ПОВОРОТ МОЛОДОГО ЭНГЕЛЬСА К КОММУНИЗМУ.
1. Ростки социалистических идей в Германии.
В самом начале литературного поприща Энгельс очень живо
описывает свою родную колыбель — долину реки Вуппер. В «Пись¬
мах из Вупперталя» он между прочим упоминает об ярко-крас¬
ных водах реки и не без юмора обчъясняет: это происходит вовсе
«не от какого-либо кровавого сражения, ибо здесь пререкаются
только теологические перья да болтливые старые бабы обычно
из-за бороды короля»; в действительности же цвет воды объ¬
ясняется существованием многочисленных красилен. Едва ли в
приведенных словах есть преувеличение. Бармен и Эльберфельд,
бесспорно, были очень оживленным промышленным центром, пред¬
ставляя наглядную иллюстрацию к «первоначальному накоплению».
Пуританское скряжничество, безжалостная эксплуатация, рост
богатства и лицемерная добродетель на одном полюсе общества
соответствовали нищете, невежеству, порокам, моральному отупе¬
нию и физическому вырождению на другом.
Фабричные здания состояли из низких, смрадных и грязных
помещений. С шестилетнего возраста рабочие дышали больше
«угольным чадом и пылью чем кислородом». Одиночки-кустари
не посещали фабрик, но и дома работали в невероятно тяжелых
условиях: с утра до ночи сгибаясь за станком, они «сушили
себе спинной мозг у жаркой печки» тесных жилищ. Здоровыми
людьми изредка бывали только столяры и другие ремесленники,
пришлые из чужих местностей. Но даже наиболее крепкие среди них
— кожевенники — года через три оказывались на краю физиче¬
ской и духовной гибели. В общем из пяти человек троe умирало
от чахотки. Кроме легочных болезней в невероятных размерах
свирепствовал сифилис. Дети росли без родительского призора:
в одном Эльберфельде из 2 500 детей 1 200 попадали не в школу,
а на фабрику. Конечно, благочестивые капиталисты потирали
руки от удовольствии, уплачивая малолетним за труд вдвое
меньше того, что получал взрослый рабочий.
Веселой, здоровой народной жизни вовсе не чувствовалось.
Правда, на первый взгляд могло казаться иначе: каждый вечер
по улицам бродили подмастерья, горланившие свои песни; но то
были самые грубые и непристойные песни, исходившие из хмель-

ПОВОРОТ МОЛОДОГО ЭНГЕЛЬСА К КОММУНИЗМУ.
1. Ростки социалистических идей в Германии.
В самом начале литературного поприща Энгельс очень живо
описывает свою родную колыбель — долину реки Вуппер. В «Пись¬
мах из Вупперталя» он между прочим упоминает об ярко-крас¬
ных водах реки и не без юмора обчъясняет: это происходит вовсе
«не от какого-либо кровавого сражения, ибо здесь пререкаютсятолько теологические перья да болтливые старые быбы обычно
из-за бороды короля»; в действительности же цвет воды объ¬ясняется существованием многочисленных красилен. Едва ли в
приведенных словах есть преувеличение. Бармен и Эльберфельд,
бесспорно, были очень оживленным промышленным центром, пред¬
ставляя наглядную иллюстрацию к «первоначальному накоплению».
Пуританское скряжничество, безжалостная эксплуатация, рост
богатства и лицемерная добродетель на одном полюсе общества
соответствовали нищете, невежеству, порокам, моральному отупе¬
нию и физическому вырождению на другом.Фабричные здания состояли из низких, смрадных и грязных
помещений. С шестилетнего возраста рабочие дышали больше
«угольным чадом и пылью чем кислородом». Одиночки-кустари
не посещали фабрик, но и дома работали в невероятно тяжелых
условиях: с утра до ночи сгибаясь за станком, они «сушили
себе спинной мозг у жаркой печки» тесных жилищ. Здоровыми
людьми изредка бывали только столяры и другие ремесленники,
пришлые из чужих местностей. Но даже наиболее крепкие среди
них — кожевенники —года через три оказывались на краю физиче¬
ской и духовной гибели. В общем из пяти человек троe умирало
от чахотки. Кроме легочных болезней в невероятных размерах
свирепствовал сифилис. дети роосли без родительского призора:
в одном Эльберфельде из 2 500 детей 1 200 попадали не в школу,
а на фабрику. Конечно, благочестивые капиталисты потирали
руки от удовольствии, уплачивая малолетним за труд вдвое
меньше того, что получал взрослый рабочий.
Веселой, здоровой народной жизни вовсе не чувствовалось.
Правда, на первый взгляд могло казаться иначе: каждый вечер
по улицам бродили подмастерья, горланившие свои песни; но то
были самые грубые и непристойные песни, исходившие из хмель¬

ных глоток. По субботам и воскресеньям кабаки бывали особенно
переполнены. Когда они закрывались часов в 11 вечера, пьяные
толпы наводняли улицы и засыпали тут же в сточных канавах.
Самые несчастные не имели ни определенного заработка, ни
постоянного крова. Если они не проводили ночи на свалке или
где-нибудь на лестнице, то спали на сеновалах, в конюшнях или
иных логовищах, которые покидали с наступлением дня.
Посещая училище, Энгельс изо дня в день наблюдал эту
безысходную нищету. Впечатлительный, чуткий мальчик видел
и фабричные здания, и золотушных детей, и буйные ватаги; он
слышал пьяные песни н недовольный ропот рабочих; он при¬
сутствовал при беседах своего отца с другими фабрикантами
и знал хорошо их настроения. Вот почему наблюдательный и ум¬
ный юноша нашел яркие краски, чтобы в своих «Письмах из
Вупперталя» правдиво изобразить положение тамошних рабочих.
Но, глубоко сочувствуя их бедствиям, начинающий литератор не
имел еще ни малейшего представления о коммунизме. Тем не
менее он успел уже подметить «безобразное» хозяйничание
и «растяжимую совесть» благочестивых фабрикантов: «зачахнет
одним ребенком больше или меньше, от этого душа пиэтистов
еще не попадет в ад, особенно ежели по воскресеньям она
дважды бывает в церкви». 1
Детские и отроческие впечатления, заронившие первые сим¬
патии к рабочим массам, так глубоко врезались в память моло¬
дого Энгельса, что никогда не могли изгладиться. Позднее лите¬
ратура Молодой Германии подогрела их своим сентиментальным
сочувствием народным страданиям и кое-какими крохами сен-
симонизма. Когда же в октябре 1839 года юноша прочитал книгу
Венедея «Пруссия и пруссачество», для него не прошел бес¬
следно налет утопического социализма, в который была окрашена
эта книга. Под свежим впечатлением он написал школьному
товарищу письмо, где между прочим подчеркивал, что прусское
правительство покровительствует «денежной аристократии за
счет бедняков». Остальное содержание письма тоже указывает,
что Энгельс возмущен существующими социальными поряд¬
ками. 2
Теми же неопределенно социалистическими настроениями про¬
никнуто и его стихотворение «Вечер», написанное летом
1840 года. Погружаясь в фантастические грезы, юный поэт
воображает, как грядущая свобода преобразует социальные от¬
ношения. Будущий провозвестник классовой борьбы мечтает еще
о «пальме мира», о «примирительной радуге» и любви: она пере¬
1 Briefe айв dem Wuppertal, SS. 20 — 23.
2 М. Серебряков. Ранняя молодость Энгельса («Записки Научного
О-ва Марксистов», № 3, П. 1922, гл. IV, стр. 28).
—  4  —

кинет от сердца к сердцу «новый мост чистой веры, по кото¬
рому люди бестрепетно поднимутся к небу, с горделивой скром¬
ностью глядя в очи предвечного творца всех духов». Невзирая
на свое религиозно-мечтательное настроение, наш поэт спускается
с облаков и высказывает чисто земную мысль: пенящий волны
корабль,— думает он,— не будет перевозить товары, содействую¬
щие обогащению отдельных лиц, и не станет служить жадному
купцу для накопления: нет, он понесет посев, «из которого
произрастет счастье человечества». 1
Все это показывает, что Энгельс остро чувствовал несправед¬
ливости и несовершенства социального строя. Носившиеся в воз¬
духе идеи сен-симонизма уже тогда глубоко запали ему в душу.
Неудивительно, что в статье об Эрнсте-Морице Арндте, напе¬
чатанной в январе 1841 года, он энергично восстает против
майоратов и вообще аграрного законодательства, которое консер¬
вировало сложившиеся земельные отношения. Сам Арндт резко
нападал на неограниченную свободу и дробление земельной соб¬
ственности, не замечая, что предлагаемые им меры способны
только затруднить улучшение аграрного законодательства.
Энгельс же не менее решительно высказывается за «свободу
землевладения», ибо она не дает места крайностям — ни превра¬
щению крупных землевладельцев в аристократию, ни дроблению
земельных угодий на слишком мелкие и, следовательно, бесполез¬
ные участки. Если земельная собственность и переходит из рук
в руки, само по себе это вовсе не так плохо: волнующийся океан
с его необъятным простором все-таки лучше тесного озера со
спокойной поверхностью, миниатюрные волны которой на каждом
шагу разбиваются то косою, то древесным корнем, то камнем.
Вообще позволительно спросить: если лучшие земли превращены
в неотчуждаемое достояние отдельных семей и недоступны осталь¬
ным гражданам, нет ли здесь прямого вызова народу? Не лежит
ли в основе майоратов воззрение на собственность, «давно уже
не соответствующее нашему сознанию»? И в самом деле: как
будто одно поколение в праве неограниченно распоряжаться соб¬
ственностью всех будущих поколений! Как будто подобное прикре¬
пление людей к земле может сохраниться во веки веков! 2
Таким образом, уже в ранних произведениях Энгельс предпри¬
нимает партизанские вылазки против трех столпов буржуазного
общества — промышленников, купцов и помещиков. Отсюда не
следует, впрочем, делать поспешный вывод, что уже на заре
жизни он был сознательным социалистом. Его нападки выражают
только кое-какие смутные социалистические искания. Но ничего
мудреного здесь нет: революционно настроенные идеологи буржу-
1 Ib., гл. III, стр. 17—18.
2 Emst-Moritz Arndt, SS. 148—150.
— 5 —

азии нередко идут дальше требований своего класса и в таком
случае проявляют сочувствие социалистическим позывам проле¬
тариата; но по существу они все же остаются только идеологами
буржуазии. Так было и с Энгельсом. До приезда в Берлин он
уже стал революционером; как свободомыслящий, он нападал на
пиэтистов и попов, как демократ — на аристократию и князей,
как республиканец — на реакционеров и монархию. Но он еще
не предвидел, что эти нападки, ограниченные рамками буржуаз¬
ного общества, со временем отойдут далеко на задний план перед
иными, более глубокими противоречиями. Новые горизонты откры¬
лись перед ним только по приезде в Берлин.
Однако, и здесь в кружке «Свободных», он продолжал пи¬
таться преимущественно молочной кашей демократии. Даже его
приятель Эдгар Бауэр не выходил за пределы буржуазного
кругозора. Поэтому Энгельс не мог, конечно, выпрыгнуть из
собственной шкуры подобно знаменитой лисе барона Мюнхгаузена.
Отсталая экономическая жизнь Германии лишь недавно начала
порождать те классовые противоречия, которые уже потрясали
«западную Европу». Политическое самосознание буржуазии хоть
и проснулось, но было еще облечено в оболочку умозрительной
философии. Образованные люди с величайшими усилиями пере¬
ходили от нее к политике, от «теории» к «практике». Неразви¬
тым социальным отношениям соответствовали незрелые, туманные
или фантастические формы общественного сознания. Практиче¬
ские стремления переплетались со старыми предрассудками,
трезвые взгляды — с поэтическими грезами, факты — с иллюзиями.
Словом, вся общественная атмосфера воспитывала людей переход¬
ного времени. Нужно было много мужества, настойчивости и ха¬
рактера, чтобы не сложить оружия на полдороге. К наиболее
интересным представителям этой эпохи принадлежит Моисей Гесс,
несомненно оказавший влияние и на Энгельса и на Маркса.
Он был старше их обоих, родившись в Бонне 21 января
1812 года. С шести лет он воспитывался у деда, благочестивого
еврея, ежедневно изучавшего Талмуд с его бесчисленными ком¬
ментариями. Когда мальчику было 14 лет, умерла его мать, и
отец, состоятельный сахарозаводчик, взял сына в Кельн, решив
дать ему коммерческое образование у себя в конторе. Но судьба
предназначала Моисея к иному поприщу: его тянуло не к кон¬
торским книгам, а к Библии и творениям философов. Отец за¬
метил, что торговля не прельщает сына, и против собственного
желания дал в 1830 году согласие на поступление его в боннский
университет. Впрочем, Гесс не изучал там определенных наук,
а просто «учился», никогда не кончив курса. Вскоре религиозные
разногласия с отцом и внутренняя неудовлетворенность побудили
его оставить отчий дом. Он отправился странствовать, некоторое
время проживал в Голландии и Франции, а позднее побывал
— 6 —

в Швейцарии и Париже, где впервые вкусил плодов от древа
социалистического познания. Вскоре он стал убежденным учени¬
ком Спинозы и, как таковой, в 1837 году выпустил первое
объемистое, но очень хаотическое и бесформенное произведение:
«Священная история человечества». Работая над своим первенцем,
автор по собственному признанию не был знаком в подлинниках
«ни с Сен-Симоном, ни со Сведенборгом, ни с Ламеннэ, ни с Бен¬
тамом, ни с Гегелем, ни с Гейне, ни с так называемой Молодой
Германией». 1
Таким образом, подобно будущим основателям научного социа¬
лизма Гесс родился и вырос в Рейнской области: подобно Марксу
происходил из еврейской семьи; подобно Энгельсу был сыном
состоятельного промышленника, религиозно-консервативные убе¬
ждения которого не раз служили яблоком семейных раздоров.
Старший по возрасту, он раньше Маркса и Энгельса пришел
к социализму, к которому указал путь и своим будущим друзьям.
Но добрый малый, вечно создающий себе иллюзии, как впослед¬
ствии выразился Энгельс — жил в царстве мечты и фантазии.
Мягкий, благожелательный и любвеобильный энтузиаст не всегда
умел сдерживать свои сердечные порывы и подчинять их трез¬
вому рассудку. Он обладал несомненным даром проникновенно
разрывать таинственные завесы будущего, но не отличался спо¬
собностью выражать свои идеи ясно и определенно. Он видел да¬
лекие перспективы, но не умел ни бесстрашно анализировать, ни
систематически обобщать, ни последовательно возводить научное
здание. И не без основания он однажды противопоставил свою
«примиряющую» натуру «разлагающей» натуре Маркса. 2
Будучи последователем Спинозы, Гесс пытался примирить его
учение с гегелевским. Уже в первом произведении он борется
со стремлением Гегеля подчинить природу духу. Вместе с дру¬
гими младогегельянцами, и в том числе Энгельсом, он желает
засыпать пропасть, вырытую великим философом между теорией
1 Theodor Zlocisti, Moses Hess, der Vorkämpfer des Sozialismus und
Zionismus. 1812—1875, Berlin, 1921, SS. 16—27. Эта единственная научная
биография Гесса все же страдает большими недостатками. Кроме нее см.
Georg Adler, Die Geschichte der ersten sozialpolitischen Arbeiterbewegung
in Deutschland. Breslau 1885; S. 84 f. (Вся книга поверхностная и легкомыслен¬
ная компиляция); David Koigen, Zur Vorgeschichte des modernen philo¬
sophischen Sozialismus in Deutschland. Bern 1901, 2-er Abschn., Kap, I—II,
SS. 147—205 (основательное, но тяжеловесное исследование); Franz Mehring,
Die Geschichte der deutschen Sozialdemokratie, I, 3-e Aufl., Stuttgart 1906
(русск. пер. СПБ. 1906, стр. 262 cл); Fr. Mehring, Nachlass, II, Stuttgart
1902, S. 358 f.; Emil Hammacher, Zur Würdigung des «wahren» Sozialis¬
mus (Gtunberg’s Archiv, 1911, S. 41 f.). Peter v. S t r u v e, Studien und
Bemerkungen zur Entwicklungsgeschichte des wissenschaftlichen Sozialismus
(«Die Neue Zeit», 1896 — 97, XV, 1—2, SS. 68, 228,269).
2 Hess, Brief an Marx, 29. Mai 1846 (Mehring, Nachlass, II, SS. 370—
371).
— 7 —

и практикой, между мышлением и действием, ибо, по его мнению,
«история есть действие» прежде всего: «Идея Гегеля в высшей
степени конкретна, но она только идея. Но как жизнь больше
философствования, так и деятельность абсолютного духа больше,
чем философия абсолютного духа. Мы точно так же не можем
вырастить дерево, имея о нем только понятие, как гегелевская
философия не в состоянии произвести историческое действие».
Указывая на ограниченное значение этой философии, Гесс вместе
с тем вскрывает и ее слабую сторону: «Философия Гегеля в луч¬
шем случае была оправданием существующего, концом прошлого
времени, которое она завершила собою, но не началом будущего.
Для нее только мышление — начало и конец бытия, ибо она во¬
все не возводит в конечный принцип сознательную деятельность
мирового духа». 1
Гесс — не оригинальный мыслитель, а энтузиаст с энергичным
и деятельным характером. Поэтому он вовсе не желал быть фи¬
лософом, только наблюдающим, систематизирующим и объясняю¬
щим действительность. Напротив, он стремился к практической
деятельности и сознательному вмешательству в исторический
процесс. С этой точки зрения философия истории, конечно, не
может быть самоцелью. Познание исторических законов имеет
смысл лишь в том случае, если оно выходит за границы прошлого
и превращается в путеводную нить к грядущему: исходя из двух
величин — прошлого и настоящего, важно сделать вывод относи¬
тельно будущего. Философия истории должна переходить в «фило¬
софию действия», потому что только благодаря действию личность
приобретает историческое значение. «Чем священнее» история,
т. е. чем значительнее расширяется человеческое сознание, тем
более человек способен сознавать исторический процесс и твор¬
чески на него воздействовать. Таким образом он оказывается
не только орудием, но и творцом.
Более подробно Гесс изложил эти идеи во втором большом про¬
изведении, которое по его утверждению было лишь «дальнейшим
развитием» первого. В 1841 году появилась «Европейская три¬
архия», несравненно более зрелая и продуманная работа. 2 Лейтмо¬
тивом автора служит желание осуществить философию, «собравшую,
всю истину»: «как действительность, не проникнутая истиной,
так и неосуществленная истина одинаково плохи». «Небо» должно
вернуть свои сокровища земле; философии нужно придать практи¬
ческий или политический характер, «политизировать» ее. Этот
вопрос сильно занимал Энгельса и других левых гегельянцев:
они ведь тоже переходили от философии к политике и по-своему
1 Die heilige Geschichte der Menschheit. Von einem Junger Spinosas,
Stuttgart 1837, Hallberger.
2 (Anonym), Die europäische Triarchie, Leipzig, 1841, Otto Wigand.

выдвигали «философию действия». 1 Но своеобразие Гесса заклю¬
чается в том, что он связал философию не только с политикой,
но и с утопическим социализмом. Впоследствии он совершенно
верно оценил историческое значение «Триархпи»: «Мысль, кото¬
рую нельзя было высказать кратко и определенно, она облекла,
в широкое, мистическое, сборчатое одеяние и в таком виде пред¬
ставила публике: мы разумеем мысль о социализме». 2 Каково
же это одеяние?
Пренебрегая фактами и втискивая историю человечества на
прокрустово ложе предвзятых конструкций, Гесс подразделяет ее
на три главных периода. Первый, отличаясь абсолютным неравен¬
ством, начинается с Адама и «адамитов». В течение его обра¬
зуются язык, частная собственность и рабство, складываются роды,
нации, государства и т. д. Средний период, типичный предста¬
витель которого — Христос, начинается переселением народов
и завершается великой французской революцией. Он отличается
постепенным переходом к равенству, кое-какие зачатки которого
заметны уже в средние века. Однако, лишь реформация, имевшая
впрочем, половинчатый характер, породила духовную свободу,
а французская революция — нравственную; Свободу духа — по
только в идее — более всего осуществила немецкая философия,
достигшая кульминационного пункта в лице Гегеля. Общие же
принципы нравственной свободы воплотила в жизни французская
революция, завершившая религиозный переворот. Поэтому в начале
третьего периода возникает задача — связать духовную свободу
с действительной, реальной. Вот почему во взаимодействии немец¬
кой и французской свободы состоит существенная тенденция
нашего времени. Ведь без перехода к практическому осуще¬
ствлению духовная и нравственная свобода не имели бы
смысла. 3
«Основателем нового времени» можно считать Спинозу, потому
что уже он учил координировать природу с духом, реальное
с идеальным. В нем как бы совмещаются истинные сыны нашего
времени — великий философ Гегель и «далеко не достаточно оце¬
ненный» Сен-Симон. Как Энгельс дополнял Гегеля «борцом за
свободу и право» Берне, так и Гесс считает необходимым допол¬
нить его великим утопистом. По его мнению Сен-Симон, знающий
только будущее, служит естественным и даже неизбежным допол¬
нением Гегеля, знавшего только настоящее. Германия завоевала
духовную свободу, Франция — нравственную; объединив Гегеля
с Сен-Симоном, необходимо завоевать еще социально-политиче¬
1 М. В. Серебряков, Энгельс а младогегельянцы, гл. I и IV
(Записки Научного Об-ва Марксистов, № 5, стр. 99—100, и № 6, стр. 36).
2 Moses Hess, Ueber die sozialistische Bewegung in Deutschland (Neue
Anecdota, hrsgg. v. Karl Grün, Darmstadt, 1846, S. 217.).
3 Die europäische Triarchic, SS. 3, 22, 27, 30 — 33, 46, 49, 57, 83, 125, 112.
— 9 —

— 10 —
скую свободу, т. е. «эмансипироваться от законов». Эта задача
будет разрешена английской социальной революцией, ибо Англия —
передовой борец за реальный прогресс. Предстоящая, последняя
революция будет не ожесточенное и опустошительнее, а основа¬
тельнее и глубже других; она, несомненно, окажет огромнейшее,
можно сказать, абсолютное влияние на социальную жизнь. 1
Непоколебимое убеждение, что в Англии неминуемо наступит
социальная революция, представляет оригинальную черту в воз¬
зрениях Гесса. Многие ли немцы думали о подобных вещах?
Между тем Гесс, работая над своей книгой, уже в начале
1840 года писал другу: она посвящена «специальной теме,
в Англии стоящей ныне в порядке дня; можно предвидеть (на это
я указывал уже в своей «Священной истории»), что наш век
подготовляет революцию, которая будет шире, глубже и богаче
последствиями, чем вызванная прошлым столетием. Повидимому,
Англия представляет почву, на которой разразится социальная
революция, как Франция была почвой, где она играла посредни¬
ческую роль, а Германия является почвой, в которой для нее
заложены основы». 2
Гесс уверен, что со временем три великих государства — Герма¬
ния, Франция и Англия — образуют Соединенные Штаты Европы.
Но предварительно «необходимо Германию дополнить Францией,
а последнюю в свою очередь Германией». Почему же? — Потому,
что Германия, создавшая реформацию, представляет восточный
тип движения — созерцательный покой и внутреннюю сторону,
Франция, страна революции, — западный тип и внешнюю сторону:
окончательным же дополнением будет Англия, страна социально-
политической эмансипации. Иными словами: в Германии господ¬
ствует социально-духовная свобода, потому что она царство духа,
во Франции — социально-нравственная свобода, ибо она отли¬
чается могучей волей; в «светоче будущего» Англии зачнется
социально-политическая свобода, так как здесь больше, чем где-
либо, развит практический смысл.
Объединение их радикально преобразует отношения между
господствующими и подчиненными классами; оно устранит нако¬
нец противоречие между пауперизмом и денежной аристокра¬
тией, которое, впрочем, пока еще не достигло «революционной
высоты». Тогда союз трех государств, троевластие или «триар¬
хия», осуществит единство высшей культуры, вечный мир и идеал
государства. Образуется такая верховная власть, с которой не
может быть коллизий, ибо она объединит в себе все право
и будет покоиться не на внешнем насилии, а на силе духа.
Вместе с тем будет достигнута полная свобода, которая объеди¬
1 Ib., SS. 27, 56, 89 f., 147—148, 151.
 2 Zlocisti, ib.. SS. 45 — 46.

