КЕМБРИДЖСКАЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО МИРА
ТОМ VI Первый полутом


THE CAMBRIDGE ANCIENT HISTORY
SECOND EDITION VOLUME VI
THE FOURTH CENTURY B.C.
Edited by
D.M. LEWIS F.B.A.
Professor of Ancient History in the University of Oxford
JOHN BOARDMAN
Lincoln Professor of Classical Archaeology and Art in the University of Oxford
SIMON HORNBLOWER
Fellow and Tutor of Oriel College and Lecturer in Ancient History in the University of Oxford
M. OSTWALD
William R. Kenan, Jr, Professor Emeritus of Classics, Swarthmore College and Professor Emeritus of Classical Studies, University of Pennsylvania
КИ Cambridge
Ш UNIVERSITY PRESS


КЕМБРИДЖСКАЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО МИРА
ТОМ VI
Первый полутом
ЧЕТВЕРТЫЙ ВЕК ДО НАШЕЙ ЭРЫ
Под редакцией
Д.-М. ЛЬЮИСА, ДЖ. БОРДМЭНА, С. ХОРНБЛОУЭРА,
М. ОСТВАЛЬДА
ЛАДОМНр
Научноиздательский центр «Аадомир»
Москва


Перевод, научное редактирование, подбор дополнительных иллюстраций, заметка «От переводчика», примечания, подготовка переработанного и расширенного «Указателя»
А.В. Зайкова
Четвертый век до нашей эры: в 2 полутомах /Под ред. Д.-М. Льюиса, Дж. Бордмэна, С. Хорнблоуэра, М. Оствальда; перев. с англ., подготов, текста, предисловие, примечания А.В. Зайкова. — М.: Ладомир, 2017. — Первый полутом. — 624 с. (Кембриджская история древнего мира. T. VI, первый полутом [1—624 с.]).
ISBN 978-5-86218-544-7
ISBN 978-5-86218-545-4 (пД. 1)
На четвертое столетие до нашей эры пришлась грандиозная экспансия греческого мира. Данный том «Кембриджской истории древнего мира» начинается с рассказа о спартанских попытках укрепить свое лидерство в материковой Элладе, а заканчивается смертью Александра Великого, наступившей после того, как он завоевал Персидскую державу и дошел до Индии. При освещении политических и экономических вопросов данный том охватывает, соответственно, очень широкий географический диапазон, не ограничиваясь одной только Древней Грецией, но исследуя также страны Ближнего Востока и Западного Средиземноморья. Персия, вернувшаяся на греческую сцену в 413 г. до н. э., неизменно остается существенной частью рассказа. Новая серия обзоров негреческих регионов, как внутри Персидской державы, так и за ее пределами, продолжает подобные обзоры т. IV КИДМ. Такие рассказы в главах о Сицилии, Карфагене и Италии служат напоминанием, что события первостепенной важности имели место не только в Восточном Средиземноморье.
Четвертое столетие до нашей эры увидело также продолжение развития классического эллинского искусства и превращение греческой прозы в невероятно эластичное средство выражения. Формирование великих философских школ надолго гарантировало Афинам — в пору их политического упадка — роль культурного центра, а способы мышления, выработанные здесь, доминировали в западной цивилизации на протяжении двух тысяч лет.
Данным изданием, выпускаемым в двух полутомах, завершается корпус «греческих» томов «Кембриджской истории древнего мира» (Ш.З, IV, V, VI).
ISBN 978-5-86218-544-7 ISBN 978-5-86218-545-4 (пД. 1)
© Cambridge University Press, 1994.
© Зайков А.В. Перевод, заметка, примечания, подбор дополнительных иллюстраций, 2017. © НИЦ «Ладомир», 2017.
Репродуцирование (<воспроизведение) данного издания любым способам без договора с издательством запрещается


Ксении и Ивану — дочери и сыну
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Двухтомник «Четвертый век до нашей эры» из серии «Кембриджская история древнего мира» (КИДМ) представляет собой перевод т. VI второго издания «The Cambridge Ancient History» (сокр.: САН VP).
Здесь я использовал те же принципы перевода, транслитерации иностранных названий и способы ссылок на древние источники, которые были применены мной при работе над другими «греческими» томами КИДМ (см. заметки «От переводчика» к т. Ш.З, IV и V). Построение библиографических ссылок на современную исследовательскую литературу сохранилось таким же, как и в т. V.
Дополнения и пояснения переводчика маркированы инициалами «А.З.». Более крупные вставки, носящие характер комментариев, а также содержащие дополнительную историографическую и библиографическую информацию (в частности, ссылки на новейшую исследовательскую литературу, последние издания источников, русскоязычные публикации, не упомянутые в английском издании), оформлены как самостоятельные постраничные сноски, патинированные номером предыдущей оригинальной сноски, к которому присоединена литера («а», «Ь»...). Благодаря этому удалось сохранить общий цифровой порядок сносок английского оригинала (впервые этот прием был апробирован в т. V). Кроме того, я посчитал полезным расширить иллюстративный ряд издания, снабдив отдельные главы новыми рисунками. Последние также пронумерованы с добавлением литер (см. «Список иллюстраций» наст. изд.).
Обнаруженные ошибки и опечатки оригинала (в том числе при ссылках на древние источники) исправлены в переводе без каких-либо специальных пояснений. В валовом выражении число таких ошибок хотя и значительное, но с учетом величины тома не является критическим, если не считать гл. 9f «Боспорское царство», оригинальная версия которой отличается приводящей в изумление небрежностью как раз по части ссылок на источники. Необъяснимые огрехи, до сих пор никем не замеченные и не исправленные при дальнейших перепечатках издания,


6
От переводчика
встречаются и в других разделах: в гл. 6, на с. 168 и 169 английского оригинала, предусмотрены сноски 15 и 16, однако сами они отсутствуют (их пришлось реконструировать в форме ссылок на новейшую литературу); на карте 11, на с. 382 оригинала, Мессанский пролив назван проливом Отранто; в гл. 12а, на с. 611 оригинала, схоларх Академии Ксенократ назван Ксенофаном; гл. 8Ь «Месопотамия» насыщена ссылками на клинописные тексты в форме полевых индексов глиняных табличек, музейных шифров и сокращенных указаний на издания текстов, при этом в «Списке сокращений» английского издания все эти аббревиатуры отсутствуют (в переводе данный недостаток устранен); и т. д. и т. п.
* *
*
Выражаю искреннюю признательность проф. А.И. Романчук (Уральский федеральный университет) за ее советы и рекомендации по части перевода некоторых археологических терминов и понятий; проф. П. Родсу (Дарем) за его уточнения и любезные ответы на ряд моих вопросов; Ю.А. Михайлову за тщательную редакторскую работу; а также всем сотрудникам издательства «Ладомир», и особенно — А.И. Бляхерову за его преданность делу, доброжелательность и готовность быстро и качественно решать возникающие проблемы.
Все недостатки, ошибки и неясности перевода лежат исключительно на совести переводчика.
А. В. Зайков Екатеринбург, февраль 2016 г.


ПРЕДИСЛОВИЕ
В первом английском издании «Кембриджской истории древнего мира» шестой том назывался «Македония, 401—301 гт. до н. э.» (увидел свет в 1933 г.). Это символизировало тот ясно выраженный взгляд, что важнейшей темой IV в. до н. э. была унификация греческого мира и его экспансия на Ближний Восток. Главный смысл глав, посвященных годам, предшествовавшим вступлению Филиппа П на македонский трон, виделся в панораме общего смятения, в котором пребывали греческие города-государства и от которого он их избавил. Это был такой взгляд, которого можно было придерживаться даже и без тех намеков на объединение Германии и Италии XIX в., которые часто сопутствовали ему в исследованиях того времени, когда появилось первое издание.
Данный том охватывает более короткий интервал. Главной практической причиной такого решения стало то обстоятельство, что великой экспансии в нашем осмыслении раннего эллинистического периода отведено особое место, чем и была вызвана необходимость более основательного рассмотрения в первой половине т. VII завершающей части 4-го столетия1. Поэтому формально мы заканчиваем повествование смертью Александра.
Это сокращение периода приводит к изменению пропорций тома и объясняет исчезновение Македонии из названия. Прежде первые более чем сорок лет нашего периода рассматривались как второстепенные в контексте основного хода событий. Повествовательные главы разбиты для того, чтобы оттенить отличие годов нескончаемой борьбы городов- государств друг с другом, закончившейся, как и в истории Ксенофонта, битвой при Мантинее в 362 г. до н. э., от периода, когда Филипп и Александр оказываются главными направляющими силами.
1 Том VTI.12 САН, всецело отданный эпохе эллинизма, увидел свет в 1984 г., т. е. за десять лет до появления т. VI (второго издания), впервые опубликованного только в
1994 г. —А.З.


8
Предисловие
Мы находим, что первый из этих периодов интересен сам по себе, а не только потому, что он иллюстрирует политическую и иные слабости греческих городов-государств, и надеемся, что теперь в большей степени воздаем ему должное. После победы в Пелопоннесской войне инициатива принадлежала Спарте, которая оставалась почти в центре политической сцены даже и после того, как битва при Левктрах продемонстрировала явные успехи Фив, по крайней мере, в военном деле. Хотя Афины продолжают доминировать в наших первоисточниках и хотя они отнюдь не утратили своего значения, мы сознательно сместили повествовательный фокус на Спарту и Фивы, а также несколько уменьшили пропорцию того внимания, какое обычно уделяется Афинам. Хотя политические достижения указанного периода в конечном итоге оказались невыразительными, он, тем не менее, был наполнен новыми идеями и новшествами; гл. 11 сводит вместе некоторые из этих линий развития.
Персия, вернувшаяся на греческую сцену в 413 г. до н. э., неизменно остается существенной частью нашего рассказа. Благодаря недавним глубоким исследованиям она стала гораздо понятней. Преднамеренно узкие географические рамки т. V2 мы компенсируем новой серией обзоров негреческих регионов как внутри Персидской державы, так и за ее пределами, в параллель к серии подобных обзоров т. IV2. Такие обзоры в главах о Сицилии, Карфагене и Италии служат напоминанием, что события первостепенной важности имели место не только в Восточном Средиземноморье. Происходивший в то же самое время подъем Рима рассмотрен в т. VTL1.
Что касается течения жизни в самом эллинском мире, то в сравнении с V в. до н. э. источники здесь значительно богаче. Так что мы имеем больше возможностей для описания экономики и ее сельскохозяйственной основы. Имеется редкая возможность определить, что нового в данных вопросах появилось в 4-м столетии до н. э., и это даже в большей степени справедливо применительно к религии, в отношении которой авторы т. V2 вынуждены признать свою зависимость от позднейших источников. То, что в нашем томе традиционная религия не рассмотрена отдельно, отнюдь не означает отрицания за ней непреходящего значения.
Искусство IV в. до н. э. в очень большой степени питалось собственным прошлым — достижениями высокой классики, однако теперь были внедрены такие элементы, которые затем быстро разовьются в эллинистическое барокко, к тому же по своим функциям искусство будет приобретать большее разнообразие. Поэзия, как оказалось, временно утратила свою возможность к обновлению. Риторика, несколько потеряв, видимо, в свежести, если не считать, конечно, выдающихся ораторов, превратилась в доминирующий литературный жанр, что определенно нанесло ущерб качеству историописания. Впрочем, нельзя сказать, что риторика возобладала в прозе повсеместно, и в руках Платона греческий язык превратился в уникальный по своей гибкости инструмент выражения мысли. Другие прозаики — хотя и с меньшим блеском — трудились над созданием сокровищницы технической литературы, отражая


Предисловие
9
тем самым важнейшие линии технологического развития, и не в последнюю очередь — в военном деле.
Даже и без обращения к специальным риторическим приемам мастера прозы были одновременно и мастерами звучащего слова, поскольку преподавали ученикам собственные доктрины. Формирование великих школ в Афинах на стадии их политического заката гарантировало этому городу в будущем роль культурного центра, которая физически сохранялась за ним на протяжении 900 лет, а интеллектуально, в особенности благодаря наследию Аристотеля, и гораздо дольше.
После воцарения Филиппа контуры политического и военного повествования становятся значительно более четкими. После 1927 г., даты первого издания, истории как Филиппа, так и Александра разрабатывались очень интенсивно, хотя изначально источники по обеим этим фигурам оставались немногочисленными. Во всяком случае, мы можем претендовать на более глубокое понимание процессов, происходивших в самой Македонии, не в последнюю очередь благодаря профессору Н. Хэммонду, душе второго издания данного тома, а более богатая и более сложная картина македонского вторжения в Азию компенсирует потерю имевшегося в 1-м издании хотя и очень яркого, но, по сути, вводившего в заблуждение портрета Александра. В «Эпилоге» мы предлагаем вниманию читателя некоторые соображения по поводу места Александра в более общем контексте 4-го столетия до н. э.
К нашему тому и к т. V2 издан единый Том иллюстраций. В нем предлагается более полная сводка по классическому искусству и архитектуре, нежели та, что предпринята в текстовых томах; здесь же читателю будет предложено рассмотрение вещественных источников по иным аспектам жизни всего классического периода — торговле, религии, военному делу и театру.
Профессор Дж.-К. Дэвис оказал неоценимую помощь при разработке плана настоящего издания, однако затем в силу других обязательств вынужден был отказаться от участия в его редактировании. Мы благодарны нашим авторам за их терпимость к тому, что работа продвигалась медленно. Мы скорбим в связи со смертью одного из коллег — профессора Г.-Д. Уэстлейка.
С выходом данной книги второе издание греческих томов «Кембриджской истории древнего мира» получает свое завершение. Научные редакторы, как прежние, так и нынешние, хотели бы выразить особую признательность Паулине Хайер, издательскому редактору «Cambridge University Press», за ее терпение и четкость в работе, неизменно проявляемые на протяжении многих лет в процессе подготовки нашего издания, а более всего — за ее твердую приверженность нашему делу и энтузиазм. Рисунки были подготовлены Мэрион Кокс, карты — Дэвидом Коксом, а указатель — Барбарой Херд.
Д-М. Льюис, Дж. Бордмэн, С. Хорнблауэр,
М. Оствальд


Глава 1
С. Хорнблоуэр
ИСТОЧНИКИ
И ИХ ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
Для IV в. до н. э. нет руководства, подобного тому, каким для V в. до н. э. является «История» Фукидида. Это означает, что мы не имеем надежного каркаса для реконструкции политических и военных событий, и этот недостаток представляет собой серьезную помеху для формирования единого понимания эпохи. Впрочем, фукидидовский способ мышления, помимо несомненных достоинств, имел и свои недостатки, или, говоря иначе, его недостатки являлись платой за его достоинства; некоторые типы исторических фактов, которые Фукидид рассматривал лишь выборочно — в частности, такие, как социальные, экономические и религиозные темы, — могут быть изучены лучше для нашего периода, чем для фукидидовского. Ксенофонт, например, совершает вопиющие ошибки, когда выступает в роли политического обозревателя, но является первостепенным источником для современных историков религии. Говоря в целом, в сравнении с Фукидидом литературные источники IV в. до н. э. (Ксенофонт, Эней Тактик и другие) в меньшей степени поглощены противостоянием двух полных противоположностей — Афин и Спарты. Это, возможно, отражает новую многополярную реальность. Впрочем, следует напомнить, что Фукидид, особенно в кн. IV и V, позволяет нам разглядеть, какой была политическая жизнь Аргоса, Македонии, Фессалии и Беотии. Из истории Пелопоннесской войны, написанной Ксенофонтом, можно узнать больше о второсортных и мелких городах-государствах, чем из труда Фукидида (см., напр., у Ксенофонта в «Греческой истории» (Vn.l—3) замечательные подробности о таких небольших полисах, как Сикион и Флиунт). Но, как бы то ни было, радикально Ксенофонт отличается только от Геродота, не от Фукидида, своего предшественника и образца.
Еще одна важная причина того, почему нетрадиционная история, а именно история чего-то иного, помимо войны и политики, может быть написана с большей достоверностью для IV в. до н. э., состоит в изобилии надписей, сохранившихся на камне. И это утверждение (об эпиграфиче¬


Глава 1. Источники и их общая характеристика
11
ском преимуществе IV в. до н. э. над V в. до н. э. — А.3.) особенно верно в отношении мест за пределами Афин.
Для 403—362 гг. до н. э. сохранился единственный первичный источник, а именно рассказ Ксенофонта в его «Греческой истории» (П.З—УП). О первых двух книгах этого труда уже было сказано в предыдущем томе (см.: КИДМ V: 20—21). С начала кн. Ш Ксенофонт оставляет в стороне афинские дела и переходит к Малой Азии. Впрочем, анализ внутренних особенностей самого сочинения ясно показывает, что слом в композиции произошел раньше — в П.3.10. Это открытие стало результатом стиломе- трических исследований (имеется в виду использование статистического метода при изучении особенностей стиля того или иного автора. — А.З.), проведенных еще до того, как применение компьютеров сделало такую работу обычной рутиной; однако вьюод этот оказался настолько убедительным, что он вряд ли может быть опровергнут в будущем1.
Наиболее бросающейся в глаза особенностью того раздела «Греческой истории», который начинается с П.3.11 и который мы могли бы назвать «Частью второй», является узкая концентрация последней на пелопоннесских делах2. Кн. Ш и IV освещают, конечно, и азиатские события, но это — исключение, лишь подтверждающее правило, поскольку Ксенофонт обращает внимание на Азию только в связи со спартанскими действиями там. Так, мы не находим в «Греческой истории» по сути никаких намеков на крупные восстания сатрапов в 360-х годах до н. э. (исключением, возможно, является VU. 1.27). Эта спартаноцентристская точка зрения имеет свои преимущества; например, Ксенофонт лучше понимает спартанскую военную и политическую систему, чем Фукидид, жалующийся на скрытность спартанской политии (V.68.2). Ксенофонт имел хорошие пелопоннесские связи и в итоге обосновался в имении в Скиллунте, небольшом городке на Пелопоннесе (Анабасис. У.3.7) (был поселен там лакедемонянами. — А.З.). Поэтому этот историк оказался осведомлен о таком опасном и — для спартанских властей — неудобном эпизоде, как дело Кинадона (Греческая история. Ш.З; см. с. 64 наст. изд.). Это был крупный заговор, направленный на то, чтобы поднять мятеж среди спартанских илотов (государственных рабов), раскрытый примерно в 399 г. до н. э. Ксенофонт хорошо разбирается также в специальных терминах, относящихся к спартанским институтам: во всей греческой литературе «так называемая малая экклесия» упоминается только у него (Ш.3.8)3. Он знает об освобожденных илотах, или неодамодах (Ш.1.4, ср. уже с: Фукидид. VIL 19.3 и т. д.), как и об иных социальных группах, занимавших промежуточный статус между полноправными спартиатами и илотами, например, о трофимах — мальчиках, растущих вместе с законнорожденными детьми спартиатов, и о внебрачных спартанских детях, «людях, отнюдь не чуждых тех благ, которые являются частью спартанского об-
1 Maclaren 1934 (В 69); Caitledge 1987 (С 284): 65.
2 Cawkwell 1979 (В 26): 23.
3 Andrewes 1966 (С 274): 18, примеч. 7.


Выше 1000 м над уровнем моря
0 50 100 150
0 50 100 миль
^200 км
Карта 7. Греция и западная Малая Азия


14
Глава 1. Источники и их общая характеристика
раза жизни» (V.3.9). Более того, Ксенофонт признаёт и симпатизирует системе правления Лакедемона, «по духу близкую олигархиям» (говоря словами Фукидида. —1.19), поддержка которых позволяла Спарте сохранять контроль над Пелопоннесским союзом. (Впрочем, когда в V.2.7 Ксенофонт в связи с Мантинеей говорит о «назойливых демагогах», он концентрируется не только на аспекте сохранения спартанского контроля.) Типичным представителем этой системы являлся Агесилай4, который с 400 по 362 г. до н. э. был одним из двух спартанских царей, то есть примерно в течение того периода, который охватывает «Часть вторая» Ксено- фонтовой «Греческой истории». Агесилай, влиятельная фигура греческого мира, покровительствовал Ксенофонту на протяжении всего долгого времени, когда тот был афинским изгнанником. Помимо того, что Агеси- лаю в «Греческой истории» уделено очень много места, Ксенофонт по смерти этого царя написал еще и энкомий (т. е. похвальное слово) в его честь; эта хвалебная речь является первым сохранившимся на древнегреческом языке биографическим эссе. Другой его малый трактат, а именно «Лакедемонская полития», по сути, представляет собой своего рода энкомий спартанским учреждениям и спартанскому образу жизни5.
Часто озвучивается мнение, что Ксенофонт в «Греческой истории» выказывает предвзятость в пользу Спарты и, соответственно, антипатию в отношении Фив, заменивших первую в очень многих отношениях. Впрочем, «предвзятость» — не очень удачный термин, ведь он может означать как грубую фальсификацию — в чем Ксенофонта невозможно обвинять всерьез, — так и демонстрацию тех симпатий и тех увлечений своего времени, от которых ни один историк не бывает свободным (или, говоря иначе, тех симпатий, от которых любому историку в идеале нужно было бы быть свободным). Чрезвычайный интерес Ксенофонта к Спарте конечно же очевиден, но это не следует путать с откровенным пристрастием в отношении Спарты6. Как бы то ни было, Ксенофонт способен порицать спартанцев, когда те совершали поступки, противные религии. Например, спартанское поражение при Левктрах в 371 г. до н. э. он трактует как божественное наказание за несправедливый и ничем не оправданный захват спартанцами фиванского акрополя в 383 г. до н. э.: «<...> уже сам божественный рок вел их на погибель» (VI.4.3), — говорит он. Моральное осуждение этого захвата недвусмысленно показано в V.4.1: «Много, несомненно, есть примеров как в эллинской, так и в варварской истории того,
4 	Cawkwell 1976 (С 285); Cardedge 1987 (С 284).
0 О трактате «Агесилай» см.: Momigliano 1971 (В 82): 50—51; Momigliano 1975 (В 84). О «Лакедемонской политии» см.: Cardedge 1987 (С 284): 56; иная (по сравнению с предыдущим автором) точка зрения об этом трактате представлена в изд.: Chrimes 1948 (В 30).
6 	На это обращается внимание в лучшем недавнем исследовании «Греческой истории» (прекрасном по стилю, исчерпывающем и глубоком по своим мыслям): Tuplin CJ. The Failings of Empire. A Reading of Xenophon Hellenica 2.3 Л1— 7.5.27 (Stuttgart, 1993) (на c. 163 и μη. др.). E. Шварц находит у Ксенофонта определенное пристрастие к Афинам (Schwartz 1956 (В 103): 167), однако К. Таллин показывает, что даже и это не соответствует действительности, — правильнее сказать, что никто не пользовался благосклонностью Ксенофонта в течение особо долгого времени (Tuplin. Failings of Empire: 47).


Глава 1. Источники и их общая характеристика
15
что боги отнюдь не оставляют без внимания нечестивые и богопротивные дела».
Нелюбовь Ксенофонта к фиванцам проявляется, например, в его насмешках над их жадностью, которую те явно выказали в конце Пелопоннесской войны, заявив претензию на десятую часть добычи, предназначавшуюся Аполлону (Ш.5.5). Фивы осуждаются также за свой «медизм» (угодничество по отношению к персам) в 367 г. до н. э., причем в этой связи особенно выделяется Пелопид (VIL 1.33 слл.), хотя в действительности спартанский медизм в данном конкретном случае был проявлен не менее энергично.
Однако умолчания у Ксенофонта — одним из примеров чего и является спартанский медизм — это не такой простой вопрос. Самые заметные случаи подобного умолчания могут быть объяснены в терминах политических симпатий этого автора. Так, например, он не сообщает о степени фиванского проникновения в Фессалию после битвы при Галиар- те в 395 г. до н. э. Истина об этом проникновении нечаянно обнаруживается в перечне фиванских союзников, включающем фессалийские города Краннон и Фарсал (IV.3.3), и еще раз — при описании событий 367 г. до н. э. (Vn.1.28), когда Ксенофонт говорит об афинском предложении направить прибывший из Сицилии отряд в Фессалию «против фиванцев». Для полного же понимания фиванских амбиций в Фессалии необходимо обратиться к надписям, а также к иной литературной традиции (см. с. 21—22 наст. изд.). Далее, у Ксенофонта ничего не сказано о битве при Тегирах в 375 г. до н. э., которая сама по себе, по общему признанию, была событием второстепенным, однако этот фиванский успех предвосхищал решительную победу Фив над Спартой, одержанную при Левктрах через четыре года. Продолжая беотийскую тему, отметим, что V.4.46 содержит чрезвычайно смутный намек на переорганизацию Беотийского союза. И всё же не все умолчания могут быть объяснены вот так прямо. Удивляет, что в VI.3.1 он не называет Орхомен среди мест, подвергшихся фиванскому нападению в 370-х годах до н. э., а ведь такое упоминание могло бы усилить общее мнение Ксенофонта о фиванском хулиганском поведении (Диодор. XV.37; ср.: Ксенофонт. Греческая история. VL4.10.).
Ксенофонт также крайне немногословен относительно Второго Афинского морского союза, об основании которого он вообще не упоминает (Tod No 123 = Harding Nq 35: строки 9—11; ср.: Диодор. XV.29). Можно выявить лишь случайные намеки: в V.4.34 факт появления у Пирея новых ворот выглядит как практическое следствие образования новой конфедерации, а в VI.5.2 (ср.: 3.19) историк говорит о «постановлениях, изданных афинянами и их союзниками [по поводу Второго морского союза?]».
Еще одна серьезная лакуна у Ксенофонта связана с тем, что он молчит о Персии, как это делает и Фукидид до своей кн. VTH. Одной из характерных черт «ксенофонтовского» периода является ряд так называемых общих мирных договоров (κοινα'ι είρήνοα), которые эллины «получи¬


16
Глава 1. Источники и их общая характеристика
ли» от Персии7. Упомянув о первом из них — Царском мире 386 г. до н. э. (V.1.31), значительно упрочившем позиции Лакедемона в материковой Греции ценой его отказа от требований в Азии, — Ксенофонт систематически умалчивает о персидском участии в деле заключения последующих договоров, обновлявших это изначальное соглашение. Тем самым Ксенофонт, по всей видимости, хотел приуменьшить спартанский ме- дизм. Это ясно видно из VL2.1, где речь идет о мире 375 г. до н. э.: о том, что условия этого мира были присланы из Персии, мы узнаём лишь от Филохора (FGrH 328 F 151). (Ср. также выше о молчании Ксенофонта по поводу восстаний 360-х годов до н. э.)
Собственное отношение Ксенофонта к Персии и персам было неоднозначным, хотя для человека его времени не таким уж и нелогичным и не таким уж необычным (см. с. 96 сл. наст. изд.). Он восхищается многими качествами персов и многими персами, которые этими качествами наделены. Однако некоторые из его сочинений, и особенно «Агесилай», характеризуются явным политическим панэллинизмом, который означает как пропаганду тезиса о необходимости объединения греков против Персии, так и, в случае необходимости, привлечение на свою сторону сатрапов-рас- кольников. Что можно в этой связи сказать о «Греческой истории»? Панэллинизм здесь присутствует, но он не доведен до крайности8. Умеренный панэллинизм обнаруживается в «Греческой истории» изначально. Еще в «Первой части» своего труда (см. выше) Ксенофонт одобрительно отзывается о позиции спартанского наварха (командующего флотом. — А.З.) Калликратида, которого однажды заставили ждать, когда он пытался получить деньги от персидского царевича Кира. Калликратид сказал тогда, что эллины — несчастнейшие люди, поскольку им приходится льстить варварам ради денег, и что, если ему суждено вернуться домой целым и невредимым, он приложит все усилия к тому, чтобы примирить спартанцев и афинян (1.6.7). Это мнение отзывается эхом совсем в другом месте «Первой части», где содержится скрытая критика Анталкида со стороны Телевтия (два влиятельных спартанца) за готовность льстить любому, хоть эллину, хоть варвару, ради мзды (V.1.17). Речи у Ксенофонта9, впрочем, не являются простым изложением его собственных взглядов, и в этом смысле они — нечто большее, чем речи у Фукидида. Например, было бы наивностью приписывать самому Ксенофонту, автору «Киропедии»9а,
7 По поводу Персии у Фукидида см.: Andrewes 1961 (В 5); об общих мирных договорах см.: Ryder 1965 (С 67); Bauslaugh 1991 (С 7): 182—255.
8 О Ксенофонтовом восхищении Персией см.: Hirsch 1985 (В 59); Tatum 1989 (В 114). О том, что панэллинизм в «Греческой истории» не доведен до крайности, см.: Tuplin. Failings of Empire: 60, 67, 121 (о ферском тиране Ясоне, пытавшемся объединить Фессалию); ср.: Там же: 104—108 (важная новая интерпретация речи Каллия (VL3.4—6), которая якобы отмечена панэллинизмом), 112 (о Прокле из Флиунта).
9 Gray 1989 (В 49).
9а Слова Ясона Ксенофонт приводит в «Греческой истории» (ссылку см. далее); С. Хорнблоуэр, автор данной главы наст, изд., упомянул здесь «Киропедию» лишь потому, что это — трактат о воспитании персидского царевича Кира. — A3.


Глава 1. Источники и их общая характеристика
17
мнение Ясона о том, что весь народ, за исключением одного человека, упражняется скорее в раболепии, нежели в отваге; если сюда еще добавить приведенные тем же автором слова Антиоха из Аркадии о том, что «пресловутый золотой платан персидского Царя не способен отбросить тень, в которой мог бы укрыться хотя бы кузнечик», то оба эти высказывания доказывают лишь то, что Ксенофонт обладал чувством юмора [Греческая история. VI. 1.12, УП.1.38). Мы уже определенно не можем принимать простую точку зрения, распространенную в прошлом (XIX. — А.3.) веке10  11, что панэллинизм — это ключ ко всей «Греческой истории»; другими словами, что пожилой Ксенофонт 350-х годов до н. э. якобы пытался уменьшить враждебность между своей новой родиной, Спартой, и Афинами, где он родился и вырос.
В наше время «Греческая история» утонула в критических оценках: говорят, что ее автор как историк выглядит жалко не только в сравнении с Фукидидом, но и с относительно недавно открытым Оксиринхским историком (автором «Оксиринхской греческой истории», о которой см. далее, а также: в КИДМ V: 19—20, 179, 599). Одна — не очень, впрочем, успешная — попытка защитить Ксенофонта вообще бросает вызов мнению, согласно которому этот автор намеревался писать «историю» как таковую: он был, якобы, исключительно моралистомп. В приведенном мнении что-то есть: оно объясняет некоторые необычные отклонения от общих черт, присущих данному сочинению и отмеченных выше. Так, восторг Ксенофонта перед Спартой не был слепым, на что мы уже указали в связи с битвой при Левктрах (см. также проблематичную гл. XIV «Лакедемонской политии»). Но нет никакого смысла в отрицании за Ксенофонтом права называться «историком», то есть тем специальным термином, который даже не был еще изобретен, когда писал этот автор. Другой, более субъективный, подход состоит в подчеркивании крупных литературных достоинств Ксенофонта, которые можно упустить из виду, если озаботиться в позитивистском духе его лакунами, «умолчаниями» и т. д. Удачную и при этом умеренную общую оценку Ксенофонту как автору «Греческой истории» дал Э. Эндрюс: «<...> не отличаясь педантичной точностью, этот писатель был, скорее, импрессионистом, обладавшим замечательным даром живого описания»12. Ксенофонт определенно имеет серьезные достоинства как социальный историк, которые наиболее явно проявились в его мимолетных зарисовках из жизни персидской Малой Азии (см. с. 262, 264 наст. изд.). Добавим к этому уже отмеченный нами рассказ о заговоре Кинадона.
Что касается других трудов Ксенофонта, то уже упомянутые «Аге- силай» и «Лакедемонская политая», а также «Анабасис» (или «Поход
10 Schwartz 1956 (В 103; 1-е изд. — 1887 г.): (прежде всего) 156, 160; однако, см.: Tuplin. Failings of Empire.
11 Grayson 1975 (В 50), см. критику этого взгляда у К. Таллина: Tuplin. Failings of Empire: 15—16.
12 Andrewes 1966 (С 274): 10-11.


18
Глава 1. Источники и их общая характеристика
вглубь страны») подробно будут рассмотрены в гл. 3 наст. изд. «Киропе- дия» (или «Воспитание Кира») является сочинением неоднозначным, вызывающим дискуссии. Его часто отвергают как трактат «целиком фиктивный» с точки зрения реальных фактов13, причем это лучше другой (упорно педалируемой) крайности, когда с помощью данного сочинения пытаются реконструировать не сохранившееся в других источниках предание персов о собственном прошлом14. Исследователи, изучающие историю Персидской державы, продолжают использовать материал из «Ки- ропедии», не проясняя свою позицию по вопросу о статусе этого труда15. Более интересный подход состоит в том, чтобы рассматривать его как предтечу трактатов, имеющих одинаковое название — «О царской власти», которые, как мы знаем, были столь характерны для эпохи эллинизма16. Но, поскольку от этой «царственной» литературы сохранилось слишком мало, еще более полезные результаты можно получить, соотнося поведение, описанное или рекомендованное в «Киропедии» или в «Гиппархе» (иначе «Начальник конницы», еще один трактат Ксенофонта), с реальными тактическими приемами, военными хитростями и способами военного руководства, засвидетельствованными для существовавших в действительности полководцев конца 4-го столетия до н. э. Данная задача была успешно выполнена в отношении литературной традиции о людях типа Евмена из Кардии17. Этот последний жил в то время, которое находится за рамками нашего тома, однако и до него, определенно, были люди, чья карьера демонстрирует военную значимость Ксенофонтовых сочинений.
Четвертый век изобилует техническими трактатами (наподобие труда Энея Тактика18, о котором см. с. 803—804 наст, изд.); что касается сочинения Ксенофонта «О доходах» (иначе известное как «О поступлениях»; греческое название — «Πόροι», латинское — «Vectigalia»), то оно представляет собой монографию по экономике, то есть по такой теме, в которой у греков особых теоретических достижений не было. Против распространенного мнения, согласно которому трактат «О доходах» являет собой пример этой несостоятельности, было выдвинуто следующее возражение: Ксенофонт здесь опять (ср. выше о его намерениях в «Греческой истории») неверно понят — его цель в данном трактате носит политический (а не экономический. — А.3) характер, и состоит она в достижении мира19. Тем не менее, «О доходах» представляет особый интерес в связи с тем, что здесь говорится о Лаврионских серебряных рудниках, которые после Второй мировой войны подверглись очень тщательному архео¬
13 Murray 1986 (В 88): 198.
14 Hirsch 1985 (В 59): гл. 4.
15 Brian! 1982 (F 10): 175 слл.
16 САН VIP.I: 75-81.
17 J. Homblower 1981 (В 60): 196-211; ср.: САН УП2.1: 45-46.
18 Whitehead 1990 (В 131) — в этой работе хорошо показано общее значение трактата Энея для исследования греческого города-государства; ср. с. 633 наст. изд.
19 Gauthier 1976 (В 42); Cawkwell 1979 (В 27).


Глава 1. Источники и их общая характеристика
19
логическому и эпиграфическому изучению. Советы Ксенофонта по поводу их освоения, возможно, нереалистичны; однако в одной полезной и обстоятельной книге о Лаврионских рудниках, написанной практикующим инженером, занимавшим в 1970-х пост министра промышленности в правительстве Константиноса Караманлиса, Ксенофонт получил высокую оценку как «предтеча экономической кооперации между отдельными индивидами», а также за то, что он «подчеркивает взаимозависимость секторов экономики»20. Наконец, Ксенофонту принадлежит трактат «Домострой» (иначе «Экономика»), посвященный искусству управления имением (см. гл. 12d, с. 782 наст. изд.). Можно было бы предположить, что этот трактат заслужит одобрение исследователей, когда они сместят фокус интересов с города на сельскую местность, но нет — «он (Ксенофонт. — Ред.) терпит полный провал в деле описания реальных проблем всех фермеров Аттики <...> практическая ценность его обсуждения стремится к нулю»21. Для человека, занимающегося изучением античной экономики, «Домострой» служит иллюстрацией свойственных землевладельцам социальных установок (набожность, иерархичность, самодостаточность), и, таким образом, при отношении к нему как к этическому сочинению22 он вновь обретает некоторую теоретическую ценность. Поэтому его судьба непохожа на судьбу ряда других рассмотренных выше ксенофонтовских трактатов. Те его разделы, что посвящены обязанностям жен (включая отучение супруги от косметических средств), весьма показательны, во всяком случае, в отношении ожиданий афинских мужчин определенного социального уровня23.
Перейдем теперь к литературным источникам, помимо Ксенофонта.
Еще одним сохранившимся повествованием о периоде до 362 г. до н. э. являются кн. XIV и XV «Исторической библиотеки» (универсальной истории) Диодора Сицилийского. Диодор писал в римскую эпоху (кон. I в. до н. э.); о его литературных методах в целом см.: КИДМ V: 19—20. Для интересующего нас конкретного периода времени он использует только один основной источник;24 здесь нет нужды специально говорить о недавней попытке реанимировать старую идею о том, что в кн. XVH, посвященной Александру, Диодор сплетает воедино два разных источника25. Кн. XVI, как мы увидим далее, весьма проблематична; но нет никаких сомнений, что, по крайней мере, для первых четырех десятилетий IV в. до н. э. (кн. XIV—XV и частично кн. XVI) источником для Диодора осга-
20 Conophagos 1980 (I 26): 114.
21 Osborne 1987 (I 115): 18. См. также: Pomeroy S.B. Xenophon, Oeconomicus: A Social and Histoncal Commentary (Oxford, 1994).
22 Finley 1973 (I 36): 18.
23 См., напр.: Lefkowitz, Fant 1982 (I 96): No 106.
24 Schwartz 1903 (B 101) = 1957 (B 104): 35-97; J. Homblower 1981 (B 60); Sadks 1990 (B 98).
25 Данный взгляд представлен в изд.: Hammond 1983 (В 57); см. также нашу критику этой идеи: Homblower 1984 (В 61).


20
Глава 1. Источники и их общая характеристика
ется Эфор, как это было и для предыдущего столетия в кн. XI—ХШ26. Диодор находит морализаторские склонности Эфора близкими своим собственным задачам (cp.: XI.46), но при реорганизации материала, взятого у этого автора, он сталкивается с трудностями; один из самых известных просчетов Диодора, а именно явная путаница с мирными договорами 375 и 371 гг. до н. э., может быть объяснена тем, что он ошибочно относит к 375 г. до н. э. предварительное рассуждение Эфора, в котором тот предвосхитил свой последующий рассказ о событиях 371 г. до н. э.27. То, что сказано выше об «одном основном источнике», требует некоторого — но только некоторого — уточнения в связи с Сицилией. Уточнение двойное: мало того, что рядом с главной греческой линией повествования протягивается отдельная нить, связанная с сицилийским материалом, но еще и создается ощущение, что для Сицилии IV в. до н. э. Диодор был склонен обращаться не к одному, а к двум писателям. Важнейшим источником здесь также оставался для него Эфор. Вторым был Тимей из Тав- ромения, сицилиец по происхождению, как и сам Диодор; но жил и работал Тимей в Афинах^ примерно в 315—265 гг. до н. э. [FGrH 566). Тимей — фигура исключительной важности, первый крупный историк западного эллинизма; здесь можно отметить, что его широко использует Плутарх в двух своих биографиях, посвященных сицилийцам IV в. до н. э., а именно в жизнеописаниях Диона и Тимолеонта28. Отличить у Диодора «эфоровский» материал от «тимеевского» — задача непростая29. Лучшая из предложенных точек зрения30  31 состоит в том, что Д иодор следовал в основном за Эфором, дополняя его данными Тимея; таким образом, подход Диодора в сицилийских частях его труда отличается, но лишь до известной степени, от подхода в основном греческом повествовании (см. гл. 5, с. 154 сл. наст. изд.). За сицилийским материалом как Эфора, так и Тимея стоит, возможно, более призрачная фигура Филиста [FGrH 556)31. Еще одно уточнение доктрины «основного источника» необходимо сделать в связи с регулярными вставками у Диодора из его хронографического источника. Этот источник обеспечивает Диодора династическими и иными датами. Такие датировки работают достаточно хорошо в отношении, например, персидских правителей и Гекатомни- дов (династия сатрапов Карии. — А.З.), но вот в связи с македонскими и спартанскими датировками уже возникают серьезные проблемы; подобная же загвоздка возникает и с одним боспорским правителем, который,
26 	Что касается V в. до н. э., соответствие пассажа Диодора в XL45 фрагменту Эфора FGrH 70 F 191 почти не вызывает сомнений, несмотря на аргументы, высказанные Т. Африкой: Africa 1962 (В 2). Что касается IV в. до н. э., см.: Диодор. XV.5.4 и 32.1 ~ Эфор, FF 79, 210, а также прямую цитату: Диодор. XV.60.5 = F 214.
2/ Andrewes 1985 (В 7).
28 Westlake 1952 (G 321); Talbert 1974 (G 304). О Тимее см.: Brown 1958 (В 19) — труд, написанный без знакомства с комментарием Ф. Якоби от 1955 г.; Fraser 1972 (А 21): 763— 774; Momigliano 1977 (В 85): 37—66; Pearson 1987 (В 92).
29 Meister 1967 (В 74).
30 См. комментарий Ф. Якоби в изд.: FGrH, часть ШС (Text): 529.
31 Zoepffel 1965 (В 133).


Глава 1. Источники и их общая характеристика
21
если верить Диодору, умер в 349 г. до н. э., но которого одна надпись показывает вполне здравствующим еще в 346-м (Диодор. XVI.52.10; Tod № 167 = Harding No 82). Некоторые высказывавшиеся прежде взгляды о степени надежности данного источника были чересчур великодушны к нему32.
Что касается самого Эфора, то краткую характеристику этого историка см. в: КИДМ V: 19—20. Важно понимать, что за спиной Эфора, непосредственного источника для Диодора, находятся другие, первичные, источники, из которых можно выделить двух авторов, занимавшихся — частично или целиком — периодом 404—362 гг. до н. э. Первый из них — это Оксиринхский историк (см. с. 17 наст. изд.). Для современного исследователя политической истории IV в. до н. э. самым ценным у этого автора является его рассказ (гл. XVI по изд. В. Бартолетти) об устройстве Беотийского союза, проясняющий некоторые случайные намеки у Фукидида33. Однако в историографическом плане наиболее важное обстоятельство, связанное с Оксиринхским историком, состоит в том, что сочинение этого автора, который явно представляет независимую от Ксенофонта и предпочтительную перед этим последним традицию, использовалось, судя по всему, Диодором/Эфором. (Напр., рассказы Ксенофонта и Д иодора о кампании Агесилая в Азии 395 г. до н. э. несовместимы друг с другом. Ксенофонт рассказывает об открытой схватке, Д иодор — о засаде, причем его сообщение менее эффектное, а потому, возможно, более достоверное34. А вот соответствия между «Оксиринхской греческой историей» и Диодором порой доходят до словесных совпадений, например: «εις πλινθιον συντάξας ~ ~ έξ]ωθεν του πλιν[θίου». — Диодор. XTV.80.1; Оксиринхская греческая история. XI.3.) Это означает, что Д иодор дает нам возможность исправить Ксенофонта в некоторых сообщаемых им деталях и в отдельных моментах толкования; впрочем, нельзя сказать, что «Оксиринхская греческая история» (в отличие от Каллисфена — следующего автора, которого мы обсудим) способна предложить картину эпохи, в корне отличающуюся от той, что нарисована Ксенофонтом.
Другим очевидным источником Эфора, к которому этот последний, судя по всему, обращался за информацией о событиях после 386 г. до н. э., не освещаемых Оксиринхским историком, является писатель, чью значимость невозможно оценить по достоинству на основании лишь небольшого числа (девятнадцать) фрагментов, сохранившихся от его «Греческой истории» — Каллисфен из Олинфа [FGrH 124), племянник Аристотеля35. Крупный христианский автор Евсевий прямо сообщает, что
32 Schwartz 1957 (В 104): 44 («по большому счету, очень надежный»); см., впрочем: Homblower 1990 (С Збб): 74. Ср. с. 566, 585 наст. изд.
33 Вшсе 1967 (В 20): 157—162. Конечная дата, до которой доводит рассказ «Оксиринхская греческая история», — вопрос менее ясный, нежели это иногда утверждается; см. по этому поводу: Homblower 1990 (С 366): 73, примеч. 6.
34 Cawkwell 1979 (В 26): Приложение.
35 Jacoby 1919 (D 200), а также комментарий Якоби к: FGrH 124; Schwartz 1900 (В 100) перепечатано в Schwartz 1956 (В 103).


22
Глава 1. Источники и их общая характеристика
Эфор обращался к Каллисфену [FGrH 70 Т 17); и весьма вероятно36, что этот последний стоит за некоторыми данными Плутархова «Пелопида», например, за рассказом о фиванском проникновении в Фессалию. Благодаря Диодору и Плутарху мы можем отчасти разглядеть историческое предание, весьма отличное от традиции, представленной Ксенофонтом, отличное прежде всего тем, что Фивам оно уделяет заслуженное внимание и приписывает им должное значение. Так, два фрагмента (или две прямые цитаты) из Каллисфена, приведенные более ранними (чем Диодор и Плутарх. —А.З.) писателями (FF 11 и 18), упоминают битву при Тегирах, о которой Ксенофонт, как уже говорилось, совершенно умалчивает. С точки зрения характеристики той общей линии, которой придерживался Каллисфен, — линии, гораздо менее проспартанской, нежели у Ксенофонта, — наиболее важным свидетельством является F 8. Этот фрагмент, сохранившийся в комментарии к «Никомаховой этике» Аристотеля, касается событий 370/369 г. до н. э. и сообщает о спартанцах, отправляющих посольство в Афины специально с призывом о помощи против фиванского вторжения (см. гл. 7, с. 239 наст. изд.). Всё это очень близко той линии, какой Диодор придерживается в XV.63, и эта близость подтверждает то общее представление, согласно которому за информацией Диодора в конечном счете стоит Каллисфен. Но эта согласованная версия Каллисфена и Диодора серьезно отличается от Ксенофонтов а рассказа в VI.5.33 слл.: у Ксенофонта несколько спартанцев случайно «оказались в Афинах» (когда там на Народном собрании обсуждалась ситуация в Лакедемоне. — А.З.), и как бы между прочим обратились к афинянам за помощью. В этом случае мы, конечно, не можем требовать от Ксенофонта прямых подтверждений данного этапа, но всё это оставляет ощущение «откровенной фальсификации» (ср. выше о предвзятости). Ксенофонт, похоже, не пожелал изображать спартанцев в роли униженных просителей. Эфор мог многое сказать о величии и достоинстве, арете, Эпаминонда, если судить по кн. XV Диодора; у Страбона сохранился любопытный анализ причин неудачи фиванцев в деле сохранения собственной гегемонии (УШ.2.1—2 = Эфор, F 119): несмотря на личные качества Эпаминонда, Фивы в силу отсутствия у них пайдейи и агоге, системы воспитания и системы подготовки дисциплинированных граждан с юных лет, не смогли добиться длительного превосходства. Это были те положительные качества, которые связывались с Афинами и Спартой соответственно. Обычно думают, что данное суждение отражает взгляды Исократа, учителя Эфора (см.: Исократ. V, Филипп), но следует отметить очень близкую точку зрения дяди Каллисфена — Аристотеля, согласно которому Фивы имели успех, когда [и только когда?] их вожди были еще и философами [Риторика. 1398). В любом случае, были и другие историки Беотии, на которых Эфор мог опираться. (Тема скоротечности фиванской гегемонии, очевидно, вызывала жаркие дебаты. Обра¬
36 	Westlake 1939 (В 127).


Глава 1. Источники и их общая характеристика
23
тите внимание на интересные рассуждения о Фивах и Афинах IV в. до н. э. у Полибия — VI.43—44.) Недавно был даже поставлен вопрос, не приведший, впрочем, к окончательным выводам, не является ли весь этот пассаж у Страбона в конечном счете цельным фрагментом из сочинения Эфора37. Что касается самой гегемонии, особенно ее морских аспектов, то Диодор обеспечивает нас в большом количестве базовыми данными, некоторые из которых могут восходить к Каллисфену. Особая проблема — вопрос о том, каковы были источники Эфора по персидскому материалу. В некоторых вопросах он, несомненно, основывался на своей личной осведомленности: как-никак, он происходил из малоазий- ской Кимы. Но в его время уже существовала и писаная «Персидская история». По походу Десяти тысяч, состоявшемуся в начале столетия (см. гл. 3 наст, изд.), Эфор обращается к Ксенофонтову «Анабасису», а это означает, что и Диодор в конечном счете сохраняет, через несколько передаточных звеньев, Ксенофонтово литературное предание (см. выше об избегании Диадором «Греческой истории»). По Персии и, в частности, по сатрапам, был доступен материал и других писателей, о некоторых из них речь пойдет далее (см. с. 68 сл. наст. изд.). Благосклонная переоценка Динона Колофонского [FGrH 690) и других авторов, оставивших сочинения под названием «Персидская история»38, опровергает тот поверхностный взгляд, согласно которому все греческие писания IV в. до н. э. о Персии были основаны на банальных сплетнях39, очень многие из которых восходят, по общему признанию, к Ктесию Книдскому [FGrH 688). Однако теперешний уровень наших знаний не позволяет ответить на вопрос, какие именно из этих авторов стоят за важным рассказом Диодора о Сатрапском восстании (XV.90 слл.; см. с. 113 наст. изд.). Согласно взгляду на Диодора, принятому нами выше, прямым его источником был, скорее всего, Эфор; другими словами, не следует думать, будто бы сочинение Диодора непосредственно пересекается с «Персидской историей» лишь на каком-то коротком отрывке текста.
Наконец, последний ручеек в рамках исторического предания по IV в. до н. э. вытекает из V в. до н. э.: речь идет о местных историках Аттики, известных под собирательным именем «Аттида» (см. о них в: КИДМ V: 10—11. Что касается рассматриваемого нами периода, значение многочисленных относящихся к делу фрагментов Филохора [FGrH 328) далеко не сводится к простым хронологическим указаниям. Конечно, употребив слово «простым», мы поскупились, учитывая, что Ксенофонт и Диодор обеспечивают нас столь немногими надежными датировками;39* в частности, одна современная остроумная гипотеза, согласно которой выражение «επί τούτου» [греч. «при этом», имеется в виду «при этом архонте»),
37 Milns 1980 (В 78).
38 Stevenson в изд.: Sancisi-Weerdenburg, Kuhrt 1987 (F 51): 27—35.
39 Momigliano 1975 (A 41).
39a С. Хорнблоуэр имеет в виду, что любое хронологическое указание Филохора, как и всякого подобного автора, уже само по себе обладает большой ценностью. — A3.


24
Глава 1. Источники и их общая характеристика
употребляемое Филохором вслед за именем какого-либо архонта, всегда указывает на первое событие архонтского года40, была столь же остроумно использована в надежде добиться более высокой степени хронологической определенности по некоторым ключевым проблемам41. В важных темах, как мы уже видели, свидетельства Филохора могут иметь решающее значение, как, например, в случае с вопросом о причастности персов к заключению мира 375 г. до н. э. (см. с. 16 наст. изд.). Об Андротионе (FGrH 324) см.: КИДМУ: 24, 590, 596.
Плутарх (ок. 50—120 гг. н. э.; см.: КИДМУ: 9—10) в своих жизнеописаниях, относящихся к IV в. до н. э., использовал некоторых упомянутых ранее авторов. То, что Плутарх утратил интерес к афинским деятелям этого столетия, закономерно отражает изменение исторической и историографической реальности, но всё же эта потеря носит чрезмерный характер: у него нет ни одной афинской биографии между «Алки- виадом», с одной стороны, и «Демосфеном» и «Фокионом» — с другой; для сравнения: к 5-му столетию относится шесть жизнеописаний. (Эта асимметрия в данном случае, применительно к 4-му столетию, придает окказиональную важность биографиям Корнелия Непота (второстепенного писателя I в. до н. э.), основанным на труде Эфора, важность, которую в противном случае эти жизнеописания не могли бы приобрести; Непот дает нам биографии Фрасибула, Конона, Ификрата, Хабрия и Тимофея, и это помимо тех фигур, жизнеописания которых есть также и у Плутарха. Окказиональная ценность Непота хорошо видна в «Тимофее»: 11.2 — это место показывает, что условия мира 375 г. до н. э. недвусмысленно признавали гегемонию афинян на море. Данный пассаж у Непота позволяет лучше понять свидетельство Диодора в XV.38.4. См., впрочем, с. 222 наст, изд.)
Плутарх, напротив, следовал изменившейся историографической моде того века, о котором писал, обращаясь к иным центрам силы, нежели Афины и Спарта (его «Агесилай», если не считать «Лисандра», чей главный герой умер в 395 г. до н. э., является у Плутарха единственным спартанским жизнеописанием IV в. до н. э., хотя в эллинистических биографиях Агиса и Клеомена имеются некоторые ключи к пониманию социальной истории и классической Спарты)42. Так, мы располагаем «Артаксерксом» — единственным жизнеописанием, главным героем в котором является перс; здесь Плутарх обязан Динону, который, возможно, стоит также за уникальным материалом непотовского «Датама», еще одной биографии, не имеющей эквивалента у Плутарха43 (о восстании Датама см. с. 113 сл. наст. изд.). О важных сицилийских жизнеописаниях Плутарха, «Дионе» и «Тимолеонте», коротко сказано выше (см. также гл. 13 насг. изд.). «Пелопид» был не единственной фиванской биографией
40 Комментарий Якоби: FGrH 111В: 532.
41 Напр., Cawkwell в изд.: Perlman 1973 (D 111): 147.
42 Africa 1961 (В 1).
43 Thiel 1923 (В 115); Sekunda 1988 (F 59).


Глава 1. Источники и их общая характеристика
25
у Плутарха, однако другая, посвященная Эпаминонду, утеряна. Возможно, она сохранилась в форме конспекта (Павсаний. IX. 13 слл.), хотя с этим согласны не все44.
К корпусу дошедших до нас сочинений Плутарха приписываются «Жизнеописания десяти ораторов» [Моралии. 832В — 852С). Нет сомнений, что на самом деле Плутарху этот труд не принадлежит. Кроме того, данное произведение следует оценивать с учетом новой здравой тенденции рассматривать входящие сюда «биографии» в качестве литературных подделок, составленных на основе настоящих сочинений данного автора45. Упомянутые жизнеописания историк может использовать, лишь принимая во внимание эту оговорку: самостоятельного материала в них очень немного. Они свидетельствуют об эллинистическом желании — разделявшемся комментаторами (такими, как Дидим), благодаря которым до нас дошло некоторое количество цитат из «Атгиды», а также, возможно, хронологическим источником Диодора46 — применить исторические методы к осмыслению сочинений ораторов. Речи — это такая категория исторических источников, которая приобретает важное значение только в конце 5-го столетия. В рамках данной главы невозможно обсудить все те аспекты истории IV в. до н. э., которые проясняются благодаря свидетельствам, содержащимся у ораторов. В канон «десяти ораторов» (подобный цифровой схематизм — черта, присущая эллинизму; ср. «семь чудес света», «семь мудрецов») входили следующие авторы: Антифонт (V в. до н. э.), Андокид, Лисий, Исократ, Исей, Эсхин, Ликург, Демосфен, Гипе- рид, Динарх.
Речь Андокида «О мире», посвященная неудачным мирным переговорам 392 г. до н. э. (см. с. 139 слл. наст, изд.), имеет первостепенное значение для понимания событий 390-х годов до н. э. И причина этого не столько в том, что она выявляет персидскую позицию в тех переговорах, о которых Ксенофонт характерным для него образом умалчивает, сколько в том, что она показьюает (см. прежде всего п. 12—15), как начинали возрождаться афинские имперские амбиции, и публичные, и частные. Эта речь примечательна также содержащимися в ней опрометчивыми ошибками о совсем недавней истории47, и в этом она совсем не отличается от многих других продуктов аттического ораторского искусства: мы можем проследить вплоть до речей Фукидида, как «изобретались» те Афины, которые никогда не существовали, кроме как в голове оратора48. То была не столько история, сколько идеология.
Лисий в своих политических речах также не способен возместить нам явные недосказанности у Ксенофонта. Попытка распознать собственные политические взгляды Лисия (если они вообще у него были)
44 Tuplin 1984 (В 118).
45 Lefkowitz 1981 (В 68А).
46 Homblower 1984 (В 61).
47 Meiggs 1972 (С 201): 134; Thompson 1967 (В 117); Missiou 1992 (В 79).
48 Loraux 1986 (С 190); Nouhaud 1981 (В 89).


26
Глава 1. Источники и их общая характеристика
приводит к весьма ненадежным результатам49. Он был логографом, то есть составлял речи под заказ для других людей (об этом понятии см. далее, там, где речь пойдет о Демосфене). Правда, у Лисия имеется достаточное количество суровых обвинений разным лицам в причастности к олигархическим режимам конца V в. до н. э.; впрочем, всё это в очень малой степени отражает личные мнения оратора, чтобы можно было опровергнуть убежденность Ксенофонта [Греческая история. П.4.43) в том, что амнистию после событий 403 г. до н. э. афиняне соблюдали не только по форме, но и по существу, искренне простив своих бывших противников50. Такая обвинительная тенденция явно представлена уже в длинной и очень тщательно обработанной речи ХП «Против Эратосфена» — единственной речи в Лисиевом корпусе, которая определенно была написана самим Лисием и только Лисием50а. В 62 слл. он впутывает обвиняемого в политическую деятельность Ферамена, с которым ответчик был связан, но который к тому моменту уже умер. Значимость данной речи — и это подтверждается одним папирусным обрывком, который вторит эхом, но при этом не является цитатой соответствующего раздела речи Лисия51 — состоит в том, что она является одним из ранних (403 г. до н. э.) примеров частого и энергичного использования в судебных речах фактов недавнего прошлого — того прошлого, которое, как Ксенофонт хочет нас уверить, афиняне уже предали забвению. Лисий апеллировал к антиолигархическим чувствам еще и в 382 г. до н. э. (XXVL9 сл.), и, кроме того, у него при обращении к судьям мы часто находим упоминания о восстановлении демократии, как, например, в ХХУШ.12 (начало 380-х годов до н. э.): «Я думаю, ответчик даже и не будет пытаться оправдаться в предъявляемых ему обвинениях, а начнет говорить о том, что он вернулся из Филы (об этом см. с. 55 наст. изд. — А.З.), что он демократ и что в свое время он делил с вами опасности». (Ср.: Эсхин. 1.173 (345 г. до н. э.): «Вы (присяжные судьи. —A3.) приговорили софиста Сократа к смерти, потому что он, как оказалось, был учителем Крития, одного из тех Тридцати, которые свергли демократию». Как видим, ни слова о странных богах или о порче молодежи. О суде над Сократом см. с. 59 сл. наст, изд.)
Сегодня политические инсинуации Лисия вряд ли могут нас удовлетворить. И всё же его речи остаются драгоценным свидетельством о событиях, социальных установках и экономическом климате Афин начала 4-го столетия: речь XXVIII («Против Эргокла») иллюстрирует (подобно речи Ш Андокида) упорное сохранение имперских стремлений у афин¬
49 Dover 1968 (В 35). Комментарий С. Тодда к Лисию: Todd S.C. A Commentary on Lysias, Speeches 7—77 (Oxford, 2007); см. также его же книгу: Todd S.C. The Shape of Athenian Law (Oxford, 1993).
50 Об амнистии: Loening 1987 (C. 188).
50a Речь «Против Эратосфена» была произнесена Лисием в 403 г. до н. э. на судебном процессе, в котором Эратосфен обвинялся в убийстве Полемарха, брата Лисия. — При- меч. A3.
51 Merkelbach, Youtic 1968 (В 76); Henrichs 1968 (В 58); Andrewes 1970 (В 6); Sealey 1975 (В 106); КИДМУ: гл. 11, примеч. 68.


Глава 1. Источники и их общая характеристика
27
ского полиса в конце 90-х — начале 80-х годов IV в. до н. э., однако предметом разговора являются здесь уже дела, а не намерения, а именно грабежи местного населения, осуществлявшиеся Фрасибулом в Галикарнассе. Речь ХХП «Против хлебных торговцев» свидетельствует о финансовых неприятностях в период Коринфской войны и иллюстрирует поразительную зависимость — и, соответственно, уязвимость — Афин от частных поставщиков даже основного продукта питания52. Фрагмент речи «Против Феодзотида», попавший под пристальные взгляды исследователей только в 1971 г., после того, как была обнаружена одна надпись на камне, содержащая важное постановление (SEG XXVTH 46 = Harding No 8), отлично показывает и сильное политическое желание Афин проявить щедрость к людям, освободившим их от Тридцати тиранов, и очевидные экономические трудности, мешавшие воплотить это желание в жизнь. Данное постановление, против которого выступал Лисий, по-видимому, имело целью ограничить суммы пособий, выплачивавшихся сиротам «освободителей». Другие речи Лисия иллюстрируют целый ряд тем, интересных современным исследователям, в том числе: социальное положение женщин (речь I), система литургий (речь XXI; об этой системе см. с. 653 слл. наст, изд.), гражданство (речь ХХШ), а также социальные установки в отношении к займам и ссудам53.
Еще в 1904 г. появился труд, в целом подрывающий доверие к Исею (составителю судебных речей, специализировавшемуся на частных тяжбах в делах о наследствах) в тех случаях, когда он сообщает конкретные факты; эта книга до сего дня остается одним из лучших (и самых занятных) комментариев, когда-либо появлявшихся к какому-либо античному автору54. Однако в своих двенадцати сохранившихся речах Исей мимоходом дает много свидетельств по социальной жизни, просопографии54а и
52 Seager 1966 (С 249); Todd 1993 (см. выше, сноска 49): 316—322.
53 О фрагменте речи «Против Феодзотида» см.: Stroud 1971 (В 176). О речи I Лисия см.: Todd 1993 (см. выше, сноска 49). По поводу гражданства см. речь ХХШ Лисия (нач. IV в. до н. э.), особенно ее п. 6 — здесь говорится, что в последний день каждого месяца платейцы собираются там, где торгуют молодым сыром, — прекрасное подтверждение того места у Фукидида (V.32), в котором предполагается, что платейцы, несмотря на предоставление им афинского гражданства, оставались в Афинах особой группой, по меньшей мере в социальном смысле, о чем свидетельствует Фукидид (Ш.55); ср.: Демосфен LIX. 104. О пенсиях сиротам см.: Osborne 1981—1983 (В 165) П: 11—16; ЩДУ: 36—37; а также: Homblower 1991 (В 6) в комментарии к Фукидиду (Ш.55), а в целом о речи ХХШ Лисия см.: Todd 1993 (см. выше, сноска 49). Что касается займов и ссуд, обратите внимание на использование речей Лисия в изд.: Millett 1990 (I 107): 1—4.
54 Wyse 1904 (В 132А), а также Todd в изд.: Cartledge et al. 1990 (А 15): 31.
54аПросопография (от греч. prosopov — «лицо», «личность» + grapho — «пишу») —
специальная историческая дисциплина, основанная на исследовании типичных черт некой исторической группы, индивидуальные биографии членов которой зачастую не могут быть прослежены в деталях; другими словами, просопография — это обобщенное изучение жизней лиц, входящих в выделенную группу и анализ их карьер; она представляет собой метод составления коллективной биографии некой группы лиц, принадлежащих к конкретной эпохе или местности, входивших в определенный политический или социальный класс, относившихся к определенному этносу, занимавших определенную должность и т. п. — A3.


