиц. Элементы общественного давления определенно имели место, но некоторых литургий охотно домогались, что в целом подтверждает Аристотель [Политика. V.1309al7—21).
Таким же двойственным был институт эпидосисов (επιδόσεις — публичные, внешне добровольные пожертвования, а по сути — добровольно-принудительные взносы). Они засвидетельствованы в Афинах со времени Архидамовой войны (Плутарх. Алкивиад. 10), затем, в IV в. до н. э. и позднее, становятся довольно распространенными, причем обнаруживаются и в иных греческих государствах, хотя самые многочисленные свидетельства происходят от постклассического периода81. По поводу эпидосисов в Афинах издавались официальные постановления афинского народа, в которых объявлялась конкретная цель, ради которой эти пожертвования объявлялись в данной ситуации необходимыми (вплоть до времени Александра это — всегда военная цель), и гражданам и негражданам предлагалось поучаствовать в этом деле. Желающие затем публично в Народном собрании сообщали, какой дар они хотят сделать (обычно деньгами), а впоследствии их имена могли быть перечислены в специальной надписи (ср.: Исей. V.37—38; Демосфен. XXI. 160—161). Исключительно публичный характер благотворительных актов в греческом мире — факт весьма примечательный: благотворители не желали оставаться анонимными, наоборот, публичность была им наградой, и своими эпидо- сисажи они хвастались в суде точно так же, как исполнением литургий и внесением эйсфоры. В 354/353 г. до н. э. Исократ писал:
Когда я был еще ребенком, обладание богатством настолько не таило в себе никакой опасности и настолько окружало имя человека уважением, что почти все притворялись, будто обладают большим имуществом, чем то, которое у них было в действительности, желая, чтобы и им выпала на долю эта слава. Ныне же, если вы хотите жить в безопасности, надо быть готовым к тому, чтобы доказывать отсутствие у вас богатства, оправдываясь при этом так, как оправдываются, когда вас обвиняют в величайшем преступлении (XV. 159—160. Пер. ВТ. Боруховича).
В другом пассаже он перечисляет специфические жалобы:
Одни вынуждены перечислять самим себе свои лишения и недостачи и оплакивать их, другие жалуются на множество возлагаемых на них поручений и литургий, на неприятности, связанные с симмориями и процессами об обмене имуществом («анти- досис — о нем см. далее, с. 656 наст, изд.): последние доставляют столько огорчений, что жизнь состоятельных людей оказывается плачевнее жизни тех, кто пребывает в постоянной нужде (ΥΙΠ.128. Пер. Λ.Μ. Глускиной).
Не следует думать, что Исократ говорит за всех афинских богачей; более того, его стенания звучали бы убедительней, если бы его собственное досье было более впечатляющим. Хотя он и был состоятельным человеком, принадлежа к самым богатым людям Афин своего времени, Исократ серьезно занижал размеры своей собственности (XV. 155—158), и известно лишь о трех исполненных им триерархиях (Davies 1971 (С 124)
81 	Kuenzi 1923 (I 91); Migeotte 1983 (I 103).


656
Глава 10. Общество и экономика
7716). Тем не менее его критика не является чем-то исключительным, но представляет одну из линий афинской мысли, впервые обнаруживаемую у Старого Олигарха (1.13). Она особенно зазвучала во времена неудачи в Союзнической войне (ср.: Ксенофонт. О доходах. VI. 1), а также находит отражение в аристотелевской строгой критике демократии и создаваемых ею угрозах для собственности богатых [Политика. VI. 1320а 16—22). Богачи, или некоторые из них, заявляли, что они были перегружены предписанными государством расходами, и это их собственность находилась под ударом в судах. Мы слышим обвинение, что во времена финансовых затруднений народные суды склонны были выносить обвинительные приговоры богатым обвиняемым специально для того, чтобы конфисковать их собственность: так случалось несколько раз в тяжелые времена начала IV в. до н. э. (см. прежде всего: Лисий. ХХХ.22, cp.: XIX. 11, XXVn.l), но также и в пору Демосфена (Х.43.5).
Трудно дать оценку этим заявлениям, в особенности когда они подразумевают конфликтующие политические позиции. Симпатизирующий демократии человек мог бы резко возразить, заявляя о беспристрастности афинских присяжных (Гиперид. Ш. 33—36). На практике афинская демократия проделала долгий путь к тому, чтобы сделать защиту частной собственности краеугольным камнем своих институций. Каждый год архонт, вступая в должность, объявлял через глашатая, что каждый сохранит обладание всем своим имуществом до конца его архонтского года (Аристотель. Афинская полития. 56.2). Все афинские присяжные приносили присягу, включавшую обещание не голосовать за революционные социальные и политические меры того типа, какие позднее были запрещены в Коринфском союзе (Демосфен. XXIV. 149—151). Далее, имели место особые гарантии для защиты менее богатых против несправедливой нагрузки в виде литургий. Самая обременительная литургия, триерархия, начиная с конца V в. до н. э. часто делилась между двумя людьми, а в IV в. до н. э. были предприняты попытки (в 357 г. до н. э. — неким Пе- риандром, в 340-м — Демосфеном) распределить расходы на триерархию более справедливо, хотя детали этих попыток вызывают споры. ВIV в. до н. э. никому не разрешалось (или, по крайней мере, никого нельзя было заставить) исполнять одновременно более одной литургии, а также не позволялось накладывать литургии на одного человека два года подряд. Далее, любой афинянин, чувствовавший, что есть более богатый, нежели он, человек, на кого может быть возложена литургия, мог сделать об этом заявление в суде и предложить своему оппоненту либо взяться за исполнение этой литургии, или же обменяться собственностью (эта процедура известна как антидосис, άντίδοσις, т. е. «обмен»). Примитивно грубый характер этой процедуры очевиден: на практике государству нужно было любым способом гарантировать исполнение литургии, и обычно это достигалось, вероятно, без всякого буквального обмена имуществом, хотя известно, что такие прецеденты имели место (ср.: Лисий. IV.I)82.
82 	MacDowell 1978 (С 194): 162-164.


IV. Внешние источники богатства
657
Таким образом, законы предоставляли гарантии неприкосновенности собственности. Тем не менее для IV в. до н. э. нежелание некоторых состоятельных людей платить эйсфору и исполнять военные литургии — исторический факт. После неудачи в Союзнической войне афинская имперская политика была поставлена под сомнение, причем более явно и открыто, чем прежде, как видно из двух памфлетов Исократа, «О мире» (УШ) и «Ареопагитик» (VII), и из Ксенофонгова трактата «О доходах». Те, кто симпатизировал этой точке зрения, не столько беспокоились о несправедливости афинской политики, о чем они заявляли, сколько не желали лично нести военные расходы. Тем не менее здесь обнаруживается важное изменение в позициях. Для большей части истории империи V в. до н. э. почти нет признаков того, что в самих Афинах необходимость империи ставилась под сомнение. В самом деле, ее выгодами пользовались — коллективно или индивидуально — на разных уровнях афинского социума83. В начале IV в. до н. э. многие афиняне, включая богачей, продолжали надеяться на возобновление империализма 5-го столетия (ср.: Андокид. Ш.15; Исократ. IV — в 380 г. до н. э.). Но в 378/377 г. до н. э. Афины, дабы привлечь добровольных союзников в новую лигу, были вынуждены недвусмысленно отречься от некоторых особенностей своего первого морского союза: речь шла, помимо всего прочего, о приобретении афинскими частными лицами земли в союзных государствах (Tod No 123 строки 25—31, 35-46 = Harding № 35; Диодор. XV.29.8), широко практиковавшемся состоятельными афинянами в крупных масштабах. Хотя отдельные афиняне по-прежнему могли извлекать прибыль — будучи командирами и должностными лицами — из остатков от афинской имперской роли (на что намекает, напр., надпись: Tod No 152 = Harding No Ô8)84, возможности для этого теперь были ограничены. Богачам, видимо, казалось, что после своего возрождения империя стала обходиться им дороже, а дохода приносить меньше. Немногие выведенные в IV в. до н. э. афинские клерухии принесли пользу только низшим классам. Было бы излишней схематизацией говорить о наличии в Афинах «партии войны бедных» и противостоящей им «партии мира богатых», но конфликт интересов и в самом деле давал теперь о себе знать.
IV. 	Внешние источники богатства
Ни одно греческое государство, каким бы богатым оно ни было, не могло в одиночку нести издержки по поддержанию функционирования крупномасштабной военной державы: афинская империя V в. до н. э. должна была полагаться на форос, то есть регулярные платежи, союзников. С другой стороны, слово форос («подать, дань») приобрело негативное, позорное, значение, с чем имперским поползновениям в IV в. до н. э. приходи¬
83 Finley 1981 (I 38): 41-61.
84 de Ste Croix 1981 (С 70): 604, примеч. 27.


658
Глава 10. Общество и экономика
лось считаться. Победив Афины в 404 г. до н. э., Спарта последовала афинскому рецепту: на эгейские государства, оказавшиеся теперь в составе спартанской морской империи, была наложена дань. Об этом аспекте известно мало, как и о большинстве форм имперской дани в IV в. до н. э. Ссылки на эгейскую подать Спарте редки и неинформативны (ср.: Исократ. IV. 132; [Герод.] О политиях. 24); Диодор называет цифру в тысячу талантов, которая выглядит завышенной и доверия не вызывает (XIV. 10.2). В действительности Спарта, видимо, старалась избегать неприятного теперь слова «форос» и говорила о «пожертвованиях» (συντέλειαι) (ср.: Аристотель. Афинская палития. 39.2). После поражения Спарты при Книде в 394 г. до н. э. они прекратились, или, по крайней мере, их стало гораздо трудней собирать. На членов старого спартанского альянса не было наложено никакой регулярной подати, хотя после Царского мира обозначилась тенденция к практике монетарных взносов — вместо или, по крайней мере, в добавление к выставляемым военным контингентам (Ксенофонт. Греческая история. V.2.21—22, ср.: V.3.10 и 17; Диодор (XV. 31.2) упоминает о том, что лакедемоняне — для организации более правильного и равномерного распределения воинской повинности между союзниками — разделили их на десять округов).
Политическую чувствительность к подати отлично иллюстрирует Второй Афинский союз. В его учредительном манифесте было прямо обещано тем, кто его подписал, что они будут свободны от фороса (Tod No 123 строка 23 = Harding No 35), и, похоже, афиняне и их союзники поначалу и в самом деле рассчитывали на то, что будут иметь жизнеспособный военный альянс, не нуждающийся в какой-то форме денежных взносов. Несколько лет, проведенных в войнах, показали нереалисгичносгь таких надежд, однако афиняне были связаны своим изначальным обещанием. Платежи союзников на военные цели впервые засвидетельствованы в 373 г. до н. э. ([Демосфен.] XIJX.49), и именно тогда они и могли начаться85. Знаменательно, что они были осуществлены под нейтральным названием — это были синтаксисы (συντάξεις, совместные платежи), а не оскорбительный форос (Феопомп. FGrH 115 F 98; Плутарх. Солон. 15.2—3). Немногое известно об этих синтаксисах IV в. до н. э.;86 их, по всей видимости, ожидали от каждого союзника Афин, и теоретически они могли быть чрезвычайными взносами ad hoc (по конкретному случаю. — А.З.), которые постепенно эволюционировали в регулярное ежегодное обязательство (Демосфен. XVQI.234 — 45 талантов; Эсхин. П.71 — 60 талантов) с гораздо более низкими суммами в сравнении с данью 5-го столетия. Союз IV в. до н. э. не был источником богатства для Афинского государства. Из других ведущих государств этого периода Фивы, как кажется, не предпринимали попыток обложить своих союзников податью87. Система взносов беотийских городов в федеральную казну, о которой из¬
85 Wilson 1970 (С 271); Cawkwell 1981 (С ИЗ): 48.
86 Cargill 1981 (С 101): 124-127; Brun 1983 (I 17): 74-142.
87 Buckler 1980 (С 329): 224 сл.


IV. Внешние источники богатства
659
вестно немного (Оксиринхская греческая история. XVI [XI]. 4), очевидно, не была значительно расширена после Левктр. Лишь автократы типа Ясона Ферского могли открыто рассматривать дань как обычный источник своих доходов, сравнивая собственное положение — с немалым преувеличением — с положением персидского Царя (Ксенофонт. Греческая история. VI.1.12).
Официальная подать была не единственной формой внешнего дохода. Материальной и финансовой поддержки греческие полисы могли ожидать от дружественных иностранных государств и конкретных лиц по конкретным случаям. Хорошо известная надпись (М—L 67) фиксирует денежные пожертвования на спартанские военные нужды, относящиеся, вероятно, ко времени Архидамовой войны. Спарта, по всей видимости, всегда ожидала таких вкладов от дружественных государств. Например, Флиунт во время войны лакедемонян с Олинфом «дал без промедления на военный поход» и заслужил за это похвалу от Агесиполида (Ксенофонт. Греческая история. V.3.10). В 371 г. до н. э. спартанец Профой озвучил предложение (впрочем, отклоненное), чтобы все союзники внесли в военный фонд какую-то сумму, какую каждый из них пожелает, с тем чтобы собранные суммы были переданы на сохранение Аполлону в Дельфы (Ксенофонт. Греческая история. VI.4.2). Еще одна надпись (Tod No 160 = Harding № 74 — примерно 355—351 гг. до н. э.) фиксирует похожие взносы, сделанные беотийскими дружественными государствами на ведение Священной войны. Различие между «государствами» и «отдельными лицами» в данном контексте носит, скорее, искусственный характер. Мир греческих городов, разделенный во многих отношениях, был связан крепкими узами личной дружбы между влиятельными лицами или семьями из разных греческих государств, причем некоторые из этих уз сохранялись по несколько поколений88. Точно так же, как богатый человек тратил собственные средства на нужды родного полиса, он мог оказывать поддержку, политическую и материальную, другому городу или конкретному лицу в этом городе, с которым он был связан дружбой. Так, метек Лисий во время гражданской смуты 404/403 г. до н. э. оказал помощь афинской демократии, передав демократам 2 тыс. драхм, двести щитов, завербовав триста наемников, и, кроме того, убедив своего гостеприимна [ксена. — А.3.) Фрасидея из Элиды дать еще 2 таланта ([Плутарх.] X ораторов. Лисий. 7). Афины в V в. до н. э. обдуманно использовали проафински настроенных иностранцев: в 477/476 г. до н. э., во время войны с Эионом, фессалийский магнат Менон из Фарсала передал Афинам двенадцать талантов серебра и обеспечил службу двухсот всадников, рекрутированных из его собственных пенестовш (Демосфен. ХШ.23). Оратор Андокид заявляет, что во время своего изгнания в 411 г. до н. э.
88 	Gehrke 1985 (С 27): 291—297 (в связи со стасисом); Herman 1987 (С 34): прежде всего гл. 4; Cardedge 1982 (С 283) — об одном специфическом примере (Спарта и Самос); Cart- ledge 1987 (С 284): гл. 13 (в целом по Спарте).
883 Пенесты — группа населения в Фессалии, которая по своему социальному статусу соответствовала спартанским илотам. — А.3.


660
Глава 10. Общество и экономика
благодаря его старинным узам гостеприимства с Архелаем Македонским ему удалось снабдить афинский флот корабельным лесом из Македонии (П.11). Таким образом, как утверждает Андокид (1.145), личные связи с богатыми и влиятельными иноземцами могли быть источником поддержки их родного города. В IV в. до н. э. эту истину многократно иллюстрировали многие афинские военачальники, сами являвшиеся важными фигурами и в греческом мире, и за его пределами, что демонстрируют карьеры Конона, Тимофея, Хабрия, Ификрата и других (ср.: [Демосфен.] XIJX.22—37 — касательно Тимофея).
Недостаток накопленных резервов в IV в. до н. э. не означает, что такие резервы в греческом мире вообще не существовали. Их нужно было искать в храмах в форме накопленных сокровищ. Принимая во внимание количество и многообразие культов, экономика эллинских храмов значительно варьировалась по своим масштабам; тем не менее существовали общие черты. Во-первых, повсюду в греческом мире конечный контроль над храмами и культами принадлежал политической власти: афинский народ управлял своими богослужениями и храмами, делосцы регулировали всё, связанное с их святилищем Аполлона, Совет амфиктио- нов надзирал за храмом в Дельфах. Независимые храмовые государства, такие, которые были распространены на Ближнем Востоке, греческому миру были неизвестны. Во-вторых, хотя храмы часто обладали «священной» землей, с которой они извлекали ренту, данная практика никогда не имела широких масштабов; большинство сельскохозяйственных земель в греческих государствах обычно находилось в руках граждан. В-третьих, там, где храмы владели значительным богатством, оно состояло из поступавших извне вкладов в форме драгоценных предметов самого разного рода, делавшихся на временной либо постоянной основе. Некоторые храмы выполняли роль хранилищ для частных депозитов, как, например, Дельфы, где Лисандр оставил (скромную) сумму в 2 таланта (Плутарх. Лисандр. 18; ср. предложение спартанца Профоя в 371 г. до н. э.), или Артемисий в Эфесе, пользовавшийся репутацией надежного хранилища (Ксенофонт. Анабасис. V.3.4-13, ср.: Плутарх. Деметрий. 30.1—2); а вот Делос и Олимпия такой роли явным образом не играли. Самыми важными были неисчислимые дары и посвящения, аккумулировавшиеся в храмах на протяжении многих поколений, как от частных лиц, так и от государств. Обычай посвящать в какой-либо форме богу десятину от добычи в случае успешной войны был для богов источником обогащения и украшения89. Греческие города могли делать посвящения и в святилища других эллинских государств для демонстрации признательности за полученные услуги (ср.: Демосфен. ХХП.70—72 — о золотых венках, посвященных в Афины другими греческими государствами). Приношения, широко варьировавшиеся и по мотивам, и по значимости, могли совершаться и частными лицами. Конон, например, оставил в Дельфах сумму не менее шестнадцати талантов и 4 тыс. драхм в качестве подношения
Pritchett 1971 (К 51) I: 93-100.


IV. Внешние источники богатства
661
Афине и Аполлону — свидетельство огромного богатства, заработанного им на политической и военной службе персам (Лисий. XIX.39).
Таким образом, в некоторых греческих святилищах могли скапливаться огромные суммы. Отдельные храмы занимались ростовщичеством, хотя практика здесь могла очень сильно варьироваться90. Ни Дельфы, ни Олимпия, как кажется, не занимались этим на регулярной основе, если вообще занимались. Некоторые святилища в Аттике давали займы частным лицам, но крупные афинские храмы в V в. до н. э. — только афинскому государству. Далее, та форма ростовщичества, которую практиковали храмы, была мелкой по масштабам и касалась она лишь малой части накопленных храмовых богатств. Личные вклады, например, никто не трогал. Лучше всего изученный пример финансовых операций греческого святилища для этого периода происходит с Делоса, где храмовые счета регулярно записывались на камне. Одна из сохранившихся надписей (Tod No 125)91 фиксирует сделки за время с 377/376 по 374/373 г. до н. э., когда Делос вновь оказался под афинским управлением — после перерыва, имевшего место с конца Пелопоннесской войны. Помимо доходов от рент за храмовую собственность (землю и дома), определенные суммы одалживались частным лицам и, что интересно, государствам. Заемная ставка на Делосе была фиксированной —10% для сумм, выданных на религиозные и на экономические цели (ср. различные десятины богам и богиням). Все зафиксированные займы, как частным лицам, так и государствам, носили сугубо локальный характер и касались соседних островов; займы были скромными и в совокупности составляли около полусотни талантов, при этом самая большая часть этих средств была выдана государствам. Не менее показательным является то, с какими постоянными трудностями сталкивался Делос в вопросах взыскания долгов: не только частные лица, но даже государства-заемщики не платили Аполлону по своим скромным долгам.
Другими словами, большая часть накопленных греческими храмами богатств никогда не пускалась в обращение. Существовал контраст между огромными резервами некоторых храмов и хроническим истощением греческих государственных сокровищниц. С сугубо экономической точки зрения, это были вполне ликвидные богатства, которых греческим государствам, как правило, всегда не хватало. Решение использовать эти накопления могло быть только политическим, поскольку эллинские святилища находились под контролем государства, но, поскольку богатства эти принадлежали всё же богам, практические соображения и религиозная щепетильность вступали в противоречие. Предложение использовать храмовые богатства в политических целях впервые засвидетельствовано в контексте Ионийского восстания, когда Гекатей Милетский посоветовал ионийцам переплавить приношения в Дидимах и тем самым создать
90 Bogaert 1968 (I 10): 279-304.
91 Bogaert 1968 (I 10): 128—130; Migeotte 1984 (I 104): 142—144 (лишь частично касается нашей темы), 151—156.


662
Глава 10. Общество и экономика
резерв для ведения войны — предложение это ионийцы отвергли (Геродот. V.36). В начале Пелопоннесской войны пелопоннесцы решили, что, в силу недостатка денежных средств, необходимо взять займы у Дельф и Олимпии — но, очевидно, это намерение так никогда и не было выполнено (Фукидид. 1.121.3 и 143.1)92. В 431 г. до н. э. Перикл рассматривал в качестве ресурсов, имеющихся в распоряжении Афин, не только афинские денежные резервы, но и посвящения в афинские храмы, при этом он уточнял, что афинянам следует обращаться к ним лишь в экстренных ситуациях и, в конечном итоге, всё восполнить (Фукидид. П. 13.4—5; ср. предложения от IV в. до н. э. чеканить в случае чрезвычайных условий монеты из священных объектов: Демосфен. ХХП.48; Динарх. 1.69). В 407/ 406 г. до н. э., на заключительном этапе Пелопоннесской войны, недостаток серебра вынудил афинян прибегнуть к чрезвычайному выпуску золотой монеты, отчеканенной из священных приношений в храмы Акрополя (Филохор. FGrH 323 F 141)93.
В IV в. до н. э. затруднительные обстоятельства всё чаще заставляли думать об использовании таких сокровищ, но религиозные препятствия оставались весьма серьезными. Лишь немногие греческие государства и правители прибегали к такому приему, в особенности же Д ионисий Сиракузский (Элиан. Пестрые рассказы. 1.20; [Аристотель.] Экономика. П.2.20 и 41; ср.: 24а — о Датаме) и Евфрон Сикионский (Ксенофонт. Греческая история. Vn.1.46 и 3.8). Ясон Ферский, как считалось, имел какие-то виды на сокровища Дельфийского храма (Ксенофонт. Греческая история. VI.4.30). Когда аркадяне после Левктр пытались превратиться в крупную греческую силу с постоянным войском в 10 тыс. человек, они попробовали решать неизбежные в таких случаях финансовые проблемы за счет храмовой сокровищницы в Олимпии; это вызвало у них внутренние разногласия, после чего прибегать к храмовой казне было запрещено (Ксенофонт. Греческая история. Vn.4.33—34; Диодор. XV.82.1). Самый вопиющий пример относится к 356—346 гг. до н. э., когда фокидяне установили контроль над Дельфийским святилищем и, используя храмовые посвящения, целое десятилетие финансировали многочисленное и эффективно действовавшее наемное войско. Показательно, что часть фокид- ских лидеров проявляли в данном вопросе колебания (Диодор. XVL56— 57). В военном смысле это было проявлением незаурядной смекалки для такого небольшого и относительно отсталого греческого народа, но одновременно это было и святотатством, за которое пришлось заплатить высокую цену, как денежную (ср.: Tod No 172 = Harding No 88), так и политическую.
Для получения ресурсов извне оставался один крупный потенциальный источник — Персия94. Персидское золото более, чем что-либо, обеспечило на море победу Спарты над Афинами. Урок не был забыт. Субси¬
92 Migeotte 1984 (I 104): No 22, с. 89 сл.
93 Кгаау 1976 (В 200): 68-70.
94 Lewis 1989 (С 42).


IV. Внешние источники богатства
663
дии — нередко чрезвычайно масштабные, хотя и нерегулярные — со стороны Великого Царя, его сатрапов или иных восточных правителей зачастую играли решающую роль в финансовой, военной и политической истории эллинского мира IV в. до н. э. Эти дотации — при посредстве родосца Тимократа — помогли сколотить коалицию против Спарты во время Коринфской войны; именно они дали решающий импульс возрождению афинской мощи при Кононе, начавшемуся с 393 г. до н. э., а также позволили союзникам несколько лет содержать в Коринфе эффективное наемное войско95; и они же, видимо, позволили Фивам покуситься в 364 г. до н. э. на создание собственного морского могущества96. По сути, любой ведущий город IV в. до н. э. в то или иное время выпрашивал — и иногда получал — восточные субсидии (ср.: Исократ. ХП. 159—160). Впрочем, политически эти вливания были делом щепетильным и у части других греков легко вызывали осуждение, естественно, когда они сами не принимали этих субсидий: подразумевалось, что персы — национальный враг. Сомнения по поводу этих дотаций и связанный с ними позор проявились с новой силой к концу существования Персидской империи, что заметно из того, как в 407/406 г. до н. э. был настроен спартанец Каллик- ратид (Ксенофонт. Греческая история. 1.6.7 и 11), из гневного протеста в отношении Тимократа в начале Коринфской войны (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.1—2), из того, с какими словами Телевтий обратился в 387 г. до н. э. к своим воинам (Ксенофонт. Греческая история. V.1.17), а позднее — из особого заявления Демосфена на суде, когда он высказал мнение о возможности персидской финансовой поддержки в конфликте с Филиппом (Х.31—34; контрастирующие заявления: XIV.3—5, 29—32, 36— 40). Кроме того, персы тратили свои деньги на греков только тогда, когда это соответствовало их целям и задачам. В отличие от прежних и тогдашних правителей на периферии греческого мира, как и от их эллинистических преемников, персы не собирались обеспечивать себе репутацию фил- эллинов, проявляя щедрость по отношению к грекам. Ни одно отдельно взятое государство не могло гарантировать себе персидскую поддержку в течение сколько-нибудь длительного времени. Спарта, получавшая персидские дотации в конце Пелопоннесской войны, утратила этот источник дохода, как только порвала с персами. И хотя впоследствии она возобновила альянс с Персией, отныне лакедемоняне получали лишь эпизодические субсидии (ср.: Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.26 — в 396 г. до н. э.; IV.8.16 — в 391-м; Диодор. XV.9.3—5 — в 385-м; Ксенофонт. Греческая история. Vn.1.27 — в 368-м). С тех пор для Спарты от персов не было никакой особой пользы вплоть до восстания Агиса Ш во времена Александра. Если же говорить об Афинах, то они получали от Персии значительную финансовую поддержку на ранних стадиях Коринфской войны (ср. также: Лисий. XIX.24—26), но затем лишились ее, когда приняли сторону Ев агора Кипрского и Египта во время восстания против Великого Царя. Фивы имели определенный успех в отношениях с Персией в десятилетие,
95 Pritchett 1974 (К 51) П: 117-125.
96 Buckler 1980 (С 329): 160 сл.


664
Глава 10. Общество и экономика
последовавшее за Левктрской битвой; они (вероятно) получали субсидии, позволившие им осуществить попытку построить военно-морской флот в 364 г. до н. э.; кроме того, в 351 г. до н. э. им выделили еще три сотни талантов на Священную войну (Диодор. XVL40.1—2). Но в целом персидский Царь не считался в 390-х годах до н. э. надежным союзником или казначеем (ср.: Оксиринхская греческая история. ХК.2 pOV.2]; и позднее: Демосфен. XIV.36).
Таким образом, финансирование военных нужд греческих государств продолжало носить случайный и импровизационный характер. Начиная с Коринфской войны неспособность эффективно финансировать вооруженные силы превратилась в рецидивную проблему. Полевые командиры, получавшие от своих городов либо мало средств, либо ничего, зачастую должны были сами изобретать всякого рода уловки, чтобы хоть как- то решать проблему неплатежей и недовольства воинов. Наемники могли действовать эффективно и сохранять дисциплину только при регулярных выплатах и при соответствующем тренинге, а греческие города обычно не могли подражать примеру Ясона Ферского (Ксенофонт. Греческая история. VI. 1.5—6). При таких обстоятельствах в IV в. до н. э. в большинстве случаев заменой регулярных платежей становилась добыча97. В 387 г. до н. э., например, спартанец Телевтий, испытывая нехватку средств, совершил необычайно выгодное нападение на Пирей и на торговые суда, направлявшиеся как в Афины, так и из них. Афинянин Ксенофонт говорит об этом рейде на свой родной город с очевидным одобрением как о примере поведения военачальника, способного находить решение в трудной ситуации [Греческая история. V.13—24). Повсеместно в греческом мире предполагалось, что для войска в порядке вещей жить за счет вражеской территории. Выдвигая предложения о снабжении афинского войска (в 351 г. до н. э.), Демосфен считает такое положение дел само собой разумеющимся (Демосфен. IV.28—29): недостаток финансирования войска может быть восполнен «от войны». В отдельных случаях таким способом можно было получить крупные суммы: в ходе своих кампаний в Малой Азии Агесилай собрал — в основном за счет негреческих земель — богатую добычу, суммарная стоимость которой превышала 2 тыс. талантов (Ксенофонт. Агесилай. 1.34). Хабрий в сражении при Наксосе в 376 г. до н. э. захватил 3 тыс. пленников, затем проданных в Афинах в рабство, выручка от чего составила около ста талантов (Демосфен. ХХ.76—77). Но такие неожиданные доходы нельзя было предвидеть заранее, а грабеж греков стоил очень дорого, поскольку приводил к утрате их расположения, причем цена была особенно высокой, когда объектом грабежа становились собственные союзники. С точки зрения государства наподобие Афин, идеальным командиром был тот, кто мог найти способ эффективно вести войну в отсутствие финансовой поддержки98. Универсальный пример — сын Конона Тимофей (Davies 1971 (С 124): № 13700), с одной
97 Pritchett 1971 (К 51) I: 89 сл.
98 Примеры афинских финансовых трудностей: de Ste Croix 1981 (С 70): 607, при- меч. 37.


V. Снабжение зерном греческих государств
665
стороны, щедрой рукой расходовал личное состояние на финансовую помощь собственным войскам ([Демосфен.] ХЫХ), а с другой — не упускал возможности приумножить свое богатство от руководимых им кампаний, подобно и другим успешным военачальникам. В этих вопросах он неизменно проявлял большую находчивость ([Аристотель.] Экономика. П.2.23), Исократ же, бывший учителем Тимофея, характеризовал последнего как стратега, совершавшего великие дела, не тратя на это больших средств (Исократ. XV.101—139).
V. 	Снабжение зерном греческих государств
Для философов IV в. до н. э. было аксиомой, что идеальным полисом является полис самодостаточный, хотя и Платон, и Аристотель осознавали, что ни один город не может полностью изолироваться от внешнего мира и игнорировать необходимость обмена и торговли с иноземцами, каким бы сильным ни было желание ее ограничить (ср., напр.: Платон. Законы. ХП.952<1—953е; Аристотель. Политика. УП. 1326626—1327а40)". В действительности торговля между государствами, в особенности между теми, которые имели доступ к морю и морскому судоходству, была делом обычным99  100. Абсолютная самодостаточность, очевидно, была недостижима, и чем крупней был город, тем сложней было к ней приблизиться. Старый Олигарх, комментируя использование Афинами своего военно-морского могущества в V в. до н. э., рассуждал так: «<...> если какой- нибудь город богат корабельным лесом, то куда он будет сбывать его, если не добьется на это согласия тех, кто господствует над морем? Что еще? Если какой-нибудь город богат железом, медью или льном, куда он будет сбывать, если не заручится согласием того, кто господствует над морем? <...> Притом и не бывает в одной стране сразу и лес, и лен <...>. Точно так же и медь с железом не идут из одного и того же государства» (П.11—12; пер. С.И. Радцига). Автор имеет в виду прежде всего нехватку в Афинах судостроительных материалов — парадоксальную слабость военно-морской державы101.
Наиболее важным, хотя и не упомянутым у Старого Олигарха, было продовольственное снабжение греческих городов, другими словами, их снабжение хлебом, поскольку зерновые (вместе с оливками) являлись для греческого мира основными продуктами питания102. Начало зерновой торговли восходит к веку архаики, а к классической эпохе в греческом мире она превратилась в крупнейший элемент морской международной торговли. Самые значимые источники снабжения отчасти находились в пре¬
99 Bresson 1987 (I 16).
100 Nixon и Price в изд.: Murray, Price 1990 (I 113): 137—170, на с. 160; Winterling 1991 (С 86): 208 сл. — о греческих государствах у Энея Тактика.
101 Meiggs 1982 (I 101): 116—132, 188—217 — о корабельном лесе.
102 Heichelheim 1935 (I 72); Foxhall, Forbes 1982 (I 43); Gamsey, Whittaker 1983 (I 58); Osborne 1987 (I 115): гл. 5.


666
Глава 10. Общество и экономика
делах самого эллинского мира, как, например, в Сицилии и в Фессалии, отчасти же — за этими пределами, к примеру, в Египте и в Боспоре Киммерийском. Эти и некоторые другие страны прямо засвидетельствованы в качестве экспортеров греческого мира, хотя свидетельства, как это всегда бывает в экономических темах, фрагментированны и бессистемны. Так, роль Фессалии как периодического экспортера зерна для IV в. до н. э. удостоверена случайным образом лишь двумя ссылками у Ксенофонта [Греческая история. V.4.56; VI. 1.11)103. Как обычно, свидетельства о зерновом снабжении связаны в основном с Афинами. Однако, при том что зависимость Афин от иностранного хлебного импорта определенно носила исключительный характер, они находились в таком положении всё же не одни, хотя из разрозненных источников трудно судить как о степени зависимости иных греческих городов, так и о том, насколько она была систематической. Линия, разделявшая достаток и недостаток, была узкой; изобилию в одном регионе или в отдельно взятом году мог сопутствовать дефицит в другом104. Известны некоторые конкретные случаи нехватки продовольствия (ср., напр.: [Аристотель.] Экономика. П.2.16а — в Клазоменах; ср. также: Tod No 114, строки 17—20 = Harding No 26 — от 387 г. до н. э.; [Аристотель.] Экономика. П.2.17 — в Селимбрии). Неурожаи, вызванные болезнями растений или засухой, случались часто. Одно такое несчастие, приведшее к повсеместному дефициту продовольствия в греческом мире, засвидетельствовано для конца 360-х годов до н. э. ([Демосфен.] L.6, 17 и 61); вскоре после этого, в 357/356 г. до н. э., случился еще один неурожай (Демосфен. ХХ.31—ЗЗ)105. Во времена Александра нехватка продовольствия ощущалась часто, причиной чего отчасти были манипуляции Клеомена, Александрова назначенца в Египте ([Демосфен.] LVI.7—10; [Аристотель.] Экономика. П.2.23)106. В целом, нестабильные условия IV в. до н. э. наносили серьезный ущерб и сельскому хозяйству, и морской торговле. В сухопутной войне разорение вражеских сельскохозяйственных угодий было обычной тактикой, регулярно использовавшейся, например, Спартой в ходе почти всей Пелопоннесской войны и позднее107. Хотя каких-то особых долгосрочных плодов такая тактика, по всей видимости, не приносила, она могла заставить даже самодостаточные в аграрном отношении города в спешном порядке импортировать зерно, как случилось с Аргосом во время Коринфской войны (Ксенофонт. Греческая история. V.2.2), с Фивами в 377 г. до н. э. (Там же. V.4.56—57) или с Флиунтом в 366-м (Там же. VTL2.17—18). Если какой-то стране удавалось достаточно долго избегать такого разорения, это отмечалось как нечто необычное (Ксенофонт. Греческая история. VI.2.6 — Керкира в 373 г. до н. э.; Плутарх. Агесилай. 31.1—2 — Лакония в 370-м; Диодор. XVI.42.8 —
103 Ср. также по поводу более поздних свидетельств: Gamsey, Gallant, Rathbone 1984 (156)
104 Jameson в изд.: Gamsey, Whittaker 1983 (I 58): 6—16; Gamsey 1988 (I 55): часть I.
105 Camp 1982 (I 20).
106 Gamsey 1988 (I 55): 154-162.
107 Hanson 1983 (K 24).


V. Снабжение зерном греческих государств
667
Кипр в 344/343-м). Внутренний стасис мог иметь тот же эффект, как, например, в Абидосе, где бунт, вспыхнувший ок. 360 г. до н. э., привел к тому, что земли остались невозделанными: метеки не пожелали выдавать новые займы уже задолжавшим им земледельцам ([Аристотель.] Экономика. П.2.18). В открытом море начиная с Пелопоннесской войны происходил рост пиратства (Андокид. 1.138; Ксенофонт. Греческая история. V. 1.1—13 — спартанцы на Эгине во время Коринфской войны; Исократ. IV. 115 — в 380 г. до н. э.)108. В период своего морского господства Спарта, по-видимому, не предпринимала никаких попыток как-то решить эту проблему и, более того, даже сама занималась таким разбоем. Афины же, возродив свое морское могущество, после 378 г. до н. э. попытались обуздать расползание этого зла, но без особого успеха109. Пиратство отнюдь не было неким «внешним» феноменом, практиковавшимся отдельными частными людьми или целыми народами на границах цивилизованного эллинского мира: на войне греческие государства вполне могли использовать пиратскую тактику против врагов, как поступали, например, спартанцы на Эгине во время Коринфской войны. Кроме того, греческие государства заявляли о своем праве — и в реальности осуществляли это право — «задерживать» («κατάγειν») проходящие мимо торговые суда, особенно тогда, когда сталкивались с нехваткой зерна, чтобы заставить их тут же выгрузить свой товар110. Известно даже, что, когда афинские морские командиры сталкивались с недостатком финансирования своих кампаний на море, они порой путем шантажа вымогали у купцов деньги (Демосфен. VIÎL24—29 — в 341 г. до н. э.), и происходило это несмотря на страстное желание Афин гарантировать приток к себе морского судоходства и несмотря на случавшуюся иногда отправку ими морских конвоев для защиты торговых судов, как то имело место в 362 и 361 гг. до н. э. ([Демосфен.] L.4—6, 17—23, 58—59; ср. также: Демосфен. ХУШ.73). По-видимому, именно к этому периоду — если, конечно, мы не признаем подлинности «Декрета об общем съезде», приписываемого Периклу (Плутарх. Перикл. 17.1), — относится первичная разработка идеи о «свободе морей», которую должны были бы признавать все греческие государства и которая является аналогом (столь же безрезультатным) идеи о мире среди эллинов. Впервые данное представление (о свободном и беспрепятственном плавании на морях. — А.З.) было прописано в Фи- лократовом мире в 346 г. до н. э. [SdA 329), а затем еще раз — в хартии об учреждении Коринфского союза в 337-м ([Демосфен.] ХУП. 19—21). Идея продолжала существовать в эллинистический период, когда ее до некоторой степени успешно претворял в жизнь Родос (Полибий. IV.47).
Афины больше, нежели любое другое государство, зависели от иноземного хлебного импорта зерна, — по крайней мере, начиная со времен
108 Garlan в изд.: Finley 1987 (I 39): 7-21; McKechnie 1989 (I 100): гл. 5.
109 Amit 1965 (С 88): 119-121.
110 de SteCroix 1972 (С 68): 47, 314; Vélissaropoulos 1980 (I 144): 151-156; Gamsey 1988 (I 55): Указатель, под словом «katagein».


668
Глава 10. Общество и экономика
после Персидских войн111. Однако теперь Афины были более уязвимы, чем прежде: возрождение их военно-морской силы в IV в. до н. э. было до некоторой степени необходимым с точки зрения их выживания (Ксенофонт. Греческая история. VI. 1.11—12; Демосфен. ХХ.31) — факт, о котором иногда забывают те, кто, подобно Исократу, после Союзнической войны впали в блажь об отделении и независимости Афин от моря. Важнейшим был контроль над проливом Геллеспонт, через который осуществлялось всё судоходство из Черного моря: страх перед утратой этого контроля в пользу врага проходит красной нитью через всю историю классических Афин. Именно так Афины проиграли Пелопоннесскую войну, а позднее были вынуждены принять условия Царского мира (Ксенофонт. Греческая история. VI.28—29).
Уже в V в. до н. э. продовольственное снабжение Афин было одной из тем, в которых любой честолюбивый политик обязан был хорошо разбираться (Ксенофонт. Воспоминания. Ш.6.13). К концу IV в. до н. э., если не раньше, это был обязательный формальный пункт в повестке дня афинского Народного собрания (Аристотель. Афинская полития. 43.4), имевший такое же значение, как и оборона территории. Афины в интересах продовольственного снабжения использовали и свой престиж, особенно в отношениях с правителями на периферии греческого мира. Это можно увидеть по связям, которые существовали у Афин со Спартокида- ми на крымском Боспоре. В ответ на почести, предоставленные Афинским государством, включавшие афинское гражданство, они давали этому полису льготный режим в вопросах экспорта зерна с подконтрольных им территорий, а также использовали свои средства как ради поднятия собственной репутации, так и ради сугубо экономических целей. Торговцы, связанные с Афинами, получали освобождение, вероятно, с конца 390-х или с начала 380-х годов до н. э.112, от обычной экспортной пошлины, и, кроме того, им предоставлялись возможности более быстрой погрузки (Демосфен. ХХ.29-41; Tod № 167 = Harding Nq 82). Тут следует заметить, что «торговцы, связанные с Афинами», это не то же, что «торговцы, проживающие в Афинах». Зерновая торговля, как и вся морская торговля в эллинском мире, с точки зрения задействованного в ней персонала, была интернациональной. Весь объем фрахта перевозился греческими или негреческими купцами из самых разных городов и стран113. В Афинах торговля была национальной ничуть не более, чем в других эллинских государствах, и для этих целей не существовало никакого своего особого купеческого флота114. Это серьезным образом влияло на политику Афин: здесь политики не имели решающего контроля над иноземными торговцами, и первым оставалось только прилагать усилия к
111 Gemet 1909 (I 62); de Ste Croix 1972 (С 68): 45-49; Isager, Hansen 1975 (C 176): 11- 75; Gamsey в изд.: Cartledge, Harvey 1985 (A 14): 62—75 и: Gamsey 1988 (I 55): часть Ш; cp.: Millett в изд.: Cartledge, Mülett, Tod 1990 (A 15): 192 сл. — о ценах на зерно.
112 Tuplin 1982 (E 404).
113 Reed 1981 (I 125); McKechnie 1989 (I 100): гл. 7.
114 de Ste Croix 1972 (C 68): 393-396.


V. Снабжение зерном греческих государств
669
тому, чтобы сделать Афины в глазах этих купцов привлекательным местом назначения. Необходимость для греческих городов привлекать иностранных торговцев — постоянно возникающая тема в политической литературе (ср.: Лисий. ХХП — события 386 г. до н. э.)115. Как заявляет Ксенофонт, «все города всегда радушно встречают тех, кто к ним что-то везет» (06 обязанностях гиппарха. IV.7), а в трактате «О доходах», написанном примерно в 355 г. до н. э., он предлагает разные способы к тому, чтобы вновь заманить в Афины иноземных торговцев, которые покинули их после Союзнической войны (Ш.2—5, 12—13; IV.40; V.3—4; ср.: Исократ. VTH20—21 — в том же самом контексте). Страх перед коммерческой конкуренцией со стороны внешних для полиса лиц был, по-видимому, чужд эллинскому миру.
Перейдем теперь к тем легальным средствам, которые Афины могли использовать для гарантированного зернового снабжения и которые широко применялись в отношении постоянно проживавших здесь лиц, граждан и метеков, находившихся под афинской юрисдикцией. Международная морская торговля нуждалась в финансировании ([Демосфен.] XXXTV.51—52), и купцы обычно брали денежные кредиты под залог своих судов или своего груза и под высокие проценты (до 30% или более), поскольку такие морские займы предполагали большие риски116. Самый первый удостоверенный случай такого заимствования датируется не ранее 421 г. до н. э.117; в 4-м столетии кредитование стало стандартным способом финансирования зерновой торговли, являясь при этом общей греческой практикой, а для Афин она засвидетельствована наиболее исчерпывающе благодаря речам, произносившимся в судебных процессах, в которых стороны спорили по поводу таких займов ([Демосфен.] ХХХП— XXXV, LVI). Сохранился даже сам текст одной из сделок о предоставлении морского займа ([Демосфен.] XXXV. 10—13). Данная практика предполагала, что обычно торговцами были люди со скромным достатком, не имевшие возможности самостоятельно проплачивать свои дальние плавания. Для тех, кто обладал свободными деньгами, морские займы давали возможность спекулятивных вложений, что считалось делом вполне приемлемым118, однако риск был очень высоким. Свидетельства из Афин показывают, что среди заимодавцев были афиняне, метеки и иностранцы и что кредиторы сами часто были вовлечены в торговлю либо являлись профессиональными ростовщиками. Вопрос о том, до какой степени банкиры могли участвовать в выдаче коммерческих займов, является дискуссионным119. Афинский закон предписывал, чтобы ни один чело¬
115 Seager 1966 (С 249); иная интерпретация той же речи: Figueira 1986 (I 54).
116 de Ste Croix 1974 (I 138); Vélissaropoulos 1980 (1144): 301—308; Millett в изд.: Gamsey- Hopkins-Whittaker 1983 (I 57): 36—52; Mossé в изд.: Там же: 53—63; Hansen 1984 (I 70).
117 Harvey 1976 (I 71).
118 Millett 1990 (I 107).
119 Одна точка зрения: Davies 1981 (С 126): 60—62; Millett в изд.: Gamsey, Hopkins, Whittaker 1983 (157): 36—52; Bogaert 1986 (I 11): 27—29, 47—29; и другая точка зрения: Cohen 1990(125).


670
Глава 10. Общество и экономика
век, проживающий в Афинах, будь то гражданин или метек, не давал заём под корабль, который не доставлял бы хлеб в Афины ([Демосфен.] XXXV.51). Далее, никто из граждан или метеков не мог перевозить зерно в любое другое место, кроме как в Афины ([Демосфен.] XXXIV.37 и XXXV.50; Ликург. Против Леократа. 27). Такие законы засвидетельствованы лишь для второй половины IV в. до н. э., но они могли быть более старыми. Еще один закон, вероятно, требовал, чтобы всё привозимое в Афины зерно продавалось здесь же, причем треть — на хлебном рынке Пирея, а оставшиеся две трети — на зерновом рынке Афин120. Торговцы зерном или, по крайней мере, те из них, над кем Афины имели юрисдикцию, не имели в этом городе никакой свободы выбора относительно доставленного ими груза. С другой стороны, нужно было устроить так, чтобы торговцы стремились в первую очередь именно в Афины. Самое важное, что полис мог для этого сделать, это быстрые судебные процедуры в тяжбах по поводу морских займов, чтобы дать возможность торговцам вновь выходить в море с минимальной задержкой. Такая категория исков, которые должны были слушаться не долее месяца (или, согласно альтернативному варианту, которые можно было предъявлять в любом месяце121), впервые засвидетельствована (с упоминанием торговых тяжб, «δίκοπ έμπορικαι») для 343/342 г. до н. э. ([Демосфен.] VII. 12), хотя в их пользу говорил уже Ксенофонт (О доходах. Ш.З), и введены они были раньше, в какой-то момент после Союзнической войны. В Афинах и Пирее продажи зерна тщательно регулировались, находясь под надзором «смотрителей рынка» («έπιμεληταί εμπορίου») и особых должностных лиц — сито- филаков (σιτοφύλακες, инспекторы по хлебной торговле. — А.3.) (Аристотель. Афинская полития. 51.3—4). В эффективности всего этого регулирования можно сомневаться: свидетельства о существовании таких законов происходят в основном из упоминания случаев их нарушения. Как бы то ни было, Афины могли контролировать импорт зерна лишь частично: подобно другим греческим государствам, они полностью зависели от внешних обстоятельств, контролировать которые были не в состоянии, а в эллинистический период ситуация, пожалуй, усугубилась еще более.
Анализ состояния греческого полиса в IV в. до н. э., проводится ли он под политическим, военным, социальным, экономическим или финансовым углом, неминуемо воспринимается как каталог недостатков и неудач. В ретроспективе подъем Македонии и эллинистических монархий после Александра выглядит как историческая неизбежность. Четвертое столетие часто воспринимается как время, отмеченное «кризисом» или «упадком» полиса122, а битва при Херонее — как событие, сигнализирующее о его «конце». Согласно одной из существующих точек зрения, полис в эволюционном смысле не имел перспектив, так что он был обречен на исчезновение123. Неспособность греческого мира придумать жизнеспо¬
120 Gauthier 1981 (I 59); однако см. оценку в работе: Garnsey 1988 (I 55): 140 сл.
121 По поводу данного взгляда: Cohen 1973 (С 120): 9—59; ср: Rhodes 1981 (В 94): 583 сл.
122 Один из примеров см.: Welskopf 1974 (С 83).
123 Runciman в изд.: Murray, Price 1990 (С 52): 347—367.


V. Снабжение зерном греческих государств
671
собную систему межгосударственных отношений очевидна, как и провал попыток воплотить в жизнь возросшее стремление к миру. И всё же, хотя трудности, с которыми столкнулся полис, были хорошо известны современникам, ни один грек не пришел к выводу, что история полиса близка к своему завершению, и менее всего — Аристотель, несмотря на всю его деятельность при македонском дворе в качестве наставника Александра. При всех реальных недостатках полиса он оставался эффективной моделью. Поиск более широких и более жизнеспособных полисных единиц — это несомненная тенденция начиная с Пелопоннесской войны124, иллюстрируемая ростом Олинфа на Халкидике (Ксенофонт. Греческая история. V.2.11—19), синойкизмом Родоса в 411—407 гг. до н. э., которому суждено было великое будущее в век эллинизма (Диодор. ХШ.75.1), а также синойкизмом Коса в 366 г. до н. э. (Диодор. XV.76.2)125. Что до Пелопоннеса, то поражение Спарты при Левктрах в 371 г. до н. э. вызвало — среди прочих последствий — новый импульс к созданию более крупных политических общностей, в течение долгого времени сдерживавшийся Спартой. Мантинея, расщепленная Спартой после Царского мира (Ксенофонт. Греческая история. V.2.7), вновь отстроилась как городское поселение (Ксенофонт. Греческая история. VI.5.3—5)126, аркадяне основали свою новую союзную столицу — Мегалополис (Диодор. XV.72.4; 94.1—3)127 и возникла Мессена в качестве новой политической данности (Диодор. XV.66). Разрушенные во время войны города иногда возрождались к жизни, и их жители возвращались даже через многие годы отсутствия, упорно сберегая свою идентичность в течение очень долгого времени128. Так, в 404 г. до н. э. Спарта вернула Эгину, Мелос, а также Скиону их первоначальным насельникам (Ксенофонт. Греческая история. П.2.9; Плутарх. Лисандр. 14). Платеи, разрушенные Фивами в 427 г. до н. э. (Фукидид. Ш.68.3), были восстановлены Спартой в 382-м (Павсаний. ГХ. 1.4), вновь разрушены в 373/372-м (Диодор. XV.46.4—6; Павсаний. IX. 1.8) и опять восстановлены в 336-м Александром129, вместе с Орхоменом и Фес- пиями, также разрушенными фиванцами в предыдущем поколении (Арриан. Анабасис. 1.9.9—10). В Сицилии, несмотря на два поколения тирании, частые войны и уничтожение нескольких городов, значительная тенденция к возрождению городов проявилась в 330-е годы до н. э., когда Тимолеонт вновь заселил остров — отчасти новыми поселенцами из-за пределов Сицилии, но отчасти и прежними жителями разрушенных городов (Диодор. XVI.82—83; Плутарх. Тимолеонт. 2.2—23, 35)130. Более того, при всех проблемах политической эффективности греческого города он представлял собой модель для распространения урбанизации, так же как
124 Moggi 1976 (С 48).
125 Sherwin-White 1978 (С 381): 45-81.
126 Hodkinson 1981 (С 364).
127 Homblower 1990 (С 366).
128 McKechnie 1989 (I 100): гл. 3.
129 Martin 1940 (С 45): 322-324.
130 Talbert 1974 (G 304): 146-160.