—11 —
нит в высшем союзе все противоречивые интересы: наибольшая
свобода возможна лишь в наилучшем строе и наоборот. 1
«Европейская триархия», ныне основательно забытая, в свое
время обратила на себя внимание радикальных кругов и, веро¬
ятно, стала известна Энгельсу. Ведь он был усерднейшим чита¬
телем и даже сотрудником «Атенея»! А между тем уже в марте
здесь появился благоприятный отзыв о книге Гесса, написанный
Людвигом Булем; последний признает, что стремления чарти¬
стов и последователей Оуэна, действительно, означают практи¬
ческую подготовку социальной революции. 24-го июля в том же
журнале анонимный автор указывал, что и в Берлине имеется
пролетариат, «обесчеловечение» которого можно предупредить
только социальными реформами; поэтому он предлагал философам
серьезно изучить науку социализма, хорошо разработанную фран¬
цузами и англичанами, но вместе с тем погрузиться в практику
и основательно заняться ею. 2 Наконец, в том же «Атенее»
молодой Константин Франтц предостерегал: «Организуйте эти
массы или они организуются сами — по для штурма». Желая
предупредить «штурм», Франтц требовал помощи от государства,
обязанного оградить рабочих от произвола и превратить их
в независимых граждан. 3
Социалистические идеи проникали в Германию не только
через «Европейскую триархию», но и через другие каналы.
Иначе не могло быть: заговор бланкистов 12 мая 1839 года
и бушующие волны чартизма вызвали самый живой интерес
к социализму и тайным коммунистическим союзам. В 1840 году
Рохау, некогда участвовавший в штурме франкфуртской гаупт¬
вахты, выпустил критическое изложение социальной системы
Фурье. 4 Берне перевел на немецкий пламенные «Слова верую¬
щего» Ламеннэ, которыми зачитывались ремесленные подмастерья.
В журналах все чаще стали писать об английских социалистах,
особенно о Годвине и Оуэне. Один из будущих «истинных»
социалистов Франц Шмидт напечатал две небольшие работы,
излагавшие различные социалистические системы, а также практи¬
ческие стремления чартистов и бланкистов. Он с теплотой отзы¬
вается о теоретических и практических усилиях великих утопи¬
стов, называя их «благородными сердцами, горячо пылающими
за благо человечества». Далее Шмидт отдает преимущество
1 Die europäische Triarchie. SS. 52 — 54 f., 104, 114, 151, 166 —168.
2 G. Mayer, Friedrich Engels ln seiner Frühzeit, SS. 109 —110.
3 О Конст. Франтце см. Eugen Stamm, Konstantin Frantz, Schriften
und Leben, 1. Teil (1817— 1856), Heidelberg 1907, Ottomar Schuchardt,
Konstantin Frantz. Ein Gedenkblatt zu seinem 100. Geburtslag, Dresden 1924
(автор книжки — наивно-сантиментальный империалист).
4 A. L. С h u r o a, Kritische Darstellung der Sozialtheorie Fouriers, hrsgg.
v. Dr. G. Bacherer, Braunschweig 1840. Cp. R. (Paris), Das Fouriersche Sozial-
system, seine Anhänger, und Erklärer, Freihafen 1841.

— 12 —
кооперативному производству пред существующими его формами
и подчеркивает, что на горизонте ясно вырисовывается борьба
неимущих масс за власть к богатство. Хотя автор и смотрит на
«наступающую бурю» с довольно беспомощным видом, тем не
менее обе работы должны были поразить Энгельса, если только
попали в его руки. 1
Воцарение нового короля, ослабление цензуры и более яркое
мерцание политической жизни на время заслонили социальные
вопросы. Берлинские радикалы еще не успели разочароваться
в государстве и возлагали кое-какие надежды на мирное обно¬
вление. Исключительный интерес к чисто политическим вопросам
содействовал сдержанному, недоверчивому и даже отрицатель-
пому отношению к социалистическим требованиям. С этой точки
зрения интересна статья Людвига Буля о международном поло¬
жении революции. Он охотно соглашается с принципом равен¬
ства, составлявшим, так сказать, душу французского социализма;
он даже допускает, что после организации государства следует
приняться за организацию общества. Но распад сен-симонист¬
ской школы приводит его к выводу, что еще не настало время
осуществлять социалистический идеал на практике. Кроме того
робкого Буля пугает мысль, что чернь взойдет на трон и предо¬
ставит право грубой силе. Он предпочитает, чтобы образованные
люди сами уничтожили границы между классами и таким обра¬
зом разрешили социальную задачу без участия масс. 2
В том же «Атенее», где помещена статья Буля, другой вид¬
ный представитель «Свободных» Эдуард Мейен еще решительнее
выступает против социализма. В сущности он вполне готов
довольствоваться равенством в образовании и в политических
правах. По его утверждению имущественное равенство давно
отвергнуто историей как пустая абстракция. История вообще
стремится вовсе не к равенству, а к свободе. Она даже нуж¬
дается в неравенстве, чтобы в обществе были такие же посте¬
пенные переходы и такие же стимулы развития, как и в при¬
роде. Вообще — думает Мейен — «чтò во Франции было грубой
абстрактной попыткой, то в Германии развилось как глубокая
теория, как философия». 3
Мелкобуржуазные радикалы не могли взять в толк, на каком
собственно основании Гесс утверждает, что общественные противо¬
речия неизбежно вызовут в Англии социальную революцию.
Правда, они тоже замечали отдаленные молнии, блиставшие среди
народных масс. Но им, пребывавшим в пустыне абсолютизма, все
1 Franz Schmidt. Die neueren Entwürfe zu einer Regeneration der
Gesellschaft, Freihafen, 1840; Die feindlichen Elemente der Gesellschaft, Frei¬
hafen, 1841.
2 Athenäum, 21. Juli u. 7. August 1841.
3 Athenäum. 23. Oktober 1841.

— 13 —
еще мерещилось марево «разумного государствам разве оно при
помощи просвещения и организации не сумеет оградить интересы
пролетариата? Это суеверное почитание государства отличало
радикалов от Гесса, который, напротив, относился к нему весьма
недоверчиво. Недаром он побывал во Франции и воочию убедился,
какие уродливые формы принимает государственная власть:
в стране «нравственной свободы» широкие народные массы вообще
и люди, занимавшиеся социальными вопросами, в частности,
окончательно разочаровались в буржуазной монархии, а потому
питали непреодолимое отвращение к мирной политической деятель¬
ности. Но так было во Франции. Германия же не знала даже
буржуазной монархии. Чтобы избавиться от иллюзий, связанных
с идеей государства, нужен был прежде всего исторический
опыт. Однако, и им способны были воспользоваться лишь люди,
обладавшие революционным темпераментом. Такими людьми явля¬
лись не только Гесс, но также Маркс и Энгельс. Уже поэтому
они должны были встретиться. И, действительно, Гесс вскоре
познакомился с обоими — сначала с Марксом, а потом с Энгельсом.
Все современники, лично знавшие Маркса, удивлялись его
необыкновенным умственным дарованиям, могучей силе воли
и прочим душевным качествам. Но не все сознавали их размеры.
Так, напр., поэт «Галльских Ежегодников» Прутц видел в Марксе
только «выдающийся талант». Гесс же, познакомившись с ним
в Кельне на одном из совещаний по поводу «Рейнской Газеты»,
сразу разгадал величие этого человека. Совершенно очарованный,
он восторженно писал своему другу: «Можешь подготовиться
к знакомству с величайшим, быть может, единственным из ныне
живущих подлинных философов, который привлечет к себе взоры
всей Германии в ближайшем будущем, когда выступит публично
(как в литературе, так и на кафедре). Как по своей тенденции,
так и по философской культуре он превосходит не только Штрауса,
но и Фейербаха, а последнее что-нибудь да значит!.... Д-р Маркс —
так зовется мой кумир — еще совсем молодой человек (ну, не
больше 24 лет), который в будущем нанесет последний удар
средневековой религии и политике; он соединяет в себе с глубо¬
чайшей философской серьезностью самое язвительное остроумие;
представь себе Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне
и Гегеля объединенными в одном лице — я говорю объединенными,
а не смешанными в кучу — и ты будешь иметь д-ра Маркса». 1
Как раз ко времени первой встречи Гесса с Марксом среди
левых гегельянцев наступало уже некоторое отрезвление: розовые
надежды, возлагавшиеся ими на историческую миссию государ-
1 Moses Hess. Brief an Barthold Auerbach, 2. September 1841. Напе¬
чатано в «Archiv f. d. Geschichte d. Sozialismus u. Arbeiterbewegung», X, 1922.
S. 412 (русск. пер. под ред. Л. Д. Троцкого — «Под Знаменем Марксизма»,
№ 9—10, 1922, стр. 135).

— 14 —
ства, начинали постепенно блекнуть; от беспочвенного и туман¬
ного либерализма они стали мало-по-малу переходить к более
или менее ясному радикализму. Вера в мирное осуществление
«государства разума и интеллигенции» быстро падала, а вместо
нее вырастал вопрос: где же сила, которая произведет насиль¬
ственный переворот? Гессу могло казаться, что настала наконец
пора растолковать младогегельянцам ту мысль, что не государ¬
ство, а общество будет ареной решительной битвы, которая опре¬
делит судьбы мира. Он написал небольшую статью с намерением
поместить ее в «Атенее». Возможно, что ему оказал содействие
Маркс, там же напечатавший ранее свои «Неистовые песни».
Как бы то ни было, статья Гесса появилась в «Атенее» 9-го октября
под знаменательным заглавием: «Современный кризис немецкой
философии».
Вслед за Руге, Энгельсом и другими лево-гегельянцами Гесс
проводит различие между ними и самим учителем. Младогегель¬
янская школа вышла за пределы гегелевской философии, решив
применить ее достижения в жизни или, правильнее, преобразо¬
вать жизнь в духе приобретенного самосознания. С другой сто¬
роны, новое направление, бесспорно, продолжает опираться на
прежнюю «идеальную» основу гегелевской философии. Правда,
в последнее время Руге, Фейербах, Бауэр и др. открыто провоз¬
гласили такие положения, которых не найдешь у самого Гегеля;
правда, некоторые изречения их противоречат, повидимому, изре¬
чениям учителя. Все же нельзя говорить об отпадении их от
гегелевской философии: эти изречения — лишь строгие выводы из
основных принципов Гегеля, очевидные не только для философа,
но и для всякого, у кого есть глаза. 1
Вместе «с новым умственным движением» Гесс признает абсо¬
лютный дух принципом философии: только дух, только самосо¬
знание можно почитать колыбелью истины и действительности.
Но Гегель главным образом стремился объяснить, как различ¬
ные формы жизни возникают из духа. Современная же «фило¬
софия практики» преимущественно разоблачает необходимость их
исчезновения и, следовательно, вскрывает преходящий характер
этих форм. Она утверждает, что все явления находятся в со¬
стоянии непрерывного развития. Непрерывно развивается и си¬
стема Гегеля; но он избегал коллизий с практической жизнью.
Мы же,— говорит Гесс,— «стоя на его плечах», выходим за пре¬
делы идеализма я обращаемся к практике идеи. И чем больше
последователи Гегеля обращают внимание на положительную
форму будущего, тем резче могут критиковать все устаревшее,
1 Mosee Hess, Gegenwärtige Krisis der deutschen Philosophie, «Athenäum»,
№ 40, 9. Oktober 1841. См. также Moses Hess, Sozialistische Aufsätze,
1841—1847, brsgg. v. Theodor Zlocisti, Berlin 1921, SS. 8 — 9. — В даль¬
нейшем статьи Гесса цитируются по этому изданию.

— 15 —
все прошлое: они срезают сухие ветви с древа жизни, на ко¬
тором «свежие соки вечного духа пускают новые побеги». По¬
нятно, что новая философия «беспощадно критикует» и «отри¬
цает». Но что она отрицает? — Бездушную, противоречащую
разуму мистическую жизнь. Ее противники тоже отрицают и
«беспощадно» полемизируют. Но они отрицают вечный дух, ко¬
торый кажется им жупелом, ибо ежеминутно грозит разбить их
жалкое существование. 1
Помещая статью в «Атенее», Гесс одновременно принимал
очень деятельное участие в подготовительных работах по изда¬
нию «Рейнской Газеты». В начале 1842 года она, действительно,
стала выходить под новой редакцией, в которую вступил и Гесс.
Однако, сотрудничество его было очень затруднительно. Перво¬
начально газета наметила сравнительно умеренную и чисто бур¬
жуазную программу. Она относилась к Пруссии безусловно дру¬
жественно и настаивала на ее гегемонии, начало которой видела
в таможенном союзе. Она требовала, чтобы прусское правитель¬
ство руководилось только государственными соображениями, при¬
знало историческую необходимость и вступило на путь буржуаз¬
ного прогресса. Этот прогресс газета правильно связывала со
свободой печати и народным представительством, с контролем и
экономией в финансовом хозяйстве, с постройкой железных до¬
рог, общим флагом и общими консулами для таможенного союза.
Она вовсе не питала особенных симпатий к Франции и была
патриотическим органом в лучшем смысле этого слова. Разумеется,
основатели и руководители газеты ничего не желали слышать
о коммунизме. 2
Между тем Гесс питал горячие симпатии к Франции, очень
скептически относился к государству и уже стал убежденным
коммунистом. При таких условиях нелегко было критиковать
или даже отрицать государство, в котором младогегельянцы, за¬
дававшие тон газете, все еще видели какой-то фетиш. Еще
1 Ib., SS. 10 — 12.
2 Об основании, жизни, борьбе и гибели «Рейнской Газеты» существует
уже довольно обширная литература: Franz Mehring. Die Geschichte der
deutschen Sozialdemokratie, 1; Menring, Nachlass, I, III, 1 — 5; Mehring,
Karl Marx. По справедливому замечанию Д. Рязанова Меринг использо¬
вал далеко не все материалы, даже опубликованные. См. A. Bergengrün,
David Hansemann, Berlin 1901; A. Caspary. Rudolf Camphausens Leben, Stutt¬
gart 1902; Mathieu Schwann, Rudolf Camphausen als Wirtschaftspoliti¬
ker, Essen, 1915; Joseph Hansen, Gustav von Mevissen, ein rheinisches
Lebensbild, Berlin 1906; G. Mayer, Die Anfänge eines polit. Radikalismus im
vormärtzl. Preussens («Zeitshrift für Politik», VI, 1913, S. 26 f.); E. G о t h e i n.
Die Stadt Köln im ersten Jahrhundert unter preussischen Herrschaft. 1815—1915;
Köln 1915, S. 97; I. Hansen, Rheinische Briefe und Akten zur Geschichte der
politischen Bewegung, 1830—1850, I, Essen a. R., 1920; Th. Z l о с i s t i. Moses
Hess, S. 64 f.; Д. P я з а н о в, Примечания к сочинениям Маркса и Энгельса,
I, стр. 508.

— 16 —
труднее было пропагандировать коммунистические идеи и дока¬
зывать неизбежность социальной революции. Вскоре, однако, по¬
ложение дел стало меняться. Хотя и с большими затруднениями,
тем не менее Гессу иногда удавалось использовать столбцы га¬
зеты для изложения своих антигосударственных и коммунисти¬
ческих воззрений. Уже в апреле появилась очень интересная
заметка его: «Загадка XIX века». Здесь он задолго до Эдгара
Бауэра и других младогегельянцев подвергает конституционализм
резкой критике.
Считая конституционализм только переходной формой, Гесс
упрекает конституционную монархию в «двуполости», как это
позднее делал Эдгар Бауэр, Маркс и другие младогегельянцы.
В то время образованные немцы считали Англию образцовой
конституционной монархией. Наш коммунист готов согласиться
с общепринятым мнением именно потому, что Англия «еще по
уши погружена» в средневековье,— мысль, которую Энгельс бу¬
дет настойчиво повторять после своего переезда в Манчестер.
Автор считает родиной конституционализма Францию. Великая
Французская революция,— полагает он,— задала миру загадку:
она вызвала всеобщее брожение, провозгласив свободу и равен¬
ство. Но разрешить загадку оказалось не так легко, как вна¬
чале думали. Санкюлотизм, эта первичная, стихийная, грубая
форма свободы и равенства, был скоро изжит. Он породил пер¬
вую империю, которая была болезнью, реставрацией его могилы.
Лишь позднее началась подлинная история или, лучше сказать,
разрешение загадки. И вот, невзирая на свое отрицательное
отношение к конституционализму, Гесс признает, что июльская
монархия представляет первую разумную попытку осуществить
свободу и равенство. В то же время он вместе с Берне хорошо
понимает, что страх перед рецидивом санкюлотизма сделал июль¬
скую революцию осторожной, слишком осторожной. Но можно ли
за это порицать ее? Кто видит только внешность, кто судит о на¬
родной жизни по временным формам правительства, тот может
заметить лишь попятное движение. Но если обратить внимание
на метаморфозы, с 1830 года наступившие в недрах француз¬
ской, английской и немецкой наций, то можно надеяться, что
«загадка сделала шаг вперед к своему разрешению». 1
Гесс должен был считаться с требованиями не только цензуры,
но и своих товарищей по газете. Поэтому он обычно прибегал
к эзоповскому языку. Тем не менее его тайная мысль была по¬
нятна радикальным кругам, занимавшимся вопросами современ¬
ной политики. В сущности «загадка» сводилась к тому, как
осуществить свободу и равенство, не нанося ущерба ни первой,
1 Das Rätsel des 19. Jahrhunderts («Rheinische Zeitung», 19. April 1842,
Nr. 109), SS. 12 — 13.

— 17 —
ни второму. Гесс неоднократно возвращается к затруднительному
вопросу. Между прочим ему посвящена также статья о центра¬
лизации в Германии и Франции, напечатанная 17 мая в
«Рейнской Газете». Автор обсуждает этот вопрос, находясь
под очевидным влиянием Фейербаха. Следует ли,— спрашивает
он,— индивидуальную свободу принести в жертву всеобщей, т. е.
закону, или же последним нужно пожертвовать ради индивиду¬
альной свободы?
По мнению Гесса при правильной, «высшей» точке зрения
этот вопрос оказывается мнимым. Если «индивид соответствует
своему понятию», если, иными словами, человек есть действи¬
тельно то, чем должен быть по своей сущности, то индивидуаль¬
ную свободу нельзя противопоставлять всеобщей: ведь истинный
человек живет только жизнью рода, не обособляя своего инди¬
видуального, отдельного существования от общего; его свобода
никогда не может вступить в коллизию с законом, ибо закон
является не чем-то внешним, а его собственной волей. Таким
образом, если допустить, что народ состоит из справедливых
людей, не может возникнуть и самый вопрос; центральная власть
жила бы во всех членах, как это действительно бывает в ка¬
ждом здоровом организме. Но в таком организме излишни не
только внешний закон вообще, но только всякое положительное
установление или конституция, но и всякая центральная, вер¬
ховная государственная власть. Общество, состоящее из здоро¬
вых членов, вообще не было бы тем, что мы называем государ¬
ством, а стало бы идеалом человечества. Но именно государство
должно воспитать и подготовить народ к этому идеалу. 1
Как воспитательное учреждение, оно имеет две задачи: во-
первых, положительно содействовать развитию, гуманному обра¬
зованию; во-вторых, устранять всякое препятствие, стоящее на
пути к этому развитию. Последняя задача решается с помощью
закона, первая — с помощью свободы. Закон — это защита от
антисоциальных, эгоистических тенденций; свобода — это сама
жизнь, само развитие. Оба полюса государственной жизни нужно
строго различать, чтобы свобода не перешла в эгоистический
произвол, а закон — в нивелирующий деспотизм. Только при
таком разграничении возможна гармония в государственной
жизни. Если строго различать оба полюса, поставленная выше
проблема разрешается сама собою. 2С этой точки зрения централизация предосудительна лишь
в тех случаях, когда она выходит за границы своей области —
политики или государственной жизни в узком смысле, т. е. пра¬
вовой сферы, и осмеливается вторгаться в пределы индиви-
1 Deutschland und Frankreich in Bezug auf die Zentralisationsfrage («Rheini¬
sche Zeitung». 17. Mai 1842, Nr. 137), SS. 13 — 14.
2 Ib.. S. 14.
Записки нйучн. о-un марксистов.