28
Глава 1. Источники и их общая характеристика
экономике Афин, отвергать которые нет никаких причин. Речи Исея можно использовать также, соблюдая при этом чрезвычайную осторожность, в качестве источника по его собственной судебной специализации — по афинскому праву наследования и усыновления, в особенности по непростому вопросу о фратриях (о них см.: КИДМ Ш.З: 438-441)55.
Исократ56, хотя и был включен в «канон» Десяти ораторов, в действительности стоит особняком. В самом деле, некоторые из его ранних речей носили судебный характер, они были произнесены или могли быть произнесены на суде обычным порядком, однако большинство его сочинений являют собой отшлифованные политические трактаты, более похожие на трактаты 17-го столетия, нежели на такие труды нашего времени (не случайно «Ареопагитика: Речь о свободе печати от цензуры, обращенная к парламенту Англии» Дж. Мильтона уже своим названием напоминает соответствующее эссе Исократа, на которого Мильтон ссылается в самом начале, хотя и не называет его по имени. Однако выводы Мильтона о цензуре со стороны государства, о вмешательстве последнего в духовную сферу прямо противоположны выводам Исократа). По некоторым проблемам, таким как карьера Тимофея, Исократ сообщает нам некоторые факты, которых нет ни в каких других источниках (XV, «Об обмене имуществом»), а в речах XIV (исторически ненадежная «Платейская речь» 373 г. до н. э.)57 и V (см. далее) он свидетельствует о недоверии и неприязни, которые в отдельные моменты возбуждали фиванские претензии на гегемонию. Кроме того, речь VIE «О мире», написанная в 355 г. до н. э., сразу после афинского поражения в Союзнической войне, представляет собой очень интересный и критический анализ движущих сил империализма58. Не менее важны свидетельства, которыми Исократ обеспечивает нас в вопросе об общем настрое образованного имущего класса Греции IV в. до н. э. (класса, настроенного «панэллински», совсем не испытывавшего энтузиазма по поводу радикальной демократии)59. Скорее именно в таком ключе — а не как актуальный и эффектный памфлет — нам следует читать написанный в 380 г. до н. э. «Панегирик»; это сочинение безошибочно «предсказывает» образование Второго Афинского морского союза, случившееся через год или чуть более того после появления «Панегирика»; в том же ключе нужно воспринимать и попытки Исократа (из которых наиболее интересной является его речь V «Филипп», написанная в 346 г. до н. э., — еще одно сверхъестественное «предсказание») возбудить панэллинскую войну под руководством какого-нибудь человека, который в глазах публики будет безусловным лидером. Таким путем — с помощью организованной колонизации —
55 Wevers 1969 (В 130); о фратриях у Исея см.: Andrewes 1961 (С 90).
56 В новейшей работе по Исократу (Cawkwell в изд.: Luce 1982 (В 29)) читатель найдет подробную библиографию.
57 Buckler 1980 (С 330).
58 Davidson 1990 (В 33): 20-36.
59 Finley 1986 (А 18А): 50.


Глава 1. Источники и их общая характеристика
29
«болезни» Эллады, как полагал Исократ, могли быть излечены (см., напр.: V.120). По поводу этих «болезней» сам Исократ обеспечивает нас несколькими прекрасными свидетельствами, которые мы используем в соответствующих местах; впрочем, следует принимать во внимание, что порой в словах Исократа обнаруживается свойственная состоятельному человеку враждебность по отношению к новым гражданам, а также к «мужам без своего города» (имеются в виду наемники и подобные им люди)60. Но всё же наибольшее влияние Исократ всегда оказывал в той сфере, которая выходит за рамки этой главы, — речь идет о его вкладе в теорию воспитания политика: оно должно носить характер профессионального обучения, осуществляемого посредством риторики. В этом Исократ целенаправленно отходит от способа, предлагавшегося Платоном, который настаивал на примате того, что мы могли бы назвать философией (Исократ заявляет также претензию на это слово)61. Так же, как и Платон в Сицилии (см. с. 821 наст, изд.), Исократ пытался воспитывать монархов государств, возникавших в IV в. до н. э. Подобно «Ки- ропедии» (см. выше), его кипрские «речи» — это ценный вклад в литературу о царских обязанностях, которая в дальнейшем приобретет большую важность; см. прежде всего речи П и IX («К Никоклу» и «Евагор»). Впрочем, в одной из следующих глав мы увидим, что, с исторической точки зрения, «Евагор» полон риторических преувеличений (см. гл. 8d, с. 380 наст. изд.).
Большинство из сохранившихся сочинений оставшихся пяти из числа так называемых Десяти ораторов были созданы в период Филиппа и Александра; к этим авторам мы сейчас и обратимся. Но прежде укажем на особую значимость для историка социальных и экономических отношений «частных» речей Демосфена. (Авторство Демосфена некоторых из них ставится под сомнение, а другие определенно были написаны не им, а Аполлодором, однако в данной исследовательской области это не имеет значения, при условии, конечно, если речи принадлежат IV в. до н. э. — а это именно так.) Они показывают (например), как велись дела в деме (речь LVH)62, как финансировались рискованные морские сделки, а также другие коммерческие предприятия, включая горное дело63 (обо всем этом см. гл. 10 наст, изд.), какова была роль женщин в Афинах (речь ЫХ, составлена Аполлодором)64, как был организован военно-морской флот (речи XLVn, XLIX, L, II), а также система литургий в целом, включая организацию праздников (речь XXI)65. Речь L («Против Полик- ла»), в реальности принадлежащая Аполлодору, демонстрирует, что и
60 Fuks 1984 (С 23): (особенно) 52-79; McKechnie 1989 (I 100); Davidson 1990 (В 33): 34—35 — о новых гражданах.
61 Jaeger 1944 (Н 66) Ш: 49.
62 Whitehead 1986 (С 268): повсюду.
63 Isager, Hansen 1975 (С 176). О горном деле см. прежде всего: Демосфен. XXXVII.
64 Fisher 1976 (С 136): 128—144. По поводу Аполлодора см.: TrevettJ. Apollodoros the Son of Pasion (Oxford, 1992).
65 MacDowell 1990 (В 68B).


30
Глава 1. Источники и их общая характеристика
«частные» речи могут быть весьма полезны при исследовании политической истории: это сочинение является ценным источником информации о событиях в северной Эгеиде конца 360-х годов до н. э. При этом высказывается мнение66, что этой речи не стоит придавать особого значения как свидетельству о недостатках и слабых сторонах обычных афинских военно-морских приготовлений: в речи L имеет место исключительная путаница со временем (см. гл. 7, с. 252 наст. изд.).
Что до политических речей Демосфена, самого значимого (наряду с Эсхином) оратора из тех, что нами пока не рассмотрены, здесь нет необходимости разбирать их по отдельности. С широким использованием этих речей неизбежно будет связано изложение материала гл. 14 и 15 наст, изд.; обсуждаемые в этих главах политические шаги и решения описываются, советуются либо критикуются Демосфеном:67 он лично, весьма в этом смысле отличаясь от Лисия и других ораторов, играл важную роль в той политической истории, для которой его сочинения служат нам источником (однако см. далее о риске преувеличения этой роли). Вместо того, чтобы рассматривать речи Демосфена по отдельности, здесь следует подчеркнуть некоторые общие моменты.
Во-первых, имеются трудности, о которых уже упоминалось в связи с Лисием: несколько более ранних «политических» речей Демосфен написал для других, в качестве логографа, то есть составителя речей под заказ (напр., речь ХХП «Против Андротиона»). Из этого следует, что в таких случаях вопрос об искренности автора стоит особенно остро (данная проблема до некоторой степени сохраняется даже и тогда, когда Демосфен говорит от своего собственного имени).
Во-вторых, такая, например, речь, как ХХШ «Против Аристократа», показывает, что любые рассуждения о «датировке» и «публикации» того или иного демосфеновского сочинения могут оказаться необдуманными и анахроничными. Эта речь подтверждает мнение о наличии у Афин серьезных интересов на севере Эгеиды, каковое мнение было бы очень странным, если не сказать «несостоятельным», в том случае, если бы оно было выражено во время либо позднее самого последнего упомянутого в этом произведении события. Скорее всего, разные его части автор «обдумывал» в разное время68. Что касается «публикации» литературных трудов в древности, то процесс этот был настолько случайным и так мало контролировался автором, что было высказано мнение, согласно которому нам почти всегда следует избегать данного термина69.
Демосфену иногда отказывают не только в политической действенности его речей, но даже в элементарной достоверности, особенно в связи с его литературным шедевром «О венке» (ХУШ): «<...> выводы исторического характера не нужно делать исходя из того, что он говорит от своего
66 Cawkwell 1984 (С 114).
67 Schaefer 1885-1887 (С 71); Pickard-Cambridge 1914 (С 222); Jaeger 1938 (С 177); Perlman 1973 (D 111); Wankel 1976 (В 122А) — о речи ХУШ Демосфена.
68 Homblower 1983 (А 31): 249, примеч. 16.
69 Dover 1968 (В 35).


Глава 1. Источники и их общая характеристика
31
собственного имени или от имени своих оппонентов»70. С другой стороны, какого-то объяснения требует возрастание политической влиятельности Демосфена после 346 г. до н. э.; такое объяснение было найдено в его ярких, но по существу эмоциональных призывах к сохранению чести и к приверженности обычаям предков71 — фактически, речь идет о том, что он апеллировал скорее к некоему «вымышленному» городу, существовавшему в идеологии, нежели к городу, существовавшему в реальной истории. Что касается тезиса о недостоверности, то ему был противопоставлен — не во всем убедительный — иной тезис: «Советник народа, который часто говорил неправду о современных или случившихся недавно событиях, неправду, которая могла быть немедленно опровергнута другими ораторами и которая могла быть выявлена как ложь сразу в ходе событий, такой человек не мог завоевать явного доверия у народа и сохранять это доверие в течение долгого времени»72. Демосфен же в конечном итоге такое доверие завоевал.
Наконец, существует еще одна, родственная указанным выше, проблема — проблема пропорции и баланса. Существует риск — и распознать его легче, нежели избежать, — состоящий в описании истории данного периода в терминах Демосфена и с афинской точки зрения. Это вполне сравнимо с риском выравнивания истории поздней Римской республики по карьере Цицерона. Существующие свидетельства о царствовании Филиппа явным образом искажены, и они сохранят этот явный перекос до тех пор, пока состояние других наших источников, к которым мы сейчас перейдем, вдруг не изменится каким-либо чудесным образом.
Вряд ли можно ожидать такого чуда, как открытие папируса с полным текстом «Истории Филиппа» Феопомпа Хиосского [FGrH 115)72а. Отличающийся чересчур своенравным характером и злоязычием, чтобы понравиться Диодору, этот источник (подобно «Греческой истории» того же автора, охватывающей период 411—394 гг. до н. э.) известен нам только по фрагментам (то есть по цитатам у более поздних авторов) и по конспективным извлечениям, а не по каким-то сохранившимся общим историческим сочинениям (за исключением того, что труд Феопомпа лежит в основе иногда весьма полезной эпитомы, сделанной Юстином из «Истории Филиппа» Помпея Трога, писателя I в. до н. э.;73 сам Юстин жил, вероятно, в IV в. н. э. — см. сноску 2 к гл. 5 наст, изд.) Язвительный и умный Феопомп (о котором см. также: КИДМ V: гл. 1, с. 21) часто и, возможно, несправедливо, встречает неодобрительное к себе отношение,
70 Cawkwell 1978 (D 73): 19; данное высказывание с одобрением цитируется в: Finley 1985 (А 18): 19; cp.: CawkweU 1979 (В 28): 216 (по поводу: Wankel 1976 (В 122А)).
71 Montgomery 1983 (В 87).
72 Griffith в изд.: Hammond, Griffith 1979 (D 50): 476.
72а О Феопомпе, помимо работ, указанных в нижеследующих подстрочных примечаниях, см. также новейшую монографию: Flower М.А. Theopompus of Chios. History and Rhetonc in the Furth Century B.C. (Oxford, 1997). Предпочтительней использовать это издание, поскольку в сравнении с первым изданием 1994 г. оно дополнено довольно большим и важным послесловием. — A3.
73 Momigliano 1969 (В 81).


32
Глава 1. Источники и их общая характеристика
причем как у античных, так и у современных авторов74. В широкий круг вопросов, которые его интересовали, входили и сатрапы, и зороастрий- цы, и этруски; но уже само название «История Филиппа» отражает твердое и с историографической точки зрения важное решение Феопомпа недвусмысленно поместить в центр своего сочинения личность этого царя. Как он трактовал эту личность, остается спорным. Заявление Феопомпа о том, что «Европа еще никогда не порождала такого человека, каким был Филипп, сын Аминты», может быть интерпретировано как ироническое вступление к рассказу, темой которого вполне могли быть бросающиеся в глаза пороки, а вовсе не достоинства Филиппа. Однако контекст, в котором у Полибия сохранилась эта цитата (VIIL11 = Фео- помп F 27), заставляет думать, и не в последнюю очередь из-за того, что здесь прямо говорится об арете, то есть о доблести, что рассказ Феопомпа был в высшей степени противоречивым75.
Если Диодор при изложении истории Филиппа не обращался к Фео- помпу, чей же тогда труд он использовал? Этот вопрос — одна из самых трудных историографических проблем, возникающих в связи с Диодором76. Последний мог пользоваться Эфором вплоть до описания событий 341/340 г. до н. э., то есть до осады Перинфа (Эфор. Т 10 = Диодор. XVL76), и не вызывает сомнений, что Д иодор обращался к этому источнику всегда, когда только была такая возможность. Но Эфор не рассмотрел один важнейший эпизод, а именно Третью Священную войну 355— 346 гг. до н. э.; ее описание было сделано его сыном Демофилом (Эфор. Т 9). Идея о том, что в сочинении Диодора имелся крупный «парный рассказ», ныне решительно отвергается;77 мы должны лишь признать, что два пассажа у Диодора (XVI.23—40, 56—64) происходят из Демофила. Труд этого последнего в древности, несомненно, в буквальном, физическом смысле прибавлялся к копиям сочинения Эфора. Вместо того чтобы теоретически допускать здесь в качестве источника Д иодора писателя раннеэллинистического времени Диила [FGrH 73), о котором мы так мало знаем и которого поэтому иногда обозначают как источник х, лучше просто говорить об источнике х78 (т. е. без всякого упоминания о Дии- ле. — А.З.). Мы можем даже предположить, что увлеченность риторикой, явно обнаруживаемая в этих главах труда Д иодора, характеризует его самого, а не Диила — точно так же, как и частые исторические ошибки79.
Тот факт, что Плутарх не составил жизнеописание Филиппа, в исследовательской литературе объясняется, кроме прочего, тем, что биограф проявил осторожность, понимая отсутствие сбалансированной точки зре-
7i Lane Fox 1986 (В 65); Connor 1967 (В 31); Shrimpton 1991 (В 109).
75 Walbank 1957—1979 (В 122) П: комментарий к указанному месту у Полибия.
76 Momigliano 1975 (В 85): 707 слл.; Kebric 1977 (В 63).
77 Hammond 1937 (В 55); ср.: Hammond 1937-1938 (В 56); Ehrhardt 1961 (С 20).
78 О Дииле (FGrH 73) см.: Hammond 1983 (В 57); Homblower 1984 (В 61); Beloch 1912— 1927 (А 5): 27; Schwartz 1957 (В 104): 64-65.
79 Homblower 1984 (В 61).


Глава 1. Источники и их общая характеристика
33
ния в труде Феопомпа80. «Филипп» в паре с «Цезарем», за которыми следовала бы пара «Александр» и «Август», — такая группировка биографий должна была бы привлекать Йлутарха. (Отец, павший от руки убийцы и потому не осуществивший свой проект восточных завоеваний, задачу создания империи оставил сыну.) Но, по всей видимости, идея провести параллель между Цезарем и Августом оказалась более заманчивой81. Как бы то ни было, Августу была посвящена утерянная ныне биография в другой плутарховской серии — в «Жизнеописаниях Цезарей». Кроме того, как сообщается у самого же Плутарха в другом месте, Август несколько ворчливо высказывался в том духе, что Александру следовало бы меньше тратить время на завоевания разных стран ради того, чтобы лучше организовать управление завоеванными землями [Мо- ралии. 207C-D).
Важные сохранившиеся источники по царствованию самого Александра характеризуются любопытной особенностью, по поводу которой нет одного убедительного объяснения: все они были написаны в промежуток времени приблизительно в 300 лет, причем этот период отстоит от эпохи самого Александра на полтысячелетие. (Впрочем, Демосфен и Эсхин82, будучи современниками Александра, предоставляют важные свидетельства об афинских аспектах его политики, и то же можно сказать о речах Ликурга, Гиперида и Динарха83.)
Эта особенная черта порождает особенные проблемы: столь длинный промежуток времени, отделяющий фиксируемые события и их фиксаторов, с неизбежностью служил препятствием, даже в античности, не только для интерпретации, но и для простейшего понимания этих событий. Изучение Александра в значительной степени является изучением литературных источников, и отсутствие единства среди нынешних исследователей касается главным образом вопроса о том, насколько компетентны были эти источники, а также о том, насколько добросовестно они подходили к задаче заполнения указанной временной лакуны. Справедливости ради нужно прямо сказать, что важных надписей, имеющих отношение к делу, совсем немного84, да и монеты с археологией помогают не сильно85.
Важнейшим повествовательным источником является «Анабасис» (поход Александра вглубь страны), написанный во П в. н. э. романизированным греком Аррианом из Никомедии86. Этот автор принадлежит периоду интенсивной литературной активности («ренессанс» для этого явле¬
80 Lane Fox 1986 (В 65).
81 Green 1978 (D 181).
82 Об Эсхине см. работы, указанные в сноске 67 к наст, гл., а в связи с его речью I (против Тимарха) следует обратить внимание также на изд.: Dover 1978 (I 31) и готовящийся к публикации новый комментарий к этой речи Н. Фишера (этот комментарий увидел свет в 2001 г. в Издательстве Оксфордского университета, см.: Aeschines. Against Timarchos / Introduction, translation and commentary by N. Fisher (Oxford, 2001). — A.3.)
83 О Ликурге см.: Humphreys 1985 (С 175).
84 Tod 1948 (В 179); Heisserer 1980 (В 143).
85 Bellinger 1963 (В 187).
86 Städter 1980 (В 110); Bosworth 1980 (В 14).


34
Глава 1. Источники и их общая характеристика
ния — слово чересчур сильное), известной как Вторая софистика. Благодаря новейшему возрождению интереса к этому периоду, Арриана теперь правильней воспринимать как римского провинциального правителя и писателя, жившего в ту эпоху, когда представители образованных высших классов были в очень большой степени поглощены культурой и историей прошлого87.
Целью самого Арриана была литературная слава: в «Анабасисе» (1.12) он высказывает надежду стать для Александра тем же, кем Гомер является для Ахилла; при этом Арриан осознанно ориентируется на Ксенофонта как на еще один образец для подражания88. Во всем этом он отражает ценности и увлечения своего времени, так что вполне заслуживает доверия то мнение, что Арриан выказывал не одни только стилистические претензии, но тщательно разыскивал сочинения тех прежних авторитетов, которых считал правдивыми (Арриан. Анабасис. Вступление). Вместе с тем Арриан часто либо не понимал материал технического или просопографического88а свойства, который заимствовал у своих источников, либо не утруждал себя точной и полной передачей этого материала89.
Главными из этих авторитетов были Птолемей, первый в длинной череде эллинистических царей Египта, и Аристобул из Кассандрии (FGrH 138, 139). Прежде, в первой половине XX в., историческому сочинению Птолемея приписывали преувеличенное значение, чуть ли не ставя его в один ряд с Фукидидом. Реакция на такой подход была неизбежна, и позднее Птолемею стали приписывать такие качества, как искусно замаскированные предвзятость (в отношении своих политических противников) и педалирование собственных заслуг — настолько «искусно замаскированные», что у критиков это вызывает лишь слабые протесты. Образ Александра, нарисованный Аристобулом, граничит, без сомнения, с откровенной лестью90. Но и труд Птолемея, и сочинение Аристобула покоятся на написанном по заданию царя отчете Каллисфена, автора, которого мы уже обсуждали. Критиковавшийся в античности за потворство чересчур восторженному мнению Александра о самом себе (напр., в одном из сочинений Каллисфен представлял его защитником интересов
87 Bowie 1974 (В 17); Vidal-Naquet 1984 (В 120).
88 Bosworth 1980 (В 14): 36 — эту мысль автор высказывает с осторожностью.
æa Просопографический — связанный с информацией о конкретных лицах, принадлежащих к определенной эпохе и к определенной социальной или иной группе; см. сноску 54а к наст. гл. — A3.
89 Brunt 1976—1983 (В 21): 483-490, 509-517.
90 Первая фаза современных исследований о Птолемее: Strasburger 1982 (А 57): 83— 147 (1-е изд. — 1934 г.); Komemann 1935 (В 64); вторая фаза (ответная реакция): Welles 1963 (В 124), однако отметим возражения относительно этой работы, высказанные в изд.: Fraser 1967 (D 175); Seibert 1969 (В 108); Errington 1969 (В 38); третья фаза (контрреакция): Roisman 1984 (В 97); Brunt 1976—1983 (В 21) П: 510 («Чтобы упреки были эффективными, нужно получше их обосновывать»). Об Аристобуле см.: Brunt 1974 (В 20А) — выводы Бранта не смог опровергнуть Педеш: Pédech 1984 (В 93). В целом о несохранившихся сочинениях историков см.: Schwartz 1957 (В 104); Jacoby 1956 (В 62А); Wirth 1985 (D 249); Pearson 1960 (В 90); Pédech 1984 (В 93).


Глава 1. Источники и их общая характеристика
35
эллинов и сыном Зевса. —A3.), в конечном итоге Каллисфен рассорился с царем именно по этому самому поводу90а и позднее был казнен, о чем речь пойдет в одной из следующих глав (с. 965 наст. изд.). По всей видимости, рассказ в его «Деяниях Александра» был доведен только до 331 г. до н. э., но там могли содержаться отдельные намеки на события 330 и 329 гг. до н. э.91.
Птолемея и Аристобула часто называют «основными источниками» для Арриана — в отличие от «вульгаты» (вторичного для него источника. —А.З.). Это современный термин, придуманный для обозначения другого важнейшего предания об Александре («вульгата» — это, так сказать, «народная версия». Арриан знал «вульгату» и порой черпал отту¬
да информацию — о таких заимствованиях в его тексте сигнализируют разные вариации выражения «legetai» («говорят»). Поскольку Арриан, к сожалению, непостоянен, такие формулировки могут иногда указывать на сообщения его «основных источников»92. Есть общее согласие в том, что «вульгата» восходит к писателю раннеэллинистического времени — Клитарху из Александрии93, хотя Арриан при обращении к «вульгате» почему-то прямо никогда не ссылается на этого человека. Предпринимались чересчур самоуверенные попытки дать характеристику истории Клитарха, которая была главным и, может быть, единственным источником (см. с. 19 наст, изд.) для кн. ХУЛ Диодора (см., напр., FGrH 137 F 11 ~ Диодор. XVn.72), а также для рассказа Курция Руфа94. Сочинение Клитарха определенно было более сенсационным, романтическим и фантастическим (или, скорее, фантастическим относительно самых тривиальных вещей), нежели «основные источники»; но недавно нам еще раз показали, что Диодор сократил клитарховский оригинал до одной книги, хотя тот состоял по меньшей мере из дюжины; так что наши знания об этом оригинале неизбежно носят в высшей степени неполный характер95. Также следует помнить, что все источники, как «основные», так и «вульгата», должны были использовать рассказ Каллисфена или по меньшей мере знать о нем, когда бы этот рассказ ни был создан.
В своем «Описании Индии» (см. с. 979 наст, изд.) Арриан обращался к Неарху Критскому [FGrH 133), который, как часто и не вполне справедливо говорят в наше время, подтверждает древнегреческую поговорку «Все критяне — лжецы»96.
90а Дело в том, что Каллисфен отказался исполнять восточный обряд проскинесиса (коленопреклонение, падание ниц перед Великим Царем и целование пол его одежды), который Александр ввел при своем дворе по примеру персидского царского двора. — A3.
91 Parke 1985 (D 218): 63 — о проблеме определения времени написания труда Каллисфена.
92 Brunt 1976-1983 (В 21) П: 553.
93 Schwartz 1957 (В 194); Jacoby 1956 (В 62А); Pearson 1960 (В 90).
94 Goukowsky 1978—1981 (В 45); рецензия на это изд.: Fraser 1980—1984 (В 41). О Кур- цие Руфе см.: Atkinson 1980 (В 8).
95 Brunt 1980 (В 22).
96 Badian 1975 (В 9); Brunt 1976-1983 (В 21) П; Bosworth 1988 (В 16).


36
Глава 1. Источники и их общая характеристика
Большинство «первичных» источников, а также сочинения некоторых других авторов, таких, например, как Харет Митиленский [FGrH 125), были использованы Плутархом при написании его длинного и чрезвычайно ценного жизнеописания Александра97.
Последним из дошедших до нас источников является «География» Страбона — очаровательный и легко читаемый труд в семнадцати книгах (конец Августова периода, то есть самые первые годы христианской эры). Мы уже сталкивались со Страбоном (с. 23 наст, изд.) как с источником по фиванской гегемонии: в этом последнем случае Страбон определенно основывается на Эфоре, а потому, в конечном итоге, вероятно, на Каллисфене. Информация Страбона также полезна при изучении различных тем, связанных с Пелопоннесом IV в. до н. э.; так, например, в пассаже УШ.384—385 описываются события, имевшие место до и после сильного землетрясения, разрушившего ахейскую Гелику в 373 г. до н. э.; здесь источником Страбона было сочинение писателя IV в. до н. э. Гераклида Понтийского98. В указанном эпизоде присутствовал также один анатолийский аспект: в события был вовлечен Союз ионийцев. Всё это лишний раз напоминает, что Страбон порой оказывается для нас очень ценным информатором по темам, связанным с Малой Азией (ср. далее, гл. 8а, с. 273 наст, изд., о Каппадокии). Однако ценность страбоновских свидетельств по истории IV в. до н. э. становится наиболее очевидна, когда они касаются Александра. Для рассказа о завоеванных царем восточных территориях Страбон черпает информацию у тех историков Александра, которые отличаются более этнографическим подходом, прежде всего у Арисгобу- ла. Для описания Индии Страбон пользуется также сочинением Мегасфе- на, писателя раннеэллинистического времени. В тех случаях, когда Арриана и Страбона можно сравнить друг с другом, превосходную возможность чего предоставляет воспроизведение тем и другим Мегасфенова описания того, как происходит ловля и приручение слонов, выясняется, что каждый из этих двух более поздних авторов обладает своими особыми достоинствами и недостатками99. Так, Страбон, как кажется, более рационально конспектирует свои источники, нежели это делает Арриан, и он менее склонен к сугубо литературной обработке текста. С другой стороны, Страбон подвергает свои источники более радикальному сокращению, и это приводит не просто к утрате некоторых деталей, но и к потере ясности. Страбон опирается на крупное утраченное сочинение Эратосфена Киренского (Ш в. до н. э.), который обратил свой консервативный, но при этом оригинальный ум к новым горизонтам, открывшимся благодаря восточным приобретениям Александра;100 делает Эратосфен это в своей третьей, заключительной книге100а.
97 Hamilton 1969 (В 54).
98 Baladié 1980 (В 10): 145-163.
" Bosworth 1988 (В 15): 40-60.
100 	Fraser 1972 (А 21): 525-539.
100а Имеется в виду кн. 3 «Географии» Эратосфена; этот автор был чрезвычайно раз- носторонен и, помимо данного сочинения, создал значительные труды по астрономии, математике, хронологии, филологии. — А.З.


Глава 1. Источники и их общая характеристика
37
Эратосфен, впрочем, совершенно не интересовался Италией и Сицилией, что объясняется, без всякого сомнения, тем, что Александр двигался в противоположном направлении (просто для того, чтобы «захватить гарем», тогда как его родственник и современник, Александр, царь Эпира, который таки вторгся в Италию, подверг эту страну опустошению). Несколько — но всего лишь «несколько» — больший интерес к Западу выказывал ученик Аристотеля Феофраст Эресский, который был, по утверждению Плиния, первым человеком, писавшим о Риме (Естественная история. Ш.57 = FGrH 840 F 24а)101. Систематическое рассмотрение истории Западного Средиземноморья начинается только с Тимея (см. с. 20 наст, изд.), Феофраст же, вероятно, всего лишь черпал информацию по этнографии западных стран из несистематизированных знаний, накопленных школой Аристотеля. Напротив, ботанический материал Фео- фрасга по восточным странам обладает огромным значением. Но и здесь он, подобно Эратосфену, просто использовал данные более ранних писателей, таких как Андросфен Фасосский, которого Александр отправил в плавание вокруг Аравийского полуострова и который позднее описал свои впечатления от увиденного [FGrH 711). Более амбициозная точка зрения, господствовавшая в начале 20-го столетия и состоявшая в том, что Александра сопровождал в походе целый корпус ученых, регулярно переправлявших собранную ими информацию назад в Грецию, и таким образом, в конечном итоге, она попадала в руки исследователей наподобие Феофраста, эта точка зрения сейчас представляется совершенно невероятной: главным специфическим доказательством для нее было то место у Страбона, которое находится в П.1.6 (= FGrH 712 F 1), а это место чересчур смутное. Однако материал, который Андросфен завещал Феофрасту и Страбону, необычайно интересен для нас, поскольку содержит описание (FF 2—5) островов Бахрейна (Тилос) и Файлаки (Ика- рос), о которых теперь из надписей известно, что впервые они были заселены, возможно, Селевкидами (см. с. 985 сл. наст, изд., а так же: SEG XXXV 1476; ХХХУШ 1547-1548).
Перейдем, наконец, к некоторым важным для всего периода категориям источников. Во-первых, это комедия. Период от начала 4-го столетия и до 321 г. до н. э. считается веком средней комедии; последние пьесы Аристофана относятся именно к ней («средняя комедия» — понятие искусственное и до некоторой степени условное). Таковыми пьесами являются «Женщины в народном собрании», поставленные в 392 г. до н. э. и представляющие собой ценнейший источник для исследователей афин¬
101 	Fraser 1971 (А 21): 763—765, вместе с его статьей в готовящемся к публикации изд.: Homblower (ed.) Greek Historiography. (Данная книга вышла в Издательстве Оксфордского университета в 1994 г.; статья Фрейзера (Fraser Р.М. The World of Theophrastus) помещена здесь на с. 167—191. —А.З.) Обратите также внимание на то, что в гл. 12d насг. изд., посвященной греческому сельскому хозяйству, ее автор очень широко использует данные Феофраста.


38
Глава 1. Источники и их общая характеристика
ской демократии, и «Плутос» («Богатство») 388 г. до н. э.102. Эти последние комедии по-прежнему содержат прямые политические намеки, так что имеется преемство с древней комедией (как, например, аллюзия на союз с Египтом, о чем см. с. 93 наст, изд.); впрочем, в этих пьесах меньше откровенных непристойностей. Средняя комедия похожа и на древнюю, и на новую комедию в том, что она предлагает историку социальных отношений — в качестве примера можно привести замечательную сцену [Плутос. 659 слл.), которая дает представление о том, как проходила ночь во время инкубации в греческом святилшце102а. От сочинений других представителей средней комедии (например, Евбула) сохранились только фрагменты. Во всем остальном, помимо комедии, IV в. до н. э. был веком прозы.
Для понимания Греции 4-го столетия «Политика» Аристотеля обладает фундаментальным значением даже в большей степени, чем для понимания Греции 5-го столетия (см. гл. 11 наст. изд.). Ощущается острая потребность в хорошем современном комментарии к этому трактату103. Об аристотелевской «Афинской политии» (иначе «Государственное устройство афинян») см.: КИДМУ: 24.
В целом для IV в. до н. э. надписи выступают для историка ценным источником информации104 (мы уже видели, что царствование Александра в этом отношении составляет исключение). Они не столь многочисленны, как в эпоху эллинизма, но именно в этом, 4-м, столетии эпиграфически важными становятся такие регионы, как, например, Малая Азия. Поскольку всё больше и больше мест усваивают «эпиграфический обычай»105, который Аттика никогда не утрачивала, становится всё легче иллюстрировать, посредством надписей, такие темы, как эллинизация, а также социальная и религиозная жизнь106. Кроме того, надписи позволяют скорректировать свойственный нашим литературным источникам пе¬
102 Dover 1971 (В 36).
102а Инкубация — сон в святилище, священный обряд, с помощью которого болящие исцелялись от самых невероятных болезней; практиковался в храмах Асклепия; в указанном месте Аристофан проявляет весь свой комедийный талант, описывая происходящее во время такой ночи в святилище — A3.
103 Huxley 1979 (Н 62). Четырехтомное комментированное издание У. Ньюмана, увидевшее свет в 1887—1902 гг. (Newman of 1887 (H 88)), несмотря на свой преклонный возраст, весьма полезно. (Для понимания «Политики» огромное значение имеет книга, которая осталась неизвестна С. Хорнблоуэру, см.: Доватур А.И. Политика и Политии Аристотеля (Μ.; Л., 1965). Странным образом С. Хорнблоуэр не упоминает и превосходное французское пятитомное издание «Политики», осуществленное Ж. Обоннэ, см.: Aristote. Politique: En 5 v. / Texte établi et traduit par Jean Aubonnet (P.: Belles Lettres, I960— 1989). Помимо большого общего введения (на двухсот шести страницах), каждый том предварен здесь ясным и очень полезным изложением ее содержания, составляющим до трети объема книги; издание снабжено также довольно подробными примечаниями. — A3)
104 Tod 1948 (В 179); Harding 1985 (А 29) — надписи даны здесь в английском переводе, снабжены библиографией и примечаниями.
105 Macmullen 1982 (В 70).
106 См., напр.: Fisher 1976 (С 136) — о социальной жизни; Rice, Stambaugh 1979 (H 97) — о религии, включая календари демов.


Глава 1. Источники и их общая характеристика
39
рекос в сторону основных центров, таких, например, как Афины; в наше время историки-антиковеды совершенно справедливо озабочены устранением этого перекоса107. Однако, принимая во внимание лакуны у таких авторов, как Ксенофонт (см. выше), надписи подобные так называемому Уставу Второго Афинского морского союза (Tod No 123 = Harding No 35) могут также информировать нас о центральных для нашего периода политических темах, которыми литературные источники пренебрегают или значение которых занижают. Нижеследующие главы слишком часто будут обращаться к эпиграфическим свидетельствам, чтобы давать сейчас что-то большее, нежели эти краткие замечания; то же верно и относительно нумизматических источников108. Документальные папирусы вряд ли имеют большое значение для данного периода: самый ранний известный экземпляр был открыт всего лишь несколько лет назад108а. Этот папирус датируется временем Александра и представляет собой приказ- объявление, изданный от имени Певкеста, сына Макартата (известен по: Арриан. Анабасис. Ш.5.5), и запрещающий рядовым воинам заходить на территорию святилища, см.: Turner 1974 (F 542). Обрывок папируса Певкеста переводит нас из эпохи, охватываемой данным томом, в мир эллинизма, столь богатый такими свидетельствами.
107 Gehrke 1986 (С 28); Finley 1985 (А 18).
108 Кгаау 1976 (В 200).
108а Этот папирус был найден в сезон 1972—1973 гг. в ходе археологических работ, проводившихся в Северной Саккаре, в районе Некрополя священных животных, Обществом исследования Египта (Egypt Exploration Society; базируется в Лондоне) под руководством Г.-Т. Мартина. — А.З.


Глава 2
Д.-М. Льюис
СПАРТА В РОЛИ ПОБЕДИТЕЛЯ
I. 	Глава Греции
Греческий мир уже давно привык к тому, что в нем было два источника силы — Афины и Спарта. С утратой афинского могущества задача определения будущего перешла полностью к Спарте. Теоретически будущее было ясным. Спартанцы и их союзники вступили в Пелопоннесскую войну ради свободы Эллады1, и день, когда Лисандр прибыл на корабле в Пирей и когда начался снос афинских Длинных стен, был воспринят как начало этой свободы (Ксенофонт. Греческая история. П.2.23). Впрочем, сам ход войны неизбежно привел к изменениям в позициях и намерениях сторон. Простые надежды 431 г. до н. э. на то, что было бы хорошо, если бы Афины предоставили своим союзникам автономию, приобрели бесконечно запутанный характер. И дело не только в том, что Спарта связала себя обязательствами перед Персией, которые, по сути, сократили степень свободы греков Малой Азии2. Сам ход войны вызвал необратимые политические перемены во многих городах, да и у самой Спарты в результате ее военных успехов и возросшего могущества появилось желание это могущество увековечить3.
Спарта обладала рядом серьезных недостатков, делавших ее непригодной для исполнения роли ведущей державы, в особенности же для роли державы имперского толка. Общая численность ее полноправных граждан теперь не превышала нескольких тысяч человек и, по всей видимости, имела тенденцию к дальнейшему сокращению4. Ко времени
1 Lewis 1977 (А 33): 65-67.
2 Lewis 1977 (А 33): 122—125 — здесь доказывается, что по «Договору Беотия» 408 г. до н. э. автономия греков Малой Азии гарантировалась при условии уплаты ими дани Персии. Таллин (Tuplin 1987 (А 60)) предпочитает традиционную точку зрения, согласно которой Царю была просто передана власть над ними.
3 По вопросу о том, в каких именно отношениях война изменила Спарту, см.: Cart- ledge 1987 (С 284): 34-54.
4 Иные точки зрения высказаны в следующих двух работах: Cawkwell 1983 (С 286); Cartledge 1987 (С 284): 37-43.


I. Глава Греции
41
Пелопоннесской войны в спартанской фаланге гоплиты из числа периэ- ков и гоплиты из числа спартиатов (полноправных граждан) стояли уже в одном строю, бок о бок, а с 424 г. до н. э. отмечается всё более частое использование в качестве гоплитов освобожденных илотов — недавно созданной социальной группы, известной как неодамоды (т. е. «новые члены демоса»).
Традиционное воспитание спартанских граждан предполагало сугубо военную подготовку, направленную скорее на привитие навыков повиновения и послушания, нежели независимого мышления и инициативности5. Существовал даже обычай, согласно которому государство не могло посылать с какими-то заданиями за границу людей призывного возраста (Фукидид. IV. 132.3 (в действительности у Фукидида речь идет не вообще о людях призывного возраста, а о «молодых людях». — A3)). По сути, в условиях войны многие спартанцы увидели более широкий мир и сталкивались с нетрадиционными ситуациями, и некоторые из них, без всякого сомнения, научились вести дела с неспартанцами; другие упорно держались возникшего в 470-х годах до н. э. благодаря регенту Павсанию стереотипного мнения, согласно которому любой спартанец при отсутствии ограничений, налагаемых на него традиционной спартанской системой, оказывается неспособным соблюдать правила поведения, принятые у других людей, или создает новые, свои собственные, правила. У Фукидида (1.77.6; ср.: 76.1) афинские послы, прибывшие в 432 г. до н. э. в Спарту, предрекают ей весьма вероятную неудачу как имперской державе именно по этой причине.
Во время войны некоторые спартанцы избавлялись от этих недостатков. Брасид, помимо того, что он был прекрасным воином, завоевал еще и доверие союзников и внушил им, что и другие спартанские военачальники будут подобны ему (Фукидид. IV.81). Лисандр приобрел доверие не только у греков, но и у Кира, персидского царевича. Триумф Лисандра в этом отношении превратил его в главного архитектора такой победы, которая была одержана без всякого решительного сражения. Однако успех отдельных личностей создавал новые напряжения внутри спартанской системы, которая предоставляла не особенно много возможностей успешным людям, если только они не были царями. У Брасида были проблемы с правительством на родине в тех случаях, когда оно преследовало иные по сравнению с ним цели (Фукидид. IV.108.7). Чтобы Лисандр вернулся к командованию спартанским флотом после того, как в течение года он уже исполнял должность наварха, потребовалось применить юридическую фикцию, дабы не допустить нарушения конституционного обычая (Ксенофонт. Греческая история. П.1.7). Непрерывное использование на командной должности Лисандра (что формально, согласно спартанской конституции, было запрещено. — А.3.), который уже приобрел большую известность в эллинском мире, нежели любой другой спартанец после Павсания, являвшегося, по крайней мере, регентом при малолет¬
5 Finley 1973 (С 290).


42
Глава 2. Спарта в роли победителя
нем царе, неизбежно создавало такие трудности, для которых просто не было прецедентов. С другой стороны, постоянное переизбрание в Афинах на должность стратегов одних и тех же лиц никогда не создавало никакой проблемы; опыт нужно было нарабатывать, чтобы потом можно было его использовать.
В Спарте, при обычных обстоятельствах, только наследственные цари исполняли свою должность на протяжении длительных периодов времени. К 404 г. до н. э. Агис был царем уже 23 года. Он испытывал трудности с общественным мнением, особенно в 418 г. до н. э. (см.: КИДМУ: 438), но он их преодолел. Возглавляя базу в Декелее с 413 г. до н. э., он в течение более долгого времени, нежели любой другой спартанец до него, действовал без ведома спартанских властей (Фукидид. УШ.5.3). Он, по всей видимости, многому научился, не допускал явных промахов и внес весомый вклад в дело сокрушения Афин. Но ему было уже под шестьдесят (Ксенофонт. Греческая история. Ш.3.1), и, заболев, он не мог воевать дальше. Его коллеге Павсанию было чуть более сорока6. К тому времени последний был полноправным царем лишь на протяжении четырех лет, хотя в детстве и юности он уже занимал престол — во время долгого изгнания своего отца Плистоанакта. Когда в 405 г. до н. э. Павсаний повел основное спартанское и пелопоннесское войско на Афины (Ксенофонт. Греческая история. П.2.7), это, возможно, был его первый боевой опыт. Плистоанакт не был особенно задействован даже и после своего возвращения из изгнания, и мы можем предположить, что, поскольку спартанцы имели возможность выбора, к какому из двух царских родов присоединиться (Ксенофонт. Греческая история. V.4.32), они предпочли Агиса.
Значение царей, когда они не командовали действующим войском, обусловливалось не столько их властными полномочиями, сколько престижем и влиянием7. Обычным центром принятия политических решений была узкая группа лиц. Хотя к этой группе могли принадлежать и другие люди, ее институциональную сердцевину представляли собой ге- русия — совет из двадцати восьми человек старше шестидесяти лет, назначавшихся сюда пожизненно, и пять эфоров, избираемых ежегодно. Проявление инициативы и принятие административных распоряжений оставались в руках эфоров, но герусия имела огромное значение, что в большой степени объясняется ее ролью в политических судебных процессах8. У нас мало данных о составе этих органов, если не считать предположения, что в герусию чаще избирались представители каких-то определенных спартиатских семей, а также утверждения Аристотеля (Политика. 1270Ь8—10) о том, что среди эфоров могли быть очень бедные люди. К 404 г. до н. э. отношение ко всем таким вещам в той или иной степени должно было формироваться под влиянием войны; насколько практиче-
6 Beloch 1912-1927 (А 5) L2: 178.
7 В целом об институциональных основах спартанской политики см.: Cartiedge 1987 (С 284): 116-138.
8 Andrewes 1966 (С 274); de Ste Croix 1972 (С 68): 132-136; Lewis 1977 (А 33): 36.


I. Глава Греции
43
Выше 1000 м над уровнем моря
0 25 50 75 100 125 км
0 25 50 75 миль
Карта 2. Аттика и Пелопоннес
ский опыт был необходимым условием для занятия должности и насколько политический авторитет человека зависел от такого опыта, мы не знаем. Точно известно, что руководящая группа могла посылать советников к действовавшим за морем командирам и — на более короткий срок — инспекционные делегации. Обе эти практики часто обнаруживаются в источниках, и подобный опыт непременно должен был использоваться в деле подготовки тех, кто реально принимал решения.


44
Глава 2. Спарта в роли победителя
Внутри руководящей группы иногда обнаруживаются разногласия. В конечном итоге они могли разрешаться в Народном собрании — на апелле, полномочия которой в других отношениях ограничивались выборами, однако при этом апелла могла лишь или принять, или отвергнуть внесенные предложения9. Орган более широкого состава, видимо, легче мог бы оказаться под воздействием более общих, более идеалистических соображений, нежели такая узкая руководящая группа10. Предпринимались попытки проанализировать спартанскую политику в терминах партий;11 в любом случае, определенно можно говорить о существовании политических группировок, наиболее уверенно — о группировках «друзей» того или иного царя. Не следует думать, что такие сообщества всегда были значимы; есть масса примеров, когда то или иное политическое решение или действие просто приписывалось «лакедемонянам», и нет никаких оснований полагать, будто бы они не могли в каких-то случаях и в самом деле приходить к единодушному решению12. Возникавшие разногласия могли обуславливаться не только расхождением предлагавшихся политических курсов, но и противоборством отдельных личностей.
К 404 г. до н. э. вовлеченность Спарты в международные дела зашла уже так далеко, что представление о том, что ее активность должна быть ограничена рамками Пелопоннеса, могло сохраняться только в головах теоретиков, которые выражали сожаление по поводу воображаемого прошлого, когда спартанцы еще не были испорчены внешними влияниями и жили по законам Ликурга13. Союз с Персией в конечном счете подтвердил ценность этого представления, а идея антиперсидского панэллинизма, сформулированная уже в 406 г. до н. э. навархом (спартанским флотоводцем. — А.З.) Калликратидом (Ксенофонт. Греческая история.
1.6.7), временно пребывала в латентном состоянии. То, что этот панэллинизм был способен к возрождению, становится ясно из того, по какой причине спартанцы отказались разрушать Афины в 404 г. до н. э. (Там же. П.2.20): они не желали порабощать эллинский город, сделавший так много для всей Эллады в те годы, когда над ней нависли страшные угрозы. Но на данный момент действовали соглашения с Персией. Если в других местах Спарта могла поддерживать и даже расширять свое влияние, то вот от греков Малой Азии она в каком-то смысле отказалась14.
9 Эндрюс (1966 (С 274)) полемизирует с Аристотелем по поводу важности спартанского народного собрания. Де Сен-Круа (1972 (С 68): 126—131) высказывает сомнения относительно его значения. Льюис (1977 (А 33): 36—39) занимает среднюю позицию (но сейчас я уже не стал бы выводить из Фукидида (VI.88—93), что народное собрание обладало правом внесения поправок).
10 Lewis 1977 (А 33): 111-112.
11 По данному периоду см.: Hamilton 1970; Hamilton 1979 (С 293—294); David 1981 (С 289): 5-^2.
12 Thompson 1973 (С 319).
13 О притягательной силе этой идеи за пределами Спарты см.: Ollier 1933—1945 (С 304); Tigerstedt 1965-1974 (С 320); Rawson 1969 (С 310).
14 См. сноску 2 к насг. гл.


I. Глава Греции
45
Лозунг автономии всех греческих государств15, выдвинутый в начале войны и затем многократно подтверждавшийся (напр.: Фукидид. IV.88.1), носил более ограниченный характер (по сравнению с лозунгом элевферии, свободы. — А.З). Перикл высказал мнение (Фукидид. 1.144.2, ср.: 19), что та разновидность автономии, которую Спарта предоставляла своим пелопоннесским союзникам, устраивала только ее саму, и этот пример показывает, что данное слово допускало весьма вольное с собой обращение.
Несмотря на ограниченное число своих граждан, Спарта, как кажется, не испытывала особых проблем с набором такого количества сухопутных союзных и наемных войск, которое было необходимо для проведения ее политики. Флот, победивший при Эгоспотамах, никуда не делся, причем это был относительно новый флот. Однако наемные отряды и гребцы требовали серьезного финансирования. Резервы пока еще оставались. Лисандр передал государству остатки тех сумм, которые он получил от Кира: согласно Ксенофонту [Греческая история. П.3.8) — 470 талантов, согласно Диодору (ХШ.106.8) — 1500 талантов16. Будущие доходы — это уже совсем другое дело. Неясно, насколько военные условия улучшили традиционную природу спартанских финансов, отличавшуюся бессистемным характером;17 свои вложения сделали отнятые у Афин союзники либо ожидалось, что они их сделают (напр.: Фукидид. УШ.ЗбЛ, 44.4, 45.5), но и для этого времени отсутствуют указания на регулярные платежи, а самые богатые города отныне были персидскими данниками.
У Спарты сохранялось одно слабое место: хотя после 421 г. до н. э. ничего не сообщается о тревогах по поводу многочисленного плотского и иного подвластного населения (см.: КИДМ V: 536), а угроза, исходившая от мессенской базы в Пилосе, в 410 г. до н. э. перестала существовать (Там же: 604), всегда оставалась вероятность того, что волнения возобновятся18.
Один пункт по поводу будущего был уже урегулирован благодаря решению о том, что Афины как город должны сохраниться в той или иной форме. Не вполне ясной выглядела дальнейшая судьба их прежних под¬
15 Вопреки мнению М. Оствальда (Ostwald 1982 (С 55)), нет ничего невозможного в том, что концепция автономии возникла на Пелопоннесе.
16 David 1979/1980 (С 288).
17 Хотя наша попытка понизить до 396 г. до н. э. датировку единовременных поступлений, зафиксированных в надписи М—L N° 67 (см. комментарий к этой надписи), была поддержана Л.-Г. Джеффери (Jeffery 1988 (В 145)), один новый фрагмент той же стелы (Matthaiou, Pikoulas 1989 (В 154)) делает весьма вероятной датировку между 430 и 416 гг. до н. э. (Речь идет о самой знаменитой спартанской надписи, фиксирующей взносы, сделанные различными полисами и частными лицами «лакедемонянам на войну»; по поводу этой надписи см. также изд.: Соколов Ф.Ф. Дань лакедемонских союзников Ц Журнал Министерства народного просвещения (1897, март — апрель): 92—99. В 1976 г. был обнаружен новый фрагмент той же стелы; см. новейшее издание, перевод и подробный комментарий надписи: Loomis W.T. The Spartan War Fund. IG V 7.7 and a New Fragment (Stuttgart, 1992). — A3)
18 В целом о внутренней социальной структуре Спарты см.: Cartledge 1987 (С 284): 160—179 (см. также: Зайков А.В. Общество древней Спарты: основные категории социальной структуры. (Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2013). —A3).


46
Глава 2. Спарта в роли победителя
властных союзников. Договоры с персами подразумевали, что Спарта не будет претендовать на афинское наследие на Азиатском материке, но к моменту падения Афин Дарий П либо уже умер, либо умирал как раз в это время19, а будущая позиция спартанского друга Кира оставалась неопределенной. В качестве возможной компенсации Спарта, будучи сухопутной державой, могла рассматривать расширение своего влияния на севере материковой Греции.
Существует очень мало указаний на то, каковы были намерения спартанцев относительно своих традиционных союзников, вместе с которыми они победили в войне. Те из них, кто предлагал уничтожить Афины, своего не добились. Ничего не было сделано для того, чтобы из оставшихся осколков восстановить былое коринфское влияние в северо-западном регионе — а проблема эта стояла ребром как до, так и во время Ар- хидамовой войны; также и спартанские планы относительно северной Греции, насколько мы можем о них судить, совсем не учитывали потенциальных беотийских интересов. Более явным было ощущение того, что появился шанс свести кое с кем старые счеты: в частности, спартанцам по-прежнему не давала покоя обида на Элиду (см.: КИДМ V: 543—544).
Какие бы ни были у кого-то намерения, флотом на данный момент командовал Лисандр, и он же своими действиями определял спартанскую политику20. Самос продолжал оказывать сопротивление Спарте, сохраняя лояльность Афинам (ср.: М—L № 94) даже после их падения, вплоть до лета 404 г. до н. э. Наконец и он капитулировал (Ксенофонт. Греческая история. П.3.6—7). Его свободным жителям было позволено уйти, взяв с собой только то, что на них было надето (ср.: Фукидид. П.70. З)21, а сам город и всё имущество, находившееся в нем, Лисандр передал «прежним гражданам», то есть тем, кто в ходе предыдущих междоусобиц был изгнан (демосом. —А. 3.); отныне город должен был управляться десятью архонтами (по всей видимости, это была одна из тех декархий, которые часто упоминаются в наших источниках) и спартанским гармо- стом, а именно Фораксом, который к тому времени уже по меньшей мере два года служил во флоте (Диодор. XIV.3.5; Poralla 1913 (С 307) под именем «Θώραξ»)22.
Самос интересен не только тем, что это единственное место, где мы видим, как была учреждена декархия23, — он дает нам самый яркий пример проявления благодарности к Лисандру. Другие города также могли
19 См. с. 293 наст. изд.
20 О Лисандре см.: Lotze 1964 (С 301); Andrewes 1971 (С 275); Bommelaer 1981 (С 279); Cartledge 1987 (С 284): повсюду.
21 В какой-то момент следующего года эти люди оказались в Эфесе и в Нотие (Tod № 97 = Harding No 5: строки 8-9).
22 О заселении Самоса см.: Shipley 1987 (С 382): 131—134 — автор сомневается в том, что изгнанию подверглось всё гражданское население Самоса.
23 Можно еще добавить Фасос, об учреждении декархии в котором говорилось, вероятно, у Корнелия Непота [Лисандр. 2) (в этом месте у Непота — лакуна. — А.З).


I. Глава Греции
47
устанавливать в честь последнего статуи (напр., Эфес, см.: Павсаний. VL3.15). На Самосе же те, кого он вернул на родину после массовых избиений предшествующего периода, не только поставили ему статую в Олимпии (Там же), но и оказали ему божеские почести — установили алтарь для приношения ему жертвоприношений, пели пеаны в его честь и даже праздник, посвященный Гере, переименовали в Лисандрии24. Прежде ничего подобного в греческом мире не случалось, хотя Брасид посмертно стал героем-основателем Амфиполя (Фукидид. V. 11.1, см.: КИДММ: 430).
С Самоса Лисандр был вызван назад в Афины, поскольку там начались волнения25. Мирное урегулирование никак не затрагивало политическое будущее полиса. Хотя «Афинская политая» (34.3) сообщает, что мир был заключен на том условии, что афиняне будут управляться «по заветам отцов» (πάτριος πολιτεία»), ясно, что договор содержал лишь фразу, обычную для соглашений между пелопоннесскими полисами, согласно которой афиняне могли сохранить у себя традиционную конституцию («πολιτεύεσθαι κατά τα πάτρια»)26. Этого, впрочем, оказалось достаточно, чтобы вызвать полемику между сторонниками традиционной демократии, уцелевшими после 411 г. до н. э. (см.: КИДМ V: 590—595), которые выступали лишь за некоторое ограничение избирательного права, и их политическими противниками, включая изгнанников, вернувшихся по условиям мира и приверженных крайней олигархии. Демократы были обречены на провал. Согласно рассказу, написанному с их точки зрения (Лисий. ХШ), Клеофонт, самый известный демагог последних лет войны, был приговорен судом к смерти еще до заключения мира, а лояльная демократии группа стратегов и таксиархов2ба уже находилась под арестом по подозрению в государственном заговоре.
Лисандр прибыл с сотней кораблей и принудил противоборствующие стороны прекратить конфликт, заявив, что афиняне уже нарушили договор тем, что не торопятся срывать свои стены. По предложению Фера-
24 Дурис. FGrH 76 F 26, 71; последняя подробность этого свидетельства подтверждается базой статуи (Homarm-Wedeking 1965 (J 19): 440). См.: Habicht 1970 (А 26): 3-6; de Ste Croix 1981 (С 70): 74; Badian 1981 (D 141): 55—58 (автор доказывает, что почести, оказанные Лисандру самосцами, были посмертными); Cartledge 1987 (С 284): 82—86. (По теме обожествления Лисандра важна также работа, в которой проводится аналогия с оказанием божественных почестей Агесилаю, см.: Flower М.А. Agesilaus of Sparta and the Origins of the Ruler Cult// CQ 38 (1988): 128-134. - A.3.)
25 Полезным руководством по Афинам 404/403 г. до н. э. остается изд.: Hignett 1952 (С 174), хотя автор склонен замечать пристрастное отношение в большей степени у Диодора и в «Афинской полнггии», нежели у Лисия. См. также: Rhodes 1981 (В 94): 415—481; Krentz 1982 (С 182); Ostwald 1986 (С 214): 460-496.
26 Такая трактовка этого условия представлена в работах: Fuks 1953 (С 138): 60—61; Rhodes 1981 (В 94): 427; иное мнение см. в изд.: McCoy 1975 (С 191).
2ба Таксиархи —в Афинах командиры отрядов гоплитов, подчинявшиеся стратегам; вторая по значимости (после стратегов) военная должность; избирались по филам сроком на один год. — A3.


48
Глава 2. Спарта в роли победителя
мена27 была назначена коллегия из тридцати человек для составления проекта новых законов для управления Афинами (Ксенофонт. Греческая история. П.3.11; Диодор. XTV.4.1)28. В любом случае это гарантировало, что демократия не останется неизменной. Хотя подробности неизвестны, Тридцать должны были поучить в свои руки еще и исполнительную власть, и, кроме того, они приступили к назначению должностных лиц и членов Совета на 404/403 г. до н. э. (Ксенофонт. Греческая история. П.3.11; Аристотель. Афинская политая. 35.1). То, каким образом они осуществляли исполнительную власть, оказало гораздо большее впечатление на наши источники, нежели то, как они справлялись со своей основной функцией. Уладив вопрос на ближайшее будущее, Лисандр отплыл наконец с триумфом на родину.
Таким образом, и в Афинах, и на Самосе он установил режим, который казался ему надежным; ничто не мешает думать о Тридцати как о расширенной декархии, которая соответствовала более крупному государству. Эти два города, в конечном счете, составляли ядро Афинской империи, и естественно предположить, что в отношении них требовались специальные решения, меж тем этим двум городам вполне могла отводиться особая роль в том заранее подготовленном личном плане, который изложен у Плутарха в жизнеописании Лисандра. В свою первую навархию, в 407 г. до н. э., последний мобилизовал собственных сторонников, что и послужило началом позднейших декархий (4.5). Реализация этой индивидуальной политики пришлась на период между Эгоспотамами и падением Афин (13.5—9), и сопровождалась она систематической ликвидацией демократий и прочих конституций и устройством вместо них декархий. Производилось это как в тех городах, которые проявляли прежде враждебность, так и в тех, которые ее не проявляли. При каждой декархии назначался спартанский гармост. Эта новые режимы покоились не на происхождении или имущественном цензе, но на личной преданности Лисандру и должны были способствовать становлению персонального лидерства в Греции.
Позднее и сама карьера Лисандра, и смысл его честолюбивых намерений определенно были искажены, а предположение о наличии у него плана по установлению личной власти, осуществляемой за пределами государства, неправдоподобно. Конец афинского господства означал конец
27 Ясно, что в этом пункте Лисий (XII.74—76) имеет приоритет перед Диодором (XIV.3.5—7). О компромиссной позиции, с которой Ферамен выступал дважды, один раз против олигархии, другой раз — за нее, см.: Salmon 1969 (С 247) (его выводы принимает МакКой (1975 (С 191): 142—144)); Krentz 1982 (С 182): 49, примеч. 21; Ostwald 1986 (С 214): 476-477. Предпочтительней делать акцент на врёменном характере коллегии Тридцати, то есть на том обстоятельстве, что назначены они были для составления проекта законов (см. след, сноску).
28 Krentz 1982 (С 182): 50; Ostwald 1986 (С 214): 477, примеч. 70 — данные авторы доказывают, что законы этого проекта — это те самые законы, согласно которым Тридцать должны управлять государством, однако более предпочтительной представляется традиционная точка зрения о том, что это были те законы, по которым афиняне должны были вести свои дела.


I. Глава Греции
49
многих режимов, как демократических, так и тех, что имели лишь демократический оттенок (ср.: КИДМУ: 479-480). Среди тех, кто пришел на смену этим режимам, единодушия не было и быть не могло, а те группировки, которые добивались благосклонности спартанского командующего, вероятно, и выходили на первые роли, и оказывались под его защитой, которую они могли рассматривать как необходимое условие для самоутверждения. Не все наши источники считают, что эта система (декар- хий и гармостов. — А.З.) была сугубо лисандровской, Диодор (XIV. 10.1) же фактически говорит о том, что после войны лакедемоняне (то есть спартанский полис в целом) приказали Лисандру поставить гармостов и учредить олигархии в каждом побежденном городе, и вслед за этим утверждает, что на эти города они наложили теперь дань, которая позволяла им собирать более 1 тыс. талантов ежегодно29. Хотя хронология событий в этом диодоровском пассаже и вопрос о доверии к сообщаемой в нем информации вызывают некоторые трудности30, нет никакой серьезной причины думать, что кто-то из лакедемонян в 404 г. до н. э. всерьез допускал возможность принятия каких-либо мер по самоограничению Спарты и отказа от открывавшихся перед ней возможностей.
Уже раньше, возможно, спартанцы думали о расширении своего влияния на те регионы, которые оставались не затронутыми афинским империализмом. К 395 г. до н. э. обнаруживается высокая степень спартанского контроля в центральной Греции, каковой в первую фазу Коринфской войны беотийцы всеми силами пытались ликвидировать (см. с. 132 наст, изд.). Высказывались серьезные аргументы31 в пользу того, что со времен основания Гераклеи Трахинской в 426 г. до н. э. (.КИДМУ: 487) спартанцы обращали свои взоры на север. К сожалению, главный довод в пользу того, что в 404 г. до н. э. начал реализовываться далекоидущий план по экспансии на север, находится в речи, составленной в фессалийской Лариссе и приписываемой в рукописи Героду Аттику, оратору П в. н. э. Широко распространено мнение, что на самом деле эта речь — продукт конца V в. до н. э., и многие сторонники данной точки зрения относят ее
29 Что касается подробностей истории так называемой «второй спартанской империи», то до сих пор нельзя назвать ничего, что могло бы заменить основательное и всестороннее рассмотрение вопроса в изд.: Parke 1930 (С 305), и уж определенно такой заменой не является статья: Bockisch 1965 (С 278). О спартанском империализме в целом см.: Andrewes 1978 (С 276); Carüedge 1987 (С 284): 86-98.
30 См.: Andrewes 1971 (С 275): 209—210 — автор полагает, что Диодор спекулятивным образом пришел к выводу об этом официальном решении (о введении союзной дани), оперевшись на содержащееся у Эфора описание постепенного развертывания событий. То, что правильная податная структура существовала к 403 г. до н. э., вытекает из «Афинской политии» (39.2), где сообщается, что по условиям окончательного примирения в Афинах (конец лета 403 г. до н. э. — А.З.) обе партии (элевсинская и городская. — А.З.) должны были выплачивать из своих доходов «εις τό συμμαχικόν» [греч. «в союзную казну». — А.З). Никакой другой информации об этой подати у нас нет; «более тысячи талантов» представляются весьма значительной суммой.
31 Andrewes 1971 (С 275): 217—226 — это основная работа по последовавшим затем событиям. См. также: Funke 1980 (С 24): 39—40.