672
Глава 10. Общество и экономика
и, например, в Карии при Мавсоле131 или в Македонии в царствование Филиппа132. Планы Исократа по завоеванию Азии, как считалось, привели к основанию там новых греческих городов — «в качестве передового оплота Эллады» (TV.34—5, 99; V.119—123). Из всех этих трудностей греческого мира должна была неожиданно открыться — с основаниями восточных эллинистических городов — новая, хотя и совсем другая, глава в истории эллинского города.
131 Homblower 1982 (F 644): 79-105.
132 Hammond, Griffith 1979 (D 50): 657-662.


Глава 11
П.-Дж. Родс
ПОЛИС И ЕГО АЛЬТЕРНАТИВЫ
I. Афины IV в. до н. э: органы управления
С формальной точки зрения, Афины сохраняли одно и то же государственное устройство начиная с клисфеновской реорганизации фил в 508/ 507 г. до н. э. или по меньшей мере с реформы Ареопага, проведенной Эфиальтом в 462/461 г. до н. э., и вплоть до отмены демократии Анти- патром в конце 322/321 г. до н. э.: олигархические режимы 411—410 гг. до н. э. и 404/403-го представляли собой кратковременные паузы, каждая из которых заканчивалась восстановлением демократии. Функционирование демократии в век Перикла было описано в предыдущем томе1. Решения как по внутренним, так и по внешним вопросам принимала экклесия (то есть Народное собрание) взрослых граждан-мужчин, которая к концу V в. до н. э. имела сорок регулярных собраний в год; все пункты, включавшиеся в повестку дня Народного собрания, предварительно должны были обсуждаться в Совете пятисот, наряду с этим имелись и другие меры предосторожности, ограничивавшие экклесию; вместе с тем предложения или поправки мог вносить любой член собрания, равно как и участвовать в дебатах, решения же принимались простым большинством. Было, конечно, невозможно привлечь всех граждан одновременно к исполнению принятых ими совместно решений, но удавалось привлекать их к этому по очереди. Исполнительная власть демократии базировалась на большом количестве отдельных коллегий, обычно включавших по одному человеку от каждой из десяти фил, выбранному жребием на один год и впоследствии не имевшему права переизбираться в ту же самую коллегию; степень компетентности или некомпетентности в расчет не принималась, и добросовестный гражданин мог в течение жизни отслужить в нескольких таких коллегиях. (В теории существовал имущественный ценз для занятия должности — люди из низшего класса не могли участвовать в работе Совета и занимать какую-либо должность,
КИДМ V: 105-117.


674
Глава 11. Полис и его альтернативы
однако ко второй половине IV в. до н. э. эти запреты уже не принимались во внимание; см.: Афинская политая. 7.3-8.1; 47.1.) Совет пятисот, состав которого также избирался жребием на один год (но, чтобы набрать достаточное количество членов, одному человеку позволялось выполнять эти функции дважды в течение своей жизни)2, наблюдал за работой отдельных коллегий. Ответственность некоторых должностных лиц в сравнении с другими носила повышенный и более строгий характер, но исполнение любой должности предполагало — без всякого исключения, — что гражданин имеет досуг для служения государству в качестве магистрата: хотя со временем и была введена плата обладателям государственных должностей, чтобы компенсировать им потерю их обычного дохода3, но и после этого богатому человеку в сравнении с тем, кто должен был зарабатывать себе на жизнь, было проще устроить свои личные дела так, чтобы иметь возможность принимать активное участие в публичной жизни. По мнению афинян, исполнение вакантных военных должностей, в отличие от гражданских, следовало доверять лучшим мужам: десять стратегов, а также лица, им подчинявшиеся, избирались Народным собранием (а не путем жеребьевки. —А.З.) и могли исполнять эти должности столько раз, сколько народ пожелает.
В судах, как и в сфере исполнительной власти, участие обычных граждан (т. е. тех, кто не обладал особыми познаниями в сфере действующего права. — А.3) имело большее значение, нежели участие экспертов. Не существовало никаких государственных обвинителей (хотя в особых случаях Совет или Народное собрание могли назначать обвинителей), как и адвокатов:4 возбуждение судебного преследования было оставлено потерпевшей стороне в так называемых «частных» обвинениях, а в «публичных» — любому «желающему» (βουλόμενος), и предполагалось, что тяжущиеся стороны сами будут вести свои собственные дела на суде. Решения по частным искам, в которых спорная сумма не превышала десяти драхм, выносили разъездные «судьи по демам» (δικασταί κατά δήμους), для которых это была просто одна из функций их публичной службы; большинство других исков передавалось на рассмотрение судебных комиссий, дикастерий (ед. число: δικαστηρίου; мн. число: δικαστήρια), которые работали под председательством назначенного должностного
2 Во времена Перикла одному человеку позволялось быть булевтом (т. е. входить в состав буле, Совета пятисот. — A3.) только единожды, но в период Пелопоннесской войны данное правило сохраняться не могло, а ограничение службы в качестве булевта двумя сроками (в течение жизни. — A3.) было введено уже в IV в. до н. э.: Rhodes 1980 (С 227).
3 М. Хансен (Hansen 1971—1980 (С 151)) доказывает, что в 4-м столетии оплачивалось гораздо меньше должностей, чем в 5-м; ответ В. Габриельсона (Gabrielsen 1981 (С 141)) носит вымученный характер, но, по сути, как я полагаю, он верен; см., впрочем: Lewis 1982 (С 185).
4 Однако существовали профессиональные составители судебных речей (так называемые логографы. — A3), и Исей (работал в первой половине IV в. до н. э.), специализировавшийся на делах о наследстве, ближе всего приблизился к тому, кого мы назвали бы адвокатом или юристом. О логографах и их клиентах см.: Dover 1968 (В 35).


I. Афины IV в. до н. э: органы управления
675
лица и выносили вердикт — без всякого руководства со стороны профессиональных экспертов — простым большинством голосов нескольких сотен присяжных. Город-государство (полис) представлял собой общину граждан (πολΤται), и считалось невероятным, что граждане могут нуждаться в защите против действий государства; конечно, государство имело определенные полномочия, чтобы навязать свою волю — впрочем, легитимными средствами — упорствующему индивидууму. Афиняне не сделали суды независимыми от иных органов власти, и даже более того — давали представителям исполнительной власти судебные полномочия для усиления их административных правомочий.
Далеко не все жители Афин и Аттики были афинскими гражданами, а лить те, у кого оба родителя обладали гражданством:5 в Перикловых Афинах из всего населения, оцениваемого приблизительно в 300 тыс. человек, ок. 45 тыс. были взрослыми гражданами мужского пола, а жен и детей граждан было немногим более 100 тыс.; из оставшихся менее 50 тыс. относились к метекам, свободным мужчинам и женщинам, являвшимся здесь либо гостями, прибывшими в Афины на долгий срок, либо постоянными жителями, и еще чуть более 100 тыс. человек имели статус рабов. Пелопоннесская война привела к тяжелым потерям, и после нее уже меньше иностранцев приезжало в Афины: ок. 360 г. до н. э. общая численность населения составляла, возможно, 210 тыс., в том числе 29 тыс. граждан, 71 тыс. жен граждан и их детей, 35 тыс. метеков и 75 тыс. рабов6. К концу V в. до н. э. в интеллектуальных кругах было модно говорить об искусственности всех человеческих установлений, включая различения этих социальных статусов, но в IV в. до н. э. Платон и Аристотель принимали данные различия, и в реальности эти последние никогда всерьез под сомнение не ставились;7 в Афинах предложение наградить гражданскими правами всех тех неграждан, которые помогли восстановить демократию в 403 г. до н. э., было отклонено8. Рабы находи¬
5 Закон Перикла от 451/450 г. до н. э., ограничивший гражданство только теми лицами, у кого и отец, и мать являлись афинскими гражданами, либо был аннулирован, либо просто не соблюдался к концу Пелопоннесской войны, но после ее окончания (в 403 г. до н. э. — А.3.) данный закон Перикла вновь был восстановлен (Демосфен. LVIL30; Евмел. FGrH 77 F 2; Каристий, фр. 11 Müller), а в IV в. до н. э. брак чужестранца с афинской гражданкой, как и брак афинского гражданина с чужестранкой, стал, согласно закону, рассматриваться в качестве преступления ([Демосфен.] ОХ. 16; ср.: 52).
6 Мы исходим из подсчетов В. Эренберга: Ehrenberg 1969 (С 19): 31. Более высокие цифры для Перикловых Афин приводятся в следующих исследованиях: Hansen 1981 (С 159); Hansen 1982 (С 161); Rhodes 1988 (В 95): 271—276. Ключевым для IV в. до н. э. остается вопрос о том, сколько именно было граждан до того момента, когда в 321 г. до н. э. самые бедные, 31 тыс. чел. (Диодор. XVIII. 18.4-5) или же 21 тыс. (Плутарх. Фокион. 28.7), лишились гражданских прав; более низкую цифру отстаивает Е. Рушенбуш: Ru- schenbusch 1979 (С 234): 133—152; более высокую — и это выглядит убедительней — М. Хансен: Hansen 1986 (С 165).
7 О том, что все люди равны по природе: Антифонт-софисг. 87 В 44, строки 266—299 D—К; ср.: Еврипид. Ион. 854—856; о том, что некоторые люди — рабы по природе: Аристотель. Политика. 1.1254а17—24.
8 Аристотель. Афинская полития. 40.2.


676
Глава 11. Полис и его альтернативы
лись почти в полной власти своих хозяев; метеки — если они не имели особой привилегии — облагались более тяжелыми налогами, нежели граждане, были обязаны служить в войске, если обладали должным богатством, им не позволялось иметь в собственности землю и дома на афинской территории, права их были ограничены, и доступ в Народное собрание и к выборным должностям был для них закрыт.
В IV в. до н. э., хотя вся эта структура в своей основе изменена не была, в ней всё же произошли перемены0. Олигархические перевороты конца 5-го столетия привлекли внимание к тому, насколько трудным делом было отыскание действующей нормы права в условиях, когда декреты Народного собрания накапливались (без всякой систематизации. —
А.3) в течение почти двухсот лет, со времени законодательства Солона. Работы по составлению исправленного свода законов начались в 410 г. до н. э. и завершились в 399-м;9  10 и впоследствии номосы (законы в узком смысле слова. — А.З.), входившие в состав этого свода, и их видоизменения, осуществленные посредством специальной процедуры, в которой последнее слово принадлежало не Народному собранию, а коллегии номофе- тов (законодателей), должны были теперь отличаться от псефизж (ψηφίσματα, декретов, постановлений), принимавшихся Советом [пятисот] и Народным собранием, точно так же, как и в V в. до н. э.: согласно теории, номосы принимались навечно и имели общее назначение, тогда как псефизмы носили вспомогательный характер и касались конкретных вопросов. Большинство афинских нормативных актов соответствовало данной теории, но существовало одно важное исключение, заключавшееся в том, что все решения в области внешней политики, даже союзы, которые заключались на вечные времена, оформлялись в виде псефизм (ед. ч. псе- физма). Вообще говоря, хотя мы и знаем несколько номосов, принятых в IV в. до н. э., псефизмы были гораздо более многочисленными11. К концу 5-го столетия граждане могли получать плату за исполнение самых разных государственных должностей, но не за присутствие на Народном собрании: чтобы повысить посещаемость экклесии, пытались придумать разные уловки, и в 411 г. до н. э. олигархи, предложившие сократить гражданский корпус до 5 тыс. человек, указывали, что (вследствие войны) количество присутствующих на Народном собрании никогда не доходило до 5 тыс. (Фукидид. VIII.72.1); вскоре после демократической реставрации 403 г. до н. э. была введена поощрительная плата, но не для всех, участвовавших в Собрании, а для пришедших самыми первыми
9 Более детализированный обзор конституции IV в. до н. э.: Rhodes 1979/1980 (С 226).
10 Ср.: КИДМУ: 602. См. прежде всего: Лисий. XXX; Андокид. 1.81-Б7; IG I3 104-105 (стела с новой публикацией старых законов); Dow 1961 (С 131) (со ссылками на фрагменты надписи в IG Р/П2 и на «Hesperia»: фрагменты, относящиеся ко времени до 403 г. до н. э., переизданы в: IG I3 236—241, а фрагменты, относящиеся ко времени после 403 г. до н. э., происходят из религиозного календаря Афин); Fingarette 1971 (С 135); Clinton 1982 (С 115); Robertson 1990 (С 232); Rhodes 1991 (С 230).
11 О процедуре принятия номосов в IV в. до н. э.: MacDowell 1975 (С 193); Hansen 1971—1980 (С 150); Rhodes 1985 (С 228); Hansen 1985 (С 164); о номосах и псефизмах: Hansen 1978 (С 155); Hansen 1979 (С 156).


I. Афины IV в. до н. э: органы управления
677
или для пришедших вначале в течение определенного времени, и оказалось, что, несмотря на сокращение общего числа граждан после Пелопоннесской войны, посещаемость экклесии в 4-м столетии была несколько лучше посещаемости прошлого века12.
Две организационные перемены были произведены в первую половину столетия. Видимо, в какой-то момент времени от конца 390-х до 379/ 378 г. до н. э. председательские обязанности на заседаниях Совета и в Собрании были отняты у пританов (πρύτανεις), пятидесяти советников из одной филы, работавших на протяжении одной десятой части года12а в качестве постоянного комитета Совета пятисот, и переданы новой коллегии из девяти проэдров (πρόεδροι, «председатели»), избиравшихся (из числа всех булевтов, т. е. членов буле, Совета пятисот. — А.З.) посредством жребия по одному человеку от каждой филы за исключением той, к которой пританы принадлежали; проэдры избирались сроком на один день13. До указанных перемен главный секретарь государства, хранивший протоколы заседаний Совета и Народного собрания и отвечавший за публикацию документов, являлся членом Совета, избираемым (что необычно) на срок одной притании из любой филы кроме той, представители которой в данный момент были пританами. Между 368/367 и 363/362 гг. до н. э. данный пост был отделен от членства в Совете, и с этого времени назначение стало осуществляться по жребию и на целый год, с запретом занимать эту должность вторично14. Вероятно, целью первого изменения было более равномерное распределение рабочей нагрузки между членами Совета (булевтами. — А.З.), второе же изменение представляло собой маленький шажок по направлению к большей последовательности и эффективности.
В V в. до н. э. базой финансовой системы была центральная государственная сокровищница; доходы собирались и вносились в нее аподекта- лли (άποδέκται, «сборщики»), выплаты осуществлялись десятью колакрета- лли (букв, «сборщики бёдер»)14а и должны были санкционироваться Народным собранием, которое могло рассматривать данный вопрос как от
12 О плате: Афинская полития. 41.3; вместе с: Аристофан. Женщины в народном собрании. 184—188, 293, 380—390, и др.; Афинская полития. 62.2; посещаемость в IV в. до н. э.: Hansen 1976 (С 154).
12а Одна десятая часть годового цикла работы Совета пятисот и Народного собрания, то есть срок, в течение которого одна из десяти комиссий Совета выполняла свои дежурные функции, называлась словом «притания». — A3.
13 Афинская полития. 44.2—3 — описание новой системы. Об изменениях: Rhodes 1972 (С 224): 21, 25—28; новый terminus ante quem (дата, до которой только и могли произойти указанные перемены. — A3.): Pritchett 1972 (В 167): 164-169, No 2.
14 Афинская полития. 54.3; о приведенной датировке: IG П2 104—107 (= Tod 134, 136 (Harding 52), 135, 131 (Harding 53) — 368/367 г. до н. э.), иначе (т. е. другая датировка) 110—111 (= Tod 143, 142 (Harding 55) — 363/362 г. до н. э.); обсуждение: Rhodes 1972 (С 224): 134-138.
14а Первоначально, в архаические времена, в обязанности колакретов входил сбор частей животных для жертвоприношений; позднее колакреты стали отвечать за сбор налогов и за их расходование; см. КИДМ Ш.З: 438; V: 109 (вместе с нашей сноской 68а), 168, 603. — A3.


678
Глава 11. Полис и его альтернативы
случая к случаю, так и в регулярном порядке. В период Пелопоннесской войны должность колакретов была упразднена15, а в начале IV в. до н. э. была упразднена и единая казна: вместо внесения доходов в центральную сокровищницу аподекты осуществляли их μερισμός («распределение») между отдельными органами, производившими расходы16. Очевидно, было целесообразно заранее решать, какие средства государство может позволить себе потратить на те или иные цели, но, когда полис испытывал нехватку денег, как, например, в первой половине IV в. до н. э. (после того, как в результате Пелопоннесской войны Аттика оказалась разорена, а ее империя 5-го столетия была утрачена), принять жесткий бюджет, определенный заранее, было очень непросто, при том что деньги были разбросаны по различным сокровищницам. В качестве одной из этих отдельных сокровищниц в какой-то момент в первой половине IV в. до н. э. был создан фонд для выплаты солдатского жалованья — стратиотикон (τό στρατιωτικόν), казначей которого был выборным должностным лицом; предполагалось, что в те периоды, когда Афины будут находиться в состоянии войны, все побочные доходы, не распределенные между иными сокровищницами, должны будут пополнять именно этот фонд. Видимо, в середине 350-х годов до н. э. был создан другой фонд с выборным казначеем — теорикон (τό θεωρικόν, зрелищные деньги), и дополнительные доходы были перенаправлены туда. Предлогом для создания этого фонда явилась необходимость совершения выплат гражданам для покрытия их затрат на приобретение билетов в театр во время главных празднеств, однако Эсхин заявляет, что во времена Евбула (одного из создателей фонда) казначеи теорикона «заведовали должностью антиграфея [контролер государственных доходов, о функциях которого известно немного], заведовали тем, что относится к обязанностям аподектов и тех, кто отвечает за верфи, также возводили арсенал, были строителями дорог, так что почти всё хозяйство города они держали в своих руках» (Эсхин. Ш: Против Ктесифонта. 25). Увеличив афинские доходы и отговорив Народное собрание от затратных, но малорентабельных военных авантюр, Ев- бул смог привлечь в теорикон гораздо больше денег, нежели было необходимо для реализации первоначально заявленных целей этого фонда, и сделал возможным использовать данные средства для других задач; по всей видимости, имело место и конституционное изменение, благодаря которому казначей этого фонда (единоличный, избираемый [поднятием рук, а не жребием. — А.З.] и имевший право переизбираться на ту же должность магистрат) был уполномочен вместе с Советом надзирать за деятельностью старых финансовых комитетов, а также мог получать информацию о том, что происходило в любом афинском финансовом ведомстве. К концу 340-х годов до н. э. политическое верховенство перешло от Евбула и его сторонников, стремившихся к финансовому восстановлению и отличавшихся осторожностью в военных вопросах, к Демосфену
15 Ср.: КИДМ. V: 603.
16 IG И2 29 (= Tod No 116).18—22 (387/386 г. до н. э.); Афинская полития. 48.2; ср.: Rhodes 1972 (С 224): 98-105.


I. Афины IV в. до н. э: органы управления
679
и к его союзникам, желавшим любой ценой противостоять Филиппу Македонскому; видимо, в 340 г. до н. э. дополнительные доходы опять были перенаправлены в военный фонд (Филохор. FGrH 328 F 56а), а в 337/336 г. до н. э. Демосфен сам стал казначеем теорикона (Эсхин. Ш: Против Кте- сифонта. 24). Вскоре после этого, благодаря принятию закона Гегемона, были внесены изменения (Там же: 25): отныне зрелищным фондом стала ведать коллегия (вероятно, из десяти человек, хотя и по-прежнему избиравшихся [поднятием рук, а не жребием. — А.З.]); срок пребывания в этой, как и в любой подобной, должности был ограничен четырьмя годами, и этот «зрелищный» совет вместе с казначеем военного фонда (по- прежнему единоличным) участвовал в деле надзора за старыми финансовыми ведомствами. Впрочем, появился новый казначей, занявший место старого казначея теорикона с титулом «επί τη διοικήσει» («управляющий хозяйственными делами»). В период царствования Александра данный пост занимали Ликург и его друзья; и при других режимах эллинистических Афин единоличный управляющий либо коллегия έπί τη διοικήσει и казначей военного фонда являлись важнейшими финансовыми должностными лицами государства17.
Десять стратегов избирались экклесией, изначально — по одному от каждой филы. Ко времени Перикла, хотя представительство фил в своей основе сохранилось, исключения дозволялись (вероятно, в тех случаях, когда при первом голосовании в какой-либо филе претендент не набирал простого большинства);18 позднее, возможно, в третьей четверти IV в. до н. э., правило о представительстве фил было отменено, и стратегов стали избирать невзирая на их принадлежность к той или иной филе19. Во времена Кимона и Перикла стратеги были не только полководца¬
17 Ср.:. Rhodes 1972 (С 224): 105—108, 235—240. Заведующий военной казной впервые упомянут в IG П2 1443.12—13 (344/343 г. до н. э.), Г. Глотц (Glotz 1932 (С 143)) же доказывал, что этот фонд был создан незадолго до того; возражения: Cawkwell 1962 (С 104). Что касается зрелищного фонда, то источники — преимущественно записи в лексикографических собраниях и глоссы в схолиях — приписывают его создание либо Периклу (принимается Пикардом-Кембриджем: Rckard-Cambridge 1968 (Н 94): 266—277), либо Агиррию (эту версию отстаивает Бьюкенен: Buchanan 1962 (С 97): 48—53), либо Диофанту и Евбулу (поддерживают ван Оотегем и Рушенбуш: van Ooteghem 1932 (С 211); Ruschenbusch 1979 (С 235)); молчание Аристофана косвенно свидетельствует против более ранних атрибуций. О казначеях теорикона после закона Гегемона: Афинская полития. 43.1, 47.2; о Ликурге и ведомстве έπί xfj διοικήσει (не упомянутом в «Афинской политии»): Гиперид, фр. 139 Sauppe =118 Kenyon, Демосфен. Письма. Ш.2; [Плутарх.] Десять ораторов. 841Ь—с (ср. декрет, упомянутый в: 852Ь); Диодор. XVI.88.1, Дионисий Галикарнасский. О Динархе. 11; SEGX1X119.
18 Ср.: КИДМУ: 115-117.
19 Афинская полития. 61.1 — на основании этого места доказывалось, что четверо из шести известных нам стратегов 323/322 г. до н. э. происходили из одной филы (Sundwall 1906 (С 260): 23—24), но новейшее просопографическое исследование свело их количество к двум (Develin 1989 (С 127): 408; того человека, которого Девелин относит к навар- хам, я считаю стратегом). Изменения в порядок выборов были внесены, вероятно, после 357/356 г. до н. э. (восемь известных стратегов этого года относились к семи разным фи- лам: IG П2 124 (= Tod Nq 153 = Harding No 65). 19—23; нельзя исключать того, что в этом списке следует восстанавливать имя не Харета, а Хабрия, который случайно был упомя¬


680
Глава 11. Полис и его альтернативы
ми, но и политическими лидерами. Отрыв политического превосходства от публичной должности, начавшийся во время Пелопоннесской войны, продолжился в IV в. до н. э., и некоторые тогдашние не востребованные афинским полисом полководцы стали отправляться за границу, чтобы сражаться в качестве командиров наемников. Распределение ответственности между стратегами, входившими в коллегию, начало приобретать регулярный характер: в конце 350-х годов до н. э. мы обнаруживаем «стратега для территории» (στρατεγός επί τήν χώραν), отвечавшего за оборону Аттики [IG П2 204 = Harding № 78А, 19—20; Филохор. FGrH 328 F 155), а также должность ответственного «за тяжелое вооружение» («επί τα όπλα)», который командовал во время кампаний за пределами Аттики, — по всей видимости, эта должность была учреждена тогда же; сверх того, в период написания «Афинской политии» (61.1) два стратега отвечали за Пирей, один — за организацию всего, связанного с триерархией, пять оставшихся оставались свободными и назначались для конкретных целей; а к концу Ш в. до н. э. уже каждый из десяти стратегов в рамках своей должности занимал регулярный пост и исполнял постоянные обязанности20.
В начале IV в. до н. э. судебная система, предназначенная для рассмотрения частных тяжб подверглась реорганизации. Судьи по демам, δικασταί κατά δήμους, по всей видимости, перестали посещать демы на заключительной фазе Пелопоннесской войны, то есть когда сельская местность Аттики оказалась в спартанских руках, а олигархия 404/403 г. до н. э. сделала цифру «30» зловещим числом: в 4-м столетии количество таких судей было доведено до сорока, при этом суд они вершили по-прежнему в Афинах (т. е. не произошло возвращения к старой практике разъездных судей. — А.З) [Афинская полития. 53.1). Они были полномочны выносить окончательные решения по делам на сумму не выше десяти драхм. С 399 г. до н. э. на граждан, принадлежавших к гоплитскому и к более высоким имущественным классам, была возложена обязанность выполнять функции диэтетов (διαιτηται, иначе διαιτάται, «третейские судьи») в последний год из тех сорока двух лет их жизни, в течение которых они могли призываться к военной службе (а это был год, когда им исполнялось шестьдесят). Рассмотрение частных тяжб на сумму свыше десяти драхм распределялось комиссией Сорока между диэтетами и попадало в дикастерий (одна из десяти коллегий присяжных судей. — А.З) лишь в том случае, если один из тяжущихся подавал апелляцию на решение тре¬
нут в нем дважды, а позднее вычеркнут (Cawkwell 1962 (С 15): 38, примеч. 23), однако Харет в любом случае был стратегом (Демосфен. ХХШ.173)).
20 	Hammond 1969 (С 149): 116, с примеч. 1 (= 1973 (А 28): 353—354, с примеч. 1 на с. 354) — автор относит создание первых двух постов к 470-м годам до н. э. и основание для этого отыскивает в 5-м столетии, в одном из прочтений одного места у Лисия (ХХХП.5), однако никаких других свидетельств для этих должностных титулов не обнаруживается вплоть до конца 350-х годов до н. э. О назначениях стратегов в эллинистических Афинах см.: Ferguson 1909 (В 139): 314-323.


I. Афины IV в. до н. э: органы управления
681
тейского судьи (Там же. 53.2—6)21. Использование этих людей в качестве посредников отражает ту точку зрения, что в вопросах домохозяйства, включая судебные споры, участие экспертов не является обязательным; задача данного института состояла, возможно, в том, чтобы уменьшить государственные расходы, шедшие на жалованье присяжным судьям (судившим в дикастериях. —A3.). Чтобы повысить доходы Афин, Евбул пытался привлечь сюда как можно больше иностранных торговцев, и одним из использованных им методов было создание специализированного производства для исков, касающихся крупной торговли («δίκαι έμπορικαί»), с отлаженной процедурой и возможностью возбуждать дела раз в месяц22. Это были тяжбы, связанные с морскими торговыми операциями и предусмотренные письменными договорами; особенной чертой этих судебных процессов было то, что в них игнорировалось обычное статусное отличие между гражданами, метеками и рабами — возможность судиться по такой процедуре была открыта для всех, причем на равных условиях.
Что касается дикастерий, то главные изменения имели своей целью сделать формирование каждой коллегии присяжных прозрачным, построенным на принципе случайной и непредсказуемой выборки кандидатов. В V в. до н. э. лица, становившиеся присяжными как волонтеры, ежегодно разделялись на десять секций (<дикастерий), и в течение всего года каждая должна была работать в конкретном, назначенном ей, судебном присутствии (для рассмотрения особо важных дел объединяли две или даже более секций). Конечно, отдельно взятый присяжный совсем необязательно участвовал в каждом заседании своей секции, однако такая особенность всё же позволяла тяжущимся заранее знать, кто из присяжных будет рассматривать их дело; в данной связи представляется удивительным, что первый известный нам пример подкупа присяжных может быть отнесен лишь к концу 409 г. до н. э.23. В начале IV в. до н. э. судебные присутствия стали распределяться между секциями утром того дня, на который было назначено судебное заседание24. Примерно с 370-х годов до н. э. присяжные от одной филы включались в одну из десяти секций, и с помощью тщательно продуманной процедуры, в которой использовались особые судейские жетоны (пинакионы, πινάκια) и аппараты
21 Датировка: MacDowell 1971 (С 192). Из текста «Афинской политии» (42, 55) вытекает, что все граждане в течение первых двух лет служили в качестве эфебов и в течение последнего года из тех сорока двух, что исчислялись с момента достижения совершеннолетия, — в качестве диэтетов, однако см.: Gomme 1933 (С 144): 11; Rhodes 1980 (С 227): 191—194; возражает: Pélékidis 1962 (С 215): 133—134; Ruschenbusch 1979 (С 236); Ruschen- busch 1981 (С 238).
22 Cp.: Cohen 1973 (С 120). Против его точки зрения были выдвинуты возражения, см.: Hansen 1981 (С 160).
23 Афинская полития. 27.5, Диодор. ХШ.64.6, Плутарх. Кориолан. 14.6. О присяжных V в. до н. э. см.: Аристофан. Осы. 303—306, 1107—1109; а также: Harrison 1968—1971 (С 172) П: 239-240.
24 Аристофан. Женщины в народном собрании. 681—686; Аристофан. Богатство. 277, 972; а также: Harrison 1968—1971 (С 172) П: 240—241.


682
Глава 11. Полис и его альтернативы
для проведения жеребьевки (клеротерионы, κληρωτήρια), коллегии присяжных каждый день формировались заново таким образом, что из каждой из ста секций набиралось равное количество человек, и при этом в каждой коллегии присяжных работало одинаковое число судей от каждой филы25.
Совет Ареопага, чья судебная компетенция в 462/461 г. до н. э. была сведена к рассмотрению дел об убийстве и некоторых других категорий дел26, по меньшей мере был предметом дискуссий ок. 400 г. до н. э.27 и во времена Демосфена пережил возрождение. Исократ в своем «Ареопа- гитике» восхвалял доброе старое время, когда Ареопаг был влиятельным органом; декрет Демосфена усилил судебную власть Ареопага (Динарх. I. Против Демосфена. 62—63), а после Херонеи этот совет решал участь тех, кого обвиняли в трусости или измене (Ликург. Против Леократа. 52—54, Эсхин. Ш. Против Ктесифонта. 252); вмешивался он и в политическую сферу, поднимая вопросы, по которым Народное собрание уже вынесло решение (Демосфен. ХЛ/ТП. О венке. 134—136); экклесией он был уполномочен на проведение расследования по некоторым громким преступлениям, на основании которого сообщал о своем мнении в форме апофазы (άπόφασις, «заявление»), после чего Народное собрание решало, передавать ли дело присяжным в дикастерии28. Противники Демосфена обвиняли его в недемократичности и были настолько этим встревожены, что в 337/336 г. до н. э. провели закон, в котором в случае свержения демократии грозили Ареопагу приостановкой его деятельности (SEG ХП 87 = Harding № 101); Ареопаг, однако, сохранил свои расширенные полномочия, и в 323 г. до н. э. объявил Демосфена виновным в присвоении части денег, привезенных в Афины Гарпалом, хотя именно благодаря Демосфену расследование этого дела было передано в Ареопаг29.
Различие, которое афиняне проводили между номосами и псефизма- ми, указывает на то влияние, которое в то время имела философия; это отличие на деле никак особенно не умаляло суверенного права Народного собрания вырабатывать решения. Другие перемены, пришедшиеся на начало IV в. до н. э., были сделаны в духе демократии V в. до н. э.: введение платы за посещение Народного собрания; использование мужчин на последнем году их военной службы в качестве третейских судей; появление новой комиссии проэдров (οι πρόεδροι), которые председательствовали в Совете и Народном собрании; тщательно продуманная система жеребьевки для формирования коллегий присяжных. Позднейшие нововведения в меньшей степени соответствовали духу демократии: обшир¬
25 Афинская полития. 63—66; о клеротерионах: Dow 1939 (С 128); о пинакионах: Kroll 1972 (С 184).
26 Ср.: КИДМУ: 93-101.
27 Ср.: Лисий, фр. 178 Sauppe у Гарпократиона, «έπιθέτους έορτάς»; декрет: Андокид. 1.84. Более поздняя датировка для этого декрета предложена здесь: Sealey 1991 (С 256).
28 Harrison 1968-1971 (С 172) П: 105; Hansen 1975 (С 153): 39-40.
29 Ср. с. 1002 наст. изд.


П. Афины IV в. до н. э: анатомия политики
683
ные властные полномочия, предоставленные казначеям торшона и управляющим хозяйственными делами (επί τη διοικήσει) — это самые яркие примеры, но и в других вопросах специализация и профессиональная компетенция начинают цениться более высоко. Стало модным говорить о недостатках радикальной демократии. Демократический аппарат продолжал работать, и в городе, сохранявшем горькие воспоминания об олигархиях 411—410 и 404/403 гг. до н. э., ни один политик не мог себе позволить быть открытым противником демократии, однако уже не существовало того энтузиазма по отношению к демократическим принципам, который был характерен для второй половины V в. до н. э.30.
II. 	Афины IV в. до н. э: анатомия политики
Вплоть до смерти Перикла политические лидеры Афин всегда занимали главные государственные должности: изначально — должность архонта, после исполнения которой они становились пожизненными членами Ареопага; в середине V в. до н. э. — должность стратега, на которую можно было переизбираться неограниченное количество раз. В конце 5-го столетия софисты учили, что ораторское искусство и умение аргументировать свою точку зрения особенно необходимы для политического успеха, и это объясняет появление типа иолшикг,-демагога (дословно «вождя народа») или ритора («оратора»). Между тем стратеги становились военными специалистами, готовыми сражаться как за Афины, так и за иноземного нанимателя (ср. выше); новые политики представляли собой людей, которые регулярно произносили речи в Народном собрании, где убеждали граждан голосовать за свои предложения, однако далеко не всегда отравляли публичную должность (ср.: Исократ. VHL 0 мире. 54— 55)31. Каллисграт был стратегом в 378/377, 373/372 и 372/371 гг. до н. э., но на протяжении всех 370—360-х годов он оставался влиятельным политиком, не занимая постоянно указанной должности; есть основания думать о партнерстве стратега Харета и политика Каллисграта32. Начиная с 346 г. до н. э. в разных посольствах принимал участие Демосфен; в 347/346 г. до н. э. он был членом Совета (напр.: Демосфен. XIX. О преступном посольстве. 154, 234), но он не занимал в Афинах никакой регулярной должности вплоть до 337/336 г. до н. э., когда стал казначеем теорикона и членом специально созданной комиссии по надзору за ремонтом городских стен
30 Bleicken 1987 (С 95) — в этом исследовании подчеркивается преемственность между демократией V и IV вв. до н. э.
31 Roberts 1982 (С 231) — автор утверждает, что подавляющее большинство известных нам политиков нового типа занимали хотя бы какую-то должность; важно, однако, то, что они не удерживали постоянно никакую из главных должностей, как это было в случае с Кимоном и Периклом.
32 По поводу такого партнерства ср.: Демосфен. ХШ.20 (вместе с: П.29), [Демосфен.] ХП.19, Эсхин. Ш.7; также: Исократ. XV. 136.


684
Глава 11. Полис и его альтернативы
(напр.: Эсхин. Ш. Против Ктесифонта. 24, 31). Фокион, как мы читаем, хотел вернуться к прежнему обыкновению совмещения военного и политического лидерства (Плутарх. Фокион. 7.5—6): он был стратегом сорок пять раз (8.2), однако, хотя он и играл определенную роль в политике, а его симпатии явно лежали на стороне противников Демосфена, в течение большей части своей карьеры Фокион не был политиком первого ранга, при этом, подобно другим стратегам, он не чурался служить в качестве наемника (Диодор. XVL42.7—9)33. С другой стороны, существовала тенденция к исполнению новых финансовых должностей влиятельными политиками: Евбул был казначеем теорикона\ в 337/376 г. до н. э. Демосфен также был казначеем теорикона\ Ликург был управляющим хозяйственными делами (επί τη Stoiκήσεφ нам неизвестно, чтобы Демад исполнял какую-либо регулярную должность кроме казначея военной казны34. Вместе с тем, ведущих политиков всегда привлекала возможность участия в посольствах, что предполагало не административную рутину, а переговоры с иностранными государствами.
Отнюдь не многие политики 4-го столетия принадлежали, подобно Ликургу (представитель рода Этеобутадов), к древней аристократии, но многие происходили из богатых семей, а Эсхин и Демад отличались тем, что вышли из низов общества35. Материальное благосостояние не только позволяло политику посвящать большую часть своего времени государственной деятельности, но и предоставляло ему возможности для саморекламы через проявление щедрости при исполнении общественных повинностей, известных как литургии36, а также через пожертвование денег, когда полису требовались добровольные взносы; Демосфен попрекал Эсхина тем, что тот никогда не тратил личных средств ради общественных интересов (ХУШ. О венке. 311—313).
Афиняне не пытались сделать свою судебную власть независимой от других государственных учреждений (ср. выше), как и проводить четкое разграничение между противозаконным поведением своих политических и военных лидеров и иными их провалами. Стратег, не добившийся ожидаемого от него успеха, или политик, по чьей рекомендации Народное собрание выбрало курс, приведший к катастрофе, могли быть обвинены в том, что предали интересы Афин ради предложенной им взятки;37 противники какой-либо меры, принятой Народным собранием в качестве псефизмы или номофетами — в качестве номоса, могли атаковать и эту меру, и ее инициатора с помощью процедуры γραφή παρανόμων [графэ па- раномон, «публичное обвинение в противозаконии») или «...νόμον μή έπιτή-
33 О Фокионе см.: TriÜe 1988 (С 261).
34 IG П2 1493-1495; Mitchel 1962 (С 202) (SEG XXI 552).
35 Ср.: Davies 1971 (С 124): 544-547, 100-101.
36 Ср.: КИДМУ: 114.
37 Подарки были обычным делом, а специального слова для такого явления, как взятка, в греческом языке не существовало; ср.: Lewis 1989 (С 42). Об обвинениях в коррупции см.: Perlman 1976 (С 221).


П. Афины IV в. до н. э: анатомия политики
685
δειον θεΤναι» («...в принятии вредного закона»);38 а члены дикастерий Афин, не являвшиеся профессиональными судьями, вопреки приносимой ими клятве (Демосфен. XXIV. Против Тимократа. 151), концентрировали свое внимание (при вынесении вердиктов и приговоров. — А.3.) отнюдь не только на предполагаемых правонарушениях, но и на заявлениях общего характера, касавшихся представавших перед ними публичных фигур. Век аттических ораторов (примерно 420—320 гг. до н. э.) богат на политические процессы39. Аристофонт заявлял, что он был оправдан семьдесят пять раз, когда его обвиняли с помощью процедуры графэ параномон (Эсхин. Ш. Против Ктесифонта. 194); когда после смерти Александра вспыхнула война против Македонии40  41, Демад оказался политически нейтрализован, будучи подвергнут атимии (лишению гражданских прав) за то, что был признан виновным в трех процессах графэ параномон41. Политические шаги могли вызвать судебное преследование необязательно откровенно политического характера, и ведущие политики в Афинах 4-го столетия то и дело вызывали друг друга в суд.
Магистраты должны были подвергаться докимасии (проверке) до того, как они вступали в должность [Афинская полития. 55.2); в течение одного года в каждой из десяти пританий они обязаны были представлять промежуточные отчеты (48.3), причем народ путем голосования решал, находит ли он, что они правильно исполняют свои обязанности (43.4; ср. 61.2, 4); по окончании должностного срока каждый из магистратов должен был представить окончательный отчет о том, как он расходовал государственные деньги (так называемый логос: 54.2), магистратов проходили и более общую проверку на предмет исполнения своих должностных обязанностей (эти отчеты назывались евфинамщ ευθυναι, букв.: «правёж»: 48.4—5). Несмотря на наличие таких обвинений, как параномон, которые можно было предъявлять против инициатора любой псефизмы, политики нового типа, чье положение в государстве не зависело от исполнения какой-либо должности, должны были чувствовать себя достаточно неуязвимыми, поэтому предпринимались попытки поместить этих людей в недвусмысленные правовые рамки. В консолидированном исангелтическом но- мосе (νόμος είσαγγελτικός, «закон об импичменте»), вошедшем в составленный в 399 г. до н. э. свод законов, первые два вида преступлений были определены так: «Если кто-либо ниспровергает демократию афинян...», «...или если кто-либо предает город...», но третий пункт гласил следующее: «...или, будучи ритором, не говорит того, что является наилучшим для афинского народа, и берет за это деньги и подарки от тех, кто дей¬
38 Первая из названных обвинительных процедур использовалась против псефизм, вторая — против номосов, которые, согласно обвинению, были расценены как противозаконные либо вредные: Hansen 1978 (С 155): 325—329.
39 Ср.: Mossé 1974 (С 209); но то, что этот автор хочет доказать, убедительно опровергается в статье: Cloché I960 (С 118).
40 Ср. с. 1003 наст. изд.
41 Диодор. ХУШ.18.1—2 (с правильным числом процессов); ср.: Плутарх. Фокион. 26.3; Суда (Δ 415), под словом «Δημάδης».


686
Глава 11. Полис и его альтернативы
ствует против народа»42. У Гиперида содержится пояснение: первые две клаузулы касаются преступлений, которые может совершить любой из числа граждан, но третья направлена непосредственно против риторов, поскольку «именно они предлагают псефизмы; ибо было бы глупо с вашей стороны, если бы вы приняли этот закон иным способом — таким, при котором бы риторы получали почести и преимущества от своих публичных выступлений, а все риски, возникающие от этого, вы возложили бы на обычных граждан (ίδιώται)» (IV. В защиту Евксениппа. 8-9). Так же и Эхин заканчивает свою речь против Тимарха, который обвинялся по закону, запрещавшему тем, кто погрешает против собственного тела, обращаться к Народному собранию, «ведь закон интересует поведение не частных лиц (τούς ίδιωτεύντας), но тех, кто участвует в управлении полисом (τούς πολιτευόμενους)» (I. Против Тимарха. 195). Распутство, которым занимался Тимарх, лишало его права исполнять какую-либо государственную должность43 (19—20) и было включено в список пороков, с которого начинался закон о «докимасии (проверке гражданской пригодности. — А.3) ораторов» (δοκιμασία ρητόρων), содержавший, помимо всего прочего, положение, согласно которому всякий желающий гражданин мог преследовать в судебном порядке того человека, который, будучи лишен этого права, выступал с речью в Народном собрании (27—32). Выражение «публичная жалоба касательно ораторов» («ρητορική γραφή), обнаруживаемое у поздних лексикографов, но не в современных событиям текстах, было, возможно, иным названием для этой докимасии*4. По Эсхину получается, что докимасия могла быть применена к любому, кто произносил речь, даже по какому-то отдельно взятому поводу («...έάν τις λέγη...», «...если что-либо говорит...»: 28); но само слово «ритор», похоже, использовалось прежде всего применительно к тем, кто вносил проекты постановлений45, и если человек не занимался политической деятельностью на регулярной основе, то в случае подачи на него жалобы он мог заявить, что не является ритором, и, следовательно, закон к нему был неприменим (ср.: Гипе- рид. IV. В защиту Евксениппа. 30).
Таким образом, возможность докимасии на основании репутации ритора и возможность судебного преследования за личное поведение в качесг-
42 Гиперид. IV.7—8; ср.: Поллукс. VIII.52; Lexicon Rhetoricum Cantabrigiense, «εισαγγελία,» — оба эти текста направляют данный пункт именно против риторов.
43 Несмотря на это, Тимарх дважды был членом Совета (Эсхин. Против Тимарха. 109, 80): отсутствие института государственных обвинителей означало, что данный закон приводился в действие лишь тогда, когда появлялся человек, желавший этим законом воспользоваться.
44 Гарпократион, под словом «ρητορική γραφή»; Lexicon Rhetoricum Cantabrigiense, под словом «εισαγγελία,»; Lexica Segueriana (Bekker. Anecdota Craeca I: 299, строка 24). Отождествляется с графэ параномон: Hansen 1974 (С 152): 25; с докимасией риторов: Rhodes 1981 (В 94): 660, примеч. 53.
45 Именно в таком значении данное слово используется при своем первом появлении в сохранившихся источниках: М—L № 49 = IG I3 46.21 (надпись, датируемая примерно 445 г. до н. э.), и это значение, вероятно, подразумевается в исангелтическом номосе (νόμος είσαγγελτικός).


П. Афины IV в. до н. э: анатомия политики
687
ве ритора ставила политиков на одну доску с обладателями государственных должностей. В преследовании Эсхином Ктесифонта за его предложение предоставить почести Демосфену, начатом в 336 г. до н. э. и доведенном до судебного разбирательства в 330-м, главное обвинение состояло в том, что Ктесифонт вставил лживое заявление в публичный документ, утверждая, что Демосфен «постоянно говорит и действует наилуч- шим для народа образом» (Эсхин. Ш. Против Ктесифонта. 49). Демосфен в ходе своего ответного выступления настаивал на том, что как jЬитор он не может нести единоличную ответственность за несчастье Афин: у него не было власти ни над отвагой воинов, ни над судьбой отправлявшихся в поход войск, не было вообще полномочий стратега; отвечать же оратор должен за то, насколько он смог предвидеть надвигающиеся события, дабы предупредить о них граждан, смог ли свести к минимуму медлительность, присущую любому свободному городу-государству, смог ли возбудить в гражданах патриотический энтузиазм и отвергнуть предлагавшиеся Филиппом взятки (ХУШ. О венке. 244—247).
Теперь исследователи уже не склонны думать, что в греческих городах-государствах существовали политические партии, подобные тем, что есть в современном мире, а именно группы граждан с общими политическими взглядами, согласные действовать совместно для выполнения некой политической программы, в частности, путем поддержки на выборах в ответственные за принятие решений органы тех кандидатов, которые обещают поддерживать выполнение данной программы. В демократических Афинах, как мы уже видели, главным принимающим решение органом была не некая палата представителей, а общее собрание, в котором и возможность голосовать, и возможность более активного участия была открыта для всех граждан, а большинство назначений на должности осуществлялось путем жеребьевки, причем так, что всем законнорожденным полагалось по очереди служить государству. Поскольку эти распределяемые жребием должности были многочисленны и краткосрочны, вряд ли по поводу многих из них существовала острая конкуренция46, а главные выводы, которые можно сделать из того факта, что некий человек занимал определенный пост в определенный год, состоят в том, во- первых, что он этого желал, и, во-вторых, не был лишен данного права из-за своих действий на предыдущей должности. Что касается Совета, членами которого могли быть вместе братья, или отец с сыном, или несколько человек могли состоять в Совете одновременно уже не в первый раз, мы можем предположить, что они делали это сознательно и что члены их дема ничего против не имели (выборы в Совет пятисот проходили по демам. — А.3.). Когда мы обнаруживаем Гипербола в составе Совета в 421/420 г. до н. э., на следующий год после смерти Клеона [IG I3 82.5, с учетом строки 42), а Демосфена — в 347/346 г. до н. э., в год заключения
46 	Однако текст «Афинской политии» (62.1) показывает, что бывали люди, которые страстно желали заполучить какие-то определенные государственные посты; ср. также с. 689 насг. изд.


688
Глава 11. Полис и его альтернативы
Мира Филократа (ср. с. 883 наст, изд.), то можем думать, что эти годы они выбрали как особенно подходящие для их службы в качестве членов Совета47.
Назначение на выборные посты нужно истолковывать с большой осторожностью. Что касается стратегов, то во внимание здесь должны были приниматься прежде всего их способности к военному командованию, особенно в IV в. до н. э., когда они уже не были такими важными политическими фигурами, каковыми являлись в предыдущем столетии; однако афинских избирателей невозможно было заставить закрывать глаза на иные обстоятельства. Может показаться парадоксальным сама возможность назначения человека для проведения политического курса, которого тот не одобряет, и, тем не менее, Никий был назначен одним из командиров Сицилийской экспедиции 415 г. до н. э., очевидно, в качестве противовеса энергичному Алкивиаду;48 Фокион, не являвшийся сторонником Демосфена, ежегодно избирался стратегом с 341/340 по 338/337 г. до н. э. (хотя под Херонеей он командования не получил); Харет занимал должность стратега в начале 340-х, когда политические установки Демосфена были не в моде, но также и в конце 340-х и в начале 330-х, когда демосфеновский курс пользовался поддержкой народа (при этом Харет являлся одним из командующих в битве при Херонее). Пока выборы на должности продолжали проходить по филам (ср. выше), для некоторых постов в отдельных филах находилось немного подходящих кандидатов. Так же и в состав посольств было бы благоразумным назначать людей, которые могли бы добиваться в переговорах желаемого результата, но случалось это отнюдь не всегда. Посольство 372/371 г. до н. э., отправленное для того, чтобы договориться со Спартой о сближении, включало спартанского проксена Каллия и Каллистрата, поддерживавшего это сближение, но также и Автокла, который не благоволил этому курсу (Ксенофонт. Греческая история. VI.3.1—17);49 Демосфен, как хорошо известно, был не в ладах со своими коллегами по посольству к Филиппу в 346 г. до н. э.;50 после Херонеи Эсхин, Демад и Фокион были отправлены к Филиппу, а Демад вел переговоры с Александром в 336 г. до н. э. и еще раз в 335-м, но при этом в 336-м одним из послов был избран и Демосфен, хотя встретиться с Александром лицом к лицу он не посчитал для себя возможным (Эсхин. Ш. Против Ктесифонта. 161; Диодор. XVII.4.5—9). Новые финансовые должности — более надежный ориентир для нас. Евбул использовал свое положение казначея теорикона для проведения особой политики, а его переизбрание (мы не знаем, как долго он оставался в этой должности) — знак доверия и к нему, и к его курсу; избрание на 337/336 г. до н. э. на этот пост Демосфена, о котором неизвестно, чтобы ранее он занимал какие-либо финансовые должности, указывает на на-
47 Ср.: Rhodes 1972 (С 224): 3-4; Rhodes 1980 (С 227): 193, примеч. 10, 197-201.
48 Ср.: КИДМУ: 557-558.
49 Ср. с. 226 сл. наст. изд.
50 Ср. с. 888 наст. изд. Возможно, будущий конфликт еще не был очевиден в момент назначения.