— 18 —
дуальной жизни. Напротив, если централизация подвергается
ограничениям и в своей собственной области, то одновременно
ограничивается господство самого закона, ибо он может исходить
только от центральной власти. Поэтому централизация — враг
не индивидуальной свободы, а субъективного произвола, эгоизма,
местного и кастового духа, вообще всякого беззакония. Понятно,
почему во Франции системе централизации были принесены
в жертву Людовик XVI, дворянство, духовенство и все корпо¬
рации, составлявшие государства в государстве. Впрочем, короли
Франции делали то же, что и французская революция. Но, желая
установить исключение в том отношении, что одна личность,
личность короля, должна была стоять выше закона, они были не
так последовательны, как революция. Людовик XIV говорил:
«я — государство». Революция же говорит: «закон — государство».
Центральная власть, представительница государства, есть вопло¬
щенный закон, независимый от личных влияний; она лучший,
единственный оплот общей свободы. Франция выступила в бой
за централизацию, господство закона, а Германия — за свободу
духа, за индивидуальное развитие человека. Поэтому они пред¬
ставляют два полюса социальной жизни и взаимно дополняют
одна другую. 1
Так Гесс примирял индивидуальную свободу со «всеобщей».
Совершенно ясно, что общество, состоящее из «справедливых»
людей и осуществляющее «идеал человечества», предполагает
равенство. Осуществить равенство значит сделать лишним госу¬
дарство и таким образом разгадать загадку XIX века. Но писать
в «Рейнской Газете» на подобные щекотливые темы было не¬
совсем удобно. Поэтому Гесс выжидал внешнего повода, чтобы
вернуться к излюбленным идеям. Вскоре благоприятный случай,
действительно, представился. Как уже сказано, чартистское дви¬
жение в Англии вызвало некоторое возбуждение и на континенте
Европы. «Рейнской Газете» не подобало обходить молчанием
такое важное событие. Кстати, его можно было обсуждать, не
особенно опасаясь цензуры, ибо промышленная отсталость Прус¬
сии не давала оснований для злонамеренных сравнений и парал¬
лелей. Между тем Гесс хорошо понимал, что в Англии надви¬
гается гроза социальной революции, которую он предвидел уже
в «Священной истории», а затем в «Триархии». Повидимому,
подтверждалась его мысль, что катастрофа вызвана «противо¬
речием между денежной аристократией и пауперизмом»; каза¬
лось, что это противоречие подобно «обоюдоострому мечу вон¬
зается в недра социальных условий, из которых в конце концов
легко можно объяснить все наши общественные бедствия». На¬
родные собрания, восстания и другие события давали повод
1 Ib, SS 18—19.

— 19 —
думать, что скрытая болезнь приведет в Англии к взрыву. Свои
соображения но этому поводу Гесс с необычайной ясностью из¬
ложил в небольшой статье, появившейся в конце июня 1842 года.
Общественное зло,— думает он,— коренится не в налогах или
хлебных законах, не в борьбе политических партий и не в не¬
достатках правительства, а гораздо глубже. В конце концов со¬
вершенно безразлично, кто управляет делами страны — тории
или виги, свободомыслящее или эгоистическое правительство.
Любая политическая реформа может быть только паллиативом
против зла, которое отличается вовсе не политическим, а социаль¬
ным характером. Не правительство породило это зло; не прави¬
тельство и исцелит его. Можно, конечно, ради успокоения утвер¬
ждать, что во все времена, во всех государствах, при всяком
политическом строе были богатые и бедные. Но в подобном утвер¬
ждении нет ничего утешительного. Безотрадно именно то, что
даже самая радикальная политическая реформа не в состоянии
изменить те грозные социальные отношения, которые ведут
Англию к катастрофе. Демократический дух ее населения делает
нынешнее состояние еще более нестерпимым, чем в те времена,
когда земная нищета давала пищу вере в загробную жизнь. 1
В чем же заключается «социальное зло»? — Его объективные
причины,— отвечает Гесс,— знает каждый. Промышленность из
рук народа «перешла в машины капиталистов». Торговля, кото¬
рой ранее занимались многие мелкие торговцы, ныне все более
сосредоточивается в руках немногих крупных предпринимателей
или спекулянтов. Благодаря законам о наследовании, земельная
собственность тоже скопляется в руках немногих аристократов.
Словом, крупные капиталы воспроизводятся и скопляются у отдель¬
ных семей. Эти не политические, а социальные условия имеются
повсеместно, а особенно в Англии. Они-то и представляют если
не исключительную, так главную и существенную причину пред¬
стоящей катастрофы. Таково положение вещей, относительно ко¬
торого Германия еще располагает временем для спокойных раз¬
мышлений. Страстные французы хотят упредить историю, с воо¬
душевлением воспринимая фурьеристские, сен-симонистские и
коммунистические идеи. В Англии же история, эта «великая
разрушительница и созидательница всех общественных отношений»,
постепенно овладевает пока нерешенной загадкой нашего века. 2Для немцев такая постановка вопроса была новостью. Правда,
она не отличалась особенной определенностью. Ведь сотрудник
«Рейнской Газеты» выражал свои идеи более или менее общими
фразами: «зло» коренится в «социальных отношениях», «загадку»
разрешит сама «история», революция порождается противоречием
1 Korrespondenz vom 24. Juni («Rheinische Zeitung» 26. Juni 1842, Nr. 177),
SS. 24-26.
2 Ib.. SS. 26—27.

— 20 —
между «денежной аристократией и пауперизмом» и т. п. Но он
не указывал, какой же класс произведет социальную революцию,
не подозревая, что на это способен только пролетариат. Он даже
избегал употреблять слово «пролетариат» и предпочитал говорить
о «народе». Словом, воззрения Гесса обладали очень большими
пробелами. И все же он во многих отношениях опередил Маркса
и Энгельса. Разумеется, по богатству и разнообразию знаний,
по глубине и остроумию идей, по изяществу и блеску формы он
значительно уступал своим будущим друзьям. Но в отличие от
них Гесс не был таким завзятым гегельянцем. Не считая госу¬
дарство воплощением свободы и нравственности, он стал на путь,
который должен был привести к плодотворным выводам. И в са¬
мом деле, он все более удалялся от буржуазной точки зрения,
свойственной левым гегельянцам. Об этом свидетельствует, напр.,
статья его «Политические партии в Германии», 11 сентября
1842 года напечатанная в «Рейнской Газете». Статья, сильно
заинтересовавшая «Свободных» и в том числе, конечно, Энгельса,
действительно заслуживает внимания.
Автор доказывает, что обе французские революции вручили
власть вовсе не всему народу, а только буржуазии. Они закон¬
чили свой цикл; новое время требует и нового принципа. Задача
XIX века — освободить весь народ. Только теперь поняли, что
господство большинства не есть еще господство народа. Равно¬
весие властей, к которому до сих пор так сильно стремились,
само по себе тоже недостаточно. Даже при наиболее республи¬
канских учреждениях свобода превращается в пустой звук вслед¬
ствие нищеты, лишающей огромную часть общества возможности
свободно развивать свои силы. Филиппика Гесса против социаль¬
ных несправедливостей так поучительна, что ее стоит привести
полностью.
«До недавних пор никто и не думал о том, что даже при наи¬
более республиканских учреждениях нашего времени свобода раз¬
бивается о нищету, которая все еще лишает очень значительную
часть нашего общества всякой возможности свободно развивать
свои силы. Лишь совсем недавно пауперизм, обнищание народа,
сумел обратить на себя внимание и придал современным стре¬
млениям новое и своеобразное направление. Чувствуется, что до
сих пор свободолюбивые стремления были недостаточны, чтобы
вывести большинство людей из того состояния, которое факти¬
чески равносильно рабству; неожиданно делается открытие, что
в XIX веке еще существуют илоты. С этих пор духу времени
противоречит уже не феодальная аристократия и даже не абсо¬
лютизм: вся организация или скорее дезорганизация нашей со¬
циальной жизни требует реформы. Законодательство должно еще
войти в соприкосновение с бедным, несовершеннолетним классом
народа иным способом, чем при помощи полиции, исправитель-

— 21 —
ных и уголовных судов. Этот класс мало вкушает от сладких
плодов цивилизации — тем солонее ему приходится от них. Это —
большая несправедливость и столь же большое несчастье. Все
формы свободного государственного строя — от французской ре¬
волюции до республик древности — потерпели крушение об эту
подводную скалу. Если Северо-Американский Союз сохраняет
свободные учреждения, хотя уничтожение противоречия между
пауперизмом и денежной аристократией чуждо духу его социаль¬
ных институтов, то он должен быть благодарен за такое счастье
не этому духу, а природе своих отношений» — обладанию свобод¬
ным земельным фондом. 1
Идеи Гесса далеко не совпадали с устремлениями левых ге¬
гельянцев. Но Энгельс мог воспринять их легче других «Свобод¬
ных», ибо не так глубоко погрузился в недра гегелевского
учения о праве и государстве. Кроме того увлечение великой фран¬
цузской революцией и якобинством сочеталось у него с отроче¬
скими воспоминаниями о невыразимой нищете фабричных рабо¬
чих. Мотивы, найденные в статьях Гесса, были хорошо ему
знакомы: он сам чувствовал сострадание к «униженным и оскор¬
бленным», питал ненависть к политическим привилегиям, напа¬
дал на промышленников, купцов и землевладельцев. Наконец,
Энгельс всегда относился с непреодолимым отвращением к ро¬
бости, половинчатости и беспринципности независимо от того,
кто впадал в один из этих смертных грехов: младонемцы, южно-
германские или восточнопрусские либералы. По своему револю¬
ционному темпераменту он постоянно занимал самую крайнюю
и решительную позицию. В июле же юноша открыто и резко
порвал с либерализмом в лице Александра Юнга. Как же он мог
не прислушаться к тем новым идеям п веяниям, глашатаем ко¬
торых выступил Моисей Гесс?
К сожалению, нет точных и бесспорных данных о последних
месяцах его пребывания в Берлине. Однако, вместе с Густавом
Мейером можно допустить, что перу Энгельса принадлежит статья
о централизации и свободе, ровно через неделю помещенная
в той же «Рейнской Газете». Вслед за Гессом автор статьи оспа¬
ривает мнение, будто государство — реализация абсолютной сво¬
боды. Если бы оно даже реализовало свободу объективную, все же
субъективная, истинная свобода нашла бы воплощению только
в истории. Суверенная власть принадлежит лишь истории, так
как она — дело человечества, любовь рода, абсолютное право.
Государственная же власть простирается исключительно на то,
что имеет всеобщее значение, а не на то, что касается отдель¬
ных личностей. Поэтому английские рабочие, жестоко страдаю-
1 Die politischen Parteien in Deutschland («Rheinische Zeitung», 11. September
1842, Nr. 254), SS. 32 — 34.

— 22 —
щие от голода, с полным основанном жалуются на государствен¬
ный строй и сэра Роберта Пиля, а не на историю, ибо последняя
превращает их в «носителей и представителей нового правового
принципа».
Ясно, что Энгельс находится под тройным влиянием — Гегеля,
Фейербаха и Гесса: у первого он заимствует противопоставление
государства обществу или «истории»; у второго — понимание
истории, как «дело человечества» и «любовь рода»; у третьего —
отрицательное отношение к государству. Влияние Гесса проби¬
вается и в другой заметке, тоже напечатанной в «Рейнской Га¬
зете». Она посвящена противникам суда присяжных, ковыряющим
«мертвое абстрактное право». Некоторые юристы,— между прочим
говорится здесь,— объявляют безопасность жизни и собственности
погибшей, если присяжные во Франции или Англии оправдывают
бедного пролетария, который с отчаяния от голода стянул на
грош хлеба и потому привлечен к ответственности за кражу.
Разумеется, Энгельс издевается над подобными страхами. 1
Как показывает все предыдущее изложение, немецкая интел¬
лигенция была более или менее знакома с коммунизмом, открыто
обсуждая животрепещущий вопрос на страницах газет, журналов
и в отдельных брошюрах. Несомненно, он составлял предмет го¬
рячих споров и под домашним кровом, куда не проникало не¬
дреманное око политической цензуры. В заинтересованных круж¬
ках постепенно назревала потребность в произведении, которое
собрало бы рассеянные лучи в одном фокусе и осветило бы все
еще не совсем ясную область. Вскоре этот пробел был частью за¬
полнен. В сентябре 1842 года, когда Энгельс поворачивался
лицом к коммунизму, появилась интересная и живо написанная
книга Лоренца фон-Штейна: «Социализм и коммунизм современ¬
ной Франции». Она была литературным событием и, несомненно,
сыграла некоторую роль в радикальных кружках. Однако, вопрос
о размерах ее влияния и до сих пор возбуждает полемические
страсти.
Еще 50 лет тому назад Вильгельм Рошер иисал: «Когда Ло¬
ренц фон-Штейн опубликовал в 1842 году свое знаменитое со¬
чинение о социализме и коммунизме современной Франции, со¬
держание его казалось большинству немецкой публики какой-то
сказкой из прекрасного далека». 2 Впоследствии эту дифирамби¬
ческую мысль подхватил Вернер Зомбарт, считавший Штейна
писателем, который, «быть может, сильнее всех других воздей¬
ствовал на Маркса». 3 Тогда же и Петр Струве писал, что пре¬
1 G, Mayer, Friedrich Engels in seiner Frühzeit. S. 115.
2 Wilhelm Roscher, Geschichte der National Oekonomik in Deutsch¬
land. München, 1874, § 206, S. 1020.
3 Werner Sombart. Der Sozialismus und die soziale Bewegung in
neunzehnten Jahrhundert, Jena, 1896 (русск. пер. и ред. В. Б о г у ч а р с к о г о,

— 23 —
словутая книга «повлияла» на Маркса и «возбудила» его мысль. 1
С тех пор мнение, согласно которого Штейн является пролага¬
телем новых путей, свило прочное гнездо в немецкой литературе:
в славословии принял участие разноголосый хор из Георга Адлера, 2
Грюнфельда, 3  Пленге 4 и других.
Против подобных попыток очень резко, упорно, но не совсем
беспристрастно восставал Франц Меринг. Точку зрения Гесса
он ставил выше, чем точку зрения Штейна. Последний, по его
мнению, отстал не только от радикальных младогегельянцев, но
и от ремесленных подмастерьев-коммунистов. Он был просто
«ловким компилятором пли прилежным регистратором выдающейся
литературы и ничем больше». Его книга о социализме и ком¬
мунизме представляет «в общем довольно легковесный товар
с сильным оттенком беллетристики», «хоть и яблоко познания,
но кислое и незрелое». Во всяком случае она — «поверхностная
компиляция», из которой основательный и глубокий ум Маркса
едва ли мог чему-нибудь научиться. 5
Если буржуазные апологеты перегибали палку в одну сторону,
Меринг перегнул ее в другую. Тем не менее его односторонние
суждения сыграли положительную роль. Повидимому, под влия¬
нием сделанных замечаний даже архи-буржуазный проф. Масарик
вынужден был признать, что данные, приводимые Адлером, Зом¬
бартом и Струве, «недостаточны для исторического объяснения
социализма Маркса»: «Я признаю,— писал он,— что Штейн по¬
мог Марксу уяснить свои мнения, так как его работа для того
времени превосходна; но я полагаю, что Сен-Симон и Луи Блан
имели на Маркса более прямое и глубокое влияние, чем ученое
изложение Штейна». 6 Эту точку зрения в общем разделяют
СПБ., 1902, стр. 89); 5. Aufl., Jena, 1905, S. 50; 6. Aufl., Jena, 1908, S. 57.
В этих и последующих изданиях Зомбарт присоединяет к Штейну еще
«француза Луи Блана».
1Peter v. Struve, Zwei bischer unbekannte Aufsätze von Karl Marx
in den vierzigsten Jahren («Die Neue Zeit», 1896, XIV, 2, S. 52). См. также «Die
Neue Zeit», 1897, XV, 2, SS. 228 f. u. 269 f.
2 Georg Adler, Die Anfänge der Marxschen Sozialtheorie und ihre Beein¬
flussung durch Hegel, Feuerbach, Stein und Proudhon. Festgaben für Adolf
Wagner, Leipzig, 1905, SS. 1—20.
3 Ernst Grünfeld, Lorenz von Stein und die Gesellchaflslehre, Jena,
1910, SS. 8—10 u. 242—245.
4 Johann Plenge, Marx und Hegel, Tübingen. 1911, SS. 64—67 u. 118.
Пленге считает «чрезвычайно вероятным, что блестящая книга Штейна вы¬
звала огромный решительный поворот в мировоззрении Маркса» (S. 65).
5 Franz Mehring, Politik und Sozialismus («Die Neue Zeit», 1896, XV, 1,
SS. 452—453); Stein, Hess, Marx («Die Neue Zeit», 1897, XV, 2, S. 380); Geschichte
der deutschen Sozialdemokratie. I, 2. Aufl.. Stuttgart 1902, SS. 252—253; Nach¬
lass, I, SS. 180—187.
6 T h. G. M a s а r у k, Die philosophischen und soziologischen Grundlagen
des Marxismus, Wien, 1899, S. 38 (русск. пер. И. Николаева, М., 1900, стр. 36—38;
ср. также стр. 32 пр.).

— 24 —
Койген, 1 Селигмен, 2 Мукле 3 и Гаммахер, 4 указывая, что науч¬
ный социализм был продуктом разнообразных влияний. Наконец,
проф. Бела Фельдес признает, что проблема об отношении Штейна
и Маркса остается до сих пор нерешенной. «Мысли Маркса —
говорит он — обладают такой индивидуальной окраской, что едва ли
можно с определенностью установить прямое влияние»: в основ¬
ных работах Маркс совершенно самостоятелен и строит свою
систему совсем не из тех материалов, из которых построен труд
Штейна. 5
Не подлежит сомнению, что в начале сороковых годов у Штейна
имелись кое-какие общие черты с Гессом, Марксом и Энгельсом.
Прежде всего, они — современники: будущий профессор лишь на
три года был моложе Гесса и на столько же старше Маркса.
Далее, все четверо принадлежали к гегельянской школе. Но са¬
мый старший считал себя учеником Спинозы и никогда не являлся
правоверным последователем Гегеля; он гораздо раньше других
познакомился с коммунизмом, на сторону которого стал решительно
и бесповоротно. Напротив, Маркс и Энгельс, почти не выезжа¬
вшие за пределы Германии (если но считать кратковременных
отлучек Энгельса), оставались еще гегельянцами и переоценивали
роль государства. Штейн же проживал в Париже, где прилежно
изучал социалистические и коммунистические теории; знакомясь
с французскими историками, он в то же время встречался с Кон¬
сидераном, Кабе, Луи Бланом и кое-чему научился у них. Таким
образом, Гесс был горячим коммунистом, Штейн — холодным и
скептическим исследователем, а Маркс и Энгельс пока оставались
1 David Koigen, Zur Vorgeschichte des modernen philosophischen Sozia¬
lismus in Deutschland, Bern, 1901, 2-er Abschn., Kap. IV, SS. 236—252. Койген
считает предшественниками исторического материализма Монтескье, Конси¬
дерана, Сен-Симона, сен-симонистов, Луи Блана, Минье и пр., а также Пру¬
дона и Штейна (SS. 238—239).
2 «Первый иностранный историк французского социализма, Лоренц фон-
Штейн, развил некоторые идеи их (Фурье, Сен-Симона, Прудона и Луи
Блана), установив общий принцип подчиненности политической жизни —
жизни экономической». — Е d w i n  R. A.  S e l i g m a n, The Economic Inter¬
  pretation of History, New-York, 1924, ch. IV, pp. 51—52.
3 Friedrich Muckle, Saint-Simon und die ökonomische Geschichts¬
theorie. Ein Beitrag zu einer Dogmengeschichle des historischen Materialismus,
Jena, 1906, SS. 30—36; Henri de Saint-Simon. Die Persönlichkeit und ihr Werk,
Jena, 1908, SS. 327 f., 339 f., 350; Die grossen Sozialisten, II: Saint-Simon,
Pecqueur, Buchez, Blanc, Rodbertus, Weitling, Marx, Lassalle, 4-e Aufl., Berlin
1920, S. 95. По мнению Мукле вообще, «Маркс многим обязан своим пред¬
шественникам, к которым относятся прежде всего Сен-Симон, затем историки
Минье, Гизо, Тьерри, Луи Блан, а также Прудон и Лоренц Штейн, немец¬
кий историк социализма во Франции».
4 Emil Hammacher, Das philosophisch-ökonomische System des Marxis¬
mus, Leipzig, 1909, SS. 63 u. 67.
5 Prof. Вéla Földes, Bemerkungen zu dem Problem Lorenz Stein —
Karl Marx (Jahrbücher für Nationalökonomie und Statistik, Bd. 102, 1914, 3.
Heft. SS. 289—299).