50
Глава 2. Спарта в роли победителя
к лету 404 г. до н. э.;32 в таком случае Спарта должна была бы предлагать Лариссе союз против македонского царя Архелая. На самом деле эта речь несомненно — позднейшее риторическое произведение33, и сколь бы ни было трудно установить подробности и поводы для ее составления, весьма рискованно утверждать, что событие, которому она посвящена, когда-либо имело место в действительности34.
Но даже и без этого довода существует доказательство спартанской активности на севере, хотя ее начало невозможно датировать. Какую бы мы ни приняли точку зрения в отношении речи Герода, Фессалия в конце войны действительно была охвачена значительными волнениями. Афинянин Критий в пору своего изгнания ввязался здесь в междоусобную борьбу (Ксенофонт. Греческая история. П.3.36). Ликофрон из Феры, «желавший управлять всей Фессалией», захватил Лариссу и другие полисы в сентябре 404 г. до н. э. (Там же. П.3.4). Известно, что он был другом Спарты (Там же. VI.4.24), а веским доказательством лакедемонского вторжения в Фессалию является тот факт, что к 395 г. до н. э. Спарта уже разместила свой гарнизон в Фарсале (Диодор. XIV.82.5—6), что толкало ее на сторону Фер против Лариссы. С самого своего основания Гераклея испытывала более или менее постоянные трудности со своими соседями и с фессалийцами (Фукидид. Ш.93.2; V.51; \ТП.3.1; Ксенофонт. Греческая история. 1.2.18). В Гераклее был заинтересован Агис, но первый известный нам случай проявления заботы о ней в послевоенный период — это спартанская миссия 400 или 399 г. до н. э., которая должна была усмирить здесь стасис и наказать ее соседей (Диодор. XIV.38.4—5; Полиен. П.21; ср.: Диодор. XIV.82.7). Некоторые из этих соседей оказались в составе смешанных сил, которые в 395 г. до н. э. Лисандру было поручено привести к Галиарту (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.6; см. с. 131 наст. изд.). Тот факт, что это войско можно было набрать в данном регионе, показывает, что активность основных сил по его поводу была, скорее всего, более значительной, нежели то зафиксировано в источниках, и миссия Лисандра предполагает, что он мог быть вовлечен в здешние дела уже и раньше. Активность к западу и к северу от Беотии не могла не привлечь внимания Фив; еще в 419 г. до н. э. Гераклея стала причиной трений между Беотией и Спартой (Фукидид. V.52.1).
32 Morrison 1942(С 373); Wade-Geiy 1945 (С 388) — оба автора следуют за Э. Эндрюсом. Более старому взгляду на 400/399 г. до н. э. как на дату этой речи (Meyer 1921 (А 38): 56—58; Beloch 1912—1927 (А 5) Ш: 2, 16—18) отдает предпочтение П. Функ.
33 Albini 1968 (В 3); Russell 1983 (Н 102): 111.
34 П. Функ (см. сноску 31 наст, гл.) ссылается на единодушное мнение исследователей о том, что эта речь, кто бы ни был ее автор, содержит надежный материал, однако нет никаких подтверждений предполагаемого спартанского нападения на Македонию. То, что незадолго перед тем Архелай осуществил успешную атаку на Лариссу, правдоподобно обосновано в изд.: Hammond, Griffith 1979 (D 50): 140—141.


П. Афины
51
II. Афины
Самые полные из имеющихся у нас рассказов о послевоенных событиях, как обычно, касаются Афин, так что Афины оказываются неким оселком для оценки спартанской политики. Рассказы эти богаты информацией и порой противоречивы. Самое глубокое противоречие, следы которого мы уже видели, касается роли Ферамена. Наиболее важное фактическое несоответствие связано с датой размещения спартанского гарнизона. Несходство в сообщениях об этом событии должно было проявиться очень рано, когда уцелевшие из числа Тридцати старались подчеркнуть свое отличие от сторонников крайних мер. Как они это делали, проясняет речь ХП Лисия: обвиняемый здесь настаивает на том, что он был человеком Ферамена, а не человеком Крития.
В данном случае рассказ Диодора (ср. с. 21 наст, изд.), похоже, не содержит никаких данных из «Оксиринхской греческой истории»; Эфор, судя по всему, совмещает сводку, взятую у Ксенофонта, с каким-то крайне неумелым профераменовским источником. Аристотелевская «Афинская политая» на сей раз содержит очень полный отчет о событиях (34.3—40), заимствованный, вероятно, у аттидографа Андротаона (см.: КИДМУ: 24). Начав с весьма сомнительного профераменовского рассказа, этот отчет заканчивается бесценной документированной подробностью о заключительном соглашении противоборствующих сторон и об амнистии. Если не считать этих событий, приоритет во всех сугубо фактических вопросах необходимо отдавать Ксенофонту. Хотя его рассказ был написан гораздо позднее (см. с. 10 наст, изд.), он определенно создан очевидцем, находившимся среди афинских всадников. Обнаруживаемые в этой сводке последовательные этапы утраты автором иллюзий сами по себе являются важным документом эпохи35.
Поражение неизбежно привело к переоценке тех учреждений, при наличии которых афиняне вели войну. Хотя убежденные демократы могли удовлетворяться мыслью о предательстве как причине того, что случилось при Эгоспотамах (Лисий. XIV.38; ср.: Ксенофонт. Греческая история. П.1.32; Демосфен. XIX. 191), противники демократии, молчавшие с 410 г. до н. э., теперь получили шанс. И дело не только в том, что последнее слово о будущем Афин принадлежало спартанцам. Афины лишились своей империи, и их внутренний характер мог в связи с этим совершенно поменяться. Хотя в отношении абсолютных чисел по-прежнему нет согласия, ясно, что эпидемия и война привели к чудовищному сокращению населения, особенно среди низшего класса — фетов, и лишь
35 	Работа П. Кренца — за исключением желания признать, что у Диодора обнаруживается ксенофонтовский материал (Krentz 1982 (С 182): 135—139), — представляет вполне ортодоксальный взгляд на источники. Далее Кренц (139—147) приходит к мнению, что рассказ «Афинской политии» в конечном счете восходит, скорее, к «Оксиринхской греческой истории», нежели к какому-то из аттидографов, и отдает приоритет этому рассказу перед Ксенофонтом. Данная позиция не выглядит особенно убедительной.


52
Глава 2. Спарта в роли победителя
в малой степени эти потери были восполнены за счет принудительного возвращения граждан из колоний и клерухий36.
Имеющиеся у нас сообщения по поводу существовавших тогда в Афинах политических взглядов разнятся, и не в малой степени — по поводу позиции Ферамена37. Мы уже отвергли версию, согласно которой он выступал против учреждения Тридцати. Несомненно, именно он внес предложение о создании этой коллегии, но сохраняется, возможно, неясность, готов ли он был на этот раз преобразовать государственное устройство в узкую олигархию (такова точка зрения, выраженная в речи ХП Лисия) или же он изучал возможность вновь наделить гоплитов политическими правами, что на короткое время он устроил в 411—410 гг. до н. э. (см.: КИДМ V: 596—598, 602—603). Согласно Ксенофонту, Фера- мен в своей предсмертной речи [Греческая история. П.3.48)38 утверждал, что он всегда был сторонником такого строя, при котором власть принадлежала бы тем, кто может защищать государство, сражаясь на коне или в тяжелом вооружении39.
Даже Лисий в речи ХП признаёт, что учреждение Тридцати состоялось в результате достижения некоторого компромисса40 и разлад возник не сразу. Источники выдвигают на первое место Ферамена и вернувшегося из изгнания Крития41. Если родословную Ферамена невозможно проследить далее его отца Гагнона, стратега перикловской эпохи и основателя Амфиполя, то род Крития был гораздо более древним и многочисленным; в том же самом поколении из этого рода вышел Платон. Одаренный
36 Из самых новых работ см.: Strauss 1986 (С 259): 70-81; Hansen 1988 (С 167): 14—^28.
37 Fuks 1953 (С 139); Harding 1974 (С 169); Rhodes 1981 (В 94): 359-360.
38 По поводу оценки степени аутентичности этой речи см.: Usher 1968 (С 264).
39 Однако в «Афинской политии» (28.5) содержится совсем другое заявление о характере постоянства Ферамена.
40 Лисий сообщает (XII.76), что десятерых человек — очевидно, это были крайние олигархи — назначили «тогдашние эфоры», еще десятерых назвал Ферамен и еще десятерых выбрали те, кто присутствовал тогда на Народном собрании. Лисий не использует здесь официальную терминологию, но дело в том, что всё это было основано на неофициальном соглашении. Свидетельство иного рода о несходстве политических группировок появляется в «Афинской политии» (34.3). Здесь говорится, что мир был заключен на том условии, что афиняне будут управляться «по заветам отцов», при этом демократы считали, что под этим следует понимать демократию, олигархи — олигархию, а «лучшие люди», возглавлявшиеся Фераменом, — «отеческую политик»; поскольку из четырех поименованных тут (Архин, Анит, Клитофонт, Формисий. — А.3.) сторонников Ферамена двое отправились в изгнание, и только этот последний присоединился к Тридцати, проще всего данное сообщение Аристотеля было бы понимать в том духе, что предполагаемая близость взглядов этих пятерых отнюдь не преобразовалась в сходные действия. О попытке Р.-Х. Лепера (Loeper 1896 (С 189) = Лепер Р. Тридцать тиранов //Журнал Министерства народного просвещения (1896, май — июнь): 90—101) доказать, что коллегия Тридцати представляла тридцать клисфеновских триттий [КИДМ IV: 378—381), см.: Whitehead 1980 (С 266); Krentz 1982 (С 182): 51-54.
41 То, что среди Тридцати могли существовать иные точки зрения, становится понятным из того акцента, который делает Аристотель [Политика. 1305626) на фигуре Харик- ла, о котором из других источников известного совсем немного (см.: Ostwald 1986 (С 214): 461). (О Харикле см. также: Фукидид. VT1.20, 26; Андокид. 1.36; Ксенофонт. Греческая история. П.3.2; Ксенофонт. Воспоминания. 1.2.31; Лисий. ХП.55; Исократ. XVI.42; Плутарх. Никий. 4. —А.З.)


П. Афины
53
и весьма сведущий в софистике42, Критий, подобно Ферамену, прежде был связан с Алкивиадом. Вернувшись из изгнания в 404 г. до н. э., Критий проявил явную склонность к личной власти. Не стоит думать, будто бы все, кто принял участие в создании режима Тридцати, являлись людьми знатными и богатыми; самый большой и единственно идентифицируемый слой здесь — это люди, находившиеся не в ладах с демократией43.
Было несколько моментов в афинском праве и конституции, с которыми новый режим на стадии его проектирования мог уживаться, но некоторые результаты кодификации законов, проводившейся с 410 г. до н. э. [КИДМ V: 602—603), были уничтожены44. Ключевой фигурой в деле строительства радикальной демократии являлся Эфиальт [КИДМ V: гл. 4); как проведенные им, так и более поздние законы об Ареопаге были отменены [Афинская полития. 35.2), хотя, похоже, никаких дальнейших шагов по реабилитации этого органа власти сделано не было45. Утверждалось, что Солон при составлении своих законов также сознательно сделал их не вполне ясными, благодаря чему наделил народные суды чересчур большим влиянием, а потому его законы подверглись упрощению [Там же\ ср.: 9.2 и, возможно: Политика. 1274а4-11)46. Неприязнь к самой деятельности этих судов еще более энергично проявилась в преследовании и наказании так называемых сикофантов;4** ни один из наших источников не выказывает никакой симпатии к последним. Данные меры — это афинские ответы на афинские проблемы. Даже если мы согласимся с тем, что Тридцать могли иметь согласованную точку зрения о будущем Афин, которое было неопределенным, источники всё же не подтверждают высказанное недавно мнение, что они пытались преобразовать Аттику по образу Спарты47.
42 D—К 88; см.: Ostwald 1986 (С 214): 462—465. Замечательный рассказ о происхождении религии, приведенный в «Сизифе» (TGF 43 F 19), определенно принадлежит не Критик), а Еврипиду; см.: Dihle 1977 (Н 28).
43 Такова точка зрения обвиняемого, для которого была написана речь XXV Лисия: этот оратор не признаёт, что бывают люди, по природе склонные к демократии или олигархии; анализ событий как будто бы это подтверждает, однако он, конечно, не может опровергнуть существования политических убеждений. Cp.: Ostwald 1986 (С 214): 460-Т68. П. Кренц (Krentz 1982 (С 182): 55—56) приходит к несколько иным выводам.
44 Fingarette 1971 (С 135).
45 Л. Холл (Hall 1990 (С 148)) доказывает, что Тридцать вообще не имели никакого желания вновь наделять Ареопаг важными полномочиями, и иначе оценивает мотивы отмены этих законов.
46 Lewis 1993 (С 187).
4ба Сикофанты («συκοφάνται» от «συκον» — плод смоковницы, фига, и «φαίνω» — доношу) — профессиональные доносчики в Афинах, клеветники; название произошло, вероятно, от того, что первоначально это были осведомители, доносившие на тех, кто нарушал закон, запрещавший вывоз смокв из Аттики. — A3.
47 Krentz 1982 (С 182): 63-68; Whitehead 1982-1983 (С 321); Ostwald 1986 (С 214): 485- 487 — эти авторы подчеркивают интерес Крития к спартанским идеям, обращают внимание на прозвище «эфоры», применявшееся к сторонникам крайних мер, а также на цифровое совпадение с тридцатью спартанскими геронтами, однако затушевывают важную роль совершенно неспартанского по своей природе Совета.


54
Глава 2. Спарта в роли победителя
Здесь нам не нужно выходить за рамки конца лета 404 г. до н. э., однако абсолютная и даже относительная хронология событий остается недоступной48. Следует согласиться с Ксенофонтом в том, что обращение к Спарте с просьбой о размещении гарнизона имело место еще до смерти Ферамена49, но у нас нет никаких верных способов установить, когда были изгнаны некоторые видные деятели50, а также — что еще важней — когда к персидскому сатрапу Фарнабазу поступила просьба казнить Алкивиада51. Спартанский гарнизон был прислан, но необходимы были средства для его содержания, и именно на этой стадии начинаются вызванные отчасти финансовыми причинами казни богатых метеков52 и даже видных афинян53.
Такая жестокость, по всей видимости, отвращала Ферамена, а когда большинство из состава Тридцати подготовили меры по сокращению гражданского корпуса до трех тысяч человек, возникли разногласия по конституционным вопросам. Ферамен доказывал, что это число носит произвольный характер и его необходимо увеличить. Как далеко затем зашли теоретические споры, мы не знаем. Если Ферамен надеялся повторить свой успех 411 г. до н. э. в деле обуздания экстремистов (см.: КИДМ V: 596—598), он ошибался. В распоряжении Крития было достаточно вооруженной поддержки, чтобы убедить Совет и вынудить его казнить Ферамена. Все, кто не попал в число Трех тысяч, теперь были вынуждены покинуть город.
Насколько нужно было убеждать во всем этом Совет или даже остальной гражданский корпус, мы не знаем. Движение, которое в конечном итоге привело к свержению режима, началось вне Аттики, а поддержка этого движения внутри Аттики из-за воцарившегося страха, апатии или обычной удовлетворенности существующим положением вещей формировалась чрезвычайно медленно54.
48 Сообщения источников наиболее ясным образом рассмотрены в работах: Hignett 1952 (С 174): 384—389; Rhodes 1981 (В 94): 416-419. О самой недавней попытке реконструировать события см.: Krentz 1982 (С 182): 131—152.
49 Krentz 1982 (С 182): 131—152; Ostwald 1986 (С 214): 481^84 — оба автора придерживаются противоположного мнения. Непонятно, объясняется ли перестановка этих событий (просьба о спартанском гарнизоне и смерть Ферамена) в «Афинской политии» сознательной попыткой оправдать Ферамена.
50 Изгнание Фрасибула, Алкивиада и Анита упоминается у Ксенофонта [Греческая история. П.3.42) в предсмертной речи Ферамена, однако см. сноску 38 к наст. гл.
51 Сообщения Диодора (XIV. 11) и Плутарха [Алкивиад. 38—39) не согласуются друг с другом. См.: Hatzfeld 1940 (С 173): 319-349; Robert 1980 (F 711): 257-307.
52 Знаменитый факт такого рода связан с очень богатым изготовителем щитов Полемархом, который лучше всего нам известен благодаря тому, что он — одно из главных действующих лиц в кн. I платоновского «Государства». Упомянутый эпизод описан братом Полемарха Лисием (ХП.б—24), которому удалось спастись бегством.
53 Еще одной целью, согласно Платону [Письма. УП.325а), было заставить других сделаться соучастниками арестов и впутать их в преступления режима. Леонт, за которым был послан Сократ [Апология. 32с—d), был отнюдь не метеком, а прежним демократическим стратегом (Andrewes, Lewis 1957 (С 2): 179, примеч. 10). Никерат, сын Никия, оказался одной из самых богатых и значимых жертв.
54 Эта правильная трактовка содержится в работе: Krentz 1982 (С 182): 83—84.


П. Афины
55
То, что не все богатые граждане видели будущее Афин одинаково с Критием, ясно из того факта, что не кто иной, как два богатых человека, ранее исполнявших должность стратега, Фрасибул из Стирии55 и Анит, которые, располагая отрядом всего лишь в семьдесят человек, пересекли зимой 404 г. до н. э. беотийскую Гранину и захватили расположенную на холме Филу56. Некоторые фиванцы оказывали им поддержку частным образом (Оксиринхская греческая история. 17.1), а одним из самых достопримечательных фактов, свидетельствующих о демократическом возрождении, является конечно же та широкая поддержка, какую имело это возрождение в других государствах, отдельные представители которых еще менее года назад призывали к разрушению Афин57. Это — яркое доказательство того, что Спарта, теперь господствовавшая в Греции, стала испытывать большие сомнения в приемлемости сохранения в Афинах марионеточного режима. Чтобы подавить возникшую угрозу в зародыше, Тридцать выдвинулись с Тремя тысячами и спартанским гарнизоном к Филе, но не добились значительного успеха. Их положение всё более усугублялось, и некоторые из их мероприятий, имевших характер массового терроризма, особенно элевсинская бойня58, относятся именно к этому периоду. В конечном счете изгнанники, отряд которых возрос примерно до тысячи человек, смогли силой проложить себе дорогу в Пирей. Гражданская война была теперь в полном разгаре.
В битве при реке Кефисе Критий был убит. Во время перемирия, заключенного ради подбора павших, Клеокрит, вестник Элевсинских мистерий, призвал к объединению против антиафинской деятельности Тридцати. В городе возник раскол, прямым результатом чего стало свержение этого режима; вместо Тридцати была избрана новая коллегия Десяти59. Они попытались спасти ситуацию, обратившись за помощью к Спарте на том основании, что демос отложился от нее. Они договорились о займе в 100 талантов и о присылке Лисандра с союзным войском, чтобы ликвидировать пирейскую группировку, а также о прибытии спартанского флота во главе с навархом, которым был тогда брат Лисандра Ливий.
55 Его не следует путать с другим известным Фрасибулом (из Коллита), который выступил с обвинениями против Алкивиада, заявив, что именно негодное командование того флотом в 407 г. до н. э. привело к поражению при Нагие (КИДМ V: 609); успешная, хотя и скачкообразная карьера этого Фрасибула может быть прослежена вплоть до 373 г. до н. э.
56 В IV в. до н. э. здесь была крепость, однако нет никаких свидетельств тому, что она существовала уже в 404 г. до н. э. См.: Ober 1985 (К 49): 145—147.
57 Разбор свидетельств об этом см. в изд.: Hignett 1952 (С 174): 290—291; Funke 1980 (С 24): 47, примеч. 3.
58 Ксенофонт (Греческая история. П.4.8—10) с большим отвращением описывает эту резню, в которой он, очевидно, принимал участие.
59 Утверждение (Афинская полития. 38.1, ср.: Лисий. ХП.55) о том, что от коллегии Десяти ожидали прекращения гражданской войны, не подтверждается ее действиями; ср.: Fuks 1953 (С 138). То, что позднее вместо первой коллегии Десяти была избрана вторая коллегия Десяти (Афинская полития. 38.3), противоречит всем свидетельствам, современным самим событиям, вопреки позиции Уолбэнка и Кренца (Walbank 1982 (В 180): 93, примеч. 47; Krentz 1982 (С 182): 97); см.: Rhodes 1981 (В 94): 459-460.


56
Глава 2. Спарта в роли победителя
Лисандр, похоже, по-прежнему имел возможность контролировать спартанскую политику.
Однако в этот момент в Спарте обнаружился разлад60. Царь Павса- ний, боявшийся, что Лисандр не только завоюет себе славу, справившись с этой задачей, но еще и станет хозяином Афин, убедил трех (то есть большинство) эфоров позволить ему возглавить войско Пелопоннесского союза, чтобы уладить ситуацию. Не все союзники ясно понимали его мотивы, так что беотийцы и коринфяне, впервые проявив открыто свою нелояльность, отказались выступить против афинян на том основании, что те никоим образом не нарушили мирный договор; союзники, очевидно, полагали, что царь будет поддерживать марионеточный режим. В самом деле, Павсаний начал свои действия с демонстрации силы той из враждующих партий, которая занимала Пирей; они, в любом случае, должны были видеть, кому принадлежит право принятия решений. Но очень скоро стало очевидным, что в удручающем положении оказались именно Афины, а не Пирей. Семья Никия решила обратиться за помощью к Пав- санию, и ее представители позднее заявляли (Лисий. ХУШ.Ю—12), что это именно они раскрыли Павсанию глаза на истинную сущность режима Тридцати. «Тогда всем пришедшим с ним пелопоннесцам стало ясно, что они (Тридцать. — Ред.) казнили не самых дурных граждан, а таких, которые имели полное право на уважение как по своему происхождению и богатству, так и вообще по своим высоким нравственным качествам» [пер. С.И. Соболевского). Всё это весьма похоже на правду. Ни к какому другому афинянину в Спарте не относились лучше, чем к Никию, к тому же Спарта просто не могла допустить, чтобы ее новый мир с самого начала ассоциировался с подобного рода беззаконными вещами.
Противоборствующим партиям было рекомендовано отправить своих представителей в Спарту. Эфоры и апелла послали пятнадцать человек, чтобы уладить вопрос на месте вместе с Павсанием; они председательствовали на переговорах о соглашении61, которое должно было удовлетворить людей из Пирея, делавших тогда всё возможное, чтобы успокоить политические и экономические опасения «мужей из города», которые прежде поддерживали режим Тридцати. Речь шла об амнистии для всех, кроме Тридцати, Десяти и полицейской коллегии Одиннадцати, а также членов того совета, который управлял Пиреем до того, как его отвоевали вернувшиеся изгнанники, но и эти также могли получить прощение после предоставления полного отчета в своих действиях62. Все другие маги¬
60 Казнь Форакса, ставленника Лисандра на Самосе, уличенного во владении поддельными деньгами (Диодор. XTV.3.5, Плутарх. Лисандр. 19.7), датировать трудно.
61 Об этом соглашении см.: Cloché 1915 (С 116); Funke 1980 (С 24): 1—26; Loening 1987 (С 188).
62 По крайней мере, один член коллегии Тридцати, а именно Эратосфен, остался в Афинах, чтобы доказать, что он был человеком Ферамена, и опровергнуть обвинение в убийстве Полемарха (Лисий. ХП); нет единого мнения относительно того, смог ли Эратосфен выиграть это дело и выжить, чтобы позднее быть убитым за прелюбодеяние, оказавшись застигнутым неким Евфилетом с женой последнего (Лисий. I). Ринон, один из Десяти, при новом режиме был сразу избран стратегом. Но в 402/401 г. до н. э. у членов этой


П. Афины
57
страты должны были отчитаться в присутствии членов своей коллегии63. Даже то имущество, которое было конфисковано при Тридцати, могло остаться в руках новых собственников. Тем, кто не мог примириться с таким режимом, было позволено уйти в отдельный город-государство в Элевсине. В сентябре 404 г. до н. э. изгнанники вернулись в составе процессии и принесли жертвоприношения Афине на Акрополе.
Теоретически Афинам — при условии, что они выполнят свои финансовые и военные обязательства перед Пелопоннесским союзом — могли позволить самостоятельно заниматься собственными делами. Соглашение не принуждало ни к какому особому политическому решению. То, что партия Пирея отнюдь не состояла из последовательных демократов, стало ясно, когда один из ее членов, Формисий64, предложил оставить гражданские права только за землевладельцами, что, как утверждается, привело бы к лишению гражданства 5 тыс. человек (Лисий. XXXIV, с гипотезой (т. е. изложением основных тезисов, пересказом) речи. — А.З.)). Хотя, как складывается впечатление, данное предложение пользовалось какой-то спартанской поддержкой, оно было отклонено. Деятельность коллегии Тридцати поставила под сомнение всякое значение более чем восьмидесятилетнего периода полной демократии в Афинах. Однако, несмотря на убыль населения, демократия всегда сохраняла ограничительную политику относительно гражданских прав. Действие законов Перикла о гражданстве, суровость которых к концу войны, судя по всему, несколько ослабла, было восстановлено в полном объеме65, а когда Фраси- бул попытался добиться гражданства для некоторых из своих приверженцев, эта попытка была блокирована66. Остаточный вывод, который может быть сделан, состоит, видимо, в том, что Афины IV в. до н. э. были гораздо более буржуазными и менее расколотыми в социальном отношении, нежели Афины V в. до н. э.67.
группы были конфискованы и проданы с торгов значительные объемы собственности (Walbank 1982 (В 180) = The Athenian Agora XIX: 2). Вырученные суммы были использованы, кроме всего прочего, для изготовления новых серебряных гидрий (сосудов особой формы. — А.З) для процессий в честь Афины (Филохор, FGrH 328 F 181; IG Π2 1372 4- 1402 + Woodward 1958 (В 183)).
63 Хранители казны Афины, занимавшие эту должность при олигархии, передали полномочия своим демократическим преемникам обычным порядком (IG П21370 + 1371 + 1384 + (?) 1503; West, Woodward 1938 (В 18): 78-83), а их отчеты были опубликованы (IG I3 380), из чего следует, что эту процедуру они прошли успешно; Lewis 1993 (В 151).
64 Он был одним из тех, о ком в «Афинской политии» (34.3) говорится как о поддерживавших отеческую политик) (см. сноску 40 наст. гл.).
65 См.: Funke 1980 (С 24): 19—20, примеч. 9.
66 Афинская полития. 40.2. Взаимосвязь этой попытки Фрасибула с тем, что выглядит как заключительное урегулирование данного вопроса (Tod Nq 100, с новыми фрагментами = Harding № 3), остается спорной (Krentz 1980 (С 181); Osborne 1981—1983 (В 165): D6; Whitehead 1984 (С 267)).
67 В этот период социальный класс по-прежнему иногда занимает важное место в политических взглядах (Оксиринхская греческая история. 6.3, Аристофан. Женщины в народном собрании. 192—193), однако, чтобы услышать по-настоящему решительное заявление о расколе между богатыми и бедными, мы должны подождать до конца 340-х годов до н. э. (Демосфен. Х.35—45). О богатых и бедных см.: Mossé 1962 (С 208): 147—166.


58
Глава 2. Спарта в роли победителя
Непременным условием взаимного согласия была ясно выраженная попытка вернувшейся партии примириться с теми из городской партии, кто решил остаться в Афинах (а не переселяться в Элевсин. — A3.). Даже те источники, которые не испытывают к демократии особой симпатии (например, Ксенофонт. Греческая история. П.4.33, Платон. Письма. УП.325Ь5), оценивают эту попытку очень высоко, особенно за решение о выплате [из общих средств] сумм, взятых олигархами в долг для борьбы против партии Пирея [Афинская полития. 40.3; Исократ. VTL67—69; Демосфен. XX. 11—12). Впрочем, репутацию вернувшейся [в город] партии всё же нельзя назвать совсем безупречной. Олигархическое государство в Элевсине было ликвидировано в 401 г. до н. э. (путем воссоединения с Афинами. — A3.) наполовину — благодаря вероломству, наполовину — благодаря силе убеждения (Ксенофонт. Греческая история. П.4.43, Афинская полития. 40.4). Те, кто при Тридцати служил в коннице, вызывали особенно сильное подозрение и неприязнь (Ксенофонт. Греческая история. III. 1.4, Лисий. XXVI. 10), и, несмотря на клятвенное обещание «не помнить зла» (μή μνησικακειν), все приписываемые Лисию речи показывают, что по меньшей мере до 382 г. до н. э. в судебных процессах в качестве доказательств использовались указания на поведение оппонента в 404 г. до н. э. (Лисий. XXVI). Но в целом победившая демократия имеет в источниках довольно хорошую репутацию.
Реформирование законов, начавшееся в 410 г. до н. э., было возобновлено68. Результатом стало составление исчерпывающего свода писаного права, принятие регулярной процедуры для внесения в него поправок, а также четкое разграничение между постоянными законами и декретами, имевшими временный характер. Другие реформы будут рассмотрены в гл. 9. Самой значительной из них, возможно, было введение платы за посещение Народного собрания с целью обеспечения кворума; тем, кто приходил после достижения кворума, деньги, вероятно, не полагались69. Введение этой меры невозможно датировать точно; к 392 г. до н. э. эта плата была поднята в два этапа до трех оболов.
В первые годы после освобождения наиболее видное положение заняли, естественно, главные освободители, хотя некоторые из тех, кто во время гражданской войны причислялся к «людям города», также оказались на выборных должностях. Современные исследователи при анализе афинской политики более не считают удачным термин «партии». Как бы то ни было, мы видим группировки, формировавшиеся вокруг какой-то личности, и можем иногда даже предположить, что они отличались принципиально, а не только своими лидерами, однако существующие на сей счет исследования70 имеют тенденцию излишне концентрироваться на одном отдельном споре, имевшем место зимой 396/395 г. до н. э. Даже в
68 Harrison 1955 (С 171); Dow 1953-1959, 1960, 1961 (С 129-131); Ostwald 1986 (С 214): 509-524; Robertson 1990 (С 232); Rhodes 1991 (С 230).
69 Rhodes 1981 (В 94): 490-492.
70 Напр.: Sealey 1956 (С 253); более доскональное исследование: Strauss 1986 (С 259): 89—120. Хороший общий взгляд на проблему: Funke 1980 (С 24): 1—26.


П. Афины
59
тех, весьма немногочисленных, случаях, когда у нас есть информация по поводу споров, связанных как с отдельными политическими курсами, так и с отдельными личностями, эти группировки не всегда отличались сплоченным характером71. По поводу краеугольного камня афинской политики, а именно необходимости оставаться верными спартанскому альянсу, похоже, не было никакого раскола вплоть до 397 г. до н. э., пока один афинский изгнанник, Конон, будучи назначенным командовать персидским флотом (см. далее, с. 93 наст, изд.), не предложил альтернативную возможность. До этого момента Афины как член Пелопоннесского союза соблюдали свои обязательства в полной мере.
Два крупных судебных процесса, о которых мы хорошо информированы, проливают свет на некоторые более общие проблемы. Оратор Ан- докид находился в изгнании, так как признал свое участие в осквернении герм в 415 г. до н. э. [КИДМ V: 449). В изгнании он контактировал лишь с афинянами (Андокид. П.11—12), находившимися во флоте, когда тот действовал независимо от города под командой Алкивиада и Фрасибула [КИДМУ: 560—561). Воспользовавшись амнистией, Андокид вернулся в Афины и занимал высокие должности, сообразные его происхождению и богатству, и продолжалось это, вероятно, до 400 г. до н. э., пока прошлое опять не настигло его и он не оказался под судом по обвинению в нечестии. Некоторые сугубо личные и политические проблемы можно, видимо, смутно разглядеть в его собственной защитной речи (Андокид. I), но в обвинительной речи, которой мы также располагаем (Лисий. VI), религия выступает не как простое политическое оружие — она наполняет собой всё обвинение. Произносящий эту речь убежден, по крайней мере, в том, что пороки, которые привели к разгрому Афин, указывают на необходимость принятия особых мер, дабы улучшить отношение богов к городу. Впрочем, Андокид, солидную поддержку которому обеспечивал пользовавшийся большим влиянием Анит, был оправдан.
Существуют веские доводы72 в пользу того, чтобы идентифицировать человека, произносившего на суде VI Лисиеву речь, с Мелетом, который на следующий год объединится с Анитом в преследовании Сократа, обвинив того в непочтении к богам, чтимым городом (Диоген Лаэртский. П.40). Распутать сюжетные линии, имеющие отношение к суду и смерти Сократа, основываясь на позднейшей литературной полемике, — задача почти невыполнимая73. Даже если у нас и есть уверенность относительно
71 Ключевое слово εστεργον в «Оксиринхской греческой истории» (6.3) означает не «здравомыслящих и имущих людей», фактически удовлетворенных сложившимся положением вещей (именно так понимается это слово в изд.: Funke 1980 (С 24): 13, примеч. 55), а то, что они вынуждены были смириться с этой ситуацией.
72 Dover 1968 (В 35): 78-80.
73 Полезное введение в проблематику, связанную с темой суда и казни Сократа, см. в изд.: Guthrie 1962—1981 (Н 56) Ш: 380—385. Книга И. Стоуна (Stone 1988 (С 258)) предлагает много интересных идей, в том числе профессиональному исследователю. (Исидор Файн- пггейн Стоун, более известный как Иззи Стоун (1907—1989), — легендарный американский независимый журналист, нонконформист, писатель, более всего знаменит как издатель собственного еженедельного информационного бюллетеня «I.F. Stone’s Weekly». С юноше¬


60
Глава 2. Спарта в роли победителя
обвинений и реального хода процесса, мы не можем знать, что именно повлияло на решение отдельных присяжных. То, что связи Алкивиада и Крития с Сократом в некотором роде сыграли здесь роковую роль, выглядит бесспорным, хотя «порча молодежи» вряд ли была частью официального обвинения. Нет сомнений, что сам этот суд свидетельствует об атмосфере глубокой гражданской тревоги, проявлялась ли она в беспокойстве о недовольстве богов или же в представлении о том, что Сократ был связан с каким-то опасным духом задавания вопросов и сомнения во всем, каковой дух, вселившись в некоторых людей, поспособствовал краху Афин. То, что Сократа планировали скорее изгнать, нежели казнить, представляется маловероятным, но он и сам блокировал все пути к отступлению и бегству как на самом суде, так и после него.
В экономическом отношении утрата империи и флота преобразила Афины. Они по-прежнему пользовались преимуществами своего центрального положения, а один случайный текст (Андокид. 1.133—134) показывает, что с 402 по 401 г. до н. э. доход откупщиков от сбора двухпроцентной пошлины на ввозимые товары вырос в пять раз. Но также можно с достаточной уверенностью утверждать, что ощущалась отчаянная нехватка государственных средств (Лисий. ХХХ.21). Частные лица оказались у разбитого корыта. Имеющиеся у нас немногочисленные данные о размерах частных состояний показывают гораздо меньшие цифры для IV в. до н. э., нежели для V в. до н. э.; сельскохозяйственная собственность была постепенно реабилитирована и земельные участки опять стали входить в цену после тех долгих лет, когда Спарта удерживала Деке- лею, а все те деньги, которые прежде вкладывались в заморские земельные владения (.КИДМУ: 375), теперь, видимо, были потеряны. На другом конце шкалы находились те люди, которые вернулись в Афины благодаря Лисандру, — им, совершенно очевидно, было трудно начинать всё заново, даже в период сокращения населения. Не вызывает удивления факт, что для 391 г. до н. э. фиксируется наличие настроений в пользу того, чтобы отвоевать назад «Херсонес, колонии, заморскую недвижимость и предоставленные ссуды» (Андокид. Ш.15). То, что спустя тринадцать лет после поражения Афин появилась сама возможность хотя бы думать о таких вещах, целиком объясняется внешними обстоятельствами.
III. Спарта.
403—395 гг. до н. э.
Ситуация в Афинах вышла из-под контроля Лисандра, а результаты допущения такого режима, который имел — или мог иметь — чересчур уз¬
ских лет увлекался философией и античной литературой; свою популярную книгу «Суд над Сократом» написал уже в зрелом возрасте — впервые она вышла в 1988 г. и стала в США национальным бестселлером. —А.З.)


Ш. Спарта. 403—395 гг. до н. э.
61
кую социальную базу, оказались для Спарты весьма сомнительными. Похоже, именно теперь, осенью 403 г. до н. э., эфоры, проведя, по-видимому, консультации, воспользовались моментом и объявили, что декархии Ли- сандра должны быть упразднены, а городам следует вернуться к правлению по отеческим законам (Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.2)74. Самоограничение спартанского контроля могло идти даже дальше этого. В следующем году мы не обнаруживаем (Диодор. XIV. 12.2) никаких следов лакедемонского присутствия в таком ключевом пункте, как Византий; гармосг, который оставался там еще в 405 г. до н. э. (Ксенофонт. Греческая история. П.2.2), был, очевидно, отозван.
Эта перемена в спартанской политике не могла не вызвать некоторой напряженности. По возвращении в Спарту Павсаний попал под суд из-за своего поведения в Афинах, и это единственный раз во всей истории Лакедемона, когда мы можем видеть, как проходило голосование в такого рода суде (Павсаний. Ш.5.2). Голоса двадцати восьми членов ге- русии разделились поровну; второй царь, Агис, проголосовал за осуждение75, но все пять эфоров высказались за оправдание — хорошее свидетельство об отсутствии единодушия у элиты. Не следует думать, будто бы речь шла о каком-то полном падении или закате Лисандра, но его влияние определенно было уже не таким, как прежде, и он мог посчитать для себя благоразумным временно удалиться со сцены, отправившись в Сиракузы с дипломатическим заданием (Плутарх. Лисандр. 2.7, ср. с. 171 наст. изд.)76.
Если на этой стадии возникло желание как-то уменьшить внешнеполитические обязательства, то очень быстро стало понятно, что такое уменьшение несовместимо с положением крупной греческой державы. Вскоре после отзыва спартанского гармоста Византий столкнулся с большими проблемами из-за внутреннего стасиса (смуты) и войны с соседними фракийцами, поэтому попросил прислать спартанского полководца. Сюда был отправлен опытный Клеарх, но предоставившийся шанс он использовал для того, чтобы самому утвердиться здесь в качестве тирана. Это создало массу проблем, так что Спарта теперь была вынуждена направить войско против него (Диодор. XIV. 12.2—7 — излагает события существенно иначе, чем Ксенофонт в «Анабасисе» (П.6.2—6)). Вскоре был найден более приемлемый способ использования энергии этого человека.
74 Датировка этого события, которую обосновывает Э. Эндрюс (Andrewes 1971 (С 275): 206—216), в целом может быть принята; cp.: Funke 1980 (С 24): 31, примеч. 15. Альтернативным, и менее удовлетворительным, является отнесение этого события к 397 г. до н. э., что обосновывается в следующих изд.: Smith 1948 (С 316): 150—153; Hamilton 1979 (С 294): 128—129. О том смысле, в каком эта прокламация эфоров понималась применительно к Малой Азии, в 403 г. до н. э. не находившейся под их полным контролем, см.: Lewis 1977 (А 33): 137-138.
75 О причинах позиции Агиса см. размышления П. Картледжа ( Cartledge 1987 (С 284): 134—135), однако он не смог доказать, что Апис сперва поддержал миссию Павсания.
76 См.: Hamilton 1979 (С 294): 96—97, однако эта миссия очень плохо засвидетельствована и не все исследователи в нее верят; см. сноску 66 на с. 171 наст. изд.


62
Глава 2. Спарта в роли победителя
В 402 г. до н. э. было решено предпринять кое-что для осуществления давно вынашиваемого плана поближе к дому77. Отношения с Элидой были безнадежно испорчены (см.: КИДМУ: 543—544), и глубокая обида 420 г. до н. э., вызванная исключением Спарты из Олимпийских игр и публичными побоями (Фукидид. V.50.4) богатого спартанца Лиха, забыта не была;78 имелись и другие обиды. Более существенно, видимо, то, что Элида установила местную гегемонию такого типа, который на Пелопоннесе для Спарты был неприемлем (см.: КИДМ V: 139—142). В данном случае «автономия» оказалась полезным лозунгом, и элейцам было заявлено, что спартанские власти полагают, что им, элейцам, следует позволить своим периэкским городам быть автономными. Отказ подчиниться означал войну, которая и продолжалась до 400 г. до н. э. В конечном итоге Элида согласилась со значительной потерей своей территории, но демократический режим, который установился там во время войны, остался нетронутым (Ксенофонт. Греческая история. Ш.2.21—31; Диодор. XTV.17.4—12; 34.1). После этой войны были сведены и более древние счеты. Мессенцы, одну группу которых Афины поселили в Навпакте в 456 г. до н. э., а другую — в Кефаллении, были изгнаны из своих домов (Диодор. XIV.34.2-6).
В других местах происходили и более крупные события. К концу Пелопоннесской войны спартанские отношения с Персией превратились на практике в отношения Лисандра с царевичем Киром. В Спарте могли уповать на то, что после смерти Дария в 404 г. до н. э. Кир станет его преемником, однако в результате восшествия на престол старшего брата последнего, Артаксеркса, положение Кира стало двусмысленным. По сути, при новом царствовании ему удалось сохранить свои позиции на западе державы79, но отношения с сатрапом Тиссаферном были непростыми, и далеко не в последнюю очередь — в связи с греческими городами80. К 402 г. до н. э. царевич решился на мятеж против своего брата и начал собирать войска; смещение Клеарха с должности гармоста Византия предоставило Киру возможность заполучить подходящего командира для греческих гоплитов, наличие которых в таком деле было необходимым. Поддержка на море могла облегчить проведение по меньшей мере на¬
77 Хронология Элейской войны остается спорной; ее краткую сводку см. в изд.: Funke 1980 (С 24): 32, примеч. 16. Ксенофонт синхронизирует начало этой войны с операциями Деркиллида в Азии, что дало бы в качестве ее датировки 399—397 гг. до н. э. и совсем недопустимые результаты для определения дат Агесилаева царствования. Если же этот синхронизм не принимать в расчет, то следует признать, что полное отсутствие в рассказах об этой войне сообщений об Олимпийских играх 400 г. до н. э. заставляет говорить о 402—400 гг. до н. э., что соответствует Диодоровой дате. В сохранившихся отчетах об Элейской войне имеются важные отличия, которые обсуждаются в изд.: Cartledge 1987 (С 284): 248-253.
78 Нет веских поводов думать, что к тому времени Лих был еще жив, как предполагается в изд.: Pouilloux, Salviat 1983 (С 308): 384.
79 Lewis 1977 (А 33): 120—121 — наша точка зрения противоположна той, что высказана в изд.: Andrewes 1971 (С 275): 208—209.
80 Tuplin 1987 (А 60): 141—145 — автор рассматривает позицию этих городов.


Ш. Спарта. 403—395 гг. до н. э.
63
чальной стадии этой кампании, поэтому Кир попросил спартанцев поучаствовать в его деле так же, как он в свое время поучаствовал в их войне с афинянами (Ксенофонт. Греческая история. Ш.1.1). Сочтя эту просьбу справедливой и обоснованной, эфоры оказали Киру помощь флотом и даже предоставили войска81. Его кампания в 401 г. до н. э. завершилась неудачей (см. далее, с. 71, 75,90 наст, изд.) и имела два главных результата. Более долговременный состоял в том, что успешное отступление Десяти тысяч (греческий отряд, нанятый Киром для захвата персидского трона. — А.З.) показало грекам: персидская мощь отнюдь не такая великая, какой она казалась. Более непосредственным результатом стало то, что Спарта очень сильно скомпрометировала себя в глазах Артаксеркса. Какими бы ни были окончательные соглашения с Дарием по поводу Малой Азии (см. выше, с. 40, примеч. 2 наст, изд.), теперь они фактически утратили свое значение, и Артаксеркс в последующие тринадцать лет вполне мог принимать решения, исходя из убеждения, что «спартанцы — самые бесстыдные из всех людей» (Динон, FGrH 690 F 19).
Для осознания новой ситуации потребовалось некоторое время, а между тем, сразу по окончании войны с Элидой, в начале лета 400 г. до н. э., умер Атас. Это привело к спору о порядке наследования, и можно не сомневаться, что он имел политические нотки, хотя мы практически ничего не знаем о подоплеке этого дела82. Сын Агиса Аеотихид был еще несовершеннолетним, к тому же Агисово отцовство вызывало сомнения; предполагали даже, что настоящим родителем Аеотихида был Алкивиад. Следующим в очереди являлся дядя Аеотихида Агесилай, которому на тот момент было около сорока пяти. Он имел безупречную репутацию и врожденную хромоту. В связи с последним обстоятельством вспомнили один древний оракул, который предостерегал Спарту от хромого царствования, однако Аисандр поддержал точку зрения, согласно которой под «хромым» следует понимать незаконное царствование, а вовсе не физический недостаток. В итоге Агесилай был избран царем. Неясно, каковы были мотивы Лисандра, но он многое поставил на это назначение. Лишь время могло показать реальный результат данного дела.
Еще до исхода лета 400 г. до н. э. статус великой державы был снова подтвержден, причем самым решительным образом. Тиссаферн унаследовал положение Кира в западных областях и начал подчинять греческие города. Делегация этих последних прибыла в Спарту и попросила лакедемонян как защитников всей Греции позаботиться также и о свободе эллинов в Азии. Спартанцы, в любом случае уже скомпрометировавшие себя перед Артаксерксом, согласились; альянс с персами, сложившийся в военное время, был теперь практически аннулирован, так что показалось правильным откликнуться на это обращение. Деятельность Фиброна и его преемника Деркиллида будет обсуждена в следующей
81 У Ксенофонта в «Анабасисе» спартанская помощь затушевана, однако в свидетельствах о ней нехватки нет (Lewis 1977 (А 33): 138, примеч. 14).
82 Подробное обсуждение этой проблемы см. в изд.: Cardedge 1987 (С 284): 110—115.


64
Глава 2. Спарта в роли победителя
главе, однако уже здесь необходимо сделать одно замечание общего плана. Считается, что положительно отреагировать на этот призыв Спарту побудила ее империалистическая политика, сильное желание расширить свое владычество, к чему лакедемонян, возможно, вдохновил Лисандр, который теперь опять был в силе, вероятно благодаря Агесилаю, жаждавшему славы83. Это, несомненно, слишком упрощенный взгляд. Не только не были восстановлены декархии, но и вообще во всей этой истории обращает на себя особое внимание характер поведения Спарты по отношению к союзникам. Фиброн был отозван, и ему пришлось ответить за плохое обращение с ними. Деркиллид, напротив, заслужил похвалы за должное поведение в отношении союзников, и трудно найти какие-то особо мрачные краски для его цивилизационной деятельности на Херсонесе (Ксенофонт. Греческая история. Ш.2.8—10) или для осуществленного им изгнания хиосцев из Атарнея (Там же. Ш.2.11)84. Было бы опасно отрицать, что у спартанской апеллы — и как у некой единой общности, и как у совокупности отдельных индивидуумов — было что-то вроде совести, а в новых условиях уже ничего нельзя было добиться от Персии путем подавления своих лучших чувств.
В самом начале военных действий в Малой Азии85 спартанцы натерпелись страху прямо у себя дома из-за события, которое напоминает нам о социальных основах этого внутренне противоречивого общества (Ксенофонт. Греческая история. Ш.3.4—11). Неизвестно, являлся ли указанный эпизод единственным в своем роде или же в нем не было никакой уникальности, а просто так получилось, что лишь о нем одном до нас дошли какие-то сведения. Некий молодой человек по имени Кинадон, который хотя и не входил в число полноправных спартиатов, однако регулярно получал от властей разные ответственные задания, был обвинен в организации заговора против государства. Эфоры успешно раскрыли эти планы, добились признания и казнили зачинщиков. Независимо от степени реальной опасности заговора, для нас рассказ Ксенофонта об этой истории особенно интересен в той его части, где Кинадон встречается с одним из своих товарищей на агоре и предлагает ему сосчитать, сколько сейчас вокруг них спартиатов. Тот насчитал около сорока — этих, сказал Кинадон, и нужно считать своими врагами; остальные же четыре тысячи, присутствующие на агоре, — друзья. Сами заговорщики, как сообщается, были немногочисленны, но они пользовались сочувствием илотов, неода- модов, гипомейонов и периэков; когда среди всех этих людей заходит разговор о спартиатах, никто не может скрыть, что с удовольствием съел бы их живьем. Находясь под эффективным и жестким контролем, в каком спартанцы, безусловно, имели большой опыт, многочисленное
83 Judeich 1892 (F 663): 41-42; Carüedge 1987 (С 284): 191-192.
84 Можно привести аргументы (ср.: Диодор. ХШ.65.4) в пользу того, что эти хиосские «демократы», изгнанные Деркиллидом, были перед тем приглашены в Атарней, что не делает их меньшим препятствием для стабильности Ионии.
85 Агесилай тогда не царствовал еще и года. Отбыл ли Фиброн в Азию осенью 400 г. до н. э. или же весной 399 г. до н. э., не так легко установить.


Ш. Спарта. 403—395 гг. до н. э.
65
подвластное население постепенно должно было переводить свои чувства в реальные действия. В данный период спартанцы имели возможность использовать неодамодов в Азии86, то ли потому, что считали их надежными, то ли потому, что хотели удалить их на безопасное расстояние.
Осенью 397 г. до н. э. пришли известия о большой подготовке персов к войне. Считается, что именно Лисандр убедил в это время Агесилая внести предложение о том, чтобы ему, Лисандру, было поручено отправиться в Азию с тридцатью спартиатами, 2 тыс. неодамодов и 6 тыс. союзников. Лисандр рассчитывал, как говорит Ксенофонт (Ш.4.2), на то, что спартанцы всё еще превосходят персов на море, а также принимал во внимание, что поход Десяти тысяч показал слабость персов на суше, но, кроме всего прочего, Лисандр надеялся восстановить с помощью Агесилая свои декархии. Последний преподносил эту миссию как своего рода священную войну, а потому отправился в Авлиду ради совершения жертвоприношения — как Агамемнон перед отправкой под Трою, однако беотархи не позволили совершить данное символическое действо (см. с. 129 наст. изд.). Лисандр прибыл в Азию, потребовав автономии для греческих городов. Отнюдь не следует думать, что это были одни лишь пустые слова, и, едва выяснилось, что, по мнению союзников, истинная власть находится в руках Лисандра, Агесилай немедленно и демонстративно отдалил его от себя. Тот в конечном итоге отправился на родину, где и встретил свою смерть под Галиартом в 395 г. до н. э., в первом же сражении той войны, которая заставила и Агесилая в следующем году вернуться домой (см. далее, гл. 4). В Азии Агесилай вырос в зрелого лидера, что сделало его самым влиятельным царем в спартанской истории, хотя и с очевидными ограничениями властных полномочий, так что появление такого лидера не намного замедлило упадок Спарты.
По всей видимости, существовала вполне реальная вероятность развития событий по совершенно иному пути. После смерти Лисандра обнаружились его личные бумаги, из которых, как сообщается, выяснилось, что он уже давно вынашивал планы по конституционной реформе, которая должна была сделать его царем87. Принимая во внимание природу спартанского общества, вызывает большие сомнения, что это смогло бы гарантировать долговременную стабильность Спартанской державы. Ключи от будущего великих монархий лежали всё же в другом месте.
86 Тысяча неодамодов была отправлена с Фиброном (Ксенофонт. Греческая история. Ш.1.4), две тысячи — с Агесилаем (Ш.4.2).
87 Диодор. XIV. 13; Плутарх. Лисандр. 24—26, 30. См.: Hamilton 1979 (С 294): 92—96 и Cardedge (С 284): 94—96, который доверяет мнению Эфора о том, что эту реформу Лисандр задумал в 404 или 403 г. до н. э. То, что такие мысли могли прийти Лисандру в голову, вполне вероятно; но мы не знаем, насколько значительны были его шаги по претворению этих планов в жизнь и были ли им такие шаги вообще предприняты.


Глава 3
С. Хорнблауэр
ПЕРСИЯ
I. 	Введение
Методологические и источниковедческие проблемы делают особенно трудной задачу написания истории Персии IV в. до н. э., или, точнее говоря, задачу создания такого рассказа о Персии, который бы удовлетворительно вписался в общую историю этого столетия, изучение которого традиционно строится главным образом на греческих источниках либо на источниках, воспринимаемых как греческие1.
Есть два основных и при этом связанных друг с другом препятствия. Первым является риск впасть в «эллиноцентризм», то есть неоправданно встать на греческую точку зрения2. Эту опасность легче понять, нежели избежать. Также неверно было бы избегать греческой точки зрения абсолютно во всех сферах, например, в такой, как военное дело: всестороннее использование персами греческих воинов-пехотинцев означает, что по меньшей мере одно греческое измерение всегда сохранится в исследованиях Персии IV в. до н. э. На общее обвинение в эллиноцентризме традиционалист может ответить, что доминирование греческих источников в значимых современных исследованиях является результатом отнюдь не культурной предвзятости, а их количественного и качественного преобладания. Точно так же наличие фукидидовского текста позволяет говорить о Пелопоннесской войне более подробно и с гораздо большей глубиной, нежели о Лелантской войне 8-го или о Хремонидовой войне 3-го столетия, для которых не существует столь же богатого текста, каким явля¬
1 О греческих источниках в целом см.: Sancisi-Weerdenburg, Kuhrt 1987 (F 51).
2 Предостережения против этой опасности см., нанр., в изд.: F 51, но также и в изд.: F 47, F 40 и F 52 повсюду, в частности: F 40: xiv; F 52: 267; также см.: Kuhrt 1988 (F 130): 60. Но обратите внимание на допущение Хелен Сансизи-Веерденбург (Sancisi-Weerdenburg 1987 (F 51): 118): в отсутствие греческих источников история ахеменидского периода была бы «историей без позвоночника». Не упустите из виду и неожиданное заявление М. Остина (Austin 1990 (F 2): 291) о том, что тема персидских взаимоотношений с греческими тиранами трактуется в греческих текстах почти исключительно с персидской стороны.


I. Введение
67
ется «История» Фукидида. Это отнюдь не доказывает наличия «предубеждения» ученых против УШ или Ш в. до н. э. Исследователи стремятся «зацепиться» за греческие источники, так как персидский период в некоторых отношениях (например, в археологических материалах) кажется на удивление неразличимым. С другой стороны, можно привести доводы в пользу того, что в таких важных исследовательских областях, как искусство и иконография, само по себе разграничение «греческих» и «персидских» источников должно быть переоценено и что, очевидно, скудное влияние Персии на культуру западных сатрапий было результатом осторожной политики: персы осмотрительно пытались умалить величину собственной власти в этих сферах3. Кроме того, далее мы увидим, что тезис об отсутствии персидской историографии является, возможно, чересчур категоричным: греки, в течение долгого времени занятые на службе в персидской управленческой системе и потому, вероятно, усвоившие персидские социальные установки, могли внести свой вклад в «греческую» литературную традицию, которая дошла до нас.
Впрочем, в обзоре источников по Персидской империи в целом будет правильным подчеркнуть их относительную бедность в сравнении с источниками, сохранившимися от Афинской и Римской империй (в качестве более близкой аналогии можно привести эллинистическую державу Селевкидов). Таблички крепостной стены из Персеполя, хотя представляют собой долгожданные и ценные свидетельства, будучи опубликованными и разобранными пока еще не полностью4, несравнимы, насколько можно судить по имеющимся данным, с афинским податными списками V в. до н. э. Кроме того, сами эти таблички в любом случае относятся к 5-му, а не к 4-му столетию. Тем не менее, греческий и греко-македонский аспект невозможно исключить при исследовании данного материала уже потому, что сохранился он лишь по той причине, что Александр сжег дворец, в котором находились эти глиняные таблички, в результате чего они подверглись обжшу. (Если одной из его целей было стереть память о Персии, то история хорошенько над ним подшутила.)
Прежде всего следует сказать о том, что мы не располагаем ни одним полностью сохранившимся «инсайдерским (т.е. внутренним, «своим», не посторонним. — А.З.) источником» (после Геродота, который по рождению был подданным Персидской державы и много по ней путешествовал), чтобы показать позиции, социальные установки и отношение к происходившим событиям и окружающему миру самих персов. Нам, впрочем, следует учитывать большую вероятность того, что греки, использовавшиеся на персидской службе и получившие чиновный опыт, могли повлиять на документальную форму и даже на содержание какой- то части геродотовского персидского материала. И всё-таки понимание
3 О неразличимости персидской археологической культуры см. Root в изд.: F 53: 7; cp.: Homblower 1990 (F 36): 90. О персах, «приуменьшающих свое могущество», см. Root в изд.: F 53: 3.
4 Hallock в изд.: Gershevitch 1985 (F 25): гл. П; Lewis в изд.: F 52: 1 слл.


68
Глава 3. Персия
персов самим Геродотом, как и его любознательность в отношении этого народа, имеет свои пределы5. Среди греческих литературных источников «Анабасис» Ксенофонта более всего приближается к типу внутреннего источника (см. далее, с. 73 слл. наст. изд.). Возможно, лучше всего персидскую имперскую точку зрения передает тот способ, каким подвластные народы изображены на рельефах персидских дворцов6. В некоторых частях державы, особенно в греческой Малой Азии и, в меньшей степени, в Иудее, встреча персов с подвластными народами, умеющими ясно выражать свои мысли, привела к появлению информативных комментариев, которые отличались либо восторгом перед персами, как у Ксенофонта, Исайи и Неемии, либо подозрительностью, как у афинян V в. до н. э., в чьих трагедиях, как представляется, идея «варварства» была изобретена только после Персидских войн 490-479 гг. до н. э. или, лучше сказать, изобретена заново: само слово «варвары», в конце концов, встречается уже у Гомера7. А западная Анатолия благодаря эпиграфическим находкам является в особенности хорошо документированной областью даже по греческим или римским стандартам (гл. 8а). Кроме того, мы располагаем значительным объемом информации об ахеменид- ском Египте; но считается небезопасным делать широкие обобщения8, основываясь на египетском материале (в любом случае, Египет находился вне персидского контроля примерно с 404 по 343 г. до н. э.). Тем не менее, есть много областей, гораздо хуже обеспеченных источниками, особенно в восточных сатрапиях. Всё это означает, что легче принять в принципе, нежели применить на практике, то интересное предложение9, согласно которому нам следует изучать Персидскую империю скорее в терминах взаимодействия между центральной властью и местными структурами, нежели в терминах первенства одного над другими («централизм» в отличие от «автономизма»).
Вторая, и главная, проблема — устойчивая древняя и современная тенденция относиться к Персии IV в. до н. э. с некоторым пренебрежением из-за ее «упадка»10. Эта проблема прямо вытекает из первой. Если в V в. до н. э. понятие о персах-«варварах» являлось до некоторой степени греческой литературной конструкцией, то это же самое можно сказать о представлении, согласно которому персы IV в. до н. э. были испорченными и изнеженными: возможно, Ктесий Книдский (о нем см. выше, с. 23 наст, изд.) был первым писателем, смотревший на Персию как на что-то «женоподобное»11. Разделять подобные оценки — совсем не значит под¬
5 Momigliano 1975 (А 41); Lewis в изд.: F 51: 79; Murray в изд.: F 51: 108 слл.
6 Walser 1966 (F 67); Seager, Tuplin 1980 (С 74): 149 слл.; Root 1979 (F 46); Calmeyer в изд.: F 51: 11 слл.
7 Hall 1989 (В 53); Илиада. П.867.
8 Briant в изд.: F 47: 15.
9 Briant в изд.: F 47: 3 слл.
10 Sancisi-Weerdenburg в изд.: F 47: 33 слл., ср.: Там же: xi слл.; F 40: 117 слл.
11 Sancisi-Weerdenburg в изд.: F 47: 43 сл.


I. Введение
69
держивать современную точку зрения12 о том, что все греческие историки после 400 г. до н. э. проявляли к Персии весьма небольшой интерес: наоборот, персепольские таблички крепостной стены обнаруживают продуманную систему нормирования продуктов и оплаты натуральными продуктами, с которой, судя по всему, был хорошо знаком Гераклид Ким- ский [FGrH 689 F 2)13. В Элладе, сообщает он, воины получают деньги, но их персидские коллеги вместо денег получают провизию. У оксиринхского историка в гл. XIX (с. 21 наст, изд.) мы находим серьезное обсуждение сугубо прагматических причин того, почему дотации «наместникам» носили нерегулярный характер. А достоверная информация о персидских делах, переданная сохранившимися до нашего времени греческими источниками, может быть правдоподобным образом возведена к сочинению «Персика» (то есть «Персидская история») Динона Колофонского — отца прославленного Клитарха, историка Александра14.
Насколько упадочной была Персия IV в. до н. э. в действительности? Некоторые пункты традиционного заключения — и с этим мы можем с готовностью согласиться — неверно истолковываются15. Во-первых, невозможность справиться с таким незаурядным захватчиком, каким был Александр, еще не доказывает исключительной военной или структурной слабости.
Во-вторых, степень и значимость сатрапских волнений в 4-м столетии, возможно, преувеличены нашими источниками (см. далее, с. 113) и, в любом случае, некоторая гибкость и приспособляемость на перифериях может быть понята, скорее, как признак персидской силы, а не слабости (подробней об этом см. далее, с. 73 сл. наст. изд.). (Поль Вейн критиковал склонность историков объяснять сложные явления, такие как феодализм, через использование поверхностных абстрактных формулировок наподобие следующей: «Поскольку центральная власть слаба и находится далеко, каждый человек ищет защитника поближе». Вейн задавался вопросом: «...“слабая и далекая власть”. А бывает ли власть иной?»16)
В-третьих, зависимость от греческих сухопутных наемных войск может просто свидетельствовать о трезвом расчете на профессионализм (точно так же частные соглашения, заключавшиеся богатыми афинянами IV в. до н. э., с тем чтобы перенести на других свою обязанность лично выходить в море, могут свидетельствовать скорее о более конструктивном подходе, нежели о недостатке личной приверженности общему делу, в чем ораторы обвиняли афинян17 (см.: Демосфен. IV.35 слл.; WIK) сл. —А.З)).
12 Momigliano 1975 (А 41) — эта точка зрения отдается эхом в изд.: F 51: xiii; однако см.: Stevenson в изд.: F 51: 27; Lewis в изд.: F 51: 79; а также: Stevenson R. Persica: Greek writing about Persia in the fourth century BC (Edinburgh, 1997).
13 Lewis 1977 (A 33): гл. 1, cp. выше, сноска 4.
14 Stevenson R. Persica: Greek writing about Persia in the fourth century BC (Edinburgh, 1997).
15 Homblower 1990 (F 36): 93.
16 Veyne P. Writing History (Manchester, 1984): 111 сл.
17 Cawkwell 1984 (C 114).


70
Глава 3. Персия
Остается четвертый пункт обвинения: персидская неспособность вновь отвоевать Египет, несмотря на огромные усилия, прилагавшиеся с конца 5-го и до 40-х годов 4-го столетия. Египет имел для Персии большое экономическое значение (см. далее, с. 89, 410 наст, изд.), и удивительно, что персидские попытки не привели к более быстрому восстановлению контроля над этой страной.
Так что провалы имели место, и их было бы разумно объяснять слабостью лишь в некоторых сферах. Но персидский «упадок» в первой половине IV в. до н. э. — это своего рода миф. Он возник, надо думать, из чрезмерного древнего — и современного — интереса к личности одного человека — Артаксеркса П (о нем см. далее; Плутарх сочинил его биографию, впрочем, не вполне уничижительную; см. прежде всего: Плутарх. Артоксеркс. 24). Приписываемые ему личностные особенности, по крайней мере наименее привлекательные из них, слишком часто переносятся современными исследователями, дружно следующими за некоторыми репликами у Платона и Ксенофонта, на Персию в целом. Так, об Артаксерксе П говорится, что «его несостоятельность и покорность воле своих матери и жены, Статиры, привели к прогрессирующему упадку и распаду Империи»18. Тацит был не настолько глуп, чтобы думать, будто вся Римская империя I в. н. э. разделяла пороки Нерона или была их жертвой.
Данная глава не претендует на то, чтобы представить историю Персидской державы IV в. до н. э. — написание такой истории желательно, но при нынешнем состоянии наших знаний недостижимо. Глава эта — и тут мы даже не пытаемся оправдываться — составлена по большей части на основе имеющихся в нашем распоряжении греческих свидетельств. Сначала будут перечислены персидские Цари и даты их правления, затем будет дан краткий очерк сатрапских властных полномочий и, наконец, будет представлен рассказ об исторических событиях.
II. 	Ахеменидская династия.
479—330 гг. до и. э.19
Ксеркс I умер в 465 г. до н. э. Его преемник Артаксеркс I, вероятно, закончил старинную ссору с Афинами в 449 г., заключив окончательный Каллиев мир, который, впрочем, мог предчувствоваться еще в 460-х20. Впоследствии Афинам и Персии удавалось сохранять мир в зонах их со¬
18 D. Wormell // ОСП 1970: 126, под словом «Artaxerxes П». См. уже здесь: Платон. Законы. 694—698; а также: Ксенофонт. Киропедия. УШ.8 (с комментариями о проблемах этой заключительной главы: Hirsch 1985 (В 59): 91—100).
19 О датировках см. далее, с. 288 слл.; о фактах: Cook 1983 (F 14); Gershevitch 1985 (F 25).
20 Badian 1987 (F 3), но лучше этот материл изложен у того же автора в его исследовании: From Plataea to Potidaea (Baltimore, 1993).