П. Афины IV в. до н. э: анатомия политики
689
личие у него публичной поддержки как раз в нестабильный период между Херонеей и взятием Фив; Ликург использовал положение управляющего хозяйственными делами (επί τη διοικήσει) для осуществления определенной финансовой политики. Вообще же, впрочем, успех на выборах — не особенно надежный указатель на политическое положение человека или на сложившееся общественное мнение о нем.
Хотя партий в современном понимании не существовало, помимо произнесения речей и голосований в Совете и Народном собрании, политическая активность должна была кипеть и за кулисами. Самые яркие свидетельства последнего относятся не к IV, а к беспокойным дням конца V в. до н. э.51. Андокид утверждает, что осквернение герм в 415 г. до н. э. — акция, ставившая целью вызвать шок, вероятно, ради каких-то политических целей, — было делом рук гетерии (тайного сообщества), к которой он принадлежал сам (I. О мистериях. 61—64; ср.: 49, 54); в 411 г. до н. э. Писандр подстрекал ξυνωμόσιαι («заговорщиков»), то есть членов гетерий, «которые уже и раньше существовали в городе, оказывая давление на суды и должностных лиц», объединить силы и направить их против демократии (Фукидид. VIII.54.4; ср.: 65.2); в 404 г. до н. э. гетерии утвердили комитет из пяти человек наподобие эфоров, «чтобы те действовали как агитаторы среди граждан и лидеры заговорщиков»; члены комитета, в свою очередь, назначили во все филы агентов (в греческом тексте: фи- лархов. — А.З.), через которых сообщали людям, как следует голосовать и кого избирать (Лисий. ХП. Протиа Эратосфена. 43-44). В консолидированном исангелтическом номосе из нового свода законов (ср. выше) пункт об умышлении против демократии содержал слова «...ή εταιρικόν συναγάγη» («...или соберет гетерию»)52. В IV в. до н. э., когда не существовало угрозы демократическому строю, надобности в тайных формах деятельности было меньше. Впрочем, Платон говорит, что он не занимался своей политической карьерой, поскольку добиться чего-либо без друзей и сторонников (φίλοι и εταίροι) невозможно, а подходящих людей он найти не смог [Письма. Vn.325c—d), и, кроме того, он упоминает «стремление вступать в гетерии ради получения должностей» как одну из тех вещей, которых аполитичный философ сторонится (Теэтет. 173d); утверждается, что часть денег, выделенных стратегу Харету для ведения войны, он потратил на «ораторов, тех, кто вносит проекты декретов, и частных лиц, выщупавших обвинителями в судах» (Феопомп. FGrH 115 F 213, ср.: Эсхин. П. О преступном посольстве. 71). Евксифей, один из тех, кто был лишен гражданства в результате осуществленной в 346/345 г. до н. э. общей проверки гражданских списков, утверждает, что демарх Евбулид вызвал его последним в первый день проверки: дем Галимунт находился в 35 стадиях (6 км) от города, и к тому моменту большинство демотов уже ушли
51 Ср.: КИДМУ: 560—561, 586—591. О политической активности в целом см.: Rhodes 1986 (С 229).
52 Гиперид. IV.8; эти слова отсутствуют у Поллукса: VHL52, Lexicon Rhetoricum Canta- brigiense, «εισαγγελία»; однако ср. текст закона здесь: [Демосфен.] XLVI.26. О гетериях в IV в. до н. э.: Pecorella Longo 1971 (С 218).


690
Глава 11. Полис и его альтернативы
домой; «осталось не более тридцати человек, но среди них были все те, кого он (Евбулид. — Ред.) подготовил», поэтому баллотировочных камешков в урне оказалось более шестидесяти (Демосфен. LVII. Против Евбулид а. 10, 13; ср.: 16, 59-60).
У ораторов имеются многочисленные упоминания друзей и сообщников ведущих фигур, и очевидно, что политик мог иметь группы сторонников с разной степенью поддержки. В 343 г. до н. э. Эсхин заканчивает свою защиту, прося быть своими защитниками: «<...> из числа государственных деятелей и людей благоразумных — Евбула; из стратегов — Фокиона, превосходящего всех справедливостью; из своих друзей и сверстников — Навсикла и всех других, с кем я знаком и чей образ мыслей я разделяю» (П.184)53. Демосфен считал признаком подлости то, что Евбул выступал на суде в пользу Эсхина, при том, что, когда судили Евбуловых родственников, он, Евбул, не желал говорить в их защиту (ХЕК. О преступнолл посольстве. 289—293). В 330 г. до н. э. Эсхин чернил тех, кто содействовал Демосфену, «были ли это его товарищи по охоте или по гимнастическим упражнениям, когда он был еще молод»; в действительности же отнюдь не охоте на вепря и не заботам о хорошем физическом состоянии посвящал себя Демосфен — когда в конце своей речи он станет призывать кого-то выступить в свою защиту, то это будут, скорее, «его подельники по взяткам» (Эсхин. Ш. Против Ктесифонта. 255, 257). Людей, которые будут говорить в защиту Мидия, Демосфен называл «наемниками» (μισθοφόροι), составляющими его, Мидия, окружение, и, вдобавок ко всему, имеется целая «гетерия свидетелей», которую последний и организовал (Демосфен. XXI. Против Мидия. 139). В начале IV в. до н. э. мы можем установить наличие у афинян разных политических пристрастий и антипатий, ряд (пристрастий и антипатий) отличался на фоне других большей устойчивостью;54 отдельные семьи и люди могли последовательно поддерживать один и тот же курс в течение долгого времени55, но в какие-то моменты большинство афинян желали одного и того же, и это была не некая особая политика, отличавшая одну группу политиков от другой. Афины были настроены за Фивы и против Спарты в 370-х, проспартански и антифивански — в 360-х, при этом Каллистрат принадлежал к главным поборникам обоих курсов; после битвы при Левктрах произошел отнюдь не переток какого-то количества голосов граждан, неустойчивых в своих политических предпочтениях, просто большинство афинян поняли — одни быстрее, другие медленнее, — что
53 Ср. аналогичный призыв у Андокида: 1.150.
54 Ci«.: Sealey 1956 (С 253) (рассуждения слишком схематичны); по поводу всего периода вплоть до приблизительно 320 г. до н. э. см.: Perlman 1967 (С 219); Rhodes 1978 (С 225).
55 Автокл, афинский посол, в 372/371 г. до н. э. проявлявший враждебность к Спарте (ср. выше), возможно, принадлежал к семье, представители которой всегда отличались антиспартанским настроем (Davies 1971 (С 124): 161—165 — с ошибкой в датировке посольства; однако заманчивый пересмотр VI.3.2 «Греческой истории» Ксенофонта, содержащийся в работе: Tuplin 1977 (С 262), может исключить связь Автокла с этой семьей). С другой стороны, Леосфен-старший окончил свою жизнь как изгнанник при дворе Филиппа, хотя его сын упорно выступал против Македонии (Davies 1971 (С 124): 342—344).


Ш. Альтернативы полису
691
баланс сил в Греции кардинально изменился. Впрочем, в царствование Филиппа Евбул и Демосфен стали придерживаться разных курсов: одна политика предполагала экономию афинских ресурсов, как бы это ни отразилось на независимости полиса, другая — энергичные действия против Филиппа, чего бы это ни стоило афинской экономике. Данное обстоятельство указывает на то, что некоторые проявляли стойкую приверженность той или иной позиции, а также на что-то похожее на партийную дисциплину. В 343 г. до н. э. Демосфен говорит, что прежде у него были самые добрые отношении с Пифоклом, но с тех пор, как тот посетил Филиппа, он начал Демосфена сторониться или поспешно ретироваться от него, чтобы никто не заметил их беседующими, так как те, кто оказывали Филиппу поддержку, должны иметь одних и тех же друзей и врагов с этим последним (XIX. О преступном посольстве. 225—226); в своей речи от 330 г. до н. э. Демосфен утверждает, что Эсхин никогда не делал никаких взносов из своих средств в пользу Афин, поскольку не желал ничего делать против тех, в поддержку кого он направлял всю свою политическую деятельность (ХУШ. О венке. 312—313)56. В период правления Филиппа мы обнаруживаем ситуацию, когда политические группировки оказались гораздо ближе к партиям современного типа, нежели когда-либо в афинской истории; в течение большей части времени в период правления Александра Ликург мог кооперироваться с Демадом и его друзьями (оба, и Демад, и Ликург, являлись влиятельными фигурами. —А.З.), но в окружении Демосфена других таких же заметных политиков не было; после смерти Александра более ранние блоки возродились на какое-то непродолжительное время.
III. 	Альтернативы полису
Первая половина данной главы была посвящена Афинам, единственному греческому государству, по внутренним делам которого мы имеем значительный корпус свидетельств; но Афинское государство — лить одно из многих. В течение V в. до н. э. у греков сформировалось представление о том, что политические устройства бывают трех типов: такие, во главе которых стоят цари либо тираны, где правит один человек, власть которого ограничена законами, переходит по наследству либо абсолютна и приобретается в результате узурпации; олигархии, где правят немногие; и демократии, где правят многие. Образцом демократии стали Афины — город, где решения принимались открыто на народном собрании всеми гражданами, которым был открыт также и доступ к ответственным должностям; Афины поддерживали, а иногда и насильно вводили демократические режимы в городах, входивших в Делосский союз — альянс, который
56 	Демосфен в ХШ.20 (353/352 г. до н. э.?) упрекает афинян в том, что они всё в большей степени позволяют политикам искусственно организовывать поддержку своим группировкам; этот же упрек повторяется до некоторой степени и в П.29 (349 г. до н. э.).


692
Глава 11. Полис и его альтернативы
они сами (т. е. Афины) и построили в 5-м столетии. Образцом олигархии была Спарта: там гораздо меньшая, нежели в Афинах, доля населения принадлежала к числу граждан, обладавших некоторыми политическими правами; народное собрание рассматривало сравнительно небольшой круг вопросов, ставившихся на голосование властями, и должно было просто либо принять, либо отвергнуть предложения, вносившиеся этими властями; и, хотя граждане именовались «равными» (гожей, δμοιοι), система власти включала в себя совет старейшин (герусия, γερουσία), членство в котором было ограничено двумя царями и группой представителей привилегированных родов. Спарта поддерживала олигархические режимы в городах, принадлежавших к Пелопоннесскому союзу, вплоть до того момента, когда после битвы при Левктрах она ослабла настолько, что уже не могла диктовать свою волю, и альянс распался. На практике была возможна разная степень как демократии, так и олигархии — три главных пункта, относительно которых велись споры, это: (1) членство в гражданской коллегии, которая имела определенные политические права, (2) полномочия гражданского народного собрания в сравнении с ответственными властями, а также (3) распределение государственных должностей. Как отдельно взятым лицам, так и целым городам присваивался один из этих двух ярлыков, хотя на деле четкого различия между олигархическими и демократическими городами не существовало. Более того, Аристотель отмечал, что при олигархической конституции управление могло осуществляться в демократическом духе, как и при демократической — в олигархическом (Политика. TV. 1292а39—1293а34). Афины являют собой пример самой крайней формы демократии, при которой государственные доходы позволяют осуществлять выплаты за исполнение государственной службы, благодаря чему бедняки на деле имеют возможность реализовывать те права, которые им предоставляет конституция (1292Ь41—1293а10). Мы не знаем, насколько демократичными являлись другие демократии: большинство государств были беднее Афин и не могли позволить себе выплачивать жалованье такому же большому количеству людей, как в Афинах, к тому же эти полисы легко обходились без многих должностных лиц, какие существовали там, в силу чего невозможно такое представить, чтобы афинская разновидность демократии была скопирована повсеместно57.
В Спарте продолжали править два царя, власть которых, хотя и была ограничена введением коллегии эфоров, оставалась значительной. С другой стороны, в IV в. до н. э. монархия сохранялась в основном на периферии греческого мира: цари имелись в Македонии (см. далее) и в Молоссии; тираны — в Сиракузах и других городах Сицилии, в Ферах в Фессалии (см. далее), а также в Гераклее на южном побережье Черного моря58. Ра¬
57 Ср.: КИДМУ: 123-128.
58 О Спарте см. гл. 5 наст, изд.; о Сиракузах — гл. 13 наст, изд.; о Гераклее Понтий- ской — с. 274 сл., 588 наст. изд. В самом центре Греции, в Сикионе, в 360-х годах до н. э. на протяжении нескольких лет правил тиран Евфрон (Ксенофонт. Греческая история. VU1.44-46; 2.11—15; 3.1—12); ок. 365 г. до н. э. Тимофант попытался стать тираном в Ко¬


Ш. Альтернативы полису
693
нее слово «тиран» неизменно указывало на незаконный захват власти, но в политических построениях Платона и Аристотеля тиран — это уже не просто узурпатор, а себялюбивый и свирепый правитель:59 и демократы, и олигархи согласились бы друг с другом в том, что тирания — это такой режим, которого следует избегать.
Хотя полис (город-государство) являлся типичной для Эллады формой государства, и, по мнению философов, формой наилучшей60, в классической Греции обнаруживаются и иные виды политической организации. Греческий материк и западное побережье Малой Азии делятся горами на обособленные, по преимуществу небольшие обитаемые области; острова Эгеиды также не были крупными. Во многих из этих областей доминировал один городской центр, независимый полис; Афины и Спарта отличались лишь тем, что они господствовали в необычно крупных регионах. Впрочем, существовали и области, включавшие несколько городов, из которых ни один не мог добиться полного контроля над другими.
Одним из таких регионов была Беотия: из городов, окружавших Ко- паидское озеро, наибольшую силу приобрели Фивы, располагавшиеся на юго-востоке от этого озера, но их претензии на верховенство на северо-западе области были ограничены, главным образом Орхоменом. Вместо того чтобы подчинять своих соседей, Фивы объединили их в федеративное Беотийское государство61. Федерация существовала уже в 519 г. до н. э. Платея не захотела в нее входить и за поддержкой обратилась к Спарте, которая посоветовала искать помощи у Афин. Коринф выступил посредником и вынес решение, согласно которому «фиванцы должны оставить в покое тех беотийцев, которые не желают относиться к беотийцам» (Геродот. VI.108)62. Федерация распалась, видимо, после Персидских войн, и около десяти лет, с 457 по 447/446 г. до н. э., Беотия находилась под афинским контролем63. Затем федерация возродилась. Сохранилось два текста, в которых дан анализ ее организации. Для обладания полными правами гражданства требовался имущественный ценз; отдельные по¬
ринфе, и его брат Тимолеонт участвовал в его ликвидации (Диодор. XVL65; Плутарх. Тгшолеонт. 4—5; ср. с. 248 насг. изд.); о других возможных тиранах см.: Berve 1967 (С 9) I: 296—309; П: 673—677. Неясно, как много поборников Филиппа, которых Демосфен называет тиранами, заслуживают этого наименования.
59 Напр.: Платон. Государство. VIII.562a—569с; Платон. Политик. 29ld—293е, ЗООе— ЗОЗЬ; Аристотель. Политика. Ш.1278Ь6—1280а6; о тирании: Аристотель. Политика. IV. 1295а1—24; Аристотель. Никомахова этика. УШ.1160а31—1161а9.
60 Напр.: Платон. Государство. П.368е—369Ь; Платон. Законы. 1.626Ь—с; Аристотель. Политика. 1.1251а1—1253а39 (в начале: «Поскольку, как мы видели, всякий полис...»).
61 О Беотийской федерации см. прежде всего: Larsen 1968 (С 37): 26—40, 175—180; Roesch 1965 (С 345); Roesch 1982 (С 346); Salmon 1978 (С 347); Buckler 1980 (С 329). Монеты иногда выпускались от имени беотийцев, иногда — от имени Фив или иных городов, но всегда имели на аверсе характерное изображение щита: Кгаау 1976 (В 200): 108—114, ил. 19-20.
62 Ср.: КИДМIV: 361—362, 432. Дата (519 г. до н. э.) выведена из слов Фукидида в ΠΙ.68.5 (некоторые историки думают, что это слишком ранняя датировка). Беотархи засвидетельствованы с 480—479 гг. до н. э., см.: Геродот. IX.15.1; Павсаний. Х.20.3.
63 Ср.: КИДМУ: 129-130, 156, 178.


694
Глава 11. Полис и его альтернативы
лисы в своих внутренних делах пользовались автономией, и в каждом полисе корпус полноправных граждан был разделен на четверти, а каждая четверть по очереди действовала как пробулевтическая комиссия (т. е. орган с совещательными функциями. —A3.). Федеративная организация основывалась не на городах как таковых, но на одиннадцати региональных единицах: Фивы образовывали две из этих единиц, обладавших самостоятельными правами, а после разрушения Платей в 427 г. до н. э. к указанным двум единицам добавили еще две — от имени Платей и ее соседей; другие полисы, сообразно их размеру, образовывали две, одну либо даже половину одной единицы. Каждая единица была представлена одним из одиннадцати магистратов, именовавшихся беотархами, и шестидесятые членами Совета шестисот шестидесяти; на основе этих единиц строились войско и другие институты (Оксиринхская греческая история. XVI Bartoletti). Члены федеративного совета, как и гражданский состав каждого отдельного города, были разделены на четверти, и все четверти по очереди действовали как пробулевтический орган; не было никакого федерального народного собрания (Фукидид. V.38.2). Федеративные власти собирались в Фивах (Оксиринхская греческая история. XVI.4). В этой системе города сохраняли за собой местную автономию (но были организованы по одной и той же модели), а объединялись по вопросам, касавшимся их всех, особенно во внешней политике. Некоторые города имели больше веса, нежели другие; Фивы не только обладали самым большим влиянием, но и воспринимались как административная столица; однако граждане всех городов были равны в качестве беотийских граждан: жители Танагры отнюдь не являлись просто такими же периэками («живущими вокруг») Фив, не участвовавшими ни в каких делах, кроме сугубо местных, какими были люди из Прасий по отношению к Спарте.
В 392 г. до н. э. спартанцы предприняли первую попытку навязать грекам условия общего мирного договора, основанного на принципе независимости всех полисов. Соблюдение этого принципа угрожало ликвидацией Беотийского союза (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.15). В ответ на указанное возражение Спарта выразила готовность не трогать данную федерацию, если Орхомену будет позволено из нее выйти (Андокид. Ш. О мире. 13, 20); но когда в конце концов, в 386 г. до н. э., мир был заключен, Спарта настояла на роспуске федерации (Ксенофонт. Греческая история. V.1.32—ЗЗ)64. В 382 г. до н. э. Спарта захватила Фивы; в 379/378 г. до н. э. они вновь обрели свободу и занялись восстановлением федерации; в 372/371 г. до н. э. фиванцы были исключены из условий общего мирного договора, поскольку их представители заявили, что клятвы они будут давать не как фиванцы, а как беотийцы. В возрожденной федерации мы обнаруживаем архонта (очевидно, номинальный глава, не обладавший большой властью; некоторые исследователи думают, что это была старая должность, просто она не засвидетельствована для более раннего времени), семерых беотархов, а вместо совета — народное собрание (напр.: SIG
64 Ср. с. 150—152, 701 наст. изд.


Ш. Альтернативы полису
695
179 = Harding No 48). Фивы были разрушены после восстания против Александра в 335 г. до н. э., а ок. 316-го заново основаны Кассандром; впрочем, федерация сохранилась;65 если Александр и в самом деле повелел ее распустить в 324 г. до н. э. (Гиперид. V. Против Демосфена, стлб. 18 [текст фрагментирован]), то этот приказ в силу не вступил, и в эллинистический период Беотия оставалась федерацией, состоявшей теперь не из региональных единиц, а из отдельных городов.
Другой областью, не контролировавшейся каким-то одним городом, была Аркадия — горная центральная зона Пелопоннеса с недорийским населением;66 о двух городах, Мантинее и Тегее, расположенных на юго- востоке области, мы осведомлены лучше всего, но здесь имелись и многие другие. До битвы при Левктрах аркадяне часто упоминаются как некое целое (без указания на конкретные города. — А.З.), но Мантинея и Тегея много раз оказывались на враждующих сторонах, а свидетельства об общей организации аркадян крайне редки. Около 491 г. до н. э. Клео- мен, пытаясь объединить аркадян против Лакедемона, заставил «вождей аркадян» принести клятву, что они последуют за ним, куда бы он их ни повел (Геродот. VI.74), но был вынужден вернуться в Спарту еще до того, как достиг каких-то позитивных результатов67. Функционировали три монетных двора, выпускавшие монеты от имени аркадян, но сейчас эти выпуски датируют 480-418 гг. до н. э., и неясно, насколько всё это значимо с политической точки зрения68. Сообщение Геродота о претензиях Тегеи перед Платейской битвой (IX.26—28.1) показывает, что аркадяне входили в состав Пелопоннесского союза как отдельные полисы. Мантинею, сложившуюся как единый полис в результате синойкизма, осуществленного, видимо, после Персидских войн или, может быть, чуть ранее69, Спарта — после Анталкидова мира — вновь расколола на отдельные деревни70. После Левктр был вновь образован единый полис, несмотря на спартанские протесты; затем Ликомед Мантинейский при поддержке некоторых из вождей Тегеи организовал Аркадийскую федерацию; столицей этого нового государства стал новый город — Мегалополис, население которого составили переселенцы из городов южной Аркадии71. В то время федера¬
65 Roebuck 1948 (D 116): 80, примеч. 42 (= Perlman 1973 (D 111): 209h, примеч. 42); возражения: Sealey 1976 (А 53): 490—491. Святилище Посейдона в Онхесге заменило Фивы в качестве административного центра (Roesch 1965 (С 345): 125); в конце Ш в. до н. э. наряду с народным собранием существовал некий совет [синедрион) (Там же: 126—133).
66 Ср.: САН П.22: 702.
67 Ср.: КИДМIV: 439-440.
68 Кгаау 1976 (В 200): 97—98; КИДМУ: 141—142; раньше начало этой серии связывали с Клеоменом.
69 Ср.: КИДМУ: 138-139.
70 Ср. с. 199, 671 наст. изд.
71 Ср. с. 241 наст. изд. Об Аркадской федерации см. прежде всего: Larsen 1968 (С 37): 180—195; Dusanic 1970 (С 357). После 418 г. до н. э. города чеканили собственные монеты; выпуск мантинейских монет, вероятно, приходится на период между повторным синой- кизмом и образованием федерации; после этого чеканились уже федеративные монеты; а монеты Стимфала и Фенея выпускались, видимо, тогда, когда эти города не принадлежали к федерации (ср.: Кгаау 1976 (В 200): 99—102).


696
Глава 11. Полис и его альтернативы
ция могла обозначаться как κοινόν («община», «государство», см.: Ксенофонт. Греческая история. VII.5.1); один сохранившийся от того времени декрет «принят по решению совета аркад ян и Десяти тысяч», при этом первый является представительным органом, а вторые, вероятно, народным собранием, открытым для всех граждан; за текстом декрета следует перечень пятидесяти дамиоргов (δαμιοργοί), десять из которых — от Мегалополиса, а остальные — в разном количестве от других девяти городов (IG V.n.l = Tod № 132 = Harding No 151);72 архонты, упоминаемые у Ксенофонта (напр.: Греческая история. УП.4.33), тождественны, возможно, этим дамиоргам или же представляют собой какую-то иную, менее крупную, коллегию должностных лиц; имелся один стратег (στρατηγός: Диодор. XV.67.2; ср.: 62.1). Вскоре внутри федерации возник раскол, который в 362 г. до н. э. приведет к битве при Мантинее. Этот раскол сохранялся и в будущем: мантинейская группировка продолжала заявлять, что она-то и есть Аркадская федерация; с такими же претензиями выступала и конкурирующая группировка73, но, когда люди, переселенные в Мегалополис, собрались было вернуться в родные края, Мегалополис силой заставил их остаться, обратившись за помощью к Фивам (Диодор. XV.94.1—3).
Север и запад Греции отставал в развитии по сравнению с теми областями, которые привлекают наше наибольшее внимание в классический период. Этолия, расположенная к северу от входа в Коринфский залив, в конце V в. до н. э. была организована не по городам, а по племенам (Фукидид. Ш.94.5, 100.1), отдельным поселениям, представлявшим собой неукрепленные деревни (комы, κώμαι: 94.4), но здесь существовала некая центральная организация для проведения общей внешней политики74.
72 	Salmon 1978 (С 347): 5, 104—106 — автор на основании числа представителей делает вывод, что Аркадия была организована в единицы по примеру Беотии.
/3 В схолиях к Эсхину (Ш.83) содержится список, включающий «аркадян с Мантине- ей» и «Мегалополис»; Демосфен (XIX.11) упоминает Десять тысяч в Мегалополисе. То, что мегалополитанская группировка заявляла эти претензии, принимает Ларсен (Larsen 1968 (С 37): 193), но отвергает Душанич (Dusanic 1970 (С 357): 307—311). Некоторые исследователи датируют надпись Tod No 132 = Harding Nq 51 временем после Херонеи и утверждают, что Филипп вновь собрал федерацию (Beloch 1912—1927 (А 5) Ш.1: 175, примеч. 2; Ш.2: 173—177; Dusanic 1970 (С 357): 311—312, 336—337); возражения: Larsen 1968 (С 37): 193, примеч. 4). В 324 г. до н. э., кто бы ни считал себя входящим в федерацию, она оказалась под угрозой (Гиперид. V, сглб. 18; ср. выше), и в последний раз мы слышим о ней в связи с Ламийской войной ([Плутарх.] X ораторов. 846с—d; Плутарх. Демосфен. 27.4—5).
74 	Специально по Этолии см.: Sordi 1953 (С 383) — автор правильно предупреждает против неизвестного в античности жесткого разделения на примитивные «кантональные» и передовые «федеративные» государства; Larsen 1968 (С 37): 78—80, 195—215. Фукидид (1.5.3; Ш.94.5) подчеркивает отсталость этолийцев. Найденный недавно в Спарте договор (надпись SEG XXVI 461; ХХУШ 408) в своей преамбуле упоминает «этолийцев», но в основном тексте называет явно тот же самый народ эрксадиями, Έρξαδιες; отталкиваясь от эпиграфических особенностей, Пик датирует эту надпись примерно временем 500—470 гг. до н. э. (Реек 1974 (С 306)), а Картледж на основе исторических соображений — примерно 426-424 гг. до н. э. (Cartledge 1976 (С 281)) (эпиграфически этот вывод поддержала Джеффри: Jeffery 1988 (В 145)); Gschnitzer 1978 (С 292) — этот исследователь повторяет датировку Пика без всякого обсуждения, при этом упомянутое в преамбуле название он


Ш. Альтернативы полису
697
В 4-м столетии ничего особенно не изменилось: в 335 г. до н. э. этолий- ские племена — каждое отдельно — неоднократно отправляли посольства к Александру (έθνη: Арриан. Анабасис. L10.2)75; в последней четверти этого века полисы, упоминаемые Диодором в ХУШ.24.2—25.1 и ΧΙΧ.74.6, мало отличались от ком, упоминаемых Фукидидом. Еще в 367/366 г. до н. э. существовало койнон (κοινόν, т. е. государство, политическая общность. — А.5.), с которым Афины пошли на перемирие и протестовали против действий одного из этолийских городов (Tod No 137 = Harding No 54) ;76 в 338/337 г. до н. э. этолийцам была предоставлена в Дельфах совместная промантия (προμαντεια, право вопрошать оракул первыми. —
А.З.) (Fouilles de Delphes Ш.1У 399); эллинистический койнон был организован по полисам, при этом общины считались равными полисам, но полисы группировались в τέλη (SIG 421, В), и очевидно, что отдельные племена стали τέλη, а затем, по мере расширения федерации, к ним были добавлены другие76а. У этолийцев имелось народное собрание, а также более мелкий совет (буле или синедрион), где города были представлены пропорционально своему размеру (SIG 546, В); этот орган являлся не про- булевтической (т. е. сугубо совещательной. — А.З.) коллегией, но был уполномочен действовать самостоятельно в промежутках между народными собраниями; еще более мелкая коллегия, апоклетов (букв.: «избранные», высший совет у этолийцев. — А.З.), избиралась из числа членов расширенного совета (Ливий. XXXV.34.2; XXXVI.28.8); имелся единственный стратег (Полибий. П.2.8, 2.11—3.1). Народное собрание созывалось на регулярной основе дважды в год, но могло созываться и в других случаях; осеннее собрание всегда проходило в святилище Фермой (Θέρμον: Полибий. V.8.5), но для других собраний место не было постоянным. Этапы превращения Этолии из сообщества племен в федерацию городов проследить невозможно; к эллинистическому периоду это была уже федерация, причем к этой структуре могли присоединяться — на правах исополи- тии («равного гражданства») с каким-нибудь единственным городом или с целым койноном (напр.: IG 1Х2.1169; 173) — и более отдаленные государства. Федеративные институты засвидетельствованы и в соседней Акарна- нии (Фукидид. Ш. 105.1; Ксенофонт. Греческая история. IV.6.4; см. также надпись от времени после Анталкидова мира: IG П2 96 = Tod No 126 =
восстанавливает как ΑίτωλοΙ Έρξαδιες и высказывает предположение, что здесь имеется в виду какая-то община этолийцев в Пелопоннесе. Вплоть до эпохи эллинизма этолийских монет не существовало.
75 На основании этого Босворт (Bosworth 1976 (D 20); Bosworth 1980 (В 14) в комм, к указ, месту) доказывает, что после 338/337 г. до н. э. Филипп распустил койнон (κοινόν, т. е. государство, политическую общность. — А.3.) этолийцев и дал каждому этносу, т. е. племени, отдельное правительство, а также что этолийцы возродили свое койнон при Александровом правлении.
76 Еще в 329/328 г. до н. э., судя по надписи из Дельф, любой этолиец, видимо, идентифицировался по городу (публикация надписи: Bourguet 1899 (В 136): 356—357), но уже во П в. до н. э. — по племени (SGDI 1862.2, 1978.3).
7Ga Τέλη — мн. число от «τέλος», территориальное подразделение; см.: LSJ, под словом «τέλος», в значении п. 1.12. — А.З.


698
Глава 11. Полис и его альтернативы
Harding No 41), и в Западной Локриде [IG 1Х2.1 665). На Фессалийской равнине пришельцы, появившиеся здесь сравнительно недавно, подчинили себе прежнее население, низведя его до положения пенестов\ жители окружающих гор были периэками, которых фессалийцы контролировали, пока были в состоянии это делать77. Фессалия регионально была поделена на четыре тетрады, каждая из которых стала возглавляться тетрархом (cp.: SIG 274); тетрады могли объединяться для выборов единого вождя — тага, который, будучи избранным, сохранял этот пост, похоже, до конца жизни, но бывали и довольно продолжительные периоды, когда не имелось вообще никакого тага либо Фессалия не была едина настолько, чтобы испытывать потребность иметь постоянного лидера, либо разногласия не позволяли заполнить эту вакансию78. В течение V в. до н. э. выросли города, и ведущие кланы должны были либо смириться с утратой власти, либо научиться пользоваться ею при помощи городов; Фукидид перечисляет города, которые обеспечили фессалийскую поддержку Афинам в начале Пелопоннесской войны (П.22.3; ср.: Ксенофонт. Греческая история. VI. 1.19). К 450-м годам до н. э. тетрархи были заменены полемархами: изменение тигулатуры могло быть связано с изменением властных полномочий и условий назначения на должность79. В конце V в. до н. э. Ликофрон сделался тираном в Ферах, а ок. 375 г. до н. э. его сын Ясон получил должность тага (Ксенофонт. Греческая история. VI. 1.8, 18—19)80. За этим последовало соперничество между тиранами Фер и их противниками, возглавляемыми представителями рода Алевадов, которые базировались в Лариссе; это соперничество привело сначала к македонскому, а затем беотийскому вмешательству, осуществленному по приглашению Алевадов. Вероятно, в результате беотийской интервенции 369 г. до н. э. противники Фер организовались в койнон, с архонтом в качестве главного должностного лица и с четырьмя полемархами [IG П2
77 Специально по Фессалии см.: Westlake 1935 (С 389); Sordi 1958 (С 384); Larsen 1968 (С 37): 12—25, 281—294. Монеты чеканились — с начала V в. до н. э., — главным образом от имени отдельных городов, но иногда в этом столетии города кооперировались для выпуска монет по единой модели (Кгаау 1976 (В 200): 215—220). См.: КИДМУ: 132.
78 Первому варианту отдают предпочтение Уэстлейк (Westlake 1935 (С 389): 26) и Сорди (Sordi 1958 (С 384): 337—338), второму — Ларсен (Larsen 1968 (С 37): 14—15). Надпись SIG 55.6—7 (ок. 450—425 гг. до н. э.) содержит фразу «κέν ταγοί κέν άταγίαι» (это можно понимать так: и при таге, и без тага; «άταγία» в этом случае может означать отсутствие тага\ надпись см. также в: IG IX (2) 257. — А.3): похоже, отсутствие тага не воспринималось как нечто аномальное; Чэдвик (Chadwick 1969 (С 556)) думает, что здесь не только не имеется в виду, но даже не подразумевается указание на должность тага\ его аргументы не убеждают Хукера (Hooker 1980 (С 365)).
79 В надписи SEG XVII 243 за фразой «πολεμαρχεόντον τονδε» («вот этих, являющихся полемархами». — A3.), похоже, следуют два имени в генетиве, затем идет «καί{σ}» и пять имен в номинативе, однако Сорди (Sordi 1958 (С 384): 344—347) рассматривает два первых имени из второго столбца также генетивами перед «κα!{σ}», что дает не двух, а четырех полемархов; в надписи IG П2 175 говорится о четырех полемархах — по одному от каждой тетрады (ср. далее). Нет никаких свидетельств от периода между 460 и 342 гг. до н. э., ни в SIG 274, ни где-либо еще.
80 Ср. с. 50, 220 наст. изд.


Ш. Альтернативы полису
699
116 = Tod No 147; надпись IG Π2 175, вероятно, имеет отношение к тому же случаю). В Третьей Священной войне Феры поддержали фокидян, а койнон — их противников: в 352 г. до н. э. Филипп Македонский, вмешавшись в войну, сверг тиранию в Ферах, вновь объединил Фессалию и был избран архонтом;81 возможно, в 342 г. до н. э. он заменил полемархов тетрархами, которых сам и назначил;82 а в 336 г. до н. э. фессалийцы решили, что Александр в качестве преемника Филиппа должен унаследовать должность архонта (Диодор. ХУП.4.1, Юстин. Эпитома. ΧΙ.3.2).
Македония, находившаяся на краю греческого мира, сохранила архаическую монархию; ее политические институты находились в зачаточном состоянии83. Царская власть передавалась по наследству, однако новый царь должен был провозглашаться на собрании «македонян» (на практике — войском), при этом он мог и не являться ближайшим наследником своему предшественнику в соответствии с обычными правилами наследования (ср.: Курций. Х.7.1—15)84. Царь был самовластным правителем, но от него ожидали, что царствовать он будет в соответствии с определенными правилами (ср.: Арриан. Анабасис. IV.11.6; Курций. IV.7.31; Полибий. V.27.7). Царь чеканил монеты; заключал он и договоры (напр.: Tod Ne 129, 158, 177 = Harding No 43, —, 99A)85. Засвидетельствованным ограничением является обязанность царя созывать собрание для судебного разбирательства по обвинениям в преступлении, наказуемом смертной казнью (Курций. VI.8.25);86 с другой стороны, не вызывает сомнения, что, подобно гомеровским царям, он, дабы прозондировать общественное мнение или заручиться поддержкой, мог созвать собрание, когда и где пожелает. Не существовало никакого формального совещательного органа: царь, несомненно, до некоторой степени нуждался в советах, но он мог получать их и консультируясь со своими «товарищами» или «друзьями» (εταίροι или φίλοι), то есть с людьми, которые попадали в этот круг не в силу своего рождения, не потому, что их назначал в этом качестве народ, а благодаря личному выбору самого царя. Он должен был подбирать военных командиров, а также послов в другие государства; он мог назначить заместителя, когда сам отправлялся в военный поход (Фукидид. 1.62.2; Плутарх. Александр. 9.1); вместе с тем, единственные государ¬
81 Датировка: Hammond, Griffith 1979 (D 50): 220—223 (согласно Griffith); скорее архонт, нежели таг. Там же: 288, примеч. 4; возражения: Sordi 1958 (С 384): 335—336.
82 Демосфен. IX.26; Феопомп. FGrH 115 F 208—209; недавнее обсуждение этой темы: Hammond, Griffith 1979 (D 50) 523—524 (Griffith).
83 Специально по Македонии см.: Hammond, Griffith 1979 (D 50): 150—166, 647—674 (Hammond), 383—404 (Griffith); Hammond 1989 (D 49): 49—70; Borza 1990 (D 19): 231—252; Errington 1990 (D 33): 218—250; убежденность Хэммонда в наличии здесь гораздо более формализованной конституции превышает готовность других исследователей принять этот тезис. О македонских монетах см.: Кгаау 1976 (В 200): 141—147.
84 Ср. с. 858 наст. изд. — о восшествии на престол Филиппа.
85 К тексту конца V в. до н. э. о союзе с Афинами прилагается необычайно длинный список македонян, которые этому союзу присягнули: IG I3 89; строки перечня: 60 слл.
86 Brunt 1976 (В 21): XXXIX — автор замечает, что данное правило соблюдалось не всегда.


700
Глава 11. Полис и его альтернативы
ственные должностные лица, о которых мы слышим, это судьи (δικασται), которых он мог как назначить, так и сместить (Плутарх. Изречения царей и полководцев. 178f). К середине IV в. до н. э. равнина Нижней Македонии была урбанизирована и любой македонянин мог быть идентифицирован по своему городу (напр.: SGDI2759); народы Верхней Македонии были организованы по племенам, каждое из которых до Филиппа имело собственного царя (Фукидид. П.99.2) и отстаивало свою независимость в тех случаях, когда для этого было достаточно сильным; ради военных нужд в регионах были организованы единые царства (Арриан. Анабасис. Ш.16.11; cp.: 1.2.5, и т. д.).
Греки, которые образовали какое-нибудь одно государство, этнически и географически всегда являлись людьми, близкими друг другу и осознававшими свое отличие от других соседей. В самой Греции спартанское завоевание Мессении стало единственным масштабным нарушением обычных границ, при этом в VI в. до н. э. Спарта признавала эти границы, когда отказалась от попытки завоевать Аркадию87. В Сицилии тиранические семьи через своих отдельных членов управляли сразу несколькими городами;88  89 Дионисий I Сиракузский на пике своего могущества контролировал большую часть Сицилии и юго-западную оконечность Италии; в трех афинских декретах он называется архонтом Сицилии (IG П2 18,103, 105 + 523 = Tod № 108,133,136 = Harding No 20, -, 52f. В конце 390-х годов до н. э. Коринф и Аргос объединились для создания единого полиса, и это был единственный в своем роде случай, поскольку коринфская демократия предпочитала союз с Аргосом, нежели со спартанской олигархией90. После Анталкидова мира Спарта настояла на разделении этих двух городов (Ксенофонт. Греческая история. V.1.34). Греческое государство представляло собой отдельно взятый полис, федерацию полисов, объединение племен или гомеровскую монархию; оно управлялось либо многими, либо немногими, либо одним человеком; но все эти варианты могут быть противопоставлены подчинению многих народов одному деспоту в Персидской державе.
Впрочем, греческие государства считали для себя пригодным соединяться в более крупные ассоциации. Некоторые из последних носили религиозный характер, сплачивая тех, кто был заинтересован в некоем святилище. Двенадцать городов Ионии входили в союз, основанный на святилище Панионий (Геродот. 1.143, 148): совет Фалеса превратить этот союз в федеративное государство принят не был (1.170.3), однако данная
87 КИДМ Ш.З: 424-425.
88 КИДМ IV: 906-916.
89 Ср. с. 174 наст. изд.
90 Ксенофонт. Греческая история. IV.4.6; 8.34; Андокид. III.26—27, 32. Griffith 1950 (С 362) и Whitby 1984 (С 390) приводят доводы в пользу того, что в 392 г. до н. э. была установлена исополития, а в 390-м произошло полное объединение Коринфа и Аргоса; Тир- lin 1982 (С 387) — автор считает, что полное слияние случилось уже в 392 г. до н. э.; Salmon 1984 (С 380): 354—362 — автор склоняется к исополитии 392 г. до н. э. и сомневается, что более полное объединение вообще когда-либо имело место.


Ш. Альтернативы полису
701
ассоциация иногда всё же служила базой для совместных действий (1.141.4; VI.7; cp.: V. 109.3)91. Более широкой была Амфиктиония Анфелы и Дельф, которую после Левктр Беотия использовала в качестве некоего сообщества, обладающего политическим значением;92 каждый из двенадцати этносов (главным образом из центральной Греции, но в эту Амфик- тионию сумели войти также Афины и Спарта, а с 346 г. до н. э. к ней присоединился еще и Филипп) посылал по два делегата в совет, который собирался дважды в год.
Альянсы между государствами — обычный институт; с конца VI в. до н. э. сильные греческие полисы присоединяли к себе других и создавали союзные лиги: ок. 505 г. до н. э. Спарта организовала Пелопоннесский союз;93 в 478/477-м Афины образовали Делосский союз, направленный против Персии94, а в 378/377-м — направленный против Спарты Второй Афинский морской союз;95 имеются также указания на то, что после Левктр Фивы попытались организовать своих союзников аналогичным образом96. Эти альянсы изначально образовывались для проведения общей внешней политики: в каждом из них главный город обладал исполнительной властью и одновременно контролировал механизм, посредством которого союзники вовлекались в процесс принятия решений; в теории, но не всегда на практике, союзники могли вести внутренние дела так, как сами того желали. Таким образом, государство-член было наделено статусом, аналогичным статусу города, входившего в состав федеративного государства типа Беотии: он обладал местной автономией, был также частью более крупного организма, при принятии решений которого имел свой голос, но существовала опасность того, что ведущий город мог относиться к остальным скорее как к подданным, нежели как к партнерам. В IV в. до н. э. была опробована еще одна форма объединения — κοινή ειρήνη («общий мир»):97 если не считать неудачной попытки 392 г. до н. э., первое соглашение было заключено в 386-м, за которым позднее последовали другие, подобные же, соглашения. Это были не просто договоры о прекращении боевых действий между воюющими сторонами, но они имели значение для всех греческих государств: в них гарантировалось (за немногими исключениями), что все государства будут свободными и независимыми; и, по крайней мере, более поздние конвенции пытались предусмотреть объединенные действия против того, кто нарушит условия мира. Теоретически общий мир стал походить на лигу без гос¬
91 Ср.: КИДМШЗ: 259; IV: 576-577.
92 Ср. с. 868 сл. насг. изд. Об организации Амфиктионии см.: Roux 1979 (С 377): прежде всего с. 1—59.
93 Ср.: К И ДМ IV: 420 — здесь с меньшей уверенностью говорится о времени формирования союза.
94 Ср.: КИДМУ: 53-60.
95 Ср. с. 214—215 наст. изд.
96 Об этом специально см.: Ксенофонт. Греческая история. VÏÏ.3.11; а также: Lewis 1990 (С 341).
97 Ср. с. 15 сл. насг. изд.


702
Глава 11. Полис и его альтернативы
подствующего члена; но почти в каждом случае, когда соглашение заключалось или предполагалось, существовало какое-нибудь доминирующее государство, надеявшееся использовать данное соглашение в собственных интересах.
При нападении какого-нибудь крупного войска на греков они должны были либо объединяться, либо подчиняться. В начале V в. до н. э. многие государства и в самом деле объединились в антиперсидский альянс, персы понесли поражение и были изгнаны; этот успех и последовавшее затем создание Делосского союза весьма способствовали осознанию греками того, чего они могут достигнуть сообща. После Пелопоннесской войны, в которой греки сражались против греков, а победители получали персидскую поддержку, вошли в моду призывы к возрождению антипер- сидского союза98. В середине IV в. до н. э. Филипп Македонский предстал уже не как внешний завоеватель — претендуя на то, что он и сам эллин, Филипп сражался как союзник Дельфийской Амфиктионии и был вознагражден членством в ней; в то время как Демосфен убеждал греков объединиться против Филиппа, Исократ призывал последнего сплотить эллинов для организации священного похода против персов; единого подхода не было ни внутри городов, ни между городами, и в большинстве из них существовали люди, искавшие поддержки у Филиппа. Противостояние Демосфена Филиппу усилилось как в Афинах, так и в иных местах, хотя появление Эллинского союза под афинским лидерством, постулируемое некоторыми исследователями, это всё же преувеличение99. Демосфеновский альянс проиграл под Херонеей, после чего именно Филипп использовал греческие приемы объединения государств: было достигнуто новое соглашение об общем мире; эллины вошли в Коринфский союз, где Филипп взял на себя роль гегемона; среди членов этого союза присутствовали полисы, федеративные государства и племенные объединения, и они, союзники, в данном альянсе были представлены (как это имело место в федеративной Беотии) пропорционально численности своего населения100.
IV. 	Неудача полиса?
«Вместе с телами [тех, кто погиб при Херонее,] была похоронена свобода остальных греков» (Ликург. Против Леократа. 50) — этому вторят многие современные исследователи, и мы часто читаем о «банкротстве полиса»101
98 Эта идея впервые обнаруживается у Горгия: Олимпийская речь. 82 А 1 D—К (вероятно, 392 г. до н. э.); Эпитафия. 82 В 5b D—К (ок. 390 г. до н. э.).
99 Возражения: Wüst 1938 (D 125): 118-120; Accame 1941 (С 87): 220-221; см.: Ellis 1976 (D 80): 173—174, вместе с примем. 79 на с. 286—287.
1(^ Ср. с. 917 сл. наст. изд.
101 	Напр.: Browning 1976 (С 10): 261. Ср. название этой же главы в первом издании данного тома САН (здесь она — гл. XVI.5), где она опубликована под заглавием «Конец полиса и его политической теории».


IV. Неудача полиса?
703
или «кризисе полиса в 4-м столетии»102. Истина же состоит несколько в ином. До Херонеи материковые греки и греки Эгеиды (но не греки Малой Азии) никогда не желали признавать никакого негреческого господина, а более крупные города, в особенности Спарта и Афины, стремились не только к тому, чтобы не подчиняться другим, но и к тому, чтобы сделать других зависимыми от себя; но всего за несколько лет все грею!, за исключением тех, что жили в западных колониях, вдруг стали подданными царя, который был не вполне эллином, и с этого времени и вплоть до перехода господства к Риму они вынуждены были жить под сенью преемников этого царя. Афины и Спарта навсегда утратили полную свободу, которой они некогда пользовались; меж тем илоты и периэки уже давным-давно находились в подчинении, и даже граждане более мелких городов не обладали такой полнотой свободы. Греки были объединены в некий союз наподобие тех, которые они знали и прежде: они имели здесь свой голос при принятии решений, но голос доминирующего члена являлся решающим, окончательным; они могли вершить свои домашние дела так, как считали нужным, но лишь пока это не раздражало доминирующего члена. После смерти Александра появилось множество царей, и, маневрируя между ними, греческие государства пользовались свободой того же рода, какой прежде они пользовались, маневрируя между Афинами и Спартой103.
Полис не умер — вне всякого сомнения, он по-прежнему рассматривался как идеальное место для цивилизованной жизни. Во время походов Александра в Египет и Азию были основаны новые полисы, и организовывались они по сугубо греческим меркам. В греческом мире, насколько это было возможно, жизнь продолжалась как и прежде: полисы сами решали свои дела, и время от времени испытывали конституционные перемены в ответ на внутренние неурядицы или давление извне; такие области, как Этолия, продолжали эволюционировать от племенных институтов к городским институтам; города ссорились или договаривались с другими городами и также объединялись в союзы. Этолийский и Ахейский союзы в эпоху эллинизма были столь же значимы, как Пелопоннес¬
102 Это тема четырехтомного изд.: Welskopf (ed.). Hellenische Poleis: Krise, Wandlung, Wirkung (С 83), тема, с сочувствием подхваченная Браунингом (Browning 1976 (С 10)) и без всякого сочувствия Кассолой (Cassola 1976 (С 13)). de Ste Croix 1981 (С 70): 293—326 — автор пишет о «разрушении греческой демократии» (заголовок раздела, с. 300), начавшемся с IV в. до н. э. Впрочем, неудача демократии, вероятно, не совсем то же самое, что и неудача полиса, и совсем не очевидно, что и то, и другое имело место. Gauthier 1972 (С 23): 378 — автор, размышляя о судебной независимости, относит конец свободного города-государства ко времени после битвы при Пидне (168 г. до н. э.); также и в другой своей работе (Gauthier 1984 (С 26)) он энергично доказывает несомненную живучесть и полиса, и демократии в эллинистический период. Runciman 1990 (С 62) — ставя вопросы несколько иначе, этот автор доказывает, что в эволюционном смысле полис был тупиковой ветвью, т. е. излишне демократичным (даже в тех случаях, когда конституция технически была олигархической), чтобы иметь успех в конкурентном мире.
103 Greenhalgh 1981 (А 24): 29 — автор сравнивает поведение греков в гражданской войне между Помпеем и Цезарем с их поведением в V в. до н. э.


704
Глава 11. Полис и его альтернативы
ский и Делосский союзы — в пору классической Греции, а единственное отличие состояло лишь в том, что каждый из новых союзов не был создан каким-то одним могущественным городом.
Некоторые авторы обнаруживают, что движение в сторону федерализма и греческого единства в IV в. до н. э. усилилось, но вместе с тем признают, что это «не могло сплотить страну, безнадежно раздробленную на части»104. После триумфа в Персидских войнах и бесконечной горечи войны Пелопоннесской легко было сделать вывод, что звездный час греков пришелся на то время, когда они объединялись против варваров, хотя единение более заметно в речах Исократа, нежели в реальной истории его времени. Различие между V и IV веками до н. э. состоит, впрочем, не в том, что в V в. до н. э. греческие институты работали, а в IV уже нет. Скорее, в V в. до н. э. Афины и Спарта были настолько мощней любого другого государства, что смогли разделить греческий мир на два силовых блока и обеспечить этому миру стабильность, которая, вообще-то, не была для этого мира типичной; когда Афины проиграли в Пелопоннесской войне, а Спарта — в битве при Левктрах, возникла пустота, которую не смогло заполнить ни одно греческое государство. Альянсы и союзы не были новшеством; федеративные государства также не были новостью; именно потому, что эта стабильность была уничтожена, мы слышим о более многочисленных и более эфемерных объединениях государств в 4-м столетии; а в лице Филиппа Македонского мы имеем царя, оказавшегося способным воспользоваться представившимся ему шансом.
Один комментатор обращает внимание на «общий сбой в функционировании гражданских институтов, общий регресс в сторону авторитарного правления, поддерживаемого негражданскими армиями, общее отчуждение граждан от участия в делах своего сообщества»105. На деле же, как мы видели, самые известные тирании IV в. до н. э. находились на периферии греческого мира. Что же касается собственно материковой Греции, то если беспорядки в более мелких государствах и становятся более частым явлением, то это отчасти потому, что Афины и Спарта утратили возможность поддерживать подходящие им режимы;106 для Афин и Спарты IV в. до н. э., безусловно, был менее славным, нежели V, и Исократ во многих пассажах пытается проанализировать афинский упадок (напр.: VIH. О мире. 41—56), и всё же эти два государства очевидным образом оставались стабильными. При общей нестабильности 4-го столетия всё больше людей покидало свои дома и могло быть нанято на военную службу, что и происходило, но при этом они не прекращали сражаться за свои
104 Е. Barker // САН VI1: 506-510 (цитата со с. 508).
105 Browning 1976 (С 10): 261.
106 Ср.: Диодор. XV.40.1—2, с ошибочной датировкой (событий в аркадийском городе Фиалея. — А.3.)у но с правильным объяснением; в связи с излагаемой мною здесь точке зрения cp.: Lintott 1982 (С 43): 255.