— 2 5 —
заинтересованными зрителями. Почему же они, тогда еще недо¬
статочно знакомые с экономической литературой, не могли быть
признательны Штейну за ту «простоту и ясность», с которой
последний указал на связь коммунизма с пролетариатом или на
противоречия между буржуазией л рабочим классом?
По утверждению Меринга, автор «Социализма и коммунизма»
«основывается на Рейбо», а сама книга представляет только
«поверхностную компиляцию», из которой Маркс и, очевидно,
Энгельс едва ли могли научиться чему-нибудь путному. И, дей¬
ствительно, Штейн сам признает, что пользовался преимущественно
работой Рейбо, 1 но он тотчас же объясняет причины: «Луи
Рейбо — пишет он — умелый и остроумный писатель; он обладает
положительным талантом понимать отдельных лиц и обрисовы¬
вать характеры. Поэтому, поскольку наша работа переходит в эту
область, мы не задумываясь взяли его своим главнейшим руко¬
водителем». Но даже в данном отношении немецкий автор не
идет слепо за французским проводником. Так, напр., он указы¬
вает, что «изложение Фурье в книге Рейбо можно не колеблясь
назвать если не прямо недостаточным, то все же бедным». 2
Рейбо уделяет большое внимание Роберту Оуэну. Штейн почти
вовсе не упоминает о нем. И это не случайно. По справедливому
замечанию немецкого писателя, во Франции социализм возник и
развился самостоятельно; зародыши его следует искать в самой же
Франции, ибо социализм вообще возможно попять только «из на¬
рода и его истории». Поэтому для объяснения оуэнизма требуется
особое исследование английского общества и его истории. Уже
такая историческая постановка вопроса показывает, что Штейн
сохраняет самостоятельность. 3Но еще более его отделяют от Рейбо сравнительно системати¬
ческое изложение, философская точка зрения и указания на исто¬
рические основы социализма, чего почти вовсе нет у француз¬
ского автора. Сам он хорошо сознает свое отличие от Рейбо:
«Существеннее, — замечает Штейн, — что он вообще не выходит
за пределы социализма, что обусловливает его одностороннее по¬
нимание этого явления. Он не приходит к мысли об обществе
и его истории, даже к идее пролетариата, а потому считает
теорию как Сен-Симона, так и Фурье только двумя новыми уто¬
пиями, которые в истории утопических мировоззрений занимают
место рядом с Томасом Мором, Кампанеллой и др. В этом заклю¬
чается величайшая ошибка, в которую он впадает по отношению
1 Louis Reybaud, Ètudes sur les reformateurs contemporains ou Socia¬
listes modernes, Saint-Simon, Charles Fourier, Robert Owen, Paris, 2-ème éd.,
1841, 3-ème éd. 1842.
2 L. Stein. Der Socialismus und Communismus des heutigen Frankreichs.
Ein Beitrag zur Zeitgeschichte, Leipzig, 1842, S. VII.
3 Ib.. S. VIII.

— 26 —
и к более глубокому содержанию своего времени, и к указанным
писателям». Штейн, напротив, стремится «выйти за пределы со¬
циализма» и понять его как закономерный результат «незаметно
происходящего жизненного процесса нашей новейшей истории».
Но для этого необходимо предварительно установить понятия
пролетариата и общества, выяснить социальное значение соб¬
ственности и промышленности, исследовать сущность классов и
народного образования. 1
Вполне последовательно Штейн прежде всего выясняет «идею
пролетариата», посвящая его истории всю первую главу. Автор
тщательно излагает возникновение, развитие и организацию про¬
летариата, как класса, его противоположность буржуазии, возни¬
кающую отсюда классовую борьбу, наконец, связанные с последней
социализм и коммунизм. По мнению Штейна, пролетариат является
продуктом «всей новейшей истории». Элементы государства по¬
степенно изменялись; среди них возник совершенно новый, на
который до великой французской революции не обращали вни¬
мания: никто не признавал за ним права самостоятельно мыслить
и желать; ни государство, ни отдельные лица не обращались
к нему с любовью и деятельной поддержкой, считая ниже своего
достоинства помогать тем, кого сам бог, кажется, забыл при
распределении духовных и материальных благ. Этот новый эле¬
мент — пролетариат, целый класс людей, не обладающих ни
образованием, ни собственностью: его-то имеют в виду как со¬
циализм, так и коммунизм. 2Пролетариат — важнейший результат великой французской ре¬
волюции. До нее существовали только сословия: дворянство, ду¬
ховенство и третье сословие. Лишь в процессе самой революции
выдвинулись те борцы, которые освободили национальное собра¬
ние, завоевали Тюйлери, поддержали Робеспьера и образовали
гвардию Анрио. Этих борцов выдвинул пролетариат, вооруженной
рукой завоевавший общественное значение и с того времени
занявший свое место в истории Франции. В тяжкой борьбе он
постепенно понял, что составляет «особое сословие» и является
очень крупной силой. Но до сих пор пролетарий ничего не достиг:
«Принесли ли пользу ему, бедняку, неимущему, все революции?
Смог ля он улучшить свое положение, обеспечить себе пропита¬
ние, умножить свои наслаждения, обеспечить независимость своей
семьи? Подвинулся ли он хоть на один шаг ближе ко всему бо¬
гатству, лежащему так недалеко от него, особенно в Париже, ко
всем радостям, с этим связанным, ко всему уважению, даже
правам, которые оно приносит с собою? Разве не должно ему
показаться ужасным противоречием, даже насмешкой, если его
1 Ib., SS. VII и. IX.
2 Ib., SS. 6 — 7.

— 27 —
прославляют как отважного борда за освобождение отечества, как
основоположника народного счастья, а в то же время избира¬
тельные заколы лишают его права на участие в управлении
государством и его бедность исключает возможность всяких на¬
слаждений? Теперь пролетарий начинает это чувствовать; он
постепенно начинает иметь самостоятельную волю, ставить соб¬
ственную цель и понимать, что до сих пор он работал и проли¬
вал кровь только ради других». 1
Выступая на историческую сцену в виде особого класса, про¬
летариат становится опасен своего численностью и испытанным
мужеством, опасен сознанием своего единства, опасен, нако¬
нец, уверенностью, что может осуществить свои планы только
путем революции. Вот почему,— думает Штейн,— «эпоха чисто
политических движений во Франции прошла. Готовится другая,
не менее серьезная и величественная. Подобно тому, как в конце
прошлого века одно сословие народа возмутилось против госу¬
дарства, так теперь один класс его намерен низвергнуть общество,
и ныне ближайшая революция может быть уже только социаль¬
ной». Пролетариат не представлял опасности лишь до тех пор,
пока неприкосновенность собственности и ее законы оставались
бесспорными принципами, пока неимущие видели в своей ни¬
щете промысел божий и искали утешения на небесах. Теперь
же пролетариат становится врагом общества потому, что сомне¬
вается в святости собственности; он вовсе не желает признавать,
что все счастье многих тысяч людей зависит от случайного,
немотивированного и незаслуженного распределения собственности.
Таким образом разрываются узы, предупреждающие опасность.
Вместо порядка наступает недовольство, вместо скромности —
непримиримая ненависть и вместо благодатного мира — ожесто¬
ченная борьба. 2Последняя происходила и в древности, где тоже были рабы и
бедняки. Но между ними и современными пролетариями есть
весьма крупное различие. Чернь в эпоху римской империи пред¬
ставляла просто скопище тунеядцев, видевших задачу своей
жизни в том, чтобы жить и наслаждаться на государственный
счет. Пролетарий же этого не хочет; он желает хорошо и много
работать, но получать за свой труд достойную плату. Несоответ¬
ствие между его трудом и заработком служит собственно первым
и непосредственным поводом к недовольству; вместе с тем дается
толчок к противоречию между ним и теми, кто совсем не рабо¬
тает и все же может пользоваться материальными благами.
В этом именно заключается разница между современным проле¬
тариатом и подобными же явлениями древнего мира; он — про¬
1 Ib., SS. 8 — 9.
2 Ib., SS. III, 10—11 u. 355.

— 28 —
дукт новой истории, неизбежное следствие современного раз¬
вития. 1
Нынешнее общество характеризуется отношениями собственности.
Вся масса народа распадается на имущих и неимущих или на
владельцев капитала и простых рабочих. В экономической области
первые оказываются победителями, вторые — побежденными. Ре¬
зультатом этой борьбы, заложенной в самой собственности, является
обособление капитала и рабочей силы, которое приобретает свое
истинное значение только в новое время. Представители капи¬
тала — это класс граждан, называемый буржуазией (Bourgeoisie);
простое обладание рабочей силой составляет отличительную черту
народа (peuple). При помощи труда, как такового, пролетариат
не может достигнуть равенства, к которому стремится. В самой
собственности он встречает вечного врага, делающего тщетными
все усилия рабочего класса: неравенство неизбежно сохраняется
в таком обществе, которое покоится именно на собственности. 2Вследствие противоречий между буржуазией и народом обе
части всего государства выступают не только обособленно, но и
прямо друг против друга. Если у пролетария жива идея ра¬
венства, он будет считать собственника врагом, ибо чувствует
себя ниже его, хотя и считает справедливым стоять рядом с
ним. Собственник же будет противником этой мысли, даже не
являясь противником самого неимущего: он знает, что защищает
такое положение вещей, которое по самому существу своему должно
постоянно порождать неравенство, ненавистное неимущему. На¬
чинает складываться строгое, серьезное обособление обоих классов,
происходящее параллельно с растущим значением материальной
жизни вообще. Одни условия задерживают это обособление, дру¬
гие благоприятствуют ему, но оно все же углубляется и превра¬
щается наконец в «решительное, материально развитое и внутренне
сознанное противоречие». 3
Нельзя отрицать, что во Франции имущие обладают всеми
правами, которые обусловливаются принципом равенства; с дру¬
гой стороны, неимущие исключены из пользования правами и
наслаждениями. Ныне всеобщее сознание признает результатом
истории то положение, что имущество (Besitz) составляет необхо¬
димое условие действительного равенства; но это убеждение
разделяет каждый, будь то богач или пролетарий. Поэтому
каждый понимает или чувствует, что ни одно изменение в госу¬
дарстве не может остаться простым изменением государственного
устройства, а непременно поведет к более равномерному распре¬
делению собственности. Но это значит лишить богача возможности
1 Ib., SS. 13 u. 28.
2 Ib., S. 73.
3 Ib., S. 74.

— 29 —
быть богатым или становиться еще богаче. При существующем
государственном праве это невозможно. Отсюда — простое следствие,
что класс имущих должен быть консервативен и бороться с
«принципом движения»: ведь всякое изменение государственных
форм раньше или позже должно повести к изменению в состоянии
собственности. 1
Каковы же причины описанного явления? — Вслед за Сен-
Симоном и его школой Штейн видит их не в сельском хозяйстве
или торговле, а в «промышленной деятельности». Основной
принцип промышленности — свободная конкуренция, ведущая не
только к общему благосостоянию и обогащению сравнительно
немногих, но также к нищете широких масс. Здесь заложены
основы, из которых развиваются противоречия между «буржуазией»
и «народом». В настоящее время они настолько обострились, что
буржуазией считается не масса имущих, а крупные капиталисты
и фабриканты; народ же составляют не столько все неимущие,
сколько фабричные рабочие, ouvriers всякого рода. Те и другие
представляют два основных принципа французской жизни: первые —
идею права собственности, вторые — идею равенства. Вот почему
выражения «буржуазия и народ» или «капиталисты и рабочие»
можно считать синонимами. По той же причине становится по¬
нятно, почему класс рабочих сознает свое значение, почему ком¬
мунистические тайные общества, а в особенности их принципы,
вызывают опасения и почему, наконец, малейший шум, подымаемый
ремесленниками, всегда считается немаловажным событием. 2
Свободная конкуренция и абсолютная свобода нерасторжимо
связаны с промышленностью, представляя ее практический ре¬
зультат; они вытекают из потребности в личной независимости.
Но укрепила ли, выдвинула ли, обосновала ли последнюю сво¬
бодная конкуренция? Осуществила ли она материальное равенство,
которое должна была осуществить? — Нисколько. Напротив, в
борьбе за обладание материальными благами класс неимущих
потерпел поражение; именно вследствие конкуренции он лишился
и ежедневно все больше лишается собственности, которая является
необходимым условием личной самостоятельности. Во всех отраслях
промышленности совершается обособление господствующих и под¬
чиненных, имущих и неимущих; вместо ожидаемого равенства
классов конкуренция вызвала непрестанно растущее неравенство
их и содействовала решительной победе капитала над рабочей
силой. Это — не случайный, а необходимый результат свободной
конкуренции, обусловленный самой сущностью промышлен¬
ности. 3
1 Ib., S. 75.
2 Ib., SS. 78 — 80, 83 — 84 u. B6.
3 Ib.. SS. 119 — 120.

— 30 —
Народ уже начинает понимать, чего хотят люди, выступающие
против свободной конкуренции. Сама масса неимущих постепенно
приходит к мысли, которую впервые слышит от социалистов; она
стремится к ассоциации и обобществлению. Последние народ
представляет себе не в виде простой случайности, порождаемой
только данным положением вещей, а начинает считать их не¬
обходимым условием для исполнения своих надежд. Так за¬
рождаются идеи об организации труда, о социализме и коммунизме.
Впрочем, социализм стремится не только к организации труда и
думает не только о том, как облегчить участь пролетария; он
становится наукой. И это понятно. От законов, согласно которых
происходит распределение промышленных продуктов, зависит
форма общественных отношений. Система их охватывает все те
отношения, где проявляется значение собственности вообще.
Поэтому, теория промышленности должна найти законы, обни¬
мающие все общество. Знание же их представляет не только
науку о труде, но и науку об обществе или социализм. 1
Под ним Штейн разумеет совокупность всех «интеллектуальных
и материальных трудов», имеющих целью реализовать «органи¬
зацию промышленности как организацию общества». Он су¬
щественно отличается от коммунизма. Первому присущ поло¬
жительный характер, второму — отрицательный; один желает
создать новое общество, другой — лишь ниспровергнуть старое;
социализм ставит задачей оправдать свои требования, коммунизм —
обвинить все существующее. Первый надеется на осуществле¬
ние своих требований силою устанавливаемых им истин; второй
думает достигнуть всего насилием масс, даже революцией и
преступлением. Поэтому социализм следует строго отличать от
коммунизма, хотя их границы и соприкасаются. 2
С другой стороны, социализм, как науку, нельзя смешивать с
утопиями Платона, Томаса Мора, Кампанеллы, Гаррингтона,
Бэкона и других. Учения Сен-Симона и Фурье совершенно не¬
зависимы от них. Той областью, где социализм желает произвести
изменения согласно своих принципов, являются промышленность
и отношения между имущими и неимущими. Здесь важно, не
ограничиваясь простыми пожеланиями или надеждами, считаться
с данными условиями и законами, по которым они изменяются:
лишь таким путем можно не только желать того, что может быть,
но и доказать, что необходимо должно произойти. Социализм
обладает базисом в виде определенного принципа; утопии же
довольствуются неопределенным чувством и благочестивыми по¬
желаниями. Первый не только дозволяет, но и желает, чтобы
все содержание его подвергалось исследованию на основании
1 Ib., SS. 121 —122, 129—130.
2 Ib., SS. 130—131.

— 31 —
свойственных ему идей; вторые, напротив, ведут только к одному
результату — неопределенному ожиданию более счастливых вре¬
мен. Тем не менее утопии родственны социализму. Это родство
сказывается в одном пункте: отправную точку как утопий, так и
социализма составляют не государство и его формы, а общество
и его благоденствие. Но первые выставляют образы фантазии;
последний же стремится преобразовать современное общество со¬
ответственно своей главной идее. 1
Параллельно с социалистическим движением развивается ком¬
мунистическое. Что оно такое? На этот вопрос Штейн отвечает
следующим образом. Идея равенства составляет основу француз¬
ского народного сознания; оно осуществлено для имущих, но не
для народа или пролетария в подлинном смысле. У последнего
возникает отрицательное отношение к существующему строю
именно потому, что этот строй устанавливает неравенство. Посте¬
пенно он становится наследником той борьбы, которую прежде
все третье сословие вело против остальных сословий. Уже отсюда
вытекает следствие, повсеместно подтверждаемое самой историей:
коммунизм возможен только в пролетариате. Класс пролетариев
порождается современным состоянием промышленности. Растущее
сознание о предназначении и правах личности превращает этот
класс в самостоятельное целое, опирающееся на особый, присущий
ему принцип. Ни один народ, причастный цивилизации, не
может обойтись без развития пролетариата. Поэтому можно
утверждать, что и коммунизм должен найти себе место среди
всех европейских народов. 2
Итак, коммунизм обусловливается существованием пролетариата.
Представляя явление, свойственное европейским народам и их
новейшей цивилизации, пролетариат находится в теснейшей
связи со всей народной жизнью. Он требует собственной истории,
которая неотделима от истории коммунизма. Последняя же не
может быть простым изложением отдельных коммунистических
учений и историей тайных обществ. С своей стороны она превра¬
щается в историю пролетариата, которая опять-таки представляет
лишь особую часть истории эгалитарного принципа, обусловли¬
вающего все состояние современного общества. Эта точка зрения
необходима, чтобы правильно оценить ряд явлений, глубокое зна¬
чение которых будет непонятно, если взять какую-либо одну
сторону их в отдельности. 3
Первоначально пролетарии примыкали к республиканцам и
демократам, составляя с ними одно целое. После великой фран¬
цузской революции начало происходить обособление этих элемен-
1 ib., SS. 140—141.
2 Ib., SS. 355, 359.
3 Ib., S. 360.

— 32 —
тов. В чем же разница между демократией и коммунизмом? —
Демократ стремится к определенной форме государства, как
абсолютно высшей и совершенно самостоятельной цели; он думает
осуществить идею свободы и равенства с помощью чисто демо¬
кратического государственного устройства; попечение о простом
народе представляется ему только результатом этой формы госу¬
дарства, его необходимым следствием и задачей. Пролетарий же
или просто коммунист желает, чтобы идея государственной орга¬
низации была подчинена его особым потребностям: все, что про¬
исходит, должно происходить только для него и его материального
блага; всякое право и всякое мероприятие должны подчиняться
этому требованию, обоснованному идеей равенства. Продумывая
эти идеи, коммунист неизбежно приходит к республике, как един¬
ственно возможной форме государства. Однако, для него, эта
форма — только результат, только необходимое средство, обусло¬
вленное современным положением, а не самостоятельная цель.
Поэтому для демократа главное дело — идея единства, для ком¬
муниста — идея личности. Указанное различие между обеими
частями первоначально единой оппозиционной партии первый раз
обнаруживается в период с 1793 по 1796 год, а окончательно
закрепляется после июльской революции. 1
Социалистическое и коммунистическое движения свойственны
не одной Франции. Правда, ее пролетариат достиг высшей точки,
а потому действительно опасен, безрассуден и смел. Но развитие
его наблюдается и в других странах Европы. Уже теперь можно
с полным основанием спросить: разве только во Франции имеется
пролетариат? Разве все те вопросы, которые пробудили идею
о нем, составляют исключительное достояние французского обще¬
ства? Не наблюдается ли этот своеобразный класс уже более или
менее повсеместно, служа предметом кое-каких сомнений, забот
и даже беспокойства? А если это так, он, очевидно, является
результатом всей новейшей истории. Поэтому разрешение загадки,
которую он представляет собою, есть задача всего цивилизован¬
ного мира. Пока те общие результаты, к которым привела исто¬
рия эгалитарного принципа во Франции, можно выразить следую¬
щей краткой формулой: «До сих пор государство  создавало и
обусловливало общество; во всех проявлениях современных соци¬
альных движений Франции заключается напротив попытка, отча¬
сти ими самими не сознанная, преобразовать и обусловить уже
государство при помощи понятия и действительной жизни обще¬
ства». 2Штейн явно стоит на плечах Сен-Симона и его школы. Это
сказывается прежде всего в том, что он подчеркивает не чисто
1 Ib., S. 364.
- Ib., SS. 11 — 12, 446 — 447.

— 33 —
политическую сторону, а всегда имеет в виду все общество, «всю
народную жизнь». Кладя в основу своего изложения понятие
общества, он вслед за учителем считает его более общим, чем
понятие государства. Штейн даже констатирует, что во Франции
историческое государство уже невозможно. Новое же, созданное
самим народом, не имеет корней в последнем: вместо согласия
оно порождает резкие противоречия и пагубные раздоры. Так
умирает вера в государство, как абсолютно нравственный инсти¬
тут, представляющий высшую, вечную необходимость: «Трудно
сказать, — меланхолически добавляет Штейн,— сколько потре¬
буется жертв, чтобы вернуть ее». 1
Конечно, эти идеи не давали ничего нового такому человеку,
как Гесс. Подобно Штейну он не только примыкал к Сен-Симону,
но и разошелся с Гегелем в учении о государстве. Он, пожалуй,
даже лучше Штейна понимал зависимость последнего от обще¬
ства. Гесс превосходил своего современника и в другом, более
важном отношении. Будущий профессор был ярым сторонником
частной собственности и, следовательно, непримиримым против¬
ником коммунизма, верно чувствуя его опасность. Но он неда¬
ром прожил некоторое время во Франции. Общение с социали¬
стами научило его, что социализм и коммунизм — необходимые
продукты капиталистического общества, с которыми приходится
считаться. Социалисты еще допускали возможность мирного пере¬
хода к будущему строю: коммунисты же стремились к насиль¬
ственному низвержению существующего общества. Отсюда — по¬
пытки Штейна найти между ними принципиальные различия,
а затем установить различное отношение. И, действительно,
к социализму он относится более или менее покровительственно,
хотя и свысока; в коммунизме же наш ученый видит порождение
невежества и грубых страстей, такое зло, с которым необходимо
решительно бороться.
Зато в другом отношении Штейн, вопреки мнению Меринга,
выше не только Гесса, но и всех своих немецких предшествен¬
ников. Никто до него не выяснил с такой ясностью роли, какую
играет пролетариат в новейшей истории. Немецкий писатель
впервые показал, что пролетарии составляют особый класс обще¬
ства, не обладающий собственностью; этот класс, порожденный
современной промышленностью, имеет свои интересы, противо¬
положные интересам всех «имущих» или капиталистов. Противо¬
положностью их объясняется классовая борьба, а в частности
социалистическое и коммунистическое движения. Решающее зна¬
чение имеют, однако, не теории социалистов, за которыми Штейн
признает незначительную ценность, а выступление пролетариата.
Он — носитель классовой борьбы. Социализм и коммунизм при¬
1 Ib.. SS. 31. 107.
Записки научн. о-ва марксистов.