П. Ахеменидская династия. 4 79-330 гг. до н. э.
71
вместного влияния, нарушаемый лишь короткими периодами усиления напряженности21. Правление Артаксеркса закончилось в конце 424 г. до н. э., и после короткого периода неразберихи ему наследовал Дарий П22.
Царствование Дария П (как и царствование Артаксеркса I) находится вне рамок данного тома, но для греческих историков он был прежде всего тем персидским Царем, который — какими бы серьезными ни представали его неудачи в иных отношениях, такие, например, как потеря Египта, — склонил в 407—404 гг. до н. э. ход Пелопоннесской войны в пользу Лакедемона, обеспечив тем самым гегемонию Спарты, с чего и начинается 4-е столетие. Решение Дария отказаться от Каллиева мира объясняется, возможно, раздражением на афинскую поддержку мятежного сатрапа Аморга (КИДМ V: 579). Попытки Царя в 411 г. до н. э. убедить спартанцев держаться подальше от Азии взамен на выделение им финансовой помощи могли быть ослаблены четырьмя годами спустя (см. далее, с. 90 сл. наст, изд., о так называемом договоре Беотия).
Примерно через четверть века после волнений 424 г. до н. э., по смерти Дария П, за трон опять началась борьба, когда в конце V в. до н. э. Кир Младший попытался низложить нового Царя — Артаксеркса П. Кир проиграл и был убит в битве при Кунаксе23.
В царствование Артаксеркса П (404—359 гг. до н. э.) произошло некоторое ослабление персидского контроля в западных сатрапиях. Отчасти оно носило осознанный характер (см. гл. 8а о появлении меньших, разукрупненных сатрапий и местных династов [наследственных правителей, князей,] с титулом сатрапа или без него), отчасти было вынужденным (см. с. 113 сл. наст. изд. о Восстании сатрапов). Всем этим тенденциям можно противопоставить Царский мир 386 г. до н. э. (с. 108 сл. наст, изд.) — несомненный успех персидской дипломатии, сравнимый с соглашением, достигнутым Дарием в 411 г. до н. э., но при этом оказавшийся более продолжительным. Этот мир обеспечил неоспоримый персидский контроль в Малой Азии на полвека. Для царствования Артаксеркса, возможно, были характерны религиозные нововведения: он, как предполагается, поклонялся богине Анаитиде (Беросс, FGrH 680 F 11) и богу Митре, как и традиционному Ахура-Мазде. Есть прямое литературное свидетельство о том, что он установил статую Анаитиде (тождественна греческой Артемиде) в храме в Сардах (Климент Александрийский. Увещевание. V.65.324, ср. гл. 8а, с. 284 наст, изд., о новом рельефе Артеми- ды/Кибелы). Но выражение «религиозные новшества», используемое современными учеными, возможно, означает лишь (как и в случае с классическими Афинами), что теперь у нас есть новые свидетельства о культах, каковыми свидетельствами мы не располагали прежде.
21 Там же.
22 Lewis 1977 (А 33): 69 слл., а также: Stolper 1983 (F 60); Stolper 1985 (F 177): 116-124.
23 Westlake 1989 (A 62): гл. 17.
24 Bidez, Cumont 1938 (F 8): 4; Cook 1983 (F 14): гл. 14; L. Robert 1969-1990 (B 172) VI: 137—168; Briant 1982 (F 10): 458 слл. Ср. далее, c. 317 насг. изд. (М.-У. Столпер).


72
Глава 3. Персия
Третий Артаксеркс (Ох) вступил на престол в 359 г. до н. э. и восстановил персидский авторитет на западе державы. Но то, что провал Восстания сатрапов случился благодаря измене, означает, что самая опасная точка была пройдена уже к 360 г. до н. э. и, как мы увидим, масштаб волнений, в любом случае, преувеличен нашими источниками. Артаксеркс Ш немедленно распорядился распустить сатрапские наемные войска (см. схолии к Демосфену, IV. 19); а в конце 340-х он вернул Египет, который не подчинялся персам примерно с 404 г. до н. э.25. Смерть этого способного правителя в 338 г. до н. э. позволила А. Тойнби умозрительно рассуждать26 о том, каковы были бы шансы Македонца на завоевание Персии в конце этого десятилетия, доживи Артаксеркс Ш до начала греко-македонского похода, — по мнению Тойнби, шансы эти оказались бы не очень высокими.
Правление Арсеса, о котором теперь известно, что он принял тронное имя Артаксеркс IV [SEG XXVII.942 = М9)27, продолжалось с 338 по 336 г. до н. э. Ему наследовал Дарий Ш Кодоман, малодушный противник Александра, который, несмотря на свою прежнюю репутацию отважного воина (Диодор. XVTL6: война против воинственного племени кадусиев, о которых см. с. 90 наст, изд.), был вынужден бежать с поля битвы при Иссе и Гавгамелах и на котором закончилась прямая линия Ахеменидов.
III. 	Природа персидского правления
И ВЛАСТНЫЕ ПОЛНОМОЧИЯ САТРАПОВ28
Персидские методы, хотя они чрезвычайно интересны с точки зрения изучения империализма в древности, в современных компаративистских работах привлекают к себе меньше внимания, чем этого можно было бы ожидать29. Вплоть до недавнего времени персидскими имперскими целями исследователи пренебрегали еще в большей степени: достаточно долго лишь очень немногие сложные вопросы, хорошо знакомые по исследованиям афинского и римского империализма, удостаивались хотя бы простого упоминания. Были ли персидские намерения в основе своей агрессивными, или же Персия оказалась втянутой в греческие дела непроизвольно?30 Насколько осознанной была поддержка «медийству-
25 Bresciani в изд.: Gershevitch 1985 (F 25): 512, 522.
26 Toynbee A. Some Problems of Greek History (Oxford, 1969): 421 слл.
27 Дата его восхождения на престол, выведенная в работах Бэдиана и Бёрна (Badian 1977 (В 135); Bum в изд.: Gershevitch 1985 (F 25): 380 сл., примем. 1), судя по всему, правила нал. Надписи, маркированные литерой «М», см. в изд.: Homblower 1982 (F 644): 364 слл.
28 В целом по этой теме см.: Petit 1990 (F 45); Tuplin 1987 (F 65) и далее, с. 308 слл. наст. изд. (М.-У. Столпер).
29 N. Sherwin-White 1980 (А 56) — автор рецензирует изд.: Gamsey, Whittaker 1978 (А 22), обращая внимание на отсутствие в этой книге главы по Персии.
30 Walser в изд.: F 51: 155 слл., но см.: Homblower 1990 (F 36): 92; Baicer 1984 (F 5): гл. 1 — автор обсуждает империализм Ахеменидов, но обсуждение это носит чересчур теоретизированный и схематизированный характер.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
73
ющим» (т. е. настроенным проперсидски) группировкам и отдельным лицам, или же Персия всего лишь отзывалась на попытки тех, кто жаждал власти, там и тогда, где и когда эти попытки совпадали с ее интересами?31 Верно ли суждение о том, что Персия всегда поддерживала олигархические режимы?32 Для такого предположения имеются определенные основания33, из которых не самым последним, если ограничиться IV в. до н. э., является последующее введение Александром демократий на греческих территориях, отобранных у Персии (Tod № 192 = Harding № 107 — наиболее очевидный пример). Но если в политических курсах и Афин, и Спарты, и Александра (не говоря уже о республиканском Риме) можно увидеть прагматизм и идеологическую гибкость, не было ли то же самое характерно и для Персии? Некоторые напрашивающиеся ответы на некоторые из этих вопросов станут, как мне представляется, очевидными из материала данной главы, но первым шагом должна быть попытка рассмотрения конкретных реалий персидского контроля.
Мы можем начать с сопоставления двух пассажей из «Анабасиса» Ксенофонта, первый из которых носит крайне обобщающий, а второй — в высшей степени частный характер.
Первый пассаж (1.5.9): Персидская держава сильна из-за размеров своей территории и многочисленности населения, но она слаба из-за растянутости путей сообщения и разбросанности своих сил, в особенности при столкновении с быстрым врагом. Второй пассаж (V.5.24 слл.): один ко- марх (староста деревни) в Армении соглашается сотрудничать с людьми Ксенофонта, которые расположились у него на ночлег, и показывает им, где зарыто вино. Во втором пассаже интересно то, что, хотя ранее, в той же самой главе, говорится о персидском сатрапе, который расположился всего лишь в 5 км от данного места33а, и хотя есть упоминание о семнадцати жеребятах, приготовленных комархом34 этой деревни (cp.: V.5.34) в качестве дани персидскому Царю (всё это подтверждает реальность персидского присутствия), тем не менее Ксенофонт и его коллега Хейрисоф договариваются непосредственно с этим комархом. Неплохо бы узнать, чем закончилась эта история: наказали ли персы деревню? Или же ко- марх (который затем, пока не сбежал, был по принуждению Ксенофонта
31 Austin 1990 (F 2).
32 Homblower 1982 (F 644): гл. 5 — здесь обсуждаются свидетельства IV в. до н. э. в пользу этого суждения, а также возражения против него.
33 Что касается V в. до н. э., то надпись М—L Nq 40 = Fomara No 71 (ионийские Эриф- ры) обычно используется для демонстрации того, что, если вы противостоите демократическим Афинам, вы обязательно ищете поддержки у Персии; однако см.: Lewis 1984 (С 41), который показывает, что ситуация в «демократических» Эрифрах отнюдь не была столь однозначной, а также делает общие предостерегающие замечания относительно афинской «поддержки демократий».
33а На самом деле у Ксенофонта сказано «в парасанге отсюда»; парасанг — персидская мера длины, которая, согласно Геродоту, равняется 30 стадиям, то есть около 5,5 км, а согласно Страбону — 40 или 60 стадиям. — A3.
34 Briant 1981 (F 10): 416 и примеч. 52; ср.: Страбон. XI. 14.9. Об ахеменидской Армении вообще см.: Cook 1983 (F 14) 197 сл.


74
Глава 3. Персия
провожатым у греков) нашел способ сохранить доверие сатрапа? Или же сатрап даже и не обратил внимания на этот инцидент? В любом случае указанный второй пассаж звучит абсолютно правдоподобно, и его легко поставить в параллель к запискам путешественников, посещавших отдаленные селения огромных империй, населенных крестьянами и управлявшихся в соответствии с принципом Эдмунда Бёрка о «мудром и благотворном небрежении»34а, включая такие империи, как Римская, Оттоманская или царская Россия. Можно, например, для сравнения привести римскую Фессалию П в. н. э., мир апулеевского «Золотого осла», где воплощением административного управления является самопомощь, организованная местными общинами, которые решают свои проблемы в значительной степени собственными силами, сами защищают себя от разбоя и т. д.35. «То, что где-то далеко существует Император, ощущали все. Но лишь какие-то чрезвычайные обстоятельства могли привести его могущество в действие». Так, осёл в ключевом моменте этой римской повести реквизируется для наместника, и такое принудительное изъятие транспорта — в Риме точно так же, как и в Персии, — было одним из способов (другим способом было строительство дорог36) уменьшения «растянутости путей сообщения», каковую «растянутость» Ксенофонт критикует в приведенном ранее первом пассаже; тут на ум приходят семнадцать жеребят из второго пассажа. (Обратите внимание также на сообщение Диодора (XVL41.5) о том, как в 340-х годах до н. э. сатрапы Царя собирали корм для лошадей в финикийском Сидоне.) Такие изъятия фуража, как и вина и зерна в «Анабасисе» (Ш.4.31), были, судя по всему, самыми тривиальными видами конфискаций, к которым обычно прибегало центральное правительство. Всем остальным ведал и распоряжался этот ко- марх, и такое положение вещей сохранилось, несомненно, и при его внуке во времена Александра. (О подобной самостоятельности, характерной в IV в. до н. э. для западной Анатолии в отличие от Анатолии восточной, см. гл. 8а, где приводятся более официальные эпиграфические свидетельства по полномочиям греческих или эллинизированных местных общин в таких вопросах, как прием в число граждан и даже взимание налогов.)
Что можно сказать по поводу первого, более общего, пассажа у Ксенофонта? Позитивную часть — а именно силу, заключающуюся в человеческих и территориальных ресурсах, — отрицать невозможно; хотя битва при Марафоне в 490 г. до н. э. и Гавгамелах в 331-м, как и затяжной про¬
34а Бёрк Эдмунд (1729—1797) — британский публицист, политический деятель, член парламента, один из лидеров партии вигов. Выступал за компромисс с восставшими английскими колониями в Северной Америке. Принцип о «мудром и благотворном небрежении» (т. е. о терпимости и невмешательстве в дела колоний со стороны английских властей) был сформулирован Бёрком в его «Речи за примирение с колониями», произнесенной в Палате общин в марте 1775 г. —А.З.
35 Millar 1981 (А 40); ср.: Robert 1937 (F 705): 94 слл.; Sancisi-Weerdenburg в изд.: F 51:
268.
36 Cawkwell 1973 (В 25): 62, примеч. 3; Cook 1983 (F 14): 107 слл.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
75
вал в Египте, показывают, что количественный фактор сам по себе еще не гарантировал побед37. Но вторая, негативная, часть ксенофонтовской оценки вызывает больше сомнений. Идея об уязвимости Персидской империи для быстрого ашбасиса (т. е. неожиданного броска вглубь страны) из ее западной части, была идеей опасной, поскольку являла собой иллюзию, обманчивый миф, утверждению которого много содействовал Исократ (IV, Панегирик, особенно 145 слл.; V, Филипп) и который был обязан возникновением именно событиям 401 г. до н. э. и едва не случившейся победе Кира и его греков при Кунаксе. Но, когда Александр переправился в Азию, персидские сатрапы выстроились вдоль берегов Граника, чтобы отразить врага. Это было, как его верно называет Арриан [Анабасис. VII.9.7), «сатрапское сражение», которое организовали экспромтом лояльные сатрапы во главе войска, набранного из местных жителей. Можно добавить, что к западу от Ирана самое ожесточенное сопротивление Александру оказали такие города, как Галикарнасе, Тир и Газа, имевшие давнишнюю традицию клиентских отношений с Персией, а правители их ничего не получили бы от краха Персии. Такая позиция характерна для всего 4-го столетия, и она препятствовала восстаниям этого периода.
Чем 400 г. до н. э. отличался от 334-го? Говоря иначе, почему Кир чуть было не добился успеха? Ключевым определенно было положение самого Кира, а также аномальные условия, сложившиеся в западной Малой Азии к концу Пелопоннесской войны. В это время Тиссаферн и Кир соперничали друг с другом и одновременно домогались власти на побережье, при том, что Тиссаферну были предоставлены «города» (т. е. доходы от них, как в случае с Фемистоклом, см. с. 262 наст. изд.)38. Это вылилось в противоборство сатрапов, результатом чего стала политическая неразбериха, в условиях которой Кир мог набирать наемников по всей Ионии39 (как и на Пелопоннесе, и в Фессалии), не привлекая особого внимания. При всем том поначалу он должен был притворяться, будто готовится к карательному походу против писидийцев; это была правдоподобная выдумка (ср. с. 271 наст. изд. о писидийцах). (Согласно Ксенофонту (Анабасис. 1.2), Тиссаферн подозревал об истинных намерениях Кира, когда тот еще находился в Сардах, но, похоже, не обладал достаточными силами на какие-то более решительные шаги, кроме как послать рапорт Царю о действиях Кира. На это ушло время, позволившее Киру во главе своего войска беспрепятственно покинуть Анатолию.) С этим совпало необычное положение Кира в 407—401 гг. до н. э. как «сатрапа Лидии, Великой Фригии и Каппадокии, а также начальника тех [наемников], которым надлежало собраться на равнине Кастола» (Ксенофонт. Анабасис.
1.9.7). Статус наместника нескольких сатрапий позволил ему обойти первую линию персидской обороны, а именно сильных и лояльных сатрапов
37 Cawkwell 1968 (F 13).
38 Lewis 1977 (А 33): 122.
39 Roy 1967 (К 53): 297, 300, 302, 307.


76
Глава 3. Персия
западной Анатолии, одним из которых он был и сам. Ничего такого не было в 334 г. до н. э. Этого не было даже тогда, когда в Малую Азию вторгся Агесилай, имевший, вероятно, более ограниченную цель — создание своего рода кордона из мятежных сатрапов (см. далее, с. 95—96 наст, изд.): он не мог надежно контролировать Ионию и Карию, так что, в отличие от Кира, беспрепятственно ушедшего из Анатолии, он не мог бы — даже если предположить, что он этого хотел, — отправиться на восток, имея незащищенный тыл. Агесилай рисковал бы оказаться запертым во внутренних районах страны. (На вопрос, почему Александр преуспел в том регионе, где Агесилай потерпел неудачу, следует ответить, указав на способность Александра брать укрепленные города, что стало во многом неожиданным результатом технического прогресса в таких местах, как Сицилия и Фессалия.)40
Лояльность сатрапов при Гранике предстает поразительным, и важным, фактором; если мы ее объясним, то сможем проникнуть в секрет успеха, сопутствовавшего персам в течение столь долгого времени. Вина за падение Ахеменидов во многом должна быть возложена лично на Дария Ш, и оно, несмотря на критику Ксенофонта, не может быть связано с природой Персидской державы в целом. Не было ничего фатально неправильного с войсками, как и с системой руководства ими или с сатрапами. Да, персидская пехота была слаба, но персидская конница сражалась отважно и достаточно успешно против Александра и при Иссе, и при Гавгамелах. Что до персидских военачальников, то лишь одержимость литературных источников Александром и его прославлением замаскировала эффективность персидского контрнаступления в Эгеиде в конце 330-х годов до н. э.41.
Для Ксенофонта в его более теоретических сочинениях о Персидской державе, а именно в «Домострое» (кн. IV) и в соответствующих частях «Киропедии», а также, косвенно, для Исократа хорошее поведение сатрапов гарантировалось целым набором средств институционального контроля: наличием постоянного царского войска (Исократ. IV. 145), разделением властных полномочий (между начальником гарнизона и гражданским правителем. — А.3) и поощрением взаимного шпионажа и доносов (Ксенофонт. Домострой. IV. 10), гарнизонами, назначавшимися Великим Царем для надзора и в качестве предохранительной меры против потенциально мятежных наместников42 (Ксенофонт. Киропедия. VIIL6.1), разъездными инспекторами с полицейскими функциями [Там же. 16), царскими писцами при сатрапских дворах (Геродот. Ш. 128.3) и т. д. Представление о Царевом Оке (Геродот. 1.114; Эсхил. Персы. 980; Плутарх. Артаксеркс. 12), а также о Царевом Ухе (Ксенофонт. Киропедия. VÛI.2.11) привлекало внимание греков, но из этих двух должностей восточные источники до сих пор подтверждают существование лишь «Уха», в арамей¬
40 Anderson 1970 (К 3): 140; Anderson 1974 (В 4): 28, cp.: Meyer 1909 (В 77): 7.
41 Bum 1952 (D 164).
42 Homblower 1982 (F 644): 145 слл.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
77
ской форме — «guskaye» («подслушиватели», «слухачи»). Однако полной уверенности в том, кто именно здесь имеется в виду, нет43. (Ср. с. 362 наст, изд.)
Действительно, немногое из этой греческой картины находит подтверждение с персидской стороны. Для греков, помнивших последних тиранов своей собственной архаической поры, опиравшихся на личных палиценосных телохранителей, а также смотревших со стороны на методы сиракузянина Дионисия I, было естественно связывать авторитарное правление со строгим и жестким контролем. Так, в «Греческой истории» Ксенофонта (VI. 1.12) одному фессалийскому оратору, Полидаманту из Фарсала, приписаны следующие слова: «В Персии любой человек, за исключением одного-единственного мужа, воспитан так, чтобы быть скорее рабом, нежели жить для себя». (Далее в своей речи он говорит, что Великий Царь был доведен до края гибели относительно небольшими отрядами, предводительствуемыми Киром и Агесилаем, — слабость этого утверждения применительно к Киру уже обсуждалась выше, применительно же к Агесилаю оно совершенно ложно или, в лучшем случае, не- проверяемо, хотя вера в это была распространена не в меньшей степени.) Далее, греки, в представлении которых общество было поляризовано между гражданами-гоплитами и рабами-собственностью, были склонны говорить о персидских подданных в метафорических терминах второсортной, или рабствующей, категории — поскольку к первым — гражда- нам-гоплитам — эти подданные, очевидно, не принадлежали. (Ср.: Диодор. IX.31.3; Геродот. 1.89.1; П.1.2.) Персидская имперская манера выражаться может до некоторой степени поддержать эту концепцию: персидский Царь обращается к Гадату как к своему дулосу, т. е. рабу (см. греческую надпись М—L № 12, письмо Дария I), и тот же самый Дарий в «Бе- хистунской надписи» называет Гобрия своим «bandaka», используя древнеперсидское слово, означающее «слугу». Но в первом из этих текстов греческое слово со значением «раб», возможно, представляет какую-то форму семитского слова «‘ebed», которое может «означать» всё что угодно — от домашнего слуги-мужчины до политического подданного или какого-нибудь служащего Царя44. Древнеперсидское слово «bandaka» столь же неопределенно (слуга или подданный? — Ср.: Kent 1953 (F 39)). Правда состоит в том, что восточные термины, обозначающие людей зависимого статуса, хорошо известны своим коварным характером, а греческая терминология — плохой источник по персидским социальным отношениям. Несколько более существенным является то, что в 380-х годах до н. э. Евагор, царь кипрского города Саламина (ок. 411—374 до н. э.), возражал против статуса персидского «раба» применительно к самому себе и желал «быть подданным царя в качестве царя» (Д иодор. XV.8): Евагор Кипр¬
43 EÜers 1940 (F 18): 22 сл.; Kraeling 1953 (F 465): 37; Cook 1983 (F 14): 143; но обратите внимание на изд.: Hirsch 1985 (В 19) и Sancisi-Weerdenburg в изд.: F 52: 269. О сомнениях по поводу «guiskaye» см.: Petit 1990 (F 45): 171 примеч., 282.
44 Brown F., Driver S.R., Briggs C.A. Hebrew and English Lexicon of the Old Testament (Oxford, 1907): 713-714.


78
Глава 3. Персия
ский, по-видимому, знал семитские нюансы арамейского слова со значением «раб», каким бы это слово ни было. Но в конечном итоге персы не стали проявлять чрезмерной щепетильности по поводу того эпитета, который будет применяться к Ев агору: они признали за ним право подчиняться Царю при сохранении и за ним самим титула царя [Там же. 9.2); это была уступка со стороны Оронта (сатрап Армении, пасынок Артаксеркса П, командовавший персидскими войсками в войне с Евагором. — А.З.), которую Артаксеркс не отменил. Но вся суть этого инцидента состоит в том, что Евагор желал, чтобы к нему относились особым образом или, быть может, так же, как к «царям» Сидона в Финикии.
Лучше всего начинать не с терминологии или греческих неправильных представлений, а с засвидетельствованных сатрапских акций и тех сфер, в которых они проявляли пассивность. Оказывается, отношения с царем носили феодальный характер, оставляя за сатрапами широкую свободу действий, в обмен на военную службу, и основаны эти отношения в конечном итоге были не на формальных средствах управления, но на лояльности к системе вассальной зависимости, покровительства, а также территориальных и иных видов даров, каковая система была чужда грекам классической эпохи. Их предки VII в. до н. э. и более раннего времени могли лучше понимать такие отношения, если только досоло- новский статус «гектеморов» верно интерпретируется в одном из предыдущих томов КИДМ как статус до некоторой степени добровольный и договорной44'1 [КИДМ Ш.З: 455). Хотя некоторые исследователи советуют избегать слова «феодал», мы не должны бояться его использования, как и слова «серв» (крепостной. — А.3) и иных подобных терминов для интерпретации отношений, существовавших при Солоне или в Персии:45 отличия от средневековой Европы вполне очевидны, и они менее значимы, чем сходства. Правда состоит в том, что сами классические греки, такие как Геродот, были весьма расположены к идее обоюдности, и Геро- дотова «История» может быть понята как некое переплетение актов воздаяния за добро и зло, совершенных другими людьми46. Но Геродот, Ксенофонт и даже Фукидид (П.97)47 определенно не стали бы комментировать важность персидской системы раздачи даров, если бы не смотрели на нее как на по-настоящему необычную практику даже по их собственным стандартам гостеприимства.
Фактическое поведение персидских сатрапов, на что было уже кратко указано, не обнаруживает признаков большого отличия от способов царского управления, перечисляемых греческими источниками, или признаков запрета на использование таких способов. (Куда смотрели царские писцы и Царевы Ока во время волнений 360-х?) Ксенофонт (см. выше) говорит, что ответственные только перед Царем гарнизоны следили за
44а Слово «гектеморы» дословно означает «шесгидольники»; эти люди, по всей видимости, были арендаторами земли, обрабатывавшими ее на условиях издольщины. — A3.
45 Rhodes 1981 (В 94): 94. Об ахеменидском феодализме см.: Petit 1990 (F 45): 243 слл.
46 Gould 1989 (В 46).
47 Briant в изд.: F 51: 6; Homblower 1991 (В 62): комментарий к Фукидиду, П.97.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
79
лояльностью сатрапов48. Этому в источниках имеется кое-какое подтверждение: так, есть ворота на Царской дороге (Геродот. V.52), а также упоминается царский гарнизон у Киликийских ворот (Ксенофонт. Анабасис. 1.4.4); далее, Оронт (там же. 1.6; не путать этого Оронта с сатрапом Армении. — А.З), находившийся в царской крепости лидийских Сард, остается верным Артаксерксу и не присоединяется к мятежу Кира. Однако в большой трехязычной надписи, обнаруженной в ликийском Ксанфе и опубликованной в 1974 г., сам сатрап Пиксодар назначает командира городского гарнизона (SEG XXVII.942 = М9: 337 г. до н. э.). Ксенофонт, возможно, соблазнился на сомнительное обобщение из единственного примера из Лидии, по поводу которой в классической литературе имеются сведения о целом ряде использовавшихся здесь механизмах контроля49.
Говоря в более общем смысле, на практике военная компетенция сатрапов ничем не стеснялась при проведении рутинных кампаний и при осуществлении полицейских функций, несмотря на явное преувеличение Эфора, заявляющего, что «персидские командиры, не имея прерогатив на самостоятельное ведение военных действий, обращались к царю по любому поводу» (Диодор. XV.41.5). Сатрапы IV в. до н. э., такие как Оронт, Аброком и Тирибаз, предпринимали второстепенные военные операции (насколько мы можем это видеть) без обращения к Царю;50 также и Фарнабаз вряд ли всякий раз заручался согласием Царя, когда совершал в Мисии облавы на разбойников (Ксенофонт. Греческая история. Ш.1.13). Использовавшиеся войска могли быть или наемниками, часть которых, несомненно, брались из гарнизонов (наемники, находившиеся под командой сатрапа, засвидетельствованы по меньшей мере со времен Писсуфна, т. е. примерно с 440 г. до н. э., см.: Фукидид. 1.115)51, или же они могли набираться для конкретного случая из местных или персидских рекрутов, наподобие тех людей, о которых Ксенофонт говорит, что они должны были собраться под началом своего караноса52 (т. е. командира) в долине Кастла (Анабасис. 1.1.2; 9.7, а также: OGIS 488) или «в Фимбрарах» [Киропедия. VI.2.11)53. Именно такое войско можно мельком заметать в 350-х годах до н. э. в действиях отряда, состоящего из рекрутов, набранных с «территории перса Тифравста»; эти действия засвидетельствованы в одном папирусе, опубликованном в 1903 г. и охватыва¬
48 Tuplin 1987 (F 66) и Tuplin в изд.: F 40: 67 слл.
49 Tuplin 1987 (F 66): 234.
50 Meyer 1901 (А 37): 72 сл.; Homblower 1982 (F 644): 146; Cook 1983 (F 14): 84 и в целом гл. 16.
51 Roy 1967 (К 53): 322 сл.; Seibt 1977 (К 54); Lavelle 1989 (К 32).
52 О караносе см.: Petit 1983 (F 44); Petit 1990 (F 45): 133 слл.
53 Фимбрары нужно локализовать, возможно, близ АдальуСаталы, и, при всем уважении к Дж. Коквеллу, они не тождественны Кастолу, находящемуся в 50 км к востоку- югу-востоку (Cawkwell 1979 (В 26): 405). Более приемлемую локализацию см. в изд.: Ви- resch 1898 (F 595): 184; Robert 1962 (F 706A): 100 слл. Фимбрары не идентичны и Фибарнам, опять при всем уважении к Коквеллу; см. по этому поводу указанное место в работе Буре- ша, который уже отверг это предположение. См. также: Meyer 1909 (В 77): 13, примеч. 1.


80
Глава 3. Персия
ющем события Союзнической войны между Афинами и их союзниками [FGrH 105, панирус Райнера, вместе со схолией к Демосфену, IV. 19). Вот и в великих «правильных» сражениях, таких как Саламин или Гавгамелы, сатрапы сплошь да рядом командовали войсками, набранными на их собственных территориях54.
Всё это можно использовать для опровержения еще одного греческого мифа, связанного с регулярной персидской армией. Знаменитое название «Бессмертные», наличие которого у персов не имеет надежных подтверждений, возможно, является неправильным переводом слова, означающего феодальных «последователей»; а «персидское и мидийское войско, которое было со мной» («Бехисгунская надпись»), то есть с Дарием I, относится к периоду экстраординарных потрясений, охвативших империю55. (Более полезным было бы свидетельство о «царской армии» из 120 тыс. воинов, отправленной против кар духов (см.: Ксенофонт. Анабасис. Ш.5.16), если бы этот инцидент заслуживал полного доверия; см. далее, с. 90 наст, изд.) И не следует отрицать того, что сатрапы могли просить войска «у Царя», как в 396 г. до н. э. это сделал Тиссаферн, получивший множество воинов, см.: Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.6; 11. Но почему всё это не могло быть сделано в духе Флавиев-Антонинов путем перетасовывания войск в районах вокруг различных проблемных мест, согласно тому принципу, который стратегические аналитики называют «политикой регионального развертывания»?56 Для Персии, как и для Рима, коммуникационные и транспортные трудности были хорошим аргументом против того, чтобы иметь «единый централизованный резерв по современному образцу»57. Морские операции определенно организовывались примерно таким образом (ср.: Диодор. XIV.98.3; XVI.42 — обе операции против Кипра). Флотилии строились по мере необходимости для конкретных целей, и это было растянутое во времени предприятие58 (ср. с. 93 наст. изд. для 397 г. до н. э.). Важнее вопроса о подтверждении существования регулярной армии, наличие какового подтверждения зависит, возможно, от случая, является вопрос о том, не была ли такая армия просто ненужной: персидская система являлась гибкой, неформальной и по своему характеру феодальной. Гераклид Кимский рассказывает [FGrH 689 F 2) о царских «сотрапезниках», связывая данный статус с военной службой, — как мы уже видели, эта догадка подтверждается табличками крепостной стены из Персеполя, поскольку они являются надежными свидетельствами по системе обеспечения «продовольствием». Но, как и в позднейших феодальных сообществах, эти отношения воспроизводились и на более низких уровнях, чем царский: так, Кир Млад¬
54 Homblower 1982 (F 644): 147.
55 О «Бессмертных»: Fiyein в изд.: Walser 1972 (F 68): 87. Несогласие: Cook 1983 (F 14): 101 и 246, примем. 1; Petit 1990 (F 45): 145, примем. 152. «Бехисгунская надпись»: Andrewes 1961 (В 5): 17 слл.
56 Luttwak 1976 (А 34): 80 слл.
57 Там же: 84.
58 Cawkwell 1970 (С 109): 47 сл.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
81
ший имеет своих «сотрапезников» (Ксенофонт. Анабасис. 1.8.25), да и при сатрапе Спифоробате при Гранине находятся его собственные «родственники», своего рода личная «сопровождающая кавалерия» (Диодор. XVn.20.2)59. Некоторые из них, хотя вряд ли все, могли и в самом деле быть настоящими родственниками, как, например, таковым являлся незаконнорожденный брат Фарнабаза Батей, командовавший, согласно Ксенофонту [Греческая история. Ш.4.14), отрядом конницы. Рассказывая о гибели Кира Младшего [Анабасис. 1.8), Ксенофонт более всего превозносит то, что тот внушал людям преданность и любовь к себе; жест изменника Оронта, который дотрагивается до пояса Кира, определенно носит феодальный характер59а, и ему можно найти более или менее очевидные средневековые параллели. (У арабского историка ат-Табари палач абба- сидского военачальника ал-Афшина хватается за его пояс60.)
Другим методом, о котором литературные источники говорят как о способе ослабления сатрапского влияния, было отделение гражданской ответственности от военной (Ксенофонт. Домострой. IV. 11) или разграничение властных полномочий каким-то подобным образом. Для одной из сатрапских столиц, лидийских Сард, это засвидетельствовано как для начала ахеменидского правления (Геродот. 1.15.3, хотя в данном случае это не увенчалось успехом), так и для его конца (Арриан. Анабасис. 1.17.7 — здесь сообщается о распоряжениях Александра, которые полностью соответствуют распоряжениям Кира Великого, данным двумя веками ранее). Именно меры, принимавшиеся в Лидии, могли, как мы видели, стать основой для Ксенофонтова обобщения.
Власть могла быть «разделена» и менее формальным способом: о двух самых известных сатрапах фукидидовского времени, Фарнабазе и Тиссаферне, прямо сказано, что они были соперниками (Фукидид. νΊΠ.109; ср.: 99). Далее, из слов Ксенофонта [Греческая история. Ш.4.26) можно сделать вывод о давнишней вражде между Фарнабазом и Тиф- равстом;61 то же самое подтверждает Диодор (XV.8 слл.) относительно Тирибаза и Оронта. Хотя подобного рода конкуренция обычно не была направлена на взаимное уничтожение, в случае с Киром и Тиссаферном она носила именно такой фатальный характер (Плутарх. Артаксеркс. 3.3); «персы» в Сардах (личности и статус этих персов не уточняются), выражавшие недовольство поведением Тиссаферна уже перед битвой при Сардах62 (обвиняя его в предательстве. —А.З.), разоблачили его (Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.25), точно так же, как он сам разоблачил в
59 Sekunda в изд.: F 40: 185 — автор разделяет данную точку зрения.
о9а Речь идет о символическом жесте во время суда над Оронтом, происходившем в палатке Кира; в суде участвовали все военачальники Кира, которые за доказанную измену приговорили Оронта к смерти; см.: Ксенофонт. Анабасис. 1.6.10. Не путать этого Оронта с сатрапом Армении. — A3.
60 Bloch М. La société féodale (P., 1949): 224 слл. [Блок М. Феодальное общество (М., 2003)]: «Формирование уз зависимости». Об ат-Табари см.: Widengren 1969 (F 71): 27 сл.
01 Lewis 1977 (А 33): 143, примеч. 51.
62 	Anderson 1974 (В 4): 52; Lewis 1977 (А 33): 142, примеч. 47; Beloch 1912-1927 (А 5) Ш2.!: 46, примеч. 1; Meyer 1909 (В 77): 20.


82
Глава 3. Персия
свое время Кира, и, поскольку мать последнего, Парисатида, горела жаждой мщения за смерть Кира, Тиссаферну отрубили голову63. Товарищеское соперничество — это одно, но вот реальное объединение нескольких сатрапий было, конечно, делом крайне редким. Неясно, являлись ли «сыновья Фарнака», упомянутые у Фукидида (\ТП.58.1), совместными сатрапами. Перс Оронтобат и Гекатомнид63а Пиксодар делили власть в Карии (Страбон. XIV.2.17), но назначение Оронтобата произошло отнюдь не в связи с нелояльностью Пиксодара, а в связи с прямо противоположным обстоятельством — его возвращением в вассальную зависимость; при этом братско-сестринские сатрапии ранних Гекатомнидов в Карии (Мав- сол + Артемисия: ILabraunda 40 = М7; Идрией + Ада: Robert L, Hellenica Vn.63 слл. = М5) основаны на аномальной кровосмесительной связи и представляют собой не какой-то важнейший ахеменидский метод ослабления могущества местных правителей, а метод Гекатомнидов по усилению власти местного правящего рода. Это могло быть также подражанием своим господам Ахеменидам, практиковавшим эндогамию, а также способом легитимации своей власти по величественному иранскому образцу64. Следует, впрочем, напомнить, что именно подобные вещи, в особенности же беспрецедентные случаи исполнения сатрапских полномочий женщинами (Артемисия и Ада), вызывают сомнения относительно того, были ли те вообще «реальными» сатрапами65, хотя обе правительницы определенно использовали этот титул в греческих надписях (см. с. 266 сл. и сноску 23 к гл. 8а наст. изд.).
Обобщающее заявление Эфора о том, что во всех вопросах сатрапы подчинялись Царю, не конкретизировано, и оно, по всей видимости, касается как дипломатии, так и военного дела. Здесь греческие теоретические представления и засвидетельствованная реальность опять расходятся. О кардухах из южной Армении говорится, что они заключали соглашения с «сатрапом на равнине» (Ксенофонт. Анабасис. Ш.5.16). Насколько типичной была сатрапская самостоятельность, подразумеваемая в этом случае? Современные историки пользуются выражением «периферийный империализм» при описании далекоидущих решений, принимаемых человеком, который находится непосредственно на месте и не имеет никакой возможности консультироваться с отдаленной центральной властью66. Возможно, Персидская империя расширилась до своих пределов именно таким образом, то есть через посредство сатрапских инициативных начинаний, на которые Царь никого не уполномочивал, но которые
63 Westlake 1989 (А 62): гл. 17.
63а Гекатомниды - династия карийского происхождения, правившая Карией в качестве сатрапов вплоть до Александра Македонского. — A3.
64 О Фукидиде (УШ.58.1) см. Andrewes в изд.: Gomme, Andrewes, Dover 1945—1981 (В 44): комментарий к указ, месту, а также: Lewis 1977 (А 33): 52, примеч. 17. О Карии см.: Homblower 1982 (F 644): 151, 167; 358 слл.
65 Petit 1988 (F 693).
66 Richardson 1986 (A 49): 177 — здесь содержится ссылка на изд.: Fieldhouse 1981 (А 17): 23.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
83
он и не запрещал. Такие самостоятельные действия совсем необязательно свидетельствуют о нелояльности. С другой стороны, Демосфен (XV. 11—12) и Агесилай у Ксенофонта [Греческая история. IV. 1.36 — здесь Аге- силай советует Фарнабазу «усиливать свою собственную власть [архе), а не могущество Царя») самоуверенно полагают, что сатрапы будут искать выгоду от неудач Царя; также и Исократ в 380 и 346 гг. до н. э. высказывал подобный оптимизм (TV. 162 и V.103 — в обоих случаях выражается надежда на то, что карийские Гекатомбиды изменят Йерсии в интересах греков). В действительности же Исократ в 346 г. очевидным образом просчитался: вскоре Идрией на основании полученных от персов полномочий напал на мятежный Кипр (с. 394 сл. наст. изд.). Другими словами, содержащиеся в греческой литературе обобщения, в особенности же обобщения ораторов и авторов памфлетов, помогают нам не очень сильно. Следует также помнить о возможности того, что заявление, сделанное Эфором, на самом деле зачастую было со стороны сатрапов блефом в отношении греков либо способом выиграть время67.
Замечательным примером сатрапских действий является помощь, которую Мавсол оказывал врагам Афин, в частности, островам, отпавшим от Второго Афинского морского союза, а также, во время Союзнической войны 350-х годов до н. э., — иным их недругам: поскольку война была окончена (Д иодор. XVI.22) лишь после того, как Великий Царь предупредил о своей готовности вступить в нее лично, получается, что исходное вмешательство Мавсола (Там же. 7) не было санкционировано Царем. Диодор (XV. 10.2), то есть Эфор, намекает, что Артаксеркс мог не одобрить (и аннулировать?) соглашение Оронта с Евагором, хотя в реальности Царь не сделал ни того, ни другого. Сохранились надписи, которые фиксируют деловые отношения между греческими государствами и персидскими сатрапами как несомненно независимыми агентами: трудность заключается в том, что есть основания усомниться — на тот момент — в лояльности некоторых из этих сатрапов. Так, и надпись, известная как ответ сатрапам (Tod No 145 = Harding No 57; cp. с. 118 наст, изд.), и дарование афинского гражданства Оронту [IG 1Р.207а; см. с. 117 наст, изд.) можно отнести к периоду нестабильности в западных провинциях. Эпиграфически лучше всего представлена Кария, и здесь два дипломатических документа, а именно декрет о даровании проксении критскому Кноссу, в каковом декрете значатся имена Мавсола и Артемисии, и договор с памфилийской Фаселидой [ILabraunda 40; Bengtson, ScLA 260 = М7 и М10) не выказывают никакого почтения к Персии. Также почти нет никаких оснований для голословного отнесения этих двух документов к тому короткому периоду в конце 360-х годов до н. э., когда Мавсол открыто бунтовал против Персии (к 361/360 г. до н. э. он стал вновь лояльным, см.: Tod No 138, строка 17). Как бы то ни было, текст из Фаселиды содержит, по всей видимости, «присягу царю»68 — формулу, которая хотя
67 Lewis 1977 (А 33): 58.
68 Homblower 1982 (F 644): 153.


84
Глава 3. Персия
и не исключает сатрапской дипломатической инициативы в данном вопросе, определенно исключает восстание. В декрете по поводу Кносса использована фраза «страна, которой правит Мавсол», άρχει, и это очень смелый глагол; впрочем, Геродот (VU. 19), Фукидид (УШ.бЛ; 99) и Ксенофонт [Анабасис. 1.1.8) — все используют соответствующее имя существительное архе, αρχή , когда говорят о власти сатрапов. (Особенно показательным в данном отношении является словоупотребление Ксенофонта в
IV. 	1.36 «Греческой истории», в упоминавшемся выше пассаже о Фарнаба- зе.) В связи с сатрапами из рода Гекатомнидов (см. выше) хорошо было бы понять, является ли высокая степень их самостоятельности чем-то из ряда вон выходящим или же она просто хорошо документирована. Возможно, и то, и другое одновременно.
Последней важнейшей сферой сатрапской компетенции, после военной и дипломатической деятельности, являются финансы и налогообложение. То, что сатрапы обязаны были посылать дань Царю, утверждает Фукидид (УШ.б — о Тиссаферне) и намекает Диодор, который говорит (XV.90), что во время Восстания сатрапов половина доходов Царя перестала доходить до государственной казны. Сатрапы определенно чеканили монету, однако точка зрения, принятая в первом издании этого труда [CAHY11: 21), согласно которой сатрапы, открывавшие месторождения золота, стремились захватить трон, теперь опровергнута:69 в IV в. до н. э. в разных местах разные лица, находившиеся под персидским сюзеренитетом и отнюдь не бунтовавшие в это время, открывали золотые месторождения. Обращение к золоту, этой «валюте по необходимости», по большей части является признаком чрезвычайной ситуации, которая может быть, но может и не быть следствием восстания.
Итак, деньги, как и другие виды дани (наподобие лошадей и пшеницы из Армении, см. выше), собирались сатрапами. (Даже сама Персида, согласно Геродоту (Ш.97.1), «свободная от дани», на деле, похоже, должна была платить подать, называвшуюся bazis70. Однако, скорей всего, она не была слишком большой, и в любом случае Персида, как кажется, не всегда имела своего собственного сатрапа.)71 В западных провинциях, по крайней мере, часть этой собранной дани перечеканивалась в монеты греческого стиля, без сомнения, ради оплаты наемникам. (В качестве примера можно привести монету Фарнабаза (рис. 1), с его портретом на аверсе и военным кораблем на реверсе, которой, вероятно72, расплатились с некото-
69 Homblower 1982 (F 644): 179.
70 Дандамаев М.А. Работники царского хозяйства в Иране в конце VI — первой половине V в. до н. э. // Вестник древней истории. 3 (1973): 3 слл.; Briant 1982 (F 10): 414, при- меч. 43; Там же: 501 слл. — здесь обсуждается пассаж: Геродот. Ш.97. См. также: Koch 1981 (F 39А); Koch 1990 (F 393): 8-40.
71 Dandamayev, Lukonin 1989 (F 16): 106 сл. (= Дандамаев M. А., Луконин В. Г. Культура и экономика древнего Ирана (М., 1980): 108 слл., 186 слл. — А.З.); Petit 1990 (F 45) — по правде говоря, создается ощущение, что автор этой работы даже не осознаёт, что в связи с сатрапией Персиды есть проблема.
72 Кгаау, Hirmer 1966 (В 201): 72 слл., ил. 718.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
85
Рис. 7. Тетрадрахма из Кизика; Фарнабаз (413—372 гг. до н. э.). (Публ. по: Kraay, Hirmer 1966 (В 201): рис. 718.)
рыми греческими моряками, участвовавшими в битве при Книде — о последней см. далее, с. 100 сл. наст, изд.) В связи с податями, перечисленными у Геродота в Ш.89 слл., следует думать73, что, по крайней мере, их часть удерживалась сатрапом на собственные нужды — оплату наемникам или, как в случае с Гекатомнидами, на содержание флота из ста кораблей, см.: Ксенофонт. Агесилай. П.26 слл. Оксиринхский историк (XIX) говорит, что Тифравст снабдил Конона 220 талантами из прежней ουσία (т. е. из имущества) Тиссаферна; но из той же главы можно сделать вывод, что сатрап обычно не мог финансировать продолжительное время из собственных ресурсов военные действия либо вообще не имел права их финансировать. Но конечно же не всё отправлялось к царскому двору (старая, широко распространенная, точка зрения, согласно которой Персия занималась экономически гибельным накоплением драгоценного металла, ныне поставлена под сомнение74, несмотря на такие греческие свидетельства, как: Поликлит, FGrH 128 F 3). В античных источниках нет ни одного явно выраженного, имеющего обобщающий характер утверждения относительно того, что сатрапы вычитали что-то ради текущих расходов, хотя в обсуждавшемся выше пассаже из «Анабасиса» (Ш.4.31) Ксенофонт говорит о пшеничной муке, вине и ячмене, которые «были собраны для сатрапа той области»75. Однако персепольские таблички крепостной стены показывают сложную, централизованную систему выдачи продовольствия.
Здравый вывод состоит в том, что текущие расходы сатрапии обеспечивались, конечно, самой областью: сатрап брал то, в чем нуждался, еще до отправки всего остального. Но мы, честно говоря, не знаем, какова
73 Petit 1990 (F 45): 160.
74 Briant 1982 (F 10): 489; Stolper 1985 (F 177): 143-146; Petit 1990 (F 45): 162 - автор опровергает точку зрения, высказанную в изд.: Olmstead 1948 (F 43). Но ср.: Cameron 1948 (F 12): 10 слл.; Cook 1983 (F 14): 137, 204.
75 Altheim, Stiehl 1963 (F 1): 137 слл., 150 слл.


86
Глава 3. Персия
была пропорция между центральным и местным потреблением. Наше неведение в таких вопросах не ограничивается лишь Персией: нам кажется, что мы многое знаем о классических Афинах, но и здесь также неясно, как аттический дем (деревня) наподобие Рамнунта мог построить дорогой храм Немесиды за счет собственных средств (являвшихся, как известно, небольшими) без «каких-то субсидий» от государства (М—L № 53 и комментарий). Фраза «налоги, контролируемые общиной», которая предполагает существование совместного обложения в пользу частично автономной, обладающей налоговыми льготами местной единицы, и в пользу высшей власти, обладающей фискальным суверенитетом, впервые фиксируется в IV в. до н. э., примерно в одно время и в персидской Малой Азии (гл. 8а, с. 280 наст, изд.), и в администрации аттических де- мов: SIG 1094 — этот относящийся к Элевсину текст намекает на наличие других сборов, уплачивавшихся в город Афины. Иными словами, общины западной Анатолии, входившие в состав сатрапий, могли заимствовать из Афин фискальные идеи и терминологию, необходимые для того, чтобы определить, где заканчиваются притязания местной общины и начинаются притязания Царя.
Но, как мы видели, не все сборы, требовавшиеся Персией, носили финансовый характер. Персидская щедрость в раздаче подарков, полидо- рия (Ксенофонт. Киропедия. У1П.2.7, cp. VH. 1.43), повышала престиж дарителя (см. выше, с. 78 наст. изд.). Это также было эвфемизмом (т. е. словом, заменяющим другое, грубое, неудобное в данной ситуации или вообще нежелательное с точки зрения культурно-речевых норм конкретного общества. — А.3.) для обозначения того, в чем можно усмотреть систему экспроприаций и конфискаций, если смотреть на это с точки зрения тех, кто вынужден был уступить свои земли или свое имущество персам либо персидским фаворитам, которые были таким образом облагодетельствованы короной (ср. далее, с. 262—263 наст, изд., о ситуации в Ионии IV в. до н. э.). Наконец, это была система взаимных обязательств: люди типа Тифравста, имевшие свою хору (χώρα, то есть земельные имения), должны были выводить из этих поместий ополчения, когда враг грозил державе в целом или этому конкретному краю. Связь дарений с военными налогами или военной службой проявляется76 в самом общем понятии, использовавшемся для обозначения «пошлин» в ахеменидской Вавилонии, nadanattu, которое родственно древнееврейскому корню со значением «давать». А неопределенность, существующую между понятиями «пошлины» и «военная служба», иллюстрирует еще одно слово со значением «пошлины», а именно ильку [ilku], которое связано с семитским корнем, означающим «идти».
В Вавилонии пошлины отправлялись Царю главами местных коллективов, hatru (их роль можно сравнить с ролью армянского комарха77, или
76 Homblower 1982 (F 644): 157 — автор ссылается на работы: Cardascia 1951 (F 83); Cardascia 1958 (F 84); a также на: Дандамаев 1967 (F 92); Дандамаев 1969 (F 95); Дандамаев 1984 (F 95).
77 Briant 1982 (F 10): 416, примеч. 52; см. далее, с. 301 сл. наст. изд.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
87
местных эклогисов, т. е. сборщиков (Антифонт, F 52 Blass), взимавших подати для Афинской державы); быть может, пошлины отправлялись через каких-то посредников — через вавилонского сатрапа? Легко вообразить, что подобная система действовала в деревнях и полисах Анатолии, где деревни выполняли главную роль по сбору податей. Так, Александр притязает на хору, то есть территорию, Приены (он освобождает город от «контрибуции»)78 и приказывает, чтобы деревни, населенные негреками и потому, в его глазах, имеющие меньше оснований для уважения, нежели греки, живущие в полисе, продолжали платить ему форос, т. е. дань. Часть этой дани, как предположено выше, использовалась, видимо, для покрытия местных издержек; в данной связи интересным оказывается один документ о передаче прав на землю из эллинистических Сард (Buckler, Robinson 1932 (F 594) No 1), который показывает, что некоторые деревни были ответственны за содержание воинских отрядов. Это, возможно, было наследием ахеменидской практики (или македонской? Cp.: SEG ХШ 403 о похожем порядке в эллинистической Македонии при Филиппе V).
Аристотелевская «Экономика», вероятно, самый ранний трактат, описывающий условия в державе Селевкидов, хотя эти условия и выглядят до некоторой степени как персидские, различает частные, гражданские, сатрапские и царские доходы (1345Ь7 слл.). Мы видим, что отличие между сатрапским и царским налогообложением туманно, отчасти потому, что хотя сатрапы были обязаны посылать царю собранные доходы, они несли собственные расходы; отчасти же потому, что виды податного бремени, налагавшегося Персией, включали обязательства не только финансового или личного характера: они также могли заключаться в обеспечении транспортом, реквизируемой провизией, а также в обязанности нести военную службу под командой сатрапа или персидского вассала. Трудно сказать, кому именно всем этим обязаны были люди — Царю или всё же сатрапу. Но различие между сатрапским/царским налогом, с одной стороны, и гражданским — с другой, очевидно и существенно. Две надписи, из Лабраунды и Латины79, фиксируют, соответственно, освобождение местных общин «почти от всех царских податей» (Латина) или даруют свободу Диону Косскому (текст из Лабраунды) «от царских или гражданских налогов» (έπιγραφαί (налоги, обычно чрезвычайные. —А.З.)), но без ущерба для царских τέλη, которые должны быть уплачены (τέλη = «пошлины», очевидно отличавшиеся от έπιγραφαι, хотя мы не знаем, в чем именно это отличие состояло). Община, оказавшая честь Диону, — это община платасов. К 319/318 г. до н. э. данный народ будет называть себя полисом (REA 92 (1990): 61 — этот декрет упоминается также далее, на с. 279, примеч. 93 наст. изд.). А один текст из ахеменидского Синури, святилища в Карии, впервые опубликованный в 1945 г. (Robert L, Helleni-
78 Bosworth 1980 (В 14): 280 сл. — автор высказывает точку зрения, отличную от: Homblower 1982 (F 644): 163; см. также: Sherwin-White S.M. 1985 (В 175).
79 Crampa 1972 (F 619): 42; SEG XXVI 1229 (Латина) = Homblower 1982 (F 644) М8 и Μ12. Подробнее см. далее, с. 280 наст. изд.


88
Глава 3. Персия
ca. Vn.63 слл. = М5), жалует «свободу от обложений за исключением апомойры (άπόμοιρα)». Апомойра давно известна как птолемеевская царская подать [OGIS 90; SEG ХП 550), теперь же в этом тексте она засвидетельствована и как ахеменидский персидский налог.
Указанные надписи интересны, помимо прочего, тем, что они помогают обнаружить зависимость селевкидских и птолемеевских институтов от институтов персидских (значение этого обстоятельства будет выявлено в другом месте, на с. 279 сл. наст. изд.). Но для лучшего понимания полномочий персидских сатрапов следует подчеркнуть другой аспект: эти документы утверждаются волей самого сатрапа, они не содержат даже намека на то, что он консультировался с Царем. Также невозможно предположить, будто бы величие персидских Царей в большей степени, чем это было в случае с римскими императорами80, не позволяло самим Ахеменидам заниматься такими тривиальными вопросами, как, например, дарование гражданства Диону Косскому и освобождение его от налогов в карийской общине платасов. В конце концов, ведь Дарий П в своем письме к евреям египетской Элефантины дает поразительно подробные предписания по поводу соблюдения Праздника опресноков: «<...> от Царя Арсаму было отправлено слово и сказано: да будет Пасха у еврейского гарнизона: пива не пить, и всё, что содержит дрожжи, не есть — с 15-го дня от заката и до 2-го нисана» (Cowley, АР № 21, с некоторой издательской реконструкцией текста). Возможно, подобно таким императорским рескриптам, как письмо Траяна христианам (Плиний. Письма. Х.97), это распоряжение относилось81 ко всем евреям державы. Персидские Цари, как и римские императоры (см. сноску 80), возможно, были более склонны к реагированию на уже случившееся, чем к активному действию, отвечая на жалобы путем издания рескриптов и т. п., нежели проявляя инициативу. Для сравнения можно привести надпись Tod № 138, строка 5 — здесь говорится о карийской делегации к Артаксерксу П, которая направилась к нему, очевидно, не согласовав это с сатрапом; возможно также (см. сноску 81), что появление элефантинского письма Дария П стало результатом подобной челобитной, как и письма Дария I Гадату (М—L No 12: см. выше, с. 54 наст, изд.): священные садовники Аполлона, видимо, пожаловались Царю, и тот распорядился провести расследование (строка 5: «я установил, что...»). Но если всё это так, то именно подобная пассивность Царей (в смысле «реактивность» — склонность не столько активно влиять на ситуацию, упреждать неблагоприятные последствия, сколько отвечать на вызовы и воздействия извне. —А.3) давала сатрапам столь большую самостоятельность. Местные жители должны были иметь дело с сатрапами, и в тех сатрапиях, по которым у нас есть надежные источники, они, сатрапы, в значительной степени предоставляли этих жителей самим себе. Лозунги об освобождении
80 Millar 1977 (А 39).
81 Meyer 1912 (F 489): 96.


Ш. Природа персидского правления и властные полномочия сатрапов
89
Александром Ионии и восстановлении здесь автономии (Арриан. Анабасис. 1.17—18) оказываются пустым лицемерием.
К огромному сожалению, мы не знаем, насколько типичны были условия, сложившиеся в Ионии и Карии. Возьмем два полярных случая: несмотря на то, что в VI в. до н. э. Индия платила дань, создается ощущение82, что «ко времени Александра за Индом уже никто не помнил о персидском господстве» (но заметьте, что Ктесий, F 45, говорит о почтительном отношении в Индии к Персии, проявлявшемся в принесении даров; подобно римлянам, персидские Цари могли смотреть на таких приносящих дары соседей как на membra partesque imperii, «членов и части империи». — Светоний. Август. 48.); напротив, Курций (IV.7.1) говорит о заносчивости и алчности персидских правителей в Египте (ср. очень похожие слова у Диодора о персидских сатрапах в Финикии. — XVL41.2: Сид он). Это подтверждается историей египетского сопротивления, а также свидетельствами по персидской экономической эксплуатации этой огромной сатрапии, за счет доходов с которой, как сообщается, отстраивались Сузы и Персеполь. М. Ростовцев говорит, что Египет был, «помимо Греции, единственным мощным соперником Персии»83. В итоге Индия была потеряна из-за столь слабого контроля (попустительства, дошедшего до полного небрежения); Египет был утрачен, наоборот, из-за сверхжесткого обращения. С другой стороны, Бактрия в V в. до н. э. отличалась ненадежностью (Диодор. XL71: 460-е годы), и в связи с этим интересно, что Оронт, вождь Восстания сатрапов, вспыхнувшего веком позже, в одной позднейшей надписи называется «бактрийцем по происхождению» (OGIS 264) — фраза носит категорический характер и явно опровергает ту идею84, что представители семьи Оронта были просто поселенцами в Бактрии. Однако бактрийцы храбро сражались при Гавгаме- лах, и даже позднее именно при покорении Согдианы и Бактрии Александр встретил больше трудностей, нежели в других местах. (Нельзя утверждать с уверенностью, что к 330-м годам до н. э. Согдиана уже будто бы не принадлежала Ахеменидам85.)
Обратившись к владыкам Бактрии, мы вернулись к тому, с чего начали, — к сатрапам в битве при Гранике. Старую вражду они отложили ради защиты той системы, на какую опирались, владея плодородными, орошаемыми землями86. В любом случае, два века — большой период, и местная бактрийская аристократия, видимо, успешно сосуществовала с персидскими поселенцами в бактрийском Ай-Хануме в Афганистане (о таких поселенцах ср. надпись SEG XXVIII 1327 — эллинистическое
82 Brunt 1976—1983 (В 21) I: 547 — эта работа предпочтительней работы Vogelsang в изд.: F 47: 183 слл. Об ахеменидской Индии см.: Cook 1983 (F 14): 61 сл., 292; КИДМIV: гл. 3d.
83 Rostovtzeff 1953 (А 51): 82; см. далее, с. 409 наст. изд.
84 Cook 1983 (F 14): 193.
85 Altheim, Stiehl 1963 (F 1): 163. О Согдиане и Бактрии см.: Cook 1983 (F 14): 192 слл.
86 Gardin, Gentelle 1976 (F 23); Gardin, Lyonnet 1978-1979 (F 24); Gardin 1980 (F 22); cp.: КИДМ IV: 224 слл.


90
Глава 3. Персия
подтверждение наличия среди бактрийцев людей, носивших иранское имя Оксибаз). Дружеские отношения (представителей местной элиты и персов. — А.3.), смешанные браки и религиозный синкретизм, разумеется, не ограничивались одними только западными сатрапиями (о положении в этих сатрапиях см. далее, с. 283 наст. изд.). Такое сосуществование могло привести к появлению того, что называется «доминирующим этноклассом»87 — мощного фактора, обеспечивавшего стабильность.
Однако в целом недостаток наших знаний делает картину в различных пунктах к востоку от Сард весьма темной. Так, периодически мы слышим о серьезных восстаниях племени кадусиев, живших близ Каспия (напр., Диодор. XV.8: 380-е годы)88 — застарелой проблеме, характерной для области, расположенной необычайно близко к персидской метрополии. Еще поразительнее то, что уксии — горцы, жившие между Сузами и Персеполем, — никогда не считались подданными Персии и позволяли Царю проходить через свою территорию лишь по внесении им соответствующей платы (Арриан. Анабасис. Ш.17.1). Также и по поводу кардухов из северной Армении Ксенофонт говорит, что «из стадвадцатитысячного царского войска, однажды напавшего на их страну, назад никто не вернулся из-за непроходимости тех мест» (Ксенофонт. Анабасис. Ш.5.16. — А.З.). Детали этого рассказа не вполне убедительны, и не только потому, что здесь подразумевается наличие такой огромной регулярной армии (см. выше). Но беглое указание на это фиаско, что бы там ни произошло на самом деле, служит отличным напоминанием того, что наши знания о Персидской империи не только скудны, но они еще и слишком часто приходят с греческой стороны.
IV. 	Персидская политическая история:
ВОВЛЕЧЕННОСТЬ В ДЕЛА ГРЕКОВ.
400—336 гг. до н. э.
Поражение Кира Младшего в битве при Кунаксе в 401 г. до н. э. вновь поставило вопрос о персидской политике по отношению к грекам, так как спартанцы помогали мятежному царевичу. Ксенофонт приуменьшает эту роль в «Анабасисе», но в «Греческой истории» (Ш.1.1) он более откровенен. Афинянин Алкивиад (Фукидид. VTII.46) более чем за десять лет до этого предупреждал Тиссаферна о том, что Персии следует быть осторожней с теми, кого она поддерживала в ходе Пелопоннесской войны: афиняне — опытные империалисты, и Персии нетрудно будет договориться с ними после войны. Алкивиад, судя по всему, имел в виду компромисс в духе Каллиева мира [КИДМУ: 121), смысл которого был подорван из-за афинской поддержки мятежному Аморгу. Фукидид засгав-
87 Briant в изд.: F 40: 137 слл. Но см. оговорки Sancisi-Weerdenburg в изд.: F 52: 267 сл.
88 Syme 1988 (F 64).


IV. Персидская политическая история...
91
ляет Алкивиада говорить о «сотрудничестве в деле господства (архе)», и эта фраза имеет особый резонанс в нашей теме, поскольку находит отклик у Арриана при описании политики Александра по единению Македонского царства с — опять же — Персидским царством (Арриан. Анабасис. Vn.11.9). Спарта, с другой стороны, (продолжает Алкивиад) вступила в Пелопоннесскую войну как освободитель (ср.: Фукидид. П.8). С ее стороны было бы нелогично, если бы, освободив только что азиатских греков от власти Афин, она не освободила их и от персидского господства. Так было при Алкивиаде. На самом деле к концу Фукидидова повествования Спарта фактически отказалась от своих притязаний в Азии; но в исследовательской литературе были приведены веские доводы89 в пользу того, что вопрос [о независимости малоазийских эллинов от Персии] вновь стал актуален в 407 г. до н. э., а также аргументы в пользу реальности «договора Беотия» от того же года (Ксенофонт. Греческая история. 1.4.2 слл.), согласно которому персы признали автономию греков Азии. (Беотий — имя спартанского дипломата, который вел эти переговоры89'1.) Иными словами, пророчество Алкивиада стало сбываться еще до окончания 5-го столетия. Полностью оно подтвердилось после битвы при Кунаксе.
С гибелью Кира Тиссаферн, теперь прочно занявший место «сатрапа не только в своих прежних владениях, но и во владениях Кира» (Ксенофонт. Греческая история. Ш.1.3), проявлял явную враждебность к ионийским городам, поддержавшим Кира во время его выступления. Они немедленно пожаловались Спарте (Там же), которая потребовала от Тис- саферна не предпринимать против них никаких враждебных актов и в 400 г. до н. э. направила Фиброна для обеспечения этого требования. До какой степени страх перед анатолийской политикой Спарты стал причиной Коринфской войны, начатой против нее в Греции Афинами, Фивами и Коринфом, — вопрос, который лежит вне рамок данной главы (см. гл. 4, с. 128 слл. наст. изд.). Но «освободитель» Фиброн снискал очень плохую репутацию у азиатских греков, дружественных Спарте, поскольку позволял своему войску грабить их (Ксенофонт. Греческая история. Ш.1.8).
Его заменили на Деркиллида. Что бы ни думала остальная Греция о таком поведении, в Персии оно воспринималось крайне негативно. Реакция Артаксеркса была решительной: он повелел строить флот. (Угрызе- ния совести по поводу «договора Беотия», который в любом случае был заключен предшественником Артаксеркса и самого Артаксеркса не связывал, его явно не мучили; ср.: Геродот. VIL 151.) Для персидского Царя важнее мнения или ощущения, что «договор Беотия» потерял силу, была его личная неприязнь к спартанцам, к этим «самым бесстыдным из лк>
89 	Lewis 1977 (А 33): 124. Возражения: Seager, Tuplin 1980 (С 74): 144, примеч. 36; Cart- ledge 1979 (С 282): 266; Cartledge 1987 (С 284): 189 сл.; Wesüake //JHS 99 (1979): 195 - рецензия на: Lewis 1977 (А 33); Tuplin в изд.: F 51: 133 слл.
Ша Некоторые вопросы, связанные с проблематикой «договора Беотия», см. также в изд.: Рунг Э.В. Греция и Ахеменидская держава: История дипломатических отношений в VI-IVее. до н. э. (СПб, 2008): 260-265. -A3.