IV. Неудача полиса?
705
собственные государства: подавляющее большинство тех, кто бился при Херонее, были воинами-гражданами107.
Победа Филиппа под Херонеей и завоевание Александром Персидской державы сделали Грецию частью более широкого мира, мира, в котором индивидуализм полиса начинал казаться все более местническим. Это неизбежно повлияло на изменение атмосферы, и мы не должны удивляться тому, что классическая Греция утратила свою энергию. Но, как мы уже видели, города и союзы продолжали существовать, удерживая за собой столько свободы, сколько позволяли обстоятельства. Греческие политические институты отнюдь не умерли, напротив, они выказали удивительную жизнеспособность108.
107 Кгошауег 1903-1931 (К 29) I: 188—195; Beloch 1912-1927 (А 5) Ш.2: 299-301.
108 Изначально данная глава была написана в 1981—1982 гг., но для наст, издания я добавил ссылки на важные публикации, появившиеся с тех пор.


ГРЕЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И НАУКА
Глава 12а
М. Оствальд, Дж.-П. Линч
РАЗВИТИЕ ШКОЛ И УСПЕХИ В ДЕЛЕ ПОЗНАНИЯ
I. 	Предшественники
Высшее образование возникло в Афинах вместе с появлением здесь в третьей и четвертой четвертях V в. до н. э. софистов (.КИДМУ: 427—461), дабы удовлетворить спрос расцветшей демократии на искусство произнесения публичных речей в Совете, Народном собрании и в судах. Протагор Абдерский, самый ранний из этих появившихся в Афинах учителей, был первым, кто называл себя «софистом» — словом, которое в более или менее свободном смысле стало применяться также и к другим учителям риторики, прибывавшим в Афины из-за границы в течение следующих двух или трех десятилетий. Вот имена лишь некоторых из них: Горгий из Леонтин, Продик из Кеоса, Гиппий из Элиды, Фрасимах из Халкедона, Евфидем и Дионисодор из Хиоса. Никто из них не проживал в Афинах долгое время, ни для кого из них Афины не стали домом. Находясь здесь, они устраивали встречи в домах известных афинян, публично демонстрировали свое риторическое мастерство и брали в ученики любого афинянина, готового выкладывать за уроки плату, устанавливавшуюся индивидуально. Любой частый дом или публичное место (палестра, гимнасий, стоя) подходили для их наставлений1. В отличие от «натурфилософов» из Ионии и южной Италии, их не интересовали поиски истины самой по себе — задачу они видели в подготовке учеников к счастливой и успешной жизни. Молодые афиняне из верхов общества верили: успеха можно достичь через искусство убеждения, и софисты преподавали именно риторику. Поскольку убедительность речи также зависела от общих познаний в истории, праве, литературе и науке, которые позволяли бы иллюстрировать свои тезисы, Протагор и Продик развивали теории о происхождении цивилизации, Продик создал специальное учение об использовании языка, Гиппий и Евен разрабатывали методы развития
Подробнее: Lynch 1972 (Н 76): 40, примеч. 16.


I. Предшественники
707
памяти у своих учеников, а Гиппий, опираясь на свои энциклопедические познания в астрономии, арифметике, геометрии, грамматике, литературе, живописи, скульптуре, этнографии, хронографии и прочее и прочее (.КИДМЛ1: 430—440), интегрировал эти сюжеты в свое преподавание риторики2. Помимо прочего, многие софисты публиковали риторические руководства и тем самым участвовали в развитии литературной культуры. Один только Платон упоминает в своем «Федре» восьмерых авторов таких пособий (266d—267d).
Общий знаменатель всего софистического образования V в. до н. э. находим в утверждении Платона, вложенном в уста Протагора: «<...> смышленость (εύβουλία) в домашних делах, уменье наилучшим образом управлять своим домом, а также в делах общественных: благодаря ей можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся государства» (Платон. Протагор. 318е—319а. Пер. Вл.С. Соловьева). Судя по всему, большинство софистов были согласны с Протагором в определении данной дисциплины, предвосхитившем определение Сократа как «политической науки» («πολιτική τέχνη») или «искусства быть гражданином», несмотря на все отличия в их взглядах на функции граждан и общества и расхождения в понимании того, что именно способствует благоденствию государства.
Именно в данном пункте цели софистов совпадали с целями Сократа3. В отличие от первого поколения софистов — за исключением Антифонта, — Сократ был афинянином, бывавшим за границей только при исполнении своих военных повинностей; он не брал платы за обучение, не занимался преподаванием в формальном смысле этого слова, не рекламировал свои услуги путем публичной демонстрации своего мастерства4. Выбранный им обучающий метод состоял скорее в неформальном обсуждении и полемике, нежели в чтении лекций. С софистами же Сократа сближало то, что он не имел фиксированной площадки для встреч с учениками: для этого годилось любое место, как публичное, так и частное. Самыми преданными его собеседниками были люди из высших слоев афинского общества, многие из которых были связаны также и с софистами.
Сократ разделял с софистами твердую веру в то, что воспитание, которое не должно сводиться к обычному интеллектуальному обучению (μουσική) и физическому тренишу (γυμναστική), необходимо для разумной подготовки молодых людей к требованиям жизни. Но если софисты считали целью образования житейский успех, сократовская цель — стремление к добродетельной жизни ([Платон.] Клитофонт. 407а—с). Это не озна¬
2 См.: Маггои 1956 (Н 78): 54—56. (См. также рус. пер.: Марру А.-И. История воспитания в античности {Греция): пер. А.И. Любжина, М.А. Сокольской, А.В. Пахомовой (М., 1998): 83—84. —А.З)
3 Исследовательская литература о жизни и учении Сократа огромна. Patzer 1985 (Н 93) — автор дает библиографию, в которой — 2301 пункт. Рабочая библиография: Vlas- tos 1971 (Η 112): 336-339.
4 О практике софистов см.: КИДМУ: 428—440, 443—444, 445.


708
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
чает, что софистов не интересовала мораль: такие трактаты, как «Выбор Геракла» Продика (Ксенофонт. Воспоминания. П. 1.21—34) и Гиппиева «Троянская речь» (Платон. Гиппий больший. 286а—Ь; Филострат. Жизнь софистов. 1.11), опровергают это. Но свою этику они выводили из традиционных мифов и представляли ее, как Продик, в виде простого черно-белого выбора между двумя в корне отличными наборами наград, или, как Гиппий, в качестве того, что побуждает человека стремиться к славе. Сократ, однако, отвергал погоню за внешними наградами; мораль сама по себе являлась для него целью воспитания и основывалась на знании абсолютных ценностей. Своим ученикам он пытался привить стремление к нравственному совершенству как таковому.
Противостояние этих двух целей и тех методов, с помощью которых они могли быть достигнуты, подготовило почву и задало тон развитию школ в IV в. до н. э.
II. Первые школы
1. 	Сократили
Идея осуществления преподавательской деятельности в каком-то стационарном постоянном учреждении, впервые выведенная — правда, в карикатурной форме — в «Облаках» Аристофана (423 г. до н. э.), не претворилась в жизнь вплоть до смерти Сократа. Два его иностранных последователя отправились в родные края вскоре после 399 г. до н. э., чтобы основать собственные школы: Евклид — в Мегарах, где, как сообщается, к нему примкнули Платон и другие члены сократовского кружка (Диоген Лаэртский. П.106); эта школа просуществовала до конца IV в. до н. э. (Там же. 108—115) ;5 Федон — в Элиде, и его школа действовала лишь на протяжении следующего поколения6. Точных дат для основания этих школ вывести нельзя, равным образом мало ясности и относительно того, как они были организованы или функционировали.
Первая постоянная школа в Афинах была открыта Антисфеном, сочетавшим характерные черты софистов с качествами Сократа. Рожденный в Афинах ок. 445 г. до н. э. от отца-афинянина и фракиянки7, он учился у Горгия и преподавал риторику до того, как познакомился с Сократом, став одним из самых верных его приверженцев (Ксенофонт. Воспоминания. Ш. 11.17; ср.: П.5.2—5; Платон. Федон. 59Ь), побуждая даже собственных учеников следовать примеру Сократа8. Его смешанное происхождение может объяснить, почему после смерти Сократа он устроил свою школу в гимнасии Киносарге (Диоген Лаэртский. VI. 13): это было
5 См.: Döring 1972 (Н 31).
6 Rossetti 1973 (Н 101): 364-381.
7 Decleva Caizzi 1966 (H 26): фр. 122А—D, 124 и комментарий на с. 118.
8 Decleva Caizzi 1964 (H 25): 48—99; Decleva Caizzi 1966 (H 26): фр. 125—126, 128A.


П. Первые школы
709
одно из мест, более всего связанных с незаконнорожденными, бастардами (νόθοι)9. Но он был достаточно влиятельным, чтобы стать соперником Исократа10. Антисфен не имел преемника. Его теории были впитаны учением «киников», развившимся вскоре после его смерти и, как можно понять из некоторых свидетельств, получившим свое название именно от Киносарга. Подобно софистам, Антисфен, вероятно, брал плату, хотя и небольшую, за свое обучение (Диоген Лаэртский. VL9 = Фр. 189 Caizzi, с примеч.), и, что важней, требовал от своих учеников вести записи (Диоген Лаэртский. VI.3); фиксированному слову он придавал гораздо большее значение, нежели это делали в практике преподавания в V в. до н. э.
2. 	Исократ
Влияние сократиков на афинское воспитание нашло живой отклик в той их критике, с какой выступил Исократ11. Он родился в Афинах в 436 г. до н. э., за восемь лет до Платона. Разорившись из-за потери отцовского имения в годы Пелопоннесской войны, он сначала зарабатывал на жизнь, применяя полученные от Горгия (а также вроде бы от Продика, Тисия и Ферамена)12 знания при составлении судебных речей, из которых сохранились шесть (XVI—XXI); самые поздние из них, «Банкирская речь» и «Эгинская речь», были произнесены не позднее 390 г. до н. э. Но его слабый голос и неуверенность, которую он испытывал перед толпой, вскоре заставили Исократа отказаться от публичных выступлений в судах и в Народном собрании в пользу преподавания и писательского труда13. Незадолго до 390 г. до н. э. он открыл школу в частном доме (вероятно, своем собственном) в Афинах, близ Ликея14. В трактате, озаглавленном «Против софистов» (ХШ), он определяет собственные воспитательные цели и критикует цели соперников15.
Атакованные им «софисты» — это не те, по поводу которых злословил Платон. Исократ понимает их шире, как профессиональных воспитателей, берущих плату за свои услуги16. Он называет этим термином и самого себя (XV. Об обмене имуществом. 168—170), и более ранних «натур¬
9 Ср.: Humphreys 1974 (I 78): 88-95; Patterson 1990 (1 116): 40-73, особенно 63-65.
10 См.: Eucken 1983 (Η 39): 18-27.
11 Помимо автобиографических ремарок, особенно в речи XV «Об обмене имуществом», отсутствуют какие-либо биографические данные об Исократе, которые восходили бы ко времени ранее I в. до н. э.; см.: Westermann 1845 (В 126): 245—259. Об Исократе как воспитателе см.: Marrou 1956 (Н 78): 79—91 (= Марру A-И. История воспитания в античности [Греция): пер. с фр. А.И. Любжина, М.А. Сокольской, А.В. Пахомовой (М., 1998): 118-136. - A3.); WÜcox 1942 (Н 121): 121-155; Wilcox 1945 (Н 122): 171-186. В целом см.: Cawkwell 1982 (В 29): 313—329. (По Исократу см. также: Исаева В.И. Античная Греция в зеркале риторики: Исократ (М., 1994). — А.З)
12 Blass 1892 (Н 5) П: 11-14.
13 Исократ. V. Филипп. 81; ХП. Панафинейская речь. 10—11; Письма. 1.9; 8.7.
14 Lynch 1972 (Н 76): 51-52, с примеч. 25; 53.
15 Ср.: Исократ. XV. 06обмене имуществом. 193.
16 Исократ. ХШ. Против софистов. 14, 19; ср.: П. К Никоклу. 13; IV. Панегирик. 3; IX. Бусирис. 43; XV. 06 обмене имуществом. 168—170, 220, 268, 313—314.


710
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
философов», таких как Эмпедокл и Парменид (268), и даже выдающихся государственных мужей, таких как Солон (235, 313—314). Софисты, на которых он здесь, в трактате «Против софистов», нападает, дали этой сфере деятельности дурную репутацию, мошеннически обещая ученикам знание, коего не существует (XV. 06обмене имуществом. 168; ср.: 148,199, 235; ХШ. Против софистов. 7—8,11). Одна из их групп жестоко критикуется за игнорирование значения опыта и естественного таланта для успешного произнесения речей и за введение учеников в заблуждение, которых заставляют верить, что риторика — это наука (επιστήμη), которую можно освоить так же легко, как буквы алфавита (9—13). Вторая группа, «эристики» («затевающие спор», «οί περί τας έριδας διατρίβοντες». — ХШ.1) подвергается нападкам за утверждение, что существует наука (επιστήμη) о нравственных ценностях, посредством которых можно достигнуть счастья (ευδαιμονία); за претензию на предвидение, которое в реальности человеку недоступно: поскольку каждое событие уникально, не может существовать никакой единственной науки о каком-то априорном моральном поведении, остающемся моральным при любых обстоятельствах (3—4). Кроме того, он обвиняет эристиков в лицемерии: они заявляли, будто бы равнодушны к вознаграждению за подготовку своих учеников к добродетельной жизни, а на деле требовали от них предоплаты за обучение (ХШ.4—5). Для Исократа, как и для предшествовавших ему софистов, не подлежало сомнению, что услуги учителя должны оплачиваться (XV. 155, 219—220, 240—241, 289)17. Хотя говорили, что он разбогател за счет таких вознаграждений (Там же. 155—158), его цены были умеренными и составляли лишь десятую часть от сумм, которые, как сообщается, брали за свою мудрость Протагор и Горгий18.
Сократики в целом и Антисфен в особенности подвергаются критике и здесь, в трактате «Против софистов», и примерно пять лет спустя в «Похвале Елене» (ок. 385 г. до н. э.), как люди, которые, дожив до глубокой старости, по-прежнему «утверждают, что невозможно ни сказать ложь, ни опровергнуть ее (άντιλέγειν) и что нельзя произнести об одном предмете две противоположные речи», и которые «упорно настаивают на том, что природа не наделила нас ни одной из добродетелей, кроме как знанием обо всех этих добродетелях» (Х.1). Последнее обвинение относится к большинству сократиков19, но первое, в его сочетании с низкой
17 Из сократиков первым учить за деньги стал Аристипп; см. его фрагменты 3—8 в: Mannebach 1961 (Н 77). В этом за ним последовали Антисфен (далее, сноска 20 наст, гл.) и Эсхин (Диоген Лаэртский. П.62).
18 Вознаграждение Исократа в десять мин ([Плутарх.] X ораторов. 837d) считалось нормой (Там же. 842с; [Демосфен.] XXXV.42); Протагор и Горгий требовали сто мин (Диоген Лаэртский. IX.52; Диодор. ХП.53.2; Суда, под словом «Гοργιάς»; Квинтилиан. Риторические наставления. Ш.1.10).
19 Вера в то, что моральному совершенству можно научиться, разделялась Сократом (см.: Guthrie 1969 (Н 56) Ш: 450-459), Евклидом (см.: Döring 1972 (Н 31): 85), ранним Платоном (см., напр.: Евтифрон. 14с—<4; Лахет. 194с—d, 199с—d; Протагор. 352b—d, 357b—е) и Антисфеном (см.: Ксенофонт. Пир. 2.12; Диоген Лаэртский. VI. 10); убежденность в том, что все добродетели сводятся к одному (к мудрости. — А.3), засвидетельствована для Со¬


П. Первые школы
711
платой, запрашиваемой у учеников за знания (ХШ.З), ясно указывает на Антисфена20, чья школа к 390 г. до н. э. должна была быть главным конкурентом школы Исократа, открывшейся примерно в это время; Платон, самый известный поборник сократовской доктрины о том, что добродетельное поведение основывается на познании (επιστήμη), свою Академию открыл не ранее 388/387 г. до н. э.
Исократ не оставил после себя никакого теоретического изложения своих воспитательных принципов. Но его взгляды оставались на редкость твердыми в течение всей его карьеры, которая охватывает более половины столетия21, так что ему можно приписать первое прагматическое изложение того, что мы теперь рассматриваем в качестве «либерального» образования22. Исократ обращался к экономической, а не к интеллектуальной элите, то есть к тем, кто способен оплачивать свое образование. Как и сократики, он полагал, что забота о душе («της ψυχής επιμέλεια») — самая благородная задача в деле подготовки молодежи к тому, чтобы быть полезными городу; кроме того, он разделял твердую веру сокрагиков в то, что этой цели можно достичь, лишь устремившись к «философии» (φιλοσοφία)23.
«Философия» Исократа сохраняет практические подтексты, которые данный термин имел в V в. до н. э. и ранее24, заключая в себе любое серьезное изучение, благоприятствующее формированию разумных мнений и правильных суждений о факторах, присущих данной конкретной ситуации, и о том, как с данными факторами справляться. Исократ отказывался верить в то, что моральное поведение — это наука (επιστήμη), и считал «мудрецами тех, кто способен прийти, отнюдь не на научной основе, к мнениям (δόξαι) о том, что вообще является наилучшим, и кто в качестве философов посвящает себя таким занятиям, которые помогут самым быстрым способом достичь понимания наилучшего» (XV. 06 обмене имуществом. 271; ср.: ХШ. Против софистов. 16—18). Философия предполагает изучение поэзии (XV. 06 обмене имуществом. 45) наряду с искусством управления государством (Там же. 121), но она исключает геометрию и астрономию, поскольку, хотя эти занятия и полезны в качестве «приготовления к философии», «они не приносят человеку пользы в данный конкретный момент — ни в речах, ни в делах» (Там же. 261—269,
крата (см.: Ксенофонт. Воспоминания. Ш.9.5; Аристотель. Политика. 1.13; 1260а20—22; ср.: Платон. Протагор. 349Ь—ЗбОе; Лахет. 198d—199е; Евтидем. 278е—282d, 288d—293а), Евклида (см.: Диоген Лаэртский. П.106) и Антисфена (см.: Фр. 56 [Caizzi]); кроме того, о благочестивой жизни как пут к счастью см.: Платон. Горгий. 470е; Хармид. 171d—173d; Антис- фен у Диогена Лаэртского: VI.11.
20 Decleva Caizzi 1966 (Η 26): фр. 47А, 122—124, с комментарием на с. 118; Исократ. Х.1; а также: Decleva Caizzi 1966 (Η 26): фр. 189, с комментарием на с. 128.
21 Речь «Об обмене имуществом», написанная в 354 г. до н. э., в конце карьеры Исократа (XV. 193—194), заново формулирует программу, намеченную в речи «Против софистов» (ХШ.14—18), созданной ок. 390 г. до н. э., вскоре после открытия его школы.
22 О последователях Исократа см.: Mikkola 1954 (Н 83); а также: Eucken 1983 (Н 39).
23 Ср.: XV. Об обмене имуществом. 304—305; Платон. Апология. 29е, ЗОЬ; Протагор. 313а; Ксенофонт. Воспоминания. 1.2.4.
24 См.: Eucken 1983 (Н 39): 17-18.


712
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
особенно 266; ср.: ХП. Панафинейская речь. 26—32)25. Воспитание сформирует совершенного homme d’affaires [фр. «деловой человек». —А.З.), который вверит свой ум, уже изощренный занятиями геометрией и астрономией, Исократу для интенсивного изучения «философии» на период от трех до четырех лет (XV. 06 обмене имуществом. 87), в видах развития скорее его практических (φρόνησις), нежели теоретических способностей. Задача Исократа — давать компетентные советы (συμβουλεύειν) тем, кто повелевает и обладает властью26.
Философия для Исократа — это некое образование посредством логосов (λόγοι — «речи»), то есть через способность человека к рациональной организации собственных мыслей и к представлению их в логически последовательном виде своим товарищам. Поскольку данный дар отличает людей от всех иных животных, он составляет фундамент человеческой цивилизации: «<...> это позволило нам объединиться для основания городов, издания законов и изобретения искусств»; «<...> именно это определило границы того, что справедливо и несправедливо, низменно и благородно» (Ш. Никокл. 6—9; cp.: XV. 06обмене имуществом. 253—257).
Аогос необязательно является сочинением для устного произнесения. Слабый голос самого Исократа и неуверенность перед толпой принудили его отказаться от выступлений на суде, чтобы вместо этого стать публицистом и памфлетистом, автором (ποιητής), чьи записанные мысли читают другие или читают для других (ХП. Панафинейская речь. 11), а не стороной в судебных процессах (αγωνιστής) (XV. 06 обмене имуществом. 48— 49, 192; ср.: ХШ. Против софистов. 15). Его сюжеты, «дела Эллады, царей и государств», вполне пригодны для писаний, поскольку более великие и благородные темы дают и более высокий престиж, нежели темы, с которыми выступают публичные ораторы (ХП. Панафинейская речь. 11); он желает высказывать советы по общественным вопросам (TV. Панегирик. 17; V. Филипп. 17; Письма. 1. К Дионисию. 5) и прививать своим ученикам хорошие обороты речи (εύ λέγειν), будучи убежден, что это сформирует их нравственную чувствительность. Его сочинения — это «политические трактаты» («πολιτικοί λόγοι») (XV. 06 обмене имуществом. 260).
Πολιτικοί λόγοι для Исократа — это скорее всесторонние рассмотрения тем, волнующих греческий мир в целом (XV. 06обмене имуществом. 46— 50; ХП. Панафинейская речь. 2,11; ср.: 136, 271), нежели публичные речи в Совете, Народном собрании и в судах (ХШ. Против софистов. 9; X. Похвала Елене. 9; П. Никокл. 51)27. Они, политические логосы, выражают «философию» Исократа, не только посвященную воспитанию его учеников, но и обращенную к власть предержащим, предлагая практические советы (συμβουλεύειν), которые, как он надеялся, — через обучение у него — по¬
25 В своих более ранних работах Исократ подвергает эти занятия еще большему осуждению, напр., в «Похвале Елене» (Х.З—6).
26 ХШ. Против софистов. 15, вместе с 8; XV. 06 обмене имуществом. 204; П. К Никоклу. 51—52; Ш. Никокл. 8; V. Филипп. 82; ср.: Письма. 6; К сыновьям Ясона. 6, 8; К правителям митиленян. 7, 9; К Архидаму. 16.
27 См., напр.: Платон. Федр. 278е; Менексен. 249а; [Демосфен.] LXI. 44, 48.


П. Первые школы
713
могут подготовить будущих правителей. Πολιτικοί λόγοι должны быть дополнены поучительными моделями поведения (παραδείγματα), чтобы и ученики, и государственные деятели могли им подражать (μιμεΐσθαι) (ХШ. Против софистов. 18, cp.: XV. 188). Учитель не только сам должен быть образцом для подражания, но обязан еще и предоставлять примеры успеха из прошлого, которым можно было бы следовать. Наиболее подходящей формой подачи примеров для подражания, как мифических, так и исторических, Исократ считал энкомий (похвальное слово). Евагор представлен в качестве исторического образца для его сына и преемника Никокла (IX. Евагор. 12—18), точно так же, как «Похвала Елене», написанная ок. 385 г. до н. э., вскоре после открытия исократовской школы, является главным примером мифической парадигмы в форме «πολιτικός λόγοι»: Елена восхваляется за то, что сподвигла Тесея принести Аттике единство, мир и политическую реформу (X. Похвала Елене. 16—17, 32— 38), а греков — предпринять совместный поход против варваров (Там же. 51—53, 67). Взаимосвязанные идеи о внутреннем единстве как о предпосылке греческой свободы и покорения Персии составляют политическую программу Исократа и вдохновляют все его сочинения вплоть до «Панафинейской речи» (ок. 342—339 гг. до н. э.), как и последнее письмо к Филиппу, написанное незадолго до смерти автора в 338 г. до н. э.28. То, что в «Похвале Елене» выражено мифологически, превращается в конкретную программу в «Панегирике», написанном через несколько лет — в 380 г. до н. э.:29 Афины и Спарта побуждаются к урегулированию своих разногласий и к принятию на себя объединенного руководства в борьбе за освобождение Эллады от рабской зависимости от Персии, которую закрепил Царский мир (TV. 15—17). В Олимпии в 408 и 388 гг. до н. э. панегирики на похожие темы произнесли, соответственно, Горгий и Лисий;30 но, называя свое сочинение «Панегириком», а не «Олимпийской речью» (V. Филипп. 9; ХП. Панафтейская речь. 172), и предлагая специфическую повестку скорее в письменной, нежели в устной форме, Исократ выражал тем самым страстное желание получить более широкую аудиторию и оказать более длительное воздействие, чем того добивались его предшественники посредством речей. Тот факт, что Афины виделись старшим партнером в альянсе (18—21, 99), который должен был принести немедленный мир и согласие грекам и повысить благосостояние после покорения варваров (157—184), не служит достаточной причиной объяснять именно влиянием Исократа создание Второго Афинского морского союза, состоявшееся через два года после публикации «Панегирика» (см. с. 207—210 наст, изд.) или рассматривать эту лигу как частичное осущесг-
28 См. прежде всего: Kessler 1911 (Н 72); Bringmann 1965 (Н 8): 109—113. Позиция Хардинга (Harding 1973 (Н 58): 137—149, особенно 148—149) неубедительна.
29 О датировке «Панегирика» см.: Eucken 1983 (Н 39): 141, с примем. 2. См. также: Buchner 1958 (В 23); Seck 1976 (Н 105): 353-370.
30 Горгий. 82 А 1.4 и В 7—8а (D—К); о датировке см.: Wilamowitz-Moellendorff 1893 (С 270) I: 172—173, с примем. 75. Дата речи XXXIII Лисия обеспечивается Диодором (XIV.109.3) и Дионисием Галикарнасским (О Лисии. 29); cp.: Blass 1887 (Н 5) I: 431, с примем. 1.


714
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
вление его призыва к панэллинскому единству31. Но Исократ конечно же заслуженно пользуется репутацией человека, который верно выразил настрой эпохи. В отличие от своего соперника Демосфена, он рано осознал, что время, когда каждый отдельный город-государство может более или менее успешно защищать собственные, местнические, интересы, подходит к концу и что должен быть отыскан более широкий базис для независимости, дабы гарантировать грекам свободу.
Для Исократа установление мира и единомыслия (ομόνοια) среди эллинских государств было не только политическим, но и моральным императивом. Когда он понял, что ни Второй Афинский союз, ни фиванская гегемония32 не способны сплотить Элладу, он изменил свое видение будущего, подчеркивая теперь значение гармонии внутри каждого отдельного полиса и потребность в сильном лидере, который, принеся мир своему государству, сможет повести объединенных греков против Персии. Эта перемена становится заметной в речи «О мире», составленной, вероятно, около 355 г. до н. э., когда еще продолжались переговоры об условиях окончания Союзнической войны (см. с. 865—868 насг. изд.) (VIII. 16), и более явной — в «Ареопагитике», который появился сразу по окончании этой войны33. Панэллинская идея более не упоминается; Царский мир, осуждаемый в «Панегирике» (IV. 122—124), теперь воспринимается как успешная гарантия внешнего мира (VIII. 1 б)34. Мишенью становится империализм как в его спартанской, так и в афинской формах. Он призывает каждый город установить мир и благоденствие в пределах собственных стен и положить конец идеологическим разногласиям среди граждан; иначе, как он доказывает, не следует питать надежд на добрые отношения с другими государствами (VÜI.19—20, 75—79, особенно 133—135).
Духовное лидерство необязательно ассоциировалось у Исократа с какой-то конкретной формой правления. Что он искал, так это такое правление, при котором «обыкновенно ставят у власти и во главе всех дел самых сведущих из числа граждан, то есть тех, которые подходят к управлению делами государства наиболее практически и справедливым образом» (ХП. Панафинейская речь. 132). Не находя таковых ни в демократии, ни в олигархии, он в конечном счете обращается к монархии.
Идея о том, что монарх может исполнить эти задачи, впервые появляется в призыве к Дионисию I Сиракузскому в 369/368 г. до н. э., пребывавшему на пике могущества, когда Фивы ослабили Спарту; Исократ обращается к Д ионисию I как к человеку, «который является первым по происхождению и обладает наибольшей властью» [Письма. 1.7), для того чтобы обратить его внимание на спасение всех эллинов35. Какой представлялась Исократу форма Дионисиева лидерства, мы не знаем, по¬
31 См.: Buchner 1958 (В 23): 136—138; Bringmann 1965 (Н 8) 42—46.
32 См.: XIV. Платейская речц и особенно: УШ. О мире. 58—59; cp.: V. Филипп. 53—55.
33 См.: Bringmann 1965 (Н 8): 75—81.
34 Momigliano 1966 (С 51): 457-487, особенно 475.
35 Об отношениях Афин с Дионисием в это время см. выше, с. 190—191 наст, изд.; Bringmann 1965 (Н 8): 54—55.


П. Первые школы
715
скольку после вступления письмо обрывается (эта его часть до нас не дошла); какими бы ни были конкретные рекомендации, содержавшиеся в письме, они потеряли всякий смысл со смертью Дионисия, случившейся через год. Столь же тщетный призыв Исократ направил к молодому спартанскому царю Архидаму в 356 г. до н. э., в середине Союзнической войны [Письма. 9. К Архидаму. 1, 14,17—18).
Наконец, Исократ предпринял спорный шаг, обратившись в 346 г. до н. э. к Филиппу Македонскому36. Не добившись призывами к другим властителям умиротворения и единения греков, Исократ полагал, что Фило- кратов мир — это еще и возможность достичь данной цели через оказание внешнего давления со стороны Филиппа (V. Филипп. 14—16). Ни Филиппу, ни Исократу не суждено было увидеть, как данный план был реализован Александром37.
Через своих учеников, многие из которых были иностранцами (XV. 06обмене имуществом. 39, 146, 164, 224), Исократ оставил отпечаток на политике их родных городов того времени. Из почти сотни учеников, которым он преподавал в течение своей жизни38, Исократ особо выделял Тимофея, сына Конона, одного из крупных афинских стратегов и государственных мужей Второго Афинского союза (см. выше, сноска 38 наст, гл., и с. 220 наст, изд.), которого он сопровождал в нескольких миссиях ([Плутарх.] X ораторов. 837С). Тимофею и Конону Исократ будет обязан своим представлением Ев агору и Никоклу, близкие отношения с которыми засвидетельствованы кипрскими трактатами (П, Ш и X; cp.: XV. 06 обмене имуществом. 40). Хуже известны те семь учеников, которые, как хвалился Исократ, были почтены в Афинах золотыми венками за свою службу (XV. 06обмене имуществом. 93—94)39. Ликург будто бы учился и у
36 Дата устанавливается по ссылкам на Филократов мир в: V. Филипп. 7. Об исторических обстоятельствах см.: Cloché 1963 (С 119): 101—116; Ellis 1976 (D 80): 128—130. Будучи настроен весьма критично к этому трактату, Спевсипп в своем собственном письме к Филиппу (13; его текст см. в: Bickermann, Sykutris 1928 (D 64)) утверждает, что подобные трактаты Исократ уже посылал Агесилаю, Дионисию и Александру Ферскому.
37 Согласно преданию (Дионисий Галикарнасский. Исократ. 1.5; [Плутарх.] X ораторов. 837е, 838Ь; Павсаний. 1.18.8; Лукиан. Макробии. 23), Исократ уморил себя голодом через несколько дней после того, как узнал о поражении при Херонее (или в день погребения погибших).
38 [Плутарх.] X ораторов. 837С; вместе с комментариями: Johnson 1957 (Н 68). О тех, чьи имена известны, см.: Blass 1892 (Н 5) П: 52—61.
39 Ев ном, стратег 388/387 г. до н. э., был разбит у Эгины спартанцем Горгопом (Ксенофонт. Греческая история. V.1.5—9); он же вместе сКононом был отправлен послом к Дионисию Сиракузскому в 393 г. до н. э. с целью переговоров о брачном альянсе с семьей Евагора (Лисий. XIX. 19). Лиситеид иКаллипп лучше всего нам известны по речи: [Демосфен.] LU от 369/368 г. до н. э., где последний появляется в качестве обвинителя Аполлодора, сына банкира Пасиона; об их дружбе с Исократом см.: Там же. 14—15, 30; Лиситеид в 355 г. до н. э. был синтриерархом на корабле, на котором плыли послы к Мавсолу (Davies 1971 (С 124): 356—357). Из двух братьев, которых звали Онетор и Фило ни д, первый прославился судебным процессом, возбужденным против него Демосфеном (Демосфен. XXX; XXXI; см.: Davies 1971 (С 124): 423), второй же был известен тем, что с начала 370-х годов до н. э. и до своей смерти в 336/335-м выполнял литургии в качестве хорега и триерарха (Davies 1971 (С 124): 548—549). Хармантид был хорегом и триерархом ок. 366 г. до н. э. (Davies 1971 (С 124): 573—574).


716
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
Платона, и у Исократа40 — до того, как стал выдающимся деятелем финансовой реформы и противником македонской экспансии; его слушателем был и атшдограф Андротион [Жизнь Исократа. Ш.95—96). Леода- мант, известный в Афинах в период между 375 и 355 гг. до н. э., защитник идеи хороших отношений с Беотией, причисляется к ученикам Исократа Псевдо-Плутархом [X ораторов. 837d), как и Лакрит, против которого была направлена речь, приписываемая Демосфену41. Пифон из Византия, представлявший Филиппа в Афинах в 344/343 г. до н. э. на возобновленных переговорах об условиях Филократова мира, был самым видным иноземным политиком, учившимся у Исократа42.
Самые новаторские историки IV в. до н. э., Эфор Кимский и Феопомп Хиосский, находились в школе Исократа в одно и то же время и историками стали, будучи побужденными к этому своим учителем [FGrH 70 Т 3 [а]—[с])43. Согласно некоторым свидетельствам, Эфор был первым, кто попытался написать всеобъемлющую всеобщую историю от ее вразумительного начала — с его точки зрения, это было возвращение Геракли- дов — и до его собственного времени. Эфорово повествование, вплоть до осады Перинфа в 341 г. до н. э., охватывает двадцать девять книг; тридцатая книга, в которой рассказ продолжился до завершения Священной войны, была добавлена его сыном Демофилом44. От этого сочинения сохранились лишь фрагменты; но мы можем составить о нем определенное представление по труду Диодора, особенно по его кн. XI—XVI, которые в огромной степени зависят от Эфора. Являясь в большей степени компилятором более ранних историков, нежели оригинальным исследователем, Диодор пытался, не всегда успешно, согласовывать разные рассказы, порой изобретая для этого факты и лица, но плохо понимая исторические коллизии.
Свою карьеру Феопомп начал с попытки продолжить «Историю» Фукидида. Тот факт, что двенадцать книг Феопомповой «Греческой истории» охватывают лишь период от битвы при Киноссеме в 411/410 до битвы при Книде в 394 г. до н. э., указывает на пространность стиля и широкую тематику. Этим же характеризуется его «Филиппика» (история Филиппа) в пятидесяти восьми книгах, оригинальная в том, что она ставит в центр целой исторической эпохи одного выдающегося человека. В отличие от своего учителя, Феопомп считает Филиппа чересчур порочным в
40 [Плутарх.] X ораторов. 841Ь; Жизнь Исократа. III.93 (= Westermann 1845 (В 126): 256). О Ликурге см.: Davies 1971 (С 124): N° 925.
41 [Демосфен.] XXXV — здесь, в §15 (ср. также §41), Лакрит назван учеником Исократа. На каком основании Псевдо-Плутарх (Указ, соч.) называет его «о νομοθέτες Άθηναί- οις» («номофетом у афинян»), неясно.
42 Жизнь Исократа. Ш.97 (= Westermann 1845 (В 126): 257). О его деятельности см.: Ellis 1976 (D 80): 143—147; Cawkwell 1978 (D 73): 123—126. Меньшего доверия заслуживает предание о том, что слушателями Исократа были Исей и Гиперид ([Плутарх.] X ораторов. 837d; Жизнь Исократа. Ш.93 (Westermann 1845 (В 126): 256)).
43 Об античных свидетельствах см.: Jacoby FGrH 70 T 1, 2[а], 3[а]—[с], 4, 5, 8 и 28[а]— [Ь]; а также: 115 T 1, 5[а], 6[Ь], 20[а], 24, 37 и 38.
44 См.: Barber 1935 (В 11).


П. Первые школы
717
нравственном отношении человеком, чтобы он мог воплотить в жизнь идеи культурного панэллинизма45. При том, что лишь шестнадцать из пятидесяти восьми книг имели, по всей видимости, дискурсивное отношение к Филиппу, трудно распознать Исократа за хаотичными рассказами о событиях на Сицилии, об утопическом мифе, приписываемом Силе- нуту, о зороастризме, об афинских демагогах, иллирийцах, этрусках и прочем и прочем. Поскольку сохранившееся от сочинений этих двух (Эфора и Феопомпа) историков носит чересчур фрагментарный характер46, чтобы точно установить степень воздействия на них Исократа, мы можем думать, что он повлиял на их литературный стиль, о котором мы судить не можем, но о котором могли судить древние критики47, противопоставлявшие смелые выражения и яркий стиль Феопомпа медлительной и какой-то застенчивой писательской манере Эфора (Цицерон. 06 ораторе. Ш.36).
Псевдо-Плутарх (X ораторов. 837с) заявляет о двух литературных фигурах, бывших будто бы учениками Исократа: об Асклепиаде из Трогала, первым сочинившем труд на трагические темы (Τραγωδουμενα) в одиннадцати книгах, от которого сохранились фрагменты48, и о Феодекте из Фаселиды, учившемся также у Платона и Аристотеля. Он писал не только речи и учебник по риторике, но и создал пятьдесят трагедий (Суда, под словом «Θεοδέκτης»).
Значение Исократа лишь частично объясняется влиянием, которое он оказывал на политику, риторику, историю и литературу через учеников, которых воспитывал на протяжении пятидесяти двух лет своей преподавательской деятельности. Важнее осуществленная им трансформация риторики из искусства аргументации и спора в мощный образовательный инструмент в деле окультуривания и улучшения будущих поколений: «Умение правильно говорить мы считаем вернейшим признаком рассудительности, и речь, когда она правдива, законопослушна и благочестива, является отражением доброй и честной души» (Ш. Никокл. 7). Его логос живет скорее в писаном, нежели произнесенном слове, также как литературное произведение в отличие от устного заявления по поводу какой-то одной преходящей проблемы распространяется и читается снова и снова. Его «πολιτικοί λόγοι» говорят о принципах, которые, как он верит, должны вдохнуть жизнь во всё цивилизованное сообщество. Он был
45 Тот взгляд, что Феопомп был панэллинистом (см.: Momigliano 1931 (В 80): 230—242, 335—353), убедительно опровергнут в работах: Connor 1967 (В 31): 133—154; Shrimpton 1977 (D 118): 123—144; а также: Lane Fox 1986 (В 65): 105—120.
46 Эфору Якоби приписывает 236 фрагментов (FGrH 70) и Феопомпу — 409 (FGrH 115).
47 Jacoby. FGrH 70 T 3[b] и [с], И, 22, 24[b], 28[a]-[b]; 115 T 20[a], 9, 34, 36, 37. Шварц (Schwartz 1907 (B 102): 1—16), судя по всему, слишком далеко заходит, отвергая на этой основе предание о существовании между этими историками и Исократом отношений «учительство — ученичество». О стиле Феопомпа см.: Roberts 1908 (В 96): 118—122. (См. также гл. 3 изд.: Flower М.А. Theopompus of Chios. History and Rhetoric in the Fourth Century B.C. (Oxford, 1997): 42—62. —A.3.)
48 Müller, FHG П.301 слл.


718
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
элитистом, поскольку литпь представители высших классов могли позволить себе стать его учениками. Но при помощи их лидерства в обществе, как он надеялся, культура распространится из Афин и охватит всё человечество: «Ученики нашего города стали учителями остальных, и благодаря ему (нашему городу. — Ред.) имя “эллин” почти что уже стало обозначением не происхождения, а образа мыслей, и “эллинами” называются, скорее, те, кто разделяют нашу культуру, нежели те, кто одного с нами рода» (IV. Панегирик. 50). Целью Исократа было создание не столько социальной, сколько культурной элиты, и именно этот образ Эллады он завещал последующим поколениям.
III. 	Платоновская академия
1. 	Платон
Основание Академии, открытой Платоном вскоре после его возвращения из первого пребывания на Сицилии в 387 г. до н. э. (Диоген Лаэртский. Ш.7), когда он утратил иллюзии относительно политики своего времени, сигнализировало о первом серьезном вызове школе Исократа49. Наше понимание места Академии в жизни Платона в значительной степени зависит от письма VU, которое, как утверждается, было ответом философа, написанным ок. 353 г. до н. э. в ответ на просьбу о помощи сицилийских приверженцев Диона50.
Родившийся в 427 г. до н. э. в знатной семье, возводившей свой род по отцу к Кодру, последнему афинскому царю, а по матери — к стороннику Солона Дропиду (Диоген Лаэртский. Ш.1—2), Платон предполагал заняться активной политической деятельностью51. Однако режим, к которому его дядя Хармид и двоюродный брат его матери Критий пригласили молодого человека присоединиться, выродился в автократическое правление Тридцати, которые «вскоре заставили увидеть в предыдущем правлении золотой век» [Письма. VH.324b—d). Незадолго до этого разочарования, как утверждается, в возрасте двадцати лет (Диоген Лаэртский. Ш.б), Платон встретил Сократа, чье влияние усилило его отвращение к демократии, приведшей к судилищу и смертной казни человека, «которого я без всяких недомолвок могу назвать справедливейшим из живших тогда людей», и оттолкнуло Платона еще дальше от участия в политических делах.
49 Подробно обсуждается в работе: Eucken 1983 (Н 39): 36-43.
50 Вопрос о платоновском авторстве (в котором некоторые исследователи до сих пор сомневаются) имеет невеликую историческую важность, поскольку в целом признаётся, что автор письма, несомненно, близко знал и жизнь, и мысли Платона в 353 г. до н. э. См.: Morrow 1962 (Н 85) 3—16; Thesleff 1982 (Н 110): 200—201 (с примеч. 71 по поводу полемики), 233—235; de Blois 1979 (G 118А).
51 Подробнее см.: Guthrie 1975 (H 56) IV: 8—32.


Ш. Платоновская академия
719
После смерти Сократа Платон присоединился к Евклиду и другим членам сократовского кружка в Мегарах (Диоген Лаэртский. Ш.6; П.106), затем отправился в Кирену к математику Феодору и, наконец, в южную Италию и на Сицилию, где он установил контакты с местными пифагорейскими общинами и дружеские отношения с Архитом, тираном-пифа- горейцем Тарента, и с Дионом, пригласившим Платона ко двору отца своей жены и брата своей сестры, Дионисия I, тирана Сиракуз (ок. 388 г. до н. э.), где в атмосфере dolce vita («сладкая жизнь») он отчаялся отыскать хоть какие-то нравственные начала, которые, как он верил, являются предпосылкой прочного правления [Письма. VTL326b—d).
Итак, по возвращении в Афины он приобрел небольшое имение по соседству с общественным парком в ближайших окрестностях города, рядом с Колонос Гиппиос (Конный холм); имение это называлось Академией в честь местного героя Академа. С самого начала к Академии относились гимнасий, священные оливы, масло которых использовалось на Панафинеях, и, как и во всех публичных зонах в Афинах, некоторое количество жертвенников различным божествам52. Поскольку всё это было публичной собственностью, ни Платон, ни его преемники не могли ничего из этого себе присвоить, однако они, как и любой другой человек, могли свободно всем пользоваться (Эпикрат, фр. 10 К—А). Само имение, впрочем, было личной собственностью Платона, по поводу которого он сделал персональное распоряжение в своем завещании, наряду с другим своим имуществом (Диоген Лаэртский. Ш.41-43).
2. 	Академия
Платоновская академия не имела формальной корпоративной структуры. Не была она фиасом, то есть культовой группой (θίασος)53, как не была и смоделирована по образцу таких тайных сообществ, как пифагорейские школы, с которыми Платон столкнулся в южной Италии, — она была открыта любому и притянула к себе даже двух женщин, Ласфенею из Мантинеи и Аксиофею из Флиунта (Диоген Лаэртский. Ш.46). Плата не взималась, но присоединиться к Академии имел возможность лишь тот, кто обладал достаточными личными средствами, освобождавшими
52 Диоген Лаэртский. III. 5, 7. Об Академии до Платона см.: Аристофан. Облака. 1002—1008, со схолией к 1005. Об алтарях Прометею, Афине и Гефесту см. схолии к строке 56 «Эдипа в Колоне» Софокла. Павсаний (1.30.2) также упоминает алтари Музам и Гермесу, находившиеся в непосредственной близости от Академии, а также недавний алтарь Гераклу — на самой территории; согласно сочинению «Жизнь Платона» (154—155) (Westermann 1845 (В 126): 393), Платон выделил перед школой священный участок для Муз. Имелась также статуя Эрота в самой Академии, поставленная в честь Харма то ли Писисгратом, то ли Гиппием (Плутарх. Солон. 1.7; Павсаний. 1.30.1; Афиней. ХШ.609с1; ср.: 56ld—е).
53 Распространенная прежде противоположная точка зрения (Guthrie 1975 (Н 56) IV: 19—22) была убедительно опровергнута: Lynch 1972 (Н 76): 108—118; ср. также: Thesleff 1982 (Н 110): 31-32.


720
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
от необходимости зарабатывать на жизнь54. Предание о том, что Платон прочитал какую-то публичную официальную лекцию о Благе (Аристо- ксен. Элементы гармоники. П.30—31)55, еще не доказывает, что он читал другие лекции, публичные или внутри Академии, или что либо он, либо кто-то из членов его школы преподавал на регулярной, систематической основе.
У нас нет информации ни о внутренней организации школы, ни о правилах приема, помимо того факта, что Платон был ее главой [сколар- хом), «определявшим ее структуру и формулировавшим проблемы» для исследования их другими членами Академии56. Мы не слышим ничего об официальном делении на преподавателей и студентов, как и о разделении на старших и младших членов, хотя некоторые отличия в статусе всё же обнаруживаются. Тот факт, что многие его ученики вошли в активную политическую жизнь, после того как покинули Академию, заставляет думать, что Платон надеялся на благотворное воздействие своей школы на общество (Плутарх. Моралии. 1126с—d)57. Но засвидетельствовано много других видов интеллектуальной деятельности — и прежде всего совместная работа над математическими проблемами, — которые наводят на мысль, что платоновская Академия состояла из людей, имевших похожие, но не идентичные интересы; она воспитывала синусит, дух единения (συνουσία. — Письма. УП.341с), и стремилась «повернуть молодых людей к добродетели и справедливости, а также внушить им взаимную дружбу и чувство товарищества» [Письма. VH.328d). Могли, конечно, иметь место лекции, «семинары», публичные чтения и тому подобное, но ничего из этого явным образом не засвидетельствовано58. Никакая ортодоксия на обсуждение не ставилась и не предлагалась для следования ей: когда Платон вновь отправился на Сицилию, заведовать школой был поставлен математик Евдокс, чьи взгляды часто расходились с платоновскими, а своим преемником Платон назначил племянника Спевсиппа, хотя тот отрицал платоновскую теорию идей. Академия сохранила непринужденность сократовской манеры обучения, если не считать того, что она обеспечила постоянный приют узкому кругу собеседников, чего у Сократа не было. Но это был не единственный — или не самый важный — смысл, в котором Платон видел Академию в качестве увековеченного сократовского наследия.
34 См.: Lynch 1972 (Н 76): 54-63.
35 См.: Gaiser 1980 (Н 48): 5—37.
36 Mekler 1902 (Н 80): 15-16.
37 См.: Chroust 1967 (Н 18): 25-^0.
38 Chemiss 1945 (Н 13) 1—30 — автор не признает никакой подлинности за преданием об устном, неписаном характере платоновских учений; так называемая «Тюбингенская школа» доходит до другой крайности, основывая свою интерпретацию Платона почти исключительно на «неписаных» доктринах; см.: Gaiser 1963 (Н 46); а также: Krämer 1959 (Н 73).