— 34 —
влекают к себе всеобщее внимание именно потому, что нераз¬
рывно связаны с этой борьбой.
Как гегельянцу, Штейну, естественно, присущи особенности
идеалистического мышления и между прочим пристрастие
к абстрактному способу изложения. Тем не менее сквозь все
идеалистические запруды у него пробивается реалистическая
струя. Он уже очень хорошо понимает, что классовая борьба
связана не только с идеей равенства или «эгалитарным прин¬
ципом», но и с экономическим строением общества. В частности
политическая борьба тоже покоится на экономической основе.
Поэтому ее нельзя ни игнорировать, ни изолировать от единого
социального процесса. Эти идеи, красной нитью проходящие
через всю книгу Штейна, были для немецкой интеллигенции
большой новостью: по крайней мере в таком концентрированном
виде их не выражали ни Гесс, ни Вейтлинг, ни другие немецкие
коммунисты. Вот почему едва ли можно согласиться с утвержде¬
нием Меринга, что книга Штейна была «поверхностной ком¬
пиляцией».
На самом деле ее следует с полным правом внести в каталог
тех произведений, которые содействовали знакомству радикаль¬
ных кружков с коммунистическим и социалистическим движением
заграницей. Правда, уже в конце тридцатых годов интеллиген¬
ция получала кое-какие сведения о социализме и участии стран¬
ствующих немецких подмастерьев в тайных коммунистических
обществах. Но эти сведения, источником которых были путе¬
шественники, отрывки из полицейских донесений или случай¬
ные газетные корреспонденции из Франции и Швейцарии, сначала
не возбуждали особенного любопытства. В начале сороковых го¬
дов дело стало меняться. Даже либералы в роде Гутцкова начали
обращать внимание по крайней мере на литературные проявле¬
ния растущего движения. Когда издатель «Телеграфа» находился
в Париже, он познакомился с «Призывом немецкой молодежи»
и «Молодым Поколением» Вейтлинга. В своих «Парижских
письмах», появившихся поздним летом 1842 года, бывший покро¬
витель Энгельса уже излагает идеи портняжного подмастерья,
а в августовской книжке приводит большие отрывки из «Моло¬
дого Поколения».
Тем же летом некоторые номера Вейтлинговского журнала
проникли через пограничные заграждения в кружок берлинских
литераторов. Здесь они тайком передавались из рук в руки и,
несомненно, попали к Энгельсу. У сочленов по кружку он мог
получить также радикальный «Немецкий Востник из Швейцарии»,
издававшийся Георгом Гервегом. В августовской книжке поэт
поместил корреспонденцию из Лозанны, посвященную коммунистам;
последних автор называет «новой европейской партией», которая
обращается к «беднякам» различных стран; ей принадлежит

— 35 —
будущее, потому что нужда издавна бывала матерью великих
событий. Когда Вейтлинг выпустил свои «Гарантии гармонии и
свободы», Энгельс находился уже за пределами Германии. 1
Осенью истек срок его военной службы. Молодой человек по¬
кинул столицу, а вместе с ней и кружок «Свободных», с кото¬
рыми вскоре разошелся навсегда. По пути в Бармен он остано¬
вился в Кельне, чтобы посетить редакцию «Рейнской Газеты».
В начале октября Маркс еще не входил в состав редакции и
проживал в Трире. Поэтому Энгельс застал только Рутенберга
и — что важнее — Гесса. У нашего путешественника завязалась
с автором «Триархии» весьма оживленная беседа, в конце кото¬
рой он, повидимому, объявил себя приверженцем коммунизма.
По крайней мере в следующем году собеседник Энгельса писал
о нем своему другу: «В прошлом году, когда я собирался отпра¬
виться в Париж, он (ныне пребывающий в Англин и пишущий
о ней больший труд; проезжал из Берлина через Кельи; мы
беседовали на современные темы, и он, уж год как революционер,
ушел от меня убежденнейшим коммунистом. Так я произвожу
опустошения». 2
Может быть, Гесс несколько преувеличивает свое значение. Но
во всяком случае он сыграл некоторую роль в переходе Энгельса
к коммунизму. Сам Энгельс впоследствии косвенно признал это,
когда писал: «Коммунизм был столь необходимым последствием
младогегельянской философии, что никакая оппозиция его не
могла задержать, и основатели его с удовлетворением отмечали,
как республиканцы один за другим входили в его ряды». И долее
Энгельс свидетельствует, что «первым коммунистом в партии»
стал Гесс, которого он ошибочно именует «доктором». 3 В этих
словах нельзя не видеть некоторой благодарности и признатель¬
ности «первому коммунисту в партии». 4
Таким образом, Энгельс приписывает Госсу известное, хотя и
скромное, историческое значение. Совершенно иначе он судит
1 G. М а у е г, Fr. Engels in seiner Frühzeit, SS. 121 — 122.
2 Th. Zlocisti, Moses Hess, S. 99.
3 Engels, Germany and Switzerland (New Moral World, 1843, November. 18).
См. M аркc-Энгельс, Сочинения, II. стр. 300 — 301.
4 По этому поводу Злоцистый, ссылаясь на Майера, пишет об
Энгельсе: «Правда, в одном письме от ноября 1843 года он признал, что
для него и его кружка «Гесс первый сделал понятным коммунизм как
необходимое последствие младогегельянской доктрины»; между тем в статье
того же года, написанной для органа английских социалистов, он уже отри¬
цает эту заслугу: «статья Гесса о коммунизме, помещенная в «Рейнской
Газете», ее оказала де желанного успеха» (Ib., S. 99).— Злоцистый даже не
счел нужным заглянуть в «статью того же года». Он убедился бы: 1) что
Майор имеет в виду именно ее, а не какое-то выдуманное «письмо от
ноября 1843 года», 2) что мнимое «отрицание заслуги» непосредственно
предшествует тому месту, где содержится ее признание. Простая справка
удержала бы Злоцистого от неверных утверждений и вздорных ламентаций.

— 36 —
о книге Штейна, по поводу которой высказывался неоднократно,
но всегда только мимоходом и в резко отрицательной форме. Уже
через 8 месяцев после появления книги Эпгелъс видит в ней
только «жалкую беспомощность», которую приходится «проглаты¬
вать» немецкому читателю. 1 Позднее он пренебрежительно пишет
о «тощих выдержках, приведенных Штейном» из французских
социалистов и коммунистов. 2 Наконец, когда взгляды Энгельса
окончательно сложились, он считал Штейна только одним из
тех «умничающих спекуляторов, которые переводили иностран¬
ные фразы на непереваренный гегелевский язык». 3 Подобные
резкие выходки неудивительны. Энгельс все более покидал геге¬
левское учение о государстве, постепенно переходил в материали¬
стический лагерь и — last, but not least — стал убежденным по¬
борником коммунизма. Штейн же никогда не смог освободиться
от идеалистических шор и, враждебно относясь к коммунисти¬
ческому движению, перестал понимать даже многое из того, что
было ясно для него в начале сороковых годов. Иными словами,
пути Штейна и Энгельса пересеклись в одной точке, чтобы за¬
тем разойтись в прямо противоположные стороны.
Не так сложились отношения Энгельса с Гессом и в особен¬
ности с Марксом. Покинув Кельн, он вернулся к любезным роди¬
телям, у которых провел несколько недель. Отец все еще мечтал
сделать из сына хорошего купца и с этой целью решил отпра¬
вить его в Манчестер; там барменский фабрикант состоял ком¬
паньоном крупной бумагопрядильни «Эрмен и Энгельс». Юноша
и на этот раз не протестовал, решив изучить рабочее движение
у самых его истоков; кроме того он лелеял тайную надежду
принять деятельное участие в социальной революции, наступле¬
ния которой нетерпеливо ждал вместе с Гессом. С такими
приятными перспективами он во второй половине ноября снова
покинул отчий дом.
По дороге в Англию Энгельс еще раз остановился в Кельне
и посетил редакцию «Рейнской Газеты». Тем временем в ее со¬
ставе произошли перемены: руководство органом принял на себя
Маркс, круто изменявший его направление. Прибыв в Кельн,
Энгельс в первый раз увидел своего будущего друга. Впослед¬
1 Briefe aus London an den «Schveizerischen Republikaner», 1843, 9. Juni.—
Schriften der Frühzeit, S. 264.
2 Ein Fragment Fouriers über den Handel (Deutsches Bürgerbuch, Mannheim.
1846, S. 53). Меринг перепечатал эту статью с некоторыми пропусками
в Nachlass, II, S 407.
3 Рецензия на книгу К. Маркса в Das Volk, London 1859, 6. August. Пере¬
печатали: M.Nettlau, Friedrich Engels über Karl Marx. «Sozialistiche Mo¬
natshefte», 1900, Januar, u. E r n s t Drahn, Fr. Engels, Brevier, Wien, 1920. Ha
русский перевели: Д. Б. Рязанов, «Под Знаменем Марксизма», 1923,
№ 2—3, стр. 49, а также В. В. Адоратский и А. Д. Удальцов
в сборнике «Исторический материализм», Москва, 1924, стр. 121.

— 37 —
ствии он писал, что встреча была «очень холодна». По его
объяснению Маркс в то время выступил против братьев Бауэров,
стоявших во главе «Свободных». Вопреки настоянию последних
новый редактор хотел, чтобы «Рейнская Газета» не занималась
пропагандой атеизма, «фразерского коммунизма» и т. п., а стала
чисто политическим органом. Переписываясь с братьями Бау¬
эрами, Энгельс слыл за их союзника, а они с своей стороны
возбудили в нем недоверие к Марксу.
Эту версию об очень «холодной», даже «ледяной» встрече
будущих неразлучных друзей принимают почти все их биографы.
Однако, в последнее время Д. Б. Рязанов усомнился в ее правиль¬
ности и высказал мнение, что Энгельсу, писавшему через пять¬
десят лет после события, изменяла память. Он считает более
вероятным, что между встретившимися писателями «произошло
объяснение, которое кончилось дружелюбно и обещанием Энгельса
писать статьи из Англии». 1 Это, действительно, очень вероятно.
Помимо соображений, высказанных Д. Б. Рязановым, следует
также иметь в виду еще одно немаловажное обстоятельство.
Энгельс и раньше очень хорошо понимал, что среди «Свободных»,
составлявших одно содружество, имеются не совсем сходные
течения. К осени «размежевание умов» обозначилось резче.
В частности сам Энгельс, всегда занимавший крайнюю левую,
склонялся к коммунизму и после встречи с Гессом окончательно
сделался его сторонником. Естественно, что после этого «Свобод¬
ные» могли показаться ему в ином свете; может быть, и он
вместе с Марксом нашел смешными их «фривольность, специфи¬
чески берлинские манеры, пошлое подражание парижским клубам,
скандалы и безобразия». Во всяком случае его заметки и статьи,
написанные в Англин, проникнуты тем серьезным и мужествен¬
ным характером, который Маркс считал необходимым «для до¬
стижения высоких целей». 2
2. Первые впечатления в Англии.
Младогегельянская интеллигенция Германии жила в мире из¬
вращенных представлений и перевернутых понятий, ибо смот¬
рела на действительную жизнь сквозь очки идеологического
умозрения. Пытаясь объяснить реальные отношения в обществе,
она сначала переводила их на привычный язык гегелевской
логики и философии истории. Столкновения материальных инте¬
ресов казались ей противоречием философских категорий — объекта
и субъекта, субстанции и самосознания, природы и духа, необ¬
ходимости и свободы. Так, напр., исторически сложившееся
государство представлялось левым гегельянцам анахронизмом
1 Маркс-Энгельс, Сочинения, I, стр. 617; см. также т. II, стр. 584.
2 N а ch lass, I, S, 195; Сочинения, I, стр. 616.

— 38 —
вовсе не потому, что его формы противоречили потребностям
растущей буржуазии; нет, оно было плохо и осуждено на гибель,
ибо перестало быть «разумным», а, следовательно, «действитель¬
ным», и вступило в противоречие с историей, как развитием
понятия свободы. Даже Моисей Гесс, пошедший значительно
дальше по пути реализма, обосновывал неизбежность социальной
революции преимущественно умозрительными соображениями.
Следовавший по его стопам Энгельс дышал тем же воздухом.
Как же велико было его удивление по прибытии в Англию.
«Закоренелые британцы» совсем не желали слышать ни о рево¬
люции, ни об ее философском обосновании. На вопрос, возможна
ли в Англии революция, средний островитянин приводил Энгельсу
тысячу доводов, что о ней не может быть и речи. Он, пожалуй,
и соглашался, что страна находится в критическом положении,
но,— спешил добавить собеседник,— опираясь на богатство,
промышленность и свои учреждения, она сумеет справиться без
насильственных потрясений; конституция Англии настолько,
мол, эластична, что она преодолеет самые резкие стычки в борьбе
принципов и приспособится ко всем переменам, не колебля своих
основ; даже низший класс хорошо сознает, что потеряет от ре¬
волюции, так как всякое нарушение общественного спокойствия
может вызвать лишь застой в делах, а, стало быть, безработицу
и голод. Словом, собеседник представлял столько ясных и убе¬
дительных доводов, что в конце концов можно было подумать:
а ведь в Англин и на самом деле, положение не так уж плохо.
Понятно, пылкий Энгельс до глубины души возмущался по¬
добным трезвым, прозаическим и сухим отношением к вопросу,
который его так сильно волновал. Только что переплыв канал,
ревностный воспитанник немецкой философии увидел в рассу¬
ждениях англичан просто рабское преклонение перед грубой дей¬
ствительностью, не озаряемое светом теории, самосознания и
идеи. Не менее понятно, что он клеймил соображения своих
собеседников как «национально-английскую точку зрения непо¬
средственной практики материальных интересов». По мнению
корреспондента «Рейнской Газеты», высказанному уже 30 ноября
1842 года, эта точка зрения вполне естественна и даже един¬
ственно возможна, если только «упустить из виду творческую
мысль (bewegenden Gedanken), из-за поверхности забыть базис,
за деревьями не видеть леса». Горячий поклонник Фейербаха
все еще продолжает считать совершенно очевидным, что «так
называемые материальные интересы никогда не могут играть в
истории роль самостоятельных руководящих целей, но что они
всегда сознательно или бессознательно служат принципу, напра¬
вляющему нити исторического прогресса». 1
1 Korrespondenz an die «Rheinische Zeitung», London, 30. November 1842, S. 213.

— 39 —
Опираясь на общую всем гегельянцам догму, Энгельс красно¬
речиво доказывает, что государственный строй Англии совсем
не соответствует своему принципу. Ведь в конце концов это
государство отстало от континента на несколько столетий: вместо
свободы зная только произвол и по уши погрязши в средневе¬
ковьи, оно неизбежно должно вступить в конфликт с прогресси¬
рующим духовным развитием. Есть ли еще хоть одна страна,
где феодализм был бы так непоколебим не только в жизни, но
и в общественном мнении? Не сводится ли прославленная ан¬
глийская свобода исключительно к формальному разрешению
самоуправствовать в границах существующих законов? И что
это за законы! Груда запутанных, противоречивых определений,
которые низвели юриспруденцию до уровня чистой софистики и
которые само правосудие никогда не соблюдает, ибо они проти¬
воречат духу времени. Разве Нижняя палата не чуждая народу
корпорация, избираемая с помощью сплошного подкупа? Разве
парламент не попирает беспрестанно волю парода? Разве в наи¬
более важных вопросах общественное мнение оказывает хоть
малейшее влияние на правительство? Так может ли быть подоб¬
ное состояние прочным? 1
В сущности это риторический вопрос: ясно как день, что
такой государственный строй не осуществляет свободы и абсо¬
лютной нравственности. Ясно, что англичане отстали даже от
континента, где, например, в Пруссии, идет по крайней мере
оживленная борьба за философские принципы. В Англии же
соперничающие из-за власти партии — виги и тории — «знают
только столкновения материальных интересов», но чуждаются
принципиальной борьбы. Разумеется, гегельянская совесть Эн¬
гельса решительно восстает против допущения, что столкновения
материальных интересов действительно обусловливают и поро¬
ждают принципиальную борьбу. Он счел бы величайшей ересью
мысль, что последняя служит только отражением первых. Тем
не менее в такой промышленной стране, как Англия, наш мла¬
догегельянец уже не может довольствоваться простой ссылкой
на «прогрессирующее духовное развитие». С идеалистических
высот он вынужден спуститься на грешную землю и внимательно
заняться весьма прозаическими вещами. Покинув же область
государства, он сразу вступает па почву тех самых материальных
интересов, которые так резко бичевал.
Здесь Энгельс поневоле останавливает свой высокомерно-фило¬
софский взор на столь нефилософских явлениях, как географиче¬
ское положение Англин, ее железные дороги и каменноугольные
копи, ее торговля, судоходство и промышленность. Он утвер¬
ждает, что Англия, как промышленная страна, должна охранять
1 Ib., S. 244.

— 40 —
источники своих богатств запретительными пошлинами. Но,
вследствие этого повышая цены на заграничный товары, она
вынуждена непрерывно увеличивать и самые пошлины, чтобы
устранить иностранную конкуренцию. Здесь Энгельс усматри¬
вает «противоречие, заключающееся в понятии промышленного
государства». Впрочем, он оставляет в стороне «философские
категории». И без них ясно, что ни иностранцы, ни английские
потребители не помирятся с бесконечным ростом пошлин: пер¬
вые не нуждаются в продуктах Англии, ибо сами производят
для своего потребления, а вторые единодушно настаивают на
отмене запретительных пошлин. 1
Благодаря последним, Апглия уже потеряла континентальный
рынок. Ей остаются только Америка да собственные колонии.
Но по своим размерам колонии не так велики, чтобы потреблять
все продукты ее промышленности; в других же местах они все
более вытесняются продуктами немецкой и французской инду¬
стрии. Таким образом Англия приходит к необходимости сокра¬
тить размеры своего производства. Однако, это так же невоз¬
можно, как перейти от запретительной системы к свободной
торговле. Ведь промышленность, обогащая страну, в то же время
создает быстро растущий класс неимущих; а от него нельзя
будет потом просто-на-просто отделаться, ибо он никогда не в
состоянии достигнуть прочного благосостояния: малейший застой
в торговле лишает хлеба значительную часть его, а крупный
кризис — и весь класс. Между тем он составляет треть и далее
почти половину народа. Что же ему делать при таких обстоя¬
тельствах, как не производить насильственный переворот? Вот
почему в Англии неизбежна революция. Но, — добавляет Энгельс, —
«как и все, что происходит в Англии, эту революцию начнут и
будут производить интересы, а не принципы; лишь из интересов
могут развиться принципы, т. е. революция будет не политиче¬
ской, а социальной». 2
Первая корреспонденция Энгельса, отправленная еще из Лон¬
дона, представляет несомненный интерес. Прежде всего он, как
мы видели, впервые переходит от философских категорий и умо¬
зрительных принципов к анализу материальных интересов.
Правда, это происходит, можно сказать, вопреки воле самого
автора, представления которого об «интересах» еще очень смутны;
ведь по его убеждению материальные интересы не могут играть
роль самостоятельных руководящих целей: не принципы сообра¬
зуются с интересами, а, напротив, последние «служат принципу».
Однако, уже в конце той же корреспонденции Энгельс, не заме¬
чая противоречия, неожиданно заявляет, что в Англии сами
1 Ib., S. 245.
2 Ib., SS. 246 — 247.