92
Глава 3. Персия
дей» (Динон F 19 = Плутарх. Артаксеркс. 22.1), которые помогали Киру (не случайно многие из бывших наемников Кира вновь окажутся под командой Фиброна).
Имелись и другие серьезные основания — как стратегические, так и политические — для персидских тревог по поводу энергичного спартанского присутствия в юго-восточном Средиземноморье и в западной/юго- западной Малой Азии.
Во-первых, стратегическая причина. Ясно, что Спарта еще во время экспедиции Деркиллида в 399—397 гг. до н. э., последовавшей за походом Фиброна, осознала важность морского превосходства в юго-восточной Эгеиде как необходимого предварительного условия для наступления на суше. Это вытекает из инструкций, данных Деркиллиду в 397 г. до н. э. спартанскими эфорами по поводу совместных действий с Фараксом, спартанским навархом (начальником флота) в Карии (Ксенофонт. Греческая история. Ш.2.12). Теперь Кария перестала быть просто местоположением частного ойкоса, т. е. поместья, Тиссаферна [Там же), а потому она стала уязвимой и желанной целью; это был ключ к персидскому контролю над Ионией, поскольку долина Меандра являлась главной артерией, соединявшей южную Ионию с внутренними районами Анатолии, и обладала даже большей стратегической важностью в этом отношении, нежели Царская дорога, проходившая северней. Это также помогает объяснить значение острова Родоса в военно-морских столкновениях 390—380-х годах до н. э.: позднее, в том же столетии, Гекатомниды Карии нуждались в Родосе и в его флоте для обеспечения своей собственной безопасности, а потому захватили их. Демосфен называет Родос «оплотом, нужным для удержания Карии в повиновении» (XV. 12). И наоборот, когда ситуация изменилась, кто бы ни контролировал Родос, он не мог позволить себе враждебных отношений с Карией. Не случайно в великую эпоху своего могущества и процветания эллинистический Родос не жалел денег на великолепные укрепления из тесаного камня для защиты собственных владений на перее, т. е. на простиравшемся напротив карийском материке8913.
Во-вторых, причина политическая. Большинство наших источников смотрят на военные столкновения этого периода в чересчур греческом ракурсе; но Египет бунтовал примерно с 404 г. до н. э., и фараон, когда к нему обратилась Спарта с предложением союза, вместо этого отправил щедрую материальную помощь: оснастку для сотни триер и пять сотен мер зерна (Диодор. XIV.79), которые, впрочем, не дошли, поскольку корабли сбились с пути. Как отмечается в одном из предыдущих томов [КИДМ Ш.З: 55—56), со ссылкой именно на этот пассаж у Диодора, указанная «оснастка», по всей видимости, включала корабельные канаты из папируса, какие греки, вероятно, обычно использовали для такелажа. Потенциальный спартано-египетский альянс конечно же угрожал Персии.
89ь П е р е я [греч. περαία) — область, принадлежащая острову и находящаяся на противоположном, материковом, берегу. — A3.


IV. Персидская политическая история...
93
Афино-египетский альянс, наподобие того, который и в самом деле материализовался позднее (Аристофан. Плутос. 179), в ходе войны, когда политические блоки изменились, был не лучше. Поэтому, когда Диодор справедливо намекает, что одним из мотивов Царя при навязывании мира 386 г. до н. э. было желание развязать себе руки для действий против мятежного Кипра (XIV. 110), историк мог бы добавить: «и против Египта». И это было бы верно, особенно потому, что позднее сам Евагор Кипрский стал союзником Египта (Диодор. XV.2.3) и, подобно спартанцам за десять лет до того, получил партию египетского зерна, провианта и триеры [Талл же. З.З)90.
Далее, не вызывает удивления, что еще в 397 г. до н. э. Великий Царь через Фарнабаза, сатрапа Геллеспонтской Фригии, снарядил большой флот, поставив во главе его в качестве наварха афинянина Конона [КИДМ V: 495). См. на сей счет: Диодор. XTV.39.2 — здесь, впрочем, фигурирует неверная датировка: 399 г. до н. э. То, что правильной датой необходимо считать 397 г. до н. э., сомнений нет. Это следует из трех свидетельств. Во-первых, фрагмент Филохора [FGrH 328 F 144/145) упоминает назначение Конона и относит его к 397/396 архонтскому году. Во-вторых, Исократ (IV. 142) утверждает, что битва при Книде, датируемая по затмению августом 394 г. до н. э., случилась через три года после персидского перевооружения. И, в-третьих, в 396 г. до н. э. Герод Сиракузский сообщил спартанцам о крупных персидских приготовлениях, шедших на тот момент полным ходом (Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.1 слл.; ср.: КИДМШ.З: 24).
Известия Герода стали причиной отправки в Азию спартанской экспедиции под командой царя Агесилая. Коринфская война, внезапное начало которой, в соответствии с трактовкой Ксенофонта, заставило Агесилая вернуться на родину, вспыхнет через год (в 395 г. до н. э.). Но есть еще одно событие, которое необходимо учитывать, если мы хотим понять, почему Афины и другие греческие государства были готовы энергично выступить против Спарты в материковой Греции. Ведь битва при Книде, остановившая спартанское морское наступление в Карии, состоялась в 394 г. до н. э., а война началась за год до того, в 395-м. Как в таком случае враги Спарты могли столь уверенно думать о своем успехе в 395 г. до н. э.? Ответ, как это часто случалось в конце V — начале IV в. до н. э., лежит в событии, известном по диодоровской, а не по ксенофонтовской традиции. Таким ключевым событием в данном случае явилось восстание Родоса против Спарты в 396 г. до н. э. (Диодор. XIV.79.6, чему имеется подтверждение в гл. XV «Оксиринхской греческой истории» — здесь говорится, что Конон командовал на Родосе в 395 г. до н. э.). Это был первый по-настоящему серьезный успех для врагов Спарты в данной части мира; до сих пор удача сопутствовала другой стороне — в 397 г. до н. э. Фаракс осаждал Конона в карийском Кавне. Объяснить изменение ситуации между 397 и 396 гг. до н. э. достаточно легко: для постройки кораб¬
90 Spyridakis 1935 (F 331): 62.


94
Глава 3. Персия
лей требовалось время, и до того, как она была полностью закончена (Диодор. XIV.79.5), новый флот просто не мог выручить Конона. Только после этого родосцы увидели, в чьи паруса дует ветер, и подняли восстание. Для афинского стратега, номинально являвшегося персидским флотоводцем, теперь, восемь лет спустя после разгрома Афин в битве при Эгоспотамах, это была важная моральная и стратегическая победа над Спартой, ставшая предвестником более реальной победы при Книде в 394 г. до н. э. Пикантности всей ситуации добавляло то обстоятельство, что Конон на самом деле бежал из-под Эгоспотамов, обретя убежище у Евагора Кипрского. Призыв фиванцев к афинянам в 395 г. до н. э. мог остаться без ответа, какими бы соблазнительными ни казались перспективы восстановления империи (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.10), если бы в Афинах еще не знали, что Родос уже восстал против Спарты и что Конон начал восприниматься там как победитель. В 396 г. до н. э., по-видимому, после и по причине Родосского восстания91, Фарнабаз отправил какого-то родосца по имени Тимократ с персидскими деньгами в Афины91 а, чтобы побудить их к войне против Спарты. (Если бы, согласно альтернативной хронологии92, миссия Тимократа относилась к 397 г. до н. э., то, с точки зрения событий на его собственной родине, она оказалась бы чересчур преждевременной, хотя и не с точки зрения главных стратегических перспектив родосцев. Но если, как иногда утверждается93, Тимократ вторично посетил Афины в 395 г. до н. э., его персидское золото на этот раз могло стать более убедительным аргументом — благодаря недавним событиям. Тимократ, возможно, был изгнанником, но удивительно, что его происхождение фактически не интересует ни древних, ни современных комментаторов94. (По поводу некоего родосца, удостоившегося почести в Афинах в 394—393 гг. до н. э., см.: IG EF.19.)
Тимократ со своим золотом вызвал громкий коррупционный скандал и способствовал началу Коринфской войны, к каковому поводу Оксиринхский историк (гл. VTI) относится скептически, противопоставляя его «самой истинной причине» (ср.: Фукидид. 1.23), а именно — страху перед Спартой. Но этот историк прав, сообщая, вопреки Ксенофонту [Греческая история. ЕП.5.2), что деньги приняли также и в Афинах (согласно Ксенофонту, подкуплены были политики в Фивах, Коринфе и Аргосе, а афиняне готовы были к войне и без денег. — А.З.). «Ясно, что флот, который победил в сражении при Книде, содержался, хотя и с
91 Seager 1967 (С 250): 95, примеч. 2.
91а Согласно Ксенофонту [Греческая история. Ш.5.1), Тимократ был послан Тифрав- стом, но это, скорее всего, ошибка, и деньги были отправлены Фарнабазом; см. по этому поводу также комментарий С .Я. Лурье к указанному месту Ксенофонта в изд.: Ксенофонт. Греческая история. [Пер. С .Я. Лурье] (М.: Алетейя, 1993): 360—361, комментарий к Ш.5.1. — A3.
92 Bruce 1967 (В 20).
93 Bruce 1967 (В 20): 60; Hamilton 1979 (С 294): 207, примеч. 76.
94 Beloch 1912—1927 (А 5) ΉΡ.2: 216, за которым, вероятно, следует, косвенно касаясь этого вопроса: Seager 1967 (С 250).


IV. Персидская политическая история...
95
перебоями, на персидские деньги и построен был в подконтрольных персам гаванях»95.
Но, чтобы перейти к результатам битвы при Книде, следует обратиться к более раннему времени. Мы оставили Агесилая, когда тот отправлялся в Азию. Его войско погрузилось на корабли в Авлиде, напротив Евбеи. Место было выбрано не из-за каких-то очевидных практических соображений, а по символическим причинам: именно из Авлиды Агамемнон отправился под Трою, принеся здесь в жертву свою дочь Ифигению. (Спартанская пропаганда всегда подчеркивала близкие связи Агамемнона и Ореста с Лакедемоном, см.: Геродот. 1.67.8; VII. 159.) Подобно Агамемнону, Агесилай (Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.4) принес священную, хотя и не столь драматическую, жертву ради своего восточного похода или же пытался это сделать, пока ему не помешали ревнивые магистраты Беотийского союза. Ксенофонт [Агесилай. 1.8) прямо объясняет смысл всего этого: целью спартанского царя было завоевание Азии, т. е. Персидской державы. В другом месте [Греческая история. IV. 1.41, по поводу последнего броска в 394 г. до н. э.) Ксенофонт выражается еще более прямо и недвусмысленно: Агесилай «планировал зайти как можно дальше вглубь страны, имея в виду отрезать от Царя все те народы, которые [Агесилай] оставит у себя за спиной». Но сразу по прибытии в Эфес Агесилай попытался прийти к соглашению с Тиссаферном на условиях «автономии для эллинов Азии». Другими словами, он допускал возобновление договоренности, подобной Каллиеву миру, только между Персией и Спартой, а не Афинами, как главными игроками (Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.5; Агесилай. 1.10 — здесь поясняется, что изначально перемирие должно было длиться три месяца).
Несоответствие помпезных претензий, подразумеваемых авлидским жертвоприношением, реальной дипломатии Агесилая, каковую несуразность пытались объяснять самыми разными способами, носит, вероятно, не такой уж необычный характер. Следует, с одной стороны, заметить, что тактика ведения переговоров вообще часто включает в себя отказ от заявленной первоначально и заведолю неосуществимой позиции. Или же, с другой стороны, можно предположить, что Агесилай и в самом деле предлагал вернуться к «договору Беотия» (ср. выше), а это делает спартанскую политику, за исключением авлидского инцидента, последовательной и вразумительной в течение более долгого периода (ср.: Ксенофонт. Греческая история. Ш.2.20 — о Деркиллиде). Или же можно думать, что случай в Авлиде говорит нам о «панэллинистических», т. е. антипер- сидских, чувствах не столько Агесилая, сколько самого Ксенофонта. (Если даже это и так, то история с жертвоприношением конечно же не была выдумкой Ксенофонта.) Наконец, есть все основания говорить о том96, что целью Агесилая было вовсе не завоевание Азии. Задача тахг-
95 Lewis 1977 (А 33): 143.
96 Seager 1977 (С 315) (ср.: КеИу 1978 (С 299)); Lewis 1977 (А 13): 154 слл.; Cartledge 1987 (С 284): 193.


96
Глава 3. Персия
mum (но она же и задача minimum) состоялав том, чтобы создать «буферную зону из мятежных сатрапов и народов» (ср. в целом: Греческая история. IV. 1 — по поводу Пафлагонии и других областей) «между территорией, по-прежнему подконтрольной Царю, и приморской территорией греческих городов». Это могло бы объяснить предложение Агесилая Фарна- базу отпасть от Царя (ср. с. 99 наст. изд. насчет: Греческая история. IV. 1. 36), а также, вероятно, и связи гостеприимства: Ксению между Агесилаем и молодым сыном Гекатомна Мавсолом Карийским, который вскоре будет назначен сатраном97. (См. об этой ксении при описании событий 360-х годов до н. э.: Ксенофонт. Агесилай. 2.27 — но здесь говорится, что эта Ксения была «давнишней». В самом деле, она могла начаться много раньше, еще в середине 390-х.) Оказывая помощь Царю против Ев агора Кипрского, Гекатомн не проявлял особого энтузиазма и даже вел себя вероломно, тайно снабжая того деньгами (Диодор. XV.2). Визит Агесилая в Азию, возможно, посеял семена неприязни.
Свидетельства о таких узах гостеприимства, а также о являвшейся их непременным условием общности интересов между представителями греческого и персидского высшего класса, пронизывают труды Ксенофонта, несмотря на его «панэллинистическую» пропаганду против Персии. Поскольку взаимность подобного рода реально влияла на политику, она (взаимность) заслуживает того, чтобы видеть в ней не просто один из аспектов социального и культурного слияния (гл. 8а). Вместе с тем следует помнить не только о прямых оговорках, сделанных Ксенофонтом в «Греческой истории» (TV. 1.34 — гостеприимны порой убивали друг друга, когда того требовали интересы их городов), но также и о реальных перипетиях в истории одной из таких Ксений: разные поколения семьи Алки- виада то брали на себя функцию наследственной проксении (своего рода консульского представительства) для Спарты, то отказывались от этих обязанностей, то опять ее восстанавливали (Фукидид. V.43; VL89). Тем не менее, если личная ненависть Артаксеркса к Спарте помогает объяснить его враждебность к ней на политическом уровне в 390-е годы до н. э., «давнишние узы гостеприимства», связывавшие персидского сатрапа Ариобарзана и спартанца Анталкида (Ксенофонт. Греческая история.
V.1.28), помогают объяснить, почему Великий Царь согласился в 387/ 386 г. до н. э. на мир на условиях, почти идентичных тем, от которых он отказался в 392/391 г. до н. э. (с. 102 наст. изд.). Политическая гомония (ομόνοια — букв, «единомыслие», «единодушие». —А.З.), т. е. гармония или слияние, между греками и персами являлась изобретением Александра ничуть не в большей степени, чем социальное или культурное смешение; и это важно для вопроса (окончательный ответ на который должен быть дан в другой главе, на с. 981 сл. наст, изд.) о том, мог ли Александр надеяться на подобную политическую гомонию. Если вспомнить, что Артабаз (сын того Фарнабаза, который столь заметен в кн. УШ Фукидида), преж-
9/ Herman 1987 (С 34) — автор рассуждает в целом о связях гостеприимства, но не по поводу данного случая.


IV. Персидская политическая история...
97
де чем в итоге стать сатрапом Александра в Бактрии, провел годы при дворе Филиппа П (Диодор. XVL52), мы легко можем допустить, что Александр знал кое-что о гомонии еще до того, как выступил против Азии. Наконец, никакое чувство ненависти не было вечным: ни у Артаксеркса по отношению к Спарте, как мы видели, ни даже у Афин по отношению к Персии. Вопрос о том, насколько Демосфен и другие греки рассчитывали в 340—350-х годах до н. э. на Персию в борьбе с Македонией, выходит за рамки данной главы (хотя см. с. 124 наст, изд.), но на одно обстоятельство здесь можно указать. Ко времени назначения Артабаза в Бактрию афиняне приняли декрет (Tod Nq 199 = Harding Nq 119 от 327 г. до н. э.), который мог бы изумить Фукидида (в меньшей степени он удивил бы Ксенофонта или любого другого историка, писавшего о битве при Книде в 394 г. до н. э., выигранной афинянином Кононом во главе персидских сил). В этом постановлении Фарнабаз назывался «благодетелем Афин и помощником в войне». Как говорит один персонаж у Полибия (V.104), даже возможность вести свои собственные войны и воевать с тем, с кем желаешь, выглядит как непозволительная роскошь, когда ты теряешь эту возможность. Оказывается, были люди и похуже персов.
Каковы бы ни были причины готовности Агесилая заключить соглашение, никакой договоренности достигнуто не было: Тиссаферн запросил у персидского Царя войско (о том, что это может означать, см. выше, с. 80 наст, изд.), и в результате случилась битва при Сардах, проигранная персами. Ксенофонт, с одной стороны, и альтернативная литературная традиция, представленная Диодором и Оксиринхским историком — с другой, по-разному описывают эту схватку. И Ксенофонт, и альтернативная традиция98 имеют своих современных защитников; без колебаний нельзя отвергнуть ни один из этих рассказов, но всё же приходится выбирать какой-то один. У Ксенофонта Агесилай совершает марш непосредственно из Эфеса к Сардам, и в отсутствие Тиссаферна там разгорается кавалерийская схватка, честный бой без всякого упоминания о засаде. В альтернативной версии (Диодор. XIV.80; Оксиринхская греческая история. XI) Агесилай сначала направляется на север к горе Сипил и оттуда поворачивает на восток к Сардам, построив своих воинов в каре, поскольку на него наседал Тиссаферн; Агесилай грабит предместья Сард (Ксенофонт. Агесилай. 1.33). Затем он возвращается назад, пройдя половину пути от Сард до местечка, назьюаемого Фибарны. (О Фибарнах см. с. 79 наст, изд.; слова «возвращается назад» исключают локализацию Фибарн в прилегающей области Касгола, находящейся далее на восток.) В пользу версии Ксенофонта говорит то, что успех его героя в данном рассказе выглядит в действительности менее эффектным (всё решает лишь конница; Тиссаферн отсутствует), нежели в альтернативном сообщении; но засада является решающим обстоятельством в пользу этого альтернативного отчета (который поэтому мы должны предпочесть в
98 Anderson 1974 (В 4); Cawkwell 1979 (В 26): 405 слл.; Gray 1979 (В 47); Cardedge 1987 (С 284): 215; Hamilton 1991 (С 295): 99, примеч. 50.


98
Глава 3. Персия
целом, устранив явные дефекты, такие, например, как десятикратное возрастание — с 600 до 6 тыс. — персидских потерь у Диодора). Подобно Александру (Арриан. Анабасис. Ш.10.2), Агесилай недостоин был бы «воровской победы», и именно поэтому Ксенофонт замалчивает историю с засадой. (Ксенофонт в этом вопросе непоследователен, поскольку иногда он всё же сообщает о стратегемах Агесилая, включающих военную хитрость, см.: Греческая история. Ш.4.11; V.4.48.) Наконец, хронологический момент: Ксенофонт ошибочно выводит причинно-следственную связь между поражением при Сардах и падением Тиссаферна. Необходимо признать, что назначение преемника Тиссаферна в качестве сатрапа Лидии, а именно «хилиарха»99 Тифравста произошло спустя больший промежуток времени, нежели то получается у Ксенофонта. Так что формирование недовольства Тиссаферном у персов в Сардах, как и при царском дворе, очевидно, было ошибочно отнесено к более ранней дате — к его самой серьезной военной неудаче (ср. выше, с. 81 наст. изд.).
Это была кульминация азиатского успеха Агесилая. Первым делом Тифравст, после того, как он отрубил Тиссаферну голову (при посредстве Ариея, о котором см. далее, с. 106—107 наст, изд.), предложил Агеси- лаю соглашение, похожее на то, которое отверг Тиссаферн. Тифравст теперь предлагал, чтобы, во-первых, эллинские города в Азии были автономны, но, во-вторых, чтобы они платили древнюю дань (Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.25). Прибавка на этот раз формулы о «древней дани» делает более ясным, зачем нужно было возвращаться к ситуации середины V в. до н. э. В то время Персия, несмотря на Каллиев мир, вероятно, не отказывалась от своих претензий на доходы от Азии100. Агесилай, впрочем, заявил, что у него нет полномочий принять это предложение без консультаций со спартанскими властями, и тогда Тифравст взамен побуждал его уйти на территорию Фарнабаза и подвергнуть ее грабежу, пока из Спарты не поступят соответствующие инструкции.
Почему Агесилай отверг предложение Тифравста об «автономии»? Его сомнения относительно того, с чем спартанские власти могли согласиться, должны были, честно говоря, касаться только пункта по поводу дани: ранее, во время переговоров с Тиссаферном (Ш.4.5), Агесилай явно чувствовал себя вполне полномочным, без дополнительных инструкций из Спарты, чтобы уменьшить свои грандиозные завоевательные планы до простой «автономии для городов». Если это так, тогда мы должны признать, что в действительности Агесилай не ставил перед собой масштабных задач. Было высказано альтернативное мнение101 о том, что неискренним был не Агесилай, а Тифравст, и что сатрап практиковал старый метод затягивания времени, хорошо знакомый по последнему десятилетию Пелопоннесской войны. Но эта гипотеза работает не вполне: Ксенофонт ясно говорит, что предложение пришло от Царя102, а Тиф-
99 Lewis 1977 (А 33): 17 слл., примеч. 96; Cook 1983 (F 14): 143 слл.
100 Murray 1966 (F 687).
101 Judeich 1892 (F 663): 68.
102 Judeich 1892 (F 663) — автор ведет речь исключительно о Тифравсге.


IV. Персидская политическая история...
99
равст был лишь его выразителем. Возможно, причину отказа Агесилая следует искать не в пунктах предложенного договора, а в очевидном, но иногда пренебрегаемом некоторыми исследователями103 требовании, предшествовавшем предложению Тифравста. «Царь требует, чтобы ты отплыл домой и чтобы города...» и т. д. На более ранней стадии дипломатических сношений Тиссаферн высказывался в том духе, как если бы отплытие домой было просто тем, чего Агесилай сам мог желать. Деркил- лиду — еще ранее — более или менее открыто предлагалось вернуться домой (Ш.2.20). Но именно в устах Тифравста персидское требование становится категоричным.
Однако Агесилай, воодушевленный победой при Сардах, не был склонен плыть на родину, а также, возможно, не мог сделать этого без приказа. А когда распоряжения из Спарты все-таки прибыли (Ш.2.27), в них ничего не говорилось ни об автономии, ни о древней дани, а только о том, что нужно делать со спартанским флотом и войском. Так что, возможно, лишь с этого момента спартанские власти стали заботиться о будущности спартанского влияния в Азии, а не о статусе греческих городов, и Агесилай угадал это, когда он заявлял об отсутствии у себя полномочий на решение всех вопросов с Тифравсгом.
Даже для того времени, когда он уже напал на область Фарнабаза, собственные намерения Агесилая установить нелегко. С одной стороны, он пытался склонить Фарнабаза к отпадению от Царя (Греческая история. IV. 1) — но эта глава заканчивается одним из самых решительных у Ксенофонта утверждений о замысле Агесилая продвинуться на восток столь далеко, насколько это возможно (TV. 1.41; весь Ксенофонтов пассаж процитирован ранее, на с. 95 наст. изд. — он касается событий весны 394 г. до н. э.). Так что применительно к самому последнему этапу его пребывания в Азии остается неясным, были ли его намерения искренне панэллинскими или же Ксенофонт преувеличил, а Агесилай всего лишь собирался отделить западные сатрапии104. Нежелание Агесилая покидать Азию (одобренное властями на родине) могло маскировать также и личные мотивы: в Азии он обзавелся несколькими друзьями, в числе которых были не только молодой Мавсол, но также и сыновья Фарнабаза и Спифридата (о последних см.: Оксиринхская история. XXI.4, однако сопоставьте: Ксенофонт. Агесилай. 5.4). К тому же в Азии он «мастерски контролировал людей и ход событий», говоря словами Рональда Сайма, сказанными о десятилетии Юлия Цезаря в Галлии, где тот чувствовал себя психологически раскрепощенным105. Если в 394 г. до н. э. выбор состоял в том, чтобы либо завоевывать Персию, либо сотрудничать с отдельными персами, то это могло причинять Агесилаю настоящие внутренние терзания.
Дилемму, если она в самом деле имела место, решили за Агесилая события в Греции, а именно начало Коринфской войны (изложение ее
103 Напр.: Judeich.
104 Cawkwell 1979 (В 26): 195, ср.: 1976 (С 285): 71.
105 Syme К The Roman Revolution (Oxford, 1939): 53.


100
Глава 3. Персия
хода см. в другом месте наст, тома), которое привело к его отзыву. Перед оставлением сатрапии Фарнабаза Агесилай назначил Писандра, брата своей жены, командовать флотом106. В отсутствие Агесилая восемьдесят пять спартанских триер вступили в бой с флотом Фарнабаза и Конона из ста семидесяти кораблей, к тому времени уже полностью готовым; и результат битвы при Сардах теперь был полностью аннулирован спартанской катастрофой у берегов Карии в битве при Книде. Ксенофонт не смог заставить себя подробно изложить ход сражения. [Греческая история. IV.8.1 — здесь содержится лишь сухое упоминание.) Диодор (XIV.83) говорит о захвате пятидесяти спартанских триер и пятисот человек, составлявших их команды.
Проблема битвы при Книде имеет два аспекта: исторический и историографический. (Феопомп осознавал это, когда именно этой битвой закончил свою «Греческую историю», см.: Диодор. XIV.84.7.)
Во-первых, историография. С возвращением Агесилая в Грецию и с поражением спартанского флота повествование Ксенофонта в «Греческой истории» уже более не содержит никаких подробностей о Малой Азии. Персидский и сатрапский материал Диодора, даже когда он почерпнут из тех частей сочинения Эфора, которые не обогащены заимствованиями самого Эфора у Оксиринхского историка, драгоценен, и материал этот много ценнее, чем его же освещение истории V в. до н.э.; к тому же Диодор заимствует некоторые данные о сатрапах еще и из какого-то независимого, довольно хорошо информированного «хронологического источника»107. Но Диодор был сицилийцем, и распределение его внимания в кн. XIV и XV таково, что хотя это и приветствуется современными исследователями истории Дионисия и Сицилии, оно ведет к серьезному сокращению заимствованного у Эфора анатолийского и персидского материала. (Данное замечание, надо сказать, верно по отношению ко всему периоду начиная с 404 г. до н. э.) В целом, после 394 г. до н. э. и, еще более, после 386-го нам всё чаще приходится обращаться к побочным литературным свидетельствам, дополняя их данными из надписей. Такая методика приводит к тому, что с этого времени персидская и сатрапская истории выглядят более прерывистыми и эпизодическими. Например, так называемое Восстание сатрапов определенно длилось несколько лет, но у Диодора оно описывается (причем под одним-един- ственным годом — 362-м, что невероятно, но очень характерно) всего в трех главах, занимая примерно столько же греческого текста, сколько и длинная глава, которую Ксенофонт посвящает нескольким месяцам кер- кирской кампании Мнасиппа и Ификрата, имевшей место в 373/372 г. до н. э. [Греческая история. VI.2). Вряд ли краткость Диодора при описании этого эпизода является надежным указателем степени его исторического значения (хотя см. далее).
106 Cawkwell 1976 (С 285): 67 примеч. 24 — автор защищает хронологию Ксенофонта.
107 См.: Homblower 1990 (С 366): 74 и примечания.


IV. Персидская политическая история...
101
Во-вторых, исторический аспект. Событиями 394 г. до н. э. заканчивается совершенно аномальный период афино-персидского альянса. Победа при Книде была отнюдь не первой демонстрацией возрождавшегося афинского империализма, но на тот момент она была самой впечатляющей. Впредь Спарта и Персия имели общий интерес, заключавшийся в сдерживании этого империализма; иными словами, состоялось возвращение к блокам времен Ионийской войны. Любой афинский успех ставил перед Персией и Спартой, всё более настоятельно, задачу «уре1улирова- ния их дипломатических разногласий»108.
Впрочем, перемены проявились не сразу и вошли в жизнь отнюдь не плавно: персидская политика в отношении Греции с 394 по 386 г. до н. э. оставляет ощущение движения рывками, как на старой кинопленке, и причина тут не только в недостатках наших источников.
Прежде всего, Персия и Афины, или, скорее, Фарнабаз и Конон, продолжают сотрудничать, воспользовавшись в своих интересах тем, что Диодор огульно называет потерей Спартой ее морского могущества (XIV.84.4 — здесь перечислены успехи Фарнабаза и Конона в приобретении союзников в Азии и на островах; в данном месте у Диодора вместо «Теос» следует читать «Телос»)109. Как будет объяснено далее (гл. 8а, с. 267 сл. наст, изд.), эпиграфическое свидетельство (SEG XXVI 1282 = Harding 28А) предполагает, что персидские и афинские обещания автономии Ионии (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.1) всё же не были совершенно пустыми, несмотря на наличие в это время «сатрапа Ионии», что засвидетельствовано в надписи Tod № 113 (= Harding № 24) примерно от 392 г. до н. э.110. (Независимая «союзная» монетная чеканка восточной Эгеиды и островов также может иметь к этому отношение111.) Прозорливое поведение Персии заранее ослабляло любое серьезное усилие Спарты по восстановлению своей репутации в качестве освободительницы Малой Азии. Но вот что реально мешало спартанским операциям в восточной Эгеиде, так это поход Фарнабаза и Конона в спартанские воды (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.8), когда они организовали гарнизон на острове Кифера и поставили там своего начальника112. Это событие, случившееся вскоре после неудавшегося плотского мятежа, известного как Заговор Кинадона, должно было нанести мощный удар по боевому духу спартанцев [Там же. Ш.З)113. На протяжении всего 5-го столетия спартанская внешняя политика колебалась между агрессией и нерешительностью — в зависимости от того, усиливалась или же, наоборот, отступала угроза илотских волнений; и возможность ограничивать империализм
108 Lewis 1977 (А 33): 147 — по поводу этой фразы.
109 Marshall 1905 (С 200): 2, примеч. 4; Robert 1969-1990 (В 172) I: 569 слл.
110 См., однако: Petit 1988 (F 693): 310 — автор полагает, что в надписи Tod № 113 = Harding № 24 Струф назван «сатрапом Ионии» просто потому, что в то время он заведовал ионийскими делами.
111 Cawkwell 1956 (В 189); Cawkwell 1963 (В 190); Cook 1961 (В 191= F 608).
112 Coldstream, Huxley 1972 (С 287): 39.
113 Carüedge 1987 (С 284): 362.


102
Глава 3. Персия
лакедемонян с помощью илотов прямо на спартанской территории не была секретом для Фарнабаза и Конона. В конце концов, они оба были ветеранами Пелопоннесской войны: каждый из них впервые появился на исторической сцене в тот самый год (413 г. до н. э.), когда Демосфен, исходивший из подобных же соображений, высадил десант напротив Ла- конского побережья, и сделал он это на той же самой Кифере (Фукидид. VTL26). Опубликованы несколько персидских метательных снарядов для пращников, найденные на Антикифере, небольшом островке к югу от Киферы, с «подписью» Царя. По всей видимости, это реликт именно указанного периода [Arch. Rep. за 1974—1975: 42).
В результате Спарта запросила о мире (392/391 г. до н. э.), отправив Анталкида к Тирибазу (о его статусе см. далее, с. 77 сл. наст. изд.). Источниками здесь выступают Андокид в речи «О мире» и Ксенофонт в «Греческой истории» (IV.8)114. Предложенные условия предполагали откровенное предательство эллинов, живших в Азии (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.14): острова и города Греции должны быть автономны, а Спарта не должна воевать с Персией за азиатских греков. Спартанец Ан- талкид предложил эти условия Тирибазу, верно назвав их «таким миром, каков желателен Царю» (Ксенофонт). Если в этом и было заблуждение, то лишь по части недоговоренности.
С дипломатической точки зрения, теперь было достигнуто — по крайней мере, между Спартой и Персией — такое положение, которое в точности совпадает с тем, что представлено в Царском мире 386 г. до н. э. Почему же эти переговоры на сей раз провалились?
Из всех главных участников этого дела позиция Персии была менее всего логична. Тирибаз советовал Артаксерксу принять условия 392 г. до н. э. Сначала они были предложены в Сардах — Андокид опускает эту стадию, — потом были рассмотрены другими греческими государствами в Спарте — стадия, которую опускает на этот раз Ксенофонт, панэллинистически настроенный поклонник Спарты. (Последовательность «Сарды — Спарта» более вероятна; последовательность «Спарта — Сарды» означала бы, что Персия исходила из результатов греческого решения, что маловероятно.)115 Тирибаз был прав, но Царь не смог этого увидеть. Так что спартанские предложения не были одобрены. Почему? Ответ необходимо искать в ненависти Артаксеркса к Спарте, которую особенно усилил мятеж Кира Младшего (с. 66 наст. изд.). Практическая политика вскоре заставит преодолеть эту ненависть. Но на данный момент Царь, чтобы продолжить войну против Спарты, вместо Тирибаза послал Стру- фа (или Струса) (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.17, cp.: Tod No 115). Лакедемоняне вновь отправили в Малую Азию Фиброна.  * 110114 	Badian 1991 (F 4) — автор выступает против обычного взгляда, согласно которому Филохор (F 149) относит эту попытку заключения мира скорее к 392 г. до н. э., нежели к собственно Царскому миру 386 г. до н. э.
110 См., однако: Badian 1991 (F 4): 33 — автор выступает здесь как агностик.


IV. Персидская политическая история...
103
Позиция Спарты выглядит наиболее простой: объединенная афиноперсидская враждебность означала, что лакедемонянам ничего не остается, как взяться за оружие.
Теперь перейдем к Афинам. Именно их отказ принять решение, выработанное в Спарте, привел к тому, что переговоры на греческой стороне провалились. Почему Афины отказались? Во-первых, имеются свидетельства о существовавших здесь антиперсидских настроениях116. Хотя из этого не стоит делать чересчур далекоидущих выводов117, однако альянс Афин и Персии, имевший место на протяжении нескольких лет перед 392 г. до н. э., определенно был союзом странным. Фрагмент афинского декрета в честь Евагора Кипрского (SEG XXIX 86 + Tod No 109) показывает, что, видимо, уже в 393 г. до н. э. афиняне, используя экстравагантную фразеологию по поводу Евагора — грека по национальности, облагодетельствовавшего Элладу, пытались замаскировать от самих себя персидский аспект победы при Книде: Евагор предоставил убежище Конону и ввел его к Фарнабазу, так что более подходящим казалось подчеркивать роль именно Евагора, а не роль Фарнабаза.
Во-вторых, Афины страстно желали (Андокид. Ш.12 слл.; 36) вернуть старые «заморские владения <...> и долги» (т. е. деньги, одолженные еще во времена империи V в. до н. э. отдельными афинянами отдельным людям в союзных государствах, несомненно, под высокие проценты: в надписи Tod № 152 = Harding No 68, которая, вероятно, относится к 360-м годам до н. э., некий Андротион восславляется за то, что предоставил беспроцентный заём, ведь это конечно же было чем-то необычным). Детали, связанные с попытками Афин добиться этой цели в последующие 40 лет, принадлежат не одной только афинской истории. Ведь Персия и ее сатрапы имели достаточно оснований для тревоги в связи с этой афинской программой восстановления как в ее частном, так и в публичном аспектах (в V в. до н. э. частные владения богатых афинян включали земли в персидской Троаде, в местечке Офриний); а позднее сатрапы должны были извлечь выгоды из общего недоверия к Афинам, недоверия, которое вызывали среди их союзных и прочих городов территориальные амбиции, проявлявшиеся афинянами во время — и даже задолго до — Союзнической войны 357—355 гг. до н. э. Для формирования новой афинской позиции также было значимо, что флот Конона прибыл в Афины (Clark 1990 (В 138): 58), способствовав росту афинской самоуверенности.
Одной из последних акций Тирибаза перед его смещением был арест Конона (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.16), который был связан с сардскими мирными предложениями. Отныне в Афинах возобладал более решительный и открыто антиперсидский курс. Он ассоциировался с именем Фрасибула; здесь этого курса следует коснуться лишь в той сте¬
116 Комментарий Ф. Якоби к фр. 149 Филохора (Kommentar zu No 297—607 // FGrH. Teil 3B (Leiden: Brill, 1955): 517. — A.3.)\ Lewis 1977 (A 33): 86, примеч. 19. Cp.: Исократ. IV. 157.
117 Finley 1985 (A 18): 80.


104
Глава 3. Персия
пени, в какой он напрямую влиял на Персию. И степень эта отнюдь не малая.
Одним из прямых следствий провала переговоров 392 г. до н. э. стала помощь (10 кораблей), отправленная Афинами, вероятно, не позднее 391 г. до н. э.118 Евагору Кипрскому, теперь отложившемуся от Персии: предвестником афинской политики в отношении Кипра были почести, пожалованные Евагору в 393 г. до н. э. (см. выше). В своем знаменитом пассаже Ксенофонт [Греческая история. IV.8.24) высказывается по поводу парадоксального характера афинских акций: союзники Царя помогали врагам Царя. Острота этой ремарки не особенно ослабляется возможностью119 того, что корабли были посланы еще до того, как Евагор открыто проявил враждебность к персам. Эти первые десять кораблей были захвачены, но сразу после этого был отправлен Фрасибул с сорока триерами, уже более грозной силой. Его миссия была организована в ответ на призыв демократов с Родоса (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.25) после случившегося здесь антидемократического переворота (Диодор. XIV.97), поддержанного Спартой. Учитывая важность Родоса, уже нами отмеченную, ремарка Диодора (см. выше) о крахе спартанской морской мощи при Книде была несколько преждевременной. Успешно заполучив новых или вернув некоторых из старых союзников Афин (Фасос, Само- фракию, Византии, Митилену, Хиос и др.), Фрасибул ничего не мог сделать с Родосом; к тому же в руках спартанцев находились два главных зерновых пути: из Египта через Родос (ср.: Демосфен. LVI; Фукидид. VIII.35.2) и из Геллеспонта (см. далее), что объясняет, почему Афинам пришлось согласиться на условия Царского мира.
Но для Персии самыми досадными были те успехи Фрасибула, которые затрагивали ее собственные города и хору (территорию) на Азиатском материке. Речь ХХЛ/ТП Лисия изображает Фрасибула вымогающим деньги у Галикарнасса, азиатского полиса. Это было не совсем то, что Персия имела в виду, когда Фарнабаз обещал «автономию» (см. выше); и Фрасибул, пройдя поразительно длинный путь вокруг южного побережья Малой Азии, был убит в памфилийском Аспенде (жителями этого города. — А.3). Здесь он, очевидно, занимался тем же самым вымогательством (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.30). На этом его поборы не ограничивались: из надписи (Tod No 114 = Harding No 26) в честь Кла- зомен, ионийского острова, который, впрочем, может рассматриваться как своего рода полуостровное поселение (см. далее), то есть одного из наследственных владений Царя в Азии, мы узнаём, что Афины взимали здесь «во времена Фрасибула пятипроцентный налог». Сопоставив всё это с той помощью, которая была оказана Евагору Кипрскому, мы не удивимся, обнаружив, что в Царском мире как раз эти два места120 выделены как исключения, лишенные автономии, предоставленной другим
118 Cawkwell 1976 (С 112): 274.
119 Там же.
120 Ryder 1965 (С 67).


IV. Персидская политическая история...
105
островам. (Положение Клазомен, соединенных с материком дамбой, по- видимому, в эллинистическую эпоху, а в наше время представляющих собой место, где расположена карантинная база121, возможно, делало их статус двусмысленным. Но эта двусмысленность не простиралась на политическую сферу, а следовательно, и не влияла на настойчивые персидские притязания на данное место.) Ни у кого не может быть никаких сомнений: указанные два места — персидские владения. Мы не должны забывать еще и того, что персов сильно раздражал альянс Афин с мятежным Египтом (см. выше).
В конечном итоге персы осознали, в чем состоял их настоящий интерес. Струе, или Струф, вместе со своей антиспартанской делегацией был заменен Тирибазом, который благодаря этому вновь появляется в начале кн. V «Греческой истории». (Ксенофонт, как это у него часто бывает, не говорит прямо о событии, а просто позволяет нам самим сделать вывод о том, что же произошло, в данном случае — об имевшем место переназначении Тирибаза.) Замена Струса стала, несомненно, прямым следствием грабительских действий Фрасибула в таких местах, как Галикарнасе в Карии. (Кария, подобно Ионии, и по тем же самым причинам, получает примерно в это время статус отдельной сатрапии.) Дело в том, что притеснения Фрасибула ясно показали персам, что от Афин необходимо открыто потребовать отказаться от любых притязаний на материковую Азию. (С этой точки зрения, хорошие отношения между Афинами и Персией, на которые намекает Ксенофонт в «Греческой истории» (IV.8.27) не могли длиться долго.)
Отдельно следует сказать о распределении сатрапских полномочий в этот период, поскольку не все, кто получил тогда назначение, являлись территориальными сатрапами обычного типа. Нами разделяется тот взгляд, что заменивший Тиссаферна в 395 г. до н. э. хилиарх Тифравст являлся временно исполняющим обязанности сатрапа для обычной территориальной сатрапии Лидия. Его сменил (мы не знаем точно, когда) Авто фрадат, который, как говорит Феопомп [FGrH 115 F 103), был сатрапом Лидии ок. 390 г. до н. э. и еще в 362 г. до н. э. оставался им, а это — долгий срок (Диодор. XV.90). Для конца 390-х — начала 380-х годов до н. э., впро чем, на западе державы зафиксирован ряд сатрапов без конкретной территории, которые обладали особыми полномочиями и функционировали параллельно с ординарным лидийским сатрапом; с ним они координировали свои действия или, лучше сказать, были ему соподчинены. Тирибаз был заменен на Струса, а тот опять на Тирибаза. Тирибаз был «стратегом Царя» для контроля над «Ионией» (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.12;
V.1.28, при той оговорке — согласно одной старой гипотезе122, — что в последнем из названных пассажей под Ионией мы должны понимать хору, т. е. читать «территория» вместо «Иония»). Струе в Tod № 113 (= Harding
121 Cook 1953/1954 (F 601).
122 Krumbholz 1883 (F 670): 67; cp.: Petit 1988 (F 693): 310, примеч. 22. Cp.: Homblower 1982 (F 644): 37, примеч. 11.


106
Глава 3. Персия
No 24) назван «сатрапом Ионии» — отнюдь не сатрапом Лидии, в которого он превращен в одной современной реконструкции123. То, что это — необычное назначение, а также то, что под «Ионией» подразумевается некая отдельная территория (административно не входившая в Лидийскую сатрапию. — A3.) (см. гл. 8а, с. 267 сл. наст, изд.), видно из сообщения Ксенофонта о поручении Струсу (здесь он именуется Струфом) «заведовать делами на побережье» [Греческая история. IV.8.17). По заключении Царского мира 386 г. до н. э. нужда в таких назначениях в западную Анатолию со специальными полномочиями отпала, и чрезвычайный мандат Ти- рибаза, его maius imperium [лат. «расширенный империй», «расширенная власть». —А.З.), если использовать анахроничное, но удачное римское выражение, вместо этого находит себе применение уже в южной Анатолии. Тирибаз получает «высшее командование» (Диодор. XV.8.2), очевидно, с базой в Киликии, для войны против Кипра. (О ситуации в Ионии, которая сложится здесь в дальнейшем, см. с. 267 сл. наст, изд.)
О сатрапах Великой Фригии во внутренней Анатолии у нас нет информации от начала IV в. до н. э. и вплоть до назначения Атизия в 334 г. до н. э. (Арриан. Анабасис. 1.25.3). Арсама, упомянутого у Полнена (VII.28), невозможно датировать даже по столетию; а еще один Тифравст, засвидетельствованный для 350-х годов до н. э., определенно пребывал не в Великой, а в Геллеспонтской Фригии, что на побережье, да и, в любом случае, он не был сатрапом124. Это явно не тот Тифравст, который был сатрапом Лидии в 390-х годах до н. э. Другие проблемы возникают в связи с Ариеем, который помог этому первому Тифравсту умертвить Тисса- ферна (см. выше). Вопрос состоит в том, был ли он территориальным сатрапом или же просто агентом других сатрапов? Обычно, но ошибочно, считается, что он являлся сатрапом Великой Фригии в 395 г. до н. э. (Его статус в 400 г. до н. э., по поводу которого указание у Ксенофонта в «Греческой истории» (IV. 1.27) является просто ретроспективной ссылкой, в данном случае к делу не относится.) Правда, Диодор (XTV.80.8) называет Ариея «неким сатрапом» (где имя Ариея является весьма убедительным исправлением рукописного «из Лариссы»)125. Но из этого нельзя делать далекоидущие выводы, особенно в свете неопределенного место¬
123 Cawkwell 1976 (С 112), примеч. 19.
124 Homblower 1982 (F 644): 144, примеч. 57 (но здесь позиция К. Белоха искажена: он говорит, что Тифравст — это сатрап Великой Фригии). Взгляд, высказанный в изд.: Cook 1983 (F 14): 172 слл., о том, что Великая Фригия вообще не была сатрапией, несостоятелен из-за назначения Атизия. О списке сатрапий у Ксенофонта в «Анабасисе» (VII.8.25 — здесь упоминается некий Артакам как сатрап Великой Фригии) см.: Cook 1983 (F 14): 82. Ксенофонт в «Киропедии» (П.2.5; УШ.6.7) также называет Артакама сатрапом Фригии (заимствовано из «Анабасиса»?), что свидетельствует по меньшей мере о существовании такой сатрапии, но необязательно о самом Артакаме как исторической личности; противоположный взгляд см. в изд.: Beloch 1912—1927 (А 5) Ш2.2: 152. Обратите внимание также на изд.: Andrewes 1971 (С 275): 209, примеч. 9; Sekunda в изд.: F 53: 110 слл.
125 Исправление предложено Полмьером и несомненно является верным; это лишает всякого основания позицию, высказанную в изд.: Briant в изд.: F 47: 16, примеч. 31; F 40: 161, примеч. 39. См.: Homblower 1990 (F 36): 93.


IV. Персидская политическая история...
107
имения «некий»; а Полнен (VII.16), возможно, имел в виду, что Арией обладал одинаковым с Тиссаферном и Тифравстом статусом. Но в «Ок- сиринхской истории» (XIX) Арией выглядит скорее как подчиненный, чем как коллега Тифравсга на уровне территориальной сатрапии: здесь он поставлен в один ряд с неизвестной по другим источникам фигурой по имени Пасиферн, при этом оба они назначены Тифравстом в качестве «полководцев, чтобы справиться с текущей ситуацией». Также и Диодор (см. выше) сообщает, что Тифравст, чтобы умертвить Тиссаферна, действовал «через» Ариея; это может служить дополнительным указанием на его более низкий статус. Еще одно свидетельство того же рода может находиться в очень фрагментарной гл. ХШ «Оксиринхской истории»: если имя одного из «лучших полководцев», упомянутых здесь в строке 35 параграфа 2, действительно Арией, то это свидетельствует в пользу принятой нами точки зрения, хотя первые издатели сомневались относительно правильного чтения этого имени. Наконец, если Арией в самом деле был сатрапом Великой Фригии, он не мог в полной мере исполнять свои домашние служебные обязанности в то время, о котором говорится в Ксе- нофонтовой «Греческой истории» (IV. 1.27), где мы находим его в Сардах действующим скорее в роли «приказчика» Тифравсга, нежели в роли самостоятельной фигуры, особенно если сравнивать его, Ариея, с вновь прибывшими Тирибазом, «полководцем Царя» (см. выше), и Автофрадатом, сатрапом Лидии обычного типа (см. выше: Феопомп).
О других сатрапиях и районах Малой Азии см. гл. 8а (с. 268 слл. наст, изд.). Здесь уместно сделать одно общее замечание. Не нужно думать, что сатрапии Малой Азии (как и сатрапии в других частях империи) покрывали собой карту Анатолии так, что принадлежавшие им территории можно было бы закрасить разными цветами подобно вилайетам современной Турции125а. Существовали области и народы, приписать которые к той или иной сатрапии на то время было бы очень трудно или просто невозможно: Писидия (с. 271 наст, изд.), Мисия (помимо самой сатрапии с тем же именем, с. 272 наст, изд.), части Каппадокии (с. 273 сл. наст, изд.), Ликия (в начале IV в. до н. э. управлялась собственными династа- ми, но к 337 г. до н. э. относилась к Карии Гекатомнидов, по-видимому, с царского позволения; см. с. 270 сл. наст, изд.); памфилийцы (мятежный этнос, т. е. народ, живший в 360-х годах до н. э. племенным строем — см.: Диодор. XV.90, — на территории которого имелся город, Фаселида, общавшийся на равных с Мавсолом; см.: Bengtson. SdA = MIO). Сатрап, приводивший в исполнение свой приказ на территории таких областей, мог надеяться, что это ему сойдет с рук в силу того, что это одобрял Царь. Наконец, случай с Траллами, помещаемыми Ксенофонтом в Карии (Греческая история. Ш.2.19; ср. для 340-х годов до н. э.: Robert 1936 (В 169): № 96), а Диодором — в Ионии (XTV.36.3), возможно, говорит о том, что границы были подвижными (скорее, нежели «неопределенными») — та¬
125а Вилайет — в данном случае основная административно-территориальная единица (провинция) в Турции; ее правителем является вали. — A3.


108
Глава 3. Персия
кие вещи были предметом согласования. Впрочем, существовали и совершенно четкие границы, как, например, река Оке, разделявшая Согдиану и Бактрию (Страбон. XI. 11.2). Между двумя римскими провинциями находились таможенные посты, так что человек всегда знал, где он находится. Мы ничего не слышим о подобной практике в ахеменидской Персии. Но это совсем не означает, что у нас нет шансов установить, какой сатрап чем и когда правил. Мавсол отлично понимает, что он имеет в виду, когда использует выражение «страна, какой управляет Мавсол» (Сгашра 1972 (F 619): Na 40).
К началу 380-х годов до н. э. Фарнабаза сменил в Геллеспонтской Фригии Ариобарзан (Ксенофонт. Греческая история. V.1.28), возможно, сатрап-узурпатор. Или, наверное, лучше сказать, временно исполняющий обязанности с официальной санкции. Как бы то ни было, он содействовал заключению Царского мира, поспособствовав своему гостеприимцу Анталкиду (ср. выше, с. 96 сл. наст, изд.) блокировать Геллеспонт и его торговый путь и тем поставить Афины под угрозу голода, «как некогда прежде» (Ксенофонт. Греческая история. V.1.29; это более или менее явная ретроспективная отсылка к Эгоспотамам). Отныне и Геллеспонт, и Родос находились в руках врагов, Афины были выведены из игры и приняли мир на условиях, изложенных у Ксенофонта [Греческая история. V.1.28): города Азии принадлежат Царю, включая «острова» Кипр и Кла- зомены (кавычки здесь — из-за Клазомен, ср. выше), тогда как иные греческие города, великие и малые, помимо трех афинских клерухий, сохраняют автономию. Если какая-либо из сторон откажется от этих условий, Царь начнет с ней войну на суше и на море, кораблями и деньгами.
Возможно, более детализированный документ126 содержал весьма специфические требования, наподобие обещания со стороны Афин снести ворота Пирея, а также более общие правила об обмене военнопленными. (Но мир, как кажется, не ограничивал военно-морскую активность Афин.) Более важным для истории Персии и Малой Азии является вероятность того (см. гл. 4, с. 151, наст, изд.), что по условиям Царского мира плодородные материковые владения (iиерея) таких островов, как Тенедос, Хиос, Самос и Родос, перешли в 386 г. до н. э. под персидский контроль как часть «царской Азии». Это должно было нанести удар по экономике данных островов, и данное обстоятельство имеет отношение к недостатку у них решимости перед лицом сатрапского проникновения на протяжении следующего десятилетия — у всех, кроме Самоса, где, наоборот, Афины установили свой контроль. Хиос и Митилена, возможно, в 340-х годах до н. э. пытались вернуть свою перею при посредстве Гермия Атар- нейского (см. далее, с. 124 сл. наст. изд.). Уже в 330-х Тенедос и Митилена таким же образом пытались вернуть свою. Но персы, которые теперь могли опять отдавать приказы в силу того, что начали антимакедонское
126 	Cawkwell 1973 (С 111); Cawkwell 1981 (С 113); критику этой трактовки см. в изд.: Sinclair (С 76) и Clark 1990 (В 138), особенно в связи с военно-морскими аспектами. См. также: Badian 1991 (F 4): 35 слл.


IV. Персидская политическая история...
109
контрнаступление, потребовали от них «вернуться к Царскому миру» (Арриан. Анабасис. П.1—2). Эта формулировка не совсем понятна, но, согласно лучшему толкованию, она означает, что эти острова должны были отказаться от своей переи на Персидском материке. При любом другом объяснении ссылка на Царский мир ставит в тупик, поскольку, как мы видели, мир не отдавал Персии такие острова, как Тенедос, — верно как раз обратное.
Насколько безусловным водоразделом стал Царский мир, если рассматривать его как событие в истории Западной Азии? Для Персии, как мы уже отмечали, он означал не уменьшение, а возрастание числа военных столкновений в западных сатрапиях. Новое состояло в том, что теперь борьба шла больше против объединенных сил киприотов и египтян, чем против греков (о кипро-египетских восстаниях как «общей», т. е. совместной, войне против Персии см.: Диодор. XV.4.3). От Гекатомна, нового сатрапа Карии, ожидали, что он заслужит право остаться на этом посту путем смирения Кипра [Там же. 2), и, хотя он в действительности помогал восстанию, Тирибаз и Оронт успокоили Кипр к концу 380-х (см. выше, с. 81 наст. изд.). В 385—383 гг. до н. э. Аброком, Тифравст (прежний сатрап Лидии) и Фарнабаз (прежний сатрап Геллеспонтской Фригии) возглавили неудачную атаку на Египет (Исократ. IV. 1.40 — по сути, единственный источник об этом событии). Отпор, данный персам Ахорисом Египетским с помощью афинянина Хабрия и его наемников, показывает реальное, а не «мифическое» (см. выше, с. 75 наст, изд.) значение Кира и его десяти тысяч, а именно — появления греческих наемников как решающего фактора в средиземноморских войнах. Было бы опрометчиво недооценивать этот фактор127. К главным проблемам Артаксеркса в 380-х годах до н. э. следует добавить затянувшееся восстание кадусиев (с. 90 наст. изд.). Переломный момент в этом восстании Диодор (XV.8) синхронизирует с заключительной фазой операций на Кипре.
Так что забот у Персии было с избытком. Но даже и спартанцев с афинянами она видела в материковой Азии отнюдь не в последний раз; и это подтверждает то обстоятельство, что ни те, ни другие не рассматривали Царский мир как окончательное соглашение. (В нижеследующем обсуждении не рассматриваются хорошо известные примеры помощи мятежным сатрапам, как, например, Ариобарзану в 366 г. до н. э. — о котором см. с. 114 наст изд., — но об этом также следует помнить.)
Начнем со Спарты. Глос, бывший одним из командиров персидского флота во время Кипрской войны, сам поднял смуту, видимо, в центральной Ионии (Диодор. XV.9.3 сл., cp.: XV.18). Он получил помощь от Спарты, вероятно, только в 380/379 г. до н. э.128. Этот мятеж погас, не успев разгореться после гибели Глоса и его сына (после чего, как говорит Диодор, «смуты в Азии прекратились сами собой» (XV. 18.4), что не вполне
127 См.: Cardedge 1979 (С 282): 272; Cartledge 1987 (С 284): 209.
128 Ryder 1963 (С 313). Cawkwell 1976 (С 285): 70 — автор считает невозможным, чтобы Спарта оказала реальную помощь. Работу Т. Райдера он не упоминает. Нет сомнений, что между спартанцами и Глосом существовали какие-то сношения.


по
Глава 3. Персия
верно). Но это восстание, и этим оно интересно, показывает, что спартанская гибкость в Азии отнюдь не осталась в прошлом.
Что до Афин, то, согласно одной надписи, их стратег Тимофей во время своей самосской авантюры ок. 365 г. до н. э. (с. 250 наст, изд.) каким-то образом оказался впутанным в события в Эрифрах в материковой Ионии (IG П2.108 = Engelmann, Merkelbach 1972 (F 627): № 7; ср.: Демосфен. XV.9). Заманчиво связать это с ремаркой Демосфена, сделанной в 341 г. до н. э. (УШ.24) об афинских стратегах, посещавших такие места, как Хиос и Эрифры в поисках денег. Здесь интересно упоминание Эрифр, поскольку отныне они являлись частью царской Азии, «переданной вар- вару» (это же выражение обнаруживается в одной недавно опубликованной надписи из Эрифр; ее обсуждение см. далее, на с. 216 наст, изд.) в 386 г. до н. э. Так что очевидно, что были моменты даже и после 386 г. до н. э., когда Афины, подобно Спарте, проявляли готовность напрямую вмешиваться в дела принадлежавшей персидскому Царю Азии. Еще одна надпись, упоминающая афинских воинов, которые «сражались вместе с Хабрием под Эантейоном» в регионе Геллеспонта (Burnett, Edmonson 1961 (С 100)), свидетельствует, вероятно, о том, что ок. 375 г. до н. э. Афины оказали какую-то помощь Филиску, «гипарху», т. е. заместителю, Ариобарзана, относительно территории, которая была для Персии ее материковой частью Геллеспонтской Фригии.
Но и Персия, в свою очередь, не соблюдала со скрупулезностью то условие, согласно которому она должна была держать свои руки подальше от островов. Из Демосфена (XV.9) мы узнаём, что к 366 г. до н. э. на Самосе находился персидский гарнизон (под командой Кипрофемида), размещенный там «гипархом Тиграном», не известным по другим источникам. Пресловутая афинская клерухия на Самосе в действительности была (при определенном взгляде на этот вопрос) не более, чем упреждающей реакцией на эту очевидную провокацию. Что касается карийского вторжения Гекатомнидов на острова на юге, теперь считается, что оно также началось в 360-х годах до н. э. (F 644: 134: Кос).
Царский мир, таким образом, не создал непроницаемого железного занавеса ни для одной из сторон. Мы можем добавить, что не было также никакого торгового или социального занавеса. Так, для жителей Фа- селиды торговля с Афинами была в середине века обычным делом (Демосфен. XXXV: Против Лакрита). Имеются свидетельства о финикийской торговле с Афинами и наоборот (ср. с. 401 наст. изд.). К тому же и аттическая эпиграфика богата данными об иммигрантах из Азии, а базы от статуй и другие источники из самых эллинизированных провинций, из Ликии и Карии, свидетельствуют о наличии на востоке, в Персидской державе, афинской ремесленной и интеллектуальной диаспоры при дворах сатрапов и динасгов. Пребывание Аристотеля в Атарнее — это лишь самый известный случай. Воздействие наемников на практику ведения войны будет обсуждено в другом месте настоящего тома (с. 802 наст, изд.), но социальные последствия для межнациональных и иных отношений заслуживают здесь нескольких слов. Служба наемником более уже


IV. Персидская политическая история...
111
не являлась чем-то постыдным, как во времена Алкея (в архаический период). Служить вместе с Ификратом, знаменитым командиром наемников, было предметом гордости для оратора в речи Исея (П.6); а в новой комедии наемник далеко не всегда выполняет роль такого условного персонажа, как «хвастун»129. Возвращавшиеся наемники, естественно, приводили с собой туземных женщин; а более запутанная семейная история — хотя, несомненно, также имевшая в качестве своей подоплеки наемную службу — предполагается в аристотелевском упоминании женщины из Элиды (О происхождении животных. 722а), чей ребенок имел огца- эфиопа130. Всё это создавало такой психологический климат, который позволил Менандру сказать так: «<...> человек, обладающий явной природной красотой, будь он хоть эфиоп, имеет благородное происхождение» (F 612 К; ср.: Агатархид, GGM 1.118; [Каллисфен]. Ш.8.16). Но такое отношение стало доминировать не сразу и не во всех социальных слоях (точно так же и гомония, ομόνοια, «единомыслие», иначе говоря, дружеские гостеприимные отношения между высшими классами у персов и греков — будь то греки, навещавшие персов, как Агесилай, или постоянно среди них жившие, как Демарат, с. 262 наст, изд., — ничего не говорит нам о предвзятости рядовых спартанцев или афинского демоса). Так, в частности, когда воины в «Анабасисе» Ксенофонта обнаруживают в 400 г. до н. э., что у Аполлонида, выдававшего себя за беотийца, на самом деле проколоты оба уха, «как у лидийца», они его тут же прогоняют (Ш. 1.26—32)131.
Согласно Диодору, на 380 г. до н. э., когда Спарта помогала Глосу, приходится пик ее могущества. После этого, в связи с основанием Второго Афинского морского союза, первые признаки активности которого нужно датировать началом 378 г. до н. э. (с. 210 наст, изд.), в качестве главного врага Персии среди греческих городов вновь следует считать Афины. Устав конфедерации, хотя он и был, вероятно, сформулирован с учетом Царского мира (Tod № 123 = Harding Nq 35, строки 13—14), угрожал не только Спарте, но и всякому (строка 42), кто нападет на любого из членов союза, и справедливо предположить, что это было адресовано также Персии и сатрапам. Конечно же, список членов в конце текста включает острова, такие как Хиос и Родос, для которых агрессия персидских сатрапов была более близкой и более вероятной угрозой, нежели угроза спартанская. Этим аспектом рождения нового союза нельзя пренебрегать, как это часто бывает (Исократ в IV. 163 — здесь обращается на это внимание). В Карии Мавсол, наследовавший в 377 г. до н. э. своему
129 Gomme A.W., Sandbach F. Menander Commentary (Oxford, 1973): 25.
130 Snowden, F.M.,Jr. Blacks in Antiquity: Ethiopians in the Greco-Roman Experience (Cambridge (MA); L., 1970): 104, а также в целом вся книга.
131 Интерес к этому пассажу проявлял такой литератор Нового времени, как Томас Браун (1605—1682; английский писатель эпохи барокко, автор сочинений, в которых обнаруживаются его обширные познания в самых разных областях, включая медицину, религию, историю, геометрию и проч.; особенно знаменит своими опусами на эзотерические и естественнонаучные темы. —А.З).