Ш. Платоновская академия
721
3. 	Платон в Академии
Самые ранние сочинения Платона — «Апология», «Критон», «Ион», — написанные, видимо, в десятилетие после смерти Сократа и до открытия Академии, лучше всего понимать как сохранение аутентичных сократовских черт, преломленных через личное вйдение Платона: поглощенность моральными проблемами и «понимание философии как душевной терапии, или “заботы о собственной душе”, которое предполагает регулярный elenchos (ελεγχος, «испытание, рассмотрение, разбор». — А.3.) или, иначе, перекрестный допрос, и которое подкрепляется группой сущностных парадоксов: никто не поступает дурно преднамеренно, лучше пострадать, чем поступить дурно, добродетель — это знание, и с хорошим человеком не может случиться ничего дурного»59.
Озабоченности самого Платона впервые были внедрены в диалог «Горгий», опубликованный, вероятно, близко ко времени открытия Академии60. Характерное для этого сочинения противопоставление активной политической жизни и жизни философской, как кажется, больше отражает коллизии биографии молодого Платона, нежели коллизии жизни Сократа. Трактуя активную политику как итог обучения риторики [Горгий. 471e-472d, 482e—486d, 490а, 491с-492с), Платон вполне мог обратить свои взоры на πολιτικοί λόγοι, с помощью которых Исократ пытался подготовить своих учеников к активной политической жизни. На осуждение Исократом сократической претензии на разработку науки (επιστήμη) морального поведения Платон ответил контратакой на риторику, заявляя, что она — не более чем практическая сноровка (εμπειρία) в деле угождения толпе (462Ь—463а; ср.: 459а). Резкость колкостей Платона не оставляет сомнений, что их мишенью был манифест Исократа «Против софистов», и, возможно, данные колкости возвещали о том, что открывшаяся Академия — это конкурент школы Исократа61.
«Протагор» был написан, видимо, между 385 и 380 гг. до н. э. с целью изложения моральных принципов, которые Сократ исповедовал, но которые он никогда удовлетворительным образом не определял. Сократ изображается как убедительный самый ранний и самый удачный из V в. до н. э. пример нравственного релятивизма не только относительно единства всех добродетелей, но и относительно их зависимости от познания [Протагор. 330с—334с, 349d—358d): до тех пор, пока мы не будем понимать человеческую добродетель как нечто основанное на знании, до тех пор ей нельзя научиться (360e—362а). Вопрос о том, являются ли нравственные добродетели (άρεταί) объектами знания, поднимается в «Меноне», где по-
59 Kahn 1981 (Н 69): 305—320, с цитатами на с. 319.
60 О старшинстве «Горгия» перед «Протагором» см.: Thesleff 1982 (Н 110): 118, 125— 134, а также: Kahn 1988 (Н 70): 69—102 (в обеих работах даны ссылки на более ранние обсуждения данной темы). Как бы то ни было, датировка временем после возвращения Платона из Сицилии выглядит предпочтительной перед датировкой временем до его отъезда.
61 См.: Eucken 1985 (Н 39): 36—43; а также: Thesleff 1982 (Н 110): 126—127.


722
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
называется, что познание математических абсолютов и «всего прочего, чему можно научиться» («των άλλων μαθημάτων απάντων»), есть «припоминание» («άνάμνησις») того, что душа видела прежде своего воплощения в нынешнее тело [Менон. 80d—86с). Вопрос, можно ли выучиться добродетели, то есть, другими словами, можно ли ее «припомнить» (87b—d), временно оставлен без ответа, но на него дан положительный ответ в «Фе- доне», «Пире» и «Государстве» посредством теории форм, или идей62.
Платон считал само собой разумеющимся существование форм, или идей (είδη, ίδέαι), даже когда впервые описал их в «Федоне» в качестве всего лишь познаваемых моральных и математических атрибутов, выделив «доброе само по себе», «благородное само по себе», «равное само по себе» и т. д.63 как сущности, независимые от объектов или действий, в которых они проявляются: «Мы признаём, что существует что-то “равное”, — я говорю не о том, что бревно бывает равно бревну, или камень — камню, или что-то еще бывает подобно такому же, но говорю о чем-то ином, отличном от этого: о равенстве самом по себе» [Федон. 74а). Эти сущности постигаются непосредственно душой, которая получила о них знание еще до нашего рождения и может вспомнить это знание благодаря «припоминанию» («άνάμνησις») (72e—76d). Смысловые восприятия (αισθήσεις) дают начало припоминанию, поскольку абсолютные сущности «участвуют» в физических объектах и придают им те познаваемые качества («хороший», «справедливый», «красивый», «большой», «малый» и т. д.), которыми они обладают (99d— 100e). То, как смысловые восприятия могут заставить нас пуститься на поиски знания об абсолютных добродетелях, показано в «Пире» на примере идеи «прекрасного» (209е—21 lb): Эрот (любовь), который побуждает к этому поиску, отмечает истинного философа (203d—204b).
«Государство», опубликованное после 377/376 г. до н. э.64, исследует разветвления теории форм, превращаясь в самый величественный компендиум платоновской философии. Здесь единственным существенным добавлением к самой этой теории является всепроникающая идея (форма) блага как источника всего того, что есть «благого» в каждой добродетели, находящегося при этом «за пределами существования» («επέκεινα τής ουσίας». — 509b) и делающего реальность не только познаваемой, но наделяющего ее и самим бытием (502с—509с). Расширенная до такой степени теория становится основанием всей моральной и политической философии Платона, включая метафизику, онтологию, эпистемологию,
62 	О проблеме старшинства «Пира» или «Федона» см.: Guthrie 1975 (Н 56) IV: 325, с примеч. 1, а также: Thesleff 1982 (Н 110): 142—143. «Пир» можно датировать после 384/383, но до 378 г. до н. э. (см.: Thesleff 117, с примеч. 4, 135). Аргументы Каппа (Карр 1968 (Н 71): 55—150, особенно 60—61, 90, 115) о старшинстве «Федона» перед «Пиром» я нахожу неотразимыми.
°3 Платон использует такие нюансированные выражения, как, напр., «αυτό τό δίκαιον», «τό δίκαιον αύτό καθ'αύτό», «αύτό τό δ εστι δίκαιον» и т. д. Полный список, приведенный в «Федоне» (71с—d), включает «равное», «более великое», «меньшее», «благородное», «справедливое» и «благочестивое».
64 	См.: Карр 1968 (Н 71): 89.


Ш. Платоновская академия
723
психологию, а также теорию воспитания; «философия» впитывает в себя новое значение, которое одновременно определяет общую цель Академии и задает программу для всякого последующего изыскания в западной философской традиции. В полной противоположности Исократу (напр.: XV. 06обмене имуществом. 271), деятельность философа удалена из царства смыслов, в котором мы живем (ορατός τόπος, видимая страна) и полностью связана с царством мышления (νοητός τόπος, умозрительная страна), где и надлежит искать абсолютные моральные нормы. Философ, будучи экспертом в моральных и политических вопросах, является предпосылкой хорошего правления: его слово — закон, и оно должно приниматься управляемыми без всякого сомнения. Когда Платон обращается к проблемам, встающим перед правителем-философом, добившимся власти [Государство. VI.484а—497а), в случае неудачи в их разрешении виной тому объявляется невежество толпы, а не то, что он оказался недостаточно убедителен. Философ, изображенный таким образом, далек как от Солона, каким тот представлен у Геродота, так и от homme d’affaires (человека дела), которого собирался образовывать Исократ.
Хотя нет свидетельств тому, что предложенная в «Государстве» воспитательная программа (VTL521c—541Ь) для поднятия мышления философа от чувственного к умопостигаемому миру бралась в качестве плана курса обучения в Академии, она определенно отражает приоритеты и интересы Платона как учителя, а также может рассматриваться как свидетельство по исследовательским методам в математике, астрономии и музыкальной теории, которые с его одобрения использовались в Академии, отчасти, возможно, даже как реклама серьезных занятий по геометрии (VH.528a—d), которая в Академии пользовалась приоритетом65. Более того, это говорит о том, что высшую ценность Платон видел в абстрактной философской дискуссии — диалектике, которую «Государство» представляет как кульминацию философских исследований.
Сочинения, опубликованные после «Государства», отражают стремление подвинуть философию ближе к реалиям жизни, появившееся в результате, можно полагать, дискуссий как внутри, так и вовне Академии. В «Федре»66  67 впервые моральные формы используются для практической цели формулирования правильных принципов обучения красноречию, причем так, что этот диалог в целом можно интерпретировать в качестве манифеста устной культуры в противоположность письменной, самым ярким выразителем каковой в это время был Исократ^7.
65 См.: Fowler 1987 (Н 41), прежде всего с. 106—154.
66 О датировке «Федра» временем после «Государства», между 372 и 368 гг. до н. э., см.: Howland 1937 (Н 59): 151—159, прежде всего с. 159, примеч. 1; см. также: de Vries 1969 (H 113): 7-11.
67 См. выше, с. 595, 597—598 наст. изд. Ср. также: Howland 1937 (Н 59); de Vries 1969 (H 113): 15—19, с библиографией на с. 15, примеч. 1; Eucken 1983 (Н 39): 115—120, 270—274; а также: Connors 1986 (Н 21): 38—65. Об одобрительном, хотя и снисходительном замечании об Исократе в 279а («φύσει γάρ... ενεστί τις φιλοσοφία vf\ του ανδρός διανοια») cm.: Eucken 1983 (Η 39): 273-274.


724
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
Умаление Платоном значения письменности (274Ь—277а) также позволяет нам до некоторой степени понять, какой он видел собственную роль в Академии. Истинная ученость требует живого контекста; писательство полезно лишь как забава («παιδιά») и для памятных записей; оно не заменяет памяти и не годится в роли средства обучения истинному знанию и его передачи (276d). Но как в таком случае нам оценить писания самого Платона? Ничто в его позиции не позволяет нам думать, что его опубликованные труды хоть в каком-то смысле отличались или занимали подчиненное положение по отношению к тому, что он мог передавать устно членам Академии. С горечью осознавая, что писания не способны выразить всего, что может быть сказано относительно какого-нибудь конкретного сюжета, Платон выбрал компромиссный вариант — диалог как литературную форму для своей философии, чтобы показать: он рассматривал дискуссию как нечто неоконченное и, возможно, он желал сохранить запись о сюжете, рассмотренном в Академии, как стимул для дальнейшего исследования68.
Вывод об оживленных дебатах и спорах внутри Академии по поводу набора и действительности идей можно сделать из «Парменида» и «Теэ- тета», написанных друг за другом в начале 360-х годов до н. э.69. Новые идеи подобия и несходства, множественности и единичности, а также движения и покоя, введенные в «Пармениде» (128е— 129е), поднимают фундаментальные вопросы об отношениях между формами и вещами (130с—е). Ответ не дан, но признаётся, что без форм невозможно ни знание, ни мысль, ни рассуждение (134е—135с). «Теэтет» демонстрирует от обратного, что ни чувственное восприятие, ни истинная вера сами по себе не могут привести к знанию (Теэтет. 185с—d). Подобно более позднему «Софисту», этот диалог прославляет память великого математика, чья отменная математическая сноровка повлияла на эпистемологические дискуссии, ведшиеся в Академии в начале 360-х годов до н. э., и который недавно скончался от ран, полученных им во время стычки афинян с коринфянами в 369 г. до н. э.70.
Дополнительную возможность проникнуть в жизнь Академии мы получаем благодаря распоряжениям Платона на время двух периодов его нахождения на Сицилии с провальной миссией по воспитанию в лице молодого Дионисия П царя-философа71. В первый раз (367—365 гг. до н. э.) временным схолархом был назначен Евдокс Книдский;72 именно под его руководством в Академии появился Аристотель, прибывший сюда из своей Стагиры в возрасте семнадцати лет; во второй раз (361—360 гг. до н. э.)
68 См.: de Vries 1969 (H 113): 21, с примеч. 2.
69 О датах см.: Thesleff 1982 (Н 110): 152—161, 188. Самыми полезными комментариями к этим двум диалогам до сих пор остаются: Comford 1939 (Н 24); Comford 1935 (Н 22).
70 См.: Bulmer-Thomas 1976 (Н 10): 301-307.
71 Платон. Письма. VTL327b—330b, 337e—340а, 344d—350b; Плутарх. Дион. 17.1; см.: Guthrie 1975 (Н 56) IV: 24-31.
72 Филохор. 328 F 223 (FGrH) (= Жизнь Марциана. 11 в изд.: Düring 1957 (Н 36): 99).


Ш. Платоновская академия
72 5
школу возглавил Гераклид Понтийский73. Никто из них не был афинским гражданином, и ни один из них не являлся платоником в строгом смысле слова. Евдокс, уже сделавший замечательные открытия в математике, которые он применял в исследованиях по астрономии и географии, и еще до прибытия в Академию основавший школу в Кизике74, отклонился от Платона, поставив под сомнение теорию форм (Аристотель. Метафизика. А.9,991 al7; фр. 189) и отождествив «удовольствие» и «благо» (Аристотель. Никомахова этика. 1.12, 1101627—31; Х.2, 1172Ь9—15).
Гераклид из Гераклеи Понтийской, вошедший в Академию ок. 365/ 364 г. до н. э., был столь же многосторонним в интересах, как и Евдокс, но отличался меньшей глубиной и больше зависел от платоновских суждений75. Большинство из приписываемых ему сорока семи сочинений (Диоген Лаэртский. V.87—88) были, как и у Платона, написаны в форме диалога, а его астрономия и физика берут в качестве отправных пунктов положения, обнаруживаемые в «Тимее»76. В Академии он оставался вплоть до времени после смерти Спевсиппа в 338 г. до н. э. Когда Ксенократ победил его с незначительным преимуществом на выборах следующего после Спевсиппа схоларха, Гераклид вернулся в родную Гераклею (Фр. 9 Wehrli).
Та же самая свободная и разносторонняя интеллектуальная жизнь, обнаруживаемая уже в этих назначениях, отражается также и в последних трудах самого Платона, написанных им после возвращения в Академию в 360 г. до н. э., в «Софисте», «Политике», «Филебе», «Тимее», «Критии» и в «Законах»77, которые, образуя отдельную группу, дают нам самое полное представление о взгляде Платона на природу видимого мира, в котором мы живем. «Тимей» — это единственная сохранившаяся часть трилогии, куда должны были также входить (неоконченный) «Критий» и так и не написанный «Гермократ» [Тимей. 20а, 27а; Критий. 108а), которая предлагает рассмотреть проблему благого правления в космическом контексте, начиная с происхождения мироздания, места в нем человека, развития и упадка общественной и политической жизни, а также с ее возрождения после всеобщей катастрофы78. При том, что сама по себе эта грандиозная и высокохудожественная тема должна была целиком и полностью принадлежать Платону, не возникает никаких сомне¬
73 Гераклид Понтийский, фр. 2, в изд.: Wehrli 1969 (Н 115а), вместе с: Lynch 1972 (Н 76): 82, с примеч. 20.
74 См.: Huxley 1971 (Н 61): 465—467; Guthrie 1978 (Н 56) V: 447—457; о достижениях Евдокса в математике и астрономии см.: Fowler 1987 (Н 41): 122—130 и в Указателе имен под словом «Eudoxus».
75 Фрагменты: Wehrli 1969 (Н 115а) УП; подробное рассмотрение этой фигуры: Gottschalk 1980 (Н 54).
76 Gottschalk 1980 (Н 54): 58—87, особенно с. 82—83.
77 См.: Thesleff 1982 (Н 110): 70—71. Аргументы Оуэна (Owen 1953 (Н 89): 79—95) по отнесению «Тимея» и «Крития» с «Государством» и «Федоном» к средней группе диалогов решительно опровергает Чернисс (Chemiss 1957 (Н 14): 225—266; а также: Chemiss 1957 (Н 15): 18-23).
78 Comford 1937 (Н 23): 1-8.


726
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
ний, что своим «Тимеем» он во многом был обязан исследованиям других членов Академии, в особенности математиков и астрономов, и дискуссиям с ними в 350-х годах до н. э.
Уже до создания «Тимея» Платон возлагал надежды на то, что человеческие болезни может лечить философ-правитель: в «Политике» благое правление зависит не от умственной проницательности, а от организаторского мастерства разумного правителя. Автор «Законов» — это был последний труд Платона, законченный его учеником и секретарем, математиком и астрономом Филиппом Опунтским (Диоген Лаэртский. Ш.37)79, — утрачивает даже надежду на возможность найти знатока такого рода; вместо этого здесь предлагается принять детализированный свод законов, которые соблюдаются скорее благодаря убедительности тщательно продуманных преамбул, нежели принуждению, и которые периодически пересматриваются неким Ночным советом.
Впрочем, подобные разочарования никак не поколебали веру Платона в существование абсолютных моральных ценностей. В «Политике» они воплощены в знании добродетельного правителя о «самом истинном мериле правильного управления государством» (Платон. Политик. 296е), каковому знанию законы в лучшем случае могут лишь подражать (Там же. ЗООе); в «Законах», где даже возможность нахождения у власти по-настоящему знающего человека относится лишь к давно забытому прошлому (Платон. Законы. IV.713a—е, 1Х.853с), эрудиция законодателя обеспечивается «истиной, которой он может руководствоваться» (Там же. IV.709c), представлением о добродетели в целом (Там же. Ш.688Ь; IV.714b—с), а также критерием о справедливом и несправедливом, который поможет ему в деле составления законов для своего сообщества (Там же. IV.714b; 715b). Платон никогда не отказался от веры в то, что знание моральных ценностей достигается главным образом через идеи; но доступ к такому знанию настолько узок, что его реализацию можно оставить лишь некой институции, такой как свод законов, за которым наблюдает Ночной совет.
4. 	Преемники Платона
В отличие от школ Антисфена и Исократа, Академия Платона смогла сохраниться как философская школа и после смерти ее основателя в 347 г. до н. э.80. Как и почему Спевсипп, сын Погоны, сестры Платона, и Евримедонта из дема Мирринунта81, был в возрасте за шестьдесят выбран в качестве главы Академии, стало предметом многочисленных умозрительных построений82. Он был одним из очень немногих урожденных
79 См.: von Fritz 1938 (H 42): 2351-2366.
80 Cp.: Lynch 1972 (H 76): 75-77. Cp.: Gaiser 1988 (H 50): 356-357, 365-366.
81 Cm.: Taran 1981 (H 109): 175-176.
82 Cm.: Chroust 1971 (H 19): 170—176 вместе c Taran 1981 (H 109): 8—11. По поводу фрагментов см. также Isnardi Parente 1980 (H 63).


Ш. Платоновская академия
727
афинян, присоединивншхся к Академии Платона с самого ее начала. Будучи верным поборником платоновских усилий, он, тем не менее, часто расходился со своим дядей в таких ключевых вопросах, как теория идей (ср.: Аристотель. Метафизика. Z. 2, 1028Ы8—24)83.
Прокл [Комментарий к Евклиду. 1.77—78) упоминает Спевсиппа как ведущего математика в Академии. Названия и фрагменты его трудов указывают на особый интерес к теории чисел и к пифагорейской математике. Но философские интересы Спевсиппа включали также этические догмы, и, в частности, его известную позицию (сформулированную против Евдокса, из-за которой Спевсипп часто подвергался насмешкам) о том, что удовольствие (ήδονή, гедонэ) может быть злом, которого поэтому, следует избегать. Это отражает дебаты, проходившие в Академии о месте удовольствия в человеческой жизни, которые послужили подоплекой и для платоновского «Филеба».
Одно из тридцати приписываемых Спевсиппу Диогеном Лаэртским сочинений (IV.4—5), а именно то, что посвящено классификациям и озаглавлено «Сходства» («'Όμοια», в десяти книгах), имело большое значение в деле доказательства необходимости исчерпывающей систематизации всех предметов по видам и родам и предвосхитило классификаторскую схему, позднее использованную Аристотелем в его «Истории животных». Возможно, на «Сходства» оказали влияние эмпирические штудии Аристотеля и Феофрасга, проводившиеся в Академии еще при жизни самого Платона84.
Спевсипп сблизился с Дионом Сиракузским в бытность того в Академии (Плутарх. Дион. 17 и 22), а когда Дион решил вернуться в Сицилию, он отдал Спевсиппу усадьбу, которую приобрел, когда гостил в Афинах. Позднее Спевсипп сопровождал Платона в Сицилию во время его третьего, и последнего, путешествия в этот край в 361/360 г. до н. э. и, согласно Плутарху, активно поддержал попытку Диона освободить Сицилию от тирании.
По смерти Спевсиппа Аристотель, судя по всему, не рассматривался всерьез как его преемник, поскольку к тому времени он уже вернулся (или был приглашен для выполнения известной миссии) в Македонию. Считавшие себя приоритетными кандидатами, Менедем из Пирры, о чьей долгой карьере в Академии известно немного85, и Гераклид Пон- тийский, уступили минимальное количество голосов Ксенократу из Хал- кедона, который покинул Афины в компании с Аристотелем сразу после смерти Платона86. Разочарованные, Гераклид и Менедем покинули Академию, первый — чтобы вернуться в родную Гераклею, а Менедем —
83 См.: Tarân 1981 (Н 109) гл. 2-Л и с. 177.
8i Об этих моментах см.: Chemiss 1945 (Н 13): 31—59 и 1944 (Н 12): 44—48.
80 Свидетельства и фрагменты: Lasserre 1987 (Н 75).
86 	Филодем. Список академиков (Index Academicorum, папирус из Геркуланума. — А.З). Стлб. VL28—VII. 17 (= Mekler 1902 (Н 80): 37—40), с комментарием Merlan 1946 (Н 81): ЮЗ-111.


728
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
чтобы на новом месте — где именно, мы не знаем — «основать другой перипатос и другую диатри6у»ш.
Ксенократ, как и его преемник Полемон Афинский, занял в качестве схоларха то же жилище, какое ранее занимал Платон (Плутарх. 06 изгнании. 10 = Моралии. 603b—с), видимо, по какой-то специальной договоренности с наследником Платона, его внучатным племянником Адиман- том (Диоген Лаэртский. Ш.41-44)87. Сообщается, что Ксенократ отказался от предложенного ему афинского гражданства88 и что однажды, когда афиняне собирались продать его в рабство, поскольку он не мог уплатить налог на метеков (метойкион), Деметрий Фалерский внес за него необходимые средства и выкупил ему свободу (Диоген Лаэртский. IV. 14)89.
Ксенократ, присоединившийся к Платону в юности (Диоген Лаэртский. IV.б), был призван принять Академию примерно в возрасте 57 лет. Сопоставляя его и более молодого Аристотеля, с которым Ксенократ был тесно связан в течение большой части своей карьеры, Платон, по преданию, сравнивал его с ослом, которому нужно стрекало, а Аристотеля — с конем, которому нужна узда (Диоген Лаэртский. IV.6). Говорят, что Ксенократ, будучи схолархом на протяжении четверти века, посещал центр Афин только для того, чтобы посмотреть новые трагедии на Дионисиях. В 322 г. до н. э. он от имени Афин участвовал в посольстве к Антипатру90.
Ксенократ был плодовитым автором, писавшим по широкому кругу философских тем, но в особенности сфокусированным на систематизации знаний91. Близость с Аристотелем в Академии и в Малой Азии после смерти Платона повернула Ксенократа почти что к систематическому эмпиризму, которым характеризовались труды Аристотеля. Суждения и писания Ксенократа отличала от аристотелевских особая увлеченность демонологией, что подтверждается интересом неоплатоников к его сочинениям. Многие заглавия наводят на мысль, что Ксенократ сохранял интерес Академии не только к математике, но и к занятиям пифагорейцев, которые были первыми в применении математических открытий к философии в ее самом широком смысле — как средство осмысления надлежащего образа жизни.
Интересно было бы понять, почему возвратившийся в Афины в 335 г. до н. э. Аристотель не присоединился вновь к Академии, руководимой Ксенократом, а решил основать собственную школу. Предание, сохраненное в древних жизнеописаниях Аристотеля, изображает две школы не
86а Перипатос (περίπατος) — обычай философских бесед во время прогулок; диатриба (διατριβή) — беседа, но также обучение, школа. — A3.
87 Адимант мог быть учеником Ксенократа (Филодем. Список академиков. Стлб. IV.10-11 = Mekler 1902 (Н 80): 45).
88 Плутарх. Фокион. 29.4; а также: Филодем. Список академиков. Стлб. VIII. 1—15 = Mekler 1902 (Н 80): 42.
89 См.: Whitehead 1981 (Н 119): 235-238.
90 См.: Whitehead 1981 (Н 119): 23&-241.
91 О фрагментах сочинений Ксенократа см.: Isnardi Parente 1982 (H 64).


Ш. Платоновская акаделшя
729
столько соперниками, сколько дополняющими друг друга ветвями92. Каковы бы ни были причины этого разделения на два философских сообщества, необходимо подчеркнуть, что в период крупных политических потрясений двадцать пять лет Ксенократова лидерства обеспечили Академии преемство и стабильность.
5. 	Другие члены Академии: масштаб и характер философского сообщества
Если не считать единственного современного событиям мимолетного упоминания, содержащегося во фрагменте комического поэта Эпикрата (Фр. 11 Kock), самый древний источник по академическому сообществу происходит из I в. до н. э. Этот текст был составлен эпикурейцем Фило- демом, который жил в Геркулануме и чей труд по истории Академии сохранился на фрагментированном папирусе из Геркуланума — так называемом «Геркуланумском списке академических философов» (сокр. «Список академиков»), «Academicorum Philosophorum Index Herculanensis» (= P. Here. 1021)93. Хотя из-за фрагментарности его не всегда легко понять, Филодемов список академиков оказывается самым надежным и комплексным источником информации по двадцати членам Академии при жизни Платона, основанным на более древних и в целом заслуживающих веры свидетельствах, включая, возможно, сводку Гермодора Сиракузского — математика, причастного к школе94. Учитывая дополнения из позднейших списков, теперь с Академией в течение ее первых сорока лет существования можно связать более семидесяти пяти имен.
Эти имена особенно ясно высвечивают роль иноземцев в составе Академии. Спевсипп, фигурирующий в Филодемовом списке, оказывается единственным афинянином из двадцати лиц, имевших отношение к Академии при жизни Платона. К нему, возможно, следует добавить упоминаемых Плутархом [Против Колота. 52 = Моралии. 1126с—d)95 стратегов Хабрия и Фокиона. Оба были, как и Спевсипп, родственниками Платона, а их связь с Академией, если она исторична, нужно датировать временем вскоре после открытия Академии в 387 г. до н. э. К политически активным членам платоновской Академии Плутарх причисляет Диона, провозглашенного освободителем Сицилии, и братьев Пифона и Гераклида из Эна, убивших тирана Котиса Фракийского. Академиками, которые, согласно Плутарху, выполняли роль законодателей, были Аристоним, от¬
92 Жизнеописания Аристотеля: Vita Marciana. 24 (= Düring 1957 (H 36): 101); cp.: Vita Latina. 24 (= Düring 1957: 154); Vita Vulgata. 18 (= Düring 1957: 134). Об основании Аристотелем отдельной школы как предательском и неблагодарном уходе из Академии см.: Düring 1957 (Н 36): 465.
93 Стандартное издание: Mekler 1902 (Н 80). Ср. также: Gaiser 1988 (Н 50), куда включен также короткий родственный папирус Р. Неге. 164, переизданный Доранди.
94 Свидетельства о жизни Гермодора Сиракузского: Isnardi Parente 1982 (H 64): 157— 160; ср. также: Lasserre 1987 (H 75): 217-223, 667-680.
95 О диалоге Плутарха «Против Колота» как источнике см.: Westman 1955 (В 129).


730
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
правленный Платоном в свое родное государство в Аркадии для реформирования конституции, Формион, который произвел то же самое в своей родной Элиде, Евдокс и Аристотель, сделавшие то же, соответственно, в Книде и Сгагире. Ксенократ Халкедонский упомянут как политический советник Александра, тогда как Делий (или Диас) Эфесский описывается как человек, сыгравший ключевую роль в качестве эмиссара, посланного к Александру от имени эллинов Малой Азии.
В «Пирующих софистах» Афинея (Х1.508с—509е), написанных через сто лет после Плутарха, упоминаются некоторые академики, известные также по «Index Academicorum» Филодема и иным спискам, в связи с их вмешательством в политику96. Афиней, как он сам утверждает, опирается здесь на современный событиям труд «Против школы Платона», написанный учеником Исократа Феопомпом Хиосским (508с, см. выше, с. 717— 718 наст. изд.). Почти все имена в этих двух перечнях (у Плутарха и Афинея. — А.З.) подтверждаются более полным «Index Academicorum» и некоторыми другими заслуживающими доверия источниками97.
Из двух позднейших списков тот, что находим у Диогена Лаэртского в жизнеописании Платона (Ш.46), содержит хорошо обоснованную информацию, авторство которой приписано ученику Аристотеля Дикеарху (ср.: Фр. 44 Wehrli), что в Академию Платона входили Ласфения из Ман- тинеи и Аксиофея из Флиунта98.
Другой список, находящийся у Прокла в комментарии на первую книгу «Начал» Евклида, базируется на достоверных «школьных» источниках от IV и раннего Ш в. до н. э. и включает Филиппа Опунтского, секретаря Платона в Академии, и Евдема Родосского, члена Перипатоса (т. е. философской школы Аристотеля. — А.3.), составившего раннюю историю математики99.
Что касается μαθηματικοί, о которых сообщается, что они жили «друг с другом в Академии, проводя совместные разыскания» (Прокл. с. 67— 68), то к ним относились выдающиеся математики и философы Евдокс Книдский, Амикл Гераклеот, Менэхм и его брат Дейнострат (оба из Алопеконнеса), Февдий Магнесиец и Афиней Кизикский. Гермотим из
96 Негативные примеры участия академиков в политике связаны с именами Евфрея Орейского, Каллиппа Афинского, Евагона Лампсакского, Тимея Кизикского, а также Херона Пелленского. Евагона следует отождествлять с Евеоном из Лампсака в списке Диогена Лаэртского; Тимея — с Тимолаем из Кизика в Диогеновом перечне и в «Index Academicorum» (Ш.46 Mekler 1902 (H 80)). См.: Wörle 1981 (H 123). Ср. также: Lynch 1972 (H 76): 59, примеч. 32.
97 Ни Плутарх, ни Афиней не упоминают академиков Леонида из Гераклеи и Хиона, убивших в 352 г. до н. э. Клеарха, тирана Гераклеи Понтийской, которые, оба, появляются в Филодемовом «Списке академиков», стлб. VI (= Mekler 1902 (Н 80): 35).
98 См. также: Филодем. Список академиков (стлб. VI = Mekler 1902 (Н 80): 37; ср.: Р. Неге. 164, фр. 1 Dorandi). Фемистий, оратор IV в. н. э., говорит, что Аксиофея вошла в Академию в Афинах после того, как прочитала «Государство» Платона, и что она оставалась там переодетой в мужчину в течение долгого времени, пока это не вскрылось [Речи. ХХШ.295с—d).
99 О Филиппе см.: Tarân 1972 (Н 108): 124—125, 128—139. Об Евдеме см.: Wehrli 1969 (H 115А) Vm, фр. 133-141.


Ш. Платоновская академия
731
Колофона, Теэтет (из Суния) и Филипп из Менды (= из Опунта)100 упомянуты в том же контексте, и относительно них можно уверенно вывести, что они принимали участие в математических разысканиях, засвидетельствованных для Платона и Евдокса в Академии. Многие из упомянутых Проклом иноземных μαθηματικοί, похоже, прибыли в Афины как приверженцы Евдокса из его школы в Кизике, в Пропонтиде, а также из его школы при дворе Мавсола в Карии (Диоген Лаэртский. УШ.87)101. В одном интересном пассаже Плутарх [Марцелл. 14.5—6) рассказывает, что Платон упрекал Евдокса и его окружение, как и Архита и его последователей, за использование ими механических моделей при решении математических проблем — на том основании, что подобная методология «разрушает и портит достоинство геометрии, обращаясь за помощью к чувственному восприятию, вместо того чтобы обращаться к бестелесному и умопостигаемому, и, вдобавок ко всему, используя реальные механизмы, которые требуют для своего изготовления длительного и тяжелого ремесленного труда».
Четкое платоновское противопоставление философов софистам затеняет тот факт, что, несмотря на известное соперничество и враждебность, и школа Исократа, и Академия Платона были вовлечены во взаимный интеллектуальный обмен и диалог, результатом чего стало поднятие уровня дискуссии до области философских проблем. О некоторых членах Академии даже сообщается, что они занимались исследованиями вместе с Исократом и его учениками. Геликон из Кизика являлся слушателем Евдокса и находился в близких отношениях с кем-то из учеников Исократа, а равно и с Поликсеном, одним из товарищей Бризона (Платон. Письма. ХШ.ЗбОс), а Плутарх называет Геликона «одним из наперсников Платона» [Дион. 19). Интересная «пересекающаяся» фигура — Фео- дект из Фаселиды (в Ликии), который несколько раз с уважением упоминается в аристотелевской «Риторике». Он описывается как «ученик Платона, Исократа и Аристотеля», написавший энкомии, трагедии, «Апологию Сократа», руководство по риторике в стихах и несколько трактатов в форме перечней (см.: Суда, под словом «Θεοδέκτης»). Один из утерянных трудов Аристотеля был озаглавлен так: «Сокращение Феодектова руководства» (Диоген Лаэртский. V.24).
Визит одного неназванного халдея102 мог быть связан с астрономическими исследованиями и интересом к реформе календаря, разрабатывавшейся внутри Академии и инициированной Евдоксом и Каллиппом из Кизика. Каллипп был астрономом, который последовал за Евдоксом в Афины «и жил у Аристотеля, исправляя и расширяя с помощью последнего открытия, сделанные Евдоксом» (Симплиций. Комментарий к четы¬
100 См.: Tarân 1972 (Н 108): 125-127.
101 См.: Merlan I960 (Н 82): 98—104. Ср. также: Huxley 1963 (Н 60): 83—96, а также выше, сноска 74 наст, гл.; а также: Lasserre 1966 (Н 74).
102 Список академиков. Стлб. ΙΠ.36—41 = Mekler 1902 (Н 80): 13; cp.: Westerink 1962 (Н 117) 1.6: 15. Ср.: Tarân 1972 (Н 108): 116; ср.: с. 124—125, особенно примеч. 519 (Филипп Онунтский, свидетельства о нем, V).


732
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
рем книгам Аристотеля о небе. Р. 493,5—8). Он прославился тем, что значительно продвинулся в реформировании календаря, отталкиваясь от выработанных в конце V в. до н. э. теорий Метона и Евктемона.
Интеллектуальная, культурная и географическая разносторонность Академии открывала двери для широкого диапазона взаимоотношений между людьми с различными целями, интересами и личными мотивациями. Это был центр интеллектуального обмена и заимствования, а не однородная группа, занимающаяся распространением и передачей закрепленного набора философских положений. Это сообщество преимущественно (судя по всему, почти на 90%) было неафинским: многие члены прибыли из северной и центральной Греции, Пелопоннеса, Пропонтиды и понтийских городов, с побережья Малой Азии, а также с греческого Запада (из южной Италии и Сицилии), другие нашли сюда дорогу из мест, являвшихся пифагорейскими братствами, из городов в Малой Азии, где учили Евдокс и другие странствующие мудрецы, или из торговых центров, расположенных вдоль обычных торговых путей, таких, которые связывали Афины с портовыми городами Пропонтиды и Понта. Таким образом, Академия отнюдь не была продуктом одного лица или отдельного полиса — она стала ответом на запрос более широкого греческого мира на помещение воспитательного процесса и политических, научных и разнообразных философских вопросов в панэллинские рамки. Подобно софистам, Академия использовала преимущества публичного пространства в принимающем огромное количество иноземцев урбанизированном центре, распространяя философские писания для привлечения внимания и вербуя своих последователей. В отличие от обращенных внутрь себя пифагорейских общин (и, до некоторой степени, позднейшей школы Эпикура в Афинах), вступление в Академию не подразумевало никаких предписанных инициационных процедур, обрядов перехода, священных или тайных клятв, диетических правил, а также общих маркеров, которые должны были бы отличать в окружающем обществе «своих» от «чужих». Академия как институт — это следующий шаг в развитии той разновидности школы, которую уже создали Исократ и последователи Сократа (вопреки сопротивлению самого Сократа попыткам отделить философское воспитание от повседневной жизни в городе); Платон сделал то, что Исократ и другие уже начали делать до него — переформировал старый межполисный институт гостеприимства, Ксению (ξενία)103, функционировавший с помощью традиционных межсемейных уз, превратив его в свой главный инструмент создания более сложного сообщества, посвященного познанию, обучению и исследованию, сообщества, которое не ограничено рамками полиса и которое обращено даже к неэллинскому миру.
103 	Об этом важном институте см.: Herman 1987 (С 34). См. также: McKechnie 1989 (I 100).


IV. Аристотель и Перипатос
733
IV. 	Аристотель и Перипатос
1. 	Аристотель в Академии
Аристотель, «самый подлинный ученик Платона», согласно некоторым древним источникам, родился в 384 г. до н. э. на севере Греции в приморском городке Стагира, ионийско-говорящей колонии, которую основали на фракийском полуострове Халкидика переселенцы с Евбеи и Андроса104. Он имел родных сестру — Аримнеспу и брата — Аримнеста. Последний умер еще в детстве, и Аристотель в своем завещании распорядился установить статую в его память105. Отец Аристотеля Никомах был членом медицинской гильдии Асклепиадов и стал придворным лекарем при Аминте Ш — царе Македонии, отце Филиппа и деде Александра Великого. Мать Аристотеля, Фестида, происходила из семьи, также связанной с Асклепиадами из Халкиды на Евбее, где она владела наследственным имением. Несмотря на эти медицинские связи, вызывает сомнения, что Аристотель сколько-нибудь серьезным образом еще ребенком обратился к медицинской практике или медицинской профессии, поскольку его отец умер, когда он был еще очень юным. Он воспитывался своим опекуном по завещанию — Проксеном Атарнейским, который был женат на Аримнесте, сестре Аристотеля.
Более важным для последующей философской карьеры Аристотеля был тот факт, что он родился и рос среди «чужаков», в семье, профессионально связанной с македонским двором в Пелле, но чьи сородичи, культурные традиции и интеллектуальное наследие (включая их родной диалект греческого языка) были «чужеземными» в глазах македонского общества. Большую часть своей юной и взрослой жизни он должен был проводить как иноземец — местный житель, но не гражданин того сообщества, в котором жил.
Нет никакого ключа для объяснения, почему Проксен решил послать молодого Аристотеля, в возрасте семнадцати лет, в Афины для продолжения образования в Академии, которая уже стала известна своими разысканиями в математике, политике, эпистемологии и этике, а отнюдь не интересом к медицине, биологии или риторике (служившей главным элементом высшего образования в других общественных институциях подобного рода). За двадцатилетнюю историю афинской Академии (до появления здесь Аристотеля. — А .3) не известно ни об одном другом македонянине, который прибыл бы сюда в поисках высшего образования, да и карьера Аристотеля не положила начало связям с Академией, которые продолжили бы будущие выходцы из Македонии. С определенностью
104 Самые важные работы, обсуждающие жизнь и учение Аристотеля: Düring 1966 (Н 37); Düring 1957 (Н 36) — они корректируют важный труд: Jaeger 1948 (Н 67) (впервые опубликован в Берлине в 1923 г.). Новая трактовка учения Аристотеля: Rist 1989 (Н 99).
105 О завещании Аристотеля: Chroust 1973 (Н 20): 183—231; Gottschalk 1972 (Н 53): 314—342; а также: Düring 1957 (Н 36): 263—264.


734
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
мы даже не знаем, где жил и что делал Аристотель до своего переезда в Афины: предположительно он прибыл в Афины как в престижный культурный центр из дома своего зятя и сестры в Атарнее106. Возможно, внимание Проксена или самого Аристотеля привлекли циркулировавшие тогда некоторые сократические диалоги Платона.
Когда юный Аристотель поступил в 367 г. до н. э. в Академию, Платон, которому было уже за шестьдесят, пребывал в Сицилии, где вводил в философскую жизнь молодого Дионисия П, а Академия находилась в руках склонного к наукам Евдокса Книдского (см. выше, с. 725 наст, изд.). Он и его приверженец Каллипп из Кизика, живший в Афинах с Аристотелем в одном доме, вполне возможно, и дали ему самое важное раннее образование, хотя, вероятно, сочинения Платона, циркулировавшие и обсуждавшиеся в общине, также должны были повлиять на его интеллектуальное развитие. Позднее Аристотель хвалил Евдокса за его благодетельный нрав, который делал убедительным тезис о том, что удовольствие есть благо, поскольку этот его взгляд не был своекорыстным (то есть Евдокс говорит так не потому что он — любитель удовольствий, как казалось всем вокруг, а в силу того, что так оно и есть. — А.3). «Евдок- совым аргументам доверяли скорее благодаря его прекрасному характеру, нежели благодаря им самим» — таков вердикт Аристотеля о дебатах, ведшихся в ранней Академии [Никомахова этика. X, 1172Ь9—17).
Ко времени появления здесь Аристотеля большинство сопричастников Академии были иностранцами, занимавшимися математикой и астрономией, которые последовали за Евдоксом из его школы в Кизике (см. выше, с. 725, 731 наст, изд.); другие, и среди них друг Аристотеля Евдем с Кипра, пришли ради этических и политических дискуссий, иногда, как можно заподозрить, из-за неблагоприятных политических условий в их собственных городах. Евдем начал активно выступать против тирании в изгнании после того, как пострадал от нее на своем родном Кипре. Он заболел и чуть не умер в фессалийских Ферах, но выжил, чтобы увидеть этот город освобожденным от жестокого режима тирана Александра; но его мечта вернуться однажды на Кипр, также освобожденный от тирании, внезапно оборвалась в Сицилии, где ок. 354 г. до н. э. он объединился с Дионом, Тимонидом из Левкады и другими академиками, чтобы попытаться свергнуть Дионисия П. Отношение самого Аристотеля к этой политической катастрофе воплотилось в литературной форме: он увековечил память о дружбе с убитым Евдемом в диалоге «Евдем, или О скорби». Почему раннее сочинение Аристотеля по этике также носит имя Евдема, мы не знаем.
Свидетельства о личных отношениях Платона, сложившихся по его возвращении в Академию в 364 г. до н. э. с двадцатилетним Аристотелем,
106 	Это может объяснить, почему он прибыл в Атарней, когда через 20 лет покинул Афины. То, что Проксена он считал близким себе человеком, видно из усыновления им Никанора, сына Проксена и Аримнесты, а также из того, что, при отсутствии собственного законного сына, он сделал Никанора своим наследником и женил на своей дочери Пифиаде. См.: Düring 1957 (Н 36): 271—272.


IV. Аристотель и Перипатос
735
носят в основном характер анекдотов, в лучшем случае — на что-то намекающих, в худшем — полностью вымышленных или явно предвзятых107. Биографическое предание подчеркивает скорее фундаментальные интеллектуальные разногласия между этими двумя фигурами начиная с их самых первых встреч, нежели какое-то интеллектуальное доминирование мастера над подчиненным учеником. Некоторые источники усматривают в этих расхождениях указание на личную напряженность и враждебность, другие допускают наличие между ними дружбы, несмотря на интеллектуальные расхождения. Один анекдот намекает на то, что Платон с самого начала нашел в Аристотеле того, кто яростно отстаивает свою интеллектуальную независимость: передают, что Платон о своем прославленном ученике говорил так: «Аристотель наскакивает на меня так, как жеребенок — на свою мать». Даже если этот анекдот — чистая выдумка, сравнение удачно. С некоторых пор Аристотель действовал не как новичок в философии, подчиненный Платону и более старшим философам в Академии, а преподавал в ней, и не только как лидер собственного кружка внутри школы, но и как адвокат дисциплины, прежде академиками пренебрегавшейся, даже запрещавшейся, — риторики.
Появление внимания к риторике как законной дисциплине представляло серьезный отход от того, что Академия символизировала собой как образовательное учреждение: в полемическом противостоянии с Исократом и его школой риторика не была для Платона сферой исследования, которое можно было вычленить и изучать независимо от содержания предметов дискуссий. Аристотель не соглашался: «Было бы стыдно молчать и позволять говорить Исократу» — делал он, как сообщается, программное (и «брыкастое») заявление — сигнализировавшее о сохранявшемся у него всю жизнь интересе к риторике — в своем раннем (возможно, первом) диалоге «Грилл, или О риторике» (датируется примерно 361 г. до н. э.). Академии нужно было что-то противопоставить успеху Исокра- товой школы в деле консультирования правителей и влиятельных фигур. Согласно яркому Цицероновому высказыванию об этой важной ступени в развитии аристотелевской мысли, Аристотель «неожиданно изменил весь способ своего учения» («repente mutavit totam formam disciplinae suae». — Цицерон. 06ораторе. Ш.141)108.
Сохранившиеся из «Грилла» фрагменты наводят на мысль, что здесь критически обсуждались многие энкомии и надгробные речи, написанные Исократом и другими в честь Грилла, Ксенофонтова сына, погибшего в бою при Мантинее в 362 г. до н. э.; в противовес Платону и критикуя Исократа, Аристотель настаивает: красноречие — это не только заслуживающее самостоятельного изучения искусство, но оно имеет еще и политические и диалектические применения, требующие тщательного рассмотрения и исследования [Грилл. Фр. 2), а философы, если они не будут
107 См.: Düring 1957 (Н 36): 315-336; Riginos 1976 (Н 98): 129-134.
108 Düring 1957 (Н 36): 311—314. Об утерянных сочинениях Аристотеля см.: Bignone 1936 (Н 4). Ср. также: Berti 1962 (Н 3).


736
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
прибегать к ним и не разберутся в них, рискуют тем. что всё это будет обращено против них. «Грилл» не остался без досконально продуманного ответа — трактата в четырех книгах, сочиненного Кефисодором, учеником Исократа, ныне утраченного.
Аристотелевский «Протрептик», или «Увещевание к философии», может быть понят как вызов политическому влиянию Исократа, оказывавшемуся ему на Кипре патронажу и наличию на этом острове его интеллектуальных последователей (см. выше, с. 715 наст. изд.). Дружески поддерживая и увековечивая Евдема, кипрского политического изгнанника, Аристотель, похоже, сделал попытку оспорить репутацию Исократа у киприотских Евагоридов, предложив Фемисону, князю, или младшему киприотскому царю, некий взгляд на пайдейю (воспитание) и философскую жизнь, отличный от того, который представляет Исократ в своей речи 353 г. до н. э. «Об обмене имуществом», где тот подчеркивал превосходство «теоретической» жизни над «активной», возможность точного знания о человеческих добродетелях, аналогичного математическому знанию, и то удовольствие, которое получает человек, посвящающий свою энергию и всю свою жизнь мыслительной деятельности [фронесис)ш.
Лишь несколько фрагментов сохранилось от диалогов, написанных Аристотелем в период 20-летнего пребывания в Академии. Подобно Спевсиппу и Ксенократу, он написал трактат «О пифагорейцах» и еще один — об Архите, тогдашнем главе пифагорейской общины в Таренте. Большинство диалогов были, как кажется, эвристическими (решающими поставленную проблему опытным путем. — А.З.), протрептевическими (увещевательными. — А.3.) и предварительными по своему замыслу, не претендовали на системность и даже не согласовывались друг с другом. Небольшие отрывки сохранились от «Пира», «Софистов», сочинения «О справедливости» (в четырех книгах) и от «Об удовольствии» — все они были поглощены разбором платоновских тем. Фрагменты посвященного любви диалога «Эротикос», сохранившиеся частично в одной арабской рукописи109  110, показывают, что в этом сочинении Аристотель сам участвует в разговоре с собранием слушателей, от имени которых «говорит его (Аристотеля) ученик Иссос». То, что, в отличие от Платона, Аристотель вводил в свои диалоги самого себя в качестве собеседника, засвидетельствовано у Цицерона [К Аттику. ХШ.19.4) и выявляется также в одном фрагменте из диалога «О философии» (Фр. 10 Ross), каковой, как и диалог «Об идеях», критически разбирает теорию форм, показывая, что начиная со своих ранних сочинений и до конца своей карьеры Аристотель никогда не принимал ни одну из версий данной теории, которая постулировала формы как нечто трансцендентное.
Эмпирические исследования, лежащие в основе его позднейших систематических трудов, также могли быть начаты в двадцатилетний пери¬
109 См.: Düring 1961 (H 36А); а также: Chroust 1966 (Н 16): 202-207.
110 Codex Tübingen Wtisweiler. No 81: Эротикос. Фр. 4 Ross; английский перевод: Ross 1952 (H 100): 26. См. также: Walzer 1939 (H 114): 414-422.


IV. Аристотель и Перипатос
737
од его пребывания в Академии, как, например, техническое сочинение о красноречии, которое позднее легло в основу трех книг его «Риторики». В русле своего интереса к риторике Аристотель, судя по всему, преподавал, обсуждал и исследовал проблемы логической аргументации, заложив базу для своих «Топики» и «Категорий», которые, в свою очередь, привели к целой серии логических трактатов, собранных его позднейшими последователями под именем «Органон» (т. е. «Инструмент»). Страсть Аристотеля к собиранию и систематической классификации засвидетельствована во фрагменте из сочинения Исократова ученика Кефисодора, где тот обвинял молодого интеллектуала в банальности за коллекционирование пословиц, сохранению которых от греческой античности мы фактически обязаны во многом усилиям нашего героя и его последователей111.
Хотя Аристотель отмалчивался по поводу афинских внутри- и внешнеполитических проблем, к концу своей двадцатилетней карьеры в Академии он тем не менее был втянут в текущие события. Когда в 348 г. до н. э. Олинф оказался в руках Филиппа П, антимакедонские настроения, разворошенные благодаря влиянию Демосфена и других оппозиционных Филиппу политиков, сделали положение Аристотеля в Афинах стесненным, если не сказать опасным. Как метек с македонскими связями и как интеллектуал в городе, где большинство интеллектуалов относились к Македонии более благожелательно, чем к Персии, Аристотель оказался под ударом политической враждебности. Вероятно, он вынужден был бежать из Афин через несколько месяцев после смерти Платона в 347 г. до н. э.112.
2. 	Аристотель, годы странствований:
Асе, Митилена, Македония
Следующие тринадцать лет (в возрасте от 33 до 49 лет) Аристотель провел вне Афин, сначала — в Атарнее в Троаде, владении тирана Гермия и родине своего зятя Проксена113. Гермий, возможно, посетил Афины в предыдущее десятилетие и слушал в Академии и Платона, и Аристотеля114. Приписываемое Платону письмо VI, озаглавленное «Гермию, Эрасту и Кориску» (ок. 351/350 г. до н. э.), оставляет ощущение, что братья Эраст и Кориск, происходившие из расположенной неподалеку от Атарнея Скеп- сиды в Троаде и перед тем долгое время остававшиеся членами Академии, устроились философскими консультантами к Гермию и оказались первыми в списке тех, кто продолжил дискуссии, похожие на те, в кото¬
111 См.: Афиней. П.60<1—е, с комментарием: Düring 1957 (Н 36): 379—380, 389—391. Диоген Лаэртский (V. 26) упоминает книгу Кефисодора «Поговорки».
112 См.: Chroust 1973 (Н 20): гл. IX, «Аристотель покидает Академию» (с. 117—124).
13 Об этой фазе карьеры Аристотеля см.: Wormell 1935 (Н 124): 55—92; а также: Mul- 272^ (Н 86): 155—168. Об отношении Гермия к Аристотелю см.: Düring 1957 (Н 36):
114 	Страбон. ХШ.1.57, с комментарием: Düring 1957 (Н 36): 276, 279.