— 41 —
принципы могут развиться только из интересов. И крайне по¬
учительно следить, как он, наблюдая классовую борьбу промыш¬
ленной страны, постепенно нападает на истинное соотношение
между «принципами» и «интересами».
Первые строки, написанные Энгельсом в Англин, заслуживают
внимания еще и потому, что здесь он тоже впервые выдвигает
идею социальной революции. Среди младогегельянцев эта идея
не была чем-то неслыханным. Не говоря уже о Вейтлинге и
Шустере, ее успешно пропагандировал Моисей Гесс. В сущно¬
сти Энгельс лишь повторяет его главные мысли в более сжатой
и ясной форме. Если он что-нибудь и добавляет, то все доба¬
вления не имеют существенного значения. Во всяком случае
первая корреспонденция Энгельса служит, пожалуй, лучшим до¬
казательством, какое глубокое впечатление произвел на него Гесс.
Именно эту небольшую статью можно считать рубежом, за кото¬
рым Энгельс перестает быть буржуазным радикалом и открыто
переходит в лагерь коммунистов.
Интересно, наконец, как он обосновывает неизбежность соци¬
альной революции. Экономические познания Энгельса пока очень
ограничены. Может быть, поэтому он с такой невозмутимой уве¬
ренностью выставляет ряд чрезвычайно рискованных положений:
если верить его словам, континентальная промышленность быстро
догоняет английскую, а Франция и «в особенности» Германия,
можно сказать, уже наступают на пятки Англии; иностранный
рынок почти утрачен ею, а собственные колонии «далеко не
настолько велики», чтобы поглотить продукты ее производства;
между тем она не может ни сократить размеры своей промыш¬
ленности, ни перейти от запретительной системы к свободной
торговле. Вследствие этих противоречий в стране неизбежна со¬
циальная революция. Как известно, история безжалостно опро¬
вергла оптимистический прогноз Энгельса: Англия пережила
длинный и сложный цикл социально-экономического развития;
потребовалось три четверти столетия, чтобы наступило то без¬
выходное положение, которое рисовалось юному коммунисту уже
в 1842 году. Но как разнится положенно современной Англии
от ее состояния в сороковых годах прошлого века!
Технический переворот в Англии вырастил и укрепил промыш¬
ленную буржуазию. В первой трети XIX века она играла уже
очень важную экономическую роль, владела крупными богатствами,
но не пользовалась преобладанием ни в парламенте, ни в прави¬
тельстве. Естественно, что выражавшие ее интересы виги нахо¬
дились в оппозиции, опираясь на широкие слои мелкой буржуа¬
зии и рабочих. После упорной и совсем не мирной борьбы виги
добились в 1832 году избирательной реформы, которая обеспе¬
чила им большинство в Нижней Палате. Достигнув власти,
партия крупной буржуазии с беспримерным цинизмом изменила

— 42 —
своим бывшим союзникам и откровенно стала защищать исклю¬
чительно собственные интересы. Но самая реформа представляла
компромис ее с ториями, партией землевладельцев, которые
далеко не были разбиты: они еще надолго сохранили влияние
в деревнях и в большинстве мелких городов. Таким образом
между обоими классами продолжалась открытая и ожесточенная
борьба, вскоре сосредоточившаяся вокруг хлебных законов.
Энгельс сразу заметил ее. Но в любезном отечестве он наблю¬
дал только богословские распри и философские пререкания, не
сознавая, что за «борьбой принципов» скрывается тоже борьба
классовых интересов. Свою идеологическую точку зрения он
пытается приложить и к английским отношениям, классовый
характер которых бил, так сказать, в нос. Наш младогегельянец
полагает, что «повседневная, осязаемая действительность», «внеш¬
няя практика» составляют только «видимость» жизни: положе¬
ние Англии гораздо проще можно объяснить, если «свести эту
видимость к ее принципиальному содержанию», В чем же оно
заключается? — В том, что здесь имеются три партии, выража¬
ющие интересы трех классов: аристократия земельной собствен¬
ности (тории), аристократия денег (виги) и радикальная демо¬
кратия (чартисты).
Перенося германские отношения на английскую почву, Энгельс
считает ториев чем-то в роде прусских юнкеров. По своему про¬
исхождению и природе,— думает он, — это партия старого дво¬
рянства, чисто средневековая, последовательно реакционная, род¬
ственная исторической школе права и образующая опору хри¬
стианского государства. Ее природа лучше всего рисуется отно¬
шением к хлебным законам. Дворянство знает, что его сила
заключается главным образом в богатстве. При свободном ввозе
хлеба оно было бы вынуждено заключить с арендаторами новые
договоры на менее выгодных условиях. Между тем богатство
дворянства состоит из земельной собственности, ценность кото¬
рой находится в прямом отношении с высотой арендной платы
и падает вместе с нею. Арендная плата настолько высока, что
даже при существующих пошлинах арендаторы разоряются.
Свободный же ввоз хлеба на целую треть понизил бы ее, а
вместе с тем и ценность земельной собственности. Это, конечно,
побуждает аристократию крепко держаться за свои права, разо¬
ряющие земледелие и обрекающие на голод деревенскую бед¬
ноту. 1
Во всяком случае аристократия будет упорно защищаться и
в частности не согласится добровольно допустить свободный
ввоз хлеба. Правда, она согласилась на билль об избирательной
1 Korrespondenz an die «Rheinische Zeitung», Lancashire, 19 Dezember, 1842,
SS. 249 — 250.

— 43 —
реформе. Но разве можно сравнивать ослабление ее влияния
при выборах в Нижнюю палату с понижением ценности имуще¬
ства на 30%? Да и самый билль о реформе оказалось возмож¬
ным провести лишь с помощью народных восстаний и бросания
камней в окна аристократов. Ясно, что в вопросе о беспошлин¬
ном ввозе хлеба землевладельцы будут ждать до тех пор, пока
сам народ не станет достаточно настойчив и силен, чтобы осу¬
ществить свою волю. На этот раз аристократия будет упор¬
ствовать, пока ей не приставят нож к горлу. С другой стороны,
и народ, конечно, недолго уж будет платить аристократии по
одному пенни за каждый фунт съедаемого хлеба. 1
Ядро второй партии — вигов — образуют купцы и фабриканты,
из большинства которых состоит так называемое третье сословие.
К нему принадлежат все, имеющие облик джентльмена, т. е.
обладающие регулярным доходом, не будучи чрезмерно богатыми.
Это сословие является средним лишь сравнительно о богатыми
дворянами и капиталистами: по отношению же к рабочим оно
само занимает аристократическое положение. Вследствие этого
виги обрекаются на двусмысленную роль золотой средины (juste
milieu), как только рабочий класс начинает сознавать себя. Так
именно и происходит в настоящий момент. Естественно, что
средний класс никогда не изъявит согласия на всеобщее изби¬
рательное право: уступчивость его в данном пункте неизбежно
дала бы голосам неимущих перевес в Нижней Палате и, стало
быть, повела бы к утрате господства. Но и независимо от поли¬
тических интересов средний класс может примыкать только к
ториям или вигам. Его принцип — сохранение существующего.
Между тем при современном положении Англии «легальный
прогресс» и всеобщее избирательное право неотвратимо привели
бы к революции. 2
Стоя на позиции золотой средины, виги заняли место меж двух
стульев и в вопросе о хлебных законах. Они против существую¬
щих пошлин, но в то же время и против неограниченной сво¬
боды торговли, а потому предложили твердую пошлину в 8 шилл.
на квартер. Предложенная пошлина настолько низка, что откры¬
вает иностранному хлебу доступ внутрь страны и портит аренда¬
торам рынок; в то же время она настолько высока, что лишает
арендатора всякого основания требовать новых арендных условий
и оставляет ныне существующие высокие цены на хлеб. Таким
образом, мудрость золотой середины разоряет страну еще осно¬
вательнее, чем закоснелость последовательной реакции. 31 Korrespondenz, Lancashire, 22. Dezember, 1842, S. 253.
2 Korrespondenz, London, 3. Dezember, u. Lancashire, 19. Dezember. 1842,
SS, 248 — 249.
3 Korrespondenz, 19. Dezember, S. 250.

— 44 —
Принципами третьей, радикально-демократической партии все
более проникается рабочий класс, признающий общим выраже¬
нием своего сознания чартизм. Ныне эта партия еще только
складывается и потому не может выступать с полной энергией.
Но активное выступление необходимо. Если при настоящем поло¬
жении дел чартисты будут терпеливо ждать, пока завоюют боль¬
шинство в Нижней палате, им придется еще несколько лет
созывать митинги и требовать шесть пунктов «народной хартии».
В конце-то концов они добьются своего, ибо пустили такие глу¬
бокие корни в народной гуще, среди пролетариев, что немногие
образованные вожди исчезают в массе. Уж и теперь скрытая
сила чартизма быстро нарастает, хотя и не поддается учету.
Впрочем, есть вещи, выходящие за пределы числовых отношений.
Именно на этом сверхпроницательные виги и тории свернут себе
шею, когда наступит надлежащий час. 1
Понятно, что кроме трех главных партий имеются еще разные
промежуточные оттенки. Среди них есть две значительных группы:
первая — нечто среднее между вигами и ториями; вторая, сре¬
дина между вигизмом и чартизмом, образует «радикальный»
оттенок; его представляют полдюжина членов парламента и
несколько органов печати — главным образом «Examiner», прин¬
ципы которого неофициально легли в основу «Национальной Лиги
против хлебных законов». Впрочем, «Examiner» набрался храбро¬
сти лишь за последнее время, а «Лига» с самого начала боро¬
лась только с существующими пошлинами и «скользящей шка¬
лой» (sliding-scale), до сего дня поддерживая вигов. Все же
абсолютная свобода хлебного ввоза и вообще «свободная тор¬
говля» стала боевым кличем радикалов. Виги тоже добродушно
кричат о «свободной торговле», под которой разумеют умеренные
пошлины золотой средины. Само собой понятно, что чартисты
знать ничего не хотят ни о каких хлебных пошлинах. 2
В результате существующие хлебные законы быстро доживают
свой век: народ питает настоящую ненависть к «хлебной таксе»;
тории не в состоянии противиться напору ожесточенной массы;
деятельность «Лиги», распространяющей свои публикации сот¬
нями тысяч, огромна. Один из важнейших результатов, достиг¬
нутых отчасти хлебными законами, отчасти «Лигою», заключается
в том, что арендаторы освобождаются из-под морального влияния
землевладельцев-дворян. Теперь у арендатора разбужен полити¬
ческий смысл. Он уразумел, что интересы его и лэндлорда не
тождественны, а прямо противоположны, и что хлебные законы
были наиболее неблагоприятны именно для него. Поэтому среди
арендаторов произошла глубокая перемена. Большинство их
1 Ib.. SS. 249, 248.
2 Ib., SS. 249, 250.

— 45 —
теперь виги. Так как лэндлордам трудно оказывать при выборах
решающее влияние на голоса арендаторов, скоро, пожалуй,
252 тория Нижней палаты превратятся во столько же вигов.
Если бы это осуществилось хоть наполовину, значительно изме¬
нилась бы физиономия Нижней палаты и вигам было бы навсегда
обеспечено большинство. 1
Таково систематическое содержание разрозненных корреспон¬
денций, которые Энгельс отправил из Англии в «Рейнскую
Газету» — первую 30-го ноября, а последнюю 22-го декабря 1842
года. Сначала молодой сотрудник, как гегельянец, заговаривает
еще о «прогрессирующем духовном развитии» и «борьбе принци¬
пов»; он даже считает принципы более важными, чем «материаль¬
ные интересы». Но уже со второй заметки анализ социальных
отношений производится чисто реалистически. Поразительна
быстрота, с какой Энгельс сумел разобраться в совершенно новой
и очень сложной обстановке. Прежде всего он метко схватил
основное противоречие капиталистического общества — между
буржуазией и пролетариатом. Справедливо видя в обоих классах
непримиримых антагонистов, он убежден, что средний класс,
«среднее сословие может примыкать лишь к вигам или ториям,
но не к чартистам». Но этим дело не ограничивается: так же
хорошо он постигает противоречия, существующие между аристо¬
кратией и капиталистами, с одной стороны, между землевладель¬
цами и арендаторами — с другой.
Верно схватив основные черты капиталистического общества,
Энгельс, однако, не замечает еще характерных особенностей,
свойственных именно Англии. Он справедливо видит силу дво¬
рянства в земельной собственности, а выразителями его классо¬
вых интересов считает ториев. Но он допускает очевидную
неточность, отождествляя английскую аристократию с прусскими
юнкерами и называя ториев «чисто средневековой» партией.
В действительности землевладельцы Англии и их партия к сре¬
дине XIX века представляли уже продукт капиталистического
способа производства. Сама земельная собственность приобрела
такие формы, которые допускали капиталистический способ веде¬
ния сельского хозяйства. Это выражалось между прочим в том,
что лэндлорды разбивали свои владения на отдельные участки
и сдавали их формально свободным арендаторам. Таким образом
земельные собственники перестали быть руководителями и вла¬
стелинами производства, превратившись в простых сдатчиков
земли и получателей ренты или, по выражению Маркса, в «зе¬
мельных ростовщиков». 2 Положение же прусских юнкеров было
иное. Они сами обрабатывали свои имения и еще оставались
1 Ib., SS. 253—254.
2 Маркс, Капитал, т. III, гл. 51, Москва, 1907, стр. 412.

— 46 —
«руководителями производства». Сверх того они нанимали не сво¬
бодных батраков, а эксплуатировали полукрепостных крестьян,
опутанных сетью феодальных повинностей.
Разумеется, лендлорды и тории, подверглись капиталистиче¬
ской трансформации, сохранили многие исторические черты. Это
и дало Энгельсу повод сближать их с исторической школой
права в Германии и считать «опорой христианского государства».
Но не в пример партии христианско-романтической реставрации
тории обладали большим уменьем приспособляться к меняющимся
обстоятельствам. Они, стало быть, не были так «последовательно
реакционны», как тупоголовые феодалы Германии. Вот почему
не совсем оправдалось предсказание Энгельса, что аристократия
не согласится допустить свободный ввоз хлеба. По иронии ста¬
рухи-истории именно консервативный лидер сэр Роберт Пиль
в 1846 году примкнул к принципам свободной торговли и нашел
в парламенте большинство в пользу своей новой торговой политики.
Как известно, после роспуска парламента и новых выборов хлебные
законы были отменены: «свободная торговля» восторжествовала.
Гораздо удачнее Энгельс характеризует вигов. В этой партии
он видит представителей ненавистной золотой середины, с кото¬
рыми так круто разделался на родине в лице Александра Юнга.
Конечно, наш революционер не ждет ничего путного от англий¬
ских соглашателей, даже в отношении хлебных законов сидящих
меж двух стульев и разоряющих страну «еще вернее, чем закос¬
нелость последователей реакции». Не жалует он и «радикалов»,
название которых неизменно заключает в иронические кавычки.
По его мнению подлинно радикальными демократами являются
только чартисты, они выражают «общее сознание» рабочего
класса, пустили глубокие корни в народной гуще и быстро раз¬
вивают свои скрытые силы. Все симпатии Энгельса принадлежат
чартизму, о нарастающую силу которого виги и тории со вре¬
менем сломают себе шею.
Это убеждение он черпает в том, что положение рабочего
класса становится с каждым днем все более шатким. Пожалуй,—
думает Энгельс, — текстильные рабочие могут быть еще довольны,
если станут сравнивать свою участь с судьбой сотоварищей в
Германии и Франции. Там рабочий едва-едва зарабатывает,
чтобы перебиваться с хлеба на картошку. Здесь он ежедневно
ест говядину, получая лучшее жаркое, чем любой богач Герма¬
нии. Дважды в день он пьет чай и все-таки имеет еще деньги,
чтобы за обедом выпить стакан портера, а вечером — брэнди или
минеральной воды. Но надолго ли это? При самом незначитель¬
ном застое в торговле тысячи рабочих останутся без хлеба,
быстро израсходуют свои скудные сбережения и очутятся на
пороге голодной смерти. А такой кризис снова должен наступить
через два-три года.

— 47 —
При всем том положение текстильных рабочих наилучшее.
В каменноугольных же копях рабочим приходится за ничтожную
плату выполнять самые тяжелые и нездоровые работы. При таких
условиях они питают гораздо большую злобу к богачам, чем про¬
стой рабочий люд, особенно выделяясь грабежами, насилиями
над богатыми и т. п. Если уже теперь рабочим приходится туго,
что с ними станется при малейшем застое в делах? Между тем
в Шотландии мануфактуры уже стоят. Во всех окрестностях
Глазго безработица ежедневно растет. Двумя неделями раньше
в Несли, сравнительно маленьком городе, было 7 тыс. «незаня¬
тых», а теперь их уже десять тысяч. И без того ничтожные посо¬
бия из касс взаимопомощи уменьшаются еще наполовину, так
как фонды иссякают.
В конце концов оказывается, что Англия своей промышлен¬
ностью посадила себе на шею не только многочисленный класс
неимущих, но и довольно значительный класс безработных, от
которых не может избавиться. Эти люди обречены на произвол
судьбы. Государство оставляет и даже отталкивает их от себя.
Кто же станет осуждать их, если мужчины займутся грабежами
и налетами, а женщины — воровством и проституцией? Но
государство не интересуется тем, горек голод или сладок, а запи¬
рает их в тюрьмы и ссылает в колонии для преступников; если
оно и выпускает безработных обратно, то с тем утешительным
результатом, что они превращаются в людей развращенных.
А премудрые виги и «радикалы» до сих пор не понимают,
откуда берется чартизм и как может только притти чартистам
в голову, что в Англии они имеют хоть малейший шанс на
успех. 1
Картина, живо нарисованная Энгельсом, точно соответствовала
действительности. В течение зимы 1841—42 годов рост чар¬
тистской агитации происходил параллельно с ростом нужды
среди рабочих. Хотя комиссары по призрению бедных стара¬
тельно пытались сократить пауперизм, усиливая строгие правила
в работных домах, все же расходы на содержание безработных
росли с каждым годом: от минимума в 5 ш. 5 п. на душу насе¬
ления в 1836—37 г. они дошли до 6 ш. 1 3/4 п. в 1841—42 г.
и до 6 ш. 5 1/4 п. в 1842—43 г. Процент населения Англии и
Уэльса, пользовавшийся помощью органов призрения, в 1842—43 г.
поднялся до 9 1/2. В отдельных округах положение безработных
было вопиющим. В Стокпорте, например, с каждого фунта
стерлингов, получаемого за сдачу квартир, 8 ш. шли на уплату
налога в пользу бедных. В Лидсе люди ухитрялись существо¬
вать на 11 1/4 п. в неделю. В Болтоне целая семья тратила на пищу,
1 Korrespondenz an die «Rheinische Zeitung», Lancashire. 20. Dezember, 1824
SS. 251—252.

— 48 —
одежду и другие расходы менее 1 ш. 2 1/2 п. в неделю; у боль¬
шинства вещи были заложены в ломбардах. В Несли 15 000 лиц
получало помощь от органов общественного призрения. В шер¬
стяных районах Вильтшира рабочий получал заработную плату,
составлявшую лишь две трети того голодного пайка, который
давался пауперам в работных домах. 1
Успешная борьба с капиталом в экономической области была
невозможна вследствие промышленного кризиса. Профессиональ¬
ные союзы все более теряли веру в собственные силы: в 1841 году
развалилась организация английских и шотландских каменщи¬
ков; профессиональные союзы ланкаширских текстильщиков
замерли как бы в параличе; вследствие массовой безработицы
литейщики, котельщики и некоторые другие категории метал¬
лургических рабочих тоже не сумели сохранить свои союзы.
Глазговские рабочие были терроризованы судебными преследо¬
ваниями, возбужденными против их насильственных приемов в
1838 году. Словом, профессиональное движение зашло в такой
тупик, выход из которого заключался лишь в революционной
политической борьбе. 3
С приближением лета 1842 года острое недовольство народных
масс стало выражаться в более резких формах. Нужда рабочих
дошла до последнего предела. Заработная плата резко упала,
несмотря на усилия профессиональных союзов удержать ее на
уровне прежних лет. Гвоздарям близ Вольвергемтона сбавили
плату на десять с половиною процентов и перевели их на поло¬
винный рабочий день. Однородные явления наблюдались в камен¬
ноугольных копях, где вслед за понижением поденной платы
на 3 пенса вспыхнула стачка. В окрестностях Тайна кора¬
бельные плотники забастовали, когда в начале августа плата
их была уменьшена до 21 ш. в неделю. В головы рабочих на¬
стойчиво стучалась мысль, что деятельность профессиональных
союзов — просто сизифов труд. Пролетарии на практике убе¬
ждались, что спасение их заключается в завоевании полити¬
ческой власти и осуществлении народной хартии. Им казалось,
что промышленный кризис дошел до такой остроты, которая
неминуемо вызовет спасительную катастрофу. Чем хуже шли
дела, тем больше радовались революционно настроенные рабочие,
восклицая: «это ускорит кризис!»
Все слои общества были встревожены. Даже капиталистиче¬
ские мозги болезненно сверлила мысль, которую однажды выра¬
зила «Morning Chronicle»: «промышленность не можeт дать заня-
1 Preston William Slosson, The Decline of the Chartist Movement,
New-York, 1916 (Престон Вильям Слоссои, Чартистское движение и
причины его упадка, Москва, 1923, стр. 42).
2Sidney and Beatrice Webb, History of Trade-Unionisme, London,
1911, p. 157.