112
Глава 3. Персия
отцу Гекатомну, переместил свою столицу в приморский Галикарнасе из Милас, расположенных в глубине страны, и это могло быть частью решительных попыток сатрапа по сдерживанию афинского политического влияния. Другими словами, по недопущению, по крайней мере на своем заднем дворе, таких финансовых вымогательств, которыми прославились Фрасибул в Галикарнассе в период до Царского мира или Тимофей в Эрифрах в (?) 360-х годах до н. э.
Но главной персидской заботой оставался Египет, и 377—374 гг., а также 373 г. до н. э. (аномально длинный период даже по персидским стандартам, с. 56 наст, изд.) ушли на грандиозную подготовку к вторжению сюда под руководством Фарнабаза (Диодор. XV.29; 42): в это время, впрочем, именно Персия использовала самым очевидным образом афинские полководческие таланты — сначала в лице Ификрата, а затем Тимофея — и греческих наемников, в числе 20 тыс. Их нужно было набрать, что сильно мотивировало Персию к заключению второго «Царского мира» в 375 г. до н. э.132 (Диодор. XV.38; Филохор, FGrH 328 F 151). Но эти гигантские усилия против Египта также провалились, а Фарнабаза на посту командующего в Египте сменил в 372 г. до н. э. Датам (см. далее, с. 113 сл. наст. изд.). Слишком смело говорить133 об «афино-персидской антанте между 380 и 374 гг. до н. э.» (ант ант а (фр. Entente) — «согласие» в смысле сговора, договора. —А.З.). Тем не менее, присутствие афинянина Ификрата на персидской стороне, где он оказался после 379 г. до н. э., когда Хабрий, помогавший восставшим, был отозван по настоянию персов (Диодор. XV.29), нуждается в объяснении, и даже не в одном, если верен взгляд на новую афинскую конфедерацию как на созданную с прицелом, по крайней мере, на персидского Царя и его представителей в Анатолии. Можно ли просто считать Ификрата человеком, действовавшим независимо? Действительно, при слабости афинских публичных финансов в этот период афинские стратеги IV в. до н. э. не в столь явной степени были слугами государства, как их предшественники в прошлом столетии; но свободу действий этих стратегов легко преувеличить, особенно если верить всему, что говорят афинские ораторы134. Так, жесткие дипломатические ноты от Персии привели к расторопному отзыву не только Хабрия (см. выше), но и Харета в 350-х годах до н. э. (см. далее, с. 119 наст. изд.). Так что это объяснение не работает. Правда состоит в том, что Афины предпочитали гибкость, исключая те случаи, когда их побуждала к действию абсолютно вопиющая сатрапская агрессия в восточной Эгеиде (см. далее) или когда они были полностью уверены, что политический ветер поднимает мощную волну против Персии. Эта политика лавирования и нежелание связывать себя какими-то обязательствами прямо сформулирована в ответе сатрапам от (?) 362 г. до н. э. (см.: Tod № 145 = Harding No 57; с. 118 сл. наст. изд.). Впрочем, другой
132 Cawkwell 1963 (С 16): ИЗ.
133 Cloché 1934 (С 117): 77.
134 Pritchett 1971-1991 (К 51) П: 59 слл.


IV. Персидская политическая история...
113
мотивацией в пользу так называемой «антанты» с Персией было простое желание Афин дать своим военачальникам и обычным людям оплачиваемую работу. (Помощь Хабрия Филиску и Ариобарзану в (?) 375 г. до н. э., о чем см. выше, с. 110 наст, изд., — дело не очень важное, поскольку на тот момент Ариобарзан еще не восстал. Но, как мы уже отметили, она интересна тем, что здесь Афины действуют в материковой Азии.)
Повышение в должности Датама отмечает начало смуты, традиционно обозначаемой как Восстание сатрапов135. Основными литературными источниками являются: «Жизнь Датама» у Непота136 (одна из самых ценных биографий у этого автора, сопоставимая с жизнеописанием Аттика в том отношении, что она дает материал, не представленный в других источниках); гл. 90—93 в кн. XV Диодора137 (вместе с материалом по Арта- базу в кн. XVI); восходящий к Эфору добавочный (т. е. не обнаруживаемый у Диодора. — А.3) материал, который встречается у писателей типа Полнена; пролог 10 у Помпея Трога; а по делу Ариобарзана — также информация Ксенофонта в «Агесилае» (П.26 сл.). Помимо того, имеется еще несколько полезных надписей, а также определенный информативный монетный материал138. Наконец, папирус Райнера о Союзнической войне [FGrH 105) углубляет наши знания об Артабазе.
Масштаб, значение и даже историчность Восстания сатрапов разумно, но в конечном счете неубедительно, ставятся под сомнение139. Конечно, «региональная нестабильность» этого рода не доказывает, что Персия в своей основе была слабой, как недоказуемо и то, что разные мятежи заранее планировались и координировались. Но вряд ли всё это выдумал источник Диодора, Эфор, или что он просто выдавал желаемое за действительное, транслируя тем самым своего учителя Исократа, известного панэллинизмом. Тут всё не так просто: Эфор получил передаваемую им сводку от какого-то авторитетного источника, находившегося по времени еще ближе к самим событиям, чем он сам (Динон? Каллисфен?).
Четыре периода Восстания сатрапов или ряда восстаний (мятежи Датама, начавшиеся в 370-х, Ариобарзана — в середине 360-х, общая смута — во второй половине 360-х и бунт Артабаза — в следующем десятилетии) длились почти двадцать лет. (То, что Диодор относит к одному-единст- венному 362 г. до н. э., может быть лишь кульминацией третьей — основной — фазы.) Поэтому неудивительно, что вплоть до конца 350-х у Персии не было ни энергии, ни ресурсов для возобновления борьбы за Египет (к 362 г. до н. э. от Царя была отрезана половина его доходов, если верить Диодору).
Восстание Датама началось, вероятно, вскоре после 372 г. до н. э., когда Тимофей заменил в Египте Ификрата. Деятельность Датама мож¬
135 Homblower 1982 (F 644): 170-182; Weiskopf 1989 (F 69).
130 Sekunda 1988 (F 59).
137 Stylianou 1985 (B 112).
138 Moysey 1989 (B 210).
139 Против позиции, высказанной в изд.: Weiskopf 1989 (F 69), см.: Homblower 1990 (F 37): 363 слл.; Moysey R. // Ancient History Bulletin 5 (1991): 111—120.


114
Глава 3. Персия
но отследить по монетным дворам Тарса и Сиды (чьи монеты он перечеканивал)140 в южной Анатолии, а также Синопы и Амиса на севере. Он оставался в северной Каппадокии, хотя и был блокирован Автофрадатом Лидийским (присоединившимся к восстанию позднее, а в то время еще сохранявшим лояльность) и, возможно, как подсказывают монеты141, ли- кийским династом Артумпарой. Датам полностью вывел северную Каппадокию из-под персидского контроля. (О дальнейшей истории Каппадокии см. гл. 8а, с. 273 сл. наст, изд.) Его пример показал другим потенциально мятежным сатрапам, на что они могли бы надеяться — на независимый анклав.
Вторая фаза волнений берет начало вдали от Персии, в Дельфах в 368 г. до н. э., где абидосец Филиск по поручению и на деньги Арио- барзана, сатрапа Геллеспонтской Фригии, вербовал наемников в большом количестве (Ксенофонт. Греческая история. VE. 1.27). Это делалось якобы в помощь Спарте, но более вероятно, что это войско сатрап нанимал для себя, замышляя мятеж. По-видимому, «законным» сатрапом Геллеспонтской Фригии был сын Фарнабаза Артабаз, который через свою мать Апаму принадлежал к роду Ахеменидов142. Дядя Артабаза Ариобарзан получил указания передать сатрапию своему племяннику, к тому времени уже повзрослевшему (ср.: Ксенофонт. Греческая история.
IV. 	1.40, при условии, что упомянутый здесь «брат Фарнабаза» — это Ариобарзан143). Но Ариобарзан отказался, и сатрапы Карии (Мавсол) и Лидии (Автофрадат) были посланы против него к Адрамитшйскому заливу, где на тот момент находилась его база (либо в самом Адрамиттии, совр. Эдремит, либо в Ассе; см.: Ксенофонт. Агесилай. 2.26; Полнен. VII.29.6). На этой стадии Афины и Спарта выступили на стороне Арио- барзана, с вооруженными силами под командой, соответственно, Тимофея (в рамках кампании, более известной по операциям против другого персидского войска — того, что находилось на Самосе, см.: Демосфен.
XV.9) и Агесилая (Ксенофонт. Агесилай. 2.26). Теперь Агесилай и Мавсол описываются у Ксенофонта как люди, связанные узами гостеприимства, и историк недвусмысленно говорит о том, что эти отношения — более старые, нежели тот эпизод, который заставил Ксенофонта упомянуть о них. Возможно (см. выше, с. 96 наст, изд.), они восходят к 390-м годам до н. э. Данное обстоятельство может оказаться важным в свете странного поведения Мавсола при Ассе: он и Автофрадат дали Агесилаю деньги и сняли осаду. Такие действия, как можно предположить, были частью сделки с греческими наемниками, напоминающей то, чем занимался Филиск в Дельфах; если это так, тогда данный инцидент показывает, что
140 Sylloge Nummorum Graecorum Berry П No 1294—1295.
141 Atlan S. //Anadolu 3 (1958): 89 слл.
142 Однако в своей работе (Homblower 1982 (F 644): 173) я ошибочно отношу Фарнака к тем Семерым персам, которым Дарий I был обязан своим троном.
143 Сомнения высказываются в изд.: Weiskopf 1989 (F 69); Sekunda в изд.: F 40: 180; но см.: Homblower 1990 (F 37): 365.


IV. Персидская политическая история...
115
Мавсол и Автофрадат обдумывали отпадение от Царя, видимо, уже в середине 360-х годов до н. э.ш.
Поэтому есть основания связывать друг с другом вторую и третью фазы восстания или, лучше, рассматривать центральный период волнений как длительный процесс. Данную мысль подтверждает упоминание Диодором (XV.90 — здесь описывается третья, и основная, фаза восстания) мятежных этносов (мисийцев, памфилийцев, ликийцев и др.), что наводит на мысль о повсеместных и затянувшихся беспорядках.
(Это не простой вопрос. Из сводки Диодора неясно, имели ли указанные волнения тот же характер, что и восстание ионийцев в 500-499 гг. до н. э., то есть были ли они восстанием подвластных народов против их персидских господ; или же это был мятеж сатрапов, склонных к отпадению, против Царя; или и то, и другое одновременно. Вводная фраза у Диодора определенно заставляет нас ожидать какого-то рассказа о волнениях подвластных народов — «жители азиатского побережья отпали от персов», — однако Диодор продолжает: «<...> и некоторые из сатрапов и полководцев пошли войной на Артаксеркса». Это подразумевает, что восстали и подданные, и сатрапы. Но в дальнейшем изложении смута предстает как серия сатрапских инициатив, опиравшихся на поддержку греческих наемников. Ввиду общего спокойствия в Малой Азии в IV в. до н. э. после Царского мира трудно поверить в какой-то повсеместный бунт, хотя в гл. 90 Диодор всё же упоминает «эллинские города в Азии» среди врагов Царя и уверенно перечисляет мятежные этносы в конце данной главы.)
Никто из упомянутых сатрапов не возглавил восстание — ни Мавсол, ни Автофрадат, ни Тахос, непокорный сатрап Египта (эта заметная фигура всё же была среди повстанцев, см.: Диодор. XV.90.3); вождем стал Оронт, сатрап Армении. (Так о нем говорит Трог, Диодор называет его сатрапом Мисии; есть все основания думать144  145, что Диодор ошибается или, скорее, здесь произошла непроизвольная перестановка в тексте, и мисийцы, которые входят в его список восставших этносов, были ошибочно связаны с именем Оронта.) Оронт был наполовину бактрийцем, cp.: OGIS 264 (см. также выше, с. 89 наст. изд.). Он женился на царской дочери (Ксенофонт. Анабасис. П.4.8 и OGIS 391). Это предполагает, что его цели могли идти гораздо дальше простого расширения подвластных ему территорий, что, по сути, он надеялся на то, на что в свое время надеялся Кир Младший, а не Датам. (Но золотые монеты Оронта, от которых сохранились три экземпляра, не следует считать доказательством
144 Ксенофонт в «Агесилае» связывает Мавсола в этой истории (в деле обеспечения Агесилая деньгами. — А.3.) не с Автофрадатом, а с Тахосом (правитель Египта; см.: Агеси- лай. 2.27. —А.3)\ о трудностях, возникающих из-за этого заявления (и о попытке их решения) см.: Homblower 1982 (F 644): 174 слл., но см. далее, с. 406 сл. наст. изд. Обратите также внимание на изд.: Moysey R. Diodorus, the Satraps, and the Decline of the Persian Empire Ц Ancient History Bulletin 5 (1991): 111—120.
145 Homblower 1982 (F 644): 177; иная точка зрения: Osborne 1981—1983 (В 165) Π (1982): 65 слл.


116
Глава 3. Персия
его намерения захватить престол; ср. с. 83 наст, изд.) Артабаз, в данный момент несомненно проявлявший лояльность (особенностью этого восстания было то, что, когда сатрап X посылается на усмирение сатрапа У, мы затем обнаруживаем, что и сам сатрап X также отпадает от Царя), был схвачен Автофрадатом (Демосфен. ХХШ.154). Это сразу же изменило ситуацию в западных сатрапиях: Датам и Ариобарзан из Геллеспонтской Фригии явно оказались вовлечены в мятеж (Полиен. УШ.21.3 и Диодор. XV.90.3). Неясно, какой была ситуация в Великой Фригии, во внутренних районах (ср. с. 106 наст, изд.); но позднейшие успехи Антигона в качестве сатрапа Александра в Келенах, где ему, находившемуся в очень трудном положении, удавалось держать открытыми македонские коммуникации, показывают, что строптивого сатрапа, базировавшегося здесь, не так-то просто было окружить или заманить в ловушку. Для рывка в сердцевинные районы Ирана дорога теперь была открыта.
Датам пересек Евфрат (Полиен), Оронт двинулся в Сирию (Трог. Пролог. X), а Тахос и Агесилай — в Финикию (Диодор. XV.92.4). Можно ли это назвать стратегией больших клещей? Если «да», тогда Артаксеркс должен был приготовиться ко второй Кунаксе. Однако скоординированная стратегия повстанцев — это всего лишь умозрительное построение. Как бы то ни было, второй Кунаксы не случилось. Тахос был выведен из игры в результате мятежа более низкого уровня (дело в том, что, когда Тахос во главе собранного им большого войска отправился в Финикию, у него в тылу, в Египте, против него самого восстал оставленный им наместник. — A3.), и на более высоком уровне также всё закончилось предательством: Оронт и его сообщник, Реомитр, взяли у Великого Царя деньги и покорились ему (Диодор. XV.91—92). Датам {Там же. 91) был убит, хотя его Каппадокийское царство сохранилось (гл. 8а, с. 274 наст, изд.). Мавсол, откровенный приспособленец (упоминаний о каких-либо его особых действиях в тот период, когда восстание находилось на своем пике, нет), быстро отрекся от мятежа и стал снова демонстрировать свою верноподданность фактически уже к 361/360 г. до н. э. (как показывает надпись: Tod No 138; этот текст происходит из карийских Милас, а датируется он по сатрапу Мавсолу и 45-му году царствования Артаксеркса: строка 17). Часто допускают, хотя об этом нет никаких прямых свидетельств, что Мавсол получил Ликию как награду за выход из рядов мятежников.
Для нас остается загадкой, как ко всему этому относились эллины, да и степень греческого участия в данных событиях с трудом поддается определению. Афинское вторжение на Самос было направлено против персидского гарнизона (Демосфен. XV.9), наличие которого здесь послужило моральным оправданием для выведения сюда афинской клеру- хии — в любом случае, вопреки отречению от порочной практики клеру- хий, зафиксированному в уставе конфедерации (Tod Nq 123 = Harding No 35), основание здесь клерухии с формальной точки зрения не нарушало никаких договоренностей, поскольку Самос не был членом Второго Афинского союза. Можно думать, что с этой антиперсидской установкой


IV. Персидская политическая история...
117
согласуется помощь, которую Афины окажут Ариобарзану, впавшему тогда у персов в немилость; но насколько заботил Афины вопрос о том, кто удержит в своих руках Даскилий? Если эпизод с Ариобарзаном в действительности связан всего лишь с вербовкой наемников, то было бы правильней еще раз вспомнить о таком афинском мотиве, как желание обеспечить своих командиров и простых воинов оплачиваемой работой. Но дело не только в этом, поскольку имеется независимое свидетельство о сильной афинской обиде на Персию в период от начала до середины 360-х годов до н. э.: на четырехстороннем (Персия — Афины — Спарта — Фивы) мирном совещании в Сузах в 367 г. до н. э. было одобрено фиванское предложение (так никогда и не реализованное) о роспуске афинского флота. Один из афинских послов, там присутствовавших, пригрозил, что афинянам теперь пришла пора «искать вместо Великого Царя иного друга» (Ксенофонт. Греческая история. VII. 1.37). Это были не совсем праздные слова: если оставить в стороне Ариобарзана, одна надпись из Музея Ашмола в Оксфорде, для которой обосновывается датировка ок. 364 г. до н. э.146, свидетельствует о каком-то союзе Афин со Стратоном, царем Сидона в Финикии (Tod No 139 = Harding No 40). Теперь Финикия оказалась на линии прямого удара со стороны повстанцев по Персии (см. выше), и сохранилась интересная улика о существовании сговора между Стратоном и царем Египта Тахосом (Иероним. Против Иовиниана. 1.45). В 360 г. до н. э. Тахос определенно бежал в Сидон (Ксенофонт. Агесилай.
2.3). Кроме того, афинский декрет (хронология неочевидна) в честь Оронта может относиться примерно к 361/360 г. до н. э. [IG П2.207а; см. далее). Наконец, афинянин Хабрий помог повстанцам наемниками и, возможно, кораблями (Диодор. XV.92.3; Непот. Хабрий. 2.3; Hicks, Hill No 122). Однако см. выше, с. 112 наст. изд. об Ификрате, в связи с тем, что дать оценку подобного рода предприятиям афинских стратегов довольно трудно.
Что до отношений греков с Мавсолом, Агесилай мог брать у него деньги (результаты переговоров в Сузах для Спарты оказались не более приятны, чем для Афин, поскольку там была признана независимость Мессении — этим объясняется готовность спартанцев навредить Персии, оказав помощь Ариобарзану; в 362 г. до н. э. Агесилай, возможно, просто нуждался в деньгах). Но что можно сказать по поводу Афин? Основание самосской клерухии Тимофеем было недружественным жестом по отношению к ближайшему сатрапу, который, видимо, уже плел интриги вокруг Самоса147. Иными словами, персидский гипарх Тигран, командовавший гарнизоном на Самосе, мог действовать в том же направлении и с тем же успехом, что и ближайший и самый могучий сатрап, а именно Мавсол Карийский. (Непохоже, что он действовал прямо и открыто в
146 Moysey 1976 (F 305).
147 Homblower 1982 (F 644): 109, примеч. 19; 135, примеч. 247; обратите внимание, впрочем, на: Shipley 1987 (С 382): 137, примеч. 55 (в данном случае монеты не являются существенным доводом; близость Самоса к Карии — достаточная причина для предположения о том, что Мавсол был встревожен активностью Тимофея).


118
Глава 3. Персия
интересах Мавсола, поскольку Демосфен вряд ли пропустил бы такой момент.) Афины уберегли Самос от интервенции персидских Гека- томнидов, если такая угроза действительно существовала; но Родос, Кос и Хиос должны были уступить (Демосфен. XV; V.25). Эти вторжения увенчались успехом в значительной степени из-за недоверия к Афинам, вызванного конечно же самосской клерухией, чем бы ее основание ни оправдывалось. Так что победа Мавсола оказалась долгосрочной, даже если в краткосрочной перспективе в самосском деле 366 г. до н. э. он проиграл. В данной связи интересно, что разные места в Персидской державе, и из них особенно те, что находились в сфере влияния Мавсола (включая острова, поглощенные Карией в тот или иной период времени), предоставили убежище самосцам, изгнанным в результате выведения клеру- хии148. При этом они осуществляли некоторые шаги против Афин. Так что у персидской поддержки повстанцам в Союзнической войне 350-х годов до н. э. была долгая предыстория (см. далее). Самос, события на котором в 366 г. до н. э. способствовали формированию в среде союзников антиафинских настроений, можно рассматривать как полигон для открытого столкновения афинских и персидских интересов и сил следующего десятилетия.
Официально, впрочем, греки в своем ответе сатрапам (Tod № 145 = Harding No 57; вероятно, 362/361 г. до н. э.) отклонили возможность своего участия на стороне повстанцев, в этом вопросе инициативу на себя взяли Афины (если судить по аттическому диалекту указанной надписи, хотя сам камень был найден в Аргосе). Собственные проблемы Афин в Эгеиде, которые рассматриваются в другом месте (с. 252 наст, изд.), подразумевают, что у афинян не было достаточно средств, которые можно было бы спокойно тратить. Спарта, лишившаяся Мессении благодаря Эпаминонду, также находилась на мели. Великий Царь одержал верх.
Чуть ли не самым первым актом нового Царя, Артаксеркса Ш, который взошел на трон в 359 г. до н. э., был приказ о роспуске наемных армий сатрапов на побережье (схолиаст к: Демосфен. IV. 19). Ему подчинились. Цель и основная идея этого приказа — предмет дискуссии. Несмотря на слово «побережье», он определенно не имел в виду сатрапские флоты в тех сатрапиях, где они базировались (ср. с. 79 сл. наст. изд. — об обычном персидском способе формирования военно-морских сил). Так, Мавсол, у которого, согласно Ксенофонту, было сто кораблей (Агесилай. 2.26 сл.: 366 г. до н. э.), в 357 г. до н. э. по-прежнему имел военный флот (Диодор. XVL7), с которым он помогал Хиосу, Родосу и Византию в их войне против Афин. Что до цели этого приказа, то, согласно схолиасту, это была экономическая мера. Заманчиво было бы отвергнуть данное объяснение, выглядящее на удивление по-современному (как «оптимиза¬
148 	SEG 1.352: Фаселида; Ath. Mitt. 87 (1972): 192, Nq 2: Эрифры; Там же: 199, No 4: Милет; Там же 72 (1957): 190, Nq 23: Гераклея Латмийская; Там же: 94, № 26 и: SIG 312: Иас; Ath. Mitt. 72 (1957): 196, Nq 29: Родос; SEG 1.350: Кос.


IV. Персидская политическая история,..
119
ция расходов»), в пользу политического мотива, т. е. потребности дисциплинировать сатрапов после недавних событий. Если именно это последнее было целью, то затея полностью провалилась, поскольку распущенные наемники в конечном итоге оказались на службе у Харета, афинского командира в Союзнической войне; а когда у Харета закончились средства, он вместе со своим войском нанялся к Артабазу, в тот момент восставшему против Царя (схолиаст к: Демосфен. IV. 19; Диодор. XVI.22).
Этот мятеж Артабаза — третья, и заключительная, фаза Восстания сатрапов. Харет сначала имел успех, грабя фригийскую область (на Геллеспонте) перса Тифравсга (схолиаст к: Демосфен. IV. 19; папирус Райнера, FGrH 105) и одержав славную победу во внутренних районах Анатолии, ставшую, так сказать, «вторым Марафоном». Но тут вмешался Великий Царь: он пригрозил помощью восставшим союзникам Афин, если те не отзовут Харета. (Это может свидетельствовать о том, что изначально помощь Мавсола Родосу и другим оказывалась без санкции Царя, ср. с. 82 сл. насг. изд.) Афины пошли на попятную, и Артабазу пришлось искать наемников в другом месте; этим местом оказались Фивы. Из-за Третьей Священной войны Фивы испытывали серьезнейшие финансовые трудности (с. 871 наст, изд.): они переоценили свои силы в борьбе с фоки- дянами, обладавшими тем преимуществом, что могли пользоваться дельфийскими сокровищницами. Поэтому Фивы послали 5 тыс. человек (возможно, это были скорее граждане, нежели наемники, или, что еще вероятней, граждане-наемники) (Диодор. XVL34.1: зима 354/353 г. до н. э.). Паммен, фиванский стратег, поначалу добился кратковременного успеха [Там же. 2), но затем поссорился с Артабазом, и тот его убил. Что было с наемным войском Паммена после этого, точно не известно, но, согласно одной проницательной современной догадке149, оно нанялось к самому явному работодателю, самому персидскому Царю, готовившемуся к новой атаке на Египет. Известно, что Царь послал Фивам три сотни аттических талантов (Диодор. XVI.40), что как раз составляет годовую плату за 5 тыс. воинов из расчета одна драхма в день на одного человека; и эти деньги фиванцы получили, разумеется, не «за красивые глаза»150. Такая смена воюющей стороны предвосхищает поведение некоторых армий эпохи раннего эллинизма, больше заботившихся о своем обозе, αποσκευή (т. е. добыче)151, нежели о судьбе и вообще личности того, кто им платил. Этих фиванцев, потерявших вождя и застрявших во внутренних районах, контролировавшихся персами, извиняет, по крайней мере, то, что у них не было особого выбора. Артабаз бежал ко двору Филиппа Македон¬
149 Ehrhardt 1961 (С 20): 50 слл. (отсюда же мы заимствовали выражение «граждане- наемники» и расчеты платежных сумм). Против этой гипотезы: Buckler 1989 (D 67): 100, примеч. 24.
150 Beloch 1912-1927 (А 5) ΠΕΙ: 483, примеч. 1.
151 Holleaux М. Ceux qui sont dans le bagage Ц Etudes d'épigrapkie et Vhistoire grecques Ш (P., 1968): 15-26; cp.: Cook 1983 (F 14): 263, примеч. 22.


120
Глава 3. Персия
ского (Диодор. XVL52). Это не первый (ср. с. 262 об Аминте, сыне Бубара) и не последний (с. 1007 сл. наст, изд.) пример македонской кооперации с отдельными персами. Молодой Александр определенно взял это на заметку. (Артабазу в конечном итоге позволили вернуться в Персию по просьбе его родственника Ментора.)
Перед тем как мы снова обратимся к Египту, нужно в последний раз упомянуть об Оронте. Кажется152, нет никаких эпиграфических свидетельств о второй фазе его повстанческой активности в 350-х годах до н. э. Но Демосфен в речи «О симмориях» в 354/353 г. до н. э. (XIV.31) упоминает о нем так, как если бы в данный момент он был, говоря коротко, опасным врагом Персии. В любом случае, главным мятежником 350-х был, очевидно, Артабаз — так сказать, героем «Бунта 45 года», как Оронт был героем «Бунта 15 года», к этому времени уже героем потускневшим (в жилах обоих текла царская кровь)152а. Подробности деятельности Оронта после 360 г. до н. э. ускользают от нас: его подкуп Артаксерксом П и его «предательство тех, кто ему доверял» (Диодор. XV.91.1), в любом случае должны были сделать его, говоря словами Браунинга о Вордсворте, «утраченным вождем»152Ь.
Персидская атака на Египет в 351/350 г. до н. э., которая определенно имела место (в этом году на нее намекает Демосфен в XV. 12), к сожалению, не нашла отражения в рассказе Диодора. Она упоминается у Эфора: текст Диодора в XVI.40.3 (ср.: 44) содержит ссылку на какую-то «более раннюю», но в сохранившемся повествовании не представленную военную кампанию. Этот пробел порождает путаницу: Диодор под 351 г. до н. э. фиксирует успешную кампанию, которая на самом деле относится к 344 или 343 г. до н. э. (Демосфен в XTV.31, возможно, намекает на какую- то более раннюю попытку, предпринятую в 354/353 г. до н. э.; ср. «в третий раз» у Трога, Пролог X.) Что касается деталей отпора, оказанного персам в Египте в 351 г. до н. э., то Диодор заявляет о невозможности сказать что-либо на сей счет. Но именно персидская неудача стимулировала восстание еще и в Финикии, и подстрекал к нему и помогал ему именно египетский царь (это можно сравнить с осью «Стратон — Тахос»
152 	Osborne 1971 (В 164); Osborne 1973 (F 688); Weiskopf 1989 (F 69): 79; но обратите внимание на: Moysey 1987 (В 161).
152а Бунт 15 года (англ. The ’75Rebellion или The ’Fifteen Revolt) — восстание 1715 г., первая открытая попытка базировавшихся в Шотландии якобитов (сторонников свергнутого в 1688 г. в ходе Славной революции английского короля Якова П) вернуть вооруженным путем английский престол Стюартам, а именно единственному сыну Якова П Якову Фрэнсису Эдуарду Стюарту, известному также как Яков Старый Претендент. Бунт 45 года (англ. The '45Rebellion или The 'The 'Forty-Five Revolt) — второе якобит- ское восстание, в ходе которого в 1745 г. Карл Эдуард Стюарт, известный также как Молодой Претендент или как Красавчик Принц Чарли, попытался в последний раз отвоевать шотландский и английский престолы для изгнанной династии Стюартов. — А.3.
152Ь Вордсворт Уильям (1870—1850) — крупнейший английский поэт, один из тех, с кого начинается романтический век в английской литературе; Браунинг Роберт (1812—1889) — английский поэт и драматург; входил одно время в литературный кружок Вордсворта и Диккенса. — A3.


IV. Персидская политическая история...
121
в 360-х). Финикийцев также должны были возмущать153 поборы с них, связанные с персидскими приготовлениями к вторжению в Египет: для этой кампании Финикия являлась главной персидской базой.
Рассказ Диодора об этом финикийском мятеже (XVL42 слл.) является, для разнообразия, довольно полным, и мы украдкой видим картинку того, что в реальности представляло собой персидское правление, картинку, которая после описания Ксенофонтом в кн. Ш его «Греческой истории», становится для нас недоступной на целые полстолетия. Мы уже говорили о фураже, которым запасались сатрапы для войны, что, несомненно, было типичной формой таких бесчисленных реквизиций. Есть также упоминание (XVL41.5) о «царском параднее» (= закрытый сад или парк, парадеш, ср. в Книге Неемии (2.8): «хранитель царских лесов (;парадеш)»), «<...> где персидские Цари обыкновенно останавливались на отдых». Посидоний добавляет еще одну подробность: под Дамаском, в 80 км от Сидона вглубь страны, но, вероятно, недалеко от Диодорова «парадиса», находился виноградник, который обеспечивал персидского Царя халибонийским вином. Якобы это был единственный сорт вина, который он мог пить, см.: FGrH 87 F 68 (данный фрагмент сохранился у Афинея в 1.51. — А.3.). Тот, кто читал «Семь столпов мудрости»153а, вспомнит несущегося галопом всадника, который приветствует Лоуренса Аравийского гроздьями желтого винограда: «Отличные новости: Дамаск приветствует тебя!» (на с. 644).
Персидские интервенционные силы, собравшиеся в Вавилонии, возглавили сатрапы Велесий из Сирии и Мазей из Киликии. Теннес, царь (т. е. зависимый царь) Сидона, стал вождем повстанческого войска («многих триер и огромного числа наемников»), усиленного 4 тыс. наемников, нанятых Египтом и возглавлявшихся Ментором Родосским.
Третье восстание, на Кипре, было поднято «по примеру финикийцев» (Диодор. XVL42.5), которые брали пример с египтян. Подавление этого мятежа может быть датировано весьма точно, поскольку данная задача была поручена Великим Царем Идриею (сатрап Карии в 351—344 гг., наследовавший Артемисии, правившей в 353—351 гг. после смерти Мавсола в 353 г. до н. э. до н. э.) и афинянину Фокиону. Теперь были задействованы все ресурсы Сирии, Киликии и Вавилонии, и Артаксеркс, должно быть, ощущал перенапряжение; отсюда эта необычная пара военачальников. Хронология данного события обосновывается так: Исократ в «Филиппе», написанном в 346 г. до н. э., уповает (V.103) на то, что Идрией настроен к Персии враждебно. Эти надежды 346 г. до н. э. были разрушены последующим поведением Идриея на Кипре. Но к 344 г. до н. э. Идрией умер. Поэтому мятеж на Кипре был подавлен в период с 346 по
153 	Cook 1983 (F 14): 220.
153а «Семь столпов мудрости» — один из самых известных образцов английской мемуаристки, беллетризованные воспоминания и одновременно философская автобиография британского офицера, разведчика и путешественника Томаса Эдварда Лоуренса (1888—1935), по прозвищу Лоуренс Аравийский, о времени Арабского восстания против Османской империи в 1916—1918 гг. — А.З.


122
Глава 3. Персия
344 г. до н. э. Действия Идриея в данном случае доказывают эффективность персидской политики на западе империи: местный карийский сатрап подавляет выступление местного киприотского царя от имени Персии, хотя помощь Гекатомна, отца Идриея, оказанная ранее в том же столетии Ев агору, предостерегает от слишком категоричных обобщений.
Между тем финикийская смута воспринималась в Персии настолько серьезно, что Царь лично — редкий случай — взялся за дело. (В 390-х он «прошел через верхние [восточные] сатрапии», чтобы справиться с Еваго- ром Кипрским, но, похоже, не добился своей цели (Диодор. XIV.98.4). Текст нельзя исправлять таким образом (как часто делают издатели. — A3.), чтобы через верхние сатрапии «проходил» не Царь, а Гекатомн Карийский, поскольку это невозможно по географическим соображениям154.) Теннес испугался и тайно, посредством переписки, завел переговоры с Артаксерксом, что позволило тому заняться Египтом, представлявшим собой в действительности более важную задачу. Для этого Артаксеркс нуждался в очень крупном наемном войске, а потому направил своих людей в Спарту и в Афины (Диодор. XVL44). (Визит в Афины этого посольства также отражен у Филохора, см.: FGrH 328 F 157; cp.: Андротион, FGrH 324 F 53.) Спартанцы и афиняне ответили, что дружба — одно дело, помощь — другое. (Заметьте, что в случае с Афинами это было обычной уловкой, учитывая, что они без особых колебаний послали Фокиона на помощь персам на Кипр; см. выше.) И вновь услугу оказали Фивы, послав тысячу гоплитов во главе с Лакратом; было еще 3 тыс. аргивян и 6 тыс. азиатских греков. Совокупная численность получилась большой (ср. гл. 8а, с. 278 наст, изд.), составив в сумме 10 тыс., «мириаду», и, возможно, хоть на этот раз диодоровская мириада вызывает доверие: у этого автора мириады встречаются подозрительно часто. Вскоре к ним присоединятся 4 тыс. Ментора (см. далее). С другой стороны, Нектанеб располагал 20 тыс. греков, помимо какого-то количества ливийцев и египтян. Даже если допустить преувеличение, это громадное общее число в 34 тыс. греческих наемников с обеих сторон, собравшихся вместе, отмечает собой кульминацию эллинской наемнической активности в IV в. до н. э.154а.
Тем временем благодаря измене пал Сидон, даже без прямого персидского нападения: Теннес, после сдачи Сидона, был казнен Царем «за ненадобностью его в будущем». Сидонцы сожгли свои корабли, а затем население совершило массовое самоубийство в вагнерианском духе — в огне устроенного ими грандиозного пожара;154Ь позднее среди каменей, на
154 	С. Reid // Phoenix 28 (1974): 123 слл.;136, примеч. 37; Homblower 1982 (F 644): 37, примеч. 10; Petit 1988 (F 693): 311 сл. — этот автор предпочитает мнение Коквелла (Cawkwell) (изложенное в изд.: Homblower 1982 (F 644): 37, примеч. 10) о том, что здесь подразумевается Автофрадат.
154а О греческих наемниках см. также основательную монографию: Маринович Л.П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса (М.: Наука, 1975). — А.3.
154Ь Оперная тетралогия Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» (1848—1874) заканчивается тем, что Брунгильда добровольно бросается в погребальный огонь, на котором ежи-


IV. Персидская политическая история...
123
развалинах уничтоженных огнем домов, нашли огромное количество переплавленного золота и серебра. (Этот драгоценный металл Артаксеркс потом продал, см.: Диодор. XVI.45.5—6, так что у него было чем расплачиваться с наемниками.) Ментор со своими наемниками, подобно армии Паммена в предшествующем десятилетии, присоединился к Артаксерксу; для Ментора это было началом выдающейся карьеры на персидской службе. Теперь он становится одним из полевых командиров в войне против Египта, вместе с Розаком, сатрапом Лидии и Ионии (гл. 8а, с. 268 наст, изд.), и Аристазаном (XVI.47.2—3). Два последних командовали своими отрядами, наряду с греческими наемными кондотьерами — Нико- стратом из Аргоса и Лакратом из Фив.
В Египте греческие контингенты Нектанеба истреблялись один за другим: первым был отряд в 5 тыс. человек под командой Клиния из Коса, которые были перебиты греческими же наемниками, набранными другой стороной, причем эти последние, надо думать, отнюдь не воспринимали слишком близко к сердцу задачу восстановления персидского контроля над Египтом. (Впрочем, Диодор (XVI.49.3) отмечает стремление к взаимопомощи, существовавшее между эллинами.) Если говорить о гре- к^с на египетской стороне, то необоснованно приписывать и Клинию Кос- скому какие-то антиперсидские чувства155 лишь в силу его нахождения рядом с Нектанебом; то же касается большинства конкретных эллинов, известных по этим событиям. Чуть большее значение, возможно, имеет то обстоятельство, что фиванцы и аргивяне оказались на одной стороне, тогда как афиняне — на противоположной, т. е. египетской, стороне. (О нахождении афинян на египетской стороне можно заключить из афинского декрета с признанием роли Ментора в деле спасения «греков, которые воевали в Егапте», см.: Tod Nq 199 = Harding Ne 119; в 351 г. до н. э. афинские и спартанские полководцы определенно использовались египтянами, см.: Диодор. XVI.4.2.)
Еще с 480 г. до н. э. за фиванцами прочно закрепилась репутация людей, приверженных медизму, то есть репутация закоренелых персидских сторонников; и, хотя на текущий момент они могли помогать Персии назло своему врагу Филиппу Македонскому156, медизм фиванцев отнюдь не восхищал ни других греков вообще, ни афинян в особенности. Причины непопулярности фиванцев восходят не только к событиям 480 г. до н. э., но объясняются еще и «левктрийской заносчивостью», которую Фивы демонстрировали на протяжении нескольких лет после 371 г. до н. э. (после своей знаменитой победы при Левктрах. —А.З.). Отвращение греков к Фивам засвидетельствовано событиями 335 г. до н. э. (см. далее, с. 991 наст, изд.), когда данный город был разрушен Александром, а другие эллины полностью это одобрили как акт «благочестия».
гают тело Зигфрида; пламя разгорается и превращается во вселенский пожар, который достигает небес и испепеляет чертог богов Валгаллу, в результате боги, допустившие столько преступлений, погибают в этом мировом пламени. — A3.
155 Sherwin-White 1978 (С 381): 73, 549 — по поводу правильной формы имени Клиния.
156 Cawkwell 1963 (С 106): 129.


124
Глава 3. Персия
Аргос в V в. до н. э. также «медийствовал», или, скорее, сохранял такой нейтралитет, который воспринимался как заслуживающий порицания, см.: Геродот. VTL[.73.3. (Но, в отличие от Фив, Аргос не вызывал к себе из-за этого ненависть.)
Поэтому возникает соблазн думать, что афиняне взялись за оружие против фиванцев и аргивян из желания показать себя настоящими панэллинистами. Исократ прямо называет фиванцев и аргивян предателями Эллады (ХП.159) за их помощь Персии в Египте. Но персидская служба Ификрата в 370-х, деятельность Фокиона в 340-х, как и быстрый отзыв Хабрия в 380-м и Харета — в 355 г. до н. э. по первому требованию персов, показывают, что позиция Афин была слишком неоднозначной и глубоко скомпрометированной, чтобы заслужить честь называться панэллинистической. В 341 г. до н. э., если, конечно, рукописи соответствующей речи Демосфена (IX.71) не испорчены, этот оратор настаивал на отправке афинской делегации к Великому Царю с просьбой о помощи против Македонии, а чуть позже так на самом деле и поступили, см.: Демосфен. ХП.6.
Обратимся вновь к Египту: Лакрат в Пелусии теперь сдался, а в конечном итоге так же поступила и третья группа греков — наемники в Бу- бастиде. Нектанеб, чью неудачу в 343 г. до н. э. (сопоставьте с 351-м) Диодор относит на счет отказа последнего принять на себя верховное командование, бежал из своего убежища в Мемфисе в Эфиопию. Это покорение Египта, последний крупный успех Ахеменидов (несмотря на кратковременный египетский мятеж в 330-х, о котором см. с. 410 наст, изд.), датируется 343/342 г. до н. э.: весной 342-го в «Письме Спевсиппа» говорится о «недостатке папируса» из-за того, что Артаксеркс снова захватил Египет [FGrH 69 T 1 §14)15ба. Ферендат, человек с настоящим иранским именем (должность, которую он имел на родине, здесь не указана), был назначен сатрапом (Диодор. XVL51.3). Сатрап Египта при Дарии I имел то же имя; возможно, это был его предок157.
Из Египта Ментор отправился на подавление Гермия, правителя Атарнея в Эолиде (северо-западной Малой Азии). «Карманное» княжество последнего станет предметом рассмотрения в другом месте (гл. 8а, с. 272 наст. изд.). Диодор говорит (XV1.52), что Гермию подчинялись многие города и крепости и что он отпал от Персии. Одна надпись (Tod № 165 = Harding No 79) фиксирует договор между ним и Эрифрами (находившимися к югу от Эолиды), которые в 350-х годах до н. э. издали декрет в честь Мавсола (Tod № 155) и в рассматриваемое нами теперь время сохраняли хорошие отношения с Гекатомнидами, установленными еще при Идриее, умершем в 344 г. до н. э. (см. эрифрский декрет в честь
156а По поводу аутентичности письма Спевсиппа (возглавившего Академию после смерти Платона) Филиппу Македонскому до сих пор ведутся споры; см. новейшее комментированное издание этого текста: Natoli A.F. The Letter of Speusippus to Philip IT. Introduction, Text, Translation and Commentary (Stuttgart, 2004). — A3.
157 	Cook 1983 (F 14): 64.


IV. Персидская политическая история...
125
Идриея: SEG XXXI969 = Harding 28В). Поэтому представляется ошибочным делать из соглашения Гермия с Эрифрами вывод, что «карийское могущество подошло здесь (т. е. в Эрифрах) к своему закату»158. Эрифр- ские декреты в честь обоих, Идриея и Гермия, могли быть изданы в течение короткого промежутка времени. (Вероятность этого не особенно понижается, если почести Идриею были в действительности оказаны в 350-х г. до н. э., т. е. в то время, когда его брат Мавсол пребывал в должности сатрапа; постановления в честь Мавсола и Идриея, похоже, были выгравированы на одном и том же камне.)
Из Феопомпа мы знаем [FGrH 115 F 291), что Гермий владел не только Атарнеем, но и Ассом, и что для возвращения (?) некой территории Хиос и Митилена дали ему какие-то прерогативы (название должности не указано)159. Но, когда наемники Гермия не получили оплаты, он вышел из дела. Обычно считается, что вся эта история связана с претензиями одних островов на другие острова, но возможно и другое объяснение: «территорией» могла быть земля на азиатском берегу (перея), утраченная после заключения Царского мира (с. 108 наст, изд.), но которую антипер- сидские слои на островах всегда мечтали вернуть. (Тенедос и Митилена, кажется, предприняли похожую попытку несколькими годами позднее, о чем см. с. 108, 940 наст, изд.) В пользу этого говорит то, что Хиос когда-то владел Атарнеем (Геродот. 1.160.4; Ксенофонт. Греческая история. Ш.2.11), и, если он хотел вернуть его, то установление каких-то контактов с нынешним правителем было бы понятным первым шагом. Если это была игра самого Гермия, тогда персидские опасения по его поводу выглядят еще более обоснованными. Преемницу Идриея Аду, правительницу Хиоса в конце 340-х (поскольку она была сатрапом Карии в 344—340 гг. до н. э., в период, когда Кария контролировала Хиос), не могли радовать взаимные интриги Гермия и Хиоса. Но основная вина Гермия заключалась в переписке с Филиппом (см.: Демосфен. Х.32, с замечанием схолиаста к §10, с. 202 в изд. Диндорфа (Dindorf)). В 341 г. до н. э. Ментор под видом переговоров заманил Гермия в ловушку и переправил Артаксерксу, который пытал пленника, а затем казнил. Гермий не сделал «ничего, недостойного философии» (Каллисфен, FGrH 124 F 2), то есть ничего не сказал под пыткой.
Влияние этого волнующего происшествия на философию и литературу рассматривать здесь мы не будем. Однако, с политической точки зрения, оно необычайно интересно, поскольку представляет собой раннее и конкретное свидетельство того, что Филипп уже тогда имел какие-то планы по поводу Персидской державы. Арриан (Анабасис. П.14.2) упоминает «дружбу и союз» между Персией и Филиппом. Некоторые исследователи относят это к 351 г. до н. э., считая частью персидских попыток сохранять свои руки свободными для борьбы за Египет, другие — к 344/343 г. до н. э.,
WonneU 1935 (Н 124): 70.
159 	Lane Fox 1986 (В 65): 111, примеч. 51.


126
Глава 3. Персия
третьи, возможно более обоснованно, вообще отрицают историчность этого союза160. Свидетельства о враждебных по отношению к Персии македонских замыслах заслуживают большего доверия: даже не принимая во внимание исократовского «Филиппа», мы имеем, во-первых, укрывательство Артабаза в 350-х (с. 119 сл. наст, изд.); во-вторых, недвусмысленное заявление Диодора (XVI.60) о том, что уже после заключения Фило- кратова мира в 346 г. до н. э. (с. 881 наст, изд.) Филипп надеялся быть избранным в качестве «вождя в “Персидской войне”» — момент, который некоторые исследователи стараются усилить указанием на мягкое обращение Филиппа с Афинами в конце 340-х: он хотел бы вырваться на восток, а не бороться с докучливым Демосфеном и компанией; в-третьих, возможно, превращение Фракии в 342—334 гг. до н. э. в нечто вроде «сатрапии» намеренно по ахеменидской модели161 (ср.: Диодор. XVL71; XVTL62.5; Арриан. Анабасис. VII.9.3); в-четвертых, вероятность того, что уже в конце 340-х Филиппа воодушевляло наличие промакедонских группировок в контролировавшихся персами городах и на островах восточной Эгеиды, а также на Азиатском материке162. Так, в Эресе на Лесбосе имелись алтари Зевса Филиппия (Tod No 191 строка 5), а на материке, в Эфесе, была установлена статуя Филиппа (Арриан. Анабасис. 1.17). В-пятых, наконец, имеется эпизод с Гермием.
Между Персией и Македонией, впрочем, не было никакого открытого конфликта (как не было, можно добавить, и никакого явного сотрудничества между Персией и Афинами) вплоть до того, как Филипп осадил Перинф и Византии В 340/339 г. до н. э. (если следовать за Филохором (F 54), а не за Диодором (XVI.75), который дает датировку 341 г. до н. э.) «прибрежные сатрапии», как их называет Диодор, оказали помощь Перинфу против Филиппа. Упоминание Филохором царских сатрапов, как и словоупотребление Диодора, препятствует попыткам163 увидеть в этом реализацию независимой сатрапской инициативы. Назван по имени только Арсит, сатрап Геллеспонтской Фригии (Павсаний. 1.29.10); но из того, что случилось в Византие (см. далее), можно предполагать, что в это дело были вовлечены и сатрапы более южных областей, вплоть до Карии (которая определенно была «прибрежной»).
В следующем году Византий получил помощь от Хиоса, Коса и Родоса (Диодор. XVI.77; для Хиоса информация подтверждается надписью: IG П2.234; ср., возможно: Tod № 175 = Harding Nq 97, Тенедос). И опять же в этом можно видеть сатрапскую, персидскую, акцию, а не демонстрацию независимости этих островов. Все три из них по-прежнему находились
160 Cawkwell 1963 (С 106): 127 слл.; Bosworth 1980 (В 14): 229 слл.
161 Kienast 1973 (D 102); Griffith в изд.: Hammond, Griffith 1979 (D 50): 559. Титул «стратег над Фракией» в действительности не засвидетельствован вплоть до времени Александра.
162 Ehrenberg 1938 (D 170); Badian 1966 (D 137); Heisserer 1980 (В 143); рецензия Fraser’a на предыдущую книгу (В 143), в изд.: CR 1982: 241.
163 Beloch 1912—1927 (А 5) ΠΡ.Ι: 601; противоположная точка зрения: Homblower 1982 (F 644): 123.


IV. Персидская политическая история...
127
под контролем Гекатомнидов (см.: Демосфен. V.25 для 346 г. до н. э.). Было бы опрометчиво выводить независимый статус для этих трех островов из литературных указаний на наличие дипломатических отношений у Афин с «Хиосом и Родосом» (см., напр.: FGrH 115 F 164; Демосфен. ЕХ.71; или утраченные родосские и хиосские речи Гиперида). За «Хиосом и Родосом» стоял контролировавший их сатрап Карии. Правильнее думать, что на них, как и в других местах (напр., на Косе), персидские гарнизоны сохранялись вплоть до времени Александра. Эти острова, впрочем, в короткий начальный период македонского освобождения в 330-х годах до н. э., до персидского контрнаступления (с. 108 наст, изд.), могли предпринимать какие-то попытки вновь забрать у персов свои материковые владения.
После разгрома греков при Херонее Филипп планировал осуществить свое вторжение в Персидскую державу в два этапа; вторую стадию сам он провести так и не смог, поскольку был убит, но первую воплотил в жизнь: экспедиционный корпус из 10 тыс. человек под командой Парме- ниона и Аттала переправился в Азию (Полиен. V.44.4). Неверно думать164, будто бы это войско оставалось в Азии вплоть до прибытия Александра, а также полагать, что включение или невключение этих сил в общий контингент его сухопутных войск можно использовать для объяснения наличия в древности двух разных оценок численности этого рода войск у Александра (30 тыс. либо 40 тыс.). Даже если мы поверим, что за условной «мириадой» (см. с. 122 наст, изд.), о которой говорит Полиен, на самом деле стоит войско в 10 тыс. человек, этот автор хочет сказать только то, что данный экспедиционный македонский отряд (под командой Пар- мениона и Аттала. — А.З.) в итоге очень сильно уменьшился в своем числе. Согласно Полиену, персидский полководец Мемнон здорово потрепал его в бою близ Магнесии (по всей видимости, речь идет скорее о Магне- сии-на-Меандре, нежели о Магнесии у горы Сипил, которая находилась на месте современной Манисы):165 «Многие были убиты, многие захвачены в плен». Остатки, несомненно, вернулись домой.
Таким образом, вторжение Александра в Азию следует рассматривать — в узком военном смысле — как возобновление начального этапа. Но мы уже доказывали в некоторых пунктах этой главы, что в социальном смысле это было чем-то совершенно иным (с. 96 сл., 99, 120 наст. изд. о политической гомонии); и в одной из последующих глав (8гц с. 283 слл. наст, изд.) будет показано, как далеко продвинулся, по крайней мере в западной Анатолии, процесс культурного слияния и эллинизации уже в V в. до н. э. при ахеменидских царях и их сатрапах.
164 Brunt 1976—1983 (В 21) I: IXX. О Персидской войне Филиппа см.: Ruzicka 1985 (D 116А).
165 Judeich 1892 (F 663): 303, примеч. 1.


Глава 4
Р. Стер
КОРИНФСКАЯ ВОЙНА
I. 	Причины войны и ее начало
Результаты Пелопоннесской войны оставили многих из числа победителей неудовлетворенными1. Спарта полностью проигнорировала желания и интересы своих союзников и взяла курс на агрессивную экспансию в Пелопоннесе, центральной и северной Греции и в Эгеиде, который, как временами казалось, был направлен именно против этих самых союзников. Хотя Лисандр являлся главным исполнителем этой политики, он не был ее единственным вдохновителем, а временное падение его влияния в 403 г. до н. э. не привело к смягчению спартанской позиции2. Коринф желал разрушения Афин, но лакедемоняне категорически ему в этом отказали, и он не участвовал в дележе военной добычи (Ксенофонт. Греческая история. П.2.19). Более того, спартанское вмешательство в дела Сиракуз нанесло ущерб коринфским интересам (Диодор. XIV. 110.2—3). Фивы были разочарованы даже еще больше. Они, единственные из спартанских союзников, решились заявить свои претензии на участие в дележе добычи, но тщетно (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.5; Плутарх. Лисандр. 27.2); и они также безуспешно требовали уничтожения Афин. Вместо этого Спарта стала зловещим образом угрожать Фивам, усиливая собственные позиции в центральной Греции и в Фессалии, закрепив ок. 400 г. до н. э. контроль над Гераклеей (Диодор. XTV.38.3 сл.) и разместив гарнизон в Фарсале (Диодор. XTV.82)3. Фивы ответили тем, что внесли значительную лепту в свержение спартанского марионеточного режима в Афинах, правительства Тридцати, но в итоге были весьма разочарованы осмотрительным поведением восстановленной демократии, чье раболепие перед Спартой привело к напряженности между Афинами и Фивами (Лисий. ХХХ.22). И Фивы, и Коринф проводили политику отка-
1 Funke 1980 (С 24): 46 слл.
2 Funke 1980 (С 24): 27 слл.; Thompson 1973 (С 319) — автор выступает против позиции, изложенной в изд.: Hamilton 1979 (С 294): 25 слл.
3 Andrewes 1971 (С 275): 223 слл.


I. Причины войны и ее начало
129
за от военного сотрудничества со Спартой, причем инициатива исходила от фиванцев. Оба полиса отказались от участия в походе на Пирей, в войне против Элиды и в экспедиции Агесилая в Азию (Ксенофонт. Греческая история. П.4.29, Ш.2.25, 5.5; Диодор. XIV.7.7, Павсаний. Ш.9.2 слл.). В связи с последним предприятием Фивы проявили даже еще большее раздражение. Когда Агесилай перед своим отплытием попытался имитировать жертвоприношение в Авлиде, беотархи принудительно прервали эту процедуру (Ксенофонт. Греческая история. Ш.4.3 сл., 5.5; Плутарх. Агесилай. 6.4 слл.; Лисий. ХХУП.1).
Ход событий в Азии довольно ясно очертил степень сформировавшейся в Греции открытой оппозиции Спарте. Во-первых, она имела определенный успех на суше, и этот успех не особо воодушевлял недовольных на родине. Но подготовка персами крупного наступления на море, которое привело к отпадению Родоса от Спарты летом 396 г. до н. э. (Диодор. XIV.79.6), дало им надежду в то время, когда недавнее новое возвышение Лисандра обострило их неприязнь к Спарте. Вскоре появился и более практический стимул, поскольку деятельность Агесилая побудила персов поощрять и координировать недовольство в Греции в надежде, что начало какой-нибудь войны у нее под боком заставит Спарту отозвать свое войско из Азии. Из их родосских эмиссаров первый, Дорией, был схвачен и казнен спартанцами (Павсаний. VL7.6), но второй, Тимо- крат, весной 396 г. до н. э. хорошо сделал свое дело: его обещания персидских субсидий были выслушаны с сочувствием не только в Фивах, Коринфе и Аргосе, но, вероятно, также и в Афинах (Оксиринхская греческая история. νΠ.2 слл.; Плутарх. Артаксеркс. 20; Павсаний. Ш.9.8; иначе: Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.1 сл.)4.
Ибо даже проигравшие Афины, хотя они послушно предоставили войска для Элейской войны и экспедиции Фиброна (Ксенофонт. Греческая история. Ш.1.4, 2.25, Диодор. XIV. 17.7), были побуждены к дерзким шагам благодаря возрождению персидской морской мощи. В 397 г. до н. э. к Конону были официально отправлены морские командиры и оснастка для кораблей, а к Царю — послы, которые на обратном пути попали в руки спартанцев и погибли (Оксиринхская греческая история. ΥΠ.1 ; Исей. ΧΙ.8). В 396 г. до н. э. Афины последовали примеру Фив и Коринфа и отказались, хотя и с обильными извинениями, давать своих людей в экспедиционное войско Агесилая (Павсаний. Ш.9.2). И всё же, когда зимой 396/395 г. до н. э. Демэнет отплыл, чтобы присоединиться к Конону с одним из двенадцати кораблей, которые разрешено было послать, об этом было донесено спартанскому гармосту на Эгине по совету Фрасибула, Эсима и Анита, которые считали, что Афины еще недостаточно сильны, чтобы в одиночку рисковать перед лицом спартанской ярости {Оксиринхская греческая история. VI сл.).
Нет причин предполагать из всего этого, что социальные, экономические или идеологические факторы в разных городах играли хоть сколь¬
4 	Seager 1967 (С 250): 95 сл.; Lehmann 1978 (С 39).


130
Глава 4. Коринфская война
ко-нибудь важную роль5. Возмущение высокомерным пренебрежением Спарты к их интересам и страх перед ее безжалостным экспансионизмом станет в Коринфе и в Фивах практически единодушным. Что касается Афин, то даже малодоказательный анализ, предложенный Оксиринх- ским историком, не может скрыть тот существенный факт, что отныне враждебность к Спарте была здесь всеобщей. Единственный спорный момент заключался в том, накопили ли Афины достаточно сил, чтобы ввязаться в войну. В предыдущие годы Город и Пирей значительно расходились во мнениях по этому вопросу. Никаких экономических соображений тут не было: богатые люди имелись на обеих сторонах. Также и конституция не являлась актуальной темой: к этому времени в Городе могло быть немного тех, кто всерьез сожалел о былой олигархии. Некоторые из них рассматривали, возможно, афинское подчинение Спарте как гарантию своей личной безопасности, но есть веское основание думать, что значительное большинство было бы радо однажды вновь увидеть Афины независимыми от Спарты и способными заявить о себе как о реальной силе в Греции.
Теми, кто торопил конфликт в Греции — к нему пыталась подстрекать Персия, — были вожди фиванцев (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.3 слл.; Оксиринхская греческая история. ХУЛ; Павсаний. Ш.9.9 слл.). Немений и Андроклид осознавали, что беотийцы не осмелились бы напасть на Спарту, пока казалось, что она находится на пике своего могущества, при том что сама Спарта вряд ли хотела подвергнуться обвинениям в нарушении мира, хотя и была бы рада смирить заносчивость Фив, если бы кто-нибудь другой инициировал враждебные действия. Поэтому задачей этих фиванских вождей было спровоцировать такую ситуацию, в которой Спарта могла бы получить морально убедительный предлог сделать то, что она желала, — атаковать Фивы, так чтобы Беотия втянулась бы затем в войну ради собственной защиты. Давнишняя междоусобица между Фокидой и Локридой Озольской давала им такую возможность. Обе стороны имели привычку совершать налеты на спорную территорию, но в прошлом эти раздоры улаживались мирными средствами. Теперь Исмений и Андроклид убедили фокидян организовать полномасштабное вторжение в Локриду. Поскольку локры были союзниками Беотии, фиванские лидеры смогли побудить беотийцев к ответному вторжению в Фокиду. Услышав о беотийском решении напасть на них, фокидяне обратились к Спарте с призывом обуздать фиванцев. Хотя спартанцы не поверили в историю фокидян о том, что тем якобы пришлось напасть на Локриду в порядке самозащиты, они были рады поводу вмешаться и приказали беотийцам оставить Фокиду в покое. Этот ультиматум был сформулирован в таких словах, которые предполагают надежду лакедемонян на отказ беотийцев. Спартанские требования были гневно отвергнуты, и
5 	Perlman 1964 (С 56); Perlman 1968 (С 220); Seager 1967 (С 250); Lehmann 1978 (С 39); Funke 1980 (С 24): 1 слл., 40 слл.; противоположная точка зрения: Kagan 1961 (С 35); Hamilton 1979 (С 294): 137 слл.


I. Причины войны и ее начало
131
беотийское вторжение в Фокиду продолжилось. Фокидяне снова обратились к Спарте, на этот раз за военной помощью, и Спарта охотно согласилась защитить своего союзника. Таким образом Исмений и Андроклид, проявив небывалую виртуозность, достигли своей цели.
План спартанского наступления предполагал две стадии (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.6 слл.; Диодор. XIV.81.1 слл.; Плутарх. Лисандр. 28 сл.; Павсаний. Ш.5.3 слл.). Сначала в Фокиду отправился Лисандр, чтобы возглавить войска фокидян. Затем ему предстояло направиться в Галиарт в Беотии. Царь Павсаний должен был выступить во главе войска спартанских союзников полного набора и соединиться с Лисандром у Га- лиарта в заранее установленный день. Итак, Лисандр вошел в Беотию из Фокиды и поначалу добился успеха, отторгнув Орхомен от Фив. После этого он взял курс на Галиарт. Только теперь, когда они могли прямо заявить, что действуют в порядке самообороны, фиванцы обратились к Афинам (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.7 слл.)6. Их послы играли на тоске по империи, которая по-прежнему теплилась в душах афинского народа (ср.: Андокид. Ш.20 слл.), и внушали, что господство Спарты в самом Пелопоннесе можно легко подорвать, если вместо нее у недовольных появится какой-нибудь другой лидер. Эти ожидания не были лишены смысла — что-то подобное уже имело место после Никиева мира, — хотя в данном случае они оказались ложными. Обращаясь со своим призывом, фиванцы верно оценили господствующее в Афинах настроение. За несколько месяцев до того Фрасибул не был готов бросить вызов Спарте в одиночку. Но теперь он играл ведущую роль в деле продвижения идеи альянса, и, согласно Ксенофонту, голосование за создание союза было единодушным (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.16, ср.: Аристофан. Женщины в народном собрании. 195 сл.), хотя это и означало голосование за войну, поскольку это был альянс, пусть и оборонительный, с беотийцами (Tod No 101 = Harding № 14; Лисий. XVI. 13), а Лисандр находился уже на беотийской земле.
Между тем Лисандр достиг Галиарта (Ксенофонт. Греческая история. Ш.5.17 слл.). Но, вместо того чтобы дождаться Павсания, он первым делом попытался убедить народ этого города последовать примеру Орхо- мена, а затем, когда фиванский гарнизон, размещенный здесь в спешке, не позволил этого сделать, он осадил город. Во время фиванской контратаки Лисандр погиб, и, хотя фиванцы понесли некоторые потери во время преследования его людей, фокидское войско Лисандр а ухватилось за возможность ускользнуть домой. Прибыв к Галиарту, Павсаний обнаружил, что ему противостоят не только победившие фиванцы, но еще и афинские силы во главе с Фрасибулом (Ксенофонт. Греческая история. Щ.5.22 слл.; Лисий. XIV.5, 14; XVI.13 сл.; Плутарх. Лисандр. 29.1; Павсаний. Ш.5.4). Не имевший конницы Павсаний оказался в сложной ситуации, а его пелопоннесские союзники не горели желанием воевать. Поэтому Царь решил битвы не давать, а вместо этого предложил перемирие
6 	Seager 1967 (С 250): 96 слл.