738
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
рых они участвовали в бытность свою в Академии115. Вскоре после прибытия в Асе Аристотель, а также, вероятно, Ксенократ, Феофрасг и другие товарищи из Академии, присоединились к местному кружку философов (или надеялись его создать). К тому времени этот приморский городок уже находился под контролем Гермия116— здесь он предоставил философам из Академии место и «всё необходимое» для их общины; здесь «они проводили время (διατρίβοντες) философствуя, сходясь вместе в пери- патосе (περίπατος)», что наводит на мысль о некой школе и институциональной практике, подобной той, к которой они привыкли в Академии117. Вероятно, именно в этом обществе начал свое философское образование Каллисфен, племянник Аристотеля118.
После трех лет пребывания в Ассе Аристотель переправился в Мити- лену на Лесбосе, чтобы продолжить здесь свои исследования и преподавание, предположительно, в сообществе философов, включая Феофрас- та, уроженца этого острова119. Примерно через три года Аристотель получил приглашение от Филиппа стать наставником Александра, которому тогда исполнилось 15 лет. На решение Филиппа, возможно, повлияли не только старые связи с македонским двором, но и рекомендации Гермия, македонского сторонника и союзника. Согласно Плутарху (Александр. 7.4), по прибытии Аристотеля «Филипп отвел для занятий и бесед (σχολή... καί διατριβή) посвященную нимфам рощу около Миезы, где еще и теперь [в начале П в. н. э.] показывают связанные с Аристотелем каменные скамьи и тенистые места для прогулок (περίπατοι)». Как долго продолжался этот педагогический эксперимент, что делал после его окончания Аристотель и куда он отправился жить, нам в точности неизвестно; ясно только, что он оставался в Македонии еще восемь лет и, не исключено, получил македонское гражданство. Возможно, какое-то время он занимал отцовский дом в Стагире, своем родном городке (ставшем к тому моменту частью Македонии), который в 348 г. до н. э. был разрушен Филиппом П и восстановить который, судя по всему, Аристотелю удалось убедить того же Филиппа120. Аристотель оставался еще в Македонии, когда в 339 г. до н. э. умер Спевсипп121 и схолархом Академии был избран Ксенократ, который также покинул афинское сообщество и в это время продолжал жить за границей (см. выше, с. 727 наст. изд.).
115 Диоген Лаэртский (Ш.46) упоминает Эраста и Кориска среди слушателей Платона; Страбон (ХШ.1.54) называет их «сократиками». Об Эрасте см. также: [Платон.] Письма. ХШ.362Ь.
116 См.: Düring 1957 (Н 36): 272—277, с комментариями: Gaiser 1988 (Н 50): 380—386.
117 См.: Список академиков. Стлб. V.1— 23 = Mekler 1902 (Н 80): 23; cp.: Gaiser 1988 (Н 50): 161-162.
118 См.: Düring 1957 (Н 36): 294-297; cp.: Gaiser 1985 (Н 49).
119 О хронологии события см.: Диоген Лаэртский. V.9—10; Дионисий Галикарнасский. К Алшею. 5, р. 727; а также: Düring 1957 (Н 36): 253—256, 463; Jacoby. FGrH 244 F 38.
120 См.: Düring 1957 (H 36): 290—294; cp. также: Gottschalk 1972 (H 53): 324, примеч. 5.
121 См.: Список академиков. Стлб. VII. 1—2 = Mekler 1902 (Н 80): 38; cp.: Gaiser 1988 (Н 50): 193, 467^69.


IV. Аристотель и Перипатос
739
На второй год в Македонии Аристотель испытал горечь утраты своего прежнего коллеги, покровителя и друга, Гермия Атарнейского, оказавшегося заложником собственного политического положения — между гораздо более близкой Персией и Македонией, по отношению к которой он испытывал гораздо больший восторг. Гермий был схвачен и казнен Великим Царем в 341 г. до н. э. Убитый горем Аристотель посвятил кенотаф (пустую могилу. — А.З.) Гермию в Дельфах и сложил в его честь гимн к Арете («Добродетель»)122. Казнь Гермия очевидным образом повлияла на формирование у Аристотеля негативного мнения о персидской культуре и системе правления и, соответственно, убежденности о превосходстве всего эллинского над варварским. Вскоре после гибели Гермия Аристотель женился на Пифиаде, племяннице и приемной дочери Гермия123.
Помимо преподавания вместе с другими философами, политического консультирования правителей и домашнего репетиторства македонского принца, Аристотель был беспрерывно занят еще и эмпирическими исследованиями всевозможных явлений природы. Его биологические сочинения содержат обильные ссылки на географические места (связанные с теми годами, когда он отсутствовал в Афинах), где он с помощью Фео- фраста и других товарищей по философии собирал артефакты, делал многочисленные наблюдения и проводил скрупулезные исследования, которые вошли в структуру его систематических трактатов по зоологии и естественной истории124. По поводу Пифийских игр он, получив приглашение от дельфийских амфиктионов, проводил вместе с Каллисфеном архивные и полевые изыскания, составляя список победителей и организаторов «с самого начала»; за этот труд дельфийские жрецы наградили их венком и почетным декретом, который был выставлен в Дельфийском святилище (Tod No 187 = Harding No 104)125.
3. 	Возвращение Аристотеля в Афины в 335 г. до н. э.
Мотивы Аристотеля для возвращения в Афины спустя восемь лет вращения в кругах македонской элиты далеко не очевидны, в особенности потому, что антимакедонские настроения окрепли после недавнего разрушения Александром афинского союзника — Фив. Столь же туманны причины основания собственной школы в Ликее, вместо того чтобы вер нуться в Академию, управлявшуюся Ксенократом126. Его трогательная элегия о дружбе (Φιλιη), датируемая 334 г. до н. э., наводит на мысль, что
122 Гимн сохранился у Диогена Лаэртского (V.6) и в папирусе Дидима, см.: Düring 1957 (Н 36): 59-60, 274-277.
123 Düring 1957 (Н 36): 267-268. Ср. также: Gottschalk 1972 (Н 53): 322, примем. 1.
124 См.: Lynch 1972 (Н 76): 72, примем. 6; ср. также: Gaiser 1985 (Н 49); Düring 1966 (Н 37): 510; и по хронологии: Там же: 49—52; Rist 1989 (Н 99): 283—287.
125 См.: Düring 1957 (Н 36): 339-340.
126 См.: Lynch 1972 (Н 76): 73.


740
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
для Аристотеля его «возвращение в знаменитую землю Кекропа» являлось не триумфальным, в полемическом или политическом смысле, но благочестивым, глубоко личным делом, мотивированным его восхищением перед некоторыми философскими принципами Платона127.
Аристотель, которому было теперь 49 лет, прославится в Афинах как философ, но всем будет также хорошо известно и то, что он — наставник недавно взошедшего на трон царя (в возрасте двадцати одного года), чей отец Филипп П был убит за год до того. Кроме того, близкое знакомство Аристотеля с Антипатром, македонским правителем в Греции128, «с самого начала» ставили Аристотеля и его школу как неграждан в зависимость «от македонского господства»129. Аристотель с успехом недвусмысленно и публично отстаивал добрую память Гермия против антимакедонских клеветников на его зятя. Аристотель был публично почтен на Акрополе народом Афин установкой надписи, подтверждавшей, что он «служил городу хорошо тем, что приносил пользу и великим множеством своих собственных пожертвований и актов благотворительности, и всеми своими услугами народу Афин, в особенности же — в том, что выступал посредником в отношениях с царем Филиппом с целью содействия интересам афинян и для обеспечения того, чтобы с ними хорошо обращались»130.
Хотя древние источники единодушно верят, что Аристотель учредил свою школу в Ликее в Афинах и руководил ею на протяжении тринадцати лет131, ряд современных исследователей доказывают, что в институциональном смысле школа перипатетиков была учреждена только после смерти Аристотеля его учеником и преемником Феофрастом132, поскольку самое раннее упоминание о перипатосе (περίπατος, «место для прогулок»), от которого философская община в Ликее получила свое имя, содержалось, возможно, в завещании Феофрасга, где были сделаны распоряжения о судьбе сада (κήπος), приобретенного им благодаря содействию Деметрия Фалерского, даровавшего Феофрасту энктесисша (Диоген Лаэртский. V.39, 52). Но, поскольку обладание недвижимостью, как мы уже отмечали, не являлось в древности обязательным условием для метека, чтобы руководить философской школой, нет никакого резона отвергать более очевидную возможность того, что тем перипатосом, который дал имя школе, был, как сообщает Диоген Лаэртский (V.2), перипа- тос в публичном гимнасии Ликея, а не место для прогулок в частном саду Феофрасга.
127 См.: Jaeger 1927 (Н 65): 13-17.
128 См.: Plezia 1977 (Н 95): 18-19.
129 Lynch 1972 (Н 76): 94—95. Об Аристотеле как метеке см.: Whitehead 1975 (Н 118): 94—99. Об иностранном происхождении его последователей см.: Jaeger 1948 (Н 67): 316.
130 Vita Marciana. 20 в: Düring 1957 (Η 36): 100, и более полно в сочинении сирийца Ибн Аби Усайбиа «Разряды врачей», см.: Там же: 215—216.
131 Lynch 1972 (Н 76): 68-69, 106-108.
132 Аргументы приведены здесь: Brink 1940 (Н 9): стлб. 905. См.: Düring 1957 (Н 36): 346; ср.: 361, 405-406; а также: 461.
132а Энктесис, εγκτησις — право владеть землей в чужой стране, не получив при этом прав гражданства. — А.З.


IV. Аристотель и Перипатос
741
Среди учеников школы Аристотеля в Ликее был Деметрий Фалер- ский, заслуживший эпитет «перипатетик» еще до своей активной политической деятельности и решивший положительно вопрос о даровании эн- ктесиса Феофрасту ([Плутарх.] X ораторов. 850с)133. Диоген Лаэртский в биографии Аристотеля не дает списка его учеников, но говорит, что их было «много», а «самым выдающимся из них» — Феофрасг (V.35). «Vita Marciana» (44, Düring: 105—106) добавляет к Феофрасту следующих учеников: Фения (из Эреса на Лесбосе, родного города Феофрасга), Евдема (из Родоса), Клита (из Милета), Арисгоксена (из Тарента) и Дикеарха (из Мессены)134.
Подобно Академии, школа Аристотеля была организована как сообщество, состоявшее из какого-то количества старших членов, занимавшихся главным образом преподаванием и исследованиями, и более молодых, которые по большей части находились в ученичестве и получали образование135. Но, в отличие от Академии, аристотелевская школа в большей степени думала о себе как об учреждении в смысле коллектива, внутри которого могли быть выделены отдельные группы. Сообщается, что Аристотель заимствовал связанную с руководством школой идею из Академии времен Ксенократа, которая состояла в том, что он «в своей школе завел обычай каждые десять дней назначать кого-нибудь предводителем (αρχών, архонтом)» (Диоген Лаэртский. V.4). Это предполагает, что схолархи Академии и Ликея действовали скорее как первые среди равных, а не как руководители школы в строгом иерархическом смысле. Такой тип административной структуры не только обеспечивал эффективное управление школой, но еще и воспитывал чувство принадлежности к группе и «дух интеллектуальной свободы, чуждый школам софистического типа»136.
Школа Аристотеля не пыталась увековечить ортодоксию или неизменную идеологию; она, скорее, включала целый спектр философских точек зрения. Евдема Родосского называли «самым подлинным (γνη- σιώτατος) из учеников (εταίρων) Аристотеля» (Фр. 59 Wehrli), одним из тех, «кто следовал за Аристотелем во всем» (Фр. 44 Wehrli), тогда как Фео фрасг был независимым и оригинальным мыслителем, часто выходившим за рамки Аристотелевых теорий, а иногда и недвусмысленно их от¬
133 О Деметрии Фалерском см. далее, сноска 152. О термине «перипатетик» см.: Lynch 1972 (Н 76): 72-75.
134 Об этих учениках Аристотеля см.: Wehrli 1967—1969 (Η 115А) и «Supplements» (1974, 1978). Фений и Феофрасг, как сообщает Плутарх, вместе свергли тиранов в своем родном городе (Фр. 7 Wehrli). О Клите, помимо того, что он написал книгу «О Милете», почти ничего не известно (Афиней. ХП.540с; cp.: XIV.655b). Списки в негреческих версиях «Жизни Аристотеля» либо выборочны, либо испорчены, см.: Düring 1957 (Н 36): 188 (Vita Syriaca), 200 (Мубашир), 218 (Усайбиа).
135 См. завещание Феофрасга и Ликона (Диоген Лаэртский. V.53, 70—71); об Академии см.: Список академиков. Сглб. VI.41; XVIII.1—8 = Mekler 1902 (Н 80): 38, 67; а также комический фрагмент Эпикрата (см. выше, с. 729 насг. изд.).
136 См.: Lynch 1972 (Н 76): 82-83; Gaiser 1988 (Н 50): 356-357, 365-366.


742
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
вергавший137. Дикеарх из Мессены, учившийся в Ликее, как считается, и у Аристотеля, и у Феофрасга, известен тем, что он фундаментально разошелся с обоими, отдавая предпочтение практической жизни перед теоретической (Фр. 25 Wehrli). Некоторые, вроде Клитарха, из числа киренаи- ков, и Симмия (из Сиракуз), покинули школу Аристотеля, присоединившись к мегарской школе, где лидером был Стильпон; такие переходы имели место и после того, как руководство перешло к Феофрасту (Диоген Лаэртский. П.113). Хотя философские расхождения между известными нам членами Перипатоса, быть может, не так поражают, как разногласия между товарищами по Академии Платона, всё же следует отметить, что группа, образовавшаяся вокруг Аристотеля, интеллектуально была достаточно открыта, чтобы к ней присоединился даже такой «бродяга», как Аристоксен из Тарента, имевший прозвище о Μουσικός (Музыкант) из-за своего увлечения гармониями, ритмами и другими музыкальными вопросами. Он поменял многих учителей, включая Ксенофила Пифагорейца, прежде чем обосновался в Афинах, дабы работать вместе с Аристотелем в Ликее (Фр. 1 Wehrli). Плодовитый автор, которому приписывают 453 книги, и один из первых писателей в жанре эрудированной, полной сведений анекдотического характера биографии, Аристоксен «снискал авторитет у последователей Аристотеля», и когда он пропустил вперед Феофрасга и не смог возглавить школу (из-за позиции учителя. — А.З.), то был разочарован до ожесточения и даже начал Аристотеля поносить (Фр. 1 Wehrli).
Как и Платон, Стагирит создал свою школу на постоянной основе, чтобы она функционировала и в его отсутствие, и после его смерти; он заботился о том, чтобы труды общины не зависели от здравствующих и присутствующих лиц. Когда, согласно Авлу Геллию [Аттические ночи. ХШ.5), Аристотель бежал из Афин в Халкиду и его здоровье пошатнулось, его последователи прибыли к нему и попросили, чтобы он выбрал преемника. Сообщается, что из «многих хороших мужей, принадлежавших тогда к школе», Аристотель ответил, что предпочитает легкое вино с Лесбоса (Феофрасг) крепкому и веселящему вину с Родоса (т. е. более ортодоксальному Евдему)138.
Кроме того, подобно Платону, Аристотель не брал плату за обучение и за принадлежность к философскому сообществу на каком бы то ни было уровне. В отличие от софистов, Исократа и других профессиональных учителей, он не одобрял превращения философии в доходное дело, веря, что полезность учителей философии невозможно оценить в деньгах или почестях; но он не возражал против добровольных взносов от тех, кто искренне желал воздать должное своим учителям (ср.: Никомахо- ва этика. IX. 1,1164а). Платон также, возможно, принимал, и даже запрашивал, денежные подарки от тех, кто поддерживал школу извне, и относился к таким вкладам как к своим личным деньгам, а не как к кол¬
137 См.: Regenbogen 1940 (Н 96): сглб. 1389—1395.
138 См.: Евдем (Фр. 5) в: Wehrli (Η 115А): раздел УШ, с комментариями на с. 78.


IV. Аристотель и Перипатос
743
лективной казне школы [Письма. ХШ), как было отмечено выше. Меж тем Спевсипп был подвергнут порицанию, — возможно, в силу навета, — за введение платы за обучение в Академии (Диоген Лаэртский. IV.2). Помимо этого известно крайне мало о финансовых отношениях в философских школах IV в. до н. э. Скрупулезные исследования, проводившиеся Аристотелем и его товарищами в Ликее, требовали больше финансовых ресурсов, нежели те, которые нужны были для функционирования философской общины типа Академии. Когда Аристотель поселился в Афинах, он, вероятно, был весьма состоятельным человеком; его завещание, написанное спустя ровно 20 лет, наводит на мысль, что он унаследовал от своей семьи и накопил за время своей карьеры значительные финансовые средства и мог завещать своим наследникам намного больше того, что оставил своим Платон. Сообщается, что за обучение Александра Аристотель был вознагражден по-царски (ср.: Плутарх. Александр. 7), а его могущественный ученик, как передают, в будущем стал одним из его главных финансовых спонсоров. Плиний Старший утверждает, что, помимо денежной поддержки из Македонии, Александр повелел «тысячам мужей», чтобы те по запросам Аристотеля субсидировали его зоологические исследования139.
Вскоре после своего возвращения в Афины, Аристотель, которому теперь было за пятьдесят, имел от первой жены дочь Пифиаду, которая вскоре умерла. Чтобы иметь наследника, Аристотель усыновил своего племянника Никанора, хотя неясно, когда именно. За несколько лет до смерти у Аристотеля родился биологический сын от рабыни Герпиллиды, из его родной Стагиры, которого он успел освободить и которому обеспечил значительную поддержку в завещании (Диоген Лаэртский. V.13— 14). Хотя этот его сын был незаконнорожденным и не мог стать наследником, Аристотель назвал его Никомахом в честь собственного отца и предусмотрительно обеспечил материально, как и его единокровную сестру, назначив в завещании этим двум своим детям опекуна в лице своего приемного сына и наследника Никанора (оба были παιδες, т. е. еще очень юны на момент завещания). Кроме того, он распорядился, чтобы Никанор женился на Пифиаде, когда та повзрослеет;140 а если с Никанором что-либо случится (до его брака с Пифиадой), что помешает ему обзавестись детьми или исполнить волю завещателя в каком-то ином отношении, ученик Аристотеля и старинный его товарищ Феофраст — несмотря на огромную разницу в возрасте между ним и малышкой Аристотеля — был назван альтернативным кандидатом на руку Пифиады и исполнителем условий завещания учителя (V.12). Эти распоряжения отражают педантичную предусмотрительность Аристотеля перед лицом неясной и неуверенной правовой ситуации. Как негражданин в большинстве мест,
139 Плиний. Естественная история. УШ. 16.44; Афиней. IX. 398е; а также: Элиан. Пестрые рассказы. IV. 19. О македонских субсидиях см.: Düring 1957 (Н 36): 288—289.
140 См.: Jaeger 1948 (Н 67): 320; Guthrie (Н 56) VI: 45. О Никаноре и Никомахе см. выше, сноска 106; Gottschalk 1972 (Н 53): 322—325; о Пифиаде и Герпиллиде см.: Düring 1957 (Н 36): 267-270.


744
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
где он когда-либо проживал, и как человек, обладавший значительными средствами и расположенной в разных местах недвижимостью, при отсутствии прямого биологического мужского наследника, Аристотель не мог не учитывать социальных обычаев и местных законов, если хотел быть уверенным, что оставленная им собственность будет соответствующим образом поделена к пользе переживших его членов семьи. Поэтому нужно было в обязательном порядке предусмотреть запасные варианты в свете современной политической нестабильности и рисков военной карьеры (на службе Македонии) его приемного сына Никанора. Аристотель весьма предусмотрительно назначил исполнителем своего завещания македонского регента Антипатра, поскольку не мог полагаться на то, что сложные международные условия его завещания будут выполнены местными властями каждого полиса, в котором у Аристотеля имелась собственность. Стоит отметить, что в завещании нет распоряжений по поводу школы; возможно, они были даны перед бегством Аристотеля из Афин в 323 г. до н. э., и, поскольку они не касались никакого общего имущества или частной собственности, то, видимо, не рассматривались им как вопросы, которые нужно затрагивать в завещании. Из предания о судьбе библиотеки Аристотеля ясно, что, хотя его книги и не были упомянуты в завещании, они перешли в личное владение Феофраста.
В период руководства школой в Афинах Аристотель понес и другую личную утрату. Его племянник, ученик и давнишний товарищ Каллисфен из Олинфа не последовал за ним в Афины в 335 г. до н. э., а решил остаться при Александре, возможно, по рекомендации учителя. Позднее он впал в немилость из-за того будто бы, что порицал введенный Александром восточный обычай падания ниц перед правителями. Обвиненный в заговоре с целью убийства царя, Каллисфен в 327/326 г. до н. э. был казнен по приказу Александра. С этого момента в аристотелевской школе и у ее эллинистических продолжателей образ Александра приобрел черты крайнего неодобрения141. В память об этом событии Феофраст написал сочинение, озаглавленное «Каллисфен, или О скорби» (Диоген Лаэртский. V.44).
Отныне Александр перенес свою материальную поддержку с аристотелевской школы на двух других философов — Анаксимена из Лампсака и Ксенократа, схоларха Академии (Там же. V.10). Анаксимен, мастер инвективы и самый видный ученик киника Зоила из Амфиполя, был автором исторических трудов, в том числе — о подвигах Александра (Там же. П.З), и, возможно, составил «Риторику для Александра», которая сохранилась в «Аристотелевом корпусе» («Corpus Aristotelicum» — позднейшее издание свода сочинений, изначально создававшихся в рамках Ликея для «школьных» нужд, куда входят как сохранившиеся записи самого Стагирита и его товаршцей-исследователей, так и те сочинения, которые были приписаны ему в древности; см. далее. — А .3). После инци¬
141 	См.: Düring 1957 (Н 36): 294—296, 58—61; а также: Jacoby 1919 (D 200): стлб. 1674— 1707. Также см.: Guthrie (Н 56) VI: 38, примеч. 1.


IV. Аристотель и Перипатос
745
дента с Каллисфеном еще два философа снискали большее расположение Александра — Анаксарх из Абдеры и его ученик Пиррон из Элиды, основатель и эпоним пирроновского скептицизма. Оба сопровождали Александра в его азиатских походах и, как рассказывают, установили в это время контакты с индийскими гимнософистами и магами (Там же.
IX.58, 61). Аристотель решительно противостоял скептическим склонностям этих мыслителей и, несомненно, считал прискорбным то влияние, которое они получили в тогдашнем политическом мире (Там же. IX.65)142. Соперничество философов за влияние на власть предержащих и финансовую подпитку от них усиливалось вместе с ростом числа философских школ.
4. 	Достижения Перипатоса
Хотя современники, похоже, воспринимали новое философское сообщество Аристотеля в Ликее как некое расширение Академии, ясно, что институционально эти две школы отличались так же, как Платон и Аристотель отличались друг от друга в философском смысле. Платон и многие из его последователей были убеждены в конечной достижимости трансцендентных истин, а их философская дискуссия во многом сводилась к поиску категориальных, независимых от контекста, показателей и мер мира человеческих восприятий и ценностей. Аристотель, с другой стороны, склонялся к тому, что «курица появилась раньше яйца», и исходил именно из этого предположения. Главные новшества аристотелевской школы обобщены Ингемаром Дюрингом и могут быть охарактеризованы как «систематическое собирание предыдущей литературы, которая подверглась тщательной обработке. Это было широкое и к тому же систематическое накапливание информации и материала для некоторых задач, в общем осуществлявшееся для того, чтобы сделать возможным обозрение всей области знаний. Тесное сотрудничество главы школы со своими последователями-учениками. И, наконец, что всего важнее, научный взгляд и строго научный метод»143.
Несколько хорошо известных пассажей из трудов Аристотеля его ли- кейского периода находятся вне методологических принципов, направлявших эмпирические исследования: например, введение к трактату «О частях животных» (1.1, 639а1—642Ь4), его увещевательное рассуждение о красоте природы в том же сочинении (1.5, 644Ь22—646а4), а также знаменитое вступление к кн. П «Метафизики» (993а30—Ь31) — всё это показывает, что для Аристотеля прогресс философии был в меньшей степени результатом «интенсивного взаимодействия» в склонной полемизировать общине, нежели итогом индивидуальных вкладов и совместных усилий, последствия чего имели накопительный эффект144.
142 О Пирроне см.: Decleva Caizzi 1981 (H 27).
143 Düring 1950 (H 33): 37—70, прежде всего 57—58; Düring 1954 (H 35): 61—77.
144 Lynch 1972 (H 76): 85-87.


746
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
Совместные проекты, которыми занимались Аристотель и его приверженцы в Ликее, включали сбор архивных материалов, таких как официальные записи об афинских драматических представлениях («Дидас- калии»), список олимпийских победителей («Олимпионики»), этнографическое собрание обычаев варварских народов («Варварские установления»), а также политии ста пятидесяти восьми государств, включавшие также описания негреческих конституций, например, Карфагена, чью смешанную форму правления Аристотель находил похвальной во многих отношениях [Политика. П.11, 1272624—1273626). «Афинская политая» — единственный полностью сохранившийся пример такого рода собраний, но и «Политика» богата подробностями конституций самых разных государств. Кроме того, Аристотель с помощью своих учеников продолжал сбор материала по естественной истории, который во время его отсутствия в Афинах шел весьма интенсивно. Основывалась эта работа не только на непосредственных наблюдениях природных явлений, но и на сообщениях охотников и рыбаков, обладавших практическим опытом общения с природой (Никомахова этика. VI. 11, 1143611—13; ср. также: Топика. 1.14,105а34—637). Результаты этих работ по собиранию материала публиковались в том виде, который стал рассматриваться как самый характерный тип перипатетического сочинения — синагоге (συναγωγή), или систематическое собрание материала по какой-то конкретной теме145. Тем не менее, Аристотель и его последователи также в большой степени полагались на книги и вторичные источники информации. Масштаб того, что исследовали члены его школы, до сих пор, возможно, недооценен, поскольку сохранилось менее 25% заглавий трудов, приписываемых Аристотелю. Согласно Страбону (ХШ.1.54), Аристотель первый организовал систематическое собирание книг в библиотеку; такая деятельность стала обозначаться глаголом άριστοτελίζειν (аристотельствовать; Там же), и это было то же самое понимание φιλοσοφία («любовь к мудрости»), на которое Эпикур и его адепты нападали в полемике против πολυμαθία (ίполиматия, «многознание») и общего образования (έγκύκλια μαθήματα) Ликея146.
В литературном смысле сочинения Аристотеля этого периода, по крайней мере, в той форме, в которой они сохранились в Аристотелевом корпусе («Corpus Aristotelicum»), весьма отличались от диалогов и трактатов, которые во время своего первого пребывания в Афинах он и его товарищи по Академии составляли не только для обсуждения внутри школы, но и для более широкой публики147. Эта труды сохранились лишь в случайных цитатах и парафразах у позднейших авторов, но они являются сочинениями «новой манеры выражаться — научной прозой»148. В Академии Платона лекциям как педагогическому методу предпочитали дис¬
145 	См.: Düring 1957 (Н 36): 32-52.
14(5 См.: Bignone 1936 (Н 4): 58; Düring 1957 (Н 36): 306-307.
147 Лучшее введение в главные разделы Аристотелева корпуса — это четыре тома «Articles on Aiistotie», изданные под редакцией Барнеса, Шофилдом и Сорабджи, см.: Barnes, Schofield, Sorabji (eds.) 1975—1979 (H 1).
148 Düring 1957 (H 36): 360.


IV. Аристотель и Перипатос
747
куссию и тесное взаимодействие в кругу друзей; Аристотель, впрочем, регулярно читал лекции ученикам школы по утрам, а по вечерам обращался к более широкой аудитории — последняя форма обучения известна как «экзотерическая»149.
Имеющийся в нашем распоряжении «Corpus Aristotelicum» представляет собой позднейшее издание того, что сохранилось от «школьной» литературы, или πραγματείαν (трудов). Эти πραγματείαν были «написаны без всяких литературных претензий, что <...> вовсе не означает, что они <...> лишены литературных достоинств. В отличие от Платона и собственных диалогов Аристотеля, они не защищались никаким литературным правом на издание <...> [Они состояли из] записей, пересматривавшихся время от времени, чтобы пополнить их новыми данными и достижениями <...> [Они представляли] устную традицию в письменной форме. Аристотель и его товарищи-исследователи постоянно работали с этим материалом. Их вклады принимали форму дополнений и расширений»150. Таким образом, Перипатос произвел огромное количество устных и писаных доктрин, весьма различавшихся по стилю и содержанию от того, что предлагалось внутри Академии. То, что мы сейчас продолжаем относить к аристотелевским трудам, зачастую носит весьма технический характер, поскольку это не предназначалось для распространения среди широкой читающей публики; кое-что из «Corpus Aristotelicum» могло быть пометами к лекциям, читавшимся самим Аристотелем или его учениками; некоторые записи оказываются версиями рассуждений на одну и ту же тему, адресованными разным аудиториям, или переработками более ранних версий, осуществленными еще при жизни Аристотеля или после его смерти. Не вызывает сомнений, что Аристотель и его школа совершенствовали предназначенные для передачи и преподавания материалы в направлении их максимальной однозначности и ясности высказывания, хотя запутанные и технические сюжеты также могли иметь место; цель состояла в том, чтобы сделать информацию, аргументы, идеи и, прежде всего, «первопричины» (αίτίαι) доступными и понятными, а не предназначать их только тем, кто желал участвовать в некоем сообществе, занимающемся их толкованием151.
Ликей Аристотеля отличался от Академии и в других важных пунктах. Мало известно об отдельных лицах и их достижениях в Перипатосе, ибо упор делался скорее на совместных, а не личных усилиях, так что многое из дошедшего под именем Аристотеля — это, видимо, результат группового исследования. Негативный взгляд на варварские культуры приводит к выводу, что школа Аристотеля была менее открыта для не- греков, и нет оснований думать об участи в ней кого-нибудь типа Халдея,
149 См.: Авл Геллий. Аттические ночи. XX.5; Аристотель. Евдемова этика. 1.8, 1217b 17—26.
150 Düring 1950 (H 33): 58—59. О списке сочинений Аристотеля у Диогена Лаэртского (V.24J см.: Düring 1957 (Н 36): 68; Moraux 1951 (Н 84).
1 1 См.: Мубашир. Жизнь Аристотеля. 37 (Düring 1957: 201); процитировано здесь: Lynch 1972 (Н 76): 92, примеч. 37.


748
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
который пришел в Академию. Вдобавок, взгляды Аристотеля на положение женщин в обществе [Политика. 1.13, 1260а20—Ь24) позволяют понять, почему ни одна женщина не связывается в предании с Перипатосом. Также здесь могло быть меньше гомосексуальных пар, чем в Академии, так как, в отличие от Платона, Аристотель был женат, имел детей и, похоже, относился подозрительно к педагогической ценности гомоэротических отношений.
Не случайно, что политические трактаты в древних списках трудов Аристотеля относительно немногочисленны. Несмотря на философский интерес к риторике и политике, Аристотель как иноземец должен был воздерживаться от активного участия в политике, хотя он и имел опыт консультирования властей. Политическая теория была для него скорее формой политического действия, нежели предметом созерцания; для него слово оживляло поступок: оно не соперничало с ним, не подменяло его. Недоверчивый к скорым и революционным изменениям, Аристотель верил, что перемена понятий, в которых люди говорят и думают о политике, также приведет к изменению способа, которым они действуют на политической арене. Подобно Академии и школе Исократа, школа Аристотеля ориентировалась на проблемы мира между государствами, а не на локальные афинские политические проблемы. Заметным исключением среди его учеников был Деметрий Фалерский, оратор и политик, единственный афинский гражданин, связи которого со школой Аристотеля известны, и единственный, кто и в Академии, и в Ликее выделялся «незнатным происхождением»152. Ликей, состоявший в основном из неграждан и не защищенный никакой законной привилегией, был всегда уязвим в политическом отношении.
Опасения оправдались. Сообщается, что надпись в честь Аристотеля за его услуги Афинам была удалена с колонны на Акрополе настроенным против Македонии политиком Гимерием (братом перипатетика Деметрия Фалерского). Это предание, хотя и сомнительное, содержит, похоже, элементы, которые вряд ли можно списать на простые домыслы153. Была предпринята попытка отменить декрет (см. с. 739 наст, изд.), принятый в Дельфах в честь Аристотеля и его племянника Каллисфена за их исследования, связанные с Пифийскими играми. В письме к Антипат- ру Аристотель отреагировал так: «Что до почестей, предоставленных мне в Дельфах, а потом у меня отнятых, то теперь я решил не горевать о них сверх меры, но и совсем не переживать не могу»154. Худшее предстояло впереди. После того как в Афинах объявили о внезапной кончине Александра в возрасте тридцати двух лет (323 г. до н. э.), Аристотель стал мишенью для новой антимакедонской атаки. Будучи обвинен в нечестивости иерофантом Евримедонтом (и, возможно, неким Демофилом)155,
152 См.: Gehrke 1978 (С 142): 149—193; о собрании фрагментов Деметрия Фалерского см.: Wehrli 1968 (H 115А) IV.
133 См.: Düring 1957 (Н 36): 232-236; cp.: Chroust 1967 (Н 17): 244-254.
154 Элий Аристид. Пестрые рассказы. XIV. 1.
155 Диоген Лаэртский. V.5; и комментарий: Düring 1957 (Н 36): 59.


V. Выводы
749
он бежал в родовое имение в Халкиде, чтобы афиняне — явный намек на смерть Сократа — «не имели бы возможности вторично прегрешить против философии». Как сообщается, в доказательство обвинения в нечестен Евримедонт привел гимн «К Добродетели», который Аристотель сочинил в честь Гермия, и надпись, которую тот составил для статуи того же Гермия в Дельфах (Диоген Лаэртский. V.5); но не приходится сомневаться, что обвинения были вызваны тем, что Аристотель был многим обязан Антипатру и македонской гегемонии156. Через несколько месяцев он умер в Халкиде, в возрасте 63 лет157. Феофраст из Эреса, его самый выдающийся ученик и старинный товарищ, стал его преемником в качестве главы школы, основанной Аристотелем в Ликее (Диоген Лаэртский.
V.36). Несмотря на нестабильность и волнения в Афинах, Феофраст на протяжении тридцати пяти лет своего руководства успешно развивал Пе- рипатос как организацию, написав огромное количество трудов, расширив эмпирические изыскания своего сообщества, выйдя даже за рамки исследовательских областей своего учителя и превратив афинскую школу в важный инструмент эллинистической пайдейи (системы воспитания и образования)158.
V. Выводы
Говоря о «философских школах» IV в. до н. э., мы имеем в виду не просто школы или традиции мысли в абстрактном смысле, в каком часто их понимали позднейшие доксографы158а, историки и биографы. Для этого века характерным было основание школ в конкретном смысле, как групп преподавателей, учащихся и исследователей, объединенных в общее предприятие, организованных в общую административную структуру, а в пространственном отношении характеризовавшихся единым фактическим месторасположением.
Появление высших учебных заведений как в Афинах, так и в других городах эллинского мира является одним из самых характерных феноменов IV в. до н. э. и превосходит все остальные формы интеллектуальной и творческой деятельности в деле развития культурных структур этого века. По мере усиления данной тенденции полис как целое более уже не мог претендовать на то, что он является воспитателем интеллектуальной элиты своего времени. Образовательная система приобретала форму, которая уже не была подразделением политической системы. Отдельные учебные заведения, независимые от полиса и его предписаний, теперь уделяли больше концентрированных усилий и внимания то¬
15(5 Düring 1957 (Н 36): 344.
Düring 1957 (Н 36): 343-344, 345-348.
Ь8 Краткий обзор трудов и обстоятельств существования Перипатоса в период схо- лархии Феофраста (323/322—287/286 гг. до н. э.): Lynch 1972 (Н 76): 97—105.
158а Доксографы — античные писатели, кратко излагавшие мнения и учения жив- ЦЩх ранее философов. — A3.


750
Глава 12а. Развитие школ и успехи в деле познания
му, что ранее было всего лишь малой частью общего процесса социализации в городе-государстве, — φιλοσοφία, «любознательности», «любви к мудрости», в ее общем смысле, как сути высшего образования и воспитания. Утрата веры в способность города-государства обеспечить адекватное образование отнюдь не превращала основание школ в IV в. до н. э. в некое сепаратистское движение, направленное внутрь себя, секретное или отстраненное от мира. Хотя школы и не учреждались для обслуживания потребностей отдельного города-государства, располагались они в общественных зданиях и, как сообщества, открытые внешнему миру, беспокоились о благополучии полиса. Их деятельность предполагала, что некоторые из получивших в них образование вернутся, чтобы улучшить свои родные государства, давая советы правителям, обучая граждан с помощью философских дискуссий, сочинений и наставлений, а иногда и предпринимая прямые политические действия, наполненные философской рефлексией. Сочинения и ученики, выходившие из школ Исократа, Платона и Аристотеля в Афинах, не только доминировали на культурном ландшафте века, но прямо или опосредованно были вовлечены и в политическую историю своей эпохи.
Давая приют тому, что можно было бы назвать панэллинским «клубом» бродячих софистов, школы Исократа, Платона и Аристотеля имели интернациональный размах и в своих интеллектуальных интересах, и по своему составу, расширив фокус изысканий далеко за пределы проблем и озабоченностей отдельно взятого полиса. Возможности, предлагавшиеся ими в плане философского образования, не ограничивались границами города-государства. Поскольку школы были открыты любому посетителю, поскольку гражданство не было условием участия в их деятельности и поскольку основанию школы не препятствовали никакие законы или ограничения, связанные с правом собственности конкретного полиса, успех школ уменьшал значение гражданства как непременного условия для содержательного сотрудничества между взрослыми людьми.
Светская природа этих философских школ, которую современные исследователи порой ставят под сомнение, была критически необходима для их образа действий и способа развития. В отличие от фиасов (частных корпораций, часто культового характера. — А.З.) и иных религиозных объединений, школы были открытыми, гибкими и свободными образованиями, у которых не проводилось разделения на своих и чужих. Разные типы отношений, складывавшихся между индивидуумами и учреждением, гарантировали, что школы будут развиваться не столько как общины, увековечивавшие неизменную ортодоксальность, сколько как эвристические образовательные сообщества, для которых характерна общая забота о критическом мышлении и открытом, свободном исследовании. Их светская природа одинаково подходила и для иностранцев, и для постоянно проживавших в полисе иноземцев, и для самих граждан. Это, в свою очередь, придавало философским изысканиям более космополитический характер. Мирская природа школ делала их также более экспор- табельными, эластичными и воспроизводимыми в других греческих го¬


V. Выводы
751
родах-государствах, придавая известный динамизм процессу основания учебных заведений, к тому же она гарантировала, что институционализация высшего образования приведет к росту интеллектуального класса, независимого от религиозной принадлежности.
В конце V в. до н. э. самый известный учитель Афин сопротивлялся тенденциям к институционализации, наличествовавшим в софистическом образовании, в особенности использованию записанных произведений для передачи идей и учреждению школ для придания большей регулярности процессу высшего образования и внедрения в него некой общей цели. Сократ настаивал на том, что задачи философского воспитания должны достигаться в ходе человеческих встреч лицом к лицу и живых бесед. Хотя он выступал против того, что считал софистической профессионализацией и коммерциализацией образования с помощью записанных трактатов, основания школ и взимания платы, его смерть ярко продемонстрировала пределы его личного, харизматического подхода к философии. Существовала опасность того, что философия, как он ее понимал, умрет вместе с ним, поскольку она зависела от изустной передачи. Чтобы тот тип исследований, которому положил начало Сократ, продолжился в следующих поколениях и сохранился в качестве воспитательной силы и после его смерти, необходимо было развивать институциональные инструменты запоминания, дабы преодолеть недолговечность человеческой памяти. Многие из ближайших сподвижников Сократа, включая Платона, перешли не только к основанию школ, но и открыли для себя возможности записанного слова для сохранения и распространения φιλοσοφία. Эта φιλοσοφία продолжала свое существование в качестве познания и исследовательской работы вопреки всем превратностям, передаваясь от поколения к поколению в более сложном, менее традиционном и часто нестабильном социальном порядке IV в. до н. э., и была унаследована последующими эпохами159.
159 Полезный обзор непрерывного развития философских школ в Афинах начиная с конца IV в. до н. э. см. в изд.: Habicht 1988 (Н 57).


Глава 12b
Дж.-Э.-Р. Ллойд
МЕДИЦИНА
Источники, позволяющие реконструировать впечатляющие достижения греческой медицинской мысли и практики на исходе V и в IV в. до н. э., обширны, хотя местами неполны, а порой и тенденциозны. Они относятся к трем основным категориям: во-первых, сохранившиеся трактаты из Гиппократова свода, во-вторых, иные литературные источники, в-третьих, эпиграфические свидетельства. Краткий анализ каждой категории, в свою очередь, позволит показать как размах, так и ограниченность информации, которую они предоставляют нам.
Подавляющее большинство из примерно шестидесяти трактатов так называемого Гиппократова свода относится к концу V или к IV в. до н. э. Основные исключения — это горстка трудов, выказывающих стоическое или эпикурейское влияние, таких как «О пище», «О седьмицах», в том числе и ряд трактатов по медицинской этике1, а также еще один: «О сердце», — все они, по общему мнению, приблизительно соотносятся с тем временем, когда работали александрийские биологи Гермофил и Эра- зисграт2. Даже если исключить эти немногие поздние труды, разнообразие внутри Гиппократова свода велико, и трактаты эти — все они анонимные — явно принадлежат многим авторам, в ряде случаев представляющим радикально отличные мнения. Имел ли сам Гиппократ отношение к каким-либо из этих трудов, вопрос спорный3. Хотя на Гиппократа порой ссылаются современные или почти современные ему авторы, особенно Платон, Аристотель и его ученик Менон, историк медицины, эксцерггг из труда которого содержится в папирусе Лондонского Анонима (Anonymus Londinensis), все они снабжают нас лишь весьма ограниченными, ме-
1 См. для трактата «О седьмицах»: Mansfield 1971 (Н 217) (cp.: Roscher 1913 (Н 239)); а также для трактата «О пище»: Diller 1936—1937 (Н 144); Deichgräber 1973 (Н 137); Joly 1975 (Н 179).
2 См.: Lonie 1973 (Н 213).
3 См., напр.: Pohlenz 1938 (Н 237); Edelstein 1939/1967 (Н 153); Herter 1976 (Н 175); Smith 1979 (Н 250); Joly 1983 (Н 182, 183); Mansfeld 1983 (Н 220); Lloyd 1991 (Н 211): гл. 9.


Глава 12b. Медицина
753
стами противоречивыми, свидетельствами, касающимися медицинских теорий и методов Гиппократа, пусть даже эти авторы и подтверждают, что уже в IV в. до н. э. им восхищались и его уважали. Было предпринято — и предпринимается до сих пор — немало попыток по установлению подлинных трудов самого Гиппократа в Своде, который с александрийских времен носит его имя. Но ни одна не получила особо широкой поддержки: в отсутствие несомненных свидетельств подлинности ученые слишком часто прибегают к допущению, что Гиппократ ответствен за те работы, которыми они сами, ученые, восторгаются более всего. В любом случае, попытки идентифицировать произведения одного отдельно взятого врача, пусть и знаменитого как в свое время, так и впоследствии, имеют вторичную важность в сравнении с анализом содержания Свода в целом.
Он содержит в себе сочинения разных типов. Сюда входят следующие наиболее важные отличимые — хотя иногда частично совпадающие — группы.
(1) Публичные лекции (дававшиеся людьми, которые сами необязательно были практикующими врачами), адресованные широкой аудитории, то есть как «любителям», так и «профессионалам», хотя нужно подчеркнуть, что, во-первых, это противопоставление было гораздо менее резким, чем сегодня, и, во-вторых, гораздо больший интерес к медицинским вопросам проявляли те, кто не имел намерений заниматься врачебной практикой: даже Платон посчитал целесообразным включить теорию болезней в своего «Тимея» (81е слл.), а Аристотель отмечал частичное совпадение между изучением медицины и исследованием природы в целом [06ощущении. 436а17 слл.; О дыхании. 480Ь26 слл.). Публичные произведения в Своде рассматривают такие общие темы, как значимость врачебного искусства, чему пример — трактат «Об искусстве»4.
(2) Преимущественно теоретические труды, имеющие дело с медицинским методом в общем смысле, или с конституцией человеческого тела, или с первопричинами болезней, или излагающие основные типы болезней и способы их лечения; в частости, трактаты: «О древней медицине», «О природе человека», «О воздухе, водах и местностях», «О страданиях», «О болезнях» (кн. I)5.
(3) Более специализированные работы, рассматривающие конкретные отделы медицинской теории или практики, в особенности диетологию (как в трактате «О диете»), прогностику и диагностику («Прогностика»), хирургию («О переломах», «О суставах», «О ранах головы» и т. д.)6, эмбриологию («О семени», «О природе ребенка» и «О болезнях», IV)7 и
4 См.: Gomperz 1910 (Н 117). О публичных лекциях см.: Uoyd 1979 (Н 208): 88 слл.; Lloyd 1987 (Н 210): 61 слл.
5 См., напр.: Edelstein 1931 (Н 150); Jones 1946 (Н 184); Festugière 1948 (Н 155); Bourgey 1953 (Н 127); Wittern 1974 (Н 263); Potter 1988 (H 237А).
6 См.: Withington Е.Т. Hippocrates 3 (1928) (серия «Loeb Classical Library»).
7 	См.: Lonie 1981 (H 215).


754
Глава 12b. Медицина
гинекологию (например, «О болезнях женщин», кн. I и II, и «О бесплодии»)8.
(4) Преимущественно описательные или эмпирические труды, содержащие истории отдельных болезней, иногда вместе с описаниями «конституций» — то есть общие обзоры отдельных эпидемий, включая их климатический фон (семь книг «Эпидемий»)9.
(5) Сборники афоризмов, краткие отчеты с результатами наблюдений или с рекомендациями, касающиеся почти всех аспектов медицины («Афоризмы» и «Косские прогнозы»).
Некоторые из этих трудов, как сказано, писались для широкой аудитории, но другие — для коллег автора, а именно те, которые задумывались как пособия для использования во врачебной практике, или нацеленные на теоретические споры, или же писавшиеся как вводные руководства для учеников (хотя ни одно такое руководство не сопровождено пояснением «Для начинающих», как некоторые работы Галена). Если не считать публичных лекций, немногие труды имели литературные претензии. Многие, конечно, вообще не имели композиционного единства, будучи коллективными трудами, собраниями материала из разных рук (особенно в разделах (4) и (5))10.
Некоторая агрессивность, характерная для многих сочинений разных типов, отчасти объясняется духом соперничества, свойственным греческой медицине V—IV вв. до н. э.11. Эта воинственность могла принимать форму явного осуждения иных способов лечения. Труд «О священной болезни» призван доказать, что рассматриваемая в нем хворь (ориентировочно эпилепсия) вызывается естественной причиной и может быть излечена обычными методами, а также показать несостоятельность заявлений «очистителей», «шарлатанов» и «мошенников» (как их характеризует автор) о том, что этот недуг насылают боги и что он может быть исцелен посредством заклинаний и очистительных ритуалов. Ни одно из гиппо- кратовских сочинений не отстаивает таких методов целительства12. Но другие гиппократовские трактаты нападают на теории и практики, примеры которых можно найти в самом Своде. Это относится прежде всего к тем сочинениям, которые касаются происхождения болезней в целом, где предлагается масса теорий и где некоторые писатели старались ослабить конкурирующие взгляды, которые присутствуют в других дошедших до нас трактатах. Так, автор сочинения «О природе человека» (гл. 1— 8) нападает на тех, кто полагает, что человеческое тело состоит из какой-
8 См., наир.: Diepgen 1937 (Н 141); Trapp 1967 (Н 256); Hanson 1971 (Н 166); Grense- mann 1982 (H 162); Campese et al. 1983 (H 132); King 1983 (H 188); Lloyd 1983 (H 209): часть 2, гл. 2; Hanson 1990 (H 168).
9 См., напр.: Deichgräber 1933 (H 134); Diller 1964/1973 (H 143); Baader, Winau 1989 (H 126); Langholf 1990 (H 201).
10 Cm.: Lloyd 1991 (H 211): 209 слл.
11 См.: Lloyd 1987 (H 210): гл. 2.
12 См.: Miller 1953 (H 228); Thivel 1975 (H 254); Grensemann 1968 (H 160); Lloyd 1979 (H 208): гл. 1.


Глава 12b. Медицина
755
нибудь единственной элементарной субстанции, будь то земля, вода, воздух или огонь, либо что оно состоит из телесных жидкостей: крови, слизи, желчи и черной желчи — и одновременно мы находим в Своде сочинение «О ветрах» (Περί φυσών, т. е. о скоплениях газов. — А.З.) (гл. 2—5), где недвусмысленно заявляется, что человек состоит из одного лишь воздуха и что последний — причина всех болезней. Аналогичным образом трактат «О древней медицине» порицает теории, основанные на том, что его автор называет гипотезами или постулатами — беспочвенными и, само сабой разумеется, непроверяемыми в медицине предположениями, в особенности здесь имеются в виду те теории, которые обращаются к жару, холоду, сырости и сухости как причинах заболеваний. Хотя среди сохранившихся трактатов мы не найдем никакой монистической или дуалистической физиологической или патологической доктрины, основанной на жаре или холоде, имеется немало сочинений (включая не только «О ветрах», но и «О природе человека»), которые предлагают теории подобного спекулятивного и догматического типа13. Примеры критики негодных приемов коллег-целителей можно найти и в трудах по хирургии. В сочинениях «О переломах» и «О суставах» неоднократно порицается то, что их авторы представляют как бесполезные или откровенно пагубные хирургические приемы, обыкновенно используемые их коллегами.
Наш основной вторичный источник по греческой медицине IV в. до н. э. — литературные труды иных жанров. Как для 5-го столетия — времени, когда Геродот, трагики и в особенности Аристофан давали важное представление как о мнениях по поводу болезней (включая те, что мы отнесли бы и к физическим, и к психическим недугам), так и о врачебной практике, точно так же и для 4-го столетия мы можем использовать фрагменты новой (новоатшческой) комедии, а помимо них — произведения ораторов и философов, прежде всего Платона, Аристотеля и Фео- фраста, чтобы дополнить картину, возникающую из гиппократовских трактатов. Один особо интересный образец уже был упомянут — это экс- церпт (выдержка) из труда Менона по истории медицинской теории, сохранившийся в папирусе Лондонского анонима14. Он подтверждает и расширяет возникающее из гиппократовских трактатов впечатление, что в те времена существовало огромное множество конкурирующих объяснений причин недугов: некоторые сводили их к элементарным субстанциям, другие — к противоположностям, третьи — к телесным жидкостям, четвертые — к иным болезнетворным субстанциям, например, к «шлакам». Помимо двух различающихся отчетов о гиппократовских идеях и резюме платоновской теории болезней из «Тимея», Менон передает взгляды целого ряда теоретиков от медицины, среди которых встречаются как достаточно известные фигуры, такие как пифагореец Филолай, так и совершенно неизвестные. Не следует думать, что двадцать или око¬
13 См.: Lloyd 1991 (Н 211): гл. 3.
14 См.: Jones 1947 (Н 185).