— 49 —
тий большому числу рабочих рук». При открытии парламентской
сессии королевский адрес тоже отметил, что ее величество «с глу¬
боким прискорбием наблюдало продолжающуюся нужду в фабрич¬
ных округах страны»; вместе с тем адрес свидетельствовал, что «сое¬
диненные с этой нуждой страдания и лишения переносились с
образцовым терпением и мужеством». В умах некоторых мысли¬
телей естественно возникало страшное опасение, не является ли
капитализм симптомом упадка и национального разложения.
Благородные умы и горячие сердца давали волю негодованию
в поэтических, публицистических и научных произведениях:
Томас Гуд создал свою «Песнь о рубашке»; Елизавета Броунинг
потрясла современников своим «Криком детей»; Томас Карлейль
пламенно бичевал капиталистическое общество в памфлете
«Прошлое и настоящее»; Диккенс дал трогательные рождествен¬
ские рассказы; Дизраэли написал знаменитый роман «Сивиллу»;
наконец, Энгельс гениально продумал «Положение рабочего
класса в Англии». Не только он, но и многие другие полагали,
что страна действительно находится накануне социальной рево¬
люции. 1
Среди такого настроения вновь ожила старая надежда чар¬
тистов на спасение путем всеобщей забастовки. В конце июля
1842 года рабочие Аштона, Стелибриджа и Гайда устроили ми¬
тинги с целью обсудить положение. Большинство ораторов выска¬
залось за прекращение работ, чтобы воспрепятствовать дальней¬
шим понижениям заработной платы и снова довести ее до уровня
1839 года. 4 и 5 августа началась в Аштоне большая забастовка
прядильщиков и ткачей. 7 в Мотрам-Муре состоялось два
митинга, при чем участники одного из них решили не прини¬
маться за работу, пока хартия не станет законом. 8-го августа
был устроен еще один митинг близ Стелибриджа, на котором
присутствовало от двух до трех тысяч человек.
Со знаменами и возгласами «ура» в честь хартии, своего вождя
О’Коннора и его газеты «Северная Звезда» (Northern Star) не¬
сколько тысяч рабочих, вооруженных дубинами, отправилось
в Манчестер. Переходя с одного места в другое, они прекращали
работы на всех фабриках. Число присоединяющихся непрерывно
возрастало, пока 9 августа громадная процессия не подошла
к Манчестеру. При входе в город она была остановлена вой¬
сками, с которыми начались переговоры. Вождям удалось убе¬
дить представителей власти, что лозунгом рабочих был мир,
закон и порядок. При этом они поручились, что никакого беспо¬
рядка не произойдет. Тогда власти приказали войскам удалиться
1 Max Beer, Geschichte des Sozialismus in England, Stuttgart, 1913
(M. Б e p, История социализма в Англии, ч, II, Ленинград, 1924, гл. XII,
стр. 515).
Записки научн. о-ва марксистов.	4

— 50 —
и сами присоединились к шествию рабочих. Через некоторое
время толпа разделилась на группы, переходившие от фабрики
к фабрике и приглашавшие рабочих присоединиться к заба¬
стовке. Из Манчестера, как центра, забастовка распространилась
лучеобразно по всем направлениям. Вскоре она охватила Ланка¬
шир, Йоркшир, Уорикшир, Стаффордшир, весь гончарный округ
и перебросилась в Уэльс. В то же время происходила забастовка
шотландских горнорабочих, а в Лондоне чартисты устраивали
тайные ночные собрания, чтобы подготовиться к выступлению. 1
Не везде начало забастовки происходило так мирно. Во мно¬
гих местах рабочие, не желавшие прекращать работы, насильно
удалялись из мастерских, фабричные ворота и окна разбивались,
пробки у паровых котлов отвинчивались, а сопротивляющиеся
фабриканты подвергались мерам физического воздействия. В Сток¬
порте, Престоне и Стаффордшире произошли серьезные беспо¬
рядки. В Престоне и Блекберне дело дошло даже до столкновения
с войсками, убившими шесть и ранившими несколько человек.
Но в общем забастовка протекала без особенного нарушения по¬
рядка. Характерно, что голодные рабочие нигде не грабили и
не уничтожали без нужды имущество. Правда, в Манчестере они
требовали от некоторых лавочников хлеба и денег, что им и
давали. Но нищенски бедные мятежники, почти неделю держав¬
шие в руках богатейший центр текстильной промышленности, не
присвоили ни одной ценной вещи.
Вспыхнувшая забастовка с самого начала не носила чисто
экономического характера. Конечно, раздавались кое-какие го¬
лоса против смешения стачки с политикой, но таких было мень¬
шинство. Уже через несколько дней после начала забастовки
вопрос о заработной плате отошел на задний план. Среди рабо¬
чих стала пробивать дорогу мысль, что путем стачки можно за¬
воевать и хартию. Делегаты от трэд-юнионов, подробно обсудив
положение на митинге 11 и 12 августа, приняли резолю¬
цию, в которой между прочим заявляли: «Пока не будет уни¬
чтожено классовое законодательство и не будет установлен прин¬
цип коллективного труда, до тех пор рабочие не получат
возможности пользоваться полным продуктом своего труда. На¬
стоящий митинг считает, что народная хартия содержит эле¬
менты справедливости и всеобщего благоденствия, и мы обязуемся
продолжать агитацию в пользу наших требований, пока этот до¬
кумент не станет законом страны». Через четыре дня в Ман¬
честере состоялась конференция, на которой присутствовало
свыше 100 делегатов от Ланкашира и Йоркшира. Подавляющим
большинством (против 6—7 голосов) они тоже высказались
1 R. G. Gammadge, History of the Chartist Movement, London 1894,
pp. 217 — 225 (P. Г а мм е д ж, История чартизма, СПБ. 1907, стр. 253 сл.).

— 51 —
в пользу резолюции, предлагавшей превратить забастовку в борьбу
за хартию.
И размах всего движения и заявления профессиональных со¬
юзов в пользу хартии были для чартистов полной неожидан¬
ностью. Тем сильнее получилось впечатление. Казалось, что
«священный месяц», о котором они так давно мечтали, дей¬
ствительно облекается в плоть и кровь: промышленные центры
северной и средней Англин находились в состоянии мятежа;
рабочие всей страны стекались под знамя чартизма; профессио¬
нальные союзы признали необходимость политического движения
и подчинились ему. Лондон легко было мобилизовать. Северная
и средняя Англия, Шотландия и Уэльс ждали только сигнала
вождей. Что же предприняли чартисты? 17 августа, тайком
собравшись на конференцию в одной сектантской церкви, они
стали обсуждать вопрос о всеобщей забастовке. Большинство по¬
лагало, что «наступило наконец время предпринять с успехом
попытку парализовать правительство». Д-р Мак-Дуолл от имени
президиума внес предложение, чтобы конференция объявила себя
солидарной с резолюцией профессиональных союзов, которая
настаивала на продолжении забастовки до тех пор, пока хартия
не станет законом. Начались прения...
Чартистский поэт Томас Купер поддержал предложение пре¬
зидиума, мотивируя его весьма разумными соображениями. Он
доказывал, что мирная всеобщая забастовка невозможна и не¬
избежно поведет ко всеобщей борьбе: государственная власть
постарается обуздать забастовщиков и начнет преследовать их,
а на эти массы могут ответить только вооруженным восстанием;
поэтому чартисты должны мобилизовать массы и сделать их мощь
непреодолимой. Многие ораторы произнесли речи в том же духе
и благодарили Купера, высказавшего их мысли. Но самый влия¬
тельный вождь Фергюс О’Коннор выступил против: «Мы,— сказал
он, — собрались не для того, чтобы говорить об уличных боях.
Мы находимся здесь, чтобы одобрить резолюцию трэд-юнионов».
Конференция действительно «одобрила» резолюцию, но не наме¬
тила ни определенной программы, ни ясной тактики. В резуль¬
тате ее работ президиум «Национальной Чартистской Ассоци¬
ации» ограничился лишь тем, что выпустил воззвание. Энергич¬
ное по языку и резкое по форме, оно было бедно и умеренно по
содержанию, не давая практических директив. Вожди чартистов
сочли свою задачу выполненной. О’Коннор предоставил инициа¬
тиву массам и уехал обратно в Лондон.
Это была роковая ошибка. Покинутые вождями, преследуемые
властями и придавленные нуждою рабочие массы постепенно
стали возвращаться на фабрики и в мастерские. К концу авгу¬
ста, за три месяца до прибытия Энгельса в Англию, забастовка
явно пошла на убыль. Правда, частичпо она продолжалась еще

— 52 —
в конце сентября, но то были последние тучи рассеянной бури.
Чартизм, достигнув апогея, был разбит на голову в момент наи¬
больших ожиданий. Первое великое движение рабочего класса
обнаружило свою слабость и начало разлагаться... Час освобо¬
ждения пролетариата еще не пробил. 1
Когда Энгельс прибыл в Англию, рабочие массы глухо вол¬
новались. Зорко подмечая всякое революционное настроение, он
обратил, разумеется, внимание на забастовку, отзвуки которой
еще продолжали раздаваться. Он полагает, что характер «воз¬
мущения совершенно не понят на континенте». Там опасались,
не может ли дело принять серьезный оборот. Но об этом не было
и речи для очевидцев самих волнений. Прежде всего — утвер¬
ждает Энгельс, — самое начинание покоилось на иллюзии: из-за
того, что некоторые фабриканты решили понизить заработную
плату, все рабочие хлопчатобумажных, каменноугольных и же¬
лезоделательных районов вообразили, будто их положению грозит
опасность, «чего вовсе не было». Затем, дело оказалось не под¬
готовлено, не организовано и не руководимо. У стачечников не
имелось ни определенной цели, ни единодушия относительно
плана действий. Поэтому при малейшем сопротивлении со сто¬
роны властей они становились нерешительны и не могли пре¬
одолеть уважение к закону.
1 По истории чартизма см. выше цитированную книгу Бера, хорошо и
богато документированную; к сожалению, она написана в то время, когда
автор переживал реформистскую стадию своей своеобразной эволюции. Пре¬
красной поправкой к ней может служить: Ф. Ротштейи, Очерки по
истории рабочего движения в Англии, Москва — Петроград, 1923, — труд,
написанный по первоисточникам с революционно-марксистской точки зрепня.
Среди остальной литературы о чартизме следует упомянуть известную
книгу Гаммеджа — полу-летопись, полу-воспоминания; сам участник дви¬
жения, Гаммедж впадает в крупные ошибки и обнаруживает пристрастие
к некоторым вождям. John Tildsloy, Die Entstehung und die ökonomische
Grundsätze des Chartismus. 1898, — одна из первых научных монографий
о чартизме; написала на плохом немецком языке и изобилует неточностями.
Ed. Dolléans, Le Chartisme, tt. I — II, Paris, 1912 — 1913, — умело соста¬
вленная, но страдающая многословием работа, обнимающая почти 900 стра¬
ниц; Доллеан далеко не всегда разбирается в различных направлениях
чартизма.
Из новейшей литературы можно указать: Hermann Schlüter, Die
Chartisten-Bewegung, New-York — Stuttgart, 1916, — дельный и содержательный
труд, наппсанный в марксистском духе и с большим пониманием вопроса.
Frank F. Rosenblatt, The Chartist Movement, New-York, 1910,— видимо
широко задуманная, но не особенно глубокая история движения, которая
выгодно отличается от подобных же работ беспристрастным и даже сочув¬
ственным отношением к вождям чартизма. Как бы продолжением ее является
заслуживающая внимания и уже5 указанная книга Слоссоиа, автор кото¬
рой обнаруживает знания, но не понимание движения. Слабее, хотя и не
лишен научных достоинств Mark Hovell, The Chartiste Movement, Man¬
chester, 1918. Наконец, совсем поверхностную и легкомысленную вещь напи¬
сал Julius West, A History of the Chartist Movement, London, 1920.

— 53 —
Когда чартисты овладели движением и стали провозглашать
пред собравшимися толпами народную хартию (people'scharter),
было слишком поздно. Единственной руководящей идеей, рисо¬
вавшейся и рабочим и чартистам, была «революция законным
путем» — внутреннее противоречие, практическая невозможность,
на осуществлении которой они потерпели неудачу. Ведь первая же
мера, приостановка фабрик, стала насильственной и незаконной.
При такой неподготовленности все движение было бы подавлено
в самом же начале, если бы администрация, для которой оно
наступило неожиданно, тоже не проявила нерешительности и
беспомощности. Тем не менее оказалось достаточно незначитель¬
ной военной и полицейской силы, чтобы удержать народ в узде.
В Манчестере можно было наблюдать, как четыре или пять дра¬
гунов, из которых каждый занимал одни проход, держал и в скве¬
рах тысячи рабочих взаперти. «Легальная революция» все пара¬
лизовала.
Так закончилось все возмущение. Каждый рабочий снова при¬
нимался за работу, как только выходили его сбережения и не¬
чего было есть. Все же движение принесло неимущим и некоторую
пользу: «сознание, что революция мирным путем невозможна и
что только насильственное ниспровержение существующих не¬
нормальных отношений, только радикальное свержение дворян¬
ской и промышленной аристократии может улучшить материаль¬
ное положение пролетариев». От насильственной революции их
удерживает еще свойственное англичанам уважение к закону.
Но при описанном выше положении Англии в недалеком буду¬
щем неизбежно наступление всеобщей безработицы; тогда страх
голодной смерти окажется сильнее страха перед законом. Рево¬
люция в Англии неизбежна. 1
Осторожно-скептическое отношение Энгельса к забастовке не
совсем основательно. Хотя она и потерпела неудачу, все же при¬
няла довольно «серьезный оборот»; даже по расчетам враждеб¬
ного «Таймса», не склонного преувеличивать размеры движении,
оно охватило от 50 до 80 тысяч рабочих. Стало быть, Энгельс
совершенно напрасно старался уменьшить значение забастовки.
Едва ли, далее, можно согласиться с замечанием нашего корре¬
спондента, что все движение «покоилось на иллюзии рабочих,
будто их положению грозит опасность». Вопреки этому мнению
английским пролетариям угрожала вполне реальная опасность —
аггресивное наступление капитала и связанное с ним пони¬
жение заработной платы. Чтобы предупредить его, рабочие и на¬
чали забастовку почти стихийно. Как часто бывает в подоб¬
ных случаях, революционно настроенные массы быстро раздви¬
нули первоначально поставленные ей рамки. Чартисты вы¬
1 Korrespondent, 30. November, 1842, SS. 246 — 247.

— 54 —
ступили только тогда, когда стачечная волна уже прокати¬
лась по всей северной Англии. Это отчасти отмечает и сам
Энгельс.
С другой стороны, он совершенно прав, указывая на непод¬
готовленность, неорганизованность и стихийный характер движе¬
ния. Если и можно допустить, что у большинства забастовщи¬
ков имелась определенная цель — завоевание народной хартии,
то единодушия в плане действий совсем не замечалось. В сущ¬
ности и плана-то никакого не было. Еще более верно указание
Энгельса на внутреннее противоречие в тактике трэд-юнионистов
и чартистов: мирная и «легальная революция», «революция за¬
конным путем» — это действительно нечто в роде круглого ква¬
драта или холодного огня. Между тем вожди движения твердили
взбудораженным массам именно о таком круглом квадрате и
вопреки соображениям Купера не решались на большее. Уже это
одно свидетельствует, насколько незрелым движением была зна¬
менитая забастовка. И все-таки она принесла не малую пользу.
По меткому замечанию Энгельса рабочие поняли, что революция
мирным путем невозможна, что только насильственное низвер¬
жение существующих отношений улучшит материальное положе¬
ние пролетариата. Этот практический вывод из чартистского
движения является столь незыблемым, что отныне Энгельс ни¬
когда не подвергает его сомнению.
В последней корреспонденции он, между прочим, обещал по¬
дробнее описать «огромную» деятельность «Лиги против хлебных
законов» (National Anti-Corn-Law-League). Обещание не было ис¬
полнено. По неведомым причинам в «Рейнской Газете» перестали
появляться корреспонденции из Англии. Пожалуй, это можно
объяснить тем, что с начала года, газета была обречена ревни¬
вой цензурой на заклание. Энгельс же, вероятно, уже в январе
знал о предстоящей ей гибели.
После закрытия «Рейнской Газеты» в Германии не осталось
ни одного органа, который находился в руках радикальных младо¬
гегельянцев. Правда, у Маркса и Руте скоро возникла мысль
о совместном издании журнала; но прошло несколько месяцев,
пока задуманный план начал осуществляться. В течение этого
времени «Швейцарский Республиканец» был единственным органом
более или менее склонным к социализму. Его редактировал вла¬
делец «Литературной Конторы» Юлиус Фребель, ранее издавший
«Христианскую героическую поэму» Энгельса, а затем «Анек¬
доты» Арнольда Руге и «Двадцать один лист из Швейцарии»
Георга Гервега. В мае и июне 1843 года «Швейцарский Республи¬
канец» поместил четыре корреспонденции Энгельса, показывающие,
что полугодовое пребывание в Англии прошло для него недаром. 1
1 Маркс-Энгельс, Сочинения, II, стр. 680.

— 55 —
В своих новых «Письмах из Лондона» Энгельс подробнее зна¬
комит читателей с социальными отношениями Англии. Попреж¬
нему полагая, что здесь «партия тождественны с социальными
наслоениями и классами», он больше всего интересуется чарти¬
стами и социалистами. Хотя последние, по его мнению, не пред¬
ставляют сплоченной политической партии, тем не менее попол¬
няются из низших слоев среднего класса и пролетариев. Ему,
германскому интеллигенту, кажется «поразительным» одно обстоя¬
тельство, наблюдаемое в Англии: чем ниже в обществе стоит
класс, чем он «необразованнее» в обычном смысле слова, тем он
прогрессивнее и тем большую имеет будущность. Считая это ха¬
рактерным признаком всякой революционной эпохи, Энгельс ду¬
мает, что предзнаменования великого переворота никогда еще не
проявлялись так ярко и резко.
Одно из наиболее ярких предзнаменований он видит в упадке
буржуазной культуры. В Англии,— замечает он,— образованные
люди, а особенно ученые, «слепы и глухи к знамениям времени».
Впадая в явное преувеличение, Энгельс пишет о «жалком крохо¬
борстве» английских университетов, о низкопробных работах
лучших английских богословов и отчасти даже натуралистов,
о «ничтожных реакционных сочинениях», еженедельно публикуе¬
мых в списках новых книг. Англия — родина политической эко¬
номии. А как обстоит с этой наукой среди профессоров и
практических политиков? — Учение Адама Смита выродилось
в бессмысленные выводы мальтусовской теории о народонаселении.
Энгельс видит всюду сплошное лицемерие и непоследовательность.
Единственный отрадный факт — это «поразительные экономиче¬
ские трактаты социалистов, а частью и чартистов»; но они
с презрением откладываются в сторону и находят читателей
только среди низших классов.
Для буржуазии характерно ее отношение к некоторым произ¬
ведениям классической литературы. «Жизнь Иисуса» Штрауса
была переведена на английский язык; ни один «солидный» книго¬
издатель не хотел печатать перевода; наконец он появился в из¬
дании совсем второстепенного, но энергичного антиквария. Та же
судьба постигла переводы Руссо, Вольтера, Гольбаха и т. д.
Байрон и Шелли читаются почти исключительно низшими клас¬
сами; сочинения последнего ни один «уважаемый» человек не
смеет держать у себя на столе под страхом самой ужасной ре¬
путации. Так и выходит: блаженны нищие, ибо их ость царствие
небесное, а — долго ли, коротко ли — и царство мира сего. 1
Очутившись в водовороте классовой борьбы, Энгельс начинает
отдавать себе все более ясный отчет об ее условиях. Он пони-
1 Briefe aus London an den «Schweizerischen Republikaner» 16. Mai 1843
SS. 254 — 256.

— 56 —
мает, что необразованные пролетарии лучше усваивают прогрес¬
сивные идеи века, чем образованные буржуа. Его отрицательное
отношение к господствующим классам находит обильную пищу
среди политических событий. Одним из них было уклончивое по
форме и враждебное по существу отношение либералов к законо¬
проекту. внесенному министром внутренних дел сэром Джемсом
Грехемом. Согласно билля ограничивалось рабочее время детей на
фабриках, вводилось обязательное обучение, а надзор за шко¬
лами возлагался на англиканскую церковь. Билль вызвал все¬
общее возбуждение и, по выражению Энгельса, «дал партиям
повод намеряться силами».
Тут-то и обнаружилась эксплуататорская душа вигов, реши¬
вших отвергнуть билль на том основании, что, сокращая рабочее
время детей, он поставит фабрикантов в затруднительной поло¬
жение. Либеральные фабриканты стали созывать митинги, чтобы
подавать петиции против билля. Но победителями на митингах
выходили обычно чартисты и социалисты. Так, по сообщению
Энгельса, на митинге в Стокпорте за резолюцию вигов был по¬
дан только один голос, а за резолюции чартистов голосовал весь
митинг. В Сэльфорде виги, устроители митинга, пытались под
шумок провести петицию в своем духе, но были принуждены
позорно покинуть зал. Даже Манчестер, гнездо вигизма и цен¬
тральный пункт «Лиги против хлебных законов», дал блестящее
большинство радикальной демократии, расстроив все намерения
«либералов». 1
По сравнению с корреспонденциями в «Рейнскую Газету»
«Письма из Лондона» представляют крупную веху в политиче¬
ском развитии Энгельса. После полугодового пребывания в Англин
он занимает явно враждебную позицию не только к буржуазии
вообще, но и к ее политическим организациям, лицемерно при¬
крывавшимися «национальными» интересами. Одною из них была
«Лига против хлебных законов», деятельность которой Энгельс
не так давно признавал «огромной» и не бесполезной. Теперь же
он вполне вошел в круг чартистских идей и очень хорошо рас¬
кусил классовую подоплеку пресловутой «Лиги». 2
Она возникла в 1836 году под именем «Лондонской Ассоциации
против хлебных законов». Хотя «Ассоциация» имела популярных
вождей и искусно руководимый орган в лице лондонского «Sun»,
тем не менее влачила жалкое существование: ей но хватало масс.
Вскоре эти массы самостоятельно выступили на политическую
сцену. С 1837 года рабочее движение, через год получившее из¬
вестность под названием чартизма, начало привлекать к себе
внимание. Промышленники заметили, что пролетариат серьезно
1 Ib., SS. 256 - 257,
2 Ее подробную историю дает John Morley, Life of Richard Cobden
vol. I —II, London, 1902.