132
Глава 4. Коринфская война
для получения тел Лисандра и его людей, а затем отступил под градом оскорблений со стороны фиванцев. В Спарте он был предан суду по обвинениям, предполагавшим смертную казнь и инициированным, по всей видимости, друзьями Лисандра: ему вменялось слишком позднее прибытие к Галиарту, невступление в бой за отвоевание тел павших, а самым вопиющим проступком было то, что он отпустил афинский демос, когда тот был в его полной власти. Поскольку Царь благоразумно не явился на судебное разбирательство, его заочно приговорили к смерти, так что ему пришлось удалиться в изгнание в Тегею.
II. 	Война на суше.
395—394 гг. до н. э.
После Галиарта Афины и Фивы начали укреплять свои силы (Диодор. XIV.82.1 слл.; cp.: Tod No 102 = Harding No 16: афино-локрский союз). Вскоре им удалось уговорить Коринф и Аргос присоединиться к этому альянсу: убеждение, благодаря которому фиванские послы соблазнили Афины, а именно то, что всеобщая ненависть, которой была окружена Спарта, сделает ее низвержение делом легким, похоже, разделяли все тогдашние основные греческие державы. Союзники учредили военный совет в Коринфе, о деталях работы которого ничего не известно. Их первым шагом была рассылка послов с целью оторвать от Спарты столько городов, сколько это возможно. В тех областях, где Афины и Коринф имели давнее влияние, они достигли значительного успеха: согласно Диодору, Евбея, Акарнания, Левкада, Амбракия и города Халкидики — все связали свою судьбу с союзниками, хотя сохранившийся договор между Афинами и Эретрией относится к 394/393 г. до н. э. (Tod № 103 = Harding No 2). Однако ничего хорошего не предвещало то обстоятельство, что в самом Пелопоннесе, несмотря на все фиванские пророчества в Афинах, никаких новых отпадений от Спарты не случилось.
Первые операции альянса, вероятно осенью 395 г. до н. э., были проведены в центральной и северной Греции, с целью ослабить позиции Спарты в регионе и, возможно, затруднить возвращение Агесилая на случай, если тот будет отозван из Азии (Диодор. XIV.82.5 слл.). На север — в ответ на призыв Медия из Лариссы, изгнавшего спартанский гарнизон из Фарсала, — было отправлено войско, а тем временем беотийцы и аргивяне взяли Гераклею и вернули туда трахинцев, прежних ее жителей, разместив в ней аргосский гарнизон. Все захваченные здесь спартанцы были убиты, а остальным пелопоннесцам позволили уйти невредимыми — решение, в котором очевидно желание вбить клин между Спартой и ее союзниками. Затем Исмений убедил энианов (племя в Фессалии. — А.З.) и атаманов (племя в южном Эпире. — А.З.) отпасть от Спарты и привел войско, набранное среди этих народов, в Фокиду, где выиграл сражение. После этого все формирования были распущены по своим домам.


П. Война на суше. 395-394 гг. до н. э.
133
Также весьма вероятно, что в Афинах, сразу после Галиарта, начались работы по восстановлению Длинных стен и укреплений в Пирее7. В ответе фиванским послам Фрасибул подчеркивал уязвимость Афин, и, хотя самое раннее свидетельство о работах на стенах датируется последним месяцем 395/394 г. до н. э. (Tod No 107А = Harding No 17), есть все основания думать, что начались они сразу, как только вспыхнула война. Задача эта была неотложной, как с военной, так и с психологической точки зрения. Дело не только в том, что Афины должны были быть в состоянии защитить себя — они претендовали еще и на восстановление своей империи, чьим убедительным символом, равно как и практическим основанием, были именно эти стены8.
Зимой 395/394 г. до н. э. Спарта приняла решение, свидетельствующее о новом триумфе персидской политики. Убедившись, что она не сможет одновременно противостоять союзу, сформировавшемуся теперь против нее, и продолжать войну в Азии, и, лишившись двух опытных полководцев из-за гибели Лисандра и изгнания Павсания, Спарта отозвала Агеси- лая (Ксенофонт. Греческая история. IV.2.1 слл.; Диодор. XIV.83.1 слл.; Плутарх. Агесилай. 15). Царь был горько разочарован таким ударом по его честолюбивым замыслам, но подчинился беспрекословно, хотя обещал вернуться, если позволят обстоятельства, а потому оставил значительные силы в Азии. Весной 394 г. до н. э. он отправился домой теми путями, какими когда-то двигался Ксеркс. Его сопровождали отряды азиатских союзников, при этом его собственные люди, чтобы преодолеть нежелание сражаться против эллинов, нуждались в каких-то особых стимулах.
В Греции обе стороны были заняты приготовлениями к новому сезону боевых действий (Ксенофонт. Греческая история. IV.2.9 слл.). Тимолай Коринфский побуждал союзников перенести войну либо в саму Лаконию, либо как можно ближе к ней, причем еще до того, как Спарта сможет собрать союзные войска в полном составе. Его совет был признан хорошим, но неизменные споры о распределении командных полномочий и дислокации войск привели к задержке, в то время как спартанцы, ведомые Аристодемом, опекуном при юном царе Агесиполиде, уже выступили, призвав людей из Тегеи и Мантинеи. Так что лакедемоняне достигли Сикиона в то же самое время, когда союзная армия их противников прибыла в Немею. Помимо сил четырех основных государств, эта армия включала контингенты из Евбеи, Локриды, Малиды и Акарнании (Ксенофонт. Греческая история. IV.2.17). Битва при Немее (известная также как битва при Коринфе) состоялась, вероятно, в апреле или мае 394 г. до н. э., ибо надписи, упоминающие афинские потери на территории Коринфа в 394/393 г. (Tod No 104, 105; IG ГР.5221 = Harding No 19B, С и A)
7 Maier 1959 (В 153): 32; Perlman 1968 (C 220): 261; иная точка зрения представлена в работе: Pritchett 1971—1991 (К 51) П: 120 — автор находится в неведении относительно даты сражения при Книде, о каковой дате ср.: Лисий. XIX.28.
8 Seager 1967 (С 250): 112.


134
Глава 4. Коринфская война
вряд ли имеют отношение к этой битве9. Согласно пристрастному взгляду Ксенофонта, это был триумф организованных спартанцев над надменными и недисциплинированными фиванцами. Хотя все спартанские союзники были разбиты, сами лакедемоняне нанесли значительные потери всем четырем главным противникам, когда те опрометчиво бросились преследовать отступающих спартанских союзников. Итоговые потери антиспартанского альянса вдвое превышали потери на спартанской стороне; союзная армия бежала, чтобы укрыться в Коринфе, где поначалу нашла ворота захлопнувшимися перед ней, но благодаря усилиям меньшинства жителей города коринфяне в самый последний момент открыли ворота, предотвратив дальнейшие потери. Этот поступок вспоминали в Афинах с благодарностью (Демосфен. ХХ.52 слл.), но всё же эпизод с захлопнувшимися поначалу воротами оставил неприятный осадок в душах афинян, который развеялся далеко не сразу (Аристофан. Женщины в народном собрании. 199 сл.). В целом афинский энтузиазм по поводу войны, похоже, пошел на убыль. Даже перед битвой некоторые люди пытались уклониться от военной службы, и впоследствии Фрасибул, который опять оказался на командной должности, имел основания укорять всех в трусости, причем боевой дух афинян упал еще ниже, когда пришли известия о приближении Агесилая (Лисий. XVI. 15 сл.).
О битве при Немее Агесилай узнал, когда подошел к Амфиполю. Весьма ободренный, он поспешил через Македонию в Фессалию, где союзники беотийцев делали всё от них зависящее, чтобы задержать его, но без особого успеха (Ксенофонт. Греческая история. IV.3.1 слл.; Агесилай. 2.2; Плутарх. Агесилай. 16). К 14 августа 394 г. до н. э. (дата выводится по солнечному затмению) царь пересек границу Беотии и разбил лагерь под Херонеей (Ксенофонт. Греческая история. IV.3.10 слл.; Плутарх. Агесилай. 17). Здесь до него дошли разные новости: сообщение о том, что из-за победы Конона и Фарнабаза при Книде спартанское могущество в Эгеиде уничтожено. Ради сохранения боевого духа Агесилай объявил своим войскам, что Спарта одержала победу на море, после чего двинулся в Беотию, где к нему присоединились спартанские и союзные подкрепления из Пелопоннеса, а также отряды из Орхомена и Фокиды. Беотийцы и их союзники собрались в Коронее, и там ближе к концу августа произошла битва (Ксенофонт. Греческая история. IV.3.15 слл.; Агесилай. 2.6 слл.; Диодор. XIV.84.1 сл.; Плутарх. Агесилай. 18 сл.). Агесилай обратил агри- вян в беспорядочное бегство, но фиванцы на своем краю начали теснить его людей, что заставило царя действовать крайне рискованно, и, хотя победа осталась за ним, он был ранен. Фиванцы отказались возобновлять бой, поэтому спартанцы установили трофей. Затем они распустили свои войска, и Агесилай отплыл домой (Ксенофонт. Греческая история. IV.4.1).
В дальнейшем войска более или менее полного набора этих двух сторон уже не сходились в крупной сухопутной битве. Вплоть до первого спартанского вторжения в Арголиду в 391 г. до н. э. война на суше была
9 	Funke 1980 (С 24): 79 слл.; прсггивоположное мнение: Aucello 1964 (С 4): 33 слл.


Ш. Возвращение Конона
135
ограничена окрестностями Коринфа, служившего базой для союзников, при том что спартанцы действовали из Сикиона. В конце этой первой фазы войны ни одно из основных государств не имело особых оснований для чувства удовлетворения. Если Афины, Фивы, Коринф и Аргос надеялись увидеть спартанское могущество в Пелопоннесе сведенным на нет, то они были разочарованы. В этом смысле Спарта могла заявлять о своем успехе, однако она была вынуждена отказаться от смелого предприятия в Азии, при том что за Истмом, в центральной и северной Греции, она сдала свои позиции. Последнее обстоятельство создавало для Фив достаточно комфортную ситуацию. Единственной державой, которая извлекла явную выгоду из борьбы греков, была Персия.
III. 	Возвращение Конона
После персидской морской победы при Книде остаток лета 394 г. до н. э. Конон и Фарнабаз потратили на объезд островов и приморских городов, выгоняя спартанских гармостов и при этом обещая уважать автономию прежних подданных Спарты (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.1 слл.; Диодор. XIV.84.3 слл.). Подход этот посоветовал персу Конон исходя из того вполне циничного, но практического соображения, что любая открытая имперская претензия Персии может спровоцировать серьезное, возможно даже согласованное, сопротивление. Нельзя исключать, что у Конона на уме было и другое: если освобожденные города сохранят определенную независимость, то когда-нибудь в будущем их легче будет отторгнуть от Персии и опять включить в возрожденную Афинскую империю. Такая политика обеспечила Конону значительный успех, как на островах, так и на материке. Спарта лишилась Коса, Нисироса и Телоса, Хиос изгнал свой спартанский гарнизон; этому примеру последовали и Митиле- на, Эфес и Эрифры. В Эрифрах, Эфесе и Самосе в честь Конона были установлены статуи (Tod Nq 106 = Harding No 12D; Павсаний. VL3.16). Некоторые из этих городов образовали затем союз, о котором известно по сохранившимся монетам10. Фарнабаз, тщетно пытавшийся в течение всей зимы выгнать Деркиллида из Абидоса, отправил Конона с задачей склонить на свою сторону города Геллеспонта, нанять там наемников, а также собрать флот, по возможности крупный, к весне 393 г. до н. э.
В начале весны эти собранные афинянином силы вышли в море и проследовали через Киклады к Мелосу. На Паросе, захваченном с помощью сифнийских изгнанников, был оставлен гарнизон, при том что приближение персов спровоцировало массовый исход граждан с самого Сифноса (Исократ. ХГХ. 18 слл.). Спартанский гарнизон был изгнан из Киферы и заменен другим, во главе с афинянином Никофемом. Кифера могла служить не только базой для нападений на Лаконию; она занимала ключевую позицию на морских путях вокруг Пелопоннеса и из Египта.
10 	Cawkwell 1956 (В 189); CawkweU 1963 (В 190).


136
Глава 4. Коринфская война
Затем Фарнабаз направился к Истму, где побуждал коалицию к решительному продолжению войны и, согласно Диодору, заключил союз с членами этой коалиции. Затем он оставил им все деньги, которые имел при себе, и вернулся в Азию (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.7 слл.; Диодор. XIV.84.4 слл.).
Свой флот он вверил Конону, который обещал содержать его за счет сбора продовольствия с городов (Ксенофонт. Греческая история. IV.8. 9 слл.; Диодор. XIV.85). Конон выразил также намерение принять участие в восстановлении Длинных стен и укреплений в Пирее. Фарнабаз согласился с тем, что эта затея, усилив Афины, принесет выгоду Персии, и дал свое благословение этому проекту. Помимо начавшихся работ на стенах имелись уже и другие явные признаки воскрешения афинских амбиций: посольство Формисия и Эпикрата в Персию, вероятно, относится к лету 394 г. до н. э., и отправлено оно было сразу по получении афинянами известий о победе при Книде11, а в начале 393 г. до н. э. были оказаны почести Дионисию Сиракузскому (Tod No 108 = Harding Ne 20). Но когда в середине лета этого года Конон прибыл в Афины, его участие в восстановительных работах оказалось настолько энергичным, что вряд ли можно удивляться тому почти полному доверию, какое он теперь здесь снискал12. Значительную часть работ выполнили члены его корабельных команд, а персидское золото использовалось для оплаты других людей, как афинян, так и граждан иных городов, включая отряд из пятисот опытных каменщиков из Фив (cp.: Tod № 107 = Harding No 17; Диодор. XIV.85.3).
Неясно, проводил ли Конон также и морские операции в Эгеиде. Вряд ли у него на это оставалось время в 393 г. до н. э., но обвинения, высказанные против него Анталкидом во время поездки последнего кТи- рибазу летом следующего года, подразумевают, как минимум, какую-то активность такого рода. Психологическое значение битвы при Книде для афинских имперских чувств и ожиданий было огромным13. Тот факт, что это была персидская победа, с легкостью забыли, а Конона провозгласили в Афинах освободителем союзников (Демосфен. XX. 69). Подтекст этого ясен: по крайней мере, в теории, прискорбная лакуна, образовавшаяся в истории афинской империи, вызванная Эгоспотамами и условиями мира 404 г. до н. э., теперь подходила к своему завершению, и любой город, бывший до этого мира союзником Афин, по-прежнему являлся союзником, желал он того или нет. Вполне возможно, что Конон считал необходимым использовать свой флот, чтобы объяснить изменившееся положение дел озадаченным и, возможно, не проявлявшим никакого по этому поводу энтузиазма союзникам, а также чтобы убедить их принять новую ситуацию, хотя никаких особых примеров такого рода источники не фиксируют14. Быть может, морской интервенции и не требовалось для
11 Funke 1980 (С 24): 106.
12 Seager 1967 (С 250): 103.
13 Seager 1967 (С 250): 99 слл.
14 Funke 1980 (С 24): 127 слл.


Ш. Возвращение Конта
137
восстановления афинского контроля над Делосской амфиктионией, что произошло к 393/392 г. до н. э. [Inscr. Délos 97), но в любом случае это восстановление не приписывается Конону.
Конон определенно финансировал и, возможно, организовывал создание афинского наемного войска в Коринфе, первым командиром которого стал Ификрат (Демосфен. IV.24; Аристофан. Плутос. 173; Андротион, 324 F 48 = Филохор, 328 F 150). И хотя афиняне не нуждались в его подсказке по поводу оказания почестей сначала Дионисию, а затем и Евагору Саламинскому, за вклад последнего в победу при Книде (Tod Nq 109; SEG XXIX.86), это именно Конон придумал грандиозную интригу по склонению Дионисия к заключению морского альянса с Евагором и по оказанию активной поддержки Афинам против Спарты. Впрочем, всё, чего добилось афинское посольство в Сиракузах, сводилось к тому, чтобы отговорить Д ионисия от отправки эскадры, которую тот приготовил в помощь спартанцам (Лисий. XIX. 19 слл.).
На лето 393 г. до н. э. приходится также возобновление военно-морской активности в Коринфском заливе (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.10 сл.)15. Коринфяне потратили свою часть Фарнабазовых денег на снаряжение флота, навархом которого поставили Агафина. Благодаря этому они установили контроль над Заливом и поначалу имели даже успех в противодействии контрмерам лакедемонян. Спартанский наварх Поданем погиб, видимо, в конце 393 г. до н. э. и, в любом случае, вероятно, еще до наступления весны следующего года, а его эпистолей Поллид (у спартанцев так назывался заместитель или помощник командующего флотом, наварха. — A3.) был ранен и вернулся в Спарту.
Весной 392 г. до н. э., после сезона боевых действий предыдущего года, во время которого один лишь Коринф страдал от опустошительных налетов врага, тогда как земли его союзников возделывались без помех, люди, которых Ксенофонт несколько парадоксально называет «самыми многочисленными и самыми лучшими» из коринфян, решили во что бы то ни стало вывести свой город из вооруженного конфликта (Ксенофонт. Греческая история. IV.4.1 слл.; Диодор. XIV.86.1 слл.)16. Но их намерения стали известны, и другие союзники, вместе с теми коринфскими вождями, которые несли ответственность за первоначальное решение вступить в войну, опередили тех. Афины, Фивы и особенно Аргос боялись, что Коринф снова станет преданным Спарте, а что до коринфских вождей, так они просто боялись за свои жизни. Широко принимаемое мнение, что последние желали учредить демократическую конституцию в Коринфе, покоится, однако, лишь на довольно рискованном исправлении в тексте Диодора. Эти люди планировали истребить своих противников в последний день Евклейских празднеств, но заговор удался только отчасти. Многие из сторонников мира более старшего возраста были сражены, но более молодые собрались в гимнасии, поскольку один
15 Funke 1980 (С 24): 83 сл.
16 Funke 1980 (С 24): 84 сл.


138
Глава 4. Коринфская война
из их вожаков, Пасимел, своевременно прознал о готовящемся кровавом побоище. Уцелевшие стронники мира захватили Акрокоринф и отражали попытки аргосского отряда выгнать их оттуда. Впрочем, неблагоприятные знамения убедили их сдать свою позицию, так что им пришлось удалиться из города. Вернувшись позднее в Коринф под гарантии неприкосновенности, данные теми, кто теперь захватил власть, они, однако, не смогли вынести той ситуации, которую нашли здесь, ибо в политическом отношении Коринф теперь был поглощен Аргосом. Аргосское гражданство было навязано коринфянам, и даже сам город назывался уже не Коринфом, но Аргосом. Несмотря на сомнения современных исследователей, Ксенофонт, похоже, прав, когда последовательно выражает ту точку зрения, согласно которой это объединение Коринфа с Аргосом состоялось не постепенно, а произошло как одноактное действие и завершилось сразу после переворота в марте 392 г. до н. э.17.
Поэтому группировка Пасимела и Алкимена замыслила вернуть Коринфу независимость от Аргоса, изгнать виновных в кровавой резне и восстановить правильную форму правления. Пасимелу и Алкимену удалось установить контакт с Пракситом, спартанским полемархом в Си- кионе, — они пообещали впустить его внутрь Длинных стен, соединявших Коринф с Лехейской гаванью. Праксит сразу согласился с предложением и выступил со своими людьми, с сикионцами и коринфскими изгнанниками. Он, впрочем, не сразу решился войти в ворота, но затем (удостоверившись, что это не ловушка. — А. 3.) всё же вошел внутрь Длинных стен; здесь (оказавшись на открытом месте и обнаружив, что у него слишком мало сил. — А.З.) Праксит не стал предпринимать никаких активных действий, а лишь укрепил свою позицию (с помощью частокола и рва. — А.З.) и стал дожидаться подкреплений. Один день прошел без столкновений, но на следующий день подошел отряд, состоявший из аргивян, коринфян и наемников Ификрата. Сначала аргивяне загнали сикионцев в море, но затем сами были обращены в паническое бегство спартанцами и коринфскими изгнанниками, понеся при этом тяжелые потери. Еще важнее то, что беотийский гарнизон, который удерживал Лехей для союзников, был истреблен, и гавань перешла в руки спартанцев. Но, несмотря на этот успех, Праксит находился не в той ситуации, чтобы пробовать силой войти внутрь Коринфа. Вместо этого он прежде всего пробил брешь в стене между Коринфом и Лехеем, чтобы упрочить свой контроль над гаванью, затем захватил Сидунт и Кроммион и разместил там гарнизоны, а также укрепил Эпиэйкию17а, после чего распустил свои войска и вернулся в Спарту.
l/ Tuplin 1982 (С 387); противоположная точка зрения: Griffith 1950 (С 362); Whitby 1984 (С 390).
17а Сидунт — укрепленный пункт в Кенхрейской бухте в Мегариде; Кроммион — город на берегу Саронического залива в Мегариде; Эпиэйкия — город близ Сикиона. — А.З.


IV. Мирные переговоры. 392—391 гг. до н. э.
139
IV. 	Мирные переговоры.
392—391 гг. до н. э.
В начале лета 392 г. до н. э., еще до захвата Пракситом Лехея, Спарта решила сделать попытку оторвать Персию от своих врагов (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.12 слл.)18. Четырьмя годами прежде персидскому господству в Малой Азии угрожали действия Агесилая на суше, и Персия с небывалой быстротой ответила на эту опасность. Но теперь стало очевидным, что главная угроза персидским интересам заключается в возрождении афинской морской мощи, даже при том, что 4 тыс. воинов, которых Агесилай оставил под командой Евксена (Ксенофонт. Греческая история. IV.2.5), всё еще находились в Азии. Положение Конона с самого начала было в высшей степени двусмысленным, и, когда по мере роста самоуверенности афинян начали расти и их амбиции, возникло основание для подозрений, что Конон на самом деле обманывал Царя, используя персидские деньги в конечном итоге для восстановления Афинской империи. Поэтому Анталкид был отправлен в Сарды с заданием довести эту точку зрения до сатрапа Тирибаза и попытаться договориться о мире между Спартой и Царем. Спартанцы надеялись, что, если Анталкиду это удастся, Тирибаз окажет им активную поддержку или, по крайней мере, прекратит финансировать Конона.
Новости о миссии Анталкида взбудоражили врагов Спарты, и Афины взяли на себя инициативу по организации ответных мер. Они отправили послов в Сарды — их сопровождал Конон — и убедили Беотию, Коринф и Аргос сделать то же самое. В мирное соглашение между Спартой и Персией Анталкид предложил внести условия, которые в конечном итоге легли в основу Царского мира: то, что Спарта не будет оспаривать господство Царя над греческими городами Азии — у нее, разумеется, не было и возможностей это делать — и что повсеместно для островов и греческих городов будет провозглашена автономия. Как указывал Анталкид, этого было бы достаточно, чтобы уберечь Персию от честолюбивых замыслов как Спарты, так и Афин. Тирибаз нашел предложения привлекательными, но союзников они не впечатлили. Согласно Ксенофонту, Афины боялись лишиться Лемноса, Имброса и Скироса, которые были не только жизненно важными пунктами на зерновом пути из Черного моря, но и сами по себе являлись существенными источниками снабжения; Фивы боялись, что их заставят вернуть независимость беотийским городам, а Аргос — что он не сможет сохранить свой контроль над Коринфом. Возражение, приписываемое Афинам, не вполне соответствует масштабу их амбиций, но вот страхи Фив и Аргоса делают ясным: Анталкид, видимо, не считал нужным обращать внимание Тирибаза на то, что предложенные им условия — в случае их принятия — не только гарантируют неизменность позиций Персии в Малой Азии, но еще и восстановят
Aucello 1965 (С 5); Seager 1967 (С 250): 104 слл.; Funke 1980 (С 24) 136 слл.


140
Глава 4. Коринфская война
спартанское верховенство в Пелопоннесе и в центральной Греции. Отношение союзников должно было также показать Тирибазу, если, конечно, он этого не осознавал и сам, что при всей привлекательности данных условий на бумаге, сугубо двустороннее соглашение со Спартой не принесет желаемых результатов, пока другие греческие города не будут готовы принять его условий. На данный момент они отказывались пойти на них, и послы разъехались по домам. Тирибаз не отважился открыто — без инструкций от Царя — связать себя обязательствами перед Спартой, но при этом дал Анталкиду денег на поддержание спартанских военно-морских усилий и арестовал Конона за действия, несовместимые с персидскими интересами, хотя позднее афинян сбежал и перебрался на Кипр, где и умер (Непот. Конон. 5.4)19. Затем сатрап начал советоваться со своим господином.
Представители греческих государств вновь встретились в Спарте зимой 392/391 г. до н. э. Очевидно, именно Спарта проявила инициативу в деле организации этой встречи, но Тирибаз явно должен был быть заинтересован в ее итогах, хотя мог и не посылать сюда своего представителя. Одним из афинских послов был Андокид, и та речь, в которой он рекомендовал афинскому Народному собранию пойти на мирное соглашение, обнаруживает характер честолюбивых замыслов народа20. В своем причудливом обзоре истории V в. до н. э. он хочет показать, что мир со Спартой никогда не угрожал существованию демократии в Афинах. Но демократия и империя и процветали, и рухнули вместе, и из частностей его аргументации ясно, что в действительности он пытается доказать своим слушателям то, что мир со Спартой всегда был совместим с достижением и сохранением имперского господства, и даже стимулировал его. В то же время Андокид предостерегал. Было сказано об особой уступке: Афинам должно быть позволено сохранить за собой Лемнос, Имброс и Скирос, но любую попытку вернуть другие утраченные районы не потерпят ни Персия, ни греческие союзники Афин. Андокид не осмелился сделать более явные упоминания о судьбе греков Азии. В заключение он побуждал афинян быть терпимыми, довольствоваться на данный момент тем, что они обладают стенами и своим флотом, на каковых основаниях должна строиться любая империя, и дожидаться лучшего шанса для дальнейшей экспансии, поскольку война одновременно и со Спартой, и с Персией может привести лишь к катастрофе.
Из прочих членов альянса теперь на мир готова была пойти Беотия, ибо Спарта пошла на гораздо большую уступку Фивам, нежели Афинам. Автономия должна была быть гарантирована лишь Орхомену; в остальном Беотийская конфедерация сохранялась нетронутой и под фиванским контролем (Андокид. Ш.13, 20). Но вот вопрос о независимости Коринфа для Спарты вообще не подлежал обсуждению, и потому Аргос по-прежнему настаивал на войне, поскольку его собственная территория
19 Barbiéri 1955 (С 93): 185 слл.
20 Seager 1967 (С 250): 105 слл.


V. Война на суше. 391—388 гг. до н. э.
141
до сих пор не претерпела никакого ущерба, и аргивяне страстно желали сохранить свое владычество над соседями (Андокид. Ш.41). Андокид подчеркивал изменение в позиции Фив, ибо он знал, что противодействие миру в Афинах возглавлял Фрасибул, архитектор альянса с Беотией (Андокид. Ш.25, 28, 32; Аристофан. Женщины в народном собрании. 202 сл., 356)21. Неудача при Немее и Коронее сместила Фрасибула с центральной позиции на политической сцене, а эмоциональное возбуждение в связи с Книдом и возвращением Конона вообще направило свет рампы совсем в другую сторону. Но теперь арест Конона и условия предложенного мира сделали ясным, что реализация афинских имперских амбиций не может не раздражать Персию. Так что Фрасибул мог вновь заявить о себе как о поборнике неограниченной экспансии, пренебрегающем не только Спартой, но и Персией, и он решительно выступил за продолжение войны. Спартанским вестникам даже не было позволено изложить свои доводы, а Народное собрание проголосовало за то, как говорит Филохор (328 F 149; ср.: Платон. Менексен. 245Ь), чтобы не оставлять греков Азии в руках Царя. Андокида и его коллег обвинили в небрежении обязанностями (обвинителем выступил Каллистрат) и приговорили к изгнанию. И крушение иллюзий, порожденных успехом Конона, и настроение, связанное с возрождением влияния Фрасибула, отражены у Лисия в «Надгробном слове» (П.59.6 сл.), где битва при Книде оплакивается как несчастье всей Греции, а восстановление Длинных стен приписывается не Конону, как это делали другие, а людям из Филы.
V. 	Война на суше.
391—388 гг. до н. э.
Пока предпринимались дипломатические шаги в Сардах и в Спарте, в характере войны на суше никаких перемен не происходило (Ксенофонт. Греческая история. IV.4.14 слл.; Диодор. XIV.86.4). Союзники продолжали удерживать Коринф, спартанцы — Сикион. Для первого самой насущной задачей было вернуть Лехей и восстановить стены, связывавшие его с Коринфом. Это было осуществлено зимой 392/391 г. до н. э., видимо, после провала переговоров в Спарте (ср.: Андокид. Ш.18). Ксенофонт говорит лишь о восстановлении стен крупной афинской экспедицией, тогда как Диодор упоминает осаду Лехея, в которой наряду с афинянами участвовали также беотийцы, аргивяне и коринфяне, и наводит на мысль — хотя текст в этом месте неясен, — что осада оказалась удачной и что в Лехее опять был размещен беотийский отряд. Поскольку восстанавливать стены не имело смысла (даже если это и можно было выполнить) до тех пор, пока сам Аехей оставался в руках врага, разумно предположить, что Ксенофонт считал такую осаду само собой разумеющимся делом.
21 	Seager 1967 (С 250): 107 сл.


142
Глава 4. Коринфская война
Впрочем, успех альянса оказался мимолетным. Весной 391 г. до н. э. спартанцы собрали войско и во главе его поставили Агесилая (Ксенофонт. Греческая история. IV.4.19 слл.; Агесилай. 2.17; Диодор. XIV.86.4, Плутарх. Агесилай. 21.1). Его начальной и, согласно мнению Ксенофонта, главной целью был Аргос, поскольку именно позиция последнего сыграла решающую роль в провале встречи в Спарте. Но после опустошения всей Ар- голиды царь повернул к Коринфу по дороге на Тенею, и вполне возможно, что акция против Аргоса, хотя и ценная сама по себе, была спланирована отчасти как отвлекающий маневр, чтобы убедить захвативших Коринф в собственной безопасности и, возможно, выманить оттуда аргосские силы. Как бы там ни было, вторая фаза операции увенчалась блестящим успехом. Агесилай снова взял недавно отстроенные стены, тогда как его брат Телевтий, имея всего лишь дюжину кораблей, захватил порт и верфи Лехея, загнав выживших из состава гарнизона назад в Коринф. Этим завершилось восстановление спартанского морского доминирования в Заливе, ибо предшественник Телевтия, Гериппид, к тому времени уже вытеснил Проэна, преемника Агафина, из Риона (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.11).
В другом месте наемники Ификрата, уйдя далеко от дома, заманили в ловушку отряд жителей Флиунта, а также вторглись еще и в Аркадию, где грабили многие места (Ксенофонт. Греческая история. IV.4.15 слл.; Диодор. XIV.91.3). Первое из этих свершений оказалось контрпродуктивным, поскольку флиунтцы были этим так встревожены, что, несмотря на опасения по поводу возможного возвращения лакедемонянами изгнанников в город, обратились к Спарте за защитой, и она была им предоставлена.
В 390 г. до н. э. Агесилай вновь вторгся в Коринфскую область (Ксенофонт. Греческая история. IV.5.1 слк.\ Агесилай. 2.18 сл.; Диодор. XIV.91.2). Основная цель этого похода также неясна. Ксенофонт представляет его как всего лишь попытку поставить в трудное положение коринфян, находившихся в городе, путем захвата или истребления скота, который те держали на полуострове Пирей и который был для них одним из основных пищевых ресурсов. Это конечно же вполне могло быть совершенно адекватной целью для спартанцев. Но Диодор говорит о том, что изгнанники, удерживавшие теперь Лехей, благодаря неожиданному ночному нападению чуть не проникли в Коринф, но, понеся тяжелые потери, когда пытались захватить стены, были отброшены Ификратом. Если это так, тогда движение Агесилая из Пирея к Коринфу, которое, согласно Ксенофонту, было всего лишь уловкой, имевшей целью отвлечь коринфские силы от истинного намерения Агесилая, могло быть спланировано как поддержка той неожиданной атаке из Лехея, а сорвалась эта затея только благодаря расторопному ответу Ификрата. На Истме Агесилай застал аргивян празднующими Истмии. При его приближении они бежали назад в город, а Агесилай оставался по соседству до тех пор, пока бывшие при нем коринфские изгнанники распоряжались Истмийскими со¬


V. Война на суше. 39Ί—388 гг. до н. э.
143
стязаниями (Плутарх. Агесилай. 21.1 слл., ср.: Диодор. XTV.86.5). После его ухода аргивяне вернулись и продолжили свои собственные Истмии.
Когда Агесилай захватил укрепления в Эное, коринфяне, находившиеся на Пирее, нашли убежище в Герейоне. Затем занявшие Герейон сдались ему, и те, кто принимал хоть какое-то участие в бойне 392 г. до н. э., были выданы изгнанникам. Эта серия спартанских успехов побудила беотийцев отправить новое посольство к царю [Агесилаю], чтобы навести справки о возможных условиях соглашения (Ксенофонт. Греческая история. IV.5.6 слл.; Диодор. XIV.91.2; Плутарх. Агесилай. 22. 1 слл.). Агесилай притворился, будто бы он их не заметил и ничего не знает об их прибытии, но затем пришли известия, кардинально изменившие ситуацию. Ификрат не просто предотвратил попытку захватить Коринф, но и добился новой, еще более впечатляющей победы. Агесилай оставил в Лехее всех амиклейцев, находившихся в его войске, чтобы те, согласно обычаю, могли вернуться домой для празднования Гиакинфий. Полемарх, командовавший гарнизоном в Лехее, провожал их мимо Коринфа с ллорой (крупное подразделение тяжелой пехоты у спартанцев. —A3.), размещенной в порту, и со спартанскими всадниками. Затем он вместе с примерно шестьюстами гоплитами повернул назад в Лехей, будучи, вероятно, уверен, что никто не осмелится выйти против него из Коринфа. Но Ификрат и Каллий (начальник афинских гоплитов в городе) воспользовались таким шансом и вывели своих людей, хотя последовавшая за тем схватка, как кажется, была делом почти исключительно пельтастов Ификрата. Полемарх усугубил свою изначальную самоуверенность, проявив самоубийственную тактику, результатом чего стала потеря ок. 250 его людей. Выжившие бежали в Лехей. Агесилай без промедления двинулся в сторону порта, но, когда ему сообщили, что тела погибших уже выданы противником, вернулся на Пирей и приступил к распродаже добычи. Беотийские послы теперь уже не стали даже упоминать о мире, а лишь спросили, не могут ли они безопасно пройти в Коринф к своим войскам. Когда его попытка вызвать врага на бой была проигнорирована, он отправил послов домой по морю, поставил в Лехее новую мору и отправил выживших в этом бою домой через те аркадийские города, чей страх перед наемниками Ификрата спартанцы еще совсем недавно высмеивали и которые теперь, в свою очередь, язвительно глумились над самими спартанцами, разбитыми этими самыми наемниками.
Но, если не считать кратковременного психологического эффекта, а также того места, какое эта победа занимает в ораторском реестре афинских триумфов, разгром данной моры не имел особо большого значения. Спартанские потери не были огромными, и, хотя Ификрат смог ликвидировать большинство достижений Праксита, выгнав спартанский гарнизон из Кроммиона и Сидунта, а также взяв назад Эною, лакедемоняне Удержали контроль над Лехеем (Ксенофонт. Греческая история. IV.5.19). Возможно, в этот момент аргивяне отправили крупные силы, чтобы укрепить свое господство в Коринфе (Диодор. XIV.92.1 сл.; ср.: Ксенофонт.


144
Глава 4. Коринфская война
Греческая история. IV.8.34), хотя Диодор почти определенно ошибается, относя присоединение Коринфа к Аргосу к этому позднему времени22. Указанное увеличение аргосского присутствия привело к трениям с Ифи- кратом, который зимой 390/389 г. до н. э. зашел так далеко, что сам замыслил захватить город для Афин. Но его планы были расстроены, и аргивяне попросили его отозвать. Не желая раздражать союзника, находившегося близко от их собственного дома, когда все их мысли были о морских операциях в Эгеиде, афиняне удовлетворили эту просьбу. Весной или летом 389 г. до н. э. Ификрата заменил Хабрий, недавно вернувшийся из Фракии, где он служил вместе с Фрасибулом. В этом или следующем году он также добился успеха во Флиунте и в Мантинее, а также совершил набег в Лаконию (схолия к: Элий Аристид. Панафинейская речь. 274 сл. D; Полиен. Ш.11.6, 15).
В 389 г. до н. э. Агесилай был направлен на северо-запад Греции. Здесь ахейский гарнизон, находившийся в Калидоне, подвергался давлению со стороны акарнанцев, получивших определенную помощь от Беотии и Афин (Ксенофонт. Греческая история. IV.6.1 слл.; Агесилай. 2.20; Плутарх. Агесилай. 22.5). Поэтому ахейцы отправили послов в Спарту, которые осторожно пригрозили выйти из альянса с Лакедемоном, если он не окажет им поддержку. Агесилай предъявил акарнанцам ультиматум, сказав, что подвергнет их область опустошению, если они не откажутся от союза с Беотией и Афинами и не перейдут на другую сторону. Они отвергли это, и он приступил к исполнению угрозы, атакуя акарнанские города в ответ на испытываемое ахейцами давление, впрочем, без всякого успеха. Когда наступила осень, Агесилай вернулся в Пелопоннес, несмотря на ахейские протесты по поводу того, что он мог бы, по крайней мере, не дать врагу засеять поля для следующего урожая. Царь обратил внимание недовольных на то, что, если акарнанцы будут опасаться за выращенный хлеб, они легче склонятся к миру следующей весной, когда он обещал вернуться. Затем он прошел через Этолию (этолийцы уповали на его помощь в деле возвращения Навпакта) и переправился в порт Рион, находившийся в руках спартанцев, ибо присутствие афинских кораблей в Эниадах делало невозможной переправу прямо из Калидона. Неожиданное указание Ксенофонта на эту эскадру является напоминанием о том, насколько обрывочна наша информация даже по такому стратегически важному вопросу, как контроль над Коринфским заливом; однако оно, по крайней мере, подчеркивает перегрузку, которая легла к этому времени на афинские ресурсы.
В начале 388 г. до н. э. Агесилай сдержал обещание и объявил о новом походе в Акарнанию (Ксенофонт. Греческая история. IV.7.1). Его предсказание не замедлило исполниться. Не дожидаясь вторжения, акарнанцы заключили мир с ахейцами и союз со Спартой. Это позволило Спарте обратить свое внимание на Аргос, предположительно с целью подготовить почву для возможной кампании против Афин или Беотии
22 	Tuplin 1982 (С 387).


VI. Эгеида. 397-386 гг. до н. э.
145
(Ксенофонт. Греческая история. IV.7.2 слл.; Диодор. XIV.97.5). Пока спартанское войско собиралось под Флиунтом, молодой царь Агесиполид вопрошал Зевса и Аполлона о том, насколько правомерна старая уловка аргивян, посредством которой они пытались отсрочить вторжение, ссылаясь на священное перемирие. Получив от богов заверение, что такое злоупотребление религией не имеет силы, он вступил на аргосскую территорию, но землетрясение, случившееся в первую же ночь после этого, заставило его людей думать только о возвращении домой. Впрочем, Агесиполид настаивал на том, что сотрясение земли свидетельствует о благосклонности Посейдона, и начал кампанию, страстно желая превзойти Агесилая. Только после того, как Агесиполид нанес врагу значительный ущерб, неблагоприятные знамения все-таки заставили его в конце концов отступить.
VI. Эгеида.
391—386 гг. до н. э.
Миссия Анталкида не смогла принести плодов, на которые надеялась Спарта, не только в Греции. Когда Тирибаз прибыл в Сузы, он нашел Артаксеркса не склонным к идее сотрудничества со Спартой (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.16 слл.; Диодор. XIV.99.1 слл.). Тирибаз был задержан при дворе, а вместо него Царь отправил Струфа, который больше был озабочен тем ущербом, который Агесилай уже реально нанес Персии, нежели угрозой возрождения афинского империализма, а потому предпочитал помогать Афинам. Поэтому спартанцы были вынуждены возобновить войну в Азии, отправив туда Фиброна летом 391 г. до н. э. Он обосновался в Эфесе и вскоре установил контроль над долиной Меандра. Но пока Струф ждал удобного момента, рейды Фиброна на персидскую территорию становились всё более самонадеянными и беспечными, и в конечном итоге персидская конница застигла врасплох его караульных. Сам Фиброн был убит в начале атаки Струфа, и его войско понесло тяжелые потери.
Но Спарта теперь получила возможность восстановить, по крайней мере, некоторые из своих позиций в Эгеиде, утраченных ею в результате поражения при Книде. Прибыла делегация от родосских олигархов, изгнанных из своего города в 395 г. до н. э. Посланники внушали, что Родос подвергается опасности подпасть под полное афинское влияние, спартанцы же были одновременно и встревожены подобной перспективой, и страстно желали вернуть себе свое место на Родосе (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.20 слл.; Диодор. XIV.97.3)23. Осенью 391 г. до н. э. они отправили Экдика с восемью кораблями, чтобы помочь друзьям на Родосе, и Дифрида, чтобы забрать уцелевших из людей Фиброна, а также
23 	Seager 1967 (С 250): 108 слл.; Perlman 1968 (С 220); Cawkwell 1976 (С 112); Funke 1980 (С 24): 94 слл.


146
Глава 4. Коринфская война
набрать войско для борьбы со Струфом. Дифриду удалось пленить дочь и зятя Сгруфа, когда те направлялись в Сарды, и получить за них большой выкуп, благодаря чему он смог нанять еще больше людей. Но вот Экдик, замышлявший отторгнуть Самос от Афин, продвинулся не дальше Книда, где провел всю зиму, поскольку узнал, что на Родосе ситуация полностью под контролем демоса, располагающего вдвое большим количеством кораблей, чем есть у самого Экдика.
В начале весны 390 г. до н. э. Телевтий получил приказ принять дела у Экдика, забрав с собой те двенадцать кораблей, которые находились под его, Телевтия, командой в Лехее (Ксенофонт. Греческая история.
IV.8.23 слл.; Диодор. XIV.97.4). Он поплыл через Самос и Книд, нарастив во время похода свой флот более, чем вдвое, так что на Родос он прибыл с двадцатью семью кораблями. На последнем этапе своего путешествия, между Книдом и Родосом, он захватил десять афинских кораблей под командой Филократа, спешивших на Кипр на помощь Ев агору Саламин- скому, чья захватническая политика заставила персов принять ответные меры в 391 г. до н. э. Удивительно, что отвержение афинянами мирных предложений в предыдущем году не привело к немедленному возобновлению военно-морской активности в Эгеиде. На это промедление могло повлиять прекращение персидских субсидий после ареста Конона. Кроме того, вплоть до спартанской попытки вторжения на Родос осенью 391 г. до н. э. у афинского флота не было никакой безотлагательной причины появляться в этих водах. Однако миссия Филократа ясно показывает, что в Афинах по-прежнему преобладал тот настрой, который заставил их отвергнуть мир, ибо отправка помощи Ев агору была вопиющей провокацией в отношении Царя.
Плавание Телевтия убедило Афины в необходимости каких-то шагов, с тем чтобы воспрепятствовать возрождению спартанской мощи в Эгеиде24. Фрасибул, в 391 г. до н. э. главный защитник войны, предложил снарядить флот, и во главе сорока кораблей поставили его самого (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.25 слл.; Диодор. XIV.94.2 слл.; Лисий. ХХУШ.4). Его экспедиция специально задумывалась в пику экспедиции Телевтия, и Фрасибул имел твердые указания по оказанию содействия демократам на Родосе. Точный маршрут его перемещений неясен, но весьма вероятно, что по дороге к Родосу он наведался в Галикарнасе (Лисий. ХХУШ.17), после чего принял решение не ввязываться в данный момент в открытый бой, поскольку его собственных сил было недостаточно, чтобы выдавить изгнанников из их крепостей, а демосу пока не грозила потеря контроля над городами Родоса. Вместо этого Фрасибул поплыл вдоль побережья Ионии в сторону Геллеспонта, собирая деньги у попадавшихся по дороге афинских союзников. Таким образом, впервые после Книда Афины вмешались в дела материковой Азии. Это игнорирование персидских чувств типично для Фрасибула и представляет собой сдвиг в афинской политике.
24 	Seager 1967 (С 250): 108 слл., Perlman 1968 (С 220), Funke 1980 (С 24): 94 слл.


VI. Эгеида. 391-386 гг. до н. э.
147
На севере он добился значительного успеха: примирил фракийских царьков Амадока и Севфа и привлек их к союзу с Афинами [IG П2 21; ср.: 22), склонил на свою сторону не только Фасос, где приверженцы Афин, ведомые Экфантом, прогнали спартанский гарнизон; на сторону Фрасибула, вероятно, перешла и Самофракия (Демосфен. ХХ.59; Ксенофонт. Греческая история. V.1.7). От Фасоса потребовали платить пятипроцентный налог, который заменил собой старинную дань еще в 413 г. до н. э. и мог быть причиной для судебного вмешательства в местные дела и присутствия здесь афинского архонта (IG П2 24). Пятипроцентный налог зафиксирован также для Клазомен, которые Фрасибул посетил в 390 или 389 г. до н. э. (Tod No 114 = Harding No 26). В Византие он установил демократию и возродил десятипроцентную пошлину, впервые введенную в 410 г. до н. э., на все товары, идущие из Черного моря (Демосфен. ХХ.60). Также ради защиты Халкедона он снова вторгся в Азию, не дав, впрочем, никакого повода для обиды Фарнабазу, чьи симпатии лежали на стороне Афин. Но вот дома, возможно, Фрасибулом были недовольны, поскольку он пренебрегал изначально поставленной перед ним задачей, и в течение зимы было принято постановление, отзывавшее других стратегов из экспедиции, хотя сам Фрасибул сохранил свой пост (Лисий. ХХУШ.5). Понужденный этим предупреждением, он двинулся на юг весной 389 г. до н. э. (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.28 слл.; Диодор.
XIV.94.3 сл., 99.4 сл.). На Лесбосе он нашел Митилену благоволившей к Афинам, но вот другие города, подчинявшиеся принципам локального соперничества, были настроены проспартански; Мефимна вопреки повсеместным переменам после Книда сохранила даже спартанский гарнизон и гармоста. Фрасибул бросил якорь у Эреса, но испытал страшное несчастье, потеряв двадцать три корабля во время шторма. Тем не менее, он разбил гармоста, и Эрес с Антиссой сдались ему.
Теперь Фрасибул с оставшимися у него своими кораблями, а также другими, взятыми у Митилены и Хиоса, устремился к Родосу. Поводом для спешки могли быть известия о том, что ситуация на Родосе изменилась к худшему: главный город острова перешел в руки изгнанников (ср.: Диодор. XIV.97.1 сл. — информация здесь сбивчива и отнесена не к тому времени). Тем не менее, он, по-прежнему нуждаясь в деньгах, дошел до Аспенда, и здесь действия его людей спровоцировали ночное нападение со стороны местных жителей, одной из жертв которой оказался и сам Фрасибул. Флот повели к Родосу триерархи, которые соединили свои силы с родосскими демократами, теперь, в свою очередь, превратившимися в изгнанников.
Кампании Фрасибула демонстрируют не только решимость Афин восстановить насколько возможно империю в границах V в. до н. э., пусть даже это и могло повредить отношениям с Персией, но также отпаянную нехватку денег, ощущавшуюся как казной на родине, так и полководцами в действовавшем флоте (ср.: Аристофан. Женщины в народном собрании. 823 слл., 1006 сл.). Речи, составленные Лисием (ХХУШ, XXIX) для обвинения Эргокла, одного из коллег Фрасибула, и Филокра-


148
Глава 4. Коринфская война
та, являвшегося, очевидно, казначеем (ταμίας) Эргокла, свидетельствуют об этой озабоченности народа. Полководцам было поручено сделать Афины «великими и свободными» — хорошо известный эвфемизм, означающий стремление к завоеванию имперского могущества. Вместо этого они, как утверждается в речах, стали богачами на деньги, предназначенные для войны, привели в негодное состояние народный флот, а также предавали врагам города, которые принадлежали народу. Что касается того, каким способом были присвоены деньги, или того, как именно обращались с городами, обо всем этом никаких намеков в речах нет.
Ни смерть Фрасибула, ни опала его коллег никак не повлияли на афинскую политику. На Геллеспонт сразу же был направлен Агиррий, чтобы попытаться сохранить то, чего достиг Фрасибул (Ксенофонт. Греческая история. IV.8.31 слл.; Диодор. XTV.99.5). Спартанцы, также прекрасно понимая жизненную важность региона, направили Анаксибия на замену Деркиллиду в качестве гармоста в Абидосе. Сначала Анаксибию сопутствовала удача, но афиняне, в свою очередь, чтобы защитить достижения Фрасибула, направили в Абидос Ификрата (доверие к которому не пострадало, несмотря на его вынужденный уход из Коринфа). В оставшуюся часть года (389-го) оба полководца ограничивались небольшими стычками, но в следующем году Ификрат устроил засаду для Анаксибия, возвращавшегося без охраны из Антандра, после того как успешно склонил этот город на свою сторону. Угодивший в засаду спартанский гар- мост погиб.
Тем временем у Афин возникли серьезные проблемы гораздо ближе к дому25. Спартанский гармост на Эгине, Этеоник, подстрекал всех желающих совершать грабительские налеты на Аттику, и эта угроза вынудила афинян отправить войско под командой Памфила, с военно-морской поддержкой, для организации базы, действуя из которой можно было бы блокировать Эгину. Телевтий, вернувшийся к тому времени с Родоса, отогнал афинский флот, но Памфил сумел удержать свое укрепление. Новый спартанский наварх, Гиеракс, отплыл на Родос летом 389 г. до н. э., но на Эгине оставил своего эпистолея (помощник и заместитель на- варха у лакедемонян. —A3.) Горгопа с двенадцатью триерами, так что афинянам пришлось снаряжать спасательную экспедицию для эвакуации тех, кто теперь оказался заперт в своем же укреплении на острове. Вследствие этого набеги на Аттику возобновились, хотя флот, вышедший под командой Евнома, пытался помешать этим рейдам.
К весне 388 г. до н. э. Афины связали себя союзом с другим мятежником, восставшим против Царя — с Ахорисом Египетским (Аристофан. Плутос. 178), и Артаксеркс наконец ясно осознал, что Тирибаз был прав, когда заявлял, что Афины представляют большую угрозу, чем Спарта. Поэтому Тирибаз был восстановлен на своем посту, а проафински настроенный Фарнабаз отозван ко двору, будучи заменен еще одним другом Анталкида — Ариобарзаном. Эти перемены давали Спарте новую
25 	Funke 1980 (С 24): 98 слл.


VI. Эгеида. 391-386 гг. до н. э.
149
надежду, и в конце лета Анталкид был назначен навархом (Ксенофонт. Греческая история. V.1.6 слл.). Его первой задачей было вновь начать переговоры с Тирибазом и по возможности получить доступ к самому Царю. Когда Анталкид прибыл в Эфес, то оставил своего эпистолея Николоха начальствовать над своими кораблями, а сам в компании с Тирибазом отправился в Сузы.
Летом 388 г. до н. э. на Эгине Горгоп нанес поражение Евному, но, в свою очередь, сам вскоре погиб, будучи разбит Хабрием, зашедшим на Эгину по пути на Кипр, где он должен был помогать Ев агору. На какое- то время афиняне стали беспрепятственно контролировать Саронический залив, поскольку Этеоник не мог или не желал платить жалованье своим экипажам, которые поэтому отказывались всходить на корабли. В этой критической ситуации спартанцы опять обратились к Телевтию, чья популярность в войске была очевидным образом продемонстрирована в самом конце его предыдущего командования трогательными знаками уважения, которые воины выказывали ему, когда он садился на корабль, чтобы отправиться домой. Он не только убедил людей вернуться к исполнению своих обязанностей, но и с двенадцатью триерами осуществил отважный ночной налет на Пирей, достигнув при этом главных целей этого нападения: подорвать уверенность афинян в своих силах и заполучить такую добычу, какой хватит на оплату всем воинам.
Однако весна 387 г. до н. э. оказалась поворотным пунктом не только на Эгине. Анталкид теперь вместе с Тирибазом вернулся на побережье, заручившись от Артаксеркса обещанием на случай, если афиняне и их союзники отвергнут мирные условия, принять которые спартанец уже убедил самого Царя, то Персия вступит в войну на стороне Спарты, дабы силой привести противников к согласию (Ксенофонт. Греческая история. V.1.25 слл.). На этот раз Анталкид проявил себя и как способный командир, и как искусный дипломат. Ложным маневром он отогнал афинский флот от Абидоса, благодаря чему смог захватить эскадру из восьми триер под командой Фрасибула Коллигийца, пытавшегося соединиться с остальными афинскими кораблями. Вскоре Анталкид усилился двадцатью триерами из Сиракуз, а также другими, прибывшими из областей Тирибаза и Ариобарзана. Это довело его морскую мощь до более чем восьмидесяти кораблей, так что на море он стал теперь полновластным хозяином. Хотя у него не было достаточно сил, чтобы повторить во всех деталях стратегию Лисандра, примененную тем на заключительной фазе Пелопоннесской войны, он всё же скопировал ее наиболее важный элемент, отрезав поступление зерна из Черного моря в Афины. Этот ход оказался действенным как в сугубо военном, так и в психологическом отношении. Озабоченность Афин по поводу поставок зерна обнаруживают их сношения с Сатиром Боспорским26 и судебный процесс ситополов, хлебных торговцев (Лисий. ХХП). Афины по-прежнему пользовались определенной поддержкой на азиатском побережье, в Клазоменах, в от¬
26 	Tuplin 1982 (Е 404).


150
Глава 4. Коринфская война
ношениях с которыми они шли на значительные уступки (Tod Ne 114 = Harding No 26), и в Эрифрах, вскоре вынужденных умолять афинян не отдавать город в руки варваров (SEG XXVI.1282 = Harding No 28А), хотя знаменательно уже то, что граждане обоих этих городов были разъединены внутренними распрями. Афины же опасались другого гибельного поражения, поскольку теперь, после внезапного спартанского нападения 388 г. до н. э., Аргос не желал испытать на себе новое такое вторжение. Когда осенью Тирибаз позвал в Сарды тех, кто желал услышать условия, присланные Царем, представители всех главных греческих государств слетелись сюда с угодливой быстротой.
VII. Царский мир
По этому случаю Тирибаз вооружился царским рескриптом, продемонстрировав собравшимся наличие на нем Царской печати (Ксенофонт. Греческая история. V.1.30 слл.; Диодор. XIV. 110.3; XV.5.1). В этой своей грамоте Артаксеркс объявлял условия, которые он считал справедливыми. Города Азии, как и острова Клазомены и Кипр, должны принадлежать Персии. Другие греческие города, и большие и малые, должны остаться автономными, исключая Лемнос, Имброс и Скирос, которые должны принадлежать Афинам. Если кто-либо из сторон не примет этого мира, Царь объявит им войну вместе с теми, кто пожелает ему помогать. Обращают на себя внимание две особенности этого рескрипта. Во-первых, уступка, сделанная в 392/391 г. до н. э. фиванцам, была теперь отозвана. Произошло это, несомненно, по предложению лакедемонян: вопрос этот мало интересовал Персию, но имел большое значение для Спарты, которая теперь была сильнее, нежели в 391 г. до н. э., и не желала прощать фиванцам их реакцию на поражение спартанской моры при Лехее. Во- вторых, Артаксеркс угрожал спартанцам точно так же, как Афинам с их союзниками. На первый взгляд это кажется излишним, поскольку вся схема была спартанской задумкой, но Царь, очевидно, желал продемонстрировать свою беспристрастность в отношении обеих сторон, причем, несмотря на впечатление, что Анталкид повлиял на него, он, по всей видимости, по-прежнему не доверял Спарте.
Послы, разъехавшись по своим городам, сообщили там об этих условиях, а затем, весной 386 г. до н. э., собрались в Спарте, чтобы дать клятвы в соблюдении мира на основе Артаксерксова рескрипта. Точный характер этого мирного соглашения в высшей степени спорен. Без всяких сомнений можно говорить лишь о том, что его положения потребовали доработки, а также должны были содержать добавочные пункты касательно таких вопросов, как принесение клятв и публикация копий мирного договора. Вряд ли можно также сомневаться, что в церемонии принесения клятв принял участие представитель Царя, чему есть документальное свидетельство (Tod No 118 = Harding Nq 31, строки 10 слл.), вопреки утверждениям, что природа восточной монархии делала такое участие


Vil. Царский мир
151
совершенно немыслимым. Дискуссионным остается вопрос о том, состояло ли мирное соглашение только из тех двух сущностных пунктов, которые предлагались в рескрипте, или же другие статьи, которые обнаруживаются в более поздних обновлениях этого мира, присутствовали уже в оригинальной версии. Например, там могло быть прописано, что каждый город должен владеть собственной территорией (хотя это могло породить проблему в отношении переи на Азиатском материке, на которую, что разумно предположить, Царь заявлял свои претензии), что гарнизоны и их начальники должны быть отозваны и что все вооруженные силы, сухопутные и морские, подлежат роспуску. Меж тем все такого рода пункты, которые имели целью внести большую ясность и определенность, могли быть прописаны позднее. В 386 г. до н. э. спартанцев могла устраивать максимально широкая трактовка пункта об автономии: в каждом отдельном случае автономия должна была пониматься так, как того хотела Спарта27.
Принесение взаимных клятв прошло не без происшествий. Фиванцы попытались обойти пункт об автономии, принеся присягу от лица всех беотийцев (Ксенофонт. Греческая история. V.1.32 слл.; Плутарх. Агесилай.
23.3). Агесилай решительно отверг эту уловку, а когда фиванские посланники начали тянуть время, он велел им отправляться домой и предупредили свой народ: если Фивы откажутся присягать, мирные условия не будут распространяться на них. Не дожидаясь ответа, он сразу начал готовиться к войне, надеясь на отказ фиванцев. Но когда он находился в Тегее, собирая войска, посланники вернулись, сообщив, что фиванцы теперь готовы предоставить автономию всем беотийским городам. Коринфяне также не торопились отпускать аргосский гарнизон. Даже если мирное соглашение действительно содержало пункт, гарантировавший свободу от иностранных гарнизонов, вряд ли было разумно применять его к тем случаям, когда присутствие гарнизона приветствовалось самими хозяевами. Но Агесилай великолепно знал, чего можно добиться с помощью пункта об автономии там, где дело касалось Аргоса и Коринфа. Он заявил, что пойдет войной против обоих городов, если Коринф не выгонит аргивян или если аргивяне откажутся уходить. Аргивяне освободили город от своего присутствия, и Коринф вновь обрел независимость. Организаторы переворота 392 г. до н. э. и их приверженцы предусмотрительно удалились, найдя гостеприимный прием в Афинах (Демосфен. ХХ.54), а изгнанники вернулись.
Наконец мир был скреплен клятвами, а сухопутные и морские силы обеих сторон распущены. Хотя за время войны Спарта всего лишь удержала за собой то, что и так ей принадлежало, она, как верно замечает Ксенофонт, получила значительное превосходство, поскольку становилась блюстителем мирных условий, особую же пользу она извлекла из пункта об автономии, который позволил ей положить конец фиванскому
27 Sinclair 1978 (С 76); противоположный взгляд: Cawkwell 1981 (С 18); см. также: Badian 1991 (F 4); Clark 1990 (В 138).


152
Глава 4. Коринфская война
доминированию в Беотии, аргосскому контролю над Коринфом, а также вновь сделать последний своим союзником. Впрочем, нет никаких оснований предполагать, что статус простата [грен, προστάτης, «хранитель», «покровитель», «блюститель». —А.З.) мира был придан Спарте официально путем включения в соглашение какого-то особого пункта либо каким-то иным способом. Просто благосклонность Персии и собственная военная сила Спарты давали ей возможность интерпретировать условия мира к ее собственной выгоде и навязывать собственную волю другим греческим государствам. Не пройдет и десяти лет, как оружие, так хорошо послужившее Спарте в 386 г. до н. э., обернется против нее самой. Но на данный момент, когда враги смирились, Спарта могла спокойно разбираться, как еще совсем недавно вели себя ее друзья.


Глава 5
Д.-М. Льюис
СИЦИЛИЯ.
413—368 гг. дон. э.
В период между Пелопоннесской войной и восхождением на престол Филиппа Македонского наибольший интерес представляют, возможно, события на Сицилии. Хотя в Восточном Средиземноморье продолжалась военная и политическая борьба за греков Малой Азии, эллинская цивилизация здесь всё же не подвергалась никакому культурному риску; фактически она продолжала расширяться, несмотря на свое подчиненное положение. В Сицилии же оставалось неясным, кто в конечном итоге окажется победителем: греки, семитская держава Карфагена или же какой-нибудь из италийских народов. В политическом плане Сицилия дает возможность увидеть в действии то, как могла быть решена греческая политическая дилемма. Афинской демократии не удалось распространить свое влияние за пределы города-государства, также и Спарта с неизбежностью демонстрирует, что олигархический строй успешен ничуть не более демократического. В Сицилии шанс получила монархия, и в своих действиях она не была ограничена рамками города-государства. Дионисий I, единолично управлявший огромной территорией, обладавший профессиональной армией и располагавший обильными технологическими ресурсами, определенно представляет собой некую предтечу эллинистического периода. Если обратиться к той же теме, но в ином измерении, есть основания думать, что политический опыт Платона в значительной мере — это опыт сицилийский и что понимание Сицилии — это необходимое предварительное условие для понимания самого Платона1.
Относительно невысокая степень изученности этих проблем в сопоставлении с объемом исследовательских усилий, прилагаемых к материковой Греции того же самого периода времени, может быть объяснена
1 	Изложение событий и другая полезная информация относительно вопросов, затрагиваемых в этой главе, содержится в изд.: Stroheker 1958 (G 302); Caven 1990 (G 134). Весьма полезный материал о взаимоотношениях Сицилии и Карфагена см. в изд.: Manni et al. 1982—1983 (G 225). О карфагенянах на Сицилии см.: Tusa 1988 (G 312).


154
Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. дон. э.
характером имеющихся источников. Весьма немногочисленные ссылки у Ксенофонта и афинских ораторов, три афинские надписи, а также сомнительные письма, приписываемые Платону, практически исчерпывают собой свидетельства, сохранившиеся от IV в. до н. э., а далее мы имеем длинную лакуну вплоть до I в. до н. э. И даже после этого единственное полезное свидетельство, дошедшее до нас благодаря Помпею Трогу2, безнадежно затемнено его эпитоматором (составителем сокращения, конспекта. — А.З.) Юстином. По сути дела, сицилийская история дошла в од- ном-единственном источнике, у Диодора, который ставит перед нами две проблемы. Во-первых, охват материала у него отличается ужасной неравномерностью (в частности, вторая половина правления Дионисия освещается с помощью очень кратких упоминаний), во-вторых, создается общее впечатление, что Д иодор рисует картину, весьма неприязненную по отношению к Дионисию. Тем не менее для умелого использования диодоров- ских свидетельств определенные возможности всё же существуют, но прежде необходимо разобраться с тем, что именно находится в нашем распоряжении.
По поводу сицилийского рассказа Диодора высказываются разные мнения. К. Вольквардзен (Volquardsen)3  4, первым установивший то общее правило, что Диодор одновременно использует только один источник, доказывал, что при изложении западного материала этот историк пользовался Тимеем из Тавромения (совр. Таормина) (ок. 350—270 гг. до н. э.), знаменитым историком Запада (имеется в виду Западное Средиземноморье, прежде всего Сицилия и южная Италия. — А.З)\А у Диодора в кн. ХШ—XIV имеется немало цитат с указанием этого имени. Исходя из той несомненной очевидности, что именно сочинение Эфора являлось для Диодора главным источником по событиям в материковой Греции5, некоторые крупные исследователи6 считают немыслимым, чтобы, обратившись к Западу, он просто свернул папирус с трудом Эфора, хотя эти исследователи и признают явные свидетельства того, что в кн. ХШ и XIV Диодор использовал еще и Тимея. К сожалению, единственная детализированная разработка данной позиции была сделана таким экстравагантным способом7, который оставил данную позицию преемникам Воль- квардзена в чрезвычайно уязвимом виде8. Не испытывая ни малейших сомнений в том, что для каждой отдельной эпохи Диодор использовал
2 О Троге и Юстине см.: Seel 1972 (В 107); Fomi, Bertinelli 1982 (В 39); Syme 1988 (В 113). О сицилийских книгах Трога см.: Jacoby, FGrHUSb (Noten): 314—315, примем. 42; Fomi, Bertinelli 1982 (В 39): 1334—1340.
3 Volquardsen 1868 (В 121): 72—107.
4 О Тимее (FGrH 566), см. здесь комментарий Ф. Якоби к фрагментам; Manni 1957 (В 71); Brown 1958 (В 19); Sanders 1987 (С 283): 79-85; Pearson 1987 (В 92).
5 См.: К И ДМ V: 19, а также в этом томе с. 19—22.
6 Schwartz 1903 (В 101): 681-682 = 1957 (В 104): 62-63; Jacoby, FGrH Wo (Text): 528-
530.
7 Laqueur 1937 (В 66): 1082—1162; Laqueur 1958 (В 67).
8 Meister 1967 (В 74); Pearson 1984 (В 91).


Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до гг. э.
155
только один источник, и зная, что Тимей — более поздний автор, нежели Эфор, они не находят никаких проблем с распознанием таких черт в повествовании Диодора, которые сами же называют специфически ти- меевскими, и доказывают, что именно Тимей и был источником Диодора. Даже эти авторы испытывают определенные сложности в обнаружении достаточного количества примеров использования сочинения Тимея в кн. XV Диодора9.
В последние годы проявила себя реакция против исходной теории одного источника у Диодора, и теперь многие признают за ним больше самостоятельности10. Данная точка зрения имеет определенное значение для истории Сицилии. Так, например, складывается впечатление, что его собственные дополнения либо его отбор привели к чрезмерному акценту на родном для него Агирие (напр.: XTV.95; XVI.82.4--5; XVI.83.3), и есть изрядное количество мест в его сочинении, не всегда удовлетворительным образом обработанных, которые вполне могут быть отнесены на счет его собственных интересов и считаться его собственным вкладом (ХШ.34.6—35; ХШ.90.5; XTV.16.3-4; XVI.70.6). Что касается главных предшественников Диодора, наиболее убедительным представляется то мнение, что в кн. ХШ—XIV он пытался подкрепить данные Эфора материалом, заимствованным у Тимея, однако в дальнейшем отказался от этой попытки, результатом чего стал весьма редуцированный рассказ о последних годах Дионисия I и необыкновенно урезанный рассказ о Дионе11.
Единственный четко установленный факт, связанный с тем способом, каким Эфор и Тимей трактовали западную историю, состоит в том, что Тимей приводит гораздо меньшие цифры вооруженных сил, нежели Эфор; нет никаких серьезных причин думать, будто бы один из них был настроен к Д ионисию более враждебно, нежели другой. Важной является попытка обнаружить за ними12 то, что, возможно, было единственным повествовательным источником, современным событиям, — историю Фи-
9 Представители местной сицилийской школы (Lauritano 1956 (В 68); Manni 1957— 1958; Manni 1970 (В 72—73)) соглашаются с тем, что для одной эпохи Диодор использовал только один источник, но для истории Запада таковым будто бы являлся практически неизвестный Силен из Кале акты (FGrH 175); данная гипотеза не только непродуктивна, она еще и невероятна. Также немногое можно сказать в поддержку той точки зрения (Hammond 1938 (В 56)), что при изложении сицилийских дел Диодор использовал Фео помпа; см.: Westlake 1953—1954 (В 128).
10 Самую осторожную трактовку в рамках этого подхода демонстрирует Дж. Хорн- блоуэр: Homblower 1981 (В 60): 18—75. В целом по истории Запада см.: Sanders 1987 (G 283) — автор излишне категоричен в отрицании возможного использования Диодором труда Эфора.
11 Можно многое сказать в пользу точки зрения Шварца (В 101: 681—682 = В 104: 63), согласно которой рассказ о Дионе заканчивается у Диодора на XVI.20.6 по той причине, что Эфор вполне мог остановиться на 356 г. до н. э., но эта гипотеза отчасти может быть нейтрализована указанием на то, что FGrH 70 F 221 показывает: Эфор всё же располагал описанием экспедиции Тимолеонта.
12Sanders 1979-1980 (G 282); Sanders 1981 (В 99); Sanders 1987 (G 283); Caven 1990 (G 134): 4—5 — эти авторы убеждены, что Диодор использовал Филиста напрямую. Принятие данного подхода не приводит на деле к особенно полезным результатам.


g
Ci
s
U
î
g
2
CQ
-s
©■
O
μ над уровнем моря


Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
157
листа13. Филист был современником Дионисия и одним из ранних его сторонников, пользовавшийся доверием в течение первых двадцати лет правления тирана, а в последующем находившийся в изгнании. Мы знаем, что свою историю он написал в основном там, в изгнании, но также и то, что в ней он не выказал никакой явной враждебности к Дионисию, поскольку надеялся добиться того, что его призовут назад. Впрочем, о нем не следует думать как о простом подхалиме, но, скорее, как о человеке, который на самом деле считал тиранию хорошей формой правления. Любой историк подобного склада должен был находить для себя много интересного в жестком мире Фукидида, и, в самом деле, не вызывает никаких сомнений, что Филист являлся самым решительным имитатором Фукидида в античности. Нет никаких явных следов других повествований, современных описываемым событиям, и очень похоже на то, что рассказ Диодора в конечном итоге — хотя и не напрямую — зависел от Филиста в отношении фактов, но враждебные элементы этого рассказа должны объясняться не использованием какого-то иного современного источника, а прямым искажением этих фактов посредниками. Вполне очевидно, что часть информации Филиста дошла, по сути, без изменений, и прежде всего его рассказ о чуме, поразившей карфагенское войско в 396 г. до н. э. (XIV.70.4—71), или описание строительства Дионисием защитных укреплений (XIV. 18) и масштабных работ по изготовлению оружия (XTV.41—42), в котором этот тиран предстает в очень выгодном свете. Есть и другие отрывки в повествовании (напр.: XIV.9), в которых достаточно опустить несколько грубых слов, чтобы получить рассказ, в основе своей благожелательный по отношению к Дионисию, и дело, возможно, даже не в том, что данные Филиста были специально обработаны в откровенно макиавеллиевском духе14. Поэтому есть большой смысл в том, чтобы использовать здесь лишь факты, сообщаемые Диодором, а вот те оттенки, в которые ныне эти факты окрашиваются, и те истолкования, которым ныне они подвергаются, — оставить без внимания.
Если принять эти принципы, то окажется весьма вероятным, что Диодор, например, по сути, ошибочно относит к более ранней дате желание Дионисия стать тираном. Хотя текст предполагает, что такое желание было у него изначально, для всего, что он фактически советует сиракузя- нам в течение первого года (406 г. до н. э.) возобновившегося карфагенского вторжения, можно привести параллели из других периодов сиракузской истории, когда требовалась военная готовность, и особенно очевидным образом — в том курсе, который проводился Гермократом во время афинского нашествия 415-413 гг. до н. э. Дионисий был адептом Гермократа. В высшей степени осторожного рассмотрения требуют несколько других вопросов, но мы должны хотя бы попытаться это сделать.
13 FGrH 556 с комментариями; Manni 1957 (В 71); Zoepffel 1965 (В 133); Pearson 1987 (В 92): 19-30; Sanders 1987 (G 283): 43-71.
14 XIV.8, в конце, — возможно, это как раз такой случай; еще более вероятна такого рода обработка в XIV. 107.4.


158
Глава 5. Сицилия. 4 Ί3—368 гг. до н. э.
По греческим стандартам, в 413 г. до н. э. Сиракузы были довольно большим городским поселением. Фукидид (особенно в VIL58.4) неоднократно выражается в том смысле, что города западной Греции и города Греции материковой отличались своими масштабами. У нас нет никаких количественных данных по населению Сиракуз. Акрагант, несомненно, являлся вторым наиболее крупным городом, и Диодор (ХШ.84.3) приводит для него цифру в 20 тыс. граждан для 406 г. до н. э., 200 тыс. — вместе с чужеземцами15. Фукидид (VL67.2) полагает, что численность гоплит- ского войска у сиракузян превышала 5 тыс., и утверждает, что они имели более 1,2 тыс. всадников; о сравнительном недостатке гоплитов относительно численности населения свидетельствует предложение Гермократа снабдить оружием тех, кто его не имел (Фукидид. VI.72.4; ср.: Полиен.
1.43.1). Вопрос о характере греческого населения Сиракуз далек от ясности. Утверждение Алкивиада (Фукидид. VI. 17.2—3) о том, что население сицилийских городов — это часто меняющаяся по составу сборная толпа, лишенная по этой причине чувства местного патриотизма, необъективно и, видимо, представляет собой явное преувеличение. Для времени Гелона фиксируются значительные перемещения населения, осуществленные в связи с серьезным укрупнением Сиракуз (КИДМIV: 909—910), и еще большие — после падения тирании (.КИДМЧ: 205—213), и этого было достаточно, чтобы в Афинах сложилось мнение, озвученное Алкивиадом. 7 тыс. иностранных наемников, наделенных при Гелоне гражданскими правами, уже давно покинули город (Диодор. XI.72.3—73, 76), а единственная недавняя департация жителей, о которой мы знаем, — это переселение в Сиракузы знатных граждан из Леонтин в 423/422 г. до н. э. (Фукидид. V.4.2-3)16.
Еще более загадочным представляется вопрос о негреческом населении. Хотя Никий уверенно заявляет, а Фукидид подтверждает то мнение, что попытки спровоцировать классовую борьбу в Сиракузах ни к чему не приведут (Фукидид. VI.20.2; VII.55.2), мы всё же слышим о каком-то не- удавшемся рабском бунте в период афинской блокады (Полиен. 1.43.1)17. Соблазнительно отождествить этих рабов с килликириями, которые появились на исторической сцене в 480-х годах до н. э. и которые явно представляли собой какое-то аборигенное население18, хотя в дальнейшем это название уже не встречается. Источники не позволяют отличить их от обычных рабов или от местных жителей сикельского происхождения, находившихся под прямым сиракузским контролем, часть которых переметнулась к афинянам (напр.: Фукидид. VI.88.4)19. Это туземное населе¬
15 Beloch 1886 (А 4): 281—285 — вторая цифра вызывает у автора сомнение; см.: De Waele 1979 (G 156). Данные по Гимере см.: Asheri 1973 (G 103).
16 Текст Диодора (ХШ.18.5) заставляет думать, что к 413 г. до н. э. эти люди еще не были полностью интегрированы в состав сиракузского гражданства.
17 Lewis 1977 (А 33): 28, примеч. 11.
18 Геродот. VÏI.155; Фотий. Словарь, под словом «Килликирии»; Dunbabin 1948 (G 160):
111.
19 См.: Vattuone 1979 (G 317).


Глава 5. Сицилия. 473—368 гг. до н. э.
159
ние не имело особого политического значения, но вполне могло быть опорным с точки зрения социальной структуры. У нас нет почти никаких доказательств, но весьма вероятно, что именно оно занималось сельскохозяйственным трудом и что гражданин Сиракуз (и, разумеется, других сицилийских городов) был меньше связан с землей, которой владел, нежели гражданин афинский. Если это было действительно так, тогда высокую мобильность греческого сицилийского населения понять легче20.
Для Фукидида Сиракузы, с точки зрения их характера и институтов, мало чем отличаются от Афин (VHL96.5; VII.55.2). Демагог Афенагор у Фукидида (VI.35.2) описывается в терминах очень близких к тем, которые применяются к Клеону (Ш.36.6; IV.21.3), и то, что в речи Афенагора сказано в защиту демократии (VI.38—39), звучало бы вполне естественно и в афинских устах. Сиракузский демос выказывал непостоянство ничуть не в меньшей степени, чем демос афинский (VI.63.2). О демократии применительно к этому периоду говорят и Диодор (XI.68.6) с Аристотелем [Политика. 1316а33). Прямых указаний на конституционное устройство немного. Когда прибыли афиняне, здесь имелось пятнадцать стратегов (Фукидид. VL72.4)21. В VI.72.5—73 данная коллегия сокращается до трех человек (включая Гермократа); они должны были получить всю полноту власти (стать автократорами), а народ — принести клятву, которая позволила бы стратегам вести дела так, как они сочтут нужным ради достижения успеха. Это никоим образом не было переворотом. Новые стратеги вступают в должность только в VL96.3; факт принесения клятвы Фукидид не отмечает, а в VI. 103.4 они заменяются тремя новыми стратегами. Очевидно, что последнее слово оставалось за демосом22.
Несмотря на акцент, делаемый Фукидидом на демократии в период афинской блокады, существует солидная литературная традиция о том, что после 413 г. до н. э. имели место более радикальные политические перемены. Аристотель (.Политика. 1304а27) говорит, что успех демоса в войне с Афинами привел к замене умеренной конституции [политии) на демократию. Диодор идет гораздо дальше. В отрывке, определенно заимствованном у Эфора23, он знакомит нас с демагогом Диоклом (ХШ.19.4; Еврикл у Плутарха: Никий. 28.1) и переходит от споров о судьбе афинских пленников к короткому сообщению (ХШ.33.2—3) о том, как позднее этот демагог составил законы для Сиракуз. Дальнейший рассказ, отнесен¬
20 Попытка исследовать экономические отношения Сиракуз с сикелами предпринята в изд.: Ampolo 1984 (G 99). Археологические свидетельства по классическому периоду для сельской местности греческих городов немногочисленны; о земледельческих усадьбах в Камарине см.: Arch. Rep. за 1981—1982: 90.
21 Из VI.41.1 у Фукидида не следует с неизбежностью, что эти стратеги председательствовали в Народном собрании. У Диодора (XI.92.2; ХШ.91.3) председательствуют архонты.
22 Ситуация с командованием изменилась с прибытием спартанца Гилиппа и коринфянина Пифена, но были и новые перемены касательно сиракузских стратегов (VTL46; 50.1; 70.1), каковые реформы специально не поименованы.
23 Barber 1935 (В И): 16^-165.


160
Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. дон. э.
ный к следующему году (XIII.34.6—35), описывает, как Диокл убедил граждан изменить конституцию так, чтобы должностных лиц избирать жребием и чтобы принять новые законы. Данный рассказ, почти определенно принадлежащий самому Диодору24, непригоден в своих деталях, поскольку здесь происходит явное смешение Диокла V в. до н. э. с законодателем архаической эпохи25. Можно говорить лишь о том, что число стратегов опять было увеличено26 и что имеются доводы, доказывающие расширение государственных выплат в то время27.
На Западе после разгрома афинской экспедиции проводились операции по зачистке от афинских союзников. Кампания против Катаны, где имелись уцелевшие афиняне, и Мессаны еще продолжалась во время карфагенского вторжения (Фукидид. УП.85.4; Лисий. XX.24—25; Павса- ний. VTL16; Диодор. ХШ.56.2)28. Меньший интерес Сиракузы выказывали к западной Сицилии, где Селинунт возобновил прерванную войну (Фукидид. VI.6.2) с элимской Сегестой (Диодор. ХШ.43.2—3). Последняя склонялась к примирению, однако Селинунт был жаден до ее земель; всё это обернется серьезными последствиями.
Отмщение Афинам представлялось сиракузянам более важной темой. В конце лета 412 г. до н. э. Гермократ повел двадцать сиракузских и два селинунтских корабля, чтобы помочь добить Афины (Фукидид. Vm.26.1)29. Позднее среди подкреплений с Запада были десять триер из Фурий под командой родосского изгнанника Дориея (Фукидид. VTH.35)30. Сиракузские и фурийские экипажи состояли — что, очевидно, было нетипичным — в основном из свободных людей (Фукидид. УШ.84.2). Сиракузские корабли пригодились не только в военном отношении (Фукидид. УШ.28.2; Ксенофонт. Греческая история. 1.2.10); Гермократ оказался убедительным оратором на переговорах с Тиссаферном (Фукидид. УШ.29, 45, 85). И всё же эта эскадра разделила общее поражение при Кизике весной 410 г. до н. э. [КИДМ V: 601) и должна была восстанавливать
24 Рассказ этот упоминает царя Гиерона, вероятно, фигуру слишком позднюю даже для Тимея, а также события 44/43 г. до н. э.
25 О Диокле архаического времени см.: Beloch 1912—1927 (А 5) 1.1: 350, примеч. 1. В данном рассказе Диодора имеется целый ряд явных анахронизмов, да и описанные законы составлены архаическим языком, вряд ли соответствующим времени Тимолеонта.
26 Даже если бы мы не располагали прямым утверждением (Платон. Письма. Vm.354d) о том, что в Сиракузах перед приходом к власти Дионисия было десять стратегов, можно было бы сделать вывод, что группа из трех стратегов, действовавших в Эгеи- де (напр.: Фукидид. УШ.85.3), являлась частью более широкой коллегии.
27 Меуег 1921 (А 38): 59—60. Выплаты гражданскому войску (Диодор. ХШ.93.2; 95.1), очевидным образом, не сводились к выдаче нормы продовольствия.
28 Giufîrida 1979 (G 184). В дальнейшем, в 413-412 гг. до н. э., Фурии, где в 413 г. до н. э. проафинская партия добилась успеха (Фукидид. УП.ЗЗ.б; 57.11), изгнали под сиракузским давлением триста ораторов, писавших на аттическом диалекте, включая Лисия ([Плутарх]. Моралии. 835D).
29 Тридцать пять триер у Диодора (ХШ.34.4), очевидно, включают вернувшиеся шестнадцать пелопоннесских кораблей, о которых говорится у Фукидида (УШЛЗ).
30 В 411 г. до н. э. прибыло какое-то неуказанное количество триер из Фурий и Локр (Фукидид. \ТП.91.2; М—L Nq 82).


Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
161
свои корабли в Антандре (Ксенофонт. Греческая история. 1.1.26). Именно туда, очевидно, прибыли из дома новости, что Гермократ и его коллеги подвергнуты изгнанию (Ксенофонт. Греческая история. 1.1.27; Диодор. ХШ.63.1). Нет оснований относить «Диоклов переворот» к столь позднему времени. Если сиракузяне ждали быстрого успеха, а вместо этого спустя два года услышали о потере флота, их недовольство вполне объяснимо. Гермократ противился предложениям, исходившим от командиров кораблей и сводившимся к тому, чтобы проигнорировать свое смещение, но продолжал возглавлять флот до приезда преемников, вставших в конце 410 г. до н. э. в Милете во главе восстановленного флота. Весной следующего года с родины прибыли еще пять триер (Ксенофонт. Греческая история. I.2.8)31. Все они отлично сражались в битве при Эфесе летом 409 г. до н. э. (КИДМУ: 603); сиракузяне получили дома налоговые привилегии, а селинунтцы, «после того, как их город был разрушен», — еще и сиракузское гражданство (Ксенофонт. Греческая история. 1.2.10). Вскоре после этого сицилийцы ушли из Эгеиды — другие дела призвали их вернуться домой.
Всё это, основанное на хронологии, обсуждаемой в КИДМУ: 626— 628, позволяет заключить, что карфагенская угроза не казалась в Сиракузах сколь-нибудь важной, когда в начале 409 г. до н. э. были отправлены еще пять дополнительных триер, но еще и о том, что известие о падении Селинунта достигло Эгеиды, скорее всего, к июню. Из этого следует, что подготовка карфагенян к вторжению, описанная у Диодора в ХШ.43—44, относится к 410 г. до н. э. и что годом вторжения, когда подверглись разрушению Селинунт и Гимера, был 409-й32.
Вообще считается (КИДМТУ: 916, а также гл. 16 там же), что в годы, наступившие после битвы при Гимере в 480 г. до н. э., Карфаген временно отступил в тень на средиземноморской арене. В Сицилии карфагеняне были заперты в трех своих поселениях в северо-западном углу — в Мотии, Солунте и Панорме33, сохраняя узы дружбы, видимо, с элимской Сегестой, а также, возможно, с Селинунгом34. С греческой Сицилией велась торговля, лучше всего зафиксированная для Акраганта, который
31 Командиры этих кораблей были среди тех, кто заменил Гермократа в 414 г. до н. э. (Фукидид. VI. 103.4); в политическом отношении они могли считаться более надежными.
32 Гипотеза о том, что некий интерполятор Ксенофонта в 1.1.37 «Греческой истории» датирует падение Селинунта аттическим 409/408 г. до н. э., не доказана и не имеет особого значения. См. также: Меуег 1921 (А 38): 64—65 (автор останавливается на 409 г. до н. э., используя ошибочную эгейскую хронологию), а также: Beloch 1912—1927 (А 5) П.2: 255— 256 (автор использует правильную эгейскую хронологию, но событие это датирует 408 г. до н. э.).
33 Нет доказательств того, что до этого времени Карфаген имел лишь самый общий контроль над данными поселениями: Меуег 1921 (А 38): 69; Finley 1979 (G 164): 64; Whittaker 1978 (G 91); самое полное исследование: Hans 1983 (G 30).
34 В 480 г. до н. э. Селинунт занимал карфагенскую сторону (Диодор. XI.21.4—5; ХШ.55.1), но Гескон, изгнанный из Карфагена после разгрома его отца Гамилькара при Гимере, нашел здесь радушный прием (Диодор. ХШ.43.5). Неясно, насколько глубоким было пунийское влияние в Селинунте до 409 г. до н. э.; см.: Arch. Rep. за 1976—1977: 74.


162
Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
обменивал свои урожаи оливок и, возможно, винограда на богатства Ливии. Непросто установить, что это были за богатства; вероятно, в состав главной монеты Акраганта входило испанское серебро35. Многолюдные поселения карфагенских купцов в Сиракузах и в других местах греческой Сицилии, засвидетельствованные для 397 г. до н. э. (Диодор.
XIV.46), могли появиться только после карфагенского успеха 409—405 гг. до н. э., но греческие колонисты в Карфагене, о которых говорит Диодор в XIV.77.5, могли существовать там уже в течение некоторого времени. В политическом отношении Карфаген остается спокойным; о какой-то стычке свидетельствует единственный трудный для понимания намек (Диодор. XI.86.2)36. Похоже, некоторые афиняне уже давно имели Карфаген в виду в качестве объекта своей интервенции (Аристофан. Всадники. 1302—1304; Плутарх. Перикл. 20.4);37 Гермократ в 415 г. до н. э. предлагал сыграть на страхе Карфагена перед Афинами, чтобы получить от него помощь, не считая, очевидно, карфагенскую угрозу столь же серьезной, как и афинскую (Фукидид. VI.34.2). И всё же именно Афины, а не Сиракузы, пытались заручиться карфагенской поддержкой в 415-413 гг. до н. э. (Фукидид. VI.88.6).
Нет сведений о каких-либо событиях, которые позволяли бы думать о том, что сиракузским операциям в северо-восточной Сицилии и в Эгеиде мешала какая-то карфагенская угроза. Селинунт, по-прежнему полагавшийся на свои услуги Карфагену в 480 г. до н. э., не заботился о городских стенах (Д иодор. ХШ.55.7)38, воплощая в жизнь тщательно продуманную программу храмового строительства39. Если Сегеста и пыталась заполучить помощь Карфагена против Селинунта в 416 г. до н. э. (Диодор. ХП.82.7; у Фукидида нет такой информации), то в этом она не преуспела. Поэтому удивительно, что новая просьба, последовавшая в 410 г. до н. э., была встречена более дружелюбно (Диодор. ХШ.43.4—5). Карфагенская герусия, как нам рассказывают, страстно желала заполучить некий прекрасно расположенный город (не очевидно, что имеется в виду Сегеста), но боялась реакции Сиракуз. Главный акцент у Диодора сделан на отношении к этому вопросу Ганнибала, тогдашнего главы дома Магонидов, внука Гамилькара, погибшего при Гимере в 480 г. до н. э. [КИДМIV:
35 Кгаау 1976 (В 200): 226. Обратите также внимание на акрагантскую перечеканку карфагенских монет: Jenkins 1974 (G 201): 24—25.
36 См.: КИДМ V: 212, примеч. 10. Не исключено, что упоминание Лилибея здесь у Диодора является анахронизмом и на самом деле относится к Мотии (ср.: Диодор. V.9.2j, но остается непонятым, в чем тут дело.
37 Treu 1954/1955 (G 86): 45-49 — автор считает — возможно, правильно, — что заявление о Карфагене как об одной из целей афинской экспедиции в 415 г. до н. э. на самом деле являлось просто жупелом, которым Алкивиад пугал спартанцев (Фукидид. VI.90.2), но дело в том, что данное заявление Фукидид принимает всерьез (VI. 15.2).
38 О стенах Селинунта см.: Di Vita 1984 (G 158); Arch. Rep. за 1987—1988: 145—146. О плане города см.: Rallo 1984 (G 273); Di Vita 1984 (G 159).
39 О храмовом строительстве в Селинунте см.: Berve, Gruben 1962 (J 5): 421—432; Lawrence 1983 (J 22): 151—155. Нет никакого согласия насчет того, что конкретно имеется в виду в важном тексте М—L Nq 38 относительно активности Селинунта в V в. до н. э.


Глава 5. Сицилия. 473—368 гг. до н. э.
163
913—916), каковое отношение, естественно, характеризовалось враждебностью к грекам и сильным желанием смыть семейное унижение. Положение, занимаемое им в государстве, до конца не ясно. Он был «баси- левсом согласно законам». Непонятно, что здесь имеется в виду40, но данный статус следует отличать от обязанностей полководца, которые он теперь исполнял. С большей определенностью можно говорить о том, что Магониды были наследственными полководцами начиная с VI в. до н. э.41. Один нюанс в формулировке этого назначения, а именно «если возникнет необходимость вести войну», заставляет думать, что герусия, видимо, надеялась, что начинать боевые действия не потребуется. Дипломатические переговоры 410 г. до н. э. (Диодор. ХШ.43.6—7) привели не только к появлению в Селинунте партии мира (Там же. 59.3). Вполне вероятно, что изначально они представляли собой попытку изолировать Селинунт и удержать в стороне Сиракузы; даже в 409 г. до н. э. Ганнибал вытащил свои корабли на берег, чтобы не создать у сиракузян впечатления, будто бы он имеет какие-то планы на их счет [Там же. 59.5)42. Хотя Сиракузы предложили Селинунту какую-то помощь [Там же. 44.4—5), они, отравив в начале 409 г. до н. э. на Этну дополнительно пять триер, проявляли, похоже, ту же самонадеянность, какая была у них в отношении Афин в 415 г. до н. э.
Кажется, универсальным правилом было то, что любая крупная карфагенская экспедиция готовилась по меньшей мере один год, и всё, чем Ганнибал располагал в 410 г. до н. э., это 5 тыс. ливийцев и восемьсот кампанцев [Там же. 44.2)43. Об этих кампанцах, приход которых предвещал будущую историю Сицилии, сказано, что они были наняты сицилий¬
40 Обычно считается, что слово «басилевс» здесь означает, что он был одним из суф· фетов (родственное древнееврейскому слову «судья») (из недавних изд.: Huss 1985 (G 39): 458—466), и имеются весомые свидетельства в пользу того, что в рассматриваемое время эта последняя должность уже существовала. Ж. Пикард (с. 436 наст, изд.) справедливо сомневается в отождествлении басилевсов и суффетов; первый, кто выступил с утверждением, что в Карфагене существовала двойная царская власть, это Аристотель (Политика. 1272637 слл.), указавший, что карфагенский вариант предпочтительней спартанского, поскольку здесь цари не принадлежат к каким-то конкретным семьям; если «царская власть» также была годичной, Аристотель, скорей всего, сказал бы об этом. Поскольку греки смотрели на карфагенские институты греческими глазами, это лишь весьма вероятное предположение и не более того; см.: Weil 1960 (В 123): 246—254; Seston 1967 (G 79). Без новых источников разобраться в этом вопросе не представляется возможным.
41 Обычно считается (напр.: Warmington 1964 (G 90): 60-61), что этот пост они потеряли вскоре после поражения при Гимере, в то время, когда была учреждена особая комиссия для контроля над военачальниками и для ограничения их произвола (Юстин. XIX.2.5—6). Л. Морэн (Maurin 1962 (G 48)) — с ним соглашается В. Хусс (Huss 1985 (G 39): 464) — доказывает, что потеря поста случилась лишь вскоре после поражения и самоубийства Гимилькона в 396 г. до н. э. (см. далее, с. 183 насг. изд.), но неоправданно игнорирует свидетельство существования полководцев из дома Магонидов даже и после Гимилькона; см.: Picard G.Ch., С. 1970 (G 75): 125—129; впрочем, см. с. 442 сл. наст. изд.
42 См.: Hans 1983 (G 30): 53-55.
43 Наиболее полное изложение всех войн с Карфагеном, о которых говорится в насг. гл., см. в изд.: Huss 1985 (G 39); в хронологических деталях мы здесь не всегда следуем за этим автором.


164
Глава 5. Сицилия. 4Ί3—368 гг. до н. э.
скими халкидянами в подмогу афинянам44. Этих кампанцев оказалось достаточно, чтобы сохранять Селинунт в игре, пока Ганнибал готовил флот и собирал более крупные силы иберийцев, граждан и ливийцев, которые появились в 409 г. до н. э. [Там же. 44.6; 54)43  46. И в данном случае, и позднее карфагенские войска были разделены на две части в совершенно негреческом стиле, на силы передовой линии и те, которые можно было бы использовать при подходящем случае. Осадные машины сделали пролом в находившихся в пренебрежении стенах, и штурмовые отряды вошли в город всего лишь спустя девять дней [Там же. 56.5)40. Диодор рисует очень жестокую картину, однако недостроенные храмы разрушены не были, только ограблены, а выжившим селинунтцам позволили остаться в городе и возделывать землю, уплачивая Карфагену дань [Там же. 59.3).
Неизвестно, предлагала ли Гимера помощь Селинунту, но, в любом случае, ничего не могло удержать Ганнибала от отмщения за поражение своего деда. Когда он двинулся к северному побережью, опять двумя колоннами, к нему присоединились местные сикелы и сиканы, общим числом 20 тыс. (согласно Диодору), мечтавшие, очевидно, избавиться от греческого контроля. Греческая Сицилия, которая недооценила карфагенское осадное искусство, теперь испытывала большую тревогу. Гела и Акрагант надеялись на Сиракузы. Три тысячи сиракузян прибыли в Акрагант к моменту падения Селинунта, а в Гимере Диокл теперь сконцентрировал 4 тыс. воинов. Состоялся какой-то безрезультатный бой, а из Эгеиды пришел флот, но Диокл пал духом. Страшась, что карфагеняне могут отплыть против незащищенных Сиракуз, он решил эвакуироваться из Гимеры. Диокл уходил так быстро, что даже не похоронил павших сиракузян, совершив тем самым серьезный политический промах, но он всё же не успел вернуться к кораблям, чтобы вывезти население Гимеры до ее падения47. Ганнибал казнил 3 тыс. пленников, искупая позор 480 г. до н. э., распустил войско (кампанцы были недовольны, потеряв своего казначея) и вернулся домой. Он, очевидно, исполнил всё запланированное на данную кампанию, продолжавшуюся всего три месяца48. Греческие города оказались совершенно неспособны его остановить.
44 Фукидид о кампанцах ничего не знает; этруски и япиги, упомянутые Фукидидом в Vn.57.ll (ср.: 33.4), к ним не относятся. О кампанцах этого периода см.: Frederiksen 1968 (G 171), прежде всего с. 12-13; 1984 (G 173): 106.
45 Согласно Эфору, у него было шестьдесят длинных кораблей и 1,5 тыс. транспортных судов, осадные машины, 200 тыс. пехоты и 4 тыс. всадников, согласно Тимею — «не более 100 тыс. человек». По Диодору (ХШ.58.1), на карфагенской стороне были какие-то загадочные греки.
46 См.: Di Vita 1984 (G 158): 76-79.
47 Asheri 1973 (G 103). О данных археологии, которые, как утверждается, свидетельствуют о разрушении Гимеры, см.: Arch. Rep. за 1987—1988: 139 (Tusa 1984—1985 (G 311): 629).
48 Срок указан интерполятором (переписчиком, делающим вставки в текст. — А.З.) Ксенофонта (Греческая история. 1.1.37); может быть, эта вставка взята из Тимея, чьим данным о численности войска следует интерполятор?


Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
165
С этого времени монеты Селинунта и Гимеры исчезают, хотя монеты Эгесгы и Эрикса, возможно, еще выпускаются какое-то короткое время. Монеты Панорма, имеющие сугубо греческий вид, продолжают имитировать сиракузские образцы, но получают пунийскую надпись «ZIZ»49.
Оставив флот в конце 410 г. до н. э., Гермократ присоединился к Фар- набазу (см. также: КИДМ V: 594). Источники (Ксенофонт. Греческая история. 1.1.31, Диодор. ХШ.63) наводят на мысль, что он сразу же начал готовиться к возвращению в Сицилию, но, согласно поздней эгейской хронологии, Гермократ и его брат Проксен оставались в Эгеиде еще в конце 408 г. до н. э., готовясь отправиться с посольством к персидскому Царю (Ксенофонт. Греческая история. 1.4.1—З)50. Это предполагает, что в 408 г. до н. э. на Сицилии ничего не произошло и что кажущаяся непрерывность между рассказами у Диодора в ХШ.62 и ХШ.63 обманчива. В этом году до Гермократа доходило достаточно известий, показывавших, что у него есть шанс найти себе место на Сицилии, может быть, даже в Сиракузах, где режим Диокла теперь частично дискредитировал себя.
С помощью, полученной от Фарнабаза, он вернулся на Сицилию, набрал тысячу наемников, добавил к ним тысячу гимерцев и, после попытки вернуться в Сиракузы, закрепился в Селинунте. Здесь он нарастил свои силы до 6 тыс., грабил земли, находившиеся в руках карфагенян, и создал угрозу для Мотии и Панорма. Когда эти новости дошли до Сиракуз, отношение к нему здесь переменилось (Диодор. ХШ.63, продолжение в: 75). Первым делом он собрал непогребенные кости сиракузян, павших при Гимере, и отослал их в Сиракузы, чтобы обесчестить Диокла; сам же Гермократ, с безупречностью соблюдая правила приличия, ждал на границе дальнейшего развития событий. Кости были приняты, Диокл изгнан, однако Гермократа не позвали: некоторые сиракузяне опасались установления тирании. Чуть позже друзья пригласили его, и он, пытаясь силой проложить себе путь в город, был убит. Те из его сторонников, кто не погиб, либо подверглись изгнанию, либо сами распустили слух о собственной гибели. У нас нет никаких причин отрицать патриотизм Гермократа, но он, похоже, всегда пользовался поддержкой лишь меньшинства; даже представителей аристократии беспокоила возможность установления тирании51.
49 Так доказывается в работе: Jenkins 1971 (G 201); см.: Кгаау 1976 (В 200): 227—228, но автор выказывает большой скептицизм по поводу принадлежности Z/Z-монет Панорму; см.: Lo Cascio 1975 (G 45) (приписывает их всей эпикратии в целом (т. е. карфагенским владениям на Сицилии. — А.З.)); Tusa Cutroni 1983 (G 314—315), а также тот же автор в изд.: Manni et al. 1982—1983 (G 225): 213—236; Gandolfo 1984 (G 178). Обратите внимание на: Jenkins 1974 (G 201): No 36 QR THDSTMHNT— очевидно, карфагенская монета, чеканившаяся для кампаний 410—390 гг. до н. э.
50 Эгоспотамы, при которых Гермократ будто бы сражался (Полибий. ХП.25 к 11), указаны ошибочно вместо Киноссемы. Обсуждение хронологии его возвращения с несколько иными выводами см. в изд.: Seibert 1979 (С 75): 238—241 и примеч. 124 на с. 558.
51 В целом см.: WesÜake 1958-1959 (G 322); Sordi 1981 (G 297).


166
Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
Греческие источники полностью затемняют вопрос о карфагенской политике, полагая, что она всегда была направлена на покорение всего острова, и игнорируя разрыв в два с половиной года между событиями при Гимере и следующими карфагенскими действиями52. Успехи 409 г. до н. э., несомненно, разожгли аппетиты, а операции Гермократа показали, что безопасность карфагенской эпикратии далеко не обеспечена. Ганнибал был переизбран, хотя из-за его преклонного возраста ему в помощь дали Гимилькона, принадлежавшего к той же семье; была проведена большая вербовочная кампания, включая набор новой группы кампанцев (Диодор. ХШ.80). Военно-морской компонент был усилен — с явным учетом сиракузских возможностей53. В самом деле, в 406 г. до н. э. Сиракузы действовали более энергично; флот из сорока триер был послан даже к Эриксу и прибыл туда фактически без всяких помех со стороны Ганнибала. Сиракузы разослали послов по всей Сицилии, а также в Италию, откуда пришла определенная помощь, а также в Спарту, откуда, что неудивительно для 406 г. до н. э., подмоги не последовало. Из одного безнадежно фрагментированного текста (IG F.123 = М—L № 92) выясняется, что Карфаген обратился к Афинам и был там выслушан по меньшей мере с сочувствием; Афины не имели возможности оказать помощь, но должны были радоваться тому, что Сиракузы опять увязают в новых проблемах.
Ни у кого не вызывает сомнения, что первой целью теперь должен был стать Акрагант — самая великолепная награда, — находившийся на пике процветания (см.: КИДМIV: 917—919; V: 222—224). Хотя во время афинского вторжения этот город сохранял нейтралитет, в 409 г. до н. э. он явно выполнял роль базы для оказания помощи Селинунту; судьба последнего потрясла акрагантцев, которые проявили большое великодушие к его спасшимся жителям (Диодор. ХШ.58.3). Акрагант отверг предложенные условия и нанял Дексиппа, спартанского командира наемников, 1,5 тыс. греков, а также восемьсот кампанцев, распущенных Ганнибалом. Карфагенское войско, разделенное, как обычно, на две части, почти сразу было поражено «чумой» (так условно называется неизвестная эпидемия. — А.З.), которая унесла жизнь престарелого Ганнибала; даже сами карфагеняне думали, что это была кара за то, что он покусился на могильный памятник Ферона. Сиракузское войско под командой Дафнэя, получив подкрепления из Италии и Мессаны, пополнилось по пути отрядами из Камарины и Гелы, доведя свою численность до 30 тыс. пехоты и 5 тыс. конницы, имея поддержку флота из тридцати кораблей. Победа над карфагенским резервом, однако, не привела к решительным действиям, а желание войска сделать вылазку из Акраганта было проигнорировано; четырех акрагантских стратегов забили камнями, а Дексипп
52 Греческие историки допускают, что для подготовки новой экспедиции карфагенянам потребовалось некоторое время, но не вызывает никакого сомнения, что промежуток этот был значительным.
53 Указанное усиление следует констатировать в том случае, если сорок и пятьдесят кораблей у Диодора в ХШ.80.6—7 — это разные эскадры.


Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. дон. э.
167
начал терять популярность. Данная стратегия необязательно была ошибочной;54 среди карфагенян начался голод, и они не проявляли особого желания давать генеральное сражение. Ключевым фактором было господство на море, но оно было утрачено из-за случайного инцидента, случившегося с сиракузским конвоем, перевозившим зерно в Акрагант. Ги- милькон вызвал свой флот из Панорма и Мотии и одержал победу в морском бою. Теперь голод угрожал уже Акраганту, и кампанцы в очередной раз переметнулись на другую сторону. Италийские союзники отправились на родину; общее мнение сошлось на том, что Акрагант удержать невозможно и что всему населению лучше уйти в Гелу. Эвакуация была проведена лучше, чем в Гимере; позднее акрагантцы осядут в Леон- тинах, покинутых жителями после 423 г. до н. э. Осада Акраганта продолжалась восемь месяцев (Диодор. ХШ.91.1 (Эфор?); семь — по Ксенофонту [Греческая история. 1.5.21 (Тимей?)) и закончилась незадолго до зимнего солнцестояния 406 г. до н. э. Гимилькон перезимовал в Акраган- те, пока составлялась опись громадной добычи.
Повсюду в Сицилии началась паника: некоторые бежали в Сиракузы, другие — даже в Италию. Представители акрагантцев прибыли в Сиракузы и были там очень красноречивы относительно вины своих собственных стратегов, а также, как нам сообщают, подвергли критике выбор сиракузянами вождей. Рассказывают, что на народном собрании в Сиракузах никто не был готов взять слово, за исключением Дионисия, молодого человека двадцати пяти лет или около того (Цицерон. Тускуланские беседы. V.20.57; ср.: Эфор, FGrH 70 F 218), который принимал участие в последней попытке Гермократа совершить переворот. Происхождение Дионисия неясно;55 согласно наиболее достоверному рассказу, он отправлял какую-то незначительную канцелярскую должность56.
Атака Дионисия на стратегов отнюдь не говорит о том, что его позиция была противоположна гермократовской. Просто, ощутив необходимость широкой поддержки, он стал проводить демагогическую линию: стратеги — подкуплены; другие сильнейшие граждане — пособники олигархии, поэтому следует избрать новых стратегов, не из числа знатных, а из тех, которые являются настоящими демократами (Диодор. ХШ.91; ср.: Аристотель. Политика. 1305а26 — Дионисий нападает на Дафнэя и на богатых). Должностные лица попытались наложить на него штраф (поскольку формально он нарушил закон, предложив подвергнуть стратегов наказанию немедленно, не дожидаясь судебного решения. — А.5.), но
54 Текст Полнена (V.7a) показывает, что некоторые были высокого мнения о Дафнэе.
55 Все источники говорят, что его отец носил имя Гермократ, хотя внимание на этом особо не заостряют, но вполне вероятно, что звался он Гермокритом, как и один из сыновей Дионисия (Tod No 133, строка 20); приемный отец, Гелорид, появляется позднее.
56 Цицерон (Указ, соч.) приводит смутный, но благосклонный рассказ о его семье и положении, но все источники, даже относящиеся к IV в. до н. э. (Исократ. V.65), помещают его на весьма низкую социальную ступень. Демосфен (XX. 161) — первый, кто свидетельствует о мелкой должности писаря; ср.: Диодор. ХШ.96.4; XIV.66.5; Полиен. V.2.2 («секретарь при стратегах»).


168
Глава 5. Сицилия, 413—368 гг. до н. э.
тут богач Филист, будущий историк, заявил, что готов выплатить все штрафы, которые в течение дня наложат на Дионисия. Демос, итак уже раздосадованный тем, как велась война, все-таки избрал новых стратегов, включая Дионисия, который, однако, пытался вызвать недоверие к своим коллегам и отказывался принимать участие в совместных с ними совещаниях. На следующих народных собраниях он внес и добился принятия предложения о возвращении изгнанников. Это предложение оказалось как нельзя кстати, поскольку государство в данное время находилось в чрезвычайно критической ситуации, хотя основную выгоду от этого предложения должны были получить те, кто по-прежнему принадлежал к партии Гермократа57.
Отказ Дионисия заседать вместе с остальными стратегами, если эта информация аутентична, привел к тому, что ему поручили индивидуальное командование в Геле, охраной которой в тот момент занимался спартанец Дексипп, находившийся на сиракузской службе. Прибыв туда, Дионисий обнаружил город в состоянии внутренней смуты — стасиса; он поддержал демос, а богатых граждан осудил на смерть, чтобы конфисковать их имущество: за счет вырученных средств он рассчитался с наемниками гарнизона, а пришедшим с ним сиракузянам пообещал заплатить в двойном размере. Революционная Гела отправила в Сиракузы послов ради восхваления Дионисия, но вот с Дексиппом, в отличие от победившего гелосского демоса, отношения у него не заладились; вернувшись домой, Дионисий с удвоенной энергией стал нападать на самых главных предателей (мишенью Дионисия были прежде всего стратеги, а также другие высшие должностные лица. —А.З.). Он заявил: вестник Гимиль- кона сообщил ему, что другие стратеги подкуплены; поэтому Дионисий не желает оставаться единственным верным своему государству стратегом и лучше откажется от должности; к тому же весьма вероятно, что в городе шныряют какие-то пунийские шпионы, которые выясняют, на каких условиях Карфаген может купить нужных людей.
Следующий отрезок диодоровского текста (ХШ.94.5—96), лишенный характерных для этого источника настойчивых утверждений, что Дионисий уже нацелился на тиранию, можно обоснованно понимать как гер- мократовскую программу военных реформ. Предложение об отставке коллегии десяти стратегов и о замене ее Д ионисием в качестве стратега с неограниченными полномочиями (стратега-автократора) было обосновано ссылкой на историю с Гелоном как на некую удачную модель. Мы не знаем, занимал ли Гелон когда-нибудь в реальности такой пост, но в 405 г. до н. э. в это легко могли поверить58. Гораздо более недавним прецедентом было предложение Гермократа (Фукидид. VL72.5) заменить колле¬
57 Сам тон источника заставляет думать, что всё это было частью уже разработанного плана по установлению тирании; изгнанники были бы рады получить назад свое имущество, вернуть свои земли, погубить своих врагов, а из благодарности они готовы были поддержать Дионисия в роли тирана.
58 Caven 1990 (G 134): 56 — автор полагает, что всё это было придумано друзьями Дионисия.


Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
169
гию, состоявшую из пятнадцати человек, тремя сгратегами-автократора- ми, и тот подтекст, согласно которому предполагалось наделить Дионисия единоличной властью, следует смягчить, если принять утверждение, содержащееся в кн. УШ платоновских «Писем» (353а) (откуда, возможно, происходит информация Плутарха: Дион. 3), что вместе с Дионисием стратегом был назначен Гиппарин — в качестве советника и более старшего по возрасту59. Видное положение Гиппарина на тот момент подтверждается Аристотелем (Политика. 1306а1), называющим его среди распутных аристократов, которые либо сами захватили тираническую власть, либо поддерживали в этом деле других. Принимая во внимание назначение Диона и Мегакла совместными стратегами-автократорами после падения тирании в 357 г. до н. э. (Плутарх. Дион. 29.4), вполне может статься, что источник Диодора тенденциозным образом нарочито упростил ситуацию.
Первым делом Дионисий повысил жалованье воинам вдвое. Вторым был приказ всем гражданам до 40 лет прибыть с оружием в Леонтины. Помимо того, что там удобно было собрать войска (где уже находились беженцы, и не только акрагантские), по-видимому, имело смыл осуществить переподготовку воинов вне комфортных домашних условий. В Леонтинах, как нам сообщается, Дионисий заявил о раскрытии заговора против себя и сделал классический ход — потребовал личную охрану60. Поскольку ему дали шестьсот телохранителей, ни больше и ни меньше, то есть стандартное число для сиракузского элитного отряда в V в. до н. э. (Диодор. XL76.2, Фукидид. VI.96.3), нет нужды видеть в этом что-то зловещее, а последовавший затем набор более тысячи граждан, лишенных денег, но отважных душой, и наделение их дорогостоящим оружием следует логике предложений Гермократа (Фукидид. VI.72.4), имевших целью увеличить количество гоплитов. То, что Дионисий по-дружески разговаривал с наемниками, поменял людей на командных должностях и отослал назад в Грецию Дексиппа, вряд ли объясняется страхами, что этот последний вернет сиракузянам свободу; нет серьезных оснований думать, будто бы при Дексиппе командиры отличались какими-то военными талантами. Дальнейшую концентрацию сил, призванных из Гелы и других мест, также нельзя назвать неразумным шагом. Самая трудная для интерпретации фраза является при этом ключевой: после возвращения в Сиракузы Дионисий разбил лагерь в гавани, открыто провозгласив себя (или показывая себя) тираном (ХШ.96.3); возможно, от нас ускользает какой-то нюанс, связанный с Гелой. Ко всему этому сиракузяне могли относиться одобрительно, поскольку город кишмя кишел наемниками, а карфагенян граждане боялись. Еще два характерных факта становятся более понятными, если объяснять их как проявление триумфа гер- мократовской партии. Дионисий женился на дочери Гермократа и выдал
59 Это утверждение считают фальсификацией следующие авторы: Niese 1905 (G 244): 883; Sanders 1979-1980 (G 282): 79-80. Мнение о том, что было более двух стратегов, см. в изд.: Caven 1990 (G 134): 56.
60 Ср. несколько отличный рассказ у Аристотеля [Политика. 1286635—40).


170
Глава 5. Сицилия. 4Ί3—368 гг. дон. э.
свою сестру за брата Гермократовой жены. Было созвано народное собрание, на котором поставлен вопрос о смертной казни Дафнэя, а также Демарха, бывшего одним из стратегов, сменивших Гермократа в 410 г. до н. э. (Фукидид. УШ.85; Ксенофонт. Греческая история. 1.1.29). Враждебный по отношению к Дионисию источник61 не скрывает, что в данном случае использовались конституционные формы.
Дионисий, по всей видимости, был прекрасным организатором; менее успешно он действовал как военачальник. В начале лета 405 г. до н. э. Ги- милькон разрушил Акрагант (Диодор. ХШ. 108.2) и обратился против Гелы, которая храбро оборонялась. Дионисий, получив подмогу из Италии, пришел с 30 тыс. пехотинцев и тысячей всадников (если основываться на более низких цифрах, приводимых Тимеем), а также с пятьюдесятью триерами, которые он использовал как охранение сухопутного войска и с помощью которых пытался перекрыть карфагенянам снабжение. Через двадцать дней он отважился на более решительные действия, но чересчур сложно организованная атака тремя колоннами не удалась из-за медлительности отряда, которым командовал сам Дионисий, при прохождении через город. Хотя понесенные потери вряд ли были чересчур большими, на совещании с друзьями возобладало мнение, что для генерального сражения место неудобно, по причине чего решили оставить и Гелу, и Камарину, хотя очевидных резонов для такого ухода не было62.
Войска были взбешены и, очевидно, подозревали измену. Такие настроения сильнее всего проявились среди сиракузских всадников, принадлежавших к высшему классу. Некоторые из них помчались во весь опор на родину, ограбили дом Дионисия и так надругались над его женой, что она покончила самоубийством (Плутарх. Дион. 3.2). С сотней верных всадников и шестьюстами отборными воинами Дионисий спешно прибыл в город и подавил бунт; те из мятежной конницы, кто уцелел после учиненного Дионисием избиения, удалились в Этну (Диодор. ХШ. 113.3, cp.: XTV.7.7). Основная часть войска прибыла на следующее утро, но граждане Гелы и камаринцы сильно гневались на Сиракузы, что вполне естественно, и присоединились к разросшемуся поселению в Леон- тинах.
Рассказ прерывается из-за лакуны в имеющихся у нас рукописях Диодора. Очевидно, в карфагенском лагере снова вспыхнула «чума» (Диодор. ХШ. 114.2), вынудившая Гимилькона отправить в Сиракузы веспш-
61 В рассказе Диодора не обнаруживается явной связи с соответствующими фрагментами Филиста (FGrH 556 F 57—58) и Тимея (FGrH 566 F 29, 105), и у Эфора отсутствует материал, имеющий отношение к делу.
62 Если синхронизм между событиями в Геле и в Тире, на чем настаивает Тимей (будто бы захват статуи Аполлона карфагенянами в Геле и торжественная процессия в честь этой статуи, которую грею! провели в Тире после взятия этого города Александром, произошли в один день и в один час. — А.З.), действительно имел место, тогда Гела пала в августе месяце; см.: Арриан. Анабасис. П.24.6 (Beloch 1912—1927 (А 5) П.2: 257 сл.). Топография осады Гелы исследована в изд.: Adamesteanu 1956 (G 92). Caven 1990 (G 134): 59— 72 — автор предпринимает попытку полной реконструкции планов Дионисия.


Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
171
ка. Каким бы тяжелым ни было его положение, он выдвинул весьма жесткие условия мира (Диодор. ХШ.114.1; SdA 210): Карфаген сохраняет за собой все свои сицилийские владения, а также получает земли элимов и сиканов63; в Селинунте, Акраганте, Гимере64, Геле и Камарине могло быть сохранено полисное устройство, но их жители не имеют права возводить стены и должны платить Карфагену дань; Леонтины, Мессана и сикелы сохраняют автономию; сиракузяне остаются под властью Дионисия65. Последний вряд ли мог принять это как окончательное решение, но должен был радоваться возможности реорганизовать и перегруппировать свои силы. То, что из-за страшных потерь от эпидемии Гимилькон вынужден был довольствоваться лишь самыми важными достижениями и отказаться от проведения дальнейших рискованных операций против Сиракуз силами истощенного войска, в специальных пояснениях не нуждается. Благодаря Гимилькону карфагенское могущество в Сицилии, вне всякого сомнения, достигло своей кульминации.
Мы выявили определенные позитивные аспекты первого прихода к власти Дионисия, но бессмысленно сомневаться, что в дальнейшем он был самым настоящим монархом. Некоторые поистине радикальные меры, которые будут рассмотрены в следующем параграфе, датируются Диодором временем сразу после заключения мира. Если это так, то к данному моменту Дионисий уже прочно обосновался в Сиракузах. Мятеж всадников, конечно, сильно его напугал, а вскоре после заключения мира вспыхнул еще более опасный бунт, во время которого, как сообщается, Дионисий чуть было совсем не пал духом; в дальнейшем друзья наперебой убеждали его в том, что «тирания — это отличная защита». Весьма вероятно, что отпор, с которым он сталкивался, должен был только усиливать его волю к владычеству, к тому же, как говорил Перикл в другом контексте (Фукидид. П.63), отказ от тирании чреват большими опасностями. В известном смысле формальное признание Дионисия приходит тогда, когда после окончания войны в Греции один спартанец и один коринфянин прибыли в Сиракузы для выяснения обстановки в надежде на помощь, которую не смогли получить в 406 г. до н. э. (Диодор. XIV. 10; ср.: 70.3), и решили поддержать Дионисия66. Около 400 г. до н. э.
63 См. по поводу этого пункта договора: Anello 1986 (G 101): 115—121.
64 Гимера уже была заменена Фермами (это была карфагенская колония. — A3.), расположившимися недалеко от старого города, в 10 км к западу от него (Диодор. ХШ.79.8).
65 То, что он был лично поименован в тексте договора, выглядит неправдоподобным. См.: Freeman 1891—1894 (G 174) Ш: 579—586, с Приложением XXXI; Caven 1990 (G 134): 76.
66 Эта история связана с часто постулируемым, но вызывающим сомнения разоружением сиракузских граждан и решением полагаться в дальнейшем лишь на отряды наемников; переход на такой принцип комплектования войска вряд ли носил столь абсолютный характер, как это иногда утверждается (см., напр.: Диодор. XIV.44.2). У Дионисия имелись также контакты с Лисандром, который, возможно, даже нанес ему визит (Плутарх. Лисандр. 2.7—8; высокая вероятность такого визита принимается в изд.: Caven 1990 (G 134); 84; однако см.: Sansone 1981 (С 314) — автор, сопоставив указанное место с текстом у того же Плутарха в «Моралиях» (229А), показывает, что рассказ в биографии Ли- сандра (2.8) на самом деле имеет отношение к тому послу, которого называет Диодор). См. также: Bommelaer 1981 (С 279): 177-179.


172
Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
один оратор на афинском суде (Лисий. VI.6) мог мимоходом назвать Дионисия басилевсом.
Текст, изображающий Дионисия начинающим перестраивать Сиракузы в государство с личной структурой власти, это гл. 7 кн. XIV Диодора. Так называемый Остров (Ортигия) был отделен от остального города прочной стеной и обладал укрепленным акрополем и верфями. Дома здесь выделялись только друзьям Дионисия и его наемникам. Перед тем уже произошла конфискация земель в Геле, и такая же практика подразумевается в Сиракузах в связи с нападками на богачей и расправами с политическими противниками. Лучшие сиракузские земли были переданы друзьям тирана и командирам наемников. Для более позднего времени мы обнаруживаем, что Дион имел поместье, оцениваемое Платоном в 100 талантов [Письма. VTL347b); между тем в 405 г. до н. э. отец Диона, Гиппарин, был близок к полному разорению. Ясно, что немало земель Дионисий приобрел в собственное владение; когда в 356 г. до н. э. его сын вел переговоры по поводу своего отстранения от власти (см. далее, с. 825 наст, изд.), он попытался сохранить за собой право на доходы с Гиата, обширной и плодородной области, протянувшейся от моря вглубь Сицилии (Плутарх. Дион. 37.2). Остальная земля на равных условиях была распределена среди иностранцев и граждан, но при этом (опять модель Гелы) представление о гражданстве было расширено. Диодор здесь говорит об отпущенных на свободу рабах, которых он называет неополитами. Непонятно, подразумеваются ли тут килликирии или нет (см. выше, с. 158 наст. изд.). Само собой разумеется, что граждане шли в наемники и становились привилегированными жителями покоренных городов67. Дома за пределами Острова также раздавались, и, по всей видимости, весьма старательно. В конце тиранического правления вопрос о распределении земли был неотделим от вопроса об освобождении Сиракуз68.
Относительно государственного устройства мы в значительной степени пребываем в потемках. По-прежнему упоминаются народные собрания. Как минимум весьма вероятно, что титул «сгратег-автократор» продолжал использоваться, и имеются явные доказательства наличия должности наварха, которая была сохранена и после падения тирании. Наиболее существенные свидетельства по системе должностей утрачены, поскольку они приходятся на лакуну в тексте договора о союзе между Афинами и Дионисием 368—367 гг. до н. э. (Tod No 136 = Harding No 52, строки 34—37). Восстановление этого места почти совершенно гипотети¬
б/ Ср., напр., случай с Диконом, великолепным бегуном на короткие дистанции из Кавлонии (МогеШ 1957 (А 43): Nq 379, 388, 389), переселившимся в Сиракузы как раз во время Олимпийских игр 384 г. до н. э.
68 	См. далее, с. 700 наст, изд.; Asheri 1966 (С 3): 85—93; Fuks 1968 (G 176). О земельной политике Дионисия I см.: Mossfi 1962 (С 208): 221—222, 340—347 — автор прав в том, что дарование гражданства предполагало получение земли, но ошибается, когда думает, что все имения представителей высшего класса остались нетронутыми и не перешли в руки друзей и наемников тирана.


Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
173
ческое69, а с уверенностью можно говорить лишь о том, что, хотя договор был заключен лично с Дионисием и с его отпрысками, некоторые аспекты сиракузской полисной организации здесь всё же распознаются.
О чем афинские тексты (Tod № 108, строки 6—7 (Harding № 20); № 133, строки 19—20; № 136, строка 8 (Harding № 52)) действительно нам сообщают, так это о том, какой титул выбрал Дионисий для внешних сношений. Гелон и Гиерон вообще не использовали никакого собственно греческого титула. Гелон на своем треножнике-посвящении в Дельфы называет себя просто сиракузянином (М—L № 28); Гиерон ставит себя в один ряд со всеми сиракузянами на посвященных в Олимпию трофеях из Ким (М—L № 29, вместе с ВСН 84 (1960): 721; SEG ХХХШ.328). Конечно, в этом до некоторой степени проявилось высокомерие указанных правителей. Ситуация с Гелоновым даром, установленным как дополнение к золотому треножнику, посвященному спартанцами и их союзниками в благодарность за победу над персами, была такова, что вряд ли кто-то стал бы выяснять, кем же был этот самый Гелонб9а. Для придворной поэзии характерна несколько иная картина; Пиндар трижды [Олимпийские оды. П.23, Пифийские оды. П.60, Ш.70) называет Гиерона басилев- сом, а один раз даже тираном [Пифийские оды. Ш.85). В это время в стихах по меньшей мере слова «басилевс» и «тиран» были взаимозаменяемы70. Вряд ли Гелонова модель не подходила позднейшему властелину Сиракуз, и, между прочим, Гелон дважды неожиданно возникает в повествовании Диодора о Дионисии. Как он (Гелон) был использован в качестве модели для поста стратега-автократора, мы уже видели, а еще есть длинная речь, произносимая на народном собрании одним недовольным сиракузянином, в которой целая глава (XIV.66) посвящена весьма нелицеприятному для Дионисия сравнению его с Гелоном71. Нам остается
69 Cp.: Stroheker 1958 (С 302): 239, примеч. 17; даже если говорить о последнем слове в этом тексте, то его можно понимать как φρου]ραρχούς (начальники стражи или гарнизона. — А.3.) с той же степенью вероятности, что и τριη]ραρχούς (триерархи, командиры триер. — А.З.), принимаемое в нынешних изданиях этого текста.
69а В оригинальном английском тексте Д. Льюис, поначалу сказав о знаменитом треножнике Гелона, в конце предложения говорит почему-то о том, что вряд ли кто-то стал бы выяснять, кем был Гиерон; по всей видимости, это недоразумение. — А.З.
70 Andrewes 1956 (А 1): 20—26. Позднее, в том же столетии, Гелон был тиранам для Геродота (VÜ.156.3), хотя в речи в УП.161.1 содержится слово «басилевс» (ср.: Fenili 1978 (С 21): 388), Фукидид же называет последних сицилийских тиранов именно тиранами (1.14.2, 18.1). Источник Диодора на удивление последователен относительно Дейномени- дов. После победы при Гимере Гелон объявил общий сбор всех своих воинов, на который сам он явился невооруженным и где дал отчет о своей жизни (XI.26.5—б). Сиракузяне были так далеки от желания привлекать его к ответственности за установление тирании, что провозгласили «благодетелем, спасителем и царем». Затем, в кн. XI, и он, и его братья- преемники, Гиерон и Фрасибул, описываются как басилевсы, а их правление — как баси- лейя (т. е. царская власть).
71 Sanders 1981 (В 99) — автор без малейшего шанса на успех пытается доказать, что Филисг сочинил плохую речь специально для того, чтобы продемонстрировать интеллектуальную несостоятельность оппозиции. Кто бы ни писал эту речь, мы определенно не можем быть уверены в том, что ее детали синхронны описываемому времени.


174
Глава 5. Сицилия. 413—368 гг. до н. э.
лишь заметить, что эта модель, несомненно, там использовалась, и что ее значение, по всей видимости, не сводилось к одним только титулам72.
Хотя в афинском суде ок. 400 г. до н. э. о Дионисии могли говорить как о единственном из многих басилевсов, которого не смог обмануть Ан- докид (Лисий. VL6—7), и даже если — что на самом деле вызывает большие сомнения — в официальном словоупотреблении Гелон и Гиерон были басилевсами, в рассматриваемое нами время вполне могла существовать определенная неясность с использованием этого слова. В некоторых других регионах данный титул отличался большей преемственностью73, но для обозначения македонских царей и сам этот термин, и родственные ему слова не использовались в международных отношениях вплоть до 338 г. до н. э.74 В общем, остается ощущение, что в источниках до времени Александра слово «басилевс» лучше всего подходит для обозначения тех правителей, в подчинении которых находилось негреческое население75.
Посвящения Дейноменидов и македонские прецеденты показывают, что можно было обходиться вообще без всякого специфического титула, но к 393 г. до н. э. в этом вопросе появилось больше определенности. Когда зимой 394/393 г. до н. э. (Tod No 108 = Harding No 20) афинская буле (Совет пятисот. — А.З.) составляла план декрета в честь Дионисия, она назвала его «архонтолл Сицилии» ([τον Σικ]ελίας αρχ[ο]ντ[α]). Данный тшул упоминается в двух афинских декретах от последнего года правления Дионисия (Tod No 133, 136 (= Harding № 52)) — афиняне, несомненно, понимали, что такое наименование ему весьма приятно. Странным — и, возможно, случайным — образом это вторит менее формальной фразе из речи спартанского посла к Гелону у Геродота (УП. 157.2). Вероятно, следует посмотреть на какие-то иные истоки такой титулатуры, но отыскать их нелегко. Эпиграфические тексты возвращают нас к середине 6-го столетия: в надписи DGE 723 (3) речь идет об архонте Тихиуссы (укрепленного пункта в милетской области. — А.3.); неясно, был ли он независимым правителем или же неким должностным лицом, подчиненным Милету. У Геродота тоже есть пример использования слова «архонт» в единственном числе с топонимом в родительном падеже — архонт Вавилона (I.192.4)76.
72 Тимолеонт также прибегал к Гелонову прецеденту (Диодор. XVL79.2). Свидетельства по тирану Агафоклу отсутствуют, но в Ш в. до н. э. сиракузский царский дом воскресил имена Дейноменидов.
73 Несколько удивляет, что новые фрагменты (Lewis, Stroud 1979 (В 152) = SEG ХХГХ.86) афинского постановления в честь Евагора в 393 г. до н. э. называют его (чего не делает декрет V в. до н. э. IG Р.113) самшинским басгиевсом.
74 Enington 1974 (D 30); Hammond, Griffith 1979 (D 50): 387—389.
75 Данный нюанс очевиден в случае с Боспорским царством (см. с. 586 наст, изд.), где Левкои и Перисад обозначаются двойным титулом, как архонты греческих городов и как басилевсы варварских этносов (Tod No 115В (Harding No 27С), 171).
76 У Фукидида архонты встречаются постоянно, но лишь изредка мы с уверенностью можем сказать, употребляет ли он этот термин в техническом, специальном, смысле или же нет. Ближе всего к официальному значению он приближается, когда говорит об архонте , которого Алкивиад поставил правителем на �