756
Глава 12b. Медицина
ло того теоретиков, упомянутых Меноном, исчерпывают список тех, кто сделал какой-то вклад в обсуждение вопросов патологии в период до конца IV в. до н. э.
Помимо аналогий «врач — государственный муж» и «врач — философ», широко использованных Платоном, его труды являются важным источником по медицинским традициям, отличным от представляемых авторами Гиппократова свода. Пассажи из «Государства» (364Ь слл.) и «Законов» (909а—d, 933а слл.) критикуют тех, кто прибегает к заклинаниям и очищениям: угадываемый здесь тип целителя явно сопоставим с теми, кто порицается в трактате «О священной болезни». Тут мы имеем надежное доказательство того, что среди критиков некоторых, очевидно весьма распространенных, убеждений и практик были отнюдь не только те, кто сами предлагали иной способ лечения — и, следовательно, кого можно заподозрить в том, что они таким образом просто боролись за клиентов.
Свидетельства ботанических трактатов Феофраста даже еще более ценны из-за того света, который они проливают на популярные идеи и практики «травников» и «продавцов снадобий»15. Хотя ряд гиппократов- ских трудов, особенно из числа гинекологических, часто предписывают использование в качестве лекарств трав или веществ, приготовленных из растений, ни один из них не высказывается ни положительно, ни отрицательно о каких-либо особых ритуалах, которые предписывалось соблюдать при сборе или приготовлении снадобий из трав. Однако ботанические труды Феофраста, особенно кн. IX «Истории растений», содержат немало сообщений, касающихся апотропеических (отводящих зло) действий и иных ритуалов, которые, как утверждалось, необходимо соблюдать при сборе и переработке самых разных растений, таких как мандрагора, чемерица, «панацея», пион (γλυκυσίδη) и т. п. Сам Феофрасг настроен то более, то менее критично к этим обычаям, некоторые из которых он определяет как «стародавние», «абсурдные» или «суеверные». Он отмечает, что отдельные рассказы о поразительных свойствах растений восходят к людям, которые хотели «прославить собственную сноровку», хотя в ряде случаев он выказывает определенные сомнения относительно того, до какой степени стоит верить всему рассказанному. Хотя врачи гиппократовского круга часто использовали те же самые растения, которые обсуждает Феофрасг, они вместе с тем избегали всяких упоминаний о подобных обычаях: на основании их сочинений мы не можем прийти к выводу о существовании таких ритуалов. Подход этих врачей сугубо натуралистический; но, если и не видно, что сами они готовы были соглашаться с магической силой растений, можно думать, что их клиенты в это часто верили, и, очевидно, данный фактор не следует игнорировать, оценивая популярность некоторых целительных средств, которые рекомендовали врачи-рационалисты16.
15 См.: Uoyd 1983 (Н 209): часть 3, гл. 2.
16 Stannard 1961 (Н 251); Scarborough 1978 (Н 242); Harig 1980 (Н 170); Scarborough 1983 (Н 243); Uoyd 1983 (Н 209): часть 3, гл. 2.


Глава 12b. Медицина
757
Наш третий главный источник — эпиграфика. Сюда относятся, во-первых, несколько почетных декретов, свидетельствующих об уважении, которым пользовались практикующие врачи. Во-вторых, и это важнее, имеются надписи, датируемые не ранее IV в. до н. э., связанные с практикой храмовой медицины. С глубокой древности некоторые боги и герои ассоциировались с местными целительными культами. Но с конца V в. до н. э. беспрецедентную популярность и успех получил культ Асклепия. Он был введен во многих городах, включая Афины, а в следующем веке были основаны грандиозные святилища, особенно в Эпидавре и на Косе. Литературные источники, такие как «Плутос» Аристофана, обеспечивают нас надежными свидетельствами о некоторых аспектах храмового целительства, например, о практике «инкубации», когда пациент засыпал в святилище в надежде на то, что бог пошлет ему сон, который, будучи верно истолкованным, мог вскрыть причину болезни или способ ее лечения. Для храмовой медицины в поздней античности богатым материалом обеспечивает нас оратор Элий Аристид (П в. н. э.). Однако одним из наших важнейших прямых источников по культу Асклепия в IV в. до н. э. является совокупность надписей из Эпидавра, которые имеют отношение к серии отдельных врачебных случаев17.
Они показывают, во-первых, что пациенты были самые разные; во- вторых, что жалобы охватывали многие типы недугов, от обострений болезней, таких как эпилепсия и чахотка, до обычной головной боли и бессонницы (богу, конечно, задавали — и он, естественно, помогал — и немедицинские вопросы, например, об отыскании потерянных детей или возвращении вклада); в-третьих, что бога представляли как настаивающего на необходимости веры и как следящего за должной компенсацией оказанных им услуг (как в случае, когда человек, исцеленный от слепоты, но не принесший благодарственной жертвы, опять терял зрение, чтобы после инкубации вновь быть исцеленным богом); и, в-четвертых, что бог через своих представителей заявлял о многих замечательных и, конечно, сенсационных чудесных излечениях18. Нет даже намека ни на одну неудачу, хотя бы частичную, что не удивляет, поскольку основным назначением надписей, как представляется, было оглашение успехов святилища, хотя необходимо отметить контраст с некоторыми гиппократовскими сочинениями: при всей озабоченности рекламой предлагавшегося ими лечения авторы «Эпидемий» сообщают о неудачах столь же часто, как и об их успешных курсах лечения, а автор трактата по хирургии «О суставах» (гл. 47) специально указывает, что он описал некую неудачную попытку исправить врожденный горб, дабы другие могли изучить его опыт19. При том, что мы, очевидно, не можем дать оценку большинству заявлений об исцелениях, имевших место в Эпидавре в IV в. до н. э., некоторые из них, несомненно, принадлежат к области фантастики, как,
17 См: Herzog 1931 (Н 176); cp.: Edelstein, Edelstein 1945 (H 149); Sherwin-White 1978 (С 381).
18 См.: Herzog 1931 (H 176); Lloyd 1979 (H 208): гл. 1.
19 См.: Lloyd 1987 (H 210): гл. 3.


758
Глава 12b. Медицина
например, некоторые «хирургические» случаи, где выздоровление достигалось после того, как во сне к страждущему являлся бог и совершал чрезвычайно искусные манипуляции с внутренними органами пациента.
Свидетельства, получаемые из трех наших основных типов источников, богаты, а недостатки какого-нибудь одного источника могут иногда быть восполнены другим источником. Мы должны, впрочем, заметить, что если то, что грубо можно назвать рационалистической традицией или традициями, документировано относительно полно, то для многих аспектов народного и религиозного целительства информация очень скудна, уклончива и местами сомнительна. Эпиграфические и литературные свидетельства по упрочившейся храмовой медицине оставляют многие вопросы без ответа, причем на некоторые из них получить ответ вообще невозможно. Странствующие очистители, порицаемые у Платона и в трактате «О священной болезни», не могут говорить в свою защиту. Как не могут сказать за себя и продавцы снадобий и знатоки корений, упоминаемые Феофрасгом и другими, равно как и повивальные бабки и знахарки, на которых ссылаются, например, гиппократовские гинекологические трактаты (все написаны мужчинами). Значительная часть повседневного лечения больных, нужно думать, находилась в руках мужчин и женщин, весьма далеких от ученых традиций не только гиппокр а- товской, но даже и храмовой медицины. Спектр лиц, начиная с тех, кто занимался простейшим самолечением, или тех, кто шел к какому-нибудь человеку, пользующемуся в данной местности славой знатока в области снадобий либо целительства вообще, и до тех, кто отправлялся за консультацией в святилище или же к грамотному и откровенно рационалистически настроенному теоретику медицины, был бесконечно многообразен, и мы должны признать наличие значительного смещения в наших знаниях, объясняемого тем фактом, что в подавляющей своей части знания эти относятся к образованной и ученой области данного спектра20.
Говоря об оригинальности греческой медицины классического периода, необходимо прежде всего понимать, что в своей значительной части реальная врачебная практика была по своему характеру народной и бессистемной. Кроме того, внутри специфически рационалистических ответвлений греческой медицины многое можно поставить в параллель к тому, что известно о ближневосточной, в особенности египетской, медицине21. Конечно же высказывались предположения о том, что некоторые части греческой медицины находятся в прямом долгу перед Египтом и Вавилонией; речь идет, например, о применении отдельных лекарств, о внимании, уделявшемся шлакам как болезнетворным субстанциям, о применении известных критериев для определения, может ли женщина зачать или кого родит беременная — сына или дочь. Один такой тест,
20 См.: Lonie 1983 (Н 216).
21 См., напр.: Grapow 1954—1973 (Н 159); Lefebure 1956 (Н 203); Steuer, Saunders 1959 (H 252); Wilson 1962 (H 262); Oppenheim 1962 (H 233); Saunders 1963 (H 241); Goltz 1974 (H 156); Harig, Kollesch 1977 (H 171).


Глава 12b. Медицина
759
описанный в трактате «О бесплодных женщинах» (гл. 214), заключается в помещении чеснока во влагалище с вечера на всю ночь: если утром дыхание женщины будет отдавать чесноком, значит, она способна понести; лежащая в основе этого идея состоит в представлении о том, что через женское тело проходят каналы, которые, будучи закупоренными, препятствуют зачатию. Похожий, хотя и не абсолютно идентичный, тест обнаруживается в египетском медицинском документе, Карлсбергском папирусе, и некоторые исследователи доказывали, что идея пришла именно из Египта, как и распространенная у греков вера в то, что матка блуждает по организму женщины и тем провоцирует болезни22. Но даже если сходства иногда поразительны, всегда сохраняется вероятность того, что они случайны. В любом случае, мы вообще имеем дело с представлениями, которые широко распространены в разных частях мира и для которых гипотеза о самостоятельном развитии таковых представлений зачастую не менее правдоподобна, нежели гипотеза об их распространении из одного источника.
Важнее то, что некоторые аспекты методов, часто воспринимаемые как центральные для греческой рационалистической медицины, имели предшественников на древнем Ближнем Востоке, по крайней мере, отчасти. Истории болезней в «Эпидемиях», прежде всего в кн. I и Ш, часто превозносятся, вполне справедливо, за их доскональность и щепетильное внимание к деталям, с целым набором диагностических симптомов, которые можно выявить только при тщательном обследовании: от выражения лица пациента и структуры кожи до характера стула, мочи, слюны, рвоты, включая также и то, что мы назвали бы психологическими факторами — умонастроение пациента и его бесстрашие либо уныние перед лицом болезни. Ежедневно фиксируется состояние пациента, с периодическими записями о наблюдениях, в ряде случаев — вплоть до ста двадцатого дня с начала заболевания. И всё же обычай ведения истории болезни можно обнаружить в египетских медицинских папирусах задолго до того, как возникла гиппократовская медицина. Папирус Эдвина Смита, датируемый примерно 1600 г. до н. э., но содержащий намного более ранний материал, излагает несколько случаев хирургических заболеваний и дает советы по их лечению, без всяких упоминаний об амулетах, заклинаниях и т. п.23. Самобытность греческой медицины в сравнении с египетской нужно искать, таким образом, в нюансах. Дело здесь определенно не в том, что греческие врачи первыми стали заниматься тщательным обследованием своих пациентов и вести записи всех изменений в их состоянии: отличие состояло скорее в глубине, нежели в сути, и вопрос, вообще говоря, заключается в том, насколько греки делали всё это систематически и в согласии с подробно разработанной методологией.
Возвращаясь к вопросу о «магии» и «суевериях» — то есть к практике обращения к сверхъестественным факторам, вызывающим хвори, и к
22 См.: Steuer, Saunders 1959 (H 252); Saunders 1963 (H 241).
23 См.: Breasted 1930 (H 129); cp.: Grapow 1954-1973 (H 159).


760
Глава 12b. Медицина
использованию чар, ритуалов и т. п. при лечении, — нужно сказать, что было бы большой ошибкой представлять всю древнюю народную медицину как «мистическую» по своей природе. Действительно, ссылки на божественные и демонические силы более всего распространены в сохранившихся вавилонских медицинских текстах24. Но также очевидно, что в особенности египетская медицина носила выраженный натуралистический характер. Наоборот, как мы уже отмечали, религиозные верования — важная составляющая некоторых линий греческой медицины в V и IV вв. до н. э. Что выделяет некоторых греческих врачей-рационали- стов (отнюдь не все из которых занимались медицинской практикой), так это энергичная критика того, что они считали «магией», и стремление показать, что каждый недуг имеет естественную причину, как и собственно прекращение воспалительных явлений, а в лечении — приверженность обычным натуралистическим методам, таким как соблюдение диеты и выполнение предписанных упражнений, даже если в таких случаях, как, например, эпилепсия, могли возникать сомнения в том, имеет ли всё это хоть какой-нибудь смысл25.
Именно быстрое размножение разных традиций является, вне всякого сомнения, одной из самых удивительных черт греческой медицины V и IV вв. до н. э. Любой мог выдавать себя за врача. Не существовало никаких признаваемых законом профессиональных сертификатов, а репутация каждого врача в большой степени зависела от реальных или предполагаемых успехов либо, наоборот, провалов в его практике. Можно не сомневаться, что в этом смысле весьма полезной была связь (например, родство. — А.3.) с одним из прославленных целителей или обучение у одного из таких знаменитостей, многие из которых, включая самого Гиппократа, получали плату с учащихся. «Клятва» Гиппократа начинается с ряда обязательств учеников перед своим наставником (однако вряд ли стоит думать, что все те, кто представлен трактатами в дошедшем до нас Своде, подписались под «Клятвой» в том или ином из ее вариантов)26. Но ни Кос, знаменитый своими врачами, ни какое иное место не имели экви- валента2ба современной клинике (в любом случае, не было никаких больниц); античные медицинские школы были по большей части всего лишь свободными ассоциациями целителей, которые исповедовали примерно одни и те же подходы и являлись достаточно подготовленными, чтобы обучать этим подходам27.
Честолюбивый практикующий врач сталкивался, как мы видели, с чрезвычайно конкурентной ситуацией, с соперничеством как внутри ра-
24 См.: Oppenheim 1962 (Н 233).
25 См.: Joly 1966 (Н 178); Kudlien 1968 (Н 194); Uoyd 1979 (Н 208): гл. 1.
26 См.: Deichgräber 1933 (Н 137); Edelstein 1967 (Н 152): 3 слл.; Harig, Kollesch 1978 (H 172).
26а Клиника — больница при медицинском учебном заведении, на базе которой, помимо стационарного лечения больных, ведется научная и учебная работа. — A3.
27 См., напр.: Smith 1973 (Н 249); Jouanna 1974 (Н 186); Grensemann 1971 (Н 161); Kudlien 1977 (Н 197); Lonie 1978 (Н 214); Sherwin-White 1978 (С 381); Smith 1979 (Н 250); Di Benedetto 1980 (H 139); Thivel 1981 (H 255); Grensemann 1987 (H 163).


Глава 12b. Медицина
761
дионалистического направления, так и между этим последним и другими традициями. Без сомнения, вызов, брошенный традиционным и народным мнениям о болезнях, можно рассматривать в свете более общего развития критического мышления в философии, в «истории» и в политической жизни Греции начиная с V в. до н. э. Поиск естественных объяснений определенно мог быть связан в медицине с более ранними подобными исследованиями в натурфилософии досократиков. Кроме того, Гиппократовы приемы аргументации во многом обязаны именно философии, и они имеют много общего с приемами, получившими развитие в сфере политики и права. Как поясняет автор трактата «О болезнях. I», врач гиппократовского типа может ожидать найти заинтересованных и критических слушателей, и не только на общих лекциях по физиологии и патологии, но и в клинической практике. Этот текст дает советы врачу не только о том, как опрашивать пациента по поводу его жалоб, но и о том, как реагировать на вопросы, которые могут поставить перед ним пациент, его родственники и друзья. Данное требование к врачу объяснять свой диагноз и обосновывать лечение — отчетливо греческий феномен, который, несомненно, должен быть понят в свете греческого политического и правового опыта и сопоставлен с допросом тяжущихся сторон на судебном процессе, с проверкой магистратов, сдающих должность, а равно и с дебатами на народном собрании28.
В одном из направлений греческой медицины умение обосновывать свою точку зрения ценилось очень высоко. Искусство аргументации было важным, даже обязательным, качеством в самых разных ситуациях, чтобы убедить пациента принять предлагаемое лечение, и, конечно, завоевать клиентов в ходе консилиумов между несколькими врачами, вызванными для конкретных случаев, или в публичных дебатах между теоретиками, обсуждавшими такие темы, как природа человека, причины болезней или же надежность целительского «искусства». Существовали, конечно, отличия между практикующими врачами и профессиональными преподавателями («софистами»), но также вероятно и существенное частичное наложение этих двух широких категорий, и некоторые из тех, кто представлен в Гиппократовом своде, сочетали обе эти роли. В платоновском «Горше» (456Ь—с) софист, чье имя носит этот диалог, говорит, что он мог бы превзойти любого обычного врача как в убеждении пациентов в вопросе принятия лечения, так и в убеждении народного собрания в споре о том, кого следует выбрать в качестве государственного лекаря (в некоторых государствах, весьма вероятно, подобная должность существовала для того, чтобы гарантировать доступность определенной медицинской помощи). Хотя эта претензия может показаться нам абсурдной, а самим Платоном она воспринимается как чрезмерная, она могла быть вставлена в диалог только в том случае, если обладала хоть какой-то правдоподобностью в древнем контексте; в самом деле, если судить по некоторым из наших гиппократовских текстов, существовало немало гре¬
28 	См.: Lloyd 1979 (Н 208): гл. 4; а также cp.: Ducatillon 1977 (Н 146).


762
Глава 12b. Медицина
ческих врачей, мысливших рационалистически, чье искусство аргументации не выглядело бледно даже в сравнении с Гортем29.
Хотя контрасты между соперничавшими медицинскими стилями и наличие значительного плюрализма в этой среде поразительны, во многих случаях наблюдается также частичное совпадение или взаимопонимание между некоторыми конкурирующими традициями. Рационалисты часто бывали резки в своих заявлениях о собственной оригинальности и о самобытности своей практики врачебного искусства30, однако в ряде отношений они оказывались ближе к другим традициям, чем следовало бы ожидать — и в терминах, в которых они описывали некоторые свои цели и методы, и в самих этих методах. Так, например, сон использовался для диагноза иногда и за пределами храмовой медицины, поскольку некоторые рационалисты полагали, что сны — это симптомы физических расстройств в теле31. Опять же в сфере прогноза, то есть способности предсказать исход болезни, порой обращались к выражениям, предполагающим некий параллелизм с ворожбой. В словах, которые вторят описанию Калханта в «Илиаде» (1.70) и Муз в «Теогонии» Гесиода (38; ср.: 32), автор «Прогностики» (гл. 1) наставляет, что врачу следует «говорить наперед» о «настоящем, прошлом и будущем» в присутствии своего пациента. Если возьмем еще шире, то увидим, что не только главное слово для лекарства (и яда), φάρμακον, широко применялось для обозначения заклинаний, но и там, где знахарь-ригуалист говорил об «очищении» пациента, рационалист часто использовал тот же самый термин, κάθαρσις, при обозначении того результата, которого он собирался добиться с помощью своей процедуры, хотя имел в виду физическое опорожнение организма посредством слабительного32. Хотя не было никакой нужды сбивать пациента с толку, оба подхода к целигельству могли использовать общий язык, говоря о том, что лечение должно быть проведено с помощью катарсиса, то есть «очищения».
Если обратиться к отношениям между теоретиками медицины и философией, то и здесь можно найти многозначительные сходства и различия. И гиппократовские авторы, и натурфилософы-досократики стремились, как сказано, к естественным объяснениям различных явлений, и в обоих случаях плодовитость их умозрительного воображения зачастую побеждает критическое отношение к собственным выводам. Как в философии широкий выбор объяснений разной степени правдоподобия предлагался для таких феноменов, как землетрясения или молния, когда, по сути, иногда возникает ощущение, что некоторые теоретики почти полностью удовлетворялись каким-нибудь объяснением, сводившимся к утверждению, что данный феномен не может не носить естественного характера, так же точно в медицине мнения об отдельных болезнях или о болезнях в целом обычно выходили далеко за пределы тех свиде¬
29 См.: Lloyd 1979 (Н 208): гл. 2.
30 См.: Lloyd 1987 (Н 210): гл. 2.
31 См.: Lloyd 1987 (Н 210): гл. 1.
32 См.: Lloyd 1979 (Н 208): гл. 1; ср.: Park 1983 (Н 91).


Глава 12b. Медицина
763
тельств, на которых они основывались. Из наблюдения, что при определенных нарушениях здоровья выделяются желчь и слизь, некоторые выводили, что эти расстройства именно они, то есть желчь и слизь, и вызывают: действительно, в трактатах «О страданиях» (гл. 1) и «О болезнях. I» (гл. 2) утверждается, что желчь и слизь — причина всех хворей или по меньшей мере всех внутренних болезней. Подобным образом другие врачеватели из наблюдения изменений температуры и влажности при недугах делали вывод, что собственно жар, холод, сухость и сырость и виноваты в болезни.
В то же время имелось важное отличие между ранней греческой натурфилософией и медициной, заключавшееся в конечном счете — хотя и не изначально, с учетом некоторых публичных дебатов, — в том, что медики оказывались перед практической задачей попытаться излечить больного. Конечно, это необязательно вело к усвоению более осторожной, менее догматической позиции. И всё же некоторые авторы порицают наиболее крайние умозрительные тенденции (даже если сами они не всегда свободны от таких же склонностей), а некоторые указывают на особые трудности в деле установления причин отдельных недугов. В трактате «О диете. П» (гл. 70) отмечается, что пациенты часто ошибаются, обвиняя в своей болезни что-нибудь, непреднамеренно сделанное ими и, как следствие, вызвавшее ее. Автор трактата «О древней медицине» (гл. 21) говорит, что врачи, как и обычные люди, склонны приписывать осложнения в процессе болезни какой-нибудь особой деятельности, которая ей потворствовала, и тот же трактат оговаривает критерии, которым причина должна удовлетворять (гл. 19): «Причина этих расстройств состоит в наличии известных субстанций, которые, когда они присутствуют, неизменно приводят к такому результату».
Что касается фактических методов лечения, практиковавшихся гип- пократовскими врачами, они делятся на весьма немногочисленные типы, большинство из которых были доступны уже народной греческой медицине. Помимо большого разнообразия снадобий, главным образом целебных трав, но иногда приготовленных на основе животных продуктов и некоторых минералов и металлов, включая мышьяк, они использовали бани, припарки, притирания и пластыри, а также практиковали кровопускание. Многие из применявшихся гиппократовскими врачами хирургических приемов, включая трепанацию и прижигание, могут быть обнаружены в более ранних временах, задолго до V в. до н. э., но вместе с тем этими врачами были разработаны и некоторые новые подходы, особенно в лечении переломов и вывихов, обсуждения которых в главных гиппокр атовских трактатах по хирургии полны здравого смысла. Данные работы, впрочем, предостерегают против развития новомодных приемов, в особенности против сложных механических устройств, придуманных для того, чтобы производить впечатление на клиентов. Они порицают также, как мы отмечали, повсеместное использование методов, рассматриваемых ими как опасные или бесполезные, хотя это не останавливает их от одобрения других методов, которые выглядят не менее пугающе:


764
Глава 12b. Медицина
гинекологические трактаты даже рекомендуют в некоторых случаях выпадения матки и при трудных родах сукуссию — процедуру, при которой пациентку переворачивали вниз головой на приставной лестнице33.
Соблюдению режима, балансу между пищей и физическими упражнениями, уделяли особое внимание. Опять же многие советы были вполне здравыми, однако то, что поначалу являлось благоразумным правилом, порой становилось предметом массированной теоретической переработки, при этом некоторые авторы увлекались весьма произвольным разбором отдельных видов пищи и результатов различных типов упражнений. Одна распространенная идея состояла в том, что противоположное лечится противоположным, но на практике она применялась очень по-разному, в зависимости от того, какие «противоположности» считались существенными, и от того способа, благодаря которому они, как предполагалось, могут прийти в равновесие: часто весьма непростым оказывался вопрос о том, как использовать «горячее», чтобы противодействовать «холодному»; он был не более легким, чем вопрос о том, как состояние «переполнения» должно быть исправлено «опорожнением» и наоборот. Греческие врачи не имели, конечно, никаких антибиотиков, а их обезболивающие и антисептические средства были не очень надежны. Во многих случаях, особенно при острых заболеваниях, самое большее, что они могли сделать, это дать возможность природе идти своим ходом, создавая для пациента насколько возможно комфортные условия и не делая ничего такого, что могло бы усугубить его или ее положение, но с весьма малой надеждой на то, что предписанные диета или снадобья смогут привести к выздоровлению. В этом контексте защитные принципы, выражаемые некоторыми гиппократовскими авторами, вполне понятны. Часты ссылки на опасность причинения реального вреда пациенту неправильным лечением. Из «Афоризмов» (6.38) отметим постулат «Лучше не лечить тех, кто имеет внутренние раковые язвы, поскольку, если их лечить, они быстро умрут, а если не лечить, проживут еще долго». Глава 5 первой книги «Эпидемий» (издание: Littré П 634 8f) резюмирует: «Практикуй две вещи, когда имеешь дело с болезнью: или помогай пациенту, или не вреди ему».
Если в силу ограниченности имеющихся свидетельств нам приходится отказаться от любой попытки дать общую оценку греческой медицины в IV в. до н. э., мы, тем не менее, можем предложить, в качестве заключения, обзор главных гиппократовских вкладов. По каждой из трех основных сфер — развертывание доказательств, развитие эмпирических приемов, а также формулировка методов и целей врачебного искусства — мы имеем комплексный набор данных.
Многие писатели гиппократовского толка с готовностью обнаруживали слабости в идеях других теоретиков, но такая готовность часто не соответствовала их собственным дарованиям и не сопровождалась желани¬
33 	См.: Lloyd 1987 (Н 210): 68 слл.


Глава 12b. Медицина
765
ем подвергнуть собственные теории тщательной проверке. Развертывание критики и деструктивной аргументации являлось предпосылкой для разработки альтернатив народной и религиозной медицине. Невозможно сказать, как много на этом пути было утрачено, хотя, по крайней мере, храмовая медицина сохранилась и вполне процветала наряду с рационалистической традицией вплоть до конца античности. Свойственная многим гиппократовским писателям всепроникающая тенденция выступать в защиту некой точки зрения легко объяснима в свете конкуренции в медицине, что, в свою очередь, могло быть связано как с плюрализмом, так и с агонистическим (т. е. полемичным. — А.З.) характером греческой культуры в целом. И всё же, хотя умение спорить является одной из самых сильных сторон гиппократовской медицины, оно имеет и свои негативные стороны, которые привели к вырождению этой способности в пристрастность и ограниченную приверженность какой-то точке зрения.
Кропотливые наблюдения были еще одной из самых замечательных черт некоторых гиппократовских трудов, однако необходимо отметить ограниченность ситуаций, в которых эти обследования осуществлялись. В клинических исследованиях авторы некоторых из сохранившихся трактатов не только излагают весьма подробно симптомы, которые необходимо принимать в расчет, но и всецело воплощают эти принципы в своей практике. Между прочим, здесь, во врачебной практике, для установления периодичности обострений существовал особый настрой на то, чтобы проводить ежедневные наблюдения за изменением состояния больного. Однако в анатомии, например, картина была совсем иной. Хотя встречаются случайные ссылки на препарирование, гиппократовские авторы V—IV вв. до н. э. систематически его не использовали, причем до Аристотеля не использовали вообще34. Здесь гиппократовские врачи удовлетворялись тем, что основывали свои идеи о внутренней структуре тела на внешнем освидетельствовании либо на результатах наблюдений поврежденных органов, равно как на умозаключениях из практики кровопускания35.
Наконец, гиппократовские авторы положили начало фундаментальному методологическому спору о целях медицины и о процедурах, которые должны быть приняты во врачебной практике. Они часто выказывали уверенность в том, что медицина прогрессирует и будет развиваться в будущем, что болезни поддаются изучению, а способы исцеления будут найдены. Парадоксально, впрочем, что эта неколебимая убежденность — столь важная для поддержания рационалистической традиции — в то время базировалась в значительной степени на желаемом, а не на действительном, если только не на откровенном блефе, ибо она, эта уверенность, намного обогнала весьма ограниченное реальное понимание причин болезней и еще более ограниченные возможности эти недуги исцелять36.
34 См.: Edelstein 1932-1933/1967 (Н 154); Kudlien 1967 (Н 193), 1969 (Н 195); Mansfeld 1975 (Н 218); Lloyd 1991 (Н 211): гл. 8.
35 См.: Lloyd 1991 (Н 211): 179 слл.
36 Работу над данным разделом гл. 12 автор завершил в сентябре 1982 г.


Глава 12с
Дж.-Дж. Поллитт
ГРЕЧЕСКОЕ ИСКУССТВО:
ОТ КЛАССИЧЕСКОГО К ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОМУ*
I. 	Сталь и символизм
В IV в. до н. э. греческое искусство сплетается из двух отдельных нитей: одна — внешний набор стилистических манер, происходящих от искусства предыдущего века, и вторая — внутренний дух, который предвосхищал искусство эллинистического периода; именно эти две нити, сплетенные вместе, придают памятникам данного периода их узнаваемый характер.
Греческие скульпторы IV в. до н. э., например, за отправную точку часто берут элегантный, каллиграфический стиль аттического искусства конца 5-го столетия. В других случаях они уходят еще дальше в прошлое, возвращаясь к ясному и уравновешенному стилю парфеноновского фриза или к формальной гармонии Поликлета. Эти прототипические стили подверглись, естественно, дальнейшему развитию, так что работы IV в. до н. э. легко распознаваемы и своеобычны, но формальная связь с прошлым, тем не менее, всегда ощущалась в них очень сильно. На основе некоторых вотивных рельефов и надгробных стел можно даже доказать, что неоклассицизм, который чтит искусство отдаленного периода высокой классики как момент достижения совершенства, которому можно лишь подражать, ибо превзойти его нельзя, начинается именно в IV в. до н. э. С другой стороны, если взглянуть на содержание скульптуры 4-го столетия, на позы и чувства, которые эта скульптура обычно выражает, можно увидеть появление интереса к личному переживанию отдельного человека как к предмету, достойному внимания изобразительных искусств, и вместе с тем отказ от менее индивидуализированных, группо¬
* Дополнительный обзор по искусству позднего классического периода см. в: Том иллюстраций к САН VI (автор — Бриан Спаркес). Примечания к данному разделу насг. изд. включают ссылки на доступные иллюстрации и комментарии. См. также раздел J «Библиографии» насг. изд.


I. Стиль и символизм
767
вых тем, связанных с жизнью полиса, которые в очень большой степени присутствуют в искусстве V в. до н. э. Прежде всего это интерес к передаче личных эмоций — тоски, страха, боли, веселости нрава, любовного томления, а также и ощущения религиозного таинства, — что становится типичным для скульптуры этого времени.
Насколько можно проследить развитие живописи по ограниченным сохранившимся памятникам IV в. до н. э., для них, похоже, была характерна та же самая дихотомия. Керченский стиль краснофигурной вазописи, например, был, по сути, развитием элегантного стиля художников конца 5-го столетия, таких как вазописец Мидий1. С другой стороны, литературные источники, описывающие работы некоторых видных художников того времени, предполагают новое понимание пафоса (например, описание у Плиния [Естественная история. XXXV.98) картины Аристида Младшего из Фив, изображавшей взятие города), которое, как кажется, не имеет параллелей в V в. до н. э. Можно сказать, что даже греческая храмовая архитектура с ее повышенным вниманием к разработке внутреннего пространства апеллировала скорее к личному религиозному чувству — или пыталась его вызвать, — нежели к групповому духу литургической государственной религии.
Эта двоякая природа искусства 4-го столетия может быть понята как отражение расходящихся потоков в эллинском обществе в целом. С одной стороны, вплоть до времени, когда Филипп П начал вмешиваться в греческие дела, жизнь отдельных полисов текла тем же самым порядком, что и прежде. Старые системы правления, время от времени прерывавшиеся гражданскими раздорами, сохранялись, образовывались новые альянсы, вспыхивали новые войны, продолжали справляться прежние празднества и исполняться древние ритуалы — и так далее. И всё же в интеллектуальной и даже в религиозной истории данного периода можно заметить разочарование в полисе и в его институтах как в средоточии всей жизни. Платон, а позднее Аристотель учредили школы, которые давали возможность, устранившись от суеты городской жизни, размышлять и заниматься исследованиями в атмосфере, благоприятствовавшей рассмотрению широких философских и политических проблем. Это стремление уйти от дел общины достигает апогея около середины столетия — в киническом образе жизни, который исповедовали Диоген Синопский и его последователи. Отрекаясь от жизни, ценностей и стремлений обычного гражданина, презирая власти, высмеивая социальные условности и ведя нищенствующий образ жизни, киники надеялись обрести спокойствие духа и индивидуальную свободу. Значение имел именно их личный опыт, а не опыт общества в целом.
В других сферах повседневной жизни, по которым у нас имеются свидетельства, позволяющие сформировать какое-то суждение, можно обнаружить тот же самый перенос внимания на личный опыт за счет опыта общественного. В театре, например, IV в. до н. э. стал свидетелем удиви¬
Bum 1987 (J 10); Boardman 1990 (J 6): 144—147; Robertson 1992 (J 35A): 237—241.


768
Глава 12с. Греческое искусство: от классического к эллинистическому
тельной перемены в характере комедии. То, что прежде было похабным ритуалом, глубоко связанным с политическим курсом и персоналиями отдельного города, ко времени Менандра превратилось в легкую мелодраму, эксплуатирующую эмоции, которые могут характеризовать частную жизнь где угодно. В религиозной жизни Греции самое показательное новшество IV в. до н. э. — это рост популярности культа Асклепия — бога, который заботился об отдельных людях и мог чудесным образом вмешиваться в их жизни, дабы утешать в их личных горестях.
Необходимо, конечно, отметить, что один из самых ранних и самых важных крупных памятников 4-го столетия, храм в Эпидавре, украшенный впечатляющей архитектурной скульптурой, был посвящен (ок. 380 г. до н. э.) именно Асклепию2. Эта скульптура олицетворяет искусство IV в. до н. э. аналогично тому, как скульптура храма Зевса в Олимпии и Парфенона олицетворяет периоды ранней и высокой классики соответственно. Одна группа скульптур, акротерии, несет на себе элементы элегантного аттического стиля конца V в. до н. э. и представляет ретроспективную тенденцию в искусстве своего периода; другую группу, фронтонные скульптуры, отличают пафосность и отсутствие гармонии, что направлено в будущее (см.: Том иллюстраций к САН VT. ил. 10). Акротерии из Эпи- давра состоят из фигуры Ники на острие каждого фронтона и сидящих на спинах коней женских фигур (нереид? аур?) на обоих концах каждого фронтона. Их акцент на относительно больших, гладких плоскостях, где тело плотно обвито драпировкой, усеянной завихрениями и складками, происходит от очень поздних работ V в. до н. э., подобных фризу Эрех- тейона. Некоторая дисгармония этих фигур намекает на новое понимание внутреннего напряжения, характеризующее фронтонные скульптуры (например, застывшие позы сидящих верхом фигур и неожиданное, почти неестественное смещение концов развевающейся драпировки), но общий эффект, возникающий от акротериев, — традиционная грациозность и изящество.
Строительная надпись, связанная с храмом Асклепия, фиксирует, что один комплект акротериев, вероятно, тот, который происходит с западного фронтона, был изготовлен скульптором по имени Тимофей, очевидно, тем самым, который впоследствии стал знаменит как один из скульпторов мавзолея в Галикарнассе и чья слава дожила до поздних авторов, писавших об эллинском искусстве3. Из-за позднейшей высокой репутации Тимофея иногда выдвигалось предположение, что именно он должен был быть главным скульптором всего эпидаврского проекта. Впрочем, свидетельство данной надписи, как кажется, не подтверждает эту точку зрения, и более вероятно, что если тот Тимофей, который работал в Эпидавре, был тем же самым художником, которого помнили Плиний и другие, то в то время он должен был быть еще относительно молод. Он
2 Crome 1951 (J И); Buiford 1969 (J 9); Robertson 1975 (J 35): 397-402; Yalouris N. 1986 в: (J 1): 171-186.
3 Schlörb 1965 (J 44); Stewart 1990 (J 48): 273-274.


I. Стиль и символизм
769
мог быть эмигрантом из Афин, одним из тех, кто, похоже, входил в большую группу художников, обучавшихся в Аттике, которые в поисках более богатых перспектив для применения своих умений разъехались по разным областям на поздних этапах Пелопоннесской войны и после нее4. Другие работы, которые обычно связываются с Тимофеем, хотя, нужно сказать, весьма умозрительным способом, такие как фигура Гигиен из Эпидавра и римские копии статуарной группы «Леда с лебедем», несут на себе сильную печать аттического скульптурного стиля, и заманчиво думать, что именно благодаря Тимофею этот стиль пришел в Эпидавр5.
Во фронтальных скульптурах с храма Асклепия гармония и грациозность линии более раннего аттического искусства, хотя их и можно заметить в некоторых деталях, значительно ослаблены в пользу тех стилистических манер, которые призваны вызывать сильное пафосное чувство. Восточная группа изображала захват Трои с гибелью Приама в центре композиции; западная — амазономахию. Многие из фрагментированных торсов с боевых сцен, расположенных на обоих фронтонах, показывают тела, искривленные под острыми углами и с подчеркнутым анатомическим делением. Некомфортное, беспокоящее ощущение, вызываемое уже из-за самой композиции, становится явным в муках и пафосе, переданных в ключевом фрагменте — в голове Приама, чье страдальческое выражение ставит эту скульптуру в начало длинной линии памятников, кульминацией которой являются скульптуры с Алтаря Зевса в Пергаме. В этой голове, а также в патетически изогнувшейся фигуре павшего воина с края одного из фронтонов мы сталкиваемся с первыми зрелыми доказательствами способности скульпторов IV в. до н. э. вложить в конкретную личность сильную эмоцию и передать эту эмоцию зрителям на базовом человеческом уровне, который не модулируется возвышенными гражданскими темами. Гекторида, названного в строительных отчетах храма разработчиком одного из фронтонов и не известного по другим источникам, можно уважать за то, что он развернул искусство своего времени в новом направлении.
Профессиональное формирование еще одного, более известного, скульптора, Скопаса Паросского, могло также начаться в Эпидавре. В любом случае, он более всех других, как кажется, развил в дальнейшем, в рамках того же столетия, новшества эпидаврских фронтонов. Ключевыми памятниками для изучения карьеры и стилистики Скопаса являются фрагментированные фронтонные скульптуры (сюжетами которых были бой Телефа с Ахиллом и Калидонская охота) с храма Афины
4 Вероятно, именно этим рассеиванием художников объясняется появление аттического стиля в таких совершенно разных местах, как Пелопоннес, южная Италия, негреческие зоны Малой Азии, как, в частности, Ликия, и Кария, и даже Финикия. В восточных странах, работая на негреческих патронов, греческие художники создали самые известные произведения эллинской диаспоры, напр., монумент Нереид в Ксанфе (ныне — в Лондоне; Stewart 1990 (J 48): 171—172, ил. 461—474), Саркофаг сатрапа и Ликийская гробница — оба в Сидоне (ныне — в Стамбуле; Robertson 1975 (J 35) 404—405).
5 Robertson 1975 (J 35): 402, ил. 129d.


770
Глава 12с. Греческое искусство: от классического к эллинистическому
Алей в аркадской Тегее6. Павсаний (УШ.45.4 слл.) регистрирует, что Ско- пас был архитектором этого храма, и естественно думать, что эти скульптуры приобрели свою форму под его влиянием, если только не были созданы его руками. Страстная экспрессия, характерная для голов с фронтонов, особенно для головы в шлеме из львиной шкуры, которая может быть головой Геракла или Телефа [Том иллюстраций к САН VL ил. 12), экспрессия, достигаемая за счет глубокой гравировки вокруг глаз и спрессованных, почти кубических пропорций, является их самой отличительной особенностью и может рассматриваться как своего рода автограф на работах Скопаса.
Карьера Скопаса четко датируется от примерно 360-го до примерно 330 г. до н. э., но вопрос о том, относятся скульптуры из Тегеи к началу или же к середине этого периода, пока не решен. Есть некоторые основания думать, что после Малой Азии, где Скопас принимал участие в работах над галикарнасским мавзолеем (ок. 353—351 гг. до н. э.), а также после Книда он попал под влияние стиля Праксителя, а также, возможно, Леохара и что в результате его собственные работы приобрели несколько более эклектичный характер. Если это так, то тегейские скульптуры — в силу их явной связи с Эпидавром — могли принадлежать относительно ранней фазе творчества Скопаса.
Хотя это невозможно засвидетельствовать по сильно побитым фрагментам из Тегеи, второй отличительной чертой стиля Скопаса было, похоже, использование сложных контропосгных композиций (контрастный поворот верхней части человеческого тела по отношению к нижней. — А.З.) для достижения эффекта беспокойного состояния и напряжения. В любом случае, такая композиция характерна для многих работ, сохраненных в ватиканских копиях и приписываемых Скопасу на основе литературных упоминаний. Не только самой вероятной из таких его работ, но и самой выразительной является танцующая Менада из Дрездена, неистовое состояние которой передается как через патетическое выражение лица, так и через изгибы тела, граничащие с деформацией7.
Если выражение страдания, достигаемое через глубокую гравировку области вокруг глаз, похоже, было особенно распространенным в работах Скопаса, ясно, что другие скульпторы середины 4-го столетия также использовали этот прием и что это стало — в большей или меньшей степени — признаком периода. Об общей склонности выражать через драматическую мимику эмоциональный климат эпохи засвидетельствует ее усвоение и относительно скромными памятниками, такими как аттические надгробные стелы. Эти стелы представлены непрерывной серией от конца 5-го столетия до 318 г. до н. э., когда Деметрий Фалерский поставил их вне закона, рассудив, что такие надгробные памятники — одна из форм расточительства. Поскольку они приобретались и устанавливались
6 Dugas et al. 1924 (J 16); Arias 1952 (J 2); Norman 1984 (J 23); Robertson 1975 (J 35): 452-457; Stewart 1977 (J 47); Stewart 1990 (J 48): 284-286.
7 Robenson 1975 (J 35): ил. 143a; Stewart 1990 (J 48): 286.


I. Стиль и символизм
771
частными лицами, эти стелы могут восприниматься как информативный индикатор народных вкусов. Среди тех стел, которые отражают распространение скопасского пафоса, самой удивительной является «Стела с реки Илисса» из Национального археологического музея в Афинах [Том иллюстраций к САН VI: ил. 17)8.
В работах другого великого художника периода между 360 и 330 гг. до н. э., афинского скульптора Праксителя, интерес к передаче скорее общих человеческих переживаний, нежели общинных идеалов, получил иное направление9. Литературные источники о Праксителе изображают его человеком беззаботным, искавшим удовольствий и увеселений, и этот образ, похоже, подтверждается известным комизмом, игривостью, томностью и чувственностью, граничащей с эротизмом, в тех его работах, которые можно реконструировать и оценить по римским копиям. Его Аполлон Савроктон10, например, кажется пародией на серьезность архаической религиозной поэзии и классической религиозной скульптуры благодаря превращению дельфийского убийцы дракона в томного юношу, энергии которого хватает лишь на то, чтобы прихлопнуть обыкновенную мелкую ящерицу. Знаменитая статуя Гермеса из Олимпии11 представляет собой забавную сцену, изображающую, как развлекающийся бог дразнит кистью винограда младенца Диониса, чтобы удостовериться в присущих тому склонностях. Обе эти фигуры также демонстрируют особенный праксителевский S-образный изгиб тела, волнообразную позу с выдвинутым в сторону бедром, которая, вероятно, была придумана для того, чтобы показать презрение скульптора к преднамеренному балансу, который так высоко ценился в поликлетовской традиции.
Самым примечательным и самым пресловутым образцом чувственного и эротического напряжения в искусстве Праксителя была знаменитая фигура Афродиты Книдской — работа, которая повлияла на древний художественный вкус настолько, что вызвала соперничество со стороны других скульпторов [Том иллюстраций к САН VI: ил. 35)12. Соблазнительность обнаженной богини, которая, будучи увиденной раздевающейся перед купанием, не проявляет возмущения, очевидным образом обнаруживает источник общего эротического возбуждения, который был глубоко запрятан в строго упорядоченной жизни классического и архаического полиса, где доминировали мужчины. По следам Книдии эллинистические и римские скульпторы произвели, похоже, целые легионы обнаженных Афродит, чтобы удовлетворить запросы ненасытного рынка.
Хотя свидетельств, как обычно, немного, создается ощущение, что юмор и шарм праксителевской скульптуры в значительной степени пропитал также и живопись середины и второй половины IV в. до н. э. Амурные темы и особый интерес к обнаженным женским фигурам свойствен¬
® Robenson 1975 (J 35): 382; Stewart 1990 (J 48): 92-94, ил. 517-519.
9 Rizzo 1932 (J 33); Robertson 1975 (J 35): 386-396; Stewart 1990 (J 48): 277-281.
10 Robenson 1975 (J 35): 388-389; Stewart 1990 (J 48): 178-179, ил. 509.
11 Robenson 1975 (J 35): 386—388, ил. 125b; Stewart 1990 (J 48): ил. 607—609.
12 Robertson 1975 (J 35): 390-394; Stewart 1990 (J 48): ил. 502-507.


772
Глава 12с. Греческое искусство: от классического к эллинистическоллу
ны произведениям лучших художников, развивавших керченский стиль в поздней аттической краснофигурной вазописи, например, работам вазописца Елены и вазописца Марсия13. Также и у Плиния в комментариях по поводу творений крупных художников данного времени мы читаем о явных пародиях (напр., «Зевс, страдающий от родовых схваток при рождении Диониса» художника Ктесилоха: Естественная история. XXXV. 14); о сатирических карикатурах, подобных «Гриллам» Антифила (XXXV. 114); об изображениях цветов и цветочниц у Павсия Сикионского (XXXV. 125); а также о знаменитой нагой Афродите Анадиомене (т. е. выходящей из волн) Апеллеса (XXXV.91; упоминается также многими другими авторами). Последний, согласно Афинею (590F), писал эту свою картину с Фрины, соблазнительной и пресловутой любовницы Праксителя. Из всех художников, чьи работы описываются античными писателями, в особенности Апеллес кажется кем-то вроде двойника Праксителя, только в живописи. Сам он, как сообщается, считал отличительной чертой своего стиля некую «грацию» или «очарование» (χάρις)14.
Религиозные изобразительные искусства и архитектура были еще одной сферой, где ощущались усилия художников IV в. до н. э. по привнесению более личной интонации в хорошо знакомые формы. Как общинный дух религиозной атмосферы пятого столетия кристаллизовался в Фи- диевой Афине Парфенос, точно так же более индивидуальный дух пятого столетия фиксируется в изображениях Асклепия — в вотивных рельефах, в работах римского периода, которые выглядят как возврат к оригиналам IV в. до н. э., и, возможно, в большой голове Асклепия Блакаса15. Характерная черта этих образов — взгляд, направленный вниз, создающий впечатление, что величественный бог с симпатией смотрит на пришедших к нему поклонников ; очевидно, что эта особенность служила определенной цели — показать возможность установления личной связи между человеком и богом, что и делало этот культ столь привлекательным.
Интерес, который архитекторы IV в. до н. э. продолжали проявлять к разработке новых декоративных схем для интерьеров храмов, вероятно, также подпитывался, как замечено ранее, стремлением вызвать у отдельного верующего чувство религиозного таинства. Рассуждать на эту тему, честно говоря, можно лишь гипотетически, поскольку ни один литературный источник ее не затрагивает. В отличие от церквей, синагог или мечетей, внутренние части греческих храмов не предназначались для группового богослужения (публичные церемонии как часть культа того или иного храма происходили у внешних алтарей), и, следовательно, ка-
13 Boardman 1990 (J 6): 190-192; Robertson 1992 (J 35А): 280-288.
14 Robertson 1975 (J 35): 491—494.
15 Stewart 1990 (J 48): 191, ил. 574. (Голова от колоссальной статуи Асклепия была найдена в середине XIX в. на острове Милос, Киклады, и в 1867 г. приобретена Британским музеем в составе коллекции герцога Блакаса, от имени которого и получила свое название. — А.З.)


I. Стиль и символизм
773
ними бы ни были религиозные смыслы, впечатление и атмосфера, которыми верующий пропитывался во внутреннем наосе (в целле), являлись делом сугубо личным. По всей видимости, почти до конца V в. до н. э. наос понимался главным образом как надежный депозитарий для вотив- ных (т. е. принесенных по обету. — А.3) сокровищ и как помещение для изваяния бога (которое и само было своего рода вотивным объектом). Впрочем, в конце этого столетия в удивительно продуманном и оригинальном убранстве храма Аполлона в Бассах явно обнаруживается страстное желание привлечь внимание и расшевелить чувства потенциального созерцателя [Том иллюстраций к САН VI: ил. 9)16. Со своим необычным двусоставным наосом, одна секция которого освещалась через боковой дверной проем, ионическими полуколоннами с их специфическими профилями, со своим внутренним фризом и, прежде всего, со своими коринфскими колоннами, внутреннее пространство храма в Бассах не имеет прецедентов. Павсаний (УШ.41.9) приписывает храм Иктину, архитектору Парфенона, и, если сведения Павсания достоверны, это заставляет думать, что Иктин намного пережил время строительства Парфенона и впитал или помог выработать архитектурный стиль, который обнаруживается также в Эрехтейоне, — этот стиль использовал обильный, напоминающий ювелирную оправу, орнамент и необычные формы для создания атмосферы непостижимых, таинственных сил.
Особенности внутреннего убранства храма в Бассах, в частности, использование коринфского ордера, были широко усвоены в 4-м столетии как в крупных храмах, так и в группе круглых в плане культовых сооружений (толосов), которые, по неизвестным причинам, получили особую популярность именно в это время. В наосе построенного и украшенного Скопасом тегейского храма Афины были применены коринфские полуколонны, и так же, как в Бассах, здесь имелся боковой дверной проем. В храме Зевса в Немее (ок. 330 г. до н. э.)17, последнем важном дорическом храме, построенном в материковой Греции, U-образная схема расположения свободно стоящих коринфских колонн обрамляла культовое изваяние и служила частичной ширмой для таинственной заповедной комнаты — адитона, расположенного в дальнем конце наоса. Три крупных толоса: один — в святилище Афины Пронайи в Дельфах, спроектированный ок. 390 г. до н. э. Феодором из Фокеи (Витрувий. УП, Вступление. 12); другой — в Эпидавре, творение Поликлета Младшего, ок. 350 г. до н. э. (Павсаний. П.27.5); и третий, известный как Филлиппейон, построенный на священном участке в Олимпии примерно в 338—335 гг. до н. э. (Павсаний. V.20.9) — все они использовали коринфские колонны во внутреннем убранстве18. Филиппейон, начатый Филиппом П и законченный
16 Robertson 1975 (J 35): 356—359; Stewart 1990 (J 48): 160—170, ил. 448-454. (См. также: Arapoyianni X. The Temple of Apollo Epikourios at Bassae. Athens, 2010; КИДМУ: 250-251. — A3)
17 Hill at al. 1967 (J 18).
18 Robert 1939 (J 34); Dinsmoor 1950 (J 14): 234—236; Lawrence 1983 (J 22): гл. 17.