— 57 —
намерен добиваться всеобщего избирательного права; руководи¬
мые верным классовым чутьем, они стали напрягать все усилия,
чтобы отвлечь рабочих от этой цели. «Sun», конечно, сделал по¬
пытку привлечь возникающее движение на сторону «Ассоциации».
Буржуазный орган очень умно подошел к разрешению щекотли¬
вой задачи.
Радикально настроенные рабочие,— рассуждал он,— искони от¬
носились враждебно к аграриям: известная демонстрация их
в Питерлоо (1819 г.) была направлена между прочим против хлебных
пошлин: рабочая печать тоже всегда писала против хлебного
ростовщичества; в частности даже «Poor Man's Guardian» не¬
однократно высказывался за свободу торговли; наконец, выдаю¬
щиеся вожди рабочих были в хороших отношениях с радикаль¬
ными членами парламента. Почему бы в таком случае не по¬
вести массы на борьбу с хлебными законами? Правда, рабочие
прежде всего стоят за введение всеобщего избирательного права.
Но при всей своей справедливости это требование не может быть
немедленно осуществлено. Пусть же рабочие сначала помогут
среднему классу в его борьбе против хлебных пошлин: ведь
успех борьбы принесет пользу самим же рабочим; сверх того он
экономически ослабит земельное дворянство и, стало быть, ума¬
лит его политическую власть, всегда направленную против про¬
гресса. После отмены хлебных пошлин средний класс, разу¬
меется, постарается провести всеобщее избирательное право.
Попытка радикального органа потерпела неудачу, вызвав есте¬
ственное недоверие со стороны рабочих масс. Впрочем, радикалы
и сами не очень-то доверяли чартистам. Вожди «Ассоциации»,
объявляя себя сторонниками всеобщего избирательного нрава,
утверждали, что в данный момент обстоятельства не благоприят¬
ствуют борьбе за него. Рабочие, — говорили они, находятся
в плохом материальном положении и воспользуются избиратель¬
ным правом, чтобы голосовать против имущих классов, подавив
их своею численностью. Северо-Американские Соединенные
Штаты с их незначительными экономическими противоречиями
могут позволить себе всеобщее избирательное право. Другое
дело — Англия, где резко выступают богатство и бедность, рас¬
каливающие население на два противоположных лагеря. Поэтому
гораздо разумнее путем здравой экономической политики дать
сначала рабочим дешевые пищевые средства, хорошую работу и
вообще привести их в более спокойное состояние; когда же эта
политика принесет определенные результаты, тогда уже следует
предоставить им и избирательное право. 1
Конечно, различный представители чартизма резко восстали
против подобных речей, смысл которых сводился к мудрому пра-
1 Beer, ib., Kap. IX, 2 (русск. пер. стр. 431 сл.)

— 58 —
вилу: сначала успокоение, потом реформы. Они повели борьбу
с лондонской, а затем с манчестерской «Ассоциацией», основан¬
ной в октябре 1838 года и через год получившей всемирную
известность под названием «Лиги против хлебных законов».
Огромное большинство рядовых чартистов ненавидело фабрикан¬
тов, справедливо не доверяло классовому законодательству пар¬
ламента и не допускало, чтобы начинания, исходившие из бур¬
жуазного лагеря, принесли пользу рабочим массам. Радикалам не
удалось обмануть даже умеренную «Лондонскую Ассоциацию Ра¬
бочих». Ее вожди,— Вильям Ловетт, Гетзернигтон и др. — были
сторонниками свободной торговли, но считали тщетными надежды
на отмену хлебных пошлин парламентским большинством. Надо,—
говорили они, — с большой подозрительностью относиться к классу,
который старается отвлечь внимание общества от большой задачи
и обратить его на сравнительно неважные цели. Между тем
вслед за принятием хартии, несомненно, тотчас же последует и
отмена хлебных законов. 1
Представители наиболее влиятельного чартистского направле¬
ния прямо утверждали, что при современном устройстве общества
свободная торговля вовсе не окажет благотворного влияния, а
напротив принесет вред трудящемуся населению. Во главе этого
направления стоял самый замечательный вождь чартизма Джемс
Бронтерр О'Брайен, а за ннм следовалп Фергюс О’Коннор и боль¬
шинство наиболее влиятельных вожаков. Питая непримиримую
вражду к землевладельцам, которых О’Брайен считал наслед¬
ственными врагами общества, он с еще большей ненавистью
относился к «средним классам» — капиталистам. Противополож¬
ность интересов, — писал он,— между средним и рабочим клас¬
сами непримирима: свобода торговли представляет политику
среднего класса; следовательно, она не может принести пользу
рабочим. Высота заработной платы, завися от цен на средства
питания, поднимается и падает вместе с ними. Отмена же хлеб¬
ных пошлин понизит эти цены, а, стало быть, и высоту зара¬
ботной платы, что нежелательно в интересах рабочих. Таким
образом, свобода торговли но может доставить им те блага, кото¬
рые предсказывают ее защитники. 2О’Брайен был убежден, что народным массам необходимо
сосредоточить все внимание на национальной петиции и отодви¬
нуть в сторону остальные вопросы, с нею не связанные. Агита¬
ция за отмену хлебных законов с самого начала была задумана
с тем, чтобы отвлечь рабочие массы от указанной цели. Сверх
того отмела хлебных пошлин, сделанная без всяких гарантий,
скорое повредит, чем принесет пользу бедным классам. Поэтому
1 Dolléans, Le Cbartismo, t. II, р. 24.
2 Tildsley, Die Enslehung der Chartisten-Bowegung, SS. 84 — 89.

— 59 —
О’Брайон предлагал решительно осудить и отклонить всякую
агитацию за или против отмены хлебных пошлин, пока парла¬
ментом не будет решена судьба национальной петиции и народ¬
ной хартии. В период агитации против хлебных законов боль¬
шинство чартистов следовало указаниям О’Брайена. Резолюция
их исполнительного комитета, принятая в 1842 году, между
прочим выражала твердую уверенность, что «полная отмена
хлебных и продовольственных законов может быть актом только
такого парламента, который представляет интересы и мнения
всего народа Великобритании и Ирландии». 1
Столкновения чартистов с фритредерами были неизбежны:
борьба за хартию являлась решительно пролетарским движе¬
нием, которое ставило целью завоевание политической власти,
уничтожение классовых противоречий и замену частной соб¬
ственности коллективной; борьба с хлебными законами, наобо¬
рот, представляла движение либеральной буржуазии, направлен¬
ное против аристократии за преобладание промышленного капи¬
тала над землевладением. Чем яснее определялся характер обоих
движений, тем больше росла вражда между чартистами и фри¬
тредерами, видевшими друг в друге непримиримых противников.
Первые дали агитаторам за свободу торговли презрительную
кличку «политических разносчиков»; вторые клеветали на чар¬
тистских вождей, утверждая, что они подкуплены хлебными
ростовщиками. В 1841—1844 годах ни один фритредерский
митинг не проходил без появления чартистов, которые пригла¬
шали собравшихся ратовать в первую очередь за хар¬
тию. Нередко дело доходило до враждебных столкновений между
приверженцами обоих движений. Особенно часто это случалось
в тех случаях, когда чартисты замечали, что их ораторам не
дают надлежащим образом высказаться. Почти на всех открытых
собраниях чартисты оказывались победителями, сильно действуя
на нервы сторонников свободной торговли: Ричард Кобден,
самый видный агитатор и вождь «Лиги», даже полагал, что
чартисты задались специальной целью расстраивать митинги, на
которых он выступает. 2
К маю месяцу 1843 года Энгельс очень хорошо понял клас¬
совый смысл фритредерской агитации и открыл резкую полемику
с корреспондентом «Арсбургской Всеобщей Газеты», который
«в ужасно длинных и скучных статьях защищал происки вигов».
Этот оракул вещал, будто «Лига» обладает властью. Энгельс же
доказывает, что она не имеет власти ни в министерстве, где
сидят Пиль, Грехем и Гладстон, ни в парламенте, где ее пред-
1 Gammadge, ib., ch. V, pp. 102 foll.. Slosson, ib., ch. I (русск. пер.,
стр. 31 — 32).
2 Бер, ib., стр. 438; Ротштейн, Очерки по истории чартистского дви¬
жения в Англии, стр. 69 — 71.

— 60 —
ложения проваливаются подавляющим большинством, ни, нако¬
нец, в народе и общественном мнении: из министерства и пар¬
ламента ее выгнали тории, из общественного мнения — чартисты.
Фергюс О’Коннор с триумфом гнал ее пород собой во всех городах
Англин, всюду вызывая на публичную дискуссию, но она ни
разу не подняла перчатки. Лига не может созвать ни одного
открытого митинга, на котором чартисты не побивали бы ее
позорнейшим образом. Не мудрено, что на пышные митинги в
Манчестере и собрания в лондонском Дрюри-Лен-театро допуска¬
лись только «гробы повапленные» — только члены самой «Лиги»,
да те, кому она роздали билеты. На подобных искусственно
подобранных собраниях «Лига» легко может издеваться над «при¬
зраком чартизма», отлично зная, что на подлинно открытых
митингах О’Коннор, Депкомб, Купер и т. д. основательно опро¬
вергают ее нападки.
В чем же заключается мощь «Лиги»? — В ее собственном
воображении да в денежной мошне. Она богата, надеется вы¬
звать новый подъем торговли отменою хлебных законов и потому
дает лычко, чтобы получить ремешок. Ее подписки приносят
значительные денежные суммы, покрывающие расходы на все
помпезные собрания, на прочий блеск и мишуру. Но за блестя¬
щей внешностью нет ничего реального. «Национальная Ассоциа¬
ция чартистов» многочисленнее ее: скоро обнаружится, что
«Ассоциация» может располагать даже большими денежными
средствами, хотя и состоит только из бедных рабочих, между
тем как «Лига» насчитывает в своих рядах всех богатых фабри¬
кантов и купцов. Чартисты легко могут собирать еженедельно
по миллиону пенсов — сомнительно, будет ли это по плечу
«Лиге».
Ее деятельность имеет только одну хорошую сторону, а именно
движение, порождаемое агитацией против хлебных законов в том
классе общества, который до сих пор оставался совершенно
косным, — в земледельческом населении. Работа «Лиги» в его
среде принесет свои плоды, но, несомненно, иные, чем она сама
ожидает: вероятно, масса арендаторов перейдет к вигам; но еще
вероятнее, что масса земледельческих батраков перебросится на
сторону чартистов. Одно без другого невозможно. Таким образом,
даже здесь «Лига» получит лишь слабое возмещение за то реши¬
тельное и полное отпадение рабочего класса, которое, благодаря
чартистам, она испытала за последние пять лет в городах и
фабричных округах. Царство «золотой середины» кончилось,
и «власть в стране» распределилась между крайними флангами. 1
Итак, Энгельс и в Англии восстал против «золотой середины».
Как и на родине, его привлекает крайнее левое крыло классовой
1 Brief aus London, 23. Mai, 1843, S. 257.

— 61 —
борьбы, которое он справедливо видит в чартистах и социали¬
стах. Считая последних основательнее и практичнее французских
социалистов, наш коммунист объясняет замеченную особенность
тем, что они находятся в открытой борьбе с различными цер¬
квами и знать ничего не хотят о религии. Их речи зачастую
враждебны христианству и отличаются атеистическим содержа¬
нием, но нередко затрагивают также разные стороны рабочей
жизни. При этом социалистические лекторы всегда выходят из
опыта и доказуемых ими наглядных фактов. Фактическими же
доказательствами они обосновывают и свои коммунистические
принципы, пользуясь большим успехом среди масс. Без преуве¬
личения можно утверждать, что в Манчестере половина рабочих
разделяет их воззрения на собственность; если, напр., Джон
Уотс, один из социалистических лекторов, заявляет: «сегодня я
иду на такой-то митинг можно рассчитывать, что в его пользу
выскажется большинство.
Своим антирелигиозным и атеистическим отпечатком англий¬
ский социализм в значительной степени обязан Роберту Оуэну.
Приступив уже к изучению его теорий, Энгельс утверждает без
достаточного основания, что великий утопист пишет «как немец¬
кий философ, т. е. очень плохо». Все же его последователи
сделали чрезвычайно много для просвещения рабочего класса.
С первого взгляда просто но надивишься, слушая, как самые
простые рабочие вполне сознательно говорят на политические,
религиозные и социальные темы. Но, ознакомившись с замеча¬
тельными популярными сочинениями, перестаешь удивляться.
Рабочие имеют в опрятных дешевых изданиях переводы произве¬
дений. принадлежащих французским философам прошлого века,—
преимущественно «Contrat social» Руссо. «Sistème de la Nature»
и разные сочинения Вольтера; кроме того в журналах и брошю¬
рах за один-два пенса они читают изложение коммунистических
принципов; наконец, у них есть дешевым издания Томаса Пена
и Шелли. Сюда же нужно отнести очень усердно посещаемые
воскресные лекции крайне радикального содержания.
Как только «терпят весь этот хлам»? — спрашивает Энгельс
страха ради пудейска перед цензурой. Впадая в очевидные пре¬
увеличения и неточности, он отвечает. Во-первых, в министер¬
ство вигов коммунисты провели соответствующий парламентский
акт и вообще упрочились настолько, что теперь с ними уж ничего
не поделаешь. Во-вторых, власти очень охотно расправились бы
с отдельными видными вожаками, но знают, что это послужило бы
только на пользу социалистам, обратив на них общественное
внимание: появление мучеников за социализм породило бы аги¬
тацию, а агитация — лучшее средство создать им еще большую
популярность. В-третьих, социалисты, как и все остальные партии,
спасаются обходом закона и крючкотворством, что представляет

— 62 —
здесь весьма обычное явление. К тому же социалисты явственно
обладают английской энергией. Они настолько чужды слабости,
что «смеются над чистыми республиканцами, ибо республика
была бы так же лицемерна, так же теологична, так же неправедна
в законах, как и монархия; ради социальной же реформы они
готовы заложить жен и детей, пожертвовать жизнью и добром
своим». 1
Считая подлинно революционным движением только чартизм
и социализм. Энгельс до глубины души ненавидел «золотую сере¬
дину». Неудивительно, что он встретил язвительной иронией ту
шумную и хвастливую агитацию за отмену англо-ирландской
унии (repeal), которую начал Даниэль О’Коннелль после неурожая
в 1842 году. Под тогой народного трибуна Энгельс разглядел
просто «хитрого адвоката», который ворошит старую забытую
рухлядь. Он отлично понял хитроумные политические комбинации
знаменитого агитатора, его вечные шатания между вигами и
ториями, его ходульные фразы и практическую трусость. Вместе
с О'Коннором и «Северной Звездой» он считает националисти¬
ческие стремления О’Коннелля ничтожной пачкотней. В нем вызы¬
вает удивление вовсе не сам агитатор, а революционное вооду¬
шевление ирландских масс, слепо преданных своему эгоистичному
и тщеславному вождю. Ведь их было двести тысяч.
«И что это за люди! — восклицает Энгельс. — Люди, которым
нечего терять, на две трети одетые в лохмотья, истые пролетарии
и санкюлоты, да к тому же ирландцы — дикие, необузданные,
фанатичные гелы. Кто не видал ирландцев, тот не знает их.
Дайте мне двести тысяч ирландцев, и я ниспровергну всю бри¬
танскую монархию». С трогательной теплотой Энгельс описывает
ирландца, это «беззаботное, веселое, картофелеядное дитя при¬
роды». Из степи, где ирландец вырос под ветхой крышей, на
жидком чае и скудной пище, он попадает в цивилизованное
общество: голод гонит его в Англию, откуда он снова возвра¬
щается на родину. Здесь он разыскивает свою семью, бродящую
по сельским дорогам в поисках милостыни и по временам
собирающуюся вокруг чайника, который таскает с собою мать.
Но в Англии ирландец многое видел, посещал публичные ми¬
тинги и рабочие союзы, знает, что такое «repeal» и как к послед¬
нему относится сэр Роберт Пиль; он наверное, очень часто дрался
с полицейскими, сумеет немало порассказать об их подлостях и
многое слышал о Даниэле О’Коннелле. «Теперь,— живописует
Энгельс, — он снова посещает свою старую избу с клочком земли
под картошкой. Картошка поспела, он копает ее и имеет про¬
питание на зиму. Тогда приходит старший арендатор и требует
арендную плату. Да, боже мой, откуда же взять деньги? Старший
1 Brief aus London, 9. Juni, 1843, S. 260 f.

— 63 —
арендатор отвечает перед помещиком за аренду и описывает
имущество. Ирландец сопротивляется и попадает в тюрьму.
В конце концов его освобождают, а вскоре после этого во рву
обнаруживают труп старшего арендатора или еще кого-нибудь,
причастного к описи имущества». Неудивительно, что ирландец,
как любой полудикарь, по всякому поводу слепо и бешено бро¬
сается в драку; в его глазах горит вечная жажда мщения и
страсть к разрушению, которым решительно все равно, куда они
направлены, — лишь бы бить и разрушать.
В руках О Коннелля — огромные массы ирландцев, питающих
бешеную национальную ненависть к саксонцам и со старокато¬
лическим фанатизмом смотрящих на протестантско-епископальную
церковь. Если бы О’Коннелль действительно желал народного
блага и на деле стремился к уничтожению нищеты, а не пре¬
следовал «жалкие, ничтожные цели золотой середины», скрытые
за всем шумом и агитацией в пользу отмены унии, — чего он не
добился бы, опираясь на миллионы боеспособных, отчаянных
ирландцев! Но он не в состоянии вырвать даже жалкую отмену
унии, ибо несерьезно относится к делу и злоупотребляет угне¬
тенным ирландским народом с целью поставить в затруднительное
положение торийских министров. Если бы О’Коннелль был дей¬
ствительно человеком народа, обладал достаточным, мужеством
и сам не боялся народа, т. е. был не двуличным вигом, а реши¬
тельным и последовательным демократом, в Ирландии давно не
осталось бы ни одного английского солдата, в чисто католических
округах — ни одного протестантского бездельника-попа, в замках—
ни одного древне-нормандского барона. Но в том-то и бода!
Освободись народ хоть на момент, Даниэль О’Коннелль и его
денежные аристократы были бы скоро посажены на мель. Потому-то
он так тесно примыкает к католическому духовенству, предосте¬
регает своих ирландцев от «опасного социализма» и отклоняет
предложенную чартистами поддержку, хотя для виду сам болтает
там и сям о демократии, подобно тому как в свое время Луи-
Филипп говорил о республиканских учреждениях. 1
            Как видим, к средине 1843 года Энгельс действительно сделал
несомненный шаг вперед. Покинув Германию, он был еще в плену
младогегелбянских идей: принципы, — думал он, — предуказывают
«пути исторического прогресса»; «материальные интересы ни¬
когда не могут играть в истории роль самостоятельных руково¬
дящих целей»; напротив, они всегда сознательно или бессо¬
знательно служат принципу». Вопреки этой идеалистической
точке зрения Энгельс очень скоро сделал открытие, что в Англии
грядущая социальная революция обусловливается вовсе не прин¬
ципами, а именно материальными интересами, ибо «принципы
1 Brief aus London 27. Juni 1843, S. 264.

— 64 —
могут развиться лишь из интересов», Придя к такому неожидан¬
ному заключению, он естественно занялся вопросом о происхожде¬
нии самих материальных интересов.
Вполне последовательно Энгельс пытался и интересы, «вношрюю
практику», «видимость жизни», свести к «принципиальному со¬
держанию». Но последнее, как оказалось, в свою очередь сводится
к тому, что в Англин имеются три партии, выражающие инте¬
ресы трех классов — землевладельцев, капиталистов и рабочих:
в Англии, — говорит он, — «партии тождественны с социальными
наслоениями и классами». Вскоре оказалось также, что интересы
их определяются не умозрительными идеями или отвлеченными
принципами, а материальными условиями существования самих
классов: реакционная роль ториев объясняется тем, что богатство
дворянства состоит в земельной собственности, требующей сохра¬
нения существующих отношений; двусмысленная и соглашатель¬
ская позиция вигов тоже объясняется тем, что ядро этой партии
состоит из купцов и фабрикантов, принцип которых — сохранение
существующего.
Зависимость политических, экономических и иных стремлений
от материальных интересов рельефнее всего проявляется среди
рабочих. Они примыкают к социалистам и чартистам не из
отвлеченных соображений о равенстве, свободе или демократии,
а под непосредственным влиянием материальной нужды. Положе¬
ние пролетариата настолько необеспечено, неустойчиво и безвы¬
ходно, что при малейшем застое в делах ему приходится выбирать
одно из двух: либо заниматься грабежами и налетами, воров¬
ством и проституцией, либо возмущаться и производить переворот.
Нарастающая сила чартизма кроется именно в этих материальных
интересах пролетариата, чего совсем не понимают «премудрые
виги». Правда, массовое движение рабочих в августе 1812 года
кончилось неудачей, ибо их еще удерживало уважение к закону.
Но страх голодной смерти, вызванный неизбежным наступлением
всеобщей безработицы, окажется сильнее страха перед законом —
и тогда пролетариат произведет социальную революцию.
Конечно, в своем бурном развитии Энгельс допускает явные
ошибки и крупные преувеличения. Но, напав на путь реалисти¬
ческого анализа, он с замечательным умением ориентируется
в запутанных узорах английской жизни. Так, он очень тонко
подмечает с одной стороны упадок буржуазной культуры, выра¬
жающийся в «сплошном лицемерии и непоследовательности»
буржуазных идеологов, а с другой — растущую сознательность
рабочих, их жажду к знанию, энергию и решительность. Вполне
понятно, что он все резче выступает против буржуазии и ее
вождей, обнаруживающих классовый эгоизм и двуличие, непо¬
следовательность и трусость, склонность к широковещательным
фразам и неспособность к мужественным действиям. Этими чертами,

— 65 —
по мнению Энгельса, обладают и «Лига против хлебных законов»,
и агитатор за отмену англо-ирландской унии О’Коннелль: и
первая и второй преследуют «жалкие, ничтожные цели золотой
середины».
В воззрениях Энгельса уже можно довольно явственно различить
кое-какие зачатки исторического материализма. Их дальнейшему
росту весьма благоприятствовали промышленная жизнь Англии
и связанная с нею классовая борьба.
Проф. М. В. Серебряков.
□пшики поучи im и марпсисто».
5