774 Глава 12с. Греческое искусство: от классического к эллинистическому
Александром, выполнял, судя по всему, роль героона для членов македонской царской семьи18а, и вполне возможно, что другие полосы также служили героическим культам, то есть культам хтонического характера, посвященным богам и полубогам, которые, как считалось, были когда-то смертными. (Относительно дельфийского круглого сооружения соответствующих свидетельств нет, но тот факт, что полос в Эпидавре мог служить жилищем для священных змей Асклепия, предполагает вероятность того, что это святилище было посвящено героическим аспектам данного божества; змеи были атрибутами героев, а Асклепия воспринимали как смертного врача, получившего в конечном счете статус божества.) Как бы то ни было, интерьеры этих сооружений, особенно внутреннее убранство полоса в Эпидавре, с его пышным растительным орнаментом, должны были, возможно, вызывать благоговение перед прорастающими хтоническими силами.
Последний пример тех средств, с помощью которых художники IV в. до н. э. фокусировали внимание на отдельной личности, в данном случае — не столько на ее опыте, сколько на ее характере — можно найти в искусстве портрета. В течение этого столетия происходит постепенный отход от портретов, прославлявших официальные образы и роли своих героев, к портретам, которые стремились ухватить индивидуальность и внутреннюю природу тех людей, которых изображали. Это движете 4-го столетия можно рассматривать до некоторой степени как возрождение, или усиление, элементов портретного искусства ранней классики, которые были вытеснены идеалистическими тенденциями в греческом искусстве высокой классики. По существу, формой высокой классики был «ролевой портрет», примером которого служит «Перикл Олимпиец» работы Кресилая [Том иллюспраций к САН VL ил. 26Ь); «характерный портрет», типичные образцы которого — портрет Александра работы Лисиппа и портрет Демосфена работы Полиевкта, является творением раннего эллинизма; а портреты первых семидесяти лет IV в. до н. э. образуют переходную фазу19.
Есть свидетельства того, что школа Поликлета сыграла важную роль в расширении диапазона и популярности портретного искусства в IV в. до н. э. Плиний перечисляет большое количество учеников и последователей знаменитого аргосского мастера [Еспеспвенная испория. XXXIV.50). В ряде отношений они, кажется, были консервативными скульпторами, сохранявшими интерес Поликлета к формальной теории и, подобно ему, специализировались прежде всего на изготовлении статуй атлетов-побе- дителей для общегреческих святилищ20. Вполне вероятно, хотя момент
18а Героон — место поклонения героя или героев. В толосе в Олимпии были установлены скульптурные изображения Александра Македонского, его родителей — Филиппа П и Олимпиады Эпирской, а также родителей Филиппа П — Аминты Ш и Евридики I. Очевидно, они почитались здесь как герои. — A3.
19 Richter 1965/1984 (J 31): 173—174, 225—228, 109—113; портреты Александра Македонского: Pollitt 1986 (J 29): гл. 1; Stewart A. Faces of Power (Los Angeles, 1993).
20 Arnold 1969 (J 3).


I. Стиль и символизм
775
этот спорный, что такие работы, как «Юноша с Антикиферы» из Национального музея в Афинах, были типичны для этого стиля (Там иллюстраций к САН VI'. ил. 38)21. В любом случае, нет подтверждений тому, что на них повлиял эмоционализм Скопаса или чувственность Праксителя. Впрочем, реакция окружения Поликтета на атмосферу своего времени могла выражаться в энтузиазме к построению портретов. Литературные источники ясно показывают, что, по крайней мере, заказы, которые эти скульпторы получали, предоставляли им широкие возможности для развития жанра. Главным образом именно последователи Поликлета, такие как Дамей из Клитора и Алип из Сикиона, участвовали в создании тщательно продуманной скульптурной группы, посвященной спартанцами в Дельфах в память об их победе в Пелопоннесской войне (Павсаний.
Х.9.7), — монумента, включавшего изображения Лисандра и еще тридцати других лакедемонян. Известны портреты и других видных представителей этой школы, таких как Навкид из Аргоса и Дедал из Сикиона.
Афинские скульпторы, начиная с малоизвестного Деметрия из Ало- пеки, которого Квинтилиан называет сверхреалистом [Наставления. ХП. 10.10), также, похоже, сыграли в IV в. до н. э. важную роль в развитии портретного искусства, и у нас есть возможность составить представление о том, как выглядела одна из работ такого художника. Диоген Лаэртский (Ш.25) упоминает портрет Платона работы скульптора Силаниона, установленный в Академии, и, по всей видимости, именно от этого оригинала происходит несколько реплик весьма разного качества, датируемых римским периодом22. Эти копии сохраняют общий набор физиогномических особенностей, которые воспринимаются как отличительные черты не только конкретного, неидеализированного лица, но и единственной в своем роде размышляющей личности.
Ко второй половине IV в. до н. э. важным жанром становится также и портретная живопись. Согласно Плинию, некоторые портреты кисти Апеллеса были настолько реалистичными, что гадалки, опытные в предсказании будущего по чертам лица, могли делать точные пророчества по его картинам [Естественная история. XXXV.88). Даже если этот рассказ не имеет отношения к действительности, из того, что мы слышим о портретах Александра кисти Апеллеса и о других его заказах, ясно, что последний был сильным портретистом. Другими живописцами его времени, такими как Протоген (XXXV. 106), Ангифил (XXXV. 114) и Арисголай (XXXV. 137), также восторгались за их мастерство в портретном искусстве, а еще раньше в том же столетии истмиец Евфранор, который, как кажется, работал главным образом в Афинах, включил портреты Эпа- минонда и некоторых других лиц в большую картину, изображавшую битву при Мантинее (362 г. до н. э.) и выставлявшуюся в сгое Зевса Элев- терия в Афинах (Павсаний. 1.3.4). Как выглядели эти портреты, конечно, неизвестно, но замечание Плиния, сделанное в связи с художником Арис¬
21 Robertson 1975 (J 35): 409, ил. 148b; Stewart 1990 (J 48): 185, ил. 550.
22 Richter 1965/1984 (J 31): 181-186.


776
Глава 12с. Греческое искусство: от классического к эллинистическому
тидом из Фив, о том, что этосы (ήθη — «характеры», особенности душевного склада) играли важную роль в картинах этого периода [Естественная история. XXXV.98), было особенно верным в отношении портретной живописи.
II. 	Художники и покровители искусств
Интеллектуальное самосознание и самоутверждение, которые в V в. до н. э. становятся типичными для греческих художников, а также общественное признание, которое тогда уже начало приходить к ним (см.: КИДМУ: 237—240), в 4-м столетии продолжили расти. Не только определенные художники получают известность как таковые (например, Апеллес и Пракситель), но некоторые из них становятся еще и важными законодателями культурных стандартов, чье влияние выходило далеко за пределы современного им профессионального круга (например, художник Памфил, о котором см. далее наст. гл.).
Одним из очевидных симптомов претензии художников IV в. до н. э. на свое интеллектуальное значение является возобновленная ими практика писать трактаты, в основном посвященные техническим аспектам их ремесла — о симметрии, цвете и творческом замысле, — разобраться в которых простому человеку было непросто. Эти сочинения, судя по всему, пользовались особой популярностью среди художников. Евфранор написал, по словам Плиния, «volumina de symmetria et coloribus» [лат. «тома о симметрии и оттенках цвета». — Естественная история. XXXV. 129); о своем искусстве писали также Асклепиодор, Апеллес и Меланфий (XXXV, индекс, Диоген Лаэртский. IV. 18). Весьма вероятно, что эти трактаты содержали не только техническую информацию, но выражали также вкусы и оценки. Например, Апеллес, по всей видимости, обсуждал в своей книге понятие «χάρις» («изящество»), особое свойство собственного стиля, а также давал оценки отдельным качествам, которые были характерны для творчества его современников: Протогена, Асклепиодора и Меланфия (Там же. XXXV.80). Ряд архитекторов данного периода также вставляли свои теоретические размышления в собственные сочинения (см.: Витрувий. VU, Вступление. 12), и в этих работах, похоже, выражение личного авторского вкуса также играло свою роль. Пифей, архитектор мавзолея в Галикарнассе, например, ввел традицию критицизма, которая порицала дорический ордер как по сути своей несовершенный и привела к тому, что этот ордер в значительной степени перестал быть востребованным для крупных храмов. Что касается специальных трактатов, написанных скульпторами IV в. до н. э., то из них прямо засвидетельствован только один, принадлежащий Силаниону (Витрувий. VU, Вступление. 14), но обсуждение Плинием взглядов Лисиппа на симметрию (см. далее) показывает, что между скульпторами шел активный обмен идеями, и весьма вероятно, что в среде, по крайней мере, самих ваятелей в обраще¬


П. Художники и покровители искусств
777
нии были и какие-то трактаты, если верить преданию о Поликлетовом «Каноне».
Еще одно указание на расширение интеллектуального влияния и социальную значимость художников в IV в. до н. э. можно увидеть в формировании художественных школ, то есть организаций художников, которые и принадлежали к одному географическому центру, и до известной степени разделяли общую доктрину (Плиний. Естественная история. XXXV.75). Наиболее значительной из них была сикионская школа живописи, которая благодаря славе одного из самых выдающихся своих членов, Памфила, и благодаря известности главного Памфилова ученика, Апеллеса, оставила особый след в интеллектуальной жизни Греции. «В живописи Памфил был первым, — говорит Плиний (XXXV.76—77), — кто стал эрудитом во всех областях знания, особенно в арифметике и геометрии, без которых, как он полагал, искусство не может достичь совершенства <...>. Благодаря его авторитету случилось так, что сначала в Сикионе, а потом и повсюду в Греции свободнорожденные мальчики получали уроки рисования на деревянных дощечках, то, чему ранее не обучали, и таким образом живопись оказалась в первых рядах свободных искусств». Можно также сказать, что значение, какое сикионская школа придавала эрудиции, имело долгосрочное влияние и на образование для взрослых в том отношении, что это, по всей видимости, привело к созданию особой дисциплины — истории искусств. Оказывается, первые истории живописи и скульптуры были написаны в конце IV или в начале Ш в. до н. э. скульптором по имени Ксенократ, которого цитирует Плиний и чьи мысли вкраплены в Плиниевы главы об искусстве. Рассказы Ксенок- рата, очевидно, имели сильный сикионский уклон, и сам он, вероятно, принадлежал к этой школе.
Умение разбираться в искусстве и способность делать адекватные суждения становится в IV в. до н. э. важной технической компетенцией не только для самих художников, но и для их покровителей. Возрастание значения художественного вкуса как одного из удостоверений образованного, культурного человека обнаруживается не только в упоминавшемся выше Плиниевом свидетельстве о новой роли рисования в системе образования, но и в анекдотах, которые он рассказывает о художественной восприимчивости либо ее отсутствии у отдельных покровителей, например, о тонком вкусе Деметрия Полиоркета и о протекции, которую он оказывал Протогену и его работам даже в разгар военной кампании (XXXV. 105), а также о язвительных замечаниях Апеллеса об Александре в связи с неспособностью того уловить тонкости живописи (XXXV.85).
Свое знание искусств и свой вкус богатые клиенты могли продемонстрировать тем, в частности, что давали заказы тем художникам, чьи работы пользовались широкой известностью и укрепляли престиж заказчика. Приглашая Скопаса, Леохара, Тимофея и Бриаксида для изготовления скульптур мавзолея, Мавсол и Артемисия желали, вероятно, подтвердить свои претензии на то, что они являются культурными филэлли-


778
Глава 12с. Греческое искусство: от классического к эллинистическому
нами23, подобный мотив мог двигать и Филиппом, когда он заказал Лео хару исполнение скульптурных портретов для Филиппейона. По причине ли своей озабоченности репутацией знатока или же, что более правдоподобно, по причине понимания важности искусства как средства подачи публичного «образа» правителя, Александр стал единственным очень влиятельным покровителем искусств в греческом мире, приглашая на долгий срок к своему двору скульптора Лисиппа, живописца Апеллеса и гравера Пирготела в качестве «придворных художников» и тем самым доведя до апогея процесс, в результате которого мастера в области искусств стали восприниматься как авторитетные фигуры.
Когда влиятельные заказчики стали — или предполагалось, что стали — лучше информированными и начали глубже разбираться в искусствах, это могло иметь встречный эффект, побуждая художников привносить в свои работы более ученое «содержание». В эллинистический период для художников и писателей оказывается совершенно нормальным задумывать произведения, которые предназначались скорее какой- либо избранной, искушенной, элитной группе, нежели всем членам сообщества. Поэты типа Каллимаха и мастера типа того камнереза, который изготовил хранящуюся в Неаполе камею, известную как «Чаша Фар- незе» («Tazza Farnese»)24, рассчитывали на утонченность части своей публики и высокий уровень ее подготовленности в деле схватывания смыслов, в особенности смыслов аллегорических, которые не были очевидны для менее образованных людей. Хотя искусство IV в. до н. э. по-прежнему оставалось в гораздо большей степени связанным с жизнью среднего гражданина, нежели значительная часть эллинистического искусства, в нем можно обнаружить предчувствия элитарной тенденции такого рода. Один из ранних примеров — группа «Эйрена и Плутос» (т. е. богиня мирной жизни и бог богатства. — А.3) скульптора Кефисодота, отца Праксителя, установленная на Ареопаге в Афинах ок. 375 г. до н. э. и известная нам по римским копиям (Том иллюстраций к САН VI: ил. ЗЗ)25. На уровне непосредственного восприятия данная группа представляла фигуру матери с ребенком на руках, глядящей на него с любовью, тот самый сюжет, который мог апеллировать к характерному для 4-го столетия художественному вкусу, к обычным человеческим эмоциям. На втором, более рассудочном, уровне, однако, группа могла читаться как простая аллегория: Богатство (Плутос) рождено и вскормлено Миром (Эйреной). Такое нравоучительное использование персонификаций, возможно, обладало
23 Плиний (Естественная история. XXXVI.30—31) говорит, что указанные мастера были наняты Артемисией после смерти Мавсола (352 г. до н. э., хотя Плиний дает 351-й) и что после ее смерти они заканчивали свою работу, не получая платы, только ради славы. Впрочем, вероятней, что гробница была начата до смерти Мавсола, как часть нового амбициозного городского плана Галикарнасса, и что работы велись на протяжении нескольких лет, в 360—350-х годах до н. э. Об источниках и их достоверности см.: P—W, под словом «Pytheos» (H. Riemann); а также: Robertson 1975 (J 35): 447—463; Waywell 1978 (J 52); Stewart 1990 (J 48): 281—282; Том иллюстраций к САН VT. ил. 11.
24 Pollitt 1986 (J 29): 257—259; Том иллюстраций к САН VII. 7: ил. 7.
25 Stewart 1990 (J 48): 173-174, ил. 485-487.


Ш. Лисипп
779
особой привлекательностью в Афинах, где интеллектуальный сегмент социума постепенно привыкал к более книжному, абстрактному типу знаний, нежели тот тип знаний, что был распространен в прежние века. Картина Евфранора с Тесеем, Демократией и Демосом, написанная около середины 4-го столетия для стой Зевса Элевтерия на афинской Агоре (Павсаний. 1.3.3), и рельеф с Демократией, венчающей Демос венком, на афинской стеле, содержащей текст декрета от 336 г. до н. э. против тирании26, показывают, как кажется, что большое количество афинян уже стали привыкать «прочитывать» такие работы.
III. Лисипп
Фактически все аспекты художественного творчества IV в. до н. э., рассматриваемые в данной главе, соединились в искусстве Лисиппа из Си- киона, придворного скульптора Александра. Его долгая карьера, начавшаяся в 360-х годах до н. э. или даже в 370ос и продолжавшаяся до 320-х (либо даже дольше) одновременно и увенчала собой развитие классической скульптуры, и ознаменовала многие характерные черты скульптуры эллинистической27.
Очевидно, на ранних стадиях своей карьеры в вопросах техники и теории Лисипп являлся, по сути, консерватором, специализировавшимся на статуях атлетов-победителей, а также отстаивал, подобно Поликлету до него, канонические пропорции. Собственный канон Лисиппа, как он описан у Плиния (XXXIV.65 ), с его более свободными пропорциями, боль1 шей пространственной свободой и интересом к оптическим эффектам, представлял собой явное новаторство и оказал большое влияние на искусство, но уже сам факт того, что Лисипп был крайне озабочен канонами, можно рассматривать как творческую особенность, которая по сути своей была связана с традиционализмом. На несколько более поздней стадии своего развития он, возможно, пробовал себя и в других современных ему стилях. Например, его Эрос в Феспиях, задуманный ради изысканного соперничества с более ранним Эросом Праксителя, находившимся в том же святилище, сочетал, похоже, праксителевский шарм с многогранной манерой пространственной композиции самого Лисиппа. Впрочем, будучи выбранным в качестве придворного скульптора Александра Македонского, он стал самым передовым художником своего времени. Его портреты Александра28, знаменитые тем, что они смогли ухватить и ярко передать беспокойный этос царя, увенчали поиски портретистов IV в. до н. э. такого стиля, который мог бы передать личностную эмоцию и уловить индивидуальный характер; вместе с тем эти портреты учреди¬
26 Athenian Agora XIV (1972): ил. 53а.
27 Johnson 1927 (J 20); Sjöqvist 1966 (J 45); Robertson 1975 (J 35): 463-^76; Stewart 1990 (J 48b 289-294; Pollitt 1986 (J 29): гл. 2.
20 См. сноску 19 наст. гл.


780
Глава 12с. Греческое искусство: от классического к эллинистическому
ли новый жанр — портрет героизированного правителя, — которому суждено было иметь дол1ую жизнь в эллинистическом и римском искусстве. То же верно и по отношению к двум крупным историческим группам Лисиппа, «Граникский монумент» в Дионе, увековечивший память о ге- тайрах Александра, павших в его первой крупной битве с персами, и «Памятник Кратера» в Дельфах, который изображал царя участвующим в львиной охоте. В одном отношении эти группы продолжают поиски IV в. до н. э. в области драматического пафоса (т. е. страсти, возбуждения и аффекта. — А.З.), а в другом — знаменуют рождение главной категории эллинистической царской иконографии, каковой категорией стали монументы, прославляющие подвиги героизированного правителя. Ранней ли работой была тщательно продуманная фигура Кароса (Мига Вечности, олицетворения удачи)29 в Сикионе или же поздней, неясно, но в любом случае она одновременно венчала собой более раннюю традицию, переводя любовь 4-го столетия к персонификациям на новый уровень сложности, и служила прототипом для замысловатого искусства эллинистического периода.
В ряде, как представляется, более поздних работ Лисиппа имеются признаки некоторой театральности и даже сенсационности, которые по характеру были, в сущности, эллинистическими. Его интерес к колоссальным изваяниям, как в случае, например, с Зевсом и Гераклом в Та- ренте, и к миниатюрам, как в случае с Гераклом Эпитрапедзиосомзаставляют думать о страстном желании удивлять зрителя и приковывать его внимание исключительно путем манипуляции с массой и масштабом. Некоторые его ученики и подражатели, такие как Харет из Линда, ваятель Колосса Родосского, следовали его примеру. Возможно, они предвидели, что при смешанном и подвижном населении эллинистических городов обращение к массовой аудитории должно будет стать более явным, нежели то было в прошлом, точно так же как обращение к ученой и сведущей аудитории должно будет стать более замысловатым и слож-
29 Stewart 1990 (J 48): 187-188, ил. 555.
29аГеракл Эпи тр апедзиос (Επιτραπέζιος; букв.: «настольный»). — Эта скульптура была изготовлена Лисиппом для Александра после завоевания тем Тира в 332 г. до н. э.: Александр полагал, что именно Геракл помог ему взять город, а потому местный тирский герой отождествлялся с греческим Гераклом. Эта вещица представляла собой бронзовую статуэтку величиной в стопу человека. Статуэтка легко помещалась на походном столике, и Александр повсюду возил ее с собой, считая ее, возможно, своим оберегом. Согласно римским поэтам Марциалу и Стацию, герой был изображен сидящим на скале, в львиной шкуре, с палицей в одной руке и с чашей — в другой. — A3.


Глава 12d
Э. 	Берфорд
ГРЕЧЕСКОЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ В КЛАССИЧЕСКИЙ ПЕРИОД
I. 	Введение
Вопросы, связанные с владением землей и с ее обработкой, оставались важнейшими заботами на всех социальных уровнях в течение всей греческой античности, и в V—IV вв. до н. э. ничуть не в меньшей степени, чем в любой другой период. Гомеровская сцена, в которой «<..> два человека, соседи, за межи раздорят, | Оба с саженью в руках на смежном стоящие поле, I Узким пространством делимые шумно за равенство спорят», находит свою аналогию в судебной тяжбе 4-го столетия между соседями, жителями Аттики, по поводу ущерба, который был вызван дождевой водой, хлынувшей во время сильного ливня с участка одного на участок другого1. Положение афинского декрета 422 г. до н. э., посвященного элевсинскому культу Деметры, о том, что «первины урожая должны быть принесены в жертву Богиням согласно обычаю предков и оракулу из Дельф», происходит из тех же самых забот, которые объясняют наставление, данное Гесиодом своему брату: «Усердно работай, чтобы Голод тебя ненавидел, а прекрасно увенчанная почтенная Деметра любила и наполняла твой амбар всяким припасом»2. Итак, базовые заботы оставались неизменными, однако возникает вопрос, изменились ли как-то земледельческие методы и результаты их применения в классический период. И если «да», было ли это отчасти реакцией на достижения в научной мысли? на возросшие продовольственные потребности и усилившееся давление на землю? на прогресс, достигнутый в других регионах древнего мира? или же просто на изменения климата и окружающей среды? Если, с другой стороны, методы и результаты остались прежними, объясняется ли это преимущественно тем, что и нужды никакой в переменах не было, поскольку возросшие потребности (которые, как обычно считается, действительно возросли) были удовлетворены за счет культивации малопло¬
1 Илиада. ХП. 421 слл.; Демосфен. LV.
2 М—L Ne 73.4—5; Гесиод. Труды и дни. 298—301.


782
Глава 12d. Греческое земледелие в классический период
дородных земель, эмиграции или ввоза зерна? Или же, если изменения были необходимы, но не произошли, случилось ли это из-за неспособности греков развиваться технологически или из-за врожденного консерватизма, приверженного сохранению традиционных сельскохозяйственных практик даже перед лицом неоднократно возникавшего дефицита? Или же общеизвестная бедность обрабатываемых земель в Греции и особенности климата делали дальнейшую модификацию технических приемов бесполезной вплоть до появления современных сельскохозяйственных машин и удобрений? Исчерпала ли древнегреческая агрономия свои возможности?3
Для окончательных ответов на эти вопросы нужны такие количественные данные, получить какие у нас нет почти никаких шансов. Несмотря на наличие весьма правдоподобных гипотез, многие факторы остаются недоступны для подсчетов — такие, например, как средние урожаи зерновых, фруктовых садов, виноградников и огородов; площадь обрабатываемых земель в античности; численность населения; а также пищевые потребности в греческом мире в сочетании с уровнем зависимости от альтернативных источников питания, таких как пастушество, охота, рыбалка и собирательство дикоросов4. Имеющиеся в нашем распоряжении письменные источники очень разнятся по своему характеру и содержанию: здесь и научные сочинения Феофраста «История растений» и «О причинах растений», ни одно из которых не являлось специальным трактатом по агрономии, и философский «Домострой» Ксенофонта, посвященный домохозяйству и управлению поместьем, и случайные ссылки, разбросанные по всей греческой литературе, которые могут быть дополнены в большинстве своем фрагментированными записями арендных правил для нанимателей священных и государственных земельных участков5. Тем не менее, мы можем отчасти понять, как в эпоху классики
3 Самым полным обзором остается до сих пор изд.: Guiraud 1893 (I 67); см. также: Jardé 1925 (I 83). Удобное для пользования собрание источников: Michell 1957 (I 102): 38— 88. По самому раннему периоду см.: Richter 1968 (I 129). Ценные наблюдения из римского периода содержатся в изд.: White 1970 (I 148); Frayn 1979 (I 44). В целом см.: Finley 1985 (I 36): гл. 4.
4 Сравнительное изучение аграрных условий в современном Средиземноморье дает некоторое представление о положении дел в античном земледелии, однако см. и обоснованную критику такого подхода: Halstead 1987 (I 68); рассудительно-осторожное отношение к вопросу об использовании современных данных при анализе античной ситуации характерно, напр., для С. Ходкинсона: Hodkinson 1981 (С 364). О потреблении пшци см.: Foxhall, Forbes 1982 (I 43); Crawford 1979 (I 28); Frayn J.M. // JRS 65 (1975): 32-39; Gamsey 1988 (I 55).
5 Лучший разбор трактатов Феофраста о растениях — введение и комментарий Эйна- рсона (Einarson) в подготовленном им издании «О происхождении растений» («De causis plantarum») для Лёбовской серии (Loeb 1976, 1990). См. введение Хорта (Hort) к подготовленному им изданию «Истории растений» («Historia plantarum») для Лёбовской серии, вышедшему под английским названием «Enquiry into Plants» (1916); а также: Regenbogen О., P—W Suppl. 7 (1940): 1354—1361; Sarton 1952 (H 103): 551—558. Из надписей с текстами арендных договоров наиболее информативны следующие: IG П2 1241, 2492—2495, 2498 (Афины); SIG 963 (Аморгос); IG XTV 645 (Гераклея Луканская — см.: Uguzzoni, Ghinatti 1968 (G 316)). См. также на делосском материале: Kent 1948 (I 90).


П. Возделывание сельскохозяйственных культур
783
греческие земледельцы старались наполнять амбары провиантом, каким в общих чертах был аграрный ландшафт, кто реально трудился на земле, и даже, возможно, чьи взгляды формировали агрокультурную технологию, а также и теорию — во всяком случае, то, как она понималась.
II. 	Возделывание
СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫХ КУЛЬТУР
Смысл земледелия, по Феофрасгу, состоит в обеспечении растений двумя самыми полезными элементами — подкормкой и энергией к росту (О причинах растений. Ш.2.1). И для Феофрасга, и для Ксенофонта первейшая обязанность земледельца состоит в том, чтобы понимать окружающую среду, в которой он работает. Геология и география значительной части греческого мира такова, что в рамках одного небольшого региона может наличествовать полный набор видов сельскохозяйственных земель, от прибрежной или аллювиальной равнины до хорошо дренируемых склонов или безводных холмов; что в своем естественном состоянии почва часто тощая и каменистая; и что значительная доля земли непригодна для культивации. Но важно понимать, что многие земли, подвергавшиеся обработке в классический период, непрерывно возделывались уже в течение очень долгого времени и что при правильном обращении почва может и в этом случае оставаться плодоносной; истощение почвы слишком охотно рассматривают в качестве основной причины уязвимостей, которые, как считается, переполняли греческую аграрную экономику6. Ассортимент зерновых культур, культивировавшихся в пределах какой-нибудь отдельной зоны, и даже внутри отдельного хозяйства, сильно зависел от типа почвы и от местности; могла существовать определенная региональная или локальная специализация, но связана она была скорее с местными условиями, лучше подходившими одной культуре, чем другой, нежели с какой-то официальной аграрной политикой, защищавшей монокультуру, а не многоотраслевое хозяйство7. Например, несмотря на все преимущества пшеницы, ячмень оставался в Аттике важной культурой, в то время как просо никогда не получало в этих местах особого значения; выращивание же оливковых деревьев было ограничено здесь низинными и прибрежными зонами8.
6 Ср.: Gallant 1982 (I 47): 116; точка зрения, преувеличивающая ущерб от использования земель под пастбища: Rackham 1983 (I 124).
7 Закон Солона, согласно которому из продуктов, производимых в Аттике, разрешалось вывозить за границу только оливковое масло (Плутарх. Солон. 24.1), часто понимается так, что Солон хотел увеличить производство оливок за счет злаков. См., напр., комментарии: Bravo 1983 (I 14): 21—22; Gamsey 1988 (I 55): 74 слл.
8 Pritchett 1956 (I 123): 186 — автор полагает, что просо было афинским злаком (хотя импортироваться оно могло и как корм для лошадей). Об оливковых деревьях см.: Forbes, Foxhall 1978 (I 42).


784
Глава 12d. Греческое земледелие в классический период
В реальности неспециализированное многоотраслевое хозяйство обнаруживается в письменных источниках классического периода — в надписях с условиями аренды, в речах аттических ораторов и в инвентарных описях земельных имений Делосского святилища — столь же явно, как и в гомеровских поэмах. Классические хозяйства обычно включали пахотное поле для производства злаковых (несколько сортов ячменя и пшеницы) и бобовых (фасоль, горох, чечевица), оливковую рощу, виноградник, сад с фруктовыми и орехоплодными деревьями, а также огород для овощей или участок с рассадником, с травами, кустарниками и цветковыми растениями (лекарственными, кулинарными, а также, возможно, и декоративными).
Ксенофонт дает представление о степени общего интереса к качеству обрабатываемой земли, указывая на то, что даже рыболовы безошибочно определяли потенциал прибрежных полей, когда им случалось плыть мимо них по морю [Домострой. XVI.7). В другом месте он утверждает, что собственник нового сельского имения тщательно выяснял, какие именно культуры давали хорошие урожаи на соседних землях, и в соответствии с этим начитал возделывать собственные поля (Там же. XVL2— 5). Методы должны были адаптироваться также и к местным условиям, как подчеркивает Феофраст в своем предостерегающем рассказе об одном земледельце, переселившемся в Сиракузы, — этот человек очистил свой участок от камней, как делал то в Коринфе, в результате чего посевы вымерзли, будучи лишены защиты в виде возвышающихся камней [О причинах растений. Ш.20.5).
Пашня обычно лежала под паром каждый второй год, неоднократно пропахиваясь для очистки от сорняков и бурьяна. Почву могли обогащать, смешивая ее с разными грунтами из других мест, или путем перемешивания с подстилающим слоем грунта [О причинах растений. Ш.20.3—
4). Вывоз земли (по-видимому, верхнего слоя) с участка специально запрещался в разных договорах об аренде земли, что указывает на то большое значение, которое придавалось структуре почвы. Обязательным было использование навоза; Феофраст перечисляет разные его виды в порядке убывающей эффективности — человеческий, свиной, козий, овечий, бычий и лошадиный-ослиный-мулиный, а также поясняет, что «не одно и то же полезно для всех» [История растений. П.7.4; УП.1.8, 5.1; ср.: О причинах растений. П.6.1—2, 9.1—3). Тягловые животные и овцы могли пастись на жнивье (сжатом поле. — А.3) или на паровом поле, но иногда их выгоняли и на слишком рано взошедшие посевы [О причинах растений. Ш.23.3), а также, возможно, они паслись в рощах и в садах. О том, какое значение придавалось удобрениям, видно из одного договора о найме земли из Аморгоса, в котором было оговорено, что арендатор не только обязан ежегодно вносить в землю сто пятьдесят корзин навоза, но еще и должен последнюю партию замерять в присутствии должностных лиц святилища9. Другими способами удобрения земли были сжигание стерни
9 	SIG 963.21—26, 41-44. В целом по вопросу об удобрениях см.: Hodkinson 1988 (I 75).


П. Возделывание сельскохозяйственных культур
785
(остатков стеблей сжатых злаков. — А.3.) или укладка ее в компостную кучу для превращения в перегной и дальнейшего закапывания в почву; однако, говорит Ксенофонт, «некоторые не утруждают себя» заготовкой компоста [Домострой. ХУШ.2; XXЛ0—11). Практиковалось также запахивание травы, бурьяна и даже недавно проросших посевов, если они взошли слишком рано (Там же. XVI. 12). Еще один способ восстановления плодородия почвы состоял в засеивании ее бобовыми, в частости фасолью, что приводило к повышению содержания азота в почве; в Македонии и на зерновых полях Фессалии бобовые сеяли просто для того, чтобы их затем запахать [История растений. УШ.9.1). Имеются также намеки — не только у Феофраста, но и в афинских арендных договорах — на то, что древние аграрии осознавали преимущества чередования зерновых и бобовых культур перед простым оставлением пашни под паром на каждый второй год [О причинах растений. Ш.20.7)10. Возможно, это была новая идея, которую в классический период кое-где пробовали осторожно внедрять; впрочем, бобовые выращивались еще до бронзового века, так что мы не удивились бы, если бы выяснилось, что о выгодах от чередования зерновых культур с бобовыми земледельцы догадались очень рано и использовали такой севооборот в случаях, когда это было приемлемо. Альтернативным вариантом, который также мог позволить ежегодно получать с небольших участков стандартные урожаи, была интенсивная культивация земли при систематическом удобрении почвы навозом или компостом11.
Инвентарь землепашца менялся мало — сохи, обычно с железным лемехом, в которые впрягали быков, мулов или даже ослов; и не менее важные мотыги, лопаты, тяпки и грабли, предназначенные для ручной обработки. Степень применения интенсивного ручного труда в производстве каждой культуры на всех стадиях ее возделывания переоценить невозможно. Непомерная тяжесть участи батрака, работавшего на земле, чувствовалась остро — «эта мотыга весит четыре таланта» (т. е. более центнера. —А.З.), говорит Сострат перед началом работы, и «О, моя спина, моя шея, всё мое тело!» — после ее окончания (Менендр. Брюзга. 390— 391, 523—525)12.
Но как бы хорошо ни была подготовлена почва, «год родит, а не нива», констатирует Феофрасг [История растений. У1П.7.6), имея в виду, что именно погода в конечном счете определяет результаты страды.
10 /GIF 1241.21-23; 2493.8-11.
11 Так, Жарде (Jardé 1925 (I 83): 86) рассматривает посев бобовых как случавшуюся время от времени альтернативу полному оставлению земли под паром, а не как шаг к такому регулярному севообороту, который вошел в употребление во многих (но не во всех) частях средневековой Европы. О вероятности существования системы, при которой земля не оставлялась под паром и засевалась ежегодно, см.: Hodkinson 1988 (I 75): 39; о системе, предполагающей оставление земли под паром, см.: Gamsey 1988 (I 55) 93 сл.
12 Ср.: Эсхил. Фр. 196 (TGF) — здесь мечтательно говорится о «счастливой земле — той, где всё растет в изобилии, без всякого сева, без пахоты, без прополки». См.: Pritchett 1956 (I 123): 180—203, 255—261, 287—306 — о продукции и скромном оснащении «крупного» имения.


786
Глава 12d. Греческое земледелие в классический период
В средиземноморском климате сезон дождей в основном ограничен зимними месяцами, а лето, как правило, сухое. Хотя какой-то полив и практиковался, обычным методом культивации и полевых культур, и фруктовых деревьев, и кустарников было богарное земледелие (т. е. сухое, без ирригации. — А .3). Вот почему так тщательно готовили почву, которую следовало не только сдобрить удобрениями, но и сберечь в ней влагу, насколько это было только возможно; и именно поэтому столь большого труда требовал уход за растущими посевами, предполагавший борьбу с сорняками и избыточной листвой, которые соперничали за влагу, разрыхление верхней части почвы для предотвращения капиллярного испарения, поддержание в надлежащем состоянии грядок и борозд между ними или раскладывание камней и черепков, благодаря чему влага удерживалась дольше подле корней растений, и заодно они получали тень13.
Год землепашца начинался с зимнего сева, между заключительной (третьей или четвертой) вспашкой пара и началом зимних дождей. Сев следовало растянуть на весь посевной период, а не проводить его за один раз, чтобы не потерять весь хлеб на корню в период плохой погоды [Домострой. XVTL6). Из двух злаковых культур, которые обычно выращивались, более широко культивировался озимый ячмень, хотя бы уже потому, что по сравнению с пшеницей он лучше подходит к тем регионам, где преобладает средиземноморский климат (в его строгом значении) и где почвы относительно бедны14. Аттика в особенности подходила для ячменя, который в сравнении с любыми другими злаковыми давал больше муки [История растений. УШ.8.2). С другой стороны, Феофраст различал виды ячменя по цвету, по количеству рядов зерна в колосе и по иным подобным характеристикам (УШ.4.1— 3). Учитывая преобладание ячменя, на первый взгляд кажется удивительным, что Феофраст так много говорит о пшенице и ее особенностях. Объясняется это отчасти тем, что пшеница издавна была привилегированным хлебным злаком — из пшеничной муки, помимо прочего, получается более качественный хлеб, — но отчасти и тем, что, хотя в некоторых областях, таких как Фессалия, Сицилия и территории южной России, ей оказывали предпочтение, во многих других местностях выращивание пшеницы вообще оставалось, судя по всему, вопросом эксперимента и получения престижного продукта. Феофраст определенно намекал на появление нескольких особых сортов, по- видимому, получившихся как в результате случайного стечения обстоятельств, так и благодаря осознанной селекции и выведению15.
13 Ксенофонт. Домострой. XIX. 14; Феофраст. О причинах растений. Ш.5.5. См.: Forbes, Foxhall 1976 (I 41).
14 Jasny 1941-1942 (I 84), 1944 (I 85).
15 Из хлебных злаков, упоминаемых Феофрастом, πυράς может быть, вероятно, идентифицирован как наиболее распространенный в Греции вид пшеницы — «полба настоящая» («пшеница спельта»), или triticum vulgare (см. Указатель к «Истории растений» Феофраста, подготовленной к изданию Хортом (сноска 5 наст, гл.)); τιφη — как «однозернянка», triticum топососсит; ζειά — как «двузернянка», и δλυρα — как «эммер», оба последних вида — triticum dicoccum. Эммер (δλυρα) широко выращивался в Египте (так у Геродот. —


П. Возделывание сельскохозяйственных культур
787
Возделывались и яровые ячмень и пшеница, но в меньших масштабах. Встречаются упоминания о «трехмесячных» злаках; Феофраст указывает даже на такие зерновые культуры, которые предположительно вызревали еще быстрее [История растений. УШ.1.4, 2.8—9, 4.4—5); даже если эти упоминания отражают всего лишь бахвальство хлеборобов, они, по крайней мере, указывают на интерес к выведению новых и лучших сортов.
Помимо зерновых, яровой (весенний) сев мог включать некоторые бобовые — фасоль, нут, а также, возможно, люпин и вику на корм животным и даже в пищу для людей. Считалось, что, в отличие от других бобовых, нут истощает почву [История растений. УШ.7.2). К яровым культурам относились также просо и такие бобовые, как горох и чечевица. Злаки, возможно, подсевали, как в римской Италии, между расположенными на большом расстоянии друг от друга оливковыми деревьями, если не между другими посевами, но Феофраст упоминает практику засевания ячменя и фасоли между рядов молодых виноградных лоз только как средство поглощения избыточной влаги, а не как способ более интенсивного использования сельскохозяйственной земли [Причины растений. Ш.15.4).
Оливковые рощи и фруктовые сады необходимо было подготавливать столь же заботливо, но не так часто, как пахотную землю. Оливковые деревья лучше подходят для низин и для каменистых, известковых почв, которых много в греческом мире. Маслины разводили не из семян, из которых вырастали лишь дикие оливы, но с помощью прививок (иногда культурный черенок прививали к взрослому дикому дереву); с помощью отводков; или путем обрубания всех веток у совсем старого дерева, после чего оно пускало новые побеги. Большую пользу приносила подкормка хорошим навозом и периодическая подрезка сухих веток [История растений. П.7.3, IV. 16.1). Основной недостаток состоял в том, что на достижение новым деревом должной продуктивности уходило несколько лет, однако — если его не выкорчевывали или не сжигали полностью — плодоносить оно могло на протяжении трех или четырех столетий; даже если вражеские налетчики вырубали оливковые деревья, те удавалось вернуть к жизни, для чего рекомендовалось воспользоваться приемом, который применялся для «омоложения» уже состарившихся деревьев: обрезать сучья, а за стволом ухаживать так, будто дерево только что посажено — при таком уходе оно давало новые побеги16.
Для плодоносного виноградника не требовалось большого пространства. Для этой цели новым поселенцам на Черной Керкире были отведены участки всего по 0,3 га17. Но, в отличие от маслин, виноградные лозы
П.193) вплоть до введения здесь triticum durum (твердая пшеница), что произошло либо в эпоху Птолемеев (Crawford 1979 (I 28)), либо при арабах (Watson 1983 Q 147)). Ср.: Rickman 1980 (I 130): 4-7.
16 IG Π2 2492.41-45. Об оливковом дереве вообще см.: Foxhall, Forbes 1978 (142); о его выносливости: Hanson 1983 (К 24).
17 SIG 141.11—13.


788
Глава 12d. Греческое земледелие в классический период
нуждались в гораздо более интенсивном уходе: гораздо чаще нужно было заменять сами растения; размножавшиеся путем черенкования или обрезки ветвей (опять же, не из семян), виноградные лозы высаживались в хорошо вскопанную и с прорытыми канавами землю, сдобренную достаточным количеством навоза и воды18. Если земля была сырой, лишнюю влагу необходимо было отводить (см. выше). Взрослые кусты винограда также требовалось окапывать дважды в год, а их корни нужно было защищать от солнца, а вот относительно того, следует ли около виноградной лозы поднимать пыль или же достаточно ограничиться прополкой сорняков, единого мнения среди виноградарей не было [История растений. П.7.5; а также в разделах о виноградарстве: О причинах растений). Корни и верхние лозы виноградных кустов требовали аккуратной подрезки, и эту работу иногда оставляли перехожим специалистам, наподобие того «виноградаря» (αμπελουργός), которого приглашали обработать все виноградные кусты на арендуемой земле, принадлежавшей какому- нибудь афинскому дему19.
Среди прочих широко культивировавшихся плодовых — к таковым относились смоква, яблоня, груша, айва, слива, гранат, миндаль (вероятно, недавно заимствованный из Азии) — наиболее важным пищевым источником была смоква (иначе: смоковница, фига, инжир, винная ягода. — Л.З.). Ее легко было разводить, но трудность заключалась в том, что плоды у нее имели тенденцию осыпаться, еще не созрев. У диких смокв, впрочем, этого не происходило, явной причиной чего было то, что осы из плодов на других диких деревьях проникали в несозревшие плоды (и опыляли их. — А.3). Поэтому издревле применялось средство, известное как капрификация [στ лат. caprificus, дикая смоковница. —А.З.): земледельцы высаживали дикие деревья, дающие плоды (дикую смокву, дубровник, вяз. — А.З.), и осы, заводившиеся в их плодах, опыляли сады, или же привязывали плоды дикой смоквы к садовым деревьям. Во времена Геродота данный способ уже был известен и описывался в терминах «мужских» плодов и «женских» плодоносных деревьев (Геродот. 1.193.4—
5); Феофрасг считал, что осы, заводившиеся, как он полагал, в зернышках «мужских» плодов, осушали и вентилировали «женские» плоды, что и позволяло этим последним созревать [История растений. П.8.1—3; О причинах растений. П.9.5—14). В действительности оса опыляла садовую смокву, так что цветок завязывался и плод созревал20.
Садово-огородный участок подготавливался примерно тем же порядком, что и пашня: там, где позволяло пространство, — с помощью плуга, в других случаях — вручную. Иногда рекомендовалось оставлять землю под паром каждый второй год, о чем говорится в одном афинском дого¬
18 Некоторые виноградники могли орошаться, как в Гераклее в Аукании, где они располагались недалеко от реки, см.: Uguzzoni, Ghinatti 1968 (G 316): 176.
19 IG Π2 2492.17—19; cp.: IG Π2 1557.44 и 92, и у комического поэта Амфида: Фр. 3 (Edmonds).
20 Sarton 1952 (H 103): 309, 555—556. См. также: Georgi 1982 (I 60).


П. Возделывание сельскохозяйственных культур
789
воре об аренде огорода21. Навоз для подкормки огородных растений заносился в почву в больших объемах, чем для зерновых или плодовых деревьев. Овощи, как правило, нуждались в регулярном и обильном поливе, что лучше всего достигалось при создании системы орошения. То, что ирригация практиковалась широко, видно из упомянутого афинского арендного договора, а также из аристотелевского сравнения кровеносных сосудов с «оросительными каналами в садах, по которым вода из одного начала и источника попадает во многие водостоки и прочие [канавы], чтобы она дошла повсюду» (Аристотель. О частях животных. 668а11—15).
Овощи и самые разные травы высевались и высаживались в течение всего года — например, капуста, редис, репа, свекла, латук, чеснок, лук, ночная фиалка, горчица, кориандр и укроп — зимой; лук-порей и сельдерей — весной; огурцы и тыква, базилик, портулак и чабер — летом [История растений. Vn.l—2). На огородах могли выращиваться также масличные растения типа сезама (истощал почву. — Там же. УШ.9.3) и, возможно, дикий лен; мак (толченые маковые зерна в меду с льняным семенем доставлялись (в бурдюках) водолазами спартанцам, заблокированным на Сфактерии); а также розы, мята и мирт22. Из стеблей крупных сортов латука могли изготавливать огородные дверцы [История растений. Vn.4.5). Овощи четко дифференцировались по видам, что следует как из текста Феофрасга, так и из богатого овощного лексикона в комической поэзии; это многообразие могло возникнуть просто из-за несхожести почв в разных районах, так что следовало стараться сеять «привозные» семена в том месте, которое более всего походило на место их происхождения, иначе свойства культуры могли измениться (Там же. УШ.8.1). Из этого и из других наблюдений складывается впечатление, что греческие земледельцы экспериментировали не только с доставляемыми из других мест разновидностями овощей, но и зерновых (Там же. УШ.4.5). Не приходится сомневаться, что они понимали выгоду от выбора наилучших семян для сева и от более крупных и лучших растений для получения хороших семян (VII.5.3-4)23. Также вероятно, что полезные дикие растения по-прежнему высаживались в огородах, если и не для одомашнивания, то, по крайней мере, для того, чтобы сделать их доступней для сбора (vn.6, 7).
Однако ни один земледелец, каким бы аккуратным при выборе семян или возделывании зерновых он ни был, не мог предотвратить природных бед, вроде наводнения, засухи, шторма, холодных туманов, заморозков, нашествия насекомых, грызунов или вспышки эпидемии. Согласно Фео- фрасту, широко распространено было понимание того, что дождь, слу¬
21 IG П2 2494. Впрочем, этот текст подвергается некоторыми исследователями значительным исправлениям без убедительных обоснований.
22 Фукидид. IV.26.8. О садах: Аристофан. Птииы. 238—239; Демосфен. 1Л1.16 (здесь речь идет о розарии. — A3.)
23 Guiraud 1893 (I 67): 478 — автор предполагает, что греческие зерновые культуры были улучшены благодаря селекции. Jardé 1925 (I 83): 14 — этот автор придерживается противоположного мнения. См.: White 1970 (I 148): 187—188.


790
Глава 12d. Греческое земледелие в классический период
чившийся во время сброса цветков маслин и винограда, означал, что и плоды опадут несозревшими; что ветры вредны зерновым культурам в пору их цветения, а также когда зерно вызревает; что смоквы и оливы могут «сохнуть» от ветров более, чем все другие плодовые деревья; суховеи причиняют вред спелым винограду и оливкам; в Таренте неожиданный туман с моря мог сильно навредить цветению оливковых деревьев; солнце и южный ветер способны были привести к появлению гусениц на виноградных лозах, как случилось в Милете; бобовые растения обычно подвергались нападению личинок, гусениц и пауков; а все зерновые культуры, и особенно ячмень, были подвержены «ржавчине» (VIH 10.1— 2). Также имело широкое хождение убеждение, что злаки могли перерождаться в сорняки (VIIL8.3). Предохранительных мер было немного, если не считать выращивания морозоустойчивых деревьев в тех местах, которые не являются низинными или закрытыми, а также высевания ячменя на наветренных склонах, если таковые имелись; вырождения не допускали при внимательном отношении к качеству обработки и к самой земле (ЛТП.8.2); а пагубные морские туманы можно было отвратить с помощью жертвоприношений [О причинах растений. П.7.5). Насекомых-вредителей снимали вручную — когда это было выполнимо; имелись и специфические средства борьбы с ними, такие, например, как: прикрепить к смоковнице мертвых крабов, на которых набросится беспощадная фиговая тля (κνίψ) и не будет пожирать полезных ос (см. выше), или посеять между редиской горькую чечевицу, чтобы обмануть заведшихся блох [История растений. Vn.5.4).
Убирать урожай нужно было и своевременно, и быстро. В неспециализированном хозяйстве это обычно происходило в несколько заходов в течение всего лета и осени. Урожай собирали с минимальным применением животных — колосья сжинали серпами и ножами; виноград и другие плоды срывали руками; оливки и орехи сбивали специальными палками; овощи и травы выкапывали или срезали (в зависимости от обстоятельств) — всё это загружалось на телеги или в корзины и перемещалось человеком или вьючным животным на гумно, в амбар или иное место в поместье для обработки урожая. Ксенофонт замечал, что зерно обмолачивалось под копытами тягловых животных [Домострой. ХУШ.З), но не вызывает сомнений, что распространенной была ручная молотьба (с помощью цепа. — А.З.); мякина отвеивалась вручную с помощью опахала или корзины. Лишь заключительная фаза подготовки зерна, оливок или винограда для потребления включала использование механических устройств, таких как мельницы и прессы.
С хранением возникали проблемы, даже если земледелец собирался без промедления реализовать собранный урожай. Пшеницу можно было временно оставить на открытом воздухе в кучах, но в итоге она, как и ячмень, становилась восприимчива к плесени, начинала тлеть, и в ней заводились насекомые. Сооружениями, предназначенными для длительного хранения зерна, были сухие, неоштукатуренные помещения в усадьбе или в специальной башне при усадьбе, зерновые ямы либо пифосы —


П. Возделывание сельскохозяйственных культур
791
объемные керамические сосуды, использовавшиеся также и для многих других видов сушеных или консервированных иным способом пищевых продуктов24. В любом случае, зернохранилища, подобно хлебам на корню, были подвержены нападениям мышей, как указывает Аристотель [История животных. 580Ы0—28).
Землепашец был одновременно и скотником, хотя бы в том смысле, что обычно он содержал пару животных для упряжки с плугом; зажиточные хозяйства могли иметь также и вьючных животных25 — они обеспечивали хозяйство движущей силой и навозом, но еще и заставляли конкурировать за использование земли, поскольку требовали фуража, независимо от того, откармлив